Кадетка бесплатное чтение

Поступление. Тверь.

Пролетело восемь классов учебы в средней школе. Я повзрослел. Подходило время задуматься о том, кем я буду в жизни. В кругу семьи мы решили, что надо поступать в суворовское училище или кадетский корпус. Суворовское училище от кадетского корпуса отличается лишь тем, что оно общевойсковое, а кадетский корпус имеет более конкретную направленность, он может быть военно-космическим, морским, артиллерийским и так далее. Но я имею в виду не тех кадетов, что учатся в кадетских классах, а тех, что вдали от папы и мамы живут и учатся в режимных учреждениях. Это хорошее образование и дисциплина, более того родители решили, что таким образом уберегут меня “от улицы”. Отец хотел, чтобы я учился там же, где и он в свое время. Пропущу описание того как я готовился физически, как проходил медицинскую комиссию, начну сразу с главного.

Мы приехали в город Тверь, там расположено Тверское Суворовское Военное Училище. В поступлении у меня сомнений не было. Учился я хорошо, со спортом дружил, плюс за 6 месяцев до поступления начал решать типовые задачи по математике, писать изложения по русскому языку и проходить различные психологические тесты.

“Абитура” – первая проверка на прочность. Нам сразу дали понять, что поступающих значительно больше, чем мест. Поэтому поступят только самые достойные. Лето, жарило солнце, а мы по несколько часов просто стояли на плацу. Кому-то это не нравилось, и он сразу писал бумагу на отчисление.

Отчисляли и тех, кто пытался “сочковать”, не стоял в строю, а сидел где-то в сторонке или находился вообще непонятно где. Гоняли нас постоянно и “жестко”, со словами: “Если вы станете суворовцами – будете стрелять как ковбой и бегать как его лошадь!” Именно с бега и начиналось каждое наше утро. Подъем, тут же построение и побежали. Постоянно форсировалась обстановка, кто-то не успевал толком заправиться или сходить в туалет. Главное было вовремя встать в строй, услышать команду: “Бегом марш!” и побежать.

Находились такие умельцы (из тех, кто не успел утром сходить в туалет), которые бежали в конце строя задом наперед и “мочили” за собой асфальт. Но все это терпимо, если ставишь перед собой цель – поступить.

Но моей цели не суждено было осуществиться. Успешно сдав физическую подготовку и русский язык, я провалил математику, как это получилось мне до сих пор непонятно. Работы никто не показывал, просто сказали, что не сдал.

Этим же вечером мы с отцом выехали в Санкт- Петербург с надеждой успеть поступить в кадетский корпус.

Поступление. Питер.

Ничего принципиально отличающегося от тверской абитуры в питерской абитуре я не обнаружил.

Исключение лишь составляло то, что утром все успевали сходить в туалет перед зарядкой-кроссом.

Меня определили в одну из групп абитуриентов и показали нашего офицера-воспитателя и старшего из числа кадетов. Им был кадет с 3 курса. Его называли “замок”. Это было мне не совсем понятно, ведь в Твери у каждой группы был только офицер-воспитатель.

Потом мне объяснили кто такой “замок”, это сокращение от должности, а именно – заместитель командира взвода. Позднее я узнал, что бывает еще “комод” – командир отделения. То есть взвод – это группа (в нашем случае кадетов), состоящая из 3 отделений, у каждого из которых есть свой “комод”, а старший среди сверстников во всей этой группе – “замок”.

Знакомство.

Моим “замком” был вице-сержант Пахомов (Пахом). Очень ответственный и правильный как мне тогда казалось малый. А в соседней группе “замком” был друг Пахома – вице-сержант Сафронов (Сафрон). Приставка “вице-” в их званиях означает “будущий”. Ведь это еще не армия и звания здесь условные.

Сафрон любил пустить все на самотек и вздремнуть на кровати в углу кубрика. Кубрик – это комната, где располагается учебная группа (взвод).

Я познакомился с ребятами из своей группы и некоторыми из соседней. Все оказались с разных городов, кто-то из Краснодара, кто из Питера, были и московские, и сочинские, и магаданские…

Очень скоро я познакомился с “нарядом” по туалету. Нарядом его, конечно, трудно назвать, ведь выдраить сортир после отбоя и доложить об этом своему старшему это не совсем наряд. А произошло это вот из-за чего: когда Сафрон в очередной раз спал в своем любимом углу, у него над лицом начала летать и жужжать муха. Не открывая глаз, он отмахивался от нее. Муха улетела, а мы с еще одним шутником,

Артуром, продолжили жужжать рядом с ним и “угарать” над тем, как Сафрон махал руками. Правда махал он не долго, через пару минут вскочил и “нарезал” нам по “наряду на работы”. Выдраив сортир, доложив об этом своему “замку” и сказав, что осознали всю масштабность “залета”, мы пообещали, что больше так не будем и отправились спать.

Вступительные экзамены и профотбор я сдал.

После уточнения списков поступивших, наш старшина, прапорщик Кащеев, начал назвать нас “товарищи кадеты”, это было особенно приятно, ведь остальные офицеры-воспитатели (наши будущие командиры взводов) продолжали обращаться к нам “товарищи абитуриенты”. Настоящими кадетами мы должны были стать после того, как дадим “клятвенное обещание кадета”.

Весь набор нашего года разделили на 2 батареи, в каждой батарее было по 4 взвода, каждый взвод состоял из 30 человек, разбитых на 3 отделения (по 10 человек в каждом). Каждому взводу определили офицера-воспитателя. Нашим взводным стал майор Миркин, “замком” на время стал Пахом, а “комодов” назначили из числа наиболее хорошо зарекомендовавших себя, по мнению офицера- воспитателя. Я попал в первое отделение рядовым кадетом. Командиром нашей батареи (комбатом) назначили подполковника Кошкина. Очень порядочный, на мой взгляд, офицер и настоящий профессионал. К сожалению, через несколько месяцев он ушел от нас на кафедру военных дисциплин и возглавил ее, но об этом позже.

Клятвенное обещание.

К церемонии “клятвенного обещания” нас готовили, как положено на плацу. Выход из строя, постановка в строй, строевой шаг, фразы “я, есть, служу Отечеству!” – все это хотели довести до автоматизма. Все вроде бы даже получалось и вот Миркин, решив отчитаться перед комбатом о проделанной работе с целью ее завершения, пригласил его “заценить” наши успехи…

Комбат встал перед строем и командным голосом произнес:

– Кадет Великанов!

– Я! – послышалось из строя.

– Выйти из строя!

– Есть!

Из строя вышел Ваня Великанов. Он прочитал “клятвенное обещание”.

– Поздравляю Вас со вступлением в ряды кадетов! – произнес комбат.

– Служу Советскому Союзу! – выпалил Великанов.

Миркин почесал голову.

– Чему ты служишь? – переспросил комбат.

– Отечеству! – произнес Ваня и опустил глаза, поняв, что “затупил”.

А мы поняли, что нам еще репетировать и репетировать…

Получив на складе красивую кадетскую форму, нам предстояло оборудовать ее согласно всем требованиям, а именно: пришить погоны, шевроны, подворотнички, вставить петлицы, погладить брюки и китель.

У кого-то получалось оборудовать хорошо, у кого-то чуть хуже, но лучше всех получалось у Славы Плужкина. Он очень быстро и ровно подшивал мелкими стежками, никому не отказывал в помощи и все время улыбался. Это была его ошибка, так как подшивать подворотнички ему потом пришлось на протяжении следующего года всем, кто не успевал это сделать или зачастую просто не хотел. Вечером, в свободное время, после самоподготовки, на кровать Славы ложились 10-15 кителей и столько же подворотничков, которые он должен был успеть пришить до вечерней поверки. Почему в течение года? Потому что через год он перевелся в другой кадетский корпус и связь с ним оборвалась.

“Клятва” прошла “на ура”. Все по очереди выходили из строя и произносили речь. Потом мы прошли торжественным маршем мимо руководства корпуса. Нас сфотографировали и всех, кому было куда идти (кроме иногородних), отпустили в увольнение делиться впечатлениями с родными и близкими. До “золотой недели” (неделя перед выпуском) это был первый и последний раз, когда наша батарея пошла в увольнение полным составом.

Первый курс. Без вины виноватый.

“СОС”, “дух”, “минус” (курсовка 1 курса – одна полоска), все эти слова были обращением к кадету первого курса со стороны старшекурсников.

Итак, мы 1 курс. Старшие наши товарищи, прикомандированные “замки” объяснили нам о взаимоотношениях среди кадетов. Учиться всего 3 года, то есть 3 курса.

Первый курс самый младший и самый запуганный. Второй курс, который совсем недавно был первым уже “оперился”. Второй курс теперь считает своим призванием и долгом научить жизни первый – шугает, гоняет и лупит. А третий курс заступается за первый и шугает, гоняет и лупит второй (иногда и первый, но редко). Ведь за них год назад третий курс получал “по соплям” от выпускников. Это бесконечный круговорот. Разница в 1 год между подростками возраста 9-11 класса, при хорошей физической подготовке (в корпусе этому уделяется особое внимание) это очень существенно.

Кадеты учат друг друга жизни путем “пробивания в душу”. Пробить в душу – это ударить кулаком в грудь. Если кто-то хотел сделать еще больнее, он мог ударить подушкой ладони по пуговице, которая находилась как раз перед солнечным сплетением. Пуговицы на кадетской форме имеют основание-петельку, которое при ударе больно давит на солнечное сплетение.

“В душу” в основном получали или за расстегнутый крючок, который находился на воротнике кителя (в качестве повседневной формы у некоторых кадетских корпусов выдается форма, у которой китель носится без рубашки и застегивается под горло), или за распущенный ремень. Первый курс должен ходить с постоянно затянутым ремнем на кителе. Причем за распущенный ремень можно было получить один удар “в душу”, затянуться и пойти дальше, а можно было получить столько ударов, сколько раз обернется вокруг своей оси бляха на застегнутом ремне, висящем на поясе первокурсника. А после этого еще быть затянутым “по голове”. То есть ремень обвивают вокруг головы, выставляют размер, а потом этот ремень одевают на пояс, получается очень затянуто. Не редко и третий курс затягивал второкурсников, чтобы не расслаблялись.

И первый, и второй курс так же могли получить в душу от третьекурсников за “седло”. Седлом становится фуражка, если ей чуть удлинить пружину. Передний и задний край у нее загибаются к верху.

Носить “седло” было привилегией только третьего курса. Причем, за такую фуражку можно было получить в душу, исправить “седло” (то есть сделать нормальную ровную фуражку, так называемую “таблетку”) и пойти дальше, а можно было напороться на воспитательный процесс: фуражку брали и выпрямляли “седло” об стену, причем об верхнюю часть стены, которая побелена. И так как фуражка черная, ее долго потом приходилось чистить. А могли просто достать пружину и сломать, тогда фуражка превращалась в бесформенную тряпку на голове.

Сначала многие хотели домой, тосковали, некоторые даже плакали. Были и такие, кто написал рапорта об отчислении и вернулся в школу. Но большинство перетерпело и доучилось до конца. Очень трудно было вернуться из первого отпуска, пожив 2 недели с родителями дома.

Первое построение корпуса.

Наступил день, когда все кадеты корпуса приехали из отпусков. Зная, что второй курс сразу же захочет учить первокурсников жизни, третьекурсники прикалывались, они переодевались в форму первокурсников и стояли с ними возле общей лестницы, только с расстегнутым крючком или приспущенным ремнем, но обязательно так, чтобы было видно на рукаве курсовку первого курса. Ремень действовал на второкурсников, как красная тряпка на быка, еще бы, они сами целый год ходили с затянутыми ремнями, а теперь им хотелось, чтобы новый первый курс ходил так же. Очень хотелось самим почувствовать себя над кем-то и затянуть. Второкурсники нет, не подходили, подлетали к переодетым третьекурсникам и тут же получали “подачу” “в душу” или в лоб. Узнавая третий курс, они тут же разворачивались и с криком для своих: “Это третий курс!”– мчались дальше, вниз по лестнице, чтобы не “отгрести” еще.

Первое построение корпуса в полном составе.

Утром на плацу выстроились все 24 взвода, плюс офицеры кафедр, офицеры управления и оркестр.

Руководил построением заместитель начальника корпуса. Комбаты поочередно доложили ему о наличии личного состава. Он встал на трибуну и заговорил, что рад приветствовать кадетов и офицеров, что впереди предстоит новый учебный год, что выпускникам надо вести себя достойно и что нажитые материальные ценности, например, телевизор, видеомагнитофон, музыкальный центр после выпуска можно передать новому набору или отдать какому-либо из детских домов. Но не выбрасывать (как это сделал один из выпускных взводов) на плац с четвертого этажа, причем воткнув в него антенну и удлинитель, чтобы он показывал передачу, пока летит.

Вдруг он прервался, скомандовал: “Равняйсь! Смирно! Равнение на середину!” и одновременно с маршем заигравшего оркестра зашагал строевым шагом к появившемуся генералу – начальнику нашего корпуса.

Генерал принял доклад, встал на трибуну, произнес свою речь, затем отправил всех на занятия, подав команду: “В походную колонну! Повзводно! Управление корпуса прямо, остальные на право!

Равнение на право! Шагом марш!” Мы прошли строевым шагом мимо генерала и отправились на занятия. Рядом с трибуной стоял кто-то из заместителей начальника корпуса и выставлял взводам оценки за прохождение.

Первый день занятий.

Занятия напоминали мне уроки в школе, с небольшими исключениями, старший всегда докладывал преподавателю о личном составе, в учебной группе всегда был назначен дежурный, в классе царила тишина и дисциплина, говорил только преподаватель.

В каждом взводе был назначен журналист (у нас это был Антон Шурупов), он ежедневно получал журнал, носил на занятия и сдавал в учебный отдел. В журнале всегда лежала рапортичка на текущий день – это проштампованный листок, в котором преподаватель мог написать о благодарности или взыскании кому-либо из кадетов или целому взводу, если подготовка к занятию была хорошей или наоборот плохой. За взыскания, провинившиеся наказывались офицерами батареи путем лишения очередного увольнения или постановки в наряд на выходные, а за благодарности поощрялись.

И вот первый день учебы, и в одном из взводов первое замечание. Комбат объявил о построении.

Построение батареи проходило обычно на “взлётке”. “Взлётка” – это длинный коридор, на протяжении которого находились входы в кубрики (комнаты взводов). На “взлётке” вся батарея легко строилась в две шеренги.

Один из “замков” (обычно это делает кто-то из офицеров воспитателей, но в их отсутствие инициативу брал кто-то из “замкомвзводов”) скомандовал:

“Равняйсь! Смирно!” (и не громко, чтобы не услышал комбат, добавил: “Равнение на появление!”) Вообще-то он должен был сказать: “Равнение налево!” Но, видимо, решив “сострить”, подал свою версию команды. Потом подошел, доложил, что батарея построена.

Комбат встал перед строем, держа в руках тетрадь. Как выяснилось, это была тетрадь провинившегося кадета. Комбат скомандовал выйти виновнику из строя, затем объяснил, что этот нерадивый кадет принес первое замечание и зачитал записи в изъятой преподавателем тетради: “Препод – лох, лох, лох, история – фигня”. В строю раздался смех. Обратившись к кадету, он сказал, что с таким настроем тот ошибся учебным заведением. Фамилию того “артиста” я не помню, так как недолго проучился с ним вместе, его отчислили после первого семестра за неуспеваемость.

Питание.

Прием пищи осуществлялся в кадетской столовой, она состояла из двух этажей. На каждом этаже питались три батареи. За каждым кадетом было закреплено свое место. За день столовую мы посещали четыре раза: на завтрак, полдник (после 2 пар занятий, на полдник обычно давали запеканку или омлет и компот или сок), обед, ужин.

Сначала было трудно привыкнуть к приему пищи по распорядку. Это не дом, где в любой момент можно подойти к холодильнику и что-нибудь “заточить”. Поэтому большое количество первокурсников постоянно ходило с кусками хлеба в кармане и в течение дня им подпитывались. Хлеб обычно меняли солдату-хлеборезу на сигареты или брали из остатков в столовой.

Одним из первых моих друзей (мы и сейчас крепко дружим) был Саня Яковлев. Так вот, если один из нас стоял в наряде, обязательно приносил другому из столовой кусочки рафинада.

Первый курс – вечно голодный, это действительно так.

Был среди нас и Тема Тихонов, который в карманах таскал вообще все подряд. Чтобы отучить его от этого “замок” Пахом сначала заставлял его писать опись содержимого карманов, а потом зачитывать ее перед взводом, например: “Кусок черного хлеба – 1 штука, обертка от конфеты “Буратино” – 2 штуки, сломанная зажигалка – 1 штука… и так далее”. Поняв, что это не помогает, Пахом просто приказал Теме зашить карманы. Часто так же поступали офицеры с кадетами, которые несколько раз попадались им с руками, засунутыми в карманы.

Старшина Кащеев.

Мне нравился этот прапорщик, нравился тем, что никогда “не выносил сор из избы”. За провинности, а иногда даже грубые нарушения со стороны кадетов, он наказывал сам и всегда справедливо. Порой, о нарушении не знали даже офицеры-воспитатели.

В порыве гнева он мог крикнуть на провинившегося: “Вы знаете, товарищ кадет, каких орлов я воспитывал!? Сорвиголова! А уж с вами и подавно разберусь!” Он назначал наряд на работы по туалету в свободное время, после чего кадет сначала должен был хорошенько вспенить указанный объект и доложить старшине: “Товарищ старший прапорщик, сортир по вашему приказу вспенен!” Затем старшина проверял “уровень пены”, и, если его все устраивало, разрешал смывать ее и протирать туалет насухо.

Он заботился о нас, безвозмездно “подгонял” (раздавал) шевроны, погоны, петлички. Следил, чтобы все кадеты его батареи всегда имели опрятный внешний вид. Но, как и комбату, ему не суждено было нас выпустить, через несколько месяцев он так же куда-то перевелся.

После него пришел другой прапор, “Терминатор”, так мы его прозвали за своеобразную походку, но вскоре сменили это прозвище на “Арни”, оно ему больше подходило, а смысл не менялся. Ни одного решения самостоятельно принять он не мог, даже в рамках своей компетенции, только стучал, стучал, стучал. Его автомобиль Ока кадеты частенько ставили (заносили руками) между зданием корпуса и деревом (передом к зданию, задом к дереву), причем с каждой стороны до машины оставалось сантиметров по двадцать, так что выехать самостоятельно было невозможно.

По вечерам, оставаясь ответственным, он “задвигал” нам на построении для вечерней поверки, что родители спихнули нас в кадетку, избавились от нас, а ему выпала нелегкая – нас воспитывать.

Наряд.

Ежедневно в батарее назначался суточный внутренний наряд: дежурный – обычно это заместитель командира взвода или командир отделения и три дневальных. Дежурный отвечал за точное выполнение распорядка дня в батарее и за построения. Так же за своевременное накрытие столов в столовой для приема пищи личным составом. Кроме того, он всегда должен был знать точный расход личного состава батареи – сколько человек по списку, сколько налицо, кто и где находится из отсутствующих и по какой причине (наряд, санчасть, командировка и так далее).

Дневальные поочередно стояли на тумбочке дневального, плюс у каждого была своя территориальная зона ответственности, на которой должен постоянно поддерживаться порядок: туалет и “взлётка”, комната досуга и умывальник, часть парадной лестницы и коридор, ведущий к ней. Кроме этого назначался официант, который отвечал за сервировку столов перед приемом пищи и за сохранность столовых приборов.