Молибден. Пять рассказов бесплатное чтение

Щербет

Опять эта слякотная осень! Пока добежала до остановки – сломала каблук. В автобус еле влезла. Пытаясь удержаться на одной ноге (каблук то сломан), а на крутых поворотах шофер ловко «подрезал» кого-то, ухитрилась достать книжку. Народу, как всегда, набилось множество, и, мокрый песец попутчицы неприятно холодил щеку. А за окнами плакала осень.

С таким трудом вынутая книга показалась неинтересной, мокрая улица заронила зерна тоски в сердце. Сразу захотелось сладкого горячего какао. Хорошо, что до работы ехать всего четыре остановки. Хорошо, что мастерская, где с незапамятных времен сидит старый Сагиб-Золотые руки, у торца соседнего здания. Хорошо, что сегодня четверг, а ещё, что особенно хорошо, сегодня день рождения у Землекопова.

Этот Землекопов, сколько его помню, всегда работал в отделе первичных экспериментов инновационных технологий. Правда раньше этот отдел назывался проще, «Отдел технических экспериментов», да и сам институт, тоже имел другое название. Зато профиль нашего института, даже всемирный экономический кризис не изменил. Тогда, во времена этого самого пресловутого кризиса, многие НИИ развалились (хорошо, что я эти смутные времена в декрете пересидела). А наш, хоть и переименовался, но всё же, уцелел. Когда-то, когда я ещё совсем молоденькой студенткой, по распределению попала в наш институт, все в шутку называли его «НИИЧАВО». Как в знаменитом фильме, наш институт занимался сугубо эфемерными материями и попыткой прикладной реализации этих самых материй. Правда, поговаривали, что именно в нашем институте строят машину времени, но…., я думаю, что всё это просто болтовня. Вообще то, всевозможные научные гранды, наш институт получает регулярно. И Нобелевских лауреатов у нас аж четверо. И, никто мимо, отдела Землекопова «пройти» не может. Все должны иметь положительные результаты первичных экспериментов. Это уже потом все эти профессора и доктора наук приходят к нам, ну в смысле, в отдел доработки инновационных технологий, где я и тружусь старшим лаборантом. Но таких мало. Большинство срезаются у землекоповцев. И вот, сегодня, у Эдуарда Прокофьевича день рождения. Еще неделю назад поговаривали, что, но готовит нечто сверхъестественное, и с каждым днём слухи становились только фантастичнее.

Так что, когда я, наконец, подошла к проходной, увидела по-детски счастливые лица сослуживцев, свертки и подарочные коробки в руках, у меня окончательно оформилось предчувствие чего-то необыкновенно хорошего. Как будто наступает Новый год. Как в детстве. Просто переполняет чувство щенячьего восторга. На этаже, почему-то, пахло мандаринами. В отдел я влетела как на крыльях. И, почувствовав себя снова молоденькой лаборанточкой, с порога начала декламировать Цветаеву, Мариночка, уже примеривающая свой костюм, задорно хахатнула и закончила последние строчки со мной хором. Наш отдел тоже подготовил номер для праздничного «Капустника». Нечто фантастическое и сверхъестественное уже начиналось.

Ровно в десять по громкой связи всех пригласили в актовый зал. Сначала чествовали юбиляра. Эдуарду Прокофьевичу стукнуло семьдесят, хотя выглядел он не старше пятидесяти, наверное, сказалось непосредственное участие в некоторых «первичных» экспериментах. Потом прошел «Капустник», который, на удивление, оказался действительно актуально смешным. Когда всех пригласили в институтскую столовую, в честь торжества громко названную «банкетным залом», где были накрыты фуршетные столики, на улице уже смеркалось. Раскрасневшегося Землекопова усадили на импровизированный трон-носилки, на голову водрузили позолоченный лавровый венок (Отдел материально-технического снабжения готовил номер для Капустника на тему греческой мифологии), и, опьяненные студенческим весельем, всем миром, под стишки и куплеты доморощенных бардов, двинулись в сторону фуршета.

На следующий день тоже никто не работал. Чествование юбиляра продолжалось по отделам. Закуски и напитки, оставшиеся после вчерашнего торжества, и ещё утром заботливо разнесенные сотрудниками столовой, нашли своих благодарных почитателей. Черная икра, осетры, шахматная буженина (и где только Землекопов ухитрился раздобыть все эти, по истине царские, яства, ведь то, что съестной стороной торжества занимался сам юбиляр, тайной не было), и многие другие деликатесы удостоились отдельных тостов, наверное, в каждом отделе. Только к среде следующей недели работа нашего института практически вернулась к прежнему режиму. Затем, каждодневная рутина, постепенно вытеснила воспоминания того детского счастья, подаренного тем осеннем днем, из запорошенного вьюжной зимой сознания.

Хотя, время от времени воспоминания праздника, всё-таки, возвращались, так как землекоповцы предлагали совсем за недорого то икры черной грамм двести, то буженинки «той самой», как из детства, даже в «той самой» серой бумаге, то сервелатика, очень вкусного, но, почему-то без этикетки, причем тайно, как в старые времена, «из-под полы». Происхождением «гостинцев» ни кто не интересовался, ведь так часто в наше время кто то из родственников сослуживцев имеет свой мини колбасный заводик или мини пекарню, где пекутся булки по «бабушкиным» рецептам. Да мало ли как люди на жизнь зарабатывают. Главное вкусно и недорого. Даже несмотря на то, что обилие разнообразных продуктов в наших магазинах уже давно перестало удивлять, желающих прикупить «той самой» колбаски или мандаринчиков, или ещё какой-нибудь вкуснятины с «тем самым», настоящим вкусом из детства, всегда было предостаточно. Овсяные печеньица, миндальные пирожные, свеженький щербет с орехами – стали частыми гостями на наших чаепитиях. Уже ни какая непогода, или семейные неурядицы не выбивали так из колеи. Стоило заварить чайку «со слоном», откусить ароматную калорийную булочку, и всё, любую печаль «как рукой сняло». В общем, жизнь наладилась, жить стало лучше, жить стало веселей. Каждый отдельно взятый сотрудник свято верил в неотвратимость глобального и всеобщего счастья. Все были счастливы.

До поры до времени. Как часто бывает, когда светлое будущее, казалось бы, уже не за горами – случается трагедия вселенского масштаба. Так вышло и у нас. Весна к тому времени уже покрыла город салатовой дымкой, птички щебетали, солнышко припекало. В общем, Землекопов пропал в самое неподходящее время. К нам в отдел как раз начали передачу нового объекта – по слухам самого серьезного и амбициозного проекта века. Вторая лаборатория, где проводились первичные испытания объекта, уже два дня была опечатана, все расчеты и таблицы были на стадии передачи. Работы – выше крыши, надо успеть сделать три дела сразу, а тут, на тебе, пропал сам Землекопов. К тому же, куда-то задевался «Журнал заключительных расчетов» и вся подшивка «Анализа безопасности и футуристических прогнозов» по этому объекту. Ну, если с передачей основной документации замы Землекопова как-то справились, то вот с пропавшими Журналами, которые начальник вёл лично, вышла заминка. Но, поскольку этому объекту прочили не только Нобелевскую, да и ещё много чего, да и курировал бъект сам Карелин, в общем, вторую стадию экспериментов и получить одобрение, так сказать, долгожданный штамп «доработка инновационной технологии проведена», поручили нам непосредственно сверху.

И потянулись авральной вереницей «горяченькие» деньки расчетов и перепроверок. Землекопов так и не объявился. Пропал человек и всё. Так что, по ходу экспериментов, мне поручили восстановить, по возможности, хотя бы Журнал «Анализа безопасности и футуристических прогнозов», так что, помимо основных расчетов мне пришлось ежедневно отсылать в базисную программу безопасности итоговые цифры по каждому расчету. Что она там с ними делала, в какой график выстраивала, мне было, конечно, интересно, но времени посмотреть и разобраться постоянно не хватало. Частенько даже сходить пообедать было некогда. Очень пришлись кстати вовремя припасённые консервы и сладости, перехваченные у землекоповцев ещё весной.

В таблицу графика анализа безопасности я залезла только в августе, и то только потому, что программа превысила критическое число предупреждений и блокировала основные расчеты. Пришлось приглашать системщика, чтобы помог разобраться, а то я сама в программах безопасности, мягко говоря, не очень. Да и запоролена система так, что лишний раз на идентификацию время тратить не хотелось. Вот и довела до критического состояния, а взглянуть на отчёты, конечно, следовало бы раньше. Хорошо, что до «полевых» испытаний у нас не дошло. В отделе первичных экспериментов анализ безопасности только теоретический, а вот у нас….., в общем, ещё чуть-чуть и красная тревога блокировала бы всё здание. Но система безопасности на то и существует, чтобы до последней точки не довести, короче, когда курирующий нас программист, наконец открыл таблицу, мы с Мариночкой (второй лаборанткой в секторе) просто лишились дара речи. Во-первых, мы поняли – объект опасен, а во-вторых….

– Машина времени, – выдохнули мы одновременно.

И сразу горьким комом застрял в горле «то самый» щербет, который я так часто заказывала Землекопову.

Парадокс Землекопова.

Землекопов сидел на лавочке на набережной и щурился от удовольствия. Солнышко только начинало припекать, море подмигивало веселыми искорками, а из репродуктора на столбе доносился бодрый голос диктора. Удои повышались, уголь добывался в колоссальных объемах, строительство «города-сада» шло полным ходом. Эдуард Прокофьевич неторопливо открыл кожаный портфель и достал оттуда бутылку кефира. Привычным жестом надавил на алюминиевую крышечку, смял ее в широкой ладони и сделал жадный глоток. Из репродуктора тем временем веселым голосом запели о том, что ни у кочегаров, ни у плотников нет горьких сожалений. Землекопов крякнул от удовольствия, переложил бутылку кефира в другую руку и, не глядя на портфель, извлек из его недр рогалик. Ещё раз удовлетворенно крякнув, с явным наслаждением откусил хрустящий кончик, впитывая в себя всю прелесть солнечного утра Ялты. Вот уже две недели он каждое утро приходил на набережную и великолепно завтракал – бутылкой кефира с рогаликом. И по-настоящему гордился своей ловкостью. Ему так здорово удалось оставить эту серую и унылую «послекризисную» Москву середины двадцать первого века и обосноваться здесь, в Ялте шестидесятых двадцатого!

Землекопов хорошо помнил тот самый день, когда поразительная догадка осенила его. Этот проект поступил перед окончанием рабочего дня. Изобретателя он знал лично. Их НИИ часто получал жирные гранты, благодаря именно этому разработчику в том числе. Поэтому Землекопов сразу взялся рассматривать чертежи и расчёты. И не заметил, как просидел лишних два часа. Взглянув на часы, вяло перевернул страницу и… замер. Ни о каком «домой» теперь не могло быть и речи. Попытавшись успокоить разыгравшееся воображение, он начал просматривать расчёты заново. От этого проекта он не смог оторваться до самого утра. Несмотря на бессонную ночь, весь следующий день Землекопов сиял как начищенный самовар. Он еле дождался десяти часов, чтобы позвонить изобретателю и деланно скучающим голосом сообщить, что «посмотрел наискосок, вроде бы перспективный проект, да-да, выглядит интересно, и да, будет заниматься лично». И закрутилось! Ведь «первичные эксперименты» – это очень важный этап любого проекта.

Землекопов удовлетворённо потянулся, легко поднялся со скамейки (это ведь по паспорту ему семьдесят, а так он ещё эге-гей!) и выбросил смятую крышечку от кефира в урну. Проработав полжизни в отделе первичных экспериментов инновационных технологий в одном из НИИ Москвы, он умело и без зазрений совести воспользовался чужим изобретением и убежал из своего времени, не забыв, естественно, прихватить основную документацию, в эту уютную и спокойную атмосферу Ялты шестидесятых. И все эти две недели он неустанно собой гордился! Конечно, решился не сразу. Около полугода Землекопов «приходил» сюда иногда, время от времени, принося с собой разные «интересные» устройства и «модную» одежду и приобретая здесь настоящие, вкусные продукты, чтобы «унести» туда. «Подружился» с Клавдией Матвеевной, завскладом гастронома, и-и-и…. Благодаря этой дружбе ему удавалось довольно долгое время радовать коллег и знакомых самыми разными вкусностями «из прошлого». Кому-то колбаски, кому-то мойвы копчёной, кому-то щербета с орехами. Даже консервы отсюда пользовались спросом в его родном НИИ. А уж юбилей свой! Его он отметил, как говорится, на широкую ногу. Шахматная ветчина, копчёный окорок, икра чёрная и красная… много чего еще. Клавочка тогда постаралась на славу. Землекопов вздохнул. Вспомнил шикарный праздник, который для него устроили коллеги в НИИ. Особенно ему понравился капустник. Даже студенческую молодость припомнил. Волна блаженной ностальгии лёгким укором кольнула где-то в груди.

– А что? Хорошо! – Эдуард Прокофьевич вытер перепачканные кефиром губы тыльной стороной ладони. – Юбилей отметил? Отметил! Весь НИИ уважил? Уважил! Могу я и себе кусочек счастья в карман положить?

Землекопов хихикнул и испуганно огляделся по сторонам. Схватил свой кожаный портфель и обнял его, поддавшись порыву внезапно накатившего страха. Как будто опасался, что за ним наблюдают и велят-таки вернуть «всё как было».

В своем портфеле он хранил почти все исходные документы по объекту и некоторые журналы испытаний. «Да, прихватил с собой, для гарантии» – мысленно оправдывал он свой поступок. Но на самом деле ему покоя не давала последняя часть проекта, в которой он никак не мог разобраться до конца. Все расчёты по проекту он проверил лично, причем неоднократно. Всё было совершенно правильно, можно было даже сказать – идеально. М-м-м… за исключением последней части. Что-то его беспокоило. Расчёты сходились, но… если в одном месте положиться на одну известную константу, такой вот ненавязчивый «подгон» получался. И это не давало Землекопову покоя. Умом он понимал, что вся эта история, с солнечной Ялтой и переходами вообще (ведь с таким же успехом он мог и в какую-нибудь Америку убежать), просто не может существовать! Но… Он-то тут, в Ялте прошлого века, пьёт себе каждый день кефирчик из стеклянной бутылки с зелёной крышечкой и ест рогалики! Эдуард Прокофьевич успокоился так же внезапно, как и испугался. Даже снова уселся на скамейку и свой портфель поставил рядом. Ещё по-утреннему нежное солнышко разбрасывало на волны искристые монетки-зайчики. Утро обещало хороший продуктивный день.

За эти две недели быт его совершенно наладился. Каждое утро наслаждался променадом у моря, потом с аппетитом завтракал, потом гулял по окрестностям, стараясь особо не привлекать внимания (всё-таки это шестидесятые), а после возвращался домой, закупившись так им любимой снедьюс из «тех времён».

Обязательно навестив Клавдию, он любил с ней поболтать, она ему очень-очень нравилась, отправлялся к себе. Приходя домой, готовил нехитрый обед, с удовольствием кушал и брался за документы. Пересчитывал показатели и размышлял над данными последней части рукописи.

Поселился Землекопов пока в заброшенном, но довольно крепком доме дальней родственницы Клавдии на самой окраине города. Он ведь сказал ей, что из столицы приехал, что работа его связана с командировками «туда», намекая на заграницу, и что ещё не знает, останется тут или нет. В общем, врал безбожно, но жил комфортно.

* * *

Время шло. В конце третьей недели райского существования он так размягчился, что окончательно забросил «эти дурацкие» расчеты, сунул портфель подальше и предался обычным обывательским радостям. К тому времени уже начался отпускной период у трудящихся и, с подачи Клавочки, Землекопов стал сдавать две комнатки. В общем, жизнь приобрела исключительно благоприятный оборот. Уклад его немного поменялся, завтракал он теперь горячей яичницей с докторской колбасой в раскинувшемся вокруг дома фруктовом саду, за симпатичным столиком возле крыльца, крыша которого и примыкающая плетеная конструкция, похожая на ротонду были густо увиты виноградом. Потом улаживал вопросы жильцов, иногда занимался мелким ремонтом, что доставляло ему небывалое удовольствие, потом гулял за городом или ходил на дикий пляж купаться, обязательно виделся с Клавой. Иногда, по вечерам, они ходили в кино или на концерты. Жизнь превратилась в настоящий сплошной праздник. Именно о такой жизни он когда-то грезил.

Так, казалось бы, неспешно перебирая бусины жарких дней, просоленных морским ветром, и темных южных ночей, наполненных стрёкотом цикад, беспощадное время совершенно неожиданно подкатило Землекопова к концу августа. Жизнь его окончательно сделалась удобной и как бы даже встала на укатанные рельсы настоящего ялтинца. Иногда он принимал непосредственное и живейшее участие в городских мероприятиях. В основном это касалось распределения скудных запасов воды. И даже внедрил несколько приспособлений, улучшающих процесс подачи воды на своей территории. Эти вечные обывательские заботы так его увлекали, что, казалось, он даже помолодел, сбросил лет эдак д-цать и, пожалуй, уже напрочь забыл о своей «прошлой» институтской жизни.

Как-то утром вышел он из деревянного клозета, удобно расположенного в дальнем углу сада, и заметил, что одна из досок на крыше этого гениального сооружения выбилась из ровного строя и как-то странно начала заваливаться. Обходя этот домик неизвестного архитектора вокруг, чтобы убедиться, что остальные доски ещё держатся, он вдруг обнаружил странный просвет между его клозетом и стеной соседского сарая. Он очень удивился, так как раньше этого просвета никогда не замечал, хотя… Может, просто не обращал внимания… Хотел было подойти поближе, чтобы рассмотреть хорошенько, но услышал, как кто-то из постояльцев его разыскивает, выкрикивая его имя всё громче и громче. И, конечно же, уже через минуту после того, как он бросился на настойчиво зовущий его голос, Эдуард Прокофьевич напрочь забыл о странном просвете между постройками.

С превеликим удовольствием Землекопов решал насущные проблемы постоянно сменяющихся постояльцев. Ему вообще вся эта «рутина» доставляла подлинное удовольствие. Его радовало всё. Утром, вставая со старого топчанчика, он с блаженством встречал золотистые лучики, улыбался, замечая, как играют и скачут пылинки в солнечных столбах. Потом любил смотреть, как мальчишки рыбачат на пристани или с огромных валунов пляжа. На рынке улыбался торговкам, продававшим персики и плетеные корзинки. Любил смотреть, как солнце, наигравшись за день с барашками волн, золотит крыши домов, зажигая яркие звездочки в стеклах окон. Как ребенок радовался закату, особенно если удавалось совместить любование им с перекусом рогаликом и кефиром. Он так, оказывается, отвык от этих простых радостей, что впитывал каждое мгновенье ялтинского лета всеми фибрами своей исчерствевшейся души. Отдельным удовольствием в этом бесконечном ряду наслаждений и, безоговорочно, на первом месте, было время, проведенное с Клавдией Матвеевной. Даже просто глядя на эту сильную и знающую как решить любую житейскую проблему женщину, он успокаивался и ощущал себя в полной безопасности. А она, такая вся властная и грубоватая, прямо-таки таяла в обществе Землекопова. И, что самое главное, его совсем не огорчали житейские неудобства и отсутствие цивилизованного комфорта. В общем, его устраивало решительно всё.

В следующий раз, когда он совершенно случайно заглянул за деревянный домик в дальнем углу сада, заканчивался сентябрь. Он оторопел. Просто замер, его как будто парализовало. Он не мог поверить своим глазам. В достаточно широком проеме между убогими деревянными постройками Землекопов увидел цивилизованную Москву. Причем ту самую, «послекризисную» Москву середины двадцать первого века, которую, как ему казалось, покинул навсегда. Там было пасмурно и накрапывал нудный дождик. Яркие рекламные экраны моргали улыбающимися лицами и кричащими надписями. Он смог отчетливо различить модные элементы одежды, рюкзаки и сумки спешащих вдалеке по своим делам прохожих, укрывающихся под зонтами от непогоды. И даже узнал в этой улице Старый Арбат. Он сделал несколько нерешительных шагов вперед и почти вплотную приблизился к парадоксальной кромке. В его голове замелькали формулы и расчёты. Тыльной стороной ладони он вытер выступившую на лбу испарину. У него закружилась голова, всё помутнело. Как кусочки пазлов от детской игрушки, в голове начали состыковываться в единую грандиозную картину внезапно осознанные части расчётов, так не дававшиеся ему ранее. В голове четко нарисовалась формула временнОго парадокса, постоянно ускользавшая от него раньше. Он всё понял. Конечно, он и раньше знал, что с пространственно-временными континуумами шутки плохи, однако… он же ведь лично проверял все расчёты. И индуктор, тот самый электромагнитный индуктор, который остался в лаборатории… Землекопов точно помнил, что поставил таймер на его отключение. А после его исчезновения он надеялся, что вряд ли кто-то решится запустить машину снова, думал, что проект признают опасным и уберут под сукно. Так, пребывая в каком-то пограничном состоянии, он простоял тут почти весь день. Ему захотелось присесть. Впервые за всё это время ялтинского приключения он почувствовал себя дряхлым стариком с дрожащими коленями. Землекопов обхватил голову руками и застонал. Он был в панике, не знал, что ему теперь делать.

– А-а-а-а, вот ты где! – он услышал голос Клавдии и обернулся.

Выглядывая из-за угла клозета, она смотрела на него внимательно и нежно. Он увидел её и утонул в бездне её орехово-золотистых глаз. Клавдия подошла к нему, встала рядом, прижалась, и он почувствовал, как волна панического ужаса отступает. Рядом с этой сильной, волевой, но очень для него родной женщиной, он почувствовал, что может всё. Любое дело может решить, придумать и сделать кучу прекрасных вещей! Он вдруг испытал такое воодушевление, что к формуле временного парадокса в его голове стали добавляться другие формулы, графики и параболы. Рядом с ней он почувствовал себя спокойно и уверенно. И понял, что проход можно локализовать и держать под контролем, можно, например, задать ему периодичность открывания и можно его использовать.

Землекопов нежно обнял её за плечи.

– Что ты тут делаешь? – спросила она.

– Думаю и размышляю, – ответил он и посмотрел на неё с нескрываемой нежностью.

– А о чём? – она положила свою руку ему на поясницу, а голову на плечо.

– А я думаю, моя замечательная Клавочка, что тут легко сможет пройти тележка с мороженным.

Ровно в полночь.

Уже битый час она стояла перед зеркалом в задумчивости. До её первого межзвёздного старта, где она будет уже настоящим вторым пилотом, а не курсантом, оставалось не так уж много времени. Здесь, на Птурии, быть Пловцом Вселенной, было очень почетно, но очень опасно.

Всякий осьминог, собирающийся стать курсантом, четко понимал, что каждый полет в космос, или как называют его в академии «заплыв», может стать последним, даже первый. Особенно первый. После окончания Академии выпускник обязательно становится вторым пилотом и сам должен был проложить курс в неизведанный ранее сектор Вселенной и открыть червоточину. Корабль, являясь практически живым существом (их как бы выращивали в особых условиях, и уже потом совмещали с оборудованием и электронными устройствами), в случае необходимости мог самостоятельно открыть вход в червоточину и вернуться в родную систему из любой дали, но вот построить маршрут, рассчитать координаты входа и проложить конечный курс… Это уже работа второго пилота. И конечно же – имя. Именно первый заплыв всё менял. Когда второй пилот, вошедший на корабль со своим домашним именем, построив маршрут и выведя корабль в далекий сектор Вселенной, встречал планету или большой астероид, то получал свое окончательное, числовое имя – номер этого объекта в атласе или его координаты (на Птурии хорошие астрономы, они разглядели и зафиксировали в атласе великое множество небесных объектов), а эта планета или астероид, соответственно, получали птурианское имя открывшего его осьминога. Такой вот обмен! И это было большой честью. Именно данное обстоятельство заставляло тысячи малышей готовиться к тестам в Академию, вожделея иметь заветные синие воротнички. И только каждый десятый осьминог попадал на скамью студента. Пловцом Вселенной быть почетно, но и ответственно.

Наконец, она вырвалась из задумчивости и критически осмотрела свое отражение. Воротничок второго пилота межзвездной компании ей очень нравился. На Птурии осьминоги не носили одежды, исключение – это синий воротничок Пловца Вселенной. Зато все могли менять цвет по настроению или по желанию, но при этом имели свой доминантный. У Лу-Лу это был розовый. И даже он ничуть не портил вида. Вообще-то, в курсанты Академии межзвёздных перемещений отбирали осьминогов только серых оттенков, но Лу-Лу ещё малышкой мечтала об этом синем воротничке. Все отборочные туры на протяжении всего времени ей удавалось сознательно менять родной цвет на серо-стальной и сохранять его длительное время. Конечно, в общежитии Академии её быстро раскусили, но поскольку на всех лекциях она стойко держала серый цвет и все тесты и экзамены прошла успешно, то вот сейчас стоит перед зеркалом и абсолютно заслуженно гордится собой. Она повернулась вправо, затем влево, чтобы боковыми глазами тоже убедиться, что со всех сторон она безупречна. Всё-таки этот синий воротничок Пловца Вселенной круто на ней смотрится! Покрутившись перед зеркалом ещё немного, она записала прощальные видео для родителей, братьев и сестер, друзей и подруг, которые остаются в родном океане Птурии, и отправилась на взлетную площадку.

Сегодня стартуют все двадцать четыре выпускника Академии межзвездных перемещений. Так бывает каждый раз – из пятидесяти новобранцев выпускаются двадцать–двадцать пять курсантов. Это нормально. Быть Пловцом Вселенной дано не каждому. Корабль, на котором полетит Лу-Лу, стартует восемнадцатым. На борту её ждут ещё два члена экипажа. Капитан, он же первый пилот, и бортинженер. Все осьминоги в экипаже имеют дополнительную специализацию. Капитан – он ещё и навигатор, бортинженер – он же и механик-ботаник, так как часть корабля – органика, а она, пока что ещё Лу-Лу, – второй пилот доктор и новигатор в одной голове и во всех восьми щупальцах.

Когда первое щупальце Лу-Лу коснулось трапа своего корабля, к старту готовился экипаж пятого запуска. Дойдя до входной мембраны, она остановилась и повернулась лицом к стартовому полю. Оживленная суета на площадке только казалась хаотичной, на самом деле все действия каждой обслуживающей команды были размеренны и точны. К одному кораблю подвозят груженые тележки, от другого отъезжают пустые, всё идет своим чередом. И как следствие, получалось, что расчёт[1] за расчётом стартуют спокойно, и в назначенный срок, чтобы надолго покинуть звездную систему Птурии.

Лу-Лу посмотрела вдаль, на родной город. Ах, каким красивым он ей сейчас показался. Коралловые цитадели обиталищ горожан, перламутр Академии, возвышающейся над всем городом, яркие краски садов и корабельных огородов (будущие корабли, когда только прорастали, имели насыщенные и всегда разные цвета). Многоуровневые сводчатые кварталы, где жили осьминоги её города, проектировали лучшие архитекторы Птурии. В их эллиптических головах рождались смелые идеи, которые воплощали такие же передовые, иногда безрассудные осьминоги-ботаники, вооруженные спорами и саженцами разных видов кораллов и водорослей. Вместе они представляли гениальную команду градостроителей. Ей повезло родиться и жить в самом большом и красивом городе планеты. Академия архитекторов находится на противоположной стороне города, отсюда она едва различима. Лу-Лу усмехнулась, вспомнив, как они с сестрами частенько убегали из родного квартала поглазеть на молодых архитекторов и их фантастические проекты (братья, кстати, сбивались в стайки с другими мальчишками и тоже частенько приплывали посмотреть на удивительную красоту витых ярусов Академии архитекторов). Внезапно западное течение донесло до неё аромат распустившихся аммоний, и юную Пловчиху Вселенной штормовой волной накрыли внезапно нахлынувшие воспоминая. О том, как она с друзьями и сестрами играла в прятки в саду за домом до самой ночи, о том, как они все вместе, уставшие, всплывали к самой поверхности, чтобы любоваться звездами. Как она помогала пропалывать семейный огород и как это было весело, у них росло много всего, и для еды, и для кораблей, её отец работал в доке, чинил и строил корабли. Он брал её и братьев с собой на работу. Они помогали ему управиться с корзинами водорослей и моллюсков для ремонта и оснащения оранжерей на кораблях. Это даже удивительно, почему лишь она из семьи так тянулась в Академию межзвёздных перемещений. Хотя… может потому, что розовый – это доминантный цвет всех в её роду. Ей немного взгрустнулось, она подумала, что может быть не увидит их больше никогда. Резко и невпопад она заморгала всеми четырьмя глазами, потом тяжело вздохнула и повернулась к входной мембране своего корабля и пропела пароль. Корабли всегда понимали только песню. В раздвигающуюся щель входа она просунула первое правое щупальце и уже после, постояв немного в нерешительности, вплыла в корабль.

Может быть, повлияли нахлынувшие воспоминания, может быть, долг роли доктора, но первым делом Лу-Лу отправилась в корабельную оранжерею. Чисто теоретически до отлета ещё могли доставить водоросли и моллюсков по её требованию. Но этого не понадобилось. Её критический взгляд не выявил недостатков. И только после этого она, полностью уверенная в достаточном количестве «запчастей», еды и лекарств, отправилась на корабельный мостик.

Капитан проводил диагностику, поэтому лишь мельком взглянув на неё крайним правым глазом, сухо поздоровался и продолжил петь с кораблем, задавая команды и проверочные коды.

– 019837, – протянул к ней второе правое щупальце второй осьминог на мостике.

«Похоже, это бортинженер», – мрачно подумала Лу-Лу, пожала ему щупальце и представилась. На вид он ей не понравился, слишком старый. В Академии ходили слухи, что молоденькие выпускницы часто становятся парами бортинженеров своих расчётов при условии, что они достаточно молоды. Строить глазки капитанам считалось дурным тоном, хотя и такие истории тоже случались.

До их старта оставалось еще три расчета. Для слаженной команды – это куча времени. Лу-Лу не собиралась тратить его напрасно и быстро включилась в осмотр и предстартовую подготовку оборудования своей зоны ответственности. Они молодцы, закончили подготовку за один расчёт до собственного старта. Капитан удовлетворенно кивнул и сделал отметку в бортовом журнале. Корабль принял первую запись, пропев ответ, и высветил на экране время до старта.

Сейчас, глядя на старт предыдущего корабля сквозь красные цифры обратного отсчета, Лу-Лу на мгновенье подумала об Алексе. Красавчик и выдающийся курсант с её потока. «Не он ли сейчас стартует?» – почему-то с тоской подумала она. Очень реалистично она представила себя в должности капитана корабля нового поколения, а Алекса бортинженером, и то, как они вдвоем захватывают астероид за астероидом и доставляют на милую Птурию так ей нужные металлы и кварц. Лу-Лу даже привиделось, как они докладывают на базу Птурии и стартуют, покидая выпотрошенный кусок космического путешественника, и даже увидела тот особенный взгляд Алекса, который ей так нравится.

Но вот стартовый бутон наконец выплюнул предыдущий корабль, он устремился ввысь, прорезая толщу вод, а красные цифры на обзорном экране сменились зелеными. Это значит, что пора. Щупальца на приборы. Путь она построила давно, сразу после того, как узнала, что сдала все выпускные на отлично. Корабль принял координаты без замечаний и показывал на обзорнике лучшие варианты точек входа. Лу-Лу думала несколько секунд.