Алуим бесплатное чтение

Открываю глаза.

«Ну, какого чёрта…»

Приподнимаюсь и быстро отсаживаюсь назад, под самую спинку дивана. Сон? Да какой там сон! Всё выветрилось за секунду. Нервничаю. Не знаю, куда деть руки, мну ими одеяло. Я ещё ничего не увидел, но уже всё понял.

Полная луна старательно вливает в комнату ворованный свет. Такое ощущение, что кто-то прибавил ей яркости. Тьма отброшена назад, вглубь комнаты, за мою спину. Но она просто так не уйдёт. Как и тот, кто таится у метрового промежутка стены, под неразличимой сейчас картиной.

А вот и вспышка, такая же короткая. Я ждал её в надежде получше разглядеть «гостя». Грязно-белый контур на чёрном фоне в полный человеческий рост. Линии от макушки тянутся к плечам, затем бегут вниз и рассеиваются в тридцати сантиметрах от пола. Призрак. Он снова пришёл. Он зовёт за собой. И сегодня мне ничего не останется, как пойти с ним…

Но обо всём по порядку…

глава 1

Ира была очень красивой. Миниатюрная, с точёной фигурой и ровными ножками. Небольшая торчащая грудь правильной формы. Курносый нос. Длинные чёрные волосы с отливом, всегда распущенные, спадающие на плечи. Забавная чёлка. Она делала Иру похожей на куколку. Взрослую куколку, в чьих глазах всегда царила серьёзность, несвойственная молодым девушкам… Молотки попарно забивают в доски восемь гвоздей, навечно пряча ото всех её тело. Ира не дожила до двадцати всего месяц. Плачущая Мария Викторовна умоляет остановиться, хочет в последний раз взглянуть на свою единственную дочь. Убитую горем мать крепко обнимает родной брат, не давая той наброситься на мужиков, вколачивающих гвозди. А у неё уже нет ни моральных, ни физических сил вырваться. Мужики заканчивают, после чего подсовывают под гроб верёвки, на которых его спустят в могилу. Священник снова начинает что-то говорить…

Солнце светит очень ярко. Неподобающе ярко для такого дня. Безветренно, деревья молчат, как и большинство родственников. Я отстранённо стою метрах в трёх от матери Иры и не понимаю, что сейчас во мне происходит. Что именно мне нужно сейчас чувствовать? Знаю, скоро она подойдёт и обнимет меня как родного, продолжая плакать. Это будет самое сложное за сегодня. Я покажу на лице всю горечь утраты, но в то же время постараюсь не впустить её боль в себя.

После трёх лет отношений мы с Ирой оказались на грани разрыва. Нежные чувства в нас обоих начали угасать ещё на исходе первого года, так что всё последующее было привычкой, сексом, сексом, ещё раз сексом и жужжанием матерей. «Ирочка у тебя такая красивая и порядочная». «Влад у тебя такой приличный и надёжный парень». «Вы такая хорошая пара». На всём этом «пара» как-то вот и держалась. Но в прошлый четверг Ира со своей тупой подружкой врезались в бетонную стену двухэтажного гаража, катаясь за городом на новеньком синем Пежо отца всё той же тупой подружки, которая и была за рулём. Её сейчас хоронят в другой части кладбища. А я стою тут. С непонятными чувствами. Не муж, не вдовец. Хотя, Мария Викторовна наверняка считала меня зятем. Ира не рассказывала матери о состоянии наших отношений. Своими переживаниями она почти ни с кем не делилась. И теперь уже никогда не поделится.

Мозг плавает в грустных мыслях, а глаза наблюдают, как «божественно» блестит золотой крест на массивной груди священника. Его помощница, облачённая во всё чёрное, заводит ритуальное пение. Четыре мужика медленно спускают гроб в яму. «4.06.1993 – 2.05.2013» – даты, нанесённые серебряной краской поверх лакированных досок. Начало и конец не понятного никому приключения… Каждый из пришедших проводить Иру в последний путь кидает на крышку гроба горсть земли и идёт в сторону ворот… Мужики берут лопаты… Мария Викторовна в слезах подходит ко мне…

Кажется, грудная клетка вжимается внутрь. Это я так сильно хочу отстраниться назад, чтобы выкроить хоть секунду до её объятий. Но секунды мало.

– Влади-ик.

Боль Марии Викторовны сковывает меня намного сильнее, чем руки. Глаза начинают бегать по сторонам. Я сдерживаю рвущиеся наружу слёзы из-за обиды на самого себя, потому что не могу в полной мере разделить с ней горечь утраты. Не могу по-человечески посочувствовать, посопереживать. Словно я и не человек вовсе.

– Прости, – навзрыд произносит Мария Викторовна. – Я любила вас обоих. Прости.

Глаза увлажняются. Не знаю, за что она просит прощения. Нижняя губа подрагивает, но я держусь. Стискиваю зубы. Держусь… Нет. По щекам бежит вода. Я будто робот, который всё анализирует. Сжимаю веки, а вода бежит сильнее…

Брат Марии Викторовны стоит неподалёку. Невысокий коренастый мужик в бежевой рубашке и чёрных брюках на ремне, с округлыми чертами лица и широко посаженными глазами. Кажется, он понимает: ещё немного, и внутри молодого парня на всю жизнь повиснет траурный баннер. Но я чувствую, Антон Викторович хочет этого не допустить.

– Пойдём, Маша, пойдём, – он берёт сестру за руку. – Нас ждут.

Мария Викторовна не спешит уходить, ведь эти объятия – последние. Когда они с братом направляются к воротам, тот оборачивается. Что сейчас выражает моё лицо, я не знаю.

– Всё, помчали отсюда, – сказал Богдан. С самого утра он находился рядом со мной. Забрал из дома, привёз в ритуальное агентство «Вечность», затем ехал в колонне машин, следовавших за чёрным микроавтобусом Мерседес, в котором на кладбище и доставили гроб. Пора ехать обратно. Мы последние в веренице тех, кто пришёл проститься с Ирой. – Ты же говорил, что выдержишь.

Говорил. И много раз прокручивал в голове объятия и слёзы Ириной мамы. Я готовился. Но оказался не готов.

«Бездушная ты скотина, Влад».

– Вас с Иркой связывал лишь секс. И всё. Очнись. Ясен пень, её мать опрокинула на тебя столько всего. Но это чужая боль. ЧУЖАЯ. Так что идём быстрее. Серёга уже ждёт.

Богдан говорил уверенно, с серьёзностью в голосе. В другой ситуации он ляпнул бы какую-то весёлую ерунду в адрес моих якобы переживаний. Но он понимал – сейчас всё действительно серьёзно. Боде не было дела до других людей на кладбище, его волновало лишь моё состояние.

Мы сели в старенькую чёрную «девятку». От солнца сиденья в машине нагрелись настолько, что обжигали зад даже через брюки. Богдан повернул ключ зажигания, опустил передние стёкла и включил музыку. Русский рэп. Как всегда, песни о тёлках и наркотиках. Рэперы ни о чём другом не поют.

– А что там, у Серёги? – спросил я, когда мы выехали на главную дорогу.

– «Розовые короны». Нужно вырваться на время из этой реальности. Так что не спорь.

Я и не спорил. Честно сказать, пробовал экстази всего раз, и то более трёх лет назад. Но сегодня тот день, когда я не прочь повторить. Это лучше, чем заливаться водкой и слушать чужой бред про землю, пух, рай и взгляд в будущее. В любом случае, Богдан отлично знает меня и знает, что делать.

Наша «девятка» летела в сторону города, картавые рэперы что-то там зачитывали, а я безразлично разглядывал изменившийся интерьер салона. Богдан обтянул руль новым чехлом, покрасил часть передней панели в красный цвет, насадил новую рукоятку на рычаг коробки передач, сменил магнитолу. Богдан любил машины, любил тюнинг и любил свою мечту купить себе Хонду «Аккорд», непременно новую. Когда-нибудь.

Не сбавив скорость на крутом повороте, мы едва не врезались во встречную иномарку, чьё приближение от нас скрыла плотная листва невысоких, но густо растущих деревьев. Это как раз и была Хонда, только «Цивик». Кажется, наши машины чиркнули зеркалами. Если так, стоило бы испугаться. Но Богдан посмотрел на меня взглядом гонщика-победителя. Скорость и адреналин – его страсть. Вот только кого мы победили?

– Ты долбаный псих, – произнёс я и даже смог улыбнуться.

Богдан улыбнулся в ответ и перевёл взгляд на дорогу. Я не стал больше ничего говорить. Сейчас мне не до упрёков в опасной езде.

Город выглядит жизнерадостно. Субботний солнечный день, оживлённые улицы. Молодые мамы с колясками. Дети с воздушными шарами, чудом пережившими первомайские праздники. Плакаты-поздравления «С Днём победы!» уже украшают билборды и здания. Красные флажки и флажки-триколоры чуть ли ни на каждом столбе.

Мы едем на Первомайскую «6», в серую восьмиподъездную пятиэтажку. Там живёт Серёга Чёрный, местный «контрабандист», удивительным образом умеющий доставать всё, что ему нужно. Если захочет, добудет хоть куст колумбийской коки, хоть галапагосскую черепаху. Он был одноклассником старшего брата Богдана, который сейчас где-то в загранплавании. И для узкого круга «своих» его квартира всегда открыта.

Май, Первомайская. А ведь в марте и апреле мы к Чёрному не заезжали. Да и он к нам во двор не захаживал. Май, Первомайская. Игра ассоциаций. Весна, начало чего-то нового. «Первое» и «май» – что-то произойдёт впервые. Всё цветёт. И мир на несколько часов снова станет цветным.

– Ты что, опять загрузился? – спрашивает Богдан. По идее, если он хотел меня отвлечь, мог бы всю дорогу болтать, не переставая. Но мы молча слушали музыку. – Приехали.

– Надолго мы сюда?

– До вечера. Пока не отпустит.

– Нормально, – домой в любом случае не хочется.

Мы открываем кодовый замок и поднимаемся на четвёртый этаж по идеально чистым лестницам. Потолки белые, без прилипших сгоревших спичек. Стены ровные, хорошо выкрашены в тёплый жёлтый цвет, на них висят горшки с цветами. Солнечный свет заполняет подъезд через большие чистые окна в пролётах. У каждой двери лежит маленький квадратный коврик. Да, Чёрный выбрал отличное место для конспирации.

Нажимаю на кнопку звонка. Глазок затемнён, но мы знаем, что с той стороны нас снимает видеокамера. Меры предосторожности. Наконец, дверь квартиры открывается, и мы входим внутрь. Чёрный снова закрывает её на два больших замка.

– Здорово, малыши! Без хвоста?

– Это кто ещё малыш?! – усмехается Богдан, который чуть ли ни на голову выше Серёги. Вообще, они очень контрастно смотрятся на фоне друг друга. Высокий, крепкий, голубоглазый, с добродушным лицом и светлыми вьющимися волосами Бодя и низкорослый, худощавый, коротко стриженный, всегда прищуренный Серёга, которого из-за смуглой кожи и прозвали Чёрным. Да и мой образ не затеряется рядом с ними: рост выше среднего, пепельные, практически «седые» волосы, бледная кожа (это от матери) и зелёные-зелёные глаза. Собрались вот такие трое, чтобы закинуться по таблеточке.

Осматриваюсь по сторонам. Прежние обои в прихожей содраны, от них на стенах остались лишь мелкие сине-белые ошмётки. Местами нанесена шпаклёвка, на полу поверх «паркетного» линолеума расстелены газеты. Из-за ремонта провода от видеокамеры и скрытых микрофонов висят, накинутые на крючки вешалок для одежды, тянутся вдоль стены, повисают на турнике, а дальше – сворачивают за угол в маленькую комнату, расположенную рядом с кухней. В той комнате я ни разу не был.

– Держи, – произносит Чёрный и протягивает мне две розовые таблетки. – Проходи в зал и располагайся. С двух тебе станет о-о-очень хорошо. Там есть, чем запить. Травка в пакете у кальяна. Только на Борю не наступи, он может серьёзно обидеться. А мы с Бодей минут десять потолкуем на кухне. Есть дела.

– Хорошо, – соглашаюсь и иду в большую комнату. Их дела меня мало интересуют.

На двери в зал нарисованы в полный рост три грудастых блондинки в странных космических костюмах и с бластерами в руках. На чёрном фоне много белых точек – звёзды. Берусь за ручку, опускаю и вхожу внутрь. За дверью оказалось темно. Если учитывать, что минутами ранее меня слепило солнце, то очень темно. Шторы задёрнуты, и я знаю, что за ними ещё и закрытые жалюзи. Сразу делаю два шага вправо, ищу рукой примостившийся на столе светильник. Лампа в нём, скорее всего, неоновая. Включаю. Нет, красная. Такое освещение делает антураж комнаты и вовсе необычным. Зал по своей форме прямоугольный, длинный. В нём, подобно шахматным клетках одного цвета, находятся три разложенных дивана, напротив которых на стенах висят три «ж/к» панели. Обои, из-за красной лампы, непонятного цвета. И я не могу разобрать, делался здесь ремонт или нет. По углам комнаты стоят высокие колонки на длинных металлических ножках. Звук на них подаётся с компьютера, который – всё на том же столе со светильником. Тут и кальян, и бутылка колы.

Закидываю в рот таблетки, запиваю тремя большими глотками и сажусь на диван. Дверь медленно закрывается. На обратной стороне на фоне пляжа в полный рост позируют три стройных нарисованных брюнетки, облачённые в цветастые купальники. Брюнетки. Мать их так! Перед глазами возникает образ пристально смотрящей на меня Иры.

«А вдруг, причиной всему стала наша ссора во вторник? Два дня мы потом не виделись. Кто знает, что у неё в голове творилось. Она же хрен когда выскажет! Разве только этой тупой Альбине. Та предложила хорошенько выпить, обмыть тачку. Ирка взяла да и согласилась. Потом пьяные поехали кататься. Ирка грустила, разговорилась. Альбина внимательно её слушала и невнимательно смотрела, что там за лобовым стеклом. Ехала быстро, пьяные скорости не ощущают. И вовремя не успела повернуть…»

Да что ж такое! Себя ещё винить не хватало! Встаю. В голове что-то меняется. На пустой желудок таблетки начинают действовать быстро. Снова сажусь. И тут же внутри себя слышу поганый голос:

«Иркина смерть оказалась лучшим способом расстаться. Иначе бы ваши отношения тянулись вечно».

Такой тихий, чем-то похожий на мой. Но его не заглушить, как ни старайся.

Уже много лет в моём подсознании живёт кто-то ещё. Он вышвыривает оттуда разного рода смутные мысли. Чаще всего циничные, надменные, провокационные, порой просто отвратительные. Но они не мои. Не мои! Подозреваю, что я психически ненормальный. Мышление способом внутреннего диалога могло породить кого-то третьего. Я читал про такое, когда искал объяснение. Когда искал оправдание.

«Если Ирка напилась, грустила, открылась Альбине, значит… она переживала из-за нашей ссоры. Может, это я давно охладел, а она нет? Просто глубже ушла в себя. А там, в глубине души, ещё любила меня…»

О, нет, пора курить, включать музыку и ложиться. Голова переполняется опасными мыслями. Встаю, запускаю «Винамп», засыпаю в кальян большую щепотку травки, делаю одну затяжку, вторую, третью, чтобы меня сильнее «размазало», и ложусь. Колонки со всех сторон наполняют комнату треками Оакенфолда, Ван Дайка, Джонстона, а я спешу убежать от морального давления своего «сиамского близнеца» и закрываю глаза… С каждой новой композицией я всё сильнее растекаюсь по дивану. И в то же время парю в воздухе. «Southern sun»… «Hypnotized»… «Delirium»…

Волны музыки, пробегающие по телу, замысловатым образом выносят меня на околоземную орбиту. За спиной точно Земля, я уверен. Краем глаза вижу лишь голубое свечение, но чувствую близость дома. «I watch the sky turn black to blush» (Я смотрю на чёрное небо, становящееся красным). Звучит тонкий грустный женский голос – кажется, он заполняет собой всё это холодное бесконечное пространство – и справа чёрный фон окрашивается яркими вспышками солнца. В кончиках пальцев рук ощущаю холод. Холодно становится и ступням. Будто замерзаю от голоса поющей незнакомки. Мурашки… И тут я замечаю её. Космическая станция, состоящая из двух пар параллельных колец, соединённых друг с другом пересечением под прямым углом. Она далеко, но из-за огромных размеров кажется, что можно дотянуться рукой. Я вижу все малейшие детали на её поверхности. Она реальна. И она мертва. «Looking down from my hotel these dawn-lit streets begin to fill with memories of you and I on a New York City night… On a New York City night…» (Смотрю вниз из окон своего отеля, а освещённые улицы начинают наполняться воспоминаниями о нас с тобой в нью-йоркской ночи… В нью-йоркской ночи…) Голос поющей девушки окрашивает мои ощущения. От него щемит в душе, мне безумно кого-то не хватает… Это словно поёт Ира. Смотрит с неба и вспоминает о нас… Я один. Совсем один во Вселенной. Но я сейчас выше неба…

«But still it creeps beneath my skin all of these heartbeats in the din with concrete dreams stirring to life on a New York City night…» (И каждый удар сердца становится грохотом самых заветных желаний, претворяющихся в жизнь в нью-йоркской ночи…) Голос из тонкого превращается в громогласный. Он как грохот молотка, подтверждающего приговор. Я не чувствую биения своего сердца и уже не понимаю, жив ли?.. Думаю об Ире, о родных, друзьях, близких… Обо всех людях. Их больше нет. Я теперь это знаю. Вижу по тому холоду, что проносится сквозь меня. По холоду, что источает заброшенная космическая станция. Она как память о бесчувственной человеческой цивилизации. Мы были замкнуты в себе и зациклены на себе… Трёхтысячный год. Пустота. Вселенское одиночество… «On a New York City night…» Эта строчка повторяется вновь и вновь и давит на меня всё сильнее. Нью-Йоркская ночь… Нью-Йорк – центр нашего мира, новый Вавилон. И он давным-давно спит. Он мёртв… Нью-йоркская ночь…

«And I take it with me when I leave: the crowded skyline, the energy. The sleepless city always leaves its mark. Just close my eyes and I’m back again. The neon flush upon our skin still wrapped in thoughts of love and wine on a New York City night… On a New York City night…» (И я заберу это с собой, когда уеду: многолюдный горизонт, энергию. Бессонный город всегда оставляет свой отпечаток. Я просто закрываю глаза и возвращаюсь сюда вновь. Неоновый поток на нашей коже всё ещё окутан в размышления о любви и вине в нью-йоркской ночи… В нью-йоркской ночи…) Какая дикая ностальгия! Кто это поёт?! Кто ты??? Откуда я знаю перевод? Почему слова, пропитанные голосом, так глубоко проникают в меня? Насквозь. Может, я тоже мёртв? Остался лишь образ, сознание, одиноко парящее в нью-йоркской ночи… В нью-йоркской ночи…

– Э-э, братишка, ты что?!! Очнись!

Ощущаю прохладу и тряску в теле. Женский голос, сопровождавшийся гипнотической гаммой звуков, умолк, сменился обеспокоенными мужскими репликами. Но холод остался. Что происходит? Я же один. Один во Вселенной…

– Влад, ты как? Ты совсем бледный. Сядь.

Очень знакомый голос. Открываю глаза. Надо мной склоняются Богдан и Чёрный. Лица взволнованы, зрачки расширены почти до краёв радужки. Богдан трясёт меня, держа за плечи, а Серёга брызгает в лицо пульверизатором. Инстинктивно прикрываюсь рукой. Горят две лампы на люстре. В комнате светло, отчего хорошо заметно, что зрение всё ещё плывёт. И, может, в действительности лампа всего одна. В теле холод воспоминаний и холод от открытого настежь окна. Космическая станция, чуть повисев в центре зрительной картинки, возвращается в будущее. Я видел будущее. Помню прошлое. И теперь не знаю, что такое настоящее.

«Ты глуп и ведом. Ты зарыт в чужих мотивах глубже, чем Ира – в земле».

Ненавижу этот голос! Не понимаю, что он имеет в виду, но я его ненавижу!

– Помоги ему подняться, – говорит Чёрный Богдану, а сам подходит к столу налить колы. – Что ты там бормотал? – обращается ко мне.

– Не знаю.

Я вдруг увидел себя со стороны: неимоверно бледный, обессиленный парень, перебравший с наркотиками, похоронивший сегодня свою девушку и сходящий с ума от голоса в голове. Скоро у меня расслоится сознание, и нас внутри действительно будет двое. Я болен. Болен непониманием того, что зовут «настоящим». Или это такой сильный отходняк?

– Сядь, – просит Богдан.

Сажусь, спустив ноги с дивана. Голова слегка притормаживает. Да нет, ручник до упора. Я и вправду ведом. Ненавижу.

– На, глотни. Сколько раз ты за пять часов попить поднимался?

Пять часов?! Время пролетело так незаметно. Беру кружку с изображением Скорпиона из «Мортал комбат» и тремя глотками осушаю её. Как же сильно хочется пить!

– За Иркой решил отправиться? – спрашивает Чёрный. – Откуда слова песни знаешь? Ты их лежал подпевал. Увидав твоё мертвецкое лицо, мы решили – это предсмертное пение.

На секунду возникло ощущение, что несколько лет в моей голове звучал голос Чёрного. Но его я ненавидеть не хочу. Смотрю в пол, пытаюсь поймать фокус. С таким рисунком на линолеуме его хрен поймаешь. Вдруг из-под дивана между моих ног появляется продолговатая белая голова, то и дело высовывающая изо рта раздвоенный язык. За ней тянется такое же белое тело с жёлтыми пятнами на спине. Голова поворачивает направо, и уже через две секунды шлангообразное существо ползёт к двери через мою ступню.

– Твою мать, ты вообще придурок?!!! – кричит на Серёгу Бодя и вмиг запрыгивает на диван. – Эта тварь всё время была с нами в комнате?!!!

Внимание с высоты околоземной орбиты падает на пол и обнаруживает там здоровенного удава-альбиноса. ПО МОЕЙ НОГЕ ПОЛЗЁТ ОГРОМНАЯ АФРИКАНСКАЯ ЗМЕЯ!!!

Тут же целиком оказываюсь на диване. Взгляд впивается в Чёрного. Мысленно повторяю слова, сказанные Богданом.

– Не паникуйте, – с улыбкой говорит Серёга. – Боря утром ел, ему вообще на всех пофиг. Главное, чтоб не наступали.

– Я сейчас на тебя наступлю! – рычит Богдан. – Быстро убирай его отсюда!!!

– А где ты взял альбиноса? Да ещё такого большого.

– От жизни я не отстаю, всё время что-то достаю, – напевает Чёрный, поднимает с пола удава и накидывает себе на плечи. – Обменял кое-что на кое-что, а в придачу взял Борю. И ни какой он не большой, два метра всего.

Ещё и умничает. Но вопреки логике я стал наполняться позитивными эмоциями. Хотя, какие сегодня разговоры о логике?!

– И давно он у тебя? – Богдан, покачивая головой, глядит на Серёгу. Тот гладит скользкое туловище питомца его же хвостом.

– Почти два месяца. Знали бы, если б чаще заходили.

– Да мы к тебе вообще больше не придём. Чёрт знает, что в следующий раз из-под дивана выползет.

Я смотрю Боре в глаза, потому что Боря смотрит в глаза мне. Смотрит неотрывно.

– Э-э, зеленоглазый, хватит живность гипнотизировать.

Слышу слова Чёрного, но не реагирую. В данный момент я ощущаю некую близость с этим удавом, и её не хочется прерывать… Белая-белая змея… Парень с очень бледной кожей и «седыми» волосами… Мы оба являемся альбиносами в этом мире. Такая редкость. Ведь не просто так?.. И присутствует ощущение, что странности на сегодня ещё не закончились.

Мы с Богданом уже часа три катаемся по вечернему городу. Без остановки. Скорость не превышает и сорока километров – нам некуда торопиться. В основном, молчим. Лишь изредка перекидываемся простенькими фразами.

Богдан напряжён. В нём это чувствуется. Мускулы лица чуть подрагивают, взгляд серьёзный, резкий; левая рука крепко держит руль, правая – переключает скорости какими-то озлобленными рывками, ладонь пытается «раздавить» рукоятку коробки передач. Старается дышать размеренно, но я слышу, с каким напором он выдыхает воздух через нос. Мой друг зол на Чёрного из-за Бори. Змеи вызывают у него отвращение, и Богдана особенно злит, что Серёга столько времени держал удава в комнате и не говорил нам. Он расценил это как издёвку. Кто будет рад узнать в моменты полной расслабленности, что рядом ползает большая африканская тварь?!

Богдан очень хотел дать Чёрному по голове. Уверен, так бы и произошло, если б ни дружба Серого с его старшим братом. По выражению лица понимаю: Бодя снова и снова прокручивает в голове эту ситуацию. Как он лежит на диване, в экстазийных ощущениях, и не подозревает, что под соседним диваном, свернувшись кольцом, притаилась здоровенная змея. От таких мыслей негодование продолжает расти. Поддержи я его недовольство хоть какими-нибудь словами, уверен, Богдан сейчас развернул бы автомобиль и направился на Первомайскую «6». Но я не хочу. Моё возмущение быстро сменилось интересом к удаву-альбиносу ещё там, в квартире, а в грудной клетке за сегодня вырос комок совсем иных эмоций. Не озвученный и старательно сжимаемый мною, чтобы казался меньше. Тело даже слегка трясёт. А в голове пусто. Непривычно пусто. Мыслей нет. Они сейчас и не нужны. Свободное пространство. Поэтому я жадно всматриваюсь в очертания домов, витрины магазинов, лица прохожих. Заполняю ими пустоту в своей голове. Заново строю в ней дворы, здания, улицы.

Выворачиваем из переулка и оказываемся на Комсомольской. Через триста метров будет перекрёсток. Сжимаю зубы. Если Богдан повернёт налево, спустя ещё метров двести мы проедем вдоль дома, в котором живёт Ира. Жила Ира. Молчу, не подаю вида, что нервничаю. Подъезжаем к перекрёстку. Горит красный… Всё ещё красный… Да что же так долго?!. Жёлтый… Богдан крутит руль вправо (про поворотник забыли мы оба), а я по заново выстроенным в голове улицам поворачиваю налево. Преодолеваю те двести метров. Заезжаю к Ире во двор. Останавливаюсь напротив окна её комнаты…

«Ну, давай, внутренний голос. Скажи что-нибудь, посмейся надо мной».

Молчит.

Странно всё. Вот так живёшь, тянешь отношения, тянешь. Продолжаете что-то планировать вместе. Думали ведь летом на море поехать. Но ты понимаешь – это всё по инерции. Ты хочешь… На самом деле ты просто не знаешь, чего хочешь. Ты боишься перемен. Ты статичен. Вы оба статичны. Тешите себя мыслями, что не только у вас так. Что у всех то же самое…

«Бодя думает, что меня с Ирой связывал лишь секс. Как так вышло?.. Видимо, я так ему преподносил… Все друзья рассказывают о личной жизни. Но некоторые моменты я утаивал даже от самого себя».

Глубоко дышу, часто пью минералку. И чего-то жду. Или что-то ждёт меня. Предчувствие.

– Ладно, поехали по домам, – говорит Богдан. – Надо выспаться.

Согласно киваю.

Фонарь у подъезда не светит, «спит». Но во многих окнах ещё светло – суббота. На весь двор раздаются крики дерущихся под лавками котов. Такие противные, протяжные вопли. Мы с Бодей прощаемся. Выхожу из машины, бросаю пустую пластиковую бутылку в сторону лавки. Коты разбегаются, и я захожу в подъезд. По старой привычке проверяю почтовый ящик, поднимаюсь по лестнице. Открываю ключом дверь, вхожу в квартиру… и замираю.

«Влад, ты слышишь? Видишь, что там?»

Делаю шаг назад, прислоняясь к двери. Настороженно вслушиваюсь в звуки, еле уловимые, но будоражащие. Всё пространство прихожей отдаёт тихим гулом. Кажется, это гудят стены. Воздух переполнен странной вибрацией. Она ощутимая, проникающая под кожу. Из-за неё шевелятся волоски на руках. В ушах шум, похожий на треск электричества. Пугающий шум. Тайное заклинание тишины. Словно чей-то шёпот пробивается через помехи радиочастот.

Рука автоматически тянется к выключателю. Успеваю её остановить. Тут что-то присутствует. Я чувствую. Я знал об этом ещё до того, как вставил ключ в замочную скважину. Нечто постороннее, но невидимое. А значит, свет не нужен. По спине бежит холодок, лицу становится жарко. Мышцы живота напряглись.

«Голос, скажи, кто здесь?.. Должна же от тебя быть хоть какая-то польза!»

Снова молчит.

Хочу списать всё на отходняк, но сейчас не время себя обманывать. Родители спят в дальней комнате, они всегда ложатся рано. Но что-то здесь не спит. И оно ждало моего прихода.

Глаза привыкают к темноте. Разуваюсь, осторожно делаю пару шагов и заглядываю в зал, всматриваюсь в знакомую обстановку. Широкий диван чёрного цвета с тремя квадратными подушками, два кожаных кресла, низкий зеркальный столик со стопкой отцовских книг, синий ковёр на полу, задёрнутые синие шторы, телевизор на тумбочке, слева от него стоит шкаф, справа – сервант. Поверхность столика отражает тусклый лунный свет, проникающий между шторами. Он стягивает на себя внимание, но глаза ищут совсем не это. Я пытаюсь уловить движение: резкое, плавное, любое. Жду, что люстра вот-вот загорится красным, как лампа в комнате Чёрного, и начнётся вой сирены с криками «Alarm, Alarm»! А потом кто-то выйдет и скажет: «Розыгрыш». Но какие, к чёрту, розыгрыши в день похорон?!

– Эй, – наивная попытка установить контакт. – Эй, – повторяю ещё раз.

Без изменений. Поворачиваю голову, смотрю прямо по коридору. В том конце кромешная тьма, двери обеих комнат закрыты. Тут же начинает казаться, что из темноты на меня смотрят. Каких-то девять метров. Всю дистанцию делит пополам широкая полоса света, падающая из дверного проёма кухни. И я вижу, как она дрожит вместе с прихожей.

«Кто ты? Где ты?»

Крепко сжимаю кулак и движусь вперёд. Пока иду, смотрю только прямо, хотя периферическое зрение продолжает искать любое постороннее движение. Я до сих пор ещё не решил, чему больше верить: шестому чувству или зрению. Полагаюсь на всё сразу. Готовлюсь, чуть что, дать кому-нибудь в морду. И вместе с тем боюсь ощутить чужое касание из ниоткуда. Боюсь чьей-то руки на своём плече. Вот уж когда приходит осознание, что все фильмы ужасов в детстве я смотрел зря. Шаг. Ещё шаг. Заглядываю в кухню. Никого нет. Вернее, никого здесь не вижу. В конце коридора – тоже. Но разве это повод для успокоения?

Гул начинает нарастать. Стремительно, со всех сторон. Воздух будто густеет, переполняется напряжением, обволакивает меня, щекочет, щиплет низкими разрядами тока. Каждой клеткой тела чувствую приближение. Я не трус, но мне страшно. Ладонью вытираю пот со лба, оборачиваюсь. Что-то движется из зала. Точно. Я уловил. Но как же так?!

Быстрым шагом направляюсь в свою комнату. Прохожу мимо холодильника и поворачиваю налево. Дверь в комнату закрыта. Пытаюсь тихонько открыть, но всё равно раздаётся щелчок. Чёрт! Хотя, что я, в самом деле. Заскакиваю, снимаю пропотевшую футболку, бросаю на спинку стула, стоящего у окна. Окидываю взглядом комнату и вдруг понимаю, что оказался загнанным в угол. Возникло желание резко метнуться в комнату напротив и разбудить родителей. Но что я им скажу? Увидев мои глаза, они сразу поймут: в крови сына бродят запрещённые препараты. Выходит, встречи не миновать. Я уже интуитивно догадываюсь, но боюсь это озвучить даже в мыслях. Подхожу к дивану, постель сегодня не убирал. Скидываю штаны. Ложусь. Укрываюсь одеялом по самый подбородок и смотрю в сторону дверного проёма. Настоящий мужской способ встретить неизбежное. Мои действия происходят на автомате, но я почему-то знаю, что они должны быть именно такими. Всем телом чувствую непонятный гул. Чувствую приближение. Дыхание замедляется, я пытаюсь подготовиться к встрече. Глаза распахнуты, зрачки расширены на максимум, но что толку. Мне остаётся принять всё, как есть, и ждать.

Через приоткрытую дверь видна часть стены в прихожей, слабо освещённая бледной луной. Всматриваюсь изо всех сил и вижу мелькания, медленно выплывающие из-за угла холодильника. Легкие искажения пространства. Как пар над чайником искажает то, что находится позади него. Они играют светом, слегка искрятся. Они высотой в полный человеческий рост. Движутся в мою сторону.

Треск в ушах усиливается. Слышу, что шёпот действительно есть. Он женский, теперь я это знаю. Размытый, не разобрать ни слова. Странные звуковые волны приближающихся мельканий. Они просачиваются сквозь десятисантиметровую щель. Им нужен я.

Горло будто сдавило удавкой. Подбородок напряжён, язык с силой упирается в нижние передние зубы. Не могу издать ни звука.

Нечто вплывает в комнату и останавливается в полутора метрах от меня…

глава 2

Три часа дня. Секундная стрелка на круглом оранжевом циферблате только-только начала отматывать первую минуту. В комнате светло, несмотря на задёрнутые шторы. За окном ярко светит солнце, после полудня оно всегда прямыми лучами хочет ворваться на мою территорию. Слышу визг играющих во дворе детей. Слышу шум из кухни – отец уронил на пол крышку от сковороды. Ругается. Видимо, снова заляпал штаны жиром.

Хочу приподняться, но движения рук и ног скованны – тело всё ещё хранит память прошедшей ночи. Как давно я проснулся? Сколько я уже так лежу? Полчаса? Час? Я даже не знаю, много это или мало. Мне вообще сейчас сложно что-либо знать наверняка. Опускаю голову на подушку и возвращаюсь во вчера. Глубоко дышу. Вдыхаю через нос, выдыхаю через рот. Мне есть, что вспомнить. И есть кое-что, о чём забыть не получится никогда…

Нечто вплыло в комнату и остановилось в полутора метрах от меня. Тихо. Такая громкая тишина. Похожая на авианалёт десятка бомбардировщиков. Сглотнул слюну. Руки сжали край одеяла, ноги напряжены. В кончиках пальцев возникло странное жжение. Я здесь не один. Не один! Но встать и включить свет не хватит решимости. А у кого бы хватило? Сознание сомневается, взбудораженный мозг пытается анализировать. В темноте комнаты всё видно намного хуже. Знаю одно – сгусток энергии с человеческий рост возвышается сейчас над кроватью. И я уже понимаю, кто это. И я не хочу, чтобы она видела во мне такой страх.

Мгновения собираются в секунды, те неторопливо переходят в минуты. Время тянется медленно, наваливаясь на меня в виде усталости. Волнение и ожидание сжигают внутренние силы. Почему ничего не происходит? Не знаю, что будет дальше, но пусть уже всё поскорее случится. Даже если придётся кричать или прыгать в окно. Даже если…

В этот момент что-то коснулось моей правой ноги. Я оцепенел, лишь в голове зашуршала мысль: «Хотел – получай». Тут же попытался отдёрнуть ногу, но не смог. Она онемела, словно бы я несколько часов пролежал в сугробе – ледяной холод проник до самой кости. Через секунду по телу пробежала волна неожиданного успокоения. Она началась именно с ног и пошла вверх, особенно ощущаясь в спине и затылке. Больше нет чувства опасности. Я получил неизвестный наркоз.

Веки тяжелеют, расслабляются мышцы глаз, рук и ног. Стук сердца замедляется. Странно. Всё очень странно. Я засыпаю. И, может быть, увижу космос, где нет того бесконечного одиночества, охватившего всю Вселенную. Большой красивый город, в котором кто-то ждёт меня и скучает. Море и брызги, летящие мне в лицо. Услышу знакомый смех. Я действительно засыпаю, и нет сил этому воспротивиться. Да уже и не пытаюсь. Глаза закрываются, ведь так я увижу больше…

Маленький круглый столик. Приглушённый свет. Лёгкая фортепианная музыка. Ароматы кофе и цитрусовых от двух горящих передо мной свечей. Я огляделся, пытаясь понять, что это за место. Отовсюду доносились голоса, но рассмотреть интерьер и присутствующих не получилось – в нескольких метрах от меня картинка начинала плыть. Тихий стук каблуков. С правой стороны – оттуда, где секундами ранее в комнате ощущалось присутствие – ко мне подсела Ира. В красном облегающем платье, с замысловатой причёской. Плечи были открыты, пряди волос изящно обрамляли лицо. Красивая, спокойная. Руки сложила на столе, скрестив пальцы. На запястье браслет, который я подарил ей на нашу первую годовщину. Ира посмотрела мне в глаза и улыбнулась так искренне, по-родному, что я сразу почувствовал себя лучше. Улыбнулся в ответ, уголки губ разъехались сами собой.

Ира чуть склонилась вперёд и что-то долго мне говорила. С интонацией, с расстановкой. Но я совершенно не помню, что именно. Ни слова. Будто стёрли запись в моей голове. Помню лишь ощущения. Её слова волновали и удивляли, словно мне открылись тайны бытия. Они трогали за живое и вызывали гнев, как если бы мне пришлось отбывать срок за чужие преступления. Одна эмоция сменяла другую, но я молчал. Слушал, не желая прерывать. А Ира всё говорила, говорила. Что-то искреннее, трогательное, что не успела сказать при жизни. А может, и нет. Кто-то начисто стёр запись. Но её слова проникали в душу.

Я так зациклился на том, о чём забыл, что на время даже перестал удивляться тому, о чём помнил. Ночью ко мне приходила моя умершая девушка. Умершая! Приходила!

«Вдумайся в эти слова, Влад!»

«Ты глуп и ведом…»

«Да пошёл ты!»

Снова слышу шум из кухни и ругань отца. Что он там такое готовит? Встаю. Нужно чем-то заняться, иначе голос меня достанет. Подхожу к окну, попутно надевая синие спортивные штаны с полосками. Рукой убираю шторы и тюль в сторону. Щурюсь, несколько раз моргаю и смотрю вниз. Дневной свет и грохот кастрюль хорошо отвлекает от случившегося. Нужно привести в порядок голову после таблеток, прекратить тормозить, вернуться в реальный мир. Вчера я и космическую станцию видел, и белого удава. И что из всего этого реальность?

– Влад! – доносится крик. Меня заметили парни со двора, сидящие на лавочках под деревьями и попивающие пивко. Артур машет рукой, приглашая идти к ним. Они ждали меня? Наверное, с самого утра обо мне говорят. Обо мне и Ире. Неподалёку вижу «девятку» Богдана, но самого его нет. Скорее всего, пошёл в киоск за чипсами. Заночует у Катюхи. Тоже хочется пива. Спущусь, посижу с ними, погреюсь на солнце. Хватит с меня этих снов и космосов.

Беру из шкафа любимую жёлтую футболку и иду в кухню. Отец уже доедает обед. И это столько шума из-за обычной яичницы? Ну да ладно. Надо бы тоже чего-нибудь перекусить. Матери дома нет, она ушла в парикмахерскую. Когда же ещё, если не в воскресенье.

Отец молчит. Оказывая мне услугу, не лезет в душу. Я их с матерью уговорил, чтобы не ходили на похороны. Вижу, хочет что-то спросить, но сдерживается. Его можно понять, они с Ирой давно нашли общий язык и вместе перевоспитывали меня и даже подшучивали. Теперь долгое время будет не до шуток.

Открываю холодильник, беру большой отрезанный кусок ветчины, хватаю со стола хлеб и иду к входной двери. Сухомятка не лезет в горло, но я разделаюсь с этим бутербродом. А у пацанов во дворе найдётся, чем запить. Надеваю кроссовки и выхожу.

На скамейке сидят рыжий Олег, Артур и Бодя, наворачивающий чипсы. Вован стоит, курит. Ганс прохаживается из стороны в сторону. Санёк сидит на корточках. Всех их я знаю с самого детства, все копались в одной песочнице. Олег живёт со мной в одном доме, в последнем подъезде. Лет десять ходит на бокс, так что дразнить из-за цвета волос его перестали ещё в шестом классе. Но он сам по себе спокойный. Санёк – «приблатнённый типочек». Это мы в шутку так его называем. Вообще он нормальный пацан, но перенял от старших братьев, отсидевших по два срока каждый, определённые манеры. Кепка – летняя, осенняя, зимняя – главный атрибут его гардероба. Считает большинство женщин продажными тварями, хотя сам только о них и говорит. Артур – младший брат Серёги Чёрного. Такой же смуглый, только повыше и шире в плечах. Выглядит задумчивым. Частенько произносит умные вещи. Вован занимается баскетболом. Высокий, выше Богдана. Любит покурить травку, этим он мало отличается от большинства пацанов. Ганс – лучший друг Санька. Вообще, по паспорту он Антон. Но я уже и не вспомню, как давно его стали называть Гансом. Крепкий, серьёзный, но без понтов. Когда пьяный, ему напрочь срывает крышу, поэтому последнее время пьёт только лёгкое пиво. Чаще ухмыляется, чем улыбается. Но если у Санька ухмылка малолетнего гопника, то у Ганса она всегда что-то в себе несёт. Богдан. Мой лучший друг. Мы познакомились в секции тхэквондо, когда нам было по девять лет. В первом же спарринге поразбивали друг другу носы. С тех пор и дружим. Помимо спорта он увлекается машинами. Обожает их. Я же этой страсти не разделяю. А он не разделяет другим моих интересов – астрономии и философии. Но в остальном мы едины.

Рядом со скамейкой стоят три ящика пива. Один уже пуст, другие два накрыты мокрыми полотенцами. Пожимаю руку каждому из присутствующих и беру бутылку. Присаживаюсь рядом с Бодей, делаю глоток и сразу чувствую облегчение. Нет, правда. Выпиваю полбутылки залпом. Слишком много во мне напряжения. Откидываюсь на спинку, смотрю на пацанов. Все, как один, начинают погружаться в молчание.

– Э-э-э, вы чего?! – говорю я.

– Не глупите, пацаны, – поддерживает меня Богдан.

Все делают по глотку из своих бутылок.

– Ну, что там у тебя с разрядом? – спрашивает Олег у Вовчика. – «КМС»?

– Ну да. В пятницу выиграли чемпионат области, вот нам «кандидатов» и дали. Мне по итогам даже приз вручили как лучшему игроку, – Вован по-хорошему горд этим фактом.

– Красавчик. В финале побил свой недавний рекорд?

– Нет, – смущённо улыбается он. – Не в каждой же игре по тридцать два очка набирать. Я ж не Коби Брайант. Девятнадцать.

– Нормально, – подбадривает его Олег. – Коби тоже не в каждой игре тридцатку кладёт.

Олег больше всех из нас увлечён спортом, поэтому его интересуют любые события на эту тему. Своего «мастера» он получил ещё год назад. Саньку, который далёк от спорта, тема неинтересна. Он в два глотка допивает бутылку и встаёт с корточек, неторопливо осматриваясь по сторонам.

– О, вон Витёк со своей болонкой, – ухмыляется Санёк и вставляет сигарету в зубы. – И опять куда-то мимо. Хоть познакомил бы.

Все оборачиваются по направлению взгляда Санька. В дальней от нас части двора идёт мой бывший одноклассник Витя, держа под руку высокую блондинку. Отсюда лицо особо не разглядеть, но, вроде, симпатичная. В ярком цветастом платье, туфли на шпильке. Отличные ноги, всё при ней. Есть на что посмотреть.

– Болонка? – я улыбаюсь. Санёк в своём репертуаре.

После нескольких минут нахождения здесь ночные события кажутся бурной игрой фантазии. Передо мной реальные люди, они не прозрачные и уже не совсем трезвые. В руке реальная бутылка пива. И нас греет реальное солнце. Так что же произошло ночью? И как это вписать в тот шаблон мира, по которому мы все живём?

– Я бы сучке вдул, – продолжает Санёк. – Ноги бы подкашивались, когда бы от меня уходила.

Взглянув на него, все тоже улыбнулись. Санёк есть Санёк.

И тут начинает виснуть пауза. Замечаю, пацаны мельком бросают на меня взгляд, но потом задумчиво отводят глаза в сторону. Вопросы уже летают в воздухе, остаётся кому-нибудь их озвучить. Первым не выдерживает Вовчик:

– Влад, ну как ты там вчера… на похоронах?

– Вован, не сейчас, – произносит Бодя.

– Всё нормально, – говорю я, давая понять, что уже отошёл.

– Любил её? – спрашивает Ганс. – Честно.

– Не знаю, – прикусываю щёку, чтобы не нервничать. – Хотели летом на море поехать. Она ни разу в жизни море не видела. И в аквапарк тоже хотела.

Ухожу от прямого ответа, но даю понять, что Ира была мне не безразлична. В компании выпивающих парней сложно копаться в себе, да ещё обнажать чувства. Оказывается, я такой же, как она – скрываю переживания от всех.

– Да-а-а… – многозначительно произносит Ганс и, поочерёдно посмотрев каждому из присутствующих в глаза, прикуривает сигарету. – Вот так живёшь, никуда не торопишься… А потом оказывается, что ничего ты в этом мире и не успел.

Сплюнув, он подходит к ящику и достаёт шесть бутылок, пять ставит в центре компании, шестую открывает и делает глоток.

– Надо, короче, не булки мять, а ехать в Норвегию работать, пока возможность есть, – продолжает Ганс. – А то я тоже ничего в этой жизни не увижу.

– Что за работа? – интересуется Богдан.

– На нефтедобывающей платформе в Северном море. Ходить откалывать намерзающий лёд. Местные на такую работу не соглашаются, поэтому набирают иностранцев. Вахта – три месяца минимум. Сто десять евро в сутки, хорошее питание. Вообще, туда сложно попасть, но есть знакомый, который может помочь.

– Договорись за меня, – просит Бодя. Работа стропальщиком за небольшую зарплату его давно уже достала. Так на Хонду «Аккорд» не накопить.

– Да это на первый взгляд кажется, что всё легко и прекрасно. Там такая погода, офигеть можно. Северное море, как ни как. Весь день в трёх тулупах и наморднике ходи да лёд стучи. И лишнего перекура тебе никто не даст. Если собрался домой раньше срока, билеты назад – за свой счёт. Я и сам ещё сомневаюсь, но один раз попробовать можно. Летом всё-таки легче, чем зимой. Да и за десять тысяч евро…

– Ганс, узнай насчёт меня. За такие деньги я выдержу. Мы с тобой крепкие. Сможем.

– Да всем куда-то ехать нужно, – поддерживает разговор Олег. – В нашей средней полосе ни работы нормальной, ни денег.

– Я, наверное, в Краснодар свалю, – размышляюще произносит Санёк. – Там у бабки моей дом большой. И тёлка сисястая ждёт. Доярочка.

Все снова улыбнулись, хотя мы понимаем, что он говорит серьёзно.

– Ты умрёшь от нехватки вагинального сока в височных долях, – шучу я.

Раздаётся дружный смех.

– Чё? – непонимающе спрашивает он.

– Чё, чё? Бабы у тебя одни в голове, вот чё! – поддерживает мою мысль Ганс. – Ты только трахаешься и бухаешь.

– Да ладно тебе, – пытается возразить Санёк.

– Все мы только трахаемся и бухаем, – произносит Артур. И, чуть промедлив, добавляет: – Да, порой говорим о делах. Но только говорим. И всё. Собираемся что-то менять, но, опять же, только на словах и с пивом в руке…

– Может, мы просто копим силы, – Санёк с обречённостью в голосе пытается оправдать нашу слабость.

– Нет, Санёк, мы не копим силы – мы атрофируемся.

Наступило задумчивое молчание. Артур озвучил мысль, которую каждый из нас неоднократно слышал в своей голове. Мы тешим себя планами, а на самом деле лишь ждём какого-то чуда, прячемся от проблем в алкоголе и просираем жизнь.

Снова, как по команде, все делают по глотку из бутылок… Потом ещё… Потом открывают по новой бутылке…

Через три часа о грустном задумчивом молчании никто уже и не помнил. С появлением гитары, которую Вован оперативно «наколдовал», мы превратились в вокально-инструментальный ансамбль имени всех рокеров восьмидесятых-девяностых годов. Сидя в родных местах, вдыхая тёплый вечерний воздух, расслабившись пивом и горланя на весь двор песни, мы, слившись в единое целое, ощущали некий привкус желанных перемен. Привкус свободы, которую с детства в нас грыз червь сомнения.

Пацаны то и дело бросали осторожные взгляды, словно оценивая по выражению моего лица, не слишком ли сильно мы развеселились. Их внимание делало меня твёрже, и я отказывался думать о том, почему я такой недочеловек. На середине одной из песен Санёк прекратил играть и прижал ладонью струны. Он посмотрел на всех с таким видом, будто в его мозгу свершилось гениальное открытие.

– Мужики, я только что понял: Цой своими песнями превратил два поколения в депрессивных нытиков.

Ганс попытался улыбнуться, но у него не получилось.

– Это пиво, Санёк. Это всё пиво, – произнёс Вован.

– Ну, судите сами. Я смотрю в чужое небо из чужого окна. Захожу на кухню, но вода здесь горька. Мы не можем здесь спать, мы не можем здесь жить. Мама, мы все тяжело больны. Перемен требуют наши сердца. Весь мир идёт на меня войной. И так далее. «Следи за собой» – хоть весь текст цитируй. А единственная радость в жизни – пачка сигарет… Целые стадионы собирал. И все это слушали, слушали…

– Он пел о реальных вещах. Жизнь такая была, – вступился Богдан за творчество Цоя. – В любом случае, каждый сам выбирал, что слушать.

– Ну конечно, СССР – страна свободных, – неуместно съязвил Ганс.

– Мои братья «Кино» и «Сектор» сутками крутили. Ещё до первых «ходок», – продолжал Санёк. – Под гитару у подъезда орали. Да кругом все их орали. Теперь мы тут сидим, орём. Такие же недовольные жизнью.

– Преемственность поколений, мать её так, – констатировал Ганс.

– У меня на этаже до сих пор «Цой» и «Хой» чёрной краской написано, – улыбнулся Артур.

– Легче винить других, чем признать себя неудачником, – Бодя продолжал отстаивать своё мнение.

Олег кивнул, соглашаясь с его словами. Он переводил взгляд то на Санька, то на Ганса, и сдержанно молчал.

– Не, ну а чё? – Санёк не унимался. – Даже если забыть про Цоя, всё равно большинство рокеров поют, что жизнь – дерьмо, и всё паршиво. «И не пройти нам этот путь в такой туман».

– Если на то пошло, вообще все только и делают, что скулят, – я не смог оставаться в стороне. – В шансоне плачут о тяжёлой доле зеков. Рэперы жалуются на барыг и маленькие дозы. Попса пускает сопли от неразделённой любви. И что? Люди любят страдать. Они не ищут решений проблемы. Они ищут тех, кому так же хреново, как им. И песни хотят соответствующие. А про «телик» вообще молчу.

– Выходит, нас со всех сторон пичкают красиво поданными историями о неудачах.

Я заметил, что пьяный Санёк строит свою речь лучше, чем трезвый.

– Как же сильно вы нажрались, – со снисходительной улыбкой произнёс Артур. – Если вы не слушаете позитивные песни, это не значит, что их нет.

– Парни, я даже не удивлюсь, если был реальный план по подавлению нации через систему образования, – вдруг выдал Ганс, перехватив у Санька эстафету по умозаключениям. Слова Богдана, Артура и мои он просто проигнорировал.

– Что ещё за план? – спросил я. Пьяная философия порой бывает очень занимательной.

«Ты глуп и ведом…»

«Заткнись».

«Ты глуп…»

«Заткнись, сказал!»

– Я насчёт женщин-учителей. Зарплаты у них низкие. Так? А какие нагрузки? Каждый день к тебе приходят сто оболтусов, и надо занять их внимание, терпеть выходки да ещё чему-то учить. А тут твои жалкие копейки ещё и задержали. Повесили дополнительные пары. Вася клей на стул подлил, испортив новую юбку. А у Маши и Пети шмотки дороже, чем у тебя. И так в течение всей жизни. Естественно, это бесит. Вот они и выплёскивают накопившуюся злость на учеников. Вспомните: в школе училки всегда кричат и наказывают, всегда чем-то недовольны. Вызывают родителей и давят, давят. То есть всеми способами гасят в тебе запал. Словно кому-то надо, чтобы ты был затюканным и покорным. Ну чему могут научить недовольные бабы?! И давление идёт именно на пацанов. А на девок и не надо орать – те всё равно «не прорвутся».

Санёк согласно покачал головой. И даже стиснул зубы, сдерживая эмоции.

– Это только твои воспоминания, – серьёзно сказал Олег Гансу. – Надо было учиться, а не клеем дышать в туалете и деньги воровать из учительской. Тогда никто и не орал бы. Такой ты всем нужный, что массовый заговор против тебя устроили.

Во взгляде Ганса мелькнула злость. На лице не дрогнул ни один мускул, но по глазам всё читалось. Олег медленно сжал кулак. В габаритах он поменьше, вот только мастера спорта по боксу такой пустяк испугать не может. Ганс, вальяжно развалившись на скамье, смотрел на Олега и тремя пальцами вертел крышку от пивной бутылки. Свинцовый кастет в правом кармане придавал ему уверенности. Я вдруг понял: это не первая подобная ситуация. Не припомню, чтобы они конфликтовали раньше. Видимо, что-то упустил.

– Пацаны, прекратите, – произнёс Богдан. – Ну, что вы, в самом деле? Хорошо же сидели.

– Покурить вам надо, успокоиться, – Вован полез в карман за свёртком.

Мог ли кто-нибудь знать, к чему приведёт эта вражда? Наверное, нет. В тот момент мы лишь поняли, что пора допивать пиво и расходиться. Решение проблем снова откладывалось на потом.

– Ладно, ещё пару песен – и по домам, – сказал Санёк и стал подбирать аккорды…

Я смотрюсь в зеркало. Засевший в печёнках двор погружается в сумерки. Давно привычные и измозолившие глаза соседи разбредаются по квартирам. Песочница пуста, качели пусты, лавочки у подъездов заплёваны шкурками от семечек и горькой слюной курильщиков. В сумерках разглядеть невозможно, но я знаю, что это так – многие годы наблюдений. Хорошо видны лишь бордюры, выкрашенные с приходом весны в белый цвет, и ограждения из приваренных друг к другу труб, выкрашенные под «зебру». Границы и запреты всегда хорошо видны. Их намеренно выделяют. Окно – и есть зеркало, из которого видно моё отражение. Поворачиваюсь лицом к комнате и тоже вижу отражение себя. Тот же диван у стены с не заправленной постелью, стол с компьютером, стоящий в углу, шкаф, два стула, гантели. Две полки с книгами. На одной – книги по астрономии, психологии и философии. На другой – об истории различных боевых искусств. Они уже несколько лет просто пылятся.

Я много лет смотрюсь в зеркало окна и отражаюсь во внутреннем убранстве комнаты. И там, и там меняется лишь оформление: скамейки, карусели, обои, ковры, заставка на мониторе компьютера… Но суть не меняется.

Помню январь, когда ко мне в гости впервые пришла Ира. Пройдя вслед за мной по прихожей, она остановилась на пороге комнаты и какое-то время с улыбкой смотрела в потолок. На нём, поверх обоев с множеством фосфорных звёздочек, светящихся в темноте, были наклеены картинки различных планет, вырезанные из старых журналов. Одни – с кольцами как у Сатурна, другие – яркой фиолетово-зелёной расцветки, третьи – с плеядой спутников. Над компьютерным столом «парила в невесомости» космическая станция «Мир», у окна – телескоп «Хаббл». В девятнадцать лет это выглядело по-детски, но я всё ещё не хотел расставаться с такой интересной частью своей жизни школьных времён. «Космическое» детство – очень захватывающая, пусть и воображаемая свобода.

Ира разглядывала потолок, а я разглядывал её. Тогда, в шестнадцать, без кукольной чёлки она казалась старше. Голубые глаза, распахнутые в моё «небо», свободная голубая кофта, через которую выделялись два бугорка, и светлые джинсы, подчёркивающие попу (согласен, грудь и попу подчеркнул в ней я сам). И никакой излишней косметики. Она действительно пришла в гости. Просто в гости к парню, с кем когда-то вместе ходила на занятия по астрономии (закончив девятый класс, я перестал на них ходить). Ира была самой красивой девушкой на тех занятиях. Красивой и немного застенчивой. Но с ней мы легко нашли общий язык, хотя отношения у нас начались лишь через три года после знакомства. Вообще, я со всеми легко нахожу общий язык, но домой-то к себе лучше звать самую красивую.

Сейчас даже стыдно вспоминать, но всё начиналось с обычного животного желания затащить Иру в постель. Так бывает всегда и у всех, чего уж лукавить. Но это желание со временем дополнилось и другим интересом. Ира в моём представлении выпала из категории «тёлок» и попала в категорию «девушек». Я увидел в ней что-то близкое. И я знаю, что.

Или группа у нас собралась такая, или большинство интересующихся космосом любят поумничать, но во время занятий создавалось впечатление, что присутствуешь на консилиуме учёных, досконально изучивших все квазары, чёрные дыры, дрожь отдалённых звёзд и вообще десятки раз бывавших за пределами земной орбиты. Народ постоянно спорил, ругался, что-то кому-то доказывал. Меня всегда злили люди, с важным видом козыряющие знаниями, добытыми вовсе не ими, и которыми на практике они никогда не воспользуются. Порой даже хотелось побить этих глупых «ботаников». Но Ира оказалась другой. Она не ввязывалась в споры и не бросалась громкими фразами. Не стремилась выделиться на пустом месте и никому не поддакивала. Ира приходила на занятия, чтобы с присущей ей сдержанностью эмоций обогащать свой внутренний мир, глубокий и чувственный. Безграничный. Помню, спустя полгода после начала отношений мы лежали в моей постели, смотрели на те же светящиеся звёзды на потолке и разговаривали о детских фантазиях.

– В детстве я часто представлял, как летаю по бескрайним просторам космоса и смотрю другие галактики, другие миры. Без скафандра, в открытом пространстве. Под музыку, заполняющую всё вокруг. Летаю, изучаю и верю, что встречу такую же блуждающую девочку, повидавшую тысячи звёздных систем. Мы расскажем друг другу о самом интересном, а потом вместе полетим туда, где ещё никто никогда не был.

Ира приподнялась, прикрыв грудь одеялом, и с серьёзным выражением лица спросила:

– Тебе Альбина рассказала?

– Что?

– Вот это вот. То, что ты сейчас повторил.

Я непонимающе уставился на неё. Вроде, не сделал ничего плохо, но голос Иры давал понять, что всё-таки сделал.

– Ладно, можешь молчать. Я поговорю с Альбиной.

– Да причём здесь твоя Альбина?! Это просто детские фантазии. И не было в них никакой Альбины!

– Да ты сейчас рассказал переделанные под себя… мои фантазии.

Голос Иры затих, взгляд опустился. И я, наконец, понял: она решила, что Альбина разболтала мысли, которыми Ира делилась с ней одной. А я подогнал их под себя, представая героем её девичьих грёз. В груди возникло странное волнение.

Ира заглянула мне в глаза. Почему-то показалось, что она видит сейчас две картинки. На первой – мы сидим на постели под искусственным свечением искусственных звёзд. На второй – летим по бескрайним просторам космоса в поисках неизведанного. Может, даже держимся за руки. Она ведь девушка.

В ту ночь мы стали намного ближе друг другу. И именно в ту ночь я понял, что это слишком близкая близость. Ира лежала и ТАК меня обнимала, что в тишине будто бы звучал её нежный голос: «Люблю тебя. Навечно. Ты и есть та самая моя мечта».

Но в свои девятнадцать я к подобному был не готов…

Стою у окна и смотрю в сторону дверного проёма. Ира, когда уходила домой, всегда останавливалась в нём, оборачивалась и глядела в звёздное «небо». Миниатюрная девушка с огромным внутренним миром, который задолго до нашего знакомства пересёкся с моим.

Я помню всё до малейших деталей. Я и сейчас её вижу. Голубые глаза, распущенные чёрные волосы, фигуру. Но картинка расплывается и исчезает. Ира никогда больше сюда не придёт. Даже таким образом, как вчера. Её больше нет в моей жизни. Её больше нет.

Лесенка вверх, лесенка вниз. Что-то в нашей жизни меняем мы сами, что-то меняется независимо от нас. Но даже если всё стабильно и до боли привычно, это значит, мы тоже меняемся. Превращаемся в предсказуемые шаблонные фигурки, которые не в состоянии на что-либо решиться. Спокойное моральное и физическое увядание – вот наша золотая середина.

Лесенка вниз, лесенка вверх. Ступени никуда не пропали. Многие люди просто отказываются их видеть. Но с завтрашнего дня я выхожу из их числа.

глава 3

– Один билет до Москвы, – просовываю паспорт в окошко железнодорожных касс. – И в тот же день – до Кременчуга.

– Вам на какое число? – спрашивает молодая симпатичная девушка за стеклом.

– На ближайшее. Только не возле туалета, – хотя, без разницы. Лишь бы скорее уехать.

– Хорошо. Сейчас посмотрим.

Не знаю, что происходит. Мне уже не семь лет, чтобы заново выстраивать реальность в своей голове. Но привычный мир рушится без моего на то разрешения. Вчера я решил что-то менять из-за пресности жизни, а сегодня пускаюсь в бега.

Ночью я прогуливался по железнодорожному вокзалу нашего города в поисках газетного киоска. Людей здесь собралось не много: человек десять сидело в зале ожидания, ещё пятеро стояли у табло с расписанием поездов, трое покупали билеты в кассах. Я искал новую карту мира и газету со свежими новостями, но уже не помнил, есть ли в этом какой-нибудь смысл. Как назло, все киоски оказались закрыты. Слоняясь из одного конца вокзала в другой, я наивно надеялся, что хоть один сейчас да откроется.

Тут ко мне подошёл рыжий Олег в чёрных спортивных штанах и чёрной куртке. Капюшон накинут на голову и затянут. На руках чёрные тряпичные перчатки. Взгляд отстранённый, потерянный. Сомневающийся. Олег молча протянул руку. Когда наши ладони скрепились, я ощутил: это не приветствие, а прощание. Грустное прощание, вынужденное. И дело не в том, что он не снял перчатку. Откуда-то повеяло холодом. Олег что-то сказал, но я не помню ни слова. Будто стёрли память. Опять. Знакомая ситуация. Он повернулся и направился к эскалатору в двадцати метрах от нас. Все три дорожки двигались только вверх. Эскалатор медленно поднимал Олега, пока тот не исчез в сером грозовом облаке. На душе щемило от чувства внезапной потери. Мне не хотелось так расставаться, ведь я даже не знал причины, потому тоже двинулся к эскалатору. Нужно было узнать, что произошло, и что там «на втором этаже».

Аудитория старинного университета встречала прохладой и лёгким полумраком. Просторная, с потолком высотой метров восемь, а то и девять, отделанным деревом шоколадного цвета. Шесть красивых кованых люстр диаметром в полный человеческий рост, с множеством круглых и продолговатых хрустальных деталей. Шесть больших окон, чуть ли ни под самый потолок. Из столь чистого, гладкого, столь совершенного стекла, что казалось, будто его и нет вовсе. За окнами наливалось утро, но не солнечное, благодаря чему далеко в небе просматривались очертания знакомой космической станции. Какая же она всё-таки огромная… Оконные рамы тоже из «шоколадного» дерева. Резные узоры, округлые линии. Красиво, но не вычурно. Без излишеств. Всю противоположную стену занимали стеллажи с бесчисленным количеством книг. Такой вид очень впечатлял, от изобилия веяло мудростью веков. Единичные издания там – редкость. В основном, коллекции по десять-двадцать томов в переплётах одного цвета. Бордовые, зелёные, жёлтые. Я задрал голову, представляя, какая нужна сноровка, чтобы добраться до самой верхней полки.

В аудитории шла лекция. Седовласый профессор в круглых очках и с аккуратно стриженой бородкой, держа одну руку за спиной, неспешно прохаживался вдоль столов, за которыми сидела группа из двенадцати человек.

– И каждый понимает, что здесь он не просто так, – говорил профессор. – Тьма поглотила сердца наши, ведь свечу мы задуть позволили. Глупость пожрала умы наши, ведь червя мы кормить повадились, – голос разлетался по огромным просторам зала и возвращался тихим эхом. – Какие трофеи нам следует добывать?

– Знания, – хором отвечали студенты, все как один одетые в строгие рубашки и брюки.

– Какие дары нам следует беречь?

– Свободу.

– Какие клады нам следует находить?

– Верность.

– Какие блага нам следует дарить?

– Любовь.

– Тогда почему мы сейчас здесь?!

Вопрос профессора прокатился про аудитории, оставив после себя лишь тишину. Студенты опустили глаза и стали бегло читать записи в своих тетрадях. Профессор какое-то время наблюдал за ними, затем схватил указку и, прокашлявшись, громко стукнул ею по столу.

– Хватит! – крикнул он. – Вы здесь, а это значит, ответов в ваших записях нет! Быстро взяли тетради в руки.

Студенты послушно подняли их над партами.

– А теперь рвите.

Все вопросительно посмотрели на профессора.

– Рвите, говорю я вам!

И студенты начали рвать. Одни – медленно, нехотя, чувствуя каждую уничтоженную страницу. Другие – резко, рьяно, на мелкие кусочки.

– Никаких сожалений. Никакой вины, – продолжал профессор. – Всё ушло.

Вскоре на каждом столе образовалась небольшая кучка мусора.

– Теперь откройте учебники, главу номер три.

Группа снова зашелестела бумагой. Никто из присутствующих не обращал на меня внимания.

– У всех есть записи, хранимые не на листах, но в сердце. С тоской смотря в прошлое, не обрести новый путь. Настало время поговорить о привязанностях…

Я хотел прервать лекцию, спросить, не видели ли здесь парня в чёрных спортивных штанах и куртке с капюшоном. Мысленно подбирал слова, чтобы сделать это как можно тактичнее, но…

Через секунду меня разбудил телефонный звонок. Артур сообщил, что ночью Ганс жестоко убил Олега, семь раз ударив его ножом в живот и лицо. Сам он сейчас находится в больнице с переломами глазной дуги, челюсти и трёх рёбер.

– Есть билет до Москвы на завтра, седьмого мая, – произносит девушка за стеклом. – Сорок седьмое место. Прибытие восьмого мая в десять утра. А в тринадцать часов двенадцать минут с Киевского вокзала отправляется поезд на Кременчуг. Место нижнее и тоже в середине вагона.

– Замечательно.

– Оформлять?

– Да, конечно, – отвечаю и протягиваю деньги.

Уже полтора часа я должен быть на работе, ждать клиентов с целью продать им сотовые телефоны. Салон открылся в девять, поэтому удивительно, что мобильный ещё не разрывается от звонков. Может, Настя тоже проспала? Или Славик. Хотя, почему «тоже»? Я не проспал, а послал всё к чёрту.

Поеду на Украину, в Полтавскую область, к родне. В Кременчуге живёт дядя Игорь, родной младший брат отца. У него свой бизнес – теплицы, а также склад стройматериалов. Уверен, он возьмёт меня на работу. Какая разница, телефонами торговать или кафельной плиткой. А в пригороде живёт баба Лена. Дед Захар умер два года назад, она на хозяйстве теперь одна. Погощу у неё, буду помогать. Дядя Игорь вечно в делах, и наверняка заезжает не часто.

Первое время продержусь, деньги-то есть. Я копил. Чтобы с Ирой на море съездить. Да и просто считал, что так надо. Откладывал понемногу с каждой зарплаты. В университет на заочное отделение поступил бесплатно, своими силами. Оказался предпоследним в списке бюджетников. Часть контрольных делал сам, часть находил, где списать. Выпивал я редко. Игровые автоматы закрыты уже давно. Так что лишние деньги всегда имелись. Проживу. Ну а если захочу остаться в Кременчуге надолго, брошу университет. Всё равно «Экономика на предприятии» – такая нудистика.

После утреннего звонка я реально испугался. Две смерти – два визита. Есть ли им разумное объяснение? Вопрос даже не в том, ПОЧЕМУ они пришли? Вопрос: ЧТО ЗА ХЕРНЯ ВООБЩЕ ТВОРИТСЯ?! С каких пор общаться с мёртвыми стало нормой?.. Это просто сны. Да, да, сны. И приступ паники на отходняке от экстази. Странные мелькания перед глазами в комнате – последствия от наркотиков. Всего лишь наркотики… Молодец. Успокаивай себя, успокаивай.

– Итак, давайте проверим, – девушка просовывает в окошко билеты и паспорт, снова возвращая меня в настоящее. – Ваш поезд отправляется седьмого мая в семнадцать часов двадцать минут. Прибытие в Москву восьмого мая в десять часов ровно. Затем в тот же день в тринадцать часов двенадцать минут с Киевского вокзала отправляется прямой поезд «Москва-Кременчуг». Прибытие – девятого мая в шесть часов сорок минут по местному времени.

– Всё верно, – соглашаюсь я.

– Постельное бельё входит в стоимость билетов. Всего доброго.

– Спасибо, – убираю паспорт в карман и направляюсь к выходу, уступая место у кассы женщине в бежевой широкополой шляпе.

– Привет. Ты где?

Это звонит Богдан. Голос слегка возбуждён.

– На Лермонтова. Из «ж/д» касс только что вышел.

– Будь у «Провианта». Сейчас подъеду, – говорит он и отключается.

Пространство перед большим магазином, занимающим весь первый этаж длинной девятиэтажки, уже оккупировали торговцы мороженым, воздушными шарами, открытками, а также бабульки с пучками свежей зелени. Теперь до конца сентября здесь будет постоянное место их обитания. Я наблюдаю за снующими туда-сюда обывателями. Суета, озабоченность, спешка – перед большими праздниками всегда так. Или все, как и я, готовятся слинять из города? Вдруг, не только ко мне приходили умершие? И завтра в новостях на первом канале расскажут о массовых миграциях людей. Второе пришествие. «И восстанут мёртвые из могил…». Или «Конец света» спустя пять месяцев после декабря 2012, когда половина планеты истерила, тратила последние деньги и пускалась во все тяжкие, а кто-то неделю прятался в бункерах стоимостью в десятки тысяч долларов. Хорошее вложение капитала… Юмор мой – спаситель мой. Иначе не справиться. Вот только сейчас он неуместен. Хватит. Гоню смутные мысли, дышу свежим воздухом.

Вскоре подъезжает Богдан.

– Артур звонил тебе сегодня?

– Звонил, – коротко отвечаю я. – Как это всё вышло?

– Ганс ночью караулил Олега у подъезда Карины. Знал, что тот у неё. Как мне сказали, первый удар ножом пришёлся в живот. От второго Олег сумел защититься, подставив руку. Начал бить Ганса по лицу и рёбрам. Одно из рёбер даже проткнуло лёгкое. Но из-за раны он быстро потерял сознание. И разъярённый Ганс следующие удары наносил уже по неподвижному телу…

– Мда…

– Вечером к маме Олега зайдем. Может, поможем чем-то. Сейчас её нет дома.

Соглашаюсь. Делаю глубокий вдох. Некоторое время молчим.

– А ты куда собрался-то?

– На Украину, к родне. Поживу там немного, – показываю Богдану билеты. – Достало всё, – само собой, настоящую причину отъезда называть не буду. Мои психические отклонения пусть остаются при мне.

– Не мог после праздника уехать?

Бросаю многозначительный взгляд.

– Вернее, после похорон, – исправляется Богдан.

– Так надо. Решил, значит решил.

– А работа?

– Салон сотовой связи – не то место, за которое хочется держаться.

У обоих дёрнулись уголки губ, но улыбнуться мы себе сейчас не позволили.

– Сегодня снился Олег. Ещё до того, как Артур сообщил о случившемся.

Очень хочу услышать, что Богдану он тоже снился. Что такое бывает, и нет здесь ничего странного. Но Бодя лишь повёл бровью.

– Я вчера догадался взять у Ганса номер знакомого, который может помочь с работой в Норвегии. Звонил ему минут сорок назад. Представился хорошим другом Ганса. Рассказал о случившемся. Добавил, что он хотел меня порекомендовать, но не успел. Поговорили. Рассказал о себе, о том, что спортом всю жизнь занимаюсь. Крепкий, надёжный, готов работать. Иностранные языки даются легко. Договорились встретиться завтра вечером. Надеюсь, всё получится. Для Ганса ведь место одно придержали.

– Это тебе-то легко языки даются? – в школе по английскому Боде скрепя сердце ставили тройку.

– Главное, правильно себя подать. Да и фраза-то размытая. У них там есть три вида должностей, не требующих спец. образования. Так что мой опыт работы с грузами под краном – это плюс. А лёд разнорабочие скалывают только зимой. Ганс просто полгода собирался с мыслями.

– Уедешь на три месяца?

– Ну да. Вот только сама волокита с оформлением ещё месяц займёт.

– А как же Катюха?

– А что Катюха? Дела важнее. Да и ей проверка временем будет.

– Тоже верно.

Вспоминаю вчерашний вечер. Олега, Ганса, всех нас. Дворовые посиделки казались лучшими минутами прошедших выходных. А сейчас… Вот она, проверка временем.

– О чём задумался? – спрашивает Богдан.

– О том, какой Ганс мудак.

– У тебя тоже это чувство?

– Какое?

– Не знаю. Вины, что ли. Не успокоили пацанов, не помирили. Просто допили пиво и разбежались. А ведь могли предвидеть что-то подобное.

– Да, наверное… И оно усилится, когда в глаза матери Олега посмотрим.

Богдан согласно кивает. А я вспоминаю Марию Викторовну. Чувство вины, пусть и другого плана, терзает меня не один день. И Богдан всё читает по глазам. Хочет что-то сказать, но сдерживается.

– Ладно, отвезу тебя домой, – говорит он. – В семь часов заеду.

Прохаживаюсь по квартире. Чемоданное настроение уже овладело мной, поэтому я в стиле новичка-путешественника изучаю содержимое шкафов и полок с целью разобраться, что нужно взять в поездку. Родители ушли на работу, когда не было ещё и восьми, а вернутся в шесть – успею всё обдумать без нравоучений и слов о стабильности. Хотя, сейчас они вряд ли стали бы в чём-либо упрекать.

Захожу в ванную, отделанную светло-голубой плиткой, умываю лицо прохладной водой, поласкаю рот. По резким движениям мышц лица понимаю масштабы своей нервозности. Хорошо, что на дворе полдень. Вытираюсь полотенцем, рассматриваю отражение в зеркале, будто заново знакомясь с собственной внешностью. Приличный рост, нормальное телосложение. Пепельные, почти «седые» волосы и насыщенного зелёного цвета глаза. В детстве мама говорила, что такой цвет волос – признак мудрости. Понятное дело, она успокаивала меня, стараясь избавить от комплексов. Не знаю, с её помощью или без, но годам к десяти мне мои волосы уже нравились. Из-за цвета глаз в секции тхэквондо я стал Драконом. Все мы в первые годы занятий давали друг другу звучные и крайне банальные прозвища: Скорпион, Дракон, Молния. Словно герои старых убойных комиксов. Потом это прозвище перекочевало и в школу.

– Дракон – символ мудрости, – повторял тренер. Он искал подход к каждому из учеников, стараясь донести до нас, что силу нужно использовать с умом. Но как же его слова дополняли то, что говорила мама! Так лестно было слушать, когда взрослые называют тебя «мудрым». Я считал себя самым-самым умным. В детстве ведь не нужны обоснования и реальные подтверждения. Главное – возомнить. А ещё запомнилось, как одна девочка назвала мои глаза «изумрудными». Кстати, об изумрудах…

Выхожу из ванной и направляюсь в комнату. На компьютерном столе, слева от монитора, в резной деревянной шкатулке лежит то, что мне очень дорого. Цепочка из белого золота с кулоном в виде драконьей головы, в глазу которой закреплён настоящий изумруд. Подарок родителей на двадцатилетие. Действительно дорогой подарок. Отец не может похвастаться внушительной зарплатой, но ему удалось провернуть серьёзное дело, и часть «не подлежащей налогообложению» прибыли ушла на заказ в одном из солидных ювелирных салонов Москвы. Металл родители выбрали под цвет волос (хотя, вряд ли бы они взяли чугун, будь я брюнетом). Ну а камень, соответственно, под цвет глаз.

Я положил цепочку в шкатулку в субботу утром, перед тем, как ехать на кладбище. Мать из-за суеверий сказала, что камень там может наполниться плохой энергетикой. А и я не спорил. Главное, убедил родителей не ехать вместе со мной.

Надеваю цепочку и чувствую себя иначе. Лучше, что ли. Всё-таки, любимая вещь. Талисман. Снова иду в ванную, становлюсь перед зеркалом.

«Кто ты? В самом деле, кто?»

Вопросов всегда больше, чем ответов. В слух не произношу ни слова. Ни звука. Смотрю и молчу. Внешность описать легко. Как описать того, кто за зрачками? И не солгать, не приукрасить… Молчу. Не хочу ничего говорить, ведь знаю, что в любой момент может раздаться голос в голове и всё испортить, изуродовать, очернить. Такое бывало уже не раз. И мне страшно, что этот внутренний голос и есть глубинное «Я»… А какие ещё варианты?

Знаю одно: сегодня лягу спать с включённым светом. Или вообще не лягу. Стыдиться тут нечего. Сутки как-нибудь продержусь, три банки безалкогольного энергетика прогонят сон. Дальше – проще. Такси, вокзал, Москва, перрон, Украина…

глава 4

У кого как, но у меня слово «лето» ассоциируется именно с Украиной. Там и небо выше, и краски ярче, и мороженка слаще. Эти впечатления идут из далёкого детства и носят чисто субъективный характер. Уверен, в Геленджике или Сочи не хуже, а может, и лучше, но я ни сколько не жалею, что отдыхал в Одессе почти каждый год. На Украине всё немного иначе, чем в России, и я не о языке. Изменения начинаются уже через несколько часов после отбытия от Киевского вокзала. Появляются немного другие домики, немного другая растительность, немного другие люди. Хотя на первый взгляд всё то же самое. Это как смотреть на двух близнецов. Только хорошо знающий человек увидит отличия: в мимике, жестах, едва заметных морщинках вокруг глаз.

Кременчуг – хороший город, спокойный. В нём нет суеты, присущей городам-гигантам. Он не маленький, но и не огромный. Такой, как нужно. Создаётся впечатление, что Кременчуг выстроен вокруг одной очень длинной улицы, которая начинается от нефтеперерабатывающего завода и тянется аж до самого Днепра, пересекает его по мосту и уходит в «потустороннюю» часть города, которая называется Крюков. Замечательная особенность – в Кременчуге не бывает пробок, хотя автомобилей там с избытком. Реально, не помню, чтобы приходилось застревать на светофорах и перекрёстках. Даже в центре города. Магия.

Тепловоз утащил мой вагон далеко от двухэтажного вытянутого здания бежевого цвета с зелёной крышей. Это был вокзал, над главным входом которого парила надпись «Кременчук», собранная из синих букв с белой окантовкой. По-украински название города пишется с буквой «к» на конце.

На перроне меня встречал дядя Игорь, одетый в клетчатую рубашку без рукавов и серые брюки. Я удивился, увидав его из окна вагона.

– Вам отец сообщил?

– Ну а кто ж ещё? Он не такой скрытный.

Мы обнялись и пошли по ступеням вниз к привокзальной площади, где стоял припаркованный синий кроссовер Митсубиси. Настроение у дяди Игоря хорошее, в глазах не наблюдалось скрытой обеспокоенности, из чего я сделал вывод, что отец не рассказал ему о смерти Иры. И это к лучшему.

– Ты надолго к нам?

– Не знаю. Пока не надоем.

– Единственный внук и племянник не может надоесть, – он с улыбкой, по-свойски бросил мне боковой удар в область печени, который, как и полагалось, я блокировал правым локтем. Наша давняя традиция. Бокс из дяди Игоря никогда не выветрится. – В селе поживёшь или у меня?

– Лучше в селе. Я четыре года из города не вылезал.

Мы покинули центральную часть города, где находится железнодорожный вокзал, поднялись в нагорную часть, проехали мимо киевской трассы и двинулись по направлению к мосту, за которым в центре дорожного кольца размещён танк – памятник героям Великой отечественной войны. В единственном попавшемся на пути круглосуточном магазине (семь утра, всё-таки) дядя Игорь взял мясо, конфеты, торт – и мы направились в пригород, в село Красноармеевка. Получилось не совсем удобно: я хотел сам купить продуктов, но в кармане лежали только рубли – в вагоне за всю дорогу не появился ни один «меняла». А обменные пункты в столь раннее время оказались закрыты. Дядя Игорь насупил брови: «Угомонись. Я шо, племянника накормить не способен?» Пришлось угомониться.

– У вас найдётся для меня работа?

– Найдём, не беспокойся. Загружу так, шо мало не покажется. А то ваше поколение привыкло сутками за компьютером сидеть. Одни сутулые хлюпики кругом.

Я улыбнулся. Знаю, это он не обо мне.

– Владик!

Лицо бабы Лены расплылось в улыбке. Она уже не спала, в селе всегда встают рано. Нужно кормить живность – цыплят, утят, кроликов. А там ещё огород… Мы обнялись.

– Ты знал и не сказал мне? – обратилась к дяде Игорю. – По сраке получишь.

– Не сейчас, мать. У меня дела. Вот тебе внук, принимай. А я завтра заеду.

– Напомни своему водителю, чтобы саженцы в субботу привёз.

– Спасибо вам, – поблагодарил я дядю.

Он подмигнул нам обоим и сел за руль…

С бабой Леной мы проговорили больше часа. Я рассказал, как дела у отца, у матери, у меня (конечно же, про Иру умолчал). Показал фотографии на телефоне. Баба Лена поведала о своих заботах и о том, что нового у наших местных родственников. Поели. Выпили чаю с тортом. И только после этого я сходил в душ и начал разбирать вещи. Дом у бабы Лены одноэтажный, из белого кирпича, с треугольной шиферной крышей, тремя комнатами, кухней и санузлом. Раньше, когда мы приезжали сюда всей семьей, мне всегда выделяли маленькую комнату. Но сейчас баба Лена поселила меня в зале.

В поездах я всегда сплю плохо. Что уж говорить про этот раз. Энергетики и волнение сделали своё дело – глаз я почти не сомкнул. В ночь перед отъездом никто не пришёл. Никаких мельканий и треска в ушах. Однако радоваться было рано. Каждый громкий стук колёс, каждое близкое шуршания шагов или яркая вспышка фонаря за окном заставляли прислушиваться и взглядом рыскать по вагону. Дорога сильно меня вымотала. Поэтому, переодевшись и достав из сумки всё необходимое, я лёг вздремнуть до обеда.

– Привет, Дракончик.

Слышу за спиной знакомый женский голос, когда развешиваю мокрые вещи во дворе на верёвках. Я проснулся час назад, подмёл двор, накормил котов и успел уже кое-что простирнуть. Оборачиваюсь. Передо мной стоит девушка с волнистыми светлыми волосами, зелёными глазами, по краям радужки меняющими оттенок в сторону жёлтого, и приятной улыбкой. Одета в белую блузку с рукавами, чёрную юбку и чёрные туфли на невысоком каблуке с открытым носом. На шее небольшой серебряный крестик. В правой руке сумка.

– Привет, Татьяна, – улыбаюсь в ответ. Это дочка бабушкиной соседки, их дом находится по правую руку, сразу за забором. – Не слышал, как ты зашла.

– Ворота у вас больше не скрипят, так что не удивительно.

– Тут ты права, – четыре года назад они действительно скрипели.

– Во сколько приехал?

– Считай, в семь утра. Вот, уже хозяйничаю.

– Вижу. Умничка. Надолго к нам?

– Не знаю. Может, и навсегда.

Татьяна аккуратно убирает за ухо прядь волос. Подходит ближе, словно разведывая, кто стоит перед ней: старый знакомый или совсем чужой человек. Чувствую аромат её духов. Лёгкий цветочный запах. Рассматривает медальон в виде дракона на моей груди.

– Хорошо, – отвечает всё с той же приятной улыбкой. – Мне теперь не так скучно будет.

Внешне Татьяна почти не изменилась. Примерно такой я её и помню. Выглядит не старше восемнадцати, худощавая, но не угловатая. С красивыми тонкими запястьями. Всё та же заразительная улыбка, живое лицо, чуть вздёрнутые брови. Лишь в глазах появилась взрослость. Главная и самая заметная перемена – сильно выросшая грудь. Третий размер, не меньше. Четыре года назад всё было куда скромнее. Это даже удивительно. А при Татьяниной комплекции она кажется ещё больше. И постоянно захватывает моё внимание… Блин, я же бесцеремонно пялюсь на сиськи.

– Ты откуда такая нарядная? – вряд ли вопрос замаскирует мою бестактность. Но Татьяна, наверное, уже привыкла, что теперь все смотрят ей не в глаза, а ниже глаз.

– С парада Победы. Мы всей университетской группой ходили. Если б знала, что ты приехал, привезла бы пару надувных шариков и значок.

– Потеря потерь. Но и без них я рад, что ты зашла.

– Я часто к твоей бабушке захожу. Помогаю ей, чем могу. Одной тяжело на хозяйстве. А тут иду мимо ваших ворот и вижу с улицы твою седую голову. Какие планы на день?

– Поменять рубли, купить сим-карту, вкусняшек для бабы Лены и разную мелочёвку. В принципе, вот и все планы.

– Заходи вечером в гости. Или ты уже с друзьями договорился?

– Никто не знает о моём приезде. Не хочу в первый же вечер пропасть до утра. Так что я зайду.

– Хорошо, Дракончик. Буду ждать.

Поменять рубли на гривны в «ПриватБанке» не получилось – праздничный день. Пришлось ехать на заправку, что возле кольцевой с танком. Там меняют без выходных. Хорошо, хоть догадался взять у бабы Лены немного мелочи, иначе бы шёл пешком несколько километров. Провернув валютную операцию и обзаведясь наличкой, я сел на «15-й» маршрут и отправился в Центр. Достал наушники, включил музыку и уставился в окно. У памятника воинам-освободителям собралось много людей с цветами и шарами-сосисками в форме цифры девять. Я надеялся увидеть знакомые лица, и в то же время не хотел быть замеченным. Праздник сегодня не у всех. Я думал об Ире и Олеге. О том, что теперь они – прошлое. Не только для меня – для Вселенной. Как же порой внезапно жизнь вычёркивает людей из своего списка. Навсегда.

Купив бокал кваса из жёлтой бочки-прицепа с вводящей в заблуждение надписью «Пиво», я поздравил продавщицу (наверное, для неё это сто десятое поздравление за сегодня) и направился к центральной площади. Там на деревянной, специально установленной к празднику сцене, дети в гимнастёрках защитного цвета пели военные песни. «День победы», «Журавли», «Смуглянка», что-то на украинском… Возле сцены толпились родители и студенты. Особо патриотичные уже плохо стояли на ногах. Дослушав «На безымянной высоте», я пошагал в сторону рынка купить сим-карту. Паспорт у меня был с собой, но «симки» на Украине продают без паспорта. Рассказать Славику или Насте – никто не поверил бы. В нашем салоне связи это стало б нехилой байкой. Перекусив в небольшом ресторанчике, появившемся за годы моего отсутствия, я вернулся на остановку и снова сел на «15-й» маршрут. Время пролетело незаметно. На Пионерном (район города рядом с селом Красноармеевка) заглянул в супермаркет «Сiльпо», взял всё необходимое, после чего застыл у отдела спиртного. Для похода в гости требовалась выпивка. Оставалось решить, какая именно.

Если б я шёл к брату или приятелям, без раздумий купил бы пива. Но прийти с ним к Татьяне мне казалось неправильным в принципе. Вино? Будет выглядеть, что я решил провести вечер а-ля «романтик». Чёрт, эти шаблоны всё усложняют. На самом деле алкоголь нужен, чтобы расслабиться и понять, кто мы сейчас друг другу. В первое лето знакомства нас можно было смело назвать классическим вариантом игнорирующих друг друга соседей-подростков. Татьяна гуляла с Денисом, парнем с угловой улицы. Он из другой компании, да и общих тем мы с ним не находили. Я же тогда встречался с девушкой, живущей в подъезде у дяди Игоря, и часто пропадал в городе. С Татьяной мы почти не пересекались. Но уже на следующий год всё сложилось иначе. Татьяна стала свободна, а я бОльшую часть времени проводил в селе с друзьями и троюродным братом Русланом. Ехали ли мы на пляж, жарили шашлыки в саду или собирались компанией на дискотеку, я всегда приглашал Татьяну присоединиться. Она соглашалась и не комплексовала, будучи порой единственной девушкой в коллективе. Мы сталкивали друг друга в воду с надувных матрасов, вдвоём ходили в тир и даже в пляжный футбол играли в одной команде. Но ни секса, ни поцелуев так и не случилось. И я в то время не задавался вопросом «почему?». Мне жилось весело и комфортно. Мы вместе выходили из дома, и возвращаться нам всегда было по пути. Наверное, Татьяна стала мне другом, если с женщинами вообще можно дружить. Она держалась достойно, никогда не строила из себя дуру и умела пресечь заигрывания полупьяных парней своеобразными речевыми оборотами. Тонко и без грубости. Поэтому я зауважал Татьяну и руки не распускал. Для интима всегда находились другие девчонки. Благо, красавиц в селе хватает. Секс с Татьяной воспринимался как конец нашего общения. А как всё это воспринимала она? Понятия не имею. Я в себе-то разобраться до сих пор не могу.

– Ещё раз привет.

Стою на пороге дома Татьяны, одетый в светлые джинсы и чёрную спортивную кофту. На улице сумерки, времени уже девять вечера. Я планировал зайти часов в семь, но мы с бабой Леной после ужина ещё долго болтали. А если точнее, мне пришлось «внимательно» слушать комментарии к новостям из мира украинской политики.

– Привет, – отвечает с улыбкой. – Думала, ты спишь, – на ней бежевая юбка до колен и синяя футболка без рукавов. Смотрит на бутылку в моей руке. Я всё-таки взял вино. Местные названия и марки ничего мне не говорили, поэтому ориентировался по цене. Купил самое дорогое. В любом случае за второй бутылкой мы не побежим. – Так дело не пойдёт.

– Почему?

– Мама скоро вернётся, и ей не понравится, что мы выпиваем. Но я знаю, как быть. Подожди пару минут. Переоденусь.

Проходит минут двадцать, и мы уже идём к реке. Правда, в обход, по грунтовой дороге. Через поле быстрее, но в вечернее время на тропинку выползают ужи, а Татьяна, как и Богдан, боится змей. Идём к месту, которое все называют «водопадом». И водопад там действительно есть. Пусть и высотой не более полуметра. В этом месте вода продолжает своё движение двумя способами. Основная её масса проходит через подземные тоннели и расщелины. Но ещё часть преодолевает каменный массив, тянущийся от одного берега к другому, сбегает вниз по склону и падает с той самой полуметровой высоты, присоединяясь к воде, прошедшей под землёй. Берега соединяет старый металлический мост, местами проржавевший. Весной, когда вода с большим напором прёт через верх, он необходим. Летом река мельчает, и вода движется только подземными путями. Мост до осени становится ненужным. Но сейчас весна, и он нам как раз пригодится.

– Никогда не видел тут такого напора.

– Приезжай чаще, ещё и лёд здесь увидишь.

Мы останавливаемся в самом центре моста. У реки прохладней, чем на нашей улице, поэтому Татьяна надела джинсы и синюю облегающую водолазку. Специально или нет – не знаю. Но грудь через неё выделяется очень сильно. Волосы собраны в хвост на затылке. Так ей идёт больше, чем с распущенными.

– Надеюсь, дождя сегодня не будет.

Зачем я это говорю?

– На небе ни облака. Лучшее время для любителя астрономии.

– Ты помнишь?

– А как же. По дороге домой после дискотек один пьяный звездочёт всегда рассказывал мне что-то интересное.

Улыбаюсь. Да, был период, когда меня хлебом не корми – дай что-нибудь про космос рассказать: «Пионер-10» и его полёт до Альдебарана, размер VY Большого Пса и масса чёрной дыры в центре Млечного пути, горизонт событий и сингулярность. Десятки терминов, теорий и фактов, которые развязанный язык выдавал благодарной слушательнице. Облокотившись на перила, открываю бутылку взятым из дома складным ножом-штопором.

– За встречу!

Делаю глоток, протягиваю бутылку Татьяне.

– И за новые звёзды! – произносит она и тоже делает глоток.

– Здесь красиво вечером, – продолжаю нести эту пустую, банальную ерунду и лишь сейчас понимаю, что мы познакомились ещё до моих отношений с Ирой, до поступления в университет. Как много на самом деле прошло времени.

– Я часто сюда прихожу. Постоять, подумать. Передо мной вода, позади вода, и под ногами тоже шумит вода. И ещё нет того роя мошек, от которых летом здесь невозможно спастись.

О, да. Летом с шести до десяти вечера находиться у реки невозможно. Либо прыгай в воду, либо беги. Иначе сожрут. На тебя налетает большой чёрный шар, вот прям такой, каким рисуют рой диких пчёл в мультиках. Наверное, это особенные украинские мошки.

Снова делаем по глотку и поворачиваемся к водопаду, прислонившись задницами к перилам. Поднимаю голову вверх, гляжу в небо, надеясь, что оно вернёт мне ощущения из прошлых лет. Неловкое молчание заставляет прокручивать в голове старые диалоги, а знакомые звёзды собираются в картину, на которой я занимаюсь сейчас позёрством.

– На кого ты учишься?

– Специалист по финансам и кредитам.

– Освоилась уже здесь?

– За шесть лет любой освоится.

Смотрю на Татьяну и понимаю, что ей тоже не совсем комфортно. Мы стоим рядом, но всё ещё далеко друг от друга. На расстоянии нескольких лет.

– У меня наконец-то появился компьютер и интернет, – произносит она, словно бы оправдывая отсутствие связи между нами столь долгое время. Голос задумчивый, немного грустный.

– Тебе здесь скучно? В селе, имею в виду.

Несколько секунд молчит. Взглядом бродит по камням внизу склона, по которому бежит вода. Потом делает два больших глотка.

– Да, ты прав. И не только в селе. Вообще.

– Что-то случилось?

– Нет, просто… Так и не нашла тут настоящих друзей… Может, я и зануда, но меня бесит, что сейчас все всегда пьют. В гостях пьют, в клубах пьют, после каждого зачёта пьют. Встречаются только ради пьянки. А когда нет денег, никто не видит повода, чтоб из дома выйти. Сидят в своих «Контактах» и «Танках». Конечно, это смешно звучит от девушки с бутылкой в руке. Но последний раз я пила на Новый год. Один бокал шампанского.

– И тут я припёрся, с бутылкой…

– Хоть не с пивом, и то хорошо.

Оба улыбаемся. Я доволен, что угадал с выбором.

– Ну ладно мы, молодёжь, – продолжает Татьяна. – Мозгов ещё нет. Но взрослые… Когда умер отец, на его поминки пришло много людей. Мужчины, женщины, старики. Мы с мамой накрыли стол, приготовили закуску и, естественно, водку. Куда ж без этого?! Я бы её и сейчас пить не стала, а тогда мне вообще было четырнадцать. Но бабки всё равно осуждающе смотрели и между собой шептались: «ДочкА на пОмынках нэ пье». Представляешь?

– Представляю.

Татьяна, когда возмущается, такая забавная.

Металлические перила холодные, чтобы долго на них сидеть. Мы снова поворачиваемся, теперь уже лицом к луне. По воде, покрытой мелкой рябью, к нам тянется дорожка лунного света, на которой хорошо видны часто возникающие небольшие круги. Это мелкие рыбки ловят насекомых с поверхности. Лёгкие порывы ветра шумят камышами. За четыре года они разрослись, стали гуще.

– Знаешь, с тобой я и не против сегодня выпить. Всё-таки ты единственный, с кем я дружила после переезда сюда.

Слегка подталкиваю её плечом в плечо, тем самым соглашаясь, что мы друзья.

– Жаль, у тебя не было компьютера. Поддерживали бы связь…

– Из нас двоих работает только мама. Компьютер долгое время был на втором плане. Много денег уходило на ремонт, дом-то мы купили не новый. Но ты звонил мне поначалу. Три раза, если не ошибаюсь. С днём рождения поздравлял. И это на три раза больше, чем звонила я… Даже как-то неловко.

– Помню, говорил, что радужка твоих глаз желтеет ближе к краям из-за того, что ты родилась в сентябре. Осенью вся зелень желтеет. А родись в ноябре, получила бы полностью жёлтую.

– Тоже помню, – толкает меня в ответ. – Я тогда сказала, что ты со своими был обязан родиться в середине лета.

Стоим, соприкасаясь плечами и краями ладоней, которыми держимся за перила. Я не сразу обратил внимание. Чувствую себя намного комфортней. Опять молчим. Но слов всегда больше, чем голоса. И это уже совсем другое молчание. Незаметно мы оказались в личном пространстве друг друга.

– Чем же ты занимаешься, если общаться тебе здесь не с кем?

Татьяна снисходительно улыбнулась:

– Ты не правильно меня понял. Всё не так плохо. Просто я не хожу на встречи одногруппников, не провожу с ними ночи в клубах. И, как следствие, не сильно с ними сближаюсь. Больше времени уделяю учёбе, читаю, занимаюсь танцами, помогаю маме. Ну и сюда прихожу, на мост. Даже зимой иногда.

– Здесь весной всегда так безлюдно?

– Весной – да. Но скоро лето – снова начнутся костры, пьяные песни под гитару, голые купания до утра и занятия сексом на траве под теми деревьями. И я перестану сюда приходить… до осени.

Секс. Стоило мне услышать это слово, как в голове что-то переключилось. Взгляд тут же метнулся вправо, на Татьянину грудь. Замечательный размер, манящий. И так близко. Захотелось увидеть, как эти формы сочетаются с обнажённым худощавым телом. Провести ладонью по всем женским изгибам.

С Ирой у нас не было секса недели три. Одни лишь ссоры и выяснения отношений. И со дня её смерти прошла ещё неделя. Смотрю на Татьянины губы, чуть припухлые, поблёскивающие в лунном свете. Без помады. Ненавижу помаду. И от понимания этого завожусь ещё сильнее. Хочу крепко-крепко обнять Татьяну и впиться в неё своими губами. Целовать так, чтоб даже не успевать дышать. А потом сойти на берег, упасть на траву и запустить руки под водолазку, ощутить своими ладонями тепло её манящей груди.

Желание нахлынуло так внезапно, что я слегка растерялся. Вино ударило в голову, и старые правила насчёт секса и дружбы перестают казаться такими уж крепкими правилами. Здесь. Прямо сейчас. Хочу.

«Возьми её за сиськи. Не будь бабой».

«Как ты вовремя».

«Эта ведь ещё живая. Хватай».

– Влад.

– Что? – с запозданием возвращаюсь в реальный мир. Сложно одновременно общаться с двумя собеседниками, когда кровь из мозга ушла в другую часть тела.

– Это ты меня спрашиваешь «что»?

Татьяна поймала мой жадный взгляд, снова спустившийся на её грудь. Улыбка медленно сходит с её губ. Почему она улыбалась? Я что-то прослушал?

– Извини, – говорю и уже не знаю, решаться мне на что-то или нет. Голос в голове одной фразой сделал моё желание таким мерзким. «Эта ведь ещё живая».

– Не извиняйся.

Татьяна не отстраняется в сторону, мы по-прежнему соприкасаемся плечами. Но я чувствую её волнение и возникшую напряжённость. Отводит глаза, смотрит прямо, на лунную дорожку поверх водной глади.

– Татьяна, я…

– Почему ты всегда называешь меня Татьяной? – перебивает, не позволив продолжить. И мне кажется, это сделано для того, чтобы я не сказал лишних глупостей. Смотрит всё так же прямо перед собой. – Не Таней, Танькой или Танюхой. А именно Татьяной.

Я помню, когда это началось: во второе лето нашего знакомства, в один из июньских вечеров. Мы вместе возвращались домой после дискотеки, на которой я устроил драку. Местный парень долго приставал к Татьяне, а её тактичные просьбы отстать на него не действовали. Тогда я проигнорировал слова тренера о мудрости и поступил нетактично, сломав тому парню нос. Кровь залила танцпол. Татьяна всю дорогу потом меня отчитывала. Она считала, что могла уладить проблему без применения силы. В какой-то момент я не выдержал: «Татьяна, прекрати! Я сам знаю, когда мне вступаться!» Имя в такой форме вырвалось само собой. С тех пор так и пошло. Я знал, что она самостоятельная. Знал, что не позволяет посторонним вешать лапшу себе на уши и распускать руки. За это её и уважал. Но ведь не могу же я сказать прямо. Слова будут звучать ещё глупее, чем разговор двух пьяных мужиков в дешёвом баре.

– Иначе тебя называть не получается.

Татьяна многозначительно улыбнулась.

– Тебя в России ждёт девушка?

– Нет. Ждать некому.

– Расстались?

Вот он, момент-лакмус моих переживаний, моего отношения к событиям и людям. У каждого в голове есть склад заготовленной лжи. Мы храним её для конкретных случаев или просто как шаблон, про запас, «на чёрный день». С её помощью мы хотим что-то скрыть от других или же что-то получить. Прокручиваем пред сном в голове, тщательно подбирая слова, делая её правдоподобней, или же верим в собственное умение импровизировать… «Расстались?» Что стоит ответить «Да»? Простое, короткое слово. Одно из первых, которые мы выучиваем в этой жизни. Его произнести так легко… Так легко соврать, наплевать на всех, и шансы на секс повысятся в разы. Не гарантия, но уже на два шага ближе к цели. Разве не этого все хотят? Разве не этим должны заканчиваться вечера?.. И так легко сказать утром самому себе: «Я просто был пьян».

– Неделю назад она умерла.

На губах Татьяны застыли слова, которым уже не суждено обрести форму. Такого ответа она не ожидала.

– Извини. Я не знала.

– Не извиняйся.

Разом выпиваю четверть бутылки и рассказываю об отношениях с Ирой. О том, что испугался серьёзных чувств и превратил наши последние два года в рутину, стараясь не замечать тоски и надежд в глазах своей девушки. Свёл все к сексу и совместным планам на будущее, отказываясь замечать настоящее. Рассказываю то, чем не делился даже с Богданом. Говорю и чувствую, что становлюсь свободней. Освобождаюсь от чувства вины, от тяжести в груди и неуместного сексуального желания. Я выговариваюсь как другу, ничего не приукрашивая. Татьяна не отводит глаз, смотрит на меня и молчит. Но соприкосновение плечом становится плотнее, её ладонь покрывает мою. Это поддержка.

Со стороны находящегося в полукилометре от нас автодорожного моста доносится рёв моторов. Вскоре за дальними камышами начинает мелькать жёлтый свет фар. Ещё через минуту на левом от меня берегу останавливаются бежевая «шестёрка» и два мотоцикла «Минск», красный и синий. На каждом мотоцикле – по парню и девушке. А вот из машины вываливается восемь человек. С тремя пятилитровыми баллонами пива, в военных пилотках и ремнях с начищенными бляхами. На тощем высоком парне красная футболка с гербом СССР. Громко напевая строки из песни «Одна на всех, мы за ценой не постоим», народ быстро сбрасывает с себя одежду и с восторженными криками прыгает в реку. Туда же летят и баллоны с пивом. Темноволосая девушка отказывается заходить в холодную воду, поэтому двум парням приходится хватать её за конечности и, раскачав влево-вправо, игнорируя визг, закидывать подальше от берега. Затем эти же парни бегут к деревьям, на тарзанку.

– Внезапное лето?

– Сегодня же девятое мая, – отвечает Татьяна. – Можно было предугадать.

Девушки, прибывшие на мотоциклах, открывают багажник «шестёрки» и достают бумажные мешки с углём. «Байкеры» требуют у купающихся отдать им один из пивных баллонов. Те дразнят их, говоря, что «священный эль» можно заслужить, лишь нырнув с головой в реку. Парень, прыгнувший в воду первым, подплывает к нам.

– Влад, ты шо ли? – удивлённо спрашивает он.

– Ну а кто ещё? – с улыбкой отвечаю я, увидев знакомое лицо. – Привет.

– И Танюха тут.

– Привет, Сашка.

– Сладкая парочка, залезайте к нам.

– Ну, уж нет! – сразу отказываюсь. – В ледяную воду?

– Праздник всё-таки.

– Это не аргумент, – продолжаю отпираться.

Далеко позади нас раздаётся грохот. Обернувшись, мы видим у горизонта яркие разноцветные вспышки – праздничный салют, пущенный в парке у Днепра. Народ в воде радостно закричал.

– Залезайте, я ведь всё равно вас обрызгаю.

– Сашка, не надо. Я залезу, – отвечает Татьяна.

– Ты серьёзно?

– А почему нет? – произносит она. – Пора открывать купальный сезон. И тебе тоже.

– Сезон? Да мне и летом вода холодной кажется.

– Вот они, городские неженки, – смеётся Сашка. – Только тёплая ванна и вязаные носочки.

Татьяна сходит с моста на берег, хватает двумя руками низ водолазки и стягивает через голову.

– Влад, я и сама от себя не ожидала. Но так и тянет окунуться. Ты со мной?

– У нас есть пиво, – говорит мне Сашка. – Запьёшь им вино и холода не почувствуешь. Сейчас будем девок подбрасывать, ещё и согреешься.

– Ладно, уговорили, – делаю глоток вина и тоже иду к берегу, чтобы раздеться…

Мы брели домой мокрые, замёрзшие, но весёлые. Вытираться было нечем, одежду натягивали сразу же после выхода из воды. Согреться тоже оказалось нечем – найденные сырые доски упорно отказывались разгораться. Спасением оказались лишь объятия. Я и Татьяна долго стояли на берегу, прижимаясь друг к другу и смеясь. Бутылка вина закончилась, а больше мы и не хотели. Четырёхлетний временной барьер пройден. Обняв на прощание Татьяну у ворот её дома, я ещё какое-то время простоял в нашем дворе, смотря в звёздное небо. Искал Антарес и Альдебаран – ярчайшие звёзды в созвездиях Скорпиона и Тельца, под которыми родились Олег и Ира. Я не любитель всяких там гороскопов, но когда ты несколько лет изучаешь звёзды, такие детали запоминаются сами собой. Антарес нашёлся быстро, а вот Альдебаран нет – я не сразу вспомнил, что его хорошо видно лишь осенью, во второй половине ноября.

Накатила приятная усталость. Глаза начали слипаться. Я выключил фонарь, висящий справа от входной двери, и отправился спать с мыслью, что приезд в Кременчуг был верным решением.

глава 5

Стук в окно будит меня, вырывая из сладостной утренней дремоты. Четыре коротких удара. Несильные, быстрые. Так не хочется открывать глаза, но я всё-таки делаю это. Сквозь тюль и яркий солнечный свет вижу: за окном никого нет. Что ещё за шутки? Опускаю голову на подушку, нужно бы ещё поспать пару часиков. Слышу звук закрывшейся входной двери и быстрые лёгкие шаги.

– Привет.

– Привет, Татьяна, – отвечаю с ломотой в голосе. В горле сухость после вина. Глаза не открываю, для столь раннего утра одного раза уже много.

– Вставай. Поедем в город, покажу тебе черепашку-гопника.

Чувствую, как Татьяна присела на диван рядом со мной.

– Кого? – спросонья я вообще понял, что сейчас услышал.

– Черепашку-гопника. Вставай.

– Все гопники спят в такую рань.

– Да какая рань, двенадцатый час. Я уже по просьбе твоей бабушки сходила за свет заплатить. Благодаря мне городской неженка всё ещё в постели, – не реагирую, и она толкает меня рукой в бок. – Ну, поехали, пожалуйста. Я хочу купить двух попугаев в зоомагазине. И там же покажу тебе черепаху.

– А ты почему не в университете? – спрашиваю, понимая, что встать всё-таки придётся.

– Я сдала два зачета ещё перед праздником. Сегодня у меня законный прогул. Знаю, тебе нужно с друзьями встретиться. Но наша поездка не займёт много времени.

– Ну, хорошо.

Открываю глаза второй раз и вижу улыбающуюся Татьяну, смотрящую на мою сонную физиономию. Одета в яркую красную футболку и чёрную юбку с разрезом на боку. Мне как раз его сейчас видно. Татьяна продолжает улыбаться и укоризненно качает головой, намекая, что я опять бесцеремонно пялюсь на её части тела. Затем через одеяло щипает меня за живот.

– Завтракай и собирайся.

Снова хлопает входная дверь.

– Все дома? – из прихожей доносится голос дяди Игоря.

– Почти, – вытягиваю руки за голову, выдавливая из себя остатки сна.

Дядя Игорь заглядывает в комнату. Видит меня и Татьяну, сидящую рядом на диване.

– Ты пришла сегодня или вчера? – с хитрой улыбкой спрашивает он.

– Сегодня, – отвечает Татьяна, не смущаясь от такого вопроса. – Вот, пытаюсь Влада с кровати поднять.

– Правильно. Приучай его рано вставать. Баба Лена на огороде?

– Десять минут назад была у теплицы.

Дядя Игорь кивает и уходит. Татьяна переводит взгляд на меня.

– Встаю, встаю, – говорю я, читая эмоции в её глазах. – Сейчас поедем к твоему гопнику.

«15-й» маршрут за тридцать пять минут довозит нас до остановки рядом с железнодорожным вокзалом. Пройдя двести метров в сторону центрального рынка, мы заходим в небольшое одноэтажное здание зелёного цвета, в котором и располагается зоомагазин. В нос сразу бьёт запах птичьего и рыбьего корма. Сильный запах, и оттого противный. Перед нами двенадцать клеток с попугаями. Тут и маленькие волнистые, и большие, размером с голубя, с высоким ярким хохолком.

– Пришли за патриотами? – спрашивает продавщица, женщина лет сорока с пышной химией на голове. Татьяна приезжала сюда два дня назад и попросила зарезервировать двух попугаев голубого и жёлтого цветов.

– Да. И ещё привела друга. Хочу показать ему черепаху.

Продавщица улыбнулась с таким видом, будто смотреть на это животное водят целые экскурсии.

Мы проходим в дальнюю часть помещения и поворачиваем направо. По левую руку и прямо стоят четыре аквариума с разными мелкими рыбками. Из всех пород узнаю только скалярий, у нас когда-то жили такие. Я их запомнил ещё со времён детского сада. По правую руку тоже находятся два аквариума.

– Вот он, – Татьяна указывает на верхний. В нём, у дальней стенки, на поверхности воды «зависла» маленькая ластоногая черепашка с серым панцирем, покрытым множеством красных шипов. «Висит» неподвижно, спиной к нам, будто ей до всего остального мира нет никакого дела. Я пару раз стучу пальцем по стеклу, желая привлечь внимание. И черепашка тут же разворачивается, срывается с места и с разгону бросается на стекло с таким видом, будто хочет меня съесть. Шипит, широко разевая пасть. Продолжает молотить ластами, упираясь лбом в прозрачную стену.

– Смотри, какой смешной, – смеётся Татьяна.

Черепашка и вправду выглядит смешно. Очень маленькая, с лысой головой, плоской мордой, ненавидящими тебя глазами и широко открытой пастью. Злостное шипение дополняет картину. Прислоняю палец туда, где находится её нос. Шипение усиливается, ласты гребут воду ещё интенсивней. Тоже смеюсь, наблюдая за разъярённостью этого карманных размеров монстра. Веду пальцем в сторону, и черепашка смещается вслед за ним, словно надеется прорваться и откусить его целиком. На стекле остаётся водяной развод.

– Ей бы повязку, как у черепашек-ниндзя.

– Или чулок. Давай её купим, – предлагаю Татьяне.

– Нельзя, – грустно произносит она.

– Почему?

– За него внесли предоплату, – отвечает продавщица, слушая наш диалог.