Встречи – расставания бесплатное чтение

Пролог

Однажды все люди, рано или поздно такое происходит обязательно, оказываются в какой-то неординарной и сложной жизненной ситуации, про такое ещё говорят – попадают в историю, причём попадают по-разному, одни в неё, в историю то есть, входят и потом в ней остаются, кто надолго, а кто и навсегда, а другие, бывает так, влипают. Между тем и другим способом, по сути дела, не так уж и велика дистанция, и попадание туда либо сюда зависит по большей части как от нашей предрасположенности притягивать к себе дурные события, так и от умения их сторониться, а ещё, конечно же, от везения зависит.

Истории, в которых мы оказываемся по жизни, бывают разные: весёлые и грустные, радостные и печальные, счастливые и не очень… Но есть среди них особенные – сердечные, они связаны с чистым и светлым по своей природе влечением одной прекрасной половины человечества к другой, ещё более прекрасной, неукротимым влечением, порождённым чувством, которому в скудном человеческом языке нашлось скромное название, впрочем, едва ли вполне отражающее его суть. Такие истории тоже бывают как светлыми, так и печальными, ведь кому-то выпадает удача познать высокое человеческое некое нечто счастливым образом, получив в результате все земные радости и неземные блага, а кто-то во всё это опять же умудряется вляпаться, сделав в результате себя, а порой и не только себя, несчастным на всю жизнь. Всё равно эти истории – они особенные!

Заслуженно, нет ли постигает та либо иная участь жаждущих глубоких переживаний, вызываемых упомянутым высоким душевным проявлением, трудно сказать, но на этом поприще встречаются как счастливчики, познавшие блаженство, так и неудачники, его лишённые. За одних всегда возникает радостное ощущение, другие же вызывают жалость, ибо нет ничего печальнее истории разбитых сердец, бредущих по тропе разочарований.

Впрочем, наряду с этими двумя категориями искателей счастья, достойными уважительного и внимательного отношения к ним, существует ещё одна немалочисленная когорта жизненных персонажей, достойных не столько внимания, сколько сочувствия и сожаления. Речь идёт о людях, которым не довелось повстречаться с высокой и всепоглощающей сердечной страстью по причине либо каких-то не зависящих от них обстоятельств, либо произвольно её избегавших с дальновидным и малодушным желанием оберечься от ответственности и беспокойства, неизбежно ей сопутствующих. Их судьба не печальна, она никчемна.

Истории, связанные с любовью – такое название описанному выше явлению придумало человечество – как благоприобретённой, так и несчастной, зачастую хрупки и почти всегда связаны с возникающими вослед им сожалениями, горькими либо светлыми, скорыми либо запоздалыми. Счастливцы обречены на обретение таковых, неизбежно однажды утрачивая трепетное и балансирующее на тонкой грани своё не всегда достаточно бережно хранимое счастье, которое, как известно, не вечно – каждая встреча неизменно чревата расставанием, и с этим ничего не поделаешь. Неудачники же сожалеют всегда и обо всём, такова уж их участь.

Ни о чём не сожалеют никчемные и дальновидные, им просто не о чем сожалеть, у них всё в порядке… кроме самой жизни, пресной и едва полезной, точнее будет сказать – даже если и полезной, то невыносимо скучной. В том, что нашло своё изложение на последующих страницах, подобных персонажей нет, они не привлекли к себе внимание при написании историй, из которых состоит это повествование, другие же, добросовестные, при этом удачливые и не очень, искатели хрупкого душевного сокровища, заслужили того, чтобы быть здесь неоднократно упомянутыми.

А ещё надо сказать, что в этих историях речь пойдёт не только о любви, в них нашлось место также для нескольких слов о дружбе, явлении не менее сильном и направляющем, теперь, к сожалению, всё более редком, и достойном, безусловно, большего, чем несколько слов, обладающем при этом, как правило, иным, собственным жизненным вектором, что заводит персонажей повествования порой в очень непростые ситуации, обусловленные возникающими в связи с этим противоречиями. Но есть у дружбы и нечто схожее с любовью – друзей также рано или поздно ждёт расставание, и это по жизни неизбежно, как неизбежны порождаемые разлукой горечь и сожаления, соизмеримые с любовными терзаниями. Да, друзья тоже уходят: одни уходят в вечность, оставляя печаль в наших сердцах, другие просто уходят, и это печалит не меньше…

Так какого же слова будут удостоены по прочтении всего этого неравнодушные герои и героини, связанные между собой невидимыми нитями непредсказуемых жизненных хитросплетений, одаренные и одновременно обременённые этими связями – ласкового или не очень, одобрительного или сдержанного – трудно сказать, в этом вопросе каждый мог бы попробовать расставить всё по своим местам сам, для чего достаточно перевернуть начальную и приняться за последующие страницы этого небольшого и скромного, но, хочется надеяться, ненапрасного повествования.

Не удержался таки от строфы с ритмом, сама как-то вкралась… Да это и немудрено, ведь переживания, связанные с упомянутыми выше вечными темами… э-эх…

История первая – Яростный стройотряд

– По итогам работы за минувшую неделю почётного звания «Лучший подсобный рабочий» студенческого строительного отряда «Морфема» удостоен боец… Ниха-а-аев Алекса-а-андр!!! – громогласно провозгласил на утреннем построении, сияя улыбкой, командир отряда. – Давайте поприветствуем лучшего подсобника всех времён и народов! Ура-а-а-а! – радостно захлопал он в ладоши.

К Шурику, стоявшему среди трёх десятков таких же, как и он, невыспавшихся бойцов означенного студенческого формирования, подошёл отрядный комиссар, улыбавшийся не менее радостно, чем командир, пожал герою недели руку, отмеченную успевшими уже загрубеть мозолями, и вручил ему алого цвета вымпел, на котором что-то было написано большими золотистыми буквами.

– Так держать… – добродушно загомонили ребята, что находились в строю рядом с Шуриком, вертевшим полученный вымпел в руках, – орёл… маловато будет… наградить его золотой медалью… нет, золотой лопатой… тремя порциями компота… эй, поцелуйте его там кто-нибудь, ха-ха-ха… скорей заканчивай линейку, на работу охота…

После построения все, принявшие в нём участие, неспешно направились, перекидываясь шуточками, на объект к поджидавшим их там кучам песка, кирпича и керамзита, возвышавшимся рядом с огромной видавшей виды бетономешалкой и несколькими поднятыми чуть выше фундамента домиками, которые студенты из далёкого южного города строили для жителей маленького сибирского села, расположенного недалеко от Тюмени, километрах эдак в трёхстах – не более.

Александр ни тогда, ни потом не мог объяснить, зачем записался в стройотряд. Тяги к романтике в разрезе покорения неведомых просторов он не испытывал, песни наподобие «Рельсы упрямо режут тайгу…» душевного подъёма в нём давно уже не вызывали, в возможность достойного и нехлопотного заработка посредством производства строительных работ в тысячах километров от родного дома в незнакомой местности и непонятных условиях он не верил – вот и получается, что попал в дальнюю стройотрядовскую поездку просто так, за компанию с друзьями-студентами, и ещё потому, что в эту поездку позвал однокурсник Азим, дружба с которым к тому времени продолжалась уже несколько лет.

– Вот скажи мне, что ты будешь делать дома целое лето? – уговаривал его Азим. – Всё у тебя будет без изменений, и всё то же самое, что год или два назад – море, песок, тёплые напитки, растаявшее мороженое!.. Тьфу, какая банальность… Нет, давай в этот раз мы с тобой поедем, мы помчимся туда, где красоты невиданные и края диковинные! Только представь себе: Тюмень, сосны до неба, медведи, белки, лосось, дискотека под баян, не замороченные цивилизацией девушки, самогон из кедрового ореха… Чем не раздолье для жизни и функционирования таких орлов, как мы с тобой?

– Нет, Азик, девчонки, баян и лосось – это из другой оперы. И вообще в Тюмени нет лосося.

– Как нет?.. А чем же там, по-твоему, медведи питаются?

– Белками, наверное…

– Короче, ты едешь с нами или нет?

– Еду, – ответил Шурик.

Не Шурик, язык ответил, а вышло так, что Шурик. Вот таким образом получилось, что через несколько дней он оказался вдали от дома, уюта и тёплого моря в неведомой дали, в местности, которая называлась селом Тумановкой соответствующей области, около бетономешалки, цементного склада и груды кирпича.

В середине рабочего дня, протекавшего после утреннего награждения без каких-либо примечательных особенностей, упомянутая бетономешалка сломалась, что само по себе не было примечательной особенностью, поскольку ломалась она почти ежедневно. За ночь, правда, кто-то каждый раз успевал её починить, и утром она снова начинала вращаться, выдавая новые и новые порции цементной продукции. Подсобные рабочие после привычной уже поломки главного строительного агрегата замесили требуемое количество раствора вручную, особенно ловко это получалось у сегодняшнего лауреата и потенциального обладателя «золотой лопаты», который ворочал цементную смесь в огромном ржавом корыте и вспоминал, как совсем недавно защищал курсовую работу по теме «Тюркские заимствования в русском языке».

Потихоньку стал подходить к концу очередной рабочий день, дело склонялось уже к вечеру, когда из лагеря сообщили, что ужин готов, и, пока он не остыл, не мешало бы воздать ему должное, оценив по заслугам труд отрядных поваров.

– Стоп, машина! – дали сигнал подсобникам каменщики. Они доработали оставшийся с последнего замеса раствор, после чего всей гурьбой устало поплелись к общежитию, побросав лопаты наряду с другим инструментарием в кучу и отряхивая с себя песок и цементную пыль.

Солнце уже почти завалилось за верхушки сосен, которыми порос находившийся не очень далеко пригорок, солнечные лучи розовили редкие облака, прогуливавшиеся по прозрачному небу. На фоне яркого пятна закатного небосклона деревья, стоявшие на опушке начинавшейся ими бескрайней тайги, казались почти чёрными, тёмно-зелёными, если приглядеться. Шурику доводилось и раньше видеть лес, это было дома во время поездок с отцом в горы, но то был лес южный, состоявший по большей части из низкорослых деревьев лиственных пород и зарослей орешника, здесь же, в середине сибирских просторов, невольно ощущались масса и громада могучей бескрайней тайги, опушка которой выглядела величественно и впечатляюще.

Вскоре небесное светило погрузилось полностью в таёжное море, красивые яркие облака побледнели и стали меньше заметны на фоне темнеющего неба. Наступал вечер – пора отдыха и личного времени бойцов студенческого отряда.

Ужин, как всегда, был хорош, добавки хватило всем желающим, поваров хвалили в голос. После сытной трапезы студенты разбрелись кто куда: кто перекуривал во дворе, кто висел на турнике, сооружённом тут же рядом с курилкой, кто просто смотрел на закат, а кто занимался сборами к походу в сельский клуб на танцы.

Александр вошёл в просторное спальное помещение и устало привалился на свою заправленную с утра койку, размышляя о всяческих жизненных превратностях. Тут же рядом через пару коек сидел Азим, примостившийся у тумбочки, оборудованной зеркальцем, он только что побрился и теперь щедро поливал себя одеколоном. Не оборачиваясь, он обратился к другу:

– Шурик!.. Будь бдителен, хоть дело к ночи… не смей, дружище, отдыхать… пойдём же в клуб, там ждут нас очень… вставай скорей… не время спать, – продекламировал он с чувством, внимательно рассматривая себя в зеркало. – Ты обалдел, друг мой, не работой единой жив человек, есть на свете и другие достойные внимания вещи. Скоро уж домой ехать, а ты ни с одной девчонкой тут так и не познакомился… Понятно, на стройплощадку они к тебе не ходят, но если гора не идёт куда нужно… или как там говорили древние… Тебе же потом не о чем будет и вспомнить из всей поездки кроме как о своей подружке-бетономешалке.

– Да и ладно… девчонки… на своих силы берегу… ждут меня дома не дождутся, – ответил устало Шурик.

– О-о, этого у нас с тобой не отнять… Да не иссякнет сила, что нас на подвиги носила! – вновь продекламировал Азим, складывая свои туалетные принадлежности.

– Слушай, у меня проблемка нарисовалась, – продолжил он, – тут позавчера к бабке в гости девчонка одна приехала, Наташкой звать, ей, говорит, девятнадцать всего – самое оно… Так вот я с ней вчера познакомился, сегодня мы встречаемся, только мне надо мою Надюху на вечер куда-то пристроить…

Азим был в числе первых четырёх-пяти стройотрядовцев, приехавших в Тумановку раньше остальных. Это был авангард, состоявший из наиболее опытных и надёжных студентов и привлечённых лиц во главе с командиром отряда, которых называли квартирьерами. В их обязанности входила, выражаясь военным языком, рекогносцировка местности и условий предстоящей деятельности, а также всесторонняя подготовка пункта дислокации подразделения к успешному его функционированию после приезда всех бойцов, а именно подготовка жилья, пищеблока, оформление документации и прочее.

Кое-кого забавляло применение в стройотрядовском деле военной терминологии, а также использование при формировании личного состава названий военных должностей. Был в студенческом отряде, как и в войсках, командный состав, в который входили наиболее опытные и подготовленные ребята возрастом постарше – командир и комиссар, были также рядовые бойцы, в число которых попадали по большей части безусые пацаны. Кроме них в отряде были ещё и «гражданские» должности: бригадиры, повара, прораб, завхоз, которые играли во всём этом немаловажную роль, так вот Азим в означенной иерархии занимал почётную должность завхоза. Строительными работами на объекте как таковыми он не занимался, но ведал материальным снабжением стройотряда: добывал мебель и постельные принадлежности, закупал макароны, картошку, другие продукты, приобретал рабочую спецодежду, обувь.

Наводя по долгу своих обязанностей хозяйственные мосты с местным населением, Азим активно с этим населением общался, особенно с девчонками, что помоложе да поулыбчивей, которые в свою очередь проявляли нескрываемый интерес к статному усатому брюнету с хорошо подвешенным языком и едва заметным нездешним акцентом, весёлыми глазами и пикантной горбинкой на переносице.

В первые же дни пребывания в Тумановке Азим познакомился с Надеждой, невысокого роста худощавой девушкой с русыми волосами и ничем особенно не примечательной внешностью. Привлекал внимание разве что её взгляд, какой-то настороженный и с заметной грустинкой, бросившийся Азиму в глаза при первой случайной встрече с Надей на улице, взгляд, вдруг потеплевший, когда он, встопорщив улыбкой усы, воскликнул:

– Привет, красотка! Подскажи, где в этом раю сельмаг?

– Так уж и рай? – переспросила она, улыбнувшись в ответ.

– А как же – вот и ангел!..

А через несколько дней после знакомства он напросился к ней в гости, не прийдя в тот раз ночевать в общежитие.

– Надежда, пригласи попить чайку человека, замученного сухомяткой, – сказал Азим с лукавой улыбкой.

– А что, вы там у себя в вашем тереме чай не варите?..

– Беда у нас с этим, на третье подают капуччино с профитролями, а я на них смотреть не могу после Монте-Карло, в глотку не лезут, проклятые… Мне бы чайку с вареньем… У тебя есть варенье?

– Конечно есть.

– Мозжечком воспалённым чувствую – вишнёвое!..

– Ах-ха-ха, точно, вишнёвое, – засмеялась Надя, не спускавшая повеселевших глаз с жизнерадостного и напористого собеседника.

– Зуб даю – сама варила варенье, да? А чай какой, грузинский?

– Индийский… со слоном.

– Ох, я этот индийский после Бомбея… Ну да ладно, пойдёт, главное, чтобы со слоном – не с мухой… Ох, уж эта сухомятка… – самозабвенно балагурил Азим, щуря карие глаза и топорща усы.

– Ах-ха-ха, ну разве что чайку попить. А варенье мамка ещё варила…

Жила новая знакомая Азима одна в небольшом стоявшем на краю села недалеко от будущей строительной площадки бревенчатом домике с покосившимся крылечком и маленькими окошками, задёрнутыми пестрыми весёленькими ситцевыми занавесками, который был огорожен заборчиком из некрашеного и потемневшего от времени штакетника с незапиравшейся калиткой. В поросшем травой дворе перед домом росло несколько яблоневых, сливовых да вишнёвых деревьев, запущенных и неухоженных, с ветвями, свисавшими почти до земли.

Надежда была вдовой, хотя при первом взгляде на неё ничего подобного и в голову не могло бы прийти, выглядела она не старше, чем на тридцать лет, что было совсем не вдовьим возрастом. Пожалуй, и вовсе было ей лет двадцать шесть или двадцать семь, а может быть, и того меньше – грустные глаза да несколько морщинок на лбу никак не молодили их обладательницу. Вдовья история её была недолгой, при этом одновременно и необычной, и банальной, как это зачастую случается в жизни.

Позапрошлой осенью она вышла замуж за парня с рыжей торчавшей ёжиком шевелюрой, жившего на соседней улицы, непоседу и шалопая, за того, кто первым предложил замужество – так было принято в этих краях. Выбор в женихах у тумановских девчонок был невелик: парни-ровесники кто уехал в город за удачей, кто оставался в сонной Тумановке и пил горькую, а кто за невнятную драку или угон мопеда жил уж который год много северней родных мест. Вот и слепила Надя своё личное из того, из чего получилось – не жизнь, а песня, одним словом…

Недолгим оказалось её замужество – суженого через пару месяцев не стало, он замёрз насмерть метельной зимней ночью на заснеженной улице под соседским забором после бурных хмельных посиделок с друзьями, не дойдя до дома всего несколько десятков шагов. Утром так и нашли его безнадёжно окоченевшим, заметив рыжую, почти красную прядь волос, ярким пятном пробившуюся из белизны сугроба наружу и через позёмку возвестившую о случившейся беде. Под Рождество едва познавшего жизнь мальчишку снесли на погост за околицу села, где и похоронили, закидав яму слежалыми комками мёрзлой земли.

На похоронах и поминках Надя почти не плакала, она молчаливо со всеми вместе брела на сельское кладбище, а потом сидела за столом на грубо сколоченной лавке, что-то пила и ела, ощущая в себе какое-то оцепенение от неожиданного и сурового прикосновения неумолимой судьбы. Детишек от этого мимолётного замужества у неё не случилось, так и жила она одна уже второй год в домике, что остался ей от матери, также преждевременно ушедшей из жизни с год назад.

Эту свою историю она рассказала Азиму в тот вечер, когда он остался у неё в первый раз.

– Ты знаешь, как много нужно наколоть дров на зиму?.. А колоть их некому, всё самой… А топор такой тяжёлый – тяжелей меня, а зима такая длинная – длинней вечности… и холодно… Морозы в этом году были такие, что яблони в садах помёрзли, – посвящала она его в свои житейские горести.

– Да, – соглашался Азим, – это плохо, когда холодно, в этом году у нас в Уруджикéнте по весне тоже были заморозки, снег даже выпал, как раз когда абрикосы зацвели – наш сад стоял белый-белый от цветов и от снега. Только тогда за ночь почти весь цвет осыпался и погиб будущий урожай.

– Аруджи… Уруджи…

– Уруджикент – моё родное селение! – пояснил с гордостью Азим.

– А абрикосы – какие они?..

Через неделю после приезда в Тумановку квартирьеров туда же прибыла и основная группа отряда, возглавляемая комиссаром, с Шуриком в числе прочих бойцов. Все ребята были полны сил и желания претворить эти силы в дело и сразу принялись за работу, плоды которой становились всё виднее день ото дня – на окраине села недалеко от дома Нади на новой улице бойко подрастали маленькие одноэтажные домики, воздвигаемые студентами методом кирпичной кладки в сочетании с керамзитобетонной заливкой в опалубку.

Надо отдать должное парням, они умели не только трудиться, но и отдыхать после трудового дня, благодаря чему в полусонном селе по вечерам стало вдруг шумно и как-то празднично, оживилась танцевальная площадка в сельском клубе, где заиграл магнитофон, а сельские девчонки по вечерам отплясывали там с приезжими студентами, одетыми в форменные куртки с эмблемой «ССО», предпочитая их немногим захаживавшим сюда своим ребятам, которые, впрочем, относились к происходившему на танцплощадке как-то с прохладцей, почти равнодушно. Судя по всему, их больше заботило другое:

– Я гляжу, парни, какие-то вы трезвенники, ёлы палы, – выговаривал какой-то раз Шурику один из местных, не очень твёрдо стоя на ногах.

– Понимаешь, дружище, мы сюда приехали работать, а не пить, – отвечал, широко улыбаясь, Шурик, – да и дисциплина есть дисциплина, попадись кто из нас пьяным, так командир сразу отправит домой без лишних разговоров.

– Да я бы на вашем месте, бляха муха, и вино пил, и дело делал, – не унимался и продолжал бубнить его собеседник, блуждая вдоль и поперёк по уникальной фразеологии русского языка.

А вездесущие сельские бабульки, у которых во всём этом были свои интересы, наблюдая за оживлением жизни в селе, поговаривали между собой:

– Гляди-ка, Матвевна, чаво деется-то! Весной, по всему, в селе черноволосые детки пойдут… Право слово, пойдут…

Видать, знали, что говорили, старые проказницы…

Азим завинтил пузырёк с одеколоном и бросил его в дорожную сумку с вещами, выглядывавшую из-под кровати, отправив следом туда же и зеркальце.

– Проблема у меня, Шурик, – продолжил он, – мне бы после танцев с Наташкой свинтить куда на природу, вот только Надю надо на вечер как-то пристроить… Она хорошая… только с Наташкой у меня усы дыбом… Ты же мне друг, Шурик? Давай я тебя с Надюхой познакомлю, займи её пару часов, потанцуй с ней, поговори о жизни… А хочешь, давай в гости к ней пойдём, принимает она хорошо… Понимаешь, Наташка ждёт…

– Да ну тебя с твоими шашнями, – отозвался Шурик, но, задумавшись на минутку, всё же согласился пойти на танцы. – Только бриться я всё равно не буду, – заявил он вослед своему согласию.

Когда-то давно Александр прочитал в одной умной книжке, что тот, кто хочет иметь хорошую бороду, поначалу кажется небритым. Прибыв месяц с небольшим назад сюда, в Тумановку, он вдруг обнаружил, что забыл взять с собой бритву и, пользуясь этим обстоятельством, решил проверить на деле истинность запомнившейся когда-то фразы, да и посмотреть на себя бородатого – вдруг к лицу. После этого решения прошли недели, растительность на его щеках и подбородке переросла этап щетины и густым покровом украсила названные части лица.

Украсила – это, конечно, сказано с преувеличением, Шурик сам себе бородатым не понравился, но, несмотря на это, решил всё-таки сохранить растительность на лице до возвращения домой дабы сфотографироваться на память в городском фотоателье, а то когда ещё доведётся…

Шурик достал из кармана расчёску, аккуратно приложился ею к обеим своим достаточно запущенным причёскам – на голове и лице – и уже через четверть часа был на клубной танцплощадке, где приплясывал в компании таких же, как он сам, молодых и бесшабашных мальчишек и девчонок.

– Надя, познакомься, – представил его Азим своей подружке, – наш начинающий поэт Александр, пишет героическую поэму про Тумановку, про её жителей и гостей, торжественно поклялся, что не сбреет бороды, пока не допишет… А знаешь, как он играет на гитаре? О-о-о, бывает, что вечером как ударит по струнам да как заведёт: «Яростный строй гита-а-р, яростный стройотря-а-д…», да так, что всем ребятам снова на объект бежать хочется.

– Ах-ха-ха, – хохотала Надежда, искря глазами.

– Слушай, а хочешь быть увековеченной в литературе? Шурик сейчас находится в стадии мучительных поисков музы и по совместительству главной героини своей будущей поэмы.

И уже к Александру:

– Шурик, вот тебе и героиня нетленного произведения, – приговаривал он, отплясывая, – а имя-то какое – Надежда! Название поэмы само напрашивается: «Надежда и Тумановка»! Нет, «Надежда и туман»! Нет, «Туманная надежда»… или «Надежда в тумане»!

– Так и до «Ёжика в тумане» недалеко, ах-ха-ха, – веселилась Надя.

– Слушай, а пригласи нас с поэтом к себе чайку попить, поэты тоже чай любят… А Шурик тебе стихи почитает.

– А почему чайку? У меня что и поинтересней найдётся.

– «Нет, ребяты-демократы, только чай…», – процитировал Азим знаменитого поэта, – нам поинтересней нельзя, потому как – дисциплина.

Так втроём и пришли они к Наде в дом, не дождавшись окончания танцев, где Азим вдруг вспомнил о каком-то очень важном и неотложном деле:

– Как же я мог забыть-то, ё-моё, надо бежать, а то всё рухнет, – засуетился он. – Шурик, с тебя чай за двоих! Ну, я побежал… я потом прийду… попозже… может, чай ещё останется…

Надя, держась за ручку приоткрытой входной двери своего жилища, смотрела в удалявшуюся спину Азима, поёживаясь от невесть откуда взявшегося озноба.

Уже потом Азим с улыбкой рассказывал:

– Обернулся я, уходя, и увидел, как ты, Шурик, стоишь там на крылечке вдвоём с Надькой, вас обоих хорошо видно в сумерках на фоне дверного проёма, и так дружно и по-домашнему оба машете мне ручками вслед. Какая славная пара, подумалось мне, прямо как семейная чета, провожающая дорогого гостя!

– Проходи в горницу, что в сенях-то стоять? – сказала, наконец, после некоторой паузы хозяйка гостю.

Надя скрипнула петлями двери, что вела во внутреннее помещение, перешагнула через порог и повернула электрический выключатель на стене справа, осветив своё жилище, Александр последовал следом за ней после чего остановился, озираясь. Неловкая тишина повисла рядом с молодыми людьми.

– Хочешь шампанского? – негромко спросила озадаченного Александра хозяйка дома, которая первая нашлась после затянувшегося молчания.

– А у тебя есть шампанское? – переспросил тот, стоя посреди комнаты и продолжая осматриваться вокруг себя.

Его взгляд пробежал по стенам, на которых висело несколько чёрно-белых фотографических портретов, по мебели, которой в комнате было совсем немного, и остановился, выхватив из окружающей обстановки, тускло освещённой лампочкой под бесцветным тканевым с кисточками абажуром, книжку в розовато-красной обложке с написанным крупными буквами названием, которая лежала на притаившейся в углу тумбочке, плотно придвинутой к потёртому дивану.

– Давай твоё шампанское, отчего не выпить, очень даже кстати будет, – добавил, усмехаясь, Александр, не ожидавший появления в этой обстановке легендарного гусарского напитка.

При этом ему подумалось, что гляди-ка вот, не самогоном потчевать будет хозяйка дома и даже не водкой, хоть пить совсем не хотелось, хотелось спать, позади был рабочий день под сенью цементного склада, а потом ещё и танцы в клубе-развалюхе, но глотнуть шампанского перед сном было бы не грех, решил он… А ещё ему вдруг стало интересно, намного ли Надя старше него… ну разве что года на два, ну на три… Фантастику, полюбуйтесь, читает, разглядел он примятую розоватую обложку, подойдя поближе к тумбочке, а к ней ещё и шампанское… А где она книжку-то такую взяла?.. А шампанское?..

– Слушай, Надя, а где ты вот эту книжку взяла?

– Какую книжку? – отозвалась та из соседней комнаты звонким голосом.

– Да вот эту, – Шурик стоял около дивана, – на тумбочке у тебя лежит. У нас такое днём с огнём не сыщешь, а у тебя совсем новенькое издание. Хороший экземпляр… Я в этом разбираюсь, у меня хобби – коллекционирую фантастику.

– Книжка хорошая? Купила по весне в нашем магазине.

Шурик сам на днях посетил сельмаг, такой сельский универсальный магазин, где продукты питания, всякая там сайра и кабачковая икра в жестяных банках, соседствовали с кухонной утварью, обувью, канцтоварами, различной печатной продукцией, и купил там огромных размеров однотомный Советский энциклопедический словарь, совсем свежий, 1980-го года издания. Здесь, в Тумановке, он наверняка никому не был нужен – слишком толстый, чтобы читать. То ли дело ярко оформленная брошюрка с историей про группу инопланетян, которые случайным образом попали к нам на Землю и чуть не загнулись здесь по неопытности.

Надя пришла с кухни, неся в руках две пузатые рюмки и литровую стеклянную банку, в каких хозяйки обычно консервируют компоты, закрытую пластиковой крышкой, в банке плескалось чуть больше трети какой-то жидкости:

– Позавчера была у соседки на именинах, так там отлила немного шампанского, всё равно его никто не пил, – пояснила она с улыбкой, расставляя посуду на тумбочке и присаживаясь на диван. – А тебе что, тоже фантастика нравится?

– Ага, нравится, – отозвался Шурик, усмехаясь на шампанское баночного разлива, – дашь на пару дней почитать?

Сказать по правде, на языке у него вертелось «подари», но воспитание не позволяло просить подарок, тем более у едва знакомого человека, вот почитать – другое дело.

– Завтра возьмёшь, – согласилась она, – сегодня сама дочитаю, мне там немножко осталось до конца. Ну, наливай шампанское, давай выпьем… А за что будем пить?

Шампанское было открыто, обошлось, понятно, без выстрела пробкой в потолок, бокалы были наполнены и опорожнены. Пили за знакомство. Шурик слегка наклонился, протягивая свою рюмку, девушка, сидя на краю дивана, подняла на него глаза и также протянула бокал, стекло звякнуло о стекло, две-три капли напитка выплеснулись из посуды и растеклись по тумбочке. Вино оказалось уже почти без волшебных пузырьков, но всё равно было приятным и сладеньким. Содержимого банки хватило, чтобы налить ещё раз по половине бокала и повторно выпить за знакомство же.

От тёплого сладкого вина Александру ещё сильней захотелось спать, давно уже он не бодрствовал в такой поздний час, а за плечами был рабочий день да ещё и эти танцульки, будь они неладны. Девушка, что находилась совсем рядом, молодая и ладная, как это ни удивительно, какого-то эмоционального подъёма в нём не вызывала, её близкое соседство не разгоняла сонливости и не привлекала активного внимания. И ещё глаза, её глаза… Что-то в их выражении настораживало Александра, какая-то грустинка, что ли, либо тень чего-то невысказанного, след сожаления о чём-то неуслышанном…

Шампанского в баночке больше не осталось, разговор так толком и не склеился, во всём начинала чувствоваться неловкость. «Вот так просто встать и уйти, так как-то совсем неловко получится, зачем вообще припёрся сюда, спрашивается, – крутилось что-то такое в голове у Александра, – ещё и шампанское её выпил… И Азик хорош… Эх, Азим, Азим…»

Присаживаясь на диван рядом с девушкой и наклоняясь к ней поближе, он уже почти желал, чтобы та поскорей выпроводила его восвояси, после чего несколько раздражённо расстегнул две верхние пуговки на её блузке и прикоснулся торопливыми губами к обнажившимся шее и плечу…

– Нет-нет, – завозражала Надя, теребя засуетившимися пальцами расстёгнутые пуговки и не попадая ими в петельки, – что это мы такое делаем?.. Н-не надо… Такой хороший вечер… Мы же не…

– Ну что ты, Наденька, – бормотал Шурик, подбирая какие-то приличествующие ситуации слова, – ты такая красивая девушка, ты…

– Нет, Саша, мы же с тобой почти не знакомы!.. Разве так можно?.. Сейчас Азим вернётся…

– Не вернётся, он надолго ушёл… А мы с тобой уже часа три как знакомы, мы ведь даже выпили за знакомство, – возразил он, отыскивая ещё одну пуговку на блузке девушки, – позволь… я тебе…

– Не вернётся? – Надя уронила голову на грудь. – Ну нет, Саша… Мы с тобой так… мало знакомы. Давай… встретимся завтра… – возражала она как-то не очень уверенно, не уступая, однако, пуговицы.

«Как бы не оторвать чего от блузки… надоело всё это… пора идти спать… и фантастику свою пусть сама читает», – крутились в голове какие-то нестройные обрывки мыслей. Раздосадованный всем происходящим, Александр прибрал руки и решительно отстранился от девушки.

– Надя, но ведь если я сейчас уйду, то завтра уже точно не прийду сюда… – почти искренне сказал он, как бы ставя точку во всей истории.

Девушка вскинула на него глаза, потом отвела их в сторону, ссутулив плечи и как-то ещё немного уменьшившись росточком, замерла на минутку, потом вздохнула, подняла руку и медленно расстегнула пуговку…

А вскоре Шурик уже заторопился в общежитие, в голове опять крутилось что-то назойливое и почти равнодушное: «И зачем всё это?.. Что теперь делать с этой девчонкой?.. Как быть с Азиком?.. А завтра всё равно зайти бы… Книжку-то даст почитать?..»

– Надюша, – глядя куда-то в угол, пробормотал Шурик, – завтра вечерком я к тебе загляну, хорошо? Ты не против?

– Приходи, Сашенька, я буду ждать, – отозвалась Надя, сидевшая на краешке дивана. Она зябко поёживалась, невольно прикрываясь рукой, тень абажура падала на её лицо.

– Только Азиму не…

– Нет-нет, зачем, – отозвался Шурик уже с порога. – До завтра!

Утром за завтраком ребята над Александром давай подшучивать:

– Вап-па-пай, что за дела… Прихожу ночью, хочу спать лечь, смотрю – а кровать Шурика пустая!.. Впервые за стройотряд!.. Аж спать расхотелось… ах-ха-ха… Теперь, Тумановка, держись!..

И потом ещё полдня дружеского подтрунивания и советов бывалых, на что Александр как-то сонно отмахивался.

Ему самому теперь было не совсем понятно, что вчера произошло и зачем произошло, одновременно с этим неудержимо вызывало улыбку шампанское из баночки. Но более всего в его память врезались глаза Надежды, грустные настороженные глаза молодой женщины, которой холодно. Ещё вспоминалось внутреннее убранство её вдовьего не по сроку дома, всплывавшее в памяти Александра странным натюрмортом, выполненным угольком и состоявшим из ряда серых и чёрных предметов с одним черешнево-красным прямоугольным пятном, красовавшемся на выцветшей тумбочке.

В этот раз рабочий день затянулся, поскольку срок отъезда стройотряда восвояси неумолимо приближался, а строительство возводимого им объекта несколько отставало от графика. Отряд проработал почти дотемна, потом был ужин при электрическом освещении, и только уже после всего этого Александр, как и обещал, пришёл снова в маленький домик на окраине Тумановки.

Надежда выбежала на крыльцо, услышав, как скрипнула калитка, она улыбнулась, увидев Шурика, обняла его за плечи и сказала:

– Я тебя ждала! Знаю, что вы сегодня работали допоздна, аврал у вас, но я всё равно ждала…

– Вот, наверное, и дочитала всё, ожидая, – улыбнулся Шурик в ответ, переступая через преследовавшую его с утра неловкость, вызванную вчерашними событиями.

– Ты прямо как в библиотеку пришёл, – отшутилась Надя, привстав на цыпочки и заглядывая в его глаза.

– Да нет же, к тебе пришёл, так просто сказал, пошутил. Я и буквы-то не все знаю, тебя буду читать… вчера вот не дочитал…

В этот вечер Александр ушёл восвояси ещё быстрее, чем днём раньше, выпросив у девушки перед уходом книжку, написанную известными писателями, и сказав, что через пару дней вернёт её, как только прочитает. Надя сидела, как и вчера, на краешке дивана, глядя ему вслед, и кивала головой. По глазам было видно – ей холодно.

Больше он к ней не пришёл.

А через два дня студенческий отряд собрался и уехал домой в далёкий и тёплый южный город, куда добирался не один день почти всеми возможными видами транспорта: сперва грузовиком до райцентра, а дальше автобусом, поездом и двумя самолётами с пересадкой в Москве.

Сборы и отъезд произошли почти по-военному стремительно и организованно, никто никого не пришёл провожать, никто никому не писал на память адрес в надежде на письмо – просто в одночасье отряда в селе не стало. Вечером на сельской танцплощадке снова было пусто и уныло.

На дворе стояла вторая половина августа, заканчивалось лето, и к Тумановке подкрадывалась, будь она неладна, осень, вслед за которой по всем законам природы следовало ожидать щедрую сибирскую зиму. На улице вдруг похолодало и задождило, мокрая хмурая тайга, стоявшая серой стеной вокруг села, проглядывала сквозь влажную завесу размытой картинкой, терявшейся вдали, тяжёлые облака, поглотившие солнечный диск, казалось, вот-вот лягут на верхушки загрустивших сосен. Уныло и сиротливо смотрелись разбросанные по всему селу помёрзшие в минувшем январе яблони со сливами, мокрые и полуголые, по раскисшим от дождей тумановским улицам с трудом пробирался редкий автомобиль, а сельчане обулись в модную по этим местам обувь – резиновые сапоги по колено.

На окраине села сиротливо стоял ряд мокрых одноэтажных без крыш, окон и дверей домиков, наспех построенных по неизвестно кем созданному проекту студентами-гуманитариями, приехавшими из неведомой дали. Про весёлое студенческое нашествие, оживлявшее Тумановку почти половину лета, напоминала также забытая строителями над входом в общежитие поблекшая вывеска с надписью «Морфема».

Первое время после наступления в селе затишья Надя частенько заглядывала на новую улицу, где стояли безглазые дома, построенные Азимом, Шуриком и другими черноволосыми ребятами, потом стала ходить туда пореже, а вскоре и вовсе оставила это занятие, начав заниматься повседневными заботами, думать о подступающей осени, привычно страшиться зимы и ждать весну, ждать, надо думать, в надежде на последующее за ней лето, когда будет не так холодно, как в остальные времена года…

Весёлые и жизнерадостные студенты-южане вернулись из дальней поездки домой, где вновь окунулись в обычное для себя течение жизни: в учёбу, работу, привычное обыденное времяпрепровождение. Одни из них тут же позабыли об оставшемся за плечами полуторамесячном приключении, другие изредка вспоминали о работе в стройотряде как о чём-то происшедшем очень давно, далеко, да и непонятно с кем, как о сюжете из старого кино, но кого-то из парней – такое случается и до сей поры – нет-нет да и побеспокоит затаившийся в дальнем закоулке памяти неясный образ минувшего, кольнув в который уже раз под сердце воспоминанием о том, как много лет назад он, юноша с широко раскрытыми глазами и горячим дыханием, неловко поворочался в чьей-то судьбе.

В тот год под конец декабря над большим южным городом, расположенным между горами и тёплым морем, разразился обильный снегопад, что было нечастым здесь явлением. Город впал в растерянность от неожиданности, явившейся с небес: на улицах буксовали автомобили, ветви теплолюбивых деревьев ломались под тяжестью навалившейся снежной массы, скользили и падали прохожие, и только дети восторженно скатывались с горок на непонятно откуда вдруг появлявшихся санках.

А снег вокруг всё падал и падал, заваливая одним большим сугробом улицы, скверы, пляж, городскую площадь, палисадник под факультетскими окнами и отвлекая завораживающим танцем снежинок самых прилежных студентов от присущего им занятия.

– Гляди-ка, – пробормотал Азим посреди лекции, вглядываясь в окно аудитории, мимо которого в медленном движении ниспадали, кружась, огромные белые хлопья, – поди, как в Сибири…

Шурик, сидевший рядом, поднял глаза на недвижный профиль друга, отчётливо прорисованный на фоне светлого окна, потом снова уставился в конспект, перестав вовсе слушать профессора, убеждавшего студенческую аудиторию в нерушимости и истинности материалистического учения.

Прошло время, через пару лет оба друга окончили ВУЗ и занялись каждый своим делом. Жизнь Александра сложилась таким образом, что потекла полезным и не очень скучным потоком – именно так, как это ему всегда и представлялось. Он своей повседневной деятельностью продолжил вносить скромный вклад в развитие культуры родного города, чем стал заниматься ещё в последний университетский год, уделяя также немалое внимание обустройству личной жизни.

Азим… У Азима всё вышло совсем по-другому, никто не ожидал, что получится именно таким образом, как получилось, но об этом отдельный разговор, и он впереди…

Хобби у Шурика осталось прежним – коллекционирование книг, а домашняя библиотека регулярно пополнялась новыми экземплярами и приобрела со временем довольно солидный вид. Где-то в её недрах среди сотен толстых томов неприметно притаилась маленькая неформатная книжка в потрёпанной бумажной обложке выцветшего красного цвета с именами известных писателей-фантастов в верхнем правом углу. Когда-то давно Александр её прочитал – это книжка про деревню Тумановку, что затерялась посреди бескрайней Сибири недалеко, эдак километрах в трёхстах, от Тюмени.

История вторая – От моря к морю

Поезд тронулся и стал набирать ход, побежали куда-то вдаль станционные служащие, провожающие и прочие праздношатающиеся по перрону люди, вот уже стали удаляться и теряться из вида пристанционные строения Московского вокзала славного Ленинграда. Даниил, поглядывая в окно покачивавшегося на ходу вагона, провожал взглядом город, разделивший его жизнь на две части: девятнадцать лет безмятежной жизни в далёких и уютных южных краях на берегу тёплого моря до знакомства с Питером и два года после знакомства с этим златоглавым красавцем, в одном из пригородов которого, расположенном на берегу Финского залива, в находящейся там воинской части он исправно отдавал Родине воинский долг и, наконец, отдал его сполна. Сегодня началась долгожданная дорога домой!

А город, словно устроив проводы старому другу, ворошил свежим балтийским ветром праздничные флаги с транспарантами и купался в лучах не по-ноябрьски яркого послеполуденного солнца, игравшего лучами в окнах вагонов скорого поезда, уносившего демобилизованного сержанта Советской Армии на далёкий юг.

Даже по прошествии многих лет Даниил называл день демобилизации из рядов Вооружённых Сил страны счастливейшим днём своей жизни. Не то, чтобы жизнь обделила его счастливыми днями, сделав тот самым-самым, нет, светлых и удачливых жизненных моментов на его долю выпало предостаточно, и они довольно равномерно распределились по всему пройденному пути, исправно доставляя ему радость и удовлетворение, вот только не было среди них, возможно, и более счастливых, дня настолько долгожданного и, несмотря на это, совершенно неожиданного, как этот пресловутый солдатский дембель, перед которым в глазах сегодняшнего счастливчика меркло всё остальное.

Не секрет, что у каждого пользователя кирзовых сапог имеется свой дембельский календарь, в котором тот ежедневно вымарывает прожитый на службе день, тем самым фиксируя уменьшение срока оставшейся службы и доставляя себе ежедневное удовлетворение этим фактом. Даниил также не отказывал себе в подобном удовольствии, мало того, он его, если можно так сказать, усовершенствовал, ведя три разных календаря: ежедневный, еженедельный и помесячный.

В обычном ежедневном карманном календарике, содержащем все двенадцать месяцев года, сделанном из ламинированного тонкого картона и хранившемся в обложке военного билета, он специально предназначенной для этого швейной иглой выкалывал каждый вечер прожитую на службе дату, переводя тем самым её из разряда предстоящих дней почётной неволи, которые, к слову сказать, все были наперёд строго сочтены, в уже пройденные, оставшиеся за плечами, и сопровождая это традиционной довольной ухмылкой. На стене кабинета штаба мотострелковой дивизии, где он проходил службу в качестве специалиста поста связи, висел его недельный календарь, и каждый понедельник он, явившись на пост после утреннего развода, зарисовывал цветным карандашом столбик истекшей недели, испытывая при этом чувство глубокого удовлетворения. Но всё это не шло ни в какое сравнение с эмоциями, которые он получал каждое первое число наступившего месяца, ставя наискосок большой крест в помесячном календаре из своей записной книжки на месяце прожитом, фиксируя этим действом факт совершения очередного большого, существенного шага к обретению утраченной им когда-то свободы, воли, вольности – того, к чему рвалось всё его существо, отторгнутое от былой беззаботной юной жизни и заключённое в чуждые и нежеланные рамки обязательной воинской службы.

Даниил и через много лет после окончания всего этого время от времени с благоговением доставал из своих архивов три бережно хранимых им «ежедневных» календарика, охвативших его двухлетний срок службы с ноября по ноябрь, с воткнутой в один из них, последний по времени, иголкой, проколовшей в них семьсот тридцать отверстий, и любовался на них.

Какой-то неприязни или нелюбви к воинской службе он, по правде сказать, не испытывал, просто ощущал себя находящимся в неблагоприятном, чуждом, как бы ледниковом периоде жизни, неизбежном и необходимом, который, тем не менее и невзирая ни на что, следовало пережить, причём пережить без потерь, используя для достижения этой цели любой доступный и не очень вредный способ, например, погружение себя как личности в защитное состояние своеобразного человеческого кокона, личинки, что ли, переживающей неблагоприятный период существования впадением в спячку, выраженную осуществлением добросовестной службы и терпеливым ожиданием дембеля, который, согласно надёжных слухов, неизбежен.

– Так-так-так, так-так-так, – стучали колёса набравшего ход поезда, – так-так-так, так-так-так…

– Ну что, поехали? – завёл разговор один из находившихся в купе попутчиков, пожилой мужчина пенсионного или почти пенсионного возраста, занявший одну из нижних полок и только что упрятавший в находившийся под ней багажный ящик свой чемодан.

На другой нижней полке сидела молодая женщина лет тридцати, а может быть, и несколько моложе. Рядом с ней лежали её вещи: чемодан и несколько сумок, ещё не разложенные по местам, её же кремового цвета демисезонное пальто висело на вешалке у входной двери. Во время посадки в поезд она, запутавшаяся в сумках и в этом самом пальто и чуть не опоздавшая к отправлению, с трудом проталкивала свою поклажу, которая была ей едва по силам, по узкому вагонному проходу и никак не могла протиснуться в купе, где уже находились пришедших туда раньше неё двое попутчиков. Даниил поспешил помочь женщине войти в раздвижную дверь, приняв у неё из рук часть багажа.

– Спасибо, молодой человек, – выдохнула та, оказавшись, наконец, внутри купе, – ты очень любезен…

При этом обращение на «ты» от незнакомки юношу не смутило, его в этот день, самый счастливый день жизни, в чём он был совершенно уверен, казалось, ничто не смогло бы смутить.

Четвёртого попутчика с ними не оказалось, вагон вообще был заполнен лишь на половину – ноябрь был несезонным месяцем для поезда, следовавшего на дальний юг. Даниил сам оказался в этом вагоне волей случая, представшего на сей раз в лице работницы билетной кассы железнодорожного вокзала. Рассматривая воинское требование на приобретение проездного документа, предполагавшее предоставление бесплатного проезда в плацкартном вагоне пассажирского поезда, та предложила его предъявителю, молодому человеку в броской сине-белого цвета с красной полоской куртке и с сияющими глазами доплатить восемь рублей с копейками и доехать до места в купейном вагоне, ведь путь до южного приморского города, указанного в документах, должен был занять больше двух суток, а в плацкарте, как она пояснила, остались только боковые верхние места в конце вагона, проезд на которых будет беспокойным и утомительным. Даниилу такое предложение понравилось, денег на дорогу было достаточно, и он приобрёл купейный билет до места назначения, несмотря на то, что имел кое-какие особенные соображения по поводу своего маршрута.

– Молодой человек, кладите свой багаж сюда, здесь места ещё достаточно, – обратился к Даниилу попутчик-пенсионер, встав и приподняв свою полку, под которой уже находился его чемодан, – в Москве я сойду, а Вы перейдёте на моё место.

– Нет, не надо, спасибо, – возразил Даниил, – у меня багажа всего-то ничего, я его у себя наверху и оставлю.

Незадолго перед отъездом он купил для дорожных надобностей портфель красновато-коричневого цвета с двумя ручками, как у хозяйственной сумки, в него уместились кое-какая дорожная мелочь, документы, бережно хранимые письма и главная ценность – дембельский альбом, содержащий избранные армейские фотографии с собственными комментариями, над созданием которого он колдовал, как это и положено, последние полгода службы. Иные немногочисленные вещи, которые представляли какую-то значимость, были высланы домой посылкой, не тащить же их с собой через всю страну.

– Видать, тоже недалеко ехать, раз без багажа? – вернул на место полку и вновь расположился на ней попутчик.

– Ехать-то далеко, – разговорился Даниил, готовый в такой день поведать всему миру о своей радости, – почти до конечной, а имущества не нажил, поскольку не было надобности, всё моё на мне – домой еду со службы!

– А-а, дембель, значит, – встала на ноги, немного пошатываясь в движущемся поезде, и вступила в разговор отдышавшаяся после посадки в вагон попутчица, чем привлекла к себе внимание.

Была она совсем молодой невысокого роста женщиной с короткой стрижкой «под мальчика» и светло-серыми глазами, её дорожная одежда, состоявшая из обтягивающих джинсовых брюк и серого свитера, связанного из модного в те годы мохера, не скрывала приятных форм тела, в чём Даниилу, присевшему на противоположную полку рядом с попутчиком, удалось убедиться воочию, пока она занималась своим багажом. Пальто, в котором молодая дама пару десятков минут назад пробиралась по вагону, существенно искажало её внешний облик и было ей не к лицу – так решил молодой человек, разглядывавший её несторонним взглядом.

– А я смотрю и гадаю, отчего такие счастливые глаза у человека? – улыбнулась она через плечо, держа двумя руками одну из своих сумок. – А почему не в форме едешь, служивый? Полюбовались бы на твои регалии, вам ведь положено на дембель через всю страну да при полном параде… Ой, помоги мне, солдатик, сумку наверх забросить…

Даниил ещё задолго до демобилизации решил, что домой поедет в гражданской одежде. В этом решении было и принципиальное намерение уйти от всего военного, тяготившего его целых два года, в один день, и желание доехать до дома спокойно и благополучно без дорожных происшествий, без всяких там проверок документов военными патрулями на вокзалах и перронах, без душевного нетрезвого общения с такими же, как он сам, счастливцами, узнающими друг друга по расшитой не по Уставу военной форме и по перегару. Перегара этого самого тоже не хотелось – хотелось чистоты ощущений и восторга от пришедшей долгожданной вольности.

Командир комендантской роты, в которой проходила его служба, капитан Манагаров, инструктируя своих демобилизующихся, стращал их последствиями непродуманного, а пуще того нетрезвого поведения по дороге домой и попадания вследствие этого вместо дома на гауптвахту в каком-нибудь военном гарнизоне по пути следования или, упаси бог, в дисциплинарный батальон, и Даниил, восприняв всё это совершенно буквально, решил, что домой он доберётся во что бы то ни стало и без всяких ненужных происшествий.

Гражданскую одежду он подготовил уже давно, часть её была куплена в течение последнего года службы, а часть досталась как бы по наследству от демобилизовавшихся ранее сослуживцев. Ему случалось и ранее использовать тайком эту одежду по прямому назначению при уходе в очередное увольнение или в самоволку, хотя и то, и другое было серьёзным нарушением законов воинской жизни. Зато было очень пикантно в выходной день, переодевшись в «гражданку», хранившуюся в штабе дивизии в потайной тумбочке служебного кабинета, незаметно улизнуть ранним утром на железнодорожную станцию и укатить одной из первых электричек в Ленинград с целью посещения Эрмитажа или Петропавловской крепости. Ну кто ещё ходил в такие самоволки?!.

За неделю до окончания октября перед самой демобилизацией он купил ещё и осеннюю куртку, цветастую такую и броскую в глаза, понимая, что в пути будет холодно, купил её вместе с тем портфелем, в который поместился весь его багаж.

Понимая, что дома по приезде прийдётся явиться в военкомат для постановки на воинский учёт, причём сделать это нужно будет в военной форме, он отправил домой посылку с «парадкой», парадной формой одежды то есть, состоявшей из рубашки, галстука, брюк, фуражки и кителя с привинченными к нему отличными и классными значками. Всё было подготовлено и просчитано, дело осталось за малым, за тем, чтобы проехать оставшуюся часть пути от железнодорожного вокзала в Ленинграде до дома.

Правда, была у Даниила одна задумка…

– Почему не в форме едешь-то? – ещё раз приветливо переспросила вчерашнего солдата любопытная попутчица в джинсах.

– Больно уж соскучился по гражданской одежде, – ответил тот, забрасывая на багажную полку её достаточно увесистую сумку, и добавил при этом стандартное, – а сапоги теперь пусть другие топчут.

Из зеркала, что было прикреплено к двери купе, на него посматривал совершенно гражданского вида вполне довольный жизнью молодой человек, одетый в клетчатую рубашку и тёмные брюки, аккуратно побритый и коротко подстриженный.

– «Отличное зеркало, в казарме было намного хуже!» – подумал Даниил, оценивая своё отражение.

Соседка по купе сняла на пол вагона чемодан, всё ещё лежавший не на своём месте, после чего попыталась поднять крышку багажного ящика, ненароком толкнув при этом Даниила, продолжавшего любоваться собой в зеркале.

– Ой, ёж твою двадцать, прости, солдатик, неуклюжую, – бросила попутчица в сердцах, – помоги уж и чемодан уложить под сиденье… К друзьям в отпуск еду, – пояснила она, управившись с багажом и присев на своё место, – подарков набрала им да детям, ну и одежды кое-какой, там у моря по набережной погулять славно так бывает… Вот еле дотащила до поезда… На обратном пути уже полегче будет, если, конечно, друзья в ответ не загрузят.

– Что-то не в сезон едете в отпуск на юг, туда бы летом, да и не в одиночку, – заметил попутчик-пенсионер.

– Что ж поделать, как с работы отпустили, так и еду, а мужу отпуск не дали, вот и одна. Да мы порознь и не запрещаем один другому – надо изредка и отдыхать друг от друга, – усмехнулась она. – Нам вообще редко отпуск дают вместе, в одном цеху работаем, он мастером, я учётчицей.

– На заводе? – поддерживал разговор попутчик.

– Да, на химкомбинате.

– В Ленинграде?

– Нет, не в Питере, я еду с пересадкой, а городок мой, он в Эстонии – маленький такой провинциальный городок. Не очень далеко отсюда.

– Из Прибалтики да на Кавказ, – поддержал тут разговор и Даниил, – как из огня да в полымя…