Кафетерий для спецназа бесплатное чтение

Яна Тарьянова
Кафетерий для спецназа

Пролог: десять лет назад

Майор Деметриуш Новак, заместитель командира отряда специального назначения «Вервольф», просматривал доставленную дежурным сводку происшествий, выделяя маркером «праздничные» происшествия — из главного управления затребовали отдельный рождественский отчет. Соломенная плетенка, увитая золотой лентой и бусами из рябиновых и можжевеловых ягод, обрамляла настенные часы. Время близилось к восьми вечера. В кабинете царила тишина. Неужели Анджей не позвонит? Отступился? Или нашел другой выход?

Новак потянулся, встал, подошел к окну и выглянул на улицу. Возле КПП стояли двое. Майор Анджей Розальский, заместитель начальника городского отделения полиции, разговаривал с оборотнем в гражданской куртке. Мелкий и упрямый снег припорошил звезды на погонах Анджея, осел на темных волосах его собеседника кружевной шапочкой. Анджей покачал головой, хлопнул темноволосого по плечу. Тот развернулся и побежал к стоящей возле обочины машине — поскальзываясь на ледке в тонких осенних туфлях. Деметриуш вернулся в кресло и уставился на внутренний служебный телефон. Тот немедленно и деликатно затренькал.

— Новак слушает.

— Демчо, я внизу, на КПП. Можно подняться и поговорить?

— Заходи.

Положив трубку на допотопный аппарат, Деметриуш позволил себе глубокий вздох. Навалилось неприятное ощущение, что Анджей собирается накинуть на него удавку. Сейчас накинет, а потом годы затянут.

«Да что я себя заранее на беды настраиваю? Камул подаст, Хлебодарная вывезет… как-нибудь обойдется».

Стрелка часов щелкнула, задевая цифру XII. Плетенка задрожала, одна из можжевеловых ягод упала и покатилась по полу, словно пыталась найти и изгнать Демона Снопа, притаившегося среди канцелярской мебели. Люди и оборотни чтили зимнее солнцестояние — каждый по-своему. Люди верили, что в этот вечер случилось рождение их Бога во плоти, и звезды, зажженные ангелами, привели пастухов и волхвов к хлеву, где Богоматерь лелеяла младенца. Оборотни праздновали изгнание Демона Снопа. По их преданиям в этот день Хлебодарная отхлестала можжевеловым веником нечисть, портившую зерно в амбаре, и тем самым спасла племена от голодной смерти — суровая зима лишила леса дичи и поставила лис и волков на грань вымирания.

Чем теснее переплетались судьбы народов, тем больше общих черт находилось в праздниках. Люди начали добавлять можжевельник в рождественские венки, оборотни — перевивать солому золотыми лентами и привязывать блестящие колокольчики. Изменилась и выпечка. Люди научили оборотней приправлять зимнее печенье имбирем, а лисы открыли людям секрет сосновой коры — она, промолотая и добавленная в муку, изгоняла из жилища злых духов. Звучали псалмы в храмах, вечерами светились украшенные гирляндами ёлки, полыхали костры, пожиравшие соломенные подношения и окуривавшие города и села можжевеловым дымом. Завершал декаду День Подарков — а от такого чудесного праздника кто откажется?

— Тук-тук! — Анджей толкнул дверь, вошел, прикрываясь, как щитом, стеклянной банкой с притертой крышкой — чаем с травами и сухофруктами. — Я с подарком. На денек раньше, чем положено, но, думаю, Камул с Хлебодарной не обидятся.

— Присаживайся, — Деметриуш указал на кресло для особо важных посетителей, отодвинул бумаги, щелкнул кнопкой электрического чайника.

Ему пришлось снять причудливую оплетку и приложить усилие, чтобы откупорить банку. Летний аромат завис в воздухе, вытеснил можжевеловый дух. Новак зачерпнул заварку ложкой, насыпал в стеклянный чайник, залил кипятком и выставил на стол чашки и кусковой сахар.

— Ты знаешь, почему я пришел, — глядя на расправляющиеся цветы и листья, проговорил Анджей. — Возьми парня в отряд. Должен буду, отплачу, чем смогу. Я его прикрывал, сколько мог. Сегодня мне влепили выговор за злоупотребление служебным положением в личных интересах.

— Его уволили? Служебное несоответствие?

— Я уговорил начальство принять рапорт по собственному желанию.

Деметриуш залип взглядом на чайнике, прислушиваясь к себе. Он мог отказать Анджею. Не вмешиваться в чужую судьбу, устраниться, пустить дело на самотек. Избежать неминуемых неприятностей, в конце-то концов.

— Это же он меня нашел, — глухо сказал Анджей. — Командир поискового отряда велел сворачиваться, а он полез в подвал, где воды по колено было, добрался до третьей комнаты, дверь вышиб, когда меня услышал. И врача заставил на месте реанимационные мероприятия провести. Если бы мне сразу брюхо от аконита не промыли…

— Я думал, врач сам…

— Нет. Он наорал, пригрозил, и…

Деметриуш прикоснулся к горячему стеклу, подержал, запоминая боль припёка, и согласился:

— Ладно. Возьму.

Анджей просветлел, набрал воздуха в грудь, но Деметриуш оборвал его резким взмахом руки:

— Прикрывать не буду. Удержится в отряде — так тому и быть. Не уживется — пойдет в супермаркете на дверях стоять.

— Твое право. Спасибо, что не отказал. Я твой должник.

— У Камула на полях сочтемся. После Дня Подарков пусть в канцелярию зайдет, подаст рапорт. Рассмотрю обычным путем.

Анджей кивнул. Деметриуш поднял чайник, чтобы налить чай в чашки. Несколько можжевеловых ягод сорвались с плетенки и заплясали на линолеуме, скрепляя договор.

Глава 1. Развод и кафетерий

Дом — крепкий двухэтажный особняк — достался Ханне при разводе. Адвокаты раскопали имущество мужа, купленное в браке, заставили делить. Ханна забрала особняк, отказавшись от половины квартиры и загородного дома. Жить с Витольдом под одной крышей она больше не собиралась, продавать доли не хотела — неизвестно, насколько это затянется. Проще было совершить обмен. По иронии судьбы особняк Витольд купил своей любовнице, юной белоснежной волчице, твердо намеревавшейся перейти в статус законной супруги. Первый этаж занимала элитная кофейня, безнадежно прогоревшая — любовница пробовала свои силы в бизнесе и крепко промахнулась с выбором места.

По диагонали от особняка, через перекресток, высилось здание городского отдела полиции, раскинувшее щупальца-пристройки на весь кубик. Напротив — пожарная часть, занимавшая изрядный кусок Алтарного Парка, а сбоку — казармы и штаб мобильного отряда специального назначения. Люди и оборотни в форме курсировали из здания в здание, сидели на скамейках в Алтарном Парке, а элитное заведение с дорогущими сортами кофе и авторскими кексами оббегали по кривой дуге. Невысокий уровень культуры, прожорливость и умеренные зарплаты заставляли полицейских, спецназовцев и пожарных обедать в столовых, толкаться в очередях за пирожками в киоске, приютившемся в углу сквера, носить термосы из ближайшей пельменной и покупать кофе и какао в автоматах, кидая пару монет. Отдавать крупную купюру за то, чтобы выпить крохотную чашечку кофе в обществе полотняной салфетки и букета из живых цветов, никому из служивых в голову не приходило — зачем, если можно взять картонный стаканчик и посидеть на лавочке?

Бизнес адвокаты отжали вместе с особняком. И это, неожиданно, вытащило Ханну из пучины терзаний, в которой она едва не утонула, пытаясь понять — можно ли было спасти брак? Допустила ли она какие-то ошибки, подтолкнувшие Витольда к измене? А потом, когда измена уже свершилась? Нужно ли было сразу хлопать дверью? Может быть, надо было…

Голос разума напоминал, что она уже в разводе и имущество поделено. Ханна выслушивала голос разума, кивала, и снова начинала думать: «А если… А если?.. А если бы…»

Визит в элитную кофейню, прогулка по парку и сомнительный комплимент от двух вояк, лузгавших семечки возле спецназовского КПП, взбодрили. Ханна оценила ситуацию и решила попробовать перевести блажь на рельсы обогащения. Первым делом она уволила флориста, отказавшись от ежедневных букетов на столах, вторым — баристу и официанта, третьим — выставила на продажу запасы элитного кофе и чая. А потом, тщательно высчитав вложения и возможные доходы, отправилась в банк, чтобы взять кредит.

Помещение не требовало ремонта, но над начинкой пришлось поработать. Ханна сменила мебель, избавившись от кожаных диванов, заполнила зал длинными столами, лавками и табуретами, добавила десяток высоких столиков для быстрого перекуса и чаепития. Открытую веранду переоборудовать не стала: занавеси из искусственных цветов и лиан никому не мешали, наоборот, могли помочь воякам прятаться от начальства. Нанятые рабочие монтировали холодильники и кухонное оборудование, поверенный Ханны заключал контракты с поставщиками дешевых и сытных полуфабрикатов. Жизнь била ключом, изгоняя дурные мысли о собственной ненужности. Оставалось привести в должный вид и выставить на рынок аренды квартиры на втором этаже, и нанять персонал для обжорки.

Пару раз Ханна докладывала о ходе дел своим родителям — они тревожились за её моральное состояние, никак не могли поверить в измену Витольда и развод. Старшее поколение, чтящее клятвы у алтаря, не желало принять факт, что Ханна вляпалась в пословицу: «Седина в бороду — бес в ребро». Витольд был старше на десять лет, и — как выяснили адвокаты — начал погуливать, справив сорокалетие. Подцепил любовницу на корпоративе, через месяц после юбилея.

Наверное, любовницу можно было понять: глава крупной строительной фирмы, видный волк с благородной сединой внезапно вспыхивает страстью, осыпает дорогими подарками, желает зачать ребенка. А что супругой обременен… супруга — не стенка, подвинется. Тем более — бездетная. Не родила за восемь лет брака.

Так в итоге и вышло — Ханна подвинулась. Вот только понимать ни мужа, ни любовницу не желала. Особенно мужа. Зачем было сначала клясться у алтаря Камула, а потом юлить и прятаться в норах?

Ханна была висицей, серединкой на половинку. Отец-альфа — суровый, уже заматеревший волк, отслужил два года в армии по обязательному призыву, и ушел на производство, в сталелитейный цех. Поднялся от мастера до начальника цеха, работал с людьми, волками и медведями, дома никогда голоса не повышал, матушку на руках носил и на годовщины свадьбы дарил роскошные букеты. Матушка, рыжая лиса с бурым ремнем по хребту, была государственным инспектором по охране труда и технике безопасности. Познакомились родители во время проверки на заводе, повстречались около года и пошли к алтарю. Не к Камулу, как принято у волков, а к Хлебодарной. Может, потому и связала клятва крепче, откуда знать?

Родители настойчиво предлагали Ханне вернуться в их квартиру: её комната еженедельно убиралась, вещи лежали в шкафах на полках. Она часто приезжала к родителям в дни командировок Витольда и оставалась на несколько дней. Связь с отчим домом истончилась, но не разорвалась. Именно поэтому ей не хотелось возвращаться — сейчас. В родительской квартире было невозможно выплеснуть кипящую злость — обязательно кого-то ошпаришь брызгами. Её еще не отпустило, временами хотелось орать и что-нибудь швырять. Лучше было это делать в одиночестве, подальше от родительских глаз.

Очередные дровишки под кипящий котел злости прилетели после осмотра дома. Больше всего Ханну взбесило убранство любовного гнездышка. Квартиры, где Витольд наставлял ей рога. Круглая кровать с ярко-розовым покрывалом! Ладно бы круглая, но спальня невыносимо утопала в розовом, шевелилась кисеей, потряхивала кистями балдахина, ворсилась мехом абрикосовых ковров на полу. И это логово волков? Услада взора волка-альфы? Того волка, который выговаривал Ханне за яркое покрывало в супружеской спальне — все должно быть в серо-голубых тонах, никаких желтых месяцев в колпачках с помпонами на фоне звездного неба. Тьфу! Лицемер! Стыд и позор!

Ханна специально пару раз прошлась по коврам, оставляя грязные следы ботинок и цепляясь каблуками за ворс. Чуть-чуть полегчало.

Она выбрала себе квартиру с двумя спальнями и огромным угловым балконом, с которого были видны и пожарная часть, и отдел полиции, и — совсем немного — штаб спецназа. Розовое гнездышко решила растерзать, вытаскивая покрывала и ковры в мусорный бак — авось каким-нибудь бродяжкам пригодится.

Третью квартиру можно было сдавать — в ней стояла кое-какая мебель, сделан относительно приличный ремонт. Ханна заказала генеральную уборку — и для съемщиков, и для себя — дала пару объявлений, не заламывая цену.

Ей позвонили на следующий день, и она тут же сдала свободную квартиру — человеческой паре без детей, с толстым и ленивым котом. Можно было выдохнуть, не беспокоиться о том, что она останется без денег, и спокойно заняться подбором персонала в кафетерий. Ханна сразу же после регистрации бизнеса оставила заявку на бирже труда, но оттуда почему-то никого не присылали.

Глава 2. Персонал для кафетерия

С подбором персонала дело продвинулось наполовину. На одну смену Ханна почти сразу приняла двух сестер, бурых лисиц, повариху и пекаршу. На вторую смену с биржи почему-то никого не присылали, приходилось звонить, обещать доплатить за дополнительное размещение объявлений и надеяться на успех.

Через неделю обещания достигли цели. На пороге почти готового к работе кафетерия возникло юное создание. Лисица мраморных кровей, альбиноска с нежной кожей и мгновенно розовеющими щеками. Голубоглазая, приятно округлая, до неприличия молодая и дико смущающаяся. Девицу звали Снежана, опыта работы она не имела, только двухнедельную практику после кулинарного училища. Застиранный плащ и потрепанная сумка-торба недвусмысленно намекали о сложном материальном положении.

Живое воплощение невинности с прохладным именем, подходящим к внешности, претендовало на место пекарши. Ханна осмотрела Снежану с головы до ног и объяснила, на какой прослойке населения собирается зарабатывать деньги.

— Здесь будут толпиться волки. И лисы, и висы. Альфы. Бесцеремонные, шумные, не питающие почтения к слабому полу. Мы наслушаемся претензий, что наши пирожки — горькие, что наши булочки и ватрушки застревают в горле, царапаясь корками. Самых наглых клиентов я буду посылать на все четыре стороны, мы имеем право отказать в обслуживании любому человеку или оборотню, не озвучивая причин. Но это тяжелая артиллерия, ее не применишь на каждый чих. Мелкие претензии придется выслушивать тебе и напарнице-поварихе. Ты уверена, что справишься с этой работой? Я беспокоюсь не о твоем стаже и отсутствии опыта. Мне кажется, что ты не сможешь хладнокровно советовать альфам запить булочку компотом.

— Я смогу, — пламенея щеками, ответила Снежана. — Мне очень нужна работа. Надо срочно заплатить за квартиру.

— Испытательный срок? — Ханне не хотелось обижать девицу. — Извини, Снежана, но если я увижу, что ты не подходишь для этой работы, уволю в тот же день. Договорились?

— Зовите меня Снежкой, — девица зарумянилось еще сильнее. — Буду рада испытательному сроку, госпожа Ханна. Когда можно приступать?

— Надо найти тебе напарницу. Я уже взяла на испытательный срок повариху и пекаршу. Смена выходит на неделю. Надеюсь, за это время появится кто-нибудь подходящий.

Краснощекая Снежка погрустнела и вытащила из торбы документы.

— Вы же меня оформите?

Ханна взяла удостоверение личности, машинально проверила дату рождения — совершеннолетняя, а то мало ли. Оценила место регистрации — крохотный хутор в недрах воеводства — и зацепилась взглядом за отметку «происхождение». Висица.

— Я думала, ты чистокровная лисица, — удивленно и немного бесцеремонно сказала она. — Волчья кровь совсем не заметна.

— Отец — лис из клана Арктического Мрамора, — заученно проговорила Снежка. — Матушка — полярная волчица.

— Я тоже висица.

Признание должно было показать: Ханна не верит в бредни и сплетни, преследовавшие детей смешанной крови. Молва наделяла висиц, мягко говоря, повышенной любвеобильностью. Злые языки брали за основу правду — висице было сложно зачать, и откровенную ложь — якобы, бесплодие подталкивало их к бесконечным случкам с разными партнерами.

— Я бы не подумала, — внимательно изучив ее лицо, сказала Снежка. — Вы даже на кварту не похожи. Выглядите и пахнете, как чистокровная волчица.

— Вся в отца, — немного принужденно улыбнулась Ханна.

Они прошли в отгороженный уголок-конторку, подобие офиса. Ханна достала из сейфа типовой бланк договора, отыскала ручку, дождалась, пока Снежка заполнит строки. Поставила свою подпись. Подумала, предложила:

— Ты можешь подойти на открытие. Присмотришься ко второй смене, оценишь клиентов. Решишь, по силам ли тебе такая работа. Если передумаешь — порвем договор, а я подпишу тебе отказ для биржи, возьму вину на себя, поставлю предлогом отсутствие опыта.

— Заранее спасибо! — Снежка изобразила неумелый книксен. — Я обязательно приду.

Открытие намечалось через три дня. Как и положено, вылезла тысяча хвостов, которые нужно было срочно подчищать, Ханна завертелась, закрутилась, недобрым словом поминая непрофильное образование. Она специализировалась на гостиничном бизнесе, несколько лет проработала управляющей небольшого отеля. Опыт такой, да не такой.

В вечер перед открытием в кафетерий пришел очередной кандидат в повара. Замороченная Ханна оторвалась от накладных, смерила взглядом молодого волка-альфу, решила, что перед ней один из полицейских, не умеющий читать, и буркнула:

— Закрыто. Приходите завтра.

— Я по поводу работы, — голос звучал едва ли не угрожающе. — У меня направление с биржи.

Ханна настолько изумилась, что отложила накладные.

— Направление, — уточнила она. — На работу. Поваром.

— Поваром, — подтвердил молодой альфа.

Ханна изучила документы под пристальным волчьим взглядом. Диплом кулинарного техникума. Год работы на пищевом комбинате. Год работы в шашлычной. Отличные характеристики. Трудно найти повод для отказа.

«А чем Хлебодарная не шутит? — подумала Ханна. — Да, по традициям выпечку должны готовить волчицы и лисицы, иначе пирожки и ватрушки пеплом в горле встанут. А на самом-то деле, сколько осталось от этих традиций? Нам привозят замороженные полуфабрикаты, которые мы доводим до готовности в печи. Кто там, на хлебозаводе, надзирает за линиями? Откуда знать? Может быть, полицейские охотней потянутся в кафетерий, увидев за стойкой собрата? Тем более что повар займется салатами и грилем. Пирожки и ватрушки в печь будет ставить лисица».

— Вот что, Ёжи… — перед тем, как произнести имя, Ханна сверилась с документами. — Ты меня устраиваешь. Но, прежде чем подписывать контракт, я прошу тебя познакомиться с напарницей. Если вы не сможете сработаться, я уволю того, кто будет зачинщиком ссор.

— Лисица? — прищурился тот.

— Висица.

— Я не буду ссориться.

Прозвучало это так, как будто Ёжи забыл добавить: «Сразу убью».

— Подходи завтра. Открытие в двенадцать дня. У полицейских и спасателей начнутся перерывы. Хоть кто-то, да зайдет. Из любопытства.

— Вы выбрали хлебное место, — в ворчании прозвучало одобрение.

— Досталось по случайности, — улыбнулась Ханна. — Извини, у меня дела. Жду тебя завтра.

Некоторые сомнения оставались. Волк-альфа в поварском деле — редкость. В сфере обслуживания — втройне. Любят они грызться и меряться гордыней. Потому в основном и служат в армии и полиции — там, где можно тратить злость в рамках закона. А еще по Ёжи не определишь, как он относится к висицам, верит ли в сплетни, маскирует ли пренебрежение напускным равнодушием. Сразу этого не выспросишь и не выяснишь, придется наблюдать. Если начнет хамить — самой Ханне, когда выплывет правда, или Снежке… вот алтарь Хлебодарной, вот — порог. Прощай, забыли лицо и имя.

Глава 3. Торжественное открытие

Ханна ушла спать, мучимая нехорошими предчувствиями. Вскочила, едва услышав будильник, в семь утра. Приняла душ, подсушила волосы феном, закуталась в шелковый халатик и вышла с чашкой кофе на балкон, оглядывая окрестности. Августовское солнце пробивалось сквозь крону липы. Дерево росло стратегически удобно, прикрывая балкон от жадных спецназовских глаз. Глоток кофе взбодрил, Ханна попыталась оценить температуру воздуха, чтобы понять, можно ли явиться на открытие в костюме, или она запарится в легком пиджаке и нужно отутюжить блузку с вышивкой. Погревшись на солнышке, она заметила, что альфы, толпящиеся возле пожарки и полиции, рассматривают её кафетерий. Сестры-лисицы и уборщица должны были подойти на работу к восьми утра. Торжественное открытие намечалось на полдень. Веранда, еще не украшенная воздушными шарами, по идее, не могла вызывать пристального внимания. Что заинтересовало служивых?

— Эй! — заорал кто-то из полицейских, адресуясь в сторону веранды. — Не заходи, вдруг там труп. Пусть сами вызывают.

Услышав слово «труп», Ханна запаниковала. Заметалась по квартире, ничего не соображая, схватила ключи от кафетерия и помчалась вниз, спотыкаясь на лестнице — позабыв о том, что она в халате и тапочках, а на улице собралось достаточно зрителей. Пробежав вдоль дома и завернув за угол, она уткнулась носом в веранду. Кто-то предвосхитил ее желание украсить заведение к празднику. Занавеси из искусственных лиан переплели ленты: алые поминальные и черные, расписанные почти забытой вязью. Метка Хлебодарной, проклинавшей дом, и объявлявшей хозяев демонами снопа.

Блюстители традиций не побрезговали современными технологиями: прибили ленты к искусственной зелени степлером, не позволяя сорвать метки без повреждений. Ханна растерянно заглянула на веранду, осмотрела все углы, не обнаружила трупа и сильно разозлилась — не столько из-за лент, сколько из-за приглушенных смешков и переговоров полицейских. Развели на пустом месте, выманили из норы, заставили выставить себя перепуганной курицей, испортили образ уверенной в себе бизнесвисицы.

Она вернулась в дом, сохраняя видимость достоинства, посмотрела на костюмы и блузки, вздохнула, переоделась в спортивные вещи, вооружилась ножницами и кухонным ножом, и снова отправилась к веранде — полицейские и спасатели уже разошлись, видимо, вспомнили, что у них имеются служебные обязанности, которые надо выполнять, не растрачивая время на наблюдение за мнимым трупом. Ханна резала ленты вместе с искусственной зеленью, бросала на асфальт, чтобы потом убрать в мешок, и не заметила, как к кафетерию подошли бурые сестрицы-лисицы.

— Ох-ох, — застонала старшая. — Грешно работу начинать без покаяния. Надо вызвать жреца, пусть обряд очищения проведет.

— Какой обряд? — еще сильнее обозлилась Ханна. — Через четыре часа открытие! Отпирайте помещение, включайте печи, начинайте шинковать овощи, распаковывайте замороженные полуфабрикаты.

— Нельзя идти против воли Хлебодарной, — прошипела младшая сестрица-пекарша. — И порог переступать нельзя, пока поминальные зерна не уберут. И убирать с молитвой надо, а не просто так.

Ханна взглянула на пол веранды, засыпанный крашеным пшеном и горохом, срезала очередную ленту и приказала:

— С черного хода иди, если тебе вера через мусор шагнуть не позволяет. И избавь меня от показного благочестия. Тот, кто это сделал, не чтит ни Камула, ни Хлебодарную, иначе бы не шутил с подобными вещами.

— Не тебе судить, — прищурилась бурая. — Вы, висы и висицы, бродите меж двух алтарей. Лавируете, не признавая ни бога войны, ни богиню плодородия. Мы с сестрой не возьмем грех на душу. Не войдем в оскверненный дом, пока не услышим дозволение жреца. Мы уважаем волю Хлебодарной.

«Вот и вылезло… — подумала Ханна. — Чистая кровь, правильные боги, пониженная социальная ответственность… как некстати. Не судьба сегодня открыться».

— Увольняю обеих, — сообщила она, обрезая очередную ленту. — За документами зайдете завтра. На испытательном сроке я могу отказать вам от места без объяснения причин, чем и пользуюсь. До свидания!

— Добрый день!

Ханна вздрогнула. Волк Ёжи как будто вынырнул из-под земли — уличный шум скрадывал шаги, сбивал с толку.

— Позвольте, я помогу.

Она кивнула и отдала ему инструменты — руки уже затекли от непривычной работы.

Тук-тук-тук… шурх!

С ножом Ёжи обращался уверенно — рубил ленты быстро и аккуратно, рассчитывая силу удара.

— Есть перчатки и мусорные мешки?

Да что же это такое? Снежка тоже подкралась незаметно, поставила торбу на стол, и, не испытывая никакого божественного трепета, топталась по крашеному пшену.

— В кафетерии, в подсобке, — Ханна достала связку ключей с брелоком из кармана. — Вот, смотри. Зеленая кнопка поднимает жалюзи. Замок простой. Я сейчас тебе покажу, где всё лежит.

Они дружно взялись за дело, и к приходу уборщицы и декоратора, который должен был наполнить гелием воздушные шары, о проклятье и поминовении ничего не напоминало. Снежка смела пшено и горох, Ханна набила лентами два больших мешка, Ёжи вынес их в мусорный бак. Вопрос: «Открываемся или откладываем на завтра?» так и не прозвучал. Ёжи и Снежка отмылись, переоделись в форму, и, шурша прозрачными перчатками, принялись за дела: противни с пирогами и ватрушками отправились в печь, бодро застучала овощерезка, от гриля вкусно запахло жареной курятиной. Ханна принюхалась, сглотнула слюну, вспомнила, что не успела позавтракать и поспешно сбежала в квартиру — перекусывать, гладить блузку, приводить себя в порядок, чтобы хотя бы на открытии выглядеть прилично и достойно.

Она выпила йогурт, сгрызла несколько печений, подкрасила глаза и губы, и начала одеваться, прислушиваясь к себе. Казалось бы — обошлось. Поблагодари Ёжи и Снежку после рабочего дня, вознагради материально. Проследи за развешиванием воздушных шаров и принимай первых посетителей. Отчего на душе по-прежнему тревожно?

Ответ пришел незамедлительно. Мотоцикл взревел мотором, разогнался, пересекая перекресток. Водитель вильнул, притираясь к обочине. Седок размахнулся и швырнул на веранду какой-то предмет. Хлопнуло — под визг декоратора и треск лопающихся шаров. Зазвенело. Похоже, стекло осыпалось.

Ханна скатилась по лестнице, едва не переломав ноги. Добежала к месту происшествия не первой — в рассеивающемся белом дыму, переворачивая стулья и обдирая уцелевшие искусственные цветы, уже бродили полицейские.

— Взрывпакет, — докладывал телефону рослый сержант-волк. — Пыж валяется, сейчас эксперт подойдет, посмотрит. Стекло разбилось от удара баллона с гелием, декоратор перевернул. Да, хозяйка уже тут. Сейчас напишет заявление и даст показания дознавателю. Вы когда подойдете? Хорошо, сейчас закажу. Эй! Повар!

Невозмутимый Ёжи выглянул из-за стойки.

— Курица готовая есть?

— Через десять минут дожарится.

— Отложи, начальство обедать придет.

Ёжи кивнул, сделал пометку на листке бумаги. Снежка нагрузила поднос стаканчиками и пирожками, крикнула:

— Четыре кофе, два с молоком, один с сиропом, один черный. Две слойки с мясом, две с сыром, две ватрушки и слойка с малиной. Забирайте. Готовьте мелочь под расчет или платите с карты. Размена нет.

Ханна хотела сказать, что размен есть, лежит в сейфе, но попала в лапы полицейскому-человеку, потребовавшему от нее заявление о происшествии. Тут же явилась эксперт, самоуверенная рыжая лисица Полина, возжелавшая отобедать блинами с печенкой. Она сфотографировала осколки, пыж с маркировкой, и наорала на двух волков-спецназовцев в полной экипировке, исподтишка лопавших привязанные к веранде шарики. Спецназовцы устыдились и втянулись в помещение — за кофе и пирожками.

Гвалт стоял неимоверный. Полицейские разговаривали по телефонам, прерывались, чтобы обсудить между собой взрыв, пыж и качество пирожков. Кто-то хвалил выпечку, кто-то хвалил Снежку, кто-то жаловался, что тесто горькое и куски застревают в горле. Раскрасневшаяся Снежка в высоком поварском колпаке выслушивала заказы, предлагала пирожки с другой начинкой — «вишню ждать долго, попробуйте воздушный пирог с абрикосами» — шустро пробивала чеки, улыбалась, упаковывала пакеты «с собой». Ёжи, на вид все такой же мрачный и готовый укусить клиента, щеголял в белой косынке, завязанной на затылке, смешивал салаты в контейнерах, фасовал порции горячего: мясо, курица, грибы и овощи на гриле.

«А ведь мы открылись, — поняла Ханна. — Открылись и работаем. Цель достигнута. Но методы оставляют желать лучшего».

Глава 4. Первый скандал

Дознаватель опрашивал ее минут сорок — тут же, на веранде. Ханна честно отвечала на вопросы — «нет, нет, нет» — но не решилась озвучивать какие-либо подозрения. Это не могло быть делом рук Витольда. Да, бывший муж оказался гулякой, но в вопросах соблюдения законности он был щепетилен. Никогда бы сам никому в дверь взрывпакет не швырнул, а нанимать уголовников побрезговал бы. Моральные качества любовницы Витольда были Ханне неведомы, но она не собиралась рисковать и произносить ее имя вслух. Взрывпакет мог быть делом рук местных хулиганов, дурацкой выходкой, проявлением удали, случайно попавшей в ее кафетерий. Если Витольд пронюхает, что она попусту упомянула имя любовницы в показаниях, будет изрядный скандал. Нет уж, лучше промолчать. Пусть полиция разбирается.

А еще — это, конечно, было глупо, но что поделаешь — Ханне не хотелось проговаривать вслух историю развода и получения особняка. Вытряхнешь грязное белье, а ленты и взрывпакет окажутся шалостями шпаны. Потом придется локти кусать, что могла бы промолчать, а сама всех оповестила. Будут кости перемывать всем полицейским управлением, что не узнали, то придумают.

Вырвавшись из лап дознавателя, она принесла размен для Снежки, показала Ёжи, где лежат термопакеты, вышла на веранду, чтобы добавить салфеток на столы. Служивые чавкали, хохотали, а некоторые, особо наглые, пытались потрогать ее руками — приходилось ускользать, проявляя изворотливость. Ханна вздрогнула, когда волк-сержант коснулся ее плеча, повернулась, проследила за взмахом руки.

— Командир, — сообщил волк и ушел в кафетерий.

Ханна посмотрела на улицу. Перекресток переходили трое: высокий седой оборотень-волк, матерый, окутанный аурой власти, и идущие рядом рыжий лис и человек — помоложе, в форме, с папками, внимательно выслушивающие указания.

Лис и человек бодро протопали в зал. Сержант вынес курицу и овощи на веранду, поставил на стол перед начальником. Что-то тихо спросил, кивнул и махнул Ханне: «Подойди!»

Полицейский начальник ел курицу с видимым удовольствием. Бросил кость от ножки на пустую тарелку, спросил:

— Почему сразу нас не вызвала, заявление не написала?

— Когда — сразу?

— Когда ленты увидела. Зачем тянула? Ждала продолжения, с шумом хотела открыться?

— Кто бы у меня про эти ленты заявление принял? — удивилась Ханна. — Ущерба никакого не было.

— Ущерба не было, — согласился волк, — а оскорбление чувств верующих случилось. Во всех трех административных зданиях.

— Про оскорбление чувств я как-то не подумала, — призналась Ханна.

— Был бы оборотень — статья найдется. Ты уже догадалась, от кого привет?

— Не знаю. — Ханна решила придерживаться выбранной линии.

— А предыдущая хозяйка помещения? — поднял бровь волк. — Ты же разорила уютненькую кофейню. Диваны выбросила. Мы иногда заглядывали кофе попить. Всегда тихо. Посетителей нет. Оно и понятно, почему. Но нас с Демчо цены не напрягали, нам лишь бы спокойно посидеть.

Волк захрустел прожаренным куриным крылом. Ханна пыталась понять: «Знает? Не знает? Намекнул или просто разговор о помещении?» и мучительно придумывала, что сказать в ответ. Следующие фразы четко дали понять — знает.

— Может быть, ей хотелось и мужа, и кофейню. А пришлось выбирать. А вдруг она жадная?

Ханна сцепила задрожавшие пальцы и согласилась:

— Вполне возможно. Но в данной ситуации она в выигрыше. Она победила, получила Витольда. Дело идет к свадьбе. Он ей купит новую кофейню, если она попросит. Он точно не жадный. А на этой забегаловке клин не сошелся. По идее, это я должна ей мстить.

— Надеюсь, у тебя хватит ума не делать такой глупости, — усмехнулся волк, и, без промежуточных реверансов, сообщил. — Меня зовут Анджей.

Ханна церемонно представилась, но ее уже не слушали. Возле столика возник один из полицейских, что-то зашептал Анджею на ухо. Беседа скомкалась, к утолившему первый голод начальнику потянулись ходоки, и Ханна удалилась, не желая мешать.

Она поняла, что намается еще с этим расследованием — вывернут жизнь наизнанку, прополощут ни за что, ни про что. Впрочем, Анджей и так о многом знает. Интересно, почему и откуда?

От размышлений ее отвлек зов Снежки, которой понадобились ключи от второго холодильника. Первая волна посетителей схлынула — полицейские ушли на совещание, три звена МЧС уехали на пожар. Относительное безделье закончилось примерно через час. За это время Ханна успела поблагодарить и похвалить Ёжи и Снежку, съела два блинчика с печенкой — гадость, но все полицейские почему-то хвалят — и занялась поисками зубочисток, которые точно покупала, но куда-то надежно спрятала. В зал и на веранду ввалились спецназовцы в сизо-черной форме и бронежилетах, увешанные разнообразным оружием и чехлами, скрывавшими предметы непонятного назначения. Помещение заполнило рычание — переговаривались между собой, как будто пасть в рот не превратилась — треск раций и бряцанье металла.

Ханна отчаялась найти зубочистки и вышла на веранду, чтобы не путаться под ногами. Ёжи и Снежка утонули в ворохе заказов, зачем их отвлекать? Понадобится помощь — позовут.

Вскоре из помещения вышла пара с нагруженными подносами. Волки, альфы — самые капризные и конфликтные клиенты. Еще не попробовавшие еду, но уже недовольные качеством. Ханна краем глаза отметила груду пирожков на одном подносе, контейнер с салатом и курицу — на другом. Спустилась на тротуар, чтобы не смущать клиентов своим присутствием, и почти сразу вздрогнула от гневного крика:

— Эй, ты, белобрысая! Жопой слушаешь? Я тебе сказал — салат без сухарей! Какого хрена?

Волна ярости была такой ощутимой, что Ханна оцепенела. Она повернула голову, увидела, как спецназовец сплевывает в мусорную корзину и утирает рот салфеткой. За этим последовал новый вопль:

— Тупая? Ничего в башке не держится, потому что мозги между ног бултыхаются?

До Ханны, наконец-таки, дошло, что спецназовец орет на Снежку — выбитое стекло двери способствовало прямому общению. Этот факт помог сбросить остолбенение. Она в три шага оказалась у столика и ровным тоном посоветовала:

— Фильтруй базар или проваливай. У себя дома будешь такими словами швыряться.

Глава 5. Жилье для Снежки

Спецназовец смерил ее взглядом и скривился. Ханна поняла, что ей сейчас тоже достанется порция площадной брани, и решила, что, в самом крайнем случае, даст наглецу оплеуху. Как-нибудь не посадят за нападение на представителя власти, на первый раз влепят штраф.

Драматическое противостояние нарушил невзрачный пожилой волк в костюме. Он хлопнул спецназовца по макушке свернутой газетой, а когда тот взвился, мирно спросил:

— Ты чего тут воняешь, Шольт?

Спецназовец сдержал очередную волну ярости и крик — явным, читающимся на лице усилием. Рыкнул:

— Углем кормят.

— А ты не ешь, — посоветовал волк в костюме и вошел в кафетерий.

На веранде появился Ёжи. Забрал салат, поставил другую порцию. Пробурчал:

— Извините за неудобство. Это я не расслышал заказ.

— Мне ничего не надо!

Движение руки в черной перчатке смело курицу, салат и кофе в мусорный бак. Разъяренный и оскорбленный Шольт удалился в сторону штаба. Дверью веранды не хлопнул только потому, что она была прицеплена на прочный крючок и подперта увесистым булыжником. Но крючок разогнул и почти оторвал. Придется менять.

Снежка, побагровевшая до свекольных пятен на скулах, демонстрировала волку в костюме ассортимент нарезанных на куски пирогов. Ёжи пробормотал:

— Он заказывал без сухарей. Я отвлекся и подал готовую порцию.

— Он не имел права оскорблять Снежку, — ответила Ханна. — Хамов мы не обслуживаем. Это не обсуждается.

Ёжи кивнул и спрятался за стойку. Ханна снова выскочила на улицу, нервно прошлась вдоль фасада дома. Мысли почему-то занимал вопрос, не менявший ситуацию. Придуривался этот Шольт или действительно не выносил вкус сухарей? Ханне еще не встречались одинокие альфы, которые полностью исключали из рациона хлеб. Витольд во время их романа хрустел бездрожжевыми хлебцами, охотно ел овсяные булки, а от сдобы отказывался — говорил, что в горле першит. После свадьбы просил Ханну готовить на праздники пироги и пирожки — очень уж ему понравился семейный рецепт, начинка с яйцом и зеленым луком. Ел ли отец хлеб до встречи с матушкой, Ханна никогда не спрашивала. Тогда были другие времена, сейчас промышленность перестроилась, магазины и кафетерии завалены разнообразными пресными лепешками, безвкусными хлебцами и пергаментными лавашами. Большинство одиноких альф не питали страсти к дрожжевой выпечке, но всяческие блинчики и эклеры лопали только в путь. Ханна впервые сталкивалась с фактом, что альфа не может съесть салат, в который добавлена щепотка ржаных сухариков без дрожжей. Неужели живет с проклятьем Хлебодарной?

Богиня прокляла охотников, вкусивших крови в День Преломления Хлеба, в праздник примирения — Камул и его стая явились отведать ее выпечку, согласившись, что нужно создавать островки мира без войны и наказывать чрезмерную жестокость. Тем, кто охотился в день божественной трапезы — и их потомкам — хлеб встал поперек горла, обретая вкус угля. Известно, что Хлебодарная не раз проклинала тех, кто поднимал руку на беременных жен и обижал беззащитных детей — если мольбы жертв достигали ее слуха.

В последние годы начали проводиться исследования, вроде бы, была выявлена связь группы крови, гормонального фона и аллергической реакции на выпечку, но паства Хлебодарной считала эти изыскания ересью. И лисы, и волки, и — гораздо реже — медведи, знали, что хлеб, принятый из рук нареченной или супруги никогда не обретет вкус золы, если жить, почитая плодородие и не причиняя вреда слабым.

«Наверное, этот Шольт врет, — решила Ханна. — Нашел повод для скандала, сорвал злость на той, которая не может ему ответить. Вот бы Хлебодарная его за это на самом деле прокляла, отучился бы прикрываться такими вещами».

Она отправилась в квартиру, чтобы вознаградить себя чашкой хорошего кофе — то, что продавалось в кафетерии, годилось только на то, чтобы запить сладкую выпечку или блинчики с печенкой. Ханна знала, что напиток на самом деле не бодрит, а блокирует проявления усталости, заставляя организм растрачивать накопленный резерв сил. Силы растрачивались быстро, а накапливались долго. Но в критические моменты — а открытие, взрыв, дознание и скандал в один день ординарной ситуацией назвать было нельзя — это было спасением.

Перед возвращением в кафетерий она умылась прохладной водой и освежила макияж. Придирчивый взгляд в зеркало не обнаружил изъянов — ни синяков под глазами, ни следов на нижней губе, которую она прикусывала в моменты волнения. Обычная, наверное, даже, симпатичная висица. Русоволосая, сероглазая, с приятными чертами лица. В молодости Ханна носила волосы до плеч, собирая их в «хвост» и прически, а после тридцати начала коротко стричься — это придавало энергичный вид. Да и мороки с короткими волосами было меньше — фен, воск, пять минут и готово.

Остаток дня прошел без происшествий. В восемь вечера они закрылись — пришлось выгонять с веранды двух полицейских — и отправились во двор, чтобы обговорить дальнейшие планы. Ханна еще раз повторила слова благодарности, выдала своим спасителям два конверта — «серую» премию. Спросила, согласны ли Ёжи со Снежкой работать в таком режиме. Согласны ли переработать — возможно, вторая смена найдется не сразу.

— Я буду очень рада, — сказала Снежка, спрятавшая конверт в торбу. — У меня временные трудности. Мне отказали от квартиры — хозяин выставил ее на продажу, быстро нашлись покупатели. К сожалению, моих сбережений не хватает на то, чтобы заплатить залог за новое жилье. Я готова работать без выходных. Если нетрудно, подыскивайте пока только повара.

— А где ты собираешься жить? — поинтересовалась Ханна.

— Не знаю. Попрошусь к знакомым… если откажут, попрошу вас разрешить мне ночевать в подсобном помещении.

— В подсобном — не разрешу, — Ханна посмотрела на огорченное лицо Снежки и решила, что должна сделать доброе дело. — Наверху пустует трехкомнатная квартира. Условия: ты не шумишь, оплачиваешь коммунальные счета, не жалуешься на мебель и обстановку, пока подыскиваешь себе подходящее жилье.

Смотреть розовое гнездышко пошли втроем — Ёжи почему-то никуда не торопился. При виде круглой кровати Снежка пришла в восторг, а от наличия балдахина чуть не прослезилась.

— Как тут красиво! — хлопая глазами и краснея, сказала она. — Жил же кто-то! Вот бы всегда так жить!

Грязные следы на коврах вызвали охи и вздохи. Пока Ханна прикусывала язык, чтобы не сказать всё, что она думает об интерьере, Ёжи отскреб налипшие на мех куски глины и пообещал Снежке отвезти ковры в химчистку. Нельзя допустить, чтобы пропала такая красота!

Ханна наскоро написала подобие договора. Ожидавшие бумагу Ёжи со Снежкой обсуждали роскошь обстановки и перевозку вещей.

«Сразу сработались, и дальше вряд ли будут ссориться, — подумала Ханна. — Надо же, как любовь к розовому цвету и золотым кистям оборотней объединяет. Никогда бы так на совместимость проверять не догадалась. Хотя, это будет действовать, только если оба искренни. Витольд же мне врал».

Перед сном она позвонила родителям, рассказала, как прошел первый рабочий день — кратко и подправляя некоторые моменты. Удивилась тому, что матушка разделяет точку зрения полицейского начальника и возлагает вину на любовницу Витольда. Замяла неприятную тему и пообещала непременно приехать в выходные, когда в кафетерии будет поменьше народу.

Засыпая, Ханна провалилась в водоворот лиц — злых, испуганных, обеспокоенных. Оружие, фуражки, погоны, шлемы, бронежилеты… Альфы, волки, лисы и люди сливались в размытое пятно, предрекавшее неспокойный сон. Так оно и вышло.

Глава 6. Рабочие будни

Следующий день покатился по накатанной колее. Полицейские, спецназовцы и спасатели были неприятно удивлены расписанием — кафетерий открывался с десяти утра — и с восьми ломились в дверь, в которой меняли стекло, пугая рабочих и вымогая у Снежки вчерашние пирожки на вынос. Добросердечная Снежка выдавала голодающим альфам пакеты, забирала деньги под расчет, а к открытию озвучила Ханне дельную мысль:

— Надо сбоку сделать окошко. Утром продавать кофе и вчерашнюю выпечку. Кто хочет — поест на веранде, мусорный бак для картонных стаканов и тарелок там стоит. Кто торопится — унесет с собой. Зимой будут только уносить.

— Посчитаем объемы продаж, на вечерний час перед закрытием сделаем скидки, утром тоже вчерашнее можно будет продавать со скидкой. А днем цену надбавим… через месяц-другой, — прикинула Ханна. — Да! Я же нашла зубочистки! Сейчас на столы расставлю.

— Не надо, — отмахнулась Снежка. — Они их растащат, разломают и набросают на пол. Не утруждайтесь.

К обеду выяснилось, что Снежка права. Служивые крали зубочистки пачками, теми, которые не украли, лопали уцелевшие шарики, сперли три солонки и салфетницу, срезали и унесли пяток искусственных лиан, сломали две крепкие табуретки и выдрали доску из ограждения веранды. Ханна дождалась Анджея и кротко спросила, можно ли написать заявление. Волчара долго хохотал, а потом устроил разнос всем обедающим, пообещав кары за воровство и порчу имущества. Толпа в разноцветных формах прижимала уши и наклонялась к тарелкам. Спасатели устыдились и вернули в зал украденный стул со спинкой. Надо же… Ханна стулья не считала и ничего не заметила.

Рабочий день прошел гладко — мелкие свары не в счет. Ханна напрягалась, когда в кафетерий заходили спецназовцы, скользила взглядом по лицам, успокаивалась, не обнаружив скандалиста Шольта. Она не собиралась бросать слова на ветер. Раз пообещала Ёжи и Снежке, что откажет хаму в обслуживании, значит, надо выполнять. Не увиливая, не перекладывая на чужие плечи. Если Шольт попробует войти, придется заступить ему дорогу. Вероятнее всего, это обернется новым скандалом, да еще и отсечет часть клиентов, но тут уж ничего не поделаешь — нельзя изменять принципам и давать работникам повод усомниться в своей надежности.

Ханна по гостиничному делу знала, что альфе простят слова: «Хамов мы не обслуживаем. Это не обсуждается», если проблемный клиент снова появится на точке. «Сильному» альфе простят, а «слабой» висице — нет. Ёжи со Снежкой промолчат, но запомнят, и однажды это выплывет — и не просто выплывет, а в самый неудобный момент. Скажут: «Это с самого начала было ясно — первого скандалиста не прогнала, значит и остальным спустит». Не смолчала? Теперь делай.

Шольт так и не появился. Вечером Снежка отбыла из кафетерия вместе с Ёжи, пообещав вернуться через пару часов — «мы привезем вещи, поднимем их в квартиру без шума, не беспокойтесь». Ханна бы и не беспокоилась, но через час раздался звук, который взбудоражил сумеречную улицу так, что дежурные изо всех трех КПП повыскакивали. Ёжи привез Снежку и вещи на предмете, который гордо называл «своей машиной». На самом деле это было ведро с болтами возрастом чуть постарше Ханны, передвигавшееся на колесах по чистому недоразумению. Ведро гремело, чихало и громогласно стреляло глушителем. Трое дежурных собрались на перекрестке, фотографировали ведро и громко обменивались впечатлениями. Ни Ёжи, ни Снежку это не смущало. Получив разрешение загнать ведро во двор — Ханне не хотелось позориться — они начали дружно таскать вещи, одновременно беседуя с человеком-соседом и хваля кота.

«Счастливчики, — подумала Ханна. — Энтузиазм юности так и плещет».

На третий день работы кафетерий посетил следователь. Волк средних лет, отдавший должное выпечке, перепечатавший показания Ханны, Снежки и Ёжи, которые принес на веранду дознаватель, и заставивший всех расписаться на выплюнутых принтером листах.

— Видео будете смотреть? — спросил он у Ханны. — Ребята с камер в округе сняли, нарезку сделали. Хорошо видно, как он запальный шнур перед перекрестком поджигает.

— А можно?

Ханну одолело любопытство — кто «он»? Мотоциклетный шлем скрывает лицо, но вдруг по фигуре станет что-то понятно?

— Почему же нельзя? — удивился следователь. — Вы же наша кормилица, вам грех отказать.

Они отправились в городской отдел полиции, где в результате приткнулись в свободном кабинете заместителя Анджея. Просмотрели куски видеозаписей, обсудили небрежно замазанный номер мотоцикла. Ханне мотоциклисты — ни водитель, ни бомбист — не показались знакомыми. Если и встречала — мельком, в толпе — то не контактировала так, чтобы опознать.

— Сто процентов — исполнители, — сказал следователь в ответ на ее слова. — Их мы быстро возьмем, завтра-послезавтра в КПЗ будут. А заказчика я вряд ли прижму. Исполнители показания не дадут, за хулиганское нападение по предварительному сговору срок вдвое увеличивается. Вызову, конечно, всех возможных подозреваемых. Но это так… только нервы помотаю.

Ханна кивнула. Она не пыталась как-то повлиять на действия системы. Надо расследовать — пусть расследуют. Хотят пообедать — меню кафетерия к их услугам. За счет заведения. Мелкие сошки много не съедят, а Анджей за себя платит. Если пришлют повестку — Ханна явится, куда прикажут. А пока не вызовут, будет сидеть и помалкивать. Не тот случай, когда нужно инициативу проявлять.

Распрощавшись со следователем и заместителем Анджея, она пошла к особняку, выбирая: зайти в кафетерий или устроить себе перерыв на балконе с чашкой чая? Ей хотелось обдумать слова следователя «вы же наша кормилица». Неужели приняли, сочли «своей»? Что помогло? Доброе отношение Анджея, расторопность и обаяние Снежки, хмурая исполнительность Ёжи?

Оглядев веранду, Ханна остановилась как вкопанная, позабыв о лестном эпитете и поиске причин доверия. За столиком сидел экипированный и обвешанный оружием Шольт. Тот самый Шольт, которого она обещала не впускать в заведение. Сидел и пил кофе, перечеркнув возможность отказа в обслуживании. Выпроваживать клиента, купившего товар, было по меньшей мере глупо.

Разозленная Ханна вошла на веранду, громко цокая каблуками босоножек, присела за свободный столик и начала лихорадочно придумывать повод, чтобы выставить Шольта вон — после того, как тот допьет кофе. Мысли путались. Шольт оторвался от картонного стаканчика и ожег Ханну недобрым взглядом.

«Да просто скажу: «Пошел вон, ты мне не нравишься», — решила Ханна. — Нажалуюсь Анджею, наверняка он спецназовское начальство знает. Как-нибудь все утрясется».

Глава 7. Йонаш

Шольт пригубил кофе. Искусственные лианы зашевелились. Сквозь листья на веранду заглянул мальчишка лет десяти. Осмотрел столик, Шольта и сообщил:

— Я сдал переэкзаменовку. Она поставила тройку.

За минуту тишины Ханна успела пообещать себе, что если Шольт сейчас повысит голос на ребенка, то на скандал и драку сбегутся служивые со всех трех зданий. Она мерзавцу глаза выцарапает, если он на мальчишку наорет.

Картонный стаканчик стукнулся о стол. Шольт просветлел, утрачивая казенное выражение лица:

— Хвала Камулу милосердному! С меня мороженое, как договаривались.

— Большое! — Мальчишка шмыгнул на веранду, уселся напротив Шольта, протянул открытую ладонь.

Шольт полез под бронежилет, за пазуху, порылся, выудил бумажник и вручил пацану.

— Хоть два! Пообедай тут, дома ничего нет. И купи что-нибудь на ужин.

— Ты ел? — спросил мальчишка.

— Нет. Мы сейчас на выезд. Ждем, пока прокурор санкцию подпишет. Там семиэтажный дом, как я буду пожравши на тросе болтаться?

— Никак.

Ханна понимала, что надо встать из-за столика и уйти. И все равно сидела, ошарашенная переменой — злость Шольта исчезла, как и не было никогда. Обычный оборотень: темноволосый, худощавый, немного длинноносый, симпатичный. Никакого сравнения с тем воплощением ярости, которое орало на Снежку и ломало дверной крючок. Ханна только сейчас разглядела, что Шольт ее ровесник. Около тридцати, наверное, чуть старше. А когда скандалил, искаженное лицо отягощал десяток лишних годков.

Мальчишка… мальчишка был похож на Шольта как две капли воды. Такой же черный ежик волос, внимательные карие глаза. Длинноватый носишко, придающий узкому лицу своеобразное очарование.

«Брат? Сын? Сын у одиночки, который не ест хлеб? Наверное, младший брат».

Рация затрещала, хриплый голос что-то скомандовал. Шольт вскочил, коснулся плеча мальчишки. Тот ухватил его руку в перчатке, задержал, прижавшись щекой, напутствовал:

— Удачи!

— До вечера, — ответил Шольт, щелкнул мальчишку по макушке и убежал. Пацан деловито изучил содержимое бумажника, пересчитал наличность, вынул и повертел банковскую карту. Обернулся, услышав оклик какого-то полицейского:

— Привет, Йонаш!

— Здравствуйте, дядя Болек!

— Как твои дела? Сдал «хвосты»?

— Математику на тройку, — доложил пацан. — Осталось с рисованием разобраться.

— Рисование — фигня. Главное — математика. Не зря вы с Мохито задачки решали.

Йонаш рассмеялся, вместе с полицейским вошел в кафетерий, заказал себе блинчики с повидлом и чай. Он здоровался почти со всеми заходящими посетителями, называл их по именам и гордо докладывал о тройке.

Ханна прислушивалась к обрывкам разговоров, пытаясь определить, кем приходятся друг другу Йонаш и Шольт. Слово «папа» мелькало несколько раз, но к кому оно относилось, понять было невозможно — Шольт имелся в виду, или кто-то другой. Она дважды расслышала, как упоминали Мохито, однако это ничего не прояснило — никаких проблесков родственных связей, намека на пол или возраст. Ханна прекрасно знала, что имя, кличка или фамилия могут быть обманчивы. В гостинице вместе с ней работала администратор-медведица по фамилии Клопик. На фамилию она откликалась охотнее, чем на имя-отчество, и у постояльцев частенько случалось потрясение, когда после призыва клопика из служебных помещений выплывала дородная и пышногрудая матрона почти двух метров роста.

«А зачем я вообще подслушиваю и пытаюсь что-то понять?» — подумала Ханна и ушла в квартиру, чтобы пережить ноющее чувство недовольства собой. Она дала себе обещание вышвырнуть Шольта, а теперь получалось, что скандал затронет интересы ребенка. Обижать мальчишку — даже косвенно — не хотелось, и это порождало злость на себя и на обстоятельства. Злость, которую нужно было просто перетерпеть и пережить.

На следующий день они встретились в зале. Шольт явился в «мертвый час», уставился на меню с нескрываемым недоверием. Ёжи высунулся из-за стойки, нахмурился — Ханна уже поняла, что это не угроза, а выражение готовности действовать.

— Порцию печенки, — снизошел Шольт. — Чай и кофе. Не считай пока, сейчас еще что-нибудь добавишь.

Запыхавшийся Йонаш вбежал в зал, лихо прокатился по плитке, обнял Шольта, дергая за прицепленные к поясу кобуры и чехлы.

— Она сказала, чтобы я сдал два натюрморта и пейзаж.

— Ну, ё!.. Где я эти натюрморты возьму? Ладно, подумаем. Выбери, что на обед будешь.

— Что и ты.

— Я взял печенку.

— Нормально.

Йонаш стоял, утыкаясь лбом в бронежилет, сбивая на затылок кепку маскировочной расцветки. Шольт осторожно перехватил его запястье, отвел руку от кобуры с пистолетом. Кивнул Ёжи, тихо спросил:

— Может быть, тебе еще пирожок? Или блинчики?

— Не хочу.

— А может… О, Матеаш идет! Сейчас я спрошу… На!

Он впихнул Йонашу бумажник и с топотом помчался на улицу, оглашая окрестности истошным криком:

— Господин Матеаш! Здравствуйте! Как здоровье вашей супруги? А детишек?

Глава городских огнеборцев, собиравшийся сесть в машину, замер. Ответил:

— Спасибо, все здоровы. Что тебе надо, Шольт?

— У вас в холле осенью стенгазета красивая с тыквами висела, помните? А зимой рисунки всякие с поздравлениями.

— Я-то помню. Зачем тебе тыквы понадобились?

— Не тыквы! — Шольт орал на всю округу, не хочешь, да услышишь. — Мне нарисовать надо! Три пейзажа и два натюрморта!

— Два натюрморта и один пейзаж! — взвизгнул Йонаш, забирая сдачу и хватая поднос.

— Пацана на второй год оставят, если натюрморты не принесем! Я ходил на аллею, где картины развешаны, но там всё в рамах и очень дорого! И без рам не продают. Скажите, пожалуйста, кто тыквы рисовал? Я с ним попробую договориться. Мне натюрморты позарез нужны!

— Мне б твои проблемы! — покачал головой огнеборец. — Сейчас я ему позвоню, он спустится.

Шольт с Йонашем разразились потоком благодарностей. Уселись за столик, поделили содержимое подноса, оживленно переговариваясь.

— Пап, ты крутой!

— Есть такое дело, — скромно согласился Шольт. — Но победу праздновать рано. Отметим мороженым, когда сдадим рисунки. Как ты думаешь, бутылки медовухи за три рисунка хватит?

— Не знаю. Можно будет пирог тут купить и добавить.

Ханна чуть не поперхнулась от возмущения — обсуждать с сыном алкоголь, как средство оплаты рисунков? Нет, ну какой же Шольт придурок… хоть в инспекцию по надзору за несовершеннолетними жалуйся! И… все-таки, сын. Тогда почему ни крошки сдобы, ни кусочка хлебца? Не святой же дух Камула Шольту сына принес.

В голове крутился сонм вопросов. Где мать Йонаша? Почему она не следит за ребенком, почему сбросила присмотр на безалаберного и припадочного отца, который кормит сына общепитовской едой не самого лучшего качества? Ладно, печенку в сметане Ёжи готовит хорошо. А если Йонаш захочет блинчики с печенкой? Неужели Шольт позволит ему пообедать этим сомнительным продуктом?

«Стоп! — одернула себя Ханна, отступая в кафетерий, за дверь. — С какой стати меня в эти дебри понесло? У меня что, своих проблем мало? Какое мне дело до матери Йонаша и его обеденного рациона? Блинчики с печенкой прошли проверку качества и считаются съедобными. Именно на них до сих пор никто не пожаловался — никому поперек горла не встали. Да, я не выгоняю Шольта, но на этом надо остановиться. Прочертить линию и дальше не заходить».

Дала себе слово и тут же начала прислушиваться — на веранду явился огнеборец, на досуге рисовавший тыквы. Он выслушал просьбу и потребовал от волчьего семейства кисточки, краски и бумагу.

— Я что, пальцем на столе рисовать буду?

— Не подумали, — признал Шольт. — Сейчас купим. Куда принести?

— Сюда и несите. Наберете номер, я спущусь.

— Что с меня? — деловито спросил Шольт, обмениваясь с огнеборцем номером телефона.

— Не торопись. Сделаю — сочтемся.

Огнеборец ушел. Волчье семейство доело то ли поздний обед, то ли ранний ужин, поделило деньги — Йонаш оставил Шольту сотенную купюру: «А вдруг ты кофе захочешь? Выпьешь» — и разбежалось в разные стороны. Ханна отметила, что пацан соображает получше отца. Вытребовал же себе телефон — спасателя со словами: «Пап, ну и как я ему позвоню, когда бумагу принесу? Звонить тебе, чтобы ты перезвонил? А если вас по тревоге поднимут?»

Она повернулась на оклик Снежки, изгоняя из головы Шольта, Йонаша, натюрморты и чужие заботы. Сказала же уже себе — своих хватает.

Глава 8. Рисунки и квартирный вопрос

Рисовальные принадлежности легли на столик через час. Серьезный Йонаш заказал себе чай и слойку с малиной, вызвонил спасателя-огнеборца и столкнулся с обстоятельствами непреодолимой силы. Разговор по громкой связи прослушали все посетители и сотрудники кафетерия — в том числе и Ханна, дававшая себе слово отгородиться от чужих проблем.

— Мы сейчас в район выезжаем, на лесной пожар. Вернусь — нарисую.

— А когда вернетесь? Примерно?

— Через трое суток, не раньше. Там проливать и проливать, две горы уже пылают. Весь резерв туда сгоняют, ветер переменился. Еще в обед думали — обойдется. А вот же…

Йонаш расстроился — рисунки надо было сдать через день-два. Вздохнул, сложил бумагу и краски обратно в пакет. От печи раздался голос Снежки, разогревавшей слойку с малиной:

— Эй, мелкий! Если тебе на уровне средней школы, я могу нарисовать.

— Можно даже немного хуже! — просиял Йонаш. — Только обязательно натюрморты и пейзажи, а то мы с папой нарисовали семейный ужин, и училка меня выгнала. Вот, теперь надо переэкзаменовку сдавать.

Ханна попыталась представить себе картину «Семейный ужин» авторства Шольта, за которую ребенка выгнали из класса. Воображение отказывалось работать, и через некоторое время Ханна решила, что, может быть, это и к лучшему.

Йонаш прилип к стойке, приподнимался на цыпочки и объяснял хмурому Ёжи что такое натюрморт. Волк внимательно слушал и кивал. После того как чай и слойка заняли свое место на подносе, Снежка и Йонаш начали совещаться. До Ханны долетали фразы: «Да, сегодня, после работы», «Я папе сейчас позвоню, но он может сразу не ответить», «Нет-нет, мне не нужна медовуха».

В разгар торга на веранду явился Анджей. Ёжи быстро подал ему кофе, выслушал заказ — для такого посетителя понятие «самообслуживание» в кафетерии выключалось — и, возвращаясь, сообщил Ханне: «С вами хотят поговорить».

— Скомпоновали записи, как они ленты на веранду прибивают, — сказал Анджей, пригубив кофе. — Результат так себе, слишком далеко, размыто, силуэты нечеткие. Однако зацепка имеется. Продавец из магазина ритуальных принадлежностей попробует их опознать. Завтра ребята произведут арест, отправим в КПЗ, а дальше — дело следователя.

Ханна кивнула, не зная, надо ли благодарить — в общем-то, полицейские делали свое дело. А, с другой стороны, говорят же Снежке «Спасибо» за разогретый пирог. Может быть?..

— Повесь камеры вот там, на углу, под отливом… — Указание Анджея вышибло из головы размышления о благодарственных речах. — Вы же с этой стороны окошко для пирожков делать будете?

Осведомленность о каждом чихе поражала.

— Да. Но я пока не…

— Тогда еще две — наружную на веранду, чтобы записывала утренних посетителей, и под отлив с другой стороны, — распорядился Анджей. — Дальше… ты квартиру Снежке сдала?

— Не сдала, — осторожно поправила Ханна. — Пустила её пожить, временно. Извините за прямоту, но она со своей зарплатой такую квартиру не потянет. А платить ей больше я не могу.

— Интересно было бы посмотреть на нее на лапах, — неожиданно сказал Анджей. — Шубка, наверное, роскошная.

— Скорее всего, — согласилась Ханна. — Она говорила, что ее отец — лис из клана Арктического Мрамора.

— Вокруг этой прекрасной скульптуры бегает ежик, готовый согреть мрамор пылкими взглядами и шумными вздохами, — Анджей явно был в хорошем настроении. — Сдай им квартиру напополам. Ёжи вчера вечером приехал домой и, когда парковался, задел машину квартирного хозяина. Я уверен, что его выставят вон.

— Всё-то вы про всех знаете… — удивилась Ханна.

— А как ты думала? Что я позволю непроверенным людям или оборотням въехать в дом, из окон которого можно выстрелить в мой кабинет? Или я допущу, чтобы в кафетерий устроился тот, кто перетравит наших сотрудников? Нет, милая, сюда без моей визы муха не пролетит. Сбавь цену и сдай квартиру снежным ежикам. Они чисты по всем статьям. И тебе, и мне будет проще.

— Люди. Борис и Анна. С котом.

— Близкие родственники одного из моих заместителей.

— Поняла, — вздохнула Ханна. — Поэтому с биржи на работу никого и не присылают, да?

— Двое проходят проверку. Если пройдут…

Анджей был в своем праве. Ханна не собиралась с ним спорить.

Почти сотню лет люди и оборотни писали историю кровью. Рыжие лисьи кланы объединились в борьбе против города-порта Антанамо, раз в неделю шпиговали взрывчаткой железную дорогу, устраивали теракты на улицах городов, не беспокоясь о том, что убивают как людей, так и оборотней.

Огневки, Алые и Светлые Кресты подписали мирный договор, когда Ханне было пятнадцать лет. Это произошло в день Сретения Камула. Ханна помнила жаркую августовскую неделю — почти закончившееся лето вернулось духотой в шаге от сентября. Город украсили флаги кланов, медовые и пшеничные ленты — предвкушение трапезы, которую Камул разделил с Хлебодарной. Люди и оборотни несли к алтарям медовые кексы, молили богов о мире. Их просьбы были услышаны — Договор Сретения не признали только осколки рыжих кланов, отвергшие волю старейшин. Взрывы на улицах, возле полицейских участков и в храмах Камула и Хлебодарной ушли в прошлое. Военные по-прежнему держали ухо востро, но редкие вылазки одиночек нельзя было сравнить с ежедневной уличной войной. Договор позволил вздохнуть свободнее.

Ханна понимала, что почти у всех рыжих, красных, и, отчасти, бурых лис в биографии найдется темное пятно. Не помеха, чтобы работать на заводе, но преграда, не позволяющая устроиться в кафетерий рядом с полицейским управлением. Молодежь — детей Сретения — обременяла старшая родня, выполнявшая волю клановых советов до договора, и притихшая после него. Притихшая, но не забывшая тропки к лесным схронам. Недаром и армия, и полиция настойчиво зазывали в свои ряды волков и людей, а не лис — старались свести к нулю шанс получить пулю в спину от товарища.

Она вынырнула из воспоминаний, когда из кафетерия вышел Йонаш, державший в одной руке недоеденную слойку с малиной, в другой — пакет с бумагой и красками. Мальчишка просиял, поприветствовал волка:

— Здравствуйте, дядя Анджей!

— И тебе не хворать! — Анджей сверкнул улыбкой, растерял серьезность. Спросил: — Договорился? Нарисуют?

— Тетя Снежка нарисует, — Йонаш махнул слойкой в сторону двери, щедро осыпая веранду крошками. — Со спасателем сорвалось, он в район уехал.

— Тете Снежке выпишем похвальную грамоту, — усмехнулся Анджей. — За вклад в воспитание подрастающего поколения. Конечно, если хорошо нарисует, не за красивые глаза.

Йонаш кивнул, попрощался и пошлепал на улицу, сверкая грязными пятками. Маскировочная кепка сползла на затылок, готовясь соскользнуть с макушки. На светлой футболке, в районе лопатки, расплывалось здоровенное серое пятно. Обычный пацан — таких лисят и волчат, перепачкавшихся за день, загребающих пыль пластмассовыми шлепками, на улицах пруд пруди. Но они не здороваются со всеми спасателями и полицейскими, и не зовут начальников «дядями». Шольт не похож на «шишку», вхожую во все кабинеты. Их, таких, целый кафетерий — рычащих и смолкающих после начальственного окрика. Почему мальчишка позволяет себе такие вольности? И не с кем-то одним, это было бы объяснимо родством, но не может же Шольт быть в родстве практически со всеми!

Ханна почти решилась об этом спросить — как бы невзначай, не упоминая конфликта с Шольтом — но у Анджея зазвонил телефон, и праздные разговоры пришлось отложить на следующий раз.

Глава 9. Тетя Снежка рисует натюрморт

Йонаш пришел во двор в половине девятого, в сумерках. Ёжи притащил столик из кафетерия, включил светильник возле подъезда, расставил стулья и принес два картонных стакана, наполненных чистой водой — для красок. Снежка начала бодро чиркать карандашом по листу, набрасывая контуры вазы и овощей.

— Комары не загрызут?

Ханне, вернувшейся из магазина, было интересно — теоретически — почему Снежка не пригласила Йонаша в дом. Потому что боится взбучки за неоговоренного условиями гостя или из-за маркости ковров?

— Отец запрещает Йонашу заходить в чужие квартиры, — оторвавшись от рисунка, сообщила Снежка. — Во дворе посидеть разрешил. Поэтому придется уживаться с комарами.

Такое простое объяснение Ханне в голову не пришло, даже стыдно стало. Понятно, почему запрещает. Хоть и проверенные оборотни, хоть и дом напротив воинской части, а добежать не успеешь, если мальчишка на террориста или маньяка нарвется. Во дворе тоже стопроцентной безопасности нет, зато пригляд от родни Анджеева заместителя имеется.

Ужинать не хотелось — Ханна ела в кафетерии, расплачиваясь за заказы. Оценивала стряпню Ёжи и, одновременно, позволяла себе лениться. На перекус она припрятала две булочки с тройной начинкой — новшество, понравившееся покупателям. Крем, мак и малиновое варенье. Надо было попробовать, чем все восхищаются — Снежка велела удвоить заказ с пищекомбината, но она и блинчики с печенкой потребовала удвоить, а их Ханна не ела, хоть приплачивайте.

Она заварила купленный в магазине чай с бергамотом, вышла на балкон, осмотрела пустой перекресток и уселась в плетеное кресло. После семи вечера шум стихал, а к восьми, часу закрытия кафетерия, временами воцарялась блаженная тишина.

«Сменить часы работы? — задумалась Ханна. — Окошко с восьми до десяти, зал с десяти до семи. Присмотрюсь. Посоветуюсь со Снежкой, посчитаю. Сегодня вечером трое зашли, мы с шести, считай, впустую работали».

Тишину нарушило далекое урчание моторов — по улице двигалось что-то тяжелое, машины, которые Ханна не смогла определить на слух. Она успела подумать о бульдозерах, асфальтоукладчиках и перегруженных фурах, когда на перекресток выехал первый броневик. Первый, за ним второй. Спецназовцы сидели на крышах, опустив щиты, переговаривались и пересмеивались.

— Закрыто! — заорал кто-то из бойцов. — А я пожрать не купил!

— Давайте её ограбим! — чья-то рука в черной перчатке указала на Ханну.

Она не успела сбежать в комнату и теперь чувствовала себя манекеном в витрине: десяток бойцов, увешанных оружием, пялились на нее с броневиков, тыкали пальцами, свистели, хвалили себя и требовали, чтобы кафетерий работал круглосуточно — это же истинное бабье счастье, кормить по ночам таких сильных и красивых альф! Длилось это не больше трех минут, но, пока броневики не втянулись под липу, с Ханны семь потов сошло. Какие они все-таки придурки!

Волна адреналина пошла на спад. Ханна пригубила чай и почему-то вспомнила, что Шольт, сидевший на втором броневике, даже головы в её сторону не повернул.

«Стоп! С какой стати меня это волнует? Заклинило? Вытравить из мыслей, переключаться, проговаривать считалочку, думать об ассортименте пирожков…»

Под ветвями липы, возле калитки, под фонарем, мелькнуло что-то черное. Раздался жуткий грохот, как будто… Ханна вскочила, перегнулась через перила, присмотрелась. Не «как будто», а Шольт молотит кулаком по воротам, явно намереваясь пробить в них дыру. Захотелось сделать что-нибудь формально правильное и пакостное: вызвать полицию, например. Со словами: «Ко мне во двор ломится какой-то маньяк». Ханна вспомнила о собрании рисовальщиков, немного устыдилась — Йонаш не виноват, что ему достался чуточку тронутый папаша — и негромко сказала:

— Два девяносто. Код. Нажмите одновременно.

Шольт поднял голову. Не поблагодарил, не кивнул — тут же нажал три кнопки на кодовом замке и вошел в калитку. Ханна поставила чай на столик и решила спуститься в подъезд. Выглянуть из двери, удостовериться, что Шольт не наговорит гадостей Снежке, не сцепится с Ёжи.

На последних ступеньках она замерла. Ни криков, ни волны ярости. Йонаш, повизгивая от радости, хвалил «тетю Снежку». Ханна решила не церемониться: это её дом, её двор и — формально — её незваные гости. Вышла и застыла, не решаясь сделать следующий шаг. Шольт, хорошо освещенный фонарем, обнимал прилипшего к нему Йонаша, смотрел на Снежку и рисунок. Не зло, а устало, с какой-то странной тоской.

«Ого!.. Неужели оскорбления были элементом ухаживания? Стряхнет ёжика со снегурочки? Ёжик такое не стерпит. Они тут друг друга поубивают! Камул, Хлебодарная, помилуйте грешную, не допустите кровопролития!»

— А что, если не медовуху? — нахмурился Шольт. — Конфеты, чай, кофе?

— Я еще не нарисовала, — вежливо, но твердо ответила Снежка. — Давайте не будем торопить коней.

Йонаш дернул один из чехлов на поясе — ни кобуры с пистолетом, ни автомата на Шольте уже не было — попросил:

— Папа, не злись.

Шольт не смягчился, но рука в черной перчатке взъерошила волосы на затылке мальчишки, словно обещая — скандала и драки не будет.

— Приноси всё завтра в кафетерий часам к четырем, — велела Снежка Йонашу, собирая кисточки и краски в пакет. — Я этот рисунок успею закончить в затишье, а вечером новый начнем. Отнесешь учительнице два, скажешь, что третий испортил и перерисовываешь… как-нибудь выкрутимся.

— Спасибо!

Йонаш ухватил влажный рисунок, понес к калитке на вытянутых руках. Шольту достался пакет. Ханна ждала: поблагодарит Снежку или нет? Поблагодарил. Выплюнул: «Спасибо». Так, будто что-то плохое пожелал.

Глава 10. Тетя Ханна рисует пейзаж

На следующий день, в обед, Ханна обнаружила себя рисующей пейзаж. Акварельными красками. Как ее угораздило? Она же вчера перед сном дала себе слово держаться подальше от клуба рисовальщиков, не беспокоиться о возможности оскорблений и драк. И Снежка, и Ёжи, и Шольт — взрослые оборотни. Сами разберутся. Почему же тогда она сейчас сидит за столом?.. ах, да, ребенок ни в чем не виноват, а Анджей так убедительно посулил грамоту за воспитание подрастающего поколения, что не было возможности отказаться.

— У вас очень красиво получается! — сказал Йонаш, хлопая густыми черными ресницами.

Ханна отогнала мысль о ресницах Шольта — она их не разглядела, и не надо. Поздоровалась с заместителем Анджея по оперативной работе — серебристо-черным лисом Валерианом Кшесинским, по слухам, потомственным аристократом — и пробормотала что-то невнятное в ответ на похвалу Йонаша. Она не особо-то умела общаться с детьми — росла без младших братьев, сестер, кузенов и племянников. И — совсем немного — пугалась того, что Йонаш мыслит и разговаривает как взрослый. Копируя отца и прочих посетителей кафетерия.

Стоило только подумать об этом самом отце, как тот явился, поздоровался с подполковником Кшесинским, который подсел к Ханне и Йонашу, и плюхнулся на свободный табурет. Валериан, выяснивший суть проблемы, начал укорять волчье семейство:

— А почему мне не позвонили? Лютик бы вам и натюрморты, и пейзажи нарисовал.

— Спасибо, но у вас своих забот навалом, — Шольт еле заметно улыбнулся. — Вы у нас — запасной вариант на самый крайний случай. И это не пейзажи.

Ханна засмотрелась на ответную улыбку Кшесинского — лис с лунной сединой был красивым, резко выделяющимся на фоне остальных посетителей, как известный киноактер в окружении массовки. При его появлении Ханне начинало казаться, что в кафетерии снимают телесериал.

— Нет, дядя Валерек, — неожиданно возразил Йонаш. — Не надо Лютика, он в прошлом году портрет в стиле квадратизма нарисовал и мне тройку с минусом поставили.

— Какого квадратизма? — удивился подполковник.

— Кубизма, — поправил Шольт и улыбнулся чуть шире.

— Йоша, надо было предупредить! Я бы провел с ним воспитательную работу!

— Не надо, дядя Валерек. Тетя Снежка и тетя Ханна нарисуют.

Ханна возила кисточкой по бумаге, глядя на ресницы Шольта и запоминая его улыбку, и вздрогнула от вопроса Йонаша:

— Ой, тетя Ханна, а зачем столько синего?

Шольт с Валерианом немедленно уставились на рисунок.

— Это будет пруд, — выкрутилась Ханна.

— А-а-а! С прудом вообще крутецки получится!

Пруд наезжал прямо на стволы деревьев. Ханна попыталась сосредоточиться на рисунке, но этому помешал гомон в зале.

— Свет вырубили!

— Да что ж такое!

— Позвони в энергосеть, спроси, надолго ли.

— Мужики! — заорал кто-то от здания МЧС. — Мужики, юго-западная подстанция горит! Вроде бы взрыв был!

Ленивое недовольство развеялось, как пепел на ветру. Улица наполнилась криками, топотом и воем сирен. Шольт схватился за захрипевшую рацию, выслушал пару фраз, расслабился, поставил локти на стол:

— А мы в резерве.

Кшесинский отвел от уха телефон, позавидовал:

— Поперло!

— Хлебнем еще, Сретение на носу, — отмахнулся Шольт.

— У нас генератор есть? — спросил Ёжи.

— Только для бытовых нужд, печи не потянет, — Ханна отложила рисунок, пообещала Йонашу. — Я сегодня закончу.

Они спустились в подвал, не с первой попытки, но запустили генератор, а по возвращении на веранду узнали неприятную новость.

— Свет дадут завтра утром, — сообщила Снежка. — Сказали, что в нашем округе подключат только больницы и правительственные учреждения. Были бы мы на другой стороне — попали бы в список. А на этом кубике ничего важного нет.

— Тогда закрываемся, — скомандовала Ханна. — Снимай кассу, пока батарея держит.

— Подожди! — оторвался от телефона Валериан. — Упакуйте мне десятка три пирожков и блинчиков в контейнеры, сколько найдется. Отдел кормить надо.

К такому же выводу пришли спасатели и тот невзрачный пожилой волк, который в первый день стукнул Шольта газетой. Из кафетерия вынесли три огромных коробки, забрав все припасы подчистую. Снежка сняла кассу, повесила табличку: «Закрыто» и начала помогать уборщице складывать пустые стаканы в пакеты для мусора. Ханна поймала пристальный взгляд Ёжи, кивнула, предлагая изложить проблему.

— Мне нужно с вами поговорить, — пробубнил тот.

Из долгих и путаных объяснений стало ясно: Анджей не ошибся, Ёжи отказали от квартиры после столкновения ведра с болтами с хозяйским автомобилем. Хмурый волк напирал на то, что выгнали его не за неуплату и дебоши, а за несчастный случай.

— Если бы вы сдавали квартиру чуть-чуть дешевле, мы со Снежкой смогли бы снимать ее на двоих. Это было бы очень удобно — мы рядом, всегда поможем, если возникнет какая-то проблема в кафетерии.

Ханна немного покапризничала — исключительно для виду, идти поперек воли Анджея она не собиралась — и согласилась сдать квартиру по средней цене на районе.

— Я позвоню в агентство, они приедут, привезут бланки, подпишем договор.

— Спасибо, — просиял Ёжи.

— Пока не за что.

— Тетя Ханна, надо пруд дорисовать, пока светло, — Йонаш дернул ее за юбку. — А тетя Снежка мне еще один натюрморт нарисует, и я завтра всё сдам.

— Конечно-конечно, — пообещала Ханна и подумала, что унесет пейзаж хотя бы во двор — под взглядом Шольта ничего путного изобразить не получалось.

Глава 11. Лиса и виноград

Отступление было тактической ошибкой. Следом за ней во двор потащился весь клуб рисовальщиков. Шольт шел рядом со Снежкой, которая бурно жестикулировала, показывала на виноград, оплетавший стену дома до крыши, и взахлеб объясняла:

— Вот это окно, видите? Кухня! Я открыла окно на кухне, протянула руку и сорвала одну гроздь. Вкуснейший! Белый! Без косточек! Но я не могу дотянуться до тех, которые под крышей. А они такие спелые! С оранжевыми боками!

«Басня «Лиса и виноград» в новом прочтении», — глядя на сияющие голубые глаза и розовые щеки, подумала Ханна.

Шольт посмотрел на Снежку — свысока и снисходительно. Уточнил:

— Надо забраться на крышу и нарвать винограда? И ты нарисуешь второй натюрморт?

— Я и так нарисую, — обиделась Снежка. — Это не торговля. Просто виноград очень хороший, жалко, что пропадает.

— Пап, — подал голос Йонаш, — а ты сможешь на крышу залезть?

— Без проблем. Кошку за трубу зацепить и вперед.

— Нарвешь?

— Я на смене, в резерве.

— Освободишься и нарвешь?

— А вы хозяйку спросили? — мазнул взглядом по Ханне Шольт.

— Можно?

Снежка с Йонашем посмотрели на нее одновременно. Ханна пожала плечами, пробормотала: «Делайте, что хотите» и ушла в квартиру.

Ей захотелось временной передышки, короткого одиночества. Слишком много людей и оборотней толклось рядом каждый день. И, хуже соринки в глазу, раздражал Шольт. Мелькнула мысль — позвонить родителям, пожаловаться. Ханна обдумала эту мысль и отложила телефон. Она вдруг поняла, как жалобы будут выглядеть со стороны. Оскорбленная Снежка сияет глазами и щеками, щебечет, ловко управляется с двумя альфами, один из которых перевозит ей вещи с квартиры на квартиру, а второй доверяет ребенка и собирается резать вкуснейший виноград с оранжевыми боками. А она, Ханна, дуется, как будто ее обделили вниманием. Не оскорбили, не посулили бутылку медовухи за пейзаж и не предложили никаких услуг.

«Фу такой быть!»

Она задернула шторы и отлежалась в спальне, накрыв лицо свернутым полотенцем, чтобы добиться полной темноты перед глазами.

«Это сенсорные и моральные перегрузки, — думала она. — Я издергана, недавно пережила измену мужа и развод, затеяла новое дело, запомнила почти сотню новых лиц. Мне трудно. Я ищу повод, чтобы сорвать раздражение. Шольт физически привлекателен, это плохо. Плохо для убеждения себя в том, что лучше не смотреть в его сторону. Однако у него скверный характер и непонятное семейное положение. Может быть, завтра в кафетерий войдет вернувшаяся из отпуска или командировки волчица, обнимет Йонаша и поцелует Шольта в щеку. Это сразу подействует как холодный душ. Мне всегда претило лезть в чужую семью. Шольт исчезнет из моих мыслей, после того, как я увижу его супругу».

Успокоив себя подобием медитации, Ханна спустилась во двор с двумя банками газировки. Одна себе, другая — Йонашу.

— В холодильнике только две, — объяснила она. — Если хотите, можно сходить в магазин и что-то купить.

Ёжи оживился, Снежка задумалась, Шольт пожал плечами.

— Пап, сходить тебе за минералкой?

— Не надо, занимайся рисунками.

— Давайте я сделаю чаю, — предложила Снежка. — У меня чудесный черный чай с фруктами. Ни у кого нет аллергии на вишню и цитрус?

Шольт с Йонашем дружно замотали головами. Снежка удалилась. Ханна распечатала банку газировки и приступила к завершению пейзажа, повторяя себе, что выдающиеся художественные способности для переэкзаменовки в начальной школе не нужны. Зеленая краска не хотела перекрывать синюю. Пруд получился глубоким и неблагоустроенным — без лебедей, с падающими в воду деревьями и кустами.

Снежка принесла поднос с чашками и какой-то выпечкой, когда Ханна сражалась с облаками.

— Кусочек стола мне освободите, пожалуйста! Перегрузила, боюсь, чашки сползут и упадут.

— Давай я заберу, — Шольт протянул руку к подносу.

— Осторожно, горячее!

Шольт посмотрел на чашку, свою руку в перчатке, и со знакомой снисходительностью объяснил:

— Это кевлар. Экипировка огнеупорная.

— А зачем? — Снежка проследила за чашкой. — Вы же не пожарный.

— Да хотя бы по тросу спускаться, чтоб ладони не обжигало.

— А-а-а…

Ханна невольно прилипла взглядом к перчатке. Серая — двух оттенков: накладки темнее, соединительная ткань светлее. Рука выглядела неуклюжей, как будто Шольту выдали карикатурное подобие детских варежек. Может быть, по тросу и удобно спускаться, но мелочь из бумажника уже не достанешь. Интересно, каков кевлар на ощупь?

Ханна так и не поняла — задала она вопрос вслух или Шольт догадался? — но ответ пришел сразу. Свободная рука поднялась и коснулась ее щеки. Перчатка была шероховатой, чувствительно проехалась по коже, и Ханна невольно передернулась — от впечатления, что к ней прикоснулся оживший манекен.

Уже допив газировку и закончив пейзаж, она сообразила, что надо было возмутиться — хотя бы для приличия. Волк-альфа, без повода касающийся лица висицы… это можно счесть заигрыванием, предложением секса без обязательств. Вкладывал ли Шольт такой смысл? Вряд ли. Скорее всего, проявил свойственную ему бесцеремонность. Глупо теперь разоряться в пустой след. Ханна потрясла головой, отгоняя ненужные мысли, отдала Йонашу рисунок и ушла к себе.

«Прохладный душ, снотворное, и длительный отдых. Благо, отключение электроэнергии этому способствует».

Перед сном она вспомнила, что у нее осталась десять капсул рецептурного успокоительного, которое ей отдала знакомая по бывшей работе. Ханна перестала его пить после того, как одолела две трети упаковки. Успокоительное снижало реакцию — в противопоказаниях рекомендовали воздержаться от управления автомобилем — и приглушало связь с четвероногой половинкой. Ханна ни разу не обращалась после развода и не слышала голос своей висицы. Это начало беспокоить, и она отказалась от идеи допить капсулы.

«Нужно устроить себе выходной. Выехать за город, превратиться, побегать. Иначе я заработаю нервное расстройство на почве разлада со зверем».

Она осторожно позвала висицу — спросила ее мнение о Йонаше и Шольте. Четвероногая была где-то рядом, но до ответа не снизошла.

«Ну и ладно, — вздохнула Ханна. — В лесу заговорит, никуда не денется. Освобожу себе день и съезжу. Главное, не тянуть».

Глава 12. Мохито

Утром Ханна проснулась от странных звуков. Наверху — кажется, на крыше — что-то гремело. С улицы и со двора доносились неразборчивые голоса. Ханне спросонья примерещилось, что в кафетерий кинули очередной взрывпакет, и она, едва одевшись, выскочила из подъезда, сжимая в руках телефон.

Открывшаяся картина впечатляла. Шольт с ведром висел на тросе под крышей и рвал виноград. Возле трубы стояли еще два спецназовца с пустыми коробками. С улицы кто-то, надрываясь, давал советы — как не поскользнуться, не упасть и принести побольше винограда в часть. Оказалось, что добросердечная Снежка пообещала воякам долю «вкусного, белого, без косточек и с оранжевыми боками» и теперь на крышу лезли все, кому не лень — народ заскучал по случаю отсутствия электричества и невозможности подзарядить ноутбуки и телефоны. Йонаш метался по двору, подбадривал отца и его сослуживцев невнятным повизгиванием, а увидев Ханну, просиял и сообщил:

— Я получил четверку! Учительница сказала: «Вижу, что с натюрмортами тебе кто-то помог, а пейзаж ты постарался и сам нарисовал».

Ханна чуть не провалилась сквозь землю от позора — она когда-то училась в художественной школе и в аттестате в графе «рисование» красовалась заслуженная пятерка. Да уж… постаралась…

Шольт лихо съехал по тросу, вручил Снежке ведро, и шустро полез вверх, к пустым коробкам и скучающим возле трубы товарищам. Из окна Бориса и Анны выглянул кот и осудил суматоху громким протяжным мяуканьем. Спецназовцы переливчато завыли. Кот сбежал. Ханна последовала его примеру, окликнув Снежку:

— Позвонишь мне, когда свет дадут.

— Куда вы, тетя Ханна? — удивился Йонаш. — А виноград? Папа сейчас еще нарвет, можно будет позавтракать.

— Приятного вам аппетита, — стараясь сдерживать раздражение, ответила она. — Я пойду досыпать.

Во второй половине дня в кафетерий добралась электроэнергия, и жизнь покатилась по знакомым рельсам. Ёжи со Снежкой крутились, как белки в колесе — проголодавшиеся вояки заказывали двойные порции. Йонаш, отобравший у отца бумажник, прежде чем отпустить его на службу, путался под ногами у взрослых и рассказывал всем желающим о пейзаже, натюрмортах и вердикте учительницы. Ханна сидела в зале, пытаясь разобраться с накладными — уголок-конторку заставили ящиками с прохладительными напитками — путалась в цифрах и никак не могла сосредоточиться. Йонаш перестал бегать из зала на веранду и уселся к ней под бок, тихо сопя и ничем не мешая. Наконец настал счастливый момент — толпа поредела. Ханна уставилась на дверь, решая, что делать: отважно броситься в пучину борьбы с документами или выпить кофе? Она подумала, что надо бы покормить Йонаша чем-то горячим, потому что бестолковый отец за этим не проследит. Подумала и замерла. Дверь открылась, и в зал ввалился медведь-гролар.

Туша, стремительно направившаяся к стойке, была облачена в толстовку с капюшоном, натянутым на голову и большую часть лица. Это в жаркий-то августовский день! Все лекции о бдительности и расклеенные в транспорте листовки призывали обращать внимание на странно одетых людей и оборотней. Раньше Ханна относилась к этому неодобрительно — мало ли, кто как одевается, что за вещевая цензура? — а сейчас до нее дошел смысл предупреждения. Медведь скрывался от камер наблюдения и мог спокойно прятать под толстовкой взрывное устройство солидных размеров. Ханна зависла, не решаясь крикнуть Ёжи, чтобы он нажал на тревожную кнопку? Может быть, проще подбежать самой, перегнуться через стойку, протянуть руку?..

— Мохито! — вопль Йонаша заставил вздрогнуть. — Ты приехал! А я четверку по рисованию получил!

Гролар хрюкнул, чуть стянул капюшон, открывая некрасивую, покрытую шрамами и поросшую бурыми волосами физиономию. Йонаш уронил стул, разбежался и вскарабкался на медведя, как на дерево. Тот еще раз хрюкнул и пробасил:

— Четверку? Это хорошо.

Если при размышлениях о кнопке Ханна зависла, то сейчас, при поступлении новой информации, окончательно сломалась. Она смотрела на медведя, на искрящегося радостью Йонаша, на перепуганных Ёжи и Снежку, и ничего не могла понять. Мохито совершенно точно был альфой — резкий запах самца-медведя уже заполнил кафетерий. Йонаш висел у него на шее и радовался, как будто в кафетерий явилась родная мать. Этот самый Мохито решал с ним задачки по математике — Ханна запомнила обрывок какого-то разговора. Кем они друг другу приходятся? Они не могут быть родственниками!

Мохито снял Йонаша с холки, опустил на пол и начал придирчиво выспрашивать у Ёжи, можно ли в этом заведении купить ребенку суп или бульон. Ребенок должен пообедать горячим. Ёжи вернулся к обычному цвету лица — исчезла нахлынувшая прозелень — и связно изложил возможные варианты. Мохито выбрал бульон, две слойки с мясом и половинную порцию печенки для Йонаша, а себе нагреб целый поднос сладких пирожков и потребовал два стакана молока.

— Тетя Ханна, это наш сосед, Мохито. Мы в общежитии в одной квартире живем, — торжественно объявил Йонаш. — Мохито, знакомься, это хозяйка кафетерия, тетя Ханна. Она нарисовала мне пейзаж с прудом.

Медведь Ханной не заинтересовался. Кивнул в сторону ее столика, понес нагруженный едой поднос на веранду, здороваясь с входящими в зал спасателями. Никто из посетителей не удивлялся странному наряду — шорты, шлепки на босую ногу и резко контрастирующая с нижней частью осенняя толстовка. Никто не беспокоился — а Ханна где-то читала, что отпрыски от смешанных браков гризли и поларов опасны, у них неустойчивая психика и ярко выраженная склонность к агрессии. И спасатели, и полицейские, и забежавшие на веранду спецназовцы приветствовали медведя, хлопали по плечам, поздравляли с возвращением.

Йонаш прибежал к стойке за тарелкой сладких пирожков, похвастался:

— Мохито получил сертификат на пять лет и занял первое место на состязаниях. У него теперь два диплома! Мы сейчас пойдем туда, где продают натюрморты, купим рамочку.

— Правильно, — согласилась Ханна. — Рамочка не помешает.

— А какие состязания? — спросила от кофейного автомата Снежка.

— По скоростному разминированию взрывных устройств, — гордо ответил Йонаш. — Мохито — сапер.

Ханна собрала бумаги в неопрятную стопку и решила, что разберется с цифрами вечером. Знакомство с гроларом-сапером надо было немножечко переварить. С веранды доносилось басовитое бурчание:

— Ранец купили? Как это — ничего не купили? Мы же написали список.

— Папа сказал — после зарплаты.

— В Сретение боевую готовность объявят, по магазинам не пойдешь.

— Папа сказал, что у нас все деньги куда-то делись, хотя мы ничего лишнего не покупали.

Мохито удивленно заворчал.

— Мы только один раз в его выходной в ресторане поели, на том кораблике, что на реке качается. И мороженое покупали.

Реакцию Мохито на поход в ресторан заглушил гомон — на веранду вошли полицейские.

— Ой, я совсем забыла! — спохватилась Снежка. — Звонили из магазина спецтехники, сказали, что завтра доставят два телевизора и комплект камер наблюдения.

— Да, я заказывала, — подтвердила Ханна. — Еще завтра придут рабочие, выбьют заложенный проем и восстановят окно. Чтобы мы могли по утрам пирожки продавать. Надо будет им сказать, чтобы они приварили кронштейны для телевизоров. Посетители желают смотреть новости и спортивные трансляции. Пойдем на поводу у общественного мнения. А систему наблюдения смонтируют послезавтра.

Глава 13. Пирожки с яйцом и зеленым луком

Ханна не вспоминала о Шольте два дня — почти не вспоминала, не выискивала взглядом среди других экипированных спецназовцев. Навалились дела: перепланировка, оформление второй кассы, проблемы с монтажом и подключением камер, и — как будто прочего было мало — вызов к следователю, очная ставка с волками, швырнувшими взрывпакет в кафетерий. Дело разваливалось на глазах, подследственные в один голос твердили, что хотели пошутить, привлечь внимание симпатичной одинокой висицы. Ухаживаем, мол, как умеем, не судите строго. Следователь позволил Ханне ознакомиться с показаниями любовницы Витольда. Масса вопросов, одинаковый ответ: «Нет». Не была собственницей — ни дома, ни элитной кофейни. После закрытия кофейни не интересовалась судьбой помещения. Не в курсе, кто теперь владеет домом. И тщательно отмеренное недовольство: «Не беспокойте по пустякам, не мешайте готовиться к свадьбе».

Когда видеокамеры были подключены, окошко заработало, а телевизоры начали показывать футбольные трансляции, Снежка озадачила Ханну очередным предложением.

— Нам надо выписывать газету, — сказала она. — А лучше две или три.

— Зачем? — удивилась Ханна.

— Полковник Новак всегда читает газету. И подполковник Розальский иногда приносит и читает газету. Они оставляют их на столах, а посетители потом ссорятся, когда делят листы. Некоторые читают объявления, а некоторые решают кроссворды. Расходы на газеты небольшие, а выручка возрастет — они много едят, пока решают кроссворды, это дело долгое.

— А какие объявления? — заинтересовалась Ханна.

— Разные, — пожала плечами Снежка. — На овощебазе сейчас лук и картошку мешками продают. Из садов предложение приехать и яблоки собрать — десять ящиков сдаешь, одиннадцатый забираешь себе.

— Понятно, — Ханна вспомнила глянцевые журналы на столике в своей любимой парикмахерской, и предложила. — Может быть, выпишем еще какой-нибудь журнал?

— Не знаю, — пожала плечами Снежка. — Мне кажется, это лишнее.

Ханна оформила подписку на газеты и на пробу принесла в кафетерий толстый журнал за декабрь прошлого года — с красивыми новогодними картинками. Вояки читали журнал три дня, передавая из рук в руки, а потом вырезали фото шишек и приклеили над столиками, за которыми обедали Анджей и Деметриуш. А над шишкой для Анджея маркером приписали слово «большая». Ханна посмотрела на народное творчество и убедилась, что Снежка права — обойдутся газетами, без журналов.

Уладив горящие дела, Ханна поняла, что ей нужен день передышки. Надвигалась очередная волна забот — неделя Сретения. Ко дню встречи Камула с Хлебодарной и лисы, и волки — да и некоторые люди — готовились заранее. Города, деревни и хутора окутывал медовый дух. Медовые кексы с изюмом, щедро напитанным рябиновым ликером, плотное песочное печенье на меду с курагой, разнообразные медовые пряники — каждая хозяйка встречала Хлебодарную той выпечкой, которая ей удавалась больше всего. Верующие в Хлебодарную начинали поститься, паства Камула, наоборот, ела мясо до самого дня Сретения, отводя на пост ровно сутки. Легенда о разделенной трапезе и проклятье альф не давала четких указаний о посте. Каждый истолковывал ее по-своему. И паства, и жрецы сходились в одном: в день Сретения и Преломления Хлеба нельзя охотиться и проливать кровь. Именно вид крови и растерзанной добычи подтолкнул Хлебодарную к проклятью. А Камул, ищущий мира, не вступился за альф, отдав их судьбу на откуп невестам и женам.

Неделя поста в детстве казалась Ханне самым лучшим праздником. Матушка старалась взять отпуск или отгулы, готовила разнообразную начинку, пекла пироги и пирожки, расхаживая по кухне босиком и напевая псалмы во славу Хлебодарной. Ноздри щекотал сначала запах опары, потом — горячей духовки и теряющего кислинку, запекающегося до корочки теста. Ко дню Преломления Хлеба родители вдвоем пекли забавное печенье. Плотное песочное тесто прокручивалось на мясорубке, укладываясь на пергамент толстыми полосками-макаронинами. Отец крутил ручку мясорубки, матушка ловко поворачивала пергамент, закручивая макаронины в корзинки. Каждое печенье украшала щепотка изюма, кусочек кураги или чернослива. Десяток печений всегда относили к алтарю Хлебодарной. Маленькая Ханна с трепетом ждала театрализованного представления возле храма. Хлебодарная в белых одеждах выносила к столу горячий пирог, а сопровождающие ее лисицы и волчицы расставляли по скатерти тарелки с печеньем, пряниками и кексами. Камул, сопровождаемый стаей волков-альф, подходил к пирогу, пробовал отрезанный ломоть, рассыпался в благодарностях. Охоту отступников только озвучивали — и Камул, и Хлебодарная начинали оглядываться, услышав вой и трубный голос умирающего оленя. Слова проклятья падали громко и веско: «Вы, альфы, не смогли удержаться и вкусили крови в час нашей трапезы. Да исполнится воля моя: пусть хлеб встанет вам поперек горла во веки веков. Каждый ломоть обернется куском прогоревшего угля, крошки — золой». После паузы раздавался голос Камула: «Пожалей тех, кто не согрешил и пришел сюда для охраны своих избранниц». И — веско, на всю площадь — ответ Хлебодарной: «Те, кто любят всем сердцем, чьи судьбы переплетены твоей или моей волей, примут выпечку из рук супруги или нареченной, не познают горечи и не забудут вкус хлеба».

«Матушка перестала печь макаронные корзиночки, хотя не выкинула старую мясорубку, — подумала Ханна. — Давным-давно уже не делали. Надо бы ее уговорить приготовить вместе, у меня никогда правильно не получалось».

Воспоминания о празднике отхлынули, оставив после себя приятную теплоту. Ханна, колебавшаяся между выездом в лес и посещением парикмахерской, совмещенным с походом по магазинам, решила потратить выходной на домашнее хозяйство и напечь пирожков по семейному рецепту. Опару она поставила с вечера. Утром поднялась по будильнику, в половине шестого утра. Замесила тесто, не жалея яиц и растопленного сливочного масла, поставила подходить на солнышке, отмылась от муки и отправилась на балкон — пить кофе. Город еще дремал, редкие прохожие спешили на работу, автомобили норовили проскочить пустой перекресток на красный свет. В отдалении послышались знакомые голоса. Шольт тянул гласные, Мохито бурчал. Парочка отправилась на пробежку, в сторону Алтарного парка. Шольт бежал в теплых тренировочных штанах, тяжелых высоких кроссовках и тонкой белой майке «алкоголичке», обнажающей крепкие плечи и сильную спину. Мохито не изменил своим привычкам — шорты, кеды, плотная толстовка, натянутый на голову капюшон.

— Бу-бу-бу… в клеточку уже нигде нет… хр-хр… а еще два учебника…

— За-а-а-у-у-у… — Шольт зевнул с громким самодовольным воем, — …у-у-тра после смены поедем с ним в торговый центр и все купим. Там отдел учебников.

— Брр… хр… рюкзак?

— Он еще старый не порвал, зачем ему новый рюкзак?

Бегуны свернули за угол, и Ханне не удалось расслышать ответ Мохито. Под второй кофе голоса вернулись, переговариваясь возле окошка для продажи вчерашних пирожков и кофе на вынос. Ханна дала волю любопытству, взяла планшет, на который выводились изображения с камер наблюдения, и включила прямую трансляцию. Шольт держал стакан осторожно, за верхний край, кончиками пальцев. Руки без перчаток были красивыми, словно вылепленными умелым скульптором. Да и в остальном природа Шольта не обделила, разве что на нос лишку отсыпала. Тонкая белая ткань льнула к плечам, широкой груди с четкими мускулами. Соски — крупные, слишком крупные для альфы — темнели, просматриваясь через тонкий трикотаж. Шольт уселся за столик, потянулся, позволяя разглядеть выбритые подмышки. И потер ладонью грудь. От этого движения сосок затвердел, добавляя новую деталь рельефа, и Ханну внезапно бросило в жар — от желания прикоснуться, проверить гладкость кожи своими руками, ощутить скрытую в мускулах силу.

«Надо перестать на него смотреть, — поняла она. — Так и до греха недалеко. Можно, конечно — и, наверное, придется — завести любовника для здоровья. Но не хама и быдло с проклятьем Хлебодарной. Найду кого-то поприличнее».

Ханна выключила планшет и изгнала ненужное томление тела знакомыми делами: поставила вариться полтора десятка яиц, нарубила два пучка зеленого лука для начинки. Тесто поднималось, дрожжевой запах прогонял лишние мысли, и Ханна впервые признала новую квартиру своим домом. Готовить на кухне было удобно, уличный шум почти не мешал, духовка разогревалась равномерно.

«Дюжину пирожков отвезу вечером родителям. Дюжину отнесу вниз, угощу Снежку, Ёжи, Анджея с Йонашем, если попадутся под руку. Четыре штуки надо Борису с Анной отнести».

Конечно же, к моменту раздачи пирожков в кафетерии собрались все, кого хотелось угостить, и даже больше. Мохито с Шольтом, облаченные в экипировку и обвешанные оружием, пили кофе. Анджей обедал, одновременно просматривая свежую газету. Йонаш цеплялся к взрослым, жалуясь на спущенный футбольный мяч.

— Домашние? — оживился Анджей, увидев тарелку в руках Ханны. — С чем?

— С яйцом и зеленым луком. Пробуйте.

— А мне? — Йонаш с интересом принюхался.

— Берите, кто хочет, — объявила Ханна и поставила тарелку на стол. — Я для всех принесла.

К тарелке потянулись руки. Пирожки расхватали моментально. Волки переглядывались, пересмеивались. Если бы не в нескольких шагах от Сретения, можно было бы подумать, что Ханна женихов приманивает.

— Вкусно! — провозгласил Йонаш. — Очень вкусно! Пап, хочешь, я тебе немножко начинки выковыряю?

— Не хочу, — Шольт скривился и отмахнулся, как будто ему предложили что-то гадкое и неприличное.

Ханна — ни с того ни с сего — почувствовала себя оплеванной и ушла в дом под разноголосую похвалу своим кулинарным способностям. Вечером, в гостях у родителей, она с трудом избежала искушения пожаловаться. Прикусила язык, потом рассказала о Мохито — отец пожал плечами, ответил, что не слышал о таком полицейском от знакомых медведей. Но это, мол, ничего не значит. Медведи скрытны и не любят распространяться о сородичах. Умиротворение, которое Ханна обрела во время готовки, куда-то потерялось. Родительский дом не одарил знакомым уютом. Матушка отказалась возиться с печеньями-макаронинами — «хлопот много, а вкус такой же, как у обычных». В общем, выходной прошел не без пользы, но и не с желаемым итогом. Ханна не чувствовала себя отдохнувшей, и возвращалась в свою квартиру, подумала, что лучше бы она поехала в лес, перекинулась, побегала и поболтала с висицей.

Глава 14. День Преломления Хлеба

Ко дню Преломления Хлеба она замоталась до крайности. Снежка пекла медовые кексы, которые раскупались коробками и утаскивались во все отделы и общежитие спецназовцев — хвалили, клялись, что даже крошка в горле не застревает. Кафетерий пропах сладостью, веранду раскалило августовское солнце — навалилась жара. Огнеборцы выезжали на пожары по пять-шесть раз в сутки, звук сирен тяготил, и Ханна начала мечтать об осени. О дождях, которые прогонят с веранды тех, кто сидит за столиками по три часа, покупая один-единственный кофе. О прохладе, которая выстудит квартиру, изгонит дух выпечки, позволит пить чай, завернувшись в плед и разглядывая хмурое небо.

В день Преломления Хлеба и очередную годовщину подписания мирного договора полицейские и спецназовцы вышли на дежурство в полной боевой готовности. Два броневика — в один из них погрузились Шольт и Мохито — укатили к главному храму Хлебодарной, на центральную площадь города. Полицейские рассаживались в машины по четверо, отправлялись на патрулирование, вооруженные до зубов. Алтарный парк оцепили, на аллеях поставили рамки, выборочно досматривали богомольцев, вытаскивая из очереди к чашам. Йонаш пришлепал в кафетерий за полчаса до начала торжественной службы, купил слойку с мясом и бульон — «Мохито сварил суп, но он невкусный» — и спросил:

— А вы будете смотреть трансляцию представления?

— Наверное, — ответила Ханна. — Телевизоры работают, отчего бы не посмотреть? Все равно покупателей нет.

— Тогда я у вас посмотрю. Дома скучно.

Позже Ханна многократно порадовалась тому, что Йонаш остался в кафетерии. И что они всей компанией, вместе с Ёжи и Снежкой, сели смотреть трансляцию на веранде. Если бы она не успела купить телевизоры, мальчишка бы ушел домой и встретил беду один на один.

Город притих, из Алтарного парка донесся гулкий колокольный звон, оповещавший о готовности к трапезе. Камеры, установленные на центральной площади, скользили по толпе, задерживались на жрецах и выходящих из главного храма участниках представления. Когда хор затянул: «Славься сноп пшеничный», в кадр попал Шольт. Он стоял на парапете, возвышаясь над заполонившими площадь прихожанами, и не сводил взгляда с какой-то точки. Рука в кевларовой перчатке поднесла к лицу рацию. Шольт что-то проговорил, пошел по парапету, сначала медленно, затем почти побежал. Камера, неотступно следовавшая за ним, запечатлела бег, прыжок в гущу толпы — и, через секунду — взрыв. Звук был негромким, почти не слышным за песнопением. Ханна ужаснулась, когда увидела кровь, приподнялась, впиваясь взглядом в экран, но изображение уже зарябило кубиками. Снежка и Йонаш завизжали одновременно. Ханна отмерла, вскочила, закрыла собой экран, не позволяя Йонашу увидеть ненадолго прояснившуюся картинку — мелькнула и пропала упавшая на парапет рука в кевларовой перчатке. Она прижала к себе Йонаша, и, цепенея от страха, начала твердить:

— Не плачь! Всё будет хорошо! Там врачи, папу сейчас отвезут в больницу. Всё будет хорошо, Йонаш!

Мир замер, словно они зависли в каком-то параллельном пространстве: исчезли звуки, потускнели краски, окаменели прохожие и машины. Это продолжалось несколько секунд, не дольше. Йонаш всхлипнул, разбивая опутавший их кокон, и на Ханну обрушился водопад криков. От полицейского управления, здания МЧС и штаба спецотряда к кафетерию побежали оборотни. Первой веранды достигла знакомая эксперт, рыжая лисица Полина. Она отодвинула Ханну, обняла Йонаша, и начала повторять те же слова: «хорошо», «врачи», «отвезут в больницу». Мальчишка попытался посмотреть на экран, но Снежка уже сообразила, выключила телевизоры. Полина погладила Йонаша по голове, непререкаемым тоном заявила:

— Сейчас поедем ко мне домой. Дети и Алекс будут рады тебя видеть. Поживешь в гостевой комнате, как в прошлый раз, а когда врачи разрешат, навестим папу в больнице.

Йонаш закивал, вцепился в Полину обеими руками, как утопающий в спасательный круг.

— Надо только сменщика дождаться, я же на дежурстве. Подождем немножко? Пойдем ко мне в кабинет? Или в дежурку? Пойдем, Йоша, — в голосе появились вкрадчивые нотки лисицы, умеющей уговорить капризного ребенка. — Я телефон в кабинете оставила, а Алекс сейчас трезвонить начнет. И первым делом потребует, чтоб я тебя привезла, уж будь уверен.

Ханна — расстроенная, прикоснувшаяся к чужой беде — чуть не заступила Полине дорогу, собираясь уточнить, на каком основании она уводит ребенка. Куда звонить, что сказать, если родственники?..

Чуть не заступила — и осеклась. Йонаш льнул к Полине, слова «как в прошлый раз» Ханна слышала своими ушами. Наверняка Шольт оставлял какие-то распоряжения, подумал о том, что за сыном кто-то должен присматривать в случае его ранения или… да, смерть при исполнении служебных обязанностей тоже бывает. Судьбы не миновать.

Веранда постепенно заполнилась: прибежали трое спасателей, двое спецназовцев в экипировке, но без оружия. Толпа окружила Йонаша, утешая на разные голоса, и начала перемещаться к полицейскому управлению. В Алтарном парке шумели прихожане, славили встречу богов, хором пели псалмы. Можно было включить телевизор, узнать, что творится на центральной площади, но Ханна понимала — о судьбе Шольта не скажут ничего конкретного. Ни сегодня. Ни завтра. О нем, скорее всего, будут молчать или когда-нибудь упомянут короткой строчкой некролога, если он скончается в больнице. Что армия, что полиция помалкивала о потерях, не расщедриваясь даже на списки погибших при терактах гражданских лиц.

— Закрываемся.

Снежка вздохнула. Ёжи кивнул и признался:

— Хочется напиться.

— Но-но! Никакого алкоголя среди бела дня! — погрозила пальцем Ханна и поторопила. — Шевелитесь! Когда моление закончится, не все на центральную улицу пойдут. Кто решит к трамваю выбраться, как раз на нас наткнется. Захотят посидеть, отдохнуть — закрыться уже не получится.

Словно в подтверждение ее слов, из-за здания МЧС показалось семейство с плачущим малышом. Снежку с Ёжи как шилом в задницу укололо — вмиг занесли часть стульев, опустили жалюзи, затащили в помещение холодильник с мороженым. Ханна заметалась, разрываясь между двумя желаниями: рискнуть и попробовать просочиться в полицейское управление, чтобы послушать служебные новости, или спрятаться в квартиру, чтобы пережить накатывающий ужас в одиночестве.

Глава 15. Разговоры после взрыва

Раздумья прервал телефонный звонок. Отец обеспокоился, спросил, не случилось ли чего в Алтарном парке — а то в новостях могут и умолчать — и посоветовал закрыться:

— Всех денег не заработаешь. А если кто-то из террористов через рамку не рискнул сунуться, вполне может и в твой кафетерий свернуть. Отправить пару полицейских на небесные поля в честь праздника.

— Мы уже закрылись, — ответила Ханна. И, не сдержавшись, добавила: — Я знаю того спецназовца, который прыгнул в толпу. Он у нас кофе пьет. Я его сыну пейзаж в школу рисовала.

— Волк? — уточнил отец.

— Он? Да, волк.

— Если голову не оторвало — выкарабкается. У чистокровных волков регенерация лучше, чем у полукровок, лис и медведей.

— Ему руку оторвало! Совсем! Я видела!

— Людям руки и ноги пришивают, если конечность сразу в пакет со льдом убрать, а ты про оборотня беспокоишься. Кости сложат, артерии с венами сошьют, а сухожилия и ткани уже волк нарастит. У нас на работе несчастных случаев было — не счесть. Серьезно говорю: главное, чтоб голова на месте была, всё прочее прирастет.

— У вас медведь без руки остался, — вспомнила Ханна.

— Ему металлом раскаленным сожгло. Напрочь. Пришивать нечего было. И еще не забывай — к нам «Скорая» по полчаса ехала, а там, вокруг храмовой площади, в праздничные дни всегда пара машин стоит. Чем быстрее в больницу доставят, тем больше шансов.

— Хочется верить, — вздохнула Ханна. — Мелкого все равно жалко. Он трансляцию видел, у нас как раз сидел.

— Дети быстро забывают плохое.

— Да, наверное… — промямлила Ханна, смутившаяся под внимательным взглядом Снежки. Изливать душу при подчиненной не хотелось, уходить и рассказывать о непонятном семейном положении Шольта, и том, что Йонаша увела эксперт-лисица — тоже. Разговор скомкался, закончился дежурными пожеланиями хорошего дня.

Они спрятались во двор. Снежка заварила чай. Ёжи поставил на стол крохотный приемник, нашел волну местного радио. Тягучую медленную песню сменила короткая врезка новостей. Ведущий сообщил, что после взрыва на площади перед главным храмом госпитализировано двадцать восемь оборотней. Тринадцать — с легкими ранениями, дюжина со средней степени тяжести, трое доставлены в больницу в критическом состоянии. Двое гражданских лиц и один полицейский. Террорист-смертник скончался на месте от многочисленных ранений.

— Полина сказала Йонашу «поживешь у нас, как в прошлый раз», — Ханна не выдержала, заговорила о наболевшем. — Непонятно, где его мать. Кто она, почему тут не появляется?

— Она умерла, — ответила Снежка.

Ханна поперхнулась чаем. Откашлялась, осведомилась:

— Точно? Откуда ты знаешь?

— Интересно стало, я полицейских потихоньку расспросила, — голубой взгляд потемнел, потяжелел. Снежка перестала напоминать воплощение невинности: — Они мне охотно рассказали — история давняя, никого из знакомых не удивишь, а тут свежие уши. Шольт познакомился с матерью Йонаша во время облавы: накрыли притон наркоманов, доставили в полицию хозяев и посетителей. Она была висицей, говорят, что красивой и пронырливой. Ей удалось уговорить Шольта за нее заступиться, дать показания, что задержана случайная прохожая. Он согласился и прилип к ней, как будто клеем намазали. Она довольно плотно сидела на «пыли». Потом пыталась завязать — когда была беременной. Шольт ее и в клиники сдавал, и стерег… говорят, что чуть не убил, когда она после родов сбежала и неделю пропадала в каком-то притоне. Они так год прожили. Шольта увольнять собрались — он то на всех кидался, то жену по притонам искал, на службу почти забил. Йонаша родители жены нянчили. Они его потом у Шольта забрать хотели, уже после того, как жена от передоза умерла. Шольт почему-то сына не отдал. Суды больше года тянулись. Йонаша оставили Шольту. Родители жены уехали.

— Ничего себе история!.. — покачала головой Ханна.

— Подполковник Розальский сказал, что Шольт раньше был романтиком, но жизнь из него даже доброту выбила. Ой! Только вы не вздумайте при Шольте как-то намекнуть, что знаете. Шольт от этого бесится. И не упоминайте, что Йонаш — кварт. У него в свидетельстве о рождении написано «волк».

— Квартам часто по трем четвертям происхождение пишут, — сказала Ханна, переваривающая ошеломительные новости. — М-м-м… а про Мохито тебе что-нибудь рассказывали? Загадочный какой-то тип. Вечно в капюшоне.

— Он весь в шрамах, — доложила Снежка. — Осколками обсидиана посекло. Дополнительная бомба сработала, и он подорвался. Ухо — как расплющенный вареник, на виске шрам… врачи глаз спасали, не до красоты было.

— Откуда ты столько обо всех знаешь? — удивилась Ханна.

— Прислушиваюсь. И вы бы знали, если бы прислушивались и иногда вопросы задавали. Йонаш много болтает. Про Мохито он рассказал.

Ханне почудился упрек — «никого, кроме себя, не замечаете». Она почувствовала, как вспыхнула, начала нарастать злость. Сделала несколько глубоких вздохов. Успокоилась. Перевела разговор на нейтральную тему и, отказавшись от второй чашки чая, попрощалась.

В новостях по телевизору не показывали ничего нового. Всё те же кадры — только оторванная рука уже размыта кубиками — и «Скорые», в которые грузят носилки с оборотнями. Всё то же число пострадавших, плюс трое, обратившихся в больницу с легкими травмами.

Попытки читать или слушать музыку с треском проваливались. Мысли упрямо возвращались к Шольту. К пересказанным Снежкой словам Анджея: «Раньше был романтиком, но жизнь из него даже доброту выбила». Интересно, что толкнуло Шольта на первое нарушение долга, на лжесвидетельство? Влюбился с первого взгляда? Пожалел не совсем сторчавшуюся висицу? Наверное, мать Йонаша действительно была красавицей, раз сумела вскружить голову полицейскому при исполнении служебных обязанностей.

Описанная Снежкой семейная жизнь Шольта казалась Ханне адом. Она с подросткового возраста знала, что зависимость от наркотических веществ у висов и висиц развивается едва ли не с первой понюшки или глотка. Избегала любых предложений попробовать, рвала знакомство с теми, кто подсаживался на «пыль». Пусть хоть сто раз говорят, что для волков она в умеренных дозах безвредна! Ханна однажды видела, как у благополучного одноклассника сорвало крышу, и предпочитала держаться в стороне от бомб с аконитовым детонатором. Жить с наркоманкой? Надеяться, что она избавится от зависимости, родив ребенка? Да уж, Шольт был беспросветным романтиком. Или попался в ловушку истинной связи.

Размышления преследовали Ханну даже во сне — она вновь и вновь оказывалась на площади перед храмом в день богослужения, видела Шольта, идущего по парапету, шаг, переходящий в бег, прыжок. Во сне не было взрыва и криков. Ханна знала, что Шольт нашел свою избранницу, и, отчаянно работая локтями, пыталась пробиться через давку. Посмотреть. Взглянуть в лицо. Понять, чем привлекла.

Глава 16. Опекунство

Утром Ханна взяла на вооружение совет Снежки «прислушиваться и задавать вопросы». Она подкараулила подполковника Розальского, подошедшего к окошку за кофе и вчерашними пирожками — высматривала по камерам — и изобразила случайную встречу.

— Как дела у пострадавших при взрыве? Вы же, наверное, лучше других знаете?

— Всех прооперировали, — устало ответил Анджей. — Гражданские в порядке, Шольт в реанимации. В отделении реконструктивной хирургии. Сегодня будет консилиум, решат, обращать в волка или держать в искусственной коме в двуногом теле.

— А что лучше? — преодолела приступ неловкости Ханна. — Извините, что я к вам пристаю, но мне узнать не у кого. Сама я ничего в этом не понимаю.

— И так плохо, и так плохо, — синяки под глазами Анджея свидетельствовали о бессонной ночи. — Обращают под препаратами, искусственно замедляя процесс. Чтобы сшитое не рвалось, а сращивалось. Обезболивающее не действует, процедуру запоминаешь на всю жизнь. Я потом полгода превращаться боялся. А если оставят, как сейчас, в коме год держать могут. Срастается все медленно, а чем дольше в коме, тем вероятнее, что Шольт при пробуждении обратится, и все сшитые вены и сухожилия себе порвет. Такое бывало. Волк верх берет, замедлители не помогают.

— Да смилуется над ним Камул!.. — Следующий вопрос вырвался сам собой: — А вы тоже на бомбе подорвались?

— Нет. Попал в засаду. Сначала подстрелили, потом накормили аконитом, а потом проявили изобретательность, вспороли живот и аконитом нафаршировали. Бросили в наручниках и ушли. Мое счастье, что нашли вовремя, на час бы позже — и носи цветы на могилу.

— Крепкого вам здоровья! — искренне пожелала Ханна. Решилась, спросила: — Йонаш… С ним всё в порядке? Если я смогу чем-то помочь…

— О! — Анджей чуточку просветлел лицом. — О тебе-то я и не подумал. Мне Полина только что позвонила, сказала, что опекунские документы недействительны, переоформлять надо. Нужно еще кого-то найти. Та волчица, которая подписывала, перевелась в столицу. Я Валереку звякнул, думал, его жена поможет, но она в командировке. У тебя доход выше минимального?

— Да.

— Квартира своя? А, точно, весь дом твой. Судимостей нет, зависимостей нет. Подойдешь. Значит, так, в одиннадцать Полина за тобой заедет, сгоняете в отдел опекунства, туда Деметриуш позвонит, предупредит, чтобы все оформили без волокиты.

— А потом что?

— Ничего, — пожал плечами Анджей. — Йонаш будет жить то у Полины, то дома, с Мохито, то у Кшесинских — если Полина с Мохито будут заняты. Деметриуш его тоже на пару дней хочет забрать, внуков позовет погостить, они как раз одного возраста. Делать ничего не надо, Ханна. Нужна добропорядочная лисица или волчица. То, что ты живешь рядом с общагой — большой плюс. Для документов. Покажешь паспорт, тебя пробьют по базе, поставишь подпись, и свободна.

— Но я хочу помочь!

— С Полиной этот вопрос решай, я встревать не собираюсь.

Анджей развернулся и пошел к горотделу, вынимая из кармана затрезвонивший телефон. Ханна устыдилась — видно же, что волку не до ее хотелок — и начала обдумывать план действий.

С Полиной она заговорила уже после оформления договора о добровольной временной опеке.

— Я хочу чем-нибудь помочь. Анджей говорил, что Йонаш будет то с тобой, то с Мохито. Я живу рядом. Если нужно, могу выделить ему гостевую комнату, присмотреть, когда он делает уроки.

— Я скажу Мохито, — лиса не щетинилась, но и не спешила принимать помощь. — Но не уверена, что нам стоит сворачивать с накатанной колеи. Шольт уже попадал в больницу, мы нормально справлялись. Йонаш дружит с моими детьми, доверяет моему мужу. Мохито страшно нудный, проверяет уроки, делает математику, следит, чтобы Йонаш ел суп. Это привычно. Йонаш нас слушается, потому что так приказал Шольт. Он слушается Розальского, Кшесинского и Новака. Не уверена, что он будет слушаться тебя. Ты для него — одна из многих. Йонаш общителен, но это общение ребенка на взрослом карнавале. Он знает, что нельзя доверять маскам.

— Я, вроде бы, не чужая, — оскорбилась Ханна.

— Чужая, — жестко ответила Полина. — Рисунок и пирожки ничего не изменили. Ты — одна из многих. Мы — друзья его отца.

Ханна проглотила обиду и возражения, рвущиеся с языка. Полина была права, как ни горько это признавать. Дружной компании понадобилась особа, которая не вызовет вопросов у органов опеки. Ханна подошла по всем параметрам, включая место жительства. Расписалась и должна отойти в сторону. Надо это принять и пережить.

Да и… если быть честной, они с Шольтом не питали друг к другу приязни. Тот факт, что Ханну записали временной добровольной опекуншей, Шольт переживет — если выйдет из больницы на своих ногах или лапах. Примет объяснения Анджея и Полины, и озаботится поиском другой опекунши — попросит жену Кшесинского или дочь Новака. А реальное, не бумажное вторжение в свою жизнь, скорее всего, воспримет как смертельную обиду. И начнет изводить тонной придирок. Спасибо, нет.

За неделю — последнюю неделю лета — Ханна трижды видела Мохито. Один раз в форме, без капюшона и скрывающего лицо шлема. Давнее ранение оставило неизгладимые следы — изуродованное ухо, толстые жгуты шрамов на челюсти и шее, извилистые проплешины в волосах. Медведь по-прежнему внушал страх, и Ханна не осмелилась спросить у него ни о здоровье Шольта, ни о самочувствии Йонаша. Не зная совсем-совсем ничего, может быть, и спросила бы. Но Снежка успевала и обслуживать голодных посетителей, и собирать сплетни, поэтому без ежедневной дозы информации Ханна не оставалась.

Шольт пережил обращение под медицинским контролем, менял тело почти сутки, чуть не загнулся от шока, но все-таки вцепился в жизнь, не оставил Йонаша круглым сиротой. Сейчас волка с пришитой лапой погрузили в искусственный сон, а в начале осени планировали разбудить и допустить к нему первых посетителей. Реабилитация после реплантации обещала быть долгой, но не в больнице, а дома, с регулярным посещением врачей. Желающие навестить Шольта начали заранее записываться в очередь, на что Анджей и Деметриуш Новак хором заявили, что в больницу таскаться незачем: раз Шольт не подох, то дальше уже не подохнет, а кто соскучился, тот в период реабилитации на него насмотрится.

Глава 17. Сентябрь

Второго сентября Ханна увидела с балкона машину Полины, проследила сквозь ветви липы, как Йонаш выбирается с заднего сиденья и попадает в объятия Мохито. Парочка сначала ушла на территорию части, в общежитие, потом отправилась в школу: Йонаш в наглаженной форме и с новеньким рюкзаком, Мохито в брюках и неизменной толстовке с капюшоном.

Снежка поднапряглась и собрала ворох сплетен, касавшихся чужого прошлого. Мохито подорвался в столице, на разминировании поезда метро. После лечения сменил место службы, город выбрал из-за подходящего климата. Здешние лисы и волки приняли его в штыки, одарили валом неприязни, открыто заявляли, что подорвавшийся сапер в отряде — это не к добру. С Мохито никто не желал соседствовать и сидеть рядом в столовой, пока в общежитие не явился второй изгой с полуторагодовалым сыном. У Шольта к тому времени репутация была изрядно испорчена, в отряд его взяли благодаря снисходительности Деметриуша Новака — поговаривали, что тот таким образом расплатился с Розальским за старый должок. Мохито не испугался соседства с ребенком, который может расплакаться и раскапризничаться. Шольт был рад найти добрую душу, не поминавшую ему брак с наркоманкой и лжесвидетельство. Два изгоя сдружились. Держались особняком, по очереди водили Йонаша сначала в ясли, потом в садик. Распределили хозяйственные обязанности. Со временем влились в коллектив, но, все-таки, держались немного особняком. И не желали разъезжаться, хотя Деметриуш предлагал Шольту служебную квартиру. Закон не позволял оформить Мохито временным опекуном на случай ранения Шольта — альфам чужих детей не доверяли. На помощь пришла Полина — её средний сын и Йонаш вместе ходили в детский сад. Второй опекуншей формально записали какую-то волчицу-полицейскую, а теперь Ханна под руку подвернулась. Так же формально. Потому что без нее справлялись, и дальше проживут.

Прикосновение к чужой жизни смущало и, одновременно, раззадоривало интерес. Ханна не сталкивалась с Мохито, зато спрашивала у Розальского о здоровье Шольта и иногда болтала с Полиной, когда та обедала в кафетерии или пила кофе. Рыжая лисица была симпатичной, энергичной и немного резковатой — отпечаток постоянного общения с альфами. Ханна передавала приветы Йонашу и впихивала Полине пакеты с выпечкой: понимала, что рыжей надо кормить и четверых детей и мужа — непонятно, как она вообще с домашним хозяйством справляется.

Йонаш пришел в кафетерий с рюкзаком и пакетом, в котором гремели стеклянные банки. Отряхнулся — заморосили осенние дожди — заказал пирожки и бульон, спросил:

— Тетя Снежка, тетя Ханна, а кто-нибудь мне контурную карту раскрасить может? Не успеваю, мы с Мохито сейчас к папе в больницу поедем, я поздно вернусь. Еще сочинение надо написать и матешу.

— Давай, раскрашу, — согласилась Ханна. — Когда заберешь? Отнести на КПП?

— Не надо на КПП, там или помнут, или потеряют. Оставьте тут. Утром в окошке возьму, если можно.

— Конечно.

Повисло молчание — Ханна думала, надо ли предупредить Йонаша о том, что завтра на работу выйдут новые сотрудники. Снежке с Ёжи наконец-то нашлась смена, одобренная Анджеем. Решила не предупреждать. Спросила:

— Как папа?

— Воет все время, — вздохнул Йонаш. — Домой просится. Ему там скучно. А врачи пока не разрешают. Ему живот обсидиановыми осколками сильно распороло, плохо заживает. Мы ему детское питание возим, кормим с ложечки, потому что он больничное не жрет. Вот.

В доказательство слов в пакете брякнули банки. Йонаш нырнул в рюкзак, вытащил контурную карту, вручил Ханне:

— Страницы один и два. Там написано. Цветные карандаши принести?

— У меня есть, — соврала Ханна, решившая сходить за карандашами в канцелярский магазин — отдать потом Йонашу, пусть у него будут запасные. — К завтрашнему утру всё будет готово.

— Спасибо, вы меня очень выручили.

В дверь заглянул Мохито — в форме, с гарнитурой сотовой связи, подчеркивающей изуродованное ухо. Кивнул Ханне, позвал Йонаша:

— Пойдем быстрей, я под запрещающим знаком припарковался.

Мелкого как ветром сдуло, только банки зазвенели. На смену торопящейся парочке явился Анджей. Посмотрел на Ханну, на контурную карту. Усмехнулся:

— Припрягли?

— Мне не трудно. Время есть, я же не за стойкой пирожки продаю.

Анджей сделал заказ, задумчиво посмотрел на контурную карту, проговорил:

— Странно все-таки Хлебодарная милостями осыпает. Ни Шольту, ни Ядвиге ребенок был не нужен, а зачали в первый же месяц. А ты с мужем не один год прожила, и ни снопа, ни зернышка.

Ханна почувствовала, как запылали щеки, процедила:

— Вам-то какая печаль от моей бездетности? Пирожки горло царапать начали?

— Извини, — Анджей коснулся её запястья. — Я не в обиду. Просто… неисповедимы замыслы Хлебодарной. Да и Камул вечно мутит, ничем не лучше.

Извинения были приняты, но осадок остался. Ханна в очередной раз убедилась в собственной уязвимости: каждый, кому в голову взбредет, мог отметить её бесплодие, выбить из равновесия вопросом: «Ты до сих пор не родила?» и через минуту забыть о сказанном. Отсутствие детей Ханну не тяготило — ни в браке, ни сейчас, после развода. Срочно искать лиса или волка, чтобы родить «для себя», раз с Витольдом не получилось? Нет уж. «Для себя» заводят домашних животных, и то, предварительно взвесив ответственность. И все-таки… неприятно. Как будто упрекнули болезнью или увечьем. Мысли совершили скачок, и Ханна подумала о Мохито. Бездетность на лбу не выжжена, на улице пальцами не тычут, не перешептываются. Гролару, наверное, хуже. Однако живет, дружит с Шольтом, возится с Йонашем. А к косым взглядам, скорее всего, уже привык.

Утром, спустившись проконтролировать новых работников, Ханна столкнулась с Мохито, возвращавшимся с пробежки. Знакомые шорты, кеды, капюшон. После приветственного «бр-бр, хр-хр» гролар внезапно обрел дар речи, и попросил разогреть и упаковать в термопакет завтрак для него и Йонаша.

— Пейте кофе, я сейчас вам вынесу, — пообещала Ханна. — Контурную карту заберете?

— Да, — кивнул медведь. — Спасибо, что нашли время.

Ханна подумала, что надо оповестить Мохито о своих добрых намерениях — лицом к лицу, не полагаясь на передачу разговоров. Оповестить и больше не навязываться. Делать то, что попросят. Она вынесла упакованный завтрак, проговорила давно подобранные слова о гостевой комнате и контроле над уроками. Получила ответ: «Спасибо, я вас услышал», и, с некоторым облегчением, удалилась в свою квартиру. Как ни хорохорься, а Мохито внушает страх. Вытаскивает наружу заложенный инстинктом ужас перед непомерно сильным противником. Давит размером и запахом. Понятно, почему волки-спецназовцы сплотились против угрозы. Непонятно, почему Шольт с ним сдружился. В пику коллективу? Из придури?

Глава 18. Изложение

Гостевую комнату пришлось открыть и пропылесосить через три дня. Полина сидела дома с сопливыми детьми — младший принес вирус из садика. Йонаш ходил в школу и делал уроки под надзором Мохито. А экскаватор в песчаном карьере далеко за городом выкопал склад мин времен Договора Сретения. Боеприпасы, хранившиеся в весьма и весьма неблагоприятных условиях, могли сдетонировать в любой момент. Мохито, как и других саперов из различных ведомств, передали в распоряжение временного штаба по чрезвычайной ситуации, и отправили в пески. Йонаш отбрыкался от переезда к Новакам или Кшесинским — «оттуда до школы далеко ехать, на час раньше вставать надо!» — и клятвенно пообещал обедать в кафетерии, чистить зубы и вовремя ложиться спать. В общежитии мальчишке ничего не угрожало — незнакомец с дурными намерениями через КПП пройти не мог. Мохито беспокоили не бытовые проблемы, а судьба уроков. Йонашу надо было выбрать и прочитать книгу из выданного учительницей списка, и написать по ней изложение.

— Он отвлекается, — пояснил медведь, быстро поедая блинчики со сгущенкой и просматривая сообщения в телефоне. — Лучше всего заставить его читать вслух. Тогда он точно осилит всю книгу, не пропуская куски.

— Прочитаем вместе, — кивнула Ханна. — А потом напишем изложение. Пусть только скажет, какая книга. Купим.

— В библиотеке дадут. Книги из школьной программы всегда в библиотеке есть.

В итоге Ханне поручили проверить грамматику и пунктуацию в изложении, а также раскрасить все накопившиеся контурные карты. В девять вечера она должна была переводить Йонаша через дорогу и сдавать часовому на КПП. Мохито обещал вернуться в субботу вечером — «раньше не получится» — и отблагодарить Ханну какой-нибудь ответной услугой. От услуги Ханна отказалась сразу и поклялась звонить в случае любых сомнений и недоразумений. От визитов в больницу они были избавлены — Шольта опять погрузили в искусственный сон и собирались будить не раньше понедельника.

Недоразумений не было. Йонаш обследовал квартиру, оставляя отпечатки запаха на мебели и ткани, вид с балкона оценил, как «классный», и сказал, что если влезть на перила, то можно увидеть их с папой окно и полосу препятствий на спортивной площадке. Лазить на перила Ханна категорически запретила, и, на всякий случай, начала запирать балконную дверь. Йонаш ел, что дают — похвалил омлет и домашние котлеты — отлынивал от уроков и много болтал.

— Папа тоже яйца на сковородке всегда перемешивает, чтобы желток прожарился. А Мохито говорит: «Фу, выглядит так, как будто это кто-то уже ел». Он жарит, чтоб «глазки» были. А вы так умеете?

— И так, и так умею. Доставай книжку, начинай читать.

— А вы в карте забыли море раскрасить.

— Сейчас раскрашу. Доставай книжку!

Йонаш со вздохом вытащил из рюкзака тоненькую брошюру в мягкой обложке со значком серии «Школьная библиотека». Ханна взглянула на название — «Вкус хлеба» — и спросила:

— Ты сам выбирал? Или учительница велела по этой книге писать?

Легенду о происхождении висов и снятии проклятья Хлебодарной Ханна знала прекрасно. В школе проходили адаптированный вариант с вырезанными любовными сценами, акцентируя внимание на спасении пророчицы-лисицы из лап камышовых котов и избавлении волка от проклятья.

«Неужели учительница решила поиздеваться над Йонашем, зная, что его отец не ест хлеб?»

— Сам выбрал. Мы с папой ее читали, я и без перечитывания изложение напишу. Можно мне еще одну сосиску в тесте? У вас вкусно получается. Мы так не готовим. У нас даже муки нет. Папа такое не ест, из-за проклятья — как в книге.

— Откуда ты знаешь?

Ханна давала себе слово не расспрашивать мальчишку, потому что это нечестный ход. Но сейчас вопрос вырвался сам собой — от смятения и удивления. Йонаш спокойно сообщил:

— Папа сам мне рассказал. Он избил мою маму. Первый раз, когда она была беременной, а потом второй раз, когда она кормила. Потому что она употребляла наркотики. После первого раза папа сдобу не мог есть, только лепешки всякие и тесто в пельменях. А после второго — вообще ничего. Хлебодарная так проклинает альф, которые на беременную жену руку подняли.

Ханна молчала, не зная, надо ли что-то говорить. Йонаш добавил:

— Я уже взрослый и у нас доверительные отношения. Папа сказал: лучше я всё объясню, чем тебе чужие оборотни в уши насвистят.

«Резонно, — подумала Ханна. — Желающих насвистеть в таких случаях — хоть отбавляй. История наверняка пересказывалась при детях, и кто-то из одноклассников Йонаша может уколоть внезапной правдой. Решение правильное… но всё равно подпортившее Йонашу детство. Трудно быть не таким, как все. Знать, что отец избивал мать. И при этом любить отца, и — скорее всего — оправдывать».

После внезапного откровения Йонаш съел две сосиски в тесте, пообещал, что начнет писать изложение без перечитывания, сделал математику и был препровожден к КПП. Ханна сбросила Мохито сообщение с отчетом — без упоминания книги — и получила в ответ скупое «спс».

Времени стало не хватать. Для себя Ханна могла приготовить спустя рукава, перекусить салатом из кафетерия и оставить на столе крошки, потому что ее срочно позвали вниз, к поставщику. Кормить Йонаша чем попало, да еще не на идеально убранной кухне — нет-нет-нет, этого было делать нельзя. Контурные карты почему-то отъедали изрядный кусок бытия. Карандаши постоянно ломались, Ханна путалась, закрашивала разметку неправильным цветом, стирала, снова закрашивала… и это всё вперемешку с работой, беспрестанно теряющимися накладными, консультациями с бухгалтером и накапливавшейся стиркой.

В субботу вечером Ханна сдала Йонаша с рук на руки Мохито, получила бурчащую благодарность и обещание помощи «в случае чего». В воскресенье, закончив домашние дела, поехала к родителям, и, вернувшись, с удивлением обнаружила, что квартира пропиталась запахом волчонка. Это не раздражало, но чувствовалось, как след от соринки в глазу. А в круговороте дней запах казался незаметным.

«Надо будет разложить коробочки с отдушкой и хорошенько проветрить. Потом, когда всё закончится».

В понедельник Ханна не видела ни Йонаша, ни Мохито, да и слава Хлебодарной, своих забот хватало: в кафетерий явился санитарный инспектор, за ним — следователь, сообщивший, что передает дело в суд, и посоветовавший ждать повестки. Ханне вручили ксерокопию ее показаний — «освежите перед судом, чтоб не путались» — и предрекли, что осквернителям кафетерия, скорее всего, дадут условный срок. Вкупе со штрафом.

Взрыв дымовой шашки, крашеное пшено и ленты теперь казались чем-то мелким и совершенно неважным. Ханна не могла понять, почему она переживала и расстраивалась: никто не ранен, не погиб… чепуха.

Глава 19. Волк в лубке

Долгожданные осенние дожди затянулись. Люди и оборотни быстро заскучали по солнцу, начали ругать раннюю темноту. Дождь сбивал с деревьев еще зеленые листья, золото осени где-то потерялось — прямо как неуловимый клад клана Светлых Крестов. Утро вторника хоть немного, но порадовало: дождя не было, и Ханна, позволившая себе поспать лишний час, рискнула выбраться на балкон. Мокрая липа грелась под лучами солнца, асфальт подсыхал, очерчивая границы глубоких луж. По улице сновали вояки и прохожие, за углом заливалась сирена пожарной машины — обычная, привычная жизнь.

Волка в пластиковом корсете и с лубком на передней лапе Ханна увидела сквозь нижние, поредевшие ветви липы. Тощий зверь брел по тротуару шатаясь, приваливаясь к стене, чтобы отдохнуть. Кофе встал поперек горла, от возмущения, смешанного с недоумением: «Хлебодарная, да кто же заставил бедолагу выйти на улицу? Ему лежать надо! Где врачи, благотворительные фонды, социальные службы? Что это за безобразие?»

Ханна проглотила кофе и вдруг поняла, что волк ей смутно знаком. Темный, длинные лапы, вытянутая узкая морда…

— Не может быть! — выдохнула она, поставила чашку на столик и побежала на улицу, радуясь тому, что пила кофе в новеньком домашнем костюме — не будет обсуждений шелкового халата. По пути она постучала в дверь Ёжи и Снежки.

Голос, спросивший: «Кто там? Что?» догнал ее в подъезде. Ханна, не оборачиваясь, крикнула: «Помоги!» и открыла калитку. За это время волк успел доковылять до перекрестка, дождался зеленого света и попытался перейти дорогу. И ладно бы на трех лапах! Так у него еще и задняя перебинтована!

Грязь возле бордюра оказалась скользкой. Волк плюхнулся в лужу, повалился на бок, пытаясь уберечь закованную в пластик переднюю лапу. Ханна, уже подбегая, узнала знакомый запах — точно, Шольт! — и, не сдержавшись, закричала:

— Лежи, не шевелись! Сейчас мы тебя поднимем. Куда тебя понесло, чучело?

Шольт шумно дышал, стискивал зубы, ворошился, стараясь подняться. Ёжи встал за спиной у Ханны, махнул машинам: «Объезжайте!», сказал:

— Сейчас Снежка плед из кафе принесет. Переложим его на плед и отнесем, куда шел.

— А куда он шел?

— К нам в кафетерий, наверное, — пожал плечами Ёжи. — Вряд ли на работу или к алтарю.

«Папе там скучно», — вспомнила Ханна, и тихо прошипела: — Какой же он идиот!

Нести мокрого и грязного волка на пледе в кафетерий — то еще развлечение. Пледы Ханна купила, чтобы выдавать посетителям в холода, закутаться. И спецназовцы, и полицейские, и даже огнеборцы от пледов отказывались, да еще и отпускали двусмысленные шутки. Ханна думала — зря потратилась. А вот, пригодилось.

Они занесли Шольта в зал. Сдвинули две широкие лавки, уложили на них пледы в упаковках, а сверху взгромоздили мокрую ношу. Ханна попыталась обтереть пластиковый лубок на лапе бумажным полотенцем и отпрянула — Шольт дернулся, громко застонал.

— Не трогаю, не трогаю! Ёжи, может, «Скорую» вызвать?

Шольт взвыл — коротко, с ноткой протеста. Минута покоя закончилась. Дверь распахнулась, и в кафетерий повалил поток посетителей. Все без исключения шли поздороваться с Шольтом. Ну и покупали что-нибудь. Грех было жаловаться, мощная вышла реклама.

О «Скорой» никто не заикался. Шольта называли «молодцом» и «огурцом», хвалили, поздравляли. Ханна не спускала с волка глаз: пелена боли, сделавшая взгляд мутным, исчезла. Шольт обрел живость, вертел головой по сторонам, стучал мокрым хвостом по пледу, приветствуя сослуживцев.

Суета и толкотня странным образом успокаивали — рядом были люди и оборотни, способные распознать, когда Шольту срочно понадобится врач, не боящиеся взять на себя ответственность. До визита в кафетерий снизошел даже глава городских огнеборцев, прежде никогда не переступавший порога. Поздоровался с Шольтом, пообещал обеспечить Йонашу натюрморты и пейзажи — если возникнет такая надобность — и отбыл со стаканом кофе, пожелав всем хорошего дня и здоровья.

Шольт обсох, чуточку распушился и перестал напоминать заморыша. Светлые брови выразительно шевелились, длинный нос морщился, когда кто-нибудь подносил к ложу свежую выпечку. Ханну окончательно отпустило, противная внутренняя дрожь исчезла.

В зал ворвались Йонаш с Мохито.

— Пап, ну зачем ты сам шел? Мохито бы тебя отнес! Фу, где ты так перепачкался? В лужу упал, что ли?

Шольт отвернулся, ухитряясь косить глазом и отслеживать всех посетителей. Мохито разразился потоком бурчания. Нравоучение прервал телефон. Медведь выслушал собеседника, рыкнул: «Сейчас буду» и распорядился:

— Йоша, если я к трем не вернусь, сделаешь уроки у тети Ханны. Выезд сложный, не знаю, когда освобожусь. Позвоню ребятам, они папу вечером домой отнесут, если меня еще не будет.

— Ладно, — согласился Йонаш. — Я сейчас на физру сбегаю, чтобы прогул не поставили, и вернусь. Тетя Ханна, можно я тут рюкзак оставлю? Мне только форма нужна, не хочу учебники тащить.

— Конечно, — разрешила Ханна. — Поставь вон туда, за стойку.

Йонаш выполнил указание и выскользнул в дверь вслед за Мохито. Тут же вернулся и стукнул себя по лбу:

— Совсем забыл! Тетя Ханна, можете мне помочь?

— Да.

Она ожидала очередной раскраски контурных карт или поиска материалов для доклада по истории или географии. Йонаш нырнул под стойку, вытащил рюкзак, порылся, достал маленькую банку и пластиковую ложку.

— Вот. Папу надо яблочным пюре накормить. Вы сможете?

Ханна посмотрела на ложку, банку, насторожившего уши волка и с внутренним содроганием повторила:

— Да. Иди на физкультуру, не беспокойся.

Стоило Йонашу выйти за порог, как Шольт оскалился, всем своим видом демонстрируя неприязненное отношение и к Ханне, и к яблочному пюре. Снежка с Ёжи взяли по чашке кофе и уселись наблюдать за кормлением. Сменщики не отставали — навалились на стойку, смотрели во все глаза. Ханна вскрыла банку, подобралась к Шольту и зачерпнула пюре. Волк рыкнул и отвернул морду.

— Ложечку за Йонаша! — громко объявила Ханна.

Шольт посмотрел на нее с укоризной, понюхал яблочное пюре и даже осторожно лизнул. После этих действий он счел свой долг выполненным и прикинулся дохлым, растянувшись на пледах. Ханна удвоила напор и попыталась запихнуть пюре волку в пасть. Шольт вскинулся, с громким хрустом разгрыз пластиковую ложку и выплюнул обломки на пол. Ханна отшатнулась — испугалась резкого движения и лязганья зубов — и села на задницу, чуть не выронив банку. Шольт зарычал — нотка угрозы заклокотала в горле — и внезапно затих. Перемена настроения объяснилась просто. Деметриуш подошел, как всегда, неслышно, и врезал Шольту по носу свернутой газетой. Благослови Хлебодарная одного конкретного полковника спецназа и все печатные издания сразу!

— Ты что творишь, поганец? — не повышая голоса, спросил Деметриуш у Шольта. — Предчувствуешь увольнение, в цирк идти работать собрался? Так я тебе это живо устрою.

Блестящие карие глаза подернулись поволокой смирения. Шольт потянулся к банке, слизал часть потекшего через край пюре, заодно отполировал пальцы Ханне и посмотрел на начальника: «Видишь? Я правильный, я хороший! Не ругайся!»

— С железной ложки его корми, — посоветовал Деметриуш. — Начнет выкаблучиваться, зубы сломает, получит хороший урок.

Ханна потерла руку, отгоняя щекотное и влажное прикосновение волчьего языка, взяла у повара ложку и повторно приступила к кормлению. Шольт съел содержимое банки за три минуты, без стонов, рычания и выкрутасов. Этому поспособствовал тот факт, что Деметриуш уселся обедать за столиком в зале.

Исполнив обещание, Ханна отправилась домой, переодеться — Шольт исхитрился и заляпал ее липким пюре. Она немного прибрала: наскоро навела порядок на кухне, протерла письменный стол, поселившийся в гостевой комнате, открыла форточки, чтобы квартира проветривалась, и спустилась вниз. Йонаш уже вернулся с физкультуры и докладывал персоналу и посетителям, откуда взялся папа.

— Его сегодня в восемь утра временно выписали. Зав отделением сказал, что у него нервов не хватает. Папа вчера вечером заскучал, пошел гулять по больнице, заблудился и спал в кладовке. Врачи говорят, что пусть он спит в какой-нибудь другой кладовке, подальше от их глаз. Мы его утром привезли домой, я пошел в школу, а Мохито на службу. Мы обещали, что в обед вернемся, и Мохито папу в кафетерий отнесет, но он, наверное, без нас соскучился.

Шольт взирал на всех с удивительным самодовольством — видимо, гордился своими умениями маскировки и нахождению временных убежищ.

— Он поел? — повернулся к Ханне Йонаш.

— Да.

— Хорошо. Теперь его в четыре надо будет покормить мясным паштетом и еще одним яблочным пюре.

Ханна кивнула, ничего не обещая, и отвлеклась на оклик повара. Люди и оборотни шли обедать, пить кофе, болтать с Шольтом и Йонашем. Временами поток иссякал, временами в кафетерии было не протолкнуться. После трех, не дождавшись появления Мохито, Ханна погнала Йонаша наверх, делать уроки.

— Давайте я вам помогу Шольта отнести, — предложил Ёжи.

— А?.. — Ханна хотела сказать: «А зачем его нести?» и осеклась. Действительно, уводить Йонаша и оставлять Шольта в кафетерии как-то глупо. К тому же волк устал — видно, что он с трудом реагирует на обращенные к нему слова и засыпает.

— Ладно, — решилась она. — Положим его на диван в той комнате, где Йонаш занимается. Снежка, захвати, пожалуйста, пару пледов. Надо чем-то диван застелить, чтобы обивка не пачкалась.

По пути они сделали остановку под виноградом, дождались, пока волк справит нужду, и занесли его в квартиру, не уронив, и ни разу не ударив об стену. Оказавшись на диване, Шольт поворочался и заснул — мгновенно, крепко, словно кто-то повернул невидимый выключатель.

— В начале пятого разбудим и покормим, — пообещала Ханна. — Ты ел?

Йонаш кивнул.

— Тогда мой руки и делай уроки.

Глава 20. Гость в дом

В кафетерии витала смесь чужих запахов, которую Ханна старалась смывать сразу по возвращению домой. Она только-только успела привыкнуть к одиночеству, к отсутствию меток Витольда, как произошло очередное изменение — запах волчонка въелся во все углы. Но сейчас эта перемена померкла, как тусклый свет ночника под лучами полуденного солнца. Ханна чувствовала присутствие Шольта. Волка. Альфы. Запах пропитывал гостевую комнату, диван, занавески, подталкивал к обращению — висица разозлилась до вздыбленной шерсти и готовности дать трепку вторгшемуся без приглашения нахалу.

Ханне удалось усмирить свою четвероногую ипостась — висица поняла, что запах альфы содержит изрядную примесь лекарств. Она немного успокоилась и начала наблюдать за волком — настороженно и с долей любопытства. Ханна некоторое время постояла в комнате, а затем отправилась на кухню — это позволило занять руки и перебить вторжение кухонными ароматами.

На одной сковороде зашипели ломтики баклажанов, погрузившиеся в раскаленное масло, на второй, под крышкой, нагревалась морковка, а нарезанный полукольцами лук ожидал своей очереди, изгоняя запах альфы едкой вонью. Ханна пару раз выглядывала из кухни — Шольт спал, Йонаш писал в тетради — потом увлеклась, погрузилась в процесс готовки и почти забыла о гостях. Она насторожилась, когда услышала скрип двери в спальню. Йонаш! Балкон! Перила! Ханна чуть не перевернула бутылку с маслом — задела, поймала на лету, поставила в мойку — и выскочила в коридор. Открывшаяся картина, мягко говоря, удивила. Йонаш продолжал делать домашнее задание, а на пороге ее спальни стоял Шольт, который внимательно изучал интерьер, и — слава Хлебодарной! — не брошенную кое-как, а аккуратно застеленную покрывалом кровать.

— Тебе что-то надо? — растерянно спросила Ханна. — Выйти? Я сейчас Ёжи позову, мы тебя… вас вынесем.

Шольт зевнул — громко, с присвистом — и поковылял обратно к дивану.

— Пап, тебе поесть надо, — оторвался от тетради Йонаш. — Тетя Ханна, а чем это так вкусно пахнет?

— Овощным рагу с баклажанами, — ответила она, провожая взглядом хромающего волка.

Тот обтерся об диван, оставляя шерсть на боковой спинке, примерился, забрался на плед, оттолкнувшись задними лапами от пола. Свернулся клубком, насколько позволял корсет, спрятал нос под лубок и замер.

— Пап, жалко, что тебе рагу нельзя. Тетя Ханна классно готовит.

Волк не шевельнулся.

— Сейчас я паштет открою, — Йонаш встал из-за стола, потянулся. — Тетя Ханна, вы мне поможете, если папа капризничать будет? Мы с Мохито его вдвоем кормим.

— Вдвоем?

— Ага, Мохито папу за уши держит, чтобы он не отворачивался.

— При полковнике Деметриуше твой папа ест быстро и хорошо. Лучше мы полковника позовем, чем за уши держать, — громко сказала Ханна.

Она бы и посмотрела на Шольта с намеком, но тот продолжал лежать, зажмурившись, и прятать нос под лубком. Угроза пропала зря. В дверь постучали. Это явился Мохито, уже в гражданском, желавший забрать домой своих соседей. Ханна быстро набила большой контейнер горячим рагу, завернула в газету, поставила в пакет и велела Йонашу есть, когда остынет. Разрешила Мохито забрать плед — «нет-нет, возвращать не надо, у меня еще два в запасе» — и проводила гостей до калитки: открыть, придержать дверь, принести Йонашу забытый учебник ботаники.

Вернувшись в квартиру, Ханна распахнула все окна и балконную дверь. Запахи волчьего семейства и медведя вытягивало на улицу, нервное напряжение отпускало и сменялось внезапной грустью. Ханна вдруг немножко позавидовала Мохито, который сейчас провалится с головой в ворох забот, будет разрываться между супом, заданием по математике и кормежкой капризного Шольта. В странной волчье-медвежьей стае никто не чувствовал себя одиноким. Когда-то Ханне казалось, что они с Витольдом сумели подружиться, и, если угаснет влечение, их связь станет еще крепче. А вышло совсем наоборот. Восемь лет приятельствовали ради секса, а теперь один обрел новую пылкую страсть, а вторая осталась у разбитого корыта. Чем так обманываться, лучше жить стаей. Наверное.

Утром Шольта принесли в кафетерий двое спецназовцев. Плед был выстиран, Шольт выкупан — или тщательно протерт влажным полотенцем. Шерсть не блестела, но и не сбивалась в неопрятные клочья. Волк явно набрался сил и повеселел.

«На яблочном пюре отъелся», — подумала Ханна, глядя на очередное паломничество к ложу.

В обед Йонаш вывалил охапку новостей.

— Тетя Ханна, нам надо завести дневник по природоведению. Записывать температуру воздуха, каждый день фотографировать одно и то же дерево, чтобы фиксировать, как желтеет и опадает листва. И еще нужно раскрасить три страницы в тетради по ботанике.

— Ботанику-то я раскрашу. А вот дневник… боюсь, я забывать буду.

— Температуру можно из газеты списывать, там прогнозы на неделю печатают. А дерево по утрам фотографировать. Вы же по утрам кофе на балконе пьете.

— Откуда ты знаешь? — удивилась Ханна.

— Дядя Георг с дядей Казимиром по утрам кофе на крыше пьют и вами любуются, — без всякого стеснения ответил Йонаш. — В бинокль. Дядя Веслав тоже иногда на вас посмотреть ходит.

То-то Ханне временами казалось, что на ней халат вот-вот затлеет!

— Я виноград фотографировать буду, — ответила она.

— У винограда листья почти засохли, лучше липу, — возразил Йонаш. — А одну раскраску по ботанике надо было сдать сегодня. Давайте вы сейчас раскрасите, и я училке отнесу, она до шести, во вторую смену уроки ведет.

Ханна неосторожно согласилась заняться раскраской и через десять минут оказалась в собственной гостиной в обществе Йонаша и Шольта. Шольта занесли на диван двое сотрудников МЧС, а Йонаш с рюкзаком пришел сам, чтобы написать домашнее задание по литературе. Неприятность случилась, когда Ханна с Йонашем фотографировали липу. Стоило выйти на балкон, как волк приковылял в спальню, забрался на кровать и растянулся во всю длину лап. Ханна возмутилась — «спать же потом невозможно будет!» — и попыталась прогнать Шольта свернутой газетой. Метод полковника Деметриуша не сработал — волчьи зубы прокомпостировали бумажную трубку, клочки разлетелись по всей спальне. Йонаш удивился:

— Почему вы папу газетой бьете? У него лапы чистые, он ничего не испачкает.

Ханна сухо ответила:

— Не люблю, когда в мою кровать лезут без приглашения.

Шольт зарычал, растерзал газету и убрался в гостевую комнату. Ханна оставила балкон открытым. Кипя негодованием, сорвала с кровати покрывало и запихнула в стиральную машину. Уроки делали в напряженном молчании. Шольт довольно быстро заснул, и Йонаш, покосившись на него, проговорил шепотом:

— Тетя Ханна, мы вам уже надоели? Если хотите, я буду раскраски в кафетерии оставлять, а Мохито скажу, чтобы он папу в МЧС относил. Там у них на первом этаже музей открыли, папа может в холле возле двери музея лежать, на посетителей смотреть.

После вопроса «Уже надоели?» захотелось честно ответить: «Да». Смутило продолжение — она не запрещала Шольту дневать в кафетерии, зачем тащить больного волка в музей МЧС? Как будто им там экспонатов не хватает.

— Сидите в кафетерии, сколько хотите, — так же шепотом ответила Ханна. — Мне это не мешает.

Она попыталась мысленно сформулировать продолжение: «Ты можешь делать уроки в этой комнате, но прошу избавить меня от визитов папы, который ухитряется линять на всю мягкую мебель и ковровые покрытия, а теперь еще и в кровать полез». Слова подбирались с трудом, не хватало убедительности. Ханна задумчиво погрызла карандаш и вздрогнула от короткого, переполненного болью воя.

Глава 21. Выставка детского творчества

Шольту снился кошмар. Он дергал лапами, запрокидывал голову, демонстрируя беззащитное горло, больше не выл, но стонал — так жалобно, с ноткой безысходности, что у Ханны ёкнуло сердце.

— Врачи сказали — это пройдет, — Йонаш бросился к волку, обнял за шею. Разбудил, посмотрел в затуманенные глаза и начал быстро-быстро говорить: — Пап, все нормально, ты дома, я с тобой. Мохито скоро придет. Ты живой, ты был в больнице и уже вернулся.

— Ах-ах-ах… — Шольт дышал со стонами, осматривался, явно не узнавая обстановку.

— Вы у меня в гостях, Йонаш делает уроки, — внесла ясность Ханна.

Она не знала, набирать ли номер Мохито. Если бы медведь был свободен, давно бы увел свою стаю из кафетерия. Отвлекать его от служебных дел?

— Ох… — Шольт помотал головой, встряхнулся.

— Ты в порядке? — Йонаш гладил волка по прижатым ушам, нежно касаясь шерсти.

Шольт подумал и кивнул: «в порядке». Ханна убрала руку от телефона. Скандалить, упоминая кровать, расхотелось. Волк был не в себе, и, возможно, бродил по незнакомой территории, повинуясь инстинкту — утверждал главенство, не задумываясь, что он в гостях. Камул с ним, можно и матрас новый купить, в конце-то концов.

— Ты будешь сегодня раскраску относить? Я чертополох закончила. И корни, и листья, и цветки, и корзинки. Могу и остальные задания раскрасить, но если ты тетрадь унесешь, то…

— А давайте скрепки разогнем, я листок отнесу, чтобы она отметку поставила, а вы пока другими страницами займетесь. Мне позвонить, чтобы папу домой унесли, или можно его пока тут оставить? Я быстро сбегаю, за двадцать минут обернусь.

Шольт поднял светлые брови и переводил взгляд с Йонаша на Ханну, ожидая решения своей судьбы.

— Ты же сюда придешь. Тогда и решим, куда папу переносить. Зачем его сто раз туда-сюда таскать? — сказала Ханна. — Может быть, вы потом еще часок в кафетерии посидите, если Мохито не освободится.

— Он на вызове, — ответил Йонаш. — Не знаю, когда вернется. Все говорят — странная осень. Обычно после Преломления Хлеба затишье, а в этом сентябре как прорвало. Минируют то тут, то там. Вчера «пикап» со взрывчаткой возле рынка обнаружили.

— Да смилуется Хлебодарная… — пробормотала Ханна, расстроенная тем, что жизнь заставляет ребенка повторять такие слова взрослых. — Иди осторожно, с чужими не разговаривай… а, что я тебя учу, тебе это наверняка сто раз повторяли. И от взрыва это не спасет.

— Я туда и назад, — пообещал Йонаш. — Потом куплю что-нибудь в кафетерии и мы с папой домой. Рагу мы с Мохито почти съели. Надо купить печенку или мясо. А картошку я сварю.

— Нет уж, картошку сварю я, — воспротивилась Ханна. — Дома разогреешь. Иди. Я картошку поставлю, и раскрашивать буду.

— Папу надо покормить.

— Банки у тебя? — вздохнула Ханна.

— Да. В маленьком пакете с цветами. Там две банки и две ложки.

Дверь гулко захлопнулась. Слышно было, как Йонаш скатился по лестнице. Шольт смотрел на Ханну с интересом — ждал кормежку, способную обеспечить развлечение.

— Я в курсе, что тебе скучно, — проговорила Ханна. — Зато мне в последние дни зашибись, как весело. И винить некого, сама помощь предлагала. Давай договоримся. Я сейчас поставлю вариться картошку, а потом ты быстро съешь свое пюре и паштет. Без выкрутасов. Без грызни ложек и боя газетами.

Шольт задумался. Ханна ушла на кухню, быстро помыла картошку, поставила вариться «в мундирах», срезав «крышечки». Щедро насыпала соли, прибавила огонь, вернулась и приготовилась к цирковому представлению. Шольт ее разочаровал. Никаких капризов, вежливая благожелательность и даже предупредительность: длинная морда все время совалась в банку, язык гулял по ложке и пальцам Ханны, вызывая неудержимую щекотку. После кормления Ханна вытерла Шольта салфеткой — пюре оставило на носу липкую полосу — погладила по жесткой шерсти и сказала:

— Можешь, когда захочешь.

Во взгляде волка прочиталось: «А то!». Ханна рассеянно почесала зверя за ухом, рассмотрела пластиковый корсет, укрывавший бока и живот, и всполошилась:

— Он сломался? Там трещина! Куска не хватает! О!.. Ты его грызешь? Зачем? Ты голодный?

Шольт одарил ее волной презрения.

— Снять хочешь? Врачи снимут, когда время придет.

Шольт фыркнул.

— Придурок, — покачала головой Ханна. — Ладно, лежи. Мне еще василек и подсолнух раскрасить надо. Если тебе потребуется выйти, сообщи как-нибудь. Порычи, что ли. Я Ёжи позову, мы тебя к винограду отнесем.

Карандаш скользил по бумаге. Шольт сопел, вертелся на диване, пристраивая больную лапу. За окном смеркалось, и Ханна старательно отгоняла тревогу за Йонаша — зимой будет темнеть еще раньше, нельзя же ограничивать мальчишку в передвижении только световым днем. Карандаш заезжал за границы василька. Ну и ладно. Пусть учительница думает, что Йонаш сам постарался.

Бряк-бряк-бряк.

Шольт начал чесаться, задевая задней лапой пластиковый корсет.

«Заскучал», — поняла Ханна. Спросила: — Телевизор включить?

Бряканье прекратилось, Шольт принялся вылизывать хвост — с громким чмоканьем, демонстрируя победу звериных инстинктов над разумом.

«Скотина».

Далекий топот возвестил о возвращении Йонаша. Волк насторожил уши, заулыбался, позабыв о гигиенических процедурах.

— Поставили отметку?

— Ага. Я сейчас лист назад прикреплю. Сразу. Чтобы не потерялся.

От Йонаша пахло осенней прохладой. Он сбросил кроссовки в прихожей, и, не снимая куртку, подбежал к отцу — обнял за шею, погладил по носу. Шольт чихнул и облизал сыну лицо, щекоча и добиваясь смеха.

— А это что?

В двойную страницу с раскрашенным чертополохом был вложен лист, испещренный машинописными буквами. «Заявление».

— Не возражаю против участия моего сына (дочери) в автобусной поездке на выставку детского творчества под руководством классного руководителя. Информация для родителей и опекунов…

— Это не надо, — отмахнулся Йонаш. — Я заявление взял, потому что меня с мельницей туда направили, а завтра откажусь.

— Почему? Подожди, какая еще мельница?

— Потому что папу кормить надо, — с укором объяснил Йонаш. — Куда я сейчас поеду? На Мохито надежды нет, он все время на вызовах.

Ханна просмотрела бумагу и приступила к допросу. Оказалось, что в последнюю неделю лета Алекс — муж Полины — устроил своим детям и Йонашу кружок творчества на дому. Они смастерили действующий фонтан, водяную мельницу, компас и пяток летающих моделей из бумаги. Мельница досталась Йонашу, который сдал ее на школьную выставку «Плоды лета». Дело рук Алекса заняло почетное первое место, и Йонаш был делегирован на Южную выставку школьных достижений, проводящуюся в городе на побережье.

— Думаю, что надо ехать, — изучив «Информацию для родителей», заявила Ханна. — Я сейчас Полине позвоню, посоветуюсь. Это веская монета в копилку достижений. Даже если ты не займешь призовое место, то получишь грамоту за участие. Учитывая твои вечные переэкзаменовки…

— Я папу не брошу!

— Я за ним присмотрю, — стараясь не повышать голос в ответ на детский крик, проговорила Ханна. — Он все равно у нас в кафетерии по полдня отирается. Буду кормить, внутренний двор в его полном распоряжении. Могу оставить переночевать. Диван все равно уже воняет, хоть выкидывай.

Шольт слушал внимательно, хмуря брови. Ханна сообразила, что можно узнать мнение отца, не строя догадок, и спросила:

— Как думаешь, надо ехать?

Шольт указал мордой на заявление. Она пристроила лист на диван так, чтобы волк мог его прочитать, и взялась за сборку тетради с васильками и чертополохом. Когда она загнула скрепки, Шольт коротко тявкнул. Встретился взглядом с Ханной, кивнул.

— Вот, папа тоже говорит: «да».

Конечно же, Йонашу хотелось поехать — это было видно по засиявшим глазам, неловкому возражению:

— Деньги сдавать надо. Я не знаю, как у нас с деньгами.

— Я заплачу, потом разберемся.