Пленники колдовских чар бесплатное чтение

© А. В. Мошков, 2023

Глава первая

Понедельник

Ветроград-XXI

Можете счесть это бредом душевнобольного, но все, что я сейчас расскажу, чистая правда…

Вечеринка медленно, но верно скатывалась к агонии. Мастерская была заставлена захватанными бокалами, на тарелках кисли объедки, а из переполненных пепельниц выглядывали окурки, словно стая задыхающихся рыбешек в пересохшем пруду. В темных углах пялились белыми зенками гипсовые бюсты античных богов. Загрунтованные холсты стояли лицевой стороной к стене, будто стыдились своей чистоты. На самом деле стыдиться должны были люди, но людям все равно. О каком стыде может идти речь, когда пьяная нега охватывает каждую клеточку тела, когда в голове туман, когда бежевые, плохо задернутые шторы наливаются лиловыми синяками рассвета, а колонки все тянут и тянут с приглушенной страстью:

Поэт Щербатов, прижимая к себе совершенно раскисшую Илону, бубнил ей на ухо самодельный перевод:

Антропов накренил подозрительно легкую бутылку над бокалом, но добыл лишь несколько капель. Тогда он, не глядя, ткнул ее под низкий столик. Глухо звякнуло стекло. Там уже стояла целая шеренга опустошенных сосудов.

– Как у тебя обстоит с Золушкой?

– Пока никак, – буркнул Иволгин. – Я ее не вижу…

– Вижу не вижу, – пробурчал Антропов. – Учти, Гарик, в следующий понедельник основные эскизы должны быть у меня на столе. Иначе… Сам знаешь, что будет.

– Спасибо, что даешь мне еще неделю.

– «Спасибо» на хлеб не намажешь, – откликнулся Антропов. – Учти, из-за тебя я сдачу проекта тормозить не собираюсь. Не справишься, перекину заказ Стрепетову.

– Он тебе намалюет…

– Стрепетов – халтурщик, да, но заказы сдает как штык!

– Не кипятись. Будут тебе основные эскизы.

– Ловлю на слове, – Антропов поднял длинный и тонкий, как карандаш, указательный палец. – Ладно, я отваливаю. Поцелуй за меня Кирку.

– Постараюсь, – вяло пообещал Иволгин.

Антропов поднялся, долгоногий, словно аист, и зашагал через заставленную шатающимися манекенами мастерскую. Нет, не манекенами… Танцующими парами, которые топтались на месте. Оказывается, не все еще разошлись. Странно, неужели им и в понедельник некуда спешить? Иволгин покосился в сторону окна, где на потрескавшейся коже старого продавленного дивана сидела Кира. Рядом с нею примостился какой-то тип. Кажется, это был приятель Щербатова. А может – телохранитель… Поэта недавно поколотили в темном переулке, и он боялся перемещаться по ночному городу в одиночку, а на такси ему вечно не хватало денег. Плохо, если телохранитель. В том смысле, что придется драться. Дрался Иволгин в последний раз на выпускном. Да и не в этом дело. Не хотелось ему драться за Киру…

Иволгин не понимал, что нашла в нем известная в Ветрограде светская львица Кира Тосканская. Заработки у него нестабильные… Характер скверный… Может быть, она верит в его талант? Нет ей никакого дела до его таланта. Даже позировать отказалась. Скучно, видите ли. Сиди себе в одной и той же позе, ни в чате с подружками потрепаться, ни киношку посмотреть. Кира вообще старалась как можно реже появляться в его мастерской. Ее миром были бутики, модные курорты, фитнес-клубы, спа-салоны и светские рауты. И если Иволгин хотел увидеть подругу в своем обиталище, он устраивал вечеринку, созывая на нее тех, кто Кире мог быть интересен. Ну и пару-тройку друзей для себя, чтобы не умереть от зевоты…

Художник поднялся, нарочито неторопливо подошел к дивану. Сверху вниз уставился на щербатовского телохранителя. Иволгину казалось, что его взгляд тяжек, словно отлит из свинца, и должен раздавить нахала в лепешку. Телохранитель не обратил на хозяина мастерской ни малейшего внимания, продолжая что-то гудеть Кире на розовое ушко. Мадемуазель Тосканская слушала его с закрытыми глазами, но по легкой улыбке, которая блуждала на ее коралловых устах, можно было понять, что воспринимает она сказанное с благосклонностью. Это следовало немедленно прекратить. Иволгин протянул руки, ухватил телохранителя за лацканы пиджака, поднял с дивана и отшвырнул куда-то в полумрак, насыщенный сигаретным дымом и томительной негой.

Он ожидал яростной ругани и приготовился отразить нападение, но вместо этого услышал звук оплеухи и сдавленный вопль. Оказалось, что телохранитель и не думает нападать, а широкими шагами человека, оскорбленного в самых лучших своих чувствах, покидает мастерскую, а поэт держится за щеку и потрясенно смотрит ему вслед. Не рискнув ответить обидчику, телохранитель дал пощечину своему знакомцу и «с достоинством» удалился. Иволгин почувствовал себя героем. Поддернув на коленях брюки, плюхнулся рядом с подругой. Диван жалобно взвизгнул пружинами, а Кира одеревенело выпрямилась и отодвинулась в сторону. Так она поступала всякий раз, когда хотела подчеркнуть, что не одобряет поступка своего бойфренда.

– Ты поступил как свинья! – заявила Кира ледяным тоном, от которого у художника мурашки побежали по коже. – Этот тип приставал к тебе, – без особого пыла принялся оправдываться он.

– Тип читал мне стихи!

– Кто?! – удивился художник. – Этот хлыщ? Он что, тоже поэт?

– Это твой Щербатов – тоже… А Парамон читал мне стихи Петрарки.

– Он еще и Парамон…

– Да. Парамон Викторович Скрягин. Владелец издательства «Анемон». Интеллигентный человек, не то что ты.

– Парамон – анемон… – пробормотал Иволгин. – Хорошая рифма. Надо подбросить ее Щербатову.

– Самое время, – скривилась Кира. – Он как раз сюда тащится.

Она легко поднялась и направилась к Илоне, от которой отлип, наконец, партнер.

Щербатов рухнул рядом с хозяином мастерской. Вид у поэта был растрепанный. В глазах стояли слезы. На правой щеке алел отпечаток ладони, мясистые губы тряслись, и с нижней капала слюна. Иволгин достал носовой платок и протянул приятелю. Щербатов с благодарностью принял его и стал вытирать слезы, хотя художник имел в виду другую жидкость. Приятеля Иволгин жалел. Стихотворцем тот был плохим, но рифмованные им строчки легко ложились на простенькие мелодии и потому были нарасхват у композиторов-песенников. Созданные на основе текстов Щербатова хиты разлетались по всей стране. Другой бы при такой популярности купался в деньгах, но поэт честно выплачивал многочисленные алименты и потому вечно был на мели.

– Нет, ты видел?! – всхлипывая, спросил он. – Я его, как друга, привел в порядочное общество, а он!..

– Это он на меня разозлился.

– Да?! Почему?

– К Кире приставал… Пришлось объяснить, что порядочные люди так не поступают.

– Вот же свинья…

– Воспой эту свинью в стихах, – посоветовал художник. – Даже рифму могу подкинуть.

– Да? Какую? – заинтересовался Щербатов, и слезы его просохли.

– Парамон – анемон…

– Хм… Надо попробовать.

Поэт тут же вскочил и принялся бродить по мастерской, натыкаясь на танцующих и что-то громко бормоча под нос. До Иволгина долетали лишь обрывки фраз: «Тщедушен, словно анемон… Цветок, засохший средь страниц… Приятель скверный Парамон…» Художник отогнул штору и посмотрел в окно. Мастерская его занимала чердак бывшего доходного дома в старой части города, а окна выходили на набережную Зеркального канала. Стояло сырое, комариное лето, столь обычное для Ветрограда. В тусклом, бугристом глянце воды качались зеленые пятнышки ряски. Волнистые от старости стекла высоких окон попеременно ловили то хмурое небо, то блики, отбрасываемые лезвием канала в шершавых гранитных ножнах.

Иволгин вспомнил предупреждение Антропова. Деваться некуда. До следующего понедельника он кровь из носу должен найти свою Золушку. И без того уже нарушил все мыслимые сроки… Вот только где ее найдешь? Платье, прическу, интерьер – все это Иволгин уже придумал и нарисовал множество раз, но ни лица, ни рук не «видел». Он докатился даже до того, что искал ее на фотографиях из интернета, сам понимая всю бессмысленность этой затеи. Ведь только профанам кажется, что фотография бесстрастно запечатлевает действительность. На самом деле тот, кто ее делает, пусть неосознанно, но привносит свое видение объекта съемки. Настоящий художник никогда не станет рисовать с чужого изображения. А Иволгин очень надеялся, что он – настоящий…

Была и другая сложность. Если бы Иволгин рисовал Золушку просто для души, он бы никуда не спешил и мог потратить на поиски одного-единственного и неповторимого прототипа хоть всю жизнь, но заказчики так долго ждать не будут. Как всякий коммерческий художник, Иволгин мог бы не городить огород. Все равно никто, кроме него самого, не поймет разницы между тем образом, который смутно рисовался ему, и конечным результатом. Тот же Стрепетов не стал бы мучиться, изобразил бы нечто гламурное, с капелькой целомудренной наивности и долей здорового эротизма в позе, повороте головы, взгляде и жесте. Такую Золушку Иволгин мог бы нарисовать играючи, но не хотел. Нашла коса на камень. Пожалуй, впервые в своей творческой жизни он решил даже в заказной работе остаться самим собою.

– Здорово ты его вышвырнул!

Художник вздрогнул от неожиданности. Он и не заметил, когда к нему подсела Илона.

Красавицы любят окружать себя менее яркими подругами. Кира Тосканская не составляла исключения. И потому была неразлучна с Илоной Прохоровой. Расставались они редко. Даже на заграничные курорты летали вместе. Кира делилась с подругой всеми своими секретами и переживаниями. Илона же не только надежно хранила ее тайны, но и выполняла множество поручений. Иволгин подозревал, что эта скромная маленькая брюнетка тайно в него влюблена, и порой сожалел, что не может ответить ей взаимностью. Да, красоткой ее назвать нельзя, но она неглупа, преданна и совершенно некапризна. И потому сейчас художник обрадовался, что Илона к нему подошла. Рядом с нею он не чувствовал себя одиноким. И давно уже решил, что как бы дальше ни сложилась его судьба, он не будет против, если эта девушка останется среди немногих его друзей.

– Только напрасно человека обидел, – отмахнулся Иволгин. – Поэту из-за меня досталось…

Брюнетка надула губки и пробормотала:

– Так ему и надо, слюнявому…

Художник горестно усмехнулся.

Щербатову не везло с женщинами, несмотря на то что к сорока семи годам он был женат семь или даже восемь раз. Пятеро детей называли его папой, и четверо из них были несовершеннолетними. Жены поэта предпочитали оставаться матерями-одиночками, лишь бы не жить с ним под одной крышей. После каждого развода Щербатов оставлял очередной бывшей все, что успел нажить и заработать, опять превращаясь в бездомного скитальца, живущего из милости друзей. У Иволгина в мастерской поэт ютился месяцами. Художник им не тяготился. При всей своей бесталанности и бесчисленных недостатках Щербатов обладал на редкость тонким вкусом в искусстве. Его суждения о работах Иволгина всегда были остроумны и попадали в самую суть. Когда же поэта снова уносило в сияющие дали очередной влюбленности и он покидал свой закуток под лестницей в мастерской, художник начинал по нему скучать.

Похоже, что сейчас тяжеловесный корабль жизни поэта, с трудом влекомый капризными ветрами его прихотливой судьбы, сносило в очередную тихую гавань. Иволгин был одновременно рад за него и сочувствовал грядущему неизбежному разочарованию друга. Музыка смолкла. Бледные и вялые, словно призраки, гости принялись покидать вечеринку, прощаясь с хозяином и растворяясь в тусклом мареве утра. Огромный город со всеми своими дворцами, проспектами, площадями, улицами, каналами, реками, садами, потоками пешеходов и машин, колокольным перезвоном, золотыми ангелами на шпилях, куполами соборов, морем железных крыш, тучами голубей, пронизывающим морским ветром, величественным прошлым и сокрытым в тумане неизвестности будущим поглощал уходящих без всплеска.

– Вот, послушай… – пробормотал Щербатов, возвращаясь к дивану.

Не одобрявшей поэта Илоны поблизости уже не было, и потому он, не стесняясь, принялся глухим, надтреснутым голосом декламировать:

Переведя дух, он осведомился:

– Ну как тебе?

– Хорошая эпиграмма, – сдержанно похвалил художник.

– Правда?! – обрадовался поэт.

– Конечно, правда…

– Спасибо тебе! – со слезой в голосе откликнулся Щербатов. – Я тоже пойду, ладно?

– Тебе такси вызвать?

– Не надо! – отмахнулся тот. – Здесь недалеко… Через канал…

– Женщина?

– Ну да… – смутился поэт, и глаза его наполнились ослепляющим блеском счастья.

– Удачи тебе, дружище!

Заключив друга в объятия, поэт ушел. Иволгин оглядел мастерскую. Похоже, что гости расточились полностью. Куда-то запропали даже Кира с неразлучной спутницей. Художник раздернул шторы. Отворил фрамугу окна. Безжалостный свет зарождающегося дня озарил царивший в мастерской бедлам. Такие декорации бы для спектакля «Пиршество демонов» изобразить. Только заменить стеклянные бокалы на кубки из черепов… Окурки – на могильных червей… Объедки – на обглоданные человеческие кости… Широкие дубовые столы под закопченными сводами… И свет… Тусклый, багровый, сочащийся из щелей в каменном полу… Жуть… Вызвать уборщицу или самому управиться? Так и не решив, Иволгин растянулся на диване и мгновенно уснул.

Этот сон художник видел часто. Особенно в последнее время. Будто бы он стал глубоким стариком и бредет по Изветскому проспекту, сгорбленный, седой, и тащит тяжелый мешок на спине. А по мостовой катят не автомобили, а конные экипажи. Самые разные. Кареты, дормезы, ландо, брички, фаэтоны, кибитки, шарабаны. Колеса, обитые железными полосами, высекают из торцов искры, громко цокают подковы лошадей, запряженных цугом. В экипажах – господа. Треуголки с кружевами по полям, дамские шляпы с перьями. Качаются лопасти вееров. Глазки постреливают из-под вуалей. На тротуарах кавалеры раскланиваются со знакомыми. Подметают плюмажами пыль. Задирают полы кафтанов и жюстокоров кончиками ножен.

Иволгин уже догадывался, что во сне оказался в родном Ветрограде, но только века XVII–XVIII. Он любил эту эпоху, мог часами разглядывать старинные гравюры, костюмы и оружие. Порою сам рисовал кринолины и мушкеты, шандалы и камзолы, корсеты и палаши. И будущую Золушку видел в наряде трехсотлетней давности. Да и саму ее он скорей бы нашел в той далекой, почти уже сказочной эпохе, нежели здесь, где сверкают лаковыми бортами иномарки, пестрят экраны смартфонов, подмигивают разноцветными глазами светофоры, а люди одеты так, словно дружно сбежали из сумасшедшего дома. Вот только как он ее будет искать, если вынужден тащить на себе мешок, набитый золотыми то ли дукатами, то ли цехинами, то ли и теми и другими – старый, с трясущимися от слабости ногами, вечно прикованный к своему холсту и кистям…

Художник проснулся ближе к полудню. Вместо утренней прохлады через открытую фрамугу в мастерскую вливался зной и сдержанный гул большого города. Иволгин поднялся. Голова казалась ватным шаром, но при этом была тяжелой, как свинец. Во рту словно стая голубей поворковала. Сбросив с себя модные тряпки, которые напялил по случаю вечеринки, художник нагишом прошлепал в душ и долго, с наслаждением мылся. Вычистив зубы, он вытерся полотенцем, надел трусы и принялся за уборку. Трудился Иволгин долго, покуда не изничтожил не только следы ночной попойки, но и накопившиеся за несколько месяцев напластования пыли и разного художественного мусора. Пришлось еще раз вымыться, зато в процессе чистки авгиевых конюшен он обрел бодрость духа и проголодался.

В холодильнике после ночного пиршества кое-что еще осталось, но художнику захотелось выйти в город, к людям. Не к богеме и селебрити, а к тем, кто наполняет каменные извилины улиц, ныряя в светящиеся аквариумы кафе и магазинов. Солнце уже свалилось за крыши окрестных домов. Рыжий пожар заката отражался в окнах, золотой чешуей отблескивая в водах канала. С Большой Извети тянуло речной сыростью с привкусом морской соли. Ассирийские быки с бородатыми лицами осеняли крылами дугу моста. Иволгин пересек его не спеша, наслаждаясь прохладой и вечерними красками, которые незримый живописец аккуратно и точно наносил на полотно города. И в каждое следующее мгновение это был уже другой пейзаж.

У моста было небольшое кафе, вычурно названное «Ашшурбанипал». Все оформление этого злачного заведения посвящалось ассиро-вавилонской культуре, столь популярной в Ветрограде. Иволгину нравилось сидеть за резным деревянным столиком, стилизованным под древневосточную мебель, разглядывать барельефы горбоносых царей с завитыми бородами, пить кофе из алебастровой чашки. В меню, напечатанном на папирусной бумаге, было ячменное пиво, лепешки, жареная баранина, чечевичный и фасолевый суп, салаты из огурцов, лука и сельдерея и даже – финиковое вино. Напитки полагалось пить через особые трубочки, на нижнем конце которых было несколько крохотных отверстий. Таким образом употребляли питье жители библейского Вавилона. Художник с удовольствием следовал маленьким ритуалам, принятым в этом кафе.

Насытившись, Иволгин оставил официантке в белом полотняном платье, расшитом по подолу цветущими лотосами, щедрые чаевые и вышел на свежий воздух. Покуда он ужинал, солнце утонуло в Маркизовом болоте, и небо над городом приобрело оттенок остывающей стали. Начиналось время легендарных бледных ночей – самое романтичное в календаре Ветрограда. Мало кто мог остаться равнодушным в эти часы, толпы горожан и туристов заполняли набережные, фотографируя четкие силуэты раздвижных мостов, шпиль Заячьей крепости на одноименном острове, дворцы вдоль Императорской линии, что отражались в светлом просторе Большой Извети. Бледные ночи питали воображение поэтов и художников. Иволгин был из их числа. Призрачное свечение северного неба вдохновляло молодого художника, питало его фантазию.

Он дошел до Изветского проспекта и, не торопясь, двинулся вдоль него вместе с говорливой толпой желающих приобщиться к волшебству бледной ночи. Тысячи людей направлялись к набережным, туда же устремлялись стада автомобилей. Вплотную к поребрику тротуаров двигались конные патрули полиции, что придавало шествию романтиков еще большую торжественность. Иволгин по уже устоявшейся привычке всматривался в лица юных и не слишком попутчиц. Поиск образа Золушки превращался в болезненную манию. Происходила незримая для окружающих работа. Опытный глаз рисовальщика выхватывал из множества лиц черты очередной прекрасной незнакомки и сравнивал их с образом, который смутно рисовался воображению.

Сердце Иволгина трепетало в тревожном ожидании. Ему казалось, что именно сегодня произойдет чудо. Бледные ночи полны неожиданных встреч и событий. Из темных подворотен, из глубоких промоин под пролетами мостов, из неосвещенных дворцовых окон сочатся тени былой жизни, чьи-то непрощенные обиды, жестоко оборванные жизни, неисполненные мечты, неутоленная злоба – все это веками скапливалось в забытых подвалах, замурованных погребах и заколоченных парадных, выплескиваясь порою на улицы, смешиваясь с ночными туманами, тонким ядом проникая в души живых. Всякий, кто бродил вечерами по улицам Ветрограда, ощущал неясную тоску, исходящую от гранитных стен величественных, но безжизненных зданий и кованых решеток, ограждающих их от пешеходов, что из века в век шаркают подметками по пыльным, заслякощенным или обледенелым мостовым.

– Девушка, почему вы идете против течения? – услышал художник слова, обращенные к незнакомке, которая и впрямь двигалась навстречу общему движению.

Он посмотрел ей в лицо, и сердце его пропустило удар.

Глава вторая

Воскресенье

Ветроград-XVIII

Люди нередко рождаются случайно. Мимолетная связь. Несколько встреч в доме свиданий. Сладостные содрогания в грязном алькове. И неизбежное охлаждение. Все менее остроумные способы отложить встречу и острое желание поскорее расстаться. Два-три письма, полных изысканных оборотов, и за каждым скука и равнодушие. И если любовник давно уже мчится в вихре новых наслаждений, то удел любовницы – унылый дождь за окном, тошнота по утрам и все более широкие в талии наряды. Тайные роды, клятва повитухи держать язык за зубами, подкрепленная мешочком с увесистыми металлическими кружочками. И полное непонимание, что делать с нежеланным младенцем, то ли выписать ему из деревни кормилицу, то ли подбросить на крыльцо приюта, завернув в атласные пеленки с монограммой.

Как и многие другие до нее, Анна Болотная родилась от незаконной связи, но случайности в ее рождении не было. Более того, в нем был тайный умысел, который долго оставался не проясненным для нее самой. Ее нашли в корзинке на берегу Маркизова болота, благодаря которому крошка и получила свою фамилию. Глаза Аси – как ее называли в приюте – были столь же зелены, как воды залива, а кожа бела, словно паруса, упруго вздувающиеся под северным неласковым ветром. Ничего не ведая о своих родителях, Ася, как ни странно, помнила обстоятельства самого рождения. В них не было мучительных воплей роженицы, увещеваний повитухи, окровавленных простыней и бликов на потолке от воды, качающейся в медных тазах, когда мимо пробегали перепуганные служанки.

Нет, Анна Болотная рождалась под гул пламени в плавильном тигле, металлический перезвон почерневших от копоти крючьев, которые непрерывно двигались под закопченным сводчатым потолком, словно гигантские насекомые перебирали членистыми лапами. Рядом булькали в ретортах и струились по стеклянным змеевикам разноцветные жидкости. Гнусавый голос громко читал молитвы, а может быть – заклинания. Лицо читающего терялось во тьме, видны были только руки, которые перелистывали узловатыми пальцами страницы громадной черной книги. И еще Ася помнила холодный взгляд, что взирал на нее сквозь выпуклое стекло, обрамленное металлической рамой, встроенной в стену. Помнила она и испытываемые ею ощущения – боль, судороги и сладостную дрожь пришествия в этот мир. С годами все это стало казаться Асе лишь причудливым сновидением, смысл которого стал приоткрываться ей на балу у генерала от инфантерии Карла Людвиговича Моргенштерна.

Сироту Анну Болотную рады были видеть на балах. Разумеется – из-за ее необычной, даже для столь мрачного и холодного города, каким был Ветроград в тот бурный и блистательный век, красоты. Не потому необычной, что она была, к примеру, смугла и черноброва, как иные красотки, происходящие из южных губерний. Напротив – кожа Аси отличалась бледностью, а волосы отливали благородной медью. Необычность ее внешности заключалась в совершенной законченности каждой черточки. Она походила на статую, отлитую из света и льда. Вероятно, поэтому Анна Болотная слыла холодной и неприступной. Мнение сие было верно лишь отчасти. Воспитанная в жестокой бедности приютского сиротства, девушка берегла свою честь как зеницу ока, но под полупрозрачным алебастром ее кожи пылал колдовской огонь.

Именно на балах открывалась вся противоречивая прелесть страстной и артистичной натуры Анны Болотной. Она привыкла царить среди музыки, блеска бесчисленных свечей, смыкающихся и разнящихся, словно клинки в поединке, танцующих пар. Старинные танцы, вроде гросфатера, англеза и менуэта, выходили из моды. На великосветских вечеринках им все чаще предпочитали полонез или даже головокружительный вальс, о котором говорили, что он изобретен слугами развращенных европейских вельмож и потому отдает свойственной простонародью распущенностью, но именно это и привлекало в нем ветрениц и ветреников Ветрограда. Ася в совершенстве овладела всеми фигурами модных плясок, и потому была нарасхват у молодых кавалеров.

На балы ее привозил немолодой уже князь Николай Эмпедоклович Пустовойтов. Он был известным шаркуном в светских гостиных, безоглядно прожигавшим не только фамильное наследство, но и состояние сгоревшей от чахотки жены. У князя был лучший на Ветроградской стороне особняк, великолепный выезд, самые причудливые в городе парики и гигантская свора борзых, на прокорм которых уходило больше денег, чем на годовое жалование всех чиновников уездного города. Николай Эмпедоклович с удовольствием принял на себя заботы о юной красавице, поселил ее в одном из своих домов на Корабельной набережной и назначил небольшое, но приличествующее денежное содержание. Досужие языки уверяли, что благотворительность князя не бескорыстна, но это были лишь грязные сплетни.

Колеса золоченой кареты Пустовойтова гремели по торцам мостовых, мягкие рессоры и набитые гагачьим пухом бархатные подушки делали тряску для седоков почти неощутимой. Румяный, надушенный, утопающий в кружевах князь мирно дремал напротив Аси, которая, отогнув занавеску, всматривалась в проплывающие мимо вечерние улицы. Прохожие – мастеровые, служанки с корзинками, мальчишки, отставные военные – провожали экипаж любопытными взглядами. Красноватый в закатных лучах блеск позолоты, алые плюмажи на головах лошадей, громадного роста кучер, усы которого были настолько длинны, что, казалось, перегораживали мостовую, являли собой зрелище необыкновенное даже для привычных ко всему ветроградцев. Зевакам было невдомек, что прелестная девушка, чей силуэт виднелся в окне кареты, вовсе не рада их любопытству.

Неясное предчувствие томило Анну Болотную. Ей казалось, что этот роскошный рыдван, построенный в далеком Париже в стиле Людовика XV, влечет ее вовсе не на бал, а в хитро устроенную западню. Откуда взялось это предчувствие, Ася не могла бы сказать с полной уверенностью. Оно складывалось из множества мелочей. Во-первых, она получила персональное приглашение от самого генерала. Обычно такой чести бедная сирота не удостаивалась. Приглашали покровителя, а уж тот брал ее с собой, как берут дорогую, усыпанную сапфирами и изумрудами табакерку, дабы невзначай вынуть ее из кармана во время партии в вист. Во-вторых, модистка прислала изумительной красоты бальное платье, которое Асе пришлось впору. Кто оплатил дорогую ткань и пошив, миловидная приказчица, помогавшая девушке с примеркой, не знала или не имела права сказать. В-третьих, накануне бала Ася опять увидела во сне железные крючья, свисающие из-под потолка, булькающие в ретортах жидкости и холодный взгляд сквозь увеличивающее стекло.

Что бы ни случилось на балу у Моргенштерна, она должна быть к этому готова. Так решила для себя Ася. С детских лет научилась она пользоваться своей красотой и теперь намеревалась применить это свое умение в полной мере. И не только – красотой. В фижмах можно было при желании спрятать все что угодно. Даже – небольшой мизерикорд. Теперь незаконнорожденная девица Анна Болотная была во всеоружии, но тоска не отпускала. Она думала о собственной будущности. Что может ждать бедную сироту, содержанку богатого вертопраха, лишь благодаря редкой своей красоте имеющую доступ в высший свет Ветрограда?.. В лучшем случае – удачное замужество. Не по любви. Любовь – это самоубийственная роскошь в тех кругах, где ей приходилось вращаться. А в худшем?..

О худшем думать не хотелось. Княжеская карета вкатила под арку ворот и оказалась в череде других, хотя и менее изысканных, экипажей. Распахивались дверцы. По откидным лесенкам спускались кавалеры, галантно подавали дамам руки, раскланивались со знакомыми. Лакей помог Пустовойтову сойти на выложенную диким камнем дорожку. Князь тут же направился к кучке господ, которые приветственно сняли перед ним треуголки. О своей спутнице Николай Эмпедоклович словно позабыл, чего раньше с ним не случалось. Впрочем, к его экипажу тут же слетелась стайка молодых повес, готовых не только помочь красавице выйти из кареты, но и носить ее на руках, дабы божественные ножки прелестницы не касались грешной земли.

Присутствующие дамы и девицы не могли не заметить вызванного появлением княжеской содержанки ажиотажа среди мужской половины гостей Моргенштерна. И если бы презрением, брезгливым недоумением и завистью можно было заморозить воздух, то в парке, окружавшем генеральский дом, выпал бы снег. Полные ледяной злобы взгляды завистниц не беспокоили Асю. Как, впрочем, не волновали ее и воздыхания поклонников. Вежливо улыбаясь, приседая в приветственном книксене, она плыла сквозь толпу гостей туда, где поблескивал золотыми галунами, шнурами аксельбантов и орденами мундир хозяина бала. Анна Болотная блюла этикет и чувствовала себя обязанной поблагодарить его превосходительство за приглашение. Завидев, что «эта безродная выскочка» приближается к генералу, окружавшие его дамы сомкнулись непроницаемой стеной.

Карл Людвигович сам разрушил ее, когда двинулся юной красавице навстречу. Завистницы вынуждены были расступиться. Генерал, невзирая на весьма преклонный возраст, был все еще статен. Вместо пышного парика носил простой солдатский, с косицей. Представ перед гостьей, он щелкнул каблуками, сорвал треуголку и раскланялся. Его жест повторили другие мужчины, даже те, кто не носил военного мундира. Женщины тоже вынуждены были поклониться. Моргенштерн не ограничился лишь поклоном, он поцеловал девушке руку, приложившись к ее пальцам сухими, жесткими губами. Ася присела перед ним в глубоком реверансе. И хотя внимание хозяина было приятно само по себе, она понимала, что этим он ограждает ее от недоброжелательства завистниц. – Дорогие гости! – громко произнес генерал. – Прошу вас проследовать в павильон. Наш праздник начинается!

В мрачном, запутанном, словно лабиринт Минотавра, доме генерала от инфантерии не было бального зала, но хозяин велел построить для приема и танцев особый павильон. Словно гигантская оранжерея, в которой произрастают диковинные цветы и плоды из далеких тропических стран, поднялся он среди аллей нерегулярного парка. На закате, когда начали съезжаться гости, за стеклянными стенами в ажурных рамах воссияли жирандоли, музыканты грянули бравурный марш, а у дверей встали в почетный караул поседевшие в боях инвалиды, некогда служившие под началом Карла Людвиговича еще в Северной войне. В отдельной пристройке слуги накрывали стол, ломившийся от самых изысканных яств, главным украшением которого стал серебряный фонтан, брызжущий шампанским вином.

Гости парами и поодиночке входили в широкие двустворчатые двери павильона. За окнами догорала вечерняя заря и серебристая мгла окутывала город. Блеск свечей в жирандолях играл на брильянтах, золотом и серебряном шитье, отражаясь в глазах, как в драгоценных каменьях, и в драгоценных каменьях, как в глазах. Асе порою казалось, что вокруг нее не живые люди, а гардеробные манекены, выставленные напоказ, дабы все видели, как богат их владелец. Неведомое колдовство оживило их, и они завертелись, закружились, заблестели пуговицами и запонками, заменявшими им живые глаза. И все же в этих пуговицах тлели вполне человеческие пороки – неутолимая алчность, нечистый азарт и неприкрытая похоть. Последняя обливала Анну Болотную волнами печного жара, вызывая отвращение и желание вымыться.

Она понимала, что придется потерпеть до возвращения домой. Конечно, это был не ее дом, а князя, но другого у нее все равно не было. Слуги Анны Болотной были вольными, а не из крепостных, как у других, да и наняла она их сама, платила щедро и не наказывала, потому те служили ей верой и правдой. Таким образом Ася превратила свое обиталище в место, где она всегда может найти защиту и помощь, а это немаловажно для бедной содержанки, которая полностью зависит от благосклонности своего покровителя. К сожалению, даже самые преданные слуги не могли дать ей свободы.

И не могли защитить от липких взглядов и грязных намеков великосветских пакостников, которые тратили свою жизнь на карточные игры, охоту и любовные похождения, полагая таких девушек, как Анна Болотная, своей законной добычей.

Был объявлен менуэт. Этот чопорный танец королей и король танцев, хотя и считался безмерно устаревшим, все же оставался обязательным для приемов в высшем свете Ветрограда. Походил он скорее на церемонию приветствия, нежели на бальный танец, ибо состоял из череды поклонов, перемещений, поворотов и реверансов. Полвека спустя великий русский поэт напишет такие строки: «Во всю длину танцевальной залы дамы и кавалеры стояли в два ряда друг против друга; кавалеры низко кланялись, дамы еще ниже приседали: прямо против себя, потом, поворотясь направо, потом налево и так далее…». Ася не могла знать этих строк, но согласилась бы, что описание точное. И хотя молодежь откровенно посмеивалась над приверженностью старшего поколения к этому сложному действу, но отказаться от участия в нем не могла. И Анна Болотная была рада этому, ибо ей менуэт нравился. Он был наследием галантной эпохи короля-солнце Людовика XIV, единственного из монархов, кто снимал шляпу в присутствии женщин.

Увы, Ветроград не Париж, и нравы при здешнем дворе отличались от французских, но это не касалось бедной сироты. Ее-то уж точно никогда не пригласили бы на придворный бал, да она и не рвалась туда. Нынешний император хотя и был тезкой своего великого предшественника, но более ни в чем сходства с ним не имел. И следовательно, окружал себя толпами блюдолизов и льстецов, которые бдительно следили за тем, чтобы никто лишний не проник в их порочный круг, оказавшись в пределах которого, невозможно сохранить чистоту помыслов и поступков. Ася считала своим долгом блюсти себя хотя бы в тех сферах, куда забрасывала ее фортуна в лице князя Пустовойтова, а о большем она и не мечтала. Тем более сейчас, когда ощущение западни с каждым танцем лишь усиливалось.

Наконец был объявлен перерыв. Дамы опустились в кресла, расставленные вдоль стен. Обмахиваясь веерами, они благосклонно кивали в ответ на комплименты своих кавалеров. Через бальный зал уже торопились лакеи, разносившие прохладительные напитки. Ася, присевшая на обитую бархатом скамеечку, тоже взяла бокал с лимонадом. Маркиз Дервильи, который слыл чичисбеем красавицы Болотной, приседая от смеха, рассказывал ей пикантный анекдотец, но девушка не слушала его, потому что взгляд ее был прикован к другому человеку. Прежде она не замечала его среди гостей генерала от инфантерии. Да и к слугам этот мужчина явно не относился. Слуга не стал бы сидеть, развалясь в кресле, в простенке между двумя окнами, за которыми пылали гроздья праздничного фейерверка.

Выделялся незнакомец и своей внешностью. На его простоватом, грубо вылепленном лице не было пудры, накладных мушек и тонко постриженных усиков, как у других мужчин. Да и одет он был иначе, чем они. Вместо расшитого серебром камзола, кюлотов, чулок и туфель с пряжками, на нем было длиннополое черное одеяние, напоминающее мантию, из-под которой выглядывали ботфорты. Парика этот странный гость не носил. Темные с проседью волосы свободно лежали у него на плечах. Ася не могла отвести от него взгляд, хотя сам незнакомец на нее не смотрел. Он вертел в руках трость с золотым набалдашником и будто бы любовался бликами света, который тот отбрасывал. Неожиданно мужчина в черном резко поднялся и зашагал через зал столь стремительно, словно тот была пустой.

С замиранием сердца девушка поняла, что незнакомец направляется к ней. Осознал это и маркиз, потому что оборвал свой анекдотец на полуслове и растворился в толпе. Анна Болотная осталась в одиночестве, которое теперь не радовало ее. Черный человек приблизился, учтиво, но без раболепства поклонился. Ася поднялась со скамеечки и присела в изысканном реверансе, хотя этикет позволял ограничиться лишь небрежным кивком. Несколько томительно долгих мгновений они смотрели друг на друга, словно не знали, что сказать. Предчувствие, которое мучило Анну Болотную со дня получения приглашения, превратилось теперь в твердую уверенность. Этот странный незнакомец и был той самой западней. И еще она узнала взгляд, наблюдавший за ее рождением.

– Меня зовут Брюс, – произнес человек в черном. – Это я пригласил вас сюда, Анна.

– Приглашение было подписано генералом Моргенштерном, – попыталась возразить девушка.

– Карл Людвигович любезно согласился устроить этот междусобойчик по моей просьбе… А я снабдил его необходимыми средствами.

– Чем я обязана такой откровенности с вашей стороны?

– Тем, что все это празднество затеяно ради вас.

– Теперь я понимаю, что и платье тоже прислано вами.

– О, это сущие пустяки.

– Благодарю за хлопоты, но, право, ради меня одной не стоило так тратиться.

– Я настолько богат, что никакие расходы не кажутся мне чрезмерными.

– Если вы пытаетесь меня поразить своим богатством, то стараетесь понапрасну. Я не торгую собой.

– Все, что принадлежит мне, я готов бросить к вашим ногам, Анна, – холодно, без всякой страсти произнес Брюс, – но мне не нужна покорная рабыня. Я хочу, чтобы вы полюбили меня.

– Следует ли ваши слова понимать как признание в любви?

– Понимайте как вам заблагорассудится, Анна, – откликнулся тот. – Вы нужны мне, и я хочу стать необходимым вам. – Во всяком случае, изысканностью речи вам меня поразить не удалось.

– До записного балагура мне далеко – это верно, – кивнул Брюс. – Однако я владею иным искусством… Смотрите! Он щелкнул пальцами, и все вокруг замерло. Смолкла музыка. Повисли над струнами смычки. Танцоры застыли в полупоклоне. Свечные язычки, пригнутые сквозняком, так и не распрямились. Из открытых ртов не доносилось ни звука, а лица превратились в неподвижные маски, которые то вежливо улыбались, то недоуменно вздымали брови, то хмурились от досады. Даже залетевший из сырого ночного парка комар завис в воздухе, словно тот стал вязким, как смола. Брюс без улыбки ухватил насекомое двумя пальцами и растер его между ними, не побрезговав выступившей из брюшка кровью. Ася смотрела на эти чудеса с ужасом, хотя ее собеседник, конечно же, хотел вызвать у нее восхищение своим могуществом. Брюс заметил болезненную гримасу у нее на лице и взмахом руки вернул миру подвижность.

– Кто вы? – спросила девушка, когда вокруг снова загремела музыка и танцоры зашаркали подошвами по паркету.

Собеседник пожал плечами, обтянутыми черным шелком. – Алхимик, маг, астролог, чародей, престидижитатор, колдун, – проговорил он. – Называйте меня как хотите.

– Я хочу, чтобы вы навсегда исчезли из моей жизни.

– Этого я вам не обещаю, – покачал головой колдун. – Зато обещаю другое. Вы будете жить среди чудес, и малейшие ваши прихоти и желания, даже самые немыслимые, станут исполняться.

– Щедрые посулы, – усмехнулась Ася.

– Вы уже имели возможность убедиться, что это не просто посулы, – откликнулся Брюс. – Хотите, сейчас все присутствующие, включая старика-генерала, разденутся донага и продолжат отплясывать как ни в чем не бывало?

– Не хочу. Это мерзость.

– Тогда я сделаю так, что все вино на этой пирушке превратится в воду… Вот, извольте! – Он подозвал лакея с подносом, уставленным бокалами с желтоватой пузырящейся жидкостью. – Что это у тебя, братец?

– Вино из Шампани, мой государь, – отозвался лакей. – Его превосходительство велели подавать перед ужином.

– Дай-ка нам пару бокалов…

Лакей с поклоном протянул поднос. Брюс взял бокал и кивком предложил Асе выбрать любой из полудюжины оставшихся. Девушка схватила наугад, поднесла бокал к лицу, лопающиеся пузырьки пощекотали нос, но когда она отхлебнула – это оказалась чистейшая родниковая вода. По залу прокатился ропот недоумения. Гости генерала от инфантерии были разочарованы тем, что на столь роскошном балу их поят обыкновенной водой. Ася поневоле улыбнулась. Трюк с шампанским показался ей забавным, но он не прибавил симпатии к колдуну, его провернувшему. Она чувствовала, что западня захлопнулась, и теперь только чудо может избавить ее от злого чародея. Брюс оказался тут как тут. Он отдал опустевший бокал лакею, вынул из-за пазухи обтянутую алым бархатом шкатулочку и протянул ее девушке.

– Что это? – осведомилась та.

– Кольцо.

– Обручальное?..

– Нет пока. Всего лишь – волшебное.

Глава третья

Вторник

Ветроград-XXI

Все-таки на мгновение Иволгин потерял сознание. У него потемнело в глазах, он качнулся вперед и едва не упал. Хорошо, что чьи-то сильные руки подхватили его и вернули в вертикальное положение. Послышался девичий смех, и мужской бас посоветовал закусывать. Художник благодарно кивнул и уже без всякой надежды принялся озираться. Наверное, он и впрямь выглядел пьяным, но это не волновало Иволгина. Девушка с необыкновенным лицом, его Золушка, бесследно растворилась в толпе. Впрочем, еще оставалась призрачная надежда. Ведь она шла против общего течения горожан и туристов, стремящихся на Императорскую линию. Будь его воля, художник сорвался бы на бег, но в такой толпе бегущий человек невольно нарвется на скандал. Да еще обратит на себя внимание конных патрулей, и романтическая бледная ночь закончится в участке. Понимая всю безнадежность своего поиска, Иволгин все же пустился вдоль проспекта, с надеждой вглядываясь в лица тех женщин, которые двигались в направлении, противоположном общему устремлению.

Художник словно выполнял нелегкую, но необходимую работу. Ему казалось, что на плечи его легла неимоверная тяжесть, совсем как в давешнем сне, в котором он, будучи стариком, тащил мешок с золотыми монетами. Все бесполезно, думал Иволгин, я упустил свой единственный и неповторимый шанс запечатлеть именно тот образ, который мне нужен. Самое печальное, что мельком увиденные черты мгновенно стерлись у него из памяти. Такое с художниками случается редко, а уж с Иволгиным не случалось никогда. Он помнил изборожденный морщинами, словно распаханное поле, лоб старика – колхозного сторожа, которого видел лишь однажды, в пятилетнем возрасте; смеющуюся девчонку, что проехала мимо него в автобусе лет пятнадцать назад; даже смутный абрис женского профиля, увиденного сквозь морозные узоры на стекле. А эти столь нужные ему брови, глаза, нос и губы он забыл сразу, как только дурацкий обморок накрыл его с головой.

Погруженный в эти печальные размышления, художник не заметил, как выбрался из людского потока, пересек на светофоре Изветский проспект и углубился в путаницу переулков в квартале между улицей Маковского и Мятежной. Окна бывших доходных домов, а ныне занятых многочисленными учреждениями, отражали серебристый блеск ночного неба. Здесь встречалось мало прохожих, и шаги Иволгина гулким эхом отзывались в колодезях дворов. Охватившая среди многолюдья тоска постепенно отпускала сердце. Меж домами просачивалась прохлада, текущая с простора Большой Извети. Незримые токи воздуха сметали с тротуаров последние сугробы тополиного пуха. Минувшей весной тополя в городе цвели как никогда. Под напором древесных соков лопались почки, выстреливая пушистыми сережками. Не столько слухом, сколько сердцем воспринимался бумажный шорох распускающихся соцветий. Теплые метели текли по улицам, невесомые хлопья скапливались на карнизах, словно пена, плыли в тускло-зеленой воде каналов.

С начала лета на Ветроград душным одеялом навалилась жара. Зной прозрачным клеем залепил окна, липким горячим киселем обжигал гортань, заставляя бегом пересекать каменные пустыни площадей и жаться к жидкой тени домов и деревьев. Раскаленная небесная кровля не остывала даже по ночам. Камень мостовых обжигал сквозь самые толстые подошвы. Мертвый штиль сковал воды залива, и даже вялое течение обмелевших рек не могло оживить его. Замордованные жарой горожане шарахались от фонтанов, брызжущих кипятком. Воздух не могли охладить даже кондиционеры, натужно воющие в квартирах и офисах. Тянуло гарью с торфяных болот. Путевки в Карелию, на Соловки и в другие северные регионы были раскуплены на месяц вперед. Если человек хотел прихвастнуть достатком, он говорил, что прикупил недвижимость за полярным кругом. Бедолаги, которым не суждено было вырваться из города, стиснутого нагретыми в небесном горне железными обручами, мечтали о зимней стуже.

К исходу июня адская жара отступила. Радостно отгремели салюты гроз. Твердые, словно отлитые из стекла, дождевые струи пронзили пыльные напластования тополиного пуха. Низкие тучи цеплялись пушистыми подбрюшьями за шпили соборов, антенны и печные трубы. Каналы превратились в грязно-желтые потоки, что стремительно мчали вдоль каменных русел груды городского мусора, угрожая захлестнуть набережные. Ливни не могли удержать ветроградцев в четырех стенах. Горожане дружно покидали дома, чтобы выйти навстречу освободителям. Бродили по улицам, подставляя дождю улыбающиеся лица. Праздник длился недолго, но тот, кто ведал погодами, смилостивился над жителями северной Венеции и не допустил, чтобы она превратилась в унылую, раздражающую рутину. Дожди перестали. В городе снова стало жарко, но теперь прохлада далекой еще осени порою давала о себе знать. Особенно – по ночам.

Иволгин затерялся в мерклости бледной ночи, запутался в паутине теней, отбрасываемых деревьями и решетками ворот. Он понимал, что бессмысленно бродить в этих пустынных переулках и лучше всего вернуться к себе, в мастерскую. Вот только куда идти? Направо или налево? Смешно заблудиться в родном городе, но бледные ночи меняют привычный облик его зданий, проулки вращаются в заколдованном круге, замыкаясь сами на себя, словно мифический змей Уроборос, проглатывают заблудившегося темными горлами дворов-колодцев, холодят кожу бледными отблесками подкрадывающегося к городу рассвета. Что-то мелькнуло в сквозном проеме между двумя приземистыми домами, накренившимися крышами друг к другу, словно пьяницы, возвращающиеся из кабака. Художник вздрогнул. Ему показалось, что он узнал силуэт, проскользнувший в узкой прорези света.

Откуда только силы взялись? Сонный морок бледной ночи был сорван, как липкие путы. Иволгин встрепенулся.

Бросился к проходу между домами, где только что мимолетно увидел тот дивный образ, который так долго не давался его воображению. Он успел ровно настолько, чтобы заметить, как незнакомка скрывается в арке, ведущей на соседнюю улицу. Со всех ног кинулся следом. Под ноги попался какой-то ящик, брошенный посреди двора. Художник споткнулся об него. Едва не растянулся на мокром от росы булыжнике. Устоял на ногах. Прихрамывая – видимо, потянул сухожилия – продолжил бег. Дивное видение кануло в наливающейся утренним сиянием пустоте. Иволгин не сразу понял, что очутился на набережной. Словно две отливающих сталью полосы протянулись вправо и влево, отражаясь одна в другой. Вдали смутно темнели дымчатые силуэты строений Ветроградской стороны. Крепость на Заячьем острове все отчетливее прорисовывалась на фоне неба, медленно приобретающего золотистый оттенок. Ангел на шпиле Морского собора вспыхнул в лучах восходящего солнца.

Гарик Иволгин не был бы художником, если бы на миг не задохнулся от всей этой красоты. Он даже позабыл о цели своей неуклюжей погони, остро сожалея, что не захватил с собой хотя бы блокнота и карандашей, но в следующее мгновение вспомнил, что сейчас ему не до этюдов. Силуэт неизвестной в белом платье, словно бабочка, мелькал в полосах света, пролегающих между дворцами Императорской линии. Теперь он не должен упустить ее. Даже если это ошибка. Иволгин припустил следом, хотя вывихнутая нога с каждым шагом болела все сильнее. Блеклое небо колдовской ночи медленно наливалось синевой. Редкие облака порозовели. По набережной проехали первые автомобили. Незнакомка никуда не спешила. Она шла вдоль парапета, легонько касаясь его пальцами тонкой руки. При этом она смотрела на реку, лишь иногда оборачиваясь на шорох шин проезжающей машины. В эти мгновения художник мог видеть ее профиль, и всякий раз его сердце начинало биться раненой птахой.

Если бы не нога, Иволгин догнал бы девушку в два счета, но ускорить шаг у него не получалось. Окликнуть ее художник тоже не решался. Вдруг он все-таки ошибся. Обернется незнакомка, и чары, навеянные бледной ночью, рассеются. Вместо Золушки окажется какая-нибудь симпатичная, но, увы, немолодая дама, любительница ночных прогулок. Таких в это время года много – и уроженок Ветрограда, и приезжих. Иволгин ничего не имел против романтически настроенных дам бальзаковского возраста. Наоборот – он всегда с удовольствием рисовал их, но сейчас ему нужна была только его Золушка, а та должна быть совсем юной. Не умея догнать незнакомку, шаг которой был легок, почти невесом, художник разглядывал ее издали. Белое платье на ней выглядело, мягко говоря, старомодным – пышная колоколом, плавно колышущаяся из стороны в сторону юбка, узкий лиф, рукава чуть выше локтей, отороченные кружевами. Похоже было, что незнакомка неравнодушна к историческому костюму.

Это открытие воодушевило Иволгина. Ведь и его Золушка должна носить одежки трехсотлетней давности, со всеми их фижмами, корсетами, распашным и глухим платьями. Причем все это должно сидеть на ней естественно, а не так, как на девицах, завлекающих туристов фотографироваться на фоне Осеннего дворца. Кем бы ни оказалась девушка, порхающая впереди, громоздкое по меркам нынешнего века одеяние выглядело продолжением ее тела, а не причудой романтической натуры. Художник почти уже не сомневался в том, что пытается настичь именно ту, которую он так долго искал. Осталось только набраться храбрости и окликнуть ее. Должна же она понять, что этот странный тип, преследующий ее по утренней набережной, не маньяк и не искатель амурных приключений… А впрочем, почему – должна? Кому должна? Скорее всего, она пошлет его подальше и уйдет. И это в лучшем случае…

– Простите, девушка! – услышал он собственный, перехваченный от волнения и долгого молчания голос. – Остановитесь на минутку. Мне нужно поговорить с вами. Поверьте, в моих намерениях нет ничего дурного. Если опасаетесь, я не стану подходить близко. Я подвернул ногу и за вами мне не угнаться…

Незнакомка замедлила шаг, медленно повернулась на каблуках и взглянула ему в лицо. У Иволгина подкосились ноги, на которых он и так еле стоял. Скитания по ночному городу, безумная погоня за незнакомкой – все было не напрасно. Перед ним, горделиво выпрямив стан и чуть-чуть наклонив голову, стояла… Золушка. И она была даже лучше, чем ему представлялось. Пораженный этим, художник забыл о собственном обещании не приближаться. Как сомнамбула, шагнул к ней. Девушка отступила на шаг, подняла правую руку, на безымянном пальце которой сверкнуло в лучах восходящего солнца кольцо. Острый лучик света кольнул Иволгина в глаза, он невольно зажмурился, а когда проморгался, Золушки нигде не было.

В любовь колдуна Ася не поверила. Слишком уж холоден был его тон, когда он говорил о своих чувствах, слишком уж расчетливо подкупал ее. Однако кольцо девушка приняла. Особенно после того, как Брюс объяснил, какие именно возможности оно дарует. Сие подношение ни к чему ее не обязывало, а возможность самой творить чудеса – соблазняла. Понять бедную сироту можно. Когда ты во всем зависишь от доброхотства сильных мира сего, живительным становится любой глоток свободы. Руки чесались испытать чудесное кольцо в действии, но страшила неизвестность, поджидавшая ее в другом мире. Колдун сказал, что кольцо может перенести ее на три столетия в грядущее. Ася пыталась представить себе, с чем она может столкнуться в мире, ушедшем в своем развитии так далеко вперед? Будет ли это мир всеобщего просвещения и улучшения нравов, как предрекают иные английские и французские писатели, или придется очутиться среди безнравственных дикарей, пасущих коз на руинах великого города?

Получить ответ можно было, только побывав там. Ася попыталась подготовиться. Одеться попроще, но не как служанка, разумеется. Какими бы ни оказались потомки, предстать перед ними следовало достойно. Никаких украшений девушка ни надела и не взяла с собой ничего, что могло бы вызвать у людей далекого века недоумение или тревогу. Даже свой любимый кинжал милосердия, коим Анна Болотная вооружалась, если ей мерещилась какая-либо опасность, она решила оставить дома. Первая вылазка в мир далекого будущего должна была быть короткой. В детстве вместе с другими приютскими Ася нередко посещала сад соседней с воспитательным домом усадьбы. Разумеется – тайно. И вот теперь ей могло пригодиться умение не привлекать к себе внимания бдительных сторожей. Девушка выбрала самое таинственное время ветроградского лета – бледные ночи, полагая, что и в грядущем они будут привлекать внимание романтически настроенных горожан.

За бледные ночи ветроградцы готовы простить своему горячо любимому городу многое: и его мостовые, которые во времена Анны Болотной по большей части еще не были вымощены камнем, и частые дожди, порой сменяющиеся убийственной жарой, и промозглые ветры с залива, и наводнения, когда под бешеным напором Борея соленые волны из Маркизового болота сталкиваются с течением Большой Извети и захлестывают берега. Асе не пришлось побывать под небом Парижа, не довелось любоваться очертаниями руин Акрополя, белеющими на голубом полотне греческих небес, и уж тем более – южными звездами на берегах Ганга, но она верила, что красивее летнего неба Ветрограда нет ничего на свете. Тщетно искала девушка описание этого чуда в книгах – пиитам не хватало слов, да и как передать словами аромат розы или голос замирающей струны? Как выразить таинственное молчание, разливающееся над вздымающейся грудью Большой Извети, остывающей после дневного зноя в фосфорическом свечении призрачных облаков и выцветающем пурпуре заката? Да только ли пииты отступаются перед прелестью бледных ночей? Многим ли живописцам удавалось передать игру красок, когда истончается грань между небом и рекою и город кажется заключенным в громадный магический кристалл?

Ася не замахивалась на лавры пиитов и живописцев, она воспринимала красоту чуткой девичьей душой и потому решила, что лучше всего будет посетить мир грядущего именно бледной ночью. Сделав свой выбор, девушка уложила волосы, надела простое белое платье и легкие, удобные туфли. Прежде чем перейти в грядущий век, Ася покинула дом, где жила милостью князя Пустовойтова. Она рассудила так, что Ветроград ширится и меняется на глазах, что будет на месте этого дома спустя даже полвека, сказать затруднительно, а уж тем более – через три столетия. То же самое касалось и Корабельной набережной. Сейчас это был низкий топкий берег Малой Извети с деревянными мостками, у которых швартовались крутобокие торговые баркасы, а что будет в этом месте в грядущем? Торчать прямо посреди широкой проезжей улицы – неразумно. Чего доброго, попадешь под колеса какого-нибудь экипажа. Поломав голову, девушка решила, что разумнее всего совершить магический переход рядом с большим каменным, недавно построенным Предтеченским собором, который уж точно должен пережить смену веков.

Она не знала, что делает весьма рискованный выбор. Пронизывающие ветры истории, что за три столетия пролетят над Ветроградом, снесут не только иные дворцы, но и цитадели веры. Даже царский трон рухнет. Более того, невиданные в ее время металлические птицы станут ронять на площадях и проспектах смертоносные семена, из которых в мгновение ока будут вырастать дымные деревья, опадающие режущей листвой осколков. Холод и голод костлявыми призраками станут бродить по жилищам, унося в страну теней души стариков, детей и женщин, а вражеские полчища охватят город удушающим кольцом, подобно легендарному Змию, окружившему обреченный Вавилон. Ничего этого Ася, к своему счастью, не ведала, но ей повезло. Предтеченский собор на Корабельной набережной пережил все мятежи, революции и осады. Декреты богоборческой власти сохранили его как народное достояние. Германские бомбы рвались на его паперти, но не сокрушили стен.

Стены собора еще пахли свежей побелкой. Палисадник его был окружен легким плетнем, за которым тянули к небу тонкие веточки, высаженные еще по указу первого императора, тоненькие липы. По ночному времени в соборе было тихо. Лишь мерцала лампадка у надвратного образа. Ася с поклоном перекрестилась и попросила у Бога прощения за то, что прибегает к чародейству в столь святом месте. Вверив себя покровительству высших сил, она подняла руку с кольцом и пальцами другой руки повернула вправленный в него камень. Накатила легкая дурнота, зазвенело в ушах, в глазах потемнело. Девушка качнулась, машинально схватилась за тоненький ствол молодой липы и… пальцы ее не смогли охватить его. Еще не рассеялась муть перед очами, но то, что ладонь вместо гладкой глянцевитости коры юного деревца ощущала трещиноватую шероховатость старого дерева, лучше всего свидетельствовало о том, что чудо произошло.

Девушка открыла глаза. Громада собора смутно белела в сумраке бледной ночи. Могучие дерева тихо шелестели молодой листвой. Нет, это не были те самые деревья, что росли внутри церковной ограды три века назад. Благословенные императором липы давно сгорели в печах в лихие годы смут и войн. Кроны, осенявшие сейчас Асю, поднялись над землею не более восьми десятилетий назад, но сейчас это было неважно. Главное, что выглядели они иначе, чем в ее время. Девушке стало страшно. Она стояла в древесной тени, не смея шагнуть навстречу неведомому миру грядущего. Взор ее скользнул по острым пикам чугунной ограды, по каменному парапету набережной, по темному силуэту причудливого здания, воздвигнутого прямо посреди речного русла. Лишь в следующее мгновение Ася поняла, что это – не здание, а корабль. Короткие мачты его не имели парусов, да и выглядели слишком уж ненадежно. Даже будь на них паруса, как бы они сдвинули такую громаду?

«Нет-нет, – спохватилась девушка, – не нужно торопиться с суждениями». Что она знает об этом чуждом для нее столетии? Может быть, просвещение в этом веке достигло такого величия, что открыло способ мчать корабли без ветрил? И вообще, нечего жаться к дереву, словно тать ночной. Если уж решилась перескочить пропасть веков, так иди, всматривайся, вслушивайся, внимай. Иначе грош цена твоей решимости обрести свободу. Ася отлепилась от дерева, служившего ей опорой, и шагнула к воротам, которые, к счастью, оказались не заперты. Несколько робких шагов, и она очутилась на набережной. Приблизилась к каменному парапету, с тревогой и любопытством глядя в тусклую даль. Там, где Малая Изветь впадала в Большую, девушка увидела еще один корабль. В отличие от первого, этот двигался. Как и подозревала Ася – без парусов. Тяжкий рокот разносился от этого чудесного корабля. Множество ярких и, более того, разноцветных огней усыпало его надстройки и мачты.

За спиной Аси раздался похожий звук, только тише. Она обернулась. Ослепительные снопы света полоснули ее по глазам. Девушка невольно заслонилась рукой, но все же успела заметить удивительную приземистую повозку, освещенную изнутри и снаружи, что пронеслась мимо и канула в серебристых сумерках бледной ночи. Не успела Ася опомниться от этого дивного видения, как мимо пронеслась еще одна такая же чудная карета, а за нею и третья, и четвертая. Ни лошадей, ни возниц, ни лакеев на запятках. Все эти повозки, как и корабли на реке, двигались за счет неведомой страннице во времени внутренней силы. Не дикарями было населено грядущее, а скорее – волшебниками. Оставалось лишь надеяться, что не все они были такими, как Брюс. Не зная, куда ей направиться, девушка зашагала вслед за диковинными каретами.

Они спешили к громадному железному мосту, крутой аркой переброшенному через простор Большой Извети. Здесь Ася впервые встретилась с потомками. Шумной говорливой толпой поднимались они на настил моста, отгороженный от широкой его части, отданной во власть шумливых повозок. Одевались потомки странно. Юбки женщин и девушек были до неприличия коротки, а на мужчинах было что-то вроде кюлот, но с широкими, свободными штанинами. Ни париков, ни шпаг, а из верхнего платья лишь кургузые камзолы. Из карманов потомки то и дело вынимали плоские табакерки, направляли их то на себя, то на знакомых, то на простор реки и неба. При этом табакерки вспыхивали изумрудными и рубиновыми огоньками, озаряя веселые, улыбающиеся лица, на которых не было ни толстого слоя пудры, ни кокетливых мушек.

Глава четвертая

Суббота

Ветроград-XVIII

Потомки, завидев незнакомку в старинном наряде, радостно обступили ее со всех сторон, обращаясь к ней со странными просьбами. Они просили разрешения сделать с ней… Что?.. Язык Туманного Альбиона Анна Болотная знала плохо, но произносимое людьми грядущего века слово напоминало аглицкое myself – себя! Эти веселые люди хотели, чтобы она позволила им сделать с ней… себя?! И при этом вытягивали перед собой руки с удивительными табакерками. Причем в отполированных донышках появлялось отражение ее самой и владельца или владелицы табакерки. Мгновенный отблеск в драгоценных камушках, и отражение на миг чудесным образом застывало. После чего потомки благодарили озадаченную девушку и отходили в сторонку. Некоторые звали ее присоединиться к своей веселой стайке, но Ася качала головой и продолжала путь. Ее влекла не бледная ночь, а сам город, чьи озаренные непривычно яркими огнями громады рисовались на противоположном берегу.

Триста лет назад дворцы на Императорской линии еще только возводились. Тут и там высились строительные леса, за паутиной которых не видно было стен и колонн. Сейчас же эти некогда великолепные резиденции высших сановников империи выглядели погрузневшими и постаревшими, словно отставные генералы. Причудливые башенки печных труб четко рисовались на полотне серебристого неба. Окна были темны, словно эти громадные здания давно уже покинуты их хозяевами. Чем ближе была гостья из прошлого к противоположному берегу Большой Извети, тем сильнее разгоралось в ней любопытство. Она уже поняла, что будущий мир полон удивительных механизмов, куда более изысканных и сложных, чем заводная кукла-флейтист, которую князь Пустовойтов приобрел однажды в Верхней Саксонии. Изменились и нравы. Люди стали более раскованны и непосредственны. Платья они носили странные. Совершенно не стеснялись голого тела. И ничем не подчеркивали своего положения в пирамиде сословий. Различия в общественном положении, если таковые все еще сохранялись в этом веке, на глаз определить было невозможно.

Неужели идеи Фурье и ему подобных философов победили и люди разрушили сословную лестницу? Кто же сейчас управляет страной? Какой-нибудь Совет? А как же император? Отрекся ли он от престола добровольно или был свергнут во время мятежа черни? Неплохо было бы завладеть книгой, написанной каким-нибудь современным Плутархом, с изложением событий, что последовали за эпохой, в которую Анне Болотной посчастливилось родиться, но об этом можно будет позаботиться позже. Сейчас ей хотелось впитывать самый воздух грядущего. Воздух, кстати, был довольно странный. Кроме привычных Асе ветроградских миазмов, вроде запаха застоявшейся воды, гниющей древесины и выливаемых служанками нечистот, чувствовался аромат скорее приятный, но в больших количествах вызывающий головокружение. Впрочем, насчет нечистот странница во времени ошибалась. Никто не выливал под ноги зазевавшимся прохожим помоев. Да и улицы были сплошь замощены камнем – иногда обычными булыжными торцами, а иногда каким-то ровным, почти без трещин покрытием, словно кто-то зарыл в городскую землю исполинский плоский валун.

Поражал Асю и свет, льющийся не только из уличных фонарей и окон. Яркий и разноцветный, он был повсюду. Что служило его источником, девушка могла только гадать. Больше всего он походил на блеск грозовых молний или сияние звезд. Восхищали гостью из прошлого вывески лавок и трактиров, словно начертанные огненными письменами. А также – поток безлошадных повозок, беспрерывно текущий по Изветской першпективе, которая в новом веке стала еще великолепнее, чем была три столетия назад. Привороженная всем этим великолепием будущего мира, Ася не замечала, что идет против общего движения толпы. Встречные насмешливо окликали ее и, видимо, позволяли себе скабрезные замечания, значение которых она понимала не полностью. Ведь изменился не только внешний облик потомков, но и язык. В своем времени она бы не спустила обидчикам, но сейчас не стоило лезть со своим уставом в чужой монастырь.

– Девушка, почему вы идете против течения? – уже в который раз услыхала Ася.

В это мгновение она увидела лицо. Обыкновенное лицо мужчины лет тридцати-тридцати пяти, но ее поразил его взгляд. Незнакомец посмотрел на нее так, словно когда-то, давным-давно, потерял и уже отчаялся найти. Гостья из иного времени понимала, что это невозможно. Они не могли знать друг друга, ведь их разделяла бездна шириной в три столетия. И тем не менее – именно так чужак на нее и смотрел, как на сестру, с которой его разлучили в детстве, как на возлюбленную, похищенную турецкими башибузуками, как на сновидение, увиденное наяву. Кажется, странный незнакомец пошатнулся, словно пьяный, и толпа разъединила их. Взволнованная этой удивительной встречей, девушка поспешила выбраться из людского русла, пересекла першпективу в том месте, где та была исполосована белой краской, и очутилась на другой стороне этой забитой людьми и повозками каменной глотки города.

Ася свернула в первый попавшийся проулок. Шум и суету Изветской першпективы словно отрезало. Высокие дома стискивали улочку с двух сторон. Мирно светились окна. Доносились обрывки мелодий. Редкие прохожие либо не обращали внимания на странно по нынешнему времени одетую девушку, либо провожали ее взглядами, словно райскую птицу, завезенную из заморских стран. Поплутав по переулкам, Ася вдруг услышала за собой торопливые шаги. Мимолетно оглянувшись, она заметила мужской силуэт. Быть может, это был лишь запоздалый прохожий, а быть может, и злоумышленник – кто знает! На всякий случай гостья из прошлого ускорила шаг. Не столько из-за страха, сколько из нежелания оказаться в щекотливом положении. Мизерикорд она не захватила, а звать на помощь полагала постыдным. Конечно, она видела конную стражу, что сопровождала людские толпы на першпективе, но из этих похожих на колодези проходных дворов до нее не докричишься.

Впрочем, у нее ведь было волшебное кольцо. Поворот камешка в оправе – и пришелица из дважды позапрошлого столетия исчезнет из-под носа незадачливого преследователя. Вспомнив о подарке колдуна Брюса, Анна Болотная позабыла страх. Это как раз то, чем соблазнял ее чародей – власть над природой вещей и даруемая этой властью свобода! Ощущая себя почти полубогиней, девушка сбавила шаг. Тем более что очередная арка вывела ее на набережную Императорской линии. Духота каменных теснин сменилась простором Большой Извети. Свежий ветер рванул подол платья, затрепетал уголками косынки, которую она повязала на шею перед выходом из дому. Шаги за спиной Аси не стихли, только стали каким-то спотыкающимися, но теперь они не тревожили ее. Пусть догоняет. Вероятно, это какой-нибудь местный волокита. Разбойник давно бы уже напал.

Легонько постукивая кончиками пальцев по каменному парапету, Ася неторопливо двинулась вдоль реки, любуясь нежно опаловыми переливами угасающей бледной ночи. Скользили по воде, оставляя за кормой белые буруны, ярко озаренные волшебными огнями суденышки без парусов и весел, летели над волнами голоса людей и незнакомых музыкальных инструментов. Ночь уходила, но праздник, царивший в городе, не ведал усталости. А вот гостья из прошлого – ведала. Ноги у нее подкашивались, начинала ныть спина. Незнакомец меж тем не отставал. Ася уже хотела обернуться к нему и потребовать, чтобы он убирался вон со своим волокитством, как вдруг тот сам обратился к ней. Ветер с реки унес некоторые из сказанных им слов, но девушка все же расслышала: «…в моих намерениях нет ничего дурного…» Ася обернулась, увидела осунувшееся, робко улыбающееся лицо, ахнула и схватилась за камень в перстне.

Мутная пелена времен застлала взор. Девушка поневоле зажмурилась, а когда решилась открыть глаза, то не увидела обращавшегося к ней незнакомца, да и закованной в камень набережной – тоже. Из зеленого низкого берега торчали вбитые сваи, вода плескалась у самых туфелек странницы во времени. На глади реки качались привязанные к сваям лодчонки, пузатый торговый корабль медленно двигался по течению к дельте Большой Извети, а навстречу ему под раздутыми парусами гордо входил в гавань сорокапушечный фрегат. На правом берегу исчезли серые громады зданий. Там ютились деревянные домишки городских обывателей, да высились кресты на колокольнях церквей. Ася снова очутилась в своем веке. Грядущий мир со всеми его чудесами теперь казался ей не более чем сном, который не хотелось забыть, как и глаза мужчины, взирающие на нее, словно на чудо.

Выбравшись на более высокое место, Анна Болотная отправилась домой. Господа, живущие в больших домах, еще изволили почивать. По раннему времени на улицах толклись лишь мастеровые, мелкие торговцы, да хозяйки, поспешающие к причалам за свежей рыбой, поутру привозимой рыбаками, молочники и зеленщики подвозили свои тележки к задним воротам и калиткам в ограде усадеб. Половые у дверей трактиров и приказчики у лавок насмешливо посматривали на молодую особу, растрепанную и шатающуюся от усталости, вероятно, принимая ее за кокотку, возвращающуюся после бурной ночи, проведенной в веселом доме. От позора девушку спас монах, ехавший на двуколке. Он спросил, куда ее подвезти, помог подняться на свою повозку и даже дал теплый плащ, потому что утро выдалось зябким.

Через некоторое время добрый старец остановил свою двуколку у ворот дома, где жила Ася. Она кликнула сенную девку, и та вынесла монаху пару медяков, дабы опустить их в коробку для пожертвований, что висела у него на груди. Оказавшись наконец дома, девушка потребовала горячей воды, притираний и благовоний. Вымытая с головы до ног, в свежем белье, она выпила чашечку кофе, после чего прилегла на кушетку и мгновенно уснула. Разбудили ее только ближе к вечеру. Старый слуга Трифон подал на серебряном блюдце письмо. Ася сорвала сургучную печать с оттиском в виде змеи, кусающей себя за хвост, развернула письмо и прочла следующее: «Я вижу, вы воспользовались мои даром. Похвально! Хотите приобщиться к другим чудесам? Тогда около полуночи приезжайте ко мне на Лекарскую. Спросите дом с башенкой. Там всякий его знает. Ваш покорный слуга Брюс». Девушка с негодованием отшвырнула письмо. Проклятый колдун не собирался оставлять ее в покое!

Твердо решив не ехать ни на какую Лекарскую, которая к тому же была черт знает где, на отшибе, Ася успокоилась и занялась повседневными делами. Нужно было разобрать остальную почту, ответить на все письма и приглашения. Однако чем теснее стрелки часов прижимались к цифре XII, тем беспокойнее становилось на душе у девушки. Ее разбирало любопытство. Жизнь сироту чудесами не балует, а тут они посыпались на нее как из рога изобилия. И был у этих чудес один-единственный источник, хотя и малоприятный. Покончив с письмами, Ася принялась за вышивание, но игла не слушалась ее, то и дело норовя вонзиться в подушечку пальца. И когда горе-рукодельница укололась в третий раз, она отложила вышивку и позвала Трифона, велев заложить ландо. Вслед за старым слугой Ася позвала служанок одевать ее. Никаких изысков – темное, скромное платье и плащ с глубоким капюшоном.

Битый час катило ландо по пыльным, немощеным улицам, направляясь к Лекарской заставе. Здесь были только низенькие обывательские домишки, бедные лавки, трактиры для ямщиков и проезжающих из простонародья, да длинные казенные строения – склады с провиантом, фуражом и разными лекарскими снадобьями для военных нужд. Уверяя, что в этом медвежьем углу всякий знает, где находится его дом, Брюс сильно приукрасил действительность. Прохожие каждый раз указывали кучеру в разные стороны. Наконец, когда в бледном сиянии подступающей ночи смутно забелела сторожевая будка и полосатый шлагбаум, за которыми убегал к темным лесам и чухонским болотам Полковой тракт, справа от дороги показался высокий неосвещенный дом, над которым и впрямь возвышалась башенка с куполообразной крышей. Словно сами собой отворились кованые ворота, пропустив экипаж в просторный, запущенный сад перед домом колдуна. Ни одно окно в здании не светилось, лишь отблески светлого ночного неба лежали на стеклах.

Кучер остановил ландо у парадного крыльца, помог хозяйке сойти на землю. В это время отворилась половинка двустворчатых дверей и на крыльцо вышел мужчина в черном одеянии, по которому Ася сразу узнала его. Это был сам Брюс. В руке колдун держал фонарь, покачивая им, словно подавал кому-то знак. Она не сразу догадалась, что ей. Этот странный способ встречать гостей насторожил девушку. Она замешкалась. Оглянулась на кучера, который скрючился на козлах, словно уснув. Не решившись окликнуть его, Ася шагнула к крыльцу. Снова оглянулась. Кучер не изменил позы. Видимо, и в самом деле спал. Тогда она решила все-таки подойти к Брюсу и сказать ему, что, если он задумал недоброе, она не даст себя в обиду.

– Простите меня за столь мало торжественную встречу, Анна! – в свойственной ему манере обратился к ней колдун. – Время для появления моих слуг еще не настало, так что я один в доме.

Он спустился на несколько ступеней, чтобы подать девушке руку и помочь ей подняться.

– Что же это за слуги такие, – пробурчала та, – если прислуживают своему хозяину только ночью?

– Вы их увидите, – пообещал Брюс, – и, надеюсь, они вам понравятся.

Едва они переступили порог, как Ася почувствовала странный аромат. Он витал в воздухе, дразнил ноздри, словно воскурения восточных благовоний смешивались с запахом тлена. Брюс быстро вел гостью по анфиладе комнат, которая казалась бесконечной. Смутные силуэты статуй белели между книжных шкафов и живописных полотен в тяжелых позолоченных рамах. Ни столиков, ни стульев, ни кушеток девушка не заметила, словно приехала не в частный дом, а в академию де сиянс. В одной из комнат она даже увидела огромный шар, заключенный в тяжелые медные кольца. Видимо, это был глобус. Наконец они достигли цели – обширного зала, где пылали в громадном, словно соборный портал, камине куски бревен. Окна были плотно зашторены. Возле камина стояли два кресла. Хозяин дома жестом предложил гостье занять одно из них.

– Минутку терпения! – произнес он. – Сейчас я позову слуг.

Ася опустилась в кресло, с любопытством наблюдая за Брюсом. Страх, первоначально охвативший ее, прошел. Конечно, никогда еще ее не принимали таким странным образом, но таинственность, в которую хозяин облек свое гостеприимство, поневоле завораживала и успокаивала. Колдун между тем принес толстую книгу в кожаном переплете и положил ее на некое подобие церковной кафедры, словно намеревался прочесть проповедь. Это впечатление усиливалось черной мантией, в которую был облачен хозяин дома, словно католический священник в сутану. Такое сравнение было кощунственным, ибо ничего общего манипуляции Брюса со священнодействием не имели.

Он колдовал. В черной книге были изложены способы вызвать духов, чьи услуги могут оказаться колдуну полезными. Брюс нараспев произносил заклинания на странной смеси латыни, арамейского и древнегреческого, и от произносимых им слов что-то неуловимо менялось в зале, озаряемом лишь всполохами огня в камине. Сами всполохи тоже менялись. Поначалу это была только хаотичная пляска языков пламени, в котором возбужденное воображение может разглядеть что угодно, но постепенно они стали принимать все более определенные и устойчивые формы, покуда не превратились в крохотных ящериц, в каждой чешуйке кожи которых сверкало по малюсенькому рубину. Ящерки выскользнули из каминного зева и сделали стойку перед призвавшим их чародеем. Ни дать ни взять – собачки перед балаганным ловкачом.

– Духи огня, саламандры! – воззвал к ним Брюс. – Наш стол пуст, а мы голодны и хотим хорошо прожаренного, но при этом сочного мяса. Приготовьте его нам, и я буду считать наш уговор исполненным.

Саламандры безмолвно ему поклонились и принялись метаться по залу, роняя искры, которые чудом ничего не подожгли. Что именно делали духи огня, Ася разобрать не смогла, но на длинном столе, что стоял поодаль, появились блюда с грудами мяса, от которых распространился восхитительный аромат. Закончив свою чудесную работу, саламандры снова выстроились перед хозяином дома, и тот жестом отпустил их. Огненные духи скользнули в камин и растворились среди породившего их пламени. Настал черед других слуг. Вдруг потянуло сыростью, да так сильно, что пылающие поленья зашипели, словно рассерженные гады. Если бы не плотно закрытые окна, можно было подумать, что над домом разразилась гроза и косой ливень врывается меж распахнутых рам. Гостья сумела разглядеть лишь туманные фигуры, свитые из мириад сверкающих капель.

– Духи воды, сильфиды! – обратился к ним колдун. – Нас томит жажда. А вы питаете живительной влагой все почвы света и знаете, где произрастают лозы, дающие ягоды, из коих делают самые изысканные вина. Наполните наши кубки ими, и я буду считать наш уговор исполненным.

Сильфиды, как и их огненные предшественники, заскользили по залу, и на столе возникли громадные чаши-кратеры, а рядом – вазы с виноградными гроздьями. Исполнив приказ, духи воды удалились. Брюс между тем продолжал читать свои заклинания. Сырость сменилась полуденным жаром и тем особенным запахом сухой земли, которая уже отдала все свои плодотворные силы колосьям. Ася уже с нетерпением ждала появления новых духов, и те не замедлили явиться. Фигуры их были настолько громадны, что девушка не могла разглядеть лиц, нависающих из-под высокого потолка. Она видела лишь исполинские натруженные руки со скрюченными от тяжелой работы пальцами. Гостья колдуна кое-что понимала в мифических существах, но не могла припомнить имени духов с такими руками. Чародей заговорил в третий раз, и в голосе его звучал страх и трудно выносимое напряжение:

– Духи земли-кормилицы, порождения матери Геи и змея Тифона… Наш стол полон самых изысканных яств, но он ничего не стоит без плодов земледелия. Без хлеба ни мясо, ни вино не в радость. Освятите наш стол сим лакомством, и я буду считать наш уговор исполненным.

Мозолистые длани взметнулись под потолок, дрогнули стены чародейского дома, обрушилась в каминной пасти прогоревшая поленница, и к запахам жареного мяса и иноземных вин добавился ни с чем не сравнимый аромат свежеиспеченного хлеба. Брюс с пушечным грохотом захлопнул черную книгу, подошел на подгибающихся ногах к своему креслу и рухнул в него, бессильно уронив руки. Гостья догадалась, что нужно делать. Она встала, подошла к столу, наполнила хрустальный кубок первым попавшимся вином и поднесла его хозяину дома. Тот с благодарностью принял кубок дрожащей рукой, осушил и вернул девушке, которая опять кинулась к столу и вновь наполнила сосуд. Осушив кубок во второй раз, колдун заметно оживился. Руки его обрели силу, а взгляд – повеселел. Он решительно вскочил и церемонно поклонился Анне Болотной:

– Прошу к столу, дорогая гостья!

И они уселись за стол. Ася почувствовала, что страшно проголодалась. Еще бы! После ночи скитаний в далеком будущем она выпила только чашечку кофе и съела пирожное. А сейчас перед ней был стол, который попросту ломился от кушаний. Здесь были не только мясо, вино и хлеб, но и овощи, фрукты, рыба. Все это было приготовлено с большим искусством. И неважно, приложили к этому свои трудолюбивые руки, лапки (или что у них там) духи огня, воды и земли или это была лишь иллюзия, созданная ловким чародеем-престидижитатором, главное, что яства были не только настоящими, но и изысканно вкусными. Девушка так накинулась на еду, что позабыла о приличиях. Ведь духи удалились, а других слуг не было, и некому было поухаживать за гостеприимным хозяином. Наоборот – тот сам ухаживал за гостьей. Чтобы скрыть свое смущение, Ася с нарочитой иронией осведомилась:

– Неужели вы всякий раз вызываете духов, чтобы отобедать?

– Не упоминайте их всуе, Анна! – не принял ее тона чародей. – В общении с духами нужен особый такт, иначе вино превратится в уксус, хлеб – в камень, а мясо станет пригодно к употреблению лишь падальщиками.

Глава пятая

Среда

Ветроград-XXI

Вызвав такси, Иволгин вернулся в свою мастерскую. Он содрал с себя шмотки и, толком не умывшись, рухнул в постель. И сразу перенесся в дивную страну, которую он уже однажды видел во сне. Мерцали масляные фонари на улицах. Из окон дворцов и богатых усадеб лился свет сотен свечей. Прохожие, что попроще, теснились к стенам, пропуская кареты господ, спешивших кто на бал, кто на вечерний прием, а кое-кто чтобы составить партию для игры в фараон или вист. Художник, который во сне опять был в образе согбенного старика, тоже направлялся в одно собрание, устроенное на манер аглицкого клуба. В сём клубе не ожидалось столь же изысканного веселья, какое предлагали балы-маскарады. Новомодным карточным играм его завсегдатаи предпочитали старинную зернь, да играли-то по мелочи, а чаще всего обменивались новостями, курили трубки или просто молчали, откинувшись в креслах, погруженные в собственные думы.

Этот своеобразный клуб находился на окраине города, там, где ютились обывательские домишки, злачные заведения и постоялые дворы. Дом был темный, приземистый. В узеньких оконцах его никогда не видно было света. А гости, стекавшиеся в него вечерами, не подходили к парадному, а проникали во внутренний двор, где была неприметная дверца, ведущая вниз, в обширные подвалы, для которых дом был лишь прикрытием, ибо истинное его предназначение заключалось именно в этом. Старик, каким Иволгин стал во сне, хорошо знал дорогу к этому загадочному строению. Опираясь на узловатую трость, он, не торопясь, шагал по мостовой. Старческая немощь не мешала ему испытывать воодушевление, ибо посещение этого клуба было единственным отдохновением для таких, как он, чья жизнь проходила в непрерывных трудах.

Миновав парадные, празднично освещенные улицы города, художник углубился в путаные переулки окраины.

Стуча стоптанными каблуками по деревянным мосткам, заменявшим здесь каменные мостовые, отгоняя тростью особо настырных собак, старик достиг заветного дома почти уже в кромешной тьме, если не считать полной луны, серебрившей лужи. Калитка была отворена, поэтому он беспрепятственно проник во двор. Там его встретил слуга с фонарем и помог добраться до дверцы, что находилась на несколько пядей ниже уровня двора. За дверцей оказалась щедро освещенная прихожая. Там у прибывшего взяли трость и шляпу. Потирая костлявые ладони, старик направился в общий зал, где был встречен другими завсегдатаями приветственными возгласами и кивками. И если до сего мгновения Иволгин еще помнил, что это сон, то теперь он был захвачен им полностью.

Художник Игорь Иволгин тридцати с лишним лет словно растворился в старом цверге Гриволе – ювелире и камнерезе. Хотя и не полностью. Какая-то толика сознания Гарика все еще оставалась в старике и с любопытством наблюдала за происходящим. Гриволу принесли кружку с горячим глинтвейном, потому что он изрядно продрог на ветру. Старый цверг с удовольствием опустился в мягкое кресло, отхлебнул из кружки и огляделся. Собралось обычное общество. Дряхлый Керб – старейшина городской общины цвергов – благосклонно выслушивал Цвирха – самого молодого из собравшихся. Платл и Сплит азартно метали на стол черно-белые кубики – резались в зернь. Атрак, Рист и Убах о чем-то горячо спорили. Товус, Облим, Хазаг, Кирик дремали в креслах, умудряясь при этом попыхивать короткими трубками.

Часть сознания, которая все еще оставалась в старике Гриволе от художника Иволгина, с удивлением узнавала в чертах этих почтенных старцев лица его знакомых из реального мира. Керб очень походил на почетного академика живописи и ваяния Иннокентия Ренатовича Баринова, ректора Ветроградского художественного училища, который Гарик когда-то оканчивал. Цвирх напоминал сильно состарившегося Цезаря Витальевича Рахманова – арт-директора издательства «Омела». Платл был вылитый Платоша Атлантов – однокашник Иволгина. Сплит – Семен Павлович Италийский – модный фотограф, подвизавшийся в модельном бизнесе. Антон Терентьевич Раков, Рустам Иванович Стрепетов, Ульян Борисович Ахрамеев, Тимофей Овалович Успенский, Хазар Антипович Григорьев, Кирьян Иринеевич Ковалев – все это были коллеги и конкуренты Гарика, как и он, впахивающие на ниве коммерческой живописи, и все они были здесь, хотя уже изрядно сгорбившиеся и постаревшие.

Это превращение преуспевающих, а порой и находящихся в самом расцвете сил мужчин в глубоких стариков могло бы показаться забавным, если бы не одно «но». Они не просто состарились, они, как и сам Иволгин, стали цвергами. Гномами-трудягами, которые почти не отрывались от своих тиглей, наковален и горнов. Вдыхая ядовитые испарения мышьяка, сурьмы и ртути, не разгибая спин, трудились они в своих мастерских, приумножая богатства тех, кто повелевал ими. Цверги всю жизнь имели дело с серебром, золотом и драгоценными камнями, но при этом оставались нищими. Почему? Гарик понять не мог. Старик Гривол наверняка знал ответ, но об этом не думал, так что ставший им во сне художник Иволгин оставался в неведении. А теперь его еще и отвлекли. Услышав свое имя, цверг Гривол обернулся, а молодой художник, временно подселившийся в его сознание, содрогнулся.

К нему приближался цверг, которого ни та, ни другая ипостась увидеть не ожидала. В сказочной обыденности сновидения его имя звучало странно даже для цверга. Лащер. А вот с кем его соотнести в реальном мире, Гарик никак не мог понять. Лащер выглядел дряхлее Керба, но не от старости, а словно от глубокого внутреннего надлома. Жалость стиснула сердце Гривола, хотя в его возрасте это было опасно. Самостоятельно Лащер передвигаться не мог, его поддерживали под руки два лакея. Они почти несли старика, так были слабы его ноги. Завидев Гривола, старикан радостно дернул головой, указывая лакеям на свободное кресло рядом. Они опустили его тощий зад на потертый плюш и с облегчением ретировались. Ветхий цверг покосился на своего визави, морщинистое веко его дрогнуло. Тускло блеснул правый глаз. Веко левого осталось опущенным, словно Лащер наполовину спал. До слуха Гривола едва слышно донеслось:

– Рад видеть тебя, Гривол!

– И я тебя, Лащер, – откликнулся тот. – Правда не ожидал, что ты появишься.

– Мне стало невыносимо торчать в своей норе.

– Сколько же ты из нее не выбирался?

– Не помню… Кажется, что вечность.

– Зачем тебе это нужно? Я говорю, зачем тебе торчать в своей норе безвылазно?

– Ты задаешь странный вопрос. Я тружусь. Ей нужно все больше золота.

– Понимаю.

– Мы все рабы своей слабости.

– Ты прав.

Лащер мелко затряс головой, из закрытого глаза выкатилась слезинка. Старик поднял руку, чтобы вытереть ее. Гривол увидел массивное кольцо из тусклого, серого металла на безымянном пальце. У него самого было такое же. И у всех присутствующих цвергов – тоже. Однако, что это было за кольцо, художнику Иволгину было непонятно, а цверг Гривол старался об этом не думать, а тем более – не спрашивать. Вечер в этом странном собрании старых трудяг между тем шел своим чередом. В зале появился лакей и торжественно пригласил собравшихся в столовый покой отужинать. Старики заметно оживились. Игры, споры, беседы и молчаливые раздумья – все это было немедленно отложено. Только в своем клубе цверги могли отведать самые изысканные блюда, так как обычно они питались весьма скудно, лишь изредка позволяя себе мясо и белый хлеб с маслом.

Завсегдатаи поспешили к столу, оставив беспомощного Лащера, за которым почему-то не пришли его слуги. Тогда Гривол, хотя и сам был стариком, кинулся к приятелю на помощь. Вместе они кое-как доковыляли до столового покоя.

Здесь уже лакеи подхватили Лащера и усадили его на свободный стул. Рядом опустился и Гривол. Стол и в самом деле ломился от яств. Окорока, жареные поросята, разнообразная птица от вальдшнепов и куропаток до гусей и индюшек, красная и белая рыба, пироги с мясными, рыбными, ягодными начинками, красная и черная икра, зелень и фрукты. Французские, австрийские вина, немецкое пиво и прочие напитки. Прислуживающие за столом лакеи наполнили хрустальные бокалы вином, а тарелки – жареными рябчиками и ломтями свинины, тушками заливной рыбы и кусками пирогов. Старейшина Керб постучал ножом по краю фарфоровой тарелки, призывая сотоварищей к вниманию.

– Мои любезные друзья! – начал он, едва стих общий гомон. – Понимаю ваше нетерпение. Все мы трудимся день за днем не покладая рук, отказывая себе даже в тех немногих радостях, которые нам остались. Возможно, найдутся такие, кто спросит: а зачем нам все это нужно? Для чего мы портим глаза, вдыхаем яды, опаляем наши лица жаром кузнечных горнов, ходим в рубище и сидим на воде и хлебе? Я отвечу этим нытикам и маловерам, ежели таковые среди присутствующих имеются. Мы не просто удовлетворяем прихоти наших прелестниц, мы умножаем красоту и общественное богатство. Одни из нас создают изысканные оправы, другие гранят для этих оправ драгоценные и полудрагоценные камни, третьи превращают ртуть и свинец в чистое золото. И то, и другое, и третье требует великой усидчивости, глубокого знания, высокого мастерства. Заточив самих себя в темных, сырых подвалах, мы не унизились, а возвысились над тем праздным, погруженным в пустое времяпрепровождение филистерским миром, который столь падок до безделушек, с таким искусством создаваемых нами. Так выпьем же, братья, за наше высокое мастерство!

Старые цверги зазвенели сдвинутыми бокалами. Гривол поддержал тост старейшины, хотя речь последнего показалась ему малоубедительной. Влачить жалкое, полунищенское существование ради удовлетворения прихотей каких-то красавиц, полагая при этом, что умножаешь красоту и общественное богатство, это весьма унизительно. Было ли это мнение самого цверга Гривола, или сознание художника Иволгина уже брало верх, но весь этот роскошный ужин несчастных стариков, которые света белого не видели, чтобы другие в ярко освещенных залах могли красоваться в драгоценностях, ими созданных, показался ему жалкой подачкой тем, кто заслуживает большего. Гарику, который взирал на происходящее глазами Гривола, захотелось подняться и сказать об этом во всеуслышание, но стол, разоряемый накинувшимися на угощение стариками, вдруг поплыл куда-то, и художник проснулся.

Дрова трещали в камине. Отблески огня играли на хрустальных гранях бокалов, и казалось, что вместо вина они наполнены жидким огнем. После сытного ужина неумолимо должно было клонить в сон, но гостеприимный хозяин разливался соловьем, и невежливо было бы заснуть недослушав. Чтобы взбодриться, Ася то и дело прикладывалась к бокалу. Вино было легким, будоражило кровь и почти не пьянило. Нет-нет, заснуть нельзя было ни в коем случае! Ведь Брюс рассказывал о вещах увлекательных, о каких нельзя ни прочитать в книгах, ни услышать от людей бывалых. И страшно было его слушать, и занятно, ибо кто из смертных не пытался проникнуть по ту сторону Божьего мира, пусть даже эта сторона темная? А о какой еще стороне рассуждать чародею, который в своем искусстве обратился именно к тьме? Поэтому, внутренне трепеща, Анна Болотная внимала своему собеседнику. – Это пламя в камине поневоле наводит на размышления о пекле и о том, как оно было устроено в день гнева Господня. И хотя, дорогая гостья, услышанное может противоречить представлениям, почерпнутым из книг или бесед с иными сведущими людьми, но все же отнеситесь к моим словам серьезно. Пастыри учат, что рано или поздно даже самые тяжкие грешники сумеют снискать милость Божию. Увы, я должен возразить на это. Несчастные, что обретаются в пекле, были отринуты Господом и потому обречены навеки там пребывать. Гнев Господний и немилости Его не оставляют им никакой надежды. Представьте на мгновение, что у погруженных в эти воистину адовы муки осталась хотя бы толика упования на спасение. Раскаивались бы они тогда в своих прегрешениях в полной мере? Нет, они бы лишь терпеливо ждали, когда в их узилище упадет луч света, по которому они смогут подняться в райские кущи. Увы, грешники могут рассчитывать на это столь же мало, сколь и истязающие их бесы. Представьте себе каменные теснины, трещины в земном чреве, где пылает вечный огонь, гул которого заглушает любые мольбы, вопли и воздыхания, и потому никогда и никем они не будут услышаны. Будь ты простолюдин, купец, дворянин, князь или даже сам государь император, тебе нет здесь никаких привилегий. Можно сколь угодно сокрушаться: ах, если бы я вел себя по-другому, не тиранствовал бы по пустякам, не придирался к мелким проступкам ближнего, не потакал своим сиюминутным прихотям, тогда бы я не оказался здесь! Никого не выручат из пекла запоздалые угрызения внезапно пробудившийся совести, как не спасает приговоренного к лютой казни раскаяние, посетившее его на эшафоте. Сколько угодно может богач, приговоренный к вечным мукам, каяться в своем корыстолюбии, щеголь – в том, что гонялся за каждой парижской тряпкой, прелюбодей и развратник проклинать блуд, коему предавались при жизни, никому из них не будет прощения. Равно как и пьяницам, чревоугодникам, игрокам, богохульникам, клятвопреступникам, ворам, грабителям, убийцам и сонму иных грешников. Всякий, кто в мире сем поступал против совести, предавался излишествам, сладострастию и жадности, богохульствовал, нарушал присягу, крал, грабил и убивал, оказываясь в пекле, должен понимать, что превысил меру терпения Божия, вполне заслужил свои муки и не может рассчитывать на снисхождение Создателя. Так что как бы ни хотел я вас утешить, дорогая моя гостья, должно вам понимать, что осужденным на вечные муки не приходится ожидать, что настанет срок избавления от мучений. И именно в этом заключена главная мука, а вовсе не в том, что призрачное пламя терзает столь же призрачное тело. Будь иначе, грешники были бы готовы вычерпывать море по одной капле, покуда оно не высохнет, или разобрать гору вышиною до самого неба, унося за год лишь одну песчинку, лишь бы заслужить прощение. Вместо этого их мертвые кости будут лежать в адовых щелях, тоска и совесть будут терзать их обнаженные души, и никакая, даже самая пылкая вера не поможет им воззвать к Богу, умоляя Его о прощении. И сие останется неизменным, покуда не рухнут все до одной горы, сойдя с мест своих, а иссыхающие моря не обнажат камни на своем дне! И даже тогда мука будет терзать их, ибо легче верблюду пройти через игольное ушко, нежели убежденному грешнику обрести надежду на спасение.

– Странно слышать это от чародея, – проговорила Ася, когда воцарилось молчание. – Не будь мне известно, кто вы, я бы подумала, что слушаю католического проповедника.

– Я не католик – это верно, – откликнулся колдун. – Равно как не лютеранин и не православный. По складу ума – я испытатель натуры. По устремлениям души моей – сладострастник. По роду занятий – чернокнижник. Иными словами, ничего хорошего от посмертного бытия я не жду.

– Вы обрекли себя на вечные муки и толкаете к тому же меня?

– Каждый сам распоряжается своей совестью и душой.

– Верно, – задумчиво кивнула гостья чернокнижника. – Только малые дети винят в своих проступках других.

– Я предлагаю вам возможности, а уж воспользоваться ими или нет – решать вам, – продолжал тот. – Воспользовались же вы моим подарком…

– Да, – кивнула Ася. – И это было весьма увлекательное и поучительное путешествие.

– И думаю – не последнее.

– Не могу обещать, что не воспользуюсь вашим подарком вновь.

– Сколько вам будет угодно… Кстати, вы знаете, что это далеко не единственное кольцо, подаренное мною прекрасной девушке.

Девушка фыркнула.

– Ни на мгновение в этом не сомневалась.

– Вы меня не совсем верно поняли, Анна! – воскликнул чародей. – Кольцо, подаренное вам, совсем иного рода. Такие я не раздаю направо и налево.

– Какие же кольца вы раздаете другим девушкам?

– Всякая девушка мечтает о замужестве, и большинство из них полагает, что долг мужа – обеспечить ее достаток.

– Их можно понять.

– Да… Однако мужья нередко сами стремятся поживиться за счет приданого, а вовсе не приумножать его. Я решил помочь несчастным девушкам, которые порою обречены стать супругами игроков и транжир. Я стал ковать кольца, которые девушки дарят своим избранникам взамен обручальных. Надевая такое кольцо на палец, каждый мужчина превращается в трудолюбивого цверга, который до конца дней своих варит в тиглях золотые слитки, или гранит драгоценные камни, или отливает перстни, серьги и прочие украшения. Возлюбленные сих мастеров с этого мгновения могут не заботиться о средствах к существованию и вести тот образ жизни, какой им по вкусу.

– То, что вы рассказываете – это ужасно, – вздохнула Ася. – Ведь ваши кольца превращают мужчин в рабов, а женщин – в пустых ветреных мотовок.

– Вы правы, Анна, – не стал спорить Брюс. – Поэтому вам я предложил другое кольцо.

– Благодарю за угощение и поучительную беседу! – произнесла девушка, решительно вставая. – Будьте любезны, проводите меня до моего ландо. Я устала и хочу спать.

– Вы могли бы заночевать у меня, – забросил пробный камень чародей.

– Благодарю за предложение, но честь не позволяет мне остаться до утра у одинокого мужчины.

– Ну что ж, дорогая Анна, – сказал Брюс. – Ваше желание для меня закон.

Колдун и впрямь проводил ее до кареты. Кучер сидел во все той же позе, и пришлось растолкать его, чтобы разбудить. Ландо выкатилось из ворот и углубилось в паутину улочек Лекарской заставы. Ася и сама не заметила, как задремала на кожаных подушках сиденья. Проснулась она, когда карету тряхнуло сильнее обычного. Девушка машинально ухватилась было за спинку сиденья и едва удержалась на ногах. Оглядевшись, она увидела, что стало совсем светло, вокруг незнакомые здания, вытянувшиеся вдоль канала, тускло отблескивающего в лучах рассвета, а рядом одна из тех удивительных безлошадных повозок, которые Ася во множестве наблюдала в грядущем веке. Странным образом куда-то подевалось ландо. Неужто она свалилась с него во сне?! Да нет, ведь она на ногах, жива и здорова. Проще было предположить, что, задремав, случайно коснулась камня на своем перстне и вновь очутилась в XXI столетии.

– Доброе утро! – услышала Ася смутно знакомый голос и обернулась.

Это было невероятно, но перед ней снова стоял незнакомец, что преследовал ее прошлой ночью. Девушка присела в книксене, хотя приветствующий ее мужчина был одет скорее как холоп, нежели человек знатного происхождения. – Мое почтение, сударь!

– Моя фамилия Иволгин, – продолжал тот. – Я художник. Простите, что я тогда преследовал вас, но… Вы именно та, кого я очень долго искал… Нижайше прошу разрешить писать с вас потрет!

– Меня зовут Анна, – в свою очередь представилась девушка. – Ваше предложение для меня весьма неожиданно, ибо я здесь оказалась непреднамеренно.

– Вас привела ко мне добрая фея, – с улыбкой проговорил художник. – Понимаете, после вашего столь загадочного исчезновения прошлой ночью я вернулся в свою мастерскую и проспал весь день и всю ночь, а проснувшись, случайно выглянул в окно и увидел, как вы появляетесь из утреннего света, словно античная богиня.

Как и всякая девушка, Ася не могла остаться безразличной к комплиментам, тем более к произнесенным столь искренне и простодушно, но не знала, что ответить этому Иволгину. Согласиться позировать ему, но в другой раз или остаться у него на сегодня? Конечно, она только что отказалась от предложения колдуна, ссылаясь на законы чести. А с другой стороны, кто, кроме ее слуг, обратит внимания на ее отсутствие? Разве что князь Пустовойтов случайно заглянет? Да и бог с ним. Переживет.

– Пожалуй, я посещу вашу мастерскую, – неожиданно для себя самой произнесла девушка. – При условии, что вы угостите меня кофием. И… не станете расспрашивать меня кто я и откуда.

– Все, что вы пожелаете! – обрадовался Иволгин.

Глава шестая

Пятница

Ветроград-XVIII

Господин Иволгин вел себя как истинный рыцарь. Ася не сказала ему, что уже позировала живописцам, и ее не смутило бы предложение раздеться донага. Однако ничего подобного не последовало. Иволгин попросил у нее лишь разрешения сделать несколько набросков рук и лица. При этом он даже не настаивал на том, чтобы девушка сидела неподвижно. Слуг у живописца не было, он все делал сам, хотя бедным не выглядел. Впрочем, трудно судить об уровне достатка человека иного века. Иволгин собственноручно приготовил кофе, предложил к нему мелко колотый сахар и сливки, а также принес корзинку с печеньем. После пира в доме колдуна Ася не чувствовала себя голодной, но ей хотелось попробовать пищу грядущего. Кофе оказался восхитительным, а печенье весьма вкусным. Покуда Ася угощалась, Иволгин делал стремительные зарисовки.

Когда он закончил, девушка, разумеется, попросила разрешения взглянуть на его наброски. Результат ей понравился. Рука у живописца была легкая, а глаз острый. Он успел запечатлеть даже самый мимолетный жест. И то, как Ася держит чашечку, отогнув мизинец, и прикосновение к виску в тот момент, когда девушка поправляла выбившуюся прядку, и озорную искорку в глазах, и чуть затуманенное паром, поднимающимся над кофе, немного задумчивое лицо и влажный блеск зубов, впившихся в печенье. Асю поразил яркий реализм изображения. Живописцы ее века, которым она позировала, стремились изобразить в ее лице кого угодно – Психею, Цирцею, Елену Троянскую, но только не Анну Болотную, уроженку Ветрограда. Иволгин же стремился уловить душу своей модели, а не соорудить из нее аллегорию.

– Благодарю вас! – произнесла девушка, возвращая листы с эскизами живописцу. – Вы изрядный мастер. Я охотно стану позировать вам и в дальнейшем. Вот только не могу покуда сказать, в какой именно день и час.

– Я буду ждать вас в любое время! – горячо воскликнул Иволгин.

– А сейчас не могли бы вы проводить меня?

– Охотно! Я отвезу вас, только назовите адрес.

– У вас свой выезд?

– Выезд? – удивился живописец. – У меня машина. Правда, старенькая, но на ходу.

Ася хотела спросить, что такое машина, но прикусила язычок. Незачем выдавать своей неосведомленности. Вместо этого она сказала:

– Я живу на Корабельной набережной, близ Предтеченского собора.

– Хорошо! – оживился Иволгин. – Я знаю это место. Приходилось рисовать… Если вы готовы, идемте!

Девушка поднялась с кресла, в котором сидела. Из всей обстановки в мастерской живописца оно единственное напоминало о времени, которое она покинула. О последнем Ася ничуточки не жалела, понимая, что с удовольствием осталась бы в этом удивительном веке навсегда. Но если и в своем времени она лишь бедная содержанка светского вертопраха, то здесь и подавно никто. Они спустились в парадное. Сквозь остекленные двери с улицы проникали солнечные лучи. Чувствовалось, что в городе жарко. Асе стало любопытно. Днем она в этом чудесном городе грядущего еще не была. И поэтому, оказавшись снаружи, с любопытством принялась озираться. Вдоль набережной канала шли легко одетые люди. Мужчины, женщины, юноши и девушки – все носили короткие штаны. Это Ася заметила еще предыдущей ночью, но теперь при свете дня обилие голых коленок ее смутило.

Что-то тоненько пискнуло. Живописец подошел к той самой повозке, возле которой оказалась гостья из прошлого, когда случайно коснулась волшебного кольца. Взявшись за блестящую ручку, он распахнул дверцу и жестом пригласил девушку внутрь. Подобрав подол платья, Ася осторожно опустилась в кресло, обитое каким-то упругим, шероховатым материалом. Солнце нагрело повозку, кузов которой был отлит из металла, и внутри оказалось жарко. Иволгин оставил дверцу открытой, наверное, для того чтобы проветрить, потом обогнул повозку и уселся в кресло с противоположной стороны, перед которым торчало небольшое колесо, насаженное на короткую ось. Здесь же были стеклянные окошечки со стрелками и цифрами. Живописец вставил в узкую скважину плоский ключик. Повернул его. Раздался сдержанный рокот. Окошечки осветились. Стрелки дрогнули. В это же время откуда-то снизу потянуло струей прохладного воздуха. – Сейчас немного проветрим и поедем, – пробормотал Иволгин. – Можете прикрыть дверь. Только хлопайте сильнее. Не бойтесь.

Ася протянула руку, ухватилась за ручку, что была с внутренней стороны дверцы. Потянула на себя. Раздался щелчок, но дверца осталась приоткрытой. Тогда живописец выбрался из повозки и захлопнул непослушную дверцу сам. Вернувшись на свое место, он произнес странную фразу, которая поставила его спутницу в тупик:

– Пристегнитесь, пожалуйста!

Девушка беспомощно развела руками.

– Простите мое невежество, но я не знаю – как это сделать.

Иволгин уставился на нее с изумлением, а потом протянул руку, выхватил непонятно откуда жесткую черную ленту, перехлестнул ее Асе через грудь и закрепил сбоку. Девушка почувствовала себя словно пойманная в силок птица. На мгновение ей стало страшно, и она поневоле потянулась к своему перстню. Стоит повернуть камень, и волшебная сила перенесет ее через бездну в триста лет. Живописец, не замечая ее судорожного жеста, захлопнул дверцу со своей стороны и тоже опоясал себя черной лентой. Это подействовало на гостью из прошлого отрезвляюще. Ежели хозяин этого странного экипажа привязал себя, значит, он не намеревался пленить доверившуюся ему девушку. В этот момент повозка сама собой тронулась с места, и Ася забыла о своих страхах. Шурша по брусчатке низенькими, словно обернутыми черными пухлыми подушками, колесами, экипаж медленно покатил вдоль канала.

Как ни удивительна была эта повозка, которую Иволгин называл машиной, но взгляд Аси больше притягивало то, что открывалось за окном. Ветроград XXI столетия. Когда машина повернула на Изветскую першпективу, перед пассажиркой из далекого прошлого развернулась дневная панорама города будущего. Вывески и витрины сияли не так ярко, как ночью, пусть даже бледной, но зато можно было наблюдать будничную жизнь горожан. Нигде не видно было лотошников и сбитенщиков, некоторые дамы выглядели нарядно, но прогуливались без сопровождения кавалеров. В толпе пешеходов то и дело мелькали двухколесные экипажи. На некоторых седоки ехали стоя на узкой доске и держась руками за поперечную палку, а на других – сидя верхом, как на лошади. Были и такие, которые просто стояли между колесами, ни за что не держась. Непонятно, как они умудрялись сохранять равновесие? Помимо приземистых машин, вроде той, в которой живописец вез свою гостью, встречались огромные, набитые людьми или громыхающие железными коробчатыми кузовами.

Все это движение создавало ощущение небывалой сутолоки. Изветскую першпективу и триста лет назад переполняли люди и экипажи, но по сравнению с бедламом, царившим ныне, в те патриархальные времена она была почти пустыней. Удивительно, как только эти громоздкие повозки не сталкивались между собой и не давили людей, которые то и дело бросались им наперерез? Впрочем, вскоре Ася заметила, что ее спутник останавливает свой экипаж, когда на столбах, что стоят вдоль дороги, вспыхивает красный свет. То же проделывали возницы и других повозок. Весь поток машин на некоторое время замирал, и тогда пешеходы, нетерпеливо жмущиеся у поребрика тротуара, срывались с места и пересекали проезжую часть мостовой. Потом красный свет сменялся желтым, а желтый – зеленым. Пешеходы снова останавливались, а экипажи, взрыкивая и выбрасывая струи сизого дыма, продолжали свое не слишком быстрое движение.

Машина Иволгина выбралась из общего потока, свернув в одну из боковых улиц. Здесь механических повозок было меньше, чем на першпективе, и движение стало более бойким. Через небольшой промежуток времени экипаж живописца вкатился на мост и спустя еще несколько минут свернул на Корабельную набережную. Ася печально вздохнула. Ее второе путешествие в грядущее близилось к завершению, но сожалела она не об этом, а о том, что придется расставаться с этим милым, внимательным, немного наивным мужчиной. Больше позировать она ему не станет. Зачем продолжать это странное знакомство, которое не приведет ни к чему хорошему? Уж лучше пусть будет Брюс. Он колдун. Он осыплет ее златом и скрасит остаток дней своими темными кудесами. Может ли сирота, не имеющая средств к существованию, мечтать о большем?

Живописец остановил свою повозку возле ограды Предтеченской церкви. Помог Асе выйти. Наступила минута расставания. Девушка не знала, что сказать. Проще всего было поблагодарить любезного кавалера за то, что подвез, и попрощаться, но она не хотела так уходить. Нужно было найти какие-нибудь теплые и при этом ни к чему не обязывающие слова. Как назло, ее спутник тоже молчал. Его глаза смотрели на нее с тем умилительным выражением, по которому Анна Болотная безошибочно определяла влюбленность. Слишком часто ей приходилось видеть этот лихорадочный блеск, и слишком хорошо она знала цену такой влюбленности. Юноши, почтенные отцы семейств, дряхлеющие вдовцы – все они воспламенялись при виде нее, словно порох, и так же быстро прогорали, хотя даже самую пылкую страсть она оставляла без ответа, принимая только внешние знаки внимания. Асе не хотелось, чтобы живописец Иволгин прошел тот же путь.

– Благодарю за то, что подвезли меня на своей чудесной машине, – произнесла она, приседая в поклоне.

– Вы чрезвычайно любезны, если называете эту дряхлую колымагу чудесной, – откликнулся он. – Если вы не против, мы могли бы обменяться номерами телефонов.

Гостья понятия не имела, о чем толкует собеседник, но догадалась, что речь, видимо, идет о способе, каким в этом столетии люди договариваются о поддержании дальнейшего знакомства.

– Я напишу вам письмо, господин Иволгин, – сказала Ася, – и пришлю с лакеем.

Она солгала, но живописцу показалось, что она шутит. Он вымученно улыбнулся и проговорил:

– Договорились. С нетерпением буду ждать вашего лакея. Надеюсь, он будет расторопнее телефона.

Колдун не заставил себя ждать. На этот раз он не стал присылать письма, а явился сам. Ася только что спровадила князя Пустовойтова. Старый ветреник поджидал свою содержанку в гостиной дома, который он же и предоставил в ее пользование. Попрощавшись с живописцем Иволгиным, девушка шмыгнула за церковную ограду и уже под ее защитой перешла в свой век. Когда она добралась до своего жилища и узнала, что в гостях у нее Николай Эмпедоклович, то едва не застонала от досады. Меньше всего она хотела сейчас видеть этого престарелого салонного шаркуна. Ей едва удалось переодеться и слегка привести себя в порядок. Потом пришлось битых два часа выслушивать болтовню своего благодетеля, сражаясь с собственными веками, которые неумолимо смыкались. Ведь Анна Болотная не спала целую ночь. Едва их светлость изволили отбыть восвояси и Ася уже приготовилась было пасть в объятия Морфея, как лакей доложил о том, что прибыл с визитом господин Брюс.

Его видеть девушке хотелось еще меньше, но отослать визитера прочь она еще не была готова. Велев сварить крепкого кофе, Анна распорядилась пригласить нового гостя в гостиную. Когда она сама туда вошла, то застала Брюса задумчиво разглядывающим ее портрет, который висел над камином. На колдуне был все тот же неизменный черный плащ, из-под которого виднелись каблуки ботфортов и кончик ножен. Обернулся он не сразу, поэтому хозяйка некоторое время могла видеть лишь его высокую, слегка сутулую фигуру. Наконец колдун обратил свой взор на оригинал изображения, которым так долго любовался. Он коротко поклонился. Ася поприветствовала его не слишком глубоким книксеном. Согласно сложившимся в свете неписаным правилам этикета такая сдержанность могла означать, что между ними возникли какие-то недоразумения, кои требовалось немедля разъяснить. Хозяйка дома опустилась в кресло, жестом предлагая гостю садиться.

– Чем обязана столь неожиданным визитом? – осведомилась девушка.

– Почему вы опять посетили грядущее? – без обиняков спросил ее визитер.

– Это произошло совершенно случайно, – ответила Ася. – Я задремала в ландо и во сне повернула камень на вашем подарке.

Брюс несколько мгновений буравил ее колючим взглядом, но потом глаза его подобрели.

– Будьте осторожны с волшебным кольцом, Анна, – пробормотал он.

– Постараюсь, – сердито пообещала та. – Мне не нравится, что вы шпионите за мною.

Колдун слабо улыбнулся.

– Я не шпионю, дорогая Анна, – вздохнул он. – Просто магические кольца всегда связаны со своим создателем, и поэтому я ощущаю каждый миг, когда они применяются.

– Тяжела ваша участь.

– За все, а тем более – за могущество, нужно платить… Кстати, я хочу пригласить вас на прогулку.

– Это весьма любезно с вашей стороны, но я не спала всю ночь и очень устала.

– От такой прогулки вы не откажетесь, – уверенно произнес Брюс. – Я хочу показать вам город!

– Вы полагаете, что я его никогда не видела?

– Таким образом – никогда. Подобно хромому бесу Лесажа, я покажу вам Ветроград сверху!

– Колдун скоро явится сюда, чтобы трудиться над тайной бессмертия, он намерен одарить им прекрасную сильфиду, которая посещает его здесь каждую ночь… – задумчиво процитировала Ася вышеупомянутого Лесажа и вдруг ехидно спросила: – А почему не сразу Мадрид?

– Дойдет черед и до Мадрида. Дайте только срок. Ну что, согласны?

Анна Болотная задумалась. Предложение темного чародея было весьма соблазнительным. Кто из читателей лукавого француза не мечтал повторить похождения испанского студента дона Клеофаса? Брюс почувствовал ее колебания и вынул из-под плаща небольшой хрустальный флакон, наполненный темной искрящейся жидкостью.

– Что касается вашей усталости, – продолжал он, – капелька эликсира ночи придаст вам бодрости и снимет усталость.

Он взял Асину чашечку, вытащил плотно притертую пробку флакона и плеснул в кофе его содержимое. Девушка приняла чародейское лекарство, которое совершенно растворилось в бурой жидкости арабского напитка. Прислушалась к своим ощущениям. Голова ее прояснилась. Веки уже не смыкались, подобно свинцовым заслонкам. А тело обрело пугающую легкость, словно стало невесомым. Девушка даже ухватилась за подлокотники кресла, в котором сидела.

– Вы меня опоили, – хихикнула она. – Лесаж с вами, я согласна!

– Тогда накиньте это, – сказал колдун.

Ася осторожно поднялась. Брюс накинул ей на плечи свою черную мантию, подошел к окну и распахнул его. Тусклое серебро бледной ночи пролилось в гостиную. Порыв сквозняка задул свечи. Чародей схватил девушку за руку и рванулся к окну. С ужасом чувствуя, что ноги ее в домашних туфлях отрываются от пола, свободной рукой Ася попыталась ухватиться за раму окна, но пальцы ее соскользнули, а вскоре и окно, и дом, и кривой переулок, в котором он возвышался, и Корабельная набережная – все ухнуло вниз, словно черная пасть земли поглотила их. В какой-то пяди от судорожно поджатых ног девушки промелькнул золотой крест на колокольне. Гладь Малой Извети отразила летящие рука об руку силуэты, а впереди распахнулась панорама озаренного редкими огнями Ветрограда с его дворцами, садами, поблескивающей паутиной каналов, серыми провалами улиц и угловатыми уступами крыш.

Зрелище было настолько захватывающим, что Ася забыла о своих страхах. Никому из людей не дано обозревать мир с высоты птичьего полета. Это счастье доступно лишь ангелам или бесам. А теперь, выходит, еще и чародеям. Ну и, конечно, тем счастливчикам, вернее – счастливицам, которые удостоились чести сопровождать оных. Правда, одной только возможности взирать на проплывающие внизу крыши недостаточно для того, чтобы проникнуть в сущность великого города. Анне Болотной, подобно дону Клеофасу, захотелось взглянуть и на то, что творится под крышами. Снять корку этого каменного пирога, дабы узреть его начинку. Девушка хотела сказать об этом своему спутнику, но тот вдруг резко повлек ее вниз. Городские кровли завертелись в бешеном круговороте и вдруг приблизились. Ася взвизгнула, сжалась в комок, зажмурилась, ожидая жестокого удара, которого не последовало. Открыв глаза, она увидела, что вместе с колдуном неподвижно парит над крышей замка Святого Михаила.

– Теперь мы должны уподобиться незримым и бестелесным, но всевидящим духам, – сказал Брюс, – если желаем, конечно, приобщиться к внутренней жизни двора.

– Желаем! – все еще дрожа от испуга, пискнула его спутница.

Колдун произнес длинное витиеватое заклинание и вдруг пропал. Ася испугалась, что он ее бросил одну парить над крышей императорской резиденции, но вдруг из пустоты прозвучал голос чародея.

– Не бойтесь! Теперь мы оба невидимы.

Девушка взглянула на свои руки и… не увидела их.

– И что дальше? – спросила она.

– Ныряйте в трубу! – последовал ответ.

– В какую из них? Их тут много!

– Ныряйте в любую. Вам сейчас нет препятствий. Летайте повсюду. Заглядывайте в альковы. Подслушивайте разговоры придворных. Болтовню челяди. В общем – все, что вам покажется любопытным. Когда устанете, возвращайтесь сюда. Здесь мы снова обретем плоть.

Последние слова эхом повторились в прохладном воздухе ночи, и наступила тишина, нарушаемая лишь перекличкой часовых в дворцовом парке. Ася попыталась пошевелиться, крыша внизу накренилась и соскользнула куда-то вбок. Девушка испуганно замерла. Далеко внизу она видела под собой кусты и деревья, разделенные прямыми дорожками. Асе захотелось вернуться на крышу, и ее желание мгновенно осуществилось. Тогда она поняла, что для того, чтобы управлять своим незримым и бесплотным телом, не нужно шевелиться – только желать. Силою мысли девушка скользнула в одну из труб, узорчатыми башенками поднимающихся над кровлей, и сразу оказалась в черном, пахнущем сажей пространстве, но лишь на мгновение. Она вырвалась из каминного зева и оказалась в небольшой комнате, уставленной богатой мебелью – покойные кресла, приземистые столики на гнутых ножках в виде львиных лап. На каминной полке часы. Под выпуклым стеклом черные стрелки указывали остриями на римскую цифру XII.

В одном из кресел сидел низкорослый мужчина во шлафроке. На голове у него был белый парик с буклями и косицей. Мужчина курил трубку с длинным чубуком и задумчиво смотрел в темный портал холодного камина, откуда только что незримо выскочила спутница колдуна. Ася всмотрелась в лицо курильщика и ахнула. Им оказался сам император! Впервые она видела самодержца так близко. Да еще – в одиночестве. Девушке хотелось сделать что-нибудь дерзкое и смешное. Она попыталась схватить кочергу, но невидимая рука соскользнула с узорчатой рукояти. Увы, бесплотная сущность могла только наблюдать за происходящим, никак в оном не участвуя. Ну что ж, придется глазеть и слушать. Однако глазеть было не на что, а слушать – тем более. Император сопел трубкой. Взгляд его был мрачен. О чем он сейчас думал? Об европейской политике? О недовольстве дворян, лишенных прежних вольностей? О волнениях среди крестьян? А может, о капризах новой фаворитки или о предстоящем смотре гвардии? Дьявол его разберет.

Через несколько минут Асе стало скучно, и она просочилась сквозь замочную скважину в анфиладу комнат. Здесь тоже было скучно. У каждой двери застыло по лакею. Они были похожи на истуканов. Девушка промчалась сквозь все комнаты – никого. Замок Святого Михаила спал. Она хотела было вернуться на крышу, как вдруг заметила небольшую приоткрытую дверь, что вела в темноту. Любопытство повлекло невидимку в щель между косяком и полотном двери. В отблеске свечей, проникавшем из комнат, была видна винтовая лестница, уходящая вниз. Ася бесплотной тенью пробежала по ступенькам и оказалась в подвале. Она увидела странное синее пламя, поднимающееся над тиглем. Реторты и перегонные кубы. Змеевики и человеческий череп, что лежал поверх громадного фолианта. За длинным столом сидел худой старик в круглых очках. Девушка неслышно приблизилась к столу, чтобы увидеть, чем занят обитатель подвала, и едва не закричала, когда тот, сняв очки, пристально посмотрел перед собой и вдруг сказал:

– Добро пожаловать в мое узилище, юная душа!

Глава седьмая

Четверг

Ветроград-XXI

– Вы меня видите? – удивилась Ася.

– Не вижу, – ответил старик, – но я знаю, что вы здесь.

– Вы чародей?

– Нет, я лишь старый цверг, который занят поиском философского камня. А чародей – это тот, кто одарил вас способностью незримого присутствия.

– Я вижу, вам многое известно, – уклончиво сказала девушка. – А что такое философский камень?

– По-латыни его называют lapis philosophorum, он же магистерий, ребис, эликсир философов, красная тинктура, а также – пятый элемент. Говоря языком науки – реактив, необходимый для великого делания, то есть превращения любых металлов в чистое золото.

– И вам удалось его отыскать?

– Пока – нет, но я на верном пути.

– Зачем вам золото? Желаете разбогатеть?

– Я ЦВЕРГ! – напомнил алхимик. – Мне показалось, что вам ведомо это слово. Во всяком случае, вы не удивились, услышав его.

– Да, я слыхала это слово, – сказала Ася. – Но ведь цверги – это рабы пустых, ветреных женщин, прожигающих жизнь на балах и в светских салонах.

– Их называют снежницами, ибо они холодны и бездушны, как снег, – печально проговорил старик. – Я именно такой раб. Моя снежница требует все больше золота, ибо пристрастилась к фараону. И если я не сумею утолить ее жажду, моя участь незавидна.

– Почему?

– Жизнь цверга тесно связана с жизнью снежницы. Он живет, покуда способен удовлетворять ее прихоти.

– Вы хотите сказать, что умрете, если перестанете оплачивать бессмысленное порхание этой вашей снежницы по цветам удовольствия?

– Да. Каждая крупинка золота, отданного ей – это частичка моей жизни, а ведь только кажется, что частичка – это мало. – Что же вас вынудило угодить в столь унизительное рабство?

– Красота – будь она проклята, – злобно проговорил цверг и вдруг спросил: – У вас есть кольцо?

– Девушки всегда носят кольца!

– Я говорю об особом кольце. Об одном из тех, которые раздает девушкам колдун Брюс. Есть оно у вас?

– У меня есть кольцо от Брюса, – призналась Ася, – только не то, о котором вы думаете.

– Все колдовские кольца одинаковы, – вздохнул старик. – Вы полагаете, Брюс только мужчин превращает в рабов? Девушек – тоже. Только у цвергов его кольца отнимают жизнь, а у снежниц – душу.

– Полагаете, я продала ему свою душу?

– Надеюсь, что пока – нет. Ведь кольца не сразу отнимают ее у девушек, а по крупицам, как и жизнь цвергов. Увы, и жизнь, и душа отнюдь не неисчерпаемы. Скажите, чем вас соблазнил колдун? Не роскошью и праздностью, как я понимаю. Каким чудом?

– Благодаря ему, я могу очутиться в грядущем на триста лет вперед и вернуться обратно.

– И вы уже воспользовались этим подарком?

– Да, дважды, но второй раз случайно.

– Похоже, вы очень нужны Брюсу, если он пошел на такой риск, – пробормотал алхимик.

– О каком риске вы говорите?

– Существует древняя легенда, – после недолгого молчания произнес цверг. – Колдун хотел поработить девушку, в которую был влюблен, и подарил ей волшебное кольцо, но девушка отвергла его притязания и отдала кольцо своему настоящему возлюбленному, чтобы тот с его помощью победил колдуна.

– Не понимаю, какое отношение эта легенда имеет ко мне?

– Не знаю. Может быть, и не имеет. Вам виднее.

– Благодарю за интересный разговор. Скажите хоть, как вас зовут, благодетель?

– Мое имя Лащер.

– Было весьма увлекательно поговорить с вами, господин Лащер! Простите, я спешу!

– Летите-летите, моя незримая гостья! И помните наш разговор!

– Желаю найти вам этот ваш эликсир! – откликнулась Ася и втянулась под вытяжной колпак над тиглем.

Ей вдруг стало тревожно, и она решила не возвращаться в покои дворца. Через мгновение Ася оказалась снова над крышей и сразу увидела колдуна. Он улыбнулся, щелкнул пальцами, и девушка вновь обрела зримую плоть, хотя по-прежнему оставалась невесомой.

– Ну как вам понравилась царская резиденция? – спросил Брюс.

– Скучно! – искренне ответила Ася. – Все спят. Лакеи, как истуканы. А император курит трубку, сидя в кресле, и молчит.

– Хотите заглянуть в другие дома Ветрограда?

– Не хочу! Везде будет одно и то же. Ну, может быть, еще какая-нибудь грязь.

– Чего же вы тогда желаете, Анна?

– Я желаю оказаться дома и лечь спать!

– Ну что ж, – вздохнул Брюс. – Ваше желание для меня закон. Да будет оно исполнено!

И в это время дворцовая крыша, парк, часовые, бледнеющее рассветное небо – все завертелось и пропало. Когда Ася проснулась, тяжелые бордовые шторы в ее спальной наливались солнечным светом, отчего казались алыми. Несколько минут девушка лежала, бездумно глядя в расписанный цветочным орнаментом потолок, пытаясь понять, приснились ли ей полет над Ветроградом, император с трубкой и старый цверг или нет, но так и не поняла. Нужно было подниматься, заняться собой и главным образом – прической.

Когда она встала и заглянула в зеркало, то ей показалось, что она видит чучело огородное, а не юную красотку. Дернув за шнурок звонка, Анна Болотная позвала горничную, та кликнула других служанок. Вскоре они наполнили ванну горячей водой, запахло мылом и ароматическими солями. Голова была тщательно вымыта и расчесана, а тело распарено и размято. После мытья девушка почувствовала себя заново рожденной.

Теперь предстояло перетерпеть укладку волос. Расчесанные локоны сами по себе были, конечно, прелестны, но простоволосой в свете не покажешься и у себя никого не примешь. Сидя за туалетным столиком, взирая на свое унылое отражение, Ася вспоминала сказанное старым цвергом. Случайно ли он рассказал ей о старой легенде? Чтобы избавиться от преследований колдуна, девушка должна передать подаренное им кольцо своему возлюбленному. Однако ведь и снежницы передают влюбленным в них мужчинам волшебные кольца, из-за чего несчастные превращаются в цвергов, рабски потакающих прихотям своих прелестниц. В чем же отличие? Видимо, в том, что снежницы лишь позволяют себя любить, но сами не любят. Если любовь не взаимна, всегда тот, кто любит, – раб, а тот, кого любят, – полновластный господин. Разумеется, в том случае, если господство это ему самому не противно.

Ася попыталась применить это рассуждение к себе самой. Кольцо у нее есть, но любит ли она кого-нибудь? Да и кого ей любить? Старого ветреника Пустовойтова? Он щедр к бедной сироте и в то же время не требует платы за свои благодеяния. Можно ли за это любить? Можно, но скорее дочерней, благодарной любовью. Бесчисленных, сменяющих друг друга чичисбеев, всех этих бравых кавалергардов, отпрысков богатых провинциальных помещиков, ищущих признания в высшем свете, даже всерьез рассматривать не стоит. Колдуна Брюса? Да, он сумел поразить ее воображение. Его подарок нельзя сравнить ни с чем на свете, но можно ли за это полюбить? Ася была убеждена, что нет. Ее вторая сущность, Анна Болотная, готова была выйти замуж по расчету, и чародей был далеко не худшей партией для такого брака, но первая и главная, как и всякая чистая душа, жаждала любви. И если подумать, единственным человеком, которого она могла бы полюбить, был живописец из грядущего века.

Подумав о нем, Ася поневоле вспомнила глаза Иволгина, его руки, немного неуклюжие манеры и то, как ловко и вместе с тем – небрежно управлялся он со своей механической повозкой. Было в нем что-то от героя рыцарских романов – прост, честен, благороден. Как живописец, Иволгин, несомненно, живет собственным трудом. Есть ли у него знатные покровители? Пользуются ли его полотна успехом у богатой публики? Этого Ася не знала. Она вспомнила, что, проезжая в диковинной машине по дневному Ветрограду, видела множество искусных изображений, украшавших модные лавки и просто городские улицы. Чтобы создать их, должны были трудиться сотни живописцев и граверов. А чем больше мастеров, способных удовлетворить самый взыскательный вкус, тем ниже ценится их труд. На досуге Ася почитывала труды Адама Смита и немного разбиралась в торговле и экономии. Следовательно, господин Иволгин вряд ли богат.

Впрочем, было ли ей какое-нибудь дело до его достатка? Если она и в самом деле его полюбит, то пойдет на что угодно, лишь бы остаться с ним. Другое дело, что если она способна об этом рассуждать, то о любви пока говорить рано. Вон даже отражение в зеркале не изменилось. К щекам не прилил румянец, грудь не вздымается от волнения. Не трепещет ни одна жилка. А может быть, ухаживания колдуна, а пуще всего – его подарок уже превратили ее в снежницу, чье сердце лишь кусок льда? Не зря же Брюс рассказал ей об аде, из которого грешной душе не только не суждено вырваться, но даже молиться о спасении не дано. Это была не праздная болтовня, это был намек на судьбу, ожидающую каждого, кто при жизни позволит заманить себя в сети колдовства. А она, увлеченная открывающимися возможностями, пропустила это предупреждение мимо ушей. Нет, старый цверг Лащер не прав. Снежницы тоже рабыни. Они пленницы собственных прихотей и неутолимой жажды роскоши и праздности.

Другой вопрос, остался ли у нее путь назад? Насколько увязла она в сетях колдовских чар? Раздвоенность, которую содержанка князя Пустовойтова ощущала едва ли не с рождения, не давала ей ответить на эти вопросы с твердой определенностью. Светская львица Анна Болотная жаждала новых чудес и необыкновенных ощущений, а приютская сирота Ася – покоя и чистой совести. Какая из ипостасей возьмет верх, предсказать было трудно. Девушка понимала, что борьба предстоит трудная, ибо нет у человека врага злее, нежели он сам. Однако, чтобы дать шанс своей лучшей половине, она решила снова встретиться с живописцем, что живет в диковинном XXI столетии. Тем более что благовидный предлог придумывать не было нужды. Она же обещала, что будет позировать господину Иволгину. Надо будет обнажиться – обнажится, но поначалу следует предстать перед ним во всей красе.

– Маняша! – окликнула Ася свою сенную девку. – Передай Прохору, пусть закладывает ландо. Я еду кататься!

– Слушаюсь, барышня! – откликнулась та и опрометью бросилась исполнять приказание.

Уныния в отражении лица как не бывало. Теперь из зеркала на Асю смотрела ее решительная, не знающая сомнений ипостась.

Живописец Иволгин сидел у себя в мастерской и разглядывал эскизы рук и лица Анны. К собственному творчеству он относился скептически, порой несправедливо считая себя халтурщиком, но сейчас ему нравилось то, что вышло из-под его карандаша и мелков. Правда, он тут же сказал себе, что ему нравится модель, а не изображение. Истина, как всегда, была где-то посередине. Гарику нравилось и то и другое, и он с нетерпением ждал, когда эта удивительная девушка вновь появится у него в мастерской, чтобы можно было продолжить работу. И хотя его смущало, что Анна отказалась сообщить номер своего телефона, но он отнес это на счет ее необыкновенной застенчивости. В этой девушке в старинном платье все было необыкновенным. Жесты, движения, удивительная пластичность. Не говоря уже о способности внезапно исчезать и столь же неожиданно появляться. Как ей это удавалось, понять невозможно.

Без воображения художнику не обойтись. И Гарик готов был поверить в любое, самое невероятное происхождение своей Золушки. Кто она? Сказочная принцесса? Пришелица с далеких звезд? Таинственное порождение бледной ночи? Кем бы она ни была, только пусть придет снова! Иволгин забыл обо всем на свете. Об угрозе Антропова передать заказ Стрепетову. О капризах Киры. О странных взглядах Илоны. О несчастном Щербатове. Обо всех этих людях, которые так много значили для него в жизни, а теперь словно отодвинулись в тень. Околдовала его, что ли, эта девушка? А хотя бы и так! Главное, что он искал свою Золушку и нашел. Пусть Анна от него скрылась, не оставив координат, но он знает, что она живет на Корабельной набережной, неподалеку от Предтеченского собора. Вчера она зашла за его ограду и пропала. Может быть, она дочь священника? Если потребуется он и в церковь заглянет, чтобы узнать это.

Заглядывать в церковь не пришлось. Послышался тихий стук в дверь, словно мышка поскреблась. Гарик удивленно пожал плечами, дескать, кто это там скребется, звонок же есть! Ни о чем не подозревая, он подошел к двери и толкнул ее. На лестничной площадке стояла незнакомка в кринолине с высокой причудливой прической на голове. Художник недоуменно посмотрел на нее, лихорадочно соображая, приглашал ли он на это время натурщицу в историческом костюме? В принципе, такие планы у него были, но… Девушка смотрела на него с неменьшим недоумением, видимо, не ожидала такой встречи. Ее атласное голубое платье было расшито серебряными цветами, корсет подпирал и без того высокую грудь, прикрытую тонкой кисеей, руки до локтей были обнажены, на безымянном пальце правой блестел прозрачным камнем перстень. Где-то Иволгин уже видел такое кольцо. И в следующее мгновение он ахнул:

– Анна! Это вы?!

– Слава богу! – выдохнула девушка. – Наконец-то вы узнали меня!

– Простите! – покаянно забормотал живописец. – Я уж и не чаял увидеть вас!

– Именно поэтому вы держите меня на пороге?

– Проходите-проходите… Хотите – кофе?

– С большим удовольствием я бы выпила фруктовой воды, – ответствовала гостья, словно изящная каравелла, вплывая в мастерскую.

– Сейчас посмотрю, есть ли у меня в холодильнике лимонад… Проходите вот сюда, здесь прохладнее. Извините за беспорядок.

– Вам надо уволить ваших слуг, – проговорила девушка.

– Слуг? Вы шутите?!

– Разве вы не можете позволить себе хотя бы горничную?

– Это мне не по карману. Так, иногда обращаюсь в клининговую компанию.

Покуда они перебрасывались ничего не значащими словами, гостья прошла в уже знакомую мастерскую и застыла посреди нее, не решаясь присесть. Хозяин вынырнул из какого-то закутка, неся пузатую, ярко раскрашенную бутылку и пару стаканов. Все это он поставил на стол, заваленный кистями, карандашами, листами ватмана и тюбиками с красками. Ухватился за горлышко бутылки, словно хотел вытащить пробку. Раздалось тихое шипение. Стаканы наполнились желтоватой пузырящейся жидкостью, похожей на вино из Шампани. Когда Иволгин протянул один из стаканов гостье и та поднесла его ко рту, шипучие пузырьки, выпрыгивающие из сосуда, ударили ей в нос. Девушка засмеялась и пригубила напиток. Это оказалось не шампанское, а пузырящаяся фруктовая вода. Такой она никогда еще не пробовала. Напиток ей понравился, но Ася считала, что воспитанной девушке приличествует во всем блюсти умеренность, и потому, немного не допив, отставила стакан в сторону.

– Ну что ж, приступим? – спросила девушка.

– К чему? – испугался художник.

– Вы же собирались писать с меня портрет. Или вы уже передумали, господин Иволгин?

– Нет, что вы! Конечно же – нет!

– Тогда распоряжайтесь мною.

– Хорошо… Будьте любезны, встаньте вот здесь, где драпировка.

Ася проплыла, покачивая кринолином, к указанному месту и замерла там, сложив руки перед собой, как это делают балерины. Гарик мысленно ахнул. Эта удивительная девушка приняла именно ту позу, которая ему виделась для изображения Золушки. Он сдернул старую простыню с давно заготовленного холста, повернул мольберт к окну, чтобы писать при естественном освещении, взял уголек и начал набрасывать общие контуры. Он так увлекся, что напрочь забыл о самой натурщице. Его даже не удивляло, что девушка стоит не шелохнувшись, словно это статуя, а не человек. Иволгин привык к работе с натурщицами. Одни из них были настоящими профессионалками, послушно принимали любые позы, сохраняли неподвижность столько, сколько требовалось, но попадались и капризные лентяйки, которые всегда на что-нибудь жаловались.

Живописцу было невдомек, что гостье тоже не впервой позировать, но терпеливость объяснялась не этим. Асе хотелось, чтобы господин Иволгин остался ею доволен. И такое с ней случилось, пожалуй, впервые в жизни. Прежде Анна Болотная никому не хотела понравиться нарочно. Мужчины и так были от нее без ума. Напротив, ей приходилось прилагать немало усилий, чтобы избавиться от наиболее назойливых ухажеров. Живописцы, которые писали с нее Диан и Венер, чаще всего вели себя галантно, хотя попадались и такие, кто полагал, что натурщица сродни уличной девке. Таковых приходилось приводить в чувство. Господин Иволгин – иное дело. Он был не только талантливым живописцем, но и настоящим рыцарем. И Асе хотелось, чтобы он видел в ней даму, достойную того, чтобы совершить во имя нее подвиг. Ну или хотя бы – написать полотно, которое понравится самым придирчивым знатокам и ценителям изящных искусств.

Как ни крепилась Ася, а когда живописец объявил перерыв, вздохнула с облегчением. Она опустилась на низкую кушетку, и хозяин мастерской снова угостил ее лимонадом. На этот раз девушка не стала жеманничать, опустошила стакан и попросила еще.

– Думаю, нам не помешает пообедать, – сказал Иволгин. – Я бы пригласил вас в ресторан, но в таком наряде вам там будет неудобно. Может, закажем пиццу?

Что такое пицца, гостья не знала, но на всякий случай кивнула. Живописец вынул из кармана своих широких синих, заляпанных краской штанов плоскую табакерку. Ткнув пальцем в ее гладкую стеклянную крышечку, он поднес табакерку к уху и пробормотал:

– Две пеперони, пожалуйста. Да. Набережная Зеркального канала, дом тринадцать. Помещение седьмое. Спасибо! – Снова спрятав чудо-табакерку в карман, он сказал: – Ну вот, сейчас привезут. Простите, что не спросил, какую именно пиццу вы любите.

Девушка пожала плечами.

– Я даже не знаю, что это такое, – пробормотала она.

– Вы шутите? – опешил Иволгин.

– Нисколько.

– Ну… Пицца – это итальянское блюдо. Вроде большой лепешки, с кружочками колбасы, грибами, овощами, а сверху – присыпанной тертым сыром.

– У вас есть повар-итальянец?

– У меня – нет, – улыбнулся живописец. – Да и в пиццериях сейчас работает кто угодно – таджики, узбеки, русские, только – не итальянцы.

– Странно здесь у вас, – вздохнула Ася.

– Где это – у нас? Вы откуда, Анна?! Хотя я обещал не расспрашивать.

– Вы же знаете, что я живу в Ветрограде, на Корабельной набережной, – откликнулась девушка. – Только… В осьмнадцатом столетии.

Гарик поверил ей сразу. Никаких дурацких мыслей о розыгрыше, поехавшей крыше и прочих глупостях. Если эта удивительная девушка и впрямь из XVIII века, тогда становятся понятными все ее странности. Манера вести себя, склонность к устаревшим речевым оборотам, незнание элементарных вещей. Да и откуда еще могла взяться его Золушка, как не из далекого прошлого? Он думал найти ее прообраз здесь, в безумном XXI столетии, искал среди миллионов горожанок со стандартизированной пластическими операциями внешностью, а его просто не могло быть в этой эпохе, потому что дело не только в форме носа, изломе бровей, очертании губ и подбородка, дело – в душе. Душа Золушки должна светиться в ее глазах, проявляться в наклоне головы и движении рук. У Анны она сияла в каждой черточке, в каждом жесте и взгляде. И теперь его обязанность запечатлеть это сияние на холсте. И он будет работать над этим столько, сколько потребуется. И черт с ним, с Антроповым и его заказом.

– Вы мне не верите? – спросила гостья.

– Верю, – выдохнул Иволгин. – Я же отчетливо видел, как вы исчезли с Императорской линии, как будто вас там и не было. Я только не понимаю, как вы это делаете? Неужели три столетия назад была создана машина времени?

– Машина? – переспросила Ася. – У нас там нет машин. Если не считать мельничных колес, да механических игрушек, которые немцы делают… Путешествую я к вам и обратно посредством кольца. Вот оно!

Девушка протянула руку, и живописец осмотрел перстень у нее на пальце. Работа была, конечно, изящная, старинная, но ничего особенного.

– Как же это кольцо оказалось у вас?

– Если вы поверили в главное, поверьте и в то, что я вам сейчас расскажу, – произнесла девушка. – Перстень этот мне подарил мой ухажер, колдун по имени Брюс.

– С ума сойти! – ахнул Иволгин. – Простите! Рассказывайте дальше, пожалуйста!

– Я поддалась искушению. Воспользовалась подарком и очутилась в вашем веке. Это было в ту самую ночь, когда вы впервые встретили меня. Второй раз я здесь оказалась по воле случая. Именно тогда вы рисовали мое лицо и руки. Ну а в третий раз – сегодня.

Глава восьмая

Четверг

Ветроград-XVIII

– Вы для меня были сказочной принцессой еще до того, как я увидел вас, – задумчиво произнес художник. – И то, о чем вы рассказали сейчас, лишь подтвердило мою интуитивную догадку.

– Я рада, что вы мне сразу поверили, – откликнулась Ася. – В моем веке верят в хиромантию, счастливые карты, гороскопы и тому подобную чепуху, хотя весьма гордятся своей просвещенностью.

– Вы не поверите, но и в мой просвещенный век верят во все, вами перечисленное, и еще во многое другое.

– Выходит, в чем-то люди остаются прежними, несмотря на все плоды просвещения.

И они рассмеялись. Дети разных эпох, они не ощущали пропасти, которая должна была разделять их. Им было так хорошо вместе, что не хотелось расставаться. Гарик ломал голову, как сделать так, чтобы эта удивительная девушка задержалась здесь, в XXI веке? Ведь если она сейчас уйдет, то где гарантия, что не навсегда? Вдруг колдун отберет свой подарок или лишит его волшебной силы! Все-таки колдовство – вещь ненадежная. Уж лучше бы у Золушки была машина времени. Могли бы вместе сгонять в XVIII век. Там такие этюды можно будет намалевать, пальчики оближешь! Иволгин удивлялся собственному спокойствию и способности с легкостью сжиться с невероятным. Как будто он всю жизнь знает эту девушку, которая родилась триста лет назад и все еще дивно хороша. Да и он тоже хорош! Уставился на сказочную принцессу как баран на новые ворота и улыбается, будто слабоумный. Что Анна о нем подумает?

– А вы хотели бы побывать в моем времени, господин Иволгин?

– Побывать?! – ошеломленно переспросил художник. – Ну конечно! А как?

– Очень просто! Я дам вам на время свое кольцо.

– А как же вы?

– А я пока побуду у вас, если не возражаете.

– Разумеется, нет! Буду только рад!

– Вот и славно!

Ася сняла с пальца волшебное кольцо и протянула живописцу, который взял его дрогнувшей рукой. Ощущение дежавю накрыло Гарика. Словно это уже было с ним. Прекрасная девушка уже протягивала ему кольцо, и он принял его, чтобы… Чтобы что?.. А, не важно! Иволгин покрутил кольцо в руке. Выглядело оно скромно. За такое в ломбарде много не дадут. Неужели же в нем заключена такая сила?! Может быть, все-таки фокус? Очень не хотелось, чтобы это оказался фокус. А вся история с путешествиями во времени – выдумками экзальтированной девицы. Каждый из нас жаждет чуда, но при этом боится разочарования. Если он сейчас попытается воспользоваться кольцом и ничего не произойдет, то будет выглядеть чрезвычайно глупо в глазах Анны. Ну и пусть! Посмеется над легковерным мужичонкой, да и только. Иногда повалять дурака перед красивой девушкой даже полезно. – Ну и как им пользуются?

– Нужно надеть на палец и повернуть камешек, – ответила Ася. – Только не здесь. Не в доме. Лучше всего где-нибудь на открытом месте, которое не очень изменилось за последние триста лет.

– Вы, я вижу, опытная путешественница во времени, – с восхищением произнес художник. – Даже не верится, что вы только в третий раз проникаете в иное столетие.

– Я лишь руководствуюсь здравым смыслом. Было бы безрассудно оказаться замурованной в какой-нибудь стене. – Тогда идемте на набережную. Там есть одно место, которое точно не менялось сотни лет.

– Идемте!

Они как ни в чем не бывало покинули мастерскую, спустились по лестнице и вышли на набережную Зеркального канала. Идти было недалеко. В канал впадала узкая речушка Слезинка, ее крутые берега, поросшие ивами, и впрямь казались островком далекого прошлого, невесть как сохранившегося среди каменных громад великого города. В прибрежных кустах гнездились дикие утки, а в самой речушке купались пацанята. Питали Слезинку подземные ключи, и вода ее оставалась чистой и холодной даже в жару. Гарик подал девушке руку, и они спустились к воде по узкой тропинке. Старая плакучая ива накрыла их тенью. Теперь никто из посторонних не мог видеть эту странную парочку. Художник надел кольцо на мизинец – единственный палец, на который оно налезло. Ася перекрестила его. Иволгин вздохнул и повернул камень в оправе. Легкая дурнота накатила на него, а в глазах на мгновение потемнело.

Когда зрение восстановилось, Анна исчезла, а вместо одной старой ивы оказалось две молоденьких. Гарик посмотрел вверх, туда, где в его время над кромкой берега поднимались каменные дома, постройки XIX века. Теперь там домов не было. Если не считать покосившейся хибары, возле которой торчали колья с растянутыми между ними сетями. На пороге хибары стоял старик с похожей на паклю бородой до пояса. Видимо, он стал свидетелем появления Иволгина из ниоткуда, потому что быстро-быстро крестился. Поразила художника тишина. В большом городе даже глубокой ночью не бывает тихо, а здесь, кроме криков чаек, что носились в вышине, и шелеста листвы – не было никаких звуков. Сомнений не осталось, кольцо колдуна действительно перенесло человека из XXI века в прошлое. В какой именно век, так вот с ходу сказать было нельзя, но во всяком случае – в те времена, когда берег Слезинки был еще городской окраиной.

Художник решил, что для начала достаточно. Для более подробного знакомства с иным столетием следовало подготовиться. Гарик повернул камень и вновь оказался под ветвями старой ивы, услышал привычные городские шумы и увидел улыбку Анны.

– Я знала, что вы сразу же вернетесь, – сказала она.

– Вы полагаете, что я струсил?

– Что вы! Напротив. Я полагала, что вы куда менее безрассудны, нежели я. И не ошиблась.

– Для полноценного ознакомления с вашей эпохой я совершенно не готов. Даже костюм у меня неподходящий.

– Пожалуй, да! – согласилась девушка. – В таком наряде вас примут или за скомороха, или за…

– Умалишенного.

– Это было бы весьма прискорбно.

– Вернемся покуда ко мне, – предложил Иволгин. – У меня где-то завалялся театральный костюм как раз из подходящей эпохи. Даже парик есть.

– Любопытно было бы взглянуть на вас в парике.

– Постараюсь доставить вам такое удовольствие.

Так, перебрасываясь ироническими замечаниями, они вскарабкались на берег и направились к дому, где находилась мастерская художника. У самого парадного им преградила путь худенькая брюнетка. Это была Илона Прохорова. Она ревниво покосилась в сторону Анны и обратилась к Иволгину:

– Гарик, привет! Думала, что уже не встречу тебя. На звонки ты не отвечаешь.

– Здравствуй, Илона! – Художник смутился. – Ох, прости! Кажется, я оставил телефон дома…

– Не удивительно, – буркнула та и снова покосилась на Анну.

– Зайдешь?

– Нет, я на минутку! Кира просила напомнить, что ей нужны деньги. Ты обещал!

– Хорошо! – не слишком радостно откликнулся Гарик. – Я с ней созвонюсь.

– Ну тогда пока! – Илона резко повернулась и гордо зашагала в сторону Изветского проспекта.

Иволгин посмотрел ей вслед, вздохнул и открыл перед Анной дверь парадного. В неловком молчании они поднялись в мастерскую.

– Простите, что не познакомил вас, – пробормотал Гарик. – Это была Илона. Подруга моей…

– Снежницы!

– Снежницы? – переспросил художник.

– Так у нас называют ветреных красавиц, которые требуют от своих избранников денег, денег и только денег.

– Это ведь от слова «снег», верно?

– Это от ледяного сердца, равнодушного и холодного.

– Ну Кира не совсем такая, – не слишком убедительно протянул Иволгин. – И потом, я и в самом деле обещал.

– Простите, господин Иволгин, но мне нет никакого дела до вашей избранницы, – раздраженно откликнулась Ася. – Если вам больше не нужно мое кольцо, верните его мне.

– Да, пожалуйста! – спохватился Гарик, сдергивая с мизинца волшебный перстень. – Я вас чем-то обидел?

– Чем же вы могли меня обидеть?

– Я понимаю, не следует в присутствии одной девушки упоминать о другой, но эта нелепая встреча с Илоной…

– Она в вас влюблена!

– Почему вы так решили?

– По тому, как она на вас смотрела.

– Да, но…

– Не смущайтесь, господин Иволгин, – сказала девушка. – Мне пора!

– Вы еще придете?

– Пожалуй, что нет.

– Но почему?!

– Потому что мне пора не только возвращаться в свой век, но и устраивать свою судьбу. Брюс хочет, чтобы я стала его женой. Не вижу причин отказать ему. Быть может, я погублю свою бессмертную душу, принимая от него подарки и вовлекаясь в его колдовские похождения, но по крайней мере мое земное бытие будет устроено.

– Ася, да что вы такое говорите! – ужаснулся художник. – Ведь вы не любите его!

– Откуда вам это известно?

– Если бы вы любили Брюса, то не стали бы мне говорить о нем… Ася, вы пришли ко мне не ради того, чтобы позировать. Верно?

Девушка вся словно обмякла. Она опустилась на стул и уронила на колени руки.

– Верно.

– Вы пришли ко мне за помощью?

– Да.

– Как я могу вам помочь?

– Не знаю… Старый цверг Лащер рассказал мне легенду о девушке, которой домогался злой колдун. Чтобы соблазнить ее, он подарил ей волшебное кольцо, но девушка отдала кольцо своему настоящему возлюбленному, и тот с его помощью победил колдуна. Вот и все, что я знаю.

– Именно поэтому вы предложили посетить ваш век с помощью своего волшебного кольца?

– Да. Простите меня за эту нелепую попытку вовлечь вас в чуждую для вас сказку.

– Верните мне кольцо!

– Но ведь я не еще не знаю, люблю ли я вас!

– С этим мы потом разберемся. Пока что я должен хотя бы посмотреть на этого вашего колдуна, чтобы понять, что он за фрукт!

– Это весьма благородно с вашей стороны, но ведь Брюс – страшный человек.

– Вот и посмотрим. Вы не думайте, я в армии служил. Всяких повидал.

– Тогда надевайте ваш театральный костюм и парик. Еще бы вам шпага не помешала.

– Шпага? Шпага есть. Мне Щербатов подарил. Он их коллекционирует.

Гарик с трудом отыскал камзол, кюлоты, чулки и туфли с пряжками. Ко всему этому прилагался парик и треуголка. Костюм французского дворянина XVII века остался у Иволгина с того времени, когда он рисовал декорации для спектакля «Кабала святош». Шпага была в простеньких ножнах, но к костюму она подходила, а главное, к ножнам прилагалась и перевязь. Провозившись с полчаса, художник кое-как обрядился во все это и, собравшись с духом, предстал перед гостьей. Увидев его, Ася не удержалась и фыркнула.

– Наверное, я выгляжу огородным пугалом, – пробормотал Гарик, – но другого у меня все равно нет.

– Простите! – воскликнула девушка. – Я не хотела вас обидеть! На самом деле такой наряд вам идет. Только если у вас найдется иголка и нитки, я постараюсь сделать так, чтобы он сидел на вас половчее.

Самым большим сюрпризом было отсутствие каменной мостовой. Конечно, Иволгин знал о том, что триста лет назад в Ветрограде было мало мощеных улиц, но одно дело читать об этом в книгах, другое – самому пробираться тропинками, протоптанными жителями городских окраин в поросших травою улочках. Хорошо, хоть погода стояла сухая, иначе художник в своих театральных туфлях с пряжками хлебнул бы здесь горя. На франта в камзоле с позументами, молью траченной треуголке и криво сидящем парике оглядывались прохожие. Такие господа на Лекарской заставе появлялись редко. А если и удостаивали оную собственной персоной, то передвигались отнюдь не пешком. Гость из грядущего насмотрелся уже на кареты, ландо, двуколки и прочие экипажи, которые громыхали колесами по широким першпективам и узким, хотя и прямым, улицам столичного града. Движение в нем оказалось не менее интенсивным, чем в наши дни, но он не мог воспользоваться услугами здешнего транспорта, ибо не имел денег, что были в ходу в это время.

День клонился к вечеру. Гарик прошел уже через весь город, и ноги его подкашивались. Поначалу он вертел головою во все стороны – настолько неузнаваемым оказался родной Ветроград. А еще он тайком фотографировал – благо догадался захватить с собою телефон. Потом, видимо от усталости, и здания, и люди, и экипажи стали казаться ему однообразными, а цель посещения далекого прошлого – смехотворной.

Зачем он ищет среди этих кривых домишек дом колдуна? Что он ему скажет? Вызовет на дуэль? Как же, станет этот Брюс с ним драться. Кликнет своих холопов, отходят они незваного гостя дубьем и вышвырнут за ворота. Да еще кольцо отберут, чего доброго. И превратится живописец Иволгин в здешнего бродягу. Пойдет на паперть, копейку, Христа ради, выпрашивать. От этих мыслей Гарик только разозлился. Сжал эфес шпаги покрепче, выпрямился и решительно зашагал к большому мрачному дому, башенка которого, накрытая куполом, отчетливо рисовалась на фоне закатного неба.

Дом колдуна окружал просторный, но запущенный парк. Стволы кряжистых дубов, что высились в нем, поросли седым мхом, с корявых ветвей свешивались неопрятного вида мочала. Пахло прелью и затхлостью. Чугунные ворота в его ограде были едва приоткрыты, провисли на ржавых петлях и вросли в землю. Под стать ограде был и сам дом. Белые, облупившиеся колонны парадного подъезда, казалось, просели под тяжестью портика. Иволгину было невдомек, что обиталище Брюса каждому являлось таким, каким посетитель подсознательно хотел его видеть. Живописец из XXI столетия представлял его ветхим строением, вроде тех старинных усадеб, что доживали свой век в Ветроградской области, охраняемых государством от злоумышленников, но не от времени и непогод. И колдовской дом проседал, трескался, мутнел стеклами окон и рассыхался на глазах. Гарик с трудом протиснулся между створками ворот, испачкав камзол ржавчиной.

Небо стремительно тускнело. Свет едва пробивался сквозь густую парковую растительность. Зловеще каркали вороны. Художник подошел к парадному крыльцу, старательно глядя себе под ноги, поднялся по рассыпавшимся каменным ступеням. Взялся за ручку двери – зеленую от патины бронзовую львиную лапу – и потянул на себя. Вопреки его ожиданиям, дверь отворилась. Пахнуло затхлостью. Тьма стояла в просторном вестибюле – настоянная на тишине. Дом всем видом своим показывал, что пришедшему нечего здесь делать. Он не найдет в этой затхлой, безмолвной тьме того, кого ищет.

Надо поворачивать оглобли и возвращаться в свой шумный век. Несолоно хлебавши. Однако Иволгин не поверил дому. Он вынул из широкого кармана камзола эпохи Людовика XIV телефон, в котором еще хватало заряда, и включил фонарик. Яркий электрический свет застал дом-обманщик врасплох.

На полу не было ни пылинки. Инкрустированный разноцветными вставками паркетный пол сверкал, словно зеркало. Зеркала здесь тоже были. Они многократно усилили сияние фонарика, озарив золоченые завитки барочной мебели, хрустальные подвески жирандолей и серебряные цветы, которыми были расшиты портьеры. Из вестибюля вправо и влево вели две анфилады комнат. Гарик повернул направо. Он шел из комнаты в комнату, подсвечивая путь фонариком телефона и чутко прислушиваясь к эху собственных шагов. Удивляло, что столь большой дом совершенно пуст, словно он проник ночью в музей, а не в частное владение. Хозяин, конечно, мог отсутствовать, но в эту эпоху без слуг не обходились даже мелкие чиновники. Господа побогаче либо нанимали слуг из горожан, либо привозили холопов из своих загородных поместий. А здесь – никого! Должен быть хотя бы ночной сторож!

В чудеса живописец Иволгин верил, а вот страха перед потусторонними силами не испытывал, полагая, что все россказни о встречах с разными там чертями, ведьмами или привидениями – это продукт человеческого воображения, подстегнутого доверчивостью и несклонностью к трезвому осмыслению действительности. В крайнем случае – результат гипнотического воздействия. Так что пусть только колдун попробует натравить на него какую-нибудь нечисть. Достанется и нечисти, и ее хозяину! Видимо, эта решимость и ограждала пришельца из XXI века незримым щитом, потому что тот прошел всю анфиладу комнат насквозь, так никого и не встретив. Покуда не достиг комнаты с камином, где Брюс устроил для Анны Болотной ужин, во время которого им прислуживали послушные духи. Здесь не было полной темноты и тишины. В камине трещали дрова. В канделябрах мерцали огоньки свечей. А в кресле сидел человек.

– Гальванические силы? – спросил он, не вставая с кресла и даже не поворачивая головы в сторону ворвавшегося в комнату незнакомца.

Вопрос был задан столь будничным тоном, что Гарик опешил.

– Что вы сказали? – довольно глупо переспросил он.

– Я спрашиваю, светоч в вашей руке использует гальваническую силу?

– Вероятно, да. У нас это называют электрической энергией.

– По-гречески «электрон» – это янтарь. Если потереть кусочек янтаря суконным лоскутом, то к нему начнут прилипать бумажные полоски.

– Да-да, что-то вроде этого, – пробормотал живописец.

– Что же вы стоите?! – спохватился хозяин дома. – Садитесь, коли уж пришли.

– Благодарю! – сказал Иволгин, с удовольствием опускаясь в кресло.

– Вина?

– Не откажусь.

Предложивший разлил вино по двум кубкам, что стояли на круглом столике между креслами. Гость взял свой, но не торопился отхлебнуть, хотя аромат вина кружил голову.

– Понимаю. По обычаю, хозяин дома должен пригубить вино первым, – усмехнулся угощающий. – Я готов даже обменяться с вами кубками.

– Нет нужды, – буркнул Гарик и отхлебнул.

Вино и в самом деле оказалось восхитительным.

– Если я правильно понимаю, вы пришли по мою душу? – спросил хозяин дома.

– Я не ангел смерти Азраил, – откликнулся живописец.

– Однако вы при шпаге! – парировал его собеседник. – Вероятно, речь идет о чести мадемуазель Болотной.

Иволгин слышал эту фамилию впервые, но догадался, что Брюс – а это мог быть только он – говорит об Анне.

– Если мужчина вынуждает девушку выйти за него замуж – это касается каждого честного человека, – произнес он, понимая, что фраза сия звучит слишком уж театрально. – Помилуйте, сударь! – изумился колдун. – Я ни словом, ни делом, ни помышлением не принуждал нашу общую знакомую к чему-либо, что было бы противно ее воле. Я лишь развлекал ее по мере своих слабых сил. Со стороны мадемуазель Болотной было бы весьма неблагодарно жаловаться на мои скромные попытки скрасить ее досуг.

– Она не жаловалась, но вам лучше оставить свои домогательства.

– Почему же вышеупомянутая особа не сказала мне об этом сама? А-а, понимаю, как пишут в рыцарских романах, отважный Ланцелот должен проникнуть в замок злого колдуна и убить его, дабы снять заклятие с прекрасной девы. Ну что ж, в замок вы проникли. Колдуна нашли. Шпага при вас. Дерзайте!

– Я не убийца!

– Да?! А кто же вы? Молчите, я сам скажу… Вы живописец, живущий три без малого столетия спустя. В лице мадемуазель Болотной вы встретили свою музу, а может быть и нечто большее. И теперь желаете избавиться от соперника. Вы даже воспользовались кольцом, которое было подарено мною содержанке князя Пустовойтова, не скрою, с целью расположить ее к себе. Похоже, ни эта, ни другие попытки поразить воображение и смягчить сердце мадемуазель Болотной не имели успеха. Тем не менее я свой ход сделал. Следующий – ваш! И коли вы брезгуете плебейской поножовщиной, что делает вам честь, придумайте что-нибудь более благородное, но не менее действенное, ибо даром я свою избранницу вам не уступлю. Я даже не отниму у вас волшебного кольца, хотя мне это не составило бы труда. Пользуйтесь им, как вам будет угодно. Во всем остальном вам придется полагаться на собственные силы.

Живописец поставил кубок на столик и поднялся.

– Благодарю за угощение, – произнес он. – Предложенные вами условия нашего соперничества я принимаю. Надеюсь, что и в дальнейшем вы будете не менее благородны, чем сейчас.

– Обещаю лишь не убивать вас, – откликнулся Брюс. – Во всем остальном оставляю за собой право на любые поступки, какие сочту полезными.

– Спасибо и на этом!

– Позвольте дать вам напоследок маленький совет, господин живописец. Не злоупотребляйте кольцом! Помните, что цвергами мужчины становятся именно тогда, когда принимают от своих возлюбленных волшебные кольца в дар.

– Постараюсь учесть! – откликнулся «господин живописец» и повернул камешек в оправе перстня.

Это был опрометчивый поступок. О том, что через триста лет на месте дома колдуна может оказаться все что угодно, он не подумал. К счастью, на дворе стояла глубокая ночь и машин было совсем мало. Потому что странный тип в камзоле и треуголке возник прямиком посреди проезжей части четырехполосного Полкового шоссе. Мимо пронесся, отчаянно сигналя, автомобиль, который с трудом разминулся с незадачливым путешественником во времени. Гарик отшатнулся и едва не растянулся на асфальте, которого ему так не хватало в XVIII веке.

Глава девятая

Пятница

Ветроград-XXI

Гарик вышел из такси на набережной Зеркального канала, неподалеку от своего дома. Машина могла бы остановиться и возле парадного, но странное предчувствие, вдруг посетившее художника, сделало его осторожным. Он расплатился с водителем и выбрался из салона. Короткая ночь нехотя уступала город рассвету. Небо побледнело. Тусклый свет все еще горящих фонарей преломлялся в водах канала. Иволгин радовался безлюдности, потому что в своем маскарадном костюме на улицах Ветрограда XXI века он выглядел самым настоящим огородным пугалом. Не успел Гарик сделать и нескольких шагов к парадному, как увидел двух мужчин, что топтались на невысоком крыльце, воровато озираясь. Инстинктивно отступил в тень. Он знал всех, кто живет в доме, потому что его обитатели тоже были художниками. Эти двое не принадлежали к числу его соседей. Кто же они? Воры? Обострившееся чутье подсказало ему, что все не так-то просто.

Незнакомцы явно чувствовали себя не в своей тарелке. В парадное они проникнуть не пытались, так что вряд ли собирались ограбить чью-то квартиру или мастерскую. Скорее всего, эти двое кого-то поджидали. И вполне возможно, что – художника Иволгина. Есть ли у него враги, Гарик не знал. Вроде бы никому дорогу не перебегал. Никому ничего должен не был. Во всяком случае – в нынешнем веке. А вот в давно прошедшем враг у него имелся. Вернее – появился несколько часов назад. Неужели это люди Брюса? Как же они здесь оказались? Впрочем – дурацкий вопрос. Если колдун выковал одно кольцо для перемещения во времени, то мог изготовить и другие. Может быть, потому эти молодчики так себя неуверенно чувствуют? Да и одеты они как-то нелепо. Нет, на незнакомцах не было камзолов и треуголок, но эти мешковатые одежки, явно с чужого плеча, мало подходили для людей, которые не хотят привлекать к себе внимание.

Иволгин стоял, прижавшись к стене, лихорадочно соображая, что ему делать? Позвонить в полицию, рассказать о подозрительных типах у парадного? И что это даст? Заметут голубчиков, и больше он о них ничего не узнает. В лучшем случае Брюс пришлет других, которые будут вести себя более осмотрительно. А в худшем? Нет, до худшего доводить не стоит. Надо бы предупредить Асю, но как? В голове художника созрел отчаянный план. Нахлобучив треуголку на глаза и выпятив ножны шпаги так, чтобы ее хорошо было заметно, он решительно шагнул к парадному. Топтуны его заметили. Замерли в нерешительности, разинув рты. Гарик понятия не имел, какие инструкции дал этим типам Брюс, если это, конечно, его люди. Он рассчитывал на то, что вряд ли они большого ума, следовательно, всех планов хозяина знать не могут. На этом и стоит сыграть. Главное – говорить убедительно, веско и грубо.

– Чего вы тут топчетесь, дураки?! – с ходу накинулся он на них. – Хотите, чтобы вас околоточный застукал да сволок на съезжую!

– Мы, барин, того… этого… – ошарашенно залопотал один из топтунов – низкорослый мужичонка с проседью в черной, цыганской бороде.

– Вам что хозяин велел?

– Да эта… за девкой приглядывать, – откликнулся второй – худой, как скелет, весь какой-то облезлый.

– Прочь отседова, дубины! – рявкнул Гарик. – На углах стойте! Ты с того, а ты с того! А я здесь пригляжу. Если что – свистну!

Соглядатаи нехотя потащились, каждый к своему углу. Когда они пропали из виду, художник с облегчением приложил электронный ключ к блестящей пипочке. Скользнул в парадное. Бесшумными прыжками одолел лестничные пролеты. Отпер дверь мастерской. Вошел. Прислушался. Тихо. Спит гостья? Тревога толкнула в сердце. Сбросил осточертевшие, натершие мозоли башмаки с пряжками. На цыпочках прокрался к спальне. Дверь была приоткрыта. Заглянул. Увидел платье на стуле. Туфли. И смутный силуэт женского тела под простыней. Спит чудесная гостья. Как будто и не перенеслась сюда из своего «просвещенного века». И хорошо, что спит. Ему бы тоже не помешало, да не до сна. Брюс не стал откладывать дела в долгий ящик. Сразу же послал соглядатаев. А может, он раньше это сделал, еще тогда, когда Ася впервые наведалась к живописцу господину Иволгину? Вполне может быть. Однако дела это не меняет. Все равно Золушку необходимо вырвать из лап этого чернокнижника.

Только как это сделать? Ни к чему такому Гарик готов не был. Погони, слежка, дуэли – все это хорошо только в романах Дюма-отца. А в действительности, даже если она туго переплетена со сказкою, все прозаичнее. Нужно точно знать, куда ударить, и выверить этот удар до конца. Потому что второго удара ему могут не позволить. Нужно серьезно поговорить с Асей. Что она-то об этом думает? Гарик понял, что ни разу в жизни ни о чем по-настоящему серьезном с девушками не говорил. Ограничивался легким трепом на темы современного искусства, модных брендов и трендов. Даже с Кирой их разговоры дальше обсуждения планов на отпуск не заходили. А здесь предстояло выбрать не между Французской Ривьерой и Майоркой, а между – жизнью и смертью. Не то что с девушками, он и с друзьями-мужчинами отродясь ни о чем таком не толковал. Да и были ли у него сейчас такие друзья, на которых можно положиться в минуту опасности?

Художник притворил дверь спальни и прошел в мастерскую. Осторожно выглянул из окна. Фонари погасли. Стало светло, как днем, но солнце еще не взошло. Топтунов видно не было. Не осмелились нарушить приказ «барина», шельмецы! Тем лучше. Надо их увести подальше от дома, вот что, но сначала – поговорить с Золушкой. Пусть надоумит своего горе-рыцаря, как ему расправиться с колдуном. Иволгин сбросил камзол. Повесил на спинку стула. Бросил на сиденье треуголку. Прошел в ванную, умылся, вычистил зубы. Потом отправился на кухню и сварил кофе. Как ни осторожны были его движения, он все же разбудил гостью. Ася показалась на кухне, непричесанная, румяная спросонья, с рубчиком на щеке от уголка подушки. В халате, который надевала Кира, когда оставалась у него ночевать. М-да, мадемуазель Тосканской это бы не понравилось. Черт, совсем забыл! Обещал же ей денег скинуть. Опять начнет пилить.

– Доброе утро, Ася! – смущенно пробормотал он, сразу же забыв и о Кире, и о своем обещании. – Как спалось?

– Вашими молитвами, – сонно пробормотала девушка. – Как хорошо, что вы вернулись.

– Кофе хотите?

– Хочу, но мне бы умыться.

– Ох, простите, что я вам вчера не показал, где у меня и что.

– Я уже сама освоилась. Даже щетку для зубов нашла.

– Хорошо. Я всегда держу запасные.

– Только зубного порошка у вас нет.

– Нет, – с улыбкой признался хозяин. – Мы чистим зубы специальной пастой. Сейчас я вам покажу!

Он сходил в ванную и принес оттуда тюбик со щеткой. Выдавил на нее пасту и показал, как он чистит зубы.

– Спасибо, я все поняла, – кротко сказала Ася, отняла у него тюбик и удалилась.

Она вернулась через четверть часа. Свежая, умытая, причесанная. Художник налил ей кофе. Несколько минут они молча пили ароматную арабику. Было так хорошо и спокойно, что не хотелось думать ни о соглядатаях, что топчутся возле дома, ни об их хозяине, колдуне Брюсе, ни о том, как победить его.

– Где были, господин Иволгин, что видели? – нарушила молчание девушка.

– Меня зовут Игорь, – буркнул тот.

– Княжеское имя.

– Обычное.

– Ну так где вам удалось побывать, князь?

– Ася, я был у Брюса!

– Вот как!

– Да. Был и говорил с ним.

– И о чем вы говорили с ним?

– Брюс сказал, что без боя не уступит вас.

– Меня?! Вам?!

– Вас, но… Скорее – не мне, а вашей свободе.

– Звучит благородно, – сухо откликнулась Анна Болотная. – Значит, он бросил вам вызов и вы его приняли. За честь и свободу дамы…

– Принял. И вернулся сюда. А у дома обнаружил двух типов. Они следят за вами, Ася!

– Я видела их в окно. И сразу поняла, что они из моего века. Это наймиты Брюса, надо полагать.

– Мне удалось сбить их с толку, и я собираюсь увести их подальше. Это поможет на какое-то время, но не решит проблемы окончательно. Необходимо найти средство победить колдуна.

– Если вы спрашиваете моего совета, то я не знаю, как его одолеть, не прибегая к яду или кинжалу. Вы ведь не собираетесь к ним прибегать?

– Нет, – покачал головой живописец. – На такое я не способен, если только Брюс сам не бросится на меня с ножом.

– Полагаю, что не бросится. А вот касательно колдовских чар, ручаться не могу.

– Да, он обещал не покушаться на мою жизнь, а вот насчет чар и тому подобного обещаний не давал.

– Если вы и впрямь намерены сражаться за мою свободу, то единственное, что я могу вам посоветовать, так это обратиться к цвергу Лащеру.

– К тому самому, который рассказал вам древнюю легенду?

– Да, к нему.

– Где-то я еще слышал это имя… Может быть, во сне… Где мне его найти?

– Я видела его лишь раз, в подземельях царского дома.

– Осеннего дворца?

– Нет. Замка Святого Михаила.

– Я проникну туда.

– Как? Там же самодержец! Кто вас туда пустит?

– В наши дни – это всего лишь музей. Место общедоступное. К тому же в замке работает мой приятель-художник. Я проникну в подземелье отсюда, из моего века, и уж потом перейду в ваш.

– Замысел превосходный.

– Если вы одобряете, то я немедленно приступаю к его исполнению.

– Вам надо отдохнуть!

– Некогда, Ася! Покуда Брюс не нанес упреждающего удара, надо действовать.

– Тогда поешьте на дорожку.

– Да, спасибо! И еще нужно переодеться. Нельзя в таком наряде разгуливать сейчас по городу. А камзол и треуголку я захвачу с собой.

Перекусив на скорую руку, Иволгин переоделся в футболку, джинсы и кроссовки, а театральное шмотье сложил в большой пакет. Шпагу с ножнами и перевязью он завернул в плотную мешковину. Ася перекрестила его, благословив на подвиг. Больше они не обменялись ни словом. Гарик вышел из дому и сразу же направился к своему автомобильчику. Погрузив скарб в багажник, вложил два пальца в рот и оглушительно свистнул. Оба соглядатая выскочили, каждый из своего угла. При свете разгорающегося утра переодетого живописца они не узнали. Пришлось помахать им рукой. Его гостья наблюдала за всем этим из окна. Она видела, как топтуны медленно приблизились к самодвижущейся повозке. Господин Иволгин что-то сердито сказал им, и те безропотно полезли внутрь. Едва повозка отъехала, как послышался скрежет отворяемого замка и перестук каблучков легких туфель. Ася вздрогнула и обернулась.

Топтуны подошли не сразу. Видимо – не узнали в человеке, подозвавшем их, того самого ночного «барина». А когда все-таки рискнули приблизиться, опешили еще больше.

– Быстро садитесь и поехали! – скомандовал он.

– Как же, барин, – пробормотал чернобородый. – В эту чертову телегу?!

– А хозяин ваш – кто? – ехидно осведомился художник. – Не черт ли! Кто, как не черт, мог забросить вас в это дьявольское место?

– Твоя правда, барин, – понурился соглядатай.

– Ну! Хотите вернуться к себе?

– Оно конешно…

– А девка как же? – спохватился второй топтун. – Следить же велено!

– Я ее запер. Никуда не денется, – отмахнулся Гарик. – Вас же домчу, куда скажете. Там и вернетесь восвояси. Лезьте в карету, остолопы!

Он распахнул заднюю дверцу, и «остолопы», крестясь и охая, полезли в салон. Иволгин убедился, что они устроились, и только тогда захлопнул дверцу и сел за руль.

– Куда вас везти-то? – спросил он.

– С Лекарской заставы мы, – робко произнес чернобородый.

– Поехали!

Будь его воля, художник рванул бы с места на предельной скорости, но утро набирало силу, и людей на улицах становилось все больше. Пришлось осторожно пробираться к Изветскому проспекту, а там – ползти от светофора к светофору. Поглядывая на своих пассажиров в зеркало заднего вида, Гарик с усмешкой замечал, что тем явно не по себе в Ветрограде XXI века. Оставалось лишь удивляться, как это они до сих пор умудрялись выслеживать Асю? Разве что у самих спросить? Иволгин вспомнил, что в бардачке у него лежит фляжка с коньяком. Все же русские люди, небось не откажутся. Он протянул руку, открыл бардачок, достал фляжку. Встряхнул. Булькает. По паре-тройке глотков на брата точно выйдет. Покосившись в зеркало, художник увидел, что топтуны поводят носами. Надо же – учуяли! Тем лучше. Ломаться не будут. В конце концов, их, холопов, дело маленькое. Пусть бары меж собою разберутся.

– Ну что, мужики, хлебнете по маленькой? – спросил он, надеясь, что выпивохи всех времен понимают, что это значит.

– Коли угощают, не отказываемся, – послышалось в ответ. Не отрываясь от руля, Гарик отвинтил крышку и передал фляжку пассажирам. Слышно было, как топтуны отхлебывают по очереди, одобрительно крякая.

– Ну как винцо, мужики? – поинтересовался Иволгин.

– Как Христос по душе босиком прошествовал! – откликнулся чернобородый, видимо, самый словоохотливый из двоих.

– Тяжко вам службу служить, мужички?

– Да ничего, барин, страшно только, – прорезался голос облезлого. – То один город, то другой, а вроде тот же самый. – Колдовство это, мужики. Хозяин-то ваш – чернокнижник, прости его, господи!

– Что ж нам теперь, барин, в геенну огненную отправляться, или батюшка отчитает?

– Отчитает, мужики, ежели как возвернетесь, колечки свои чародейские в болоте утопите.

– Да как же, барин, а ежели нехристь этот, Брюс, нас сыщет да живьем в пекло утащит!

– Бог не выдаст, свинья не съест, православные.

– Можа, нам, барин, и не возвертаться вовсе? – снова заговорил облезлый. – Можа, нам здесь как-нить перемочься? – Так хозяин и здесь сыщет.

– Не сыщет, барин, – проговорил чернобородый. – Не может он сюды ходить. Видать, бесы не пущают.

– Тогда оставайтесь, – милостиво разрешил художник. – Только к дому тому, где я вас застукал, не суйтесь!

– Как прикажешь, барин.

Гарик притормозил у тротуара, скомандовал:

– Выметайтесь! Недосуг мне до Лекарской вас везти. Ножками дотопаете, чай, не баре.

Бормоча благодарности, топтуны охотно вылезли из «чертовой телеги». В самом ли деле решили они остаться в мире грядущего или хитрили, художника не волновало. В мастерскую им не проникнуть, даже если они снова сунутся на набережную Зеркального канала. Раз уж от этих выпивох удалось покуда избавиться, то следует воспользоваться передышкой на полную катушку. Иволгин вырулил на Палисадную улицу и через несколько минут припарковался напротив ограды замка Святого Михаила. Взял из багажника пакет и мешковину со шпагой и направился к воротам. Охраннику он показал свое удостоверение сотрудника Музейного совета, и тот пропустил его внутрь. В обширных подземных помещениях дворца располагались реставрационные мастерские. Приятель Гарика как раз здесь работал. Он обогнул Северный флигель, подошел к приземистой дверце, что вела в бывшие винные погреба.

Рабочий день был в самом разгаре. В реставрационных мастерских кипела работа. Художник спросил, где ему найти Сидоркина, и ему указали на ступеньки, уводящие куда-то вглубь дворцовых подземелий. Это более чем устраивало Иволгина. Он спустился по гулким ступеням и оказался в длинном, извилистом, освещенном тусклой электрической лампочкой коридоре. Пахло сыростью. На потолке и стенах темнели пятна осыпавшейся штукатурки. Гарик заметил приоткрытую дверь, заглянул в щель и увидел чулан, заставленный банками с краской и лаком, какими-то щетками, поломанными стульями с гнутыми ножками и прочим хламом. Протиснувшись внутрь, художник принялся переодеваться. В коридоре он появился уже в наряде дворянина времен короля Луи XIV при шпаге и треуголке. На лестнице, по которой он только что спустился, послышались шаги. Иволгин поспешно повернул камень в перстне. Легкая дурнота, туман перед глазами, и он оказался в том же коридоре, но вместо лампочки тот освещался свечами, вставленными в кованые подсвечники-бра.

Цепь трепещущих огней терялась вдали, и живописец побрел вдоль нее, прислушиваясь к стуку собственных каблуков. Он шел долго, следуя прихотливым изгибам каменных стен, покуда не уткнулся в широкую двустворчатую дверь. Хотел постучать, но подумал, что в этом веке такая вежливость означает неуверенность в себе. Тогда он решительно взялся за железное кольцо и потянул створку на себя. В лицо ему дохнуло жаром. Зажмурившись, Гарик отпрянул и не сразу решился переступить порог. А когда открыл глаза, то в первое мгновение не разобрал среди объемных стеклянных емкостей, змеевиков, пучков сухих трав, нагромождений старинных книг силуэт старика, который тщательно толок пестиком в чугунной ступке что-то громко хрустящее. Аккуратно притворив за собою створку двери, художник шагнул к столу. Старик услышал его шаги и поднял седую голову. Иволгин всмотрелся в его лицо и понял, что уже видел эти глубоко запавшие глаза, крючковатый нос и тонкие сухие губы.

Подняв очки на лоб, обитатель таинственной лаборатории в подвале царской резиденции проговорил:

– Рад тебя видеть, Гривол.

– Гривол? – удивился живописец и вдруг вспомнил, где он видел этого затворника. Во сне! В странном клубе стариков-цвергов на окраине Ветрограда. – Лащер! Это ты? – Разве я так сильно изменился с момента нашей последней встречи? – усмехнулся тот.

– Нет… Хотя я не уверен, что эта встреча вообще была…

– А вот ты изменился изрядно, – продолжал Лащер. – Что это? Колдовское зелье, или тебе удалось избавиться от своей снежницы?

– Пока не удалось, – откликнулся Гривол, он же Игорь Иволгин, вспомнив о Кире. – А вот что касается колдовства… Я хочу знать, как мне победить Брюса?

– Вот на что ты замахнулся! – насмешливо восхитился цверг. – Не та ли юная особа, что намедни посетила меня здесь, призвала тебя к оружию?

– Возможно, – уклончиво ответил живописец.

– Я поведал ей древнюю легенду, – сказал Лащер, – но, признаться, не думал, что она найдет рыцаря, который решится бросить вызов колдуну.

– Нашла, как видишь.

– Воля твоя. Я скажу, как его сокрушить. Знай, о рыцарь, что ни яд, ни кинжал, ни пуля не опасны Брюсу. Чары позволяют ему оставаться неуязвимым даже в огне, но свою власть над духами и плотью обрел он не задаром, а в обмен на небывалую силу. Говоря проще, колдун заложил дьяволу свою бессмертную душу.

– Ты предлагаешь мне ее выкупить? – нетерпеливо осведомился Гривол.

– В каком-то смысле – да! Нужно уничтожить тот экземпляр договора, который принадлежит Брюсу!

– Просто взять бумажку и бросить ее в печку?

– Это не так-то просто, мой друг, – печально покачал головой цверг. – Однако другого способа, который был бы доступен обыкновенному смертному, я не знаю.

– И где же колдун хранит этот экземпляр?

– Это мне, к сожалению, неизвестно.

– М-да, задачка.

– Тебе понадобится все твое мужество, Гривол, – сказал Лащер. – И вся любовь. Ежели усомнишься хоть на миг, силы зла тебя сокрушат.

– Спасибо, что надоумил, – вздохнул Гарик. – Пойду искать.

– Ни пуха ни пера!

– К черту!

Живописец повернулся и вышел из лаборатории алхимика, который так походил на человека, с которым он дружил в своем, XXI веке. Вернувшись к тому месту, где в будущем будет чулан с пожитками реставраторов, Иволгин снова повернул камень. Мерцающее пламя свечей сменилось бестрепетным блеском электричества. Гарик снова юркнул за дверку и переоделся. Не был он пока готов к решающей схватке с темными силами, которые оберегали колдуна. Нужно было крепко подумать на эту тему. Может быть, обратиться к архивам? Вдруг там обнаружатся какие-нибудь следы этого Брюса? Конечно, смешно рассчитывать на то, что сыщутся документы, изобличающие колдуна, но мало ли… Воодушевленный этой идеей, он стремительно покинул подземелья замка, превращенные в реставрационные мастерские, пересек двор и вышел на улицу. Странно было видеть вокруг обычный солнечный день, спешащих по своим делам прохожих. Неужто и здесь возможна разная там чертовщина?

Иволгину вдруг стало тревожно за Асю. Поэтому он небрежно швырнул вещички в багажник и сел за руль. Наступал вечер, и движение на улицах морской столицы заметно участилось. Автомобильчик полз так медленно, что Гарику хотелось бросить его в ближайшем проулке и отправиться домой пешком. С каждой минутой тревога в его душе усиливалась. И когда художник увидел Асю, потерянно бредущую в толпе пешеходов, заполонивших тротуары Изветского проспекта, он едва не выскочил из машины на ходу. Боясь потерять девушку из виду, кое-как вырулил из общего потока, приткнул «чертову телегу» у поребрика, выбрался из салона и бросился догонять гостью, которая застряла в чуждом ей времени по его вине. Удалось ему это далеко не сразу. Когда же он все-таки схватил ее за локоть и повернул лицом к себе, то увидел полные слез глаза. В этот момент Игорь Иволгин окончательно и бесповоротно понял, что готов отдать за свою Золушку жизнь.

Глава десятая

Среда

Ветроград-XVIII

Кофе и пирожные сделали свое доброе дело. Слезы на щеках Золушки высохли. Взгляд стал не таким отчаянным.

Гарик ее не торопил, ждал, когда она сама все расскажет. Хорошо, что он догадался привести девушку сюда, в это маленькое кафе, где всегда играла тихая музыка, столики укрывались в сени крохотных пальм, которые весьма органично смотрелись под стеклянными сводами старинной оранжереи, некогда снабжавшей тропическими фруктами царский дворец. Это место отдаленно напоминало кофейни прошлого или даже позапрошлого столетия, и здесь Анна Болотная могла хотя бы на полчаса почувствовать себя защищенной от бурной сутолоки города XXI века. Художник корил себя за то, что оставил Асю в полном одиночестве, не подумав о том, что угроза может исходить не только от соглядатаев колдуна из XVIII столетия, но и от его собственного окружения. Он даже забыл о том, что ключи от мастерской есть не только у него.

– Она не умеет себя вести, эта ваша снежница, – наконец пробурчала девушка. – Я прекрасно понимаю, что мое присутствие в вашей мастерской ее не обрадовало, но ведь она даже ничего слушать не стала! Сразу принялась осыпать меня незаслуженными оскорблениями. Я бы с удовольствием вызвала ее на дуэль, но… мне неизвестен кодекс чести вашего века.

– А что, разве дамы в вашем столетии тоже дерутся на поединках? – опешил Иволгин.

– Редко, но случается. Если оскорбление может смыть только кровь.

– Слава богу, что до этого не дошло! – выдохнул Гарик. – У нас подобные схватки считаются преступлением, вне зависимости от мотивов.

– Мне не хотелось, чтобы из-за меня у вас были неприятности, поэтому я и отступила, рискуя запятнать свою честь. – Я вам чрезвычайно благодарен, Ася, – произнес художник. – Ваше столкновение с Кирой целиком лежит на моей совести. Я должен был предусмотреть ее появление в мастерской.

– Снежница почувствовала во мне соперницу, – зло проговорила Анна Болотная. – Да только не на любовном фронте. Простите за резкость, господин живописец!

«Господин живописец» нахмурился. Слова гостьи прозвучали не слишком деликатно, но в них было много правды. Он и сам понимал, что прежде обычно невозмутимая мадемуазель Тосканская, завидев в его мастерской незнакомку, не стала бы закатывать истерику. Мало ли у него перебывало натурщиц. Нет, Кира испугалась, что даже тот не слишком полноводный денежный ручеек, который тек от небесталанного, но не слишком зажиточного художника Иволгина, может оказаться перекрытым. Гарик давно уже чувствовал, что мало интересует свою подругу как личность, да и как мужчина – тоже. Она видела в нем только источник дохода. Однако раньше он старался не думать об этом. Да у него и не было выбора. А теперь у него выбор есть, и, собственно, это выбор «господин живописец» уже сделал, добровольно втянувшись в опасное противостояние с колдуном Брюсом. Следовательно, теперь нужно думать не об истериках снежницы, а о том, как победить темного чародея.

– Бог с ней, с Кирой, – проговорил Иволгин. – Давайте лучше поговорим о Брюсе… Я повидал Лащера. Он сказал мне, что нужно отыскать и уничтожить экземпляр договора, который колдун заключил с дьяволом. Вот только где его отыскать? Я думал, может, в каких-нибудь библиотеках или архивах сыщутся сведения об этом.

Девушка посмотрела на него насмешливо.

– Вы полагаете, что такого рода документы могут храниться в архивах? – спросила она.

– Нет, я не настолько наивен, – смутился Гарик. – Найти сам документ я не рассчитываю, но вот какие-либо упоминания о самом Брюсе и его судьбе – да. Ведь если мы его победим, то об этом вполне могут остаться какие-нибудь записи, а если – нет…

– Если – нет, он до сих пор должен оставаться в живых, – подхватила Ася.

– Верно! – согласился художник. – Кстати, один из его соглядатаев сказал мне, что по неизвестной причине Брюс не может воспользоваться своим же волшебным кольцом, чтобы перейти в этот век!

– Это любопытно, – проговорила девушка. – Может быть, потому, что здесь его никогда не было?

– Но ведь и вас прежде здесь не было, – задумчиво проговорил Иволгин. – И меня – в вашем столетии.

– Да, в такой головоломке так просто не разобраться, – вздохнула Ася. – Нам нужно не гадать, а попытаться узнать о Брюсе и его кольцах как можно больше. Только, полагаю, незачем тратить время на архивы. Если разгадка спрятана в этом веке, нужно отыскать ее здесь, если в прошедшем, придется искать ее там.

– Кстати, стоит побывать на том месте, где триста лет назад стоял дом колдуна.

– Превосходная мысль! Давайте отправимся туда немедленно!

– Давайте!

Гарик расплатился за кофе и пирожное, и они вышли на улицу. Пока они беседовали, вечер перешел в бледную ночь. Правда, ее обычное чародейство сегодня было нарушено тучами, которые наползли с моря. Вдалеке погромыхивало и сверкали молнии. Поднялся ветер, подхватывая пыль и мелкий сор. Художник и его спутница припустили к автомобильчику, пригибаясь под ветром. Они успели вовремя. Едва захлопнулись дверцы, ливень обрушился стеклянистым занавесом. Иволгин завел двигатель, и машина медленно двинулась вдоль заливаемого проспекта. Как всегда, дождь лишь затруднил уличное движение, и на то, чтобы выбраться с самых оживленных улиц, у художника ушло немало времени. Его пассажирка притихла, завороженно глядя на сверкание городских огней, которые расплывались в дождевых струях радужными кругами. Такого Ветрограда XXI века она еще не видела.

Иволгина радовало, что Ася потихоньку привыкает к чуждому для нее веку. Он хотел, чтобы она осталась здесь навсегда. О трудностях, которые с этим связаны, пока не думалось. Сейчас нужно было разобраться с Брюсом. Еще в прошлом столетии Лекарская застава была застроена промышленными предприятиями, которые ныне превратили в разнообразные культурные центры. Сохранился ли дом колдуна там, где безжалостно сносили обывательские домишки и провиантские склады, чтобы воздвигнуть фабрики с их плавильными печами, паровыми молотами и станками на чугунных станинах? Размышляя об этом, Гарик забыл, что в ночь встречи с Брюсом, повернув камень в колдовском перстне, он очутился посреди Полкового шоссе. И хорошо, что забыл, в противном случае они бы не предприняли с Асей эту поездку по ночному дождливому городу. А следовательно – не сумели бы проникнуть в главную тайну колдуна.

Бывшая промзона была пешеходной. Поэтому пришлось покинуть салон автомобильчика и идти пешком. Благо дождь уже прекратился. Ливневки поглотили большую часть текущей по мостовой воды. Разноцветная плитка блестела в лучах фонарей, стилизованных под старину. В темных высоких окнах бывших цехов отражались городские огни. Иволгин поначалу присматривался к узорчатым стрелам указателей, но потом махнул на это занятие рукой. Вряд ли бы он увидел надпись: «Памятник архитектуры XVIII века. Дом колдуна». Приходилось рассчитывать на неизбывный русский авось. Ася, сделав несколько шагов по гулкой плитке, решительно подхватила своего спутника под локоть. Художнику это было приятно, но, к сожалению, они были не на прогулке. Он боялся, что спутница устанет быстрее, чем они успеют обойти все это огромное пространство. Покуда же Ася держалась и даже с любопытством осматривала высокие строения из красного кирпича.

Высшие силы благоволили Гарику и Асе. Они не обошли и половины территории бывшей промзоны, как наткнулись на единственное не освещенное здесь здание. И художник, и его спутница сразу же узнали его. Оно самым нелепым образом торчало поперек большого сквера, упираясь брандмауэром в фонтан. С первого взгляда стало понятно, что дом колдуна не мог находиться здесь постоянно, ибо он явно не вписывался в общую архитектурную композицию. Похоже, обиталище Брюса поджидало гостей, словно хищник в засаде. И от этого сравнения становилось не по себе. Иволгин и его спутница невольно замедлили шаг, но это не помогло. Хищник сам прыгнул им навстречу. Выщербленные ступеньки крыльца словно сами собой подвернулись под ноги, пасть парадных дверей распахнулась. Между створками зияла чернота. Гарик и Ася остановились, с тревогой вглядываясь в эту черноту. Она одновременно и манила, и отталкивала их.

– Ася, мне кажется, что вам лучше остаться здесь, – пробормотал художник, изо всех сил стараясь, чтобы голос его звучал твердо. – Я думаю, это очередной ход колдуна в нашей с ним дуэли.

– Тогда тем более глупо одному из нас торчать у крылечка, а второму соваться в эту пасть! – откликнулась девушка. – Как знать, может, хозяин дома хочет сыграть на вашем рыцарском благородстве?!

– Ну так ведь это явно ловушка!

– Значит, полезем в нее вместе!

Спорить Иволгин не стал. Он уже понимал, что – бесполезно. Да и ему, собственно говоря, страшновато было оставлять свою Золушку в одиночестве. В самом деле, если этот дом, который больше похож на наскоро сработанную декорацию, западня, то разлучившись, они с Асей сделают колдуну подарок. Жаль только, что он не захватил шпагу, которая по-прежнему лежала в багажнике, но возвращаться за нею сейчас поздно. Ловушка не ловушка, западня не западня, а второго шанса проникнуть в тайну Брюса может и не представиться. Художник решительно взял свою спутницу за руку, и они почти бегом преодолели ступеньки высокого крыльца. Темный зев двери поглотил их беззвучно. Покуда они с Асей пробирались на машине по дождливому городу, Гарик успел подзарядить свой телефон и теперь мог воспользоваться его фонариком. Иволгин повел узким, но ярким лучом по уже знакомому ему вестибюлю.

Он хорошо помнил, как в прошлый раз этот колдовской дом поначалу притворялся ветхим и заброшенным, и лишь электрический свет застал его врасплох, не давая преобразиться. На этот раз луч фонарика беспрепятственно скользил по линялым, ободранным обоям, по фестонам пыли, застрявшей в паутине, что свешивалась с потолка, по потерявшим первоначальный цвет серым портьерам, сквозь прорехи в которых пробивался свет уличных фонарей. Запах затхлости висел в воздухе, и даже свежий влажный ветер, что врывался снаружи, не мог его развеять. Каждый шаг отдавался скрипом в рассохшемся паркете. Анфилады комнат справа и слева терялись в душной мгле, которую не смог бы рассеять и более мощный источник освещения. Незваные гости растерялись, не зная, в какую сторону им повернуть, где искать то, ради чего они проникли сюда? И художник, и его натурщица оказались в жилище колдуна Брюса лишь второй раз.

– Придется обшаривать комнату за комнатой! – вновь проявила решительность девушка.

Мужчина вынужден был с нею согласиться, ибо лучшей идеи у него все равно не было. Начали они с вестибюля. Впрочем, здесь было пусто. Ни стула, ни диванчика, ни даже вешалки. А на подоконниках, кроме пыли и птичьего помета, ничего обнаружить не удалось, да и глупо было бы рассчитывать на это. Не сговариваясь, повернули направо от входа. В этой части дома ни Гарик, ни Ася еще не бывали. Увы, сквозные, словно нанизанные на нитку бусы, комнаты были так же пусты, как и вестибюль. Кое-где встречались обломки мебели да торчали в стенах кольца для подсвечников. Чем дальше продвигались изыскатели, тем меньше у них становилось надежды на то, что удастся откопать здесь что-нибудь существенное. Чародейский дом словно насмехался над их потугами. Кто знает, может для того колдун Брюс и забросил его сюда, чтобы сбить с толку и соперника, и ту, из-за кого это соперничество разгорелось.

Первой не выдержала Анна Болотная.

– Бессмысленная затея! – выкрикнула она и топнула ножкой по жалобно скрипнувшему паркету.

И в это мгновение яркий свет залил обе анфилады, из конца в конец. Грянула музыка. Зашелестели подолы платьев. Зашуршали веера. Зазвенел смех. Забрякали шпоры. Ослепленные и оглушенные, Гарик и Ася прижались к стене. Под коленки им ткнулся край диванчика, и они машинально на него опустились. Колдовской дом ожил. Мужчины и женщины. Дряхлые старики и румяные юноши. Напомаженные старухи и бледные от пудры девушки. Офицеры и вельможи. Лакеи и музыканты. Блеск золотых и серебряных позументов. Сверкание украшений. Запах духов, пудры и пота. За высокими окнами в каменных вазах пылал огонь, поблескивая в струях фонтана. Гости вели себя непринужденно. Чувствовалось, что оживленное веселье, царившее среди них, не наигранное, а искреннее, вызванное особой наэлектризованной атмосферой, присущей светскому приему или даже большому балу.

– Что это, гипноз? Колдовской морок? – проговорил потрясенный художник.

– А диван, на котором мы сидим, тоже колдовской морок? – насмешливо осведомилась девушка. – Похоже, дом перенес нас в мой век.

– Выходит, перемещаться во времени можно не только при помощи кольца.

– Сейчас не это главное, господин живописец, сейчас важнее понять, для чего дом перенес нас сюда?

– Вы думаете, это дом нас сюда перенес, а не Брюс?

– Не знаю, но полагаю, что разумнее всего будет воспользоваться сей оказией. Вы заметили, на нас никто не обращает внимания? Быть может, мы для них попросту незримы! – Это можно проверить, – пробормотал Иволгин.

Он вскочил и бросился наперерез статному офицеру, который шагал через анфиладу, подкручивая рукою черные усы и зыркая по сторонам глазами навыкате. Военный, не останавливаясь, прошел сквозь Гарика, словно тот был соткан из дыма или тумана.

– Вот те раз! – выдохнул художник. – Привидение!

– Кто? – спросила его спутница. – Вы или он?

– Я себя таковым не ощущаю.

– Вероятно, этот бравый вояка – тоже. Возвращайтесь покуда на диванчик. Теперь мой черед.

Ася встала и шагнула к небольшой стайке девушек, облепивших расфуфыренного пожилого мужчину, который что-то рассказывал им задорным старческим тенорком. Говорливого старичка Анна Болотная узнала сразу. Это был ее благодетель, князь Пустовойтов. Она подошла к окружавшим его девицам и… пронзила их собой, не ощутив при этом ни малейшего сопротивления. Оказавшись прямиком перед князем, девушка заглянула ему в блеклые глаза и не увидела в них своего отражения. Тогда она попыталась прикоснуться к его плечу. Рука провалилась в пустоту. Сам Николай Эмпедоклович продолжал балагурить как ни в чем не бывало. Своей содержанки он явно не замечал. Ася дурашливо наклонилась и поцеловала старика в напудренную щеку, вернее – в пустоту. Рассмеявшись, девушка вернулась к своему спутнику и снова присела с ним рядом. Сомневаться не приходилось – для гостей колдуна они были бесплотны.

– Не знаю, какие силы благоволят нам, но полагаю, что мы должны непременно воспользоваться этим, – проговорила Анна Болотная.

– Было бы глупо пренебречь такой возможностью, – отозвался ее спутник. – Мне кажется, нам следует найти Брюса.

– Идемте! Он должен быть где-то здесь!

Поднявшись с гостеприимного диванчика, они двинулись через толпу гостей, не уступая никому дорогу и никого не обходя. Только люди были для них бесплотными призраками, мебель, высокие напольные подсвечники, дверные створки – все неодушевленное, принадлежавшее самому дому, оставалось для Гарика и Аси вполне осязаемым. Они проследовали до большого зала, которым завершалась правая анфилада. Здесь было нечто вроде небольшого театра. Во всяком случае, возле глухой стены были возведены деревянные подмостки, большую часть которых скрывал занавес из красного, расшитого золотыми цветами бархата. Кресел, как это бывает в зрительных залах, не было. Гости, постепенно скапливающиеся здесь, оставались на ногах. Между ними скользили лакеи, разнося на подносах бокалы с шампанским вином. Девушка машинально взяла парочку и расхохоталась, глядя, как вытягивается лицо лакея, узрившего, что бокалы сами собой спрыгнули с подноса и повисли в воздухе.

– Не стоит выдавать себя, – пробурчал художник.

Бокалы вернулись на поднос. Незваные гости колдуна отошли к стене и принялись ждать, ибо стало ясно, что именно в этом зале произойдет нечто важное. И они не ошиблись. Гости все прибывали. Скоро яблоку стало негде упасть. Музыканты грянули торжественный марш. Занавес с шорохом разошелся. Все присутствующие повернулись к подмосткам. Музыка смолкла. На середину сцены вышел Брюс, облаченный в свою обычную черную мантию. Завидев его, Ася невольно вздрогнула и прижалась к своему спутнику. Гарик сжал ее пальцы. Между тем колдун обвел взглядом присутствующих и, как и остальные, не заметил ни Анны Болотной, ни художника Иволгина. Между тем назревало нечто важное. Брюс вышел на сцену вовсе не для того, чтобы развлечь своих гостей фокусами, как могло показаться с самого начала. У него были куда более серьезные намерения. Несколько мгновений в гробовой тишине колдун обводил леденящим взором зал, словно высматривал что-то, а затем заговорил:

– Я надеюсь, что среди вас не отыщется ни одного болтуна и тем более – соглядатая, засланного моими врагами, ибо каждое слово из сказанного мною, если оно покинет пределы этого дома, обернется большой бедой для каждого из вас.

Сохранив молчание, вы извлечете из моих слов огромную пользу. Не мною сказано, что жизнь без двух вещей – золота и здоровья – лишена радости. Те из присутствующих, кто в силу своей молодости, еще не успел постичь бесценность здоровья, рано или поздно ее ощутит. Достигшие же преклонных лет уже теперь знают, что здоровье без золота почти не достижимо, а золото без здоровья – бессмысленно. Никто на всем белом свете, кроме вашего покорного слуги, не знает, как достичь и того и другого. Сразу скажу – единого для всех рецепта нет, но я готов поделиться с каждым из вас тем способом, который подходит только для него одного. И я поделюсь этим с каждым из вас при условии, если вы сохраните нашу беседу в тайне. Если вы нарушите это условие, то пеняйте на себя. Итак, с этой минуты я начинаю принимать присутствующих в своем кабинете, строго по одному. Ни звание, ни чин, ни достаток для меня значения не имеют. Мои лакеи известят каждого из вас о времени приема. А покуда продолжайте веселиться! Вас ждут танцы, обильный ужин, представления лицедеев и прочие развлечения. А к услугам тех, кто устанет или захочет уединиться с предметом своей страсти, всегда найдется уютный альков.

Вновь заиграла музыка. Гости бешено зааплодировали. Многие пустились в пляс. Занавес сомкнулся, скрыв холодно улыбающегося колдуна от публики.

– Мы должны непременно проникнуть в его кабинет! – воскликнула Ася.

– Надо проследить за кем-нибудь из гостей, – предложил Гарик. – Высматривайте того, к кому подойдет лакей.

Идея была хорошей, но оказалась бесполезной. Как только Брюс скрылся за занавесом, к гостям в зале стали подходить лакеи. Выслушав сказанное на ухо, мужчины или женщины радостно кивали и либо оставались на месте, либо возвращались в анфиладу комнат, растворяясь среди других гостей. Кто из них направляется в кабинет хозяина бала, а кто просто ищет себе новое развлечение, с ходу понять было невозможно. Бесплотными тенями метались художник и его Золушка по комнатам, преследуя тех, кто получил приглашение, но всякий раз обманывались. Наконец им повезло. Совсем юная девушка привела их к высокой, плотно закрытой двустворчатой двери. Возле нее, как на часах, стояли два рослых гренадера с мушкетами. Увидев юную гостью, они резко дернули створки на себя, оставив лишь не слишком широкую щель для прохода. Приглашенная скользнула туда, не подозревая, что сквозь нее проникли и двое незваных гостей.

Все трое оказались в просторном, но тесно обставленном книжными шкафами кабинете. Посреди него стоял широкий стол, заваленный бумагами, ветхими свитками и старинными фолиантами. Сам Брюс сидел в жестком средневековом кресле с высокой спинкой, похожей на фасад готического собора. Для посетителя предназначалось второе такое же кресло. Видимую гостью колдун жестом пригласил сесть в это кресло. Невидимых – он не удостоил внимания, о чем последние нисколько не сожалели. Приглашенная пристроилась на краешке кресла, но хозяин кабинета не торопился начинать с нею разговор. Он еще несколько минут писал что-то гусиным пером на четвертушке бумаги. И лишь потом со вздохом отложил перо и молча вперился неподвижным взором в лицо гостьи, бледнота которого проступила даже сквозь слой пудры. Казалось, еще немного и это юное создание грянется в обморок.

Глава одиннадцатая

Суббота

Ветроград-XXI

– Хотите оставаться вечно юной и ни в чем не знать нужды, княжна? – осведомился Брюс у своей посетительницы.

– Да, господин! – с жаром выдохнула та. – Невыносимо видеть всех этих старух, сморщенных, как печеное яблочко, и думать о том, что сия участь и меня не минует.

– Понимаю вас, милочка, – кивнул колдун. – Мне нетрудно это устроить. Есть ли у вас на примете какой-нибудь способный юноша?

– Да, молодой виконт Вержбицкий, – ответила княжна. – Он готов ради меня в огонь и в воду!

– Превосходно-превосходно, – проговорил Брюс, выдвинул ящик стола, покопался в нем и протянул девушке обтянутую черным бархатом круглую коробочку. – Возьмите! – Что это? – пискнула гостья.

– Откройте.

Княжна открыла коробочку и обнаружила в ней скромное с виду серебряное колечко.

– Кольцо? – с удивлением пробормотала девушка.

– Не простое, а волшебное! – уточнил чародей. – В миг обручения наденьте его на правый безымянный палец своего избранника и обретете в нем своего вечного раба, не ведающего иной жизненной стези, кроме той, на которой он сможет денно и нощно увеличивать ваше богатство, также делясь с вами своими жизненными силами. И чем глубже его будет затягивать эта стезя, тем дольше будет длиться ваша счастливая праздная юность.

– Но ведь это ужасно! – воскликнуло юное создание. – Что же это будет за семья, где один существует за счет другого? – А разве не таковы все семьи на свете? Разве не транжирит муж приданое жены? Разве не старит жена мужа, вызывая в нем муки ревности? И потом, я не говорил, милочка, что, надевая избраннику это кольцо, вы берете на себя какие-либо обязательства. Вы будете свободны, как весенний ветерок. Я не навязываю вам это кольцо. Не хотите – не надо. Найдутся и другие желающие. Однако помните про печеные яблочки! – Нет-нет, я согласна! – спохватилась княжна. – Чем я могу отслужить вам за сей бесценный дар?

Брюс усмехнулся.

– С мужчины я бы взял деньгами, дружбой, протекцией или полезными в свете знакомствами, – проговорил он. – А от юных дев мне не нужно ничего, разве что – немного нежности и тепла.

Кожа девицы вспыхнула румянцем от кончиков пальцев до корней волос. Не найдя в себе сил выразить согласие словами, она лишь робко кивнула.

– Прощайте пока, милочка! – отмахнулся колдун. – Если вы мне понадобитесь, я вас отыщу.

Девушка упорхнула. Брюс снова остался один. Вернее, он полагал, что один, ибо незримые соглядатаи все еще присутствовали в его кабинете. Услыхав циничное предложение, которое чародей сделал юной княжне, Анна Болотная вспылила и едва не выдала себя и своего рыцаря, когда попыталась схватить со стола тяжелое пресс-папье, видимо, намереваясь запустить оное хозяину кабинета в голову. Живописец Иволгин едва успел перехватить ее руку. Не время сокрушать, ведь они все еще не узнали главной тайны Брюса. К счастью, Ася осознала, насколько губительным мог оказаться ее порыв для затеянного ими дела, и быстро успокоилась. Они с Гариком снова затаились, продолжая наблюдать за колдуном, который все-таки что-то такое почувствовал, потому что вдруг встал из-за стола, нервно забегал по кабинету, потом кинулся к изысканному бюро орехового дерева, что скромно притулилось между массивных книжных шкафов.

В руке у Брюса мелькнул золоченый ключик. Он отпер и выдвинул один из ящичков бюро. Вынул из него пухлый желтоватый, явно сделанный из куска кожи свиток, обвитый шнурком и скрепленный печатью из красного сургуча.

Осторожно держа сей документ в обеих руках, подошел к столу, опустился в кресло и аккуратно развернул свиток перед собой, поверх рукописи, над которой работал. Живописец и его спутница встали за спиной чародея, дабы взглянуть на содержимое. Впрочем, Иволгин мысленно вынужден был признать, что не понимает из написанного в свитке ни слова. Он лишь разобрал, что буквы, из которых составлен текст, латинские. Оглянувшись на свою спутницу, Гарик с изумлением обнаружил, что та пристально всматривается в начертанное на куске пергамента, а ее прелестные губки беззвучно шевелятся. Похоже, что язык, на котором был написан текст, знаком Золушке. Неужели это и есть тот самый договор?

Ася протянула руку, чтобы выхватить у колдуна свиток, но сияние свечей, озаряющих кабинет, вдруг померкло и сменилось куда более ярким светом уличных фонарей. Порыв прохладного ночного воздуха коснулся ее разгоряченных щек, но и без того стало ясно, что они с господином Иволгиным снова очутились снаружи. Дом колдуна исчез, как будто его и не было. А вместе с ним исчез и заветный свиток. Девушка в отчаянии повернулась к своему спутнику.

– Это был он, понимаете! – почти выкрикнула она.

– Договор? – переспросил Гарик.

– Да. Тот самый, подписанный кровью. И ведь стоило мне руку протянуть, как…

– Не отчаивайтесь, Ася, – попытался утешить ее художник. – Вероятнее всего, нам просто показали, где Брюс хранит этот документ, а теперь предстоит достать его в реальности. – Похоже, что вы правы, – вздохнула девушка. – Весь этот прием, невидимость, кабинет колдуна были только сном наяву, видением.

– Именно это я и хотел сказать.

– Значит, высшие силы на нашей стороне.

– Очень хочется в это верить, – вздохнул Гарик. – Прежде чем что-то предпринимать, нам следует отдохнуть. Если вы не против, я могу снова предложить вам место в моем скромном обиталище.

– Я не против, при условии, что ваша снежница к вам опять не нагрянет.

– Да я ее на порог не пущу!

Они рассмеялись. И этот смех лучше всяких слов свидетельствовал о том, что они теперь заодно и всякий, кто будет препятствовать им, рискует быть выставленным взашей. И это в лучшем случае. Смеясь, они добрались до неказистого автомобильчика, что принадлежал живописцу. Ася уже привыкла к этому средству передвижения, поэтому довольно ловко уселась на переднее пассажирское сиденье и даже сама пристегнулась ремнем безопасности. Заметив это, Иволгин улыбнулся. Девушка из XVIII века постепенно обвыкалась в новом для нее столетии. Ее бы переодеть во что-нибудь современное, да научить пользоваться телефоном… Впрочем, не стоило забегать вперед. Сначала нужно разобраться с колдуном, освободить Асю от его власти. Гарик запустил двигатель, и машина тихонько покатила в сторону центра города. Судя по часам, в призрачном доме колдуна они с Асей провели часа три. На улицах по-прежнему было полно народу. Тихая прелесть бледной ночи все так же влекла горожан и туристов. Пропуская на переходах пешеходов, художник думал о том, что как бы ни повернулась судьба, эту странную неделю он не забудет никогда.

Кира и сама не понимала, почему она так разозлилась, обнаружив в мастерской Гарика незнакомку. Мало ли у него побывало натурщиц? Она и сама познакомилась с Иволгиным, когда откликнулась на объявление, в котором говорилось, что известный художник ищет девушек для позирования ему во время работы. Мадемуазель Тосканской нужны были деньги, а художник обещал неплохо платить. Чтобы сей мазила не распускал руки, Кира взяла с собой свою верную оруженосицу Илону. Впоследствии у мадемуазель Тосканской появилась возможность убедиться, что Иволгин по природе своей джентльмен и руки распускать не спешит. За работу натурщицам он платил щедро, хотя богатым его назвать можно было лишь с большой натяжкой. Впрочем, не порядочность и не щедрость привлекали в нем Киру, а вхожесть в светские круги культурной столицы, куда мадемуазель Тосканская стремилась изо всех сил.

Цели своей Кира достигла. Отныне в ветроградской артистической элите ее считали своей. Особенно пылких чувств к Гарику она не питала. Корысти с него тоже было немного. Мадемуазель Тосканская уже начала подумывать о том, что неплохо было бы сменить бойфренда. Взять хотя бы того же Антропова. Крупный ветроградский издатель. Человек с деньгами. В отличие от Иволгина, не пренебрегает светской жизнью. Кстати – холост. Она уже ловила его заинтересованные взгляды, направленные в ее адрес, но не торопилась закреплять успех, полагая, что мужчину следует выдерживать, как хорошее вино. Поводить, как рыбу на поводке, не торопясь вытаскивать ее на берег. Пусть заглотит крючок поглубже, а там можно будет и подсекать. По сути, мадемуазель Тосканская уже мысленно рассталась с Гариком, но вот застав в его обиталище незнакомую девку, вдруг взбеленилась. Сама от себя не ожидала такого!

Девка оказалась хлипкой. Хотя поначалу Кире почудилось, что та на нее сейчас бросится. Мелькнуло что-то такое в зеленых ее глазищах и пропало. Горделиво вскинув голову, незнакомка покинула мастерскую. Даже дверью не хлопнула. Изгнав таким образом соперницу – хотя считать ее таковой у мадемуазель Тосканской и в мыслях не было – Кира осталась в растрепанных чувствах. Победа уже не казалась ей столь блестящей. И в самом деле, чего вспылила? Как будто и не светская львица вовсе, а баба базарная. И в самом деле – баба. Больше всего мадемуазель Тосканская ненавидела в себе те качества, которые были привиты ей в детдоме и закреплены в общаге текстильной фабрики, где она работала по окончании девяти классов. Умение разогнать в себе истерику, опасную для окружающих, помогало ей выжить в толпе наглых, скорых на расправу девок, но для светской жизни, о которой втайне мечтала Лариска Петрова – так Киру Тосканскую звали на самом деле – оно не годилось.

Ладно, черт с ней, с этой натурщицей. Переживет. А Гарику урок, не будет приблудных девок оставлять у себя в мастерской, зная, что несравненная мадемуазель Тосканская может в любой момент явиться собственной персоною. И все же какое-то смутное беспокойство не отпускало подругу живописца, как она себя ни уговаривала. Чувствовала, что не девку и не натурщицу застала она у Иволгина, хотя и не любовницу – тоже. Здесь нечто другое. Кира вдруг кинулась к холсту, что стоял посередке комнаты, где Гарик обычно работал. Сорвала простыню. Взглянула. И все поняла. Слова «любовь» не было в лексиконе мадемуазель Тосканской. В том, что все эти пылкие чувства, разные там страсти-мордасти лишь выдумки нищих бездельников, она была убеждена еще с тех времен, когда отзывалась на свою паспортную фамилию. Эфемерная жизнь светской львицы только укрепила Киру в этом мнении, но вот с холста на нее смотрела именно та самая выдумка.

Втрескался Гарик в эту зеленоглазую, хоть к бабке не ходи. И у себя оставил, потому что расставаться не хочет. Впрочем, это мадемуазель Тосканскую как раз не волновало. Будь она на самом деле той, кем хотела казаться, то уже ноги бы ее здесь не было. Однако Лариска Петрова на такие великодушные жесты была неспособна. Ей хотелось отомстить, но тонко, без уголовщины. Нужен был какой-то трюк, изящный выпад, который укажет нахалке, посмевшей вторгнуться на чужую охотничью территорию, ее истинное место, а если удастся, то и разлучит ее с Иволгиным. Будь незнакомка из тех сфер, где мадемуазель Тосканская ныне вращалась, долго ломать голову над этим бы не пришлось. Кира поняла, как она сглупила, выгнав зеленоглазую, не попытавшись выяснить, кто она и откуда. Ну чего ей стоило притвориться добренькой и вытрясти из этой девицы всю подноготную!

Может, дождаться Иволгина и распотрошить его на эту тему? А если упрется?! С ним такое случается. Да и не хотелось сидеть мадемуазель Тосканской взаперти, невесть чего дожидаючись. Деятельная натура требовала движения. Напрочь забыв о том, для чего приходила в мастерскую, Кира выскочила за порог. И почти сразу же наткнулась на двух типов. Они стояли на лестничной клетке, пролетом ниже. Услышав, как хлопнула дверь, типы немедленно уставились на девушку, что появилась на площадке. Мадемуазель Тосканская… Нет – Лариска Петрова – допетрила, что дело худо. Одного взгляда на этих мужиков было достаточно, чтобы понять – бандиты. Один был маленьким, юрким, глазенки так и бегают. Второй высокий, широкоплечий, глазища навыкате, а под носом усики, словно два куриных перышка, прилипшие к губе. Одеты они были не по погоде, в черные, долгополые, наглухо застегнутые плащи.

Кира попыталась нащупать в сумочке ключи от мастерской – ведь дверь-то захлопнулась. Она отчетливо слышала, как щелкнул язычок замка. Ключи не находились. Мужики не сводили с нее заинтересованных взглядов, хотя и не двигались с места. Броситься к ближайшей двери, замолотить кулаками, моля о помощи? Опыт сиротского детства и общажной юности подсказывал, что это только разозлит бандитов. Этому здоровяку ничего не стоит в два прыжка преодолеть лестничный пролет и заткнуть базлающую бабенку навсегда. Бросить им сумочку с деньгами? Денег-то мало. Да и кто знает, что у них на уме? Надо попытаться договориться. По крайней мере, выяснить, чего им надо? Если не делать резких движений, глядишь, у них не хватит духу напасть на несопротивляющуюся жертву. А там чем черт не шутит, может, и придут к соглашению. Девушка попыталась вспомнить, как в аналогичных ситуациях выкручивалась ее первая ипостась?

– Ты, это, сударыня, нас не бойся, – вдруг заговорил тот, что с усиками. – Нам ты без надобности. Мы другую поджидаем. Она тоже эту кватеру жалует.

И мадемуазель Тосканская поняла, что у нее появился шанс поквитаться с соперницей.

Гарик и Ася и не подозревали, что против них готовятся новые козни. Они вернулись в мастерскую, когда мадемуазель Тосканской в ней и след простыл. И возле дома, и в подъезде – все было тихо. Хозяин собрал на скорую руку ужин, и они с гостьей молча поели. Потом она отправилась в ванную, а он убрал со стола, помыл посуду, размышляя над тем, какие действия ему следует предпринять. Ясно было, что придется опять совершить вылазку в XVIII век, каким-то образом проникнуть в кабинет Брюса и выкрасть заветный свиток. Неужели опять придется рядиться в эти театральные обноски? А куда деваться! В современных шмотках его наверняка примут за умалишенного, и вместо колдовского дома он угодит совсем в другой дом. Впрочем, нашел о чем думать! Главное, выручить Асю, а все остальное ерунда. Вот на этом и надо сосредоточиться. Однако сосредоточиться у него не получалось, глаза слипались. И распихав тарелки с чашками по шкафчикам, он отправился умываться.

Наутро он поднялся рано. Достал из шкафа и критически осмотрел наряд эпохи Людовика XIV. Немного пообтрепался, но ничего – сойдет. Шпага по-прежнему валялась в багажнике. И хорошо. Подъедет к нужному месту и там уже переоденется. Главное, чтобы Брюсов дом никуда опять не «переехал». Гарик невесело усмехнулся. Надо же, какие заботы его сейчас волнуют! Поиск договора, заключенного давно сгинувшим колдуном с самим Князем Тьмы, погоня за домом, способным перемещаться то ли во времени, то ли в пространстве, любовь к девушке, обладающей волшебным кольцом – расскажи кому, и не в XVIII, а в нынешнем столетии упекут в клинику для душевнобольных. И куда только подевались все его прежние хлопоты? Переговоры с заказчиками, стремление им угодить, мельтешение на чужих выставках, ублажение Киры с ее вечными капризами, вытаскивание Щербатова из очередной депрессии…

Кстати, о Щербатове. Как ни крути, а этот старый пьяница – его, художника Иволгина, единственный надежный друг. Если кому и можно доверить Асю в этом столетии, так только ему. Ну и еще, пожалуй, Илоне Прохоровой, но по отношению к ней было бы слишком жестоко препоручать ее заботам счастливую соперницу. Правда, насколько Ася ей соперница и счастливая ли – это пока неизвестно. Во всяком случае, этот вариант можно оставить в запасе. Сейчас главное, чтобы Золушка не оставалась в одиночестве, покуда ее обожатель будет рыскать по Ветрограду трехсотлетней давности в поисках воистину дьявольского манускрипта. Взглянув на часы, Гарик увидел, что звонить поэту еще рановато, стихотворец любил поспать, но терпения не хватало. Ничего страшного, потом отоспится. Художник взял телефон и набрал номер приятеля. Тот долго не отвечал. Видимо – дрых без задних ног. Наконец в трубке раздался его голос, почему-то испуганный.

– Да! Это ты, Гарик?

– Да, Лаврик, это я.

– Где ты? Ты далеко?

– Я у себя, в мастерской.

– А, хорошо… Можешь сейчас приехать ко мне?

– Прямо сейчас?!

– Да! Очень нужно!

– Ну если нужно, то приеду.

– Я жду!

И Щербатов прервал соединение. Иволгин пожал плечами. Странно, если он так нужен поэту, почему тот сам ему не позвонил? Что бы там ни было, придется съездить к нему, но как быть с Асей? Взять с собой? Будить жалко. Ведь ночь не спала. Побудет одна, ничего страшного. Он быстро смотается к Щербатову, узнает в чем дело, а заодно и договорится насчет Аси. Вряд ли Кира опять нагрянет в его отсутствие. Она тоже любит понежиться в постельке. До обеда, небось, проваляется, если не дольше. А потом – ванная, макияж, спа-салон, то да сё. В общем, успеет он обернуться. И больше не мешкая, Гарик быстро оделся и бросился на улицу. Поэт жил по ветроградским меркам неподалеку, но на машине все же быстрее. В субботу, да еще рано утром, машин было мало. И художник быстро добрался до дома, где жил поэт.

Набрал номер на клавиатуре домофона. Щербатов откликнулся не сразу, и голос его дрожал. Чуя неладное, Иволгин бегом поднялся на четвертый этаж. Дверь в квартире поэта был приоткрыта. Гарик с ходу влетел в нее, не заметив тени притаившегося в простенке человека. И только когда позади захлопнулась створка, художник понял, что угодил в ловушку. В спину ему уперлось что-то твердое, холодящее сталью. – Тихо, барин! – сипло прошептали над ухом. – Ступай в горницу, разговор есть.

Иволгин шагнул в большую комнату, которая была у поэта и спальней, и кабинетом. Все стены здесь были заставлены шкафами с книгами, а письменный стол – завален рукописями. Кремовые шторы оказались задернуты, и утренний свет едва просачивался сквозь плотную ткань. Хозяин квартиры, растрепанный и несчастный, сидел на диване, запахнувшись в халат, и угрюмо смотрел прямо перед собой. Рядом развалился в кресле еще один чужак. Увидев вошедшего в комнату художника, тот вскочил и глупо осклабился.

– Что здесь происходит, Лаврик? – спросил Иволгин, обращаясь к поэту.

– У них спроси! – буркнул тот.

Из-за спины художника появился тот, кто встретил его в прихожей. На свету стало видно, что это здоровенный детина. Такому пятаки в трубочку скручивать и подковы гнуть. Впечатление портили только усишки, будто приклеенные под носом. В руке здоровяк держал старинный кремниевый пистолет. Этим пистолетом он указал Гарику на свободное кресло. Тот подчинился. Не потому, что боялся этого допотопного оружия. Не станет этот усатый стрелять, побоится в чужом веке-то. Надо было тянуть время. На всякий случай Иволгин все же достал из кармана телефон. Эти соглядатаи из прошлого наверняка понятия не имеют, что это такое, так что, может, удастся вызвать полицию. Волшебное кольцо все еще было у Гарика, но уйти с его помощью он не мог. Ведь у Щербатова такого кольца не было. Зато они были у чужаков – тоненькие полоски металла поблескивали на грязных пальцах.

– Так что вам нужно, господа? – осведомился художник.

– Гы, «господа», – хохотнул мелкий.

– Нам, барин, нужна мамзель, которую ты у себя прячешь, – сообщил ражий детина.

– Какая еще мамзель?

– Брось, барин! – отмахнулся здоровяк. – Нам твоя все зазноба выложила.

«Эх, Кира, Кира…»

– Держи, Лавр! – крикнул Гарик поэту и швырнул ему телефон. – Набери сто тринадцать!

Щербатов неловко поймал аппарат и замелькал пальцем по экрану.

– Ах ты! – выдохнул усатый и рванулся к Иволгину. Не вставая с кресла, тот вышиб ногой у него пистолет и нырком ушел от занесенного кулака.

– Мякина! – заорал детина, обращаясь к напарнику. – Он щас околотошного кликнет.

Однако мелкий, видимо, туго соображал. Потому что вместо того, чтобы отобрать у поэта телефон, бросился на художника, прямиком угодив под удар правой в челюсть. Сбитый с ног, Мякина покатился в угол, где и замер без чувств. В этот миг усатый махнул лопатообразной ладонью, словно намереваясь снести Гарику голову, но тот успел уклониться и при этом провел мастерскую подсечку. Детина рухнул всей тушей, раздавив керамическую напольную вазу.

– Полиция! – заверещал в трубку Щербатов. – Разбойное нападение! Игольная семнадцать, квартира четырнадцать! Догадавшись, что сейчас произойдет, Иволгин кинулся к здоровяку, схватился за кольцо у него на пальце и потянул на себя.

– Не губи, барин! – взвыл соглядатай. – Отпусти душу на покаяние!

Глава двенадцатая

Вторник

Ветроград-XVIII

Гарик сдернул с пальца здоровяка кольцо и, метнувшись к тощему Мякине, отнял кольцо и у него. Теперь эта парочка не могла сбежать в свое время. Пусть ими займется полиция.

– Отпусти, барин, – ныл здоровяк. – Богом клянусь, не тронем мы твою барышню.

– Теперь точно не тронете, – усмехнулся художник. – За решеткою вам это делать будет несподручно.

Детина вдруг вскочил, подхватил своего бесчувственного напарника под мышки и поволок его к выходу. Однако было поздно. В дверь затрезвонили.

– Лаврик, открой! – сказал Иволгин. – Это наверняка патруль.

– А ты? – испуганно спросил поэт.

– А у меня дела. Некогда мне с полицейскими объясняться. Сдай этих голубчиков, и дело с концом.

– Ладно, – буркнул Щербатов. – Только они же и с тебя захотят снять показания.

– Не захотят, – откликнулся художник и повернул камень в кольце на своем пальце.

Это был опрометчивый шаг. Все-таки четвертый этаж. А вдруг в XVIII веке здесь ничего не было, и он мог грянуться оземь с высоты не менее десяти метров. И все же живописцу повезло. Три столетия назад по нынешнему адресу, Игольная семнадцать, тоже находился дом, правда – этажа на три пониже. Тоже, конечно, можно было расшибиться в лепешку, но Гарику продолжало везти. Он очутился на высокой двухскатной крыше и успел ухватиться за коньковый брус, дабы предотвратить неконтролируемое сползание по кровле, обшитой дранкой. Подтянувшись на руках, Иволгин утвердился на коньке и осмотрелся. Перед ним открылась панорама Ветрограда трехсотлетней давности. Крыши, башенки, шпили, чайки, вороны, голуби в безоблачном небе. Вдали блестела холодной сталью Большая Изветь и ее многочисленные притоки, еще не заключенные в каменные желоба каналов.

Домина, на крыше которого живописец из XXI столетия торчал, словно трубочист, стоял посреди обширного двора, по которому бродили куры и гуси. Из хлева доносилось мычание коров. Надрывался лаем дворовый пес, почуявший чужака. Положение было преглупейшее. Сейчас выйдет встревоженный собачьим лаем хозяин дома, обнаружит на своей кровле незнакомца и кликнет сторожей. Придется ему вместо родной полиции объясняться на здешней съезжей, доказывая, что он не вор. Вряд ли станут его слушать в таких-то одежках. Выпишут ему батогов, и это в лучшем случае. Насколько Гарик разбирался в истории, триста лет назад тюрем для людей низкого звания еще не существовало. Ворам рубили руки, клеветникам – рвали языки, а убивцам выжигали клеймо на лбу и отправляли на каторжные работы. Конечно, он-то палачам не дастся, повернул камешек в колечке и был таков, но сейчас-то ему что делать?

Самым разумным решением было выждать и снова вернуться в квартиру поэта. Соглядатаев колдуна к тому времени наверняка уже уволокут в отделение, разбираться, а заодно и прихватят хозяина, дабы снять с него показания. Так что у него, живописца Иволгина, будет достаточно времени, чтобы покинуть квартиру Щербатова, вернуться к себе и подготовиться к новому переходу в прошлое. Он посидел еще немного, с тревогой прислушиваясь к собачьему брёху, потом потянулся к кольцу на своем пальце и… Здесь произошло неожиданное. Потеряв равновесие, Гарик соскользнул с конькового бруса и съехал по скату крыши, как с горки, при этом он машинально сорвал волшебное кольцо с пальца и оно, сверкнув в лучах заходящего солнца, кануло во двор. А следом за ним и сам художник. Ему повезло в третий раз, у дома стояла телега с копною сена. Ухнув в самую ее макушку, Иволгин несколько мгновений лежал неподвижно, а затем быстренько спустился на землю.

Огляделся. Двор был засыпан разным сором. Нечего было и думать, чтобы отыскать сейчас кольцо. Тем более что дворовая псина мчалась к нему во весь опор. Больше нельзя было мешкать, и Гарик кинулся к воротам. Калитка, врезанная в них, была заперта на нехитрую щеколду, художник отдернул ее в сторону, толкнул створку и выскочил со двора. Он услышал, как шаркнули по воротам собачьи когти, и кинулся вдоль улицы, которая в этом веке была обыкновенной, кривой и немощеной, заросшей лопухами, с пыльной колеей посредине. Когда затих истошный собачий лай за спиной, Иволгин перешел на шаг, пытаясь унять круговерть в голове. Он потерял кольцо и теперь останется в прошлом навсегда. А как же Ася? Она тоже останется навсегда, но в будущем. Одна, без жилья и документов. Нет, это немыслимо, нужно вернуться на злополучный двор и обшарить его до миллиметра. А с псиной как быть? Задобрить, но чем? Лучше, конечно, обратиться к хозяину, попросить разрешения.

Все это были почти невыполнимые планы. Вот явится он в своих джинсах и рубашонке, начнет молотить по воротам, выкликать хозяина, тот и спустит на него своего волкодава и разговаривать не станет. И тут Гарика осенило. Он вспомнил, что в кармане у него не одно, а целых два волшебных кольца, отобранных у соглядатаев. С ними он может вернуться в свой век в любой момент. А оттуда – снова сигануть во двор с псиной и найти там кольцо Аси. Он чувствовал, что нельзя волшебный перстень оставлять без призору, даже имея два запасных. Иволгин вернулся к калитке, от которой только что удирал во все лопатки. Потом отступил на несколько шагов, чтобы при переносе во времени снова не попасть впросак. Вынул одно из запасных колечек, повертел в пальцах. Камня на нем не было, как же оно действует? Присмотревшись, разглядел несколько параллельных насечек.

Чиркнул по ним ногтем. И сразу же ощутил легкое головокружение. Да и свет изменился. Только что был вечер. Миг – и снова сияет полуденное солнце. Он стоял напротив подъезда дома, где жил поэт. Просигналил автомобиль.

Художник оглянулся и сообразил, что торчит на проезжей части. Шагнул к подъезду. Осмотрелся, пытаясь представить расположение дома и двора в XVIII столетии. Хорошо, что память у него профессиональная. Да и в художественном училище архитектуру изучал. Та-ак… забор должен проходить примерно здесь. А угол дома там, где сейчас консьержка сидит. Значит, телега может оказаться где-то возле почтовых ящиков. Пока он так прикидывал и примерялся, отворилась дверь подъезда. Гарик, недолго думая, юркнул в нее. Увидев его, консьержка похлопала глазами, высунулась из своего окошка и сообщила:

– А друга вашего в полицию увезли. К нему бандиты ворвались, а потом приехал патруль и всех увезли. Как эти шаромыжники к нему попали, ума не приложу. Через подъезд они не проходили, это точно. Я тут все время сижу. О, да вы ведь были у него, когда полиция приехала, а как вышли – я не видела.

– А я и не выходил, – буркнул Иволгин и, отступив к почтовым ящикам, опять чиркнул ногтем по насечкам на кольце.

Консьержка, наверное, заверещала от ужаса, когда гость поэта Щербатова растворился в воздухе. Живописцу было не до этого. Он снова был на дворе, охраняемом громадным псом. Верный страж хозяйских построек, видимо, находился по другую сторону дома и нового появления чужака покуда не почуял. Гарик оттолкнулся от телеги, рядом с которой оказался при переносе, и принялся озирать землю вокруг. Почва была мягкой, и далеко укатиться массивный перстень не мог. Небо померкло. Вечерние тени сгущались все плотнее, но закатный луч пробился сквозь ветви берез, что росли у забора, и отразился в чем-то блестящем, что валялось всего-то в двух шагах от ног горе-путешественника во времени. Он шагнул, нагнулся, поднял. Слава богу, это было ОНО! Сзади раздался грозный рык. Иволгин метнулся обратно к телеге, провел ногтем по колечку одного из соглядатаев и… услышал-таки визг консьержки. Только что исчезнувший у нее на глазах гость жильца квартиры номер четырнадцать появился снова. И почти на том же самом месте!

Живописец не дал ей прийти в себя. Выскочил из подъезда и кинулся к своему авто. Через десяток минут он уже входил в мастерскую. Гостья уже проснулась, умылась, причесалась и теперь осваивалась на кухне, пытаясь, видимо, что-то приготовить. Заслышав лязг открываемого замка, она кинулась в прихожую, забыв, что в руке у нее нож. Увидев хозяина мастерской, она сначала радостно улыбнулась, а затем прыснула в кулачок. Гарик машинально глянул на себя в зеркало, и сам едва не расхохотался. Вид у него был тот еще. Рубашка вылезла из штанов, волосы всклокочены, и в них торчат травинки из стога, в который он спикировал. Извинившись, он нырнул в ванную, где наскоро привел себя в соответствие с представлениями о том, что в человеке все должно быть прекрасно. Пока он умывался и вычесывал сено из шевелюры, Ася соорудила некое подобие обеда. Во всяком случае – запахи из кухни доносились притягательные. Живописец почувствовал, что изрядно проголодался.

Выяснилось, что гостья приготовила из мяса и картошки некое подобие жаркого и нажарила блинов. Иволгин порадовался, что у него в загашнике завалялась баночка красной икры – к блинам самое то. Да и жаркое получилось у девушки, которая родилась в эпоху пижм и напудренных париков, превосходное. Во всяком случае, хозяин мастерской уплетал его за обе щеки. К такому обеду полагалось бы подать бутылочку вина, но Гарик с сожалением отверг эту идею. Предстоящее требовало трезвости. За обедом он пересказал Асе свои сегодняшние злоключения, упирая более на юмористическую их сторону. Девушка охотно посмеивалась над его несколько преувеличенными описаниями собственных похождений, и все же в ее зеленых глазах мелькала тревога. Когда тарелки опустели, художник хотел по привычке вымыть посуду, но его гостья запретила это делать, давая понять, что мужчине больше нечего делать на кухне.

Иволгин спорить не стал. Ему и впрямь нужно было немного отдохнуть и собраться с мыслями. Едва он опустился на диван, как затрезвонил телефон. Это был Щербатов.

– Вот что ты меня втянул? – с ходу начал жаловаться поэт. – Оставил с двумя бандюганами и полицейскими, которые их немногим лучше, и смылся куда-то!

– Тебя уже выпустили? – спросил художник.

– Да. Заставив написать объяснительную, будто это я вломился к этим алкашам, а не они ко мне!

– Алкашам? – удивился Гарик.

– Ну да! Они у меня под шумок «Курвуазье» вылакали, аккурат перед твоим приходом.

– Ну и что с ними теперь?

– Не знаю… Или в каталажку определят, или сразу в дурку… Они такую несли околесицу, про чернокнижника какого-то, кольца, пропащие души… Кстати, я видел, как ты у них колечки попятил. Ценные хоть?

– Ты вот что, дружище, – проговорил Иволгин, – кончай трепаться. Приоденься и дуй ко мне! Я тебя кое с кем познакомлю.

– Да ты с ума сошел, – заныл Щербатов. – Какие могут быть знакомства? После такой встряски мне надо неделю отлеживаться.

– С прекрасной девушкой, – зная слабость приятеля, продолжал настаивать Гарик. – Только, чур, вести себя как джентльмен и глаза бесстыжие не пялить.

– Ты же меня знаешь! – совсем иным тоном отозвался поэт.

– Собирайся, да поживее. Здесь я тебе все объясню и про колечки, и про бандюганов твоих.

Любопытство было второй слабостью Щербатова, поэтому он нехотя пробормотал:

– Ладно, минут через пятнадцать буду.

– Вот и славно! Жду!

Художник прервал соединение. В том, что приятель придет, он не сомневался. При всех своих слабостях и недостатках он был честным и преданным другом. Пусть побудет в мастерской с Асей, покуда он, Иволгин, отыщет проклятый манускрипт колдуна. Щербатов прибыл минут через двадцать пять, зато – при полном параде. Серый костюм-тройка в серебристую полоску – в такую-то жару! – накрахмаленный воротничок, туго стянутый галстуком-бабочкой, лаковые туфли, которые скрипели на ходу. «Вот же старый ловелас, – подивился художник. – Приготовился-таки к осаде женского сердца… Пусть только попробует, душу вытрясу!» И все же он был рад тому, что Ася не останется одна. Кирка, если опять явится, при Щербатове не осмелится права качать. Художник пригласил друга в гостиную, сдвинув мольберт с холстом в угол. Заранее предупрежденная гостья тоже встретила поэта во всеоружии. Так что знакомство вышло вполне светским. Ася присела в реверансе. Лавр Щербатов поцеловал ей руку. Гарик с трудом дождался, когда они закончат расшаркиваться друг с другом.

– Ася, угощайте гостя чаем с блинами, а я покуда займусь нашими делами, – распорядился художник и направился в спальню.

– Э-э, – попытался остановить его поэт. – А ты вроде хотел мне что-то рассказать…

– Вот Ася тебе все и расскажет, – сказал Иволгин. – Только прошу верить каждому ее слову, как бы фантастически это ни звучало.

– Разве можно не верить столь очаровательной девушке, – промурлыкал поэт.

Ну все, завел шарманку! Художник погрозил приятелю кулаком и скрылся в спальне. Из нее он появился уже при полном параде, в кафтане и панталонах, чулках и туфлях, треуголку сунул под мышку. Щербатов уставился на него, открыв рот, но Гарик лишь подмигнул ему. Подойдя к девушке, он протянул ей перстень.

– У меня теперь есть кольцо, даже два, – проговорил он. – Ваше пусть останется у вас, но прошу без меня в свой век не возвращаться.

– Я постараюсь… – почти прошептала Ася и добавила: – Будьте осторожны, Игорь!

– Я постараюсь, – ответил он ей в тон и зашагал к выходу.

Бог – свидетель, как же ему хотелось остаться! И не потому, что он опасался, что Щербатов начнет охмурять его возлюбленную. Разумеется – начнет, но силу своих мужских чар поэт обычно сильно преувеличивал. Многоженцем его сделало вовсе не обаяние, а исключительная доброта к женщинам, которых, как ему казалось, он соблазнил. Не он их, а они его соблазняли, зная, что этот знаменитый поэт-песенник отдаст последнее, лишь бы бывшие возлюбленные не чувствовали себя обделенными. Так что пусть распускает хвост, Анна Болотная ему не по зубам. Такими мыслями отвлекал себя Иволгин, спускаясь по лестнице и садясь в машину. Он направился было на Окружную, чтобы по ней добраться до съезда на Полковое шоссе, но в последний момент передумал и свернул на Палисадную улицу. Вскоре он был уже у ограды Замка Святого Михаила. Вынул из багажника мешковину со шпагой и направился к входу. Хорошо хоть не забыл свое удостоверение члена Музейного совета. Охранник хоть и покосился на его странные одежки, но пропустил.

Гарик понимал, что таким образом он уже проникал в прошлое и теперь идет по собственным следам, но в эпоху, где плетет свою чародейскую сеть Брюс, ему нужен помощник, а кроме Аси и старого цверга он в прошлом никого не знает. Ну если не считать четырех соглядатаев – чернобородого и облезлого, здоровяка и тощего. Ну так эти остались здесь, в XXI веке. Главное больше с ними не встречаться. Художник подошел к бывшим винным погребам, а ныне – реставрационным мастерским и увидел на дверях замок. С досады он грохнул по металлическим дверям кулаком. Вот же дурень, совсем забыл, что сегодня воскресенье! Реставраторы, конечно, фанатики своего дела, но и они должны отдыхать. Иволгин хотел было вернуться к проходной и попросить ключи у охранника, но ведь придется что-то неубедительно врать. Чего доброго, еще заподозрят в умысле на хищение музейных ценностей.

Выход был только один. Уже привычным движением художник провел ногтем по насечкам на кольце соглядатая. И сразу же стало темно. Он очутился в прошлом, где солнце давно уже скрылось за горизонтом. В саду, окружавшем Замок Святого Михаила, густо росли деревья. Из-за них даже фосфорическое небо бледной ночи было бессильно рассеять мрак. Правда, в отдалении металось пламя факела в руках солдата, что сопровождал разводящего. Шла смена караулов. К счастью, винные погреба никто не охранял. Двери, ведущие в них, были приотворены, и оттуда пробивался свет. Видимо, кто-нибудь из слуг спустился, чтобы набрать вина. Гарик вынул из мешковины ножны с перевязью, нацепил их на себя и шмыгнул за дверь. Стараясь не царапать ножнами по стенам, быстро спустился в погреба. Он шел по длинному коридору, озаряемому свечами в шандалах, минуя широкие двери, за которыми, вероятно, находились залы с винными бочками или стеллажами с бутылками, но гостю из будущего нужна была двустворчатая дверь в торце коридора.

К счастью, Лащер был у себя в мастерской. Увидев вошедшего, он приветливо улыбнулся и указал на кресло.

– Я знал, что ты опять придешь, Гривол, – пробормотал старый цверг. – Удалось ли тебе узнать, где колдун хранит свой дьявольский договор?

– Да, – кивнул живописец. – У себя в кабинете, в одном из ящиков бюро.

– А он не слишком-то изобретателен…

– Теперь мне нужно знать, как добраться до этого бюро.

– Понимаю, тебе было явлено лишь видение.

– Именно – видение… Видит око, да зуб неймет… Ты можешь мне помочь попасть в дом колдуна?

– Так чтобы он тебя не заметил?

– Да.

– Погоди. Дай подумать… Кто из наших занимается ключами и замками… Ага, кажется, Крант.

– Крант?

– Да, ты должен его знать. Он тоже цверг. Правда, в нашем клубе он почти не появляется. Все молодится. По балам шляется. Новую снежницу себе подыскивает.

– А разве бывает, что цверг остается без снежницы?

– Бывает, но очень редко. Этот болван Крант вместо того, чтобы наслаждаться обретенной свободой, ищет себе новую кабалу.

– Где я его сыщу?

– Должно быть, он сейчас на балу у князя Пустовойтова.

От кого-то Иволгин уже слышал эту фамилию, но сейчас ему об этом некогда было думать.

– Где он живет?

– Ты хочешь отправиться на бал в таком костюме? – удивился Лащер. – Да тебя лакеи не пустят.

– Я не… – начал было Гарик, но осекся.

Он хотел сказать, что «не Золушка», но сейчас это прозвучало бы неуместно. Старый цверг покачал головой.

– В таком виде я не могу тебя туда отпустить, – сказал он. – Видишь ту дверь? – Лащер указал на дверцу в дальнем углу своей лаборатории. – За ней ты найдешь все, что нужно. – Благодарю, дружище!

Иволгин шагнул к дверце, распахнул ее и… оказался в нарядно одетой толпе. Ярко пылали свечи в шандалах и жирандолях, звучала старинная музыка, сотни ног шаркали по полу, натертому до зеркального блеска. Художник оглянулся, но никакой дверцы позади не увидел, зато узрел пышно разодетого господина в камзоле, кюлотах и треуголке. Блестело серебряное шитье, сверкали позументы. Топорщились кружева, и колыхались перья. Вот только физиономия у господина была настолько глуповато-растерянная, что Гарик не сразу узнал себя самого. Выходит, через дверь в лаборатории Лащера он не только перенесся прямиком на бал, но и на ходу переоделся! Что ж, придется притвориться, будто он здесь чувствует себя как рыба в воде. Благо среди столь пестрой толпы затеряться труда не составит. Иволгин отошел от зеркала и бочком протиснулся к проему между двумя окнами, за которыми качались на ветру ветки деревьев, и принялся разглядывать танцующих.

Который из них Крант? Лащер уверен, что Гривол его знает в лицо. Ну так-то цверг, здешняя ипостась живописца Иволгина, а не сам он. И все же стоило пристальнее присмотреться к мужчинам. Особенно – к немолодым. На это разглядывание у художника ушло около часа. От блеска орденов, перстней и золотого шитья уже рябило в глазах. Он уже хотел плюнуть на это занятие, а просто пойти от одной кучки гостей бала до другой, расспрашивая о Кранте, как вдруг заметил смутно знакомое лицо. Это был довольно бодрый старичок. Окруженный юными девами, он что-то им быстро рассказывал, а они в ответ хихикали, жеманно прикрывая ротики веерами. Гарик решил, что это и есть Крант, и потому решительно направился в его сторону. Он бесцеремонно выдернул старика из хихикающего цветника за локоток и оттащил в сторону.

– Позвольте! – возмутился старик. – Кто вы такой?

– Я Гривол! – быстро проговорил живописец. – Меня к вам направил Лащер!

– Не знаю я никакого Лащера, – заявил тот. – И вас – тоже!

– Так вы не Крант? – спросил Иволгин, понимая уже, что обознался.

– Я князь Пустовойтов! – гордо вздернул маленький задорный носик нарумяненный старичок. – Извольте принести ваши извинения!

Глава тринадцатая

Воскресенье

Ветроград-XXI

– Пардон, обознался, – пробормотал Гарик, отходя в сторонку.

Князь фыркнул и вернулся к девицам. Пожав плечами, живописец направился к своему наблюдательному пункту. Вдруг он заметил в толпе лицо, которое показалось ему знакомым. Пригляделся. Так и есть – это же Кирилл Антропов, его нынешний работодатель. Он-то как здесь очутился? С тех пор как закрутила Иволгина эта история с волшебными кольцами, цвергами и снежницами, колдунами и их соглядатаями, он ни разу даже не созванивался с Антроповым. Не до того было. Вот подойти сейчас и сказать, что он нашел модель для своей Золушки и скоро сможет сдать работу… Он хотел было окликнуть работодателя, но тот сам заметил его. Помахал приветственно рукой и пошел навстречу. Гарик с удивлением разглядывал Антропова. Там, в Ветрограде XXI века тот был моложавым мужчиной, спортивным и элегантным, здесь он, впрочем, тоже одет был по нынешней моде, но вот спортивным его точно нельзя было назвать. Скорее – тощим и при этом согбенным. Припудренные морщинки на обтянутых скулах казались трещинками в штукатурке, которая вот-вот осыплется.

– Гривол, друг мой! – воскликнул Антропов. – Какими судьбами?

– Это я тебя хотел об этом спросить.

– Ну ты же знаешь, я расстался со своей снежницей и теперь подыскиваю другую… Вижу, ты тоже стал по балам ездить… И как это тебе удалось так омолодиться? Не поделишься тайной?

– Крант? – удивился Иволгин.

– Что – Крант?

– Ты и есть Крант?

– Разумеется! А ты думал, что я кто-то другой?

– Нет, что ты… Я искал тебя, мне нужна твоя помощь.

– Охотно помогу.

– Мне нужны ключи от дома, кабинета и бюро Брюса. Крант, который в Ветрограде XXI века был крупным издателем Кириллом Антроповым, отшатнулся от живописца, как от привидения.

– Ты хоть понимаешь, о чем просишь?! – прошипел он, вновь приблизившись к тому, кого считал цвергом Гриволом. – Понимаю, – откликнулся тот. – И готов взамен отдать все, что захочешь.

Гарик действовал наугад. Он и понятия не имел, есть ли что-нибудь у цверга Гривола, чего мог бы пожелать Крант. И угадал. Глаза молодящегося цверга вспыхнули алчным пламенем.

– Отдай мне свою снежницу! – потребовал он.

Пришел черед удивляться Гарику.

– Киру? – переспросил он.

– А у тебя есть другая на примете?

«Так тебе и скажи», – подумал Иволгин, а вслух сказал:

– Хорошо. Пусть она теперь будет твоею.

Он и сам удивился тому, как легко сорвались эти слова с его губ.

– Тогда отдай кольцо!

– Какое кольцо? – спросил живописец, у которого было с собою два кольца, но ни с одним из них он не хотел расставаться.

– Которое надела тебе на палец твоя снежница при обручении, – заметив его колебания, уточнил цверг.

– Ты его получишь только после того, как принесешь мне ключи, – схитрил Гарик.

– Что ж, это правильно, – кивнул Крант. – Хотя цверг цверга не обманывает.

– Значит, ты принесешь мне именно те ключи, какие мне нужны.

– Хорошо. Ключи будут готовы завтра к вечеру. Приходи в наш клуб.

И они ударили по рукам. Живописца не волновало то, что он собирается обмануть этого молодящегося старика, по каким-то колдовским законам напоминающего его знакомца и даже заказчика. Пусть цверг цверга не обманывает. Ведь он же не цверг. Не трогало его и то, что он с легкостью отказался от здешней ипостаси Киры. Когда закончится вся эта сказочная круговерть, ему все равно предстоит выяснить с подругой отношения. Главное, что сейчас у него есть время вернуться в свою эпоху и побыть с Асей перед решающей схваткой с колдуном. Иволгин хотел было чиркнуть ногтем по насечкам на кольце, как вдруг перед ним возникла та, которую он меньше всего ожидал здесь встретить. Конечно, кринолин, узкий лиф, пышный парик на голове, густо напудренное лицо, кокетливая мушка на щеке могли сбить с толку, но холодный взор, в котором не выражалось ничего, кроме расчета, сразу позволил узнать эту девушку.

– Что ты здесь делаешь, Гривол? – сердито прошептала снежница. – Разве я не сказала тебе, чтобы брильянтовая диадема была готова к завтрашнему балу в Замке Святого Михаила? И что это ты с собой сотворил? Выглядишь как мальчишка!

«Далось им мое «омоложение», – угрюмо подумал Гарик. – Я тоже рад тебя видеть, Кира, – пробормотал он.

Снежница пристальнее присмотрелась к нему, и по надменному ее лицу скользнула тень понимания.

– Я знаю, кто ты, – проговорила она, и слова ее прорастали в его сердце ледяными кристаллами. – Ты не Гривол… Ты его отражение из города грядущих теней. Брюс предупреждал меня о твоем появлении здесь. И еще он говорил, что ты приютил у себя его новую игрушку. Напрасно. Никто не может отнять у Брюса то, что ему принадлежит. И тебе не удастся. Мой добрый совет – возвратись к себе и отправь игрушку ее хозяину. Сам отправь. Иначе это сделает мое отражение…

Ася в опасности! Больше не медля, живописец провел ногтем по насечкам кольца, и пышный бал, блеск свечей, музыка, шарканье ног танцующих – все исчезло. Иволгин оказался в полной темноте, если не считать слабо фосфоресцирующих оконных проемов. Он шагнул просто так, чтобы сдвинуться с места, и стук его каблуков гулким эхом раскатился под сводами старинного бального зала. Гарик понятия не имел, где он находится, наверное – в каком-нибудь музее, который триста лет назад был дворцом князя Пустовойтова. Хорошо хоть это здание сохранилось, могло ведь на его месте оказаться что-нибудь другое. Не хотелось бы обнаружить себя замурованным в дереве или стене, когда не сможешь и пальцем шевельнуть, чтобы выбраться. Правда, как выбраться из запертого на ночь музея – тоже еще вопрос. Попытаться открыть одно из этих больших окон? Сработает сигнализация. Примчится охрана. Опять придется сигать в прошлое. И тоже ведь неизвестно, где окажешься. Нет, надо как-то выйти отсюда именно в своем времени.

К окнам художник подходить не стал, а двинулся к двери, которая, скорее всего, не была заперта. Так и оказалось. Дверь вела в другие комнаты. Вернее – в целую анфиладу комнат, стены которых были увешаны неразличимыми в полутьме картинами. В нишах белели статуи. Бархатные шнуры отгораживали антикварную мебель от посетителей. Иволгин старался ступать как можно тише, но проклятые каблуки лупили по паркету так, что эхо разносилось по всей анфиладе. По счастью, в музее не было внутренней охраны или она пока еще не обходила залы. А может – совсем не обходила. Гарик прошел через весь бывший княжеский дворец и оказался возле двери, на которой было написано «Научный отдел». Дверь была приоткрыта. Сквозь щель пробивался свет. Видимо, кто-то из научных сотрудников музея остался на ночь, чтобы поработать. У Иволгина возникла дерзкая мысль. Он поглубже нахлобучил треуголку и распахнул дверь. Обычная комната была заставлена шкафами с книгами и папками. На широких и длинных столах лежали разнообразные предметы – вероятно, экспонаты. За одним из столов стояла девушка и что-то рассматривала в лупу. Услышав скрип дверных петель, она подняла голову и…

Художник остолбенел.

– Илона! – выдохнул он.

– Гарик, это ты? – удивленно спросила верная подруга мадемуазель Тосканской. – Ты меня напугал… Как ты здесь очутился, да еще в таком виде?

– А ты как здесь оказалась?

– Я научный сотрудник музея, – ответила девушка.

– Вот как, прости, не знал.

– Да ты многого не знаешь, – отмахнулась Илона. – Кстати, на мой вопрос ты так и не ответил.

– Врать я тебе не хочу, – немного поколебавшись проговорил художник, – а правде, боюсь, ты не поверишь.

– А ты попробуй!

– Хорошо… Я умею перемещаться во времени. Сюда я попал благодаря волшебному кольцу. Сначала я был на балу у князя Пустовойтова, а потом оказался опять в нашем времени… Ну как? Веришь?

Иволгин полагал, что Прохорова рассмеется, но она лишь сказала:

– Я давно поняла: с тобой что-то происходит. Кира на тебя жалуется. Девушка эта в твоей мастерской…

– Хочешь сказать, что ты мне поверила?

– А почему нет? – Илона пожала плечами. – Ты вот упомянул князя Пустовойтова, а ведь о том, что этот дворец первоначально принадлежал только ему, сейчас знают лишь специалисты. Князь был бездетен. Он завещал свое имущество некой девице, которую звали Анна Болотная. Вероятно, она была его содержанка… Однако девица сия бесследно исчезла, и после смерти Пустовойтова дворец отошел казне. Потом его выкупил фаворит Александра Первого, граф Пустышкин. С тех пор это здание именуется Домом Пустышкина.

– Анна Болотная, говоришь… – пробормотал Гарик. – А ведь это и есть та девушка, которую ты видела со мною.

– Я догадалась, – откликнулась его ученая собеседница. – И знаешь почему? Потому что сохранился один из ее портретов… Вернее – она послужила моделью для картины на античный сюжет. Полотно называется «Геркулес и Венера». Автор – придворный живописец Терракотов.

– Ты удивительный человек, Илона, – искренне восхитился Иволгин. – Другая бы на твоем месте рассмеялась мне в лицо и обозвала бы фантазером.

– Не забывай, что я ученый! – напомнила девушка. – Факты – это мой хлеб, даже если они выглядят фантастическими. – Все равно – спасибо за доверие, – сказал художник. – Если ты мне еще поможешь отсюда выйти, то моя благодарность не будет знать границ.

– Я даже тебе такси вызову, – пообещала та, – если ты позволишь мне пообщаться с Анной Болотной.

– Пожалуйста, сколько угодно!

– Скажи, а ты и впрямь видел князя Пустовойтова?

– Вот как тебя! Да он меня едва на дуэль не вызвал.

– Ты мне обязательно все расскажешь. В подробностях!

– Обязательно!

Илона вызвала такси и вывела ночного «посетителя музея» через служебный вход, где не было охраны. Иволгин сел в машину, назвал свой адрес. Таксист покосился на странно одетого пассажира, но ничего не сказал. Чего только не бывает в бледные ночи в Ветрограде! До своего дома художник добрался благополучно. Когда открыл дверь мастерской, то сразу понял, что гости еще не спят. Ася и Щербатов сидели на кухне за столом, видимо, пили чай и мило беседовали. Гарик слышал их голоса и стук чашек о блюдца. Он не стал их покуда тревожить, пошел к себе и, наконец-то, сбросил с себя исторические шмотки. Потом принял душ и переоделся. С Асей все в порядке, и у него есть пауза до завтрашнего вечера. Если Крант не обманет и принесет завтра ключи в клуб, только и останется, что проникнуть в дом колдуна и выкрасть у него договор с дьяволом. Вряд ли это легко, но другого выхода все равно нет. Жаль, что он будет один, без помощника. Асю с собою брать нельзя, а от поэта толку будет мало. Нужен кто-то, кто готов ради него, живописца Иволгина, и в огонь, и в воду, но где взять такого человека?

Дабы отвлечься, Гарик заглянул на кухню.

– А, это ты! – с наигранной радостью воскликнул Щербатов.

– Да, к твоему прискорбию.

– Ну что ты такое говоришь…

– Вы что-нибудь узнали, Игорь? – спросила Ася с тревогой.

– Да, завтра вечером цверг Крант передаст мне ключи от дома, кабинета и бюро колдуна. И тогда я выкраду этот злополучный документ.

– Я с вами!

– Нет, Ася, я вас не возьму, – сказал художник. – Нельзя, чтобы у Брюса появился лишний козырь.

– Тогда, может, я? – не слишком рьяно предложил поэт.

– Твоя задача, Лаврик, прежняя – оберегать Асю.

– Можешь на меня положиться, – заметно приободрился Щербатов.

– Иного я от тебя и не ожидал, – зевая, пробормотал Гарик. – А теперь давайте спать. Глубокая ночь уже.

– Покойной ночи! – произнесла Ася вставая.

Когда она вышла, поэт сказал:

– Да, брат, влип ты в историю…

– Скорее уж – в сказку, – пробурчал художник.

– Откровенно говоря, до сих пор не верится, что все это правда.

– Хочешь – докажу?

– Нет, пожалуй… Я верю на слово. Тем более – Асе… Бог мой, Гарик, какая девушка! Ну почему именно тебе повезло ее встретить, а не мне?!

– Я сказал бы тебе – почему, но ты обидишься…

– Да, я тюфяк, слизняк бесхребетный…

– Слушай, Лаврик, мне сейчас не до выяснения отношений. Устал до чертиков. Давай спать. Уступаю тебе диван. А сам лягу на раскладушке.

– Я всегда знал, что ты благородный человек!

Иволгин кивнул и пошел за раскладушкой. Он и в самом деле еле держался на ногах. Из-за этих прыжков во времени внутренние биологические часы Гарика шли вразнобой с часами астрономическими. Он боялся, что и вовсе потеряется в эпохах. Утратит представление о том, в каком веке он живет, что сейчас носят – джинсы и футболки или камзолы и фижмы; мужчины и женщины его окружают или цверги и снежницы? Старое выражение «не в сказку попал» в его сознании оказалось теперь вывернутым наизнанку. И кто знает, какую цену потребует с него сказка завтра? Ну об этом он подумает после, если удастся заполучить этот проклятый документ. Колдун пока еще всерьез за него не взялся. Тупоголовые и трусливые соглядатаи, угрозы в устах снежницы Киры – все это лишь легкие уколы, проба на слабо. А вот когда Брюс почует, что живописец из XXI века подбирается к его главной тайне, вот тогда-то он и обрушит на него всю мощь своих чар!

Быстро же он, модный художник Гарик Иволгин, привык к сказочным чудесам, если всерьез опасается заклинаний какого-то допотопного колдуна… Сон оборвал цепочку размышлений. А утром живописец встал легко и почти радостно, словно ему предстояло совершить нечто необременительное и даже приятное. Гости его еще спали, и Гарик решил, что сбегает покуда за своим автомобильчиком, который он вчера бросил у Замка Святого Михаила. Утренние воскресные часы даже в густонаселенном городе радуют тишиной и свежим воздухом. Машин на улицах почти не оказалось. Прохожих – тоже. Иволгин бодренько покинул набережную Зеркального канала, пересек Изветский проспект, вышел на Палисадную, когда у него зазвонил телефон. Кто это в такую рань? Оказалось – Илона. Вот не спится же ей! Или она все еще на работе, в Доме Пустышкина?

– Да, дорогая! – откликнулся художник.

– Дорогая?! – фыркнула та в трубку. – С каких это пор?!

– С ранних.

– Я тебя не разбудила?

– Нет. Я уже с час как на ногах. Дышу свежим воздухом. Иду забирать свою машину, которую бросил у Замка.

– Что ж так далеко от дома? Припарковаться больше негде было?

– Ну так получилось… А ты чего не спишь?

– Да я прикорнула на диванчике часика на четыре и достаточно. Долго будешь спать – до пенсии диссертацию не напишешь.

– Кандидатскую?

– Докторскую, дорогой, докторскую!

– Ничего себе! Ты кандидат наук!

– Исторических, – уточнила Прохорова. – А ты думал, что я только у Киры на побегушках?

– Нет, но…

– Ладно, не смущайся. Я чего звоню… Не мог бы ты и мне устроить экскурсию к князю Пустовойтову?

– В смысле – в его эпоху?

– Ну да!

Смутная идея скользнула по поверхности сознания Иволгина.

– Погоди-погоди, – пробормотал он. – Такие вещи по телефону не обсуждают.

– Я готова и не по телефону.

– А ты сейчас где? У себя или в музее?

– В музее пока.

– Тогда подожди, я за тобой заеду.

– Жду с нетерпением.

Гарик сунул телефон в карман и еще быстрее зашагал по Палисадной улице. Мелькнувшая идея все настойчивее ломилась в двери его сознания, но он пока отгонял ее, как назойливую муху. Ему нужен был напарник для проникновения в дом колдуна. Надежный и проверенный друг. Конечно – это должен быть мужчина, готовый рискнуть ради товарища, но где ему взять такого мужчину? А Прохорова… Положа руку на сердце, следовало признать, что вот она-то как раз и была таким проверенным другом. Художник понимал, что долго обманывал себя, полагая, что Илона дружит с мадемуазель Тосканской только ради самой мадемуазель Тосканской. На самом деле – она тратит свое время, оказывая Кире разные услуги, лишь потому, что хочет быть неподалеку от него, Иволгина. Ну тогда ее тем более нельзя втягивать в эту историю. Подставлять под удар ту, кто тебя безответно любит, чтобы спасти ту, которую любишь сам! Нет, до такой подлости он не опустится. И что теперь делать? Позвонить и отменить встречу? Нет, это тоже нехорошо. Ладно, встретимся, раз уж договорились. Пообещаю устроить экскурсию в XVIII век как-нибудь потом.

Уладив таким образом дела со своей совестью, Гарик сел в автомобильчик, терпеливо дожидающийся хозяина в тени тополей, набрал на навигаторе название музея и покатил по указанному маршруту. Оказалось, что Дом Пустышкина находится на той же Корабельной набережной, куда однажды он подвозил Асю. Ночью он дремал в такси и потому не обратил внимания, по какому маршруту они едут. Что ж, нет ничего удивительного в том, что князь поселил девушку, которой покровительствовал, неподалеку от своего дворца. В этом можно даже усмотреть некий знак – вот только добрый ли? Через десять минут художник притормозил у входа в музей. Кандидат наук Прохорова уже ждала его. Радостно улыбаясь, она села с ним рядом.

– Ну что, куда поедем? – спросил Гарик.

– Туда, где подают хороший кофе, – последовал ответ.

Иволгин кивнул и тронул машину с места. Вскоре они уже сидели за столиком кафе. Других посетителей в нем пока не было, поэтому официант обрадовался им, как родным. Художник сообщил ему, что они желают позавтракать, и парень назубок отбарабанил утреннее меню. Илона выбрала сырники с малиновым сиропом и большую чашку капучино, а Гарик блинчики с мясом и кофе по-венски. Ели не спеша, хотя судя по блеску глаз Илоне не терпелось услышать от сотрапезника о том, как он устроит ей путешествие в прошлое. Для нее это было всего лишь приключение. Правда, приключение полезное. Какой историк откажется увидеть собственными глазами эпоху, изучению которой себя посвятил? Иволгину даже расхотелось вообще говорить на эту тему. Да и какое он имеет право приводить в XVIII столетие знакомых? Ведь для него самого эти перемещения – не развлечение, а необходимость вырвать свою возлюбленную из чародейских сетей Брюса. И все же обмануть ожидания девушки, что сидела напротив, он тоже не мог.

– Слушай, Илона, – наконец заговорил художник. – Вот ты историк, ученый, помоги разобраться.

– Я тебя внимательно слушаю.

– Ведь если в мире есть место одному чуду, то и другим – тоже. Верно?

Кандидат исторических наук Прохорова улыбнулась.

– Увы, чудо относится к компетенции религии, а не науки, – ответила она.

– Да, я понимаю… Но ведь ты же мне поверила, когда я тебе сказал о перемещении во времени с помощью колдовства?

– Приходится верить… Для розыгрыша или простого совпадения – слишком сложная картина получается.

– Да, но ты еще не знаешь всей картины!

– Вот и расскажи!

Гарик понял, что ляпнул лишнего, но отступать было уже поздно. Придется рассказать.

– Расскажу, только Кире ни слова!

– Само собой, – откликнулась Илона. – Ты же знаешь, я не выдаю чужих тайн.

Это было так, и художник принялся рассказывать. Начал он с того, как встретил однажды ночью на Изветском проспекте девушку, которую так долго искал, чтобы создать образ Золушки. Как гнался за нею, покуда она не исчезла у него на глазах на набережной Императорской линии. Как неожиданно появилась эта девушка рядом с его домом и любезно согласилась ему позировать. Как не менее неожиданно доверилась ему, рассказав, что живет она в Ветрограде, но триста лет назад, что попасть в будущее – а для нас в настоящее – ей помогло кольцо колдуна Брюса. Как доказала свои слова, позволив ему надеть волшебное кольцо и очутиться в другой эпохе. Как он посетил дом колдуна и тот бросил ему вызов. Как застукал возле своего дома двух соглядатаев, посланных Брюсом, а потом двух других, проникших в квартиру Щербатова. Как они с Анной оказались в доме колдуна вдвоем, но не по-настоящему, а в видении и как проникли в тайну его могущества. Рассказал Иволгин и о цвергах, и что за одного из них в прошлом принимают его самого, и о снежницах тоже рассказал. А также о том, что встретил на балу князя Пустовойтова, Киру, вернее, ее ипостась в XVIII веке. Закончив это довольно сбивчивое изложение своих приключений, Гарик почувствовал неимоверное облегчение. Оказывается, что ему было необходимо выговориться перед умным и вместе с тем доверчивым собеседником.

Глава четырнадцатая

Понедельник

Ветроград-XVIII

– Значит, тебе нужна помощь, – сказала кандидат исторических наук Прохорова.

Художник опешил.

– С чего ты взяла?

– Ты знаешь латынь? – осведомилась она. – В том числе и так называемую черную латынь – тайнопись чернокнижников и алхимиков?

– Нет, но…

– Никаких – но. Ты обещал устроить мне экскурсию по Ветрограду XVIII века. Ну вот, пусть экскурсия будет с пользой!

Иволгин собирался решительно отказать ей, но Илону он знал: уж если ей что-то втемяшилось в голову, она не отступится. Да и в самом деле, как он разберется во всех этих дьявольских бумагах, не зная всей этой латыни – черная она там или белая? Конечно, можно собрать все бумажки до единой, которыми набит кабинет Брюса, и бросить их в огонь, но для начала все равно не мешало бы убедиться, что этот треклятый договор находится среди них.

– Хорошо, – еле выдавил он из себя. – Только учти – эта экскурсия может оказаться опасной.

– Напугал! – фыркнула девушка. – Шпаги возьмем, пистолеты…

– Шпаги? – удивился Гарик. – Ну одна у меня есть, а вот где взять пистолеты? И потом – тебе-то они зачем?

– Что значит – тебе? – вскинулась кандидат исторических наук Прохорова. – Намекаешь на то, что я «женскага полу»? Ты этот свой шовинизм попридержи. По фехтованию у меня первый разряд. И стреляю я не хуже тебя.

Художник поднял руки.

– Сдаюсь! Только где мы возьмем оружие, кроме моей шпажонки?

– У нас в музее, – наклонившись над столиком, прошептала Илона. – Недавно во время ремонта мы обнаружили целый арсенал, предположительно оставшийся от предыдущего хозяина, последнего графа Пустышкина. Он спрятал свою коллекцию оружия в особом тайнике, о чем в его бумагах не сохранилось никаких записей, потому никто ее и не искал… Так вот, там не только шпаги и пистолеты, но и боеприпасы к ним сохранились.

– Хочешь сказать, что вы и боеприпасы у себя оставили? Не сдали в полицию!

– Да не успели, – отмахнулась девушка. – Недавно только нашли. Это же историческая ценность. Покуда все изучим, опишем…

– Ладно, я понял… Тебе нужен еще костюм, соответствующий эпохе.

– Что-нибудь подберу.

– Тогда в шесть у тебя, в музее.

– Договорились.

Иволгин расплатился с официантом, и они вышли из кафе. Гарик подвез свою спутницу, а теперь и соратницу, к ее дому, а сам направился к себе. Там, слава богу, все было нормально. Гости уже проснулись и собирались приступить к завтраку. Художник с удовольствием к ним присоединился, хотя только что ел в кафе блинчики с мясом, но что такое пара блинов для молодого, здорового мужчины, которому к тому же предстояло рискованное дело. Ни о чем серьезном за завтраком не говорили. Поэту пришла в голову идея отвезти Асю на какую-нибудь выставку, чтобы она могла ознакомиться с современным искусством. Девушке эта идея чрезвычайно понравилась. Иволгину – не очень. Он понимал, что Щербатову хочется покрасоваться на публике в обществе столь обворожительной прелестницы, и не слишком возражал против этого, но опасался за Асю. А с другой стороны – не держать же ее все время в мастерской. Тем более что враги знают этот адрес и могут попытаться проникнуть сюда еще раз. Угроза Киры не выходила у художника из головы.

– Хорошая идея, – кивнул он. – На какую именно выставку отправиться – выбирайте сами. Я вас отвезу.

– А вы, Игорь, разве не пойдете с нами на эту… выставку? – спросила Ася.

– Простите, но – нет, – вздохнул тот. – Мне нужно подготовиться к предстоящему…

– Жаль, – огорчилась девушка, и вдруг глаза ее округлились от ужаса. – А в чем я пойду?!

– И в самом деле! – спохватился Иволгин, обрадовавшись возможности переменить тему. – Придется для начала посетить магазин.

– Я готов помочь с выбором одежды! – тут же предложил свои услуги поэт.

Гарик кивнул. Он знал, что многократно женатый Щербатов и впрямь неплохо разбирался в современной женской моде. Конечно, это удовольствие может влететь в копеечку, но экономить на любимой девушке нельзя. В конце концов, у него осталась заначка, которую он собирался отдать мадемуазель Тосканской. – Тогда едем, – сказал он.

Ася поднялась с табуретки и отправилась собираться. Иволгин вынул из кармана карточку и протянул ее поэту.

– Держи, здесь должно хватить, – сказал он смущенному приятелю и уточнил: – На магазин, на выставку, ресторан…

– Не хватит – свои добавлю! – залихватски отмахнулся Щербатов.

– Замечательно… И вот что, Лаврик, не возвращайтесь сегодня сюда.

– А куда же нам возвращаться? – удивился поэт.

– Снимешь Асе номер в отеле на сутки.

– А потом?

– Если я вернусь, буду думать…

– А ты можешь не вернуться? – испуганно спросил Щербатов.

– Все может быть, – кивнул Гарик. – И если я не вернусь, об Асе придется позаботиться тебе.

Поэт ошеломленно молчал. Он явно не думал о такой возможности.

– Пойми, Лаврик, – продолжал художник. – Никому, кроме тебя, я не могу доверить ее судьбу.

– Я понимаю, – вздохнул тот. – И, разумеется, сделаю все, что в моих силах.

– Ты не думай, я позабочусь о том, чтобы тебе было немного полегче, – продолжал Иволгин. – Отвезу вас в магазин, а затем отправлюсь к нотариусу. Напишу завещание. Сделаю тебя своим душеприказчиком.

– Конечно, я тронут, но ответственность ты на меня возлагаешь огромную.

– На кого же мне положиться, как не на лучшего друга.

Послышался стук каблучков.

– Асе ни слова! – шикнул Гарик.

Поэт только горестно кивнул. Воодушевление, вызванное возможностью вывести в свет красавицу Анну Болотную, уступило место унынию, но надо отдать модному поэту Щербатову должное – он был человеком долга. Ася предстала перед ними в своем наряде девушки из XVIII века, в котором она была особенно прелестна. Все трое покинули мастерскую и сели в машину художника. Иволгин отвез поэта и девушку к магазину женской одежды и распрощался с ними. Ася и не подозревала, что сегодня господина живописца она уже не увидит, и потому привычно присела в книксене. Гарик ответил джентльменским поклоном и коротко, но со значением пожал Лавру руку. Проводив взглядом девушку и сопровождающего ее поэта, он отправился к нотариусу. Нотариус был знакомый, и потому никаких особенных проволочек в процедуре оформления завещания не случилось. Правда, и времени заняло немало. Закончив с этим делом, Иволгин позвонил Щербатову и сообщил, к какому нотариусу обратиться касательно завещания в случае его, Гарика, невозвращения.

– Я все понял, – кратко ответил тот и доложил: – Мы уже купили что нужно. Потом поехали в отель, сняли номер, сейчас Ася переодевается перед выставкой, а я жду ее в холле.

– Ты молодчина, Лаврик! – искренне похвалил его художник. – Я скоро отправляюсь. До встречи!

– Ни пуха ни пера, дружище!

– К черту!

Поговорив с поэтом, Иволгин отправился к себе за костюмом XVIII века и шпагой. Все это он сложил в багажник и отправился к Дому Пустышкина. Кандидат исторических наук Прохорова встретила его у служебного входа и сразу провела в свой кабинет, дабы продемонстрировать арсенал, который она намеревалась с собой взять. Рядом с палашом, которым впору было орудовать рослому гренадеру, а не хрупкой девушке, Гарик с удивлением обнаружил два револьвера.

– Э-э, – озадаченно протянул художник, – я не специалист, конечно, но, по-моему, эти штуковины мало соответствуют эпохе.

– Зато они скорострельные и легко перезаряжаются, – парировала Илона. – Охота тебе будет возиться с пыжами, шомполами и молотками? Помнишь, у Пушкина:

– Понял-понял! – воскликнул Иволгин. – Ты права. С револьверами сподручнее.

– А вот и боеприпасы!

Она открыла покрытую лаком расписную шкатулку. Внутри оказались плотно уложенные патроны с блестящими жалами пуль.

– Странные пули, – пробормотал Гарик.

– Серебряные, – отозвалась девушка.

– Где же ты их раздобыла?

– Там же, где и все остальное. Вот еще почему мы не торопимся сдавать боеприпасы. Нам чертовски любопытно узнать, зачем граф Пустышкин держал в своем арсенале серебряные пули?

Художник взял один из патронов и осмотрел. Тупой кончик пули был крестообразно надрезан.

– Похоже, этот ваш граф собирался охотиться на нечистую силу.

– Я тоже так думаю, но в диссертации об этом не напишешь. Иволгин взял один из револьверов – рифленые накладки рукояти приятно прилегали к ладони – пощелкал вхолостую курком, проверяя плавность хода спускового крючка, затем начал набивать барабан патронами. Потом зарядил второй.

– Хорошие игрушки, – пробормотал художник. – Надеюсь, не подведут.

– Они были смазаны и обернуты промасленной бумагой, – сказала кандидат наук Прохорова. – Я расконсервировала и подготовила к стрельбе.

Гарик уставился на нее, как на чудо.

– Гляжу, ты полна сюрпризов! – искренне выдохнул он.

– Ну-у, до твоей пассии мне далеко.

– Ладно, нам пора, – быстро сказал Иволгин. – Надо только решить, в каком месте лучше всего перейти в прошлое… Кстати, ты не знаешь, случайно, где мог находиться клуб цвергов? Я был там только во сне.

– Случайно знаю, – откликнулась напарница. – Скорее всего, это клуб ветроградских ювелиров на Корабельной набережной. – То есть – совсем рядом?

– Да.

– Тем лучше, можно дойти пешком.

– Нам надо переодеться! – напомнила Илона.

– Ах да! – спохватился художник. – Ты подобрала себе платье?

– Подобрала, – последовал ответ. – Выйди, я переоденусь. Сам ты тоже можешь переодеться… в соседней комнате. – Да, только возьму костюмчик и реквизит в багажнике.

Он сходил к машине, взял из багажника все необходимое, вернулся в здание, переоделся. Нахлобучив треуголку, постучал в дверь.

– Входи!

Гарик распахнул створку и остолбенел. Девушка пропала. Перед ним стоял стройный юноша в треуголке, камзоле, кюлотах, чулках и туфлях.

– Чего вылупился! – сердито крикнул «юноша». – Ты думал, я в кринолине буду по чужому времени шастать?

– Тебя просто не узнать.

– Ну и отлично! – сказала кандидат исторических наук Прохорова. – Давай только поменяемся клинками. Для меня этот гренадерский палаш длинноват.

Художник отдал ей свою перевязь со шпагой, а сам взял палаш. Револьверы он сунул в правый карман камзола, а левый набил патронами с серебряными пулями. Илона в образе эдакой кавалерист-девицы, только из XVIII века, последовала его примеру. Гарик протянул ей второе кольцо, отобранное им у одного из соглядатаев Брюса.

– Видишь эти насечки? – спросил он.

– Да, – дрогнувшим голосом ответила напарница, которая в глубине души считала происходящее захватывающей игрой.

– Чиркни ногтем поперек них.

Девушка зажмурилась и провела кончиком коротко отстриженного ногтя по кольцу и… пропала. Иволгин вздохнул и повторил тот же жест со своим кольцом. Как всегда, он мгновенно почувствовал, что переход удался, даже – по запаху. Пахло горячим воском. Трепетал свечной огонек, отбрасывая тень растерянно озирающейся напарницы, которая в полумраке еще больше походила на юношу. Судя по обшарпанным стенам, грубо сколоченной кровати, божнице с крохотной иконкой и копеечной свечке в шандале, стоящем на подоконнике, – кабинет кандидата исторических наук Прохоровой триста лет назад был комнатушкой одного из княжеских лакеев. К счастью, ее обитателя в ней не было. Гарик приоткрыл дверь в узкий коридор. Никого. Поманил напарницу за собой и быстро направился к выходу, надеясь, что дверь, ведущая на улицу, не заперта. Повезло. За дверью оказалось крыльцо, по ступенькам которого можно было спуститься в глухой, запущенный сад, от коего в XXI веке и следа не осталось.

Темные купы деревьев, словно изморозью, были усыпаны серебром бледной ночи. Оглянувшись, дабы убедиться, что Илона следует за ним, художник быстро зашагал к ограде. Тем более что от крыльца вела посыпанная песком дорожка, заканчивающаяся у калитки. Калитку легко было открыть, и вскоре напарники оказались где-то на задворках большого пустовойтовского дома. Пока они пробирались малоприятными задами, старательно обходя кучи мусора, девушка молчала. Видимо, шок, вызванный переходом в эпоху, которая до сих пор существовала для нее лишь в виде разрозненных документов, книг, антикварных предметов и архитектурных ансамблей, а теперь предстала во всей своей полнокровности, оказался слишком силен. Нужно было как-то встряхнуть напарницу, вывести ее из ступора, но, как назло, ничего путного в голову не приходило. Сам-то он за всю эту сумасшедшую неделю уже привык к скачкам во времени. Да и поначалу не относился к ним настолько серьезно.

– Эй, подруга! – сказал Иволгин и потряс ее за плечо. – Если ты не придешь в себя, толку от тебя не будет.

– Ох, прости! – выдохнула кандидат исторических наук. – Я до конца не верила, что это все правда.

– Я догадался.

– Но ведь и в самом деле невероятно, чтобы какая-то полоска металла могла перенести человека через три сотни лет! – Лучше всего не думать об этом. Прими в качестве гипотезы, что колдовство способно изменить законы природы.

– Ничего себе – гипотеза! – усмехнулась напарница. – За такие гипотезы упекут в психушку.

– А ты держи ее при себе и смотри во все глаза, впитывай.

– А что тут впитывать? Вонь помойки?

У художника отлегло от сердца. Похоже, Илона оправилась от шока и привычное ироническое отношение к жизни вернулось к ней.

– Потерпи, скоро выберемся на набережную.

Впрочем, набережной этой грязной полоске суши, едва облагороженной деревянными мостками, предстояло стать лет через полутораста, если не больше. Ни каменной мостовой, ни облицованного гранитом берега – волны Малой Извети плескались почти у самых ног путешественников во времени, гулко бились в днища баркасов и челноков, привязанных к сваям. Ни одного уличного фонаря – лишь призрачное сияние бледной ночи озаряло путь. Художник понял, что хорошо помнит это место, хотя видел его только во сне, и доверился наитию, что влекло его мимо спящих обывательских домишек к темному, приземистому дому, в узеньких оконцах которого никогда не было ни проблеска света. Это знали все его гости, что стекались в него вечерами. Они не подходили к вечно запертому парадному, а сразу проникали во внутренний двор и уже через него – в неприметную дверцу, что вела в обширные подвалы, которым сам дом служил лишь прикрытием, ибо истинное его предназначение заключалось в том, чтобы быть клубом цвергов.

– Придется тебе здесь подождать, – сказал Иволгин, когда они остановились у ворот. – Посторонних в клуб не пускают. Не испугаешься?

– Вот еще! – вздернула носик его спутница.

– Если что, пали в воздух, – добавил он, хотя совершенно не был уверен, что услышит выстрел из-за окружавших подвальные помещения толстых стен фундамента, на котором покоился дом-обманка.

– Куда палить, я буду решать по обстоятельствам, – последовал ответ.

– Ты не очень-то резвись. Здесь, знаешь ли, с убивцами строго, – полушутя произнес Гарик. – Лучше ныряй обратно в будущее.

– За меня не бойся.

Художник отворил калитку и вошел во двор. Привратник поднял фонарь, всматриваясь в его лицо, мотнул головой – проходите, барин. Иволгин спустился к дверце, открыл ее и пригнувшись скользнул внутрь. Яркий свет озарял комнаты, где сидели за игорными столами, пили вино, переговариваясь тихими шелестящими голосами, старые цверги. На Гривола удивленно оглядывались, поражаясь непривычной молодости его лица. Он спросил о Кранте, лакей кивнул на дверь курительной. Заглянув в нее, Гривол увидел старика, которого в своем времени знал как видного издателя Кирилла Антропова.

– Принес?

Крант вытащил из кармана связку ключей и положил ее на курительный столик, потребовал:

– Кольцо!

– Прости, друг, нет кольца.

Пораженный его ответом, старый цверг судорожно дернул костистой рукой, но его молодой собеседник успел схватить ключи первым.

– Верни! – прошипел Крант. – Ты потеряешь честь, если не выполнишь уговор.

– Меня это не пугает, – усмехнулся Гривол. – Будь у меня кольцо, я бы отдал его тебе не задумываясь. Да и зачем оно тебе? Торопишься стать рабом очередной снежницы? – Не твое дело, Гривол!

– Бери ее без кольца. Собери все золото, все камни, что у тебя есть, положи к ее ногам. Она не станет возражать.

– Есть правила, которые никому не позволено нарушать, – продолжал Крант, все еще пытаясь воззвать к совести собеседника.

– А кто их установил? Чернокнижник Брюс, который заключил сделку с дьяволом! Уверяю, нет у меня кольца, которое ты так жаждешь.

– А то, что блестит у тебя на пальце?

– Это другое кольцо. Его я добыл в честном поединке, отняв у грязного наемника, подосланного ко мне колдуном.

– Ну так и я его добуду в честном поединке! – взъярился старикан, поднимаясь и замахиваясь на обидчика массивной тростью.

Гривол, нет, Игорь Иволгин, рефлекторно выхватил револьвер и нажал на спусковой крючок. Раздался адский грохот, пуля, взвизгнув, расщепила трость и ушла в штукатурку стены над головой цверга.

– Кира твоя, пользуйся! – выкрикнул живописец напоследок и устремился из курительной.

С дымящимся револьвером в руке он растолкал встревоженных грохотом стариков и выскочил во двор. Ничего не понимающий привратник не стал ему препятствовать. За воротами Иволгин сказал своей спутнице:

– Ключи у меня! Переходим в свой век, берем мою машину и дуем к Полковому шоссе.

Илона не стала ни о чем спрашивать, а лишь коснулась ногтем кольца на своем пальце. Почти сразу же это сделал и художник. Они очутились у самого парапета Корабельной набережной, бросились бегом к Дому Пустышкина, заставляя гуляющих бледной ночью горожан шарахаться от парочки ряженых, видимо, от кого-то удирающих во все лопатки. Машина по-прежнему стояла у служебного входа. Напарники втиснулись в ее салон и покатили в сторону бывшей Лекарской заставы.

– Уповая на твое изумительное знание старого Ветрограда, – отдышавшись, вновь заговорил Гарик, – хочу спросить, не знаешь ли ты, где стоял дом колдуна Брюса?

– Насчет колдуна не скажу, но среди старожилов Полкового шоссе до сих пор ходят байки о проклятом доме.

– Та-ак, и что это за дом?

– Ты не поверишь, но он сейчас числится под тринадцатым номером.

– Смешно! – откликнулся Иволгин и запросил у навигатора маршрут проезда до дома номер тринадцать по Полковому шоссе.

Через десять минут они были уже на месте. Перед ними высился четырехэтажный дом, который, судя по архитектуре, никак не мог быть построен ранее второй половины XIX века. Впрочем, на месте старого дома вполне могли построить другой.

– Пошли! – скомандовал художник, и напарница поняла, что он имеет в виду.

Через мгновение они уже опять оказались в прошлом. Дом перед ними неуловимо изменился. Он стал немного ниже, и у него образовалась башенка с куполообразной крышей. Иволгин узнал это строение, хотя видел его совсем в другом месте, но тогда это было только видение, хотя и обладающее множеством признаков реальности. Ворота колдовского обиталища были заперты, но напарников это не могло остановить. Гарик подобрал ключи, изготовленные обманутым цвергом, и они устремились к парадному входу. Его отворить тоже не составило труда. Ни одна живая или неживая душа не попыталась им воспрепятствовать. Художник понимал, что это наверняка хитро расставленная темным чародеем ловушка, но дело следовало довести до конца. Они с Илоной вошли в дом и сразу же направились к кабинету. Все-таки не напрасно Гарик изучал в училище архитектуру, расположение комнат он запоминал с одного посещения, а может, его вела какая-то незримая, но могущественная сила. Иволгин отпер дверь кабинета, зажег фонарик, предусмотрительно взятый в машине.

– Встань пока у входа, – сказал он своей спутнице.

Девушка только молча кивнула, вынула из кармана револьвер и взвела курок. Художник кинулся к бюро, начал отпирать ящички, вытаскивать их и вытряхивать бумаги и пергаменты на обширный стол. В глазах зарябило от латыни – черная она или белая – пусть знатоки разбираются.

Вдруг выскользнул желтоватый пергамент, обвитый красным шнурком с сургучной печатью. Тот самый!

– Илоночка, – позвал он дрогнувшим голосом, – иди посмотри!

Напарница спрятала револьвер и подошла к столу. Иволгин протянул ей свиток. Кандидат исторических наук Прохорова принялась распутывать шнурок.

– Остановитесь! – произнес вдруг глухой, словно загробный, голос.

Глава пятнадцатая

Понедельник (продолжение)

Ветроград-XVIII

В стене кабинета появился темный от копоти зев громадного камина, которого прежде здесь не было, и из него вышел хозяин дома, как всегда, облаченный в длинный черный плащ-сутану. Иволгин наставил на него револьвер.

– Не подходите! – предупредил он.

– Думаете, меня можно убить серебряными пулями? – с усмешкой осведомился Брюс. – Я ведь не вурдалак какой-нибудь… Впрочем, если мы с вами не договоримся, вам предоставится возможность узнать на деле, опасаются ли вурдалаки серебра.

– Не пугайте!

– И в мыслях не было… Кстати, представьте меня своей спутнице.

– Кандидат исторических наук Прохорова, – быстро проговорила девушка. – С кем имею честь беседовать?

– О, я вижу, в грядущем просвещение достигло небывалых высот, – в том же насмешливом тоне продолжал колдун. – Меня зовут Брюс, другого имени я не ношу. По роду занятий – черный маг. Однако весьма польщен, что столь ученая дама интересуется моей скромной персоною. Это, знаете ли, даже пикантно…

– Хватит! – резко оборвал его Гарик. – Мы забираем ваши бумаги. И только попробуйте нас остановить.

– Я не собираюсь вам препятствовать, – произнес хозяин дома. – Вы сделали хороший ход в нашем поединке и заслужили награду. Можете забрать все, что найдете в моем бюро. Насколько я понимаю, ваша высокоученая спутница жаждет на них взглянуть. Берите все, кроме этого свитка!

Он указал на пергамент с печатью, который Илона все еще держала в руках.

– Именно на этот документ я и желала бы взглянуть, – сказала она.

– Этого никак нельзя, – развел руками Брюс.

– Мы уходим, – сказал художник и потянулся к кольцу.

– Постойте! – крикнул колдун, да так, что стены дрогнули и с потолка посыпалась штукатурка. – Вы не понимаете, во что ввязались.

– Опять пугаете?

– Нет… Я могу сделать так, что кольца на ваших пальцах рассыпятся в прах. Я их выковал, и они подчиняются только моей власти. Вообразите, что вам придется остаться в веке сём! Без денег, без связей… На какую судьбу вы обрекаете себя и свою высокоученую спутницу? Да я и раньше мог это сделать, еще тогда, когда вы начали шастать туда-сюда. Вопрос, почему я не сделал этого?

– И почему же?

– Потому что хочу, чтобы вы добровольно вернули мне мою собственность.

– Собственность?! – взъярился Иволгин. – Как вы смеете называть самую лучшую девушку на свете своей собственностью!

– Вот мы и подошли к сути дела, – вкрадчиво произнес Брюс. – Смею, потому что именно я создал Анну Болотную. И могу доказать сие.

– Создал? – опешил художник. – В каком смысле?

– В том же, что и вы, господин живописец, – последовал ответ. – Я ее придумал. Всю, от ноготка на мизинце правой ноги до последнего завитка волос. Я тоже своего рода художник, с той лишь разницей, что искусство мое не ваяние и живопись, а механика и алхимия. Вы не задавались вопросом, господин Иволгин, почему ваша… м-м… Золушка само совершенство? Молчите! Вижу, что – нет… Ответ прост – она кукла. Механическое подобие живого человека.

– Н-нет, – помотал головою Гарик. – Это бред… Она живая! Дышит, у нее бьется сердце. Она умеет плакать. В конце концов, она с удовольствием ест и пьет.

– Разумеется! – самодовольно усмехнулся колдун. – В противном случае окружающие давно заметили бы, что это подделка под живую девушку. Я много лет потратил на ее создание. Признаюсь, все, что у меня поначалу получалось, выглядело не более живым, нежели автоматоны знаменитого французского мастера Пьера Жаке-Дро. Они занимательны, но не более того. Я же хотел сотворить свою Галатею. Увы, никакое мастерство, никакая тщательная подгонка деталей не может превратить куклу в живого человека. Отчаявшись, я обратился к силам тьмы. И был услышан. Как только я подписал договор, то немедленно обрел знание, как превращать мертвое в живое. Моя мечта исполнилась. Однако и цену пришлось заплатить немалую. Думаете, аду достаточно было моей жалкой души? Как бы не так! Я должен был продать ему десятки душ. Тогда я начал ковать волшебные кольца, которые юные, прекрасные девушки должны были вручать своим избранникам, превращая их в своих вечных рабов. Так в Ветрограде появились снежницы и цверги…

– Занимательная история, – проговорил художник, все еще цепляясь за здравый смысл. – Я одного понять не могу: зачем вам тогда ухаживать за Анной, если она и без того ваша собственность?

– Затем, что мне нужна ее любовь, – ответил Брюс. – Не покорство, не раболепие – свободное чувство. Я пошел на риск, одарив ее кольцом для путешествия меж временами. Мне хотелось поразить ее воображение, через удивление и восхищение моим искусством расположить к себе.

– И у вас ничего не вышло, – сказал Иволгин. – Так что отправляйтесь к тому, кто купил вашу душу.

Он шагнул к девушке и взял у нее свиток. После чего вынул из-за обшлага рукава камзола зажигалку и щелкнул крышечкой, поднеся трепетный огонек к краю пергамента.

– Да постойте же! – крикнул колдун. – Вы подумали, что будет с вашей Золушкой, когда меня не станет?

– Ничего страшного, – пробормотал художник – краешек свитка начал потихоньку обугливаться. – Я сделаю все, чтобы она была счастлива. А заодно и все эти несчастные рабы выкованных вами колец.

– А если она сломается?! Вы сможете ее починить, не зная того, что знаю я?!

– Неужели же вы думаете, что я вам поверил?

Пергамент горел неохотно – стоило закрыть зажигалку, как он тут же гас.

– Легенда о Железной Деве! – вдруг воскликнула Илона.

– Что? – удивленно переспросил Гарик.

– Я вспомнила! – продолжала его спутница. – Есть такая городская легенда, бытовавшая в Ветрограде в XVIII и XIX веках. В ней говорится о мастере, который продал душу дьяволу, чтобы оживить созданную им куклу, но она же его и уволокла в пекло.

От этих слов Брюс содрогнулся, лицо его исказил ужас.

– Ну и черт с ней, с легендой! – выкрикнул художник, яростно щелкая зажигалкой, огонек которой становился все слабее, но проклятый свиток ни в какую не желал гореть. – Почему я должен верить всяким байкам?

– Этого я не могу сказать, – пожала плечами кандидат исторических наук Прохорова.

– Я… Я могу сказать! – спохватился Брюс и бросился к бюро.

Откинув доску, служившую столешницей, когда бюро использовали в качестве письменного стола, он вынул огромную папку, положил ее на большой стол, раскрыл и принялся выкладывать большие листы бумаги. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять – это чертежи. Гарик прекратил бесплодные попытки поджечь свиток, сунул его за пазуху и снова вынул из кармана револьвер. Держа его наготове, он приблизился к столу. Иволгин был художником и потому сразу разглядел в чертежах не просто металлический скелет, щедро уснащенный набором пружин, шестеренок, кулачков и шкивов, а неповторимый силуэт фигуры Аси. Чертежи демонстрировали все стадии создания механической куклы с указанием размеров. Тот, кто чертил их, не пользовался метрической системой, поэтому понять, что означают указанные цифры, Иволгин не мог. Зато его напарница впилась в чертежи понимающим взглядом. Шевеля губами, она читала пояснительные надписи, видимо, выполненные на латыни.

– Я не могу утверждать, что это именно твоя Золушка, – проговорила Илона, – но, похоже, что это чертежи автоматона, выполненного в человеческий рост…

– И что это доказывает? – упрямо проговорил художник. – От этих чертежей до моей Золушки – бесконечность! И потом, разве ему можно верить? – Он ткнул стволом револьвера в сторону внимательно прислушивающегося к их разговору колдуна. – Может, он морочит нам голову. Ведь он – черный маг! Сам в этом признался!

– Тогда почему он так боится? – спросила напарница.

– Я не пойму, подруга, ты на чьей стороне? – возмутился Гарик.

– Успокойся – на твоей, – откликнулась кандидат исторических наук Прохорова и добавила: – И потому не хочу, чтобы мы совершали поступки, основанные на неверных выводах. Кстати, дай-ка мне свиток…

Иволгин вынул чуть-чуть обуглившийся по краям пергамент и протянул его спутнице. Она, недолго думая, сломала печать и развернула свиток. На колдуна это произвело страшное впечатление. Он отшатнулся от стола, затрясся и стал бледнее бумаги, разбросанной по столу. Илона не замечала реакции чародея. Она сразу узнала черную латынь. Разобрать ее было нелегко даже специалисту, хотя кандидату исторических наук Илоне Архиповне Прохоровой доводилось знакомиться даже с манускриптами, которые приписывались средневековому ученому Герберту Аврилакскому, избранному на исходе Х века на Святой Престол под именем папы Сильвестра II и обвиненному впоследствии в чернокнижии. Тем не менее подруга мадемуазель Тосканской сумела понять, что в ее руках и в самом деле текст некого договора, потому что более-менее связно ей удалось прочитать следующие пункты:

Люцифер, ты обязан немедленно сообщить мне секрет делать неживое живым!

Ты сообщишь мне секрет сей, едва я скреплю кровию своею сей манускрипт.

Ты не будешь препятствовать мне в исполнении чародейских таинств.

Ты пришлешь мне в услужение низших духов по первому моему требованию.

Кроме указанного выше секрета и власти над низшими духами, ты обязан приносить мне золото в монетах, находящихся в обращении, такого качества, чтобы не только я, но и все те, кому надлежит, могли использовать их.

Вышеупомянутое золото не должно быть фальшивым, не должно исчезать при передаче в другие руки или превращаться в камень или уголья.

Это должен быть металл, отлитый руками людей, законный и распространенный во всех землях.

Если я буду нуждаться в значительной сумме денег, независимо от времени или предназначения, ты обязан указать мне погребенные в земле или замурованные в стенах сокровища.

А также если я отправлюсь туда, где они могут быть замурованы или закопаны, ты должен предоставить их в мои руки так, чтобы не причинить мне вреда, где бы я ни находился в это время, чтобы я мог распоряжаться ими в соответствии с моими собственными желаниями и потребностями…

– За золото он продал душу, – подытожила Илона, сворачивая свиток и возвращая его напарнику. – Видимо, оживление автоматона стало только поводом.

– Все с ним ясно, с этим жалким шарлатаном, – отмахнулся художник. – Хватит с ним лясы точить. Возвращаемся назад, в будущее!

И они с напарницей одновременно чиркнули ногтями по насечкам на кольцах.

– Нет, так вы не уйдете! – прорычал Брюс. – Люцифер, исполняй договор!

В холодном зеве камина само собой вспыхнуло пламя, а волшебные кольца на пальцах Иволгина и его спутницы превратились в пыль и осыпались. Черный маг выполнил свою угрозу – мужчина и девушка из XXI века застряли в веке XVIII. Художник, который все еще держал в руке револьвер, заряженный патронами с серебряными пулями, выстрелил в Брюса, но тот лишь расхохотался. Пули расплющились о его грудь, словно под сутаной у него была броневая плита. Колдун взмахнул рукой, и в пальцах у него материализовалась рукоять, которая обросла эфесом, а уж из него вытянулось лезвие шпаги. Гарик сунул бесполезный револьвер в карман и выхватил свой гренадерский палаш. Клинки со звоном скрестились, но это было еще не все. Рядом с Брюсом появился его двойник, который бросился со шпагой наперевес на кандидата исторических наук Прохорову. Девушка не растерялась, и в кабинете стало на одну фехтующую пару больше. Пламя в камине гудело, как бешеное. Звон клинков сплетался в затейливую мелодию. Чертежи и другие бумаги водопадом сыпались со стола.

Этот странный поединок продолжался до тех пор, покуда Иволгин не сообразил – это блеф, колдовской морок, шутовство. Черный маг не может причинить им с Илоной вреда, покуда договор у них в руках. Однако и они ему – не могут. Посему Брюс попросту тянет время. Чего-то ждет, но чего? Нужно обязательно получить ответ на этот вопрос, от этого зависит, удастся ли им победить чернокнижника, продавшего душу дьяволу, или нет? Да вот только чтобы подумать об этом, нужно прекратить эту шутовскую дуэль, но как опустить шпагу, когда противник так наседает? А если он ошибся с выводом? Тогда вражеский клинок проткнет ему сердце, и торжествующий колдун вынет манускрипт из-за пазухи на умирающем теле. Гарик разозлился и выбил шпагу из рук Брюса, та покатилась, звеня, по полу. Художник прыжком настиг ее, наступил на лезвие возле гарды и сломал. В этот миг исчез и двойник чародея, который растаял клубом дыма. Сам колдун отпрянул к камину, пламя в котором стало угасать.

– Порезвились и хватит, – пробормотал Иволгин, убирая палаш в ножны. – Вы проиграли, Брюс. Признайте это.

– Ошибаетесь, господин живописец! Ваша спутница читала договор, она знает, какие права он дает мне.

– Низшие духи, – кивнула кандидат исторических наук Прохорова. – Приготовься, Гарик! Сейчас он нашлет на нас вурдалаков.

– Верно! – усмехнулся чернокнижник и завыл, будто гоголевская панночка из фильма: – Люцифер, заклинаю тебя инкунабулой, вороньим пером, нетопырем! Заклинаю тебя, заклинаю!.. Заклинаю тебя, заклинаю!.. Ко мне, упыри! Ко мне, вурдалаки!

– На всякий случай начерчу-ка я круг, – пробормотала Илона, вынула из кармана мелок и, опустившись на корточки, очертила себя и своего напарника.

И хотя художник привык уже ко всяческим чудесам, но камлание бесноватого колдуна и странные приготовления спутницы показались ему просто инсценировкой по мотивам «Вия». Однако вскоре он переменил свое мнение. Под воздействием заклинаний Брюса огонь в камине вспыхнул с новой силой. Языки пламени становились все причудливее. Они вытягивались в комнату, отрывались друг от друга, темнели и принимали разные гротескные формы, достойные фантазии Иеронима Босха. Воображение человека XXI столетия трудно поразить разными уродцами. Кинематограф приучил зрителя к самым многообразным монстрам, и никаких эмоций, кроме скуки, они уже не вызывают. То, что перло из каминного зева, явно не было рассчитано на современного человека. Все эти рога, хвосты, копыта, нетопырьи крылья, искривленные конечности, рахитичные животы, оголенные ребра, вывернутые веки, расплющенные носы, вываленные до пола раздвоенные языки, клыки, торчащие вкривь и вкось, вытекшие глаза казались ходячей свалкой биологических отходов.

Вся эта биомасса, которая все лезла и лезла, наполняя кабинет колдуна, отвратительно воняла, но более никакой видимой угрозы от нее не исходило. Похоже, очерченный мелом круг и в самом деле оказался для нечисти непреодолимой стеной. Она толпилась окрест, источая смрад, бесполезно размахивала корявыми, костлявыми и когтистыми лапами, вращала бельмастыми зенками, клацала кривыми зубами, облизывая свиные свои рыла змеиными языками, но коснуться всем этим суповым набором двух пришельцев из будущего не могла. Вызвавший всю эту свору низших духов Брюс бесновался позади их толпы, но изменить патовую ситуацию не мог. Оставалось надеяться, что он не призовет железноликого Вия. Гоголь в эту эпоху еще не родился и потому не мог своей книжкой подсказать чернокнижнику эту идею. Похоже, и сам колдун чувствовал, что чего-то во всем этом пандемониуме ему не хватает. Он метнулся к бюро, вытащил толстую книжицу и принялся лихорадочно ее листать.

– Ну и что мы будем делать? – спросила Илона, которая, видимо, тоже подумала о Вие.

– Этот защитный кокон непроницаем в обе стороны? – осведомился Иволгин, которого осенила пока еще смутная идея.

– Полагаешь, что я крупный специалист по черной магии? – усмехнулась его напарница. – Думаю, что только с их стороны.

– Давай мне свой револьвер, – сказал художник. – Если серебряные пули и впрямь способны убивать нечисть, то я им сейчас устрою веселуху.

– А что буду делать я?

– А ты опять бери свиток и читай, – ответил Гарик. – Во всяком договоре должен быть пункт о расторжении оного в случае неисполнения обязательств одной из сторон или что-то в этом роде. Сдается мне, что наш приятель либо чего-то боится, либо – выжидает.

Кандидат исторических наук отдала ему револьвер и взяла свиток. Едва она развернула его, вся масса вурдалаков отхлынула, а их повелитель забился и задергался, словно в припадке падучей болезни. Художник добавил суматохи. Он принялся палить по нечисти из двух стволов одновременно, словно заправский ковбой. Серебряные пули произвели на сонм низших духов неизгладимое впечатление. Они пробивали черепушки, словно гнилые тыквы, отрывали конечности, дырявили перепонки крыльев. И в том месте, куда попадала такая пуля, плоть духов начинала дымиться и расползаться, словно ветхая ткань. Упыри и вурдалаки старались увернуться от пуль и потому опрокидывали и топтали друг дружку. Иволгину понравился произведенный его пальбою эффект. Когда в барабанах револьверов заканчивались патроны, он быстро перезаряжал их и снова открывал огонь. Нечисть металась по всему кабинету. Перевернула стол, опрокинула буфет, топтала и пачкала вонючей слизью бумаги своего повелителя.

Тем временем Илона, стараясь не отвлекаться на представление, разыгранное ее напарником, отчаянно продиралась сквозь дебри черной латыни. Пунктов в договоре было много, и все они шли по порядку, но без всякой внятной рубрикации. Таким образом договоры составлялись еще в Средневековье, но кто знает, сколько уже живет на свете чародей Брюс? Тем более что долголетие тоже было предусмотрено этим соглашением. Наконец, когда закончилось перечисление обязательств, которые брал на себя контрагент колдуна, начался список обязательств самого чернокнижника. Там были разные требования обрядового характера, выполняя которые Брюс должен был отречься от таинства святого крещения, не исповедоваться, не поститься, не причащаться, не вносить пожертвования на храм и так далее. Потом пошли пункты, согласно которым колдун должен был изготавливать волшебные кольца и дарить их самым красивым девушкам города, дабы те могли принудить своих избранников к рабскому труду ради их обогащения, сохранения красоты и здоровья.

Все это было любопытно с научной точки зрения, но кандидат исторических наук Прохорова искала другое. Будь сей манускрипт написан на обычной латыни, она бы пробежала его по диагонали, чтобы добраться до нужного раздела, но разбирая черные письмена, так легко не отделаешься. Тем более, когда не сидишь в удобном кресле, за рабочим столом своего кабинетика в служебных помещениях музея, прихлебывая чаек с чабрецом из любимой кружки, а стоишь рядом с расстреливающим вурдалаков напарником на крохотном пятачке пола, очерченном заколдованным кругом. Да на такой работе надо молоко за вредность давать! Илона Архиповна всегда иронизировала над собой, когда работа шла особенно туго и уж тем более – когда чувствовалось приближение истины. Кажется – вот оно! Выписанные каллиграфическим почерком готические буквы запрыгали у нее перед глазами. Несмотря на оглушительный грохот револьверов из арсенала графа Пустышкина, визг и вой упырей, кандидат исторических наук Прохорова перечла искомое несколько раз про себя, прежде чем произнести вслух:

– И если кто-то, кто завладеет сим манускриптом, прочтет заклинание трижды, соглашение сие будет считаться расторгнутым и утратившим силу закона.

– Какое еще заклинание? – спросил слегка оглохший Гарик, который в очередной раз выгребал из кармана патроны, чтобы перезарядить револьверы.

– Не ручаюсь за точность перевода, – откликнулась его напарница, – но смысл его примерно следующий… Взятое из неживого да вернется к живому и живым утащит к владыке пекла… Только это надо произносить на латыни.

– Ну и произноси, а то у меня уже руки онемели, – пробурчал художник. – Отдача у этих музейных реликтов адская…

– Тогда отдохни, милый, – пробормотала Илона и принялась четко и раздельно произносить слова заклинания.

При первых же звуках весь сонм нечисти, давя друг друга, ринулся к камину, ныряя в пламя и растворяясь в нем. Когда кандидат исторических наук начала повторять заклинание, в разгромленном кабинете не осталось никого, кроме напарников и рухнувшего на колени чернокнижника, который простирал к высокоученой даме из будущего руки, умоляя его пощадить и суля немыслимые сокровища. Едва Илона повторила магическую фразу в третий раз, как дверь, ведущая в кабинет, с грохотом сорвалась с петель и перед присутствующими предстала Анна Болотная – во всей своей неземной прелести. Иволгин крикнул: «Ася!», рванулся к ней, но был отброшен едва уловимым касанием нежной ручки. Он не успел еще подняться, как дивное платье с корсетом и кринолином, а также нижние юбки свалились к ногам Золушки, обнажив обольстительное тело. Без всякого смущения прелестное создание переступило через тряпки и двинулось к чародею, который поднялся ей навстречу с видом обреченного на казнь.

Однако оказалось, что обнажение Анны Болотной еще не завершено. Ее дивная, сияющая алебастровой белизной кожа сморщилась и опала, как давеча одежды, и под нею оказался набитый бешено вращающимися шестеренкам и винтами, сжимающимися и разжимающимися пружинами, елозящими кривошипами металлический скелет. И этот скелет схватил чародея Брюса за горло, легко, как пушинку, поднял его над полом и одним прыжком сиганул в камин. Пламя, поглотившее чернокнижника, продавшего душу дьяволу, и сотворенную ими обоими куклу, торжествующе взревело и погасло. В задымленном, изгвазданном, пропахшем расстрелянной нечистью кабинете дохнуло запахом разрытой земли, где-то радостно проорал петух, и художник Игорь Иволгин, а также его напарница, сотрудница исторического музея «Дом Пустышкина» Илона Прохорова очутились посреди рассветной улицы. Причем живописец все еще держал в руках разряженные револьверы, а кандидат исторических наук – рассыпающийся в прах древний пергамент. Выглядели они так нелепо, что водитель проезжающего автомобиля насмешливо посигналил им.

Эпилог

Ветроград-XXI

Потерпите. Осталось рассказать самую малость…

Свадьбу сыграли чин чинарем. Правда, в ЗАГСе случился небольшой скандал. Оказалось, что молодая до последнего скрывала от жениха свои настоящие анкетные данные. И счастливый супруг только из книги актов гражданского состояния узнал, что невесту его зовут не Кира, а Лариса и фамилия ее Петрова, а не Тосканская, да и возраст не соответствовал – супруга оказалась лет на пять старше той девушки, которую Кирилл Антропов полагал своей невестой. Впрочем, назад сдавать было уже поздно. Осталось неведомым, каким образом мадемуазель Тосканская уговорила жениха еще до свадьбы подарить ей трехкомнатную квартиру в центре города, при этом скрыв свои настоящие ФИО, но то, что она стала владелицей завидной недвижимости, несомненно. Да если бы только это! Холодный и расчетливый делец Антропов в присутствии возлюбленной становился растерянно-угодливым интеллигентом, который ловит каждое словечко, слетающее с сахарных уст светской львицы. Сбылась жалкая мечта цверга Кранта – он стал рабом снежницы Киры до гробовой доски.

Лавр Щербатов после внезапного исчезновения чудесной девушки Аси затосковал пуще прежнего. Целыми днями сидел дома и писал лирические стихи. Такого с ним давно не случалось. Во всяком случае, Игорь Иволгин никогда поэта таким не видел, хотя дружили они много лет. Обычно после очередного развода Щербатов не успокаивался, покуда не находил новую подругу жизни. А теперь в нем словно что-то сломалось. Изредка встречаясь, друзья говорили о чем и о ком угодно, но только не о Золушке, ибо тема эта была болезненной для них обоих. В ту памятную ночь, когда художник ввалился в свою мастерскую, похожий на гуляку, забывшего переменить костюм после маскарада, он застал одного лишь поэта, который тут же понес какую-то ахинею, что, дескать, он не виноват, она сама не захотела оставаться в гостинице, все рвалась куда-то. Он, Щербатов, даже привез ее обратно, в мастерскую, думал, успокоится, но Ася вдруг затряслась вся, бросилась переодеваться, а потом схватилась за камень на перстне и исчезла.

Исчезла. А Гарик до последнего надеялся, что Анна Болотная почивает в номере, который снял для нее Щербатов, и собирался с утра поехать за ней, чтобы предложить руку и сердце. Увы, никаких следов пребывания девушки из XVIII века ни в мастерской, ни где-либо еще не осталось, если не считать набросков, которые сделал «господин живописец» к портрету своей гостьи. Да и была ли Ася на самом деле? Может, она ему только приснилась? Он же только и думал, что о своей Золушке. Вот и явилась она ему волшебной бледной ночью, дабы вовлечь в череду фантастических приключений, которые, конечно же, тоже существовали лишь в воспаленном воображении художника. Сказки бывают только в книжках и кино, а реальная жизнь складывается из рутины и редких праздников, которые тоже быстро превращаются в рутину. Заказ Иволгин провалил, и Антропов, как и обещал, отдал его халтурщику Стрепетову. Хорошо хоть аванс на радостях не потребовал вернуть. И на том спасибо!

Впрочем, кое-что настоящее от этой сказки осталось. Так оно обычно и происходит с мужчинами, сердце которых открыто для любви… Бродят они бледными ветроградскими ночами, вглядываются в девичьи силуэты: а вдруг это она, единственная? Ну и, разумеется, находят в первой встречной образ, созданный собственным воображением. И ведь рано или поздно этот образ рассеивается, не выдержав столкновения с реальностью. А зачем, спрашивается? Оглянись и увидишь, что рядом давно уже находится верная, любящая, готовая ради