М. Берг. Чашка кофе. (Четыре истории) бесплатное чтение
Скачать книгу
I
Пустыня, самое её сердце. Шоссе – серый клинок, покрывавшийся прахом с тех самых времён, как пронзил это сердце с запада на восток. По лезвию трассы мчится мотоцикл. Двигатель ревёт и свет фар шутя обращает в бегство ещё не вошедшие в силу сумерки, однако ночь скоро сомкнётся над мёртвой землёй – светлячку не добраться к своей цели дотемна: поспеши, всадник! Спеши не спеши… Руль подрагивает в руках мотоциклиста – усталость даёт о себе знать…
***
Тонкий луч заходящего солнца, появившись будто из ниоткуда, пронзил наискось рыжее от застаревшей грязи витринное стекло. Мимоходом превратив ленивое витание пылинок в мельтешение огненных искр, он со всего маху врезался в стену – и разбился ослепительно-розовой бесформенной кляксой.
Покрытая контурной картой трещин штукатурка, выцветшие фотографии под мутными стёклами, заключённые в самодельные рамки страницы газет… Теперь луч двигался не спеша: скользил призрачным пальцем по ровным печатным строчкам, старательно высвечивал лица на снимках… Он словно искал кого-то, выцеливал тщательно – однако не находил.
Щелчок – и ряд обросших пылью светильников, свисавших с потолка на длинных шнурах, наполнил пространство сонным мутно-жёлтым светом. Чёткие блики и глубокие тени, тонко очерченные контуры предметов и сами предметы, прорисованные вплоть до мельчайших деталей, мигом превратили заурядный интерьер придорожного кафе в полотно художника-гиперреалиста.
Небольшие столики, расставленные кое-как, образовывали в сдавленном стенами помещении тесный лабиринт, по которому, отняв руку от выключателя, принялся бродить пожилой мосластый дядька в мятом, покрытым застиранными пятнами фартуке и с таким же мятым и будто застиранным лицом. Нарочитая неопрятность и хамоватая небрежность в повадках выдавали в мосластом дядьке хозяина этой забегаловки, которая, похоже, никогда не знала лучших времён. Как пастух, обходящий стадо, хозяин обмахивал круглые спины своих дремлющих подопечных обрывком полотенца и недовольно сопел. Невелик труд, когда всей мебели – по пальцам перечесть, однако «пастух» имел такой вид, словно сие наказание преследовало весь его род со времён Адама, и всё отвращение и усталость предков скопились теперь в нём одном.
Единственный посетитель погружённого в жёлтую дремоту царства замер возле стойки обслуживания – длинного прилавка, отгородившего от общего зала всю заднюю стену с ячейками заполненных всякой всячиной полок. Обойма из трёх пустующих прозрачных ёмкостей для напитков – такие перестали выпускать, наверное, уже с полвека назад – соседствовала на прилавке с ещё более допотопным кассовым аппаратом. Под краник одной из ёмкостей, в которой, кажется, всё-таки мутнела на дне какая-то жидкость, была подставлена пепельница. Касаясь кончиками пальцев трещины на выпуклом боку стоявшей перед ним чашки, человек сохранял абсолютную неподвижность и даже, казалось, не дышал, отчего могло сложиться впечатление, что он стоит на этом месте с тех же допотопных, адамовых времён и, давно обратившись в статую, способен простоять ещё столько же.
Унылое блуждание по лабиринту завершилось в дальнем его углу, где страдалец-«пастух», длинно выдохнув, добавил в атмосферу изрядную порцию безысходности. Нимало не стесняясь свидетеля, будто человек с чашкой и вправду был всего лишь предметом интерьера, хозяин тряхнул пару раз полотенцем, встрепенувшимся в его руках раненой птицей, – полетели крошки, что-то цокнуло об пол, покатилось… – и поволокся вытирать прилавок.
Бессильно разбросав измятые выцветшие крылья, обрывок полотенца нудно елозил в затянувшейся агонии взад-вперёд по столешнице, неуклонно приближаясь к человеку-статуе. В последний момент, когда, казалось, столкновения было не избежать, тот приподнял чашку и, дождавшись, когда раненая птица проползёт под его рукой и двинется умирать дальше, поставил чашку на место – точно в размазанный полотенцем кружок натёкшего через трещину кофе.
День уходил. Небо за окнами стремительно теряло лёгкость, остывая вместе с солнцем, которое совсем недавно обжигало всё вокруг жаром расплавленного золота, но теперь угасло до розово-красного оттенка затвердевшей меди, да так и продолжало тускнеть, готовясь совершить свой ежедневный смертельный трюк – нырок за край земли. Прощальные всплески пронзительно-алых волн пробивались сквозь пенные полосы облаков над горизонтом и тут же отступали, чтобы полнее открыть холодную фиолетовую глубину с мерцающими в ней редкими жемчужинами звёзд.
В самом же кафе ничего не менялось. Густое янтарное марево, испускаемое зависшими посреди помещения сферами, видимо, обладало особой силой: оно надёжно отделило залитое собою пространство не только от всего остального мира, но и от времени, тёкшего где-то там, вовне, тем самым превратив захудалое кафе в обособленный, лишённый всякого движения омуток. Даже звуки в этом омутке становились всё слабее, всё ленивее, замедляясь и растягиваясь, повисая в вязком снотворном киселе призрачными шлейфами. И тишина постепенно обретала ощутимую твёрдость, как застывающая смола, что должна законсервировать живописное полотно, сохранив его неподверженным изменениям на долгие, долгие годы…
Далёкий звук рвущейся материи неожиданно нарушил течение странной химической реакции, что грозила полностью обездвижить окружающую реальность до следующего восхода солнца. Звук приближался, и вот уже не треск – рычание зверя, в котором всё яснее угадывался рёв двигателя, беспардонно вспарывало тишину, ожесточаясь и набирая мощь. Тонко задребезжал в оконной раме отколотый угол стекла.
Нарастающая вибрация потревожила сонную атмосферу кафе – будто рябь пошла по поверхности пруда, грозя расплескать его мутное содержимое. Но, достигнув максимума, рычание вдруг потеряло силу, сбилось и завершилось булькающим кашлем где-то совсем рядом. Вместе с ним погас и чиркнувший по окнам свет. Недолгая пауза, как бывает перед атакой цунами… и – распахнулась дверь: сопровождаемый валом остывающих запахов песка и сухой травы, в кафе вошёл человек с мотоциклетным шлемом в руке.
Между тем истончившийся порядком солнечный луч достиг стоявшего на полке тостера, отразился от его зеркальной поверхности, и на груди вошедшего вспыхнула алая метка. Замерла, дрогнула, и – бах! – в сонной тишине выстрелом прозвучал удар захлопнувшейся двери.
Волна свежести быстро опала, без остатка поглощённая застоявшейся атмосферой вневременного омута. А мотоциклист, скользнув взглядом по обстановке, прошёл к стойке, и хозяин, которого, казалось, ничто не в состоянии было отвлечь от его муторного квеста, вдруг оказался тут же, протирающим какую-то мелкую кухонную утварь.
– Кофе, – коротко произнёс мотоциклист, не глядя на хозяина, и водрузил шлем рядом с собой на стойку.
– Нету, – так же коротко и безапелляционно отрезал хозяин, не отрываясь от своего занятия.
Мотоциклист поднял удивлённый взгляд и повторил с раздражением в голосе:
– Не мелите ерунды. На вывеске написано «кофе» – значит у вас должен быть кофе!
– А ещё там написано «мотель». Только – вот незадача! – никакого мотеля здесь давно уже нет.
– Погодите, погодите…
– Ни кофе, ни чая. Поставщик будет только завтра. Могу предложить газировки или горячего молока.
Если хозяин пытался разрядить атмосферу шуткой, то этого ему достичь явно не удалось: фраза прозвучала ядовитой насмешкой. Тогда, видимо решив исправить нечаянную издёвку, он повторил, подбирая слова и обрубая фразы так, чтобы не сболтнуть лишнего:
– Кофе нет. Закончился. То была последняя, – и хозяин мотнул небритым подбородком в сторону человека-статуи. – Порция.
Мотоциклист смерил взглядом своего не подающего признаков жизни соседа, затем задумчиво почесал щёку, наблюдая, как хозяин сосредоточенно надраивает тряпкой старый металлический поднос, словно это занятие было тем единственным, ради которого существовал он сам, его кафе, а может, даже и весь мир.
– Есть поблизости ещё какая-нибудь забегаловка, где можно?.. – решился на вопрос мотоциклист.
– На восходе, – буркнул хозяин, не дослушав.
– Сколько туда по времени?
– Именно время я и имел в виду.
Мотоциклист едва не сплюнул.
– Вот тебе и менетекел… – пробормотал он себе под нос.
Шумно выдохнув, мотоциклист растёр ладонями лицо. Затем внимательно посмотрел на хозяина кафе, достал бумажник и извлёк оттуда банкноту.
– Одна. Чашка. Кофе.
И прихлопнул её о стойку.
С полминуты хозяин надувался недовольством, усиленно втирая тряпку в поднос, однако номинал купюры пробил брешь в его упрямстве.
– Хорошо, – запыхтел он, сдуваясь. – Я посмотрю… в своих личных запасах…
– И покрепче! – воспользовавшись моментом, добавил мотоциклист.
Походя смахнув купюру в карман, хозяин удалился за расположенную в углу дверь и там, за дверью, зашуршал чем-то, загремел, тяжело вздыхая, будто пытался справиться с какой-то сложной проблемой.
Мотоциклист пробежал равнодушно глазами по развешенным на стенах печатным раритетам и, также без особого интереса, окинул взглядом облокотившегося в шаге от него о стойку молчаливого незнакомца. Побарабанил пальцами по столешнице.
Громкий хлопок за стеной, где возился и пыхтел хозяин, – и свет в зале погас. Одновременно с хлопком раздался дикий вопль, тут же рассыпавшийся бранной скороговоркой: хозяин, не стесняясь в выражениях, выплёскивал досаду и негодование по поводу секундной слабости, что заставила его поддаться на уговоры настырного любителя кофе. Потянуло вонью горелой проводки. Вторя хозяину, вполголоса выругался мотоциклист.
Похоже, электричество отключилось во всём здании, поскольку ни огонька внутри, ни раздражающего подмигивания доживающей свой век неоновой вывески снаружи – ни единого признака искусственного освещения не наблюдалось в ослепляющей темноте.
Первые секунды казалось, что вместе со светом исчезло всё. Однако едва угадываемые блики, там, где висели на стенах, прикрытые стёклами, фотокарточки и вырезки, да разбитая на квадраты окон тьма внешняя, не такая плотная, как здесь, в помещении, были верным знаком того, что изолированная вселенная-омуток не схлопнулась, превратившись в ничто, а лишь прорвался её надутый жёлтым светом пузырь. И теперь, неслышным дыханием пантеры проникая через окна, образовавшийся вакуум начала заполнять ночь.
Ещё раз выругавшись, мотоциклист достал телефон, включил экран и выкрикнул в подсвеченное холодным сиянием и потому ставшее каким-то замогильно-потусторонним пространство:
– Эй! У вас всё в порядке? Помощь нужна?
Но хозяин то ли не услышал вопроса, то ли ответ его слишком органично вплёлся в череду невнятных ругательств. Не разобрав ничего вразумительного, мотоциклист остался на своём месте.
– Чёрт-те что… – процедил он, кладя включённый телефон рядом с собой на стойку, и сосед его, как показалось, кивнул одобрительно. Хотя, возможно, это была всего лишь игра света и тени.
Брань хозяина между тем смещалась куда-то вглубь и в сторону, затухая до едва уловимого бормотания. Грохот – и новый приступ раздражённого речитатива. Пауза. Где-то, совсем далеко, послышались щелчки, и, совпадая с некоторыми из них, светильники в зале принялись загораться и снова гаснуть, своим хаотичным обстрелом повергая в смятение и панику пробравшуюся в кафе ночь…
Липкий мутно-жёлтый свет, источаемый чередой янтарных светил, снова наполнял зал своей клейкой снотворной массой. Впрочем, не все светила пережили катастрофу: одно из них так и осталось висеть матовой пустой скорлупой лишённого светоносной жизни яйца.
Мотоциклист прислушался, выключил экран телефона.
– Всё, что ли? – подумал вслух.
В ответ на вопрос открылась дверь за стойкой и показался хозяин. Лицо его выражало крайнюю степень озабоченности, смешанной с недовольством. Он поднял взгляд и замер, удивлённый.
– О! Вы ещё здесь?
И снова скрылся за дверью.
Вернулся он через минуту, с торжественно-трагичным видом служащего бюро ритуальных услуг держа поднос, в центре которого, одиноко и гордо, как последний уцелевший корабль некогда великой эскадры, исходила паром чашка кофе. То, что это был кофе – и на удивление хороший! – чувствовалось сразу: будоражащий обоняние аромат разошёлся мгновенно, едва открылась дверь.
– Теперь это точно последняя, – возвестил хозяин хмуро, неловко переставляя чашку с подноса на стойку: кисть его правой руки была обмотана давешним обрывком полотенца. – И воды тоже не будет, – добавил, будто последний гвоздь вбил в домовину. – До утра как минимум, пока не приедет мастер и не оживит помпу.
– Ф-ф-уф-ф… Вы как будто на отшибе живёте! – покачал головой мотоциклист.
– Так оно и есть – на отшибе, – с долей вызова подтвердил хозяин.
– А что там, кстати, написано у вас на вывеске? – между прочим поинтересовался мотоциклист, осторожно касаясь пальцами затёртого рисунка на боку чашки и с наслаждением вдыхая гуляющий над поверхностью напитка ароматный парок.
– Вы не умеете читать или забыли дома очки?
– Там женское имя. Кто это? – не обратил внимания на грубость мотоциклист.
– Отрадно, что вы всё-таки обучены грамоте, – проворчал хозяин, недовольно рассматривая оставленное на подносе чашкой мокрое пятно.
– И всё же? – не отставал мотоциклист.
– Это имя моей жены.
– Где же она?
– Её больше нет.
– О-о… Соболезную.
– Стоит ли? Я был рад избавиться от старухи.
Не заметив отразившегося на лице собеседника удивления, хозяин плюнул в поднос и принялся тереть его замотанной в тряпку рукой. Сделав ещё один, контрольный, плевок, продолжил:
– Она сбежала в город, к дочери. И сколько времени прошло – я ни разу не пожалел об этом.
– Ах вот, значит, как… А вы, получается, если следовать указанной на вывеске фамилии и вашему родству с хозяйкой, мистер Доу?
– Если вам так угодно.
Безмолвный посетитель, которого оба – и хозяин, и мотоциклист – уже перестали замечать, вдруг поднял свою чашку и одним глотком выпил её содержимое. Хозяин сопроводил это действие немигающим взглядом спаниеля: чудо ожившей статуи сподобилось произойти в его ничем не заслужившей подобной чести забегаловке! Посетитель же аккуратно поставил чашку и повернулся, собравшись уходить. Неловкое движение – должно быть, ноги его затекли от долгой неподвижности и руки потеряли сноровку – и чашка мотоциклиста опрокинулась, покатилась, разливая коричневый пахучий напиток по стойке, и упала – только осколки разлетелись по полу. Мотоциклист едва успел отпрянуть, но горячие капли всё же окропили ботинки.
– Весьма сожалею, – произнёс виновник крушения, мельком глянув на результат своей оплошности, и двинулся к выходу.
Мотоциклист перевёл взгляд с разбитой чашки на мистера Доу – но тот лишь фыркнул и развёл руками.
– Идите вы со своими сожалениями… – с досадой буркнул мотоциклист. – В чём сложность быть внимательнее? Нетрудно ведь предвидеть, что…
– Кто способен предсказать то, что ещё не произошло? Кто в силах исправить то, чего, возможно, не будет никогда? – дёрнул плечом неуклюжий посетитель, не останавливаясь и даже не удостоив пострадавшего поворотом головы.
– Любитель загадок? Лучше бы под руки смотрели…
– Поверьте, я вовсе не против купить для вас ещё одну чашку кофе, – всё-таки задержался и обернулся неуклюжий, – однако… – и он красноречиво посмотрел на хозяина кафе.
Тот, не менее красноречиво, отрицательно помотал головой.
– Впрочем… – мужчина покопался в карманах, – могу предложить вам это, – и вернулся, протягивая купюру. – Вы ведь именно столько заплатили?
– Оставьте, – покривился мотоциклист. – Судя по вашей медвежьей грации, деньги вам ещё понадобятся.
– Ну, как знаете, – не стал настаивать неуклюжий, и купюра снова исчезла в его кармане.
Мотоциклист отвернулся, однако что-то побудило его бросить взгляд через плечо, и он продолжил наблюдать неотрывно за тем, как высокая и отнюдь не отличающаяся стройностью фигура без труда, не задев по пути ни единого предмета, прошла узким извилистым лабиринтом между столиками к выходу.
– Эй, послушайте… вы торопитесь? – окликнул мотоциклист «неуклюжего», когда тот уже взялся за ручку двери. – У меня сложилось впечатление, что не особенно.
«Неуклюжий» оглянулся, подумал секунду, и пожал плечами.
– Ну, в общем…
– Тогда, может, присоединитесь ко мне? Я собираюсь перекусить. Или вы уже забыли, что за вами долг? – с нажимом произнёс мотоциклист и растянул край губ в подобие улыбки. – А знаете, – прищурился он, – пожалуй, я даже сам угощу вас! «Прощайте врагам своим…» – а вы ведь мне даже не враг. Так что, как говорится, сам Бог велел, – и усмехнулся. – Что там у вас имеется перекусить? – повернулся он теперь к мистеру Доу. – Только не говорите, что…
– Яичница, – отозвался тот недовольно. – С беконом, – и явно напоказ обречённо вздохнул.
– Вот! Яичница! С беконом! Вполне приличное блюдо! – проигнорировал мотоциклист откровенное нежелание хозяина возиться с поздними гостями. – И никаких тебе хрупких, так и лезущих под руку чашек!
«Неуклюжий» посетитель хмыкнул и снова пожал плечами.
– Ну… Почему бы и нет?
Они устроились в середине зала, благо тесниться не было нужды. Хозяин закончил возиться под стойкой и вышел, неся небольшую картонную коробку с яркой надписью. Оставив коробку на соседнем столике, он протянул руку к пепельнице, единолично занимавшей почётное место в центре облюбованного клиентами стола. Казалось, расстояние было слишком велико для человеческой руки, однако цель была достигнута с лёгкостью – даже не пришлось нагибаться. Доу вытряхнул из пепельницы сухую муху и, оставляя влажный след, мазнул по исцарапанной столешнице снятым с руки обрывком полотенца – мотоциклист разглядел багровое пятно ожога на кисти и пальцах. Обозначив таким образом сервис, хозяин добавил в пару к пепельнице принесённую коробку с галетами и побрёл обратно за стойку.
Увидев галеты, мотоциклист поморщился. Он посмотрел на удалявшегося хозяина, однако ничего говорить не стал.
Мистер Доу скрылся за дверью. Должно быть, там находилась кухня, потому что из-за двери зашкворчало и потянуло запахом разогретой, не очень хорошо вычищенной сковородки.
«Неуклюжий» посетитель зевнул, вытянул из упаковки одну галету, подержал в пальцах невзрачный сухой квадратик, разглядывая его с рассеянным любопытством, и разломил.
Дрогнуло веко, чуть плотнее сжались губы… Было заметно, что мотоциклисту чем-то неприятен раздавшийся хруст.
– Никогда не пробовали сухого хлеба? – в голосе мотоциклиста слышались раздражение и неприязнь.
«Неуклюжий» удивлённо поднял брови. Мотоциклист мотнул головой, словно отгонял назойливую муху, и произнёс виновато:
– Простите мне мою резкость, но я с раннего утра на ногах, и дорога предстоит ещё долгая, – он потёр глаза. – Чашка кофе была бы в самый раз…
– Ещё раз прошу прощения, – произнёс «неуклюжий» – без особого, правда, сожаления.
– Ну, хотя бы перекусить и немного расслабиться – тоже хорошо. По большому счёту есть у меня в запасе часок-другой.
– Конечно, вам следует отдохнуть. В седле мотоцикла следует быть вдвойне осторожным, особенно в тёмное время суток.
– Вы, должно быть, тоже проделали долгий путь? Ведь чтобы добраться сюда…
– Кстати, у вас весьма приличная модель, – заметил «неуклюжий». – Не каждый может позволить себе такую. Чем вы занимаетесь, если не секрет?
Мотоциклист помедлил секунду, не мигая глядя на собеседника, и ответил коротко:
– Инвестиции.
– Какого рода? – поинтересовался «неуклюжий».
– Инвестиции… в будущее. Я работаю в крупной компании. Хотя, говоря начистоту, меня не вполне устраивает политика руководства, и если мне не удастся повлиять на неё, то имеется резон э-э… реализовать собственный проект – несколько идей занимают меня с недавних пор. А ваш род деятельности?..
– Как, простите, называется ваша компания? – перебил «неуклюжий».
– Её название ничего вам не скажет, как, впрочем, и целый ряд других, имеющих смысл разве что для тех, кто, как и я, погружён во все эти… – мотоциклист покрутил пальцами в воздухе.
– Инвестиции, – понимающе покивал его странноватый собеседник.
– Точно, инвестиции, – подтвердил мотоциклист. – Но почему вы решили, что у меня хороший байк? Вряд ли отсюда можно разглядеть…
– Звук. Весьма специфический. Характерен для мощных дорогих моделей.
– М-м, вот в чём дело… А вы…
– Вам нравится то, чем вы занимаетесь? – опередил мотоциклиста «неуклюжий».
– Это даёт неплохой доход, ведь надо обеспечивать семью.
– Вы ушли от ответа, а это значит…
– Ну не выдумывайте, – поморщился мотоциклист. – Поверьте, я не скучаю. И перспективы открываются… м-м… весьма приличные, даже захватывающие. Просто помимо реализации этих захватывающих перспектив существуют обязанности совсем иного рода. Например, обязанности семейного человека. Вы же понимаете, что это значит? У вас есть семья?
– Хм-м… – протянул «неуклюжий», и непонятно было, к чему отнести это его «хм-м…». – А вам никогда не хотелось чего-то ещё? Помимо работы и «прочих обязанностей»? Заняться тем, о чём грезили с самого детства? Воплотить давнюю мечту?
– Я такой, какой есть, и делаю то, на что способен. А мечты… Когда-нибудь дойдёт черёд и до них. Тем более, что подобные стремления непостоянны и имеют свойство изменяться вплоть до противоположных – к чему торопиться? Или ваши детские грёзы до сих пор занимают вас?
Взгляд «неуклюжего» стал задумчивым.
– Почему-то всё простое и нужное, к чему человек тянется, быть может, с самого рождения, он всегда оставляет на потом, забывает и в конце концов подменяет суррогатами, которые подсовывает ему общество, – произнёс он. – Вернее, то чувство стадности, что заставляет соответствовать определённому образу и уровню, стремиться к общепринятым сиюминутным ценностям и ярлыкам из фальшивого золота, а также завидовать, вожделеть и пускать слюну на то, что по сути является иллюзией и горсткой праха…
– Знаете, – мотоциклист усмехнулся и откинулся на скрипнувшую спинку стула, – когда-то меня всерьёз занимали подобные рассуждения. Волновали, казавшиеся невероятно важными, вопросы, без ответа на которые «просто нельзя жить дальше». «Почему мы такие, какие есть?» «Почему мы ненавидим, радуемся, плачем, любим и страдаем от любви?» «Почему поступаем так, а не иначе? Идём в эту сторону, а не в ту?» Фу-ф-ф… Эти бесконечные «почему»… И «для чего», и «зачем»!
– И какой же вы нашли ответ?
Мотоциклист фыркнул.
– Я конкретно обломал себе зубы! Такой вот менетекел… Я мог бы ломать их себе и по сию пору, однако мне повезло: случай позволил понять, что я зашёл не с той стороны. Не буду утомлять подробностями, скажу только, что теперь ясное понимание устройства и движущих сил человеческого мира, чётко поставленная цель и незамутнённый эмоциями расчёт делают мою жизнь более наполненной, эффективной и значимой, придавая ей, не примите за нескромность и пустое бахвальство, определённую объективную ценность.
– Понимание устройства и движущих сил человеческого мира? Ясная цель и холодный расчёт… Я вижу, вы склонны к материализму, то есть к так называемому «научному мировоззрению». Что ж, наука худо-бедно способна ответить на вопрос, почему мы такие, какие мы есть… но существует более фундаментальный вопрос: почему мы вообще есть? И вот здесь наука со своим материализмом оказывается в тупике.
– К чему вы клоните? Предлагаете обратиться к религии?
– Как бы то ни было, именно Священное Писание даёт чёткий ответ…
– Однозначное, безапелляционное утверждение! Бог – и никаких гвоздей! Однако религии таковы, что они утверждают, но не предоставляют никаких доказательств. И Священное Писание, давая сомнительный ответ на вопрос «в чём причина?», по сути игнорирует вопросы «как?» и «зачем?» Наука же, по природе своей, ищет объяснений, доказательств, логических связей…
– Уходя при этом в дебри второстепенных, ничего не значащих деталей и технических подробностей и упуская из внимания главное, даже не пытаясь толком…
– Наука просто не ставит перед собой всерьёз подобного вопроса!
– Не ставит вопроса о существовании Бога потому, что знает: она в принципе не способна ответить на него.
– Просто наука оперирует совершенно иными понятиями!
– В итоге – ничего толкового в развитие человека наука не привнесла. Разве научила она кого-нибудь любить? Или хотя бы уважать? О, нет, я забыл – она же оперирует совершенно иными понятиями!
– Да, иными понятиями! – начал горячиться мотоциклист. – Оттого, что цели у науки и религии совершенно разные!
– Радует, что вы это понимаете.
– И совершенно разное отношение к человеку и смыслу его существования!
– Говоря точнее, наука не способна узреть смысла существования человека: без веры в Бога смысл попросту ускользает от неё. И в этом кроется основополагающее различие между религией, а точнее верой, и наукой. Пропасть между ними – как между душой и телом, и науке никогда не преодолеть эту пропасть по той причине, что в ней нет места для души, частицы Бога!
– Да нет никакой нужды ничего преодолевать! Оглянитесь вокруг! – мотоциклист сделал широкий жест рукой и запнулся. – Конечно, я не эту дыру имел в виду, а вообще! – поправился он. – Какой невероятный прогресс цивилизации! Какие достижения! Уровень и продолжительность жизни – не сравнить с теми, что были сотню лет назад, я уж не говорю о средневековье или каменном веке! И обеспечила всё это не что иное, как наука! Именно наука накормила человечество! Так что теперь некоторые склонные к безделью его представители имеют возможность, ковыряясь в зубах и поглаживая сытое брюхо, вдоволь порассуждать о смысле бытия и покритиковать то, благодаря чему…
– Простите, что перебиваю, но вот что я вам скажу: век сей – век искушённых и искушаемых, где немногие искушённые в знаниях манипулируют многими, кто уже с самого рождения искушён плодами знаний сих. Что, впрочем, не является чем-то из ряда вон, отличаясь от иных времён лишь развитием этого древнейшего архетипа, его масштабом! И тянется этот след змеиный через века и поколения с самого первого вопроса и плода его…
– Ну бросьте эти сказки! Человеку свойственно задавать вопросы и искать ответы на них, а уж пользоваться плодами полученных знаний… Ну а зачем же ещё интересоваться устройством мира, как не для того, чтобы использовать полученную информацию в своих интересах? Человек потому и человек, что спрашивает себя постоянно, сомневается и ищет решения! Просто животное тот, у кого не рождаются вопросы!
– Что сделано, то сделано – человек потерял изначальное знание и внутреннее согласие с самим собой, миром и Богом. Оттого и вся неприкаянность его, и смятенность, порождающая неутолимую потребность вопрошать всё и вся в поисках именно той самой, потерянной, гармонии. И вот он, сам не осознавая истинной цели своих изысканий, всё ищет, ищет… Найдёт ли? Ведь как вы сами изволили заметить, имеет принципиальное значение то, с какой позиции подойти к поиску ответов.
– На самом деле, позиция здесь возможна только одна! Всё остальное – просто отвлечённые, лишённые какого бы то ни было практически полезного результата построения! Внутренняя полнота и согласие? Животному, конечно, проще: его гармония – в сытости и безопасности. И в отсутствии вопросов. Гармония же человека – в вечном движении, истинная цель его – в стремлении к знаниям! И нет такого ответа, который поставит точку и завершит этот путь!
– Вы уповаете на разум и боготворите науку? У разума, однако, есть весьма подлое свойство – ослеплять иллюзией ясности. Эта ослеплённость заставляет рваться к новым открытиям и свершениям, невзирая на ошибки и побочные эффекты, игнорируя неизбежные последствия. Вы сказали мне «оглянитесь»? Так оглянитесь сами! Всё отнюдь не так радужно в современном, «облаготетельствованном» мирской премудростью обществе! Вы говорите, множество проблем решено? Однако ещё больше их создано! Стоит перечислять? Ну конечно, вы сами всё прекрасно знаете! За спасение от голода, болезней и бедствий приходится расплачиваться новыми бедствиями, болезнями и, опять же, голодом, как ни парадоксально! Так вот: не хлебом единым! Материалистической системе знаний никогда не стать истинным проводником человечества, покуда есть в человеке тяга к духовному, а не животному или механическому восприятию мира, покуда есть в человеке душа, а не только видимый науке набор шестерёнок, которыми та приспособилась манипулировать! И истинная цель всех вопросов – только одна!
– Вы упорно продолжаете отрицать очевидное! Научное мировоззрение давно уже владеет умами, основательно потеснив религию! И попробуйте доказать обратное!
– Я знаю учёных, которые, несмотря на свой стаж и звания, пришли однажды к вере в Бога! Восхищение невероятной, необъяснимой гармонией Мироздания…
– Это отдельные отступники! Слабые духом эгоисты, которых легко сломать! И не восхищение привело каждого из них к вере в Бога, а страх и чувство собственной значимости! Считая себя центром Мироздания, а всё вокруг – пустотой, существующей лишь для того, чтобы было что заполнить собственной персоной, эти самовлюблённые типы в то же время осознают, что ни их существование, ни отсутствие оного – ничего в Мироздании не изменят. Желая видеть в пустоте Вселенной отражение себя, эгоисты вместо этого находят отражение вселенской пустоты в себе! Не желая смириться с этим, не в силах даже вынести мысль о собственном ничтожестве, они готовы выдумать что угодно: Бога, Дьявола, – лишь бы заполнить эту бесконечную пустоту и придать мало-мальский смысл человеческому, но прежде всего – своему, существованию!
– Однако смысл – он ведь на самом деле существует!
– Если существует душа или Бог – наука обнаружит когда-нибудь и то и другое. А смысл… – мотоциклист покривился и махнул рукой. – Будем продолжать спорить о том, что каждый понимает по-своему? Вот уж в чём действительно нет никакого смысла!
– Будете довольствоваться своим «когда-нибудь», когда ответ уже есть? А наука – боюсь, она так и будет чураться этой темы, как бес ладана, так что не ждите от неё никакого ответа! Однако человеку всегда был и будет необходим смысл, причём больший, чем может предложить ему материализм. Смысл, цель, истина – называйте, как хотите – то, что наполнит душу чистым, внематериальным восхищением, преклонением и любовью!
– Я согласен, что человек нуждается в чём-то большем, но должен ли этим «большим» являться Бог – непререкаемый авторитет, судья, абсолютный диктатор по сути, давно всё решивший за нас до завершения судеб? А вот восхищение невероятной гармонией Вселенной, напротив, способно вывести человека из роли пассивного наблюдателя и дать энергию созидать и развиваться. И только наука предоставит для развития и созидания нужные инструменты.
– Вы всё усложняете. Сами же идёте на поводу у порицаемого вами чувства собственной значимости, придумываете себе некий выбор и таким образом делаете шаг назад. Вот вам пример – новомодная теория квантовой запутанности: на фундаментальном уровне каждая частица во Вселенной связана с каждой другой, и каждый элемент является частью целого. Вселенная продолжает функционировать как единое целое, родившись однажды – самым мистическим образом! – из некой единственной точки – сингулярности! Так говорит современная научная мысль! Ничего не напоминает? Религия, пусть и в несколько иных терминах и формулировках, говорит о том же! Неудивительно, что люди науки – не узкие специалисты, а обладатели широкого, энциклопедического ума – без труда определяют тождественность. С недоумением, с внутренним страхом – но определяют! «Отступники»… Кстати, всего-то лет сто назад научное сообщество вообще распяло бы за такие мысли!
– Похожее – не значит то же самое. Случайное сходство…
– Вот вы, Рэй, готовы восхищаться Вселенной и не хотите Богом? А в чём, собственно, разница, если Вселенная – суть Его храм? Диктатор, говорите? Между тем именно Он является для человека единственно возможным объектом абсолютно бескорыстной любви, восхищения и преклонения, иже существует такая потребность. Отворачиваясь же от Него, человек обращает эту потребность на себя. Сам себе бог! Бог, который занят исключительно любованием собой! Ваш «научный подход», низводящий акт творения до случайности, а создание Божье до безликого «хомо сапиенса», ставящий безволосую обезьяну в центр Мироздания, сворачивает весь потенциал человечества в бессмысленную сингулярность! Вдобавок эгоизм, который способна унять лишь самоотреченная вера в Высшее существо, дробит получившееся сборище самовлюблённых животных-божков на элементарные частицы. Миллиарды элементарных сингулярностей…
– Всё не так!..
– А как?! Скажите-ка правду, многим ли из ваших отрицающих Бога знакомых интересно глядеть в небо, желая заглянуть ещё дальше, и ещё, сквозь материю и время? Сквозь формулы, гипотезы и расчёты? Сквозь вселенскую пустоту и одиночество? Заглянуть и искренне восхититься? Или им всё-таки интереснее видеть себя в окружении этой самой материи в форме благ, превращающих человека в животное в комфортабельном стойле?! А?! Бог вам не угодил…
Мотоциклист насупился. А чуть погодя пробурчал:
– Что ж… По крайней мере, у нас одинаково негативное отношение к эгоистам…
Оба замолчали, как будто в споре была поставлена окончательная точка. Но вот мотоциклист посмотрел на «неуклюжего», пожевал губу и произнёс:
– Знаете, если чисто гипотетически… – и в его прищуренных глазах словно мелькнули искорки, – то… Хм-м… Я думаю, существует способ преодолеть противоречия между наукой и религией.
– Любопытно, – без интереса процедил «неуклюжий», хотя его безразличие вполне можно было интерпретировать и как сарказм.
Однако мотоциклиста такая реакция собеседника ничуть не смутила.
– Доказательства существования Создателя! – раздельно произнёс он – и брови «неуклюжего» поползли вверх. – Не всякого рода «космологические аргументы», которые так никому ничего и не доказали, а однозначные и неоспоримые, способные убедить каждого! Появись они, это стало бы поистине поворотным пунктом в истории человечества! Представляете, совершенно иной путь, не похожий на все предыдущие! О, это был бы невероятный путь! Ясный! Истинный! Объединяющий всех!
– Дежавю… – «неуклюжий» покачал головой. – Когда-то некоторые одержимые жаждой познания индивидуумы уже пытались провернуть подобный фокус, заигрывая с разумом, в итоге – джинн, призванный послужить благой цели, вырвался на свободу… Однако не спешите обольщаться. Получив неоспоримые доказательства существования Бога, наука не переживёт такого удара. Подобное открытие сделает её лишним, избыточным элементом бытия. Никто уже не увидит смысла в изощрениях материалистического ума, и через некоторое время наука просто угаснет, выродится да и прекратит в конце концов своё существование, окончательно уступив место безусловной вере.
– Не факт! В конечном итоге всё зависело бы от целей Создателя! Разве не так?
– Хотите побить меня моим же оружием? Уверяю вас… – и «неуклюжий» рассмеялся. – Причиной слабости современной науки является главный, я бы даже сказал, фундаментальный её недостаток – разобщённость и несогласованность различных дисциплин при отсутствии единой, этически обоснованной базы. Имей эту базу, институт научного знания ещё смог бы устоять, но в отсутствие подобного фундамента колосс обречен сам по себе – не понадобится даже испытывать его прочность какими бы то ни было доказательствами…
– Я бы поспорил с вами: имеется тенденция к созданию новых отраслей на стыке уже существующих… м-м… и вообще к объединению… А впрочем, – мотоциклист отмахнулся, – рассуждать, как явление Бога скажется на науке, откровенно пустые фантазии.
– Ну отчего же? – пожал плечами «неуклюжий». – Человек предполагает, а Бог располагает. Если Он посчитает нужным, то явит неоспоримое доказательство. Пока же Он испытывает человеческую веру, позволяя существовать и науке, и… много чему ещё.
Мотоциклист хмыкнул и мотнул головой.
– А я смотрю, вы убеждённый сторонник идеи Бога? – спросил он, имея, впрочем, на уме готовый ответ.
– Я – сторонник Бога, – с холодной сталью в голосе отчеканил «неуклюжий», будто различил в вопросе скрытое оскорбление. – Того самого, который сотворил Мироздание и является гарантом его целостности.
– Но разве вера в Творца всего сущего противоречит тому, что человек тоже творец? – в тон собеседнику начал мотоциклист, но, видно, огонь таился под его сталью – не сдержался, закончил с прорвавшимся жаром: – Пусть он и не в силах создать Вселенную! Пока!
– «Творец»… – усмехнулся «неуклюжий». – «Эгоист, который не в силах вынести мысль о собственном ничтожестве» – так вы, кажется, сформулировали?
– Я говорил о тех, кто не способен отрешиться от чувства собственной значимости и потому, ограниченный рамками личности, воспринимает действительность узко и субъективно, что приводит в итоге к ложным выводам.
– Субъективно… – «неуклюжий» хмыкнул. – Ну вот вам тогда объективный момент, – и он упёрся в мотоциклиста взглядом. – Какова продолжительность жизни человека? Несколько десятков лет? Вот вы говорите о науке, которая способна разложить Мир по полочкам, объяснить всё и вся… но может ли настолько короткоживущее существо как человек всерьёз заинтересоватся процессами, происходящими в течение сотен миллионов, миллиардов лет? Нет! Пусть человек, как бухгалтер, способен скрупулёзно подсчитать срок жизни Вселенной и изобразить на бумаге полученное число, но сам по себе, по сути своей, годен лишь на то, чтобы раскрыть рот, поражённый такой невероятной прорвой времени, осознать которую, а значит и хоть как-то использовать это осознание, не способен в принципе! Но даже осознай он эту пропасть – он умрёт от ужаса, заглянув в неё! И это относится к каждому, а не к одним только «слабым духом эгоистам»! Потому что человеческое сознание абсолютно не сопоставимо с вечностью! И в этом принципиальная разница между человеком и… и хотя бы просто бессмертным существом, я уж не говорю о Творце! Что там противоречия между наукой и религией – мелочь! Так что – объективно! – человеку суждено довольствоваться участью «эгоиста» и просто восхищаться непостижимой и недостижимой гармонией Мироздания – творения Создателя! Или страшиться её, если вам так угодно!
– Пусть так! – хлопнул ладонью по столу мотоциклист. – Пусть человек ничтожен и мал! Но он не останавливается – ползёт по краю пропасти, решает проблемы и набирается мудрости! И проблема бессмертия тоже однажды будет решена!
– Сколькими ошибками и побочными эффектами (а в итоге – смертями!) человечество заплатит за это ваше «бессмертие»? Ну не приспособлен человек вынести даже малую долю подобного! Ни тело его, ни сознание, ни психика в целом, ни даже мозг как орган…
– Жертвы неизбежны на любом пути! Кроме того, в распоряжении учёных уже есть несколько методов – не бесспорных, но вполне годных для начала…
– В настоящее время, насколько я знаю, наука готова только к неким суррогатам-заменителям: заморозке мозга (до тех времён, когда якобы найдётся способ разморозить его без потерь), клонированию (тела – отнюдь не сознания!), сбору и копированию данных, проходящих через сознание и производимых им (весьма ограниченного спектра, надо заметить: своеобразный «вход» и «выход» чёрного ящика, полном, на растерянный взгляд науки, неоднозначностей и парадоксов)… М-м… Не кажется ли вам, чего-то не хватает? Ах да! Душа! Разве в этих манипуляциях учитывается наличие у человека души? Или потеря «неучтённого элемента» – это очередная плата за прогресс? Не спохватятся ли торопыги-мудрецы, когда будет уже поздно? – «неуклюжий» фыркнул. – Ну ладно, достигли вы, допустим, некоего «эффекта вечной жизни» – и что же? Вселенной, по расчётам тех же учёных, едва ли не четырнадцать миллиардов лет! Мил-ли-ар-дов! Вот когда человеку – отдельному человеку, а не человечеству в целом! – будет столько же, только тогда он обретёт должную мудрость, способную оценить гармонию Мироздания и мощь Сотворившего его! И то, учитывая однобокость развития цивилизации, ещё вопрос!
– Вопрос… Вопрос времени. – упрямо нахмурил брови мотоциклист.
– Времени… Вы, конечно, знаете, что когда-то на Земле царствовали динозавры. И длилось их царствование порядка ста пятидесяти миллионов лет. (Хомо сапиенсу, кстати, по оценкам ваших же учёных, всего лишь около двухсот-трёхсот тысяч лет!) Эти существа развивались, изменялись, однако так и остались всё теми же ящерами, во всех смыслах. И где теперь эти миллионолетние цари?
– Возможно, качественный скачок не произошёл оттого, что их эволюция упёрлась в некий барьер… м-м… скорее всего, внешнего свойства, касающийся среды обитания. Но человек – совсем другое дело: он способен…
– А может, дело в том, что динозавры не верили в Высшее существо, нашего покровителя и судию? – произнёс «неуклюжий» негромко, будто размышляя. – Не верили и не могли довериться мудрости Его? Потому и не способны были совершить качественный скачок, потому и вымерли в конце концов? Может, отсутствие веры и было тем самым барьером, а?
«Неуклюжий» сделал паузу. Подавшись вперёд, он уставился в глаза мотоциклисту и произнёс ещё тише:
– А ведь человечество может ожидать та же участь!
– Ну-у… М-м-м… – мотоциклист поёрзал на стуле, отведя взгляд. – Такой вот, значит, у вас менетекел… – задумался… и покачал головой, усмехнувшись: – Ваши друзья не говорили, что с вами трудно тягаться в споре? Наверное, ещё в детстве вы любили скрестить клинки в подобных битвах – и, несомненно, побеждали?
– Всякое бывало.
Мотоциклист подождал продолжения, но его собеседник будто воды в рот набрал, посчитав, наверное, что и так рассказал о себе достаточно.
– Вы очень интересный оппонент с оригинальным мышлением, – вернулся к разговору мотоциклист, – который действительно способен заставить если и не переосмыслить проблему, то уж точно взглянуть на неё под новым углом. Совсем не из тех зануд, что банально доводят до зевоты набившими оскомину доводами… Кстати, я так и не знаю вашего имени?
– Форман. Зовите меня Форман.
– А моё имя… – мотоциклист на мгновение замялся, – м-м… мои знакомые зовут меня «Райдер»… или просто «Рэй». Давайте, пожалуй, так. Это, конечно, всего лишь прозвище, но к чему нам излишний официоз?
За окнами на уже изрядно потемневшем небе неровно дрожала звезда. Хозяин всё гремел чем-то на кухне и появляться не спешил. Одинокая чёрная муха как заведённая наворачивала петли возле столика, временами приближаясь к каждому из припозднившихся посетителей совсем вплотную, разве что в рот не заглядывала, однако её выкрутасы оставались без внимания: разговор продолжался, не на шутку захватив обоих.
– …Я могу согласиться, что рано или поздно каждый вид упирается в свой эволюционный барьер. То же, кстати, происходит и с каждой личностью, только и эволюция, и барьеры там иного рода, – говорил Рэй. – И всё же, человек – не динозавр. У человека есть особый ресурс: тяга к знаниям. Человек, в отличие от других животных, не просто решает свалившиеся на него задачи – он сам ставит их перед собой, стимулируя таким образом развитие, подстёгивая его и разгоняя! Именно поэтому прогресс хомо сапиенса вряд ли остановится из-за стабильности внешних факторов!
– Существуют преграды неприступные для интеллекта.
– Я понимаю, о чём вы, Форман: вера в Творца, которая требует во всём полагаться на Него. Вы считаете, что неверующие так и останутся навсегда перед «закрытыми вратами», но я думаю совершенно иначе: эта иррациональная проблема, проблема слепой веры, больше тормозит человечество, нежели даёт ему стимул к развитию. Такой вот менетекел… Вообще же, я полагаю, несмотря на все трудности и проблемы, в обозримом будущем застой человечеству не грозит, и оно ещё не скоро достигнет препятствия, которое поставит его в тупик.
– Однако поставит.
– Что ж… вот тогда-то действительно потребуется прыгнуть выше головы…
– Это может потребоваться уже завтра. Человек предполагает, а Бог…
– Ну, не буду спорить: будущее действительно бывает непредсказуемым… Знаете, Форман, я вот думаю, если мы всё-таки сумеем преодолеть свой принципиальный барьер – тем или иным образом – то в кого пропасть вечности превратит нас? Кем он будет, наш далёкий потомок? Каким? Точно, что не человеком – не в нынешнем понимании этого слова. И цели того существа, и его видение Мироздания будут совсем иными – не человеческими…
– Стоит ли ломать голову? – пожал плечами Форман. – Ведь нынешнему человеку этого ни понять, ни даже представить.
– А если всё-таки попробовать? Представить? Начать хотя бы с того, что основополагающий закон природы – это непрерывное эволюционное восхождение…
– Связанное, касаемо человека, со стремительно возрастающим потреблением ресурсов, которых… – вставил было Форман, однако Рэй, увлёкшись рассуждением, не обратил на его так и не завершившуюся оговорку внимания.
– Возьмём развитие жизни на Земле: от «живой молекулы» – к многоклеточным структурам, от простейших – к сложным организмам, затем – к животным формам с зачатками интеллекта и самоосознания, а там и к человеку разумному. Но что же дальше? Какой курс изберёт эволюция? Хм-м… Ну, допустим, несложно увидеть разницу между сине-зелёной водорослью и, к примеру, рыбой, или между земноводным и приматом – отличия очевидны. Но что принципиально отличает человека от животного? Я до сих пор не нашёл приемлемого ответа, – и Рэй, в задумчивости прикусив губу, побарабанил пальцами по столу. – Нет, чем мы отличаемся от кошечек и собачек, это понятно: более высокий уровень интеллекта и самоосознания, наличие развитого абстрактного мышления и мышления творческого, способность ставить перед собой осознанные цели и планировать пути их достижения, а так же сложная социальная организация, законы, правила и нормы, соответствующие ей, и прочее, и прочее… Но вот в чём дело: при ближайшем рассмотрении, интеллект и способность к абстрактному мышлению просто делают нас конкурентоспособными среди иных, более сильных физически и приспособленных к среде обитания животных. Воображение же, в части фантазий, наоборот: обладая изрядной долей иррациональности, оно вводит в заблуждение и мешает нам, превращая жизнь в хаос. Что там ещё? Нравственность? Просто способ урегулировать в социальной среде проявления тех же самых животных инстинктов. Духовность? С одной стороны, она призвана отделить человека от животного, возвысив дух человека над его материальной составляющей, но с другой – эта категория настолько размыта, условна и спорна, поскольку в какой-то степени сводима к скрытому проявлению инстинкта сохранения вида, замаскированному культурой и общественными нормами и сшитыми воедино нитками фантазий, что всерьёз принимать её в расчёт… – Рэй прицокнул языком и покачал головой. – Получается, человек слишком противоречивое существо для того, чтобы считаться венцом творения. Тогда что же дальше? К чему обратится эволюция? Какие козыри у неё в рукаве? Задачка… А пока, на текущий момент, выходит, что человек ничем принципиальным среди животных не выделяется – мы такие же, как они все, только иная ветвь. Возможно, что и тупиковая, вроде динозавров, – Рэй усмехнулся, глядя на внимательно слушающего Формана. – И ещё возможно, что прямо сейчас по земле ходят существа – скромные, неприметные – о которых мы и подумать не можем, что они обойдут нас на дороге эволюции, как предки людей когда-то обошли динозавров.
– Я и сам не в восторге от человечества – от того, что оно делает и чего не делает – но ваш итог, он… У меня просто нет слов! Конечно, человек отнюдь не выглядит «венцом», но как логично, «по-научному» вы низвели его до уровня низших тварей! Для такого явно нужно обладать талантом! Неужели это продвижение ваших «инвестиций в будущее» требует опустошать души людские безнадёжностью?
– Не спешите с издёвками, Форман. Я просто рассуждаю – и это не конец моих рассуждений. Так вот, я считаю, положение хомо сапиенса не так уж беспросветно. Давайте-ка взглянем непредвзято: если человек – очередной потенциально вымирающий вид, то, возможно, это мы сами виноваты? Виноваты в том, что не хотим развиваться, что не прилагаем должных усилий, чтобы взять под контроль свою животную, инстинктивную сущность и сознательно определять, куда и как нам двигаться дальше? А кроме того, тормозим сами себя разного рода суевериями и надуманными запретами? Очевидно, человек вполне созрел для того, чтобы серьёзно задуматься: может, стоит, наконец, расстаться с пережитками детства и, осознав-таки всю ответственность, взять решение этой проблемы в свои руки? Подстегнуть эволюцию?
– Вы всё-таки полагаете, что человек – переходное звено от животного, поведение которого регулируется инстинктами, к существу высшего порядка, которое само способно контролировать инстинкты? Более того – судьбу? И путь к этому вы видите в том, чтобы взять эволюцию в свои руки – в руки, как вы сами только что сказали, животного?! Не знаю даже, стоит ли вступать в этот спор – ваш спор с самим собой… – Форман в сомнении покачал головой. – Способно ли животное, мыслящее в рамках сознания животного, изменить себя в нечто принципиально иное? Скорее всего, оно пойдёт путём улучшения своих животных качеств – улучшения в его, животного, понимании: острее зубы, объёмнее брюхо…
– Изменить в первую очередь сознание, вы это хотите сказать? Тут я с вами согласен безусловно!
– Изменить свою духовную наполненность, Рэй! Вот что я хочу сказать! И вот что ещё: если человек начал задумываться о подобном, это значит, что он достиг развилки. И на сей развилке кроется серьёзный подвох, искушение – ведь именно здесь и сейчас предстоит выбрать, идти ли человеку путём, что сделает его сверхживотным, сверххищником, подчиняющим своим потребностям всё и вся, или поставить себе целью достижение гармонии высшего порядка!
– Я понимаю, Форман. Здесь, на развилке, должен родиться новый Адам…
– Вы говорите, подстегнуть эволюцию? Генная модификация тела, делающая человека быстрее, сильнее, выносливее, устойчивее к болезням – уже не новость. Внедрение в мозг электронных чипов, позволяющих в доли секунды обрабатывать огромные массивы информации – тоже не в диковинку. И так далее, и так далее… Это лёгкий путь – его даже выбирать не надо: человечество уже катится по нему само, как под горку, спасибо науке, прямой и быстрой дорогой к сверхживотному! Таким вы видете вашего «нового Адама»?
– Я знаю о подобных экспериментах и считаю их не панацеей, но пробой сил, нащупыванием вариантов. Это всего лишь начальная стадия новых, небывалых доселе в природе эволюционных ветвей…
– В процессе развития которых кто-то из людей станет сверххищником, а кто-то – сверхдойной коровой. Но это уже частности.
– Снова иронизируете? Пути эволюции неисповедимы. На них неизбежно будут возникать и тупики, и новые ответвления. Человек просто способен ускорить этот процесс…
– Безответственным вмешательством в то, чего сам не понимает до конца. Но существует и другой путь развития человека. Осознание и контроль животной стороны души, выраженной низшими чувствами, а не потакание и подчинение ей. Ответственность, сочувствие, стремление к Богу, а не потребительство, алчность и животный эгоизм. Гармония, созидание и вера против одержимости разрушением всего вокруг в угоду удовлетворению безостановочно растущих «потребностей». Животное живёт только для себя, исповедуя принцип «после нас хоть потоп»… А ведь к этому всё и идёт! Не конкретно к потопу, конечно, а к уничтожению! К самоуничтожению человека – как духовного существа! Человек – не верит, человек – отвернулся…
– Я абсолютно согласен с необходимостью контроля над инстинктами, Форман! И я понимаю важность всех «не убий», «не укради», «не прелюбы сотвори»… Однако моя и ваша «гармония и созидание» – расходятся в корне! Та благостная картина всеобщей любви, которую рисует церковь – явный тупик! Сверххищник или жующая своё сено в комфорте и безопасности среди себе подобных корова? Пусть методы церкви отличны от современных высоких технологий, но, хочет того или нет, она тоже моделирует новую эволюционную ветвь человека… и, похоже, делает выбор в пользу второго! Я же считаю, что у человека, помимо нравственности, должны быть когти, зубы и интеллект! Отсутствие конкурентной борьбы положит конец всякому развитию и движению вперёд – людям просто незачем будет развиваться! И вот тогда, почуяв нашу слабость, явится иной, более активный вид, и неспособному отстоять своё право на существование человечеству – точно каюк!
– Что ж, ваша позиция мне ясна. Многие согласились бы с вами – у такого варианта вообще много сторонников. Однако развилка ещё не пройдена. И каждый из людей влияет на баланс. Каждый делает выбор – постоянно. Влияет на чаши весов… Важно и то, что мы делаем выбор не только сами за себя, но и за наших потомков, направляя их по избранному нами пути. Им, потомкам, уже сложнее будет свернуть с протоптанной их предками колеи!
– Ну к чему же такой пессимизм? Проблема построения гуманного общества вполне решаема и в рамках повышения конкурентной способности человека как вида. Вот только действительно ли для решения этой проблемы необходим Бог? Ну, не сам, конечно, но – идея Бога? И, как следствие, институт церкви, который будет нести и поддерживать эту идею? Насколько корректно и непредвзято отражает положение вещей религия, чтобы доверять ей решение важнейших вопросов?
– Насколько корректно и непредвзято отражает положение вещей наука? – задал встречный вопрос Форман.
Рэй рассмеялся, хлопнув ладонью по столу:
– Я в вас не ошибся Форман! С вами действительно интересно спорить! Это ваша личная заслуга или в семье были приняты подобные диспуты? Не хотите раскрыть эту тайну? Хм-м… Ну что ж… Да, вы правы в своём скептицизме! Наука постоянно вступает в полемику, даже воюет сама с собой, однако развивается, движется вперёд в своём познании мира – в отличие от религии! Религия уже сказала всё, что могла. А если учесть, что не только в корне отличающиеся вероисповедания, но даже ближайшие конфессии друг с дружкой не могут ужиться, поделить мир и влияние – о какой гармонии может идти речь?!
– Институт церкви не может быть идеальным, созданным однажды и на все времена, это-то как раз понятно. И, конечно, не идеальны служащие Ему – о чём тут спорить… – Форман вздохнул. – Но это обычные люди. Кроме них, неспособных полностью отрешиться от влияния материального мира, существуют учителя, посланные свыше, рождённые для определённой миссии. Именно они на самом деле ведут за собой человечество. И только они способны кардинально повлиять на выбор пути.
– Учителя, вы говорите? Христос? Будда? Кто ещё? Когда это было – и было ли?
– На самом деле, список значительно шире… А по поводу ваших сомнений – существуют свидетельства, документы… Хотя, по правде сказать, для истинно верующего никаких доказательств не нужно, а для неверующего – их всегда будет недостаточно.
– Да уж, в этом вопросе изначально присутствовал явный дисбаланс, коренное противоречие, которое невозможно преодолеть… По большому же счёту, мировоззрение каждого из нас основано на вере. Только вот одни, воцерковлённые, верят в то, что сказано в Священном Писании, – принуждены верить. Другие, воспитанные в духе материализма, верят в науку. Большая же часть (это обычные люди: не закоренелые атеисты и не религиозные фанатики) – тоже верит: кто во что горазд, а по сути – не пойми во что. Однако никто из тех, из других и из третьих на самом деле не Знает – не владеет истинным знанием о положении вещей! Знание – вот истинная ценность, и, как настоящее сокровище, его очень нелегко добыть! Представление о Боге ограничено представлением человека о мире. У кого-то, кто не стремится познать Мироздание и его законы, представление таково, что Бог есть основа всего сущего. У другого же, который сам, вопреки собственной ограниченности и субъективности, пытается добраться до сути вещей, существование Бога – лишь одна из гипотез, и, кстати, далеко не основная…
– Те, кто когда-то рвался доказать существование Бога, теперь низверг Его до «одной из гипотез»… – негромко процедил Форман.
– …Поверить просто: достаточно опустить руки и перестать напрягать интеллект – сообщество верующих с радостью возьмёт тебя под крыло. Стремиться знать – тяжелейшее испытание, ведь этот путь предстоит пройти в одиночку, лишь за счёт собственной силы воли, преодолевая свою инертность и инстинктивную потребность «быть как все». Но это стремление необходимо поддерживать в людях всеми способами, ведь именно знание – отнюдь не вера! – продвинет человечество вперёд! А кроме того, каждый из нас должен осознавать свою ответственность перед другими людьми, перед человечеством, перед жизнью вообще…
– Перед Богом?
– Богом? Вряд ли это хорошая идея, если учесть, что фигура Бога в описании религий, мягко говоря, весьма неоднозначна, да и само существование его сомнительно. Однако в общем смысле… каждый человек должен стать своего рода мессией, наверное так.
– Мессией – каждый? – Форман скривил рот, при этом лицо его осталось неподвижным. – Весьма сомнительно, если учесть, «мягко говоря», крайний индивидуализм человека, да и вряд ли возможно вообще – по определению. А насчёт того, что тяжелее – верить или знать, многие из истинно верующих поспорили бы с вами.
– Но не вы? – испытующе посмотрел на Формана Рэй.
– И что, как вы выразились, «продвинет» человечество, а что сведёт его в могилу – тоже вопрос спорный.
– Спорный? Согласитесь, что за две тысячи лет человечество продвинулось в знаниях о мире далеко вперёд. Настолько, что нашего современника несколько веков назад могли бы принять за бога. Но в понимании сути Бога люди не продвинулись ни капли. Почему? Не потому ли, что Бог – неуловимая иллюзия, неясная, слишком общая и расплывчатая, и вследствие этого – постоянно ускользающая? Что нас привязывает к этому образу, кроме слепой, запрещающей всякую попытку прозрения, веры? Конечно, зрячий может совершить ошибку и уничтожить себя, но слепец – он мёртв изначально!
– Ваш взгляд, Рэй, – взгляд современного человека, искушённого и зашоренного этими искушениями…
– Хорошо, хорошо, я могу согласиться, что на каком-то этапе развития человечества религия была просто необходима. Она принесла правила и табу. В те времена нужна была мотивация такой силы, что человек стал бы способен противостоять инстинктам. Собственной силой воли этого достичь чрезвычайно трудно, практически невозможно. Зачастую те, кто пытается провернуть подобный фокус, превращают свою жизнь в постоянное самоистязание, противостоя сами себе. Я и сам когда-то… – и Рэй махнул рукой, не договорив. – Поколения сменяют поколения, а животное, потребительское, инстинктивное в человеке всё так же, как и тысячи лет назад, превалирует над осознанным и созидательным. Однако для религии – в общем, мировоззренческом её понимании – эти годы не прошли бесследно: отмирающий пережиток, она не способна ни научить, ни остановить, ни подтолкнуть вперёд – лишь отвести в сторону от реальности и надеть на голову непрозрачный мешок!
– Вы считаете, что ни одна религия не содержит истины?
– Религии и истина?! О-о! Целые замки… да что там замки – грандиозные дворцы домыслов построены на недосказанностях и двусмысленностях первоисточника, на сознательном искажении информации! Причём про дворцы я не только в переносном смысле! Церковь непрестанно лукавит – и чем дальше, тем больше. Она давит на то, чему не может противостоять человек, объявляя это грехом и заставляя испытывать перманентное чувство вины, – гениальный ход! Вот вам пример: человек, как и всякое другое живое существо, следует инстинкту продолжения рода. Святоши говорят: «Вы следуете греху!» Но в чём же тут грех? Человек изначально появился с полным набором инстинктов, иначе как бы он смог выжить естественным путём? Иначе для чего Творец создал именно женщину, а не «брата», к примеру? Если следовать отказу от секса (а искусственное оплодотворение как минимум не одобряется церковью, не говоря уже о клонировании, включающем минимальную, но необходимую генетическую коррекцию, – единственной серьёзной альтернативе естественному размножению), человечество вымрет буквально на глазах! Ну и чего в таком случае добивается церковь?
Рэй помолчал, ожидая реакции Формана, но тот лишь хмыкнул, качнув головой, и Рэй не стал затягивать паузу:
– Вы спрашивали об учителях, о духовных лидерах? Если уж на то пошло, то миру действительно нужен лидер, но – иного формата, иного масштаба. У церкви ничего подобного давно уже нет. Даже тогда, на заре становления, когда искренних подвижников было пруд пруди, тот, кто стоял у власти, кто формировал и поддерживал саму организацию, отнюдь не забывал о себе. Сейчас же каждый служитель, начиная с самых низов иерархии, едва ли не в открытую блюдёт собственные шкурные интересы. Церковные институты дискредитируются и разлагаются изнутри самими служителями. Все эти люди – они сдались тому, против чего боролись! О самозабвенном служении Творцу нет и речи! Понимаете, Форман? Институт церкви пережил собственную суть, даже более того: он сам уничтожил в себе Божьего вестника, которым себя декларирует! Душа религии стара и вот-вот отойдёт к тому, кого давно забыла! Забыла, предав! Но даже на собственном смертном одре всё ещё кривит душой и лицемерит, призывая верить в Него! Такой вот менетекел!
Форман застыл не дыша, немигающие глаза его как будто остекленели, в то время как сосуды в них наливались кровью… но это был по большей части не гнев – замешательство.
– Вы сильно преувеличиваете, Рэй. Любая религия стареет, это верно… – выговорил он.
– Смерть религии не остановить! Но церковь скорее готова уйти на дно, загубив последнее, что в ней осталось положительного и конструктивного, чем измениться! А не желая терять власть над верующими, она тащит с собой и всю свою паству!
– Всё умирает в конце концов, да! – и всё-таки победил гнев. – Бог – бессмертен! Он не оставит человечество! Величайшая тайна Мироздания найдёт свой путь к людям – так или иначе! Не может не найти! Станет ли проводником то вероучение или иное, или вообще что-то новое…
– По большому счёту, необходимость в церкви (а то и в религии вообще) нового формата назрела уже давно, однако проблема в том, что подобной организации, как я уже говорил, нужен неоспоримый лидер – но не тот, кто пришёл к вершине церковной власти болтовнёй и рассуждениями, даже не тот, кто заслужил уважение и авторитет праведной жизнью и благими деяниями (всё это уже не сработает!), а тот, который верит в Бога безоговорочно потому, что не просто верит – знает! И способен предоставить доказательства этого знания всем остальным! А пока это доказательство не будет предоставлено, церкви останется существовать лишь за счёт легковерных дураков и оголтелых фанатиков! Это кризис, Форман! Кризис церкви, который она же сама превратила в кризис веры!
Рэй резко замолчал, будто вынуждая таким образом собеседника окончательно утратить равновесие и таки взорваться, однако если он и желал этого, то во второй раз уловка не сработала: гнев Формана остыл, превратившись в холодную неприязненность.
– Ваши доводы, Рэй, приведшие к отрицательной оценке религии и церкви, мне в целом понятны, и в чём-то я с вами могу согласиться. И деградация духовных идеалов – она тоже, к сожалению, очевидна. Однако ваше пренебрежительное отношение как к самой вере, так и к её ослаблению… Разве вы не понимаете, что кризис веры оборачивается общим, мировым кризисом? Порождённая потерей духовной основы, волна так называемой «свободы», а по сути – тотальной вседозволенности, поглотит мир, приведёт к регрессу, а затем полному распаду цивилизации. В лучшем случае (хотя, что уж тут «лучшего»!) – к её расколу. Вспомните, что произошло с Римской империей. Человечество достигло многого, это верно, и в то же время утратило высший смысл своего существования, а вместе с ним и морально-этические ориентиры, сдерживающие в человеке зверя. В этих условиях над человечеством нависла реальная опасность самоуничтожения.
– Не думайте, Форман, что никто не видит этой опасности и только вы обеспокоены ею! Всеобщий кризис висит над миром дамокловым мечом уже не первое десятилетие! Однако ни какая-либо из существующих религий, ни вера в Бога вообще – не в силах ничего изменить!
– Человек слаб и несовершенен духовно, и потому, для его же блага, следует придерживаться приоритета веры, а не чего-то иного. Именно веру во Всевышнего надо поддерживать и развивать в человеке. А главенствующую позицию в этой области занимает всё-таки существующая церковь, поскольку больше никто, хотите вы того или нет, – никто не обладает должной компетенцией не только в вопросах Божественной сущности и души, но и в непосредственно связанных с ними – как бы вы не утверждали обратное! – вопросах нравственности!
– Возможно, церковь и разбирается лучше кого бы то ни было в некоторых вопросах, только вот отнюдь не хочет ничего предотвращать! Наоборот, пытается сыграть на образе надвигающейся катастрофы в свою пользу! Доказательства существования Бога одним махом расставили бы всё – и всех – по своим местам!
– Значит, по-вашему, проблема в доказательствах? Только тогда человечество (о церкви я уже молчу!) будет спасено?
– Но их как не было, так и нет (да и не будет), а кризис всё усугубляется! И что способно справиться с ним? Только целенаправленный научный подход! Только наука, в широком смысле этого слова! Альтернатив не существует!
– Да каким же образом?..
– Возможно, вам знаком термин «социум-конструктор»?
– М-м-м… – Форман нахмурил брови, припоминая. – Обобщённое название спектра дисциплин – теоретическая система, позволяющая создать общество с заданными свойствами практически с нуля… Вы об этом? Но это же миф! Да, велись, помнится, отдельные исследования, связанные с проблемами межзвёздных перелётов и колонизации иных планет… эм-м-м… проект «Ковчег» и что-то ещё… Результаты скандально известной «МК Ультра» тоже ведь рассматривались в этом аспекте? Однако…
– Всё верно – за исключением слова «миф». Такая система существует, и многие её компоненты уже отработаны, а некоторые даже используются локально. В условиях надвигающегося кризиса «социум-конструктор» может спасти человечество – послужить ему прямо сейчас, а не в фантастическом пока полёте к звёздам! Подумайте только: даже если применить щадящий вариант, то хотя бы снизить агрессивность в глобальном масштабе до приемлемого уровня можно в течение года!
– «Приемлемый уровень»? Вы что, серьёзно? Кризис кризисом, но – подменять Бога фокусами тех, кто всего лишь научился препарировать созданный Им мир?.. И не сваливайте наличие чувства собственной значимости на одних лишь «отступников»! Наука сама по себе – квинтэссенция чувства собственной значимости человечества в целом, то есть, если говорить церковным языком, его гордыни! И вы предлагаете заменить Божьи заповеди чем-то совершенно им противоположным?! «Щадящим вариантом»?! А видимо, существует ещё и некий «жёсткий вариант»?! Подобное деяние достойно разве что… лжемессии! Антихриста! – Форман даже подался вперёд, будто и фразой, и взглядом своим хотел отбросить Рэя прочь вместе со стулом.
– Ну уж… Куда вас, однако, занесло, Форман… – отшатнулся Рэй, будто его и вправду толкнули.
– Пожалуй… я… действительно погорячился… – сбавил обороты Форман, приходя в себя от вспышки гнева. – Просто это обожествление науки и ваше в том упорство… Я вижу здесь глубочайшую ошибку. Вот вы считаете, что доскональное знание законов устройства Вселенной и основанное на этом знании мировоззрение спасёт человечество…
Не закончив мысль, Форман умолк. Он всё тянул паузу, внимательно глядя на Рэя. Казалось, от того, что он разглядит сейчас в лице оппонента, и зависело продолжение его слов. Рэй тоже молчал – в свою очередь прикидывал, не выйдет ли ему боком откровенность. В итоге, неуютно затянувшаяся недосказанность заставила его раскрыть рот:
– Ну-у… – он прокашлялся, – как минимум – объединит и даст цель…
– Вот-вот, «объединит»… – Форман покивал, получив, наконец, что хотел. – Но разве не ясно, что в действительности не из тех предпосылок и намерений институт научного знания вырос, чтобы объединять народы и давать им общую цель? Это всего лишь инструмент, способ помочь удовлетворить любопытство, ну пусть ещё обеспечить (в какой-то мере) выживаемость человека как вида, – но который, однако, в принципе не может послужить глобальным объединяющим фактором или хотя бы предоставить таковой. Причина до банальности проста (она даже описана, в некоторых её аспектах, теми самыми разделами научного знания, что с ужасающе бесчеловечной эфффективностью использует ваш «конструктор»): дело в том, что доля рассудочного, рационального в человеке отнюдь не так велика, как видится обывателю, обласканному щедротами технологической цивилизации. Кстати сказать, и вы, Рэй (я отчётливо вижу это!), по природе своей не принадлежите к рационалистам! И в действительности, как бы ни принуждали себя, руководствуетесь вовсе не схемами и расчётами! Не пойму только, отчего вы так рьяно защищаете не свойственную вам, даже чуждую, сторону?
Рэй выдержал пристальный взгляд Формана молча.
– Так вот, чтобы объединить странных – противоречивых, наивных и самонадеянных – существ, пусть и докопавшихся до некоторых деталей (чисто технического характера, надо сказать) устройства Мироздания, но, бесспорно, глубоко зависимых от неосвещённой сознанием и потому недоступной рациональному мышлению стороны своего «я», – для этого необходимо опереться как раз на ту, внерациональную, сторону – более основательную, мощную, более значимую для человека. Только на этой базе возможно выстроить объединяющее человечество мировоззрение, должное быть безоговорочно метарациональным – «сверх» и «над» скрупулёзно вычерчиваемой и беспрестанно вымарываемой торопливой рукой науки схемой Мироздания, поскольку именно внерациональное является единственной силой, которая способна не просто придать целостный и достойный облик, но и наделить душой сложенного из отдельных, подчас несовпадающих, фрагментов властвующего ныне механического кадавра научного описания Вселенной!
– Ого… – Рэй мотнул головой. – Про кадавра… очень впечатляюще… – он был похож в этот момент на художественного критика в галерее изящных искусств, который увидел странную работу и теперь затрудняется сказать, шедевр это или гениальная в своей наглости бездарная мазня. – Видимо, сей образ был предназначен для моей «внерациональной стороны», – всё же нашёлся он. – Да, пожалуй, подобными тирадами вполне можно привлечь и вдохновить… Фантазии вообще способны создавать необычайно целостные, гармоничные, «одухотворённые» образы – даже если на самом деле под этими покровами ничего нет.
– Ёрничаете? А вам знаком анекдот об одном до мозга костей рациональном учёном, чрезвычайно к тому же дотошном, который готов был умереть от жажды, но не поверить в реальность чашки с водой, пока не сделает всевозможные анализы и замеры? В итоге он таки не удержался и выпил воду, но после вновь засомневался в том, существовала ли вода в действительности, и даже в том, хотелось ли ему пить.
– Хм, смешно, – губы Рэя скривились. – Что это? Современная вариация истории о Фоме неверующем?
– Абсурд всегда смешон, независимо от привязки к временам и лицам. Подумайте, не над собой ли смеётесь, Рэй?
Рэй покачал головой и как нарочно не удержался, хохотнул:
– Хэх! Красиво вы меня припечатали, ничего не скажешь! Где вы так навострились в риторике, Форман? У вас явно классическая школа, не отрицайте! Погодите-ка, я угадаю… Европа, какой-нибудь католический университет… Нет, не какой-нибудь, а, вероятнее всего, один из самых уважаемых… Кстати, вы, часом, не знакомы с Манфреди? Я в своё время зачитывался его «Последним легионом»…
– Подумайте! – нажал тоном Форман, продавливая сеть предположений Рэя. – Подумайте о том, что разум человека и в устройство-то Вселенной проник вовсе не одним лишь умением осознанно наблюдать и сопоставлять, а благодаря скрытой, неконтролируемой сознанием части, для которой разум – лишь рождённая волнами пена. И – как вы, с вашими способностями, несомненно можете догадаться, – Форман выделил сарказмом свою оговорку, – волны сии валандаются отнюдь не в корыте сумбурных фантазий, а образованы движениями неописуемой, непостижимой для рассудка стихии, что чувствует и знает напрямую – без посредства расчётов и доказательств!
– Вот пусть это «скрытое» служит разуму и дальше, кто же против, – пожал плечами Рэй. – Однако, рассуждая здраво…
– То есть, с рациональной стороны, – вставил Форман.
– …научное миропонимание вполне обладает всем необходимым, чтобы справиться безо всяких дополнительных, а следовательно лишних, «сверх» и «над».
– Кое-чего всё же нехватает. Отсутствует нечто принципиально важное для человека как не просто мыслящего, но – нравственного существа. Справедливость! Высшая, Вселенская справедливость!
Рэй фыркнул.
– Простите, Форман. Я было подумал, что свет истинного знания прямо вот сейчас снизойдёт на меня. А вы: «Справедливость!» – и он снова фыркнул. – Вовсе ни к чему было приплетать эту фикцию, правда. Не в наш с вами разговор, по крайней мере. Выдуманная, насквозь субъективная категория, лишь вводящая в заблуждение, вот что такое…
– Та справедливость, которую имеете в виду вы, Рэй, именно таковой и является. Но это не относится к Высшей справедливости.
– Высшая справедливость?! Вы это всерьёз?! Ну и что же это такое, объясните мне?!
– Равенство всех людей перед Богом. Не абстрактное равенство людей между собой, а абсолютное равенство именно перед Высшим существом – всеведающим, всемогущим, господином всего сущего. Значение имеет только то, с Ним ты или против. Середины нет. Исходя исключительно из этого критерия, каждый получает по заслугам, «не на лица зря». А вот как раз если Высшая справедливость отрицается, вот тут-то и начинается эта самая «насквозь субъективная категория» – закон джунглей, когда «справедливость» устанавливает сильнейший, наука ему в помощь!
– Снова-здорово! Если имеет место быть Высшая справедливость, значит, имеется и Высшее существо, её реализующее, а если Высший судия как таковой отсутствует в природе, значит, и никакой Справедливости с большой буквы тоже нет – эти две категории принципиально нераздельны. И вот мы опять упёрлись в то, что доказать наличие Бога никоим образом не представляется возможным, а следовательно, и Высшая справедливость остаётся за гранью доказуемого. Мы сделали круг и споткнулись на том же самом месте, Форман!
– Люди далеко не идеальные существа, ограниченные множеством объективных и субъективных факторов. Как доказать то, что недоступно пониманию? Никак, наверное. Ни доказать, ни принять доказательства. Разум спотыкается, не в силах преодолеть парадоксы, что возникают вследствие проекции метафизического в мир человека. Но от запредельной реальности не деться никуда, и потому не прекращаются попытки объяснить необъяснимое, возникают новые и новые вероисповедания, а старые обрастают запутанными и противоречивыми условностями. Да, люди ошибаются, но вера – отнюдь! Если речь, конечно, об истинной вере. Вы, Рэй, в своей критике сосредоточились на ошибках и противоречиях религиозной интерпретации действительности, а не на сути. А суть такова, что даже в самой нелогичной с точки зрения научного подхода религии, признающей Господа, который повелевает и управляет Вселенной и всякой тварью в ней, больше справедливости – гуманизма, добра, если хотите, – чем в любом, даже сверхсовершенном, «социальном конструкторе»!
– Громкие слова, содержащие истины не больше, чем рекламный плакат! Чего требует религия? Безусловного исполнения воли божества, в чём бы она ни проявлялась, соблюдения предписаний, продиктованных служением ему. И именно это в рамках конкретного вероисповедания считается благом – «добром», так сказать. Ну а неисполнение воли и предписаний, соответственно, «злом». Гуманизм? О нём при таком условии даже заикаться смешно! Всё подчинено воле Бога! Всё! «Добро» и «справедливость» – лишь частные случаи тотального подчинения! А вот если же, напротив, исходить из приоритета добра, то действительно «добрых» вероисповеданий, пожалуй, и не найдётся. К тому же ещё понять надо, что же это в действительности такое – добро…
– Безбожие пропитано сомнением! Этот яд растворяет всё! И ваши, Рэй, слова, они на самом деле о том, что, лишённые стержня веры, безбожники сомневаются и в справедливости, и в добре, имея их каждый на свой лад! Но что же плохого в подчинённой роли добра, если это понятие определяет сам Бог? Не выдуманный, а Тот, кто есть? Кто есть основа основ и опора для духа? Кто есть оживляющий источник в пустыне – для верующих в Него, но в то же время есть и сама пустыня – смерть для тех, кто пренебрёг…
– Да есть ли?!
– Вы окончательно и бесповоротно приговорили себя к безбожию? Обрекли на брожение в тумане со своим, личным, пониманием добра, а по сути-то – с отсутствием такового вообще! Вы же ищете ответы, Рэй! Почему же с таким упорством не хотите увидеть тот, что прямо перед глазами?!
Рэй готов был, кажется, вспыхнуть, но сдержался, покусал губу. Махнул рукой.
– Как ни спорь, какие ни приводи аргументы, а в конечном итоге всё опять сводится к тому же: «верю – не верю»!
– Да уж… – Форман вздохнул. – Между прочим, некоторые мыслители считают, что в каждом человеке, независимо от его взглядов, имеется скрытый антагонизм: не существует абсолютно верующих, как и не существует абсолютно неверующих, и насколько бы ни был человек убеждённым сторонником того или иного, всегда в нём есть хоть капля противоположного. Другие мыслители, для которых теизм не пустой звук, добавляют: внутренняя двойственность появилась не сразу – неприятие Бога привнесено извне позже, меж тем как ощущение Его всеприсутствия заложено в душе изначально…
– Невежественный ум готов бить поклоны чему угодно! Известна история, когда примитивное племя поклонялось сплетённой из прутьев довольно точной модели самолёта: где-то неподалёку была авиабаза, и странные штуки, похожие на не машущих крыльями птиц, часто пролетали над территорией аборигенов.
– С какой, однако, надменностью вы относитесь к мировосприятию дикарей! Но… разве сами занимаетесь не тем же? Поклоняетесь отблескам необъяснённых явлений, возводите «храмы науки», открывая, наблюдая, описывая, выискивая закономерности в бытии бесчисленного разнообразия «странных штук с авиабазы неподалёку»? Вы забираетесь всё дальше, достигнув уже недоступной органам чувств области, но в своей одержимости вычертить строение каждого винтика всё так же не ухватываете сути. Те аборигены – такие же безбожники, только, как вы сами заметили, примитивные. И стезя у них, дикарей примитивных, и у вас, цивилизованных, общая – идолопоклонничество и суеверия. Но суеверие – не вера. Вера – это то, что идёт из глубины души, а душа ведает больше, чем знает самый искушённый разум. Надо лишь приложить усилие и вспомнить, что она у вас есть.
– Вспомнить… Ну… тут я спорить не готов: душа человеческая – потёмки, – отступил Рэй, задержавшись взглядом на лице собеседника.
– Не для Господина нашего. Только не для Него.
Рэй развёл руками: мол, что ж поделать – каждый при своём.
Он молчал некоторое время, покусывая губу. Видно было, что не давал ему покоя такой финал – слишком похожий на поражение, чем на заявленную им ничью.
– Ну, может, когда-то наука и до устройства души доберётся, если таковая существует, – всё-таки не удержался он.
– Не дай Бог, – без особого интереса откликнулся Форман, нашедший себе занятие более, должно быть, важное, нежели бестолковая словесная дуэль: он достал салфетку и теребил её теперь, тщательно протирая подушечки пальцев.
– Исчислит, взвесит… – не унимался Рэй.
– Клонирует, ещё скажите.
– И первый важный шаг уже сделан: тайна происхождения жизни, её эволюция к разуму – наука постепенно разгадывает этот ребус. Вам, конечно, знакомо «дерево жизни» – схема, где наглядно выстроен путь развития живых существ от простейших форм к сложным, вплоть до человека…
– Сваленные в подобие вектора кусочки пазла, перепутанные, взятые из несовместимых наборов, – что можно таким образом разгадать? Причём сами же составители видят противоречия и несостыковки, но продолжают упираться – только не признаваться в бессилии своих грубо-механических теорий. Да и вас, Рэй, я смотрю, просто-таки болезненно манит технический аспект вопроса. Одержимые… – с осуждением покачал головой Форман.
– Мы пытаемся объяснить!
– Объяснить… Как, например, вы бъясние ребёнку устройство и принцип работы, ну скажем… компьютера? Из чего сделана каждая его деталь и каким образом функционирует? Каким образом из многих разрозненных элементов образуется единое целое – и работает именно как единое целое? Как вы объясните всю эту химию, физику, а также производственный цикл изготовления каждого винтика, управление производством, экономику и много чего другого, непосредственно вроде бы не связанного с результатом, однако совершенно неотъемлемого от его достижения? Ведь всё взаимосвязано, и новые объяснения влекут за собой новые вопросы! Теперь подумайте, насколько интеллектуальные возможности ребёнка отличаются от возможностей врослого? А насколько далёк в этом плане человек от Творца Вселенной? О каком понимании устройства и методов создания Вселенной может быть речь, сколько же вам твердить? Однако же на уверенность ребёнка в то, что компьютер создан человеком, а не появился сам по себе из постоянно эволюционирующих деталей, его неразумение технического аспекта никак не влияет. Вы можете вдолбить в сознание ребёнка своё «дерево развития» деталей и материалов – но разве это изменит тот факт, что компьютер не сам по себе собрался из первичного бульона микросхем?
– Но дети учатся, познают и находят новые средства познания! Разум совершенствуется – ему становится мало одной веры!
– Средства познания Мира, творения Божьего, конечно, могут быть разными. Сложными. Изощрёнными. Но как ни изощряйся, материалист сосредоточен на том, что дано человеку как живому организму, животному: органы чувств и специфика обработки данных от них мозгом. Он соответственно развивает эту данность вовне – в виде приборов, образа мышления, логики… Физика, математика… – куча наук пытается описать Вселенную в меру возможностей имеющегося аппарата, изначально, однако, от основы своей, ограниченного рамками восприятия. Но даже в таком, ограниченном, виде сколько учёных на земле понимает всю ту катавасию, которую сами же общими усилиями и навертели? Кто-нибудь вообще понимает?
– Я уверен, когда-нибудь мы сумеем преодолеть и эти ограничения. Возможно, искусственный интеллект, если дать ему сформироваться в условиях, совершенно для человека немыслимых, сумеет подойти к исследованию Вселенной с иной, неведомой нам стороны…
– Для веры уже не существует подобных преград! А ваш искусственный интеллект… Представьте, что если он в итоге придёт к Богу? Он, а не человек! А что же люди, творения Его, – где будет их вера? Да там же, где и всегда! Ничего принципиально не изменится!
– Ну уж… – Рэй озадаченно коснулся пальцами лба. – А вы, случайно, никогда не писали фантастических романов? – встрепенулся он. – Кажется, мне попадалось нечто подобное. Где же…
– Человек сам себе изобретает такие сложности, что хватит на целую библиотеку фантастики. Хотя какая тут фантастика – проблемы-то вполне реальные! Горе человека – от ума его, и чем изощрённее и масштабнее ум, тем…
– Ну, знаете, религия тоже не избавляет от проблем! И если в отношении сугубо наших, человеческих, деяний я готов принять некоторую справедливость критики научно-технического прогресса (не научного мировоззрения, заметьте!), то уж что касается явлений внешнего порядка… Именно благодаря научным достижениям мы если и не сможем на эти феномены повлиять, то хотя бы имеем надежду от них спастись. Да взять хоть тот же метеорит, способный уничтожить Землю, или скачкообразное смещение магнитных полюсов, или резкую активизацию вулканического пояса… Не религия – наука готова предложить реальные способы…
– Смотрите не уничтожьте себя в поисках этих самых «способов»… И снова вы мешаете в кучу веру и исторически сложившийся, необходимый для религии как института, однако не являющийся её сутью комплекс обрядов. Откуда вам знать, на что способна истинная вера?
– А действительно – на что? Существуют ли убедительные примеры? Не со слов проповедников в храмах, не из провозглашённых догмой церковными иерархами писаний (сказать и написать можно что угодно!), а значимые, задокументированные, подтверждённые объективными свидетельствами и не допускающими иных трактовок вещественными доказательствами события?
– Настроены поковыряться молекулярным анализатором в «язвах гвоздиных»? – Форман, скривившись, хмыкнул. – «Сокрыто в небесах и на земле гораздо боле, чем мнится вам в учёности своей»! Примеры… Всё когда-то было. Я вот сетовал, что у человека короткая вера? К сожалению, у него ещё и короткая память. Да и сколько их сменилось – цивилизаций, человечеств…
– Тогда, может, непосредственно из вашей, Форман, биографии? Что-то ведь убедило вас в реальности бытия Того, кто есть начало и конец Вселенной?
– Учитывая вашу привередливость, вряд ли я смогу вас чем-то поразить.
– Ну а если не меня? Вот вы сказали – «цивилизации», «человечества»… Что если копнуть глубже и приблизиться к истокам – человечества и веры? Те, древние, – не предки наши в обозримом историческом периоде, а прапредки предков, – они бы согласились с интерпретацией ваших «примеров»? Как, вообще, думаете, какой-нибудь неандерталец или, там, флоресский «хоббит», к примеру, – мог обладать верой в Единого отца всего сущего? Или хотя бы способен был поверить в Него? И в связи с этим: зародилась ли вера вместе с осознанием человеком себя и попыткой понять своё место в мире, или всё-таки нужен был некий толчок – особое стечение обстоятельств, указание, чудо? Согласен, согласен, слишком сложный вопрос даже для такого эксперта, как вы, Форман – вот сам сейчас это сказал… и понял! Хомо хабилис, хомо эргастер, хомо эректус… Хомо… хомо… хомо… – сколько их, действительно, сменилось, этих «хомо», и кто знает, что творилось в их головах? Однако, похоже, именно «сапиенс» – тот самый вид человека, который «изобрёл» религию, – тот самый, у которого изначальное, полуживотное ощущение всеобщей взаимосвязанности и взаимозависимости вылилось в убеждённость о неслучайности бытия, трансформировавшись затем в полноценную веру. Есть, к слову, ещё один важный аспект, который…
– Не буду спорить, была или нет религия до сапиенса, – поморщился Форман, – какой смысл? Бог-то был всегда! К тому же, это ещё вопрос, сапиенс ли «изобрёл» религию, или религия «изобрела» сапиенса – нынешнего «хозяина Земли». И что будет, если отнять у занявшего царский трон «высшего примата» веру?
– Наука будет, вот что!
Форман отфыркался презрительным смехом.
– Наука, точно! Которая (о чём многие сегодня даже не задумываются, если вообще знают) выросла из религии как специфическая ересь гордецов! Предателей веры, по сути!
– Наука служила религии поначалу, это так, но… предатели?! – Рэй хмыкнул с сомнением, затем что-то пришло ему в голову, и край губ дрогнул в скрытой усмешке. – Собственно-то говоря, история верований и религий – это история отношений с категорией смерти, и апофеоз этих отношений – обретение бессмертия. Наука же только тем и отличается, что постепенно во главу угла поставила новые, не соответствующие догме методы, окончательно в итоге отделившись от церкви. Но цель не изменилась ни у той, ни у другой стороны: победа над смертью! Посмотрим же, кто придёт к финишу первым!
– К бессмертию тела, вы имеете в виду? Животного? А позвольте спросить, кому наука даст вечную жизнь этого самого тела в первую очередь? Неужели самым достойным? Нет! Исключительно тем, кто, одержимый демоном, сулящим эксклюзивную власть над миром, финансирует подобные проекты, – о личностных и тем более духовных качествах речь совершенно не идёт! Вот уж всем финишам финиш – раса бессмертных божков! Для религии же бессмертие тела не важно, даже вредно! Праведность в достижении посмертной вечности – вот её действительная задача здесь, на земле! А чтобы пресечь блуждание народов в тумане искушения и порока, власть в мире материальном безо всяких оговорок должна сосредоточиться не в руках человека, а в руках церкви! Так что это ваше «кто придёт первым» – не от заботы о благе человеческом…
– Уловка, смещение ценностей ввиду неодолимых обстоятельств! Разве в конце времён, по словам Священного Писания, не воссстанут мёртвые из могил? Воскресение телесное – явная или тайная мечта всех, в том числе и церковников. И если бы религия нашла способ бесконечного продления жизни, она не упустила бы свой шанс. Но… не может! А наука – может!
– Воскресение тела – мечта животного, страшащегося физической смерти. Верующий не боится смерти, и воскресение, учитывая сей немаловажный аспект, есть часть замысла Господня, а не ублажение человеческой гордыни. Но путь науки – путь гордыни! И что же? Закрыв рот Богу, наука открыла рот Дьяволу! Учёные… Любомудры… Апологеты грандиозных деяний… Сатанисты по сути! Сравняться с Господом – их цель! С тем самым Господом, существование которого так рьяно отрицают! Да, наука, несомненно, достигла результатов, способных вскружить головы невеждам. К чему это привело? «Люди стали поклоняться твари вместо Творца»! И апостол Павел не первый и не последний, кто возмутился этим!
– Достижения науки – это реальные достижения! Это реальное могущество человека, а не питающая глупые надежды сказка!
– Могущество пьянит, рождая ощущение вседозволенности, – синдром навозного червя, сумевшего забраться на макушку травинки: он в восторге от собственной значимости, однако положение его крайне шатко! Кто-то понимает это. Единицы. Они-то и есть главные противники Господа – те, кто всё знает, но сознательно идёт наперекор! И вот, пререкаясь с Богом, человечество уже балансирует на грани выживания: кризисы и катастрофы – внутренние и внешние… О близости некоторых из этого сонма кошмаров оно сейчас даже не подозревает!
– Ну… пусть применение добытых знаний трудно контролировать, не стоит, однако, во всём винить стремление человека докопаться до основ. Хотя, ваша правда, будет невероятной удачей, если человечество продержится в течение ближайших пары-тройки тысяч лет, причём не просто выживет – разовьётся достаточно для того, чтобы…
– Пары-тройки тысяч? – Форман хмыкнул. – Ну вы оптимист!
– Как бы то ни было, мы должны выжить! И мы можем выжить – надо только приложить усилия, а не ждать неизвестно чего неизвестно от кого!
– Церковь именно тот ковчег, что спасает…
– Каким образом? Пытаясь привести народы к общему мифу, хорошенько для этого подстёгивая неотвратимостью мировой катастрофы? Наука найдёт оптимальный путь без привязки к идеологии, религии и прочим манипулятивным измышлениям!
Форман отодвинул от себя превратившуюся в бесформенный комок салфетку, которую он до сих пор так и мурыжил в руках.
– Мне жаль вас, Рэй, честно, – лицо его, однако, выражало не жалость, а скорее рутинную брезгливость лаборанта, наблюдающего в очередной чашке Петри всё тот же, повторяющийся от раза к разу, привычно-мерзкий результат. – Вас угораздило оказаться на ошибочной позиции, и теперь, поддавшись заблуждению ложной ясности рационального мышления, вы прочно увязли там, исповедуя тем не менее абсолютно иррациональную веру во всемогущество человеческого разума и его ведущую роль. Ведущую куда? А вот этого вы и сами толком не представляете – на это вам восхваляемой вами же ясности не хватило. Такой вот из вас в итоге получился парадоксальный сплав. И ничего другого не остаётся, кроме как пожалеть вас.
– Не стоит сожалений, – буркнул Рэй. – Это мой осознанный, выстраданный даже… – он запнулся и, будто что-то подкатило к горлу, прокашлялся, – …мой выбор.
Форман пожал плечами и с прежней смесью гадливости и разочарования на лице принялся изучать обстановку зала. Рэй же поразмышлял о чём-то, кусая губу, потом стукнул кончиками пальцев по столу.
– Вот вы, Форман, окончательно определили меня в стан принципиальных атеистов. Но я ведь вовсе не отрицаю возможности существования Создателя, я даже готов был когда-то поверить, однако… хм-м… Однако жизнью научен так, что в отсутствии доказательств… – и он как-то виновато дёрнул плечом. – Вы считаете науку никчёмной и вредной, а «социум-конструктор» и вовсе абсолютным злом, но тут, знаете ли, как с атомной энергией: в чьи руки попадёт. И если бы существовал адекватный выбор, достойная альтернатива… Или хотя бы больший запас времени… Я ведь действительно много размышлял над этой проблемой – проблемой глобального кризиса, в основе которого лежит кризис мировоззрения и целеполагания, но другого достаточно эффективного метода, способного урегулировать её, не нашёл.
– Да, похоже, вас уже не переделать… – Форман оторвался от разглядывания тонущей в шизофренически-жёлтом мареве тоскливой заброшенности. – Ну что ж… – и перевёл будто напитавшийся этой вневременной тоской взгляд на Рэя. – Осознаете ли в конце концов свою ошибку или нет, но вы часто будете становиться свидетелем явлений, фактов – доказательств того, что внерациональное заложено в самом существе человека и обладает притом такой мощью, что конкурентов у него нет и не будет. А величайший лидер, апологет и проповедник метарационального мировоззрения – он обязательно явится, Рэй, не сомневайтесь. И он возглавит обновлённую, если в том будет необходимость, церковь.
– Очередные пророки, очередные учения… – поморщившись, отмахнулся Рэй вроде бы от слов Формана – но скорее, пожалуй, от его взгляда: тот будто с покойником прощался. – И, как всегда, ничего вещественного, доказуемого, что можно предъявить к проверке. Очередной миф, дешёвая мистика.
– Зря вы так, в самом деле. Ведь что такое мистика? Ощущение мира как непостижимой тайны. Возможно, это единственное истинно ценное чувство, которое будет сопровождать человечество до скончания его века.
– Всего лишь ощущение? Наука имеет непосредственный контакт с этой тайной!
– И в чём заключается этот контакт? В описании тех фрагментов, что удалось рассмотреть в бесконечности Мироздания, – всего лишь? Но что наука выбирает для рассмотрения? Каковы критерии этого выбора? И много ли она увидела до сих пор? Мироздание существовало задолго до того, как комочки органической жизни начали тыкаться в него сопливыми носами, придумывая имена и объяснения тому, до чего дотыкались. Стоит ли всерьёз воспринимать плоды этих первых шажков?
Форман помолчал пару секунд, уставившись Рэю в глаза, высматривая в них что-то, – тот отвёл взгляд и, качнув головой, усмехнулся.
– Вот так-то, – кивнул Форман. – Вселенная велика и загадочна. Мистерия Универсума пронизывает всё, в том числе и нашу с вами жизнь, но нет в ней тайны большей, чем тайна Творца.
– Хорошо, хорошо, – Рэй поднял руки вверх, натужно улыбаясь. – В какой-то степени вы меня убедили, Форман. Знания и достижения человечества, обретённые стараниями науки, действительно невелики и, если соглашаться с вами до конца, весьма условны в масштабах Вселенной. И всё же, насколько окружающая… и пронизывающая нас «мистерия» связана именно со сверхсуществом – Богом?
– Насколько? Вы сами прекрасно знаете, что я отвечу. Но для вас это всего лишь «гипотеза» – так вы изволили выразиться? Так что, по большому счёту, каждый приходит к ответу сам.
– Выходит, наш спор не имеет смысла в принципе?
– Как бы то ни было, в жизни, если приглядеться, более чем в достатке непонятного и необъяснимого. Собственно, таково всё наше существование, хотя, зашоренные бытовыми проблемами, мы не обращаем внимания на бесчисленные проблески энигмы, которая сопровождает нас в течение пути от рождения до смерти. А может – и несколько дальше… Да, существуют, я вам скажу, вещи – поистине мистические вещи! – кардинально меняющие характер человека, его отношение к миру и, как следствие, судьбу!
– Вы так говорите, Форман, словно вам неоднократно приходилось сталкиваться с подобными проблесками! – фыркнул Рэй – несколько, правда, нервно, что не укрылось от глаз собеседника, хотя тот и не подал вида.
– Всякое бывало, всякое… – Форман как бы рассеянно поразглядывал Рэя. – Вот, к примеру, однажды случай свёл меня с интересным человеком. Человек тот просил называть его Агасфером – говорил, что имеет в судьбе некое сходство с жизненным путём этого мифического персонажа. Военный, он выполнял секретные миссии в разных концах планеты, преимущественно в горных районах и джунглях…
История первая: «Снайпер»
…Служба в войсках, офицерское училище, армейский спецназ, курс особой подготовки и – снова служба… Зарубежные «командировки», горячие точки… Путч, смена власти и общественного строя, когда всё в родной стране перевернулось с ног на голову, а затем, не устояв в таком шатком положении, и вовсе покатилось кувырком. Жизнь, мягко подхватив своим обманчиво-ровным и прямым течением, неожиданно вынесла на стремнину, побросала по извилинам русла, обкатала на перекатах, стесав острые углы нравственных принципов, и выбросила меня, одинокую бойцовую рыбку, на простор большой воды, холодной и неспокойной.
Что я умел? Как мог применить свои умения в самостоятельном плавании, если не было уже ясного разграничения на «своих» и «чужих», и возвращаясь с очередной войны домой, я вдруг понимал, что и дома тоже идёт война? Война старого криминала с новым, более жадным и жестоким. Война руководителей вчерашних республик и иных прежних и настоящих «слуг народа» за огромные куски страны. Война недавних правоверных коммунистов, видных партработников, а ныне – акул бизнеса и убеждённых сторонников капитализма, за государственные когда-то – общие! – предприятия и заводы. Война власти с собственным народом. Война за должности и взятки, за ларёк и место на рынке, за банальное место в очереди… Тотальная война каждого с каждым!
Спрос рождает предложение. Исполнение частных заказов – занятие, порождённое разгулявшимися «рыночными отношениями». И это всё, что осталось мне от любимой когда-то профессии. Поначалу я старался выбирать задания, соотнося их с внутренним цензором, ведающим остатками принципов, и впитанным с детства пониманием добра и зла, но чем дальше, тем сильнее разрушалась эта внутренняя основа и тем менее разборчив я становился. Настало время, когда я уже не брезговал ничем. Моральные сомнения исчезли окончательно, похоронив под своим прахом давние юношеские идеалы, – но зато я получил ясность, что в окружающем меня хаосе позволило обрести некоторую устойчивость и стабильность, которых так не хватало и в жизни, и в стране. Цель – выстрел – деньги. Всё просто, чётко – ясно. И – никаких осечек и угрызений совести…
Это была сложная цель. Я долго выслеживал её – упускал и снова находил. И вот – она прямо передо мной, видимая во всех подробностях через окуляр оптического прицела: среднего роста, среднего возраста – обычный, ничем не примечательный мужчина. Но эта фигура сейчас – центр моего мира. Центр, миновать который невозможно. Сила притяжения его такова, что ствол винтовки просто не в состоянии отклониться в сторону.
Отполированный не одной сотней выпущенных зарядов, канал ствола ещё пуст и прохладен, но патрон – в патроннике, и пуля, остроносая посланница рока, готова, обгоняя звук, устремиться к цели. Однако торопиться не следует: всему своё время.
Дальность, вес пули, поправка на ветер, особенности движения цели и биение собственного сердца… – все бессчётные переменные сошлись в одном уравнении, последний элемент которого – время – уже на исходе. Траектория полёта пули уже построена, она существует в объективной реальности настолько явно, что удар бойка о капсюль патрона абсолютно неизбежен – пустяк, незначительная формальность. А я – я всего лишь посредник между реальностью потенциальной и реальностью свершившейся, и от меня уже ничего не зависит. Я просто воплощаю неизбежное.
Мужчина обернулся и посмотрел прямо мне в глаза. Почувствовал? Ну пусть смотрит, пусть чувствует – он никоим образом не может меня видеть и тем более помешать. Я – рука судьбы! И никому не изменить предначертанного!
Будто стылым воздухом пахнуло из колодца. От позвоночника по всей спине сыпанули мурашки, и шею сковало – так напряглись мышцы. Невероятно ясное чувство, что кто-то смотрит на меня пристально, прищуривает глаз, наводит перекрестье прицела, выбирая точку, куда войдёт жужжащий кусочек свинца с жалом стального сердечника. Между лопаток засвербело, будто именно туда неизвестный собрался положить пулю. Непреодолимое желание обернуться…
Признаюсь, несмотря на всё своё хладнокровие, в тот миг во мне что-то дрогнуло. Сердце замерло, и было полное ощущение того, что следующего удара я уже не дождусь. Только лишь тренированность и многолетний опыт, что сделали меня истинным профессионалом, не позволили сорваться – вскочить и побежать сломя голову прочь. И в этот наполненный холодом миг между ударами сердца мой палец сам по себе плавно нажал на спуск.
В глазах как электричество коротнуло, и грохот оглушил меня. Поперёк позвоночника ударило очередью. «Всё. Отвоевался», – гас отпечаток мысли в ожидании тьмы. Но… вспышка молнии, и – снова гром! Капли дождя, тяжёлые, словно пули, колотили в спину…
Заказ был исполнен. Объект ликвидирован. Но после я много раз прокручивал в памяти тот эпизод, когда, не оборачиваясь и каждое мгновение ожидая выбивающий дух удар между лопаток, я поднялся на ватных ногах и покинул место засады. В ту минуту я полностью отдался судьбе, что совершенно несвойственно для меня. Периферическим зрением я уловил проглянувшее среди туч солнце: открывшимся в небесах оком оно уставилось пристально, как будто засевший в удобной ложбине меж облачных сопок Небесный снайпер отнял глаз от прицела, отстранив на время своё оружие, – отстранив, но отнюдь не выпустив из рук! И патрон – в патроннике, и верный Его не ведающий жалости Смертоносный посланник замер наизготовку в ожидании команды поразить цель! Я!!! Я – его цель!!!
С тех пор, что бы я ни делал, где бы ни был и чем бы ни занимался, на самом деле я – бегу! Бегу, потому что постоянно чувствую на себе взгляд, который жжёт меня, вызывая нервную дрожь! Уравновешенный и хладнокровный профессиональный убийца, который всякое повидал и привык к такому, что иному не давало бы спать по ночам, я не в состоянии пересилить это самое чувство! И я не способен остановиться в своём беге! Я понимаю, что поступаю глупо – ведь скрыться невозможно! – но ничего не могу с собой поделать…
II
Придерживая дверь плечом, с подносом в руках просунулся из кухни мистер Доу – и резко остановился, будто вспомнил о чём-то. Оставив поднос на стойке, он снова скрылся за дверью. Послышались раздражённое хлопанье створок – должно быть, кухонного шкафа – и старческий скрип выдвижных ящиков, упорно сопротивляющихся вторжению в их внутренний мир.
– Я больше никогда не видел Агасфера, – закончил рассказывать Форман. – Возможно, тот, кого он боялся, всё-таки сделал свой выстрел… А может… – Форман скривил рот и неопределённо хмыкнул.
Рэй оторвал взгляд от двери, за которой буйствовал хозяин: громыхало, звенело и трещало уж и вовсе не понятно что.
– История занятная, безусловно, однако что она доказывает? Существование Бога? Отнюдь! Мистичность мира и нашего в нём бытия? Но то, что Агасфер рассказал вам, – всего лишь ощущения, иллюзии и домыслы – ничего конкретного. Мания преследования какая-то… Послушайте! А может, этот ваш снайпер просто подвинулся рассудком в результате постоянных стрессов? С военными такое бывает!
– У меня не сложилось впечатления, что Агасфер хоть в какой-то мере умственно неполноценен. Он выглядел вполне нормальным, когда мы разговаривали, – пожал плечами Форман, – хотя и был несколько… м-м… не то чтобы озадачен… скорее постоянно держал в уме некий вопрос, ответ на который не находил.
– Вопрос без ответа, говорите? Хм-м… Как-то мне довелось побывать в пещерах Испании, куда не пускают туристов: там обнаружили несколько поколений наскальной живописи (причём, замечу, пещеры эти никогда не использовались в качестве жилищ, а последние сорок веков туда, похоже, и вовсе никто не входил). Самые первые из рисунков, возраст которых около шестидесяти тысяч лет, – чистейшая абстракция, совершенно беспредметная. И там, в гулкой тьме подземелий, ко мне пришло озарение: вовсе не из способности распознать и отобразить прекрасное, как весьма поверхностно считают некоторые излишне романтичные умы, наши предки кроманьонцы, а до них – «двоюродные братья» неандертальцы (да скорее всего, и их общие «праотцы» тоже «отметились» где-то) принялись пачкать стены чем под руку попадётся – полно мест более пригодных для такого рода экзерсисов, чем лишённые света, бесформенные и запутанные внутренности Геи, – нет! То неописуемое, наполняющее трепетом чувство, которое рождается уже в преддверии тёмной утробы матери всего живого и поглощает тебя по мере погружения в отрезанную от привычной суеты неизвестность, – вот что и пугало, и манило одновременно, перенастраивая животное восприятие гоминида на особую волну! И вот я смотрел на эти точки… мазки… отпечатки ладоней… и представлял, как художник-шаман, или кем он там был, окунает кончики пальцев в специально приготовленный состав, робко касается стены, оставляя след – часть своей сущности! – в пронзающей мир загадочной стихии необъяснимого… Человек будто пробовал тайну на ощупь, заключал с ней союз, входя не просто в контакт – в диалог, потому что и себя воспринимал неотъемлемой и равноправной её составляющей. «Мы с тобой одной крови…» – вспомнилось мне тогда. Кажется даже, я произнёс это вслух – тайне, которая всегда с человеком… Незримой вселенской мистерии, которой вам так хочется открыть все свои секреты…
– То есть, вы всё-таки согласны, что переживание мистической сути бытия присуще человеку от его сотворения, я вас правильно понял? – довольно резко прервал медитативно-баюкающую, словно океанские волны, речь собеседника Форман.
– А-а… м-м… – Рэй отвёл глаза. – Генетически, я бы сказал. Именно из этого ощущения, и как пребывание в нём, появились искусство, религия. А как практическая попытка добраться до истоков энигмы – наука. Иными словами, в отличие от вашей, Форман, трактовки, вовсе не чувство прикосновения к тайне приходит от Бога, а наоборот – образ Бога создаётся нами из этого чувства. Вот в чём, возможно, исток того самого вопроса и не найденного вашим Агасфером ответа.
– В таком случае, весьма прискорбно, что современные, цивилизованные люди в отношении причастности к вселенской тайне просто катастрофически отстали от своих далёких предков. Да, это действительно катастрофа: деградация, оставляющая человеку лишь озабоченность животными потребностями – питанием и размножением. Люди стремятся в города, поближе к предлагаемым наукой благам – к цивилизации… которая, по сути, лишает их Бога. А вот Агасфер, кстати сказать… В общем, за него в этом вопросе переживать не стоит.
Прошла, наверное, минута, прежде чем Рэя догнала-таки затерявшаяся было в турбулентности словесного маневрирования мысль.
– Знаете, Форман… а ведь такие истории, какую вам довелось услышать, не рассказывают кому попало – разве что будучи уверенными в том, что конфиденциальность останется сохранена. Подобное доверяют только очень близким друзьям или… – Рэй прищурился. – Послушайте-ка, а вы случайно не священник? И не получилось ли так, что вы сейчас нарушили тайну исповеди? А впрочем, – и махнул рукой, – это не моё дело. Да, кстати, Форман, я тут наговорил всякого – простите, если затронул ваши чувства верующего.
– Не стоит извиняться за искренность – это ведь, знаете ли, шаг к Богу. А исповедь… Бывает, человек облегчает душу, рассказывая о том, что его гложет, первому встречному, совершенно случайному человеку. Может, такие откровения по большому счёту тоже следует считать исповедью?
– Что ж, вы правы, пожалуй… О, вот и наш гостеприимный Улисс! – оглянулся Рэй на обречённые вздохи и шарканье волочившихся по-стариковски ног: мистер Доу выбрался-таки с кухни и снова взялся за поднос. – Простите, Форман, я оставлю вас на пару минут… Послушайте, где у вас здесь туалет? – обратился он к плетущемуся, словно каторжанин в колодках, хозяину.
Тот кивнул в сторону стойки: у другого её конца, противоположного от входа на кухню, находилась ещё одна дверь.
– И спускайте бережно – воды не будет до утра! – бросил мистер Доу вслед Рэю, спохватившись.
Взявшись за дверную ручку, Рэй задержался и глянул через плечо: хозяин уже выгрузил на столик тарелки с яичницей и теперь – ну чисто шахматист, расставляющий фигуры на доске! – чётко припечатывал между ними небольшую армию склянок и плошек – приправы, должно быть. Форман никак не реагировал на манипуляции мистера Доу. Его пустой взгляд однозначно говорил о том, что он снова превратился в статую. Оба, хозяин и посетитель, словно не замечали друг друга. Впрочем, как и Рэя. Рэй незаметно достал телефон и сделал несколько снимков своего собеседника.
Плотно закрыв за собой дверь, Рэй потыкал пальцем в экран и озабоченно нахмурился: связи не было. Высунул руку с телефоном в приоткрытое маленькое окошко, подождал, но и здесь его постигла неудача. Поджав губы, он набрал текст сообщения: «Высылаю фото. Пробей мне человека за столиком. Обрати внимание на имена: Форман, Агасфер. Возможно, бывший военный. Может иметь богословское образование. Очень скрытный тип: практически ничего не удалось из него выудить. Я пытался его разговорить так и эдак, но больше разговорился сам, – надеюсь, не ляпнул лишнего. Да, и отследи моё местоположение. Мне нужно, чтобы твои люди были наготове поблизости. Задержу его, насколько смогу. Поторопись». Затем коснулся значка «отправить» и понаблюдал несколько секунд за тщетной попыткой программы справиться с этим простым заданием…
В склянках действительно оказались специи. Соль и перец Рэй распознал сразу, плошки с кетчупом и горчицей тоже, остальное содержимое мелкой разномастной и, надо сказать, весьма замызганной посуды так и осталось для него загадкой. Рэй не стал рисковать и взялся за солонку.
Форман приступать к ужину не спешил – сидел со знакомым уже видом лаборанта-микробиолога, на расстоянии изучая кулинарное произведение мистера Доу. Похоже было, что он вообще не собирается прикасаться к столовым приборам.
– Что же вы, Форман? – кивнул Рэй на тарелку своего визави. – Не голодны?
– Не особенно.
– Ну, ваше дело.
Подсолив яичницу и сковырнув вилкой с ноздреватой «лунной» поверхности обломок скорлупы, Рэй замер вдруг и прислушался. Достал телефон: нет, показалось. Проверил своё сообщение: оно так и оставалось неотправленным. Убрал телефон и снова взялся за вилку… и опять остановился.
– А знаете что, Форман? Пожалуй, у меня есть для вас своя мистическая история – только настоящая, безо всяких неясных ощущений и фантазий. Ну, разве что поначалу.
– У каждого из нас…
– Верно, верно, – поспешно согласился Рэй. – Мы действительно редко держим в голове загадочные и необъяснимые случаи, которые не вписываются в привычную реальность, и я, готов это признать, не исключение: наша беседа заставила меня вспомнить нечто подобное.
– Любопытно…
– Так вот, история эта произошла с одним моим хорошим знакомым по студенческим ещё временам. Имя его… Думаю, имя в данном случае не имеет значения, но для удобства назовём его… ну, скажем, Март. О том, что с ним случилось, Март рассказал мне после выпитой на двоих бутылки виски. И я был первым человеком, который услышал эту его историю. По характеру своему Март – совершенно не склонный к излиянию души человек, но, видимо, воспоминание о нашей с ним давней дружбе, щедро сдобренное алкоголем, ослабило внутренние преграды и позволило ему открыть свою тайну – и откровение его, честно говоря, поставило меня в тупик. Позже, прокручивая в голове услышанный рассказ и всё более убеждаемый в реальности произошедшего массой таких деталей, которых не выдумать сходу, я подумал, что случись подобное со мной, тоже не стал бы распространяться об этом направо и налево…
История вторая: «Ангел»
Часть первая: «Приручить ангела»
1
Говорят, некоторые люди помнят своё рождение…
Считается, что человек может вспомнить себя достаточно хорошо лет с пяти – с того возраста, когда развившееся самоосознание окончательно отделяет его «я» от «summa rerum» – «совокупности всего». Обретшая имя и своё обособленное место в этом мире личность, следуя росту собственной значимости, вытесняет своей персоной все иные – «безымянные» – воспоминания. Однако память о том периоде, когда в восприятии явившегося на свет младенца не существовало ещё «внешнего» и «внутреннего», никуда не пропадает – лишь тонет под постоянным мощным потоком всё новой и новой информации, утверждающей и уточняющей место личности в действительности бытия.
Самые первые впечатления – невероятно острые, сопровождаемые непосредственным эмоциональным откликом, – какое-то время ещё имеют власть над человеком, проявляя себя внезапным наплывом чувств, однако, невыразимые словами и не имеющие личностной ценности, они игнорируются дневным сознанием и помещаются в один ряд со снами и фантазиями, вскорости становясь совершенно неотличимыми от них.
Говорят, некоторые люди помнят своё рождение. Помнил ли Март своё? С какого-то момента он стал подозревать, что – да. У Марта имелось одно странное воспоминание – его трудно было отнести к определённому периоду жизни, к тому же оно слишком походило на сон…
Темнота размеренно пульсирует тёплыми волнами. В такт волнам вспыхивает и угасает неяркое красноватое пятно, окатывая Марта затухающим багрянцем с головы до ног. Вспышки учащаются, пятно становится ярче, середина его светлеет… и в какой-то момент оно распускается подобием цветка! Цветок вырастает настолько, что лепестки его охватывают Марта, заключая в сферическую чашу, а в самой сердцевине проявляется нечто, от чего замирает сердце: светлый силуэт, окружённый сияющим ореолом! Март разглядывает это диво. Восхищение, умиротворение и любовь наполняют его.
Золотистое сияние ореола касается Марта, и светлый силуэт говорит с ним. Не словами – ощущениями. Март понимает: прямо сейчас что-то навсегда изменится в его существовании, – и это беспокоит.
Беспокойство нарастает…
Бывало, это воспоминание приходило к Марту во сне, и к финалу он начинал сознавать, что спит. Он желал знать, что произошло дальше, однако видение обрывалось, и Марта выталкивало из сна в явь. Он лежал в кровати, всеми силами стараясь удержать перед глазами образ – светлый силуэт в золотистом ореоле… Ощущение абсолютной внутренней гармонии и умиротворённости убаюкивало его, и он снова засыпал – улыбаясь.
Видение было настолько удивительным, а чувства, которые оно вызывало, настолько непередаваемыми, что Март никому не рассказывал о нём. Это стало его тайной. Только его, и никого больше.
Взрослея, Март начал задумываться о природе необычного видения, и со временем, где-то уже в период старшей школы, пришёл к выводу, что это некое пренатальное воспоминание, смешавшееся с более поздними наслоениями ассоциаций. Возможно, позволив рациональному коснуться не требовавшего ранее никакого объяснения чуда, Март частично разрушил очарование волшебного сияющего образа, и тот стал приходить к нему реже, отзываясь лишь отголосками прежних ощущений.
Но однажды сияющий образ снова напомнил о себе, неожиданно ярко ворвавшись в реальную жизнь.
2
Что его занесло в тот пустующий храм, затёртый между растущими как грибы после дождя высотками? Быть может, понадобился объект для реферата? Март посещал тогда факультатив по истории искусств или что-то подобное… Уже не вспомнить…
Абсолютно не вписывающаяся ни в облик, ни тем более в суть современного мегаполиса постройка обнаружилась совершенно случайно, будто сама решила открыться заплутавшей в лабиринте улочек и переулков компании: Март с однокурсниками болтался по городу, вместо того, чтобы сидеть на лекциях в душной аудитории. Юные оболтусы умудрились потерять направление и случайно вышли к крохотному скверу, в центре которого находился возведённый из камня храм: серые от въевшегося смога стены, извилистые трещины в кладке, крыльцо в три ступеньки, ведущих не вверх, а вниз…
Место такое, что захочешь найти – не найдёшь. Города скрывают немало подобных сюрпризов: разрастаясь, они поглощают и капсулируют в своём теле то, что по каким-то причинам не было снесено и уничтожено. Так старое вытесняется новым, более напористым и приспособленным к изменившимся условиям.
Что побудило Марта ступить на истёртый камень ступеней? Какие ощущения засели внутри, чтобы потом, по прошествии времени, привести его сюда вновь? Он не вошёл тогда – товарищи позвали его, сориентировавшись, наконец, в путанице переулков. Однако нашёлся повод – и Март вспомнил о храме…
Внутри царил полумрак: окружавшие сквер башни из стекла и бетона образовали нечто вроде колодца, в котором было тенисто и прохладно. Звуки мегаполиса практически не проникали сюда. Март робко ступал по замысловатому узору на полу, и звук шагов отзывался слабым эхом, словно рождался в небольшой пещере. Горящие свечи, запах благовоний, фрески с изображениями святых в простенках между узкими окнами… Потерянный когда-то – да так и забытый всеми островок вечности. Время словно застыло здесь, уподобив храм мушке в янтаре, а заодно сохранив его росписи, убранство и даже сам воздух в нём такими, каким всё было, возможно, сотни лет назад.
Солнечный луч, благодаря какому-то чуду или загадочному оптическому эффекту пробившийся сквозь зеркальные, подпирающие небо ущелья, осветил фреску, и Март остановился, разглядывая выделенный солнцем фрагмент: светловолосый ангел с сияющим нимбом склонил голову за плечом святого.
Чья-то тень, прозрачная и лёгкая, точно облачко пара изо рта в морозный день, упала на стену, совпав с изображением ангела. Март обернулся и зажмурился от ослепившего его яркого света, а когда вновь открыл глаза, дыхание его перехватило: стройная фигура, точёный профиль, золотистый ореол вокруг чуть склонённой головы… Ангел, будто сошедший с фрески, стоял напротив окна, и острые лепестки солнечных лучей переливались, запутавшись в его волосах!
Март замер не дыша, опасаясь спугнуть, развеять неосторожным вздохом сияющий призрак. В абсолютной тишине ангел купал волосы в потоке света, а Март не смел двинуться, испытывая неловкость, будто нечаянно стал свидетелем того, что вовсе ему не предназначалось.
Солнечный луч поколебался и исчез, истёк до последней струйки из глубин зеркального ущелья, и вместо ангела Март увидел девушку. Она отвернулась от потускневшего окна и прошла мимо невольного очевидца – бесшумно, с отсутствующим взглядом призрака: королева-грёза, не заметившая постороннего в своём заколдованном замке.
Девушка покинула храм бесследно, как будто и впрямь была миражом, привидением, а Март стоял ещё некоторое время, отчего-то боясь шелохнуться…
Он совершенно не помнил, как покинул храм… Что ж, память, порой, выкидывает и не такие штуки. Однако – взамен – капризная Мнемозина подготовила для Марта свой особый дар, приоткрыв шкатулку воспоминаний.
Драгоценная шкатулка открылась неожиданно. Ключом же к замку стал образ поразившей Марта девушки-ангела. Представляя её волосы в золотистом свете солнца, Март понял, что уже видел её где-то… когда-то… И тогда мать девяти муз благосклонно преподнесла своему протеже царский подарок…
Он – маленький мальчик. Март понимает это по размерам травы и деревьев, по людям, которым он приходится едва ли намного выше колена. Он играет в песке: раскапывает камушки, разглядывает их на свет и радуется, если какой-то из них замерцает радужной искрой. Такой, особенный, камушек Март откладывает в отдельную кучку.
Март очень сосредоточен, занимаясь этим важным делом. Но кто помешал ему, заслонив свет? Март поднимает голову – и вдруг замирает, увидев девочку примерно того же возраста, что и он сам.
Она стоит против солнца, и её хрупкая фигурка от этого кажется ещё тоньше. Марта поражают волосы незнакомки: солнечный свет наполняет вьющиеся локоны золотистым сиянием. Март протягивает маленькому ангелу свой самый красивый камушек… Но девочка не обращает внимания на подарок. Кажется, она даже не замечает и самого Марта. Она склоняет головку, будто прислушивается к чему-то, и убегает, оставив Марта в полной растерянности.
Он был готов заплакать тогда, но, очарованный золотоволосым чудом, что ещё стояло перед его глазами, не способен был на иные чувства, кроме трепетного немого восхищения…
В ночь после этого царского подарка Мнемозины, спустя несколько лет забвения, перед Мартом опять распустился светящийся цветок, и Март удерживал видение сколько мог, пока не заснул.
3
Несколько дней Март никак не мог прийти в себя. Ему не давало покоя абсолютное, до мельчайших черт, сходство изображённого на стене храма ангела с таинственной незнакомкой. Эмоции вскоре улеглись, уступив место рассудку, однако Март даже теперь был убеждён, что подобное совпадение слишком невероятно, чтобы быть случайным, как не могут родиться два совершенно одинаковых ребёнка у разных родителей. У Марта даже появилась теория на этот счёт. В росписях храма чувствовалась рука неординарного мастера, а раз так, рассудил он, не составит большого труда, покопавшись в библиотеках, найти и другие работы живописца. А узнав имя мастера, возможно, удастся разузнать и имена тех, кто служил ему моделями. Наверняка таинственная девушка – потомок кого-то из позировавших художнику.
Март взялся за дело всерьёз. Он забирался в самые глухие и пыльные уголки библиотек, он перелопатил альбомы и справочники по живописи, религиозному искусству и архитектуре, он провёл изыскания в области истории строительства и существования обнаруженного им храма… Март ещё никогда не прикладывал столько усилий и никогда не был так упорен и целеустремлён. Его рвение походило на одержимость. Он чувствовал, что не сможет успокоиться, пока не разрешит загадку.
Отдавал ли Март себе отчёт, что насколько рьяно он старался доказать свою теорию, настолько пылко желал и опровергнуть её? Март не имел склонности каждое необычное явление объяснять вмешательством высших сил, однако в глубине души продолжал доверять первому впечатлению, которое сразу утвердило мистическое происхождение как фрески, так и девушки. Рациональный ум Марта и его чувства ни в какую не желали уступать друг другу, разрывая внутренний мир юноши в схватке двух противоположных сил.
В какой-то момент Март поймал себя на мысли, что такое самозабвенное погружение в деятельность не совсем характерно для него. Он осознал, что причиной тому – необычное чувство, – вернее, целый спектр чувств, который он испытывал к девушке-ангелу. Этот спектр, загадочный сам по себе, не позволял Марту успокоиться и оставить изыскания.
Март попытался определить, что влечёт его к незнакомке. Может, это любовь? Он улавливал некоторое сходство – ему было с чем сравнивать, – однако это его странное чувство не походило в полной мере на обычную любовь.
…Март очнулся из-за абсолютной тишины. Он оторвал взгляд от упорно пытавшихся убежать и смешаться в неразборчивую кучу печатных строк и поднял голову: судя по одинокому отражению его настольной лампы в тёмном окне университетской библиотеки, был уже поздний вечер. Март совсем потерял счёт времени… да и вообще как будто оставил материальное тело, отрешившись от всех сопутствующих тому чувств, будучи озадаченным вопросом о природе своего интереса, а теперь, вернувшись в реальность, но всё ещё пребывая в некотором физическом оцепенении, даже не сразу понял, что его окликают:
– Молодой человек! Эй, молодой человек!
Март встрепенулся и растерянно уставился на библиотекаря, невысокого пожилого мужчину в невзрачном костюме цвета комнатной пыли.
– Мне весьма жаль отрывать вас от серьёзной умственной работы, – на лице мужчины и правда было написано неподдельное сожаление, – однако время пользования библиотекой на сегодня истекло, – и он со вздохом развёл руками.
– А-а… Да-да, конечно… Пожалуй, я приду ещё завтра… – заторопился Март, сгребая в стопку книги. – Но… если всё-таки возможно, нельзя ли сейчас подобрать что-нибудь о… – он неожиданно запнулся и щёки его порозовели, – о любви.
– Вас интересуют любовные романы? – удивился библиотекарь. – Вообще-то, за такого рода беллетристикой вам лучше…
– Нет-нет, вы не так поняли… – поспешил оправдаться Март, отчаянно краснея. – Меня интересует… как же сказать… Природа любви! Да! Что это такое и как она… это… – Март поводил в воздухе руками в попытке выразить упрямо сопротивлявшуюся потугам сформулировать её мысль.
– Ого! – удивился библиотекарь. – Как же вас, однако… Природа любви? Ну… Надо сказать, это весьма необычный интерес для человека такого возраста. Ваши ровесники интересуются скорее непосредственно самой любовью…
– Да, это само собой… – совсем залился краской Март. – Но мне очень надо. Я должен выяснить…
– Ну, раз должны… – библиотекарь снова развёл руками. – И всё же, время позднее, не лучше ли вам будет выспаться и прийти завтра – пораньше, со свежей головой…
Тут он поймал разочарованный взгляд Марта и, вздохнув, продолжил:
– Но если вам действительно срочно, то, пожалуй, я сам в меру сил могу попытаться прояснить интересующий вас вопрос.
Библиотекарь уселся за стол напротив Марта, снял очки и потёр переносицу.
– Итак, с чего же начать… Категорию любви на протяжении всей истории человечества рассматривали многие великие и малые умы, и с разных точек зрения: религиозной, психологической, социальной… Пожалуй, о любви как о романтическом чувстве – прекрасном и вдохновляющем, болезненном и разрушительном, об опьяняющем, обжигающем, дающим силы и лишающем их – обо всяком – лучше всего поведают поэзия, литература, живопись… – искусство, одним словом. Однако искусство практикует погружение в мир чувств, а у вас, молодой человек, я понимаю, более фундаментальный интерес? – библиотекарь вопросительно посмотрел на Марта свозь толстые стёкла очков.
Март поспешно кивнул.
– В таком случае остановимся на философии. Философы… М-м… Каждый из них осмысливал категорию любви по-своему. Любовь могла быть представлена ими как основополагающая космическая сила, как одно из неотъемлемых свойств божества… Любовь могла быть понята и как глубинная часть самого человека, обуславливающая его стремление к совершенству. Например, античные мудрецы, известные мастера разложить по полочкам всю Вселенную, насчитали несколько видов любви: «прагма» – рассудочная или корыстная любовь; «филия» – симпатия и дружба; «сторге» – любовь-привязанность между супругами, а так же между родителями и детьми; «агапэ» – жертвенная, безусловная любовь; «мания» – любовь-одержимость, характеризующаяся безумной страстью и ревностью; ну и, собственно, стихийная любовь-страсть – «эрос»…
Платон, Бёме, Декарт, Лейбниц, Гегель, Кант, Ницше и даже, к удивлению Марта, Джордано Бруно, наравне с толпой менее или вовсе неизвестных ему учёных-любомудров, рассуждали о любви, составляли классификации и выстраивали целые теории… Библиотекарь обладал довольно обширными познаниями в области философии, но каждый следующий мыслитель, о котором он рассказывал, ещё больше запутывал и так выглядевший непростым вопрос.
Прошло всего минут десять, но Марту показалось, что библиотекарь может перечислять теории и теоретиков философской мысли вечно, и тогда он сдался:
– На мой взгляд, во всех этих теориях подавляющую часть занимают м-м… не то чтобы домыслы, но… какая-то надуманность, притянутость за уши – эквилибристика ума какая-то! А если и присутствует рациональное зерно, то в виде констатации и так всем очевидных вещей. Может, есть что-то… э-э… рассматривающее действительную суть? Что-то глубокое, но в то же время реальное, объективное, доказуемое?
– Ну… – библиотекарь наморщил лоб. – Что же у нас рассматривает реальность, оперируя доказуемыми фактами?
Затем глянул на Марта, усмехнулся и поднял вверх указательный палец:
– Наука, конечно! Вы, несомненно, знаете о базовых инстинктах человека? Один из важнейших – инстинкт продолжения рода. Любовь рассматривается наукой как проявление этого инстинкта. Между прочим, наш организм запускает целую химическую лабораторию, чтобы реализовать базовый инстинкт! Многокомпонентные гормональные коктейли отвечают: одни – за кратковременный взрыв страсти, другие – за длительную привязанность. Феромоны обеспечивают привлечение партнёра противоположного пола…
Факты, исследования, эксперименты и обоснованные выводы – всё ясно и чётко, логично и доказательно. Однако, несмотря на всеохватность и в то же время скрупулёзную въедливость научного подхода, Март и теперь не находил в объяснениях библиотекаря ответа на свой вопрос.
– Итак, – продолжал библиотекарь, – знания об инстинктах отвечают на вопрос «зачем?» Знание физиологии и биохимии даёт ответ на вопрос «как?» Для полноты картины, с точки зрения науки, конечно, остаётся ответить ещё на один вопрос…
– «Почему?» Почему именно к этому человеку, и именно такое чувство? – не утерпел Март.
– Совершенно верно, молодой человек. И здесь наука тоже предлагает свои ответы. Партнёры выбирают друг друга по многим критериям, большей частью неосознаваемым, и даже не важно, приоритет «серьёзных» отношений они декларируют себе и окружающим или нет – для базовых программ не существует подобных различий. Мы присматриваемся, чувствуем влечение, безрассудно влюбляемся, в конце концов, – оценивая внешние физические данные, активность, запах и другие параметры, предпочитая наиболее соответствующие заложенным в нас природой требованиям, которые необходимы для продолжения рода и выживания потомства. В этот процесс могут вмешиваться и другие факторы, субъективные, такие как соответствие представлениям общества об идеалах красоты, соответствие привычному в конкретной семье психотипу…
Март слушал и понимал, что уходит всё дальше от объяснения того особенного чувства, которое открылось в нём только благодаря загадочной незнакомке. Ну никак не находил в себе Март ни вожделения, ни инстинкта продолжения рода. Восхищение? Да, несомненно! Благоговение? И это тоже! Однако главным было – притяжение к чему-то, что оставалось сокрытым за видимым образом, зов некой тайны…
Март заметно приуныл и слушал библиотекаря вполуха. Тот заметил его настроение и прервал свою импровизированную лекцию.
– Я вижу, молодой человек, вы не нашли того, что хотели. И, видимо, вопросов у вас появилось больше, чем ответов. Не расстраивайтесь, это нормально. Вы не первый, кто задаётся подобными вопросами, и, безусловно, не последний, кто не находит на них всеобъемлющего ответа. Размышляйте, исследуйте, постигайте на себе, на собственном опыте, или выражайте посредством искусства – выбирайте, какая природа любви вам ближе. И мой вам совет: если вы действительно серьёзно относитесь к вопросу любви и он для вас не пустой звук, то не стоит спешить доверять научным теориям и глубокомысленным рассуждениям, впрочем, как и эмоциям, и первым впечатлениям, – позвольте времени и опыту сложиться в ваше собственное мнение. Конечно, пройдёт не один год…
– А у вас? У вас же было время накопить опыт? Каково ваше мнение о сути любви, личное?
Библиотекарь задумался.
– Пожалуй, я бы сказал, что суть любви – навроде ангела: так же иллюзорна, могущественна и непостижима. И познать эту суть – всё равно что приручить ангела…
– Вы упомянули ангела… – помимо воли голос Марта дрогнул. – Так, может, всё-таки любовь имеет божественную природу? Может, ответ этот – Бог? И стоит лишь поверить – на самом деле, искренне поверить! – как исчезнут в людях и эгоизм, и жестокость, и безответственность? Любовь вытеснит все эти низшие качества, как свет вытесняет тьму?
– Люди жестоки и безответственны вовсе не оттого, что в них недостаточно веры в некоего требующего любви Бога, – покачал головой библиотекарь, – а оттого, что отсутствуют полностью осознанные любовь и уважение: к ближнему своему, к травинке и букашке, да к миру вообще. И религия не приносит любви сама по себе – она лишь надстраивает свод определённых правил над тем, что уже имеется в человеке, регламентируя определённым образом отношение к категориям Бога, любви… Вспомните, сколько человек загубили крестовые походы, костры инквизиции, конкиста, рабство? И всё – с одобрения и при непосредственном участии церкви, – так сказать, во славу Божию! Дело в том, что люди совсем не перестали быть животными, создав (и продолжая создавать!) религии, – религии даже самые гуманные, проповедующие бескорыстную и самоотверженную любовь. Люди так и продолжают удовлетворять потребности, кто во что горазд, используя все доступные им средства: силу, хитрость, интеллект – да всё, что угодно. Соблюдает ли человек определённые правила или нет – в любом случае он раб инстинктов. Кто-то понимает это, кто-то не понимает, кто-то много рассуждает об этой проблеме – но всерьёз никто не видит причин изменить существующее положение вещей. И не может.
– Пусть так, но любовь и уважение – они всё-таки способны повлиять на человека, сделать его лучше?
– Повлиять? Несомненно! Сделать лучше? В какой-то мере. Но сомневаюсь, что даже полностью осознанные любовь и уважение сделают людей свободными от инстинктов. Подобные качества лишь регулируют наши отношения с социумом, гармонизируют отношения внутреннего и внешнего миров. Они могут в некоторой степени послужить препятствием для инстинктов или перенаправить их энергию в иное русло, однако пока живы сами базовые программы – именно они и будут диктовать условия!
– Лишь набор программ – и ни капли свободы… Не то что действительной, абсолютной – но даже самой малости? Чтобы человек сам выбирал свой путь?
– Боюсь, капли для этого недостаточно… Но что такое истинная, абсолютная свобода? Никто толком не знает. Возможна ли такая свобода в принципе – тоже загадка. Что будет, если отключить инстинкты? Как скажется подобная метаморфоза на человеке? Об этом можно только рассуждать, предполагая то или иное. Единственное, о чём не трудно догадаться: человек перестанет быть человеком в привычном понимании этого слова. Появится совершенно иное существо, живущее по иным принципам, имеющее иные потребности и преследующее иные цели. Ведь место отсутствующих движущих сил должно занять нечто такое, что будет способно не хуже базовых программ мотивировать человека к действию. В противном случае… Представьте себе разумное существо без потребностей и желаний. Проблема даже не в рефлекторной деятельности организма, включающей в себя дыхание, работу сердца, деятельность кишечника и тому подобное, а в вопросе: «для чего?» Для чего дышать и снабжать пищей тело, для чего биться сердцу и крови течь по венам, если смысла в том, чтобы поддерживать как существование организма, так и возможности к познавательной деятельности – никакого нет? И если всё-таки удастся преодолеть препятствия и чисто технического характера, и, так сказать, «смыслообразующего» – то как это скажется на личности человека? Кто это будет? Что?..
Март возвращался домой уже за полночь. Его разгорячённый обилием информации мозг понемногу успокаивался и остывал, а полученные от библиотекаря сведения постепенно укладывались на свои места.
Март обдумывал то, что услышал, и тяжело вздыхал. Концепции многомудрых философов, казалось бы охватывающие все проявления любви, какие только могли существовать, он нашёл чрезмерно пространными, отчего даже само понятие любви размывалось в его сознании, расползаясь неясным облаком. Истинная суть любви так и осталась скрытой где-то в гуще этого тумана, а может, как начал подозревать Март, она там и вовсе не присутствовала изначально. Психические и физиологические механизмы показались Марту абсолютно бездушными, представляя человека в виде робота, управляемого некими неподвластными ему программами, что воспринималось совершенно вразрез с ощущениями самого Марта. В общем, какое описание ни возьми – каждое выходило неполным, ущербным. Отчаявшись, Март даже попробовал как сумел объединить их всех – получилась сущая белиберда, и он бросил эту затею.
Автобус обогнал понуро бредущего Марта, а Март, подавленный и опустошённый, даже не спохватился – когда ещё будет следующий? Однако водитель, узнав, видимо, частого пассажира, притормозил. Юноша поспешил запрыгнуть в распахнувшиеся двери. Салон был пуст, и Март, недолго думая, занял место у окна. Он уселся поудобнее, прислонил голову к прохладному стеклу, прикрыл на секунду глаза – и фрагменты прошедшего дня ворохом блокнотных зарисовок рассыпались перед ним…
Как мокрый лист, неожиданно прилипший к лобовому стеклу мчащегося автомобиля, вдруг вспомнились и заслонили всё остальное слова библиотекаря: «Человек – двойственное существо: два океана, материальный и духовный, противостоят в нём. Они бьются друг с другом, сталкиваются, смешиваются, формируя таким образом индивидуальный мир субъекта, – и внутреннюю его составляющую (которая определяет в итоге мотивы действий), и ту, что субъект выстраивает вокруг себя (собственно действия и их последствия). В этой двойственности, в подвижном балансе двух сил кроется причина нестабильности индивидуального мира: стремления, эмоции, желания, потребности, требования окружающей реальности – всё это зачастую противоречит одно другому, взаимоисключает. Но именно в этой нестабильности заключён корень тяги к творчеству, во всех его формах!..»
Что-то зацепило Марта исподволь, некий беспокоящий образ…
«…Два океана породили Человека – об этом, если подумать, так или иначе говорят все: философы, психологи, люди искусства, религиозные деятели… Но вот о чём все умалчивают: в процессе умирания, когда стремление жить – существовать наперекор всему – неуклонно ослабевает, человек уже не способен удерживать воедино породивших его антагонистов, и тогда два противостоящих океана возвращают себе каждый своё, разрывая единое когда-то существо…»
Сознание путалось, и Март уже не понимал, где настоящие слова библиотекаря, а где вклинились его собственные мысли, ассоциации и фантазии. Он засыпал, и ему казалось, что два вихря подхватывают его, поднимают в воздух, вращают и тянут каждый в свою сторону…
Как Март ни старался, в его знаниях всё равно оставался значительный пробел. Не хватало в них некой очень важной части… даже не части – сердцевины, смыслообразующей основы, вроде центра кристаллизации у снежинки. Посчитав эту проблему слишком сложной, чтобы взять с наскока, Март решил пока не сосредотачиваться на ней: более насущный вопрос занимал его в настоящий момент – происхождение встреченного в храме «ангела» и возможная связь того с двойником, изображённым на фреске.
Несмотря на серьёзный объём проведённой Мартом работы, итог её оставлял желать лучшего: никакой конкретной информации ни о художнике, ни о его возможных моделях не нашлось – туманные намёки и легенды, вскользь упомянутые малоизвестными историками, такие же смутные и противоречивые, как отзывы коллег о самих этих историках. И хотя обнаружились целых три возможных кандидата на роль автора росписей храма, это совершенно не внесло никакой ясности в общую картину. Оставалась последняя зацепка, изучение которой Март почему-то каждый раз откладывал на потом, словно всеми силами старался избежать окончательного ответа.
4
Храм встретил Марта полумраком и тишиной – так же, как и в прошлый раз.
«Бывает ли в этом священном месте хоть кто-то ещё, кроме заблудившихся прохожих? – думал Март. – Для кого горит огонь в лампадах? Для кого курятся благовония, наполняя библейским ароматом этот ковчег без единой живой души? И, главное, где же найти смотрителя ковчега?»
Март огляделся, соображая, где сейчас может находиться настоятель. В ответ на немой вопрос буквально в паре шагов от него поднялся, будто вырос из-под земли, силуэт в одеянии священнослужителя.
Священник отряхнул колени и только потом обернулся к Марту.
– Чем я могу помочь вам? – произнёс он и, увидев растерянность юноши, который не ожидал присутствия рядом с собой кого-то ещё, продемонстрировал доброжелательную улыбку. – Я услышал ваш тяжкий вздох и понял, что кто-то нуждается в моей помощи, – пояснил он.
– Да… Да, совершенно верно, – поспешно закивал Март, чувствуя, что вся его целеустремлённая уверенность стремительно угасает, сходя на нет.
Священник глядел на Марта с выражением полнейшего внимания на лице, и эта готовность помочь как будто вдохнула в парня немного решимости.
– У меня есть вопрос. Возможно, вы сумеете дать на него ответ. Э-э… Если у вас есть время, конечно… – заколебался Март: сомнение и безотчётный страх вновь проснулись в нём.
– Для того и отведено мне время здесь, на земле, чтобы давать ответ страждущим, – подбодрил его священник.
Март же отчего-то оробел ещё больше.
– Это… ну-у… не совсем по теме религии… Вопрос совершенно приземлённый, хотя… м-м… наверное, странный…
– Так что же вы хотите узнать, молодой человек?
«Сейчас или никогда», – подумал Март сквозь нарастающий звон в ушах.
– Вот здесь… – как не в себе он сделал шаг к простенку и указал рукой. – Здесь, за плечом, видите?
– Ангел?
– Мне кажется, это не абстрактный образ, а портрет реального человека, написанный, возможно, с натуры: немного необычное, хотя и вполне естественное, положение тела и рук, специфический поворот головы, живое лицо с характерной мимикой…
– Характерной? Для кого? – поинтересовался священник.
– Э-э… Это… Даже не знаю, как сказать…
– Отчего же? – священник испытующе вгляделся в лицо Марта. – О-о, я вижу, вы крайне смущены?
– Ну… Существует определённая сложность… Загадка. Загадка в сходстве портрета, которому более двух сотен лет, и реального человека, которого я видел не так давно – прямо здесь, возле этой самой фрески!
– Ах, вот вы о чём, – понимающе кивнул священник. – Да уж, в наблюдательности вам не откажешь. Вполне могу понять ваше удивление – я и сам в своё время был немало удивлён…
Март жадно ловил каждое слово священника, не веря удаче.
– Итак, вы встретили девушку, необычное сходство которой с этим изображением бросается в глаза? Да, иногда она бывает здесь. Не молится, не общается – просто ходит, купает волосы в солнечном свете, который с некоторых пор так редко попадает сюда.
– Значит, мне не привиделось! – выдохнул Март. – В таком случае вы, должно быть, знаете её имя?
Сердце Марта замерло, и, кажется, он даже покраснел, хотя в полумраке храма это вряд ли было заметно.
– Имя? Она не называла имени. Вообще не проронила ни слова за всё время, что я её видел. Я же, со своей стороны, не давал волю праздному любопытству – к чему оно? Иногда для спасения достаточно того, чтобы дитя Божие вошло в Его храм. А Богу – ему и так всё ведомо.
– Но как же тогда вы можете быть уверены, что она…
– Человек из плоти и крови, а не ангел, сошедший с Небес? – усмехнулся священник. – Господь являет чадам своим достаточно знамений и чудес, но не стоит в суетном восторге измышлять то, чего нет, равно как и придавать не присущий явлению смысл. Падкие на чудеса невежды – орудия противника Божьего. Могу вас успокоить: так поразившая вас загадочная визитёрша абсолютно материальна. Я уверен в этом потому, что изображённой на фреске вы видите пра-пра-пра… бабку сей юной особы. Дело в том, что художник, занимавшийся росписью храма, встретил неподалёку девушку, которую полюбил так сильно, что его чувства, воплотившиеся в образе ангела, затмили даже образы святых. Может, это не очень хорошо для дома Божьего, но… Богу виднее. Собственно, это всё, что мне известно.
– Вот, значит, как… – вздохнул Март. – Но для чего же правнучка приходит сюда?
– Этого я не знаю. Может, почтить память прабабки? Вообще, это очень похоже на семейную традицию, ведь молодая женщина, лицо которой трудно спутать с чьим-либо другим, появляется в этих стенах время от времени на протяжении всех лет, что стоит храм!
– Удивительно! – взгляд Марта загорелся. – Вероятно, у вас хранятся какие-нибудь летописи или мемуары, в которых могут быть зафиксированы описанные вами события?
– Если вы ищете факты, молодой человек, то – увы… – священник развёл руками. – Видали эти края и не лучшие времена, а потому документальные свидетельства, если таковые и были, не сохранились. Конечно, что-то было записано заново по памяти – наиболее важное. Но некоторые сведения так до сих пор и передаются из уст в уста, как, например, превратившийся в предание рассказ о художнике и его… Впрочем, погодите-ка! Мой предшественник, поведавший мне историю создания фрески, называл имя женщины, что на ней запечатлена! Да-да, это так! М-м-м… – священник нахмурил брови, копаясь в памяти, но в конце концов с сожалением покачал головой: – Однако это было довольно давно – так, сходу, пожалуй, не вспомнить… Знаете, одно время я вёл дневник, и если мне удастся найти в своих записях нужную информацию, то я с радостью сообщу вам имя.
Март в задумчивости потёр лоб.
– Имя женщины, умершей два века назад… – пробормотал он. – И вы даже не уверены, вспомните ли его! Всего лишь предание, которое вполне может оказаться вымыслом!
– Ну, я абсолютно доверяю словам прежнего настоятеля, а тот, я уверен, ни капли не сомневался в честности своего предшественника. Конечно, если вам недостаточно слова того, кто не вправе солгать, то… – священник пожал плечами.
– Что вы, что вы… – окончательно сник Март и побрёл рассеянно к выходу, всё глубже погружаясь в раздумья, так что даже забыл попрощаться.
Настоятель проводил юношу взглядом. Если бы Март обернулся в этот момент, он бы увидел в глазах священника неподдельное сочувствие и даже жалость…
Никаких конкретных доказательств Март не добыл, однако слова святого отца нашёл вполне убедительными. По сути, Март достиг своей видимой цели, обнаружив то, что предполагал с самого начала изысканий: таинственная девушка – вовсе не призрак и не явившийся ему невесть за какие заслуги ангел, а вполне реальный потомок женщины, запечатлённой на фреске.
Март раскрыл тайну девушки-ангела, и всё же радости от этого вовсе не испытывал. Более того: разочарование, овладевшее им поначалу, вылилось в опустошённость и апатию, что совершенно выбило юношу из колеи. Март, конечно, мог бы пуститься на поиски той самой девушки, чтобы расспросить её лично, но отчего-то не было желания ещё раз услышать подтверждение слов настоятеля. А может, ему просто было обидно обнаружить обычную лягушку там, где, не смея себе в том признаться явно, ожидал он увидеть царевну.
Март захандрил и несколько дней был сам не свой. Цветок с сияющей сердцевиной, который начал было вновь появляться в его снах, пропал, а Март… Март даже и не вспоминал о нём.
5
Недомогания – телесные ли, душевные – в молодости излечиваются быстро. Повседневная деятельная кутерьма вернула Марту былое равновесие: учёба, поиск работы, новые знакомства…
Музыка играла слишком громко, и Март морщился, когда особенно резкий звук выстреливал прямо в мозг. Впрочем, дискомфорт с избытком компенсировался атмосферой бесшабашного веселья: орава студентов – его друзей, сокурсников, просто товарищей по университету, которых он едва знал в лицо, праздновала окончание сессии. Март был уверен, что вечеринку закатили в доме у кого-то из небогатых опытом учащихся первого курса – кого же ещё возможно уломать на организацию в своём жилище подобного бедлама? Усмехнулся: что-то скажет этот неосмотрительный добряк на следующее утро? Впрочем, поскольку сам он не являлся тем наивным добряком, то данный вопрос его мало интересовал.
Удобно расположившись в кресле, Март с удовольствием потягивал пиво: можно расслабиться – заслужил, сессия худо-бедно сдана! Мог бы, конечно, постараться и вытянуть пару предметов на баллы повыше, но… И так вполне сгодится. Он лениво скользил взглядом по веселящейся студенческой братии, то и дело вскидывая руку при виде знакомых, и прислушивался вполуха. С трудом выделяя из какофонии голосов, разбиваемой на короткие порции музыкальным ритмом, лишь отдельные фразы, Март вникал тем не менее в новости и сплетни, свежие и не очень.
– …По третьему разу!
– О, боже! Стоит ли время терять – четвёртого уже не будет!
– Как профессиональный утопающий, он цепляется даже за призрак соломинки, и, надо сказать…
– …Повто… Уф-ф… Повтор-ри: Коркен-цихен-бахер!
– Корнерцифер… Корвин… цирбен… Нахер! Ну его, этого Люцифера! Давайте лучше…
– Коркенцихербайнер! Язык расплети, прежде чем молодёжь учить, прогульщик ты и неуч!..
– …Абсолютные противоположности: рассудительность одного и безрассудство другого – как плюс и минус.
– Удивительно, почему они до сих пор не аннигилировали? Как им вообще удаётся выносить друг друга?.. Вон, вон! Ты только взгляни!
– Ничего удивительного, ведь они же братья.
– Братья? Надо же… Нет, конечно, если приглядеться, то можно заметить нечто общее…
– А вот это и правда удивительно, потому что они и внешне стараются всячески подчеркнуть свою внутреннюю непохожесть. Строго говоря, из общего близнецы признают лишь материнскую яйцеклетку…
«О! – встрепенулся Март. – Кэс и Пол, кажется, тоже здесь! Как вышло, что электрические разряды ещё не спалили всё вокруг? Где эти «плюс» и «минус»?.. Ага, вон они!»
Тем временем, весело хохоча, ввалилась ещё одна группа пожелавших влиться в общий праздник. Девушки! Март задержал на хохотушках оценивающий взгляд: вполне себе ничего, симпатичные. Особенно вот эта, расположившаяся к нему вполоборота. Немудрено, что он выделил эту девушку сразу: единственная из всех присутствующих она держалась как царственная особа, решившая прогуляться инкогнито.
Изящным жестом гостья поправила выбившийся из причёски локон и повернула голову так, что стал отчётливо виден её профиль. Случайный луч заходящего солнца, проникший через открытую дверь, осветил лицо, задержался в волосах, вызолотив их сияющим нимбом… Сердце Марта едва не остановилось: она?! Здесь?! Он не заметил, как оказался на ногах. С силой потёр глаза, поморгал, глядя в пол… да так и не поднял взгляд. Сердце билось в бешеном темпе, опережая танцевальный ритм гремевшей из колонок музыки. Замешательство не отпускало – наоборот, сильнее перехватывало дух. Март осознал, что боится: боится поверить своим глазам, боится, что за реальность он принял желаемое, и морок рассеется, стоит лишь внимательнее присмотреться…
– Эй, Марти, – хлопнули его по плечу, – тебе нехорошо?
Март вздрогнул, помотал головой и, поспешно обозначив на лице беззаботность, жестом показал: «всё о'кей».
– Ну молоде-ец! – рассмеялся рыжий парень, заглядывая ему в лицо. – Мы только начали, а ты уже хорош!
– Хорош, да! – растянул губы в фальшивой улыбке Март. – Слушай, Алек, а кто эта девчонка?
– Которая?
Март указал насколько мог небрежно, кивком, стараясь в тоже время не коснуться взглядом сияющего абриса. Но глаза помимо воли сами нашли стройный силуэт, профиль в гаснущем золотом ореоле (солнце уходило), и – мурашки сыпанули по спине, а сердце, умерившее было скачку, опять заколотилось!
– А-а, вон та красотка? – сквозь шум в ушах донёсся до Марта голос Алека. – Ну-у, ты, дружок, похоже, влип! – и хитрая ухмылка появилась на лице товарища.
– Да ладно тебе! Не темни!
– По правде сказать, я сам толком не знаю, – Алек поскрёб модную щетину на подбородке, с интересом разглядывая незнакомку. – Вроде бы Ник с философского… Ты знаешь Ника? Так вот, к нему нагрянули какие-то родственники или знакомые… В общем, девчонка – кто-то там из этих его…
– А имя у «кого-то там» есть?
– Слушай, ну ты меня поражаешь! Вот он ты, – Алек ткнул Марта пальцем в грудь. – Вот – она, – Алек тем же пальцем указал на девушку. – В чём проблема? – и уставился на Марта, вскинув брови.
Март же только и сумел, что глупо улыбнуться.
– Знаешь, Марти, ты отличный парень! Но вот смотрю я сейчас на тебя и… и вспоминаю одну старинную историю…
Алек сделал многозначительную паузу, приобнял Марта за плечи и заговорил, доверительно понизив голос и окутывая товарища пивным духом:
– В истории этой говорится о неком юноше, который долго и безуспешно добивался любви одной девушки. Он испробовал все способы, но так и не добился успеха. Тогда юноша стал учиться магии, чтобы с помощью таинственных незримых сил приворожить объект своей страсти. Обучение длилось очень долго и было невероятно трудным, и вот, когда одержимый любовью стал наконец магом и провёл соответствующий ритуал, к нему явилась… старуха! Дело в том, что к тому моменту, как страдалец овладел необходимыми знаниями, прошло много-много лет. В итоге – мало того, что парень впустую потратил свою жизнь, так сам же сделал так, что его безумно полюбила безобразная старая карга… да в придачу ещё и ведьма! Хэ-хэ! Так вот, я тебя спрашиваю: Март, старина, тебя что, интересуют старые ведьмы?!
Март не удержался – улыбнулся:
– Знаю я эту историю…
– А раз знаешь, то… Словом, не тяни – время работает против тебя! Нет, ну если твой интерес чисто акстракт… акстраб… аб-стракт-ной природы, – с трудом выговорил Алек, – то я, пожалуй, и сам займусь этой цыпой. С превеликим, между прочим, удовольствием!
– Эй-эй! – Март в шутку толкнул товарища ладонью в грудь.
Алек издал ехидный смешок и отошёл, поведя рукой в приглашающем жесте.
Сердце Марта сорвалось в галоп. Руки задрожали, а ноги налились свинцом. Всего несколько шагов требовалось сделать к тайне, упорно напоминавшей о себе в течение всей его жизни… Или всё-таки это была очередная иллюзия, морок, фата-моргана?.. Хватит гадать! Всё должно разрешиться прямо сейчас! Март собрался с духом, повернулся и… и застыл, растерянно озираясь. Солнечный луч исчез, а вместе с ним пропала и она – его, Марта, тайна.
Март заметался по комнатам.
«Нет! Нет! Только не в этот раз! Она где-то здесь! Где-то здесь!»
Девушки нигде не было. Март посмотрел на входную дверь и через секунду раздумий выскочил на улицу.
«Где же?.. Куда?.. – лихорадочно соображал он, вертя головой по сторонам. – Куда она могла?..»
Солнце садилось. Его прощальные отсветы окрашивали дома и деревья живыми сполохами – оранжевыми, медовыми, кораллово-алыми… В конце улицы вдруг блеснуло золотом.
«Она!»
Март кинулся вдогонку.
Улицы, дворы, переулки… Март терял свою цель, сворачивая не туда, возвращался, чтобы снова заметить вдалеке знакомый силуэт, и снова бежал. Он высматривал золотоволосую незнакомку, как тонущий во тьме цепляется за последнюю искру света. Он не мог позволить себе упустить её, словно от этого зависела его жизнь.
Еще один поворот. Переулок. Кажется, она направилась в эту сторону. Да, Март был уверен, что именно сюда…
Сумерки зримо прибывали, бесшумно наполняя притихшую окраину города и всё ближе и ближе подступая к его пересохшему за день горлу. Осмелевшие тени, расползаясь, сливались в единый серый кисель, который обволакивал всё вокруг бесцветной мглой. Ночь близка – уже совсем скоро приливная волна сомкнётся над макушками домов, и город утонет, погружённый во тьму, на самое дно…
Март остановился, отдышался. Дно. Пожалуй, именно так и выглядело место, в котором он оказался: ветхие коробки панельных домов, стены, изуродованные граффити… Что бы такая девушка могла делать в этом унылом месте? Март пригляделся в поисках хоть слабого намёка на то, что выбрал верный путь… – тщетно. Выдохнул устало: неужели всё-таки потерял?!!
Ага! Что-то засветилось возле груды плит – поваленного бетонного ограждения! Туда! Март бросился на свет…
На плитах и возле них, прямо на жухлой и спутанной, словно колтун в шевелюре бродяги, траве, расположилось несколько парней. Негромко бубнила из портативных колонок ритмичная скороговорка. Парни, по всей видимости, обсуждали что-то, но тут же смолкли и насторожились, едва Март вошёл в круг света, образованный маленьким костерком в неровном срезе ржавой железной бочки. Напряжённые позы, колючие, как листья чертополоха, взгляды… Лишь единственный из находившихся здесь не бросил своего занятия: щуплый подросток обломком ветки перемешивал что-то в жестянке, стоявшей прямо в огне.
Март понял, что ненароком явился туда, где совсем не ждали гостей. Более того, по лицам парней было ясно, что они вряд ли потерпят на своей территории постороннего.
«Могут и убить…»
Март сделал шаг назад.
Будто подчиняясь чьей-то посторонней воле, парни нехотя поднимались на ноги. А в подтверждение невысказанной мысли Марта в руках у них появились обрезки арматуры, заблестели ножи.
Драться? Март не питал иллюзий: он не выстоит один против нескольких вооружённых противников. Бежать? Он уже почти выдохся, преследуя свой ненаглядный призрак. И всё же… бежать!
Март рванул изо всех сил вдоль домов, стараясь придерживаться прямой: стоит свернуть в подворотню, заблудиться в незнакомом районе, и… Даже думать не хотелось, что могло случиться дальше. Да и времени не было думать – прочь! Мчаться прочь – на пределе возможностей, выжимая из мышц максимальную скорость, – авось повезёт сразу оторваться, и местная шпана, поленившись преследовать чересчур прыткую дичь, отстанет!..
Силы иссякали гораздо быстрее, чем Март предполагал. Несмотря на неплохую физическую форму, он, уже достигнув пределов выносливости, задыхался и ощутимо сбавлял темп. Позади слышался топот: дистанция сокращалась и преследователи нагоняли его. Делать нечего, Март сиганул через кусты, прямо в густой сумрак неухоженного сквера.
Хлестали по телу ветки и хрустели бутылочные осколки под ногами.
«Только бы не упасть! Только бы…»
Глаза, благодаря, видимо, стрессу, быстро адаптировались к темноте, и мысль о том, чтобы спрятаться и затаиться, пришлось отбросить: не успеет, ведь загонщики его – вот они, их силуэты хорошо различимы, стоит глянуть через плечо. Да и так, не оборачиваясь, отчётливо слышно дыхание самых резвых, вырвавшихся вперёд. Март не сомневался, что и его самого хорошо видно, а уж пыхтит он – вовсе как паровоз.
Март перескочил через кучу мусора, споткнулся и, едва сохранив равновесие, вывалился из зарослей в переулок. Справа и слева от него выбирались наиболее упорные из преследователей.
«Не уйти…»
Март коротко выругался и остановился, тяжело дыша. Рука сжимала камень. Отмахнувшись от вопроса, как тот в ней оказался, Март прикинул, на которого из берущих его в кольцо «аборигенов» потратить единственное своё оружие. Выбрал самого здорового: пан или пропал…
Взгляд против взгляда – звериного, безумного. Тело трясёт от притока адреналина. Короткий замах, бросок – камень летит в здоровяка. Здоровяк уклоняется, но это мешает ему вовремя среагировать – Март кидается вперёд. Прыжок – и вес всего тела вкладывается в удар! Противник валится навзничь, Март по инерции падает на поверженного «Голиафа».
«Один есть! Быстрее подняться!»
Тяжёлый удар в спину отбрасывает Марта обратно на асфальт. Перед глазами мелькают стоптанные кроссовки – слишком быстро! Тупая боль в челюсти, и пол-лица моментально немеет.
«Не успел…»
Тигриный рык разорвал тишину, и – луч света рассёк мрачную утробу переулка! Шпана отпрянула от скрючившегося в пыли Марта. Кто-то, не слишком расторопный, ойкнул и кубарем отлетел в сторону. Не останавливаясь, с рёвом, сияющий луч мечом обмахнул пространство вокруг Марта, и нападавшие, матерясь хриплыми вороньими голосами, отступили ещё дальше. Завоняло палёной резиной. Воспользовавшись заминкой, Март подтянул под себя ноги и тяжело поднялся на одно колено.
Мотоцикл! Всадник в шлеме кивком указал себе за спину. Не раздумывая ни секунды, Март неуклюже запрыгнул на заднее сиденье и вцепился в куртку мотоциклиста. Мотор взревел, и железный конь, заложив вираж, помчался прочь. Никто из стаи «аборигенов» не посмел предпринять и малейшей попытки остановить его…
Знакомые места! Не так уж и далеко Март забрался, если, конечно, ехать на мотоцикле. Или хотя бы не петлять зайцем. Март усмехнулся: «Приключеньице… Вот же угораздило!» И поморщился от боли в размозжённой губе.
Байк притормозил у тротуара, и его молчаливый хозяин, не проронивший за всю дорогу ни слова, так же, без единого звука, показал пассажиру рукой: слезай, мол.
Март сполз, кряхтя, с сиденья. Болела отбитая спина, половина лица распухала, как зреющее дрожжевое тесто, и один глаз уже не открывался. Хуже всего, что раскалывалась и кружилась голова, а теперь и тошнота начала подкатывать к горлу: сотрясение, никаких сомнений.
– Спасибо, друг, выручил, – прошамкал Март непослушными губами.
Попытавшись заглянуть в отсвечивавшее огнями реклам забрало шлема, он хлопнул было своего заступника по плечу – да промазал: тот выжал газ, и мотоцикл сорвался с места.
Март помахал вслед:
– Спасибо!
Подсвеченные фарами встречных автомобилей, выхлопные газы окружили быстро удалявшийся силуэт сияющим ореолом.
Март постоял с минуту, глядя туда, где среди транспортного потока, как в россыпи звёзд, затерялась блуждающая звезда неведомого героя, и повернул к дому. Задумавшись, он по привычке тронул пальцами лоб… Хоть плачь, хоть смейся: болело и то, и другое! Но боль – пустяк, потому что перед внутренним взором… перед внутренним взором стояла отчётливая картинка («Вот тебе, Марти, ещё одна загадка за сегодняшний день!»): ветер треплет выбившийся из-под шлема мотоциклиста золотистый локон…
В эту ночь Марту открылось ещё одно затерянное в глубинах памяти воспоминание.
Марту тогда было лет одиннадцать-двенадцать. У матери начались проблемы со здоровьем, и ему пришлось почти на всё лето переехать к родственникам, в небольшой, едва ли не заброшенный посёлок – сущее захолустье. Мало того, что население там не отличалось многочисленностью, так и детворы было – раз, два и обчёлся, поэтому Март поначалу испытывал жуткую тоску и скуку: его деятельная натура требовала хоть какого-нибудь занятия. Выход нашёлся сам собой.
«„Эй, Марти!” – „Да, тёть Рози?” – „Ты не сильно занят сегодня?..”» – соседке понадобилось срочно отнести какие-то вещи подруге, жившей на особицу в паре миль по дороге, но, как на беду, её прихватил радикулит. Март в это время болтался неподалёку и от нечего делать взялся помочь. С тех пор и повелось: чуть кому-то требовалось отправить небольшую посылку в один из близлежащих населённых пунктов или ферм, звали Марта. Ему же и самому нравилось бродить по здешним местам, и он всегда с удовольствием брался выполнить поручение. Платы за работу Март не брал, но довольные «клиенты» всегда находили, чем отблагодарить своего курьера, – как минимум просто накормить от пуза. Когда один из знакомых подарил ему старенький велосипед, дело пошло ещё веселее.
Благодаря своему занятию, за месяц-полтора Март обошёл и объездил всю округу, неплохо её изучив. Бывало, он отправлялся в поход после завтрака и возвращался домой только к вечеру, что, кстати, не особенно беспокоило приютившую его пожилую пару. Старик и старуха говорили, что таким образом городской неженка привыкает к самостоятельности, и это, несомненно, должно ему пригодиться в жизни. Что они думали на самом деле, Марта, в общем, не беспокоило: его вполне устраивало сложившееся положение вещей.
Погода в середине лета стояла жаркая, и Март, если выдавалась такая возможность, сворачивал к реке или пруду, чтобы освежиться. Так же было и в тот день.
Дело шло к вечеру. Марту пришлось помотаться, спозаранку взявшись за дело, и он ощущал усталость. Педали крутились с трудом. Иной раз, в горку, Март даже слезал с велосипеда и поднимался пешком, ведя своего железного коня за руль. Радовало то, что курьерские обязанности были исполнены, а значит, можно никуда не спешить.
Вот невдалеке показалась знакомая рощица. Март поразмыслил и свернул к ней. Велосипед он оставил лежать в кустах, а сам, продираясь сквозь густую, высотой по самую его макушку траву, спустился в ложбину.
Протекавшая здесь когда-то река сделала петлю, а позже ушла, переместив русло значительно в сторону. Однако изолированный остаток излучины не высох, а продолжал существовать, оберегаемый густой тенью деревьев, питаемый растаявшим снегом и дождями. Берег старицы порос камышом и осокой, мелководье облюбовали кувшинки, а поверхность затянуло ряской, но вода сохранялась чистой и прозрачной, на радость малькам и головастикам, да ещё лягушкам, которых здесь расплодилась уйма.
Март скинул пропитанную потом и пылью одежду на зеленовато-серый, изогнувшийся, точно гигинтский удав в тенистых амазонских джунглях, ствол ивы и с нетерпением пошагал туда, где струящиеся лиственными водопадами ветви тянулись к своему отражению в тёмном зеркале водоёма. Тёплая прибрежная тина тут же обняла ступни – дно показалось изготовленным из бабушкиного густого смородинового желе, когда оно ещё не остыло до конца. Едва ряска защекотала поясницу, Март опустился в прохладную воду и поплыл.
Сказался ли перепад температур между распаренным на солнце телом Марта и ощутимо холодным придонным слоем, а может, причиной явилось переутомление – как назло, в самом глубоком месте пруда у Марта свело мышцу ноги. Никак такого не ожидавший, Март попытался разогнуть ногу руками, однако с головой ушёл под воду, не сообразив сделать вдох поглубже.
Жуткая боль резала мышцу так, что Март застонал, выпустив из лёгких остатки воздуха. Он забился, пытаясь как-то выгрести на поверхность, но его всё равно утягивало ко дну. Март едва сдерживал позывы вдохнуть, с ужасом понимая, что вот-вот сдастся, и тогда вода хлынет в лёгкие. Он не мог поверить, что всё происходит именно с ним, – ведь этого просто не могло быть!
Нет! Это, конечно, какой-то сон, бред! Вот он смотрит сейчас, как беспомощно барахтается в пруду какой-то мальчишка: да, Марту страшно, и он переживает за беднягу, но сам-то находится вовсе не здесь, во взбаламученном конвульсиями утопающего зеленоватом полумраке, – он просто сторонний зритель…
Внезапно Март ясно осознал: всё происходящее – абсолютно реально, и прямо сейчас истекают последние секунды жизни – его жизни!!! И это всё?! На этом конец?! И существование Марта закончится именно так – в судорожной и совершенно безнадёжной борьбе с собственным дыхательным инстинктом?!
Да, сейчас он умрёт. Этот факт поразил своей очевидностью. И Март вдруг успокоился. Он погружался всё глубже, глядя с выворачивающим душу тоскливым чувством, как ряска затягивает над ним светлое окошко, за которым оставался без него, Марта, его мир. Его жизнь.
Окошко заколыхалось и стало смещаться, а вместе с этим и лопнувший поначалу надвое растительный саван принялся стремительно разлезаться на лоскуты. Март почувствовал, что его уносит куда-то. «Вот она какая, смерть… – подумал он отрешённо. – Она даёт время успокоиться, смириться, перестать цепляться за жизнь и отпустить этот мир, и когда ты полностью готов покинуть его, тащит тебя за волосы…»
Невидимая сила подняла Марта к поверхности, выдернула его голову из-под воды… и только тогда до сознания дошло, что смерть не может вести себя настолько бесцеремонно! И вообще!.. Тут инстинкт взял верх, и Март, опомнившись, сделал судорожный вдох…
Он сидел на берегу, обмотанный тиной и водорослями, с конопушками ряски на лице, и не мог надышаться. Его трясло. Не от холода – оттого, что цвета, звуки и запахи нахлынули, как ещё не бывало прежде, невыносимо яркие, оглушающие! И Март, всем телом, каждой порой посиневшей кожи, жадно впитывал окруживший его заново мир – живой мир!
Он жив! Эта единственная мысль завладела Мартом целиком, и он никак не желал расстаться с ней, опасаясь, что вместе с этой мыслью и жизнь может снова покинуть его. Он – жив!
Март вдохнул как мог глубоко – так, что закружилась голова, – постаравшись наполнить всю грудь до отказа и звуками, и цветами, и… и закашлялся: он всё-таки хлебнул воды, когда пытался противодействовать тянувшей его к берегу силе. А таинственная сила – вот она: девчонка в облепившем худенькую фигурку мокром платье.
Девчонка глядела на Марта оценивающе: прикидывала, готов ли растерянный недотопленный котёнок продолжать самостоятельное существование в этом непредсказуемом месте под названием «мир», или стоит двинуть ему кулаком по спине ещё раз, да посильнее, чтобы выбить остатки воды из лёгких и отголоски мыслей о смерти – из головы.
Март же и вовсе уставился на нечаянную причину своего спасения во все глаза: «Если бы не она…» Он почти пришёл в себя, но волны дрожи ещё прокатывались по телу. Испытывая неловкость, Март попытался улыбнуться. Девчонка хмыкнула и жестом приказала ему: «Отвернись!» Март с готовностью выполнил требование. Он слышал, как она стягивает не желающее отлипать от тела платье, отжимает его…
Март засмотрелся на пруд: вода давно прекратила колыхаться, но ряска всё ещё затягивала брешь в своём ковре. Там, под зелёным саваном, сейчас мог лежать он. И желейная тина, наверное, уже поглотила бы его целиком…
Марта передёрнуло. Бр-р-р! Довольно уже на сегодня! А что там его спасительница? Март прислушался: шелест листьев на ветру, суетливая чехарда каких-то мелких пичуг… Он подождал немного и кашлянул в кулак, предупреждая. Затем медленно обернулся. Но где же?.. Он в недоумении поискал глазами… Вот она! Когда только успела взобраться на пригорок? Март даже не слышал шуршания травы!
Девочка обернулась. За её спиной садилось солнце, и тёплый свет обтекал жидким золотом стройный силуэт. Растрёпанные волосы походили на солнечную корону во время затмения. Март не различил улыбки – угадал. Или просто хотел думать, что девочка улыбнулась ему…
Они не перемолвились и словом. Это было странно. Ещё удивительнее было то, что Март до того дня нигде не встречал эту девчонку: уж он бы наверняка запомнил её серые с золотистой искрой глаза, её волосы цвета заходящего солнца… Ни разу не видел он свою спасительницу и после, как ни всматривался во время участившихся курьерских разъездов в прохожих, выискивая ту самую, невысокую и хрупкую, фигурку с золотистыми локонами солнечных протуберанцев вокруг головы…
Март был удивлён – не тому, что именно он вспомнил, а – как он мог забыть? И почему то давнее приключение напомнило о себе сейчас? Не из-за того ли, что и в этот раз близость смерти заставила сознание удивительным образом трансформироваться, отрешившись от участия в происходящих событиях и заняв место стороннего наблюдателя? Март прислушался к себе… Нет, иного рода связь притянула и вытащила на поверхность памяти основательно позабытый случай: неотвратимость смерти – да, нежданное спасение – и это тоже, но главное – силуэт в золотистом сиянии, солнечная корона, трепещущий на ветру локон-протуберанец…
Откуда же взялось ощущение неразделимой связи двух событий, подспудная и необъяснимая уверенность в ней? Может, стресс и усталость тому виной? Сотрясение, в конце концов?
Март собрал как мог остатки уплывавшего в забытье сознания и попытался рассудить здраво: кто-то спас его тогда, но какова вероятность того, что и сегодня в его судьбу вмешался тот же человек? Насколько объективна и существует ли вообще связь обоих случаев с маячившим сквозь них образом таинственной золотоволосой девушки? Или… ангела в обличье девушки?..
Ум Марта уже не способен был ясно мыслить, сдавая позиции предсонной фантасмагории, что постепенно начинала принимать формы вовсе невероятные, и вопросы так и валандались в голове без ответов, смешиваясь, расползаясь, теряя конкретику, – но оставляя то, что являлось сердцем каждого из них.
«Ангел…» – было последней мыслью Марта. С ней он провалился в сон.
6
Время шло. Март жил своей обычной жизнью – всё так же учился, работал, веселился с друзьями, – но из головы у него не выходил золотистый локон, выбившийся из-под мотоциклетного шлема: он не раз вспоминал тот день, тот момент догадки – почти уверенности… Однако память постепенно открывала и другие дни, когда судьба сводила его с девушкой-ангелом. Не сказать, чтобы Март на каждом шагу подвергался смертельной опасности (к счастью, подобные случаи были всё-таки исключением), однако только теперь он стал понимать, как часто она находилась рядом и как часто он видел её – мельком, вскользь, намёком.
И так же часто теперь, ложась спать и смыкая веки, Март находил перед собой её лицо: лёгкий румянец на щеках, тонкий прямой нос, чётко очерченная линия губ, полуопущенные веки с длинными ресницами… Он очень хотел заглянуть в её глаза, но никак не мог поймать взгляд – своенравный ангел никогда не смотрел на него. Март пытался снова и снова, но чем настойчивее он становился, тем сложнее было удерживать видение. Образ загадочной незнакомки, словно обладая независимой волей, изо всех сил старался избежать назойливого внимания к себе: неуловимо менялся, до неузнаваемости искажая знакомые черты, и, если Март не прекращал своих попыток, вскоре мутнел и истончался – вот-вот растает облачком тумана. Спохватившись, Март отступал, кляня себя за столь грубую и неуместную настырность. Вряд ли раскаяние действительно помогало, но когда всё же удавалось каким-то чудом удержать ускользавший призрак, Март, уже не надеясь на большее, продолжал с почтительного отдаления восхищаться точёным профилем, любоваться переливами солнечных лучей, наполненных играющими в них пылинками – огненными искрами вокруг золотого пламени девичьих волос…
Март терялся в догадках, чем заслужил он такую награду? Какой из ряда вон поступок совершил, что ангел спустился с Небес явить ему светлый свой лик? А ведь подобное случалось уже не раз в его жизни! Но как же он мог быть таким невнимательным и настолько не придавать значения этим – не только мимолётным! – встречам, что в конце концов умудрился всё позабыть?!
Терзаемый неразрешимой загадкой, охваченный нарастающей тоской по странному и чудесному состоянию, что он испытал при встрече со златовласой незнакомкой, Март стал часто наведываться в храм, где не так давно явилась ему девушка-ангел. По его мнению, затерянный храм был единственным местом, в котором имелась реальная вероятность встретить ту девушку вновь.
Март выбирал тот час, когда миновавшее хитроумные ловушки зеркальных лабиринтов солнце пробиралось в тенистый сквер и, дробясь в оконных витражах храма, высвечивало золотыми лучами изображение ангела. И тогда свершалось чудо! Март наблюдал, затаив дыхание, как наполняется жизнью ангельский лик! Ещё пара секунд, ещё мгновенье – и ангел повернёт голову, посмотрит на Марта задумчивым взглядом серых с золотой искрой глаз!.. Но эффект длился недолго: он пропадал, как только солнце покидало храм. Так и не завершив метаморфозу, нарисованный ангел оставался на своём месте, в простенке между окнами, и лик его в ту минуту казался Марту исполненным печали.
Бывало, Март не заходил внутрь храма, а усаживался на скамью снаружи и, кутаясь в пальто, созерцал, как трепещут пожелтевшие листья на деревьях, как перепархивают с ветки на ветку легкомысленные пичуги… В такие моменты он даже завидовал этим беззаботным созданиям – крылатым, как ангелы, и приземлённым в своих примитивных желаниях, как и все нормальные живые существа.
Но что же тогда за странный, противоестественный недуг изводит его самого? Чего не хватает ему – такому же, как все, живому существу – в этом огромном мире, способном предоставить плоти от плоти своей все блага, удовлетворить все потребности и прихоти? Марту никак не удавалось сформулировать, облечь это особое ощущение в слова – он сбивался, и искомое чувство ускользало от рационально-аналитических дознаний, подобно образу девушки-ангела из его видений.
Иногда Март встречал настоятеля храма, и они беседовали о разных вещах: о жизни, о смерти, о вечности… и о том, что не давало Марту покоя. Если святой отец не был занят в храме, то они вдвоём с удовольствием прогуливались по дорожке в сквере…
Клочок чистейшей бирюзы, выкроенный хирургической сталью небоскрёбов из небесного купола, сиял недостижимо высоко, усиливая впечатление, что и храм, и опоясывающий его сквер находятся на самом дне глубокого-глубокого колодца. Холодное дыхание осени наполняло этот колодец голубоватой дымкой. Хулиган ветер, ободрав с деревьев почти всё золото, устало раскачивался в паутине ветвей обнищавших клёнов и вязов. Рассыпанные по земле сокровища не интересовали его, и он, скучая, смахивал листок за листком с давно не крашенной скамьи. Сквер выглядел совсем одичавшим.
– Я никогда не спешу убирать опавшую листву, – пояснил священник. – Это же так красиво: будто идёшь по кусочкам заходящего солнца, – он улыбнулся. – Мудрость Творца, помимо многого другого, заключена в том, что всему Он определил свой черёд. Поверьте, это стоит того – постараться найти заключённую в определённом Им порядке красоту и гармонию, почувствовать отведённый каждому периоду гармонии срок, за который красота его раскрывается сполна. Вот, например: время листопада и время уборки листвы…
– Время заходящего солнца и время ангелов… – сокровенное слетело с языка не спросясь, и Март, смущённый этим самоуправством, поспешил замять ощущаемую только им неловкость: – Говорят, некоторые люди видят ангелов…
– Ангелов? – настоятель с сомнением покачал головой. – Может, со стороны такие рассказы выглядят волшебно и романтично, однако далеко не все подобные встречи следует относить к реальности.
– Неужели так сложно понять, что реально, а что нет? Как можно ошибиться в том, что видишь именно ангела? Взять, к примеру, религиозное искусство: иконы, скульптуры, росписи соборов… Крылья и нимб – неизменные атрибуты ангелов! В разных вариантах, но они присутствуют везде!
– Строго говоря, в Библии нет чёткого описания облика этих существ. Известно, что ангел – это Божий посланник, вестник, однако крылья – всего лишь художественный вымысел, призванный дополнить визуальный образ исключительно особенного посредника, приносящего вести от самого Вечного небесного престола. Человеческий разум переполнен подобными искусственно созданными образами, а потому – не все пригрезившиеся «ангелы» в действительности являются таковыми… Правда, в Священном Писании тот, кто встречает ангела, ни капли не сомневается в его природе, несмотря на отсутствие в тексте указаний на некие отличительные признаки.
– Но как же нашим предкам удавалось определить?..
Настоятель задумчиво тронул подбородок, потом хмыкнул и пожал плечами.
– Может, в старину всё было проще, а потому – очевиднее…
Март вздохнул и погрузился в свои мысли. Священник не беспокоил его: тоже размышлял о чём-то.
Какое-то время оба шли молча. Шуршала под ногами листва. Глядя на пёстрый жёлто-красный ковёр, Марту становилось чуточку теплее. Он думал, что листья похожи на фрагменты огромной головоломки. Если сложить их все вместе, то, может, и правда – получится солнце? Или – сияющий золотом ангел…
– Вот вы упомянули искусственно созданные образы… – прервал молчание Март. – Но ведь есть какие-то каноны, ограничения, чтобы фантазия художника не ушла слишком далеко от… м-м… реальности… если я правильно использую это слово в применении к… э-э…
Март смутился, увязнув в непривычных для него смыслах знакомых слов, и решил переиначить вопрос, добавив конкретики:
– Ну вот разве церковь допускает писать образ ангела с женщины?
– Ангелы – существа мира духовного, – ответил настоятель. – Ангелы не имеют ни плоти, ни половой принадлежности, а потому и значения не имеет, чью форму, мужскую или женскую, художник взял за основу. Просто сложились некоторые традиции…
– Значит, для художника прообразом ангела может стать любой человек? Вообще – любой? Но ведь мы – всего лишь люди, а они…
– Все мы дети единого Творца – и люди, и ангелы. А люди к тому же созданы и по образу, и по подобию Его. Но Он любит каждое создание своё: и вас, юноша, и птицу, и ангела…
– Жаль, сами создания не всегда относятся друг к другу так же. Я, к примеру, могу не любить птицу, ангел – меня…
– Печально… Печально, что мы не видим друг в друге частицу Бога. Не любить человека – впрочем, как и всякое живое существо… да что там – весь сотворённый Им мир! – значит не любить собственного создателя! Мне иногда кажется странным, как можно противиться чистой и ясной силе духовной любви! Силе, которая является одновременно основой жизни и стремлением к её развитию, и которой, быть может, не в состоянии противиться даже сам Творец всего сущего!
– Наверное, эта сила действительно велика, как вы говорите… но почему-то зачастую проще полюбить весь мир целиком, чем конкретного человека…
Священник рассмеялся:
– Очень верно подмечено!
– Ну а что касается любви в нашем обычном понимании… э-м-м… мирском, я имею в виду… – продолжал рассуждать Март, – я думаю, эта штука вообще крайне субъективна. К примеру, люди, рассказывая о своей любви к другому человеку, часто говорят: «мне нравится в ней то-то и то-то…», «я люблю его за то, что он такой-то и такой-то…», – подразумевая фактически, что испытывают чувства не к объекту приязни как он есть, а к отдельным, «подходящим» или «выгодным» для своего психического комфорта, качествам, из которых создают в итоге идеальную в своём же понимании сущность, вовсе не похожую на оригинал… а значит – любят себя самих! А ведь ещё надо принять во внимание инстинкты, заставляющие любить! Когда они включаются, гормоны окрашивают образ партнёра самыми привлекательными красками! Но куда только девается любовь, когда поток гормонов стихает?..
– Вы современный человек, Март, и следуете духу времени, пытаясь объяснить всё с точки зрения науки. «Инстинкты», «гормоны»… но знаете ли вы, что задолго до того, как наука взяла на себя смелость объяснять всё и вся, человек уже имел понимание любви как явления сложного, имеющего вариации подчас диаметрально противоположные по сути?
– Ну… – Март пожал плечами. – Древние греки говорили о симпатии, о страсти, даже о мании…
– Всё так, всё так… Но для того, кто безоговорочно верит в Высшее существо, волей которого сотворено Мироздание, важно иное. Для него важно знать, что человек – создание двуединое, и хотя тело его приспособлено для жизни в материальном мире, но душа имеет природу нематериальную. Исходя из своей природы, тело и душа имеют разное назначение, разные потребности, преследуют разные цели. Эти цели и потребности нередко взывают к абсолютно взаимоисключающим действиям! Спор духовной и материальной составляющих порождает борьбу человека с самим собой, вот почему именно в конфликте души и тела находится корень страданий людских. Корень страданий и величайшее испытание для человека – испытание выбором. Вы понимаете, Март, о чём я?
Март не ответил: образ двух сил как двух вихрей застал его врасплох – нечёткий, пугающий, на уровне ощущений скорее, – отозвавшись эхом давнего разговора с библиотекарем.
– Конфликт – нестабильность – страдания… и тяга к творчеству… – пробормотал он, стараясь не упустить мысль. – Страдания – стимул? Они вынуждают… творить? Страдания – движущая сила творчества… И не только?
Итог странных этих построений привёл Марта в замешательство.
– Что-что? – не разобрал настоятель.
Март непроизвольно дёрнул головой, прогоняя ворох странных и жутковатых ассоциаций, отчего смутился ещё больше.
– Э-э… Да-да, выбор, – поспешно заговорил он. – Материальное или духовное, душа или тело…
Священник покивал, внимательно глядя на Марта, и со вздохом отвёл взгляд.
– И как результат этого испытания, – продолжил он, – приблизимся ли мы к Богу или скатимся к существованию скотскому…
Он снова вздохнул – протяжно и тяжко, будто и его самого настиг некий гнетущий образ, воспоминание…
Март, впрочем, этого, кажется, не заметил, всё ещё чувствуя в себе отголоски рассеявшихся видений.
– Как едины в человеке и в то же время различны по природе тело и душа, – слышал он голос священника, – так же и чувства наши, находясь в одном сосуде, принадлежат двум разным мирам. Но человек не верующий в Творца не видит и различий. Он не разделяет ни миров, ни чувств. Для него всё едино: жизнь – это только жизнь, смерть – это только смерть, любовь – всего лишь любовь… Он путается, принимая смешение разнородных чувств за одно. И вот сейчас, друг мой, мы можем, наконец, вернуться к вопросу о любви. Вы теперь сами понимаете, что с этим чувством всё не так просто.
Март согласно кивнул.
– Существует сугубо материальная сторона любви – любовь плоти. К ней относится похоть, или то, что учёные называют инстинктом продолжения рода. Этот вид любви заложен во всех тварях живых, дабы не прекращался род созданий Творца. Слепая любовь родителей к детям своим – тоже проявление инстинктивной любви, заставляющей во что бы то ни стало сохранить свой род. Любовь плоти – это сила, которой практически не способно противиться тело, но так уж задумано Творцом. И всё же, у этой силы есть достойный соперник…
Тут священник сделал паузу, видимо нарочно отделяя сказанное от того, что он только собирался произнести, и придавая таким образом последующим словам особую значимость.
– Это – любовь души, – продолжил он. – Душа, дух, дыхание – знакомые слова? Душа – суть дыхание Творца, тот вдох, которым Он наделил материальное, из плоти и крови существо – человека, даровав ему жизнь, и который присутствует в каждом из живых существ. Человек жив дыханием своего создателя, а будучи, по разным причинам, не в силах удержать его в себе, человек умирает – «испускает дух»…
На этих словах священника Март поневоле затаил дыхание, а тот, заметив, не сдержал улыбку.
– Любовь плоти и любовь души – два аспекта любви, при рождении вдыхаемых в человека. Плотская любовь, которая служит лишь телу и имеет целью воссоздание новой плоти, оживляется неразумным аспектом души, имеющимся у всех животных. Высшей же части души принадлежит любовь иная, присущая лишь человеку, – любовь созидательная, творческая! Вам, друг мой, несомненно, известно такое слово, как «вдохновение»? Что же это такое? – настоятель посмотрел на Марта испытующе, однако не стал дожидаться ответа. – Создатель вдохнул в человека нечто, способное давать жизнь, – любовь! Когда мы творим, мы испытываем чувство любви к своему творению. Мы создаём посредством любви, как и Творец, когда создавал человека. В процессе творчества мы пробуждаем в себе «вдохновение» – чувствуем, используем, овеществляем любовь Создателя, которую Он вдохнул в нас, давая таким образом возможность увидеть, ощутить, осознать себя со-Творцами! Вот что представляет собой настоящая любовь души, её апофеоз!
– Апофеоз любви…– проговорил Март, когда захватившее дух чувство восторга – неожиданно нахлынувшего приступа «вдохновения», улеглось. – М-м… Что же получается: любовь тела, любовь души… – взвесил он как будто на чашах весов. – Любовь инстинктивная, животная, воссоздающая, и любовь созидательная, творящая… Выходит, человеку доступно два вида любви?
– Есть ещё кое-что, – тоном ниже проговорил святой отец, и Март отметил, что выражение лица настоятеля неуловимо изменилось. – Душа – это жизнь. И это – чувства, разум и воля человека, его способность творить. Как бессмертна любовь Создателя, так бессмертна и душа человеческая. Но дело в том, что, оживляющая тело, душа тесно связана с плотью и даже частично принадлежит ей, со всеми вытекающими из этого факта последствиями. Говоря о любви, это означает страсть ради страсти, ради наслаждением чувством – и эмоциями, порождаемыми им. Такая любовь – любовь эгоиста, единоличного и полновластного владельца материального, плотского «я». Но что ни в коей мере не принадлежит плоти, так это Дух! Совершенно особая сия субстанция есть жизненная сила самого Творца – то, что составляет Его суть! Дух – именно он сообщает человеку образ Творца, завершая акт творения Создателем человека! Эту силу не дано постичь в полной мере – возможно лишь ощутить её отголоски, результат её присутствия в себе. Но даже такое, неполное, восприятие доступно далеко не каждому – лишь тому, кто освободит душу свою для Духа и, приняв сей дар, в свою очередь направит его свет вовне, в виде абсолютной и безусловной любви к Создателю!
Настоятель сделал паузу, позволяя Марту осмыслить сказанное, и добавил:
– И если тело подвластно душе, то душа покоряется Духу. Способный на духовную любовь – способен на многое! Подняться над своей материальной природой, утвердить свою власть над ней, обратившись не к праху, но к вечности! И если вы ищете истинную любовь, друг мой, – ищите Дух! Обретший Дух – обретёт целостность, и врата к Создателю откроются для него!
Священник умолк, глядя широко раскрытыми глазами на нечто, невидимое Марту, а может, и вообще взору обычного смертного.
– Так просто… и так сложно… – едва выговорил Март после длительного молчания: трудно было вот так, сразу, охватить умом открывшееся ему знание.
– Такова доля сотворённого Им существа, мой юный друг: преодолевать себя, чтобы прийти к Нему, – улыбнулся настоятель, глядя на до крайности озадаченного Марта. – И выбор, казалось бы, прост, да сделать его нелегко. Духовная любовь требует от человека ясного осознания своей природы, чтобы он оказался способным подняться над инстинктами, эмоциями и разумом. Для этого необходима серьёзная духовная работа, что совершенно недоступно для животных и считается достойным насмешек среди тех людей, что руководствуются исключительно инстинктами, эмоциями и разумом… Впрочем, бывают исключения: некоторые люди обладают врождённым даром духовной любви. Но это – большая редкость… большая редкость… – покачал головой священник. – Быть может, Господь посылает подобных уникумов к нам, невеждам и маловерам, чтобы явить пример, образец, к которому следует стремиться? Как бы то ни было, именно такие, одухотворённые, люди способны указать истинный путь всем остальным, и никто не усомнится в их способности и в их праве сделать это!
– Одухотворённые… – Март потёр наморщенный лоб. – Значит, всё-таки не две – три любви, три силы. Ну, для чего нужна любовь плоти – понятно. Любовь как проявление творчества – этот аспект мне тоже, в общем-то, ясен. Но – цель духовной любви? Духовное воссоединение с Творцом, да… но для чего?
Настоятель помолчал некоторое время, словно и сам задавал себе этот вопрос, не находя никак достаточно убедительного ответа. Однако, когда Март уже не надеялся получить объяснение, всё-таки заговорил:
– Творец, вдохнув свою любовь в человека, навсегда связан с ним невидимой нитью, и это обоюдная связь. Человек жив любовью Создателя, Создатель вдохновляется ответной любовью. Если человек перестанет любить своего создателя, что станет с Творцом? А затем – с человеком?
На лицо священника будто набежала тень, и он надолго замолчал.
Шуршал под ногами безнадёжно перепутанный пазл. Март хмурился и поглядывал на святого отца, не решаясь потревожить своими попытками сложить хоть что-то, похожее на ответы, а тот шагал ссутулившись, и взгляд блуждал по опавшим листьям… но вот, зацепившись за луч – отблеск невидимого солнца, скользнул по деревьям, оттуда – на серые стены храма, потом дальше – вверх, на голубой глаз неба, что сиял высоко-высоко и над деревьями, и над храмом, и, наверное, над всеми головоломками мира… В конце концов святой отец улыбнулся, но улыбка его выглядела печальной.
– М-м-да-а… – вздохнул Март. – Всё оказалось значительно сложнее, чем я себе представлял.
– Сложность в предмете, о котором мы с вами сейчас рассуждаем, находит только ваш разум, Март, – сказал священник. – И то, лишь потому, что постижение истинной сути души, а тем более Духа, выше его компетенции. С позиции веры, к примеру, открывается совершенно иной взгляд на мир.
– Всё дело лишь в точке, с которой рассматривать данный вопрос… – нахмурился Март. – Но если другие точки недоступны… пока? Как быть? Как прояснить для себя духовную часть любви?
– Ну-у… Пожалуй, выход есть – это практика. Чтобы обойти барьеры разума, который существует исключительно за счёт объяснений, такой подход наиболее эффективен. Практика просто поставит тебя перед фактом. И, если не лениться и не терять терпения, она, как посеянное зерно…
– Так что делать-то? В чём практиковаться? – перебил Март настоятеля.
– Я же говорю: терпение! – усмехнулся священник. – Ну, например… Посади дерево. Заботься о нём, удобряй, защищай от непогоды и вредителей, а когда оно вырастет достаточно большим, а ты ощутишь привязанность к своему подопечному, оставь его, позволив расти самому по себе.
– Дать свободу?
– В какой-то мере. Ведь ваша связь, невидимая нить любви, она останется навсегда. И вот, сделав это, возможно, ты поймёшь, что такое бескорыстная любовь. И это приблизит тебя к постижению любви духовной.
– Всего лишь приблизит?! – не удержался от восклицания Март.
– Любовь требует постоянства и самоотречения. Любить – значит отдавать, как Создатель отдаёт своё дыхание человеку.
– Я понимаю, святой отец, прекрасно понимаю, но всё же – так долго! Это займёт так много времени! А вдруг на постижение духовной любви уйдёт вся жизнь?
– Поверьте, Март, душа стоит того, чтобы посвятить её освобождению всю свою жизнь целиком, без остатка. А время… Время не имеет значения в преддверии вечности.
– Освобождению? От чего?
– Освобождению от того, о чём мы с вами говорили: от диктата инстинктов, эмоций, разума – всего, чем является человек в материальном плане. По-настоящему любить способна лишь свободная от пут материального мира, чистая душа.
– Чем глубже вникаешь, тем сложнее видится задача… – помрачнел Март.
– Не расстраивайтесь преждевременно, молодой человек, это всего лишь разум ваш сопротивляется, не желая сдавать позиции.
– Но я не могу отключить его! Я не могу просто поверить – я должен знать! Может быть, это глупо, и я только раздражаю вас своими вопросами…
– Отнюдь! Это замечательно, что вы проявляете интерес к подобным вещам, и я рад, что имею возможность прояснить их для вас в меру сил! Мы – люди. Мы задаём вопросы. И каждое поколение задаёт их – одни и те же: «кто мы?», «куда идём?», «каково наше и лично моё место в этом мире?» Кажется, все ответы найдены давным-давно, однако церкви и служителям её необходимо давать ответ каждый раз: не ответят они – ответит кто-то другой! И этот «другой» может иметь планы вовсе не радужные для человека и его духовного совершенствования!
Март кивнул, соглашаясь. Вид же его при этом был озабоченный.
– И не отчаивайтесь, мой друг. «Растите в себе любовь, делитесь ею – и вы измените мир» – так говорят мудрецы. Ведь даже если найдётся всего один такой человек, который будет любить самоотверженно, бескорыстно…
– Я очень сомневаюсь, что один единственный человек способен что-то принципиально изменить в такой махине, как мир, – покачал головой Март.
– Не сомневайтесь! Но для этого, конечно, он, этот «единственный», должен быть особенным. Прежде всего, он должен иметь особенную душу, способную воспринимать человечество единым целым, единой душой. Не абстрактной, не сторонней и отдельной – своей собственной душой! То есть – самим собой! Душа всего человечества – в нём одном! И тогда каждый из людей увидит в нём себя и доверится ему! Но одновременно он должен иметь высшую цель, чёткую и ясную, иначе не он поведёт человечество, но человечество превратит его в своего раба. Да, он, так же как все, будет сомневаться и будет страдать, однако его любовь и его ответственность помогут преодолеть все преграды. Стать светочем – вот предназначение этого «единственного»! Стать символом – вот его судьба!
– Но… таким может быть только мессия! Вы говорите о Спасителе? – догадался Март.
– Верно.
– Однако перечисленные вами характеристики несколько… э-э… расплывчаты, абстрактны. Как же его можно будет узнать, не спутать с кем-то другим? Ведь эта задача посложнее, чем распознать в человеческом облике ангела!
– Всё просто: мессия – это тот, кого ждут не только верующие в его пришествие, его ждут все без исключения, хотя и не отдают себе в этом отчёта. И когда Спаситель придёт – его узнает каждый, не сомневайся!
Настоятель продолжал говорить, но Март уже не вслушивался в слова: поток мыслей нёс его параллельным курсом.
«Религия учит любить других, – рассуждал Март. – Но можно ли, к примеру, сделать так, чтобы полюбили тебя? Не мифическая… ну или пусть даже реальная, однако принципиально не поддающаяся постижению «Высшая сущность», но – конкретный человек? Или даже… ангел?»
Он не решился задать этот вопрос святому отцу, понимая, каков будет ответ.
Пребывая в надеждах, поисках и размышлениях, Март не заметил, как у его жизни образовалась новая грань – принципиально иная, не имеющая точек соприкосновения с обычной, суетной, заполненной бытовыми проблемами стороной. Он всё так же приходил в затерянный храм, однако, как ни надеялся на новую встречу, больше не видел там девушку-ангела.
Часть вторая: «Ловушка для ангела»
1
Бразилия, Индия, Камбоджа, острова Индонезии… Каракас, Варанаси, Рабат, Калькутта… Ради чего он внезапно сорвался с места? Что он искал? Чего хотел и зачем? Март и сам не ведал того. Он просто не в состоянии был остаться: некое беспокоящее чувство жгло изнутри, давило, выпихивало настойчиво прочь от друзей и знакомых, прочь из обычной размеренной жизни. И он ехал, летел, шёл… А неведомая сила всё не давала покоя, тормошила, гнала, не позволяя задерживаться подолгу на одном месте. Но где бы Март ни оказался, везде ему мерещился образ солнцеволосого ангела.
Скульптуры крылатых римских богинь вдруг приковывали взгляд Марта мимолётным сходством с его таинственной незнакомкой – которое пропадало тут же, стоило лишь внимательно приглядеться. И в надменных лицах изваяний египетских цариц Март находил знакомые черты – слишком трудноопределимые, чтобы назвать их наверняка. Но чаще всего Март видел Её в живописных шедеврах эпохи Возрождения. Он стоял подолгу возле полотен и фресок, с замершим сердцем наблюдая, как воспоминания и чувства его накладываются на творения мастеров прошлого, как сплавляются в единое целое, и вот – лёгкое свечение начинает исходить от очередной – Её! – фигуры и лика… Но видение внезапно обрывалось, будто терялась неустойчивая связь между элементами, и Март снова не мог понять, в чём же распознал он сходство.
Кто, кроме него, способен был наблюдать это чудо преображения неживого в живое? С кем он мог разделить свои бездыханную очарованность и немое благоговение перед этим волшебством? Март вглядывался в лица находившихся рядом людей – туристов, посетителей музеев… Нет, только мёртвые копии, слепки – жалкие карикатуры отражались в их глазах, только любопытство и досужий интерес читались в их мимике. Март был единственным свидетелем чуда.
Он жалел их – тех, кто лишён света, он желал донести до топтавшихся вокруг слепцов сияние истинных черт его Ангела! А ведь кто, в конечном счёте, кроме него самого, единственного зрячего, действительно имел возможность поймать этот неуловимый фантом? И, вдохновлённый и раззадоренный, Март брался за карандаш: глаза… профиль… линия шеи, плавно переходящая в изящный жест руки… Но и тут его ждала неудача: никак не получалось собрать воедино все, по-отдельности верно вроде бы схваченные, фрагменты. Разочарованный собственной бездарностью, в порыве отчаяния Март рвал рисунки. Однако, остыв, расправлял измятые листы, подклеивал и собирал обратно в альбом.
Март устал гадать, каким неведомым путём настолько разные, принадлежащие отдалённым друг от друга эпохам и цивилизациям персонажи сводятся в его глазах к одному – единственному, важному лично для него. Каждый из рукотворных объектов поклонения содержал в себе частицу будто разбросанного по миру и времени образа – это открытие стало неоспоримым фактом, и складывалось впечатление, что художники и скульпторы, что бы ни создавали, вдохновлялись совершенством одной и той же модели – навсегда покорившего их творческое воображение эталона. Но какой же силой обладала – и обладает – эта мистическая муза, если малый намёк на неё настолько одухотворил лики давно позабытых цариц и богинь, что те до сих пор притягивают к себе восхищённые взгляды смертных? И почему, как ни старается Март поймать и зафиксировать знакомый, буквально стоящий перед глазами облик, ему никак этого не удаётся? Может, причина кроется в том, что истинной основой ускользающего образа как раз и является его неполнота, недосказанность? Он, подобно айсбергу, даёт знать о себе, являя лишь видимую, физически воспринимаемую вершину, однако большая часть его остаётся погружена в глубины неясных и невыразимых ощущений – настолько невыразимых, что даже рука гения не в силах отобразить сей идеал в полной мере? Да возможно ли в таком случае в принципе передать столь нематериальные характеристики художественными средствами материального мира?!
Март не видел ответов на возникшие вопросы. Может быть, именно это вынуждало его продолжать бег, и он упрямо бежал – уже ни капли не сомневаясь, что в любом уголке мира найдёт Её. И – действительно не переставал находить!
Инфернальная картина огненных церемоний на Ганге и поражающий невиданной роскошью золотой колокол Мьянмы, величественная тройка «небесных старцев» Гизы и их щедро политые кровью безымянные братья с другого края света… Известные всему миру храмы и монастыри, омываемые полноводной рекой паломников, и изолированные от мира и постороннего взгляда поселения адептов эзотерических культов… Грандиозные празднества, впечатляющие своим масштабом (когда-то имевшие сакральный, истинно мистический смысл, но теперь – всего лишь подобия карнавалов, которые больше привлекают туристов, чем действительно верующих), и тайные мистерии, испокон веков доступные лишь избранным… Глубокий экстатический транс в многотысячной толпе – настолько слаженной, словно та управляется единой незримой рукой, и сугубо индивидуальные, контролируемые собственной волей эксперименты с изменёнными состояниями сознания… Странный и непредсказуемый путь выходил у любознательного искателя проблесков незримого мира в его колебаниях от безликого участника массовых действ до единственного свидетеля того, к чему не допускают случайных людей.
Люди… Удивительные, неординарные, странные: недостижимые лидеры харизматических сект, бродячие мудрецы, случайные наставники и просто безымянные попутчики… Видные и безвестные учителя, признанные и самопровозглашённые, что замечали они в глазах не усидевшего в гнезде птенца, кроме одержимости своим то ли полётом, то ли падением? Чем, каким таким знанием, не владели они, маститые знатоки человеческих душ и гении манипуляций, что не в силах были всерьёз заинтересовать и остановить хаос метаний неопытной птички?
Чудеса и загадки переполняют мир – Март прочувствовал это на себе. Однако никакие чудеса, никакие загадки внешнего мира – древние и современные, равно как и ошеломляющие эффекты практик познания внутренней вселенной – всего их спектра, вплоть до самых экзотичных и экстремальных, – не могли затмить той исключительной, единственной в своём роде энигмы, которую выслеживал Март и которая сама преследовала своего охотника неотступно!
Поворот головы, фигура, особенный жест… Время от времени Март улавливал самой периферией зрения что-то невероятно знакомое, и его будто током пронзало: Она! Она сама, собственной персоной – прямо здесь и сейчас! Где-то среди стаек любопытных туристов… или в хаосе праздничного шествия… или в потоке погружённых в собственные мысли прохожих… Март вскидывался, бросался в толпу, расталкивал недоумевающих людей… Снова ошибся. Или – не успел?..
Иногда, если путь его проходил через вовсе глухие места, где и собаку-то редко встретишь, Март ловил себя на том, что стоит неподвижно, без мыслей, созерцая в абсолютной тишине заходящее солнце. Круг расплавленного золота – идеальная форма, затмевающая все остальные формы и смыслы в этом мире, – захватывал дух и сознание! Этот вполне физический, но абсолютно недостижимый объект ещё сильнее, нежели скульптуры и картины, – до острой боли в груди! – напоминал, кричал о Ней! И Март впитывал, принимал в себя горячий золотой свет, словно тот являлся бесценным даром его Ангела, пока не утолял свою боль. И – снова двигался вперёд.
Города, пустыни, горные тропы… Далеко не сразу, но Март пришёл к пониманию, что, сам того не осознавая, продолжает начатую им однажды – ещё тогда, на студенческой вечеринке, – погоню за ангелом. Это открытие порядком озадачило Марта, закономерно приведя к раздумьям о том, следует ли ему остановиться, или…
2
Невысокие холмы, заросли кустов в низинах между ними и голые скалы вдали. Сухая и плотная, будто камень, почва, местами густо засыпанная искрошенной скальной породой. Острые кромки врезаются в подошвы видавшей виды обуви, постепенно превращая их в труху…
…Март недовольно повертел в руках ботинки и снова надел, потуже завязал шнурки. Вздохнул: «Если так пойдёт и дальше, скоро буду топать босиком… Где же эта треклятая дорога?» Затем взобрался на валун, в тени которого сидел, и повернулся вокруг своей оси, осматриваясь: ни дороги, ни тропинки…
– Заблудился? – произнёс он вслух, и звук собственного голоса придал немного уверенности. – Да нет, вряд ли… По-моему, посёлок должен находиться где-то… там!
Март спрыгнул с валуна и направился к проходу между двумя скалами, торчавшими бессменными часовыми этих земель, быть может, с самого сотворения мира…
Шаг за шагом, шаг за шагом… Март брёл, уставившись себе под ноги. Даже мысли куда-то исчезли – будто отстали нечаянно да так и потерялись, заблудившись где-то среди разбросанных по земле одинаковых серых камней.
Камень за камнем, камень за камнем… Будто нарочно выложенные с равным интервалом – как раз, чтобы сделать шаг и увидеть ещё один, точно такой же, похожий на пропылившийся череп обломок. И ещё один. И ещё… Бессчётные в своей нескончаемой, подобно муравьиной тропе, веренице, невзрачные и ничем не примечательные, они мало выделялись на фоне нищей бесцветной земли, но сознание, раз зацепившись за их однообразный и точный, как отсчитываемый метрономом, ритм, уже не отпускало этот бесконечный пунктир.
Март напрочь потерял счёт и времени, и расстоянию. Сколько он уже прошагал так, бездумно переставляя ноги? Несколько минут? А может, время заклинило, и Март идёт уже целую вечность, повторяя и повторяя один и тот же шаг… Один и тот же… Один и тот же…
«Стоп!» – тревожное чувство кольнуло внутри, однако увязшее в переборе каменных чёток сознание Марта не в силах было расстаться с усвоенным ритмом – навязчиво-размеренным, но оттого предсказуемым и уютным, ведущим без рассуждений всё дальше и дальше, до самого конца существования… и ноги продолжали идти сами по себе, словно жили своей, независимой от воли человека, жизнью.
Нечто похожее бывало с Мартом, когда он, просыпаясь вдруг среди ночи от дурного сна, разлеплял глаза, видел свою комнату, но не способен был двинуть и пальцем. Однако сейчас выходило несколько иначе: тело Марта, наоборот, двигалось, но сознание, вялое и будто отсаженное в мутную стеклянную банку, точно так же не владело им, вопреки всё возраставшему пониманию ненормальности происходящего.
Март вдруг испугался не на шутку, и приступ паники, родившись где-то в районе живота, сжимающим нутро холодом в мгновенье ока взобрался к горлу. Дыхание прехватило. Перед глазами суматошной звенящей толпой забегали искры.
«Стоп!» – в отчаянии скомандовал Март взбунтовавшейся оболочке.
Одна нога чуть помедлила… другая, однако, не прекратила движения. В результате непослушные ходули заплелись и Март повалился на землю.
Удар! Что-то острое впилось в плечо и щёку. Резкая боль обожгла, и жаркая волна, растекаясь от эпицентра, омыла поверженного строптивого беглеца, заполнила руки и ноги колючими пузырьками. И сознание прояснилось, словно от удара разбилась его мутная стеклянная тюрьма.
Март, ощутив, наконец, с облегчением, что тело снова подчиняется ему, уселся, очумелый, прямо здесь же, на россыпи щебня. Отдышался, на разные лады пошевелил пальцами, всё меньше веря в произошедшее, растёр ладонями горящее лицо.
«Наваждение…»
Очень захотелось пить. Март проверил флягу – пуста. Ах, да! Он выпил последний глоток ещё до того, как прошёл меж двух скал! А вскоре вслед за этим – уснул на ходу…
Март поднял голову, соображая, куда же его занесло. Скал-близнецов нигде не наблюдалось, однако он обнаружил, что сидит у подножья высокого холма. Поодаль лохматющая коза флегматично общипывала кустарник. Узкая, неровная полоса будто специально очищенной от камней и щебня земли, появляляясь из ниоткуда, шла наискосок… Тропа?! Незаметная, если не приглядываться специально, пересекая всю видимую ширину холма и исчезая временами за его краем (по всей видимости, огибая его по восходящей спирали), полоса каждый раз снова появлялась несколькими метрами выше, и складывалось впечатление, что по не крутому в общем-то склону проволокла своё тело гигантская змея, намотав на коническую возвышенность свой след-серпантин. Опасаясь спугнуть удачу, Март проследил эту дорожку – изгиб за изгибом, виток за витком – до самой вершины, где взгляд его упёрся в небольшую кособокую постройку, похожую на сарай.
«Жильё! Люди!»
Март вскочил и прямо поперёк петель до невозможности медлительной тропы поспешил наверх, к постройке. Только сейчас он ощутил, как гудят и дрожат от усталости ноги…
При ближайшем рассмотрении сарай оказался небольшой хижиной с плоской крышей. Построенное кое-как из сплетённых в щиты веток и когда-то обмазанное глиной (теперь значительно осыпавшейся), утлое жилище было окружено такой же утлой невысокой стеночкой, а по сути – валом камней, сложенных без связующего раствора, «наживую». Своей очевидной хлипкостью хижина напомнила Марту домик одного из трёх поросят, героев известной сказки. Однако ни поросят, ни какой иной живой души, помимо пасшейся под холмом козы, поблизости не наблюдалось.
«Возможно, внутри кто-нибудь есть? – предположил Март. – Та-а-к… – замешкался. – А где же вход?»
Обрывок истёртого ковра, что он принял поначалу за сохнувший на стене постройки половик, вдруг зашевелился, наружу высунулась рука и отвела обрывок в сторону. Из открывшегося проёма, пригнувшись, вышел старик.
Он был похож на засохшее дерево, обряженное в ветхое тряпьё, как иногда делают на фермах, чтобы отпугивать ворон или хищных птиц: три или четыре халата, наброшенных на тщедушное тело, перехватывал кушак с какими-то болтавшимися на нём мешочками и сплетёнными в неровные косицы шнурами, длинные тощие руки торчали из слишком коротких рукавов, и такие же ноги-палки, обутые в сандалии, виднелись из-под халатов. На голове старика было намотано подобие высокого тюрбана из тряпки когда-то оранжевого цвета (а может, и красного) – чудная конструкция напоминала накренившуюся от ветхости башню. Очень смуглое морщинистое лицо походило на засохшую прямо на ветке большую темноплодную смокву, которая лопнула поперёк косой трещиной рта, – а под трещиной прилип комок пожелтевшей пакли – пародия на бороду.
Старик смачно зевнул и потянулся со скрипом. Взгляд крупных, немного навыкате глаз-черносливин упал на Марта – и обитатель хижины застыл, раскорячившись. Теперь он совершенно точно походил на дерево-пугало. Охнув, старик проворчал что-то удивлённо и опустил руки. Выражение лица и подогнувшиеся в коленях ноги аборигена навели Марта на мысль, что тот готов задать стрекача, и он как мог постарался успокоить беднягу, заодно попытавшись расспросить о дороге к посёлку. Но либо Март слишком плохо владел местным наречием, либо сам старожил был чрезмерно ошарашен неожиданным появлением незнакомца, однако диалога не получалось – дедок лишь пялился на Марта и по-козьи жевал губами. Правда, и ретироваться не спешил.
Поняв тщетность своих языковых усилий, Март замолчал. Тогда старик хлопнул себя по лбу, залопотал что-то и, вцепившись в рукав куртки, потянул Марта ко входу в своё жилище. Март упёрся и предпринял было ещё одну попытку прояснить ситуацию, но вскоре плюнул и покорно последовал за хозяином хижины.
Внутри оказалось темновато, но старик убрал плетёный щит, прикрывавший окно, и Март смог, не напрягая зрения, разглядеть внутреннюю обстановку. Собственно, разглядывать-то было особо нечего: земляной пол с открытым очагом в центре, пара-тройка расползающихся от ветхости циновок возле, ларь в углу, изготовленный тем же способом, что и ставня (и явно той же рукой), да несколько поперечных жердей под низким потолком, на которых были развешены мешочки, какие-то веники и вообще не пойми что.
Старика будто прорвало – он балаболил не умолкая, и Март с облегчением понял, что всё-таки разбирает некоторые слова его речи. Слово за слово, и разговор пошёл. Диалект, на котором изъяснялся престарелый абориген, отличался от того, каким худо-бедно владел Март, но разница была не критична, и если разговаривать не очень быстро, то вполне можно было общаться. И в конце концов до Марта дошло, отчего так суетится хозяин: тот решил, что путник просит ночлега, и теперь, искренне опечаленный, сетовал на скудость обстановки и пищи.
Не переставая говорить, старик сунулся в ларь, и на циновке поновее, которой, видимо, не в первой было исполнять роль обеденного стола, появилась стопка лепёшек, кувшин, пара глиняных плошек и дурно пахнущий свёрток. Хозяин развернул тряпицу, и Март отшатнулся от специфически-резкого запаха, который источал большой сероватый комок. Из слов гостеприимного хозяина Март узнал, что это – сыр, по всей видимости козий.
Покончив с сервировкой стола, старик поглядел на Марта и задумчиво поскрёб в куцем пучке волос на подбородке.
– Хэм-м… – произнёс он. – Ночи в наших краях холодные… К тому же ты странно выглядишь. И пахнешь, – старик сморщил нос. – М-м-да-а… Но это поправимо!
Он снова полез в ларь – на этот раз глубоко, перегнувшись по пояс, – и вытянул отвратного вида шкуру. По знакомому амбре Март догадался – козью. Опасаясь обидеть хозяина, Март переборол брезгливость и натянул предложенное одеяние прямо поверх куртки, продев руки в широкие отверстия и неловко обхватив в талии снятым с потолочной жерди кушаком.
Старик снова поскрёб в бородёнке, но на этот раз от комментариев воздержался, – должно быть, вид чужеземца его устроил.
– Да ты садись, дорогой, садись! И кушай, кушай! – засияв приветливостью, он царским жестом простёр руки над циновкой с угощением. – Лепёшки не самые свежие, зато сыр – лучшего не сыщешь во всей округе!
Март не сомневался ни в том, ни в другом, если учесть вид лепёшек и то, что в «ближайшей округе» за целый день так и не встретил никаких признаков жилья. Он покивал благодарно и с натужной улыбкой уселся подле дастархана, лихорадочно соображая, как избежать некоторых сомнительных аспектов трапезы и при этом не обидеть наивного добряка-аборигена. В животе предательски заурчало.
– Кушай сколько сможешь: ты – гость! – торжественно, словно объявлял начало царского пира, провозгласил старик, и Марта поневоле передёрнуло. – А я присоединюсь позже, после заката. Сейчас я должен оставить тебя, чтобы вознести хвалу Создателю и Господину!
От сердца отлегло, и Март ещё раз – с неподдельнейшей искренностью! – поблагодарил щедрого хозяина за гостеприимство.
Старик вышел, а вскоре стихло и шарканье его сандалий по усыпавшей вершину холма щебёнке. Март окинул взглядом предложенный ему ужин, прикидывая возможные последствия трапезы. Хочешь не хочешь, а поесть придётся: он уже в полной мере ощутил, как свело от голода желудок…
Март грыз обломок картонной лепёшки, предварительно сдув с него пыль, прихлёбывал застоявшуюся воду из кувшина и думал о том, как давно уже он находится в пути. Минул целый год с начала его странствий, и, оглядываясь назад, можно было со всей уверенностью сказать, что это не время прошло, пронеся его, Марта, в своей стремнине через ограниченный рамками календаря отрезок, а сам Март прошёл, прошагал его лично, прожил день за днём от начала до конца, как не проходил, не проживал ещё ни одного года до того: самостоятельно, без помощи родных и поддержки друзей, сам по себе – наедине с собой, – ощущая и переживая каждый проносящийся сквозь него момент насыщенного как никогда – живого! – времени… Да, Март прошёл этот год – но к чему он пришёл? В чём итог? В том ли, что всего год промелькнул, а прежняя жизнь уже казалась полузабытым сном – скучным, линейным, муторным, состоящим из череды исключительно внешних событий и пронизанным сложной паутиной отношений – клейкими нитями вроде бы само собой разумеющихся условностей и ритуалов, за которыми, однако, Март совсем перестал угадывать хоть какой-нибудь смысл? Сколько же, оказывается, пустячного, ненужного и просто глупого оставил он в том сне! Единственные редкие пробуждения его от временами однообразного, временами суматошного, но всегда пустого бытия – встречи с ангелом…
На улице послышалось знакомое шарканье.
«Хозяин вернулся», – решил Март.
Однако войти тот не торопился. Он пошатался вокруг (Март слышал его тяжкие придыхания, как будто старый чудак тащил за собой кого-то, а тот, другой, упирался и кряхтел недовольно), затем раздалось поскрипывание и, вторя сварливому нытью рассохшейся древесины, стали подрагивать плетёные стены лачуги, а в них загремели глухо в неуверенном сбивчивом ритме разболтавшиеся кусочки глиняной обмазки, превращая хижину в подобие странной большой погремушки. Видимо, с противоположной от входа стороны к жилищу была приставлена лестница, и старик сейчас забирался по ней на крышу. Он сопел, отдувался, мычал временами натужно и вроде бубнил что-то – ругался? С потолка посыпалась труха.
«Он что, молиться там будет?»
И действительно, сверху негромко заныл, забормотал, заблеял вибрирующий по-стариковски голос. Марту стало любопытно, однако он постеснялся выйти наружу и посмотреть, чтобы ненароком не помешать старику.
3
Март любовался, как небо в окне хижины из розово-красного неуловимо превращается в фиолетовое, но темнота опустилась как-то сразу, будто задули, наконец, отгоравшую масляную лампу. Март невольно охнул: звёзды! Их было такое неимоверное количество, что казалось, Землю накрыли частым ситом, сквозь которое пробивается, мерцая, запредельный, наднебесный свет!
Явился хозяин – молча, будто не замечая в своём жилище никого постороннего. Он деловито поклацал чем-то, высекая искры, и фитиль в глиняной плошке загорелся оранжевым чадящим огоньком. Этим огоньком был подожжён брошенный в очаг пучок веток. Затем старик водрузил на окно плетёную ставню и уселся напротив Марта.
– Покушал? Ай, молодец! – наконец обратил он внимание на гостя и улыбнулся от уха до уха, блеснув неполным рядом жёлтых кривых зубов. – Теперь-то я могу узнать твоё имя?
– Моё имя – Март.
– Странное имя для человека… – старик перестал улыбаться. – Ты ведь человек? – и настороженно блеснул глазами.
– А-а-э-э… Ну конечно! – растерялся, сбитый с толку странным вопросом, Март. – А как же может быть по-другому?
– Ты уверен? – не отставал старик.
– Абсолютно!
– Ты как-то тянул с тем, чтобы назваться, когда явился прямо передо мной из ниоткуда. И сейчас вот тоже… – старик глядел с подозрением. – Потому мне показалось…
– Прости, что не представился сразу, это было невежливо, – поспешил успокоить хозяина Март: поди угадай, что там за мысли крутятся в голове тёмного дикаря, а Марту вовсе не улыбалось ночевать в каменной пустыне под открытым небом – здесь и днём-то не слишком уютно.
Улыбка снова растянулась на просветлевшем лице, собрав в складки кожу на щеках, и старик довольно рассмеялся:
– Вот и хорошо!
– Что хорошо? – на всякий случай переспросил Март.
– Хорошо, что у тебя есть имя. Здесь, в предгорьях, водится много разного, что не прочь заглянуть на огонёк… Однако упаси Господь от подобных визитёров! – и старик поёжился, бросив взгляд на прикрытый единственно ветхим обрывком ковра входной проём. – Обычно они являются после захода солнца. В эту пору их совсем не отличить от человека, и единственный способ – спросить имя. Этот вопрос их просто бесит! – старик мелко захихикал.
Марту стало не по себе. Нет, он не верил во всякую чертовщину, но места вокруг глухие, и… и кто его, в самом деле, знает?
– А как твоё имя? – обратился он к хозяину – не столько из любопытства, сколько из желания перебить разраставшийся помимо воли иррациональный страх.
Старик вздохнул с сожалением и пожал плечами, но, заметив, что гость напрягся, поспешно затараторил:
– Ты только не подумай, что я тоже из этих… – и замотал головой, замахал руками, будто вокруг него вились осы. – Просто… – тут он печально скривил рот, – просто я очень стар и совершенно одинок. Я так давно не слышал, чтобы кто-то произносил моё имя, что даже сам забыл, как оно звучит. Сдаётся мне, что оно состарилось ещё раньше, чем я, да так и рассыпалось в прах – где-то там… когда-то… очень давно… Та же участь скоро ждёт и меня…
Март решил, что бедняга сейчас расплачется, но расстроившийся было хозяин поспешил взять себя в руки. Правда, горькие складки в углах губ так и не ушли, выдавая тот факт, что невесёлые мысли посещали старика отнюдь не в первый раз, да и вряд ли уже покинут когда-нибудь.
– Ну а пока я не рассыпался, – хозяин проморгался и расправил плечи, бодрясь, – ты можешь называть меня просто стариком. Пусть это и не имя, но по крайней мере – правда! – и молодцевато поправил совсем уже накренившийся тюрбан.
Глядя в блестевшие остатками влаги глаза, Март улыбнулся: ему положительно нравился этот чудаковатый абориген.
– Ну, раз все формальности улажены, а гость сыт и доволен, могу ли я теперь поинтересоваться, откуда он прибыл и что привело его из далёких земель в этот забытый богом край?
Настала очередь Марта пожимать плечами:
– Что привело? Я и сам толком не знаю. Вот, захотелось посмотреть мир…
– Это правильно, это правильно… Я в своё время поступил точно так же. Весь мир, правда, не обошёл: до Чёрного камня – на западе и до Белого – на востоке… Во-от… – скосоротившись, старик почесал прутиком под тюрбаном. – Счастья не сыскал, зато многому научился… Так что же это за край, откуда ты родом?
– Да обычный… Лето – жаркое, зима – холодная. Много деревьев – целые леса.
Старик недоверчиво покачал головой:
– Прямо-таки леса?!
– Леса, – подтвердил Март. – А ещё – парки, сады… Весной всё цветёт так, что воздух пропитывается нектаром, а осенью листья желтеют и опадают кружась, как засыпающие бабочки…
– Должно быть, в твоих краях вдоволь воды?
– Столько рек и озёр – не сосчитать. И обширные заливы, и океан…
Старик восхищённо прицокнул языком и с жадным любопытством округлил глаза:
– Ну а там, где ты жил? Что там?
– Там… – задумался Март, и в сердце отчего-то кольнуло. – Дома там такие высокие, что, как ни задирай голову, а верхушек не разглядеть. А если смотреть с верхних этажей, то люди внизу кажутся маковыми зёрнышками, рассыпанными по бесконечному лабиринту улиц…
– Высоко… – покачал головой старик. – Неужто выше холма и моей хижины на нём?
– Выше любой из здешних скал.
– Да не врёшь ли ты? – прищурил глаз старик. – Зачем нужны такие большие дома?
– Там живут люди. Живут, работают. В наших городах очень много людей. И все спешат куда-то…
Старик задумался. Наверное, представлял себе высоченные хижины-мазанки, набитые спешащими людьми, которые ели на ходу лепёшки с сыром и пили из больших разукрашенных чаш воду, любовались листьями, выделывали козьи шкуры, вдыхая при этом наполненный ароматом нектара воздух, и посматривали из окон на засыпанный маковыми зёрнами лабиринт внизу, провожая взглядом огромных, засыпающих на лету бабочек…
Март тоже думал о тех местах, что покинул в одночасье, безо всякого плана и подготовки. Он недоумевал, как долго прожил там, так и не осознав в полной мере, насколько предсказуема и скучна его жизнь. Он улыбался, вспоминая тот плоский уютный мирок, в котором никогда ничего не происходит…
Старик покряхтел, повздыхал и произнёс негромко, качая головой:
– Хэм-м… Воистину, велик и удивителен Мир твой, Создатель…
Затем он почесал нос, глядя задумчиво на Марта, и спросил:
– Значит, ты ходишь по свету, никакой цели не преследуя?
– Я не знал, куда девать себя, – пожал плечами Март. – От прежней жизни устал, а иной просто представить не мог. Да, я пробовал как-то расшевелить своё существование, наполнить, насытить, что-то изменить в нём: писал картины, играл в театре… Однако – ничего не менялось. Забавно, но вначале я даже не осознавал, в чём причина моих метаний от одного занятия к другому! А потом… Потом не придумал ничего лучше, как уйти…
– Невероятно! – старик вдруг хлопнул себя ладонями по коленям так, что Март вздрогнул и удивлённо посмотрел на расшумевшегося чудака. – Такие разные, мы с тобой, оказывается, удивительно похожи! Вспоминаю себя в юности! Я, к примеру, терпеть не мог пасти овец и коз, как делали многие в моих краях, и не любил выделывать шкуры – скучнейшее занятие! И уж точно не собирался тратить жизнь на то, чему посвятил её мой отец. Отец… – лицо старика покривилось и брови сдвинулись, смявшись в гармошку у переносицы, как два столкнувшихся на полном ходу железнодорожных состава. – Отец! Я даже имени его не знаю настоящего. Абдуррахмон – так он стал называть себя, когда ещё в юношестве его посетило некое откровение или пророчество (он никогда не рассказывал мне об этом, и я узнал совершенно случайно). Уж не знаю, кто там ему чего наобещал, но отец вдруг сменил имя, стал браться за работу, которой даже обитатели нищих лачуг брезговали заниматься, да непрестанно молился. Он будто грех замаливал, да так отчаянно, словно и не надеялся на снисхождение Всемилостивого, хотя никаких порочных наклонностей и предосудительных деяний за ним сызмальства не водилось! Отец… Он всегда учил меня добром и примером. Чему?! Собирать навоз и чистить выгребные ямы?! Он был добр и смиренен во всём, и столь же смиренное имя дал мне, рассчитывая, видимо, что оно сделает меня таким же рабом, как он сам! Отец… – и уголки губ поползли вниз, а нахмуренные брови переломились домиком, словно столкнувшиеся только что поезда продолжали двигаться и оттого теперь встали дыбом в точке столкновения. – Может, на самом деле именно поэтому я и сбежал – из-за его «добра»… Однако… – старик, казалось, с трудом выбирался из неприятного сна, осознавая постепенно, где он и кто… но так и не выбрался окончательно – глаза его опять затянуло поволокой, одно видение сменилось другим. – Однако… Меня с детства тянуло ко всему необъяснимому, и мне повезло: во время своих скитаний я набрёл на пещеру мага. Это был очень сильный маг. Он учил меня разным вещам, многие из которых я начинаю понимать только сейчас, – тогда я был слишком молод и легкомыслен, чтобы должным образом усвоить его уроки. И чтобы преодолеть свой страх. Учитель говорил, что его наставляет древний жрец и маг, тень которого живёт в нём, однако я подозревал, что это была одержимость демоном. В какой-то момент я сбежал и от учителя. Да… Сейчас я жалею о том малодушном поступке – время заставило меня пожалеть. Время и понимание… Как-то я даже предпринял новое путешествие, чтобы найти пещеру учителя, но… Да… Это был очень сильный маг… Сейчас же моих знаний хватает только на то, чтобы с грехом пополам лечить коз и людей. Ну и ещё на пару бесполезных фокусов… Раньше я был способен на большее – сила возмещала недостаток знаний! Сейчас же мои знания – это всё, что у меня осталось. Однако даже это преимущество постепенно сходит на нет: старость – от неё не убежишь. Время крадёт молодость, а вместе с ней – силу и память. Мудрость способна в какой-то мере с годами заменить силу, позволяя старику жить дальше и чувствовать себя живым, но время беспощадно и к мудрости. Лишая памяти, оно превращает человека в мертвеца. Даже если тот ещё ест, дышит и справляет нужду. Да… Пройдёт не так много времени, и я стану совсем мёртв…
– Мёртв тот, кто лишён любви Творца… – робко вставил Март.
– Я вижу, у тебя был учитель? – старик очнулся от своих тягостных размышлений и уставился на Марта.
– Нет, просто я знаком с одним человеком… Был знаком – в прошлой жизни.
– Всё же чему-то он тебя научил, тот человек… И тем сложнее тебе будет усвоить то, что не уместилось в рамки его учения. Мне в этом отношении было проще. Но мы же не боимся трудностей? – подмигнул старик.
– О чём ты говоришь? – не понял Март.
– Я стар. Силы мои на исходе. Знания мои утекают из прохудившейся памяти, как вода из треснувшего кувшина. Я должен сохранить хотя бы те капли, что остались от переданного мне учителем и что ещё не успели исчезнуть в небытии. Мне нужен ученик, – и старик вперил суровый немигающий взгляд в лицо Марта.
Застигнутый врасплох неожиданным поворотом беседы, Март не сообразил, как ему следует отреагировать на сказанное, и всё тянувшаяся пауза уже грозила намертво затянуться петлёй на его и без того онемевшем языке, но словоохотливому хозяину и самому, видимо, не терпелось продолжить.
– Те оболтусы, что живут в здешних селениях, слишком тупы, ленивы и ещё более легкомысленны, чем я в их годы. Они не желают прилагать ни малейших усилий, чтобы узнать и освоить что-то новое. Их сознание наполнено тем, что они видят прямо перед собой, а дух идёт на поводу самых примитивных желаний: нажраться от пуза, вдоволь поспать, украсть у соседа козу, а лучше – двух… Всё, чего они ждут от магии, – возможность наколдовать себе огромный котёл мяса пожирнее и соблазнить самую толстую бабу в селе! Эщ-щ… – старик зашипел, как попавшая на угли вода, и в негодовании всплеснул руками. – Что мне остаётся? Искать учеников где-то ещё? Я, как уже говорил, слишком стар для путешествий. Но Господин услышал, как верный раб взывает к нему! Ты! – старик наставил на Марта сухой, точно обломок ветки, указательный палец. – Ты пришёл ко мне, когда я почти смирился с неизбежным!
– Не думаю, что я готов… – промямлил Март, едва ворочая непослушным языком.
– Никто не готов! – отрезал старик. – И никто не знает, выйдет ли из тебя толк! Но ты обязан хотя бы попробовать!
– Я… Ну… Если только попробовать…
– Вот и отлично!
Старик хлопнул в ладоши и рассмеялся, но тут же озадаченно поскрёб под тюрбаном.
– Хэм-м… Раз уж у меня появился ученик, то придётся завести себе имя – должен ведь ты ко мне как-то обращаться? «Эй, старик!» – теперь не годится… М-м-хэм-м… Магуш! – провозгласил он, разогнув сутулую спину, и застыл, прямой и торжественный, как восклицательный знак. – Магуш! Называй меня так!
А в следующую секунду уже закатил глаза и принялся покачивать головой из стороны в сторону, лицо же его при этом шевелилось, сменяя одно выражение за другим: видно, старый чудак примерял в уме и обкатывал так и сяк новое имя. Оставшись довольным примеркой, новоиспечённый учитель магии утвердительно кивнул.
С неспешностью осознающей собственную значимость персоны Магуш поёрзал на драной циновке и, утвердившись наконец в подобающей, по его мнению, для учителя позе, строго уставился на Марта. А затем выдал:
– Итак, первое (и самое важное!), что обязан знать и повторять себе постоянно хербед, ученик мага: ступив на тропу обучения, ты оказался лицом к лицу с врагом настолько безжалостным и могучим, что тебе никогда его не одолеть! Так!
У Марта внутри всё упало. Он понял, что серьёзно влип. Только было решил, что жизнь снова налаживается, и успокоился, как – вот новости! – нашёл на свою голову «учителя», а в довесок – ещё и врага! Ну и что теперь делать с этими двумя?
«…А выбор-то невелик… – медленно и неотвратимо, как надвигающийся ледник, досада заполняла сознание Марта, утюжила и давила нарастающей массой, пока сам он лишь хлопал глазами. – Невелик, если учесть, что чёрт тебя, Марти, занёс на такие задворки мира, из которых, может, и дороги-то обратной нет, тем более – ночь на дворе! Вот и получается: либо тебя, горе-путешественничек, доканает дизентерия и обезвоживание в одиноких блужданиях среди скал, либо – компания этого свихнувшегося аборигена… и, опять же, дизентерия!»
– Ты думаешь, дремучий отшельник выжил из ума? – угадал в глазах Марта наступление ледникового периода старик. – Ты решил, я сам не понимаю, что несу? О-о! Если бы так! Однако кому, как не мне, понимать! Что? Время! Время – твой заклятый враг! Не веришь? Считаешь это ерундой? Вот тебе доказательство! Посмотри на меня!
Он поднялся и повернулся вокруг, позволяя Марту хорошенько себя рассмотреть. И ледник притормозил своё наступление: в словах мага, бесспорно, присутствовал смысл. Только вот как-то слишком резво учитель взялся муштровать ученика…
Магуш, кряхтя, опустился на циновку и снова принял важный и торжественный вид.
– Да будет тебе известно, хербед, что магия – это не тупая зубрёжка труднопроизносимых заклинаний! Запутывание и запугивание легковерных невежд внешней мишурой – удел мошенников и шарлатанов, удовлетворяющих таким способом примитивные потребности своей низшей души, потакание тени. Настоящая магия предполагает активное познание Вселенной и её тайн. Магия – это исследование, испытание. Это эксперимент – над собой, над Миром. Только таким образом можно определить границы явного и шагнуть за их пределы, даже если этот шаг идёт вразрез с волей самого Создателя! Так!
Магуш выпрямил спину и выкатил грудь, всем своим видом выражая решительность и непреклонность, но тут же сдулся и махнул рукой:
– Хотя… какое мы, смертные, можем иметь понятие о воле и замыслах Того, кто сотворил всё сущее, включая само представление о Творце…
Он задумчиво пожевал губами и вновь набрал в грудь воздуха.
– Да, это невероятно трудно и смертельно опасно! Именно поэтому на осуществление подобных планов не способен ни тупица, ни лентяй, ни раздолбай! Магия требует собранности, упорства и самоотречения! Почему? Мир огромен, и велика тайна его! Возможно, тебе не достанет целой жизни, чтобы даже немного приблизиться к разгадке, а потому – не теряй времени зря! Что ты успел за сегодня? Что узнал, чему научился, чего достиг? Задавай себе эти вопросы постоянно! Осознавай, как утекает время! Это ощущение – хлыст, не позволяющий стоять на месте! Ты понял, хербед?
– Да, – покорно кивнул «хербед». – И я полностью…
– Нет! – резко оборвал старик. – Тебе только кажется, что ты понял! Это уловка твоего разума: описать, дать название и отложить на дальнюю полку – пылиться до скончания века. Нет! Ты должен не «понять», а усвоить на собственной шкуре! Так! Но это ещё впереди…
У Марта от такого обещания пробежали по спине мурашки, и он невольно поёжился.
– Ещё один важный момент для ученика: чтобы эффективно использовать время, двигаясь к цели, необходимо подключить все аспекты своей души: инстинкты, эмоции, разум. Это даст тебе энергию, мощь! И ты должен усилить эти источники насколько возможно. И научиться ими управлять. Уметь координировать отдельные элементы и управлять связкой в целом – всё равно что кататься верхом на драконе. Ты когда-нибудь катался на драконе?
– А-а-э-э… Не-е-т. Но… я использовал силу эмоций для творчества…
– Как ты сказал? – Магуш подался вперёд и приложил ладонь к уху.
– Я занимался изобразительным искусством, скульптурой…
– Чего-чего? – лицо старика будто сжалось в кулачок от тщетной попытки понять.
– Ну, рисовал, лепил из… э-э… глины… – помогая себе жестикуляцией, как мог разъяснил Март неизвестные, по-видимому, напрочь оторвавшемуся от мира аборигену термины. – И в процессе э-э… рисования и лепки я использовал силу…
– Да так ли? – Магуш, склонив голову набок, недоверчиво прищурил глаз. – Сомневаюсь. В тебе присутствует тяга к поиску новых горизонтов – что есть, то есть. Но ты совершенно сырой, как лежащий у дороги кусок… э-э… – он помял руками воздух, как только что делал Март, – э-э… глины. Нет, я думаю, ты не использовал силу. Скорее ты отпускал поводья, позволив эмоциям решать за тебя.
– В том-то и содержалась суть: свободный эмоциональный выплеск…
– О-о! Выплеск! Правда?! Наверное, это было нечто! – и Магуш выпучил глаза, как будто неожиданно для себя стал свидетелем невероятного явления.
Март сбился с мысли и некоторое время пытался понять: восхищение написано в округлившихся глазах старика или всё-таки насмешка.
– Твой «выплеск», парень, наверняка был невероятно эффективен для того… – старик сфокусировал на Марте зрачки выпученных глаз и сделал театральную паузу, – чтобы оплодотворить восторгом сердца наивных простушек! – и выстрелил струйкой слюны на зашипевшие угли очага.
Март даже не сразу осознал смысл высказывания – неожиданно остроумного для тёмного, оторванного от мира аборигена. Но, поняв, не удержался и фыркнул: вспомнил своего преподавателя скульптуры – вот уж для кого такое «оплодотворение» являлось истиной на сто процентов!
– Инициирование подобных «выплесков» и «взрывов» характерно для неглубокого, поверхностного понимания магии, что ближе скорее к фокусничеству, чем к настоящему мастерству, – вернув на лицо выражение «учителя», с ноткой презрения заговорил Магуш. – Простота их достижения и внешняя эффектность – ловушка для дураков, жаждущих удовольствий и новых впечатлений. Однако на деле… – тут старый маг изобразил некую пантомиму, смысл которой Март не уловил, – …это всё равно, что считать себя царём над фигурами из дыма. Кроме того, в подобном подходе таится опасность: тебе кажется, что ты манипулируешь некими силами, однако всё в точности наоборот…
Магуш запнулся и закашлялся. Сотрясаясь от неудержимых приступов, он потянулся к кувшину, оказавшемуся слишком далеко, чтобы он мог достать, и Март сам поспешил налить старику воды. Магуш, благодарно кивнув, жадно опорожнил плошку до дна.
– Так вот, парень… – придя в себя, старик нахмурился и сосредоточенно поелозил пальцем под тюрбаном. – О чём это я? Ах, да! Отличие истинного мага от балаганного факира в том, что он должен научиться контролировать все свои внутренние силы. Представь: ты – верхом на драконе! Ты в восхищении и ужасе! Но стоит хоть на миг отвлечься и отпустить поводья – дракон пожрёт тебя! Так!
Образ знакомого преподавателя, будто только того и ждал, снова появился перед внутренним взором Марта. На этот раз скульптор, со смесью восхищения и ужаса на лице, пытался удержаться, как в родео, на огромном драконе. Пикантности образу придавало то, что сидел он задом наперёд и был явно сексуально возбуждён.
– Ты снова смеёшься? – от старика не укрылась безуспешная попытка Марта скрыть улыбку. – В молодости простительно легкомысленное отношение к серьёзным вещам… если только ты не являешься учеником мага, – и он поглядел на Марта чёрным глазом так пристально, что тому стало неуютно.
– Извини… э-э… учитель, – подобрался Март.
– Я понимаю – ты устал с дороги, а тут ещё взбалмошный старый хрыч со своими поучениями…
Март помотал головой – дескать, и мыслей таких не было, но маг повелительным жестом остановил его:
– Я расскажу тебе историю. Это развлечёт тебя и… – глаза старика хитро сверкнули, – на время избавит от зевоты.
Старик прокашлялся, отпил из плошки и начал свой рассказ.
– Давным-давно, когда я был ещё довольно молод, чтобы не принимать всерьёз мысли о смерти, но уже достаточно зрел и опытен, чтобы уважать её, знавал я одного алхимика. Алхимия, надо тебе сказать, та же магия, только использует для достижения своих целей свойства и особенности материального мира, ну и результатов добивается соответствующих… Так вот, алхимик тот был человеком учёным, не чета мне, полуграмотному козопасу, и мог бы, если б захотел, легко добиться признания и уважения среди мудрейших из мудрых, однако с некоторых пор ему в голову засела странная идея: овладеть энергией людских эмоций и чувств. Одержимый этой идеей, он думать больше не мог ни о чём другом, и все дни напролёт проводил в размышлениях и изучении древних трактатов.
Алхимик давно подошёл к мысли о том, что всё разнообразие чувств, каждое из которых само по себе является силой, способной заставить человека совершать невероятные деяния, имеет некую единую основу, энергетический корень. По его мнению, эта первозданная сила, да ещё очищенная и сконцентрированная, способна была своим воздействием пошатнуть самые основы нашего бытия! Обладание ею дало бы безграничную власть над любым человеком, более того – над целыми народами! Владеющий этой силой смог бы заставить ненавидеть или любить, страдать или задыхаться от счастья не только кого-то одного – всех людей на земле! Всех до единого! Он смог бы столкнуть охваченные по его воле гневом народы во всемирной битве или заставить их же, но уже восторженных и одухотворённых, построить идеальное, счастливое общество!
Для чего алхимику понадобилась эта энергия? Трудно сказать. Он всегда слыл человеком себе на уме, а увлёкшись своими изысканиями, стал и вовсе нелюдимым. Поди спроси… Как знать, может, алхимик и сам не задавался вопросом применения плодов своего труда, и интерес его был чисто философским? Не знаю, врать не буду.
Итак, алхимик был абсолютно убеждён в существовании единой энергии чувств. Но каким образом добраться до неё? А тем более – сделать доступной для практических манипуляций?
После длительных исследований и череды сложнейших опытов алхимик всё-таки нашёл решение проблемы. Он задумал создать кристалл, структура которого способна была не только преломлять и расщеплять единую энергию на составляющие, но и накапливать её в себе. Это была невероятная идея! Безумная! Гениальная! Кто бы мог представить эмоции, заключённые, образно говоря, в кувшин, наподобие джинна?! И какой бы стала тогда наша жизнь, если радость и горе, желание и отвращение можно было бы разливать по бутылкам или продавать вразвес?
Алхимик выращивал кристалл в особом сосуде, воздействуя на его формирующуюся структуру человеческими эмоциями. Лишь единственно из-за своего эксперимента он прервал затворничество и возобновил общение с людьми, вынуждая своих доноров (кого добровольно, а кого хитростью и интригами) испытывать сильнейшие чувства: ужас, отвращение, восторг… Ослеплённый вожделенной целью, алхимик не гнушался ничем, лишь бы возбудить в людях и направить на рост кристалла все возможные чувства, вплоть до их самых редких и едва различимых оттенков. Тайком он помещал сосуд с растущим кристаллом где-нибудь на базаре в период больших празднеств, или на площади в день казни преступников, или где-нибудь ещё, стараясь пристроить в самой гуще эмоционально подогретой толпы, – чтобы тот впитал бушующие вокруг энергии страстей. Алхимик использовал любую возможность, дабы обеспечить успех своего опыта, и когда двое его друзей поддались на уговоры, чёртов безумец выжал их досуха…
Предварительные изыскания, разработка теории, расчёты и опыты, а затем и формирование кристалла – всё это заняло уйму времени и отняло невероятно много сил, но в конце концов алхимик таки приблизился вплотную к своей цели. Совсем скоро должно было родиться чудо – не виданное, возможно, со времён самого царя Соломона!
В те решающие дни алхимика угораздило влюбиться. Однако его возлюбленная, свежая и прекрасная, как едва распустившаяся роза (и настолько же юная – значительно моложе алхимика), отнюдь не разделяла чувств своего воздыхателя. Девушке казались забавными знаки внимания, что оказывал ей чудаковатый неопрятный бородач, коим выглядел алхимик, однако со всей непосредственностью своего возраста она смеялась над ним, предпочитая общество смазливых юношей, которые вились возле неё, как пчёлы вокруг ароматного цветка. Один из юношей снискал особую благосклонность красавицы, что не утаилось от зоркого взгляда одержимого мудреца. Возможно, ответь юная особа взаимностью алхимику, дальнейшие события приняли бы совсем иной оборот, но…
Терзаемый любовью и ревностью, алхимик то будто взмывал к небесам, внезапно обретая иллюзию надежды, то, переполняемый невыносимым грузом безысходности и тоски, проваливался в бездну ада. Душа его горела – и горела неистовым, испепеляющим пламенем, то освещая весь мир божественным сиянием, то погружая его в смрадную тьму чадящих углей!
Другой бы на месте алхимика всеми способами старался добиться ответного чувства красавицы, или попытался устранить соперника, или, на худой конец, убил бы обоих, да ещё и себя вдобавок, однако, безусловно будучи мудрецом, к тому же одержимым целью, он решил проблему на свой лад. Посчитав (и совершенно справедливо!), что сильное и неконтролируемое чувство повредит достижению так лелеемого им грандиозного замысла, алхимик решил освободиться от иссушающего безумия любви, позволив кристаллу впитать его в себя.
Не знаю, что у него пошло не так. Скорее всего, ошибка таилась в самой теории. В результате, когда алхимик извлёк кристалл на свет, он обнаружил, что в его детище оказалась заключена не энергия эмоций и чувств, а некое существо! Живое существо, представляешь?! Полыхающее неземным сиянием, завораживающее своей необычностью, ослепительно прекрасное… Что это было? Кто это был? Ни одна из книг не способна была ответить – дотошный учёный давно изучил всё, что могло хоть как-то касаться интересующего его предмета. Помимо того, выявилась ещё одна странность: никто, кроме самого экспериментатора, не видел в кристалле эту загадочную сущность. То ли алхимик вследствие перенапряжения потерял рассудок, то ли, работая с тонкими и непредсказуемыми материями чувств, изменил что-то в себе, получив возможность воспринимать больше обычного человека…
Безмерно удивлённый итогом своего эксперимента, алхимик пригласил взглянуть на кристалл двух своих друзей, экспертов в области магии и тайных наук, однако и они только пожали плечами: «Извини, внутри кристалла никого нет». Как знать, возможно, на самом деле эти двое видели что-то, но… Впрочем, друзей тоже можно было понять: алхимик сильно обидел их, отобрав у одного чувство счастья, а другого напрочь лишив сострадания…
По-видимому, капля самой любви или какого-то её аспекта ещё оставалась в алхимике после того, как он пожертвовал этим чувством для создания кристалла, – иначе чем объяснить, что учёный привязался, а затем и вовсе влюбился в загадочное сияющее нечто? А оно… Оно продолжало своё существование только благодаря его любви. Стоило алхимику задержаться где-то по своим делам, как существо начинало тускнеть и чахнуть, и сияние его постепенно угасало. Но едва алхимик, и сам порядком взволнованный разлукой, возвращался – тут же наполнялся жизнью и обитатель кристалла.
Являлась ли эта связь духовными узами создателя и его творения? Или существо в кристалле лишь банально питалось эманациями чувственной сферы алхимика? Ясно одно: эти двое зависели друг от друга. И чем дальше – тем больше.
Друзья алхимика, несомненно, видели его странное поведение и болезненную привязанность к своему творению и посчитали своим долгом убедить товарища в том, что лучезарная сущность, наблюдаемая им в кристалле, – оптическая иллюзия, галлюцинация, вызванная переутомлением и длительной концентрацией на одной всепоглощающей идее. А если они в чём-то и уступали алхимику, то отнюдь не в хитроумии и умении убеждать.
В конце концов алхимик поддался давлению. Скрепя сердце он прекратил общение с преисполненным сияния духом и не навещал его несколько дней. К тому моменту, как творец вернулся в свою лабораторию, в его творении едва теплилась жизнь – оно погибало без любви своего создателя.
Существо обрадовалось алхимику, встрепенувшись слабым сполохом света. Он же… Да что там говорить, алхимик испугался! Мало того – он был в ужасе! Абсолютно дезориентированный, он рвался любить – и в то же время был убеждён в помутнении собственного рассудка. Сила любви и сила убеждённости разрывали его пополам! В какой-то момент алхимик был уже не в состоянии сдержать вал эмоций, нахлынувших на него. Не помня себя он закричал созданию в кристалле: «Тебя не существует!» Создание же в отчаянии воззвало к своему творцу: «Но что может быть реальнее?! Реальнее любви?!» А тот плакал и кричал: «Нет! Всё не так! Ты иллюзия! Обман! Ложь!» Распаляемый внутренней борьбой, алхимик крушил всё вокруг, не осознавая, что делает, пока силы его не иссякли. Он упал и зажал уши руками, но голос существа, казалось, врывался прямо в мозг. Бедный алхимик уже не мог определить, спорит ли он с кем-то или сам с собой! Совсем обезумев от нескончаемой пытки, несчастный бился в конвульсиях и выл, как зверь, попавший в капкан.
Между тем, питаемый буйством совершенно противоположных, взаимоисключающих эмоций величайшей интенсивности, светозарный дух пылал всё ярче, раскаляя кристалл, свою материальную оболочку, сильнее и сильнее. И наконец кристалл взорвался ослепительной вспышкой! Невероятной силы удар обрушился на сознание алхимика! Что он чувствовал в тот момент – даже представить страшно!
И вот тогда алхимик действительно сошёл с ума. Чудо, что он вообще не погиб в пламени первозданной энергии, однако все чувства выгорели в нём без остатка. И никто не взялся бы определить, насколько цел и здрав сохранился его рассудок, поскольку тех чувств и желаний, что заставляют человека совершать хоть какие-нибудь поступки, – всех их алхимик лишился. С тех пор он так и существует безразличной ко всему тенью, самостоятельно способной лишь выпить пригоршню воды, сжевать кусок хлеба да иногда, может, спустить штаны, чтобы справить нужду…
Сердце Марта взволнованно билось, поражённое рассказом старика. На короткое время Март будто сам стал алхимиком – великим гением, хитрым мерзавцем, одержимым, безумцем, тенью…
Магуш же явно наслаждался произведённым эффектом, и даже выдержал паузу, позволив Марту прочувствовать всё как следует. Но вот, решив, что достаточно насладился триумфом, он снова заговорил:
– Алхимик, как и ты, – Магуш с усмешкой наставил на Марта острый узловатый палец, точно решил пригвоздить им ученика к стенке, – использовал энергию эмоций для творчества. Однако он напрочь забыл о контроле, вследствие чего совершенно потерял голову… а затем и рассудок, – и хихикнул невесело. – Вот так.
Март почесал середину груди, куда секунду назад был направлен «указующий перст» мага, и покачал головой:
– Я представить не мог, что эмоции скрывают подобную мощь. И такие возможности. Да, это… Это на самом деле невероятно! Удивительно, насколько ловко алхимику удавалось изымать у людей отдельные чувства! Должно быть, он был настоящим экспертом…
– Я не знаю никого, кто лучше него разбирался бы в глубинной сути человеческих чувств! – клятвенно заверил маг.
– Значит, для алхимика не являлась секретом и суть любви?
– Наверняка. Но этой тайной бедняга уже вряд ли с кем-то поделится.
– Как жаль!
– Да уж…
Веко старика дёрнулось раз, другой, и он пошевелил бровями, как будто пытался прогнать ими кого-то. Март решил, что таким образом старый маг готовит неофита к восприятию очередной «магической мудрости», и сосредоточился на учителе, стараясь ничего не пропустить.
– Как по мне… – начал говорить Магуш, но что-то продолжало мешать ему, и, сморщив лицо, он мелко потряс головой, отчего тюрбан, помотавшись, съехал на ухо. – Как по мне, суть любви слишком глубока и непостижима для человека. Она доступна для осознания разве что ангелам небесным… Ну и, конечно… и, конечно… самому Создателю. Однако… – тут старик не утерпел – запустил под тюрбан пятерню и со злостью погонял там кого-то, заодно хорошенько начесавшись. – Однако, – выдохнул, наконец, облегчённо, – некоторые аспекты любви относительно доступны для манипулирования ими…
Март похлопал глазами (наблюдая за процессом ловли, он несколько упустил смысл слов учителя).
– О чём ты говоришь? О… приворотном зелье что ли? – предположил он первое, что пришло на ум (ничего более соответствующего его пониманию «магической мудрости» явиться не удостоилось).
– Ну… – Магуш скривил лицо и неопределённо поваландал в воздухе рукой. – Вроде того.
– Сексуальная сторона любви не так объёмна и интересна, как та жизненная сила, которую вдохнул в человека Создатель! – ощущая глубину собственной мудрости, изрёк Март.
– О, да! Ты безусловно прав! Безусловно! – бурно согласился Магуш. – Однако ты молод, а молодость даёт некоторые преимущества в любовной сфере. Отсюда и твоё легкомысленное отношение к этому вопросу. Но я вполне могу представить, что ты скажешь лет эдак… – старик прищурил на Марта глаз, отчего стал похож на торговца, оценивающего упитанность курицы, – …через тридцать, – закончил он и кивнул, подтверждая свой вывод. – Сейчас твои энергии горят, но…
– Но это же неправильно!
– По… почемуй-то? – опешил старик.
– Я имею в виду, что манипулировать людьми, их чувствами – разве Создатель не осуждает это? Существуют же какие-то границы, рамки…
– Только что ты восхищался мастерством алхимика, а теперь…
– Да, то, что он сделал, это, конечно, ошеломляет, но…
– Если Создатель наделил человека чувствами, желаниями и в то же время свободой воли, то «делать» и «не делать», следовать правилам или их нарушать – по сути равнозначно, поскольку ни то, ни другое не противоречит воле Создателя. А рамки и границы – они только здесь, – маг похлопал ладонью себе по затылку, затем аккуратно поправил съехавший на глаза тюрбан. – Вот что, к примеру, заставляет меня носить этот головной убор? Следование традициям, некоему общепринятому стилю, привычкам… И это единственное, что не позволяет расстаться с ненужным, в общем-то, хламом. Ты понял, о чём я?
Март неопределённо качнул головой.
– Значит, алхимик, проводя свой эксперимент, следовал подобной логике? – спросил он.
– О да, ведь алхимик был настоящим учёным! Достиг бы он своей цели при ином раскладе? Никогда! Так!
– Ну, пусть так…– пожал плечами Март. – И всё-таки, чего же на самом деле удалось добиться алхимику? Боюсь сравнивать, но разве не таким же образом Творец создал человека – вдохнув в него свою любовь?
– Сравнивать, действительно, не стоит. Любовь Творца, единственная реальная созидательная сила во Вселенной, – Магуш выставил ладонь наподобие чаши весов, – и… – тут он с изумлением уставился на вторую выставленную «чашу», – та сумбурная смесь отголосков энергий, что называют любовью люди? – и покачал головой. – О чём тут говорить? Для нас, жалких самовлюблённых невежд, мнящих себя вершиной творения, вообще характерно впадать в разного рода заблуждения. И вот, имея лишь отдалённое представление о сути вещей и не умея даже такую убогую малость внятно описать, мы называем явления совершенно несопоставимых уровней одним и тем же словом, а в довершение абсурда – сами же начинаем верить, что эти явления суть одно и то же!
Магуш даже хлопнул себя по коленкам от негодования и, кажется, переборщил с приложенной силой – зашипел. Проводив хмурым взглядом поднявшееся от удара облачко пыли, он вздохнул:
– Любовь… Хэ-м-м… Любовь Творца можно назвать «любовью» лишь условно. Наверное, это просто наиболее близкая аналогия, которую способен понять ограниченный ум человека. В действительности любовь Творца принципиально не поддаётся нашему описанию. Человек не владеет подобной энергией и потому не готов к акту настоящего – с большой буквы! – Творения – ни своей любовью, ни чем-либо ещё. Человек слишком примитивен, мелок и слаб. Он хитроумен хитростью животного, его сознание зашорено иллюзиями и ложными представлениями, а дух отягощён желаниями и стадным инстинктом. Всё, на что способно его творческое начало, – создавать невнятные, подобные облачку дыма, и столь же быстро, как дым, тающие измышления…
– И всё же алхимику удалось совершить то, на что, как ты утверждаешь, человек совершенно не способен! – горячо возразил Март. – Ты сам сказал, что в кристалле оказалось заключено именно живое существо! Может быть, даже ангел!
– Ангел? Брось! Такого я и в мыслях не имел! Если бы существо, появившееся в кристалле, являлось ангелом, то это бы означало, что алхимик сравнялся с самим Творцом всего сущего, а такое попросту невозможно – не того полёта птица! Мудрейшему из мудрых, алхимику, несомненно, удалось привлечь к исполнению задуманного все знания и силы, доступные человеку. Но что он мог получить – и получил – в итоге? Сгусток низших энергий, не способный более ни на что, кроме как питаться чувствами своего создателя?
– Он хотя бы попробовал… – пробурчал Март, не найдя, чем ещё возразить магу.
– Попробовал… – махнул рукой тот. – И я когда-то пробовал… Много чего… Много чего…
Голос мага стал тихим и усталым, а взгляд замер, остановившись на тлеющих в очаге углях. Марту показалось, что старый отшельник забыл о его присутствии и разговаривает сам с собой, продолжая давно начатый монолог:
– Чего я только не испытал за свою жизнь… Некоторые мои опыты приводили к тому, что я оказывался на том самом лезвии, которое рассекает наше бытие на две неравные части – жизнь и то, что после. Сколько раз я видел, как мрачная тень встаёт над моей душой и протягивает костлявую руку, собираясь вынуть её из тела! Невозможно противостоять той силе… Сколько раз она тянула, влекла меня всё дальше, в темноту, за грань, миновав которую, не жди возврата. И вот, когда я, бывало, находился уже так далеко, что лишь дрожащий от напряжения тонкий луч света – буквально нить! – всё ещё цеплялся за мою душу, я находил в себе силы, чтобы вывернуться из леденящей хватки Посланника смерти и вновь оказаться в мире живых! Хэ-э-х-х… Как же меняет человека время… В голове всё чаще крутится мысль: стоило ли так упираться, раз за разом хватаясь за тот лучик, что с некоторых пор неуклонно становился слабее и слабее? Хэ-х-х… В этой схватке не победить, и исход её предрешён. Скорее улитка сможет взобраться на гору, нежели человеку – стареющему, тленному – удастся преодолеть вечность… Так не лучше ли было уйти ещё тогда, по своей воле и с гордо поднятой головой, а не дожидаться, когда тебя поволокут насильно, обмочившего штаны, трясущегося от страха и старческого слабоумия?! – старый маг почти сорвался на крик.
Его слова влетели прямо в очаг, и язычки пламени, оживлённые этим неожиданным всплеском эмоций, охватили тлеющие угли, подбросили несколько искр… но тут же опали, обессилев. Старик закашлялся. Март подал ему плошку с водой, и тот, опустошив её в несколько судорожных всхлипов, выдохнул – длинно, безысходно, окончательно – будто душа отлетела.
– Сейчас мой луч совсем померк. Я чересчур задержался на этом свете. Многие мои ровесники давно ушли. А я… Ползи, улитка, ползи… Я вот всё ещё… Хэ-х-х… Скорее тлею, чем живу… И чем дольше влачу я свой век, тем больше убеждаюсь, что таков уж удел человека: ослеплённый самоуверенностью и иллюзией силы, он упрямо пытается сравняться с самим Творцом, но в попытках этих лишь навлекает на себя ещё большие беды и страдания. Мало ему? Видать, всё же мало. Вот так вот…
Старик надул губы и замолчал. Он сидел ссутулившись, и его брошенные между колен тощие руки замерли. Длинные узловатые пальцы скрючились, словно корни умершего дерева. Даже тюрбан отшельника поник – вот-вот коснётся носа. И куда девались вся бравада и пафос этого чудаковатого, удивительно живого старца?
Март не решался уронить хоть слово в возникшую пустоту – какие слова были способны заполнить открывшуюся бездну? И старик тоже молчал – думал о чём-то, нахмурив брови. Но вот, вздохнув, словно пробуждаясь от гнетущего сна, маг поднял взгляд на гостя.
– А может, я зря взялся тебя учить? Живи себе, как жил: путешествуй, радуйся жизни, страдай и люби – не заморачиваясь над тем, какой смысл спрятан в тумане всех этих слов. Что магия может дать тебе? Выбивающее почву из-под ног прозрение? Страх в утлых душонках невежд? Косые взгляды и брошенные сквозь зубы проклятия в спину, а затем и открытое преследование толпы, чей ужас перед неизведанным таков, что она способна растерзать каждого, кто видит дальше и глубже неё? Ты желаешь всю жизнь болтаться между проблеском надежды и тьмой разочарования? Тебе не терпится пережить потерю друзей и забвение родных? Ты готов быть ввергнутым в бездну одиночества в обмен на… На что? Может, ты считаешь, что принеся все эти жертвы, тебе посчастливится изменить мир? Я, конечно, не могу утверждать наверняка, однако, насколько знаю, никому из смертных подобного ещё не удалось… И не раскатывай губу: чего бы ты не достиг – высот власти или глубин знаний, сокровищ духа или богатств материального мира – однажды со всем придётся расстаться – раньше, позже… Лучше, конечно, не затягивать, ведь если тебя угораздит дожить до глубокой старости, в какой-то момент случайного просветления ты обнаружишь себя намертво увязшим в однообразной тянучке сменяющихся друг за другом дней, в которой тебе досталась роль даже не улитки – абсолютно пассивного наблюдателя! И вот – день за днём, час за часом – ты наблюдаешь, как угасают сила и память, и не имеешь возможности передать свои знания и опыт просто потому, что никому они уже не интересны… И это после всего, чего ты когда-то достиг!
Старый маг воздел руки к потолку хижины и замер на долгое мгновенье: вздувшиеся вены на длинных костлявых руках, страдание в измождённом лице, вопль отчаяния во взгляде, направленном к скрытому за глухим потолком небу… У Марта мелькнула мысль, что, сумей он передать всю экспрессию и драматизм этого образа в камне или бронзе, получившаяся скульптура несомненно явилась бы шедевром мирового искусства. Какое название получила бы она? «Прозрение старого мага»? «Финальное откровение»? Нет, для настоящего шедевра слишком длинно… Может, просто – «Откровение»?..
Магуш оторвал взгляд от невидимого неба и провёл ладонями по лицу, проскрипел опустошённо:
– Всё, что имеет начало, имеет и конец. Это банальная истина, но она станет откровением, когда прочувствуешь её смысл на себе.
У Марта мурашки по спине пробежали: настолько близки оказались слова мага и его, Марта, мысли…
– Так было до нас, так будет с нами, так будет и с теми, кто только шагнул в этот мир. Человеку не изменить того, что устроил сам Создатель. Ну и пусть же всё идёт как идёт. Кто мы такие, чтобы вмешиваться в замысел Его?
Март прикусил губу. В эту минуту он почувствовал острую необходимость найти какой-то мощный, способный определить всему сказанному своё место, аргумент. Дряхлый маг, изживший свою силу, уже расставил точки над «i» – по-своему справедливо расставил, – но не такой расклад нужен был сейчас, Март всей душой чувствовал, что не такой…
Слова пришли сами. Доверить собеседнику самое сокровенное – возможно, лучший способ если не снять, то ослабить, пусть на время, его приступ безысходности и одиночества.
– Я, конечно, очень молод по сравнению с тобой, хаджи Магуш, но и в моей жизни были случаи, когда я оказывался в серьёзной переделке. Положение подчас оказывалось действительно безвыходным, и, уверенный, что жизнь моя потеряна окончательно и бесповоротно, я смирялся с неизбежным и наблюдал отрешённо за последними мгновениями собственного существования. Но затем… Затем происходило чудо…
Март чувствовал, как краснеют уши: несвойственная ему откровенность перед совершенно незнакомым человеком и отчего-то взятый им ненароком возвышенно-пафосный слог заставили смутиться. Он запнулся, однако отступать было поздно.
– Ангел. Ангел являлся мне. То есть, я думаю, что это ангел. Он… Она каждый раз выручала меня.
Старик медленно поднял голову. Глаза его были, как глаза кошки, до слуха которой донеслось тихое шуршание – непонятно пока чьё и откуда.
– Правда, несколько раз я встречал её и не в таких трагических обстоятельствах – как будто совершенно случайно… А ещё… Ещё ангел снится мне иногда: он выходит из сердцевины цветка, раскрывающего бесчисленные, излучающие тёплый свет лепестки. Раньше, когда я был маленький, это происходило особенно часто, и я ждал его – светлое существо в сияющем ореоле…
Старый маг слушал очень внимательно. Март отметил, как у него расширяются зрачки, и отчего-то сбился, замолчал.
– Это очень интересно, – мягко проговорил Магуш, выждав паузу: он явно рассчитывал, что Март продолжит рассказ. – Так что же, ты можешь вызвать своего ангела, просто пожелав этого?
– Нет-нет, – поспешно замотал головой Март. – Хотя… Не сказать, чтобы я действительно целенаправленно пытался…
– Да ты что?! – Магуш вскочил, вытянул морщинистую шею и уставился на Марта округлившимися глазами, отчего стал похож на грифа, возмущённого наглостью откровенно потерявшей страх мелкой зверушки. – Ты всё это время имел уникальную возможность и до сих пор не воспользовался ею?!
– Но я даже не знаю, как…
– «Как»? «Как»?! Ты что, издеваешься?! – маг навис над Мартом, всматриваясь в его лицо недоверчиво и так яростно, словно готов был при малейшем подозрении во лжи и насмешке тут же уличить его – да и казнить на месте безо всякой пощады.
Непонятно, выдержал ли Март проверку, но Магуш громко фыркнул и заметался по хижине, нервно теребя бороду и время от времени взмахивая руками. Создавалось впечатление, что он спорит сам с собой. Не иначе, бедолага окончательно подвинулся рассудком: старость, одиночество – и вдруг внезапное появление чужеземца… Наблюдая в полной растерянности за этой беготнёй, Март ругал себя последними словами, что пошёл на поводу у жалости и сдуру развязал язык, спровоцировав припадок у и так явно не вполне нормального (а к тому же, судя по возрасту, и весьма близкого к маразму) аборигена.
Внезапно маг остановился, и взор его горел.
– Ты хочешь увидеть своего ангела ещё раз? Наяву? И именно тогда, когда будешь готов к встрече?
– Ну… Конечно… – не решился перечить убогому Март. – Хотя…
– Уговорил! – махнул рукой Магуш, как саблей рубанул, и восторженно погрозил пальцем: – Ай, какой хитрый юноша! А я-то, глупый старый хрыч! Простодушный деревенщина, я решил, что путник из далёких земель забрёл в мою лачугу случайно! Ай-ай-ай! Но теперь-то я понял!
Старый маг больше не улыбался. Он склонился к Марту, и багровые отсветы догоравших в очаге углей превратили его лицо в зловещую маску.
– Что ж, – сообщил он громким шёпотом, – ты нашёл того, кого нужно!
Затем он степенно прошествовал к своей циновке и некоторое время устраивался на ней поудобнее. Видимо, таков был его излюбленный метод: заинтриговав собеседника, заставить ждать, всё больше сгорая от нетерпения и любопытства. Март действительно затаил дыхание, и всё же в его нервозном ожидании очередной сумасбродной выходки эксцентричного старика, возомнившего себя чародеем, любопытства содержалось значительно меньше досады. Однако, помимо досады и беспокойства, в душе возникло, дав знать о себе едва ощутимой дрожью, и совсем иное чувство…
Магуш замер. Сейчас он отнюдь не походил на отжившего свой век отчаявшегося бедолагу. С осанкой и взглядом верховного судьи старик взирал на своего гостя, словно решал, достоин ли сей юный чужеземец того, чтобы открыть ему великую тайну. Наконец кивнул утвердительно. Март сглотнул.
– Да будет тебе известно, юноша, – взвешивая каждое слово, заговорил старик, – что дряхлый грязный оборванец, которого ты, явно без особой радости, лицезреешь перед собой, один из немногих, кто способен изловить джинна. Или ангела – как повезёт. Есть верный способ… Так, значит, ты действительно жаждешь увидеть ангела?
– Да, – отчего-то вдруг севшим голосом выдохнул Март.
«Только не спорить…» – скользнула тенью боязливая мысль.
– И ты готов встретиться с ним лицом к лицу, не убоявшись и не отвернув с полпути?
– Да!
«Только не спорить! Пусть выговорится – это его успокоит…»
Но… что случилось, почему замерло сердце и вспотели ладони?
– Ты полон решимости и будешь делать то, что я тебе велю?
– Да, учитель!
«Это не всерьёз – старик безумен…»
– Без колебаний?! Без сомнений?! Без сожалений?!
И тут, вопреки рассудку, сердце Марта сорвалось в галоп!
– Да! Да! Да! – воскликнул он, вскочив на ноги.
Неужели, это произойдёт?! Загадка, так долго не дававшая ему покоя, решится, и ответ, каждый раз ускользавший пугливой златопёрой рыбкой, наконец придёт прямо в руки?! И тайна, сопровождавшая Марта всю жизнь и ставшая неотъемлемой частью его самого… прекратит своё существование? Навсегда?!
– Мы выманим его, – глаза мага хищно блестели. – Я знаю, как это сделать. Но заставить его появиться – ещё не самое сложное. Природа ангела нематериальна, однако, являясь в мир материальный, ему приходится обретать и соответствующую оболочку. В этом его слабая сторона. В священных текстах есть доказательства того, что человек способен одолеть ангела в его плотном, земном теле. Но поймать ангела – всего лишь полдела. Много ли толку от строптивого узника, который сидит на цепи и ожидает подходящего шанса, чтобы вырваться на свободу, превратив в пепел своих тюремщиков? Заставить его подчиняться – вот основная задача! Поэтому ловушка для ангела будет не так проста…
– Но что за необходимость – заставить подчиняться? – робко возразил Март, едва понимая смысл сказанного – так звенело в ушах и давило изнутри на виски.
– Действительно… – маг озабоченно зачесал в бороде. – Ангелы невероятно стойки, и наш пленник может заартачиться… или того хуже – обмануть, чтобы использовать наше великодушие и простосердечие против нас самих! Хэм-м… Что ж, даже если эта коварная тварь откажется служить нам, существует метод выкачивать необходимую для дальнейших манипуляций энергию без её согласия! Правда, здесь возникает ещё одна загвоздка – алхимик… Но это уже значительно проще…
– Да зачем?!. Я всего лишь хотел… – попытался вставить слово Март, но старик положил руку ему на плечо и посмотрел в глаза.
– Я понимаю, мальчик, ты напуган! Но страх – вечный спутник мага. Со временем ты привыкнешь. Преодолей же свой страх, стань выше его – и награда будет велика! Ты даже не в состоянии представить, насколько! Ты будешь обладать могуществом, которым способна наделить лишь первородная энергия! Я же, как твой наставник, попрошу немногого: малой толики той энергии хватит для того, чтобы вернуть мне молодость и силу…
– Да нет же! Нет! Нет! – не выдержал Март. – Нет…
Старый маг выглядел обескураженным. Он смотрел на Марта широко раскрытыми глазами, и алчность в них сменялась искренним недоумением, растерянностью…
– Я не могу… Так нельзя… – сбивчиво повторял Март, со сжавшимся сердцем наблюдая, как на глаза старика наворачиваются слёзы.
– Что же ты морочил мне голову? – чуть слышно выдохнул маг. – Старому, доверчивому человеку, не способному отличить истинное желание помочь от злой насмешки?!
– Прости меня, почтенный Магуш. Прости… – вовсе упавшим голосом проговорил Март, чувствуя, как лицо заливает краской. – Я и в мыслях не держал смеяться над тобой…
– Но если это не насмешка, то что?! Да в чём же тогда твой интерес, если ты не хочешь даже попытаться использовать выпавшую тебе возможность?! Может, ты считаешь, что ангелы являются всем кому ни попадя, и мы спотыкаемся о них на каждом шагу?! Может, ты решил, что эти твои встречи будут продолжаться бесконечно?! Вспомни, чему я учил тебя: время! Когда-то я тоже был полон романтических иллюзий и тратил время на пустяки, а теперь – погляди на меня! Я профукал всё, что только мог…
Вспыхнувший было в глазах мага огонь совсем погас, и теперь, понурый, с поникшими плечами, старик в точности походил на сломленный остов не до конца сгоревшего дерева.
Глядя на согбенную, придавленную грузом прожитых лет фигуру отшельника, Март подумал, насколько тот всё-таки стар. Старость… Когда-нибудь и он, Март, превратится в старика. Будет ли тогда сожалеть о прожитых годах? О выборе, который сделал? Или не решился сделать…
Тусклым безжизненным голосом, как человек, у которого на месте души остался лишь пепел, старый маг продолжил говорить:
– Река времени течёт, безжалостно вымывая из тебя иллюзии, питающие беспечность и наивность юности. Набивая шишки и получая раны, ты постепенно приходишь к пониманию: мир создан вовсе не для твоего удовольствия – ему вообще нет до тебя никакого дела, а те подарки судьбы, которые ты поленился (или даже побрезговал) когда-то принять, посчитав их положенными тебе потому только, что ты есть, – всего лишь случайность. Ты смотришь вокруг и видишь, что вовсе не единственный, возомнивший себя пупом земли: за любую малость приходится бороться с другими такими же «венцами творенья», а кроме того – с Миром и даже с самим Создателем! И никто не будет к тебе снисходителен! Никто! Ты один на этом поле бесконечной битвы! Один против всех! Один… И вот, ты стар, бит, исполосован шрамами, но всё ещё не сломлен – ты готов ухватиться даже за призрачный шанс, однако… – маг развёл руками и, просунув сквозь сжатые губы язык, издал неожиданно громкий, раскатистый звук. – Вот на что ты можешь рассчитывать в итоге! Пройдёт ещё немного времени – и останется лишь вспоминать… И ты вспоминаешь… Ты вспоминаешь все упущенные тобой возможности, ты представляешь, каким образом мог бы использовать каждую из них… О, как бы ты хотел изменить принятое когда-то решение! То самое, что повлияло на всю дальнейшую жизнь! И ты молишь всех богов о последнем шансе – о самом-самом последнем! Но… Хэ-х-х… Нет. Нет, мой дорогой, богам нет до нас никакого дела, а реку времени не повернуть вспять. Сейчас ты молод, непостоянен и капризен – однажды ты пожалеешь о своём чистоплюйстве, но будет поздно. Поверь тому, кто опытнее тебя и мудрее. Ты многое теряешь – действительно многое! Так!
Старик глядел на Марта пристально – ждал. Но Март отрицательно помотал головой:
– Нет, хаджи Магуш, прости.
– Ну, дело твоё… И всё же… не будем считать твой эмоциональный порыв окончательным ответом: возможно, наутро ты передумаешь…
Март лежал, глядя в темноту перед собой. От жёсткой циновки затекла спина, и что-то мелко покалывало то там, то здесь, – но способны ли такие пустяки всерьёз побеспокоить измотанного дорогой путешественника? Однако, несмотря на усталость, сон не приходил.
Время как будто остановилось: ни звука, ни движения воздуха… И даже дыхания старого отшельника не слыхать – жив ли он? Тусклой каплей янтаря застыл огонёк в наполненной топлёным жиром плошке. Забыл ли расстроенный хозяин погасить его или оставил нарочно, чтобы гуще и страшнее выглядела окружающая тьма?
Безысходность… Возможно ли осознать всю глубину тьмы, если в ней не присутствует капля света? Возможно ли во всей полноте понять боль и отчаяние дряхлого, одинокого человека, не прожив его жизнь? Вправе ли хоть кто-нибудь осудить старого мага за то, что тьма в его душе оказалась сильнее света? Как вообще судить человека за то, что он такой, какой есть? За то, каким он создан? Вопросы, вопросы… Они мутили душу, отгоняли сон.
«Изловить ангела… Кто бы мог подумать, что такое возможно? Погоди-ка… А с чего я взял – что возможно? Почему я вообще поверил старику? Почему… Усталость, дискомфорт, ночь… Байки про ангелов… Да старый шут просто-напросто надул меня! Попался в кои-то веки наивный простачок, вот он и рад: устроил себе театр! Скучно ему, видите ли, одному… А я-то хорош! Уши развесил: „Великий маг соизволил взять меня в ученики!“ Цивилизованный, просвещённый, не глупый, в общем-то, человек попался на россказни дикаря и шарлатана! Действительно смешно!»
Марта бросило в жар. Вонь от шкуры, которой он укрылся, опасаясь ночного холода, стала особенно невыносимой.
«Вот же лукавый старый хрыч! Если года прибавляют хитроумия, то этому хитрецу из хитрецов, должно быть, лет сто! Похоже, прохвост настолько стар, что пережил не только, как он сам утверждает, собственную силу, но и совесть, и… и рассудок? Ведь он даже не помнит собственного имени!»
Март едва не плюнул с досады – побоялся разбудить отшельника.
«Ладно, бог с ним… Утро вечера мудренее. Переночую – и поминай как звали…»
На крыше заворочалось, завозилось. Послышался вздох. Пленённый неутихающим хороводом мыслей, Март не сразу понял, что происходит.
– Мэ? – коротко вякнул снаружи (тоже, вроде бы, с крыши) недовольный басок.
– Мэ, – ответили ему после недолгой паузы откуда-то возле хижины (или это был тот же самый голос… вот только когда его обладатель успел спуститься?).
Встревоженный, Март сел и прислушался: тихо. Старик как улёгся со своей стороны очага, так и лежал кучей пыльного тряпья, никак не реагируя на посторонние звуки.
«Разбудить, что ли?..»
Лачуга заскрипела и вроде даже зашаталась. Казалось, снаружи ходит кто-то большой, сопит нетерпеливо и трётся о стены, ощупывая их в поисках слабого места.
– Мэ-э-э! – заорало сердито и требовательно, и уже как будто на два голоса.
Хижина вздрогнула, затрещал, ломаясь, хлипкий косяк дверного проёма, и, едва не сорвав напрочь обрывок ковра, внутрь ввалилось нечто. Покрытое грязной свалявшейся шерстью, оно тяжело и шумно дышало, наполняя жилище откровенно козлиным смрадом.
Март от неожиданности завалился на спину – да так и пополз лицом вверх, пока не уткнулся затылком в стену. Сел, весь дрожа. Сердце било в грудную клетку, как в бубен. Воздуха не хватало.
Существо сдвинуло лапищей развешенный на жердях хлам и распрямилось. Пришелец оказался человеком, однако наружности столь дикой, что немудрено было ошибиться. Высокий, с лицом сплошь покрытым чёрным волосом, он повёл из-под нависших бровей тёмными глазищами, будто взглядом своим, как саблей, намеревался распороть надвое сумрачную утробу хижины.
Март сжался и замер – не соображая, инстинктивно, будто что-то внутри него решило: это единственный способ остаться в живых.
Взгляд дикаря скользнул по Марту, не причинив, однако, никакого вреда, и упёрся в старика-отшельника – тот уже стоял на ногах, выставив перед собой плошку с дрожащим огоньком, наподобие пистолета. И тут они оба, дикарь и маг, загалдели, загыкали друг на друга! Магуш при этом усиленно помогал себе жестами, став похожим на шатаемое ветром дерево с подожжённой веткой.
Затаив дыхание, Март наблюдал за диалогом. Ничего ужасного пока не происходило, однако напоминать о своём присутствии он всё же не спешил.
– Это пастух… – вспомнил о своём постояльце старый отшельник, когда взгляд его случайно упал на Марта.
И снова – дикарю:
– Гы-ым гэлег!
– Гы-ым?! – возмутился дикарь, который так и не удостоил Марта ни каплей внимания, будто того вовсе здесь не было.
Старик же успевал говорить с обоими, бросая Марту фразы в перерывах между очередной серией тарабарщины:
– Они иногда забредают сюда… Эгщ-щ, гэлег-мэ гмэ-э!.. Этого я знаю: Малик… Ы-ыг гмэ-э!.. Глухонемой он…
– Гмэ-э, гы-ыг! – не глядя на Марта, кивнул в его сторону глухонемой Малик.
В ответ старик разразился длинной нечленораздельной тирадой, сопровождаемой яростной пантомимой.
Пыхнув, как паровоз, сбрасывающий лишнее давление в котле, Малик достал из-за пазухи увесистый свёрток и сунул его в руки мага:
– Ы!
Старик в задумчивости отставил светильник и свободной рукой зачесал в ухе, поглядывая то на свёрток, то на своего юного протеже: прикидывал что-то. Наконец решился – «Хэх!» – и спрятал свёрток в ларь.
– Бывает, что за мелкую услугу, вроде ночлега под крышей, кто-нибудь из пастухов дарит мне ненужную шкуру или кувшин молока… – пояснил старик Марту, тщательно приладив на ларь крышку и вытерев об себя руки. – Но сейчас дело серьёзное: брат Малика, Максуд, искал отбившуюся от стада козу и упал то ли в пещеру, то ли в колодец – я не разобрал. А вход, как на зло, привалило камнем, и в одиночку Малик не может сдвинуть его.
Помимо старика, и ночной гость уставился на Марта, и теперь оба глядели на него: пастух – набычившись, как, должно быть, смотрели древние люди на врага, прежде чем броситься в драку, а маг – выжидающе и, кажется, с затаённым ехидством.
Под прицелом двух пар глаз Март почувствовал себя захваченным в плен солдатом, которого вот-вот приговорят к расстрелу, но дальнейшая судьба несчастного целиком зависит от его последнего слова.
– Ну… Э-э… Я готов помочь… – сдался он.
4
Окраина земли… Иссохшая, безмолвная и глухая ровесница начала времён – теперь она ещё и ослепла, лишившись сияющего ока, что так беззастенчиво выставляло напоказ всему миру её неказистую внешность. И при дневном-то свете унылая, чуждая любому проявлению жизни, с наступлением темноты эта страна камней и песка подавно наводила жуть: выходы скальной породы, перемолотые вдрызг, будто над ними хорошо поработала камнедробилка, рассыпались обширными пластами погасших, однако не успевших остыть после дневного жара углей – чёрных, дымящихся пылью, а косые ряды похожих на борозды образований, впечатляя своими размерами, порождали в уме фантастический образ некоего огромного зверя, который вцепился когтями да и вспорол обгоревшую плоть земли так, что скрытое доселе нутро её вывалилось из глубоких рваных ран грядами валунов. Предгорья – смятая в морщины и складки шкура вдоль охладевающего в ночи хребта, кое-как прикрытая отрепьем больше похожей на песок почвы, – они тоже отнюдь не добавляли привлекательности убогому, нищему краю, и потому, тяжело поворачиваясь на бок и протискиваясь вслепую под теряющим звёзды небом, старуха-пустыня совсем не спешила прозреть так кстати запропастившейся где-то луной…
Пастух шёл первым. Факел в его руке шипел и потрескивал, выплёвывая рои искр, которые рождались, казалось, только лишь для того, чтобы сразу быть проглоченными ненасытной тьмой. Той пародии на освещение, с грехом пополам исполняемой чадящей головешкой, едва хватало, чтобы не споткнуться о камни, которых под ногами становилось всё больше. Старик и Март изо всех сил старались не отставать от круга света, который двигался вместе с пастухом: риск переломать себе ноги возрастал с каждой минутой. Малик же нёсся, как по автобану, и до сих пор ни разу не оглянулся. Троица давно покинула холм, на котором стояла хижина Магуша, и теперь двигалась ложбиной к нагромождению скал – ряду кривых крокодильих зубов, черневших на фоне исцарапанного метеорами неба.
«Темнотища – хоть глаз выколи! – думал Март. – И луна куда-то подевалась… Может, прячется где-то за скалами? Будто мир весь пропал разом, только звёзды остались… Так будет, наверное, в конце времён, когда Солнце погаснет и Земля станет холодной и мёртвой, превратившись в одну большую, погружённую в вечную ночь пустыню. Даже небо исчезнет, и звёзды будут висеть прямо посреди черноты, прикидываясь живыми…»
Звёзды действительно казались живыми: подмигивали вразнобой, пялясь свысока, – должно быть, им казалось забавным безрассудство трёх крохотных искорок жизни, в своём путешествии через тьму вооружившихся утлым огоньком, который даёт больше дыма, чем света. Март поёжился.
– В наших краях считают, что звёзды – это глаза ангелов, – сказал, отдуваясь, Магуш: видно, и ему, давнему обитателю этих мест, неуютно было чувствовать себя в глухой ночи одному. – Ангелы глядят на нас с неба и иногда, видя, как много страданий выпадает на долю людей, плачут. Их слёзы падают с небес, обжигая. А от неприглядного зрелища грехов людских эти тонко чувствующие созданья и вовсе готовы разрыдаться так, что слёзами своими могут спалить целый город. И подобное бывало не раз… Хэ-э-х… Такая мощь!.. – в голосе мага смешались восхищение и сожаление. – Ага! Вот она! Смотри! Смотри! – старик вдруг ткнул пальцем в небо, указывая на чиркнувшую по алмазному полю искру. – И ещё!
– А у нас когда-то, давным-давно, был мудрец, который занимался изучением ангелов, – поддержал разговор Март, лишь бегло взглянув на метеоры: как бы ни завораживало зрелище звёздного неба, а пялиться вверх, одновременно прыгая через камни, себе дороже. – Он описал их, рассортировал, дал имена… Даже подсчитал, сколько этих существ может разместиться на кончике швейной иглы…
Старый маг всё-таки споткнулся. Март едва успел подхватить его под руку, но сам не удержался, и оба упали. Старик прокряхтел что-то неразборчиво: то ли поблагодарил, то ли выругался.
Не теряя времени Март поднялся и помог старику.
– Ты уверен, что тот человек был мудрецом? – спросил маг, утвердившись на ногах.
– Конечно. Довольно известным и уважаемым, – рассеянно проговорил Март, пытаясь разглядеть ладонь: саднящая боль жгла, набирая силу.
«Всё-таки угораздило ободраться о камни. Так не вовремя!» – подумал он с досадой.
Старик хмыкнул, затем спохватился и показал в сторону силуэта в косматой накидке, уносящего единственный на мили и мили вокруг источник света:
– Поспешим!
Они умолкли, сосредоточившись на том, чтобы догнать проводника. Задача непростая – не до разговоров: пастух скакал по обломкам скал не хуже своих коз.
Вскоре Марту удалось сократить расстояние – и не сказать, что это далось ему легко! Старый маг кряхтел и тяжело дышал в нескольких шагах позади. Как он там? Март оглянулся: молодец, не отстаёт! И подивился, сколько же в тщедушном с виду человеке (и в такие-то годы!) жизненной энергии! А ещё жалуется, что силы оставили его! Это же страшно представить, на что маг способен был в молодости!
Старик заметил, что Март обернулся, и не вытерпел, выпалил разом, как будто за время вынужденного молчания скопившиеся слова уже давили на язык:
– Наверное, будет проявлением гордыни и самомнения со стороны бывшего козопаса сомневаться в ваших мудрецах или тем более потешаться над умалишёнными, однако… Однако тебе здорово повезло, что покинул родные края и встретил меня!
Если бы Март не был так сосредоточен на том, чтобы выдерживать заданный пастухом темп, он бы наверняка рассмеялся: его позабавило пристрастие отшельника к болтовне, – похоже, старик способен был трепать языком в любой ситуации.
– Я, правда… хух-х… не лучший в мире знаток ангелов… – доносился сзади натужный скрип переваливающегося через крупные валуны мага, – но кое-что мне известно… Считается, что они появились в ту пору, когда Творец всего сущего создал свет. Однако ангелов составляет не обычный, видимый нами, свет, который проявляет из тьмы окружающий мир… Уф-ф… Хэх-х… Жизненная суть их совершенно иная, и она есть выражение безусловной и самоотреченной любви Творца. Дело в том, что Создатель сплёл первое живое существо из тончайших сияющих волокон собственной жизненной силы – так же, как позже он сплёл человеческую душу! Уф-ф-хух-х… Теперь ты понимаешь, насколько трудно объяснить подобное человеческим языком, если слова «свет», «любовь», «жизнь», «душа» настолько смешиваются смыслами, что невозможно отделить одно от другого? И теперь ты понимаешь, какой всё-таки мощью обладают ангелы и почему?
Март пропыхтел в ответ, что, мол, действительно, объяснить и осознать такие вещи нелегко. На этом разговор снова заглох.
Пастух стал идти медленнее, но поспевать за ним от этого не стало легче, поскольку то и дело приходилось протискиваться между большими, в человеческий рост, кусками обвалившихся скал. И хотя Малик был крупнее и Марта, и тем более старика, однако телосложение вовсе не мешало ему – видимо, сказывался многолетний опыт форсирования подобных препятствий, отнюдь не редких в этих диких местах.
Троица шла не более часа, однако Март устал и взмок от пота – хоть одежду выжимай. На чём свет стоит ругал он пропавшую козу. Весьма вероятно, что даже по козьим меркам та отличалась глупостью и самодурством, иначе какой бес погнал её в эти камни?! Март перечислил все возможные недостатки характеров и аномалии тел козьих прародителей, которые, в полном соответствии с теорией наследственности, могли привести к появлению столь ущербного отпрыска, и уже готов был приняться с той же целью за нерадивых пастухов, как почувствовал, что идти стало легче. Действительно, кроме того, что путь пошёл под уклон, так и сама поверхность сделалась заметно ровнее, и обмельчавшие каменные осколки всё реже пытались вывернуться из-под ботинка или резануть острой кромкой по щиколотке. И Март, всё это время озабоченный лишь тем, чтобы не отстать от пастуха и не переломать себе ноги, вдруг понял, что они уже какое-то время пробираются между отвесными стенами: гигантская трещина, слегка изгибаясь, расколола до самого основания горный кряж, словно топор вогнали. Нижняя часть раскола была забита камнями и щебнем, и, к счастью для путников, достаточно плотно, чтобы идти, не спотыкаясь на каждом шагу. Движение затрудняли лишь отдельные остроконечные обломки, время от времени пронзающие тропу снизу, словно копья в руках погребённых под тоннами разрушенных пород исполинов.
Стены поднимались всё выше. Казалось бы, безлунная ночь в горах и так темнее некуда, однако по мере продвижения вперёд данный факт уже не выглядел бесспорным: мрак вокруг продолжал концентрироваться и густеть, стремясь к плотности камня. Факел Малика с трудом освещал короткий отрезок коридора, идущего из проглоченного тьмой «ниоткуда» в такое же непроглядное «никуда». В спину ощутимо дул холодный ветер, отчего пламя прыгало и трепыхалось перепуганной птицей, словно хотело сорваться с головни, да не видело пути к спасению. Неровный свет метался от стены к стене, и чёрные тени скакали за ним, будто бесы зашлись в дикой пляске, радуясь скорой поживе.
Расщелина постепенно сужалась, но всё ещё была достаточно широкой, так что старый отшельник догнал Марта и теперь вышагивал рядом, похожий на большую облезлую цаплю в тюрбане.
– Эти горы – выход глубинных пород, и каждый камень здесь напрямую связан с сердцем Земли, – сказал Магуш вполголоса, неуютно поёживаясь. – В подобных местах можно услышать его биение…
Март невольно затаил дыхание, прислушиваясь.
– Правда, для этого необходимо очень много времени, ведь один удар происходит раз в несколько лет и длится около года. Хэм-м… Но даже просто приложив ладони к срезу этого кряжа, – старик бросил опасливый взгляд из-под бровей на сходящиеся, будто мрак стягивал их своей гутапперчивой массой, стены, – можно уловить гул – это вибрирует заключённая в сердце Земли сила! Существуют древние ритуалы, позволяющие прикоснуться к этой первозданной мощи, и, если практиковать их регулярно, можно самому накопить силу, достаточную для того, чтобы сдвинуть с места огромный камень! Или даже целую скалу! Хотя… пример явно неудачный: зачем это надо? А вот построить дворец или разрушить город…
Отшельник всё бубнил монотонно что-то о горах, да о скитаниях, да о своей неудавшейся жизни, но Март почти не слушал: непроглядная темень давила на нервы, и узкая полоска неба с крупинками звёзд бесконечно высоко над головой – нить Ариадны, зажатая в каменных челюстях кряжа, – лишь нагоняла тоску, подчёркивая ничтожность собственного, Марта, «я».
С каждым шагом в разломе становилось теснее. Пастух уже тёрся плечами о стены, и Март не сомневался, что с минуты на минуту скалы сомкнутся и расплющат их. Сгинут без следа все трое, и ни один падальщик не рискнёт забраться сюда, чтобы поживиться остатками пищи, застрявшими между зубами каменного исполина.
«Грёбаная коза!..»
Сердце билось мелко и часто. Всё тело покрылось холодной испариной. Стало трудно дышать. Март переставлял ставшие ватными ноги и ждал, что со следующим выдохом отлетит, затерявшись во мраке, подобно отсветам слабеющего пламени факела, и его душа…
***
Тонкая, чуть изогнутая трещина рассекает горный кряж. По этой трещине, в самой её глубине, пробираются трое. Впереди идёт высокий угрюмый человек с догорающей головнёй в руке. Его широкие плечи в наброшенной поверх косматой шкуре касаются стен расщелины. В паре шагов позади, пошатываясь и спотыкаясь, бредёт юноша, одетый в такую же шкуру. Шествие замыкает тщедушный старик в поникшем тюрбане.
Скоро троица достигнет края расколотого массива, и трещина выведет их на широкий пологий склон. Если подняться над скалами и взглянуть с большой высоты, можно увидеть, что этот склон – часть огромной воронки, глубокой раной зияющей в теле кряжа.
Мужчина с головнёй останавливается резко и без предупреждения. Юноша продолжает шагать, пока не утыкается ему в спину…
***
Март врезался лицом в мягкое и вонючее, и не столько удар, сколько вонь привела его в чувство. Видение исчезло. Март отпрянул… и лишь тогда сообразил, что он, оказывается, нагнал пастуха: с поднятым в вытянутой руке факелом тот стоял уже какое-то время на месте, когда Март в своём странном сомнамбулическом состоянии налетел на него, – стоял, да так и продолжал стоять не шелохнувшись, будто вовсе не почувствовал удара.
Позади Марта закопошился, настырно теребя его за рукав, Магуш: пытался вызнать причину остановки. Куда ему неймётся? Март и сам ничего не мог понять: расщелина в этом месте была настолько узкой и пастух так плотно перекрыл её собой, что не было никакой возможности выглянуть из-за спины Малика.
Поколебавшись, пастух медленно, явно преодолевая себя, сдвинулся с места и шагнул вперёд. Стало заметно темнее: свет факела больше не отражался от стен – их не было! Не веря такому счастью, Март поспешил выбраться из расщелины, тем более что старик всё активнее проявлял нетерпение, бесцеремонно толкая его в спину.
Дышать сразу стало легче. Март утёр лоб, с наслаждением набрал полную грудь воздуха и подержал его в лёгких, ощущая, как успокаивается сердце. Бездонное небо снова распахнулось над головой, и звёзды подмигивали ободряюще: ну вот, мол, а ты переживал!
– Где мы? – оглядываясь по сторонам, почему-то шёпотом спросил Март.
– Это – Каменная чаша Нети! – так же тихо ответил Магуш.
– Больше похоже на кратер или воронку…
– Что?
– Кратер. Ну, это когда… э-э… оттуда… – и Март руками и звуками как мог изобразил извержение. – А воронка – это – у-у-у! – он повращал рукой, будто размешивал воду в котле, – наоборот, туда.
– А-а!.. – понимающе кивнул Магуш, хотя, по всей видимости, ничего не понял.
Малик между тем запалил новый факел, а отгоревший с силой метнул в темноту. Тот отлетел по широкой дуге и упал далеко впереди и внизу, взметнув целый салют искр. Пламя ожило на несколько секунд, охватив головешку, и пастух двинулся вниз по склону, прямо на этот нехитрый маяк.
Чем ниже спускалась маленькая спасательная экспедиция, тем яснее становилось Марту, что она направляется к центру обширной впадины, неровный изломанный край которой напоминал зубы великана, распахнувшего во сне свой необъятный зев. По всему выходило, что пастух вёл Марта со стариком-отшельником в самую его, великана, глотку. Марту опять стало неуютно. Вдобавок, нагнетая и без того жутковатую атмосферу, Магуш бормотал как в бреду на неизвестном Марту языке. Но иногда старый маг спотыкался о камень, и тогда что-то переключалось в нём – он переходил на понятную речь: «Талисман, талисман… Предел, которого не снять, предел, которого не переступить…» Затем старик снова спотыкался и подхватывал свою прежнюю неразборчивую скороговорку, но очередной неловкий шаг возвращал ясность слов: «Пограничный камень между небом и землей, которого не сдвинуть, глубины которого не измерил ни один бог, которого ни бог, ни человек не может постичь… Запор, которого…» – и опять вскрик, и шорох разлетающихся камней, и хриплый голос вновь каркает и шипит неразбери-чего…
…– Э-эх! Давай, давай! – кряхтел старый маг так натужно, будто собственноручно взялся поднять разлёгшуюся перед ним наподобие спящего мёртвым сном зверя здоровенную каменную глыбу. – Отсюда! С этой стороны поднажми!
Пастух и Март упирались изо-всех сил, пытаясь сдвинуть с места валун, под бегемотьим брюхом которого должен был находиться вход в пещеру с пропавшим братом Малика и его дурной козой. Вспотевшие руки соскальзывали с гладкой поверхности, ноги разъезжались, не находя достаточной опоры в засыпавшем низину каменном крошеве. Проклятый валун не поддавался. Да и что могут сделать двое, когда для этой громадины, похоже, и двадцати мало! Пустая затея!
Старик суетился вокруг, то давая бестолковые советы, то переходя на странный свой вороний язык, и факел в его руках ходил ходуном. В неверном скачущем свете Март никак не мог толком разглядеть рисунки, покрывавшие глыбу. Вначале, когда путники только подошли к камню, Март принял их за многочисленные царапины, возникшие вследствие того, что камень катился и съезжал со склона впадины, но теперь, едва не тычась носом в скопления неглубоких пересекающихся борозд, Март усмотрел в них непонятные иероглифы и загадочные символы.
По правде говоря, Марту было совершенно не до этих нечитаемых каракулей – он жутко устал, проголодался и хотел спать, – но его вниманием помимо воли завладело одно вполне узнаваемое изображение: растопыренная пятерня, выбитая в камне чуть глубже остальных рисунков и надписей. Размером, пожалуй, с его собственную ладонь или, может, малость покрупнее, пятерня оказалась прямо перед лицом Марта, и он бездумно пялился на неё, расшатывая злополучный камень.
Валун покачивался и даже временами как будто сдвигался на дюйм-другой, однако сидел крепко, как последний зуб престарелой двоюродной тётушки Марта, с которым та, несмотря на уговоры родственников, соседей и даже приглашённого в складчину дантиста, долго не желала расставаться. Пустая затея…
Короткая передышка – как нельзя кстати, чтобы расслабить ноющие мышцы и утереть пот. Пастух разогнул спину и зыркнул на Марта из-под своей дикой шевелюры. Март случайно наткнулся на этот хмурый взгляд, и они с Маликом несколько секунд смотрели друг на друга. Пастух отвёл глаза первым. Сплюнул. Март вдохнул побольше воздуха и поудобнее упёрся в камень. Ладонь сама легла в попавшееся под руку углубление, и каждый палец занял положенное ему место.
– Ага, вот так будет в самый раз! – деловито прокомментировал старик и принялся командовать – с энтузиазмом, однако стараясь не повышать голоса: – А ну! Давай, давай! Поднажми!
Март собрал все силы и «поднажал». Снова заболела повреждённая во время скачек по камням ладонь, и стало липко под ней. Кожу зажгло и закололо, словно Март удерживал электрический кабель под напряжением, и это покалывание быстро распространилось до локтя, начало подбираться к плечу…
Валун качнулся – на этот раз заметно. Зашелестел, осыпаясь наземь, покрывавший его мелкий сор. Мобилизуя последние свои силы и чувствуя в то же время, что ладонь и предплечье вконец онемели, Март застонал. Рядом диким зверем отозвался пастух: почуял, что их с Мартом противник дал слабину.
– Ага! Пошёл! Пошёл! – не унимался Магуш, с трудом удерживаясь, чтобы не кричать. – А ну, давай ещё!
Край камня приподнялся, и из образовавшейся щели пахнуло теплом. Пастух коротким рывком подсел под валун, заскрипел под ногами щебень. Марта же хватило только на то, чтобы сделать короткий вдох.
– Руку сюда передвинь! – оскалясь прорычал старик и вцепился Марту в запястье.
Не в силах даже огрызнуться, Март сдвинул дрожащую руку туда, куда тянул её Магуш, и почувствовал под ладонью удобную, словно специально по её форме обработанную, выемку – такую же, наверное, в которой устроилась немногим ранее другая ладонь.
– А теперь – жми! – с яростью прошипел маг и, выпучив глаза и раздувая ноздри, запричитал громким шёпотом какую-то белиберду.
Но Март не понимал его слов – да и не вслушивался: мышцы горели – вот-вот порвутся, дыхания не хватало и, вдобавок к первой, повреждённой, быстро немела вторая рука.
– Ещё! Ещё давай!!! – голос мага с шёпота едва не сорвался на визг…
Кажется, Март ругался: что-то вырывалось из горла сквозь сжатые зубы – то ли хрип, то ли бранные слова… а может, и то и другое сразу. Он плохо сознавал происходившее вокруг, чувствуя лишь, что тело его и мозг, его разум, эмоции, и ещё что-то – глубинное, животное – всё слилось, перемешалось, как металлы в доменной печи. Расплав бурлил – безличное, бесформенное, дикое «оно», состоящее из тысячи тысяч неуправляемых потоков, – поглощая остатки сознания, одержимый поиском выхода.
– Ещё давай! – сквозь шум кипящего котла донёсся знакомый голос, и Март ухватился за него – хоть какая-то опора, хоть какой-то проводник в этой пылающей круговерти!
Он следовал за своим лоцманом, а тот, похоже, знал своё дело, и скоро одержимость каждого потока сконцентрировалась в общем намерении: перебороть неподатливую, инертную массу преграждающего путь к свободе камня. Все частные векторы желаний и стремлений оказались сложены в один, направленный на конкретную цель. Никакие отклонения невозможны: либо он, Март, этот пышущий жаром сплав, свернёт проклятую глыбу – либо она раздавит его! Вектор задан, и, подчиняясь ему, каждое мышечное волокно, каждый нервный импульс – все резервы включились и работали сейчас на пределе, превратив Марта в сжигающий сам себя сгусток огня!
– Ещё!!! – напористо требовал голос мага.
Даже сумасшедший звон до боли переполнившей Марта энергии не мог заглушить его – и Март безропотно следовал приказу.
– Ещё!!!
Ещё добавить (хоть сколько-то!) кипящих эмоций – вконец ослепляя рассудок, сжигая дотла нутро!
– Ещё!!!
Ещё выжать хоть каплю (пусть самую последнюю!) усилий – до предела раскаляя натянутые провода нервов, разрывая мышцы и сухожилия в клочья!
– Ещё!!!
Ещё немного! Ещё чуть!..
Казалось, предел возможностей пройден и всё, что могло дать энергию, выжато напрочь – но голос не отставал:
– Ещё!!! Ещё!!! – толкал он и пинал, задавая ритм сердцу.
Этот ритм заставлял рождаться в самом центре огненного клубка, которым воспринимал себя Март, гудящие волны, что судорогой прокатывались через всё тело и били в холодную тёмную тушу никак не желавшего пробуждаться камня – ещё раз, и ещё, и ещё…
Невероятно, однако упрямая каменная махина уступила напору! Она поднялась неохотно, как пробудившийся от сна медведь, замерла на мгновенье, раздумывая, и, преодолев критическую точку, повалилась набок, с хрустом перемалывая щебень под собой в мелкий песок.
Пастух отпрыгнул удивительно резво для своих немалых габаритов. А Март… Валун потащил его за собой: руки прилипли – не оторвать! Паника, в мгновение ока спалив остатки сил, заставила Марта дёрнуться всем телом. Перед глазами вспыхнуло салютом и рассыпалось звоном в ушах, боль резанула ладони – такая острая, будто содрали кожу до самого мяса!
– А-а-а! – крик вырвался сам собой, и Март отлетел от камня сорвавшейся с крючка рыбёшкой.
Тут же подскочил старик:
– Ш-ш-ш! – и зажал Марту рот. – Тихо! Не ори! Не время и не место!
Март мотнул головой, освобождаясь от неприятно костлявой и сухой стариковской клешни, и поднял к глазам дрожащие ладони, ожидая увидеть страшные стигмы на них… но – нет: лишь ссадины и немного крови, по большей части из прежней раны, – пустяк, в сущности.
– Уф-ф… – выдохнул он облегчённо.
– Всё хорошо? – поинтересовался маг. – Ну вот. И нечего шум поднимать. Я же говорил тебе: ночью в горах всякое-разное слоняется. Ну, мы-то не в счёт – нам-то деваться некуда…
5
Открывшаяся под валуном нора уходила довольно круто вниз. Тёплый воздух поднимался из глубины, вынося с собой наружу трудноопределимый запах, который оставлял кисловатый привкус на языке. Слабый поток не отдавал затхлостью закрытого пространства и не смердел берлогой животного, однако ни свежим, ни ароматным назвать его нельзя было вовсе.
Запах этот, вряд ли знакомый, вызвал у Марта неясные ощущения – сложные, не объяснить сходу. Подобные чувства рождаются в зале ожидания вокзала или аэропорта, когда рейс задерживают на неопределённое время: уезжать-то изначально не хотелось, но обстоятельства сложились непреодолимые, и вот, унылая до сведения скул маета изводит душу подвешенного между небом и землёй бедолаги, который и рад бы уже разрубить этот гордиев узел – пусть с кровью, пусть как! – но, опять же, обстоятельства… Стало тоскливо. Да, наверное, именно таким и должен быть он – дух тоски и тревоги, что поднимался сейчас из кромешного подземного мрака: вязким и кисловатым, наполняющим тяжестью сердце…
– Ну-у… Это… – прервал размышления Марта старик-маг – он стоял вальяжно, по-хозяйски привалившись к валуну, словно к голове только что поверженного лично им чудовища. – Кому-то, значит, придётся… – и, скривив физиономию, указал кивком на тёмное жерло пещеры.
Затем Магуш обратил лицо к пастуху и смерил того откровенно критическим взглядом.
Март и сам понимал: с размерами Малика соваться в насилу раскупоренное ими бутылочное горлышко – всё равно что вернуть на прежнее место валун. Старик же, хотя и достаточно худ, чтобы пролезть даже в более тесный лаз, однако сам на ладан дышит: упаси бог, окочурится прямо там, под землёй, и могилу копать не надо…
Старик уставился на Марта и подвигал губами, будто едва удерживал попавшую в рот беспокойную муху. Март вздохнул, развязал пояс, скинул козью шкуру. Считанные часы назад он и представить не мог, что будет вылезать из неё с такой неохотой.
– Это тоже снимай, – показал Магуш на куртку, – наверняка порвёшь. Или, чего хуже, застрянешь…
Подсвечивая себе факелом, Март склонился над пещерой – хотя бы примерно представить, что ждёт его там. И поёжился: лаз был слишком узким, не позволяя толком разглядеть хоть что-то, да и жидковатый свет быстро терялся, не достигая дна каменной кишки. А может, и не было его вовсе – дна…
– А если… позвать? – с затаённой надеждой обернулся Март к старику – тот, деловито пыхтя, обвязывал щиколотку юноши верёвкой, другой конец которой вручил Малику.
– Кого позвать? – не понял маг. – А-а, пастуха, что ль? Ну да… Точно, точно… – и заскрипел натужно, изо всех своих птичьих сил затягивая узел: – Уж это… ых-х… обязательно…
Закончив, он отдышался и утёр со лба несуществующий пот. Подёргал верёвку, проверяя связку на крепость, при этом нимало не жалея охваченной петлёй Мартовой ноги.
– Это уж обязательно… – повторил удовлетворённо. – Вот проберёшься поглубже – и сразу начинай звать! «Максуд» – запомнил? Максу-у-д! – тихо прогудел он, раструбом приложив ладони ко рту. – Вот так. Когда потерянный услышит зов, он спросит: «Кто зовёт?» Тогда ты…
– Да какая ему разница, кто явился его спасать?! – нервно отрезал Март: неприятное чувство уже облизывало ознобом спину, колючей ватой набивало ноги…
– Ну откуда же Максуд узнает, что ты пришёл помочь? – искренне удивился старик, и Март, глядя в его наивные глаза, отчего-то почувствовал стыд. – Он ведь тебя не увидит даже – в темноте-то! И что он должен думать? А может, ты и не человек вовсе и намерения у тебя… э-э… нечеловеческие? А? Во-о-т! Посему слушай, что тебе говорят, и не перечь! – маг сердито продирижировал указательным пальцем. – Хэ-м-м… О чём я? – и озабоченно поскрёб в затылке. – Ах, да! На вопрос «кто зовёт?» ты должен ответить: «Аваз».
– Аваз? Чем плохо моё настоящее имя?
– Ну чудной ты человек! – старик взмахнул руками и тут же бросил их, хлопнув себя по бокам, словно вконец обессиленная долговязая птица уронила лишённые перьев крылья. – Ты не обижайся, парень, но в наших краях и собаку твоим именем не назовут! Потерянный услышит это твоё «Ма-а-а-гхр-р-рпт!» – да от страха заберётся ещё глубже! Ищи-свищи потом! Понял, нет?
Март пожал плечами, но препираться не стал: может, и правда его имя у местных племён звучит несколько неблагозвучно?
– Хэ-м-м… Знаешь-ка что?.. Хэ-х-х… – повздыхал Магуш. – Ты слишком нервничаешь. «Пещера! Ух-х! Глубоко, темно, страшно!» Хэ-х-х… Боюсь, забудешь всё, что я тебе сказал. Надо бы подстраховаться…
Он взглядом поискал под ногами, обернулся вокруг себя и, снова оказавшись лицом к Марту, приметил его окровавленную ладонь.
– Ага! Дай-ка руку… Видишь ли, у нас, магов, существует особый приём: если хочешь что-то хорошенько запомнить – запиши, – пояснил с усмешкой в ответ на недоуменный взгляд – и со всех сил сдавил своими деревянными клешнями повреждённую кисть!
Искры в глазах едва утихли, а малость, видно, потерявший в ночи связь с реальностью учитель-маг, раскрыв многострадальную ладонь бедолаги-хербеда, ткнул пальцем в скопившуюся там лужицу крови. Март зашипел от боли.
– Тихо, тихо… Чем-то ведь надо сделать надпись… – и, мокая палец в красную жижу, маг принялся чертить что-то у Марта на лбу: – Теперь… м-м-м… ага… захочешь – не забудешь!
А Март только морщился и терпел. Даже не стал спрашивать, какой смысл в шпаргалке, которую не можешь увидеть: сил на возражения просто не было.
– Ну что ж… – маг закончил с рисованием и многозначительно посмотрел в сторону пещеры.
Март, нехотя, но будто что-то помимо воли тянуло его взгляд невидимой нитью, повернулся к зияющей возле поверженного валуна чёрной дыре. Во рту пересохло. Его совершенно не вдохновляла перспектива ползти, извиваясь червём, в кромешной темноте, рискуя застрять или сорваться в пропасть, если верёвка вдруг перетрётся. А проползти придётся немало, судя по величине заготовленного мотка… Но что делать, если верёвка закончится, а Максуда он так и не найдёт?
Лелея угасающую надежду, что потерявшийся пастух, возможно, находится где-то неподалёку от входа, Март опустился на четвереньки и сунул голову в устье пещеры.
– Эй! – крикнул он в темноту.
Сильный рывок за ногу – и Март, чудом не проехавшись лицом по камням, распластался в нескольких шагах от лаза.
– Ты что, чума тебе на голову, совсем ополоумел?! – зашипел маг. – Нельзя кричать! Никак нельзя! Ночь! Горы! Обвал!
Март потёр щиколотку: больно! Ещё и растяжения не хватало! Пастух стоял над ним с видом палача: не иначе, готовился повесить провинившегося спасателя на той же верёвке, целый моток которой держал в руках, – слава богу, негде. Хотя… почему негде? Вот она, пещера-то! И от повешения не отвертеться, только вешать его, страдальца, будут вниз головой – за ногу. Не лучшая, надо заметить, казнь…
Камни в тесной, как нутро удава, пещере оказались, вопреки ожиданиям, сухими и тёплыми – заметно теплее, чем на поверхности. И, что самое главное, не острыми. В противном случае Март давно бы располосовал себе живот и грудь да и ретировался не солоно хлебавши. С позором, конечно, и с чувством вины и стыда, вследствие несостоявшегося спасения пастуха… но… всё же… Всё же – с несомненным облегчением!
Март вздохнул и двинулся дальше.
«Размечтался! Полируй-ка давай брюхом эти замечательные, такие удобные камни и надейся, что верёвка выдержит двойной груз на обратном пути! Должна выдержать… А вот если, к примеру, она перетрётся во время спуска – будет ли смысл продолжать миссию? Стоит ли и далее погружаться в абсолютную неизвестность, рискуя затеряться в ней так же, как брат Малика, или… или… Неясно…»
Неясно… Да что, вообще, могло быть ясным в такой абсолютной, кромешной тьме? Единственно, положительный момент виделся опять же в том, что сглаженные, будто обкатанные водой, камни не будут затруднять движение при отступлении своим ходом. Март отчаянно желал верить в то, что он мог бы при крайней необходимости выбраться самостоятельно, без помощи привязанной к ноге верёвки. Как это возможно в горку и задом наперёд? Вот об этом думать не хотелось. А хотелось просто если не определённости (какая уж тут, к чёрту, определённость!), то хотя бы капли контроля над обстоятельствами! Пусть номинального, пусть, на худой конец, иллюзорного – но всё же дающего надежду на благополучный исход спасательной авантюры! Благополучный по крайней мере для него…
«Надо вспомнить что-нибудь приятное, – думал Март, стиснув зубы и осторожно сползая вниз, в глухую темноту пещеры. – Что-нибудь светлое, беззаботное, вселяющее уверенность в завтрашнем дне. Что-нибудь вроде… вроде солнца… И лета…»
Солнце и лето… Как давно это было! Разноцветье луговых трав, пёстрым покрывалом наброшенное на пологие спины холмов, и утоптанная до состояния камня грунтовая дорога, которая лихо петляет между ними, – по нагретой солнцем земле можно идти босиком, без опасения поранить пятку о камень или колючку… Внезапная феерия грозы, и томный дух, исходящий от земли, распаренной после обильного скоротечного дождя… Покрытая бурым налётом узкоколейка с изредка курсирующим по ней толкачом, и острый запах, исходящий от шпал, уложенных слишком редко, чтобы на каждую приходился ровно один шаг, – только прыгать… Март увидел перед собой просторный деревянный дом, в котором он жил подростком, и соседского рыжего пса – бесхитростного и беззлобного побирушку, чей самый страшный кошмар – гроза – заставлял его, совершенно обезумевшего от паники, бросаться, минуя прихожую, прямо в спальню и забиваться под кровать (и это при том, что в нормальном состоянии робость и деликатность характера не могли позволить скромняге даже лапу на порог поставить!). Пьяный хозяин-сосед, ни за что ни про что, однажды забил его до смерти… Образы, вставшие перед глазами, были настолько реальны, что Март даже разобрал слова песенки, которую напевал себе под нос неунывающий пожилой бородач, владелец фермы. Парадоксально гармонично вплетая элемент хаоса в нехитрый мотив, до слуха донеслись причитания его жены: та, словно сойка возле разорённого гнезда, металась по кухне в тщетных потугах реанимировать испорченный ужин – и даже этот горьковатый запах подгоревшей пищи Март тоже уловил совершенно отчётливо! Должно быть, оба – и фермер, и его жена – давно умерли – ведь столько лет прошло…
Прихотью своего не вполне осознанного желания, Март оказался в том глубинном пласте памяти, где отгорал последний день августа и пылало тонущее в раскалённой пыли красномордое солнце. Его, впечатлительного недоросля, всегда ставил в тупик парадокс: вот сегодня ещё лето, а завтра… На первый взгляд ничего не изменится: будет такая же ясная погода, и будет так же, до свекольного румянца, поджаривать плечи полуденное солнце, и птицы, точно так же, как за день до этого, продолжат устраивать суетливую чехарду, решая свои птичьи дела… Только лета уже не будет. И вообще, неизвестно, вернётся ли оно когда-нибудь. Вернётся ли он в это лето? Вернётся ли Она?.. И так до умопомрачения сильно захотелось удержать тот угасающий день, последний уголёк отгоревшего сезона вольной жизни, который не повторится (теперь он знал это) больше никогда, – и раздуть его, и кануть в ожившее на несколько мгновений пламя без оглядки! Но… Что памяти жалкий бриз? Подобно скудному глотку, он способен лишь пробудить и усилить жажду, однако возможно ли ухитриться испить из потока времени столько развоплощённого прошлого, чтобы остаться в давным-давно минувшем, но до сих пор наполненном золотым дыханием солнца фрагменте навсегда?..
– Эй! Ты там заснул, что ли? – развеял видения Марта нетерпеливый шёпот старика. – Зови давай!
Март мотнул головой, выдохнув из себя остатки тающих образов, и проговорил негромко, в точности, как учил его маг:
– Максу-у-у-д…
Эхо подхватило имя и понесло его куда-то очень далеко, повторяя на все лады – то громче, то тише…
«Как глубоко», – подумал Март.
– Глубоко-о… – согласилось эхо.
«Слуховые галлюцинации, – решил Март. – Наверное, к голове слишком сильно прилила кровь».
– Кровь!.. Кровь!.. – возбуждённо подхватило эхо.
Свело горло и заломило скулы. И на языке стало солоно, будто во рту действительно появилась кровь. Откуда?
– Отту-у-да… – объяснило эхо.
– Ты что там мелешь, парень? – просочился к тонущему во тьме Марту встревоженный голос мага. – Зови, кому говорят!
Март сглотнул, избавляясь от кома в горле.
– Максу-у-д!
– Ма-а-кс-с-с-у-уд… – змеёй поползло в глубину пещеры и затихло – погасло?
Март подождал, прислушиваясь, затем набрал в лёгкие воздуха и – замер, угадав далёкий, на пределе слышимости, вздох:
– А-а-ах-у-у-х-х-х… Ма-а-кс-с-с-у-уд…
Это… имя! Брошенное Мартом в бесформенную и безграничную, лишённую привычного пространства, а может даже и времени, неизвестность – оно вернулось обратно! И загуляло вокруг, зашелестело, зашептало на разные лады, обволакивая замершего спасателя.
– Макс-с-у-уд… – дохнуло в самое ухо.
«Кто это?» – мелькнула мысль.
– Кто-о это-о-о? – отозвался шёпот.
– Я… – растерялся Март.
И – словно озарение: «Это же он, Максуд!»
– Кто-о-о?
– Я! Я! Э-э… Аваз! – вовремя вспомнились инструкции старика.
И Март не удержался, закричал:
– Сюда! Я здесь! Сюда!
Движение воздуха – по щеке будто языком лизнуло – и кто-то вдруг крепко схватил за вытянутые вперёд руки, за самые кисти. Март вздрогнул от неожиданности, но тут же, совершенно рефлекторно, ответил на это своего рода рукопожатие, почувствовав в ладонях тонкие и твёрдые, как горсть карандашей, но по-каменному холодные пальцы.
– Держись! – простонал Март, пытаясь зацепиться мысками ботинок за неровности пещеры: он начал соскальзывать вниз под уклон – впору было пожалеть о слишком гладких, лишённых углов и зазубрин камнях.
– Погоди… Погоди, Максуд! Отпусти одну руку, я перехвачусь…
Невидимка не реагировал ни словом, ни вздохом – лишь сильнее сжимал кисти Марта. Пальцы начали неметь.
– Так нам не выбраться, Максуд! Мне недостает опоры!
Вес человека из тьмы будто увеличился вдвое, заставляя Марта соскальзывать ещё быстрее.
Март спохватился и поспешно дёрнул три раза ногой с привязанной к ней верёвкой, подавая условный сигнал Малику. Он ждал, что вот-вот верёвка натянется, и пастух вытянет на свет божий и его, и своего незадачливого брата… Не дождавшись, подёргал ещё, и ещё, и ещё… – и забился, теряя рассудок и срываясь в панические конвульсии вдруг осознавшей себя на рыболовном крючке наживки!
Способность рационально мыслить осталась где-то там, у входа в пещеру, где ещё различим был свет, – здесь же, в абсолютной темноте, не осталось ничего, кроме таких же непроглядных инстинктов. Последние отголоски воли истрепались о камни и сгинули во тьме, слабое эхо самоконтроля если и пробивалось к сознанию, то сразу отступало, вытесненное отчаянием и ужасом. Животная паника целиком владела и разумом, и телом.
Спазм в горле не позволял кричать, и Март протяжно скулил. Случайный импульс вдруг ткнулся в мозг, приказывая гасить скорость всем, чем удастся, и, повинуясь ему, Март растопырил ноги… но стен пещеры не достал! А тут ещё и уклон пошёл круто вниз, и вдобавок Марта закрутило, будто он оказался на спиральной горке аквапарка… Март совсем потерял ориентацию в пространстве и не сразу понял, что опоры под ним больше нет: он не соскальзывает, а кувыркаясь летит в пустоту! Из горла будто вышибло пробку, и воплем исторглись разом все чувства, что уже готовы были разорвать его:
– А-а-а-а-а-а-а!!!
6
В голове горело. Оранжевый свет переполнял внутреннее пространство черепа, затекая в него через глазницы и распаляя жгучую боль. Очнувшийся разлепил веко, и тут же острый луч воткнулся в глаз, пронзив левое полушарие мозга насквозь, до самого затылка. Это физическое ощущение света как вполне материального объекта, засевшего в голове, окончательно привело бедолагу в чувство. Спасаясь от беспощадных атак огненосного жала, он сначала перевалился на бок, а затем сел, подобрав под себя ноги.
Ослепительно-белый квадрат висел в центре мира, испуская тугой сноп переливающихся лучей, и кроме этой мистической фигуры ничего больше не существовало во Вселенной. В сознании тоже ничего не существовало: ни слов, ни мыслей, ни способности анализировать и оценивать то, на что смотрели глаза. Обладатель первозданной внутренней пустоты поморгал, привыкая к свету, – появившиеся полутона и тени сложились в формы…
Мир неотвратимо распадался, разделялся на составные части, и для каждого элемента, словно само по себе, возникало особенное понятие и название. Понятия пересекались, сливались и снова делились, цеплялись друг за друга, образуя сложные конструкции… Родились мысли. Процесс описания мира невероятно ускорился, и наконец – обнаруживший себя в реальности этого описания обрёл собственное «я»…
Он сидел на полу помещения кубической формы, а в квадратное окно заглядывало солнце. Сияющий копьеносец оставил свои нападки, великодушно позволив хлопающему глазами «новорождённому» освоиться в подвластном благородному светилу мире. Тёплый рассеянный свет наполнял завешенную мерцающей пылью комнату, отчего каждый предмет в ней был окружён размытым ореолом. Лишённые контраста тени размазались фоном, смешались в переливающуюся рефлексами массу. Игра света и тени вкупе с отсутствием чётких границ создавали иллюзию подвижной, живой глубины, словно количество измерений здешнего пространства постоянно менялось. Некоторое время Март любовался этим удивительным эффектом, пока рассудок его осваивался в новой реальности и обретал должную работоспособность.
По сути же, мир, в котором нашёл себя Март, оказался весьма невелик и убог: свисавший из-под потолка разнообразный мелкий хлам позволил, благодаря своему положению, разместить внизу оставшуюся часть хлама, более тяжеловесную, лишь бы как распиханную по углам нескладной комнатушки – такой ветхой, что, казалось, от любого чиха готова была сложиться в груду плетёных палет и кусков пересохшей глины; в центре этой сюрреалистичной свалки, прямо на земляном полу, был выложен примитивный очаг, несомненный ровесник хижины, и в нём, седея на глазах, тлели угли; тут же, на истёртой циновке возле очага, кривобокий кувшин надменно выпятил обшарпанное пузо, окружённый скромным семейством свёртков и грубо сплетённых плоских корзин. Однако вся эта унылая неприглядность, словно виденная когда-то очень давно и надолго потерянная, а теперь вновь занявшая своё место, принесла блаженное, до слёз, ощущение умиротворённости: Мир вернулся, и Март был в нём! Только вот горчило внутри, как от проглоченных рыданий, и жутко болела голова.
Чувство голода проснулось внезапно. Отстав по какой-то загадочной причине от всех остальных ощущений, оно напало со всей силой исподтишка, и желудок скрутило спазмом: коли уж вернулся в мир материальный – изволь платить исправно положенную ему дань. Преодолевая неподъёмную тяжесть в теле, Март переполз на четвереньках поближе к свёрткам и корзинам.
В корзинах он обнаружил свежие и сушёные фрукты, а также жареное мясо – пусть холодное, но оно было именно тем, о чём мечталось последнюю тысячу лет! Один из свёртков он сразу отодвинул подальше: запах говорил сам за себя, и ничего Март не мог поделать со своим отвращением к этому амбре. В другом же свёртке нашлись лепёшки – мягкие! Март заглянул в кувшин: молоко, несомненно козье, однако без того убийственного духа, который исходил, казалось, от всего здесь, что имело хоть малейшее отношение к местному рогатому скоту.
Март пил жадно, прямо из кувшина, пока не опустошил его на треть, затем принялся за мясо и лепёшки. Утолив первый голод, он продолжил трапезу, но уже спокойно и вдумчиво, как культурный, благовоспитанный человек. Решился-таки и развернул тряпицу с сыром. На вкус тот оказался вполне неплох, разве что немного суховат…
Примерно через полчаса желудок Марта довольно урчал и требовал отдыха или по крайней мере передышки. Март ослабил кушак, который опоясывал его одежду из козьей шкуры, и только сейчас увидел, что под ней он абсолютно гол. Он едва успел удивиться, как вдруг обрывок ковра, прикрывавший вход, отодвинулся, и смуглый старик показался в проёме.
«Дежавю» – Март вспомнил этот термин сразу: мозг теперь включился полностью и, подпитанный энергией от обильного пиршества, работал, похоже, вполне исправно. Дежавю… Это когда кажется, что событие, которое ты переживаешь прямо сейчас, является повтором уже прожитого когда-то. «Одно и то же, хотя и не то же самое» – парадоксальная формулировка, но ощущение у Марта было именно таким.
Старик-отшельник был тем же, но что-то в нём неуловимо изменилось. Он существовал здесь и сейчас, но будто сто лет прошло, прежде чем время свернулось в петлю и склеило прошлое с настоящим. Странно, однако Март буквально чувствовал эту прорву времени, разделявшую две стороны дежавю – не такого уж и мистического, как он всегда считал, казуса человеческой психики. А может, не в отшельнике дело? Может, что-то не так в нём самом, Марте?..
– Ну и горазд же ты дрыхнуть! – восхищённо покачал головой Магуш и поцокал языком.
– Я тут… это… – смутился Март, окинув взглядом разорённый, будто по нему прошлась стая павианов, дастархан: распотрошённые свёртки, изрядно обедневшие корзины… – Не удержался я, в общем… У меня есть деньги, я заплачу!
– Ты что?! Какие деньги?! – возмущённо всплеснул руками хозяин. – Кушай! Кушай, на здоровье! Это всё тебе! Благодарность от пастухов!
– Пастухов? – напрягся Март. – А что произошло?
– Ты что, ничего не помнишь? Мы достали его!
– Кого?
– Максуда!
Старик хлопал замаслившимися глазёнками, и улыбка расплывалась мазком сладчайшей патоки на его и без того приторно-восторженной физиономии.
– А-а… – наморщил лоб Март, – ну да…
Что-то закопошилось в памяти при имени «Максуд», однако сознания достигали лишь невнятные обрывки образов: усыпанное отборным жемчугом звёзд чёрное небо, давящие – до нехватки воздуха в груди! – стены-тиски горного раскола, воронкообразная впадина и плотоядный оскал её щербатой кромки… И вдруг – промелькнувшая быстро, но очень чёткая картина: свёрнутый набок громадный валун и бездонно-тёмное, вобравшее весь мрак подземного мира око пещеры возле – оно глядит пристально, не мигая…
Марта передёрнуло. Ладони раскрылись сами по себе: свежие, едва подсохшие ссадины покрывали их. Почему он не обратил внимания раньше? Март коснулся пальцами сорванной кожи, провёл по разрезу, совпадавшему с одной из складок (он всегда путал, которая из них называлась линией жизни, а которая – судьбы), нажал. Капля крови выступила из ранки.
Острая боль послужила тем самым толчком, что встряхнул-таки вялую, не желавшую просыпаться память. Из вязкой ленивой мути всплыл вчерашний день и первая половина ночи, вплоть до того момента, как Март забрался в пещеру… Но что произошло дальше? Вторая половина ночи будто в омут канула: вроде чувствуешь, что вот оно, где-то здесь, прямо под рукой, но – не нащупать никак, не ухватить… И где-то в тех же сумеречных глубинах, недоступных сознанию яви, однако часто открывающихся в сновидениях, осталось ещё что-то, совсем уж смутное и неуловимое, ноющее тонкой тоскливой нотой… Хотя, возможно, этот меланхоличный призрак не имел никакого отношения ко вчерашнему приключению… Ладно, вспомнится. Со временем.
Ошмётки облаков, деловито сметаемые ветром к горизонту, бесследно пропадали за гребнем скалистого хребта, и небо искренне восхищало звенящей чистотой своего купола из тончайшего шёлка цвета лазури. Покров, достойный чертогов исключительно царственной особы!
«Сияющий монарх, пребывая в самом зените славы, правил жёстко и бескомпромиссно: глаз невозможно было поднять на его царственный лик. И капли сомнений не могло возникнуть, что разбитый наголову бледный король мрака впредь посмеет раскинуть над миром чёрный шатёр с обитающим в нём легионом кошмаров. По праву сильного завладел светозарный копьеносец небесным престолом, и теперь, победитель, царствовать он будет вечно!..» – пришло на ум Марту, немного очумевшему от избытка простора и света.
Выспренная чушь! Занятия в литературном клубе научили писать грамотно, однако не избавили его опусы от наивно-возвышенного романтизма и чрезмерного пафоса. Что поделать – моменты острого эмоционально-чувственного восприятия и благоговейно-торжественного восхищения, то перемежаясь, то складываясь в единое, близкое к мистическому озарению, переживание, неизменно – и, наверное, с самого рождения – присутствовали в существовании Марта. Хотя, скорее, таковым было лишь его отношение как к отдельным аспектам жизни (иногда непредсказуемым и невероятным, иногда простым, но, если внимательно приглядеться, удивительным), так и в целом к ней. К Ней… Что-то колыхнулось в памяти, но кто эта самая «Она» – Марту не удалось вспомнить сходу. Однако он точно знал, что «Она», как и многое-многое другое, осталась совсем далеко – где-то там, в основательно затянутой туманом и оттого совсем уже нереальной, – в той, прежней, жизни…
«Прежняя жизнь…» – словно капля лимонного сока попала на язык. Март сплюнул. Так, может, хватит уже бежать от призраков прошлого, что тащатся вслед дурацким неуклюжим хвостом, куда бы он ни пошёл, а просто взять и начать всё с чистого листа? Взять и начать… А ведь какой прекрасный день! Так почему бы не сделать его первым – в новой жизни?!
Да, что ни говори, пафос без удержу пёр через край, однако в этот раз пришедшие на ум строки были самыми что ни на есть подходящими к моменту! И кто бы (даже из прежних – прежних! – учителей) взял на себя смелость оспорить его, Марта, выбор?
«Забавная штука, – подумал Март, наблюдая за едва различимым крылатым силуэтом, застывшем высоко-высоко, – вот, в жизни твоей кавардак и весь мир летит в тартарары, но стоит вдоволь поспать и набить желудок…»
Он улыбнулся солнцу… и вздрогнул: рогатый силуэт заслонил диск!
– Мнэ-э-э… – провозгласил рогатый.
Магуш, выйдя из своего жилища вслед за Мартом, хихикнул.
– На ночь я затаскиваю бездельников на крышу: они предупреждают, если кто-то приближается к хижине. Кроме того, их присутствие отпугивает злых духов. Только потому и держу.
Март уже и сам разглядел на плоском перекрытии лачуги двух козлов. Оба поражали своим диким неухоженным видом. Оба пялились на Марта свысока и, кажется, даже улыбались глумливо. Да, пожалуй, злые духи вполне могли испугаться.
– А не свалятся они оттуда? – поинтересовался Март.
– Что ж они, совсем без мозгов? Хотя если свалятся – горевать не стану: мясо и шкуры лишними не будут. Жёсткое, конечно, мясцо, жёсткое… И воняет к тому же – не то что… э-экх-экх-м-м… – старик закашлялся. – Но привередничать не приходится…
– Мнэ! – требовательно вякнул кто-то из обсуждаемой парочки.
– Жрать просят, – пояснил Магуш. – Запоздал я сегодня… Да! Раз уж ты так удачно здесь оказался, помоги-ка мне…
Вдвоём они кое-как спустили козлов на землю, и те резво потрусили к подножью холма, где росло достаточно кустов и даже немного травы.
Руки в боки, старик ухмылялся вслед возбуждённо задравшим хвосты животным.
– Что за жизнь у этих оболтусов, – хохотнул, – беззаботная, нехлопотливая. Утром тебя с крыши снимут, вечером посадят – и целый день свободен: хочешь – это, хочешь – то… Даже завидно!
– Я бы не позавидовал, – пожал плечами Март. – Для козла, может, здесь и рай земной, предел мечтаний и жизненных стремлений, но для человека… Да чем здесь заняться-то? Считать камни? А ночью – звёзды? С ума сойдёшь.
– Как – «чем заняться»?! Да, здесь много камней и, наверное, столько же звёзд, но разве это недостаток? Прекрасный уединённый уголок, где никто не помешает изучать основы магии, а затем и погружаться в её глубины – вот что это за место! Так!
Март зевнул в ответ и почесал изрядно поросшую жёстким волосом щёку.
– У тебя есть сила, парень, – не глядя на Марта, как бы между делом заметил Магуш. – Покровительствующая тебе сила… Как знать, может, вдвоём нам бы удалось оседлать её? Мои знания и опыт – твой шанс…
– Не думаю, что сейчас я готов… или, вернее, хочу – заняться изучением магии, – нахмурился Март. – Я чувствую, что настало время вернуться домой.
Старый маг промолчал, кривя губы, и продолжил пялиться на подножие холма, где рогатая парочка с жадностью бросилась прореживать и так весьма не густой кустарник.
Спину меж лопаток нестерпимо закололо. Март попробовал дотянуться – не вышло, и он, возмещая неудовлетворённую потребность сторицей, хорошенько поскрёб ногтями начинавшие зудеть плечи.
– Кстати… а где моя куртка?
– Так ведь… это… – уши старика дёрнулись, как у испуганного зайца, и встряхнулся поникший, будто пребывавший в дремоте, тюрбан – однако головы Магуш не повернул. – Ну… как… Пропала! Ага! Изорвалась в клочья одёжка твоя! Эх-э-эх-х… – старик завздыхал сокрушённо.
– Я, кажется, лез в пещеру без куртки…
– Да?.. Э-эм-м… Да… ты оставил её возле входа… но произошёл обвал! Ты слишком громко кричал, парень! Одежду уволокло камнями, засыпало… м-м… Конечно, при этом её изорвало – а как же иначе? И обувка твоя… э-э-эм-м-м… Мы и сами-то еле спаслись! О-о-ох! Разве ты не помнишь?!
Смысл сказанного застрял где-то на подступах к замеревшему рассудку Марта, но руки, будто имели собственный разум, поднялись и схватились за голову – и только затем парализующе-ледяной волной прорвалось-таки осознание: во внутреннем кармане куртки, упрятанные так, чтобы не потерять и не повредить, остались деньги и документы! Да чёрт с ними, с деньгами, но – паспорт!..
И тело ответило вспышкой жара. Лицо запылало.
– Нам… надо вернуться в пещеру… – еле выговорил Март.
– Чего? – Магуш вздрогнул. – Это… Столько переживаний из-за какой-то… как её там? Ку-р-рут-ка? Хэх! Что ж, можешь забрать себе шкуру Максуда, – он барским жестом махнул на нынешнее одеяние Марта. – Ему она больше не понадобится, зато на тебе – как родная. Мало? Возьми и мой кушак в придачу! И можешь не платить, не волнуйся! – старик вроде даже обиделся.
– Меня уже тошнит от твоей вонючей шкуры! – гаркнул Март. – И кушак твой – повеситься только! Документы остались в куртке, понимаешь ты?! Я не смогу вернуться без документов!
Старик испуганно отступил и теперь смотрел неотрывно на Марта, словно боялся упустить момент, когда тот бросится него с кулаками. Зрачки мага расширились настолько, что глаза его, и так тёмные, стали совсем как два колодца – в похожий Март спускался прошедшей ночью.
– Вообще-то, вход в пещеру завален… Намертво завален… – пролепетал старик.
Март, и сам немало удивлённый вспышкой ярости, сбавил тон:
– Ну… А если кто-нибудь поможет?.. Пастухи! Конечно, пастухи! Они…
– Они?! Малик и Максуд?! Ушли давно – ты всё проспал! Я даже не знаю в какую сторону погнали они стадо! Но… всё поправимо: ты можешь дождаться их здесь!
Март перевёл дух – от сердца немного отлегло.
– Как скоро они вернутся?
– В прошлый раз они проходили мимо… хэм-м… с месяц назад! Так!
«Месяц?! – взорвалось в голове у Марта – и рассыпалось внутри груди жгучей шрапнелью. – Как же долго!.. Ну… видимо, придётся потерпеть».
– А до того – ещё месяца три… – добавил старик, наблюдая за Мартом так, словно в ране нащупывал застрявший осколок. – Можно, конечно, попросить помощи в посёлке, однако это пустая трата времени: вряд ли кто-нибудь, кроме бывалых пастухов (а из них через эти места гоняют стадо только Малик с братом), согласится сунуть нос в то самое урочище, а тем более – в пещеру. Да и сами-то братья – после всего случившегося… хэм-м-м… – он покачал головой.
Март опустился на землю и, не замечая рези в ладонях, с силой растёр лицо. Пятна сукровицы размазались, смешались с румянцем.
«Прежде всего – взять себя в руки…»
Открыл покрасневшие глаза. Выдохнул длинно сквозь зубы – словно полоснул себя клинком с оттягом, болью заглушая боль, или вынул-таки из тела давешний осколок.
«Итак, вариантов всего два: дождаться пастухов и с их помощью попытаться откопать куртку (что, как утверждает старик, невозможно) или не терять понапрасну время и уходить прямо сейчас, а уж там – решать проблемы по мере их поступления. Вот так. Ну а если…»
Скачать книгу