Море и небо лейтенанта русского флота бесплатное чтение

Приморский бульвар в цвету! Весна! Нарядно одетые барышни и горожане фланируют по набережной, радуясь прекрасной погоде и теплому весеннему солнцу, любуясь зелено-голубой волной, с шипением набегающей на гранитный постамент стройной колонны памятника затопленным кораблям. Запахи цветов на бульваре кружат головы и мысли…

Молодой мичман Сергей Ярыгин, нырнув под свод мостика с драконами на Примбуле – Приморском бульваре, и, выйдя из его тени, неожиданно для себя встретился взглядом с милой незнакомкой, серые глаза которой задорно смотрели на него из-под шляпки… Случайная встреча… Мимолетный взгляд… Как много иногда значат они в жизни человека… Мичман смутился, что было ему несвойственно, и не останавливаясь прошел мимо девушки. Он торопился по делам, да и знакомство на улице не было у него в привычке, но этот взгляд, это лицо врезались ему в память.

Севастополь 1914 года… Еще мирный… Повседневная жизнь в предвоенном Севастополе соединяла в себе жизнь морской крепости – твердыни Черноморского флота, южного оплота Российской империи, торгового порта и курортного города, сделав его единственным, неповторимым и несравнимым ни с какими другими. Население Севастополя составляло чуть более девяноста тысяч человек, из них – двадцать тысяч военнослужащие, поэтому на улицах преобладали форменные офицерские кителя и матросские блузы с синими воротниками. Влияние флота на жизнь города было настолько велико, что вместо привычного выражения «что бог даст», жители – и моряки и обыватели – частенько говорили: «что флот даст». И это была не игра слов и не святотатство, ибо Севастополь вырос благодаря флоту, благодаря присутствию на его рейдах кораблей под Андреевским флагом.

Столица Черноморского флота жила своей непохожей на другие города империи жизнью, и серые махины боевых кораблей, стоящих на рейде, постоянно напоминали об этом. В районе бухты Казачьей на тридцатиметровой возвышенности мыса Херсонес продолжалось строительство новой казематированной батареи, сооружения которой стали мощным щитом Севастополя. Над землей были только башни крупнокалиберных орудий, а гарнизон базировался полностью под землей. Батареи были электрифицированы. На флоте происходили испытания станций военной радиосвязи. До сих пор место, где испытывалась радиосвязь, носит название Радиогорка. Появились тридцать береговых радиостанций, из которых пять радиостанций были подвижными, установленными на автомобилях, образовавшими первый крепостной военный телеграф. В городе появились первые телефонные станции.

В 1913 году в Севастополь из Парижа был возвращен «плененный» французами во время Крымской войны в 1854–1855 годов гигантский колокол Херсонесского монастыря.

В городе насчитывалось более тридцати фабрик и несколько заводов. Наиболее крупными были: «Лазаревское адмиралтейство», строившее и ремонтировавшее боевые корабли, «Севастопольский трамвай», механический завод и кирпично-черепичный. Кроме того, имелось мыловаренное производство, макаронная и колбасная фабрики, мукомольная мельница. Из шестидесяти шести городских учебных заведений выделялись Константиновское реальное училище и мужская и женская гимназии.

Хотя градоначальник Севастополя контр-адмирал С.И. Бурлей и городской голова Н.Ф. Ергопуло заботились о городе, благоустроенными в те годы были только набережная Приморского бульвара, Нахимовская и Елизаветинская улицы, да еще несколько улиц, лежавших у моря. Другие районы, особенно Корабельная сторона, где селились отставные матросы, оставались в запустении. Как сообщал «Путеводитель по Крыму» 1914 года, второстепенные улицы города носили «следы полной заброшенности».

Десятки узких, крутых каменных лестниц спускались с городского холма к этим улицам, словно корабельные трапы. Недаром Севастополь называли город-корабль.

Под ярким южным солнцем, омываемый голубыми волнами своих бухт, город-корабль жил и другой, невоенной жизнью. Основным городским транспортом в Севастополе был трамвай, ходивший по пяти линиям. Стоимость билета на «Артиллерийской» линии составляла 4 копейки, а на линиях «Круговой», «Лагерной», «Вокзальной» и «Корабельной» – 5 копеек. Кроме того, в городе работали извозчики и необычные для других городов яличники, перевозившие на яликах – небольших весельных лодках, горожан по многочисленным севастопольским бухтам.

Культурно-театральная жизнь города сосредоточилась в двух городских театрах: драматическом – при «Народном доме», и городском – «в небольшом деревянном доме», которые давали около ста спектаклей в год.

В мае 1914 года в Севастополе открылся уникальный Институт физических методов лечения, в котором изучалось влияние крымского воздуха, воды, солнечных лучей, грязевых и морских ванн на организм человека, основателем и директором которого был известный профессор А.Е. Щербак. Красивое здание института – украшение города, построенное по проекту архитектора В. Чистякова, расположилось на берегу Артиллерийской бухты недалеко от Севастопольской биологической станции, заведующий которой, профессор С.А. Зернов, крупный ученый, к этому времени завершил исследования Черного моря, в ходе которых открыл заросли морских красных водорослей, что позволило организовать промышленную добычу йода.

Приезжавшим в город курортникам и отдыхающим рекомендовались несколько гостиниц и меблированные комнаты. В центральной из них – гостинице «Кист» на Екатерининской площади у Графской пристани, в разные годы останавливались Лев Толстой, Станиславский, Чехов. Как писали репортеры местной газеты, ресторан гостиницы «Кист» любил посещать один из первых русских авиаторов Ефимов с коллегами по Севастопольской офицерской летной школе, а также офицеры флота. Кроме этого, еще шесть ресторанов и несколько столовых обслуживали приезжих и отдыхающих гостей города.

По данным за 1913 год в Севастопольский порт в течение года из-за границы пришли семьдесят четыре иностранных торговых судна, поэтому в городе имелись французское, британское, турецкое, греческое, итальянское и бельгийское иностранные консульства. Судов каботажного плавания в городской порт за это же время прибыло почти две тысячи.

В Севастополе золотились купола двадцати православных церквей и монастырей и имелись несколько синагог и мечетей. Центральным Морским храмом города считался Владимирский собор, возвышающийся на холме над городом, в подземном склепе которого похоронены герои Первой обороны Севастополя: адмиралы Лазарев, Корнилов, Истомин, Нахимов. Здание Владимирского собора, выполненное по проекту известного архитектора академика А.А. Авдеева из инкерманского камня, а внутри облицованное каррарским мрамором, было завершено в 1888 году. Офицеры и матросы Черноморского флота любили посещать Владимирский собор, потому что для русских моряков защита Отечества всегда было делом богоугодным, а Русская православная церковь с давних времен почитала ратное дело истинно священным. Моряки обращались к богу, чтобы помолиться за себя, за родных, исповедовавшись в своих, в общем-то, не таких уж тяжких корабельных грехах.

…Поднявшись к Владимирскому собору, сняв фуражку и перекрестившись, мичман Ярыгин вошел в собор и, подойдя к иконе Святого Николая Чудотворца, засветив свечу, начал молиться. «Никола Морской», как называли Святителя Николая моряки, – покровитель всех плавающих, был главным святым военно-морского флота, поэтому именно ему молились офицеры и матросы, прося о покровительстве и защите в плавании. Сергей Ярыгин, помолившись «За тех, кто в море», испросил божие благословление на очень важный для него шаг. Он задумал подать рапорт о переводе в морскую авиацию Черноморского флота и поступлении в Севастопольскую офицерскую авиационную школу. Его сердце рвалось в небо!

Через несколько минут мичман вышел из храма и зашагал по улице вниз, в сторону центра. Он спешил в Морское Собрание. Именно Морское Собрание Севастополя, построенное в 1844 году по проекту архитектора А. Брюллова, брата знаменитого художника, являлось в те годы центром особого притяжения молодых офицеров. Морское собрание позволяло флотским офицерам пообщаться в непринужденной береговой обстановке, выпить вина, потанцевать, одним словом, просто отдохнуть от корабельной службы, от корабельного железа. Вдобавок в Морском Собрании была прекрасная библиотека, в книгохранилищах которой имелось более 90 тысяч книг, что делало ее третьей в России по количеству книг. Читателями библиотеки были «лица привилегированных сословий, представившие рекомендации двух обязательных членов библиотеки». Выдача книг производилась ежедневно. Читальный зал библиотеки открывался в 8 утра и работал до 10 вечера. Плата за пользование книгами составляла 12 рублей в год. Понятно, что досуг в Морском Собрании был уделом лишь офицеров.

Забрав в библиотеке Морского Собрания приготовленную ему книгу и несколько иллюстрированных авиационных журналов, мичман Ярыгин пересек Екатерининскую площадь и оказался у Графской пристани, с которой яличники перевозили горожан на Северную сторону города, откуда он рассчитывал на извозчике добраться до селения Кача, где располагалась авиационная школа и аэроклуб, членом которого он состоял.

В Севастополе море видно отовсюду – из всех окон, всех балконов и крыш. Ведь город расположен на крутых склонах холмов, спускающихся к морю, к берегам Херсонесской, Камышовой, Казачьей, Стрелецкой и Карантинной бухт. Особое очарование городу придают белоснежные здания, построенные из инкерманского камня, и голубая вода бухт, глубоко врезающихся в гористую сушу. Именно поэтому значительную часть городского транспорта составляли яличники, как правило, отставные матросы, занимавшиеся частным извозом на небольших лодках – яликах, работавших, по утвержденным Городской думой Севастополя, тарифам на яличные услуги. Переезд через бухту в общем ялике обходился в 3 копейки. Наем ялика на городской пристани на Северную сторону или к кораблям на рейде стоил 30 копеек, а в Инкерман – уже 75 копеек. В ночное время тариф удваивался. За аренду ялика с одним гребцом платили 2 рубля, а при плавании под парусом – «по соглашению». Кроме яликов, в Севастополе работали шесть городских маршрутов, баркасы которых отходили от четырех городских пристаней по расписанию. Яличники же перевозили пассажиров в любую бухту города в любое время.

Мичман Ярыгин подошел к Графской пристани, от разогретых ступеней которой дрожащим маревом поднимался теплый воздух. Катера и шлюпки сновали по бухте…

От белой колоннады Графской пристани мичман поспешил спуститься по ступенькам вниз, увидев, что один из яличников готовится отчалить. Спрыгнув в ялик, Ярыгин с удивлением обнаружил сидящую на корме незнакомку, встретившуюся и запомнившуюся ему утром на Приморском бульваре. Бывает же такое! Они улыбнулись друг другу, и мичман сел рядом.

Представился:

– Сергей.

Познакомились. Девушку звали Ольга. Она окончила учительские курсы и теперь работала учительницей в первой двухклассной с пятигодичным сроком обучения церковно-приходской школе на Северной стороне. Разговорились…

Скрепя уключинами, ялик отчалил. За бортом, сквозь спокойную и прозрачную, как стекло воду, внизу виднелись камни и тени рыбок, снующих вокруг них… Слева проплывали стройные корпуса яхт, стоявших на бочках у яхт-клуба, а справа – Павловский мысок со зданием флотской метеорологической станции. Под Северным берегом виднелись грузные, монументальные громады кораблей линейной бригады, а вдали, на вершине холма, белел треугольник храма-пирамиды Никольской церкви Братского кладбища. Слегка покачиваясь под мерными ударами весел, ялик вышел из горловины Южной бухты на простор рейда и направился к Северному берегу… Причалили. Мичман подал Ольге руку и помог выйти на пристань.

– Я провожу вас, – предложил он.

– Здесь недалеко, – ответила Ольга.

Они пошли рядом. Дорога поднималась в гору, и мичман предложил девушке руку. Идти стало легче. По дороге договорились встретиться через неделю на Приморском бульваре у мостика с драконами.

…Неделя пролетела быстро. Занятый службой мичман Ярыгин выматывался до предела, но Ольга не выходила у него из головы. Какая она красивая, какие у нее глаза – лучистые, ласковые, улыбка ее завораживает. Ольга ему очень нравилась… Когда Сергей вспоминал о ней, сердце его переполнялось радостью и восторгом. Думать не хотелось, хотелось просто жить! Наверное, в этом и было счастье – счастье просто жить, любить и быть любимым…

…Сергей всегда приходил с цветами. Встретившись у мостика с драконами, молодые люди гуляли по Приморскому бульвару и Нахимовскому проспекту, пестревшему вывесками: «Магазин А.Я. Чауша Заграничная, Варшавская и Санкт-Петербургская мужская, дамская и детская обувь», «Часы Швейцарии»…

В то лето они много бродили по городу. Ольга видела, как Сергей привлекает к себе заинтересованные взгляды курортниц – молодой подтянутый мичман с приятной улыбкой. Он тоже, ведя ее под руку, невольно замечал, что фланирующие по улице офицеры, отставники, студенты и прочие штатские косятся на его спутницу. Невысокая, статная, русоволосая с притягивающим взглядом больших серых глаз, с букетиком цветов в руках, Ольга была будто созданная для того, чтобы ей восхищались.

…Солнце садилось в воду, окрашивая все вокруг волшебными золотыми отблесками. На кораблях в бухте отбивали склянки. Мягкие теплые сумерки ползли с берега на море, закат медленно отступал перед ними, превращаясь в далекую узкую едва светящуюся полоску. По южному быстро темнело. Возвращались с прогулок поздно.

Ольга жила с тетушкой в доме на Синопском спуске. Муж тетушки служил на таможне, а сама тетя учительствовала в женской гимназии. На улицах было тихо и пусто. Голубой свет луны вырезал причудливые тени листвы на светлых плитах тротуара. Ночь дышала над морем, и тонкая лунная дорожка серебрилась на тихой воде…

Лето 1914 года навсегда врезалось в память мичмана Сергея Ярыгина ощущением яркого, чистого, беспримерного счастья. Встречи с Ольгой, прогулки, ужины – прохладное белое вино и жареная кефаль, нарядная толпа на Приморском бульваре и набережная, о которую с шипением разбивались зеленоватые волны прибоя…

Вновь я в Российском Государственном архиве ВМФ, что на Миллионной улице, где спустя 100 лет изучаю документы, связанные с мичманом Ярыгиным, с его поступлением в Морской Кадетский Корпус. Клепанные железные «корабельные» двери архива пропустили меня в мир истории нашего флота. Передо мной белая картонная папка с завязками и наклеенной биркой: «ЯРЫГИН Сергей Яковлевич» и ниже другая бирка: «1907–1910 гг. Оп. 2. Оп. 7». С этих документов и началось мое причастие к боевому и жизненному пути кадета – гардемарина – мичмана – лейтенанта Сергея Яковлевича Ярыгина.

Листаю пожелтевший от времени документ – «Прошение» отца Сергея Ярыгина о приятии сына в Морской Корпус от 28 мая 1907 года:

Его Превосходительству

Господину Директору Морского Корпуса

Почтово-телеграфного чиновника IV разряда

Рязанской почтово-телеграфной конторы

Титулярного Советника Якова Петровича Ярыгина

ПРОШЕНИЕ

Желая определить на воспитание в младший общий класс Морского Корпуса сына моего Сергея, я нижеподписавшийся имею честь при сем представить метрическое свидетельство о рождении и крещении его за № 7003 и копию моего формулярного списка, в получении которого прошу уведомить…

25 мая 1907 года Титулярный Советник Яков Ярыгин

(РГА ВМФ Ф. 432. Оп. 7. Д. 3441. Л. 3)

К «Прошению» приложено «Удостоверение» Директора Рязанской 1-й гимназии об успеваемости Сергея Ярыгина. Нужно отметить, что учился Сергей очень хорошо и за прилежную учебу был удостоен награды 2-й степени.

Директор Рязанской 1-й гимназии УДОСТОВЕРЕНИЕ

3 августа 1907 года № 951

г. Рязань

Дано сие ученику V класса Рязанской 1-й гимназии ЯРЫГИНУ Сергею, родившемуся 20 марта 1893 г., в том, что он в 1906–1907 учебном году при переходе из IV класса в V получил следующие годовые отметки: по поведению – 5 (пять), по Закону Божию – 5, латинскому языку – 5, алгебре – 5, геометрии – 5, истории – 5, географии – 5, французскому и немецкому языкам – 5 и по русскому языку – 4 (четыре), вследствие сего он удостоен награды 2 степени.

Удостоверение это выдано ученику Ярыгину для представления в Морской Корпус.

И. д. директора, учитель П. Постников

(РГА ВМФ Ф. 432. Оп. 7. Д. 3441. Л. 4)

В приложенном «Свидетельстве» указывалось, что по метрикам города Касимова, Благовещенской церкви, за 1893 год под № 2 значится: «Почтово-телеграфный чиновник Касимовской почтово-телеграфной конторы, не имеющий чина, Яков Петров Ярыгин и законная жена его Татьяна Васильева, оба православного вероисповедания, сын их Сергей рожден двадцатого, крещен 21 марта, Гербовый сбор уплачен мая 24-го дня 1907 года».

Вступительные экзамены в Морской Корпус Сергей выдержал успешно, набрав при поступлении следующие баллы: Закон Божий – 12, арифметика – 10, алгебра – 9, геометрия – 11, история – 11, география – 10, русский язык – 9, французский язык – 9 баллов.

Нужно напомнить, что в те годы оценка знаний в начальной школе была пятибалльной, а в российской высшей школе осуществлялась по двенадцатибалльной системе. Высший балл – 12. По результатам экзаменов Сергей Ярыгин был принят в младший общий класс и определен кадетом 6-й роты на казеннокоштный счет.

Сергей рос в большой и дружной семье. Отец – Яков Петрович Ярыгин из мещан. Воспитывался в Касимовском уездном училище, где и окончил курс наук. В январе 1884 года был определен телеграфистом по найму на Касимовскую телеграфную станцию. Работа по тем временам интересная, технически сложная и ответственная, требующая специальных знаний. Мама Сергея – крестьянская девушка Татьяна Васильевна Ламина, жизнь посвятила семье. У них было пятеро детей. Первенец, сын Николай, родился в ноябре 1891 года, вторым был Сергей, дочь Мария 1895 года рождения, третий сын Петр родился в 1898 году и младший сын Дмитрий – в феврале 1904 года.

Отец всегда был примером для сыновей. Трудолюбивый, обстоятельный, последовательный, технически грамотный Яков Петрович продвигался по служебной лестнице собственным трудом и упорством. В октябре 1895 года его назначают начальником Шестинского почтового отделения. В феврале 1895 года Яков Петрович был произведен в коллежские регистраторы. В июле 1896 года он получил назначение начальником более крупного Запино-Починковского почтового отделения. В 1899 году был произведен в губернские секретари, а в июле 1902 года – в коллежские секретари. К сорока годам, в феврале 1905 года Якова Петровича назначают почтово-телеграфным чиновником IV разряда в Рязанскую почтово-телеграфную контору в чине 8 класса, то есть коллежского асессора. В следующем году он произведен за выслугу лет в титулярные советники. Личный дворянин Яков Петрович был награжден серебряной медалью в память Императора Александра III.

Как указано в «Формулярном списке о службе», хранящемся в Российском Государственном архиве ВМФ, титулярный советник Я.П. Ярыгин получал жалование 400 рублей, столовых денег 200 рублей, всего – 600 рублей.

В большой семье, где старшие помогали младшим, где авторитет родителей был непререкаем, на семейном совете решено было Сергею ехать учиться в Петербург в Морской Кадетский Корпус.

Возникает вопрос, почему в Морской Корпус не стал поступать старший брат Николай? Ответ кроется в том, что к моменту 14-летия старшего сына Николая Яков Петрович Ярыгин еще не выслужил чина титулярного советника, а значит, его старший сын не имел права поступать в Морской Кадетский Корпус, ибо туда принимали только сыновей офицеров, потомственных дворян и чиновников не ниже четвертого класса Табели о рангах. К 1907 году, когда среднему сыну Сергею исполнилось 14 лет, Яков Петрович уже имел чин титулярного советника. Отец подготовил все нужные бумаги и отвез сына в столицу.

Так началась служба 14-летнего Сергея Ярыгина на флоте.

Романтика морских путешествий, романтика неизведанного и непознанного, все – о чем писали Стивенсон и Киплинг, Жюль Верн и Капитан Марриэт – эти властители дум молодежи начала двадцатого века, особенно кадет Морского Корпуса, находило живой отклик в душе и мыслях Сергея Ярыгина… Ему грезились грозные, быстрые, непобедимые корабли, на высоких мостиках которых стоят офицеры, склонившись над картушками компасов, а до горизонта – открытое, безбрежное море… Впереди у кадета Ярыгина были годы учебы и золотые мичманские погоны…

Быстро пролетела учеба в Морском корпусе, плаванья на Балтике на учебной шхуне «Забава», затем на учебных кораблях «Верный» и «Воин», на крейсерах «Диана», «Аврора» и «Олег». Звание корабельного гардемарина гардемарину С. Ярыгину было присвоено 14 апреля 1913 года. И вот последняя стажировка на кораблях Черноморского флота. Корабельный гардемарин С. Ярыгин стажировался на линейном корабле «Евстафий».

Линкор додредноутного типа «Евстафий», головной корабль серии, был построен в 1911 году на Николаевском адмиралтействе. Входил вместе с кораблями: «Пантелеймон», «Иоанн Златоуст», «Три Святителя» и «Ростислав» в бригаду линкоров Черного моря.

Трехтрубный гигант, водоизмещением 13 950 тонн, длиной 118 метров, шириной 22 метра, с двумя вертикальными паровыми машинами тройного расширения, обеспечивавшими скорость 16 узлов и дальность плавания в две тысячи миль, с бронированием в средней части 229 мм и в оконечностях – 178 мм, вооруженный двумя двухорудийными башнями калибром 350 мм, четырьмя орудиями по 203 мм, двенадцатью 152 мм орудиями и четырнадцатью 75 мм пушками, был грозной силой на море. Командовал в то время кораблем и экипажем без малого в тысячу человек опытный моряк капитан 1 ранга Валериан Иванович Галанин, получивший в марте 1915 года звание контр-адмирал, оставаясь командиром «Евстафия».

Линкор «Евстафий» был огромным плавучим островом, насыщенным тысячами механизмов, километрами кабелей, трубопроводов и магистралей. Длины его электрических и телефонных проводов было бы достаточно для электрификации и телефонизации среднего населенного пункта. Линейные корабли на момент своего строительства были самыми сложными, самыми современными и дорогими механизмами в истории человечества.

Стажировка на линкоре «Евстафий» продолжалась с 15 мая по 1 октября 1913 года. Корабельные гардемарины дублировали офицерские должности, изучали корабль, тренировались, выходя в море вместе с экипажем на учениях, стояли дублерами вахты и командовали нижними чинами, набираясь опыта и учась у офицеров руководить подчиненными.

Корабельный гардемарин Сергей Ярыгин добросовестно и настойчиво вникал во все тонкости офицерской службы, о чем свидетельствует сохранившаяся в РГА ВМФ аттестация, данная 24 сентября 1913 года С. Ярыгину командиром линкора капитаном 1 ранга В.И. Галаниным:

«Секретно»

АТТЕСТАЦИЯ

Чин Корабельный Гардемарин ЯРЫГИН

Имя, отчество, фамилия Сергей Яковлевич ЯРЫГИН

Название судна Линейный корабль «Евстафий»

Должность Корабельный Гардемарин

За какое время службы

дается аттестация с 15-го мая 1913 года

Аттестующий начальник Командир линкора «Евстафий»

капитан 1 ранга Галанин

Год, месяц, число «24» сентября 1913 года

Способность к службе К морской службе способен.

Нравственность, характер Хорошей нравственности,

характера спокойного,

малообщительного и замкнутого.

Воспитанность и дисциплинарность Воспитанный и дисциплинированный.

Общая характеристика Человек с хорошими способностями.

К службе годен.

Капитан 1 ранга Галанин

(РГА ВМФ Ф. 873. Оп. 28. Д. 73. Л. 3, 4)

С.Я. Ярыгин закончил Морской Корпус в 1913 году. Учился он отлично, о чем свидетельствует Золотой знак за окончание корпуса. 5 октября 1913 года ему было присвоено первое офицерское звание – мичман. Навсегда осталось в памяти Сергея, как их строй, строй выпускников – корабельных гардемарин, вытянулся двумя шеренгами поперек огромного зала Морского Корпуса, а вдоль обеих стен по длине зала, под портретами адмиралов, застыли почетным караулом три гардемаринские роты. Мичман С. Ярыгин замер в строю вместе со своей ротой. Он первый раз выдел государя. Невысокого роста, с аккуратной бородкой и усами, в форме капитана 1 ранга Николай II шел вдоль строя, иногда останавливаясь и что-то спрашивая у своей свиты. После того как выпускникам вручили погоны и кортики, был зачитан приказ – Сергей получил направление на Черноморский флот.

14 октября 1913 года мичман С.Я. Ярыгин был зачислен в Черноморский флотский экипаж и получил назначение на линейный корабль «Евстафий», на котором проходил стажировку корабельным гардемарином. Это радовало Сергея, так как за время корабельной практики, длившейся четыре с половиной месяца, он познакомился как с самим линкором, так и с офицерами корабля. После выпуска из Морского Корпуса и отпуска 5 ноября 1913 года мичман Ярыгин прибыл поездом в Севастополь. Вагонные колеса стучали на стыках, промелькнул последний тоннель, и в окно вагона ворвался простор севастопольского рейда с огромными серыми кораблями на серой воде. От Графской пристани молодой мичман на баркасе добрался до линкора и поднялся по офицерскому трапу на «Евстафий», отдав честь Андреевскому флагу и доложив о себе. Так началась служба молодого офицера С.Я. Ярыгина на линкоре – флагмане Черноморского флота.

Вступив на борт линкора, мичман Ярыгин тут же погрузился в специфический уклад флотской жизни огромного корабля, с бесконечными приборками – большими и малыми, постоянными построениями и сигналами ревуном и боцманской дудкой.

С первого дня службы на линкоре мичман Ярыгин занимался не столько стальным миром артиллерийского и минного оружия, сколько бумажным миром накладных, денежных требований, ремонтных и раздаточных ведомостей, окрасочных, хозяйственных и прочих «переходящих сумм», приказов, циркуляров, переписки с портом и прочими организациями, часто со штампами «конфиденциально» и «секретно». Пронумерованный, подшитый в папках корабельной канцелярии, этот бумажный мир, отражавший будничную, хлопотливую и неприметную с берега жизнь боевого корабля, особенного такого огромного, как линкор, постепенно становился для мичмана Ярыгина понятным и простым.

Быстро пробежала недолгая южная зима. И хотя она не часто напоминала о себе холодным пронизывающим ветром, дождем, иногда переходящим в мокрый снег и температурой, близкой к нулю, все равно хотелось тепла и солнца… Наконец, в конце февраля наступила теплая крымская погода.

Вахты при нахождении линкора в походе сменялись дежурствами по кораблю, когда линкор находился в базе. И так день за днем…

Мичман Ярыгин прослужил вахтенным офицером на линкоре «Евстафий» четыре с половиной месяца – до 11 марта 1914 года, когда пришел приказ о его переводе на эскадренный миноносец «Лейтенант Зацаренный» исполняющим дела ротного командира.

Сдав дела и обязанности вахтенного офицера на линкоре «Евстафий», мичман Ярыгин 12 марта 1914 года прибыл на эскадренный миноносец «Лейтенант Зацаренный», стоявший в вооруженном резерве, на бочке в Южной бухте. С близкого берега доносился терпкий запах распускающейся листвы – сады Корабельной стороны все были в зеленой дымке только что лопнувших почек. Представившись командиру эсминца капитану 2 ранга Ивану Ивановичу Подъяпольскому, мичман прошел в кают-компанию, знакомиться со своими новыми товарищами-офицерами и со своим новым кораблем. Его служба на Черноморском флоте продолжалась…

Эсминец «Лейтенант Зацаренный» входил в состав 2-го дивизиона Минной бригады Черноморского флота. Строился эсминец на заводе «Наваль» в городе Николаеве. Водоизмещение 802 тонны, длина 74 метра, ширина 8 метров. Мощность энергетической установки 6963 л. с. обеспечивала скорость 24 узла и дальность 2000 морских миль экономическим ходом. Эсминец был принят в строй в октябре 1909 года и назван в честь Измаила Максимовича Зацаренного.

Историческая справка

Офицер русского флота Измаил Максимович Зацаренный окончил Морское училище в 1870 году. Совершил переход из Кронштадта на Дальний Восток. Служил на кораблях Тихоокеанской эскадры: на клипере «Абрек», корветах «Богатырь» и «Витязь». В 1874 году вернулся на Балтику. Награжден орденом Святого Станислава 3-й степени. В 1876 году окончил Минный офицерский класс и добровольно отправился на Черное море, где шла Русско-турецкая война 1877–1878 годов.

Вместе с лейтенантом С.О. Макаровым предложил использовать катера с шестовыми минами, участвовал в переоборудовании парохода «Великий князь Константин», на который был назначен старшим минным офицером. Командуя минными катерами, находясь на минном катере «Чесма», И.М. Зацаренный принимал участие в минных атаках турецких кораблей в мае, декабре 1877 года и январе 1878 года. За эти действия был награжден орденом Святого Георгия 4-й степени, Золотым оружием с надписью «За храбрость» и орденом Святого Владимира 4-й степени с мечами и бантом.

Успешное применение Русским флотом минного оружия в боевых действиях на Черном море и Дунае во многом было заслугой лейтенанта И.М. Зацаренного. Позже служил на Балтийском флоте. В 1881–1886 годах – старший офицер броненосного крейсера «Дмитрий Донской», на котором совершил двухлетнее заграничное плавание. С 1886 года – командир монитора «Броненосец» Балтийского флота. Скончался капитан 2-го ранга И.М. Зацаренный 8 ноября 1887 году.

25 марта 1914 года приказом командира эсминца «Лейтенант Зацаренный» капитана 2 ранга И.И. Подъяпольского мичман С.Я Ярыгин был назначен исполняющим обязанности вахтенного офицера.

В этот день в Севастополь на яхте «Штандарт» прибыл император Николай II. Император посетил Лазаревские казармы, в которых еще с конца XIX века располагался Учебный отряд, с целью подготовки специалистов флотских специальностей для кораблей и частей Черноморского флота. Учебный отряд готовился к визиту государя заблаговременно. Император Николай II и сопровождавшие его лица прибыли в Лазаревские казармы, где ознакомились с подготовкой специалистов в Учебном отряде, после чего, поблагодарив господ офицеров и нижних чинов, государь отбыл на свою яхту «Штандарт», стоявшую напротив Лазаревских казарм в Южной бухте.

Во время своего визита император провел смотр кораблей Черноморского флота.

Эскадренный миноносец «Лейтенант Зацаренный» вместе с кораблями дивизиона стоял пришвартованный кормой у Минной стенки. Корабль готовился к императорскому смотру. Вахтенный офицер эсминца мичман Ярыгин, контролируя готовность к смотру, шел по верхней палубе от носа в корму в сопровождении старшего боцманмата, проверяя качество приборки. Бронза сияла, надраенная матросскими руками, краска была помыта, брезент обтянут, все концы подобраны, у трапа на корме Ярыгин обратил внимание на новенький мат.

«Здесь все нормально», – подумал мичман и с верхней палубы спустился в низы. Его встретил рапортом машинный кондуктор, и начался осмотр внутренних помещений. Носовое котельное отделение, кормовое котельное отделение, машинное отделение. По трапам вниз – вверх, вниз – вверх. Сгибаясь под нависающими паропроводами, огибая маневровые клапана и штоки приводов вентиляции, мичман Ярыгин внимательно проверял чистоту и порядок, наведенный подчиненными корабельного механика.

Мичман Ярыгин не был педантом и с белым носовым платком не лез под пайолы, но он знал совершенно точно, что десятки матросских глаз смотрят на него, и если сейчас он ослабит контроль, то в следующий раз что-то может оказаться несделанным. Такова неумолимая, железная логика флотской службы – контроль ежедневный, ежечасный, без придирок и оскорблений, но строгий и нелукавый. Замечаний накопилось достаточно. Мичман дал время на их устранение и поднялся наверх доложить командиру о готовности корабля к смотру.

Нахождение эсминца в вооруженном резерве означало несение службы уменьшенным составом не только офицеров, но и матросов. В современном понимании корабль выводился из первой линии и не выходил в море.

Нужно сказать, что перемещения младших офицеров с корабля на корабль были в порядке вещей, что связано не только с заполнением вакантных мест, но и с цензовыми правилами, влияющими на чинопроизводство. Офицеру необходимо было выплавать определенный «плавательный» ценз…

23 апреля 1914 года пришел приказ о переводе мичмана С.Я. Ярыгина с эсминца «Лейтенант Зацаренный» вахтенным офицером на эскадренный миноносец «Лейтенант Пущин».

Не забыть молодому мичману, как, поднявшись по сходне, ступил он на стальную палубу корабля, на котором, не зная еще об этом, примет свой первый бой, отдал честь Андреевскому флагу и доложил о себе офицеру с бело-красной повязкой на рукаве и кортиком на боку – обязательными регалиями вахтенного начальника.

Сергей взял под козырек.

– Мичман Ярыгин. Назначен на корабль.

Вахтенный начальник козырнул и подал руку.

– Мичман Климовский, прошу любить и жаловать.

– Владимир Семенович у себя в каюте, – проговорил вахтенный офицер, называя командира по имени-отчеству и указывая рукой на дверь в офицерский коридор.

Войдя в офицерский коридор, мичман Ярыгин почувствовал запахи краски, машинного масла, железа, одним словом всего того, что называют «корабельный запах». Мичман представился командиру корабля капитану 2 ранга Головизнину.

Разговор с командиром запомнился мичману Ярыгину своей деловитостью и конкретностью:

– Принимайте дела, мичман, корабль долго находился в вооруженном резерве, предстоит большая работа по обучению нижних чинов и подготовке эсминца к выходу в море, – напутствовал нового офицера командир.

Капитан 2 ранга Владимир Семенович Головизнин окончил Морской Корпус в 1900 году. Участник подавления восстания в Китае и Русско-японской войны 1904–1905 годов. В 1912 году окончил Офицерский Минный класс. В апреле 1913 года получил звание капитана 2 ранга.

Забегая вперед, скажу, что после эсминца «Лейтенант Пущин» В.С. Головизнин будет командовать канонерской лодкой «Донец», в мае 1917 года его наградят орденом Святого Георгия 4-й степени и назначат командиром бывшего турецкого крейсера «Меджидие», построенного в США, подорвавшегося в апреле 1915 года на нашей мине в районе Одессы, затем поднятого, отремонтированного и зачисленного в списки Черноморского флота под названием «Прут».

Эскадренный миноносец «Лейтенант Пущин», построенный «Обществом судостроительных и литейных заводов» в Николаеве, был заложен на стапеле завода «Наваль» 4 января 1904 года как эсминец «Задорный», спущен на воду в ноябре 1904 года, вступил в строй в августе 1907 года. 26 марта 1907 года эсминец «Задорный» переименовали в «Лейтенант Пущин». Миноносцы этого типа известны как «тип Ж» и «тип З». Корабли, названия которых начинались на букву «Ж» – «Жуткий», «Живой», «Жаркий», «Живучий», – относились соответственно к «типу Ж», а на букву «З» – «Задорный», «Завидный», «Заветный», «Звонкий», «Зоркий», – к «типу З». Эта серия была дальнейшим развитием миноносцев типа «Буйный».

Кем же был лейтенант Л.П. Пущин, именем которого назвали миноносец российского императорского флота?

Историческая справка

Лейтенант русского флота Леонид Петрович Пущин, в честь которого назвали эскадренный миноносец, родился в 1843 году. Окончил Морской Корпус. Потомственный военный. Во время Русско-турецкой войны 1877–1878 годов, принесшей Болгарии независимость, Л.П. Пущин командовал миноноской № 1 с транспорта «Великий князь Константин». 28 мая 1877 года во время первой в истории успешной атаки с применением контактных шестовых мин на турецкие броненосцы у Сулины, при попытке подвести шестовую мину под борт турецкого корабля произошел преждевременный подрыв шестовой мины (вероятно, из-за попадания осколка в аккумуляторную батарею). По донесению русского командования, в результате атаки был поврежден броненосец «Иджлалие». Преследуемый противником, лейтенант Пущин вынужден был затопить миноноску и вместе с командой попал в плен. В плену он провел год, пока не закончилась война. Только после подписания мирного договора, когда состоялся обмен пленными, Л.П. Пущин вернулся на родину.

Первая в истории отчаянная атака миноноски, под командованием лейтенанта Пущина, оснащенной шестовой миной, требующей сближения с боевым кораблем противника на дистанцию около шести метров (длина шеста на носу миноноски), сама по себе требующая геройства и мужества, хотя и закончилась не совсем удачно, но повредила вражеский броненосец и доказала боевые возможности нового оружия. Поэтому через два месяца по возвращению из плена, 3 апреля 1878 года лейтенант Л.П. Пущин был награжден орденом Святого Георгия IV класса. Леонид Петрович Пущин умер в 1898 году в Санкт-Петербурге и похоронен на Казанском кладбище в Царском Селе.

Эскадренный миноносец проекта «З» «Лейтенант Пущин» в период 1912–1913 года прошел капитальный ремонт в Севастопольском порту с заменой котлов и артиллерийского вооружения. После капитального ремонта водоизмещение миноносца возросло до 410 тонн. Длина – 64 метра, ширина – 6,4 метра. Четыре котла, две вертикальные паровые машины тройного расширения мощностью 6000 л.с. и два винта обеспечивали скорость хода до 26 узлов. Дальность плавания составляла 1200 миль при 12 узлах. Вооружение: два минных (торпедных. – А.Л.) аппарата диаметром 450 мм, запас самодвижущихся мин (торпед. – А.Л.) – 4 шт., две пушки «Канэ» калибром 75 мм, шесть пулеметов калибром 7,62 мм, 18 якорных мин. Экипаж миноносца – почти семьдесят человек, включая нижних чинов и четырех офицеров, одним из которых был мичман С.Я. Ярыгин.

В кают-компании Сергей Ярыгин познакомился с судовым механиком лейтенантом Александром Александровичем Лиходзиевским, который рассказал мичману, что миноносец с осени прошлого года находится в вооруженном резерве, что прошел ремонт у борта ремонтной мастерской, что командовал им капитан 2 ранга Оскар Оскарович Старк, а Владимир Семенович Головизнин назначен вместо него недавно, что встретил Ярыгина с повязкой вахтенного офицера мичман Владимир Георгиевич Климовский – ротный командир, а теперь он, Ярыгин, будет исполнять должность вахтенного офицера. Механик коротко охарактеризовал старшин, назвав их Ярыгину по имени-отчеству. Так, машинный кондуктор у нас Порфирий Николаевич Вересов, минный кондуктор Иван Дмитриевич Ливашков, артиллерийский кондуктор Иван Семенович Гайдук, боцманмат Иван Парфенов, минный унтер-офицер Аркадий Цикин, минер Андрей Комаров, подшхипер 1 статьи Андрей Матвеев, минно-артиллерийский содержатель 1 статьи Михаил Живогляд, машинный унтерофицер 1 статьи Александр Семак, кочегарный унтерофицер Прокофий Лысенко, артиллерийский унтер-офицер 1 статьи Павел Федоров.

– А матросов, Сергей Яковлевич, узнаете в процессе службы, – улыбнувшись, добавил лейтенант.

Мичман Ярыгин, переодевшись в рабочий китель, поднялся на палубу. У носового орудия трудились матросы во главе с артиллерийским кондуктором Гайдуком. Стоя на палубе миноносца, мичман подумал о том, что вот с этими людьми ему предстоит служить, а возможно и воевать. На миноносцах нет брони, тонкие стальные переборки не защитят ни от вражеских снарядов, ни от вражеских мин, поэтому и служба здесь одна на всех, и смерть, если доведется, одна на всех.

Командир, три офицера, три кондуктора, боцманмат, шесть унтер-офицеров 1-й статьи, баталер 1-й статьи, фельдшер 2-й статьи, писарь, кок и 50 матросов – экипаж. Да, экипаж, ибо без него железо мертво и неподвижно. Этих разных по характеру, темпераменту, знаниям и мыслям людей объединяет одно короткое слово – экипаж.

В Российском Императорском флоте экипажи комплектовались только из русских, белорусов, украинцев, прибалтов и поляков. Инородцев на флот не призывали. Миноносец, такой как «Лейтенант Пущин» – небольшой корабль. Это не линкор. Офицеры и матросы служат на нем рядом, бок о бок. Все на виду. Совместная работа сближает людей, независимо от их звания, происхождения, особенно в море. Море во все времена требовало и требует сильнейшего напряжения человеческих сил.

Повседневная жизнь экипажа миноносца, как в базе, так и в море, складывается из очень простых и обыденных событий: побудка, завтрак, подъем флага, утренняя приборка, корабельные учения, во время которых обслуживаются орудия, минные (торпедные. – А.Л.) аппараты, ремонтируется и отлаживается многочисленное хозяйство боцмана на верхней палубе и, главным образом, обслуживаются сложные механизмы машинной команды, затем обед, послеобеденный сон, запланированные на послеобеденное время работы, ужин и, если позволяла обстановка, увольнение матросов на берег, раздача коек, отбой и дальше сон. И так изо-дня в день…

По воскресеньям, в базе, команда повахтенно посещала церковь, несколько раз матросы ходили в цирк.

В ежедневные обязанности вахтенного начальника на миноносце входит контроль закладки продуктов, согласованный ревизором и утвержденный командиром, в котел при приготовлении пищи. Нужно напомнить, что на кораблях русского императорского флота все чины, от матроса до кондуктора, получали жалованье и жалованье весьма различное. Однако питались нижние чины на корабле все одинаково. Это происходило потому, что часть жалованья, так называемый провиант, выдавался в натуральном эквиваленте. То есть в сутки всем нижним чинам полагалось определенное количество мяса (300 грамм с костями в день), хлеба, круп, овощей, пряностей. Плюс чайное довольствие. Стоимость этого провианта минусовалась из жалованья, а все излишки, которые образовывались и из разницы в жаловании и из дополнительных прибавок (награды, выслуга и прочее) просто копились. Накопить удавалось весьма приличные суммы, потому что к накоплениям плюсовались махорочные (для некурящих) и чарочные деньги (для трезвенников).

В этот день вахтенный мичман С.Я. Ярыгин проконтролировал, чтобы на завтрак команде выдали чай с белым хлебом и сахаром, убедился в том, что на обед были приготовлены щи из мяса, картофеля, капусты кислой, зелени, сметаны, сала говяжьего, муки подправочной с черным хлебом, на ужин – каша рисовая со свиным салом и луком и черный хлеб. Вечерний чай с сахаром. Нужно сказать, что кормили на флоте добротно.

Дважды в неделю – каша с молоком. В субботу – селедка с картофелем, подсолнечным маслом и луком. Вообще это вкусно, горячая картошка, к ней селедка, посыпанная колечками лука, и все заправлено ароматным постным маслом. По воскресеньям суп с вермишелью и компот из фруктов.

Необходимость находиться в постоянной боевой готовности требовала от матросов не только физического здоровья и выносливости, но и заставляла экипаж миноносца тщательно следить за состоянием его механизмов и оружия. Техника нуждалась в систематическом уходе, смазке, чистке, одним словом, неустанной ежедневной заботе. Пока «Лейтенант Пущин» находился на бочке в Южной бухте, матросы, под присмотром боцмана, подкрасили надстройку и борта эсминца.

Мичман Ярыгин втянулся в службу, занимаясь и техникой и людьми миноносца. Обладая внутренней твердостью характера, высокой требовательностью, как к себе, так и к подчиненным ему матросам, Ярыгин постепенно выстроил с командой ровные, не беспокоящие лишней нервотрепкой отношения, но вместе с тем без малейшей тени панибратства. Он никогда не боялся подчиненных. Сергей знал старую флотскую истину – «боязнь подчиненных» – это такая болезнь, которую лечат только отстранением от службы. Такой болезнью он не болел.

До 1 мая 1914 года эскадренный миноносец «Лейтенант Пущин» находился в вооруженном резерве. С 1 мая начались учебные выходы в море, шли постоянные тренировки и отработки учебных задач.

…Мичман Ярыгин нес самостоятельную вахту на ходу, осваивая все то множество новых, дополнительных офицерских обязанностей, которые и формируют корабельного офицера-миноносника. Вечерами в кают-компании «Лейтенанта Пущина», за крепчайшим чаем, именуемом на флоте «адвокат», офицеры обсуждали события и происшествия, случившиеся на бригаде, предстоящие продвижения по службе. О политике старались не говорить, о девушках – пожалуйста…

В воздухе «пахло войной»… Миноносец «Лейтенант Пущин» часто выходил в море, проводя учебные стрельбы и тренируясь в минных постановках.

…И на этот раз открытое море встретило миноносец хорошей волной и северо-западным ветром.

Накануне стрельб мичман Ярыгин практически не спал. Вместе с артиллерийским унтер-офицером Иваном Семеновичем Гайдуком проверял материальную часть орудий и работу механической подачи 75-мм снарядов из погребов к носовому и кормовому орудиям. Инструктировал старшин орудий, с секундомером в руках проверял тренировки орудийных расчетов.

И вот зачетные стрельбы… Ревун резанул тишину. Прозвучал выстрел носового орудия, напористо шибанув всех, стоявших на мостике, ударом воздушной волны и дыма. У носового орудия возилась прислуга, старшина орудия оглянулся на мостик. Первый снаряд пристрелки взметнул воду на перелете за щитом. Ревун и второй залп. Опять воздушная волна и дым. Второй снаряд ударил под левой скулой щита. Щит взят в вилку. Третий снаряд…

– Накрытие! – не удержался от возгласа мичман Ярыгин.

«Лейтенант Пущин» маневрировал. Стреляли практическими снарядами по очереди то носовое орудие, то кормовое. Израсходовали 30 снарядов.

Наконец прозвучала команда: «Дробь», «Орудия «на ноль». Отстрелялись успешно.

На переходе с полигона в базу, ветер стих. Безбрежная даль моря, голубое небо, ровный ход эсминца, успешные стрельбы – все это вызвало хорошее настроение на ходовом мостике и передалось матросам – рулевому, стоявшему за штурвалом, и сигнальщикам, находившимся слева и справа на крыльях мостика.

К вечеру эсминец пришвартовался кормой к Минной стенке в Южной бухте Севастополя. Свободные офицеры убыли на берег. Мичман Ярыгин остался на корабле. Стрельбы вымотали его. Вытянувшись на диване, Сергей чувствовал приятную истому во всем теле, натруженном за день. Кстати всплыла в памяти старая флотская мудрость: «Горизонтальное положение никому не вредно, кроме откупоренной бутылки», – и он заснул…

Редко, но бывали у мичмана Ярыгина и свободные от службы на эсминце «Лейтенант Пущин» минуты. В любое свободное время Сергей спешил в городской аэроклуб. Он серьезно увлекся воздухоплаванием. Его тянуло небо. Небо и море…

…Эскадренный миноносец «Лейтенант Пущин» снова вышел в море, выполняя ночной переход в район предстоящих минных (торпедных. – А.Л.) стрельб. Вахтенный офицер мичман Ярыгин находился на мостике. Взошла луна. Ярыгин понял это по желтоватому сиянию, озарившему край горизонта над морем. Через минуту Сергей увидел луну в разрыве туч. Огромный, желтый огрызок луны повис над морем, и стало видно, как быстро мчатся тучи. Луна исчезла, но желтоватое пятно среди туч осталось, и уже не было так темно, как прежде. Неожиданно ветер разорвал тучи, и луна выплыла вновь, сверкнув своим светом на пене волн, и море озарилось далеко-далеко. Ветер задувал с западных румбов, сильно качало, из труб миноносца вырывались клочья дыма. Корабль держал заданный ход – 20 узлов, что на угольных миноносцах заставляло матросов машинной команды крутиться, как чертям. Вахта кочегаров на угольных миноносцах самая тяжелая, особенно когда требовалось резко увеличить или быстро уменьшить выработку пара – как говорили кочегары, «загрести жар в котле». Кочегары лопатами выгребали горящий уголь из топки парового котла на площадку перед ним. При этом жар от раскаленных углей жег их лица, пот заливал глаза, легкие обжигал раскаленный воздух. Работать в таких «адских» условиях – врагу не пожелаешь.

Ветер стал слабеть. Луна еще не зашла – на некотором расстоянии, видел мичман, море было по-прежнему озарено лунным светом.

Стоя на мостике идущего хорошим ходом миноносца, мичман Ярыгин вспомнил Ольгу. В душе Сергея теснилась радость любви к Ольге и теплилась надежда, что и он нравится ей. Как чудесно жить! Наверное, в этом и есть счастье.

Еще сияли звезды, но уже еле приметный розовый отсвет начал ложиться на волны… В конце ночи ветер утих, но волны были еще сильны. Светало… В открытом море белые буруны еще срывались с кончиков волн и размазывались среди них белой пеной. Солнечный свет вспыхнул в небе на востоке, над морем разлилась утренняя заря.

Мостик миноносца «Лейтенант Пущин» жил своей, только ему понятной жизнью: от сигнальщиков шли доклады, давались команды в машину, увеличить или уменьшить число оборотов винта, звучали звонки машинного телеграфа, рулевой репетовал курсы и перекладывал штурвал – эсминец находился в районе полигона минных (торпедных. – А. Л.) стрельб…

– Минный аппарат № 1 «Товсь!»

– Минный аппарат № 1 «Пли!»

Минный аппарат эсминца, развернутый в диаметральной плоскости корабля, с шумом выплюнул стальную сигару, и та медленно, словно нехотя шлепнулась в воду и, слегка погрузившись, взбивая за собой винтами пенный след, двинулась к цели.

Не дойдя до цели, торпеда утонула. На мостике офицеры зачертыхались!

Самодвижущаяся мина образца 1912 года наиболее совершенная из торпед, созданных в Австро-Венгрии на Фиумском заводе, производилась в Петербурге на заводе Лесснера и Обуховском заводе. Это была первая из торпед с «влажным перегревом», длиной 5,58 метра, диаметром 450 мм, общей массой 810 кг, из которых взрывчатого вещества – 100 кг. Торпеда имела три режима движения: дальность 2 км при скорости 43 узла, 5 км при 30 узлах и 6 км при 28 узлах. Торпеды были для своего времени технически сложным оружием и требовали отличной выучки минеров при приготовлении их к стрельбе.

Готовя следующую торпеду к стрельбе, мичман Ярыгин вспоминал своего наставника, преподавателя минного дела в Морском Корпусе генерал-майора Л.А. Гроссмана, вдалбливавшего гардемаринам на репетициях по минному делу, как производится изготовление торпеды к выстрелу. Сергей повторял про себя, как на экзамене: «запирающий клапан, стержень глубины, прибор расстояния, стопора на рулях и гребных винтах…» Вторая торпеда прошла под целью, это был успех.

По прибытии «Лейтенанта Пущина» в Севастополь, мичман С.Я. Ярыгин получил в арсенале Севастопольского порта новую торпеду. Минеры эсминца загрузили ее на борт с помощью кран-балки и установили в минные кранцы левого борта. Боевые части торпед хранились отдельно от корпуса в погребах, расположенных рядом с торпедными аппаратами, и подавались по элеваторам непосредственно перед заряжанием.

1 июля 1914 года эскадренный миноносец «Лейтенант Пущин» и его экипаж, после сдачи всех задач, приказом командующего флотом был выведен из вооруженного резерва.

На эскадренном миноносце «Лейтенант Пущин» начались корабельные будни… А через месяц – война!

В Севастополе, как и по всей стране, всеобщая мобилизация началась 18 июля 1914 года. Здесь, наверное, уместно напомнить, что к началу войны российское хозяйство достигло высшей точки своего расцвета. Заметно повысился общий уровень благосостояния. Потребление мяса и мясных продуктов, что является одним из важнейших показателей, возросло примерно в два раза. В городах страны среднедушевое потребление мяса составило 88 килограмм в год. Для сравнения, в то время в США в среднем – 72 килограмм. В столице Санкт-Петербурге эта цифра составляла 94 килограмм, в Вологде – 107, в Воронеже – 147 килограмм. Наш демографический рост был самым высоким в мире – 1,5% ежегодно. Зарплата наших рабочих уступала только американцам. Начиная с 1905 года ежегодно в стране открывалось около десяти тысяч школ. В Европе это называли «Русской весной» и «Русским чудом». Императорская Россия была на подъеме!

В 1913 году российский военный бюджет был самым большим в мире. Именно поэтому в одном из аналитических обзоров германской разведки говорилось, что Россия развивается рекордными темпами и к 1917 году «победить эту страну будет невозможно».

И вот война! 19 июля (1 августа – по новому стилю. – А.Л.) 1914 года после того, как Германия объявила войну России, началась Первая мировая война. Великая война, как ее называли тогда, стала войной новейших технологий и устрашающего нового вооружения. Войной на земле, в небе, на воде и под водой. Войной без благородства и романтики, войной на фронте и в тылу – тотальной войной. Через два дня Германия объявила войну Франции, а еще через день Великобритания объявила войну Германии, АвстроВенгрия – России, а Сербия – Германии. Сразу заполыхала вся Европа!

Возникает вопрос, почему лидеры Европейских держав не проявили сдержанности, какую они проявляли во время Боснийского (1908), Марокканского (1911) или Балканского (1912) кризисов? Почему державы буквально рвались в бой? Мотивы очевидны: Германия, мечтая уничтожить доминирование Британии на море и в мировой экономике, знала, что к 1917 году Россия завершит перевооружение, после чего победить ее будет практически невозможно, поэтому решила уничтожить опасного конкурента, рассчитывая на нейтралитет Англии; Франция, не смирившись с утратой Эльзаса и Лотарингии, аннексированных у нее Германией, понимала, что в случае разгрома России сама станет следующей жертвой Германии; Англия считала, что через несколько лет немцы будут иметь флот, равный британскому, следовательно, надо воевать сейчас, пока еще можно рассчитывать на союз с Россией и Францией. И только Россия, руководствуясь соображениями престижа, ввязалась в войну, бескорыстно помогая славянским братьям – сербам!

Николай II знал об этих коллизиях, несмотря на успокаивающие телеграммы своего родственника кайзера Вильгельма, что «его вынуждают вести войну», а сам он «чист перед Богом». Знал он и о том, что уже в первые годы правления Вильгельма II появился план «Серединной Европы», немецкого протектората, включавшего территории Малороссии и Новороссии. Второй рейх планировал, что «…эта задача должна была решаться за счет территории России».

После «миролюбивых» заявлений Вильгельма Николай II продолжать комедию не стал и начал всеобщую мобилизацию. По сути, на всем протяжении царствования Николая II Европа вела жесткую борьбу с Российской империей, используя экономическое «оружие» – внешние займы, торговые тарифы, биржевые атаки, идеологическое «оружие» – измышления и клевету западной прессы на Россию, и самое настоящее оружие – подпитку оружием «пятой колонны» – разного рода анархистов, эсеров, большевиков внутри страны. Мировая война должна была стать решающей атакой на империю Романовых. И эта атака началась – Николая II втянули в Первую мировую войну!

Разве все это не похоже на современное противостояние Европы с Россией путем введения санкций, клеветы в прессе, поддержки либеральной оппозиции – «пятой колонны» деньгами и ведения, по сути, гибридной войны по границам нашего государства? Как сто, двести, пятьсот и семьсот лет назад, во времена псов-рыцарей, Русь – Россия находилась и находится в постоянном цивилизационном противостоянии с Европой.

К сожалению, ничего не изменилось!

Еще в 1913 году, за год до начала войны, в Германии вышел секретный документ «Военный закон» об усилении германской армии, в котором говорилось: «Наш новый Военный закон есть не что иное, как распространение дела военного воспитания германского народа… Священный долг наш – отточить меч, вложенный нам в руку, и держать его готовым, как для защиты себя, так и для нанесения ударов нашему врагу. Надо заставить народ проникнуться мыслью, и приучить его думать, что наступательная война с нашей стороны есть необходимость».

Как видим, Германии оставалось лишь найти повод для развязывания наступательной войны.

И далее в «Военном законе»: «Мы помним, что провинции древней Германской империи – графства Бургундия и Лотарингия – находятся еще в руках французов; что тысячи наших братьев – немцев в Балтийских провинциях стонут под славянским игом. Вернуть Германии то, чем она некогда владела, – это национальный долг». «Военный закон» предполагал соответствующие методы: «Следует позаботиться вызвать волнения на севере Африки и в России. Это хорошее средство для поглощения сил противника. Восстания, организованные в военное время политическими агентами, должны быть тщательно подготовлены материальными средствами».

Будущее показало, что так все и произошло. Забастовки рабочих в Петербурге в июле 1914 года, как раз перед началом войны, затем события февраля и октября 1917 года.

20 июля (2 августа – по новому стилю. – А.Л.) 1914 года в столице в Зимнем Дворце был отслужен молебен, на котором присутствовали главным образом офицеры в походной форме. По окончании молебна император Николай II объявил о начале войны, буквально повторив слова Александра I в 1812 году:

«Офицеры моей гвардии, я приветствую в вашем лице всю мою армию и благословляю ее. Я торжественно клянусь, что не заключу мира, пока остается хоть один враг на родной земле».

Народу император Николай II объявил о начале войны с Германией с балкона Зимнего дворца, выходившего на Дворцовую площадь.

В этот же день указом Николая II Таврическая губерния была объявлена на военном положении. В Севастополе ввели комендантский час, а на Южном берегу Крыма – светомаскировку.

21 июля (3 августа – по новому стилю. – А.Л.) 1914 года губернатор Тавриды Н. Лавриновский издал обращение к населению Таврической губернии, в котором говорилось:

«Все силы нашего Отечества напряжены для борьбы с врагами. По призыву царя народ русский встал, как один человек, и наши доблестные войска пошли в бой с германцами и австрийцами на защиту Престола и Родины. Святое дело народной войны потребует от нас многих жертв. Свою жизнь и кровь принесут на алтарь Отечества наши воины. Мы же, все те, кого не коснулись непосредственно тягости войны, обязаны исполнить свой первый и священный долг – оказать посильную помощь больным и раненым воинам…»

В сознании всех и каждого зазвучало тревожное слово «война»! На вокзалах страны звучала медь духовых оркестров, речи военачальников и плач женщин, прощающихся с мужьями и сыновьями…

С началом войны произошел рост патриотических настроений среди населения: в Симферополе и Ялте прошли шествия в честь России и Императора. Одновременно в губернии ужесточился полицейский режим. Телеграммой министра внутренних дел Н. Маклакова предписывалось:

«Следить за настроением населения и за деятельностью злонамеренных лиц, сеющих в его среде ложные и возбуждающие слухи… пресекать в зародыше все аграрные и погромные движения, нарушающие общественный порядок…»

Главнокомандующий войсками великий князь Николай Николаевич повелел: «…подавлять всякие народные беспорядки быстро и решительно в самом их начале, для чего войскам предписано самое энергичное содействие гражданской власти».

Германия, объявив войну России, в тот же день вторглась в Люксембург, рассчитывая разгромить Францию, прежде чем неповоротливая Россия сможет мобилизовать и выдвинуть к границам свою армию. В двух словах этот план изложил император Вильгельм II: «Обед у нас будет в Париже, а ужин – в Санкт-Петербурге».

Газеты печатали сообщения с фронта: «7 августа 1914 года немцы захватили бельгийский город Льеж. 20 августа германские войска взяли Брюссель и вошли в соприкосновение с англо-французскими войсками…» На Восточном фронте – Русском театре военных действий германские войска захватили город Калиш. 5 августа 5-я армия Юго-Западного фронта наступала широким фронтом, имея центром наступления город Львов: 21 августа нами был взят Львов. В начале сентября 1914 года на австрийском фронте у Равы-Русской наши войска взяли «30 орудий, более 8000 пленных, огромные склады огнестрельных и продовольственных припасов. Генерал Брусилов свидетельствует, что войсками проявлено высшее напряжение, стойкость и доблесть». Захват Галиции воспринимался в России не как ее оккупация, а как возвращение отторгнутой части исторической Руси.

В Крыму в сложном положении оказались немецкие колонисты, которых было около шести процентов населения полуострова. Императорским указом еще в июле-августе 1914 года с полуострова были выселены вначале германские и австрийские подданные, а затем – все немцы призывного возраста. За оставшимися был установлен строгий жандармский надзор. Среди населения начался бойкот немецких товаров, а в объявлениях о найме гувернанток писалось – «только не немка».

Газеты «За Россию», «Время», «Вечерние известия» писали: «Немецкое засилье опасно у нас в России. Большинство русских окраин перешло в руки немцев, которые живя и пользуясь благами в нашем Отечестве, не перестали быть послушным орудием своего кайзера; теперь этому засилью приходит конец».

Начало войны совпало с таким достаточно редким природным явлением, как солнечное затмение. Губернатор Таврического края призывал граждан спокойно отнестись к солнечному затмению, ибо: «Затмение есть явление обычное и не должно быть суеверно истолковано как предзнаменование каких-либо чрезвычайных событий в связи с военным временем».

Удивительно, если не сказать мистически, но тень солнечного затмения прошла по территории России с юга на север, соединяя Черное и Балтийское моря, как раз по линии, на которую наши войска отступят в 1915 году и с которой перейдет в наступление и начнет побеждать русская армия в 1916 году.

К началу Первой мировой войны Севастополь являлся военным портом 1-го класса, который прикрывало более 300 артиллерийских систем. Из них 189 находилось на береговых батареях и были сведены в крепостной артиллерийский полк. Связь флота осуществляли десять телефонных станций почтово-телеграфного ведомства, флота и крепости, а также первая Морская центральная оперативная телефонная станция на двадцать пять номеров, которая имела выходы на городскую станцию и станцию штаба крепости. Для охраны военных объектов и производства крепостных работ с началом войны в городе-крепости была сформирована сводная бригада ополченцев.

С началом военных действий комендант Севастополя распорядился об особом положении, в связи с чем «в городе запрещается всякое движение с 11 вечера до 5 утра, виновные будут задерживаться и подвергаться штрафу в 3000 рублей или аресту на три месяца», а на побережье ввели режим светомаскировки, предписывая гасить все огни не позднее пяти часов вечера.

Наступила осень. 1 сентября 1914 года газеты сообщили, что в ходе борьбы с «немецким засильем» столица Российской империи город Санкт-Петербург переименован в Петроград.

«В Петрограде уже вступила в права хмурая осень с резкими холодными ветрами и серыми тучами, – думал мичман Ярыгин, стоя на палубе своего эсминца «Лейтенант Пущин» и вспоминая учебу в Морском Корпусе. – А здесь, на Черном море в Севастополе еще много солнца, синевы моря и голубизны неба…» Но осенняя погода весьма переменчива.

…Море штормило, северо-западный ветер усиливался, начался дождь. Волны захлестывали носовую часть миноносца по боевую рубку, разбивались о ее основание и двумя рукавами захлестывали ходовой мостик, затянутый лишь брезентом. Находившийся в дозоре эскадренный миноносец «Лейтенант Пущин», зарываясь носом в волну и принимая на свою палубу тонны воды, упорно шел заданным курсом…

На открытом мостике все вымокли с головы до пят – брезентовые обвесы мостика слабая защита от волн. Не помогали ни прорезиненные плащи, ни сапоги. Сильная волна, ударив в правую скулу миноносца, накренила его еще больше… Крен приблизился к критическому, но – все обошлось… Осенние черноморские шторма случаются очень злыми.

Перед войной Черноморский флот по всем статьям имел полное превосходство над турецкими военно-морскими силами. В его составе находились линейные корабли типа «Евстафий», «Иоанн Златоуст», «Пантелеймон», «Ростислав», «Три Святителя», «Синоп», два крейсера типа «Богатырь», семнадцать эскадренных миноносцев, двенадцать миноносцев и четыре подводные лодки. В то же время строились четыре мощных линейных корабля-дредноута «Императрица Мария», «Императрица Екатерина Великая», «Император Александр III» и «Император Николай I».

У турок было несколько более-менее боеспособных кораблей: два бронепалубных крейсера «Меджие» и «Гамидие», два эскадренных броненосца «Тортуг Рейс» и «Хайреддин Барбаросса», восемь эсминцев французской и немецкой постройки, поэтому выход турецкого флота из Босфорского пролива для боевых действий против русского флота был в принципе невозможен. Турки неоднократно официально заявляли о своем нейтралитете. Но в российском правительстве опасались спровоцировать вступление Турции в войну на стороне Германии и выпустили директиву, «связывающую руки» командующему Черноморским флотом адмиралу А.А. Эбергарду и указывающую ему избегать агрессивных действий флота, которые могут вызвать войну с Османской империей.

На самом деле нейтралитет Турции был лишь ширмой. Еще в конце июня 1914 года турецкие руководители отправились в Европу: Джемаль-паша – в Париж, а Энвер-паша – в Берлин, с целью выторговать преференции (Греческие острова, часть Болгарии, Карс, Батум…) за участие Турции в войне против России. В Париже Джемаля-пашу встретили торжественно, наградили орденом Почетного легиона, но ни Фракии, ни Импброса, ни Хиоса, ни Лемноса, ни Лесбоса не пообещали. Зато в Берлине Энверу-паше предложили подписать секретную конвенцию о вступлении Турции в войну на стороне Германии в случае вмешательства «в австро-сербский конфликт» России.

Еще в начале августа 1914 года, воспользовавшись неповоротливостью англо-французской эскадры, базировавшейся в Средиземном море, два новейших германских крейсера «Гебен» и «Бреслау» вошли в пролив Дарданеллы. В это же время англичане официально объявили о наложении секвестра на построенные на верфях Англии для Турции дредноуты «Султан Осман и Эввел» и «Решадие», тем самым присвоив семь миллионов фунтов стерлингов, собранных в Турции, по всенародной подписке. В ответ на это турецкое правительство заявило, что провело сделку по покупке германских крейсеров «Гебен» и «Бреслау» еще до войны, придав видимость «законности» пребыванию германских кораблей в Черном море. Это была чистейшей воды фикция.

После «передачи» Германией «под турецкий флаг», вместе с немецкими командами крейсеров, тяжелого «Гебена» и легкого «Бреслау», Турция закрыла черноморские проливы Босфор и Дарданеллы для судов всех наций. Маяки в проливах были погашены, бакены сняты. 15 октября 1914 года немецкий генерал О.Л. фон Сандерс, ставший после подписания 2 августа Союзного договора Турции и Германией фактически вторым халифом, экстренно созвал военный совет и в присутствии султана заявил, что если тот тотчас не подпишет ираде о начале войны с Россией, то крейсер «Гебен» своими орудиями разрушит султанский дворец, а сам султан будет арестован и лишен престола. 11 ноября султан Махмед V подписал ираде. Турция объявила «джихад» – «священную войну» России и странам Антанты.

Командир германской Средиземноморской дивизии контр-адмирал В. Сушон возглавил объединенные германотурецкие силы на Черном море. Немецкие корабли получили турецкие названия – «Гебен» стал «Явуз Султан Селимом», «Бреслау» – «Мидилли», и 16 августа 1914 года на них были подняты турецкие флаги.

Как пишет исследователь А.Б. Широкорад в книге «Спор о Русском море»:

«Первым делом Сушон затребовал из Германии сотни офицеров и квалифицированных специалистов из унтерофицеров и старшин – артиллеристов, минеров, дальномерщиков и других. Их распределили по наиболее боеспособным кораблям и фортам в Босфоре и Дарданеллах. Фортами в проливах стали командовать два немецких адмирала и 10 старших офицеров. Взяв в свои руки мощную радиостанцию Окмейдан (вблизи Константинополя), немцы восстановили независимую от корабельных радиостанций радиосвязь с фортами в проливах и Германией». Немцы интенсивно готовили турецкий флот к нападению на Россию.

В средине октября 1914 года германо-турецкие корабли вероломно напали на наше Черноморское побережье, обстреляв Новороссийск, Феодосию, Одессу и Севастополь. Еженедельник «Летопись войны» за октябрь 1914 года писал: «Истекшая неделя ознаменовалась вступлением в вооруженную борьбу новой союзницы Австро-Германии – Турции. В ночь на 16 октября германские крейсера «Гебен» и «Бреслау» и турецкий крейсер «Гамидие», сопровождаемые флотилией миноносцев и другими судами турецкого флота, действуя порознь, подвергли бомбардировке наши незащищенные черноморские порты: Новороссийск, Феодосию, Одессу».

Два турецких миноносца «Муавинет» и «Гайрет» ночью беспрепятственно вошли в гавань Одессы и обстреляли торпедами и артиллерийским огнем стоящие там корабли и суда, потопив канонерскую лодку «Донец», выведя из строя канонерскую лодку «Кубанец» и минный заградитель «Бештау», разрушив несколько причалов. Этот набег унес жизни 25 русских моряков. В то же время турецкий крейсер «Гамидие» обстрелял Феодосию и потопил торговое судно.

16 октября Севастополь объявили на осадном положении. Власть в городе сосредоточилась в руках командующего Черноморским флотом адмирала А.А. Эбергарда и коменданта крепости генерал-лейтенанта А.А. Ананьина.

Для нейтральной Турции это было верхом подлости! Попирая принципы невмешательства, «нейтральная» Турция, приняв «в дар» два германских крейсера «Гебен» и «Бреслау», после того как они укрылись от английского флота в турецких водах, «прикрыла их турецким флагом» и оставила в турецких водах в качестве боевых единиц Германии в Черном море для действий против России.

Чтобы скрыть факт вероломного нападения, турецкое правительство опубликовало в Константинополе официальное сообщение, в котором сообщалось, что во время, когда турецкая эскадра проводила маневры в Черном море, она была внезапно атакована русским флотом, поэтому турецкое правительство возлагает ответственность за начало военных действий на Россию. Это была наглая ложь!

Российское правительство заявило: «…до начала враждебных действий Турцией русский флот таковых действий со своей стороны не предпринимал, и что если бы инициатива нападения исходила от русского флота, то внезапного нападения турецкого флота воспоследовать не могло бы».

Газеты «Русская Ривьера», «Крымский вестник», «Южные ведомости» и другие издания поместили на своих полосах специальные рубрики крупным шрифтом «Война» и первым сообщением опубликовали текст, полученный от Генерального штаба армии:

«Августейший верховный главнокомандующий велит поставить в известность всех чинов действующей армии и население, что Россия воюет с Германией. Воюет по вызову общего врага всего славянства. Стоило надменному тевтону обнажить свой меч против нас, как восстала вся страна, в едином порыве. Этот день будет вписан крупнейшими буквами в историю Отечества».

16 октября 1914 года последовал приказ по Кавказской армии:

Приказ по Кавказской армии от 16 октября 1914 года

Турки вероломно напали на наши прибрежные города и суда Черноморского флота. Высочайше повелено считать, что Россия в войне с Турцией, войскам вверенной мне Кавказской армии перейти границу и атаковать турок.

Генерал-адъютант Граф Воронцов-Дашков

На следующий день последовал Высочайший Манифест с объявлением Россией войны Турции.

МАНИФЕСТ

Божиею милостию МЫ НИКОЛАЙ ВТОРОЙ Император и Самодержец Всероссийский, царь Польский, Великий князь Финляндский, и Прочая, и Прочая, и Прочая.

Объявляем всем верным НАШИМ подданным: В безуспешной доселе борьбе с Россией, стремясь всеми способами умножить свои силы, Германия Австро-Венгрия прибегли к помощи Оттоманского Правительства и вовлекли в войну с НАМИ ослепленную ими Турцию. Предводимый Германцами Турецкий флот осмелился вероломно напасть на НАШЕ Черноморское побережье. Немедленно после сего повелели МЫ Российскому Послу в Царьграде, со всеми чинами посольскими и консульскими, оставить пределы Турции. С полным спокойствием и упованием на помощь Божию примет Россия это новое против нее выступление старого утеснителя христианской веры и всех славянских народов. Не впервые доблестному Русскому оружию одолевать турецкие полчища, – покарает оно и на сей раз дерзкого врага НАШЕЙ Родины. Вместе со всеми народами Русскими МЫ непреклонно верим, что нынешнее безрассудное вмешательство Турции в военные действия только ускорит роковой для нее ход событий и откроет России путь к разрешению завещанных ей предками исторических задач на берегах Черного моря.

Дан в Царском Селе, в двадцатый день октября, в лето от Рождества Христова тысяч девятьсот четырнадцатое, Царствования же НАШЕГО во двадцатое.

«Николай»

Парадоксально, но именно выступление против Российской империи Оттоманской империи меняло для России все:

– давало войне новый, истинный, ясный и исторически оправданный смысл;

– давало соображения духовного порядка – Крест на Святой Софии;

– давало соображения политические – упразднение извечного врага – Турции;

– давало экономический фактор – Черноморские проливы, без которых Россия задыхалась.

Это придало войне новый великодержавный характер, которого не имела война с Германией и Австро-Венгрией. С этого момента во всех операционных планах Черноморского флота красной нитью проходило слово «Босфор». Стремление Российской империи к проливам являлось основной частью всей ближневосточной политики.

Каждое утро на флагштоках российских боевых кораблей взвивались Андреевские флаги. Блестящая столица Черноморского флота – Севастополь начинала свой день с подъема корабельных флагов.

Перед подъемом флага команда эскадренного миноносца «Лейтенант Пущин» выстраивалась на палубе повахтенно во фронт. Раздавалась команда «Смирно!». Командир эскадренного миноносца капитан 2 ранга Головизнин появлялся на палубе.

Ровно в 8 часов вахтенный офицер обращался к командиру: «Ваше благородие, время вышло!» На что командир отвечал: «Поднимайте!» После этого вахтенный офицер командовал: «Флаг поднять!», – и под звуки боцманских дудок поднималось по флагштоку бело-синее полотнище Андреевского флага, при этом офицеры снимали фуражки, а нижние чины бескозырки. Когда флаг доходил «до места», вахтенный офицер командовал: «Накройсь!»

После этого командир эскадренного миноносца спускался вниз, а ротный командир разводил матросов по работам. Начинался новый корабельный день.

Традиция торжественного подъема военно-морского флага сохранилась на кораблях и в советском военно-морском флоте и в современном российском ВМФ. Время оказалось бессильным перед этой флотской традицией. И подъем флага с широкой синей полосой внизу и красными серпом и молотом на белом фоне в советское время так же вызывал чувство гордости и сопричастности к истории российского флота, как и подъем славного Андреевского флага.

У каждого корабля своя линия жизни. Есть корабли больше, стоящие у причалов, а есть корабли труженики. Угольные миноносцы – из последних, из кораблей тружеников. Частые выходы в море эсминцев IV дивизиона для несения дозорной службы, в том числе и эскадренного миноносца «Лейтенант Пущин», чередовались погрузками угля, приемом боезапаса, масла и воды и снова в море. Через каждые 450–500 миль хода требовалась бункеровка. Погрузка «чернослива», как называли матросы уголь, на угольных миноносцах была по настоящему «адской» работой. Уголь матросы переносили в мешках на спине и ссыпали в горловины угольных ям. Переносили тонну и более на человека. Опытные матросы заталкивали в рот паклю от проникновения в легкие тонкой угольной пыли. Матросские спины заливал пот, смешанный с угольной пылью, и эта «абразивная» смесь раздирала кожу шеи, плеч, подмышек, проникала в глаза и уши. Уголь, уголь, уголь…

А на Крымском полуострове бушевала золотая осень. Бархатный сезон был в разгаре. Как никогда долго в ту осень 1914 года цвели магнолии. Каждый день с полуострова в столицу уходил паровоз с одним вагоном, в котором везли цветы ко двору императрицы. Словно и не было войны, словно и не остались лежать навечно в Восточной Пруссии тысячи погибших русских солдат!..

Настоящая война пришла в город вместе с «Севастопольской побудкой» в 6 часов 33 минуты 16 октября 1914 года, когда германский крейсер «Гебен» открыл огонь по главной базе Черноморского флота.

Двадцатиминутный обстрел Севастопольского рейда ничего не дал. Позже Морской генеральный штаб сообщал: «…несколько снарядов попало в город, не причинив значительных повреждений и не вызвав жертв в людях, один снаряд попал в угольные склады, другой ударил в полотно железной дороги и один, разорвавшись около здания морского госпиталя осколками убил двух больных и ранил восемь нижних чинов».

Крейсер «Гебен» обстрелял и 16-ю батарею имени генерала Хрулева, расположенную между деревней Учкуевка и устьем реки Бельбек. Батарея открыла ответный огонь по «Гебену». Комендант Севастопольской крепости генерал-лейтенант А.Н. Ананьев в рапорте доносил, что при обстреле «Гебеном» батареи на ней внутренним взрывом было разрушено одно из четырех 10-дюймовых орудий образца 1896 года, убито шесть и ранено одиннадцать нижних чинов, из которых один умер от ран.

После 25 минутного обстрела Севастополя, в ходе которого комендоры крейсера «Гебен» выпустили лишь 47 снарядов орудий главного калибра (боезапас 810 снарядов) и 12 снарядов орудий среднего калибра (боезапас 1800 снарядов).

Ответную стрельбу по «Гебену» вели береговые батареи крупных и средних калибров Северного и Южного отделов Севастопольской крепости. В условиях тумана и из-за отсутствия централизованного управления стрельбой батарей в «Гебен» попало лишь три снаряда. Они взорвались около задней трубы и причинили незначительные повреждения, но потери в живой силе были немалые. Крейсер «Гебен» резко снизил скорость и, развернувшись… полным ходом, на зигзаге, вышел из-под обстрела и ушел в открытое море!

В этой истории до сих пор много непонятного. Формальное объяснение отключения электрической цепи минного поля тем, что на подходе к Севастополю был минный заградитель «Прут», не убеждает. Особенно с учетом того, что еще 13 октября морской агент в Стамбуле, капитан 1 ранга Щеглов сообщал о планах Турции нанести внезапный удар по Севастополю, а 14 октября в 20 часов 35 минут было получено сообщение от идущего в Константинополь парохода «Королева Ольга» о встреченных им в 17 часов 30 минут в пяти милях от выхода из Босфора крейсерах «Гебен» и «Брелау» и турецкого крейсера «Гамидие» в сопровождении нескольких эсминцев. Наутро 15 октября другой русский пароход, «Великий князь Александр Михайлович», сообщил о встрече с «Гебеном» в районе Амасры. И даже когда прошли доклады от патрульных гидроаэропланов о появлении турецкой эскадры в 30-мильной зоне Севастополя приказа о включении минного поля не последовало. Странно!

Есть в этой истории и другая странность. Накануне был отдан приказ основным силам флота прекратить патрулирование прибрежного района Севастополя, вернуться и встать на «бочки» на внутреннем рейде.

Но есть и третья странность. Не отстреляв и десятой части своего боезапаса, крейсер «Гебен» неожиданно прекратил обстрел Севастополя и безнаказанно ушел…

Историки не могут дать вразумительного ответа на первые два вопроса. А что касается последнего, то они предполагают, что командир крейсера «Гебен» капитан 1 ранга Фридрих фон Аккерман, понимая, что после первого же его залпа может быть включено разомкнутое минное заграждение и гибель крейсера неизбежна, резко развернулся и полным ходом ушел с минного заграждения, притом что входил он на русское минное поле, даже не выслав вперед тральщика, словно зная, что минное заграждение отключено. Вопросы, вопросы…

В тот же день крейсер «Гебен», которого моряки прозвали «Летучим немцем», за его феноменальную по тем временам для крейсера скорость 28 узлов и два турецких миноносца «Ташос» и «Самсун» пересеклись с русскими дозорными эскадренными миноносцами «Лейтенант Пущин», «Жаркий» и «Живучий», вышедшими на прикрытие минного заградителя «Прут», возвращавшегося в Севастополь с минами на борту.

Исследователь Д.Ю. Козлов в работе «Странная война в Черном море» писал об этих событиях: «…Для несения дозорной службы перед Севастополем капитан 1 ранга М.П. Саблин направил эскадренные миноносцы «Лейтенант Пущин» (капитан 2 ранга В.С. Головизнин), «Живучий» (капитан 2 ранга А.А. Пчельников) и «Жаркий» (капитан 2 ранга С.А. Якушев) под брейд-вымпелом начальника дивизиона капитана 1 ранга князя В.В. Трубецкого. Уже на пути к Севастополю в 00 часов 15 минут князь Владимир Владимирович получил радио штаба флота: «В море «Прут», будьте осторожны. В случае появления неприятеля поддержите «Прут». Памятуя о приказе поддержать «Прут», который с рассветом должен был возвратиться в главную базу, князь В.В. Трубецкой направился к нему навстречу и вскоре усмотрел силуэт заградителя, находившегося к юго-западу от Херсонесского маяка.

Из-за тумана В.В. Трубецкой и его подчиненные кораблей противника не наблюдали. Начальник дивизиона распорядился увеличить ход и поспешил к «Пруту». Через четверть часа «Лейтенант Пущин» сотоварищи попал в поле зрения «Гебена», вышедшего из-под обстрела крепостной артиллерии. Князь В.В. Трубецкой, «открыв» в свою очередь грозный неприятельский дредноут, сыграл боевую тревогу».

Далее Козлов пишет: «Миноносцы подняли стеньговые флаги и еще десять минут лежали на курсе… Наконец, в 07 часов 10 минут, начальник дивизиона, видя, что «Гебен» продолжает двигаться в направлении беззащитного «Прута» решился на торпедную атаку».

Командир эскадренного миноносца «Лейтенант Пущин», флагманского корабля начальника дивизиона князя Трубецкого, капитан 2 ранга Головизнин подал команду, и на левом ноке эсминца затрепетал флаг «Рцы», сигнализирующий о минной атаке левым бортом, и, увеличив ход миноносца до полного, порядка 24–25 узлов, начал уклоняться влево.

В книге «Севастопольская побудка» писатель В.В. Шигин вложил в уста князя Трубецкого следующие слова: «Удастся ли нам выйти под выстрелами на дистанцию торпедной стрельбы или потопят раньше – это знает лишь Господь, но отвлечь немцев от «Прута», мы все же попробуем! – повернулся Трубецкой к командиру миноносца». Наверное, такие слова могли иметь место, но это и не так важно. Важно то, что экипажи миноносцев, не задумываясь, последовали завету русских моряков – «Сам погибай, а товарища выручай!».

Капитан 2 ранга А.П. Лукин, писатель русского морского зарубежья, так описывал самоотверженную и самоубийственную атаку дивизиона наших миноносцев на германский крейсер: «Это был потрясающий момент. В черных клубах валившего из всех труб дыма, в кипящих бурунах своего бешеного хода, с выдвинутыми за борт, в сторону врага, минными аппаратами неслись… миноносцы. В дыму белели их стеньговые флаги… Огромный тяжелый силуэт дредноута все ближе и ближе… Он видит атаку, но не открывает еще огня. Выжидает, чтобы лучше и вернее поразить врага. Его орудия взяли миноносцы на прицел. Еще мгновение, и он откроет по ним ураганный огонь. Опасность грозная. Притаившиеся у аппаратов люди… напряженно ждут условленной сирены минного залпа с флагманского миноносца…»

В.В. Шигин пишет: «Сначала капитан 1 ранга развернул свои эсминцы на параллельный курс с «Гебеном», а затем, приказав увеличить ход до максимально возможного, развернул свои маленькие корабли на стальной гигант. На фалах головного «Лейтенант Пущин» взвился флажный сигнал «Торпедная атака». Выжимая из старых изношенных машин все возможное, флагман Трубецкого возглавил эту атаку смерти. За головным эсминцем последовали «Жаркий» и «Живой».

Несмотря ни на что, начальник дивизиона капитан 1 ранга князь Трубецкой повел свои миноносцы на неприятельский крейсер, чтобы отвести смертельную угрозу, нависшую над минным заградителем «Прут», до которого было не более 70 кабельтовых».

Сейчас уже трудно сказать, что именно заставило командира отряда миноносцев капитана 1 ранга князя Трубецкого пойти в такую почти самоубийственную дневную торпедную атаку. Была ли это некая бравада, неразумная храбрость или же это была смелая попытка перехватить психологическую инициативу немедленным агрессивным поступком? Думаю, что именно последнее…

Исследователь Д.Ю. Козлов пишет: «Обнаружив дерзкий маневр русских, командир «Явуза» (турецкое название «Гебена». – А.Л.) тоже повернул влево, приведя дивизион В.В. Трубецкого на курсовой угол 60 градусов правого борта, открыл огонь по головному миноносцу «Лейтенанту Пущину». Дредноут стрелял шестиорудийными залпами противоминной артиллерии с дистанции 60–70 кабельтовых, которая постепенно сократилась до 45 кабельтовых. Первый залп лег с большим недолетом (8–9 кабельтовых), второй – недолетом в 1–2 кабельтова, третий – с небольшим перелетом. Четвертый залп дал три попадания 150-миллиметровыми снарядами».

В.В. Шигин подтверждает это: «…Четвертый залп накрыл головной «Лейтенант Пущин». Словно наткнувшись на стену, корабль дернуло из стороны в сторону. Над эсминцем взвился форс пламени и дыма. Отовсюду неслись крики раненых…»

В ходе этого боя, после залпов орудий «Гебена», на «Лейтенанте Пущине» вспыхнул пожар, вышла из строя вся прислуга подачи снарядов носового орудия, пострадали находившиеся на мостике сигнальщики, была разбита штурманская рубка и перебит привод штурвала.

Позже капитан 1 ранга князь В.В. Трубецкой докладывал: «От взрыва 6-дюймового снаряда, попавшего в палубу под мостиком и взорвавшегося в командном кубрике, вспыхнул пожар, и была выведена из строя вся прислуга носовой подачи. Следующим залпом с мостика смело всех сигнальщиков и разворотило штурманскую рубку и привод штурвала. Миноносец управлялся машинами. Нос миноносца начал погружаться, электрическая проводка была перебита, почему нельзя было откачивать воду из кубрика и погреба турбиною. Температура от разгоравшегося пожара быстро стала подниматься, почему начали взрываться патроны. Опасаясь взрыва патронного погреба и видя, что подойти к неприятельскому крейсеру на минный выстрел не удастся, повернул дивизион на восемь румбов от неприятеля…»

Под руководством командира капитана 2 ранга В.С. Головизнина и офицеров: лейтенанта А.А. Лиходзиевского, мичмана В.Г. Климовского, мичмана С.Я. Ярыгина, моряки «Лейтенанта Пущина» мужественно боролись за живучесть корабля. Унтер-офицер – электрик, несмотря на ранение, быстро отыскал повреждения электропроводки и заменил поврежденный провод, восстановив электропитание водоотливной турбины, благодаря чему начали осушение затопленных помещений эсминца. Трюмный унтер-офицер спустился во второй кубрик, невзирая на пожар, разгорающийся в расположенном рядом артиллерийском погребе, заделал подводную пробоину. На поврежденном ходовом мостике несколько матросов руками обдирали горящую парусину обвеса мостика, не дав распространиться огню. После того как осколками неприятельского снаряда было перебито рулевое устройство на ходовом мостике, руль был переведен на ручной привод благодаря грамотным и инициативным действия рулевого боцманмата.

Осевший носом, сильно поврежденный миноносец «Лейтенант Пущин» своим ходом в 8 часов 45 минут вернулся в Севастополь. Очевидцы вспоминали: «В Севастопольскую бухту «Лейтенант Пущин» входил с приспущенным Андреевским флагом. Над эсминцем стоял столб дыма, корма корабля была неестественно задрана вверх, а нос, наоборот, ушел в воду. Носовые надстройки были полностью снесены. Вся носовая часть эсминца дымилась». Собравшиеся на берегах бухты жители города молча смотрели на израненный корабль. Через час пришли эсминцы «Жаркий» и «Живучий», не получившие повреждений.

Несмотря на отчаянные и самоотверженные действия эсминцев минный заградитель «Прут» спасти не удалось. Под залпами «Гебена», командир «Прута» капитан 2 ранга Г.А. Быков пробил водяную тревогу и приказал старшему инженер-механику затопить загруженный несколькими сотнями морских якорных мин корабль! Экипаж минного заградителя «Прут», на котором после выхода из боя эскадренных миноносцев сосредоточил свой огонь «Гебен», вынужден был открыть кингстоны и подорвать днище корабля. Вместе с кораблем погибли лейтенант А.В. Рогузский, мичман К.С. Смирнов, боцман Калюжный и 25 нижних чинов. В этом бою принял смерть и судовой священник иеромонах Антоний, до конца соблюдавший Морской устав «находиться при раненых». Остальная часть экипажа, 268 человек, спаслась на шлюпках.

Боевое крещение офицеров и нижних чинов эскадренного миноносца «Лейтенант Пущин» было жестоким и кровавым. Пятеро погибших, двое – без вести пропавших и двенадцать раненых. Почти треть экипажа. Погибших моряков со всеми воинскими почестями похоронили на Северной стороне Севастополя на Михайловском кладбище. Позже установили памятник в виде скалы из диорита с эпитафией:

«Памяти нижних чинов

эскадренного миноносца

«Лейтенант Пущин»

доблестно погибших в бою

во время атаки 3-х миноносцев IV дивизиона

на германо-турецкий крейсер «Гебен»

в 7 утра 16 октября 1914 года.

Убиты и покоятся здесь:

кочегар II статьи Никифор Цуркан

сигнальщик Адольф Велижинский

матрос I ст. Леонтий Литвинов

матрос I ст. Иван Баран

матрос I ст. Карл Щербина

Пропали во время боя без вести (утонули)

сигн. боцманмат Кондрат Данюк

матрос I ст. Поликарп Пустовит

Этот памятник морякам миноносца «Лейтенант Пущин» я и видел в далеком 1962 году на тогда еще существовавшем старинном воинском Михайловском кладбище.

Забегая вперед скажу, что судьба миноносца «Лейтенант Пущин», участвовавшего в набеговых операциях на коммуникации и побережье противника и артиллерийской поддержке приморских флангов нашей армии, оказалась трагической. 25 февраля 1916 года при следовании на разведку в районе Варны (мыс Иланджик) миноносец подорвался на мине заграждения выставленной болгарами и, переломившись пополам, затонул. Грустно об этом писать, но по горькой иронии судьбы, корабль, названный в честь русского офицера, сражавшегося за независимость Болгарии от турецкого ига, был уничтожен болгарской миной, когда Болгария была в союзе с Турцией против России. Грустно, «братушки» болгары. Грустно…

Геройский экипаж миноносца «Лейтенант Пущин» за проявленное в бою с германским тяжелым крейсером «Гебен» мужество был представлен к орденам и медалям. Мичмана Сергея Яковлевича Ярыгина, Приказом по Морскому ведомству № 523 от 22 ноября 1914 года, наградили орденом «Святой Анны» 4-й степени с надписью «За храбрость».

Историческая справка

Орден «Святой Анны» существовал в системе наград Российской Империи с XVIII века. В 1815 году орден был разделен на четыре степени, при этом Аннинское оружие стало 4-й степенью. В 1829 году для более явного отличия Аннинского оружия от обычного, на эфесе стала добавляться надпись «За храбрость», а обычный темляк заменен орденским темляком цветов ордена «Святой Анны». Орденом «Святой Анны» 4-й степени награждали исключительно за личные боевые подвиги.

Каким же был Сергей Яковлевич Ярыгин, удостоенный ордена «Святой Анны» 4-й степени «За храбрость». Чтобы писать об этом, необходимо знать черты его характера, которые воспитываются, начиная с раннего возраста в семье, родителями, затем в гимназии и, в период взросления в юношеском возрасте, в Морском Кадетском Корпусе…

В Российском Государственном архиве ВМФ я получил документ, который и не надеялся увидеть. С волнением перелистываю «Аттестационную тетрадь» кадета 6-й роты Сергея Ярыгина, заведенную отделенным начальником лейтенантом Бергом в прошлом веке в далеком 1907 году. Именно отделенный начальник был для мальчишек-кадет тем человеком, который воспитывал в них чувство собственного достоинства, ответственности, требовательности к себе и другим, чувство гордости воинской службой и любовь к Отечеству. Его ежегодные характеристики, данные воспитанникам, полны заботы, внимания, участия и понимания юношеской психологии. Передо мной архивный документ с характеристикой данной лейтенантом Бергом кадету Сергею Ярыгину по итогам 1907/1908 учебного года в «Аттестационной тетради» в графе «Общие черты и особенности характера кадета, с указанием свойства его отношений: а) к основным требованиям нравственности, б) к установленным в корпусе правилам для кадет и к налагаемым на них обязанностям и в) внешним требования благовоспитанности»:

Очень способный к наукам; очень прилежный, усидчивый и любознательный мальчик; никогда не сидит без дела, всегда занят чем-нибудь полезным; трудолюбив, хорошо воспитан и серьезный. Скромный и жизнерадостный; хотя держится совершенно обособленно и одиноко, ни с кем особенно не сходясь, тем не менее всегда охотно беседует, играет с каждым и помогает каждому товарищу; любим ими; отпуском дорожит, религиозен, опрятен; к старшим относится вежливо и несколько застенчиво. Правдив и заслуживает полного доверия. К правилам и обязанностям относится серьезно и исправно».

Лейтенант Берг.

(РГА ВМФ Ф. 432. Оп. 7. Д. 3441. Л. 30)

Характеристика по итогам 1908/1909 учебного года:

«После предыдущей характеристики остался неизменно хорошим, примерным, внимательным и добросовестным юношей. Основные черты характера остались без изменений. Прибавилась жизнерадостность и к товарищам стал дружелюбен и общителен».

Лейтенант Берг

Характеристика по итогам 1909/1910 учебного года:

«В предыдущих характеристиках изменений не произошло».

Старший лейтенант Берг.

(РГА ВМФ Ф. 432. Оп. 7. Д. 3441. Л. 31)

Физически, как писал офицер-воспитатель, Сергей «развит вполне нормально, но несколько мал ростом». Он почти не болел. В лазарете лежал один раз в январе 1909 года: «7–24 января. Болел в лазарете. Растяжение голеностопных сочленений».

Конечно, как и любой юноша, Сергей Ярыгин был активным и непоседливым, что следует из «Хронологического перечня проступков кадета». Проступки были совсем незначительны и соответствовали возрасту:

1907 год.

15 ноября. Смеялся во фронте. Замечание.

17 ноября. Свистел в классе во время отсутствия преподавателя. Выговор.

1908 год.

7 ноября. Дурно шел во фронте от вечернего чая. Выговор.

1909 год.

22 марта. Шел во фронте смеялся и умышленно топал ногою. Выговор.

Лейтенант Берг.

(РГА ВМФ Ф. 432. Оп. 7. Д. 3441. Л. 29)

Зато учился Сергей Ярыгин блестяще. За 1909–1910 учебный год в Старшем общем классе он имел следующие годовые баллы: «Закон Божий – 12, алгебра – 11, геометрия – 12, тригонометрия – 11, история – 12, география – 12, естествознание – 11, физика – 12, русский язык – 9, французский язык – 11, английский язык – 10, поведение – 12».

По итогам морской практики 1909 года в аттестации кадета 5-й роты Сергея Ярыгина отмечается: «Поведение – 12 баллов. Исполнение служебных обязанностей – Очень исполнительный. В занятиях – Старательный, хорошо работает. Степень способности к морской службе – Способен. С любовью относится к морской службе. Баллы за морскую практику: Морское право – 5, Такелажные работы – 5, Сигнальное дело – 5, Уставы – 5, Артиллерия – 5, Управление шлюпкой – 5.

Первые отпуска кадет Сергей Ярыгин проводил в СанктПетербурге у тетушки Александры Илларионовны Эйсмунд, проживавшей по адресу: угол Садовой ул. и Апраксина, д. 1/32, кв. 84. Именно на нее был выдан годовой билет на право брать кадета в отпуск.

В 1909 году Сергей в первый раз приехал в родную Рязань в отпуск. Предстоящая поездка очень радовала Сергея. Встреча с родителями, с братьями и сестрой, с родным домом, где он не был долгих четыре года. Добирался до Рязани поездом. Радость родных от встречи трудно описать. Вся их семья сфотографировалась вместе на память.

Удивительно, но фотографический снимок сохранился в фондах Касимовского музея-заповедника. На обороте фотографии запись: «На память дорогим сестрам Маше и Анюте от Я. и Т. Ярыгиных 28 сентября 1909 г.». На фото родители с детьми, слева стоит молодой человек в форме – кадет Сергей Ярыгин. Пока у меня это единственное фотографическое изображение моего героя. Слава Богу, что оно вообще сохранилось и что оно у меня есть!

На парадном снимке отец семейства Яков Петрович в форме чиновника почтово-телеграфного ведомства с медалью на груди, рукой опирается на спинку кресла, в котором сидит мама Татьяна Васильевна с младшим сыном Дмитрием на руках. Рядом с отцом любимая дочь Мария в строгом гимназическом форменном платье. Ее рука на плече старшего брата Николая, сидящего на стуле, рядом средний брат Петр в гимназической форме. Сергей стоит слева на фотографии. Он виден в полный рост, как будто родители специально попросили его чуть отодвинуться, чтобы он был виден во всей своей кадетской флотской красе. Сергею на снимке 16 лет. Юноша стоит прямо, с плотно сомкнутыми губами, держа в руках бескозырку с белым чехлом, ленточки которой свисают вниз. Взгляд серьезный, взрослый… Все дети, и дочь и сыновья, похожи на отца, один Сергей очень похож на мать. В народе говорят, что это к счастью. Наверное, так и будет в жизни Сергея Ярыгина.

Через год, в 1910 году, перед летним отпуском, прочли приказ о производстве кадет 4-й роты в гардемарины 3-й роты. Гардемарин Ярыгин – звучит, радовался Сергей. Как радовался он и новенькому золотому якорьку на узких белых погонах.

И вот он уже во 2-й роте.

В летний отпуск 1911 года гардемарин Сергей Ярыгин был уволен командиром 2-й гардемаринской роты к родителям в город Рязань, сроком на тридцать суток по 8 сентября. Ему был выписан отпускной билет № 564. Гардемарин Ярыгин перешел, выражаясь современным языком, на предпоследний курс. Впереди два года учебы и золотые мичманские погоны.

Разбирая в Российском Государственном архиве ВМФ документы фонда 432, опись 7, дело 3441, я наткнулся на Служебную записку от 1 сентября 1911 года дежурного по сводной роте Морского Корпуса, в которой тот сообщает о проступке гардемарина Ярыгина в отпуске, выразившемся в неотдании воинской чести пехотному офицеру:

Служебная Записка

В 2 ½ часа дня явился гардемарин 3 роты Сергей Ярыгин, лишенный отпуска Комендантом гар. Рязани, и доложил, что у него отобрали билет, и он отправлен в Корпус за неотдание чести офицеру в городском саду.

Сентября 1 дня 1911г. Дежурный по Сводной роте офицер Лейтенант З…

(РГА ВМФ Ф. 432. Оп. 7. Д. 3441. Л. 7)

Весьма любопытно. Эта история меня заинтересовала. Работаю в архиве дальше и нахожу письмо № 5127 от 2 сентября 1911 г. за подписью исполняющего обязанности коменданта города Рязани полковника Беклемишева директору Морского Кадетского Корпуса.

Директору Морского Кадетского корпуса.

Представляя при сем рапорт Подпоручика 138 пех. Болховского полка Солдатова, доношу, что как из описанного в сем рапорте случая тяжкого нарушения гардемарином Ярыгиным воинского чинопочитания и дисциплины, так из личного доклада мне Комендантского Адъютанта вверенного мне Управления, заявившего, что им и некоторыми офицерами Рязанского Гарнизона неоднократно замечалось со стороны названного гардемарина уклонение от отдания воинской чести, я пришел к заключению, что дальнейшее пребывание Ярыгина в г. Рязани может вызвать со стороны его проявление еще более грубых форм распущенного и недисциплинированного поведения.

Случай с Подпоручиком Солдатовым произошел в публичном месте и вызвал скопление публики, вмешательство полиции и составление протокола на одного из присутствовавших лиц, в резкой форме протестовавшего против вполне законных действий названного офицера.

Все это побудило меня отправить гардемарина Ярыгина в корпус ранее окончания срока данного ему отпуска.

2 сентября 1911 г. № 5127 г. Рязань И. об. Коменданта г. Рязани,

Полковник Беклемишев.

К письму прилагался рапорт младшего офицера 138-го пехотного Болховского полка подпоручика Солдатова о происшествии:

«29-го сего августа в городском саду гардемарин Морского Корпуса Ярыгин Сергей, при встречах со мной не отдал мне установленной чести. Я несколько раз пропускал это, думая, что он не замечает, но видя, что это есть просто его нежелание, позвал его к себе, чтобы напомнить ему о его обязанностях. Он ответил: «Мы с армией ничего общего не имеем, и я гардемарин». Я ему указал, что у нас в русской армии для чинопочитания существует один устав для всех родов оружия, Высочайше утвержденный. Когда я сделал ему замечание, то он держал себя предосудительно в дисциплинарном отношении, расставив ноги и жестикулируя руками, так, что обращал на себя внимание посторонней публики, ни разу не приложив руку к головному убору. Я ему несколько раз об этом напомнил, но он не счел нужным принять это к исполнению. Видя, что мое замечание привлекает внимание посторонней публики, я узнал его фамилию и приказал на следующий день явиться коменданту. Во время разговора с гардемарином Ярыгиным я заметил, что от него сильно пахнет вином.

О вышеизложенном доношу. Подпоручик Солдатов

(РГА ВМФ Ф. 432. Оп. 7. Д. 3441. Л. 5, 6)

В тексте – подчеркнутое, выделено вышестоящим начальником красным карандашом. То, что в архиве сохранились подобные документы, большая удача! Именно вот это и есть сама жизнь! Будущий морской офицер, морской летчик, кавалер Георгиевского оружия «За храбрость» и многих орденов за личное мужество, предстает в этих документах живым человеком, со своим понятием гардемаринской чести, пусть даже несколько ошибочной, но своей. Сергею 18 лет, юность в нем бурлит здоровой жизнью… Он не испугался вступить в полемику с армейским офицером. Он так воспитан всей флотской системой, в этаком пренебрежении к армии, ко всем «армеутам». Он гардемарин, без пяти минут мичман, чувствующий свое превосходство, ведь за его спиной вся мощь Императорского военно-морского флота. И даже если от него пахнет вином, но он в отпуске! В заслуженном отпуске, после зачетов и экзаменов, после месяцев в море на боевых кораблях на морской практике…

Помню себя на предпоследнем – четвертом курсе Севастопольского Высшего военно-морского инженерного училища, когда впереди – пятый курс и золотые лейтенантские погоны. Меня никогда не тяготила дисциплина и не тяготила форма. Я гордился курсантской формой и, прогуливаясь в увольнении со своей избранницей по аллеям Приморского бульвара Севастополя, не переодевался дома в гражданку, хотя понимал, что в курсантской форме у меня больше шансов загреметь в комендатуру. В этом была своя особенная гордость. Еще на младших курсах я обратил внимание на то, что курсанты 4–5 курсов нашей «Системы» всегда считали себя выше армейцев, в том числе и младших офицеров. Держались с ними, я бы сказал, несколько презрительно, козыряли нечетко, а то и вообще не отдавали честь, что считалось особым шиком. Конечно, это было нарушение, но подобное фрондерство было очень развито… Такое бывало и со мной, как бывало и то, что выпитое в увольнении в компании вино не успевало выветриться, и приходилось возвращаться в училище «с запахом». Увы, что было, то было… Молодость, молодость!

Тем более воспитание в Морском Корпусе на примере героической истории флота, и не только флота, было специфическим… В Морском Корпусе гардемарин окружала сама история и традиции флота: и «компасный» зал, и «звериный коридор» c носовыми украшениями героических кораблей, и картинная галерея, с огромными полотнами маринистов, изображавших морские победы российского флота, в коридоре библиотеки – все это подтверждения исключительности флота. Писатель Борис Лавренев в повести «Синее и белое» писал об этих особенностях: «…Мы (гардемарины флота. – А.Л.) не соприкасаемся с армией. Армия: пехота, кавалерия, артиллерия… – не стоящее внимания месиво пешек. На шахматной доске войны флот – ферзь. Флот недосягаем. Кастовой порукой, частоколом аристократических традиций он отрезан от армии…»

Лавреневу вторит писатель-маринист Леонид Соболев в романе «Капитальный ремонт»: «…Гардемарины всегда вежливы…: надо уметь давать понять неизмеримую пропасть между захудалым армейским офицером и гардемарином Морского Корпуса – корпуса единственного на всю Россию, корпуса, в который принимают сыновей офицеров, потомственных дворян и чиновников не ниже четвертого класса Табели о рангах. Не пехотное провинциальное училище, куда берут без разбора, кого попало!..»

Можно понять подпоручика со скромной фамилией Солдатов – он не любил офицеров гвардии и офицеров флота. Гардемарин – мальчишка, нахал, одет с иголочки, самоуверен… Его ответы на не очень понятном флотском языке бесят подпоручика Солдатова, он начинает злиться… Похоже, отсюда и его заявление, что от гардемарина Ярыгина «сильно пахло вином». Отсюда и рапорт подпоручика коменданту города Рязани на два листа…

Удивительно, но в архиве сохранилось Докладная записка гардемарина 2-й роты Морского Корпуса Ярыгина об этом происшествии в городском саду города Рязани, и мы сто лет спустя можем выслушать обе стороны конфликта. Привожу его полностью:

Командиру 2-й роты Морского Корпуса

Гардемарина той же роты Ярыгина

Докладная записка.

Доношу Вашему Высокоблагородию, что находясь в г. Рязани в городском саду 29 августа сего года я был остановлен подпоручиком 138-го Болховского полка Солдатовым, который обратился ко мне со словами: «Вы пьяны?», на что я ответил отрицательно, но так как подпоручик Солдатов продолжал утверждать это, то я попросил освидетельствовать меня. После чего он спросил, почему я не отдаю чести, когда проходил мимо него, на что я ничего не ответил; тогда подпоручик Солдатов записал мою фамилию, сказавши: «Я подаю на вас рапорт, и вы завтра явитесь в Комендантское управление». Я отвечал «есть». Он, очевидно, не понимал такого ответа. «Разве вы не знаете Воинского Устава?» Я сказал, что по Морскому Уставу на приказание офицера полагается отвечать «есть». Затем повторив, что подает рапорт, он отпустил меня. На другой день я явился в Комендантское управление, где Комендант приказал мне ехать в Корпус, что мною и было выполнено.

2-го сентября 1911 г. Гардемарин Ярыгин

(РГА ВМФ Ф. 432. Оп. 7. Д. 3441. Л. 9, 10)

Недаром говорится: «Начальство думает долго, но решает мудро». Здесь же в архивных документах сохранилась записка, выполненная рукою командира 2-й роты капитана 2 ранга Федорова: «Ярыгина адмирал приказал арестовать, а 7-го сентября на дисциплинарном Комитете доложить о нем».

(РГА ВМФ Ф. 432. Оп. 7. Д. 3441. Л. 2)

Какой же ты гардемарин, если не сидел на гауптвахте!

Эту любопытную историю, в общем-то вполне современную, хотя произошла она более ста с лишним лет назад, в гардемаринские годы службы Ярыгина, как и его кадетские аттестации, оценки его успеваемости в Морском Корпусе, сведения о его семье и родителях я привожу для того, чтобы у читателя возникло понимание, как складывался и формировался характер Сергея Яковлевича Ярыгина, что легло в его основу, что сформировало его как личность, чтобы можно было понять, почему в дальнейшем он действовал так, а не иначе, почему принял то, а не иное решение…

Осеннее небо не баловало голубыми красками. Море все чаще и чаще штормило…

По сообщениям штаба Верховного главнокомандующего русской армии: «…на Восточно-Прусском фронте германцы, потерпев неудачи против Варшавы, продолжали яростные атаки у Бакаларжева, неся огромные потери.» «…за Вислой наши части продолжали теснить противника на фронте Лодзь – Завихость, захватывая немецкие тяжелые орудия, парки и аэропланы». «21 октября 1914 года нашими войсками был одержан решительный успех – занят Сандомир, представляющий военный пункт, имеющий огромное значение для дальнейшего успешного развития операции в Галиции на реке Сане». «…на Франко-Бельгийском театре германцы окружили город Ипр». «На Южном фронте никаких крупных событий не произошло».

Совершивший пиратский набег на наше побережье, германо-турецкий крейсер «Гебен» получил достойное возмездие. 18 октября 1914 года отряд наших кораблей во главе с линкором «Евстафий» у мыса Сарыч перехватили крейсер «Гебен». Первые залпы прозвучали в 12 часов 24 минуты. Туман мешал прицельной стрельбе, вдобавок немцы поставили дымовую завесу, но это не помогло.

Как пишется в статье «За шаг до победы» напечатанной в журнале «Военное обозрение»: «Артиллерийская дуэль длилась всего 14 минут. …Первый же залп «Евстафия» накрыл «Гебен», 12 немецких моряков погибли мгновенно. Следующим попаданием накрыли погреба 152-мм снарядов, начался пожар и серьезные разрушения. …Этот краткий бой унес жизни 115 матросов и офицеров кайзера против 33 убитых на «Евстафии».

По воспоминания немецкого участника событий казематы германского крейсера «Гебен» представляли собой ужасную картину: «Смерть собирала свою жатву, храбрецы лежат искромсанные и разорванные на куски, другие сидят, внешне невредимые, облокотившись о переборки. С желтыми лицами – результат воздействия адского пламени».

Оторвавшись благодаря своей скорости, «Гебен» ушел зализывать раны в Босфор.

После боя с германским тяжелым крейсером «Гебен» эскадренному миноносцу «Лейтенант Пущин» требовался серьезный ремонт, и корабль стал в док судоремонтного завода в Севастополе. На палубе «Лейтенанта Пущина» стоял неумолчный пулеметный стрекот пневматических молотков, визг сверл и скрип мостового крана. Рабочие морского завода «Лазаревское адмиралтейство» заделывали подводную пробоину, заклепывали переборки развороченного мостика и клепали кромку основания станины носового орудия. Этот пронзительный, на разные голоса, стрекот пневматических молотков раздирал уши и пробирал до костей.

…Матросы, помогая мастеровым, таскали шланги пневматических молотков, красили надстройки, наводили порядок в корабельных помещениях. Мичман Ярыгин в рабочем кителе мотался по кораблю, контролируя рабочих сдаточной команды завода, ремонтирующих материальную часть его заведывания.

Когда находилось время, в основном после обеда, мичман Ярыгин просматривал газеты, в первую очередь бегло сообщения с фронтов и более подробно и обстоятельно о боевых действиях на море. Так, 25 октября 1914 года газеты сообщили о неудачном столкновении английских крейсеров «Глазго», «Гудхоуп» и «Монмоуз» с германской эскадрой, состоящей из крейсеров «Шарнхорст», «Гнисенау», «Лейпциг» и «Дрезден», у берегов Чили в далеком Тихом океане. Вот что писала газета: «Обе эскадры шли друг другу навстречу параллельными курсами, и каждое судно вступило в бой с соответствующим по порядку судном врага. В 7 час. 50 мин. произошел сильный взрыв в средней части крейсера «Гудхоуп», причем пламя поднялось на высоту 200 футов. Взрыв совершенно разрушил крейсер. Вскоре крейсер «Монмоуз» оказался сильно поврежден и накренился. Он повернул к суше… Спустя полчаса заметили до 75 орудийных вспышек, из чего явствовало, что неприятель добивает крейсер «Монмоуз». Крейсер «Глазго, не будучи в состоянии оказать помощь поврежденному судну, стал уходить полным ходом, дабы избегнуть уничтожения».

«Странно, – думал мичман Ярыгин, – очень странно…» Такое поведение английских моряков удивило его. Для русского моряка, для русского сердца – это было странно. А где же взаимовыручка? Где товарищеская помощь? Перед глазами возник недавний бой его миноносца, бросившегося в отчаянную и безрассудную атаку на тяжелый крейсер «Гебен», чтобы спасти минзаг «Прут». «Нет, у нас, у русских, – понимал Сергей, – свое понятие морского чести и морского братства!»

Через несколько дней, 28 октября газеты сообщили о гибели уже германских крейсеров «Эмден» и «Кенигсберг». Одного у острова Килинг в Кокосовом архипелаге в Индийском океане, а другого у берегов Восточной Африки. Как было написано в статье: «Германский крейсер «Эмден» пытался разрушить станцию беспроволочного телеграфа. Там он был настигнут английским крейсером «Сидней», который заставил его принять бой и пригнал к берегу. «Эмден» сгорел. После поисков германского крейсера «Кенигсберг» британский крейсер «Шэхам» обнаружил его в шести милях по реке на острове Мафия, у берегов германской Восточной Африки. Англичане обстреляли крейсер с моря и затопили в реке угольщики: таким образом крейсер «Кенигсберг» как-бы арестован». Все это было любопытно, но очень и очень далеко от войны в России, за тысячи миль в далеких Тихом и Индийском океанах.

«Да, – понимал мичман Ярыгин, – эта война действительно мировая, потому что идет по всему земному шару».

…В разгар ремонтных работ 3 ноября 1914 года мичман С.Я. Ярыгин, получив назначение на линейный корабль «Георгий Победоносец» на должность вахтенного офицера, убыл с эскадренного миноносца «Лейтенант Пущин». Жаль было расставаться с экипажем и офицерами, с которыми было столько пережито, но служба есть служба.

…Громада линейного корабля «Георгий Победоносец», стоявшего в Северной бухте на бочке № 3, быстро приближалась. Мичман Ярыгин воспользовался линкоровским баркасом, подошедшим к Графской пристани, и, вместе с группой офицеров, поднялся на борт, отдав честь Андреевскому флагу и доложив о прибытии дежурному офицеру.

Линкор «Георгий Победоносец» – барбетный броненосец, построенный на заводе РОПиТ в Севастополе в 1893 году. Полное водоизмещение 11 940 тонн, длина 103 метра, ширина 21 метр, двухвальная вертикальная паровая машина тройного расширения и 16 цилиндрических котлов. Скорость 16 узлов, дальность плавания 3500 миль экономическим ходом. Экипаж 26 офицеров и 616 нижних чинов. Артиллерия – шесть 305 мм орудий, 14 орудий калибром 152 мм, семь 381 мм торпедных аппаратов.

С 1910 года «Георгий Победоносец» числился брандвахтенным кораблем, неся службу у входа в Севастопольскую бухту.

На момент прибытия на линкор мичмана Ярыгина, 3 ноября 1914 года, корабль стоял на бочке в Северной бухте и использовался в качестве штабного судна. На линкоре располагался штаб Черноморского флота. Служба на штабном корабле имела свои особенности. Офицеры корабля были постоянно на глазах то командующего флотом, то начальника штаба флота. С другой стороны, корабль не выходил в море, поэтому вахтенные офицеры несли только дежурства по кораблю.

Этапы службы на кораблях Черноморского флота мичмана С.Я. Ярыгина подтверждаются документом сохранившемся в РГА ВМФ:

Мичман ЯРЫГИН Сергей Яковлевич

Год Суда Общее Ранг Док-т Род По цензовым К вознагражд.

число судна плавания

правам за плавание дней

1908–1912 Воспитанником

1913 Кор. Гардемарином с 14 апреля 1913 г.

л.к. «Евстафий» 143 I вып. вн. 15 мая по 5 октября 1913 г.

Мичманом с 5 октября 1913 г.

14 окт.1913 г. зачислен в Черноморский флот. эк.

1913 л.к. «Евстафий» I вып. вн. 5 нояб. 1913 г. по 12 марта 1914 г.

1914 э.м. «Лейт. Зацаренный» II вып. рез. 12 марта по 23 апреля

1914 э.м. «Лейт. Пущин» III вып. вн. 23 апреля по 3 ноября

1914 л.к. «Георгий Победоносец» I вып. вн. 3 нояб. 1914 г. по 13

марта I915 г.

(РГА ВМФ Ф. 873. Оп. 28. Д. 73. Л. 2, 2 об.)

Служба на штабном корабле «Георгий Победоносец» позволяла мичману Ярыгину чаще бывать на берегу и посещать Севастопольский аэроклуб. Морская служба не тяготила Сергея, но он все чаще и чаще, глядя в голубую, манящую синь неба, представлял себя в кабине аэроплана, чтобы еще и еще раз ощутить загадочное, непередаваемое чувство полета. Его душа тянулась к небу!

Январь 1915 года в Крыму не радовал теплой погодой и устойчивыми метеорологическими условиями. Пару дней были теплыми, потом погода испортилась почти на месяц. В феврале мичман С.Я. Ярыгин сделал первый шаг навстречу своей мечте, подал по команде рапорт о зачислении его в авиацию Черноморского флота учеником-летчиком.

За четыре года до войны, в феврале 1910 года император Николай II издал указ о создании Воздушного флота России. Интересно и даже где-то символично, что вопросами развития в России не только морской авиации, но и авиации вообще, на заре ее истории, занимался «Особый комитет по усилению военного флота на добровольные пожертвования», который был учрежден еще в 1904 году в целях восстановления военноморского флота после русско-японской войны и которым руководил контр-адмирал Великий князь Александр Михайлович, двоюродный дядя императора Николая II. К 1910 году на собранные от населения пожертвования построили требуемое программой количество военных кораблей, а оставшуюся нерастраченную сумму в 880 тысяч рублей Николай II «высочайше» разрешил обратить на создание Воздушного флота страны. С этой целью при «Особом комитете…» 6 марта 1910 года был образован Отдел Воздушного флота, которому поручили заниматься вопросами строительства русской авиации, в противовес сторонникам воздухоплавания и дирижаблестроения. Своего летного и инженерно-технического состава для авиации армии и флота в стране не было, как не было и отечественных аэропланов, поэтому приняли решение готовить пилотов в авиационных школах и закупать аэропланы за границей, для чего в марте 1910 года командировали во Францию шесть офицеров, из которых двое – лейтенант Г.В. Пиотровский и поручик М.С. Комаров – представляли морское ведомство. Первым дипломированным военным летчиком России стал лейтенант Черноморского флота С.Ф. Дорожинский, обучившийся во французской авиашколе полетам на аэроплане «Антуанетт» и получивший диплом авиатора № 125 в июне 1910 года.

Конечно, обучение авиаторов за рубежом было вынужденной мерой, поэтому Отдел Воздушного флота немедленно приступил к осуществлению возложенной на него задачи – скорейшему строительству воздушного флота путем организации своей офицерской авиашколы для обучения офицеров армии и флота искусству летать на аппаратах тяжелее воздуха и закупки аэропланов для снабжения ими военного и морского министерств.

Уже в мае 1910 года в Гатчине под Санкт-Петербургом Отдел Воздушного флота открыл собственную Офицерскую авиационную школу. Костяк инструкторского состава первой отечественной авиационной школы составили офицерылетчики и нижние чины – мотористы, овладевшие новой профессией за рубежом. Специалисты понимали, что климат северной столицы не позволит летать на Гатчинском аэродроме круглый год, посему решили изыскать место для авиашколы на юге России. Выбор остановили на Севастополе, отличающемся большим количеством солнечных дней в году, – базе и крепости Черноморского флота, где новому делу могла быть оказана всесторонняя помощь, в том числе и со стороны флота. Выбор места был связан не только с метеорологическими характеристиками местности, но и с тем, что у «шефа авиации» Великого князя Александра Михайловича было имение в местечке Ай-Тодор, недалеко от Севастополя, что облегчало ему курировать строительство Севастопольской авиационной школы.

По просьбе Великого князя Александра Михайловича Севастопольская городская дума «предоставила в распоряжение Отдела Воздушного флота Куликово поле… для обучения полетам на аэропланах». Петербургский журнал «Вестник воздухоплавания» по этому поводу писал: «На заседании Отдела Воздушного флота решено организовать школу в Севастополе. Старшим инструктором – Ефимов». Действительно, известный русский авиатор, обучавшийся во Франции, Михаил Никифорович Ефимов был приглашен в новую авиационную школу на должность старшего инструктора – шеф-пилота. Учебную базу в Гатчине оставили лишь для летнего обучения.

В начале осени в Севастополь железнодорожным транспортом прибыл весь назначенный штат летной школы и аэропланы. Аэродром разместили на грунтовой площадке в трех верстах за городом на территории лагеря 13-й пехотной дивизии, на так называемом Куликовом поле. На аэродроме силами солдат и матросов спешно возвели три каркасно-парусиновых заграничных ангара, ангар из досок на шесть аэропланов, две сигнальные мачты для определения направления и силы ветра и сигнализации пилотажа и разборное здание офицерского собрания школы. Парусиновые ангары, в форме больших шатров, разместили вдоль шоссе, а деревянный ангар – чуть сбоку. В здании находившегося здесь ранее летнего иллюзиона – синематографа оборудовали казарму команды солдат и матросов, обслуживающих школу. Для ремонта аэропланов построили деревянные здания мастерских: столярной, сборочной, кузнечной, моторной, бетонный погреб для хранения бензина и деревянное ограждение летного поля.

Материальную часть школы составили восемь доставленных из Франции аэропланов: два биплана «Фарман» с моторами «Гном» по 50 лошадиных сил, три моноплана «Блерио», один из которых был учебным, с мотором «Анзани» в 25 лошадиных сил, один биплан «Соммер» и два моноплана «Антуанетт». Аэропланы прибыли в разобранном виде в огромных ящиках, и механикам потребовалось несколько недель, чтобы собрать их и отрегулировать. После чего один из пустых ящиков приспособили под столовую офицерского состава.

Первый полет над Куликовым полем на аэроплане «Антуанетт» состоялся 16 сентября 1910 года. В Крыму стояла теплая золотая осень, как говорили в народе, – «бархатный» сезон. Погода баловала авиаторов – голубое небо и легкий ветерок. Но даже в таких комфортных погодных условиях аэроплан «Антуанетт» был достаточно капризным аппаратом. Пилот аэроплана «Антуанетт» лейтенант С.Ф. Дорожинский в тот день записал в «Дневнике работ и практических занятий на авиационном поле Севастополя»: «В 5 ч. утра приступлено к регулировке мотора. В 6 ч. мотор работал и давал 1200 об/мин, но полный ход развить не удалось. В 7 ч. утра удалось урегулировать мотор несколько лучше. 7 ч. 15 мин. Тщетные усилия подняться в продолжение 10 мин.

В 7 ч. 25 мин., уйдя на самый дальний угол линии, дал полный газ и развил ход до 70 верст в час, аэроплан быстро отделился и поднялся до 50 метров, сделал два полных круга над полем и плавно опустился к месту подъема».

Писатель-маринист Н. Черкашин позже писал об этом полете: «Русская морская авиация родилась на Куликовом поле. Не на реке Непрядве, а на том Куликовом поле, что нынче вошло в городскую черту Севастополя. Именно с него 16 сентября 1910 года поднял в воздух моноплан «Антуанетт» офицер флота лейтенант Станислав Дорожинский. Он пролетел над Севастополем… Весь город следил за его недолгим, но впечатляющем полетом. Заглохни мотор – и летчик был бы обречен: в Севастополе ни клочка ровной земли, на который можно было бы спланировать, – холмы, балки, бухты… Дорожинский благополучно вернулся на летное поле».

В середине октября лейтенант С. Дорожинский совершил полет над морем – над эскадрой, стоявшей на внешнем рейде. После чего летчика пригласили в городскую Думу Севастополя, где ему торжественно вручили памятный золотой жетон.

Прибывшему в Севастополь в конце октября шеф-пилоту М. Ефимову выбранное для аэродрома место совсем не понравилось, хотя в отличие от хмурого Петербурга с холодными, резкими ветрами и свинцовыми тучами, в Севастополе ярко сияло солнце и небо было голубым-голубым. Летное поле аэродрома, лежащее в узкой ложбине, зажатое с трех сторон постройками с телеграфными проводами, глубокими оврагами и пересеченное Балаклавским шоссе, абсолютно не защищенное от господствующих здесь западных ветров, с окружающей местностью, обуславливающей хаотичность воздушных течений, было не самым удачным местом для учебы начинающих пилотов, считал Ефимов.

Председателем совета Севастопольской авиационной школы Отдела Воздушного флота назначили начальника Службы связи Черноморского флота и председателя комитета Севастопольского аэроклуба капитана 2-го ранга Вячеслава Никандровича Кедрина. В качестве преподавателей-инструкторов в школе проходили службу армейские офицеры опытные авиаторы: капитан Зеленский на «Антуанетт», поручик Руднев на «Фармане» – представитель первого выпуска военных летчиков в Гатчине, штабс-капитан Матыевич-Мацеевич на «Блерио» и морские офицеры лейтенант Пиотровский, совершивший первый в России полет над водной поверхностью, на «Блерио» и лейтенант Комаров, получивший французский диплом летчика № 245, двадцатый русский летчик, на «Антуанетт». На заседании Отдела Воздушного флота в начале ноября 1910 года подполковник Макутин доложил о готовности базы аэродрома школы к полетам.

Приуроченный к торжественному открытию авиационной школы, первый номер «Севастопольского авиационного журнала» за 1910 год начинался словами: «Приступая к настоящему изданию с исключительной целью правдиво отражать вашу деятельность, господа завоеватели воздуха, мы вкупе со всей Россией шлем вам пожелание полного успеха в вашей самоотверженной работе».

…В четверг 11 ноября 1910 года аэродром на Куликовом поле был расцвечен флагами. Свежий северо-западный ветер трепал разноцветные полотнища и надувал полосатый «конус» указателя направления ветра, установленный на сигнальной мачте. На открытие авиационной школы из Петербурга в Севастополь пожаловал сам «шеф авиации» Великий князь Александр Михайлович. После богослужения и окропления аэропланов святой водой состоялось торжественное открытие школы. Великий князь Александр Михайлович объехал летное поле и, подъехав к ангарам, дал старт полетам аэропланов. На аэродроме присутствовало множество зрителей – жителей Севастополя. Защелкали затворы фотоаппаратов репортеров. «Севастопольский авиационный журнал» писал о первом дне полетов: «Этот день надо считать днем открытия учения школы авиации и первым авиационным днем в Севастополе, с 9 часов утра начались подъемы и продолжались с небольшим перерывом для обеда, до самого наступления темноты. Полеты в этот день были следующие – до обеда инструктор Ефимов на «Фармане» летал с учениками лейтенантом Подгурским – 13 минут, капитаном 2 ранга Кедриным – 18 минут, подполковником Макутиным – 14 минут. У инструкторов штабс-капитана Матыевича-Мацеевича и поручика Руднева до обеда дело не ладилось – моторы плохо работали, было сделано по несколько пробных подъемов, но вследствие остановки моторов приходилось тотчас спускаться. Полеты после обеда: инструктор М.Н. Ефимов летал с учениками – капитаном 2 ранга Кедриным – 15 минут, лейтенантом Подгурским – 15 минут, подполковником Макутиным – 20 минут. Инструктор Е.В. Руднев летал на «Фармане» с учениками – корнетом Бахмутовым, поручиком Виктор-Берченко, штабс-капитаном Быстрицким».

На следующий день погода испортилась и была нелетной еще двое суток. Вот почему вторым полетным днем стало воскресенье – 14 ноября, когда погода позволила подниматься аэропланам в небо. Именно с 14 ноября 1910 года в Севастопольской авиационной школе Отдела Воздушного флота официально началась подготовка летных кадров для армии и флота. «Севастопольский авиационный журнал» сообщал: «Этот день надо считать днем открытия учения школы авиации и первым авиационным днем в Севастополе. С 9 часов утра начались подъемы в воздух и продолжались с небольшим перерывом на обед, до самого наступления темноты».

Первая группа летчиков-учеников состояла из 14 офицеров и 20 нижних чинов, в том числе и пяти офицеров морского ведомства: капитана 2-го ранга В.Н. Кедрина, капитанлейтенанта И.Н. Дмитриева, старшего лейтенанта Н.Л. Подгурского, лейтенанта В.В. Дыбовского и лейтенанта барона Г.О. Буксгевдена.

В те дни дорога от Севастополя до Куликова поля была самой оживленной. На краю аэродрома огородили специальное место, откуда все желающие могли наблюдать за полетами. Ввиду необычности такого рода военных учений начальник Севастопольского гарнизона в своем приказе разъяснял всем офицерам и нижним чинам: «Аэропланы, или летательные машины, имеют вид большой птицы с распростертыми крыльями и хвостом, движутся вперед с помощью машины с винтом и поддерживаются в воздухе своими крыльями». В свою очередь губернатор Крыма предписал гражданским жителям наблюдать за аэропланами, чтобы «…заметить, в каком часу и в каком направлении он полетел, чтобы тут же сообщить на ближайшую телеграфную станцию, а где нет – своему сельскому старосте или уряднику».

Севастопольская авиационная школа финансировалась из общественных средств, за счет пожертвований населения. Управлялась она коллегиально: во главе стоял совет, председателем которого являлся начальник школы, а членами – инструкторы. Теоретические дисциплины на первых порах не преподавались, ибо от пилотов требовалось лишь практическое знание конструкции аэроплана и умение летать. Первоначальное обучение велось по программе выработанной Советом школы, а управление – на основании Положения о школе, утвержденного Отделом Воздушного флота в сентябре 1910 года. На первых порах авиатор должен был уметь летать на высоте 500 метров при ветре до семи метров в секунду не менее десяти минут и уметь спланировать в определенное место. Но все понимали, что такие требования недостаточны для военного летчика. Пока велись дебаты вокруг программы и положения о Добровольном Воздушном флоте, в Севастопольской авиационной школе принимали экзамены на звание пилота-авиатора по правилам Международной авиационной федерации. Обучение велось по двум системам: «вывозной» – на бипланах, при которой ученик поднимался в воздух с инструктором, и «рулежной» – на монопланах, когда ученик сначала учился рулению по полю, чтобы освоить управление аэропланом. Рабочий день в школе начинался ранним утром и продолжался до темноты с двухчасовым перерывом на обед. Выпускникам Севастопольской школы присваивали звание «пилот-авиатор». Для военных летчиков существовал дополнительный курс.

В наступившем декабре погода в Крыму продолжала радовать авиаторов, подтверждая правильность решения о переводе авиашколы на юг – в Севастополь. После того как 11 декабря 1910 года авиатор лейтенант С. Дорожинский впервые поднялся в воздух с начальником морских сил Черного моря вице-адмиралом И.Ф. Бостремом на борту, пролетев в сторону моря, имитируя дальнюю разведку, командование флота высоко оценило перспективы использования аэропланов для воздушной разведки в интересах военноморского флота.

С наступлением в январе-феврале короткой южной зимы с ее нелетной погодой, когда было мокро, по палаткам барабанил дождь и дул холодный влажный ветер, пилоты-ученики под руководством инструкторов разбирали и собирали аэропланы и моторы, занимались ремонтом. Ремонта было много, ибо поломки аэропланов, особенно при посадке, происходили достаточно часто. Был случай, когда один из летчиков-учеников при посадке зацепился за телеграфный провод, поломав аппарат и получив ранение. Руководство школы понимало, что аэродром на Куликовом поле не вполне пригоден для тренировочных полетов, что необходимо искать другое место. И такое место нашли. В двадцати верстах от города Севастополя удобно располагалось огромное естественное летное поле, как говорится, «и выравнивать не надо».

В начале весны 1911 года специально созданная комиссия осмотрела новое место для летного поля авиашколы – ровную, как стол Мамашайскую долину на берегу моря, за небольшой речкой Кача. Комиссия, признав место превосходным для аэродрома, вынесла решение о переносе авиашколы на берег реки Качи и постановила для строительства капитальных сооружений школы испросить у правительства необходимые ассигнования. Но пока аэропланы продолжали взлетать с аэродрома на Куликовом поле. К этому времени в руководстве школой произошли изменения. В мае 1911 года первый начальник Севастопольской авиашколы капитан 2-го ранга В.Н. Кедрин был освобожден от своей должности по возрасту. В конце мая на должность начальника школы назначили подполковника Генерального штаба Сергея Ивановича Одинцова, известного путешественника на воздушных шарах, который в ходе Всероссийского праздника воздухоплавания пробыл с напарником в небе около 40 часов, поднявшись на высоту до 5500 метров, преодолев при этом расстояние почти в 1400 километров. Полковник Одинцов много времени уделял мерам по усилению безопасности полетов, для чего на аэродроме белым очертили круг и прямые линии старта и посадки; аппараты должны были летать по кругу против часовой стрелки; в воздухе во время занятий дозволено было находиться одновременно не более чем двум аэропланам; при первом самостоятельном полете ученика небо над аэродромом и вовсе должно быть свободным; обгоняющий аппарат обязан был или подняться выше, или держаться наружной стороны круга с интервалом в сто метров.

При подполковнике генерального штаба С.И. Одинцове внутренняя организация авиационной школы претерпела существенные изменения. Каждый день письменным приказом назначался наряд, который включал дежурного по полю (то есть – аэродрому), дежурного офицера школы, дежурного унтер-офицера по команде солдат и матросов и посыльного солдата по канцелярии. Дежурства несли все офицеры, независимо от звания.

В это же время в школе поменялся и инструкторский состав. Инструкторами оставили лучших учеников школы – В.В. Дыбовского, Б.В. Макеева, С.И. Виктор-Берченко. Гражданским шеф-пилотом по-прежнему оставался Ефимов. Дополнительно, лейтенанта Дыбовского назначили заведующим материальной частью школы, поручику Макееву поручили команду солдат и матросов, штабс-капитан Виктор-Берченко стал адъютантом начальника школы.

В середине апреля 1911 года, во время маневров Черноморской эскадры в составе броненосцев «Иоанн Златоуст», «Ростислав», крейсеров «Память Меркурия», «Кагул», миноносцев «Свирепый», «Строгий», «Стремительный» и «Сметливый» над кораблями появились аэропланы. Ранним утром, когда солнце только-только озарило безбрежную даль моря, аэроплан, пилотируемый поручиком Макеевым, сделав над кораблями круг, поравнялся с флагманским кораблем и, как бы разведав обстановку, повернул назад.

Полеты над морем осложнялись сильным ветром, достигавшим 10–12 метров в секунду, но несмотря на это навстречу ему последовали аэропланы Ефимова и лейтенанта Дыбовского, охранявшие эскадру с воздуха. Воздушная флотилия взаимодействовала с морской эскадрой.

В ходе этих маневров, произошел случай, о котором потом много говорили, а вице-адмирал Сарнавский проинформировал морского министра о том, что утром 16 апреля на Стрелецком рейде произошел исторический эпизод. Из порта в море выходила эскадра в составе двух броненосцев, двух крейсеров, транспорта и дивизиона миноносцев. Неожиданно над кораблями появились аэропланы Севастопольской авиашколы, пилотируемые Ефимовым, Дыбовским и Макеевым, совершившие круговые и встречные маневры на разных высотах. Один из пилотов брошенным апельсином угодил в правый якорь флагманского броненосца «Иоанн Златоуст».

Позже, командующий эскадрой вице-адмирал В.С. Сарнавский доложил о первых опытах по «бомбометанию» с аэроплана:

Начальник Секретно

Действующего флота

Черного моря Морскому министру

Апреля 20 дня 1911 г.

РАПОРТ

№ 195

рейд Нового Афона

«16 сего апреля в 9 часу утра, когда действующий флот Черного моря… шел 9-ти узловым ходом от Севастополя к мысу Херсонес – над городом показались аэропланы. Через несколько минут аэроплан «Блерио» нагнал головной корабль, спустился на высоту труб «Иоанна Златоуста» пролетел по левому борту корабля, обрезал нос и поднялся вверх впереди правого борта; затем он пошел обратно по левому борту «Ростислава», обрезал ему корму и поднялся вверх. Такие эволюции он проделал несколько раз.

Второй аэроплан «Соммер» около двадцати минут держался над флотом, спокойно паря, как птица; с этого аэроплана были сброшен апельсин, который упал на правый якорь «Иоанна Златоуста», другой в воду у борта».

Этот апельсин – не прообраз ли будущих бомбежек с аэропланов вражеских кораблей? И это ли не обоснование для установки на наших кораблях противоаэропланных пушек с целью противоборства с вражеской авиацией?

Выразив восхищение увиденным, вице-адмирал Сарнавский понял, что в ближайшем будущем вражеские аэропланы смогут наносить удары по нашим кораблям с воздуха, поэтому посчитал необходимым вооружить флот противоаэропланными пушками, для чего окончил свое донесение словами: «…блестяще произведенные эволюции аэропланов, обязывают меня просить Ваше Превосходительство, о высылке на суда Черноморского флота несколько орудий, специально приспособленных для стрельбы по аэропланам, которые… заказаны нашим Техническим комитетом. Высылка таких орудий дала бы возможность в этом году заняться практической стрельбой по шарам или змеям, буксируемым миноносцем, для выработки приемов борьбы с этим новым видом оружия».

Вице-адмирал Сарнавский

(РГА ВМФ Ф. 418. Оп. 1. Д. 726. Л. 44)

После этого командующий эскадрой телеграфировал в Севастополь: «Искренне поздравляю с блестящим маневрированием аэропланов над эскадрой». Как писалось в «Иллюстрированном авиационном журнале» № 21 за 1911 год, в статье «Совместное плавание Черноморской эскадры и Воздушного флота», на этих маневрах впервые аэропланы выполнили «боевые задания» над морем, взаимодействуя с флотом.

Начало практическому применению авиации на флоте положил капитан 2 ранга В.Н. Кедрин, подав рапорт командующему морскими силами Черного моря с предложением сформировать в Службе связи авиационное отделение для ведения морской разведки вне видимости береговых наблюдательных постов. Там же он представил положение о команде военно-морских летчиков и привел примерную сумму, необходимую на содержание двух отделений. На основании рапорта Кедрина и представления Сарнавского вице-адмирал Эбергард 19 апреля 1911 года подал морскому министру доклад, где говорилось:

Министерство Морское Секретно

ДОКЛАД

«В настоящее время техника авиации уже настолько продвинулась вперед, что представляется возможным применять аэропланы для целей морской разведки. Ввиду существования в Черном море материальной части воздухоплавательного парка, помещений и летного состава (капитан 2 ранга Кедрин, лейтенант Дорожинский, штабс-капитан Гильфрейх и поручик Комаров), желательно первоначально организовать команду летчиков именно в Черном море. Для начала необходимо учреждение в гор. Севастополе команды военно-морских летчиков в составе 2-х отделений из 3-х аэропланов каждое. Сумма потребная для покупки 6-ти аэропланов с запасными моторами, переносными сараями, автомобилями и проч. Составит 128 000 рублей».

1) Генеральному Штабу: составить положение о команде военно-морских летчиков Черноморского флота.

2) Главному Управлению Кораблестроения и Снабжения: 100 000 рублей ассигнованные на воздухоплавательные нужды Черноморского флота по смете 1911 года, обратить на первоначальное обзаведение вновь формируемой команды военно-морских летчиков. Остальную необходимую сумму внести в смету 1912 года.

3) Главному морскому штабу: командировать за границу капитана 2 ранга Кедрина и лейтенанта Дорожинского для покупки аэропланов и других необходимых предметов для вновь учреждаемой команды.

Вице-адмирал Эбергард»

(РГА ВМФ Ф. 418. Оп. 1. Д. 726. Л. 42, 42 об.)

Морской министр вице-адмирал Григорович на этом докладе наложил резолюцию: «Согласен» и приписал: «В смету 1912 г. Внести кроме недостающих денег еще то, что потребно, чтобы дело это поставить хорошо», тем самым приняв ответственное решение сформировать в Севастополе на базе Воздухоплавательного парка два авиационных отделения морских летчиков с шестью аэропланами, запасными моторами и другими принадлежностями. На реализацию проекта морской министр распорядился выделить 128 тысяч рублей, сроком исполнения утвердил весну 1912 года.

Летом 1911 года лейтенант С.Ф. Дорожинский, находясь в командировке во Франции, первым из российских летчиков взлетел с воды на гидроаэроплане «Вуазен-Канар». По возвращению на родину лейтенант Дорожинский был принят государем, который вручил ему платиновый нагрудный знак работы Фаберже, исполненный в единственном экземпляре специально для Дорожинского: посредине лаврового венка золотой якорь с золотыми же крыльями по бокам. Внизу – две самодвижущиеся мины (торпеды), поскольку Дорожинский успел окончить и подводные классы и несколько лет прослужил на подводных лодках.

После того как в Севастопольскую школу из Франции стали поступать быстроходные аэропланы фирмы «Ньюпор», премированные на конкурсе военных аэропланов и имеющие скорость сто километров в час, с большой дальностью разбега при взлете и большим пробегом при посадке, всем стало понятно, что «пятачок» аэродрома на Куликовом поле не приспособлен для таких машин. Поэтому были проведены расчеты потребного количества земли под новый аэродром, которое определили по техническим соображениям в 650 десятин, стоимостью по существующим местным ценам около 150 тысяч рублей, а кредит для возведения построек, был исчислен в сумме 900 тысяч рублей. То есть общая потребная сумма составила порядка 1,1–1,5 миллиона рублей.

Перед тем как Государственная Дума обсудила законопроект о выделении кредитов в 1,5 миллиона рублей Отделу Воздушного флота на строительство авиашколы на реке Каче, в Севастополь приехал член Думской комиссии государственной обороны, крупный промышленник А.И. Гучков, который проект аэродрома на реке Каче одобрил. Гучков познакомился с жизнью, бытом и проблемами авиашколы, после чего совершил полет в качестве пассажира на «Фармане».

Авиаторов волновал вопрос: «Когда же, наконец, состоится переезд на новый аэродром возле речки Качи?» Но все понимали, что в «верхах» процесс может затянуться, поэтому руководство Севастопольской авиашколы приняло решение переехать на Качу, не дожидаясь начала строительства школы на новом месте. Впереди лето, и можно разбить лагерь, поставить палатки для инструкторов и учеников и парусиновые ангары для аэропланов. Так и сделали. Не дожидаясь развертывания строительства капитальных зданий на новом аэродроме, разбили лагерь, поставили палатки для людей, каркасно-разборные парусиновые ангары для аэропланов. С 1 марта 1912 года начали теоретическую и летную подготовку. Своими силами наладили телефонную связь. От Качи до Севастополя добирались катером – так было быстрее. Дело постепенно налаживалось. Название речки Качи, служившей ориентиром для пилотов, быстро стало неофициальным названием школы и поселка при ней. Все стали называть аэродром, школу и поселок – Качей. Преимущества Качи для размещения аэродрома подтвердили и флотские метеорологи, утверждавшие, что в районе Качи царили удивительно постоянные и присущие только здешней Качинской округе погодные условия. Если над Севастополем висела дождевая туча и шел дождь, то над Качей – светило солнце. Именно поэтому среди летчиков вскоре родилась поговорка: «А на Каче – все иначе».

Выделенные авиационной школе деньги позволили выкупить под аэродром участок земли площадью 7,1 квадратного километра.

Как всегда в России, не обошлось без истории с покупкой спекулятивно дорогой земли для школы. За что тихо, под благовидным предлогом, сняли начальника школы полковника С.И. Одинцова. Как пишет в своей диссертации исследователь В.Г. Аллахвердянц: «Председатель Государственной Думы инициировал в июне 1911 года голосование депутатов за выделение Севастопольской авиашколе на обустройство 1 миллиона 500 тысяч рублей. Используя эти деньги, Великий князь приобрел большой участок площадью 657 десятин 515 саженей в 20 верстах севернее Севастополя и в 6 верстах от горной речки Кача. Однако сразу же выяснилось, что незадолго до сделки помещик Видемейер, владелец земли в районе речки Кача, скупил по дешевым ценам соседние участки бесплодной земли, в том числе у жителей татарской деревни Мамашай. После обращения к помещику представителей великого князя с предложением о покупке он назначил цены на землю, в три-четыре раза превышавшие прежние. Стало ясно, что к Видемейеру произошла «утечка информации» из окружения шефа авиации, и помещик успел скупить земли всей округи. Подозрения пали на начальника авиашколы С.И. Одинцова, что и подтвердилось в ходе следствия. Расплата за коррупцию и неблагодарность последовала немедленно. Несмотря на свои прежние заслуги, полковник С.И. Одинцов был снят со своего поста».

Командовать школой, вместо полковника Одинцова, назначили капитана Генерального штаба князя А.А. Мурузи.

На деньги, выделенные Думой на купленном участке земли со сторонами почти правильного квадрата 1200 на 1500 саженей, был образован Александро-Михайловский лагерь, названный в честь шефа авиации Великого князя Александра Михайловича. Еще двадцать десятин подарил школе богатый сосед помещик Максимович, после чего аэродром стал иметь площадь 677 десятин 550 саженей. Земля нового аэродрома авиашколы представляла собой просторный идеально ровный участок, покрытый полынной степью. Единственным ориентиром являлся овраг в сторону обрыва моря, который назывался Немецкой балкой.

С 1 марта 1912 года на новом аэродроме начали теоретическую и летную подготовку, по договору, со специальным курсом – 27 летчиков-учеников для морской авиации. Последний приказ по авиашколе в городе Севастополе имел № 132 и был датирован 11 мая. Затем в приказах место издания не указывалось, а с приказа № 191 от 9 июня называлось новое место – лагерь Александро-Михайловский. 21 июня 1912 года вышел приказ № 178, во 2 параграфе которого указывалось, что «приказом по войскам Одесского военного округа с. г. за № 153, вверенная мне школа, как находящаяся вне Севастополя, из списка частей Севастопольского гарнизона исключена…»

В первой половине 1912 года в авиашколе выработали программу испытаний на звание военного летчика: «Для испытания на звание военного летчика назначается особая комиссия, в присутствии которой летчик обязан выполнить следующие задания:

– полет без спуска продолжительностью полтора часа, причем на высоте 1000 метров нужно пробыть не менее 30 минут;

– планирующий спуск с высоты 100 метров при ветре не более 3 м/с, причем окончательная остановка должна произойти в расстоянии не более 100 м от заранее намеченной точки;

– полет продолжительностью в 5 минут на любом аэроплане из числа принятых в отрядах;

– подробное знание двигателя: сборка, разборка и его регулировка, нахождение неисправностей и устранение их;

– подробное знание принятых аппаратов, регулировка и ремонт их;

– решение тактической задачи на рекогносцировку войск и местности.

Испытания полетов могут производиться при скорости ветра не более 10 м/с».

В середине 1912 года в Севастопольскую авиашколу были командированы врачи, которым поручили охрану здоровья обучающихся. Так, рапортом № 38 от 6 июля 1912 года младший врач Сипаткин докладывал начальнику школы, что среди нижних чинов находятся «пять больных трахомой и три – хроническим конъюнктивитом». После чего вышел приказ по школе № 191 от 9 июля, о проведении «изоляции больных трахомой от остальных в отдельное помещение с выделением индивидуальных умывальников на период лечения». В это же время в авиашколе организуются медико-биологические и психологические исследования летного труда. Летчики уже давно обратили внимание на такое отрицательное явление, как напряженность, и понимали, что она является сильной помехой в летном деле. Так, летчик М.Н. Никифоров в январе 1912 года отмечал: «Держа в руках рычаг управления, не нужно его сильно сжимать. При сильном сжатии быстро устают мускулы кисти и пальцев» и наступает «напряженность».

Сохранились воспоминания летчика В.М. Ткачева о его учебе в 1912 году в Севастопольской авиационной школе: «В начале сентября 1912 года я приехал в Севастополь. К тому времени Севастопольская военно-авиационная школа перешла с аэродрома на Куликовом поле на обширное ровное плато за долиной реки Кача (примерно в 15 км от северной стороны крепости). Здесь, в 8 брезентовых ангарах «Бессоно» хранился летный парк, состоявший образом из аэропланов «Ньюпор IV» с мотором «Гном» 50 л. с.; учебных «Ньюпоров» с моторами «Анзани» 25 л. с. и нескольких «Фарманов IV» с мотором «Гном» 50 л. с. За ангаром располагались деревянный сарай для мастерских и другие службы. Офицеры-ученики жили в аэропланных ящиках, столовая находилась в бараке. Начальник школы и инструкторы-пилоты жили в городе. Школу теперь возглавлял капитан Генерального штаба А.А. Мурузи. Инструкторами-пилотами были: Михаил Никифорович Ефимов, лейтенант Черноморского флота Виктор Владимирович Дыбовский, лейб-гвардии Кавалергардского полка поручик Алексей Александрович Ильин, лейб-гвардии Преображенского полка штабс-капитан Сергей Иванович Виктор-Берченко, лейб-гвардии саперного батальона поручик Борис Владимирович Макеев, Виленского пехотного полка штабс-капитан Иван Яковлевич Земинат, Литовского пехотного полка поручик Дмитрий Георгиевич Андреади, поручик 6-й воздухоплавательной роты Иван Николаевич Туношенский».