Красный Вервольф бесплатное чтение

Рафаэль Дамиров, Саша Фишер
Красный вервольф 3

Глава 1

На платформе визги и крики. Рашер замешкался на секунду, будто раздумывая, тратить ли на меня патрон или нет. Черной дырой дуло угрожающе смотрит на меня. Сейчас доктор напоминал вырвавшегося из преисподней дьявола. Даже глаза горят нездоровым красным блеском. Самое время притвориться ветошью, но я не смог остановиться. Что-то гнало вперед, а перд глазами стояла падающая от ран Марта.

Я сорвал с головы кепку и швырнул ее в обезумевшего доктора. Бах! В ответ на мой нехитрый маневр прогремел выстрел, но я перекатом ушел в сторону.

Меня не зацепило, но судя по воплю, пуля засела в теле одного из зевак. В следующую секунду я распрямился, как сжатая пружина и очутился возле противника. Тот потерял меня из поля зрения, так как к нам уже спешил станционный патруль. На секунду все внимание изувера переключилось на них.

Он выставил в их сторону руку с пистолетом и захрипел:

— Не приближайтесь! Вы пожалеете!

Солдаты вскинули карабины, но стрелять не решились. Слишком много праздных гостей вокруг. Самое время подключаться мне.

Чувствую на себе взгляды десятков пар глаз. Черт! Захват руки, залом рычагом, делов-то. Но я на виду! Тюфяк переводчик не может быть умелым бойцом. После такого приемчика у СД много вопросов ко мне возникнет. Придется импровизировать.

Я отчаянно вцепился в руку Рашера, которая сжимала пистолет и неумело повис на ней. Со стороны это выглядело, будто очкарик-зубрила совсем не умеет кулаками махать и единственное, что смог — это на пистолете повиснуть.

— Не стреляйте! — блажил я голосом терпилы, будто пытался вразумить Рашера. — Тут люди, не стреляйте, прошу!

Бах! Снова прогремел выстрел, который чуть не оглушил меня на левое ухо. Вот, сука! Вырвать бы тебе руку с корнем, но нельзя. Выпущенная пуля чиркнула по брусчатке и срикошетила в куст. Это только со стороны казалось, что я неумело борюсь с правой рукой фашиста, в то время как левой он дубасит меня сверху. Но на самом деле его запястье я держал цепко, как стервятник добычу. Пальцы мои впились до хруста, и руку я его повернул так, чтобы он не смог отстреливаться, а лишь бездумно тратил патроны в землю.

— Шайсе! — хрипел Рашер. — Отпусти руку, ублюдок! Я сдеру с тебя кожу живьем! Русская свинья!

Доктор молотил меня левой, но боксер из него, как из танкиста балерина. Я испуганно втягивал голову в плечи и продолжал что-то вопить. Но голову все же берег от тумаков. Прижал подбородок максимально к груди, уткнув нос себе в плечо. Удары принимал на лоб, там самая крепкая кость, бесполезно в лоб бить.

Так мы пробарахтались несколько секунд пока чертов патруль спешил мне на помощь. Не думал, что буду рад вооруженным фрицам.

Бах! Бах! Продолжал стрелять Рашер. Осталось два патрона — невольно считал я. Только после этих выстрелов до жвачной толпы вдруг дошло, что задница каждого из них в лютой опасности. Если стрелок вырвет руку у очкарика, то кому-то из них придет кирдык. Толпа ломанулась в разные стороны. Поднявшаяся суматоха оттеснила приближающийся патруль.

В рот компот! Долго мне еще изнывать под ударами Рашера?! Хрен, я помощи дождусь. Высокие чины, что присутствовали на празднике и браво носили пистолеты на поясе в момент, когда запахло жаренным, вовсе не торопились применить оружие. А притворились мирными кустиками, органично растворившись в толпе. Никто не захотел связываться с вооруженным безумцем. Вот они, хваленные немецкие командиры. Бегут, как крысы, даже форма на серые шкурки похожа. Придется брать инициативу в свои руки.

С громки охом я завалился на бок, будто бы споткнулся, запутавшись в собственных ногах под градом тумаков. Но руку с пистолетом при этом не выпустил. Падая, неуклюже взбрыкнул ногами, будто пытался удержаться, но на самом деле, я подсунул свои конечности под ноги противника. С размахом так подсунул по дуге. Бац! Подсек его ноги, и свалил его на землю. Получилось, что как бы случайно ему подножку подставил.

Рашер встретился с брусчаткой, припечатавшись плечом, но пистолет не выпустил. Упертый гад!

Тянулся ко мне, оскалившись, и пытался откусить ухо. Я снова взбрыкнул, будто хотел вырваться из его цепких лап. При этом слишком сильно мотнул головой. Бам! Лбом припечатал его в нос. Удар получился добрый. Слышно было как хрустнул хрящ. Рашер завыл и наконец выпустил пистолет. Я свернулся клубком, накрыв оружие своим телом, изображая поверженного. И даже голову руками прикрыл.

Рашер вскочил на ноги и зарядил сапогом мне по ребрам. Удар получился смазанным, но чувствительным. Вот, гнида! Еле сдержался, чтобы не прострелить ему живот. Но нельзя… Не стрелок я и не боец, а червь книжный. Валяюсь на земле и от страха трясусь.

На мою радость к нам, наконец, подоспел патруль. Один из рослых фашистов с вытянутой, как у осла мордой, сходу зарядил Рашеру в грудь прикладом карабина.

Тот охнул и осел. Вторым ударом по хребту ослиная морда сложил неугомонного доктора пополам. Поверженного подняли под руки и поставили на ноги. Нос разбит, костюм порван (рукав я ему все-таки оторвал), сам тяжело дышит. Подталкивая, фрицы повели его с платформы, но тут Рашер снова ожил. Отчаянно вцепился одному из конвойных в глаза скрюченными, как когти пальцами. Но патрульные были начеку. Вмиг отходили его по ребрам и снова уронили на землю.

— Нет! — заорал Рашер, пытаясь вырваться, но руки громил в серой форме держали крепко.

Он трепыхался между двумя эсэсовцами, как цыпленок табака. И смотрел, как его жену грубо подняли с трибуны. Ее правое плечо залито кровью, прическа растрепалась, помада размазана на половину лица, под глазами черные пятна от расползшейся косметики. На секунду мне даже стало жаль несчастную женщину. Тело ее сотрясалось от рыданий, рваное платье вообще никак не прикрывало наготу. А публика… Я бросил быстрый взгляд на толпу. Те уже оправились от паники и снова подтягивались к центру событий. Взгляды были жадные, насмешливые, ироничные. Никакой жалости или сочувствия. Лишь жажда зрелища.

Я снова перевел взгляд на Каролину. Припомнил, что эта самая женщина без всякой жалости и угрызений совести вырвала бы из моей бабушки младенца и выдала бы его за своего. И не стало бы после этого гордой и статной Нюры. И моего отца. Был бы очередной ублюдок изувера-Рашера. А я бы не родился… И раз я все еще здесь, значит план мой сработал. На одного зверя меньше будет.

— Это он! Это он заставил меня! — пронзительно закричала Каролина, извиваясь всем телом, словно стараясь скрыть от жадных глаз публики свою наготу. — Он сказал, что если у нас не будет детей, то я… То мы… Я не хотела!

Она снова захлебнулась рыданиями.

— Уведите ее, — презрительно скривил губы появившийся из ниоткуда Зиверс и отвернулся. Рядом с ним стояла Доминика и безмятежно улыбалась. Рашера и Каролину патрульные уволокли в разные стороны. Толпа горланила что-то на разные лады, кто-то призывал расстрелять обманщиков прямо здесь. Паровоз добавил к этому шуму еще один пронзительный свист. Да уж, праздник удался, ничего не скажешь…

Бл*ха! Марта!

Я бросился к девушке, которая сломанной куклой лежала на скамейке. Ее оттолкнули, когда арестовывали Каролину, так что она почти съехала в проход. Светловолосая головка свесилась вниз, вырез платья пропитался кровью.

— Марта! — я присел рядом и приподнял ее голову. Веки ее затрепетали, помутневшие от шока глаза уставились на меня.

Сначала бездумно и почти безжизненно, потом взгляд потеплел и обрел осмысленность Ф-ух! Жива…

— Алекс… — пробормотала она. Ее рука дернулась и нашла мою ладонь. — Он меня убил, да?

— Нет, милая, еще нет! — я сжал ее холодеющие пальцы, оглядывая раны.

Две пули. Одна в верхнюю часть груди, вторая… Вторая царапнула по ребрам. Если она еще жива, значит ничего важного не задето. Я вскочил:

— Врача! Доктора сюда, девушка ранена!

Кажется, мой голос потонул в общем гвалте. Никому дела нет. Я вскочил, но пальцы Марты сжали мою руку.

— Алекс, нет! Не уходи! Побудь рядом со мной! — бормотала она.

Губы ее дернулись и чуть скривились. Не то улыбнуться попыталась, не то от боли.

— Марта! — раздался над моим ухом голос графа. — Сейчас тебе помогут! — он вскочил на скамейку и заорал во весь голос. — У вас у всех, что вместо мозгов помет в головах?! Какого черта здесь до сих пор нет медиков?! Моя секретарша ранена! Немедленно позовите врача!

— Алекс, я не хочу умирать… — глаза Марты наполнились слезами, а лицо тронула нездоровая бледность. — Мы же с тобой должны были уехать в Штутгарт… Домик… Трое сыновей. И дочка… Я хотела назвать девочку Гретхен, в честь бабушки. Я хотела научить тебя кататься на горных лыжах…

— Милая, а ну отставить вот это все! — сказал я, склонился к ней и коснулся губами уха. — Этот изверг ранил тебя, но сейчас граф приведет докторов. Они тебя поднимут на ноги. Вот увидишь, все будет хорошо, мы еще покатаемся с тобой в горах на лыжах!

— Алекс, я люблю тебя… — прошептала вдруг Марта и глаза ее начали закатываться.

— Нет-нет, милая, не засыпай! — я потрепал ее по щеке, возвращая в сознание. — Потерпи чуть-чуть, помощь скоро придет. Я здесь, я рядом…

— Дорогу! — раздался со стороны вокзала грозный голос. Рядом с графом появился рослый пожилой дядька в обычной униформе. На погонах — серебряные «эскулапы» — извивающиеся змейки. На плечевом ремне — сложно-витиеватая готическая «А». В руке — увесистый саквояж. А по пятам за ним следует парочка его подручных санитаров с закатанными по садистки рукавами.

Я облегченно выдохнул. На зов графа явился, к счастью, не кто попало, а уверенные и опытные войсковые эскулапы во главе с герром Кутчером. Раньше я про него только слышал. Разок видел, но мельком. Личностью он был почти легендарной, про него в Пскове ходила масса разных баек — от восторженно-нереальных, до анекдотичных. Поговаривали, что как-то ему на операционный стол попал раненый в живот солдат. Сплошное месиво было, почти все решили, что не жилец. Но кто-то за того солдата, видать, свечку поставил кому надо. Послали за Кутчером, буквально стащили его с какой-то шлюхи мертвецки пьяного и дали в руки скальпель. И что? Солдат, у которого все кишки были осколками в клочья порваны, уже через неделю оклемался.

Подробности истории, скорее всего, преувеличены, конечно. Но в любом случае, Кутчер — опытный полевой хирург. Так что у Марты есть все шансы выжить. Вот только крови она потеряла уже изрядно.

Троица эскулапов безапелляционно оттерла меня от Марты, впрочем, я не возражал. Пускай работают. Отошел в сторонку и перевел дух.

«Возьми медаль с полки, дядя Саша!» — подумал я. Вроде и правда все получилось. Рашер, конечно, все еще жив. Его потащили куда-то, наверное в тюрячку на Плаунер, но после всего, что он натворил здесь… А Каролину, скорее всего, повезут в ту больницу, которую с самого начала сделали женским концлагерем. Технически, у этой парочки есть, наверное, какие-нибудь шансы вывернуться, но не думаю. Все-таки, Рашер пытался нагло обмануть руководство Рейха. А такие вещи этот самый Рейх как-то не склонен прощать. Тем более, когда все публично вскрылось. Много теперь будет пересудов.

Значит, не жилец. Повезет, если какой-нибудь доброхот сунет ему в камеру веревку, на которой тот успеет повеситься. До того, как за него основательно возьмутся нацистские дознаватели.

Мысли мои вернулись к тем несчастным женщинам, которых увезли в Плескау-Шпиттель. И моей бабушке, конечно. Что теперь с ними будет? Ведь Рашер, в конце концов, не единственное заинтересованное лицо в этом учреждении. Могут их просто так отпустить? Хрена с два!

М-да…

Я саркастично усмехнулся. «Все еще веришь в лучшее в людях, дядя Саша?» — подумал я. Вздохнул, расправил плечи.

Не расслабляемся.

Одна из моих целей достигнута — Рашера повязали, но это так себе повод сесть на жопу ровно и рассчитывать на то, что теперь все как-то само собой образуется. В этот чертов концлагерь, созданный на базе психушки, вгрохали кучу сил и средств. И сделал это вовсе не Рашер, а «Аненербе» по приказу Гиммлера. Значит на это место были планы и кроме экспериментов Рашера.

В общем-то, есть вероятность, что заинтересованные лица, по большей части занимались попилом бюджета под предлогом изучения мифической ликантропии. Но в любом случае, моя работа пока не завершена. Это же я поменял историю таким образом, что филиал Дахау под Псковом появился. Значит мне и исправлять теперь.

— Он никогда мне не нравился, — граф остановился рядом со мной и наблюдал за слаженной суетой вокруг Марты.

К трибунам уже подкатил фургончик. Двое санитаров развернули носилки, доктор Кутчер бодро раздавал указания.

— Кто не нравился? Рашер? — спросил я.

— Было в нем что-то такое… Отталкивающее, — казалось, что граф разговаривает не со мной, а просто размышляет вслух. — Я слышал об экспериментах, которые он устраивал, но никак не мог понять, для чего все это делается.

— Может быть, теперь это выяснят, — я пожал плечами. — Но стало понятно, для чего он увез в Плескау-Шпиттель так много беременных женщин.

— Что? — брови графа удивленно зашевелились.

— Ну, помните, когда он попросил меня побыть его переводчиком, — сказал я. — Он в тот день собрал в кинотеатре беременных женщин, пообещал всяких благ, а потом приказал погрузить их в грузовик и увезти в Плескау-шпиттель.

— Надо же, а я и не знал… — протянул граф и задумчиво потер холеный подбородок.

Я подумал про себя, что он вообще мало на что обращает внимание, если это не является предметом искусства, старины или не поет в опере. Но сказал другое:

— Теперь понятно, что когда у одной из них родился бы ребенок, Рашер с Каролиной просто отобрали бы его и выдали за своего.

Я внимательно смотрел за реакцией графа. Не сказал бы, что это его шокировало. Аристократичное лицо графа выглядело скорее слегка удивленным, чем всерьез возмущенным.

— Немыслимая наглость, конечно! — выдал он. — Вселил надежду в огромное количество германских женщин, а все оказалось… Пффф… Буффонадой. Очень жаль, очень! Герр Алекс, можно вас попросить о небольшом одолжении?

— Конечно, герр граф, — кивнул я.

— Занесите эту папку ко мне в кабинет, — граф протянул мне кожаный бювар. — А мне нужно пойти прогуляться. Не люблю большие сборища, они меня нервируют. Я должен немного прийти в себя.

— Надеюсь, с Мартой будет все в порядке, — проговорил я.

— Несомненно, — но лицо графа не выражало жалости или сострадания.

Все тот же холодный ум отпечатался на его выбритом до синевы лице.

— Вы проконтролируете ее лечение?

— Она в надёжных руках, Алекс, не стоит волноваться. Марта ценный сотрудник и нужна мне живой.

Сотрудник, бля… Бездушная скотина. Если Марта умрет, ему просто будет жаль, что придётся хлопотать по поводу поиска ее замены.

Граф развернулся на каблуках и направился прочь от вокзала. Я посмотрел на папку и пожал плечами. Что ж, это неплохой повод смыться с места событий. В суматохе с Рашером все даже как-то забыли про выстрел снайпера. Надеюсь, Наташа ушла. Конечно, ушла, по-другому и быть не может…

* * *

До комендатуры я дошел безо всяких приключений. Город казался совершенно безлюдным, будто все жители куда-то разом откочевали. Впрочем, так оно и было. На вокзал и правда пришло большинство.

Часовой дернулся, когда дверь открылась, но, завидев меня сел обратно со скучающим видом, уткнувшись в газету. Я дошел до своего кабинета. Посмотрел на запертую дверь.

Гм.

Обычно двери открывала Марта. Значит, ключи где-то у нее в столе. Впрочем, если не найду, то просто положу папку к себе в стол, а отдам утром. Кстати, интересно, что в ней?

Глава 2

Я внимательно осмотрел бювар, прежде чем открыть. Вряд ли граф до сих пор меня проверяет, но бдительность терять не стоит. На этом столько народу посыпалось, жуть. Но вроде на этой папке не было никаких хитрых уловок. Так что я без зазрения совести извлек несколько листков и пробежал по ним глазами. Нахмурился.

Интересно. На «прибытие поезда» граф уходил без всяких папок. Значит это ему вручили прямо на вокзале. Может быть, кто-то из прибывших из Царского Села, а может и нет. У меня прямо-таки зачесались руки скопировать эти документы, потому что по крайней мере один из них был явная шифровка — просто лист, целиком заполненный буквами. Без пробелов и слов. Кто-то сидел и от руки вписывал. На другой бумажке был список имен-фамилий с адресами и указанием должности. Архивариус, ночной смотритель, экскурсовод… Список сотрудников какого-то музея?

На третьем было написано всего три строчки. Тоже похоже на какой-то шифр.

Свинопас. Свиристели.

Колокол. Кирпичи.

Свисток. Буженина. Штопор…

Бл*ха, как мобильника-то не хватает! Сейчас бы сфотал это все и отправил Шалтаю, пусть он голову греет. Переписать?

Я прикинул, сколько времени займет точное копирование этого буквенного квадрата. Да не, ну его на фиг.

Если здесь за каждой шпионской тайной гнаться, то с ума можно сойти.

Я вернул бумаги обратно в бювар и подошел к столу Марты. Интересно, где у нее могут быть ключи?

Я выдвинул верхний ящик. Н-да, идеальный порядок. Ручки в одном отделении, карандаши в другом. Точилки трех диаметров, пресс-папье в форме бронзовых зверушек. Расставлены по размеру. Зеркало, пудреница и флакончик духов — в специальном отдельном отсеке.

Открыл боковую дверцу, выдвинул верхний ящик. Ага, вот и ключи. Хм, интересно. У нее оказывается есть ключи не только от кабинета графа! В ячейке ящика-ключницы были аккуратными рядками выложены ключи с бирочками. Архив, канцелярия, отдел прессы и пропаганды, печатный отдел, отдел медицинской статистики… Надо же, а Марта запасливая девочка! Прямо-таки ключ от всех дверей!

Опа, а ящик-то я не до конца выдвинул… Может у нее и от верхнего этажа ключи есть?

Увы. В самой дальней части ящика лежала пачка писем, перевязанных лентой. Каждое письмо аккуратно подколото к конверту. Обратный адрес — Цюрих, Швейцария. Дата последнего письма — три дня назад. Адресат… Какой-то Маттео Майер. Пробежался из любопытства. Хм, надо же! А ведь этот парень считает, что он ее жених! Пишет, что присмотрел им симпатичный загородный дом, обещает в следующем письме прислать его фото.

Я фыркнул. Ну да, Марта девочка практичная, запасной аэродром на всякий случай всегда нужно иметь. Не удивлюсь, что второй жених у нее в Штутгарте, а третий, на всякий случай, в какой-нибудь Аргентине. Хотя нет, в Аргентине года через два должен будет появиться.

Я сунул пачку практично-любовных писем обратно, достал ключ от кабинета графа и закрыл ящик стола.

* * *

Марта приподняла руку и помахала мне. Выглядела она бледно, но вполне бодрячком. Доктор Кутчер, похоже, отлично справился со своей работой. Умирающей она ну никак не смотрелась. Это хорошо. Потерять такой превосходный источник получения и распространения информации было бы обидно.

Совесть меня, конечно, подгрызала, особенно в те моменты, когда я видел Наташу. Но, что ж поделать, на войне как на войне. Пользуюсь всеми доступными средствами, а их в моем арсенале сейчас не так, чтобы и много. В деле устранения Рашера Марта была просто неподражаема. Хоть и не знала, что это она мое задание на самом деле выполняет.

— Ну как ты тут? — спросил я, присаживаясь на табуреточку рядом с кроватью.

— Могло бы быть и лучше… — Марта надула губки и натянула одеяло до самой шеи. Скрывая бинты на груди.

— Значит еще покатаемся с тобой на горных лыжах, — я склонился к ней и чмокнул ее в щеку. — Может тебе чего-нибудь вкусного принести? Шварц недавно хвастался, что нашел в городе какую-то дамочку, которая сладости всякие делает. Могу спросить…

— Ой, да вот еще, глупости, — Марта махнула рукой. — Расскажи лучше, что снаружи происходит. Мне никто ничего не рассказывает, говорят, что волноваться мне нельзя, надо выздоравливать.

— Я принес тебе свежий номер газеты, — сказал я. — Пишут, что…

— Что сделали с этим… С этим… — лицо Марты стало злым, глаза прищурились. Кажется, она перебирала в голове весь список доступных ругательств, выбирая самое грязное.

— Было публичное разбирательство, — сказал я. — Меня туда не пустили, но потом рассказали, что там произошло. После допроса он признался, что первый ребенок тоже не Каролины. Что они с самого начала знали, что у нее не может быть детей, вот и придумали этот… Гм… Проект.

Про это заседание мне рассказал Юрген, который там был, разумеется. Мероприятие получилось шумным и очень скандальным. Туда пришлось даже вызывать охрану, чтобы Рашера прямо там не застрелили. Оказывается, он с этим своим обещанием фертильности женщинам за сорок очень много кого задел за живое. Любому эсэсовцу чтобы вступить в брак, требовалось персональное разрешение Гиммлера. А тот искренне был убежден, что брак нужен только и исключительно для того, чтобы истинные арийцы размножались. И крайне неохотно позволял жениться на женщинах старше тридцати. Кого-то перспектива женитьбы на юных белокурых феях радовала, а кто-то наоборот печалился, что не может узаконить отношения со своими «боевыми подругами». И вторые как раз рассчитывали на Рашера. И ждали этого его «дара». В общем, когда секретарь зачитал его показания, один из офицеров выхватил оружие и чуть не пристрелил его прямо в зале. Завязалась потасовка, но все быстро закончилось. Горячий штурмбаннфюрер пришел в себя, попросил прощения и начал требовать суда по всей строгости. Мол, был напуган, пристрелить его сейчас было бы милосердием, а это совсем не то, что требуется этому мошеннику.

— И что теперь? Его расстреляют? — жадно спросила Марта.

— Решение отложили, — сказал я. — О, милая, поговаривают, что там произошла целая драматическая история… — Я пересказал Марте слова Шалтая, в паре мест чуть приукрасив. Она слушала с блестящими глазами. — В общем, пока его посадили в кутузку обратно. Продолжат дознание, чтобы выяснить, где он еще Великому Рейху наврал. И подождут решения Гиммлера.

— О, рейхсфюрер приедет в Плескау? — Марта сделала попытку приподняться, но ее личико тут же скривилось от боли.

— Пока ему просто составили донесение, — сказал я. — А приедет или нет, мы узнаем позже.

— Граф отложил поездку в Царское Село? — спросила Марта.

— Нет, — я покачал головой. — Просил пожелать тебе скорейшего выздоровления, но завтра мы уезжаем. На поезде.

— Я буду скучать… — Марта взяла меня за руку и сжала пальцы.

— Выздоравливай быстрее, — с как можно большей теплотой сказал я. — А то граф твою работу на меня переложил.

— Ах ты!.. — Марта сделала большие глаза. — Так вот, значит, как ты по мне скучаешь?! — она тихонько рассмеялась, потом снова поморщилась. — Не надо, не смеши меня, мне больно пока смеяться.

Я посидел у нее еще полчасика, пересказал свежие сплетни из комендатуры. Ничего важного. Кто-то подхватил сифилис и пытался этот факт скрыть, но не удалось. Глава канцелярии застал свою жену с русским любовником. Молодежь устроила вечеринку и ночью затащила на крышу театра овцу. Обычное дело, в общем.

Я вышел из госпиталя и посмотрел на часы перед биржей труда. Почти четыре часа дня. Граф отпустил меня сегодня пораньше, чтобы я зашел поведать Марту. Зато завтра велел явиться к шести утра. С вещами. Потому что мы уезжаем в Царское Село на несколько дней. На три. Или четыре. Граф не определился.

Я вздохнул и покрутил головой. Наташа сказала, что придет на рыночную площадь в половину пятого и велела подождать ее у аптеки. Значит у меня есть еще полчасика, можно перекусить чего-нибудь. А то, что-то мне подсказывает, что Наташа меня вовсе не на свидание пригласила.

Ну что ж…

Я решительно зашагал к площади. Кто-то говорил, что там открыли недавно новую закусочную, надо бы проверить, чем там кормят.

Торговцы уже разошлись, их рабочий день принудительно завершался в три часа. Рубин скучал, подперев руку кулаком и глазел куда-то в сторону. Я остановился у него за спиной и тоже посмотрел, что привлекло его внимание. К площади приближалось три крытых грузовика. Не сказал бы, что это было что-то странное. Здесь то и дело привозили всяких переселенцев, новых солдат и прочий народ из самых разных мест.

Грузовики остановились, фрицы выскочили из кабин.

О, надо же, они помогают кому-то выбираться из кузова! Обычно они в лучшем случае словами подгоняли, в худшем — помогали прикладами. Чего это они такие добрые?

И тут я увидел Нюру. Она спустилась из грузовика самой первой, придерживая живот. Бледная, глаза испуганные, но осанка гордая. От помощи фрицев отказалась. Фух… После падения Рашера освободили-таки ее. Значит, все было совсем не зря. От таких мыслей настроение поднялось и захотелось напеть песню про день победы, который порохом пропах. Но, чую, не поймут меня здесь с такой самодеятельностью, да и до Победы, как до Чукотки на велике. Постараюсь ускорить это событие по мере возможности. Перенести этот радостный день с мая на пораньше. Чем черт не шутит? Авось выгорит? После того, как разберусь с янтарной комнатой, надо будет об этом крепко поразмышлять…

— Это они что ли беременные все? — удивленно пробормотал Рубин, прервав мои размышления, а потом оглянулся на меня. — О, дядя Саша! А я тебя не заметил. Смотри, откуда это фрицы столько беременных баб взяли? На развод что ли привезли?

— Их из концлагеря только что отпустили, дурья твоя башка! — я потрепал его по затылку. — Ты лучше за щетки берись, а то вон те патрульные уже начали на нас смотреть косо.

— Кузьма Михалыч приехал, — пробубнил себе под нос цыган, принявшись начищать мои сапоги. — Сегодня утром. За провиантом, говорит.

— О, это отличная оказия! — обрадовался я. — Видишь вон ту девку с косой с мою руку толщиной?

— Наособицу стоит которая? — спросил Рубин, незаметно бросив взгляд в сторону Нюры.

— Ага, она, — прошептал я. — Подойти, побалакай с ней. И попроси Михалыча ее домой доставить. Она из Заовражино.

— Понял, — кивнул Рубин. — Сделаю в лучшем виде.

Цыган сверкнул зубами в улыбке, ловко спрятал в кармане купюры, которые я ему незаметно передал, и развязной походкой направился в сторону Нюры. Что он ей там говорил, я не слышал. Но сначала ее лицо было замкнутым и даже сердитым, а через пять минут суровость сменилась улыбкой. Ну да, от обаяния грека Евдоксия еще никто не уворачивался. Бьет без промаха.

В забегаловке я отужинал борщом и зажаристой до бронзовой корочки котлетой. Супец ничего так, с ядреным чесночком и салом. Из посетителей, местным только я оказался. Не по карману горожанам такие заведения. А у меня после «мелких грабежей», которые в последнее время непременно сопутствовали нашим похождениям, деньжата стали водиться. И Рубину неплохо перепадало. Он на своей площади почти ничего не зарабатывал. Повадились чертовы фашики бесплатно у него обслуживаться. За «дружеское» похлопывание по плечу. Но «лавочку» свою Рубин не свернул. Я велел ему сидеть на площади, пусть даже за бесплатно, но глядеть в оба. Он был моими глазами и ушами среди горожан, эстонских карателей и прочих русскоговорящих полицаев. Все, о чем судачит город, я узнавал от него. Бывало и нужные слухи через него частенько распускал. Легенду о Вервольфе тоже подпитывать россказнями надо. Чем больше необъяснимого в жизни врага, тем легче мне маскировать диверсии под неуловимого оборотня.

Я размешал сметану в супе и приступил к трапезе. Борщ пользовался у немцев в Пскове определенной популярностью. Распробовали гады. Поначалу морды кривили и недоумевали, на фига варить салат, а теперь за уши не оттащишь. Крысиного яда в кастрюльку бы сыпануть, но нельзя — поварихи из местных.

После сытного обеда-ужина отправился к месту встречи с Наташей. Глянул на часы. Блин… Уже пора бы ей появиться. По спине пробежал неприятный холодок, где же она? Возле меня толклась какая-то скрюченная бабка, рваный платок пол лица закрывает. Телогрейка в дырах.

Старуха подошла ко мне и проскрипела:

— Подай копеечку, сынок, на хлебушек.

Голос искаженный, но я узнал его.

— Твою дивизию! — выдохнул я. — Наташа, ну ты даешь! Сроду бы не признал, — я демонстративно и, чуть скривясь, отсыпал на чумазую ладонь медяков и шёпотом добавил. — Я так понимаю, нам прогулка особая предстоит, раз маскарад в ход пошел.

Наташа кивнула и тихо проговорила:

— Мне со связным надо встретиться. Прикроешь?

— А то!

— Наш Петька сгинул, новый связной теперь. Ни разу с ним не работала. Непроверенный еще. Подвоха боюсь.

— Так откуда вы таких непроверенных берете? — вскинул я на нее бровь. — Нельзя так рисковать.

— А других нет, кого-то раскрыли, пришлось из города вывозить, кого-то схватили и нет их уже.

— Ладно, пошли… Я тут еще постою, а потом хвостиком за тобой увяжусь. Дистанцию буду держать.

Сунув руки в карманы и состряпав праздно-прогулочный вид, я шлепал за скрюченной фигурой на расстоянии примерно двадцати шагов. Эх… А так хотелось рядом с ней пройтись. Просто поболтать. Соскучился, блин, по снайперше. Вот же угораздило меня в такое время неспокойное к девчонке прикипеть. Мешает это делу… Да и хрен с ним.

Так мы брели около получаса, пока не вышли к окраинам города. Людей стало меньше, а воронья больше. Старинные домики сменились на бараки и развалины. Из живого только собачий лай на редких подворьях слышен. Гиблое местечко.

Теперь можно был не скрываться и не идти порознь. Я догнал Наташу. Та выпрямилась, отбросив старость, и протянула мне «Вальтер П-38». Неказистый пистолет я узнал по характерному облику, хотя модели на нем не было написано. Вместо этого код завода «АС 41». Сорок один — это год выпуска получается. Трусоватые фашисты перестали бить на затворе название производителя, заменив его на код, опасаясь бомбежки заводов. Но каждый дурак и так знал, что эта машинка «Вальтером» называется.

Я сунул пистолет в карман широких штанов:

— У тебя-то есть что?

Наташа кивнула и показала рукоятку «Парабеллума».

— Пришли, — нахмурилась она, остановившись возле развалин часовни. — Дальше я одна. Меня одну ждут. Нельзя вдвоем.

— Хорошо, — кивнул я, щёлкнул флажком предохранителя и передернул затвор. — Я пока осмотрюсь.

Наташа скрылась в развалинах, а я решил не бродить попусту, а найти место, где можно будет проконтролировать встречу партизанки со связным. Вообще, надо было заранее сюда прийти и залечь внутри, но сейчас об этом поздно рассуждать.

Старясь не шуршать обломками бетона и камнями, я потихоньку обошел строение без крыши. Так-с… Пустые глазницы окна высоко над землей. До них не добраться. Да и видно меня будет на фоне солнечного неба. Вход здесь не один, можно попробовать зайти с другой стороны.

Только я собирался это сделать, как услышал приглушенные голоса, доносившиеся из оконного проема в виде арки. Приподнялся на цыпочки, чуть подтянулся. Ни хрена не видно и не слышно. Запнулся о торчащий корень заскорузлого дерева. Отличная находка. Пожелтевшая крона еще не сбросила листву и жалась аккурат к соседнему окошку. Думаю, там нормально тоже будет и слышно, и видно. Я вскарабкался на дерево, сбил паука и несколько слишком желтых листочков, а так получилось без шума забраться. Втиснулся в развилку ствола и вытянул шею, вглядываясь в полумрак помещения через оконный проем.

Видно две фигуры. Наташина и какого-то хмыря. Лысый в штормовке с вещмешком за плечами и в сапогах. Как он в таком походном виде сюда приперся и не спалился? Неприятные догадки пробежали мурашками. А это, что там у него на руке синеет? Татуировка? В это время татухи носили лишь сидельцы. Рокеры, хиппи и прочие байкеры еще не народились. Уголовник, бля! Ненадежный контингент. Враг таких частенько перевербовывал. Многие зэки обижены на Советы. И не только политические.

Разговора не слышно. Наташа хотела что-то достать из-за широкой мешковины, которое называлось платьем, как вдруг лысый кинулся на нее и заломил руку. Наташа вскрикнула, а я схватился за пистолет. Спешно прицелился, но ублюдок уволок девушку куда-то в темноту.

Ах ты, сука! Я спрыгнул с дерева и помчался ко входу в развалины, когда за спиной услышал торопливые шаги.

Глава 3

Я оглянулся и сразу присел. Заросли шиповника меня скрывали. К часовне из соседнего полуразрушенного барака торопливо спешили двое. Судя по всему, они не видели как я спрыгнул с дерева. Крона густая, да и поросоль кустов стояла под ним непролазной стеной.

Мать твою за ляжку! Это еще кто такие? Я высунулся из укрытия, разглядывая незваных гостей. Одежда неприметного советского пошиба. Мешковатые пиджаки и безразмерные мятые брюки. На глаза надвинуты кепки. Похожи на партизан или подпольщиков. Хрен их разберет. А если это засада? Рука моя сжала рукоятку «Вальтера» за поясом. Вязаный рыбацкий свитер надежно скрывал его пока. Взять их в оборот? Если свои, то разберемся, а если нет, то без шума не обойдешься, и тогда Наташа может пострадать. Всяко они не вдвоем пришли, внутри еще кто-то должен быть, а эти, скорее всего, группа блокирования путей отхода. Может, все-таки свои прикрывали Наташу? Но она ничего про них не говорила. Щас проверим.

Пошатываясь я поднялся и привалившись к дереву стал бессовестным образом журчать на его ствол. При этом насвистывал кузнечика.

Те двое, завидев меня, остановились. В руках у них неизвестно откуда появились ТТ-шники. Вполне себе советские пистолеты. Но их ботинки… Слишком они новые. Не ходят в таких обутках подпольщики и тем более партизаны. Кончать их надо, но по-тихому. Тот, кто схватил Наташу, не должен услышать выстрелов.

— Стоять! — крикнул мне один из них на чистом русском.

Коренастый с рябым лицом, будто после оспы.

Бля, опять нестыковочка. Похоже это свои. Но нет, в это время они уже приблизились, и я смог разглядеть их получше. Морды изрезаны следами порока. Пальцы в синюшных перстнях, которые наколоты явно уже давно.

— Да вы что, мужики? — заплетающимся языком пробормотал я, скосив по алкашному глаза. — Я это… И-ик… Домой иду, вот, приспичило.

— Пошел нах отсюда, — махнул стволом рябой.

В его глубоко посаженных глазах светилась злость. Видно было, что ему очень не терпелось меня пристрелить, но он тоже не хотел поднимать лишнего шума, так как не знал, как обстоят дела у его напарника внутри развалин. Взял он партизанку или нет. А то, что они были заодно, теперь я уже нисколько не сомневался.

— Все, все, и-ик… Ухожу! Не застёгивая ширинку, я поднял руки и бочком стал пробираться через кусты. — Только не стреляйте, я же кочегар. Без меня город к зиме не запустится. Вот…

— Пшел! — рябой зарядил мне ботинком в живот, а сам уже поглядывал на окна часовни.

Не терпелось ему скорее внутрь, и разговор с алкашом его явно напрягал.

Я, покачнувшись будто от хмеля, чуть отстранился назад. Будто случайно, но при этом смягчил удар в живот. Нога не впечаталась в солнышко со всего маху, а пинок смзался, но остальное я доработал театральностью. Согнулся пополам и закашлялся будто мне все печёнки поотбивали.

— Валить его, Сава, надо, — тихо пробормотал второй, думая, что я не слышу, так как хриплю и сыплю просьбы меня пощадить. — По-тихому…

Из положения буквы «зю» я все же краем глазам наблюдал за противниками. Коренастый вытащил из кармана финку и снова шагнул ко мне. Но я уже успел незаметно достать стилет из-за голенища. У часовщика себе справил отличное колющее оружие. Тонкое, как спица, но крепкое. В сапоге удобно прятать, запарился с перочинкой ходить, добрые ножи за голенище не лезут.

Хлюп! — стилет вошел в брюхо рябого по самую рукоять.

Ударил в печень, чтобы не дрыгался. Второй, не ожидая такого подвоха, вскинул пистолет, но нажать на спуск не успел. Стилет пробил его кадык. Целился я чуть ниже, но и так сойдет. Тут же второй удар в висок.

«Шило» легко пробило кость. Противник упал замертво, а рябой, выронив пистолет, стонал, скрюченный на земле. Я подскочил к нему и спешно отточенным движением свернул ему шею. Чтоб заткнулся и не выл. Плюнул на грудь предателя, закинул их пистолеты в кусты и поспешил внутрь развалин.

Теперь надо спасти Наташу. Этот подставной связной скорее всего там тоже не один. Нырнул в проем и очутился в полумраке отсыревшего здания. Воняло плесенью и портянками. Чуть подождал, когда глаза привыкнут к темноте. Прислушался.

Где-то в закоулках бубнят приглушенные голоса. Я крадучись, словно тень, стал пробираться на звук, обходя «валуны» и завалы из обломков кирпичей. Только бы не шуметь! Даже дыхание задержал, казалось, оно слишком шумное.

Углубился внутрь часовни. Голоса стали четче. Кто-то переговаривался в соседнем закутке. Нашел дыру в стене и осторожно заглянул. На бетонных обломках сидят двое и уже кипятят на примусе чайник.

— Ну где эти остолопы? — пробасил тот, что разговаривал с Наташей, я узнал его по штормовке.

Неприятный холодок тронул затылок — я не увидел среди них девушки. Неужели убили, твари?!

— Должны быть уже скоро здесь, — ответил второй с бородой, как у деда Мазая. — Не кипишуй, Сава, мы и вдвоем справились. Слушай… А может, пока ждем, девку того? Оприходуем? Чего такому добру зазря пропадать? Один хрен, немчура с нее шкуру спустит. А она ничего такая, сочная.

Ф-ух… Жива Натаха! Жива… Судя по всему, эти ублюдки собрались ее сдать фрицам.

— Нет, — отрезал Сава. — Целую доставим. Она наш билет в хорошую жизнь. Иначе с нас тоже шкуру спустят.

— А ты уверен, что после того, как сдадим бабу, нас самих в расход не пустят? Может, ну их, этих фрицев? Сами ее пришьем и будем жить как жили?

— Устал я прятаться, как крыса, Гудя, понимаешь… Доставим ее полицаям, глядишь, и нас на службу возьмут. Жалование, форма.

— И как ты себе это представляешь? Заявимся, здрасти, мы поймали шпионку?

— Есть у меня человечек знакомый у них. Земеля. Полицаем служит. Он все организует. Я уже перетер с ним. Осталось только этих двоих баранов дождаться.

— Зря ты их определил снаружи караулить. Говорил, надо было здесь всем хорониться.

— А если бы девка не одна пришла, а с крышей? Вот они и на стреме были. Только, куда, бл*ть, запропастились, ума не приложу.

Ага… Из разговора ясно, что предателей всего четверо. Это хорошо. Можно больше не прятаться.

Я вышел в проем с пистолетом наготове и очутился на «пороге» небольшой комнатки, оборудованной под временное укрытие. Топчан с тряпьем, стол из ящиков и два хмыря сидят и рты раскрыли. Дернулись было за стволы, но мой выстрел над их головами мигом охладил их пыл.

— Вечер в хату, — в моем голосе звучала сталь. — Руки в гору! Где девушка?

— Кто такой? — пробурчал Гудя, но руки они подняли.

— Привет вам от Вервольфа пришел передать.

Бах! Моя пуля сразила Гудю прямо в сердце. Звук выстрела утонул в развалинах. Мне и одного языка хватит. Я перевел ствол на второго:

— Повторяю вопрос, где девушка?

— Не стреляй, начальник, — залепетал тот, протягивая ко мне руки. — Здесь она, за стенкой связанная лежит.

— Кто вас послал?

— Никто, начальник… Бес попутал. Не стреляй, я все исправлю, я…

Бах! Моя пуля проделал аккуратную дырочку во лбу предателя, он так и свалился замертво с протянутыми руками, а я бросился в соседнее помещение.

На ворохе тряпья сидела связанная Наташа. Во рту кляп, а в глазах тихий гнев. Увидев меня, она радостно замотала головой, пытаясь встать. Я спешно развязал ее:

— Цела? Что они тебе сделали? Как ты?

Наташа повисла у меня на шее и горячо прижалась к груди:

— Я в порядке Саш, спасибо, если бы не ты…

— Похоже, что ваш связной скурвился.

— Я уже это поняла, — шмыгнула девушка носом. — Он был не один.

— Знаю, сейчас они все вчетвером стоят в очереди в ад. Надо прибрать будет здесь маленько и оружие пособирать. И с трупами, что-то решить.

Я взял трофейную керосиновую лампу и зажег:

— Давай осмотримся.

Мы вышли из закутка и очутились в соседнем помещении.

— Стой, осторожнее! — я подскочил к Наташе и с силой дернул ее за руку. Как раз в тот момент, когда доски под ее ногами треснули и в ворохом трухи рухнули куда-то вниз, в темноту, Наташа взмахнула рукой, в которой держала керосинку, лампа вырвалась из ее пальцев и упала вниз.

— Еще одна ловушка, — горько сказала Наташа, глядя на осветившуюся языками пламени квадратную дыру в полу. — Саша, ну вот зачем они так? Я не понимаю, как вообще так может быть… Просто в голове не укладывается…

— Ну какая ловушка, просто вход в подпол прогнил, — сказал я, осторожно приближаясь к краю ямы.

— Я не про это, — Наташа шмыгнула носом, будто хотела всхлипнуть. — Я про предателей… Почему их так много, Саша? Неужели они не понимают, что… Даже не знаю, как сказать. У меня просто ум за разум заходит, когда я пытаюсь это понять. Как человек вообще может сдавать своих фрицам? Они же настоящие звери, неужели непонятно, что они никогда тебя не примут, никогда! Неужели только из-за денег? Он предал, потому что ему просто дали денег? Но на что они, когда на родине земля под ногами горит? Что он здесь будет делать с этими деньгами?

Говорила Наташа с надрывом, в голосе звучала боль и слезы, но глаза были сухими. И полыхала в них скорее ярость, чем обида.

— Некоторые люди просто дураки, Наташка, — сказал я, заглядывая вниз. Керосин расплескался по обломками досок, и теперь внизу горел маленький костерчик, неплохо освещая этот подвал. — Опа, это что еще за хреновина?

— Понимаешь, Саша… — продолжила задумчивую речь Наташа, потом тоже обалдело замолчала. — Ой, мамочки…

— Видишь, не ловушка это была, — сказал я. — Просто подгнил пол. А подвал явно часть тех подземных ходов, точно такая же кладка…

— Да нет же, я совсем про другое! — воскликнула Наташа, потом быстро оглянулась и понизила голос. — Ну вот же! Я никогда не видела ничего такого…

Над открывшимся перед нами подвалом будто бы поработал декоратор из фильма ужасов про оборотней. В самом центре просторного квадратного помещения были сложены кучкой округлые валуны, а из центра этой «пирамиды» торчал деревянный шест. Черный. Или обожжен, или черной краской покрыт. На вершине шеста — волчий череп. С перекладины, прибитой почти в самом верху, наподобие буквы «Т», свисают связанные шпагатом кости. Человеческие или звериные — шут их разберет с такого ракурса.

На каждой стене размашисто нарисован вольфсангель. Черной краской. Пол исчерчен рунами. Хотя нет, не исчерчен… Похоже, кто-то выкладывал руны из сухой травы, поливал дегтем, а потом поджигал.

Бл*яха… Вервольфа что ли вызывал этот странный загадочный кто-то?

Я тряхнул головой. Мне даже захотелось себя ущипнуть, чтобы проверить, не снится ли мне вся эта фантасмагория в подвале.

— Саша, похоже это логово Красного Вервольфа… — прошептала Наташа и прижала руки к лицу. — Давай спустимся вниз!

— Красного Вервольфа? — переспросил я удивленно. Ах да, Наташа же не в курсе, что это я. Она не видела моих дел, а я не рассказывал.

— Ну да! — Наташа посмотрела на меня, глаза ее заблестели. — Неужели ты не слышал? Про это же просто все-все-все говорят. Что в городе живет кто-то, кто превращается по ночам в волка и подстерегает фрицев!

— Смотри, кажется вон там была раньше лестница, — сказал я, ткнув в сторону боковой стены. В кирпичной кладке остались выемки, по которым несложно было спуститься. Можно было и спрыгнуть, не так уж тут и высоко…

Нет, на фиг показушную акробатику. Нет ничего тупее, чем со всего маху напороться на ржавый гвоздь ногой и сдохнуть через неделю от сепсиса.

Я осторожно спустился вниз по кирпичным псевдоступеньками, Наташа ловко последовала за мной.

— Ну точно же! — Наташа огляделась. — А я думала брешут! Смотри, в каждом углу комнаты — по волчьему черепу. И еще… Ой, а это что?

На пласте оставшейся штукатурки были углем или чем-то похожим нарисованы косые квадраты. В первом — три ромбика в диагонали и две полоски… Два ромбика…

Несколько секунд я тупил, разглядывая эти «художества», а потом меня осенило. Даже стыдно стало, что я не сию секунду понял. Это петлицы. Три ромбика две полоски — гауптштурмфюрер, два ромбика — обершарфюрер. А последовательность…

Бл*ха, серьезно?

Кажется тот человек, который тут все устроил, изобразил таким образом всех моих жертв. Я напряг мозги, чтобы вспомнить, сколько и кого я распанковывал под жертвы вервольфа. И понял, что уже не могу вот прямо сходу четко сказать, сколько и кого убивал мой «вервольф». Нет, вспомнить можно, но это надо сесть в спокойной обстановке, взять бумагу и ручку и начать писать. Будто отчет пишу. И память сразу мне всю последовательность и выдаст. Сколько раз так уже было! Возвращался с миссии, в голове звонкая пустота, одна мысль за другой по полчаса гоняется. А сажусь писать, и — опа! — все имена, данные, подробности тут же сыплются из авторучки на бумагу.

Стоп, а где Алоиз? Должен быть вот тут штандартенфюрер… Хотя, нет! Там же другой сценарий получился, так что все вполне логично.

— Ой, смотри! — Наташа подошла к узкой деревянной полке. Похоже, раньше тут был стеллаж или что-то вроде, но сейчас от всей конструкции осталась только одна доска вдоль стены. И вся она была усыпана плоскими камушкам-гальками. На каждом из которых была нацарапана одна из скандинавских рун.

Да уж, случайностью тут явно не пахнет…

Похоже, у Вервольфа появился не то подражатель, не то фанат. Охренеть…

И я даже не знаю пока, хорошо это или плохо. Что первое, что второе — это люди с явно покосившейся крышей, кукушечка которых давно умчала в теплые края. С другой стороны, само наличие такого психа может пустить следствие СД-шников по ложному следу, что, опять же, неплохо…

— Саша, а может нам тоже… Это… — Наташа крутила в руках камешек с руной. Как будто неправильно написанная буква «И». Это была «Хагалаз», символ краха и разрушения. — Может, перетащим трупы сюда, и тогда все подумают, что их убил вервольф?

— А как же хозяин этого места? — я подошел к ней, взял из ее пальцев камешек с руной и вернул его обратно на полку. — Ему может не понравиться, что кто-то свалил в его капище какие-то левые трупы.

— Так он же, получается, наш союзник, — сказала Наташа. — Он тоже фрицев убивает.

— Не всякий враг нашего врага наш союзник! — глубокомысленно изрек я. — Так что давай-ка мы оставим здесь все, как есть.

В общем-то, у меня не было в мыслях, сделать вид, что никого в этом логове не было. Потолок-то провалился. А выход… Выход вот он. Кирпичная ширма того же цвета, что и стена за ней. Видели уже такую конструкцию, явно это подземелье — часть общей системы. А по другую сторону — добротная такая дубовая дверь. Без всяких следов замочных скважин. Закрыта с другой стороны. Или на навесной замок, или на засов. То есть, только выламывать, никакие отмычки тут не помогут. Но явно именно этим путем приходил сюда загадочный подражатель.

Что ж…

— Но ведь когда их найдут… — начала Наташа.

— Не найдут, но придется потрудиться.

Мы еще раз обшарили часовню и нашли подходящую яму, которая оказалась воронкой от бомбы. Стащили туда все тела и забросали их обломками. Стартельно так забросали, с горкой, чтобы ни одна собака не раскопали, и запаха трупного не было потом. Пришлось потратить на это добрых два часа и львиную долю своих сил.

Как раз, когда закончили оформление «места преступления», стемнело. Трофейное оружие спрятали там же в часовне. В одной из стен нашли подходящую нишу и привалили схрон обломком плиты. Теперь ниши совсем не видно. Порядок. Пусть у меня в городе будет несколько схронов с оружием. А то каждый раз за пистолетом приходится домой на чердак бегать…

* * *

Вырвать свой организм из сладкого сна утром оказалось задачей непростой. Мысленными пинками и подзатыльниками я вытащил себя из-под куцего одеяла. Мышцы ломило, в глазах песок.

Бл*ха…

Размялся, умылся, даже разделся, вышел во двор голый по пояс и облился холодной водой. Ф-ух.

Вроде полегчало. А в зеркале так я вообще отражался вовсе не как мужик в сорокет с накопленной усталостью и режимом сна поломанным. А как… Да черт его знает! Молодею что ли от всех этих приключений?

Я оделся и поплелся в комендатуру. К шести утра, как и было приказано. В саквояжике с собой — смена белья, зубной порошок и щетка, полотенце. Командировка как-никак, хрен знает, сколько там задержаться придется.

Голоса я услышал еще до того, как открыл дверь. Орал кто-то так, что стекла дребезжали. Прямо-таки скандал до небес, с прологом и эпилогом. Герр граф изволит с кем-то ругаться с утра пораньше, перекрикивая надрывающегося из патефона тенора.

Глава 4

— …если до вас никак не доходит важность моей миссии здесь! — возмущался граф. — Почему вы считаете, что можете сорвать мои планы, а я должен просто молча это все сносить? Ваше положение вообще не дает вам права распоряжаться моим временем!

— Пожалуйста, герр граф, успокойтесь, — бубнил голос собеседника. Вежливо, стараясь скрыть раздражение. — Ваша поездка отложена именно потому, что мы понимаем ее важность. Это донесение…

— Вы сами сказали, что источник ненадежен, — прорычал граф. — То есть, говоря другими словами, кто-то просто подбросил вам на стол анонимную записку, и весь абвер из-за нее теперь стоит на ушах. Ах, как легко, оказывается, вывести вас из строя!

— Мы не можем зря рисковать, — твердо сказал некто. — Речь идет всего об одном дне.

— И сообщаете вы мне об этом только сейчас, — граф фыркнул. — И считаете, что я должен быть вам благодарен.

— Герр граф, мы заботимся прежде всего о том, чтобы ваша миссия… — монотонно забубнил голос. Кажется, что он уже сказал эту фразу не один раз до того, как я пришел.

— Я сам отлично могу о себе позаботиться! — рявкнул граф. — И мне непременно надо попасть в Царское Село сегодня! Ясно вам? Се-го-дня! И ни днем позже!

— Я не могу обещать, что поезд отправится раньше, чем завтра утром, — собеседник графа вздохнул. — Но если вам непременно надо, мы можем предоставить вам машину и водителя.

— Весь день трястись в лоханке? — зло сказал граф. — И вы полагаете, что это безопаснее, чем на поезде?

— Если рельсы подорвут и пустят поезд под откос… — медленно и терпеливо заговорил некто. Это кто-то из абвера, но не Шалтай. Шалтая бы я узнал. Похоже, разведчики отправили к графу с хреновой новостью кого-то, кому больше всех не повезло. Спички тянули они что ли? Все здесь знают, что граф довольно легко выходит из себя, так что приносить ему плохие новости было делом довольно опасным. Мог и запустить каким-нибудь тяжелым предметом в голову вестника.

— ЕСЛИ подорвут, — веско и с нажимом сказал граф. — Может быть подорвут, а может и нет.

— И вы готовы рисковать своей жизнью? — собеседник графа вздохнул.

Тут дверь, рядом с которой я остановился, скрипнула. В образовавшейся щели появилось лицо Доминики. Она прижимала палец одной руки к губам, а другой — манила меня к себе за дверь. Я оглянулся на постового на входе. В коридор он не смотрел, вообще стоял спиной. Я тихонько прошмыгнул в комнату, где пряталась Доминика. В узенькой каморке стояли всякие швабры, щетки и ведра. А сама Доминика была одета в серый замызганный халат уборщицы, волосы повязаны бесформенным платком.

— Доминика, что за вид? — я ухмыльнулся, но пани Радзивилл сверкнула на меня глазами так, что шутить расхотелось. Похоже, этот маскарад — вовсе не часть эротических игрищ.

— Заткнись и слушай меня, — быстрым шепотом проговорила Доминика. — В Царском селе к тебе подойдет человек и скажет: «Простите, вы не знаете, как на греческом языке сказать „спасибо“»? Ты ему ответишь: «Эфхаристо». Этого человека тебе нужно будет ввести в круг, близкий к графу…

— Граф не спрашивает меня, кого к себе приближать, — я пожал плечами.

— Так прояви фантазию! — глаза Доминики снова сверкнули. — Или ты думаешь заполучить большой куш, ничего не делая?

— Ты не слышишь разве? — я кивнул головой в направлении кабинета графа. — Наше путешествие откладывается из-за диверсии.

— Максимум до завтра, — Доминика поморщилась. — Мне нужно было с тобой поговорить до отъезда, а ты все время куда-то пропадал. Вот я и подбросила донесение.

— Понятно, — кивнул я. — Так что с тем человеком? Что он умеет делать? Не смотри на меня так, я не могу просто так сказать графу: «Послушай, шеф, смотри, это мой кореш, давай он будет жить с нами!» Твой человек умеет печатать на машинке? Вышивать крестиком? Или еще что?

— Он хорошо водит машину, — сказала Доминика.

— Ну хоть что-то, — хмыкнул я. — Дурацкий пароль-отзыв, между прочим. А если твой человек ткнется в случайного прохожего, который знает греческий? «Эфхаристо» ведь и в самом деле на греческом «спасибо»…

— Алекс… — она приблизилась ко мне вплотную и ухватила обеими руками за ворот рубашки. — У меня создалось ощущение, что ты не понимаешь, насколько все серьезно. Что для тебя это вроде игры какой-то. Хочу участвую, хочу нет. Милый, все совсем не так. Ты или сделаешь все, как надо, или умрешь.

Я молча смотрел в ее янтарные глаза. Она не истерила и не угрожала. Просто вроде как констатировала факт.

— Ничего подобного я не думал, честно, — с максимальной серьезностью ответил я. — Все я понял, сделаю в лучшем виде.

— Хорошо, — Доминика сжала губы и одернула свой убогий наряд. Еще раз окинула меня внимательным взглядом. Поправила очки на моем лице, на губах ее на мгновение мелькнула тень улыбки. — Я очень переживаю за успех нашего дела. И верю в тебя. Если ты все сделаешь как надо, мы с тобой будем очень богатыми людьми.

Пальцы Доминики скользнули по моей шее. На секунду она прижалась ко мне всем телом, и отпрянула. Схватила ведро и швабру и распахнула дверь. Вышла в коридор, посмотрела в обе стороны, кивнула мне едва заметно. И поковыляла походкой старухи в противоположную сторону от кабинета графа.

Н-да уж, та еще штучка эта Доминика. «Мы с тобой будем богатыми». Ну да, конечно, так я и поверил, что она приняла меня в свою игру на равных, а не как разменную пешку. Ну хорошо, может даже разменного коня, но все равно я ни на грош не поверил ее «мы с тобой». Моя драгоценная пани Радзивилл может заботиться о благополучии только одного человека — себя. Однако ничего не мешает мне делать вид, что я этого не понимаю, корчить из себя влюбленного в прекрасную полячку парня и изображать страстное желание поживиться богатствами янтарной комнаты. Цели у нас общие, но мотивы разные.

Я вышел из подсобки и прислушался. Скандал в кабинете графа явно сбавил обороты. Голоса все еще звучали громко, но стены от них уже не дрожали.

— … и это вы считаете отличным планом? — саркастично спросил граф.

— Лучшим в нынешних обстоятельствах, — твердо ответил его собеседник. — Наш водитель доставит только вас одного в Царское село в обход основных трактов. Поверьте, конвой только привлечет к вам ненужное внимание.

«Что-то странное крутит этот хрен», — подумал я и решил, что самое время вмешаться в разговор. Я торопливо и без стука открыл дверь и выпалил:

— Герр граф, я прощу прощения за опоздание! Уже половина седьмого утра, я бежал со всех ног, думал, что поезд уже ушел…

— Половина седьмого? — переспросил граф. — Что вы такое говорите, герр Алекс, сейчас без пяти шесть!

— Ф-ух! — я с облегчением выдохнул. — Значит мои часы спешат. А я уж думал, что проспал. Ой… Я не вовремя, да? У вас совещание?

— Нет-нет, герр Алекс, мы уже закончили, — губы графа презрительно скривились.

— Так мы договорились, герр граф? — спросил его собеседник. А я, наконец, на него посмотрел. Он был в гражданском сером костюме. Лицо совершенно «никакое». Не запоминающееся. Без единой сочной черты. Этакий макет усредненного человека. Но держался уверенно, выправка военная.

— Я поеду не один, — отрезал граф. — Герр Алекс едет со мной.

— Но, герр граф, я же вам, кажется, уже объяснил… — в голосе незнакомца зазвучали нотки раздражения.

— И я внимательно вас выслушал, — резко оборвал его граф. — Герр Алекс — мой переводчик. Без него мне нет решительно никакой необходимости ехать в Царское село вашими тайными тропами. Так что или мы едем вместе с ним на вашей машине. Или завтра на поезде…

— Вы же понимаете, что завтра поезда тоже может не быть? — тихо спросил неприметный тип.

— Что-то я перестал понимать, что тут происходит! — граф снова повысил голос. — То вы утверждаете, что разберетесь с проблемой за сутки, а сейчас выясняется…

— Хорошо-хорошо! — быстро сдал назад некто. Наверное, этот мужик и правда из Абвера. Там хватало таких, которые носят гражданское. — Вы поедете вдвоем.

На породистом лице графа появилось самодовольно-удовлетворенное выражение. Он шагнул к патефону на своем столе и перенес иглу в начало пластинки. Показывая тем самым, что разговор окончен. Незнакомец бросил на меня недобрый взгляд и направился к выходу. В дверях он остановился, оглянулся и сказал:

— Я пришлю за вами машину в течение четверти часа.

Граф сел на свой стул, прикрыл глаза и махнул рукой. Мол, все понятно, подите прочь.

Я присел на краешек стула. Напрягся. Кажется, графа только что втянули в какую-то мутную историю. Мое чувство «пятой точки» прямо-таки семафорило мне о подставе. Которую граф почему-то не почувствовал. Действительно. «Герр граф, меняйте ваши планы и поезжайте один с неизвестным водилой тайными тропами». Отличный план же! Надежный, как швейцарские часы… Так и подмывало открыть рот и пристать к графу с вопросами. Но тот слушал музыку, прикрыв глаза, и лезть к нему сейчас означало бы смертельно оскорбить. А если начну высказывать сомнения в безопасности идеи, то граф только из чувства противоречия выкинет меня из машины и помчится один. Навстречу приключениям, бл*ха.

Значит надо ехать с ним и действовать по обстоятельствам. Не могу я пока допустить, чтобы с тобой что-то случилось, герр фон Сольмс-Лаубах! Сначала под твоим чутким руководством мы должны упаковать янтарную комнату, а уж потом…

Что будет потом, я еще сам точно не знал. Сам по себе граф, в отличие от того же Рашера, опасности для общества не представлял. Не отдавал приказов о массовых убийствах, не проводил эксперименты над людьми, его смерть не приблизит завершение войны. Но сейчас он был мне нужен! Значит я не допущу, чтобы по дороге в Царское Село с ним что-то случилось.

Машина за нами подъехала через десять минут. Водитель в форме ефрейтора приземистый, но квадратный и с бульдожьей мордой. Даже брыли висят.

— Прошу вас, граф, — учтиво проговорил он, распахивая дверь лоханки.

Честно говоря, когда он раскрыл рот, я подумал, что сейчас гавкнет. Надо же, на чистом немецком изъясняется, не похож он на арийца. Гнома-рудокопа больше напоминает.

Граф уселся на заднее сиденье, а мне махнул, чтобы я располагался на переднем. Я не возражал, мы тронулись. Чинно проехали все посты.

«Бульдог» с важным видом, не выходя из машины, показывал пропуск постовым. После чего, те нам козыряли и желали хорошей дороги. Краем глаза я пытался разглядеть пропуск, его реквизиты. Кто его подписал, и кто вообще направил нас таким составом в опасное путешествие. Часть леса контролирует отряд Слободского. Меня, конечно, они не тронут, после того как расстреляют машину и, если я выживу. А вот остальные мои спутники сильно рискуют.

Неужели граф неожиданно превратился в недалекого болвана? Он всегда просчитывал все на сто шагов вперед и умело манипулировал руководителями смежных ведомств в своих интересах. А тут вдруг согласился на авантюру. Будем надеяться, что Слободский нас не заметит и Наташа сегодня не на вылазке. Ее снайперка бьет без промаха. Я чуть отодвинулся от водителя. Первая пуля снайпера обычно ему предназначается, когда засада. Я поежился и огляделся.

Дорога углубилась в лес, набежали тучки, с неба посыпалась мелкая сентябрьская морось, сквозняк неприятно задувал за ворот. Хорошо хоть лоханка с крытым верхом.

Проехали с час. Машина вдруг свернула в ухабистое ответвление дороги. Разлапистые елки стиснули грунтовку и скребли по железным бокам автомобиля.

— Мы точно туда едем? — спросил я у водителя. — Тут не особо наезжено.

— Не беспокойтесь, — лыбился тот. — Это короткий путь. Я отлично знаю дорогу.

Я оглянулся — граф задумчиво созерцал осенний лес. В его глазах умиротворенность. Наверное, представляет себе, как увидит воочию шедевр мировой культуры — Янтарную комнату. Уже строит планы по ее размещению в Берлине или где он там планировал ее выставить. Ну, ну… Бабушка надвое сказала.

Дорога совсем испортилась. Приходилось держаться, чтобы не расшибиться о железную панель.

Япона-мама! Ну, это явно дорога не в Царское село… Вот уже дремучий лес стоит сплошной стеной. Неужели граф этого не замечает?

— Похоже мы заблудились, — нарочно громко проговорил я, чтобы шеф меня услышал.

— Все по плану, господа, — заверил водитель, снова одарив меня улыбкой, а в глазах его я уловил колючий холодок. — Еще немного и лес кончится. Не беспокойтесь…

— И все же… — еще громче проговорил я. — Мне кажется, что нужно вернуться и поехать по основной дороге. Пока не поздно.

Граф наконец меня услышал, но вместо того, чтобы разделить мои опасения, неожиданно выдал:

— Успокойтесь, Алекс, водитель знает свою работу… Лучше подумайте, как будете составлять опись… Работы предстоит много, Возможно, нам понадобятся еще помощники.

Бл*ть… Его только опись волнует. А то, что нас везут к черту на рога — по барабану.

Я покосился на водителя. На поясе кобура. Другого оружия нет. Двинуть ему в висок, остановить машину и забрать пистолет. Ничего сложного для Вервольфа. Только сейчас рядом с ним сидит безобидный переводчик, а не красный диверсант. Все-таки надо бы переговорить с графом с глазу на глаз. В голове созрел план.

— Я извиняюсь, но не могли бы вы остановить? — я повернулся к водителю, тот с недовольством на меня уставился. — Понимаете, мне нужно ненадолго отлучиться в кусты. Я слишком много выпил кофе в дорогу.

Водитель молчал с каменной мордой. Вот ссука. До Царского села весь день трястись. В его распорядке явно должны быть запланированы остановки, а он торопится, будто тут недалеко уже.

— Ты слышал? Останови! — похлопал по плечу «Бульдога» граф. — Я тоже немного пройдусь.

Машина недовольно фыркнула и встала прямо посреди дороги. Собственно, обочины, куда можно было свернуть, здесь и в помине не было.

Я вылез и засеменил в кустики. Зашел поглубже и обернулся. Водитель тоже вышел. Курит и на меня поглядывает. Вот, паскуда, что же ты задумал?

Граф широкими шагами мерял поляну, водил плечами, разминая спину.

Я подошел к нему, будто бы тоже побродить по прекрасной поляне, а сам прошептал:

— Герр граф, это дорога точно не в Царское село. Мне кажется, нас везут совсем не туда.

Шеф похлопал меня по плечу и улыбнулся:

— Все нормально, Алекс, поверьте мне, нам не о чем беспокоиться. Это короткая и малоизвестная дорога. Здесь нет партизан, мы идем в обход возможных засад и наезженных путей.

— Кто вам такое сказал? Ему можно верить?

— Вы слишком много задаете вопросов, — уже с раздражением пробурчал немец. — Ваше дело слушать меня, а с дорогой я сам разберусь. Садитесь в машину, нужно успеть до темноты.

Вот аристократ хренов. Не видит дальше своего носа. Что ж… Я его предупреждал. Я наклонился к сапогу, будто поправляя брючину. Незаметно подтянул стилет в голенище повыше. Дома валялись удобные ботинки, но приходилось носить громоздкие сапоги, чтобы прятать оружие.

Я снова уселся в машину, и мы тронулись. Дорога совсем сошла на нет, лоханка почти ползла на брюхе. Неожиданно, машина выехала к реке, на берегу которой стояла избушка «на курьих ножках».

— Это что? — спросил граф, ткнув пальцем в бревенчатое строение, вросшее в землю, на крыше которого присохли желтые «медузы».

— Это временное жилище рыбаков, — ответил водила. — Сейчас заброшено. Дорога дальняя предстоит, надо остановиться, воды набрать из реки. Здесь удобный подход.

— Я не намерен пить из реки, — фыркнул граф. — Почему вы не позаботились об этом заранее?

— Виноват! Я всегда здесь воду набираю. По пути еще ручьи есть. Как-то не подумал, что для вас особенную воду надо припасти…

«Бульдог», вроде, извинялся, но при этом говорил уже с некоторой издевкой, будто он тут главный, а не граф.

Мой шеф это, как ни странно проглотил. Какая муха его сегодня укусила? Не узнаю его…

Машина остановилась возле хибары. Окна плотно зашторены подобием мешковины. Я решил проверить, что за домик. Вылез из машины, граф из любопытства поплелся за мной.

Я взошел на скрипучее крыльцо, чуть не угодив одной ногой в дырку. Доска прогнила и поставила «капкан».

Только взялся за ржавую ручку, как дверь распахнулась, и на пороге вырос автоматчик в непонятном защитном костюме, похожим на современную горку, но попроще.

Я отшатнулся, изображая испуг, прикрывая собой графа, когда сзади послышался сиплый голос бульдога:

— Заходите в дом, господа, не стесняйтесь!

Я оглянулся, он целился нам в спины из пистолета. Твою дивизию, так я и знал!

Я первым вошел в лачугу. Автоматчик держал меня на мушке и отступил к дальней стене. Пробивающийся сквозь мешковину робкий свет вычертил статную фигуру в угольно-черном кожаном плаще. Фигура встала, направив на нас пистолет и оскалив, будто вырубленное из гранита, морду. Я сразу узнал это лицо…

Глава 5

Гладкая, как яйцо голова, круглые очки, длинный как жердь. Это был Шалтай, собственной персоной. Он бросил на меня недовольный взгляд. В нем прямо-таки аршинными буквами читался вопрос: «Как тебя сюда принесло, болван?!» Но вслух он ничего не спросил.

У меня на душе отлегло — все-таки останусь жить. Сегодня, по крайней мере. Я сделал удивленный вид. Делать вид, что не знаю Шалтая как-то глупо, нас ведь граф и познакомил. С другой стороны, я чуть не взвыл. Кого угодно я почему-то ожидал увидеть на месте Шалтая. Натурально, когда я понял, что это какая-то подстава с похищением, я думал на кого угодно — на Британию, Армию Крайову, еврейских агентов или черта с рогами. Но то, что играть против графа будет Советский Союз… Ну да, дядя Саша, с чего бы, действительно? Медаль тебе за проницательность.

Чуть не взвыл.

Лучше бы это был еще один британский агент, чем… Вот так. Захотелось даже по-детски крепко зажмуриться и забормотать что-нибудь вроде «Пожалуйста-пожалуйста, пусть мне это все приснилось!»

— Присаживайтесь, герр граф, — процедил Шалтай. — Я для вас уже и стульчик подготовил. Посреди комнаты действительно стоял колченогий стул. Один. — Не знал, что гостей будет двое, так что тебе придется стоять.

На несколько секунд повисло молчание. Граф гордо вздернул подбородок и посмотрел в сторону.

— Вам нужно какое-то особое приглашение? — Юрген приподнял бровь и кивнул бульдогу. Тот подтолкнул графа к стулу, рывком усадил и вывернул руки за спину. Скрутил их веревкой. Потом подошел ко мне.

— Руки за спину, — буркнул он. Бл*ха, не люблю я эти фокусы в духе Гудини, мне все-таки уже не двадцать. Но что делать?

Завел руки за спину, позволив бульдогу себя связать. Юрген молча наблюдал за этими всеми манипуляциями. Ухмылялся самодовольно.

— Я вижу, вы не слишком удивлены, герр граф, своим пленением, — сказал он, когда бульдог, повинуясь движению его брови, вышли наружу. — Или делаете вид.

— Что происходит? — истерично проверещал мой шеф, брызнув слюной. Слишком как-то истерично… — Юрген, это что, розыгрыш? Какая-то шутка? Вы кому-то проспорили и устроили весь этот балаган?

— Вы до сих пор не поняли? — Шалтай кивнул автоматчику и тот тоже вышел. В доме остались только мы втроем. — Кончилась ваша сладкая жизнь. Теперь вами займутся компетентные люди по другую линию фронта.

Блин! Шалтай захватил графа, чтобы переправить его нашим. Как же не вовремя! Именно сейчас, когда я так был близок к своей цели… Янтарная комната снова отдалилась от меня за тридевять земель. Таким поступком он выведет меня из игры.

И что теперь? В партизаны податься? Кому я нужен в Пскове? Фрицы отправят меня работать на конюшню или кочегарку. Даже если я продолжу диверсионную деятельность, без информации, которую я получал из конторы, без Марты и графа, руки мои будут связаны. Получается, что в партизаны. Но там Хайдаров. Когда-нибудь особист докопается, что капитана Волкова в армейской разведке не существует. А может уже докопался, просто тут меня ему не достать. На место графа пришлют другого, и Янтарная комната бесследно пропадет, как и случилось в моем времени. Как же все-таки сложно изменить судьбу… Черт!

Я по-прежнему играл роль пленника. Шалтай не возражал. Понимал, что я сам откроюсь графу, когда созрею. Покажу свою истинную личину. Но что-то не давало мне «созреть». Какая-то непонятная и неоформленная мысль не давала покоя. Будто что-то я упустил. Это ловушка на графа, но тот сам в нее охотно пошел. И согласился путешествовать лишь в сопровождении своего переводчика. А потом нас повязал Шалтай.

Неприятная мысль вдруг кольнула сердце. Нет… Только не это. До меня начал доходить реальный расклад. Это ловушка не на графа, а на…

— Юрген, на вашем месте, — прервал мои размышления граф. — Я не был бы таким самоуверенным. Развяжите меня, пока не поздно все вернуть.

— И после этого вы забудете, что здесь произошло? — оскалился Шалтай. — Не думаю. Если будете с нами сотрудничать, то, возможно, не слишком пострадаете.

— Наглости вам не занимать, — хохотнул Юрген. — Ваш самонадеянный умишко отказывается понимать, что теперь я распоряжаюсь вашей жизнью.

— Я так не думаю, — граф улыбнулся одним уголком рта, в его глазах промелькнул холодный блеск. — Сколько сейчас времени?

— Что? Какая разница? — Юрген дернул плечом, губы его скривились презрительно.

Ситуация аховая, конечно. Шалтай убежден, что все идет по плану, что он, действуя по приказу советского руководства, захватил в плен одного из важных немецких функционеров и теперь ждет, когда кто-то явится его забрать, граф же со своей стороны…

Бл*ха, я пока до конца не понимаю, какого хрена тут творится. В машине граф вел себя чертовски странно. Будто все происходящее не только не было для него сюрпризом, но даже наоборот. Оно его полностью устраивало, будто все шло по плану. По ЕГО плану.

И тут мне жутко хотелось заорать Шалтаю: «Беги, дурак!»

Но я молча сидел, угрюмо повесив нос. И молчал. Потому что стоит мне это сделать, мои шансы выжить немедленно ломанутся к нулю на первой космической скорости. Потому что паззл в голове медленно начал складываться.

— Котофей, — сказал вдруг граф по слогам. Он произнес это слово, будто не понимал его значения, а просто прочитал по буквам.

Зато Шалтай дернулся, как будто его ударили.

— Ага, вижу, ты знаешь, что это значит, — тонкие губы графа растянулись в улыбке. — Это ведь позывной твоего связного, верно? Того самого, через которого тебе пришел приказ доставить меня в это место, так?

Шалтай молча смотрел на графа. На его лице не дрогнул ни один мускул. Только скулы побледнели малость.

— Тебя очень давно пытались вычислить, Юрген, — сказал граф. — Но в Судетах ты как-то вывернулся и отвел от себя подозрения. А вот сейчас, видишь, не получилось у тебя. Ты принял этот приказ за чистую монету, а попал в ловушку.

В глазах Шалтая промелькнула тень какой-то эмоции. Боль, может быть.

— Знаешь, Юрген, мне всегда было интересно, каково это — жертвовать любимыми людьми во имя великой цели? — спросил граф. — Как звали ту девушку? Элишка? Ты же знаешь, что с ней случилось?

Опа… Вот теперь Шалтая, кажется, проняло. На мгновение его каменное лицо перекосило гримасой страдания.

— Видимо, она тебя очень любила, раз не выдала, — усмехнулся граф. — Несмотря ни на что. Она оказалась выносливой девочкой.

— Замолчи, — прошипел Шалтай.

— А то что? — усмехнулся граф. — Ты проиграл, Юрген. Ты уже тогда проиграл, хоть и не понял этого. А сейчас мы просто наблюдаем… Закономерный финал.

Я слушал их разговор молча. Не знаю, что там произошло в Судетах, но это воспоминания причиняли Шалтаю дикую боль. Граф это знал.

А ведь буквально несколько часов назад я думал о том, что граф, в сущности, не такой уж и плохой человек, что убивать его необязательно, что пусть живет и наслаждается созерцанием произведений искусства и дальше…

Вот тебе, дядя Саша, кушай, не обляпайся, прекраснодушный идиот!

Я прикрыл глаза и мысленно сосчитал до десяти. Хорошо, что граф сейчас слишком увлечен моральным превосходством над Шалтаем и на меня не смотрит. Кажется, мое лицо сейчас так перекосило от ярости, что на нем чуть очки не потрескались.

…Девять… Десять…

Ты будешь гореть в аду, гнида фашистская…

Это в прошлой версии реальности ты благополучно дожил до преклонных лет в своем поместье. Здесь этого не будет. Я не позволю. Глотку тебе перегрызу, тварь. Будешь гнить в канаве где-нибудь под забором! В выгребной яме утоплю, сссука, только прослежу, чтобы ты не всплыл, как тот Вяз…

— А ты, кстати, знал, что этот твой «котофей» тоже девушка? — спросил граф. — Но она тебя не выдала только потому, что в лицо не знала, с кем работает. Она бы сказала, если бы знала. Во всем остальном, как мы видим, она не солгала. Раз ты принял безумный приказ о моем пленении за чистую монету. Слабовата девочка оказалась. Не то, что Элишка.

— А ты смелый, граф, — сказал вдруг Шалтай совершенно нормальным голосом. В котором даже сквозила ирония. — Никогда бы не поверил, что ты согласишься на такую авантюру. Я всегда считал, что свою жизнь ты ценишь больше всего остального.

— Вот видишь, как плохо ты меня знаешь, щенок, — холодно отозвался граф.

В комнате снова повисло молчание. Было слышно, как под дверью топчется один из подручных Шалтая. Вроде эти двое немцы, и водила, и второй. Интересно, как Юргену удалось их завербовать?

— Леербаха ты тоже завербовал? — спросил граф.

— Вот еще, — фыркнул Шалтай. — Он просто выполнял мой приказ, как ему по субординации и полагается.

— И ты думаешь, я тебе поверю? — тонкие губы графа снова расползлись в ледяной улыбке.

— А мне плевать, верите вы мне или нет, — хмыкнул Шалтай. — Хоть пристрелите его, хоть ремней из спины нарежьте.

— Смотрите, герр Алекс, как он своего человека выгораживает, — граф посмотрел на меня. — Ааалекс, вы как будто боитесь! Не бойтесь, этот дом окружен, нам с вами ничего не угрожает. У этого змея больше нет ядовитого жала.

— Не слишком ли вы оптимистично настроены, граф? — спросил Юрген, извлек из кобуры пистолет и положил его на стол. — Вы ведь загнали меня в угол, значит терять мне нечего. Моей жизни конец. Но вам-то я отомстить еще успею.

Неожиданно граф расхохотался. Искренне и весело, как будто услышал хорошую шутку.

— Конечно же, ты меня не убьешь, Юрген, — сказал он. — Или как правильно по-русски? Ю-ри-й Ифа-но-фич?

— И что же мне помешает? — скривил губы Шалтай. Держался он неплохо. Разве что лысина покрылась капельками пота, а по лицу и не скажешь, что он только что получил такой удар.

— Ваш ум, — сказал граф. — Я давно и неплохо вас знаю. Вы хладнокровный и гордый. И еще — вы понимаете, что жизнь ваша сейчас не закончится. И если вы подумаете еще немного, то поймете, что для вас все складывается как раз наилучшим образом. В войне ведь неплохо бы оказаться на стороне победителей, ведь так?

Лицо Шалтая окаменело. Несколько секунд он стоял неподвижно. Тихо было так, что слышно было, как в углу паук плетет паутину.

Гробовую тишину нарушил выстрел снаружи. Вскрик. Автоматная очередь. Еще один выстрел. Топот множества ног.

На лице графа заиграла торжествующая улыбка.

— Вот и все, друг мой, вот и все, — сказал он. — Наша с вами драма приближается к развязке…

Лицо Шалтая вдруг перекосило. Он оскалился совершенно зверским образом и рванулся вперед. Я хотел крикнуть ему что-нибудь, но за какую-то долю секунды сообразил, что он задумал, и крик застрял у меня в глотке. Кулак Шалтая впечатался в висок графа. И тот вместе со стулом мешком повалился на бок.

— Я не должен попасть к ним в руки живым, — быстрым и совершенно нормальным голосом сказал Шалтай. В руке его блеснул нож. Он в какую-то долю секунды переместился за мою спину, сталь коснулась моей кожи, и я почувствовал, что руки у меня свободны.

— Юрген… — пересохшими губами прошептал я. — Может, граф прав, может в двойные агенты, а? Ты же не…

— Павел, — сказал Шалтай. — Меня зовут Павел Угрюмов. Нет времени. Скажешь, что я озверел, собирался убить графа, но ты схватил пистолет и выстрелил. Убей меня с одного выстрела, иначе замучают.

Шаги загрохотали практически у порога.

— Сдохни, фашистская гадина! — заорал Юрген, прыгнул на лежащего на полу бесчувственного графа и занес над ним нож. С грохотом распахнулась дверь. Я рванулся к столу и схватил пистолет.

— Хальт! — раздался окрик от двери.

Бабах! — грохнул в моих руках «вальтер».

На виске Юргена появилась круглая черная дырочка. Он успел повернуть голову и посмотреть на меня до того, как в его глазах потухли последние искры жизни. Губы его еще шевелились, когда тело уже медленно оседало на обшарпанные доски пола.

«Прощай, Шалтай, — подумал я. — Прощай, Пашка… И прости».

Глава 6

Паровоз издал пронзительный свист, и состав тронулся. Вокзал Пскова пополз назад, толпа провожающих на перроне засвистела и заулюлюкала. Орава мальчишек помчалась следом, выкрикивая какую-то кричалку, но через закрытые окна нашего вагона было не слышно, что именно они орут. Впрочем, я не особо прислушивался. Со вчерашнего дня мир как будто подернулся серой пеленой. Все, что произошло после смерти Шалтая слилось в мутное месиво. Я механически отвечал на вопросы, кивал, когда меня хлопали по плечу и хвалили.

Граф очень удачно пришел в себя как раз в тот момент, когда Юрген занес над ним нож. Меня довольно быстро оставили в покое по его приказу, и я поплелся, куда глаза глядят. Пришел в бар, заказал полстакана водки, жахнул безо всякого эффекта. Напиться хотелось жутко. Чтобы до изумления, до потери человеческого облика. Я заказал еще водки. Прошептал одними губами: «Спи спокойно, Пашка, я за тебя отомщу!» Выпил залпом и вышел.

Вернулся на работу, столкнулся в комендатуре с удивленной Доминикой, которая немедленно оттащила меня в сторону и поинтересовалась, какого черта я здесь, а не в Царском Селе, как планировалось. Отмахнулся. Мол, завтра буду. Послонялся по коридорам еще какое-то время. Мою отстраненность и растерянность все списывали на неопытность и излишнюю интеллигентность. Хвалили и подбадривали. Столкнулся с графом, который велел мне идти домой и ложиться спать. Мол, утром поезд. Только не в шесть, а в десять.

Спорить не стал, ушел. Закрылся у себя на чердаке, укутался с головой в одеяло. Голова была пустой.

И даже не то, чтобы смерть Юргена-Павла была чем-то особенным и до глубины души меня задела. Погибнуть он мог в любой момент. Как и я. Как и любой человек нашей с ним профессии. Погибнуть в безвестности, среди врагов, без возможности попрощаться. Шалтай поступил профессионально. Я… Бл*ха, я раз за разом прокручивал в голове этот эпизод, пытаясь понять, как можно было дать ему уйти. По его душу явилось двадцать три человека. Я сосчитал. Двоих подручных Шалтая сняли сразу же, наповал. Его хотели взять живым. Я слышал, как абверовский гауптштурмфюрер сокрушался, что не получилось. Бесились они знатно, конечно. Эвона как, советский разведчик был у них прямо под носом, на виду, приказы раздавал, делишки свои красные крутил. А они проморгали. Прошляпили. Шепотом называли меня дураком и истеричкой.

Поезд качнуло. Я взял со столика бутылку воды и сделал несколько глотков. Хотелось хоть как-то смыть кисло-горький привкус во рту.

Граф, к счастью, еще до отправления был занят беседой с троицей военных искусствоведов. Да уж, отличное определение, ничего не скажешь. Эти трое носили стандартную эсэсовскую форму. Они представлялись, но запомнил я только того, который был пониже. Фамилия его была Пульман. В двух остальных вообще ничего не выдавало ценителей искусства. Рослые амбалы с вытянутыми арийским рожами и белозубыми улыбками. На вид им лет по двадцать пять-тридцать. Но при этом один из них защитил диссертацию, посвященную фонтанам в стиле барокко и водному искусству, а второй… Гм. Не запомнил, но тоже что-то возвышенное и особенное. Старшим среди троицы был Пульман. И все они заглядывали графу в рот и внимали каждому его слову.

Военные искусствоведы, бл*ха… Красиво фашики грабителей-мародеров обозвали. Специалисты по сортировке награбленного. Главная задача этих троих — сортировать захапанное по степени ценности, используя для этих целей свое высшее искусствоведческое образование. Хотя на вид они обычные эсэсовцы. При нашивках, наградах, звании и прочей мишуре.

Их разговор я не слушал. Сидел, уткнувшись в книгу носом, и делал вид, что читаю.

В составе этого поезда был только один вагон «для белых», тот самый, в котором мы ехали. Места там были сидячими, кресла стояли вокруг столиков, и, в принципе, были даже довольно удобными. Остальные вагоны были обычными товарными, но ехали там по большей части люди. Рядовые солдаты, парни и девки с повязками компании Тодта на руках, медики… Кажется, везли еще строительное оборудование — граница опять отодвинулась, хотели понастроить укреплений, чтобы русским отвоевывать эти места было труднее.

Я снова отхлебнул воды и поморщился.

Так. Хорош раскисать, дядя Саша! Нет у тебя ни времени, ни возможности грамотно и по всей программе раскиснуть. И на тоску времени нет. Одна моя давняя знакомая, которая еще не родилась, очень любила присесть мне на уши, доказывая, что мне необходимо посещать психолога. Потому что, мол, если этого не сделать, то все мои проблемы вырвутся наружу, и я окончательно поеду кукухой. Может быть, она в чем-то даже и права. Взять того же «отличника», который одним махом превратился в настоящего законченного шизика. А ведь его всего-то галлюциногенной отравой напоили. Был человек — нет человека.

Я криво ухмыльнулся, представив, как я со своими проблемами являюсь к Кристофу Линдту, психотерапевту из института Геринга, которого занесло в Псков с командой Рашера, но он от всех обвинений как-то ловко увернулся и даже сохранил за собой кабинет и право на практику. На вид — совершеннейший псих. С усами, как у Сальвадора Дали, и все время в шляпе. Головной убор он не снимал нигде, поговаривают, что даже спать ложился в нем.

Я снова потянулся за водой, но обнаружил, что бутылка пустая. Надо бы подняться и сходить в начало вагона, там стоит несколько ящиков.

Встал, встряхнулся. Почувствовал, что вроде оживаю. Даже как будто мир стал поярче, краски какие-то в нем появились. «Вот видишь, дядя Саша, а ты говоришь, что в психологах толку нет, — подумал я, пробираясь в головную часть вагона. — Стоило тебе только подумать про психолога, как к в твое тело сразу начал здоровый дух возвращаться!»

В этом вагоне друг у друга «на головах» не сидели. Он вообще, можно сказать, был полупустым. Кресел вокруг каждого столика было по шесть. Но ни в одном таком «купе» все места заняты не были. Трое искусствоведов и граф. Четверо угрюмых мужиков в оливковой форме компании Тодта. Четверо офицеров. Две дамочки сурового вида в строгих платьях. Все едут в захваченное четыре дня назад Царское село по каким-то важным делам.

Я прошел мимо компашки офицеров, и когда услышал слово «вервольф» невольно прислушался. Говорил вихрастый парень с выбитым передним зубом. В звании шарфюрера и с нашивками аненербе. Остальные офицеры были рангом повыше, но держались с ним на равных. Значит он из тех, кто «умом выделяется», а звание… Ну а что звание?

— …старик был, — сделав круглые глаза вещал щербатый шарфюрер. — Жил в лесу, в избушке. Его в оборот взяли и расспросили, как да что. А он в отказ. Мол, не буду с вами разговаривать, вам все равно уже ничего не поможет. Мертвые, мол, вы уже…

Я прошел мимо, достал из ящика бутылку воды и медленно пошел обратно.

— …это у вас бы его просто расстреляли! — возразил кому-то щербатый. — У нас своя специфика, тут понимать надо!

— Ты не увиливай, давай, что было дальше? — нетерпеливо спросил один из офицеров.

— Он заладил про это самое проклятье, мол, нельзя здесь ничего копать.

Я прошел мимо компании и прикинул, что если сесть на противоположный ряд кресел, то мне будет отлично слышно, что щербатый рассказывает.

Я сел, снял с бутылки крышечку и развесил уши.

Мне не показалось. В рассказе щербатого речь шла про тот самый лагерь в лесах под Заовражино, который снесли в ноль партизаны Слободского в компании каких-то мутных, но грозных НКВД-шников. И что-то оттуда вывезли странное. А палатки и прочее — сожгли. И вот сейчас щербатый заливал своим слушателям в уши отборнейшую дичь. Мне даже захотелось шапочку из фольги надеть, чтобы мозги не закипели. По его словам под Заовражино сходились какие-то энергетические потоки. И на этом самом перекрестке поселиться могли только люди, обладающие особыми способностями. Остальные от этой энергии чахли и дохли. Так что в этом месте, где они копают, когда-то поставили языческое капище Семаргла, которое потом заменила часовня, которую потом коммунисты сожгли. Но до настоящих сокровищ этого места коммунисты не добрались, потому что не знали, где искать. В отличие от Аненербе, разумеется.

Хм, а может и не такая уж и дичь… Если отбросить мистическую мишуру про энергию, капища и проклятия, то получалось, что нацистские ученые обнаружили место с историей, принялись его разрабатывать и что-то нашли. А в НКВД решили, что «такая корова нужна самому», в конце концов, находки на российской земле найдены. И устроили налет силами Слободского. И находки отобрали.

А Семаргл — он вроде похож не то на волка крылатого, не то на собаку. Так что волчьи или собачьи черепа, которые я мельком видел, вполне могли иметь отношения к тем давним временам, когда славяне еще были язычниками.

Хм… Надо что ли найти в архиве информацию про этого Семаргла. А то я и знаю-то про него, потому что один бульварный писатель его в своем романе упомянул. Узнаю побольше, глядишь и нападения вервольфа буду обставлять с еще большей фантазией…

В двадцать первом веке от Питера до Пскова поезд доходит за три с половиной часа. Сейчас же мы на восьмой час дороги добрались до Гатчины. Поезд остановился, и в нашем вагоне прибавилось пассажиров. Все до единого немцы.

Я остался сидеть не на своем месте, уж очень хотелось дослушать про похождения Вервольфа. Да и по соседству со мной никого не было. Количество фашистов на квадратный метр в вагоне и так зашкаливало, а в свете последних событий у меня на них вдруг образовалась жуткая аллергия.

В вагоне стоял тихий гул от доносившихся со всех сторон дорожных разговоров и приглушенных смешков. Слышен был звон стаканов бульканье походных фляжек. Фрицы втихаря прибухивали.

Я снова навострил уши, надеясь на продолжение рассказа, но чинную и размеренный обстановку в поезде вдруг нарушил чей-то гнусавый голос. Казалось, что поет орангутанг. Сразу захотелось посмотреть, что за примат. Да еще и звон какой-то и дребезжание вторило пению. Блин! Да это же балалайка!

Вагон уставился на скрюченного, но живого и юркого, как суслик, деда в рваном ватнике нараспашку. Беззубым ртом он базлал частушки. Причем на немецком. С акцентом, от которого даже у меня уши задергались. Выучил несколько четверостиший и шпарил их под балалайку на частушечный лад.

Пел о важном и насущном. О том, как красавице Берте доброжелатели сообщили, что ее парень ей изменяет. А она сидела и гадала, какой из них. Потом затянул про фермера Ганса, у которого сына забрали на войну. Он написал домой письмо: «Папа, все хорошо, спим аж до шести часов утра».

Фрицы гоготали, и швыряли дедку монеты. Тот ловко собирал их на полу, отвешивал поклоны с возгласом «Данке вам мерси, господа путешествующие».

Шапка набекрень, на левой ноге сапог, на правой лапоть. Наступил на подол одной из дам, платье которой свесилось в проход. Та фыркнула и брезгливо одёрнула платье, а дед, извиняясь, полез вдруг целовать ей руки. Дамочка отшатнулась и опрокинула со своего столика дымящийся стакан с чаем. Тот пролился на какого-то унтера, ошпарив прямо область его фаберже. Прижег знатно, так как немчик взвизгнул, как резанная порося. Вскочил петушком и залепил старику затрещину.

Подпившие солдаты, расположившиеся на соседних сиденьях, увидев бесчинство унтера, попытались того урезонить. Факт прожарки фаберже ускользнул от их взгляда, они застали только развязку с оплеухой, которая им показалась вопиющей несправедливой по отношению к талантливому исполнителю, ведь этот чертов русский так всех веселил, а ему морду лица начистили «за просто так». Как он теперь петь будет?

Унтер, который судя по раскрасневшейся харе, тоже успел пригубить шнапса, был старше солдатиков по званию и, не церемонясь, отправил их к предкам по материнской линии, пригрозив к тому же комендатурой.

Солдаты отступили, но один из них швырнул в унтера скорлупой от вареного яйца, когда тот отвернулся. Скорлупа прилипла к лысине и вызвала смех той дамочки, из-за которой и начались оказии с кипятком. Унтер совсем разобиделся и сделал попутчице замечание, сравнив ее с работницей древней профессии.

Дама фыркнула и зарядила унтеру звонкую пощечину. Так, что у того скорлупа отвалилась. Ошпаренный, скорлупой закиданный и по щеке битый унтер совсем разобиделся и было схватился за пистолет. Но за даму вступился какой-то СС-вец. Как оказалось, он лично знал фройлен.

СС-вец грозно зыркнкул на унтера и приказал занять свое мокрое место. Тот вроде подчинился, но что-то бурчал в ответ. Солдаты хихикали, дама улыбалась СС-овцу, а дед, оставив балалайку уже доколупался до других женщин, пытаясь сгнусавить романс. Все бы хорошо, но под романс балалайка совсем не шла. В конце концов, кто-то из высоких чинов встал и варварски вышвырнул в окно инструмент, а деду велел заткнуться, пригрозив ему расстрелом на ближайшей станции.

Дед старый, но жить все равно хотел подольше, чем путь до ближайшей станции. Песни больше не пел, а подсел к солдатам и тут же выклянчил у них пол стакана шнапса.

На спор выпил его, не закусывая и протянул руку с пустой тарой со словами:

— Не жмись немчура, Степан только разогреваться начал. Пойло у вас гадское, но пить я вас научу.

Слава богу, сказал он это по-русски и в компашке солдат его никто не понял. Те лишь восхищенно раскрыли рты, глядя как дед Степан заглотил еще пол стакана. Занюхал рукавом телогрейки, шумно выдохнул, крякнул и снова протянул стакан:

— Третий за баб, куда ж без них. Наливай за фрау, говорю. Че вылупился, лей полнее, а то рука отсохнет часто ко рту подносить.

— Фрау, фрау! — одобрительно загоготали солдаты и плеснули в стакан уже до самых краев.

Казалось, если бы с горкой можно было, то с горкой бы налили. Кто-то из них уже даже на спор деньги ставить стал, выпьет дед или скочурится.

— Чтоб вы сдохли! — улыбнулся дед тостом и снова хряпнул горячительное.

До дна выцедил, но уже не так бодренько. Глаза его сбились в кучу, а шапка совсем съехала. Он встал, пошатываясь и держась за спинку сиденья. Раскланялся, с улыбкой пожелав попутчикам скорейшей смерти и поплелся в мою сторону. Солдаты проводили его аплодисментами.

Ноги Степана подгибались и норовили разъехаться. Он добрел до моего сиденья. Я отодвинулся, пропуская его, но дед дальше не пошел. Путь самурая закончился именно возле моего столика. Он бесцеремонно плюхнулся рядом и смерил меня презрительным взглядом:

— Русский?

Я молча кивнул.

— Эх… Добрая балалайка была, — на его морщинистой щеке картинно прокатилась слеза.

— Шел бы ты дед, поспать, — пробурчал я, задерживая дыхание, от паров застарелого перегара. — И по-русски сильно не балакай лишнего. Это хорошо, что тебя никто не понял. Но не все они по-русски не понимают.

— П-простите, — икнул дед. — Простите, вы не знаете, как на греческом языке сказать «спасибо»?

На меня уставились выцветшие, но абсолютно трезвые глаза…

Глава 7

— Эфхаристо, — машинально ответил я и на несколько секунд завис. Мне как-то в голову даже прийти не могло, что человек утонченной и аристократичной Доминики будет выглядеть… Эээ… Вот так. И как, простите на милость, я должен приблизить этого деревенского обрыгана к графу? А кого-нибудь еще более экзотического она мне подсунуть не могла? Ну, там, хасида с пейсами, скрипочкой и типичным одесским говором… Ну, разные же есть варианты. Чернокожий амбал или, там, китайский торговец с тараканьими усами. Да, точно, в нашей компании сейчас только Фу-Манчу не хватает. «Герр граф, позвольте вам представить…»

Я бросил взгляд на усевшегося прямо на полу возле выхода из вагона Степана. Он пошарил за пазухой, извлек грязный сверток, развернул мятую газету и принялся с чавканьем жевать упакованную в нее снедь. На вид, словно бы на помойке найденную.

Фрицы перестали обращать на него внимание, потому что мы уже ехали по Царскому Селу. Точнее сказать, по развалинам Царского села. Уютный город Пушкин был изуродован воронками от взрывов, стекла в домах были или выбиты, или крест-накрест заклеены. Или забиты фанерой. Догорающий танк, вписавшийся в фонарный столб. Несколько повешенных на одном дереве. Компашка фрицев, глумящихся над раздетыми догола людьми…

Сам собой включился режим «телевизора». Все эмоции приглушились и отодвинулись на задворки сознания. Так что я не отворачивался. Смотрел. И запоминал. В Пскове я не застал самых первых дней оккупации. А вот здесь…

Поезд остановился.

От вокзала осталась пустая коробка с выжженными окнами. Здания на привокзальной площади… Мозг мой старательно пытался наложить картинку «было-стало», но получалось плохо. Отказывалось мое сознание сопоставлять «пряничный городок» Пушкин из будущего и безжалостно разрушенное Царское Село сорок первого. Я видел старые фотографии, как оно все было. В музеях Царского села эти снимки хранятся в огромных количествах. Но я никогда их не рассматривал, так мазнул взглядом и мимо прошел. Как-то не приходило в голову, что я своими глазами это увижу.

Перрон был кое-как залатан досками, но в нем все равно еще зияли дыры. Никакой толпы встречающих не было — поезд деловито разгружался силами прибывших.

— Герр граф? — к компашке искусствоведов приблизился молоденький фриц, на вид вообще почти подросток, но уже с крестом и знаками отличия обершарфюрера СС. — Мне приказано проводить вас к месту проживания.

— А этот русский тоже с нами? — недовольно зыркнул в мою сторону Пульман. Двое других «искусствоведов» ощерились в издевательских улыбках, оглядывая меня с ног до головы. Я стоял, привычным уже образом ссутулив плечи.

— Может быть, мне и правда расположиться где-нибудь… В казарме… — промямлил я, не глядя на графа.

— Не мелите чушь, герр Алекс! — отрезал граф и гордо вскинул породистый подбородок. — Если бы не вы, я дважды был бы мертв. Да, герр Пульман, Алекс Волкофф будет проживать со мной.

Я незаметно облегченно вздохнул. Граф был личностью импульсивной, хрен знает, что ему взбредет в голову в следующий момент.

А вот Пульману я не нравлюсь. Всю дорогу он подчеркнуто делал вид, что меня не замечает, зато сейчас сверлил глазами, как буравчиками. Я даже с опущенной головой его злобный взгляд ощущал.

Граф принялся отдавать распоряжения солдатам, которые тащили его багаж. Беспокоился за свой патефон очень. Ну да, конечно, как он без музыки-то своей переживет эти несколько дней…

Крытый грузовик вез нас по разбомбленному Царскому Селу. Мозг онемел, будто в него влили пару литров новокаина, так что я без лишних эмоции выхватывал из окружающей реальности сцены ожившего кошмара. Фрицы выволакивают из дома его обитателей. Таких обычных на вид. Полноватый дядечка в сером костюме, с уже оторванным с мясом рукавом, но чудом удержавшейся на голове шляпе. Дамочка в строгом платье. Вышла, пытаясь сохранить достоинство и осанку. Фриц с вывалившимся над ремнем брюхом толкнул ее прикладом в спину, она неловко растянулась на брусчатке, усыпанной кирпичной крошкой. Двое подростков, мальчик и девочка. Девочка плачет, брыкается, парень пытается ее защитить. Старушка-божий одуванчик. С нее сорвали шаль, в которую она зябко кутала плечи.

Грузовик проехал. Сзади раздались два выстрела, крик нечеловеческой боли и дружный гогот.

Три уцелевших фонарных столба. На каждом — по двое повешенных.

Стол с тумбой, за которым восседает белобрысый парень с опостылевшей мне уже форме цвета «фельдграу». К столу вдоль посеченной пулями стены дома стоит очередь. Женщины, пожилые мужчины, подростки. У каждого в руках — паспорт. Ах, ну да. Регистрация жителей. Великому Рейху требуются рабочие руки.

На следующем столбе хрипло голосит матюгальник. Жизнерадостным голосом диктора он сообщает, что Царское Село освобождено от коммунистической заразы. И каждый сознательный гражданин, которому известно, где прячутся коммунисты, комсомольцы, пионеры и евреи, должен явиться в комендатуру или и немедленно сообщить.

Обгорелые стены. Воронки от взрывов. Неубранные все еще трупы, похожие на бесформенные кучи тряпок.

Даже мой внутренний голос заткнулся и никак происходящее не комментировал.

Апартаменты нам выделили в Александровском дворце. Перед колоннадой фрицы устроили кладбище. При виде надгробий из березы с табличками на немецком, я впервые за все время, которое я здесь, почувствовал хоть что-то.

Злорадство.

Хрен вам, а не легкая победа!

Кажется, уже сейчас до фрицев начало доходить, что не видать им никакого Нового года в родных Мюнхенах и Франкфуртах. Вон, уже начали укрепления возводить…

Когда мы устроились и расположились, уже стемнело. Графа поселили в просторных апартаментах в правом крыле, мне он от щедрот выделил целую комнату, с узкой кроватью, узким окном, столиком и вычурным ночным горшком. Видать, раньше там жил слуга прежнего хозяина. Раньше там еще стоял шкаф, но его грубо выволокли, на паркете зияли глубокие царапины. Электричество еще не восстановили, но свечей имелось в избытке, целая коробка. Толстые, восковые… Из церкви какой-то что ли их притащили?

— Завтра нам предстоит много работы, Алекс, так что ложитесь спать, — сказал граф, когда я, разложив свой нехитрый скарб в своей «опочивальне», зашел в его покои. Он сидел а роскошном золоченом кресле с атласной обивкой и читал книжку. На тумбочке рядом с ним стоял канделябр на пару десятков свечей. Мельком я подумал, что картина прямо-таки, как кадр из исторического фильма. Дорожный костюм граф сменил на шелковую пижаму, свет свечей поблескивал на позолоте мебели.

— Да, герр граф, — я кивнул. — Спокойной ночи, герр граф!

Поспать, да. Поспать и выспаться — это было отличной идеей. Как там дальше сложатся дела, хрен знает. А тут у меня в кои-то веки довольно удобная кровать и — о чудо! — постельное белье!

В сон я провалился моментально и без прелюдий. Только голову до подушки донес, и вот я уже в стране Морфея. Каждый раз, засыпая, я надеялся на какие-нибудь волшебные озарения, откровения или подсказки. Даже мысленно иногда вопрос проговаривал. Ну давай, мол, мироздание, сформулируй внятно, что от меня требуется? Правильно делаю? Или неправильно? Может надо было мчать в Германию и Гитлера убивать, а я тут с этим графом ношусь, как с писаной торбой. Жизнь ему спас. Однажды. Шалтай его убивать не собирался, правда граф об этом не знает.

Ответы и озарения, ага. Как бы не так.

Как будто моргнул, и вот уже за окном акварельный сентябрьский рассвет. Где-то вдалеке кашляющий звук одиночных выстрелов. Лающая немецкая речь снаружи.

Я по-быстрому сгонял до столовой, пришлось там немного попререкаться с фрицами на раздаче, объясняя, кто я такой. Забрал порцию завтрака для графа, удалось даже кружкой кофе разжиться. По дороге я со всеми здоровался и знакомился. Нужно было примелькаться по-быстрому. Стать привычной частью этого нового интерьера. Ну и графу еще раз продемонстрировать свою полезность и преданность, не без этого.

Екатерининский дворец был в весьма печальном состоянии, бомбили его совершенно нещадно. До янтарной комнаты мы в первый день даже не добрались. До обеда граф и его подручные бродили по уцелевшим запасникам, что-то сверяли в документах, обсуждали очередность вывоза ценностей. Ближе к вечеру граф вдруг стал нервозно поглядывать на часы. Будто у него была назначена встреча, на которую он опаздывал.

В шесть часов он решительно откланялся, вручил мне ключ от своих «апартаментов», сухо сообщил, что у него дела и ушел, оставив меня в обществе Пульмана и компании.

Ах, да! У графа же где-то в Царском Селе есть весьма осведомленный в музейных делах информатор. Вряд ли у него было время завести здесь других знакомцев.

Меня задерживать никто не стал, так что я беспрепятственно покинул превращенный в руины дворец и поискал глазами графа.

Бл*ха!

Иногда он очень быстро ходит… Где теперь его искать?

Ладно, доверимся интуиции. Я направился в сторону самых уцелевших жилых районов Царского Села. Оглядывался, в надежде увидеть светло-серый костюм графа.

Под ногами хрустела бетонная крошка. В поисках я забрел в безлюдную часть города, где камня на камне не осталось от жилых построек.

Мысленно корил себя, что упустил шефа из вида. Мне непременно надо было знать, с кем он встречается. Редкие местные жители, что попадались на пути, смотрели на меня искоса затравленными глазами. Все-таки моя униформа, хоть и не военного кроя, но относительно чистая и ухоженная, сразу выдавала во мне фашистского прихвостня.

Женщины шарахались от меня, а мужики, опусти глаза, молча сжимали кулаки, но ничего не говорили. Зато про себя, наверное, проклинали.

— Свой я свой… — тихо бормотал я.

Только громко нельзя говорить, да и не поверит никто. Эх… Сам не понял, как очутился в окружении развалин. Дальше тупик. Черт! Развернулся, в поисках дороги.

— Эй, товарищ, потерял чего? — за моей спиной вырос мужик в потертой кожанке. Галифе заправлены в сапоги. Морда чуть угловатая и загорелая, как у тракториста, но глаза умные и цепкие. На военного не похож, но по повадкам сразу видно, что не простой мужичок. Может комсорг какой-нибудь.

Судя по бегающим глазкам, он все время был начеку. Боялся, что фрицы его сцапают. А ведь сцапают. Не сейчас так после. Городок маленький, подполье здесь трудно организовать. Да и кожанку на ватник поменять надо, чтобы не так в глаза фрицам бросаться. Видно, не успел еще.

— Ничего, — буркнул и я попытался пройти мимо.

Не тут-то было. Комсорг зарядил кулаком прямо мне в глаз. Вернее, он думал, что зарядил, но я был готов к такому повороту. Не вчера родился.

Уклонился в последний момент, и оттолкнул его от себя. Не бить же морду нашим.

Но «наши» оказались злыми. Неизвестно откуда вылезло еще двое, одежда у них была попроще, да и морды не слишком обременены интеллектом, но решительные и в доску советские. Вот влип, блин…

Рука машинально потянулась к заточке за голенищем. Нет… Не дело наших кромсать. Придется в чистую рукопашную работать. Хвала всем богам, у нападавших не оказалось огнестрельного оружия. Это еще раз подтвердило мои догадки, что мужики не из военных, а партийцы, до которых фрицы еще не добрались. Очевидно, ныкались в развалинах и теперь считали своим святым долгом, линчевать предателя, то есть меня.

Доказывать, что я свой — бесполезно. Любой полицай, если прижать, такую песню петь будет. Да и не привык я пощады просить…

Обступили с трех сторон. Умно.

— А ты верткий, дядя, — ухмылялся комсорг. — Но тем интереснее…

Напали разом, как стая волков. Я отступил, держась спиной к проходу, чтобы в угол не зажали. Подловил одного на выпаде, свалил его кулаком в челюсть.

— Ах, ты контра! — прошипел комсорг, наступая.

Упавший шевелился, но к продолжению боя явно не был готов. Осталось двое.

Комсорг взял в руку обломок кирпича. Понял, что кулаками со мной не сладить.

Эх, нечестно же так. Я схватился за обломок доски. Кирпич просвистел возле уха.

Хлоп! — припечатал доской по плечу коренастого напарника комсорга.

Бил не ребром, а плашмя, чтобы руку отсушить, но не сломать. Коренастый завыл и отступил на пару шагов, держась за отшибленное плечо. Комсорг снова подобрал кирпич. Вот ведь настырный какой.

Бам! — кинутый в меня кирпич впечатлялся в доску, которой я прикрылся, как щитом.

Мой черед. Махнул доской по длинной дуге. Пытаясь достать противника. Но комсорг присел, и швырнул мне в глаза горсть земли. Вот сука!

Я махал доской, пытаясь проморгаться. Краем глаза видел, что тот с «отсушенной» рукой уже тоже перешел в наступление. И по примеру командира с кирпичом. Хотелось без крови, но видно не получится. Нащупал заточку и почти вытащил ее уже из сапога, как почувствовал, что кто-то схватил меня за ноги со спины.

Бля! Это тот, что на земле валялся — очухался. Вцепился в мои сапоги, как клещ. Я замешкался на долю секунды, размышляя в какое место ему воткнуть заточку, чтобы не убить, но неожиданно получил чувствительный удар по голове. Даже не понял, чем. Поплыл, в глазах круги.

Доска выпала из рук, но я все еще стоял на ногах. «Клещ» уже переместился выше. Обхватив меня за колени, качнул. Я пошатнулся и потерял равновесие. Не устоял и завалился на спину. Вовремя — там, где только что была моя голова снова просвистел увесистый кирпич. Вот блин, чуть не зашибли, сволочи.

В голове крутилась гаденькая мысль: «Какая глупая смерть погибнуть от рук своих же…»

Но я не погиб. Воспользовавшись тем, что после прихода по голове, я немного пребывал в коматозе, на меня навалились все разом и скрутили. Связали за спиной руки моим же брючным ремнем. Умело так стянули, хрен высвободишься.

— Зря вы, мужики, — проговорил я.

— Заткни хайло, падла! — прошипел коренастый.

Он повернулся к комсоргу:

— Филат! На хрена он нам сдался! Камушком по темечку и прикопаем. А?

— Допросить его надо сначала обстоятельно, — хмурился лидер. — Явно давно на немцев работает. Не вчера переметнулся. Кое-что знает. А потом уже прикопаем. Вставай! Ну… П-шел!

Меня куда-то грубо потолкали, завязав глаза. Несколько раз наткнулся на что-то твердое. Бетонная крошка больше не хрустела под ногами, в лицо дыхнуло подвальной сыростью и могильным холодком. Ага… В убежище свое меня потащили. Теперь надо думать, как переговоры грамотно вести. Слава богу, тяму у них не хватило досконально меня обыскать. Заточка еще при мне, грела душу. Надо было сразу ей воспользоваться. Хотел, как лучше, а получилось по башке.

Повязку с моих глаз стянули. Керосинка на перевернутом ящике отбрасывала робкие отблески на бетонные стены, чуть прижав полумрак по углам подвала с низким потолком. Вверху трубы, под ногами земля. Мы, очевидно, под развалинами какого-нибудь жилого дома. Убежище подпольщиков и кто они там, хрен разберешь. После того, как коренастый предложил меня прикопать, я уже сомневался в их «партийном происхождении».

— Ну что, гнида, — комсорг ткнул меня кулаком в живот. — Рассказывай, кто ты и откуда.

Я закряхтел. Удар чувствительный, но не смертельный. Чтобы я сейчас ни сказал, все равно не поверят. Значит, надо предложить им сделку. Обменять мою жизнь, например, на…

На что обменять, придумать я не успел. В комнатку вошел батюшка. Самый настоящий. Ряса до пола, крест на груди. Густая, тронутая сединой борода аккуратно расчёсана.

— Кого это вы притащили? — он подошел поближе, а голос мне его показался до боли знакомым.

Я впился в него глазами. Отблеск керосинки осветил его лицо. Мать честная, да это же…

Глава 8

Вот так встреча! Передо мной стоял балалаечник Степан. Я аж глаза протер. Ну, точно он. Тот же прищур, борода, только ухоженная и чистая. Но он теперь не сутулится, языком не шамкает, да и зубы на месте. Что за наваждение?

— А, старый знакомый? — улыбнулся батюшка, распознав во мне связного от Доминики. — Какими судьбами?

— Да, так… Гулял, понимаешь, воздухом дышал, а тут эти, — я кивнул на комсорга с подручными.

— Ты его знаешь, Степан? — вмешался комсорг.

— Не троньте его. Свой он…

— Да какой он, к черту, свой? Ты посмотри! Форма потаскана, сапоги немецкие стерты. Сразу видно, что с начала войны фрицам прислуживает. Щас я из него выбью правду! — парень скинул кожанку и засучил рукава.

— Цыц, Мишаня! А ну развяжи молодца.

— Ты чего, Степан? Допросить его надо. Сам увидишь, как зябликом запоет, все нам поведает. Как евреев сдавал, как…

— Цыц! — гаркнул батюшка совсем не по стариковски. — Режь путы, сказал. Не трожь его. Со мной он.

— Не надо путы резать, — вмешался я. — Это ремень мой брючный, вообще-то, штаны без него спадывают. Просто развяжите и все.

Мишаня фыркнул, раскатал рукава и направился ко мне. С недовольным видом снял петлю с моих запястий.

Где-то за стеной послышались быстро приближающиеся шаги. В помещение вбежал взъерошенный парень.

— Шухер! — выдохнул он. — Немцы Рабиновичей взяли!

— Как взяли? — Миша накинул кожанку обратно, будто собирался на помощь или наоборот — дать деру.

— Я не знаю, — парень таращился на меня, увидев незнакомое лицо. — Сдал их кто-то, похоже. Они даже налысо постриглись и бороды сбрили, один черт распознали. Тетю Розу в квартире прямо пристрелили, а остальных забрали.

— Если кто-то из наших сдал, — задумчиво пробормотал Миша. — Значит, скоро и за нами придут. Степан! — повернулся он к попу. — Что делать-то?

— А я чего? — поп поглаживал бороду. — Если шухер, то каждый сам по себе. Хавайтесь, кто где сможет. Затихаритесь. Только меня не приплетайте.

— Как так? — насупился комсорг. — Ты же с нами. Ты же сам говорил, что фрицев тайно бить будем.

— Оказия вышла, бывает, — развел руками дед. — Слухайте сюда, хлопчики. Выходим по одному. Если кого возьмут — о других молчок. Усекли?

— Стоп! — вмешался я. — Никто никуда не уходит и не выходит.

Присутствующие вытаращились на меня с удивлением, будто увидели призрака, не иначе.

— Чего? — сглотнув, пробормотал Миша. — Ты что раскомандовался? Может это ты сдал Рабиновичей? А?

— Тот, кто это сделал о вашей группе не знает, — спокойно проговорил я.

— С чего ты взял? — недоверчиво спросил комсорг, но уши навострил и с любопытством и надеждой на меня уставился. — Что ты несешь? Тебе-то откуда знать?

— Заткнись, Мишаня, и послушай, — я добавил в голос железа. — Как думаете? — я обвел всех вопрошающим взглядом. — Что важнее немцам? Взять еврейскую семью или повязать недобитков комсомольцев, которые потом диверсии могут устраивать? А?

— Ну… — скреб затылок комсорг. — Нас важнее взять, конечно…

— И я про тоже. Если бы среди вас был предатель, то за вами первыми бы пришли, а уже потом за Рабиновичами. Вы в городе раствориться можете, а семья куда из квартиры денется?

— Так-то он прав, Мишаня, — чесал макушку парень, который принес нехорошую новость. — Это я, что-то не подумавши вас огорошил. Но Рабиновичей правда нахлобучили.

Комсорг помолчал, поиграл желваками.

— Ладно, — выдохнул он. — Этот тип прав. И правда нас бы в первую очередь ликвидировать пришли… Ложная тревога, товарищи. А за Рабиновичей мы отомстим. Честное комсомольское.

— Вот и договорились, — одобрительно кивнул я. — Только голыми руками не навоюешь. — Оружие вам раздобыть надо. Патрули нахлобучить и разоружить. Ходят они по трое. Нападайте со спины, пока впереди кто-нибудь отвлекает. Схрон сделать надобно. Одежку попроще раздобыть, чтобы не выделяться среди рабочего люда. Не лохмотья, но без фасону чтобы. И запасные лежки организуйте, чтобы было где схорониться если что. Все яйца в одну корзину не кладите, всегда должен быть запасной вариант…

— А ты кто будешь, дядя? — с удивлением уставился на меня комсорг.

— Учитель я, немецкого языка. Все, парни, удачи вам. Пора мне.

— Я провожу, — вызвался Степан.

Мы вышли из помещения.

— Это как же православный батюшка у комсомольцев в авторитете-то оказался? — спросил я, косо поглядывая на степенно вышагивающего рядом со мной Степана. А он хорош, зарррраза! Реально, другое лицо совсем! Не был бы глаз тренированным, хрен бы я признал в нем того забулдыгу из поезда. И не такой уж он и старый, как мне сначала показалось. Степенный такой пожилой дядька…

— Авторитет — он, знаешь ли, всем нужен, — чуть снисходительно ответил он. — Отсюда, видишь, все главные-то чуть не месяц назад сбежали, а комсомольцы эти — они сами принимать решения не обучены. Вот и подобрал их, как деток малых. Подручные в нашем деле завсегда пригодятся, так ведь?

Он хитро посмотрел на меня и подмигнул.

— А хоть поп-то ты настоящий? — хохотнув, спросил я.

— Был настоящий, теперь нет, — без улыбки ответил Степан. Он принялся рассказывать историю своей жизни. Мол, закончил семинарию еще до революции, был свой приход, а потом пришли красные, бла-бла, сложные жизненные перипетии. «Гладко брешет», — подумал я, пропуская мимо ушей животрепещущие подробности о том, как он мыкался, как жена его ушла к комиссару, как с игуменом подрался и с послушницей согрешил…

— Не веришь? — оборвав рассказ на полуслове, усмехнулся он. — И правильно делаешь. Набрехать всякий может. А за идею я уже свое отвоевал. Так что неча языком зря чесать, о деле давай побалакаем.

За полчаса нашего разговора я сделал несколько выводов. Степан (хотя, скорее всего, звали его иначе) — это человек начисто лишенный принципов и совести. Был ли он настоящим попом? Гм… Похоже, что все-таки когда-то был. Речь поставленная, баритон такой уверенный, говорок, опять же. План его был простой. Батюшки православные с немцами общались довольно активно. Сотрудничали, помогали темный народ просвещать насчет людоедской сущности коммунизма и все такое. Вот Степан и принарядился в рясу. А прежнего батюшку из Царского села может при бомбежке убило, а может и сам Степан помог ему отправиться в мир иной. Мелькало в его блеклых глазах что-то такое… Звериное. Вопрос, как именно и где он познакомился с Доминикой, он ловко обходил.

Чем дольше я с ним разговаривал, тем больше утверждался в мысли, что ни черта он здесь не жил после революции. Белоэмигрант, похоже. Только какой-то очень уж хитрожопый. Белоэмигрантов в Союз с началом войны хлынуло много, но практически все они к линии фронта как-то не стремились. Таскались по Пскову, выгуливая свои щегольские костюмы и всячески доказывали дремучим местным жителям, что немцы несут просвещение и цивилизацию в наши темные края. Идея притащить всех этих сбежавших от красной угрозы отпрысков дворянских родов и интеллигентских семей принадлежала немецкому отделу пропаганды. Правда, свою ошибку они быстро поняли. «Белую кость», прикатившую с Елисейских полей и прочих Монмартов, в Пскове наш люд всерьез не воспринял. И даже стал немножечко бить. Слушать их сладкие речи никто особо не стал, особенно крестьянская часть населения. У тех так вообще забрало упало, как только они этих лощеных барчуков увидели. «Опять в кабалу к помещикам?!» В общем, проект провалился, и отдел пропаганды принялся искать другие способы донести до населения антикоммунистические идеи и настроения. И вот тут ко двору пришлись как раз-таки батюшки. Которым коммунисты, прямо скажем, больно прищемили хвост в свое время.

Так что объективно, этот мой Степан выбрал очень верную маску и легенду. Сейчас вместе со своей рясой и крестом во все пузо — он идеальный коллаборационист, которого немцы примут… Хех. Подумал «с распростертыми объятиями». Но не принято у них обниматься. Так что примут с похлопыванием по плечу. «Зер гут, Степан, зер гут!»

Надо ухо востро с этим Степаном держать, вот что. Хрен знает, кто он такой на самом деле. И что там в его бородатой голове за план.

Мы порешили, что завтра с утра устроим нашу публичную встречу, сочинили легенду, что я с детства его знаю, всегда в тайне в церковь бегал. И разошлись. Он растворился в сгущающихся сумерках разоренного Царского Села. А я направился к своим апартаментам.

* * *

Я скромно притулился в уголке на деревянном ящике, разложил на коленях планшет и вносил в графы конторской книги буквы и цифры. Упакованные ценности, которые отправятся в Псков ближайшим поездом. Запросто можно было отложить эти все бюрократические дела на вечер, но мне нужно было занять чем-то руки, чтобы можно было беспрепятственно наблюдать за работой военных искусствоведов.

Янтарная комната… Если честно, до тех пор, пока Пульман не взял нож и не вспорол слой ватина, которым были покрыты стены, я бы даже не сразу сообразил, где мы находимся.

Бл*ха, вот так всегда! Я чуть ли не с самого начала своего пребывания в сорок первом представлял себе, как доберусь до янтарной комнаты, а когда мы сюда пришли, даже не узнал, что это она.

С другой стороны — простительно. Стены и потолок были укутаны так, что янтарное чудо света было похоже скорее на камеру для буйных. Окна в два слоя забиты досками, между ними — слой песка.

Пульман призвал приставленного им для поручений молодого фрица и отдал несколько распоряжений. Тот умчался. Искусствоведы, во главе с графом, сгрудились над грубым столом, сколоченным из досок и разложили на нем бумаги. Принялись обсуждать, тыкая то и дело пальцами в обитые ватином стены.

Явились парни в оливковой форме с инструментами. Выслушали Пульмана, покивали и принялись освобождать стены от «упаковки».

Изредка я бросал взгляды на происходящее. По мере сползания со стен ватина, комнате возвращался ее дворцовый шик. Пыль немного приглушила роскошь мозаики на стенах, но все равно это был шедевр. И военные искусствоведы со мной были согласны.

— Вот здесь панно повреждено, — отметил Пульман и внес в бумаги какую-то пометку. — Эти варвары пытались демонтировать комнату.

— Торопились, — пожал плечами один из его амбалистых подручных. — По технической документации ясно видно, что демонтаж следует начать с другого места.

— Чего ты хочешь от русских, они же читать не умеют, — ехидно бросил второй.

Фрицы радостно заржали. Граф хранил благоговейное молчание и наблюдал, как янтарная комната обнажается от ватина и досок.

— Божественно, — изрек наконец он, когда рабочие принялись вытаскивать из комнаты тюки ватина. — Скоро это произведение искусства вернется на родину…

Он прошел вдоль стен, едва касаясь кончиками пальцев янтарной мозаики.

Искусствоведы снова сгрудились возле стола и принялись вполголоса обсуждать технические вопросы. Погреть уши не получалось, тихо говорили.

Впрочем, этого и не требовалось. Самое интересное начнется чуть позже, когда появятся люди, ответственные за перевозку. Именно на этом этапе я и собирался подключиться. Кое-какие наметки плана у меня уже были, правда пока что в них имелось слишком много дыр и переменных.

К примеру, я до сих пор не знал количество заинтересованных сторон. Тот же Баба Яга, к примеру, которого так ловко вывел из-под удара Шалтай. Вряд ли он единственный «Джеймс Бонд» в наших краях. Несколько сброшенных с доски фигур никак не отменяет заинтересованности британской короны в дележке награбленного. Доминика, которая работает на какого-то греческого олигарха, предположительно Аристотеля Онассиса. И это были только те, о ком я был в курсе. А кто еще?

Я несколько раз вдохнул-выдохнул.

Надо, кровь из носа, сделать так, чтобы янтарная комната не покинула пределов России. Ни до какого Кенигсберга она доехать не должна. Как и не должна попасть всем этим жадным прилипалам, которые роем клубятся вокруг.

Мысли сами собой вернулись к Степану.

Умеет пани Радзивилл выбирать себе помощников. Что Оглобля был тот еще типус, что этот вот теперь. Оглоблю пришлось убить. Возможно, со Степаном придется поступить точно так же. Главное, момент не прошляпить, а то хрен знает, что он там прячет под своей рясой…

— Герр Алекс… — раздался над самым ухом голос графа. — Вы не против прогуляться немного по парку?

— Я готов, герр граф! — я захлопнул конторскую книгу и сложил бумаги в планшет. — А разве вам не нужно…

— Сейчас здесь начнутся подготовительные работы, а я хочу хотя бы ненадолго сохранить в памяти образ этого чуда света в целом виде, — граф говорил напевно, как будто читал стихи. Пульман за его спиной кашлянул, скрывая смешок. А я наоборот собрался и насторожился. Я успел за наше довольно плотное сотрудничество изучить графа. Когда он вдруг натягивал на себя маску неприспособленного дурачка, в голове которого играет симфонический оркестр, значит где-то внутри этого породистого черепа уже щелкает арифмометр холодного расчета.

Мы с графом вышли из дворца, перебравшись через завалы главного входа. Ступили на аллейку между стриженными кустами и деревьями. Яркие цветы на клумбах вытоптаны сапогами, кое-где валяются расколотые статуи. Чуть в стороне грузовик в попытке развернуться, завяз в цеплючих ветках живой изгороди.

— Я хотел с тобой посоветоваться, герр Алекс, — серьезным тоном сказал граф, останавливаясь рядом с вычурной скамейкой, чудом сохранившейся почти в неприкосновенности. — Так случилось, что в своем окружении я не могу доверять практически никому.

Я преданно посмотрел на графа сквозь очки.

— Рядом со мной есть предатель, — сказал граф, сверля меня взглядом.

Глава 9

Граф двусмысленно замолчал и неспешно направился к уцелевшей аллее. Я шел за ним. Молча. Напрягся, ясен пень. Первым делом даже подумал, что сейчас из-за кустов выскочат фрицы с винтовками наперевес, а граф повернется ко мне и сообщит, что все про меня знает. Что это я — Вервольф, что я убил его друга Алоиза, что это я стащил скифскую коллекцию Фаберже… Так что, сдохни, проклятый предатель!

— Если бы Летучий Голландец не искал преданности женщины, он обрел бы бессмертие, — вдруг ни с того ни с сего сказал граф. Я даже завис на несколько секунд, не сразу сообразив, о чем он вообще говорит. — Ведь по всему выходит, что Сента, дочь Даланда, была не более, чем сумасбродным орудием в руках судьбы, а вовсе не преданной женщиной…

А! Дошло! Граф опять заговорил об опере. На этот раз его эстетский разум поглотили раздумья о «Летучем Голландце» Вагнера. Капитан был проклят скитаться по морям, причаливая раз в семь лет, чтобы найти преданную девушку, а когда нашел — не поверил. Она сбросилась со скалы и умерла, а Летучий Голландец тут же затонул. Не заморачивался бы поисками, был бы бессмертным. Ну а с девушкой… Тоже, конечно, так себе логика. «Я тебя люблю-не могу, но если ты меня не любишь, сдохни!»

— Мне кажется, у него не было шансов уйти от своей судьбы, — осторожно произнес я. — И дело вовсе не в девушке.

— Тогда это было предсказание, а не проклятие, — граф грустно усмехнулся. — А преданность… Герр Алекс, что для вас значит преданность?

— Много вещей, — задумчиво проговорил я. Бл*ха, с одной стороны я мысленно выдохнул. Вроде граф не собирается прямо сейчас отдавать команду меня расстрелять. Да и вообще вроде бы не подозревает ни в чем. С другой — расслабляться, ну очень рано! Насколько я успел узнать графа, он довольно умен, но предсказать извилистый путь его мыслительного процесса я не смогу. — Доверие к решениям, ставить интересы другого человека выше своих…

— Это все не то! — граф резко остановился и всплеснул руками. — Не то! Окружающий меня мир звучит как совершенная симфония. А сейчас я чувствую фальшивые ноты. И чем больше я размышляю, тем больше убеждаюсь, что рядом со мной есть предатель. Человек-диссонанс…

Я молча смотрел на графа преданным взглядом. Как собака практически. Разве что хвостом не вилял. Граф не вел никаких расследований. У графа сработало чутье. Симфония мира у него диссонирует, ага. На самом деле это довольно хреновый знак. Раз граф в принципе задумался о таких вещах, значит скоро он начнет расставлять ловушки всему своему окружению. Значит надо быть очень внимательным, чтобы не влететь в одну из таких. Как Шалтай… Собственно, сам этот разговор может оказаться такой ловушкой.

— Герр Алекс, а почему ты не клянешься мне в верности и преданности? — с легкой улыбкой спросил граф.

— Потому что… — я помялся, потупил глаза, нервно пошевелил пальцами. — Потому что это как-то слишком громко для меня. Клятвы — это или про любовь или про военных. А я всего лишь учитель немецкого. Мои клятвы очень недорого стоят, это просто слова обычного служащего.

— Ты слишком скромный, герр Алекс, — граф отечески потрепал меня по плечу. По лицу было заметно, что он доволен моим ответом. — Твоя самоотверженная преданность дважды спасла мне жизнь, а ты говоришь — просто слова.

Я промолчал и еще больше потупился. Практически голову засунул в щебенку, которой дорожка между фигурными кустами была посыпана.

— Давайте вернемся домой, друг мой, — сказал граф. — Я проголодался.

Рядом с Александровским дворцом выстроился ряд машин. Несколько крытых грузовиков и парочка Опелей. Похоже, только сегодня приехали, когда мы утром уходили, их еще не было. Граф равнодушно шагал мимо колонны, изредка приветствуя встречных знакомых взмахом руки.

— Герр Алекс! — окликнул меня радостный знакомый голос. Я обернулся. Ко мне быстрым шагом приближался Яшка. Лыба до ушей, новенькая униформа, на рукаве — белая повязка. Усы под носом топорщатся. Вот ведь жук! Когда мы с ним обсуждали, что ему неплохо бы тоже добраться до Царского Села, я как-то иначе себе это представлял! Но он сказал, что справится, и вот… Да как он это делает, вообще?!

— Герр граф, мое почтение! — Яшка отвесил шутовской поклон. — И простите покорнейше за беспокойство, я так обрадовался, когда увидел этого обормота, что не подумал, что могу помешать вашей ученой беседе. Я Клим Бибирев, водитель! Честный и преданный слуга Великого Рейха, могу аусвайс показать!

— Бросьте, я не патрульный, документы ваши проверять, — граф поморщился и посмотрел на меня. — Хорошего вечера, герр Алекс. Не пропускайте ужин.

Граф величественно удалился, мы с Яшкой проводили его взглядами, я молчал, а Яшка продолжал болтать без умолку о том, как он рад меня здесь видеть, родное лицо практически, а он-то боялся, что будет тут прозябать в одиночестве, и в картишки ни с кем перекинуться не сможет. Говорил он так громко, что слышали, кажется, даже повара на кухне, которую в холле дворца оборудовали. Я разговор поддержал, и мы, как бы неспешно прогуливаясь, отошли на безопасное расстояние от болтающихся рядом с Александровским дворцом фрицев. Почти на выходе из парка, где нас уже не мог никто слышать, я сказал:

— Ну ты и жук, Яшка… — и покачал головой.

— Дык ты же сказал, что хорошо бы, чтобы я тоже приехал в Царское село, — Яшка развел руками.

— Но сказал, что необязательно, — хмыкнул я. — И чтобы ты зря не рисковал. А ты что устроил?

— А я, что? — Яшка нахохлился и стал сразу похож на воробья-переростка. — Ну не умею я тихариться, вот хоть ножом меня режь! Ежели бы я по лесам взялся один-сам пробираться, меня бы, как пить дать, сцапали! Тут же на дорогах фрицев — мама, не горюй, сколько! Я заглянул к Лазарю Иванычу, мы покалялкали немного, он выправил мне еще кое-какие бумажки… Дядя Саша, досюда от Пскова двести пятьдесят верст, не пешком же я их должен был топать!

— Да не оправдывайся ты! — я хлопнул его по плечу. — Ты герой и орел. Водилой прикинулся. Просто волновался я за тебя. А вдруг узнает кто?

— И что с того? — отозвался Яшка. — Я даже заранее подготовился, о чем врать буду, ежели спросят.

— Что, никто вообще не спросил? — удивился я.

— Ох, сейчас расскажу, с какими приключениями я добирался, — Яшка хохотнул. — Прихожу я, значит, в гараж. Привет, мол, херы многоуважаемые, вот он я такой красивый, работать хочу, сил нет! И сую свой аусвайс под нос главному. А тот, черт близорукий! Разглядывает бумажки, губами шлепает. А тут его помощник нарисовался. И говорит: «Я тебя помню! Тебя же в психушку законопатили, что ты здесь делаешь?!» А я ему, строго так: «Между прочим, я стал невинной жертвой вражеского навета! А когда разобрались, то меня немедленно отпустили!» А он такой: «Подозрительно это все как-то». И тут я ему: «Великий Рейх — справедливое и гуманное государство, лучшее в мире! Оно всегда встает горой на защиту невиновных! Или ты, ушастый хер, иначе думаешь?!» В общем, слово за слово, чуть драка не началась, но тут главный ихний вмешался и говорит… Ох… Не помню, что он точно сказал, но смысл был в том, чтобы мы немедленно прекратили балаган и занялись своим делом. А тут как раз приходит Зигфрид… Ну этот, начальник колонны, что в Царское Село отправлялась. У него один водитель ногу сломал, несчастный случай с ним приключился…

Яшка хитро так прищурился, что сразу стало понятно, что случай был не такой уж и случайный. И замолк, шельмец, явно ждет, что я его об этом спрошу.

— Так-таки и случай? — хмыкнул я. Зачем расстраивать такого орла? Пусть законно погордится, что мне, жалко что ли? Тем более, что изворотливость его и правда выше всяческих похвал.

— Это мы надысь с рыжим Степкой пошушукались, он это все и обстряпал в лучшем виде, — Яшка расплылся в улыбке. — Нет-нет, там все чисто было. Водила сам в баре начал пить, Степка ему всего-то чуть-чуть помог. Ногу неудачно поставил, с кем не бывает?

— Спелись вы, значит, с лисьей мордой, — усмехнулся я. — И ты, стало быть, подгадал подходящий момент, когда главный грел голову, откуда бы ему извлечь опытного водителя?

— Ага! — Яшка радостно покивал.

— Так у тебя же раньше документы на другое имя были… — нахмурился я.

— Ой, дядя Саша, да кто бы из них там запоминал русские имена еще! — Яшка махнул рукой. — Аусвайс по форме выписан, и порядок!

— Ну ты и жук… — я покачал головой. Рисковый парень, конечно. Понятно, что до эпохи интернета еще ползти и ползти, и в Плескау-шпиттель сейчас царит полная неразбериха. Но переть внаглую, прямо в лоб, это же… Впрочем, сам-то я, можно подумать, не рискую? Да и прав Яшка. Будет по кустам и подворотням ныкаться, его скорее сцапают, чем вот так. Особенно когда им позарез нужен опытный водитель.

Выдохнул. Обнял Яшку, похлопал по спине.

— Рад, что ты добрался, Яшка, — выдохнул я. — Здорово ты все придумал. Так действительно лучше. И скрываться нам не нужно, чтобы поговорить. Что такое?

Яшка смотрел куда-то мимо меня. Его жизнерадостное лицо перекосило гримасой ярости.

— Мне говорили, а я не верил, — прошептал он.

— О чем ты говоришь? — я посмотрел в ту же сторону, что и он. Дом. Аккуратный двухэтажный домишко, ухоженный, цветочки в ящиках под каждым подоконником. Капитально не ремонтировался давненько, но заметно, что хозяева следят, чтобы все было в порядке — подкрашивают, трещинки замазывают. Домику повезло, авиабомб в него не прилетело, пулями тоже не посечен.

— Вон же, на двери, — Яшка ткнул пальцем. — Звезда Давида мелом нарисована. Это ведь из местных какая-то гнида постаралась подать фрицам знак, что в доме евреи живут! Надо стереть его немедленно!

Яшка шагнул в сторону дома, но я поймал его за шкирку и поставил перед собой.

— Между прочим, я до сих пор считаю, что ты жульничал в той партии! — громко сказал я. — Думал, я не заметил, как ты карту в рукав нычишь?

— Да что ты… — начал возмущаться Яшка.

— Хайль, Гитлер! — браво зиганул я приближающейся троице фрицев. Яшка торопливо подобрался, оглянулся и тоже вскинул руку в нацистском приветствии. Бл*ха, до сих пор меня коробит каждый раз, когда приходится это делать! Будто я своими руками в этот момент невинных людей расстреливаю или газ в газовые камеры запускаю.

— Зиг хайль, — лениво отозвалась троица и бодрым шагом направилась к тем самым дверям, где была нарисована шестиконечная звезда.

Фрицов трое. С карабинами. Дверь распахнули с ноги и ворвались в дом, даже не сняв с плеч оружие. Полностью уверены в своей безопасности и безнаказанности.

— Сейчас выведут семью, — Яшка судорожно сглотнул, губы его задрожали. — А расстреляют прямо на улице. Чтобы комнаты не пачкать и жилье под офицеров оставить. С-суки… Ненавижу…

Я тревожно огляделся. Улочка пустынна. Воробьи дерутся возле лужи. Кое-где дымок на пепелищах. Местные попрятались по домам, ждут своей участи. Патрули шныряют, но именно в этот момент, в зоне видимости никого нет. Это гуд, можно попробовать…

— Короче, — быстро проговорил я, тряхнув Яшку за плечо. — Стоишь здесь и насвистываешь песенку.

— Какую песенку, ты чего дядь Саш? — глаза Яшки округлились.

— Похер какую, заткнись и не перебивай! Если увидишь патруль или другую холеру, свистеть прекращаешь. Понял?

— А ты куда?

— Разберусь, — кивнул я на домик, откуда уже слышались крики, звон разбитого стекла и грохот. — Я пошел! Свисти!

Яшка на удивление умело стал насвистывать «Сердце, как хорошо на свете жить». Я спешно юркнул во двор, взбежал на крыльцо и распахнул дверь. Оказался в просторной гостиной, она же кухня. Один из фрицев молотил прикладом возрастного мужичка, распластавшегося на полу. Второй за волосы волок к выходу вопящую женщину, а третий сграбастал ребенка лет пяти, держал его одной рукой, а второй рылся в шкафу. Мародерничал сука.

— Хальт! — тот что охаживал мужика вскинул на меня карабин.

Я поднял руки и пробормотал по-немецки:

— Свой, свой! Не стреляйте. Вот и аусвайс имеется, герр офицер. Вот и предписание комендатуры на право нахождения здесь. В порядке документы.

— Какого дьявола тебе здесь надо? — уже чуть расслабившись, спросил немец, но ствол карабина с меня не сводил.

Мужичок на полу чуть отполз и глянул на меня снизу просящими глазами полными слез.

— Я все объясню, герр офицер, моя фамилия Волков. Алекс Волков, я переводчик и работаю на графа Эрнст-Отто фон Сольмс-Лаубаха, у его светлости сегодня жутко разболелся зуб. Нужно срочно обезболить!

— Ты врешь! Рус швайн! — прошипел фашик и махнул рукой на пленников. — Среди них нет докторов. Это грязные юде.

— Вы не поняли, герр граф приказал принести не лекарство, а настоящее обезболивающее, — я недвусмысленно хлопнул двумя пальцами по горлу. — Лекарства не удалось раздобыть, но местные сказали, что в этом доме торгуют отличным самогоном. Ну, вы понимаете? Самогон? Водка? Шнапс! Русский самогон — это лучшее лекарство от зубной боли. Прошу, герр офицер, помогите мне его найти. Прежде чем вы расстреляете этих юде, пусть они скажут где погреб и где прячут бутыли. Можно я у них сам спрошу?

Тот, что боролся с женщиной с любопытством на меня уставился, который держал ребенка, отшвырнул его на пол, а фриц, державший, меня на мушке, опустил ствол. Никто не был против поиска выдуманного мной самогона. Видно, что после маршбросков пехота тоже жаждала разжиться немного спиртным.

— Спроси у них, где шнапс! — кивнул мне фриц.

— Спасибо, герр офицер, — голова моя качалась китайским болванчиком. — Я мигом. Я всю душу из них выну, но графа спасу, спасибо!

Я подошел к лежащему мужчине, тот тяжело дышал:

— Где самогон, сука?!

— Я… Я не понимаю… У нас нет его и не было, — он вытер рукавом кровь с лица.

Я повернулся к немцам и хохотнул:

— Эта свинья не хочет говорить.

Фашики непонимающе на меня уставились, хмурили тугие лбы. Ага. Значит по-русски не бельмеса. Проверочка удалась. Что ж…

— Шайсе! — выкрикнул я и впечатал сапог в живот лежащего старика.

Громко так впечатал, ударив каблуком в доски пола, остановив в самый последний момент ногу, но при этом успел чуть упереть носок поддых.

Получилось театрально. Бухнул пол, а старик скрючился, но больше от испуга, чем от боли. Я-то чувствовал, что слегка его задел.

— Говори, сука! — блажил я.

Эти два слова фрицы наверняка знали. Поэтому выкрикнул их с особой яростью. А потом стал вещать инструктаж для евреев, но выкрикивал его как угрозы, брызжа слюной.

Сообщил деду, чтобы «на три», схватил этого за ноги. Держал его как коршун тушкана, а женщине велел хватать ребенка и ложиться на пол.

Евреи смотрели на меня ошарашенными глазами, и было похоже, что сильно испугались моих «угроз».

— Говори, сука! — снова выкрикнул я. — Считаю до трех! Раз, два… Три!

Глава семьи ожил и вцепился в ноги фрица. Тот замахнулся на него прикладом, но я перехватил ствол. Крутнул его по часовой, вывернув из рук. Ближайший ко мне немец скинул с плеча карабин, но дернуть затвор не успел, как приклад моего трофейного вкрошил ему зубы прямо в глотку.

Третий фриц успел-таки направить на меня ствол, но прежде чем он нажал на спуск, я успел дернуть за половик под его ногами. Он грохнулся на спину, но оружие не выпустил. Я подскочил у ударил карабином как клюшкой. Бац! И череп лопнул, брызнув мозгами.

Остался последний противник. Он сумел вырваться от старика и выхватил нож. Понимал, что стрелять я не буду, мигом патрули сбегутся.

В его глазах ярость. Он перехватил холодняк, уперев большой палец в перекрестие рукояти. Сразу по хвату видно, что тычком удар наносить собрался. Ну, давай, ублюдок… Иди к Вервольфу.

Фриц сделал предсказуемый выпад, а я встретил его ударом приклада. Знатно так припечатал в грудь, аж ребра захрустели.

Сдавленный хрип, и немец скрючился на полу. Нож звякнул о пол. Я шагнул к нему, занеся над головой приклад, но добить не успел. Старик подхватил с пола нож и вонзил в горло фашиста по самую рукоять. Тот забулькал и затих…

Минус три. Потерь среди гражданского население нет. Фу-ух…

Глава 10

Немая сцена. Старик выпустил рукоять ножа и стеклянным взглядом рассматривал кровь на своих ладонях. Женщина сжимала в объятиях ребенка.

— Дамочка, вы его задушите, — сказал я. — У вас очень мало времени, вставайте и уходите.

— Но куда же мы пойдем? — пролепетала женщина. — Это наш дом… Вещи… Инструмент… Хрусталь… Наши друзья…

Она была бледной, как полотно, губы ее тоже побелели и предательски затряслись. Бл*ха, только истерики сейчас не хватает! Я по быстрому шагнул к ней и отвесил пару звонких пощечин. Единственный сейчас доступный способ походно-полевой психотерапии.

— Те самые друзья, которые на двери звезду нарисовали, чтобы фрицев на ваш дом навести? — жестко сказал я прямо ей в лицо. — Дамочка, у вас не получится откупиться или отсидеться. Эти трое вас бы расстреляли, а потом ограбили. А возможно сначала изнасиловали бы по очереди. Уходите! Прямо сейчас.

— Надо собрать вещи… — пробормотала женщина. Ну слава яйцам, вроде больше не похоже, что собирается разразиться слезами.

— Сарочка, какие еще вещи? — ожил старик. — Что ты прицепилась к этим вещам? И отпусти, наконец, мальчика.

Женщина разжала свои объятия-тиски, и ребенок повернул ко мне голову и посмотрел внимательным взглядом темных глаз. Черные кудряшки, взгляд умненький. Да уж, без шансов. Эти трое прямо-таки каноничные евреи, в толпе хрен затеряешься. Она поднялась на ноги и деревянным шагом пересекла комнату. Подошла к туалетному столику с огромным овальным зеркалом. Н-да, а дом-то у них и впрямь, довольно богатый. Понимаю в чем-то дамочкины сомнения, как это все оставить. Хрустальная люстра, лепнина на потолке, замысловатая мебель, к которой запросто может подойти определение «антикварная». Чувствуется вкус, стиль и немаленький достаток. Вот и заработали себе «друзей», которые первым же делом сдали их злорадно на растерзание фрицам. Старик тоже поднялся и проковылял к комоду. Выдвинул ящик, принялся выбрасывать из него белье. Извлек пухлый конверт.

— Надо было послушать Степана, — ворчливо проговорил он. — Еще неделю назад ведь предупреждал, что надо уходить немедленно. Говорил, что так и будет, а ты что сказала?

— Папа, ну как же мы могли уйти? — с надрывом воскликнула женщина. — Ведь Семочка еще не вернулся!

— Семочка на Урале в гораздо большей безопасности, чем мы с тобой здесь! — дед уже гораздо шустрее ломанулся к книжному шкафу и проделал с ними те же манипуляции — выкинул несколько книг с полки и достал еще один пухлый конверт.

— Что еще за Степан? — спросил я.

— Батюшка из церкви в квартале отсюда, — ответила женщина. Она тоже занималась делом. Методично перекладывала золотые украшения из шкатулки в сумочку. — Он с самого начала войны ходил по домам и убеждал, что надо уезжать.

«Хм, надо же… — подумал я. — Тот самый Степан пытался спасти евреев? Значит я в нем ошибся, мне он не показался хорошим человеком».

— Но никто ему не верил, — губы деда горько скривились. — Молодой щегол еще, бороденка едва проклюнулась…

— Молодой? — переспросил я.

— Мы же ничего не знали! — простонала женщина. Села на пуфик принялась надевать лаковые туфли на высоких каблуках. — Ни-че-го! Ровно до того момента, как мы проснулись, а по улицам маршируют фашисты! Да вы даже представить себе не можете, каково это! Живешь спокойно, ходишь на работу, а тут — бомбы! А теперь и вовсе… — она всхлипнула. А мне снова захотелось отвесить ей оплеуху. Конечно, где уж мне представить такое! И всем остальным жителям СССР и других прочих стран, которые жили-жили спокойно…

— А что с тем священником-то? — требовательно спросил я. Уже просто затем, чтобы прекратить обвинительный поток ее нытья.

— Степан ходил и говорил, что надо срочно эвакуироваться, — сказал дед. — Михельсоны, Шпиро и Иосиф Маркович уехали, а остальные не поверили. И мы вот… Тоже. Сарочка, давайте уже быстрее, видите, молодой человек нас ждет! Юноша, вы же нас проводите в безопасное укрытие?

— Прости, отец, — я медленно покачал головой. — Все, что мог, я сделал. А дальше наши дороги разойдутся.

— Да как же это?… — женщина вскочила и топнула каблуком.

— На вашем месте я выбрал бы обувь поудобнее, — сказал я. — По центральным улицам не ходите. Идите подворотнями, пробирайтесь в лес. Куда-нибудь в глухую деревню, там больше шансов, что фрицы вас не найдут.

Тут что-то меня напрягло. Будто должен быть какой-то звук, а его нет! Бл*ха, Яшка! Просто устал свистеть, или?…

Я подошел к окну, отогнул штору и выглянул наружу. Яшка стоял, подпирая стену. Смотрел куда-то в сторону, на лице — широкая фальшивая лыба.

— Так, все! — сказал я. — Мне пора. И вам пора тоже. Уходите через окно, в дверь не суйтесь. Патруль я отвлеку, но совсем ненадолго.

Я сиганул в выбитое окно с другой стороны дома. Протиснулся через узкий проем между домами, выбрался в узкий палисадник и шумно вывалился на улицу. Одергивая штаны.

— Уф, какое облегчение… — громко сказал я и только потом повернулся в ту сторону, куда смотрел Яшка.

— Хальт, — обершарфюрер как бы невзначай перекинул на грудь винтовку. — Кто вы еще такие?

— Ой, простите великодушно, — униженно залепетал я и полез в карман за документами. Намеренно выронил их, наклонился вниз, по-быстрому оценил обстановку. Да уж, очень вовремя. С шарфюрером еще четверо эсэсовцев, из-за угла вырулила машина, в которой, радостно горланя похабную песню, ехали еще пятеро. И с другой стороны тоже какое-то движение. Я поднялся, отряхнул от пыли документы и протянул эсэсовцу. — Герр шарфюрер, я переводчик графа Отто фон Сольмс-Лаубаха. Мы с приятелем просто прогуливались, а тут меня прихватило… Ну, вы понимаете? Съел что-то не то, видимо. Попросил его покараулить, пока я… Ну… Это…

Я изобразил крайнюю степень смущения и стыда. Зыркнул на Яшку. Мол, давай, подключайся тоже.

Яшка встрепенулся.

— А я тебе говорил, что надо до сортира дойти, а не лезть в кусты какие-то! — заявил он. — Мы же цивилизованные люди, а не быдло какое-то. Кстати, вот мой аусвайс, герр шарфюрер. Слава Великому Рейху!

Яшка суетливо полез в карман, вместе с документами прихватил горсть медяков, и они со звоном рассыпались по брусчатке. — Ой-ой, надо собрать!

Он сунул слегка обалдевшему шарфюреру свой аусвайс, плюхнулся на четвереньки и взялся подбирать монетки.

— Проваливайте по своему месту дислокации, — презрительно процедил шарфюрер. — Вы разве не слышали объявление про комендантский час?

— Да-да, герр шарфюрер, уже идем! — энергично закивал Яшка, что в его положении смотрелось так комично, что фрицы бодро заржали. Я незаметно бросил взгляд в сторону дома. Кажется, спасенные евреи выбрались уже с той стороны. Мелькнуло между кустов бордовое пальто. Я еще раз чертыхнулся про себя. Бл*ха, она бы еще вечернее платье нацепила, чтобы в лесу прятаться… Впрочем, тут я и правда сделал, все, что мог. Надеюсь, сумеют выбраться и остаться в живых. Очень хочется в это верить.

Яшка вскочил, подобрав последнюю монетку прямо из-под ног шарфюрера, зацепил меня под локоть и поволок в сторону Александровского дворца. Шарфюрер задумчиво проводил нас взглядом, потом махнул своим фрицам рукой, и вся четверка направилась куда-то мимо дома.

Ф-ух.

Не хватало еще, чтобы они прямо сейчас обнаружили трупы своих. Наверняка тогда бы вцепились в нас клещами, пришлось бы на ходу сочинять, как я видел, как из окна сиганул здоровенный бородатый партизан с берданкой под мышкой, а следом за ним, размахивая красными флагами, мчали трое коммунистов с красными звездами на ушанках.

На перекрестке мы свернули, чуть ускорились и остановились только рядом с небольшой церквушкой.

— Как… Там? — спросил Яшка.

— Порядок, — кивнул я. — Вроде успели уйти. Хм… Подожди-ка…

Почему-то мне не давала покоя мысль про молодого священника Степана, который душой болел за царскосельских евреев, но его почти никто не слушал. Чуйка на всякую мерзопакостность сделала стойку, как охотничья собака.

Степан. Церквушка… Другой Степан.

— Постой, Яшка, — я придержал его за рукав. — Давай-ка туда заглянем.

Мы прошли немного по прямой, и когда фрицы за нашей спиной растворились, спешно свернули в проулок, который вел к церквушке. Ее купол торчал золотистым самоваром, возвышаясь над одноэтажными домиками, как пастух среди стада.

— На кой ляд нам в церкву? Товарищ командир, — Яшка недоуменно вертел головой.

— Цыц, — одернул я. — Ты меня еще комиссаром назови.

— Так нет ж никого?

— Запомни, Яков, первое правило разведчика: будь всегда начеку, враг всегда рядом, даже если его не видно.

— А какое второе правило разведчика? — уставился на меня парень.

— Второе правило разведчика: ничему не удивляйся будь готов ко всему, потому что согласно первому правилу, враг всегда рядом.

Мы выбрались к церкви. Она на удивление уцелела. Высилась на оголённом открытом участке поодаль от прочих строений.

— Мы как на ладони, — прошипел Яшка, озираясь.

— Угу, — кивнул я. — Как телята на выпасе, блин!

Мы походили, сунув руки в карманы, попинали коровьи кизяки, полевали на репей, изображая усердную прогулку промеж «живописных» луж с кучей каких-то бикарасов и, наконец, улучив момент, когда в нашу сторону ни одна собака не смотрела, юркнули в церквушку.

Бух! — стукнула массивная обитая кованым железом дверь.

— Тихо ты! — шикнул я на напарника.

— Ой, виноват, товарищ командир, не рассчитал. А что в церкви искать-то? Золото?

— Отставить мародёрства, — я оглядел церквушку, но ее уже ощипали захватчики.

Подсвечники, украшения и прочие блестяшки напрочь отсутствовали. Уцелел лишь иконостас из блеклых икон. Может, они и есть самое ценное, старинные и Рафаэлем писанные, но только пехоте они без надобности. Нет у них тяги к прекрасному и вечному.

— Короче, — дал я вводную, — семья, которую мы только, что спасли, обмолвилась, что батюшка местный, по имени Степан, по возрасту молодой был.

— А нам какое дело?

— А такое, что комнату «Янтарку» мы вместе со Степаном собрались вывозить. С батюшкой, то есть.

— Это который от той чертовки Доминики?

— Да… Знать бы еще, на кого эта бестия работает. Но пока мы не вырвали «Янтарку» из лап фрицев, с Доминикой мы союзники. А там видно будет.

— А покойничек Оглобля? Может, она на него работала?

— Нет, тот был из польской армии Крайова. Подпольщик. Тоже притерся к теме янтарной, не знаю, где Доминика его откопала, но это он скорее на нее работал, а не она.

— Да какая разница, на кого она работает, дядь Саш, главное, чтобы помогла нам «товар» вытащить, а там заплатим ей по счету, — Яшка недвусмысленно провел большим пальцем по горлу.

— Я тоже так думаю. Главное, чтобы мы первые «платить» начали, а не она. Короче, слушай мою команду. Ищи следы присутствия здесь этого Степана. Надо понять, что с ним произошло, чую, что Степан от Доминики, вовсе и не Степан. Задача ясна?

— Так точно.

— Вперед.

Мы обшарили всю церковь, но ничего подозрительно не нашли, кроме нескольких смятых бумажек с какими-то странными молитвами, и растоптанных свечей.

— Дядь Саш! Смотри, — Яшка ползал возле алтаря за иконостасом. — Это что? Кровь?

Я подошел и присел на корточки. Засохшая субстанция красно-бурого цвета явно напоминала кровь. Она затекала под конструкцию алтаря.

— Ну-ка, помоги, — я с трудом отодвинул «престол».

Под ним оказался окровавленный нож. Кровь на клинке засохла корочкой.

— Похоже старый «Степан», убил молодого, — выдвинул я версию.

— С чего ты взял? — скептически поморщился Яшка. — Может это фрицы его прирезали?

— Не стали бы они так заморачиваться, пулю бы пустили. Да, и нож бы такой добрый бросать не стали. А преступник его оставил, чтобы не спалиться. Если обыскивать будут, такой тесак легко найти.

— А зачем ему священника убивать? А?

— Ну, например, чтобы рясу и крест забрать. Теперь он «дед Мороз». А их, как известно, немцы не трогают, для пропаганды используют, для наставлений правильных и просветлений дремучих душ, что блуждают в потемках коммунизма.

Я взял нож аккуратно двумя пальцами за клинок и рассмотрел на свет. Рукоять из глянцевой белой кости, перекрестие из бронзы, клинок с выраженным скосом обуха, широченный, как сабля. Оттянутые поля заточки делали нож острым, как бритва.

— Спички есть? — спросил я.

— Конечно, — кивнул Яшка. — И курево имеется. Будешь?

— Не-а, просто спички давай.

Я вандально отщепил от деревянного пола лучину и поджег. Огонек заплясал и пополз вверх, вытягиваясь и пожирая крашенную щепу.

— П-пху-у-у, — задул я лучину и обугленный конец воткнул в пол, раскрошил и растер. Получилась горстка пепла. Вернее, сажи.

— Это ты че? — уставился на меня Яшка круглыми, как у лемура глазами. — Колдовать собрался?

— Ага, духов вызывать. В помощь. Только волосы твои нужны. Клок.

— Не дам! — отстранился Яшка, увидев, как я потянулся к его скальпу с ножичком.

— Да, не ссы, мне много не надо!

— Место святое, сакральное, а ты духов тревожить задумал?

— Разберемся, — изловил я Яшку и откромсал у него клочок шелковистых, как беличья шёрстка волос. Связал их в метелочку, вернее в кисточку и обмакнул в сажу.

Яшка смотрел на мои действия с изумлением, чуть челюстью ноги себе не отдавил.

После сажи я провел «кисточкой» по глянцу рукояти ножа. Та бережно прошла по поверхности оставляя след сажи, который, словно мороз на окне, вычерчивал папиллярные узоры.

— Это чего? — выдохнул ошарашенный Яшка. — Колдовство? Как ты отпечатки проявил?

— Это называется, Яков, криминалистика, наука такая есть. Тут ни колдовства, ни шарлатанства. Частицы сажи налипают на потожировые линии папиллярных узоров и проявляют след.

— Каких, каких узоров? Папи… Каких?

— Не важно, узоров отпечатков пальцев, они индивидуальны у каждого человека. Нет людей с одинаковыми отпечатками.

— А близнецы?

— И у них отпечатки разные, — заверил я, — вспомнив базовый курс криминалистики из академии.

— Таки шо? Мы теперь убивца по этим отпечаткам найти сможем?

— Проверить надо будет одного человечка.

— Степана?

— Ну, да.

— Ага, так он тебе и дал свои отпечатки.

— Придумаем что-нибудь, кружку ему дадим подержать, или что-то другое. Главное, чтобы поверхность была гладкая, чистая, а желательно вообще глянцевая.

— Так стакан же? — воскликнул Яшка. — Самое то будет.

— Там грани, — замотал я головой, — площадь соприкосновения ограничивают, лучше кружку эмалированную. Ну или бутылку. А пока этот ножичек здесь под алтарем обратно припрячем. Пусть полежит до лучших времен. Все, пошли. Скоро комендантский час.

* * *

Вечером того же дня я встретился со Степаном обсудить общие планы. В общем-то, наш «военный совет» занял совсем немного времени. Степан вполне логично и обоснованно изложил план Доминики, который по началу полностью совпадал с моим. Янтарной комнате нужно позволить уехать из Царского Села и без приключений добраться до Пскова. Похищать ящики сейчас рискованно — Царское Село прямо на линии фронта, добираться придется через оккупированные территории какими-то тайными тропами. Так что самой главной задачей на этом этапе была моя — узнать, как маркированы ящики с янтарной комнатой, и каким путем они поедут.

Совещание наше проходило в том же подвале, куда меня в прошлый раз притащили «комсомольцы». Но никого из них на нашем совете не было.

— Они хорошие ребятишки, исполнительные, — сказал Степан, когда мы все более или менее обговорили. — Но при них про наши дела не говори. Незачем им знать, что мы с тобой не за Советскую власть воюем, а за собственные карманы.

Степан усмехнулся и поднялся в полный рост. Пригладил бороду, осмотрел подвал. Направился к столику в углу, где на столике в углу притулился примус.

— Чайку давай попьем, Саша, — сказал он и взял в руки эмалированную железную кружку. Приказным таким тоном, распоряжаться явно привык.

И опять наши интересы сошлись. Хотя с одной стороны, мне хотелось бы поменьше общаться с этим странным типом. С другой — после того, что я нашел в той церквушке, присмотреться к этому Степану надо повнимательнее. Посидеть, поболтать за жизнь, познакомиться поближе… Может, зря я на него грешу, но что-то слабо верится. Сразу два священника по имени Степан в одном и том же крохотном городишке? Хм…

Степан, тем временем, наполнил помятый чайник, водрузил его на примус, пошуршал бумагой в ящике. Но никаких припасов, кроме чая, там, похоже, не нашлось.

— Ты мне вот что скажи, Саша… — начал он, усаживаясь обратно на табурет напротив меня. — Как я понимаю, ты в ихних кодах и шифрах отлично разобрался. Я вчера видел, как на грузовик ящики грузят, на которых вот, что было написано. Что такое значит?

Степан протянул мне мятый клочок бумаги, на котором были накорябаны буквы и цифры.

— Так это вроде и не секретная информация, — сказал я. — Вот эти буквы значат, что внутри книги, — начал объяснять я. Логистическая маркировка секретной была лишь отчасти, когда дело касалось оружия или каких-то уникальных ценностей. В остальном никакой тайны не было, помнится, мне Марта как-то разок растолковала, с тех пор я перестал путаться, что в каком ящике и куда едет.

Потом подоспел чаек, Степан разлил его по кружкам, разговор шел довольно непринужденно, я даже подумал, что может зря я думаю про этого пожилого дядьку плохое. Ни тени нервозности или чего-то подобного. Расслабленный, добродушный. Идеальный поп. Именно к таким ходят прихожане за советом и добрым словом.

«Не слишком ли ты разболтался, дядя Саша?» — ожил вдруг внутренний голос.

Наваждение как будто отступило. И я еще раз пригляделся к Степану. Особенно к кружке, которую он отставил.

Глава 11

Минут через тридцать в убежище вернулись подпольщики. Пользуясь кратковременной «суматохой», вызванной их приходом, я незаметно умыкнул кружку из которой пил Степан. Прихватил ее аккуратно за ободок двумя пальцами и сунул в широкий карман куртки. Что ж… Пробьем пальчики по моей дактилоскопической «базе».

Боевая молодёжь оживленно обсуждала, как только что ликвидировала патруль фрицев, как разжилась оружием. Я мысленно пожелал им удачи, вслух ничего не сказал. Для Степана и Доминики я должен выглядеть таким же беспринципным, как они сами. Мне наплевать на немцев и красных, на мирняк и на исход войны. Самый важный человек в моей жизни — в отражении зеркала. Блин… Сколько масок мне приходится носить, чувствовал себя Билли Миллиганом.

Я попрощался со Степаном, пожал его сухую, но крепкую руку, кивнул комсомольцам и выбрался из подвала. Уже совсем стемнело. «Домой» не пошел, а направился прямиком в церковь. Комендантский час в самом разгаре. Пропуска, бланки которых мне выделил граф, здесь не прокатят. Нужно быть просто осторожным. Этому я научился, даже зрение в темноте, казалось, обострилось за те многие ночные вылазки.

Сапоги у меня особые. Рыночный сапожник пошил мне эксклюзивный заказ. Деньги пришлось немаленькие отдать. Поставил подошву мягкую и упругую. Чтобы в темноте обувка не бухала по камням. Голенище правого сапога чуть шире сделал, чтобы стилет свободно помещался и ногу не натирал. Правда портянку приходилось частенько перематывать на правой ноге из-за этого самого стилета. Но привык уже.

На местности освоился, и шнырял по закоулкам, как тертый жизнью бездомный кот, прячась от немецких «псов».

Вот, мимо троица прошла с карабинами, и не заметила, что за березкой притаился человек. Вот, мимо проехала легковушка. Фары чиркнули по дороге, но меня там уже не было. Притворился куском стены серых развалин.

Наконец, добрался до церкви. Дверь нараспашку. Я прислушался, постоял минут десять, вроде никого. Нырнул внутрь, снова притаился, не спешил на рожон лезть. Убедиться надо, что пусто внутри. Вроде никого.

Последняя проверка — поднял камушек и швырнул вглубь темноты, а сам, готовый, если что, драпануть назад. Камешек гулко проскакал и затих. Реакции ноль. Выдохнул, вытер лоб и побрел за иконостас к алтарю. Сдвинул его, вот и ножичек. Сажа в бумажку завернутая и «кисточка» из Яшкиных волос рядом.

Нашел пару уцелевших свечей. Примостил их на полу в углу, чтобы в окна не отсвечивали. Поджег и принялся «колдовать».

Обмакнул «кисточку» в россыпь сажи — та налипла комками. Вот блин, отсырела чуть-чуть. Но не критично. Мазнул по кружке, раз, другой. Черная «пыль» налипла на боковину кружки. Знатно так налипла, вычерчивая отпечатки. Вся пятерня Степана отпечаталась. Осталось только сравнить.

В этом я не слишком силен, но как-то в прошлой жизни в одной из горячих точек товарищ у меня был, который служил там от МВД в составе миротворческих �

Глава 1

Колючий лапник пытался царапнуть по глазам. Я сбился с тропы. Черт! Редколесье неожиданно превратилось в чащу. Кусты цепляли ткань «горки», какая-то ползучая трава норовила схватить меня за казенные берцы.

Я тихо матюгнулся, отплевываясь от налипшей на небритую морду паутины. Остановился, поправив висящий на плече карабин. Довоенный раритет на базе «Мосинки» – машинка безотказная, но громоздкая. Ствол постоянно норовил увязнуть в ветках, а приклад всю задницу уже отбил.

Пахнуло вдруг сыростью, тиной и портянками. Солнце спряталось за свинцом нависшей тучки. Того и гляди дождь ливанёт.

– Света! Игнат! – заорал я, сложив ладони рупором.

В ответ лишь ухнула сова. Странно, эти птахи, вроде, ночью за мышами вылезают, днем спать должны. И местность я совсем не узнаю. Что за хрень? Снова прокричал имена друзей, а в ответ тишина.

Эти двое уединились в зарослях возле нашего лагеря, типа прогуляться пошли, и как в воду канули. Вроде как, ягодку собирать поперлись. Интересно, только какую в начале июня? Наша дружная компашка походников отправила на поиски сладкой парочки, конечно же, меня. Как единственный среди них охотник и знаток здешних лесов, естественно, я больше всех подходил на роль спасателя. Да и ствол был только у меня. И нахрена только я его потащил с собой на сплав? Два раза чуть в Оредежи не утопил. А теперь еще и за ветки цепляется и шаг тормозит.

Огляделся. Так… Мох на елке здесь, значит север там. Лагерь наш за спиной. Нужно возвращаться. Не могли эти гаврики так далеко уйти. Либо их медведь, не дай бог, сожрал, что маловероятно, (сытые они нынче и добрые, как мой бывший тесть), либо они уже сидят в лагере и потягивают вискарик с колой. Жмутся друг к дружке и хихикают, вспоминая недавний «сбор ягод». А я, как чудище лесное шатаюсь по чащобам и Аленушку зову. Эх…

Вытащил смартфон, чтобы посмотреть время. Сети нет. Странно… Была вроде раньше стабильно. Уже восемь вечера, пора трапезничать. Мысли о горячем шашлыке и холодном пиве, что ждали на привале грели душу.

Хотя нет. Пиво, наверное, уже теплое, ну и пофиг. На безрыбье и ворона – соловей. После моих прошлых командировок в джунгли банановых республик, наш сплав казался прогулкой по ботаническому саду, где тропинки посыпаны крошкой, а из хищниц, только бабуля экскурсовод. Так и казалось, пока я не отправился за Игнатом и Светой.

Природа вдруг не такая стала. Заросли гуще и тропа сгинула. А тени от трухлявых пней слишком длинны и зловещи, как в сказке про Финиста. Что же я сегодня курил? Да вроде ничего такого. Гадость жидкостную из новомодной курилки. Что туда китайцы напихали?

Я сунул руку в карман и вытащил вейп-устройство. Сделал затяжку, поморщился. Бл*хя, ну и дрянь. На природе такое курево совсем не заходит. Отшвырнул в кусты глянцевый прибор за пять косарей и вдохнул полной грудью лесную свежесть.

Все, бросаю курить. А то дыхалки нет. Раньше стандартный комплекс по физо (десять километров кросс, полоса препятствий, и три спарринга после в придачу) как орешки щелкал. А сейчас напрягаться приходится. Молодняк в спину дышит. Дяде Саше, то есть мне, даже пару раз по тыкве прилетело перчаткой в последних спаррингах. Старею видать.

Сорок лет, конечно, для мужика не возраст. И Ленка не жалуется. Да и другие девки тоже, впрочем… А вот по физо – зелень обставляет меня уже. Ну, это разово. Успокаивал я себя. Хорош тот боец, что годами удар держит, а не в коротком поединке одолел.

Мне так-то на пенсию по выслуге уже лет пять назад как слинять можно было. Но я ведь больше ничего не умею. Да и дома что делать? Пивоприёмник растить, чтобы хвостик сох? Да в зомбоящик пялиться? Не привык я на месте сидеть. Даже сейчас в отпуске поперся на сплав в леса под Вырицей. Набрал бухла, друзей (подруг не взял, тела их нежно-ботексные для комариков очень лакомые, а шпильки туфелек во мху вязнут) и рванул в водный поход на надувных лодках.

Я продирался сквозь заросли в поисках пропавшей тропы. Но почему-то она не хотела находиться. Сумерки незаметно легли на плечи и, казалось, мешали идти.

И так, из-за туч и зарослей ни фига не видно, еще и темнеть начало. Бзыкнул телефон. О! связь появилась. Вытащил китайца, но и он меня обманул. Батарея почти сдохла и торжественно возвестила меня о переходе на энергосберегающий.

Странно. Вроде половина заряда была, когда сеть проверял. Как я мог столько бродить? Похоже не только в пространстве потерялся, но и во времени. Надо было пивка с собой прихватить. Все ж плутать веселее было бы.

Ба-бах! – раскаты грома прокатились канонадой. От неожиданности я чуть не зарылся мордой в траву, рефлекторно хотелось залечь во впадинку и обхватить голову руками, как и положено по инструкции. В голове звучала фраза «вспышка слева». Но это всего лишь гром, хотя почему-то без молнии. Напугал, зараза. Профдеформация, блин.

Деревья наклонились, разгоняя ветер. Я поежился. Брезентовая «горка» хороша, не продувается, но откуда-то потянуло холодом. Будто из могилы.

Через минуту на голову обрушился дождь. Без всякого предупреждения, как война в сорок первом. Я накинул капюшон, передёрнул плечами от холодных капель, попавших за шиворот. Бляха! Не было же дождя по прогнозу. Похоже, опять синоптики проспорили ящик водки больному ревматизмом.

Ливень бил нещадно. Еще немного и «горка» не спасет. Нужно спрятаться под самую дремучую елку. Я огляделся в поисках подходящего древа, и тут мой взгляд зацепился за нору. Точнее это был целый лаз.

Ого, интересно, что за пещерка среди леса? Того и гляди оттуда кролик в цилиндре выскочит. Я подошел ближе. Да это, похоже, землянка. Откуда здесь ей взяться? Браконьеры выкопали? Вряд ли. Сейчас у всех сверхлегкие палатки-автоматы имеются. Ставятся за секунду взмахом руки. Алиэкспресс еще и не такое выдумать может.

Я протиснулся в нору и очутился в довольно просторном помещении. Потолок выложен из бревен лиственницы. Старые, как окаменелые экскременты мамонта, но совсем не гнилые. Не гниет такой материал от избыточной влаги, только силу набирает.

Только успел укрыться в землянке, как сверкнула молния и стало совсем темно. Будто кто-то щелкнул невидимым выключателем. Всегда недоумевал почему его так называют. Не любит у нас народ работать, вот и включатель назвал выключателем. Нет, я конечно патриот. По работе положено. И в заграничных командировках часто приходилось отстаивать репутацию России-матушки и ловить косые взгляды «буржуев». Им Россию не понять. Как сказал один сатирик, только у нас считают скотину по головам, а правительство по членам.

Ба-бах! Бах! – разошелся дождь, бравируя раскатами грома. Хрен ты меня напугаешь больше. Пуганный. Лан… Надо согреться как-то. Костерок развести пока совсем все не отсырело.

Врубил фонарик смартфона. Сияющий глаз бил ярко, но не продуктивно. Скрепя душой, впечатал нежный корпус «Ксиоми» промеж бревен потолка. Так-то лучше. Сгреб сухую листву в кучу, которую намело в землянку. Чиркнул подарочным «Зиппо» (остался еще со времен употребления табака) и закашлялся от едких клубов. Знал же, что от листьев больше дыма, чем огня. Зачем поджигал? Но даже теплый дымок дарил ощущение безопасности. Это, наверное, еще от обезьян нам досталось или от питекантропов. Хотя нет. Те костры не жгли, и вообще питекантропы не предки человека. Боковая ветвь. Вот фашисты, например, запросто могли от них произойти, не даром они считали себя не такими как все…

Фонарь потух, выжав из батареи телефона остатки заряда. Я привалился к земляной стене и прикрыл глаза. Холодно, но жить можно. Рядом примостился друг-карабин, обнимая меня прохладой стали ствола. Эх… Даже зайца с тобой не добыли. Ну и ладно. Дождь кончится, и в лагерь вернусь. А там нефильтрованное и шашлык из Пятачка. Сам мариновал по-сибирски на перезрелых помидорах. От таких мыслей чуть слюной не подавился и задремал…

Проснулся от того, что истошно вопила какая-то птица. Рассветная дымка пробралась в землянку и норовила проникнуть в рукава и за шиворот. Бр-р… Я поежился. Птица завопила вновь. Как-то тоскливо и совсем по-человечески даже. Что за кукушка там вопит?

Выбрался из землянки. Ну ни хрена себе, уже белый день. Эко меня отключило. Крик повторился. Только не птица это была, а женщина. Я хотел броситься вперед, но сдержался, подумывая вернуться в землянку за карабином. Любопытство взяло верх. Осторожно пробрался через заросли и увидел метрах в пятидесяти картину маслом. Группа людей в немецкой форме времен ВОВ выстроила на опушке ряженую в полулохмотья хмурую массовку. Ого! Как они здесь очутились? Кино что ли снимают? Решил понаблюдать, не мешать съемкам. Присел на корточки.

Я устроился поудобнее, поерзал, чтобы выпирающий из земли корень не мешал, отвел от лица ветку куста. Вот теперь обзор был отличным, вид на поляну – самый что ни на есть киношный.

Парень в форме оберштурмфюрера, отошел в сторонку, сорвал травинку и принялся ее жевать с философским видом. На самодовольном лице блуждала улыбка, будто думал он о чем-то приятном. Остальные шестеро нацистов деловито суетились вокруг грузовичка.

Borgward B3000 здорово смахивал на настоящий. Только слишком уж новехонький для такой старой машины. Маринка, конечно, размахивала руками, доказывая, что реконструкторы воссоздают эпоху до мельчайших деталей, но мне как-то в голову не приходило, что до такой степени, чтобы машины заново воссоздавать… Хотя, что я придираюсь? Есть же двинутые на ретромобилях… Этих самых Бургвардов трофейных должно было в Союзе остаться тысячи. Прикупил за бесценок ржавеющее барахло, приложил прямые руки, и вот тебе, пожалуйста – новенький, как с конвеера, грузовичок, из которого ряженые нацики ссаживают угрюмую толпу, одетую под мирняк. Хотя с достоверностью перебор на мой вкус. Ладно, взрослые могут сходить с ума как хотят, но детей на такое действо тащить… Ну такое себе…

А вот тому мужику с бородой прикладом наподдали прямо чувствительно, так и ребро могли сломать, а то и парочку… Интересно, а стоп-слова в таких постановах есть? Или там заранее в сценарии расписывается, кого можно по-настоящему стукнуть, а кто готов просто для массовки с испуганным видом постоять.

Мирняк, тем временем согнали в живописную кучу. Мужики, женщины и дети жались друг к другу. Пацан лет десяти сжимает в одной руке ладошку растрепанной девчонки лет семи. А та обнимает уродливого плюшевого мишку.

Ух, даже меня проняло от безнадежности на их лицах. Я подался вперед, выискивая глазами оператора. Ну не могут же они устроить такое действо и никак его не зафиксировать? Я могу еще поверить, что зрителей эти реконсы могут не любить, мол, смысл их развлечения – полное погружение в эпоху, а шатающиеся вокруг придурки со смартфонами ну никак не вписываются в реалии сороковых годов двадцатого века.

Оберштурмфюрер выплюнул травинку и бросил по-немецки (язык я понимал, по работе положено):

– Гоните этих свиней туда, – махнул рукой в сторону невысокого вала взрыхленной земли. Явно не так давно выкопанная траншея. Нацики, весело похохатывая и переговариваясь принялись толкать мирняк куда приказано.

Нет, все-таки перебор.

Неужели участие в таких мероприятиях и правда может кому-то нравиться? А главное – на фига? Нет, я, конечно, в чем-то понимаю еще всяких любителей разбежаться по окопам и пострелять друг в друга из игрушечного оружия, защитив предварительно нежные части тела, чтобы пластмассовые пульки, не дай бог, какого вреда не причинили… Но чтобы вот так? Получать удовольствие от того, что ты ведешь себя, как скот? Причем с любой стороны. Одних, как скот гонят на убой, и они безропотно топают. Другие… Я высунулся из-за дерева, чтобы лучше видеть лицо оберштурмфюрера. Тот стянул с головы кепи, вытащил из кармана платок и промокнул взмокший от начинающейся жары лоб. И к костюму не придраться, все идеально. Видал я раньше всяких ряженых в Выборге. Так тамошние викинги и рыцари частенько щеголяли в берцах, как попало замаскированных намотанными тряпками, а из-под длинных платьев прекрасных дам то и дело выглядывали кроссовки. А эти прямо задурились. Интересно, если их до трусов раздеть, то там тоже все будет достоверно? Или все-таки соблюдается только внешний антураж? Надо будет подойти расспросить, когда действо закончится.

До этого момента мирняк вел себя пришибленно и тихо, но когда дело дошло до построения в линию на краю траншеи, одна из женщин громко взвыла и бросилась под ноги нацикам.

– Ребятишки, не убивайте! Христом Богом молю, хоть детишек пощадите!

Нацики хором заржали, один из них, типичный такой истинный ариец с лошадиной рожей, забросил автомат за спину, приподнял тетку за плечи, дернул вверх и поставил прямо. Приобнял, будто собирался сделать с ней совместное фото.

– Ганс, перестань паясничать, мы и так уже долго возимся, – породистое лицо оберштурмфюрера презрительно скривилось. На немецком эти нацики шпарят, конечно, прямо как на родном. Хороший препод, даже акценты поставил. Их главный явно откуда-то из Штутгарта, шепелявящий швабский акцент отчетливо проскальзывает.

Женщину водворили обратно в строй. За ее юбку тут же уцепилась та девочка, с мишкой. Пацан тоже стоял рядом, с видом суровым и несломленным. Два оскара этим детям! Даже в фильмах про войну так не играют!

– Огонь! – лениво скомандовал оберштурмфюрер и махнул рукой. Нацики вскинули шмайссеры, затарахтели выстрелы, поволокло знакомым запахом порохового дыма.

Я обалдело наблюдал за сценой рассрела. Потер кулаками глаза, тряхнул головой. Я правда вижу то, что вижу? Фигуры мирных жителей сломанными куклами валились в траншею, места попадания пуль набухали красным, брызги крови…

Да как, черт побери, это сделано?! Мешочки с кетчупом и петардами внутри? А детонация? Петарды поджигать все-таки надо, а я что-то не вижу ни у кого в руках зажигалок…

Твою мать, да после такого реалистичного зрелища, которое какие-то любители устроили сами для себя, у меня возникает масса вопросов к современным киноделам насчет потраченных невесть куда миллионам, при реалистичности на уровне зажопинского драмкружка…

Один из нациков повернулся в мою сторону и то ли из баловства, то ли по недосмотру дал очередь. Мне на голову посыпалась труха и срезанные пулями ветки.

Заученный инстинкт моментально швырнул меня на землю еще до того, как в голове пронеслась бешеная мысль: «Это никакая не постановка!»

Глава 2

Ярость залила глаза, и я чуть не бросился на фашистов с голыми руками. Даже про «мосинку» свою забыл. Горло бы перегрыз на хрен, в клочья порвать отморозков! Вот ни струя же себе они тут развлекаловку устроили, по живым мишеням палить! Реалистичность у них, сука… Всякую дрянь у нас за бабки можно купить, но чтобы такое. В башке не укладывается. Я разное в жизни повидал, но чтобы вот такое… И где?! В благоустроенных и причесанных лесах Ленинградской области?!

Метнулся в землянку за оружием. Рванул карабин так, что чуть плечо не ободрал. Быстро вернулся на позицию. Посмотрел на деловито отдающего распоряжения оберштурмфюрера через прицел.

«Ты горячку-то не пори!» – сказал я сам себе. Внутренний голос, бл*ха. Исторически сложилось, что глас рассудка я всегда слышу в озвучке Корнейчука. Ленивый такой скучающий басок, который в учебке устраивал разнос по косточкам. В мосинке – четыре патрона. Фашиков передо мной десяток. При лучшем раскладе четверых я положу, эффект неожиданности. За остальными придется бегать с ножом. В принципе, шансы есть… «А пулемет?» – снисходительно уточнил Корнейчук в голове.

Точняк, пулемет же еще… Вон из люльки мотоцикла выглядывает хищное дырчатое дуло. И фашик сидит, каской крутит и лыбится во всю харю.

Я убрал закостеневший палец со спускового крючка. Спокойно, дядь Саш. Положить гадов я всегда успею, и для этого необязательно самому под пули подставляться. По лесу эти г*ндоны все равно быстро ехать не смогут, прослежу, откуда их черти принесли. Заодно может и выясню, кто эту гнусь тут устроил. И, мамой клянусь, все там будет полыхать до самого горизонта… В тюрягу посадят потом, да и хрен с ним. Надо же, бл*ха, пока я по джунглям и пустыням скакал, интересы родины защищая, под самым носом расплодилось… Это… Это…

Словарь матерных выражений в голове даже как-то не сразу подобрал подходящее определение тому, что я только что увидел.

Оберштурмфюрер, тем временем, сорвал цветочек и прицепил его себе на кепи. Эстет, мать его!

Остальные фашики погрузились по машинам, радостно перехохатываясь и обсуждая сиськи какой-то Лильки.

– Куда теперь? – спросил по-немецки высунувшийся из окна грузовика водила.

– В Плескау, – махнул рукой оберштурмфюрер. – С остальным тут Ганс разберется.

«Почему они до сих пор не перешли на русский? – озадаченно подумал я. – Играть теперь вроде больше не перед кем…»

Или мероприятие устроили для приезжих туристов?

Меня снова затрясло от злости. Это кем надо быть вообще? В воспаленном мозгу на пару мгновений вспыхнуло рекламное объявление: «Полное погружение в эпоху! Реалистичность – 100 процентов! За отдельную плату патроны и жертвы будут настоящие!»

И, такие, – фрррррр! – полетели купюры… А на их фоне в яму падали срезанные пулями старики, женщины и дети.

Грузовик и мотоцикл синхронно взревели моторами, из-под колес полетели ошметки земли. Фашики в кузове бодро затянули какую-то развеселую песенку.

Я машинально прислушался, пытаясь разобрать слова.

• Ein Heller und ein Batzen,
• Die waren beide mein:
• Der Heller ward zu Wasser,
• Der Batzen ward zu Wein

• (С копейкой и с полтиной
• Расстанусь я легко:
• Копеечку – на воду,
• Полтину – на вино!)

Мотоцикл и грузовик скрылись за деревьями. А я все лежал неподвижно, сжимая мосинку так сильно, что казалось, что она сейчас сломается в железной хватке моих пальцев. Нахлобучило. Мозг отказывался принимать реальность происходящего. Вот травинка нос щекочет. Паук с пестрым брюхом деловито исследует мой рукав, прикидывая, как бы его приспособить к строительству паутины, которую я сломал, когда падал.

Бззззз… Комар над ухом. Кровопийца мелкий. В колено корень упирается, надо бы ногу отодвинуть. Солнечный луч пробился через хвойно-лиственный купол и припекает плечо. Пахнет сухой летней травой, тающей на жаре смолой, чем-то цветочным еще.

Вот же он, лес. Такой знакомый и обычный – елки, осинки, пни трухлявые, кусты колючие. Пичужка какая-то над головой заголосила.

А может не было никаких фашистов? Ну, сон приснился реалистичный, с кем не бывает? Вот сейчас я встану на ноги, отряхнусь от налипшего лесного мусора, а на поляне – никакой ямы, никаких трупов, никаких следов от колес.

Я поднялся, чувствуя себя деревянным, как тот буратино.

Черта с два это сон. Кислый запах пороха вплетался в коктейль мирных лесных ароматов. Взрыкивал в отдалении мотор грузовика, заглушая бодрую песенку про немецкого любителя прибухнуть. А посреди поляны в земле зияла яма, на краю которой беспомощно задирал лапы плюшевый медвежонок.

Чтобы идти по свежему следу от колес в лесу, никакого навыка следопыта не требуется. Но шел я осторожно. Не пытался догнать до визуального контакта, но и не тормозил. Обстановочку тоже срисовывал, мало ли что?

Ну и к местности тоже пытался привязаться. Мой внутренний компас все еще показывал мне фигу. Я точно знаю, где мы выволокли на берег свои лодки еще вчера, места вроде насквозь знакомые, хоженые-перехоженые. И туристы всякие вроде нас там частенько тусят. И дорог в лесу накатанных хватает.

Вот только я будто забрел куда-то не туда. Кому расскажи, на смех поднимут. В трех елках между Лугой и Вырицей заблудился, хорош разведчик! Маразм подкрался незаметно?

Что-то белое валяется, бумажка какая-то… Со следом протектора недавно проехавшего по ней колеса. Машинально подобрал, перевернул. Глаза почти бездумно пробежали по тексту листовки.

«Обдумай!

С перебежчиками обращение еще лучшее, им выдается усиленный паек и по желанию их устраивают на работу по специальности»

И чуть ниже, сразу под фашистским орлом, сжимающим в лапах свастику, мелкий шрифт:

«Эта листовка действительна как пропуск для бойцов, командиров и политработников!»

Рука сжалась в кулак, сминая желтоватую бумажку.

Только пульс грохотал в пустой голове.

Я прибавил шаг, поняв, что почти уже не слышу впереди шум моторов.

Свежая колея разошлась в две стороны. С одной стороны эти фашисты приехали, а в ту сторону уехали. И отчетливо пахнуло дымом свежего пожара.

Колебался я всего пару секунд. Никуда, на хрен, этот грузовик от меня не денется. А там может выжил кто…

Что именно произошло, я примерно уже понял. Там деревня. Жителей согнали, отвезли к яме и перестреляли. Дома подожгли, вот дымом и тянет.

И уехали в какой-то Плескау, оставив наводить порядок какого-то Ганса.

Плескау… Плескау…

Слово какое-то знакомое, если бы на лекциях по истории на сиськи однокурсниц не пялился, может и раньше бы вспомнил.

Плескау – это же Псков! Фашисты его когда взяли, то переименовали на свой манер и свои порядки там установили. Так это я в Псковской области, получается?!

То-то мне лес кажется каким-то не таким, и привычных ориентиров найти не получается. Только вот как я сюда попал? Уснул под Вырицей, проснулся за полторы сотни километров?

От географических размышлений меня отвлек бодрый ржач и возмущенный возглас на немецком.

– Эта тварь мне руку прокусила!

Я замер, где стоял. Потом медленно двинулся в сторону голосов. Остановился и осторожно выглянул из зарослей.

Нда, картина маслом…

К смолистому стволу дерева привязана растрепанная светловолосая девушка. Одежда, вроде гражданская, но увешана пучками трав. Рядом три солдафона.

Одежда на груди пленницы разорвана, лица не видно, ветка закрывает. А вот на грудь отличный обзор как раз… Бл*хя, меня даже могила не исправит! Какой бы трэш вокруг не творился, я все равно буду пялиться на сиськи! Стыдно должно быть, дядь Саш, пятый десяток разменял почти…

– Ты смотри, Ганс, как бы она тебя бешенством русским не заразила! – каски фашистов затряслись от смеха. – Если будешь по ночам в медведя превращаться, я тебя первый застрелю!

– Откуда у тебя серебряные пули, Йохан? Оборотней серебряными пулями убивают! Так что перегрызет тебе Ганс горло, гавкнуть не успеешь!

– Да замолчите вы оба, шутники нашлись!

Двигался я медленно. Чтобы ни один лядский сучок не треснул, ни одна веточка не шелохнулась. И слушал их бодрый треп во все уши. Девчонку к дереву явно не за то, что у нее отличные сиськи привязали. К соседней березке была прислонена винтовка явно не немецкого образца. «Светку», самозарядную винтовку Токарева, я в руках сам никогда не держал, только на фотографиях видел. Винтовка с громоздкой оптикой, явно для снайперских дел предназначена. На прикладе насечки – счет убитых. А эта самая девушка из этой самой «Светки» (как я понял из трепа немцев) троих фашистов успела снять до того, как ее взяли. И теперь гордая троица в касках и с двойным «S» в петлицах ожидала, когда сюда явится какой-то герр Киснер, потому как надо допросить «эту советскую тварь» и узнать, где остальные партизаны.

Кроме этих троих – никого. Во всяком случае, пока.

– Красивая девка-то! Может пока ждем, того, а? Используем по назначению? – пускал слюну один из фрицев с закатанными по садистки рукавами.

– Уверен, что у нее там зубов нет? А то вернешься к своей Матильде, а детишек делать нечем будет!

– Но-но, ты мне сказки свои рассказывать брось!

Один из фашиков сунул привязанной девушке руку под юбку. Остальные заржали.

– Герр Киснер сказал, что сам будет ее допрашивать…

– Так мы ее рот трогать и не будем! Даже кляп вставим, чтобы не кусалась больше! Ганс, придержи ей голову!

– Не-не, Йохан, я не участвую! Меня дома невеста ждет. Как закончим здесь, поженимся. Думаю, к ноябрю управимся. А ты чего молчишь, Макс?

– У меня в октябре день рождения, я собирался его уже в Мюнхене праздновать, мы с друзьями договорились.

– Пойду отолью. Ну если Киснера услышу, крикну, чтобы вы успели штаны натянуть.

В моей голове пронеслась тысяча мыслей. Теперь ясно, что никакая это не постановка. Передо мной реальные фашисты времен ВОВ и самая настоящая девушка-снайпер.

В рот просроченный компот! Как такое вообще может быть?! Может, меня молнией шарахнуло во время вчерашней непогоды, и лежу я сейчас на сырой земле под кустиком и «мультики» смотрю в отключке. Или меня нашли, напичкали сильнодействующими, от которых мозг так заглючил?

Но нет… Реальность от сна я пока еще могу отличить. Во сне невозможно рассмотреть свои ладони. А я каждый узор на пальце вижу. И шрам от ножа араба-суннита все также перечеркивает мое запястье еще с командировки в Сирию. От осознания того, что я очутился в прошлом, на секунду впал в ступор.

Облизнул пересохшие губы и сглотнул. Как только судьба надо мной не изгалялась, на такой подлянки я не ждал. На-ка, выкуси, старушка! Саша Волков и не в таких передрягах бывал.

Соберись солдат, и слушай боевую задачу! Ликвидировать живую силу противника в количестве трех человек. Освободить пленницу и вступить в контакт с местными. А дальше будем посмотреть…

Приказы раздавать легко, особенно самому себе. Вот только, как все обстряпать по-тихому? Если фрицы на каждом шагу – стрелять не вариант. И еще сюда идет какой-то герр Киснер. Старший их получается. Ясень пень, что не один идет, а в составе группы.

Мои мысли прервал Ганс, что поперся отливать в кусты. Ублюдок выбрал те самые, в которых я притаился. Защитного цвета «горка» скрадывала мою фигуру на фоне окружающей зеленки, и немец не утруждался вглядываться в заросли. Чувствовал себя как дома, паскуда.

Вот Ганс совсем близко и уже расчехляет на ходу стручок. Как говорится, на ловца и фриц бежит. Я рефлекторно ощупал голень, где обычно пристегнут тактический нож, но оружия, естественно, там не оказалось. Я ж в поход пошёл, блин, а не на войну. Зато есть карманный складишок.

Я аккуратно, словно ребенка, положил карабин в траву, и вытащил перочинку из нагрудного кармана. Раскрыл игрушечный клинок. Эх… Таким только колбасу резать, а не людей.

Между тем, Ганс подошел вплотную к кусту и стал бессовестно его обсыкать, водя отростком по листве. До меня меньше метра. Я даже мерзкий запахов его «анализов» почувствовал.

Вот гад! Никто не имеет права обоссывать боевого офицера!

Рука моя выскочила из зарослей, как локомотив из тоннеля. Вонзила в удивленный глаз клинок по самую рукоять. Глаз противно всхлипнул, пропустив острие дальше в мозг.

Фриц икнул и обмяк, но по инерции продолжая журчать. Я юркнул из кустов и схватил его за плечи. Осторожно уложил на землю и утянул в заросли. Только мокрое пятно осталось от немца. Минус один, бл*ть.

Остальные двое уже отвязали девчонку. Один повалил ее на землю и мостился сверху, осклабившись и отплевываясь от назойливых травин, что лезли в его наглую рожу. А второй вцепился в руки девушки и растянул их как на дыбе за голову. Девчонка брыкалась, шипела, но ни проронила ни стона. Кремень. Ни истерики, ни соплей. Лишь стиснула зубы и глаза горят ненавистью. Теперь я смог разглядеть ее лицо. В гневе оно прекрасно.

Я выскочил из укрытия и ударом ботинка прямо в голову потушил свет у того, кто был сверху. Бил сходу, но прицельно, будто по мячу во время пенальти. Височная кость щелкнула и приказала долго жить. Насильник распластался на пленнице безвольной тушкой воронкой вверх со спущенными до колен штанам. Минус два.

Третий уронил челюсть и отпрянул назад, перехватываясь за болтавшийся на спине MP-40. Но не успел даже ствол направить в мою сторону, как я в один прыжок очутился возле него и воткнул утлый складишок в район сердца, чиркнув по бляхе. Раз! Раз! Раз! Несколько дырок за пару секунд. Вместо аорты фарш. Фриц булькнул кровью, будто его стошнило и, вытаращив стеклянные глаза, завалился на спину. Минус три.

Щелк, щелк! – сзади послышался характерный звук затвора.

Я обернулся. Раскрасневшаяся деваха схватилась за снайперку и держала меня на мушке. Высокая грудь бесцеремонно выбивалась сквозь разорванную одежду. Но даме было не до моветона.

– Хенде хох! – звонко отчеканила она.

– Ты что, милая? – я на всякий случай поднял руки, с окровавленного ножичка на ухо шлепнулась теплая капля. – Я ж свой. Гитлер капут, мать его за ногу. Русский я.

Девушка опустила оружие и рукой прикрыла грудь:

– Форма у вас странная. У наших нет такой.

Вот блин. Моя охотничья горка и казенные берцы явно выбивались из антуража эпохи. В таком одеянии я, наверное, был очень похож на диверсанта.

– Какое сегодня число? – уточнил я на всякий случай, хотя уже почти принял мысль о своем переносе в прошлое.

– Двадцать первое августа.

Жутко хотелось спросить про год. Но девчонка, судя по всему прошла спецподготовку и в руке у нее не коромысло, а самая настоящая снайперская винтовка со штатной оптикой. Не хочется глупыми вопросами на себя лишних подозрений навешивать.

С другой стороны, что за диверсант такой, который в годах потерялся? Так-с… Если мы под Псковом и сейчас август. Наши его отобьют только в сорок четвертом, кажется, а сейчас немцы ведут себя слишком беззаботно. И мирняк расстреляли, и деревню сожгли. Вряд ли сейчас сорок третий. Тогда уже с деревеньками разобрались под чистую, кто был лоялен к партизанам. Да и винтовочка у девчушки не затертая, будто с конвейера. Только насечками смерти «обезображена». Судя по внешнему виду, не так давно в эксплуатации. Короче, если рассуждать логически, то сейчас…

– Двадцать первое августа сорок первого года, – пробормотал я будто разговаривал сам с собой, но при этом краем глаза наблюдал за снайпершей.

Недоуменной реакции с ее стороны не последовало. Есть! Дядя Саша молодец! Год угадал. Уже можно дальше думать. Получается, Псков сейчас в глубоком тылу у немцев. Регулярной армии красных здесь нет. Только партизанские отряды. Стало быть, и пленница из числа партизан. Забросили ее в тыл с заданием. Или может к отряду случайно прибилась.

Легенда пришла на ум спонтанно:

– Ты на форму не смотри. Не положено мне такое с рядовым составом обсуждать. Отведи меня к командиру. У меня важная информация.

– Вообще-то я младший сержант, – фыркнула девушка.

– Ну так представься по форме, – строго проговорил, придав голосу командирские нотки.

– Младший сержант Сотникова, – выпрямилась девушка, но руки по швам не убрала, придерживая порванную одежду.

– А имя у младшего сержанта есть? – прищурился я.

– Наташа, – растеряно проговорила она.

– Александр, – кивнул я в ответ. – Фамилию и звание не называю. Сама понимаешь. Веди меня в расположение отряда. Далеко идти?

– Не слишком, километров шесть.

Я собрал у фрицев оружие и личные документы. Добычей стали три «МР-40» с прямыми, как палки, магазинами, и неказистый «Вальтер Р38». Пистолет оказался только у безглазого «ссыкуна». Очевидно, он был командиром отделения.

Сдернул с командира ранец, вытряхнул оттуда требуху в виде запасного белья, консервов и прочих носков и набил его поясными патронташами, снятыми с трупов. Поймал на себе недоуменный взгляд Наташи. Сообразил, что консервы сейчас, тоже на вес патронов. Сунул их обратно в ранец. Ни карт, ни важных бумаг, естественно, у троицы я не нашел. Птицы невысокого полета.

Наташа наблюдала за моими действиями с некоторым благоговением. Руки мои умело обшаривали трупы, будто делали это каждый день после завтрака.

Да. Бывало и такое… И после завтрака, и после ужина. Всякое случалось.

Нагрузился трофейным добром, как узбекский ослик. Чем больше трофеев принесу, тем больше веры мне будет в отряде. Хотя у меня есть живой свидетель. Наташа…

Я невольно загляделся на ее загорелое личико. В сочетании с соломенными волосами, смотрелось она, как с обложки. Только губы нормальные, советские. Не как у ботоксных утконосов в моем времени.

– Сержант Сотникова, – скомандовал я. – Я готов. Веди к командиру.

Девушка чуть улыбнулась и, закинув винтовку за спину, зашагала в сторону чащи. Я поспешил следом. Взгляд невольно уцепился за перекаты ее ягодиц. И даже пуританская юбка ниже колена, которую бы даже строгие бабки на лавке возле дома сочли бы приличной, не способна скрыть их наливную упругость.

Я вздохнул. Не о том думаешь боец. О Родине думать надо. И о себе любимом немножко. Задача номер р-раз на сегодня – выжить любой ценой.

Что ж… Начало вроде положено. Вот только смутные сомнения терзают мозг разведчика. Нет у меня никакой информации и документов при себе нет. Чую, встреча со своими предстоит неоднозначная. Ладно, где наша не пропадала. У меня есть часа полтора, чтобы обкатать в мозгу свою новую легенду.

Глава 3

– Отскочу за кустик на минуту, хорошо? – с виноватым видом проговорил я и развел руками. Вовремя сообразил, что прежде чем топать в логово партизан, надо бы избавиться от содержимого своих карманов. Фиг с ними с берцами и камуфляжем, тут хоть отболтаться можно. А винтовка у меня так и вовсе как родная в этом времени смотрится. Но вот «Ксиоми», даже со сдохшим аккумулятором, вейп с плещущимися там остатками жижи (его я все-таки подобрал после того как зашвырнул вчера в кусты, жаба задавила выбрасывать), китайский мультитул и прочие рассованные по карманам мелочи, привычные для века двадцать первого, в веке двадцатом вызовут вопросики. Я бы даже сказал, ВОПРОСИЩИ.

Я присел за здоровенным выворотнем и выгреб все из своих карманов. Криво ухмыльнулся, покрутил в пальцах сверхтонкий дюрекс. Выглянул в щель между корнями. Наташа деликатно стояла ко мне спиной. Чтобы не заставлять ее долго ждать, я зубами надорвал упаковку презерватива, спихал в скользкий от смазки мешочек все свои компрометирующие мелочи. Секунду подумал и добавил туда же туго скрученный рулончик рейхсмарок, который я незаметно сунул себе в карман, когда Ганса обыскивал. И часы на цепочке из его же кармана. И тогда рассмотреть не успел, и сейчас особенно было некогда. Уместил все это богатство в ямку, прикрыл сверху куском дерна, швырнул горсть прошлогодних листьев. Медленно огляделся, мысленно фотографируя ориентиры. Приметный камень с отколотым краем. Гриб на дереве двойной, красноватый. Косо упавшая сосна с обгорелым стволом. Есть, запомнил. При необходимости отыщу свои сокровища, как два пальца об асфальт…

Я вернулся к Наташе, деловито поддергивая штаны.

– Ну что, двинулись?

Наташа шла по лесу уверенно. Я двигался за ней след в след, наблюдая, как она гибко уворачивается от веток, как ставит ноги в кирзовых сапогах четко в те места, где ничего не может хрустнуть или провалиться. Пока фашистов обыскивали, она даже как-то успела привести себя в порядок. Безжалостно растерзанная рубашка, которая еще полчаса назад смотрелась сущими лохмотьями, снова приобрела относительно приличный вид, была застегнута на чудом сохранившиеся пуговицы, а сверху еще прикрыта кофтой, которую я сначала даже на ней не заметил. Впрочем, я тогда был занят тем, что пялился на ее голую грудь, я и парадный мундир марсианской морской пехоты бы не заметил. И волосы растрепанные причесала. Теперь они были скручены аккуратным узлом на затылке. Гребешок у кого-то из фрицев подрезала, наверное. Или свой был.

Девушка вдруг замерла и подняла правую руку. Она напряженно прислушивалась, а я опять залюбовался ее профилем. Ммм, эта выбившаяся прядь волос над розовым ушком… У меня даже сердце чаще забилось.

Она бросила на меня взгляд через плечо, и ее губы тронула легкая улыбка.

Я сделал шаг к ней поближе.

– Что там? – прошептал я ей на ухо, мимоходом коснувшись плеча. Я ничего подозрительного не слышал. Пичужки беспечно щебечут, в траве стрекочут кузнечики.

Она снова стрельнула в меня веселым взглядом, потом сжала ладонью мой локоть. Молчи, мол.

Приложила руку к губам и издала пронзительный птичий крик. Потом ее губы зашевелились, будто она считала до пяти. Повторила трель. Снова пауза. И еще раз.

Появился он не то чтобы внезапно. Наверное, кто другой бы не заметил, но у меня взгляд тренированный, так что перемещение кучи веток и травы я сразу засек.

– Наташка! Живая! – дозорный стащил с головы шапку, утыканную пожухшими уже ветками и порывисто обнял девушку. – А Степка сказал, что тебя того… Повязали… А это кто еще такой пятнистый? Ненашенское лицо какое-то…

– Это Саша, он меня у фрицев отбил, – Наташа торопливо освободилась от его объятий и глянула на меня. Сначала на камуфляж, потом на ботинки. На ботинках взгляд ее задержался надолго… – Степка вернулся, значит? Девчонок привел?

– А мы сегодня свиньей разжились, так что ужин будет барский! – гордо заявил дозорный. – А может этому Саше все-таки глаза-то завязать? Иваныч ругаться будет…

– Он троих фрицев убил! – огрызнулась Наташа и посмотрела на меня как будто виновато.

– А ежели он для отвода глаз только? – дозорный подозрительно прищурился и осмотрел меня с ног до головы. А я его, соответственно. Пожилой уже дядька, под полтос ему, пожалуй. Впалые щеки покрыты пегой щетиной, пальцы на правой руке желтые, курит много, видать. Махорку или беломор какой-нибудь. Такого типуса легче всего представить где-нибудь на завалинке возле сельпо в райцентре. Но винтовку держит уверенно. И взгляд цепкий, а не мутный, как у какого-нибудь деревенского синюгана.

– Ежели он расположение наше потом фрицам сдаст, а? – напирал он.

– Да что ты такое говоришь вообще?! – Наташа нахмурилась. На меня она больше не смотрела, на щеках заиграл румянец. Или злится, или стыдно ей за недоверие этого хмыря.

– Больно ты доверчивая, Наташка! – он погрозил ей пальцем и зыркнул в мою сторону.

– Зато ты такой бдительный, аж тошно! – фыркнула Наташка. – Фрицы все еще под Ольховкой стоят?

– Утром манатки собрали и уехали, – бодро отозвался мужик.

– И танк?

– И танк.

Повисло молчание. Наташа сверлила взглядом ни в чем не повинную елку, партизан-селянин сосредоточенно сопел и нежно поглаживал пальцами свою «мосинку».

– Правила есть правила, – сказал я с демонстративным добродушием. – Валяйте, завязывайте мне глаза. Не те времена нынче, чтобы первому встречному доверять!

– Вот это ты молодец, вот это дело! – партизан сразу засуетился и потащил из кармана сероватый платок. Вместе с тканью из кармана посыпалась табачная крошка и какой-то прочий мелкий мусор. «Фу…» – подумал я. Но виду не показал. Старательно корчил лицо добродушного, но не очень умного парня. Улыбался, руки в стороны разводил, ладони демонстрируя. Глазами хлопал простодушно. Приемчики примитивные, но вполне работают даже на тех, кто знает, что никакой я не пентюх с сельских выселок. Психология, мать ее ети. Даже самый бдительный хрен поневоле расслабится. Правда, по этой методичке много кто воспитывался, так что не думаю, что этот номер прокатит, когда меня начнут с пристрастием расспрашивать о том, кто я такой, откуда взялся и что это за ботинки такие нацепил, и где взял.

Тьфу ты, бл*яха, дались мне эти ботинки… Можно подумать, у меня кроме ботинок докопаться не до чего. Если до трусов разденут, то что? Врать им, что мне мама на трусах имя вышивала, чтобы в школе чужое белье не натянул в раздевалке? Что на самом деле меня Кельвин Кляйн зовут, или что там за лейбл у меня на трусах и майке?

– А звать-то тебя как, дядя? – спросил я, глядя как партизан деловито складывает мятую тряпочку удобной для завязывания глаз полосой. Чуть на заржал над его ответственным лицом, мировую проблему решает мужик, не меньше!

– Для тебя Сергей Гаврилович, – ответил он, старательно сопя. Вредная тряпочка никак не хотела нормально складываться, а еще ему боком приходилось держать винтовку, так что стоял он в позе цапли, решившей одновременно вздремнуть и почесать о дерево задницу. – До моих лет дорастешь, буду Серегой…

– А ты какого года рождения? – спросил я. Партизан нахмурил брови и посмотрел на меня исподлобья. Я радостно оскалил лицо в улыбке доктора Ливси. – Ну эт я чтобы понимать, когда до твоих лет дорасту!

– Одна тысяча девятьсот первый, – с важным видом ответил Серега, у которого наконец получилось превратить платок в нужной ширины полосу. Фиг его знает, чего он так долго с этим возился, мог бы просто мешок какой на башку мне натянуть, делов-то…

– Так это тебе целый сорокет получается? – присвистнул я с уважением. И прикусил язык, чтобы не ляпнуть, что я думал, что все пятьдесят с гаком. – Может мне присесть, дядя Сережа? Тебе тогда вязать будет удобнее…

Платок вонял махоркой и хозяйственным мылом. Но кажется в него не сморкались. Я такие платки помню, у меня бабушка всегда похожим волосы прикрывала. Белый в мелкую точку. А она как раз из этих мест была.

– Все, готово! – заявил Серега. Я его не видел, но отчетливо представил, как он встал, гордо подбоченившись. Орел-мужчина! – Теперь не подсмотрит! Веди в расположение.

– А ты? – спросила Наташа, и я почувствовал, как ее ладонь крепко сжала мои пальцы.

– А я на посту! – ответил Серега, и зашуршали ветки. Ага, шапку маскировочную снова натягивает. – Мне тут еще до ужина куковать! Свининки мне там оставьте только!

Мы двинулись. Глаза мне Серега завязал старательно, но неумело. Я спокойно мог смотреть себе под ноги, видел пятки наташиных кирзачей, траву, выпирающие из едва заметной тропы корни.

– Мы пришли… Саша, – Наташа смущенно споткнулась на моем имени и отпустила мою руку. Я стоял, опустив руки и ждал, когда она снимет с меня повязку. Так-то я и сам мог, руки же не связаны, просто мне хотелось, чтобы Наташа подошла еще ближе и прикоснулась ко мне.

Ее пальцы тронули мои щеки, я прикрыл глаза, чтобы не ослепнуть, когда она снимет повязку. Огляделся.

Я стоял в центре вытоптанной круглой поляны. Справа из-под травяной «челки» виднелся вход в землянку. Рядом с утопленной в землю дощатой дверью, прямо на сосне, доска объявлений. Бл*хя, я даже глазам своим не поверил! Натуральная такая доска объявлений! В правом верхнем углу – гордый профиль Сталина, левую половину фанерного листа занимает желтоватый газетный лист, на правой пришпилено несколько бумажек. И черно-белая фотокарточка бравого парня в тельняшке. А под ней на полоске бумаги выведено четкими чертежными буквами: «Степану Мурзину объявляется торжественная благодарность за проявленные смелость и героизм!»

А еще правее висел треугольный вымпел. Но он был скукожившийся, так что прочитать, что на нем написано, мне не удалось.

Чуть в отдалении стояли, прикрытые лапником, две телеги с прилаженными на них станковыми пулеметами. Тачанки, надо же! Чуть не прослезился от умиления, но тут же выдал себе мысленного леща. Можно ржать сколько угодно, но смертоносность этой штуки была весьма впечатляющей. Но раз тут стоят тачанки, значит и лошади у этого подразделения тоже имеются. И лагерь на самом деле сильно больше, чем кажется на первый взгляд.

Ага… Вон там за сплетенной из мелких сосенок стенкой – кухня. Дальше я заметил вход в еще одну землянку, не такой благоустроенный, как тот, рядом с которым я стоял. Двери на ней не было, просто квадратная нора в земле. Погреб-холодильник явно.

– Ты мне голову-то не морочь, нос не дорос! – донесся до меня чей-то противный сварливый голос. Такой мог принадлежать и бабке, и деду. Причем совсем необязательно это могут быть персоны почтенного возраста, некоторые и в молодости латентные бабки. И говорят точно вот так…

– Да говорю же, сначала надо картоплю закинуть, а уже потом лучок меленько покрошить. Только на картопле сначала должны поджарки появиться, а ежели лук сразу бросить, то получится размазня вареная, хрустеть не будет.

– Умный больно, я смотрю! Молча сиди, советы он мне тут будет давать…

– Так вкуснее же будет!

– Заботливый ты наш! Картошку давай чисти и не возникай! Вкуснее ему!

Видно собеседников мне не было, только слышно.

Вообще, немаленький явно лагерь. И не времянка. Нормально так окопались партизаны. По беглым прикидкам их тут не меньше пары сотен человек. Такая боевая единица не может работать стихийно. Наверняка есть связь с регулярными частями РККА. Хреново, блин. Так просто «Петрушкой» не прикинешься.

Одно дело навешать лапши мужикам с ружьями, другое дело кадровым офицерам. Наверняка командир при звании, а не председатель колхоза. Не удивлюсь, если еще и особист у них свой имеется.

По сути партизанский отряд в сорок первом – сборная солянка из крестьян, чекистов, НКВДшников, перебежчиков (батрачивших на немцев), военных, отбившихся от своих частей, партработников, оставшихся на оккупированной территории и прочих неприкаянных душ. Мне легче было притвориться каким-нибудь заблудшим козликом, дескать, деревню сожгли, и мамку потерял, вот и мыкаюсь по лесам. Возьмите в отряд. Ух, как за деревню свою бить гадов буду!

Но моя чертова одежда и «манеры» поведения с фрицами (три трупа за десять секунд), никак не вяжутся с образом деревенского Ваньки. Получается, что надо косить под армейскую разведку. Это сложнее. Вспомнить бы ее структуру. Такс… ГРУ еще не народилось, значит разведка сейчас относится к какому-нибудь управлению Генштаба Красной армии. Вроде к пятому. Или к четвертому? Эх… Историю разведки в академии лучше надо было учить в свое время.

Мои размышления прервала Наташа.

– Пойдем к командиру, – потянула она меня за рукав в сторону той землянки, возле которой торчала колоритная доска с объявлениями.

Постучала в дощатую дверь и, приоткрыв, просунула голову:

– Разрешите, товарищ капитан?

Землянка в ответ, что-то буркнула. Девушка обернулась ко мне и кивнула, мол, подожди пока, а сама юркнула в темный проем. Через пять минут из землянки вылез моложавый конопатый красноармеец в телогрейке (жара такая, как он не упрел?) и тыкнул пальцем на мою тушку, обвешанную шмайсерами, карабином и прочими трофеями, как елка новогодними игрушками:

– Дядя, оставь оружие у входа, я покараулю.

Я скинул с себя тяжелую ношу. Приятно снова ощутить легкость, но без оружия чувствовал себя будто голым.

– И пистолет тоже, – углядел «Вальтер» рыжий боец.

Пришлось отстегнуть кобуру. Свалил все в кучу у входа. Снял ранец и подсумки с патронами.

Я вошел в подобие пещеры, только стены выложены смолистым нетёсаным кругляком. Внутри помещение оказалось просторнее, чем выглядело с улицы.

Дощатый стол, лежанка, полки. Вместо табуретов – пни. Похоже на штаб и жилую комнату командира одновременно. За столом на единственной лавке сидел усатый мужик с лицом хмурого гусара. Даже усы подкручены совсем не по-пролетарски. Гимнастерка с петлицами капитана Красной армии никак не вязалась с аккуратно выбритой бородкой и по-графски белой необветренной кожей. Так и хотелось спросить: «Ваше благородие, что вы забыли в партизанском отряде?».

Рядом переминалась Наташа. Поглядывала то на меня, то на капитана.

– Садитесь, – кивнул тот на сосновый пень напротив него. – Я командир партизанского отряда капитан Слободский Федор Ильич. Расскажите о себе. Фамилия, звание. Какие у вас задачи?

Прежде чем усесться на «табурет» я хотел протянуть руку местному «боссу», но тот восседал с каменным лицом и не собирался делать ответных поползновений. Что ж… Будем держать марку. Раз ты капитан. Значит, я не ниже.

– Капитан Волков Александр Николаевич. Первое отделение войсковой разведки штаба фронта, – проговорил я, добавив в голос официоза и холода.

– Из самой столицы к нам пожаловали? – прищурился Слободский. – Какими судьбами, товарищ капитан?

– Я не уполномочен распространяться о задании в присутствии посторонних, – покосился на Наташу, та нахмурилась, а я незаметно улыбнулся ей уголком рта, дескать, извини, родная, служба.

– Сотникова, выйди, – кивнул девушке капитан.

Та, закусив нижнюю губу, поспешила к выходу. Видно все-таки на меня обиделась. После того, что «между нами было», я открыто выразил недоверие к ней.

Дверь за ней хлопнула слишком сильно. Струйка песка с потолка щекотнула за шиворотом.

– Рассказывайте, – сверлим меня испытывающим взглядом командир.

– Моя группа была закинута в окрестности Пскова для организации секретной операции. В ходе десантирования, самолет был сбит. Выжил только я.

– Что за секретная операция?

– Немцы уже на подступах к Ленинграду и его окрестностям. По данным разведки вместе с Германской армией «Север» прибыли и уже вовсю действуют немецкие искусствоведы, которым поручено описать и вывезти как можно больше предметов, представляющих художественную ценность. Одной такой ценностью, является Янтарная комната. Великое культурное наследие России, жемчужина летней резиденции российских императоров в Царском Селе.

Слово «Россия» употреблять сейчас не принято, но я специально это сделал, уловив в происхождении командира аристократические черты. И вроде не ошибся. Тот принялся меня подробно расспрашивать об этой Янтарной комнате.

В наше время каждый знает, что ее похитили фашисты в октябре сорок первого и с тех пор она бесследно исчезла. Моих поверхностных знаний туриста (бывал я на экскурсии, видел восстановленный дубликат комнаты) вполне хватило, чтобы выглядеть убедительным экспертом в этом вопросе и рассказать о тоннах ценного и редкого по степени прозрачности янтаря, флорентийских мозаиках, в сочетании с двумя тоннами золотых и серебряных подсвечников и прочих украшений.

Командир слушал с неподдельным интересом, а затем спросил:

– Объясните, товарищ Волков. Одного не пойму. Где мы и где Царское село. Почему вас забросили именно сюда?

– По нашим сведениям вывозить ценности будут через Псков, – уверенно вещал я, так как помнил, что Псков во время ВОВ стал неким тыловым плацдармом для фашистов, гады даже считали его своим. – Немецкое руководство, которому поручен вывоз ценностей, находится здесь. Моя задача предотвратить хищение Янтарного кабинета.

Командир согласно закивал. Есть! Зацепил вояку за живое. Хотя на вояку он не похож. На офицера – да, причем белогвардейского. И звание у него не особо высокое для командования таким количеством рыл. Может из бывших? Разжалованных? Ну, это мы еще прощупаем.

– И как вы теперь собираетесь осуществить задание в одиночку? – спросил Слободский.

– Вы мне поможете, – с каменной мордой кивнул я.

– Мы? – капитан растеряно накрутил на палец ус, отчего стал вдруг похож на Барона Мюнхгаузена.

– В таком случае ваше руководство, должно выйти на наше, и если будет приказ, то…

– Вы не понимаете, капитан. Это все долго. Я налажу агентурную сеть в оккупированном Пскове. От вас нужна лишь огневая поддержка в нужное время и в нужном месте. Но повторюсь. Операция секретная. Никто не должен знать цели моего пребывания здесь.

Чем безумнее идея, тем легче в нее поверить. Если бы я сказал, что обычный разведчик и собираю данные о количестве сил противника в прифронтовой зоне, то все непременно бы кинулись устанавливать мою личность. Делать радио запрос, или какая там у них сейчас связь организована с центром? А так был шанс остаться в тени. Мол, птица я важная и не лезьте ко мне с вашими мелочами. Могло прокатить. Но, как оказалось, не в этот раз.

– И все же, – капитан встал. – Товарищ Волков, для начала мы должны убедится, что вы тот, за кого себя выдаете.

– Согласен, – кивнул я, хотя ни хрена я был не согласен и даже матюгнулся про себя. – Где мне можно расположиться?

Если все-таки они взялись меня проверять, то ночью слиняю. Эх… Придется раздобыть нормальную одежду и попробовать примкнуть к другому отряду. Поменьше. Интересно, есть они здесь еще?

К регулярной армии прорываться резона нет. Особисты примут под белы рученьки и к стенке. А так еще повоюем. До сих пор перед глазами стоит расстрел крестьян. Три фашика уже есть на моем счету. Но этого мало, чтобы стереть образовавшуюся сегодня травму «детства».

– Простите, товарищ капитан, но подходящего помещения у нас нет для условно задержанных, придется вам в яме подождать.

– В какой еще яме? – чуть не добавил к фразе «на х*р».

– Для задержанных. Сами понимаете, камер не имеем. Так что не обессудьте.

– Спасибо за гостеприимство, товарищ Слободский, – капнул я ядом. – Ведите в вашу яму.

– Пелепчук! – крикнул командир.

– Я! – дверь распахнулась и в проеме нарисовался конопатый с винтовкой.

Ствол неуклюже зацепился за косяк. Красноармеец поправил его и принял вид бравый, но чуть придурковатый.

– Уведите, задержанного, – кивнул на меня капитан.

– Есть!

Ах, вот как. Значит, я все-таки задержанный? Тогда линять надо прямо сейчас. Из ямы хрен потом выберешься.

Я уже прикидывал, как выключить капитана ударом в челюсть. Как снять у него с пояса «ТТ», как отобрать винтовку у «ребенка» в фуфайке, но за спиной рыжего вдруг показались еще две фигуры с автоматами наперевес. Видно капитан заранее готовился к такому сценарию. Вот черт… В яму так в яму. Не хочу погибнуть от рук своих и тем более кого-то из них убить.

Глава 4

«Самое время философски закурить», – подумал я, задрав голову. На самом деле, выбраться из этой ямы не то, чтобы очень сложно, конечно… Но дело-то ведь совсем не в этом. Вот, что значит, слепил легенду на коленке, не озаботившись предварительным изучением противника.

Хотя засада, конечно, доказывать своим, что я тоже свой. Что я костьми тут лягу, чтобы фашистскую гадину истребить, что…

Ну да. Только этот командир с породистым лицом мыслей читать не умеет. А видит он, что явился какой-то хрен в непонятной одежде и лепит сходу всякую ерунду. А у них тут настоящий ад, фашисты как у себя дома ходят, и Красная армия отступила. И в лесу ямы с расстрелянным мирняком. Поневоле начнешь параноить, какое уж там доверие с первой встречи?

Да ладно, дядь Саша, чего ты раскис, в самом деле? Живой, руки-ноги целы, побарахтаемся еще!

– Саш… – раздался сверху тихий шепот. – Саша? Ты как там?

– Лучше всех, Наташенька, – криво усмехнувшись, отозвался я. – Обед из трех блюд и спальня с балдахином.

– Все шутишь… – пробормотала она. – Я тебе поесть принесла. Сейчас, бечевку привяжу, спущу.

– А того борзого типа, который меня охранять вызвался, ты куда дела? – спросил я. – Отправила в Москву со срочным донесением?

– Скажешь тоже… – она тихо фыркнула и засмеялась. – Вот, лови!

Вниз пополз солдатский котелок на бечевке. И к ароматам сырой земли и плесени добавился аппетитный запах мяса с картошкой. Кучеряво живут партизаны… Даже на подозрительного шпиона еды хватило. Впрочем, война же еще только началась. Два месяца всего. До голода еще…

Я опять мысленно себя обматерил, что в свое время историю учил с пятого на десятое. Тут читаю, тут не читаю, тут мы в покер с парнями на задней парте играли. И сейчас испорченный гуглом мозг мне только какие-то ошметки знаний об истории этого времени подкидывает. Ну да, немецкие и советские танки я перечислю, даже если меня среди ночи разбудить, а вот, что там с точными датами и ходом боевых действий – начинается сплошной туман.

Я поймал котелок, накрытый сверху горбушкой серого хлеба.

– Спасибо! – прошептал. На самом деле жрать хотелось уже так, что казалось, что еще чуть-чуть, и обозленный желудок начнет методично обгрызать весь окрестный ливер.

– Я не верю, что ты шпион, – прошептала сверху Наташа. – Ты какой-то странный, это правда, но в то, что ты за фрицев, я не верю ни капельки!

– Это хорошо, – не очень внятно пробормотал я, потому что рот был занят.

– Все обойдется, – после паузы прошептала Наташа. – Командир у нас умный…

Я промычал что-то одобрительное, выскребая со дна котелка остатки густой похлебки, щедро сдобренной чесноком и перцем. Хорошо, но мало. Еще бы пару раз по столько…

– Спасибо, Наташ, – совершенно искренне сказал я и привязал котелок к свисающей сверху бечевке. – Спасла от голодной смерти, можно сказать.

– Да чего уж там… – смущенно проговорила она, и потащила котелок обратно наверх.

«Надо было подольше есть, – подумал я. – А то ведь сейчас она уйдет, останусь в яме один, наедине с упадническим настроением…»

– Пить хочешь? – спросила она и завозилась. Отлегло. Кажется, она поудобнее устраивается, не собирается прямо сейчас уходить.

– Ага, – отозвался я. Через минуту сверху поползла привязанная к той де бечевке фляжка. Открутил крышечку, сделал большой глоток. Вода была теплой, с заметным илистым привкусом. Как бы меня тут понос с непривычки не прохватил! Мне, конечно, всякое в жизни приходилось пить и жрать, но тут вряд ли в питьевую воду обеззараживающие таблетки кидают.

– Наташ! – прошептал я, сделав еще один глоток. – А ты как в партизанский отряд попала?

– Ну… – она замялась. – Когда война началась, отца сразу в армию забрали, он в Красной армии еще в гражданской воевал. А мама с малыми засобиралась к родне в Воронеж. И меня с собой звали, но я не поехала, сказала, мол, потом вас догоню, куда спешить-то? На самом деле, мне было как-то совестно вот так убегать. Мамка-то понятно, у меня двое братьев и сестра, младшему пять лет, старшей двенадцать.

Она помолчала, вздохнула, будто собираясь с мыслями.

– А потом… Потом уже было поздно, – она издала нечто среднее между смешком и всхлипом. – Псков начали бомбить, мост взорвали, армия отступила, кто-то успел эвакуироваться, кто-то нет. Потом были те два фрица. Дом обшаривали на отшибе. И винтовку один оставил прямо у дверей, а я в сарае пряталась. Страшно было, ужас. Но что было делать? Они бы иначе меня нашли. Я выбралась, винтовку схватила и застрелила обоих. И в лес. Четыре дня пряталась, а потом меня командир нашел. Ну вот с тех пор и… Это сколько, получается? Месяц почти я в отряде.

Она снова помолчала, повозилась, потом ее голос зазвучал ближе, будто она к решетке ближе придвинулась.

Опа… Я задумчиво поскреб щетину на подбородке. А я думал, Наташа штатный снайпер со спецпдоготовкой (вспомнил, как она держалась с той покойной троицей фрицев). Считал, что прибилась от регулярных частей или из НКВД, а она оказывается, самородок. Или нет?

– У меня же разряд по стрельбе, я в Осоавиахим со школы занималась, – уже быстрее и увереннее продолжила она. – На соревнования ездила, два раза в области первое место занимала…

– А звание сержанта тебе командир дал? – спросил я. На самом деле, даже как-то не думал ее на чем-то подловить, слушал историю, подперев щеку кулаком. Как страшную сказку, практически. В военное время со званиями та еще чехарда творилась, а уж в партизанских отрядах, которые спешно сколачивали из всех подряд, так и вообще…

– Ну… – Наташа вдруг споткнулась. Я прямо всей кожей ощутил эту заминку, будто я в какое-то неподходящее место ткнул. – Я это… Наврала про сержанта, вот. Ты такой грозный в тот момент был… Хотелось как-то… Что-то такое сказать, чтобы ты ко мне серьезно отнесся. Вот.

Я задрал голову, чтобы рассмотреть лицо Наташи. Но видно мне было только край ее подбородка. Встроенного детектора лжи у меня в ушах нет, конечно, но что-то она тут накрутила! Может и правда наврала про сержанта тогда, а может сейчас старательно лепит что-то… Вот только зачем?

А она продолжала торопливым шепотом рассказывать истории из своей партизанской жизни. Про Степку, с которым они вели по лесу близняшек Иверневых, которые в лесу заблудились. И нарвались на фрицев там, где вообще не ожидали. Уходили по кустам, Степка с девчонками скрылся, а она попалась. Про свинью, которую в лесу поймали. Сбежала, видать, от фрицев, когда те деревню грабили. Сначала думали, зарезать хрюшку, но командир сказал, что свинка – герой, а героя на обед пускать – это не по-советски. Так что пока я с командиром разговаривал, для хрюшки отдельное укрытие соорудили. Будет теперь в отряде свинья-партизан.

Она тихонько рассмеялась, и я вместе с ней. Мои сомнения постепенно улетучивались. Подозревать в чем-то девчонку вздумал! Ее там вообще-то фашики насиловать собирались, она могла что угодно наплести с перепугу. Уметь стрелять и быть солдатом – это все-таки не одно и то же…

Она вдруг замолкла на полуслове и прислушалась к голосам где-то в стороне. Мне из ямы было не слышно, что там за суета началась. Наташа вскочила на ноги.

– Вы чего такие суровые? – спросила Наташа у кого-то.

– Надо этого пятнистого достать, – хрипло ответил кто-то и хрипло заперхал.

– Освободить приказали? – обрадовалась Наташа.

– Натаха, в сторону отойди, а то решеткой зашибем еще, – пробурчал второй голос. Сверху посыпалась сухая хвоя и прочий лесной мусор. – Эй ты, как там тебя? В сторону сдвинься, я лестницу спущу.

Я увернулся от сбитой из жердей лестницы и, не дожидаясь приглашения, полез наверх.

– Эй, ну что за дела, братцы? – я скривил удивленную и даже обиженную физиономию. – Да свой же я! Советский! Что вы за оружие-то схватились?

Одного я уже видел, давешний конопатый в телогрейке. А две другие рожи незнакомые. Вид у них типично рабоче-крестьянский, робы черные, кепочки. Но рожи серьезные, прищур у обоих такой подозрительный.

– Шагай давай, не дергайся, – хрипло сказал один из них и снова заперхал. Второй стоял с прямой спиной, как шпалу проглотил. Здоровый, кстати, этот молчаливый черт. Перхающий курильщик почти на голову его ниже.

– Куда идти-то? – спросил я, лениво поднимая руки вверх. Злить этих ребят, кто бы они там ни были, мне не хотелось. Все-таки на одной стороне воюем, работа у них нервная.

– Вперед иди, – сказал конопатый и подтолкнул меня в спину винтовкой. – Поговорить с тобой хотят.

«Как все устаканится, леща тебе пропишу, рыжая морда!» – беззлобно подумал я. Снаружи было хорошо после душной затхлой ямы. Дневная жара слегка отпустила, стало прохладнее, комары, правда, активизировались, да и хрен с ними! Между деревьями чуть в отдалении горел костерок, вокруг него восседал десяток темных фигур, с энтузиазмом работающих ложками. А еще подальше, за брезентовой «ширмой» кто-то даже песенку пел, подыгрывая себе на чем-то струнном.

Куда меня ведут, ежу было понятно. Обратно в ту же землянку. Что там «Благородие» еще спросить меня хочет? Время у меня было доработать легенду. Еще кучу деталей придумал. Буду стоять на своем и попробую даже надавить на капитана. Авось, прокатит?

Краем глаза видел, как Наташа стоит чуть подаль, прижав кулачки к груди. Волнуется девка. Ну хоть кто-то за меня беспокоится в этом новом-старом времени.

Завели внутрь. В этот раз конвойные не вышли, а остались в землянке. Будто, ждали скорого приговора на мой счет, по законам военного времени, так сказать. Похоже, что дело пахнет керосином. Я огляделся, прикидывая пути отхода.

За столом на лавке восседает командир, а рядом с ним чернявый тщедушный тип с мордой пронырливого хорька. Глазки-бусинки меня буравят, будто я насолил ему сильно. На петлицах по три кубика, старлей значит. Наверное, заместитель командира отряда. Но на обшлагах гимнастерки пришита красная звезда. Да и петлицы с кубарями – синие. Форма политсотатва. Вовсе не старлей это получается. А политрук. Сейчас у них общевойсковых званий нет. Политрук он и в Африке политрук. Похоже теперь вопросы будет задавать он.

Меня усадили все на тот же пенек.

– Здравствуйте, товарищи, – чуть ухмыльнулся я, изображая беззаботный вид. – Хотелось бы уточнить на счет ужина.

Никто не удостоил меня ответом, а хорь проскрипел (даже голос не как у мужика, а как у зверька):

– Особый отдел НКВД младший лейтенант Хайдаров Мурат Радикович.

Вот блин… Особист пожаловал! Все-таки как политрук он мне больше нравился. Тебя только не хватало! Все мои планы рухнули, как карточный домик. Только фуражка у особиста не васильковая, как в кино показывают (поэтому не признал его сразу), а цвета обычного защитного. Либо маскируется от снайперов, либо врали киношники, когда всех особистов представляли на экранах в приметных фуражках НКВД.

– А можно ваше удостоверение посмотреть, товарищ Хайдаров, – не моргнув глазом выдал я.

Нет, я, конечно, верю, что он – особист. Вот только для легенды моей положено документы проверять. И потом, не мешало бы в памяти освежить структуру особых отделов. Думаю, в ксиве все прописано.

Хорь поморщился и полез в нагрудный карман гимнастерки, вытащил красную книжицу и чинно развернул ее перед моей мордой.

Я спешно просканировал взглядом разворот. Фотокарточка скреплена гербовой печатью. На другой стороне такая же печать ОСО НКВД полевого управления Северо-западного фронта. Должность прописана стандартная – оперуполномоченный. Звание – младший лейтенант госбезопасности. Графы заполнены чернилами, почерком брутальным, но корявым, как моя нынешняя жизнь. Ксива была новехонькая, будто заполняли ее от силы пару месяцев назад, никак не больше.

– Капитан Волков Александр Николаевич, – холодно кивнул я в ответ. – Должность мою товарищ Слободский, думаю, вам уже сообщил. – Я многозначительно покосился на стоящих за моей спиной красноармейцев, дескать лишние они здесь.

Но Хайдаров и глазом не моргнул, не повелся на мои намеки.

– А теперь назовите свое настоящую фамилию, – процедил он. – И звание, если таковое имеется.

– Что значит «если», старлей? – гневно зыркнул я на него. – Сам понимаешь, на задание документы не берем.

– Сдается мне, товарищ Волков, что нет такой формы одежды у войсковой разведки, – кивнул он на мою «многострадальную горку». У итальянцев похожая имеется, но не у нас.

– Это новый экспериментальный образец. В серию не пошел еще, – уверенно накидывал я версии.

– Мы сделал запрос в штаб, – Хайдаров впился в меня взглядом. – Официальный ответ придет по радиограмме завтра. Но предположительно, уже известно, что никакого капитана Волкова в первом отделении ВР штаба фронта нет. Я предварительно узнал.

Вот, паразит! Шустро сработал. Я-то рассчитывал прибиться к дремучим партизанам. Откуда тут вообще контрразведчик взялся? С фронта «выписали»? Или может он у них тут в штате? Отряд большой, вот и прикомандировали, наверное. Тогда почему его не было при первом допросе. Наверно, отлучался в соседний отряд. Он как современный участковый, на одно рыло несколько деревень, то бишь отрядов. Скорее всего так и есть. Мда… Маленько я не рассчитал с внедрением. Контрразведке лапши не навешаешь. Эх. Надо было в лес уходить, когда Натаху спас. Ну, кто ж знал, что тут меня особист поджидает.

– Запрос – это хорошо, – кивнул я. – Уверен, что скоро вы получите обо мне всю исчерпывающую информацию. И смените мне жилплощадь. А то уже от ваших апартаментов у меня задница отсырела.

– Ничего, в яме посидишь, – старлей вдруг перешел на «ты».

– Попрошу, товарищ старший лейтенант, – прищурился я. – Соблюдать субординацию. Я капитан Красной армии.

Врать, так врать. Главное время потянуть и улучить момент для побега. Ночевать я в яме совсем не собирался. Потому как, это будет последняя ночь в моей жизни.

– И распорядитесь выдать мне одеяло, – добавил я, видя, как особиста перекосило. – Ночь будет прохладная.

– Сено вам постелим, – ухмыльнулся Хайдаров. – Одеял самим не хватает. Лучше скажите правду, Волков. В случае сотрудничества, я сохраню вам жизнь. Иначе, после того как придет ответ на запрос, и окажется, что вы врете, я лично вас расстреляю. Но перед этим еще раз допрошу. С пристрастием.

Вот, гнида! Он уже меня в шпионы конкретно записал. А командир отряда сидит и помалкивает, будто особист здесь главный. Хотя в таких случаях, как со мной, контрразведчик полномочий больше имеет, чем командир партизанского отряда. Я так понял, он даже расстрелять меня запросто может по единоличному решению. Ведь транспортировать меня за линию фронта никто не будет. Хлопотно это и опасно. Вот влип… Тут я понял, что хорячьи глазки особиста буравят мое задумчивое лицо с хищным таким вниманием. И правая рука непроизвольно так подрагивает. Не нужно быть телепатом, чтобы понять, о чем он сейчас думает. Аршинными буквами на лице написано: «Давай, Волков, дернись прямо сейчас! Я тебя просто пристрелю, и разбираться не придется!»

Я тут же сделал лицо попроще и отвернулся.

Придется ночью бежать. Эх, боюсь, что без жертв не обойтись. Теперь точно меня в шпионы запишут. Что ж… Не я такой, а жизнь такая.

Меня увели под дулами автоматов (жирно живут партизаны, с ППШ ходят, или это только конвой так вооружён?) и снова посадили в яму.

Я смотрел на почти уже черное небо через решетку и представлял, что скоро придет Наташка. Как-то попрощаться с ней надо деликатно, чтобы ничего не поняла.

Но вместо прекрасного улыбчивого лица, на фоне неба над моей головой нависала бородатая морда часового с вонючей самокруткой в желтых зубах…

Глава 5

Прошел примерно час, наверху что-то зашуршало. Я прикинулся ветошью. Закрыл глаза, привалившись к прохладной земляной стенке. Сволочь Хайдаров, так сена и не распорядился принести.

– Саша, – послышался сверху знакомый девичий шёпот.

Сердце радостно ёкнуло. Пришла-таки! Открыл глаза – на фоне звезд точеный девичий силуэт. Будто фея с небес спустилась.

– Уйди, Наталья! Не положено! – буркнул на нее часовой.

– Я на минуту, дядя Егор, одеяло только скину. Федор Ильич разрешил.

– Ну, ежели командир добро дал, то я пока за махоркой схожу. Ты смотри за ним. Возьми винтовку мою.

– Обойдусь, – фыркнула Наташа.

Послышались удаляющиеся шаги часового, мы, наконец остались наедине. Девушка просунула сквозь решетку ватное одеяло. Оно еле пролезло в узкую ячейку. Пришлось потянуть снизу.

– Спасибо, красавица, – улыбнулся я. – И командиру спасибо.

– Командир не знает, – заговорщически проговорила она.

– Ты, смотри, не подставляйся, а то Хайдаров тебя мигом в предатели Родины запишет.

– Ну, ведь ты же не шпион, Саш, – всплеснула «сержант» руками. – Говорят, завтра по тебе информация придет. И все прояснится. Что молчишь? Не шпион ведь? Да?..

– Свой, я Наталья. В доску свой… – я немного замялся. – Вот только не придут на меня никакие данные.

– Как это? – голосок ее дрогнул.

– О том, что я здесь, знает очень узкий круг лиц. Не могу тебе все рассказать, но боюсь, что все-таки меня в предатели запишут.

– Что же делать?

– Ничего, завтра разберемся. Есть у меня одна мыслишка.

Наверху закашлял часовой, предупреждая о своем появлении.

– Ты главное помни, Наташ. Что бы ни случилось, Саня Волков не шпион.

– Что может такого случиться?

– Всякое. Война ведь. Ладно, спасибо за ватник, иди не маячь возле пленного. Мало ли как растолкуют такое поведение.

– До завтра, – прошептала девушка с грустью в голосе.

В ее душе я посеял тревогу и неопределённость. Как ей еще объяснить, что я не засланный казачок? Не скажу же, что из другого времени попал.

Наташа ушла. Часовой заглянул в яму, его бородатую морду осветил огонек газетной самокрутки. Он убедился, что я на месте, и снова скрылся из виду.

В какой-то из землянок еле слышно играла гармошка. Тихо и заунывно. Не спят партизаны. Я подождал еще полчаса. Все стихло. Только одинокий сверчок усердно стрекотал где-то в ночи. Да иногда слышно, как кряхтит и кашляет часовой. Все, пора…

Я снял ботинок и каблуком стал ковырять стену «темницы». Земля поддавалась плохо, еще и делать надо было это очень тихо. После часа усердной работы, под ногами у меня образовался пригорок. Небольшой, но все-таки приступок имеется. Утрамбовал горку. Встал на нее вытянул руку вверх, меряя расстояние до решетки, сделанной из ржавой бороны со сбитыми зубьями.

Снял с пояса офицерский ремень. Пряжка квадратная, массивная – то, что надо. Встал на горку и закинул ремень на борону. Звяк! – пряжка предательски ударилась о метал и отскочила вниз.

Я спрятал ремень под одеяло, которое накинул на горку. Первая попытка не получилась.

Только успел сесть на землю, как сверху показалась бородатая морда. Видно лишь силуэт. На фоне неба Егор выглядел будто Бармалей.

– Ты чего там? – зашевелилась борода.

– Да камешек выкинул, – позевнул я. – В бок давил зараза, вот и пришлось его швырнуть наверх.

– Смотри мне, не шали, – грозно пробухтел «Бармалей». – Если что – пальну! Велено сразу стрелять, коли чего выкинуть вздумаешь.

– Да куда я из ямы денусь? – лениво проговорил я. – Камень. Говорю же…

Морда скрылась, а я задумался. Так… С первого раза закинуть ремень не получилось. Возможно не получится и со второго и с третьего. В следующий раз байка про камень может не прокатить. Значит ждем, когда Егор по нужде отлучится. Не может же он всю ночь стоять и в туалет не отойти? Или может? Хотя если отойдет, то не далеко, скорее всего. Или прямо на посту справит мелкие надобности.

Стал ждать. Час прошел, второй. Даже сверчок прикемарил, а я продолжал судорожно вслушиваться в каждый шорох. Наконец, Егор покряхтел и пошлепал куда-то в сторону. Я насторожился. Через несколько секунд послышалось журчание. Это мой шанс.

Я вскочил на пригорок и снова закинул пряжку наверх. Та звякнула и уцепилась за узкий угол ромбовидной ячейки. Я осторожно, не дыша, потянул ремень в сторону, загоняя пряжку поглубже в острый угол сочленения рамы. Есть контакт, пряжку заклинило. Подёргал, ремень застрял надежно.

Подтянулся по нему, упираясь ногами в противоположную стену. Тренированное тело быстро оказалось наверху. Уцепился руками за решетку, освободил ремень. Уперся затылком и руками в стену, а ногами в противоположную. Обратная планка, блин. Тело дрожало от перенапряжения, а шею заломило. Долго так не продержусь.

Послышались шаги, часовой возвращался. Из-под моих ботинок, которые я с силой вдавливал в стену, осыпалась земля. Но Егор не услышал. Тогда я еле слышно свистнул. На звук часовой заглянул в яму. Его кирзачи оказались прямо возле моего лица. Даже в темноте я увидел как его физиономия вытянулась от удивления, когда он разглядел меня в позе «морской звезды», распластавшегося над ямой.

Но сделать он ничего не успел. Я молниеносно схватил его за ногу и рухнул вниз, продёргивая сапог в ячею решетки. Часовой крякнул и завалился на борону, отбив себе промежность. Уже было завыл, но я, перехватившись за решетку одной рукой, второй зарядил ему снизу в челюсть. Попасть было несложно – его морда застряла в одной из ячеек.

Хрясь! И Егор в отключке. Удар получился добрый, хоть и на весу. Не зря у нас на полосе препятствий рукоход имеется. Привычен я к таким трюкам.

Надо скорее выбираться. Но ситуация осложнилась, тем, что сверху решетки, теперь лежала туша часового. Я изворачивался и пытался оттащить его в сторону. Хрен! Сделать это одной рукой, когда висишь на другой, почти невозможно. Пыхтел минут пять, чуть плечо не сорвал, толкая «Бармалея». Но дядька тяжелый оказался. Еще и руки вниз свесил. Бл*дь! Что делать?!

Снова прицепил ремень, продев через прут уже петлей. Спрыгнул вниз и перевел дух, лихорадочно прокручивая в голове варианты освобождения. Думай, боец, думай! В любую минуту Егор очнется и тогда хана.

Вскарабкался наверх, просунул руку за спину часовому, и стал сдергивать с него винтовку. Чертов ствол несколько раз лязгнул по металлу. В ночной тишине звук казался предательски громкий. Бля, скорее!..

Едкий пот заливал глаза, во рту пересохло и чувствовался привкус железа. Наконец мне удалось стащить с плеча часового винтовку и затянуть ее в яму. Бухнулся без сил вместе с ней вниз.

Дыхание оглушительно шумное. Несколько секунд передых и снова попытка. Встал на пригорок, перехватил «Мосинку» за ствол и упер приклад в край решетки, противоположный, где лежало тело. Надавил что есть мочи.

Конструкция поддалась и чуть сдвинулась в сторону, а ноги стали проваливаться. Кочка, миленька, потерпи, на рассыпайся! Еще немого. И р-раз, и р-раз! Толкал, обдирая ладони о мушку и дульный срез. Решетка вместе с тушей отъезжала в сторону. Медленно, но верно. Наконец, образовалась сносная щель. Я отбросил оружие и снова вскарабкался по ремню наверх. Последний рывок, протиснулся в щель.

Есть! Вдохнул полной грудью свежий воздух, выбравшись на поверхность. Егор зашевелился. Не вовремя, блин. Шею свернуть делов – на пару секунд. Только последнее дело – своих убивать, даже ради собственного спасения. Надо рвать когти, пока часовой не очухался и не поднял тревогу.

Наспех обыскал тело, но пистолета не нашел. Жаль. Пригнувшись, мелкими перебежками пробирался через лагерь. Где-то еще дозорные бдят, не может лагерь без охраны оставаться. Так и есть. Чуть не наткнулся на одного. Тот стоял под деревом спиной к лагерю. Пришлось сделать крюк, обогнув дозорного подальше.

Вот и крайняя землянка, а за ней спасительная стена леса. Неожиданно дверь землянки распахнулась и на пороге нарисовалась знакомая тщедушная фигура Хорька на фоне тусклого света керосинки. Падла, что же ты не спишь?

Тот застыл, увидев, как на него мчится из мрака чья-то тень. Даже сообразить ничего не успел, как я ударом ноги впечатал его обратно в землянку. Он закатился внутрь. Захрипел и попытался встать, но получил контрольный удар ботинком по голове. С особистом церемониться не стал.

От удара Хорек поплыл, но на мое удивление не вырубился. Пришлось добавить кулаком в челюсть. Есть! Тушка обмякла и распласталась на земляном полу, раскинув руки.

Я сдернул с него кобуру с ТТшником и выскочил из землянки.

Где-то в стороне уже вопил Егор, поднимая тревогу. Я нырнул в чащу, и спасительная темнота меня проглотила.

Рванул напролом, как лось во время гона. Еще немного и за мной организуется погоня. Но хрен они меня догонят в лесу. Зря что ли я кроссы на службе наматывал? Бежал, что в ушах свистело, пока дыхание совсем не сбил. Все-таки через чащу ломиться, это покруче чем полоса препятствий.

Я перешел на шаг, а потом остановился совсем. Звуков погони не слышно. Похоже оторвался. Искать беглеца в ночном лесу бесполезно. Можно и выдохнуть. Фу-ух… Сел, привалился спиной к дереву. Не глядя выдернул травинку и сунул ее в зубы.

Клочья тумана шевелили ложноножками между стволами деревьев. В предрассветных сумерках это шевеление вызывало всякие потусторонние ассоциации. Мол, призраки тянут ко мне свои мертвые лапы и пытаются что-то сказать на своем потустороннем языке.

Впрочем, если задуматься, все, кого я здесь встретил, призраки. Они ведь все давно умерли, больше восьмидесяти лет прошло. И страны, которая войну ведет, нет уже давно. Но я здесь. Каким-то хреновым чудом, волей непонятного случая.

«Недосып сказывается, – подумал я. – На мистику потянуло. Стареешь, дядь Саша».

Но ведь зачем-то я здесь оказался? Переродился или что?..

Тьфу ты, бл*ха! Я заставил себя встать. Если буду дальше сидеть на этой мягкой кочке, меня того и гляди срубит. А у меня под боком отряд партизан в две сотни рыл, и сейчас там поднялся неслабый кипиш. Утром пойдут меня искать, а я вот он, тепленький. Свернувшись калачиком, цветные сны смотрю.

Так что не фиг рассиживаться, шагай давай, дядь Саша, а не конспирологией всякой развлекайся. Никакой в этом нет пользы, кроме вреда.

Надо бы сориентироваться…

Я медленно и очень внимательно оглядел окружающий меня «призрачный» лес. Глупо будет сейчас заблудиться и вывернуть обратно к партизанскому лагерю. Прямо в хорячьи объятия Хайдарова. Ведь бежал я не разбирая дороги.

Сссука… Кулаки сжались инстинктивно. Сдается мне, никакого запроса этот хорек не отправлял. Щеки надул, в уши напел «его благородию» Слободскому. Зыркнул глазенками своими злобными, все и заткнулись. При слове «контрразведка» даже в наше время все приседают и три раза «ку» делают, а уж здесь в сорок первом…

Да и знаю я таких гнид, у него прямо на роже синдром вахтера написан. Таким волю дай, они за неправильно подшитый подворотничок будут расстреливать.

Я со всей дури долбанул сжатым кулаком по ближайшей сосне.

Полегчало.

Мистическую меланхолию, которой я недавно чуть было не начал страдать, как ветром сдуло. Как и желание прилечь под ближайшей сосной и отрубиться.

Шпион, значит.

Значит, шпион…

Между прочим, эту самую янтарную комнату ведь и в самом деле фрицы похитили. Точнее, ПОХИТЯТ. Демонтируют, сложат в ящики и отправят в Европу тайными фашистскими тропами. Выставят ненадолго в Кенигсберге, после чего след ее навсегда потеряется. А руководит всем этим какой-то немецкий хрен благородных кровей, фамилию которого я конечно же забыл. И вести будут действительно через Псков, до которого тут всего-то пара лаптей по карте…

Губы сами собой начали расплываться в довольной лыбе. Есть ли у тебя план, мистер Фикс?

А ведь получается, что есть, я же сам его буквально несколько часов назад изложил командиру. А мужик сказал – мужик сделал!

Я почапал бодрее, уворачиваясь от колючих веток и то и дело смахивая с лица паутину. А ведь даже хорошо, что меня из партизанского отряда поперли. Ну, если можно так сказать, конечно. Потому что если я буду шарохаться по лесам и охотиться на фрицев, то никаких подробностей про янтарную комнату я узнать не смогу.

Надо в Псков идти. Или, как выразился недавно один оберштурмфюрер, в Плескау. На немецком я могу шпрехать как на родном, даже, если поднапрячься, могу вполне достоверно изобразить швабский и баварский диалекты. Сойти за коренного жителя Берлина, никогда не выезжающего за пределы Ганзафиртеля – тоже запросто.

Только здесь это не потребуется. Нет-нет, идти к немцам и выдавать себя там за своего – это тупой план. Мне там прострелят башку еще до того, как я им начну Германа Ленса цитировать.

Я сунул руку в карман и достал смятую бумажку. Ту самую, где было про работу по специальности и обещания прочих благ перебежчикам. «Гутен таг, фашистики, я Саша Волков или по вашему Алекс Вульф, Россию люблю, коммунистов ненавижу, работаю учителем немецкого языка и физкультуры в средней школе села Вырица, могу быть переводчиком и приносить всяческую пользу делу Великого рейха. Зиг хайль, и все такое»…

А что? План не плох. К нашим не получилось внедриться, так может к фрицам получится? А там разузнаю про янтарную комнату. И чем черт не шутит, попробую сорвать планы по ее похищению. Тогда уже свои к стенке не поставят. Наверное…

Аж присвистнул от глобальности своих намерений. Раз пошла такая пьянка, режь последний огурец!

Только вот одежку надо все-таки сменить. На что-то более подходящее для учителя немецкого из сельской школы. А то есть подозрение, что немцы вряд ли поверят, что в Вырице ученицы старшей школы изобрели ткацкий станок для производства камуфляжа, а берцы мне вечно пьяный сапожник дядя Вася из Луги склепал. При помощи сапожного шила, такой-то матери и трех бутылок самогона.

Менять надо одежду, это точно. Только вот где ее взять?

Память услужливо подбросила сцену, которую я сначала считал любительской театральной постановкой. И скучающий басок Корнейчука, озвучивающий в особо важные моменты мой внутренний голос, сказал: «Ну что ты встал зенки выпучил? Ты точно знаешь, где лежит много людей, которым их одежда больше ни к чему…»

«Да как-то стремно это, нет?» – уже своим голосом подумал я.

«Стремно было в Сирии, когда твоих пулями изрешетили, а ты сделать ничего не мог, потому что тогда твоя миссия пошла бы по бороде…» – зло отозвался Корнейчук.

Ну да, как обычно. Вот тебе, дядя Саша, два стула. Или ты займешься бытовым мародерством и налутаешь в расстрельной яме какие-нибудь штаны и рубаху. Либо тебя в твоем камуфляже еще раз повяжут, и окажешься ты в той же самой яме только слоем повыше.

«Волков, ты чего раскис-то? – снова забасил Корнейчук. – Если бы меня фашисты расстреляли со всей семьей, я бы только рад был, если бы мои штаны потом этим фашистам в глотки забили. Ну, это я фигурально выражаясь. В смысле – послужили правому делу».

Кроме того, у меня там неподалеку нычка под вывороченным корнем…

Теперь дело за малым. Сориентироваться, где это самое место. Из партизанского лагеря я сбежал примерно в ту сторону, откуда мы с Наташей пришли, значит где-то невдалеке должна быть сожженная деревня. И дорога. По которой уехал немецкий грузовик.

Но пока я топал прямо по целине, безо всякого даже намека на тропинки. Рассвет уже практически вступил в свои права, до восхода солнца явно осталось всего ничего. Зачирикали первые утренние пичужки. Ориентироваться стало проще.

На ближайшую тропу я наткнулся почти сразу. Топтаная-перетоптаная, ровненькая, явно ходили по ней много и часто. Так… Прикинем… Партизанский лагерь отсюда примерно к северо-западу, после пробежки топал я примерно час с чем-то, значит прошел еще километра три. И если я сориентировался верно, то эта тропа должна вести в ту самую деревню. Хотя бы одним из своих концов…

Через метров триста рядом тропа пересекалась с другой лесной дорогой. И к дереву на перекрестке кто-то заботливый прибил самодельную фанерную табличку, на которой было крупными кривоватыми буквами написано «ЗАОВРАЖИНО 2 КМ». Ого, знакомые места.

Кажется, я все-таки чутка заблудился, забрал севернее, чем планировал. Но зато теперь у меня появилась четкая привязка к местности, потому что где находится Заовражино я хорошо знал. Можно сказать, в этой деревне мое детство прошло. Когда мелким был меня к бабе Нюре отправляли, у нее в этом самом Заовражино был здоровенный дом на отшибе, сразу за забором лес. Эти места я отлично знал, излазил здесь все, когда мы клад с пацанами искали. Кто-то нам рассказал по секрету, что фашисты здесь клад зарыли, вот мы и…

Тут меня, как пыльным мешком по голове ударило.

Заовражино. Баба Нюра. Она здесь провела всю войну, и в Питер ее родители перевезли, когда мне было уже тринадцать. Он даже Ленинградом уже быть перестал.

Получается, что сейчас… Она там? Моя баба Нюра, только не суровая седая старуха с черной тростью, а молодая девка. Сколько ей было в сорок первом? Девятнадцать?

Опа… По спине пробежали мурашки.

Прямо откровение за откровением меня с недосыпа накрывает. Или, как там модно сейчас среди всяких инфоцыган выражаться? Инсайт за инсайтом…

Накрыло что-то настолько сильно, что я снова нашел кочку помягче и присел.

Бабушка всегда жила одна. Никакого деда рядом с ней никогда не было, а на мои детские расспросы о нем она только шикала, грозила пальцем и огрызалась, что это не моего ума дело.

Потом уже, когда мне было лет одиннадцать, я подрался со Славкой Батраковым, сыном директора клуба. Не помню, из-за чего была драка, но нос я ему расквасил. И он прогундел, что я такой злой, потому что фашист, как и мой дед. Вытрясти из него много подробностей мне не удалось, просто его бабушка говорила соседке, что все знают, что Нюрка в войну с фашистом путалась, вот поэтому у нее и дом огромный, и еды всегда было вдоволь, и вообще.

Я закусился и даже провел целое расследование.

Очень уж мне хотелось, чтобы то, что сказал Славка, оказалось враньем. Но хрен там угадал. Его бабушка говорила чистейшую правду. И отцом моего отца был вовсе не капитан дальнего плаванья и не космонавт, улетевший на Марс на секретном космическом корабле. А самый что ни на есть настоящий фашист. С замысловатым именем Анхель Вольфзауэр. Я нашел в бабушкином альбоме с фотографиями черно-белую карточку, на которой она, высокая, красивая и смеющаяся стоит рядом с парнем в серой рубахе с закатанными рукавами. Только лицо парня было затерто. Будто по карточке долго и старательно возюкали чем-то острым. Я решил тогда, что это он и есть.

Я ни с кем об этом потом не разговаривал, даже с родителями.

Но… Это что же получается? Мой дед сейчас где-то здесь? И он легко мог оказаться одним из тех трех фрицев, которых я вчера положил, когда Наташу спасал?

Нет-нет, там никакого Анхеля не было. Там были Ганс, Йохан и Макс…

А если я его убью ненароком, тогда что? Мой отец не родится, и сам я тоже исчезну? Растворюсь в воздухе, как тот Марти Макфлай? Так что ли получается? Охренеть!

Я встал и побрел, раздавленный новым открытием. Это что получается? Теперь прежде чем фашика замочить, я у него имя спрашивать каждый раз должен? Что бы пращура своего на тот свет не отправить и генетику не прервать? Дела, блин…

– Стоять! – прохрипел чей-то голос.

В думках я и не заметил, как из чащи прямо передо мной вырос бородатый мужик с двустволкой и в брезентовом плаще до пят. Это что еще за хрен с горы? Явно не партизан.

– Руки подыми! Ну! – тряхнул охотничьим ружьем «лесовик».

Глава 6

– Спокойно отец, – я задержал дыхание, примериваясь к трофейному «ТТ», что болтался у меня на поясе. – Русский я. Свой…

Кобура расстегнута, патрон в патроннике, курок на боевом взводе. Только ствол выхватить и вскинуть. Но… Не успею. Если дед пальнет дуплетом, да еще и если картечь у него заряжена, то даже целиться с такого расстояния особо не надо. В решето меня в миг превратить, прежде чем за пистолет схвачусь. И морда у него хмурая и решительная, как у Герасима перед утоплением собачонки. Того и гляди, шмальнет и как звать не спросит.

– Вижу, что не немчура, – проворчал незнакомец. – Морда у тебя самая, что ни на есть нашенская, слишком правильная. Потому и пристрелю тебя на месте, дернись только.

– За что, отец? – я поднял руки и соображал, на чьей-же все-таки стороне «Герасим».

Похоже, что не на нашей, раз на мушку русских берет. Только на полицая он не очень похож. Те с повязками белыми ходили, с карабинами и прибалтийским акцентом (хотя здесь с русским говором). Да и староват он для полицая.

– Кто таков? – проигнорировал мой вопрос дед.

Бляха… Что ответить? Скажу, что партизан – точно пристрелит. Может, сказать, что на немцев работаю? Тогда, что я в лесу делаю один? А, была не была.

– В Псков я иду. В комендатуру отметиться и на службу наняться. Листовку я видел, что принимают нашего брата в городе и заработок платят, если ты идейно против красноперых настроен.

– Покаж листовку, – дед недоверчиво качнул ружьем.

Я потянулся в карман, где лежал смятый листочек. Хорошо, что его в клочья не изорвал, несколько раз хотелось очень.

– Что это у тебя? – насторожился бородач, увидев кобуру у меня на поясе. – Пистолет? Как же ты к германцам собрался ну службу устраиваться? С оружием? И одёжа у тебя диковинная. В Заовражино и окрестных селах такой не сыщешь. Объегорить меня решил, паря?

– Пистолет нашел, думал на сало обменять или картоху, – включил я режим «дурачка». – Нужен тебе «ТТ»? Недорого отдам.

Я аккуратно вытащил листовку и швырнул ее к ногам деда, но тот и не подумал за ней наклоняться. Не повелся, гад.

– Пистоль бросай, – ткнул он столом в сторону моей кобуры. – Только без дури, а то чай пальну ненароком.

Пришлось отстегивать кобуру. Снял с пояса, но швырнул себе под ноги. Пистолет из нее наполовину вывалился. Соблазн его подхватить очень велик, но дед просек мои мысли и приказал:

– Шагай взад!

– Чего? – огрызнулся я.

– Вертай взад, говорю. Отойди от пистоля. Дальше! Вот… Стой.

Я повернулся и сделал несколько шагов. Теперь был спиной к старику. Не самая удобная позиция, но не безысходная. Навострил уши.

Отчетливо услышал, как тот подошел к пистолету и закряхтел. Разбитые артритом суставы, видно, так просто не дают присесть. По любому ствол от меня отвел, чтобы наклониться. Сейчас или никогда. Я резко развернулся и заехал ногой с разворота по стволу, который смотрел в землю.

Бах! – дед от неожиданности нажал на спуск, всадив в мох заряд свинца, но ружье из рук не выпустил.

Бах! – прогремел второй выстрел, но я броском уже успел вцепиться в стволы мертвой хваткой. Крутанул двустволку так, что у деда локти заскрипели. Он охнул и выпустил ее из рук. Я отшвырнул ТОЗ в сторону (все равно разряжено) и подобрал пистолет. Повесил его обратно на пояс и процедил:

– Мне нужна другая одежда. И покажешь где Псков находится.

– Портки не отдам, – удрученно затряс головой старик. – Лучше сразу пристрели…

Оглядел дедка. Комплекцией меня поменьше гораздо, но шмотье советское всегда было свободного кроя. Можно влезть в его обноски, там плюс-минус два размера.

Но заглянув в его пустые глаза, как-то рука не поднялась мародерничать. Тьфу! Хрен с ним. Пусть живет. Подобрал ружье и спросил:

– Псков в какой стороне?

– Туда шагай, – отрешенно махнул рукой дед на запад. – К дороге выйдешь через пару верст. Она в город приведет.

Я закинул «ТОЗ» за спину и зашагал прочь. Патроны не стал забирать, один хрен с ружьем в город не попрешься, немного отойду и зашвырну его в кусты.

Отошел уже метров на десять.

– Служивый, – вдруг окликнул меня дед. – В доме есть у меня одежда. От сына осталась. В пору тебе будет. Здесь недалече…

* * *

Дед привел меня к лесной избушке. Я с подозрением оглядел бревенчатый домишко, вросший в мох почти по самые окна.

– Один живешь? – достал я пистолет, опасаясь ловушки.

– Один, – вздохнул дед. – Нету больше у меня родичей. Убили их германцы. Сам теперича путеец я. За рельсами смотрю. А в прошлом – лесником был.

– И после этого ты на фашистов работаешь?

– А меня разве кто спрашивал? Нагрянули кодлой. Сказали, так как леса я здешние знаю, буду следить за путями… И за лесом приглядывать, чтобы енти самые пути никто не подорвал. А иначе с меня шкуру спустят. Вот и в тебя целился. Думал, что ты рельсы подрывать пришел.

Мы вошли в дом с единственной комнатой. В углу топчан, у окна колченогий стол со скамьей. На стене рядом с печкой-мазанкой какие-то пучки трав висят.

– Вот, возьми, – дед снял с гвоздя штаны из черного сукна, рубаху и что-то среднее между потёртым бесформенным пиджаком и робой.

– Как звать-то тебя, отец? – поинтересовался я.

– Кузьма я. Михайлович по батюшке.

– А меня «Служивым» зови, – разрешил я.

Не нравится что-то мне лесник. Не люблю предателей.

Дед крякнул, но промолчал. Я переоделся. Одежда оказалась впору. Заношенная, но выстиранная. Берег Михалыч, видно, вещи сына. Даже не понимаю, почему мне так легко отдал.

– Пожрать бы еще не мешало, – прищурился я. – Угостишь путника?

Дед кивнул и выставил на стол чугунок с вареной картошкой. Уже остывшей, но выглядевшей аппетитно. Посыпана укропом и зубчиками чеснока.

Затем вытащил из-под стола зеленоватую бутыль с длинным горлом, закупоренным смятой газетой. Внутри бултыхалась чуть мутноватая жидкость.

– Самогон будешь? Из свеклы делал…

– Наливай, – кивнул я уже запихивая в рот целиком картофелину.

Пойло хозяин разлил по железным кружкам. Плеснул сразу до трети объема тары. Я взял свою с отколотым краем:

– Ну, Михалыч! За Победу. Только чокаться с тобой не буду. Спасибо за штаны и рубаху, только с прихвостнями фашистов не чокаюсь. Не обессудь.

Я проглотил вонючую жидкость с запахом сивушных масел.

– Крепкая зараза, – прокашлялся я, занюхивая рукавом. – Градусов пятьдесят не меньше.

По жилам разлилось приятное тепло.

– Самогон у меня ядреный, – кивнул Михалыч и опрокинул в глотку свою дозу, даже не поморщился, лишь засопел и закусывать не стал.

Налил еще по одной.

– Ты куда коней гонишь? – пробубнил я с набитым ртом. – Закусывай картохой.

– Не берет меня сивуха, – как-то с горечью выдохнул обходчик. – Как Розы и Петьки не стало, с тех самых пор не берет. И сна нет почти…

– Вот что я тебе скажу, Михалыч. Ты сам виноват, что спать не можешь. Трус ты самый настоящий. Мог бы и к партизанам податься, чем фашистам прислуживать.

– Дык говорю же! – хлопнул кулаком по столу лесник. – Семья у меня была. Бабка да сын тридцати годков. Хромой он был, непригодный службе военной. Когда немцы пришли и грозились всех порешить, у меня выбора не было. Стал я путейцам подсоблять, да в обходчиках ходить. А потом, все одно убили они и Петьку, и Розу.

Дед утер рукавом глаза. Плечи его беззвучно задергались. Он с шумом выдохнул и снова схватился за бутыль:

– А давай еще по одной, служивый.

Я кивнул, хотя и так уже было хорошо. Расслабляться мне никак нельзя, но с местным населением оперативные позиции налаживать самое-то под спиртное.

– Пусть земля им будет пухом, – сказал я и сделал маленький глоток, чтобы не налегать на пойло.

– Зачем твоих убили? – продолжил я разговор. – Ты ведь на них работал?

Хотя я догадался зачем. Имя у жены лесника-обходчика было самое, что ни на есть говорящее. Но все равно спросил, пусть выскажет наболевшее.

– Еврейских корней у меня Роза была, – дед снова заглотил всю порцию бормотухи, но в этот раз зажевал картофелиной. – Стало быть и сына выродком посчитали. Вот ты говоришь в партизаны податься. Так меня там сразу к стенке поставят. Все знают, что лесник Кузьма на германцев работает. Эх… Жизнь моя бедовая, дряннее горькой редьки. Как жить-то теперь? Скажи, служивый?..

Михалыч снова махнул рукавом по глазам и пробормотал уже чуть заплетающимся языком:

– Вот тебе только это и смог поведать за два месяца. Душу облегчить. И сивуха меня пробрала, наконец. А то не было мочи на сухую рыдать. Будто сдох я вместе с сыном и жинкой.

– А хочешь отомстить? – я перестал жевать и испытывающе уставился на деда. – Убийцам твоей семьи.

– Да ежели бы мог. Да я… – дед сжал морщинистые кулаки и затряс длиннющей бородой. – Что один могу? Только сидеть и за шкуру свою страшиться…

– Есть у меня кое-какой план… – кивнул я. – Саней меня зовут.

Мы разговаривали долго и обстоятельно. Опустошили почти всю бутыль. Ночевать я остался у Михалыча, а утром отправился в Псков. Он подробно рассказал мне об устройстве города. Свою старую одежду и пистолет я велел Михалычу надежно припрятать. Камуфляжный наряд и оружие, уверен, еще мне пригодятся.

* * *

По дороге к городу наткнулся на поселение. Или уже пригород, или окрестная деревенька, сразу и не понял. Возле криво сколоченной деревянной тумбы кучковались местные жители. Меня они не видели, развесистый куст надежно укрывал от любопытных глаз. Впрочем, кажется, им настолько не было ни до кого дела, что я спокойно мог выйти прямо на раздолбанную дорогу и сплясать цыганочку с выходом. Разговаривала компашка шумно, перебивая друг друга и размахивая руками. А вот предмет их обсуждений мне с моего наблюдательного пункта было не видно – яблоко раздора было плоским, бумажным и пришпиленным к той самой тумбе.

«Объявление какое-то обсуждают», – догадался я. До меня из разговора обитателей деревни доносились только отдельные слова, но суть была понятна – возмущены они сверх меры и вовсе не горят желанием тащить в школу мясо-млеко-яйки на прокорм захватчикам. А на школе, одноэтажном белом здании на другой стороне небольшой площади, уже красовались красные полотнища со свастиками, а у крыльца поблескивал черными лаковыми боками Опель-капитан.

Дверь школы распахнулась, на крыльцо вышли три человека. Одеты они были как местные, да и рожи вовсе не истинно-арийские, у того, что справа, на скуле набух яркий кровоподтек, мужичок в центре, несмотря на полосатый пиджачок и модный картузик, явно любит прибухнуть при случае и без такового. На носу написано сизым цветом. Единственным существенным отличием от тусовки возле тумбы были белые повязки на рукаве. И они были вооружены.

От компании «возмущенцев» отделился особенно смелый и воинственно настроенный дедок. Приблизился к троице на крыльце и принялся что-то горячо им втолковывать, размахивая для подкрепления своих слов руками.

Зря я остановился посмотреть, что за шум. Я отлично знал, что сейчас произойдет. Никаким Нострадамусом быть не надо.

Троица слушала деда недолго. «Сизый нос» первым соскочил с крыльца и со всей дури всадил приклад своей винтовки деду под дых. Тот согнулся, сразу же получил еще несколько ударов. Еще секунда – и троица явно новонанятых полицаев пинает беспомощного деда начищенными сапогами.

Вот же мразота…

Рука сама собой потянулась к поясу и замерла на полдороге. Вспомнил, что оставил ТТ у Кузьмы. Бл*ха, как бы он сейчас пригодился-то!

«Горячку не пори, дядь Саш», – сказал я сам себе. Да, сейчас они деда пристрелят. Или повесят, чтобы патроны не тратить, вон там как раз рядом со срубом колодца подходящее дерево растет, можно штук трех буянов рядком вывесить… И это стопудово будет сделано, не позволят фрицы и примкнувшие к ним полицаи такому воспитательному ресурсу зря простаивать.

Так что давай, дядь Саша, шевели батонами и по сторонам особенно не оглядывайся. Всех не спасешь.

Я выбрался из своего укрытия между кустом и единственной уцелевшей стеной разрушенного дома и нырнул под прикрытие леса обратно. Идею шагать по дороге гордой походкой и сдаться первому же патрулю я отбросил, как категорически негодную. Если так сделаю, то рискую даже в сам город не попасть. Сочтут здоровым и сильным, определят в какой-нибудь из окрестных лагерей. И буду я махать кайлом и лопатой, возводить линию «Пантера» на радость фашистским захватчикам.

Нет. На хрен.

Выходить из тени надо уже в городе, поближе к центру событий.

Правда, дорога займет чуть больше времени, но ничего. Не маленький, потерплю уж.

В Пскове я бывал, конечно. В будущем Пскове. Вполне благополучном симпатичном городе, полным туристических достопримечательностей, белокаменных церквей и прочих благ цивилизации. Сейчас же здесь еще не было многоэтажных спальных районов и асфальтированных улиц. Пригород, через который я пробирался, мало чем отличался от деревни. Я видел раньше черно-белые фото оккупированного Пскова, но одно дело смотреть на карточки не очень хорошего качества, а совсем другое – пробираться через реальные разбомбленные окраины. То тут, то там попадались покореженные сожженные машины и танки. Снесенные до фундамента дома чередовались с уцелевшими.

Но было заметно, что с момента взятия города прошло уже некоторое время. Трупы на улицах не валялись, завалы кое-где явно начали разбирать, выбитые стекла уже заменили чем пришлось – фанерками, одеялами или досками.

Но разруха, конечно, была совершенно дикая. На улицах разверстыми ранами зияли воронки от сброшенных бомб, за заборами рядом с домами скорбными холмиками натыканы свежие могилы.

Отдельный сюрреализм в картину этого апокалипсиса вносили прикрученные на столбах матюгальники. Я прислушался к мелодичной классической музыке. Что-то знакомое… Не то, чтобы я ценитель и знаток, но это точно что-то знаменитое…

Ну да, конечно же. Вагнер, увертюра к «Тангейзеру»!

Надо же, символично как… Герой этой оперы отправился в изгнание вместо смерти. Как я практически.

Крался я чертовски аккуратно, чтобы не попадаться на глаза как обитателям домов, так и патрулям. Пока я не получу документы и не легализуюсь, вступать в контакт с кем бы то ни было мне противопоказано. Даже в этой задрипанной одежонке, я все еще здоровый молодой мужик, а значит ко мне обязательно прицепятся, и далеко не факт, что отконвоируют туда, куда мне надо.

Бл*ха, еще один патруль!

Совсем было собрался выскочить из своего укрытия в палисаднике ветхого, но большого деревянного дома, как раз парочка белоповязочников скрылась в дверях магазина. А тут эти еще… Эти серьезнее, фрицы, трое, в серой форме, на рукавах – черные ромбы с буквами SD.

Опа… А ведь это немецкие коллеги хорька-Найдарова. Контрразведка. Расслабленно идут, вроде как гуляют. Переговариваются, прелести Лили Марлен обсуждают. Смеются.

Я выглянул. Остановились рядом с подъездом двухэтажного жилого дома. Прицепились к двум женщинам у подъезда. С понтом флиртуют. Ну да, ну да… Кобуры расстегнуты, руки держат так, чтобы пистолеты выхватить моментально можно было. Флиртуют они. Случайно прогуливаются…

Та из женщин, что помоложе, попыталась улизнуть в подъезд, но один из фрицев ухватил ее за руку.

Тут послышался звон разбитого стекла, остальные двое сд-шников ломанулись через кусты на другую сторону дома, выхватывая оружие. Бахнуло два выстрела.

Пора!

Я выскочил из своего укрытия и перебежал открытое пространство. Юркнул в щель между двумя заборами. Если меня кто-то и заметил, то вряд ли запомнил.

Пригнувшись, я пробрался через заросли крапивы на параллельную улицу. Разборка осталась за спиной. За мной никто не погнался.

Центр Пскова выглядел более узнаваемым. Во всяком случае, я то и дело натыкался взглядом на смутно знакомые дома. Широкая улица… Кажется, Советская, если мне память не изменяет. Но не уверен… Думал, что неплохо знаю Псков, но привязку к местности мне, похоже, придется заново делать. Десяток хмурых мужиков в серых робах под присмотром радостно ржущих фрицев ремонтируют дорогу. Заделывают яму от упавшей авиабомбы. Логично. Неудобно же фрицам на их хорхах и мерседесах по разбомбленным улицам ездить.

А вот дальше пробираться огородами и подворотнями не получится. Народу на улицах чем ближе к центру, тем больше. Вот конкретно в этом месте, если бы не воронка, то вообще никаких особенных разрушений нет. Даже в чем-то идиллично… Я посмотрел под ноги. На земле валялись круглые очки. Одного стекла не было, второе расколото. Присел, подобрал, покрутил в руках.

Очкарик воспринимается безобидным ботаном. А если я собираюсь прикидываться учителем немецкого… Я выдавил остатки разбитого стекла, протер оправу об полу рубахи и нацепил очки на нос. Ну вот, дядя Саша, теперь ты как настоящий интеллигент выглядишь. Я как мог отряхнул штаны, сорвал с них налипшие репьи и еще какие-то цеплючие семена.

Авось, не докопаются раньше времени.

Я вывернул из подворотни и побрел по улице. Скромненько так, по краю. Стараясь двигаться как местные. Бочком, как бы извиняясь.

Слился с пейзажем и антуражем, в общем и потихоньку почапал дальше в центр. Всем своим видом как бы говоря: «Не смотрите на меня, ничего интересного. Я самый заурядный прохожий, скучная личность, лучше посмотрите направо…»

– Сашка?! – окрик прозвучал неожиданно громко. Услышав свое имя, я вздрогнул, но не обернулся. Мало ли здесь кроме меня Сашек. Может это вообще женщина собаку зовет. – Сашка! А ну стой!

За спиной раздался торопливый топот и тяжелое дыхание. Женщина схватила меня за плечо и с силой развернула.

Глава 7

– Ты совсем уже стыд потерял, кобелина проклятый! – заголосила совершенно незнакомая барышня лет эдак тридцати. Настоящая такая русская баба, из тех, кто слона на скаку остановит и хобот ему оторвет. – И идет еще такой гоголем, да ты…

Тут она замолчала, сообразив, что перед ней какой-то другой Сашка. Может быть, тоже кобель, но стопроцентной уверенности у нее не было. Она охнула, на лице ее отразилась сложная гамма чувств, от обалдения до досады.

– Ох, а ты еще кто такой? – она подбоченилась и подозрительно осмотрела меня с ног до головы. Скучавший на перекрестке патруль из двух фрицев с интересом начал поглядывать в нашу сторону. Вот один что-то другому сказал на ухо. Второй выплюнул прямо на тротуар окурок. И вот оба они уже пялят зенки в нашу сторону. Вот же черти принесли эту бабу скандальную! Не завидую ее Сашке…

– Милая, прости меня дурака, – я шагнул к ней и взял ее за руки. Так быстро, что она даже не сообразила увернуться. – Сил моих нет больше без тебя жить!

– Да что ты такое говоришь? Ты кто такой?! – завозмущалась она и попыталась вырваться. Ага, так я и отпустил! Втравила меня в разборку, так что терпи теперь. Я притянул ее к себе, обнял и зашептал на ухо.

– Барышня, милая, не губи, сделай вид, что я твой Сашка и есть, и что ты меня простила, – на середине моей фразы она даже перестала вырываться. – Иначе меня патруль заграбастает.

Я заглянул в ее округлившиеся глаза и крепко поцеловал.

– Ну пойдем уже домой, милая, – проворковал я и поволок уже не упирающуюся тетку в ближайшую подворотню.

Каждую секунду ожидая, что за моей спиной раздастся грозное: «Хальт!»

Не раздалось. Уф. Добро пожаловать в Псков, дядь Саша. Вот тебе адреналинчика щедрой рукой.

– А тебя в самом деле Саша зовут? – уже кокетливо спросила тетка, заправляя выбившуюся прядь волос под косынку.

– Только тссс! – я усмехнулся и приложил палец к губам. – Это военная тайна!

Я бросил быстрый взгляд на улицу, но патруля уже не увидел.

– Спасибо, барышня! – я легонько чмокнул в щеку свою «спасительницу» и устремился к другому выходу из дворика.

– Меня вообще-то Маруся зовут! – раздался мне вслед слегка разочарованный голос.

Самым сложным было не крутить башкой, как оголтелый турист. В принципе, народу вокруг уже было столько, что если не буду пялиться на все, как баран на новые ворота, то никто на меня и внимания не обратит. Так что я медленно шел с опущенной головой, выхватывая взглядом из окружающего пейзажа разные подробности.