Мир нарциссической жертвы: отношения в контексте современного невроза. Твой персональный прорыв: как принципы Дзёдо помогают в жизни бесплатное чтение

Нарциссизм, нарциссическое расстройство личности

– расстройство личности, характеризующееся убежденностью в собственной уникальности, особом положении, превосходстве над остальными людьми; завышенным мнением о своих талантах и достижениях; поглощенностью фантазиями о своих успехах; ожиданием безусловно хорошего отношения и беспрекословного подчинения окружающих; поиском восхищения окружающих для подтверждения своей уникальности и значимости.

Нарциссическая травма

– специфический след в личности у тех, кто воспитывался нарциссическими людьми или просто имел слишком много травматического опыта взаимодействия с ними. Представляет собой повышенную уязвимость к стыду, а также трудность в поддержании границ между собой и окружающими людьми. Большинство людей с нарциссической травмой либо так же, как нарциссические личности, вкладывают много сил в поддержание ощущения своей сверхзначимости, либо склонны безропотно выполнять прихоти окружающих, боясь сталкиваться с их гневом.

Между тем, в отличие от личностей с патологическим нарциссизмом, нарциссически травмированные люди сохраняют достаточный уровень рефлексии, чтобы иметь возможность осознавать собственные зависть, стыд и вину.

Нарциссическая жертва

– человек, находящийся в отношениях с личностью с выраженными нарциссическими чертами (нарциссических отношениях).

Эпоха нарциссизма

Существует такое понятие, как «современный невроз». Это значит, что в каждом времени, в каждом веке история и культура человеческой цивилизации складываются таким образом, что родившиеся в это время дети будут обладать общими чертами, закономерностями в поведении, которые появились в связи с особым стилем воспитания и условиями развития. Наш век считается веком нарциссизма, когда проявление нарциссических черт встречается у большинства. Говорят даже об «эпидемии нарциссизма».

Мы, современные взрослые люди, которые ищут отношений и вступают в них, – дети одной и той же эпохи, одной и той же культуры. Думаю, что это справедливо только для детей европеизированных стран. Культура Азии или Африки, культура малых, оторванных от общих тенденций, народностей обладает своими специфическим чертами. У них наверняка есть свои, особые неврозы.

Эпидемия нарциссизма – это про цивилизованное общество, которое может пользоваться всеми современными достижениями науки и техники, с размытыми границами, большой свободой, доступностью самых разнообразных знаний. Огромное информационное поле, которое доступно каждому современному человеку, оказывает на него влияние, хочет он того или нет. В этом информационном поле есть цели, к которым нужно стремиться, ценности, на которые нужно опираться, шаблоны поведения, которым нужно следовать. Их сообщают нам родители, учителя, сверстники. Мы занимаем место в социуме согласно тому, насколько соответствуем этим шаблонам, и можем претендовать в мире лишь на то, чего заслуживаем, исходя из нашей «правильности» или «неправильности».

Яркий пример нарциссических требований мира – «американская мечта». Американец может считать себя успешным тогда, когда он достиг определенного уровня богатства. США, что интересно, отходят от этого стереотипа: сказываются десятилетия привычки к психотерапии. Но сам посыл очень живуч: нужно пройти путь от обычного человека до того, кто решает судьбы мира, потому что у него очень много денег. Ни Стив Джобс, ни Генри Форд не были бы так популярны, если убрать из их историй материальную составляющую. Они остались бы гениальными, яркими личностями, но не были бы так интересны. Современные идолы – это богачи.

Есть довольно простой шаблон, который предлагает схему действий для обогащения: рискуй, много работай, делай все идеально, будь лидером. В общем, эти четыре совета даются в большинстве книг по саморазвитию, дальше частности. Этот шаблон невыполним, потому что описывает плоскую реальность, предполагая, что человеку нужно лишь приложить усилия – и он изменится. Миллионы и миллиарды людей обвиняют себя в лени, считая ее единственной причиной своего несоответствия требованиям.

Этот шаблон сплошь состоит из дыр. Что делать с усталостью? С негативными чувствами? С недостатком ресурсов? С ошибками и поражениями? Вообще со всей психической реальностью, которая не вписывается и никогда не будет вписываться в слишком маленький для нее шаблон?

Есть такая категория клиентов, которые приходят на психотерапию не затем, чтобы познавать себя, а затем, чтобы заставить себя быть кем-то другим. Часто это предприниматели, менеджеры высокого звена, работающие на себя специалисты. Они считают себя неэффективными и нуждаются в том, чтобы убрать помехи в своей личности.

Денис, например, приходит за коучингом: ему хочется понять, почему его цели не выполняются или выполняются медленно. Он топ-менеджер и работает с большим напряжением. Он очень худой, видно, что мало спит, он всегда делает записи и всегда отказывается от чая. Его цели не выполняются потому, что они неадекватны: он хочет слишком много, слишком быстро и слишком ненавидит себя за промахи. У него недавно родился третий ребенок в браке, который ему не нравится. Его отец тяжело болен. Денису очень плохо, и он уходит в работу в том числе для того, чтобы отвлекаться. Рабочее напряжение, ощущение себя неудачником, мысли о том, что его жизнь должна быть какой-то другой, на самом деле относятся не только и не столько к работе, но, когда они спроецированы на нее, их легче переносить. Идея профессиональной успешности становится сверхзначимой, потому что это выглядит самым простым. Если Денис поймет, что это невозможно в том виде, в каком он себе это представляет, то ему придется переосмысливать и другие стороны своей жизни и проживать много боли, от которой он так хорошо отстраняется.

Лена обращается на терапию с вопросом о познании себя и своего предназначения. Ей кажется, что она была бы более успешна, у нее не было бы сомнений и лени, если бы она точно знала, для чего предназначена. Поиск такого дела в немалой степени связан с культурой, в которой она живет: ее круг общения – «люди, интересующиеся саморазвитием», грубо говоря – психолого-эзотерическая тусовка с усредненными требованиями к тому, как жить правильно. Много прочитанных книг, много посещенных тренингов, много уверенности в том, что она уже осознанная и развитая. Только вот ощущения своего предназначения у Лены нет, а по требованиям быть должно. Ради этого самого предназначения Лена недосыпает, потому что медитирует по утрам, занимается спортом для тренировки силы воли и использует разного рода аффирмации. В результате она уходит все дальше и дальше от того, чтобы слышать себя настоящую, со своими реальными чувствами и потребностями, и вопрос с предназначением никак не сдвигается с места.

А Костя услышал в компании молодых предпринимателей о бизнес-гуру, который меняет сознание, и люди становятся миллиардерами. На этого гуру денег у Кости пока нет. Он пытается сохранить и развить свое первое дело, пока его знакомый открывает филиалы по всей стране после встречи с этим самым гуру. Костя игнорирует тот факт, что у его знакомого отец – крупный предприниматель и у них совершенно разные входные ресурсы. Косте кажется, что если бы он был усерднее (а еще, конечно, если бы я работала лучше), то и он был бы таким.

Так как мир нарциссичен, в качестве основной формы взаимодействия между людьми он предлагает конкуренцию. Конкуренция проникает во все сферы жизни, подменяя собой другие формы взаимодействия: близость, обучение, партнерство, совместное исследование. В любых отношениях словно всегда стоит вопрос сравнения. Мы конкурируем с друзьями в том, кто из нас лучше справляется с трудностями, с возлюбленными – за власть, с незнакомцами – за право на социальное внимание и одобрение. Родители конкурируют с помощью детей. Дети – с помощью игрушек, одежды, родителей. Позже можно конкурировать посредством оценок или количества друзей, еще позже – количества денег и идеальной семьи на страницах «Инстаграма». В отсутствие явных конкурентоспособных качеств можно конкурировать в количестве проблем, в болезнях и несчастьях.

В основе такой конкуренции лежит тревога, человек переживает, что для него не будет места в этой жизни, если он не станет самым лучшим.

Гарантию такого места дает только выигрыш с перевесом, то есть такой выигрыш, в котором даже сомневаться не приходится, потому что все остальные остались далеко позади. Это делает конкуренцию нездоровой: в нормальных отношениях конкуренция тоже есть, но она не предполагает победу в отсутствие других участников. Нарциссический же опыт диктует необходимость задавить, обесценить, уничтожить соперников, чтобы выигрыш был однозначным. При неустойчивой самооценке присутствие конкурента – хотя бы в зоне видимости – означает, что победа сомнительна.

Нездоровая, навязчивая конкуренция будет занимать большое место в нарциссических отношениях. Приз в этой конкуренции – нарциссическое ощущение собственной правоты, которое снижает тревогу.

Аня в отношениях с Владом, и это нарциссические отношения. Яркий нарцисс там Влад, Аня воспринимает себя как жертву нарциссизма. Ей многое тяжело в этих отношениях: терпеть его насмешки или приступы гнева, соответствовать требованиям, выдерживать магическое мышление. Она пытается научить его быть более терпимым и рациональным. Каждый раз, когда его приметы и суеверия не срабатывают, она обращает на это внимание и подсмеивается над ним. Даже публично она может отпустить комментарий типа: «Ну, Влад же сегодня в счастливой рубашке, пусть он и договаривается о скидке». Влад, разумеется, бесится, и это для Ани небезопасно, но она все равно так делает. Аня чувствует, что он относится к ней как к необразованной простушке. Влад чувствует, что к нему относятся как к дурачку. Они конкурируют друг с другом за то, кто же из них имеет право считаться полноценным человеком.

А Настя с Женей конкурируют за друзей: при встречах дружеских компаний между ними всегда происходят вспышки ссор – Настя плачет, Женя в бешенстве уходит. Настя, оставшись наедине с другими людьми, много жалуется на свою жизнь и разоблачает Женины секреты, выставляя его насильником и альфонсом. Женя действует более прямо, при следующей встрече очевидно контролируя Настин алкоголь под соусом «опять напьешься и будешь вести себя как дура». При этом наедине друг с другом они вполне способны на уважение и взаимную преданность. Врагами они становятся только при наличии зрителей.

Нарциссическая семья

Нарциссическую травму можно получить и в отношениях с родителями. Опыт отвержения детей и детских потребностей в родительских семьях разнообразен и может быть продиктован очень разными по контексту ситуациями.

Мать или отец могут предъявлять невыполнимые требования к детям потому, что предъявляют невыполнимые требования к себе. Это так называемые «фасадные» семьи. Для них очень важно впечатление, которое они производят со стороны, социальная оценка семейной жизни. Дети в таких семьях – это угроза: живой и реальный ребенок неизбежно сообщает в мир информацию, которую взрослые хотели бы скрыть. Это происходит и на словах, и в поведении: ребенок может просто рассказать о том, что родители ссорятся, а может часто болеть или плохо учиться, что также разоблачает реальное положение дел в такой семье. Поэтому к ребенку предъявляются требования по поддержанию фасада – иллюзии, созданной взрослыми, ценой отказа от реальных чувств и потребностей. Часто дети в таких семьях не имеют права уставать, не должны иметь социальных трудностей или трудностей в развитии, не должны быть грязными, испытывать аффекты или болеть. Маленькие идеальные штрихи к портрету идеальной семьи – вот какова их функция.

Бывает, что такой посыл исходит не от обоих родителей, а лишь от одного. Тогда ребенок оказывается в одной лодке со вторым родителем и теоретически может обратиться к нему за поддержкой, но на деле бывает так, что ко времени появления детей второй супруг подавлен стремлением партнера к поддержанию видимой идеальности. Часто через какое-то время он начинает сознательно или бессознательно бунтовать, демонстрируя социально неприемлемое поведение (задерживаться ночами, пить), теряет стабильный доход или тяжело заболевает. Жизнь ребенка это не улучшает, а наоборот. Покачнувшаяся идеальная картинка увеличивает требования к оставшемуся подконтрольным члену семьи (ребенку), и давление на него только усиливается.

Получается, что чувствовать себя нужным и любимым такой ребенок может, лишь демонстрируя нужное матери или отцу поведение. От остального он должен отказаться. Правильное поведение встречается ликованием, похвалой, гордостью, когда ребенку говорят «ты самый лучший», или снижением напряжения внутри семьи. Неправильное поведение встречает разочарование, холод, агрессию и комментарии «мне за тебя стыдно». Происходит распад: ребенок может чувствовать себя либо прекрасным, либо ужасным.

Отец Лизы по мере ее взросления пил все больше и все больше отдалялся от семьи, становясь неадекватным и в опьянении, и в трезвые минуты. Мать мирилась, боролась, жалела, героически спасала, рожала новых детей. Отец со временем становился все тяжелее, мать – все слабее, и естественным образом часть функций по уходу и спасению легла на старшую дочь. Лиза помнит, как мать со слезами благодарила ее за помощь по доведению невменяемого отца до дома, как она говорила дочери «как бы я без тебя». Лиза этим гордилась. При этом ей запрещалось в своей жизни иметь хоть какие-то трудности, поскольку у матери и так было достаточно проблем. У Лизы медаль, красные дипломы, спортивные кубки. Игнорируя свои настоящие чувства, в своих взрослых отношениях она мазохистически молчит о потребностях и нарциссически считает, что для отношений она всегда делает больше партнера. Психически стабильные мужчины с ней не уживаются. Это как бы беспокоит Лизу, но не очень: главная ее функция по-прежнему «мамина гордость» и «укор отцу, потому что дочь без его помощи вышла такой замечательной».

У Вовы все проще – ему просто ничего нельзя. Нельзя болеть, злиться, увлекаться чем-либо, нельзя с кем-то ссориться и к кому-то привязываться тоже нельзя. Он – наследник семейного бизнеса, он должен хорошо учиться и оправдывать ожидания. Но какие именно ожидания нужно оправдывать – не совсем ясно. Если он учится на одни пятерки – он ботаник, если у него сложности с учебой – дебил. Если он много работает – то он себя гробит, если отдыхает за сериалом – бездарь. Вова привык, что любой его контакт с собственной семьей приносит боль, и «отрастил» броню, которая делает его невосприимчивым не только к словам родителей, но и вообще ко всему. Он выглядит неживым и чувствует себя так же. Он не может радоваться, грустить, сопереживать кому-то. Остались только аффекты: зависть, ярость, ревность. Другие люди ему неинтересны потому, что у него нет внутренней жизни, которая наполняла бы отношения. Он эгоистичный и манипулятивный руководитель, равнодушный и требовательный партнер. Основное содержание его жизни – это напряжение, связанное с попытками сделать хоть что-то, чтобы внутренний критикующий голос замолчал. Иногда, если случайно он воспроизводит нужное поведение, его хвалят, и на несколько часов он может расслабиться. Потом все начинается по новой (обычно с присловьем «стоило только тебя похвалить»).

В этих историях есть хотя бы награда за правильное поведение, когда ребенок в действительности может чувствовать себя любимым, хоть и не очень долго. Бывает, что значимый взрослый в принципе не способен любить или ему трудно любить именно этого ребенка.

Так бывает, когда беременность и рождение происходят случайно, или не с тем партнером, или когда рождение ребенка сильно меняет жизнь в худшую сторону.

Материнский инстинкт, который заставляет женщину любить своего ребенка, каковы бы ни были обстоятельства, – миф.

Женщина может не хотеть детей вообще, потому что это мешает ее свободе и карьере, но согласиться на уговоры мужа и давление общественности. Или она может любить другого мужчину, а забеременеть случайно. Гормональный сбой после беременности может наложиться на стресс, связанный с серьезными и необратимыми изменениями в жизни, и тогда депрессия и апатия матери не даст ей почувствовать радости и любви в контакте с ребенком. Что бы он ни делал и каким бы он ни был, ребенку может оказаться не по силам изменить мать и научить ее чувствовать по-другому.

Хорошие чувства к ребенку также могут оказаться недоступны, если с ним связаны травматические переживания: насилие, например, или измена мужа во время беременности. На ребенка в таком случае переносятся чувства, которые небезопасно испытывать к источнику травмы: страх, гнев, презрение, ненависть. Эти чувства могут быть настолько сильными, что мать не может с ними справиться и переносит их в отношения с детьми.

Также любви нет места, когда появление ребенка актуализирует у матери или отца страх смерти. Так бывает, когда беременность связана с тяжелым физическим состоянием и угрозой жизни, когда появление нового члена семьи осложняет ситуацию до уровня выживания, когда рядом есть кто-то, от кого исходит прямая угроза. Прошлый опыт также может пугать: дети и внуки блокадников Ленинграда или участников военных действий часто говорят о страхе смерти, который был передан им их предками, – в невыносимых условиях появление детей действительно уменьшало шансы на выживание взрослого.

Бабушка Иры – свидетель битвы на Курской дуге. Это страшный опыт, опыт массовых смертей, опыт выживания на грани. Она больше не может быть нормальной: сломанная психика не дает ей возможности испытывать чувства, для которых нужна безопасность, – привязанность, нежность, любовь. Мир для нее – военные действия. Свою дочь, мать Иры, она так и воспитывает. Так она воспитывает и внучку Иру, когда та появляется на свет. Маленькая девочка каждый день наблюдает войну между матерью и бабушкой, войну не на жизнь, а на смерть, в которой ей нет места. Ира мечется между желанием привлечь все же к себе так необходимое ей внимание и потребностью замереть, чтобы не убила шальная пуля. По мере взросления паттерны не меняются: Ира так же либо замирает в страхе, либо привлекает внимание своей яркостью, эксцентричностью, талантом. У нее много страхов, маскирующихся за внешней уверенностью. Она фанат контроля, тиран и деспот в собственной семье. Если что-то идет не так, как Ира хотела и планировала, то изнутри у нее поднимается волна гнева, в глубине которой всегда находится страх смерти. Детей у Иры нет.

А Соня – дочь насильника. Татарская семья ее матери выгнала юную девушку за позор, нанеся двойную травму: жертва изнасилования, она не встретила поддержки и помощи, ее наказали и изгнали. Несколько раз она пыталась избавиться от беременности, потом – от ребенка. Не получилось. Мать смирилась с Соней, но чувствовать к ней что-то, кроме злости, так и не научилась. К облегчению их обеих, мать и дочь больше не общаются. Но Соня по-прежнему не выносит ни малейшего недовольства: она до сих пор словно чувствует, что ее в любой момент могут убить. Главная цель Сони – защититься и сохранить себе жизнь.

Отец также может нанести нарциссическую травму. Он может быть отстраненным, погруженным в дела, работу, хобби, алкоголь или болезнь. Отвержение ребенка может и не быть прямым: отец может демонстрировать дочери или сыну радость от их существования, готовность играть или помогать, но его может быть просто очень мало. Ребенок с его магическим мышлением трактует постоянное физическое или эмоциональное отсутствие отца рядом как отвержение, причина которого находится в нем самом. Отстраненная мать также дает ребенку нарциссический опыт.

У ребенка 90-х Оли все воспоминания о детстве – это приступы тревоги за отсутствующих мать и отца. Чтобы заработать, папа торговал мясом, мама таксовала, оба возвращались домой поздно. По телевизору и в газетах говорили о беспределе. Оля каждый вечер проводила у двери в квартиру в ожидании звука лифта и не понимала, почему ее оставляют одну и почему забота о ней ставит под угрозу жизнь ее родителей (так говорила мама: «тебе же нужны книжки в школу и новая одежда, поэтому мы с папой должны работать»). Выросшая Оля не допускает, чтобы о ней заботились, не признает своей слабости и все на свете может сделать сама. Близость и зависимость от другого человека она не выносит. Она ненавидит женщин за слабость, мужчин за риск, мир за несправедливость.

Травмировать нас могут и собственные чувства. На пути своего развития каждый из нас встречается с новым миром, для познания которого нужен взрослый: сообщить названия предметов и их функции, научить поведению, которое будет обеспечивать нашу безопасность, сориентировать в социуме. Все в новинку для новорожденного, и до конца жизни мы будем встречаться с чем-то таким, чего нет в нашем опыте. Если рядом есть кто-то, кто может нас сориентировать, то это новое можно сделать частью безопасного мира и научиться этим пользоваться.

Собственный внутренний мир, мир чувств и эмоций – это тоже нечто абсолютно новое для ребенка. Встречаясь со своими эмоциональными реакциями, дети не знают, нормально это или ненормально и что теперь с этим делать. Если взрослый рядом не готов объяснять, утешать, регулировать – то эмоции становятся пугающими и психика стремится к их подавлению. Например, очень часто это происходит с чувством стыда: вместо того чтобы поддержать и утешить, взрослый усиливает стыд. Это тоже нарциссическая травма: стыд, который говорит нам о том, что с нами что-то не так, не может быть пережит и поэтому вытесняется, а мы начинаем прикладывать усилия для создания такой личности, которая стыда будет лишена.

Колин отец ушел из семьи, когда сын был еще маленький, и больше с Колей не общался. Мать осталась в сильной обиде на бывшего мужа, но он был недосягаем, а Коля – досягаем. Потребность матери в том, чтобы перед ней раскаялись и извинились, привела прямо-таки к культивации стыда в этой семье: малейший промах сына воспринимался его матерью как возможность осуществить воспитательные меры, заставить Колю стыдиться и тем самым вырастить из него лучшего человека, чем был его отец. Меры, конечно, возымели противоположный эффект, и теперь Коля от стыда (и ответственности) бегает. Мать разочарована, отец так и не объявился, а у Коли нет возможности стать счастливее – слишком много сил уходит на поддержание иллюзии того, что все и так хорошо и стыдиться ему нечего.

Травмировать может не только отсутствие любви, но и слишком сильная любовь. В семьях матерей-одиночек, например, женщине может казаться, что отношений с мужчиной она больше не хочет: они небезопасны, причиняют боль. В этом случае все нереализованное возбуждение размещается в детско-родительских отношениях. То же самое бывает, когда брак не очень удачен и мать или отец выбирают строить отношения с детьми, а не друг с другом.

Тогда ребенок становится сосредоточением взрослых надежд на идеального партнера. Он должен радовать родителя, не перечить ему, не злить и не расстраивать, всегда быть доступным для потребностей взрослого, должен им восхищаться, должен в первую очередь хотеть проводить время именно с ним. Такая любовь насильственна. Она отрицает право ребенка на непереносимые для родителя чувства и потребности.

Маша, например, должна быть в папу влюблена. Из семьи ушла мама, когда дочери было уже тринадцать. Вернее, родители развелись, и подростку предложили выбрать, с кем жить. Маша выбрала отца – то ли из жалости, то ли потому, что между ними уже в то время существовали особые отношения, в которых матери места не было. Долгие годы они жили вдвоем, да и теперь, когда у Маши своя семья и две дочери, она покупает ему квартиру рядом, чтобы папа мог ей помогать с детьми. Своей жизни у папы нет. У Маши, в общем, тоже. Она не имеет права даже подумать об этом, даже допустить мысль о том, что хочет проводить время наедине со своей семьей. По этой причине от мужа и детей Маша отдалена, но понимать это – значит ставить под угрозу отношения с отцом, поэтому Маша обвиняет мужа в холодности и других семейных проблемах. Эта запутавшаяся женщина мучается от необходимости выбирать отца, хочет близости с мужем и детьми, но выбор уже сделан. Ей остается только обесценивать своего реального партнера и считать папу главным источником счастья, чтобы хотя бы так этот выбор был оправдан.

Дети с затяжной тяжелой жизненной ситуацией в детстве также могут развивать нарциссические черты в качестве защиты, которая помогает им выжить в плохих условиях. Например, если родители постоянно ссорятся и ситуация близка к разводу, ребенок может брать всю ответственность за происходящее на себя. Это тоже нарциссизм.

Каждому ребенку свойственно магическое мышление, основанное на его ощущении себя центром мира. Когда отношения между родителями плохие или осложняются ситуацией, с которой взрослые не справляются (безденежье, болезнь, неудачи, депрессия), то именно ребенок может чувствовать себя обязанным ее разрешить. Ничего реального он сделать не может, но может пользоваться магическим мышлением, придумывая своеобразные «сделки» с реальностью. Если я буду хорошо учиться, то мама поправится. Если мой отец вернется сегодня домой, то я буду хорошо себя вести и больше никогда не скажу ему ни одного плохого слова. Если я буду носить только это платье, то все будет хорошо.

Иногда в таких идеях в качестве второй стороны присутствует Бог, но не обязательно. Выдуманные ребенком причинно-следственные связи, в которых поведение взрослых зависит от его поведения, помогают ему ощущать иллюзию контроля, выполняют функцию самоуспокоения тогда, когда взрослые о нем позаботиться не в состоянии. В норме умение позаботиться о себе – хорошее качество, но здесь оно завязано на идее грандиозности, гиперответственности. Когда ребенок вырастает и ситуация, в которой развилось такое восприятие, исчезает, паттерны остаются. Часто к ним добавляются взрослые манипулятивные стратегии, а сама причина – ощущение мира хрупким и полностью зависящим от поведения – уходит глубоко в бессознательное.

Юля, которая пережила развод родителей, не может переносить большую часть чувств окружающих ее близких людей. Ей плохо, если кто-то рядом расстроен, злится, грустит, обижен, разочарован, находится в отчаянии. Юле кажется, что эти чувства обязательно приведут к катастрофе, к распаду отношений. Поэтому она всеми силами делает так, чтобы близкие ей люди были счастливы – точнее, демонстрировали ей счастье, потому что на самом деле быть счастливым постоянно невозможно. Она бывает настойчивой в этом до насилия, запрещая своей семье любые негативные переживания. У нее широкий ассортимент уловок: от интроекций о позитивном мышлении до манипуляций своим здоровьем и прямой агрессии. Например, ради мужа, который был подавлен неудачей на работе, Юля развернула целую кампанию. Сначала она организовала ему совместный отдых в санатории, где постоянно привлекала его к развлекательным мероприятиям. Потом затащила его на лекцию известного лектора, где рассказывали о том, что плохие мысли привлекают плохие события. Целыми днями Юля щебетала, смеялась, приглашала мужа танцевать или заниматься живописью, а когда он наконец сорвался – заболела от расстройства. Муж, не развеселившийся от ее активности, все же изобразил для нее приподнятость из чувства вины. Юля при этом считает его неблагодарным, неспособным на эмоции и эмпатию, возможно – психопатом.

Нарциссизм, в основе которого лежит искажение реальности, также развивается у детей насильников, людей с психическими расстройствами, зависимых, неизлечимо больных. Это же характерно для тех, кто попал в тяжелую жизненную ситуацию: оказался в детском доме, в эпицентре военных действий. Реальность в этом случае слишком сложна и болезненна. Для детей в принципе характерен уход в фантазии, которые помогают пережить тяжелые моменты практически без вреда для психики. Но если в этой реальности есть стыд, то фантазии могут обретать гиперкомпенсирующий характер, помогая ребенку это переживание подавлять.

Это могут быть фантазии о мести, о своей невиновности, о суперспособностях. Дети фантазируют о том, что умеют летать, что могут пускать из глаз лазерные лучи или бегать быстрее всех. Современная культура супергероев дает много пищи для таких фантазий, самое главное в которых – неуязвимость героя для своих обидчиков и возможность безнаказанно творить возмездие тем, кто обижает маленьких и слабых. Правда, бывает, что уже в детстве в придуманном образе нет черт великодушия и заботы о слабых, а есть лишь функция агрессии и разрушения.

По мере взросления эти фантазии становятся все менее безобидными и могут превратиться, например, в фантазию о себе как о сверхчеловеке, гении, о том, кому суждено сыграть большую роль во всемирной истории. Часто это служит оправданием агрессивности и неадекватного поведения. Часто в грандиозной идее содержится элемент посредничества: тогда человек не Бог, а глас Бога, тот, кто слышит его голос и призван сообщить об этом другим. Пророки, помощники лидеров сект, религиозные фанатики – это часто изнасилованные или травмированные в детстве люди, которые таким образом освобождаются от агрессии, накопившейся в болезненном детстве. Материальная выгода при этом не так важна (в отличие от тех же психопатов, для которых этот вопрос первостепенен).

В таких идеях всегда содержится агрессия. Даже если это идея о Спасителе – то он с огненным мечом.

Саша – человек мира, он живет в Индии, Непале, Вьетнаме, Лаосе. Строгий веган, йога-практик, он на протяжении последних двадцати лет поддерживает целибат. Для его учеников и последователей это часть практики по очищению. На самом деле у Саши есть намерение зачать божественное существо, для чего ему необходимо еще десять лет жить в строгости. Мать для своего божественного сына он подбирает уже сейчас, создавая вокруг себя окружение из молодых и красивых женщин, которые его обеспечивают и обслуживают. Он не занимается с ними сексом, но эксплуатирует по полной программе. Они живут все вместе и вместе занимаются практиками, быть с другими партнерами этим женщинам запрещено. Если кто-то из женщин покидает этот табор – то дело в ней: конечно, она не выдержала соблазна мирского и теперь недостойна даже называть вслух имя Учителя (он, кстати, обещает им всем, что даже за плохие мысли о нем они будут кармически наказаны). Саша живет по одностороннему принципу «око за око»: то есть он никому ничего не должен, потому что свят, а за зло в его сторону обидчик должен заплатить. Например, человеку, случайно выбившему Саше зуб, Саша выбивает зуб (на самом деле зубы, потому что справедливость у Саши какая-то такая) уже намеренно.

Саша из небольшого рабочего городка, сын рано умершей матери и отца-алкоголика. У него стальная конструкция в позвоночнике и несколько штифтов в костях от постоянных избиений. Он считает, что это карма, конечно, что такое детство его очистило, что это аналог страданий Христа. На самом деле он изувеченный, озлобленный и мстительный социопат.

Правильные декорации

Вернемся к отношениям. Старые травмы всегда стремятся к завершению. Психика стремится к отработке болезненного материала. Чтобы раны зажили, нам нужно получить возможность по-другому отреагировать на прежнюю ситуацию. Мы стремимся испытать новые чувства к старой проблеме и поэтому бессознательно ищем и выбираем людей, рядом с которыми наша травма всплывет и мы наконец сможем пережить ее по-другому. А кто лучше, чем человек с нарциссизмом, способен воссоздать для нас травму нарциссического отвержения, поднять со дна психики нарциссический опыт?

Мама Иры – психопатка, которая выбрала для любви одного из своих троих детей, а остальных отвергала. Ира в любимчики не попала и достаточно наслушалась про то, что она некрасива, что могла бы поменьше есть, что растет слишком быстро и вообще мать позорит. Сейчас Ира замужем за человеком из другого социального круга, который Иру воспринимает как не самую удачную елочную игрушку, которая висит на самом видном месте. Ей нужно ходить с ним на приемы и деловые обеды, нужно красиво одеваться, нужно вести себя с достоинством, которое выигрышно дополнит образ мужа. У нее не получается, конечно, так он ей говорит. Вкус у нее плохой, фигура некрасивая, манеры провинциалки, и вообще она его все время перебивает и позорит перед людьми.

А у Лены отвергающий папа, который много лет живет на две семьи. Он вроде и любит дочь, но никогда не находит для нее времени – во всяком случае, столько времени, сколько бы ей хотелось. В детстве она считает, что все дело в ней и старается его привлечь и удержать, горько рыдая, когда у нее это не получается. К подростковому возрасту она решает, что отец сам во всем виноват, и перестает с ним общаться, считая свои чувства к нему угасшими и не имеющими значения. У нее нет постоянных отношений, но те отношения, что были, – с командировочным, с вахтовиком, с трудоголиком, с отцом-одиночкой. У всех ее партнеров тоже всегда не хватает на нее времени, их она тоже ненавидит и вычеркивает из своей жизни, как отца.

У Дениса все не так очевидно: семья хорошая, родители любят друг друга и детей, ресурсов много. Папа – хирург, обожающий свою работу, профессионал с известным именем. Денис, кстати, тоже хирург, и хороший (но не такой, как отец, конечно, говорит он). У Дениса отношения с яркой, интересной девушкой, поэтессой и писательницей, успешной и увлеченной своим делом. Денис чувствует, что он ей не подходит, что он до ее уровня не дотягивает. Неуверенность в себе – его постоянный фон в отношениях, которые в остальных смыслах могли бы быть вполне хорошими. А так он изводит возлюбленную приступами неуверенности. Денис подозревает ее в изменах, остро реагирует на любые ее оплошности, сложно переносит ее успехи. Она старается меньше с ним делиться, чтобы меньше его ранить, и тогда он обвиняет ее в скрытности и в том, что она ему не доверяет. Измучившись, она уходит, оставляя Дениса в уверенности, что он был ее недостоин и сам все испортил.

Такие отношения – это идеальные декорации для старых травм. Поэтому они становятся сверхценными, сверхзначимыми: психика бросает все ресурсы на возможность снова стать здоровой. На поверхности это выглядит как большая любовь, сильная привязанность, любовная зависимость. В глубине эта всегда попытки – снова и снова доказать отвергающему человеку, что я все же достоин любви, что со мной все в порядке, а ты не прав. Поэтому идея о том, что партнер – безнадежно больной человек и с ним ничего не получится просто потому, что он на это не способен, так легко находит отклик у нарциссических жертв.

Это один из вариантов разрешения психической травмы: решить, что я здесь ни при чем и все дело в другом человеке, который в принципе не способен любить.

Про родителя это чаще всего правда.

Про взрослого партнера – не обязательно.

Невиновности не существует

Тут дело в том, что психика в поиске подходящих декораций подгоняет реальность под то, что ей необходимо. Способов для этого много: от простой демонизации партнера до неосознанных провокаций на нарциссическое поведение. Это очень сложная тема. Думать об этом – значит отказываться от спасительного перекладывания ответственности на другого человека. Слово «спасительный» здесь не ирония, а внутренняя реальность: допустить, что на мне лежит часть ответственности за происходящее со мной, – значит вернуться в детское переживание «если со мной это происходит – значит, со мной что-то не так». Испытать стыд, которого вы так старательно избегали, и обнаружить, что не так уж вы и невинны. Учитывая, что психика ищет именно невинности, адекватной и обоснованной тогда, когда мы были детьми, избегание ответственности спасительно. Нужно много, очень много ресурсов и поддержки, для того чтобы перестать во всем винить партнера (как фигуру травмирующего родителя) и опереться на собственную взрослость, для того чтобы действительно покончить со старыми переживаниями.

Наша взрослая задача – не в том, чтобы удовлетворить наши детские отчаянные нужды, а в том, чтобы научиться жить с тем, что они не были и не будут удовлетворены.

Это огромное, необратимое горе. Можно ли винить нас, что мы всеми силами стараемся его избежать?

Поэтому стратегии жертвы инфантильны и способы ее адаптации к отношениям и заботы о себе тоже инфантильны. Самая частая стратегия жертвы в нарциссических отношениях – сбежать от того, кто считается насильником. Это не просто детская стратегия. Эта стратегия слишком похожа на то, в чем обвиняет жертва своего партнера.

Яна рассказывает о муже, долго, все первые встречи, практически не давая мне вставить слово. Я понимаю, что ей важно высказываться, важно чувствовать себя услышанной и понятой. Мне не сложно ее понимать: она говорит о том, что муж не обращает на нее внимания, увлеченный тем, что происходит с ним, и я рядом с ней чувствую то же самое. Она говорит о его холодности и равнодушии, о том, что ему неинтересна она сама, – и я чувствую то же. Она жалуется на категоричность его суждений, на то, что он ставит ей оценки, называя его «выраженным нарциссом» и «человеком без чувств». Рядом с ее жалобами на обесценивание мне сложно почувствовать себя ценной: не давая мне что-то для нее сделать, через несколько встреч Яна начинает говорить о том, что терапия идет как-то не так. А когда я обращаю внимание на то, что здесь у нее есть пространство для всех ее переживаний, что таким образом они находят себе место и выражаются, – говорит, что и так постоянно делится этим с подругами и от психолога ждала чего-то посерьезнее.

Для Юли важен страх: она живет в постоянном напряжении из-за того, что ее партнер постоянно сравнивает ее с бывшей девушкой, и это сравнение она проигрывает. Говоря об этом, она произносит фразу: «Мой прошлый мужчина носил меня на руках, с ним я понимала, что такое любовь».

Андрей женат на нарциссичной девушке, которая обвиняет его в любых трудностях, которые возникают у них в воспитании дочери. «Ты плохой отец», «если бы ты больше времени проводил дома», «ты ее балуешь», «ты мне не помогаешь в воспитании», «для тебя это все непрекращающийся праздник» – все эти упреки сыпятся на Андрея постоянно. Он же чувствует, что если бы жена справлялась со своими материнскими обязанностями, то никаких проблем у дочери бы не было. В этой семье идет необъявленная война за то, кто лучший родитель: открытая с одной стороны и тайная – с другой. При этом оба искренне радуются, когда второй допускает ошибку или не справляется. Все живут в постоянном напряжении и стрессе: война есть война. Дочь плохо спит ночами, закатывает истерики и никак не может научиться пользоваться горшком.

Отношения, в которых находится жертва нарцисса, нарциссичны с обеих сторон. У партнеров в таких отношениях одинаковая травма. Они оба стремятся к слиянию, которое наконец излечит старую боль, и они оба выбирают себе партнеров, которые могут воссоздать нужные декорации. Оба стремятся к однозначному признанию и принятию себя, страдая из-за недовольства или требований партнера. Оба обладают набором специфических шаблонов адаптации, которые делают человека уязвимым к критике и заставляют тратить все свои силы на того, кто критикует.

Жертва отвергает своего партнера не реже, чем отвергают ее. Ему не нравится то, как она разговаривает, – она отвергает его потребность в том, чтобы иметь достойного партнера на важных мероприятиях. Он обесценивает ее хобби – она не замечает его усилий на работе, которые он прилагает, чтобы обеспечивать семью. Он изводит ее требованиями порядка и чистоты – она считает его маньяком, выполняя его просьбы с гневом и страхом, неспособная прислушаться к тому, чего он хочет на самом деле.

Отношения между Ланой и Егором выглядят, на первый взгляд, как отношения насильника и жертвы: для Егора важна чистота, и Лана вынуждена большую часть своего времени проводить за уборкой, потому что капля воды на зеркале в ванной способна привести в лучшем случае к нотациям, в худшем – к скандалу. Лана мучается в этих попытках сохранить чистоту и не нарваться на агрессию партнера, и ее мученичество очевидно всем, включая Егора. Он действительно нарциссичен, и непослушание вызывает у него пугающий Лану гнев, это правда, но злится он не только потому, что она не вынесла мусорное ведро или не заправила постель. Несмотря на измученное лицо и отказ от того, чтобы проводить время вместе, по причине ее усталости (а это пассивная месть), она все равно не делает того, о чем он ее просит. Мусор все равно не вынесен, постель все равно не заправлена. Прежде всего Егор бесится потому, что Лане по большому счету его потребности не важны: она выполняет механическую работу, чтобы измучиться и иметь право обижаться на него и отказывать ему, не разбираясь в том, что для него действительно важно. Это такое пассивное отвержение, в котором нарциссические черты характера вырастают в разы.

Лана провоцирует нарциссизм Егора – если он не будет выглядеть маньяком, то и она не будет выглядеть невинной жертвой. Поэтому она игнорирует требования Егора (он просит, чтобы дома были чистота и порядок, она же делает из квартиры операционную, в которой порядка так и не появляется, потому что она устала). Егор изводит ее прямо. Лана пассивно-агрессивна.

Отношения, в которых находится жертва нарцисса, мазохистичны с обеих сторон. У обоих партнеров есть трудности с выражением своих чувств напрямую, оба не умеют полноценно о себе заботиться, оба склонны самоутверждаться за счет другого, поскольку возможность реализовываться утеряна. Мазохизм и нарциссизм всегда ходят рука об руку: это две больные формы адаптации, два стереотипа, которые вытекают из невозможности в раннем детстве быть такими, какие мы есть. Если говорить очень грубо, в нарциссических отношениях нарцисс тот, кто больше пользуется нарциссическими стереотипами – грандиозностью, социальным восхищением, публичностью, а жертва – тот, у которого больше мазохистических паттернов: терпеть, страдать и ухудшать свою жизнь так, чтобы и остальным было плохо. Обычно эти паттерны меняются, хотя есть излюбленные. В истории выше Лана – мазохист, который нарциссично считает себя абсолютно правой, а Егор – нарцисс, который мазохистично выносит свою роль домашнего тирана, хотя не получает от нее никакого удовольствия.

Эти стереотипы в поведении не говорят о чем-то необычном. Собственно, именно они и составляют большую часть современных отношений.

Травмы сошлись

У нарцисса и его жертвы одинаковая травма. Я считаю нарциссическую травмированность обоих партнеров основной, если не единственной, причиной начала и сохранения нарциссических отношений. Я не верю, что за деструктивность отвечает только один партнер (это касается отношений, а не разовых встреч или случайных контактов). Отношения – это пространство, которое возникает между двумя людьми, их общее поле, в котором находятся они оба. В отношениях размещается весь наш прошлый опыт, вся наша сложившаяся за время жизни личность – как же может быть, чтобы все это не имело никакого значения? Я уверена, то, что происходит в отношениях, держится на опыте каждого из партнеров и включает его личность, его сознательные и бессознательные потребности.

Ощущение себя пассивной стороной безопасно только на первый взгляд. Без возможности ощутить собственную ответственность мы теряем шанс измениться и лишаем нашего партнера надежды на более здоровые отношения. Отказываясь что-то делать – что-то настоящее, не имеющее отношения к играм и шаблонам травмированного человека, – жертва не меньше, чем ее партнер, поддерживает те самые паттерны, которые ее разрушают. А так как нарциссическая травма и нарциссические черты свойственны большинству современных людей, то в любых отношениях могут проявиться чувства и поведение, которые сделают эти отношения нарциссическими. Это тенденция даже не на уровне личности, а на уровне системы.

Есть четыре типа травматических реакций: бегство, борьба, замирание и полное подчинение. Травмированный фиксируется на этих способах действия, теряя возможность к гибкой адаптации.

Все, что он может делать, – это бежать, проявлять агрессию, впадать в ступор или подчиняться. В этом смысле массовый призыв «бегите из отношений с нарциссами» – тоже результат травмы.

При этом задачи, которые встают перед нами в любых отношениях, сложны и многогранны. Они требуют большего количества навыков и реакций, чем эти четыре. Гибкое, творческое приспособление к отношениям и к партнеру – это необходимое условие для того, чтобы эти отношения (и партнер) были как можно более здоровыми и функциональными. Чем сложнее жизненные ситуации, через которые проходит пара, тем более сложными и неоднозначными будут ее способы адаптации.

Например, в отношениях может случиться безденежье или безработица одного из партнеров. Исходя из набора травматических паттернов, в этом случае можно:

• бежать – заканчивать отношения;

• бороться – злиться на партнера, обвинять его внешне или внутренне, считать его альфонсом или искать для него работу, одалживать деньги, спасать;

• замирать – избегать разговоров на эту тему, перестать слышать свои потребности в материальной поддержке, отключить свое беспокойство за партнера и за себя;

• подчиняться – приспособиться к ситуации в уверенности, что денег у партнера нет и никогда не будет.

Реальность намного сложнее. В реальности мы испытываем все эти чувства одновременно: и злость, и страх, и жалость, и желание помочь, и надежду, и отчаяние, и готовность смириться, и потребность иметь опору. В каждых конкретных отношениях должен родиться свой уникальный вариант того, что эта пара будет делать со сложившейся ситуацией. Универсальные ответы, которые предлагает любая система, не подходят и не могут подходить, поскольку не учитывают индивидуальной реальности пары. Универсальный ответ – это один из вариантов травматических шаблонов.

Например, для пары может оказаться приемлемым воспользоваться внешней помощью – обратиться к родителям, взять кредит в банке, одолжить денег у друзей. Возможно, именно для этой пары подойдет такой вариант, когда второй партнер на некоторое время возьмет на себя все материальные функции и даст другому время и возможность найти себя и снова начать зарабатывать, если ему этого захочется. Для третьей пары самым лучшим вариантом будет переезд в Индию, духовные практики и случайные заработки. Для остальных – вполне возможно, что и расставание, и спасение, и приспособление, но это должен быть результат осознанного выбора из множества возможностей.

Вернуть взрослому человеку возможность гибкой адаптации к тому, что происходит в его жизни и в его отношениях, – это самое важное и самое здоровое, что можно предложить тогда, когда он со своей жизнью не справляется. Предложить такому человеку идею его полной невиновности – значит усилить невроз и обречь его на повторение старой истории, снова и снова, возможно, что и до конца жизни.

Тамара, например, ежедневно терпит от мужа угрозы и издевательства. Терпит как будто потому, что он может сильно осложнить ей жизнь: переехав за ним в другую страну, она боится лишиться при разводе вида на жительство, и муж не забывает об этом напоминать. Здесь тупик: я могу сочувствовать ей и учить больше о себе заботиться, но больше ничего не могу. У нее появляется множество причин для того, чтобы пропускать встречи или проводить их, повторяя старые жалобы, она начинает жаловаться и на меня, на то, что ей ничего не помогает. Только когда я говорю ей о том, что в наших отношениях она делает из меня нарцисса, который пользуется ее ресурсами и остается бесполезен, у нас начинается работа. Тамара рассказывает о том, что с самого начала вышла замуж за человека, который не особенно ей нравился, и его упреки в ее равнодушии вполне обоснованны. Начав быть с собой честной, она перестает разрушаться от злости мужа, поскольку наконец перестает оправдываться и пытаться убеждать его в том, что он неправ. Как-то все складывается и с видом на жительство. Пара разъезжается, но отношения между ними становятся более здоровыми, чем в браке.

Свете с ее сильной тревогой и попыткой суицида в анамнезе разговоры о том, какой ее муж садист, тоже не особо помогают. Скорее, ситуация становится хуже: играя для меня хорошего клиента, а для мужа хорошую жену, она оказывается еще более неустойчивой, поскольку должна быть двумя разными людьми. Только поняв, что она обманывает себя и такие отношения не могут стать хорошими при всех усилиях другого человека (меня, например), Света начала выстраивать границы, говорить о своих переживаниях и чувствовать себя в большей безопасности.

А вот Юля в ответ на мое замечание о том, что она меня не слышит и слышать не собирается, после паузы продолжает рассказывать о прошедшей неделе. Когда я говорю о своем раздражении – реагирует агрессивно, обосновывая мне свою правоту тем, что я же психотерапевт. Когда я говорю об отсутствии контакта – притворяется, что понимает меня, опять рассказывает о прошедшей неделе, уходит от меня неудовлетворенная и находит причину (это всегда либо деньги, либо время) больше не приходить на сеансы.

Динамика отношений

Такие отношения часто содержат похожие друг на друга сценарии, так как начинаются и развиваются между людьми, имеющими похожие травмы. Эти травмы диктуют особые формы адаптации к миру и проявляются в нарциссических и мазохистических чертах.

Каждый из партнеров испытывает необходимость удовлетворить свои потребности в близости и принятии, и у каждого недостаточно здоровых внешних и внутренних навыков, чтобы выстраивать действительно близкие отношения.

Конечно, на входе в отношения никто не думает о том, что другой человек отлично подходит на роль партнера, который будет приносить боль, поскольку похож на родителя и сможет воспроизводить болезненные ситуации. При знакомстве и на первых этапах отношений мы всегда чувствуем тревогу, которая связана с неизвестностью. Для нарциссических отношений характерна особая динамика тревоги: она не снижается, а нарастает при сближении и лучшем узнавании партнера. Так как у каждого из партнеров есть трудности с распознаванием своих эмоций, эта тревога может выглядеть как влюбленность, страсть, возбуждение, притяжение. Бывает, что эти отношения возникают из-за тревоги, когда сам контекст отношений или ситуация знакомства небезопасны и предполагают дальнейшие трудности. Бывает, что отношения, которые начинаются довольно скучно, вспыхивают страстью тогда, когда происходит первая ссора или пара встречается с первой проблемной ситуацией. Эти приступы тревоги оба или один из партнеров трактуют как «искорку», «любовь с первого взгляда», «я такого никогда не чувствовала».

«Роковая любовь» Илоны – мужчина, оскорбивший ее на дороге, прижавший к обочине и угрожающий расправой. Домой к Илоне они поехали уже вместе. С первых секунд этот мужчина захватил все ее внимание, вся жизнь сосредоточилась на том, как поднята его бровь, с каким настроением он пришел домой, какое количество скобочек поставил в сообщении. Илону избивала в детстве мать, и теперь она воспринимает свою жуткую тревогу как сильную любовь.

А для Инги отношения становятся интересными тогда, когда ранее безразличный ей друг мужа посещает их дом в его отсутствие, пьяный, избитый, нуждающийся в помощи. Она начинает думать об этом мужчине, искать с ним встреч, в конце концов – заводит роман. У Инги отец – алкоголик, и для ее психики нет ничего более интересного, чем очередная попытка спасти и сохранить. Муж Инги заботиться о себе умеет прекрасно, ему помощь не нужна, эти отношения спокойные и потому для нее непривлекательные.

Здесь же происходит первое разделение функций: кто будет насильником, а кто жертвой? Этот выбор чаще делает жертва, реагируя первой волной боли на поведение того, у кого в перспективе будет статус насильника и нарцисса. Стимул может быть самым разным: от действительно выходящего за рамки неприемлемого поведения до какого-то бытового случая или привычного для другого проявления. Что-то, что происходит в сексе, в быту, в публичном месте или наедине, ранит одного из партнеров так сильно, что он не может с этим справиться.

Для Раисы непереносимо упоминание бывшей девушки возлюбленного в общей компании, в которой они вместе находятся. На первых порах она притворяется, что все нормально, что ей интересно об этом слушать, она даже шутит на эту тему. Для нее это подвиг и геройство, за которое она ожидает такого же такта и поддержки со стороны мужчины. Когда он впервые говорит ей о том, что подруга Раи ему не нравится и он не хотел бы видеть ее в их общем доме, у Раи готов на это накопленный гнев и обида, обвинения в том, что она ради него все, а он ради нее не готов даже потерпеть. Мужчина реагирует на такое предъявление агрессивно, Рае больно, она чувствует себя непонятой и униженной. С подругой начинает встречаться тайно, мужчине при этом говорит, что она выполнила его просьбу и с подругой теперь общается реже и на нейтральной территории. Отношения довольно быстро приобретают нарциссический оттенок, в котором Раиса – жертва эгоистичного и холодного мужчины, который лишает ее права иметь подруг.

Рита же чувствует себя нормально и ведет себя адекватно до тех пор, пока не знакомится с мамой мужа, которая не особо одобряет Ритину профессию и образ жизни. Рита молчит и старается быть милой, печет маме печенье, справляется о ее здоровье, отпускает мужа ее проведать. На очередной общей встрече муж шутит над чем-то, касающимся ее работы, и это провоцирует взрыв. Дома Рита кричит, что муж ее не уважает, потакает во всем своей маме, ни во что не ставит ее работу. Муж уезжает к маме. Они помирятся (через долгий период ее молчания), но прецедент останется – и то, что он позволил себе шутку, и то, что он на маминой стороне, и то, что он бросил ее, когда она была в истерике.

Во всех этих случаях у нарциссической жертвы включаются механизмы травмы и она бежит, борется, замирает или подчиняется. Ни в одном из этих случаев это не является гибкой адаптацией, ни в одном это не решает появившуюся проблему. Так как жертва не может полноценно о себе заботиться, она создает первый прецедент неравенства и с этих пор будет иметь в таких отношениях моральное преимущество. Если она не в отношениях с психопатом, то это будет иметь значение. Никому не хочется чувствовать себя плохим. Для человека с нарциссическими чертами такие переживания вообще непереносимы, потому что его психика травмирована и вынуждена игнорировать стыд, для того чтобы остаться целой.

Наде трудно с ребенком, сложно жить в маленькой и неуютной квартире, переносить отдаленность от родителей, безработицу и длительные командировки мужа. Ей кажется, что о своих чувствах и потребностях говорить она не имеет права, и она старается быть удобной и не доставляющей проблем. Невыраженные переживания проявляются в один из приездов мужа: у Нади нет сил быть милой, она плохо себя чувствует, и на этом фоне прорывается подавленная злость. Повод случаен: муж, привыкший к ее демонстрируемому приподнятому настроению, говорит что-то вроде «что ты такая кислая». Надя высказывает ему все, что думает по поводу всего накопившегося, и делает это в виде упреков: что он не такой отец, не такой муж, не такой мужчина. На такой поток непредсказуемой злости сложно реагировать мирно. Муж пугается ее аффекта и отстраняется еще больше, ей становится еще хуже. Постепенно отношения ухудшаются: он возвращается домой, видит ее усталое и недовольное лицо, говорить об этом у них у обоих не получается, и он становится все более и более агрессивен к той, от кого постоянно нужно защищаться. Оба все глубже погружаются в недовольство друг другом. Она несчастна, он в этом виноват. Она страдает, он злится на ее страдание, поскольку является его причиной.

Вместо того чтобы получить так нужное ей понимание и сочувствие, жертва снова травмируется. Ей становится еще хуже, и в этом она снова винит партнера. Он, защищаясь от нового чувства вины, снова дает ей понять, что он за ее состояние ответственности не несет, что она сама во всем виновата и принимать ее он не собирается, поскольку это уже предполагает игру на неравных условиях. Здесь речь уже не идет о равных отношениях: речь идет о том, кто в них заслужит или докажет свое право на то, чтобы быть правым и не испытывать стыда.

Начинается война, которая и будет потом содержанием этих отношений на долгие годы вперед. На войне много тревоги, которая слышна как возбуждение и большая любовь. Силы, вложенные в эту войну, не позволяют капитулировать, требуя справедливости и возмездия. Один из партнеров все глубже погружается в боль, психоз, болезнь. Второй становится все более равнодушным и агрессивным. Оба все больше ранятся об эти отношения и все больше застывают в уверенности в своей правоте. Все меньше между ними возможна близость, искренняя забота, честность. Отношения превращаются в союз двух врагов, каждому из которых нужно перехитрить другого.

Оля и Вася много читают. В основном литературу по психологии и саморазвитию. После этого они рассказывают друг другу о прочитанном, делая предположения о том, что с партнером не так. Они ходят к одному и тому же психотерапевту, который Оле говорит, что дело в Васе, а Васе говорит, что дело в Оле. Когда эта пара сталкивается с какой-то проблемой, им важнее не решить ее, а выяснить, кто виноват. Например, конфликтных и неадекватных соседей сверху пара обсуждает не в смысле поисков выхода из ситуации, а в том смысле, кто из них бессознательно эту ситуацию притянул и кому теперь мысленно ее отрабатывать.

А для Веры и Максима война – это сравнение родительских семей: у Веры родители – врачи и профессора, у Максима – рабочие. Вера обвиняет семью мужа в примитивности, Максим семью жены – в высокомерии. Редкие общие сборы полны провокаций. Вера может демонстративно беседовать с родителями о ситуации с беженцами в Европе или обсуждать французские фильмы. Максим настаивает, чтобы отец показал ремонт, сделанный своими руками. Обе пары родителей чувствуют себя неловко и почти не общаются между собой: у них и так мало общего, они живут разными жизнями, а тут еще и эта война. Кстати, потом родители и Веры, и Максима поступают одинаково – при обращении молодой семьи за помощью с появлением детей они самоустраняются. Их взрослым детям от этого больно, но причины они так же продолжают видеть в разном: Вера – в родителях Максима, Максим – в родителях Веры.

Если один из партнеров выходит из этой игры, дистанцируется, то второй на время тоже стихает, предлагая приблизиться. Это так называемые «нарциссические пинги», когда при дистанцировании одного из партнеров второй начинает предлагать сходить куда-нибудь, спрашивает, как дела, делится смешными картинками. Уже традиционно считается, что пингует нарцисс, призывая жертву вернуться в отношения. Но если отстраняется тот, у кого статус нарцисса, то жертва пингует не меньше. Только вот его приветы и картиночки она будет расценивать как притворство и манипуляцию, а свои – как проявления искренних чувств и шаги навстречу партнеру.

Вероника не выносит отсутствия партнера тогда, когда не она сама его оттолкнула. Если после ссоры Вероника решает наказать его молчанием – она не отвечает на звонки, не читает сообщения, не открывает дверь до тех пор, пока не сочтет наказание достаточным. Если на этот раз бросили ее (а это сходящаяся-расходящаяся пара, они расходятся каждые несколько месяцев), то она пишет длинные письма, подстраивает случайные встречи или «нечаянно» набирает его номер телефона.

Вариантов развития у нарциссических отношений несколько. Чаще жертва все же уходит, обычно не сразу, а успев основательно разрушиться. Нарциссические отношения вообще короткими бывают редко: для разворачивания невроза нужно время, сила потребностей в этих отношениях велика, а сила тревоги выглядит как любовь и привязанность, поэтому партнеры остаются во взаимной зависимости даже тогда, когда становится совсем плохо. Человеку, который привык жить в ситуации подавления своих потребностей, такое положение дел не кажется чем-то новым и заслуживающим вмешательства. Нужен повод.

Этим поводом может стать какая-то «последняя капля»: измена, избиение, откровенное публичное оскорбление. Это всегда ситуация с однозначной трактовкой: один точно прав, второй точно виноват, и уходит тот, кто прав. Такая возможность приносит кратковременный катарсис, чувство освобождения. Обретение возможности действовать по собственной воле может казаться целительным. Увы, ненадолго.

Так как в отношениях разворачивалась старая травма, психика заботилась о том, чтобы игнорировать не вписывающиеся в прежнюю картину эмоции и потребности. Теперь, когда игра сыграна, эти чувства начинают возвращаться. Жертва тоскует по своим отношениям, горюет по неудавшемуся браку, может чувствовать нежность и теплоту и по-другому смотреть на своего партнера. Ее может с огромной силой тянуть обратно: чувства были сильные, потеря серьезная. Она может думать, что партнер изменился, возможно, у них все наладится. К сожалению, если эти отношения снова начнутся, скорее всего, в них продолжится та же игра. У жертвы просто нет возможности строить эти отношения по-другому. Она чувствует фрагментарно, отдельными кусками: в разлуке и рядом. Раздробленность ее личности не дает ей соединить эти куски воедино и строить отношения, исходя из полноценной внутренней жизни.

Тот, кто остался на позиции насильника, тоже чувствует многое и тоже кусками: гнев и презрение, стыд и вину, сожаление и облегчение. У него намного меньше возможностей что-то вернуть – его роль предполагает, что возобновление этих отношений возможно только тогда, когда он извинится, изменится, раскается, будет теперь всю жизнь о своем партнере заботиться. Это большой груз, и поэтому он также обвиняет партнера, чтобы избежать его обвинений. Часто после этих отношений его ненависть к себе усиливается вместе с усилением всех защитных реакций и ухудшением качества жизни.

Таким образом, травмированными оказываются оба.

Для Ренаты, которая вышла замуж за иностранца, брак заканчивается кризисным центром после очередного избиения. Около года ушло на то, чтобы собрать жизнь по кусочкам, восстановить здоровье, устроить сына от первого брака в школу, подтвердить русский диплом и начать работать. Этот год она воспринимает как освобождение, как возможность дышать, как исцеление. Потом начинается тоска. Рената придумывает повод, чтобы увидеться с бывшим мужем, и обнаруживает, что он опасен для жизни. Рената не собирается возвращаться, она достаточно ясно видит невозможность отношений и уже чуть лучше умеет о себе заботиться, но у нее возникают приступы нежности и благодарности – и тогда она снова придумывает повод, заезжает, привозит кофе, вскользь говорит о пользе терапии и немножко прибирается. Возможность этих чувств снимает хроническое удушье и облегчает фобии, с которыми Рената вышла из этого брака. Потом она уезжает из этого города и теряет бывшего мужа из вида до тех пор, пока несколько лет спустя не приходит весть о несчастном случае. Рената искренне горюет, но виноватой себя не чувствует: она помнит и свой страх, и свою злость и прощает себя за уход. Доступность всех этих сложных переживаний дает ей возможность построить новую семью по новым правилам.

Иван, приходя за сыном, замечает новую прическу бывшей жены, новые туфли, видит, что она по-прежнему хороша собой. Он восстанавливается после развода благодаря друзьям, работе и осознанию своего отцовства. А Женя (жена) двигается в другом направлении: она все больше не переносит общество сына, все больше тяготится своим материнством и в конце концов предлагает Ивану оформить единоличную опеку и тем самым освободить его от алиментов. Иван видит, что с ней что-то не так, но в ее жизнь не лезет и сына забирает. На Женю он то злится, то скучает по ней: это была большая любовь, и осознавать себя разведенным отцом-одиночкой очень непросто. Но забрать сына – это возможность больше не обвинять жену в том, что она плохая мать, и списать все трудности сына на нее. Он сосредоточен на своей ответственности перед сыном и своих задачах. Женя из их жизни постепенно пропадает.

Поводом для разрыва может стать не только поступок партнера, но и книга, совет подруги, ролик в интернете. Часто именно так впервые в отношениях появляется слово «нарциссизм». Это всегда приносит жертве облегчение – информированность снижает тревогу, а доступная по нарциссизму информация легализует потребность жертвы считать себя невинной. Здесь роли вообще могут поменяться: бывший нарцисс, подавленный обесценивающей и агрессивной информацией о себе самом, сам может стать жертвой своего партера, у которого теперь есть универсальный аргумент.

В той же паре Иван – Женя нарциссом был изначально Иван, он обесценивал занятия жены, упрекая ее в своих неудачах, проецируя на нее свою неспособность быть в близких отношениях. Женя идет к психологу, который рассказывает ей о нарциссизме. Так как этот психолог – друг семьи, то вокруг Ивана формируется среда, которая постоянно замечает его нарциссические черты и обвиняет его в том, что он нездоров. Иван сначала агрессивно защищается, а потом думает, что они, возможно, правы, и пытается научиться действовать по-другому. Он пробует делать жене комплименты, интересоваться ее работой, проводить с ней больше времени, но Женя говорит, что уже не готова на встречные шаги, что он слишком часто делал ей больно и что его нарциссизм все разрушил. После развода обвинения не прекращаются – Женя винит Ивана в потерянном на декрет времени, говорит, что он не дал ей возможности реализоваться, потому что полностью ее обеспечивал и у нее не было необходимости работать, и поэтому она считает, что он должен забрать сына к себе и тем самым искупить нанесенный вред. Роли меняются – Иван молчит и терпит, Женя искажает реальность и травмирует.

Рина приходит после того, как ее партнерша посмотрела лекции о нарциссизме и теперь настаивает на том, что Рина – нарцисс. Это в целом правда, у Рины есть серьезная травматика и нарциссические черты личности. Она начинает учиться быть внимательнее и бережнее, брать ответственность на себя, вкладываться в отношения. К сожалению, Лена, партнерша, эти попытки не поддерживает, и отношения все равно остаются деструктивными. Лене становится все хуже, она больше не может опираться на тот факт, что Рина плохая, а она сама хорошая, так постепенно Лена впадает в психотическое состояние. Отношения заканчиваются ссорой из-за того, можно ли Рине сходить выпить с подругами. Лена избивает партнершу и похищает ее маленькую дочь, пишет терапевту Рины о том, что собирается совершить самоубийство и что ее все предали. Трагедии удается избежать – дочь находится, отношения заканчиваются, но Лена продолжает саморазрушение, обвиняя в этом Рину и ее терапевта. Она говорит: «Я думала, ей помогут, она же психически больна, а стало только хуже». Рина теперь живет в глубоком чувстве вины.

Бывает, конечно, что уходит нарцисс. Для жертвы это выглядит как последний разрушительный акт агрессии. Человек с нарциссическими чертами уходит по-особому: резко, внезапно, часто без внешнего повода или с недостаточным поводом. Часто в этом расставании он обесценивает, обвиняет, искажает реальность, не оставляет возможности поговорить. Часто расставание – это его единоличный выбор, который не обсуждается.

Агрессивные паттерны нарциссизма защищают прежде всего от вины и стыда. Нарцисс уходит тогда, когда жертва уже разрушилась. У психопатов это простой расчет: раз мне нечего с нее больше взять, я ухожу. У человека с нарциссической травмой это вина: я не могу и не хочу быть с человеком, который разрушается из-за того, что я делаю, или из-за того, какой я. В личной истории нарциссов часто есть такое же расставание с родителями: однозначное, одностороннее, основанное на невозможности сделать страдающую маму хоть немножко более счастливой.

Антон заканчивает отношения с Таней на улице, после того как они вместе делали покупки в супермаркете. Он кричит на нее на парковке, что она его достала, что она вынесла ему весь мозг, что если бы она была нормальной бабой, то ему не было бы за нее стыдно. Он садится в машину и уезжает, оставив рыдающую Таню без денег и телефона на другом конце города. Когда она добирается до дома, он смотрит телевизор и игнорирует все попытки поговорить. Таня собирает вещи и уходит к подруге. Следующие три месяца Антон продолжает молчать, игнорирует ее звонки, не открывает ей дверь. Эта невозможность сказать свое слово, стать активной в этом разрыве причиняет Тане сильную боль и усиливает одновременно и злость на Антона – за то, что он так ее ранил и оскорбил, и потребность быть с ним.

Очень редко такие отношения заканчиваются по обоюдному согласию. Для согласованных решений нужны навыки, которых у пары обычно нет. Нужно не умение воевать, а прежде всего – умение сдаваться, выдерживать неудачу, отказываться от надежды, сознавая и свою часть ответственности. Нужно умение желать лучшей жизни для себя и партнера. Если у пары остаются общие обязательства и нерешенные вопросы, финансовые, например, или связанные с детьми, то нужно умение договариваться, соблюдать свои границы и границы партнера. Все это возможно тогда, когда вопрос вины в отношениях решен поровну.

В нарциссических же отношениях вина – это «горячая картошка», которой партнеры яростно перебрасываются. Между взрослыми людьми такая игра всегда построена на иллюзиях: в реальности ответственность разделена 50/50. Если у кого-то есть потребность избегать ответственности, то в таких отношениях всегда будет энергия, поскольку баланс так и не будет восстановлен. У кого-то всегда найдутся силы на то, чтобы бросить «горячую картошку» обратно.

Посылы, предполагающие перекладывание и разделение ответственности, сильно различаются.

«Ты мне изменила, предала, я не могу быть с тобой и ухожу» – в этой ситуации тот, кто уходит, перекладывает всю ответственность на другого, которому бессознательно хочется избежать такого груза, а значит, исправиться, заслужить доверие, доказать партнеру, что и он не безгрешен.

«Ты мне изменила и мне очень больно. Настолько, что я не готов эту боль переносить. Я не могу научиться жить в отношениях с тобой, я не справляюсь с тем, чтобы решить эту проблему, я могу только злиться и обвинять. Возможно, что у меня так и не получится с этим справиться. Давай подумаем о том, стоит ли нам быть вместе» – в этом случае тот, кто хочет уйти, признает свою ответственность за свое решение и тем самым снижает напряжение. Бороться тут не с чем. Такие отношения могут закончиться, и через некоторое время каждый из партнеров будет готов к новым отношениям с другими людьми.

«Ты не уделяешь мне внимания, не помогаешь по дому, мало зарабатываешь, я достойна лучшего» – это обвинение.

«У меня есть потребности, которые важны для меня: потребность в том, чтобы обо мне заботились, опекали, чтобы я могла чувствовать свою значимость. У тебя другие потребности и другое видение отношений. Мне кажется, мы оба несчастны» – это предложение согласованного решения.

«Я ухожу от тебя, а почему – мог бы давно уже догадаться» – это обвинение. «Мне трудно говорить о своих потребностях с тобой. Думаю, что в такой ситуации отношения не станут лучше» – это предложение.

Когда пара становится способна принимать согласованные решения, случается, что и отношения получают второй шанс.

У Ульяны дома итальянские страсти: муж может разбить бытовую технику в процессе выяснения отношений, а она может выбросить все его вещи с балкона. Эти ссоры – отчаянная попытка Ульяны соблюсти свои границы, остаться в безопасности, когда муж упрекает в чем-то ее родителей, требует секса без учета ее желаний или заставляет ее участвовать в философских разговорах, в которых она чувствует свою невежественность. Ее отказы грубы и агрессивны, потому что ей страшно, что она не будет услышана, и реакция на них ее мужа тоже груба и агрессивна. Не имея возможности получить что-то от другого мирным путем, пара разъезжается после затяжного скандала, и оба остаются истощенными и травмированными.

После отъезда мужа Ульяна начинает по нему скучать. Боится она его не меньше прежнего, но он далеко, и контактируют они только по телефону. В этих телефонных разговорах Ульяна понемногу решается говорить о своих потребностях и чувствах – не по факту нарушения границ, а когда между ними все в порядке. Однажды этот разговор длится три часа, и Ульяна рассказывает о своей обиде на критику, о неудовлетворенности в сексе, о том, что его философия ей чужда и пугает. Она просто рассказывает – не обвиняет, не упрекает, не обесценивает партнера, и муж при следующем разговоре говорит ей, что много думал о ее словах и о том, почему она раньше обо всем не сказала. Отношения постепенно становится лучше. Ульяна учится не воевать с мужем, он учится не быть воинственным в своих желаниях. Оба получают новые возможности для того, чтобы им в отношениях было хорошо. Пара снова начинает жить вместе. Им предстоит решить еще много трудностей, но сейчас у них есть надежная база для того, чтобы двигаться дальше.

Чаще же бывает, что такие отношения не заканчиваются вообще. В них слишком много энергии, слишком много потребностей, чтобы просто завершить их и двинуться дальше. Быть в отношениях – не обязательно быть с этим человеком в браке или вообще его видеть. Связь, которой много десятилетий, может состоять из двух-трех встреч в разные периоды жизни. Но если есть чувства, мысли, энергия, напряжение, если мы находим для этого время и место – то это отношения.

Таким образом, физическое расставание и окончание отношений совсем не обязательно происходят в одно и то же время. Партнеры продолжают фантазировать, додумывать, спрашивать себя о том, кто и что сделал не так, реагировать на запах духов спустя годы, сравнивать новых партнеров с «тем самым» и считать свои новые отношения скучными. Энергия, которая при этом тратится на поддержание старых отношений, могла бы использоваться на новые. Но этого не происходит, и новые отношения также не становятся полноценными и здоровыми. Часто бывает так, что бывшая нарциссическая жертва в новых отношениях ведет себя нарциссично, своей холодностью и равнодушием отвергая партнера и не вкладываясь в него, за исключением приступов вины.

Аделина замужем уже десять лет и восемь из них часто думает о другом мужчине. Это не был классический любовник: это был коллега по работе, с которым был флирт и начинались какие-то отношения, и Аделина с ним даже съездила в другой город на прогулку и осмотр достопримечательностей. Потом этого коллегу перевели в другое место, и он просто пропал – перестал отвечать на звонки и сообщения и выпал из ее жизни односторонне и навсегда. Аделина мучается возможными причинами, пытается понять, что с ней или с ним было не так, и приходит на терапию как нарциссическая жертва этих отношений. Ее брак запущен – ни сексуальной, ни эмоциональной близости с мужем нет уже те же восемь лет. У Аделины много злости на мужа, на то, какой он малоподвижный, на то, что он ее подавляет своей негибкостью, но при всякой попытке поговорить о муже она переводит разговор на бывшего коллегу («мне опять снился Паша»). Пытаясь разобраться в отношениях, которые продлились три недели восемь лет назад, она оставляет мужу ответственность заниматься их семьей и осуждает его за то, что у него не получается.

Психотерапевтическая динамика

Нарциссическая жертва попадает на прием с потребностью измениться таким образом, чтобы ее отношения улучшились и она (или он, но намного реже) наконец понравилась своему партнеру, остановив или уменьшив поток боли, в котором она живет. Отношения и партнер – это единственное, о чем она может говорить на протяжении довольно долгого времени. Отношения являются центром ее жизни, нарциссичный партнер – фундаментом, от которого зависит ее настроение, состояние, здоровье. И конечно, она хочет видеть эту опору более прочной и более стабильной и готова сделать для этого все, что от нее может потребоваться.

Это серьезная, тяжелая зависимость, которая развивается не за один день. К моменту обращения за помощью многое разрушено. Отношения, в которых находится жертва, требуют от нее всех возможных ресурсов, и их трата отражается на ее физическом здоровье, состоянии психики, социальной и творческой жизни. Недели, месяцы и годы вся энергия расходуется на то, чтобы защититься, понравиться или что-то доказать партнеру. Жертве остается истощенность и ощущение усталости и пустоты.

Трудности с физическим здоровьем – следствие опасного пренебрежения собой и соматизированных эмоций.

В нарциссических отношениях забота о себе стоит на одном из последних по значимости мест, важнее заботиться о партнере. Собственные ощущения и потребности подавлены. Тело не получает достаточной заботы, зато получает много напряжения. В таких условиях обостряются старые заболевания и возникает множество новых, нарушается работа сердечно-сосудистой, дыхательной и пищеварительной систем. Часто у женщин в нарциссических отношениях развивается бесплодие и симптомы, связанные с сексуальной жизнью: кандидозы, циститы, воспалительные процессы. У мужчин – импотенция. Мигрени, вегетососудистая дистония, разного роды дерматиты тоже возникают и усугубляются по мере ухудшения общего состояния жертвы. Все симптомы выглядят точной метафорой внешней ситуации – жертва чувствует, что ее сердце разбито, что ее душат, что ее тошнит от происходящего, что она сама себе отвратительна и хочет умереть. Чаще всего медицинское лечение при этом не помогает, а если помогает, то возникают другие симптомы. В тяжелых случаях это может быть рак, инсульт, инфаркт.

Психика тоже запущена. Невозможность жить нормальной внутренней жизнью приводит к неврозам, фобиям, навязчивостям. Настроение снижено, в целом – подавленное, с пиками тревоги и агрессии. Часто есть параноидальные мысли, мысли о самоубийстве. Картина психического состояния нарциссической жертвы – это острое стрессовое расстройство или посттравматическое стрессовое расстройство с диссоциациями, флешбэками (возвращающимися воспоминаниями, носящими характер вторжений), нарушениями сознания. Самой жертвой такое состояние может восприниматься как что-то привычное и проблемой может не являться. Беспокоит ее боль – в отношениях ей невыносимо больно. Она постоянно травмируется, постоянно получает раны, постоянно живет в ожидании следующего удара. Она плохо спит, имеет пищевые или другие зависимости.

Трудности с сосредоточением и недостаток энергии приводят к трудностям в работе. Если работа творческая – начинается творческий кризис. Если работа предполагает большой уровень напряжения, то начинаются ошибки, потому что сил работать на два фронта не хватает. Любое напряжение начинает быть в тягость. Прогулы, затяжные больничные, недовольство работой и неспособность что-то поменять приводят к профессиональным кризисам и остановке профессионального развития. Работа перестает быть ресурсом, даже если она нравилась. Редкие всплески интереса сменяются затяжными периодами разочарования, раздражения и лени.

Избегание боли и стыд за свое состояние приводят к социальной изоляции: для нарциссической жертвы характерно постепенное отдаление от бывших друзей и приятелей, выход из компаний, охлаждение отношений с близкими. Во-первых, на них не хватает ресурсов. Во-вторых, другие отношения часто становятся объектом проекции невыносимых чувств. Не имея возможности полноценно разместить свой страх, злость, обиду, боль, жертва часть из них размещает в более безопасных и менее важных для себя отношениях. Другие люди вдруг начинают ей казаться отвратительными. Друзья предают, знакомые скучны и поверхностны, близкие не понимают и не поддерживают. Постепенно развивающиеся социальные страхи делают невозможным развитие новых контактов. Она остается одна.

В таких условиях отношения с партнером становятся не просто важными: они остаются единственной возможностью получить облегчение, радость, подпитку. Именно поэтому потребность улучшить их и захватывает целиком.

И ничего не получится до тех пор, пока эти отношения не перестанут быть для измученной жертвы единственной опорой. Это парадокс: чем больше она занимается партнером – тем хуже отношения, а чем больше она делает центром жизни саму себя и свои потребности – тем больше у отношений шансов быть здоровыми.

В терапии динамика нарциссических жертв непроста и мучительна. От терапии, так же как и от отношений, жертва ждет разрешения травмы в одном из двух вариантов: либо с помощью терапевта все же понравиться своему партнеру и заслужить его любовь и уважение, либо с помощью терапевта убедиться в том, что он плох и неправ по сравнению с ней. Много времени на первом этапе терапии уходит именно на такие попытки пригласить терапевта на свою сторону, убедить, что партнер ужасен, рассказать о своей боли и негодовании. Для этого этапа характерно, что жертва практически не говорит о себе и не просит от терапевта ничего, что могло бы улучшить ее состояние. Запросы звучат очень абстрактно: «я хочу избавиться от травм», например, или «что мне делать», или «мне так плохо, мне так больно, я так устала». Часто запросы меняются в течение встречи, когда вначале жертва хочет говорить о соматическом симптоме, потом вспоминает маму, потом рассказывает об измене. Ни одна из тем полноценно не раскрывается. Жертва мучается воспоминаниями, ассоциациями, флешбэками, не допуская при этом никого в этот процесс и оставаясь в одиночестве.

После нескольких встреч, когда жертва ведет себя именно таким образом, который создает трудности в ее отношениях с людьми и с собой, наступает критический момент. Терапия к тому времени не удовлетворительна ни для терапевта, ни для клиента. Ничего не происходит, боль не уменьшается, отношения не становятся лучше, часто – становятся хуже, потому что всплывают старые переживания. В этот момент жертва либо будет думать и говорить о том, что происходит, либо разорвет отношения с терапевтом. Разрыв будет односторонним.

Алиса во время первых встреч принимает решение: лучшим выходом для нее будет переезд в другой город, новые возможности, новые отношения. Она договаривается о продолжении терапии по скайпу, но звонит только один раз, примерно через месяц после переезда, подавленная неуспехом и навязчивыми мыслями. Больше встреч не назначает.

Аля после пятой встречи пишет в социальной сети о том, что хочет сделать перерыв, обстоятельства изменились, много работы и денежные проблемы. Обещает написать через пару месяцев. Не пишет.

Диана более откровенна, хоть и тоже в переписке. Она пишет о том, что пришла на терапию прорабатывать травмы, но никакой проработки травм не получает, а только рассказывает о себе, что ей жаль потерянного времени и денег. Это сообщение она сравнивает с отзывом в книге жалоб и предложений, сделанным для того, чтобы терапевт мог улучшить свою работу. Больше на контакт не идет.

У того, кто остался в терапии, начинается работа, которая направлена на коррекцию мазохистических и нарциссических паттернов. Осью этой работы будет построение клиент-терапевтических отношений, в которые жертва принесет все свои трудности. Это второй этап терапии: медленное и безопасное сближение, в процессе которого нарциссическая жертва знакомится с собой, с другим человеком и с тем, как они оба строят отношения. На этом пути часто встречаются схожие для нарциссов и их жертв особенности.

Человек с нарциссической травмой нуждается в опоре, которая должна быть идеальной. Сила его страха, боли, одиночества и отчаяния такова, что ему самому кажется, что выдержать это сам он не сможет. Обесценивая свои силы и переоценивая силы терапевта, жертва ожидает от него абсолютной стабильности и выдержки. Имея внутри себя разделение на идеальность и ничтожность, жертва переносит на того, с кем она в отношениях, такие же требования. Для поддержания идеального образа терапевта жертва склонна искажать реальность и подавлять свои чувства до тех пор, пока это возможно, – потом начинается период обесценивания.

Нина много говорит о том, как ей повезло с терапевтом, что ей никто другой не смог бы помочь. Потом постепенно и тайно начинает изучать блоги других психологов, ходить на их тренинги или расстановки. Проблема не в том, что она интересуется другими: у терапевта нет таких требований, она свободна в поисках дополнительных источников помощи. Проблема в том, что она делает это тайно, чувствуя вину и перенося эту вину на терапевта: если бы он был идеальным, работал бы быстрее, знал бы еще и этот метод – тогда бы у нее не было необходимости искать ресурсы в других местах. Все рассказать она решается, только собираясь на интенсив, – в уверенности, что терапевт этого не переживет, она надеется, что такая новость приведет к окончанию отношений. Поддержка терапевта и его интерес к исследовательской и терапевтической работе, которую она проделала не на его глазах, заставляют Нину обратить внимание на то, что ее трактовки ошибочны, а поведение – нездорово.

Нарциссический опыт – это такой опыт, когда тот, кем я являюсь на самом деле, не заслуживает признания и любви. Страх близости возникает как уверенность в том, что, если другие люди узнают меня настоящего, они от меня отвернутся. Люди с нарциссическими чертами сами склонны отворачиваться от людей с недостатками, не перенося их неидеальности и бессознательно завидуя их жизни.

Ярослава не переносит несобранных людей, презирает их за безответственность, ненавидит за нарушение обещаний, воспринимая это как обман и предательство. На встречи она приходит точно вовремя и уходит точно вовремя. Эти встречи полны напряжения: в них не находится места для чая, телефонного звонка или болтовни о чем-то неважном. Ее терапевт не может опоздать, не может заболеть, не может ошибиться. Трудности Ярославы лежат именно в области напряжения: у нее проблемы с усталостью и вспышками гнева, она не удовлетворена своей жизнью, своим партнером и своими детьми.

Как-то случайно она встречает терапевта в ресторане. Не подходит, но целый вечер наблюдает за этой компанией. Пропускает несколько встреч, борясь со сложными чувствами. Это создает динамику в нужном направлении: она понимает, что все ее осуждение построено на зависти и на том, что она ощущает себя неживой. Постепенно она становится менее требовательной и более удовлетворенной и собой, и другими.

Когда потребности подавлены, то они подменяются целями. По отношению к терапии у жертвы тоже есть набор целей, по которым она оценивает собственный прогресс и профессионализм терапевта. Без возможности оценивать себя таким способом она сталкивается со своей растерянностью, поскольку если целей нет, то есть только она сама со своими чувствами. Научиться выдерживать нелинейные процессы (а психотерапия на 90 % именно нелинейна) – это значит научиться выдерживать самого себя.

Для Полины этот процесс разворачивается в терапевтической группе длиной в год. У нее на это время есть набор целей, она никуда не ездит, отказывается от предложений, если они попадают на время встречи, приходит, даже если чувствует себя плохо. Остальные участники и ведущий относятся к группе по-другому, и за год несколько встреч выпадают, поскольку нужного минимального количества участников не набирается или не присутствует сам терапевт. Полина очень злится: ее идеально выверенный процесс рушится, сталкиваясь с потребностями других людей. Она чувствует растерянность, обиду, страх, гнев, горе, отчаяние. Она не нравится себе такой, эти переживания возвращают ее в крайне тяжелое детство, в котором она ничего не могла поделать, поскольку была ребенком. Научиться переносить такие переживания – значит обнаружить свое прошлое и свою травмированность. Контроль и цели помогают этого избегать.

Страх отвержения делает невозможным прямое предъявление себя со своими переживаниями. Переживания от этого никуда не деваются, но уходят вглубь, находя для себя непрямые, часто многоэтапные способы удовлетворения. В отношениях это выглядит манипуляциями.

Роза никогда не напоминает мужу о своем дне рождения или годовщине свадьбы, ожидая, что он забудет о важной дате и у нее будет причина на него обижаться. Причин у нее на самом деле достаточно, но все они эмоциональные, неконкретные, предъявлять их она боится. Настоящая обида – на то, что он долго не делал ей предложение и ее семья подшучивала над ней из-за этого (мужу она говорила, что брак ей не особо и нужен), за его роман (она его даже не упоминает, сказав мужу, что давно его простила и сама несет часть вины), за то, что он ушел со стабильной работы в поисках своего дела (на словах она его поддерживает и гордится им). Обида и ощущение несправедливости ищут выхода, ищут проступка, на который они могли бы легально выплеснуться. Кроме важных дат, есть еще платежи по кредиту или обещания ее или его родителям, о которых она тоже не напоминает. Муж чувствует это как подставу, но аргументировать не может. Роза при внешней роли идеальной прощающей жены пассивно-агрессивна, и это создает в семье много недоверия и напряжения.

А Тоня очень быстро мирится с мужем, но всегда жалуется на него маме. Мама относится к нему холодно и осуждающе. Тоня как бы отдает маме все свое раздражение и остается легкой и отходчивой, но пассивно наказывает мужа ухудшением его отношений с тещей.

Тот, кто не чувствует свои границы и не умеет о них заботиться, не может соблюдать и чужие границы. Нарциссическое нарушение границ – это претензия на то, что нарциссу можно это делать, несмотря на неудобства другого. В этом всегда есть ощущение вседозволенности, часто нарушения границ «оправданы» тяжелым состоянием, мнимой разницей в статусе или благородством мотивов.

Ваня рассчитывает, что он сможет звонить своему терапевту в любое время дня и ночи, если ему будет очень плохо. Так поступали психоаналитики в зарубежных фильмах о психотерапии, и он ожидает, что эти правила разделяет каждый профессионал. Границы для него существуют как одолжение терапевту и до тех пор, пока у Вани не возникнет потребность в звонке.

Юля требует, чтобы терапевт и все участники ее терапевтической группы смотрели фильмы, которые ей нравятся, чтобы лучше ее понимать. Еще она требует удалить из группового чата картинки, которыми обмениваются другие участники и которые не нравятся ей по содержанию. Она даже удаляется из чата, когда эти требования оказываются невыполненными.

А Галя в общем чате своей группы размещает просьбу о пожертвовании денег на лечение и очень удивляется и обижается, когда не находит отклика и, более того, получает агрессивную обратную связь. Для Гали это кризис в отношениях с группой – не получив удовлетворения своей претензии на поддержку любой потребности, она группу обесценивает. Только поняв нарциссичность своей просьбы, Галя переживает стыд и через него вновь налаживает отношения с дорогими для нее людьми.

Нарциссическая жертва плохо выдерживает свою неисключительность для специалиста, который с ней работает. Иногда претензия на особые отношения звучит с самого начала – например, она может настаивать на особых условиях встреч, особой частоте, цене или стиле работы. Иногда в самом процессе работы появляются особые традиции, которые призваны выделить клиента в восприятии терапевта и создать с ним отличающиеся от всех остальных связи.

У Маргариты странный запрос: она считает, что помочь ей может только этот конкретный терапевт, но при этом хочет, чтобы он работал в другом стиле. При отказе притворяется, что соглашается, но периодически возвращается к разговору, подчеркивая особенность этих отношений и манипулируя своим состоянием и чувством вины. Иные отношения ей не нужны – нормальную работу она саботирует. Но переходить к другому терапевту с другими границами тоже отказывается.

А Вера приносит на встречи печенье домашней выпечки, пару яблок, нарисованную ею открытку. Это приятно, и так делают почти все клиенты, но Вера делает это каждую встречу. Ей кажется, что если она не будет заслуживать любви терапевта больше, чем все остальные, то ее бросят. Просто чувствовать стабильное и ровное отношение к ней другого недостаточно, ей нужно быть лучше всех и привлекательнее всех, чтобы хоть как-то успокоиться и поверить в то, что ее не отвергнут.

Клиент-терапевтические отношения в глазах человека с нарциссическим опытом – это обмен, на одной стороне которого деньги клиента за консультацию, а на другой – обслуживание терапевтом клиентских потребностей. Для потребностей и чувств самого терапевта часто не остается места. Это тупик: обслуживая клиентские желания, терапевт не сможет принести в мир клиента ничего нового, и терапия не поможет, а отношения закончатся. Настойчивое соблюдение своих границ и выражение своих чувств другим человеком помогает нарциссической жертве обнаружить рядом с собой кого-то, кроме самой себя.

Маша пытается использовать терапевта в качестве эмоциональной боксерской груши. Ей кажется, что если это психотерапевт, то ему все равно, что она делает и говорит, он устойчив и «пролечен». Поэтому она обесценивает его, сравнивает с другими, говорит о своей злости и равнодушии к мужчинам (терапевт – мужчина). Когда он наконец убеждает Машу в том, что она ошибается и ему не все равно, Маша приходит в ужас от того, как она к нему относится. Эта же потребительская позиция свойственна ей и в других отношениях, и, обнаружив, что другой человек существует и у него есть свои переживания, она испытывает стыд и впадает в глубокий кризис. Постепенно она учится замечать других людей.

Мир, в котором есть магия, защищает от многих страхов и дает дополнительную подпитку ощущению грандиозности. В терапии магическое мышление часто служит формой обесценивания терапевтической работы.

Инга каждый терапевтический успех, изменения в своем состоянии приписывает молитве, аффирмациям или йоге. Это создает впечатление, что клиент-терапевтические отношения пусты, в них ничего не происходит и не на что опираться. Таким обесцениванием Инга избегает близости и привязанности, которых боится. Ведь если терапевт сделал для нее что-то важное – значит, есть что-то, чего Инга сама не может, и это разрушает ее ощущение собственной грандиозности. Признать вклад терапевта равносильно тому, чтобы признаться в своей слабости и потребности в других людях.

Третий этап терапии возможен только тогда, когда отношения между жертвой и терапевтом становятся более здоровыми и доверительными для обоих. К этому времени часто и отношения жертвы вне терапии становятся более здоровыми, да и сама жертва жертвой уже не является. В отношениях изменяются ее послания: она имеет меньше претензий к тому, чтобы партнер был идеальным, и способна по-другому реагировать на привычные вещи. Она становится честнее, осознаннее, и часто – гуманнее. Рост ресурсов впервые за долгое время создает избыток энергии. Постепенно улучшается физическое и психическое состояние, зависимости сменяются гибкостью, социальный круг растет. Возвращается интерес к работе.

Начинается период взросления, проживания и адаптации: как раз та самая «проработка травм», о которой часто говорят на входе. Пройдя на первом и втором этапе большой путь от травматических реакций избегания к возможности адаптации, клиент начинает создавать новую картину мира, в котором старое безвозвратно потеряно и надежды на его возвращение нет. Это период горевания о неидеальном детстве, о несправедливом мире, о том, что мечты так и не сбудутся и мама так и не полюбит. Для этого этапа как раз и нужны хорошие и крепкие отношения, в которых полноценное присутствие другого человека помогает выдержать волны тоски и услышать в себе новые желания.

Зерно этой работы – глубокие и болезненные чувства: растерянность, ненависть, боль, стыд, горе. В каждом из них много нереализованной энергии. Эта энергия требует борьбы, сопротивления, изменения мира и другого человека таким образом, чтобы этих чувств больше не было. Терапия травмы – это прекращение такой борьбы и интеграция сложного опыта в структуру личности. Именно этот процесс позволяет реализовать заблокированную энергию и научиться жить в реальном мире, в котором произошло все то, что произошло.

Римма развелась с богатым и параноидальным мужем. Тот делиться имуществом не хотел и решил воспользоваться услугами киллера, в задачи которого входило войти к Римме в доверие, узнать ее планы и в случае наличия материальных претензий решить проблему самым кардинальным из всех возможных способов. Но совершенно неожиданно вмешались страсть и любовь – Римма начала жить вместе с этим человеком. Через несколько месяцев под влиянием развивающихся чувств мужчина признался, что он – киллер, которого наняли для ее убийства. Римма разрушилась мгновенно. Она провела в этих отношениях еще год, ходя вокруг любовника на цыпочках, прислушиваясь ночью к его дыханию, всегда наблюдая краем глаза, где он и что делает. Теперь она себя ненавидит, не понимая, как нужно к себе относиться, чтобы жить в таких условиях. Ненависть эту переносить проще, чем смертельный страх. Только осознав (не поборов!) его, она понимает, что такое поведение было способом выживания – в отсутствие других опор ей оставалось только завоевывать его расположение, чтобы сохранить себе жизнь. Стыд и ненависть заканчиваются. Римма расслабляется, успокаивается, начинает называть его по имени, а не «тот человек». Проходят телесные зажимы. У нее начинаются новые отношения, в которых она чувствует себя в безопасности.

А мама Венеры всю жизнь обещала ей, что если дочь выйдет замуж, то она покончит с собой. Венера выходит замуж – и мама выполняет свое обещание. Чувство вины и горе настолько велики для Венеры, что она отстраняется от них, обвиняя и ненавидя маму за такой поступок. Бессознательная вина при этом толкает ее на саморазрушение, подавленное горе – на прямое суицидальное поведение. Ее борьба не работает. Этим чувствам нужно дать место и время. Горюя по маме, осознавая свою любовь и печаль, проживая вину, Венера не умирает от боли, а становится способна по-настоящему отдать маме ответственность за ее решение и смириться с ним. Это приводит к разводу (уже не с первым мужем, а со вторым, который появился намного позже трагедии): брак получился ужасный, основанный именно на бессознательной вине. Венера получает возможность жить дальше.

Фиксация на травме заканчивается. Возникает опора на реальность, на себя и на других. Становятся доступными новые формы поведения, в том числе – простые и ясные послания о своих потребностях и чувствах. В мире появляются другие вещи, которые могут интересовать и вызывать возбуждение, кроме отношений. Появляются новые чувства к партнеру – терпимость, сочувствие, интерес к тому, чем он живет и какой он человек. Кроме желания быть только с ним, появляется и желание проводить время без него. Обнаруживается, что можно принимать совместные решения и что с недостатками отношений вполне можно жить. Партнер на этом этапе часто становится более слушающим, терпимым и бережным, поскольку война наконец заканчивается.

Ну или пара расходится по адекватным причинам, переживает расставание в здоровом темпе и начинает поиск новых отношений.

Терапия на этом тоже заканчивается. Средний срок такой динамики – два года.

Мир нарциссической жертвы

Хоть отношения для участника нарциссической связи и становятся краеугольным камнем жизни, это не единственные трудности, которые испытывает человек с описанными выше особенностями личности и поведения. Те же паттерны могут проявляться в отношениях с работой, детьми, собственным телом. Можно сказать, что нарциссическая жертва строит нарциссические отношения с любым объектом, с которым вступает в контакт. Весь внешний и внутренний мир работает декорацией старой травмы.

В профессиональной жизни жертва травмируется о свою неидеальность и неспособность выносить рутинное рабочее напряжение. Ей может казаться, что ее отвергают, не понимают и не принимают, относятся к ней плохо, мало о ней заботятся. Большое количество энергии уходит на заслуживание любви коллег и на внутреннее критиканство. Ее неспособность соблюдать границы приводит к тому, что ее эксплуатируют, за что жертва ожидает аналогичной отзывчивости. Этого не происходит – никто не догадывается о ее тяжелом внутреннем состоянии, никто не делает ей скидок исходя из ее мученичества. Люди вокруг становятся такими же холодными и равнодушными, как и ее родители или партнер. Жертва чувствует, что не справляется с рабочими отношениями: появляется один или несколько человек, рядом с которыми она чувствует себя уязвимой, уязвленной, обиженной.

По отношению к рабочим обязанностям может развиваться «синдром Самозванца» – внутреннее обесценивание себя приводит к тому, что опираться на себя у жертвы не получается. Свои заслуги и реальные дела она обесценивает, считая их следствием не столько своего ума и таланта, сколько своей усидчивости, а часто – случайности. Ей может казаться, что само ее нахождение на этой должности или в этой профессии – случайно, что на самом деле она его не заслуживает. Поэтому у нее есть внутренняя необходимость делать работу идеально: только тогда жертва может не испытывать стыда и чувства нелепости от того, что для этой работы она не годится. Развивается перфекционизм и прокрастинация. Высочайшие требования вызывают столько напряжения, что развивается трудовой невроз: невозможность работать, скука, лень, отчаяние, которые вызывают попытки заняться рабочими обязанностями. Сама работа становится нарциссом. Жертва мучается, остро ощущая свою неполноценность и разрываясь между грандиозным удовлетворением собой и ощущением своего ничтожества.

Полина – дизайнер. У нее достаточно таланта для того, чтобы делать свою работу хорошо, но самой Полине этого недостаточно. Она гордится тем, что ее коллекции идут в производство, гордится фотосессиями своих моделей, комплиментами ее собственным детям. Но эта гордость неустойчива – замечание или критику Полина воспринимает с большим трудом. Ей кажется, что коллеги по работе ей завидуют и потому не ценят, что начальница слишком груба и примитивна, чтобы понять ее идеи, что муж слишком далек от мира моды, чтобы оценить изящество ее задумок. С претензией на идеальную поддержку она остается без поддержки вообще, потому что реальную обратную связь она обесценивает и от людей отстраняется. Без ресурсов работа превращается в «горки» – с пиками энергии и интереса и затяжными глубокими провалами, когда Полина не может рисовать и не может думать.

Оля, отработав несколько лет в компании своего знакомого, решила уйти в развитие собственного дела. По факту – уже два года она не занимается ничем. Требования, которые она предъявляет к работе и к себе, так велики, что она может только смотреть на экран монитора. Каждый день она встает рано с мыслью, что вот сегодня-то она напишет статью, займется холодными звонками, доработает продукт, который продает. Через несколько часов мук она сдается и смотрит сериалы. Оля себя ненавидит, каждый день внутренне уничтожая себя за неспособность заработать деньги, и часть этой ненависти переносит на современный бизнес, на бывших и настоящих партнеров, на мужа, который в нее не верит и не вдохновляет ее. Разозлившись на что-то внешнее, она чувствует, что ей становится немножко легче, и несколько дней работа идет. Потом снова приходит время сериалов.