Сверкающие бездны лабиринтов, или Прикосновение к вечности бесплатное чтение

© А. Комель, текст, 2023

© Издательство «Четыре», 2023

Необходимые пояснения

Выделенные жирным шрифтом или написанные с Заглавной Буквы слова, словосочетания, предложения и абзацы – это то, что названо мною знаково-смысловыми доминантами (далее – ЗСД). В них, по моему замыслу, заключается главная суть книги, главная идея и главный смысл, который сохранится, даже если убрать весь остальной текст.

Это, если говорить образным языком, может быть сопоставимо с мерцанием (сверканием) далеких звезд, которые никогда не горят ровным светом. Звезды подают нам сигналы…

Человеческая жизнь, мысль, душа, Вселенная (космос) – это образцы мерцаний.

В случае с жизнью человека – это мгновения неподдельного человеческого счастья и радости, мгновения вечной любви, мгновения скорби и горя, мгновения преодоления и противостояния, мгновения удовлетворения от полноты жизни, от труда, от физической усталости, мгновения испытаний силы характера и силы воли, мгновения творческого порыва, моменты поэтического вдохновения, мгновения патриотической одержимости и безграничной веры в правоту своего дела, атака в бою, геройский поступок, акты гражданского неповиновения, мгновения восторга, удивления, благоговения перед красотой природы и женщины, открытие родственной души, открытие Бога, акт выбора (политического, социального, психологического), молитва, моменты исповеди, мгновения душевного расстройства и одиночества, смерть…

В случае с мыслью – это крылатое свечение мысли, прорыв, озарение (инсайт), интуитивное прозрение, акт целостного познания и достижения целостности (каталепсия), акт даймонии (обновления мысли), акт рождения новой идеи, момент просветления.

В случае с душой – это полет души, боль души, дыхание и свечение души, прикосновение души к душе; слушание тишины; мечтание; жажда исповеди; приступы сострадания, жалости, нежности, откровенности, искренности, доброты.

В случае со Вселенной – это дыхание (вдох-выдох) самой Вселенной, галактические и космопланетарные циклы, являющиеся причиной солнечной активизации и глобальных земных геологических процессов и катастроф, приводящих к биологическим, психосоциальным и политическим катастрофам и кризисам.

ЗСД – это еще и попытка возбудить интерес к чтению печатных бумажных книг!

Курсивом (тонким и жирным) выделены, преимущественно, дневниковые записи героев, иногда их внутренние переживания, бред, размышления про себя, монологи-исповеди, письма.

В книге (глава XV) процитированы следующие произведения:

• Филип Тосио Судо. Дзен-гитара. Пер. с англ. – К.: «София», 2001.

• Чогъям Трунгпа. Преодоление духовного материализма. Миф свободы и путь медитации. Шамбала: священный путь воина. Пер. с англ. – К.: «София», LTd., 1993.

• Ошо. Абсолютное Дао. Беседы о трактате Лао-Цзы «Дао Де Дзин». Пер. с англ. – СПб.: ИГ «Весь», 2008.

• Ошо. Творчество. Высвобождение внутренних сил. Пер. с англ. – М.: ACT, 2010.

• Томас. Обещание силы. Пер. с англ. – К.: София», 1996.

В главе V использованы графические изображения из книг:

• Родольфо Р. Практический курс медитации: абсолютно новые мандалы для рисования и раскрашивания. Пер. с англ. Д. А. Маркина. – М.: ACT: Астрель, 2009.

• Франсис Дж. Книжка с картинками по топологии. Пер с англ. – М.: Мир, 1991.

• «Иература Прорыва» художника Михаила Шварцмана (по материалам интернет-сайтов).

Основные идеи книги почерпнуты из источников:

• Комелягин А. И. Жажда Исповеди. Опыт свободомыслия. – Абакан.: Издательство Хакасского государственного университета им. Н. Ф. Катанова, 2005.

• Комелягин А. И. Лабиринты Вечности. Автобиография в стихах с комментариями. – СПб.: На правах рукописи, 2014.

• Комель А. Мыслеобраз Новой Вселенной. Каталепсия – жизнь в Новой Вселенной. Манифест Свободомыслия. Каталепсия: новая боль души; патология мировосприятия. Трактаты. – СПб.: На правах рукописи, 2014.

Между Бытием и Вечностью существует «зазор», который позволяет им дышать, изменяться, превращаться в совершенно противоположное самим себе (Небытие) и даже в Иное (Инобытие), т. е. творить себя. Этот «зазор» и есть сама Жизнь.

Бытие от Вечности, в человеческом измерении, отделено одним прикосновением («броском в неизвестность»), которого бывает достаточно для того, чтобы Жизнь продолжалась вечно…

«Откровение, пророчество, Бог, молитва, храм, поэзия, музыка, душа, исповедь… Придуманные и сотворенные людьми, они не нуждаются ни в оправдании, ни в утешении, ни в оценке, ибо они принадлежат не людям, а Вечности».

Глава I

Скулд

…На Земле было холодно, неуютно, неприкаянно, враждебно.

Но могло ли быть иначе, если на небольшом, крохотном в масштабе планеты клочке Земли шла война?.. Это была не просто война – узаконенное убийство людьми друг друга. Гражданская война – это необъяснимое ни с какой точки зрения братоубийство. Самое страшное, что может случиться с государством, с нацией.

По понятным причинам никто не называл подавления кучки сепаратистов гражданской войной, но по сути дела это и была самая что ни на есть настоящая гражданская война.

…Холода в этом году пришли слишком рано. Казалось, наступивший сентябрь принес с собой еще неистраченное за лето тепло. Но не прошло и десяти дней, как на землю свалился холод, а вместе с ним явились колючий снег и пронизывающий ветер.

…Первый клин журавлей неспешно проплывал по небу, что-то курлыкая.

И этот не то прощальный, не то призывный крик летел по-над землей, поднимая в душе вихрь необъяснимых и неизведанных ощущений.

…Обо всем происходящем в городе с красивым названием Эвриз кладбищенский смотритель Скулд узнавал из уст приходивших к нему людей.

…После того как ажурные железные ворота и часть железной ограды были срезаны и куда-то увезены, а деревья спилены на дрова, домик Скулда стал хорошо виден с дороги. Очень быстро люди окрестили сторожку смотрителя кладбища «Домом для бродяг».

…Один из снарядов упал в метрах двадцати от железной ограды, образовав в земле глубокую воронку диаметром пять метров и около двух метров глубиной.

Скулд первым делом начинал осмотр своих владений, подходя к этой единственной воронке: всматривался вглубь нее, словно пытался отыскать там что-то. А потом садился на один из многочисленных пеньков, оставшихся после варварской валки деревьев, и смотрел на раскисшую и разбитую дорогу, по которой длинной вереницей шли беженцы – в основном это были женщины с детьми и старики.

Это унылое и душераздирающие зрелище: передвижение людей, пытающихся спастись бегством… в никуда. Особенно было жаль женщин с младенцами на руках. И таких было немало.

…Мог ли он еще вчера думать о том, что так долго вынашиваемая в душах, так длительно зревшая в умах ненависть и злоба вырвались из плена заскорузлых, сморщенных мозгов, совсем недавно уверенных, что война в принципе невозможна?..

Война всегда принадлежит к разряду феноменов – возможных невозможностей.

Вот так неожиданно на маленьком клочке земли развернулось темное кровавое шоу с душещипательными аттракционами – убийствами, беззаконием, мародерством, экзекуциями.

Столь долго томящиеся внутри людских душ злоба и ненависть вырвались наружу и расцвели пышным цветом вооруженного противостояния.

«Я так и знал, что это случится», – думал Скулд, сидя долгими вечерами на лавочке возле своего жилища, плотно укутавшись в меховую куртку.

Воздух был наполнен ненавистью, и он чуял, что какая-то тяга к смертоубийству крепла в людях, некая вера в то, что только война может решить все проблемы.

Ах, с каким удовольствием, наслаждением люди, еще вчера мирно жившие по соседству, убивали друг друга!.. Смертоубийство заманивает, как азартная игра.

Сначала все шло по неписаным, интуитивно улавливаемым правилам: на любой гражданской войне бедный убивает богатого, ученик – ненавистного учителя, работяга – работодателя-душегуба, сын – отца, брат – брата, бандит – миллионера.

Но скоро все начали убивать всех. Просто так, ради интереса.

Скулд просыпался каждое утро с мыслью-предчувствием, что это последний день его жизни. Руки слабели, зрение ухудшалось, что уж говорить о негнущихся ногах, которые он еле-еле переставлял по полу, – каждое движение давалось ему с большим трудом.

И Скулд каждый вечер перед сном, сидя в тишине перед свечой, радовался как ребенок: вот и еще один день прожит…

…Каждый день Скулда начинался с обхода кладбища, с осмотра могил. Даже сейчас, в столь смутное время, старик с сознанием дела выполнял свой долг, ибо считал, что в чем бы то ни было где-то всегда должен быть порядок. И этот порядок впоследствии может оказаться опорой – точкой отсчета, начиная с которой люди смогут перейти от разрушения к созиданию, от само-развращения к само-сотворению и само-воскрешению.

Завершался каждый день… звездным небом.

…Скулд устремлял взгляд в бездонное черное небо, полное сверкающих точек.

…И небо падало к его ногам…

Скулд был неисправимый, неистовый мечтатель! Эти сохраненные в глубине души детскость и непосредственность поддерживали его и вдохновляли к жизни.

Он запрокидывал голову до предела вверх и так шел к своему жилищу – шел по небу. И слезы, скопившиеся в уголках глаз, высыхали, постепенно теряя силу, горечь иссякала, ком в горле начинал таять.

По натуре своей Скулд был мыслитель – вечный искатель правды. Несмотря на свой возраст (семьдесят три года) у него был свежий, подвижный ум.

…Вечером двадцатого сентября Скулд записал в своем дневнике:

«Долго смотрел на беженцев. Прошло около тысячи человек. Никто ко мне не подошел. Видимо, не внушил я им доверия».

У Скулда была собственная теория насчет возникновения гражданских войн. Он ее для себя придумал на второй день после вооруженного столкновения.

Скулд, сколько себя помнил, вел дневник. Все возникающие мысли он тут же превращал в строчки своего дневника, которому изливал свою душу. Таких тетрадей за всю жизнь накопилось около пятидесяти штук.

Скулд любил иногда перечитывать свои дневники. Человек он был сентиментальный и от этого часто плакал над своими записями.

Из дневника Скулда:

«Гражданская война всегда неожиданность для тех, кто начинает убивать друг друга. Помимо там разных причин, как-то: нищета, резко-контрастное расслоение общества на бедных и богатых, экономическая зависимость государства в целом, религиозная нетерпимость, этническая чересполосица, идеологические распри – главной и основной причиной является борьба капиталов, подогреваемая еще и страшной местью отдельно взятых олигархов (финансово-могущественных персон). Это ведь ясно: какому-то богатому человеку с амбициями тирана, задатками властелина, способностями вождя и привычками дерзкого подлеца захотелось иметь во власти не только деньги, людей, заводы, машины, но и целое государство. И, конечно, центральной власти не могло понравиться то, что во вновь организуемом государстве должно быть всё по-другому: общественное устройство, система власти и все законы, и другой уклад, и религия, и наука, и искусство, и воспитание, и идеология. Другое – значит лучшее. Когда-то обиженный официальной, как говорят законной (легитимной) властью, на его взгляд, незаслуженно, олигарх сколотил вокруг себя оппозицию, захотел взять реванш за прошлое поражение, оскорбление, обиду. Да попросту решил отомстить.

Одной мести, конечно же, мало. Для любой гражданской войны как минимум необходимы два лагеря воюющих. Чтобы их получить, следует как можно больше людей обработать идеологически, т. е. нужна какая-нибудь (любая: плохая ли, хорошая) доселе неизвестная идеология (фактор новизны для мыслящих существ – главный). Идеология – система взглядов, придерживаясь которой человек сможет обеспечить себе достойную жизнь.

В новом образующемся государстве людям всегда обещают райскую жизнь, безмерное благополучие. Новая власть всегда сначала берет инакомыслящих в свои ряды, под свое крыло, практически опираясь на идеи и энергию этих мыслителей, совершающих прорыв, а потом этих Инаков уничтожают. Почему инакомыслящих? Да потому что творение нового – удел инакомыслящих. Только инакомыслящие способны взглянуть на старое по-новому. Без этой способности мы всего лишь «подделываем» старое – делим, переставляем его, но толку нет. Новое – это всегда прорыв! Прорыв – это что-то необъяснимое еще».

Отдельная запись: «Меня посетила странная мысль: я жил в Новом времени».

…Вот уже как два дня беспрестанно моросил унылый, монотонный, сплошной дождь. Поток ручья, стекающий с небес, своим заунывным звучанием успокаивал душу и одновременно тревожил. Дождь приносил тоску…

Скулд стоял у окна, курил, глубоко затягиваясь, смотрел на одинокую дорогу. Так он мог стоять долго, до тех пор, пока засевшая в голове мысль не побудит его в резком порыве схватить дневник и начать выплескивать на бумагу наболевшее, изрыдавшееся…

– Чего стоит моя жизнь? Вся жизнь моя – кладбище, – Скулд ухмылялся. – Пятьдесят лет! – подумать только! Пятьдесят лет рядом с покойниками. Да ведь они мне как родные!

Здесь, рядом с прахом умерших, думы о смысле жизни и смысле смерти – чуть ли не главные задачи бытия. С поиском ответа на эти извечные вопросы смотритель и засыпал, и вставал. Видимо, энергетика кладбища так сильна, что волей-неволей подчиняешься ритму этих вопрошаний.

– Что стоит жизнь? Вот жил, жил человек – и не стало. А для чего жил?..

Он постоянно начинал свои длинные, утомительные размышления-путешествия с этого вопроса. И без оглядки бросался в неизвестность!

– А если задать вопрос иначе? Не так – «зачем, для чего?» А может, «для кого?» Тогда это тупик. Вот для кого я жил?.. Для покойников?.. Одинокий, бездетный, заброшенный, покинутый и оставленный всеми. Кому я был нужен?.. Родственникам умерших?.. Или душам усопших?..

Последние года два-три Скулда стали навещать разного рода кочевые люди: бродяги, странники, путешественники, пилигримы. Число их за последнее время стремительно росло. Люди пытались спастись бегством. Бежали от всего: от себя, от нужды, от неразрешимых проблем, от болезней, просто от нечего делать. В последние шесть месяцев, естественно, – от войны.

…Скулд всегда был рад встрече с путниками и скитальцами, ибо был в вечном восхищении перед мужеством отважных, молчаливых, суровых и угрюмых людей, рискнувших, бросив всё, отправиться в неведомый путь – не в поисках приключений, а скорее в поисках себя.

Сухонький, со впалыми щеками, с худым, морщинистым продолговатым лицом, с болезненными, слезящимися глазами немного навыкате, с дряблым, изможденным, сгорбленным телом, едва носившем себя… Таким представал перед приходящими людьми кладбищенский смотритель Скулд Раппэ. Одетый в замусоленный, потрепанный балахон, свисающий до колен, драные, заштопанные во многих местах штаны и шапку-колпак, смятую в гармошку; обутый в огромные башмаки – все это могло вызвать только смех, не более. Но здесь, среди великолепных могущественных склепов и памятников, – фарс, да и только!

…Когда раздавался глухой, тяжелый стук в дверь, Скулд стряхивал с плеч усталость и принимался хлопотать по хозяйству, как всегда, бурча что-то неразборчивое себе под нос.

Порой Скулда охватывало неодолимое, нестерпимое желание отправиться в дорогу вслед за путником – испытать себя! Но ноги отказывались его слушаться, и он сидел возле окна, утирая слезы и, раскачиваясь взад-вперед, стучал ладонью о колено. Так он обычно подавлял смятение и взволнованность.

«На всё воля Божья… На всё воля Божья», – приговаривал про себя.

Корза́инское кладбище (в народе «Корза́иха») – элитное. Не каждому было суждено быть похороненным здесь.

Когда-то, лет сто пятьдесят назад, основал его первый богач и промышленник этого еще небольшого тогда городишки, первый управляющий Денфир Корза, – человек, который начинал свою карьеру, играя шутов и паяцев в бродячем цирке, и ставший впоследствии самым влиятельным и богатым человеком во всем государстве – Федеративной Республике Америнии.

Вся династия Ко́рзов покоилась здесь. Последний из этой влиятельной семьи – внук Денфира Корзы Артунс – умер пятьдесят лет назад. В своем завещании он велел установить в часовне электроорган, дабы провожать умерших грандиозной, величественной музыкой.

Полвека назад, двадцатилетним юношей, Скулд Раппэ случайно получил возможность присутствовать при отпевании и прощании с самым близким ему, рано умершим поэтом, который был почитаем и любим самим отцом – основателем династии Корзов. И тогда (пятьдесят три года назад), впервые находясь в кладбищенской часовне, Скулд услышал звуки органа и понял, ради чего можно и нужно жить. Музыка органа стала для Скулда объектом святого поклонения, необъяснимого восторга и удивления.

Так Скулд стал сначала «могильщиком» (копателем могил), потом устроителем склепов, а по прошествии двадцати лет – смотрителем. И всё ради той органной музыки, которую он смог впервые услышать во время скорбного прощания в часовне.

…На Корзаихе покоились тела некогда суперизвестных и суперпопулярных (и не очень) артистов, политиков, писателей, художников, музыкантов, одним словом, людей, принесших некую пользу государству, – из сферы элиты, богемы.

В последние годы к творческой интеллигенции и высокопоставленным чиновникам стали потихоньку подкладывать «авторитетов», крупных бандитов и воров в законе. Как часто говорил господин директор кладбища: «Умершие все равны перед Богом, кем бы они ни были. Земля – она что богатому, что бедному и мать, и последний приют».

Но бедняков всегда неисправимо больше, чем богатых. Да и сможет ли бедняк поддержать высокий роскошно-шикарный стиль кладбища, не нарушит ли образцовую гармонию, рисунок?..

Во время обязательных (хотя и никем не проверяемых) утреннего и вечернего обходов Скулд всегда шел, тихо разговаривая сам с собой. Глядя, скажем, на соседство двух могил, в одной из которых покоился народный, всеми любимый артист, а в другой – вор в законе, смотритель успокаивал себя: «Бог им судья. Может, в другие бы времена эти бандиты были бы самыми что ни на есть истинными патриотами. Стремление к деньгам и богатству вторично. В основе стремления – как к справедливости, так и к богатству – лежит неистребимая человеческая жажда свободы, порой патологическая, смертельно-притягательная, азартная, сладкая и горькая одновременно – жажда свободы…»

Месторасположение кладбища было чересчур живописным и располагало к неспешному раздумью и светлой скорби. Могильный бело-черно-золотистый ландшафт был украшен вкраплениями различной растительности: от стройных голубых елей и кедров до берез, кленов и кустов калины, черемухи и сирени.

Какое благоухание разносилось поздней весной от цветущих кустов сирени! – невозможно было описать… И такой фейерверк жизнеутверждающих ароматов никак не мог ужиться с местом, где он зарождается, и с легким ветерком улетал прочь, на волю…

Часовня для отпевания и прощания – небольшое кирпичное здание, метров десять высотой и тридцать метров в диаметре, под остроугольной крышей пирамидальной формы с крестом в самой верхней точке. За восемьдесят лет своего существования часовню несколько раз перекрашивали. В последний раз, пять лет назад, ее перекрасили в небесно-синий цвет. А крыша была покрыта сусальным золотом высокой пробы.

Когда грянула война, Скулд больше всего боялся за крышу. Ждал, что вот-вот придут ушлые ребята и снимут ее – с целью перепродать. Эти опасения и тревога стали посещать старика после того, как на следующий день после вооруженного переворота из города приехали пять дюжих молодцев на грузовой машине: срезали ворота и десять пролетов резной ограды кладбища и увезли в неизвестном направлении.

Два или три раза приезжали молодчики, которые пытались вскрыть и разобрать склепы богатых покойников. Но ничего так и не нашли.

Основатель кладбища Корза-старший завещал никаких ценностей с умершими не закладывать, ибо был лишен предрассудков, коими страдали египетские жрецы. Он твердо знал, что на том свете ничего не надо, кроме чистой души и светлой памяти, и ничто не пригодится. Чем больше покойник будет обременен, скован всякого рода вещами, тем менее свободным будет его дух. Такая свобода от материального необходима, чтобы не помешать душе на сороковой день легко оставить мертвое тело и вознестись в вечность.

Вообще у Скулда была своя теория насчет воскрешения.

«Душа умершего постоянно бунтует против того, что тело, в котором оно жило, умерло (омертвело) и, лежа под землей, начинает гнить, – совершенно серьезно думал Скулд. – И душа, теряющая свое вместилище, мечется».

Священнослужитель, на котором лежала обязанность отпевания, возражал Скулду: мол, душа отлетает на сороковой день и полностью покидает тело. Но смотритель, непоколебимый в своей вере, с пеной у рта, до хрипоты спорил и доказывал, что души умерших в любви и от любви никогда не покидают людей.

«Таких, кто любил по-настоящему, очень мало. По большому счету, неистовая, безумная любовь венчается смертью. Да и вообще… – был уверен Скулд, – душа рождается лишь у небольшого числа людей. У третьей четверти ее нет, у одной четвертой – это лишь зачатки души, которые так и не успевают стать душою. Душа рождается преимущественно в творцах, в людях, которые способны испытать, претерпеть и вытерпеть рождение души. Ведь рождается душа, как и дитя, в невыносимых муках. И такое рождение – всегда на пределе (или даже за пределом) всех человеческих сил, возможностей и способностей».

Когда случилось первое вооруженное столкновение, священнослужитель тут же собрался и, повесив на дверь часовни большой замок, бежал ночью в неизвестном направлении, по-тихому, даже Скулду ничего не сказав.

…И каждый вечер Скулд садился за стол и начинал перечитывать газеты и свои трудноразборчивые дневниковые записи, и каким-то невероятным, нечеловеческим усилием воли заставлял себя искать ответы на несуществующие вопросы. Отчего так случилось?.. Что с нами произошло и происходит?..

А началось всё с громкого, скандального, потрясшего всю страну судебного разбирательства над археологами и примкнувшими к ним Вольными учеными.

Случилось это за полгода до вооруженного восстания. Археологи откопали в непосредственной близости от города фрагменты каких-то подземных строений, сверху напоминавших лабиринт.

Поводом к началу раскопок послужило еще ранее высказанное предположение инакомыслящего ученого Дантелиима Эзида о том, что люди в прошлом строили города, похожие на лабиринты. Далее Эзид высказал предположение, что города-лабиринты связаны с существованием высокоразвитой космической инопланетной цивилизации, жители которой были уничтожены другими соседствующими с ними цивилизациями – из-за зависти и недоразвитости.

Еще за пятнадцать лет до начала раскола Дантелиим Эзид написал небольшую книгу «Зов лабиринтов, или Введение в Лабиристику», которая была приобщена к делу по обвинению археологов в подрыве основ государственности и разложении базы государственной науки. Книга эта считалась в принципе запрещенной. Ее просто запретили. Хотя нашлись и последователи, и ученые-энтузиасты, за свой счет принявшиеся разрабатывать странное, непонятное никому учение о лабиринтах.

Потом Дантелиим Эзид таинственно куда-то исчез. Поговаривали, будто он тронулся рассудком: свихнулся, полностью погрузившись в созданную им самим науку. Но вот что удивило впоследствии: места, где археологи находили города-лабиринты, были указаны Эзидом с поразительной точностью. Еще люди говорили, что обезумевший ученый, презрев сей бренный мир, удалился в какую-то лесную глушь. И с тех пор его никто не видел.

Археологов обвинили во всех смертных грехах и сатанизме. Обвинения были не совсем голословными. В раскопанном лабиринте пропало и погибло пять человек – просто любопытных, – четверо из которых были детьми. Трое из десяти археологов, принимавших участие в раскопках, покончили с собой, двое сошли с ума, еще двое сменили сферу своих интересов. Трое из уцелевших были арестованы.

И не было бы, наверное, ничего особенного – суд как суд, – если бы за археологов не вступился некогда опальный и обиженный государством олигарх, а ныне просто богатый человек.

И вот, когда в защиту археологов выступил один из самых богатых некогда людей огромного государства, власть пришла в ярость. А олигарху, видимо, только этого и нужно было. Наверное, он уже тогда вынашивал мысль отомстить обидевшему его государству. Нужен был повод! Благородный порыв народа – благородный гнев людской: сколько бессмысленных войн и жертвоприношений началось с него?!

…В один из первых весенних деньков, вместе с пробудившейся природой, оттаявшие сердца и души людей потянулись к свету. И тогда некто, воспользовавшись этой тягой, этим наивным, чистым стремлением, заявил с экрана телевизоров и со страниц газет:

– У нас есть все: земля, лес, нефть, газ, уголь, золото, заводы, армия, оружие, люди и мозги, и руки людей, а главное – воля, чтобы начать жить по-новому. Мы не нуждаемся в советах и поводырях, которые ведут нас, не зная куда!

Это была пощечина законной власти. Но тогда, в эпоху расцвета коррупции и передела власти, выпад расценили как неудавшуюся шутку.

Дальше – больше. Тот же некто продолжал:

– Мы не хотим быть в собственной стране быдлом или стадом скота, который ведут если не на убой, то в неизвестность, из которой нет обратного пути!

Из дневника Скулда:

«Странные люди эти цари, вожди, генсеки, президенты, парламентарии: да разве кто на этой земле знает, что нас ждет, куда мы все идем, что с нами будет и зачем мы живем?!! Мы – предки Великой Лабиринтарной Цивилизации, а в кого нас превратили и в кого еще превратят? Вот для чего и Лабиристика была нужна. Вот почему лабиринт стал символом сепаратистского восстания.

Лабиринт стал символом СВОБОДОМЫСЛИЯ и ДОБРОТОМЫСЛИЯ!

Лабиринт воплотил в себе чаяния и надежды людей не просто на лучшую или другую жизнь, а на достойную жизнь!

В людях проснулось само достоинство. О! Это великая романтическая сила, движимая тремя началами: мечтой, любовью и добротой».

Началось противостояние прозревших людей провинциального города центральной власти.

И когда люди прозрели, услышав весенний звон капели и журчание ручьев, они услышали стон своих душ.

…И летело по всей земле: «Помогите!»

…И земля была наполнена болью!

…В тот мартовский день небольшая группа правозащитников вышла к городской тюрьме с лозунгами и требованием: «Освободить ни в чем не повинных археологов из-под стражи!» Потом к ним примкнули простые люди, подоспели и члены подпольно существовавшей партии «За Свободную Республику». В тот день случилось первое вооруженное столкновение между разъяренной толпой и стражами установленного кем-то порядка. И на следующий же день город был усыпан, да нет, просто завален листовками со следующим текстом:

«Из искры сомнения всегда возгорится пламя ПРОЗРЕНИЯ!!!

Что мы построили? Вдохновленные некогда либеральными демократами, в свете ПРАВДЫ оказавшимися простыми марионетками в руках мировой олигархии (“закулисье”) и здешних криминальных авторитетов! Диагноз: государственно-олигархический капитализм плюс дебилизация всей страны. Во что же она вылилась, обещанная нам и нами же завоеванная, провозглашенная некогда либерально-демократическая СВОБОДА? В примитивно-простое развращение людей, спаивание мужчин, в порабощение честных тружеников, в издевательство и унижение народа.

Зачем людям непонятные, насильно насаждаемые сексуализация, интернетизация, модернизация и т. д. и т. п., которые приводят к потере смысла человеческого бытия – когда все любой ценой стремится к обогащению и получению удовольствий?..

Каждый пятый подросток – наркоман, каждый десятый – алкоголик, каждый четвертый – олигофрен (дебил).

Что это значит?..

Что это, как не вырождение нации?.. Во что превращается молодое поколение? Многие уже превратились в скот, собранный в безвольное стадо, в жалкую колонию слизняков!

Вырождение нации – это когда народ (и каждый человек, ее составляющий) становится однородной, безликой, серой массой! Это когда большинство людей становятся неспособными на проявление высоконравственных, НАСТОЯЩИХ чувств: доброжелательности, честности, свободомыслия, самостоятельности, ответственности, добросовестности, бережливости, зрелости, мужественности, решительности, трудолюбия и преданности идеалам.

Если государство не может спасти нас от гибели и вымирания, мы сами будем спасаться и выживать! Только не мешайте, не лезьте!

Все было спланировано так, что парализованной оказалась воля людей, парализованными оказались инстинкты самосохранения и свободолюбия. Это было сделано, чтобы легче было управлять людьми, безнаказанно обманывать народ.

Мы не хотим жить по законам и правилам, которые способствуют нашему вырождению и вымиранию!

Мы хотим строить и творить Новую Республику! Страну, где в основе общежития будет ЗАКОН – НРАВСТВЕННЫЙ и СПРАВЕДЛИВЫЙ!!!

Какими мы были и какими мы должны стать, чтобы достойно ответить на все угрозы и соблазны извне и на все вызовы изнутри?»

Скулд сочувствовал мятежникам-сепаратистам. Но сочувствовал с какой-то необъяснимой досадой и обидой за свой народ.

Из дневника Скулда:

«Тяга к свободе, тяга к правде так сильны бывают у человека, что верно – человек готов даже умереть за свободу. А ведь свобода – вещь относительная, никем не испытанная. Надо еще уметь ею пользоваться. Свобода при неумелом обращении с ней может и погубить. Может поработить и превратить человека в раба. Во как! С приступом массового психоза правдоискательства людей охватила неизлечимая жажда смертоубийства или попросту тяга к войне. Не важно, где, когда и за что ты убьешь кого-то (это же пренебрежение человеческой жизнью было привито людям демократами).

Право на убийство другого человека на войне – не просто закон, а священная обязанность. Денежные потоки как-то враз останавливались, застывали в конечном пункте своего предназначения – в оружии. А по радио кто-то хрипловатым, надрывным голосом вещал: “Что нам нужно для победы? Оружие, деньги, ум? В первую очередь нужна вера в правоту своего дела. Для веры ведь нужна такая сила внутренняя, чтобы именно верить, а не предполагать и думать, что нечто неведомое существует. Вера преобразует бытие”.

Война всегда больше фарс, чем трагедия, и этим она интересна.

На войне человек преображается, он становится жертвой и палачом одновременно.

В войне обретается смысл нашего бессмысленного существования. Ибо узнаешь (если повезет), зачем жил.

Чем бессмысленней жизнь, тем быстрей она приводит к войне.

На войне смерть – обычное дело. Там рвутся к смерти. Война – это жизнь наоборот.

Там цель жизни – смерть. Война – это бесконечная, праведная ложь всем и вся.

Война учит людей умирать – умирать легко.

Так отчего, рожденные в адских муках, мы так легко возвращаемся в ад?»

Суть и смысл происходящего часто понимается по прошествии десятков, а может, сотен лет.

Скулд хотел постичь происходящее уже сегодня. И это его более всего угнетало – происходящее остается непонятным, непонятым, а значит, бессмысленным! А раз так, то и война может длиться до тех пор, пока большинство не поймет, что война не нужна. Но в людях накопилось столько зла и ненависти за годы смуты и капитализации, за годы прекраснодушной демократии и «свободы для животных», что этот поток злости долго еще мог извергаться из надорванных душ людей и оттаявших сердец.

Скулд сопереживал и сочувствовал мятежникам-сепаратистам, хотя таковыми их не считал:

– Благое дело задумали.

И одного только не мог понять и от этого непонимания мучился: «Отчего благое дело приводит всегда к кровопролитию и всплеску необузданной ненависти?» И ругал мятежников за то, что благая, правильная на первый взгляд идея стала причиной гражданской братоубийственной войны.

Из дневника Скулда:

«Странно, но все дело в том, что и добро, и зло имеют энергию. Только вот и направление, и интенсивность, и мотивация этой энергии – разные. Энергия зла направлена вовнутрь, она эгоистична, она продумана, рациональна, мотивом ее служат эгоистические побуждения человека. Другое дело энергия добра: она направлена вовне. Она всегда стремительный всплеск, прорыв, бессознательный, духовный.

Так что, получается, сознание мешает проявлению подлинной доброты. Духовность, по большей части, – бессознательное бытие».

Центром сепаратистского мятежа стал город Эвриз, небольшая столица одной из окраинных областей государства Америнии.

Так оно и получилось. Прикрываясь избитыми и набившими оскомину лозунгами о сохранении целостности государства, армия законной государственной власти ринулась подавлять восстание.

– Если бы сепаратисты отстояли город, мы бы жили совсем в другой стране! – сокрушался Скулд.

…Сегодня, двадцатого сентября (ровно полгода с момента вооруженного восстания), всё было кончено. Все до единого члена партии «За Свободную Республику» были схвачены и без суда и следствия уничтожены.

Именно в эти осенние дни, в последние дни надежды, Скулд часто ловил себя на мысли, что происходящее только сон, всё нереально. И этот призрачный сон иногда прерывался прозрением, просветлением. И тогда, словно на сцене театра, в доме появлялись персонажи – плоды больного и немощного воображения Скулда.

Чаще всего смотрителя посещал юродивый в одеянии скомороха.

– Что происходит на свете? – спрашивал его Скулд.

– Просто война! – И юродивый заливался идиотским смехом.

– Никто ничего не понимает! – ужасался, сокрушался, чуть не плача, старик. – Они слишком нормальны, чтобы понимать всю абсурдность происходящего, а я сумасшедший. Эта абсурдность – моя стихия!..

Однажды Скулду явился дух одного из сошедших с ума археологов. Смотритель спросил его:

– Зачем ты пошел по лабиринту?

– Меня тянуло какой-то неодолимой силой, такой, что я не смог ничего с собой поделать. Эта сила бросала меня, как щенка, в раскопанный лабиринт. Я вышел из него постаревшим на тысячу лет и больным. Чтобы забыть весь кошмар происходящего, я напрягся так, что потерял рассудок вообще.

– А вот Дантэлиим Эзид… как он смог отыскать эти лабиринты? – И сам подумал: «А может, их вовсе нет?»

– Все дело в том, что лабиринты располагаются в так называемых Местах Силы. Мы очень мало о них знаем. Но известно, что в местах силы космические излучения стыкуются, соединяются с излучениями, исходящими из земли. Другими словами, это канал. Это места подпитки Земли космической энергией. В этих местах тонкая космическая энергия каким-то образом преобразуется в грубые энергии, которые могут влиять и на человека, и на природу. Вне этих мест тонкая космическая энергия проходит сквозь Землю или просто обволакивает ее, не производя никакого воздействия.

– Все это интересно, немного путано и непонятно. – Скулд усмехался. – И вот была сила. Так отчего же вы проиграли?..

– По той же причине, что и во все века и времена – предательство. Самое гнусное из человеческих пороков! Вспомнить хотя бы того же Христа. От предательства погибали целые империи и государства, этносы, нации, народы и племена.

– И кто же предал вас?

– Как ни странно, тот, кто и затеял, и профинансировал эту войну. Поиграл-позабавился, что называется! Люди-то так и не узнали – кто играл, что это была за игра, во что они с таким упоением и азартом играли…

– А может, и не надо было затевать все это? – в сердцах бросил Скулд.

– На благом деле всегда паразитируют те, кто считает себя самым умным. На каждое чудо всегда есть Иуда, – саркастически усмехнулся призрак.

– Тьфу ты! Но ведь действительно жить было уже невмоготу. Души людей стонали и плакали бесслезно. Мор шел по стране. Страшная нищета. Только все замалчивалось или приукрашивалось, маскировалось.

– Война не решает проблем, а только усугубляет, загоняет вглубь – это аксиома.

– А кроме войны не было больше методов?

– Это от человеческого бессилия. Когда люди не могут перешагнуть через амбиции и эгоизм. А вообще… это пустой разговор.

– Ну а лабиринт? Это что, не игра? – не унимался Скулд.

Но призрак умалишенного археолога уже растворился во тьме. И после долгой, томительной паузы только шепот донесся до Скулда, и он смог еще что-то понять.

– Лабиринт символизирует собой путь к истине. У каждого человека он свой, но всегда тяжкий, нелегкий. Легких путей к истине, к правде, к свободе и к любви не бывает. Нельзя осуждать оступившихся на этом пути. Большая часть человечества вообще предпочитает на этот путь не вступать. Скитание от тюрьмы до тюрьмы – это тоже путь к истине. Вечная нищета и нужда – это тоже путь. И изменить что-то можно лишь внутри этого пути. Попытка вырваться за предел может иметь место, но приводит к жертвоприношению… к жертвоприношению… к жертвоприношению… к жертвопри…

Шепот всё слабел и слабел, пока совсем не затих…

В следующую ночь призрак того же сумасшедшего археолога продолжил свою исповедь-монолог. И на этот раз Скулд всё выслушал спокойно, не вступая в полемику.

И вдруг старик обрушил на несчастное бесплотное мистическое существо рой вопросов, и довольно каверзных.

– А ты-то отчего с ума сошел? А может, и не сошел вовсе? Придуриваешься? Притворяешься?..

– Я просто ошибся в выборе пути, – без обиды ответил призрак археолога. – Вернее даже, я просто впал в иллюзию пути. Надо было просто усвоить, что если не идешь к истине, то скатываешься в пустоту. И этот процесс тотальный, непрерывный, как дыхание. Но именно благодаря ему мы живые. Лабиринт способен возвращать или вдыхать в человека жизнь – животворящую силу (вихрь, свет, энергию), а иначе – излечивать. Но чтобы лабиринт наполнил тебя жизнью, необходимо сначала отдать ему свою жизнь, вдохнуть жизнь в лабиринт…

И призрак, как всегда, внезапно растворился – исчез в темноте.

Вообще посещение духами умерших сторожки было обычным делом для кладбищенского смотрителя. И Скулд нисколько не боялся с ними встречаться.

Первые годы работы на кладбище, когда духи только-только стали испытывать молодого парня на крепость и стойкость, Скулд, конечно, побаивался. Опасался просто сойти с ума. Лучшим способом избавления от видений и галлюцинаций был только труд – хозяйственно-бытовая деятельность.

Одна только выпечка хлеба в печи чего стоила! А приготовление пищи?.. Сейчас, в самый разгар осени, нужно было собрать урожай, опустить его в подпол.

Скулд был на все руки мастер. Всякое дело, за какое брался, у него получалось. Возле домика смотрителя был небольшой кусок земли, отвоеванный Скулдом у леса, где он уже лет тридцать высаживал морковь, лук, свеклу и другую съедобную растительность. Участок с картофелем находился на другом конце кладбища, во вновь разбитом огороженном месте, специально приготовленном для «новых посетителей». Выпеченный Скулдом хлеб всегда хвалили все, кто по разным причинам оказывался в его скромной обители.

…Бывало, что Скулд раздавал хлеб беженцам, стараясь хоть чем-нибудь облегчить участь обездоленных и отчаявшихся людей.

Выпечка хлеба была для Скулда поистине священным ритуалом или даже мистическо-колдовским действом. А в последнее время это занятие осталось единственным, что доставляло ему неописуемую, вдохновенную радость. Сие священное действо, работа по выпеканию хлеба, оставалась для мудрого старика загадкой. Его неизменно приводило в восторг зрелище, когда из серого куска теста (замешанного не просто на родниковой воде, но и на слезах) получалась пышущая теплом мягкая, душистая буханка хлеба. Это было похоже на настоящее чудо!

Скулд вообще был падок на разного рода чудеса. Кладбищенский смотритель прямо-таки как ребенок верил в волшебство. И фундамент этой веры состоял из его необыкновенного жизнелюбия. В этом было, с одной стороны, что-то странное: на кладбище – и такой оптимизм! А с другой стороны, чудеса на самом деле жили вокруг старика.

Скулд удивлялся всему на свете: движению руки, дыханию, биению сердца, восходу и закату солнца, ветру…

Всё было для него тайной и являлось как чудо.

Сам Скулд знал много сказок, легенд, мифов. И часто на страницах своего дневника выступал в роли сказочника, хранителя древних преданий, побасенок, былей. Такая привычка у него была – на свой лад житейские истории пересказывать. Тетрадей с записями за тридцать лет набралось аж два чемодана. Один из родственников покойного предлагал перед самой войной помочь в подготовке к изданию этих записей.

Из дневника Скулда:

«Эка невидаль – лабиринт. А может, под нашим кладбищем тоже раньше какой-то город находился? Город наподобие раскопанного лабиринта. И как это может притягивать какие-то древние развалины?.. Да меня бы ничем туда не заманили.

Эх, война! Сегодня 20.09.2026 г., хороший день, солнечный, только вот далеко на горизонте какая-то нехорошая темная туча, черная полоса всё ясней и ясней. Это очень странно. Три дня моросил дождь, такой противный, тягучий. А тут вдруг – такое чудо – ни ветерка, солнышко. Может, это затишье перед бурей?»

…Эта последняя осень начиналась для Скулда трагически. Умер его любимец – дворовый песик Рыжик, взятый Скулдом маленьким комочком, проживший и прослуживший хозяину двадцать два года.

Скулд, видимо, предчувствовал смерть друга и последние дни носил собаку на руках, нежно гладил и прижимал к груди – прощался.

Рыжик умер ночью. Кошек Скулд почему-то не любил, хотя в самом начале своей кладбищенской карьеры у него жил года два кот. Но потом, в третью свою весну, загулял, ушел, да так и не вернулся!

…Война какая-то страшная и кровавая получилась.

Видно, души людей настолько прогнили, что им для очищения теперь нужно было так эти души надсадить, испытать очистить, опалить огнем, кровью и ненавистью, чтобы вытравить, выдавить из себя всю накопившуюся, застоявшуюся гниль; нужно было столько крови пустить, чтобы с этим потоком крови вышел весь скопившийся в душах гной!

«Но неужели у человечества нет других способов излечения души, другого способа обретения души и очищения души? Только – чистилище! Но, может, вместо войны чистилищем станет действо, достойное человека!?»

За окном стояла непроглядная черная ночь…

Из дневника Скулда:

«Об одном я мечтаю последние годы. Как только страну захлестнула волна бродяжничества, мечта моя – встретиться с Бродячим Поэтом. Он был первым и единственным, кто встал на этот путь. Но бродяжничество, странствование его – особого рода, и никто его в этом никогда не достигнет, нет ему равных, и поэтому он одинок и останется таким до конца жизни. Смысл бродяжничества в поиске истины, в невозможности не скитаться. Как я его понимаю!.. Я вот не могу не писать, не исповедоваться, не изливать душу своему единственному другу на этой земле – Дневнику.

…Бродячий Поэт искал лабиринты. И, кажется, нашел один или просто предсказал место. Но ведь археологи раскопали и нашли. Самому ему просто невмочь. Город-лабиринт похоронен под слоем земли 8-10 метров. Дорога для Бродячего Поэта – лекарство. Говорили ему скитальцы о какой-то миссии Бродячего Поэта. Будто он хотел принести людям некое Новое Знание. Слышал, что открыл он какой-то неизвестный способ существования человека – огнекрылое инобытие – и верил в огнекрылую природу души человеческой, как единственно возможную.

Мне кажется, я бы понял Бродячего Поэта, и он бы понял меня».

Когда началась война, Скулд потерял всякую надежду на воплощение своей безумной, немного наивной мечты.

О многом мечтал за свою жизнь Скулд. И каждой новой своей мечте, спонтанно возникшей, отдавался со всей своей страстью, всеми фибрами своей души, всем теплом своего сердца.

Кто-то из беженцев, в самом начале войны, в разговоре «под стопочку», сказал, что видел Бродячего Поэта умершим, полураздетым и исхудалым, под забором разрушенного дома старого города. Но Скулд все же продолжал верить – тусклый, еле заметный уголочек надежды продолжал тлеть в его сердце. Из уст одного пилигрима, якобы встретившегося с Бродячим Поэтом, слышал он такую историю:

«Я его спросил, Поэта-то, как он относится к этому мятежу, восстанию? А встретились мы на второй или третий день после событий. Поэт долго молчал, глядя куда-то в небо или в землю, а потом тихо так ответил: “Любая идея для ее воплощения потребует рано или поздно жертв. Надо хорошо подумать, что принести в жертву. Если вовремя не подумать, то в жертву будет принесена жизнь хороших людей, а потом в жертву будет принесена и сама идея”. Не понял я тогда этих слов. А ведь оно так и вышло: война – кровь, смерть. И теперь уже и не знает никто, зачем и за что была пролита эта кровь…»

Глава II

Бродячий Поэт

Скулд докурил папиросу и склонился над стеклом керосиновой лампы с намерением потушить ее, как вдруг в дверь тихо, несмело кто-то постучал…

Старик бросился стремглав к двери.

Скулд не поверил своим глазам! На пороге его дома стоял сам Бродячий Поэт – легендарный и самый Непонятный и Великий из всех, кто за эти годы побывал у Скулда и из тех, кто бродил по дорогам бесприютной земли.

– Боже мой, боже мой! Радость-то какая! Радость-то какая!.. – А у самого по щекам текли крупные горькие слезы. – Радость-то какая!

Видимо, жалкий вид странника так разжалобил смотрителя, что он просто бессилен был найти утешение своей плачущей и сострадающей душе.

Очень многие люди (если не все) знали о Бродячем Поэте, но очень и очень немногие встречались с ним. Кто-то всерьез считал, что это и есть сам легендарный исследователь и открыватель лабиринтов – сгинувший некогда или убитый властями Дантелиим Эзид.

От побывавших в его сторожке бродяг и странников Скулд знал, что Бродячий Поэт одет в длинный суконный балахон ниже колен, на голове его легендарный шутовской колпак, а в руках обязательный атрибут – длинный посох с резной фигуркой птицы на самом верху.

Всё так и оказалось.

…Бродячий Поэт был изможден и, казалось, еле-еле держался на ногах. Скулд старался просто не смотреть на знаменитого гостя.

Едва войдя в дом, Бродячий Поэт отвесил неглубокий поклон. Вслед за Странником в дом вошла его верная спутница – молодая девушка со скрипичным футляром в руке, очень и очень миловидная. Видно было, что путники-пилигримы утомлены, немного растеряны и даже в какой-то степени подавлены. Они были на грани отчаяния.

Бродячего Поэта Скулд, потерявший дар речи, тут же взял под руку и сопроводил до топчана с разостланной постелью, где сам спал. Он помог снять с плеч Поэта заплечную котомку.

Едва Бродячий Поэт присел на топчан, как тело его тут же приняло горизонтальное положение, и он впал в забытье.

Пока путник лежал несколько минут неподвижно, Скулд помог девушке раздеться, усадил на старинный кожаный диванчик, стоящий в углу сторожки, и принялся хлопотать по хозяйству: поставил на плиту чайник, подкинул в печь дрова, поставил на стол кружки и какую-то незамысловатую снедь.

Девушка сидела молча, поджав под себя ноги. Скулд достал из сундука теплое одеяло и бережно укутал спутницу Поэта. Девушка лишь молча наклонила голову.

Едва Скулд отошел от девушки, как услышал позади хрипловатый, сдавленный полушепот-полустон Бродячего Поэта, принявшего полулежачую позу.

– Извините нас за вторжение. Мы совсем выбились из сил… Последние три дня впроголодь. Увидели огонь в окне… и вот зашли.

– Да ничего, ничего. Вы не представляете, как я рад! Люди-то хожие говаривали, будто вас и в живых-то нет.

– Вот… даже разуться нет сил, – только и мог вымолвить гость.

– Ничего, лежите, я сам сниму. – И Скулд бойко бросился стягивать с вялых, будто ватных ног кирзовые изношенные сапоги – штопаные-перештопаные.

Едва только Скулд аккуратно уложил его ноги на топчан, Поэт опять впал в беспамятство, правда, всего лишь на несколько минут.

В тускло освещенном помещении Скулд своими подслеповатыми глазами не мог видеть гримасу страдания и боли на лице Бродячего Поэта.

Старого смотрителя обуяла какая-то несвойственная ему карнавальная веселость.

Скулд пошел в сенцы.

Когда он вернулся с охапкой дров, увидел в круге света бодрствующего, сидящего на топчане Бродячего Поэта. Это его, конечно, обрадовало, но и напугало. Такие резкие, контрастные перепады состояний: забытье – бодрствование…

Поэт сразу же заговорил, словно боялся, что его опять свалит приступ боли.

– Сегодня в ночь на землю придет страшная метель, какой никогда еще не было. Метель со снегом и морозом, но предшествовать ей будет мощнейшая небывалая гроза!

И Скулд моментально вспомнил черную тучу на горизонте.

– Мы отбились от колонны беженцев прошлой ночью. Мне стало плохо. Ноги вздулись, и я просто не смог идти. Видно, уже устали мои ноженьки от долгого скитания. – Поэт тяжело вздохнул. – Как там Дэвианта? Если бы не она, помер бы, наверно…

Она немая, слышит, но не говорит. Видно, напугана была в детстве. У нее идеальный слух. Я встретил ее по дороге, отбил у каких-то шаромыжников. Последнее время, оставшись без крова, ей пришлось пережить столько всего… – Бродячий Поэт тяжело задышал, вздохнул и захрипел. – Два месяца она со мной. Сирота, никого у нее нет. А на скрипке играет так, что, кажется, и Бог так не сыграет. Этой музыкой она спасала меня много раз. Если…

Поэт, не договорив, сполз по топчану вниз и впал в бессознательное состояние.

«Бедный, бедный!» – Скулд не мог удержать слёз.

Он взял лампу и, слегка приподняв, осветил лицо спящей девушки. «Боже мой! Мадонна, сошедшая на землю». Лицо Дэвианты напомнило ему изображение с иконы Пресвятой Богородицы.

Скулд опустился на лавку и сидел несколько минут (а может быть, целую вечность) в растерянности и бессилии.

– Что творится на нашей земле, посмотри! – шепотом произнес Скулд.

Что творилось у него на душе, трудно было себе представить. Он не переставал удивляться: «Разве может быть такая красота? Ах, если бы в моей молодости встретилась мне такая, я бы любил ее всю жизнь! И на том бы свете любил!»

– Дэвианта! – услышал Скулд тихий шепот, нарушивший тишину мироздания. – Играй, милая! – Кажется, Поэт начинал бредить. – Твоя музыка растворит мою боль…

И девушка, как ни странно, встрепенувшись, проснулась. Она услышала голос во сне!..

Скулд молча протянул ей футляр со скрипкой. Дэвианта извлекла из футляра божественный предмет и отложила его в сторону.

– Боже! Уходить вам надо. Погибнете вы здесь. Я даже не знаю, чем могу вам помочь! – тихо и жалобно произнес смотритель.

Прежде чем начать играть, девушка красноречивым жестом попросила у Скулда бумагу и карандаш. Пока она что-то старательно писала, Скулд не переставал смотреть на Мадонну! А может, Богиню?!

Эти прекрасные, открытые, наполненные добротой и грустью глаза… Такое непередаваемое никакими понятиями величие красоты и безудержное излучение света могло разве только присниться.

Это было настоящим чудом здесь, в полутемной маленькой сторожке, переполненной теплотой человеческой души, светящейся изнутри. Пожалуй, во всей вселенной, а не то что на Земле, не было сейчас такого величия доброты и пышноцветия человеческого духа. Все праздники, карнавалы и веселость мира померкли перед грандиозностью этой простой человеческой радости. Радости от присутствия доброты в одном конкретном месте.

Такого чуда Скулд еще никогда не видел и не ощущал. Его дом посетили две живые души, пусть даже усталые! Две живые души посреди этого мертвенно-роскошного царства покойников.

Девушка протянула Скулду листок бумаги, и он про себя прочитал: «Странник хочет умереть этой ночью. Вчера вечером он говорил, что сил для жизни у него не осталось. Он хотел бы исповедоваться кому-нибудь перед смертью. Наверное, вы тот человек, которому он мог бы довериться. В котомке две тетради, которые он завещает людям.

Одна тетрадь – последний дневник. Другая – Арники. Ваша задача просто прочитать дневник. Это и будет последней исповедью Странника».

Едва Скулд закончил читать записку, как услышал за спиной тихий, бодрый голос, словно из небытия: «Тетрадь открой, там – моя жизнь».

Поэт прочитал мысли Скулда, предвосхитив его желание поскорее достать тетради и погрузиться в чтение. Поэт начинал бредить. Горячка чередовалась с кратковременными периодами прояснения сознания. Тогда глаза Поэта светлели, пелена спадала, жар слабел. Вихрь, который наполнял догорающую душу и воспаленное сознание, утихал, и в памяти всплывали эпизоды из жизни.

В мгновения, когда губы умирающего начинали шевелиться, Скулд склонялся к Страннику и внимательно выслушивал смертельно больного человека. А в периоды, когда тот (всегда внезапно) впадал в забытье, Скулд лихорадочно листал дневник Поэта, внимательно, скрупулезно вчитываясь в записи.

Тетрадь, подписанную «Арники», он даже боялся открывать. От нее веяло какой-то Тайной, которую никогда и никому не удастся разгадать.

Из дневника Бродячего Поэта:

«Кем я был? Преуспевающий ученый с отличием окончивший Веерденский Университет. Будущий психиатр с антропософским уклоном, сделавший в 22 года свое главное открытие. Я открыл Хронотопию – постоянство времени при различных преобразованиях. Вслед за хронотопией был открыт антиматериальный монизм вселенной, или Закон сохранения целостности Вселенной посредством рождения материи или ее преобразования. Время было признано одной из форм сохранения Целостности Вселенной, это был настоящий прорыв».

Дневник велся странным образом: длинные, по пять-шесть страниц, монологи-размышления чередовались с короткими афористическими записями – выкриками, воплями, всплесками души. И Скулду импонировала такая дневниковая структура. Чем-то она напоминала его собственную манеру записывания. Нахлынувшие мысли, пока они не становились строчками на бумаге, не давали покоя, они были огненно-вихревой стихией, готовой разорвать, растерзать человека изнутри. Тематика записей также менялась волнообразно: то это были философские размышления о каких-то материях, а то какие-то жизненные наблюдения или обобщения каждодневных переживаний.

Из дневника Бродячего Поэта:

«Сколько людей на Земле?! И мы были близки к разгадке тайны существования человечества. Но, как это ни парадоксально, от боли можно избавиться только посредством высшей боли. По такому же принципу развивается Познание.

Познать – значит войти в состояние высшего измерения, где то, что ты познаешь, становится не предметом (объектом) познания, а способом познания. Предмет познания обретает таким образом текучесть, изменчивость и может быть познан».

Скулд продолжал лихорадочно читать вполголоса дневник, пока умирающий находился в забытьи. Девушка тем временем все же нашла в себе силы и провела по струнам скрипки смычком.

Что это было?..

Музыка вернула Поэта к жизни, и он начал что-то тихо шептать.

– Дэвианта, это ты? Я опять воскрес из небытия. Как долго я падал… – И он попросил воды.

В самом начале войны кто-то обрезал электропровода и обесточил кладбище. А в дизельной станции не было ни капли топлива. Девушка, истощенная долгим, голодным скитанием и холодом, играла недолго – всего несколько жалобных тихих звуков. Силы, видимо, покинули ее, и она, положив голову на мягкий подлокотник дивана и укрывшись с головой теплым пуховым одеялом, уснула.

Скулд, то и дело отрываясь от чтения, подходил к девушке и, склонив голову, прислушивался – дышит или нет прелестное создание – Богиня! – так измотанная и истерзанная войной.

Из дневника Бродячего Поэта:

«Открыв Хронотопию, мы так надеялись найти средство спасения от смерти людей, склонных к суициду… Как оказалось, это врожденная болезнь. Это тяга к смерти, – такой же недуг, как рак, СПИД, наркомания и т. п. И вызван он перенаселенностью и ростом бездуховности, то есть ростом количества материи, никак не связанной со ВСЕЛЕНСКОЙ НЕПОСТИЖИМОЙ ЦЕЛОСТНОСТЬЮ!

То, что мистики искали во все времена, – Единение с чем-то целостным (непознаваемым – Богом, Космосом, Хаосом, Мирозданием, Вселенной и т. д. – на всех возможных языках мира).

Любого, кто стремится к целостности, к воссоединению с целостностью, можно считать мистиком. Мы же назвали такое стремление Абиарностью. И лабораторию, которую мы создали, бывшие выпускники кафедры космопсихологии, мы окрестили Лабораторией Абиарнетики».

Скулд задумался. Все было для него новым. Он налил в кружку крепкого чая, чтобы приободрить себя, в который уж раз подошел к девушке – послушал, дышит или нет – и, прибавив фитиля в керосиновой лампе, продолжил чтение.

Из дневника Бродячего Поэта:

«Как она была красива!!! – Ильюта! Ильюта! Тысячи лет одиночества я бы отдал за один день жизни с тобой.

…Она поднимала на меня свои большие, огромные глаза, полные слез, и спрашивала:

– А ты не будешь изменять мне?»

Поэт тяжело задышал, – так тяжело, что, кажется, в этот вздох вместилась вся горечь мира. Все прочитанное Скулдом воспринималось им как рассказанное, он даже не слышал сдавленный, еле слышный шепот Поэта и продолжал вполголоса читать.

«Очень часто, согретая в моих объятиях, она дрожала – как птенчик, выпавший из гнезда. И долго, долго плакала без всякой причины, и я долго не мог ее утешить. Господи, если бы можно было ее вернуть хоть на мгновение! В последние годы я и во сне ее видел все реже и реже… Она умерла в яркий, солнечный жаркий день. Ей было двадцать восемь лет. Шла по улице – остановка сердца. И всё, всё, всё…»

И кажется это «всё» еще долго тихим, протяжным эхом летало по сторожке…

«Ильюта! Вечная боль моя! Отчего ты не придешь сейчас, когда я на краю бездны? Перед бездной я стою… и заглядываю в нее и вижу твои глаза, полные светящейся грусти. И я без страха бросаюсь в бездну, как мне кажется, но каждый раз, упав, оказываюсь в грязной, вонючей луже на улице города…

…Когда меня осудили за лженаучностъ идей и ты так внезапно ушла, я остался один во Вселенной».

– Ильюта! – вдруг прошептал, простонал, позвал еле слышно Поэт, словно повторяя прочитанное Скулдом. – Ильюта!..

«Иногда мне кажется, что мы с тобой, Ильюта, последние влюбленные на этой жестокой, обезумевшей земле…

…О! где найти радость, нежность и сострадание на этой земле? Кажется, ничего нет, чтобы могло утешить меня на ней и обнадежить. Иногда мне кажется (или хочется верить!!!), что есть кто-то, кто будет внимать моему отчаянному воплю. И ты вопишь, вопишь, а отклика всё нет, нет…»

Снова и снова Скулд изумлялся и был потрясен той легкостью, с которой Бродячий Поэт переходил от глубинных размышлений о смысле жизни и тайнах бытия к спонтанным, беспредельным, безудержным всплескам бессознательного, смысл которого был погребен под нагромождением слов. Иногда такое нагромождение было похоже на паутину, иногда на свалы камней в горах, а иногда на огромное звездное небо.

Из дневника Бродячего Поэта:

«Еще в ранней юности я открыл для себя необычный способ понимания Реальности. Вся необычность способа и заключалась в том, что воспринимаемая реальность становилась совершенно Иной при каждом акте ее восприятия мной. Я просто это ощущал: Реальность становилась Целостностью. Мыслить (по-настоящему) можно только целостно. Но мысль сама по себе не создает целостность. Мыслью можно всего лишь прикоснуться к Целостности, даже если эта мысль Махатмы, великого Гуру, Учителя человечества. Материальность проявляется на краю целостного, там, где есть непрерывный процесс утраты – восстановления целостности. Материя возникает, когда целостность утрачивается. Мысль, таким образом, есть и причина, и результат процесса мышления.

Мысль рождается из самой себя, когда становится целостностью. Мысль есть He-мысль! Даже если мы, как нам кажется, мыслим, мы на самом деле немыслим, а всего лишь пытаемся ДОСТИЧЬ ЦЕЛОСТНОСТИ МЫСЛИ! Как только мы достигаем ЦЕЛОСТНОСТИ МЫСЛИ, мы растворяемся в ЦЕЛОСТНОСТИ БЕЗ ОСТАТКА».

Скулд читал…

Нет! Это нельзя было назвать чтением. Это было прикосновением души к душе! Так, словно в этих строчках заключена разгадка великой тайны человеческого бытия и мироздания – тайны зашедшего в тупик человечества.

Скулд хорошо осознавал, что его чтение и есть форма исповеди Бродячего Поэта ему – в ситуации, когда исповедующийся не в силах произносить слова.

Он читал взахлеб и скоро поймал себя на мысли, что уже не сможет просто существовать без этих строчек. Эти строчки стали воздухом, вдыхая который, он чуть не задыхался от свежести. Эти строчки стали жизнью, о которой он мечтал все эти годы.

Чтение настолько захватило его, что он просто был бессилен прервать его. Чтение из разряда простого открытия перешло в священнодействие, в религиозный ритуал, в сеанс психоделической терапии, где наркотиком служили произносимые громким шепотом звуки, сочетание которых давало такие сногсшибательные мысли и парадоксально-безумные идеи.

Скулда охватил какой-то дьявольский, сатанинский азарт постижения другой жизни, другой великой души человека. Это был какой-то патологический интерес к познанию человека!

К нему периодически приходила одна и та же мысль: «Только сейчас я начал жить, только сейчас родился. Рождаюсь!!!»

И он простил всех за все зло, принесенное ему, он благодарил жизнь за эту случайную встречу. И он начинал любить всех, ему хотелось сострадать всем и каждому в этом мире. А могло ли быть иначе, если за каждой страницей дневника Бродячего Поэта, за каждой строчкой было открытие еще никем непознанного Мира, непознанной Вселенной…

Одна запись особенно потрясла его.

Из дневника Бродячего Поэта:

«Сегодня записывал что-то долго, до изнеможения, подсчитал – тысяча строк ни о чем?! Оказывается, можно жить, жить… и так, что с каждым днем жизнь твоя будет терять смысл. Смысл будет истекать по капле. Так и получается – жизнь, которой не было. И моя жизнь сейчас похожа на зияющую изнутри пустоту. Так вот и эпохи: одна переполнена событиями, подвигами, геройствами, революциями, а в сущности, это эпохи смерти, какой-то бессмысленной возни. А есть эпохи ничем не примечательные, эпохи созидания, которые мы понимаем по прошествии десятков, а то и сотен лет. Я спрашиваю себя, как может быть возможна пустая эпоха? Здесь кроется какая-то тайна космического масштаба. Опустошение души есть начало опустошения бытия…

Какой закат!!! Это невозможно изобразить на холсте, невозможно описать словами, невозможно подобрать музыку, этим можно только любоваться, единожды в жизни: и восторг, и окрыленность, и обновление, и экстаз души могут быть запечатлены, зафиксированы только в какой-то мысли-идее. Так же, как музыка в архитектуре или то, что я пытаюсь воплотить в Арниках. От такого восприятия душа наполняется невидимыми бессмысленными переживаниями».

Скулд перевел взгляд с дневника на диван: девушка спала в той же позе, какой уснула два часа назад, свернувшись в клубочек, подобрав ноги к самой груди. Со стороны города доносились редкие выстрелы.

«Значит, мятеж уже полностью подавлен!» – с сожалением и грустью подумал Скулд.

Но душу его переполняло, разрывало на части чувство сопричастности чему-то большому, огромному, рождающемуся здесь, в маленькой сторожке. Он понимал важность происходящего и приравнивал это событие к событиям, по значимости равное рождению живого существа на Земле. Он понимал, что открывает – первый открывает (!) – Новое ИНОЕ Знание, выстраданное и завоеванное Бродячим Поэтом.

Не важно, что оно, конечно, в принципе было не новым, но для него оно – новое.

И еще одно обстоятельство вдохновляло его более всего: он принимал эту молчаливую исповедь со стороны Поэта, иссякающего, тающего на глазах, но еще дышащего, пытающегося хоть на мгновение продлить путь своего земного бытия.

Для Скулда это был долг перед умирающим – прочитать всё самое сокровенное – то, что Поэт доверял своему дневнику на протяжении пятнадцати лет своих странствий. Он словно священник выслушивал последнюю на земле исповедь неприкаянного и, в сущности, безгрешного человека. А раз так, то это уже была не исповедь, а пророчество или то, что некоторые маргинальные ученые назвали Агонийным Бредом.

Из дневника Бродячего Поэта:

«Идеи не умирают. Они перетекают из прошлого в будущее и обратно. У них нет настоящего. Никогда не останавливаясь, идеи живут тем, что бесконечно перебирают формы своего осуществления. Из-за этого кажется, что идеи исчезают, но они всего лишь погружаются в глубину самих себя, или в глубину каких-то человеческих дефиниций и светят нам из глубины. Их свечение кажется тогда таинственным и не поддается простому объяснению словами (вербально) или понятиями. Можно, верно, лишь молчаливо созерцать, слышать, ощущать, это глубинное свечение. Можно в него верить, или не верить. Но необходимо всегда ЗНАТЬ, что оно существует, и что существует некая непознаваемая глубина всего сущего и существующего.

Чтобы правильно мыслить о мире, необходимо научиться его правильно ощущать.

Одно из самых главных ощущений, которое рождается в момент открытия звездного неба – ощущение окрыленности – беспредельности – необъяснимости окружающего мира и ничтожности тебя внутри чего-то большего. Это и будет внутреннее твое ощущение не где-то за пределами, а внутри тебя самого. Кажется, что это очень легко – пребывать в космосе и ощущать себя космическим существом (но это очень непросто и это единственное, к чему человек должен стремиться, о чем не должен забывать).

Пока ты не испытаешь хотя бы однажды это ощущение внутреннего существования (одновременно!): тебя внутри космоса и космоса внутри тебя – ты не вправе считать себя живым существом. Это и есть главный нравственный закон – «ОЩУЩАТЬ СЕБЯ ВНУТРИ КОСМОСА И КОСМОС ВНУТРИ СЕБЯ». И только так сохранишь себя.

Нравственный закон был утрачен людьми. Нравственный (производное от «наравне со всем окружающим», «с миром на равных») – это обозначение момента самостояния (уединенной исповеди) человека перед бездной космоса. Нравственность – есть ПРАВДА!!!

…Человечество в целом оторвалось от космоса. Как только и чем только человек (человечество) не сохраняло эту связь: лабиринтами, пирамидами, соборами, храмами, разного рода системами гаданий, заклинаний, преданиями, обрядами, религиями, и все оказалось тщетным. Последнее, что изобрел человек, чтобы быть СОПРИЧАСТНЫМ к космосу – ПОЗНАНИЕ (науку). Но и эта форма скоро исчерпает себя, а космос как был, так и останется непознанным. А ведь весь парадокс в том и заключается, чтобы как раз и сохранять всеми своими силами ЭТУ НЕПОЗНАННОСТЬ, НЕПОЗНАВАЕМОСТЬ. А в отношении с людьми ВЛЮБЛЕННОСТЬ, УДИВЛЕННОСТЬ.

Люди прошлого умели сохранять эту НЕПОЗНАННОСТЬ. Они считали НЕПОЗНАВАЕМОСТЬ мира его главным и фундаментальным свойством. На этом принципе строился способ их восприятия мира! Принципиальная НЕПОЗНАВАЕМОСТЬ вечно нарушалась АКТАМИ – ПРОРЫВАМИ ПОЗНАНИЯ и ПОНИМАНИЯ.

Когда мы создали лабораторию ИНО (Испытание Неизведанных Ощущений), то первым делом поставили задачу вернуть человечеству способность внутреннего ощущения и самоощущения.

Ведь что самое интересное: НРАВСТВЕННЫЙ закон сам по себе может родиться только внутри живой души. Просто абстрактно, спонтанно, отвлеченно он никогда не появится, т. е. постижение каждым человеком НРАВСТВЕННОГО ЗАКОНА (Н.З.) – это момент его рождения внутри человека, таким образом открытие Н.З. есть его рождение внутри человека и это, по сути, и будет называться РОЖДЕНИЕМ ДУШИ или ОБНОВЛЕНИЕМ ДУШИ (при многократном повторении).

В своей лаборатории нас было трое, дерзнувших ощущать что-то такое, чего никто из людей не ощущал на этой земле. Мы были первопроходцами неизведанной страны ИНООЩУЩЕНИЙ, ИСПЫТАТЕЛЯМИ НЕИЗВЕДАННЫХ ЧУВСТВ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА, испытателями ЦЕЛОСТНЫХ СОСТОЯНИЙ СОЗНАНИЯ (в пику измененным состояниям сознания, которых можно достичь с помощью разных практик, психотехник и наркотиков – от легких до убийственных.

Мы всем своим существом старались обновить мир и самих себя. Мы просто поняли, что самое главное, что стремительно приводит к гибели цивилизации, – это УСТАРЕВАНИЕ МИРА (всех его ипостасей и слоев), и мы пытались найти противоядие такому УСТАРЕВАНИЮ.

И такой процесс чудодейственного обновления, происходящего каждый раз в момент ощущения себя внутри космоса и космоса внутри себя, мы назвали ДАЙМОНИЕЙ.

В тот самый год (2011), когда каждый из нас троих осуществил внутри себя этот ПРОРЫВ в другую Вселенную – ДРУГОЕ ”Я”, в стране случился криминально-коммерческий переворот. Мы стали никому не нужны со своими мистическими бреднями и неизведанными ощущениями. Людям стало важнее ощущать в своих руках бумажные купюры, они упивались этим вкусом денег. Деньги заменили людям все: здравый смысл, любовь, разум, душу…

Деньги изначально и были придуманы, чтобы скрывать ТОТАЛЬНУЮ НЕСПРАВЕДЛИВОСТЬ этого мира и НЕСОВЕРШЕНСТВО ЧЕЛОВЕКА (искусственно насаждаемое!).

Но ведь должен всегда оставаться в этом мире один, кто придает этому миру смысл. Иначе…. Иначе человечество погрязнет в войнах. И весь путь человечества будет извечно вращаться по кругу: утопия – антиутопия – война (самоуничтожение) и т. д. и т. п. И некому будет прервать этот круг: демократия – тоталитаризм – война – смута; демократия – тоталитаризм – война – смута; демократия – тоталитаризм – война – смута… И так бесконечно, только в разных формах проявления и разных способах осуществления!

Вот так каждый период отдохновения – смута – эпоха массовых потрясений и беспорядков, перетряска общественных штампов, шаблонов, ярлыков, устройств, эпоха хаоса и падения нравов – фейерверк маленьких войн. Передышка перед очередным циклом. Переход! Превращение большой войны в миллионы маленьких войн, в каждой душе и в каждом сердце.

И с каждым разом всё краше, заманчивее, убедительнее, бездоказательнее и неотвратимее утопия, всё ожесточеннее, завуалированнее, монолитнее, беспросветнее антиутопия и всё кровопролитнее, неистовей и бессмысленней войны…

А смута – это продолжение всё тех же военно-биологических войн, но перерастание их в информационные, ресурсные, технологические, идеологические, национальные, религиозные, торговые, психические, социальные, бытовые, криминальные (пожалуй, в первую очередь).

Мелкая война, бывает, отводит большую войну. Скорее, оттягивает момент большой войны.

Война идет постоянно, то нисходя на уровень масштаба человеческой души, то восходя на половину земного шара.

Так всегда – после антиутопии (коммунистической или социал-демократической, социал-националистической, какой угодно, после триумфа этих идеологий), если эта антиутопия выдержана во времени, не затянута и не перезревшая, после антиутопии или на ее фоне всегда разыгрывается самая страшная война. Война здесь – расплата за потерю духа свободы, за раболепство.

На более мелком отрезке времени эти циклы рекурсивно, фрактально повторяются, и тогда антиутопии имеют не такую выраженную фактуру, и сменяются они самоуничтожением, т. е. люди наполняются ненавистью друг к другу, ненавистью, которая может в любую минуту перерасти в реальную войну».

Скулд боялся не успеть до рассвета. Он весь дрожал, боясь одного – не разобрать строк. Очки то и дело сползали с покрытого капельками пота носа, и Скулд беспрестанно поправлял их.

Почерк в некоторых местах был действительно безобразным, почти неразборчивым, мало того, иногда строчки были залиты не то водой, не то чаем, а может, и слезами.

Скулд читал по возможности быстро, как мог, то и дело поднимая глаза к больному, прислушиваясь к его тяжелому, прерывистому, свистящему дыханию.

Скулд читал… Он старался понимать.

В этом понимании он видел свой долг. Последний долг на этой земле (тринитарный императив ДОЛГА). Он жаждал исполнить свой долг с честью. Каким-то высшим чутьем, какое было даровано ему свыше, он ясно, интуитивно осознавал, что в понимании одного человека другим и заключается тот самый заболтанный и затасканный, пресловутый, так тщательно искомый всеми людьми, СМЫСЛ ЖИЗНИ!

Пребывая уже в старческом возрасте, прожив длинную и трудную жизнь, Скулд, кажется, только сейчас осознал, как важно понимать человека. А может, в этом понимании и заключен смысл человеческой жизни?

Поэтому так важно, до безумия важно и нужно понимать…

Из дневника Бродячего Поэта:

«Многие, с кем я встречался и встречаюсь, находят странным мое занятие: творчество – сочинительство Арник. До сих пор никто, да и я сам, не смог дать такого определения этому феномену, этому чуду, этой светящейся и парящей свободно мысли, схваченной в слове или музыке, застывшей в образе. Да, Арника – это музыка слова, исповедь боли! Арника – это исповедь сердца. Это застывшее дыхание Бытия! Одна из бесчисленного множества снежинок, пойманных на язык в далеком и неповторимом детстве. Это та вечно существующая, но неуловимая ГАРМОНИЯ ВСЕГО.

Многое нарисовано (да, не удивляйтесь!), именно нарисовано – девятьсот девяносто девять Арник. Последние одиннадцать лет я ищу гармонию Арники – тысячной по счету. Последней».

Скулд на некоторое время закрыл дневник. И открыл толстую тетрадь, состоящую из пяти или шести тонких, на плотной обложке было выведено белой эмалью: «Арники». На обратной стороне обложки было крупно написано: «1000 Арник – это великое предназначение того, кто встает на путь поиска ИДЕИ в вечном странствии на Земле».

«Ну, вот и до Арник добрался, – с гордостью и удовлетворением подумал Скулд. – Эх, сейчас бы излиться своему дневнику, да времени нет. Охо-хо, боюсь, не дотянет он до рассвета…»

Старик с грустью посмотрел на настенные часы – стрелки словно застыли на цифре 12. Сколько он ни смотрел на циферблат, – может, минуту, две, три, может, вечность, – а стрелки не двигались с места. Скулд попробовал прочесть Арнику под номером один:

Из дневника Бродячего Поэта:

«Иногда, встречая кого-то в дороге, я прочитываю ему Арнику, с которой потом расстаюсь (забываю бесследно). Арника ведь – это новая, вдохнутая в человека жизнь. Подаренная Арника становится его жизнью».

Теперь Скулд читал дневник, иногда переключаясь на Арники, чтобы понять, уяснить для себя: что же это все-таки такое – стихи, хокку, афоризмы, мысли, идеи, мыслеобразы… а может, бред?..

Под каждой начертанной на листе Арникой было нарисовано нечто похожее на иероглиф. Или нет – лабиринт. Да, конечно, лабиринт. Каждой Арнике соответствовал свой лабиринт – лабиринтообразная фигура.

Арника была ключом к пониманию лабиринта. В Арнике был зашифрован правильный путь, следуя которому можно достичь центра лабиринта или войти и выйти из него…

…Вдруг гробовую тишину разорвал слабый шепот умирающего Поэта.

Кажется, Скулд сам начинал бредить или сходить с ума. Он сразу не понял, откуда этот голос: сверху или снизу, из преисподней или из бездны? И он непроизвольным движением нарушил свою застывшую позу и подался вперед, чтобы разобрать слова больного.

– Там, на последней странице, незаконченная Арника…

И Скулда прошиб холодный пот, он чуть не упал со стула, но на каком-то последнем нерве удержался и с горечью и непередаваемым удивлением подумал: «Как же так? Стоя одной ногой в могиле, перед бездной, этот несчастный умирающий человек еще продолжает творить! Это же сверх всякой меры!!! Сверх понимания!»

Скулд открыл последнюю страницу тетради, беспрекословно повинуясь просьбе страждущего. И сквозь нависшую на глазах пелену увидел светящиеся строчки незаконченной Арники – пророчества. Буквы светились, словно упавшие все разом на землю звезды с неба. Больной таял как свеча, и ничего-ничего нельзя было сделать.

Поэт опять впал в забытье.

Эта неизбежность Небытия более всего угнетала Скулда. Он обхватил шальную голову руками, бессильный остановить надвигающуюся неотвратимость Небытия.

– Читай!

Бездна разверзлась!..

– Перепиши… – Поэт тяжело задышал. – Последнюю строку: сверкающая бездна… Сверкающая бездна… Я вижу ее и падаю…

Это было сказано так тихо, так обреченно тихо, что Скулд не услышал слов…

Поэт впал в забытье.

Скулд опять открыл дневник и, как ни странно, в который раз опять нашел ответ на рой возникших в его голове вопросов.

Из дневника Бродячего Поэта:

«Лабиринт – символ бесконечного поиска смысла вообще. Лабиринт – это странствие не к центру или выходу, это тяжкий путь вглубь себя, к себе. Все, что я знаю о лабиринтах, это то, что они символизируют собой ТРИЕДИНСТВО ИПОСТАСЕЙ (тринитарный императив): ПОЗНАНИЕ СЕБЯ, КОСМО-ХАОС, Целостность человека и КОСМОСА. Лабиринтов и сейчас на Земле сохраняется великое множество – на поверхности, а сколько скрыто под слоем земли?! Человек, прошедший три раза по лабиринту, становится одержим этим хождением, а значит, и одержим поиском Истины и Правды, поиском Родственной Души.

Лабиринт – это нечто вроде эзотерической метафоры, подобной философскому камню Алхимиков. В лабиринте закодировано сокровенное знание о Мироздании. Алхимики ведь не камень искали, а душу, или способ вечного воскрешения души, новый образ души, к тому времени (XIII–XV век) потерянный или УСТАРЕВШИЙ.

Попытка получить золото была не чем иным, как поиском нового смысла бытия. Для меня жизнь моя и земля – лабиринт.

Лабиринт лишь внешне (вид сверху) похож на плоскую округлой формы фигуру, но, парадоксальным образом, в лабиринте, скользя по поверхности, идя по кругу, погружаешься внутрь – внутрь тайны, внутрь своей души, внутрь ВЕЧНОСТИ. Но это не есть ОБРЕТЕНИЕ ВЕЧНОСТИ, но лишь бесконечно рождающееся ПРИКОСНОВЕНИЕ К ВЕЧНОСТИ!!!

Эта парадоксальность лабиринта и потрясает меня вечно необъяснимым феноменом. Когда ты выходишь из бездны (глубины) души – перед тобой открывается лишь другая бездна КОСМОХАОСА. Идя по лабиринту, ты с каждым своим шагом, вздохом-выдохом, ощущением, жестом, мыслью, идеей, реакцией, творишь его. Ты наполняешь лабиринт жизнью. Путь по лабиринту есть творение лабиринта.

Последние десять лет меня преследует, – да не просто преследует, а просто сжимает горло и душит, душит – навязчивая Идея.

А идея, в сущности, проста: я хочу умереть в одиночестве, в полном (если не сказать в абсолютном) одиночестве. Я хочу, чтобы никто не видел, как я умру; чтобы ни один человек в этом мире не смог указать место моего захоронения.

Пусть думают, что я исчез во вселенной. Исчез, но не умер.

Значит ли это, что я боюсь смерти? Мы должны бояться смерти! Но бояться не каким-то животным инстинктом, а бояться высоко, открыто, вдохновенно, не физически, а духовно…

Но как ученый-иммортолог, как испытатель предсмертных состояний, которые мы называли Агонийным бредом, я говорю и утверждаю: умирать приятно! Это не призыв к смерти, к немедленному приношению в жертву своей жизни во имя какой-то Чистой Идеи. Это взгляд смерти в глаза – прямой, неотвратимый, дерзкий взгляд в глаза небытию! Взгляд из ИНОБЫТИЯ!.. Ибо только находясь в ИНОБЫТИЕ, можно любоваться (словно глядя в иллюминатор самолета) проплывающим внизу НЕБЫТИЕМ!.. Достижение Инобытия знаменует собой прорыв небытия и бытия (одновременно) – выход за их пределы, что, собственно, и делает их таковыми.

Кроме клинической и биологической смерти, следуемых одна за другой, есть еще фантомная смерть, имеющая свой ритм, свое измерение. Клинической смерти предшествуют: Кома, Агония, Агонийный бред. Это молчаливое прочтение твоей Книги Жизни.

Агонийный бред – это грандиозное открытие нашей лаборатории. Оно было сделано накануне закрытия Института Космопсихологии. Мы тогда умолчали об открытии, дабы не тревожить общественность и не шокировать научную элиту.

Кто-то, может, и усмехнется – что за бредни: Агонийный бред? Но, может, это такое состояние, изучив которое, мы откроем тайну ЯСНОВИДЕНИЯ. Агонийный бред – это высшая форма проявления ЯСНОВИДЕНИЯ. И мы были близки к полному объяснению условий, при которых наступает Агонийный Бред – бред ЯСНОВИДЕНИЯ.

Агонийный бред – это видение переселенной в другого человека своей души. Человек переживает свое бытие как небытие. Кроме агонийного бреда существует еще два: Исповедальный бред и Парадоксальный бред. По силе и спектру рождающихся эмоций и чувств, они, конечно, уступают по силе Агонийному бреду. И если Исповедальный бред и Парадоксальный бред можно испытать в течение жизни многократно, то Агонийный бред вообще испытать единожды могут единицы на этой Земле.

(Парадоксальный бред предшествует Исповедальному, Исповедальный – Агонийному.)

Но есть места на земле, где Агонийный бред можно испытать два или даже три раза, при этом оставаясь в живых. И такие места называются Лабиринтами. Вот одно из предназначений лабиринтов, помимо того, что они являются точками связи земли и Вселенной.

Такова особенность пророчеств, которые в силах создать любой человек, но не все в них видят смысл, а большинство просто не находят сил, изможденные борьбой за выживание. Агонийный бред предшествует смерти, настоящей биологической, физической смерти человека (индивида). Вот коварство и трагизм, ирония этого бреда – в том, что человек прозревает свое будущее, которое он бы мог прожить! И он проживает его! Он прозревает свое прошлое и видит четко свои ошибки, исправив которые или избежав которых, он прожил бы совсем другую жизнь. Перед человеком выстраиваются варианты возможных непрожитых им жизней.

…Надо мечтать! Может быть, безумно мечтать, иначе у Земли не будет стимула и мотива к существованию. Чем больше тайн неразгаданных, тем сильнее стремление к разгадке этих тайн. Может быть, этим стремлением и жив человек. Мы даже представить себе не можем, как будут отличаться представления будущих людей от наших представлений. И Вселенная, в которой мы, согласно своим представлениям, живем, будет первобытной, дикой, примитивной, замороженной, неживой – по отношению ко Вселенной будущих эпох.

Прорывы к новому пониманию Вселенной, уже совершены. Их просто замалчивают. Как это ни парадоксально, предсмертные (околосмертные) состояния доказывают бессмертие Живого (души, мысли, мыслеобраза).

Когда мы открыли Агонийный бред (иначе Бредагонию), сама смерть обрела смысл. Это было одно из топошагровых (скрытых) состояний. Тут необходимо пояснить. Скрытые паттерны! Мы не знаем о них ничего, и сколько их – тоже.

Мы можем только представлять и наблюдать «поверхностные» следы этих глубинных преобразований (во время приступов каталепсии) точно так же, как мы наблюдаем за глубинными преобразованиями КОСМОХАОСА на его поверхности, называя их КОСМОСОМ.

Так вот, скрытые паттерны человека, как и тела, которых по эзотерической доктрине у человека семь, нужно еще уметь выделить. Пока человеку удалось выделить одно тело – астральное. Физическое тело выделено изначально. Аура вокруг физического тела тоже существует изначально, а может, ее яркость зависит от здоровья, целостности и развитости организма, силы мысли (крылатости, огнекрылости мысли). Мы проводили опыты по выделению ментального тела. Результаты были потрясающие.

Мы подошли к тому, что не эволюция и не инволюция лежат в основе развития материи и живой материи, а шагрентопия -возникновение миров посредством прорыва, и гипертония – прорыв одного мира другим.

Мы даже представить себе не можем, сколько всего в мире уже существует изначально, и то существует, что мы считаем вершиной каких-то эволюционных процессов, и то, что мы с такой помпой открываем как неизвестное.

Агонийный бред – это фантом, отброшенный в будущее, где общая канва событий имеет свой смысл. И какие бы ни происходили здесь и сейчас события, они будут подчиняться этой канве. Это следует из свойства прорывной материи – обретать здесь и сейчас состояния, которых вся материя в целом достигнет только через 10-20-30-100 или 1000 (?) лет. ОТБРОШЕННЫЙ ФАНТОМ – НЕ ЧТО ИНОЕ, КАК МИР, КОТОРЫЙ СУЩЕСТВУЕТ НЕ СУЩЕСТВУЯ.

Агонийный бред – это такое томительное, истомное погружение в сон и ощущение испытанной вечности.

Ощущение вечности, то, что увидишь в Агонийном бреду, обязательно, неизбежно сбудется. Разве это не главное утешение для уходящего из жизни?

Чтобы жизнь была вокруг, надо вдыхать ее окружающее пространство. В Агонийном бреду человек на мгновение, на доли секунды становится полноправным, свободным творцом своей жизни, обретя то, чего он так жаждал всю жизнь и не мог достичь.

В Агонийном бреду ты задаешь существующему миру Иное начало, Иной смысл, попросту – творишь Иной мир».

Прочитав такое, Скулд начал сомневаться в здравости ума Бродячего Поэта.

Но следующие строчки убедили его в обратном.

«Да, если он и безумен, то это какое-то Великое Безумие, которое сродни гениальности», – подумал старый смотритель и сам себя похвалил за такой вывод.

Из дневника Бродячего Поэта:

«Я долго брожу по земле – много ночей и дней, весен и зим – и слышу один только мат – бранную речь. Оскверняется моя земля ежечасно, ежесекундно. Я еще удивляюсь, как она жива. Разве может она умереть?»

– Господи! Почему всё так? Почему одним ты даешь всё, а другим ничего? – шепотом не проговорил, а отчаянно простонал Скулд, и ясно услышал в ответ голос: «Спроси у себя».