Сказки Черного рынка бесплатное чтение

Там, где заканчивается сказка и начинается реальность,

происходит что-то на грани остросюжетного триллера.

Предисловие

Все, что ни делается, что ни говорится – все намеренно.

Все совпадения случайны, но неизбежны.

Слово

Сегодня мне захотелось приготовить на ужин нечто изысканное. Для того, чтобы придать своим блюдам особую пикантность, мне не хватало некоторых деталей – специй, соусов, особого вида соли и еще какого-нибудь секретного и внезапного ингредиента. Ну, знаете, кайенский перец в кофе или шоколадный пудинг со свеклой.

Я выхожу из своего дома, плотно закрывая дверь – ни к чему мне незваные гости, я предпочитаю только званых. Прохожу знакомой дорогой и сворачиваю в темный переулок. Мало кто знает, но в непримечательной подворотне уже много лет как раскинул свои палатки Черный рынок. В нем можно приобрести что угодно, от почтовых марок до духовного просветления, все зависит от количества монет в вашем кошельке и вашего же умения торговаться. Лично я на Черном рынке всегда нахожу все, что мне нужно, но часто возвращаюсь домой с тем, что не нужно.

В темном переулке тихо, тесно прижавшиеся друг к другу крыши скрывают этот проход даже от вездесущих богов. Я иду, а каучуковые каблуки глухо стучат по мощеному проулку. Запах сырости и спертости прочно заседает в носу, и уж точно он не покинет это место ближайшие пару дней. Несмотря на утренний час – золотой рассвет для любителей рынков – я никого не вижу, бреду в одиночестве, а в голове прокручиваю список покупок.

Сворачиваю в нужный поворот и вижу кузнечный шедевр всех эпох – вывеска «Черный рынок» на черном кованном полукружье и гостеприимно распахнутые ворота в десяти сантиметрах над землей. Я переступаю ограждение и погружаюсь в песню низких цен и самых свежих овощей.

Первые лавки меня не интересуют, ведь там всегда ломят цену. Здороваюсь со завсегдатаями, соглашаюсь, что день сегодня хорош. Углубляюсь, глазея по сторонам. Торгаши и их товар глазеют на меня. Кое-кто смотрит на меня особо пристально, и я понимаю, что не могу сопротивляться этому гипнозу.

– Что за диковинная вещь? – спрашиваю торговку, бабушку лет ста восьмидесяти при хорошем освещении.

– Зеркало из драконьей чешуи, – улыбается бабуля, обмахивая зеленый перламутр чешуи.

– В каком же месте это зеркало? – наклоняюсь, но не заглядываю, надеюсь увидеть отражение окружающей местности в этом «зеркале».

– А ты загляни, – подначивает бабуля.

Перевожу на нее скептичный взгляд. За кого она меня принимает?

Сказание первое: «Не покушайся на то, что имеет свою жизнь»

Жила и, как водится, была принцесса. Дни свои она проводила согласно обывательскому представлению – среди роскоши в неизмеримом гедонизме. Однако, среди правдивых домыслов, существовала та действительность, что была недоступна понимаю обывателей и отличалась от представлений – в перерывах между довольствованием жизнью, принцесса то и дело ломала голову над тем, как всем царством лучше жить. Сама она обладала качествами, присущими девушке закаленного характера, но вот чего ей не хватало, так это упорства. Стоило ей взяться за какое-либо дело, она почти сразу его бросала, если не удавалось достигнуть мгновенного результата. И тогда, с имеющейся у ней рациональностью и критичностью мышления, принцесса благоразумно рассудила, что ей требуется муж, способный целеустремленностью своей пересечь все миры от начала и до конца.

Объявила принцесса о желании своем разделить монаршие обязанности и взять в супруги того, кто сможет доказать свою полезность. Для того, чтобы отсеять исключительно красивых, исключительно хитрых, исключительно меркантильных и прочих исключительных, она призвала всех желающих пройти испытание.

– Кто жаждет моей руки, отправляйтесь в горы за западным ущельем, отыщите пещеру, в которой таится дракон. Одолев дракона, из его чешуи сделайте зеркало и принесите его мне, – сказала она с высоты своей башни.

Дракон, обитающий в указанной пещере, отличался мелкостью, и чешуя его была словно рыбья – мелкая и колючая, а на одно зеркало для принцессы как раз ушла бы вся драконья шкура от носа до хвоста. Дело весьма кропотливое и сложное, а если учесть драконий жизнелюбивый нрав и чудовищную скорость, которую он мог развивать на своих крохотных крыльях, то ситуация складывалась почти неразрешимая.

Среди отважных воздыхателей нашлись совсем юные и приближающиеся к благородным сединам. Были среди них рыболовы и плотники, скотоводы и писари, аристократы и незаконнорожденные пасынки. И каждый из них пребывал в уверенности, что сразить дракона, не превосходящего размерами облезлого кота, не составит никакого труда.

Шли женихи день и ночь, пока не достигли подножья гор. В пути они все передружились, сбились в компании, периодически задирая друг друга и нещадно принижая, возвышая при этом самих себя. В целом, атмосфера царила дружественная и беззаботная. Выделялись особенно несколько женихов: мясник на третьем десятке жизни по имени Конарь, солдат кавалерии с ни разу не бритой бородой Минчик, да бравый лесоруб по имени Прох. Сколько годов было Проху никто не мог дознаться, глянешь на него слева – совсем юн, глянешь справа – уже почтенен, снизу – в самом расцвете сил, а сверху не разглядишь – так высок, что никому не дотянуться.

Еще один день и одну ночь шли женихи по горной тропе, подбираясь к пещере. В пути уже назрел раскол между единомышленниками – общая цель настолько их сблизила, что разделила, сделав каждого самим за себя. Невеста ведь одна, не может же она сразу всех взять в мужья.

Так с горы скатился пастух, следом за ним отдал богам душу иконописец. Пропал без вести следопыт, скончался от удушья библиотекарь. Печальная участь не обошла стороной писаря, гвардейца, дозорного, скотовода, повара и владельца лавки специй. Женихи таяли, не добравшись до пещеры.

Осталось от силы пятнадцать женихов, добравшихся до пещеры. Встали они у ее порога, вглядываясь в холодную темноту, да пытаясь услышать или учуять ее обитателя.

– Кто первый пойдет? – спросил солдат кавалерии Минчик, почесывая бороду.

– Я пойду, – отвечал мясник Конарь. – И не таких зверюг разделывал, что мне эта белка с чешуей.

– Ну иди, – пробасил лесоруб Прох, усаживаясь на холодные камни, вымазанные в золе. Даже сев, он возвышался выше остальных так, что невозможно было разглядеть его сверху.

Ушел Конарь, растворившись в темноте пещеры. Шаги стихли, не доносилось даже шумного дыхания отважного мясника. Шла минута, другая, все не возвращался мясник.

– Ну, пойду я, – вызвался тушитель пожаров.

Никто не препятствовал, но не успел войти он, как навстречу ему из темноты выбрел тот самый мясник, держа в руках за хвост крылатую ящерицу, потрясая ей, как самым ценным мясом в своей карьере.

– Вот оно! Быть принцессе моей! – воскликнул он, разглядывая мелкие чешуйки на костлявом туловище.

– Не может быть! – загомонили женихи, ведь по законам любовных историй только самый последний мог одолеть дракона и стать законным супругом. Где это видано, чтобы испытание так быстро заканчивалось?

– Но там есть еще драконы, – сознался мясник. – Идите, если хотите. Так будет честно. Каждый сделает свое зеркало и преподнесёт принцессе. Она уже выберет, кто из нас ей по нраву.

Как говорилось, женихи сдружились между собой, и оттого поступок мясника не казался остальным странным. По очереди каждый заходил в пещеру и неизменно выходил с тушкой в руках. Драконы отличались по цвету, чешуя одного была зеленой, другого красной, третий обладал шкурой с переливами лунного камня.

В конце концов, пятнадцать женихов вошли и вышли из пещеры, обзаведясь тушей дракона. Уселись они кружком, примериваясь подручными средствами, чтобы освежевать волшебное создание.

Шел час, другой, третий, женихи соскабливали чешую, натягивали кожу на дощечки, пытаясь выжать из своих потуг правдоподобное зеркало. Случалось и так, что кто-то портил чешую, и тогда оплошавший вновь уходил в пещеру, чтобы вернуться с новой тушкой.

Так прошел день и одна ночь, сменился еще один, перешедший в ночь, женихи сновали туда-сюда, пробуя создать зеркало раз за разом. Рядом с ними уже скопилась целая гора из освежеванных дракончиков, но зеркало не выходило даже у Проха, которого все – не вслух конечно – заочно считали победителем.

В конце концов, лесоруб Прох оправдал мнение о себе, у него получилось достойное зеркало из чешуи, переливающееся от изумрудного до кианитова. Обрадованный, воодушевленный, Прох потряс зеркалом и собрался было в обратный путь, но изумленно застыл, увидав в чешуйчатом зеркале свое отражение.

Тем временем юная принцесса разменяла шестой десяток своего одинокого существования. Да и не принцесса она уже была, а давно королева. Не обзаведясь наследниками, она передала трон своему приемному дитю.

Что же стало с женихами, отправившимися в пещеру за драконом для зеркала из чешуи? Ведь было их так много, а по законам любовных испытаний, самый умный и отважный да должен был вернуться.

Нет, не должен. Законы этому миру не писаны, а охота на драконов незаконна.

Из пещеры выходил каждый, но никто из нее так и не вышел.

***

Отхожу от лавки, как от греха подальше. Увы, будучи человеком искушенным ко всему красивому, заостряю внимание на соседней палатке.

– Что это за книга? – тыкаю пальцем на толстый фолиант в тесненной коже.

– Весьма интересная, – с охотой отзывается торговец, заложив руки за спину.

Усы его покачиваются, указывая направление ветра.

– Открыв ее, вы становитесь ее частью, – говорит он.

– Неинтересно, – пожимаю плечами и разочарованно морщусь.

– Вы не поняли, – вскидывает брови торговец. – Вы попадаете внутрь книги.

– А в чем особенность?

– В том, что вы должны сами придумывать сюжет. Вы и писатель, и герой.

– И о чем эта книга будет, тоже мне решать?

– Безусловно!

И все же, для меня это не представляет интереса. Я и так в своей жизни и герой, и писатель, зачем мне еще одна жизнь? С этой бы справиться.

– Ну а эта? – киваю на соседнюю потрепанную книгу.

– Гримуар первой ведьмы, – торговец вздыхает со странной грустью, словно эта первая ведьма он и есть. – Сожженной на костре, утопленной в воде, закопанной в землю, сброшенной с горы.

– Вы меня обманываете!

– Ничуть.

Сказание второе: «Знания – не тьма»

Не жила, но была маленькая девочка, имевшая в родстве мать, да удочеренно-усыновленный скот, в теплое время года обретавшийся в свободном кочевании по лесу, а в холодное в теплом стойле. Маленькой девочке, а звали ее Асалуг, наказывалось матерью скот этот пасти, мыть, поить и водить задушевные беседы. Для чего требовалось последнее? Таково было наставление матери и не одно оно.

– Дочь, учись слышать зверье.

– Зачем, матушка?

– Учись, сказала. Отправляйся в лес на выпас, вечером расскажешь, о чем с тобой говорили овцы и козы.

Асалуг честно пыталась исполнить наказ, но у нее не выходило порадовать мать.

– Дочь, учись различать травы.

– Зачем, матушка?

– Учись!

Асалуг этот наказ давался легче, различать травы – не слышать неслышное.

– Дочь, учись петь и говорить красиво.

– Зачем, матушка?

– Учись, вернешься с выпаса, споешь мне.

Асалуг училась у птиц, подражая их трелям.

– Дочь, учись прясть и шить.

– Зачем, матушка?

– Учись, вечером сошьешь мне платье с искусной вышивкой.

Асалуг из тонкой щепки сделала иглу, а в ушко продела свой золотистый волос, чтобы вышивать им на листке березы.

– Дочь, учись использовать травы. Сочетай их так, чтобы от них была польза.

Асалуг часто травилась, выпивая отвары, по незнанию составленные из неподходящих трав.

– Дочь, учись видеть незримое. Учись призывать дождь и взывать к засухе. Учись подчинять себе зверье. Учись плести лесные тропы. Учись, дочь. Все, чему научишься, записывай в книгу.

Асалуг из года в год носила с собой книгу в берестяном переплете, что подарила ей мать. Мать не подарила Асалуг ни пера, ни чернил, поэтому девочка щипнула льнувшего к ней ворона, а в ладони проковыряла ранку.

– Зачем мне все это знать, матушка? – спрашивала Асалуг, когда из девочки она превратилась в девушку, а из молчаливой послушницы в дотошную строптивицу.

– Чтобы однажды воздать по заслугам тому, кто отнял у меня мою любовь, – отвечала мать, исступленно сминая передник. – Однажды монарх затеял войну, а на войну эту сам не пошел, призвав к бойне всех мужчин нашей деревни. Был среди призванных и тот, кого я любила. Мой любимый не вернулся, а монарх же продолжает сидеть на своем троне. Ты заставишь его пожалеть об этом.

– Твой любимый – мой отец? – у Асалуг загорелись глаза.

Асалуг никогда не слышала о своем отце, мать упорно отмалчивалась, какие бы вопросы о нем ни задавала девочка. Она вскоре перестала донимать мать, потому как видела, каких страданий ей стоит только помыслить об исчезнувшем мужчине.

– Ты все сделала, что я говорила? – вопросом на вопрос отвечала мать.

Асалуг положила перед ней разбухшую от исписанных страниц книгу.

– Говорили ли с тобой животные? – уточнила мать. – Видела ли ты незримое, можешь ли призвать дождь и засуху? Сумеешь ли спеть, заворожив всех своим голосом? Сумеешь ли соткать такое полотно, в котором затеряется целое княжество?

Этим утром овцы сообщили Асалуг, что в их шерсти запутались мухи. Духи ветров предсказали Асалуг назревающий дождь, который ну никак не хотелось, а потому она попросила ветер отогнать тучи, а солнце засиять ярче. Утром Асалуг потягалась в пенье с птицами и впервые победила их, оказавшись звонче и мелодичнее. Ковер же, что висел на стене, отображал с удивительной точностью все созвездия, что Асалуг увидела на ночном небе.

– Молодец, дочь, – кивала мать, оглядывая свою дочку. – Ты выросла настоящей красавицей, ума тебе не занимать. Последнее, чему тебе стоит научиться, это вовремя закрывать рот и понимать, когда открывать его можно.

– С чего бы это? – воспротивилась Асалуг. – Я столько всего могу, что и другим не снилось! С чего мне закрывать рот, если я знаю, что это другим следует при виде меня опускать глаза?

Мать замахнулась, ослепляя дочь звонкой пощечиной.

– Делай, что я говорю! – прошипела она. – Не перечь мне, я знаю, как лучше! А теперь марш в свою комнату. Сшей себе самое красивое платье, и завтра утром ты отправишься к монарху и сделаешь то, для чего я тебя растила.

При всем своем выкованном характере, при всех своих чудесных умениях, Асалуг не могла противиться матери. Однако, для себя она решила, что раз матери надо, чтобы она отомстила за отправленного на бойню любимого, так оно и будет. Ведь и сама Асалуг любила этого мужчину, хоть и не знала его. Как может быть, чтобы дочь не любила отца?

Всю ночь напролет Асалуг шила, истыкав в потемках пальцы иглой. До того ее это разозлило, что она в миг стала видеть в темноте как днем. Мать уже крепко спала за шторой, разделявшей дом на две комнаты. Асалуг вышивала подол, когда на оконную раму села птица.

– Как у тебя получается! Это очень красивое платье, – оценила птица.

Асалуг благодарно улыбнулась.

– Завтра я иду к монарху, – прошептала она. – Я готовилась к этому всю жизнь.

– И шьешь платье под стать в последнюю ночь? Не лучше ли выспаться?

Асалуг дернула нитку, затягивая узелок.

– И зачем же тебе к монарху? – птица прыгала по окну, шелестя оперением.

– Ради моей матушки и моего папеньки. Монарх отобрал у матушки возлюбленного, а у меня отца. Я должна отомстить ему, для этого матушка меня и растила.

– А сама ты чего хочешь?

Асалуг вновь уколола палец, несмотря на ясное зрение. Она созерцала выступившую каплю крови, совсем не чувствуя боли. Вся боль у нее вышла в возрасте десяти-одиннадцати лет, когда по наказу матери она училась договариваться с огнем.

Под задумчивым взглядом капля дрогнула, собралась в упругий шарик и поднялась над пальцем на несколько сантиметров. Асалуг сжала шар пальцами и растерла его, размазывая красную каплю на подушечках.

– Я бы хотела познавать дальше. Мне понравилось учиться.

К первым лучам солнца Асалуг надела свое платье, вышедшее будто не из-под руки пастушки, а руки настоящей мастерицы, повелительницы шелков и бархатов. Под одобрительный взгляд матери, Асалуг распустила свои длинные светлые волосы, приплела в них ленты и бусы.

– Что мне делать, матушка? – Асалуг оглянулась на мать, надеясь, что та хоть раз проявит теплоту и заботу.

Мать подошла к ней, положила руки на плечи. Глаза ее поблескивали, на щеках появился румянец, губы расплывались в улыбке.

– Заставь его страдать, дочь. За отнятую у меня любовь, за оставленный груз на моих плечах, – мать сунула в руки книгу в берестяном переплете.

– Как мне попасть к монарху? – Асалуг убрала свою книгу.

– Как? – улыбка исчезла с лица. – Ты не научилась ходить сквозь пространство? Бесполезная дрянь!

Оплеуха обожгла щеку, бусы мотнулись вслед за головой, больно хлестанув по носу.

– Я умею! – воскликнула Асалуг в отчаянии. – Я все умею, матушка. И я все сделаю. Ради тебя и моего отца.

– Не говори мне о своем отце, – прошипела мать, чем повергла девушку в изумление. – Уходи, дочь. Я сделала все, что должна была.

Асалуг не умела подчинять пространство. Даже если бы умела, она не знала, в каком направлении ей двигаться. Ушла в лес, дабы не мелькать перед взором расстроенной матушки, и опустилась на пенек, обхватив полыхающее лицо руками.

– Что тебя расстроило? – под ногой юркнуло что-то мягкое и пушистое.

– Куница, – улыбнулась Асалуг. – Мне нужно к монарху, но я не знаю, как мне его найти.

– Попроси землю, она приведет тебя.

– Ох, не сладила я с ней. Мать-земля не любит, когда ее тревожат.

– А ты обратись не прямо к ней, а к ее пасынку. Инкубу-домовому, – куница крутилась на месте, заворачиваясь в игривые петли.

– Инкуб-домовой, – повторила Асалуг одними губами. – Инкуб-домовой, дорогу открой мне к монарху!

Земля заворочалась, затряслась и пролегла извилистой тропой сквозь лес за холм и прочь за обозримый горизонт.

– Так мне вовек не дойти, – пробормотала Асалуг. – Быть может, все же попытать удачу и пройти сквозь время и пространство?

– Разве такое возможно? – удивилась куница. – Никогда не слышала, чтобы кто-то такое делал. Хотя и не слышала, чтобы кто-то с куницами разговаривал.

Асалуг побрела по развернувшейся тропе, углубившись в свою книгу. Она много писала в ней, царапая вороньим пером и своей кровью на ее страницах. За многие годы она оставила на листах множество заметок, которые теперь, как она надеялась, помогут ей найти решение.

Наконец, Асалуг остановилась, когда лес оказался за ее спиной, а тропа уводила за холмы через реку и еще два других холма, упираясь в мрачную кедровую рощу. Девушка вытащила перо, проткнула им ладонь, где образовалось уже с десяток круглых шрамов, и принялась быстро писать.

– Чрез земли покровы, огня переливы, толщи воды и ветра порывы, перенеси меня воля сквозь временные просторы! – пропела она, открываясь незримому и отдавая во всю власть его собственные тело и разум.

Прохлада леса сменилась удушливостью нагретых каменных строений, день сменился ночью, а одиночество компанией. Стоило Асалуг открыть глаза, как она увидела перед собой застывшего в изумлении мужчину с седой бородой.

– Как ты здесь оказалась? Клянусь, ты появилась из ниоткуда! – выдохнул он, глядя по сторонам.

Асалуг тоже огляделась и увидела роскошный сад.

– Ты монарх? – спросила она.

– Монарх, – растеряно кивнул он.

– А я Асалуг, – представилась она, стремительно погружаясь в полную растерянность.

Она глядела на монарха, и не видела в нем врага. В ее воображении он рисовался наглым, высокомерным, мерзким на лицо, но в реальности она увидела его обычным мужчиной, лишенным какой-либо надменности и жестокости.

В ее власти было воззвать к матери-природе, дабы покончить с этим человеком, да отправиться восвояси, накликать на его голову громы и молнии, или же натравить розовый куст, чтобы иглами своими он истыкал монаршее тело. Но Асалуг не находила в себе сил совершить такое злодейство.

– И что же столь красивая девица делает здесь одна? – поинтересовался монарх, возвращая себе былое спокойствие. – Что тебя привело?

– Матушка моя направила к тебе, – созналась Асалуг со вздохом. – Ты отнял у нее любовь всей жизни шестнадцать лет назад. Она не простила тебя.

– Как же звали твою матушку? – нахмурился монарх. – Много тогда любимых мужчин полегло, то было время войны.

– Отчего же ты не полег?

– Если бы я полег, то и все княжество следом за мной ушло. Война была бы проиграна. Таков удел монарха.

– Матушка моя родом из Рахока. Там я росла. Вряд ли ее имя что-то скажет тебе, раз мой отец был не единственным, кто отдал свою жизнь.

– Нет же, скажи, – монарх вдруг пришел в странное возбуждение. – Уж не черны ли ее волосы и не темны глаза?

– Да с десяток таких женщин найдется в Рахоке.

– А нрав ее колюч, как еловые ветви?

– И таких с десяток найдется.

– Дом ее из бруса на берегу пруда?

– Таких там с пяток.

– У крыльца дома ее сирень?

– У пары точно.

– Ставни дома украшены резьбой птичьего танца?

Асалуг удивленно вскинула брови.

– Так ты помнишь ее?

– Да, – монарх опустил голову. – Я правда призвал ее возлюбленного на войну, как и многих других. Увы, она зареклась тогда, что не простит мне этого. Видимо, ты и есть тот зарок.

– Мать растила меня для этого, но отчего-то я не могу решиться.

– Потому что негоже дочери на отца руку поднимать. Оплошала твоя мать, решив, будто ты способна на такое.

Асалуг не могла найти слов после услышанного, а монарх расходился все более гневной речью.

– Она выбрала его, вместо меня, хоть и знала, что уже носила тебя под сердцем. Не от злости я призвал его, а от необходимости, но где женщине это было понять? Она решила, что такова моя ревность. Как ни силился я ей объяснить, но не слышала она меня. И решила отомстить, взрастив мою дочь моей же убийцей.

– Раз теперь все узналось, значит мне не нужно переступать через себя! – воодушевилась Асалуг, и правда чувствуя в монархе странное родство. – Мне так этого не хочется, но и против матушки идти не могу. Но раз ты мой отец, у меня есть оправдание!

– Чему же учила тебя она? Как она хотела, чтобы ты поквиталась со мной?

И Асалуг честно все рассказала, как на духу, ведь как она могла хранить секреты от родного отца?

– Ваха! – выдохнул монарх после услышанного. – Кем же она вырастила тебя, дочь моя? Ну ничего, теперь ты под моим крылом.

Разговор их подошел к концу, как и миновала звездная ночь. Монарх проводил Асалуг в роскошные покои, наказав располагаться ей как дома. Асалуг не могла нарадоваться такому стечению обстоятельств, желая узнать своего отца, как можно лучше.

На утро жизнь пастушки по имени Асалуг изменилась. Проснувшись на шелковых простынях, она как никогда была открыта миру, благодаря его ежесекундно за то, что стала такой, какой есть, что смогла преодолеть этот путь и встретить того, кто мог ее по-настоящему полюбить, а не желать использовать в свою угоду.

Потянулись годы, Асалуг хорошела и умнела, вплетая в свои волосы золотые нити, а на страницы своей книги вписывая новые знания – золоченым пером из соколиного крыла, да специальными чернилами, что всегда теперь находились на ее столе. Не приходилось ей более делить комнату шторой с кем-либо еще, как и не приходилось в страхе вжимать голову в плечи. Первое время Асалуг было не по себе, хотелось известить матушку, да обида все же засела в сердце. Решила тогда она, что если уж дорога была матери, то та сама решится ее отыскать. Сама же Асалуг пока решила насладиться новой жизнью.

Монарх правил твердо и решительно, часто прибегая к помощи своей обретенной дочери. Правда, он не нарек ее именем принцессы, но да Асалуг не было до этого дела. Ее любили, не били, ценили и этого ей было достаточно.

Но то ли сама девушка излишне избаловалась, или же обретенный отец осерчал, но сменилось что-то в мироздании, надломилось что-то в отношениях отца и дочери, и отец стал мало отличим от матери.

– Чему ты научилась за эту неделю, дочь моя? – вопрошал монарх, призвав к себе Асалуг.

– От моих слов еда сама становится пригодной для обеда, – отвечала Асалуг.

Пиры в монаршем замке проходили каждую неделю.

– Чем порадуешь меня, дочь моя?

– Я научилась видеть, когда люди лгут.

Темницы монаршего замка наполнились врагами.

– Что на этот раз, дочь моя?

– Я устала, отец. Каждый день я допрашиваю твоих подданых, накрываю столы для сотни человек, чищу норовистых лошадей, готовлю гончих для охоты, предсказываю грядущий день, правлю погоду и лечу твоих приближенных. Я устала отец. Быть может, мы просто посидим, да поговорим как отец с дочкой?

Монарх задумчиво покивал и отправил Асалуг в ее опочивальню.

На следующее утро к ней пришли стражи монарха. Девушка обрадовалась, решив, что отец внял ее словам. Какого же было ее удивление, когда вместо стола, сервированного на двух человек, Асалуг увидела бочку, до краев наполненную водой.

– Что это, отец?

– Твое наказание. Ты – порождение злобы и ненависти, взращенное на яде. Таким как ты, порочащим власть богов, да прекословящим воле своего монарха, не место на нашей земле.

– О чем ты говоришь? – Асалуг заметалась в крепкой хватке стражей. – Не ты ли прибегал к моим знаниям?

– Вздор! Монарх знает, что истинная сила только у богов. Люди же, посягнувшие на знания богов, лишь подчеркивают тем самым свое ничтожество.

– Если эти знания подчинились мне, так может они и не для богов, а для людей?

– Отрекаешься от богов? – взревел монарх, отчего Асалуг побледнела. – Мнишь себя лучше них? Нет никого совершеннее богов!

– Я не ставлю себя ни с кем вровень! Я человек, простой человек! – Асалуг отчаянно рвалась, но ее все ближе подводили к бочке. – Отец, остановись! Что, что я сделала не так? Почему вдруг ты стал так зол, с чего стал видеть во мне врага?

– Ваха, – презрительно выпалил монарх. – Одно теперь тебе имя. Ваха – та, что посчитала, будто может знать больше, чем положено! Ты посмела перечить мне, указывать, что делать!

– Я лишь хотела провести с тобой время, отец!

– Ты выказала своенравие, чего я не терплю. Утопите ее!

Асалуг с головой погрузили в бочку и держали ее, пока она захлебывалась. Прошла минута, две, несчетное количество времени, но она оставалась живой.

Асалуг, с одежды которой капала вода, привязали к столбу, обложив его хворостом и подожгли. Она кричала, пока пламя объедало ее платье, но не трогало ее саму. Она оставалась живой.

Асалуг бросили в вырытую яму и в четыре руки забросали землей. Прошел час или два, как она выкопала сама себя и, жадно глотая воздух, вылезла из ямы, перемазанная черной землей. Она все еще была живой.

Асалуг подвели на край обрыва и, не церемонясь, сбросили вниз. Внизу стояла целая гвардия, назначенная убедиться, что высота сделает свое дело и убьет женщину. Она осталась живой.

Монархом было принято решение заточить ее в подземелье, где она проведет свою проклятую вечность, пока сама не решит убить себя.

– Не будет тебе покоя, отец, – невозмутимо говорила Асалуг, когда монарх, старея день ото дня, приходил к ее темнице. – Издохнешь в муках, в тех, что причинил мне. Ни одного наследника у тебя не останется, весь род твой остановится на мне. И даже после смерти не обретешь ты покоя и каждый, что решит повторить твой путь, будет страдать на этой земле, покуда не будет принята простая истина, что знания – не тьма, а свет. И если бы ты знал, как должно обращаться с собственной дочерью, то мир засиял бы для тебя.

Монарх, изрядно сдавший, не находил слов для ответа. Он боялся собственной дочери, но не мог найти на нее управы. Он взялся было воспользоваться ее силой, но осознав ее превосходство, рискнул извести ее, на чем и потерпел поражение.

На разных языках имя ее имело разные значения. От «прекрасной» до «дырявый сапог». У разных народов внешность ее воспринималась по-разному, от первой красавицы до жуткой уродины. Но все одинаково к ее имени прибавляли презрительное «ваха», что во всех языках означало «ведьма».

Кто такие ведьмы, откуда они взялись – доподлинно неизвестно. Принято брать за основу одну из первых наиболее убедительных историй, описанных выше.

***

Застреваю среди ярких павильонов в цепких пальцах торговцев. Ничего с собой не могу поделать, наваждение диковинных вещей так и манит, заставляя рассматривать все вокруг и крепко держать руки в карманах.

Я иду против потока, меня то и дело толкают, отбивая плечи. Одна особо рьяная дама протаранила меня, даже не извинившись. Думаю, такие дамы для того и приходят, чтобы толкаться, а сумки свои забивают покупками для утяжеления, но никак не для других нужд.

Однако, если бы эта дама меня не толкнула, не увидеть мне еще одной чудесной вещицы. Стоит сказать, что близится весна, а у меня за домом как раз разбит небольшой сад. Я часто приобретаю саженцы, чтобы разнообразить свой Эдем.

– Подходите, не стесняйтесь! У меня есть цветы в горшках, вазах, сухоцветы, долгоцветы, экзотические растения, целебные для всех хворей! – суетится молодая торговка с глазами цвета родонита.

– В этом горшке, – показываю на большой черный горшок. – Яблоня?

– О, вы разбираетесь в деревьях? – оживляется торговка. – Все считают, что первым деревом была яблоня. Отчасти, они правы. Это дерево можно назвать яблоней.

Торговка говорит быстро, уверенно, убеждая меня, что высохшая палка в горшке и правда яблоня. Я смотрю на крючковатые ветки, и даже могу представить, как на них зреют багровые плоды.

Сказание третье: «Не нарушай чужие границы»

Если и есть в мире истинные искатели приключений, то родились они непременно в заводи реки Яви, где раскинулся городок, закрытый от всего мира с трех сторон горными пиками, а четвертую его сторону прикрыло широкое и мерное течение воды.

Отчего именно это место служит местом рождения для самых пытливых искателей чудес мира? Ну, во-первых, так повелось, а во-вторых, именно в этом городке родился тот, кто поставил себе целью повидать не просто мир, но даже то, что находится за его пределами.

– Услышите еще мое имя! Пройду от востока до запада, от Небесных Чертогов до самой Бездны!

– Побойся Бездны, Тре. И вообще, перейди сначала реку, потому как горы тебе уж точно не пересечь, а там уже видно будет, насколько долго тебя хватит!

Но Тре не боялся, а как пересечь реку Явь в самом спокойном ее месте он уже давно спланировал.

С раннего детства Тре любил отправляться с отцом на охоту в горные леса, с дедом на рыбалку, а с братом в соседние города, чтобы сбыть все пойманное с дедом и отцом. Так, с малых лет Тре познавал мир, с искренним интересом распахивая глаза, когда доводилось увидеть что-то новое. Ему нравилось рассматривать дома, храмы, животных, природу, лица и одежды людей. Не меньшее удовольствие он получал, когда ему доводилось услышать новую историю о пока еще незнакомом месте, которое он тут же вносил в свой мысленный список желаний.

Так, будучи в соседнем поселении вместе с братом, Тре впервые услышал, что за горами есть не просто другие города, – это и так было очевидно для Тре – а другие миры, сотканные из эфира и снов. К таковым относили Небесные Чертоги, обиталище созданий солнца и добра, называемых иначе ангелами, потомками Богов Добродетели и Творцов Миров. В противовес им существовал и мир темный, сотканный из тени и страданий. Там, в Преддверье этой обители мрака роились демоны, порождения таинственных уголков Бездны, именуемые Чернобогами-отступниками, чей облик поражал своей схожестью с людьми, но при этом глаза их говорили сами за себя, а также Бесы Низин, плавающие в тенях, дабы вводить людей в кошмары наяву.

Тре до потеющих ладоней хотел сам узнать, что же это за миры такие и не вымысел ли они. Столько у него было вопросов, например, отчего в самой Бездне никто не обитает? Отчего ее относят к темной стороне, когда даже светлые создания в первом миге своем зародились в ее глубинах? Почему Небесные Чертоги не распахнут свои ворота, чтобы каждый живущий на земле мог восхититься чудесным садом? В общем, столько вопросов, а на поиски ответов ему была отведена всего одна жизнь.

А сколько всего можно увидеть, путешествуя от одной стороны до другой? Прекрасный сад Чертогов распростер свои кущи на востоке, темная завеса же скрывала мир на западе. Сколько оттенков от белого до черного он сможет узреть, в какие спектры заведет его дорога? Быть может, в пути удастся увидеть людей, чьи дома не на земле, а на деревьях? Тех, чья кожа темна или рук у них по три?

Когда Тре достиг возраста законного неповиновения родительским устоям, он с горящими глазами встал с первыми лучами солнца и, отведав материнской стряпни под ее укоризненные взгляды, взвалил на свои плечи сумку и шагнул за порог.

– Брось эту идею, – ворчала матушка. – Не существует ни Чертогов, ни Преддверья. Вымысел все это.

– Пусть будет так, – Тре улыбался восходящему солнцу. – Пока сам не увижу, не поверю.

– Зачем тебе это? – сетовал отец.

– Чтобы знать, – отвечал Тре. – Пусть не найду Чертогов и Преддверья, но сколько всего увижу, пока буду их искать?

– Коль заблудишься? – хмыкал брат.

– Солнце и тень будут мне ориентиром! – отзывался Тре, от нетерпения у которого зудели ступни. – Я заблужусь только в том случае, если дважды наткнусь на одно и тоже место, будь то камень, дом, деревня или даже город.

– Возвращайся скорее, – матушка утирала горькие слезы.

Начался путь отважного Тре, открытого всему миру. Река Явь поддалась легко, как и распростертые на другом ее берегу дороги, уводившие Тре все дальше и дальше от дома.

Поля сменялись лесами, леса деревнями, деревни городами, города морями, моря горами, а горы пустынями. Повидал Тре в своих странствиях чудеса архитектуры, узнал, что такое мода и стиль в одежде, с трепетом изучил письмена, наносимые на кожу у людей, говоривших с ним на незнакомом языке. Тре учил песни и сказания, упоенно запоминая каждый удивительный оборот речи. Он не уставал поражаться, насколько восхитительный мир лежал за пределами его родного города, и сколь необычны были повстречавшиеся ему люди.

Тре не вел счет времени, не мог точно сказать, сколько же он провел в странствии, но мог определить этот срок в пять сотен выученных песен, четыре сотни пословиц, двести непохожих друг на друга домов, а также в восемьдесят шесть горных пиков, тридцать рек и двадцать семь озер, три моря, шесть пустынь, семнадцать пород лошадей, сто различных блюд и пятнадцать пар обуви, которых ему пришлось сменить в дороге.

Тре держал свой путь на восток, ориентируясь по солнцу и чудесному прибору, полученному в дар в одном из селений. Кажется, кругляш с крутящейся стрелкой дал ему не кто иной, как самый настоящий волхв. Волхв таковым себя не называл, но основываясь на собранных описаниях, Тре заключил, что тот старец именно волхвом и был.

Странник упругим шагом пересекал густые заросли леса, встречая на пути различное зверье. Каждый раз он останавливался, чтобы разглядеть повстречавшегося незнакомца, легко отличая его от уже знакомой лисы, писца, волка, кабана, оленя, лося, тигра, пумы, рыси, шакала, медведя и других, что поменьше. С большим интересом изучал он и растения, и тем сильнее разгорался его восторг, когда все меньше известных деревьев он встречал в этом лесу. Еще до наступления сумерек Тре понял, что совсем не знает, что за диковинные травы стелются под его ногами, и что за прекрасные кроны закрывают от него небосвод.

Тре представлял себе, что, выйдя к Небесным Чертогам, его встретят мужи и девы неземной красоты в ореоле белоснежных крыльев. Они будут добры и гостеприимны, их наверняка восхитят его мужество и упорство, с которыми он добрался до них. В целом, частично его представление оправдалась, частично же разбились о менее зефирную реальность.

Тре беспардонно пялился на высокие золотые ворота, увенчанные виноградной лозой, светлым металлом обвивающей прутья. Тре достиг Небесных Чертогов вопреки всем сомневающимся.

– Ты не мертв. Что ты тут делаешь, человек? – от лицезрения его отвлек хмурый голос.

– О, я путешественник. И да, кажется еще не мертв, – отозвался Тре, посмеиваясь.

– Как ты сюда попал? – подозревающий неладное прищур строгих глаз приковал Тре к священной земле.

Ангел и правда оказался донельзя статным и прекрасным, и ореол крыльев делал его фигуру еще более внушительной. Тре настолько поглотили эти крылья, что он без стеснения разглядывал каждое перышко.

– Тебя приглашали? – ангел покачивал в руках искусно выкованным мечом.

– Нет, я сам пришел.

– Заблудился?

– Нет, я здесь впервые, – Тре расплывался в улыбке, взгляд ангела становился все мрачнее.

– Ты знаешь, что делают с непрошенными гостями?

– Кгхм, их выпроваживают?

– Небесные Чертоги не место для живых людей, будь ты даже волхв, друид, шаман или свет знает, что еще такое. Вот умрешь, и если деяния твои были по совести, то тогда да, а так, топай назад. Тебе тут не рады.

– Вы же дети света, – удивился Тре. – Отчего такие недружелюбные?

– Мировое заблуждение, – фыркнул ангел. – Не пойму, как ты сюда забрел? Кто-то направил тебя, а?

– Нет же, сам шел. На восток.

– И зачем?

– Чтобы увидеть, – пожал плечами Тре, удивляясь, отчего ангел не разделяет его воодушевления. На лице светлого мужа, казалось, написана была вековая скука.

– Увидеть ворота? Ты что, ворот никогда не видел?

– Ангелов.

– Мы тебе что, цирк?

– Вас никто не видел, но все в вас верят. Теперь я смогу сказать им, что верят не напрасно. Вы правда есть.

– Глупая трата времени. Ладно, вали. Нечего тут тебе делать. Скажи спасибо, что сегодня у меня хорошее настроение.

Тре озадаченно почесал затылок, открывая для себя новую трактовку хорошего настроения.

Он счел для себя миссию выполненной – добрался до Чертогов и увидел то, чего раньше не видел. Теперь предстояло отправиться на запад, ведь если есть Чертоги, то есть и Бездна с ее Преддверьем.

– Не майся дурью, человек. Возвращайся в свой дом, если по пути тебя не одолеет старость. Ваш век короток, не упускай ни минуты, – напутствовал его ангел, поправляя тонкую кольчугу из белого металла. Та, судя по всему, страшно натирала ему под руками.

– О, мой путь еще не окончен! Теперь я пойду на запад, чтобы увидеть своими глазами Преддверье Бездны.

Лицо ангела исказилось, прогнав выражение скуки.

– Ты что, смерти своей ищешь? – спросил ангел с неподдельным интересом.

– Нет же. Знаний. Впечатлений. Я ищу все то новое, что способны узреть мои глаза.

– Приходить сюда опасно, а идти в Преддверье и то опаснее. Там ты не встретишь такого дружелюбия, как здесь.

Тре не знал, что дружелюбие бывает и таким.

– Уверен, со мной будет все в порядке.

– Человек, – ангел подошел ближе, возвысившись над Тре на две головы. Тень от его крыльев накрыла странника, обдав смесью теплых запахов – меда, чуть корицы, цветочных полей и весеннего ручья. – В мире есть то, о чем лучше не знать. Я вижу, ты любишь жизнь, так не губи ее почем зря. Преддверье Бездны не место для променада. Там живут… как бы выразиться вашим языком? Головорезы. Вот так. У них нет морали, принципов, нет Богов, нет совести, нет сострадания. Завидев тебя, они увидят не человека, а забаву, наполненную кровью. Он истерзают твое тело, а потом примутся за душу, и это если ты еще сможешь приблизиться к ним. Бездна оберегает себя, потому и породила свое Преддверье со всеми зверьми, что топчутся на ее пороге.

– О, ангел, прояви еще дружелюбие! – Тре решил вывернуть болтливость ангела в свою сторону. – Отчего вы так далеко от Бездны, ведь все Первобоги вышли из нее?

Ангел насупился, скрестив на груди руки.

– Ну, думаю, могу сказать, ведь тебе все равно никто не поверит, – смилостивился ангел. – Бездна – пустота, ничто, сплошной хаос. В ней нет ни света, ни тьмы, ни похвалы, ни осуждения. Но так уж вышло, что любое живое существо с большим азартом гонится вслед порокам, чем добродетелям. Дабы не быть лишний раз искушенными, Светлые Боги обосновались подальше, а Черным Богам и там хорошо, ведь пустота дает им полную свободу на беспредел. И ты туда не иди, человек, ты не успеешь поддаться своим порокам, как тебя погубят чужие.

– Спасибо тебе, ангел, – Тре с почтением поклонился. – Но все же, я выбрал свой путь. Я не смогу жить, если в мире останется уголок, в которой я не смог заглянуть. Последний вопрос, ангел. Скажи, как твое имя?

Ангел некоторое время мялся, взвешивая «ничего со мной за это не будет» и «еще чего!».

– Лимаэель.

И Тре отправился в странствие, провожаемый сочувственным взглядом ангела. Честно говоря, сочувствия там было не очень много, гораздо больше смиренного понимая, что дурость смертных людей – один из неискоренимых пороков.

Тре не чувствовал усталости своего тела и гиблости своей затеи. Быть может, усталость была, но он легко прогонял ее ночным сном. Он пересекал просторы от востока до запада, не переставая удивляться разнообразию огромного мира. Правда, что-то стало повторяться, например, языки и наречения, легенды и байки, ритуалы и привычки, но это лишь убеждало Тре в том, что он стал хорошо разбираться в людях, живущих под одним небосводом.

Он по-прежнему не знал, сколько времени провел в пути, но мог точно заверить, что от его южного города до восточных Небесных Чертогов он прошел на несколько гор, лесов, рек, озер и городов меньше, чем выпало на путь от востока до запада.

Нигде надолго не задерживаясь, Тре целеустремленно шел к своей цели, меняя уже тридцатую пару обуви. Голова и лицо его заросли волосами, которые теперь приходилось подвязывать веревочками, руки и ноги покрылись мозолями, само тело стало как будто легче, но плечи при этом отчего-то стали опускаться к земле. Тре нес на себе целый мешок личных вещей, а также груз впечатлений и знаний, упакованных в его голове, клонящейся вниз.

Не стоит поспешно очаровываться его увлекательным маршрутом, ведь доводилось Тре сталкиваться и с тем, что знать и видеть он бы не хотел. Разбойники, мертвые тела, сожженные поселения, бродяги, загибающиеся от голода, воющие от неизвестных болезней, а еще откровенное хамство и поборничество, нездоровое верование в одну исключительную истину и непринятие чужого мнения. В одном городе его едва не повязали и не отнесли на костер, чтобы сжечь как еретика, в другом в той же самой последовательности, но уже за причастность к черному колдовству, в третьем точно также, только уже во славу плотоядного божества для хорошего урожая. Тре каждый раз сопутствовала удача и он выбирался сухим из воды, – за исключением, когда его пытались утопить в угоду морскому божеству – но все же советовать кому-то повторить свой путь он бы стал лишь с большим предостережением.

За плечами Тре остался красочный город, порадовавший его искушенное воображение, где он помылся, поел, выторговал новую одежду и хорошенько поспал перед последним рывком. Тре почти пересек центральные земли и теперь от западного края его отделяла пустошь, растянувшаяся на невиданное расстояние. Но уже глядя на иссушенное желтое полотно земли, он понимал, что стоит на пороге своей цели.

– Там ничего нет, только бескрайняя пустошь, – рассказывал владелец постоялого двора, что по доброте душевной впустил странника. – Никто туда не суется. Говорят еще, на краю пустоши демоны обитают. Ее так и называют – пустошь демонов.

– А вы сами видели демонов?

– Я – нет, но поговаривают всякое.

– Я жил в городке, окруженном горами. В детстве бабка говорила мне, что за горами никого нет. Она ошиблась.

– Это другое, – мужчина крутил в руках тряпку, которой вытирал столы. – У нас тут девки, нет-нет, да появляют на свет такое, от чего кожа дыбом встает!

Тре взял себе на заметку новое выражение о встающей дыбом коже.

– Например? – заинтересовался он, не забывая про плотный ужин, который выменял за украшения из южных поселений.

– Да рождаются всякие, – пробормотал мужчина, заметно нервничая. Оглядевшись по сторонам, он наклонился к Тре и шепотом произнес: – На вид как человечек, но глаза сплошь черные! Ни зрачка, ни каймы вокруг, ни белка – чернь. А у некоторых бывает, что не два глаза вовсе, а больше. Или вместо ногтей черные когти, или в деснах уже клыки, прямо вот с самого рождения.

– И где все эти младенцы?

– Где-где, – мужчина отстранился, вновь взялся за тряпку. – Да прям там же в пустоши и прикапывают их матери. А потом этих матерей их мужья, которым те с демонами накуролесили.

Конечно, Тре видел уже ангела и не сомневался в существовании демонов, но отчего-то в рассказанную байку не поверил.

– А еще, живет тут у нас одна ведунья. Ее жуть все боятся, но ни разу не сбрехала. Она предрекла, что однажды в пустошь войдет человек, а из него выйдет дерево. И раскинется на пустоши лес, но не благодатный, не спасающий от вечного зноя, а губительный. Лес этот захватит все земли здесь и всех людей, что тут живут и не станет тут ни людей, ни города.

– И в это поверили? – удивился Тре. Он много историй слышал и умел уже отличать байки от правды.

– А ты думаешь, отчего тут так мало людей осталось? – выпучил глаза мужчина.

Тре закивал. В городе, таком большом и пестром, и правда людей по пальцам можно было сосчитать, да только он свел все это к позднему часу.

– Отчего же вы все еще тут?

– Пожрет нас лес, ох пожрет, – бубнил мужчина. – Я почему здесь? Да верю, что не в один миг та гиблая пустошь зеленью обрастет. Успею еще уйти. Да и не пускаем мы туда никого.

– Прямо вообще? – Тре расстроился, ведь такой проделал путь, а уперся в постылую узость ума.

– Вообще. Нам оно зачем? – хмуро проворчал мужчина. – Брешет не брешет бабка, а перестраховаться никогда не мешало. Да и говорю же, нечего там делать, только смерть свою искать.

Солнце еще не взошло, а Тре уже выскользнул с постоялого двора и двинулся вдоль городской улицы, дабы найти местечко, где можно было бы пробраться на желанный запад.

Приютивший его не соврал, хоть и мало было людей, но да часовые стояли на видимом друг от друга расстоянии вдоль выжженной желтой земли, зорко вглядываясь в приближающихся.

Тре смотрел на эту пустошь и не понимал, как вообще возможно, чтобы на этом иссушенном полотне пророс хоть бы сорняк. Центральные земли погодой своей очень напоминали юг, лето тут было долгое и солнечное, но дождливое, зима излишне теплой, хоть и комфортной, осень почти безветренной, а весна ранней и мгновенной. Кто бы ни отвечал в этом крае за погоду, он не оставлял пустоши и шанса на жизнь.

Тре уличил лазейку, воздавая благодарность своей удачливости. Беда была в том, что скрыться в пустоши негде, даже не самый зоркий дозорный увидел бы нагруженную сумкой скрюченную фигуру, топающую по запретной земле. Тогда Тре принял для себя очень важное решение. Он счел, что добравшись до Преддверья, повернет назад и вернется. Так что он схоронил сумку и отправился в путь налегке. Дабы не быть замеченным до того момента, как он преодолеет приличное расстояние, с которого можно будет просто убежать, Тре пополз по пыльной твердой земле, приникая к ней так близко, что едва не содрал себе нос. Предрассветные сумерки только-только занялись, дозорные клевали носом, зевали, широко раскрывая рты и пребывая в убеждении, что никому не достанет глупости сунуться в пустошь демонов.

Утро сменилось днем, день вечером, вечер ночью, уступившей после место новому утру. Тре шел, маясь от знойного солнца. От скинул с себя плащ, оборвал рукава на рубахе и обмотал ими голову, чтобы пот не застилал глаза. Тре чувствовал усталость, не уходящую даже после ночного сна, что был беспокойным и дурным. С трудом передвигая ноги на силе чистого энтузиазма, Тре вглядывался в горизонт, дабы увидеть Преддверье Бездны. Ему казалось, что его начало должно быть увенчано воротами, как и в Небесных Чертогах. Разве что не из золота, а, быть может, из черненного металла или вовсе из костей. Кто их знает, в этом Преддверье, какие архитектурные причуды они проповедуют?

Ни птиц, ни мышей, ни змей или других песчаных гадов, что Тре встречал ранее в пустынях, не привиделось ему. Да и пустошь эта, собственно, разительно отличалась от других. Она словно пришла из другого измерения, какого-то неподвластного и неописуемого, которое Тре также хотел бы увидеть своими глазами. Только не сейчас, как-нибудь позже. Сейчас бы дойти уже, увидеть, а после назад в город, чтобы поесть, попить, отдохнуть.

– Поверни назад, – услышал он голос, пробившийся к его сознанию с трудом. – Людям сюда дорога закрыта.

– Кто ты? Почему я тебя не вижу?

– Тебе не дано меня видеть, пока я сам не захочу.

– Ты демон? – Тре вертелся вокруг своей оси, теряя ориентацию в пространстве.

– Так нас называют люди, но я больше, чем демон.

– Почему ты говоришь мне повернуть назад? Я хочу увидеть. Я видел людей, видел колдунов и помесь собак и людей, видел людей, пьющих кровь, видел людей, уже умерших, но продолжающих жить, я видел людей, на людей не похожих своей красотой, я видел ангелов, теперь же хочу увидеть демонов. Тогда мой путь будет завершен.

– Смелый путь для человека, – с одобрением, коего Тре не услышал от ангела, отозвался демон. – Ценю смелых, но не ценю глупых. Не будь глупым.

– Я должен увидеть своими глазами, – бормотал Тре иссушенными губами.

– Ладно, – сжалился демон. – Я дам тебе увидеть себя, и тогда ты повернешь назад.

– Почему ты так добр?

– Я не добр, но и не зол. Мне чужды эти границы. Я действую по велению собственного желания, потому что я свободен.

– Разве демоны не порождение тьмы?

– Мы порождение пустоты, как и те, кого вы зовете ангелами. Мы все из одного чрева.

– Тогда почему вы такие разные?

– Потому что мы свободны. Они нет.

– Ангел говорил о пороках.

– Быть свободным – порок?

– Вы отбираете чужие жизни. Так ангел сказал.

– Нам их отдают. Жизнь можно или отдать, или забрать. Тот, кто не забирает – отдает. Так мы живем.

– Разве ее нельзя просто иметь? Только свою, не претендуя на чужую?

– Многие так делают. Я так делаю. Такие, как я, живут в уединении, не соприкасаясь с чужой жизнью. Но вот сейчас ты встал на моем пути, пытаясь пробраться на мои земли. С чего мне сохранять тебе жизнь? Или предлагаешь мне отдать тебе свою?

– Все же, тебе не чуждо милосердие, – Тре через силу улыбнулся. – Предлагаешь мне повернуть назад.

– Я даю тебе шанс.

– Могу я увидеть тебя? Я проделал долгий путь от самых Чертогов.

И демону действительно оказалось не чуждо милосердие. Он показал себя, представ перед замученным Тре в образе молодого юноши до того прекрасного лицом, что и ангел не сравнился бы с ним. Кожа его была белой, как первый снег, длинные волосы, убранные в высокий хвост, в черноте своей отливали синевой. Глаза, вопреки рассказам, не были черны, вполне себе как у обычного человека, разве что неестественно яркого цвета ультрамарина. Он был высок, строен, шелковые одежды украшены золотой искусной вышивкой, а на кожаных сапогах ни следа пыли.

– Ты выглядишь, как человек, – поразился Тре.

– Я выгляжу так, когда хочу, чтобы меня приняли за человека, – голос звучал мягко, приятно лаская слух.

– Какой же твой истинный облик?

– Людям не дано его видеть.

Тре различил не белоснежном лбу витой обод, что переливался от белого до алого.

– Обруч на твоей голове, – Тре коснулся своего лба. – Он не обжигает тебя?

– Обжигает.

– Зачем же ты его носишь?

– Зачем человеческий царь носит тяжелую мантию из меха летом?

Демон чуть сощурился, оглядывая Тре сверху-вниз, как диковинную игрушку.

– Твой век подошел к концу. Тебе не вернуться, – сказал он без тени сочувствия или злорадства. Констатировал факт, который Тре и так чувствовал. – Пойдем со мной.

Демон протянул руку, от запястья до локтя обтянутую украшением из тонкой выделки кожи. Тре протянул свою шершавую ладонь и почувствовал смущение и неловкость, когда коснулся подставленной руки. Кожа демона холодила, источая не менее холодный запах, заставляющий проваливаться в бездну. Тре силился понять, что же навевает этот запах? Ангел пах медом и цветочными лугами, залитыми солнцем, а вот демон, вопреки ожиданиям, не пах серной ямой или зловонной низиной. Нет, запах его был благороден, умиротворителен. Так пахли снежные пики и полноводные реки, разбивающиеся о пороги. Так пахли мшистые пни и лунные лучи.

– Скажи, демон, ты много знаешь? – Тре брел под руку с демоном.

– Много.

– Мне поведали, что однажды в пустошь войдет человек, а из него выйдет дерево. Здесь раскинется лес, что поглотит всех людей. Это правда?

– Правда.

– Когда это произойдет?

– Когда твои глаза закроются.

– Скажи, демон, ты знал, что я приду?

– Знал.

– Ты ждал меня?

– Ждал.

– Так почему просил повернуть назад?

– Не просил, а предложил. Я тебя испытывал.

Демон подвел странника к глубокой расщелине, прочеркнувшую желтую землю черной полосой. Он помог Тре опуститься на колени, чтобы тот смог обожженным лицом окунуться в спасительную прохладу, источающуюся из разлома.

– Скажи, демон, – прошептал Тре, но не был уверен, что хоть звук вырвался из его горла, но демон услышал. – Как твое имя?

– Можешь звать меня Ингар.

– Почему ты так добр ко мне, Ингар? Добрее, чем ангел Лимаэель.

– Я не добр, человек. Я действую по велению собственной воли. Моя воля, чтобы здесь раскинулся Лес. Ты станешь его первым деревом. Упорством своим ты показал, что из тебя выйдет стойкое дерево. Я даже не спросил твоего имени, потому что деревьям оно не нужно. Моя воля, чтобы ты обманулся, человек, сочтя меня добрее ангела. А, ты уже умер, человек? Как же вы слабы …

Окоченевшее тело напитывалось росой, образовавшейся из разлома. Подпитываясь живительной влагой и солнечными лучами, кожа обратилась в кору, пальцы обратились в корни, зарываясь в обманчиво мертвую землю. Из скрюченного позвоночника вверх выбился побег, продолжая тянуться к небу, пока раскинувшиеся от него кости не обратились в ветки с темной листвой и не образовали тень над разломом. Из остатков крови на ветвях вызрели плоды, вкусив которые можно узнать истории всего мира, песни и сказания, языки и наречия, а также сколько пар обуви потребуется, чтобы преодолеть путь от востока до запада.

После лес обернется Лесом, и нарекут его Лесом Теней, потому что он поглотит всех людей, живущих в мире, оставив от них только тени.

***

Обещаю вернуться, потому что мне предстоит еще совершить необходимые покупки, а ходить с ростком в половину меня ростом не самое удобное. Будет жаль, если во время моего паломничества по мясному отделу кто-нибудь сломает ветви у моего саженца, а у меня есть серьезное намерение этот саженец приобрести и высадить в своем маленьком саду.

Но дойду ли я до мясного отдела сегодня? Следующим объектом моего внимания становятся игрушки, хаотичными рядами вываленные прямо на ковре, расстеленном на земле. Торговец вырезает из бруска кукол, ссыпая стружку на скрещенные ноги. Приходится сесть на корточки, чтобы разглядеть весь хлам поближе.

Продавец не обращает на меня никакого внимания, и я упоенно зарываюсь в обилие фигурок, мягких собачек, палочек, мячиков и прочей лабуды. Натыкаюсь на деревянную шкатулку, крышка которой свободно болтается и норовит оторваться. Внутри нее колода потрепанных карт с пестрой рубашкой в ромбик.

– Что это? – сдаюсь я, не в силах понять, в чем особенность этой шкатулки.

– Карты Смерти, – отзывается торговец.

– Их можно трогать? – уточняю во избежание инцидентна.

– Да.

Переворачиваю первую карту, надорванную в верхнем углу, затем вторую, заинтересовавшись странным обозначением. На первой – меч, но второй – курица. Ни масти, ни достоинств. Просто картинки.

– И как в них играть? – задумываюсь я.

Торговец ухмыляется.

– Лучше никак. Но если очень хочется, то все просто. Сыграем?

– Откажусь, – охватывает нехорошее предчувствие, потому затыкаю свое любопытство.

– Да шучу я, – откладывает свое рукоделие. – Мозги у меня уже не те, чтобы в смерть играть. Но могу рассказать, коль интересно.

Конечно же, мне интересно.

Сказание четвертое: «Счастье не за горами»

И старый, и молодой, и мужчина, и женщина ходили порой за холм, чтобы вытянуть счастливую карту для своей постылой жизни. Все, кто уходил за холм, не возвращались более в деревню. Все считали, что ушедшим повезло, ведь нет ничего хуже, чем жить в их деревне.

Что же было за холмом? Счастье. А еще, маленький домик, в котором жила не то женщина, не то мужчина, не то старуха, не то подросток. Никто не знал наверняка, ведь те, кто встречался с неизвестным из дома за холмом, более не возвращались в деревню, чтобы рассказать.

Для Гана наступил переломный момент. Ему исполнилось шестнадцать, но уже света в своей жизни он не видел. Больная мать, пьяница отец, двое младших засели на хрупких плечах юноши. И тогда он решил, во что бы то ни стало изменить свою жизнь, урвать счастье и принести его в свой дом, чтобы мать выздоровела, отец одумался, малые перестали быть беспокойными.

Решил Ган, что отправится за холм, а после обязательно вернется, ведь семью он свою любил, и счастьем для него было бы, чтобы семья была счастлива.

И вот, в полдень нового дня, после работ по хозяйству, Ган собрался в путь. Дорога близкая, тени не успеют сдвинуться, как Ган доберется до своей цели. Провожаемый недобрыми напутствиями от болезной матери и горячими проклятьями с хмельной руки отца, без узелка за плечами юноша засобирался из деревни.

– Бросаешь меня, – стенала мать.

– Нет, мама, я вернусь, – заверял Ган. – Ради тебя же и иду, и ради тебя же и вернусь.

– Обманщик, – не унималась старуха. – Вырастила на свою голову себялюбца. Все только для себя хочешь, а обо мне не думаешь.

– Поганец! – сокрушался отец, не очень твердо стоя на ногах и фокусируя зрение куда-то за спину сына, должно быть, предполагая, что смотрит как раз на него. – Ишь чего удумал! Сбежать захотел? Мы тебя кормили, поили, одевали, а ты вот как решил отплатить?

– Да для вас же стараюсь! – не сдавался Ган.

– Ублюдок! Да лучше бы мамка твоя пузо надорвала, когда тебя носила! Для себя счастья посмел возжелать! А нам что? Нам какая отплата за то, что растили тебя?

Не в силах спорить, Ган решил, что слов старикам будет недостаточно, а потому остается только делом показать, как благодарен им и что на самом деле желает счастья им, а не себе. Пока матушка стенала, умываясь слезами, а отец трясущимися руками наполнял очередной стакан, чтобы залить горе, учиненное нерадивым сыном, а младшие, уличив момент, усвистали со двора подальше, Ган выскользнул из дома, притворив осторожно дверь.

Не прошло много времени, как юноша обогнул известный холм и увидал то самое жилище.

Дом отличался от деревенских. Сложенный из камня, с острой крышей и круглыми витражами, казался он каким-то чудом, пришедшим из другого мира. Вокруг дома разбит был сад из роз, гвоздик, лилий и хризантем. Особенно чудными показались Гану лилии багряного оттенка – никогда таких он не видал.

Встретила его женщина, закутанная в белую шаль. Вся она была в белом, от простого платья и туфель, до волос и ресниц. Даже глаза ее были настолько светлыми, что казались белыми. Дама словно никогда не видела солнца, а солнце не замечало ее.

– Зачем ты ко мне пришел? – спросила женщина приятным голосом, окутавшим, словно мед.

– За счастьем! – с воодушевлением ответил Ган, восторгаясь неземным обликом собеседницы.

Он глядел на нее во все глаза и не мог оторваться, но вместе с тем, чувствовал в неподвижном лице женщины что-то пугающее, таинственное, заставляющее кровь стынуть в жилах, но в этом он тоже находил определенного рода манящую привлекательность.

– Что для тебя счастье? – спрашивала тем временем дама.

– Здоровая мать, непьющий отец, спокойные младшие, – сглотнув, перечислил Ган.

– Стало быть, мать твоя больна, отец пьет, а младшие твои все время беспокойны? Не будет этого, ты будешь счастлив?

– Да!

– Войди в дом, – женщина отступила внутрь, и стало заметно темное убранство дома.

Войдя внутрь, Ган огляделся. Сразу же заметил, как много свечей расставлено на полках, на столах вдоль стен обилие еды и питья в кувшинах. Окна были зашторены и не пропускали дневного света. Царившая прохлада и сырость накрывали блаженным пологом, принося облегчение после знойной жары улицы. Запах же, что полностью завладел этим домом, давил и тревожил, но быстро начал казаться чем-то неотъемлемым, будто бы дом этот не мог пахнуть иначе. Только так.

Гана больше всего поразила не странная обстановка, а сидевшая в дальнем углу девушка, с лицом закрытым под вуалью. Девушка плакала, глухо, протяжно, с подвыванием.

– А чего это с ней? Все ли хорошо? Может, мне зайти потом? – обеспокоился Ган.

Белая дама взглянула на Гана, и по телу его проскользнул холодок.

– Ты уже вошел, – ответила она, садясь за стол, накрытый белой скатертью. Взяла она в руки колоду карт и принялась их перемешивать. – Садись. Сыграй со мной и будет тебе счастье.

Ган пожал плечами, не сводя глаз со стенающей девицы, и стоило ему сесть напротив Белой дамы, как девица словно нарочно завыла еще протяжнее, еще заунывнее. Дама же разделила колоду на две равные стопки, одну положила возле себя, вторую возле Гана, обе рубашкой кверху.

– Слушай и запоминай. В этой игре необходимо проявить смекалку и фантазию, а еще дар убеждения, если потребуется. На каждой карте свой рисунок. Игра – сражение. Я кладу карту и говорю, какой удар может нанести изображенный на карте. Ты кладешь карту в ответ, и говоришь, как может защититься и какой удар может нанести твое изображение на карте. Понял?

Ган кивнул, потирая влажные ладони. Игра казалась простой и даже детской.

– Я начну, – женщина подвернула рукав, обнажая белое запястье. Она взяла одну карту, перевернула ее и положила на стол. – Тигр. Тигр выпрыгивает из-за кустов, обрушиваясь на тебя когтями и клыками, впиваясь в твою шею.

Ган схватился за горло, чувствуя, как что-то вгрызается в него. Наваждение было таким реальным, что на миг он пришел в ужас. Но понимая, что в реальности никто на него напасть не мог, встряхнул головой и спешно вытащил свою карту.

– Флакон с ядом. Я вливаю флакон с ядом в пасть тигра, и он умирает, отравленный, – выпалил он, взмокнув всем телом. Дама в ту же секунду положила следующую карту.

– Голубь. Голубь машет крыльями, смахивая капли яда во все стороны. Он атакует, метя клювом в твой глаз.

У Гана помутнело в правом глазу. Он часто заморгал, пока сидящая перед ним из двух вновь не соединилась в одну.

– Камень. Я кидаю камень в голубя и попадаю в него насмерть.

– Веревка. Хм, – Белая дама задумалась, проводя пальцем по своей карте. Ган воодушевился, предвкушая быструю победу. – Связываю веревку в лассо, раскручиваю и ловлю камень. Другим концом веревки, обматываю тебя за горло и душу.

Гана накрыл приступ удушья. Дыхание с сипением вырывалось, глаза выпучились.

– Свинья, – Гану стало сложно сосредоточиться.

Что может свинья? Она пригодна только для еды. А еще катастрофически не хватало воздуха, кислород выходил из его легких, но вдохнуть не получалось. Собравшись, он с трудом просипел пришедший на ум ответ:

– Она перегрызает веревку!

– Свиньи не грызут веревки, – возразила дама.

– Грызут! Я сам видел! – заупрямился Ган и дама приняла его довод. – А еще, они грызут даже собственных детей. Так что свинья бросается на вас и грызет ваше лицо!

Он заметил на ее лице гримасу страдания, исчезнувшую, когда на стол легла новая карта.

– Мушкет. Я отстреливаю свинью и стреляю в твое сердце.

У Гана кольнуло в груди, сбивая ритм молодого сердца.

– Веер, – сердце бешено забилось, неравномерно ударяясь о грудную клетку. Удары становились так часты, что отдавались в голову, затмевая разум. Ган не мог придумать применения вееру против мушкета. – Я … я …

– Что же? – дама скрестила пальцы и уложила острый подбородок на них. Громче завыла девица в углу, раскачиваясь взад-вперед.

Ган пугливо заозирался, помутневшим взглядом замечая то огарки свечей, то еду в глиняных горшочках, то сгустившуюся мглу в углах дома. Он не понимал, что же такое с ним происходит, и как возможно, что от простой карточный игры сделалось ему так плохо и больно. Хотелось вскочить, бросить все и убежать прочь за холм, чтобы более не видеть странной дамы.

– Веером я вытаскиваю из груди пулю, – выдавил Ган, собрав остатки сил. – И острым краем опахала режу вам горло.

В миг наивысшей боли в его голове мелькнуло позорное желание, чтобы белое горло на самом деле прочертил алый разрез. Настолько Ган страдал и боялся, что возжелал тех же чувств для этой женщины.

Но она, казалось, совсем не заметила постыдных желаний на его лице или же такие пожелания в свой адрес были ей не в новинку. Белая дама удовлетворенно кивнула, ей понравился его ответ.

– Платье. Отрываю рукав и перевязываю им свое горло. Остаток оборачиваю вокруг твоей головы, пока ты не задохнешься.

Не мешкая, Ган схватил очередную карту, но на ней ничего не было изображено. Он испуганно уставился на женщину.

– Пустая карта, – пояснила она. – Ты везунчик. Можешь сам придумать любой предмет.