Отражение бесплатное чтение

Повесть-галлюцинация

Шаг провоцирует походку,

Диктуя скорость нападающего бега.

Об болт закрученный сломать отвертку,

Всем кажется так глупо, так нелепо…

Ударом высечь кровь из камня,

Так больно, так приятно…

Власть мысли над движеньем,

Покорность тела – на стене оставить пятна.

Упасть – стремленье камня,

Взлететь – удел лежачей пыли,

И кажется немного странным,

Что все ничто без примененья силы.

Автор в 12 лет

Утрата

Люди пугают других людей, чтобы не бояться самим. (Тит Ливий)

Каждый дом был похож на другой. Он искал что-то знакомое, но тьма резиновым дымом покрывала все вокруг. Он оглядывался и искал что-то привычное, но все было разбитым, сломанным и неизвестным ему ранее. Открытые окна стучали в рамах, двери скрипели в ржавых петлях, все это было чужим и чуждым для него. Звуки перебивали друг друга. Пыль шепотом поднималась кверху. Вокруг пустые заброшенные дома, которые изнутри выли протяжными стонами леса. Приближалось безмолвное ощущение беды.

Он облокотился на обшарпанную дождями стену, чтобы снять с упругой спины напряжение, которое гудело струной от продолжительного бега. Трое суток он бежал во тьме не чувствуя ни ног, ни покоя. Его пугало одно: что он навсегда потерял свой родной дом, все это время он искал только его, но понял, что окончательно заблудился. Он больше никогда не сможет почувствовать себя в безопасности. Все это сырое, темное и дикое окружающее – это его новая реальность, с которой он должен теперь смириться.

Его встревожил далекий лай собак, и эта была не пара псов, а судя по звуку свора из двадцати-тридцати доберманов, которые повторяющимся эхом приближались к нему. По телу пробежала приятная и в то же время пугающая дрожь, словно ветерок встревожил поверхность озера. Видимо они давно шли по его следу, за его едким запахом пота, который лип к каждому камню на земле. Он посмотрел вниз и увидел, что все вокруг было истоптано его ногами, и тут же вспомнил как в безумии кружился здесь вчера.

Рычание за спиной. Из-за угла вышли запыхавшиеся черные морды собак, обтянутые тугими кожаными ошейниками болтающиеся по земле без хозяина. Они собирались в круг и направились с разных сторон прямо на него мягким шагом, пуская слюни. Он вскочил в первую попавшуюся дверь, сбивая и роняя беспорядочно мешающие ему предметы. Лай стал перемешиваться со звоном падающих металлических вещей, и это еще больше стало вызывать в нем растущую тревогу и беспокойство от всего происходящего. Ноги сами несли его по пути спасения, на которое его сознание уже давно перестало надеяться.

Он резко вбежал по лестнице и оказался на черепичной крыше, откуда простирался однообразный пейзаж из бардовых покатых крыш. «Сюда, точно не заберутся собаки!», – стал успокаивать он себя, выпучив глаза, стараясь впитать в себя каждую деталь окружающего, которая спасла бы ему жизнь. Но не успел он остановить бьющееся сердце, как один из доберманов запрыгнул к нему на крышу, следом еще один, за ним другой. Они рыча снова стали подступать к нему. В глазах плясал воздух. Он резко развернулся и перепрыгнул на другую крышу, – псы тут же метнулись за ним. Луна срезала лучами края ночи.

Он бежал не чувствуя своего тела от страха, но внезапно споткнулся об одну из собак, которая мешалась под его ногами, и покатился кубарем с крыши. Весь мир закружился у него в голове. Боль в рука и ногах, в шее, все переплеталось и смешивалось с тревогой в один комок – бессилия и безразличия ко всему. И вот он почувствовал свободу, – это он летит уже с крыши, и ударяется с глухим стуком о ребра об какой-то деревянный выступ похожие толи на забор, толи на ветку. Медленно скатывается червем на землю. Но даже стонать у него не хватает сил, он просто открывает и закрывает рот. К нему подбегают три добермана, рычание уже у самого его уха, запах их пастей невыносим. Он со всей силы жмурится и снова падает..

Его тело охватывает дрожь, которая пробегает с головы до пят за считанные секунды, заставляя зубы стучать друг о друга. Ноги, парализованные ужасом, отказывают подчиняться разуму, возможность двигаться сменяется парализующим металлическим страхом. Но даже в этом кошмарном и беспорядочном танце паники и тревоги, где жизнь кажется ничтожной и хрупкой, готовой вот-вот разбиться от малейшего прикосновения чего-то неизбежного, он пытается отдышаться. Но ледяная рука страха бьет его по щекам, наступает каблуком на раскинутые руки и ноги. Он не может пошевелиться, а сердце начинает ускоряться. «Это не со мной! Этого не может быть!», – приходят к нему беспорядочные мысли.

Воспаленные от бессонницы глаза щекотало, он почувствовал некую шероховатость на коже – это собаки стали лизать ему лицо. То, что с этим миром что-то не так он стал понимать очень давно. Люди, которые его окружали, всегда смотрели на него по-особенному, будто бы желая отобрать что-то ценное. Мир, в котором он жил, незаметно стал грязным, словно белоснежный платок случайно упавший в лужу, приобрел от этого свой неестественно-серый цвет. Солнце уже несколько месяцев стеснялось показаться из-за цементных туч. Все светлое скрылось за какими-то невидимыми шторами. Облака были похожи на тлеющий дым, исходящий от горящей повсюду земли.

Люди бежали от кого-то – беспорядочно, наступая друг другу на пятки. Или бежали за кем-то; и все это становилось сначала размытее, а потом все мрачнее и мрачнее. От грязного воздуха скрипели зубы, а красные глаза постоянно чесались. В город пришел загадочный вирус, который передавался взглядом, чуть только посмотришь раз на кого-то… и все, внутри тебя уже возникал жар, – жар страха. Всего за несколько дней все было поглощено паникой, и утонуло во мраке человеческого безумия. Люди перестали улыбаться.

Улыбки исчезли с их лиц, и превратившись в искаженные гримасы страха. Улицы стали пустынными, освещенными только тусклым светом луны, фонари почти все погасли, последние из них мигали гаснущим безнадежным светом. Город, некогда полный радости и света, превратился в мрачную пустошь, населенную одними тенями, преследующими друг друга. В глазах каждого прохожего мелькало нечто дикое, звериное, ненавистное, испещренное первобытным страхом и жестокостью одновременно.

Но до этого момента, люди пытались подавлять в себе эти страхи, кто как мог и умел. Одни унижали других, другие издевались над собой, а третьи просто бежали, то есть пытались убежать куда попало. А те, кто просто ничего не делал, становились изгоями среди оставшихся безумных и напуганных. И все снова стали соревноваться друг с другом, кто из них развратнее и агрессивнее по отношению к ближнему. Они снова почувствовали свою звериную безнаказанность, им в спину постоянно дули холодные ветра.

Если раньше люди хотели только добра для себя, то сейчас стало ясно, что ему неоткуда было взяться, если все плодили одно только зло. Все разрушалось, к чему они только прикасались, своими дрожащими руками. Всех поглотило безумие, а зло стало настолько плотным, что невозможно было даже простить кого-то. Как только воздух стал подходить к концу, он внезапно стал махать руками в разные стороны, чтобы хоть на мгновение всплыть … и в этот самый момент.. яркий свет больно ударил ему по глазам.

Он почувствовал что проснулся, и повертев медленно головой по сторонам, понял что уснуть снова уже не получится. Да и сон оказался не самым приятным, чтобы возвращаться в него еще раз. Смотреть на иллюзии не было никакого желания. Этот сон повторялся с ним каждую ночь, и каждую ночь он просыпался от него раньше остальных. Потом молча лежал глядя в потолок, прислушиваясь к тишине утра, пока свет не вытолкнет тьму за горизонт. Это было его самое любимое время, когда он чувствовал себя свободным.

Совсем скоро в воздухе повисло ожидание нового дня. Но на улице пока не было ни единого звука, в доме тоже стояла настороженная тишина, готовая в любой момент исчезнуть. Он лежал с открытыми глазами и ловил каждое это мгновение, все это казалось кристально чистым. Он повернулся на бок, но не услышал привычный шелест одеяла. Он посмотрел вниз, и сразу понял почему почувствовал такую легкость в теле.

Внизу и вообще под одеялом он не увидел собственного тела, ткань просто лежала на кровати скомканная, он немного встревожился. И попытался встать, но не почувствовал ног, зато легко мог вылететь в приоткрытое окно и посмотреть как высоко уже поднялось солнце, но не мог встать с кровати.

Его осенило то, что такого быть не может, ведь раньше он как то вставал, а сейчас не чувствовал никаких сил в теле, как и собственно самого тела. Это было странное ощущение и в тоже время блаженное, тут же ему вздумалось, что он теперь будет жить в таком состоянии всегда и путешествовать во времени и пространстве со скоростью мысли. Ведь тело всегда его тяготило, оно подавляло в нем воображение.

Ему стало интересно, а как же он раньше просыпался. Снова глянул на руку, но не увидел ее, на ее месте была пустота. Тогда он попытался вообразить свою руку, какой она могла бы быть или была раньше, и тут же стала проявляться контур руки, он медленно пошевелил пальцами, и почувствовал рябь приливающейся крови к ним. Затем стал воображать плечи, туловище, голову, ноги, и они послушно стали появляться вместе с ощущениями тела, но при этом начал появляться легкий озноб в теле.

И как только он весь проявился снова, легкий ветерок из приоткрытого окна стал слишком прохладным. От безысходности невозврата в прозрачное состояние, он поглубже залез под одеяло, укутавшись сохранившимся в нем теплом. Он пытался вернуться в эти скоростные туннели времени и пространства, но чувствовал только нудную щекотку в теле. Пора была уже вставать, но он медлил.

Частично его тело было пробуждено дикой сухостью во рту от летней жары и невероятной расслабляющей негой в уставших от беготни коленях. Половина тела просило глоток исцеляющего травяного чая с корицей, а другая половина умоляла доспать еще пару минут, которые всегда превращались в часы сладкого досыпа. И эта хитрость могла бы удастся, если бы не яркое солнце, которое уже во всю стучало в прозрачное окно спальни.

Отлежав край руки, он неосторожно перевернулся на другой бок и яркий свет прожег ему глаза, пробудив окончательно ото сна. Обманывать свой организм не было уже смысла, он загрузил целиком все системы как компьютер после нажатия кнопки. Потекли медленные, но уже вполне четкие мысли: что дальше? Что за день будет сегодня? С чего начать? Стали появляться первые простейшие команды.

И в этот момент в доме послышали другие звуки: стуки дверей, скрип половиц, и шепот, который использовали чтобы никого не разбудить, но он был несмотря на их старания вполне различим. Тут же на улице сосед завел свою машину, видимо собирался на работу. Очевидно, что всех разбудило не солнце, а время, время необходимое для сбора перед началом нового дня.

В его комнату вбежал отец и уже громким голосом сказал: «Вставай соня, пора в школу, завтрак будет готов через пять минут, иди пока умывайся». Он не подал ни единого движения, хотя понимал неизбежность его слов. Отец постоял немного молча, не двигаясь, потом быстро подошел к его кровати, и резко поднял одеяло к изголовью.

В этот момент он защурился, и притворился беззащитным, и невинно обиженным, даже хотелось немного всплакнуть для искренности. Но отцу на его сантименты было все равно, он так же быстро развернулся и вышел из комнаты, оставив дверь открытой, чтобы тот четче слышал их громкие и уже ни чем не скрываемые звуки. Послышался протяжный крик сестры, она не могла найти свою зубную щетку. Так он потерял последние остатки сна в этом бессмысленном шуме.

Скатившись сначала на бок, он потихоньку сел на край кровати, приходя в себя. Голова кружилась переходя из мира сна в мир суровой реальности. Словно робот он встал и поплелся в ванну не замечая ничего вокруг. Он слушал только свое тело, а оно не престранно просило доспать. Оно словно тянуло его за кожу обратно в постель. Ему было тяжело сопротивляться этой приятной неге, приходящей к нему только по утрам.

Повстречав на своем пути пыльное зеркало, он резко отвернулся, потому что боялся смотреть на себя в близи, да вообще с любого расстояния. Он навсегда хотел забыть свое отражение, и то, как он когда-то выглядел на фотографиях, которые все давно сжег. Он хотел видеть себя таким, каким он себя чувствовал, и потому никогда не пользовался расческой и лишь изредка приглаживал волосы рукой.

Освежив рот зубной пастой, он его тут же испачкал кукурузными хлопьями и шоколадной пастой. Чай был настолько горячий, что из него шел такой густой пар, как из соседней котельной за окном. Глотнуть его сейчас, означало выпить раскаленную лаву. Пока чай выдыхался он посмотрел на сестру, она была бодра и полна сил перед новым днем, все время улыбалась, и что-то громко рассказывала.

Как всегда все внимание родителей было приковано именно к ней, но он не обижался, ведь это позволяло ему просидеть почти незамеченным. Таким образом, ему удавалось доспать одним глазом, пока добирались до школы, а другим глазом подавать невербальные сигналы, что он уже проснулся и он тут вместе с ними. После выпитого чая он начал двигаться быстрее, быстро заправил кровать и оделся.

Казалось, что день начинался здорово, все предвещало веселье и игру, пока он не вспомнил о том, что нужно ехать снова в школу, запах этих вонючих парт, смеющихся без причины одноклассников и угрюмых учителей, учащих не предметам, а почему-то поведению. В машине он уперся лбом в окно, пытаясь разглядеть носорогов в каждом из облаков, потом начал дышать на стекло, любуясь какой узор пара на этот раз появится и тут же рассеется. Он не знал ни скорость автомобиля, ни расстояние до школы, но с каждым вращением колеса ему становилось все грустнее, по мере приближения к школе.

Хорошо, что они всегда завозили сначала сестру в детский садик, что позволяло ему увеличить это недолгое автомобильное путешествие. Он жадно впитывал все пролетавшее за окном, каждого прохожего, каждого дворника, каждый пустой трамвай, каждую улицу. Потому что совсем скоро, кроме исписанных фломастерами и ручками парт, он больше уже ничего не увидит на протяжении всего дня, перед тем как за ним приедут забирать. Родители часто говорят, как они завидуют ему, ведь походы в школу это были самые счастливые дни в их жизни.

Он не понимал, что может быть веселого в хождении в школу, ведь интереснее в сто раз ездить на работу на машине, или сидеть за большим столом с бумагами с видом на большой фонтан. Они сетовали на то, что в университете меньше свободного времени, а потом работа вовсе убивает его окончательно. Ему сравнить было не с чем, поэтому он не верил им.

Ему как никогда хотелось побыстрее повзрослеть, одеть дорогой костюм, завести серьезных друзей и свои серьезные взгляды на жизнь, которые он бы отстаивал с другими взрослыми. Вообще детство казалось таким скучным и неинтересным, хотелось побыстрее повзрослеть, ведь там казалось больше радости. Никто ничего не запрещает, делаешь все что хочешь и когда хочешь, да и в школу ходить не обязательно.

Когда он зашел в класс, учителя еще не было, поэтому все болтали о своем. Шум делился на части, так как обсуждения велись по три-пять собеседников в разных углах. Как правило, обсуждали новинки кино, либо новинки игр, либо новинки одежды. Конечно, кто во всем этом разбирался, считался абсолютным лидером в классе, а он, которому все это было абсолютно не интересно, считался неудачником.

Он спокойно сел на свое место и стал раскладывать учебники, и зачем-то достал их все сразу. Его раздражал этот громкий шум, и хотелось, чтобы по раньше пришел учитель, чтобы все замолчали, как разом закрытый кран в раковине. Мимо как бы случайно проходил Кирилл, крупный парень из богатой семьи.

Он всегда ходил и говорил так, будто ему тесно в том пространстве, которое он способен занимать своим телом. Раскинув широко ноги и руки, он проходя мимо него, опрокинул всю стопку учебников на пол, и они разлетелись почти до учительского стола. Он лишь слегка обернувшись, косо ухмыльнулся, намекая на то, что в этом тот сам виноват.

Так не охота, и так стыдно ему было собирать свои учебники под ногами группы девчонок, которые обсуждали перспективы применения косметики, и лишь искоса свысока поглядывали на него. Вошла учительница и все сразу в миг умолкли, и разошли как по команде по своим местам. Он поднял последний учебник под столом учителя, чем и заслужил неодобрительный ее взгляд, будто он ей что-то подложил под стол.

Проводя его повелительным взглядом, она слегка нагнулась и посмотрела внимательно под стол, а затем спокойно села. «И так начнем!», сухо и резко сказала она, видимо ей, как и ему не хотелось сегодня идти в школу. «Тема наших занятий сегодня «Экономика стран Африки в начале двадцатого века», все менее интереснее произнесла она.

Все поочередно стали зевать, как бы намекая на очередной скучный урок. Дальше она вызвала отличницу, которая сидела всегда на первой парте, и та стала записывать на доске все то, что она читала по бумажке. Отличница с удовольствием и улыбкой на лице исполняла все поручения не только этого учителя, но и всех, и за это ей ставили автоматом пятерки, при том, что сама она мало что понимала в том, что сама писала на доске. Да и никто в классе у нас не стремился к обучению, все делали лишь вид обучения, включая самого учителя.

Постепенно перешептывания за спиной стали появляться с разных сторон, потом стали нарастать как волна за волной, и уже совсем скоро не слышно уже было того, что говорила эта учительница. Голоса одноклассников за спиной были похожи на шорохи сухой травы в поле, или даже на быстрое перелистывание книг. И в друг в этом гомоне шепчущихся невнятных слов раздался чей-то четкий и громкий голос: «Я тебя убью!». Учительница повернулась изумленная к классу и возникла неожиданная тишина, она долго думала что сказать, но с безразличием выдавила только: «Тише, идет урок!».

И снова возобновился прежний гомон неразборчивых слов и голосов за спиной, все обсуждали свои проблемы, вчерашние телепрограммы и новинки музыкальной индустрии, и никому не было никого дела до того, что говорили у доски. Он в такие моменты, как правило тонул в океане своей необъятной фантазии, которая всегда защищала его от издевательств.

Но на этот раз он не мог забыть эту только что отчетливо сказанную фразу: «Я тебя убью!», – кому она была адресована. Суда по направлению голоса, ему показалось, что она была сказана прямо ему в затылок, и была обращена именно к нему, и это его тревожило. Но кто бы мог ему угрожать, а самое главное за что, ведь он никому ничего плохого не делал последнее время. «Нет, это скорее всего не мне», – промелькнуло у него в голове и немного успокоило.

Звонок зазвенел в тот момент, кода он уже в своем воображении спасал планету от иноземных захватчиков, вонзая лазерный меч прямо в грудь королю инопланетной цивилизации. Теперь он чувствовал себя непобежденным героем, и только от этого он снова чувствовал себя человеком.

После звонка голоса стали громче и намного веселее, все стали толкаться и бросать друг в друга фантики. Оставаться в классе на перемене он не любил, это сулило очередными провокациями. В коридоре было более безопасно, так как там чаще проходили другие учителя и всегда могли вмешаться в конфликт.

Он всегда стоит у окна спиной к футбольному полю, глядя на тех, кто спешил на перемене в туалет. Все школьники если и стремились к чему-то, то к тому, чтобы побыстрее повзрослеть. Им всем казалось, что у взрослых больше игрушек, но они даже не пытались понять, почему те в них не играют так часто, как могли бы они – дети. Потому что взрослые игры – это были уже не игры.

Позже объявили, что последнего урока по географии не будет, так как ее вызвали срочно в администрацию. Отец должен был забрать его только через час, и он решил просидеть это время в школьном парке, почитав книжку. Когда он спускался вниз к выходу, он заметил что некоторые старшеклассники косо на него посматривают, но не придал этому значения.

Выйдя из дверей на улицу, он сразу наткнулся на группу ребят, которые сидели на ступеньках запасного и давно неиспользуемого входа. Среди них был его одноклассник Кирилл, и еще пару ребят из других классов, и все они были крупного телосложения. Один из них не отрывал от него взгляда, и сказал сквозь зубы: «Меня бесит твоя рожа!». В этот момент он понял, что того бесит его расслабленность и не серьезность, в то время как сам он уже считал себя взрослым, при том, что был всего на год его старше.

Он не знал, что бы такое сказать, чтобы не обидеть, и одновременно избежать не нужного конфликта. «Чего уставился придурок?», – снова резко бросил в его сторону тот. После этой фразы он вообще не знал, что ответить. Вокруг выходили и выходили люди, будто бы кто-то их всех звал на грандиозное зрелище, что не внушало ему надежды избежать конфликта. Видимо это провокация была спланирована заранее, слишком уж много навалило так быстро народу вокруг.

Его обступало все больше любопытных, которым было интересно чем это закончится, хотя по сути всем было понятно, чем это могло закончится, – им просто хотелось увидеть чужие слезы на дешевой одежде и чужую кровь на грязном асфальте. Неизбежность физической боли стала для него очевидной, его мучил только вопрос: когда она будет – через минуту или десять минут. «Ну че, пойдем биться!», – спокойно сказал тот же исподлобья. Его соседи по скамье стали высокомерно посмеиваться, а Кирилл сплюнул в его сторону.

Тут же толпа засуетилась и стала его подталкивать отойти от дверей школы, пока не увидел никто из учителей. Они медленно, но решительно все вместе спустились к уличным тренажерам, где росли большие деревья, которые закрывали почти все окна из школы. Это было уютное место для беспредела, сюда бегали курить, и делать все, что следовало скрывать от взрослых. Они загоняли его как кролика в тупик гончими собаками.

Ноги его слабели, отказываясь не только от действий, но и от простой возможности поддерживать тело. Руки дрожали, словно у лихорадочного больного, каждая мышца была напряжена до предела, готовая к бегству, которое никогда не начнется. Страх предстоящей боли начинается с легкого покалывания, подобного пробежавшим по коже мурашкам, но затем переходит в глубокий озноб, который пронизывает все тело, от макушки до пяток. Сердце бешено стучит в груди, но незаметно для окружающих, отбивая ускоряющийся ритм тревоги, а пульс ускоряется до такой степени, словно хочет вырваться змеей из тела.

Да честно говоря, уходить сейчас было так же нелепо, как и не отвечать на угрозу. Была маленькая надежда, что все еще обойдется словами, ну максимум оскорблениями, вдруг все закончится шутками или привычными предупреждениями, к которым он уже давно привык. Но шум беснующейся толпы подсказывал ему, что боль и позор для него уже неизбежны. Он не мог ни противиться, ни сопротивляться им, потому что они были спланированы не им, и даже не для него, а для собственного себялюбия и вседозволенности. Он успокаивал себя только тем, что всякому возмездию приходит свое время.

В жизни слишком много несправедливости, чтобы постоянно верить в добро. И слишком много зла, чтобы верить в то, что оно когда-нибудь исчезнет. Шум и обсуждения толпы раззадоривали его зачинщиков, и тот, что обзывал его, стал медленно подходить к нему, не спеша разглядывая его испуганный вид. Затем остановился в шаге от него с ухмылкой на лице, и мутными глазами стал рвать его на части, и после резко плюнул в лицо, когда тот уже не ожидал ничего подобного в этом сложившемся молчании. Толпа заревела, кто-то восхищался, кто-то смеялся, кто-то гудел от коварства.

Чужой смех звенел у него внутри, в животе, в груди, не давая сосредоточиться на происходящем. Только теперь он отчетливо понял, что оказался в тщательно расставленной западне, и что ни общественного позора, ни боли, ни иного унижения ему не удастся избежать сегодня. И уже смирившись с неизбежным он стал покорно ждать любого развития событий, когда они отыграют свои заготовленные роли, удовлетворят свою жажду ненависти, и наконец-то все до единого разойдутся и оставят его в покое.

Все что его сейчас интересовало – это чтобы все «это» быстрее закончилось. Он представлял ближайшее будущее как длинный черный туннель, который нужно просто проползти, ведь рано или поздно он все равно закончится и снова появится свет. Он уже торопил события мыслями, сам уже бил себя их ногами, и злобно смеялся их ртами, над собой преждевременно поверженным. Все его желания были направлены только на то, чтобы побыстрее закончился весь «этот» невыносимый для него ужас.

Зачинщик не спеша, перекатываясь с ноги на ногу, наслаждаясь своим превосходством и публичной поддержкой, приблизился почти вплотную к нему, и резко плюнул, не переставая улыбаться, а после сильно захохотал, пристально глядя в глаза, затем повернулся спиной и крикнул в сторону толпы: «Ну и что он мне сделает?!», и снова стал корчиться от смеха и вседозволенности.

Слюна его была еще теплая, и с осколками вроде каких-то семечек или орехов; противная и мерзкая от того, что была не своя, а чужая. Он быстро ее вытер рукавом рубашки, и приготовился исчезнуть под землю. «Ну что ты мне сделаешь?», повторил задира снова, уже более громко, теперь наверное для радости озверевшей толпы, – презрение сквозило из каждого ее взгляда. Все они беспорядочно шумели.

От стоп поднималось вселенская обида, она текла множеством ручьев всего к двум дыркам, глаза начали краснеть, и это заметил обидчик, – «Ты еще заплачь!». Если бы тот это не сказал, он может быть и сдержал слезы, но после этого стало еще обиднее. Пару капель потекли по щекам, он стер их как можно быстрее тем же рукавом рубашки, чтобы никто не заметил. Не время было плакать, и жаловаться.

Обидчик о чем-то в это время говорил, смеясь с друзьями, которые одобряюще того хлопали по плечу, потом он быстро подошел и резко замахнулся, но не довел руку до конца. В ответ лежащий принял неуклюжую оборону тонкими руками, – и толпа взорвалась от хохота, все еще ожидая чего-то большего. В груди его кривыми и острыми камнями стучало маленькое детское сердце. Оно просило о помощи.

И как только он стал опускать руки, стараясь усмехнуться в такт толпе, почувствовал острую боль в солнечном сплетении. На какое-то время он потерял дыхание, жадно вдыхая воздух. Солнце куда-то исчезло, оно больше не грело и не особо освещало, все «это». Толпа тут же поделилась на две части: одни удивленно застыли разинув рты, вторая одобрительно кивала головами. Но все они ликовали.

Как только к нему стало возвращаться дыхание, последовал второй более сильный удар, который уже свалил его с ног, и который он даже не успел заметить. Он корчился от боли как червяк, и не до конца понимал, где он находится и кто эти люди вокруг него. Он слышал отдаленно, что ему что-то кричали, кто-то смеялся, кто-то спорил, но потихоньку толпа стала расходиться. А боль его разлетаться с птицами.

Было ощущение, что он находится за сотни километров от сюда, в этот момент для него была ближе трава, на которой он лежал, и солнце, которое за ней пряталось. Когда все разошлись силы его стали восстанавливаться, он был готов к любой атаке. Но понял, что выделывается перед пустотой, когда уже опасность миновала. Понятно, что это он так оправдывал свое позорное поведение, ведь только в мечтах он способен был спасать планету от инопланетян, а на деле и себя защитить не смог. Хотя, честно говоря, тот был вдвое крупнее его, и оборона с его стороны была бы просто бессмысленной.

Одно было не понятно: ему было более стыдно драться, или быть избитым. В итоге он остался один, лежа на траве, пустота его переполняла, не хотелось вообще ни о чем думать, и ничего анализировать. Хотелось уснуть прямо здесь на траве, и пусть его ищут те, кому он нужен; те, кто это допустил; те, кто этому не препятствовал. «Что произошло, то произошло!», – позже он в безопасном месте все вспомнит, а вот надо ли ему это будет не важно, – но память все равно ткнет носом в это еще не раз. Взывая к возмездию.

Поднимаясь, он понял, что колени его не держат от слабости, он оглянулся по сторонам, потому что бежать никуда не мог. Боли уже не было, но все больше мыслей было от стыда, – сколько людей все это видели, а скольким еще это расскажут. Как он покажется завтра в школе, как он будет смотреть в глаза одноклассникам. Рассказать об этом учителям или родителям было так же стыдно, да и подтверждений насилия уже не было: ни синяков, ни царапин. Самая страшная боль не оставляет следов.

Ему хотелось раствориться полностью и на этот раз навсегда в том состоянии, в котором он проснулся сегодня утром, но это было уже невозможно. Конечно, на следующий день он заболел, да так сильно заболел, что проболел еще неделю, лишь бы никого не видеть как можно дольше. Но с того дня началось его незаметное взросление, и он больше не мог, как бы не пытался, растворить свое тело в воображении, как сахар в чае. Боль прибила все его мысли гвоздями, к тяжелеющему с годами телу. И никто не спросит почему так происходит в мире, и никто не знает зачем это вообще нужно людям.

Невидимые следы от ударов больше не отпускали его тело в безмятежный океан воображения. Он для этого теперь, то слишком сильно уставал от ноющей боли в теле, то было слишком некогда для этих бесплодных мечтаний. В тот день он окончательно повзрослел: благодаря боли, в нем навсегда закрепилось чувство твердеющего тела, при этом навсегда исчезло воображение. Но страха, страха совсем не было… Солнце над его головой трепыхалось, как пойманная в сети птица, а небо казалось таким, будто его кто-то смял как чистый лист бумаги и выбросил. Вспененные облака застыли в одном положении, и отказывались плыть дальше.

Прорубь

Когда боишься, даже у коня ноги подкашиваются. (Античная поговорка)

Впервые по-настоящему испугался он, когда услышал надрывный голос: «Не вылезай!» – это кричал его отец, когда он провалился под лед. Всего месяц назад ему исполнилось 9, и в тот день, сидя за большим столом, он поклялся, что стал взрослым и больше никогда не будет ничего боятся, как его отец к примеру. Но вот страх снова заползал в него скользкой змеей, – как только он переставал чувствовать свои ноги.

В отчаянии он попытался опереться локтями и запрыгнуть на поверхность замершего озера, но лед постоянно крошился, увеличивая лишь саму прорубь в окружности. Страшно, когда единственный вариант выхода – это совсем не выход. Страшно когда нет никаких шансов на спасение, и остается только – ждать неизвестного. Небо серело. Ему не на что было опереться ни ногами, ни руками. Пальцы все были скованы холодом и порезаны осколками льда.

Он смотрел только вверх, боясь сознавать то, что с ним происходило, и то в какое ужасное положение он попал. Страх – это единственное, что его тогда согревало. Страх был только в той части его тела, которая была на поверхности воды, а ту нижнюю часть он уже не чувствовал совсем. Пальцы, что цеплялись ногтями за льдину, так же становились на ощупь прозрачными, постепенно их восприятие совсем исчезало.

В небе пролетали редкие вороны, громко крича поглядывая на него. Запах ледяной воды, которая еле слышно плескалась под ним, коварно его успокаивала; сначала он хотел из нее выпрыгнуть, но теперь даже привык к этому жидкому покрывалу. Последние силы уходили из него с паром изо рта, а дышал он глубоко и часто. «Я за плотом или доской! Жди меня!» – крикнул отец удаляясь, и тут он снова испытал тот же страх.

Время остановилось, по крайне мере внутри него точно. Он остался один посреди огромной ледяной лужи, которая растянулась на десятки километров вокруг, и ему даже не хотелось оглядываться по сторонам, потому что он знал, что там так же далеко от берега, как и отсюда. Да и не важно как далеко он от берега, ведь нужно пройти всего лишь метр, залезть на ледяную поверхность не обломив ее, а дальше проще.

Холод поднимался по нему от отмороженных ступней вверх к голове, которая была окутана выдыхаемым паром от чрезмерного волнения. Он не хотел думать о том, как быстро остынет кровь в его жилах и как скоро окоченеют его конечности, потому что считал, что принятие неизбежного приведет его к расслаблению, которое только ускорит все эти процессы. Он должен бороться, будто ничего этого нет.

Крошечное водяное пятно посреди ледяной плиты, и внутри нее, прямо посередине, беззащитно барахтался он. Посреди огромного водоема, он один торчит из под воды, и его никто не видит вокруг. Больше всего он боялся, что какой-нибудь огромный морской хищник, просто утащит его за ноги на дно, и там он закончит свои дни. Он четко понимал всю свою безысходность, ведь сейчас у него не было сил сопротивляться даже стаи мальков.

Если он не будет двигаться под водой, то просто окоченеет. Он продолжал усердно передвигать руками, и попытался даже пошевелить ногами, но почувствовал там лишь немую пустоту. Запах люда был похож на его детское смирение. Солнце уже наклонилось и грело его лоб все слабее и слабее. Мысль о том, что он здесь останется, один на один со мраком, ночью, еще больше его охлаждала. Под ногтями зудело.

Вдруг вдалеке он увидел черное пятно, которое пульсировало и приближалось к нему. Он никак не мог распознать что это было, в глазах все плыло дальше вытянутой руки, в груди тревожно билось о стенки сердце. Через секунду он узнал в этом пятне стаю диких волков, зубы их торчали из под шерсти, а это значит, что они шли в его сторону рыча.

Металлическая тень от облаков покрывала все озеро, окрасив светлые заснеженные пейзажи глубокой тьмой. Он посмотрел наверх, но на грязном небе не было ни единой птицы, только гнетущий металл облаков, и ему казалось, что он даже скрипел, как старые петли на ржавых дверях. Небо простерло к нему свои дрожащие руки, а волки стали ускорять свой бег, перепрыгивая друг через друга, спешили к нему.

Они видели его слабеющий взгляд, они видели его бледное лицо, они чувствовали его тяжелое дыхание, они стремились к легкой добычи. Он смотрел на них, не отводя полузакрытых глаз, предполагая, что его внимание к ним каким-либо образом отпугнет их. К тому же он хотел встретиться их первый укус лицом к лицу, возможно ему удастся вцепиться в одного из них своими зубами. Он мог еще отбиваться от них одной рукой, он мог ей затаскивать их к себе в прорубь, топя безжалостно под собой. Вариантов было много, и они приходили к нему с невероятной быстротой, одно было не ясно – хватит ли у него сил.

Они были уже совсем близко, он гордо поднял подбородок, как бы плюя на них. Он уже чувствовал их грязный запах шкур и пастей, его вторично передернуло и встряхнуло что-то изнутри. И вдруг от бегущей стаи волков отделилось нечто серое и дымчатое, и стало двигаться гораздо быстрее их, к нему. Это был его страх, он тонким ароматом горелого металла вошел в него, и стал рвать там все изнутри, будто его грызли реальные волки снаружи, но они уже к этому моменту исчезли. Внутри него что-то рычало и кусалось. Он явственно чувствовал, как кто-то внутри отрывал острыми клыками его внутренние органы.

И от этого он стал стремительно слабеть. То колючее время, которое его вначале подгоняло, теперь, будто резко остановилось. Плоскость его темных переживаний нарушил какой-то отдаленный шум. Он услышал приближающиеся от берега шорохи, – это быстрым и осторожным бегом возвращался к нему отец. Лед под ним зашуршал от нагрузки. Проползя последние несколько метров до него, отец бросил ему толстую бечевку и крикнул: «Обмотайся ей вокруг себя!.. да потуже! Прям, крутись вокруг нее!».

Он как мог уже не гнущимися пальцами и локтями, несколько раз обернул себя веревкой провернувшись на месте, и дополнительно несколько мотков сделал вокруг своей правой руки. После чего подняв руку вверх, показывая что готов к своему вытаскиванию. В свою очередь отец оглянулся на берег и тоже махнул кому-то руками, и веревка сразу же натянулась, медленно все его обмякшее тело сжалось по окружности и его насильно потянуло вверх.

Сначала лед под ним крошился, но мальчик перекатившись преодолел ледяной барьер, и прорубь стала от него удаляться. Еще несколько секунд и он уже скользил голыми руками по острому льду, прежде чем отец снова махнул руками кому-то на берегу, и веревка ослабла. Он перевернулся с ободранной груди на здоровую спину, и глубоко выдохнул, небо еще никогда не было к нему так близко, они смотрели друг на друга лицом к лицу, он видел каждую его морщинку, он чувствовал запах его дыхания, его тепло на своем лбу. Они лежали друг на друге пока он не закрыл глаза и не начал засыпать от усталости.

Очнулся он от грубой качки, и увидел как земля перед глазами болтается. Еще несколько секунд и он понял, что его на спине тащит отец, от спины исходило тепло, от которого он немного согрелся, но ног по прежнему не чувствовал. К нему постепенно возвращалась жизнь, даже мороз на улице казался ему теплым, по сравнению с ледяной водой. Тепло его успокаивало, и расслабляло, поэтому он снова уснул.

Второй раз он проснулся уже не так приятно, он чувствовал как мокрая одежда прилипала к его телу, и охлаждала его еще сильнее. Он прошептал отцу на ухо: «Мне холодно». Отец тут же ускорил шаг, и его затрясло еще сильнее. «Скоро! потерпи чуть-чуть!».

Он уже не мог ни на что жаловаться, да и на что, все происходило так быстро как могло происходить, и не иначе. Он покорился судьбе, к тому же широкая сильная спина отца поблизости, убедила его, что он больше не один, и ему скоро помогут.

По мере удаления от ледяного отверстия ему казалась, что он удалялся от своего кошмара. Дыхание его становилось более спокойным и поверхностным. Через минуту отец аккуратно погрузил его на заднее сидение автомобиля, в котором была уже натоплена печка.

С минуту он лежал неподвижно будто его погрузили в саван, он чувствовал тепло, но это тепло его почему-то не грело. Он ждал этого тепла так отчаянно, но оно стало приносить ему вместо приятного расслабления, только боль. Замершие конечности вместо того чтобы расслабляться, стали ныть будто вот-вот лопнут. Ему захотелось тут же вылезти, но отец остановил его, и начал растирать руки, спину, грудь, попутно снимая мокрую одежду.

Через какое-то время конечности перестали ныть, и понемногу приходили в прежнее состояние, ноги стали покалывать все сильнее и сильнее, будто миллионы иголок вонзили в них. Это хороший признак, с радостью подумал он, значит и они отойдут скоро.

«На выпей» – поднес ему отец металлическую кружку, негнущимися пальцами он попытался ее взять, но не получилось. «Давай помогу» – отец своими крепкими и теплыми руками поднес кружку к самому его рту и наклонил, он залпом выпил, попутно пролив на подбородок, и огненное тепло по текло по горлу в пищевод, и уже в животе закрутилось фейерверком.

Было ощущение, что его сознание возвращалось к нему откуда то издалека, но что оно там так далеко делало, он понять не мог. Теперь начало приятно покалывать уже во всем теле, возвращалось тепло в тело, как птицы в свои гнезда. Постепенно к нему возвращалось чувство собственного веса и обострялось желание обильно поесть и попить, в животе заурчало, а во рту пересохло.

Его уже трясло не от холода, а от качки по неровной дороге, по которой мчался отец в ближайший пункт медицинской помощи. Он смотрел снизу вверх на проносящиеся серые пейзажи за окном и чувствовал, как его страхи так же быстро от него уносятся. В этой тряске он почувствовал, что все страшное уже позади, и он больше никогда в жизни ничего подобного не испытает.

Он смотрел отцу на затылок, который был крайне напряжен то ли от вины за происходящее, то ли от желания побыстрее передать сына медикам. Вместе с теплом пришло чувство безопасности, ведь ему удалось даже пошевелить пальцами ног. Он уже наверняка знал, что все это позади и больше никогда не вернется, что эту ночь он будет спать под теплым одеялом, а не в ледяной пропасти.

Через некоторое время окончательно стемнело, и окна стали черными квадратами, он закрыл глаза и под качку салона снова уснул. И приснился ему мрак, черный мрак этой пропасти, в которую его затягивали непонятные силы. Но холодно ему было уже не ото льда, а от этого черного мрака под водой.

Он проснулся резко, дергая руками и ногами по постели, как будто пытался выплыть из подо льда. Его бессильные слабые руки били по корке льда, и запас воздуха в легких уже был на исходе. Он приподнял голову, чтобы заглотнуть воздуха перед очередным погружением, и вдруг понял что уже проснулся. Он был весь покрыт маленькими каплями пота, пижама слиплась на теле. Странно, что лед оказался не настоящим, а страх остаться под ним вполне реальным.

Занавеска тихо поскрипывала от легкого дуновения утреннего ветерка, извиваясь как волна. Комната была наполнена тонкими лучами прямого света, проходящим через извивающуюся белую занавеску. Воздух пах сухой пылью и какой-то неподвижностью. Подтянув сползшее до колен одеяло, он попытался остановить водопад эмоций, который все еще шумел в нем.

Он вытер со лба пару капель пота и облизнул губы, стараясь перевести дыхание на новый более спокойный лад. Он ждал, когда жар окутавший его тело во сне наконец-то угаснет, но он не утихал. Внутри него что-то все жгло, но отклонений от нормальной температуры он не чувствовал. Словно вулкан, внутри него поднималась огненная лава от ног ко рту и глазам, которые явно были раздражены от этого жжением.

Он ясно чувствовал, что в нем поселилась какая-то сила, природу которой он пока еще не понимал. Определенно он стал другим, теперь он как бы больше ничего не боялся, и одновременно постоянно боялся всего. Вроде он перестал боятся чего-то конкретного, но стал боятся чего-то общего.

На кухне послышались шаги, зазвучал незнакомый бас, вероятно кто-то пришел в гости к родителям. Он попытался встать с кровати, но ноги его еще не держали, и он с грохотам повалился на пол, цепляясь за стул и стол стоящие по близости. На него посыпались ручки, карандаши, и упала на голову настольная лампа. Он лежал, ожидая что кто-нибудь поднимется и поможет ему встать, но разговор внизу продолжался, и видимо шум падения только ему показался громким.

Занавеска так и скрипела над ним, то пропуская ветерок, то запирая его. Состояние его казалось ему крайне непривычным, и он решил записать свои ощущения в дневник на всякий случай, который тут же завел, найдя на полу синий карандаш и изогнутую зеленую тетрадь.

Как только он начал вспоминать свои впечатления, внутри его разгорался сверчками огонь беспокойства. Только скрип карандаша по бумаге стал слышан в пустой комнате, скрип занавесок больше не отвлекал внимание. Предложение, второе, и жар внутри стал уже невыносим, кололо то ли сердце, то ли желудок, но где-то в груди. Тревога внутри нарастала, но она его почему-то не тревожила.

Какая-то агония поселилась внутри него, жар горящий, но не тлеющий, что-то вроде вирусной лихорадки. Сила эта им не владела, и не контролировала поведение, и похоже, что наоборот это он контролировал ее. Он долго не мог описать эти ощущения, они были похожи на что-то знакомое, и в то же время что-то не привычное.

Вдруг в коридоре резко хлопнула дверь, и мать закричала за что-то на отца, внутри все закололо. Это был страх, и он тлел внутри него, но эти угли не гасли, они всегда дымились. Карандаш выпал из его руки и покатился к двери, он подтянулся к кровати и заполз на нее как младенец. Теперь лежа на ней, он слышал только хруст и тресканье поленьев, которые прогорали у него внутри.

Новые ощущения были для него мраком, потому что он не знал, как ими пользоваться. Все нормальные люди избегали страха, а он наслаждался им. Перед ним проплыли все ужасные, противные, дикие эпизоды из прошлого, и с каждым воспоминанием огонь внутри становился все выше и выше. Внутри все кипело и стучало от жара, пульсации распространились в низ тела, и он ясно прочувствовал свои ноги.

Страх, от которого он пытался все детство избавиться, поселился в нем теперь похоже навсегда. Но это был иной страх, не тот который отбирал у него силы, а другой, который наоборот питал его силами. Теперь когда он боялся, он чувствовал себя намного лучше, чем когда все было спокойно. Страх стал его проклятием и его достоинством одновременно. Страх огнем согревал его изнутри.

Мрак залез в него, чтобы стать незаметным.

Кратер

Мы надеемся приблизительно, зато боимся точно. (Поль Валери)

Этот мир раскололся надвое, но не на черное и на белое, а на черное и еще чернее. Все свои бедствия люди накликивали на себя сами, достаточно было вспомнить их наказания за проступки в прошлом, и все происходящее сейчас уже не вызывало такого изумления.

А ведь все, что от них требовалось когда-то и теперь, это просто жить в мире, и любить ближнего своего. Неужели это так трудно, особенно когда у тебя есть все необходимое для этого. Ведь полюбить другого ничего не стоит. Но люди умнее чего-то там еще выше и старше, они обманули всех, не понимая, что тем самым обманули и самих себя в том числе.

Он стоял на небольшой возвышенности, с выжженной под ногами травой, и смотрел вниз в глубину пугающего оврага. Яма простиралась на несколько километров вглубь и на столько же по сторонам, внутри всю ее поверхность покрывал черный пепел, от которого еще шел пар. Жар снаружи по температуре был примерно равен жару у него внутри, оба котла дымились.

С тех пор прошло 13 лет, лицо его поцарапали морщины, тело стянули мышцы, а лихорадка внутри так и не утихала. Все это напоминало тот мрак, с которым он уже встречался раньше. Ничего живого в радиусе примерно целого мегаполиса, только черная зала от земли с деревьями вперемешку. Безнадежность воем поднималась вверх к небу, которое и без стонов этой земли хмурило свои брови.

Вздыбленная и затвердевшая от огня почва, приняла покорно вогнутую форму, подняв по краям целые горы обожженного песка, деревья были вырваны с корнями и отброшены на десятки километров вдаль. Простор этого черного плоского поля простирался дальше видимого обзора. В воздухе пахло гарью от только что сожженной сырой травы. Глаза чесались от дыма.

Тлеющие серостью и сыростью небо было похоже на текущие холодные реки, с мутным глазом без зрачка в виде утренней луны из глубины вод, неподвижно наблюдающим за всем, что происходило на Земле. Время будто качалось на карусели из стороны в сторону, с едва различимым для уха то ли скрипом, то ли стоном.

Внутри у него было странное и непривычное ранее ощущение, будто его внутренние поезда на бешенной скорости слетали с рельсов и все еще летели в пропасть, крутя в воздухе колесами, или врезались в огромную бетонную стену, и еще долго звенели тяжелым искореженным металлом под ней. Так он по-новому понимал уже знакомое ему чувство опасности, но на этот раз оно исходило от чего-то неизвестного.

Бабочка летела ему навстречу, ища тщетно спасение от надвигающегося позади ветра, который подхватывал ее потоком и сносил то в одну, то в другую сторону. Но она не теряла надежду и ловко махала крыльями, вырываясь из цепких невидимых лап. По его ногам пробежал холодный ветерок, растрепав края одежды. Он повернул голову и она его неожиданно немного закружилась, показалось серое небо.

Вдалеке работали спасательные и экстренные службы, мигалки освещали группы людей то тут то там, вся территория по периметру была оцеплена редкими ограждениями. «Взять анализы на поверхности сегодня, и спуститься на самое дно завтра, чтобы взять пробы там, когда земля немного остынет» – раздался голос из толпы среди собравшихся рядом специалистов в белых комбинезонах.

После этих слов толпа зашелестела вокруг него, как листва у деревьев. «Подвиньтесь!» – кто-то его толкнул уже в спину, растягивая какой-то длинный металлический прибор с несколькими счетчиками и переключателями. Земля под ногами была еще теплая, он попытался спуститься вниз по склону, но при втором шаге в овраг, подошва стала прилипать к черной зале, растягиваясь от земли в искаженной гримасе ужаса.

Несмотря на заход солнца и поздний час, темнота еще не давила на глаза, но видимость все равно постепенно ухудшалась. Ничего не оставалось, как отложить исследования до завтра в надежде на то, что холод ночи остудит землю до приемлемого уровня. В этот раз при взгляде на небо, оно отвернуло свои глаза от него. На миг ему показалось, как его засыпало огромной кучей земли, от чего он в миг покрылся мурашками.

Солнце металлическим диском пилило темноту неба, отбрасывая облака в разные стороны, словно опилки. Оставаться здесь в незнакомом месте было не безопасно. Он возвращался в отель на грязном такси, и пока ехал, думал, как ничтожны они, люди, перед силами, которые выше их. Кстати древние африканцы считали, что метеориты – это упавшие с неба звезды, а падали они всегда на счастье. Он попытался представить, что пережили местные очевидцы, когда наблюдали, как «это счастье» пролетало над их крошечными головами. Его передернуло.

О чем подумали окружающие, когда услышали шум от удара о землю, в то время как сами готовились ко сну. Смогут ли они закрыть глаза сегодня ночью после этого. Каждый думает, что мир принадлежит только ему, и что в этом мире его никто не остановит. Так думает каждый до тех пор, пока не столкнется со мраком, который давно смотрел на него изнутри, и только сейчас озирался на остальных со всех сторон.

Глядя на однообразные пейзажи северных широт мелькающих за окном, он стал улавливать ноты и еле заметную музыку в собственном дыхании. Красиво и сурово одновременно, впрочем как и вся природа, не тронутая руками и ногами человека. Костер внутри него тихо тлел, а угли словно прижимались друг к другу. Жар нарастал, жар томился, жар помогал ему держать себя спокойно.

Все в этой местности его если не пугало, то тревожило точно. Все вокруг было ново и незнакомо, ему казалось, что за каждым углом кто-то прячется, а из каждой двери может кто-то выскочить, и что-то сделать ему. Такое у него часто бывало, когда он появлялся в незнакомых местах с незнакомой обстановкой. Но тут, все было гораздо тревожнее, ведь то, что произошло здесь, никогда ранее вообще не происходило нигде.

И это гнетущее его состояние росло по известному принципу, что «беда не приходит одна». Ему стало болезненно казаться, что вот-вот где-то рядом, именно с ним, что-то произойдет, – что-то нехорошее. Поэтому он не мог нигде здесь расслабиться, пока не покинет эти места. Угли внутри него трескались от жара, готовые в любую минуту вспыхнуть снова как прежде от самого слабого ветерка. Он словно погрузился в мутное озеро, задержав надолго дыхание, в надежде очень скоро всплыть в знакомом и безопасном месте. Там, где будут другой воздух, которым он сможет легко и спокойно дышать.

Вдали показались мигающие огни полицейских машин, когда он подъехал ближе, то увидел там ужаснейшую автомобильную аварию. Пять машин, некоторые без колес, другие без лобовых стекол, словно игральные кости, были разбросаны беспорядочно по сторонам. Грузовой автомобиль был перевернут и лежал на боку, пара легковых машин покоились на крыше, другие на половину вмяты, под ними блестели огромные темные лужи, то ли моторного масла, то ли крови. Или пыль, или просто встревоженные эмоции еще витали в воздухе. Дорожные фонари, отказывались смотреть на это и моргали.

Расплатившись с таксистом мятыми купюрами, он поплелся по грязному коридору отеля к себе в номер. Дверь он открыл локтем, толкнув ее коленом, чемоданы так и стояли не распакованные по середине комнаты. Темно-желтый интерьер помещения и низкий потолок подавляли его, будто обшарпанный старый лифт. Проходя мимо спальни, он рухнул на застеленную кровать лицом вниз, и стал немного успокаиваться, и чем быстрее приходил мышечный покой, тем сильнее нарастало беспокойство внутри.

Сердце его горело огнем, его лихорадило, он обреченно перевернулся на бок, и включил телевизор, шли вечерние новости. «Сегодня вечером, около в 22:15 часов по МСК на нашу планету упал метеорит неизвестного происхождения. Место падение пока не разглашается, известно лишь то, что это случилось в северных широтах нашей страны. По предположительным оценкам вес его исчисляется сотнями тысяч тонн, а размер в несколько километров. Ученые-астрономы недоумевают, ведь ни один прибор не смог зафиксировать его приближение. Количество жертв не уточняется, поскольку это глухие и заброшенные от людей места. К месту падения в целях национальной безопасности пока не допускают иностранных ученых и журналистов. Информации на данный момент крайне мало. Известно, что звук от его падения фиксировался в пределах до 500 километров от эпицентра. Следите за нашими новостями дальше, – будем держать вас в курсе этого события в прямом эфире. А сейчас поговорим о падении цен на недвижимость с нашим экспертом». – передавала симпатичный диктор в синем строгом костюме с отточенной дикцией.

Ее четко поставленный голос перебил неожиданный стук в дверь, он спешно встал и подбежал к двери, но совсем забыл о том, что забыл ее закрыть, когда уставшим входил в номер. Из узкой вертикальной щели ему улыбалась милая девушка с маленькими глазами, и яркими губами.

«Простите.. Я заметила, что у вас открыто, и решила спросить… А то остальные жильцы уже спят.. Нельзя ли.. Не знаю как это сказать.. Подождать у вас, пока администратор найдет ключ от моего номера…» Он улыбнулся смяв только щеки, распахнул дверь и жестом дворецкого пригласил войти. И внутри него все почему-то сжалось, то что хотело распуститься при виде ее глаз, вероятно эта была только скромность.

Он даже пожалел для нее слов, так как боялся, что его голос ей не понравится. А ему не хотелось вот так быстро все закончить. Все на секунду их глаза встретились. Взгляд ее ему показался острым, похожим на кошачий, от которого внутри разлетелись разбуженные пчелы, и громко зажужжали ему прямо в ухо. Невольно он его почесал, а внутри что-то завертелось как флигель на холодном ветру.

Он смотрел на незнакомку и не знал, что с ней делать. Отказать прямо вот так сходу, было бы не этично, не мог он просто так оставить даму в беде. Но и впускать в номер человека, которого впервые видит, тоже не совсем разумно. Он смотрел на ее открытое и доверчивое лицо, будто у маленького котенка, и ему в .этот момент показалось, что она на него смотрит не с одной стороны через дверь, а со всех сторон сразу.

Она мелкими шажочками втиснулась в комнату, не переставая улыбаться и моргать, ее маленькие ручки с надрывом втащили за собой два огромных чемодана. На ней было выгоревшее розовое пальто, но сама она была невысокая, движения скупые и скромные, руки и ноги далеко от туловища не отдалялись, как будто боялись потеряться в незнакомой комнате. Глаза бегали, ища безопасное место и поведение.

«Путешествуете или по работе здесь?» – спросил он, помогая ей с чемоданами. Сомнения все еще не покидали его, он метался между тем, чтобы найти повод выпроводить ее, и тем чтобы приютить не надолго, пока ее проблему не решит администратор. Она с радостью передала ему свой надоевший багаж, села на край кровати, и со вздохом полным отчаяния, ответила воздухом, даже не шевеля губами:

«Наверное, когда-нибудь приеду сюда отдохнуть, но пока меня сюда привела работа. Я лаборантка из химического института. Меня сюда срочно направили сегодня вечером, но ничего толком не объяснили». – сказала она словно мышонку на хвост наступили, – «А вы тут бабочек коллекционируете?» – добавила она после короткой паузы и захихикала как мышонок, которого только что перестали мучить.

«Бабочки не мой профиль. Вы наверное уже слышали из новостей о падении метеорита. – выдержал паузу он, и продолжил. – Сегодня вечером в наш институт позвонили из главного департамента, они зафиксировали на месте падения мощное излучение неизвестного происхождения. Власти предполагают, что на землю могли быть занесены сложные элементы или формы жизни, последствия от которых пока никому неизвестны. Они спешно организовали группу из молодых ученых, по одному из каждого ведущего института страны для изучения этого явления. Руководитель нашего института выбрал меня, поскольку, как он сказал я самый молодой, и к тому же недавно защитил докторскую на подобную тему. Ближайшим рейсом я прилетел сюда. Вот так я очутился в этом отеле на краю земли перед вами». – закончил он, сменив положение в жестком кресле, удивляясь сам тому, как быстро сложились обстоятельства.