Дом канарейки бесплатное чтение

И възрадовася вся земля о съвокуплении брака ею. И по браце целомудрено живяста, яко златоперсистый голубь и сладкоглаголиваа ластовица, съ умилением смотряху своего спасениа, въ чистеи съвести, крепостию разума предръжа земное царство и к небесному присягаа, и плотиугодиа не творяху.

Слово о житьи и о преставлении великаго князя Дмитриа Ивановича, царя рускаго2

Глава первая. Неблагодарная

В это время года в Кусе слякотно и мерзко. Налипшие за зиму на дороги и тротуары пласты снега, при уборке похожие на разрез слоеного торта, раскисают и расплываются грязной холодной кашей. В ней тонут ноги. Она протекает сквозь швы ботинок, холодными пальцами обхватывает ступни, пускает по телу мелкую дрожь, высасывает тепло. По этой мерзкой каше люди идут тяжело, с трудом вытаскивая ноги, ища опоры в еще мерзлом воздухе, смешно раскидывают руки, будто пингвины.

Но даже там лучше, чем за этим столом.

Наташа вздыхает, отрывает взгляд от окна, за которым живет свобода от этих пристальных оценивающих взглядов и бестактных вопросов, бесконечных рассказов о детях маминой подруги. Но уйти она не может – скажут, мол, что за невоспитанность? И мама закатит глаза и начнет причитать: всю жизнь к их ногам положишь, а дети все равно неблагодарные, пять минут с семьей посидеть не могут. И Наташа не отказывает, сидит. Пять минут растягиваются сначала до получаса, потом до часа, потом до двух. Ей хочется ускользнуть из-за стола, по пути стянув бутылку вина, налить вино для конспирации в термокружку, утечь сквозь руки пьяных дядюшек, норовивших увлечь ее в танец под орущую попсу, сбежать от этого топота и грохота, шатающихся на кривом полу шкафов, – туда, на улицу, в мерзлую слякоть.

Но пока Наташа сидит за столом и послушно кивает, вежливо отвечает, ест бесконечные залитые майонезом салаты.

– Вот Наташка, какая вымахала! Жених-то есть уже? – хихикает тетя Надя и сально подмигивает покрасневшей Наташе.

– Какой ей жених? – спрашивает тетя Лена, она накануне приехала из Тюмени со своим третьим мужем, здоровенным, резко пахнувшим сигаретами. – Вот уедет в Челябинск, найдет себе там жениха. А тут, в Кусе, разве перспективного встретишь? Все нормальные живут в больших городах.

Наташа хочет возразить, что ее друзья молодцы и в прошлом году уже поступили в хорошие вузы, и занимаются горнолыжным спортом, и читают рэп, но она знает, что теткам лучше не возражать, и поэтому молчит. Хотя обидно. В Кусе перспективных нет, сказала тетя, значит, и она бесперспективная, годная лишь на то, чтобы удачно выйти замуж?

Мама суетится, бегает от кухни к столу. Принести салаты, проверить горячее, нарезать еще хлеба, а вот тут освободилось место для фруктов, надо принести, скоро вино закончится, ты куда его дел, Леш? Папа сидит королем во главе стола, хмыкает в ответ на россказни дяди Толика, подливает вино раскрасневшимся теткам с уже блестящими глазами.

И не сказать, что какие-то два часа воздух в доме звенел от скандала – обычного спутника подготовки к семейному застолью.

Наташу как всегда заставили мыть полы, она возила тряпкой по ламинату, тихо ненавидя праздники, а мама, пробегающая мимо то с охапками моркови, то с полным пакетом картошки, отвешивала недовольно:

– Ну кто так моет, Наташ? Кто против волокон тряпку возит? Разводы же будут! Кому ты нужна такая, если даже полы мыть не умеешь? Поедешь в общагу жить – тебя ж другие девчонки засмеют!

– Не нравиться – сама мой, – огрызнулась Наташа.

Мама вся раздулась, как жаба, и заорала:

– А почему в этом доме я все делать должна? Я вам служанка, кухарка? Попросила чуток помочь матери, и то не можете! Оставляй швабру, я сама помою!

Наташа вцепилась в швабру что есть мочи, и мама, несколько раз дернув за рукоятку, ушла на кухню – готовить салат, обильно орошая его слезами. Наташа продолжила мыть пол. Мамина истерика закончится с приходом первого гостя, она это знала, но в груди все равно шевелилась червоточина, шептавшая «неблагодарная, неблагодарная».

Кажется, эта червоточина появилась в момент Наташиного рождения. Вот краснокожая девочка с черными волосами, похожая на сморщенного старикашку, появилась на свет – а вот у нее на груди, чуть ниже ямочки на ключице, похожая на черную уродливую изюмину с прорезью вместо рта червоточина. Так Наташа ее представляла.

Первое Наташино воспоминание: ей около трех лет, и она бежит за стайкой голубей и весело хохочет. Гули веселые: неуклюже перебирают лапками, смешно подпрыгивают и взмахивают крыльями, но не улетают. Потом Наташа видит пруд, по нему плывут утки. Она аккуратно сползает по крутому берегу к самой кромке воды, присаживается на корточки и наблюдает за птицами. Наташа очень горда собой, чувствует себя настоящим исследователем. Кажется, она просидела там недолго. Когда утки стали еле различимыми точками на горизонте, Наташа возвращается к родителям. Ей хочется рассказать, как много нового она узнала: что утки ныряют за едой и их попки при этом смешно торчат над водой хвостом вверх, что они взлетают прямо с воды, быстро-быстро хлопая крыльями, и что некоторые из них коричневые, а некоторые такие красивые, разноцветные с белым тельцем и ярко-зелеными переливающимися головками.

Но мама бросается к ней с перекошенным лицом, кричит, куда она пропала, как посмела отойти от них с папой, как сильно у нее, мамы, заболело сердце, когда она не увидела Наташу рядом. Все Наташины слова об утках вдруг забываются, вытесненные одним-единственным словом, которое шепчет червоточина.

Неблагодарная.

Иногда червоточина молчала, иногда еле слышно шептала, а иногда кричала так, что Наташа не могла даже слова сказать: только рыдала и заикалась, мыча что-то нечленораздельное.

Чаще всего Наташа старалась не делать ничего, что разбередит червоточину: она не возражала старшим, уступала бабушкам, теткам, младшим братьям и сестрам, ничего не требовала, прилежно делала уроки, получала только хорошие оценки. Но везде соломинки не подстелешь – иногда Наташа, задумавшись, зачитавшись или заигравшись, забывала, например, прибраться дома, плохо пропалывала грядки, пропускала спелые ягоды на кустах, и тогда, слушая мамины причитания, она ощущала, как противно ерзает, пищит, набирает силу червоточина.

Она научилась не обращать на нее внимания только пару лет назад, став, как говорила мама, ершистой и холодной.

– Где твой отец? – крикнула мама из кухни, будто это Наташа выбирала себе папу, а не она – мужа. – Опять уперся пешком, что за мода такая? Гости придут через два часа, а он до магазина гулять решил! Ну, что за мода? Машину, что ли, взять нельзя?

Наташа набрала папу, но тот сбросил. Хлопнула входная дверь. Наташа оставила швабру посреди комнаты и пошла встречать отца, знала, что у того наверняка набиты все руки – скоро заорет. Приняла у него пакеты с молоком, уже норовившие выпасть из сгиба локтя, унесла на кухню. Папа – в одной руке набитый пакет, во второй огромный ананас – прошел следом. Мама тут же набросилась на него. Тот рявкнул в ответ.

Наташа поспешила вернуться к швабре, надела наушники, чтобы не слышать, но музыка не заглушала криков и оскорблений.

Это она виновата, Наташа знала это. Сколько раз мама говорила, что до ее рождения они с папой вообще не ссорились. В дом вместе с Наташей пришли ссоры и скандалы, и взаимные оскорбления, и поэтому она чувствовала себя разрушительницей их счастья. И поэтому решила, что у нее никогда не будет ребенка. Слишком высока цена – нормальные отношения с мужем.

Скорее бы уехать в Челябинск или в Екатеринбург: перестать быть помехой, причиной ссор, не слышать больше нравоучений, жить, наконец, своим умом.

Она поступит в вуз, получит стипендию, устроится на работу. Она вытащит себя из этого города за волосы, как барон Мюнхгаузен из болота. Она будет ездить по миру, наслаждаться кофе за маленькими столиками в Италии, любоваться на Эйфелеву башню, пить пиво на Октоберфесте, а рядом – наверное – будет тот, кто полюбит ее вот такую странную, непропорциональную, с огромной попой, грудью нулевого размера и робким взглядом. Когда она думает об этом, ей кажется, что от нее исходит свет, глаза сверкают, плечи расправляются, за спиной появляются крылья. Оттолкнешься – и лети.

Нужно лишь потерпеть еще чуть-чуть, преодолеть темную бездну, которая раскинулась между Наташей сегодняшней и Наташей будущей.

И сдать экзамены, конечно.

– Да какие женихи, вы о чем? – охает мама. – Наташенька у нас такая робкая, такая стеснительная…

– Нечего про женихов думать, пока в вуз не поступила, – стучит кулаком по столу отец. – Ты, Наташка, заруби себе на носу – не поступишь на бюджет, я тебе денег не дам! Пойдешь вон в наш технарь учиться и уборщицей работать, так и знай! Некогда сейчас, значит, о мужиках думать.

– Правильно, – гогочет тетя Надя. – А то всю жизнь на шее у родителей провисит или, не дай боже – тьфу, тьфу, тьфу – в подоле ляльку принесет. Ты куда поступать-то будешь, Наташк?

– На филфак, – хмуро говорит Наташа. Она считает, что уж тете Наде следовало бы в свое время ляльку принести в подоле, может, не была бы сейчас такой злобной.

– Чтоб потом в Макдаке работать и «свободная касса» кричать? – хохочет тетя Лена. – Ты, Наташка, не обижайся, это я так, шучу. Говорят, из филологов получаются классные матери.

Тетя Лена еще хуже: считает себя лучше всех, раз живет в большом городе, нос задирает выше голливудских звезд, а сама трудится кассиршей в супермаркете и красит волосы в отвратительный желтушный цвет.

Наташа так думает, но молчит. «Терпи, терпи», – поет червоточинка в груди. И Наташа терпеливо ждет, когда взрослые, наконец, найдут другой объект для насмешек и сплетен.

– Хочешь, я тебе своего попугая покажу? – заговорщески наклоняется к ней Ромка, сын тети Лены. – Мне мама купила на дэрэ. У меня видосик есть.

Ромка всего лишь хочет еще раз похвастаться своим сенсорным телефоном:мол, смотри, Наташа, как городские живут, а ты до сих пор кнопочный таскаешь, как нищая.

– Не надо, – резко говорит Наташа.

– Это еще почему?

– Потому что не люблю смотреть на животных в неволе. Ему бы в родные джунгли, а ты закрыл птицу в клетке и радуешься ее несчастью.

Наташа хочет закончить, но не может сдержаться и говорит, будто плюет:

– Живодер выпендрежный.

Ромка открывает рот удивленно, а потом ныряет под стол, ползет до матери, прячет лицо у нее на груди и что-то шепчет, всхлипывая.

– Ты как моего сына назвала, пигалица? – ревет тетя Лена, встав и загородив собой половину потолка.

– Лена, успокойся, успокойся, – мама бросает на Наташу злые взгляды, округляет глаза. – Иди, иди, Наташа, погуляй.

Дважды ее просить не надо. Наташа встает и бежит в коридор, накидывает пуховик, хватает шапку.

– Ты не переживай, Ромка, – ржет папа. – Наташка у нас немного того… как это… зоозащитница, короче.

Дядя Толик начинает рассказывать, как он отстреливает кошек на своем участке.

– Задолбали, только гадят везде и перепелок воруют, я так соседям и сказал, еще раз ваших скотин увижу, отстрелю нафиг…

Ботинки проваливаются в промозглую слякоть, по самые щиколотки, но пока держатся, не мокнут. Все равно холодно. Быстрей бы уехать отсюда, из этого тухлого места. Наташе тесно здесь, она прорастает сквозь дыры этого города, она боится застрять, не выбраться. Челябинск, Екатеринбург, Москва манят свободой, ночными тусовками, широкими проспектами, яркими огнями, новыми неведомыми запахами. Ее друзья уже влились в эту жизнь, стали ее частью, а она до сих пор гниет тут, в Кусе. Наташе здесь гадко. Одноклассники улыбаются ей на уроках, надеясь списать, а за глаза обсуждают ее одежду, фигуру, облезшие каблуки на дешевых, но таких красивых розовых сапогах со стразами…

И все же облезлые каблуки лучше тех ботинок, которые предлагает мама: сапоги местного производства, страшные, с длинными носами, в которых ее ноги выглядят на 41 размер, зато качественные, на долгие годы вперед.

Ничего ты не понимаешь, Наташка, надо было маму слушать, а теперь вот ходи с облезлыми каблуками до конца сезона.

Если бы Настя была тут, можно было бы завалиться к ней. К Насте всегда было можно, но она уехала год назад вслед за своим парнем Костей – форменным козлом, который, Наташа сама видела, несколько раз уже поднимал на Настю руку. Наташка не понимала, как можно мириться с этим. Бьет – значит, бьет, так всегда говорила мама.

Папа маму никогда не бил. Орал и оскорблял, обзывал страшными матерными словами в порыве злости, но бить – никогда.

В последнюю их встречу они с Настей даже поругались по этому поводу, и теперь Наташа не знала, стои́т ли еще их дружба, или уже рассыпалась, как десяток ее отношений с другими «подругами» до этого.

Нет, Настя другая, она никогда не пренебрегала их дружбой, не забывала, будто случайно, пригласить гулять, ничего не скрывала и всегда говорила правду.

Наташа никогда не позволит себя бить. Она выше этого. Она себя уважает. И Настя тоже поймет, что это ненормально. Со временем.

Ноги сами принесли Наташу к цветочному ларьку со сказочным названием «Семицветик», за которым они с Настей часто качались на качелях. Она стерла воду с доски, уселась на холодную поверхность и оттолкнулась ногами от земли.

Не надо было обзывать Ромку живодером, он просто дурак малолетний, вот и все. А вот теткам стоило ответить. Еще раз такое услышит о себе и скажет, да, точно скажет, что пусть сначала на себя посмотрят, а потом ее осуждают. Что уже по сорок лет, а не добились ничего существенного, что одна сидит, как сыч, в этой Кусе, а другая мужиков меняет, как перчатки. И плевать, что потом выслушивать от родителей в очередной раз о неблагодарности и невоспитанности. Будто бы не они ее воспитывали, а кто-то другой, неизвестный.

Но нет, Наташа так не скажет. Может быть, потом, когда неуверенная в себе кусинская девчонка превратится в напористую журналистку, или скептического редактора, или авторитетного ученого, или – кто знает – мудрого писателя. Это будет другая Наташа, которая утрет нос наглым теткам, подарит родителям дом, о котором так мечтает мама, отправит их отдыхать в Турцию. Наташа, которая, наконец, сможет сказать: «Выкусите, родственнички».

Воздух впивается в лицо ледяными колючками, когда Наташа летит вперед, но она не останавливает качели.

– И охота тебе качаться в такую погоду? – раздается голос.

Рядом с Наташей стоит, облокотившись на стойку, Сережа. Смотрит внимательно и серьезно, в огромном пуховике не по размеру, в котором он со спины похож скорее на дворника, чем на спортсмена.

Сережа занимается хоккеем в секции у местной звезды – чемпиона мира Александра Петровича. Тренер мог бы жить в любой точки России, но выбрал Кусу. Наташа не понимала, почему.

Два года назад, в 9 классе, они с Сережей встречались несколько месяцев. Наташа помнила робкие поцелуи, которые для нее были первыми, молочный вкус его губ, теплые большие руки, в которых чувствуешь себя тепло и безопасно. Сережа рассказывал о своих мечтах: как он поступит в военное училище, отдаст долг Родине, станет известным хоккеистом и будет выступать в «СКА» или в «Вашингтон Кэпиталз», а на склоне жизни, лет после 35, вернется в Кусу, чтобы как Александр Петрович обучать здесь детишек хоккею и футболу и открыть секцию по начальной военной подготовке. Наташа, не имевшая и понятия тогда, куда ей поступать после окончания школы, слушала завороженно и представляла себя верной спутницей военного или хоккеиста, которая ездит вслед за ним по стране, чувствует романтику дороги и томительное ожидание любимого героя с поля боя. После командировок Сережа будет приходить домой с огромным букетом роз, таким большим, что он даже не поместится на фотографию ВКонтакте. А еще они будут ходить в шикарные рестораны, и она будет делать красивую укладку, как у моделей в рекламе шампуня, и на ней будет струящееся платье с открытой спиной.

Приближался ее день рождения, и Сережа спросил, что ей подарить. Она, представляя большого мишку Тедди – самый романтический подарок, который она могла представить, попросила мягкую игрушку. В день икс она в радостном ожидании ждала Сережу на лавочке на Арбате, а он пришел с пустыми руками, мокро поцеловал ее в щеку и вытащил из-за пазухи маленького говорящего Лунтика, державшего в руках красное сердечко. Радостное ожидание Наташи разбилось вдребезги, а вместе с ним разбились и романтика дороги, и шикарный букет из роз, и дорогие рестораны, и струящееся платье с открытой спиной. Она, преодолевая подступивший к горлу ком, выдавила «спасибо» и вдруг разрыдалась.

– Ты чего плачешь? – опешил Сережа, с лица которого тоже сползла улыбка.

– Ни… ничего, – всхлипнула Наташа, а червоточина в груди снова запела: «неблагодарная, неблагодарная».

И вдруг стало так стыдно.

Стыд давил на спину, пригибал голову к земле, не давал набрать в легкие воздуха. Сережа попытался ее обнять, но она увернулась, побежала, что есть мочи домой, прыгнула на диван и залила его горькими слезами. В голове пульсировало: «неблагодарная, неблагодарная, кто тебя такую замуж возьмет». Сережа звонил, писал в агенте, аське, ВКонтакте, строчил эсэмэски, но она не отвечала. Стыд заливал глаза, она вся плавилась под бессмысленным взглядом Лунтика, превращалась в ничего не представляющий из себя кисель с глазами. Лунтик смотрел и смотрел, а на его сердечке насмешливо горела надпись «I love you», и Наташа засунула игрушку подальше в шкаф, чтобы не видеть. Сережа перестал звонить ей через несколько недель, а когда они случайно столкнулись на улице, оба сделали вид, что не знают друг друга. Так нелепо кончилась их история любви, толком и не начавшись.

И сегодня Сережа заговорил с ней впервые с того случая.

Наташа прячет глаза. Замолчавший было стыд снова заливает ей уши красной краской.

– Привет, – тихо говорит она. – Мне нравится качаться. Когда-нибудь, лет через десять, куплю себе большую квартиру и повешу на балконе качели.

Наташа хотела бы извиниться перед ним, сказать, что не хотела обидеть, что повела себя, как дура, но не может найти в себе силы. Да и что говорить, когда прошло два года – целых полжизни для подростка.

Сережа садится на соседние качели, Наташа щекой, рукой, боком чувствует горячее тепло, которое исходит от него. Она ведет плечом, чтобы сбросить это ощущение, но оно, отступив на секунду, накатывает с новой силой. Сережа не захочет с ней общаться после того, что она сделала. Она бы не стала.

– Ты хотел поступить в военное после девятого класса, получилось?

Наташа иногда заходила на его страницу «ВКонтакте» и в «Мой мир», но там ничего не было – только фотка с медалями на аватарке и бессмысленные тупые цитаты на стене. Лайков от девчонок тоже было много.

Сережа вздрагивает, будто она его ударила, а когда начинает говорить, голос его звучит, как заготовленная запись в магнитофоне:

– Не прошел по здоровью. Поступил в колледж в Златике, живу пока там. Может, хоть в армию возьмут. А ты?

– Готовлюсь к ЕГЭ, буду поступать в универ в Челябинске.

– Здорово.

– Ага.

Они оба замолкают. У Наташи мерзнут руки, ей очень хочется, чтобы Сережа взял ее ладони в свои и погрел, как когда-то. Она уже хочет потянуться к нему – и будь, что будет, но одергивает себя за секунду до движения. Зачем им новое разочарование, думает она. Не бывает любви на расстоянии, она это точно знает. Настя потому за Костей и уехала. А бросить все свои мечты и поступать в Златоуст, менять шило на мыло? Нет, это не для нее, она хочет стать журналистом или редактором, или писателем, или все вместе. В эту парадигму не вписывается парень с разбитыми мечтами в пуховике с чужого плеча, нет. Поэтому она сует руки в карманы и перестает раскачиваться. Сейчас качели медленно остановятся, и тогда она уйдет, оставит прошлое в прошлом.

Но как же горячо плечу…

Глава вторая. Алые цветы

Челябинск оглушил Наташу какофонией звуков, закружил в череде вечеринок, на которые ее водили друзья, с каждым днем убыстрял темп доселе медлительной жизни. Люди здесь часто жаловались на смог, но эта дымка, опускавшаяся на город чаще всего по утрам, вместе с туманом, пахла для Наташи свободой.

По началу, конечно, пришлось адаптироваться. Наташа, лучшая в своем классе, вдруг оказалась в компании людей, намного умнее, смелее и напористее, чем она. Они были современными, ходили с сенсорными телефонами, читали Пелевина, критически мыслили, разбирались в политике, смотрели свысока, в полном ощущении своего превосходства. Наташа прятала свою кнопочную Nokia XpressMusic, не признавалась, что еще вчера читала юмористическое фэнтези, была не уверена в себе и не понимала, почему они засмеялись, когда она спросила, кто такой Навальный. Наташа чувствовала, что ее сознание закостенело и не могло угнаться за мыслью этих ярких современных молодых людей, чей рост не стеснял маленький город. Их отличие стало заметно на первом же занятии. Преподаватель написала на доске три слова: «жрать», «кушать», «есть». Студенты должны были распределить их стилистически от наименее употребительного, до более нейтрального. Люська, сидевшая рядом с Наташей, подняла руку и выпалила голосом отличницы: «Самое низкое – «жрать», потом «есть» и самое высокое – «кушать». Женька, высокий парень с модной стрижкой, сидящий позади них, громко хмыкнул и пробормотал под нос: «Плебейка». Улыбка с Люськиного лица сползла вместе с объяснениями преподавателя, что «кушать», вообще-то, употребляется только по отношению к детям и животным, а стилистически нейтральным и общеупотребительным является только слово «есть». Наташа закрыла рукой листочек, на котором она написала тот же ответ, что и Люська. Плебейкой быть не хотелось.

Ее кусинские друзья здесь, в Челябинске, были совсем другие. Они тоже смотрели свысока, улыбались снисходительно, постоянно норовили указать на свой опыт жизни в большом городе. Они пристрастились к настольным играм, курили кальян, пили абсент, поджигая его с помощью палочек для суши. Из всего этого списка Наташе нравились только настолки. Она кивала и улыбалась, слушая наставления друзей, понимая, что пройдет несколько лет, она вольется в кипучую суету Челябинска, и это их преимущество перестанет быть важным. Пусть выделываются, пока могут.

И она была права. Несмотря на Наташину инородность, Челябинск прорастал в нее, менял сознание, расширял границы. Она три раза прочитала «Generation P», с каждым разом понимая в ней все больше смыслов, познакомилась с современной зарубежной литературой, начала писать в университетскую газету, встречалась с интересными людьми, ездила помогать в приют для животных. Никогда раньше у нее не было так много пространства для роста. И она росла, росла, что есть мочи, разбрасывая вокруг свои бурные побеги, цепляясь за каждую выпуклость, которую могла нащупать. Наташа сменила ленивую кусинскую жизнь на кипучую, наполненную челябинскую – и время для нее полетело стремительно, как птица, вырвавшаяся на волю из тесной клетки.

Со временем она перестала тушеваться перед более опытными одногруппниками. Однажды они с Люсей, которая в последнее время с подачи своего нового парня увлеклась хоккеем, обсуждали последнюю игру «Трактора». Женька, сидевший за следующей партой, долго слушал их разговор, а потом перебил Люську:

– Девчонки, я вас слушаю, и мне страшно становится. Какой хоккей? Обсуждайте лучше, что в Россию кружевное белье запретили завозить. Так привычнее.

– Тебе это интересно – ты и обсуждай, – фыркнула Наташа в ответ.

Так прошло три года.

В конце третьего курса Наташа встретила Макса.

В редакции тогда все переругались из-за метеорита. Каждый хотел ехать с учеными в экспедицию искать осколки небесного тела. В итоге тянули жребий. Выиграла Иринка Антонова – толстая и наглая студентка-журналистка с белесыми вечно грязными волосами, которая раздражала Наташу своей высокомерной манерой общения. Наташа была бы более рада, если бы поездка досталась Кристине или Лене, но уж никак не Иринке.

Самой же Наташе дали задание провести интервью с тренером волейбольной команды. Она шла на него, с неудовольствием думая о том, что могла бы искать метеорит, как Индиана Джонс, преодолевая трудности и показывая железный характер, а не топать на скучную встречу на неинтересную ей тему спорта. Наверняка Иринка сейчас пробирается по глубоким сугробам, ноет, что устала и просится домой. Наташа уверена, что справилась бы с этим заданием куда лучше нее.

Все эти мысли выскочили у нее из головы, когда она увидела Макса. Высокий, широкоплечий, стройный – миниатюрная Наташа выглядела рядом с ним как канарейка рядом с орлом. На секунду она опешила под его пристальным оценивающим самоуверенным взглядом, но собралась и провела интервью. Вечером скинула ему на сверку текст, он ответил почти сразу:

Все супер!

Не хочешь сходить со мной куда-нибудь?

В кафе, например?)

У него была раздражающая привычка писать каждую фразу в отдельном сообщении, а иногда и разрывать ее на несколько. Наташа задумалась на секунду, потом быстро ответила:

Я не против:)

Супер)

Завтра в 18:00:)

В «Титанике»;)

Буду ждать (и смайлик с сердечками вместо глаз).

Сердце застучало громко и сильно, по телу побежали мурашки. Никогда бы Наташа не подумала, что такой парень, как он, обратит на нее внимание. Зашла на его страницу – 27 лет, семейное положение «В активном поиске», в ленте мотивационные посты о спорте, цитаты философов под фотографиями. На аватарке Макс позирует в очках, которые, кажется, вот-вот соскочат с идеально прямого носа и крупных скул, но зато это придает ему шарм, которого Наташа не видела ни у Сережи, ни у других парней, которые обращали на нее внимание. Последняя фотография – Макс за столиком кафе с большой кружкой пенного смотрит вдаль, под фото подпись:

Сила в той, которая останется рядом с тобою,

Даже когда ты упал и проигран бой.

Сядет рядом на асфальт сырой,

И просто скажет: спасибо, что живой.

Внизу прикреплена песня Тимати «Вертолет».

Макс показался ей романтичным, сильным и надежным – именно таким, о каком она мечтала.

На следующий день Наташа пришла в «Титаник». У нее не было струящегося платья с открытой спиной, но она взяла у Люськи сдержанно-голубой комбинезон из блестящего атласа, в котором та ходила на свадьбу к сестре, надела каблуки, на которых совсем разучилась ходить. Она была впервые в этом ресторане и с любопытством оглядывалась по сторонам. Какое красивое место, думала она, просто невероятно!

Он ждал ее за одним из столиков, вручил большой букет алых роз, на долю секунды задержал руку на тыльной стороне ее ладони, когда передавал букет. От руки по всему ее телу пробежала теплая волна, заканчиваясь где-то внизу живота. Волна мурашек встопорщила волоски, заставила щеки покраснеть.

Макс отодвинул стул, жестом предложил ей сесть. Наташа улыбнулась и, тая от его галантности, аккуратно присела на краешек. Так неудобно, но Люськин комбез ей маловат в бедрах, нужно двигаться аккуратно и не делать резких движений.

– Рад видеть тебя, – сказал Макс, жестом подзывая официанта, который, впрочем, итак спешил к ним с вазой для цветов. – Я пораньше пришел и решил заказать нам мое любимое блюдо. Оно супер-вкусное, тебе точно понравится.

– Оу… это очень… мило, – сказала Наташа. Она надеялась, что блюдо не очень дорогое, и ее налички хватит на оплату чека.

– Что-то не так?

– Нет-нет, все в порядке. Надеюсь, я не сильно опоздала?

– Нет, ты пришла вовремя. Это я рано. Ездил с утра по делам в министерство спорта и застрял там на весь день. Домой ехать не было смысла, вот я и сразу сюда.

Официант принес бутылку вина, налил в бокал на длинной ножке.

– Давай выпьем за нашу встречу, – сказал Макс, приподняв бокал. Увидев, что Наташа к своему не притронулась, он наклонился к ней и шепотом спросил:

– Почему ты не пьешь?

Наташа так же наклонилась к нему и, отчаянно краснея, шепнула, что взяла мало денег и не знает, хватит ли ей на весь ужин.

– Что за глупости? – засмеялся Макс. – Я оплачу все. Я тебя сюда позвал же. Ешь, что хочешь.

Хорошо, что Наташа надела этот комбинезон – он закрывает всю грудь до самого горла и красные пятна в зоне декольте, которые предательски проступают от стыда или смущения как раз в том месте, где располагается ненавистная червоточина, не видны сейчас. От вопросов, не аллергия ли это, Наташа обычно еще больше смущалась, а пятна становились еще больше и ярче. Сейчас они, наверное, полыхают огнем. Увидь их Макс, наверняка бы подумал, что она какая-то больная.

Наташа поднимает бокал и аккуратно прикасается его краем к краю его бокала. Тонкий стеклянный звон отзывается в ее душе смутным трепетом. Она до сих пор не верит, что сидит в дорогом ресторане рядом с успешным мужчиной, пьет дорогое вино и ждет какое-то блюдо-сюрприз. Это было так невероятно, будто она внезапно перестала быть Наташей и стала Золушкой. Лишь бы часы не пробили двенадцать и не вырвали ее из этого сладкого сна.

Макс оказался приятным и интересным, таким же, каким она увидела его во время интервью. Он знал современные новости, следил за трендами, собирался пойти на «Ночь искусств» в ноябре – вот здорово, и Наташа мечтает туда пойти. А ты знаешь, как красиво в Эрмитаже? Я был там один раз, не хватило времени охватить и десятой доли его богатств. Ты бывала там? И в Питере не была? О, я завидую тебе, ты увидишь этот город, и тут же влюбишься. Это же произведение искусства под открытым небом. Хочешь, в следующем году съездим вместе? Будет здорово!

Наташа тонет в его речи, слушает завороженно, отвечает на вопросы лаконично, говорит мало. Она вообще говорить не любит, гораздо приятнее растворяться в потоке мыслей собеседника, изредка наводящими вопросами поворачивая его мысли в ту или иную сторону. Она даже не замечает, какое блюдо ей принесли, съедает все, без остатка и не чувствует вкуса.

– Ты умеешь слушать, – журчит голос Макса. – Это такое суперское качество для девушки. Обычно все чирикают, болтают. Слово вставить нельзя. Как канарейки, честное слово. Только говоришь мало. Тебе не интересно со мной?

– Мне интересно! – испуганно вскидывает глаза Наташа, запаниковав на секунду, что нарушила некий порядок вещей и сейчас и этот стол, и этот ресторан, и мужчина напротив расползутся на волокна, перестанут существовать, а сама она откроет глаза и вновь окажется у себя в общаге.

– Супер! Я волнуюсь немного. У меня такое в первый раз. Ну, когда я не знаю, нравлюсь ли девушке. И впервые для меня это так важно.

– Мне правда очень-очень интересно с тобой, просто я немного стесняюсь. Я мало говорю по жизни. Наверное, плохой из меня получится блогер, – смущенно говорит Наташа.

– Хочешь стать блогером?

– Я неплохо пишу. И еще я думаю, что скоро блогеры будут хорошо на этом зарабатывать.

– Серьезно? Это так, забава же.

– Подумай сам: каких-то пару лет назад соцсетей не существовало в природе, а сейчас они очень популярные! Думаю, завести блог в ЖЖ, попробовать. Правда, блогер должен быть ярким, а я вовсе не такая.

– Я думаю, ты очень яркая и классная. У тебя получится все, это точно!

Тут-то Наташа и влюбляется, окончательно и бесповоротно. Никогда в жизни ей не говорили, что верят в нее. Она была неблагодарной и невоспитанной, в классе всегда была на третьем месте по успеваемости, недостаточно сильно старалась, хотя родители жизни свои положили к ее ногам. Она знала, что это и правда так. Что папа в девяностые крутился, как мог, чтобы покупать ей все эти книги и игрушки, и конфеты, и шоколад. Что мама ночами не спала, сидя над ней (Наташа в детстве чуть ли не каждый месяц какую-нибудь заразу цепляла) – и положила на это собственное здоровье. Что родители с ее появлением потеряли свою любовь, которая вся ушла на нее, маленькую, болезненную, слабую, недостаточно умную, а друг на друга у них не хватило ни времени, ни сил. И она правда всегда недостаточно старалась. Была ленивой, сидела над фантастикой до середины ночи вместо того, чтобы учить английский или физику, или эту ненавистную математику. Раз не хочешь учиться, будешь у Дашки и Маринки служанкой работать! Этого хочешь?

Эти слова давили на спину, пульсировали в червоточине, вместо того чтобы придать мотивации и сил, как, наверняка, задумывали родители. Они были всегда с ней, всегда маячили на границе ее сознания. Почему не «пятерка»? Хочешь быть служанкой? Иди учись и не выходи, пока не сделаешь все уроки!

И вот теперь слова Макса вдруг дают ей крылья, возносят над мягкими хлопковыми облаками с ароматом этого дорогого вина и фруктов в шоколаде, которые им принесли на десерт. Червоточина отступает, не в силах противиться этим минутам блаженства, уменьшается, до крохотной, размером с комариный укус, точки.

Наташа впервые в жизни чувствует себя по-настоящему свободной.

Вечером Макс довозит ее до общаги, провожает до самых дверей, ждет, пока она выглянет в окно и махнет – все в порядке. Кричит, что отлично провел время, и Наташа кричит в ответ, что ей тоже все понравилось.

В машине он предлагал ей бросить все, послать всех и пойти погулять по ночному городу, но она торопилась домой – общага закрывается в одиннадцать, и ей непременно нужно успеть до этого момента, иначе не переслушать эту противную Веру Павловну. Она успела за пять минут до закрытия, танцуя, пробежала мимо вахтерского закутка, улыбнувшись во весь рот сверкавшей оттуда глазами Вере Павловне, взлетела на пятый этаж, плавясь от счастья, положила букет алых роз на стол, метнулась к окну. Он стоял внизу, идеальный, именно такой, о каком она мечтала, такой, о каком мечтает любая женщина.

Соседки с любопытством выглядывают из окна, но успевают увидеть лишь его спину, скрывающуюся в белой «Мазде», набрасываются на Наташу с расспросами. Она отвечает уклончиво и невпопад, не желая делиться своим счастьем, глаза ее светятся воспоминаниями, а за спиной вздымаются крылья больше, чем эта общага, больше, чем эта улица, больше даже, чем весь этот город.

Эти крылья, она знала, понесут ее в светлое прекрасное далеко.

Она начинает этот путь сейчас.

На лето она, как водится, уехала к родителям, устроилась на пару месяцев в местную редакцию, чтобы заработать денег, продолжала копирайтить на удаленке. Она переписывалась с Максом каждый день, с удивлением обнаруживая, что их вкусы во многом совпадают. Они оба любили рок, читали одни и те же книги, хотели побывать в одних и тех же странах. Он мечтал о крепкой семье, собственном доме, хотел осесть – ведь пора уже, скоро тридцатник стукнет, а она с каждым днем чувствовала, что готова разделить с ним любое будущее, даже если в нем не будет двухэтажного дома, уикендов в Европе, струящегося по телу платья с открытой спиной, дорогих ресторанов. Она знает, что это лишь фантазии наивной девчонки, в которую ее вновь превратила эта глупая влюбленность. Наверняка Макс считает Наташу другом, просто жилеткой, в которую можно периодически выплакивать свои переживания. Пока она сидит здесь, у родителей и снова ощущает тесноту со всех сторон, он наверняка ходит на свидания с красивыми девушками: умными, развивающимися, современными, которые всегда росли в просторе, пользовались благами мегаполиса с самого рождения. Именно такие девушки выходят замуж за парней вроде Макса. Такие девушки достойны его, потому что он достоин их. Не Наташа.

А потом он без предупреждения приезжает в Кусу на выходные. Наташа плавится от счастья: внутри нее все-таки теплится робкая надежда, что она достойна счастья не меньше, чем эти идеальные городские девы.

Макс встречает ее у сверкающей чистотой белой машины, небрежно навалившись на капот, одетый в светлые рваные джинсы и белую облегающую майку, перекинув через плечо серого цвета классический пиджак. Он держит в руке алую розу и дарит ее Наташе, когда та подходит к машине. Он открывает перед ней дверь, садится за руль и спрашивает, куда она хочет поехать. Наташа, которая до сих пор не верит своему счастью, называет единственное в Кусе место, которое по-настоящему любит.

Аргус выпирает острыми каменными гребнями, вгрызается в реку, мрачно нависает над лесом. Древний, могучий, опушившийся вековыми соснами, он когда-то плескался в теплых водах океана, поднимался вместе с Уральскими горами, отгоняя прочь воду, медленно дряхлел, наблюдая становление человечества. Он видел много жизней, глядел на сотни драм, разбивал тысячу судеб и все равно стоит, непоколебимый, безразличный. Ай бежит внизу голубой лентой, символом обновления, обнимает подножье скалы, с любопытством заглядывает в грот, ласково гладит молчаливую древность и, не найдя ответа, уносится вдаль. Наташа любит стоять на самой крайней точке гребня, раскинув руки, осознавая себя верхней точкой в тысячелетней истории Земли. Здесь она чувствует, что не зря существует. Этот древний риф рождался, взрослел и медленно дряхлел для того, чтобы однажды родилась она, Наташа. Эта магия завораживала ее, питала энергией и силой. Именно об этом она рассказывает Максу, пока они сидят на острых неудобных скалах, любуясь на раскинувшийся перед ними сосновый лес и панораму Уральских гор вдали.

– Да, супер, – кивает Макс. Он постоянно ерзает и прихлопывает то комара, то мошку. Наташа разочарованно вздыхает, не получив вразумительного ответа на свое откровение.

– Неудобно только сидеть, скалы острые, – продолжает он. – И мошки доконали. Но красиво. Тебя не кусают разве?

Наташа молчаливо качает головой. Говорить ей больше не хочется. Единственная ее мечта здесь и сейчас – впитывать в себя окружающий пейзаж, вертеть в руках аленький цветочек, сходить с ума от счастья быть рядом с Максом.

– Хотел у тебя спросить, – говорит вдруг Макс. – Давай представим: мы с тобой в каком-нибудь прекрасном месте. На берегу океана. Песок шелковистый, мошек нет, сидеть удобно. Теплые волны ласкают ступни. Солнце садится, и вдруг от его лучей камни на берегу начинают сверкать и искриться. Сказочное зрелище. Представила?

– Да.

– Эта красота продлится полминуты максимум. Как ты повела бы себя в этот момент?

– Сидела бы и смотрела, вбирала бы в себя эту красоту, чтобы запомнить ее в мельчащих подробностях.

– Интересно. Почему не сфоткать?

– Никакая фотография не сможет запечатлеть красоту этого момента в полной мере. Если ты не профессиональный фотограф с очень дорогой техникой или не классный художник. Я ни то, ни другое, к сожалению. Поэтому могу только запомнить, сохранить красоту внутри себя.

– Это супер… Ты необычная такая …

Наташа чуть не урчит от удовольствия, как кошка, которую только что похвалили. Ей нравится быть для него особенной, неповторимой, такой, какой он еще никогда не встречал, нравится думать, что Макс – ее прекрасный принц, а она – его необыкновенная, одна-единственная принцесса. Она боится, что сказка вот-вот закончится и старается вобрать в себя как можно больше ее красоты, пока солнце окончательно не село, и камни не перестали искриться.

Они долго молчат, задумчиво глядя на темные верхушки сосен. Наташа думает, что Сережа никогда не спрашивал ее о таких романтических вещах, а больше ей и сравнить не с кем. Она тут же злится на себя, что вспоминает о Сереже, оскверняет этот сказочный момент мыслями о другом.

– Я подумал тут, – говорит Макс. – Мы ни разу не говорили про метеорит, хотя встретились почти сразу после него. Ты где была, когда он бабахнул?

– Спала, у нас дэсээр был, поэтому вспышку я не видела. Проснулась от хлопков, ладно хоть у нас стекла не выбило. В соседней общаге вообще раму вынесло. Наверное, трухлявая была. А ты?

– Я в универ шел как раз. Все видел: и вспышку, и след, и грохот слышал. Осколками меня засыпало. Смотри, шрам виден до сих пор.

– Ого.

– Сначала не знал, что делать. Потом в универ полетел – первашей строить. Они все задерганные, пугливые. Подумали, что какой-то псих в универ ворвался и взрыв устроил. Как в Америке. Чуть давку не устроили.

– Ого! И ты их усмирил? Как у тебя это получилось?

– Рявкнул. Четко команды выкрикивал, как на волейболе. Им нужен был капитан. Усмирить их надо было. Там одни девчонки были еще. К выходу полетели бы, точно бы кого-то затоптали.

Наташа согласно кивает. Да, девчонки это могут.

– Это здорово! Другой бы на твоем месте растерялся или домой пошел. Ты такой храбрый!

– А ты красивая, – говорит Макс.

Он смотрит на нее прямо, игнорируя все вокруг. На его шею сел комар, но он не обращает на него никакого внимания. И ей хочется смотреть в его глаза, растворяться в них. Впервые Наташа не отводит взгляда. Макс наклоняется к ней медленно, как в романтических фильмах, и целует. Его губы не такие теплые и пухлые, как у Сережи, а по телу от них не бегают горячие волны, но Наташа все равно растворяется в этом поцелуе без остатка.

Глава третья. Песнь моховика

Наташа не стала заселяться в общагу на четвертом курсе, переехала сразу к Максу в его полуторку, небольшую, зато в «Тополинке». Но место в общаге за собой оставила, подговорив девочек прикрыть ее перед комендантом. Соседки были рады: в комнате на девятнадцать квадратов втроем не больно-то развернешься.

Родителям говорить не стала. Они точно были бы против: ведь последний курс, снова взлетная полоса, диплом, защита, экзамены. Закончишь вуз и начнешь строить личную жизнь: так они говорили много раз, и так скажут снова.

Мама с самого ее отъезда пыталась контролировать каждый ее шаг, как это было в школе. Наташа, захлебнувшаяся свободой, поначалу вяло сопротивлялась, потом психовала, ругалась, протестовала, а в итоге решила информацию выдавать дозированно, непрошенные советы принимать благосклонно, следовать им выборочно. Короче, повзрослела. Поэтому и про решение съехаться с Максом она им не сообщила: целее будет нервная система всех троих.

В его квартире, лаконичной и подчеркнуто холостятской, она сразу начала наводить уют. На подоконниках разместила свою коллекцию фиалок, на окна купила шторы, на комод переселила спатифиллум, на столы поставила рамки с совместными фотографиями, в кухню докупила несколько необходимых принадлежностей для готовки, прихватки в виде матрешек, полотенца и фартук в цветочек. Макс не возражал. Смеялся и говорил, что готов ради нее на все, даже одомашнить свое логово.

В первый же день она приготовила ему фирменные тефтели, как у мамы. Макс оказался в полном восторге:

– Вкусно так! Я все на доставке, да на доставке… Нормальной домашней еды не ел сто лет, наверное!

И Наташа была бы счастлива каждый день готовить для него ужин из трех, четырех, да хоть из пяти блюд. Ее в кои-то веки хвалили, наконец-то она была не лишней, не помехой. Наконец, она была на своем месте.