Ш.У.М. бесплатное чтение

Земная власть и власть небесная – едина!

Мир загробный будет каждому по делам земным!

Восславим второй приход Спасителя в конце двадцатого столетия старой эры.

И ознаменование Новой эры расцвета и мира!

Во имя Спасителя, Во славу Кайкуса, Со скорбью о Мульерис. Тираж!

В этот день храм был переполнен прихожанами. Возможно, это было связано с сильнейшим утренним дождем. А возможно и с тем, что сегодня начался первый день великого, ежегодного поста. И каждый, получивший сегодня благодать в храме, мог себе позволить еще целую неделю не соблюдать пост, без боязни быть осужденным.

Конечно, никто не заставлял соблюдать посты или ходить каждый день в храм, да и вера в целом, это выбор сугубо личный. Но стоит ли осознано жить во грехе, без надежды хотя бы в загробной жизни почувствовать себя настоящим человеком. Именно тем человеком, который чист перед окружающими. Чист и честен перед соседом или супругом, другом или жрецом партии. Перед всеми. Перед самим собой, в первую очередь.

Да и сама мысль о том, что Спаситель уже дважды приходил на эту грешную землю, и уже дважды жертвовал собой ради спасения всех нас, гнала иные богохульные мысли. И если после первого прихода, он оставил всего лишь размытые правила, которые стоит непрекословно соблюдать любому праведному последователю, то его второе явление народу сопровождалось постулатами ознаменовавшими конец старой и начало новой эры.

Это произошло ровно через две тысячи лет после его первого пришествия. В этот раз звезды не вели волхвов по пустыням в поисках девы с младенцем. В этот раз, Спаситель появился в том виде, в котором исчез в прошлый. И хотя второе пришествие, согласно святым книгам, так же сопровождалось звездами, каким именно образом, установить доселе не представлялось возможным. В книгах, так и было написано:

«…и звездами неоднажды спосланный за спасением человеческим Спаситель…»

Шрам стоял в храме и получал неподдельное удовольствие от двух, казалось бы, противоположных чувств. С одной стороны, он чувствовал умиротворение, находясь в такой важный день в священном месте и как бы отдавая дань Спасителю, а, заодно, показывая свою покорность и смирение. С другой же, он дерзко размышлял о святых писаниях, ставя у себя в голове под сомнение каноны, устоявшиеся столетиями.

И действительно? А было ли всё в точности так?

«…Когда великая война последнего столетия старой эры… – громкий и глубокий голос жреца партии разносился по храму, – …уже поглотила практически все страны, и алчные правители были готовы окончательно разорвать мир ради собственного величия – появился Спаситель…»

Шрам стоял и разглядывал потолок, а точнее блики сотен свечей отражающихся в золотом своде храма и как бы придающих ему иллюзию движения.

«Насколько это правильно? – подумал про себя Шрам, вглядываясь в движущиеся отражения огоньков. – Что бы добыть несколько грамм золота для храма десятки людей должны несколько месяцев работать на раскопках, а это даже по нынешним меркам, не самая безопасная работа».

«Нет, я конечно понимаю, что мы поклялись Спасителю сохранить мир. – как бы сам с собой спорил Шрам. – Но неужели для спасения мира нужны свечи и золото? Разве не можем мы его спасать более очевидным способом? Например, вместо раскопок отправлять экспедиции на поиски новых животных и растений. И остались ли еще какие-нибудь животные, о которых мы пока не знаем?»

Кроме свиней и крыс нынешней фауне похвастаться было нечем. И те и другие, в первую очередь использовались в качестве пищи. Были, конечно, еще священные голуби, но скорее именно свинью стоило бы назвать священным животным, так как участвовала она во всем, начиная от стратегических запасов мяса и заканчивая производством свечей и лечебных мазей. При этом свинину могли себе позволить не все, а только работающие последователи. Неверующие же, которых, согласно святым писаниям, называли апатридами, напротив, могли довольствоваться лишь мясом с крысиных ферм. И дело тут не в том, что последователи важнее или выше апатридов. Нет, все равны. Но, идеологии «непрерывный труд в земном мире – гарантия вечного покоя в загробном!» придерживались именно истинные последователи. В связи с этим, они постоянно были обеспечены рабочими места партийной церковью. Апатриды же, в свою очередь, не разделяя данных взглядов и не имея отношения к церкви, были вынуждены перебиваться непостоянной, низкооплачиваемой работой.

«… и с покаянием склонились мудрые правители старой эры пред Спасителем, – голос жреца партии начинал немного дрожать, по-видимому, от того, что тот сам расчувствовался от своей речи, – и наказал им Спаситель нести слово его, через века новой эры, не разделяя царствие загробное и царствие земное…»

Это всё Шрам прекрасно знал. Это наизусть знал любой, истинный последователь. И про то, как в конце старой эры, в разгар мировой войны всех стран, пришел Спаситель. И о том, как он волей своей остановил противостояние и наказал всем строить мир на пепле войны. И о том, как несколько мудрых правителей, склонились пред ним и поклялись нести его слово и строить государство по его наказанию, отказавшись от права правления. И даже о том, что остальных непокорных правителей, Спаситель испепелил своей бескрайней любовью и обрек на вечные мучения. Всё это, и много другое, каждый знал наизусть из святых книг и ежедневных проповедей.

Поэтому чего-то нового в речах жреца Шрам, как и большинство присутствующих, почерпнуть для себя не мог. Речи эти предназначались, в первую очередь, для «молодежи», только недавно вернувшейся из так называемых Домов определения пути, или просто ДоП, а в народе и вовсе прозванные Путилище.

Путилищем данные заведения были прозваны по аналогии толи с училищем (название учебных заведений старой эры), толи с чистилищем (так как именно здесь разум отчищался от разной скверны и богохульных, лживых мыслей), сейчас уже вряд ли кто-нибудь вспомнит. Тем не менее, название Путилище «прилипло» к этим заведением настолько крепко, что даже на официальном уровне часто упоминалось именно так.

Институт семьи в новой эре сильно изменился. Многие, из рассказов, знают, что в старой эре понятие семьи подразумевало «ветвистое дерево» состоящее иногда из несколько десятков человек, связанных между собой кровными узами разной степени родства. Такой подход оказался крайне не эффективным из-за излишней ответственности одного родственника над другим.

Ну что такое троюродный брат или шурин? Это люди, которые по факту считались родственниками, но при этом могли не иметь друг к другу никакого отношения и даже не видеться на протяжении жизни. Зато случись, что с ними – так сразу куча проблем.

А дети? Трудно себе представить, но в старые времена дети жили первую половину жизни со своими биологическими родителями. Иными словами, люди, не имеющие никакого практического опыта в воспитании, должны научить абсолютно всему нового человека, который, первое время, даже самостоятельно ходить не в состоянии. А как научить его говорить, думать? Как воспитать в нем личность? Родители бы тратили колоссальные силы и средства, в ущерб своей работе и службе в храме. Но в итоге, без должного опыта и знаний, потеряв работу и связь со спасителем, они едва ли воспитали бы полноценного человека.

В наши дни, хоть с каждым годом жизнь и налаживается, прокормить ребенка, который полностью недееспособен – становится непосильным трудом. И если ребенок остается частью семьи, то в какой-то момент, он вырастает и становится обязанным заботиться о своих уже недееспособных родителях. Таким образом, на определенном участке жизни человеку пришлось бы заботиться о родителях и детях одновременно, а в наше время это стало бы невыполнимой и смертельно опасной задачей. И эту задачу на себя берут Путилища, оберегая своих граждан от неминуемой и голодной смерти. «Помоги ближнему своему» – одна из главных заповедей оставленных Спасителем.

«И склонился Спаситель над пеплом непокорных правителей. И посмотрел с любовь отеческой. И взмолился к ним: «Одумайтесь! За грехи ваши и непокорность вашу гореть вам и вашим апатридам вечно! Одумайтесь или смиритесь!» – голос жреца раскатами грома разносился по храму, – …а кто последует за мной, тому определен путь в царствие загробное!»

Помочь институту семьи оставить в нем только мужа и жену, не единственная задача Путилищ. Второй, не менее значимой, задачей является исполнение второй заповеди «Всегда наставляй на путь истинный заблудших».

Тут для понимания ситуации стоит сделать отступление к святым писаниям. Когда мудрые правители старой эры пообещали Спасителю не только управлять земным царствием по его заветам, но и от его имени нести его слово последователям, то в этот момент понятия религия и государство, как бы объединились в неразрывный союз. Больше не было понятия «власть духовная» и «власть гражданская». Вообще больше не было понятия «власть», ибо все мы равны и вольны. По тем же основаниям больше не могло быть и единоличных правителей, ибо это первый признак неравенства. По этой причине, все последователи всех стран объединились в одну религиозную партию и создали первое мировое государство, где не было единоличного правителя, всем правили все – на равных.

Больше не было богачей, а соответственно никто не мог назвать себя бедным. Больше не было других стран, а значит, не было врагов, и соответственно войн. Образование и письменность были упрощены настолько, что были доступны и понятны каждому, а значит, невежество и глупость так же были искоренены. Конечно, наследие старой эры оставило всего лишь выжженную землю, бедную на ресурсы, но поэтому и было второе пришествие Спасителя. Пока еще не поздно. Пока еще возможно сообща восстановить процветающее общество. Главное каждому понимать, что от него требуется, что, именно от него, хочет Спаситель.

Но как же тогда направлять, если больше нет «главного», который смог бы указать истинный путь? Для этого и была создана религиозная партия. Она объединяла в себе последователей, которые всегда сменяли друг друга. Со временем это превратилось в автономный механизм, контролирующий сам себя, постоянно заменяющий в себе необходимые «шестеренки» и дополняя новыми. Сегодня уже трудно сказать, кто кого и на какие должности назначает, но с уверенностью можно утверждать, что это происходит постоянно и без единой погрешности на ошибку. Если тебя определили в партийные жрецы – ты, несомненно, партийный жрец, если в партийные лекари – значит, рожден ты был именно для исцеления нуждающихся. Ошибки не было с начала новой эры, не могло быть и далее. Поэтому даже если ты не был назначен в партию, а вернулся в город каменщиком или пастухом на крысиную ферму, то в этом нет ничего зазорного. Ты такой же, как и остальные. Все равны. Каждый занимает свое место.

К тому же, быть партийным служителем (а в народе, просто – партийцем), это постоянный и непрерывный труд. Когда ты не исполняешь свои прямые обязанности, даже если ты не жрец, а скажем, клерк – ты все равно все свободное время молишься Спасителю за всех последователей.

Кроме того, партийцам не разрешен, кроме особых случаев, самогон и развлечения. А как еще, если не парой стаканов, да под крысиные бои, себя отвлекать в свободное время?

Одной из главных шестеренок этого огромного механизма и было Путилище.

Путилище – место, куда попадает каждый новорожденный города. Это хорошо обустроенное, изолированное от внешнего города комплексное сооружение внушительных размеров, имеющее ряд зданий и прогулочных площадок открытого и закрытого типа. Прилегало оно к центральному Аббатству, где жили, работали и несли службу все партийцы. Попасть на территорию Путилища или Аббатства мог только партиец, поскольку территория эта считалась землей отчищенной миллионами слез и молитв партийцев. И соответственно, ходить по таким святым землям не партийцам было страшным грехом. Грех был настолько страшный, что за него, наверное, могли и убить, но не один здравомыслящий последователь и не пошел бы на такое преступление. Поэтому, убили бы за этот грех или нет – неизвестно, и проверить некому.

В целом, преступность была на минимальном уровне. Каждый последователь, считал своим долгом соблюдать законы предписанные Спасителем. А потому, максимум, что могло произойти, так это пьяная драка в трактире, естественно, без летального исхода.

Апатриды же могли себе позволить любые бесчинства, так как законы Спасителя на них не распространялись, а заставить верить и соблюдать эти законы их никто не мог, поскольку все равны и в выборе веры. Правда тут есть одна оговорка, законы не распространялись на апатридов, но не на последователей, следовательно, партийная стража всегда следила за тем, что бы все бесчинства апатридов были направлены только на самих апатридов.

По этой причине, смертность среди неверующей части населения была запредельная. Во-первых, партийная стража, всегда пристально следила за апатридами. Собственно, партийная стража только и занималась тем, что следила за ними, так как законопослушный последователь не нуждался в надзоре. При малейшем подозрении, что действия апатрида могут угрожать свободе и равенству последователя, партийная стража могла легко и без объяснений избавиться от подозреваемого.

Во-вторых, на апатридов не распространялась обязанность сдавать детей в Путилище. Конечно, это можно было сделать по собственному желанию, но среди апатридов более распространенной практикой было, простое избавление от новорожденных, которых не можешь прокормить. Это происходило в основном от того, что по дороге в Путилище, апатрида легко могли заподозрить в краже новорожденного (того самого, которого он несет сдавать), или в попытке проникнуть и осквернить отчищенную землю. А все эти прегрешения, как правило, означали смерть.

Но не стоит много времени уделять неверующим, их много и сосчитать их нет возможности, желания, а главное, необходимости. Более важным является понять, какую значимую роль играет Путилище в жизни настоящего человека.

После того, как партийный лекарь принимает роды у новоиспеченной матери, ребенка забирают и передают на воспитание в Путилище.

Первые десять лет жизни ребенок живет под присмотром партийцев разных должностей и, в основном, только слушает и учится. После достижения ребенком десятилетнего возраста, он официально считается молодым человеком и до четырнадцати лет занимается в разных направлениях, примиряя на себя все, наиболее интересные ему профессии, присущие не партийному последователю.

По достижению четырнадцати лет, молодой человек, официально считается последователем и уходит из Путилища в город, во взрослую жизнь.

Но случается так, что по усмотрению одного из наставников, в период обучения, молодого человека могут забрать в партию, на одну из партийных должностей. Должностей этих не много и известны они каждому:

Партийный жрец – одна из самых почетных и распространенных партийных должностей. Партийный жрец, это нить, соединяющая последователя со Спасителем и Спасителя с партийцем. Он ведет службы в храмах города, в кельях аббатства он молится о спасении всех последователей, в Путилище он воспитывает молодых людей, неся им слово Спасителя. Жрец всегда носит белую робу в пол, с широкими рукавами. Голову жреца обвивает золотой венок, устремленный шипами вверх, как символ принятия им мучения за наши грехи перед спасителем.

Партийный клерк – общее название партийной должности занимающейся обслуживанием и поддержанием жизнедеятельности только внутри аббатства. Клерки выполняют массу обязанностей от писарей до поваров. Основное отличие клерков от остальных в том, что они никогда не покидают аббатство и не выходят во внешний город, ведя жизнь в заточении. Одежда клерков может отличаться по цвету, в зависимости от той обязанности, которую они выполняют. В основном это сине-серая роба без рукавов, длинной чуть ниже колена, под которой находятся брюки и рубаха.

Партийный страж – партийная должность охраны. Крепкие, хорошо вооруженные люди, причем, как правило, хорошо они вооружены огнестрельным оружием, но не интеллектом. Их основная роль – сохранение порядка в городе и защита неприкосновенности Аббатства с Путилищем. Форма стражей представляла собой черную робу до колен, по бокам имеющую широкий вырез до пояса, роба имеет жесткие вставки, защищающие от ударов. Черные брюки так же имеют вставки на коленях. Отличительной чертой служит пояс-разгрузка, к которому крепится пистолет с патронниками.

Партийный лекарь – партийная должность, отвечающая за всё, что связанно со здоровьем. Это квалифицированные лекари, оказывающие всем медицинскую помощь, а так же принимающие роды. Кроме того лекари занимаются тем, что передают новорожденных в Путилище и наблюдают за ними на первых этапах жизни. Так же как и жрецы, свободно перемещаются между Аббатством, Путилищем и внешним городом. Одежда лекаря по фасону напоминает одежду жреца, но только коричневого цвета и с боковыми вырезами до бедра. Так же у большинства лекарей, для удобства рукава заканчиваются на локтях. Отличительный атрибут – медицинская красная сумка, которой обладает каждый лекарь.

Партийный курьер – партийная должность, отвечающая за сообщение внешнего города с аббатством. Как правило, занимаются поручениями других партийцев и свободно перемещаются по внешнему городу. При этом имеют ряд ограничений в перемещении по аббатству. Но у этой должности есть одна отличительная черта, выделяющая ее над остальными. Партийным курьером так же называются личные помощники аббатов, выполняющие все их богоугодные задания. Некоторые подобные курьеры, став помощниками какого-нибудь аббата, навсегда пропадают с глаз окружающих, работая на верхних этажах аббатства, над важнейшими поручениями. Одежда курьеров, схожа с одеждой клерков и так же может иметь разные расцветки, в зависимости от выполняемых обязанностей. При этом роба курьера немного короче, чем у клерка. Кроме того, у женской половины, вместо брюк могут быть высокие сапоги. Отличительной чертой курьера, является кожаный рюкзак, в цвет робе. Но рюкзаками обладают далеко не все курьеры, а лишь те, в чьи обязанности входит переноска материальных грузов.

Аббат – самая редкая и самая тяжелая партийная должность. Аббаты, живут и трудятся на благо партии на верхних этажах аббатства. Вход на эти этажи разрешен лишь личным партийным курьерам и узкому кругу партийных клерков. Даже партийный лекарь без особого разрешения не может попасть на верхние этажи. Всё это предусмотрено неспроста. Аббат это своего рода сосуд, содержащий в себе все знания священных писаний и заветов Спасителя. Что бы эти знания оставались в первозданной форме и не были искаженны реальностью – аббаты дают строжайший обет отречения. Они навсегда заточены на верхних этажах, поэтому никогда не спускаются и не выходят в город. Всё своё свободное время аббаты проводят за молитвой, отвлекаясь лишь на решение партийных вопросов с аббатами из других городов. Только аббаты буквально понимают толкование всех заветов Спасителя. Только аббаты свободно владеют всеми современными языками. При этом аббатом нельзя стать прямиком из Путилища, как правило, аббатом становятся партийные работники или последователи в зрелом возрасте, путем избрания советом аббатов. Одежда аббатов напоминает робу жрецов, но обладает массивным капюшоном и широкими рукавами, скрывающими руки. Одежда аббатов, как правило, бывает, пестрых цветов: красный, оранжевый, едко-зеленый и так далее.

До попадания в партию человек не имеет имени. Точнее у него есть только прозвище, по какой-либо отличительной черте: Шрам, Клок, Скунс, Горб и т.д. При этом прозвище могло и меняться с течением времени, если человек приобретал какие-либо более яркие отличительные признаки.

Наверное, кто-нибудь из предков мог бы возразить, мол, разве можно называть человека по конкретной черте, да к тому же если это сравнение может показаться весьма оскорбительным? Кроме того мало ли, сколько людей могут оказаться с одинаковыми чертами?

Возможно. Но разве раньше не было людей с одинаковыми именами? Полно. И одноименников всегда было больше, чем одноглазых или одноногих. Отличительный признак не оскорбление, а констатация факта. К тому же, человеку не только можно, но и нужно указывать на его отличительные черты, даже если эти черты негативные. Мы все в этом мире по воле Спасителя, и с конкретной целью – занять уготованное именно для нас место. И если человек родился, ну или лишился, в какой-то момент жизни, глаза, то называть его одноглазым не оскорбление. Все и так видят, что он без глаза. Он так же об этом знает. Общество, зачем-то, изображающее, что не замечает его отличительной черты – общество лицемеров. Так же, как и сам одноглазый, считающий себя полноценно зрячим – попросту, глупец. Акцентирование внимания на особенности человека не оскорбляет его, а, напротив, помогает занять свое место в общем механизме. Принять свое значение в этом мире таким, каким его приготовил Спаситель. К тому же, чьей-то особенностью может являться выразительный цвет глаз или полный комплект зубов.

В случае попадания человека в партию ему присваивалось собственное имя из Книги имен. Книга имен, была одной из книг, которая относилась к списку книг святого писания. Но у этой книги была и отличительная черта. Язык, на котором она была написана, не был известен никому, кроме аббатов. Даже техникой произношения слов, без осознания произнесенного, обладали только специально обученные партийные клерки. А вот аббаты знали этот язык превосходно, и знание это они передавали строго от аббата к аббату.

К слову о языках. Держать общество в невежестве – грех. Необразованное общество – невежественное общество. Поэтому каждый, без исключения, человек обучался грамоте в Путилище. Что бы упростить процесс обучения и не нагружать умы ненужной информацией, еще на заре новой эры старейшим аббатом преподобным Кайкусом Браилем (в писаниях – Caecus Braille), был разработан язык письма, который по сей день, так и называется – письменность Браиля. Особенность этого языка заключается в том, что он состоит из полусотни символов обозначающих основные слова, необходимые каждому для повседневной жизни, а так же десятка цифр, которые в народе называются римскими. Этого набора более чем достаточно, для того чтобы обозначить свою мысль в письме или понять, что это, например, трактир, а рядом лавка торгующая одеждой. Непросвещенные люди старой эры, не могли понять, что богатство и лаконичность устной речи – это признак развитого общества. А богатство письменности – это, напротив, умышленное засорение мозгов здравомыслящего человека. Предлоги, союзы, синонимы – зачем всё это нужно в письменности? Суть письма – передать суть. Красноречие нужно лишь в устной речи, да и то – не всем. Бытует мнение, что алчные правители старой эры, умышленно загружали письменность, что бы контролировать сознание обычных людей. Простой человек, умеющий прекрасно изъясняться, был вынужден еще полжизни учиться переносить свои мысли на бумагу. Правители забивали людям голову ненужными знаниями письма, придумывали огромные количества ненужных, искусственно выращенных должностей, связанных с чтением и письменностью. Это превращало людей в замученных животных, не способных мыслить и погружало общество в хаос. Этим и пользовались властолюбивые тираны, они хотели, что бы люди проводили всё своё время за вырисовыванием на бумаге слов, которые им никогда не понадобятся, вместо того, что бы проводить это время в постижении заветов Спасителя, для искупления и просвещения.

К сожалению, для осознания святых писаний, которые состояли исключительно из книг принадлежащих старой эре, одной письменности Браиля было недостаточно, поэтому всем партийным служителям приходилось отдельно изучать и письменность старой эры, объемную и бессмысленную. Этот факт, дополнительно подчеркивал незавидную долю партийца перед тем же последователем.

Ну и последней ступенью в изучении письменности была Книга имен, язык, которой знали только аббаты. Об этой книге и рассказать особо нечего, так как никто кроме аббатов ничего о ней не знает.

«И мысли о грехе наши, ничем не лучше грешных действий наших. Поэтому не грешите мыслями своими, ни утром, ни днем, ни на сон грядущий. Тираж!» – на этом голос партийного жреца стих, и народ в храме потихоньку зашевелился в сторону выхода.

Шрам развернулся и, с чувством выполненного долга, стал тоже протискиваться к дверям.

Глава 1. Шрам

Всю обратную дорогу Шрам шел под впечатлением. Но впечатление это было не от эмоциональной речи жреца, а от его собственных мыслей:

«Неужели этот мир спасут свечи и золото?» – Шрам крутил этот вопрос по кругу у себя в голове.

«А еще самогон и вяленая свинина!» – веселый и бодрый голос сзади, поддержал размышления Шрама.

Моментально отойдя от философских мыслей, Шрам вздрогнул и обернулся. Его нагонял друг детства Клок. Человек, с которым он провел всю сознательную жизнь, начиная с Путилища. Тот человек, с которым они, впоследствии, даже жили на одной улице.

«Я это вслух сказал?» – поинтересовался Шрам.

«Скорее пару раз промямлил. – отозвался Клок. – Ты мне начинаешь напоминать старика Кривоуха, когда того маразм на закате лет посетил. Помнишь, мы ему даже…»

«Ух ты! Смотри какая? – Клок резко переключился на другую тему. Тема эта была одна из его любимых. – Хо-хо! С такими формами можно и не работать».

Шрам нехотя повернулся в ту сторону, куда говорил Клок. Ему не особо было это интересно, тем более он знал наперед, что именно хочет ему показать приятель, но игнорировать было бы себе дороже.

Недалеко от них, возле входа в овощную лавку, пышногрудая, широкобедренная девушка, явно до 20-ти лет, выкладывала на уличную витрину редис. Естественно, Клока заинтересовала не сама девушка, а процесс выкладывания. Постоянно наклоняясь к корзине, по направлению к нашему голосистому зрителю, через вырез, открывался потрясающий, по мнению некоторых, вид на ее груди. А груди у нее были, размером примерно с голову самого Клока, каждая.

«Не, ты смотри! Какие два здоровых качена капусты она из корзины себе за пазуху спрятала! – Клок, явно заигрывая, привлекал внимание девушки. – Девушка, я как партийный страж, обязан вас обыскать и вернуть награбленное владельцу! Немедленно передайте мне лично в руки, что у вас там за пазухой!»

На самом деле, единственное, что объединяло Клока и типичного партийного стража, так это интеллектуальная составляющая,… по крайней мере, в части подбора комплементов для незнакомых женщин. Но не в этот раз:

«Клок, ты на своей крысиной ферме, в комплементах на крысах, что ли тренируешься? – девушка с раздражением и сарказмом парировала Клоку. – А то я смотрю, ночью небольшая стая крыс со стороны твоего дома бежала. Соблазненные или неудовлетворенные?»

«А, это ты Слава? – Клок замялся и неуверенно попытался отшутиться. – А я тебя спереди и не узнал. На этой неделе можешь даже не думать о моем доме, я предпочту компанию пары крыс».

«Всё мечтаешь? – Слава не успокаивалась. – Тебе бы твои похотливые желания взять бы в руки и успокоиться».

Слава захихикала, от собственного каламбура.

«Не оправдывайся. Твоя слава бежит впереди тебя, Слава! Ручной труд, пережиток старины, я работаю интеллектом!» – выкрутился Клок и ускорил шаг, что бы побыстрее закрыть эту тему, пока он еще словесно не побит.

«Интеллектом? Это ты так намекаешь, что ты безработный? – уже вслед кричала Слава. – Или для тебя так сложно совладать даже с грызунами, что тебе приходится подключать весь свой интеллект?»

На это Клок уже не отвечал, он отошел на достаточное расстояние, для того что бы сделать вид, что не слышит.

«А ты мастер своего дела». – с ухмылкой заметил Шрам.

«Та еще свинья. – без особого желания продолжать разговор, ответил Клок, но потом сам же и продолжил. – Бегала за мной. Но я ей сразу сказал, что если мы и спали, то это ничего не значит».

«Ну, да, спят все, сходятся единицы». – поддержал Шрам, тоже явно не желающий развивать эту тему.

«Все-таки, правильно ли мы поняли завет Спасителя? – как бы переключился Шрам, что бы развеять глупую и искусственную серьезность на лице друга, который только, что проиграл романтическую дуэль продавщице редиса. – Ну, вот сам посуди, ладно в старую эру, не было достоверных источников, которые могли бы на века запечатлеть и передать все заветы Спасителя. Оттуда и столько неразберихи было, 2 века назад это было, 5 веков, 10 веков? Как он выглядел? С бородой или нет? Светлый или темный? Да и вообще старец с посохом или восьмирукая женщина? А некоторые вообще считали, что ОН дракон!» – Шрам даже немного поперхнулся, сдерживая смех.

«Дракон? – влился в разговор Клок. – Чет, знакомое, что за дракон?»

«Животное такое, больше человека ростом, выглядит как здоровая крыса с крыльями голубя – Шрам замахал руками и высунул язык, для более достоверного изображения дракона. – В одной из книг святого писания есть. В той, которую жрецы зачитывают перед жертвенным постом. Икона, нарисованная на всю страницу: Спаситель, между первым и вторым пришествием, облаченный в железную броню, с длинной пикой, как та, которой мы погоняем свиней, спасает деву, как раз, от дракона».

«Дракона?» – толи спросил, толи согласился Клок, на деле просто тянущий время, что бы вспомнить или нарисовать у себя в голове эту картину.

«Да, дракон! Здоровая зеленая крыса с голубиными крыльями. – подытожил Шрам – Но суть не в этом…»

«А в чем?» – с радостью выдохнул Клок, так как ему можно было больше не рисовать у себя в голове дракона.

«В том, – продолжил Шрам, – что если ошибки и сомнения человечества после первого пришествия еще можно было понять, так как не было достоверных источников информации. То сейчас то, мы с точностью знаем, когда, зачем и с какими заветами приходил Спаситель. Эта информация прозрачна на сто процентов, бери и выполняй. Строй будущее равных, счастливых, образованных и сытых людей, но мы вместо этого собираем золото. Он второй раз отдал за нас жизнь, что бы мы могли жить, а мы в благодарность свечи льем. Правильно ли это?»

«Ха, проценты, – захихикал Клок, – слово-то, какое, аж язык чешется. Чего оно значит?»

«Долго объяснять, – отрезал Шрам, – используем для подсчета свиней у себя на ферме».

«Ишь ты, – с показательной напыщенностью возразил Клок, – Свиней процентами считают. Элитному мясу – элитный счет. Мы вот своих крыс по старинке, римскими цифрами считаем, а не процентами… А итог один – и те и другие будут мясом, которое даже считать не станут, пережуют и переварят. А на выходе, так вообще одно, не разобрать где проценты, где цифры».

«Ты меня специально не слушаешь?» – Шрам начал потихоньку выходить из себя.

«Слушаю, – спокойно ответил Клок, – просто пока сформулировать не могу».

Нависла небольшая пауза…

«Ну, вот смотри. Ты можешь себе на ужин позволить хоть процентную свинину, – Клока, по видимому, не отпускало это новое слово, – хоть обычную «римскую» крысятину. Что ты выберешь?»

«Выберешь ты, естественно, свинину, – сам себе ответил Клоп, – потому, что ты можешь себе ее позволить. Потому что ты заработал на нее. Да и просто потому, что она вкуснее и полезнее. Но к чему такие изыски? Почему бы ни есть всем крысятину? Ее полно, хватит и людям и апатридам, легче производить, да и, в конце концов, крысу придушить гуманнее и проще, нежели свинью».

«Но, нет, – продолжал отвечать Клок на собой же поставленные вопросы, – свинина вкуснее и лучше. И сегодня вечером, за ужином ты будешь есть, именно, свинину. И в голову тебе никогда не придут мысли отказаться от нее в пользу крысы. Так же и со спасителем».

«В смысле?» – начал терять нить логики Шрам.

«В прямом, – одернул Клок, – для чего Спаситель приходил на землю и дважды жертвовал собой?»

«Для нашего спасения, – ответил Шрам, – для того, что бы мы могли жить в достатке, что бы могли нести его заветы и прославлять имя его».

«Именно! – обрадовался Клок, понимая, что разговор идет по его сценарию. – «Что бы жить в достатке» мы уже обсудили. Хочешь свиньи, хочешь крысы. Но ты выберешь всегда свинью при возможности. Так же и с почитанием. Мы бесконечно виноваты перед Спасителем, и молить о прощении нам еще вечность. Так зачем нам почитать его в вонючей норе апатридов, когда мы можем это делать в храмах с золотыми сводами и стенами из шлифованного камня? А незачем! Вот поэтому ты каждый день идешь именно в храм, а не в трущобы апатридов, хотя молиться можно везде, хоть на работе. Вон, партийцы, даже во сне, наверное, читают какую-нибудь новую книгу из святых писаний».

«А если мы, в знак своего уважения и покаяния, украсим храм горсткой золота, что бы подчеркнуть, как сильно мы приклоняемся перед Спасителем? – не унимался Клок. – Разве это плохо? Разве кто-нибудь от этого стал более несчастным? Наоборот!»

«Может быть копатель, который ради этой горстки полгода в пыли камни разгребал?» – предложил Шрам.

«И что? – удивился Клок. – Я на ферме вообще крыс выращиваю, которых потом апатридам отдают. Получается моя работа еще более бесполезная? Копатель то потом сам же в этот храм и придет, на который собирал. А я вот за крысами не пойду. Да и вообще, в храм мы каждый день ходим, а от раскопок выходные есть».

«Может ты и прав, – сдался Шрам, – я уже сам запутался, но что-то мне не дают покоя эти мысли».

«Что за сомнения и вопросы? – удивился Клок. – Ты как будто прослушал всё, что тебе в Путилище четырнадцать лет говорили. Согласен, я тоже не ВСЕ ПРОЦЕНТЫ информации усвоил, но всё же суть мне ясна. И сомнения ко мне не закрадываются».

Клок, как бы причмокивал, почесывая язык, после очередного и уместного употребления его нового любимого слова.

«Вот смотри, – продолжал он, – видишь, вон там, на углу дома, у канавы, партийный лекарь пытается откачать избитого партийной стражей апатрида. По твоей логике, ее жизнь еще более ничтожна, чем моя, а моя более ничтожна, чем копателя, в общем, мы втроем никчемные люди, делающие бесполезную работу».

«А на деле, лично я считаю, что никчемный в этой истории только один – тот апатрид в канаве». – Клок закончил свою мысль и выдохнул.

«Кстати, она, очень даже ничего». – добавил Клок, кивнув в сторону лекаря.

Но это был лишний жест. Шрам уже несколько минут стоял, жадно впившись взглядом, в лекаря. Ему казалось, что весь день, а может и всю жизнь, его глаза повсюду искали именно ее. Все его, казалось бы, обдуманные действия и наблюдения за жизненными картинами, даже сегодняшнее разглядывание потолка в храме – всё это, были безрезультатные попытки отыскать взглядом этого лекаря. Поэтому, как только, в его поле зрения попали её очертания, взгляд, на подсознательном уровне, приклеился к объекту. И как бы Шрам не пытался стыдливо убрать свой взгляд, что бы ни привлекать внимание и ни выглядеть глупо, мозг не позволял этого сделать.

«Ты посмотри, как выглядит!» – Клок продолжал, привлекать внимание Шрама, не обращая внимания на то, что тот и без него давно уже был прикован.

И действительно. Шрам никогда не задумывался об идеале, но сейчас он понимал, что если бы и попытался себе этот идеал обрисовать, то сознание выдало бы лицо этого лекаря. В любом случае, теперь, если бы и зашел разговор о совершенной красоте, Шрам с легкостью и, не задумываясь, мог ответить, что в девушках ему нравятся: слегка округлые формы лица, тонкий рот и средний длинны нос. Что глаза у его девушки должны быть серого цвета, где в глубине должен был прорисовываться небесный оттенок, но при этом не заполняя всё голубым отливом. Что волосы должны быть у идеальной девушки, длинные и прямые, цвета на грани пепла и морского песка. И без разницы, что все видели морской песок только на картинках, каждый бы понял, о чем говорит Шрам. Теперь, если бы у них с Клоком завязался бы спор о женщинах, Шрам мог бы с уверенностью сказать, что для совершенства, формы груди и бёдер Славы излишни пышные, а вот талия и ноги солидарно соответствуют идеалу.

Клок тоже у себя в голове оценивающе описывал лекаря, но прервал он тишину, более лаконичным выражением.

«Да, я бы с ней тоже полежал в этой канаве! – Клок радостно захрюкал и добавил. – Правда, только после того, как она отмоется от этого апатрида».

«Ты слишком циничен». – на автомате прошипел Шрам, не отрывая взгляда от объекта.

«Да я ничего не имею против апатрида, – начал оправдываться Клок, пытаясь перевести всё в шутку, – все равны, просто они сейчас, как раз, на равных копошатся в этой канаве, а сегодня дождь какой был – за час не отмыться. Да и одинаковые они все, апатриды эти. Этот вон, может уже месяц как представился, и горит себе спокойно в гиене огненной, а она тискает его, таскает… не эстетично как-то».

«Плевать, на апатрида.– опять на автомате прошипел Шрам – мне интересней…»

Фраза была явно не закончена, но Клок решил не уточнять подробностей, тем более что сейчас он уже заметил, как Шрам смотрит на лекаря.

«А еще говорят, что гипнозом, только бездуховные апатриды обладают, – хотел пошутить Клок, но не решился и сам себе в мыслях подыграл, – нужно следить за нашими кошельками, так же как Шрам за лекарем…»

Постояв так с минуту, наблюдая кто за лекарем, кто за карманом Шрама, сеанс группового гипноза всё же был нарушен Клоком.

«Тебя сейчас партийная стража заберет, – начал Клок, – ты так пялишься, как будто сожрать её хочешь».

Шрам пришел в себя.

«Ничего не могу с собой поделать, – опомнился он, – действительно идеальная».

«Ну, что-то поделать всё же нужно, ты уже минут пять ее взглядом сверлишь. Иди, познакомься, что ли. А то она уйдет скоро… через час… или два, – Клок явно издевался, – а ты так и будешь стоять тут парализованный».

«Хотя, это тоже тактика, – взбодрился Клок, и решил всё же занять позицию шутника, – лекари, ведь, всем больным и убогим помогаю. Паралич, как известно болезнь, к тому же выглядишь ты сейчас весьма убого. Ты прав, у тебя есть все шансы. Сейчас она, наверное, бросит умирающего и кинется к тебе. По виду – тебе нужнее».

«Не думаю. – Шрам был не в состоянии оценить шутку друга. – И не говори так громко, она может услышать».

Но она не слышала.

Лекарь была усердно занята своим делом. Тем делом, которым ей было положено заниматься по завету Спасителя и решению партийных служителей.

Шрам продолжал пристально смотреть и восхищаться. Потрясающий пример, того, как Спаситель не ошибается, определяя нам путь. Пример того, что все занимают именно своё место. Идеальная. Но уже не во внешних качествах, а в любви к своему предназначению, в истинном сосредоточении на деле.

Лекарь сидела в грязи, держа на коленях голову апатрида. Она уже наложила бинты, зафиксировала руку, и сейчас зашивала рваную рану на голове пациента. При этом сам апатрид не вызывал у Шрама чувства жалости. Он не стонал, не просил о помощи и не был маленьким беззащитным ребенком, сам по себе, вызывающий чувство животного сострадания.

Но всё же было понятно, что лекарь, по настоящему переживает за исход спасительной операции. По ее суетливо бегающим глазам, было видно, что в данный момент, единственное, что её беспокоит, так это не испачканная роба, не холодная вода в луже, и даже не отвращение от самого апатрида, а только боязнь не спасти. Боязнь не сделать всё возможное.

Но апатриды, в отличие от людей весьма живучие. В какой-то момент, пациент сполз с колен лекаря и, перевернувшись на живот, что-то бубня, поднялся на колени. В этот момент, откуда то (Шрам этот момент пропустил) появилось еще два разнополых апатрида, подхватили под руки раненого и спешно повели в неизвестном направлении.

В этот момент, чувства Шрама сменились на абсолютно противоположные. Больше не было ощущения легкости и восхищения, была лишь злость. Примитивная, первобытная злость. Такая, что хотелось жечь и разрушать, а только потом разбираться в правильности содеянного.

«Эти черви сидят на наших шеях и только засоряют мир своим присутствием. – Шрам мысленно гневался на неблагодарного апатрида. – Он должен был лежать у нее в ногах и благодарить ее просто за то, что она обратила на него внимание. А за спасение.. За спасение даже не знаю, что он должен делать. Я вообще не понимаю таких жертв, ради существ, которые паразитируют за счет людей. Они не строят храмов, не молят о прощении. В отличие от этого лекаря, у них даже элементарного сострадания нет. Люди ради них работают, молятся, спасают им жизни. И что в благодарность? Ничего. Н-И-Ч-Е-Г-О. Смердящие твари».

Пока Шрам мысленно бичевал неблагодарного апатрида, лекарь, выполнив свою работу, куда-то испарилась. Когда Шрам это заметил – было уже поздно, след оборвался, и куда она направилась было непонятно.

«Куда она делась?» – опомнился Шрам.

… ответа не последовало. Он обернулся и понял, что Клок уже возле соседнего трактира охаживал очередных жертв.

«Клок!» – окликнул его Шрам.

«Чего? – ответил Клок, направляясь в сторону Шрама. – Тебя уже отпустил Амур, или паралич, или что, там тебя держало столько времени?»

«Куда она делась?» – повторил Шрам.

«Лекарь? Спасла жизнь апатриду, вогнала в ступор моего друга, встала, отряхнулась и пошла в сторону аббатства». – пояснил Клок

«Нужно ее догнать!» – не успокаивался Шрам.

«Это вряд ли. – оборвал Клок. – Где ты ее сейчас искать будешь? К тому же зачем тратить на это единственный свободный день? Сегодня воскресенье, мы отдали долг Спасителю в храме, на работу сегодня не надо. В моем списке дел на сегодня остался только один пункт – «Напиться в стельку!».

«И я планирую его выполнить. – закончил Клок. – Может, в этот зайдем?»

Клок указывал пальцем в сторону трактира, возле которого он только, что общался с новыми знакомыми.

«У тебя вид такой, что нужно сесть и всё обдумать, – пояснил Клок, – в таком виде однозначно не стоит никого догонять. Нужно всё взвесить, а лучше – выпить».

«Да, наверное, – Шрам понимал, что выглядит, в данный момент, он весьма рассеяно, – пойдем, пропустим пару стаканов».

В трактире «Свиная рулька», как и в любом другом трактире города, стоял полумрак. Все подобные заведения, отличались ярким светом, только снаружи. Внутри же, было принято держать «уютное» освещение. Этого принципа придерживались, потому что, выпить было, конечно же, не грех, но есть в этом, что-то постыдное. И хотя даже партийцы могли постоянно пить свою цветную, кислую брагу, делали это все, как бы, утайкой. То есть, вроде бы все и всегда, но стыдливо и тайком. Скрываясь, скорее, от себя, так как наказывать за это некому и не за что.

При входе в трактир, в нос с силой бил запах перегара и пота. А когда за спиной захлопывалась дверь, то эта смесь, человеческих испарений начинала, буквально, душить. В целом, это никогда и никому не мешало пить и развлекаться. Сразу у входа, стояла кучка изрядно помятых особей женского пола. По виду это были апатриды, наряженные в яркие, но замусоленные платья. Все прекрасно знали, с какой целью они тут стоят, но обращались к ним за услугами лишь самые безнадежные в амурных делах люди, ну или совсем пьяные и отчаянные. Что бы было проще понять – даже Клок их услугами не пользовался. А это о многом говорило.

В центре комнаты, за столами, уже вовсю шло веселье, два десятка пьяных мужчин и женщин смеялись, пили и обсуждали злободневные для них темы. Хоть данный трактир и находился почти на границе с трущобами апатридов, большинство собравшихся были, несомненно, последователями или партийцами. Об этом можно было утверждать по двум основаниям. Во-первых, в лицах присутствующих, даже, несмотря на изрядное опьянение, проглядывался интеллект. Во-вторых, последователь мог себе позволить посещать трактиры апатридов, хоть и желание такое могло возникнуть крайне редко, а вот апатриды старались избегать общественных заведений последователей из-за боязни быть неправильно понятыми, с вытекающими из этого последствиями. Исключением были лишь меретки, это разновидность блудных женщин, как раз тех, которые всегда топтались недалеко от выхода. Меретками их называли по саркастичной, и от того оскорбительной аналогии с преподобной мученицей Мульерис Меретрикис.

Мульерис Меретрикис (Mulieris Meretricis). Эта святая женщина, была современником и учеником преподобного Кайкуса Браиля. На ее долю выпала очень сложная судьба. Она была рождена в семье апатридов (хотя какая там семья?) и сразу же выброшена в уличную канаву. По невидимому направлению Спасителя, на нее набрел Кайкус и забрал ее в Путилище. Там она провела все четырнадцать лет, после чего была избрана на партийную должность курьера, а так же получила своё имя. Но запомнилась она всем не первыми четырнадцатью годами, а последующими.

Мульерис была избрана Спасителем, что бы нести его слово. И она несла. Она общалась и с партийцами, и с последователями, и даже с апатридами. И до всех пыталась донести заповедь Спасителя «Плодитесь и размножайтесь». В то смутное время дискредитации секса, она единственная кто в «открытую» заявляла о необходимости постоянного бесконтрольного соития. Во времена, когда человечество находится на грани вымирания, когда общество освобождено от бремени нести ответственность за своих детей, отрицать естественное желание природной похоти – страшнейший грех. Не для того Спаситель наказал всем жить в духовной гармонии. Не для того партийные служители взяли на себя груз ответственности за воспитание детей в Путилищах, что бы единоличные самолюбцы выбирали себе одного партнера. Общество должно быть как единый механизм. Секс – дело общее. Плодитесь и размножайтесь!

В те времена, в начале новой эры, еще не было настолько совершенного общества, как сегодня. И слова Мульерис слышали многие, но разделяли не все. В один прекрасный момент, совет партийцев посчитал проповеди Мульерис богохульной трактовкой заветов Спасителя. Но на деле ее слова, попросту шли в разрез с их интересами, и уже оставили определенный отпечаток на сознании некоторых слоев населения. Суть от этого осталась неизменной – Мульерис приговорили к очищению через сожжение на костре.

К сожалению, несогласные с этим последователи и партийцы не успели ничего сделать, и приговор был приведен в исполнение раньше, чем общество отреагировало. Кайкус, будучи учителем Мульерис, обратился за советом и помощью к аббатам. Те, в свою очередь, поддержали его, так как в государстве, где все равны и живут по заповедям Спасителя, подобные ошибки непозволительны. Использование полномочий не в интересах общества, а в своих собственных – подрывает принцип равенства. Но аббаты были обязаны хранить историю в первозданном виде, и не могли спуститься, что бы возглавить возмездие. Потому всё легло на плечи учителя.

Преподобный Браиль понимал, что силы не равны. Так, как на стороне партийцев, казнивших Мульерис, была партийная стража, Кайкус обратился за помощью к последователям и апатридам. Он пообещал им избавить их мир от несправедливости и принятых «в своих интересах» решений. Пообещал, общим голосованием назначить новых партийцев после победы, а детям всех апатридов место в Путилище. И те поддержали его. За Кайкусом пошли и некоторые партийцы, и последователи, и апатриды. И началась война за справедливость и равенство.

Как можно догадаться – Кайкус с единомышленниками победил. Оно и не удивительно, ведь правда была на их стороне, они боролись за фундаментальные правила – за равенство, за искоренение единоличия. Поэтому Спаситель благоволил именно им.

В итоги этой войны слишком широко вдумываться нет смысла. В сухом остатке: Добро победило зло, пусть и ценой многих тысяч жизней. Но, зло так же положило на плаху немало голов. К тому же, большая часть жертв была со стороны апатридов, а их и так много. Мульерис Меретрикис была причислена к лику святых мучениц, и ей был даже выделен недельный пост в году. Кроме того, началось время половой раскрепощенности, которое продолжается и по сей день. Именно благодаря Мульерис, мы поняли всю пагубность сдерживания в себе естественных чувств. Ведь секс, это, в первую очередь, не удовольствие, а поддержание общества в достаточном количестве. Так, вторая часть имени Меретрикис, с небольшим фонетическим искажением, стала, в последствие, именем нарицательным – меретка.

Меретками называли всех женщин, посвятивших свою жизнь воспроизведению общества. Но со временем часть партийных и не партийных женщин, стали пропагандировать смирение, говоря, что заветы Мульерис хоть и верные, но воспринимать их так буквально не стоит. И что ограничиваться стоит пятью, в редких случаях, десятью партнерами за жизнь. Монашки – так их шутливо называл Клок. Слово, которое он от кого-то услышал и значение которого он, конечно же, не знал.

Но отхождение от догматов, не повлияло на общее количество почитателей заповеди «Плодитесь и размножайтесь!» Поэтому, ряды мереток стали всё больше пополняться апатридами и принимали форму возмездной услуги, так как всё, что делали апатриды, всегда приобретало форму возмездной услуги. Так и сложился современный портрет меретки – женщина, хоть и чтящая святые заветы, но делающая это без веры и в своих корыстных интересах.

Но, конечно же, снижением спроса, на некогда популярную профессию (хоть это и не имело официального подтверждения), послужило не отсутствие веры, а весьма неприглядный вид, непосредственное отвращение к апатридам, ну и, для некоторых, финансовая составляющая.

«Нам графин мутной, два стакана и тарелку свинины с луком». – Клок, подойдя к стойке бара, взял инициативу в свои руки.

«Тут останемся или за стол пойдем?» – без энтузиазма, как-то задумчиво, спросил Шрам.

«Давай тут. Пока протиснемся к единственному свободному столу, через ту кучу пьяных тел, расплещем всё». – уже усевшись, ответил Клок.

Бармен подал заказанное.

«Ты видел, какие у нее глаза? – не отходил от своей единственной мысли Шрам. – Как, одним словом описать их? Ну, я имею в виду, не словом «превосходные», «идеальные», «прекрасные». А по отличительным признакам? Ведь нет же такого цвета?»

«Ты всё про лекаря вспоминаешь? – чавкая и не отрываясь от тарелки, спросил Клок. – Согласен, не дурна. Но как по мне, не настолько, что бы остановиться на одной».

«Ну, выпьем!» – тут же предложил Клок и ударил своим стаканом по стакану Шрама, зависшему вместе с его мыслями, в воздухе.

«Я вообще себя считаю мереткой. – выдохнул после выпитого Клок. – Ну, мужской мереткой.. Меретуном… или как бы там это звучало, если бы такое название было? Я полностью солидарен с Мульерис – нельзя зацикливаться на одной. Мы должны поднимать общество! Я не за себя радею, а за нас, за всех! Апатриды, вон, и без помощи Путилища плодятся как крысы. А мы? Мы в явном меньшинстве, и разницу эту, сократим не скоро, без таких как я!»

«Единственное, что ты пытаешься этим поднять и так всем известно. – Шрам начал понемногу оживать, после первого стакана – Я вот придерживаюсь других взглядов».

«Правильная точка зрения всегда одна! – уже философствовал, закидывая второй стакан, Клок. – А поэтому в нашем обществе не может быть «других взглядов».

«Взгляды у нас одни, просто я более «продуктивный» чем ты! – вслух засмеялся Клок – Одной мне мало!»

«Я даже имени ее не знаю». – Шрам опять начинал унывать.

«Филия. – раздался голос бармена из-за стойки. – Если вы говорите про лекаря, которая сейчас на площади спасла апатрида».

«Ты ее знаешь? – перебил, подскочив Шрам. – Кто она? Чем занимается?»

«Лекарь, лечит людей. – удивленно брякнул бармен, понимая очевидность ответа. – Её тут многие знают».

«Я имею в виду, что еще о ней известно? – как бы извиняясь за глупый вопрос, поправился Шрам, – Как часто она тут бывает? Ты с ней общался?»

«Я, к счастью, нет. – спокойно ответил бармен. – Второе имя Веритас, полное это или нет, я не знаю, на значок не смотрел».

«Филия Веритас. – с удовольствием протянул Шрам, и тут же серьезно добавил. – А почему «к счастью нет»?»

«Потому что она лекарь и общается только с пациентами!– с ухмылкой заметил бармен. – В любом случае, хотите с ней пообщаться? В этом проблемы нет. Она одна из немногих кто дежурит на границе внешнего города и трущоб апатридов».

«А тех, кто с удовольствием помогает апатридам, – потирая стакан, продолжил бармен, – еще меньше. Поэтому дежурит она тут часто. Так что не переживайте. Если есть настоящее желание, то встреча эта не последняя».

Шрам заметно расслабился и уже сам постоянно подливал Клоку, который, перекинувшись через спинку стула, высматривал очередную жертву где-то в зале. Клок, скорее всего, и не слышал разговор Шрама с барменом, но что бы выпить, поворачивался исправно, сразу после того, как Шрам его толкал в плечо.

От количества выпитого и от осознания того факта, что теперь есть зацепка, настроение Шрама заметно поднялось. К тому же, Клок, безответно пристававший то, к одной, то к другой, так же по-дружески злорадно веселил Шрама. В какой-то момент, казалось, что Клок настолько увлечен, что уже пристает к мереткам в углу, и возможно, даже к трезвому партийцу за столиком в конце зала. Хотя последнее было не ясно, так как, на таком расстоянии и из-за общего гула, невозможно было разобрать, о чем они говорили. Но Клок, не двузначно обрисовывал в воздухе женскую грудь, сопровождая это поступательными движениями.

Проведя достаточно много времени в трактире, друзья вывалились на улицу. Сколько именно часов они просидели, сказать было сложно. Выпито было достаточно для того, чтобы ноги стали ватными и периодически приходилось делать глубокий вздох полной грудью, с целью сдержать позывы из желудка.

Над городом свою власть захватывал вечер. Уже темнело, и хозяева выходили зажигать свечи в фонарях возле своих магазинов и увеселительных заведений. Оживленные ранее улицы опустели и вместо сотен, идущих по своим делам людей, появлялись отдельные, подпитые персоны, в одиночку или небольшими компаниями бредущие в неизвестном направлении.

Шрам стоял, смотря в сторону аббатства и держась рукой за фонарный столб, освещавший вход трактира. По его руке скатывался и тут же застывал воск, капавший со столба. Но Шрам этого даже не замечал, он лишь иногда набирал полные легкие воздуха и, прислонив подбородок к груди, пытался сдержать икоту и рвотные позывы.

«Посмотри, Клок, – неровным голосом Шрам начал диалог, стараясь как можно меньше запинаться, – высокие башни аббатства по ночам так сказочно светятся. Ты представляешь, сколько тысяч свечей нужно каждый вечер зажечь? Не спорю, это красиво. Но сколько сил и ресурсов на это уходит? Изо дня в день. Из года в год. Постоянно, бесконечно…»

Шрам запнулся и, громко рыгнув, обернулся на Клока. Тот, в свою очередь, не особо слушал Шрама, а практически висел, на какой-то сомнительной женщине, по виду граничившей между апатридом и человеком. Она нежно держала за талию висящее тело Клока, закинув его руку себе за шею и придерживая её второй рукой. Со стороны это напоминало какое-то хищное животное из старых книг, держащее в когтях свою обмякшую жертву. Шрам ей одобрительно кивнул, так как, в отличие от Клока она была в состоянии его слушать. И слушала.

«Еще с утра, я размышлял о глупости отлива свечей, и напрасной трате сил, – продолжил Шрам, для своей небольшой аудитории, – но сейчас, я рад, что все эти свечи горят, потому, что они зажжены вокруг нее».

«Филия Веритас. – немного помолчав, блаженно добавил Шрам. – Жаль, что завтра на работу. Я бы с утра пришел сюда и ходил бы по улицам в ожидании встречи».

Личный носильщик Клока, с пониманием слушала и не перебивала.

«Мы с моим другом романтики, – подключился к разговору, еле ворочающий языком, Клок, – у нас жизненная цель найти одну и жить с ней до смерти. И плевать на систему принципов! И эту Мульерис, мать ее, Меретрикис. Уважаю ее, конечно… как женщину… но взглядов не разделяю».

На этом заряд у Клока полностью закончился, и он окончательно повис на своей спутнице. Шрам еще раз посмотрел в сторону огней аббатства, как бы прощаясь на сегодня, со своей Филией, собрался с силами и подхватил Клока со второй стороны. Так, втроем, они и побрели в сторону дома.

Добредя до своего двора, троица разделилась. Хищница, понесла Клока домой, следуя за его указательным пальцем, так как языком Клок уже был не в состоянии указать дорогу. Он лишь нежно сжимал грудь спутницы свободной рукой и, периодически, возбужденно сопел. А Шрам остановился возле входа и, повернувшись, посмотрел еще раз на аббатство, а потом на свой дом, а точнее на трех этажное здание, на втором этаже которого и была квартира Клока.

Говорят в старину, эти здания были в несколько десятков этажей, сейчас же редкость, если хотя бы пять этажей оставались целыми. А селиться выше третьего вообще запрещалось из-за опасности для жизни. Возможно, из-за этого и настал конец старой эры. Люди настолько возомнили себя богами, что даже дома свои строили, пытаясь как можно выше дотянуться до неба. Но Спаситель, хоть и милостив, но не позволяет нам забываться. Все эти этажи обрушились вместе с людской гордыней, и теперь мы живем и поддерживаем надлежащее состояние только первых трех этажей, этих некогда вызывающе величественных сооружений. И только башни аббатства в центре города возвышаются к небесам, как бы символизируя руки всех последователей, вздернутые в молитве к Спасителю. Эти руки видно из любой точки города или трущоб. Эти руки переливаются отблесками солнца днем и светятся светом тысяч свечей по ночам. Эти руки не дают каждому истинному верующему забывать о том, что тянуться к Спасителю дозволено лишь с покаянием, а не с гордыней и невежеством.

Шрам еще немного постоял на свежем воздухе, а потом, прикурив, взятый тут же огарок свечи, побрел по лестнице к себе домой. Зайдя в квартиру, Шрам, не зажигая свечей и не раздеваясь, рухнул на кровать и захрапел.

День закончился. Но завтра будет новый день. Новая утренняя служба, со старыми проповедями. Новый рабочий день, со старыми свиньями. И только новый свободный вечер радовал своим существованием. В этот вечер Шрам сделает всё, что бы найти его Филию.

Глава 2. Ардет Укалегон

…И глупой твари не понять,

Весь день в грязи своей плескаясь,

Что только божья благодать

Способна мир людской исправить…

Ардет открыл один глаз и привычным движением ударил по прикроватной тумбочке. Его ладонь, с отточенной меткостью попала прямо по радио, где играла, какая-то веселая утренняя песня.

«Видуя опять забыла переключить будильник с религиозной волны». – подумал про себя Ардет.

«Дорогой, ты уже проснулся?» – в комнату залетел голос, а за ним, из проема комнатной двери, с легкостью показалась верхняя половина женщины.

«Да, дорогая, заходи, – потягиваясь, не открывая второй глаз, ответил Ардет – сегодня воскресенье? Как солнечно».

«Да, – отозвалась Видуя, – с утра был дождь, поэтому я не стала тебя будить».

«Может быть, сегодня съездим в парк? –спросила Видуя, игриво вываливаясь из-за двери. – А потом на воскресную службу, а то мы на прошлой неделе не были».

«Извини, дорогая, сегодня не получится. – Ардет уже вскочил с кровати и направлялся в ванную. – Я совсем забыл, у меня же встреча с одним курьером, а потом я должен заехать в НацМиР».

НацМиРом в народе в шутку называли Национальный Музей Исторической Реконструкции. Музей, в котором хранились все значимые пережитки старины.

«Опять собираешь свою пьянину? – Видуя надула губы. – Сегодня же выходной. Занимался бы своим хобби после работы, а выходные уделял мне».

«Прости, дорогая, я обещал людям. – уже из ванной отзывался Ардет. – Да, и не пьянина, а п-и-а-н-и-н-о. Очень благородный инструмент был в старые времена».

«И я его почти собрал! – с зубной щеткой во рту Ардет весело высунулся из ванной. – К тому же, я хочу еще попрактиковаться в игре. Теперь, когда, сборка пианино почти закончена, Парэс мне обещал его настроить по старым учебникам. И такой учебник он, как раз, недавно закончил изучать».

«Ну, вот!» – огорченно вздохнула Видуя.

«А вы разве не встречаетесь, сегодня в кафе, с подругами из ИФИЛ?» – перебил ее Ардет.

ИФИЛ (Институт Формирования Интеллекта Личности) – это институт в партийной структуре, который занимается контролем рождаемости, воспитанием молодежи, а так же определением личностных и интеллектуальных качеств, каждого индивидуума в отдельности. ИФИЛ так же занимается распределением по должностям воспитанников института и отбраковки не подходящих во внешний город. ИФИЛ высокотехнологичный комплекс, контролируемый лучшими учеными, психологами и медиками аббатства. Основная задача персонала, определить зачатки интеллекта воспитанника на ранней стадии или, при неимении оного – подготовить воспитанника к жизни во внешнем городе и привить ему фундаментальные догматы на уровне подсознания. Институт имеет ряд не официальных названий, наиболее популярными в народе являются, наряду с ИФИЛ – ДоП или Дом Определения Пути.

«Ох, и точно! – опомнилась Видуя. – У нас же столик заказан на три часа».

«Вот и славно. – Ардет уже спускался на первый этаж и направлялся на кухню. – Захвати мне пару стейков, что бы вечером дома не готовить».

«Бекона взять?» – поинтересовалась Видуя.

«Дорогая моя жена, – одновременно ласково и раздраженно ответил Ардет, – ты же знаешь, что я не люблю свинину во всех ее проявлениях. Это жирная и вредная пища. Баранина, говядина, да хоть курица – что угодно, но не свинина. Когда же ты, наконец, запомнишь?»

«Извини, я опять забыла. – покраснела Видуя. – А я вот люблю свинину. Во внешнем городе, между прочим, её все едят. И мы в институте детей ею кормим и сами едим».

«Во внешнем городе и крыс едят! Там живут одни идиоты, если бы им сказали, что они куры, то они бы и овёс клевали! – раздражено выплеснул Ардет. – Они верят в мужика, несколько столетий назад, спустившегося с небес и остановившего взглядом войну во всем мире. Причем, зная о тысяче его предшественников, они верят именно в этого! Потому что те, другие – это сказки, а этого, они яко бы, помнят!»

«Ха! – уже с ухмылкой продолжал Ардет. – Помнят они! Как они могут помнить, то, что было несколько столетий назад? Да они поклоняются детским сказкам старой эпохи – считая их святыми писаниями».

«Ты помнишь свой любимый рассказ про девушку заточенную в крепости? – Ардет посмотрел на Видию, только что вошедшую за ним на кухню. – Там еще рыцарь, в зияющих доспехах боролся с драконом. Ну, сказка такая, в одной из старых книг?»

«Конечно, помню!» – удивилась Видуя.

«Так вот! – весело подхватил Ардет. – Эти фанатики считают, что это реальная хроника событий давних лет. Вместо рыцаря – у них спаситель, а дева и вовсе какая-то непорочная святая, которой у них целый пост недельный посвящен».

«Откуда ты это знаешь?» – спросила Видуя.

«От одного знакомого партийного психолога. Он с коллегами во внешнем городе работает с этими фанатиками. – допивая кофе, пояснил Ардет. – Но для этих последователей, мой знакомый называется партийным жрецом, так как ведет у них службы в храме. Ты представляешь? Всю жизнь они слушают актера, заставляющего их верить в детские сказки. Они и понятия не имеют, что настоящего жреца они последний раз видели в Институте».

«Ты не считаешь это жестоким? – поинтересовалась Видуя. – Возможно, они не особо умны, но это же не повод их всю жизнь вводить в заблуждение?»

«А в чем тут жестокость? – удивился Ардет. – По-моему, наоборот, всем нужно во что-то верить. Но если они, в силу своей ограниченности, не в состоянии познать истинную веру? Зачем мучиться самому и мучить их, всю жизнь пытаясь донести истину, которую они не в состоянии понять? Это тоже самое, что и с письменностью Браиля – им дали ровно столько, сколько они в состоянии усвоить. А остальное, что бы не объяснять – назвали лишним. И для вида добавили, мол, смотрите как партийцы с этими старыми, не нужными языками мучаются. И самое интересное то, что им хватило! Они считают себя просвещенными, и при этом у них нет желания разделять нашу участь. Хоть, на деле, эта участь, просто быть образованным».

«Ну, не знаю, – почти согласилась Видуя. – всё же, наблюдая в Институте за детьми, мне они кажутся все одинаковыми».

«Вот именно, что кажутся! – отрезал Ардет. – А по результатам тестов, потом видно, что это далеко не так».

«Ладно, я побежал!» – закончил Ардет и направился к выходу.

«Пока дорогой!» – успела вслед сказать Видуя.

Выходя, он схватил со стола значок и, подышав на него, прикрепил себе на грудь (надпись на значке – Proximus Аrdet Ucalegon).

Ардет был с самого утра в отличном настроении. Всё сегодня складывалось подозрительно радужно. Сразу после утреннего дождя, взял свою власть теплый солнечный день, который был настолько приятным, что присутствовало непреодолимое желание прогуляться пешком. Вокруг блики стекол и золотых сводов домов играющие на солнце, дополняли и без того положительные эмоции. Зеленая, пахнущая свежестью скошенной травы, аллея, только что подстриженная и политая автокосилками. Смесь запаха свежей выпечки и сладкого парфюма, мимо прошедшей улыбающейся женщины. Сам день, казалось, пытался поднять и без того приподнятое настроение.

Возле входа в НацМиР Ардета уже ждал его хороший друг Интер Парэс (полное имя на значке Primus Inter Pares) – человек на все руки мастер, и при этом отличный собеседник, понимающий все тонкость современного мира. Ардет любил, за бутылкой чего-нибудь горячительного, обсудить с Интером вопросы мироздания или глобальной политики. Все эти обсуждения, как правило, заканчивались ожесточенными спорами, но от того становились только интереснее. Из-за того, что Интер был значительно старше Ардета, а так же из-за его не любви к своему первому имени, друзья Интера называли его по второму имени – Парэс.

«Привет, друг. – поприветствовал Парэс. – Ты опять опаздываешь?»

«А ты, как обычно, пришел на полчаса раньше? – с улыбкой, вместо приветствия ответил Ардет. – Курьера пока нет, поэтому торопиться некуда».

«Тогда, предлагаю сесть на веранде кафе и заказать бутылочку вина». – сразу перебил Парэс и кивнул на заведение находящееся неподалеку от собеседников.

«Опять всю ночь пил, изучая, какую-нибудь старую книгу и теперь болит голова?» – не убирая улыбки, спросил Ардет.

«Не без этого. – сухо ответил Парэс, уже усевшийся за столик кафе. – На тебя заказывать? Или ты не пьешь по утрам?»

«С каких пор почти обед считается утром? –удивился Ардет. – Мне, как себе бери».

Парэс пригласил официанта и заказал пару бутылок вина с сыром.

«Скоро прибудет курьер?» – в ожидании заказа разбавил молчание Парэс.

«Скоро. – ответил Ардет. – Ты же знаешь, что во внешнем городе всё течёт по другому, и время в том числе. Поэтому договариваться на конкретный час с курьером бессмысленно. Он или опоздает или придет на много раньше. Мы договорились просто – на первую половину дня».

«И ты, что бы тебе не скучно было – притащил меня?» – Парэс изобразил высокомерное недовольство, тем, что его персону тревожат по пустякам.

«Тебе, всё равно, нужно было с утра выпить и поболтать с кем-нибудь. – опять с улыбкой ответил Ардет – Считай, что это взаимная услуга. Тем более я попросил курьера и тебе принести какую-нибудь раскопанную книжку. Будешь брать? Или последователям отдадим для молитв?».

«Вопрос, конечно, спорный, – открывая, только, что поднесенную бутылку ответил Парэс, – но, согласен, в этом и для меня есть польза. Скажи мне, дорогой, Ардет, ты постоянно, высмеиваешь невежество последователей и апатридов, издеваясь над их верой и убеждениями. Но при этом, тебя так же часто можно заметить в компании преподобного Эрго Сума, который всем известен своими религиозными убеждениями и искренней верой. Этот человек явно не разделяет твоих гримас относительно, пусть и не совсем достоверных убеждений последователей. Что вас с ним объединяет? Ты никогда не относился к списку прилежных послушников. Ты и в храме то бываешь, от силы, раз в месяц».

«Это и объединяет. – с уже устоявшейся улыбкой ответил Ардет, смотря одним глазом через бокал вина, на солнце, – Как сказал, кто-то из древних «В споре рождается истина!». Вот мы ее и рождаем. Я ему высказываю свои наблюдения, а он мне доказывает мои заблуждения. Мы с ним спорим. Причем, я не оспариваю его взглядов и не ставлю под сомнения его слова. Я, между нами говоря, полностью доверяю его мнению. Но при этом, я высказываю своё, и жду пока он его оспорит, приводя, действительно убедительные основания».

«Это своего рода игра. – слегка потягивая вино, продолжал Ардет. – Я прихожу к нему со своими проблема и сомнениями в достоверности, каких либо основ. Привожу свои доводы и видения, а он, в свою очередь, спокойно и убедительно мне доказывает обратное. Я прихожу к нему и говорю «Это белое!», он мне отвечает «Нет, Ардет, это не белое», я говорю «Значит, очевидно, что черное?», а он мне опять «Нет, не черное» и сходимся мы с ним на том, что это «Серое». Но я пришел к нему не с вопросом «Какой это цвет?» и ответ воспринял как истину. Я, в обсуждении с ним, сам пришел к тому, что это «Серое».

«Хотя по факту, конечно, это он меня просто убедил» – допивая очередной бокал, добавил Ардет.

«То, есть ты идешь на исповедь к жрецу, впитывая и не подвергая сомнению все его заветы, – резюмировал Парэс, – а после, идешь в бар и по факту высмеиваешь всё то, во что сам веришь?»

«Не совсем. – Ардет говорил, одновременно доливая последние капли в бокал. – Я, человек глубоко верующий. Я верю во всё святое, что есть и о чем говорят жрецы и святые книги. Но я категорически, отказываюсь доводить, святую веру до абсурда. Последователи учат заветы, по детским книгам и довоенным журналам. Они верят в «мужика» спустившегося с небес и в одночасье изменившего всё и вся».

«И они не могут по-другому! – Ардет, от эмоций, поднялся со стула – Они не могут представить, что вера и святость, это что-то абстрактное. Что-то не имеющее формы, так как форма тут роли не играет. Это всё равно, что представляя ветер, нам обязательно нужно было бы представлять мужика, дующего со всех сил. А если, кто-нибудь сказал бы, что этого мужика нет, и ветер дует сам по себе, то мы бы сразу потеряли представление о том, что такое ветер, так как больше не можем представить его физическую форму. И естественно, мы бы скорее сожгли еретика утверждающего, что этого мужика нет, ну или представляющего, что это не мужик, а женщина или еще кто, чем попытались бы понять, что возможно ветер существует сам по себе».

Ардет уже так разошелся, что стоял и размахивал бокалом по сторонам, и в кураже он был готов парировать на любой каверзный вопрос, но тут подошел курьер.

«Укалегон?» – неуверенным голосом произнес курьер.

Ардет повернулся и увидел перед собой, юношу с рюкзаком, одетого в приличную, но потертую, со следами засохшей грязи, одежду. По нему сразу было видно, что работает он за пределами аббатства.

«Да, это я!» – отозвался Ардет.

«Я принес вам педаль и клавиши. – развязывая рюкзак, пояснял курьер. – Шесть белых и две черные».

«Семь белых!» – поправил Ардет.

«Шесть. – настаивал курьер. – Больше не было. И скорее всего не будет, мы обыскали все окрестности. Эти сняты с последнего экземпляра. На нем еще осталась педаль, ножки и какая-то проволока, можем ее принести».

«Зачем мне еще педали и ножки, если мне не хватает клавиши?» – с лица Ардета моментально пропала улыбка, но лицо отражало не злость, а скорее отчаяние.

«Мы, конечно, будем еще искать, но вероятность маленькая». – оправдывался курьер.

«Вот. Еще мы это нашли». – курьер протянул Ардету истрепанную, маленькую книгу.

«Ладно, – отойдя и с унынием сказал Ардет, забирая очередное подношение– это не ваша вина. Вот оплата, как и договаривались. Если вдруг найдете еще одну клавишу– сразу дай мне знать. Заплачу, как за эти все вместе взятые».

«Конечно». – брякнул курьер и быстро ретировался, забрав оплату.

«День уже не такой уж и радужный? – воспользовался моментом и подстегнул Парэс. – Ладно, раз уж всё равно пришел, пойдем, поставлю эти части. Я, в принципе, могу даже настроить сразу. Мне для этого последняя клавиша не нужна».

«Пойдем». – без особого энтузиазма согласился Ардет.

Национальный Музей Исторической Реконструкции – это склад всего прошлого, что не могло попасть в Национальную Историческую Библиотеку (в которой, кстати, работал Ардет). Это здание внушительных размеров, с высокими сводами из белого камня под шесть или семь метров от гранитного пола. Внутри весь музей был поделен на тематические комнаты, одни посвящены оружию и технике старой эры, другие народным костюмам и головным уборам. Но любимым залом у Ардета был зал, посвященный музыкальным инструментам, где среди гитар, барабанов и скрипок, в самом центре огромного зала, стояло старое пианино. Точнее оно было старым только по возрасту, внешний вид же был превосходный, благодаря стараниям Парэса, который в свободное время полировал и покрывал лаком, вновь найденные части. И курьерам, которые находили и приносили эти части.

Восстановление старого пианино стало чем-то большим, чем просто хобби, для обоих друзей. Парэс, будучи, смотрителем этого самого музея, мог себе позволить уделять огромное количество времени восстановлению поврежденных запчастей и изучению книг, способствующих этому восстановлению, а так же настройке самого пианино. Ардет же, будучи ответственным библиотекарем в Национальной Исторической Библиотеке, снабжал всеми необходимыми книгами Парэса.

В этом маленьком и безобидном синдикате присутствовала и еще одна персона, по имени Эт Абутэрэ (полное имя на значке Utere Et Abutere). Ардету не особо нравился Эт, так как он всегда считал его слишком корыстным и надменным, но Эт еще с незапамятных времен дружил с Парэсом, который с присущем ему педантизмом, почему-то не замечал минусов Эта. Кроме того Эт заведовал курьерами, которых вся троица использовала для поиска книг на руинах старого мира, а так же для добычи недостающих деталей, за отдельную плату.

Ардет и Парэс встали в середине зала прямо напротив пианино, возле которого уже лежала заранее заготовленная Парэсом сумка с инструментами.

«Вчера покрыл крышку вторым слоем лака. – сказал Парэс. – Еще пахнет даже».

«Сыграть, что ли?» – спросил сам у себя Ардет.

«Не надо. – ответил на риторический вопрос Парэс.– Я и так пришел на работу в воскресенье. Не мешай мне. Я по-быстрому установлю всё, и пойдем отсюда».

«Расхищение общественного имущества! – по огромному залу эхом раскатился чей-то голос. – Не припомню такой наглости в этом веке! Думаю, стоит это донести до аббатов».

«А, это ты Эт? – повернулся в сторону звука Ардет. – Как ты нас нашел тут?»

«Не особо то, сложная задача. – отозвался Эт. – Во-первых, мне уже отчитались, что уважаемый главный библиотекарь не доволен работой моих курьеров. Ну, а во-вторых, куда еще вы вдвоем могли пойти в воскресный полдень? В бар? Рановато. С женами? Скорее вы их отправите на посиделки с подругами».

«Тебе бы в партийную стражу – заговоры апатридов разоблачать. – съязвил Ардет. – Твои курьеры не смогли найти последнюю клавишу».

«Обидно. – задумчиво ответил Эт, и тут же добавил. – Хотя, мне без разницы. Я вообще вам помогаю просто по дружбе, мне эта затея не особо интересна».

«Ты нам помогаешь, потому что ты с курьеров процент берешь от наших поручений! – откуда-то из пианино раздался голос Парэса – К тому же, признайся, тебе просто нравится раздавать поручения курьерам, которые не связаны с прямым исполнением обязанностей. Ты так свою важность чувствуешь».

«А я и не буду отрицать. – не задумываясь, ответил Эт. – По крайней мере, ту часть, где говорится о естественной любви к власти. Что в этом такого?»

«Или если некоторые, – Эт кивнул на Ардета, – в каждой трактирной пьянке рассуждают о ничтожности и глупости последователей, то это не является проявлением превосходства и власти. А если я, распоряжаюсь своими курьерами в интересах своих друзей, то сразу единоличное властолюбие? Тогда ты Парэс, не меньше моего властолюбив, ты пользуешься моей добротой, отправляя моих курьеров по своим личным целям. И после этого еще имеешь смелость МЕНЯ называть властолюбцем. Ты, как минимум, лицемер!»

«Я властолюбив. – спокойно добавил Эт – Но отличаюсь от вас, лишь тем, что не особо это скрываю».

«Разошелся, – с наигранной серьезностью заметил Парэс, – а я уж думал, что в тишине работать буду».

«Не будешь. – подчеркнул Эт. – Но я не глаза сюда пришел вам открывать. Этим пусть жрецы занимаются. Я новостью посплетничать хочу. Меня сегодня, в выходной день, вызвали к себе аббаты, И один из них говорит мне, мол, Эт, собери своих лучших курьеров и отправь их в несколько секторов за городом, искать склады».

«Ну, то, что ты, очередной раз, подчеркнул, свои тесные связи с аббатами мы поняли. – Ардет сидел на пуфе, облокотившись на пианино. – Но в том, что аббаты тебе дали какое-то непонятное поручение, я, лично, удивительного ничего не вижу. Аббаты всегда дают поручения, суть которых ясна только им. На то они и аббаты – странные и замкнутые».

«А ты умеешь слушать Ардет! – съязвил в ответ Эт. – Если бы аббаты просто послали бы искать какой-нибудь склад, я бы и внимания не придал бы. Но они отправили искать склады, судя по отметкам на картах – на территории апатридов. К тому же, они не сказали, какие именно склады мы должны искать. И что еще более странное, так это то, что они к каждому моему курьеру по стражнику поставили».

«Согласен, странная ситуация. – сдался Ардет. – С одной стороны не удивительно, что стражу приставили, всё же в трущобах апатридов работать будете. Но искать там всеми силами неизвестно что, это действительно странно».

«Во-во, – поддержал Эт, – а самое странное знаете, что? Они разрешили, при необходимости пополнять ряды курьеров недообученной молодежью из Института. А еще, в крайнем случае, можно даже брать добровольцев из других партийцев!»

«Бред какой-то. – вылез из пианино не выдержавший Парэс. – То есть, ты хочешь сказать, что поручение на столько, важное, что можно отойти от определенной тебе должности и стать, хоть и на время, курьером?»

«Именно! – подтвердил Эт. – Но, меня больше почему-то другое беспокоит. Что значит, добирать в случае необходимости? Что может произойти с моими курьерами, что бы у меня возникла потребность в новых рекрутах?»

Эт стоял в центре зала и смотрел сквозь пианино.

«Восстание?» – как бы прочитал его мысли Парэс.

«Ну, а что, было же такое? – как-то неуверенно произнес Эт. – Пару столетий назад, восстание Меретрикес…»

«Господи, Эт! – не выдержал Ардет – Ну ты же образованный человек. Какая Меретрикес? О чем ты говоришь? Может еще спаситель в белой рясе на облаке спустится? Все эти Меретрикес, Браили и иные «чудо» люди, всё придумано, что бы недалекое сознание последователя не засорять сложной информацией. Никаких восстаний никогда не было, с тех самых пор, как человечество отказалось от войн и разделилось, на взаимозаменяемые города. Никакой святой Браиль не придумывал универсального языка – это придумали ученые, что бы как-то убедительно внедрить этот «огрызок» плебеям. Никакая Мульерис не кидалась грудью на стены аббатства и никакие Кайкусы не мстили за нее, взявшись за руки с последователями и апатридами. Это всё сказки для отсталых в развитии жителей внешнего города!»

«Тогда куда могут деться курьеры? – возразил Эт. – И зачем им приставлять стражу? Курьеры уходят и за пределы трущоб апатридов, они ходят через пустоши и на шахты, и на заводы, и на раскопки. И никто, никогда не приставлял к ним стражу. Что сейчас изменилось?»

«Может быть, просто вопрос не в том, где они ищут, а в том, что они могут найти?» – задумчиво вклинился Парэс.

«Я понятия не имею, что они могут там найти, но я однозначно понимаю, что, судя по настойчивости аббатов, они это найдут». – Эт выглядел не на шутку напуганным.

«Ну, кто-то говорил про «бар после обеда»? – попытался перевести всё в шутку Адрет – Сейчас уже, как раз «после обеда». Может в бар?»

«Я закончил! – поддержал его Парэс. – Пробовать будешь?»

«Что-то, после разговоров про заговоры и восстания, – замялся Адрет, – не хочется как-то».

«Пойдем те в бар, – поддержал Эт, – у меня желание напиться в усмерть».

Вся троица ринулась на выход из музея. По дороге в бар, груз состоявшегося разговора, как-то сам спал, и настроение потихоньку начало возвращаться.

«Слушай, Эт, – Адрет, по-видимому, меньше всех подверженный осадку от предстоящей катастрофы, первым начал разговор, что бы скоротать дорогу до бара, – вот ты постоянно общаешься с аббатами, ты у них там по верхним этажам лазишь, мудрость их слушаешь. Тебе это как-то в жизни помогло? Мудрости, может, набрался? Или «статуснее» стал?»

«Да нет, – не задумываясь, ответил Эт, – я же с ними не в пиршествах участвую. И даже не обсуждаю глобальных вопросов. На верхних этажах, для общения с аббатами существуют специальные комнаты, в них меня и вызывают. А в комнате в этой, меня уже встречает аббат и дает важное поручение. Суть которого, как вы уже могли заметить, мне даже не объясняют».

«Ну, зато ты хотя бы с ними общаешься, что тоже какая-никакая честь». – подключился к разговору Парэс.

«Общаюсь. А что толку? – усомнился Эт. – У лекаря полномочий больше, они хотя бы иногда за эти двери заглядывают. А про личных помощников я вообще молчу. Одному богу известно, чем они там занимаются. Когда-то, когда я только был назначен ответственным за курьеров, я был несказанно рад. Думал, ну теперь-то, я точно войду в круг недоступный большинству, и узнаю тайны, которые большинству не положены. Но я узнал, лишь, что такое повышенная ответственность и нервный тик. А вопросы начали копиться гораздо чаще, чем ответы на них. Даже сейчас, курьер который пойдет по моему распоряжению не чувствует опасности, потому что не знает сути задания. А я, так же как и он не знаю сути, но при этом понимаю опасность и чувствую ответственность».

«Ну, может, там нет ничего серьезного?» – попытался подбодрить Адрет.

«Может, – согласился Эт, – но сравнить не с чем, что бы в этом убедиться. Не было у нас такой глобальной мобилизации, да еще и с охраной».

Друзья подошли к бару. Бар Прокул Неготис (название на вывеске Procul Negotiis), был излюбленным местом троицы, так как находился недалеко от работы каждого. Поэтому сборы проходили, в основном, здесь. Приятное, культурное заведение, с дубовыми свежими столами и стульями, с резным баром, подсвеченным индивидуальным освещением, и, в целом, мягким светом. Из колонок, постоянно играла приятная музыка, не перебивающая, а как бы, сопровождающая фоном. К тому же, ассортимент бара был всегда богат на разнообразие спиртного и закусок. Конечно, основной акцент тут делался именно на закуски, полноценно пообедать было бы проблематично. Но с другой стороны, кто ходит в бар поесть?

Зайдя в бар, вся троица уселась за столиком у окна. Подошел официант.

«Что будете заказывать?» – монотонным голосом спросил зализанный мужичок, с тонкими усиками.

«Вина, пару бутылок». – сразу подключился Парэс.

«Ты, по вину, или чего-нибудь покрепче?» – Эт обратился к Ардету.

«Нет, день, как-то напряженно течет, поэтому, вином тут не обойтись». – ответил Ардет.

«Вот и хорошо, нам бутылку водки и что-нибудь из мяса на закуску». – радостно подытожил Эт, поворачиваясь к официанту.

Официант, записав заказ, незаметно удалился на кухню.

«Вы заметили, насколько в нашей жизни всё стереотипно и правильно? – развалившись на стуле начал Ардет. – Куда не глянь, всюду сплошное клише, если официант, то прилизанный и с тонкими усиками. Если охранник, то с широкой и тупой мордой. Почему так?»

«А, что тут удивительного? – поинтересовался Парэс. – Усики и масло для волос сейчас в моде, многие так ходят. Ты сам-то «прилизанный», да и Эт тоже».

«Давно ли? – перебил Ардет и тут же сам добавил – Именно, что давно! Эта мода никогда не менялась, сколько я себя помню. Всегда и все говорили, что масло для волос, хоть и роскошь, поскольку производится в малых количествах, но модно и каждый себе обязан был приобрести».

«И что?» – уже без явного интереса спросил Парэс.

«Да то, что модой это не является и дефицитом тоже. – заканчивал мысль Ардет. – Просто все мажутся, и постоянно, без особого труда, приобретают».

«А я согласен с Ардетом». – подключился Эт.

«В чем? – уже умирая от скуки, спросил Парэс. – В том, что масло не в дефиците, или в том, что усики не в моде?»

«Не в этом дело. – сказал Эт. – Без разницы, в дефиците ли масло. И усики всегда могут оставаться в моде, раз твоя жена продолжает их носить…»

Ардет засмеялся в голос. Парэс немного нахмурился, но подняв голову к потолку и изобразив искусственную улыбку, показал, что оценил шутку.

«Просто нас приучили к постоянству, у нас всё обыденно, – продолжал Эт, – потому что любое изменение, это сразу стресс для общества».

«Вот смотрите, – Эт так увлекся, что даже не заметил, как принесли заказ, – эта ситуация, с поиском склада. Если сейчас начать ее распространять, то в обществе хаос начнется! Все партийцы, и пример тому ты – Парэс, скажут, что попахивает восстанием. Апатриды, узнав об этом, наверняка, подумают, что их пытаются истребить и просто ищут повод…»

«И только последователи, как ни в чем не бывало, продолжат оббивать лбами полы, в ежедневных молитвах!» – вклинился Ардет, разливая водку по рюмкам.

«Возможно, – не унимался Эт, – но я думаю, что даже последователей это бы выбило из колеи».

«Твои шутки про последователей, Ардет, уже напоминают открытую ненависть». – спокойно заметил Парэс, попивая вино.

«Я просто не перестаю удивляться их глупости». – не менее спокойно ответил Ардет, выпив стопку и занюхав куском мяса.

«Эту глупость порождаем в них мы, вбивая им в головы с детства, искаженную информацию» – опять оспорил Парэс.

«Эту глупость им вбивают гены! – отрезал Ардет. – Дети последователей, даже после института останутся последователями!»

«С чего такая уверенность? – всё так же спокойно спросил Парэс. – Ты своих родителей знаешь? Где гарантия, что они не последователи или апатриды?»

«Вот гарантии! – Ардет уже стоял над столом, указывая пальцем себе на голову. – Последователь может, только слепо верить, не вдумываясь, что такое на самом деле вера! К тому же, моя Видуя, работает в Институте, я был там и видел, что уже с малых лет понятно, кто есть кто».

По виду, Ардет уже был готов изложить его личную теорию, сделанную из наблюдений в Институте, но его неожиданно прервали.

«Укалегон?» – раздался женский голос за спиной Ардета.

Ардет повернулся.

«Ардет Укалегон?» – вопрос повторился. Но теперь Ардет видел перед собой невысокую, щуплого телосложения, молодую женщину в медицинской робе.

«Да, это я. – неуверенно из-за прерванной речи, а так же от того, что пока не удавалось понять, что именно могло понадобиться медику, ответил Ардет. – Чем могу помочь?»

«Ваша супруга, – так же неуверенно начала девушка, – она в лазарете».

Толи из-за отсутствия подробностей в сообщении. Толи из-за того, что те несколько рюмок, которые во время речи Ардет уже успел выпить, давали о себе знать, особенно после вина. Но Ардет бежал в лазарет и мысли у него были, только жуткие.

В лазарет Ардет забежал, сбивая по пути, проходящих мимо пациентов и врачей. Какой этаж? Третий! Какая палата? Триста пять, триста шесть… вот, триста семь.

Ардет, придерживаясь за косяк двери, с разгона, завернул в палату. Ему даже показалось, что он сшиб какое-то препятствие, стул или вешалку.

В светлой палате, на белой простыне и под белым одеялом (как это всё стереотипно для лазарета), с подключенными приборами, лежала Видуя. Возле нее стоял и что-то записывал лекарь.

«Я муж! С ней всё в порядке?» – с ходу выпалил Ардет.

«Да, спасибо нашей Филии. – лекарь кивнул в сторону двери. – Если бы она мимо не проходила в тот момент, могли бы быть печальные последствия».

Ардет повернулся в сторону двери, и только сейчас увидел молодую светловолосую девушку, потирающую свой локоть, толи от застенчивости, толи от того, что именно ее Ардет видимо и сбил, заворачивая в палату. На значке у девушки было написано Temporis Filia Veritas. Это говорило о том, что именно она, та самая Филия, о которой говорил лекарь.

«Да, да, спасибо (или понятно)… – Ардет пробубнил, что-то невнятное и, повернувшись к лекарю, уже более уверенно спросил. – Что с ней?»

«Сейчас ничего страшного, – спокойно ответил лекарь, что-то обрисовывая в своем планшете, – четвертый месяц, для многих беременных женщин, бывает тяжелым. А тут, возможно еще сыграли роль, стрессы или волнения. В последнее время ваша супруга сильно не нервничала?»

«Да, вроде бы нет, – всё так же не уверенно ответил Арден, – стоп! Что? Какой четвертый месяц? Видуя беременная?»

«Вы не знали? – без особого удивления поинтересовался лекарь. – Ну, значит, теперь знаете. В любом случае, просто постарайтесь оградить супругу от излишнего стресса. И Всё. На этом я могу пока вас оставить».

Лекарь вышел из палаты, Ардет провожая его взглядом, обратил внимание на то, что «подбитой» девушки уже не было.

«Как-то, некрасиво вышло, – подумал про себя Ардет, – даже не поблагодарил толком. Ладно, это потом, сейчас, как раз Видуя просыпается».

«Привет, дорогой. – усталым голосом начала Видуя. – Как день прошел?»

«Да, даже и не знаю, – с растерянной улыбкой ответил Ардет, – весь день из края в край».

«Да, – вздохнула Видуя, – у меня тоже, как видишь».

Оба уже неподдельно улыбнулись.

«Как, так вышло?» – удивленно спросил Ардет.

«Выпила вина, скакнуло давление, это нормальная реакция при беременности. – пояснила Видуя. – Поверь, я знаю, о чем говорю, я сама лекарь».

«Я не о том, – пояснил Ардет, – как, получилось, что я не знаю о беременности четыре месяца?»

«Я и сама не сразу узнала. – оправдывалась Видуя. – А потом, всё не было подходящего случая поговорить».

«Не знала четыре месяца? – оживился Ардет. – А как же ваши, эти женские дела… ну, там по которым вы всё определяете…»

«Узнала то, я не через четыре месяца, а гораздо раньше. Но с тобой, Ардет, не так просто найти время для разговора». – укоризненно пояснила Видуя.

«Ну, вот и нашла!» – не особо убедительно отшутился Ардет.

«Да, нашла, – поддержала Видуя, – это хорошо, что Филия рядом оказалась, даже удивительно, иначе бы, может и не поговорили бы уже».

«Да, я ее что-то даже не поблагодарил толком. – Ардет виновато тер рукой свою шею. – А почему удивительно? У вас же там «сходка» лекарей была, да и на улицах дежурящий лекарь не редкость».

«Не было никого. Встречу, мы еще три дня назад отменили, – как-то грустно сказала Видуя, – я просто не хотела, что бы ты планы менял и пошла туда одна. Поэтому лекарей, как раз, в тот момент не было, даже дежурных. Только Филия, а она, как бы это правильно сказать, чтобы ни обидеть, спасшего тебя, человека… Странная в общем немного. Она редко появляется на территории Аббатства. И в Институте не дежурит никогда. Она постоянно дежурит во внешнем городе и трущобах. А тут. Раз! И очень вовремя оказалась рядом».

«Чудеса прямо!» – с гримасой, очень скверно изображающей улыбку, отшутился Ардет. По нему было видно, что чувствует он себя очень виноватым и даже слова выдавить из себя не может, так как любой ответ его не оправдает, а наоборот, подтвердит его истинную черствость и самолюбие.

«Поспи часок, и пойдем домой. А я пока тут подежурю». – выдавил из себя Ардет, что бы хоть как-то оправдаться и показать свое истинное раскаяние.

Видуя не стала ничего отвечать и просто закрыла глаза.

Вечером Видуя и Ардет вернулись домой. Всю обратную дорогу они шли молча. Видуя, скорее всего из-за того, что еще не набралась сил. А Ардет… Ардет по всей видимости, по-прежнему чувствовал себя виноватым, и не найдя, подходящих для оправдания слов, предпочел не открывать рот, что бы не усугубить положение. Дома же, оба предпочли пораньше лечь спать, и пока Видуя принимала вечернюю ванну, Ардету позвонил Парэс.

«Что у вас там стряслось? – без приветствий спросил Парэс. – Ты так резко убежал, что мы с господином Абутэрэ, даже не успели понять, что к чему».

«Видуя на четвертом месяце. – как-то без эмоционально ответил Адрет. – Попала в лазарет. Но сейчас всё нормально, уже дома».

«Я заметил, – усмехнулся Парэс – я же на домашний телефон звоню. Хорошо, что всё обошлось. И поздравляю, с выполнением гражданского долга. А то в последнее время, среди партийцев не особо принято рожать. Все боятся, что их дети, в итоге, попадут в последователи или, еще чего хуже, в апатриды».

«Да, – согласился Ардет, – даже и не знаю, вроде бы радоваться нужно, но что-то не радостно».

«От чего же? – пытался поднять настроение Парэс и, припоминая Ардету недавний разговор, добавил. – По твоим же словам – обратной дороги нет. Так что, если партийцы рожать перестанут, скоро все апатридами станем».

«Не знаю даже, – Ардета не покидали сомнения, – теперь поменяется всё. Видуя не сможет работать в Институте, так как иначе будет воспитывать собственного ребенка. Значит, ее назначат куда-нибудь еще. А вдруг во внешний город? Будет, постоянно общаться с партийцами и апатридами, как Филия. Что тогда?»

«Какая Филия? – Парэс, явно терял ход мысли Ардета. – Да, и с чего ты взял, что во внешний? Видуя опытный лекарь, таких оставляют всегда в аббатстве. А может быть, вообще, к какому-нибудь аббату приставят. Представляешь, как Эт удивится? Все его жизненные стремления можно обогнать одним «зачатием». Он, кстати, предположил сегодня, что ты убежал, просто, чтобы не платить».

Парэс сам уже смеялся в трубку, так как не мог сдерживаться от собственных же шуток. Ардет тоже, немного посмеивался, и возможно он даже поддержал бы этот «вечер юмора», но Видуя вышла из ванной. Друзья попрощались и все разошлись спать.

Глава 3. Как раньше уже не будет.

За окном раздавались истошные женские крики. Шрам вскочил с постели и постарался подбежать к окну, но почти сразу же рухнул на пол из-за непослушных ног и адской головной боли.

«Похмелье. Нужно уметь вовремя останавливаться». – подумал про себя Шрам, но всё же, собравшись с силами, дополз до окна, так как любопытство было сильнее недуга.

За окном, по двору, видимо, из дома напротив, бежала полуголая женщина и истошно кричала. Женщина показалась Шраму знакомой, но откуда именно он ее знал, Шрам припомнить не мог. Конечно можно было бы собраться с мыслями и попытаться вспомнить, но делать этого ему не хотелось. Во-первых, головная боль была сильнее силы воли, а во-вторых, картина прояснилась сама собой, после того, как из того же дома напротив, выскочил вслед за полуголой женщиной – полуголый Клок. В одной его руке, было, что-то на подобии железной трубы, второй же он держал полуспущенные штаны. Именно, потому, что полуголая женщина была голой именно на нижнюю половину, она легко оторвалась от полуголого в своей верхней части Клока. Тот достаточно быстро запутался в своих штанах и рухнул в пыль.

Так как Шрам предусмотрительно, с вечера не раздевался, он достаточно быстро спустился во двор и подошел, к пыльному и полураздетому другу.

«Ты чего с утра пораньше, весь двор развлекаешь? – с улыбкой, периодически сменяемой гримасой от головной боли, спросил Шрам. – Оделся бы хоть».

«Очень смешно, – пытаясь отдышаться и отплеваться от пыли, ответил Клок, – твоего друга, чуть не ограбили, а ты смеешься».

«Кто тебя ограбить пытался?» – всё так же весело поинтересовался Шрам.

«А ты сам не видел, что ли? – раздражено, ответил Клок – Какого я кабана по улице гнал! Хоть бы одна тварь помогла. Нет же, все смотрели и хихикали. Но беда, в следующий раз, может постучаться и в их двери! Этот апатрид, похоже, тут уже всё разнюхал и вернется вскоре».

«Конечно вернется. – уже еле сдерживая смех, говорил Шрам. Он даже на время забыл о похмелье, – Только вернется этот апатрид опять к тебе. Потому что ты опять ее сам же и позовешь после очередной пьянки. И тебе опять никто не поможет, потому что ты опять будешь на весь город орать, что женишься на ней, сразу после «пробного заезда».

Шрам уже не мог сдерживаться, и хрюкал зажимая нос руками. Клок же просто стоял, и на его лице читались все его мысли. Это тот редкий случай, когда на лице человека было четко написано, что он практически всё вспомнил, но наотрез, отказывался признавать этот факт даже для самого себя.

«Мне что-то подсыпали в самогон… – многозначительно, не меняя каменного выражения лица, сказал Клок, – Не мог я сам, по собственной воле, пустить ЭТО в свой дом…»

«С удовольствием с тобой бы это обсудил, но нам пора на утреннюю службу. – как бы с пониманием поддержал Шрам. – Иди, одевайся и пойдем».

Почти всю дорогу до храма друзья шли молча. Причины на то были весьма очевидны. Шрама мучила головная боль и мысли о предстоящем вечере. Клок же просто не желал разговаривать, удрученный, своим вчерашним проколом, из которого вылился утренний позор. Но, ближе к храму, их догнал Кабан. Но, не тот кабан, которого Клок гонял всё утро, а Кабан, которого друзья знали уже давно. Кабан был их общий знакомый, который во времена перерывов между раскопками, на которых он работал, всё свободное время проводил, либо с Клоком, либо с Шрамом.

Кабан, получил свое прозвище не за поросячьи ушки. А за массивный вес и рост под два метра, поэтому, когда он неожиданно поздоровался с приятелями, Клок даже подпрыгнул от неожиданности того, как накрывшая его тень произнесла:

«Привет, парни! Что тут интересного за последнее время было? – Кабан радостно шлепнул по плечу подпрыгнувшего Клока. – Только ночью вернулся с раскопок».

«Когда возвращался, всё спокойно было? – ухмыляясь, спросил Шрам. – А то тут Клока чуть не ограбили!»

«Да, ладно? – Кабан, неподдельно удивился – Воров поймали? Успели украсть, что-нибудь?»

«Судя из того, что я видел, – начиная похрюкивать, ответил Шрам, – украсть пытались достоинство и честь. Воров – нет, не поймали. Гады оказались, более быстрыми и хитрыми. Но больше всего поражает гражданское безразличие. Ты представляешь? Ни один, я повторюсь, ни один…»

«Хорош уже, – Клок толкнул в плечо Шрама, – перебрали вчера, притащил домой страшную девку…»

«Тетку…» – тут же поправил Шрам.

«…тетку, – в угоду Шраму, поправился Клок, – с утра, естественно, пришел в себя и выгнал ее».

«Причем выгонял металлической трубой и голым». – пояснил Шрам.

«Да, да, это очень интересная история, – недовольно перебил Клок, – сегодня на службе, наверняка, всё время ей уделят»,

«Похоже, я пропустил всё самое интересное». – Кабан поддержал разговор, но было видно, что он не в силах понять всей тонкости сарказма.

«Ладно, давайте посерьезней, – скомандовал Шрам, – в храм заходим».

«…. жизнь в скованности привела общество к упадку, и только силами и молитвами преподобной святой Мульерис, человечество поняло, насколько, важна заповедь «Плодитесь и размножайтесь!» – голос партийного жреца, монотонно и немного гнусаво объяснял суть святых писаний. Этот жрец, в отличие от вчерашнего, не зачитывал главы святых писаний, а рассказывал о том, что и как нужно понимать в святых вещах.

«…посмотрите на эту икону в святой книге, – продолжал гнусавить жрец, – мы видим, что святая Мульерис крупнее, семи мужчин стоящих вокруг нее. Этой иконой Спаситель нам, показывает, что она, своими делами, как бы возвышается над простыми смертными. Что она выше, всех тех партийцев, которые приговорили ее к смерти. Но при этом видно, что она смотрит без зла, с любовью. Это спаситель через нее смотрит на нас. И уже через несколько страниц мы видим икону, на которой Мульерис лежит казненная, в своем хрустальном гробу, а эти семь партийцев, как бы склонились с раскаянием и сожалением о содеянном. Но уже поздно».

Кабан стоял с приоткрытым ртом, впитывая слова жреца, как губка. Клок, так же стоял, устремив неподвижный взгляд в ту же сторону, но по нему было понятно, что думает он сейчас не о святых мучениках, а о своем утреннем происшествии. И только Шрам, даже не делал вид, что слушает. Он попросту не мог. Шрам был полностью погружен в мысли о предстоящем вечере. Времени оставалось всё меньше, и нужно было продумать план действий.

Куда он первым делом пойдет? К трактиру – это понятно. Но куда дальше? Он же не знает маршрут Филии. Можно спросить у трактирщика, но такой информацией он, скорее всего, не располагает. Он и так предоставил её с лихвой.

Стоп. Идти туда вечером – бессмысленно. К этому времени, большая часть партийных служителей уже возвращаются в аббатство, и остается только партийная стража. Значит и Филия, с большой долей вероятности, уже уйдет.

«Нужно идти сразу. – сам себе подсказал Шрам. – Но как? После службы необходимо явиться на ферму. Отсутствие Шрама сразу же заметят».

«По-твоему, свиньи дороже? – возражала бунтарская часть Шрама. – Куда они денутся? А отсутствие, можно списать на резкое ухудшение здоровья. Попросишь Клока сходить и сказать, что ты заболел. Клок у своих крыс сам себе хозяин, легко может отлучиться, что бы передать послание друга руководству».

«Это легко может вскрыться! – не унимался здравый смысл, объединившийся с инстинктом самосохранения. – Можно встретить знакомого, или, какой-нибудь «дотошный» партийный страж может поинтересоваться, почему днем не на работе».

«Кого в той части города можно встретить, кроме апатридов? – у Шрама в голове уже шла настоящая война. – Страже дела нет, до слоняющихся последователей, а даже если и спросят, всегда можно сказать, что работаешь на раскопках или заводе и сейчас не твоя смена».

Шрам уже практически подбил себя на это осознанное преступление во имя любви. Точнее, он уже точно знал, что на работу сегодня не идет, и, просто, до конца, разбивал оставшиеся аргументы не ступать на этот скользкий путь.

«… обратите внимание, как преподобный Браиль, нежно целует покойную Мульерис, как бы прощаясь с ней и одновременно извиняясь, за то, что не успел вовремя помочь». – Шраму казалось, жрец сейчас сам уснет от своих проповедей.

«Но! – взбодрился жрец, и тут же опять скатился в гнусавый, бубнящий монолог. – Уже на следующей иконе мы наблюдаем Мульерис в белых одеждах, под сводом цветов, в сопровождении прекрасного мужчины. Это она предстала пред Спасителем, обретя вечную жизнь в загробном мире…»

«Эй, Клок! – Шрам толкнул Клока в плечо. – Мне нужна помощь друга. Сможешь, доставить сообщение моему руководству сегодня, после службы?»

«А? что? – Клок частично пришел в себя. – Что за сообщение, и почему ты сам его передать не можешь? Барин с тобой опять не разговаривает? Опять пытался ему доказать, что его методы управления фермой не эффективны?»

«Нет, – шепотом возразил Шрам, – с Барином отношения у меня, в последнее время, отличные, отчасти, поэтому я и решился на преступление. Я не иду сегодня на работу».

«Да ну! – от неожиданности в голос удивился Клок, и потом прошептал. – Причина должна быть очень веская, раз ты решился на такой шаг. Поэтому я с тобой».

«А кто тогда сообщение доставит?» – одернул Шрам.

«А ты, с какой целью себе намерено жизнь портишь?» – передернул встречным вопросом Клок.

«Пойду возле трактира Филию искать. Вечером не вариант, так как поздно, а до выходного я ждать не могу». – пояснил Шрам.

«Ну, вот и отлично! Я сообщу Барину, что ты чуму подхватил и сразу нагоню тебя у трактира. – Клок в полголоса захихикал. – Ну, или если ты в глазах Барина не хочешь умирать от чумы, могу сказать, что ты умираешь от похмелья».

«Я тебя о серьезном прошу! – зашипел Шрам. – Мне сейчас не до шуток. Скажи, что жар у меня. Отчего неизвестно, жду лекаря, он всё и прояснит».

«Ладно, ладно! – сдался Клок и тут же съязвил. – Тем более тут даже врать особо не нужно. Ты же действительно лекаря ждешь. Кабана возьмем?»

«Может, тогда весь приход подрядим на поиски? – раздраженно вспылил Шрам. – А что? Так же проще будет искать!»

«Во-первых, он всё равно, увяжется за нами. – спокойно пояснил Клок. – А, во-вторых, его вокруг всех трактиров стража знает за его драки с апатридами, все будут думать, что мы копатели из его бригады. Меньше вопросов, как-никак».

«Это да. – согласился Шрам. – озвучь ему наш план».

«Эй Кабан! – Клок повернулся к Кабану, у которого помимо слюны изо рта, уже текли и слезы, видимо от сожаления о смерти Мульерис. А может и от счастья, что она всё же предстала пред Спасителем. – Мы тут серьезную поисковую операцию намерены провернуть после службы. Ты с нами?»

«Да!» – кратко и однозначно отозвался Кабан, не отрываясь от проповеди.

«Кабан с нами. Я договорился». – отчитался Клок, повернувшись к Шраму.

«… и после всех этих мучений, на которые шли святые нашей эры, мы еще умудряемся усомниться в их заветах! – жрец, как-то оживился, видимо предвкушая скорое окончание службы. – Мы будем их чтить на протяжении всех времен! Непоколебимо следовать учению их и их заветам! В земной жизни, в жизни загробной, на протяжении всех эр. Тираж!»

«В земной жизни, в жизни загробной, на протяжении всех эр. Тираж!» – хором повторял весь храм.

«Тираж!» – вместе со всеми повторил Шрам.

Тираж. Возможно, у случайного, непросвещенного слушателя, мог возникнуть вопрос, почему все проповеди заканчиваются этим, на первый взгляд, непонятным словом? Каждый образованный последователь знает, что слово «Тираж» переводится с древнего языка как «Истина». Более того, абсолютно все знают, даже как пишется это слово, так как на всех святых книгах в конце начертано именно оно. А если в конце книги или на ее обороте нет этого «святого клейма», то святость книги ставится под сомнение и, скорее всего, является простым и бессмысленным «чтивом» из старой эры. Некоторые, особо просвещенные аскеты из партийных жрецов, даже заявляли, что им, за праведный образ жизни, были посланы видения, в которых говорилось, мол, Тираж – это земное имя Спасителя, по которому к нему обращались современники. Так или иначе, этим словом сопровождались все проповеди и служения, что предавало им более религиозный оттенок.

«В земной жизни, в жизни загробной, на протяжении всех эр. Тираж!» – еще раз повторил жрец вмести со всеми находящимися в храме.

Храм зашуршал, от того, что все начали беспорядочно креститься. На этом, очередная жертва Спасителю была принесена, и каждый присутствовавший мог, со спокойной совестью, заняться своими делами.

«Так! Давайте определимся. – скомандовал Шрам выходя из храма. – Клок, ты сейчас идешь на ферму к Барину с посланием! Я иду к трактиру «Свиная рулька» и начинаю поиски. Кабан, ты сам выбирай с кем ты идешь».

«Между свинофермой и трактиром выбор очевиден. Я иду с тобой!» – не задумываясь, ответил Кабан.

«Мы не пить идем. – сразу пояснил Шрам. – Это всего лишь точка, с которой мы поиски начнем».

«Не страшно. На ферме Барин, тоже вряд ли нальет, после таких новостей. – логично заметил Кабан. – А потом всё равно идти к трактиру. Проще уж сразу!»

Соучастники поисковой операции разошлись, каждый, в соответствии с поставленной задачей.

«А что мы будем искать? – поинтересовался Кабан, идя вровень со Шрамом – Мне бы побольше данных о предмете. Это, если ты не забыл, моя работа, поэтому найти я могу всё, что угодно. Я семнадцать лет ищу всякие вещи. Мне даже партийцы особые заказы доверяют. Тут, кстати, недавно поручили мне части какого-то древнего механизма искать, дали картинку и отправили в старые руины. Неделю! Представляешь? Неделю, я разгребал завалы и пытался протиснуться в еще сохранившиеся комнаты, зданий старой эпохи».

«И знаешь что? – Кабан спросил, и тут же сам ответил – Я нашел, всё, что мне поручали. Я нашел эти древние артефакты «добра и зла».

«Артефакт «добра и зла?»– поинтересовался, не сбавляя шагу, Шрам.

«Да, это я их так назвал. – многозначительно ответил Кабан – Черные и белые квадраты, из очень твердого и гладкого материала. Они были встроены в какой-то древний механизм. Причем механизм этот явно не хотел расставаться с этими артефактами и постоянно издавал ужасные звуки, пока я пытался их извлечь».

«Бум-бам-бам-бум. – Кабан пытался воспроизвести звучание механизма. – Ужасные звуки. До сих пор мне по ночам снятся. Мне, даже кажется, что я осквернил, своими действиями, какой-то древний алтарь».

«Вот! – Кабан протянул белый прямоугольный предмет Шраму, который пока не прерывал монолог. – Я, на всякий случай, один добрый артефакт себе оставил, чтобы он защищал меня от последствий моего вандализма».

«А с чего ты взял, что он добрый? – покрутив в руках находку, спросил Шрам. – Может, это вообще не артефакт и никаких магических свойств в нем нет».

«Есть! – практически перебил Кабан. – Это был особый заказ партийцев. С самого верха! Может даже от аббатов! А они простые вещи не заказывают. Раз уж поручили, значит, вещь очень важная! Да я и сам чувствую, ее магическую силу на себе, я как будто, под защитой Спасителя».

«Вчера, перед окончанием смены, выходил я из здания и споткнулся о торчащую арматуру. И, представляешь? Сразу впереди меня рухнула часть потолка! – как бы в доказательство рассказывал Кабан. – Да если бы, благодаря артефакту, я не споткнулся и прошел бы дальше – не говорили бы сейчас уже. Раздавило бы насмерть!»

«А ты говоришь. – Кабан укоризненно покачал головой. – В этом артефакте огромная сила. И она уже работает на меня!»

«А не споткнулся бы, может и не упало бы ничего!» – заметил Шрам и кинул древнюю вещь обратно в руки Кабану.

«Мне кажется, тебе, Шрам, просто веры не хватает». – сказал Кабан, покачивая артефактом в руке.

«С верой у меня всё в порядке. – с улыбкой ответил Шрам. – Я просто не считаю нужным верить в первый, попавшийся на дороге камень».

«А я вот считаю, что сила веры в этом и заключается, – задумчиво продолжил Кабан, – что если истинно верить, то даже придорожный камень удачу приносить начнет».

«Тогда попроси свой камень, что бы он помог нам найти Филию». – подытожил Шрам.

«Филию? – удивился Кабан. – Мы ищем человека? И судя по имени – партийца».

«Да. – спокойно подтвердил Шрам. – Мы ищем человека, партийца, лекаря, женщину, по имени Филия».

«Так и передай своему камню. – уже с ухмылкой добавил Шрам. – Если ему нужна будет дополнительная информация, то пусть не стесняется и спрашивает».

«Ого! Что это? – Кабан перебил кощунственный монолог Шрама. – Никогда не видел такого скопления партийцев в одном месте».

Шрам с Кабаном сами не заметили как подошли к границе внешнего города и трущоб апатридов. Рядом с одним из приграничных зданий, прямо через дорогу от трактира «Свиная рулька» стояли партийные стражи, окружив кучку лежавших на земле, лицом вниз, апатридов. Здание представляло собой внушительную по размерам постройку старой эры, в два этажа, со всех сторон обнесенную деревянными пристройками апатридов. Поэтому, хоть оно и находилось четко на границе, можно было с уверенностью сказать, что принадлежало оно апатридам.

В здании шла возня. Через разбитые окна и провалы в старых стенах, было видно, как по этажам хаотично носятся апатриды и партийные стражи. При пересечении в одном помещении и тех и других, стражи хватали апатридов и под руки вели наружу, где бросали в общую кучу. Причем, брали всех без разбору, женщин, детей, стариков. Не то, чтобы их было жалко больше чем мужчин. Не было. Вообще не было жалко никого. Просто, достаточно странное явление, когда стража проявляет такой неподдельный интерес всем апатридам сразу. Да и такое скопление партийцев, тоже было в диковину.

Возле выхода, немного в стороне от груды тел, пыли и спекшейся на земле крови, несколько стражей держали под руки обмякшее тело апатрида, а еще один партиец, явно не страж, по-видимому, допрашивал его. Даже издалека, по кровяным подтекам на теле апатрида, было понятно, что допрашивают его давно и с пристрастием. Всё ли он рассказал, что они хотели, или, попросту ничего не знал, но в итоге, стражники, несколькими ударами дубинок по голове, повалили апатрида на землю и направились за новой жертвой в толпу. Дознаватель же, толи для устрашения окружающих, толи для того, что бы просто позлорадствовать, присев, надменно приподнял за шиворот, бессознательное тело жертвы, а потом бросил обратно в пыль.

Картина происходящая на глазах друзей, была абсолютно не свойственной обычным разборкам стражи и апатридов, и от того становилась еще более пугающей и непонятной. Шрам, даже застыл на месте, как будто, он сам виноват в том, за что сейчас наказывают апатридов. И хоть он не знал, за что их бьют, и что вообще происходит, стоял он в страхе быть разоблаченным. С таким же видом стояли многие последователи, вывалившиеся из своих магазинов и домов, с целью понаблюдать за происходящим.

«Может, подойдем поближе и разузнаем, что происходит?» – вдруг предложил Кабан.

«Шутишь? – испугано ответил Шрам. – Там и так, что-то непонятное творится, а я еще и незаконно работу прогуливаю. У нас тут другая цель. За что ловят апатридов – это дело самих апатридов».

В этот момент, что-то произошло в куче апатридов. Краем глаза, Шраму показалось, что дознаватель попытался поднять, толи женщину, толи ребенка из кучи апатридов и тут же, какой-то мужчина из этой же кучи вскочил и набросился на партийца. В этот момент, как и положено по правилам, за покушение на свободу и равенство партийца, в апатрида выстрелили сразу несколько охранников. Но из-за того, что даже выстрел первого стража оказался летальным и подкосившим апатрида, остальные попали кто куда, кто в стену, кто в землю, а кто-то попал в лежащую на земле женщину. Судя по тому, как она завизжала, попадание было не смертельное, но этот визг был как сигнал для всех окружающих.

Началась паника. Апатриды вскакивали с земли и, хватая детей, или, просто, в одиночку, бросались в разные стороны. Кто-то, кого еще не успели поймать, вываливались из окон и дверей здания, и бежали в неизвестных, даже для них самих направлениях. Некоторые даже умудрялись вырываться из рук, держащих их стражников.