Прорыв истории. Зимняя война бесплатное чтение

Владислав Тарханов
Прорыв истории. Зимняя война

© Тарханов В., 2023

© ООО «Издательство «Яуза-Каталог», 2023

* * *

Предисловие

Война – это когда за интересы других гибнут совершенно безвинные люди.

У. Черчилль

Я никогда не хотел переиграть историю. Но… меня всегда интересовал вопрос: а что было, если бы было… В книге взяты имена и фамилии реально существовавших людей, но! никто из персонажей не соответствует их реальным прототипам. Рассматривайте их как надписи-декорации в старом театре Вильяма Шейкспира, эсквайра^[1]. И еще: вы увидите в книге много сносок с вроде бы очевидными фактами, но я их вставлял преднамеренно. Почитав учебники по Истории, что пишут на моей родной нэньке-Украине, понял, что без них не обойтись. Все герои вымышленные, ничего общего с реальными людьми не имеют. Все совпадения случайны и вызваны авторской невнимательностью и произволом обстоятельств. Огромная благодарность форумчанам, помогавшим мне словом и делом в написании книги. Особенно коллективу помощников форума «В вихре времен»: Черепу (ака Игорю), за критику и постоянную помощь, он неустанно указует мне на повторы, а я их, скрипя сердцем, исправляю; Игорю К (ака Игорю Геннадьевичу Костяеву), верному читателю и подсказчику; Dobryiviewer (ака Попову Евгению Борисовичу), IvFox (ака Людмиле Дубина) которая появляется все реже, а жаль; Nikdromon (ака Николаю из Зурбагана) – вот этот никакой несуразности не пропустит; Борис (ака Щетинкину Борису) – и похвалить, и поругать; Dingo (ака Евгению Неменко) – за экспертные заключения; Impartiality (ака Наталье Медянской) – за доброе слово и корректуру; Босечка (ака Юрию) – внимательный читатель; Зануда (ака Александру) – за забористую и совсем не занудную критику; А-1 (ака Алексею) за выявленные погрешности; Istra32 (ака Ивану Николаевичу) и ВадимПК (ака Вадиму но почему-то без ПК) за редактуру; Ehaiai (ака Борису Гутману) за внимательную вычитку; Борис Каминский (ака Борис Иванович) за критику; Wild Cat (ака Дурову Виктору Юрьевичу) за высказанные сомнения; Игрок (ака Илье) за замечания; Dylan (ака Салину Вячеславу) за подсказки; Sneg (ака Sneg) – выпал и пропал; Mihail123 (ака Михаилу) за замечания, хотя до 123-х замечаний не дотянул; КАРИАН (ака Виктору Николаевичу) за дельные замечания; Франческа (ака Екатерине) за способность оживить любой форум; Кадфаэль (ака Евгению) за редко, но метко; Gymnazyst (ака Михаилу) за уровень вопросов выше гимназического; Дилетант (ака Игорю) за профессионализм; Генерал (ака Антону Генералову) за обстоятельные замечания с подробным обоснованием; KalinushkinPV (ака Петру) за меткость суждений; PanzerGeneral (ака Сергею) за постоянную помощь; Osa Александр (ака Александру Оськину) за острую критику не выходящую за пределы разумного; BORIS_MM (ака Мошенкину Борису Михайловичу) и Andrey_M11 (ака Мужской) за внимательное чтение; ОнЖе. 557 (ака Игорю) и Беспартийный (ака Евгению) за участие в дискуссиях. Книготорговец (ака Сергею Рохмистрову) без обид; Форумчанам АуторТудей: Сергей Грищенко, ObserverBG, Павел Ковшик, Лан Дремич, PATRICSTAR, SLAVAzolotnik, B D, михаил игнатов, mdtsar, Fox, Денис Вовк, Vladimir2, Бравый Солдат Швейк за поддержку, помощь и консультации. Отдельная благодарность Олегу Таругину за помощь и за то, что натолкнул на этот путь.

Пролог

Ноябрь тридцать девятого года был богат дождями. Особенно сильно дождило в преддверии зимы. Дождь то становился сильнее, то прекращался, а небо оставалось таким же свинцовым, не переставая выливать на землю очередную порцию холодной воды. Человек в военной форме, стоявший на перроне вокзала древнего Киева, поежился. Он не любил эту промозглую погоду. А еще меньше он любил в такую погоду куда-то ехать. Взгляд скользнул по эшелону. Вроде бы все было в порядке. Вот-вот паровоз выпустит клубы пара, подаст сигнал и начнет неторопливое движение. Несколько капель дождя противно проникли за воротник, скользнув по шее… Чуть поморщившись, мужчина резким движением подался в вагон, и уже там, в тамбуре ему стало на мгновение плохо. Он сначала схватился за сердце и даже немного присел, как будто стараясь пригнуться от боли, пропустить ее, как воющий осколок, над головой… Нет, выпрямился, пошатнулся, схватился за голову. Так, пошатываясь, добрался до своего купе, где упал на полку и затих…

Часть первая
Острое дело – история!

Успех – это способность шагать от одной неудачи к другой, не теряя энтузиазма.

У. Черчилль

Глава первая
Вербовка

Москва. 21 января 2022 года

Лифт поднимался медленно и практически бесшумно. Я знал эту дорогу, как свои пять пальцев. Лифтом до третьего этажа. Темная бронированная дверь (в этом здании все двери бронированные). Небольшой тамбур, переход, и еще один лифт, такой же тихий с еще более плавным ходом. Но этот лифт ведет вниз – на пятнадцать этажей, одиннадцать из которых – под землей. Перед тем, как забраться в шахту лифта успел взглянуть на небо через окно: небо было свинцово-серым, местами собирались черные грозовые облака с кровавыми подпалинами. Солнце уходило за горизонт, создавая иллюзию плаща с алым подбоем, привет тебе, Понтий Пилат! Но все это было ТАМ, за стеклом, ТАМ, куда я иду, все должно быть по-другому.

Меня зовут Андрей Толоконников. Мне 36 лет. И я все еще жив. Жив, несмотря ни на что. Есть такой «уморительный» диагноз: ДЦП^[2]. Так получилось, что я от него не умер, родители не отдали меня в детский дом, не отказались от меня, как часто бывает, а наоборот, приложили все силы, чтобы дать мне возможность существовать в этом жестоком мире, мире, не приспособленном для таких инвалидов, как я. К сожалению, несколько мучительных операций так и не дали мне возможность ходить, а передвигаться я мог только при помощи коляски, ага, инвалидного кресла на колесиках. Вот только мое – с моторчиком. Чуть лучше получилось с руками. Одной рукой (левой) я владею очень даже неплохо. Намного лучше стала речь, я только до сих пор затягивал некоторые буквы и чуть задерживал окончание предложений. И с мозгами у меня было все в порядке. А зачем? Мне кажется, что лучше быть дебилом, не сознающим себя, с его простым и плоским восприятием мира. В этом плане мне крупно не повезло. Не люблю рассказывать о себе, как о заключенном, но именно так я себя и ощущал. Да, научился пользоваться компьютером, используя свои полторы руки, а за свои тридцать с небольшим сознательных лет я сумел расширить возможности своей памяти, до фотографической. Это очень помогало в написании статей – не надо было искать долго справочный материал. Страницу текста я запоминал через 20 секунд читки «по диагонали», после чего мог ее воспроизвести с точностью до одного знака. Как все это умещалось в мою голову, понятия не имею.

Год назад родителей не стало. Они шли ко мне в больницу по пешеходному переходу на зеленый свет светофора. Я наблюдал из окна, как ослепительно белый Лексус, мчащийся по городу с бешенной скоростью, сбивает их и уносится прочь. Мама скончалась на месте, отец еще два дня пролежал в реанимации. Меня выписали из больницы через 10 дней. Следователь рассказал, что машина была угнана ночью, накануне ДТП, и кто был за ее рулем – неизвестно. Родители – детдомовцы, ставшие на ноги благодаря тому, что родились в СССР. Но у меня никого больше не было. Мне светила опека органов государственной власти. Для меня это означало одно – быстрое угасание. Моя квартира еще была как-то приспособлена для существования инвалида, а вот дом инвалидов, в который меня определят? Кому достанется с таким трудом приватизированная родителями квартира – понятия не имею… Так что, как говорится, «дорогая близкая – казенный дом» не смешно? Абсолютно. Сегодня, третьего сентября, за мной должны были приехать. И они приехали. Абсолютно неразговорчивые два молодых человека, способные шкафы тягать, впрочем, мне показалось, что это не их главная задача. Мою тушку загрузили в микроавтобус, после получасовой дороги она (тушка) и оказалась здесь, в Центре. В центре всего, точнее, в центре Времён.

Я никогда не был поклонником вихрев времен^[3] и прочей попаданческой литературы, а тут пришлось столкнуться воочию… И убедиться, что «небывалое бывает»^[4].

А началось все с этого полного господина с бородкой клинышком, седой гривой волос, которых было слишком много для Котовского^[5] и слишком мало для Эйнштейна^[6]. Он носил старомодные очки в массивной оправе, из-за толстых стекол его глаза казались маленькими щелочками, а широкоскулое лицо совершенно не вязалось с массивным мясистым носом багрового цвета с весьма неприятными бугорками, говорящими о какой-то болезни.

– Андрей Вячеславович, мы рады приветствовать вас, в нашем центре. – От господина разило искусственным радушием и фальшивым дружелюбием.

– Мы, Николааай… Вторые^[7]??? – неудачно пошутил я, на что встречавший меня господин разразился искренним заливистым смехом.

– Ну вот, что ни слово, то в точку! Ну, молодой человек, я теперь хочу объяснить, почему вы здесь, а не в доме инвалидов. Думаю, ВАМ это будет интересно. – Веселый господин интонацией выделил слово «вам». «Мы – вы, нам – вам, интересные игры тут играются», решил я про себя.

– А где это МЫ наахоодимся? – играть, так играть.

– Не все сразу, молодой человек, не все сразу. – Моей попытки поиграть этот господин, вроде, как и не заметил, он продолжал, как ни в чем не бывало:

– Мы хотим предложить вам работу. Не удивляйтесь. Это ваш второй шанс…

– Я буду здооров и смогу хоодить, когда надо встаавать с креслаааа? – на этот раз я был предельно ироничен.

– В какой-то мере, в какой-то мере… Это как вам повезет.

– Не пооонял! – я действительно такой юмор не понимаю, от слова «совсем».

– Вам предстоит выполнить задание. Наша цена – это ваша возможность жить полноценной жизнью. От вас только выполнение задания, и ничего более.

– Страаанноое предлоожение для дэцэпешникааа. А что зааа задааание?

Перехватить инициативу в беседе так и не удалось.

– Понимаете, если я расскажу вам, что за задание, то и о центре придется рассказать, а это возможно только тогда, когда вы согласитесь и подпишите соответствующие бумажки, вы ведь владеете левой рукой? – я в ответ кивнул.

– Вот и ладненько. Вот и хорошо. Еще раз повторяю: на одной чаше весов ваше жалкое существование в доме инвалидов, пять, десять, пятьдесят лет до смерти в инвалидном кресле, знаете, некоторые инвалиды очень долго живут. На другой чаше весов – пять, десять, даже пятьдесят лет НОРМАЛЬНОЙ жизни. После выполнения задания у вас будут новые документы, совершенно новая жизнь. – И он, этот самый встречающий господин, так и не назвавший своего имени, не врал. А как он жестикулировал! Он искусно владел приемами невербального давления на собеседника, вот, говорит о чашах весов, изображая руками этакую Фемиду с бородой и брюшком, и получается у него это не комично, отнюдь. Почувствовав, что я стал колебаться с ответом, он решительно бросился меня добивать.

– А один бонус вы получите еще до того, как начнете выполнять ваше задание.

– ? – я был очень даже удивлен, хотя и соглашаться не спешил, посмотрим, что он положит в те самые три короба^[8].

– Посмотрите на эти фото. Это тот самый человек, который сбил ваших родителей, Миша Восточный, местный криминальный авторитет. В тот день у него украли машину, хотя заявление принес в полицию уже ПОСЛЕ совершенного убийства. Знаете, на периферии многое завязано в очень противоречивый узел. Так вот, МЫ его накажем. Еще до того, когда вы начнете выполнять задание. На подготовительном этапе.

Я не стал спрашивать о сути подготовительного этапа, у меня совершенно непроизвольно сорвался вопрос:

– Вы наастолько мооогущественны?

– Настолько. Нет, это будет непросто. Тут не пальчиком взмахнуть или на курок пистолета нажать… Но это для нас вполне по плечу.

– Я буду рааботать нааааа госудааарствооо?

– МЫ частная контора, но работаем под присмотром серьезных государственных структур. Если вы согласны, кивните, скоро вы сможете говорить без проблем. Прекрасно. Я рад, что вы согласны. Смотрите сюда. Старайтесь не моргать. Замечательно. Пальчик! Изумительно! Поздравляем вас с зачислением в группу «Острие» проекта «Вектор». Сейчас вы познакомитесь со своим помощником и бытовым куратором. Он и расскажет вам нужные подробности.

Глава вторая
Темпорально-историческая

Объект 2. 14-е февраля 2022 года

В конце шестидесятых годов возник проект, во главе которого стоял мало кому известный физик Погорельцев Сергей Митрофанович. Кто-то считал его гением, кто-то сумасшедшим. А он был просто смелым экспериментатором и изобретательным пройдохой, не признававшим ни препятствий, ни авторитетов. Таких не любят. Таких уничтожают конкуренты. Таким не дают защитить диссертации, просто потому, что не понимают, что там написано. В шестидесятых Погорельцев разрабатывал некоторые аспекты теории поля. Однажды выводы из расчетов вывели его на ту дорогу, по которой пару тысяч лет назад некий Архимед гонял голым по общественным местам. Как я говорил, физик Погорельцев был тем еще пройдохой, имел обширные знакомства с нужными людьми в самых нужных областях. Он нашел того человечка, который мог шепнуть пару слов Самому. Над этим самым как раз сгущались тучи, но шепнуть пару слов ему успели. Сам попросил ему голову не морочить и объяснить все простыми человеческими словами, узнал, что дело идет о создании нового оружия, основанного на новейших достижениях советской физики, уточнил, что на исследования надо совсем чуть-чуть денег… и согласился. Утверждающе свою волю кивнул головой, мол, ты предложил, ты и занимайся. Инициатива наказуема. Так появился проект «Вектор». Погорельцеву повезло. В бардаке перехода власти от одного лица к другому, когда на горизонте Истории нарисовался Ильич Второй^[9], человек, отвечавший за проект и рекомендовавший его Самому остался не только у власти, но и у денег. Без его деятельного участия не было бы никакого государственного переворота, да и существование проекта «Вектор» было бы невозможно. Скромный инструктор ЦК КПСС с очень большими возможностями сумел так засекретить и даже потерять материалы по проекту, что на поверхности осталась маленькая лаборатория теоретической физики практически без финансирования, которая разрабатывала общую теорию поля с передовых советских научных воззрений. В бардаке 90-х, когда финансисты партии стрелялись и выбрасывались из окон, Куратор уцелел. Некролог? Умный человек сумеет инсценировать свою смерть. Приятно посмотреть на свои похороны со стороны. Куратору свои похороны не понравились. Кроме немногочисленной родни провести его в последний путь не пришел никто из сослуживцев и знакомых. Но в его руках были тонкие ручейки финансовых потоков, о которых никто не знал. И что-то обламывалось лаборатории Погорельцева. Прорыв случился в 2002 году. Нет, не 20-го февраля, в 20 часов 02 минуты, не буду врать. Но к новому, 2003 году теоретическая база Прорыва была готова. И тогда возник ВОПРОС: «А что с этим делать?»!

Когда под давлением Запада СССР отказалась от революционного развития научно-технического прогресса^[10], оказалось, что безумная идея доктора Погорельцева стала единственным незамороженным и никому не известным проектом, открывавшим серьезные перспективы. Но открытие перспектив – это вопрос финансирования. И сам Куратор решится на это не мог, даже он, имея в руках финансовые потоки чуть более бюджета маленького государства типа Молдовы^[11], понимал, что в одиночку Проект не вытянуть.

Так появился Триумвират. Бывший инструктор ЦК КПСС, бывший сотрудник КГБ на пенсии (хотя и утверждают, что в этой Конторе «бывших» не бывает) и армейский генерал, который все еще отвечал за разработку некоторых типов вооружений. Их главная задача, которая вытягивала силы и средства, была в отстранении от власти клики зажравшихся олигархов, тесно связанных с семьей Первого российского президента. Но на Проект они рискнули открыть финансирование. В 2014-м скончался Сергей Митрофанович Погорельцев. Научным руководителем Проекта стал никому вообще неизвестный ученик Погорельцева, фактически, первый профессиональный ученый-темпорист, Степан Матвеевич Мухин. Так что никакого «эффекта бабочки» в темпористики не существовало, а вот «эффект Мухина» был надежно записан, обоснован и закреплен соответствующими экспериментами. В 2018-м лаборатория дала первые положительные результаты. Тогда же произошло два важнейших события: Проект получил одобрение Самого, а также начался набор в подразделение «Остриё». В конце того же 2018 года произошли первые переброски человеческого сознания. Результаты оказались настолько обнадеживающими, что сейчас заканчивался набор второго подразделения.

Чем нас пичкали во время обучения. История. Темпористика (наука о времени). Миротворение (теория возникновения и создания параллельных реальностей). История и личность. История как процесс. История как векторная статистика. Применение математических методов к историческому процессу. Почему нельзя верить математическим выкладкам в историческом процессе. Обучение владению вооружением различных эпох, основы тактики, стратегии, логистики, основы прикладной химии и медицины. Механика. Энергетика. Металлургия. На все про все – ровно один год. Потом был скучный и тяжелый экзамен, по результатам которого в Проекте осталось нас пятеро. Четверо мужчин и одна женщина.

Аааа… спросите вы, как могли инвалида на коляске, да еще и с ДЦП обучить владению оружием, да еще и приемам рукопашного боя? Гипносуггестивный тренажер. Вот только после виртуальных тренировок я возвращался в комнату выжатый как лимон, и, если бы не Артем – мой постоянный ангел-хранитель, кто знает, не спал бы я половину ночей в своем инвалидном кресле. Приятного мало, можете мне поверить. Артем, фамилию которого я так и не узнал, прекрасно владел расслабляющим массажем, который и исправлял, в какой-то мере, положение.

Обычно график обучения – две лекции утром, перерыв на еду и прочие удовольствия, работа с психологом. Мозгоеды у нас были замечательные! После двухчасовой промывки мозгов снова еда и обильное питье. Не знаю почему, но наши психи устраивали подопечным форсированный диурез как составную часть своей работы, а после их издевательств следовали еще две тренировки на тренажерах. Один раз в неделю практические зачеты по прослушанной программе, решение задач и стандартных практических ситуаций. Задачи были и просто на знание математики, и на логику, и на умение находить решение по справочникам. Интенсивность обучения зашкаливала.

У нас было пол выходного дня в неделю! Только не думайте, что ночью мы отдыхали! А по два часа обучения иностранным языкам в фазу глубоко сна не хотите? А первая половина того самого выходного дня посвящалась практике с носителями языка (английского, немецкого, французского, китайского или японского). Причем носители были убеждены, что занимаются благотворительностью с инвалидами, которых поддерживает солидный фонд какого-то безумного мецената.

Единственное, что я не мог понять – это как оно все умещалось в моей бедной головушке! Но ведь умещалось! Такие дела!

* * *

Они расположились правильно. Три человека, на которых я обязан обратить внимание. Четвертый – это моя цель. Двое перекрывают цель. Не полностью, но каждый из них не даст мне добраться до начальника – высокого громилы с характерным шрамом на морде. Я искал его три тренировки. Наконец-то нашел, и был уверен, что загнал в угол. Но угол оказался медвежьим. Точнее, это была запланированная засада. Меня ждали. Вот он… контрольный экзамен по боям в закрытом помещении с занесением выстрелом в голову. Я ненавидел эти тренировки, воспринимал их как издевательство. И категорически не понимал, зачем они мне нужны, ведь будет новое тело, а там у меня будут возможности… Но никто на мое нытье внимания не обращал. И каждая тренировка сопровождалась болью. Битиё определяет сознание! Я проверил верность этого энгельсовского тезиса на себе неоднократно. Меня били, прессовали, месили, колошматили. Огрызался, бил в ответ, уходил от ударов, от боли, и получал еще более болезненные удары, тычки, толчки, меня протыкали всем, чем можно и чем нельзя, резали и прижигали самым варварским способом. Но любая железяка в моей руке должна стать смертельным приговором. Любой карандаш, зажатый в кулаке, смертелен своим острием, а камешек, завалявшийся на обочине дороге, должен нести смерть на самые немыслимые расстояния. Главное – правильно направить, бросить, нанести удар. Но сейчас не тот случай. Против меня зубры, мало уступающие в подготовке, они даже не поддались на «коронку»: дверь – бросок вправо-перекат влево… огонь! Макарка выбит ловким ударом, а тот, кто сумел прервать мой полет сейчас оттесняет меня от двери – лишает возможности к бегству. Шанс? Да нет у меня шансов! Придется делать то, что я терпеть не могу! Нормальный человек может на мгновение-второе включить режим «берсеркер». Пролезть сквозь узенькую щель, поднять здоровенную бетонную плиту, в пару тонн весом, сдвинуть танк с места одной рукой, забросить камень дальше любого мирового рекорда в метании молота… может! Такие случаи описаны в литературе, изучены и хорошо известны: адреналиновая буря, которая вызывается близостью неизбежной смерти. Выброс адреналина – массовый расход энергии из самого ближнего хранилища (это глюкоза в крови), вот и результат. В бою, при соответствующей накачке психологической и подготовке физической, воин может продержаться в режиме берсеркера две-три минуты. Опять впрыск адреналина – бешенный расход глюкозы – но ее мало в крови, она не может поддержать такой режим более чем на несколько секунд. И организм тянет энергии из второго резерва – печень, где распадается гликоген, позволяющий держать режим берсеркера более-менее долго (по меркам организма, естественно). Суть подготовки в том, чтобы научиться очень быстро пользоваться этим самым печеночным депо энергии. Рассказывать долго. Реализация – почти мгновенная! Организм взрывается силой и скоростью. Я пропускаю добивающий удар от атакующего десантника (я по легенде пытаюсь достать Отто Скорцени^[12], которого охраняют его любимые диверсанты – десантники), чуть корректируя положение тела так, чтобы использовать энергию его движения и оказаться у ног левого блокирующего телохранителя, подсечка! Ага! А они такие же, почти такие же шустрые, как я! Он не валится кулем, как должен был бы сделать, нет, успевает отреагировать, перекатится в сторону, гася силу и энергию моего удара, но его позицию уже страхует левый бодигард. Так дело не пойдет. Обмен молниеносными ударами на короткой дистанции с нулевым результатом. Отто с недовольным видом достает свой парабеллум. Тридцать три секунды! Это просто непозволительно долго! Один против троих! Если бы их было двое! Я бы справился, но ствол этой пушки ползет непозволительно быстро вверх… Черт! Почему Отто пользуется этой допотопной машинкой? Электростимуляция мышц… это параллельно тому, как я тренируюсь, сволочная технология, из-за которой я ПОТОМ, после тренировки буду расплачиваться криками и болью! И тут меня захватывает такая ярость от того, что придется проходить этот ужас еще и еще раз, пока не пройду, от нестерпимой боли, которая пронзает каждую мышцу, каждую клетку моего бедного организма, которому и так боли доставалось по самое нехочу! НЕ ХОЧУ!!! Я ору это, переходя в какой-то совершенно нереальный режим, который нахер мне не нужен, но который почему-то из меня выбивали, самым злостным образом. Красная пелена заволакивает сознание на какую-то секунду, максимум, на две… Успеваю заметить небольшую комнату подземного бункера с металлической дверью, три изломанные фигуры у стола и четвертая, у которой страшное месиво вместо головы… кажется, я воспользовался парабеллумом как кастетом… Сознание отключается!

Разряд! – Еще разряд! – Давай! – Сейчас пойдет! – Разряд!

Какого дьявола меня вытаскивают из этой убаюкивающей черноты, в которой так спокойно и нет боли! Не хочу!!!

Но меня никто не спрашивает. Еще удар! И мое бедное сознание вытаскивают на свет Божий, чтобы подвергнуть еще большим пыткам, которые они называют тренировками! Но куда мне еще больше?

Глава третья
Инструктаж

– Аааа что будет с моим телом?

– А вас это интересует? – командир подразделения «Остриё» смотрел на меня немного иронично. Впрочем, этим вопросом я выбил его из обычного холодного равновесия.

– Проаостите, у вааас в роду евреев нет? – Наглеть так наглеть.

– Есть, по отцовской линии дед выкрест… Вы это по тому, что я отвечаю вопросом на вопрос? Так это моя личная старая привычка. Очень старая. Вы боитесь смерти?

– И дааа, и нет. Я раааассмааатриваю смерть как избааавление оот опооостылевшего телаааа. Но оноо мне, кааак ни страааанно, доорогооо.

Полковник со стандартной такой фамилией Полковников и не менее стандартным именем-отчеством, Полковник Полковникович, шучу! Николай Степанович, был невысокого роста, полноват, но форма при этом смотрелась на нем, как влитая. Двигался он мягко, плавно, говорил тихо, но каждое его слово звучало четко, медной россыпью по стальному листу. Он умел быть доходчив и словом, и делом. Нам показывали видеозапись девяносто восьмого, когда здания лаборатории присмотрел какой-то подмосковный крутяк, и пригнал сюда бригаду рейдеров. Тогда еще майор Полковников разогнал группу братков в одиночку, а потом так же в одиночку провел воспитательную работу с главным идеологом наезда. И все – без единого летального исхода! Но инвалидов в стране прибавилось, это точно.

– То есть, вы получите возможность двигаться, жить как человек, а все-таки вас будет интересовать ваше бренное тело, агент Т-2! Отвечать!

– Тааак тоочно, меня этооо интересует… чистоо из вредности и любоопытства.

Я и не собирался тушеваться перед страшным боевым полковником, потому что был уверен, физически он инвалида не обидит. Морально? А это уже совершенно другой вопрос.

– Смотрите.

Командир повернул ко мне монитор. Это выглядело как иллюстрация какого-то фантастического фильма. В довольно просторном зале располагались несколько десятков камер, более похожих на гибернационные камеры какого-то космического крейсера, но вот камера приблизилась: в трех из них находились тела. Обычные человеческие тела, а не уродцы с куполообразными черепами.

– Это не фантастика. Это первая тройка. Мы можем продлевать такое существование достаточно долго. Медики говорят, что предел вашего тела двадцать пять – тридцать лет.

– Спааасибо! А моожно еще один воопрос, прежде, чем мы перейдем… Ооони выпоолнили ваааше задааание?

– Да. Они проложили дорогу вам. И еще, мы всегда выполняем свои обещания.

Почти неслышный клик мышкой. На экране камера с зарешеченным окном и такой же зарешеченной дверью, в камере тот самый тип, что сбил родителей. Я не мог перепутать. То самое фото, что мне показывали тут при вербовке, только теперь это фото двигалось и было чем-то очень недовольно, например, тем, что находилось в камере. Точно, он, перепутать не мог, перепроверил все по Сети в короткие часы досуга. Ролики из ТВ, материалы местных изданий. Интернет-блогер Шарикоff, который покопался в этом деле. Интервью со следователем, опровергавшим причастность этого господина к резонансному ДТП. Это был он: бандит и депутат местного разлива в одном флаконе. Багровая морда лица, вздутые вены на шее, ор и крик в трубку мобильного телефона:

– Почему? Я тебя спрашиваю, почему? Я табличку деления знаю наизусть. И тебе, и прокурору отламывал… Б… дь, почему я тут? Я тебя… [вырезано цензурой] … твою… [вырезано цензурой] … на… [вырезано цензурой] … Делай что хочешь, но… чтобы я немедленно был на свободе. Залог, б…дь, какой хочешь, да… [вырезано цензурой] … сутки тебе даю… Что значит, невозможно? Ты что… [вырезано цензурой] …? Ты, б…дь, понимаешь, что я один тонуть не собираюсь? Вы все со мной пойдете, прицепчиком!

– Сам понимаешь, после таких заявлений долго не живут. – Монитор погас. – А теперь поговорим о сути твоего задания.

– Яяааа весь во внимааании. – сосредоточился.

– Наши расчёты показывают, что в узловом моменте 22–06–41 есть один щуп, который позволит его отодвинуть. Сдвиг этого узлового момента хотя бы на десять-одиннадцать месяцев позволит отпочковаться новой реальности, в которой вы уже будете жить. Здесь есть небольшой список лиц, в которых вы можете оказаться, тут уж такое дело… сами знаете про ограничения метода.

– Дааа… все хоотят в Наааполеоооны, нооо не у всех пооолучается.

– Вы сейчас получите все документы, касающиеся Советско-Финляндской войны 1939–1940 года. Именно она та самая веточка, на которую можно и нужно попытаться воздействовать. Победа должна быть безоговорочной. Это охладит пыл некоторых скоропалительных особ. Учтите все-таки, быстрая победа в Финской – только половина дела. Промежуточная цель. Главная цель – отодвинуть начало Великой Отечественной войны. Поэтому вас ознакомят с комплексом решений, которые могут ускорить прогресс СССР и спасти положение в начале войны. Ознакомьтесь. Внесите свои предложения. Обговорим. Поможем с материалами. Дерзайте!

– И еще… Вы должны знать, что существует еще одно ограничение по методу: послать в корневую реальность можно только одного хроноагента. Пока что это только гипотеза, установленная экспериментальным путём, и теоретического обоснования не имеет. Так что помощи вам ждать не откуда. Но на всякий случай… пароль про «славянский шкаф» не забыли?

– Баанальщина.

– Так ничего сложного придумывать не надо. Сложные ходы дают наибольший процент ошибок. Помните, как в американской армии и флоте решили вопрос шифровки сообщений? Никакой особенной шифровки, кроме использования архаичного языка и их носителей из резерваций. Всё гениальное – просто…

– Паачему, если яаа гений, как говооорит нааааш физик, мне ещё нее стааааало таааак легкооо?

– А вот на этот вопрос я отвечать полномочий не имею.

Переход
(интерлюдия)

Я лежал в этом чертовом стеклянном гробу, который они называли просто «Капсулой». На самом деле вся эта стеклянная хренотень была одним огромным датчиком, который настраивался на моё ментальное поле и считывал мой мозг, слой за слоем, подчищая не только память, но и то, что делает человека уникальной личностью: он считывал привычные пути мышления. Мне сложно объяснить всё с точки зрения физиологии, но наша мысль материальна, она вызывается движением определенных групп нейронов, а вот запись таких стандартных импульсов создает уже более-менее адекватный слепок мозга. Лично меня это самое их более-менее не устраивало. Не хотелось бы очнутся с уровнем мышления педофила или убийцы-маньяка, но мне заявили, то отклонения если и возможны, то не более пары сотых процента и только по не сильно значимым функциям, типа привычка потирать левое ухо может смениться привычкой подергивать правое. И не более того. И все-таки мандраж был, боязнь была. Не то чтобы я не верил Полковникову, но до конца я не верил вообще никому! Те, кому я мог доверять, были слишком далеко. И я их уже никогда не увижу. Даже в ТОМ времени, куда меня отправят. Н-Е-У-В-И-Ж-У. Этот парадокс объясним, но мне не удается воспроизвести это объяснение менее чем на страницах сорока-пятидесяти. Поэтому опустим и примем как аксиому: еще одно ограничение Метода.

Надо отдать должное сотрудникам Центра – залы они держали в стиле необходимого минимализма. Чистые белые стены, на которых видно малейшее пятнышко, требования к этому помещению особые. Гермозона и всё такое прочее. Мозг должен быть совершенно расслабленным. Поэтому и капсула выглядит стеклянной, и всё вокруг белым-бело.

Я с детства ненавижу больницы, врачей и всё, что с этим связано. Но это была не больничная белизна. И не белизна морга – в морге не может быть так чисто. И здесь не было запахов, звуков, ничего. Посреди небольшого круглого белоснежного зала постамент из прозрачного стекла, причём весь, совершенно весь.

Мне говорили, что в сон меня будет вгонять газ – без звука, без запаха, без ничего, вроде и нет никакого газа. Но всё-таки я спинным мозгом ощутил, что атмосфера внутри камеры изменилась, что происходит нечто важное.

И тут я почувствовал, что выскальзываю из камеры. Теперь я был в высоте, под потолком этого свода. Мне хотелось куда-то вырваться, но пространство, бесконечное пространство оказалось внезапно ограниченным вот этим залом, в котором и металось нечто прозрачное: душа, которой был я…

Я рванул вниз, но и там проскользнуть не удалось…

И тут пришло осознание того, что я умер. Но мозг еще жил, но я уже умер! Меня обманули? Получается, что да. К удивлению, я не испытывал по этому поводу никаких эмоций. Ну умер, так умер, может быть, это только матрица так реагирует, а на самом деле, я не знал и не понимал, что происходит на самом деле… Мне было, наверное, интересно. А там, за стеклом что-то происходило. И это что-то меня заинтересовало. Или моё эфирное тело? Или я весь теперь одно только эфирное тело?

Я свободен!

Хотя нет!

Какая эта свобода, если я не могу никуда улететь?

А почему я не могу?

Эфирные тела вроде бы все могут?

А я не могу!

И что это за тысячи иголок вонзаются в черепную коробку? Ну почему же так грубо?

Я неожиданно расстроился. Мне должно было быть больно, но мне уже не было больно, потому что я уже был тут… И всё-таки, мне стало почему-то страшно, я начал метаться по залу, не зная еще почему, но всё мое (уже эфирное) естество вопило:

БЕГИ!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!! БЕГИ!!!!!!!!!!!!!! БЕГИ!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!

А толку?

Толку не было. И тут я почувствовал БОЛЬ!!! Она была страшной и невыносимой! От моего тела какая-то неведомая сила стала отковыривать по маленькому кусочку. Тело не хотело. Тело сопротивлялось. Эфирное тело стонало и болело, и таяло на глазах.

И тут я заметил то ОТВЕРСТИЕ, куда меня затягивало. Оно было черным, как бывают черные дыры, то есть абсолютно черным и именно туда падали и там растворялись части моего бедного эфирного тельца, исхудавшего и стаявшего почти на нет…

Вспышка нетерпимой боли, круженье в абсолютной черноте, стремительный полет к черту на кулички, наверное, потому что лететь в чёрное пространство – это лететь в никуда. Оставалось только осознание, что я куда-то лечу, и тут снова мое эфирное тело распалось мозаикой нестерпимой боли! Но я так не договаривался! Я так не хочу…

Резкий удар света по глазам. Кажется, я потерял сознание. Только кто я?

* * *

– Получилось?

– Так точно, товарищ полковник.

– Реципиент?

– Вот… В объекте. Полное замещение личности. Успех 100 %.

– Это радует. – Полковников задумался, постукивая по краю стола костяшками пальцев.

– Скажите, товарищ полковник, это было обязательно НЕ говорить реципиенту, в кого он будет подселён?

– Видишь ли, лейтенант, если я буду рассказывать всё, как есть, как ты думаешь, сколько я получу добровольцев?

– Несколько меньше нуля, товарищ полковник.

– Верно думаешь, Сережа, очень верно.

– Какая может быть погрешность в его привременьи?

– Не более двух-трёх суток от заданной точки.

– Надо постараться снизить этот показатель. В его ситуации каждые сутки важны. Эх, надо было его забросить чуть раньше!

– А что это изменило бы? Если сможет выкрутиться, выкрутится.

– Как-как ты сказал? Интересная мысль…

– Скажи, Сергей, сколько на твоей памяти было неудачных запусков?

– Два, товарищ полковник! Оба раза по причине схлопывания ноль-пространственной точки перехода.

– Причины известны?

– Нет. Но признаки усиления вероятности схлопывания известны и отслеживаются!

– Вот видишь! А для меня удачный запуск всё еще редкость. И пока еще ни одному хроноагенту не удавалось отпочковать новую реальность.

– Николай Степанович, а зачем нам нужно это? Отпочкованная реальность?

– Потому что, Сергей, мы должны понять, сможем или нет произвести пробой из этой реальности в ТУ, если она отпочкуется.

– А это нам зачем?

– А вот это Серёжа, имеет ответ, который тебе знать не полагается…

– Соображения высшей государственной важности?

– Еще более высокие! Лейтенант! Хватит мудохать мозг начальства глупыми вопросами, займитесь лучше делом.

– Так точно, товарищ полковник! Занимаюсь. Только у меня столько допусков и секреток, что секреткой меньше, секреткой больше…

– Ну, вообще-то ты к этим делам допуск имеешь. Всё равно будешь работать и на Модуле-2.

– Это что за хрень? Ой! Простите, товарищ полковник, вырвалось!

– Вот то-то и оно, вырвалось, вырваться может только хрен из трусов, а слово – оно тебе не хрен, оно вырваться не должно! А если проще – у нас мощность какая, знаешь? Вот, а теперь помножь на сто! Мы с половину Московской области можем обесточить, если внезапно ее врубим. А нужен Модуль-2 чтобы попробовать связь между отпочкованными реальностями установить. Понимаешь, в междоузлиях время идет пластами, оно вариативно. Оно от узла до узла без вариантов.

– Теория веника?

– Ну, она, хотя ее так никто не называет. Официально – теория связанных струн. Веником это вы ее, молодежь, прозвали.

– Так ведь похоже!

– Похоже. Когда удастся отпочковать веточку в междоузлии, мы и получим линию, в которой ТЕОРЕТИЧЕСКИ время будет течь по-другому. А мы, мы должны в этом убедиться.

– Так Модуль – 2 это сканер новой реальности?

– Именно. Чтобы туда проникнуть, у нас на планете таких энергий нет, и не будет! Но подсмотреть, даже не в замочную скважинку, а в микроскопическую такую дырочку… это да, это мы попытаемся.

– Так что займись делом, лейтенант…

– Так все же штатно произошло. ОН там. В объекте. Совмещение произошло без накладок. Папа, я всё-таки не понимаю… – задумавшись, лейтенант непроизвольно нарушил субординацию, которую до сих пор выдерживал без проблем.

– Тут я тебе не «папа», а товарищ полковник. – вздохнул.

– Извините, товарищ полковник, разрешите еще один вопрос, последний? – извинение выглядело искренним, а последнее слово прозвучало как-то умоляюще. Полковников усмехнулся.

– Давай, засырай отцу мозг…

– Почему мы их отправляем в «тёмную»? Можно ведь и лучше подготовить и объект дать изучить. И вообще, мы им дали только общие знания по эпохе, а по персонажу, его моторике, привычках, ведь при наложении это стирается…

– Ты еще спроси, почему его не в Сталина или в Ворошилова не перекинули.

– Спрашиваю…

– Сам знаешь, теоретически в Сталина или Ворошилова возможно, правда, пришлось бы в первом случае искать грузина, чтобы донор и реципиент говорили на одном языке. Но… успешность такого подселения сколько?

– У меня значилось 6 десятых процента.

– А тебе не говорил Моисей Аркадьевич, что неудачная попытка подселения может вызвать осложнения со здоровьем реципиента?

– Нет.

– Значит и не надо тебе это знать было. Да… Теперь скажи, «окно возможности» сколько держится?

– 232 часа.

– Вот! Так что на подготовку к конкретному времени переброса у нас не больше недели.

– Ну да, не подумал…

– Сынок, думать вредно для здоровья, но у тебя работа такая, для здоровья особенно вредная!

– Да, понял теперь…

– Теперь о реципиенте. Да, риск есть, моторика и прочее, а тут еще особенность тренировок нашего контингента, да… не сообщаем потому что, скажи, что происходит с донором при подселении?

– Шок, который длится от 12 до 24 часов.

– А процент успешного выхода из шока не напомнишь?

– Три процента.

– Ты еще три десятых забыл.

– Так точно.

– Стоимость заброса знаешь? Вот и считай! Эту методику твой Аркадьевич предложил. Чтобы повысить шансы на успех, донор должен попасть в такой реципиент, чтобы опасность для его жизни перекрыла и нивелировала шок перемещения. Шок шоком вышибают.

– Извините, товарищ полковник.

– Вот! Пойми, в таких обстоятельствах риск провала велик, но им приходится пренебрегать.

Или сознательно провал предполагать, – это Полковников подумал уже про себя.

Часть вторая
На войне как на войне

Ситуацию мало уметь использовать, её надо уметь создавать.

У. Черчилль

Глава четвертая
Подстава

Не обманули! Голова болит! Как же она болит! У меня еще никогда так не болело, а я-то думал, что был экспертом по боли! Ерунда! Вот это была БОЛЬ! Как будто на меня надели обруч из раскаленного железа. Давит! Горит! Жжет! Стон! Кто это стонал? Я? Я! Как же мне погано! И такое ощущение, что реципиент накануне много и плодотворно пил… во рту словно эскадрон гусар ночевал, мама дорогая! Обстановка… купе вагона, первая половина… нет, сороковые роковые, форма командира Красной армии без погон, на мне белье: нательная рубаха и кальсоны, значит, попал в нужную эпоху, мне говорили, что разброс может быть в пару дней (не обманули), а вот по личности, в которую меня подселили, никакой гарантии не было. Система подкидывает несколько вариантов, но в кого из доброго полтора десятка личностей совершается перенос, никто точно понять не может. Дверь купе осторожно приоткрывается…

– Товарищ комбриг,^[13] вам плохо?

Адъютант? Ординарец? А, не важно, сейчас не важно… Делаю неопределенный жест рукой. Удивительно, что рука слушается… Комбриг? Это где-то генерал-майор? По краю от полковника до генерал-лейтенанта. Командир отдельной бригады, дивизии, иногда и корпуса.

– Воды… Нет… Чаю три стакана. Сладкого, – уточняю, вспоминая инструктаж. После переноса необходима глюкоза для мозга и много воды. Оптимально – апельсиновый сок, свежевыжатый, но где его взять? Так что чай – он в зимнее время даже предпочтительнее будет. Точно, наш медик подчеркивал, что сок – это только для жаркого времени. Для зимы – чай, и сахару не жалеть! Сейчас сладенького попью, а потом начнет приходить информация из моего нового тела, значится, комбрига? Так это командир, как минимум, бригады, а по тем временам от дивизии до корпуса могло перепасть. И все-таки, кто я и где я… Нет, кто Я, я знаю, а имею в виду кто Он, который теперь я… Смотрю в небольшое зеркальце. Ничего вроде, не старый еще, черты лица волевые, даже приятные. Волосы гладко причесаны, пробор слева, небольшие залысины, даже чуток седина мазнула по волосам. Не писаный красавец, но ничего себе. Физически развит хорошо, тугие мышцы ощущаются под рубахой, как канаты… О! Чай! Сейчас нахлебаюсь горяченького и начну вспоминать. О! Руки работают, махи махают, ноги сгибаются, могу и присесть…

Наверное, у меня был совершенно идиотский вид, когда ординарец принес три стакана чая. На подносе было еще несколько сушек, которые, скорее всего, мой реципиент обожал. Поднявшись, стал пить обжигающий чай из стакана с латунным подстаканником, размешивая сахар ложечкой. На сушки обратил внимание только после второго стакана. Какое счастье! Самому! Размешать сахар в стакане, самому пить горячий чай, пусть обжигаясь, пусть! Но ведь это все делаю сам, без посторонней помощи и без усилий! Это было торжество! Как захотелось крикнуть, как в паршивеньком водевиле, в самом конце: «Шампанского»!

И тут случился ОБЛОМ! Так круто меня еще не подставляли! СССУКИИИ! БББББЛЛЛЛЛЯЯЯЯЯЯЯЯДДДДД… ППППИДДДАААРРРР… ы. Стала поступать информация из реципиента! Итак… Я… меня… вселили в… БББББ… ь! Я теперь… Виноградов Алексей Иванович! Комбриг! Мне сорок лет! Командир 44-й стрелковой дивизии! И жить мне осталось около месяца! Потому что двигается дивизия на Финскую^[14], где ее разобьют на Раатской^[15] дороге! А меня вместе с комиссаром дивизии и ее начальником штаба расстреляют перед строем 11 января 1940 года (подсказала услужливо раздраконенная мозгодралами память) … Вот оно, натуральное попадалово! От ярости и от всего, что на меня нахлынуло, непроизвольно сжались кулаки и жахнули по столику, да так, что стаканы слетели на пол… Заглянул испуганный ординарец.

– Убери тут, я покурю… – голос звучит хрипловато и очень зло.

Вот! Реципиент курил, курил часто, пользовался сигаретным перекуром, чтобы что-то обдумать, как он говорил «обмозговать»… Ага, ага! Выйдя в тамбур (а ножки-то слушаются!) затянулся крепким табачком. Что это я курю? Беломорканал! Ух-ты, в это время папиросы из престижных. Как по мне, не разбираюсь, но самосад (по отзывам) крепче будет, забористее… а рука-то болит! Не хватало еще перелом или трещину какую заработать…

Боль неожиданно помогла собраться, курение чуток прояснило мысли. Но… не нравится оно мне, надо завязывать. Столько лет не курил, ну и не буду, а то от рака загнусь. Хотя от пули расстрельной команды загнуться намного вероятнее. Почему меня закинули сюда и именно в этого человека? Почему не в Сталина или Берию? Тут интересный феномен. Он называется волевым порогом. У большинства людей на вершине власти или около нее воля как психологический феномен – более чем развита. Типа, вижу цель – не замечаю препятствий. Подавить волю такого реципиента и подсадить ему сознание донора теоретически возможно, а на практике, увы! Вероятнее всего – донора выкинут за несколько секунд в никуда, худший вариант – с телом реципиента случится удар – инсульт или инфаркт, может быть еще какое-то расстройство психики и даже летальный исход. Если взять волю обычного человека за единицу, в такой объект подселить донора вполне науке по плечу. Тут, чем меньше, тем лучше. У военных по-разному, вот у товарища Жукова^[16] волевой порог о-го-го какой! Зашкаливает! За восьмерку по принятой у нас в «Векторе» десятибалльной шкале. А вот у моего комбрига, видимо, с порогом все было на уровне обычного обывателя или, даже ниже. От половины единицы до полутора. Вполне нашей аппаратуре по зубам. Из-за этого? Так? Собраться! Барабашка тебя забодай! Собраться!

Я курил и крыл матом – себя, согласившегося на эту авантюру, сволочей-ученых, меня подставивших под расстрел, эту войну, которая нах…^[17] никому не нужна была… В общем, высказался (но в мыслях). А вот когда перекурил, тогда и возник главный вопрос: «Что делать»?

В голове стали крутиться мысли, обрывочные и слишком уж залетные, две из них сумел поймать и собрать воедино. Конструкт получился такой себе, но от чего-то надо было отталкиваться.

Глава пятая
Где-то в горах Баварских Альп
(интерлюдия)

20 ноября 1940 года

Этот домик в горах кто-то когда-то назвал замком. Скорее всего, это было жилье небогатого рыцаря, поместье которого очень быстро пришло в упадок. С концом эпохи рыцарства дом переходил из рук в руки: им владели и австрийские аристократы, сбежавшие сюда от гнева монархов, и новые немецкие помещики, быстро жиреющие на выкупленных землях, и еврейские банкиры, которые старательно выдавали себя за коренных немцев, и прусские военные, чьи не самые большие доходы не позволяли жить в более роскошных условиях. У домика была странная карма: мало кто владел им более десяти лет. Обычно, через три-четыре года, пять лет максимум, он перепродавался. На границе двадцатого века обитателями замка стали военные в морской форме. Эта форма, похоже, пришлась дому, никогда не видевшему моря, по вкусу, и вот почти полвека этот дом хозяев своих не менял.

В зале с неизменным камином было тепло – жарко горели дрова, на небольшом столике стояла выпивка – без роскошества и варварского великолепия: бутылка французского конька, немецкого шнапса и красного греческого вина, все они были початыми, что не мешало наслаждаться их содержимым уже не одному посетителю. В доме приветствовались умеренность и скромность. В зале у камина в удобных креслах у барного столика расположились двое, оба были в штатском, но никого это смущать не должно было – они чаще носили форму военно-морского ведомства, чем гражданский «прикид». Оба господина пили коньяк, закусывая тоненькими ломтиками сыра, вот этой странной традиции русских закусывать коньяк лимоном оба не разделяли.

– Вилли^[18], всё-таки… чем закончится эта странная война? Фюрер утвердил план атаки на Францию? Или все еще колеблется, куда направить острие тевтонского меча?

– Фридрих, вы понимаете, существует серьезная оппозиция из наших генералов, они не хотят лезть к лягушатникам, а фюрер закусил удила, всех торопит с этим планом, как будто боится куда-то опоздать. В ответ наши стратеги осторожничают, хотят повторить маневр через Бельгию, ничего более оригинального предложить не смогли, но воду мутит этот шустрый тип Левински^[19], не знаю точно, что он предлагает, говорят, что он слишком авантюрный тип, так что это вызывает серьезные опасения.

– Франция обречена?

– Да, я уверен, что да, и дело не в том, что фюреру не нравится долгое затишье. Фюреру не нравиться, что французская промышленность не работает на Рейх. Теперь грянет буря. Но галльский петушок уже сдох. Наши первые победы – и он упадет и забрыкает лапками. Пропаганда – великая сила! Французы очень боятся больших потерь, таких же, что принесла им Великая война. Надо отдать должное ребятам Геббельса, они смогли просчитать и развернуть в стане противника эффективную пропагандистскую компанию под общим лозунгам: хватит страданий, хватит смертей! Лучше жить чем умирать!

– Вилли, скажу тебе по моему опыту пребывания тогда еще в царской России: журналисты всегда хорошо продавались.

– Да, Франц, у нас многие изучают твою русскую эпопею. Ты создал сеть, которая работала с началом войны, и до нашей победы на Восточном фронте.

– Вилли, не преувеличивай. При Николаи мы имели в своем распоряжении ресурсы, о которых наше правительство могло только догадываться. Тебе будет сложнее. Времена изменились. И все-таки, ответь: фюрер нацелился на Остров? – Канарис в ответ пожал плечами, скорее утвердительно, чем отрицающе.

– Почему тогда наша флотская программа по-прежнему не вызывает никакой уверенности?

– Ресурсы, ресурсы и еще раз ресурсы! Фюрер считает, что поражение на континенте активизирует наших друзей в королевской семье, вплоть до государственного переворота. Мы сейчас работаем над этим. Кроме этого, фюрер присматривается к новой концепции подводной войны. Так что приходится в нашей работе учитывать фактор Деница^[20].

– Тогда все идет прекрасно, зачем я понадобился тебе?

– Единственный шанс лаймов, по мнению моих экспертов, это втянуть в войну СССР.

– А что фюрер?

– Фюрер уверен, что стратегические интересы германской нации – в завоевании пространств и ресурсов России. Ему говорили, что война на два фронта – это безумие, но он слушать никого не хочет. Он уверен в своей стратегии и в своем видении войны. Сейчас выгоды Рейха от союза с СССР намного больше, чем у большевиков от союза с нами. Успокоив западное направление и замирившись с Британией, фюрер обрушится на Советы.

– Это обычное его упрямство, или?

– Фриц, конечно, фюрера подталкивают. И не только люди Круппа^[21], которому как воздух нужны ресурсы России, сколько можно платить за это золотом и оборудованием, если есть возможность взять всё и даром! Фюрера привлекает бакинская нефть. Нефть – горючее войны, а у нас ее нет. Только Плоешти! Мы очень давно пытаемся как-то утвердиться в районе Персидского залива, но лаймы успешно блокируют наши попытки. И тут такой вкусный маячок – бакинская нефть.

– Почему все-таки не Ближний Восток? – задал вопрос хозяин замка, отказавшись от очередной порции алкоголя.

– Фюрер не хочет разрушить Британскую империю. Он хочет поделить с ней мир. А огромные ресурсы СССР должны стать платой.

– Крах империи неизбежен. И все сливки, оплаченные кровью наших ребят, снимут американцы, которые будут продавать оружие всем, кто воюет. – Старик еще раз поморщился. Он ненавидел американцев не меньше русских, это они четверть века назад не давали рейхсверу схватить Париж за горло и задавить. В свое время он был причастен к операции по финансированию русской оппозиции. Все началось с письма прожженного авантюриста Парвуса. Операция была продумана очень даже неплохо. Никаких прямых доказательств вмешательства Германии в дела России просто не существовало. Деньги шли через Ганецкого, доверенное лицо их вождя, Ульянова. Не напрямую, а через Швецию, куда поступали товаром, который продавался через подставную фирму, а уже вырученные деньги шли на широкую антивоенную пропаганду, осуществляемую большевиками. Невольную паузу прервал адмирал:

– Фриц, мне нужна ваша помощь в другом вопросе.

– Неужели понадобился мой старый контакт в России? Игра на опережение?

– Да. Я должен просчитывать ходы на несколько шагов вперед. Мы договаривались, что я куплю его, когда придёт время. Оно настало.

– Что вас интересует, Вилли?

– Готовность СССР к войне, его военно-экономический потенциал.

– Думаю, этот вопрос вы сумеете рассмотреть достаточно детально. Позвольте старику не вставать с кресла, оно чертовски удобно. В верхнем ящике стола конверт с маркой. Подайте мне его, если нетрудно.

– О, Фриц, это ведь «Желтый трескиллинг»^[22]? Откуда у вас эта редкость? Я даже представить себе боюсь, сколько это стоит!

– А! Ерунда. Всё равно вы заплатите мне по двойному аукционному номиналу.

– Почему? – адмирал Канарис удивленно поднял брови вверх.

– Он страстный собиратель марок. Получив этот экземпляр, человек поймёт, от кого, и ответит на все ваши вопросы. А как добиться его дальнейшего сотрудничества, вы догадаетесь сами.

– Она того стоит, Фриц, я согласен, – произнес адмирал, внимательно разглядывая марку.

– Мне осталось всего ничего, Вилли, так что, впрочем, вы и сами это знаете.

– Что именно знаю, Фриц? – Канарис был ошарашен таким заявлением коллеги. Он знал, что старый разведчик борется с раком, но вроде бы говорили, что лечение принесло ему облегчение.

– Россию надо разбить за кампанию одного года. Затягивать с этой страной – самая большая опасность для Рейха.

Глава шестая
Начало пути

Недалеко от Киева. Эшелон 44-й дивизии.

Штабной вагон. 22 ноября 1939 года

Еще стакан горячего чая. Третий. Сладкий, хорошо. Нужен четвертый. Есть не хочу, в горле саднит, глаза пучит еще… придавило меня знатно! Хреново мне? Еще как хреново! Откат, говорите, мозгодралы чертовы! Чтобы вам так откатывало после каждого ужина! И зачем я на это согласился? Про бесплатный сыр слышал? Вот-вот… Все-таки, если не в Жукова, ну так в Тимошенко не могли бы? На посту министра обороны я бы смог куда как больше сделать! Ведь проще было бы! Проще! Ну, да чего уж там, говорили мне, что это гусарская рулетка, вот только впечатление, что там все ячейки были с патронами… Стоп! Хватит себя жалеть. Надо сначала прояснить обстановку.

– Витя (имя всплыло само по себе), где мы сейчас?

– Час как от Киева отъехали. Вы из штаба округа вернулись такой расстроенный, да…

– Скажи, Витя, дивинтендант тут?

– Так точно. Да.

– Давай его сначала, а потом и начштаба ко мне. Уяснил?

– Так точно, товарищ комбриг… Да… можно вопрос: вам врача не надо? Вам плохо было… Да.

– Было да сплыло. Уже не больно. Выполнять!

И ординарец рванул…

Через несколько минут в купе вошел, нет, даже так, влился главный снабженец дивизии, Матвей Тимофеевич Зашкурный^[23], крупный пятидесятилетний мужчина с обрюзгшим лицом, огромной лысиной, стыдливо прикрытой тремя прядками волос, да узкими колючими глазками в тонких щелочках глаз на заплывшем от жира лице. Он страдал отдышкой, лицо его быстро багровело, полнокровный и отращивающий уже третий по счету подбородок интендант не вызывал никаких симпатий ни при первом взгляде, ни при втором, ни, тем более, при третьем, а как только открыл рот и раздался слащаво-приторный голосок, наоборот, появилось какое-то чувство отвращения и брезгливости. И вроде бы всего в нем много: и лица, и тела, и патоки в каждой фразе, а все-таки что-то отталкивает, настораживает, заставляет держать ухо востро.

– Алексей Иванович! Приветствую! Как здоровьице? Вроде бы приболевши, слухи, знаете ли, слухи…

Произошел небольшой дисконнект… Это, наверное, рефлексы еще старого реципиента сказались, наложенные на мое эмоциональное восприятие… надо бы усилить линию контроля, а то… въехал по толстой морде да со всей дури… начальник снабжения сидит в недоумении и ртом воздух глотает… умник, ничего, сейчас тебя буду прессовать по-другому. Чтобы не рассиживался, а то разъел харю, говнюк! Знаю, что он почти подмял под себя все начальство дивизионное, все может достать, все у него есть, все что надо и не надо, особенно для гешефтов. Настоящий куркуль. И все потому, что с самим Никитой Сергеевичем^[24] в каких-то родственных связях^[25]. И, заметьте, комдив в звании комбрига ходит, а этот в армии без году неделя и уже дивинтендант! Думаю, помогут ему, ой как помогут избежать стенки, а ведь в поражении дивизии в ТОЙ реальности его роль ой какая! Ничего! Разберемся…

– Что, ССССуккка, – почти змеиным шепотом давлю на оппонента, – решил, что буду и тут твои делишки прикрывать… Ублюдок. Ты вообще осознаешь, куда мы идем? На войну, идем, б… дь ты конченая, на войну!

– Эта… чево эта… Алексей, Иванович, ты чего эта?

Интендант выглядит не просто ошарашенным, он вроде как раздавлен, размазан по моему купе, да только, мразь, быстро приходит в себя…

– Ты не прав, командир… ой как не прав! Я ж на тебя такую телегу… бумагу… она ж тебя раздавит, я тебя раздавлю… я… до самого дойду, если надо!

– Смотреть мне в глаза! – включаю все вербальные и невербальные сигналы. Врубаю максимум по убедительности, готово: – Веришь, сейчас прикажу тебя вывести и шлёпнуть? Ну!? Веришь! – проняло его, проняло.

– Ввверю… – даже губы трясутся…

– Молодец. За что только не понимаешь, да? – включаю интонации потеплее. Перепуганный интендант утвердительно мотанул головой и тут же скривился от боли, ничего, у меня тоже костяшки болят после этакого удара, вроде по мягкому бил, а под салом такая кость оказалась, бетон!

– Скажи, куда мы едем, в курсе?

Он кивнул головой… Еле слышно шепчет:

– На войну…

– Вот! А место назначения? Ась? Кемска волость… – впрочем, это моя шутка ему понятна не будет…

– Ну да. Кемь и эта… – он все еще не въехал, но в то, что комдив в ярости, поверил безоговорочно.

– А знаешь, что там уже сейчас морозы под тридцать градусов? Приедем, все сорок будут. А во что бойцы одеты?

– Так не было приказа перейти на зимнюю форму. – попытался увильнуть интендант.

– Был. Сам подписал его в Житомире, как только узнал, куда нас направляют… – стараюсь дожать бугая.

– Так мы ж начали выдачу. Начали. А тут приказ – грузиться. Не успели! Мне бы еще недельку!

– Х… а тебе, а не недельку. Обязан был доложить. Какого я узнаю этот факт не от тебя, ссуки, а от кого-то другого?

Оп-па, включил мозги, думает, кто его сдал…

– Ну и что? Там что-то придумаем… – мямлит, а думает все про тоже, про крысу, которая его сдала.

– Ну и дурак ты, Матвей Тимофеич, как есть дурак! Хоть и высоко летаешь, да ничегошеньки не знаешь… – говорю это уже совершенно спокойно, и это его добивает.

– А что, есть ИНФОРМАЦИЯ? – шепотом, но уже как-то осмысленно произнес дивинтендант.

– Да! САМ недоволен тем, как все началось, говорят, что в ближайшее время Духанова сковырнут.

– За что? Дела-то еще не начались толком? За что его снимать?

– Под него копают. А знаешь, кого метят на Девятую?

– Ну?

– Не нукай, не запрягал! Чуйкова^[26]? Слышал? Он и мне пересчитает зубы, и тебе, а если бойцов обмороженными потеряем, так и к стенке распишет.

– Если победим – не распишет, – как-то неуверенно возразил Зашкурный.

– А если сорвем выполнение боевой задачи? Это ж не маневры, гражданин дивинтендант, это все серьезно! Это даже не поход в Польшу^[27], не равняй. Финны те еще гады. Процент пролетариата низкий, сознательность куркульская, так что прогулки не получится. Ты, как на меня стучать будешь, подчеркни, не верит в сознательность финского крестьянина! Их мелкобуржуазная сущность себя еще покажет!

– Да вы что, да я что… – совсем смутился Зашкурный.

– Заткнись и слушай…

– Дык так все равно порешаем… – попытался еще выбрыкнуться.

– С кем, с Чуйковым???

– Ну…

– Ты главного не знаешь… Говорят! – я ткнул пальцем в потолок вагона. – Что инспектировать войска будет Мехлис^[28]. И именно он будет введен в состав военсовета нашей армии. Как с ним будешь договариваться, гражданин дивинтендант?

– ММмммехлисссс? – вот тут пока еще товарища Зашкурного проняло всерьез. Нехорошую репутацию имел Мехлис. Очень нехорошую. С ним договориться было нельзя. Это знали все и даже не пытались. «Мехлис взяток не берет» – это такая же аксиома, как и про две параллельные прямые, которые не пересекаются. Так что в сознании Зашкурного утвердилось понятие, что Чуйков – это только полбеды. Беда – это Лев Захарович Мехлис.

Глава седьмая
Пополнение прибыло

Штаб 9-й армии. Ухта.

7 декабря 1939 года

Комкор Духанов был не в духе. А с чего ему в духе быть? Планировался торжественный поход, по типу Польского. А нет его и нет. То тут, то там приходят вести: сопротивляются, огрызаются, отходят, но постоянно тревожат наши части. Есть такое большое русское слово «бардак». Это раньше оно было узко специализированным и обозначало публичный дом с веселыми девицами. Сейчас его всё чаще стали применять для обозначения текущего положения дел в той или иной области, да и в стране в целом. В штабе 9-й армии царил настоящий бардак. Все планы летели к чертям собачьим. Даже у 163-ей, где успехи были лучше всего, дела шли не так быстро, как хотелось бы. Казалось, кто там ему противостоит? Несколько отрядов финских пограничников, да наспех собранный местный шюцкор, смешно, ополченцы!

А дивизия всё топчется, никак не выйдет к Суомассалми^[29]. Что-то его удар «растопыренными пальцами» получился слабоват. Финны сопротивлялись! Вот что было удивительнее всего. А в голове был тот самый польский поход. Разве можно сравнить СССР и Финляндию? Нельзя. Неужели не понятно, что раздавим? Так почему они сразу же не сдаются?

Во всефинское восстание, как и в Териокийское^[30] правительство комкор Духанов не верил. Он привык оперировать только фактами, особенно теми, которые поставляли разведчики. А по всем полученным данным, в Финляндии наблюдался всплеск национализма, патриотического подъёма и уверенности, что «заграница нам поможет».

Требования СССР Михаил Павлович считал справедливыми и своевременными. Понимал, что согласиться на это буржуям из Финляндии будет мешать обычная человеческая жадность: слишком много средств не слишком богатая Финляндия вбухала в укрепления на перешейке, названные «Линией Маннергейма^[31]». И получается, отдавая часть своей территории, финны останутся и без денег, и без защиты от СССР. И что больше будет давить их – жадность или страх, Духанов не представлял. И всё-таки в то, что финны будут яростно сопротивляться, не верил. Поэтому и план операции был сверстан так, как будто части Красной армии пройдут победным маршем по Северной Финляндии, а как только возьмут Оулу^[32] – то там устроят парад на который и вызвана кадровая «парадная» 44-я стрелковая дивизия из Киевского военного округа. Первым комдивом ее был легендарный герой Гражданской войны Николай Александрович Щорс, поэтому многие называли эту дивизию «Щорсовской», хотя официально это имя дивизия так и не получила.

В дверь постучались, ординарец с бледным лицом, сообщил, что прибыл Мехлис. Нет, не прибыл – он ворвался в кабинет, в сопровождении еще одного военного. Как говорится, Бог послал Михаилу Павловичу Духанову^[33] самого Льва Захаровича Мехлиса в сопровождении Василия Ивановича Чуйкова, тоже комкора. «Неужели будет снимать? За что?» – промелькнуло в голове Духанова. Мехлиса в войсках не любили, боялись и уважали. Командарм девятой армии с ним несколько раз сталкивался по непринципиальным, как он считал, вопросам, но эти вопросы, как оказалось, были принципиальными для Льва Захаровича. Осадочек остался у обоих.

– Здравствуйте, Михаил Павлович, не ждали? А я тут мимо проезжал, узнал, что вам в Военный совет армии назначили товарища Чуйкова, решил составить ему компанию, оказалось, меня тоже к вам в военсовет рекомендуют. Принимаете? Хотелось бы посмотреть, как у вас тут идут дела.

– Здравия желаю, Лев Захарович! Василий Иванович! Прошу, проходите, сейчас организую чайку с дороги, да и согреться… Буду рад таким авторитетным товарищам, уверен, что да… извините, растерялся, не ожидал, честное слово не ожидал. Вы как снег на голову. И никаких да… Прошу вас, устраивайтесь. Я одну минуту, минуту. Ваня! Организуй тут все как следует. Прошу к столу, да…

Толковый ординарец появился через несколько минут, которые гости провели у карты, разложенной на столе. Карту убрали, тут же на столе образовалось и чай, и к чаю, и чтобы согреться. Приняли «За товарища Сталина», потом «За Победу», потом «За торжество Мировой революции». Только после этого, чуть закусив, заговорили, по существу. И почему-то во время этой дружеской беседы Духанов почувствовал себя грешником на раскаленной сковородке.

– Скажи, Михаил Павлович, почему твои успехи далеки от ожидаемых? – первый острый вопрос последовал от Мехлиса.

– Лев Захарович, этому несколько причин: объективные и субъективные. Объективные – это тяжелые погодные условия и бездорожье, из-за которого мы ведем действие вдоль тонких ниточек дорог.

Так, Мехлис слушает как-то грустновато, Чуйков чуть скривил губу, типа плохому танцору всегда погода мешает.

– Субъективные причины те, что я и штаб не учли эти объективные причины. Мы рассчитывали темп продвижения не менее 18–20 километров в сутки. По данным разведки, тут не было сил, что могли бы серьезно снизить темп наступления. Но силы тут у финнов есть, пусть небольшие, но они создают нам проблемы. Сейчас стараемся откорректировать планы.

– Каким образом? – заинтересовались оба. Уже нет этой иронии. Совершенно деловой тон. Это хорошо.

– Мы считаем необходимостью не снижать давления на остальных направлениях, чтобы не позволить противнику перебросить силы на направление главного нашего удара – вот сюда, в сторону действий 163-ей дивизии. Зеленцов, если войдет в Суомассалми, имеет хороший шанс выйти напрямую на дорогу к Оулу, и создать угрозу для финских частей, действующих против 54-й дивизии.

– Таким образом, направление 163-ей становится основным? – переспросил Мехлис, что-то стараясь увидеть в карте такого, что не увидели остальные.

– Так точно. Думаю, перебросить сюда 44-ю дивизию, при успехе выйти на оперативный простор и дальше действовать по обстановке. Приоритетным считаю нанесение удара обеими дивизиями в направлении Оулу.

– Может быть, есть смысл усилить 163-ю подвижными соединениями, танками? – подал голос Чуйков.

– Василий Иванович, у меня в резерве есть только один танковый батальон, но… думаю, вы правы, передадим его в 163-ю на усиление. У них своего танкового в структуре нет.

– Ну и хорошо. А я откланяюсь, Михаил Петрович, с вашего разрешения заеду в расположение Зеленцова, раз его дивизия становится столь важной. Хочу глянуть, как у него налажена работа.

И Мехлис нехорошо так улыбнулся, что-то черкнул у себя в блокнотики вышел из помещения. Духанов почувствовал, что на душе становится чуть легче, правда, понимал, что это ненадолго.

Глава восьмая
Про параллельные прямые

Киев-Минск. Железнодорожный полустанок.

Штабной вагон 44-й горно-стрелковой дивизии.

22 ноября 1939 года

Есть такая аксиома: параллельные прямые никогда не пересекаются. Эвклид^[34], человек, живший на свежем воздухе, питавшийся экологически чистыми продуктами и ничего крепче вина не употреблявший, был, несомненно, прав. Но только в масштабах видимого мира. Мы живем в линейном времени, где день сменяет ночь, за годом идет следующий год, а попытки людей запутать хронологию выглядят мило, но нелепо. В масштабах Вселенной геометрия Эвклида оказалась ошибочной. Параллельные прямые могут пересекаться.

На крепкой русской водке^[35] стало ясно, что пересекаются в одной точке, на легких наркотиках – в двух точках^[36], соответственно тяжелые наркотики подсказывают, что даже не в двух точках, а в трех и более. Из этого следует, что понять течение времени можно только на тяжелых наркотиках, но наше представление окажется все равно ошибочным (шутка).

Теория струн говорит о множестве Вселенных, которые отпочковываются от материнской матрицы, подобно «саду расходящихся тропок»^[37]. Отсюда возникла теория бабочки, которая гласит, что стоит что-то изменить в прошлом, как неизбежно изменится будущее, типа отпочкуется новая реальность. Ерунда на постном масле! Если бы в Сараево не убили эрцгерцога Фердинанда, Первая мировая война все равно бы началась, нашелся бы другой повод. Основная темпоральная теория говорит о том, что существуют так называемые «узловые точки» времени. В этих точках возможно возникновение бифуркаций и возникновение вариантов материнской матрицы. Они чертовски устойчивы, и их не так много. Инерция времени позволяет существование множества параллельных вариантов событий, а они в узловой точке все равно придут к единому знаменателю. Создание Единой Европы Наполеоном и Гитлером – крайне неудачные попытки обойти узловую точку 20–02. К чему они привели? Время нашло своего корректора, Россию, которая вернула течение времени в узловую точку, и течение времени стало снова линейным.

Таким образом, время напоминает пучки прутиков, перетянутые узлами в определенных местах. Острословы назвали ее «теорией веника». Она и легла в основу нашего проекта. Это я крепко помню. Что должен сделать я? Глобальная задача была скрыта опытным психологом в моем подсознании. Локальная – оттянуть начало Великой Отечественной войны и сделать все, чтобы потери СССР были как можно меньше. С этой точки зрения место и время воздействия выбраны достаточно удачно. Финская война убедила Гитлера в слабости СССР. Была еще одна ключевая фигура, которая помогла сделать Гитлеру роковой выбор. Вильгельм Франц Канарис. Адмирал, руководивший немецкой разведкой. Удивительно, но он был агентом влияния Великобритании. И работал против своей страны. В интересах Британской империи было втягивание в войну СССР хотя бы потому, что войну на два фронта Германия не выдержала бы, в первую очередь, экономически. И тут, как ни странно, я оказываюсь в промежуточной узловой точке Финской войны. Почему? 44-я дивизия из Киевского военного округа была передана в состав 9-й армии. Главная задача этой армии была прорвать оборону финнов и выйти в район Оулу, на берег Ботнического залива, и разрезать Финляндию пополам, создав предпосылки для полного разгрома противника. Гладко было на бумаге… Да и решение штаба 9-й армии наступать сразу по четырем «главным» направлениям, нанося удары силами одной дивизии, возможно, были оправданы с точки зрения местности и практического отсутствия дорог, проходимых для техники, но с точки зрения военного искусства оставалось весьма сомнительным. Вообще, говоря о мощном наступлении Красной армии на Финляндию и ее тотальном превосходстве историки несколько лукавят. Против Финляндии на границе преимущество в живой силе было почти двукратным^[38], для наступления как-то не убедительно, особенно при наступлении на подготовленные к обороне позиции. Чтобы прорвать такую оборону надо иметь куда более внушительный перевес в живой силе, и подавляющее преимущество в технике. В руководстве Красной армии было какое-то шапкозакидательское настроение, уверенность, что с маленькой Финляндией справятся «одной левой», да еще и бытовало ошибочное мнение, что финский пролетариат тут же поднимет восстание, чтобы помочь делу революционного освобождения страны от гнета буржуев. Но силы революционного пролетариата Финляндии были обескровлены в ходе Гражданской войны и последовавших за этим белофинских репрессий. Надо учитывать и то, что начало двадцатого века – это время торжества национальной идеи, где интересы нации ставятся выше интересов классовой борьбы, особенно это идеологическое противостояние обострилось в середине века. Национализм стал идеологическим противоядием от пролетарского интернационализма, достаточно эффективным, как показало историческое развитие. Более чем столетняя борьба закончилась крахом интернационализма в самом конце прошлого столетия.

Главный удар в 9-й армии наносился корпусом комдива Шмырева, но входящая в него 44-я стрелковая дивизия, моя дивизия, еще находилась в пути! То есть, сила удара уполовинилась, и на острие атаки оказывалась одна 54-я горно-стрелковая дивизия. При этом никто не обращал внимание, что наступать придется практически по бездорожью, что местность пересечена речками и озерами, заболочена, а это делало наступление еще более проблематичным. В чем было подавляющее преимущество Красной армии, так это в технике: танках, артиллерии, самолетах, но не везде: в наступающей 9-й армии не было и сорока танков! Обещанная бронетехника стала прибывать уже после начала наступления!

В этих условиях планировать за три недели преодолеть 240 км до Ботнического залива по прямой было откровенной фантастикой. Воевать – это не оловянных солдатиков переставлять по карте! Когда же все пошло не так, свежую 44-ю раздергали по кусочкам, а потом то, что осталось, бросили на выручку 163-й дивизии, оказавшейся в окружении. На Раатской дороге финны разбили мою дивизию, рассекли по частям и фактически уничтожили. Именно катастрофа 44-й стала основой уверенности в слабости Красной армии, и не только у Гитлера. Англия и США очень долго сомневались в том, что СССР сможет победить в этой войне.

Думай, Леша, думай, а то сожрут тебя финны, а наши еще и к стенке за это поставят…

* * *

Оказывается, я терпеть не мог перестук вагонных колес. Мой, тот, которого должны расстрелять, путешествовать в поездах любил. А что ему? Сорок лет и полон сил. Физических. А вот характер! С бабами не везло. Они чувствовали, что в душе он мягкосердечный и им можно крутить, как только пожелаешь, это с виду – суровый вояка, а душа-то ранимая, нежная. Первая жена и единственная любовь сгорела от испанки, женился он по молодости, в горящие годы Гражданской войны. Марфуша должна была родить, да не судьба. Он из лап испанской смерти выбрался. Повоевал: против Колчака (там и познакомился с женой, там ее и потерял). Потом бои с махновцами и врангелевцами, попал на курсы краскомов, причем повторные курсы были уже в Сумах, заштатном тихом городишке, провинция! К 37-му году дослужился до командира полка, а потом была «командировка» в Китай, военным советником. Репрессии тридцать седьмого его не зацепили, и не потому что был в Китае, чего уж там, повезло, не было среди его знакомых близких сподвижников Тухачевского. В Китае сражался храбро, великих побед не одержал, но и горьких поражений не было. Учил воевать местных товарищей, учился воевать сам. Наверное, был не так и плох. Во всяком случае, вернулся из Китая комбригом и принял 44-ю дивизию (Щорсовскую). Судьба ее была в ТОЙ реальности незавидной: долгое время была одной из лучших, показательной, «выставочной» дивизией Киевского военного округа, но была разбита в Финскую. В Великую Отечественную сражалась стойко, но попала в Уманский котел, где опять была разбита, выйти из окружения удалось буквально единицам, после чего и была окончательно расформирована. Значит, попробуем решить задачу-минимум, спасти дивизию от позора Раатской дороги. А себя, любимого, от свидания с расстрельной командой.

Какие-то мысли у меня появились. Их и надо было проверить.

– Доброе утро, Ануфрий Иосифович!

– Доброе утро, Алексей Иванович! – начштаба, которого должны расстрелять вместе со мной, проявился сразу после дивинтенданта.

– Чем это ты нашего снабженца озадачил? Он от тебя вышел красномордый такой, как свекла…

Волков с огорчением посмотрел на остатки моего чаепития, видимо, ожидал увидеть другой порядок напитков на столе. Вспомнил, что к водке оный полковник имел откровенную слабость. Открыл дверь купе, и сообразительный адъютант быстро привел стол в порядок.

– Жрать надо меньше, краснеть не придется – со хорошей такой злостью ответил.

– Это точно, Зашкурный сальца себе за шкуру залил хорошо, – пошутил штабист. Интенданта дивизии никто особо не жаловал. От него так и несло на километр: я пройдоха, мой гешефт самое главное, остальное – подождет. Но Волков не сплетничать пришел, или нет? И все-таки быстро перешел на серьезный тон:

– И всё-таки, Алексей Иванович, ты какой-то не такой сегодня…

– Да, пришлось объяснить нашему безмерному товарищу интенданту, который скоро в купе и боком не протиснется, будет из прохода докладывать, что не на маневры едем, что бойцы в шинелях и бойцы в полушубках – совсем разное дело. Ну и про политику партии и правительства тоже, доходчиво… Да.

Полковник что-то прокрутил в голове (не дурак, хотя и любит приложиться к чарочке), и выдал:

– Значит так, ты из штаба округа вернулся какой-то не такой, Алексей Иванович, что-то узнал? Так что такого страшного? Поделись с боевым товарищем.

– Нашептали мне…

– Неужто кто-то накаркал? – мой начштаба, полковник Волков смотрит иронично, но все-таки скользит в его взгляде неуверенное: «неужто что-то важное узнал?».

– Знаешь, был я на приеме у самого… Ты же знаешь, Семен Константинович любит поговорить, дать напутствие, вот и получал я… напутствие.

– Говорил с ним? – немного ошарашенно заметил Волков.

– Да, откровенно поговорили, я даже не ожидал. Теперь думаю, что делать. И ты, Ануфрий Иосифович, присоединяйся.

– Слушаю, Алексей Иванович! – и Волков превратился в слух.

– О командарме Духанове он очень невысокого мнения. Считает, что его потолок – дивизия, не больше. Но отдуваться-то нам с тобой. Отсюда, вытекает, что наша задача сделать так, чтобы наши головы не слетели. Смотри, мы должны действовать в направлении главного удара, а один полк у нас уже забирают. Если раздергают дивизию по частям, нам потом крышка.

– Не преувеличивай.

– Не преувеличиваю. Кто начинает наступление, не сосредоточив все части на направлении главного удара?

– Идиот.

– Сам ответил на свой вопрос.

Тут в купе появился и комиссар дивизии, Иван Тимофеевич Пахоменко, которого мы иначе чем «Батя» не именовали. Полковой комиссар Дмитрий Николаевич Мизин^[39], занимавший эту должность накануне выступления дивизии слег с пневмонией, теперь Пахоменко сочетал в себе сразу две должности: комиссара дивизии и начальника политотдела. А кому сейчас легко? А ведь из нашей руководящей троицы он самый молодой. Батя тоже поинтересовался тем, почему Зашкурный бродит по вагону, нашёптывая себе под нос «лыжи… палки… санки…». Пришлось все повторить, добавив еще пару фамилий. От фамилии Чуйкова поморщился начштаба, знает, что тяжела рука у комкора и к рукоприкладству оный весьма расположен. А вот на Мехлиса оба среагировали подсознательно ужаснувшись. Крутой и неподкупный норов этого преданного партии и Сталину человека был хорошо известен. Не знаю, из-за чего, но мозгового штурма в итоге не получилось. Ни одной идеи на-гора не выдали. Пришлось их отпустить, не солоно хлебавши. Что делать? Фотографическая память выдала строки, отдающие свинцом: «Трусость и позорно-предательское поведение командования дивизии в лице командира дивизии комбрига Виноградова, нач. политотдела дивизии полкового комиссара Пахоменко И. Т. и начштаба дивизии полковника Волкова, которые вместо проявления командирской воли и энергии в руководстве частями и упорства в обороне, вместо того, чтобы принять меры к выводу частей, оружия и материальной части, подло бросили дивизию в самый ответственный период боя и первыми ушли в тыл, спасая свою шкуру»^[40]. Да, это из приказа Северо-Западного фронта, который я увидел в каком-то сборнике документов по Финской войне.

Я много думал, пока мы ехали, пока поезд громыхал по шпалам, пока мелькали за окнами городки и полустанки, думал над тем, как я отношусь к ним: к Виноградову и руководству 44-й дивизии. Вроде бы неплохие ребята, всем около сорока, но… какие-то блеклые, безынициативные, решает все начальство, наше дело – приказы выполнять. Если говорить честно, в их личной храбрости не сомневаюсь, знаю, что сам комбриг пулям не кланялся, но его дело не пехоту в атаку водить – для этого другие командиры есть. И по большому счету, расстреляли их правильно. И нечего на жуткого Сталина кивать, мол, Сталин во всем виноват. В чем? В том, что дивинтендант Зашкурный не озаботился об обеспечении бойцов теплой одеждой? Что комдив и начштаба не обеспечили ведение разведки, боевое охранение? Позволили финнам небольшими силами рассечь дивизию? Сколько людей положили! Так что расстреляли их по делу. Реабилитировали не по делу. Ладно, хрущевские реабилитации всех скопом – тема отдельного разговора. Не считая Сталина ни ангелом, ни демоном, не вижу, в чем его вина в гибели тысяч парней на Раатской дороге! В том, что война началась? Она бы и так, и так началась, к этому все и шло. Нет, в гибели конкретных парней в конкретном месте виноват, в первую очередь, их командир. И точка!

Но это ИХ расстреляли по делу! МЕНЯ-то за что???

Хотя, если ничего не сделаю, так будет за что, нечего комплексовать, вспоминай, чему тебя учили, и действуй, действуй, действуй, черт тебя побери!

Отвешав себе еще одну порцию матюгов, окончательно успокоился. А мысли стали постепенно формироваться в виде решений, и не все из них мне, тому, прошлому комбригу Виноградову, понравились бы.

Глава девятая
Наблюдатель

Ухта. Штаб 9-й армии.

9 декабря 1939 года

Для Василия Ивановича Чуйкова командировка в 9-ю армию была полнейшей неожиданностью. А перед этим его так же неожиданно вызвали в Кремль. Со Сталиным раньше Чуйкову приходилось встречаться. Но вот так, вызванным в кабинет вождя, да еще один на один – такого еще не случалось. Еще большей неожиданностью оказалось, что речь пойдёт о войне с Финляндией.

– У нас сложилось впечатление, что некоторые командующие страдают шапкозакидательством, а дела у них идут из рук вон плохо. Недооценка противника – это недопустимо со стороны руководящего состава Красной армии. А у нас есть такие мысли, что недооценка противника произошла еще на этапе планирования операции. Поэтому есть у нас к вам партийное поручение. Езжайте в 9-ю армию. Мы рекомендовали вас туда членом военного совета вместе с товарищем Мехлисом. Посмотрите. Разберитесь. Помогите комкору Духанову наладить боевую работу. Но при этом будьте готовы взять руководство армией на себя. Мы скажем, когда наступит момент. Если оно наступит.

Прибыв с товарищем Мехлисом в штаб 9-й армии, Чуйков почти что впал в ступор. Он никак не мог понять, как можно в такой обстановке руководить армией. В штабе была абсолютно нерабочая обстановка, которую можно назвать одним словом «бардак».

Начальник штаба 9-й армии Владимир Николаевич Разуваев^[41] был одним из тех специалистов, резко взобравшихся «на верх» в результате большой чистки тридцать седьмого года. Он считался слишком академичным, педантичным руководителем, но на самом деле вокруг него постоянно возникал хаос, из-за личных раздутых амбиций и идей, которые Чуйкова откровенно озадачивали. Этакий анархист на штабной работе. И идеи у него были толковые, а вот организаторских способностей не хватало. Нужно было время, накопление боевого опыта, чтобы превратить штабиста-теоретика в довольно крепкого практика, а пока… Все планы штаба 9-й армии были оторваны от действительности, обстановкой на своем участке фронта начальник штаба не владел. Руководство командирами дивизий – это было из области фантастики. Каждый комдив делал то, что считал нужным, при этом штаб утверждал любое решение начальства дивизионного звена. Более-менее неплохо были организованы ВВС 9-й армии, которыми руководил молодой выдвиженец Сталина, Павел Васильевич Рычагов. Хорошо была налажена медицинская служба армии, которой приходилось работать в очень сложной обстановке. Кроме просто раненых, был высокий процент обмороженных, но руководил медицинской службой армии сам Александр Александрович Вишневский (тот самый который мазь Вишневского), поэтому со своей работой медицинская служба справлялась. Требовательный Чуйков понимал, что с Разуваевым он бы не сработался. И весь этот штабной бардак вызывал в нем агромадное желание заехать по некоторым не в меру наглым и тупым мордам. Во время встречи в Кремле Сталин показывал Чуйкову документ, в котором был проведен анализ планов 9-й армии с подробным разбором того, почему эти планы неосуществимы. Да, с такими идеями на Луну хорошо летать – и далеко и не так заметно, не раз горько думал Василий Иванович. Подумать только – реально продвигаться к границе без военных действий со скоростью 12 км в сутки, а планировать продвижение по территории врага при его сопротивлении 18–25 км!^[42] Не только у Духанова, намного чаще у его подчиненных проскальзывало раздражение: чего это финны сопротивляются? Им давно пора лапки кверху поднять и ждать милости от Красной армии. Причин столь яростного упорства белофиннов Чуйков не знал. Ему на это было наплевать. Он знал, что планы боевых действий надо готовить из расчета на самое яростное противодействие противника. Неожиданная и быстрая победа лучше медленного ожидаемого поражения. В штабе 9-й никто о поражении не говорил, но растерянность и непонимание происходящего – это витало в воздухе. И если на вопрос: «Кто виноват?» ответ был ясен – кто командует армией, тот и виноват, то вопрос: «Что делать?» – оставался открытым.

За своими раздумьями Чуйков как-то прошляпил появление шумного, округлого, энергично-громогласного военного, при ближайшем рассмотрении оказавшегося Рычаговым^[43].

– А! Василий Иванович! Я тебя как раз и искал, помощь твоя нужна позарез, извини, даже поздороваться забыл! Здравия желаю, товарищ комкор!

– Здоров будь и ты, товарищ комкор! – с легкой улыбкой произнес Чуйков. И на него харизма молодого летчика-аса действовала безотказно.

– Василий Иванович, так поможешь? Очень прошу! – Рычагов посмотрел на Чуйкова таким пронзительным взглядом, мол, выручай парня, папаша!

– Павел Васильевич, разве я могу тебе не помочь? Умеешь ведь уговаривать! – Чуйков опять усмехнулся, как-то появление летчика сумело вывести его из мрачного состояния души.

– На том и стоим, Василий Иванович. А просьба у меня простая. Ты ведь с Чибисовым знаком?

– Николаем Евламптьевичем? Знаком.

– Вот. Посодействуй. Мне техники нужны сверх штата! Позарез нужны! В эти морозы мои делают что могут, обморожения пальцев у каждого первого, а не второго! Так я смогу хоть частично восстанавливать людей и держать парк машин в рабочем состоянии. Мне ведь не парадный строй держать, воевать надо! – Рычагов действительно воевал. Пока что только к его самолетам и персоналу по армии претензий у Чуйкова не было.

– Я такой просьбе, конечно, отказать не могу. С комдивом Чибисовым переговорю обязательно. Скажи, как сам дела в армии оцениваешь? – Рычагов на пару секунд задумался.

– Хреново я их оцениваю. Духанов – добрейшей души человек, а тут надо давить! Мои по струнке ходят, а тут, в штабе вразвалочку, на всех наплевать, завтра, послезавтра – край будем Хельсинки брать, парадом гулять. Нет! Они серьезно 44-ю дивизию планировали использовать только на параде в Оулу. Я, конечно, молчу, только тебе и только в обмен на услугу, но не тянет Духанов армию. Не тянет.

Глава десятая
Первые решения

Где-то под Минском.

Штабной вагон 44-й дивизии.

22 ноября 1939 года

Как жутко, до боли стучат вагонные колеса! Ординарец принес еще чаю, а я в блокноте стал быстро набрасывать главные мероприятия, необходимые для спасения дивизии и своей собственной шкурки. Мне вообще-то понравилось тело, которое досталось. Худощавый, подтянутый, физически хорошо развитый экземпляр, да еще и довольно располагающей наружности. А по поводу того, что он старше меня, ТОГО, так вообще никаких комплексов не возникало. Сколько бы я протянул в доме инвалидов? Вот только не надо мне про то, что в наших домах инвалидов порядки зашибись! Пару лет мучений и все – на свалку. Именно что мучений! А так есть шанс прожить! Ну хоть сколько-нибудь, да прожить. Вот чем я не собирался заниматься от слова совсем, так это писать товарищу Сталину письмо и описывать устройство атомной бомбы. А еще требовать установить на танке Т-34 командирскую башенку. Не надо быть идиотом, чтобы понять, что информации от меня поверят только если я буду заслуживать доверия, и никак иначе. А пока что я просто перспективный комбриг, который или справится с новой должностью, или шею себе сломает. Это такой сталинский подход к кадрам: есть молодой да перспективный, дай ему задачу, справился – повысь и дай задачу сложнее, пока не выйдет на свой уровень. Но если провалишь поручении вождя – не сносить тебе головы! Свой уровень надо уметь определять самому. Только не надо говорить, что Сталин ошибок не прощал, головы сносил направо и налево… Не было этого! Тот же комкор Духанов, Михаил Павлович, в Финскую проявил себя плохо, катастрофически плохо. Но расстрелян не был. В начале Отечественной получил дивизию, проявил себя при обороне Ленинграда, дослужился до командарма, стал генерал-лейтенантом. А маршал Малиновский^[44]? Тоже под Харьковом потерпел страшное поражение, перевели на армию, исправился, снова дали фронт, провёл несколько блестящих наступательных операций, орден Победы номер 8 заслужил по праву!

Тут мои мысли прервали – в купе осторожно просочился комиссар дивизии, а по совместительству начальник политического отдела, с бутылкой водки в руке. Комиссар дивизии слег с пневмонией в Киеве, тот комбриг Виноградов лично отвез его в госпиталь, из-за чего отправка эшелонов 44-й дивизии чуть было не сорвалась, а он успел – и комиссара в госпиталь доставить, и в штаб округа заехать. Вот только в штабе он ни с кем не встречался. Блефовал. Да, было такое дело, но ведь как-то залегендировать свои послезнания надо было.

– Что с тобой, Алексей Иванович? Я тебя не узнаю. Давай, по душам поговорим, знаешь, и по соточке примем. За товарища Сталина! – в этом деле комиссар был профессионалом. Ну что же, сейчас и есть повод проверить, как буду «держать алкоголь».

– Наливай.

На столике тут же образовались два стакана, а комиссар привычно вытащил из карманов галифе кусок черного хлеба и шмат сала, завернутые в бумагу, с любовью посмотрел на розовые прожилки, говорящие о свежести продукта, который тут же стал пластать на куски с полпальца толщиной. Для всей полноты картины не хватало луковицы или пары зубков чеснока, но вот и они явились на свет Божий. С сервировкой стола по рабоче-крестьянскому управлялся политработник мастерски. Опыт-то не пропьешь! В каждом стакане плескалось ровно по сто грамм беленькой. Батя буржуазный коньяк не признавал и пил только водку, тайком предпочитая оной хороший самогон, благо, на украинских просторах хорошего продукта было найти проще простого, как и паленого, но каким-то классовым чутьем находил и.о. комиссара дивизии чистый качественный продукт.

– За товарища Сталина! – красиво, с выражением произнес.

Выпили. Закусили. Как я принял алкоголь? Да, никогда раньше не пил. Но нас тренировали. Алкоголь действует на мозг. Мозг можно приучить не реагировать на алкоголь. Этим штукам учат работников спецслужб, чтобы пить и не пьянеть, а самому слушать и на ус мотать. Мои тренировки на базе группы «Остриё» были построены по подобному принципу, вот только учитывали специфику моего организма. Закалка мозга через… Мама моя дорогая! Забыл это заумный термин, честное слово забыл! Так! Больше не пить! Как говорил полковник Полковников: «индивидуальный подход во всей индивидуалистической красе». Да! Не быть ему генералом, никто не захочет такое прекрасное словосочетание «полковник Полковников» разрушать! Так что ум мой оставался светел.

– Понимаешь, Алексей Иванович, у нас в дивизии ЧП! Командира подменили! – сообщил мне заговорщицким тоном собеседник. – И от этой подмены впал дивинтендант в прострацию, а начштаба готовится уйти в запой. Партия ему этого не позволит! Так что Ануфрий наш Иосифович вдул свой коньяк и почивает, а поутру имеет поручение от партии привести себя в порядок и приступить к напряженной и плодотворной работе. Только ты объясни мне, что за китайская муха тебя укусила?

Умеет комиссар говорить. Умеет и уговаривать. Но и я кое-что умею…

– Хорошо, что ты пришёл, Иван Тимофеевич, наливай, не стесняйся. Мне ведь нужно, чтобы ты подсобил, позарез надо! Вопрос жизни и смерти!

– Ну… (типа чем смогу, прозвучало).

– Ты же знаешь, что я с Семеном Константиновичем хорошо знаком? – кидаю пробный шар. Тут комиссару крыть нечем, он ведь знает, что знаком, но не знает, насколько, потому только пожимает плечами в ответ.

– Он мне бумагу интересную показал. Ты приказ наш знаешь? Общие планы по армии тоже?

– Ознакомился в общих чертах. – говорит как-то неуверенно комиссар. Вот оно! А ведь политработники в военном деле совсем плохо плавают… Надо обязательно донести мысль руководству о том, что комиссар еще и военный, так что политработникам – всем! надо пройти военное обучение соответственно их должностям. Хоть что-то втемяшить им в голову кроме уныло-стандартных политзанятий. Но пока что это не реально. Мой-то из простой рабочей семьи, в воинских делах ориентируется слабовато, образования особого не имеет, даже командирских курсов, он больше по митингам да по беседам с личным составом. Это его стихия. Умеет к каждому ключик подобрать! Умеет! Значит, на своем месте – пока что.

– Семен Константинович считает, что Духанов – теоретик, а не практик, его потолок дивизия, рано ему даже за корпус браться, не то что за армию. А планы 9-й армии проходили проверку оперативным отделом Ленинградского округа, там полковник Павел Григорьевич Тихомиров^[45] руководит, толковый, по мнению Тимошенко, штабист. У Тихомирова оказался такой интересный майор Сергей Гаврилович Чернов^[46]. Он и прошелся по оперативным планам 9-й как танк по жестянке… Тихомиров его замечания переправил Тимошенко, по старой дружбе, чтобы и на его мнение потом ссылаться.

Я выдержал паузу, намекая, что надо бы продолжить. Заинтригованный Батя быстро разлил ровно по сто еще и не выдержал:

– И что Семен Константинович?

– С майором Черновым согласился. Могу эту записку по памяти прошпарить, пусть и не дословно! Поехали!

На этот раз пили без тостов, как-то не хотелось, ни мне, ни комиссару. Ему-то знать не надо, что шпарить я буду слово в слово, с моей памятью это не проблема!

«Роль 9-й армии и ее задачи поняты командованием 9-й армии в основном, правильно, но решение построено на том, что противник не окажет никакого сопротивления… В среднем темп операции запланирован 22 км в сутки, в то время когда свои войска к границе шли 12–16 км в сутки с большой растяжкой частей и отставанием техники (артиллерии главным образом). Как же можно планировать такие темны на территории противника?! Это значит построить операцию на песке, без реальной обстановки и особенностей фронта. При планировании, видимо, противник в расчет вообще не принимался и бездорожье также не учитывалось, за это можно поплатиться срывом всей операции в самом ее начале, особенно если противник окажет хотя бы небольшое сопротивление путем заграждений и прикрытия погранчастями, не говоря уже о подброске полевых войск… При движении 9-й и 8-й армий вглубь будет образовываться разрыв между ними. Наличие у финнов дорог (железных и шоссе) дает возможности создавать реальную угрозу флангам и тылу 9-й и 8-й армий и ее отдельным дивизиям… Коммуникации их… все будут перерезаны диверсионными группами противника, и они могут оказаться без питания и боеприпасов, причем тактика финнов к этому, в основном, и будет сводиться…

– Так, значит, мы попадаем как кур во щи? – на этот вывод Батю хватило. Все-таки, говорю, человек на своем месте. Его подучить бы!

– Ну да, сам знаешь, что гениальные военные планы летят в тар-тартары после первого же боя. Под Аустерлицем руководство союзников приняло гениальный план, который был построен на предположении, что Наполеон двигать свои войска не будет, получился страшный разгром. У нас предвижу что-то подобное. Мы начнем туда прибывать, а нашу дивизию раздергают по частям, оставят два-три батальона, а задачу нарежут как корпусу. И что будет? Плохо нам будет, Иван Тимофеевич, очень-то плохо!

– Ну про Наполеонов мне не рассказывай, яво Кутузов знаешь, как приложил! – блеснул знанием истории наш политический руководитель.

– Кутузов его под Бородино приложил, а Наполеон Кутузова под Аустерлицем. Квиты. Ты наливай, там еще чуток остался…

Мы тяпнули по последнему полтинничку на душу.

– И что делать?

– Надо пересматривать планы, только делать никто ничего не будет. Кто такой Чернов? Для Духанова ноль! Тихомиров перезванивал Тимошенко, жаловался, что ездил к Духанову, но на его уже предупреждения никто внимания не обратил. В штабе 9-й прожектеры сидят. Мы ничего не сделаем. Духанов – человек Климента^[47], а есть такое очень тихое мнение, что неудачи нашей армии на первых этапах войны дадут шанс подняться Тимошенко^[48].

– Ну, это ты не говорил, я не слышал… – Батя все-таки человек неплохой, хотя кто его знает, может, возьмет себе на заметку вольные речи командира на пьяную голову.

– А я и не говорил ничего. Нам надо сделать так, чтобы наши головы на месте оказались! А они полетят, если начнут искать виноватых.

– А от меня-то ты что хочешь?

– За то, что поставишь Волкова на ноги и заставишь работать, тебе спасибо от всей души. Это дело важное, без Волкова я как без рук. Но нужны твои связи старые, ты же из путейцев?

– Конечно, в Смоленском депо начинал обычным рабочим.

– Вот… смотри, по приказу наш 305-й полк должен разгружаться в Кочкоме, остальные части следуют в Кемь (ага, та самая Кемска волость). А ты не можешь сделать так, чтобы 305-й подзадержался в пути, и стал разгружаться в Кеми, по ошибке?

– А зачем это надо?

– А затем, чтобы там, куда нас перенаправят, мы били бы одним могучим кулаком, а не растопыренными пальцами.

– Ну, эта, растопыренными пальцами да по глазам! Понял тебя, комбриг, понял. Посмотрю, что можно сделать. В Гродно постараюсь связаться с нужными людьми… Ох, командир, не сносить мне с тобой головы…

Пахоменко не подозревал, насколько он был бы прав.

Глава одиннадцатая
Замена

Ленинград. 5 декабря 1939 года

Ленинград встретил эшелоны 44-й дивизии дождем пополам со снегом, пронизывающим сквозь одежду холодом, на смену которому спешили крепкие морозы, только начинающие набирать силу. Очень быстро дождь исчез, сменился просто снегом, падавшим большими лохматыми хлопьями, а под тонкой коркой свежего льда противно чавкала какая-то грязная мутная влага. Штаб дивизии прибыл в одном из первых эшелонов, и дивизия стала накапливаться в Питере, как в важном логистическом узле, не смотря на окрики из штаба армии, комбриг Виноградов не собирался никуда спешить^[49]. Первоначально дивизия направлялась на войну по частям, довольно разбросанным порядком, виной которому была работа штабов армии и дивизии. К приезду в Питер (простите, привычка), в Ленинград, командир 44-й дивизии окончательно убедился в профнепригодности полковника Волкова. Полковник много пил, не смотря на влияние политрука дивизии, который помогал начштабу уничтожать горючие запасы, а воды начштаба практически не потреблял: только водку, любимую. Удивительно, но Батя инстинктивно принял сторону Виноградова, что-то такое правильное почувствовал Пахоменко, но дивизия осталась фактически без начальника штаба. Ибо пьяное бревно над штабом начальствовать не может!

Утро пятого декабря сорокового года было морозным, небо каким-то стальным, тьма охватила город на Неве, и солнце не могло пробиться сквозь тяжелые облака. Нельзя было сказать: утро сейчас или вечер. Говорят, что Бог пьяного бережет. Не в нашем случае. Наблюдаю, как из штабного вагона выгружают носилки с полковником Волковым, который очень неудачно упал с высоты собственного роста и крепко приложился головой, потеряв сознание. И я к этому никак причастен не был, хотя мысль подтолкнуть чуток Волкова однажды промелькнула. И я собирался его оставить любыми ухищрениями в Питере. Упс! Опять мысленно прокололся! Не Питер – Ленинград! Так случилось, что не было счастья, да несчастье помогло. Вот только дивизия оказалась без начальника штаба. Работа штабиста особая, вон будущий маршал Победы, Георгий Константинович Жуков от работы штабиста всегда в ужас приходил! Особенно, если штаб был Генеральным. А вот и машина, беру ординарца, мне теперь срочно надо в штаб Ленинградского военного округа, дело есть!

В это время командовал ЛенВО командарм Мерецков^[50], но мне надо было не к нему, мне нужен был комдив Никандр Евлампиевич Чибисов^[51], начальник штаба Ленинградского военного округа. Чибисов – интереснейшая фигура. Ему еще предстояло прославится при форсировании Днепра, но уже сейчас был известен твердым неуживчивым характером, умением отстаивать свою точку зрения, как говорится, перед начальством никогда не лебезил, голову не гнул, знаю, что в своё время (в МОЕЙ реальности) не сойдется характером с Никитой Сергеевичем Хрущевым, от которого немало и пострадает. Надеюсь, что сейчас, в ЭТОЙ реальности, минует его чаша сия. О моем визите начальник штаба ЛенВо был уведомлен заранее, поэтому принял меня сразу по прибытии. Комдив Чибисов оказался невысоким полным человеком с круглым, чуть одутловатым лицом, на его лице немного нелепо смотрелись усики щеточкой «под Ворошилова». Принял меня комдив приветливо, хотя и не понимал, почему я так настойчиво к нему напросился.

– У меня большая беда, Никандр Евлампиевич! Идти в бой, а начальника штаба нет. Обидная травма, полковник Волков попал в госпиталь. Мне нужен новый начштаба.

Я увидел, что на лице комдива Чибисова возникло понимание, проблема действительно была острая. Ободренный такой реакцией, я продолжил:

– Замы Волкова откровенно слабы, не дотягивают до уровня, перетасовку с комполка накануне боевых действий крайне неразумно устраивать. Хочу попросить у вас откомандировать мне специалиста.

– Вот как? Так сразу и не соображу, кого вам рекомендовать, или вы имеете на кого-то виды? – Чибисов задумался, явно перебирал в уме какие-то варианты.

– Так точно, товарищ комдив! Очень хочу попросить у вас майора Чернова, Сергея Гавриловича. Пусть растет товарищ.

– Хха… это тот майор, что у полковника Тихомирова… ххе… а губа у тебя, комбриг, не дура! Майора на полковничью должность, это даже… кхе…

И Чибисов задумался. Торопить его я не собирался, знал, что комдив человек основательный, но тугодум. Любит обдумать, обмозговать, все взвесить…

– Хорошо, рискну, дам тебе майора, точнее, риск твой, комбриг, смотри, не ошибись. Мне тут звонили, жаловались, что ты на фронт не сильно спешишь, что скажешь, комбриг?

– Товарищ комдив, по планам, мы должны были финнов опрокинуть и по бездорожью рвать за 20 км в день, то есть, сейчас, когда наступление началось, пройти, как минимум, до берега Балтики. И где они, эти берега? Вы ведь сводку знаете лучше меня.

– Н-да, буксует пока что твоя 9-я, да и 8-я хоть энергичнее двигается, но до победных реляций далеко. Почему это происходит, как считаете, комбриг? Сможете увеличить темп наступления, наверстать отставание?

– Нет, боюсь, все будет наоборот, притормозят нас финны. Там ведь фактически бездорожье, трудная местность, движение и снабжение по ниточкам дорог, их легко можно перерезать и небольшими силами. Противник может пропустить нас немного вглубь, а потом отрезать части от снабжения. Считаю, причиной тому недооценка противника и слепая вера в пролетарский интернационализм.

– Вот как? – Чибисов удивленно приподнял левую бровь. – Интересно, интересно рассуждаете, комбриг… Виноградов… Запомню.

– Основу финской армии составляют крестьяне, ведущее хуторное хозяйство, попросту кулаки. Мне курсанты рассказывали, как тяжело с финнами было драться во время гражданской. Кулак нам не друг, а самый заклятый враг. А пролетариат в Финляндии слаб. Мне как-то в масштабное восстание в самой Финляндии не верится, да и дело не в моей вере. Строить планы на том, что буржуи в финских дебрях лапки вверх задерут, как те же поляки, не стоит. Кулак за свой кусок земли будет драться зло, отчаянно. Да вы по Гражданской все знаете.

Чибисов согласно кивнул головой. Такие смелые рассуждения пришлись ему по душе.

– Да и знание местности на его стороне. Тяжело будет. Победим, это безо всякого, но какой ценой? Не умыться бы кровью.

– Смело рассуждаете, Алексей Иванович! Не боитесь обвинения в трусости? Не бойтесь. А то, что будет непросто, правильно думаете, страна-то у них маленькая, а вот национализм у финнов сильно развит, да и офицерский корпус в армии во многом создавался и обучался германскими генералами^[52]. Будут сражаться с нами жестко.

Было видно, что каким-то мыслям комдива Чибисова я попал в резонанс, во всяком случае, то, что меня назвали по имени-отчеству, уже говорило о многом.

– Поэтому мне и нужен толковый штабист, чтобы запланировал движение дивизии так, чтобы ударить железным кулаком в мягкое финское подбрюшье.

– Чем могу еще помочь? – для Чибисова это предложение было фигурой речи, но… наглеть, так наглеть.

– Никандр Евлампиевич, очень прошу, помогите с лыжами. Мой интендант сумел немного достать, а мне бы тысяч пять-шесть пар, ну три – это самое меньшее…

– Ха, губа не дура, комбриг. Постараюсь помочь. Твой интендант пусть обратится к майору Пускалову в интендантском управлении округа, я распоряжусь, что найдем сейчас, то и выделим.

Тут в кабинет постучались, адъютант впустил встревоженного вызовом начальства майора Чернова. Предложение Чибисова откомандировать его в действующую армию на должность начштаба дивизии майора огорошило, на несколько секунд он буквально «выпал в осадок», но быстро собрался, привел мысли в порядок, поблагодарил начальство за доверие, пообещал с работой справится. Мне майор Чернов понравился сразу. Невысокий коренастый молодой человек (после тридцать седьмого года тридцатилетние майоры удивление не вызывали). Голубые глаза, высокий лоб, волевой подбородок хорошо сочетались с открытым идеально выбритым лицом, штабист и должен быть аккуратистом в первую очередь, а то затеряет на просторах Суоми парочку батальонов…

Получив несколько доброжелательных наставлений от начальника штаба ЛенВО, мы вышли в длинный коридор штаба, обитые деревянными панелями стены, мягкая ковровая дорожка, деловой вид чем-то озабоченных штабных служителей, суета-сует без которой ни один штаб представить себе невозможно.

– Простите, товарищ комбриг, мы ведь с вами не знакомы?

– У меня предложение, Сергей Гаврилович, давайте по имени-отчеству, хорошо? Нам с вами бок о бок воевать, так что…

– Хорошо, Алексей Иванович. И всё-таки, какой правильный ответ на мой вопрос?

– Да, не спрыгну я с ответа…

– Что?

– Да, извините, вырвалось, в общем, мне один человек показал бумажку, хотите, процитирую?

Чернов пожал плечами. Надо сказать, что на его совершенно не героической фигуре форма сидела как влитая. Это я скажу вам факт!

«При дивизиях нужно создать отряды из хороших лыжников и озаботиться обеспечением лыжами всех дивизий. Без лыж будет очень плохо: солдаты не смогут сойти с дорог и будут сбивать противника в лоб, а это будет сильно задерживать движение…» – этой фразой из аналитической записки майора я закончил длинную цитату. Сказать, что майор Чернов выглядел озадаченным, это означало не сказать ничего.

– Но как… но откуда… и я… не понимаю… У вас доступа…

– Сергей Гаврилович, пусть это останется между нами, но мир не без добрых людей, а у меня фотографическая память. Поэтому я вас и выпросил… Сейчас домой, а в шестнадцать ноль-ноль жду вас в штабном вагоне эшелона. За вами пришлю автомобиль, вот этот. Его ко мне прикомандировали. Вас домой подвести?

– Если не трудно.

Надо сказать, что майор очень быстро пришел в себя. Пусть всю дорогу домой он и думал про странного комбрига, который имеет странных и очень влиятельных друзей, но виду старался не подавать, мол, ничего странного, едем себе в авто, никого не трогаем, примусы починяем. Ага! Так я ему и поверил! Этот педант мне еще поест печенку, так такой начштаба мне и по сердцу. И кто бы после этого сомневался, что ровно в 16–00 майор Чернов поднимался по ступенькам штабного вагона.

Глава двенадцатая
Прожектеры

Ленинград. Железнодорожная станция.

5 декабря 1939 года

Корпусу комдива Шмырева в составе 54 гсд, 44 сд, 51 кап, танкбата, по особому приказу перейти в наступление, нанося главный удар в направлении Каяаани с ближайшей задачей уничтожить части противника и выйти на фронт Кухмониеми, Нурмес; последующая задача – овладение Рисшиярви, ст. Кактиомяка, Каани, ст. Кауплиланмяки.

Командующий 9-й армией

комкор ДУХАНОВ

Начальственная зарядка – это накачка подчиненных. Пока Чернов не прибыл, начальство делало накачку мне, а я, соответственно, строил подчиненных. Комкор Духанов истерил, и требовал ускорить отбытие дивизии на фронт, хоть поротно. При этом один полк отправь туда, один сюда, а сам воюй, простите, дамы, с голой жопой. Видимо, начало военных действий его тоже не впечатлило и Михаил Павлович начинал трезветь, а потому хотел быстро иметь под рукой возможность усиления прорыва. Вот только его метания мне были не на руку. Что такое растаскивание дивизии по частям и ввод в бой поротно или побатальонно – я уже это всё прочитал. Испытывать это удовольствие на себе не собирался, а финал этой истории меня тоже не устраивал. Оставалось сетовать на пропускную способность железной дороги, не продуманный график движения составов, необходимость быстро пополнить недостающее имущество дивизии, которое при отправке затерялось неизвестно где. В конце разговора попросил разрешения лично выехать для оказания давления на железнодорожное начальство и уплотнение графика перевозок.

К тому времени наступление буксовало почти на всех направлениях. Неожиданно успешным оказалось продвижение 163-й дивизии, которая медленно, но уверенно шла к важному населенному пункту на территории Финляндии, Суомуссалми, месту, где должна была вот-вот попасть в окружение. По моим расчётам, когда мы сумеем прибыть на фронт, как раз 163-я дивизия комбрига Зеленцова в капкане и окажется. Очень не хотелось, чтобы успели выдернуть у меня целый полк накануне «грандиозного шухера». Надо сказать, хотя в ТОЙ истории, в сражении на Раатской дороге и Суомуссалми, где участвовали обе дивизии, 163-я и 44-я, судьбы дивизий была похожа, их разбили, то судьбы комдивов оказались диаметрально противоположной. Андрей Иванович Зеленцов, не смотря на тяжелое положение своей дивизии, которая оказалась в окружении, управления дивизией не потерял. Сражался стойко и храбро. Дивизию не бросил, организовал прорыв из окружения и вывел большую часть бойцов. Погиб уже в Великую Отечественную, защищая дорогу на Мурманск от превосходящих сил финской армии. Ага! Ключевое слово здесь «не потерял управление». А вот мой реципиент управление потерял, запаниковал…

Тут приход нового начштаба избавил меня от тягучих размышлений. Через несколько минут майор Чернов был представлен командному составу дивизии, после чего был затащен мною в штабное купе, где мы уединились в небольшом таком тройничке: я, новый начштаба и начальник политотдела дивизии. Иван Тимофеевич уже проникся ответственностью момента, вот и сидел скромно и тихо, только лишь наблюдая за работой нового начштаба.

Я развернул карту района Суомуссалми, пригласив всех посмотреть.

– Взгляните, товарищи, поделитесь своими мыслями. – предложил я.

– А почему карта этого района? Нам по приказу предстоит наступать в другом месте? – задал сразу резонный вопрос майор.

– Сергей Гаврилович, Иван Тимофеевич. Смотрите. Видите, тут какая местность – озера да болота. 163-я двумя колоннами движется на Суомуссалми и скоро там окажется. Пока что там финских частей нет, но от этого городишки до Оулу – самое короткое расстояние. Финны не могут не понимать этой ситуации. Верен, они уже перекидывают сюда резервы. Железка им в помощь! Теперь смотрите сами: перекрыть дорогу на Оулу можно небольшими силами, а еще при наличии мобильных частей, тех же лыжников, что стоит сделать пробки тут и тут, отрезая нашу 163-ю дивизию от снабжения? – я показал на карте те места, где реально вот-вот подошедшие свежие части фиников окружат и резанут снабжение нашей дивизии.

– Вариант более чем возможный. – согласился Чернов.

– И что будет в такой ситуации делать комкор Духанов? А у него в резерве есть только мы. Вот и бросит все силы, в том числе и нас, на выручку вот тут, по Раатской дороге. Согласны?

– Согласен, этот сценарий более чем реалистичный. – опять подал реплику начштаба.

– Смотрите на эту дорогу – идет она тут идет единственной ниточкой, много пересечений речушками, вот, по берегу озера пошла. Делай завалы, ставь огневые точки, и мы будем тянуться на выручку 163-ей до зеленых веников. Вот поэтому, Иван Тимофеевич, я не хочу, чтобы даже роту у меня отобрали на чужие нужды, не говоря о том, чтобы целый полк. И высаживать всю дивизию будем в Кеми!

– С путейцами я решил. Чуть прошибуться. Будем в Кеми выгружаться с 9-го числа. Погранцы и разведка прибудут первыми, потом штаб, потом стрелковые полки и усиление за ними.

– Теперь по тактике: что бы вы, Сергей Гаврилович, предложили делать в этой ситуации?

– Да считаю, что всё надо по Уставу делать, учитывая суровые зимние условия. Думаю, что нам нужны сильные отряды лыжников в качестве бокового охранения и передового отряда. Передовой отряд усилить огневыми средствами по возможности. Думаю, мощных Дотов там не предвидится, чай, не линия Маннергейма. Танки двигать сразу за передовым отрядом, чтобы могли ему оперативно на помощь прийти, так же важно иметь подвижный артиллерийский резерв. Наткнутся на оборону – ждать танков и артиллерии, буром не переть. Это первое, что в голову пришло.

– Неплохо. Вот еще что… Наш начснаб клятвенно обещался достать санки. На них ставим станкачи и передаем боковому охранению. Им пригодится в случае внезапного нападения финнов. Еще, в ключевых местах дороги надо организовать блокпосты, по отделению бойцов, а им придать по зенитному пулемёту, авиации у финнов кот наплакал, тащить эту бандуру тяжеловато, а в качестве стационарной огневой точки – хорошо будет. Мне ручные пулеметы и станкачи для наступления будут нужнее. Думаю, еще сформировать несколько штурмовых групп. Конечно, мы их не тренировали, но тут дело такое… Две-три группы войдут в состав передового охранения. Натолкнулись на засаду. Залегли, провели разведку, что там и как. Потом выдвигаются штурмовики. Им дать гранат побольше и вооружить ручными пулеметами по два на отделение, думаю, с каждую группу включить по два стрелка-снайпера. И еще саперов, чтобы прощупать, нет ли мин, а если напорются на какой-то ДЗОТ, так чтобы взорвали его к такой-то матери, и точка!

– Саперно-штурмовое подразделение по типу того, что было у немцев и французов в Империалистическую? – майор мою идею схватил на лету.

– Приблизительно.

– У них еще были на вооружение металлические нагрудники-кирасы, чтобы защитить от пуль… – сообщил начштаба. Интересно то, что майор Чернов имел образования пять классов! Потом попал на командирские курсы, сознавая недостатки своего образования брал самообучением, читал много, с упоением, увлекался военной историей. Поэтому никого не удивило, что попал в академию Генштаба, а вот с третьего курса академии забрали его на работу прямиком в штаб округа. Вот и сейчас блеснул эрудицией, молодец, хвалю!

– В условиях зимы и бездорожья – это лишний вес, который будет тянуть на себя мороз, холодить бойца. В нашем случае это не вариант. В городе, в боях, где надо будет пробиваться в сплошной застройке, может быть… а пока что о кирасах не будем вопрос поднимать, тем более, что ни взять, ни изготовить в короткий срок просто негде.

– Я так понимаю, – снова взял слово Чернов, – задача этих групп огнем и гранатами подавить укрепленную точку противника и обеспечить продвижение войск.

– Именно! Еще до подхода танков и артиллерии! А танки надо будет беречь! И людей беречь! И темп наступления сохранять! Задач до чертиков! Другой возможности правильно организовать наступление не вижу. Не на парад, все-таки едем, на войну!

Тут комиссар сбежал на партсобрание 305-го стрелкового полка, а мы обсудили еще один момент: создание диверсионных групп для действия в тылу противника. В этом деле мы полагались на пограничников, приданных дивизии, да еще и местных собирались для этого привлечь.

Вскоре я почувствовал, что майор совершенно проникся грандиозностью задач, перед ним поставленных, после чего пошел знакомиться с подчиненными и принимать на себя штаб.

Я опять остался с мыслями наедине.

Глава тринадцатая
На подступах к Раатской дороге

Паром Хаукиперя. 9 декабря 1939 года

Полковник Ялмар Сииласвуо был немного простужен. Болело горло, знобило, вот только времени болеть у него не было. Вот и спасался горячим чаем, в который расторопный адъютант периодически подливал крепкого рома. 9-я дивизия, которой Ялмар был назначен командовать, только начала формироваться, а ему уже была поставлена задача: ни много, ни мало, а остановить наступление русских и нанести им поражение. Полковник был шведом, родившимся в Финляндии и добровольно ставшим финном. Только, в отличии от маршала Маннергейма, тоже урожденного шведа, Ялмар поменял свою шведскую фамилию Стрёмберг на финскую Сииласвуо. Он был одним из лидеров финского националистического движения, в руководстве которого урожденных шведов было больше чем этнических финнов. Кому-то могло показаться, что маршал специально поставил перед полковником почти невыполнимую задачу, чтобы скомпрометировать финских националистов, которых органически недолюбливал. Бывший офицер Русского императорского генштаба опирался на группу офицеров, которые прошли подготовку в России и были более лояльны к русскому народу, хотя и смертельно ненавидели большевиков. Но сейчас Маннергейм считал необходимым использовать все силы, что имелись у его маленькой страны, чтобы сдержать агрессию могущественного соседа. Эта ситуация грозила Финляндии быстрым разгромом, а при очень неудачных раскладах и потерей независимости. А у прошедших подготовку в немецкой армии офицеров уровень командования был совсем неплох. И полковник Сииласвуо правильно понял своего маршала – его посылали не на смерть, его посылали спасать страну. У Ялмара было немного сил: дивизия только формировалась, и сейчас, кроме небольшого отряда пограничников и шюцкоровцев, которые, тем не менее, активно сдерживали продвижение 163-ей русской дивизии к Суомуссалми, он мог опираться на 27-й пехотный полк целиком и отдельные отряды, примерно до роты каждый, стягиваемые отовсюду, где только можно было сейчас наскрести резервы. На всю его группу было 2 полевых трехдюймовых орудия, да десяток 56-мм минометов, причем орудия находились в Оулу, и должны были быть подтянуты в ближайшие день-два, как только им найдут подходящую для этой мерзкой погоды тягу. Любой другой профессиональный военный сказал, что остановить русских – невыполнимая задача. Но Ялмар, прошедший горнило Мировой и Гражданской войн, считал, что ему такое по плечу. Свое военное образование он получил в Германии. Практику проходил на фронте, в составе германского 27-го финского егерского батальона, сражавшегося против русских. Ялмар участвовал в кровавых боях под Ригой, где потерял много боевых товарищей, но именно в тех боях и получил ту закалку профессионального военного, которая стала основой его жизненного пути. А вот русских с тех пор и ненавидел, и презирал. Когда Российская империя пала, а в Финляндии забрезжила возможность независимости, солдат и офицеров Финского егерского охватил энтузиазм, который сменился горечью разочарования, когда узнали о советской революции и начале Гражданской войны в Финляндии. В это время, еще не павшее правительство кайзера Вильгельма решило дать им шанс. И не просто шанс: Германия считала, что Финляндия должна стать ее государством-сателлитом. На интересы Швеции, для которой независимая Финляндия была важнейшим проектом, предпосылкой унии Финляндии и Швеции, немцам было наплевать. Когда красногвардейцы овладели почти всей территорией Финляндии, началось вторжение германских сил. Сначала егеря-финны были организованно отправлены домой, при этом добрые немецкие дяди оставили им и оружие, и снаряжение, и даже боеприпасы. Сразу же за ними в гавани Гельсинфорса стали высаживаться регулярные немецкие части, они и должны были стать силой, которая сломит Красную гвардию, одерживающую кровавую победу за победой. Торжество Революции сопровождалось террором со стороны воинов-интернационалистов и убежденных финнов-большевиков. Красный террор оставил в сознании простых финнов отметину ужаса и страха навсегда. Финский крестьянин взялся за оружие, ибо пользовался ветхозаветным принципом: око за око, зуб за зуб. И вокруг высадившихся финских егерей стала выкристаллизовываться Белая гвардия, а ответный белый террор не казался обывателям чем-то страшным, наоборот, он казался им торжеством справедливости. Ведь красные казнили ИХ, а белые – ТЕХ, чужих, красных. А чужих нечего жалеть. Очень быстро внешняя лояльность Российской империи слетела с независимых финнов и наверх вылез махровый национализм. Без поддержки Германии и Швеции белым ничего не светило бы, но… поддержка была. Ялмар тогда получил под командование роту шюцкора, а немецкие егеря заняли большинство командных должностей в белофинской армии. Они сумели наладить почти немецкую дисциплину и порядок. Будучи сами убежденными националистами, этой идеологией спаять ополченцев, которые стали все больше напоминать регулярную армию. Красных стали теснить по всей Финляндии. Ребята Ялмара отличились под Хельсинки и Выборгом, сам полковник с чувством гордости вспоминал парад в столице Финляндии, в котором им довелось участвовать. Вот только о той резне, которую они устроили и в Хельсинки, а особенно в Выборге, вспоминать не любил. Он считал, что ужас войны слишком обременителен, и его солдаты имеют право снять это психологическое состояние за счет мирных жителей – русских. Русские виноваты во всём, так пусть за всё отвечают! Он следил только за тем, чтобы в устроенной резне не пострадали финны, шведы и немцы. Остальные его не интересовали. Когда его шюцкоровец, кажется, Ингвар Сверинг, тоже финский швед, выволок на его глазах из дома русского офицера – уже пожилого, в расколотом пенсне и клочковатой бородой, Ялмар даже поморщился. Зачем это? Мог же прикончить его в доме, вдали от множества свидетелей.

– Что делать с этим, он вопит, что бежал от революции, что лоялен нашему делу? – спросил Ингвар. Ялмар провел пальцем по шее, тут же, на его глазах и глазах жены и сына этого несчастного русся, зачем он попался им в Выборге? Ингвар резанул бородача по шее. И тут женщина закричала. Зачем она сказала эти оскорбительные слова на финском? Русские всегда отлично запоминают ругательства, но так сказать о его маме! Это было недопустимо! Совершенно спокойно Ялмар вытащил револьвер и выстрелил – дважды в женщину и дважды в мальчика, чтобы молодой волчонок не вырос и не вцепился в граждан его уже свободной Финляндии. Муки совести? Раскаянье? Нет. Он был уверен, что всё делает правильно. Во имя великой цели. Во имя независимости ЕГО Финляндии.

После Гражданской войны многие сослуживцы Ялмара по 27-му финскому егерскому остались на командных должностях в армии. Они составляли основу финского прогерманского офицерства. Это была сплоченная группа, умеющая отстаивать свои интерес и не забывавшая своих верных соратников. Сейчас они почти ничем помочь одному из самых толковых своих командиров не могли: маршал обещал подкинуть подкрепления, железная дорога работала медленно, но исправно, и своими обещаниями Карл Густав никогда не разбрасывался. К полковнику подошли капитан Мяккинен, командовавший 27-м полком, и капитан Контулла, чей отряд совершенно недавно отошел от Суомуссалми.

– Господа! Обратите внимание! Вот тут, дефиле между Куйвас-ярви и Куома-ярви, протекает река, вот тут есть мост. Мост взорвать, на берегу речушки организовать завалы и оборонительную позицию. Несколько завалов на пару километров до позиции. Это ваш рубеж, Контулла, вы выходите на Раатскую дорогу вместе с Мяккиненом, но он поворачивает и атакует Суомуссалми, а вы держите дорогу на Раате! Это крайне важно. Тут основной путь подвоза припасов к вражеской дивизии, по дороге могут идти подкрепления, разведка сообщает, что на границе концентрируется свежая кадровая дивизия, надеюсь, что движется по частям. Ее надо остановить, задержать, пока мы не решим вопрос с Суомуссалми. Я усилю вас, чем смогу. Так началась битва на Раатской дороге, которая в ТОЙ истории привела к самому неприятному поражению Красной армии.

Глава четырнадцатая
Кемска волость

Кемь. 9-е декабря 1939 года

Я был рад попасть в Кемь. Занюханный городок, станция, больше напоминающая полустанок. А я ей был рад! Я говорил, что не переношу стук вагонных колес? Не переношу, а обезболивающее тут принимают только одно – водку. Ну её! Комбриг Виноградов любил себя угостить с лишком. Но алкоголиком не был и в белой горячке с шашкой (или чем ещё) наголо не бегал! Вообще он был каким-то слишком средним, слишком серым, в этом и была его беда! Ну ничего, это мы исправим!

Да, Кемь городок старинный и самым важным было то, что тут железная дорога подходила прямо к морскому порту. Соловецкий монастырь – это тоже тут. Совсем-совсем неподалеку. Сейчас это огромный лагерь, а городок Кемь богат бараками для рабочего люда. Казалось бы, пришла советская власть, чтобы улучшить жизнь трудящихся, а по городку Кемь этого не скажешь. Лесозаготовки, морской порт, вот привычные занятия местных жителей. Надо сказать, что во время Гражданской войны большая часть населения поддержала большевиков, а саамы, потерпевшие от белофиннов и прочих интервентов тоже стали на сторону революции. Они радостно приветствовали Красную армию, когда та освободила Север СССР от интервентов и белогвардейцев. Насколько я помню, саамы охотно помогали Красной армии и в Финскую. Поэтому, сразу по прибытию в Кемь я отправился в волостную (районную) парторганизацию.

Первый секретарь Кемского райкома партии, примерно пятидесяти лет, старый рыбак, Полуект Маркович Паков быстро понял смысл моей просьбы и пообещал помочь. В принципе, по всем вопросам я получил от партийных товарищей содействие и понимание. Я ждал руководящих указаний и грохота кулаками от командования армии, но, на удивление, меня 9-го числа оставили в покое. Я, в принципе, знал, что происходит, но никому ничего не говорил. Недовольное ходом войны, руководство СССР издало директиву № 1 Главного Военного Совета СССР, которая ликвидировало руководство фронта и передало его в генштаб, точнее, взяло руководство боевыми действиями на себя. Несомненно, завтра придёт указание перенацелить мою дивизию в район сосредоточения 163-й дивизии, для того, чтобы помочь ей прорваться к Оулу. Закономерно, ведь 163-я дальше других продвинулась вглубь финской территории и ближе всего к Оулу располагается. Вот только усиление в виде моей дивизии – очень скоро превратится в операцию по деблокированию окруженной дивизии. Ведь именно девятого декабря под Суомуссалми начали подтягиваться прибывшие по железной дороге финские части. Пусть у них не было танков и тяжелой артиллерии, но они сражались за свою землю, а потому были максимально мотивированы победить захватчиков (нас) любой ценою. Почти под ночь 9-го я встретился с несколькими местными пограничниками, в том числе начальником погранзаставы, а также охотниками-саамами. У финнов с саамами были давние счеты. При создании Финляндии власти новой страны, сами получившие независимость от имперского народа, стали проводить в отношении к саамам политику полной и решительной ассимиляции. По идее, саамский этнос должен был раствориться в финском, к началу сороковых годов в парламенте Финляндии рассматривался вопрос о принудительной стерилизации «неполноценного» саамского населения^[53]. На встрече с моей стороны присутствовал начальник штаба, комиссар дивизии и командир сводного отряда пограничников, приданных дивизии буквально перед самым отправлением. Я объяснил главную цель: нужно было некоторое количество проводников из местных, что с детства стоят на лыжах. И в авангарде, и в боковых дозорах такие проводники были крайне необходимы. Но более важным было получение нескольких проводников-добровольцев, хорошо знающих дороги к Ботническому заливу. Даже если это будут контрабандисты, какая нам разница, попросим товарищей из органов оказать нам посильную помощь, не откажут ведь, чую, что не откажут! Я предполагал создать четыре диверсионные группы, эти группы формировать из моих пограничников с привлечением местных добровольцев, с обязательным участием проводников из саамов.

Сбивать эти отряды надо было срочно, времени для тренировок не было, но делать-то было нечего. По моему замыслу, эти диверсанты должны были тихо просочиться вглубь финской территории, почти до самого Оулу. К эшелону я возвращался почти глубокой ночью. Одиннадцать часов – темень непроглядная! И тут, на перроне, наталкиваюсь на колонну своих солдат… в шинелях! Начинаю закипать, как электрочайник, подбегаю к колонне.

– Кто такие?

Ко мне подскочил молодой лейтенантик.

– Первая рота 2-го батальона 305-го стрелкового полка, направляемся для получения зимнего обмундирования!

Я отдал честь в ответ, немного успокоился, но вопросы к снабженцам остались.

– Матвей Тимофеевич! Как понимать увиденное на перроне?

– Алексей Иванович, поверьте мне, всего на один батальон не хватило обмундирования зимнего в Ленинграде, но я вывернулся, ответственные товарищи перенаправили недостающее сюда, пока эшелон прибыл, полушубки и валенки уже ждут бойцов!

– А что по остальным позициям?

– Всё достал, всё!

– Полотно отправил?

– Так точно! Обещали справится, как вы и просили, быстро и оперативно.

Белое полотно для маскхалатов. Озадачил дивинтенданта еще до Ленинграда. Тут тоже нашел кому пристроить. Деньги финчасть оперативно выделила, немного напуганная моим начальственным рыком, так что часть бойцов в белые маскхалаты оденем, в первую очередь разведку и лыжников. Уснул ненадолго, да что там уснул – забылся тяжким сном, зная, что на рассвете разбудят, должен прийти эшелон с танками, надо проследить, чтобы техники их по винтику перебрали, пригодится.

Глава пятнадцатая
Раатская дорога

Важенвара. 10 декабря 1939 года

Десятого числа получил из штаба 9-й армии приказ о действии в направлении на Суомуссалми. Прибывшие в Кемь части срочно перебрасывались к Важенвара^[54] – туда же я решил переместить штаб.

Первыми в Важенвара прибыли разведрота и 1-й батальон 305-го стрелкового полка, ни танков, ни артиллерии еще не было. Разведчики были посланы осмотреть дорогу, но противника не заметили. Поздно вечером прибыл посыльный из штаба армии с требованием немедленно начать движение на Суомуссалми. На что ответил в письменной форме, что дивизия еще не готова к наступлению, имеется в распоряжении один батальон без средств усиления. А без танков и артиллерии наступать не намерен. Весь день десятого в Важенвара прибывали части дивизии, в том числе пулеметная рота, но только одиннадцатого утром начали прибывать танки и часть артиллерии. Боевое охранение вступило в огневой контакт с разведкой финнов, но взять языка не смогли – финны ушли, пользуясь отличным знанием местности. Я понимал, что в моем распоряжении остались считанные часы. Как только финны окружат 163-ю дивизию, на меня насядут с требованием пробиваться к ней по частям, не дожидаясь ни танков, ни артиллерии, ни черта лысого. Могут и под трибунал расписать заранее. Я был твердо намерен собрать в кулак максимум сил и использовать их предельно эффективно. В этом огромную помощь оказывал майор Чернов. Человек-компьютер. Благодаря усилиям дивинтенданта, в каждом стрелковом полку один батальон стал лыжным. На санках установили станковые пулеметы, в передовом охранении шли самые подготовленные и умелые бойцы, были сымпровизированы и ударно-штурмовые саперно-стрелковые группы. Одиннадцатого вечером вглубь финской территории ушли диверсионные группы, чьей прямой задачей было крепко насолить противнику.

Ко мне подошел командир 305–го стрелкового полка, майор Легкодух. Волевое лицо, блондин с голубыми глазами, и правильными чертами лица, вот только массивный подбородок чуть портил это впечатление, но в нем чувствовалась сила воли и целеустремленность, крепость духа и живость ума.

– Товарищ комбриг, разрешите обратиться! – по-уставному обратился ко мне подошедший майор.

– Кузьма Степанович, я же просил, мы тут одни, так что…

– Извините, Алексей Иванович! Полк к движению готов.

– Это верно, полк готов. А дивизия ещё не готова. Танковый батальон не прибыл весь. Артиллерия – всего одна батарея полковушек… Сосредоточу в кулаке танки и артиллерию, тогда двинемся. Гаубицы нужны, как воздух.

– Так, вроде, там укреплений у финнов нет.

– В такую зиму, Кузьма Степанович, набросай горку снега, полей водой – вот перед противником непроходимый вал… Да… Думаете, я перестраховщик?

– Да что-то не узнаю я вас, Алексей Иванович. Вы как-то поменялись. Тот, с которым я в Польшу ходил, приказал бы наступать немедля! А ты что-то телишься комбриг, неужто финны пострашнее ляхов будут?

– А что ляхи? Их уже расколотили, мы так, пришли посмотреть. Нет, там тоже было сопротивление, пару раз стрельнули по колонне! Но финны-то готовились к войне!

– И что с того? Чем им это поможет? Объясни!

– А то, что по железке финны могут резервы перебрасывать туда, куда им надо, пока мы будем в снегах вязнуть. 163-ю остановить – раз плюнуть. Оборону занять в узком дефиле и все – как триста спартанцев будут держать их под замком. И Раатская дорога – ниточка, блокировать ее смогут. Много без припасов навоюешь? А наша сила в огне, потому что иначе будем финнов сбивать с дороги до зеленых веников. Поэтому, как только приходят танки и тяжелая артиллерия – выступаем.

– Вот уж… да… война что с человеком делает… На маневрах ты бы уже пёр во всю прыть, а я у тебя как всегда на острие удара!

– Так это война, а не манёвры. Кузьма Степанович, очень тебя прошу – передовому охранению и фланговым дозорам удели особое внимание. Ракетами знаки чтобы подавали – проследи, будь другом…

– Чего ж ты боишься так, Леша? – майор Легкодух пожал плечами и направился к своим бойцам.

Вообще, майор на Раатской дороге и в ТОЙ реальности показал себя смелым и инициативным командиром, воевал храбро, рассказы о массовых расстрелах и волне самоубийств в 44-й дивизии это были лишь сказки венского леса от наших недодемократов, о его расстреле даже речи не шло. В Великую Отечественную Кузьма Легкодух попал в плен, бежал, скрывался от немцев, организовал партизанский отряд, снова бил врага, дождался прихода Красной армии, воевал на фронте, прошел проверку СМЕРШа, претензий к нему не было. Дважды был ранен, прошел всю войну до последнего дня. Да уж, вот где фамилия не в тему – твердый у него был дух, необычайной большевистской закалки!

Не вытерпел – с группой разведчиков отправился на рекогносцировку местности. Раатская дорога производила на меня гнетущее впечатление – скорее направление, колея, но никак не дорога. Видимо, в бывшем куске Российской империи одна беда всё-таки осталась. Дорога проходила вдоль болот, обочины покрыты густым кустарником. Кое-где чахлые рощи деревьев упирались в дорогу, а вот чуть дальше был виден мощный лес, в который это направление уходило.

– Там дальше дорога по берегу озер идёт, они, конечно, замёрзшие, но проход там узкий, сдерживать нас нечего делать! – майор Щербина, командир разведбата дивизии был немногословен. Эта его тирада была практически феноменальной.

– Егор Аркадьевич, думаю, завтра начнём выдвижение. Смотри карту, где бы ты поставил заслон, чтобы помешать движению?

Я попытался вытащить карту, но Щербина ответил, глядя в сторону уходящей в леса дороги.

– Куома-ярви. Куйвас-ярви.

Я был с ним согласен. И не потому, что именно там финны перекрыли дорогу в моей реальности, а потому что удобнее места не придумать: узкое дефиле между озерами, где даже не на самых подготовленных позициях триста спартанцев могут держать всю персидскую армию. Только мы не персидская армия, а красная. И финны не чудо-спартанцы, а обычные воины, которые так же боятся смерти, как и все обычные люди.

– Егор Аркадьевич, ты к этому озеру, Нуома-ярви, вышли несколько групп, самых надежных, надо чтобы они понаблюдали, что там будут делать финны. Если же они будут перекрывать нам дорогу ранее, тоже надо знать. Про антиснайперские группы ты мне докладывал, как начнем движение, они должны быть наготове.

– Готово всё, группы уже выслал.

Да, кто-кто, а майор Щербина на своем месте. Для меня оставалось загадкой: как так получилось, что среднее командирское звено было более-менее адекватным, а вот высший командный состав дивизии так опростоволосился? Чего мог бояться комбриг Виноградов, принимая столь неадекватные решения? Ведь опыт у него был, в Китае чего-то там делал, а не только штаны в штабе просиживал. Да, одной только личной храбрости мало, принимать решения и отдавать приказы – это не под пулями стоять, не даром у нас говориться, на миру и смерть красна, и не поспоришь.

Глава шестнадцатая
Движение в одну сторону

Раатская дорога. 11 декабря 1939 года

– Машенька! Машенька! Помощь нужна! Срочно!!! Что ж он так надрывается? Случилось что страшного? Так нет! И как эта гадина меня вычислила? Как? Хотя, какие тут могут быть варианты? Вылез из легковушки тип – точно не рядовой Ефимов, вот и не пожалела на меня патрона. Хорошо, что нацепил на себя… Пуля снайпера ударила в грудь. А там у меня прообраз «лифчика», он же разгрузочный жилет. А по карманам напиханы металлические штуки всякие, в том числе обоймы к моему ТТ… Вот такая обойма меня и спасла… пуля скорость потеряла и уткнулась в ребро… а болит-то как! Спасу нет… Нет, вот оно, бежит «спасение».

Местная «скорая помощь» оказалась круглолицей невысокой медсестрой с милым личиком и ярко-голубыми глазами. Кажется, такой оттенок называется «лазоревый», я уж не знаю. В ТОЙ моей жизни мне редко удавалось заглядывать девушкам в глаза, даже медсестрам. Слишком скособоченной была шея… Что ты милая, смотришь искоса, тихо голову наклоня… это ж почти про меня, вот только милая надо заменить на милый, и все становится на свои места.

Но пока я избивал себя рефлексиями, меня уже ощупали, проникнув тонкими пальчиками под командирский полушубок, не обнаружив крови, перевязывать не стали, а потащили в медицинский кунг, который был в небольшом отдалении от передового отряда. Вообще это сооружение на санях изначально называлось «подвижный обогревательный пункт». Вагончик из досок, утепленный чем Бог послал, с печкой буржуйкой да на конной тяге. Какое-то количество сделали сами, какое-то помогли местные товарищи, из Кемской волости. Пару таких конструкций установили и на машины, но машин не хватало, так что почти все они ставились на сани. В документации их так и обозначали, как ПОПы, но это название как-то не прижилось в войсках, я же называл их так, как привычнее для себя, «кунгами».

И все моя нетерпеливость, знаю ведь, что подходим к позициям финской армии, знаю, что «финики» снайперские засады порасставляли^[55]… Захотелось все самому посмотреть. Рассчитывал, что мои следопыты всех финских кукушек с кукушатами выловили. Не всех. Моя кукушка сумела пересидеть всех. А это была именно кукушка, женщина-снайпер, ноу-хау финской армии. Как известно, женщины более пригодны для некоторых дел, в том числе для снайперской работы.

Вот меня доставили в кунг, где медсестра, да нет, тут я только увидел по ее одинокой шпале, что имею дело с военврачом третьего ранга.

– Мария Воронина, военврач третьего ранга. Из Тамбова. Я у вас новенькая, товарищ комбриг.

Она щебетала что-то еще, в кунге было тепло, печка-буржуйка давала достаточно тепла, меня раздели до белья и теперь осматривали, стараясь путем простейшей пальпации без МРТ и рентгена установить, что с моими ребрами. И тут на меня накатило…

Я всегда ненавидел больницы. Я боялся врачей и медсестер, которые делали все время мне больно, заставляли меня принимать бесполезные процедуры и убивали мое внимание и время, причиняя при этом боль, порой нестерпимую боль и страдания. Я снова почувствовал себя в больнице, в ТОМ времени, и испугался… я впервые испугался до боли, до дрожжи, до истерического припадка, который стал коряжить меня в конвульсиях прямо на глазах молодой девушки.

Она испугалась. Как она испугалась, я никогда еще не видел таких испуганных глаз, но тем не менее, каким-то чудом она, невысокая хрупкая девушка схватила меня в охапку и прижала к груди. И тут меня стало отпускать. Я заплакал…

Пришлось нюхнуть нашатыря. И только тогда я смог выдавить:

– С детства боюсь враачей… Я дааааже в больницу никогда, никогда, только комиссия, только…

– Извините, Маария…

– Мария Львовна.

– Извините, Мария Львовна. – я уже сумел взять себя в руки. Наваждение прошло. Остался кунг, военврач, и мой отряд, который двигался прямо по Раатской дороге.

Все-таки обошлось без перелома, но ушиб был знатный. Меня хотели уложить и отстранить от командования, но я попросил ограничиться тугой повязкой. Извинился еще раз и внезапно поинтересовался, замужем ли товарищ военврач третьей категории. Ага! Ее щеки так запылали, что раскаленная печка рядом с ними стала казаться бледно-розового цвета…

– Извините, товарищ комбриг… – она мялась, не зная, как меня отшить и при этом не обидеть.

– Извините, Мария Львовна, я тут истерику закатил… за нее извините, а за вопрос… разве будет лучше узнать это из вашего личного дела? Лучше ведь будет спросить напрямую…

– Да, лучше, извините, я не замужем. И не думаю. Моя цель – это медицинская наука, а сюда я пришла, чтобы получить как можно больше практики.

– Ленинградская военно-медицинская академия?

– Да, так точно…

– Я попрошу вас…

– Можете не просить, я все понимаю… Я буду молчать.

– Спасибо!

Комбриг в истерике – это плохо. А тут еще наше продвижение по дороге закончилось. Надо было посмотреть. К кунгу, из которого я выбрался, уже спешили разведчики.

Доклады разведчиков не утешали. Противник уже вышел на Раатскую дорогу, перехватил караван из трех машин, захватил грузы, что предназначались 163-ей, и теперь обустраивает позиции в дефиле между озерами. Там еще речка и мостик через неё, как раз способный выдержать нашу технику… был. Ну, посмотрим, для чего я наших саперов гонял и в хвост, и в гриву.

Чтобы немного сбросить стресс, прошелся вдоль колонны наступающей пехоты. А вот тебе еще один повод для беспокойства. На обочину дороги оттащили Т-26, танк сломался, техники пытались что-то разобрать в его нутре, вот только на морозе сделать это было трудновато.

– Отставить! – нечего тут вытягиваться, на войне как на войне. – Что у вас случилось.

– Встал, сучий потрох. Я в Важинваре все проверил, все шло, а тут почувствовал, что трещим, что-то пошло не так, раз тебе и встали… – речь расстроенного техника изобиловала выражениями куда крепче «сучьего потроха», что в боевых условиях я считал допустимым, и никаких замечаний делать не собирался.

– Трансмиссия, Иванюта, это трансмиссия. У наших 26-х это самое слабое место.

– Так я так тоже думаю, товарищ комбриг. Ну мы тут посмотрим, может, что-то придумаем.

– Костер разведите, да поглядывайте, финн тут лазит, может на костерок заглянуть.

– Сделаем. – обрадовался воентехник. – аккуратно так, в низине, чтоб не видно было.

– Хорошо. Смотрите, чтоб без отморожений, а то знаю я вас, энтузиастов. Если слушаться не будете, военврачу Ворониной передам!

– Вот только не ей, товарищ комбриг, больно она строгая, Мария Львовна. У нас из-за неё вся техника встанет…

Ну вот, а я думал, кого больше всего боятся в дивизии, оказывается, военврача Воронину. Дела!

Глава семнадцатая
Тихая гавань

Лондон. Старинное здание (интерлюдия).

11 декабря 1939 года

Этот дом был стар даже для Лондона. Его перестраивали неоднократно, делая всякий раз в соответствии с современными требованиями к комфорту и даже роскоши. Но все равно лучшие времена этого дома были в прошлом. А вот судьба его теневого хозяина все больше походила на качели: взлет-падение-взлет-падение… Сейчас была стадия взлёта. Он стал нужен, когда в его бульдожьей хватке, непримиримости, ненависти к врагам империи оказалось спасение страны. Пока еще в кресле премьера сидел фантазер Невилл. Фантазии его могли дорого обойтись Империи. Кому-то очень не нравилась ставка Невилла на войну с Германией. Во всяком случае, идея подталкивания гуннов к конфликту с большевиками не казалась такой уж и безобидной. Чемберлен оказался не готов к резкому возрождению военной силы Германии. Поэтому сэр Уинстон получил в свое распоряжение некоторые ресурсы, возможности и чуть-чуть полномочий. Умные головы считали, что в случае кризиса он будет лучшим руководителем Британии, нежели мистер Чемберлен, а пока ему и кресла Первого лорда Адмиралтейства будет с избытком!^[56] Собеседником пока еще не премьера был относительно молодой (по сравнению с хозяином дома) майор, известный своей журналистской деятельностью. Современники знали его как автора спортивных обзоров, в основном, посвященных теннисным матчам. О том, что его статьи легли в основу стратегического мышления многих современных генералов, пока еще мало кто знал. Хозяин, продолжатель влиятельного и очень богатого рода курил неизменную сигару, а его лицо выглядело слишком уж уставшим. Он тоже когда-то был журналистом, но тогда больше описывал военные действия. Сейчас он этими действиями руководил.

– Что скажете, Бэззи^[57]? Вы изучили эти материалы, каков ваш вывод?

– Судя по всему, положение только кажется стабильным, войну мы фактически проигрываем. Вопрос времени, когда Германия станет доминировать на континенте.

– Объяснитесь, сейчас положение стабильное, мы воюем на море и не воюем на суше, у франков протирает штаны наш экспедиционный корпус, а флот силен, как никогда.

– Вашими заботами, Уинстон, флот пока справляется со своими задачами. Но… судьба Империи все-таки будет решаться на Континенте. У меня прогноз имеет два сценария: по оптимистичному, мы нейтрализуем германский флот, их итальянского союзника учитывать не стоит. Я не ставлю полуостровному флоту большую оценку.

– Наши оценки возможностей итальяшек совпадают.

– Это в

© Тарханов В., 2023

© ООО «Издательство «Яуза-Каталог», 2023

* * *

Предисловие

Война – это когда за интересы других гибнут совершенно безвинные люди.

У. Черчилль

Я никогда не хотел переиграть историю. Но… меня всегда интересовал вопрос: а что было, если бы было… В книге взяты имена и фамилии реально существовавших людей, но! никто из персонажей не соответствует их реальным прототипам. Рассматривайте их как надписи-декорации в старом театре Вильяма Шейкспира, эсквайра[1]. И еще: вы увидите в книге много сносок с вроде бы очевидными фактами, но я их вставлял преднамеренно. Почитав учебники по Истории, что пишут на моей родной нэньке-Украине, понял, что без них не обойтись. Все герои вымышленные, ничего общего с реальными людьми не имеют. Все совпадения случайны и вызваны авторской невнимательностью и произволом обстоятельств. Огромная благодарность форумчанам, помогавшим мне словом и делом в написании книги. Особенно коллективу помощников форума «В вихре времен»: Черепу (ака Игорю), за критику и постоянную помощь, он неустанно указует мне на повторы, а я их, скрипя сердцем, исправляю; Игорю К (ака Игорю Геннадьевичу Костяеву), верному читателю и подсказчику; Dobryiviewer (ака Попову Евгению Борисовичу), IvFox (ака Людмиле Дубина) которая появляется все реже, а жаль; Nikdromon (ака Николаю из Зурбагана) – вот этот никакой несуразности не пропустит; Борис (ака Щетинкину Борису) – и похвалить, и поругать; Dingo (ака Евгению Неменко) – за экспертные заключения; Impartiality (ака Наталье Медянской) – за доброе слово и корректуру; Босечка (ака Юрию) – внимательный читатель; Зануда (ака Александру) – за забористую и совсем не занудную критику; А-1 (ака Алексею) за выявленные погрешности; Istra32 (ака Ивану Николаевичу) и ВадимПК (ака Вадиму но почему-то без ПК) за редактуру; Ehaiai (ака Борису Гутману) за внимательную вычитку; Борис Каминский (ака Борис Иванович) за критику; Wild Cat (ака Дурову Виктору Юрьевичу) за высказанные сомнения; Игрок (ака Илье) за замечания; Dylan (ака Салину Вячеславу) за подсказки; Sneg (ака Sneg) – выпал и пропал; Mihail123 (ака Михаилу) за замечания, хотя до 123-х замечаний не дотянул; КАРИАН (ака Виктору Николаевичу) за дельные замечания; Франческа (ака Екатерине) за способность оживить любой форум; Кадфаэль (ака Евгению) за редко, но метко; Gymnazyst (ака Михаилу) за уровень вопросов выше гимназического; Дилетант (ака Игорю) за профессионализм; Генерал (ака Антону Генералову) за обстоятельные замечания с подробным обоснованием; KalinushkinPV (ака Петру) за меткость суждений; PanzerGeneral (ака Сергею) за постоянную помощь; Osa Александр (ака Александру Оськину) за острую критику не выходящую за пределы разумного; BORIS_MM (ака Мошенкину Борису Михайловичу) и Andrey_M11 (ака Мужской) за внимательное чтение; ОнЖе. 557 (ака Игорю) и Беспартийный (ака Евгению) за участие в дискуссиях. Книготорговец (ака Сергею Рохмистрову) без обид; Форумчанам АуторТудей: Сергей Грищенко, ObserverBG, Павел Ковшик, Лан Дремич, PATRICSTAR, SLAVAzolotnik, B D, михаил игнатов, mdtsar, Fox, Денис Вовк, Vladimir2, Бравый Солдат Швейк за поддержку, помощь и консультации. Отдельная благодарность Олегу Таругину за помощь и за то, что натолкнул на этот путь.

Пролог

Ноябрь тридцать девятого года был богат дождями. Особенно сильно дождило в преддверии зимы. Дождь то становился сильнее, то прекращался, а небо оставалось таким же свинцовым, не переставая выливать на землю очередную порцию холодной воды. Человек в военной форме, стоявший на перроне вокзала древнего Киева, поежился. Он не любил эту промозглую погоду. А еще меньше он любил в такую погоду куда-то ехать. Взгляд скользнул по эшелону. Вроде бы все было в порядке. Вот-вот паровоз выпустит клубы пара, подаст сигнал и начнет неторопливое движение. Несколько капель дождя противно проникли за воротник, скользнув по шее… Чуть поморщившись, мужчина резким движением подался в вагон, и уже там, в тамбуре ему стало на мгновение плохо. Он сначала схватился за сердце и даже немного присел, как будто стараясь пригнуться от боли, пропустить ее, как воющий осколок, над головой… Нет, выпрямился, пошатнулся, схватился за голову. Так, пошатываясь, добрался до своего купе, где упал на полку и затих…

Часть первая

Острое дело – история!

Успех – это способность шагать от одной неудачи к другой, не теряя энтузиазма.

У. Черчилль

Глава первая

Вербовка

Москва. 21 января 2022 года

Лифт поднимался медленно и практически бесшумно. Я знал эту дорогу, как свои пять пальцев. Лифтом до третьего этажа. Темная бронированная дверь (в этом здании все двери бронированные). Небольшой тамбур, переход, и еще один лифт, такой же тихий с еще более плавным ходом. Но этот лифт ведет вниз – на пятнадцать этажей, одиннадцать из которых – под землей. Перед тем, как забраться в шахту лифта успел взглянуть на небо через окно: небо было свинцово-серым, местами собирались черные грозовые облака с кровавыми подпалинами. Солнце уходило за горизонт, создавая иллюзию плаща с алым подбоем, привет тебе, Понтий Пилат! Но все это было ТАМ, за стеклом, ТАМ, куда я иду, все должно быть по-другому.

Меня зовут Андрей Толоконников. Мне 36 лет. И я все еще жив. Жив, несмотря ни на что. Есть такой «уморительный» диагноз: ДЦП[2]. Так получилось, что я от него не умер, родители не отдали меня в детский дом, не отказались от меня, как часто бывает, а наоборот, приложили все силы, чтобы дать мне возможность существовать в этом жестоком мире, мире, не приспособленном для таких инвалидов, как я. К сожалению, несколько мучительных операций так и не дали мне возможность ходить, а передвигаться я мог только при помощи коляски, ага, инвалидного кресла на колесиках. Вот только мое – с моторчиком. Чуть лучше получилось с руками. Одной рукой (левой) я владею очень даже неплохо. Намного лучше стала речь, я только до сих пор затягивал некоторые буквы и чуть задерживал окончание предложений. И с мозгами у меня было все в порядке. А зачем? Мне кажется, что лучше быть дебилом, не сознающим себя, с его простым и плоским восприятием мира. В этом плане мне крупно не повезло. Не люблю рассказывать о себе, как о заключенном, но именно так я себя и ощущал. Да, научился пользоваться компьютером, используя свои полторы руки, а за свои тридцать с небольшим сознательных лет я сумел расширить возможности своей памяти, до фотографической. Это очень помогало в написании статей – не надо было искать долго справочный материал. Страницу текста я запоминал через 20 секунд читки «по диагонали», после чего мог ее воспроизвести с точностью до одного знака. Как все это умещалось в мою голову, понятия не имею.

Год назад родителей не стало. Они шли ко мне в больницу по пешеходному переходу на зеленый свет светофора. Я наблюдал из окна, как ослепительно белый Лексус, мчащийся по городу с бешенной скоростью, сбивает их и уносится прочь. Мама скончалась на месте, отец еще два дня пролежал в реанимации. Меня выписали из больницы через 10 дней. Следователь рассказал, что машина была угнана ночью, накануне ДТП, и кто был за ее рулем – неизвестно. Родители – детдомовцы, ставшие на ноги благодаря тому, что родились в СССР. Но у меня никого больше не было. Мне светила опека органов государственной власти. Для меня это означало одно – быстрое угасание. Моя квартира еще была как-то приспособлена для существования инвалида, а вот дом инвалидов, в который меня определят? Кому достанется с таким трудом приватизированная родителями квартира – понятия не имею… Так что, как говорится, «дорогая близкая – казенный дом» не смешно? Абсолютно. Сегодня, третьего сентября, за мной должны были приехать. И они приехали. Абсолютно неразговорчивые два молодых человека, способные шкафы тягать, впрочем, мне показалось, что это не их главная задача. Мою тушку загрузили в микроавтобус, после получасовой дороги она (тушка) и оказалась здесь, в Центре. В центре всего, точнее, в центре Времён.

Я никогда не был поклонником вихрев времен[3] и прочей попаданческой литературы, а тут пришлось столкнуться воочию… И убедиться, что «небывалое бывает»[4].

А началось все с этого полного господина с бородкой клинышком, седой гривой волос, которых было слишком много для Котовского[5] и слишком мало для Эйнштейна[6]. Он носил старомодные очки в массивной оправе, из-за толстых стекол его глаза казались маленькими щелочками, а широкоскулое лицо совершенно не вязалось с массивным мясистым носом багрового цвета с весьма неприятными бугорками, говорящими о какой-то болезни.

– Андрей Вячеславович, мы рады приветствовать вас, в нашем центре. – От господина разило искусственным радушием и фальшивым дружелюбием.

– Мы, Николааай… Вторые[7]??? – неудачно пошутил я, на что встречавший меня господин разразился искренним заливистым смехом.

– Ну вот, что ни слово, то в точку! Ну, молодой человек, я теперь хочу объяснить, почему вы здесь, а не в доме инвалидов. Думаю, ВАМ это будет интересно. – Веселый господин интонацией выделил слово «вам». «Мы – вы, нам – вам, интересные игры тут играются», решил я про себя.

– А где это МЫ наахоодимся? – играть, так играть.

– Не все сразу, молодой человек, не все сразу. – Моей попытки поиграть этот господин, вроде, как и не заметил, он продолжал, как ни в чем не бывало:

– Мы хотим предложить вам работу. Не удивляйтесь. Это ваш второй шанс…

– Я буду здооров и смогу хоодить, когда надо встаавать с креслаааа? – на этот раз я был предельно ироничен.

– В какой-то мере, в какой-то мере… Это как вам повезет.

– Не пооонял! – я действительно такой юмор не понимаю, от слова «совсем».

– Вам предстоит выполнить задание. Наша цена – это ваша возможность жить полноценной жизнью. От вас только выполнение задания, и ничего более.

– Страаанноое предлоожение для дэцэпешникааа. А что зааа задааание?

Перехватить инициативу в беседе так и не удалось.

– Понимаете, если я расскажу вам, что за задание, то и о центре придется рассказать, а это возможно только тогда, когда вы согласитесь и подпишите соответствующие бумажки, вы ведь владеете левой рукой? – я в ответ кивнул.

– Вот и ладненько. Вот и хорошо. Еще раз повторяю: на одной чаше весов ваше жалкое существование в доме инвалидов, пять, десять, пятьдесят лет до смерти в инвалидном кресле, знаете, некоторые инвалиды очень долго живут. На другой чаше весов – пять, десять, даже пятьдесят лет НОРМАЛЬНОЙ жизни. После выполнения задания у вас будут новые документы, совершенно новая жизнь. – И он, этот самый встречающий господин, так и не назвавший своего имени, не врал. А как он жестикулировал! Он искусно владел приемами невербального давления на собеседника, вот, говорит о чашах весов, изображая руками этакую Фемиду с бородой и брюшком, и получается у него это не комично, отнюдь. Почувствовав, что я стал колебаться с ответом, он решительно бросился меня добивать.

– А один бонус вы получите еще до того, как начнете выполнять ваше задание.

– ? – я был очень даже удивлен, хотя и соглашаться не спешил, посмотрим, что он положит в те самые три короба[8].

– Посмотрите на эти фото. Это тот самый человек, который сбил ваших родителей, Миша Восточный, местный криминальный авторитет. В тот день у него украли машину, хотя заявление принес в полицию уже ПОСЛЕ совершенного убийства. Знаете, на периферии многое завязано в очень противоречивый узел. Так вот, МЫ его накажем. Еще до того, когда вы начнете выполнять задание. На подготовительном этапе.

Я не стал спрашивать о сути подготовительного этапа, у меня совершенно непроизвольно сорвался вопрос:

– Вы наастолько мооогущественны?

– Настолько. Нет, это будет непросто. Тут не пальчиком взмахнуть или на курок пистолета нажать… Но это для нас вполне по плечу.

– Я буду рааботать нааааа госудааарствооо?

– МЫ частная контора, но работаем под присмотром серьезных государственных структур. Если вы согласны, кивните, скоро вы сможете говорить без проблем. Прекрасно. Я рад, что вы согласны. Смотрите сюда. Старайтесь не моргать. Замечательно. Пальчик! Изумительно! Поздравляем вас с зачислением в группу «Острие» проекта «Вектор». Сейчас вы познакомитесь со своим помощником и бытовым куратором. Он и расскажет вам нужные подробности.

Глава вторая

Темпорально-историческая

Объект 2. 14-е февраля 2022 года

В конце шестидесятых годов возник проект, во главе которого стоял мало кому известный физик Погорельцев Сергей Митрофанович. Кто-то считал его гением, кто-то сумасшедшим. А он был просто смелым экспериментатором и изобретательным пройдохой, не признававшим ни препятствий, ни авторитетов. Таких не любят. Таких уничтожают конкуренты. Таким не дают защитить диссертации, просто потому, что не понимают, что там написано. В шестидесятых Погорельцев разрабатывал некоторые аспекты теории поля. Однажды выводы из расчетов вывели его на ту дорогу, по которой пару тысяч лет назад некий Архимед гонял голым по общественным местам. Как я говорил, физик Погорельцев был тем еще пройдохой, имел обширные знакомства с нужными людьми в самых нужных областях. Он нашел того человечка, который мог шепнуть пару слов Самому. Над этим самым как раз сгущались тучи, но шепнуть пару слов ему успели. Сам попросил ему голову не морочить и объяснить все простыми человеческими словами, узнал, что дело идет о создании нового оружия, основанного на новейших достижениях советской физики, уточнил, что на исследования надо совсем чуть-чуть денег… и согласился. Утверждающе свою волю кивнул головой, мол, ты предложил, ты и занимайся. Инициатива наказуема. Так появился проект «Вектор». Погорельцеву повезло. В бардаке перехода власти от одного лица к другому, когда на горизонте Истории нарисовался Ильич Второй[9], человек, отвечавший за проект и рекомендовавший его Самому остался не только у власти, но и у денег. Без его деятельного участия не было бы никакого государственного переворота, да и существование проекта «Вектор» было бы невозможно. Скромный инструктор ЦК КПСС с очень большими возможностями сумел так засекретить и даже потерять материалы по проекту, что на поверхности осталась маленькая лаборатория теоретической физики практически без финансирования, которая разрабатывала общую теорию поля с передовых советских научных воззрений. В бардаке 90-х, когда финансисты партии стрелялись и выбрасывались из окон, Куратор уцелел. Некролог? Умный человек сумеет инсценировать свою смерть. Приятно посмотреть на свои похороны со стороны. Куратору свои похороны не понравились. Кроме немногочисленной родни провести его в последний путь не пришел никто из сослуживцев и знакомых. Но в его руках были тонкие ручейки финансовых потоков, о которых никто не знал. И что-то обламывалось лаборатории Погорельцева. Прорыв случился в 2002 году. Нет, не 20-го февраля, в 20 часов 02 минуты, не буду врать. Но к новому, 2003 году теоретическая база Прорыва была готова. И тогда возник ВОПРОС: «А что с этим делать?»!

Когда под давлением Запада СССР отказалась от революционного развития научно-технического прогресса[10], оказалось, что безумная идея доктора Погорельцева стала единственным незамороженным и никому не известным проектом, открывавшим серьезные перспективы. Но открытие перспектив – это вопрос финансирования. И сам Куратор решится на это не мог, даже он, имея в руках финансовые потоки чуть более бюджета маленького государства типа Молдовы[11], понимал, что в одиночку Проект не вытянуть.

Так появился Триумвират. Бывший инструктор ЦК КПСС, бывший сотрудник КГБ на пенсии (хотя и утверждают, что в этой Конторе «бывших» не бывает) и армейский генерал, который все еще отвечал за разработку некоторых типов вооружений. Их главная задача, которая вытягивала силы и средства, была в отстранении от власти клики зажравшихся олигархов, тесно связанных с семьей Первого российского президента. Но на Проект они рискнули открыть финансирование. В 2014-м скончался Сергей Митрофанович Погорельцев. Научным руководителем Проекта стал никому вообще неизвестный ученик Погорельцева, фактически, первый профессиональный ученый-темпорист, Степан Матвеевич Мухин. Так что никакого «эффекта бабочки» в темпористики не существовало, а вот «эффект Мухина» был надежно записан, обоснован и закреплен соответствующими экспериментами. В 2018-м лаборатория дала первые положительные результаты. Тогда же произошло два важнейших события: Проект получил одобрение Самого, а также начался набор в подразделение «Остриё». В конце того же 2018 года произошли первые переброски человеческого сознания. Результаты оказались настолько обнадеживающими, что сейчас заканчивался набор второго подразделения.

Чем нас пичкали во время обучения. История. Темпористика (наука о времени). Миротворение (теория возникновения и создания параллельных реальностей). История и личность. История как процесс. История как векторная статистика. Применение математических методов к историческому процессу. Почему нельзя верить математическим выкладкам в историческом процессе. Обучение владению вооружением различных эпох, основы тактики, стратегии, логистики, основы прикладной химии и медицины. Механика. Энергетика. Металлургия. На все про все – ровно один год. Потом был скучный и тяжелый экзамен, по результатам которого в Проекте осталось нас пятеро. Четверо мужчин и одна женщина.

Аааа… спросите вы, как могли инвалида на коляске, да еще и с ДЦП обучить владению оружием, да еще и приемам рукопашного боя? Гипносуггестивный тренажер. Вот только после виртуальных тренировок я возвращался в комнату выжатый как лимон, и, если бы не Артем – мой постоянный ангел-хранитель, кто знает, не спал бы я половину ночей в своем инвалидном кресле. Приятного мало, можете мне поверить. Артем, фамилию которого я так и не узнал, прекрасно владел расслабляющим массажем, который и исправлял, в какой-то мере, положение.

Обычно график обучения – две лекции утром, перерыв на еду и прочие удовольствия, работа с психологом. Мозгоеды у нас были замечательные! После двухчасовой промывки мозгов снова еда и обильное питье. Не знаю почему, но наши психи устраивали подопечным форсированный диурез как составную часть своей работы, а после их издевательств следовали еще две тренировки на тренажерах. Один раз в неделю практические зачеты по прослушанной программе, решение задач и стандартных практических ситуаций. Задачи были и просто на знание математики, и на логику, и на умение находить решение по справочникам. Интенсивность обучения зашкаливала.

У нас было пол выходного дня в неделю! Только не думайте, что ночью мы отдыхали! А по два часа обучения иностранным языкам в фазу глубоко сна не хотите? А первая половина того самого выходного дня посвящалась практике с носителями языка (английского, немецкого, французского, китайского или японского). Причем носители были убеждены, что занимаются благотворительностью с инвалидами, которых поддерживает солидный фонд какого-то безумного мецената.

Единственное, что я не мог понять – это как оно все умещалось в моей бедной головушке! Но ведь умещалось! Такие дела!

* * *

Они расположились правильно. Три человека, на которых я обязан обратить внимание. Четвертый – это моя цель. Двое перекрывают цель. Не полностью, но каждый из них не даст мне добраться до начальника – высокого громилы с характерным шрамом на морде. Я искал его три тренировки. Наконец-то нашел, и был уверен, что загнал в угол. Но угол оказался медвежьим. Точнее, это была запланированная засада. Меня ждали. Вот он… контрольный экзамен по боям в закрытом помещении с занесением выстрелом в голову. Я ненавидел эти тренировки, воспринимал их как издевательство. И категорически не понимал, зачем они мне нужны, ведь будет новое тело, а там у меня будут возможности… Но никто на мое нытье внимания не обращал. И каждая тренировка сопровождалась болью. Битиё определяет сознание! Я проверил верность этого энгельсовского тезиса на себе неоднократно. Меня били, прессовали, месили, колошматили. Огрызался, бил в ответ, уходил от ударов, от боли, и получал еще более болезненные удары, тычки, толчки, меня протыкали всем, чем можно и чем нельзя, резали и прижигали самым варварским способом. Но любая железяка в моей руке должна стать смертельным приговором. Любой карандаш, зажатый в кулаке, смертелен своим острием, а камешек, завалявшийся на обочине дороге, должен нести смерть на самые немыслимые расстояния. Главное – правильно направить, бросить, нанести удар. Но сейчас не тот случай. Против меня зубры, мало уступающие в подготовке, они даже не поддались на «коронку»: дверь – бросок вправо-перекат влево… огонь! Макарка выбит ловким ударом, а тот, кто сумел прервать мой полет сейчас оттесняет меня от двери – лишает возможности к бегству. Шанс? Да нет у меня шансов! Придется делать то, что я терпеть не могу! Нормальный человек может на мгновение-второе включить режим «берсеркер». Пролезть сквозь узенькую щель, поднять здоровенную бетонную плиту, в пару тонн весом, сдвинуть танк с места одной рукой, забросить камень дальше любого мирового рекорда в метании молота… может! Такие случаи описаны в литературе, изучены и хорошо известны: адреналиновая буря, которая вызывается близостью неизбежной смерти. Выброс адреналина – массовый расход энергии из самого ближнего хранилища (это глюкоза в крови), вот и результат. В бою, при соответствующей накачке психологической и подготовке физической, воин может продержаться в режиме берсеркера две-три минуты. Опять впрыск адреналина – бешенный расход глюкозы – но ее мало в крови, она не может поддержать такой режим более чем на несколько секунд. И организм тянет энергии из второго резерва – печень, где распадается гликоген, позволяющий держать режим берсеркера более-менее долго (по меркам организма, естественно). Суть подготовки в том, чтобы научиться очень быстро пользоваться этим самым печеночным депо энергии. Рассказывать долго. Реализация – почти мгновенная! Организм взрывается силой и скоростью. Я пропускаю добивающий удар от атакующего десантника (я по легенде пытаюсь достать Отто Скорцени[12], которого охраняют его любимые диверсанты – десантники), чуть корректируя положение тела так, чтобы использовать энергию его движения и оказаться у ног левого блокирующего телохранителя, подсечка! Ага! А они такие же, почти такие же шустрые, как я! Он не валится кулем, как должен был бы сделать, нет, успевает отреагировать, перекатится в сторону, гася силу и энергию моего удара, но его позицию уже страхует левый бодигард. Так дело не пойдет. Обмен молниеносными ударами на короткой дистанции с нулевым результатом. Отто с недовольным видом достает свой парабеллум. Тридцать три секунды! Это просто непозволительно долго! Один против троих! Если бы их было двое! Я бы справился, но ствол этой пушки ползет непозволительно быстро вверх… Черт! Почему Отто пользуется этой допотопной машинкой? Электростимуляция мышц… это параллельно тому, как я тренируюсь, сволочная технология, из-за которой я ПОТОМ, после тренировки буду расплачиваться криками и болью! И тут меня захватывает такая ярость от того, что придется проходить этот ужас еще и еще раз, пока не пройду, от нестерпимой боли, которая пронзает каждую мышцу, каждую клетку моего бедного организма, которому и так боли доставалось по самое нехочу! НЕ ХОЧУ!!! Я ору это, переходя в какой-то совершенно нереальный режим, который нахер мне не нужен, но который почему-то из меня выбивали, самым злостным образом. Красная пелена заволакивает сознание на какую-то секунду, максимум, на две… Успеваю заметить небольшую комнату подземного бункера с металлической дверью, три изломанные фигуры у стола и четвертая, у которой страшное месиво вместо головы… кажется, я воспользовался парабеллумом как кастетом… Сознание отключается!

Разряд! – Еще разряд! – Давай! – Сейчас пойдет! – Разряд!

Какого дьявола меня вытаскивают из этой убаюкивающей черноты, в которой так спокойно и нет боли! Не хочу!!!

Но меня никто не спрашивает. Еще удар! И мое бедное сознание вытаскивают на свет Божий, чтобы подвергнуть еще большим пыткам, которые они называют тренировками! Но куда мне еще больше?

Глава третья

Инструктаж

– Аааа что будет с моим телом?

– А вас это интересует? – командир подразделения «Остриё» смотрел на меня немного иронично. Впрочем, этим вопросом я выбил его из обычного холодного равновесия.

– Проаостите, у вааас в роду евреев нет? – Наглеть так наглеть.

– Есть, по отцовской линии дед выкрест… Вы это по тому, что я отвечаю вопросом на вопрос? Так это моя личная старая привычка. Очень старая. Вы боитесь смерти?

– И дааа, и нет. Я раааассмааатриваю смерть как избааавление оот опооостылевшего телаааа. Но оноо мне, кааак ни страааанно, доорогооо.

Полковник со стандартной такой фамилией Полковников и не менее стандартным именем-отчеством, Полковник Полковникович, шучу! Николай Степанович, был невысокого роста, полноват, но форма при этом смотрелась на нем, как влитая. Двигался он мягко, плавно, говорил тихо, но каждое его слово звучало четко, медной россыпью по стальному листу. Он умел быть доходчив и словом, и делом. Нам показывали видеозапись девяносто восьмого, когда здания лаборатории присмотрел какой-то подмосковный крутяк, и пригнал сюда бригаду рейдеров. Тогда еще майор Полковников разогнал группу братков в одиночку, а потом так же в одиночку провел воспитательную работу с главным идеологом наезда. И все – без единого летального исхода! Но инвалидов в стране прибавилось, это точно.

– То есть, вы получите возможность двигаться, жить как человек, а все-таки вас будет интересовать ваше бренное тело, агент Т-2! Отвечать!

– Тааак тоочно, меня этооо интересует… чистоо из вредности и любоопытства.

Я и не собирался тушеваться перед страшным боевым полковником, потому что был уверен, физически он инвалида не обидит. Морально? А это уже совершенно другой вопрос.

– Смотрите.

Командир повернул ко мне монитор. Это выглядело как иллюстрация какого-то фантастического фильма. В довольно просторном зале располагались несколько десятков камер, более похожих на гибернационные камеры какого-то космического крейсера, но вот камера приблизилась: в трех из них находились тела. Обычные человеческие тела, а не уродцы с куполообразными черепами.

– Это не фантастика. Это первая тройка. Мы можем продлевать такое существование достаточно долго. Медики говорят, что предел вашего тела двадцать пять – тридцать лет.

– Спааасибо! А моожно еще один воопрос, прежде, чем мы перейдем… Ооони выпоолнили ваааше задааание?

– Да. Они проложили дорогу вам. И еще, мы всегда выполняем свои обещания.

Почти неслышный клик мышкой. На экране камера с зарешеченным окном и такой же зарешеченной дверью, в камере тот самый тип, что сбил родителей. Я не мог перепутать. То самое фото, что мне показывали тут при вербовке, только теперь это фото двигалось и было чем-то очень недовольно, например, тем, что находилось в камере. Точно, он, перепутать не мог, перепроверил все по Сети в короткие часы досуга. Ролики из ТВ, материалы местных изданий. Интернет-блогер Шарикоff, который покопался в этом деле. Интервью со следователем, опровергавшим причастность этого господина к резонансному ДТП. Это был он: бандит и депутат местного разлива в одном флаконе. Багровая морда лица, вздутые вены на шее, ор и крик в трубку мобильного телефона:

– Почему? Я тебя спрашиваю, почему? Я табличку деления знаю наизусть. И тебе, и прокурору отламывал… Б… дь, почему я тут? Я тебя… [вырезано цензурой] … твою… [вырезано цензурой] … на… [вырезано цензурой] … Делай что хочешь, но… чтобы я немедленно был на свободе. Залог, б…дь, какой хочешь, да… [вырезано цензурой] … сутки тебе даю… Что значит, невозможно? Ты что… [вырезано цензурой] …? Ты, б…дь, понимаешь, что я один тонуть не собираюсь? Вы все со мной пойдете, прицепчиком!

– Сам понимаешь, после таких заявлений долго не живут. – Монитор погас. – А теперь поговорим о сути твоего задания.

– Яяааа весь во внимааании. – сосредоточился.

– Наши расчёты показывают, что в узловом моменте 22–06–41 есть один щуп, который позволит его отодвинуть. Сдвиг этого узлового момента хотя бы на десять-одиннадцать месяцев позволит отпочковаться новой реальности, в которой вы уже будете жить. Здесь есть небольшой список лиц, в которых вы можете оказаться, тут уж такое дело… сами знаете про ограничения метода.

– Дааа… все хоотят в Наааполеоооны, нооо не у всех пооолучается.

– Вы сейчас получите все документы, касающиеся Советско-Финляндской войны 1939–1940 года. Именно она та самая веточка, на которую можно и нужно попытаться воздействовать. Победа должна быть безоговорочной. Это охладит пыл некоторых скоропалительных особ. Учтите все-таки, быстрая победа в Финской – только половина дела. Промежуточная цель. Главная цель – отодвинуть начало Великой Отечественной войны. Поэтому вас ознакомят с комплексом решений, которые могут ускорить прогресс СССР и спасти положение в начале войны. Ознакомьтесь. Внесите свои предложения. Обговорим. Поможем с материалами. Дерзайте!

– И еще… Вы должны знать, что существует еще одно ограничение по методу: послать в корневую реальность можно только одного хроноагента. Пока что это только гипотеза, установленная экспериментальным путём, и теоретического обоснования не имеет. Так что помощи вам ждать не откуда. Но на всякий случай… пароль про «славянский шкаф» не забыли?

– Баанальщина.

– Так ничего сложного придумывать не надо. Сложные ходы дают наибольший процент ошибок. Помните, как в американской армии и флоте решили вопрос шифровки сообщений? Никакой особенной шифровки, кроме использования архаичного языка и их носителей из резерваций. Всё гениальное – просто…

– Паачему, если яаа гений, как говооорит нааааш физик, мне ещё нее стааааало таааак легкооо?

– А вот на этот вопрос я отвечать полномочий не имею.

Переход

(интерлюдия)

Я лежал в этом чертовом стеклянном гробу, который они называли просто «Капсулой». На самом деле вся эта стеклянная хренотень была одним огромным датчиком, который настраивался на моё ментальное поле и считывал мой мозг, слой за слоем, подчищая не только память, но и то, что делает человека уникальной личностью: он считывал привычные пути мышления. Мне сложно объяснить всё с точки зрения физиологии, но наша мысль материальна, она вызывается движением определенных групп нейронов, а вот запись таких стандартных импульсов создает уже более-менее адекватный слепок мозга. Лично меня это самое их более-менее не устраивало. Не хотелось бы очнутся с уровнем мышления педофила или убийцы-маньяка, но мне заявили, то отклонения если и возможны, то не более пары сотых процента и только по не сильно значимым функциям, типа привычка потирать левое ухо может смениться привычкой подергивать правое. И не более того. И все-таки мандраж был, боязнь была. Не то чтобы я не верил Полковникову, но до конца я не верил вообще никому! Те, кому я мог доверять, были слишком далеко. И я их уже никогда не увижу. Даже в ТОМ времени, куда меня отправят. Н-Е-У-В-И-Ж-У. Этот парадокс объясним, но мне не удается воспроизвести это объяснение менее чем на страницах сорока-пятидесяти. Поэтому опустим и примем как аксиому: еще одно ограничение Метода.

Надо отдать должное сотрудникам Центра – залы они держали в стиле необходимого минимализма. Чистые белые стены, на которых видно малейшее пятнышко, требования к этому помещению особые. Гермозона и всё такое прочее. Мозг должен быть совершенно расслабленным. Поэтому и капсула выглядит стеклянной, и всё вокруг белым-бело.

Я с детства ненавижу больницы, врачей и всё, что с этим связано. Но это была не больничная белизна. И не белизна морга – в морге не может быть так чисто. И здесь не было запахов, звуков, ничего. Посреди небольшого круглого белоснежного зала постамент из прозрачного стекла, причём весь, совершенно весь.

Мне говорили, что в сон меня будет вгонять газ – без звука, без запаха, без ничего, вроде и нет никакого газа. Но всё-таки я спинным мозгом ощутил, что атмосфера внутри камеры изменилась, что происходит нечто важное.

И тут я почувствовал, что выскальзываю из камеры. Теперь я был в высоте, под потолком этого свода. Мне хотелось куда-то вырваться, но пространство, бесконечное пространство оказалось внезапно ограниченным вот этим залом, в котором и металось нечто прозрачное: душа, которой был я…

Я рванул вниз, но и там проскользнуть не удалось…

И тут пришло осознание того, что я умер. Но мозг еще жил, но я уже умер! Меня обманули? Получается, что да. К удивлению, я не испытывал по этому поводу никаких эмоций. Ну умер, так умер, может быть, это только матрица так реагирует, а на самом деле, я не знал и не понимал, что происходит на самом деле… Мне было, наверное, интересно. А там, за стеклом что-то происходило. И это что-то меня заинтересовало. Или моё эфирное тело? Или я весь теперь одно только эфирное тело?

Я свободен!

Хотя нет!

Какая эта свобода, если я не могу никуда улететь?

А почему я не могу?

Эфирные тела вроде бы все могут?

А я не могу!

И что это за тысячи иголок вонзаются в черепную коробку? Ну почему же так грубо?

Я неожиданно расстроился. Мне должно было быть больно, но мне уже не было больно, потому что я уже был тут… И всё-таки, мне стало почему-то страшно, я начал метаться по залу, не зная еще почему, но всё мое (уже эфирное) естество вопило:

БЕГИ!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!! БЕГИ!!!!!!!!!!!!!! БЕГИ!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!

А толку?

Толку не было. И тут я почувствовал БОЛЬ!!! Она была страшной и невыносимой! От моего тела какая-то неведомая сила стала отковыривать по маленькому кусочку. Тело не хотело. Тело сопротивлялось. Эфирное тело стонало и болело, и таяло на глазах.

И тут я заметил то ОТВЕРСТИЕ, куда меня затягивало. Оно было черным, как бывают черные дыры, то есть абсолютно черным и именно туда падали и там растворялись части моего бедного эфирного тельца, исхудавшего и стаявшего почти на нет…

Вспышка нетерпимой боли, круженье в абсолютной черноте, стремительный полет к черту на кулички, наверное, потому что лететь в чёрное пространство – это лететь в никуда. Оставалось только осознание, что я куда-то лечу, и тут снова мое эфирное тело распалось мозаикой нестерпимой боли! Но я так не договаривался! Я так не хочу…

Резкий удар света по глазам. Кажется, я потерял сознание. Только кто я?

* * *

– Получилось?

– Так точно, товарищ полковник.

– Реципиент?

– Вот… В объекте. Полное замещение личности. Успех 100 %.

– Это радует. – Полковников задумался, постукивая по краю стола костяшками пальцев.

– Скажите, товарищ полковник, это было обязательно НЕ говорить реципиенту, в кого он будет подселён?

– Видишь ли, лейтенант, если я буду рассказывать всё, как есть, как ты думаешь, сколько я получу добровольцев?

– Несколько меньше нуля, товарищ полковник.

– Верно думаешь, Сережа, очень верно.

– Какая может быть погрешность в его привременьи?

– Не более двух-трёх суток от заданной точки.

– Надо постараться снизить этот показатель. В его ситуации каждые сутки важны. Эх, надо было его забросить чуть раньше!

– А что это изменило бы? Если сможет выкрутиться, выкрутится.

– Как-как ты сказал? Интересная мысль…

– Скажи, Сергей, сколько на твоей памяти было неудачных запусков?

– Два, товарищ полковник! Оба раза по причине схлопывания ноль-пространственной точки перехода.

– Причины известны?

– Нет. Но признаки усиления вероятности схлопывания известны и отслеживаются!

– Вот видишь! А для меня удачный запуск всё еще редкость. И пока еще ни одному хроноагенту не удавалось отпочковать новую реальность.

– Николай Степанович, а зачем нам нужно это? Отпочкованная реальность?

– Потому что, Сергей, мы должны понять, сможем или нет произвести пробой из этой реальности в ТУ, если она отпочкуется.

– А это нам зачем?

– А вот это Серёжа, имеет ответ, который тебе знать не полагается…

– Соображения высшей государственной важности?

– Еще более высокие! Лейтенант! Хватит мудохать мозг начальства глупыми вопросами, займитесь лучше делом.

– Так точно, товарищ полковник! Занимаюсь. Только у меня столько допусков и секреток, что секреткой меньше, секреткой больше…

– Ну, вообще-то ты к этим делам допуск имеешь. Всё равно будешь работать и на Модуле-2.

– Это что за хрень? Ой! Простите, товарищ полковник, вырвалось!

– Вот то-то и оно, вырвалось, вырваться может только хрен из трусов, а слово – оно тебе не хрен, оно вырваться не должно! А если проще – у нас мощность какая, знаешь? Вот, а теперь помножь на сто! Мы с половину Московской области можем обесточить, если внезапно ее врубим. А нужен Модуль-2 чтобы попробовать связь между отпочкованными реальностями установить. Понимаешь, в междоузлиях время идет пластами, оно вариативно. Оно от узла до узла без вариантов.

– Теория веника?

– Ну, она, хотя ее так никто не называет. Официально – теория связанных струн. Веником это вы ее, молодежь, прозвали.

– Так ведь похоже!

– Похоже. Когда удастся отпочковать веточку в междоузлии, мы и получим линию, в которой ТЕОРЕТИЧЕСКИ время будет течь по-другому. А мы, мы должны в этом убедиться.

– Так Модуль – 2 это сканер новой реальности?

– Именно. Чтобы туда проникнуть, у нас на планете таких энергий нет, и не будет! Но подсмотреть, даже не в замочную скважинку, а в микроскопическую такую дырочку… это да, это мы попытаемся.

– Так что займись делом, лейтенант…

– Так все же штатно произошло. ОН там. В объекте. Совмещение произошло без накладок. Папа, я всё-таки не понимаю… – задумавшись, лейтенант непроизвольно нарушил субординацию, которую до сих пор выдерживал без проблем.

– Тут я тебе не «папа», а товарищ полковник. – вздохнул.

– Извините, товарищ полковник, разрешите еще один вопрос, последний? – извинение выглядело искренним, а последнее слово прозвучало как-то умоляюще. Полковников усмехнулся.

– Давай, засырай отцу мозг…

– Почему мы их отправляем в «тёмную»? Можно ведь и лучше подготовить и объект дать изучить. И вообще, мы им дали только общие знания по эпохе, а по персонажу, его моторике, привычках, ведь при наложении это стирается…

– Ты еще спроси, почему его не в Сталина или в Ворошилова не перекинули.

– Спрашиваю…

– Сам знаешь, теоретически в Сталина или Ворошилова возможно, правда, пришлось бы в первом случае искать грузина, чтобы донор и реципиент говорили на одном языке. Но… успешность такого подселения сколько?

– У меня значилось 6 десятых процента.

– А тебе не говорил Моисей Аркадьевич, что неудачная попытка подселения может вызвать осложнения со здоровьем реципиента?

– Нет.

– Значит и не надо тебе это знать было. Да… Теперь скажи, «окно возможности» сколько держится?

– 232 часа.

– Вот! Так что на подготовку к конкретному времени переброса у нас не больше недели.

– Ну да, не подумал…

– Сынок, думать вредно для здоровья, но у тебя работа такая, для здоровья особенно вредная!

– Да, понял теперь…

– Теперь о реципиенте. Да, риск есть, моторика и прочее, а тут еще особенность тренировок нашего контингента, да… не сообщаем потому что, скажи, что происходит с донором при подселении?

– Шок, который длится от 12 до 24 часов.

– А процент успешного выхода из шока не напомнишь?

– Три процента.

– Ты еще три десятых забыл.

– Так точно.

– Стоимость заброса знаешь? Вот и считай! Эту методику твой Аркадьевич предложил. Чтобы повысить шансы на успех, донор должен попасть в такой реципиент, чтобы опасность для его жизни перекрыла и нивелировала шок перемещения. Шок шоком вышибают.

– Извините, товарищ полковник.

– Вот! Пойми, в таких обстоятельствах риск провала велик, но им приходится пренебрегать.

Или сознательно провал предполагать, – это Полковников подумал уже про себя.

Часть вторая

На войне как на войне

Ситуацию мало уметь использовать, её надо уметь создавать.

У. Черчилль

Глава четвертая

Подстава

Не обманули! Голова болит! Как же она болит! У меня еще никогда так не болело, а я-то думал, что был экспертом по боли! Ерунда! Вот это была БОЛЬ! Как будто на меня надели обруч из раскаленного железа. Давит! Горит! Жжет! Стон! Кто это стонал? Я? Я! Как же мне погано! И такое ощущение, что реципиент накануне много и плодотворно пил… во рту словно эскадрон гусар ночевал, мама дорогая! Обстановка… купе вагона, первая половина… нет, сороковые роковые, форма командира Красной армии без погон, на мне белье: нательная рубаха и кальсоны, значит, попал в нужную эпоху, мне говорили, что разброс может быть в пару дней (не обманули), а вот по личности, в которую меня подселили, никакой гарантии не было. Система подкидывает несколько вариантов, но в кого из доброго полтора десятка личностей совершается перенос, никто точно понять не может. Дверь купе осторожно приоткрывается…

– Товарищ комбриг,[13] вам плохо?

Адъютант? Ординарец? А, не важно, сейчас не важно… Делаю неопределенный жест рукой. Удивительно, что рука слушается… Комбриг? Это где-то генерал-майор? По краю от полковника до генерал-лейтенанта. Командир отдельной бригады, дивизии, иногда и корпуса.

– Воды… Нет… Чаю три стакана. Сладкого, – уточняю, вспоминая инструктаж. После переноса необходима глюкоза для мозга и много воды. Оптимально – апельсиновый сок, свежевыжатый, но где его взять? Так что чай – он в зимнее время даже предпочтительнее будет. Точно, наш медик подчеркивал, что сок – это только для жаркого времени. Для зимы – чай, и сахару не жалеть! Сейчас сладенького попью, а потом начнет приходить информация из моего нового тела, значится, комбрига? Так это командир, как минимум, бригады, а по тем временам от дивизии до корпуса могло перепасть. И все-таки, кто я и где я… Нет, кто Я, я знаю, а имею в виду кто Он, который теперь я… Смотрю в небольшое зеркальце. Ничего вроде, не старый еще, черты лица волевые, даже приятные. Волосы гладко причесаны, пробор слева, небольшие залысины, даже чуток седина мазнула по волосам. Не писаный красавец, но ничего себе. Физически развит хорошо, тугие мышцы ощущаются под рубахой, как канаты… О! Чай! Сейчас нахлебаюсь горяченького и начну вспоминать. О! Руки работают, махи махают, ноги сгибаются, могу и присесть…

Наверное, у меня был совершенно идиотский вид, когда ординарец принес три стакана чая. На подносе было еще несколько сушек, которые, скорее всего, мой реципиент обожал. Поднявшись, стал пить обжигающий чай из стакана с латунным подстаканником, размешивая сахар ложечкой. На сушки обратил внимание только после второго стакана. Какое счастье! Самому! Размешать сахар в стакане, самому пить горячий чай, пусть обжигаясь, пусть! Но ведь это все делаю сам, без посторонней помощи и без усилий! Это было торжество! Как захотелось крикнуть, как в паршивеньком водевиле, в самом конце: «Шампанского»!

И тут случился ОБЛОМ! Так круто меня еще не подставляли! СССУКИИИ! БББББЛЛЛЛЛЯЯЯЯЯЯЯЯДДДДД… ППППИДДДАААРРРР… ы. Стала поступать информация из реципиента! Итак… Я… меня… вселили в… БББББ… ь! Я теперь… Виноградов Алексей Иванович! Комбриг! Мне сорок лет! Командир 44-й стрелковой дивизии! И жить мне осталось около месяца! Потому что двигается дивизия на Финскую[14], где ее разобьют на Раатской[15] дороге! А меня вместе с комиссаром дивизии и ее начальником штаба расстреляют перед строем 11 января 1940 года (подсказала услужливо раздраконенная мозгодралами память) … Вот оно, натуральное попадалово! От ярости и от всего, что на меня нахлынуло, непроизвольно сжались кулаки и жахнули по столику, да так, что стаканы слетели на пол… Заглянул испуганный ординарец.

– Убери тут, я покурю… – голос звучит хрипловато и очень зло.

Вот! Реципиент курил, курил часто, пользовался сигаретным перекуром, чтобы что-то обдумать, как он говорил «обмозговать»… Ага, ага! Выйдя в тамбур (а ножки-то слушаются!) затянулся крепким табачком. Что это я курю? Беломорканал! Ух-ты, в это время папиросы из престижных. Как по мне, не разбираюсь, но самосад (по отзывам) крепче будет, забористее… а рука-то болит! Не хватало еще перелом или трещину какую заработать…

Боль неожиданно помогла собраться, курение чуток прояснило мысли. Но… не нравится оно мне, надо завязывать. Столько лет не курил, ну и не буду, а то от рака загнусь. Хотя от пули расстрельной команды загнуться намного вероятнее. Почему меня закинули сюда и именно в этого человека? Почему не в Сталина или Берию? Тут интересный феномен. Он называется волевым порогом. У большинства людей на вершине власти или около нее воля как психологический феномен – более чем развита. Типа, вижу цель – не замечаю препятствий. Подавить волю такого реципиента и подсадить ему сознание донора теоретически возможно, а на практике, увы! Вероятнее всего – донора выкинут за несколько секунд в никуда, худший вариант – с телом реципиента случится удар – инсульт или инфаркт, может быть еще какое-то расстройство психики и даже летальный исход. Если взять волю обычного человека за единицу, в такой объект подселить донора вполне науке по плечу. Тут, чем меньше, тем лучше. У военных по-разному, вот у товарища Жукова[16] волевой порог о-го-го какой! Зашкаливает! За восьмерку по принятой у нас в «Векторе» десятибалльной шкале. А вот у моего комбрига, видимо, с порогом все было на уровне обычного обывателя или, даже ниже. От половины единицы до полутора. Вполне нашей аппаратуре по зубам. Из-за этого? Так? Собраться! Барабашка тебя забодай! Собраться!

Я курил и крыл матом – себя, согласившегося на эту авантюру, сволочей-ученых, меня подставивших под расстрел, эту войну, которая нах…[17] никому не нужна была… В общем, высказался (но в мыслях). А вот когда перекурил, тогда и возник главный вопрос: «Что делать»?

В голове стали крутиться мысли, обрывочные и слишком уж залетные, две из них сумел поймать и собрать воедино. Конструкт получился такой себе, но от чего-то надо было отталкиваться.

Глава пятая

Где-то в горах Баварских Альп

(интерлюдия)

20 ноября 1940 года

Этот домик в горах кто-то когда-то назвал замком. Скорее всего, это было жилье небогатого рыцаря, поместье которого очень быстро пришло в упадок. С концом эпохи рыцарства дом переходил из рук в руки: им владели и австрийские аристократы, сбежавшие сюда от гнева монархов, и новые немецкие помещики, быстро жиреющие на выкупленных землях, и еврейские банкиры, которые старательно выдавали себя за коренных немцев, и прусские военные, чьи не самые большие доходы не позволяли жить в более роскошных условиях. У домика была странная карма: мало кто владел им более десяти лет. Обычно, через три-четыре года, пять лет максимум, он перепродавался. На границе двадцатого века обитателями замка стали военные в морской форме. Эта форма, похоже, пришлась дому, никогда не видевшему моря, по вкусу, и вот почти полвека этот дом хозяев своих не менял.

В зале с неизменным камином было тепло – жарко горели дрова, на небольшом столике стояла выпивка – без роскошества и варварского великолепия: бутылка французского конька, немецкого шнапса и красного греческого вина, все они были початыми, что не мешало наслаждаться их содержимым уже не одному посетителю. В доме приветствовались умеренность и скромность. В зале у камина в удобных креслах у барного столика расположились двое, оба были в штатском, но никого это смущать не должно было – они чаще носили форму военно-морского ведомства, чем гражданский «прикид». Оба господина пили коньяк, закусывая тоненькими ломтиками сыра, вот этой странной традиции русских закусывать коньяк лимоном оба не разделяли.

– Вилли[18], всё-таки… чем закончится эта странная война? Фюрер утвердил план атаки на Францию? Или все еще колеблется, куда направить острие тевтонского меча?

– Фридрих, вы понимаете, существует серьезная оппозиция из наших генералов, они не хотят лезть к лягушатникам, а фюрер закусил удила, всех торопит с этим планом, как будто боится куда-то опоздать. В ответ наши стратеги осторожничают, хотят повторить маневр через Бельгию, ничего более оригинального предложить не смогли, но воду мутит этот шустрый тип Левински[19], не знаю точно, что он предлагает, говорят, что он слишком авантюрный тип, так что это вызывает серьезные опасения.

– Франция обречена?

– Да, я уверен, что да, и дело не в том, что фюреру не нравится долгое затишье. Фюреру не нравиться, что французская промышленность не работает на Рейх. Теперь грянет буря. Но галльский петушок уже сдох. Наши первые победы – и он упадет и забрыкает лапками. Пропаганда – великая сила! Французы очень боятся больших потерь, таких же, что принесла им Великая война. Надо отдать должное ребятам Геббельса, они смогли просчитать и развернуть в стане противника эффективную пропагандистскую компанию под общим лозунгам: хватит страданий, хватит смертей! Лучше жить чем умирать!

– Вилли, скажу тебе по моему опыту пребывания тогда еще в царской России: журналисты всегда хорошо продавались.

– Да, Франц, у нас многие изучают твою русскую эпопею. Ты создал сеть, которая работала с началом войны, и до нашей победы на Восточном фронте.

– Вилли, не преувеличивай. При Николаи мы имели в своем распоряжении ресурсы, о которых наше правительство могло только догадываться. Тебе будет сложнее. Времена изменились. И все-таки, ответь: фюрер нацелился на Остров? – Канарис в ответ пожал плечами, скорее утвердительно, чем отрицающе.

– Почему тогда наша флотская программа по-прежнему не вызывает никакой уверенности?

– Ресурсы, ресурсы и еще раз ресурсы! Фюрер считает, что поражение на континенте активизирует наших друзей в королевской семье, вплоть до государственного переворота. Мы сейчас работаем над этим. Кроме этого, фюрер присматривается к новой концепции подводной войны. Так что приходится в нашей работе учитывать фактор Деница[20].

– Тогда все идет прекрасно, зачем я понадобился тебе?

– Единственный шанс лаймов, по мнению моих экспертов, это втянуть в войну СССР.

– А что фюрер?

– Фюрер уверен, что стратегические интересы германской нации – в завоевании пространств и ресурсов России. Ему говорили, что война на два фронта – это безумие, но он слушать никого не хочет. Он уверен в своей стратегии и в своем видении войны. Сейчас выгоды Рейха от союза с СССР намного больше, чем у большевиков от союза с нами. Успокоив западное направление и замирившись с Британией, фюрер обрушится на Советы.

– Это обычное его упрямство, или?

– Фриц, конечно, фюрера подталкивают. И не только люди Круппа[21], которому как воздух нужны ресурсы России, сколько можно платить за это золотом и оборудованием, если есть возможность взять всё и даром! Фюрера привлекает бакинская нефть. Нефть – горючее войны, а у нас ее нет. Только Плоешти! Мы очень давно пытаемся как-то утвердиться в районе Персидского залива, но лаймы успешно блокируют наши попытки. И тут такой вкусный маячок – бакинская нефть.

– Почему все-таки не Ближний Восток? – задал вопрос хозяин замка, отказавшись от очередной порции алкоголя.

– Фюрер не хочет разрушить Британскую империю. Он хочет поделить с ней мир. А огромные ресурсы СССР должны стать платой.

– Крах империи неизбежен. И все сливки, оплаченные кровью наших ребят, снимут американцы, которые будут продавать оружие всем, кто воюет. – Старик еще раз поморщился. Он ненавидел американцев не меньше русских, это они четверть века назад не давали рейхсверу схватить Париж за горло и задавить. В свое время он был причастен к операции по финансированию русской оппозиции. Все началось с письма прожженного авантюриста Парвуса. Операция была продумана очень даже неплохо. Никаких прямых доказательств вмешательства Германии в дела России просто не существовало. Деньги шли через Ганецкого, доверенное лицо их вождя, Ульянова. Не напрямую, а через Швецию, куда поступали товаром, который продавался через подставную фирму, а уже вырученные деньги шли на широкую антивоенную пропаганду, осуществляемую большевиками. Невольную паузу прервал адмирал:

– Фриц, мне нужна ваша помощь в другом вопросе.

– Неужели понадобился мой старый контакт в России? Игра на опережение?

– Да. Я должен просчитывать ходы на несколько шагов вперед. Мы договаривались, что я куплю его, когда придёт время. Оно настало.

– Что вас интересует, Вилли?

– Готовность СССР к войне, его военно-экономический потенциал.

– Думаю, этот вопрос вы сумеете рассмотреть достаточно детально. Позвольте старику не вставать с кресла, оно чертовски удобно. В верхнем ящике стола конверт с маркой. Подайте мне его, если нетрудно.

– О, Фриц, это ведь «Желтый трескиллинг»[22]? Откуда у вас эта редкость? Я даже представить себе боюсь, сколько это стоит!

– А! Ерунда. Всё равно вы заплатите мне по двойному аукционному номиналу.

– Почему? – адмирал Канарис удивленно поднял брови вверх.

– Он страстный собиратель марок. Получив этот экземпляр, человек поймёт, от кого, и ответит на все ваши вопросы. А как добиться его дальнейшего сотрудничества, вы догадаетесь сами.

– Она того стоит, Фриц, я согласен, – произнес адмирал, внимательно разглядывая марку.

– Мне осталось всего ничего, Вилли, так что, впрочем, вы и сами это знаете.

– Что именно знаю, Фриц? – Канарис был ошарашен таким заявлением коллеги. Он знал, что старый разведчик борется с раком, но вроде бы говорили, что лечение принесло ему облегчение.

– Россию надо разбить за кампанию одного года. Затягивать с этой страной – самая большая опасность для Рейха.

Глава шестая

Начало пути

Недалеко от Киева. Эшелон 44-й дивизии.

Штабной вагон. 22 ноября 1939 года

Еще стакан горячего чая. Третий. Сладкий, хорошо. Нужен четвертый. Есть не хочу, в горле саднит, глаза пучит еще… придавило меня знатно! Хреново мне? Еще как хреново! Откат, говорите, мозгодралы чертовы! Чтобы вам так откатывало после каждого ужина! И зачем я на это согласился? Про бесплатный сыр слышал? Вот-вот… Все-таки, если не в Жукова, ну так в Тимошенко не могли бы? На посту министра обороны я бы смог куда как больше сделать! Ведь проще было бы! Проще! Ну, да чего уж там, говорили мне, что это гусарская рулетка, вот только впечатление, что там все ячейки были с патронами… Стоп! Хватит себя жалеть. Надо сначала прояснить обстановку.

– Витя (имя всплыло само по себе), где мы сейчас?

– Час как от Киева отъехали. Вы из штаба округа вернулись такой расстроенный, да…

– Скажи, Витя, дивинтендант тут?

– Так точно. Да.

– Давай его сначала, а потом и начштаба ко мне. Уяснил?

– Так точно, товарищ комбриг… Да… можно вопрос: вам врача не надо? Вам плохо было… Да.

– Было да сплыло. Уже не больно. Выполнять!

И ординарец рванул…

Через несколько минут в купе вошел, нет, даже так, влился главный снабженец дивизии, Матвей Тимофеевич Зашкурный[23], крупный пятидесятилетний мужчина с обрюзгшим лицом, огромной лысиной, стыдливо прикрытой тремя прядками волос, да узкими колючими глазками в тонких щелочках глаз на заплывшем от жира лице. Он страдал отдышкой, лицо его быстро багровело, полнокровный и отращивающий уже третий по счету подбородок интендант не вызывал никаких симпатий ни при первом взгляде, ни при втором, ни, тем более, при третьем, а как только открыл рот и раздался слащаво-приторный голосок, наоборот, появилось какое-то чувство отвращения и брезгливости. И вроде бы всего в нем много: и лица, и тела, и патоки в каждой фразе, а все-таки что-то отталкивает, настораживает, заставляет держать ухо востро.

– Алексей Иванович! Приветствую! Как здоровьице? Вроде бы приболевши, слухи, знаете ли, слухи…

Произошел небольшой дисконнект… Это, наверное, рефлексы еще старого реципиента сказались, наложенные на мое эмоциональное восприятие… надо бы усилить линию контроля, а то… въехал по толстой морде да со всей дури… начальник снабжения сидит в недоумении и ртом воздух глотает… умник, ничего, сейчас тебя буду прессовать по-другому. Чтобы не рассиживался, а то разъел харю, говнюк! Знаю, что он почти подмял под себя все начальство дивизионное, все может достать, все у него есть, все что надо и не надо, особенно для гешефтов. Настоящий куркуль. И все потому, что с самим Никитой Сергеевичем[24] в каких-то родственных связях[25]. И, заметьте, комдив в звании комбрига ходит, а этот в армии без году неделя и уже дивинтендант! Думаю, помогут ему, ой как помогут избежать стенки, а ведь в поражении дивизии в ТОЙ реальности его роль ой какая! Ничего! Разберемся…

– Что, ССССуккка, – почти змеиным шепотом давлю на оппонента, – решил, что буду и тут твои делишки прикрывать… Ублюдок. Ты вообще осознаешь, куда мы идем? На войну, идем, б… дь ты конченая, на войну!

– Эта… чево эта… Алексей, Иванович, ты чего эта?

Интендант выглядит не просто ошарашенным, он вроде как раздавлен, размазан по моему купе, да только, мразь, быстро приходит в себя…

– Ты не прав, командир… ой как не прав! Я ж на тебя такую телегу… бумагу… она ж тебя раздавит, я тебя раздавлю… я… до самого дойду, если надо!

– Смотреть мне в глаза! – включаю все вербальные и невербальные сигналы. Врубаю максимум по убедительности, готово: – Веришь, сейчас прикажу тебя вывести и шлёпнуть? Ну!? Веришь! – проняло его, проняло.

– Ввверю… – даже губы трясутся…

– Молодец. За что только не понимаешь, да? – включаю интонации потеплее. Перепуганный интендант утвердительно мотанул головой и тут же скривился от боли, ничего, у меня тоже костяшки болят после этакого удара, вроде по мягкому бил, а под салом такая кость оказалась, бетон!

– Скажи, куда мы едем, в курсе?

Он кивнул головой… Еле слышно шепчет:

– На войну…

– Вот! А место назначения? Ась? Кемска волость… – впрочем, это моя шутка ему понятна не будет…

– Ну да. Кемь и эта… – он все еще не въехал, но в то, что комдив в ярости, поверил безоговорочно.

– А знаешь, что там уже сейчас морозы под тридцать градусов? Приедем, все сорок будут. А во что бойцы одеты?

– Так не было приказа перейти на зимнюю форму. – попытался увильнуть интендант.

– Был. Сам подписал его в Житомире, как только узнал, куда нас направляют… – стараюсь дожать бугая.

– Так мы ж начали выдачу. Начали. А тут приказ – грузиться. Не успели! Мне бы еще недельку!

– Х… а тебе, а не недельку. Обязан был доложить. Какого я узнаю этот факт не от тебя, ссуки, а от кого-то другого?

Оп-па, включил мозги, думает, кто его сдал…

– Ну и что? Там что-то придумаем… – мямлит, а думает все про тоже, про крысу, которая его сдала.

– Ну и дурак ты, Матвей Тимофеич, как есть дурак! Хоть и высоко летаешь, да ничегошеньки не знаешь… – говорю это уже совершенно спокойно, и это его добивает.

– А что, есть ИНФОРМАЦИЯ? – шепотом, но уже как-то осмысленно произнес дивинтендант.

– Да! САМ недоволен тем, как все началось, говорят, что в ближайшее время Духанова сковырнут.

– За что? Дела-то еще не начались толком? За что его снимать?

– Под него копают. А знаешь, кого метят на Девятую?

– Ну?

– Не нукай, не запрягал! Чуйкова[26]? Слышал? Он и мне пересчитает зубы, и тебе, а если бойцов обмороженными потеряем, так и к стенке распишет.

– Если победим – не распишет, – как-то неуверенно возразил Зашкурный.

– А если сорвем выполнение боевой задачи? Это ж не маневры, гражданин дивинтендант, это все серьезно! Это даже не поход в Польшу[27], не равняй. Финны те еще гады. Процент пролетариата низкий, сознательность куркульская, так что прогулки не получится. Ты, как на меня стучать будешь, подчеркни, не верит в сознательность финского крестьянина! Их мелкобуржуазная сущность себя еще покажет!

– Да вы что, да я что… – совсем смутился Зашкурный.

– Заткнись и слушай…

– Дык так все равно порешаем… – попытался еще выбрыкнуться.

– С кем, с Чуйковым???

– Ну…

– Ты главного не знаешь… Говорят! – я ткнул пальцем в потолок вагона. – Что инспектировать войска будет Мехлис[28]. И именно он будет введен в состав военсовета нашей армии. Как с ним будешь договариваться, гражданин дивинтендант?

– ММмммехлисссс? – вот тут пока еще товарища Зашкурного проняло всерьез. Нехорошую репутацию имел Мехлис. Очень нехорошую. С ним договориться было нельзя. Это знали все и даже не пытались. «Мехлис взяток не берет» – это такая же аксиома, как и про две параллельные прямые, которые не пересекаются. Так что в сознании Зашкурного утвердилось понятие, что Чуйков – это только полбеды. Беда – это Лев Захарович Мехлис.

Глава седьмая

Пополнение прибыло

Штаб 9-й армии. Ухта.

7 декабря 1939 года

Комкор Духанов был не в духе. А с чего ему в духе быть? Планировался торжественный поход, по типу Польского. А нет его и нет. То тут, то там приходят вести: сопротивляются, огрызаются, отходят, но постоянно тревожат наши части. Есть такое большое русское слово «бардак». Это раньше оно было узко специализированным и обозначало публичный дом с веселыми девицами. Сейчас его всё чаще стали применять для обозначения текущего положения дел в той или иной области, да и в стране в целом. В штабе 9-й армии царил настоящий бардак. Все планы летели к чертям собачьим. Даже у 163-ей, где успехи были лучше всего, дела шли не так быстро, как хотелось бы. Казалось, кто там ему противостоит? Несколько отрядов финских пограничников, да наспех собранный местный шюцкор, смешно, ополченцы!

А дивизия всё топчется, никак не выйдет к Суомассалми[29]. Что-то его удар «растопыренными пальцами» получился слабоват. Финны сопротивлялись! Вот что было удивительнее всего. А в голове был тот самый польский поход. Разве можно сравнить СССР и Финляндию? Нельзя. Неужели не понятно, что раздавим? Так почему они сразу же не сдаются?

Во всефинское восстание, как и в Териокийское[30] правительство комкор Духанов не верил. Он привык оперировать только фактами, особенно теми, которые поставляли разведчики. А по всем полученным данным, в Финляндии наблюдался всплеск национализма, патриотического подъёма и уверенности, что «заграница нам поможет».

Требования СССР Михаил Павлович считал справедливыми и своевременными. Понимал, что согласиться на это буржуям из Финляндии будет мешать обычная человеческая жадность: слишком много средств не слишком богатая Финляндия вбухала в укрепления на перешейке, названные «Линией Маннергейма[31]». И получается, отдавая часть своей территории, финны останутся и без денег, и без защиты от СССР. И что больше будет давить их – жадность или страх, Духанов не представлял. И всё-таки в то, что финны будут яростно сопротивляться, не верил. Поэтому и план операции был сверстан так, как будто части Красной армии пройдут победным маршем по Северной Финляндии, а как только возьмут Оулу[32] – то там устроят парад на который и вызвана кадровая «парадная» 44-я стрелковая дивизия из Киевского военного округа. Первым комдивом ее был легендарный герой Гражданской войны Николай Александрович Щорс, поэтому многие называли эту дивизию «Щорсовской», хотя официально это имя дивизия так и не получила.

В дверь постучались, ординарец с бледным лицом, сообщил, что прибыл Мехлис. Нет, не прибыл – он ворвался в кабинет, в сопровождении еще одного военного. Как говорится, Бог послал Михаилу Павловичу Духанову[33] самого Льва Захаровича Мехлиса в сопровождении Василия Ивановича Чуйкова, тоже комкора. «Неужели будет снимать? За что?» – промелькнуло в голове Духанова. Мехлиса в войсках не любили, боялись и уважали. Командарм девятой армии с ним несколько раз сталкивался по непринципиальным, как он считал, вопросам, но эти вопросы, как оказалось, были принципиальными для Льва Захаровича. Осадочек остался у обоих.

– Здравствуйте, Михаил Павлович, не ждали? А я тут мимо проезжал, узнал, что вам в Военный совет армии назначили товарища Чуйкова, решил составить ему компанию, оказалось, меня тоже к вам в военсовет рекомендуют. Принимаете? Хотелось бы посмотреть, как у вас тут идут дела.

– Здравия желаю, Лев Захарович! Василий Иванович! Прошу, проходите, сейчас организую чайку с дороги, да и согреться… Буду рад таким авторитетным товарищам, уверен, что да… извините, растерялся, не ожидал, честное слово не ожидал. Вы как снег на голову. И никаких да… Прошу вас, устраивайтесь. Я одну минуту, минуту. Ваня! Организуй тут все как следует. Прошу к столу, да…

Толковый ординарец появился через несколько минут, которые гости провели у карты, разложенной на столе. Карту убрали, тут же на столе образовалось и чай, и к чаю, и чтобы согреться. Приняли «За товарища Сталина», потом «За Победу», потом «За торжество Мировой революции». Только после этого, чуть закусив, заговорили, по существу. И почему-то во время этой дружеской беседы Духанов почувствовал себя грешником на раскаленной сковородке.

– Скажи, Михаил Павлович, почему твои успехи далеки от ожидаемых? – первый острый вопрос последовал от Мехлиса.

– Лев Захарович, этому несколько причин: объективные и субъективные. Объективные – это тяжелые погодные условия и бездорожье, из-за которого мы ведем действие вдоль тонких ниточек дорог.

Так, Мехлис слушает как-то грустновато, Чуйков чуть скривил губу, типа плохому танцору всегда погода мешает.

– Субъективные причины те, что я и штаб не учли эти объективные причины. Мы рассчитывали темп продвижения не менее 18–20 километров в сутки. По данным разведки, тут не было сил, что могли бы серьезно снизить темп наступления. Но силы тут у финнов есть, пусть небольшие, но они создают нам проблемы. Сейчас стараемся откорректировать планы.

– Каким образом? – заинтересовались оба. Уже нет этой иронии. Совершенно деловой тон. Это хорошо.

– Мы считаем необходимостью не снижать давления на остальных направлениях, чтобы не позволить противнику перебросить силы на направление главного нашего удара – вот сюда, в сторону действий 163-ей дивизии. Зеленцов, если войдет в Суомассалми, имеет хороший шанс выйти напрямую на дорогу к Оулу, и создать угрозу для финских частей, действующих против 54-й дивизии.

– Таким образом, направление 163-ей становится основным? – переспросил Мехлис, что-то стараясь увидеть в карте такого, что не увидели остальные.

– Так точно. Думаю, перебросить сюда 44-ю дивизию, при успехе выйти на оперативный простор и дальше действовать по обстановке. Приоритетным считаю нанесение удара обеими дивизиями в направлении Оулу.

– Может быть, есть смысл усилить 163-ю подвижными соединениями, танками? – подал голос Чуйков.

– Василий Иванович, у меня в резерве есть только один танковый батальон, но… думаю, вы правы, передадим его в 163-ю на усиление. У них своего танкового в структуре нет.

– Ну и хорошо. А я откланяюсь, Михаил Петрович, с вашего разрешения заеду в расположение Зеленцова, раз его дивизия становится столь важной. Хочу глянуть, как у него налажена работа.

И Мехлис нехорошо так улыбнулся, что-то черкнул у себя в блокнотики вышел из помещения. Духанов почувствовал, что на душе становится чуть легче, правда, понимал, что это ненадолго.

Глава восьмая

Про параллельные прямые

Киев-Минск. Железнодорожный полустанок.

Штабной вагон 44-й горно-стрелковой дивизии.

22 ноября 1939 года

Есть такая аксиома: параллельные прямые никогда не пересекаются. Эвклид[34], человек, живший на свежем воздухе, питавшийся экологически чистыми продуктами и ничего крепче вина не употреблявший, был, несомненно, прав. Но только в масштабах видимого мира. Мы живем в линейном времени, где день сменяет ночь, за годом идет следующий год, а попытки людей запутать хронологию выглядят мило, но нелепо. В масштабах Вселенной геометрия Эвклида оказалась ошибочной. Параллельные прямые могут пересекаться.

На крепкой русской водке[35] стало ясно, что пересекаются в одной точке, на легких наркотиках – в двух точках[36], соответственно тяжелые наркотики подсказывают, что даже не в двух точках, а в трех и более. Из этого следует, что понять течение времени можно только на тяжелых наркотиках, но наше представление окажется все равно ошибочным (шутка).

Теория струн говорит о множестве Вселенных, которые отпочковываются от материнской матрицы, подобно «саду расходящихся тропок»[37]. Отсюда возникла теория бабочки, которая гласит, что стоит что-то изменить в прошлом, как неизбежно изменится будущее, типа отпочкуется новая реальность. Ерунда на постном масле! Если бы в Сараево не убили эрцгерцога Фердинанда, Первая мировая война все равно бы началась, нашелся бы другой повод. Основная темпоральная теория говорит о том, что существуют так называемые «узловые точки» времени. В этих точках возможно возникновение бифуркаций и возникновение вариантов материнской матрицы. Они чертовски устойчивы, и их не так много. Инерция времени позволяет существование множества параллельных вариантов событий, а они в узловой точке все равно придут к единому знаменателю. Создание Единой Европы Наполеоном и Гитлером – крайне неудачные попытки обойти узловую точку 20–02. К чему они привели? Время нашло своего корректора, Россию, которая вернула течение времени в узловую точку, и течение времени стало снова линейным.

Таким образом, время напоминает пучки прутиков, перетянутые узлами в определенных местах. Острословы назвали ее «теорией веника». Она и легла в основу нашего проекта. Это я крепко помню. Что должен сделать я? Глобальная задача была скрыта опытным психологом в моем подсознании. Локальная – оттянуть начало Великой Отечественной войны и сделать все, чтобы потери СССР были как можно меньше. С этой точки зрения место и время воздействия выбраны достаточно удачно. Финская война убедила Гитлера в слабости СССР. Была еще одна ключевая фигура, которая помогла сделать Гитлеру роковой выбор. Вильгельм Франц Канарис. Адмирал, руководивший немецкой разведкой. Удивительно, но он был агентом влияния Великобритании. И работал против своей страны. В интересах Британской империи было втягивание в войну СССР хотя бы потому, что войну на два фронта Германия не выдержала бы, в первую очередь, экономически. И тут, как ни странно, я оказываюсь в промежуточной узловой точке Финской войны. Почему? 44-я дивизия из Киевского военного округа была передана в состав 9-й армии. Главная задача этой армии была прорвать оборону финнов и выйти в район Оулу, на берег Ботнического залива, и разрезать Финляндию пополам, создав предпосылки для полного разгрома противника. Гладко было на бумаге… Да и решение штаба 9-й армии наступать сразу по четырем «главным» направлениям, нанося удары силами одной дивизии, возможно, были оправданы с точки зрения местности и практического отсутствия дорог, проходимых для техники, но с точки зрения военного искусства оставалось весьма сомнительным. Вообще, говоря о мощном наступлении Красной армии на Финляндию и ее тотальном превосходстве историки несколько лукавят. Против Финляндии на границе преимущество в живой силе было почти двукратным[38], для наступления как-то не убедительно, особенно при наступлении на подготовленные к обороне позиции. Чтобы прорвать такую оборону надо иметь куда более внушительный перевес в живой силе, и подавляющее преимущество в технике. В руководстве Красной армии было какое-то шапкозакидательское настроение, уверенность, что с маленькой Финляндией справятся «одной левой», да еще и бытовало ошибочное мнение, что финский пролетариат тут же поднимет восстание, чтобы помочь делу революционного освобождения страны от гнета буржуев. Но силы революционного пролетариата Финляндии были обескровлены в ходе Гражданской войны и последовавших за этим белофинских репрессий. Надо учитывать и то, что начало двадцатого века – это время торжества национальной идеи, где интересы нации ставятся выше интересов классовой борьбы, особенно это идеологическое противостояние обострилось в середине века. Национализм стал идеологическим противоядием от пролетарского интернационализма, достаточно эффективным, как показало историческое развитие. Более чем столетняя борьба закончилась крахом интернационализма в самом конце прошлого столетия.

Главный удар в 9-й армии наносился корпусом комдива Шмырева, но входящая в него 44-я стрелковая дивизия, моя дивизия, еще находилась в пути! То есть, сила удара уполовинилась, и на острие атаки оказывалась одна 54-я горно-стрелковая дивизия. При этом никто не обращал внимание, что наступать придется практически по бездорожью, что местность пересечена речками и озерами, заболочена, а это делало наступление еще более проблематичным. В чем было подавляющее преимущество Красной армии, так это в технике: танках, артиллерии, самолетах, но не везде: в наступающей 9-й армии не было и сорока танков! Обещанная бронетехника стала прибывать уже после начала наступления!

В этих условиях планировать за три недели преодолеть 240 км до Ботнического залива по прямой было откровенной фантастикой. Воевать – это не оловянных солдатиков переставлять по карте! Когда же все пошло не так, свежую 44-ю раздергали по кусочкам, а потом то, что осталось, бросили на выручку 163-й дивизии, оказавшейся в окружении. На Раатской дороге финны разбили мою дивизию, рассекли по частям и фактически уничтожили. Именно катастрофа 44-й стала основой уверенности в слабости Красной армии, и не только у Гитлера. Англия и США очень долго сомневались в том, что СССР сможет победить в этой войне.

Думай, Леша, думай, а то сожрут тебя финны, а наши еще и к стенке за это поставят…

* * *

Оказывается, я терпеть не мог перестук вагонных колес. Мой, тот, которого должны расстрелять, путешествовать в поездах любил. А что ему? Сорок лет и полон сил. Физических. А вот характер! С бабами не везло. Они чувствовали, что в душе он мягкосердечный и им можно крутить, как только пожелаешь, это с виду – суровый вояка, а душа-то ранимая, нежная. Первая жена и единственная любовь сгорела от испанки, женился он по молодости, в горящие годы Гражданской войны. Марфуша должна была родить, да не судьба. Он из лап испанской смерти выбрался. Повоевал: против Колчака (там и познакомился с женой, там ее и потерял). Потом бои с махновцами и врангелевцами, попал на курсы краскомов, причем повторные курсы были уже в Сумах, заштатном тихом городишке, провинция! К 37-му году дослужился до командира полка, а потом была «командировка» в Китай, военным советником. Репрессии тридцать седьмого его не зацепили, и не потому что был в Китае, чего уж там, повезло, не было среди его знакомых близких сподвижников Тухачевского. В Китае сражался храбро, великих побед не одержал, но и горьких поражений не было. Учил воевать местных товарищей, учился воевать сам. Наверное, был не так и плох. Во всяком случае, вернулся из Китая комбригом и принял 44-ю дивизию (Щорсовскую). Судьба ее была в ТОЙ реальности незавидной: долгое время была одной из лучших, показательной, «выставочной» дивизией Киевского военного округа, но была разбита в Финскую. В Великую Отечественную сражалась стойко, но попала в Уманский котел, где опять была разбита, выйти из окружения удалось буквально единицам, после чего и была окончательно расформирована. Значит, попробуем решить задачу-минимум, спасти дивизию от позора Раатской дороги. А себя, любимого, от свидания с расстрельной командой.

Какие-то мысли у меня появились. Их и надо было проверить.

– Доброе утро, Ануфрий Иосифович!

– Доброе утро, Алексей Иванович! – начштаба, которого должны расстрелять вместе со мной, проявился сразу после дивинтенданта.

– Чем это ты нашего снабженца озадачил? Он от тебя вышел красномордый такой, как свекла…

Волков с огорчением посмотрел на остатки моего чаепития, видимо, ожидал увидеть другой порядок напитков на столе. Вспомнил, что к водке оный полковник имел откровенную слабость. Открыл дверь купе, и сообразительный адъютант быстро привел стол в порядок.

– Жрать надо меньше, краснеть не придется – со хорошей такой злостью ответил.

– Это точно, Зашкурный сальца себе за шкуру залил хорошо, – пошутил штабист. Интенданта дивизии никто особо не жаловал. От него так и несло на километр: я пройдоха, мой гешефт самое главное, остальное – подождет. Но Волков не сплетничать пришел, или нет? И все-таки быстро перешел на серьезный тон:

– И всё-таки, Алексей Иванович, ты какой-то не такой сегодня…

– Да, пришлось объяснить нашему безмерному товарищу интенданту, который скоро в купе и боком не протиснется, будет из прохода докладывать, что не на маневры едем, что бойцы в шинелях и бойцы в полушубках – совсем разное дело. Ну и про политику партии и правительства тоже, доходчиво… Да.

Полковник что-то прокрутил в голове (не дурак, хотя и любит приложиться к чарочке), и выдал:

– Значит так, ты из штаба округа вернулся какой-то не такой, Алексей Иванович, что-то узнал? Так что такого страшного? Поделись с боевым товарищем.

– Нашептали мне…

– Неужто кто-то накаркал? – мой начштаба, полковник Волков смотрит иронично, но все-таки скользит в его взгляде неуверенное: «неужто что-то важное узнал?».

– Знаешь, был я на приеме у самого… Ты же знаешь, Семен Константинович любит поговорить, дать напутствие, вот и получал я… напутствие.

– Говорил с ним? – немного ошарашенно заметил Волков.

– Да, откровенно поговорили, я даже не ожидал. Теперь думаю, что делать. И ты, Ануфрий Иосифович, присоединяйся.

– Слушаю, Алексей Иванович! – и Волков превратился в слух.

– О командарме Духанове он очень невысокого мнения. Считает, что его потолок – дивизия, не больше. Но отдуваться-то нам с тобой. Отсюда, вытекает, что наша задача сделать так, чтобы наши головы не слетели. Смотри, мы должны действовать в направлении главного удара, а один полк у нас уже забирают. Если раздергают дивизию по частям, нам потом крышка.

– Не преувеличивай.

– Не преувеличиваю. Кто начинает наступление, не сосредоточив все части на направлении главного удара?

– Идиот.

– Сам ответил на свой вопрос.

Тут в купе появился и комиссар дивизии, Иван Тимофеевич Пахоменко, которого мы иначе чем «Батя» не именовали. Полковой комиссар Дмитрий Николаевич Мизин[39], занимавший эту должность накануне выступления дивизии слег с пневмонией, теперь Пахоменко сочетал в себе сразу две должности: комиссара дивизии и начальника политотдела. А кому сейчас легко? А ведь из нашей руководящей троицы он самый молодой. Батя тоже поинтересовался тем, почему Зашкурный бродит по вагону, нашёптывая себе под нос «лыжи… палки… санки…». Пришлось все повторить, добавив еще пару фамилий. От фамилии Чуйкова поморщился начштаба, знает, что тяжела рука у комкора и к рукоприкладству оный весьма расположен. А вот на Мехлиса оба среагировали подсознательно ужаснувшись. Крутой и неподкупный норов этого преданного партии и Сталину человека был хорошо известен. Не знаю, из-за чего, но мозгового штурма в итоге не получилось. Ни одной идеи на-гора не выдали. Пришлось их отпустить, не солоно хлебавши. Что делать? Фотографическая память выдала строки, отдающие свинцом: «Трусость и позорно-предательское поведение командования дивизии в лице командира дивизии комбрига Виноградова, нач. политотдела дивизии полкового комиссара Пахоменко И. Т. и начштаба дивизии полковника Волкова, которые вместо проявления командирской воли и энергии в руководстве частями и упорства в обороне, вместо того, чтобы принять меры к выводу частей, оружия и материальной части, подло бросили дивизию в самый ответственный период боя и первыми ушли в тыл, спасая свою шкуру»[40]. Да, это из приказа Северо-Западного фронта, который я увидел в каком-то сборнике документов по Финской войне.

Я много думал, пока мы ехали, пока поезд громыхал по шпалам, пока мелькали за окнами городки и полустанки, думал над тем, как я отношусь к ним: к Виноградову и руководству 44-й дивизии. Вроде бы неплохие ребята, всем около сорока, но… какие-то блеклые, безынициативные, решает все начальство, наше дело – приказы выполнять. Если говорить честно, в их личной храбрости не сомневаюсь, знаю, что сам комбриг пулям не кланялся, но его дело не пехоту в атаку водить – для этого другие командиры есть. И по большому счету, расстреляли их правильно. И нечего на жуткого Сталина кивать, мол, Сталин во всем виноват. В чем? В том, что дивинтендант Зашкурный не озаботился об обеспечении бойцов теплой одеждой? Что комдив и начштаба не обеспечили ведение разведки, боевое охранение? Позволили финнам небольшими силами рассечь дивизию? Сколько людей положили! Так что расстреляли их по делу. Реабилитировали не по делу. Ладно, хрущевские реабилитации всех скопом – тема отдельного разговора. Не считая Сталина ни ангелом, ни демоном, не вижу, в чем его вина в гибели тысяч парней на Раатской дороге! В том, что война началась? Она бы и так, и так началась, к этому все и шло. Нет, в гибели конкретных парней в конкретном месте виноват, в первую очередь, их командир. И точка!

Но это ИХ расстреляли по делу! МЕНЯ-то за что???

Хотя, если ничего не сделаю, так будет за что, нечего комплексовать, вспоминай, чему тебя учили, и действуй, действуй, действуй, черт тебя побери!

Отвешав себе еще одну порцию матюгов, окончательно успокоился. А мысли стали постепенно формироваться в виде решений, и не все из них мне, тому, прошлому комбригу Виноградову, понравились бы.

Глава девятая

Наблюдатель

Ухта. Штаб 9-й армии.

9 декабря 1939 года

Для Василия Ивановича Чуйкова командировка в 9-ю армию была полнейшей неожиданностью. А перед этим его так же неожиданно вызвали в Кремль. Со Сталиным раньше Чуйкову приходилось встречаться. Но вот так, вызванным в кабинет вождя, да еще один на один – такого еще не случалось. Еще большей неожиданностью оказалось, что речь пойдёт о войне с Финляндией.

– У нас сложилось впечатление, что некоторые командующие страдают шапкозакидательством, а дела у них идут из рук вон плохо. Недооценка противника – это недопустимо со стороны руководящего состава Красной армии. А у нас есть такие мысли, что недооценка противника произошла еще на этапе планирования операции. Поэтому есть у нас к вам партийное поручение. Езжайте в 9-ю армию. Мы рекомендовали вас туда членом военного совета вместе с товарищем Мехлисом. Посмотрите. Разберитесь. Помогите комкору Духанову наладить боевую работу. Но при этом будьте готовы взять руководство армией на себя. Мы скажем, когда наступит момент. Если оно наступит.

Прибыв с товарищем Мехлисом в штаб 9-й армии, Чуйков почти что впал в ступор. Он никак не мог понять, как можно в такой обстановке руководить армией. В штабе была абсолютно нерабочая обстановка, которую можно назвать одним словом «бардак».

Начальник штаба 9-й армии Владимир Николаевич Разуваев[41] был одним из тех специалистов, резко взобравшихся «на верх» в результате большой чистки тридцать седьмого года. Он считался слишком академичным, педантичным руководителем, но на самом деле вокруг него постоянно возникал хаос, из-за личных раздутых амбиций и идей, которые Чуйкова откровенно озадачивали. Этакий анархист на штабной работе. И идеи у него были толковые, а вот организаторских способностей не хватало. Нужно было время, накопление боевого опыта, чтобы превратить штабиста-теоретика в довольно крепкого практика, а пока… Все планы штаба 9-й армии были оторваны от действительности, обстановкой на своем участке фронта начальник штаба не владел. Руководство командирами дивизий – это было из области фантастики. Каждый комдив делал то, что считал нужным, при этом штаб утверждал любое решение начальства дивизионного звена. Более-менее неплохо были организованы ВВС 9-й армии, которыми руководил молодой выдвиженец Сталина, Павел Васильевич Рычагов. Хорошо была налажена медицинская служба армии, которой приходилось работать в очень сложной обстановке. Кроме просто раненых, был высокий процент обмороженных, но руководил медицинской службой армии сам Александр Александрович Вишневский (тот самый который мазь Вишневского), поэтому со своей работой медицинская служба справлялась. Требовательный Чуйков понимал, что с Разуваевым он бы не сработался. И весь этот штабной бардак вызывал в нем агромадное желание заехать по некоторым не в меру наглым и тупым мордам. Во время встречи в Кремле Сталин показывал Чуйкову документ, в котором был проведен анализ планов 9-й армии с подробным разбором того, почему эти планы неосуществимы. Да, с такими идеями на Луну хорошо летать – и далеко и не так заметно, не раз горько думал Василий Иванович. Подумать только – реально продвигаться к границе без военных действий со скоростью 12 км в сутки, а планировать продвижение по территории врага при его сопротивлении 18–25 км![42] Не только у Духанова, намного чаще у его подчиненных проскальзывало раздражение: чего это финны сопротивляются? Им давно пора лапки кверху поднять и ждать милости от Красной армии. Причин столь яростного упорства белофиннов Чуйков не знал. Ему на это было наплевать. Он знал, что планы боевых действий надо готовить из расчета на самое яростное противодействие противника. Неожиданная и быстрая победа лучше медленного ожидаемого поражения. В штабе 9-й никто о поражении не говорил, но растерянность и непонимание происходящего – это витало в воздухе. И если на вопрос: «Кто виноват?» ответ был ясен – кто командует армией, тот и виноват, то вопрос: «Что делать?» – оставался открытым.

За своими раздумьями Чуйков как-то прошляпил появление шумного, округлого, энергично-громогласного военного, при ближайшем рассмотрении оказавшегося Рычаговым[43].

– А! Василий Иванович! Я тебя как раз и искал, помощь твоя нужна позарез, извини, даже поздороваться забыл! Здравия желаю, товарищ комкор!

– Здоров будь и ты, товарищ комкор! – с легкой улыбкой произнес Чуйков. И на него харизма молодого летчика-аса действовала безотказно.

– Василий Иванович, так поможешь? Очень прошу! – Рычагов посмотрел на Чуйкова таким пронзительным взглядом, мол, выручай парня, папаша!

– Павел Васильевич, разве я могу тебе не помочь? Умеешь ведь уговаривать! – Чуйков опять усмехнулся, как-то появление летчика сумело вывести его из мрачного состояния души.

– На том и стоим, Василий Иванович. А просьба у меня простая. Ты ведь с Чибисовым знаком?

– Николаем Евламптьевичем? Знаком.

– Вот. Посодействуй. Мне техники нужны сверх штата! Позарез нужны! В эти морозы мои делают что могут, обморожения пальцев у каждого первого, а не второго! Так я смогу хоть частично восстанавливать людей и держать парк машин в рабочем состоянии. Мне ведь не парадный строй держать, воевать надо! – Рычагов действительно воевал. Пока что только к его самолетам и персоналу по армии претензий у Чуйкова не было.

– Я такой просьбе, конечно, отказать не могу. С комдивом Чибисовым переговорю обязательно. Скажи, как сам дела в армии оцениваешь? – Рычагов на пару секунд задумался.

– Хреново я их оцениваю. Духанов – добрейшей души человек, а тут надо давить! Мои по струнке ходят, а тут, в штабе вразвалочку, на всех наплевать, завтра, послезавтра – край будем Хельсинки брать, парадом гулять. Нет! Они серьезно 44-ю дивизию планировали использовать только на параде в Оулу. Я, конечно, молчу, только тебе и только в обмен на услугу, но не тянет Духанов армию. Не тянет.

Глава десятая

Первые решения

Где-то под Минском.

Штабной вагон 44-й дивизии.

22 ноября 1939 года

Как жутко, до боли стучат вагонные колеса! Ординарец принес еще чаю, а я в блокноте стал быстро набрасывать главные мероприятия, необходимые для спасения дивизии и своей собственной шкурки. Мне вообще-то понравилось тело, которое досталось. Худощавый, подтянутый, физически хорошо развитый экземпляр, да еще и довольно располагающей наружности. А по поводу того, что он старше меня, ТОГО, так вообще никаких комплексов не возникало. Сколько бы я протянул в доме инвалидов? Вот только не надо мне про то, что в наших домах инвалидов порядки зашибись! Пару лет мучений и все – на свалку. Именно что мучений! А так есть шанс прожить! Ну хоть сколько-нибудь, да прожить. Вот чем я не собирался заниматься от слова совсем, так это писать товарищу Сталину письмо и описывать устройство атомной бомбы. А еще требовать установить на танке Т-34 командирскую башенку. Не надо быть идиотом, чтобы понять, что информации от меня поверят только если я буду заслуживать доверия, и никак иначе. А пока что я просто перспективный комбриг, который или справится с новой должностью, или шею себе сломает. Это такой сталинский подход к кадрам: есть молодой да перспективный, дай ему задачу, справился – повысь и дай задачу сложнее, пока не выйдет на свой уровень. Но если провалишь поручении вождя – не сносить тебе головы! Свой уровень надо уметь определять самому. Только не надо говорить, что Сталин ошибок не прощал, головы сносил направо и налево… Не было этого! Тот же комкор Духанов, Михаил Павлович, в Финскую проявил себя плохо, катастрофически плохо. Но расстрелян не был. В начале Отечественной получил дивизию, проявил себя при обороне Ленинграда, дослужился до командарма, стал генерал-лейтенантом. А маршал Малиновский[44]? Тоже под Харьковом потерпел страшное поражение, перевели на армию, исправился, снова дали фронт, провёл несколько блестящих наступательных операций, орден Победы номер 8 заслужил по праву!

Тут мои мысли прервали – в купе осторожно просочился комиссар дивизии, а по совместительству начальник политического отдела, с бутылкой водки в руке. Комиссар дивизии слег с пневмонией в Киеве, тот комбриг Виноградов лично отвез его в госпиталь, из-за чего отправка эшелонов 44-й дивизии чуть было не сорвалась, а он успел – и комиссара в госпиталь доставить, и в штаб округа заехать. Вот только в штабе он ни с кем не встречался. Блефовал. Да, было такое дело, но ведь как-то залегендировать свои послезнания надо было.

– Что с тобой, Алексей Иванович? Я тебя не узнаю. Давай, по душам поговорим, знаешь, и по соточке примем. За товарища Сталина! – в этом деле комиссар был профессионалом. Ну что же, сейчас и есть повод проверить, как буду «держать алкоголь».

– Наливай.

На столике тут же образовались два стакана, а комиссар привычно вытащил из карманов галифе кусок черного хлеба и шмат сала, завернутые в бумагу, с любовью посмотрел на розовые прожилки, говорящие о свежести продукта, который тут же стал пластать на куски с полпальца толщиной. Для всей полноты картины не хватало луковицы или пары зубков чеснока, но вот и они явились на свет Божий. С сервировкой стола по рабоче-крестьянскому управлялся политработник мастерски. Опыт-то не пропьешь! В каждом стакане плескалось ровно по сто грамм беленькой. Батя буржуазный коньяк не признавал и пил только водку, тайком предпочитая оной хороший самогон, благо, на украинских просторах хорошего продукта было найти проще простого, как и паленого, но каким-то классовым чутьем находил и.о. комиссара дивизии чистый качественный продукт.

– За товарища Сталина! – красиво, с выражением произнес.

Выпили. Закусили. Как я принял алкоголь? Да, никогда раньше не пил. Но нас тренировали. Алкоголь действует на мозг. Мозг можно приучить не реагировать на алкоголь. Этим штукам учат работников спецслужб, чтобы пить и не пьянеть, а самому слушать и на ус мотать. Мои тренировки на базе группы «Остриё» были построены по подобному принципу, вот только учитывали специфику моего организма. Закалка мозга через… Мама моя дорогая! Забыл это заумный термин, честное слово забыл! Так! Больше не пить! Как говорил полковник Полковников: «индивидуальный подход во всей индивидуалистической красе». Да! Не быть ему генералом, никто не захочет такое прекрасное словосочетание «полковник Полковников» разрушать! Так что ум мой оставался светел.

– Понимаешь, Алексей Иванович, у нас в дивизии ЧП! Командира подменили! – сообщил мне заговорщицким тоном собеседник. – И от этой подмены впал дивинтендант в прострацию, а начштаба готовится уйти в запой. Партия ему этого не позволит! Так что Ануфрий наш Иосифович вдул свой коньяк и почивает, а поутру имеет поручение от партии привести себя в порядок и приступить к напряженной и плодотворной работе. Только ты объясни мне, что за китайская муха тебя укусила?

Умеет комиссар говорить. Умеет и уговаривать. Но и я кое-что умею…

– Хорошо, что ты пришёл, Иван Тимофеевич, наливай, не стесняйся. Мне ведь нужно, чтобы ты подсобил, позарез надо! Вопрос жизни и смерти!

– Ну… (типа чем смогу, прозвучало).

– Ты же знаешь, что я с Семеном Константиновичем хорошо знаком? – кидаю пробный шар. Тут комиссару крыть нечем, он ведь знает, что знаком, но не знает, насколько, потому только пожимает плечами в ответ.

– Он мне бумагу интересную показал. Ты приказ наш знаешь? Общие планы по армии тоже?

– Ознакомился в общих чертах. – говорит как-то неуверенно комиссар. Вот оно! А ведь политработники в военном деле совсем плохо плавают… Надо обязательно донести мысль руководству о том, что комиссар еще и военный, так что политработникам – всем! надо пройти военное обучение соответственно их должностям. Хоть что-то втемяшить им в голову кроме уныло-стандартных политзанятий. Но пока что это не реально. Мой-то из простой рабочей семьи, в воинских делах ориентируется слабовато, образования особого не имеет, даже командирских курсов, он больше по митингам да по беседам с личным составом. Это его стихия. Умеет к каждому ключик подобрать! Умеет! Значит, на своем месте – пока что.

– Семен Константинович считает, что Духанов – теоретик, а не практик, его потолок дивизия, рано ему даже за корпус браться, не то что за армию. А планы 9-й армии проходили проверку оперативным отделом Ленинградского округа, там полковник Павел Григорьевич Тихомиров[45] руководит, толковый, по мнению Тимошенко, штабист. У Тихомирова оказался такой интересный майор Сергей Гаврилович Чернов[46]. Он и прошелся по оперативным планам 9-й как танк по жестянке… Тихомиров его замечания переправил Тимошенко, по старой дружбе, чтобы и на его мнение потом ссылаться.

Я выдержал паузу, намекая, что надо бы продолжить. Заинтригованный Батя быстро разлил ровно по сто еще и не выдержал:

– И что Семен Константинович?

– С майором Черновым согласился. Могу эту записку по памяти прошпарить, пусть и не дословно! Поехали!

На этот раз пили без тостов, как-то не хотелось, ни мне, ни комиссару. Ему-то знать не надо, что шпарить я буду слово в слово, с моей памятью это не проблема!

«Роль 9-й армии и ее задачи поняты командованием 9-й армии в основном, правильно, но решение построено на том, что противник не окажет никакого сопротивления… В среднем темп операции запланирован 22 км в сутки, в то время когда свои войска к границе шли 12–16 км в сутки с большой растяжкой частей и отставанием техники (артиллерии главным образом). Как же можно планировать такие темны на территории противника?! Это значит построить операцию на песке, без реальной обстановки и особенностей фронта. При планировании, видимо, противник в расчет вообще не принимался и бездорожье также не учитывалось, за это можно поплатиться срывом всей операции в самом ее начале, особенно если противник окажет хотя бы небольшое сопротивление путем заграждений и прикрытия погранчастями, не говоря уже о подброске полевых войск… При движении 9-й и 8-й армий вглубь будет образовываться разрыв между ними. Наличие у финнов дорог (железных и шоссе) дает возможности создавать реальную угрозу флангам и тылу 9-й и 8-й армий и ее отдельным дивизиям… Коммуникации их… все будут перерезаны диверсионными группами противника, и они могут оказаться без питания и боеприпасов, причем тактика финнов к этому, в основном, и будет сводиться…

– Так, значит, мы попадаем как кур во щи? – на этот вывод Батю хватило. Все-таки, говорю, человек на своем месте. Его подучить бы!

– Ну да, сам знаешь, что гениальные военные планы летят в тар-тартары после первого же боя. Под Аустерлицем руководство союзников приняло гениальный план, который был построен на предположении, что Наполеон двигать свои войска не будет, получился страшный разгром. У нас предвижу что-то подобное. Мы начнем туда прибывать, а нашу дивизию раздергают по частям, оставят два-три батальона, а задачу нарежут как корпусу. И что будет? Плохо нам будет, Иван Тимофеевич, очень-то плохо!

– Ну про Наполеонов мне не рассказывай, яво Кутузов знаешь, как приложил! – блеснул знанием истории наш политический руководитель.

– Кутузов его под Бородино приложил, а Наполеон Кутузова под Аустерлицем. Квиты. Ты наливай, там еще чуток остался…

Мы тяпнули по последнему полтинничку на душу.

– И что делать?

– Надо пересматривать планы, только делать никто ничего не будет. Кто такой Чернов? Для Духанова ноль! Тихомиров перезванивал Тимошенко, жаловался, что ездил к Духанову, но на его уже предупреждения никто внимания не обратил. В штабе 9-й прожектеры сидят. Мы ничего не сделаем. Духанов – человек Климента[47], а есть такое очень тихое мнение, что неудачи нашей армии на первых этапах войны дадут шанс подняться Тимошенко[48].

– Ну, это ты не говорил, я не слышал… – Батя все-таки человек неплохой, хотя кто его знает, может, возьмет себе на заметку вольные речи командира на пьяную голову.

– А я и не говорил ничего. Нам надо сделать так, чтобы наши головы на месте оказались! А они полетят, если начнут искать виноватых.

– А от меня-то ты что хочешь?

– За то, что поставишь Волкова на ноги и заставишь работать, тебе спасибо от всей души. Это дело важное, без Волкова я как без рук. Но нужны твои связи старые, ты же из путейцев?

– Конечно, в Смоленском депо начинал обычным рабочим.

– Вот… смотри, по приказу наш 305-й полк должен разгружаться в Кочкоме, остальные части следуют в Кемь (ага, та самая Кемска волость). А ты не можешь сделать так, чтобы 305-й подзадержался в пути, и стал разгружаться в Кеми, по ошибке?

– А зачем это надо?

– А затем, чтобы там, куда нас перенаправят, мы били бы одним могучим кулаком, а не растопыренными пальцами.

– Ну, эта, растопыренными пальцами да по глазам! Понял тебя, комбриг, понял. Посмотрю, что можно сделать. В Гродно постараюсь связаться с нужными людьми… Ох, командир, не сносить мне с тобой головы…

Пахоменко не подозревал, насколько он был бы прав.

Глава одиннадцатая

Замена

Ленинград. 5 декабря 1939 года

Ленинград встретил эшелоны 44-й дивизии дождем пополам со снегом, пронизывающим сквозь одежду холодом, на смену которому спешили крепкие морозы, только начинающие набирать силу. Очень быстро дождь исчез, сменился просто снегом, падавшим большими лохматыми хлопьями, а под тонкой коркой свежего льда противно чавкала какая-то грязная мутная влага. Штаб дивизии прибыл в одном из первых эшелонов, и дивизия стала накапливаться в Питере, как в важном логистическом узле, не смотря на окрики из штаба армии, комбриг Виноградов не собирался никуда спешить[49]. Первоначально дивизия направлялась на войну по частям, довольно разбросанным порядком, виной которому была работа штабов армии и дивизии. К приезду в Питер (простите, привычка), в Ленинград, командир 44-й дивизии окончательно убедился в профнепригодности полковника Волкова. Полковник много пил, не смотря на влияние политрука дивизии, который помогал начштабу уничтожать горючие запасы, а воды начштаба практически не потреблял: только водку, любимую. Удивительно, но Батя инстинктивно принял сторону Виноградова, что-то такое правильное почувствовал Пахоменко, но дивизия осталась фактически без начальника штаба. Ибо пьяное бревно над штабом начальствовать не может!

Утро пятого декабря сорокового года было морозным, небо каким-то стальным, тьма охватила город на Неве, и солнце не могло пробиться сквозь тяжелые облака. Нельзя было сказать: утро сейчас или вечер. Говорят, что Бог пьяного бережет. Не в нашем случае. Наблюдаю, как из штабного вагона выгружают носилки с полковником Волковым, который очень неудачно упал с высоты собственного роста и крепко приложился головой, потеряв сознание. И я к этому никак причастен не был, хотя мысль подтолкнуть чуток Волкова однажды промелькнула. И я собирался его оставить любыми ухищрениями в Питере. Упс! Опять мысленно прокололся! Не Питер – Ленинград! Так случилось, что не было счастья, да несчастье помогло. Вот только дивизия оказалась без начальника штаба. Работа штабиста особая, вон будущий маршал Победы, Георгий Константинович Жуков от работы штабиста всегда в ужас приходил! Особенно, если штаб был Генеральным. А вот и машина, беру ординарца, мне теперь срочно надо в штаб Ленинградского военного округа, дело есть!

В это время командовал ЛенВО командарм Мерецков[50], но мне надо было не к нему, мне нужен был комдив Никандр Евлампиевич Чибисов[51], начальник штаба Ленинградского военного округа. Чибисов – интереснейшая фигура. Ему еще предстояло прославится при форсировании Днепра, но уже сейчас был известен твердым неуживчивым характером, умением отстаивать свою точку зрения, как говорится, перед начальством никогда не лебезил, голову не гнул, знаю, что в своё время (в МОЕЙ реальности) не сойдется характером с Никитой Сергеевичем Хрущевым, от которого немало и пострадает. Надеюсь, что сейчас, в ЭТОЙ реальности, минует его чаша сия. О моем визите начальник штаба ЛенВо был уведомлен заранее, поэтому принял меня сразу по прибытии. Комдив Чибисов оказался невысоким полным человеком с круглым, чуть одутловатым лицом, на его лице немного нелепо смотрелись усики щеточкой «под Ворошилова». Принял меня комдив приветливо, хотя и не понимал, почему я так настойчиво к нему напросился.

– У меня большая беда, Никандр Евлампиевич! Идти в бой, а начальника штаба нет. Обидная травма, полковник Волков попал в госпиталь. Мне нужен новый начштаба.

Я увидел, что на лице комдива Чибисова возникло понимание, проблема действительно была острая. Ободренный такой реакцией, я продолжил:

– Замы Волкова откровенно слабы, не дотягивают до уровня, перетасовку с комполка накануне боевых действий крайне неразумно устраивать. Хочу попросить у вас откомандировать мне специалиста.

– Вот как? Так сразу и не соображу, кого вам рекомендовать, или вы имеете на кого-то виды? – Чибисов задумался, явно перебирал в уме какие-то варианты.

– Так точно, товарищ комдив! Очень хочу попросить у вас майора Чернова, Сергея Гавриловича. Пусть растет товарищ.

– Хха… это тот майор, что у полковника Тихомирова… ххе… а губа у тебя, комбриг, не дура! Майора на полковничью должность, это даже… кхе…

И Чибисов задумался. Торопить его я не собирался, знал, что комдив человек основательный, но тугодум. Любит обдумать, обмозговать, все взвесить…

– Хорошо, рискну, дам тебе майора, точнее, риск твой, комбриг, смотри, не ошибись. Мне тут звонили, жаловались, что ты на фронт не сильно спешишь, что скажешь, комбриг?

– Товарищ комдив, по планам, мы должны были финнов опрокинуть и по бездорожью рвать за 20 км в день, то есть, сейчас, когда наступление началось, пройти, как минимум, до берега Балтики. И где они, эти берега? Вы ведь сводку знаете лучше меня.

– Н-да, буксует пока что твоя 9-я, да и 8-я хоть энергичнее двигается, но до победных реляций далеко. Почему это происходит, как считаете, комбриг? Сможете увеличить темп наступления, наверстать отставание?

– Нет, боюсь, все будет наоборот, притормозят нас финны. Там ведь фактически бездорожье, трудная местность, движение и снабжение по ниточкам дорог, их легко можно перерезать и небольшими силами. Противник может пропустить нас немного вглубь, а потом отрезать части от снабжения. Считаю, причиной тому недооценка противника и слепая вера в пролетарский интернационализм.

– Вот как? – Чибисов удивленно приподнял левую бровь. – Интересно, интересно рассуждаете, комбриг… Виноградов… Запомню.

– Основу финской армии составляют крестьяне, ведущее хуторное хозяйство, попросту кулаки. Мне курсанты рассказывали, как тяжело с финнами было драться во время гражданской. Кулак нам не друг, а самый заклятый враг. А пролетариат в Финляндии слаб. Мне как-то в масштабное восстание в самой Финляндии не верится, да и дело не в моей вере. Строить планы на том, что буржуи в финских дебрях лапки вверх задерут, как те же поляки, не стоит. Кулак за свой кусок земли будет драться зло, отчаянно. Да вы по Гражданской все знаете.

Чибисов согласно кивнул головой. Такие смелые рассуждения пришлись ему по душе.

– Да и знание местности на его стороне. Тяжело будет. Победим, это безо всякого, но какой ценой? Не умыться бы кровью.

– Смело рассуждаете, Алексей Иванович! Не боитесь обвинения в трусости? Не бойтесь. А то, что будет непросто, правильно думаете, страна-то у них маленькая, а вот национализм у финнов сильно развит, да и офицерский корпус в армии во многом создавался и обучался германскими генералами[52]. Будут сражаться с нами жестко.

Было видно, что каким-то мыслям комдива Чибисова я попал в резонанс, во всяком случае, то, что меня назвали по имени-отчеству, уже говорило о многом.

– Поэтому мне и нужен толковый штабист, чтобы запланировал движение дивизии так, чтобы ударить железным кулаком в мягкое финское подбрюшье.

– Чем могу еще помочь? – для Чибисова это предложение было фигурой речи, но… наглеть, так наглеть.