Мозаика бесплатное чтение

Глава 1

То, как мы мыслим, напрямую влияет на наш образ жизни.

Наверное, вы думаете, что знаете, как жить. Возможно, вы состоятельный человек и смотрите на мир как гедонист1. Вероятно, вы монах, предпочитающий деонтологию2. Кто знает, может вы утилитарист3. Однако почему вы считаете, что образ жизни, который вы ведете, приемлем?

Томас Нагель4 засунул наше сознание в тело летучей мыши и показал, что наши ценности могут быть перевернуты с ног на голову при смене потребностей. Дэвид Чалмерс5 искусно выразил трудную проблему сознания6, согласно которой не понятно, как осознается чувство. Ник Бостром7 и многие другие размышляли о том, почему человек видит окружающий мир именно таким. Калерво Оберг8 описал состояние шока культуры9, а Элвин Тоффлер10 – состояние шока будущего11. Однако кто из них мог подумать, что человек, живший с ними примерно в одни и те же годы, проверит их теории на практике…

Начну с самого начала. Меня зовут Унтри. Я родился в небольшом городе Чебоксары. Мое тело и сознание появились физиологически – меня родили.

Насколько же все казалось новым, интересным! В мою tabula rasa12 проникало столько информации, что я не знал на чем сфокусироваться. Рене Декарт13 говорил о том, что если кто-то мыслит, значит, он существует. Интересно, можно ли было назвать мой процесс взаимодействия с миром мыслительной деятельностью в картезианском понятии?

Момент рождения был отправной точкой к созданию «Я», росту моего эго, персонифицированному развитию.

Казалось бы, что может быть более повседневным, чем человеку видеть других людей: их жизнедеятельность, развитие. Однако, как это вообще возможно, если призадуматься? Уникальность положения человека впечатляет не сразу – осознание приходит с философией. Посмотрите вокруг – хочется сказать, что мир сотворили, так как представление о том, как все появилось, кажется тупиковой идеей.

Мальчиком я сел призадуматься и смотрел на свои руки – на то, как они меня слушаются. Меня заполняли мысли и события. Беру карандаш, смотрю на него, ощущаю его, управляю им и осознаю это. Что может быть проще? Но сложность в том, чтобы представить то, как это действие стало таким простым к осуществлению? Человеку свойственно копать глубоко, но есть ли в действительности глубина или можно копать вечно? Или может копание вовсе не нужно? Так я познакомился с философией, сам того не заметив.

Жан-Жак Руссо14 не даст мне солгать – идея того, что человек благороден в своей сущности, не нова. При этом Джон Локк15 отвечает, что это не совсем так – в действительности человек вообще не имеет никаких характерных черт – окружающая среда, воздействуя на него, определяет его будущие поступки. Однако Стивен Пинкер16 занимает противоположную точку зрения: человек генетически запрограммирован (кем-то?) и его поведение обусловлено жизненной активностью предков. Как по мне, то ожидающие проявления функции раскрываются при взаимодействии разума с окружающим миром, как бутон цветка в солнечное утро. Я думаю о том, что разум человека заперт и функционально ограничен внутри тела до тех пор, пока его не освободят технологии. Сам того не понимая, я входил в течение трансгуманизма17.

Меня удивляло то, как быстро идеи заполняют голову. Сначала они обволакивают ее стенки, после чего набрасываются на мозг, активируя необходимые участки. То, что было неизвестно или не понятно, нужно ли мне, становится необходимым. Я неплохо обходился без вилки, но когда мне сказали, что есть такой столовый прибор, моя жизнь стала легче, и при виде вермишели было неприятно думать о том, что рядом нет вилки. Силу игрушек я не понимал, пока мне не подарили плюшевого медвежонка. Грусть от расставания с ним нахлынывала на меня, как большие волны на незащищенный остров. Пытаясь понять проникновение идей в голову, я становился взрослее, и мое мировоззрение находило более твердую почву.

Современностью считалась вторая половина двадцать первого века. Исторически это был технократический мир с пошатывающимися общественными устоями. Научные достижения приравнивались обывателем к магии. Преображение происходило едва ли не повседневно. Роботы с искусственным интеллектом повсеместно заменяли человека. Люди сами могли частично стать роботом. Быть киборгом – становилось всё дешевле. Для многих людей это означало, что они будут жить в большей безопасности и, к тому же, дольше. Человечество приблизилось к тому, чтобы заменить все части своего тела на механические, даже мозг.

Перенос памяти осуществлялся следующим образом. Под анестезией к человеческому мозгу подключали датчики, максимально детализировано сканировали и создавали электронную копию – так называемую карту мозга. Благодаря электрическим импульсам уже в распечатанной копии мозга из более износостойкого материала появлялись нейроны и синапсы. С запуском нового мозга его структура возобновила изменения, порождая новые воспоминания.

Бессмертие отдельно взятого человека было все ближе, но оставались нерешенные проблемы. Одна из них была связана с тем, что память, хранимая в структуре мозга и его биохимических импульсах, терялась в течение десяти минут после остановки сердца. Таким образом, вследствие внезапной кончины человека его индивидуальность терялась навсегда. Другая проблема относилась к тому, что все же не все люди могли позволить себе кибермозг, и даже цифровую копию мозга.

Несмотря на усилия Джона Ролза18, сущность справедливости и равенства понимали далеко не все. Финансовые и политические элиты в силу своей заинтересованности оставаться элитой затуманивали разум простолюдинов разными средствами, в основном – массовой информации. Невежды продолжали уверять других в своей правоте, а богачи – богатеть. Выживая в условиях такого информационного поля, эти люди с тем же успехом могли бы убеждать других в своей безгрешности, и с точки зрения Карла Маркса19 их нельзя попрекнуть, так как общественное бытие определяет их сознание. Несомненно, как и во все периоды истории человечества, были думающие люди, ищущие независимость в бескорыстных поступках, свободу от идеологических навязываний и возможность совершать добро для себя и других.

К моменту поступления в университет, я был уверен в том, что хочу жить, пока не надоест, а не до тех пор, когда случайность скажет «стоп». Так как я был не из зажиточной семьи, лишних денег не было, особенно на такую киберерунду (так говорила моя мама) как перенос памяти. «Живи спокойно, наполняй свою жизнь ощущениями и опытом», – наставляла она. «Фотографируй меньше, дольше проживай момент, фокусируйся на нем», – советовал отец. Я стал задумываться о нескольких жизнях с разными семьями. Возможна ли такая жизнь? Документально еще не подтверждено, что кто-то такое делал, но техника последнего поколения вполне позволяет проводить эксперименты подобного рода – теперь дело в задумке и инициативе.

Зачем мы живем? Жан Бодрийяр20 предполагает, что люди ментально тонут в дрогсторах21, и им далеко не нужны глубокие размышления о сущем. К сожалению происходящего, приходится соглашаться с выводами философов-постмодернистов, но во мне не угасает свеча оптимизма – не эпикурейского22, а личностно-конструктивного23. Правда, Альберт Камю24 постоянно напоминал о том, что приходится бороться с абсурдностью повседневности, но я слушал советы Виктора Франкла25 и искал возможности самореализации.

«Кто я?» – нередко задумывался мой разум. – «Кто я, чтобы что-то заявлять?» Молодой парень, обучающийся на философском факультете Чувашского университета, уже много знал. Но как заметил бы Лев Толстой26, только бог правду видит, да не скоро скажет. Тогда я хотел доказать всем вокруг, что я что-то знаю о мире, что я чего-то стою. Но зачем? Почему я этого хотел – не знал, но уже задумывался. Размышлял над своими желаниями, побуждениями, влечениями. На первом курсе иррационалисты27 били по моей гордости и надменности, но, как ни странно, веру в будущее в меня вдохнули позитивисты. Я верил в технологии – считал, что за ними возможности для развития, раскрытия творческого потенциала. Мне становилось легче, когда я разделял мир на творцов и потребителей, так как в то время смысл жизни я видел в созидании. Не поймите меня не правильно – я не был стоиком и был не против потребления, иначе для кого создается тот или иной продукт, к тому же сам был не против пригубить вино, читая книгу. Но тогда, не сильно задумываясь о возможности вечной жизни, я ощущал, что на одном потреблении человечеству далеко не уехать, и, прислушиваясь к Махатма Ганди28, чтобы изменить мир, начинал с себя.

Как и Иммануил Кант29 я любил свой город, поэтому не стремился переезжать из Чебоксар. Интернет давал возможность путешествовать визуально, техника дополненной и виртуальной реальности помогали фантазии создавать более полный опыт от погружения, в результате чего у меня и не возникало желания куда-то уехать. Лес, пруды, мосты, тропинки – я к ним быстро привык, и не хотел расставаться на долгое время.

Я жил в общежитии, которое находилось недалеко от квартиры родителей, с которой мое бытие было тесно связано до обучения в университете. Мир вокруг себя я познавал посредством книг (в том числе электронных) и прогулок среди деревьев и ручьев. Меня считали вымирающим динозавром, так как в наше время не только мои ровесники, но и люди постарше предпочитали слоняться без дела или смотреть телевизор, как только отработали свои часы на работе по найму. Мне это не нравилось, и я думал, как изменить общество в лучшую сторону. «Почитайте книги экзистенциалистов30, оглянитесь, посмотрите на себя с третьего лица», – хотел я им сказать, но еще не решил, как будет эффективнее донести посыл и получить должный эффект.

Исследование – действие – реакция. Эти три занятия, образующие цикл, нравились мне больше всего в жизни. В целом, это касается того, чем мне посчастливилось заниматься значительную часть времени. Как полагается исследователю, я писал книги, однако еще не публиковал – не был уверен, что пришло время. Теория должна подкрепляться практикой, поэтому я размышлял над тем, как оказать воздействие на других, сделав мир лучше. После этого планировал закономерно наблюдать его реакцию – убедиться, что все было сделано правильно, и задумка реализовалась.

На матче по волейболу среди первокурсников я умудрился сломать себе ключицу, ударившись о стол, который находился рядом с боковой линией. Кто догадался его туда поставить? Полежал какое-то время на полу, встал и самостоятельно направился в больницу к травматологу. Два месяца лечения и больше никакого профессионального спорта. Я и не собирался становиться спортсменом, так как в школе посещал только уроки физической культуры, но когда у человека отбирают что-то принадлежащее ему (в данном случае возможность), инстинктивно хочется это вернуть. Если где-то в спорте у меня и могло что-то выйти, так это в волейболе – и то я говорю с натяжкой. Жан-Поль Сартр31 похлопал бы меня по плечу, если бы увидел, что траектория моего жизненного пути развивалась в сторону того, к чему меня тянуло больше всего, – теоретической и практической философии.

В университете я обучался по специальности «Социальная этика». Само собой продолжал изучать все философские школы, но научные публикации выполнял только по выбранному профилю. Направление подготовки я выбрал самостоятельно – меня с ранних лет увлекало углубленное изучение вопросов онтологии, гносеологии, политики, этики, эстетики, логики, аксиологии. Каждый задает себе вопросы «Что за мир окружает нас? Почему все устроено так, как оно есть?» Поверхностные ответы на них можно найти, будучи наивным реалистом32. Но некоторых людей, вроде меня, не устраивает такое решение проблем, и человек продолжает искать истину, деконструируя33 материальные и идеальные объекты, как сказал бы Жак Деррида34.

Общежитие пустовало – я был чуть ли не единственным студентом, проживающем в нем. После жизни в шумном доме родителей, я ощутил свободу в действиях и упорядоченность в мыслях. Это подтолкнуло меня к определенному образу жизни, который я по большей части соблюдал – по крайней мере, во времена обучения в университете. С утра до обеда – академические занятия. После обеда и до ночи – прогулка (чаще всего в лесу), чтение литературы и написание книг и статей. Ни друзей, ни подруг у меня еще не было, а с родителями общался лишь по праздникам – я развивался самобытно.

Все же изолированность от внешнего мира была невозможна, и я чувствовал на себе ее влияние. Глобально все государства наконец-то обрели спокойствие и ни на что по отношению друг к другу не претендовали, хотя разногласия, конечно же, остались: в основном они были лишь в контрактах. Я считал, что с внешней политикой все в порядке – издержки разного общественного устройства внутри самих государств иногда создают тормозящий эффект в преследовании своих целей. Все же дипломатия была на высшем уровне, и компромисс достигался безукоризненно. Однако внутренняя политика государств хромала, как уставший стайер. Своей задачей я ставил приведение общества страны, в которой я живу, к должному виду. Основной проблемой я видел деградацию и мнимую образованность населения.

Было такое ощущение, что я нахожусь на стадии вызова – вроде был готов к проведению изменений в обществе, но чувствовал мандраж и нерешительно искал повода начать действовать. К тому же меня никто, кроме выдуманных героев книг и их писателей, не поддерживал – ни один человек в стране даже не знал, что я планирую повлиять на него, – этот факт тоже вносил свою лепту в мое промедление, так как во мне закрадывалось сомнение в необходимости проведения реформ и боязнь потери того, что имею.

По части реализации некоторых направлений политики у меня не было вопросов. Равенство возможностей между людьми было адекватным (элиты не исчезли, но и не сильно выделялись). Социальное незащищенные слои населения интенсивно поддерживались. Государственные и частные клиники осуществляли одну и ту же качественную медицинскую помощь. Непрерывно функционировали культурные и образовательные программы. Другими словами, Россия была государством всеобщего благосостояния. Но существовала проблема, с которой я и намеревался бороться – отсутствие стимулов профессионального роста граждан. Отсюда появляются два следствия: личностные кризисы и недостаток высококвалифицированных кадров во всех сферах экономики и жизнедеятельности общества.

Люди могли развиваться – на это у них были необходимые инструменты – но они не хотели. Им было проще плыть по течению. Сидя в тепле и набив живот вкусной пищей, смотреть телевизионные передачи – это было проще всего. Можно не работать и жить на пособия (причем достойные), но тогда готовьтесь ощутить на себе холодный взор тщетного бытия, как только закроете глаза и задумаетесь. Рабочие места (хотя такого понятия больше не было, так как людям незначительно доплачивали за выполненную работу) остались за политиками, менеджерами, врачами, преподавателями, учеными. Ряды белых воротничков заметно сократились за последние десятилетия, синие и розовые – практически исчезли, так как успешно заменялись роботами.

«Работа для роботов», – так звучал лозунг в компаниях по всему миру. Оставшиеся рабочие позиции заполнялись меритократично35, но больших конкурсов не было, потому что человеку, которому хотелось работать, находилось нужное место. Все же люди не видели смысла работать, если это не требуется, – человек по своей природе ленив. Проблема в том, что ему ничего не стоило дойти до всевозможных стадий депрессии. Государство не уделяла должное внимание вопросу, так как Движение Свободы сильно ограничивало политизацию частной жизни.

Ученые сходились во мнении, что свободное время желательно тратить на творчество, – я считал также. На протяжении истории человечества люди работали, причем, не всегда занимаясь тем, чем хочется. Это приходилось делать, чтобы выживать. Теперь работать не обязательно, и не умудренные полезным опытом граждане растрачивают свой потенциал впустую.

Масла в огонь подлило новый виток в развития крионики36. К 2080 году человек был впервые успешно разморожен. Пока что удавалось разморозить лишь ту часть людей, тела которых были заморожены целиком, и витрификационные37 смеси последнего поколения (разработано в 2075 году) которым вводились непосредственно после смерти. Бессмертие только сильнее подбивало людей к обсессиям38 – они не знали, как прожить одну жизнь с мучительной ношей повседневности, а им тут предлагали вечные истязания.

Бионика39 тоже не стояла на месте и давала о себе знать, нагружая уязвимый разум людей. Заболел – вылечился. Сломал часть тела? Ничего страшного – если это не мозг, то тебе ее заменят, только дождись врачей или спасателей. «Что только не придумают, чтобы продлить ментальные страдания людей!» – так бы я выразился, если бы был пессимистом. Однако в силу своего опыта я веял оптимизмом.

Глава 2

Система обучения в университете была незамысловатой. Модульные онлайн-курсы были распространены на все дисциплины. По решению необходимых тестов в рамках большинства направлений подготовки студент мог получить диплом, не выходя из дома. Однако по некоторым профилям было необходимо смешанное обучение, сочетающее в себе очное и заочное посещение занятий. На прикладных трансдисциплинарных специальностях проводилось много очных занятий, так как отработка навыков пряталась за неявным знанием. Что же касается остальных естественнонаучных, технических и гуманитарных специальностей, то возможность очного обучения зависела от наличия преподавателей в региональном университете.

Несмотря на благоприятные прогнозы, к середине двадцать первого века люди все меньше хотели получать высшее образование. Жажда бездельничать одолевала желание учиться. С тех пор доля абитуриентов заметно снизилась, а те, кто в скором времени отчислялся – составляла более половины от поступивших. Я был одним из восьми ребят, которые очно обучались на первом курсе гуманитарной направленности в Чувашском университете – в 2080 году гуманитариям давалась возможность посещать либо курсы по социальной этике (как сделал я и еще трое), либо – по гражданскому праву (четверо других молодых людей). Мне повезло – как я и хотел, получал очное философское образование. В нашем регионе по большей части готовили специалистов технической направленности, поэтому гуманитариям, желающим получать образование из уст преподавателя приходилось уезжать в другой субъект России, в котором ситуация была лучше. Несмотря на это, кризис системы образования был заметен. Я же видел проблему не в системе, а в самих людях.

В университет мне было нужно ходить только к одному преподавателю, остальное я должен был изучать самостоятельно. Трое моих одногруппников – Хастар, Федот и Элеонора – были талантливы. Каждый из них прекрасно дополнял коллектив и вносил частичку себя в создание новой философской школой (мы были первыми, кто за долгие десятилетия продолжил обучения по философии в регионе). Профессор, как мы называли преподавателя по философии, был для меня примером того, как стоицизм и кантианство украшают человека. Он приехал из Москвы, чтобы ухаживать за своей матерью, которая была в старческом возрасте. Сам он выглядел пожилым человеком, но песок с него еще не сыпался.

Профессор проводил лекционные и практические занятия (чаще всего они переходили в дискуссию) по всем разделам философии.

– Давайте знакомится, – начал Профессор в первый день нашего обучения. – Кто вы?

– Это необычный вопрос, – ответил Хастар. – Вы хотите, чтобы мы просто представились или рассказали что-то большее?

– Подойдите к этому творчески, – улыбнулся Профессор.

– Что ж, хорошо, – воодушевленно сказал Хастар. Когда он говорил, то сиял от того, что его слушают – это было особенно заметно в контрасте с идущим снегом за окном аудитории. – Должен вам признаться, что не знаю, кто я. Честно говоря, сомневаюсь, что когда-нибудь узнаю. Меня зовут Хастар, но это всего лишь имя – оно не объясняет, кем я являюсь. Что-то мы делаем в жизни, да, но наши действия лишь явления, а что же есть сущность – думаю, мы и не узнаем.

– От тебя просто требовали психологический портрет, – сказала Элеонора. Мне показалось, что ее слова прозвучали резко, но потом понял, что это ее манера общения.

– Не обязательно напрямую говорить, кто ты есть, – улыбнулся Профессор, – так теряется шарм. В жизни можно разговаривать так же, как в игре «Скажи иначе» – например, чтобы не произносить слово «пирамида», можно сказать «объемный треугольник».

Мы продолжали внимать.

– По манере речи Хастар показался неглупым и задумчивым человеком, хотя об этом ни сказал и слова, – продолжил Профессор. – А вы, дорогая, судя по спискам, единственная девушка в нашей учебной группе – Элеонора.

– Именно так, – ответила она, смотря ему в глаза и ни на секунду не отводя взгляд.

– Вы тоже не сказали ничего о своем психотипе, – заметил Профессор, – но уже видно, что вы прилежная девушка, жаждущая точности и справедливости во всех аспектах жизни.

Её брови приподнялись – видимо, характер Элеоноры было прочитать не так уж и сложно. Я решил воспользоваться моментом и представиться.

– Ноябрь заходит на востоке, мысль скачет на коне. Браво, друг мой, динозавр, вроде складно, смысла нет. Примерно так будет выглядеть моя экзистенциальная попытка философски описать себя. Однако психологически, и вправду, это сделать легче, – я привстал из-за стола. – Унтри, восемнадцать лет, поборник труда среди врагов и приверженец правды среди своих.

– Твой мир делится на черный и белый? А серого нет? – спросил меня Профессор.

– Черный может стать белым, и, наоборот, – не задумываясь, выпалил я.

– Вижу трех экстравертов, – отметил Профессор. – Кто же наш четвертый ученик? Федот?

Сидящий немного в стороне от всех парень, кивнул.

– Интроверт?

– Да.

– А кто вы? – спросила Элеонора Профессора.

– Я – ваш преподаватель философии на все три года.

Он встал из-за стола и стал ходить туда-сюда по аудитории. Мы наблюдали за ним – он задумался о чем-то. Чтобы не потревожить его, мы сидели молча – тишина прерывалась шагами. Спустя пару минут Профессор понял, что не один, остановился и мысленно вернулся к нам. Подойдя ближе к нам, он заговорил полушепотом:

– «Черная ваза с красными розами стоит на зеленом подоконнике. Синий бархат лежит рядом – с него медленно стекает на пол молоко. Стая воронов жадно попивают его, но при виде собаки улетают. Женщины нет, и быть не может. Как же жаль!» – такое послание я получил неделю назад от своего дальнего приятеля. У меня не получилось с ним связаться, а вчера его вовсе не стало – он сделал эвтаназию. Что бы могло значить это письмо?

– Записки сумасшедшего? – беспардонно выпалила Элеонора.

– Может быть, – ответил Профессор, – я давно не общался с ним. Его эксцентричный характер и бунтарский дух постоянно крутили его по жизни из стороны в сторону.

Я призадумался над значением слов отдельно и предложений целиком, но без контекста не смог понять суть.

– Ладно. Если что-то надумаете по поводу этого письма, говорите, – сказал Профессор низким тоном, после чего продолжил высоким. – А пока перейдем к нашему предмету. Зачем мы изучаем философию?

– Чтобы познать закономерности природы, – ответил Хастар.

– А как же «меньше знаешь, крепче спишь»? – задал вопрос Профессор.

– Не актуально. И вряд ли когда-то было актуальным, – защищал свою позицию Хастар. – «Знание – сила» – эта фраза точнее отвечает на ваш вопрос. К тому же без философии банально скучно жить.

– Что скажешь, Федот? – подключал застенчивого парня к диалогу Профессор.

– Соглашусь с Хастаром.

– Я тоже соглашусь, но не со всем, – встряла Элеонора. – Без философии скучно жить не всем. Кто-то и без нее весело живет.

– Бертран Расселл40 бы с тобой не согласился, – ответил я девушке.

– А Дэвид Пирс41 согласился бы, – заявила она.

– Ты его не так поняла, – засмеялся я. Федот внезапно для меня улыбнулся.

– О, да? И вправду что ли? У нас тут умник, – начала она защищаться.

– Тише-тише, ребята, – начал останавливать нас Профессор.

Я только сейчас обратил внимание, что он весьма стар. Его седые волосы до ушей с пробором посередине, глубокие морщины на лбу и твидовый пиджак придавали ему вид старца-мудреца.

– Драться не будем, – улыбнулся я. Элеонора отвернулась от меня.

– Раз вы здесь, то у вас достаточно мотивации вынести ношу философа – за это вам спасибо, – поблагодарил нас Профессор. – Выстраивать целостный дом из кирпичей разной формы, которые только получаешь – непростая задача. Как заметил Томас Кун42, такой дом может рушиться и на его месте возводиться другой. Вы уже многое знаете, но устойчивость ваших представлений покажет будущее.

– Исследование мира – занятие для одиноких, – буркнула Элеонора. – Редко, кто хочет обсуждать вопросы мироздания. «Топтаться на месте» – так большинство людей это называют.

Я захотел вставить свое слово. Причем, внутри меня был порыв ответить девушке язвительно – так на мне сказалось ее поведение.

– Отнюдь, не для одиноких. Ты же читаешь книги? Авторы многое хотят сказать, просят внимание.

– Унтри, что на тебя нашло! – среагировал Профессор.

– Простите, сам не понял. Элеонора, такая странная, – начал было защищаться я, но девушка меня перебила.

– Я странная? – закипела она, ее щеки, и без того всегда румяные, покраснели еще сильнее. – На се-бя по-гля-ди. Мистер «Я все знаю, а ты нет», скажи-ка, ты себя в зеркало видел? У тебя пятно на рубашке!

Я провел прямую линию от ее глаз и увидел грязь на своей груди. Мне стало стыдно и резко захотелось провалиться под землю.

– Сначала в свой огород посмотри, – добила она мое эго.

Возникла неловкая пауза в разговоре.

– Не хорошо, Элеонора, – продолжительную тишину нарушил Профессор. – Вам обоим стоит углубиться в этику.

– Я читала Бенедикта Спинозу43 с утра, – в свою защиту сказала девушка.

– Оно и видно – разумный эгоизм44 выходит с каждой фразой, – заметил Профессор, повернулся к стенду и достал толстую книгу. – Вот, ознакомься с принципом «благоговение перед жизнью»45 Альберта Швейцера46.

Профессор передал ей книгу.

– Спасибо, прочитаю, – поблагодарила его девушка.

– Давайте сделаем перерыв, после чего продолжим, – предложил Профессор. Мы кивнули, и он покинул аудиторию.

Элеонора посмотрела на меня, но ничего не сказала. Я тоже промолчал – не хотел начинать новую волну. Вспомнив о своей грязной рубашке, я встал из-за стола и вышел в коридор.

«Что ты за человек?» – подумал я про себя, проводя психоанализ. – «Как можно было так поддаться искушению ответить выпадом? Ты хотел проучить ее? Это было глупо. Сейчас пойду и извинюсь перед ней. Она тебя пошлет. Ну и ладно, ты заслужил».

Я подошел к мойке и почистил рубашку. В запачканном зеркале увидел размазанный силуэт высокого существа. «И, вправду, кто ты?» – уже не в первый раз спросил себя: видимо входит в привычку задавать вопрос, на который ответ искать не торопился.

Мимо меня прошел Профессор – быстрым шагом он направлялся в аудиторию.

«Быстрее за ним», – сказал я себе в полголоса, подбадривая тем самым свое тело передвигаться ко всем. – «Итак, наломал дров. Больше не нужно привлекать внимание негативными поступками!»

– Дорогие студенты, – обратился Профессор к нам, не успел я присоединиться к группе, – мне нужно срочно поехать к матери в больницу. Поэтому сегодня я вас покидаю. До завтра!

Мы попрощались с ним в ответ, и он вышел из класса.

– Как вы смотрите на то, чтобы пойти в «Салют» и познакомиться поближе? – предложил Хастар.

Мы посмотрели друг на друга, ища ответа в глазах, но я видел лишь вопрос. Пол Экман47 бы был не доволен моими познаниями в физиогномике.

– Почему бы и нет? – улыбнулся я, подумав, что там я и извинюсь перед Элеонорой.

– Да, пойдемте, – поддержала идею девушка.

Осталось услышать решение Федота – все уставились на него.

– Хорошо, – сказал он. Мне показалось, что парень не выдержал напряжения и ответил утвердительно, хотя не горел желанием идти куда-то в компании малознакомых людей.

– Супер! – радостно воскликнул Хастар, и повел за собой группу.

Достаточно спокойно и даже не переговариваясь, мы добрались до кафе. Я вовсе ушел в свои мысли, растворившись в пространстве и времени, и вернулся в себя лишь в заведении.

– Зеленый чай с мятой и шиповником? Как вам? – спросил нас Хастар.

Мы кивнули.

– Два чайничка, – сделал он заказ официанту.

Сидя за столом, я увидел перед собой Элеонору, которая была напротив меня. Я вдруг вспомнил, что хотел попросить у нее прощение.

– Слушай, – обратился я к ней, – иногда я говорю глупости. Прости меня, грешного, за то, что не умею держать язык за зубами.

– Ты думаешь, что я обижаюсь за то, что ты сказал? Чушь! Мне было неприятно, что ты так подумал – посчитал меня глупой. Я не читаю книги? Может я и разговаривать не умею?

«Вот и понеслась», – видя перед собой рукоплещущую девушку, подумал я. – «Тебе от этого не спрятаться. Защищаться? Не надо. Сейчас она успокоится». Но она не успокаивалась.

– Молчишь? Нечего сказать? – продолжала она. – Не читаю книги. Ха! Молодой человек, а вы хам.

– Он извинился. Ты можешь либо принять извинение, либо его отклонить, – вступился за меня Хастар. Федот сидел молча – мне кажется, он хотел быть незаметным.

– Да, – открыл я рот, пока его не открыла Элеонора, – не буду думать о людях в плохом контексте. Ты права.

Почему я так с ней разговаривал? Кто она мне? Странно. Очень странно. Тело не слушало голову.

Ее красные губы снова начали шевелиться:

– Унтри, ты молодец! Признание – первый шаг к искуплению. Я тебя, конечно же, прощаю. Зачем обижаться на пустяки? Тем более нам еще долгое время вместе учиться.

«Кто эта женщина?» – открыл я новый круг безответных вопросов для себя. – «Почему я ей поддаюсь? Другие это замечают? Надеюсь, я не покраснел». Покраснел? Унтри, с тобой явно что-то не так.

Официант принес чайник и поставил чашки на стол.

– Нам нужно познакомиться поближе. Кто есть кто? – сказал Хастар, разливая чай по чашкам.

Кто я? Я один? Сомневаюсь, что у меня одна личность. Он думает, что это так легко сказать.

– Когда я просыпаюсь, то чувствую себя одним человеком. Когда ложусь спать, то это уж точно другой человек, нежели утром. И это, не считая прочих личностей, большинство которых хотят преобладать, – начал я говорить вслух и понял, что на меня смотрели, как на сумасшедшего.

– У тебя расстройство множественной личности? – спросила меня Элеонора, и я не понял: то ли она испугалась за меня, то ли за себя.

Даже Федот с удивлением посмотрел на меня.

– Нет. Скорее это проявление субличностей48. Спутать достаточно просто, но это не болезнь.

А что такое болезнь?

– Почитайте Сидру и Хэла Стоун49, – продолжил я, – внутренний диалог помогает преодолевать жизненные ситуации. Это по сути отражения внутреннего голоса. Альтеры50 же, как у Билли Миллигана51, способны полностью контролировать тело, превращая его в управляемое существо. К тому же смена личностей сопровождается потерей памяти.

Вроде как ответ удовлетворил одногруппников. Все отпили из чашек.

– А что говорит твой внутренний голос сейчас? – спросила меня Элеонора.

Я снова посмотрел на ее губы, и почему-то засмущался.

– Н-не-не знаю, – выдавил я из себя, и постарался отвести от себя взгляд ребят. – А ты?

«Она красивая», – подумал я. Симметричное лицо, выраженные скулы, ожерелье на груди.

– Я люблю читать Гомера52, смотреть детективы и сочинять стихи.

Какое-то необычное сочетание любимых занятий. Хастар сказал о себе:

– Могу сидеть допоздна за любой книгой независимо от жанра. В словах я нахожу нечто таинственное, и от того прекрасное.

– Слушаю меланхоличную музыку и предпочитаю гитару флейте, – поделился Федот.

– Зачем слушать грустные мелодии, если от этого лучше не становится?

– Не поверите, но мне становится. С ней все становится на свои места: люди передвигаются с какой-то целью, птицы парят заманчивее, нотные сборники лежат ровнее.

– А почему гитара, а не флейта? – поинтересовалась Элеонора.

– В ней больше силы, размаха, возможности сыграть так, будто работают не руки, а сама душа, – ответил Федот.

Сейчас он уже не казался таким застенчивым, как до этого.

– Вот это другое дело! – воскликнул Хастар. Прирожденный лидер и тимбилдер. Мне он напоминал Джона Кеннеди53. – А вы интересные личности, к тому же в разных телах, – сказал он, посмотрев на меня. От него веяло дружелюбием. – Как вам Профессор?

– Пока что тяжело сказать, – ответила Элеонора, – но вероятно мы станем намного умнее и мудрее под его руководством.

– А то, – поддержал Хастар. – Дедушка успел сделать многое. Я слышал, что он был одним из основателей Движения Свободы. Однако спустя несколько лет, у него возникли разногласия с другими организаторами, и он вышел из их рядов.

Движение Свободы – самое популярное общественное движение в мире. Оно зародилось в Москве, но быстро распространилось на весь мир, благодаря своей миссии, а также политическими и технологическими трансформациями, бурно охватывающими всё социальное пространство. Изначально благородное дело, заключающееся в поддержке и защите прав слабозащищенных слоев населения, переросло в гигантского организационного монстра, который без разбора сметал все социальные барьеры на своем пути. За годы деятельности Движение было несколько раз удостоено Нобелевской премией мира54. Позднее, когда бразды правления перешли к отзывчивым внешне, но тщедушным внутри общественникам55 с командой сильнейших юристов, начался процесс чего-то, напоминающего экспроприацию экспроприаторов56. В силу того, что меньшим злом для финансовой элиты было существование Движения и отъема лишь небольшого их имущества (вводился сильный пропорциональный налог, а также богачей «вынуждали» под разного рода лозунги выделять большие деньги на благотворительность), верхушка власти поддерживала движение: отдавала прайм-тайм, разрешала митинги, закрывала глаза на оскорбления в свою сторону. Сторонники Движения выражали свою свободу слова, а менеджмент – получал хорошую прибыль, которая была сравнима больше, чем у большинства людей, так как было мало способов иметь заметно сильную разницу в заработке между работающими и неработающими гражданами. Однако у администрации Движения получалось неплохо обогащаться, пуская при этом пыль в глаза простому народу. Польза от Движения заключалась в том, что оно заметно сокращало неравенство людей и открывало дорогу всем гражданам. Однако дальше оно не шло – люди не знали, что делать со своей свободой, от чего «безрамочная» жизнь становился тяжким грузом для многих людей.

– Сильно, – отметил Федот.

Унтри, не нагнетай обстановку. Разговор только начал клеится. Лучше переведи тему.

– Как вы решили стать философами? – поинтересовался я.

– Ты не первый, кто меня об этом спрашивает, – отозвался Хастар. Я задел его за живое. – Что происходит? Как с этим разобраться? А зачем все это? Эти и миллионы других вопросов просто-напросто не давали мне покоя ни днем, ни ночью. Я даже болел продолжительной болезнью от того, что ломал голову над этими вопросами. Мне не хватало ума найти и открыть книги людей, которые уже задавались этими вопросами. Куда уж там! Мне не довелось даже сесть за стол и расписать на бумаге свои мысли. Я тщетно пытался заново изобрести велосипед в своей голове, лежа на диване. Наверное, так и продолжалось бы, пока врач-психолог не посоветовал мне Альфреда Адлера57, чтобы я разобрался со своими демонами. Что вы думаете? Сработало. Лекарство от философских мук в виде трудов мыслителей породило новые мысли о строении мира, но для меня это был уже другой уровень. Я чувствовал, что мне поддалась сама вселенская эссенция58 – концепция за концепцией мое знание о ноуменах59 и феноменах60 увеличивалось. Не знаю, когда у этой истории будет апогей, но с поступлением в университет, на мои вопросы появилось больше других вопросов, чем ответов.

– Что на счет меня, – привлекла к себе внимание Элеонора, – то я никогда не болела от недостатка материала для изучения. Вопрос только во времени: комбинаторика – твой союзник, и лень – твой враг. Как все успеть? Вот что меня заботит от рассвета до заката.

– Открытые глаза – питательная среда, рассадник вольнодумия, – заметил Федот, молодой Ван Моррисон61. – Сколько ни старайся, а сконцентрироваться на потоке мыслей полностью не удастся. Хотя я достаточно близко подхожу к совершенству, когда играю на музыкальных инструментах.

– Что насчет тебя, Унтри? – спросила меня Элеонора. Она больше не злилась на меня.

– Я пытаюсь разобраться в себе, во всех своих желаниях. Реальность гипнотизирует, любое движение приковывает к себе внимание, а их так много, что приходится выбирать одну траекторию. Иногда в судорогах, иногда вслепую, я ищу свой путь с надеждой, что дорога не будет иметь конца.

Все высказались, но мы ни на ком не останавливались, хотя стоило бы, так как каждый из нас представлял собой загадку.

Глава 3

Еще недолго просидев в кафе, мы разошлись.

Давно я так не общался – социализация идёт мне на пользу. Каждые пять лет приходится набираться в два раза больше смелости, чтобы вживую заговорить с незнакомыми людьми. Всему виной виртуализация жизни, использование приложений по знакомству и, само собой, Движение Свободы, которое активно пропагандирует ценность взаимного спокойствия. Если вы не знаете человека, но хотите с ним познакомится, то у вас вряд ли получится без его желания. В транспорте это сделать практически невозможно – специальные кабинки, разделяющие людей, и быстрый транспортный поток не предоставляют людям возможность выйти на контакт, даже если бы они не ходили постоянно в наушниках. Ничего не провоцирует людей нарушать установки свободы. Даже у полиции поубавилось прав на вторжение в частную жизнь граждан. Однако такие точки соприкосновения интересов, как университет, проектная работа, управленческая деятельность, располагают к общению и даже глубоко одинокого человека вплетают в социальную паутину.

Сколько бы нам ни внушали аксиоматику62 свободы, все же я не согласен ни с ее концептом, ни с ее реализацией. Неподготовленный человек не может спрятаться от шквала свободного времени, и обречен на экзистенциальный кризис. Людям сложно ориентироваться не только в полном мраке, но и при ослепительном свете. В настоящее время среди граждан распространены такие средства от тоски, как изоляция и отвлечение. Прочитали бы они Петера Цапффе63, поняли бы, что, несмотря на то, что он пессимист, в этом вопросе подметил верно – образ жизни может облегчить страдания, а может их преумножить.

Куда нам столько свободы? Мы же не знаем, что с ней делать! Но нет, куда уж там! Ее никогда не бывает достаточно! Нужно больше, еще больше! Вот сводка из сегодняшних новостей: «В нижней палате парламента внесен законопроект о снижении возраста решения по эвтаназии до 14 лет». Это что? Меня переклинило, когда два года назад порог снизился до 16 лет – мне как раз было столько. Я не понимал, куда мы катимся (и сейчас не понимаю). Мои одногодки полусерьёзным тоном шутили, что им ничего не стоит принять смертельную таблетку, но закон им не позволяет. Когда закон был принят, половина ребят, с которыми я общался в сети, перестали выходить на связь. А теперь аж до 14 лет?! То есть янгблад64, который только стал совершеннолетним, может заказать в аптеке жизнеутоляющие препараты и уйти восвояси? И это, вероятнее всего, примет форму закона. Кошмар!

Мне пришла мысль, что пришло время бороться с этим. Этого никто не делает, потому что противодействие такой мощной системе чревато сильным давлением и может дойти даже до казни, а смерть я боялся больше всего. Однако всё моё нутро хотело показать, что существует возможность жить в радость. Единственное, до чего я додумался, было расклейка плакатов. Так как во имя свободы в 2063 году окончательно убрали все видеокамеры наблюдения в городе, а патрулирование окрестностей полицейскими отрядами было таким же редким явлением, как совершение гражданами преступления, я решил, что информационная пропаганда будет единственной безопасной возможностью достучаться до людей. Действия в сети все еще регулировались органами законопорядка достаточно тщательно (чувствую, что скоро и это станет вехой в истории), поэтому не осталось выбора, как освещать правду на улице. Я понимал, что кому-то это может не понравиться, но исходя из благих намерений и нравственного долга, решил, что у меня нет иного выбора: начну открывать глаза, и может кто-нибудь найдет в себе силы побороть депрессию и увидеть изъяны свободы.

Люди становятся все мягче, нежнее, слабовольнее. Поместить их в условия белового безмолвия65 Джека Лондона66, так они такую истерику закатят – самому Альфриду Лэнгле67 мало не покажется! Что уж там, сами в магазин за продуктами сходить или в квартире убраться не могут. «Это участь роботов» – говорят они, умалчивая о своей участи.

Тюрьмы есть, но люди туда попадают редко, так как преступность находится на низком уровне. Уголовные преступления совершаются настолько нечасто, а права человека учитываются настолько беспрецедентно, что Движение Свободы планирует добиться закрытия большинства тюрем.

Что такое преступление, и нужно ли карать преступника за его поступки? К настоящему времени вопрос стал объектом горячих обсуждений – из философской картины мира, проблема плавно перетекала в обыденную. Бурный обмен мнениями в социальных сетях разделял людей на два лагеря: одни считали, что человеку нужно давать второй шанс, другие – что нельзя. На многочисленных личных примерах первые доказывали, что в результате предоставления возможности люди менялись в лучшую сторону, вторые – в худшую. Используя научный метод, усидчивые философы разрабатывали свод моральных законов и карту нравственных правил, которых стоит придерживаться в той или иной жизненной ситуации. Но большинству людей, проживающих свою жизнь, мало беспокоила философия и наука – гораздо важнее было собственное мироощущение, в котором затаилась правда.

Однако истина была там, где мало кто ее ожидал. Каются люди тогда, как их поймали. Один избивает другого в состоянии злости и опьянения: объявилась полиция, он стал сильно раскаиваться и говорить, что больше никогда так не будет. Бабушка перешла дорогу на красный свет: дорожный патруль ее остановил, указав на нарушение правил движения, она глубоко расстроилась и ее нравственное «Я» вступило в сильный конфликт с безнравственным. Маленькая девочка своровала у своей подруги браслет: родители поймали с поличным, она поклялась держать руки при себе. Стоит закрыть на проступки глаза, так правонарушение может молниеносно превратиться в преступление.

Прощение – божественное проявление. Праведники стараются видеть в людях хорошее. Доброта, милосердие, бескорыстие, помощь другим, забота о ближнем: эти добродетели – их непосредственные спутники. Причем признание и искупление вины не всегда являются причинами к отпущению грехов. Разве мать Тереза68 разделяла людей на категории, когда служила бедным и больным? Акт милости не у всех требует вопросов.

Однако что будет, если человек не будет судить человека? Всепрощение откроет чакры вседозволенности? Никаких регуляторов, и законов. Такая свобода нужна? Несмотря на возникающие противоречия, добрые кантианцы вполне смогут так прожить много лет, пока райское яблоко не приведет к раздору. Но сколько выдержит мир, состоящий не только из святости, но и греха? Пока что эпоха изобилия только разжигает животные инстинкты, проявления которых мы видим изо дня в день.

Если места лишения свободы закроются, то возможно граждане одумаются, ведь одним барьером для грешников станет меньше. Воспитание нравственного у каждого человека способствует прогрессу, развитию всего общества. Мораль – то, что никогда не должно нас покидать: ни на секунду. Для меня очевидно, что люди должны задумываться как о своих действиях, так и государства, иначе нами будут управлять либо внутренние побуждения, либо внешние мотивы.

Соглашусь с компатибилистами69, скорее даже с полукомпатибилистами70: определенным образом жизнь можно предсказать и даже повлиять на нее. Основная масса сильно подвержена своим желаниям и не может им противостоять, но существуют люди, которые делают осознанный выбор: лениться и не делать зарядку или заняться йогой, поехать на транспорте или идти пешком; поспать подольше или начать день с пробежки. Тандем инженеров и искусственного интеллекта вводит инновации и изобретает устройства, которые меняют представление о возможностях человека. А само существование нравственности с концептом выбора между добром или злом говорит о наличии свободы воли.

Взяв из стола большие листы, я принялся писать на них лозунги. Долго придумывать их не пришлось.

«Такую свободу вы хотели?»

«Что ты делаешь со своей свободой?»

«За свободой стоит выбор, а за ним должна быть воля».

«Горе от свободы, в которой нет счастья».

«Свобода усыпляет. Очнись!»

Что же я предлагал? Мой призыв – не избавиться от существующей свободы, а грамотно принять ее. Судя по всему, духовно люди не были готовы ко времени, которое им открылось. После долгих лет упорного труда старые поколения – не знали, чем себя занять, поэтому забивали свое время суетой, а молодые – даже не задумывались о бытии, и погружались в туман развлечений.

Благополучие людей – мой критерий, индикатор изменений. Если бы люди были счастливы, жизнерадостны, то я бы даже не задумался о том, что нужно что-то менять. Но люди глубоко несчастны и испытывают экзистенциальные муки.

Зачем мне это надо? Зачем что-то менять? Почему бы не принять действующий порядок и не жить спокойно. Как-то я спросил маму: «Зачем мы живем?» Она ответила: «Чтобы сделать мир лучше». Это засело у меня в голове. Но я не альтруист, так как руководствуюсь эгоистичными побуждениями: мне сейчас будет жить лучше, если я буду видеть людей вокруг себя счастливыми.

С наступлением ночи я выскользнул из общежития с рюкзаком, набитым агитационными материалами. День и ночь различаются только по солнцу – у граждан нет распорядка дня. Заведения обслуживаются робототехникой, и народ может посещать их в любое время. Все же темнота была мне на руку – я не хотел попасться, как неприятель Движения Свободы. Для многих они символизировали достаток.

Глобальная децентрализованная система, без лидера, с численностью пять миллионов человек в России (двадцатая часть всего населения страны). Большая часть членов, официально вступивших в ряды Движения, не проявляли общественную активность. Однако показательным было то, что каждый девятый из десяти случайных человек в социальной сети выражал поддержку в адрес деятельности этих общественников. И, вправду, было заметно, что данная организация имела большую силу, чем все политические партии – даже сила власти правительства из года в год сбавляла обороты. Де-факто какая-то доля сотрудников органов государственной власти симпатизировала Движению Свободы, хотя законы запрещали им лоббировать свои интересы.

У Движения Свободы были отличительные знаки: жест – соединенные вместе кончики пальцев рук (обозначал сосредоточие свободы), клич – «Свободу всем во всём!» (провозглашал её во всех сферах жизни), эмблема – человек с поднятыми руками (показывала автономию каждого гражданина в своих стремлениях). Данные атрибуты добавляли объединению сплоченности. Неофициально их называли «свободниками».

В глубине души большинство понимало, что все куда-то катиться, но из-за отсутствия необходимых знаний и опыта не могло полно оценить ситуацию. Свое воздействие на умы оказывали пузыри фильтров. Онтогенез человека был примерно таким: рождение – возможность делать, что хочется, не выходящее за рамки закона – депрессия из-за непонимания своего предназначения – смерть.

Моя семья не была поражена вирусом свободы. Родители жили скромнее других, и к тому же приучали меня, показывая, что мир прекрасен и без всяких побрякушек. Они придерживались традиционализма71 и жили обособленно от людей (не физически, а морально), поэтому не понимали, зачем я трачу время на знакомство с прогрессивизмом72. Будучи ребенком, я не мог вникнуть, почему родители не принимали существующую культуру, но став постарше, догадался, что их так воспитали. Несмотря на окружающую социальную среду, мои бабушка и дедушка прививали им консервативные ценности. Диалектическое73 развитие семейных идеалов выразилось в том, что борьба антимодернизма74 родственников и либерализма75 общества взрастила во мне желание изучать философию. Я еще не понимал, к чему она меня приведет, но был готов к приключению.

Рекламные стенды пестрели афишами, постерами, объявлениями. Капюшон на голове, рюкзак за плечами, плакаты в руках – я тайком передвигался по городу от одного рекламного щита к другому. Своими плакатами, расклеенными поверх прочих материалов, я взывал к чувствам воли, упорства и самоанализу.

Пересекая городские улицы, я начал испытывать стресс. Зачем я хочу изменить мир? Нужно ли мне это? Что мне за это будет? Стоит ли оно того? Вопросы лились ручьем, и я решил провести аутогенную тренировку. Сев на скамейку около Берендеевского парка, я закрыл глаза, стал выравнивать дыхание и успокаивать разум.

«Вдох-выдох. Здесь только я. И никого больше. Сегодня – хороший день. Было безоблачно. Солнце долго не хотело заходить за горизонт. Воздух свежий», – тренинг помогал. – «Я познакомился с новыми людьми. Они оказались приятными. Профессор, как подобает преподавателям, был немного строгим, но благосклонным и справедливым. Одногруппники представились незаурядными, смышлеными и начитанными, причем, каждый из них по-своему харизматичен. В наше время мало кто занимается спортом, но ребята выглядели подтянутыми: то ли еще были молодыми и имели такое строение тела, то ли не брезгали физической культурой. Элеонора была неотразимой». – Сердце забилось чаще. – «Что? О чем я подумал? Унтри, ты что потерял контроль над своими эмоциями?» – Такое в первый раз. – «Она – обычная девушка. Разве? Всего лишь привлекательный представитель противоположного пола, увлекающийся литературой. Так. Что-то пошло не так».

Я открыл глаза, и забыл, как оказался в сквере под покровом ночи. В голове был лишь образ Элеоноры: энигматичной брюнетки с яркими украшениями на теле, красной помадой на губах и татуировкой на правой кисти, изображающей игральные кости.

– Извините, подскажите, который час? – Спросил меня женский голос.

«Нет, это не меня», – находясь в абстракции, подумал я.

– Молодой человек, вы же вроде не в наушниках.

«Так это и вправду меня?»

Я повернул голову и увидел силуэт девушки, перекрывающий свет уличного фонаря.

– Да, конечно, – я посмотрел на наручные часы. – Половина второго ночи.

– Унтри? – вдруг выпалила моё имя девушка.

Я был в замешательстве. Кто бы мог знать мое имя? Я же особо не с кем не общаюсь. Да еще и в этом районе. Не уж-то это…

– Элеонора?!

– Да, – она вышла из света. – Что ты здесь делаешь?

Я растерялся.

– А ты? – Не ответив на ее вопрос, спросил я.

– Не спится. Гуляю.

Элеонора захотела присесть и увидела плакаты, которые я оставил на скамейке.

«Что за растяпа!» – подумал я про себя. – «Как можно было забыть убрать их в рюкзак!»

– Что это? – Поинтересовалась она, рассматривая агитационный материал.

– Сама видишь, – брякнул я.

Она уперла руки в бока и призадумалась.

– Тебе что, заняться нечем? – нашла она что спросить.

«Это не твое дело», – хотел было сказать я, но вместо этого почему-то начал оправдываться:

– Свобода плюс неграмотность равно депрессия. Люди страдают. Не все, но большинство. Ты же это замечаешь?

Элеонора неуверенно кивнула.

– Да, в одной массовой онлайн-игре тиммейты76 в один голос говорят что-то в этом роде: «Я передвигаюсь в жизни, иду по тротуару, наступаю на бордюр, но постоянно думаю о том, что со мной случится, что нужно сделать, пытаюсь заглушить этот внутренний голос. Но когда я управляю игровым персонажем в онлайн-мире, которая является копией оффлайн-мира, то этих вопросов у меня не возникает – я просто играю, максимально расслаблен и чувствую прилив энергии и запала». Так они думают. И чувствую, что я тоже, – подтвердила она.

Элеонора смотрела мне прямо в глаза – это была ее отличительная черта. Даже в сумраке пронзительный взор накладывал чары.

– Если ты осознаешь это и пытаешься найти выход, то ты уже на полпути к решению проблемы, – поддержал девушку я.

– Что же делать? Думаешь, листовками получится исправить ситуацию? – Задумалась Элеонора.

Она все еще стояла напротив меня будто в ступоре.

– Это лучше, чем сидеть, сложа руки, – ответил я.

– Не факт. Во-первых, тебя могут наказать за то, что ты делаешь. Во-вторых, неизвестно, помогут ли им в жизни открытые глаза, – скептически выразилась девушка, после чего присела рядом со мной. Я убрал плакаты в рюкзак. Она хотела добавить что-то еще.

– То, что ты делаешь, кажется благородным, – вполголоса произнесла она. – Но этот путь извилист, а его длина неизвестна. Ты хорошо подумал, прежде чем взяться за это?

Я не знал, что ответить. Это был сложный вопрос. К тому же в этот момент мне почему-то не хотелось думать об этом – мои мысли были заняты ее лицом: большие глаза, накрашенные ресницы, тонкие губы.

– Унтри? – вынула она меня из прострации.

– Да, то есть, нет, – вспоминая вопрос, бросил я.

– Тогда подумай ещё, – посоветовала она.

– Ты тут неподалеку живешь? – поинтересовался я, непроизвольно переведя тему.

– Ага. А ты?

– Я проживаю по другую сторону парка, в общежитии.

– И как?

– Там мало студентов. Можно сказать, что я живу один.

– Что ж. Завтра рано вставать. Я пошла.

Элеонора встала со скамейки – я повторил за ней.

– Пока, – попрощался я.

– До завтра, – помахала она рукой и ушла. Её голос медленно исчезал в тишине сквера, но остался у меня в голове.

Глава 4

Наутро, зайдя в аудиторию, одногруппники уже были там. Мне было приятно видеть их всех, но особенно Элеонору. Она задевала особенные струны в моей душе.

– Да здравствуют философы! – Зайдя за мной, поприветствовал нас Профессор. – Как ваш настрой?

– Боевой! – Засучив рукава, ответил Хастар. Сомневаюсь, что все считали также. По крайней мере, я не выспался.

– Сегодня поговорим об эстетике – учении о прекрасном, – наметил Профессор. – Что для вас представляет собой красота?

Я посмотрел на Элеонору и задумался. «Она красивая – причем не могу представить, что кто-то может быть красивее неё. Мне все нравится в её образе», – я начал теряться в том, как появлялись такие выводы. – «Что за глупости? Унтри, ты влюбился что ли?» Я отвел взгляд от Элеоноры.

– Красота субъективна, – ответила Элеонора. – Для одних идеалом женской красоты является наличие пышных форм, а других – осиной талии.

– Как считают остальные? – поинтересовался Профессор.

– Красота объективна, – заявил Хастар. – Тому много примеров. Симметрия лица вызывает приятные чувства. На картины великих художников можно смотреть часами. Порядочный поступок производит хорошее впечатление. Нравственность, здоровый вид, нетронутая естественность – это и есть красота.

– К тому же есть то, что у всех вызывает отвращение, – поддержал его Федот. – Это тараканы в домашнем очаге, личинки в еде, несправедливость к святым.

– Ты говоришь про нормальных людей, а не про всех, ведь есть всякие фрики, – защищалась Элеонора.

– Я сказал про всех, – протараторил Федот.

– Есть ли безусловная красота, которая для каждого является ей? Что скажешь, Унтри? – предоставил мне слово Профессор.

Я был слаб в эстетике, и не знал, что ответить.

– Мне кажется, что Элеонора права, – вывалил я. Мне просто хотелось её поддержать.

– Вы все правы, – подытожил Профессор. – Влюбленность вызывает эмоциональный эффект и под влиянием гормонов субъективно возвеличивает человека. Однако есть вещи, к которым люди относятся одинаково: в основном, это связано образом жизни и свойствами человека. Природа красоты дуалистична, порой амбивалентна. Мы можем проследить это в нашей жизни. Порой бывает, что мы испытываем возвышенные чувства к чему-то, но в результате каких-либо действий эмоции инвертируются, и мы уже терпеть это не можем. Как я мог это любить? – говорим мы – как теперь это вынести?

Мы задумались над его словами – за окном послышалось пение птиц.

– Вот вам еще вопрос, – задумал Профессор. – Зависит ли красота мира от вашего настроения?

– Если человек грустит, – стал думать вслух Хастар, – то ему не до красоты. Я бы не хотел, чтобы в момент уныния передо мной мельтешили щенки или вертелись балерины.

– Смотря насколько грустным, – продолжила Элеонора. – Если я расстроена из-за того, что у меня не получается вдеть нитку в иголку, то появление маленьких мопсов меня не только не огорчит, но обрадует. Если же я переживаю потерю близкого человека, то видеть никого не хочу – в такие моменты трагедия поглощает целиком и всё приобретает меланхоличный оттенок.

– Соглашусь, – закивал Федот. – Когда на душе печаль, хочется продолжать унывать, а когда тепло – дурачиться. Тем не менее, есть сильные ингибиторы: например, музыка. Если из плейлиста неожиданно включается любимая бравурная песня, то я начну двигаться в ритм и потихоньку выходить из траура.

– Пережить горе или радость важно, – стал высказываться я. – Опыт бесценен. Когда вы входите в царство феноменов, будьте готовы, что ваши действия будут сопровождаться ощущениями. Сильные впечатления, полученные от созерцания проявления бытия, остаются в памяти навсегда – они и создают нас как личность.

Сказав это, всё оставшееся занятие я не мог думать ни о чем другом, кроме Элеоноры. Тема эстетики только пробудила во мне всё больший интерес к человеку, который мне нравился.

«Что ты хочешь, Унтри?» – спрашивал я себя. – «Провести время, пообщаться, погулять. Как давно ты хотел с кем-нибудь погулять? Даже не знаю, когда вообще общался с кем-то лично, кроме своих родителей. Тут явно что-то не так. Всё дело в её феромонах? Не знаю, но хочу выяснить».

Элеонора внимательно слушала Профессора и была поглощена учебным процессом. Я же следил за Элеонорой и был увлечен ей. Как сказал Габриэль Гарсиа Маркес77: «Возможно в этом мире ты всего лишь человек, но для кого-то ты – весь мир». И моим миром сейчас была девушка с красными губами.

Вернувшись в общежитие, я планировал прочитать несколько глав книги «Преступление и наказание» Фёдора Достоевского78. Налил чай, сел в любимое кресло, открыл произведение, но оно давалось с трудом. Одна страница читалась минут семь, вместо двух. Мысли витали где-то в облаках.

Обычно я проникаюсь героями и, анализируя замысел писателя, пытаюсь понять их поступки. Но не сейчас. В настоящий момент, как ненормальный, я был одержим – девушкой. Не уверен, заинтересована ли она во мне, но это для меня было не важно, так как я руководствовался инстинктами.

Когда одна страница стала читаться дольше десяти минут, я сделал передышку.

«Нужно прогуляться, проветриться», – направлял я себя.

Проходя знакомые проспекты, я заметил, что плакаты, которые клеил ночью, исчезли. Движение Свободы сопротивлялось. Либо полиция уже поработала. Как бы ни было, кто-то не рад моим лозунгам.

«Есть ли смысл продолжать этим заниматься?» – задумался я. – «Возможно. Но не таким путём. Так тебя могут поймать».

В моём животе заурчало. «Когда ты последний раз ел?» – спросил он.

«Извини, что-то много всего на меня налетело за последние дни», – извинился мозг перед желудком. – «Мигом исправим ситуацию – подкрепимся».

Находясь рядом с закусочной, я побрел в нее. Сделав заказ через электронную кассу, я мгновенно получил его.

– Спасибо, – забирая свою еду, сказал я роботу, по ошибке приняв его за человека.

– Пожалуйста, – не растерялся он.

Пройдя к свободному столику, я задумался: «Как бы увидеться с Элеонорой?»

Мне стало приятно, когда я произнес её имя. Быстро к нему привык. Всего несколько букв, но они вызывают сильную реакцию во мне. Насколько странно всё это: сорвало крышу за пару дней. «А что если она меня отошьёт?» – вдруг испугался я. – «Или рассмеётся в лицо?».

«Нет, она не такая», – защищала её другая сторона меня.

Я зашел в социальную сеть и нашёл её контакт.

Во мне закричали внутренние голоса: «Напиши ей, и покончим с этим делом! Нет! У тебя может не быть другого шанса. Всегда есть второй шанс. Не всегда. Не напишешь, будешь жалеть. Не буду. Будешь. Пиши!»

Пальцы принялись строчить текст: «Чем занята? Может встретимся?» Дрожа, нажал кнопку «отправить».

«Ну, всё. Жди ответа», – подумал я. – «Она даже не в онлайн. Что если сегодня не ответит?»

Фантазия стала разыгрываться.

– Зачем ты ей такой нужен? – спрашивала пессимистичная сторона меня. – Ты даже в отношениях не состоял.

– А что это важно? – отвечал оптимист во мне.

– Или вот что еще: вдруг у неё уже был парень? Ты готов к этому?

– Не знаю, но меня тянет к ней. Наверное, я готов на всё.

Пришло сообщение от Элеоноры: «Почему бы и нет? Давай».

Сейчас? Она готова?

«Через полчаса в ресторане на пересечении тридцатой и сорок второй дорог?» – уточнил я.

«Ок», – согласилась она.

Не успел я моргнуть, как уже сидел за другим столом в более приличном кафе. Мы пили фруктовый чай.

– Что-то хотел обсудить? – спросила меня Элеонора.

– Да, – сказал я, не зная, как закончу предложение, – хотел узнать тебя поближе.

Я всё-таки решил рискнуть и сразу заговорил об отношениях и чувствах. Элеонора неожиданно для меня отвела взгляд и посмотрела на блюдце. Она занервничала.

– Я сказал что-то не так? – забеспокоился я.

– Неделю назад мой парень заявил, что мы расстаемся, – открылась Элеонора. – Я до сих пор не могу поверить в это. Поэтому ты меня и видел вчера в парке. Мне хочется разобраться в себе. Когда я ничего не делаю, мне становится тяжело, появляется головная боль.

Значит, у неё был парень? И он её бросил? Меня это не отпугивает. Напротив, захотелось ей помочь… забыть его.

– Люди так не любят остановки (например, стоянки поезда), что предпочитают куда-то нестись: выбирают шум вместо тишины. У каждого на то свои причины. В твоём случае это расставание.

Она молчала, внимательно слушая меня.

– Как долго вы встречались?

– Два месяца.

– Пфф, это же не серьёзно, – подумал я.

– Прости? – не расслышав меня, сказала она. Я понял, что подумал вслух, но достаточно тихо, что она не разобрала. Нужно быть осторожнее.

– На протяжении веков люди путаются: не знают, что лучше для них. Это одна из сторон одной медали. Другая же – то, что всё проходит. Так что переживать нормально, но тебе будет легче, если ты его отпустишь.

– Когда я спрашивала, почему он так поступил, то знаешь, какой получила ответ? Что я слишком умная и целеустремленная. Типа нам не по пути, так как ему боязно от того, что я не хочу зависать с ним в видеоиграх, смотреть один и тот же сериал дни напролет. Да, мы проводили время по-разному. Но я воспринимала это нормально, а он, оказывается, относился к этому негативно.

– Он деградировал, – осудил я будни её бывшего парня.

– Не вижу в этом ничего плохого. Человек живёт так, как хочет. Дело в том, что он поставил мне ультиматум: либо я живу, как он, либо мы расстаемся. Моё предложение – чтобы каждый из нас занимался, чем хочет – он не рассматривал.

– Идиот, – взболтнул я.

По-моему, она хотела заступиться за него, но промолчала. Видимо, постепенно остывает.

– Это не моё дело, – разве не моё? – но тебе будет легче, если ты перестанешь мусолить эту тему и отпустишь его.

Мне показалось, что я сказал грубо, но она позитивно оценила настойчивость.

– Откуда у тебя этот шрам? – осведомилась она, посмотрев на мою кисть.

Я взглянул на него, и меня одолело чувство ноющей боли в руке.

– В детстве я неудачно упал в лесу так, что напоролся на ветку, – овладев собой, ответил я.

– Он тебе идёт, – улыбнулась Элеонора. Она со мной флиртует или со всеми так открыто разговаривает?

– А у тебя очень выразительное лицо и татуировка, – сделала я ей ответный комплимент. Рисунок был в том же месте тела, где у меня красовался шрам.

– У меня есть ещё, – заметила она.

– Где?

– На лодыжке.

Элеонора приспустила носок, и я увидел белого голубя.

– Он означает мир во всем мире? – уточнил я.

– Именно так, – кивнула она. – Я миролюбивый человек, пацифист.

– А что значат игральные кости?

– Я придерживаюсь позиции индетерминизма79. Жизнь не только непредсказуема, но даже случайна. Принимая это, я смиряюсь и начинаю спокойнее относиться к вещам. Только вот сейчас ты мне помогаешь больше, чем эта татуировка.

Она чувствует мою поддержку.

– Слушай, ты подумал над моими вчерашними словами? – полюбопытствовала она.

Смутно вспомнился разговор на скамейке.

– Да, – начал я делать вывод на месте, – плакаты содрали. Я слишком слаб, чтобы противостоять такой силе, как Движение Свободы.

Почему я это сказал? Разве я хочу им противостоять? Разве дело не в людях, не читавших Дейла Карнеги80 и не знающих, как перестать беспокоиться и начать жить?

– Молодец, – похвалила меня Элеонора. – Живи для себя. Всё равно, как ты уже заметил, это закончится – всё предастся забвению.

– Но я не хочу умирать! – неожиданно для себя самого воскликнул я.

– Не знаю, получится ли у кого-то прожить дольше двухсот лет, но пока что это невозможно, да и бессмысленно.

Меня больше зацепило вторая часть предложения.

– Почему бессмысленно? – возразил я.

– Потому что смерть придает жизни смысл.

Меня не убедил её аргумент, но я не стал спорить. Вместо этого я вернулся к проблеме сопротивления:

– Всё же досадно, что я не могу помочь людям побороть обсессии.

– Может им не нужна помощь?

– Ты же сама вчера привела пример, что люди страдают, – напомнил я.

– Да, – согласилась Элеонора.

– Ты использовала понятие «смерть» и у меня появился вопрос. Сколько близких должно умереть, чтобы человек начал ценить жизнь и делать то, что хочет, а не откладывать на потом?

Она неуверенно, но приняла мои слова. Хотя я думаю, что она не сильно задумалась над ними.

– Ты – интересный человек, – вдруг сказала Элеонора. – Ты как светоч во тьме. Чувствую, как ты захватываешь мое внимание, хотя я даже это не просила. Но от этого мне становится только интереснее.

Я ей интересен? Разве она также думала в классе, когда я ее задел? А я?

Уже не важно. Смотри ей в глаза.

– Скажу тебе, что я тоже ощущаю нечто новое. Ты как звезда, которая притягивает в себе планету.

Да, я никогда не ощущал ничего похожего. Хочется испытать это чувство, докуда оно доведет…

Элеонора снова что-то хочет сказать, но не говорит. Она стесняется.

Возьми ее за руку. Ну же. Ты должен…

– Элеонора, – я дотронулся до ее татуировки на кисти, – ты всегда смотришь в глаза людям?

– Да, – ее голос стал тише. Мир вокруг заглох. Я видел и слышал только красивую девушку перед собой. – Мне нравится видеть правду. И если я ее вижу, то не хочу отпускать.

Я не понял, как оказался ближе к ней, но моё лицо было очень близко к её лицу. Наши сухие губы прикоснулись друг другу, а руки неуклюже сцепились.

После непродолжительного поцелуя, мы посмотрели друг на друга. Я понял, что в этом мире существует что-то действеннее философии – опыт. Переживать этот момент было лучше, чем тысячу раз о нем читать.

– У тебя теперь красные губы из-за моей помады, – мило засмеялась Элеонора, смотря на меня из-под бровей.

– Твоей помады, – улыбнулся я. Адреналин в крови зашкаливал. Сердце билось учащенно. Однако мне нравилось это ощущение.

– Хочу вместе с тобой послушать музыку в наушниках. Давай? – предложила она.

Я кивнул. Элеонора достала четыре затычки и две из них передала мне.

Не спросив меня, она легла мне на грудь. Я обнял ее и услышал группу «Simple Plan».

Следующие полчаса я не помню, так как был не здесь. Куда-то переместился вместе с Элеонорой, но точно был не в ресторане на пересечении тридцатой и сорок второй дорог.

В какой-то момент я понял, что девушка на моей груди задремала.

Разбудить? Или не стоит? Подумав минут пять, я все-таки разбудил ее.

– Ты как? – спросил я шепотом, когда мы сняли наушники.

– Прекрасно, – расплылась в улыбке она. – Проводишь меня домой?

Тот вечер закончился как в медленном кино – неторопливо мы добрались до ее квартиры и расстались. Лучше вечер я не проводил никогда. По крайней мере, у меня было такое впечатление.

– До завтра, Унтри, – попрощалась Элеонора, оставив красный след помады на моей щеке.

– Спокойной ночи, – пожелал я ей, и ушел.

«Что это было?» – спрашивал я себя на пути в общежитие. – «У тебя новая девушка?»

Похоже на то.

Через полчаса я уже спал, как младенец.

Проснувшись на утро, я был в хорошем настроении. Небо за окном было ярко голубым. Птицы летали высоко – не было ни облачка.

Не так давно начав бриться и делая это раз в неделю (чаще было бессмысленно), я решил устроить внеочередную процедуру. Напенив свое лицо, я тщательно проводил бритвой по нему.

«Ты что счастлив?» – спрашивал я себя вслух. – «О, да! Счастлив, как никогда. Элеонора – очень хорошая, и я ей нравлюсь». – Я стал напевать. – «Нра-а-а-авлюсь, ка-а-ак никогда-а-а! Хэ-э-эй, хэ-эй, по-однимите ру-уки, жизнь пре-екрасна-а!»

Встретив Элеонору в университете, мы поздоровались, но не обнялись. Немного смущались после вчерашнего вечера.

Увидев со стороны Элеоноры взаимность, мне стало легче – я продолжил заниматься философией. На очередном занятии захотелось активно принимать участие в обсуждении.

– Дорогие студенты, – обратился к нам Профессор, – что лучше: не читать книги по философии или читать книги только определенных авторов?

– Лучше пропустить кого-то тяжелого, чем теперь не знать о чем-то, – поторопившись, высказал свое мнение Хастар.

– Позволь мне тебе возразить, – вежливо сказал я. – Если читаешь Готфрида Лейбница81, то будь добр ознакомиться с Дэвидом Юмом82. Иначе ты сделаешь неверные выводы о природе знания. К сожалению, часть людей так и делает. Слушаешь философов Древней Греции? Тогда должен услышать всех: как Платона83, так и Диогена Синопского84; как Эпикура85, так и Зенона Китийского86. А то некоторые начитаются какого-нибудь философа, а потом цитируют его всю жизнь, то защищая себя от признания их невеждами, то отстаивая свою однобокую позицию по какому-нибудь вопросу. Здорово, что люди читают книги – радует. Но это тяжелая дорога, опасная даже, если сдаться на полпути. Потому что если сдаться, то есть риск принять философию одного автора, не услышав контраргументов. А истина обычно там – где-то посередине. Поэтому если начинаешь что-то читать, готовься читать всё.

Элеонора погрузилась в свои мысли после того, как я ответил на вопрос преподавателя. Профессору понравился ход моих рассуждений – я чувствовал, что он подходит к этому вопросу похожим образом.

После занятий Элеонора спросила меня:

– Почему ты такой упертый? Причем не просто упертый, а безапелляционный?

Я не знал, как ответить, и думал, что ей кажется.

– Мне нечего сказать. Разве я такой?

– Да, тебе это не видно, но это так.

– Попробую объяснить, – начал я анализ своего поведения. – Хоть многие современные философы и говорят, что мир не разделен на черное и белое, я не придерживаюсь такой позиции. Видишь ли, если человек не прав, и при этом влияет только на самого себя, то он безобиден, однако если он оказывает давление на других людей, то должен иметь адекватную точку зрения на затрагиваемую проблему.

– И как часто ты споришь с ними?

– К сожалению, для мира не часто – редко выпадает возможность в силу разобщенности общества.

– А ты не пробовал придержать в себе эмоции? – поинтересовалась Элеонора, в ней просматривалась забота.

Подумав несколько секунд, я молча кивнул девушке, но внутри себя еще не согласился с Элеонорой – обещал себе подумать об этом.

Глава 5

Мои отношения с Элеонорой развивались, как мне казалось, необычно, хотя естественно для этого времени. Мы знали, что встречаемся, но редко об этом говорили. Однако если видели рядом с кем-то – ревновали.

– Ты принадлежишь мне? – как-то слетело у неё с языка.

Мы лежали у нее дома на полу. Вокруг нас ездил робот-пылесос.

– Любовь многосторонняя. Если не веришь, то можешь спросить Пауло Коэльо87.

– Ответь на вопрос нормально, без своих философствований.

– В общем-то, нет, но, при этом, да, – выкарабкался я, ища компромисс между внутренним и внешним.

– Еще что скажешь? Это как понимать? – все же недовольной ответом осталась Элеонора.

– Мы встречаемся не дольше двух месяцев. Если посмотреть объективно, то этого мало даже для того, чтобы жениться.

Элеонора рассмеялась – мне стало не по себе. Сначала я подумал, что ее рассмешило слово «жениться», так как это было непопулярно – люди меняли партнеров, как перчатки. Но потом стало очевидно, что она не довольна моей категоричностью.

– Что значит «посмотреть объективно»? Твой очередной софизм88?

После этого мне стало не смешно. Меня обвинили в ложных умозаключениях. Хоть это и была девушка, которая мне нравилась, но мое эго было выше.

– Ну, мы не настолько друг друга знаем, чтобы закреплять отношение браком, – попытался аргументировать я.

– Не важно, – продолжила она гнуть свою палку. – Разве я сейчас про брак? Только им можно выразить принадлежность?

– Послушай, я не знаю. Окей? На этот вопрос я не знаю ответа.

Но я знал. Однако боялся сказать Элеоноре. Она это почувствовала.

– Унтри, ты знаешь. Скажи мне.

– Никто никому не принадлежит, – нехотя выразил я свое мнение. – Любой волен делать то, что хочется.

– Это бред! – воскликнула Элеонора и встала с пола. – Ты – эгоист!

Она пошла на кухню – я поплелся за ней.

– Почему тебя не устроил мой ответ? – хотел успокоить ее я.

– Потому что мы живем одну жизнь. И если у тебя есть партнер, то ты должен его уважать, ценить. Понимаешь? Должная быть привязанность. А ты ведешь себя так, будто у тебя впереди еще несколько жизней, в которых будут новые семьи, отношения, связи.

– Эээ… – я не знал, что ответить. Потому что она была права. В глубине души я хотел прожить несколько жизней, успеть всё попробовать. В этот момент я впервые это понял.

В мире было много Движений, но все они постепенно присоединялись к Движению Свободы. Кроме Движения Бессмертия. «Жить вечно» – такой у них лозунг.

Небольшая группа интеллектуалов не хотела кому-то подчиняться, поэтому развивалась отделено. При этом ее ряды были открыты для всех, но не все были открыты для них. Сейчас мало тех, кто думал бы не умирать – слишком тяжел был груз жизни. Я был не одним из них – так как хотел жить. Узнав о Движении Бессмертия, я немедленно примкнул к ним – и стал бессмертником, как они себя называли.

Фактически основатели Движения Бессмертия сначала были в составе Движения Счастья, но когда оно примкнуло к Движению Свободы, то бессмертники быстро нашли аутентичный путь.

Являясь членом Движения Бессмертия, я получал новости о последних достижениях в области медицины и технологий и был удивлен, насколько оптимистичны их прогнозы. Раньше даже не представлял, что человечество настолько близко к вечности.

– Что такое жизнь и смерть? – спросил нас, студентов, оканчивающих первый курс, Профессор.

– Бесконечное сопротивление. Незыблемые понятия, – начал издалека Хастар. – То, что всегда с нами. Они постоянно борются друг с другом. Главные антонимы философии.

– Идеалы онтологии, абсолюты, универсалии, – продолжил Федот. – Вызывающие благоговение смыслы.

– Детальнее, пожалуйста, – попросил Профессор. – Но можно в таком же духе.

– Что из негативного: исчезает живость в движениях, появляется обвисшая кожа, – сказала Элеонора. – Из позитивного: смерть открывает нам глаза. Благодаря возможности умереть в любой момент, мы приобретаем вкус жизни.

Я не хотел ей противоречить, так как был в нее влюблен – может не целиком и полностью, но все же.

– Что, если смерть можно отменить… – смягчил я свой ответ, переведя его на вопрос, – что, если мы сможем жить вечно?

– Ты считаешь, что Движение Бессмертия делает правильные вещи, занимаясь поиском бессмертия? – спросил меня Профессор.

– Да, – незамедлительно ответил я. – А что вы можете про них рассказать интересного?

Мне казалось, что в свои годы он знает больше моего.

– То, что им есть над чем работать. Например, они предлагают бессмертие для тела, а не для души. Если вы понимаете, о чем я.

– О том, что люди не будут знать, чем себя занять?

Разговор по сути уже шёл лишь между мной и Профессором. Причем он, как я понял, не сильно хотел жить вечно. Или он хотел понять, насколько я готов быть бессмертным. Но зачем?

– Мне кажется, что только глупцы с максимально закрытыми глазами и сильнейшие философы смогут жить вечно в ладах со своим «Я», которое наверняка будет подвержено сложному расщеплению.

– Но ведь речь не совсем о вечном, если так подумать, – заметил я. – Можно прервать ход событий, если захочется. Человек становится всё сильнее, а природа влияет на нас всё слабее.

– Посмотрите вокруг, – показал рукой в окно Профессор, – люди не знают, чем себя занять даже на тридцать тысяч дней. Что они, по-вашему, будут делать тридцать миллионов дней?

– Жить, Профессор, – улыбнулся я. – Люди будут жить. Не задумываясь о конце.

– И зачем? Есть и другая проблема – изменение обстановки. Даже в течение ста лет, происходят значительные изменения в общественном сознании, культуре, архитектуре. Человек, рожденный в двадцатом веке, тяжело ориентируется в двадцать первом, а рожденный в двадцать первом, то есть любой из нас, будет хуже видеть связи в действиях в двадцать втором веке. Круг общения: семья, дети, внуки – более жесткий, шутки молодого поколения – менее понятны, смертная тоска – всё ближе.

– Нужно уметь абстрагироваться, – ответил я. – И иметь сильное желание жить.

– Очередная проблема – старение сознания индивида, – будто пытался меня разубедить в незыблемости бессмертия Профессор. – Человеческий организм проходит цикл: от младенчества до старости – рассудок трансформируется, психика претерпевает необратимые изменения.

– Надеюсь, что со мной так не будет, – вылетело с моих уст. До этого я хоть и защищал бессмертников, но не говорил, что хочу быть бессмертным.

После занятий я был готов выслушивать очередные упреки от Элеоноры по поводу моего упрямства, софизма, ребячества, эгоизма и многих других нелестных качеств. Однако ход событий изменил Профессор.

– Унтри, есть время поговорить? Можешь остаться? – попросил меня он, когда все собирали вещи.

– Да, конечно, – ответил я преподавателю, после чего сказал Элеоноре, чтобы она меня здесь не ждала.

– Буду ждать тебя у себя дома, – бросила она.

– Насколько сильно ты хочешь жить вечно? – полюбопытствовал Профессор, когда я остался с ним наедине.

– Достаточно, – коротко ответил я, не понимая, к чему он ведет.

– Я тоже состою в Движении Бессмертия, – откровенно сказал Профессор. – И в его руководстве находятся мои старые друзья. Иногда я с ними общаюсь, и мы делимся друг с другом чем-то новым. В наш последний разговор я узнал, что у них готовится эксперимент по созданию бессмертного человека.

– То есть? В чем именно заключается эксперимент?

– Сначала ответь шире, насколько сильно ты хочешь жить вечно?

– Я идентифицирую себя философом, – стал я делиться своими ощущениями с Профессором, чтобы описать ему своё желание к бессмертию. – Мир невероятно большой – его можно распаковывать вечно, как ребенок открывает подарки на праздники. Мне хочется быть не только философом, которым я являюсь в этой жизни. Я хочу прожить по-разному: пока не знаю как, но еще как-то. Как по мне, так человек умирает, не успев ничего нормально прочувствовать, понять. Мне нравится чувствовать себя в безопасности, но я не могу её ощутить, когда каждый момент могу потерять весь тот опыт, которым овладел, все знания, которые приобрел, все умения, которые получил, все навыки, которые накопил.

– Ты понимаешь, что завтрашний «ты» может быть уже совсем другим, нежели вчерашний «ты»?

– Да, но я считаю, что не сильно меняюсь в глубине себя. На орбитах всё может меняться, но ядро остаётся тем же. К примеру, хоть я и пользуюсь техникой, но не хочу лезть в её разработку: схем и алгоритмов. Мне нравится изящность рыб, но я не буду заниматься ихтиологией. Люблю кататься на лыжах, но ненавижу – на роликах.

– До тех пор, пока Случай не подведет тебя к этому, – заметил Профессор.

– Возможно. Что же насчет эксперимента?

– Движение Бессмертия занимается несколькими научно-исследовательскими направлениями: перенос памяти, крионика, киборгизация. В этом эксперименте они хотят объединить все области в одну. Для этого им нужен подопытный.

Я тут же понял, что им мог бы стать я. У меня загорелись глаза.

– Профессор, вы можете замолвить словечко за меня?

– Я не знаю, что и как именно они хотят сделать, но знаю, что обратного пути не будет.

Профессор пообещал мне поговорить с экспериментаторами, и он сдержал обещание. На меня вышли в течение недели.

– Приезжайте в Москву, – сказал женский голос по телефону. – Одни. С собой брать ничего не нужно.

– Надолго это? – пытался разузнать я.

– Вам всё скажут на месте.

Элеоноре я сказал, что хочу побыть один, разобраться в себе, поэтому пару дней поживу в общежитии. Она отпустила меня, хотя очень не хотела. Мне тоже было не по себе, но я руководствовался тем, что моя сущность важнее её. Эгоизм давал о себе знать. А потом просто сел на самолет и улетел в столицу России. Надеюсь, она не успеет ничего понять, и я вернусь до того, как она что-нибудь узнает.

Как я понял, бессмертники остерегались взаимодействия с Движением Свободы, поэтому меня и не информировали лишний раз, тем более по телефону. Те, кто не со свободниками, те против них, то есть против свободы, что должно исправляться, так как свобода имеет высший приоритет – так считали члены Движения Свободы, поэтому активно боролись с иноверцами.

Воздух в атмосфере был наэлектризован странным образом. Пока я летел в Москву, то на смартфоне посетил разные социальные онлайн-форумы – на них чувствовалось нарастающее противоречие между свободниками и бессмертниками.

По прилёте в Москву меня ждали представители Движения Бессмертия и проводили меня в их штаб-квартиру – центр по изучению возможностей человека или просто Центр. На их гладких атласных рубашках черного цвета была небольшая эмблема – бессмертника песчаного, или сухоцвета в простонародье – наверное, потому, что при срезании соцветий, они еще долгое время сохраняют окраску.

Зайдя в высокое здание в бизнес-районе, меня провели в офис, который располагался на последнем этаже небоскреба. В конференц-зале стояло три человека: один красовался в деловом костюме, второй был одет как хипстер, третий прятал руки в карманах белого медицинского халата.

– Что будем делать? – спросил я, так как никто не проронил ни слова после приветствия.

– Пока не поинтересуешься – не узнаешь, так? – сказал мужчина, похожий на битника.

Я не понял к чему он, но был во внимании.

– Меня зовут Джек, – представился он, и у меня возникла ассоциация с Джеком Керуаком. Я идейный вдохновитель Движения Бессмертия. Это – Стюарт, – Джек показал на бизнесмена, – Он руководитель Движения Бессмертия.

Я сразу же вспомнил речи Джека и Стюарта в видеохостингах и по телевизору.

– А это – Феликс, – он показал на мужчину, напоминающего врача, – наш незаменимый руководитель научно-исследовательской группы.

– Приятно познакомится, – любезно сказал я всем.

– Поверишь или нет, – сказал Стюарт, – но нам тоже. О тебе рассказали, как о талантливом молодом человеке, который проявляет интерес к бессмертию и изо всех сил пытается жить вечно.

Это они, конечно, преувеличили, но были близки к истине.

– К тому же, хорошо разбирается в философии, – добавил Джек. – Нам такой и нужен.

– Раньше можно было сказать, что это – хороший мир для богатых. Теперь это – хороший мир для всех. Почти. Осталась экспериментальная часть. И ты войдешь в историю, как первый человек, который пережил одновременно все три ступени к бессмертию. Формально это будет поочередно конечно.

Я был немного испуган, но не показывал этого.

– Какие такие ступени? – догадался, что спросить мой язык.

– Первая ступень – создание карты твоего мозга, – начал Феликс. – Мы занесем все твои воспоминания в облако и воспроизведем в кибермозге – он будет такого же размера, как твой мозг, по крайней мере, пока что.

Что значит «пока что»? Ладно, не буду перебивать, послушаю дальше.

– Потом мы заменим все части твоей оболочки на электромеханические – это вторая ступень, – осклабился Феликс. «Оболочки?» Он так называет мой организм? Что же дальше? – О парадоксе Тесея можешь не думать, так как заменим тебя полностью, но благодаря кибермозгу и тем же пропорциям тела твоя идентичность сохранится. Технически мы просто перенесем твое сознание в новое кибертело. Поэтому третьей ступенью будет криозаморозка твоего текущего тела – пока ты будешь без сознания, то, по сути, будет существовать не менее одного тебя одновременно: твоя нынешняя форма и загруженная цифровая копия, которую можно воссоздать столько раз, сколько захочется.

«Сколько захочется?» Я такое только читал в научно-фантастических книгах и журналах по проблемам сознания – в реальности звучит куда страшнее.

– По-моему вы не завершили рассказывать, – заметил я, но в ответ была тишина. На меня смотрели, будто я был на собеседовании и устраивался к ним на работу.

– И где окажусь я потом? После этих трех ступеней? Где будет мое «Я», а?

Они начали посмеиваться. Я что-то не так говорю, разве?

– Везде, Унтри, – снизошел ответить Феликс. – Ты можешь быть везде.

– То есть?

– Сам выбирай, где ты захочешь открыть глаза, – сказал Джек.

– То, что ты готов пожертвовать собой ради науки и философии – благородное дело, – похвалил меня Стюарт. – Если всё получится, на что мы и рассчитываем, то ты и не будешь жертвой. Наоборот, ты вознесёшься. Это будет наш подарок тебе.

– У меня есть время подумать? – уточнил я. Для меня это было крайне важно.

– Да, на размышления у тебя два дня, – твердо произнес Джек.

– Подпиши договор о неразглашении, пожалуйста, – сказал вежливо Стюарт, но я чувствовал, что у меня нет выбора.

После всех формальностей, я полетел обратно в Чебоксары. Быстрее домой, быстрее забыться. По дороге мне не было дела ни до социальных онлайн-форумов, ни до облаков за иллюминатором, ни до перекусов.

По приезде в родной город, я первым же делом встретился с Элеонорой у неё в квартире.

– Сделать что? – спросила она меня на повышенном тоне после того, как я рассказал ей о произошедшем. – Ты в своём уме?

– А что не так? – уточнил я, хоть и понимал, что это необычно.

– Мир хоть и далеко продвинулся в технологиях, но не настолько, чтобы гарантированно переносить сознание. Да, в новостях передают, что раз в месяц где-то кому-то оцифровали мозг. И что с этого? Эти пациенты – ноунеймы89, подопытные мыши. Я даже не знаю, как они сейчас себя чувствуют, и правда ли это вообще. И, к тому же, зачем тебя раздваивать? Я имею в виду, какого лешего тебя нужно замораживать и при этом создать электромеханический аналог одновременно? Уж выберите один путь.

По-моему, Элеонора обращалась уже не ко мне – её слова были направлены в окно, в сторону Москвы, где находился центр по изучению возможностей человека.

– Почему бы и нет?

– А почему ты? – она ходила по комнате туда-сюда. – У меня слишком много вопросов. Почему именно ты? И как ты… с чего ты хочешь согласиться на такое?

– А зачем я живу? Вот что мне в этом мире нужно? Я кто? Человек? Если заменят тело и оцифруют мозг, то вряд ли буду им, но останусь собой. Так кто же я? Философ? Если поменяю сферу деятельности, то не буду и им. Твой парень? Прости, но ты не хочешь бессмертия, а значит я вряд ли буду им долго. Видимо «Я» – это набор случайных функций в заданный момент с желанием, определённым опытом и обстоятельствами. А сейчас я хочу безопасности – чтобы мое «Я» было надежно сохранено. А также получить максимальный опыт – изучить разные состояния. Видимо за этим я и живу – чтобы познавать мир. Иногда нужно пересилить себя, и ты добьёшься совершенства!

– Даже если так, – всё ещё не сдавалась Элеонора, – почему именно ты? Может стоит подождать, когда это будет доступнее и надежнее?

– Будущее непредсказуемо. Я его боюсь, честно, – признался я. – Этот эксперимент открывает дорогу в более стабильный мир для меня. Риск есть, откровенно говоря. Но я готов пойти на него – вся моя сущность требует этого.

– Кем ты хочешь быть, Унтри? – остановилась Элеонора и спросила меня, не понимая, что у меня в голове.

– Я уже сказал: кем я буду – не знаю, но куда-то я буду двигаться. В этом и прелесть бесконечной жизни – ты не уверен, что будет завтра, но знаешь, что оно будет. На все найдется время.

– Ты ошибаешься, дорогой, – с грустью произнесла она. – В этом уродство бесконечной жизни – так как ценность момента теряется. В любом случае тебе всё надоест: любая деятельность. И это будет страдание. Вот прожил ты миллион лет, а дальше что? Причем миллион лет – это далеко не вечность. Люди за девяносто лет устают жить, а ты затираешь про вечность!

– Ну, может я расхочу жить, когда-нибудь…

– Не знаю, позволят ли тебе. Судя по твоим описаниям, у тебя не будет полного контроля над своей памятью. К тому же мозг не рассчитан на такую продолжительность.

– Кибермозг технически более совершенен, – защищался я.

– Нет ничего совершеннее природы, Унтри. Жаль, что ты этого не видишь.

– Послушай, – недовольно буркнул я. – Элеонора, я даже говорить тебе не должен был об этом. Но ты для меня важна. Дай мне сделать то, что еще мне важно.

– Ты всё равно меня не послушаешь.

Мы сидели и смотрели друг на друга – пара упрямых особ.

– Что такое жизнь? – я чувствовал, что это последняя попытка Элеоноры разубедить меня. – Ты же понимаешь, что это всего лишь реакция на раздражитель? Книги, которые ты читал, просто вынесли тебя на берег, полный трансгуманистических ценностей, поэтому ты такой, какой есть, и хочешь сделать эти глупости. Послушай меня, я тебе зла не желаю – как ты этого не видишь? Я лучше хочу для тебя, для нас…

У Элеоноры накатывались слезы.

– Тогда отпусти меня, – сказал я вполголоса и обнял ее. Сначала она пыталась увернуться, но потом сдалась и обняла меня в ответ.

– Береги себя, – спустя некоторое время пожелала она.

– Всё будет хорошо, – произнёс я шёпотом и ушел.

Слишком тяжело мне далось прощание с Элеонорой, но выйдя на улицу, я почувствовал облегчение, когда на меня дунул свежий зимний ветер.

Глава 6

В Центре мне сказали, что можно приезжать в любое время, но не позже, чем послезавтра. Я решил ехать в Москву немедленно – одногруппники переживут моё отсутствие (так я себе это представляю – всего лишь отсутствие: недолгое), с родственниками все равно редко выхожу на связь, а Профессор… «Что же насчет него? Поговорить или нет?» – задумался я, пока шел в сторону аэропорта. Мои ноги замедлили ход, и я вовсе остановился. Достал телефон из кармана, посмотрел на позднее время, но всё же не постеснялся позвонить Профессору.

– Если ты решился, то иди, – посоветовал он мне. – Желаю удачи!

Разговор был коротким: единственное, что чувствовалась – это его поддержка. Бодрым напутствием он направил меня к трапу – я сел в самолет второй раз за день, всё меньше понимая что к чему.

Уже через несколько часов, после подписанных мною договоров и соглашений, я сидел на кушетке и готовился к сканированию тела. Оно было необходимо для создания кибертела – электромеханической копии биологического тела.

– Дальше – больше, – думал я и успокаивал себя. – Но я со всем справлюсь.

После оцифровки тела, меня стали готовить к остальным процедурам. Перед наркозом, пока специалисты готовили оборудование и сами собирались с мыслями, мне дали успокаивающее, но я всё равно дрожал.

– Не переживай, – сказал мне Феликс, пока по операционной крутилась туча врачей. – Сейчас тебе сделают общий наркоз, и ты погрузишься в сон. Затем мы подсоединим электроды-сканеры к твоей голове и сделаем цифровую карту твоего мозга. После этого мы заморозим твоё тело, а тебя запустим уже в кибертеле, идентичном твоему.

– А где оно? – спросил я, хотя мне сказали, что они имеют право не отвечать на мои вопросы, и мне вообще не стоит их задавать.

– Пока будет выполняться оцифровка твоего мозга – это займет примерно три дня – инженеры соберут и настроят твоё кибертело.

Не успел я и глазом моргнуть, как меня попросили пройти на операционный стол, около которой был миллион и один датчик – видимо они для меня.

– Унтри, вы готовы? – формально спросил меня анестезиолог.

– Да, – кивнул я.

– Тогда скоро увидимся, – улыбнулся он и ввел в меня несколько кубиков наркоза. – Считайте до десяти.

«Всё хорошо», – подумал я. Сказал же Элеоноре, что всё будет хорошо.

– Раз, два, три, – начал вспоминать я цифры, как резко провалился в сон.

На самом деле наступила полная темнота: я не видел сновидений, не ощущал ничего – никакого тумана, просто мгла.

Забытьё.

Глубокая тьма.

И внезапно…

«Холодно, очень холодно», – первое чувство, возникшее у меня, когда я понял, что очнулся. Только пока не понял где. Чувствовал себя очень слабо.

«Вода, хочется пить, нужна вода», – терзался я мыслями.

– Что за свет?! – пытался я крикнуть, но не смог – возникло ощущение, будто голосовые связки порвались. Свечение тёмно-красного цвета давило на мои зрачки: я еле смог их открыть – и то через боль.

«Я что, заперт?!» – неожиданно осознал я.

«Я лежу или стою?» – давала о себе знать дезориентация.

Воды… ярко… холодно…

Во мне стали появляться силы, но их было очень мало. Я приподнял голову и понял, что заперт в узком пространстве. Тело, руки и ноги были свободны. Но выйти я никуда не мог. Я стал стучать по стенам, которые ограничивали меня.

«Где же я? Ведь только что я был в Центре» – думал я, постукивая по перегородкам, когда появлялись силы. – «Мне сказали, что я пробужусь в кибертеле. Разве это оно? Что-то поменялось? Да и что это за тесный склад… какая-то камера? Криокамера?»

Мне показалось, что я начал о чём-то догадываться, но от размышлений голова болела ещё сильнее.

Стенка передо мной стала приоткрываться, и белый свет ослепил меня.

– Ты кто? Что ты здесь делаешь? – спрашивал какой-то знакомый мужской голос – видимо меня, но я ничего не мог увидеть.

«Сколько ж тут люменов? Какая яркость!» – возникал я про себя. – «Даже щуриться больно».

– Не может быть! – Закричал мужской голос.

Мужчина упал на землю, судя по всему от страха. Я испугался.

«Что не так? Что его так смутило? Во мне дело? Да и где я, в конце концов?!»

Канделы стали поддаваться, и я начинал видеть всё вокруг. Помаргивая, я ощущал, как фрагмент за фрагментом открывался мне: какой-то зимний лес, водоём, упавший на сугроб мужчина. Позади меня стояла камера, из которой стрелой вверх выходил бордовый свет. «Всё-таки криокамера», – додумал я. – «Значит, я не киборг, а всё тот же человек».

«Но почему? Что пошло не так?» – крутились мысли на заднем плане, пока на передний план выходили чувства жажды и холода.

– А ты кто? – просипел я, пытаясь разглядеть мужчину, который помог мне выбраться из бокса.

Очертания его лица становились для меня всё чётче и чётче – я разобрал его внешность.

Лучше бы не разбирал.

Это был я.

– Ты – мой клон? Что произошло? – прошипел я.

Он смотрел на меня, держа руки за головой, не зная, что делать.

– Садись в машину, – вдруг выпалил клон. Видимо у него появился план.

«Лучше, чем здесь стоять и подыхать», – подумал я.

Волоча ноги и прихрамывая, я добрался до автомобиля без его помощи. Мой взор привлекла здоровая птица, летающая надо мной. Как только я сел в автомобиль, она пропала. В машине было тепло – я стал согреваться.

– Как ты меня нашёл? – спросил клона я, когда отпил воды из бутылки, которую он мне передал.

– Это моё место для релаксации, – он приходил в себя. – Ты же сам знаешь, оно – твоё тоже.

«Так это Пионерский пруд!» – воскликнул я, поняв, где мы находимся. – «Отвези меня к Элеоноре. Там и обсудим всё».

– Ты же не в курсе, что произошло… – после непродолжительной паузы сказал он, ведя автомобиль по заспанной снегом дороге. – Сколько лет прошло…

– Сколько? – спросил я, но не был уверен, что хочу знать ответ.

– С того момента, как начался эксперимент прошло десять лет.

– Начался? Он что, не закончился? Десять лет? С ума сойти!

– Тебе ещё многое предстоит узнать.

– Ты киборг? – спросил я клона.

– Не совсем. Ты что забыл? У меня кибертело и кибермозг, поэтому я – кибердроид. Вся биологическая оболочка осталась у тебя, – то ли с завистью, то ли с радостью произнёс он.

– Ты клон? Или я клон? – уточнил я.

– Не знаю, – сказал он, но я не был уверен, что в этом вопросе он был честен со мной. – Но ты – оригинал.

– Так что с Элеонорой? Она жива?

– Да, – успокоил меня он.

– Ты с ней? – уточнил я.

– Нет, мы не вместе. Она живёт одна.

– Но почему вы не встречаетесь, ну или не поженились?

– Всё тяжело. Так сразу ты не поймёшь.

– Так куда ты меня везёшь? К ней?

– К Профессору. Элеонора подождёт.

– Ты с ним ещё общаешься, спустя – сколько говоришь? – десять лет?

– Да.

Клон был каким-то немногословным.

– Я тоже стану таким же угрюмым, как ты, через несколько лет?

– Не знаю, – ответил клон, – ты будешь получать другой опыт, соответственно, можешь развиться, как угодно. Далеко не факт, что твоё поведение будет таким же, как моё.

– Зачем мы едем к Профессору? – поинтересовался я.

– Нужно узнать, откуда ты здесь появился и не его ли рук это дело. Также нужно узнать, что нам теперь делать: два бегающих клона на улице – такое себе. Как тебя встроить в общество, которое в какой-то момент изменилось по щелчку пальца. Ну, и разобраться, кто из нас Унтри №1 и кто Унтри №2.

– Тебе не понравилось то, что я сейчас появился в твоей жизни? – решил спросить я.

– Всё нормально.

– Судя по твоему тону, так не скажешь. Ты выглядишь расстроенным.

– Я не то, чтобы расстроенный, скорее – растерянный.

– Тогда нормально, – заключил я, и уставился в окно автомобиля.

«Новый день – новые приключения», – подумал я. Но насколько «новый»?

Когда мы въехали в город, то я заметил его изменения. Не сразу. Сначала никак не мог понять, что не так. Но потом понял – люди больше суетились. На улице их было много. Транспорт ездил чаще. Что способствовало таким преобразованиям?

Раньше я не был у Профессора. Даже не знал, где он живёт. Оказалось, что неподалёку от Октябрьского моста – один в частном доме.

Профессор встретил меня с удивлением.

– Унтри, почему ты не дал ему одежду? – отчитал моего клона Профессор. Мне очередной раз стало не по себе от того, что рядом со мной стоит моя копия, хотя по моему имени обратились не ко мне. Странно, я же оригинал.

– Пару дней назад вы меня спросили, что бы я делал, если увидел перед собой себя, – обратился мой клон к Профессору. – Так это вы его привезли сюда? А что сразу не к себе домой?

– Снова не слышишь меня, – сказал ему Профессор. За прошедшие годы и без того четкие морщины на его лице врезались в кожу ещё сильнее.

– А вы меня не слышите, – ворчал мой клон.

Когда они успели приобрести сварливые характеры?

В своём гардеробе Профессор нашел мне костюм, и я одел его.

– Если вы называете его Унтри, то, как вы назовете меня? – уточнил я.

– Главное, успокойся, – сказал он мне, – сейчас разберёмся. Как ты себя чувствуешь? Голова не болит? Сердце не колит? В глазах не двоится?

– Да всё хорошо, – ответил я. – Чувствую себя хорошо, а будет ещё лучше, если поем и получу ответы на вопросы.

– Да, конечно, – кивнул Профессор. – Сейчас разогрею тебе суп.

Пока Профессор крутился за кухонной стойкой, я посмотрел на клона – он сидел на табуретке, удерживая на лице такие эклектичные эмоции, как встревоженность и усталость.

– Держи, ешь – поставив на стол передо мной миску с борщом, пожелал мне приятного аппетита Профессор. – Что ж, а теперь будем разбираться, что происходит.

– В большинстве своём людям кажется, что происходящее с ними – это в новинку. Кто-то начинает замечать, что параллельно у других случается то же самое. Например, когда у меня заболела мать, я заметил, что много у кого она заболела. В меньшинстве своём люди думают, что они прожили эту ситуацию первые, а теперь её переживают остальные. Снова пример: когда я был молодым, то хотел участвовать во всех мероприятиях, конкурсах, конференциях, но потом этот период прошёл, однако у моих знакомых – он только начинался. Кто же сказал, что я был первым в этом? Никто, и вы будете правы – это заблуждение. Что же сейчас – с тобой? Этот случай, и правда, феноменален, исключителен. Но это не значит, что мы не можем представлять, что до тебя такого не было. Возможно, такой метод облегчит нам задачу.