Кэнто бесплатное чтение

1

Кэнто Хасэгава пришёл домой в шесть вечера. Нацуки не ожидала раннего возвращения мужа. Когда ключ щёлкнул и провернул механизм замка, Нацуки вздрогнула и посмотрела в сторону двери, ведущей из комнаты. Она сидела, скрестив ноги, на тонком, истёртом временем дзабутоне1. Из телевизора, стоящего в углу, раздавались музыка и хохот. Кэнто скинул, не развязывая, ботинки, снял куртку и прошёл на кухню. Он достал бутылку пива и принялся искать ключ, чтобы открыть её. Руки его тряслись, лоб покрывала испарина. Ключ никак не находился, и Кэнто, приставив бутылку к краю стола, ударом ладони сбил крышку. Та упала на пол и покатилась по холодному камню.

Кэнто присосался к бутылке и жадно глотал горькое нефильтрованное «Року-сан». В дверном проёме, давно лишившемся самой двери, появилась Нацуки.

– Кэнто… Спросил бы меня.

– Спросил что? – холодно бросил он ей, продолжая стоять у стола в полусогнутой позе и не поворачиваясь.

– Ключ для бутылок. Он в глубине левого ящика.

– Тебя больше волнует чёртов ключ!

– Кэнто…

– Даже не встала, как я пришёл.

Он допил, поставил бутылку на стол, посмотрел на свои ладони, медленно вдохнул. С этим вдохом, пахнувшим домом, Кэнто понял, что хочет курить. Он похлопал себя по карманам и пошёл к куртке, оставленной на вешалке, у которой были сломаны два из пяти крючков. Нацуки, пропуская его, отошла обратно в комнату.

Запахло табачным дымом.

Нацуки стояла в комнате, прислонившись щекой к стене. Они прожили вместе уже пять лет. Нацуки встретила Кэнто Хасэгаву, когда тот был на подъёме. У него был новенький мотоцикл, чёрный с блестящим хромом, красивая одежда. Он правда заполучил всё это в Игре – она знала, но не рассказывала матери.

Кэнто Хасэгава рос трудным подростком. В семье штормило: отец пил, сыну и матери часто доставалось, доходило даже до больницы. Школу маленький Кэнто посещал как придётся, и никому не было до него дела. Не доучившись год, Кэнто ушёл из дома. Он жил у друзей, брался за любую работу: разгружал вагоны на станции, подметал, мыл, научился класть кирпич. Когда ему исполнилось двадцать, сразу пошёл играть. Схватил две удачи. Занял денег, чтобы покупать лотерейные билеты до выигрыша, который должен был теперь обязательно прийти к нему: так делали многие из его окружения.

Прошла неделя, но выигрыша всё не было.

Кэнто напился где-то до беспамятства и пришёл в себя на южной окраине Мито2. В его руках была спортивная сумка, полная денег. Так начался его взлёт. Хасэгава получил права, устроился в «Золотой экспресс» – фирму, занимающуюся перевозками и доставкой товаров по всей Ибараки. Он больше не играл и даже стал критиковать Игру и игроков. Мечтой жизни сделалась для него покупка машины: американской, с мощным двигателем.

Когда Кэнто познакомился с Нацуки, ему было двадцать пять, ей двадцать два.

Теперь ему тридцать.

Кэнто остался без работы, и последние полгода они жили на деньги, которыми помогала мать Нацуки.

Он стал снова играть – ещё до того, как потерял работу. Кэнто хотел денег. Он как-то посчитал, что та жизнь, которая сложилась сама собою после свадьбы, не позволит ему купить машину. Ни через десять лет, ни через двадцать – никогда. Кроме того, Нацуки ему наскучила.

Друзья все как один отговаривали его от свадьбы.

– Хасэгава, ты не умеешь этого, – говорил Судзуки, – хочешь любить – люби. Чего в петлю лезть? Это хуже лотереи! Никогда не угадаешь, что будет за жизнь после того, как первый жар пройдёт.

Судзуки дважды разводился и знал дело ближе остальных. Кэнто не обращал внимания на его слова: вера в то, что Нацуки – часть его удачи, была слишком велика. Но прав был именно длинный большеносый Судзуки: через три месяца после свадьбы Кэнто изменил Нацуки с молодой сотрудницей своей фирмы.

Они жили у Нацуки и сильнее, чем думал Кэнто, зависели от помощи её матери. Они привыкли друг к другу. Точнее, со стороны Кэнто это была привычка – Нацуки действительно любила его. Любила и боялась, поскольку скоро Кэнто начал всё больше и больше походить на своего отца.

Ничего не сказав жене, Кэнто взял куртку, сунул в карман сигареты, бумажник и вышел на улицу. Нацуки зажмурилась и приготовилась к грохоту двери, которую по поводу и без повода – просто вымещая поселившиеся в нём злобу и раздражение – Кэнто захлопывал так, что со стен сыпалась штукатурка, но тишина длилась и длилась, и Нацуки осторожно выглянула из комнаты: дверь осталась распахнутой настежь. Кэнто ушёл.

2

Одзава сидел у стойки. Его нескладная фигура с широкими плечами пряталась в тёмно-синей рубашке, которая была ему велика. «Да, точно. Сегодня суббота, и он выходной, – вспомнил Кэнто, заходя в бар. – Я уже стал забывать расписание… К чёрту расписание». Рёхэй Одзава работал с Кэнто в «Золотом экспрессе», а теперь продолжал один. Кэнто ему не завидовал. Он вообще не завидовал тем, кто имел работу, как бы хороша она ни была: свою судьбу Кэнто Хасэгава твёрдо связывал с Игрой.

В «Идзуми» всегда было прилично посетителей. Хироюки Накадзима, бармен и владелец заведения, выиграв денег, сразу исполнил свою мечту – открыть собственный бар, такой, каким он видел его в своей голове уже много лет. Он больше не играл: ему того было не надо. Хиро (так звали сорокапятилетнего бармена друзья и посетители) жил в Мито ровно той жизнью, о которой мечтал. Его заведение напоминало американские бары – обычное дело на Хоккайдо, родине Накадзимы, и что-то новое для Ибараки, где заправляли традиционные идзакая3.

– Хасэгава! – Одзава окликнул его. Кэнто подошёл к стойке и устроился рядом, приветствуя Хиро и ещё нескольких знакомых.

– Бурбон, как обычно, – бросил Кэнто бармену. С этими словами его отпустило. Напряжение спало; жизнь, казавшаяся вязкой, враждебной, азарт и дневной проигрыш, висевшая над ним неудача – всё осталось снаружи. А здесь – здесь тёплый свет фонарей в красных абажурах освещал столы, звучал фьюжн, пахло табаком, алкоголем, жареной курятиной. Люди говорили о своих проблемах – и он был не один.

– Ну, как дела? Как Нацуки? – отхлёбывая пиво, спросил Одзава. Кэнто давно подозревал, что тот неравнодушен к Нацуки, однако прямо об этом не спрашивал. Ему нужна была дружба с Одзавой: иначе останутся только приятели.

– Я играл сегодня, – ответил Кэнто, проигнорировав вопрос о жене. – Быстро взял удачу. Потом… – Кэнто поднял тёмный стакан: бурбон с содовой, безо льда; поверхность ловит свет ламп, висящих над стойкой, и перекидывает этот свет в его, Кэнто Хасэгавы, глаза. Чудесный свет и осенний бурбон… В нём есть частичка американских хайвеев. Может быть, один механик его возраста (нет, пускай будет чуть постарше) заканчивает работу над машиной. Что он делал с ней? Ставил турбину. Он идёт и наливает себе бурбона…

Кэнто отпил маленький глоток. Он не будет спешить. Ему нужна уверенность, потому что уверенность притягивает удачу – и не наоборот.

– Закончил с одной резаной, – произнёс он так спокойно, что сам себе удивился.

– Что в сумме? – спросил Одзава. – Какой у тебя счёт?

– Чёрт его знает… Кажется, только одна неудача и есть. Я сбился.

– Ладно, одна не страшно. Может, просто ударишься где пальцем, стакан разобьёшь.

– Знаю. Важно не это. Нужна система. Ты слышал о системе?

– В Америке?

– Типа того. Вся Игра…

– Погоди, пойду отлить, – Одзава, почувствовав долгий разговор, встал, хрустнул плечами, огляделся и направился к коридорчику, который вёл к туалету. К стойке подошли Джек и Ямамура. Вслед за ними появилась с двумя пустыми подносами Касуми. Она стояла и ждала, когда Хироюки, бармен, обратит на неё внимание.

– Зови меня сразу, – сказал ей подошедший Хироюки. Он отбросил полотенце в корзину и вытянул из стопки новое. – Как можно быть такой тихоней в баре?

– Два грейпфрутовых сётю4, два короккэ5 салата, большая эдамамэ6, – произнесла она быстро. – Вот ещё дзэнко7 за прошлый раз: тот, что в шляпе, передал, – добавила девушка, протягивая свёрнутые купюры через стойку. Хироюки ловко спрятал куда-то деньги и кивнул.

Касуми Хонда появилась в Мито чуть больше года назад, ранней осенью. Тогда ей было девятнадцать. Родилась она на севере, в городке Госёгавара. Причину, по которой Касуми покинула свою семью, родную префектуру Аомори и, закутавшись в старый зимний пуховик, на товарном поезде доехала до Мито, знал только Хироюки Накадзима, и не было никакой возможности выведать это у него. Кэнто слышал лишь то, что слышали все: Хироюки приютил девушку у себя, а позже она стала официанткой в его баре. Со стороны казалось, что девушка заменила Хиро дочь. Так ли оно было на самом деле, никто не знал. За разговоры об их связи Хироюки мог поколотить, так что слухов никто не распускал. У Накадзимы была тяжёлая рука, а кроме того он знал серьёзных людей в Ибараки, так что вокруг Касуми образовалась невидимая аура неприкосновенности, о которой новые посетители обычно узнавали от завсегдатаев. Удивительным образом это лишь увеличило интерес к «странному американскому бару, где работает девушка-ангел».

Касуми, взяв квадратный поднос с напитками, направилась к столикам. Простая чёрная блузка, джинсы и коричневый фартук на поясе, перешитые самой девушкой, выглядели будто созданными для неё, подчёркивали природную плавность движений и – в нарушение всех ожиданий – давали достаточно материала для фантазий о её стройном теле. Когда Касуми проходила мимо Кэнто, он ощутил лёгкий запах мандарина от её длинных прямых волос. «Почему северянки так любят мандарины?» – подумал он.

Ямамура проводил официантку жадным взглядом:

– Её цугару8 меня с ума сводит. Акцент. Мурлычет так, что по спине мурашки. Она из Аомори.

– Это лучше, чем кансайский9, – ответил Джек. – Я совсем не могу понимать кансайский.

– Да, брат, ты сечёшь! От всяких «ондорэ» одна тошнота. – Ямамура хлопнул его по спине и показал бармену двумя пальцами на стакан.

Кэнто слышал, что сказал Ямамура, и понял сразу, что тот имел в виду родившегося в Осаке Одзаву. Генри Ямамура был ему неприятен. Крепкий бандит с лысой головой и отсутствующей фалангой на левом мизинце стал появляться в «Идзуми» зимой, когда Кэнто ещё работал в доставке. Ямамура подружился с Джеком и Дзё Уэхарой (тем самым Дзё, что играл когда-то на гитаре в «Сэкаймацу»), а на остальных смотрел свысока. Вот теперь он нарочно высказался насчёт друга Кэнто и смотрел на его реакцию, выставив вперёд широкую нижнюю челюсть со шрамом. Кэнто сглотнул. Он затылком чувствовал этот довольный взгляд и знал, что ничего не сделает. Вернулся Одзава, и Кэнто, окликнув его, потащил друга за дальний столик. Сзади, шумно выдохнув через маленький плоский нос, усмехнулся Ямамура. Хироюки что-то сказал ему, может быть на счёт Касуми, и Кэнто был бы рад узнать, что бармен осадил Ямамуру, но он ничего не расслышал.

– Так вот, – продолжил Кэнто начатый у стойки разговор, – я думаю, что вся Игра может оказаться загадкой, у которой есть решение. А Оши выбирают тех, кто сможет определить победную стратегию или разгадает их систему.

Одзава нахмурился:

– У тебя одна Игра на уме.

– Но всё-таки, что ты думаешь? Может так быть?

– Я ничего не думаю, – Одзава достал сигареты. Кэнто тоже полез за своими. – Есть зажигалка?

– У меня спички. Зажигалка к неудаче.

– Брось! При чём тут зажигалка?

– На пустом месте слухов не рождается. А так говорит уже много людей, – Кэнто протянул другу коробок. Про зажигалку он услышал только однажды. – В общем, система. Я стал записывать партии. Чужие, должно быть, без толку записывать. Могут и обмануть… Рё, мне просто нужно немного опыта и данных. Я докажу, что есть система.

– Если бы ты был профессором математики, я бы поверил, – Одзава затянулся и, откинув голову, с довольным лицом выпустил ароматный дым вверх. – В твой успех, – добавил он.

– Не обязательно быть образованным. Некоторые гении вовсе не учились в школе.

– Например?

– Ну, – Кэнто замялся, так как не знал точных примеров. – Эйнштейн.

– Кэн, может, попросишься обратно? Шеф знает, что ты тогда проигрался, а значит, машину разбил не по своей вине. То есть как, – поправился он, – по своей, но неизбежной. Сейчас вместо тебя молодой парень, и вот он дурак сам по себе, безо всякой Игры.

Кэнто покачал головой и откинулся на спинку стула, отдаляясь от Одзавы и стола и как бы показывая этим свою независимость:

– Я не вернусь. Даже если нет никакой системы, я буду рисковать и либо погибну, либо разбогатею. Стареть и терять эти годы в той жизни, которая у меня есть, я не хочу.

В зале послышался женский смех. Одзава тотчас обернулся:

– Вот они! С тобой чуть не пропустил. Пойдём, познакомлю! В салатовом – подруга Акиры. Помнишь Акиру? Который бензин поджигал, чтобы накачать колесо, и спалил его.

Акира был весёлым парнем. И Одзава. Все они сегодня хорошие весёлые парни.

3

Кэнто проснулся от кошмара: за ним гналась одноногая старуха. У неё были длинные белые волосы, с которых во все стороны сыпался мусор. Она то прыгала, то летела, плеская в Кэнто кипятком из большого ковша. Кэнто бежал изо всех сил, но старуха не отставала. Кипяток не кончался и не мог кончиться, так как его производил сам ковш – во сне это было очевидной истиной. Проснувшись, Кэнто долго не мог придти в себя и, перевернувшись на живот, ощупывал вспотевшую спину. Ожогов не было – только две длинные царапины. «Это ещё откуда?» – подумал Кэнто, садясь на измятом футоне и хмурясь от накатившей головной боли.

В комнате было светло. Аккуратно сложенный, но не убранный футон Нацуки странным холмом возвышался справа от него. Кэнто встал, снова потрогал царапины, прошёл на кухню. Всё было вымыто, вычищено, расставлено по своим местам. Переступая с ноги на ногу на холодном полу, Кэнто полез за аспирином, но нашёл только пустую пачку. Он снова поморщился, налил из крана воды в стакан, выпил её большими глотками. У воды был сильный железистый привкус, отчего она напоминала кровь. Кэнто налил ещё стакан. «Надо было слить воду. Сначала грязная идёт, а этот уже нормальный».

Вкус воды не изменился.

«Хорошо, – подумал Кэнто, – давай вспомним, что было вчера. Сидели в баре с Одзавой. Потом пришли девчонки. Мы выпили, ещё выпили… После начался спор о машинах, в котором я был прав. Удачный спор, хотя Одзаву жаль. Потом… Что было потом?» Как Кэнто Хасэгава ни старался, он не мог вспомнить ни единой детали, ни единой зацепки, которая вытащила бы за собой прочие воспоминания. Он вытянул руку, чтобы посмотреть время и завести часы, но часов не было. Не было их и в комнате. «Видно, я сильно накидался и где-то отрубился. А часы кто-нибудь… Стоп!» Кэнто бросился к куртке, нащупал бумажник и облегчённо выдохнул. В другом кармане, рядом с пустым коробком, нашлись часы. Стрелки стояли: завод кончился на половине первого. «Должно быть, уже третий час, – подумал Кэнто, выглядывая в окно. – Нацуки сегодня на ферме. Вернусь после неё. Да, так будет лучше».

Кэнто чувствовал себя неловко, когда Нацуки возвращалась с работы и заставала его дома. Он не завидовал тем, кто работал – это была чистая правда. Считал, что риск лучше той жизни, которую они вели. Но перед Нацуки ему было неловко. Эта неловкость сидела внутри Кэнто, как забившийся в щель скорпион. Ему нужны были недостатки и ошибки Нацуки, чтобы успокоить этого скорпиона. Кэнто видел в глазах и поведении Нацуки один только упрёк. Сегодня, проснувшись посреди идеальной чистоты, он и эту чистоту принял за упрёк: «Ты неудачник, Кэнто, а я успеваю быть хорошей хозяйкой, зарабатываю, и моя мама…»

Деньги.

Потеряв работу, Кэнто старался не тратить своих денег, то есть тех сбережений, о размере которых Нацуки не знала точно – знала лишь, что они у Кэнто есть. Она ни разу не заводила разговора о деньгах. Мать присылала ей каждый месяц небольшую сумму; каждый месяц Нацуки благодарила её и вежливо просила не помогать больше, но фразы были построены таким образом, что всякому было понятно: в словах только вежливость – деньги нужны.

Счёт Кэнто таял быстрее, чем он предполагал, и посиделки в «Идзуми» тому способствовали. Сегодня он посетит банк и снимет ещё немного. Это не играет роли. Он скоро станет богат.

«Посмотрим, кто неудачник».

Умывшись, Кэнто оделся и вышел на улицу.

Кэнто и Нацуки Хасэгава снимали квартиру на первом этаже длинного двухэтажного дома на окраине Мито. На первом этаже каждая квартира имела свой выход на улицу, а жильцы второго этажа проходили по общему балкону и спускались с торца здания по металлической лестнице. Второй этаж сейчас пустовал. Пользуясь этим, хозяин затеял ремонт крыши, который тянулся с августа.

Серое здание за своей спиной Кэнто воспринимал, как временное жилище: он не хотел считать его домом в том смысле, какой вкладывают люди в слово «дом». «Однажды у меня будет собственный иккодатэ10. Два этажа, гараж внизу, белые стены, красная крыша», – говорил себе Кэнто, и это помогало ему спокойно относиться к неудобствам их скромной жизни в квартирке с одной маленькой комнатой, обустроенной Нацуки как васицу11. Они прожили здесь пять лет. Сначала поселились наверху (это было дешевле, а Кэнто отчаянно копил деньги), но хозяину не хватало жильцов, и он снизил аренду. Нацуки уговорила Кэнто перебраться на первый этаж. Он был против: можно было остаться на месте и платить ещё меньше. Позже Кэнто полюбил первый этаж, который давал ощущение собственного дома. Он открывал дверь и выходил на улицу, представляя, что не существует девяти дверей слева от него. Кэнто наслаждался этим чувством: выходить из своей двери своего дома, оглядывать окрестности, затем неторопливо идти по улице к перекрёстку – ощущение, что ты герой американского кинофильма. Ещё лучше было бы надевать шлем и садиться на мотоцикл. Но мотоцикл пришлось продать. Не беда. Он купит новый. Он совершенно в этом уверен.

Ноябрь в Ибараки – время момидзигари12. Деревья стояли в парадных ярких одеждах; люди семьями отправлялись в Ханануки, к водопадам Фукурода, посещали храмы. Кэнто не видел в красках осени чего-то особенного. Цветение сакуры и снег он находил красивыми и действительно мог почувствовать среди них волнение (особенно когда рядом с ним стояла девушка), но осень была для него только одним из сезонов, а коё13 – одним из состояний листвы. «Листья – это не цветы», – вспоминал Кэнто строчку из книги, которую он так и не дочитал, единственной книги, которую Кэнто купил сам.

На противоположной стороне улицы старик Накамура копался в своём саду. Кэнто поздоровался с ним, крикнув приветствие погромче: Накамура плохо слышал.

– Ааа, Хасэгава-сан, добрый день! – ответил ему старик. Кэнто хотел спросить время, но передумал: «Не расслышит, потом уйдёт искать часы…»

Мимо проехал небольшой фургон. Грязное полотно тента, зашитое в нескольких местах, мятый бампер, скрипящая ось – всё вызывало внутри Кэнто воспоминания о работе и какое-то уныние, и он будто подгонял фургон-развалюху взглядом, чтобы избавить себя от его компании. «Если бы я за рулём сидел – какой в этом почёт? – подумал Кэнто. – Одно уныние. И возит наверняка всякий мусор». Наконец машина скрылась за поворотом и снова стало тихо.

Сакаэ-тё (вопреки названию14) был небогатым районом. В последние годы население стало убывать: люди предпочитали селиться ближе к станции или за железной дорогой.

– Я тоже заметил, что много домов стало пустовать, – подтвердил на днях Судзуки наблюдения приятеля. – Пускай себе. Только цены ниже.

– Не говорил никто, что это несчастливый район? Не слышал ты такого? – спросил тогда Кэнто, и Судзуки сразу ответил:

– Что за глупости! Через дорогу Бецурай-кодайдзин15 стоит. Если где и есть удача – так это у нас.

– Через дорогу – это Мотояма, – заметил Кэнто. – Ты веришь в это? Святилище, удача…

– Почему нет? Синто было до Ошей, останется после них.

– Значит, ходишь?

– По праздникам хожу.

Кэнто шагал к перекрёстку, чтобы сесть на автобус, но вспомнив этот разговор, замедлился, повернул налево и направился к святилищу.

«Дорогой» проживающие в Сакаэ-тё называли пятидесятое национальное шоссе, отделявшее их от Мотояма-тё. «Тоже полуживая, – подумал Кэнто, подходя к кобану16 и глядя на дорогу. – Или выходной. Нет, раньше по выходным много машин было». Он посмотрел на пешеходный мост, перекинутый через шоссе: подтёки ржавчины, выломанные стойки перил, написанный чёрной краской и после перечёркнутый иероглиф банды из северных районов. Кэнто вздохнул, вытащил сигарету, чиркнул спичкой, держа коробок рядом с лицом. Запах вспыхнувшей серы ударил в нос, спичка погасла. Он откинул её в сторону и перебежал дорогу. Обернувшись, Кэнто посмотрел на окна кобана. Здание выглядело безлюдным. Он зажёг другую спичку, прикурил и глубоко затянулся. «Курение – плохой выбор! Подумайте!» – так было написано на сигаретной пачке. Надписи появились в тот год, когда Кэнто стал совершеннолетним. Говорили, что в других странах теперь меньше курят. Кэнто волновало только одно: табак стал дороже. Только это.

«Налево или направо?» – подумал Кэнто, вспоминая, как лучше пройти к святилищу. Он не был там ни разу, хотя жил неподалёку. Он отчего-то избегал святилищ и буддийских храмов и теперь с удивлением спрашивал себя о причине. «Если всё это глупость, то и плохого не будет. А если от них есть какое-нибудь влияние, то сейчас (именно сейчас!) оно будет мне кстати. Надо максимально подготовиться».

Перед тории17 стояла женщина. Тёмную охру ткани её кимоно украшали хризантемы: бежевые, серебристо-серые, цвета маття. Кроме хризантем были другие цветы, которых Кэнто не узнавал. Край светлого дзюбана18 выглядывал из-под подола очень изящно, косой линией.

Кэнто подошёл к воротам и остановился, поравнявшись с ней.

– Добрый день, – произнёс он, кланяясь. Обычно Кэнто лишь кивал в таких случаях, но близость храма и утончённый наряд незнакомки будто заставляли его соблюдать подобающий уровень.

– Добрый день, – ответила незнакомка чистым невысоким голосом. На вид ей было немного за тридцать. Правильные черты лица, узкие глаза, выглядящие не то обиженными, не то смеющимися, белая кожа, маленький рот. «Она красива, но такая красота не в моём вкусе, – подумал Кэнто. – Это устарело. Такая красота устарела».

– Вы сюда за удачей? – продолжила женщина.

– За удачей, – ответил Кэнто.

– Сегодня хороший день, чтобы повесить эма19 на удачу.

– Да? Это замечательно.

– Вот, возьмите. Они не продают сегодня. А воскресенье – самый счастливый день, – она протянула Кэнто пустую дощечку. Он взял неровный пятиугольник с отверстием, посмотрел на иероглифы, написанные внизу красной краской: 苦心惨憺20, «проходить через тяжести и испытания».

– Это подходит для удачи? – удивлённо спросил Кэнто.

– Удача приходит через преодоление, – с лёгкой благородной улыбкой ответила женщина в кимоно. Кэнто кивнул:

– Спасибо вам.

– Спасибо вам, что пришли сегодня, – ответила она. – Скоро ударит мороз. А вы увидели золото, пока оно не пало на землю.

– Простите? – не понял Кэнто.

Правый рукав кимоно едва заметно качнулся:

– Гинкго.

Впереди них над изгибами тёмно-зелёной крыши святилища возвышалось старое раскидистое дерево. Листья его сияли самым ярким и чистым осенним золотом, и Кэнто впервые почувствовал красоту этого благородного цвета.

– Когда ударит мороз, все листья опадут за несколько часов. Может быть, в один час.

Кэнто кивнул. Он продолжал смотреть на великана. За кроной дерева ухаживали, и лучший вид был наверняка отсюда: с каменной лестницы, проходящей через ворота. Кэнто захотелось подойти и потрогать серый ствол с грубой корой. Он обернулся, чтобы попрощаться, но женщина уже тихо удалялась от него. Она перешла через дорогу, свернула за угол и вскоре скрылась за стеной бело-серого здания из бетона, нелепо смотревшегося рядом со святилищем. Кэнто пошёл вверх по ступеням.

Рядом с деревом стояла пустая скамья. Людей нигде не было видно, святилище тоже казалось отсюда пустым. Всё аккуратно, всё прибрано. На каменной дорожке ни листика, ни соринки. «Как дома сегодня утром», – вспомнил Кэнто своё пробуждение. Он повесил табличку рядом с другими. Написать пожелание было нечем, и он произнёс его про себя, шевеля губами. Ещё раз взглянув на гинкго и раздумав к нему подходить, он засунул руки в карманы и сбежал по лестнице.

На перекрёстке перед ним остановилась машина, и через опущенное стекло донеслось:

– Кэн! Хасэгава!

Это был голос Дзюбэя, вместе с которым он учился, а после бросил школу и работал на станции.

– Привет, – махнул ему Кэнто.

– Подвезти?

– Валяй. Мне к банку.

– О-го-го, Хасэгава крутит большие дела?

– Маленькие, – ответил Кэнто, захлопывая дверь. – Кстати, сколько времени? Вчера напился, остановились, – сказал он, отстёгивая браслет.

Они заехали в банк, поели удона, выпили пива (пиво было отвратительным на вкус). Вспоминали школу и то, что стало с ними после школы. Дзюбэй пытался начать жить в Токио: устроился таксистом, но за год влез в долги и вернулся в Ибараки. Работал в порту. Там дело у него пошло неплохо, и Кэнто подозревал, что Дзюбэй замешался в чём-то не совсем законном, вроде контрабанды. Дзюбэй был противником Игры, а Кэнто – противником грязных денег. Сейчас он считал, что Игра дана людям как раз для того, чтобы от подобных пороков избавиться – он стал убеждать в этом Дзюбэя. Судя по его реакции, Кэнто верно предположил на счёт порта. Они начали спорить всерьёз, как делали это ещё мальчишками, но быстро прекратили. Их споры всегда сами собой приходили к простой истине: «Можно так, а можно эдак. Поехали пить!»

Кэнто затащил Дзюбэя в «Идзуми», и остаток вечера они провели за столиком у музыкального аппарата, в тот день, как назло, отказавшего. В этот раз Кэнто следил за тем, что пьёт и сколько пьёт: он собирался завтра играть.

4

На следующий день Кэнто встал раньше Нацуки. В животе его было то особое чувство волнения, которое испытывают настоящие игроки, приятное чувство для Кэнто. В этот день все приметы исполнялись им с особым вниманием. Ничто не могло отвлечь его от предстоящей игры: ни засорившийся слив, ни пролитое молоко (тем более, что пролитое случайно молоко означало удачу – Кэнто слышал это в детстве от бабушки). Он доедал кукурузные хлопья с молоком, когда на кухню подошла Нацуки.

– Ты сегодня работаешь? – спросил Кэнто. Расписание на ферме часто менялось, и он никак не мог его запомнить.

– Нет, сегодня выходной. Завтра и послезавтра, – ответила она.

– Я в городе пообедаю.

– Хорошо.

Сегодня ему хотелось, чтобы Нацуки говорила с ним теплее, так, как она говорила в их первый год. Кэнто понимал, что без шага навстречу с его стороны то общение не вернуть, и он не мог сделать такой шаг: всё внутри него сопротивлялось этому. Проще было винить Нацуки в холодности, чем делать шаг навстречу.

Он вышел, не сказав ей больше ни слова.

Кэнто доехал на автобусе до реки. Поездка на синем автобусе компании «Ибараки Коцу» обходилась в лишних пятнадцать иен, но Кэнто не хотел ждать и сел в пустой салон. «Зачем они ходят, если почти нет пассажиров? – думал он, оглядывая ряды кресел, обтянутых тканью фирменного цвета. – Те люди, что не едут на велосипеде, мотоцикле или машине – они всегда выберут дешёвый».

Сделав положенный крюк, автобус перебрался через железную дорогу и встал.

– Господин пассажир, – водитель, высунув почти лысую голову в салон, окликнул Кэнто. – Господин пассажир, поломка. Придётся подождать следующего автобуса.

– Сколько ждать? – спросил Кэнто.

– Минут двадцать, – ответил водитель, делая неопределённый жест рукой. – Компания вернёт стоимость билета. Надо будет обратиться в главный офис. Я дам вам карточку с адресом и телефоном.

Кэнто подошёл к водителю, взял карточку:

– Я выйду.

Мост через реку недавно отремонтировали. На пешеходных дорожках лежала новая плитка. Кэнто пошёл по левой стороне, хотя все выбирали ту, с которой открывался вид на озеро. Справа полыхал осенними красками парк и в неподвижном зеркале озера отражалось чистое небо. Слева вяло текла обмелевшая река Сакура. С края пологой широкой насыпи трое парней кидали в воду плоские камни, а позади них сидела на чьей-то куртке девчонка с короткими волосами. Она хлопала в ладоши, если камень делал много прыжков по воде. Кэнто был неплох в этом. «Надо посильнее подкручивать. Но если камень никчёмный, то ничего не выйдет. Да, камень нужен правильный». Он вдруг вспомнил, что кидал так камни вместе с Нацуки, только не здесь, а в парке. Казалось, это была какая-то другая Нацуки.

Кэнто сошёл с моста, за красным кирпичным зданием повернул налево и пошёл по улице Экинан в сторону центральной площади. Эта часть города отличалась от Сакаэ-тё (и тем более Ватари-тё, который был скорее деревней, чем пригородом). Дороги, знаки, ограждения, облицовка домов – всё здесь было чище и аккуратнее. По правую руку возвышался одиннадцатиэтажный жилой дом. Дом был новым, и Кэнто слышал, что квартиры здесь дорогие.

На улицах было тихо. После убийства премьер-министра Эрисаку, случившегося в этот день в шестьдесят седьмом, праздник перенесли на октябрь21. Хотя с тех пор прошло уже много времени, в некоторых префектурах – по большей части расположенных на Кюсю и Сикоку – его всё ещё отмечали в ноябре. Так было и в нескольких храмах Ибараки, но не в Мито.

Занятый предстоящей Игрой, Кэнто позабыл про дату. У него была цель, надежда, и ходьба доставляла ему удовольствие. Он перестал даже обращать внимание на проезжающие легковые машины, хотя обычно рассматривал каждую, помечая её в голове фразами вроде «эту бы я никогда не купил» или «если перекрасить, то неплохой вариант».

Мимо прошли двое мужчин в хороших костюмах, с кожаными портфелями в руках. Вслед за ними проехала девушка на велосипеде, и Кэнто обернулся, провожая её взглядом. Девушка остановилась на переходе, ожидая светофора. Не снимая правую ногу с педали, она опёрлась на левую, наклонив велосипед и скрестив руки на руле. Она была похожа на модель, позирующую для обложки журнала.

– Эй, ты что, окаменел? – раздалось рядом с ним. Кэнто обернулся: на него хмуро смотрел из-под густых бровей мужчина лет пятидесяти. Он стоял, опёршись на ручку большой телеги, нагруженной какими-то тюками. Зимнее длинное пальто его было грязным, волосы на голове давно не мытыми, поседевшая, но не белая борода торчала клочками во все стороны.

– Что встал? – повторил он.

Кэнто отошёл к магазину, и мужчина (должно быть, привокзальный нищий) покатил мимо него свою повозку. Поравнявшись с Кэнто, он повернулся и произнёс:

– Игрок, да?

– С чего ты взял? – резко ответил Кэнто. Незнакомец был ему неприятен, к тому же от него воняло.

– Сразу видно. Ну и дурак.

– А ты не дурак? Сыграешь – может, заживёшь нормально. Чего тебе терять?

– Свободу! А ты дурак. Ты не свободен.

– Где твоя свобода? – разошёлся Кэнто, с трудом удерживаясь, чтобы не ударить нищего за оскорбление. – Свобода – это деньги, так устроен мир.

– Свобода – это без денег!

– Пошёл ты… – махнул Кэнто рукой и зашагал дальше. Сзади раздался смех нищего, перешедший в кашель. «Надо было ему двинуть», – подумал Кэнто, представляя этот удар, его последствия, свой взгляд.

Чёрная комната – овальное здание, построенное по чертежам Ошаспелей – стояла на центральной площади перед городской мэрией. Её называли консервной банкой, горелым пнём и так далее. Идеальный бетонный цилиндр высотой шесть метров, без единого окна, весь матово-чёрный. Пришельцы указывали людям, где желают разместить свои строения. Иногда приходилось сносить мешающие здания (так было в нескольких районах Токио): Ошаспели не допускали возражений. Внутри цилиндра находилось несколько овальных комнат; обычно их число было кратно четырём.

На большом квадрате, мощёном серым камнем, не было ничего, кроме здания мэрии и чёрной «консервной банки» – одна неуютная пустота. Скамейки теснились по краям этой пустоты, возле цветников, за которыми чернела кованая ограда. «Сегодня не многолюдно», – отметил про себя Кэнто, подходя к створкам дверей – двум высоким прямоугольникам, расположенным в углублении. Внутри него зашевелился холодок азарта. Кэнто почувствовал, что руки вспотели. Он вытер их о джинсы. «С левой руки», – вспомнил он свою примету и прикоснулся левой ладонью к полосе, разделяющей створки. Двери медленно и бесшумно ушли в стены. Кэнто глубоко вдохнул и сделал шаг вперёд.

Внутри здание казалось больше. Это отмечали все игроки, однако для Кэнто тайны пришельцев не имели самостоятельной ценности, не были интересны. Важна была только Игра. Освещённый тусклым светом коридор вёл в центральный зал. Сюда выходили двери игровых комнат. Стены, пол, потолок – всё было покрыто мягким чёрным материалом, гасящим звуки. Снег ли, слякоть ли – он всегда оставался чистым, чёрным.

Кэнто остановился, снял и сложил куртку. Рядом с ним в стене зияла прямоугольная ниша. Здесь надо было оставить те вещи, которые нельзя брать с собой. Он отстегнул часы, проверил карманы брюк, сложил всё аккуратно. Кэнто запоминал, как сложил вещи, и повторял порядок тех дней, когда выигрывал или не проигрывал. У него было несколько удачных расположений и несколько «запретных». В этот раз он поместил часы в дальний левый угол, куртку развернул рукавами наружу, перед левым рукавом поставил стопкой три монеты. Он закончил и ждал. Шторка ниши опустилась и стала частью стены, совершенно от неё неотличимой. Слева открылась дверь. «Если считать по часовой стрелке от входа, третья, – подумал Кэнто. – Хорошо. Ни разу не играл в четвёртой22». Кэнто снова вытер руки и решительными широкими шагами вошёл в комнату. Дверь беззвучно закрылась за его спиной. Перед ним в кресле с высокой спинкой, обитом всё тем же материалом, сидел Ошаспель.

Все пришельцы выглядели одинаково: высокие, худые, с лицом сорокалетнего мужчины, гладко выбритым, с коротко подстриженными волосами. Все носили тёмно-бордовые пиджаки на чёрную рубашку без галстука и чёрные брюки. Эмоции никак не проявлялись в их речи и мимике – по крайней мере Кэнто ни разу таковых не заметил. Они казались Кэнто машинами: ему было удобно так представлять их себе. Другие игроки рассказывали, будто бы видели смеющегося Ошаспеля, но Кэнто не мог в это поверить и считал рассказы выдумкой.

Ошаспель сидел неподвижно и смотрел на него. «Что это, если не машина?» – подумал Кэнто, садясь в такое же, как у пришельца, кресло. Круглый стол между ними был ярко освещён, посередине лежала колода карт. В ней было больше шестнадцати, нужных для Игры – Кэнто не знал точное число. К тому же колоды различались: судя по рассказам игроков, существовало несколько тысяч разных карт. Однако всех интересовали только два рисунка: чёрный круг и такой же круг, будто разрезанный ударом кэса-гири23 на две половины. Целый круг означал удачу, половины – неудачу.

– Мы готовы начать Игру? – задал Ошаспель обычный вопрос. Голос его был похож на голос диктора новостей: подчёркнуто правильное произношение, токийский акцент.

– Да, – ответил Кэнто и впился взглядом в колоду.

Ошаспель закрыл глаза. Как только веки его сомкнулись, карты колоды взлетели над столом и тут же упали вниз, заняв свои места: четыре ряда по четыре. Лишние карты пропали. Это происходило так быстро, что невозможно было уследить за движением даже одной карты: что-то мелькало в воздухе над столом, пропадало – и вот перед тобой шестнадцать карт, шестнадцать узких тёмно-серых прямоугольников с тонкой серебряной линией вдоль края и диагональной полоской в центре. Один человек из Фукусимы как-то сказал Кэнто, что будто бы увидел рисунки карт, когда те зависли над столом. После этого Кэнто бросал дома обычные игральные карты на стол, моргая глазами и тренируясь быстро замечать рисунок. «Этот парень наврал, – утвердился в своём мнении Кэнто, когда карты легли перед ним. – Невозможно ничего увидеть».

Кэнто старался быть спокойным, сосредоточенным на удаче, но хотя в голове его как будто сложилась желанная атмосфера, тело Кэнто вело себя так, как ведёт себя тело человека при большом волнении, при угрозе жизни: руки становились ватными и тяжёлыми, сердце часто билось, становилось жарко, на лбу выступали капли пота. Кэнто сжал зубы и протянул вперёд правую руку. Он задержал её над ближним к себе четвёртым рядом, затем передвинул вперёд и вправо и прикоснулся к третьей карте второго ряда – угловой карте «внутреннего квадрата» (так называли игроки четыре центральные карты). Кэнто убрал руку, и карта, поднявшись и сделав мгновенное движение в воздухе, перевернулась.

Чёрный круг!

Глаза Кэнто расширились, дыхание сбилось. Он радостно улыбнулся и сразу открыл вторую: Кэнто знал, что удача часто приходит не одна, и что нельзя терять времени. Первая карта третьего ряда моргнула в воздухе.

Снова чёрный круг!

Первыми двумя он открыл пару, означавшую удачу. Они не закроются. Теперь это его, Кэнто Хасэгавы, удача. Что дальше? Играть дальше? Он не знал. В прошлой партии он тоже взял первую удачу рано, а после была одна неудача, вторая… Может быть, на столе больше нет хороших карт. По крайней мере, вероятность, что они там есть, стала меньше. Значит, надо закончить на сегодня. Выгоднее прийти завтра и сыграть с начала, с шестнадцати.

– Я закончил, – произнёс Кэнто и сразу повторил: – Я закончил.

Ему нравилось его решение, ему нравился его голос. Он чувствовал себя профессионалом, подготовившимся к партии, сделавшим правильный выбор, а теперь хладнокровно завершившим её. Он почувствовал себя хозяином судьбы.

Свет над столом потускнел, двери открылись.

Ошаспель молча и без движения сидел в своём кресле, смотря не то на Кэнто, не то сквозь него. Кэнто встал, кивнул и вышел.

5

Кэнто стоял на ровно уложенных камнях и смотрел вверх. Над ним до самого горизонта тянулась бесконечная лазурь неба, не запятнанного ни единым белым штрихом. Он улыбнулся, вспоминая только что случившуюся партию. Он хотел бы снова сыграть, сегодня, сейчас. «Жаль, что Оши разрешают играть только один раз в день», – подумал он и огляделся. Вдалеке, у выхода с площади, стоял невысокий полный человек в плаще. Когда Кэнто посмотрел в его сторону, человек натянул на голову капюшон и скрылся за оградой. Скамейки были по-прежнему пусты. Возле здания мэрии несколько человек переносили большие картонные коробки. Коробки были тяжёлыми, непрочными и разваливались в руках, отчего их приходилось постоянно ставить и поправлять, затягивать бечёвку или наматывать новую. «Странно, что Комната расположена позади мэрии. Это странно», – подумал Кэнто. Сзади послышалось быстрое прерывистое дыхание. Кэнто обернулся. В открытых дверях овального здания Комнаты стоял молодой парень с копной рыжих волос. Он тяжело дышал. На вид ему было около двадцати. «Хафу24», – решил Кэнто, рассматривая черты лица игрока. Тот всё стоял между чёрных створок, не позволяя им закрыться.

– Эй, парень, ты чего? – Кэнто хотел было вытащить его из дверей, но остановился. Он не знал, как на такое отреагируют хозяева Комнаты: игрокам запрещалось не только прикасаться друг к другу внутри здания, но даже говорить друг с другом.

– Я никуда не уйду отсюда! – крикнул вдруг рыжеволосый и уставился на Кэнто большими серо-голубыми глазами. Рот его оставался приоткрытым, подбородок подрагивал.

– Да выйди ты, дай другим играть, – Кэнто всё же схватил его за рукав тёплой бейсбольной куртки и потянул наружу. Тот не сопротивлялся. Двери тихо закрылись.

– Что с тобой?

– Не уйду. Сяду здесь, – сказал молодой игрок тихим голосом. Он опустился на камень у чёрной стены, обхватил колени и положил голову на руки.

– Я проигрался, – продолжил он, не поднимая головы. – Нечестная игра, четыре неудачи. Знаешь, что это означает?

Кэнто вздрогнул. Одна неудача не представляла особой опасности. Двойная была штукой посерьёзнее: получив двойную, Кэнто разбил служебный фургон и потерял работу. Тройная могла стоить человеку карьеры, здоровья, счастья.

Четыре неудачи почти неминуемо приводили к смерти.

Игроки избегали копить неудачи. Они ждали свершения неизбежного малого зла и с «нулевым счётом» шли играть снова. Кэнто сказал Одзаве, что потерял свой счёт – это было неправдой. Кэнто знал точно, что за ним одна неудача, и он не был уверен в том, разрешилась ли она. «Может быть, – думал он сегодня утром, размешивая дешёвые хлопья палочками в молоке, – царапины на спине или ночной кошмар – это моя неудача. А может и не она. Я не стану рисковать. Если не пойдёт, буду закрывать и уйду». Свою двойную он схватил тогда в одной партии.

– Парень, как тебя зовут? – спросил Кэнто.

– Какая разница? – пробурчал тот еле слышно. – Ясуо.

– Меня Кэнто, – Кэнто сел рядом и слегка толкнул Ясуо в плечо: – Ты как четыре собрал? В одной Игре?

Ясуо не ответил, но голова его немного приподнялась и опустилась обратно.

– И ты хочешь сидеть здесь, потому что здесь она не придёт к тебе?

Тот снова кивнул.

– Придёт. Это неизбежно.

Откуда-то прилетел чёрный голубь. Последнее время в Мито стало много голубей, однако эта птица отличалась от привычных серо-сизых. У голубя было высокое мускулистое туловище, крепкие ноги, скруглённая голова со светлыми наростами у основания клюва и вокруг глаз25. Голубиное угадывалось в походке, движениях головы и шее, переливающейся изумрудным и синим. Кэнто стало досадно, что такая необычная птица ждёт подачки риса или хлеба, и он прогнал голубя, взмахнув рукой.

Ясуо сидел в прежней позе, не обращая ни на что внимания. Было похоже, что он плачет. Так прошло две или три минуты.

– Слушай, – Кэнто снова толкнул его в плечо, – это не случается сразу. Иногда через несколько дней. Ты можешь отыграться. Всё равно ведь терять нечего. А я знаю парня, который отыгрался.

Кэнто лгал. Люди, имеющие четыре неудачи, никогда не отыгрывались. На чёрном столе будто пропадали все карты с кругами, кроме одной, которая находилась быстро, но не давала ничего. Её называли «ложная надежда». Поговаривали, что круг на этой карте едва заметно светится красным, и Кэнто даже видел такую карту во сне – одном из ночных кошмаров, которые периодически навещали его. Он искренне хотел помочь парню, которого видел в первый раз, но это желание останавливалось силой рационального расчёта, опыта, собственных планов: «Он опасен. С ним уже сейчас опасно быть рядом, потому что может случиться всё что угодно».

Кэнто встал, отряхнул джинсы, заправил получше рубашку:

– Сыграешь завтра. Как пройдёт двадцать четыре часа, сразу зайдёшь и сыграешь. Всё будет хорошо.

Ясуо не ответил.

Кэнто направился к выходу шагом человека, вспомнившего о каком-то важном деле. У самых ворот он оглянулся, но рядом с чёрным цилиндром ничего не изменилось. «У него своя судьба. Он сам её выбрал», – подумал Кэнто и зашагал в сторону улицы. Он хотел посидеть немного один, перекусить, собраться с мыслями.

В старой собая26 на углу, куда Кэнто заходил, когда бывал в центре, пахло бульоном, жареными кунжутом и апельсиновой цедрой. Из шести столиков заняты были два: в левом от входа углу сидела молодая парочка, непонятно что забывшая в таком заведении, а в правом углу старик, удобно устроившись на лавке (продолжавшейся вдоль стены до соседнего стола), читал газету. Перед ним дымилась тарелка простого удона27 с зелёным луком.

Кэнто заказал горячую собу с вакамэ, луком, агэдама28 и яйцом.

– Есть «Саппоро»? – спросил он на счёт пива и, получив утвердительный ответ, уселся дожидаться заказа.

«Лучшая соба в Канто, – думал он, склонившись над большой миской и отправляя в рот горячие упругие нити, пропитавшиеся ароматным бульоном. – Мужчина должен иногда есть один. И лучше всего именно собу». Кэнто не смог бы сказать, какая логика стоит за этой мыслью. Когда ему надо было утвердиться в правильности собственных действий, такие мысли рождались в голове сами собой; они сразу ощущались настолько убедительными, что не требовали доказательств: «Это очевидно», – так ответил бы Кэнто.

У парочки за дальним столом дела не клеились. Когда Кэнто вошёл, они, нагнувшись друг к другу, что-то обсуждали быстрым шёпотом. Затем, пока он ждал заказа, сидели тихо, уставившись друг на друга. Кэнто стало интересно: кто на кого обиделся? Про себя он поставил на то, что виновником был парень, а пострадавшей – девушка. Девушка выглядела очень симпатичной.

– Я понял! – сказал вдруг парень громко и поднялся. Девушка тоже встала, испуганно оглядываясь, так как голос её кавалера, очевидно, привлекал всеобщее внимание. – Я понял, – продолжил парень тише, – если дело в деньгах – отлично! я пойду играть. Прямо сейчас.

– Дурак, – девушка схватила его за рукав. – Не вздумай даже, слышишь?

– У него есть мотоцикл, у него есть гитара. «Акира дал, Акира подарил…» Знаешь, меня это достало. Вы не можете быть друзьями.

– Перестань, пожалуйста! Наши семьи…

Парень вырвал рукав из её руки и вышел. Дверь медленно закрылась за ним, зазвенели колокольчики. Девушка поспешила следом, резко остановилась у двери, поклонилась хозяину, произнеся: «Простите, пожалуйста!», и тоже вышла. Спор продолжился на улице, и Кэнто сел так, чтобы было удобнее наблюдать. Он находил мотивы парня понятными, но не одобрял эмоций. Ошаспели умели читать мысли людей. Среди игроков существовали два лагеря: первые считали, что Ошаспели вмешиваются в Игру, помогая или мешая человеку, и это вмешательство основано на их мнении о том, что они видят в голове игрока. Вторые отрицали такую возможность, утверждая, что Игра справедлива и равна для каждого человека, кем бы он ни был. Кэнто принадлежал ко второму лагерю. Однажды он критиковал Игру, но сейчас искренне верил, что Игра является лучшим и совершенным инструментом для того, чтобы изменить свою судьбу, спасти себя.

«Не будет он играть. Придёт к Комнате, постоит, подумает и уйдёт, – решил Кэнто, допивая бульон. – Если бы имел достаточно смелости, сыграл бы без этого спектакля».

Кэнто поблагодарил хозяина, обменялся с ним обычными тёплыми фразами и в прекрасном расположении духа вышел на улицу. Небо было всё таким же чистым, воздух – свежим, город – спокойным и родным. Кэнто направился к мосту. Он хотел прогуляться вдоль набережной, но стоило ему взглянуть на чистую спокойную воду, как в памяти возникла фигура рыжего Ясуо. «Я ничего не могу сделать», – повторил Кэнто про себя несколько раз. Он дошёл до поворота, на углу которого располагалась большая площадка детского сада. Сливовые деревья и металлические лестницы и горки за ними выглядели уныло. Кто-то там играл, несколько человек, но Кэнто не хотел присматриваться. Его вообще пугали дети: они напоминали ему о собственном детстве. «Ты полюбишь детей, я обещаю», – сказала Нацуки, когда они поженились.

Кэнто остановился. «Голос этого хафу – похоже, он мне знаком. Где я мог его слышать?» – он почесал щёку, вздохнул, повернул налево и быстрым шагом пошёл к площади мэрии.

Ясуо всё так же сидел у чёрной стены – ничего не поменялось. Кэнто смотрел на него из-за забора. «Дурак, – подумал Кэнто с грустью, причины которой он не мог понять. – Надо было ему появиться позже: не встретились бы – и точка. Что делать?» Кэнто цыкнул в сторону, напрягая левую щёку, поправил вечно вылезавшую из штанов рубашку и пошёл к зданию автомойки, белевшему на перекрёстке. Там был маленький магазинчик, и Кэнто купил пару дешёвых онигири29 и банку колы. Пожилой японец на кассе удивлённо посмотрел на красную банку, стоявшую рядом с двумя треугольниками. Кэнто пожал плечами, отдавая деньги.

Ясуо поднял голову и глазами, полными холодного блеска, посмотрел на стоящего перед ним Кэнто. Тот протянул ему онигири и колу:

– Поешь.

– У меня нет денег, – произнёс Ясуо, мотнув головой.

– После вернёшь. Отыграешься и вернёшь.

Ясуо неуверенно взял холодный рис в тёмно-зелёной обёртке и газировку.

– Спасибо… Простите, я забыл ваше имя.

– Кэнто.

– Спасибо, Кэнто-сан.

Над горизонтом появились первые белые полоски. Со стороны моря подул прохладный ветер. Кэнто достал коробок, но передумал и спрятал его обратно в карман.

– Отыграешься, – повторил он, развернулся и зашагал прочь. Он не мог больше смотреть ни на Ясуо, ни на Чёрную комнату. Мысли его путались; ему захотелось вернуться домой.

6

Шестнадцатого ноября Кэнто встретил профессора Мидзусиму.

Нацуки в этот день работала на ферме. Она поднялась рано, прибралась, тихо приготовила завтрак для себя и Кэнто, тихо вышла. Завтрак в коробке, оставленный женой, однажды привёл Кэнто в бешенство. Он стал причиной их самой долгой ссоры. Обычный завтрак – забота, которую Кэнто мог отчего-то посчитать издевательством, насмешкой над собой. Сейчас, смотря на простую коробку бэнто30 с рисом и овощами, он подумал, что такие коробки получают от своих жён и девушек тысячи и тысячи людей, и все они рады. Сложно увидеть в этом умысел, намёк: это просто забота. Кэнто вспомнил, как отдал вчера онигири незнакомому парню. В тот момент мысли его были похожи на горячую рисовую кашу каю и ощущались такими же болезненными31, однако взгляд парня и его благодарность вызвали в Кэнто чувство превосходства. Тогда это чувство не оформилось ещё достаточно, чтобы наслаждаться им, но сейчас время его пришло, и бэнто, которое Кэнто должен был принять, как такое же подаяние, как заботу, выглядело в его глазах противоположным этому превосходству. Он сжал губы, достал коробку с хлопьями, поставил их на стол, затем шумно выдохнул и произнёс вслух:

– Там поем.

У Кэнто не было никакого плана на этот день.

Облаков стало много, и как будто похолодало. Засунув руки в карманы, Кэнто шёл в сторону университетской школы, рядом с которой можно было недорого позавтракать. Новое здание школы, гладкое, современное, с большими окнами, белой вороной стояло посреди старых домиков с огородами и ухоженных или, наоборот, разросшихся за невысокими заборами деревьев. Навстречу Кэнто шёл высокий старик в пальто и шарфе, с кожаным портфелем в руке. Ветер трепал его редкие седые волосы, дул в лицо, заставляя старика щуриться и придерживать полы не застёгнутого пальто правой рукой. Не поворачивая головы, он ступил на белую полоску перехода. Кэнто в этот момент только вышел из-за угла здания и тотчас обернулся направо: оттуда раздавался звук быстро едущего автомобиля. Под протяжный скрип заблокированных тормозами колёс, оставляющих резину на грязном неровном асфальте, Кэнто бросился к старику и оттолкнул его назад, уводя с дороги. За завесой лобового стекла водитель с перекошенным лицом и широко раскрытыми глазами пытался сохранить контроль над машиной. Остановившись уже за перекрёстком, он некоторое время просто сидел, повернув голову и рассматривая двоих людей у столба так, будто не верил, что всё обошлось. Затем, не выходя из машины и даже не опуская стекла, он нажал на газ и скрылся за поворотом.

– Что за идиот! Как можно так ездить? – Кэнто отпустил руку старика и принялся поправлять рубашку. – Простите, это было очень опасно!

– Нет, это вы меня простите! Моя невнимательность чуть не навлекла беду на нас обоих.

Произнося «нас обоих», старик сделал лёгкий жест рукой: сначала в свою сторону, затем в сторону Кэнто. После этого он замер, позволяя собеседнику соблюсти этикет и представиться первым. Кэнто не сразу разобрал намёк и некоторое время смотрел на незнакомца.

– Кэнто Хасэгава, – поняв наконец выжидательную позу собеседника, произнёс он и поклонился.

– Сюнъити Мидзусима, университет Токива, – представился старик и церемонно поклонился. – Позвольте поблагодарить вас ещё раз, Хасэгава-сан. Я вам обязан.

– Нет-нет, – ответил Кэнто. Старик говорил на кэйго32, и Кэнто не мог поддерживать разговор на том же уровне.

– Я должен быть сейчас в школе – прошу меня простить, что не могу уделить вам время. Хасэгава-сан, если вы свободны сегодня вечером, для меня будет честью принять вас в своём доме.

– С радостью посещу вас, – путаясь в кэйго, ответил Кэнто. Мидзусима протянул ему визитную карточку. Кэнто взял её и посмотрел на профессора взглядом ребёнка:

– Кажется, у меня нет с собой…

– Всё в порядке, не затрудняйте себя. Вам будет удобно в шесть?

– Да.

– Замечательно! А пока – прошу меня простить… – он поклонился, и Кэнто ответил на поклон, стараясь скопировать профессора33.

Сюнъити Мидзусима жил один. Его скромный, не новый, но ухоженный домик в два этажа с чердаком и традиционной двухскатной крышей прятался за невысоким забором на восточной окраине района Мива, неподалёку от парка и железной дороги. Кэнто приехал заранее и некоторое время прогуливался по окрестностям. «Кажется, мы лазили по складам, что за железной дорогой, – вспоминал он. – Да, точно: Дзюбэй утащил оттуда какие-то детали, весь перемазался. А на этом мосту я любил стоять и смотреть, как внизу проезжают длинные грузовые поезда. Помню, как привёл сюда Эми, мою первую любовь. Какая глупость! Ей совсем не понравился мост, и, кажется, на этой ошибке красная ниточка порвалась».

Кэнто опасался формальностей при встрече, боялся показать свою необразованность и грубость, но профессор встретил Кэнто просто и тепло, так, как встречают друзей. Кэнто представлял, что они будут сидеть в строго обставленной васицу, однако внутри дом профессора больше напоминал дом из западных кинофильмов. В гостиной стояли два больших кресла и широкий диван. По стенам располагались шкафы с книгами и керамикой, причём книги могли делить одну полку с горшками, вазами и фигурками. Кэнто почувствовал себя легко в этой странной обстановке. Профессор принёс чай. Кэнто не мог припомнить, когда он пил чёрный чай в последний раз.

Они поговорили о чае, и Кэнто смог по крайней мере отчасти поддержать эту тему. Затем разговор перешёл к работе. Кэнто было стыдно назвать профессору университета даже прежнюю свою должность, а тем более признаться, что он не работает.

– Хасэгава-сан, вы играете? – неожиданно спросил профессор.

«Что же я должен ответить? – растерялся Кэнто. – Такие люди, должно быть, ни во что не ставят игроков. Я слышал, все они презирают Ошей, но ещё более презирают тех людей, кто ходит в Чёрные комнаты».

– Да, иногда играю, – прямо ответил он, решив положиться на судьбу. Вопреки ожиданиям Кэнто, лицо профессора расплылось в улыбке:

– Хасэгава-сан, это прекрасно! Сама судьба познакомила нас!

– Вы не считаете Игру злом? – удивился Кэнто.

– Скажем так: я считаю Игру величайшей математической загадкой. Вы очень удивлены, и я должен объясниться. Сам я никогда не играл. Во-первых, я не думаю, что моя нервная система подходит для этого. Кроме того, есть ещё некоторые соображения, которые станут вам очевидны немного позже. Итак, я не играю. Моя область науки – теория чисел. Если вся математика – это Япония, то теория чисел на ней всего лишь одна из префектур, маленькая и не слишком населённая. Я изучаю Игру давно, в основном по той информации, которая всем известна. Игра представляется мне вовсе не развлечением пришельцев, основанном на слепом случае. Наоборот! Игра есть сложная система.

– Вы тоже считаете, что существует система? – Кэнто, забыв обо всех приличиях, чуть не вскочил со своего кресла. – Простите меня, профессор.

– Пустяки. Итак – система, – продолжил Мидзусима. – Вероятно вы удивитесь, узнав, что число уникальных карт, то есть изображений на них, превышает четыре миллиарда. Ошаспели используют систему счисления с очень большим основанием. Говоря проще, изображения на картах – это их цифры. Правда людей интересуют только две из них, означающие удачу и неудачу. Моя гипотеза предполагает, что это крайние цифры системы. Да, я не сказал, что это симметричная система?

– Простите, профессор, у меня сложно с математикой, – развёл руками Кэнто.

– Не беда. Это не так сложно. В симметричной системе отрицательные числа изображаются без использования знака «минус». Минус единица – одна картинка. Ноль – другая. Плюс единица – третья. То, что вы называете неудачей, на самом деле означает вот что… – Мидзусима достал тетрадь, щёлкнул ручкой и написал в центре листа:

– 2 147 483 647.

– Минус два миллиарда сто сорок семь миллионов четыреста восемьдесят три тысячи шестьсот сорок семь, – медленно произнёс профессор вслух. Слова прозвучали сухо, зловеще, и у Кэнто невольно пробежал холодок по спине.

– Удача выглядит как такое же по модулю положительное число. И напомню вам, Хасэгава-сан, – это цифры! Они записываются… Вы прекрасно знаете, как они записываются. Одной картинкой.

Кэнто кивнул. Широко открыв глаза, он всё смотрел и смотрел на страшное число. Математика пугала. Ещё утром он назвал бы её глупостью, развлечением умов, пустой наукой. Теперь математика стала наукой о судьбе.

– Между этими двумя цифрами расположены все остальные цифры-картинки. Поэтому их так много! К большому сожалению, я знаю не все. Мне не хватает информации.

– Если бы у вас было больше информации… Что тогда? – спросил Кэнто, чувствуя приближение кульминации разговора.

– Я мог бы управлять картами. Знать, что лежит на столе в каждый момент времени. Неожиданными для меня были бы только первые две.

Кэнто посмотрел на профессора. Глаза обоих блестели, на лицах застыли лёгкие улыбки. Кэнто понимал, что у него и Мидзусимы разные мотивы. Точнее, он не знал, что движет профессором; знал лишь, что им движет не та простая и естественная сила, что звала его, Кэнто Хасэгаву, в Чёрную комнату. В голове его хаотичным потоком проносились сыгранные партии. Мидзусима вернул его к реальности, протянув руку:

– Хасэгава-сан, я предлагаю вам партнёрство. Вы будете играть, добывая для меня информацию. Без риска. Я объясню. А я буду учить вас выигрывать. Не сразу и осторожно, очень осторожно. Ибо ставки в этой игре гораздо выше, чем простая удача одного простого человека.

Кэнто кивнул и пожал неожиданно сильную руку профессора. Чувства переполняли его сердце.

7

Кэнто проснулся поздно. Нацуки уже ушла на ферму, но он не слышал, как она встала. Этой ночью он не видел кошмаров, и вообще не было никаких снов – как в детстве. В молодости Кэнто быстро засыпал, и ему не мешали ни звук телевизора, ни шум, ни ругань. Сон его был крепким и коротким, а пробуждение быстрым – на работу Кэнто Хасэгава никогда не опаздывал. Потеряв работу, он растерял и эти навыки. Кэнто стал подолгу спать. Рука его сама по себе нажимала кнопку на крышке дешёвых перекидных часов с будильником, обрывая жужжание зуммера, и сон продолжался. Механизм перелистывал карточки минут. Монотонные щелчки, тишина и дневной свет создавали вокруг него обстановку, делавшую выход изо сна тяжёлым делом, для которого нужно иметь либо страх, либо желание. «Как раз выспался; времени море», – подумал Кэнто, резко садясь и разминая затёкшую левую руку. В этот день он встречался в парке с профессором Мидзусимой.

Кэнто поел хлопьев с молоком, надел свежую рубашку, джинсы, куртку, взял новый коробок спичек и вышел на улицу. На двери трепетал листок бумаги. Его удерживала глубоко загнанная в дерево кнопка. Чертыхаясь, Кэнто с трудом выковырял её и, хмуря брови, некоторое время смотрел на отметину, оставленную треугольным остриём в тёмном крашеном дереве. Затем он перевернул бумагу лицевой стороной вверх и стал читать крупный шрифт, набранный традиционными вертикальными столбцами.

В руках его была листовка «Свободных голов»34, движения, действовавшего по всей Японии, но по какой-то причине практически не известного здесь, в Ибараки. «Правительство нас обманывает! Под видом неких «пришельцев» правительство и оккупационная американская армия организовали систему контроля за населением, подавляя наше развитие, самостоятельность, ограничивая наш выбор. Японец! Проснись! Присоединяйся к нашей борьбе! Не верь ничему, думай сам!» – такой текст был отпечатан на листовке. Оставшееся до левого края место занимали пятиконечные звёзды, последняя из которых пропечаталась только наполовину и напоминала корону. Кэнто смял листок и пошёл к остановке. Ему не хватало машины. Ему не хватало удачи.

Кэнто болтался по городу, не зная, чем себя занять. Он купил дорогой блокнот и хороший карандаш, чтобы записывать партии, зашёл в кофейню. Вылив в большую чашку жирные сливки, высыпав сахар и вяло помешивая ложкой горячий ароматный напиток, Кэнто принялся читать газету, забытую или нарочно оставленную на столике предыдущим посетителем. Он пробегал новости глазами, не углубляясь в текст. «В Аомори сильно тряхнуло: шесть баллов. Касуми будет переживать, – вспомнил он отчего-то официантку из «Идзуми». – Хотя кто знает, будет ли? Она убежала из Аомори». Кэнто отпил кофе, выдохнул, переменил позу. Сейчас, прочтя новость про землетрясение на Хоккайдо и в Аомори, он понял, что часто думает о Касуми. Он никогда не рассматривал её в качестве свободной девушки, с которой можно попробовать познакомиться поближе: таковы были правила, образовавшиеся сами собой, а кроме того, более серьёзные посетители бара относились к ней так же – как к «девушке, с которой нельзя познакомиться поближе». Это никогда не задевало его. Касуми будто существовала в параллельной реальности; она не принадлежала никому, при этом её можно было видеть, слышать, даже чувствовать запах её волос.

Кэнто перевернул страницу и, рассматривая тёмную фотографию какого-то политика, задумался: почему он всегда идёт за другими, принимает чужие правила?

Люди, отпечатавшие листок и приколовшие его кнопкой к двери Кэнто, были сильнее. Они могли делать то, чего он никогда не сделает (впрочем, для Кэнто их идеи не становились от этого менее неприятными). Генри Ямамура был сильнее. Он мог обозвать любого в баре (кроме Хироюки), у него достало смелости сделать юбицумэ35; он рисковал жизнью. Пускай Ямамура был в самом низу списка своей банды, пускай. Кэнто это ранило даже сильнее: он, Кэнто Хасэгава, стоял в абсолютном списке всех людей Японии ниже этого мелкого и в сущности довольно жалкого бандита, он был слабее. Длинная тень этих неприятных мыслей протянулась к нему от стройной фигуры Касуми, державшей прямоугольный деревянный поднос и улыбавшейся ему с газетной бумаги, на которой не было никакой Касуми, а были только чёрные знаки, отпечатанные большой машиной в одной из типографий.

Кэнто допил кофе, расплатился и вышел. Он оставил газету, не добравшись до той полосы, на которой рассказывалось о недавней трагедии: известный молодой актёр и певец Ясуо Грант был доставлен в больницу с тяжёлыми ранениями шеи и живота, причинёнными стеклом, выпавшим из окна шестого этажа, когда порыв ветра распахнул старую раму настежь и ударил ею о стену здания. Врачи оценивали его состояние как критическое. Когда дверь кофейни захлопнулась за Кэнто, из динамика радио, настроенного владельцем на музыкальную волну, донеслись тихие звуки гитары: передавали песню, которую Ясуо Грант записал этим летом. Песня называлась «Любовь, апрель, Токио».

В парк Кэнто пришёл раньше условленного времени.

Его что-то волновало, но он никак не мог определить причину этой тревоги. В конце концов Кэнто решил, что это волнение сродни тому, что он испытывает перед игрой, а причина его – профессор. Мидзусима был такой же загадкой, как Ошаспели, даже ещё большей. Кэнто не хотел раньше времени пытаться предположить, что именно затевает профессор: Кэнто боялся такими размышлениями спугнуть удачу. Соблюдать все правила, связанные с удачей, было для него важно ещё и потому, что Кэнто утвердился в мысли: именно выигранная удача свела его с Мидзусимой.

Фотограф рассаживал группу туристов, чтобы сделать общий снимок. Десять – двенадцать человек, все за пятьдесят. Кто-то недавно рассказывал ему о клубах путешественников. Люди выбирали определённую цель в Японии, например, посетить главные парки. Они собирались, планировали, вместе покупали билеты, вместе ехали на поезде. «Ясно, почему они стараются сделать фотографии. Они едут не ради отдыха или любования природой, а ради достижения результата, и фотографии подтверждают этот результат, – наблюдая за лицами, сияющими одинаковыми улыбками, размышлял Кэнто. – Интересно, есть ли среди них игроки? Ведь на такую жизнь нужны деньги. И одеты они хорошо – ясно видно, что хорошо».

Кэнто не заметил, как наступило время встречи. По дорожке к нему шёл профессор Мидзусима. Они поприветствовали друг друга. Мидзусима был, кажется, в прекрасном расположении духа. Кэнто начинал любить его артистичную манеру речи: «Такой преподаватель должен нравиться всем студентам. Я хотел бы учиться у него, когда ходил в школу. Вряд ли в школах встретишь человека, похожего на Мидзусиму-сэнсэя…» Кэнто мало знал о жизни в университете. Для него это был другой мир, казавшийся недостижимым и одновременно ненужным.

– Вы любите дождь, Хасэгава-сан? – прервал его размышления Мидзусима.

Профессор и Кэнто поднялись на недавно построенный взамен вконец обветшавшего мостик. Перед ними расстилался парк. Внизу, под сливовыми деревьями, неторопливо шла в их сторону немолодая пара. Мужчина держал зонт, женщина что-то восхищённо рассказывала. Ветер то затихал, то налетал порывом, срывая листья с деревьев и отправляя их в чудесный танец, и невозможно было предсказать, где этот танец закончится: вот небольшой малиново-красный лист клёна падает в пруд, сливаясь со своим отражением; вот жёлтые два, сцепившись, не могут лететь далеко и опускаются на землю сразу под деревом, взрастившим их.

Капля дождя ударила Кэнто по затылку.

– Не особо, – честно ответил Кэнто, поднимая голову и оглядывая небо.

– В Японии дожди всем надоели. Крадут время, настроение, приводят к ужасным бедствиям – гибнут люди. Вместе с тем, без дождя не будет риса. А ещё представьте себе, что рядом с нами стоит житель Африки или Аравии – что он подумает? Для него каждая капля пресной воды – это дар небес.

Кэнто кивнул. Ему было сложно представить рядом жителя Африки и тем более поставить себя на его место, но ценность питьевой воды была для него очевидна. Вода, еда, чистая одежда, тёплое жилище – жизнь научила Кэнто понимать цену простых вещей. «Я не желаю жить так, чтобы это было для меня всем. Я не хочу довольствоваться малым, когда вижу большое. Почему я должен? Я не рождён монахом. Может быть, выращивание риса является для кого-то счастьем. Ему повезло! Его счастье в малом, и этого счастья легко достигнуть. А мне не повезло. Мне сложнее», – думал Кэнто.

– Хасэгава-сан, вам надо перестать курить табак, – сказал Мидзусима, опираясь на белоснежные перила. Кэнто посмотрел на него удивлённо.

– Мы оба – взрослые люди, – продолжил после паузы профессор, – и я не стану вам рассказывать о том, что это вредно для здоровья. В конце концов, это ведь ваше здоровье. Тут дело в другом: это может нам помешать.

– Я не понимаю, – Кэнто нахмурил лоб. – Кажется, я курю вовсе не так много, – отчего-то начал оправдываться он, не готовый к такому повороту разговора.

– Скажите, Хасэгава-сан, – повернулся вдруг к нему Мидзусима. – Становится ли вам спокойнее после сигареты?

– Ну да, разумеется, – пожал плечами Кэнто.

– Человек, постоянно курящий табак, не может достичь некоторого уровня спокойствия и концентрации внимания без помощи табака. Никак. Теперь представим, что сигареты под рукой нет. Как долго случалось вам не курить? Что вы чувствовали? Послушайте, Хасэгава-сан. Мне нужна от вас реакция, вся ваша реакция! Скорость и точность! Это не игрушки.

Кэнто растерянно посмотрел на старика:

– Если вы считаете, что у некурящего есть какое-то преимущество, зачем…

– Зачем я выбрал вас? О-о-о, это хороший вопрос. Во-первых, я обязан вам. Затем…

Не договорив, он задумался и молчал минуту, снова устремив взгляд куда-то далеко, поверх сливовой рощи и поверх холмов у озера. Кэнто вежливо ожидал продолжения. Их роли, установленные возрастом и образованием, оказались ему комфортны: в жизни Кэнто не было ещё человека, которого он мог бы называть «сэнсэй» в полном значении этого слова, и Мидзусима как будто на эту роль прекрасно подходил.

– В общем, вы постараетесь бросить курить. Кроме того, за сутки до игры не употребляйте алкоголь и тяжёлую пищу. Сейчас мы поедем ко мне, и я объясню вам больше. Но ваше слово вы дадите здесь и сейчас, ещё не зная всего.

– Да, разумеется. Я постараюсь. Я только не знаю, насколько это окажется сложно и справлюсь ли я. Точнее говоря, оправдаю ли ваши ожидания.

– Вы думали, что будете играть, как прежде, а я – подсказывать вам какой-то шифр, принцип выбора карт?

– Честно говоря, да, так я и думал, – подтвердил Кэнто. Как назло, ему нестерпимо захотелось закурить. Запахи осени так или иначе напоминают свежий табак, и чем глубже осень, тем сильнее это чувствуется.

– Нет, Хасэгава-сан. В Игре есть ещё одно измерение, которое влияет на карты. Это время.

– Время?

– От того, когда вы делаете выбор, зависит, что за карта вам откроется. Вы будете учиться отсчитывать время. Пойдёмте, скоро польёт дождь.

8

Дождь начался, когда они уже подошли к дому профессора. Тот достал огромный ключ, поразивший Кэнто: не плоский, не привычный ему полукруглый – на конце длинной ножки торчали в стороны прямоугольные зубцы, как будто ключ был из сказки, игрушечный. Когда они зашли внутрь, Кэнто с любопытством осмотрел замок: тот был прикручен изнутри, и ключ проходил всю дверь насквозь, чтобы добраться до своего механизма, отжать нужные пластины и отодвинуть толстый засов. В первый раз Кэнто не успел толком осмотреться и теперь с удивлением подмечал и другие необычные предметы: настенные часы, циферблат которых был разделён на восемь частей, большую подкову, странную круглую сеть из переплетённых разноцветных шнурков, украшенную бусинами и перьями. Внутри жилище профессора было чем угодно, только не японским домом.

Профессор сразу повёл его в гостиную, усадил в знакомое уже кресло, достал из шкафа небольшую картонную коробку и положил её перед Кэнто:

– Вот это, – сказал он садясь и указывая пальцем на белый картон, лишённый каких-либо надписей, – это отвратительно сочетается с никотином. Совершенно не сочетается.

– А что это? – Кэнто подался вперёд, рассматривая загадочную коробку.

– Я называю его «Тэмпум». Состав банальный. И абсолютно безопасный, можете не переживать. Это таблетки, – профессор открыл коробку и вытащил пузырёк, в котором стопкой лежали крупные белые таблетки. Пузырёк был закупорен резиновой крышкой, а пустое пространство под ней заполняла вата. – Работа моего приятеля из университета. Вообще-то он создавал лекарство от аритмии. Оно помогает при аритмии, да; однажды попадёт в продажу. Не важно. Пойдите на кухню, налейте воды из синего графина в стакан и выпейте одну; её можно разжевать. Идите! Отсюда налево.

Кэнто поднялся, извинился и вышел. Таблетка не имела вкуса. Вода была немного солоноватой и напоминала сильно разбавленную минеральную. Профессор ожидал его с большими часами в руке:

– Начнём. Не удивляйтесь, не думайте – верьте мне и старайтесь. Я буду запускать секундомер. Это секундомер, – он вытянул руку, показывая Кэнто часы, круглые, блестящие хромом, с тонкими стрелками. – Вы услышите щелчок кнопки и будете отсчитывать про себя столько секунд, сколько я вам назову. Когда отсчитаете – коснитесь рукой стола. Я остановлю стрелку, и мы увидим вашу ошибку. Делайте касание чётким, концами пальцев, сведённых вместе, вот так, – он слегка ударил пальцами по столу. – Готовы?

Кэнто кивнул.

– Десять.

Раздался щелчок. Кэнто отсчитал про себя десять секунд, ударил по столу, и профессор выключил секундомер:

– Восемь и восемь. Слишком быстро. Большинство людей поначалу ошибается в меньшую сторону. Ещё раз!

Они тренировали десятисекундный отрезок, пока Кэнто не начал попадать точно. Затем Мидзусима стал называть другие числа. Короткие интервалы Кэнто отбивал хорошо, но за двадцатью его ошибки всегда превышали секунду.

– Перерыв. Выпьем чая, – наконец сказал Мидзусима и спрятал секундомер в карман. – Хасэгава-сан, вы молодец. Учитывая все факторы…

– Но для чего всё-таки эти таблетки? Они помогают считать секунды? – предположил Кэнто.

– Именно! Вам интересно, как это связано с игрой, – сказал профессор, поднимаясь. – Вы узнаете правду.

Они выпили по кружке крепкого чёрного чая. Кэнто с нетерпением ожидал объяснений профессора, но тот не спешил и заговорил об Англии и об английской погоде, сравнивая её с Японией. Кэнто пришлось ждать четверть часа, прежде чем разговор вернулся к той теме, которая полностью занимала его разум.

– Так вот, время… – произнёс наконец Мидзусима, и Кэнто замер, внимательно слушая.

– Кто-то из вас считает, что на столе лежат шестнадцать случайных карт. Кто-то считает, что карты подобраны таким образом, что есть некая закономерность. В любом случае, они существуют для вас только в трёх измерениях. Правда, – профессор сделал паузу и посмотрел Кэнто в глаза, от чего тот невольно задержал на секунду дыхание, – правда заключается вот в чём. Если бы вы могли заглянуть под любую из лежащих на столе карт, вы увидели бы, как на её обратной стороне с безумной скоростью сменяют друг друга цифры-изображения. Все четыре с лишним миллиарда! Разные картинки появляются с разной частотой. Это очень сложно! Очень быстро, очень сложно! Но вот вы выбрали карту, прикоснулись к ней. Поток замирает. Та цифра, которая в момент вашего касания оказалась на обратной стороне карты, останется на ней до конца Игры. Карта перевернётся, и вы увидите её.

Некоторое время Кэнто, захваченный речью профессора, сидел и вспоминал собственные партии. Раньше карты были для Кэнто просто картами, кусочками пластика (а может быть, металла, так как некоторые из них холодили руку при прикосновении). Какая-то магия, доступная пришельцам, делала их пригодными для Игры, но всё же они казались объектами вполне земными. Теперь он видел игровой стол иначе. Карты оказались чем-то чужим, пугающим, привычное лицо Игры – маской, скрывающей что-то большое и неподвластное человеку.

– Скажите, профессор, мы поэтому оставляем на входе часы? – спросил Кэнто. – В списке вещей, которые нельзя брать с собой, говорится про часы и про то, что может измерять время…

Мидзусима прищурился, брови его шевельнулись:

– Возможно, возможно. Правда я предполагаю, что течение времени в комнате Игры немного отличается от такового за её пределами, но интервалы есть интервалы, а шкала есть шкала, и наличие точных часов на руке вам помогло бы, – он откинулся на спинку кресла и скрестил руки на груди, – конечно, если вы знаете, что именно измерять.

В тот день они тренировались ещё около часа. В конце результаты Кэнто, до того времени улучшавшиеся, посыпались, и Мидзусима объяснил, что наступило утомление, а действие таблетки, наоборот, закончилось.

Когда пришло время прощаться, Мидзусима вложил в руки Кэнто секундомер и конверт.

– Могу я посмотреть, что внутри? – спросил Кэнто, кланяясь.

– Можете. Там деньги.

– Деньги? Профессор, но…

– Берите. Если вам так будет удобнее, давайте считать, что я вас нанимаю. Или лучше пускай это будет ваша стипендия. Устроит?

– Да, разумеется. Я благодарен вам! Но мне всё равно неловко принимать от вас это, – от волнения Кэнто запутался в кэйго, и фраза получилась смешной.

– Пустяки. И вот ещё что, – Мидзусима положил руку на плечо Кэнто и посмотрел на него серьёзными, чуть прищуренными глазами. – Во всём, что происходит, нет волшебства. Нет мистики. Здесь не работают приметы. Есть только наука. И это не та наука, о которой мы (в большей степени я) придумали, что знаем её. Это такая огромная, глубокая, холодная и страшная система, с которой наш разум ещё не готов столкнуться, но с которой мы выбрали столкнуться.

9

Они стали тренироваться по средам, субботам и воскресеньям. Кэнто приходил к профессору домой, выпивал таблетку. Щёлкала кнопка секундомера, и Кэнто представлял себе его стрелку. Стрелка в голове Кэнто и заострённая полоска металла над циферблатом бежали вперёд. Им надо было финишировать одновременно.

Секундомеров было два. Один, подаренный профессором, Кэнто теперь всюду носил с собой и тренировался в свободные минуты, которых у него было много, слишком много. Нацуки он сказал, что устроился на работу в университет. Она не спрашивала, что за работа. «Или не поверила, или ей стало совсем не интересно, чем я занимаюсь», – подумал Кэнто.

В воскресенье он напился и устроил дома такую ссору, что Нацуки выбегала посреди ночи на улицу, испугавшись его гнева. На следующий день он с трудом мог вспомнить обрывки произошедшего.

Они помирились.

Кэнто купил новый керосиновый обогреватель: ночи становились всё холоднее. Старик Накамура увидел Кэнто, несущего обогреватель от остановки, и, одобрительно кивая и приговаривая: «Ёй, ёй!», вышел ему навстречу.

– Добрый день, Накамура-сан! – поздоровался Кэнто, опуская большую коробку.

– Добрый день, Хасэгава-сан! Холодает, не правда ли? – Накамура посмотрел на небо и перевёл взгляд на коробку. Манера соседа вести диалог порой раздражала Кэнто, но Накамура стал невольным свидетелем его ночной ссоры с Нацуки, и Кэнто чувствовал себя виноватым.

– Да, холодает, – ответил он в той же манере, так же как старик растягивая последний слог.

– Однажды в это время в Мито шёл сильный снег. Это было давно, сразу после войны, – Накамура улыбался, но морщинки вокруг его глаз, положение густых бровей, интонация давали понять, что он говорит о грустных вещах. – А может, и не в это время. Но где-то в конце ноября. Было много суровых зим. А сейчас зимы мягкие, но вы всё-таки старайтесь не простудиться. Старайтесь, чтобы в доме было тепло, – он снова улыбнулся.

– Я буду стараться, – ответил Кэнто. Он поклонился и, подхватив коробку, направился к своей двери.

Снег не пошёл, и даже потеплело. Ранним утром погода уже напоминала зимнюю, но днём солнце прогревало воздух, и после хорошей пешей прогулки хотелось снять куртку и выпить стакан воды со льдом.

Кэнто казалось, что со времени его знакомства с Мидзусимой прошёл месяц, хотя в действительности минула только неделя. Кэнто наслаждался своей ролью так, как умел: он ощущал себя героем кинофильма и тренировался с большой самоотдачей. Профессор ничего не говорил о том, когда состоится первая игра «нового Кэнто» и сколько времени потребуется, чтобы научиться отсчитывать интервалы с нужной точностью. Поэтому когда Мидзусима вдруг объявил, что на следующий день нужно отправляться в Чёрную комнату, это застало Кэнто врасплох. Вместо радости (которая спустя несколько минут в достаточном количестве образовалась в его груди) он с тревогой посмотрел на Мидзусиму:

– Но разве я готов?

– Хасэгава-сан, если мы не начнём, то готов не буду я. Никогда. Как-то я сказал, что мне нужно больше информации. Пришло время добыть эту информацию. Итак, завтра Игра. Вы откроете всего две карты, как будто вы ити-кацу. Закончите и уйдёте.

– Заканчивать, даже если попадётся удача? – удивился Кэнто, и профессор кивнул в ответ.

– Итак, первая карта, которая меня интересует, – тринадцатая. Если это неудача, закройте её через восемь секунд, выждите тринадцать секунд, откройте шестнадцатую. Если первой окажется любая другая – выждите двадцать шесть секунд и откройте восьмую. Дальнейшее не важно. Запомните рисунки!

– Тринадцатая, закрыть через восемь, ждать тринадцать, шестнадцатая. Если не закрыл – двадцать шесть, восьмая… – начал повторять про себя Кэнто, но Мидзусима протянул ему листок с только что сказанной информацией:

– Держите. Позже придумаем, как всё записывать, чтобы стало легче запоминать.

Ити-кацу36 называли игроков, которые приходили, чтобы открыть две карты. Если с первой пары они не получали удачу, игроки не продолжали и покидали Чёрную комнату. Причиной появления ити-кацу являлись сами правила: открыв одну карту-неудачу, игрок мог тут же закрыть её, снова прикоснувшись к ней. Однако сделать это разрешалось лишь дважды за Игру. На третий раз игрок получал тройную неудачу: на столе одновременно переворачивались шесть карт, закрытых или уже открытых, и на всех был изображён разрезанный круг. Одно время стратегия ити-кацу была достаточно популярна: ты не рисковал, надеясь рано или поздно получить небольшую, заслуженную долгими стараниями удачу. Через некоторое время игроки стали замечать, что у практикующих ити-кацу первыми картами следующей партии всё чаще начинали оказываться разрезанные круги…

В Правилах Игры, которые каждый землянин изучал ещё в школе, учителя всегда обращали внимание на пометку, сделанную Ошаспелями: «Однако пользоваться этим правилом не рекомендуется». На естественный вопрос о причине существования сказанной пометки учителя не могли дать ответа, как не мог дать ответа ни один землянин: Ошаспели не комментировали правила и ничего не объясняли. «В каждой строке и каждом слове Правил есть смысл. В каждом слове, сказанном Ошаспелем, есть смысл. Живите в соответствии с духом сосуществования. Не пытайтесь перехитрить судьбу. Не лгите, не скрывайте, не замышляйте: для Ошаспелей не существует тайны. Принимайте будущее с достоинством и благодарностью – каким бы оно ни было», – так начиналась книга, написанная Ричи Судзуки, человеком, который более других приблизился к Ошаспелям.

У Кэнто была эта книга – небольшая мягкая брошюра. На белом фоне обложки один под другим находились два круга: красный и чёрный. Книга называлась «Сосуществование», однако на обложке названия не было: оно помещалось внутри, на первой странице. Хотя Кэнто следовал многому из того, что написал в «Сосуществовании» Ричи Судзуки, он не считал книгу особенной, как не считал автора особенным человеком, а на прославляющих «Сосуществование», словно дхарму37, игроков посматривал с насмешкой. Одно время он чуть не выбросил книгу вместе с мусором; то были дни его взлёта, время, когда Игра стала ему ненужной.

10

Кэнто открыл две карты, закончил Игру и вышел.

На улице он сразу зарисовал увиденные изображения. Ему казалось, что он ещё не встречал их в Игре. Впрочем, до этого дня Кэнто, подобно другим игрокам, не обращал внимания на изображения, не связанные с удачей: игроки называли такие карты «пустыми».

В субботу и воскресенье Кэнто снова играл. В воскресной игре первой картой оказалась неудача. Вид разрезанного круга сбил Кэнто, и он ошибся в счёте – по крайней мере, так казалось ему. Профессор отнёсся к происшествию спокойно:

– Реакция ожидаемая: вы ведь человек. При встрече расскажете подробности.

После Игры Мидзусима ожидал его в парке. Профессор ещё в первый раз объяснил Кэнто, что им следует по возможности действовать тайно:

– Может быть, не тайно, но по крайней мере не афишировать наши цели и методы, – уточнил Мидзусима.

Это волновало Кэнто. Одно дело использовать математику и решать загадку, которую, как утверждал профессор, сами пришельцы задали человеку, а затем получить за её решение достойное вознаграждение. И совсем другое – тайно действовать против Ошаспелей. Такого Кэнто делать не хотел.

– Профессор, если мы не нарушаем правил, зачем нам меры предосторожности? Вы с самого начала говорите мне, как всё сложно, как всё опасно. Одновременно вы утверждаете, что мы не станем идти против законов и что нам нечего бояться. После этого оказывается, что вам нельзя приближаться к Чёрным комнатам… – Кэнто засунул руки в карманы, нащупал в правом коробок спичек и принялся крутить его, удерживая между большим и средним пальцами. – Правда, что Ошаспели могут читать мысли людей?

– Я полагаю, что могут, – ответил Мидзусима.

– Тогда какой смысл? Они всё равно узнают, что я встретился с вами после Игры, что передал вам рисунки открытых карт. Узнают, о чём мы говорили. Я верю вам, но я хочу выигрывать законно.

– Верно, верно…

Впервые слова профессора прозвучали неуверенно. Он смахнул с пальто принесённую ветром соринку и продолжил:

– Они как-то ограничивают свои возможности. Сложно сказать… Хасэгава-сан, а почему, собственно, вы так хотите быть на их стороне и соблюдать не только их правила, но и… как это сказано в вашей любимой книге? дух сосуществования. А, Хасэгава-сан?

– Почему вы решили, что это моя любимая книга?

– Разве это не так?

– Не так.

– Тогда прошу меня простить. Я ошибся. Но в таком случае я тем более не понимаю вашего отношения. Или вы просто боитесь Ошаспелей?

Кэнто хотел ответить отрицательно, но остановился и задумался. Он вспомнил, как сидел недавно в кофейне, размышляя о том, какую позицию занимает в жизни, о своём праве стать сильным и быть сильным. «Где-то здесь проходит линия, за которую одни переступают легко, другие колеблются, третьи не переступают никогда, – думал он. – Это известная истина. Это всем известно. Такие слова говорили себе тысячи человек. Игра снимает с нас ответственность, умаляет сложность решения: единственное решение – это отправиться играть и играть до победы или до поражения. Выигранная удача придёт затем сама. Какое будущее меня ждёт? Если я хочу изменить свою жизнь, разве не лучше попытаться сделать это сейчас, пока я ещё не стар?» Он вспомнил, как тащил керосиновый обогреватель. Неприятный запах керосина! Он напоминал ему о машине, которой Кэнто хотел владеть, но которой у него не было. Кэнто заранее ненавидел следующие два месяца, когда он будет вынужден возиться с этим обогревателем. Они опять поссорятся с Нацуки. Опять помирятся. На новый год она пригласит его поехать с ней к её семье. Он снова откажется: он ни разу не соглашался. Она уедет одна. Он…

Мысли, сбившиеся в комок и катившиеся уже сами по себе, остановил Мидзусима:

– Хасэгава-сан, теперь уже поздно.

– Что поздно? – Кэнто испуганно посмотрел на профессора.

– Отказываться. Вы не можете отказаться. Я пойду до конца. Я искренне верю, что, расшифровав систему, мы получим всё.

– Опять вы говорите абстрактно.

– Ошаспели хотят найти свою противоположность. Равную силу. Игра – один из их инструментов. В столкновении этих двух сил победителю достанется всё.

– Но как выглядит это ваше всё? Победитель станет правителем Земли? Вселенной?

Мидзусима внимательно посмотрел на Кэнто и внезапно расхохотался. Он смеялся долго и громко. Посетители парка, улыбаясь, смотрели на забавного высокого старика в западной одежде. Вечерело. Небо окрашивалось оранжевым.

– Бросьте, – наконец продолжил разговор профессор. – Наградой будет ваша независимость от вероятностной модели. Если рассмотреть это уравнение… Ах да, я вам не показывал уравнения. Не важно. Если решить обратную задачу, то можно утверждать, что такой человек будет обладать абсолютной удачей. Хотите – продолжайте жить, как вам вздумается. Копайтесь в огороде: у вас будет расти всё, что пожелаете. И это будут лучшие, лучшие баклажаны… или что вы там хотели выращивать? Хотите путешествовать – вперёд! Нет, зачем так мелко? Хотите заняться автогонками? Вы станете чемпионом мира. Хасэгава с кубком в окружении девушек! А-а-а, девушки. С девушками тоже всё будет так, как вы захотите, Хасэгава-сан.

– Вы не смеётесь надо мной? – спросил Кэнто, когда Мидзусима замолчал, переводя дыхание.

– Нет, друг мой. Это правда. Так устроен мир. Вы станете этим человеком. А я стану учёным, который сотворил такого человека – это всё, что мне надо. Мы вместе?

Кэнто медленно кивнул и Мидзусима кивнул в ответ.

11

Через два дня в комнату Кэнто постучал Ории, домовладелец.

– Хасэгава-сан, прошу прощения за беспокойство. Вас к телефону.

В квартире, которую занимали Кэнто и Нацуки, не было телефона. Свой аппарат в таких домах вообще редкость, и жильцы пользовались общим номером. Точнее говоря, номера было два: один стоял у домовладельца, другой висел на стене второго этажа, в конце балкона, куда выходили квартиры. Однако там продолжался бесконечный ремонт, и аппарат временно сняли.

– Хасэгава-сан, – услышал Кэнто голос Мидзусимы из толстой пластиковой трубки с растянутым витым проводом, провисавшим до самого пола, – давайте встретимся. У меня хорошие новости. Вы свободны?

Кэнто добрался до университета и заплутал, разыскивая названное профессором место. Он остановился перед длинным двухэтажным зданием из красного кирпича. Живая изгородь перед зданием выглядела совсем плохо: листва осыпалась, оголив кусты, за которыми давно не ухаживали. Между ветвей застрял мусор: упаковка, бумага, какие-то длинные серые ленты, покрытые точками-отверстиями. На втором этаже распахнулось окно, и женский голос окликнул Кэнто:

– Извините, вы не Таданобу?

– Нет, – ответил Кэнто, подняв голову. В окне стояла девушка в тёмном кимоно. Волосы её удерживала повязка, из-за которой торчала пара спиц или палочек. Она высунулась из окна, опираясь на раму:

– Жаль! Хотите зайти?

– Спасибо, но у меня здесь дела, – растерялся Кэнто. Голос девушки был слишком высоким и резким, но молодым. – Простите, а вы не знаете, где вход в то белое здание?

– А, вам надо в учебку? Здесь вы не пройдёте. Видите – забор. Надо вернуться и идти вокруг этих домов, повернуть направо, ещё раз направо и дальше прямо до кирпичного забора с доской. Вот и вход! Но можете пролезть через дома. Вон там, – девушка высунулась ещё сильнее, указывая рукой вправо от себя, и Кэнто испугался, что она может вывалиться из окна. – Там господин Сато живёт, его сейчас нет. Будет лаять собака – не обращайте внимания.

– Спасибо! – поблагодарил Кэнто.

Он решил обойти по дороге и с удивлением рассматривал ветхие, покосившиеся домики и заброшенные сады за разваливающимися заборами, подпёртыми трубами и брёвнами. Отсюда было недалеко до дома профессора, однако его улица выглядела прямой противоположностью этим трущобам, приютившимся под боком второго университета префектуры.

Мидзусима стоял у главного входа. Его окружали несколько человек, видимо, студентов. Профессор что-то рассказывал, и все смеялись. Наконец он увидел подошедшего Кэнто:

– Друзья, прошу меня простить!

Студенты – две девушки и трое парней – прошли мимо Кэнто. Парни были в синей университетской форме, а девушки – в джинсах и пёстрых свитерах, так что если бы не японские лица, их можно было принять за учениц какого-нибудь американского колледжа. Кэнто они не понравились.

Мидзусима сразу повёл его в глубь двора, к паре сливовых деревьев. Листья с них давно уже облетели, и кривые серые ветви выглядели уныло. Под деревьями должны были стоять скамейки, но их разобрали: длинные доски лежали кучей на асфальте.

– Вам здесь не нравится, Хасэгава-сан?

– Вы правы.

– Если бы вы здесь учились, затем уехали в Европу, провели там лет десять и вдруг вернулись – он показался бы вам совершенно в другом свете. Хотя надо признать: Токива переживает не лучшие времена. Видали? – Мидзусима показал рукой вверх, на пятиэтажное здание-башню с ровными стенами и полукруглой крышей, под которой располагались эмблема и надпись латинскими буквами: «TOKIWA». Стены здания, разделённые стыками панелей на одинаковые прямоугольники, были белыми, но одного прямоугольника не хватало: на его месте темнел серый бетон. – Вчера отвалилось. Хорошо, что никого не убило.