Дорога в рай бесплатное чтение

Глава первая

Роман Викторович Одуванчиков смотрел на медленно летящий за окном больничной палаты снег и улыбался, что случалось с ним в последнее время крайне редко. С каждым прожитым годом жизнь медленно, но верно превращалась из захватывающего боевика про любовь и приключения в скучную мелодраму про трудности и разочарования. Иногда Роман Викторович представлял свою жизнь в виде школьного дневника. Шесть дней с понедельника по субботу с заранее кем-то за тебя составленным расписанием.

На первых страницах самые обычные школьные предметы – чтение, математика, история. Потом уже и не уроки совсем, а дела житейские – свадьбы, роды, разводы, похороны и работа, работа, работа. А на полях дневника, как и положено, замечания. Вначале тоже простые: не готов к уроку географии, забыл дома сменную обувь, не сдал деньги на обеды. Потом всё сложнее и сложнее – женился без любви, работать пошёл не по призванию, пить начал не в меру, денег зарабатывал для семьи мало или, наоборот, много, да спускал всё на приятелей, да на водку, или того хуже – на автоматы игровые.

Ну и ближе к концу дневника замечания совсем уж безнадёжные. И не замечания даже, а вопросы в пустоту: зачем жил, что после тебя останется, в чём у жизни твоей был смысл? Одно спасение от всего этого – седьмой день недели, который так и называется – Воскресение. Его специально из дневника убрали, чтобы никто к человеку в этот день с делами и замечаниями не лез, чтобы человек мог хотя бы в этот день в одиночестве побыть, отдышаться немного, сил накопить, подумать спокойно. Вот как он сейчас в этой своей палате. Где и когда еще будет возможность и время поразмышлять немного о смысле жизни?

Здесь в больнице всё к таким размышлениям, как раз располагает – тихо, только приборы медицинские гудят над головой, опрятно, светло. Посетителей к нему не пускают, а значит, и отвлекать его ненужными разговорами и передачами никто не будет. Роман Викторович Одуванчиков смотрел на медленно летящий за окном палаты снег и улыбался.

С момента своего рождения и лет до двадцати пяти улыбался он часто, очень часто, можно сказать с перебором, хотя не всегда это шло ему на пользу. В то счастливое время в нём самым удивительным образом сочетались две противоположности: приветливая открытая улыбка и болезненная – до помутнения рассудка – застенчивость. В молодости, разговаривая даже со знакомым человеком, Роман Викторович в приступе неожиданно накатившего стеснения, нередко вдруг краснел и замолкал, не в силах произнести больше ни слова. Причиной могло стать всё что угодно: неловкое замечание о его внешности, невинный намёк на отношения с противоположным полом, в общем, любая, ничего не значащая ерунда. Беда не большая, если бы Роман Викторович в такие минуты просто молчал.

Охваченный внезапным приступом застенчивости нормальный человек так себя, как правило, и ведёт: краснеет, превращается в камень, теряет дар речи. Ситуация не из приятных, но понятная, чаще всего вызывающая у собеседника сочувствие, даже жалость. Но у Романа Викторовича в такой момент обязательно проявлялось и другое его качество. Потеряв дар речи в приступе застенчивости, он начинал совершенно беспричинно улыбаться, и это уже совсем другая история. К вам человек с просьбой обращается или вопрос задаёт, может быть, даже в любви признаётся, а вы молчите и улыбаетесь, то ли, издеваетесь, то ли, умнее других себя считаете, кому такое понравится?! Тут скорее ждите раздражения или даже злости, а вовсе не сочувствия.

Поэтому из-за постоянной этой улыбки на лице, жилось Роману Викторовичу нелегко. С самого детства так было. Даже отец, который его любил, очень временами сердился на маленького Ромку. Заприметив на лице любимого чада беспричинную улыбку, бить не бил, не в его это было правилах, но кричал зло, в полный голос, не сдерживаясь: Что брылы развесил, хватит лыбиться. Нехорошо так кричал, опасно, до сих пор от слова брылы холодок идёт по коже.

Но, отец, положим, просто злился, а вот все остальные всерьёз пытались Романа Викторовича отучить улыбаться. В начале воспитательницы в детском саду, потом учителя в школе, заместитель декана в институте. Воспитательницы в садике, правда, сами были молодые и веселые, сильно его не доставали. А вот Антонина Степановна, его первая учительница, даже ходила к директору школы и просила перевести странного ученика в другой класс, так ей не нравилась его постоянная улыбка. Слава богу, учился он прилежно, мамой был хорошо воспитан, и вскоре всё встало на свои места. Антонина Степановна к нему привыкла, относилась хорошо, по её предложению Романа Викторовича даже выбрали старостой класса. Хотя ему старостой быть не хотелось. Во-первых, слово обидное, так в кино про войну полицаев называли, а во-вторых, совсем о другом он мечтал.

В первом классе, когда их принимали в октябрята, весь класс разделили на три звёздочки по десять человек. В каждой звёздочке обязательно был санитар. Полезное для всех дело – с утра идёшь и у каждого проверяешь чистоту ногтей, ушей, воротничков на рубашках. У мальчиков проверяешь, у девочек, даже у Ани Уткиной – самой красивой в классе – тоже можешь проверить. А если вдруг война, то в армии санитары очень нужны – надо будет раненых с поля боя выносить, может быть, даже орденом наградят. Поэтому очень он хотел быть санитаром, а не старостой. Но не сбылось. В общем, в садике и в школе как-то продержался, а дальше чуть легче стало. В университете учился на одни пятерки, был комсоргом, там от него с претензиями по поводу улыбки быстро отстали. Ну, есть такой Одуванчиков из второй группы на третьем курсе, молчит всё время, улыбается, да и бог с ним.

После университета пришлось идти в армию, а там всякий солдат должен быть опрятен, молодцеват и серьезен. А потому командир роты – молдаванин майор Гуцу не раз пытался вести с молодым лейтенантом Одуванчиковым отеческие беседы по поводу неуставной смешливости новоиспеченного командира взвода. Хотя к этому времени Роман Викторович почти научился себя контролировать. Конечно, улыбка, даже в присутствии старших по званию, ещё появлялась на юной лейтенантской мордахе, но он уже умел быстро её прятать. Поэтому и с майором Гуцу особых проблем всё-таки не было. Тем более, что, по общему мнению, сам ротный был человеком суровым, но справедливым. В семьдесят девятом попал одним из первых в Афганистан, отслужил больше года около Герата, был тяжело ранен и отправлен на Урал в мотострелковую дивизию воспитывать молодое поколение защитников Родины.

Отслужив положенные два года, Роман Викторович вернулся домой и пошёл работать вместе с друзьями-приятелями. Время было уже перестроечное и можно было выбирать занятие по душе, поэтому они решили осваивать промышленный альпинизм. Летом висели на веревках, ремонтировали пятиэтажки и заводские цеха, зимой снег с крыш убирали. Особенно летом хорошо было – висишь целый день на стене, стучишь молотком, старый цемент из шва межпанельного выбиваешь, а кругом красота, свежий воздух, друзья – улыбайся на здоровье. Вот когда он бригадиром стать решил и свой отдельный бизнес замутить, тут, конечно, всё по другому пошло – начались споры с друзьями из-за денег, отвечать пришлось уже самому за всё: за технику безопасности, за материалы, за сроки, взятки пришлось учиться давать – быстро стало от всего этого не смешно.

Так жизнь постепенно и укатала. Сначала всем улыбался без причины, потом улыбку прятать научился, а потом без лишней необходимости вовсе улыбаться перестал. Но сегодня Роман Викторович Одуванчиков смотрел на медленно летящий за окном больничной палаты снег и улыбался. Еще бы, такой счастливый случай ему выпал. Вечером двадцать девятого декабря, всего за два дня до Нового года, загремел он в больницу с подозрением на инфаркт. И теперь – вместо праздничной суеты его окружали тишина и одиночество палаты интенсивной терапии. Зато жив и даже почти здоров – ирония жизни, каприз богини судьбы Клото, прядущей нить жизни каждого человека. Как тут не улыбнуться! В такой ситуации и повода искать не нужно, можно просто радоваться вот этой густой белой пелене за окном, внезапно спрятавшей его от всех остальных людей и открывшей путь в тайный мир заснеженного одиночества…

Глава вторая

Снегопад продолжался уже три дня подряд. Такую погоду Роман Викторович любил. В такую погоду хорошо одному гулять в пустынном парке. Медленно, долго идти по асфальтовой дорожке, покрытой тонким слоем свежего снега, а потом на самом крутом повороте оглянуться и увидеть две чёрные цепочки следов, уходящих в бесконечность. Но ходить ему сейчас нельзя, можно только лежать в окружении хитрых медицинских приборов и наблюдать, как с каплями раствора из капельницы утекают мгновения его жизни. Кап, кап, кап…

Если совсем честно, Роман Викторович давно уже мечтал побыть совершенно один. Конечно, не в больничной палате, а где-нибудь на пустынном морском берегу или на горном склоне, как тогда – много лет назад – на Северном Тянь-Шане. Там они тёплой дружеской компанией две недели бродили по горам, и в тот день им оставалось только спуститься по простому и безопасному пути со знаменитого Талгарского перевала, поэтому каждый шёл в своём темпе. Повернув за очередной поворот извилистой тропинки, Роман Викторович увидел удивительную по красоте картину. Прямо под его ногами лежала огромная горная котловина, затянутая сплошными белыми облаками.

Всего в нескольких метрах ниже того места, где он стоял, плотно клубился туман и моросил мелкий дождь, на камнях вдоль тропы влажно блестели капли воды. А у него тут ярко светило солнце, дул легкий ветерок и открывался такой захватывающий вид на торчащие из облаков горные пики, что он решил плюнуть на всё и оставаться здесь, как можно дольше. Сбросил рюкзак, уселся на огромный нагретый солнцем камень. Смотрел на горы, на облака внизу, думал о возвращении домой, о том, как дальше строить свою жизнь, про любовь думал, которая по всем расчётам должна была уже быть где-то на подходе, о друзьях, которые готовят внизу ужин и ждут его. Пошёл дальше Роман Викторович только, когда солнце стало совсем уж садиться за горную гряду. Сделал с десяток шагов по тропинке и нырнул во влажный белый комок туманной ваты. Стало темно, холодно, пошёл дождь, пришлось ускорять шаг, почти бежать туда вниз к палаткам, гитарам и горячему чаю в большом закопчённом котле, который наверняка уже кипятился на уютно пофыркивающем примусе.

На том большом и тёплом камне над облаками тоже было ощущение одиночества, но какого-то светлого. Перед ним одним был открыт целый волшебный мир, он мог выбирать любую дорогу. А здесь в больничной палате от него ничего не зависит, он не хозяин своей судьбы, вся надежда только на врачей и дорогие лекарства. Хотя всего три дня назад его жизнь была совсем другой – размеренной и предсказуемой. В ней можно было не опасаться глупых сюрпризов судьбы. Будущее было продумано и спланировано, все окружающие Романа Викторовича персонажи расставлены по нужным полочкам – жена, дочь, партнёры по бизнесу, работники. Все роли были чётко расписаны. Он – добытчик, жена – хранительница очага. Он зарабатывает, она тратит. Любимая дочь постигает азы маркетинга в Лондоне. Партнеры надёжны, работники преданы. Гармония. Маленький персональный Рай, построенный его собственными руками.

В этом раю можно никуда не спешить. Вставать поздно, завтракать в любимом кафе, где все знают его вкусы и встречают чашкой горячего эспрессо. Потом заезжать в фитнесс центр и на пару часов в офис – для создания нужного настроения у подчинённых. А часам к шести неторопливо возвращаться домой ужинать и отдыхать в любимом кресле у телевизора с бокалом вина или с одной из книг любовно собранной библиотеки.

Часть этой библиотеки досталась ему от мамы, которая страстно любила книги и чтение. Она и Романа Викторовича приучила читать много и со вкусом. Книги были самые разные – полное собрание сочинений Ленина в красном бархатном переплёте 1936 года издания, неизвестно как к ним в дом попавшая собственность городской библиотеки города Молотова, знаменитые шесть серых томов Александра Грина, потрепанное издание «Похитители бриллиантов», заклеенное по переплёту липкой лентой. И где-то в самой глубине шкафа, предусмотрительно спрятанная мамой тоненькая зелёная книжка «Основы половой гигиены» – единственный источник знаний для подрастающего Романа о противоположном поле и о вреде онанизма для советского человека.

Собранную вместе с мамой библиотеку Роман Викторович очень любил, а вот младшая сестренка никогда собирательству книг значения не придавала. Поэтому, когда семейная библиотека, по воле случая, попала в её распоряжение вместе с родительской квартирой, она быстро и решительно от всех старых потрёпанных книг избавилась. Жалко очень, среди них были те, которые мама читала еще в свои молодые годы, и не только читала, а делала на полях пометки, честно отражавшие её отношения к главным героям, особенно отрицательным.

Если память не подводила Романа Викторовича, то самое сильное отвращение вызывал у мамы Ромашов – главный злодей их обоюдно любимого романа Каверина «Два капитана». Все поля книги в местах его появления по ходу повествования были исчёрканы мамиными надписями – негодяй, мерзавец, подлец. Ну, и поделом ему, человеком он был и впрямь отвратительным, потому и судьба ему досталась плохая. Хотя подробности сюжета Роман Викторович помнил уже плохо – давно не открывал любимой когда-то книги. Теперь, если после ужина хотелось подремать, он доставал с полки не Каверина, а красный томик Дрюона. Интриги французского королевского двора действовали лучше любого снотворного. А если не спалось – в сотый раз начинал перебирать фотографии в старом альбоме с обложкой из толстого коричневого картона.

Альбом этот достался Роману Викторовичу случайно. Три года назад на выставке в Питере, мучаясь от безделья, он бродил между стендами и в самом дальнем углу огромного зала столкнулся с Олегом Кунициным – школьным другом и человеком во всех отношениях выдающимся. После школы прошло уже больше тридцати лет, но внешне Олег почти не изменился – такой же высокий, сутуловатый, длинноволосый. Только если в те давние годы от него частенько пахло сыростью и дымом – жили они вдвоём с мамой в бараке около центрального рынка, и отапливался барак обычными дровяными печками, то сейчас пахло от школьного друга современным мужским парфюмом, и одет он был в деловой костюм буржуя средней руки.

В школе Куница, так его звали в компании, был капитаном баскетбольной команды, главным школьным философом и поэтом. Они больше всего, конечно, ценили баскетбол. Философия никого из них тогда не увлекала, а написанная Куницей поэма о тяжелой судьбе негра Билли в Америке была правильной, но ужасно скучной. Хотя, вот ведь парадокс, Роман Викторович, получивший в десятом классе похвальную грамоту по литературе, ни одного стихотворения из школьной программы не помнил, зато в любое время дня и ночи мог легко продекламировать пару строчек из поэмы, которые Олег читал когда-то на школьном митинге солидарности с угнетёнными народами Африки и борцами за свободу Чили.

За что ж Вы, гады, Билли убили? – страстно декламировал в микрофон свой вопрос к убийцам молодого и прогрессивного негра по имени Билли горячий и политически грамотный Куница, а ученики старших классов не менее горячо и не менее политически грамотно ему аплодировали. Потом их любимый завуч Ольга, сверкнув толстенными линзами очков, взмахивала рукой, и все дружно запевали «Венсеремос» – гимн чилийских коммунистов. El pueblo unido jamás será vencido. Пока мы едины, мы не победимы. Смешные они тогда были. Правильные, горячие и смешные.

После школы Куница поступил на философский факультет в Питере, тогда ещё Ленинграде, встретился там с интересными людьми и вкусил столичной свободы: начал читать «Государственность и анархия» Бакунина и прочую, не нужную молодому организму, литературу, ставившую под сомнение незыблемость советского строя и моральный авторитет руководителей партии и правительства.

Если взять самого пламенного революционера и дать ему абсолютную власть, то через год он будет хуже, чем сам Царь – начитавшийся такой крамолы Куница, через год был отчислен из университета за вольнодумство и отправлен служить срочную в стройбат под Красноярском. Столкновение с суровой армейской реальностью его быстро образумило, он отслужил положенные два года и безропотно вернулся в Питер доучиваться на советского философа. Успешно окончив университет, сам стал преподавать студентам на том же самом факультете историю философских учений, а потом призывно загорелся прожектор перестройки, и Куница с головой бросился в омут дикого капитализма.

Торговал сигаретами, продуктами, хотел даже открыть ларёк на рынке, но, к счастью или к несчастью, в один миг потерял все заработанные деньги. Увидел объявление о наборе желающих убирать в Испании виноград. Оплату обещали сказочную и в немецких марках, а аванс для организации поездки нужно было заплатить местной фирме хоть и большой, но в рублях. Мысленно уже представляя себя на родине Сервантеса в окружении знойных испанок, Олег собрал всё, что у него было, попросил помощи у мамы и аванс заплатил. Только вот, явившись к месту сбора, оказался в компании десятка обманутых дураков без денег и без Испании. Организаторов никто никогда больше не видел. Юношеская любовь к Ильфу и Петрову Кунице не помогла, а ведь Остап Бендер предупреждал подпольного миллионера Корейко – Все крупные современные состояния нажиты самым бесчестным путём. Внимательнее надо было читать классиков.

Неудача с Испанией Куницу, правда, не остановила, а скорее даже раззадорила, он бесстрашно продолжил погружение в мир чистогана, а для экономии на расходах, согласился попутно возглавить никому не нужный детский журнал и переселился жить в помещение редакции, располагавшееся в старой и ветхой коммуналке на Невском. Там Роман Викторович удостоился чести однажды ночевать вместе с господином главным редактором, когда сам приехал в Питер за очередной партией сигарет. Был грех, что сейчас скрывать, он тогда тоже вместе с Куницей решил разбогатеть на мелких спекуляциях.

Они были молоды, и им, если честно, нравилась наступившая новая жизнь со всеми её причудами и криминально-революционными зигзагами. Хорошее было время. Они бродили вдвоём вдоль ленинградских каналов, ели мороженое и строили грандиозные планы личного обогащения в кафе около Эрмитажа. В кинотеатре на Невском смотрели «Девять с половиной недель», представляя себя на месте брутального Микки Рурка, а потом, вдоволь намечтавшись и нагулявшись по северной столице, шли на рынок закупать сигареты.

Хорошее было время, но странное, а для кого-то и просто страшное. В ста метрах от обветшавшего, но всё еще благородного Невского проспекта бурлила торговая вольница, честный дикий капитализм без всяких правил и моральных ограничений. Тесными рядами там стояли рядом советские интеллигенты-очкарики с книгами на продажу, ветхие пенсионерки с вязаными носками и редиской, разложенной на накрытых газетами деревянных ящиках, и начинающие бандиты с неясными намерениями в спортивных костюмах «Адидас» из Белоруссии. Продавали всё, что можно было себе представить. И то, что нельзя – тоже продавали. Роману Викторовичу с Куницей пару раз предлагали, например, купить по пистолету – надо было соглашаться, сейчас попробуй, достань такую нужную в хозяйстве вещь…

Глава третья

После двух поездок в Питер за сигаретами Роман Викторович решил с мелким бизнесом завязать. Не понравилось ему забитое под завязку огромными сумками купе с пьяными попутчиками-спекулянтами, и очень не понравилась банда злых подростков, привязавшихся к нему уже дома, когда он ходил пристраивать свои сигареты по ларькам в спальном районе. Хотя на новенький цветной телевизор «Радуга» он на сигаретах заработать успел. А вот Куница к тому времени уже решил переключиться на торговлю продуктами, поэтому и к решению друга – выйти из бизнеса – отнёсся спокойно. Он тогда уже искал деньги на первую крупную партию продуктов, и ему было просто не до Романа Викторовича с его сомнениями и разочарованиями.

Деньги, судя по всему, Куница тогда нашёл, но вот отдать вовремя не смог, потому что вскоре кто-то его очень сильно напугал. Так напугал, что Олег скрылся в неизвестном направлении, и долгое время Роман Викторович не знал, куда его дружок делся и чем занимается. Мама Куницы, Надежда Константиновна, на звонки не отвечала, а потом тоже куда-то уехала. Общие приятели ничего про Олега не слышали, а мобильной связи и электронной почты тогда ещё не было…

И вот эта встреча через столько лет на выставке в Питере. Оказалось, что Куница тогда уехал на Онежское озеро, и вот уже много лет работает в музее при монастыре на острове Кижи: встречает, сопровождает и провожает зарубежные делегации и правительственных чиновников. Сказать, что близко знаком с Грефом или Жириновским нельзя, но рядом с ними стоял и фотографировался неоднократно. Встрече со школьным другом Куница был очень рад, но оправдываться за своё тогдашнее исчезновение не стал. Буркнул что-то философское про трудности жизни и перевёл разговор на воспоминания о славной молодости. На следующее утро даже назначил Роману Викторовичу встречу в той самой кондитерской «Север» на Невском, где они когда-то сидели и мечтали о прекрасном капиталистическом будущем, пообещав порадовать приятеля приятным сюрпризом. Обещанным сюрпризом оказался старый альбом с общими школьными фотографиями.

Коричневая обложка альбома была покрыта золотыми вензелями, желтоватые страницы внутри альбома были плотными и приятными на ощупь. Фотографии по современным меркам, конечно, не очень – черно-белые, мутноватые, с пятнами и царапинами. Тогда многие увлекались фотографией и всё старались делать сами, в меру, как говорится, своих способностей. Фотографий было много. Полистали, посмотрели, посмеялись.

В основном это были фотографии тех времён, когда они в 9—10 классах были членами комитета комсомола и постоянно проводили время вместе. Вся их компания – Юрка Нитиевский, Саша Котов, Димка Белибин, девочки. Вот они выступают на комсомольском собрании, вот в парке культуры и отдыха сидят на скамейке после выпускного бала, а вот – на ноябрьской демонстрации идут с гитарами и флагами. Молодые, веселые, ясноглазые. Так стало хорошо у Романа Викторовича на сердце, что растрогался он и старого друга за невольное предательство простил. Альбом, правда, себе забрал. В гости Куницу пригласил и сказал – приедешь, тогда и альбом верну. На том и расстались. Без обид.

В палату впорхнула дежурная медсестра – пора было менять капельницу, уважаемого пациента надолго без присмотра приказано было не оставлять. Проделав необходимые манипуляции, она безразлично улыбнулась Роману Викторовичу, легко, почти без нажима, прикоснулась к его запястью, проверяя ритмичность сердцебиение, и выскочила из палаты в коридор, добавив к окружающим больного запахам лекарства легкий аромат сладких духов и молодого женского тела. Прямо над головой Романа Викторовича на мониторе, отражались все его параметры – давление, температура, частота пульса. Поэтому прикосновение женской руки к его запястью было с медицинской точки зрения бессмысленным, но очень приятным. Роман Викторович дал себе слово, что в следующее появление Альбины, так медсестра представилась во время первого посещения, он обязательно с ней заговорит и найдёт повод задержать её подольше. Никакого желания ухаживать за ней у него не было, но девочка была милая, почему бы и не пообщаться— юность приятна, даже если абсолютно к тебе равнодушна.

Роман Викторович снова вернулся к своим воспоминаниям. Рассматривать фотографии из альбома он любил, да и сам альбом любил – старинный, уютный, добротный – не какое-то там непонятное электронное облако, где, современная продвинутая молодежь хранит все свои документы, фотографии и незамысловатые секреты. На всех фотографиях в альбоме улыбалась, хмурилась, жила их молодость. Вот они идут по сельской пыльной дороге с Юркой Нитиевским – лучшим его другом школьной поры. Это после девятого класса в лагере труда и отдыха в деревне с говорящим названием Баклушино. Каждое утро после общего построения и завтрака они по этой дороге отправлялись зарабатывать свои первые трудовые деньги на прополке свёклы или уборке коровников. За месяц тогда Роман Викторович заработал целых шестнадцать рублей, чем очень гордился. Сумма по тем временам для школьника и, правда, была не маленькая. Вернувшись домой, он на эти деньги купил подарки маме и сестренке и даже сводил их в любимый кинотеатр «Кристалл» на какой-то фильм про войну.

В лагере они работали в день по четыре часа, а после работы шли обедать, купаться, играть в футбол. Вечером собирались вместе с девчонками на крыльце школы, где их поселили, болтали обо всём на свете и пели вместе под гитару сентиментальный марш Окуджавы про комиссаров в пыльных шлемах. Надежда, я вернусь тогда, когда трубач отбой сыграет…

Пели с чувством, поглядывая всё время на стоявшую рядом со школой разрушенную церковь. Именно там, на колокольне, согласно местному деревенскому преданию, два красноармейца в гражданскую войну отстреливались из пулемёта от наступающих белых и, конечно, погибли, прикрывая отход товарищей. Они потом с Юркой, рискуя сорваться, залезли тайком на колокольню, легли прямо в пыль на битые кирпичи, чтобы представить как они вдвоём, как два юных орлёнка, строчат из пулемёта по вражеским цепям.

После школы их пути с Нитиевским разошлись. Друг его, закончив строительный факультет политехнического, помотался по стране в поисках смысла жизни: строил атомную электростанцию в Смоленске, работал в артели знаменитого Туманова на добыче золота в Сибири, а в разгар перестроечного бардака проездом через Израиль уехал в Канаду и больше уже не вернулся. Когда началось повальное увлечение «Одноклассниками», они даже нашли там друг друга и начали переписываться. Но надолго Романа Викторовича не хватило – время ушло, не осталось общих тем и интересов, не будешь же бесконечно вспоминать давно ушедшие в прошлое бои с деревенскими хулиганами.

Юрка через электронную почту прислал ему фотографию, где он вместе с сыном на маленькой лодочке с косым парусом идёт сквозь прибойную океанскую волну. Кажется, где-то на Кубе, где, несмотря на революцию и Фиделя Кастро, продолжают отдыхать канадские и американские бизнесмены средней руки. Роман Викторович долго фотографию хранил, но при очередной смене офиса она куда-то потерялась. На этом всё и закончилось, хотя дружба у них была настоящая.

Любил рассматривать Роман Викторович и другую фотографию, где они целой группой стоят около школы. Одеты по тогдашней моде в брезентовые штормовки – вся огромная страна в едином порыве строила БАМ (Байкало-Амурскую магистраль). На лацканах пиджаков комсомольские значки, все улыбаются, один только Витя Ткач серьезно смотрит в объектив, сжимая двумя руками ручку своего знаменитого чёрного дипломата.

Как доходчиво объяснить современным детям, что такое штормовка? Самодельная куртка из брезента? А что такое брезент? Или вот, к примеру, «дипломат»? Что это такое – портфель, ранец, сумка? Не поймут они и кто такая «техничка». В ученические годы Романа Викторовича не было никаких секьюрити и охранников, никто не закрывал двери школы на электронные замки и не требовал предъявлять пропуск. Был порядок, потому что на входе в школу дежурила тётя Лена. Она была одновременно охранником, уборщицей и няней для малышей. Одним словом – «техничка», так официально называлась её должность. Каждое утро встречала она входящих суровым взглядом, сидя на своём боевом посту – деревянной скамейке около раздевалки старших классов. Никакая модная теперь деменция тёте Лене не грозила, она помнила по именам всех учеников от первого до десятого. Твёрдой рукой наводила порядок на вверенной ей территории, любимчиков не заводила, каждого могла проучить и наказать по-своему. Именно так она однажды поступила с другом Романа Викторовича и его многолетним соседом по парте – Витей Ткачом.

Класс у них был дружный, после уроков они домой не спешили, а бежали в школьный двор играть в футбол или в «слона» с парнями из параллельного класса. Витька страдал с детства от сильной близорукости, носил очки с огромными линзами и в общих сражениях участия принимал редко, но компанию старался поддерживать. На время игр пальто и куртки им были не нужны, они оставляли их в раздевалке, и там же рядом бросали одной большой кучей свои сумки и портфели. Тёте Лене постоянно устраиваемый в её владениях бардак, понятно, не нравился, и, вернувшись однажды после очередного победного футбольного матча в школу, они увидели, что коридор прохладен и пуст, а все их сумки и портфели пропали.

Пропажа эта большую часть компании только развеселила, но вместе с их рядовыми и потрепанными портфелями исчез и красивый чёрный дипломат, с которым Витька повадился ходить на занятия в школу, вызывая понятную зависть у парней и неподдельный интерес к своей персоне у прекрасной половины человечества. Дипломат, поддавшись на уговоры сына, ему разрешил взять в школу отец – Николай Дмитриевич Ткач. Был он директором целого научно-исследовательского института, крутым учёным, участником строительства известной во всём мире сверхглубокой скважины на Кольским полуострове.

Учитывая загруженность по основному месту работы, методов воспитания Ткач старший придерживался простых, считал, что главное для достижения нужного педагогического результата – своевременность и неотвратимость наказания. Как объяснить ему, куда делся дипломат, Витька не представлял, тем более, что всего неделю назад он уже был пойман родителем на подделке оценок в школьном дневнике.

То, что он выдрал тогда из дневника страничку с двойкой по английскому было еще полбеды. Главная беда была в том, что Витька не удержался и поставил себе в дневник, подделав подпись преподавателя, нереальную в обычной жизни пятёрку по иностранному языку. Как теперь известно, даже у Газпрома не все мечты сбываются, поэтому и сгорел Витька, как водится, на сущей мелочи. Все странички дневника были пронумерованы, и опытный глаз Николая Дмитриевича сразу заметил, что после двадцать четвёртой идёт двадцать седьмая – в своём институте он таких блох в отчётах сотрудников ловил на раз-два.

За искажение полученных в процессе обучения результатов Виктор был наказан со всей отеческой строгостью – ремнём по пятой точке. И потерю дипломата Николай Дмитриевич точно истолковал бы, как очередной злостный обман со стороны сына со всеми вытекающими. Поэтому идти домой без дипломата Витька категорически отказался и почти час сидел с обреченным видом на полу около раздевалки, нервно протирая очки и заявляя, что ночевать будет сегодня здесь в школе. Они сидели рядом с ним, потихоньку проникаясь полной безнадёжностью момента, а тётя Лена, с выражением полного презрения на лице, стояла у входа в раздевалку и молчала, словно не замечая происходящей в двух шагах от неё трагедии. Только посчитав, что урок борьбы с разгильдяйством ими усвоен, она открыла расположенную рядом раздевалку старшеклассников, где горой лежали портфели, и разрешила их забрать. Чёрный дипломат она торжественно вынесла отдельно из своей персональной кладовки – Николая Дмитриевича она знала лично и очень уважала.

Ткач младший так был рад счастливой развязке, что всю дорогу до трамвайной остановки угощал всех желающих отечественной жевательной резинкой – большая ценность по тогдашним простым временам. Американская жевательная резинка, вообще, была недостижимой мечтой, а свою жвачку в СССР делали только гордые и независимые прибалтийские республики – по тогдашним понятиям это была тоже почти заграница, хоть еще и наша, советская. Вот и Николай Дмитриевич привёз несколько пачек прибалтийской жвачки в подарок сыну из Риги, где был на какой-то научной конференции.

От предложенной им счастливым другом жевательной резинки они, конечно, отказаться не смогли, но методов воспитания Николая Дмитриевича всё равно не одобряли и Витьке очень тогда сочувствовали. От постоянного страха быть наказанным он всё время ходил с выражением испуганного троечника на лице. Все к этому так привыкли, что когда через пару десятков лет Виктор появился на встрече выпускников в школе в образе удачливого и успешного предпринимателя, все долго не могли прийти в себя от изумления. Но по мифологии раннего капитализма это история из самых типичных…

Глава четвёртая

Монитор над головой Романа Викторовича тревожно пискнул и тут же успокоился, загудев снова ровно и спокойно. Но даже этого мимолетного тревожного звука хватило, чтобы в груди Романа Викторовича сердце неприятно ёкнуло, и стал понятен смысл выражения – душа ушла в пятки. Умирать никому не хочется, страшно там и темно.

Однажды в Турции, в отеле, где они отдыхали вдвоём с женой, Роман Викторович подобрал у бассейна забытый кем-то исторический журнал «Дилетант». Делать было нечего, Рита ушла на массаж и он, обосновавшись со стаканчиком пива на лежаке в приятной тени, принялся читать все статьи подряд. Журнал производил странное впечатление научной окрошки: загадки египетских пирамид, тайный клад Наполеона, битва за Москву – всего много и всё мелко порублено, чтобы легче глотать, не особенно напрягая извилины.

Хотя статья про древнегреческого философа Эпикура Романа Викторовича заинтересовала. Из-за этой статьи он даже забрал журнал с собой в номер, а потом увёз домой в Россию. Автор начинал статью с цитаты Цицерона: Вся жизнь философа есть подготовка к смерти. А заканчивал парадоксом самого великого Эпикура: Когда мы есть, то смерти еще нет, а когда смерть наступает, то нас уже нет. Вдохновившись мыслями великих, Роман Викторович тогда решил, что тоже будет относиться к смерти с безразличием истинного эпикурейца. И вот на тебе – один испуганный писк монитора и нет в голове никакой философии, есть только страх и отчаянная жажда жизни.

А ведь подобный липкий страх Роману Викторовичу переживать уже доводилось. Когда-то, в самом начале бизнес-карьеры, ему довелось несколько лет поработать под руководством самого Николая Дмитриевича – отца Витьки Ткача. Дело было в разгар перестроечного беспредела или передела – это кому как больше нравится. Началась история с того, что в самом начале демократических преобразований Николай Дмитриевич был избран директором научно-исследовательского института единогласным решением трудового коллектива, что до перестройки было совершенно невозможно себе даже представить. Но век торжества демократии оказался недолог – всего через несколько лет капитализм показал своё истинное звериное лицо, и весь институт, со всеми его достижениями и патентами, был скуплен на корню одним из героев нового времени – Кахой Бендукидзе.

Бывший учёный биолог, член КПСС и будущий великий грузинский реформатор, наложив руку на все лучшие достижения советской нефтяной промышленности, снял Ткача с должности директора института и принялся без тени сомнения разгонять старые советские кадры, отправляя на заслуженный отдых самых дряхлых и беспомощных и отбирая у инициативных и опасных патенты, помещения и оборудование.

Николай Дмитриевич, лишившись директорской должности, не успокоился и построил на обломках своего любимого отдела редукторных турбобуров кооператив «Нефтегазтехника», который тут же был признан опасным и вредным для новых собственников конкурентом и мгновенно уничтожен. Может, это было и к лучшему, потому что с первой попытки, еще не избавившись от совковых принципов, Ткач старший построил вместо кооператива сущий колхоз.

В учредители он позвал всех своих лучших работников в количестве тринадцати человек, занял должность генерального директора, назначил всем хорошие зарплаты и уверенными мазками нарисовал подробную картину светлого будущего, которое им теперь предстояло построить собственными руками и мозгами. Он надеялся, что став хозяевами, бывшие сотрудники будут вместе с ним двигать вперёд не только науку, но и сам кооператив – созданное вместе общее детище.

Как тут не вспомнить шедевр Виктора Степановича Черномырдина – Хотели как лучше, а получилось как всегда. Члены кооператива, все эти замечательные инженеры, конструкторы и буровики последнего советского разлива, особого рвения в работе на своё светлое капиталистическое будущее не выказывали. Гораздо больше их, как и раньше, волновали размер ежемесячной премии и график отпусков. Ткача они уважали, может быть, в глубине души даже любили, но жить спокойно он всем очень мешал. Всё время кричал, грозил, требовал результатов, бросал в гневе карандашами в провинившихся. Но если раньше он был руководителем института и имел, по их мнению, на это моральное право, как выдающийся учёный и директор, то теперь – шалишь: все они были совладельцы, не холопы какие-нибудь.

Молодой и подающий большие надежды конструктор Мельников, уловив общее протестное настроение, стал прямо на утренних оперативках записывать смешные фразы и оговорки генерального директора. Прилежно кивая в такт словам Николая Дмитриевича, и делая вид, что внимательно фиксирует его указания по работе, Мельников вёл свой дневник наблюдений, а потом тайно делился им с друзьями. Николай Дмитриевич и, правда, в гневе слов и выражений не выбирал. Полная непроходимость на уровне умственной отсталости – это ещё из самых мягких его высказываний на утренних оперативках.

Насколько он был руководителем ярким, необычным и талантливым, Роман Викторович понял только с годами. Да, Ткач старший тоже допускал ошибки, часто терял самообладание и говорил нелепые фразы, но главное было в том, что он всегда думал о достижении максимального результата, умел признавать свои ошибки и не боялся выглядеть смешным, если так было нужно для пользы дела. Когда им довелось потом вместе вести переговоры с партнерами в Пекине, Роман Викторович имел возможность в этом лично убедиться.

С китайцами они тогда обсуждали условия поставки оборудования в Россию – вопрос был сверхважный. При удачном стечении обстоятельств, эти поставки могли обеспечить предприятие стабильными заказами на несколько лет вперёд. Хороший исход переговоров был важен и для китайцев, поэтому хозяева сводили их в лучший пекинский ресторан со стриптизом, угостили жареной змеей и неоднократно выпили вместе с гостями тёплой рисовой водки. Переговоры в целом шли очень успешно, но в самом главном вопросе – цене поставки – уступать никто не собирался.

В последний день на переговорах присутствовали обе делегации в полном составе – за огромным овальным столом сидело больше дюжины человек. Стол был уставлен цветами, фруктами и китайскими флагами. Рядом с Романов Викторовичем сидел профессор Цай – друг Николая Дмитриевича и живой свидетель стремительно уходящих в прошлое событий – культурной революции, культа Мао и борьбы хунвейбинов с ревизионистами (кто сейчас, вообще, помнит эти слова). В этих переговорах Цай играл на стороне гостей, да и сами переговоры без него, скорее всего, не состоялись бы. За несколько дней в Пекине Роман Викторович несколько раз гулял с профессором по вечернему городу и с огромным удовольствием слушал его рассказы – профессор прекрасно говорил по-русски – о боевой молодости и временах культурной революции Мао Цзэдуна.

Своей командой в гостинице они готовились к последней встрече с китайцами весь вечер, но твёрдого понимания о границах возможного торга у них не было, поэтому Николай Дмитриевич взял всю ответственность на себя и собрался выходить на решение прямо в ходе финального разговора. Но надо знать жителей Поднебесной, встреча продолжалась уже больше часа, а они были всё также абсолютно невозмутимы и непроницаемы для наивных европейцев – для принятия решения Ткачу нужна была пауза. И он её мастерски получил. На глазах изумленного Романа Викторовича он просто заснул в нужный момент прямо за столом переговоров.

Ставка на традиционную китайскую вежливость и почтение к старшим по возрасту была им сделана безошибочно. За большим овальным столом сидели две делегации и смотрели на мирно спящего Николая Дмитриевича. Будить его никто не решался, а вопрос цены зависел только от него, это всем было понятно с самого начала. В конце концов, руководитель китайской делегации с большим уважением вздохнул и заговорил о дружбе между нашими народами. Тему дружбы обсуждали еще минут пятнадцать, до тех пор, пока Ткач не проснулся и не сформулировал чётко и аргументированно свои предложения по цене. На том и порешили – мастер, что тут скажешь.

Вот по дороге обратно из Пекина в Москву с Романом Викторовичем и случился приступ того самого липкого страха. Боинг 747, на котором они летели домой из Пекина, садился на родную землю в жуткую грозу. Огромный самолёт изрядно потряхивало, нервы у пассажиров были натянуты до предела, а перед самой посадкой в Шереметьево они попали в яростный порыв ветра, и пилоты, чтобы не промахнуться мимо полосы, ещё и заложили крутой вираж.

Самолёт резко накренился влево и ощутимо провалился в воздушную яму. Вцепившись руками в подлокотники кресла, Роман Викторович повернул голову в сторону сидящего рядом Николая Дмитриевича, чтобы разделить хотя бы с ним эти ужасные «последние» мгновения своей жизни. Генеральный директор с выражением детского удовольствия на лице доедал йогурт из бортового пайка. Раньше смерти не помрешь – пробурчал он насмешливо, не глядя на своего молодого соратника, и с явным сожалением слизнул последние капли лакомства с чайной ложки. Вот кто был настоящим эпикурейцем! Кстати, после разгрома первой «Нефтегазтехники» Николай Дмитриевич, несмотря на преклонный возраст, за несколько лет построил новое мощное предприятие, добился отличных результатов в производстве двигателей для бурения и очень вовремя продал его конкурентам по самой высокой цене. Но это предприятие целиком принадлежало уже только ему и Виктору. Ну, и совсем немножко, Роману Викторовичу.

Поработать в «Нефтегазтехнике» его, кстати, пригласил как раз Ткач-младший. После школы он быстро выучился на инженера в политехническом и сбежал от строгого отца в Москву. Занимался там какими-то спекуляциями, скоропостижно женился, обзавёлся кучей неприятностей, как на семейном фронте, так и на коммерческом. Первое было обидно, но обычно, а вот второе было по тем временам очень опасно. Стреляли тогда в Москве за долги легко и просто. Одного их общего знакомого, основавшего в первопрестольной издательство школьных учебников, убили прямо в лифте многоквартирного дома. Хотя, что могло быть безопаснее, чем печатать буквари и атласы по географии для пятых классов?

Узнав о московских неприятностях сына, Николай Дмитриевич был крайне обеспокоен и немедленно подготовил план по его спасению, состоявший из трех основных пунктов: эвакуация Виктора из Москвы в родной город, трудоустройство отрока под своё крыло, оказание ему помощи в создании новой семьи с проверенной кандидаткой на роль верной подруги. Все задуманное Николай Дмитриевич реализовал чётко, полностью и в установленные планом сроки. Кто-то может посчитать его действия самодурством и отцовским деспотизмом, но зная, как дальше сложилась судьба младшего Ткача, Роман Викторович так не думал. В той конкретной ситуации план и, правда, был во спасение. В новой своей семье Виктор был счастлив, работа с отцом сделала его успешным предпринимателем, да и самостоятельным членом общества от отцовского вмешательства в личную жизнь он вовсе быть не перестал…

Глава пятая

В палату снова впорхнула Альбина, но уже не одна. Вслед за ней шли заведующая отделением Уткина и главный врач Алексей Константинович Галькевич. Большой, добродушный, с крепкими ручищами потомственного хирурга, он приветливо поздоровался и начал читать переданную ему историю болезни Романа Викторовича, бормоча в полголоса свою любимую присказку «прекрасно, чудесно, очень хорошо». С Алексеем Константиновичем они пару раз встречались на разных мероприятиях, а однажды даже вместе играли в преферанс на даче у заместителя губернатора. Совершенно некстати Роман Викторович улыбнулся, вспомнив, как во время карточной игры, собираясь взять очередную взятку, главный врач точно с такой же интонацией приговаривал «прекрасно, чудесно, очень хорошо». Увидев на лице больного улыбку, Галькевич оживился и стал уточнять, в каких дозировках назначены основные препараты. Половина слов и терминов была Роману Викторовичу не понятна, но эта медицинская тарабарщина, а главное исходящая от Алексея Константиновича добродушная вера во всё хорошее против всего плохого его очень успокаивала.

Стоявшая рядом с Галькевичем Альбина так преданно смотрела на него, что нетрудно было догадаться, кто является предметом её тайного женского обожания. Ещё бы, главный врач областной больницы, богатый, красивый, холостой. На рояле играет, как бог, вспомнил вдруг Роман Викторович. Он представил на месте Альбины свою дочку и невольно поморщился. Марина уже три года жила и училась в Лондоне, возвращаться домой не спешила, только присылала отчёты в виде фотографий и писем по электронной почте. Жена, постоянно летавшая в Лондон, знала, конечно, больше подробностей о жизни дочери, но рассказывать об этом мужу не торопилась, да и не общались они с Ритой давно уже по душам.

О том, что у дочери роман с молодым человеком, Роман Викторович узнал совершенно случайно и вовсе не от Риты, а от общих знакомых. Точнее, от жены своего школьного друга Женьки Рихтера. Тот уже много лет тоже жил в Лондоне, работал в Европейском банке и на всех фотографиях выглядел ухоженным и уверенным в своём пенсионном плане европейцем. Женька времён их школьной молодости был обычным советским мальчишкой, пионером и комсомольцем, верившим в победу коммунизма и участвовавшим в проведении политинформаций и ленинских часов. На первые роли в школе он никогда не выходил, учился без особого блеска, увлекался гандболом и марками.

Они в своей компании Рихтера любили, но всегда немного над ним насмешничали. Особенно, когда он после школы поступил в политехнический на факультет водоснабжения и канализации. Выбранная другом профессия представлялась им лишённой всякой романтики, но возглавлял факультет дальний родственник Женькиного отца, а потом, вообще, всем стало понятно, что путь к европейскому благополучию лежит не через историю политических учений и политэкономию социализма, а через обычное человеческое дерьмо. В интернете Женька присутствовал номинально, только появлялся иногда на фотографиях вместе с внуками и женой Ириной. А вот та была натурой совсем иной – безгранично активной и по-комсомольски непримиримой к врагам: вела свой собственный политический блог в социальных сетях, отчаянно сочувствовала оставшимся на родине либералам и постоянно комментировала все происходящие в России события с самых радикальных позиций.