Невинность в расплату бесплатное чтение

ПРОЛОГ

ПРОЛОГ

Я не дышу.

Все тело, подрагивающее мелкой дрожью, окутывает ледяной холод.

Дурацкая свеча дрожит в ледяных пальцах так, что сейчас нервная пляска свечи подожжет накинутый невесомый халат и распущенные волосы.

Я здесь.

В доме Бадрида Багирова. В его кабинете. Сама себе не верю.

Он сидит у камина.

Широко расставив крепкие длинные ноги. Медленно потягивая виски из уже наполовину опустевшего стакана.

И прожигает. Прожигает меня черными, ледяными, ядовитыми глазами.

Буравит холодным металлическим взглядом из-под нахмуренных бровей.

От этого взгляда у каждого замирает дыхание. Вышибает воздух. Я и раньше слова не могла сказать, когда он смотрел. Вот так. Как может только он.

Но теперь…

Теперь это в тысячи раз страшнее.

— Так зачем ты пришла, Мария? Забирать мое время? Оно слишком дорого. Особенно, для тебя.

Вздрагиваю.

Его голос бьет прямо под ребра. Заставляет покачнуться. Но отступать некуда.

Дрожащими руками откладываю свечу. Ставлю на стол.

Расстегиваю пуговички халата, стараясь не смотреть ему в глаза. Не задыхаться от его бешеной энергетики, которая даже так. На расстоянии. Пропитывает меня насквозь. Прошибает.

— За этим, — выдыхаю, наконец сумев поднять на него взгляд.

Халат падает к моим ногам.

Я остаюсь перед ним в одном прозрачном, как паутинка балдахоне.

Совершенно голая. Без белья.

В приглушенном свете мое тело все перед ним нараспашку.

Одним рывком подымается с кресла.

Оказывается передо мной. Как скала, нависает, буравя черными порочными глазами. Хлещет, как плеткой. Ударом лупит взглядом.

Опаляет обжигающим и ледяным одновременно дыханием.

Теперь я чувствую себя совсем крошечной. Он как скала. Как зверь. Способный растерзать.

— Значит, твой отец вырастил двоих шлюх.

Его голос лупит похлеще взгляда.

Презрением, от которого скручивают руки.

И мощной силой, что заставляет врасти ногами в этот проклятый пол.

— Одна, которая должна была завтра взойти со мной на алтарь и стать супругой, войти в благородный род, решила трахнуться перед этим с каким-то заморышем. А вторая пришла отработать ее вину?

— Я девственница, — шепчу на грани потери сознания. — Я чиста, Бадрид. К моему лицу и телу никогда не прикасался ни один мужчина. Мы все понимаем, что Александра поступила непростительно. Покрыла страшным пятном позора нашу семью. И перед тобой… Перед тобой совершила страшное. Этому нет ни оправданий, ни прощения. Но… Мой отец… Послал меня… Загладить ее вину. Перед тобой.

Руки дрожат.

Лучше бы не ставила свечу. Не отставляла.

Хотя. Наверное, и не удержала бы ее сейчас в руках. Уронила бы на пол. И еще сильнее разозлила и без того разъяренного Багирова.

— Вот, значит, как.

Наклоняется.

Диким, пронзающим взглядом ощупывает все мое тело.

Не смотрит.

Словно уже берет.

Рвет. Распинает на части.

Клеймо выжигает.

А я… Я не могу даже закрыться.

— Ты понимаешь, что это значит, Мария?

С шумом, как дикий зверь втягивает воздух прямо у моей груди. Прямо над напряженными сосками, которые сейчас выкручивает от страха.

— Ты будешь никем. Даже не наложницей. Меньше, чем рабыней. Я буду трахать тебя где захочу, когда захочу и как захочу. Молча. Утоляя свою похоть. Как вещь. Как самую поганую тряпку. Ты никогда не выйдешь замуж. Не родишь детей. У тебя никогда. Не будет. Ничего своего. Никакого права голоса. Ты рот открывать будешь только для того, чтобы ублажать мой член. Никто и ничто. И. Если. Мне не понравится. Я просто вышвырну тебя отсюда. Ты будешь изгоем и позором. Твоя семья не примет тебя обратно.

— Я знаю.

Нервно тереблю подол прозрачного балахона руками.

— Я знаю, на что иду. Бадрид.

— Думаешь, твоя девственность способна отменить войну? Смыть унижение и позор? Плевок, который швырнула мне в лицо твоя семья?

Ежусь.

Еле сдерживаюсь, чтобы не обхватить плечи руками.

И не сбежать отсюда со всех ног.

Это была очень слабая надежда.

Род Багировых жесток. Силен. Властен.

Такого не прощают.

За такое сметают всю семью. Вырезают. Отбирают все, что есть. Сжигают дома.

Это страшное преступление. Александра и правда сошла с ума. Дикое безумие. Перед самой свадьбой отдаться другому. Свадьбой с самим Багировым!

И…

Это дикий, безумный план. Прийти сюда и предложить себя ему! Совершенно безумный!

Но…

Это единственный шанс. Единственный выход.

Здесь не помогли бы ни деньги, ни мольбы, ничего…

Только так. Только единственный шанс. И то, довольно призрачный.

Багиров может взять меня, а после вышвырнуть. Или оставить при себе, так, как он сказал. Собачкой. Шлюхой. Безмолвной рабыней.

И все равно камня на камне не оставить от нашей семьи.

Такого никогда не прощали. Никогда. Такое оскорбление во все времена стирается только кровью.

— Бадрид…

Опускаю глаза.

Стараюсь оградиться от его тяжелого дыхания, что пульсом гудит в висках, раскалывая их насквозь.

— Я прошу. Принять. Меня как извинение моей семьи.

— Хорошо, — его пальцы смыкаются на моем соске, заставляя вздрогнуть.

Острый поток тока в один миг пронзает насквозь. Кипятком. Прошибает так, что еле сдерживаюсь, чтобы не застонать. Не отпрянуть.

— Хорошо, Мария. Я приму твою девственность. Но ты понимаешь. За это я ничего тебе не обещаю. Ни-че-го.

Шумно выдыхаю, прикрывая глаза, когда его руки болезненно обхватывают полушария моей груди.

Ну вот и все.

Шаг в пропасть сделан.

1 Глава 1

Глава 1.

— Боже, Мэри! Ты таращилась на Багирова так, что рта не могла закрыть!

Алекса швыряет в меня подушкой.

Да. Ей уже двадцать, а мне восемнадцать, а мы до сих пор делим одну комнату на двоих.

Нет. У нас довольно места. Целый дом. Но мы, пусть такие и до ужаса, просто поразительно разные, всегда были настолько неразлучны, что ни за что не могли бы представить, как это жить не вместе.

Не болтать перед сном, развалившись на своих постелях рядышком. Не делиться секретами и не ругаться из-за того, что кто-то слишком долго сидит в ванной.

Алекса полная моя противоположность.

Сильная. Яркая. Рыжеволосая вечно несущаяся куда-то фурия.

Ей все интересно. До всего есть дело. Ей надо всегда побывать везде.

И на гонках. И на самых крутых вечеринках. И на стрип танцах, которым обязательно нужно научиться. И на студенческой вечеринке в общаге до утра.

Ничто не может пройти мимо Алексы. Жизнь слишком коротка, и надо брать ее всю, — такой ее девиз.

Конечно, родители уверены, что их старшая дочь просто ангел. Потому что я постоянно ее прикрываю.

Ну, а вечные круги под глазами у нее, конечно же, от того, что рьяно учится по ночам.

— Ты перетруждаешь себя, милая, — миллионы раз говорила мама по утрам, поглаживая Алексу по руке.

— Твоя эта вся учеба… Экономика… Это все тебе не пригодится. Роль женщины выйти замуж и стать хозяйкой большого дома. Опорой мужчины. Его тылом. Тебе уж точно не придется своей экономикой зарабатывать на жизнь. Брала бы пример с Мари. Она уже вполне способна стать хозяйкой. Управлять домом и слугами. Тихая, спокойная. Размеренная. Нежная. Только ты со всем носишься. Никак успокоиться не можешь. Мужчине нужна нежная жена, а не ураган. Алекса!

— Мари тоже учит языки в универе, — пожимает плечами, чуть не давясь завтраком. Конечно. Ей же опять срочно надо куда-то лететь.

— Да. Образование совсем не грех. Даже нужно и почетно. Женщина не должна быть дремучей. Умной и образованной, разве я спорю? Но не надо уж слишком усердствовать, Алекс. Лучше больше бы времени занималась собой. Другим образованием. Более мягким. Не забывай. Скоро ты станешь женой и хозяйкой одного из самого влиятельного человека Европы. Ты должна уметь подавать себя. А не носиться, как молодая ретивая козочка.

— Ну мааааам!

Алекса, как всегда, фыркает, а глаза горят предвкушением новых приключений.

Ну да. Ей сегодня ночью еще сматываться на гонки.

И подтягивать хвосты по зачетам, которые она завалила.

— Это же так нудно! Большой дом! Потом дети! Долгие разговоры со всеми этими нужными людьми! Мне почти двадцать! И скоро меня закроют в самую настоящую тюрьму! Дай мне еще свободы! Надышаться жизнью перед унылым склепом!

Мать только вздыхает, а Алекса уже срывается с места.

На ходу чмокает ее в волосы и улетает, допивая кофе.

И я вздыхаю.

Я хотела бы так же.

Вот так уметь спорить и никого не слушать.

Быть такой шикарной. Веселой. Дерзкой, как она.

За ней и парни потому табунами бегают. И друзей у Алексы весь университет. Она везде. Самая яркая. Самая веселая.

Не то, что я.

Я так не умею.

Сижу над книжками. Над переводами, которые Алексе показались бы скучными. Но мне нравится. Слушаю классическую музыку и совсем по-другому одеваюсь.

И в жизни бы не осмелилась, как она, сбегать из дома по ночам.

Мне иногда даже завидно.

Хотя… Мы просто разные.

Я вряд ли смогла бы получать кайф от всего того, чем занимается Алекса.

Одна только ее вчерашняя выходка чего стоит!

Когда напилась в супер-новом баре и вылезла на стойку танцевать! Я бы с ума сошла!

— Ты смотрела на него, как на привидение!

Хохочет, пока я отшвыриваю подушку обратно.

— Прям в соляной столб превратилась. Замерла. Рот не могла раскрыть. Двух слов сказать. Или влюбилась? Мариииии! В моего жениха!

Даже не спорю.

Багиров меня просто оглушил.

Невероятной энергетикой. Сумасшедшей. Бешенной. Такой, которая при единственном взгляде просто сбивает с ног.

Но он… Он зверь. Настоящий. Исполин, который, кажется, способен убивать одним тяжелым взглядом.

Не понимаю, как Алекса этого не заметила.

Да перед ним все замирали!

Даже отец. Он и сам с трудом выдавливал из себя слова.

Багиров появился, как принц из сказки. Это правда.

Договоренность их свадьбы подписана давно. Так давно, что я даже не уверена, что на моей памяти он был хоть раз в нашем доме. Просто мы с детства знали, что Алекса просватана. И все. Никогда даже не видели жениха. Разве что на фото. Но они не передают и сотой части того, каким он оказался в реальности.

Он прислал своих людей в наш дом.

С дорогими подарками.

Украшениями для меня, мамы, и конечно же, своей невесты. Такими, от которых мы только рты раскрыли.

Отцу прислал какую-то сумасшедшую коллекцию оружия и ящик роскошного виски.

Вместе с приглашением поужинать в самом роскошном ресторане столицы. В котором, естественно, во время ужина, не было никого, кроме нас.

Мы с Алексой глупо хихикали, надев свои лучшие наряды, пока ждали жениха.

Но… Стоило ему появиться, как обе замерли. И пусть она не говорит, что я одна. Сама превратилась в самую настоящую статую и раскрыла рот.

Огромный. Мрачный. Ледяной.

С тяжелым черным взглядом, что прожигает насквозь.

Невероятно красивое лицо. Мужественное. Высокий лоб, густые черные волосы, твердый подбородок. Идеальный. Дьявольский.

Его красота ударила будто волной. Жестокая. Холодная. Чужая.

Огромное тело с перекатывающими мышцами заставило отпрянуть.

Хищник. Зверь.

И пусть он улыбался и был предельно вежлив.

Ухаживал за мамой и бросал пронзающий взгляд на Алексу, от которого сердце начинало биться где-то в горле.

Зверь. Зверь. Зверь.

Стучало у меня в висках.

Настоящий дьявол.

Ленивая расслабленность хищника не спрятала тяжелый лед в глазах.

Нажим, с которым он смотрел на каждого.

Внутри замирало. Ощущение, что вот так же, улыбаясь одними идеально очерченными губами, он способен в любой момент рвануться и просто растерзать. Выгрызть горло.

От него это исходило волнами. Волнами, которые бьют по самой коже. Ощущаются физически. Отбиваются в животе ударами. Набатом.

Даже Алекса, всегда бойкая, и то притихла. Только улыбалась и кивала в основном в ответ. Кажется, даже не всегда понимая, о чем он ее спрашивал.

Отец, крупный, почти под два метра ростом мужчина рядом с Багировым казался и вовсе карликом. Будто съежился. Стал меньше в разы.

И дело тут совсем не в росте.

В том, как этот мужчина умеет порабощать все вокруг. Одним своим присутствием. Одним взглядом.

Но почему-то за весь вечер этих взглядом досталось именно мне. Хоть я и казалась оставаться самой незаметной.

Каждый раз прожигал меня. Ударял льдом и пламенем. Так, что распахивались губы и я замирала. Не в силах даже сделать глоток воды.

Отбиваясь в животе. Под кожей. Под ребрами. Каждый раз, когда черные жгучие глаза останавливались на моем лице.

Заставляя гореть.

Замирать.

Чувствовать, как внутри расползается что-то черное.

Мрачное. Тягучее.

Заставляет цепенеть, а после оглушительно заводит сердце так, что оно начинает биться где-то в горле. Выскакивая наружу.

— Рад познакомиться, Мариии, — его голос впился внутрь. В кожу.

Вязкой волной, как горячая смола.

Бархатный. Низкий. Чуть хриплый. Тягучий.

Разъел какие-то поры. Оплел паутиной. Липкой. Больной.

И пальцы ударило током, когда прикоснулся. Едва. К самым кончикам, на прощанье.

Так, что этот ток выстрелил в пятках. Пронзил все нутро.

2 Глава 2

— Можно подумать, ты сама осталась спокойной. Не ври, Алекса! Мы все были от него в шоке!

— Это да…

Задумчиво обхватывает подушку, усаживаясь на постели.

Наконец становится серьезной. Для Алексы это прям как полет кометы, так редко бывает.

— Знаешь. Я вот думаю. Как это? Жить с таким мужчиной. Если честно, с ним даже в одном зале находится и то было трудно. Будто задыхаешься, — шепчу, понимая, что никак не могу предствить Алексу его женой. Ну вот никак. Рядом они как-то не складываются.

— Ну, дорогая! Это просто пока. Первое знакомство! Офигенное впечатление! Ну, а по сути? Он просто мужчина! Такой же, как остальные! Ну? Ласково. Глазками пострелять. Плечиками повести. И весь страх, которого напустил, пройдет!

— Ой, мне так не кажется. Ты просто привыкла к своим парням, Алекс. А тут… Тут совсем другое дело.

— Ты просто слишком много думаешь и совсем не знаешь мужчин, Мари! Расслабься! Все будет отлично! Справлюсь и с этим медведем! Это в природе женщины! Будет есть с моих рук, если правильно себя повести! Не переживай! Я и тебя так научу! Очень скоро и ты сумеешь вертеть мужиками, как захочешь! В этом такой кайф, Мари! Даже не представляешь!

— А вообще, знаешь… Ты и так ему понравилась. Без всего. Если бы я тебя не знала, решила бы, что маленькая Мари захотела увести себе моего богатого жениха!

— Перестань, Алекс. Не говори глупостей, — швыряю в нее подушкой.

— Серьезно. Ты что? Не видела? Да он на тебя только весь вечер и смотрел! Так, что даже у меня мурашки шли по коже. Ты понравилась ему, Мари. Зацепила.

— Он просто знакомился, — пожимаю плечами, чувствуя, как вся покрываюсь удушливой краской.

Да. Его взгляд снова вспоминается. Пробирает так, будто срывает кожу.

— Как знаешь. А я… Знаешь, я была бы рада, если нас поменяли местами!

— Что? Как это? Поменяли? Ты о чем?

— Марииии, — вздыхает, снова падая на постель. — Черт! Это все так не вовремя! Не хочу! Я не хочу за него замуж! Не сейчас! Сергей. Он… Понимаешь… Он таааакой!

— О, Боже.

Даже закрываю лицо руками.

— Алекса! Только не говори, что ты таки влюбилась в этого ненормального гонщика!

— А чем он ненормальный? Ну вот чем, а? Он молодой. Шикарный. И, между прочим, из очень неплохой семьи. Точно не ниже уровнем, чем наша. Даже выше. У него отец известный бизнесмен! И… Если бы не эта идиотская, дурацкая давняя брачная договоренность! Если бы не Багиров, который, если честно, по-хорошему, мог бы о ней и забыть, как я надеялась. Или откупиться. Ведь и такие случаи были. Мы не подходим их семье. Ни по уровню. Ни по чем. Наши деды когда-то что-то вместе начинали. Придумали эти брачные договоренности чуть ли не до седьмого колена. Так дружбу, блин, на века и поддержку кровную связывали. По-хорошему-то и толку и выгоды для Багировых в этом браке нет! По традиции, он мог приехать и предложить отцу отступные. И я надеялась… Что так и будет!

— Ох, Алекс. Это вряд ли. Думаю, если бы он хотел разорвать этот договор, то не звал бы нас на ужин. Сразу бы пришел к отцу.

— Я тоже так думаю, — тяжело вздыхает. — Но… Надежда же умирает последней, правильно! Черт! Да я только жить начинаю! Я люблюююююю! Люблю его, понимаешь! А тут этот Багиров. Как снег на голову. Ладно, сестренка. Заболтались. Лучше помоги мне сегодня сбежать. Я собираюсь провести с ним всю ночь. Поедем на озеро. Вдвоем…

— С ума сошла! Алекса! Только не сегодня! Если отец узнает! А если узнает Багиров! Что ты! После того, как он появился какие-то шашни крутишь! Алекс! Ты прекрасно понимаешь, что будет! Это страшные люди! Они такого не простят!

— Мари! Я люблю его! Я сдохну без него, понимаешь! Сдохну с этим чудовищем! Если он не откажется… То… Хотя бы так. Хотя бы глоток. Маленький. Того, кого люблю. На прощанье. Перед смертью. Черт, Мари! Сколько мне осталось? Месяц? Месяц до двадцати! А как раз в двадцать и должен состояться этот идиотский брак! Ну пожалуйста! Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста!

Она падает на колени перед моей постелью, хватая за руки.

Черт.

Вот такой Алексу я не видела еще никогда в жизни!

Похоже, она действительно влюбилась в своего байкера, да еще и серьезно!

— Хорошо, Алекс. Конечно. Я тебя прикрою, — вздыхаю, понимая, что все равно нет выхода.

3 Глава 3

Дурацкие средневековые традиции.

Этот брак загнал нас всех в ловушку.

Но если Багиров не откажется сам, отец ни за что не упустит возможность породниться с такой семьей!

Что ему любовь? Что чувства?

Конечно, все это он считает глупой женской блажью. Дурацкими капризами.

А жизнь, по мнению Рустама Булатова, нашего отца, должна зиждиться на каменных сводах здравомыслия.

Да и семье Багировых никто в здравом уме точно ни в чем не откажет!

Это же… Это же хозяева целой империи! Некоронованые короли! Серые кардиналы! Именно те, кто и вертит нашу планету, как им хочется! Негласно управляя почти всем еще с несколькими семействами такого же ранга.

Назначают политиков. Заставляют всех выполнять их приказы по щелчку.

Боже. Во что мы вляпались?!

Алекса не возвращается, а я не нахожу себе места.

Черт!

Ну договорились же!

Договорились, что не на всю ночь, а на пару часов отлучится!

Отец как в лихорадке.

Подготовка к свадьбе полным ходом.

А она…

Она как будто с катушек слетела в эти последние недели!

Ни разу. Ни разу за все время не ночует дома!

Я уже устала ее прикрывать.

Отвечать родителям из-за двери ее голосом. Прикидываясь усталой и замученной.

Ведь им постоянно! Постоянно, каждую минуту что-то надо!

Спросить, уточнить, в миллионный раз подогнать платье и перебрать украшения! Черт!

Зато Алекса ползает, как полудохлая муха после своих ночных похождений.

Каждый день все сереет и бледнеет еще больше.

Любовь выжигает ее, как червяк. Изнутри.

Не увлеченность. Лихорадка. С ненормальным блеском в глазах и расбухшими, до крови искусанными губами.

— Я люблю его, — выдыхает она, возвращаясь и падая, как камень, на постель. — Люблююююю, Мари! Боже! Чтоб этот Багиров провалился! Я же без него… Я без него просто сдохну!

Только всем наплевать.

Кому объяснишь?

Матери, что светится от счастья и ничего не замечает?

Отцу, который спит и видит, как мы взлетаем на социальный Олимп?

Никому.

Приходится молчать. И прикрывать Алексу, пропадающую каждую ночь.

А что остается?

Пусть хоть напоследок вдохнет своего счастья. Своей жизни. Иначе ее просто запрут в доме и не выпустят до тех пор, пока ее не заберет муж.

— Алекса! Возвращайся немедленно!

Пришлось самой вылезти в окно ночью и перелезть через ограду, чтобы дозвониться сестре. Ну, в общем-то меня никто не заподозрит. Если кого-то встречу, объясню, что тоже, как и все, дико нервничаю перед свадьбой и не могу уснуть, вот и вышла прогуляться.

— Багиров должен утром приехать в город. Ты меня слышишь?! Он вполне способен сразу заехать к нам! И если ты в это время начнешь влезать в окно…

— Может, и к лучшему, — чуть не матерюсь, слыша ее безжизненный голос. — Увидит, что невеста его недостойна. Шастает по ночам. Откажется.

— Отец тебя убьет. Нас обеих убьет, Алекс. Возвращайся!

Еде сдерживаюсь, чтоб не наорать.

— Не слишком ли позднее время для прогулок?

Только успеваю отключить телефон и спрятать в карман, как в спину резко бьет суровый властный голос.

И, пусть я слышала его раз в жизни, этого достаточно, чтобы узнать даже через миллион лет.

— Господин Багиров, — разворачиваюсь на дрожащих ногах.

Тут же ошпаривает взглядом.

Забирается под накинутое платье.

Крюком захватывает позвоночник. Так, что в один миг меня начинает потряхивать.

— Называй меня Бадрид, — он близко. Слишком близко.

Один шаг, и вот его дыхание уже опаляет мое и без того горящее лицо.

Глаза прожигают.

Чувствую себя, как воришка на допросе.

Хотя…

Я и так чуть не попалась. А его взгляд сверлит хуже рентгена.

— Мы ведь уже почти семья.

Нутро прожигает. Что он слышал? Почему его взгляд такой тяжелый?

Давит. Придавливает к земле. Одним взглядом заставляет выдать все тайны. Во всем признаться.

Раздирает кожу. До мяса. Едкой кислотой.

Его голос вырывает из дурманного плена взгляда.

Только для того, чтобы, как в кипящий котел, бросить в новый еще более вязкий дурман.

— Мне не нравится, что ваш отец позволяет вам такое. Быть на улице. Ночью. Пусть даже только за оградой. Женщине не пристало разгуливать одной ночью на улицах.

Он говорит строго. Рвано. Резко.

И внутри все сжимается. Снова и снова. Перед глазами темнеет.

Его это злит? Приводит в ярость? Я четко слышу почти бешеные нотки в его голосе, хоть лицо и остается непроницаемым. Ледяным. Высеченным из камня.

Но ярость мечется и в глазах.

О, Боже. Если он узнает… Если он только узнает…

— Столько хлопот и переживаний с этой свадьбой, — выдавливаю из себя слабую, очень бледную улыбку.

Поражаюсь, как не дрожат губы.

Как я, черт возьми, еще не свалилась в обморок прямо ему под ноги.

4 Глава 4

— Переполох. Все волнуются. И я… Просто не могу уснуть.

— Свадьба должна радовать, — его голос вдруг превращается в чистый расплавленный бархат.

И глаза.

Его глаза оказываются рядом с моими. Совсем рядом.

Вязкой пропастью. Таким же черным бархатом.

В котором вдруг хочется утонуть. На миг. На мгновение. На минутку. И сердце заходится с бешеной безумной скоростью.

— Это ведь праздник. Радость, да, Мари?

— Конечно, — ошарашенно выдыхаю, не понимая этой перемены.

— Слово предков для меня нерушимо. Это святое. Но… Наши традиции позволяют брать не одну жену.

Его пальцы вдруг ложатся на мои губы. Опаляя. Пронзая током и огнем до внутренностей.

Замираю.

Не могу моргнуть. Не отвожу глаз от его совсем почерневшего взгляда.

— Я бы хотел. Чтобы ты подумала, — оплетает меня мраком своего голоса. Бархата. Силы. Режет по всем окончанием. Не отрывая пальцев от губ.

Вызывая внутри пожар. Настоящее пламя. Оно беснуется внутри меня. Сжигает. Пожирает.

— В договоренности нет свободной воли. Это традиция, которую мы должны чтить. Но в остальном… Подумай, Мари. Подумай, девочка…

Проводит пальцами по губам до самого края.

Заставляя крупный ток вспыхивать под кожей.

Исчезает. Растворяется в черноте ночи. Как тень. Как привидение. Настоящий исполинский призрак.

Едва проведя своими губами напоследок. Не коснувшись. Только рядом. Опалив своим воздухом, своим дыханием. Отравив.

И будто оставив след. Клеймо.

Губы горят. Кажется, даже когда касаюсь руками, их обжигает.

О, Боже.

Замерев, смотрю ему вслед. А после бросаюсь бежать.

Задыхаясь, сбиваясь с дыхания.

Одним взмахом перепрыгиваю высокую ограду. Даже не помню, как вваливаюсь в нашу комнату через окно.

Внутри полный раздрай.

Ток. Пожар. Фейерверки.

Не соображаю, что делаю.

Просто подхожу к огромному зеркалу.

Сбрасываю платье. Остаюсь обнаженной. Полностью.

Алекс была права!

Я и правда? Правда ему понравилась?

Как в первый раз рассматриваю себя в зеркале.

Белая, почти прозрачная кожа. Просто светится. Видны голубые жилки вен. Как фарфор, говорила мама. Но я всегда завидовала Алексе. Ее кожа и правда светится. Она золотая. Вот просто по-настоящему золотая, не то, что моя! Прозрачная и блеклая!

Длинные волосы. Вечно непослушно вьющиеся до самых икр. Черные, как смоль. Даже если бы и хотела что-то изменить, перекрасить, не выйдет. Пару раз пробовала. Этот ужасный черный цвет не берет ничего! Будто меня при рождении облили смолой!

Фигура?

Что ж. Может, и неплохо.

Но у меня нет ни длинных ног от ушей, как у сестры, ни ее идеальной модельной фигуры. Я ниже ее на голову. Тонкая талия, но слишком округлая и тяжелая грудь. Крутые бедра. Совсем не то, что сейчас считается эталоном красоты.

Нет. Я никогда не комплексовала особенно по этому поводу. Просто мы с Алексой и правда словно не родные. Огромная разница.

Так что никогда в жизни не обольщалась. Привыкла к этому. Конечно, когда мы рядом, на меня взгляд упадет в последнюю очередь.

Как завороженная смотрю на губы.

Он и правда будто выжег свое клеймо. Они горят. Полыхают яркой краской. И глаза. Глаза лихорадочно светятся.

Почти… Почти как у Алексы, когда она говорит о своем Сергее!

Черт! Неужели это правда? Я влюбилась? В Багирова? Может, еще тогда, с первой встречи?

Его голос, вот такой. Новый. Неизвестный. Бархатный. До сих пор будоражит, заставляя дышать так тяжело, как будто я бегом пролетела через весь город. А внизу живота разливается какая-то дикая слабость…

И эти мурашки. Они пронзают меня просто всю!

— Влюбилась, — ошарашенно шепчу, так и падая на постель обнаженной.

И что теперь делать?

Стать его второй женой?

После Алексы?

Закрываю лицо руками.

О таком я никогда не думала.

Старая традиция, да. Мы только слышали о том, что так бывает.

Но уже тысячи лет никто не берет себе нескольких жен. У нас, по крайней мере.

Да и как это возможно?

Делить с ним постель после Алексы? Как??? Я даже в страшном сне представить себе такого не могу!

Разве вообще можно делить мужчину?

Нет. Это бред. Бред. Надо забыть.

Обхватываю себя руками, жалея, что нельзя саму себя выключить, нажав на какую-то кнопку и просто провалиться в сон.

— Подумай. Подумай девочка.

Его голос до сих пор звучит внутри. Сводит с ума. Пробуждает диких демонов.

А его прикосновение так и горит на губах. Пожаром.

5 Глава 5.

— Я! Тебя! Просила!

Шиплю, когда Алекса, уже на самом рассвете вваливается в окно.

Черт, да она совсем голову потеряла! Уже ведь почти совсем светло!

До сих пор будто в лихорадке. Ни на минутку так и не смогла закрыть глаз.

— Багиров в городе! Прислал сообщение, что приедет на завтрак! Алекса! Весь дом половину ночи на ногах! Тебя все! Тебя любой мог заметить! Ты вообще понимаешь!

— О, Боже. Мэри. Не ори. Черт. Я такая несчастная.

Сестра просто падает рядом со мной на постель. Обхватывает руками плечи. И начинает рыдать. Громко. Судорожно. В голос.

Вся злость на нее смывается шоком. Никогда. Никогда я не видела Алексу такой!

— Сашка. Ну перестань.

Обнимаю ее вздрагивающие плечи.

— Ну… Все наладится… Может, он не такой и монстр… Ну…

— Ты не понимаешь. Я его люблю! Люблю, Мари! Я не могу! Я лучше сдохну, чем буду с другим! Я… Он вся моя жизнь! Вся! Понимаешь! Я не выйду за Багирова! Я что-то с собой сделаю! Я не могу! Не хочу! Маааариииииии! И он же! Он же тоже меня тааак любит! И мы… Мы могли бы быть счастливы! Счастливы, понимаешь, если бы не этот проклятый…

— Тсссссс. Тихо, Алекса! Ты с ума сошла! Если отец услышит…

— Милая, — мама стучит в комнату. — Бадрид скоро приедет. Собирайся. Нельзя заставлять ждать дорогого жениха.

— Я повешусь, — обреченно выдыхает Алекса. — Я точно повешусь, Машка! Или сойду с ума!

— Нельзя. Так нельзя, — вожу руками по спине, пытаясь успокоить. — Нам надо вставать. Надо, Алекс! И ты должна сейчас выглядеть хотя бы как человек!

— Зачем? Ну и пусть. Пусть увидит такую. Запухшую. Зареванную. Может, еще откажется.

Ох, нет.

Слово предков для него нерушимо. Надеяться не на что. Просто нет смысла.

Но я только киваю, поглаживая Алекс по голове. Иначе ее совсем сорвет на истерику. И нам ох, как не поздоровится!

— Надеюсь, ты выспалась.

Руки Багирова ложатся мне на спину.

Проводит снизу вверх.

Медленно. Тягуче.

Просто скользит подушечками пальцев.

А мне почти подбрасывает. Бьет током.

От запаха, такого терпкого. Мощного. Мужского. От голоса. От того, как заплетается в волосах и опаляет ухо его дыхание. Его низкий глубокий голос.

Это безумие. Я просто млею. От того, что он просто стоит рядом и слегка меня касается.

— Или думала всю ночь? Обо мне?

Голова кругом. В мозгах кипяток.

С удовольствием бы сбежала, но так не принимают гостей. Тем более, жениха сестры.

— Я…

Не нахожусь с ответом и чуть не роняю вазу, которую несла в зал, когда у двери появляется отец. Изумленными глазами смотрит на касающегося меня Багирова.

— Мне нужно идти. Простите, — лепечу, пользуясь возможностью и сбегая.

Алекса сидит за столом, как на похоронах. Молча опустив глаза в тарелку и что-то в ней ковыряя.

Родители спасают ситуацию. Пытаются разговорить гостя.

Но он будто не видит. Не слышит.

Неотрывно прожигает весь завтрак меня глазами.

Я просто физически ощущаю тяжесть его взгляда. Так сильно, что удивляюсь, как еще способна удерживать приборы.

Он просачивается под кожу. Вызывает ураган. Пожар. Взрыв. Снова и снова. Волнами. Такими, что дышать тяжело. Невозможно.

А если он не оставит мне выбора?

Сейчас отравится говорить с отцом? Спросит кто-то моего мнения? Или решат все за меня?

О Боже.

Я не знаю, чего хочу. Он как пропасть. Страшный и до одури притягательный. Пропасть, в которую я сорвусь. Уже срываюсь, даже просто сидя от него напротив.

Кажется, весь воздух вокруг нас сгущается. Скручивается в звенящую спираль. И вспыхивает. На пальцах. На губах. На груди. Везде, куда он прикасается своим черным, пронзающим взглядом.

— Я не тороплю тебя, девочка, — сама не понимаю, как мы остаемся на какой-то миг одни.

Хотя… Кроме него я и так никого не замечала. Он словно всех вытеснил. Вытолкал из комнаты. Из мира.

Проводит костяшками пальцев по щеке, и я, как кошка, готова тянуться и тянуться за этими руками. Ноги ватные. Еле дышу.

— Но не хотел бы, чтобы ты затягивала с ответом.

Снова ведет по губам. Вспышкой. Новым клеймом.

Пора прощаться. Завтрак закончен. Все возвращаются. Провожают гостя. И только я. Никак. Не могу. Сдвинуться с места.

— Мари, — грохочет отец, возвращаясь и усаживаясь напротив. — Может, объяснишь, что с тобой такое происходит в последнее время?

Кажется, даже Алекса заметила, несмотря на собственные переживания.

— Ничего. Все в порядке, — повторяю то, что уже стало привычным. — Просто волнуюсь. Не каждый день сестра выходит замуж и уезжает из дома.

И не каждый день понимаешь, что влюблена в чужого жениха, — добавляю мысленно, сжимая вилку так, что белеют пальцы.

Впрочем, разве это любовь?

Дикость какая-то. Дурман. Притяжение. Или просто его бешеная энергия, которая так сильно лупит по всем нервным окончаниям, что я просто не могу сопротивляться!

Нет.

Я не должна об этом думать!

При одной мысли о том, чтобы стать второй женой выкручивает желудок нервным спазмом.

В конце концов, это будет семья моей сестры!

И Алекса … Она же взбалмошная. У нее всегда так. Все на максимум. А после перегорает, как лампочка.

Может, отец и прав.

Пройдет ее юношеская влюбленность. И она еще будет счастлива со свои Багировым, а про Сережку и думать забудет!

А я..

Я не стану ей мешать. Путаться под ногами… Второй…

Мне надо просто забыть. Просто сбросить это безумное наваждение!

6 Глава 6

— Мама! Я привезла наши платья!

За два дня перед свадьбой дым коромыслом.

Хорошо, что успели все сделать. И даже больше нечего подгонять!

Влетаю в дом и просто замираю.

— Суууука!

Отец в ярости. С перекошенным лицом.

И Алекса.

Перед ним. На полу.

— Сука, — резко бьет в лицо. Наотмашь. Так, что хлещет кровь.

Сашка отлетает, но он продолжает наступать. Еще один удар. Еще.

— Проклятая тварь! Кааааак! Как ты умудрилась лечь под какого-то козла! Ты совсем охренела! За месяц перед свадьбой! Блядь!

Еще один удар. Такой силы, что у меня самой перед глазами темнеет.

— Отец!

Алекс ползет. Давится кровью и слезами. Хватает его за ноги.

— Отец! Я не хотела… Я… Я хотела все исправить!

— И поэтому пошла выскоблить свой поганый плод! Целку вшить! Куда? Куда ты пошла, идиотка? В клинику! В городе, где все принадлежит Багировым! Ты понимаешь? Понимаешь, что врач первым делом позвонил Бадриду, и только потом мне! Я вообще не понимаю, как ты живой после такого до дома добралась! Сука!

С ужасом перевожу глаза на мать.

Она хватается за сердце. Медленно сползает вниз по стене.

— Отец! Прекрати!

Пытаюсь броситься. Остановить. Вцепиться в руку.

Но только отлетаю, задетая новым ударом.

— Шлюха! Как ты могла! Как ты могла так всех нас подставить? Ты понимаешь? Понимаешь? Багиров за такое не пощадит. Блядь! Да он не только тебя и твоего выродка! Он нас всех! Всех убьет! Мокрого места не оставит! Ты знаешь? Знаешь, что по традиции я должен сделать, чтобы нас простили и оставили в покое после такого? Сам! Своими руками отрезать тебе голову и принести ее обманутому жениху! Да! Только тогда есть шанс, что твою сестру. Твою мать. Нас всех не прирежут! Не порежут на лоскутки! Как ты только додумалась?! Чем ты вообще думала! Шлюха! Поганая мерзкая шлюха! Тварь!

— Я люблю его, отец!

Алекса просто воет. Цепляется за него руками.

— И я… Я правда. Хотела. Исправить….

— И что теперь? Мне? Что теперь делать? Сбежать и спрятаться не выйдет. Это не та семья! Не та, мать твою, семья, чтобы сбежать!

— Мари!

Алекс вдруг разворачивается. С диким блеском в глазах начинает ползти ко мне. Цепляется за ногу.

— Она! Традиция! Да! Можно… Можно отдать сестру или женщину из семьи, если она девственница! Он может взять! Он возьмет, возьмет Мари! Мы же все видели, как он на нее смотрел! Да он хочет ее гораздо больше, чем меня! Она просто пойдет к нему. Отдаст свою девственность. И нас тогда не тронут! Мари!

— Ты с ума сошла.

Это все дурной сон. Дурман. Это неправда. Не на самом деле.

Черт!

Реально выть хочется.

Конечно, мы знаем традиции. Учили эти чертовы законы, непонятно кем и для кого в каком веке писанные.

Там это было.

Отец, если невеста оскорбила жениха потерей девственности до свадьбы реально должен сам. Лично. Ее убить. И тогда есть шанс, что его семья, остальные родственники будут прощены… Или… Или семья должна отдать на откуп другую девушку. Отдать ее девственность и жизнь. В полное распоряжение. Но… Не женой… Не женой. Жалкой игрушкой. Наложницей. Даже ниже. Никем. Просто вещью. Никто не станет родниться с родом, в котором оказалась шлюха.

Это позор. Жуткое пятно. Отец при любом раскладе должен будет, по этим законам, Алексу выставить из дома! Отказаться от нее. Навсегда.

Но это же бред.

Разве сейчас эти дикие традиции действуют? Это же средневековье, которое должно остаться в прошлом!

— Багиров прислал черный конверт, — хмуро выдает отец, буравя меня глазами.

— И… Что это значит? Отказ от свадьбы?

Черт! Ну не может же он соблюдать дурацкие старые законы! Вообще, мне казалось, что все это сказки. Попугать детей тем, как страшно было когда-то.

— Это значит, что он собирается уничтожить всю семью. Такие люди плевков в лицо не прощают. Час назад сгорел наш ресторан. Взлетел на воздух. И это. Только начало. Банки заблокировали все счета. Я уверен. Он не вырежет нас просто так. О, нет. Багиров будет играть с нами, как кот с мышью прежде, чем прихлопнет. Он для начала раздавит. Уничтожит во всех смыслах.

— Нет, — пячусь назад, не чувствуя, что уже давно вжимаюсь в стену. — Нет. Нет, нет, нет! Вы же все это несерьезно!

— У нас нет другого выхода, Мария, — резко выдыхает отец. — Тебе придется идти к нему. Умолять. Просить. Падать в ноги. Иначе… Иначе мы все умрем. Пусть даже Багиров сам по себе и не начинал мести. Но для всех окружающих. Он должен. Должен исполнять традиции. Иначе авторитет их семьи рухнет. А он этого точно не допустит! Что наши жизни по сравнению с репутацией Багировых? Пустой звук.

— Вы что? Вы серьезно? Нееееет…

Качаю головой. Все еще не могу поверить, принять этот абсурд.

— Да, Мария. Я абсолютно. Серьезно. Ты должна его удовлетворить. Ему должно с тобой понравится. Иначе… Иначе твоя жертва не поможет и мы все окажемся на кладбище.

— Машшша!

И снова Алекса. Ее окровавленные губы. Медовые глаза, полные ужаса.

На коленях. Передо мной. Хватая за руку.

— Помоги! Спаси нас! Нас всех! От тебя хочет! Он просто пожирал тебя глазами тогда, на завтраке! Только ты! Только ты можешь нас всех спасти!

В тот же вечер уволились все, кто на нас работал.

Охрана в доме. Прислуга.

Они все просто ушли.

Наутро мать не пустили в магазин. Безумная попытка отца выехать из города ни к чему не провела. Нас отвезли обратно. С мигалками. И под дулами пистолетов.

Черная метка Багирова. Медленная и мучительная смерть. Мы вне закона.

И вот я стою перед ним.

Распахнутая. Почти обнаженная.

В одном тоненьком прозрачном балахоне, который не скрывает ничего. Светится, как паутинка.

Он может уничтожить всю нашу семью. Такие не прощают оскорблений.

И именно я. Должна принять его гнев. Всю его ненависть. Вся лютую, дикую ярость.

Ради того, чтобы спасти тех, кто мне дорог.

7 Глава 7

Он сидит у камина.

Широко расставив крепкие длинные ноги. Медленно потягивая виски из уже наполовину опустевшего стакана.

И прожигает. Прожигает меня черными, ледяными, ядовитыми глазами.

Буравит холодным металлическим взглядом из-под нахмуренных бровей.

От этого взгляда у каждого замирает дыхание. Вышибает воздух. Я и раньше слова не могла сказать, когда он смотрел. Вот так. Как может только он.

Но теперь…

Теперь это в тысячи раз страшнее.

— Так зачем ты пришла, Мария? Забирать мое время? Оно слишком дорого. Особенно, для тебя.

Вздрагиваю.

Его голос бьет прямо под ребра. Заставляет покачнуться. Но отступать некуда.

Дрожащими руками откладываю свечу. Ставлю на стол.

Расстегиваю пуговички халата, стараясь не смотреть ему в глаза. Не задыхаться от его бешеной энергетики, которая даже так. На расстоянии. Пропитывает меня насквозь. Прошибает.

— За этим, — выдыхаю, наконец сумев поднять на него взгляд.

Халат падает к моим ногам.

Я остаюсь перед ним в одном прозрачном, как паутинка балдахоне.

Совершенно голая. Без белья.

В приглушенном свете мое тело все перед ним нараспашку.

Одним рывком подымается с кресла.

Оказывается передо мной. Как скала, нависает, буравя черными порочными глазами. Хлещет, как плеткой. Ударом лупит взглядом.

Опаляет обжигающим и ледяным одновременно дыханием.

Теперь я чувствую себя совсем крошечной. Он как скала. Как зверь. Способный растерзать.

— Значит, твой отец вырастил двоих шлюх.

Его голос лупит похлеще взгляда.

Презрением, от которого скручивает руки.

И мощной силой, что заставляет врасти ногами в этот проклятый пол.

— Одна, которая должна была завтра взойти со мной на алтарь и стать супругой, войти в благородный род, решила трахнуться перед этим с каким-то заморышем. А вторая пришла отработать ее вину?

— Я девственница, — шепчу на грани потери сознания. — Я чиста, Бадрид. К моему лицу и телу никогда не прикасался ни один мужчина. Мы все понимаем, что Александра поступила непростительно. Покрыла страшным пятном позора нашу семью. И перед тобой… Перед тобой совершила страшное. Этому нет ни оправданий, ни прощения. Но… Мой отец… Послал меня… Загладить ее вину. Перед тобой.

Руки дрожат.

Лучше бы не ставила свечу. Не отставляла.

Хотя. Наверное, и не удержала бы ее сейчас в руках. Уронила бы на пол. И еще сильнее разозлила и без того разъяренного Багирова.

— Вот, значит, как.

Наклоняется.

Диким, пронзающим взглядом ощупывает все мое тело.

Не смотрит.

Словно уже берет.

Рвет. Распинает на части.

Клеймо выжигает.

А я… Я не могу даже закрыться.

— Ты понимаешь, что это значит, Мария?

С шумом, как дикий зверь втягивает воздух прямо у моей груди. Прямо над напряженными сосками, которые сейчас выкручивает от страха.

— Ты будешь никем. Даже не наложницей. Меньше, чем рабыней. Я буду трахать тебя где захочу, когда захочу и как захочу. Молча. Утоляя свою похоть. Как вещь. Как самую поганую тряпку. Ты никогда не выйдешь замуж. Не родишь детей. У тебя никогда. Не будет. Ничего своего. Никакого права голоса. Ты рот открывать будешь только для того, чтобы ублажать мой член. Никто и ничто. И. Если. Мне не понравится. Я просто вышвырну тебя отсюда. Ты будешь изгоем и позором. Твоя семья не примет тебя обратно.

— Я знаю.

Нервно тереблю подол прозрачного балахона руками.

— Я знаю, на что иду. Бадрид.

— Думаешь, твоя девственность способна отменить войну? Смыть унижение и позор? Плевок, который швырнула мне в лицо твоя семья?

Ежусь.

Еле сдерживаюсь, чтобы не обхватить плечи руками.

И не сбежать отсюда со всех ног.

Это была очень слабая надежда.

Род Багировых жесток. Силен. Властен.

Такого не прощают.

И…

Это дикий, безумный план. Прийти сюда и предложить себя ему! Совершенно безумный!

Но…

Это единственный шанс. Единственный выход.

Такого никогда не прощали. Никогда. Такое оскорбление во все времена стирается только кровью.

— Бадрид…

Опускаю глаза.

Стараюсь оградиться от его тяжелого дыхания, что пульсом гудит в висках, раскалывая их насквозь.

— Я прошу. Принять. Меня как извинение моей семьи.

— Хорошо, — его пальцы смыкаются на моем соске, заставляя вздрогнуть.

Острый поток тока в один миг пронзает насквозь. Кипятком. Прошибает так, что еле сдерживаюсь, чтобы не застонать. Не отпрянуть.

— Хорошо, Мария. Я приму твою девственность. Но ты понимаешь. За это я ничего тебе не обещаю. Ни-че-го.

— Сбрасывай это.

Его голос лупит приказом. Ледяным. Пробивающим до костей.

Задираю подол, пытаясь снять чрез голову.

Но Багиров перехватывает мою руку.

Резко дергает ткань на груди, заставляя ее с треском разойтись.

Последняя одежда тонкой лужицей падает мне под ноги.

Кожа покалывает. Зудит. Трещит под его яростными глазами.

Больше не прикасается. Только смотрит. Но и этого хватает, чтобы чувствовать, будто он сдирает с меня кожу. Заживо.

— Тебе придется серьезно постараться, Мари, — выдыхает с рычанием, пробирая все нервные окончания до вспышек перед глазами. — Очень серьезно, чтобы погасить мою ярость.

Не дышу. Не поднимаю глаз. Просто стою, как изваяние.

Его руки начинают скользить по моему телу.

Сильно. С нажимом. Как будто он месит мое тело, как тесто.

Ведет по груди. Болезненными прикосновениями. Сжимает соски с грубой, животной силой.

Меня разрывает. Простреливает. Перемалывает. Кожа горит. На кончиках сосков дикие вспышки, отдающиеся в голове.

Но я молчу. Не шевелюсь. Жду приказа, если он последует. А если нет? Что я должна делать?

— Раздвинь ноги, — отходит на полушаг, и только тогда я снова обретаю возможность вдохнуть воздух.

Рефлекторно дергаюсь. Наоборот. Еще сильнее стискиваю вдруг бедра.

Колени белеют от напряжения.

Но, услышав его недовольный рык, тут же послушно расставляю ноги.

— Раздвинь складки, — лупит по нервам новым приказ. — Покажи мне. Я хочу видеть. Все.

Трясет. Как же невозможно меня трясет!

Особенно, когда начинаю думать, что все могло бы быть по-другому… Нееет! Вот об этом думать нельзя! Ни на секунду! Иначе я совсем, окончательно свихнусь! Думать надо только о них. О родителях. О том, что сейчас я выкупаю их жизни. Выдираю из лап чудовища.

А про Алексу… Про Алексу я думать просто не могу!

Дрожащими руками скольжу по гладко выбритому лобку.

Опускаю ниже. Медленно раздвигаю эти губы.

Краем глаза замечаю, как чернеет его взгляд. Глаза превращаются в черные угли, что прожигают снова и снова. Насквозь.

Обходит меня яростными шагами хищника.

Усаживается обратно в свое кресло.

Просто смотрит. Прямо туда. В самую распахнутую для него. По его приказу сердцевину.

Лениво тянется за своим стаканом. Медленно делает новый глоток.

И я не понимаю. На миг его глаза хищно вспыхнули. Но теперь он снова смотрит на меня ледяным, равнодушным взглядом, под которым я замерзаю в лед.

Ему интересно? Ему вообще это нужно? Или я зря пришла и меня сейчас отсюда вышвырнут на улицу? Голую…

— Сожми свою грудь, — новый приказ. Резкий. Четкий. Без всякого интереса.

Послушно поднимаю руку.

Обхватываю полушарие.

— Не так. Сожми сосок. Сильно.

Сжимаю двумя пальцами разбухший после его касаний сосок. С силой. Так, что пробивает до самого низа живота. На глазах вспыхивают слезы.

Он может делать со мной, что угодно. Избивать. Хлестать ремнем. Все.

Я рабыня теперь. В его полной власти. Я обязана подчиняться всему. Терпеть все, что ему придет в голову.

8 Глава 8.

— Иди сюда.

Стараясь не пошатываться, делаю осторожный шаг. Еще один. Еще.

Оказываюсь рядом.

И вот он одним рывком усаживает меня себе на колени, раздвигая ноги.

Прямо горящей промежностью чувствую огромный бугор у него между ног.

Бадрид резко ведет по себе моим телом. Распахнутыми бедрами.

Жесткая ткань брюк впивается в нежные складочки. Они горят. Трутся о его член через штаны. Все печет.

Но он не останавливается. Продолжает мной просто по себе елозить. Вжимает все крепче и крепче. С яростно сжатыми челюстями.

Меня трясет. Хочется ухватиться за что-то. За его плечи? Но я даже не знаю, имею ли право к нему прикасаться. Такого приказа не было. И потому так и оставляю руки висеть. Они болтаются, как плети.

Бадрид резко отстраняет меня. Подымает почти за шкирку, как котенка.

Слышу звук молнии на его брюках. Только слышу, совсем не вижу движений его рук.

Дергает обратно. Вжимает в свои бедра.

И я кричу. Меня выгибает. Прошибает насквозь.

Одним рывком он просто насаживает меня на свой огромный член.

Боже! Это невыносимо.

Все внутренности будто раздирает на части!

Между ногами, в промежности искры. Как будто все внутри выжигает огнем.

Это невозможно.

Я задыхаюсь. Ловлю распахнутым ртом раскаленный воздух. Слезы сами по себе брызгают из глаз.

Уже не думаю, можно ли мне его касаться. Впиваюсь ногтями в плечи. Бьюсь, извиваюсь под его руками.

Это раздирает. Душит. Кажется, он разорвал меня. На части. До печени. До горла, которым безуспешно пытаюсь втолкнуть в себя хоть немного воздуха.

— Расслабься, Мария, — ледяной приказ и тут же жесткий хлопок по ягодице. — Расслабься и впусти меня до конца. Ты пришла отрабатывать. Так отрабатывай.

Ледяные глаза. Совершенно. Без выражения. Без тепла. Без всякой жалости.

И руки. Руки, что ухватив за бедра еще сильнее, продолжают насаживать меня на огромный раскаленный член.

Он как камень внутри меня. Как отбойный молоток. Равнодушный и жестокий.

Просто лупит. Врывается внутрь отточенными жесткими толчками.

Он гигантский. Просто невозможно огромный.

Но новый резкий толчок, от которого я до крови закусываю губы говорит о том, что то, что чуть не разодрало меня — еще не предел.

— Не дергайся! — еще один хлесткий ледяной приказ.

Он начинает сам двигаться бедрами навстречу. Вколачивается на максимум, продолжая толкать меня на себя на запредельной скорости.

Это больно. Это дико, дико, сумасшедше больно.

И он… Равнодушный. Отстраненный. Берущий меня, будто неживую куклу.

Мучительно пытаюсь поймать запухшими глазами его взгляд.

Ведь там же… там же была какая-то нежность, когда он на меня смотрел… Человечность… Какое-то тепло…

Но сейчас это лишь два полыхающих угля.

Горящих ядовитой, дикой, одержимой яростью.

Он долбиться в меня с жуткой злостью. Как будто и вправду хочет убить. Замолоть каменным огромным членом насквозь…

— Бадрид, — я все же пытаюсь. Еде слышно. После очередного расплющивающего меня яростного толчка.

— Бадрид…

Черт! У меня даже губы онемели. Все силы уходят на то, чтобы выдохнуть два слога.

Но он будто не слышит. Он смотрит куда-то сквозь меня.

Продолжая держать за ягодицы такими железными тисками, что я уже чувствую, как на них расцветают синяки.

Кажется, он сейчас пробьет мне горло. Пронзит по-настоящему насквозь, проткнет, как вертелом.

Эта наполненность им разрывает. Пронзает каждую клеточку. Выламывает кости. Перемалывает меня внутри в фарш.

Даже то, что пытаюсь представить перед глазами лица родителей, которым я выкупаю сейчас жизнь, помогает мало.

Я не выдержу. Не выдержу этой дикой, одержимой его ярости.

Я. Не. Смогу!

Его член наливается еще сильнее внутри меня.

Становится совсем деревянным. Каменным. Колотит стенки, заставляя меня совсем потерять контроль. Впиться в его плечи ногтями так, что вижу струйки текущей по ним крови. И тихо высрикивать, хоть и стараюсь сдерживаться.

Бадрид на миг прикрывает глаза. Его лицо искажается так, как будто это его раздирает на части нечеловеческая боль.

И внутри меня обдает резкой, вязкой горячей струей.

Ослепляя окончательно.

Разрывая даже глаза на осколки этой неистовой вспышкой. Этим судорожным выстрелом.

Обвисаю прямо на нем.

Падаю спиной назад. Повалилась бы на ковер с его колен, если бы не продолжал удерживать за бедра.

Ловлю распахнутым ртом воздух.

И лишь одна. Одна мысль пульсирует в болезненных висках.

Это закончилось? Эта пытка в прошлом?

Почему тогда он не выходит из меня? Не отпускает?

А его член внутри все такой же твердый. Каменный. Все так же жадно дергается и пульсирует внутри. Выбивая клеймо каждой своей вздутой веной, которую я так остро чувствую судорожно сжатыми стенками.

Боль отступает. Я наконец могу вздохнуть. Втолкнуть воздух в по-прежнему, как тисками сжатую грудь, когда Багиров резко отшвыривает меня.

Прямо себе под ноги. На ковер.

Не смотрю на него. Не поднимаю глаз. Только впиваюсь судорожно пальцами в высокий мягкий ворс ковра. Чтобы не повалиться на живот окончательно.

Между ног все горит. Пылает. Пламенеет.

Чувствую, как горячая густая кровь стекает на белоснежный ковер, пачкая его.

Но даже сейчас не могу пошевелиться.

— Вытри, — мне прямо на лицо летят влажные салфетки.

Поднимаю их дрожащими руками. Занемевшими, не слушающимися пальцами.

Неверящим взглядом сквозь слезы впиваюсь в его лицо.

Все остальное, будто в пелене. Но его жестокие черты я вижу очень четко. Очень ярко. Как вспышку.

На красивом. Дьявольски. Нечеловечески красивом, идеально очерченном лице нет ни одной эмоции. Пустые ледяные черные глаза пронзают меня тысячами ледяных иголок.

9 Глава 9

Прямо перед моим лицом его огромный член.

Задыхаюсь, глядя на это огромное орудие.

Как он вообще мог поместиться во мне и не убить?

Смотрит четко вверх. Огромная головка, дергающаяся перед моим лицом измазана густой темной кровью. И такие же разводы почти по всей длине.

Дрожащей рукой обвожу по самому верху.

— Сильнее, Мари. Увереннее.

Снова лупит приказом.

Он даже не смотрит на меня. Только на свой член. Наблюдает за тем, как я избавляю его от собственной крови.

Молюсь о том, чтобы все все же оказалось позади.

Начинаю тереть сильнее. Скользить, стирая следы своей девственности. Своего падения.

Теперь меня потряхивает жаром изнутри.

Наверное, я только сейчас, видя эту кровь, по-настоящему до конца осознаю, что со мной стало.

Я больше не девственница.

Я никогда не смогу стать женой. Ни первой, ни второй, ни третьей. Никем.

Я испачкана этим мужчиной. Осквернена. По собственной воле.

Внутри закипает отчаяние.

И ведь…

Ведь еще неизвестно, пойдет ли он на уступки! Пощадит ли нашу семью!

В глубине души я все же надеялась. После того, как он на меня смотрел. Надеялась, что и правда нравлюсь ему. Что он относится ко мне как-то по-особенному.

Чего ждала?

Наверное, того, что он будет хотя бы нежным.

Или и вовсе пожалеет. Позволит уйти. Пообещает, что нашу семью не тронут.

Но сейчас. Когда даже в его глазах нет ни вспышки, ни тени того отклика, который я видела когда-то, понимаю, как была наивна.

Нет.

Для таких, как Багировы, не существует людей. Человеческого. Все они — мошки, пылинки под их ногами. Которых раздавят даже не заметив. Их честь. Их репутация. Их бизнес и авторитет. Это единственное, что может иметь для этих людей значение.

Даже не верится.

Даже не верится, насколько всего за каких-то пару часов перевернулся весь мой мир!

Еще недавно я рассуждала о возможности выйти замуж за этого мужчину. Сходила с ума от его прикосновений. А теперь я просто вещь. Просто вещь у него под ногами!

— Открой рот, — следует новый ледяной и бесстрастный приказ.

Только хлопаю глазами, ничего не понимая.

Багиров резко надавливает мне на скулы, так, что мой рот распахивается сам по себе.

Хватает за затылок. Резко дергает на себя. Насаживает на огромный вздыбленный член.

Резко. Одним толчком. До самого упора.

Так, что горло раздирает единым ударом.

Он просто насаживает меня на огромный твердокаменный орган. Снова и снова.

Заставляя вспыхивать перед глазами яркие ослепительные всполохи.

Удар. Еще один. Еще.

Я задыхаюсь. Я давлюсь.

Рефлекторно судорожно выбрасываю руки вперед, чтобы защититься от его напора.

Но тут же одергиваю, слыша его предупреждающий рык.

Руки снова безвольно повисают вдоль тела, будто плети.

Резкий терпкий вкус пронизывает меня насквозь. Въедается в кровь с каждым толчком.

Я уже ничего не вижу. Не чувствую. Даже не дышу.

Только его удары.

Глубже. И глубже.

Мое лицо все жестче и жестче холодной размеренной рукой вбивается в его живот. Член, кажется, пронзает до самого сердца.

Вспышка. Еще. Еще удар. Хлесткий.

Захлебываюсь слюной, слезами, но Багиров совершенно равнодушен.

Удовольствие?

Судя по его каменному лицу, этот мужчина не чувствует совершенно ничего! Просто бьет. Просто таранит. Снова и снова.

Вбиваясь все глубже. Ударяя все сильней.

И каждый удар будто раскалывает меня на обломки. Все тело. До самых пяток. Отбивается в животе. Между ног, где все по-прежнему полыхает.

Он дергает яростно. Вжимает в себя вдруг так, что перед глазами окончательно темнеет.

Кислород перекрыт окончательно. Мое тело начинает конвульсивно дергаться под его железной, нечеловеческой хваткой.

Вот и все, — мелькает на заднем плане сознания, когда горло снова пронзает раздирающей вспышкой.

Он меня убил. И так… Даже лучше…

И в тот же миг в горло ударяет горячая струя.

Пытаюсь вывернуться. Отстраниться. Захлебываюсь. Давлюсть окончательно.

Но Багиров уверенно тянет на себя. За волосы.

— Оближи.

Отшвыривает, дав наконец мне возможность глотнуть воздух.

Обеими руками хватаюсь за горло. Судорожно дышу. Хватаю воздух. Темнота перед глазами чуть рассеивается. Но только чуть…

Внутри как будто по-прежнему его член. Раздирает колом.

— Облизывай. Мари.

Его член снова утыкается в мои губы.

Преодолеваю дичайшую судорожную дрожь.

Все. Все закончилось. Осталась самая малость. Просто облизать. Просто вычистить языком его сперму.

Его орган кажется раскаленным.

Послушно наклоняюсь губами над огромной головкой. Провожу языком, замечая, как вспыхивают темным яростным его глаза.

Теперь он смотрит. Следит за каждым моим движением. Яростно. С дико безумно горящими глазами.

Переполненными ледянящей тьмой. Дикой озверевшей похотью. Хриплый выдох выдает, как он сейчас напряжен.

Черт. Лучше было бы равнодушие. Такой горящий взгляд Багирова пугает еще сильнее.

Скольжу губами. Вылизываю. Стараюсь изо всех сил. Чувствую, как хватка на моих волосах становится слабее.

Опускаюсь лицом до самого основания. До самых яиц. Вылизываю все. Провожу языком, который уже распух и горит по каждой вене. Не пропуская ни миллиметра кожи.

— Хватит.

Отпускает меня и теперь я действительно просто падаю ему под ноги. Ноги не держат. Хочется только одного. Свернуться калачиком. Кое-как уползти отсюда. И просто сдохнуть.

Пальцы и губы перепачканы его спермой. Почему-то резкий запах бьет в нос. Действует почти как нашатырь.

Салфеток нет. Да нет и сил даже утереть все еще текущие слезы.

— Ты рано развалилась, Мари, — громыхает надо мной бесстрастный жестокий голос. — Я не закончил. Становись на четвереньки. Спиной ко мне.

Я не могу подняться. Даже если бы и хотела.

Руки и ноги просто обвисли. Только все тело ломит в мучительной судорожной дрожи.

Но он одним рывком ставит меня на четвереньки.

Нажимает на спину, заставляя прогнуться так, что моя голова оказывается полностью вжата в ковер.

он резко ударяет в промежность. Жестко, с оттяжкой врываясь до упора.

Трясусь. Дрожу. Еле сдерживаю рвотный спазм, который пронзает желудок.

Кажется, так все уже разорвано. До мяса. Сдерта кожа, а все внутренности расплющены его огромным членом.

Кажется, что мой крик разорвет мне барабанные перепонки, но на самом деле я только беззвучно распахиваю рот.

Но ему все равно.

Он бьется. Резко. Жестко. До упора.

До тех пор, пока перед глазами окончательно не темнеет, а меня не отшвыривает на пол, как рваную тряпку.

Тело только подрагивает, скутившись на ковре.

Чувствую, как из него вытекает вязкая липкая влага.

Но мне все равно.

Я уже ни на что не реагирую. Кажется, миллиарды иголок пронзают все тело. Ногти. Волосы. Губы. Горло. Лицо.

На меня со шлепком падают сверху влажные салфетки. Но нет сил даже пошевелить руками, чтобы их поднять.

Последнее, что вижу, как Багиров просто переступает через мое тело и выходит. С громким стуком за ним захлопывается дверь.

Блеск. Блеск его начищенной туфли. Прямо перед глазами. Последняя вспышка. Перед тем, как я проваливаюсь в полную и абсолютную темноту.

10 Глава 10

Резкий свет бьет по глазам, когда открываю тяжелые, налитые свинцом веки.

Горло саднит до жути. Так, что невозможно сглотнуть.

Между ног сразу же ощущаю болезненную, простреливающую насквозь вспышку.

Вся кожа горит. Печет.

И даже мягкое белье, на котором я лежу, не облегчает этой боли. Наоборот. Каждое касание снова и снова заставляет меня вздрагивать.

Глухо стону, пытаясь подняться и снова падаю в постель.

Пытаюсь вспомнить, как здесь оказалась.

Память подкидывает ощущение, как в полной, простреленной болью темноте, меня подхватывают чьи-то руки. Прижимают к горячей, огромной, стальной груди. Чьи-то пальцы нежно перебирают волосы, а в лицо бьет резкий запах дорогого виски.

И несут. Бережно укладывают. Кажется, на миг я пытаюсь разлепить глаза и вижу прямо перед собой черный мрак взгляда Бадрида…

Нет.

Это все, конечно, бред. Просто бред воспаленного сознания.

Он не мог принести меня сюда. Не мог нести на руках. К тому, кем я теперь стала, Багиров побрезгует прикоснуться. После всего… После всего, что натворила Алекса…

Видимо, это мое подсознание так просто играет.

Я вдруг осталась одна. Совершенно, совсем одна!

Ему хочется найти защитника. Того, кто бы меня спас. И вот оно подкидывает того, кто, казалось бы, мог идеально подойти для этой роли. Того, в чьих руках власть. Того, кто единственный способен защитить. Того, кто почти убил меня вчера. Во всех смыслах.

Со стоном протягиваю руку к стакану воды рядом на тумбочке.

Глотаю залпом, чувствуя, как даже вода хочет вылиться из меня наружу.

Горло тут же пронзает диким спазмом. Так, что рефлекторно обхватываю руками.

До сих пор меня словно прошивает насквозь. С обеих сторон его обезумившими толчками. Его неистовым, огромным, раскаленным членом.

Рядом со стаканом белая таблетка. Хватаю и проглатываю, даже не задумываясь. Если есть хоть что-то, способное облегчить мне боль, я должна этим воспользоваться.

Но все же скорее это противозачаточное.

Беременность рабыни уж точно не входит в планы Багирова.

А, значит, это нужно выпить как можно скорее.

Кажется, даже по моим костям проехались танком. Они ноют просто нещадно.

Но, немного отдышавшись, я заставляю себя подняться.

Пошатываюсь. Чуть не заваливаюсь на спину, сделав первый шаг с постели.

Между ног тянет так, что каждое движение отдается острой болью. Глухим стоном.

Но я не имею права разлеживаться.

Вспоминаю все, что мне известно о наложницах. Они точно не получают своих комнат. Выполняют самую грязную работу. Не те, которых выбрал хозяин, нет. Те, которые пришли своим телом оплатить позор или долг. Оскорбление…

С ними не разговаривают. Они не имеют права поднимать глаза даже на слуг. Безмолвные и молчаливые. Безымянные. Просто вещи.

По щелчку пальцев, по первому приказу господина обязанные его обслуживать. Ублажать во всех смыслах. Всегда. Оставаясь бледной тенью. Даже есть на кухне со слугами, и то не имею права. Прав нет. Никаких. Ни прав, ни человека. Ни-че-го.

Поэтому валяться мне точно здесь нельзя. Нужно встать. Привести себя в порядок. Пока меня отсюда не выволокли за волосы. И не отправили драить туалеты. Или какое унижение придумает для меня Бадрид? Какую кару назначит, кроме той, которую уже взял?

Тело раскалывается нещадно.

Таблетка все же не остудила боль. Значит, была не от нее.

Кое-как доползаю до душа, иногда придерживаясь за стены.

Глухо стону, когда тело охватывают теплые струи воды.

Соски горят. Будто их плавили каленым железом. Между ног страшно прикоснуться. Все разбухло. Растерто. Все болезненно до жути.

Но я осторожно ввожу внутрь несколько пальцев, вскрикивая от боли.

Мне нужно проверить. Рассчитывать на доктора в моем случае смешно.

Облегченно выдыхаю, понимая, что, кажется, разрывов все же нет.

Только засохшая запекшаяся кровь. Много крови.

Резкий запах вызывает тошноту. Кружит голову. Но с этим я справлюсь.

Вымываю кожу, стараясь смыть с себя всю боль. Даже его запах. До хруста. Долго взбиваю пену на волосах. Кто знает. В следующий раз у меня может и не быть возможности помыться ароматными средствами.

Выходя, замечаю на столе поднос с едой.

От одного запах скручивает рвотный рефлекс.

Но я себя заставляю. Пересиливаю. Впихиваю кусочки еды, напоминая, что должна набираться сил.

Распахиваю шкафы. Заглядываю в тумбочки.

Ничего. Ни клочка одежды, кроме единственного полотенца, которое обнаружилось в ванной.

Значит, Бадрид так решил. Я должна быть обнаженной для него и всегда готовой.

11 Глава 11.

— Вас надо осмотреть. Ложитесь.

Едва успеваю завернуться в простыню, когда в комнату входит женщина средних лет.

Не глядя на меня, она просто становится рядом с постелью.

Это доктор.

В белом халате. Она тут же достает какие-то инструменты и надевает перчатки.

— Я возьму анализы.

Сухо поясняет, все так же глядя мимо меня. Куда-то в сторону.

Молча ложусь на постель.

Бадрид озаботился тем, нет ли у меня разрывов?

В сущности, это, похоже, неплохой знак.

Или он подозревает, что я могла поступить так же, как и Алекса?

Считает, что я могла быть с мужчиной, а после устранить последствия операционным путем? Хочет меня проверить?

Отгоняю эти мысли. Ведь, если так, то моя жертва была напрасной.

Он не примет такого. Раздавит нас всех.

Впрочем, если бы он думал так, то вряд ли была вчерашняя ночь.

Наверное, просто обычный осмотр. Без всяких подвохов и подозрений с его стороны.

Или… Забота?

— Все в порядке, — подводит итог доктор, пока я болезненно морщусь от прикосновений внутри.

— Надеюсь, вы выпили таблетку. Это от нежелательных последствий незащищенного акта.

Только киваю. Хотя. Судя по всему, ее мой ответ не интересует вообще. Она по-прежнему на меня не сморит.

— Противозачаточные вам пропишут по результатам анализов.

Теперь она забирает мазки. А после берет зачем-то на анализ и кровь.

Я только молча подставляю руку.

Стараясь, чтобы мое лицо не пылало так сильно.

Кажется, о кожу щек можно обжечься.

Это позор.

Быть просто любовницей, а ведь всей правды она даже не знает!

Я ниже. Ниже, чем просто женщина, отдавшаяся мужчине без свадьбы. Я просто рабыня. И то. Если Бадрид так решит. Если не вышвырнет и не откажется от сделки по старой традиции.

Знает ли она, кто я? Из какого рода?

Надеюсь, что нет.

Пусть думает, что я одна из глупых девушек, которые ищут богатства и сладкой жизни в постели того, кто обладает властью и деньгами.

И все же…

Мучительно хочется провалиться сквозь землю.

Не думала, что секс не с мужем будет гореть на моем лбу, как клеймо!

А ведь это так. Теперь все будут знать об этом!

Она забирает последние анализы и выходит.

А я с облегчением выдыхаю и остаюсь наедине со своими тревогами и тяжелыми мыслями.

Где Бадрид? Что он решил в итоге? Что со мной и нами всеми будет дальше?

Ожидание сводит меня с ума. День неумолимо катится в вечер.

Никто не приходит. Не отдает никаких приказов.

Уже совсем темно, когда все же расслабляюсь.

У него хватило жалости дать мне передышку? Только вот тревога за родных сжирает меня дотла.

Он мог бы сообщить. Хоть бы слово. Одно. Через слуг. Простил или нет. Не более.

Или он сам еще не принял своего решения?

Ну, да, понимаю с горечью, лежа на кровати и бездумно глядя в потолок.

Вчера я его точно не впечатлила. Может, и не надо было быть такой правильной. Тогда был бы хотя бы какой-то опыт, а так…

Может, Багиров обо мне уже и не помнит.

Я давно уже забылась тяжелым сном, когда его резкий голос заставляет подпрыгнуть на постели.

Грубокая ночь.

Бадрид в темноте, полностью одетый стоит возле кровати. Как скала. Как ангел смерти. Как приговор.

— Тряпки убрать, — делает шаг, вмиг оказываясь рядом со мной. Пронзает ледяными буравящими глазами.

Рывком отшвыривает простыню, которой я рефлекторно пытаюсь прикрыться, закрывая грудь.

Она летит на пол.

Но Багиров даже не смотрит на мое тело.

Медленно расстегивает ремень. Обхватывает свой огромный член, вытаскивая его из брюк.

— Бадрид…

— Молчать! У тебя нет права называть меня по имени. Нет права прикрываться и надевать на себя что-то. Ты можешь открывать рот только для того, чтобы исполнить мой приказ и заглотить мой член.

Резко опускаю глаза. Черт. Я снова забылась.

Все, что могу видеть перед собой, только огромный вздыбленный, уже дергающийся и пульсирующий огромной головкой орган.

Глухо сглатываю, прочищая горло.

От одного его вида в нем начинает саднить и печь.

— Но…

Выдавливаю, справляясь с приступом паники.

Судорожно впиваюсь пальцами в простыню.

— Моя семья… Я должна знать…

Сумасшедшая смелость, тем более, после того, как мне приказали молчать. Но я должна знать, что он решил! Должна!

— Обрабатывай член, Мари.

Его ремень со свистом рассекает воздух у моего уха. Ударяет по матрасу с силой. Так, что я вздрагиваю.

Он не хватает. Не дергает на себя, как в первый раз.

Просто ждет. Ждет, пока я сделаю все сама. Водит рукой по огромному вытянутому перед моим лицом стволу, сжав пальцы.

Голова кружится от одного воспоминания, как я задыхалась. Резкий мускусный запах нещадно бьет в нос.

Подчиняюсь.

Аккуратно, медленно наклоняюсь над багровой головкой. Провожу языком, чувствуя, как он становится еще тверже. Как набухают под моими руками вены, когда обхватывая пальцами обеих рук разбухший орган.

Большой. Слишком большой. Еле обхватить двумя руками.

Сейчас уже не страшно. Даже, на удивление, не противно.

Поражаюсь, как он сумел поместиться у меня внутри.

Горло дерет спазмом, когда вспоминаю, как он толкался в меня прямо в горло. Кажется, даже до желудка.

Из глаз сами по себе брызгают слезы.

Продолжаю водить руками по всей длине.

Облизываю головку, чувствуя, как меня всю, будто насквозь прошибает его странным, терпким, чуть солоноватым вкусом.

Пытаюсь обхватить руками.

Осторожно втягиваю внутрь.

Видимо, слишком медленно.

Вижу, как его глаза опасно темнеют.

Из горла вырывается легкое рычание, а рука обхватывает мой затылок, резко дергая вперед голову.

Но, как ни странно, Багиров останавливается.

Не прокалывает меня, как в первый раз своим огромным, как раскаленная кочерга, членом до самых внутренностей.

Останавлявается, уперевшись в самое небо.

Дальше проползает медленно. Растягивая. Давая привыкнуть.

И все равно слезы затапливаются в один момент. Просто хлещут фонтаном.

Я давлюсь. Давлюсь и ничего не могу с собой поделать.

Делает новый рывок, и воздух сразу покидает легкие. Выжигает весь кислород внутри. Жестко. Одним движением. Одним обезумевшим толчком.

Даже не пытаюсь поднять руки и закрываться. Вывернуться. Будет только хуже. И все равно не поможет.

Но его раздутый член медленно и плавно покидает мое горло. Слишком медленно. Так, что, кажется, каждая раздутая вена оцарапывает его. Оставляет клеймо. Выжженный след.

Снова упирается мне в небо. До упора. Но теперь я хотя бы могу дышать.

Хотя по факту почти и не вдыхаю. Только трясусь, как в бешеной лихорадке.

Глотаю воздух и просто начинаю скользить обхватывая губами по всей длине. Не дожидаюсь следующего рывка, который прострелит меня насквозь.

По тихому вздоху сквозь зубы, со свистом и запрокинутой голове Багирова догадываюсь, что ему нравится.

Медленнее? Быстрее?

Если бы я имела об этом хоть какое-то понятие…

— Высуни язык и открой рот, — лупит Бадрид очередным ледяным, хлестким приказом.

Послушно повинуюсь.

Стараюсь со стороны даже не представлять, как выглядит вся эта дикость.

Разнузданно. Порочно. Мерзко.

С распахнутым ртом и высунутым языком перед ним на коленях. С глазами, залитыми слезами. Напротив его вздутого воспаленного и дергающегося члена. Того, кто так совсем недавно упрекал меня в том, что я вышла за калитку отца темным вечером без сопровождения.

Дикость. Господи, какая же это дикость! Какая лютая пропасть, в которую я на всей скорости, просто кубарем слетела!

А Бадрид обхватывает рукой своей огромный член. Скользит от основания вверх кулаком.

И бьется. Бьется прямо в мой рот. С размаха. Выходя до конца и вновь заталкивая до упора.

Продолжая сжимать его внизу. Только благодаря этому я еще жива. Не проникает до конца. Не протаранивает на этой бешенной скорости, которая все ускоряется, меня насквозь.

Это длится, кажется, целую вечность. Его рывки становятся жаднее. Жестче. Яростнее.

Он просто выдалбливает меня. Лупит, ударяясь в горло.

Под хлипкие шлепки, что выстреливают из моего рта. Пошлые. Влажные.

Боже.

Меня ведь никогда даже никто не целовал!

А когда Алекса рассказывала про настоящий поцелуй с языками, мне становилось так дико. Как чей-то язык можно впустить в свой рот? Обмениваться слюнями? Это же непристойно…

Скулы Бадрида сжимаются. До меня доносится тихий хриплый свист.

Его орган у самого горла замирает.

Твердеет. Становится таким безумно твердым, что я снова давлюсь. Пытаюсь сглотнуть, но он проталкивается дальше. Глубже. Снова в горло.

Расширяется. Растягивает меня так, что перед глазами темнеет.

Внутрь меня выстреливает его мощная горячая струя. Обжигающая. Переполняя своим вкусом легкие и кровь.

Снова еле подавляю рвотный рефлекс. Сейчас нельзя.

Хочется повалиться на постель, но я послушно глотаю все до капли.

Вылизываю его огромный, все еще до сумасшедствия, пугающе твердый член, когда он выходит из моего рта.

Старательно вылизываю. Медленно. Стараясь не пропустить ни пятнышка. Опускаюсь до самых яиц. Вычищаю черную поросль волос на твердом животе. Все вычищаю. Будто кошка.

Надеясь только на одно.

Что он успокоиться. Что ему достаточно хватило.

Если сейчас он меня возьмет, ворвется внутрь, я просто не выдержу. И так ощущение, что с меня там содрали кожу.

Даже при одной мысли, что он может сейчас туда войти, окончательно темнеет перед глазами и подкашиваются ноги.

Я не выдержу. Я завою. Начну уползать, пока не выползу просто на улицу! Через окно. Прямо так. Голая. И буду ползти по дороге. До самого родительского дома. И плевать мне на все последствия. На расплату. Потому что я. Этого. Просто не выдержу!

Еле подавляю вскрик облегчения, когда Бадрид все с тем же каменным лицом заправляет член в брюки.

Кажется, так замираю, что даже не дышу, наблюдая за этим. Не вспугнуть. Только бы не передумал!

Но молния на штанах защелкивается с оглушительным визгом, который приносит мне облегчением. Только сейчас чуть расслабляюсь и наконец позволяю себе спокойно вдохнуть.

— Я дал твоей семье двадцать четыре часа на то, чтобы убраться из города, — безучастно сообщает Багиров, проведя рукой по моим губам. — После этого все, чем вы владели в этом городе, будет выжжено или взлетит на воздух.

Валюсь с глухим стоном на постель, как только дверь за Багировым захлопывается.

В горле саднит. Пальцы и кожа горят от его разбухшего члена, который до сих пор будто чувствую на себе.

В руках.

В горле.

Внутри себя, раздирающей складки и влагалище огромной дубиной. Раскаленной. Разбухшей.

Вся забита его запахом и вкусом. Вся перемазана.

Но нет сил подняться. Пойти и смыть с себя все. Или хотя бы вытереться.

Стон облегчения и тут же глухой удар сердца в груди. Будто я лечу в пропасть.

Да. Черт возьми, да. Я выкупила жизнь своей семьи.

Но…

Я ведь продала, загубила свою собственную!

Только теперь. Когда дикое напряжение, бесконечный страх за семью наконец отступает, я в полной мере начинаю чувствовать эту боль.

Безумную. Раздирающую. И в своем теле и в своей душе.

Все мои мечты. Все планы на жизнь! Яркие сны и глупые, пусть детские наивные мечтания!

Все это уничтожено!

Как дорогие мне вещи. Память о детстве. Мои рисунки. Наброски. Заметки, где я накидывала переводы, мечтая, что когда-нибудь счастливо выйду замуж и открою свое бюро по языкам. Ну, или маленькое туристическое агентство!

Пусть смешно и наивно. Пусть я не мечтала никогда стать королевой. Женой главы огромного клана. Пусть. Но это была моя жизнь! Моя и мои мечты!

И самым страшным потрясением в ней стало то, что меня вдруг унесло. Я вдруг влюбилась в жениха сестры и дико переживала о том, что могла бы стать его ВТОРОЙ женой!

Боже!

Вот теперь по-настоящему выкручивает, выламывает, выворачивает ребра. Насквозь. Так, что, кажется, они просто с мясом вылетают из груди.

Будь ты проклята, Алекса! Будь. Ты проклята!

Ради чего? Ради чего пришлось загубить столько жизней? Ради того, чтобы раздвинуть ноги перед каким-то байкером?

Любовь, видите ли, ее накрыла!

Любовь!

Ценой стольких жизней и всей моей судьбы!

Обхватываю подушку. Впиваюсь в нее зубами.

Все, что я могу. Все, что мне остается, — это просто тихонько выть от собственного бессилия!

12 Глава 12.

Бадрид

— Расскажи мне, Ингвар, как это ты вдруг решил, что можешь задержать мои поставки?

Блядь.

Я дожился до того, что хлещу виски прямо во время работы. Охренеть.

И не важно, что это мой кабинет.

В самом дорогом и роскошном клубе столицы.

Не важно, что Ингвар сопля под ногами. Хотя кто-то, конечно, и их клан признает авторитетным.

Это все херня.

Главное. Что я никогда не прикладывался к спиртному больше, чем нужно. И уж тем более, не когда выясняю работу с поставками.

Да и с чем угодно.

В работе нужен четкий разум и крепкая рука. Чтобы не промахнуться, когда заметишь, как подозрительно моргает оппонент. Переговоры — это тоже искусство вовремя увидеть угрозу и первым выхватить ствол. Какой бы авторитетной и сильной ни была твоя семья, твоя империя.

Всегда могут найтись отчаянные, которые хотят занять твое место. Всегда.

— Бадрид…

Блядь. Расплывается в улыбке.

Еще и руки в стороны расставляет, как будто я его, на хрен, лучший друг. И он обниматься предлагает. Ну, или чтобы показать, что его руки на безопасном расстоянии от ремня, за которым может быть ствол. Тогда это разумный ход. Но все равно неприятный. Морщусь.

— Это всего лишь проволочка. Всего два часа. Задержки. На перевалочных пунктах и границах сейчас оххххх, как неспокойно. Но все будет в порядке. Товар будет в свой срок. Ведь сутки не закончились. Все будет. До полуночи. Обязательно. И поверь. К нему я приложу свои искренние извинения. Почти половину моей доли. А это немало. Это то, за что мои люди могли бы жить месяц. И я примчался к тебе сразу, как только мне сообщили, что произошла задержка. Сам. Ты же знаешь. Я никогда. В жизни бы не пошел против тебя. Мысли бы не допустил напортачить. Хотя бы напортачить, Бадрид! О другом я даже думать боюсь! В мыслях другого слова не называю, когда речь идет о тебе!

Глотаю то, что осталось в стакане. Одним махом. Больше половины.

Да. Таможни. Границы. Поставки.

Мой брат Роман. Который называет себя Градовым. Паршивая овца, давно покинувшая семью.

Умудрился поднасрать так, что до сих пор разгребать и разгребать остается.

Грохнул членов десяти! Десяти, мать его, влиятельных семей!

Устроил нам, блядь, войну кланов. Почти, на хрен, престолов!

Теперь каждая семья против нас ополчилась.

Пока еще открыто выступать не решается никто. Да и хрен тут решишься. Знают. Что если ударим, то снесем одним махом.

Но и нам взрыв делать не резон. Потому что тем взрывом и нас накроет.

Снести может все. Дочиста. До основания.

Потом уже никто и никогда не соберет тех осколков.

Так и действуют. Исподтишка. Проверяют на прочность.

Проблемы в парламентах трех стран начались с нужными нам законопроектами. Положили под стол. Под сукно, блядь. И краев не найти. Каждый божится, что проголосовал.

И концерн наш по технологиям вдруг глюкнул. Все, на хрен, программы зависли.

Все один к одному.

Каждую секунду мы теряем миллиарды.

Я даже чувствую, как они с шелестом пролетают сквозь пальцы. Каждую. Гребанную. Секунду.

Нет. Я где-то Градова даже могу понять.

Где-то очень сильно в глубине души. На самом донышке. Так, на уровне крупинки.

Отец сто лет назад подписал брачный договор. Соединил его и Мириам Вольскую, дочь одного из наивысших кланов планеты.

Ну и что, что Роман ушел из семьи и открестился?

Договор предков, это святое. Я даже Алексу готов был в жены взять. Даже не думал оспаривать, хоть, по большому счету, из семья для нас ни интереса, ни ценности не представляет!

Но есть традиции. Нерушимые. Вечные.

Наши деды договорились когда-то об этом По дружбе.

Вместе бизнес поднимали. Его дед моему в свое время жизнь спас. Из-под пули вытащил.

Скажем, кровная благодарность. Дань уважения. Так было принято в наших семьях испокон веков.

Но Ромка. Сначала психанул и ушел из семьи, заявив, что не желает иметь с нами ничего общего. А после и вовсе свихнулся на какой-то шлюхе. Жить с ней начал. В дом к себе привел.

Признаю.

Девушка оказалась не совсем шлюхой. Может, мы с Арманом даже где-то перегнули, когда выкрали ее и отправили на аукцион для богатых извращенцев.

Но цель была правильная. Благородная. Направить наконец заблудшего младшего брата на путь истинный! Открыть ему глаза на эту шлюху и заставить все-таки жениться на девушке из правильной семьи!

И что?

Этот идиот просто взял и поднял мой клуб на воздух! А перед этим умудрился пристрелить десяток людей и мне руку!

Мог пристрелить двоих. Троих. Ну, пусть и десятерых. Но, мать его, из одной семьи, а не по одному из каждого клана!

Хотя брат вызывает, конечно, уважение. Пошел против всех. Доказал, что имеет право на собственное мнение и свой выбор.

Проблем создал так до хера, что до сих пор душат нас всех. Но право доказал и тут я готов протянуть и пожать ему руку.

Не признать нельзя. Не прогнулся.

Потому что мы-одна кровь. И слабостей в нашей семье нет у ни кого. Никто слабинки не даст. Никогда. Хоть ты его продырявливай.

Пришлось самому с отцом разговаривать. Убедить обезумевшего от ярости старика не трогать Градова и его женщину.

Хотя он и тут успел. Так по отцу ударил, что проблем еще больше стало. Без меня справился.

Но проблемы лезут и лезут. Как, мать его, грызуны из всех прохудившихся щелей бомжацкого дома!

— Можешь налить себе виски, — невероятно щедро предлагаю Ингвару.

Все равно пока товар не будет на моих складах, он отсюда не выйдет.

И мы оба это прекрасно понимаем.

Потому и примчался. Сам. Чтобы не приволокли его сюда с простреленными коленями.

Это серьезный товар. Крупная поставка оружия, которое уже ждут. Каждая секунда промедления не доставляет Ингвару шансов на нормальное функционированием его организма.

— Бадрид.

Смачно отпивает мой виски. Откидывается на стуле. Даже глаза от наслаждения прикрывает.

Да. Мой виски — это напиток богов. Нигде такого нет.

Но, раз расслабился, значит и правда. На границах это обиженные Градовым семьи препятствия устраивают. Мой поставщик чист. Иначе продолжал бы дергаться и отказался.

— Говорят, ты семью Булатовых отпустил.

Что, блядь?

Вскидываю глаза.

Чувствую, как сжимаются кулаки и челюсти.

Кровь с полоборота закипает в венах.

Охренеть.

Поставщик будет рассуждать о моей личной жизни? Трепать то, что никого, кроме меня одного не касается?

Хотя, о чем я думал. Конечно. Это феерический пиздец.

Невеста, блядь. Невеста самого Багирова! За пару дней до свадьбы вдруг не просто оказалась не девственницей, а еще и залетела!

Впрочем, сам факт свадьбы особенно не афишировался. Это дело скорее семейное, как и причины, по которым я собирался забрать в свой дом в качестве супруги Алексадру Булатову.

Подробностей, естественно, не раскрывали.

По официальной версии, у нас возникли исключительно семейные разногласия. Бизнес не сложился, который мы должны были объединить. Естественно, врач, которому Булатова поведала свою отвратительную тайну в расчете на аборт и на вшитую девственную плевру, получил достаточно денег за свое молчание.

Да и не смертник же он, в конце концов. Не террорист-фанат — самоубийца. Чтобы о таком хотя бы подумать кому-нибудь сказать.

— Говорят, сестра у нее была?

Ингвар совсем, кажется краев не понимает.

Наливает себе третий стакан.

Болтается спиной на стуле так, как будто бы он в каком-нибудь притоне.

— Удивительной красоты, говорят, сестра. Ходят слухи, что она жизнь Булатовых и выкупила. Рабыней твоей стала. По традиции.

— Кто говорит?

Медленно, тяжело вздергиваю бровь.

Рука опасно обхватывает стакан.

Но Ингвар и не замечает.

— Рабыня же по традиции потом всем слугам достается? — дальше гнет свое. — Я бы хотел… Если возможно… Я бы ее купил у тебя потом, Бадрид. Говорят, она реальная красавица. Княжеской красоты… Такой. Классической. Несовременной. Такой днем с огнем теперь не найти. Да и я… Я фото видел. Самому реально интересно стало. Чтобы ты! Сам Бадрид Багиров кому-то хоть какой долг простил? Никто не знает, за что ты их выгнал из города. Но грех наверняка был. Все знают, что ты справедлив. Но ты никогда Никому. Ничего. Не прощаешь. А тут… Видимо, горячая штучка, раз прощение вымолила у тебя. И я подумал… Ну тебе же плевать, все равно уже будет. А я бы ее себе наложницей взял. Пощади девчонку, а? Чего отдавать красоту на растерзание? Отдай потом мне, как наиграешься. Я серьезный выкуп за девку заплатить готов.

Пиздец.

Рука работает сама.

Резко. Одним движением.

Впереди мысли действует.

Секунда, — и нет у меня поставщика.

Только дырка во лбу и растекающийся по столу шикарный виски.

13 Глава 13

— Бадрид!

Окидываю недобрым взглядом тут же появившегося за звук выстрела Рувима.

— Поставки пришли. Все укомплектовано. А ты… Его..

— Убери здесь, — откидываюсь на спинку кресла, доливая себе до верха новую порцию виски.

Блядь.

Погорячился.

Однозначно.

Но рука дернулась сама.

Поставщик, партнер и кто угодно не только дело должен уметь делать. И делать его в сроки. Хорошо, грамотно и качественно.

Нужно понимать еще, о чем ты говоришь!

Мария.

Сжимаю зубы так, что начинают крошиться.

Блядь.

Как видение.

В пелене будто появилась передо мной, когда увидел.

Никогда не морочился со всей хренотенью.

Чувств нет. Их не существует. И сердце, если и дергается, то это уже проблема. Тут к врачу обращаться надо.

А женщина? Что, в сущности, такое женщина?

Достойная семья. Спутница, умеющая промолчать и знающая, что когда сказать. Мать, которая выносит детей.

И секс.

Не обязательно с женой, естественно.

Жгучих страстных любовниц можно держать у себя гаремом.

Правда, и их распустил. Каждая из них получила довольно щедрые отступные, съехав из моих домов. Ровно перед тем, как я отправился на знакомство с невестой.

Не дело. Не дело бросать пятно на семью. Особенно перед свадьбой. Даже при том, что семья Булатовых низшего уровня. Но это моя будущая семья. И я в ответе за то, чтобы ни пятнышка, ни единой сплетни не проскользнуло.

Сжимаю стакан так, что он разлетается в руке. Отшвыриваю, наливая новый. Жадно глотаю, чувствуя, как жар разливается по горлу.

Но не расслабляет.

Блядь.

Все внутри бугрится, как налитое железом. До ломки.

Увидел же ее, и реально, сердце таки дернулось.

Резко. Как оборвали. Даже потемнело в глазах.

А после. После вспышка. Как луч солнца, что заставляет ослепнуть вмиг.

И вот такая она…

Мария…

Вдруг встала передо мной с этим сиянием.

Я такой не видел. Миллионы женщин перепробовал, но такой не встречал.

Глаз оторвать не мог. Весь вечер только она перед глазами.

Невеста, Александра оказалась просто обыкновенной. Пустышкой с пустыми ужимками.

Как все.

Красивая. Вежливая. Ухоженная. Умеющая себя подать и вести вежливый разговор. И… Никакая.

Впрочем, я особо даже и не присматривался. Так, наблюдал краем глаза.

Но Мари…

Черт. Реально. Просто посмотрела. Одна тихая улыбка. Незаметная. Как мираж или иллюзия. То ли и была, а то ли нет.

И глаза ее. Огромные. Как алмазы.

Робко подняла и тут же опустила.

И сжалось.

Сжалось и ударило. Прямо в самое сердце.

Так, что, блядь, дух сперло.

Никогда.

Никогда я, Бадрид Багиров, не терял ледяного спокойствия.

А теперь.

Так и остался бы стоять. Зачарованный.

Чуть не рванулся забрать ее.

Тупо забрать и послать все к чертям.

Всю свадьбу, все договоренности предков.

Долг. Традиции. Честь, в конце концов.

Чуть не рванулся.

Впервые в жизни.

Но ясная голова превыше всего.

Это был миг. Иллюзия. Помутнение.

Я никогда не забываю, кто я. И уж тем более, не забуду о том, что слово дано. Пусть даже и не мной лично. Предком. Дедом. Семьей.

Это кровь. Это честь. И слово обратно не забирают.

Никогда.

Позор хуже смерти. А слово нарушить — разве не самый страшный позор?

Хотя…

Поступок моей невесты показал мне все грани бесчестия. И того, каким бывает позор на самом деле. Ниже которого просто некуда падать.

Все тело передергивает с отвращением.

Опрокидываю новый стакан виски. Залпом.

Мерзость.

Чуть было не связался со шлюховским отродьем.

Не бывает одной-единственой паршивой овцы в семье. Семья это кровь. А, значит, у Булатовых вся кровь гнилая. И этой гнилью мог бы пропитаться мой наследник.

Что ж. При таком раскладе хорошо, что истинная сущность невесты и ее семьи раскрылась.

Но такой плевок в лицо…

Сжимаю кулаки.

Их надо было уничтожить. Выжечь дотла прямо внутри их дома.

Надо было.

Позор может быть смыт только кровью.

А я никогда. Ничего. Не прощал. Никому и никогда.

Потому что прощать это слабость. А слабостей мужчина, тем более, из рода Багировых, допускать не способен!

14 Глава 14

— Бадрид.

Окидываю взглядом Армана, что пытается усесться в кресло напротив.

— Подожди, — взмахиваю рукой. — В другое присядешь. Сейчас Рувим принесет.

Ингвара уже вынесли. Но надо приучить помощника, что мебель тоже стоит менять после такого.

— Ты пьешь? В кабинете?

А вот и второй брат. Давид.

Собрались, надо же. Как на свадьбу.

— Да. Я пью, — пожимаю плечами.

— Поверить не могу, что ты их отпустил!

Арман хватает со стола бутылку и вливает прямо в горло.

— Я бы на твоем месте тоже бы нажрался в хлам, — закидывает ноги на стол, опускаясь в новое принесенное кресло. — Но брат… Я бы нажрался в хлам и расхерачил все, что попадется под руку! Их дома! Их вещи! Их бизнес и людей. Раздавил бы. Размазал. Со всей на хрен яростью! Ты мог бы дать ей прорваться, а не пытаться сдерживаться! Тут не тот случай! Вот совсем.

— Я бы стрелял, — кивает Давид. — Молча. В упор. Сначала ту, которая называлась невестой. Потом всех остальных из рода. На глазах у тех родителей, что вырастили такое гнилье.

— Так как же так вышло? Что ты. Ты отпустил эту семью, брат? Такого не только не было в нашем роду, такого никто бы и представить себе не мог! Мы карали за меньшее! До самой дальней родни! Чтоб и памяти о таких людях не осталось! Ни памяти, ни могил, ни тех, кто бы мог на те могилы прийти!

— Я не узнаю тебя Бадрид, — Арман качает головой и снова тянется за виски. — Ты мне сломал руку. Безжалостно. Молча. И без эмоций. Когда в двенадцать лет я просто взял то, что принадлежало тебе. Поиграть.

— Украл, — напоминаю, прикрывая веки. — Каждый должен помнить о том, что на чужое посягать нельзя. Этот урок дался тебе на всю жизнь, Арман.

— А сейчас? Сейчас разве на твое не посягнули? Бадрид! Объясни нам! Как? Как и почему ты их отпустил?

— Ты не прав, брат, — Давид ухмыляется, глядя на сжимающего кулаки и челюсти Армана.

— Бадрид из нас всех самый выдержанный. Самый мудрый. Это мы с тобой полетели бы палить и крушить все без разбора. Да. Но наш старший брат не такой. Я уверен. Ты же наверняка все продумал, да, Бадрид? Сделал вид, что отпустил. Дал надежду. Возможность этим подонкам вдохнуть воздуха. Поверить, что эта мерзость им обошлась! Нет! Только поверить! Что. Можно. Плюнуть. Багировым. В лица. А после совершенно спокойно уйти! Это надо быть совсем отчаянным идиотом. С отбитыми напрочь мозгами. Конечно, ты так просто их не отпустишь. Наверняка ты задумал страшную. Лютую месть. И тем она будет для них страшнее, что Булатовы уверены, что ты сохранил им их поганые мерзкие жизни!

— Да, брат, — кивает и Арман, делая глубокий долгий глоток.

— Ну, вот в такое я еще могу поверить, потому что… Потому что реально, все в шоке. Все. Я за нас с Давидом молчу. Мы знаем, почему так вышло и в полном ахуе. Но остальные. Да все семьи сейчас выжидают. Ждут, как ты поступишь дальше. Все. Хоть и не знают причин, но всем понятно. Чтобы ты отказался от этой свадьбы, должно было быть страшное преступление с их стороны! Так что выжидаются все. Твоего ответного, настоящего удара. И мы, Бадрид, выжидаем его больше всех.

— Но скажи, — теперь уже и Давид тянется к бутылке.

— Понимаю. Ты наверняка придумал очень жесткую месть. Но! На хрена! Ты. В свой дом! В собственный, мать твою! Взял эту девчонку? Дочь поганого отродья не должна собой марать даже воздух, которым мы дышим!

— Нет. Я понимаю. Женщин после такого надо пускать в разнос. Всех. И мать непутевую, и младшую дочь и уж тем более эту суку. Это же не женщины. Это, блядь, дно такое, которое даже в «Энигме» продавать клиентам, как игрушки, непристойно. Охране отдать. Привселюдно чтоб драли. На глазах у всех. Прямо во дворе. Да хоть отморозкам потом отдать. Самым голодным уголовникам. Или извращенцам из тех, что любят по последнего издыхания трахать, играя в свои больные игры. Алексу! Эту дрянь! В первую очередь! И даже, на хрен, их конченного отца! Но отпустить, а младшую дрянь оставить в доме! Что ты задумал, брат? Реально. При всей фантазии. Я не понимаю!

— Даже если она сидит у тебя в собачьей будке и наручниках и жрет с земли, — хмуро кивает Арман. — Я тоже понять не могу. На хрена. Эта шваль. В твоем доме.

— Я. Не собираюсь. Давать отчет. Никому в этой ситуации.

Сжимаю руки в замок.

— Ты что, брат? Какой отчет? Мы же не за этим! Мы семья! И просто пришли тебя поддержать!

Арман, как всегда, начинает психовать. Похож. Похож на брата-близнеца. Тот тоже всегда вскипал, как спичка. До пара из ушей.

Так и ушел из семьи. На своих психах. С раздувающимися от дыма ноздрями.

Но я знаю.

Импульс и эмоции — самое дно. Наворотить можно таких дров, каких потом могильщик не растащит с твоего тела.

Никак не вытравил в брате эти его порывы. Вон и сейчас. Он уже готов крушить все вокруг. Даже кулаки сжатые дрожат. И ноздри раздуваются.

— Понимаю, — протираю пальцами виски. — Все понимаю, братья. Но сейчас мне хотелось бы остаться одному. Это личное дело. И только мне его решать.

— Конечно, брат.

Оба понимают. Поднимаются. Арман таки захватывает со стола бутылку, прикладываясь к ней уже на ходу.

— Конечно. Но мы ждем. Ждем твоего решения и твоей расправы. Оооооо, я даже представить не могу, какой она будет страшной!

— Надеюсь, в этот раз ты не решишь справляться со всем сам! — кивает Давид. — В таком у меня даже пальцы горят поучаствовать! И есть идеи! Но план, конечно, твой!

— Мы ждем, брат! Ждем, когда все по-настоящему начнется!

Братья выходят, громко хлопнув дверью.

Дьявол!

Челюсти хрустят до крошева зубов.

Сам не замечаю, как в руке лопает стакан, а кулак жестко опускается на стол.

Твою мать!

Слабость.

Слабость, это трещина, которая разрушит на хрен человека изнутри.

Один. Один единственный раз ты допустишь слабость и можешь себя закапывать. Сам.

Откидываюсь в глубокое кресло, тяжело протирая виски.

Я и слабость. Это несовместимо. Никогда. Никогда я не давал трещин и слабинок!

Прикрываю глаза, глотая уже по-плебейски. Из горла. Как Арман.

Блядь.

И все равно.

Она перед глазами.

Такая, какой увидел в первый раз.

В этой, блядь, солнечной дымке света.

И дергает.

Снова дергает, сука, в сердце.

Рвано. Резко. Жестко.

Так, как будто руками она его держит и на себя тянет.

Губами своими. Нежными. Розовыми.

Глазами огромными черными распахнутыми. Как два черных солнца. Как, блядь, два алмаза черных.

Улыбкой своей невесомой. Запахом. Каждым изгибом тела. Каждым движением.

И закипает.

Внутри все просто закипает.

Кровь дымиться так, что все тело начинает реветь.

Закипает бешенной. Безумной. Отчаянной яростью.

Сметая на хрен все мое хладнокровие.

Слабость.

Я и слабость это несовместимо!

От девчонки надо избавляться.

Удивительно, как я вообще выслушал ее просьбу.

И даже сумел прикоснуться. После всего.

15 Глава 15

Мари.

Я просто сижу, как птица в клетке.

Поначалу металась и вздрагивала от каждого звука. От каждого шороха.

Дергалась.

Боялась, что войдет Бадрид.

Даже не знаю, чего боялась больше.

Того, что просто появится.

Полыхнет своими мрачными, злыми, прожигающими яростью и ненавистью глазами.

Снова дернет на себя. Заставит обслуживать.

Заглатывать его член или раздвигать перед ним ноги.

Льда его черного, страшного в глазах. Злобы его. Того, с какой силой меня брал.

Или другого.

Того, что придет и просто вышвырнет. Скажет, что передумал. И все отменяется.

Да.

У меня было время подумать.

Верно ли я поступила, пойдя на эту страшную жертву? По сути, загубив свою собственную жизнь?

Возможно, был другой выход.

Быть может, учинив расправу над семьей, меня Бадрид бы не тронул. И был бы не так жесток с ними, как того требуют нравы и негласные законы… Ведь он…

Боже.

Сердце до сих пор дергается.

Дергается так, что приходится прижимать к груди ладони. Чтобы не вырвалось.

От нашей первой встречи. От тех искр, что пролетели, когда он просто коснулся меня рукой.

И не могу. Не могу не думать о том, насколько все могло было бы быть иначе! С ним…

Ведь тот разъяренный зверь, который меня брал, холодно и жестко, совсем не тот Бадрид, какого я встретила! Не тот, каким он мог бы быть со мной… Не тот…

Но нет.

Я отметаю иллюзии. Сжимаю руки в кулаки, царапая ладони, чтобы отрезветь.

Он не простил бы. Я не выпросила бы у него ни своей жизни, ни жизни нашей семьи. Выхода, другого выхода не было!

Но какая участь теперь ждет меня?

Тело постепенно перестает гореть.

Как ни странно, оно приходит в себя быстро.

Тягучие ощущения во влагалище еще тянут. Внутри все подергивает. Но… Почему-то от этих ударов внутри какое-то странное тепло отдается в сосках…

Прислушиваюсь к собственным ощущениям, просто стараясь унять нервы.

Я стала женщиной. Это странно. До жути. И неважно, как.

Изменилось ли что-то во мне?

Не знаю.

Но ощущение как будто в теле появилась какая-то струна. Натянутая до предела. Дрожащая. До звона. До разрыва.

Три дня.

Три дня я так и проторчала в этой комнате!

Никто не появился.

Никто со мной не заговорил.

Только поднос с едой регулярно появлялся в комнате.

Его приносила хмурая женщина средних лет с поджатыми губами.

Не глядя на меня. Даже не поднимая глаз.

Просто оставляла еду на столе, а после убирала.

А я, естественно, так и не решилась с ней заговорить.

Да и зачем?

Вряд ли в этом доме я смогу завести друзей или хотя бы поговорить с кем-то нормально, по-человески.

Ну, а про мою дальнейшую участь она наверняка ничего не знает.

О том, чтобы повернуть ручку двери и попробовать выйти, даже и речи, естественно, нет. Кто я? Я даже не имею право на собственное имя. И уже тем более, на то, чтобы осматриваться в коридорах. Дома своего хозяина.

Хозяина.

Ведь я теперь его рабыня.

Как он со мной поступит?

Ледянящий страх оцепляет изнутри.

Как поначалу я боялась, что Бадрид снова придет и начнет меня брать. Грубо, жестко. Резко.

Настолько же сейчас ждала.

Ждала, чтобы хоть немного прояснило мое будущее.

Что он сделает со мной?

А может, лучше бы не знать.

Иногда ожидание лучше той реальности, в которую ты попадаешь.

Остается только надеяться, что он просто обо мне забыл. Уехал. У него много дел, и уж точно не до какой-то там девчонки.

И что он все же сдержал слово.

Ведь слово Бадрида Багирова нерушимо, да?

16 Глава 16

Бадрид.

— Лузанские перекрыли нам границы, — цежу сквозь зубы в главном офисе.

Той же ночью пришлось вылететь.

Проблемы с поставками Ингвара просто хрень собачья по сравнению с тем, что началось уже через пять минут.

— Все. Все стоит. Абсолютно.

Твою мать.

Мы достигали своего состояния и положения долго. Годы. Десятки лет.

По-крупному шла игра. Всегда по-крупному.

С самыми высокими ставками. А самая высокая из них — жизнь.

Но кто не готов рискнуть даже ею ради того, чтобы достичь того, до чего мы дошли?

И в нашей империи войны не было уже годы. Годы!

— Это не главная проблема, — семейный совет собрался за круглым столом.

Братья и помощники. Самые надежные. Самые верные.

Те, кто нам как семья.

Других в помещении нет.

Все, кроме отца.

Его пока не посвящаем.

Главу рода. Главу империи. Держим в стороне.

Сами. Сами должны решать вопросы!

Тем более, что вся это война таки началась именно из-за еще одного нашего брата.

Роман. Роман, мать его, Градов. Так он себя называет с тех пор, как плюнул против святого и ушел из семьи.

Именно он нарушил волю отца. Решил отказаться от договорного старого брака. С одним из древнейших и сильнейших родов!

Мало того, что посеял вражду между нами и Вольскими! Нет! Этого мало!

Ему приспичило еще и пострелять. Прямо в моем заведении.

И все ради той пигалицы, которую он выбрал себе в жены! Ради того, чтобы ее не продали одному из них!

И вот результат.

Война.

Настоящая.

Без переговоров. Без условий.

Десять родов ополчились на нас.

Никакой дипломатии. Только грязные игры.

Только хитрость и сила. И вопрос лишь в том, как далеко мы им позволим зайти.

Одной силой прогибать и нужно. Только так возможно. Иначе…

Иначе камня на камне от нас и от нашей империи ни хрена не останется.

Брат!

Скриплю зубами, сжимая в замок пальцы.

Вот кто бы угодно мог так подставить. Спланированно. Задуманно.

Но нет. Этот идиот просто пострелял всех и подорвал на хрен клуб ради того, чтобы забрать свою девчонку!

Ну, и показать свою силу, не без этого.

Все-таки, у нас одна кровь.

И я, наверное, поступил бы точно так же.

Поэтому надо решать. Самим. Пока отец не узнал и не вмешался.

Роман, конечно, давно ушел из семьи. И сейчас сам по себе.

Но если Карим Багиров узнает, что он устроил, он просто уничтожит Романа! Просто сметет с лица земли!

Это пока он умылся. Молчит, хоть тот и пошел против его воли. Но при таких раскладах…

Не пожалеет.

Убьет. И его, и его женщину и детей.

Платить по счетам — это тоже нерушимый закон Багировых. Мы не прощаем. Никогда. Никому. Ничего.

Прощать и закрывать глаза — слабость.

А слабаков уничтожают. Это вопрос времени.

— На одной из границ реальная стрельба началась, — Арман закидывает ноги на стол, не обращая внимания, как я морщусь.

Ладно. Сейчас это неважно.

— Наши машины с товаром подорвали по дороге в Эмираты, — добавляет Давид, а мне остается только еще сильнее стиснуть зубы.

— Это не одна семья. Не только Лузанские. Нас обкладывают со всех сторон.

И не просто обкладывают.

Действуют дерзко. Нагло. Нахрапом.

Это уже не просто исподтишка перекрыть границы. Так, что не сразу догадаешься о наезде и о том, кто конкретно за ним стоит.

Это уже вызов.

Пока маленький, но предвестник самой настоящей жестокой войны. Кровавой войны. Насмерть. До полного краха.

— Надо ехать, Бадрид.

Братья поднимаются. Полная готовность.

Спокойны и собраны, как всегда во время опасности и угрозы.

Как и должно быть.

— Нет.

Откидываюсь в кресле.

— Ехать на разборки, которые нам устроили и отбиваться это не вариант. Надо ударить в ответ. По самому для них ценному. Иначе нам войны не выиграть.

Блядь. Сжимаю кулаки.

В конце концов, первый удар пошел от нас.

По-хорошему, если разобраться, то каждая из их семей в своем праве!

Дурак. Мой брат просто идиот.

Ну, как можно было просто. Так тупо. Палить по всем без разбора? Не думая ни о каких последствиях!

По сути дела, эти люди пострадали ни за что.

Всего лишь из-за его дикой одержимости девчонкой. Желанием ее забрать из клуба и уничтожать всех, кто встанет на его пути.

Хотя они и не становились. Они просто пришли, как обычные посетители.

В мой клуб!

И не обычные, а самые что ни на есть элитные! При этом, постоянные.

Зная, что никакой угрозы для них в месте, принадлежащему нашей семье нет и быть не может!

Правда, Арман девчонку Романа туда приволок. Заставил танцевать. Выставил на аукцион.

Все мы в ответе. Все.

Но Роману в любом случае не стоило так горячиться!

Мать твою!

— Будем готовить решающий удар, — чеканю, чувствуя, как сводит челюсти. — Но прежде я попробую нанести визиты. Переговорю с каждым. Принесу наши извинения и предложу компенсации. Любые. Любые!

И это правда.

Потерь, конечно, может быть немерянно. Непредвиденно.

Но и наша вина прямая. Надо быть справедливым. Виноваты мы. Багировы. И неважно, что все это нелепая случайность. Что Ромка с катушек слетел и озверел.

Наша вина.

— Серьезно, Бадрид?

Арман вскидывается.

— Молчи. Ты молчи. Привезти туда девчонку была твоя идея. Люди пострадали ни за что. Я должен принести извинения, Арман. Запомни. Если ты неправ, неважно, какая за тобой стоит сила. Ты неправ и все. И должен извиниться. Даже перед тем, кто стоит на сто шагов ниже и не представляет для тебя угрозы. Будет война, значит, мы должны быть к ней готовы. Но прежде… Прежде нужно попытаться решить вопрос мирным путем. Полностью признав свою неправоту перед этими людьми.

— Надо было ее вышвырнуть подыхать в пустыне. Тогда Роман даже если бы и приехал, то выжигал бы только песок.

— Значит, надо было, — сжимаю пальцы. — Мог бы предвидеть, что он слетит с катушек. Землю вывернет. Пусть он ушел из дома в двенадцать, но характер и натура наши. Ты бы умылся, если бы твою женщину выкрали? Попустил?

— Оказалось, что мы его совсем не знали.

— Знали. Просто нужно было думать. Предвидеть. Понимать. Такой своего не отпустит. И никому не позволит на него влиять. Как и все мы. Одна кровь, Арман. Одна кровь. Одна натура. Хоть с мясом выдри все воспоминания о семье. Хоть меняй сто раз фамилии и отчества. Натуру не изменишь. Никогда.

— Это нелепый план, — Давид тяжело поднимается. — Они тебя просто убьют, как только ты покажешься на пороге. Надо бить в ответ. И выезжать на места.

— Это мой долг, Давид. Долг.

— А ты? Ты сам-то что? Выслушал? Пришли к тебе после такого с повинной головой и что? Денег бы взял? За смерть сына? Отца? Брата?

— Бадрид. Давид прав. Ты идешь на верную смерть.

— Выезжайте на места. Разберитесь со стрельбой и с закрытыми таможнями. Занимайтесь всеми очагами, что, чую, сейчас начнут полыхать один за другим. И нет. Я бы не простил. Не стал бы разговаривать. Но я должен хотя бы попытаться пока урегулировать вопрос как можно с наименьшими потерями. И Давид. Найди мне Санникова. Он знает все и обо всех. Через него мы проследим, кто откуда наносит удары.

— Санникова? — Давид присвистывает.

— Я знаю, что ты с ним уже связывался. Да. С лучшим другом брата, о котором мы не говорим все эти годы. И который устроил нам все эти проблемы.

— Ты знаешь, какую цену он берет за свои услуги? Наивысшую. Безоговорочный долг. За помощь Санникова ты будешь обязан никогда не вмешиваться в его дела. И выполнить любую просьбу, с которой он к тебе придет. Это очень высокая цена, Бадрид. Я бы сто раз подумал.

— Иногда нужно принимать цены, не торгуясь, брат. На сегодняшний день выхода у нас нет.

17 Глава 17

Элитные девочки извиваются на шесте.

Три дня.

Три дня пришлось потратить на то, чтобы встретиться с семьями.

Ожидаемо, ни одна из них не приняла на себя ответственность за то, что творится в нашей империи.

А оно творится.

Разрастается.

Перебоев все больше.

Начинают пропадать люди.

Надежные. Проверенные. Те, с которыми работали не один год.

Три дня переговоров. Предложений. Попыток пойти еще каким-то мирным путем.

Они должны понимать.

При всей жажде мести, не у каждой из семей есть такая сила, чтобы пойти против нас.

Не у каждой. Но если все они соберутся вместе….

Скрежещу зубами, сжимая челюсти.

Брат. Родной брат, и чтобы так подставить? А все из-за чего? Из-за того, что нету здравого смысла!

Девчонка! Как бы он на нее ни запал. Женщина. Слабость. Она губит. Губит!

И не одного! Целую семью! Целый клан! Империю, что выстраивалась десятки лет!

Одна. Единственная. Слабость.

— Что решаем?

Арман и Давид уже в сборе.

— Пока ждем ответ. Я сделал много щедрых предложений. Настолько щедрых, что можно переступить через себя и свою гордость. Надеюсь, это поможет. Но готовимся к ударам в ответ. Напрямую. Наповал. Что Санников?

— Пока молчит. Говорил же. Вряд ли он станет с нами работать. Но я сам кое-что нашел. Тут пара файлов с информацией, — Давид протягивает черную флешку.

— Тут реально все объединились против нас, брат. Конечно, исподтишка. Пока прямо никто о себе не заявит и не выступит. Пока все выжидают, бросая против нас ресурс.

Да.

Кроме прочего, это шикарная возможность свалить империю Багировых. А после разделить пределы власти. Когда бы еще им выдалась подобная возможность? А так и повод есть.

— Таможни я пока открыл. Пришлось менять руководство на уровне страны, — Арман, как всегда, успел. — Несколько перестрелок, несколько больших корпораций, счета которых заморозили. Пока препятствий в нашей работе быть не должно.

— Хорошо, — киваю, откидываясь в глубокое кресло.

Нужно расслабиться. Отдохнуть. Перед решающим ударом, если мои доводы не подействуют.

Щелчок пальцев, и Айя, лучшая из девочек, игриво покачивая обнаженными бедрами, спускается со сцены.

Привычным жестом опускается на колени, расстегивая молнию брюк.

Умелая. Привычная. Идеальный способ расслабиться.

Поднимает на меня глаза, и, облизав ствол по всей длине, заглатывает на максимум. До упора. Сразу.

Только вспышкой перед передо мной другие глаза.

Яркие.

Как два черных алмаза.

Огромные. Как драгоценность, которой нет на свете.

Полные слез и чего-то такого, от чего сердце снова дергается.

Резко. Неистово.

Так, что в висках колотить начинает.

Мари…

Блядь, кажется, я говорю это имя вслух. Оно само вылетает из сжатой челюсти.

И член дергается неудержимо.

Обхватываю длинную копну рыжих волос рукой и яростно начинаю вбиваться в глотку Айи.

Даже она, привычная, дергается, как рыба на песке.

Задыхается. Захлебывается. Пытается упереться мне в пах руками и отстраниться.

Но я не останавливаюсь. Долблю. С бешенством. С яростью. До упора. На максимум.

Так, что влажные шлепки и хрипы перекрывают музыку в клубе.

Член просто каменный. Как будто сто лет женщину не трахал.

И где-то в глубине души закипает глухая ярость.

Другую. Другую хочу.

Дико хочу. До одури. До помутнения рассудка.

Другие глаза и имя. Это имя. Мари.

Хочу, чтобы она на меня смотрела.

Вбиваться. Вколачиваться. Ласкать.

Проводить пальцами по распухшим губам. Слышать ее стоны.

Изучать каждую грань тела.

Трогать. Ласкать. Распробовать вкус.

По-настоящему распробовать.

Как она пахнет. Как дрожит, когда распахнуть ее и прикасаться везде. Изучать все ее потайные точки.

Раскрывать. Запахом ее напиваться. Блядь. Какой у нее сладкий запах.

Пригубил, а ведет.

Ведет так, что три дня на переговорах от этого запаха отмыться не мог.

На коже. На губах. Внутри себя чувствовал.

Империя может рухнуть. На щелчок.

Концентрация внимания должны быть на максимум. Один просчет, и можно потерять все.

А у меня только девчонка перед глазами.

Нежная.

С запахом этим ее одуренным.

С той, блядь, улыбкой, которую увидел в первый раз.

И член дергает до ломоты. Со всех суставах будто ломка. И там, под ребрами, рывком. Жестко. Почти навылет.

Прикасаться к ней не надо было. На порог нельзя было отребье это пускать.

Мараться.

Но нежное тело перед глазами. Так и сияет фарфоровой белизной.

И под руками бархат ее кожи. Ее губ. Пухлых. Упругих. Мягких.

И приходится каждый раз сжимать кулаки.

Всполохами перед глазами, как брал бы ее. Как ласкал. Как доводил бы до одури, до истомы. Снова и снова. Как бы имя мое выкрикивала и касалась руками, изнемогая.

Женщин так не берут, как я ее взял. Так берут только шлюх.

И от этого ядом внутри странная, тягучая дрянь разливается.

Разливается так, что запить ее, выжечь из себя хочется.

Но разве она не шлюха?

Она и того не заслужила.

Никогда бы не принял такую. Никогда. Ни за что бы не простил.

Любая другая просить бы решилась, вышвырнул на задний двор. К псам. Без тряпок.

Но я взял.

Пусть грубо и с яростью. Да! Потому что не шлюхой. Потому что иначе ее хотел.

С самой первой встречи. С самого начала.

И удержаться не смог. Не смог не тронуть. Не прикоснуться.

А хотел убить.

С того самого момента, как передо мной появилась.

Как сбросила свой ничего не прикрывающий халатик.

Одного хотел.

Вцепиться рукой в эту нежную шейку. И переломить. Посмотреть, как вспыхнут и расширятся огромные глаза, что на крючок меня поймали. В которых я почти утонул. Впервые, на хрен, в жизни, утонул!

Шлюха. Дешевая же шлюха. Как и ее сестра.

Пришла телом выторговывать их поганые жизни.

Под любого бы легла. Любому отдалась бы.

Руки пачкать о такую противно.

Но я…

Блядь, я еще на руки даже поднял.

Измученную.

В постель отнес.

И прижимал.

С каких-то херов прижимал к себе.

Смотрел на тихое лицо. Гладил волосы.

Это надо вытравить. Вытравить из себя. Одним ударом. Навсегда. Навечно.

— Хватит, Айя, — отшвыриваю девчонку, понимая, что совсем сейчас забью своей яростью. И все без толку. Как ни таранюсь, а передо мной другие. Блядские. Ядовитые глаза. Того отродья. — Свободна.

Она валится на пол, судорожно ловя горлом воздух. Хватается на шею.

А та? Та тоже хваталась?

— Бадрид, — Арман отпускает ту, что выплясывала у него на коленях.

— По-хорошему тебе скажу. Раньше нам не пришлось бы ждать трех дней. Даже трех часов ждать бы не пришлось после того, как мы кому-то что-то предложили.

— Все знают. Мы приходим с батогом и пряником. Не примешь дар, получишь удар, от которого не оправишься.

— И все говорят. Что Багировы больше не способны на настоящий удар. После того, как ты отпустил семью Булатовых. Рустам даже бизнес какой-то ведет до сих пор.

— Согласен, — Давид шлепает по голому заду ту, что успела его ублажить. — Из-за этого поступка наш авторитет упал до нуля. Что ты дальше собираешься с ними делать, брат? Это твой удар. Мы вмешиваться не вправе.

Да.

Скриплю зубами, наливая себе первый за три дня стакан виски.

Член стоит просто адски, мешая здраво рассуждать.

А под руками будто горит ее кожа. Соски. Упругие. Маленькие. Острые, как камушки. Нежно-розовые. Такие упругие, от которых жар разносится по всему телу. Простреливает. Обжигает. Кровь вскипает на раз.

Выдохи ее рваные.

И упругость.

Охренеть, какая упругость внутри, в ее теле.

Я такого тела, кажется, даже не видел. Хрупкая. Нежная. Бархатная везде. И внутри.

Внутри она рай. Сладость. Нектар. Пища богов.

Тысячи женщин у меня было. Тысячи, а, может, и десятки тысяч.

Но никогда. Никогда такой не видел. Не прикасался к такому телу. Никогда такой к себе не прижимал, не пробовал.

И никогда. Кровь. Не кипела так при одной мысли, при одном всполохе воспоминания о женщине.

Вспышка — и кожа ее под руками.

Как бред. Как наваждение.

Еще одна, — и ее рваный стон, что пробивает кожу. Насквозь.

И тело. Все ее тело под моей кожей.

Упругие бедра. Грудь, — сочная, что в ладонях сжимается. Губы.

Мягкие. Упругие. Нежные и страстные одновременно.

Я, блядь, еще с первого прикосновения к этим губам знал, что удержаться невозможно. Как только пальцами провел. Прикоснулся. Невесомо.

Тут же обожгло. Пронзило всего насквозь. До затылка.

Уже тогда въелась.

И глаза.

Глаза эти невозможные.

Царапают.

Нет ее, а будто взгляд на меня поднимает.

Нежный. Томный. Сверкает черными алмазами.

И царапает. Прямо под ребрами. Царапает так, что растереть грудь себе хочется. Вырвать это оттуда. Изнутри. Пусть даже ребра превратятся в крошево. Но вырвать!

Они оба правы.

Нас просто перестали бояться после этого.

После того, как я впустил в дом эту девчонку. И не смог. Не смог удержаться. Пеленой накрыло. Впервые в жизни.

И даже думать не о чем.

Я не должен был идти на эту сделку.

Когда тебя оскорбили, плюнули в лицо, а после этого еще и предлагают откуп, это, по сути, еще один плевок. Двойное оскорбление.

Вытрись и прими оплату, как собака, за то, что тебя унизили.

А кто берет плату за такое, об того бесконечно можно вытирать ноги. Готов стерпеть любое унижение. Это ниже дна.

И я. От этой платы не смог, не смог отказаться!

Сердце разрывало ребра, когда она стояла передо мной!

Такая нежная. Такая чистая, как мне казалось.

И пусть я понимал уже, пусть знал, что она из семьи, где не следуют ни чести, ни законам, а, значит, как и ее сестра, способна на самое мерзкое, а все равно мне веяло от этой девочки чистотой.

Если бы ствол у виска держали и требовали отпустить семью, я плюнул бы в лицо и рассмеялся. Принял бы пулю, но честь бы не попрал. Никакого откупа не то, что бы не принял, даже за один разговор о таком шею бы свернул.

Бадрид Багиров и плата за унижение? В страшном сне такого не представил бы!

Хоть сейчас и предлагаю такую же плату другим.

Но в том-то и вопрос. Они другие.

А я…

Я не смог удержаться. Отказаться от нее. От женщины, что впервые заставила мое сердце дрогнуть.

Не смог.

Потому и обрушился на нее со всей яростью.

Холодно, как настоящую шлюху, брал снова и снова.

Не ее. Себя раздирал, когда врезался в нежное тело. Когда видел, как искривляется от боли ее чувственный, манящий рот.

Разве она может чем-то отличаться от той, другой, что залетела от чужака? Без свадьбы, да еще и перед самой свадьбой с другим?

Не может.

Один род. Одно воспитание. Одни и те же устои.

Не удивлюсь, если она даже знала о разгульной жизни своей старшей сестры. Просто та, что поманила меня, опьянила, она моложе. Дать ей время, и пошла бы по рукам, как и первая.

Все понимал. Все.

Каждый толчок в нее клеймил мою кожу и нутро ожогами.

Я сам себя предавал, не в силах отказаться от предложенного откупа. Предавал дважды.

Сам себя унижал и втаптывал в грязь. Одним лишь тем, что позволил ей переступить порог моего дома.

Сам себе плевал в лицо и утирался, чувствуя, как семя выстреливает из самого нутра.

За оскорбление, страшное, кровное, платы не берут. Не берут!

Стучало в висках.

А я не мог остановиться. Снова и снова брал ее. Эту плату. Снова и снова вколачивался в нежное тело. В упругие губы, которые почти свели с ума…

Размазывая не ее. Самого себя. И себя же ненавидя.

Плевок. Она еще один плевок мне в лицо. Лютый. Страшный. За который убивают.

И пусть его можно оправдать традицией. Пусть я беру взамен чужих жизней девственность и тело. По сути, всю ее жизнь, до ее последней капли.

Но суть не меняется. Я, Бадрид Багиров, взял плату за оскорбление. Сам себя этим вывалял в грязи.

Еще не поздно все переиграть. Еще. Не поздно.

Избавиться от девчонки или отправить ее шлюхой в один из клубов. Продать с аукциона. И разобраться с остальной семьей.

18 Глава 18

Мари

Уже совсем глубокая ночь.

Я проваливаюсь наконец в очередной больной сон, как тут же подпрыгиваю на постели.

Дверь в грохотом распахивается.

Так резко, так мощно, что, кажется, ее просто вынесли.

Слетела с петель.

Но мне двери не видно.

Бадрид.

Он закрывается собой весь проход.

Своим огромным исполинским телом.

Обхватываю себя руками и в ужасе просто отползаю подальше.

Жмусь к спинке кровати.

Он смотрит исподлобья.

Рвано дышит.

Опустив голову, рассматривает меня.

Глаза светятся яростью. Таким гневом, что просто бьет по коже, заставляя ее биться в крупной дрожи.

Он пожирает этими светящимися, дьявольски горящими в темноте глазами.

Сжирает меня, срывая все.

Я не обнаженная под его взглядом. Он срывает кожу.

И будто убивает этими глазами.

Так, что задыхаюсь.

Будто чувствую на своем горле огромную тяжелую руку.

О Боже.

Он разъярен.

Разъярен и совершенно пьян!

— Бадрид…

Говорю тихо.

Пытаюсь унять эту ярость. Как-то успокоить тихим голосом.

Отползая медленно. Все дальше. Пока окончательно не впечатываюсь в стену…

— Бадрид…

Но он не двигается.

Только стоит в проходе, прожигая меня этим дьявольским, запредельным огнем.

А после…

После в один шаг оказывается рядом.

Резко хватает, сбрасывая простыню.

Боже. Он в ярости. Пьян. И совершенно невменяем!

Как сам дьявол.

Пытаюсь сжаться, но это бесполезно. Бессмысленно.

Он резко дергает меня на себя. Одним жестким рывком.

Шумно, как дикий зверь втягивает воздух у моего лица. Будто выпивает. Всю. Насквозь.

И прожигает.

Прожигает этими горящими глазами.

Будто уже входит внутрь. Насквозь. Полностью. Заставляя кипеть и сворачиваться кровь внутри.

Один его взгляд, один его вдох опаляет всю кожу.

Заставляет гореть.

Диким безумием разливаться что-то в самой глубине.

— Бадрид…

Голова сама бессильно откидывается назад.

Но он тут же ловит мой затылок.

Дергает на себя.

Впивается твердыми губами в губы.

Жестко. Резко. Ядовито. Яростно.

Подчиняя.

Сжигая меня дотла.

Ударяет языком внутрь, яростным ударом раздвигая мои губы и зубы.

И этот удар прошибает насквозь. Все естество. До самой груди. Под ребра. Вниз живота.

Я будто наполнена им. До предела. Так, что и выдохнуть не могу.

Он разбивает. Порабощает. Вбивается в самую суть. Размалывает меня на ошметки.

Резко толкается до самого горла.

Быстро. Резко. Часто.

Полностью, раз за разом вышибая из меня дыхание.

Моя кожа горит.

Все внутри полыхает безумием. Жаром.

Его ярость вбивается в меня.

Вбивается и опаляет.

И так же резко вдруг отшвыривает на постель.

Я уже выжата.

Этим безумным напором.

Полыханием глаз, что продолжают меня прожигать. Этим странным огнем, который, кажется, вытянул из меня все силы.

Даже не шевелюсь. Просто не могу. Просто не способна!

Одним рывком он срывает с себя одежду.

В мгновение нависает надо мной своим огромным, разгоряченным до невозможности, телом. Таким горячим, что, кажется, у меня останутся ожоги.

Его безумие никуда не делось.

Наоборот. Глаза, кажется, потемнели еще больше. Еще сильнее горят яростью.

А огромный вздыбленный член уже впивается в меня. По животу своей каменной тягучей твердостью. Раздавливает внутренности через кожу там, где так резко вдавился.

— Мари…

Его глаза становятся просто черным пламенем.

Но…

Он не набрасывается. Не начинает резко вбиваться в меня, как раньше. На полную мощность. Терзая и разламывая все тело на кусочки.

Не отрывая взгляда, проводит рукой по щеке.

Так нежно. Так дико и запредельно трепетно, что внутри меня все сжимается. Все начинает дрожать.

— Блядь… Мариииииии…

Я не знаю, чего ждать. Не знаю, что делать с ним рядом. Что сделает он…

Просто откидываюсь на постели. Не шевелясь. Не раскрывая рта.

Просто раскидываю руки в стороны.

У меня же нет ни голоса, ни выбора.

Я просто должна позволить ему делать все, чего ему хочется.

Просто должна…

— Мари…

Вздрагиваю, чувствуя, как вспышки тока проносятся по губам, когда он, замерев, вдруг проводит по ним пальцами.

Долго. Нежно. Прижимая лишь чуть.

Так легко и невесомо, но от этого касания с телом начинает твориться что-то невообразимое.

Огонь.

Огонь вспыхивает так сильно, что опускается вниз.

Скручивается комком внизу живота. Превращается там в тугую, пульсирующую пружину.

Он накрывает мой рот губами.

Теперь совсем иначе.

Тягуче. Медленно.

Долгим нажимом твердых губ раздвигает мои.

Шумно выдыхает прямо мне в рот.

Опаляя этим выдохом. Язык, щеки изнутри, небо. До самого горла.

Проникает языком.

Тягуче. Неторопливо.

Кажется, задевая каждую шершавинку, каждую клеточку моего языка, чуть придавив, скользя по нему до самого верха.

А внутри все сжимает.

Сердце начинает нестись галопом.

Бадрид скользит вперед. Будто пробуя на вкус. Будто лаская и подчиняя одновременно. Знакомясь. Изучая. Заявляя свои права.

И волны разносятся по всему телу.

Удушливые волны, заставляющие трепетать до зуда в пальцах.

Хочется стонать.

Распахиваться перед ним.

Отдаваться. Подчиняться.

Обхватить руками и ответить.

Попробовать, какой он.

Шевельнуть языком и так же пройтись по его рту.

Ощутить его кожу по плечах. Понять, какое наощупь его могучее тело с бугрящимися, перекатывающимися мышцами, которые я чувствую на себе.

Но я не вправе.

Я никто.

Даже не наложница. Рабыня.

Безмолвная и безответная.

Я не имею право ни на что.

Да и неизвестно еще, как Бадрид поступит дальше.

Он вполне способен схватить сейчас меня за волосы и развернуть к себе спиной. Грубо вонзиться сзади, не слушая моих криков, не обращая внимания на то, что не имеет для него никакого значения.

Или развернуть к себе лицом. На коленях.

И грубо вдолбиться прямо мне в глотку, раздирая внутренности…

Я не имею права. Ни на что.

И все же я всхлипываю.

Даже эти мысли не сбивают этих диких, безумных, нежных волн наслаждения, что накрывают меня с головой. Снова и снова. Все больше. Все ярче.

— Да, — хрипло, рвано выдыхает Бадрид, разрывая эту сладкую, безумно, бесконечно сладкую пытку.

Поднимает на меня горящие глаза.

Уже без ярости.

Но дикая сила какая-то просто плещет из них.

Заставляя меня сжаться. И тут же распахнуться одновременно.

Замереть. Чувствуя, как гибну. Как тону в этих глазах.

В них страсть. Такая дикая. Такая одержимая, что опаляет.

Бьет наотмашь.

Заставляет дрожать мелкой дрожью под его тяжелым огромным сильным телом.

— Такая, — глухо хрипит Бадрид, проводя ладонью по моей щеке. — Именно такая…

Я замираю.

Лучше молчать. Не спрашивать, что он имеет в виду.

Да и не смогла бы выговорить ни слова.

Дыхания нет. Оно давно забилось где-то в горле.

Миг, — и он неистово, жадно опускается ртом на мой подбородок.

Не целует, — пронзает каждым поцелуем. Вниз.

По шее.

С глухим рычанием обхватывает мои груди, сдавливая их всей ладонью.

Сжимает пальцами потвердевший, каменный сосок, и я взрываюсь.

Разум улетает.

Перед глазами вспышки.

Снова и снова.

Все ярче и ярче, пока он перекатывает мой сосок, сжатый с силой его пальцами. Сдавливает сильнее и чуть приотпускает. Продолжая выкручивать.

И я стону.

Стону уже в голос.

Позабыв обо всем на свете, о том, что должна быть неподвижной и безмолвной. Только исполнять его приказы и команды.

О том, что могу сейчас этим его разозлить.

Стону, чувствуя, как кулаки сами сжимаются.

Мучительное, бешенное, запредельное томление охватывает всю. Насквозь.

Сама распахиваю под ним дрожащие бедра шире.

Не соображая уже ничего, трусь о его плоть.

О его горячий огромный член, что дергается в нетерпении.

Разбухший. Я даже ощущаю надутые вены, что туго оплетают его.

О. Боже.

Это запредельно.

Он опускается ниже. К животу.

Ударяет насквозь. Въедается под кожу губами, уже обеими руками сжимая мою грудь, выкручивая соски.

Это лихорадка.

Меня трясет. Подскакиваю над кроватью.

Как жар. Как болезнь. Весь разум вылетает напрочь.

Тело ломит. Но оно снова и снова тянется к нему.

Ломит, от жажды, дикой, одержимой жажды получить больше. Прочувствовать эту сладкую пытку сильнее. Сильнее. На максимум!

Он опускает руку вниз.

Раздвигает нежные, уже подрагивающие, истекающие соком складочки, и я вцепляюсь в его запястье, застонав.

Это слишком.

Это ударом тока насквозь. До глаз.

Одно прикосновение Бадрида там, и мое тело прошибает такой невероятной силой, что я сейчас, кажется, просто умру!

Но он просто откидывает мою руку.

Прижимает сильнее.

Скользит.

Уверенно и упрямо с силой скользит всей ладонью, обхватив все мое естество.

Я изнемогаю.

Я не выдерживаю.

Все до дикости распухло. Стало таким чувствительным, что каждое прикосновение за гранью.

— Бадрид…

Шепчу, кусая губы от невыносимых ощущений.

— Бадрид…

И даже не знаю, о чем прошу.

Если прекратит, я умру так же, как если он будет продолжать.

Острыми вспышками тело подбрасывает над постелью снова и снова.

Оно уже не принадлежит мне. Оно больше не мое.

Вся в его руках. Вся в его власти.

И он…

Он подчиняет его себе так, как умеет только он.

— Тихо, девочка. Еще не время.

Его низкий хриплый голос бьет прямо внутрь.

Он будто прикасается к каждому нерву. Ударяет по нему с силой.

Заставляет все тело зазвенеть от невыносимого напряжения, как и от его ласк.

Раскрывает пальцами нижние губы. Резко раздвигает створки.

Продолжает растирать ладонью все внутри.

И я прокусываю губы до крови.

Ногтями впиваюсь в ладонь.

Я уже ничего не вижу. Только красное марево перед глазами.

И одержимо бьюсь в экстазе, захлебываясь в собственном крике, когда он резко сдавливает до одури дергающуюся и пульсирующую горошинку моего клитора, одновременно резко толкнувшись пальцем прямо внутрь.

Я ору.

Ору так дико, как не могла бы никогда себе позволить!

Но это безумие.

Меня просто нет.

Я рассыпаюсь на осколки, чувствуя, как лечу в самую пропасть.

Разбиваюсь. Насмерть. Теряю себя.

Чувствуя при этом такое облегчение, как будто наоборот, только рождаюсь, а не умираю…

— Такая сладкая… Такая узкая и нежная…

Хрипло шепчет Бадрид, снова лупя по оголенным нервам своим невозможным голосом.

Он будто стреляет в меня. Каждым своим звуком.

Прямо внутрь. Насквозь.

Все внутри еще горит. Пульсирует. Бьется в сладких судорогах изнеможения. В голове дурман.

Но новые ощущением накатывают еще с большей силой.

Его пальцы все еще у меня внутри.

Дергающийся судорожно клитор прижат пальцем.

Он прижимает сильнее.

Не дает мне выдохнуть. Очнуться. Прийти в себя. Набрать воздуха.

Толкается внутрь, и я чувствую, какая я там мокрая.

Неприличный, хлюпающий звук заставляет меня сжаться. Кажется, подо мной натекла самая настоящая лужа.

Но я тут же стону и выгибаюсь, когда он нажимает на клитор еще сильнее. Придавливает, начиная вести по кругу.

Толкается уже двумя пальцами вниз.

Все быстрее и быстрее. Все яростнее. Жестче. По нарастающей.

Моя влага не кажется уже чем-то неприличным.

Наоборот.

Он жадно, хищно вдыхает воздух. У моих бедер.

Его лицо заостряется. Ноздри начинают раздуваться.

И этот взгляд.

Он становится совсем безумным. Полыхает таким дьявольским бешеным огнем, что у меня снова замирает дыхание.

— Девочка… Моя девочка…

Бадрид нависает надо мной.

Только всхлипываю, чувствуя, как его пальцы меня отпускают там.

Резко пронесшийся прохладный воздух после дикого жара его прикосновений выкручивает все тело.

Чувствую, как он обхватывает у основания свой огромный орган.

Сжимает, начиная водить по моим распахнутым складкам головкой.

Останавливается, надавив на самый вход.

Сквозь марево наслаждения все же вздрагиваю. Тело помнит, какая это была пытка.

Даже стону, чуть прикусив губу и сжав простыню руками.

Но тут же пытаюсь, заставляю себе расслабиться, видя, как его глаза снова наливаются чернотой ярости, а из его горла вырывается угрожающий рык.

Расслабляюсь, внутренне приготовившись к боли.

Но нет.

Теперь все иначе.

Бадрид не спешит.

Он входит в меня медленно. Так же тягуче, как и целовал перед этим.

По миллиметру. Так, что я чувствую, как медленно натягивается все внутри. Как распахиваются для него мои стенки. Подчиняясь. Впуская в себя.

И дрожат.

Дрожат с этим новым, таким странным чувством наполненности. Ощущая каждую его вздутую вену. Впечатывая их в себя, как клеймо.

Мое тело раскрывается для него. Будто признает своего хозяина. Даже без моей воли оно, кажется, полностью готово подчиняться его. Покоряться. Принадлежать без остатка. Что бы он ни сделал.

Каждому его движению. Каждому взгляду. Каждому звуку его голоса.

— Расслабься, девочка, — глухо шепчет его голос, пропитывая меня всю. — Расслабься. Больно не будет. Вот так… Моя сладкая девочка…

И резкий толчок, пока я убаюкана тихими, как колышащие тело волнами ощущениями.

Он врезается до упора. Насквозь.

И тут же замирает, пристально глядя мне в глаза.

А я только и способна, что тяжело дышать. Сердце вылетает.

И хочется тянуться к нему. Обхватить руками. И умолять. Еще. И еще. И еще.

Его дикие глаза, кажется, ловят мой безмолвный ответ.

Чуть зарычав, Бадрид начинает толкаться во мне. Все увереннее. Все сильнее. Все резче.

Пронзая. Раскалывая с каждым ударом огромного члена внутри меня.

Разрывая на части своим голодным, бешенным одержимым взглядом.

Выбивая все новые и новые крики из меня. Откуда-то из самое глубины. Из естества. Из горла.

И меня извивает судорога дикого, бешенного наслаждения.

Такого, что, забывая обо всем на свете, я впиваюсь ногтями в его плечи. Снова и снова криком вырывается его имя.

Я захлебываюсь им. И этим безумным, сумасшедшим, самым ярким в моей жизни ощущением. Которое размалывает меня на осколки.

Бадрид изливается в меня. Струя ударяет в самую матку, вызывая новые судороги.

Я больше не в силах двигаться.

Бессильно откидываюсь на подушку.

Пошевелиться не могу. Не способна.

Лишь ощущаю, как внутри по-прежнему проносятся судороги. А жар, что разъедал кожу и заставлял свернуться кровь, чуть отступает. Перетекает в мягкое, приятное, блаженное тепло.

19 Глава 19

Бадрид проводит по моим губам пальцами, а после укладывается набок.

Вжимает в себя.

Прижимает так крепко, что у меня начинают трещать ребра.

Переворачивает, как тряпичную игрушку.

Я словно без костей. Без тела. Без мяса.

От дикого. Запредельного. Немыслимого наслаждения.

И…

От того, что этот мужчина рядом.

От того, как полыхают его глаза, когда он на меня смотрит.

Он его прикосновений.

Он рук, что по-прежнему одержимо, лихорадочно скользят по мне.

По животу, спускаясь вниз, прямо до самой заветной точки. По груди. Шее.

И пусть я выпотрошена.

Но каждое его касание — просто экстаз.

И его дыхание. Жадное. Рваное. У моего лица. Как он с шумом, алчно вдыхает воздух… Мой запах.

А я сама вся насквозь полностью пропитана им.

Его руки опускаются все ниже.

Вот уже раздвигают мои тут же задрожавшие складки, снова и снова опаляя огнем.

Чувствую, как между ягодицами снова требовательно и жадно дергается его налитый каменный член.

Твердый. Обжигающий. До одури, до безумия горячий.

Он снова возбужден, хоть не прошло и пары минут!

Он дергается, вжимаясь в мою промежность.

Кажется, я чувствую каждую вену. И дикий, алчный пульс, толчки крови в каждой из них.

Жадные. Неудержимые. Неуемные.

Такие мощные, что пронзает током, а его ритм гулом отдается в висках.

Простреливает.

Тонкие складочки.

Них живота. Вверх. До самых сосков, пронзая их новыми и новыми ударами.

Этому мужчине невозможно не подчиняться.

Его дикой страсти. Его неудержимому желанию.

Он способен дать рай и ад.

И мое тело трепещет под ним. Трепещет, ощущая себя в его полной власти.

Присягает на верность.

Дрожит, готовое подчиняться и вымаливать новые ласки.

Он долго играет со мной.

Скользит по моему лону, от ягодиц до самого верха. Резко задевает изнемогающий, распухший узелок клитора, пронзая меня током. До искр из глаз. До рваного выдоха, с которым я впиваюсь руками в простыню. И тут же скользит обратно, вышибая все дыхание от того, как его упругий, твердый, до безумия разгоряченный член проносится по моим складкам, заставляя сжиматься все внутри.

О Боже.

Кровь в венах превращается в чистый огонь. Она кипит. Плавится. Даже воздух в легких, кажется, выжжен дотла.

И только искры. Искры по всему телу и перед глазами.

Когда я уже мучительно трясусь и всхлипываю, не в силах больше выносить этой сладкой, болезненно. Сводящей с ума пытки.

— Бадрид…

Я хотела бы выдохнуть. Умолять. Но не могу.

Я только дрожу под его руками. Совершенно обезумевшая от этих ощущений.

Только впиваюсь зубами в подушку, чувствуя, как внутри меня всю трясет.

Он с глухим рычание снова втягивает у моей головы воздух.

Его руки опускаются вниз.

Раздвигает нижние губы.

Уверенно и жестко сжимает меня там. Клитор, складочки, абсолютно все. Двумя руками.

И резко дергает на себя, в один момент проталкиваясь внутрь, когда я уже готова скулить и орать от запредельного, уводящего за все грани томления.

И я кричу.

Я извиваюсь от каждого его удара.

Резкого. Жесткого. Рваным толчком достигающим до самой матки, что сжимается под его ударами.

Кричу, извивая.

Выкрикивая его имя и обрывки каких-то молитв.

Кричу, пока он наполняет меня собой. Каждым толчком. Каждым ударом.

Бадрид. Бадрид Бадрид.

Он пронзает меня. Вбивает себя в мою кровь, в мои вены снова и снова.

Это запредельно. Это за всеми гранями.

И с каждым толчком остается все меньше меня и все больше его…

Бадрид!

Я кричу. Слышу свой хрип.

Мечусь под его руками. Под ударами, что пульсируют во мне.

Раздираю в клочья подушку.

А вспышки все накатывают и накатывают. Становятся сильнее.

Убивают.

Пронзают каждую клеточку тела. Стенки. Кожу. Внутренности. Меня всю. Раз за разом. Все ярче и ярче.

Я вся превращаюсь в один сплошной оголенный нерв. Который искрит. Полыхает. И никак не может взорваться.

И, разлетаясь на осколки с судорожным криком, я вижу только его дьявольски горящие глаза.

Чувствую мощную струю, что бьет внутри меня.

Ударяя прямо по матке. Вышибая последний воздух.

— Мари…

Кажется, я уже умерла.

Но глаза распахиваются, повинуясь его хриплому голосу.

И эти глаза.

Ненасытные. Пьяные. Одуревшие.

Такие, что пронзают током. Каждую клеточку.

Он снова нависает надо мной.

Придавливает тяжелым мощным телом.

Так сильно, что я чувствую каждую из его каменно налитых мышц.

Жадно, дико, лихорадочно скользит по лицу взглядом.

Пожирая. Заставляя пламенеть.

Выгнуться спиной и застонать от дрожи, что накатывает шквалом.

Он ненасытен. Голоден. Кажется, еще сильнее, чем когда пришел.

Распахивает мои бедра, резко врезаясь.

Ударяя снова и снова толчками внутрь.

Дикими. Одержимыми. Безумно жадными.

Хватает губами мои соски, опаляя все внутренности каждым прикосновением.

— Мари! — его хриплый, вдруг ставший резким голос, словно бьет меня наотмашь.

Он замирает после бешенных безумных ударов в моем теле.

Поднимает ко мне перекошенное, будто от боли лицо.

И я задыхаюсь. Вся сжимаюсь, когда он вдруг резко хватает меня за горло.

Жесткой стальной хваткой.

И снова в лице, в глазах, во всем в нем безумная ярость.

Безграничная. Заставляющая холодеть. Замораживающая всю мою кровь в лед.

Он резкими толчками доводит себя и меня до оргазма.

Несмотря на весь ужас от того, что вспыхнуло сейчас в его глазах, что прожигает меня насквозь, до костей, на руку, сжимающую мое горло, я вся дрожу. Забиваюсь в неистовстве. Захлебываюсь.

Мечусь по подушке, пытаясь сдернуть его руку и беззвучно, без воздуха, ору, ощущая дикое, безумное, невероятное наслаждение с острыми капельками ужаса перед этим мужчиной.

Убьет? Вот сейчас? Задушит?

Его сперма резко бьет мне внутрь.

И рука отпускает.

Бадрид просто падает на подушки со мной рядом.

Проводя напоследок рукой по спине так, что меня всю выкручивает от этого легкого прикосновения.

И я просто проваливаюсь в темноту.

Чувствуя, как тело бьет то жаркой, то ледяной дрожью.

Как внутри все сжимается и горит. Горит и опаляет инеем.

20 Глава 20

За окнами уже темно, когда я прихожу в себя.

Неужели?

Это возможно?

Я проспала целый день!

На столе возле постели стоит остывший завтрак. Или обед. Или ужин. Впрочем, неважно.

Голод безумный. Бешеный. Но пока я даже не шевелюсь.

Все тело горит.

Подрагивает.

Кажется, внутри все еще происходят эти судороги.

Пусть слабые, но я вся после этой ночи стала настолько чувствительной, что снова и снова по телу проходит дрожь. От каждой легкой пульсации внутри меня.

Не верю!

Прижимаю ладони к горящим, как в огне, щекам.

Это… Это было на самом деле? Неужели возможно ТАК?

Блаженство. Рай. Совершенно запредельный!

А я после той первой страшной ночи была уверена, что секс — это боль и унижение.

Но нет.

Это не секс, — понимаю, чувствуя, как снова вспыхиваю.

Это мужчина. Бадрид.

Только он. Только он способен так довести до края. До бездны. В которую сваливаешься. Так заставить гореть.

И…

Он не ушел сразу, понимаю, глядя на примятую постель со второй стороны.

Он остался. Он здесь спал!

Сердце начинает биться так часто, что обхватываю грудь руками.

Он. Спал. Со мной. В одной постели!

После всего того, что сделала моя семья!

И ласкал.

Боже, как он меня ласкал!

Как сокровище.

Как по-настоящему любимую женщину. С такой дикой ненасытной страстью!

Пальцы на ногах поджимаются.

С губ сам по себе слетает блаженный стон.

Вся комната, все вокруг до сих пор пропитана его запахом.

Сильным. Терпким. Таким по-настоящему мужским.

С легкой дымкой крепкого алкоголя.

Что для меня значит эта ночь? Эти безумные, безудержные ласки?

Конечно, он никогда не возьмет меня в жены. Никогда. Ни второй, ни третьей, никакой.

Алекса замарала наше имя. Она его просто уничтожила. Будущего нет.

Но…

Я вспоминаю, как он на меня смотрел и сердце снова дергается.

Если так будет каждую ночь…

Если он будет со мной… Хотя бы так…

Я согласна.

Нет!

Я была бы счастлива.

Потому что…

Пора признать себе самой.

Я люблю его. Люблю!

С той самой первой встречи!

И…

Если бы он не был женихом Алексы, я поняла бы это сразу! И не сопротивлялась своим чувствам!

Боже!

Какой он!

Только вспоминаю каждое его прикосновение, и тело дрожит, как натянутая струна!

И хочется большего!

Просто обнять его, засыпая. Позволить себе проводить рукой по его коже. По лицу. По крепкой груди, в которую он впечатывал меня, как в камень. И за которой так надежно, что хочется спрятаться от всего остального мира.

Говорить. Просто встречать его после трудного долгого дня.

В его библиотеке. Или пусть даже в этой комнатушке. Просто слушать, как прошел его день.

С ним хочется всего.

И пусть он был жесток с самого начала.

Даже, возможно, жесток к моему телу.

Он был в своем праве. За такое он мог бы избить меня кнутом и вышвырнуть голой на улицу. Истерзать. Отдать своим людям на потеху.

Он мог убить. Всех нас. Всю семью.

Не мне его судить за то, что было с ним впервые.

И он…

Теперь он подарил мне настоящее блаженство!

Подарил рай, о котором я даже помыслить не могла!

— Бадрид… — шепчу, чувствуя, как на лице расцветает блаженная улыбка.

Еда пахнет так, что урчит в животе.

Но вместо нее я тянусь за его подушкой.

Обхватываю руками, поднося к лицу. Шумно, как он, вдыхаю его сводящий с ума запах.

Уже ночь.

Он придет?

Я буду ждать…

Уже ночь!

Вскакиваю, выныривая из новой полудремы.

Если Бадрид придет, я же должна привести себя в порядок!

И уж тем более не урчать голодным желудком при нем!

Резко подымаюсь с постели. Чувствую, как покачиваюсь на ногах. Они до сих пор еще дрожат.

Несусь в ванную, быстро намыливаю тело и волосы.

И все же… Все же на миг замираю, стоя под теплыми струями воды.

Вот теперь. Вот теперь я чувствую, ощущаю, что по-настоящему стала женщиной.

Как тогда, еще в родительском доме, осматриваю в высоком зеркале свое тело.

Опускаю руки. Веду по груди, слегка задевая соски. Представляя, как он меня касался.

И вздрагиваю, закрывая глаза. Едва подавив громкий стон.

Искры в один миг разносятся по всему телу. Отдаются в бедрах.

Веду руку ниже.

Осторожно раздвигаю разбухшие после его ласк складки. Провожу рукой там. Чувствуя, будто только знакомлюсь с собственным телом. Только узнаю его.

Нажимаю на узелок клитора, чувствуя, как он твердеет под моим пальцем.

Это вспышка. Не взрыв, как с Бадридом ночью, нооо…

Меня простреливает так, что выгибается спина. Приходится упереться рукой о стену, чтобы не повалиться на пол.

— Мари…

Чудится мне его рваный, жадный хрип. Стоит в ушах. Бьет спазмами внутри моего тела.

Он разбудил во мне женщину.

Невероятно!

Такую, о которой я сама пока еще ничего не знаю.

И сейчас…

Сейчас даже мое лицо выглядит совсем иначе.

Разгоряченные красные губы. Алый румянец. И светящиеся глаза.

Я почти не узнаю себя. Я стала совсем другой!

Возвращаюсь к постели, напоминая себе, что Бадрид может появиться в любой момент.

Жадно, почти не глядя, глотаю остывшую еду, не чувствуя вкуса.

Пытаюсь перестелить простыни, взбиваю подушки и поправляю одеяло. Полотенце то и дело падает с моего тела, обнажая его.

Но я лишь придерживаю его рукой, позволяю почти повиснуть.

Некогда. Не хочу тратить ни минуты. Ведь он может войти в любой момент!

— Эй.

Дверь распахивается, а я так и замираю. С подушкой в руке и спадающим одеялом.

Та самая женщина средних лет, что молча приносила мне еду, даже на меня не глядя.

— Одевайся. Быстро. Тебе пора.

Чуть не в лицо мне швыряет какие-то тряпки.

Грубая ткань. Такая, что даже рукам неприятно держать. Колет кожу.

21 Глава 21.

— Быстрее, — резко приказывает она, так на меня и не глядя. — Даже самые ленивые давно поднялись и начали свою работу. А в этом доме ленивых не держат. Их выбрасывают на улицу!

Одежду, которую она бросила мне прямо в лицо, я успеваю поймать.

И все равно, она бьет по нему хуже самой хлесткой пощечины.

Чуть покачнувшись, тут же влетаю в ванну.

Это он.

Это он хлестко ударил меня по лицу. Бадрид. Со всего размаху!

После этой ночи… После всего, что было…

Зачем?

Торопливо одеваюсь, чувствуя, как грубую ткань, что едко царапает нежную кожу, заливают горячие слезы.

Ведь я… Я поверила. Я растворилась в нем! В этом безумии, в этом пламени!

Если бы он не приходил. Если бы не было этой безумной, сумасшедшей ночи!

Я приняла бы любую участь…

С радостью бы принялась за работу, которую бы он мне назначил. Тихо. Безмолвно.

Но тогда не было бы этой выкручивающей меня боли!

А она выкручивает. Спазмами. Так сильно, что приходится ухватиться руками за живот.

Меня просто скручивает над раковиной.

Умываюсь.

Долго тру лицо ледяной водой.

Так ударить мог только тот же человек, что способен вознести на небеса.

Он дьявол. Самый настоящий дьявол. Способен вознести и втоптать в грязь практически одновременно!

К платью белья не предусмотрено.

Оно не просто жжет кожу. Оно натирает разбухшие соски.

Все тело зудит.

Может, про белье просто забыли?

Но я сейчас не стану спрашивать.

— Угомонись, Мари, — шепчу собственному отражению, которое сейчас напоминает мне бледного мертвеца. — Ты просто наложница. Рабыня. Которая должна исполнять все его желания. Любые. Сама на все подписалась. Сама пришла.

Да. Я отдала ему свою девственность. Такова традиция. С этим предложением к нему и пришла.

Но с чего я вдруг решила, что стану любимой женщиной? Что буду с ним?

Он просто не распробовал с первого раза. Решил взять еще. Вот и все.

А дальше ему неинтересно!

Наверное, я должна радоваться, тому, что все же моя семья осталась в живых?

И быть благодарной Бадриду за его щедрость.

Но мне не радостно. Мне горько. Так горько, как не было даже тогда, когда я вошла в этот дом, чтобы предложить ему себя, поставив крест на своей жизни и будущем!

Никогда. Никогда в жизни мне еще не было так горько!

— Ты там закончишь когда-нибудь?

Эта женщина уже барабанит кулаком в дверь.

Торопливо утираю последние ядовитые слезы.

Не стоит ее злить. Еще неизвестно, сколько мне придется провести в этом доме. И, возможно, под ее началом.

— Я готова, — выхожу, опустив голову и обхватив себя руками.

Она молча смеряет меня взглядом и я буквально чувствую, как меня всю с ног до головы покрывает презрением.

Наверное, я бы тоже так смотрела на ту, которую просто берут. Не знаю.

Быстро разворачивается и выходит, стуча каблуками. Не глядя, успеваю я за ней или нет.

Мы движемся длинными извилистыми коридорами.

Только теперь замечаю, насколько красив дом.

Через огромные панорамные окна рассматриваю, кусая губы, огромный сад. С фонтанами. С невероятными просто землями, даже ограды не видно.

— Можешь позавтракать. Там.

Сама не замечаю, как мы оказываемся в огромной кухне.

Женщина указывает мне на маленький покосившийся столик за раковинами.

Он явно не предназначен для еды. Скорее, его просто не успели выбросить.

Остальные девушки в форменных платьях и белоснежных передниках бойко щебечут о чем-то за длинным кухонным столом, заканчивая завтрак.

Но все, как одна, умолкают, стоит нам только появиться.

Я горю под их взглядами. Кажется, меня сейчас прожгут насквозь.

— Быстрее ешь, — прикрикивает женщина, пока одна из девушек ставит на этот отдельный стол тарелку с едой.

— Спасибо. Я не голодна.

Опускаю глаза в пол. Стараюсь не сжимать кулаки. И не дать слезам хлынуть. Вот так. Сейчас. При всех.

Под обстрелом то ли презрительных, то ли ненавидящих меня глаз.

— Ешь давай, — шипит, делая шаг ко мне.

Приближаясь почти вплотную. Так, как будто хочет раздавить.

Едва покачиваюсь, но все же удерживаюсь на месте.

Не делаю шага назад. Как она, наверное, ожидает.

Поневоле кулаки все же сжимаются. Так, что начинает саднить костяшки.

Пусть. Пусть так сложилось в жизни, что я вынуждена принять страшную, унизительную участь.

Стать никем.

Безмолвной игрушкой, а после просто рабыней.

Пальцы сжимаются почти до судорог.

Но у меня все же есть достоинство!

И я собираюсь его сохранить. Что бы жизнь мне не подбросила дальше!

Выпрямляю спину, смело глядя ей в глаза.

Без вызова.

Я не затравленный зверь, чтобы защищаться. Нет.

Я человек.

Девушка, которая выросла и была воспитана пусть и не в таком большом и роскошном доме, но все же довольно богатом и уважаемом в этом городе.

Я женщина, которую учили быть хозяйкой. Хозяйкой над такими, как она.

— Ты подчиняешься моим приказам в этом доме, — ее голос почти дрожит от злости и негодования.

— Вся прислуга подчиняется мне. А ты. Ты ниже всех в этом доме. Ты подчиняешься даже самой мелкой из прислуги. И. Если. Я говорю тебе есть, ты молча садишься, куда тебе указано и принимаешься за еду. А если я прикажу тебе сбросить платье и мыть им пол, ты это делаешь! Молча. Не поднимая глаз! Потому что…

Потому что моя участь слишком шаткая, — понимаю, чуть не опуская голову.

Еще сильнее сжимаю пальцы на руках.

Бадрид ведь может в любой момент передумать насчет моей семьи.

Хотя…

Он ведь сказал. А, значит, дал слово!

Каким бы он ни был, как бы со мной не поступил в первый раз, а его поцелуи даже сейчас горят на моим губах, на всем моем теле!

И его взгляд, в котором читалось такое, от чего сердце пускалось вскачь, возносясь до самых вершин небес!

Бадрид жесток. И скор на расправу. Как и вся его семья.

Я прекрасно это знаю.

В городе нет никого, кто не говорил бы о Багировых с благоговением, но и все же и страхом.

Они справедливы. И даже щедры. Но только до первого проступка.

После этого уже не спасет ничто. И даже все прежние заслуги.

Впрочем, это не так и страшно.

Когда у тебя в руках такая власть, нужно всех и вся держать в твердом, мощном кулаке.

И Бадрид, как старший из сыновей этой семьи, самый непреклонный. Самый непоколебимый. И, наверное, самый и жесткий, как и положено будущему главе.

Но…

Его слово.

Его слово должно быть нерушимо!

Он же сказал, что опускается мою семью. Что дарит нам жизни.

Или дальше все будет зависеть от меня?

Возможно ли такое, что Бадрид сможет передумать, если на меня нажалуются?

Это самое страшное.

Понимать, что нет выбора.

Я готова терпеть многое.

Если это будет работа, к которой я, конечно, не привыкла, злые надменные взгляды, или вот такое шарахание, как от прокаженной, когда я только вошла сюда, я это перетерплю.

Но неужели мне придется пресмыкаться?

Унижаться здесь перед всеми ради того, чтобы Бадриду на меня не пожаловались?

Нет.

Это слишком!

Может, я и загубила свою жизнь. Потеряла ее из-за глупой легкомысленности своей сестры.

Но я должна остаться человеком. И сохранить достоинство.

Потому что…

Кажется, это единственное, что мне осталось.

От меня самой.

И от всей моей жизни.

— Я говорю, — ты слушаешь!

Продолжает греметь она.

— Я приказываю — ты починяешься! Беспрекословно, Не думая. Не обсуждая. Молча делаешь то, что тебе приказано! Ты поняла?

— Да, — тихо произношу, по-прежнему глядя ей в глаза. — Я поняла.

Она хмурится. Явно недовольна моим ответом.

Ожидала, что я расплачусь? Начну просить прощения?

— Садись и ешь. В доме много работы. Нужны силы для нее. И ждать тебя никто не будет, чтобы все показать!

22 Глава 22

Все же усаживаюсь за этот покосившийся столик в уголке.

Выбора нет все равно.

Спорить о чем-то бессмысленно и бесполезно.

Да и, в конце концов, мне, скорее всего, и вправду понадобяться силы.

Уж точно моя работа в этом доме не будет такой, к чему я привыкла. Ну, не переводить же тексты мне придется! А это все, по сути, что я умею!

Меня учили быть хозяйкой. Хозяйкой большого дома.

К этому готовили.

Управлять прислугой. Такими, как эта распорядительница. Проверять именно работу управляющих.

Разумно расходовать бюджет на то, чтобы содержать дом и прислугу.

И…

Быть женщиной.

Правильно себя вести. Поддерживать разговор. Понимать, когда нужно промолчать, а когда можно и возразить, не теряя женственности. Манерам. Этикету. И языкам.

Что я еще умею?

Все это мне здесь точно не пригодится!

Понимаю это, даже глядя на простую обычную еду. Для которой достаточно одной вилки. Здесь, на кухне, даже ножами никто не пользуется. И, конечно же, будет очень странно, если я сейчас пойду за ножом, чтобы нормально поесть.

Воспримется как вызов.

А это мне сейчас нужно меньше всего.

Девочки наконец перестают так пристально меня разглядывать.

Теперь могу выдохнуть и спокойно напиться воды из графина на этом же столике.

Под их простреливающими, буквально прожигающими меня взглядами кусок в горло точно не полезет!

— Быстрее, — управительница никуда не исчезает.

Так и продолжает надо мной стоять, как грозовая туча, закрывая ото всех остальных.

— Быстрее ешь. Это тебе не светский прием. Мы тут едим быстро. Все делаем быстро. Не будет времени расхаживать, покачивая бедрами, потягиваться и размазывать еду по тарелке. Ничего этого не будет. Ты теперь совсем в другом статусе. Пойми это и давай уже. Привыкай.

Только киваю. Это все, что мне остается.

По сути дела, она права.

Не до прошлого теперь.

Я даже не представляю, какая жизнь и будущее меня ждет.

Возможно, и правда. Только один выход. Постараться влиться в эту новую жизнь. С этими девочками, которые так холодно и презрительно меня приняли.

Надо попытаться подстроиться под новые обстоятельства.

Я не хозяйка. Не стоит забывать об этом.

Иначе моя жизнь превратиться в самый настоящий ад! Такой, какого я сейчас себе даже представить не могу!

Она отходит, и я понимаю, что осталась в кухне совсем одна.

Прислуга уже успела поесть и уйти заниматься своей работой.

Да.

Я и правда даже есть не умею так быстро, как они! Да, по сути, многого вообще не умею! А, значит, надо забывать о своей гордости.

— Раковина для прислуги там, — девушка из тех, что уже вышли, вдруг возвращается.

С облегчением выдыхаю.

Ну, хоть кто-то, по крайней мере, со мной заговорил!

— Спасибо.

— Не обращай внимания, — она усаживается напротив меня за столик.

— Сама понимаешь. Слухов полно. И все такие разные. Говорят, ваша семья обокрала хозяина. А еще, что вы подставили Багировых. Использовали какую-то информацию, нарушили договор. В общем, куча разных слухов ходит. И один хуже другого.

Я молчу. Просто продолжаю есть.

Не стоит так сразу открываться первой же девушке из этого дома только потому, что она решила со мной заговорить.

Кто знает, каковы ее планы?

Может, ей просто интересно узнать, насколько правдивы слухи.

И присела она ко мне только за тем, чтобы попытаться выведать правду.

Но этой правды никому точно говорить нельзя!

Иначе отмщение будет неотвратимо!

— Наш хозяин справедливый, но невероятно строгий. За малейшую провинность не пощадит. Три шкуры спустит. Это с нас. Со слуг. А за что-то большее…, — ее глаза страшно округляются.

— О том, чтобы в чем-то перейти дорогу хозяину даже и подумать страшно! В чем-то серьезном… Поэтому… Не удивляйся. От тебя будут шарахаться. Как от прокаженной.

Кто бы сомневался.

Но понимать… Что от тебя шарахается даже прислуга!

Хотя. Я просто забыла.

Ведь мать даже на порог магазина не пустили!

Надо было это понимать. Предвидеть.

Но столько всего навалилось! Алекса. Жуть перед тем, как я должна пойти к Багирову… Все то, что меня там ждет…

И, конечно, самый главный страх. За жизни. Он перечеркнул все.

До того ли было, чтобы представлять, как потом будут ко мне относиться? Как обращаться?

— А Ирма… Ну, наша распорядительница…

Она делает надутое лицо и смешно хмурит брови, точь-в-точь, как та женщина.

— Тоже пойми. Все знают, из какого ты рода. Понимаю. Упала на самое дно после роскоши. Но и ей проблемы с прислугой не нужны. А ты теперь прислуга. Одна из нас.

Молча киваю.

Нет.

На самом деле я до сих пор не осознала этого факта. Не свыклась. И вряд ли скоро смогу с этим свыкнуться.

— Так что тебя наверняка будет гонять больше остальных. И девочки… Все мы разные. Ты ведь из тех, кто смотрят на нас свысока. Или просто не замечают. Кто мы для хозяев? Просто никому неинтересные невидимые тени. Для всех вас важно только, чтобы было чисто, вкусно приготовлено и отпарено, выглажено. По сути, вам нужна лишь наша работа. Так что… Тебя не примут. Захотят ущипнуть. Побольнее. На равных ты уж точно никогда здесь для остальных не станешь. Здесь многие вышли из нищеты. Страшной нищеты, когда в доме нечего есть и нет денег на лекарства, когда болеешь. Они не простят тебя только за то, что ты всю жизнь спишь на шелковых простынях и ешь из золотых ложек.

— Разве можно ненавидеть человека, не зная его? — я пожимаю плечами. — Или за то, что от него не зависит?

— Поверь мне. Можно ненавидеть и за меньшее. К тому же… Девчонки шепчутся, что ты была с хозяином… Ну, ты понимаешь, в каком смысле…

И снова вспыхиваю до корней волос.

— Конечно. Здесь все целомудрены до крайности. Но поверь. Почти каждая из них влюблена в хозяина, как кошка. Глупые мечты про Золушку ни у кого не выветриваются из головы. И пусть все прекрасно понимают, что женится он только на равной себе, но каждая втайне мечтает оказаться в его постели. Пусть даже наложницей. Игрушкой. Любовницей. Каждая ведь верит, что он может полюбить ее, и, наплевав на все, сделать своей навсегда!

— Серьезно? Они? Мечтиают выйти замуж за Бадрида?

Никогда бы не поверила! Господи, это же так смешно и нелепо!

— Ну, я-то понимаю, что такое бывает только в сказах! — улыбается, пожимая плечами. — Но их вера в то, что сказка обязательно случится именно с ней и в этом доме неистребима! Каждая считает себя особенной. А как они дерутся за право убираться в хозяйской спальне!

И почему мне становится совсем невесело, когда я представляю себе этих девушек и Бадрида, лежащего в постели?

А ведь это не самая большая из моих проблем! Далеко не самая!

— Я Лора, кстати.

— Мари.

— Да я знаю. Здесь все знают, кто ты. Поверь. Такой скандал! Наверное, в городе не осталось ни одного человека, который не в курсе о том, где оказалась дочь Булатова!

— Эй! Вы чего расселись тут?

Ирма возвращается в кухню. Прямо вся побагровела от негодования. Даже, кажется, лицо раздулось.

— А ну, быстро! Прибрала за собой и работать! Лора! Я тебя приставила к ней показать все и научить, а не языками чесать!

Мы обе спохватываемся.

Подскакиваем.

Меня никто и никогда не шпынял, а рефлекс такой же, как и у Лоры.

— Простите, управительница, — лепечет она, опуская глаза в пол. — Я просто объясняла Мари, какой будет ее работа!

— Нечего тратить время. Покажешь. Все познается только наглядно, на примерах!

— Пойдем, — Лора хватает меня за руку и утаскивает за собой по коридору.

Мы практически бежим до тех пор, пока не оказываемся в какой-то темной комнате типа чулана.

— Никогда с ней не спорь, — шепчет Лора, так, как будто тучная фигура управительницы Ирмы сейчас способна появиться за нашими спинами. — Она ко всем такая. Ну, а с тобой…

Будет еще хуже, понимаю даже без продолжения.

23 Глава 23

Бадрид.

Я пьян.

Полностью, чертовски пьян.

И виски здесь играет далеко не первую роль.

Я опьянен этой девушкой. Мари. Опьянен до края.

Сколько бы ни было вокруг других, извивающихся, манящих своим доступным телом, а перед глазами только одна. Она. Мари.

Нежная. Хрупкая.

Улыбающаяся так робко.

И ничего не изменилось.

Сколько ни повторяю себе, что она — никто, пыль под ногами, просто откуп, а все равно ее глаза вспыхивают прямо перед моими.

Пронзают насквозь. В самое сердце. Хуже, чем пуля.

Бьют наотмашь.

Я ведь решил.

Решил, что вышвырну ее. Чтобы духа. Чтобы запаха ее не осталось. Ни следа.

Отдам в клуб, пусть здесь, вот так отрабатывает провинность ее семейки. Гнилому отродью такая же работа.

Только ноги сами привели в ту комнату, что выделил для нее.

В дурмане алкоголя, которым пытался девчонку из себя, из нутра вытравить.

Но не помог.

Наоборот. Довел до ее постели.

Впервые в жизни я напился так, что не помнил себя. Впервые.

И мучительной, до рези в глазах потребностью стало одно.

Утолить.

Утолить эту безумную, безудержную алчность по ней. По Мари. Алчность, сжигающую изнутри. Заставляющую впервые в жизни забить на все.

На войну. На нашу империю, которой нужно выдержать и не рассыпаться.

На братьев и честь.

На все стало наплевать.

Пока ее глаза перед моими.

Не помня себя, ворвался ураганом в ее комнату.

Ласкал так, как хотел с самого начала. Вычеркнув из самого себя все, что было после нашей последней встречи в доме ее отца. Стерев ластиком.

Хотя…

В сущности, это просто тяга. Безумная. Бешенная. Раздирающая мне виски.

Тяга, которой не было никогда во мне. И все же. Просто. Тяга к женщине.

И если ее утолить, то все встанет на свои места.

Нажраться этой женщиной, что влезла мне под ребра и в мозги.

Взять ее так, как и хотел с самого начала. Переполниться.

Что для меня, в сущности, Мари?

Та, которую хотел иначе. По-другому.

Потому и засела, видимо, так глубоко.

Все в моей жизни всегда происходит только по моим планам. Никогда не было, чтобы хоть что-то пошло иначе. Даже пылинки и то не садятся не туда.

Значит, все просто.

Я всего лишь не получил то, чего хотел. На что настроился. Что, чего уж греха таить, так жадно предвкушал.

С нашей самой первой встречи.

Предвкушал, смакуя, как прикоснусь в этим губам. Как подхвачу на руки. Как оплету собой нежное трепещущее под моими руками, тело.

Обожгусь бархатом белоснежной кожи.

Предвкушал и ждал так яростно, что даже по ночам не спал.

Смешно.

Как мальчишка, ночами бродил у дома Булатовых.

Думая о ней.

Заглядывая в окно с горящим светом.

И челюсти сжимались. До зуда во всем теле хотелось ее увидеть. Прикоснуться. Сделать своей.

Услышать ее нежный голос. Как задыхается он от ласк.

Услышать и впитать в себя. Прямо с ее губ.

Да. Все просто.

Нужно лишь утолить эту жажду и наваждение исчезнет!

Но нет.

Я брал ее дико. Одержимо. Дьявольски нежно и с такой страстью, которой никогда в себе не подозревал.

Не помня себя от дикого, ненасытного, дурманного опьянения.

Не помня себя совсем. Насквозь.

Брал и хотелось стонать. Рычать. Сметать все вокруг.

Блядскую реальность, в которой выстроены идиотские законы. Традиции. Правила.

Впервые. Впервые в жизни я готов был послать все. Ко всем чертям.

Сдавить в мощном кулаке все то, чем жил раньше. Во что свято верил.

Достоинство. Честь.

Империю, которую выстраивали еще деды. К которой всегда, всю мою жизнь испытывал уважение на грани с благоговением.

Сдавить и смотреть, как это все корежится. Крушится. Превращается в моих руках в погибающий картонный домик. Трещит по швам.

Как одержимый, снова и снова повторял ее имя.

Оно рвалось из меня. Рвалось изнутри.

Мари…

Это не имя. Это музыка. Нектар. Самый пьянящий виски.

Ласкал ее тело неудержимо.

Чувствуя, как мучительно, до боли сладко, сжимается под ребрами.

Понимая, что врастаю.

Врастаю в эту кожу. В эти глаза.

В разбухшие от поцелуев губы, которые хотелось терзать. Ласкать. Пить и выпивать до донышка.

В ее судороги, что охватывает все тело. А меня самого накрывают с головой.

Ураганом. Штормовым шквалом. Всей дикостью страсти.

Безудержно. Рвано. Пьяно.

Заставляя сойти с ума.

Мари…

Снова и снова. Сквозь сжатые челюсти.

Извиваясь на ней, как в агонии.

Толкаясь внутрь яростно, бешенно.

До дикости нежно обхватив ее груди, что ровно ложатся в ладонь.

Я весь пропитался ею.

Ее ароматом. Ее вкусом.

Ее распахнутыми глазами, когда врезался в нее, толкаясь на максимум. Так глубоко, будто весь хотел в нее войти. Войти и остаться. Навеки. Навсегда.

Ее криком, в котором хрипом и страстью звучало мое имя. Лупя меня самого по оголенным нервам.

Моя. Моя Мари. Создана для меня.

Или создана, чтобы меня разрушить?

Не я сминаю реальность в кулаке, нееееет!

Она. Она меня сминает.

Каждым своим всхлипом.

Каждым жадным глотком воздуха, что ловит распахнутыми губами в оргазме.

Каждым блеском алмазных глаз.

Сминает. Сводит с ума. Заставляет попрать все, чем жил раньше.

И я не могу.

Не могу оторваться.

Снова и снова впечатываю в себя нежное тело.

Вожу руками по бархату кожи.

Пью.

Пью ее дыхание. Запах ее волос.

Пью, как дорвавшийся до источника в пустыне изнежденный путник.

И мне мало!

Мне так ее мало, что мутнеет в голове.

Как будто кровь моя пересохнет, вспыхнет и превратится в пепел. Вся. Без остатка. Если хоть на миг сейчас от нее оторвусь!

Я ласкал ее, сколько мог.

Брал столько, сколько она могла бы выдержать.

И не насытился.

Нет.

Моя жажда с каждым прикосновением становится только сильнее. Лишь распаляется.

Переводя за грань.

За все возможные в мире грани.

Я не протрезвел. Не избавился от наваждения.

Наоборот.

Только опьянился еще сильнее.

Всего одна ночь.

Ночь, которая должна была выбить из меня эту девочку навсегда.

Но вместо этого она въелась под ребра. В самые кости.

Настолько, что забылся. Совсем. Окончательно. Преступно. Забылся напрочь.

И даже заснул с ней. В одной постели. С той, у которой теперь нет даже права на имя.

Заснул, сладко вдыхая ее запах.

Сжимая ее в своих руках так, как будто от этого зависит моя собственная жизнь.

И там, под ребрами, так дико, так дьявольски все колотилось.

Будто гудело. Гудело о том, что уже не отодрать. Не оторвать ее от себя. Иначе сам останусь без кожи. Будто оно, там, под ребрами, просто сдохнет, если перестану так крепко вжимать ее в себя. Если отодвину хотя бы на миллиметр.

Алкоголь выветрился, когда я вскочил с постели.

Диким взглядом окинул мирно спящую Мари.

Неужели? Неужели я вчера настолько сорвался?

И даже сейчас.

Чувствуя, как невыносимо колотится под ребрами, как заколдованный просто замираю.

Сморю на нее. Любуюсь.

Провожу рукой по щеке. По бархату белой кожи.

Веду по губам, чувствуя, как снова срывает.

Уже готов.

Уже готов, наплевав на все, впиваться в ее губы жадным ртом.

Нежно. Одержимо. Долго. Ненасытно.

Тягуче неторопливо, до мучительной сладости распробывать ее вкус и одновременно жадно пожирать его. Ее. Всю. Без остатка.

Дернул головой, пытаясь сбросить наваждение.

Сцепил зубы, заставляя себя одернуть руку.

Напоминая, кто она. Кто я.

В постелях таких женщин не ночуют. И их уж тем более не ласкают. Не целуют. Не сходят по таким с ума!

Но тело помнит ее жар. Ее нежную мягкость. Помнит настолько сильно, что само дергается. Прижаться к ней. Снова. В последний раз.

Обнять. Вдохнуть невыносимый, разламывающий ребра, запах ее длинных волос.

И даже холодный, ледяной душ не помогает.

Пусть я стою под ним так долго, что сводит скулы.

Вот теперь по-настоящему трезвея и приходя в себя.

И все равно.

Стоит мне выйти и бросить один, единственный взгляд на нее, так блаженно спящую. Так беззаботно раскинувшуюся на простынях, как вся моя трезвость летит к чертям собачьим.

Женщина.

Вот теперь она настоящая женщина. Больше не девочка, какой ее встретил впервые.

Изгибы рук стали другими. Плавными.

Румянец на щеках, который может быть лишь у той, что испытала свой первый оргазм в жизни. Провела впервые ночь со своим мужчиной. Настоящую ночь.

До боли сжимаю кулаки, думая о том, что все могло бы именно так и быть.

Зубы хрустят, настолько крепко сжимаются челюсти.

Она могла бы так лежать. Не здесь. В моей постели.

И мне не нужно было отрывать ее от себя. С мясом. С кожей.

Смывать с себя прошедшую ночь, пытаясь прийти в себя. Заставляя разум опомниться и пробудится!

Я мог бы прижать ее к себе сейчас. И нежиться в постели до бесконечности. Распустить всех слуг, чтобы остаться в доме только вдвоем. Завтракать прямо в постели.

Отставляя тарелки с едой. Чтобы снова. Жадно набрасываться на ее губы. Никуда не торопясь.

Но нет.

Реальность распорядилась по-другому.

И мне жжет кожу от прикосновений к ней.

И я должен сбегать, матерясь на самого себя.

За то, что не удержался.

Что не смог. Не смог держаться от нее на расстоянии.

Относиться так, как можно относиться к той, кем она теперь стала.

И я?

Я отпустил ее блядскую семью?

Проклятье! Да их нужно было приковать цепями и плавить каленым железом!

Впрочем, не стоит забывать.

Та, чье имя яростно шептал в лихорадке страсти, безумно, безудержно повторяя его снова и снова, часть той семьи. Она. Ее часть.

А значит, ничем не лучше.

И то место, которое единственно может быть ей выделено, она и должна занять.

Ничего большего.

К ней нужно относиться лишь как к телу. К вещи. К безымянной рабыне.

Которая не вызывает чувств. И ничего не стоит.

Снова сжимаю челюсти.

Как же сладко она спит!

Как беззаботно и чувственно чуть искривлен ее приоткрытый рот!

Матерюсь сквозь зубы.

Подхватываю одежду и выхожу, едва натянув брюки.

Я. Не должен. Забываться.

Но с ней в одной комнате оставаться невыносимо!

Она, как яд. Как наркотик. Проникает под кожу. В самую кровь.

Если останусь рядом еще хоть на минуту, не смогу даже уйти.

И ничего. Ни хрена. Даже пустого места не останется от Бадрида Багирова.

24Глава 24

— От нас требуют голову Романа Градова.

Арман морщится, будто выплевывая эту фамилию.

Фамилию брата. Его близнеца. Которую он взял, отказавшись от семьи.(* прим. автора. История Роман в книге " Одержимый, история Армана в книге " Я. Хочу. Тебя". Обе намного мягче этой истории, хотя тоже оооочень переживательные!)

Того, о ком мы даже не говорили. Не вспоминали. Не произносили его имени в последние годы.

И который умудрился так красочно о себе напомнить.

— Его голову прямо на блюде. Тогда они будут считать конфликт исчерпанным.

Сжимаю кулаки. Вижу, как у обоих братьев раздуваются ноздри от ярости.

— Почему именно ты приходишь ко мне с их требованиями? Переговоры вел я. Но так и не дождался ответа. Мне отвечают, что все еще думают. И даже готовы принять некоторые из моих условий.

— Наверное, просто боятся сказать тебе это в лицо, брат, — Арман пожимает плечами.

— По сути, и мне не высказали такого ультиматума. Скажу так. Сорока на хвосте принесла. Вроде на уровне слухов. Но ты понимаешь. В открытую высказать такое требование у них кишка тонка. Он, может, и называет себя Градовым, но все-таки Багиров. Если такое озвучить тебе или кому-то из нас напрямую, в лицо….

— Будет еще один десяток трупов, — заканчивает за него Давид. — Из тех же самых благородных семей. Или не один? Всех на хрен вырезать под корень! А, Бадрид? Как тебе эта идея?

— По-моему, очень даже неплоха, — Арман сжимает кулаки, хоть и вальяжно забрасывает ноги на стол.

Обманчивая расслабленность.

На самом деле он весь натянут, как струна.

В любую секунду готов сорваться. В миг переломить кому-то шею.

Но это знают только близкие Армана. Именно в самый опасный для окружающих момент он принимает ленивую, расслабленную позу.

И глазом не успеет никто моргнуть, как уже успеет уложить пятерых-семерых. Навечно. Голыми руками. Я уже это видел. И не раз.

Но его вальяжность всегда действует на людей расслабляюще. А зря.

— Всех просто вырезать? Все семьи?

Сжимаю виски пальцами.

Почему при мысли о семьях снова передо мной встает нежное девичье лицо? Сменяясь другим. Тем, что видел сегодня. С почти лиловыми, зацелованными, искусанными распухшими губами?

Черт!

Я должен сосредоточиться на главном!

А не на том, как тихо она дышала. Не на простыне, что сползла, оголяя ее молочную грудь с вишневым соском.

И уж точно не на члене, который до боли начинает дергаться, почти прорывая брюки!

— Бадрид? Ты в порядке? Кажется, вчера последняя бутылка виски была лишней. Заказать секретарше средство от похмелья?

— С чего ты взял?

— Никогда не слышал, чтобы ты издавал стоны, — Давид умудряется смеяться даже в такой. Критической ситуации. — А тут ты вдруг хватаешься за виски и пробираешь до дрожи своим хриплым полувоем.

Блядь.

Реально?

А мне казалось, что всего лишь скриплю зубами!

Совсем на хрен мозги вытекли! От одной-единственной ночи! Одной, но только с ней….

Черт!

Семьи! Роман! Мне нужно вернуться в реальность! Твою же мать!

— У меня не бывает похмелья, ты же знаешь. Сколько бы ни выпил. Это тебя, малыш, приходится откачивать три дня после невинной студенческой попойки.

Брат кривится. Сжимает кулаки.

Но врезать, конечно, не посмеет.

— Прекрати меня так называть! И это была единственная попойка, после которой вы меня откачивали! Единственная и реально студенческая! Долго ты мне будешь вспоминать? Я давно вырос. И давно научился пить. И не только. Хватит уже относиться ко мне свысока!

— Эй, остынь, — выбрасываю руку вперед в примирительном жесте. — Я просто подшутил. Мы все знаем, какой ты уже взрослый. Но… Есть вещи, которые не сотрешь из биографии, правда? И да. Я буду вспоминать тебе это до самой старости. И называть малышом, даже когда ты поседеешь. Имею право. Я, между прочим, памперсы тебе менял. Лично.

— Фууууууу, — Давид кривится, сбрасывая пепел на стол. — Жаль, что это единственные светлые воспоминания, которые у тебя остались. Неужели нет ничего получше, чем чужое младенческое дерьмо, чтобы вспомнить? Надеюсь, к старости все же появится. А то унылая, я посмотрю, у тебя жизнь, брат!

— Так что решаем?

Арман ненавидит наши перепалки.

Он всегда серьезен, пока важные вопросы не решены.

Зато первым уходит в самый глухой отрыв, когда есть возможность отдохнуть и расслабиться.

Не понимает, как можно смешивать серьезное и возможность посмеяться.

— Вырезать семьи…

Барабаню по наполированому столу пальцами.

А перед глазами она.

Внутри. Под ребрами. И, на хрен, в каждой мысли!

— Это будет совсем уже открытая война, братья. Пока мы только отбиваем их редкие нападки.

— Редкие, но мощные! — вскидывается Давид.

Да. Младший брат горяч. И скор на расправу. Всегда. Но сейчас далеко не тот случай.

— Семья Багировых самая влиятельная! — почти кричит в запале. — Мы уничтожим всех на раз! Не хотят по-хорошему, значит, умоются кровью! Захлебнутся! И мы подомнем под себя все, чем они владеют. Сами виноваты.

— Не горячись, — вскидываю руку, взглядом заставляя его замолчать и опустится обратно в кресло.

— Каждого по отдельности мы и правда уничтожим на раз. Но если они объединятся… Давид. Ты не представляешь, против какой силы нам придется выступить. Мы не справимся. А даже если и вытянем, то подмять под себя настолько огромный сектор не удастся. Не так сразу. Все надо подчинять и выстраивать постепенно.

— Голова Градова в этом вопросе была бы самым дешевым вариантом, — кривит губы в оскале Арман.

Буравлю его глазами.

— Нет. Он наш брат. Наша кровь.

— Он паршивая овца, Бадрид! Сам отказался от семьи! Почему мы должны теперь давать ему защиту? Устроил эту заварушку, Рэмбо, на хрен, недоделанный! И что? Нам теперь отдуваться? За него? Нет. Я же не сказал, что мы его сами должны… И голову на блюде этим принести. Но почему бы Градову не разгребать самому то, что он устроил? Пусть идет. Пусть разбирается с ними. Мы-то причем? Скажем, что семья к его действиям не имеет никакого отношения. Пусть на него наезжают. Ему перекрывают кислород. Надо отвечать за свои поступки, нет?

— Прекрати, Арман. Ты же понимаешь. Он против них не выстоит.

— И с каких херов мы должны за него отдуваться?

— Не горячитесь. Оба. Официального ответа от семей я пока не получил. Значит, ждем. Если удастся договориться хотя бы с половиной…

Снова барабаню пальцами по столу.

Половина, это не так уж мало. Но и не много. На нашу сторону все равно не встанут, если начнется реальная война. Наибольшее, что я могу получить, это их нейтралитет.

Мало.

Обхватываю пальцами виски.

Но если среди этой половины будут сильнейшие…

Тогда у нас есть шанс.

— Будем думать, — переплетаю пальцы до хруста.

Прежде, когда был таким же горячим, как Давид, не медлил бы. Начал бы наносить удар за ударом.

Резко. Хлестко. На полное поражение.

Но теперь я умнее. Так просто в этой битве нам не победить. Расклад иной. И вижу уже все совсем по-другому.

— Отправляйтесь пока на склад. Разберитесь с этим взрывом.

Возвращаюсь домой.

Раскладываю перед собой документы.

Все материалы, все подковерные игры других.

Слишком многое на кону. Я не должен пропустить ни одной детали.

Просчитать, куда можно ударить так, чтобы уничтожить одним махом.

Не силой. Не стволами и армией. Иначе.

И предупреждение о таком ударе станет шансом договориться. Уже на совсем других условиях.

Только буквы и цифры плывут перед глазами.

Сам не замечаю, как поднимаюсь.

Ноги сами ведут туда.

К ее двери.

Замираю, до хруста сжав челюсти.

Она там. За тонкой перегородкой.

Я даже слышу, как она двигается. Кажется, даже чувствую, как дышит.

Сердце пропускает удар за ударом.

Она. Там. Совсем рядом. За смешной преградой, которую так легко убрать.

И сразу же полыхает внутри.

Безумным. Безудержным жаром.

Время теряется.

Диким усилием заставляю себя развернуться. Уйти. Каждый шаг, словно сквозь неодолимое препятствие. Будто через ураган, что сметает, валит с ног.

Как магнитом. Туда. К ней.

Заставляя срываться все планки.

Чтобы снова прикоснуться.

Ворваться в ее рот, впившись в упругие нежные губы.

Чтобы горела моя кожа, прикасаясь к ее. Напитываясь ее бархатом.

И выбивать.

Нежностью, страстью. Лихорадочными движениями по всему ее телу.

Выбивать стоны и сладкие всхлипы. Срывать их с ее мягких губ. Выпивать. Поглощать. Пожирать лихорадочный блеск ее расширенных глаз.

Забиться в ней, когда сожмется вокруг моего члена, вырвать оргазмом собственное имя, которое тут же вберу в себя из ее губ.

Наваждение. Лихорадка.

Я в третий раз оказываюсь у этой проклятой двери.

Забивая на все.

А ведь речь идет о нашей судьбе. О наших, мать его, жизнях!

Только все для меня будто в пелене.

Словно и не про меня.

Все неважно.

И сердце колотится, как бешеное.

Она.

Как наваждение.

Как болезнь.

— Довольно, — приказываю сам себе. Вслух. Наливая еще один стакан виски.

Склоняюсь над бумагами, которых так и не разбираю. А ведь прошла уже почти вся ночь!

Все позабыл. Ни о чем, кроме нее, думать не способен.

Не выветрилась после ночи.

Опьянила намертво. До одури. До дикой, бешенной тяги быть только с ней. В ней. До ломки во всем теле. До того, что готов наплевать на дела семьи.

Наркотик. Яд, а не женщина.

А я не готов быть безумцем.

Ее нужно убрать.

Из постели, в которой я могу брать ее снова и снова, в любой момент. Из своего дома. Из головы.

Я не должен больше к ней прикасаться.

Отравлять себя ее дурманным до одури запахом. Ее глазами. Губами. Сладким трепетным телом.

Я должен ее вытравить.

Из себя. Навечно.

Отказаться от этого дьявольского искушения, что так дико дурманит мозги. Меняет меня самого. Заставляет идти против всех своих принципов.

Что становится с рабынями дальше? Они отправляются исполнять самую черную работу. Или ублажать слуг.

Зубы сами крошатся, когда представлю, что к Мари может кто-то прикасаться, кроме меня. Да я за одну мысль об этом, не задумываясь, пристрелил одного из самых верных и надежных поставщиков.

Значит, Мари отправится на работу.

Подальше от моих глаз. Чтобы вообще не видеть.

Со временем переведу ее в один из домов за границей. Там, где никогда не бываю.

А пока…

— Ирма, — уже светает, когда вызываю к себе экономку.

Но мои слуги начинают работу рано.

— Та девушка, которая в комнате…

— Мари Булатова, — кивает управительница, напоминая мне, что все в курсе, кто в моем доме. И понимают, что не просто так. За провинность. Страшную, раз решили отдать дочь.

— Да. Мари…

Черт! Даже сейчас я смакую ее имя. Даже оно, как яд. Как наваждение.

— Отправишь ее работать. Куда-нибудь, чтобы не попадалась мне на глаза. И без поблажек, Ирма.

— Как скажете, господин.

Я должен выдрать ее из своей груди.

Пусть даже с мясом.

Должен, пока еще не поздно.

Пока совсем не превратился в долбанного наркомана, забывшего о том, кто он и где его место. И как он должен в этой жизни поступать.

Вырвать так, чтобы даже ее следа там не осталось!

Но пока…

Пока отправить ее подальше я просто не могу.

Сжимаю кулаки, злясь на себя так, как никогда и ни на кого не злился.

Моей воли всегда хватало на все!

И только с ней все рассыпается в прах.

Но с этим я справлюсь. Должен справится! Иначе я не я!

25 Глава 25

— Дочь Ирмы была любовницей хозяина, — шепчет Лора, включая тусклую лампочку в кладовке.

Дверь захлопнута, но для верности она вставляет ключ в замок и несколько раз проворачивает.

В нос резко бьет запах разной химии. Такой, что начинает тошнить и голова кругом.

Я не привыкла к таким запахам. Я их никогда не слышала!

Но слышать о том, что у Бадрида была любовница, это как получить удар прямо в грудь. По ребрам.

От слов Лоры глаза режет будто кислотой. Похлеще любых противных запахов.

— Потому, наверное, и бесится так. Когда с тобой общается.

— Любовница…

Повторяю, как эхо. Покачиваясь. Благо, кладовка совсем крошечная. И я не падаю. Я тут же упираюсь спиной в стену.

— Ну, любовница это сильно, конечно, сказано.

Лора будто ничего и не замечает.

А ведь каждое слово режет меня, как острый нож.

Глупая. Какая же я глупая!

Это для меня он первый и единственный мужчина.

В сердце и в моем теле.

Но у таких, как Бадрид, всегда множество женщин!

Только вот я совсем почему-то об этом не думала!

— Ее дочь работала с нами. Была одной из служанок. В комнатах хозяина убиралась. В его спальне, в кабинете и в гостиной. Самые лучшие места. Хоть там и работы больше всего, потому что в основном другими комнатами хозяин не пользуется, но зато он и поговорить может. Похвалит. Спросит, если лицо хмурое, нет ли у тебя проблем. Он ведь хоть строгий, даже суровый, но может быть очень щедрым.

— Наире, например, помог вылечить больного отца. Всех на ноги поднял. Лучших докторов столицы. Даже из Германии ради него какое-то светило приехало. А ведь наши доктора не давали ему ни единого шанса! Он часто помогает. Романне, например, помог с университетом. Хоть где это видано, чтобы простая девушка-служанка пошла учиться? Но хозяин помог. И даже Ирме приказал ее смены так поставить, чтобы она могла учиться. На заочном, конечно. Но все равно. Образование!

Да.

Бадрид щедрый хозяин.

Исполняет чужие мечты. Даже те, что кажутся нереальными.

Только мои мечты вместе с жизнью оказались втоптанными в грязь.

— Ну, и Алма, как и все девушки, верила в сказку про Золушку. Ведь, положа руку на сердце, каждая из нас пусть немного, совсем слегка, а влюблена в хозяина! Разница только в том, что некоторые понимают, что это все равно, как любить звезду с телеэкрана. А некоторые думают, что у них получится быть с ним.

— Говорят, она сама ему себя предложила. Анель убиралась в библиотеке, как раз рядом с кабинетом хозяина. На свидание вечером тайком сбежала, вот и пришлось ей ночью, пока все спали, наводить блеск и чистоту. Он как раз работал. Хозяин вообще почти никогда не спит, как ему только удается? Вот Алма к нему и пришла тогда. Дверь была приоткрыта, и Анель все и видела, и слышала.

— Алма сбросила халат, под которым ничего не было. И предложила ему свое тело. Всю себя.

Как я, — колоколом загудело в голове. В точности, как я…

Сердце, кажется, сейчас вылетит из груди.

Или расколется. Раскрошится.

Хочется прижать к нему руку, чтобы удержать.

— Нет, ты не думай. Он не воспользовался девичьей глупостью и наивностью. Он сразу ей объяснил, что будет. И даже дал время подумать. Осмыслить свое решение. И свое будущее. Но Алма была готова на все, что угодно, лишь бы заполучить хозяина!

— Предупредил, что надеяться ей не на что. Это будет просто секс, когда у хозяина будет настроение. Без перспектив. Что даст ей денег и выдаст замуж, когда она ему надоест. Но Алма все равно на следующую ночь снова пришла к нему в кабинет. И на следующую тоже. Анель, сгораемая от любопытства, теперь каждую ночь тайком от всех пробиралась к его кабинету, чтобы послушать.

— И что? Что дальше?

Кажется, я не способна двигаться. Не в силах даже пошевелиться.

Но сейчас, когда Лора вдруг замирает, я готова начать ее трясти, чтобы узнать продолжение этой истории!

— А что дальше?

Пожимает плечами.

— Сказки бывают только на бумаге. В воображении. Хотя… Хозяин поступил нормально. Дал ей крупную сумму денег. Подыскал жениха из своих слуг. И Алме бы принять. Успокоиться. Радоваться, что ее после другого мужчины кто-то готов взять в жены! Жених, кстати, был и правда нормальным. Не старик и не калека. Не какой-нибудь нищий. И даже, похоже, был в нее влюблен. Но нет. Алма приходила к хозяину. Снова и снова. Каждую ночь. Настолько потеряла стыд, что уже все в доме узнали о ее связи с хозяином! Он даже отправил ее подальше. Купил ей маленький домик. Как приданное. Уволил и запретил пропускать. Уже была назначена дата свадьбы. Но Алма все не успокаивалась. Преследовала хозяина. Вечно попадалась на его пути. Угрожала, что покончит с собой, если он ее оставит.

— И?…

Сердце замирает. Почему-то мне до жути страшно узнать правду.

— И она таки покончила с собой. Скорее всего. Однажды Алма просто пропала. Ее искали все. Лучшие службы. Хозяин бросил на поиски всех, кого мог. А ты знаешь. Они и под землей найти способны. Но Алма исчезла. Говорят, бросилась в реку зимой. А Ирма ведь все время пыталась образумить дочь. Но ничего не вышло.

Зажимаю рот ладонью.

Почему-то меня скручивает рвотный спазм. Всю начинает трясти, как в лихорадке.

Теперь неудивительно, почему Ирма так ко мне относится.

— Неужели она так сильно его любила?

Хотя…

Разве такой, как Бадрид может хоть одно девичье сердце оставить равнодушным?

Если он был с ней таким, как со мной в ту последнюю ночь…

Ведь к ней он относился совсем иначе. Наказывать и терзать эту девушку у Бадрида не было причин…

— Любила? — Лора фыркает, пожимая плечами.

— Нет. Если Алма что-то и любила, так это деньги. Богатство. Положение в обществе. Она всегда считала себя выше всех нас. Всегда говорила, что вырвется из этой ничтожной жизни. Что королевой станет. Мы-то все смеялись. Думали, это от того, что ее мать распорядительница, она так задирает нос. Думает, что однажды займет ее место и станет над всеми нами. А нет. Алма с самого начала метила выше. Намного выше. Она ведь и правда думала, что хозяин сделает ее своей женой. Пусть не первой. Но все же… До последнего Алма не оставляла надежды возвыситься по-настоящему!

— Какой кошмар…

Дергаю головой, пытаясь стряхнуть жуткую картину умершей девушки, что так и стоит перед глазами.

— Как же Ирма до сих пор работает в этом доме? Служит тому, кто стал причиной потери дочери?

— Ну, знаешь! — Лора закатывает глаза. — Разве хозяин виноват в том, что случилось? Он был с ней честен. И не брал насильно. Или в пьяном угаре, как поступают с девушками некоторые хозяева! Правда, он хотел освободить Ирму от обязанностей. Выделил ей очень щедрую сумму. Купил новый дом, намного больший, чем тот, что достался Алме. Она сама уговорила его оставить ее на прежнем месте. Говорила, что с ума сойдет, если лишится работы. Она ведь в этом доме с самого детства. Здесь родилась. Здесь и выросла. И с мужем своим тоже здесь познакомилась. Он, правда, погиб. Свалился с лошади и сломал себе шею.

Какая жуткая судьба.

И все же…

Я не понимаю, как можно каждый день видеть лицо того, кто стал причиной такой трагедии!

— Она любит хозяина. И этот дом ей роднее всех остальных. Так что…Ой, мы совсем с тобой заболтались!

Лора так и подскакивает, всплеснув руками.

— Если Ирма нас застукает, нам несдобровать! Наказаний, между прочим, никто не отменял!

Наказаний?

Хочется переспросить, что она имеет в виду.

Неужели здесь, в этом доме, слуг наказывают физически?

У нас не было никаких наказаний. Ну, максимум, могли вычесть что-то из заработка.

Но спрашивать уже некогда.

Лора перебирает разные бутылочки.

Сбивчиво и торопливо поясняет мне, что и для чего.

И мне бы сосредоточится и запоминать.

Но слишком много всего в голове и в душе. Все переворачивается, как в мясорубке.

Выходит, я Бадриду тоже надоела? И он просто решил от меня избавиться?

Но сердце кричит, что этого не может быть! Никак не хочет в это верить!

После этой безумной ночи! После того, как он дико, опьяненно на меня смотрел, вонзаясь безумными глазами прямо в душу! Как рвано, будто с болью и страстью, что за всеми гранями, ласкал меня, повторяя мое имя!

— Мари…

Так и звучит во мне рваным бархатом его хриплого, будто сорванного голоса.

Так и стоят перед глазами его искривленные, будто в судороге, губы…

— Мари…

— Мари! Нам пора! Мы кучу времени потеряли! Нам же достанется! Ну, пойдем!

Лора тянет меня за руку. Прочь из кладовки. До длинным темным коридорам.

Возвращая в жестокую реальность. Которая до сих пор кажется мне сном. Диким, безумным наваждением. Будто не про меня. Не со мной!

— Приказано, чтобы ты не появлялась на половине хозяина, — продолжает тараторить Лора. — если тебя там застанут, то могут наказать. Убираться будешь во второй половине. Она женская. Ее готовили для его жены. Но так даже лучше. Там почти никогда никого не бывает. А, значит, и убираться легче. Разве что мать хозяина приезжает погостить. Ну, или какое-то торжество, после которого дом заполнен гостями. Иногда наведывается сестра, но очень редко. Так что работы у тебя будет совсем немного.

26 Глава 26

«Запрещено» . «Половина жены»

Единственное, что я улавливаю из всего, что говорил Лора.

Неужели я и правда стала Бадриду так ненавистна, что он даже моего присутствия выносить не может?

И…

Ведь здесь могла бы жить и я… Если бы согласилась на его дикое, безумное предложение стать второй женой! Ну, или приезжать к Алексе в гости!

Если бы…

Сколько этих «если бы» крутится в голове! Если бы, которые могли бы сделать жизнь совсем иной!

И все равно.

Я не могу злиться на Бадрида. Не могу его осуждать.

А вот на Алексу с каждой минутой внутри разростается черная, ядовитая злость. Чувство, которого во мне не было никогда в жизни! Ну, что ей стоило просто включить мозги! Подумать о последствиях? Что?

Но в то же время, она остается моей сестрой.

И я думаю о том, как она там. Она, ее ребенок, родители…

Им сейчас, быть может, даже хуже и труднее, чем мне…

Правда, все мысли вылетают из головы уже через час.

А к вечеру их не остается вовсе.

Спину ломит так сильно, что я, наверное, не смогу разогнуться без стона уже никогда! Руки от моющих средств раскраснелись, а кожа растрескалась до ран. Лора оставила мне перчатки, но оказалось, что работать в них просто невозможно. Жутко неудобные, и в них я просто не ощущаю, что делаю пальцами.

Натертый паркет сверкает, но и мои колени натерты до ран. До крови.

Я даже не в силах оценить, сколько комнат я привела в порядок. И то, насколько хорошо я это сделала, тоже.

За окнами уже темно. Наверное, стоит заканчивать работу. Про обед я совсем забыла и теперь желудок дает о себе знать громким и неприличным урчанием.

Работа совсем измотала меня. Даже не думала, что это настолько трудно!

Зато выбила все мысли и чувство боли. От усталости я не способна, кажется, чувствовать, вообще ничего.

Слегка пошатываясь, выхожу в полутемный коридор. Понимаю, что абсолютно не помню дороги до кухни.

Этот дом просто огромен! Снова и снова я петляю, понимая, что окончательно заблудилась.

Все тело горит под грубой тканью одежды. Особенно соски. Без белья они натерлись так, что каждое движение заставляет останавливаться и тихо стонать. Ноги, будто ватные. Как будто десять гирь приложили к каждой из них.

А ведь я занималась танцами. С самого детства. И конным спортом. Да, отец растил нас достаточно демократично, позволяя развиваться в разных направлениях.

Слишком демократично, — сама не замечаю, как произношу это вслух, вспоминая Алексу и морщась, как от зубной боли.

Приходится остановиться. Опереться о широкий подоконник огромного окна.

Там совсем другая жизнь. Будто это — окно в сказку.

Сквозь кусты высоких роз светятся, переливаясь, крошечные круглые фонарики. Цветы слегка покачиваются на легком ветерке и мне даже кажется, будто до меня доносится их аромат.

Песочные аллейки, извиваясь, разбегаются во все стороны.

Переливается под свечением вода из фонтанов.

Совсем другая жизнь. Та, из которой меня вырвали!

По вечерам я так любила усаживаться с книгой на скамейку в нашем саду! Под любимым кустом желтых роз! Голова кружилась от их аромата!

И снова острым ударом в сердце понимание, что этого больше уже никогда не будет. Как и много из того, что мне дорого.

Что теперь с нашим домом? Со всеми любимым с детства местами? С его укромными уголками, в которых я так любила оставаться одна… И мечтать… Да, я всегда была глупой мечтательницей. Но мне так нравилось улетать в реальность, которую я придумывала сама! И я верила, что она станет явью. Просто нужно постараться!

Даже сквозь стекло окна, кажется, слышу уверенные, сильные шаги.

Или я просто их чувствую?

Вздрагиваю, и замираю.

Это он. Бадрид.

Уверенной походкой направляется к дому.

Лицо будто высечено из камня. Ни единой эмоции. В глазах сталь. Руки сжаты в кулаки.

И даже отсюда я ощущаю его бешенную, безумную энергию.

Способную подчинять. Свести с ума. Одним взглядом. Одним своим присутствием. Выбить весь воздух из груди.

Мне кажется, он двигается прямо на меня.

Сердце замирает, вся боль будто улетучивается в один момент.

Вот сейчас подойдет. Разобьет преграду стекла между нами. Подхватит на руки, вопьется в губы сминающим все поцелуем. Жалящим и заставляющем растворяться в нем одновременно. И скажет… Скажет, что это была ошибка… Что мы должны быть вместе, ведь иначе просто невозможно!

Он же чувствует меня? По-другому и быть не может! Чувствует, что я здесь, что смотрю на него. Слышит удары моего сердца, которые звучат оглушительно, эхом раздаваясь по всему коридору!

И мне кажется, что я снова ощущаю на себе его пальцы. На всем теле. Изнемогаю от его умелых, страстных и таких одновременно нежных ласк…

Нет.

У нас все совсем иначе. Все по-другому.

Это ведь был не просто секс, этой последней ночью! Не так, как у него с этой Алмой или другими. Не так!

Это сплетались два сердца! Два дыхания! Мы будто вростали друг в друга. Переполняясь запахом, кожей, даже мыслями! Его взгляд во мне, что пронзает до самого нутра… Будто выпивает меня. Всю. Насквозь. И его «Мари». Словно его душа в моем имени.

Это был не секс.

Чудо. Таинство. Самое запредельное, что может произойти между мужчиной и женщиной.

После такого двое уже неразрывны. Они клеймом. Ожогами сплетены в одно целое.

Но он проходит мимо. Резко сворачивает с одной из дорожек. И… Растворяется в вечерней темноте.

Неужели? Неужели не увидел? Не почувствовал? Этого не может быть!

Так и остаюсь стоять у окна, тяжело опираясь о подоконник. Прислонившись лбом к холодному стеклу.

Больше не чувствую боли. Усталости. Натертых рук и колен.

И только сердце. Оглушительно стучит. На запредельной скорости несется вскачь. Разрывая меня саму в клочья.

27 Глава 27

— Вот ты где!

Даже не сразу замечаю, что меня тормошит Лора. Давно? Понятия не имею.

— Ну что? Что ты смотришь на меня, как лунатик? Устала, да? Мари!

Она щелкает пальцами у меня перед глазами.

— Эй, Мари, очнись! Ты почему здесь стоишь?

— Я… Заблудилась…

Даже губы меня не слушаются. Будто омертвели.

— Ну вот. Я так и думала. А все решили, что ты гордячка. На обед не пришла. На ужин. Мол, брезгуешь кухней и обществом прислуги. Готова даже голодной ходить или ожидаешь к себе особого отношения. Думаешь, что Ирма тебе персонально еду принесет.

— Я просто заблудилась. И дико устала.

— Да… Не думала, что ты не вытянешь.

Окидывает меня взглядом, в котором я читаю, что я белоручка.

— Я ведь меньше комнат даже тебе оставила. Три из твоих себе взяла. Ну, ничего. Это поначалу так. Скоро привыкнешь. Пойдем. Пойдем, Мари. Быстрее. А то придется ложиться спать без ужина!

Мне не до ужина. Ни до чего. Я чувствую себя тряпичной куклой, из которой вытащили вату, которой она была набита.

Но резкий спазм желудка и новое урчание заставляет меня ускорить шаг.

Да. Оставаться голодной мне приходится в первый раз в жизни.

— Больше так не делай. Ровно в два у нас обед. Я же тебе говорила! Надо было за тобой зайти, завтра так и сделаю! Но я подумать не могла, что ты не помнишь дороги!

Выплевывает ядом прямо мне в лицо, поджав блеклые губы.

— Думаешь, тебя все будут ждать? Или готовить ужин специально для тебя, принцесса? Напоминаю тебе, кто ты. Ты просто пустое место! Ты — никто! Ниже любой из служанок здесь!

А у меня нет ни сил, ни желания с ней спорить. Ее слова даже не трогают меня. Просто скользят мимо. Никак не задевая.

— Я заблудилась, — тихо отвечаю, даже не глядя ей в глаза. Мечтая только об одном. Чтобы она исчезла с моего пути и я смогла присесть на какой-нибудь табурет. И чтоб этот день закончился. Просто выключился, как лампочка.

— В следующий раз ты останешься без еды, если опоздаешь. Но на первый раз так и быть. Поужинай. Но еда давно остыла. И включать плиты я запрещаю. И в наказание помоешь всю посуду за остальными девочками. Но это на первый раз! Больше чтоб такого не повторилось, или ты узнаешь, что такое настоящее наказание!

Благо, Ирма уходит. Давиться холодной едой под ее взглядом было бы совсем невыносимо. С тоской бросаю взгляд на гору тарелок в раковине.

Что ж. Придется вытерпеть и это. Надеюсь, что этот бесконечный день больше ничего не принесет и уже закончится!

Руки горят нещадно, но я продолжаю мыть посуду. Похоже, я сожгла кожу этими химическими средствами! Желудок ноет от холодной и безвкусной еды.

— Уже закончила наконец?

Нет. Ирма все-таки не оставляет меня в покое!

— Сколько можно мыть посуду? Ты что? Думаешь, я буду ждать тебя всю ночь?

Я могла бы ответить. Но язык категорически отказывается даже ворочаться! Кажется, тело просто отключилось уже от усталости и если и совершает еще какие-то движения, то исключительно на автомате.

— Иди за мной, — приказывает Ирма, разворачиваясь.

И я послушно следую, положив на место последнюю тарелку.

Мы снова петляем коридорами.

Единственное, что меня хоть как-то поддерживает и не дает провалиться в дикую бездну тупого отчаяния и беспросветности, это Лора, которая молча и почти незримо следует за нами. Ее присутствие и то, что она вообще заговорила со мной, дает мне ту самую поддержку, за которую я цепляюсь, как утопающий за соломинку.

Наверное, завтра все будет иначе.

Моя сила духа, надеюсь, проснется вместе с солнцем. И все покажется не таким уж и мрачным.

Но теперь…

Этот день вымотал меня эмоционально. И мне хочется лишь одного. Просто не чувствовать. Не ощущать. Ничего.

С мясом вырвать из себя все свои чувства. Вместе с сердцем. И отключить мысли. Да. Так было бы проще. Тем, кто не умеет чувствовать и думать вообще легко живется на свете! Им все нипочем!

— Здесь будешь спать, — мы входим в полутемное помещение.

Здесь по обеим сторонам двухъярусные деревянные кровати.

Становится совсем тоскливо. Как в казарме. Или в тюрьме.

Некоторые из служанок уже легли, но большинство сидят за небольшим и единственным столиком у маленького окошка.

Правда, их намного меньше, чем было утром на кухне.

— Девушки, у которых есть дом, уходят ночевать к себе, — поясняет Ирма. — Остальные же или те, кто работает по сменам через неделю, предпочитают оставаться на ночь. Твоя кровать там.

Нет. Моя кровать не среди этих ярусов. Она отдельно. У дальней стены.

Еще одно напоминание о том, что я изгой. Не такая, как все.

И… И у меня больше нет дома. Нет. И никогда не будет.

Мне казалось, что я сегодня уже не способна чувствовать. Но нет. От слов про дом сердце сжимается так сильно, как будто Ирма сама сдавила его своими обеими крепкими руками. И оно трепещет. Изворачивается от боли, пытаясь вырваться. Но она сжимает все сильнее.

— А душ здесь есть?

Все — таки заставляю себя спросить.

Она намеренно делает мне больно. Специально издевается.

Мстит за свою дочь? Мне? Но почему? Хочет, чтобы и я, как Алма, не выдержала и сдалась? Покончила с собой? Ее настолько злит, что я живу после того, как побывала в постели Бадрида и оказалась вышвырнутой оттуда?

Но я все равно не должна терять человеческий облик.

Пусть измотана до дикости настолько, что хочется лишь повалиться на постель и отключиться. Пусть Ирма ведет себя так, что хочется просто промолчать. И сердце раздирает от боли. Ведь он просто вышвырнул меня. Будто и не было. Забыл. Даже не заметил, не почувствовал! Пусть!

Но если я плюну на все и даже перестану мыться, то окончательно утрачу себя! Потеряю человеческий облик!

Скатиться вниз очень легко. Все начинается с маленьких шагов. С мелочей. С безразличия к себе.

А после от тебя самой ничего не остается.

Так учил меня отец.

И теперь эти слова перестают быть для меня пустым звуком. Я ощущаю их на собственной жизни.

Нельзя. Нельзя сломать человека. Ничем. Как бы кто-то ни старался.

Сломать себя и уничтожить может только он сам.

Вот так. Промолчав. Опустив глаза. Терпя насмешки и издевательства безмолвно. Наплевав на себя. Шаг за шагом. Мелочь за мелочью. А после ты и сам превратишься в того, мимо кого бы прежде прошла, брезгливо отвернувшись.

И я. Не позволю. Себе. Превратиться в такое!

— Душ там, — Ирма указывает пальцем на выход.

Только сейчас замечаю сразу напротив двери в эту комнату маленькую белую дверь в коридоре.

— И еще. Вы не дали мне белья.

Не хотелось бы говорить это при всех. Чувствую, как щеки вспыхивают. И все же смело, даже где-то отчаянно, вскидываю глаза на Ирму.

Да. Так и надо. Иначе и правда стану совсем бессловесной и бесправной.

Ведь именно этого ей хочется, да?

Но я буду бороться.

— А разве тебе положено белье?

Ирма грозно хмурит брови.

— Ты забыла, на каких ты здесь условиях? Или не знаешь. Что потом происходит с теми, кого приняли в дом, как выкуп? Ты всегда должна быть готова ублажать желания мужчины. Будь то хозяин, или слуги, которым после, натешившись, он отдает свою игрушку. Твое тело должно быть всегда доступно. Для всех.

Молча сжимаю зубы. Так, что они даже начинают крошиться.

Неужели? Неужели вот так?

Он не просто вышвырнул меня и забыл? Решил отдать всем? Каждому, кто захочет?

А ведь это и есть участь рабыни, вспоминаю с горечью. Да. Когда хозяин наиграется, ее отдают остальным.

Только вот об этом я совсем не думала, когда отправлялась к Багирову в спальню!

Ну… Или просто в глубине души была уверена, что именно со мной он так не поступит!

— Но Бадрид…

Разве он не должен был мне сказать, что меня ждет дальше?

— Хозяин!

Резким криком обрывает меня Ирма.

— Он для тебя хозяин, девчонка! Как ты вообще вообразила себе, что смеешь называть господина вот так, фамильярно, по имени? Будто он тебе ровня! То, что ты побывала в его постели, не дает тебе никаких прав! И не возвышает над другими! Ты просто тряпка. У него и у остальных под ногами! И не больше!

— Но он ничего мне не говорил…

Стараюсь не стушеваться. Не опустить голову и не вжать ее в плечи. Хоть и хочется.

Но нет. Сжимаю кулаки и держу голову прямо.

— Думаешь, ты значишь для него так много, чтобы он решил что-то тебе пояснять? Спустись уже с небес на землю. Ты никто. Для всех. Никто с тобой цацкаться не будет!

Вот так. Хлестко. Каждым словом, как пощечиной.

— И да. Чуть не забыла. Это — твое.

Она швыряет мне чуть ли не в лицо противозачаточные таблетки.

Все взгляды, как и на кухне с утра, прикованы к нам. Тишина такая, что слышны, кажется, даже мысли.

— Приказа отменять их не было. Так что, девочка, как видишь, хозяин отдал тебя в общее пользование. Вряд ли иначе ты оказалась бы здесь. Хотя… Может, пару раз еще и вызовет к себе. Удовлетворить свои потребности. Так что продолжай пить противозачаточные. Иначе плод из тебя наживую будут вырезать. В твоих же интересах. А я буду контролировать. Не надейся, что если забеременеешь, хозяин расчувствуется и оставит тебя при себе.

28 Глава 28

Ловлю на лету эти проклятые таблетки. Опускаю в карман, теперь уже просто полыхая багровой краской. Так, что кожу лица и шеи жжет. Сгораю от стыда.

Может, раньше девочки только предполагали, что я сплю с их хозяином. Теперь же об этом они знают наверняка. И этого уже не исправить! Как кто-то после такого бесчестия станет относиться ко мне нормально? Даже Лора. И та. Бледнеет. И смотрит на меня совсем иначе.

И вдруг догадка пронзает, словно вспышкой.

Это было с ее дочерью?

Алма пыталась удержать Бадрида, забеременев?

Очень возможно, иначе откуда в каждом слове Ирмы столько злости? Столько яда!

Она разворачивается, бросив напоследок строгий взгляд на остальных служанок и уходит. А я так и остаюсь стоять посередине комнаты. Сама не замечаю, что судорожно впиваюсь рукой в пластинку с таблетками. Так сильно, что даже костяшки побелели.

— Я… Мари…

Выдаю наконец, чувствуя, как горло сводит спазмом.

— Мы знаем, кто ты, — одна из девушек поднимается, становясь прямо передо мной. Как только что Ирма.

— Даже не надейся, что кто-нибудь из нас собирается общаться с такой, как ты. Нам даже в одной комнате с тобой оставаться противно.

Шлюха, — читаю я почти в каждом взгляде, что меня буравят.

Боже!

Да откуда же в людях столько злобы!

Ведь, если пошли уже сплетни, то они должны знать, что это место я заняла не по своей воле!

— Я в душ, — зачем-то говорю вслух, сгребая в охапку пару полотенец, что стопкой сложены на выделеной мне кровати.

— Не так быстро, — та самая девушка снова преграждает мне путь. — Душ общий, и у нас здесь очередь. Ты последняя. Так что дожидайся, пока помоются остальные.

Уже глубокая ночь, когда я добираюсь до вожделенной воды.

Почти всю горячую использовали и мне приходится стучать зубами под практически холодной водой с еле вытекающим напором.

И все равно.

Глотая слезы, я снова и снова яростно растираю свое тело мочалкой. Несмотря на то, что кожа горит. Растираю так, что остаются раны. Сдирая кожу. Не думая о том, что завтра грубая одежда причинит мне дикую боль.

Говорят, что физическая боль заглушает душевную.

Но это неправда.

Ничего не помогает.

И душу опекает намного сильнее, чем тело. Так сильно, что хочется повалиться на живот и орать.

Но я не позволю себе. Не позволю сломаться.

Даже подстирываю грубое платье в тех местах, где остались темные пятна от пота.

Я останусь человеком. Я сохраню человеческий облик. Чего бы мне это не стоило.

Благо, хоть ночная сорочка оказалась на постели. И новая зубная щетка. И даже упакованное мыло с шампунем.

Просто валюсь на постель, выходя из душа.

Внутри колят тысячи осколков. Но с самой большой тоской я думаю о доме.

Да. Именно эти слова Ирмы, как ни странно, затронули больше всего.

Те, у кого есть дом, уходят ночевать туда.

И только я одна.

Я одна — та, у кого больше нет дома. Нет близких. Нет никого на всем свете!

Ведь они никогда не свяжутся со мной. Не придут. Бадрид не позволит даже весточки передать. Ни звонка, ни записки.

Никогда больше я не смогу уложить голову маме на колени. А она не погладит меня, перебирая волосы. И не скажет, что все мои горести, — просто мелочь. Что все пройдет. И мое будущее обязательно будет таким счастливым, что обо всем, о чем сейчас хочется плакать, я тогда даже и не вспомню!

Наутро на моей постели все же оказалось нижнее белье.

Тело ломило, но, немного подвигавшись, я поняла, что все не так критично, как мне вчера казалось. Да и новый день, вместе с солнечными лучами прибавили веры в лучшее и оптимизма.

Ведь, если один миг перевернул в моей жизни все, заставив слететь пусть не с вершины, но из неплохой, в общем-то жизни почти на самое дно, то точно так же все может измениться и в обратную сторону?

Жизнь — это случай. Миг. Секунда.

Она либо поднимет, либо втопчет в грязь.

Поэтому я верю. Все возможно. Быть может, моя судьба еще не раз переменится. Да так, как я представить не могла в своих самых безудержных мечтах!

Она не поддается логике. Ее нельзя предусмотреть или просчитать наперед. Она все решает сама.

Только самое страшное в ней то, что, кажется, от нас самих ничего не зависит в нашей же собственной судьбе!

Рассматриваю белье, бросая взгляды на Лору.

Она, как и все девушки, торопливо одевается, собираясь на завтрак.

Не она ли сделала мне этот, сейчас кажущийся просто бесценным подарок? Вряд ли Ирма вдруг так расщедрилась. Ей, похоже, просто доставляет какое-то моральное удовлетворение издеваться надо мной!

Белье грубое.

Я к такому не привыкла. Даже не видела никогда такого! Простое. Без кружев и украшений. Ткань не приятна наощупь, в отличие от воздушного белья, которое так приятно пропускать через пальцы и кроме которого я иного и не видела.

Но сейчас это просто как манна небесная.

Замечаю, что возле кровати, оказывается, есть шторка. Вчера я была слишком измучена, чтобы ее увидеть.

Задергиваю, радуясь тому, что не придется раздеваться перед всеми. Или под одеялом. Хватает и того, что в общей комнате и с общим душем я чувствую себя так, словно я в тюрьме.

А ведь я ничего не совершала!

Лора не подходит ко мне. Даже не заговаривает. Держится подальше.

И я не могу понять, почему.

То ли не хочет проявлять дружеского отношения перед остальными, особенно после вчерашнего. То ли после всего, что наговорила Ирма, она, как и остальные, презирает меня и сторонится. Хоть жалость и позволила ей поделиться, наверное, собственным бельем.

Сердце сжимается.

Это мерзкое чувство. Жалость.

Жалость унижает человека больше, чем все злые и уничижительные слова.

Человек может быть каким угодно.

Пусть даже злым. Пусть даже жестоким.

Но только не жалким.

И да.

Я готова чувствовать на себе презрение. Готова к тому, что кожа горит от пренебрежительных

взглядов. К тому, что от меня шарахаются эти девушки, едва подойдут чуть ближе.

Я многое готова стерпеть. Даже боль.

Но жалость. Это то, что больнее всего бьет под дых.

И этих девушек я, если уж быть честной, где-то могу понять.

А я должна быть честной. С самой собой.

Разве я не относилась бы с презрением к той, что побывала в чужой постели без свадьбы?

Меня воспитывали совсем иначе. И даже то, что Бадрид прикоснулся когда-то, в прошлой жизни, к моему лицу, было неправильным!

Так что я не вправе их осуждать…

Просто так устроена жизнь. Никто не разбирается в причинах. Мы видим только голые факты. Не задумываясь о том, что привело к тому или иному поступку.

29 Глава 29.

Поспешно надеваю белье, издавая вздох облегчения.

Натягиваю высохшее с ночи платье и почти бегом спешу за остальными на кухню.

Ирма уже наготове.

Все контролирует.

Одна из девушек накладывает и подает на стол еду для всех.

Моя тарелка, как и вчера, оказывается на отдельном столике.

Но сейчас я даже этому и рада. Хочется быть отдельно от всех.

— Ты!

Ирма рвет и мечет.

Лицо раскраснелось сильнее, чем спелые вишни у нас в саду.

— Ты! Разбила! Три вазы в комнатах! Ты хоть представляешь, сколько они стоят! Каждая из них дороже твоей никчемной и никому ненужной жизни!

Еда чуть не вылетает наружу.

Я?

Неееет! Я могла бы принять обвинения в том, что плохо прибралась в комнатах. Пропустила где-то пыль. Плохо натерла паркет.

Да. Все это возможно.

Но вазы!

Я видела их. В каждой комнате по нескольку.

Красивые.

Безумно дорогие.

Династия Цин, из белого фарфора. Последняя, насколько я помню, была продана с аукциона за 84 тысячи долларов!

Да, я любовалась ими. Брала в руки. Но уж точно! Ни одной из них! Я не разбила!

И пусть я совершенно не умею убираться. Но неаккуратной или неуклюжей меня назвать уж точно нельзя! Да я даже дышать боялась рядом с этими вазами!

— Я ничего не разбивала.

Говорю уверенно. Глядя в глаза.

— Нечего прикрывать свою неуклюжесть! Ты! Ты убирала в этих комнатах! Кроме тебя никто не заходил!

— Ты вообще понимаешь? Сколько вреда причинила? Да ты эти деньги будешь отрабатывать двадцать жизней! Не удивлюсь, если после такого хозяин продаст тебя с аукциона!

Шипит Ирма, нависая надо мной.

— Что? Не слышала о таких? Там девушек продают одному хозяину! А фактически, отдают на растерзание! Как кусок мяса! С которым можно делать все, что он захочет! Замучить до смерти! И даже это не покроет того вреда, который ты причинила!

Ежусь под ее злым взглядом. И все же не отступаю. Правду всегда надо говорить. Даже если на тебя давят.

— Я. Ничего. Не разбивала.

Чеканю отчетливо. Выделяя каждое слово.

Смотрю прямо в глаза. И вовсе не потому, что надеюсь на защиту Бадрида. Нет. На нее я давно уже не надеюсь. Но я должна отстоять свою правоту!

— О том, какие разводы после тебя остались, я даже говорить не хочу! — шипит Ирма. — Ты хоть что-то вообще умеешь? Или только ноги раздвигать? Хотя… Даже этого нормально не умеешь, раз уж хозяин тебя выгнал!

Это не больно. Это убийственно. Особенно, ее последние слова.

Мне нечего ответить.

Меня и правда выгнали. Я и правда ничего не умею. Даже раздвигать ноги, как говорит Ирма.

— Я. Не разбивала. Этих ваз.

Хочется орать.

Отчаянно. Безнадежно.

Но лишь снова чеканю слова. Как будто мне кто-то поверит. Как будто меня это спасет.

— Хозяина сейчас нет в доме, — шипит Ирма. — Не знаю, на что ты надеялась. Думала привлечь к себе внимание? Только зря. Он будет зол. Очень зол. И это все, чего ты добилась. Даже не сомневайся. Наказание будет суровым. Сто раз слезами умоешься и пожалеешь, что не сидела тихо, выполняя свою работу.

— Но я…

— Замолчи! Пока хозяина нет, в дом ни ногой. Только на ночь! И то не уверена, что тебя спать можно в дом пускать! Еще подумаю, может, в сарай тебя отправлю. А пока пойдешь к садовнику. С цветами-то хоть умеешь управляться?

— Умею, — на самом деле вот сейчас я еле сдерживаю улыбку.

Я безумно люблю цветы. Целыми днями напролет иногда в нашем саду проводила. Вместе с мамой. Так что это для меня не наказание. Скорее наоборот. Глоток свежего воздуха. В прямом и переносном смысле.

В этом доме я задыхаюсь. Пусть даже и нахожусь на той половине, где не бывает Бадрида.

И так я буду подальше от густого яда, что так и сочится из глаз всех остальных девушек.

— Ешь давай. Пока. После получишь новую одежду и инвентарь для работы в саду.

Молча опускаю глаза в тарелку. Сжимаю вилку так, что, кажется, она сейчас погнется. Ничего. Скоро это закончится. В саду мне точно будет лучше!

Выдыхаю с облегчением, когда Ирма, шумно громыхая ногами, выходит из кухни.

— И правда. Нос задирать, это все что такие, в домах выросшие, и умеют.

— Ага. И в постель к мужчинам пролезать. Им же закон не писан! Все потом высоким родом и деньгами прикрывают.

— Ну да. А сама и правда даже ноги раздвинуть нормально не смогла! Никогда еще не видела, чтобы из хозяйской постели кого-то так рано вышвыривали. Даже любовница его, как там ее?

— Ну Ольга же.

— Ну да, — одна из девушек кривит высокомерную рожу.

— Ольга и то сколько из спальни как бы для гостей с хозяином не выползала? Месяц, наверное!

— А эта… Ни трахаться нормально не умеет, ни с вазами обращаться!

— Неудивительно, что хозяин отказался жениться на ее сестре! Та, видно, еще хуже этой оказалась.

— Неумелая шлюха! — прямо кухня вся сотрясается от ядовитого хохота. — Это же надо! Все равно, как служанка, что пришла наниматься, а ничего не может толком сделать!

— Хотя чего там уметь? Ноги раздвигать и подмахивать! И языком работать! Тьфу!

— Мало того, что со шлюхой спать в одной комнате приходится, и есть, аж кусок в горло не лезет! Так еще и нас всех за нее накажут! Лучше бы она в горло научилась то, что надо запихивать!

А я даже не оборачиваюсь к ним спиной.

Так и сижу, выпрямив подбородок.

И да. Я ем. Не швыряю гордо и оскорбленно в сердцах тарелку.

Силы мне понадобятся. А от яда… От яда не сбежишь. Проще посмотреть ему в лицо. И каждой, кто сейчас так колко старается ударить.

Никогда не думала, что в юных девушках так много зла. Столько цинизма.

Но, в сущности, это даже хорошо. Что он вот так из них полез.

Зато теперь точно буду знать, что доверять никому здесь нельзя. Кроме, разве что, Лоры. Но и ее щеки пылают. Она молчит, не поддерживает этот разговор. Но и со мной ни словом не обменялась. Ни даже взглядом ни разу не встретилась. Постоянно глаза отводит.

Стыдно ей за то, что со шлюхой разговаривала?

Сжимаю пальцы на ногах. До боли. Чтобы не разреветься.

Вот выйду сейчас на воздух. Смогу хотя бы вдохнуть полной грудью. А сейчас… Сейчас надо просто доесть. И не обращать внимания.

Может, они весь этот разговор специально завели?

Ждут-не дождуться, когда я не выдержу? Что-то отвечу, или… Или сделаю какую-нибудь глупость, за которую меня уж точно накажут.

Теперь становится ясно, что вазы не сами по себе разбились.

Кто-то меня настолько ненавидит, что не пожалел дорогих вещей. Произведений искусства.

Только вот кто? Одна из девушек? Или сама Ирма?

Ее слова про аукцион, вот что меня сейчас пугает больше всего.

Я знаю. Такие и правда существуют. Говорят, на одном из них один из братьев Багировых серьезных людей просто перестрелял. За женщину свою боролся, которую туда отправили. Правда, что у них есть еще один брат, который отрекся от семьи и другую фамилию носит, почти легенда. Ну, или сплетня. Никто не знает, правда это или нет.

Неважно. Все неважно.

Самое главное одно. За меня заступиться будет некому.

А Бадрид?

Счастье мое, что сейчас его нет в доме. Передышка.

Но сумею ли я его убедить, что ни при чем? Да и захочет ли он хотя бы меня увидеть и выслушать?

Была бы я в прежнем статусе и случайно разбила бы вазу, он бы и слова не сказал.

Наверное, отец предложил бы ему компенсировать стоимость, а сам Бадрид оскорбился бы таким предложением.

Но теперь…

Я совсем не знаю правил этой новой жизни. И, как оказалось, представления, даже приблизительного не имею о том, чего ждать от Бадрида Багирова!

Потом. Все потом, — убеждаю сама себя, чувствуя, как гулко бьется сердце. Совсем как загнанный кролик.

Сделаю все, что смогу, чтобы встретиться с Бадридом и пояснить ему, что не имею к этим проклятым вазам отношения!

А сейчас…

Сейчас надеюсь, что Ирма выполнит свое обещание. И определит меня ночевать не в доме. Пусть даже в каком-нибудь сарае!

Иначе, боюсь, мне придется перетряхивать постельное белье.

Не исключено, что туда понатыкают иголок или подсыпят толченого стекла! От этих можно ожидать всего, чего угодно! Такого, что я даже представить не способна!

30 Глава 30

Три дня!

Три дня я просто нахожусь на воздухе.

Занимаюсь любимыми цветами.

Ирма все же отделила меня от остальных девушек. Пристроила ночевать в недостроенном домике для прислуги.

Здесь тихо и спокойно. Никого, кроме меня, нет. И, честно говоря, после всего произошедшего я чувствую себя почти королевой.

Отдельная комната. Собственная тумбочка. И даже душ. Только для меня одной.

И что самое главное, я могу хоть где-то побыть в тишине. В одиночестве.

Снять маску сильной и попросту быть самой собой.

И даже плакать в подушку ночи напролет… Все напряжение, вся боль последних дней накатывает с каждой ночью все сильнее.

Шок. Безнадежность. Понимание, что ничего уже не будет, как прежде…

И… Разбитое сердце, в котором он до сих пор живет. До сих пор. Хоть я и стараюсь всеми силами его оттуда вытравить!

Но…

Стоит мне лишь закрыть глаза, как перед ними встает ОН.

С диким, пылающим, переполненным страстью взглядом. Черные омуты жгут. Пронзают до рваных дыр в самое сердце.

И голос. Его хриплый, надломленый и полный пьяного чувства голос. Которым он снова и снова шептал «Мари…» в ту единственно блаженную и такую роковую ночь…

И сердцу больно.

Его руки словно до сих пор горят на моей коже. Разбивая в клочья.

Каждую ночь он снова и снова приходит ко мне. На уровне запаха. Чувств. Ощущений. Сводя меня с ума.

Я люблю его!

До сих пор люблю!

Несмотря на все доводы разума!

Невзирая на то, как поступил со мной! На слова, которые снова и снова произношу себе вслух.

«Он тебя вышвырнул. Бросил. Забыл. Ты сгодилась только на одну ночь. Ты не нужна ему»

А, может, никогда и не была нужна.

Но в сердце остается открытая рана. Рваная. Разрывная. С каждой ночью становяшаяся все глубже и сильней.

Только сквозь эти дыры Бадрид все равно из него не выходит. Так и остается. Кажется, впиваясь еще сильнее.

А днем…

Днем я становлюсь словно слепая и глухая.

Каменная. Бесчувственная. Ледяная скульптура.

Заставляю себя не думать. Не видеть. Не понимать даже, что нахожусь в саду его дома. Что стала просто прислугой.

Я вытравливаю все мысли. Заставляя себя видеть лишь цветы. Кустарники неимоверно красивых роз. И заниматься только ими.

Наверное, это наилучшая участь и решение для меня.

Жить не среди людей, а среди цветов. Ведь ни один их шип не сможет поранить так, как ядовито пронзают насквозь в самое сердце и в душу люди.

Благо, старенький садовник, ни о чем меня не спрашивает. Может, слишком деликатен, а, может, просто не знает, кто я на самом деле. И я рада, что все наши разговоры только про сад.

Девушки, иногда проходя мимо, каждый раз пронзают меня взглядами, от которых я, наверное, умерла бы на месте, если бы они материализовались в тот яд и стрелы. Которые в них так неприкрыто горят.

Снова ненавидят. За что теперь? За то, что я снова, выходит, оказалась практически в привелигированном положении?

Но я на самом деле рада была бы жить даже в сарае. Дишь бы не встречаться ни с кем.

И очень надеюсь, что домик для слуг в ближайшее время так и не будет достороен. Ведь тогда мое спокойствие закончится…

Дни летят, а Бадрид все не появляется в поместье.

И дышать с каждым днем становится легче…

Сердце больше не дергается, каждый раз, когда раздаются чьи-то шаги…

И в то же время внутри разливается едкая горечь.

Как наркоманке хочется хоть раз встретить его. Увидеть. Заглянуть в глаза. И… И да.

Теперь я бы спосила.

За что он со мной так.

Теперь сказала бы. Что он не прав. Что я не виновата в том, что сотворила моя сестра, пусть мы и из одной семьи. Сказала бы, пусть даже он бы и не услышал…Пусть даже он отдал бы предпочтение традиции. Я имею право на то, чтобы высказаться. Хотя бы на это!

- Эй!

Замираю у куста роз, когда меня обхватывают за подбородок чьи-то руки.

Жестко. Так, что лицо, кажется, хотят расплющить.

— Эй, ты! Разворачивайся. Когда с тобой говорят!

Я не дышу. Не двигаюсь. Внутри все словно замерло.

Меня трясет от незнакомого голоса. Жесткого. Прокуренного. Наглого.

И от того, что к моему лицу прикасаются руки чужого мужчины…

Но один рывок, и вот меня уже разворачивают к себе.

С ужасом поднимаю глаза, глядя на незнакомца с высоких сапогах и почему-то с плетью в руке.

— Я разве разрешал смотреть с глаза?

Он наступает. Он почти вжимается в мое тело.

Его дыхание, смешанное с резким запахом табака, ложится на лицо. Опаляет губы.

— А ты ничего… Хорошенькая…

Развязно заявляет, опуская руку мне на талию.

— Можешь поднять глаза. Хочу их видеть.

Наоборот. Я лишь опускаю голову. Прикрываю глаза. Опускаю длинные ресницы.

— Эй. Я приказал. Ты что? Глухая или просто тупая, м?

Рукоятка плети резко ударяет меня под подбородок, заставляя поднять лицо.

Вскидываю глаза.

В ужасе начинаю пятиться, глядя на изъетое оспой лицо мужчины.

Он не безобразен, даже несмотря на оспу. Даже, наверное, красив.

Но его глаза полыхают безумным огнем похоти. Жадной. Порочной. Такой, от которой хочется отшатнуться и бежать со всех ног Прочь. Без оглядки.

— Отпустите…

Я пытаюсь пятиться назад. Пусть там кусты с шипами. Мне все равно. Лишь бы сбежать!

Но грубая рука стискивает мою талию еще сильнее. Так, что, кажется, сейчас затрещат кости!

— Молчать, пока я не приказал открыть рот! Я управляющий этого дома, а значит, ты, как и остальные, должна мне подчиняться! А рот… Рот ты будешь открывать молча. Не для того, чтобы говорить! Понятно!

Я замираю Не дышу. Только сжимаю веки до боли, закрывая глаза.

— Понятно, я тебя спрашиваю?

Рука на моей талии встряхивает меня.

— Ты должна кивнуть, — он снова наступает. Его лицо катастрофически близко к моему. Так, что я ощущаю не только дыхание. Жар его кожи на своей!

Не киваю. Только сжимаю кулаки. И не от злости, нет. А чтобы хоть попытаться остаться сильной.

— Хочешь поиграть в строптивую? — рычит мне прямо в лицо. — Эти игры не для тебя, девочка! Все, на что ты имеешь право — это быть покорной.

Теперь уже пальцами обхватывает мое лицо. Вздергивает на себя подбородок.

— Я знаю, кто ты, — хрипит, напирая на меня совсем вполную. — Ты выкуп, Мари… Блядь… Такой сладкий выкуууп. И раз хозяин вышвырнул тебя из своей постели… Значит… Тебя может взять любой в этом доме… Но я… Я, как управляющий, решаю за остальных.

Только мотаю головой из стороны в сторону. Нет! Этого не может быть! Бадрид не мог… Не мог так поступить!

Еще понимаю. Что отдал в служанки! Но… Отдать другим мужчинам… Всем, кто захочет…

Я знаю, что так обыкновено и поступают с выкупом. Но Бадрид… Бадрид не мог! Все, что угодно! Прислуга, их ядовитые взгляды! Но только не это! Нет! Он… Он просто не мог…

Мог, — оглушает меня с неумолимой ясностью.

Ведь иначе… Иначе ни один бы управляющий не позволил бы себе ко мне прикоснуться! Никто бы не позволил!

Перед глазами темнеет.

Ноги подгибаются сами собой.

На самом деле мой ад только начинается!

И то, что Бадрид отверг меня, наименьшее из всего, что ждет меня впереди!

— Ты правильно все понимешь, — он довольно кивает головой, снова покрывая мое лицо липким, омерзительным слоем своего дыхания.

— Все мужчины в этом доме подчиняются мне. Но! Ты мне нравишься! И! Пока я буду тобой доволен, остальным не дам тебя тронуть. Хотя по традиции… По традиции выкупом пользуются все. Но ты и правда слишком лакомый кусочек! И если будешь покладистой… Пока ты мне не надоешь… Обещаю. Тебя никто не тронет!

— Нет…

Еле шевелю помертвевшими губами.

— Оставьте меня! Оставьте меня в покое!

Выбрасываю руки вперед, натыкаясь на крепкую мускулистую грудь.

Такого не оттолкнуть, но…

О, Господи!

Все это хуже, чем самый страшный сон!

И я не верю! Не верю, что все происходит на самом деле!

Но…

Лучше смерть… Чем вот так… Чем это…

— Ты что себе позволяешь?

Он больно сжимает мои кисти. Сбрасывая руки вниз.

— Что себе удумала? Сопротивляться? Мне?!

Пощечина враз опаляет мое лицо.

Так, что голова дергается, а по подбородку начинает ползти струйка крови.

— Твое место на коленях, — он рывком разрывает на мне платье. Сверху. Обнажая, к счастью, не грудь, а только белье. Но и этого достаточно.

Судорожно пытаюсь прикрыться, выдирая руку из его жесткого захвата.

Но он перехватывает. Заламывает назад, за спину.

— На коленях. С моим членом во рту. И молись, чтобы мне понравилось. Иначе… Ты хоть представляешь. Сколько мужской обслуги в доме? Я могу приказать им, что угодно! Пока я доволен, они глаз поднять на тебя не посмеют… Но если прикажу… Они всем скопом возьмут тебя! А я буду просто смотреть!

Его рука давит на мои плечи.

Заставляя опуститься вниз. На колени.

А я…

Я лишь пытаюсь ловить распахнутым ртом воздух.

Изо всех сил стараясь не подчиниться его напору…

Но надолго ли меня хватит? На его стороне физическая сила и ярость вперемешку с дикой похотью…

— Нет… — шепчу из последних сил. — Нет. Я не буду этого делать!

Его рука снова замахивается для удара.

Пусть. Пусть бьет. Даже избивает.

Все это лучше, чем то… Чего он хочет!

31 Глава 31

— Эй!

Глазам не верю. Когда вижу, как его руку перехватывает….. Ирма.

Нависает черной тенью над нами обоими.

— Убирайся, Ризван, — чеканит так жестко, что невзможно усомниться в ее главенстве. — Убирайся. И больше никогда. Не смей. Ее трогать.

— Ирма, ты с ума сошла?

Он яростно, бешенно вращает глазами. Кажется, и ее бы ударил, если бы мог.

Но он не может.

Она ведь с ним на равных. Не служанка и даже не выкуп. Бесправный. Который не имеет ни права голоса, ни даже права на собственное имя. Ни на что.

— Она же выкуп. Ее можно всем. Брать в любых позах. Какого хера ты вмешиваешься?

— Убирайся, Ризван. И молись. Чтобы хозяин не узнал об этом. Это девушка… Она неприкосновенна.

— Что ты мелешь? Бред!

— Я сказала. Ризван. Если ищещь смерти, можешь продолжить. Но я предупредила.

— Твою мать!

Ризван отталкивает от меня руки, будто обжегся. Даже встряхивает их, уходя и матерясь так, как я никгда в жизни не слышала.

А я просто опускаюсь вниз. На траву. Чувствуя, как темнеет перед глазами, а желудок от пережитого так и просится наружу вместе со всем содержимым.

Солнце яростно режет глаза, оставляя на напряженных веках ожоги.

Не верю. Не верю. Что обошлось. Что сама Ирма за меня заступилась!

Что она сказала? Неприкосновенна?

Значит, он сам отдал такой приказ? Чтобы меня не трогали?

Уж точно Ирма не стала бы меня жалеть!

Обхватываю колени, так и сидя на траве. Чувствуя, как все тело колотит крупной дрожью.

— Вставай! Да поднимайся же ты!

Грозно выплевывает слова Ирма.

Будто сама меня только что не защитила от самого жуткого, что только может произойти с женщиной!

Неужели не понимает? Я и шелохнуться не могу! Слова из себя ни единого выдавить! Зубы только стучат, так колотит!

— Вставай!

Дергает меня за воротник, рывком поднимая.

— И успокойся.

Чуть встряхивает, буравя глазами.

— Нежности твои закончились в тот самый миг, когда ты переступила порог этого дома! Или не знала, на что идешь?!

Знала… Не знала… Господи, да разве я думала о таком?

Меня никто не предупреждал, что все будет вот так… Так…

Я задыхаюсь.

Роль постельной игрушки, женщины для утех… Для него… Для одного хозяина…

Даже об этом я тогда, если уж по-хорошему, не думала! Одна мысль, — спасти жизни! Но такого… Такого я в самом страшном ночном кошмаре представить не могла! Если бы хотя бы намек на вот такое вот был бы, не пошла! Не переступила бы порога этого проклятого дома! Не захлопнула бы так беспечно со всего размаху дверь собственной жизни и судьбы!

Нееееет!

Я лучше бы сразу… С моста. И в пропасть!

Лучше смерть, чем эта вся мерзость… Лучше…

— Не смей!

Ревет Ирма, выхватывая из моей руки садовые ножницы, которые я резко хватаю.

— Даже думать не смей, Мари!

Отшвыривает их подальше, снова встряхивая меня. Теперь уже сильно. Обеими руками ухватив за разорванный воротник.

— Ты сейчас успокоишься, — чеканит тихо, но каждое слово прямо мне в лицо. Так, что виски разрывает.

— Ты. Придешь в себя. Пойдешь к себе. В дом для прислуги. Воды выпьешь. Умоешься. И до завтрашнего утра чтоб не выходила! Поняла? Поняла меня?!

В дом? Зачем?

Чтобы ждать, когда появится на его пороге очередной Ризван?

Сегодня? Завтра?

— Ты слышишь меня? Слышишь? Запрись в доме и не смей! Не смей делать глупости!

— Да…

Еле выдыхаю, чувствуя, как потихоньку перестает колотить.

Солнечный свет ослепляет.

Будто возвращаюсь в реальность.

В теплый летний день.

В ароматы роз и пенье птиц.

Господи!

А ведь я только что чуть не сотворила безвозвратное!

— Не отдаст он тебя, — хмуро бормочет Ирма. — Не отдаст на потеху. Хозяин жесток, но справедлив. Пока сама не натворишь чего-то, никто тебя не тронет. Но мужчины вернулись. Не только Ризван. Все слуги, что под его началом. И охрана. Я его предупредить не успела, чтоб тебя не трогал. Слышишь?

Киваю. Чувствую, как снова начинаю дышать. Хоть воздух до сих пор, будто раскаленный. Словно прожигает насквозь все легкие. Заставляет их дымиться. Выгорать. С каждым вдохом причиняя жуткую колющую боль.

— Но не обольщайся своей неприкосновенностью. Это только до тех пор, пока не разозлишь хозяина. Так что не зли. Тихой будь. Незаметной. Не нарывайся. Просто не нарывайся, поняла? Это ведь не трудно!

— Поняла, — киваю.

— Иди уже, Мари. Эх. В саду полно мужчин. Тебя уже и так много кто увидел. Постарайся, чтоб остальные не заметили. Не обращай на себя внимание!

— Хорошо.

Ирма отпускает мою одежду, все еще пронзая взглядом.

— Ох, чувствую я. Будут еще от тебя проблемы. Большие проблемы. Беду ты в этот дом с собой принесла.

Беду? Я?

Хочется истерично расхохотаться.

Может, мне еще остальных пожалеть? Из-за того, что терпят мое присутствие?

Но я только прикрываю грудь, стягивая края оборванного платья.

Шатаясь, бреду к домику. Самыми узкими тропинками, спрятанными среди цветущих кустов.

Главное не привлекать внимания. Это я очень хорошо поняла. На физическом уровне усвоила.

А еще стараться не так сильно шататься и не упасть по дороге. Ноги все еще почти не держат.

— Завтра утром выйдешь, если я не приду, — слышу голос Ирмы в спину. — А, может, пару дней пересидеть придется.

Только киваю, не оборачиваясь.

Как по мне, то хоть на всю жизнь там бы замуровалась.

Но разве кто-нибудь позволит мне такую роскошь?

На ключ запираю дверь, оставляя его в замочной скважине.

Для верности еще и припираю стулом.

Перетягиваю широкий тяжелый стол к самому окну.

Чтобы и в него никто не смог пролезть.

В другой раз Ирмы может и не быть рядом. Не будет же она караулить меня все время!

Мужчины… Да тот же Ризван!

Простит ли он сегодняшнее? То, как Ирма его отогнала?

Его злые глаза говорят мне. Что не простит.

Станет ли его страх перед хозяином сильнее, чем жажда отомстить и получить то, чего он хочет?

Ведь никто может и не услышать… Не узнать, если он ко мне проберется ночью…

Тяжело валюсь на постель, теперь уже позволяя слезам пролиться.

Есть…

Есть она. Маленькая. Слабая. Надежда.

На то, что, раз мужчины вернулись, то, быть может, Бадрид тоже скоро будет в доме…

32 Глава 32

— Говорят, Ризван пропал, — не отрываясь от розовых кустов будто в пустоту говорит старенький садовник.

Ирма так и не пришла, поэтому с утра я вернулась к своей работе.

— Не удивлюсь, если его найдут без глаз и с оторванными руками.

Замираю над кустом роз.

Сердце начинает колотиться, как безумное.

Он…

Он узнал! Наказал Ризвана! Защитил!

Правда, надеюсь, что на такое зверство Бадрид не способен…

— Почему?

Тихо выдыхаю, чувствуя, как внутри все скручивается в комок.

Не верю. Не хочу верить, что он способен на такое!

Наказать можно иначе. По-человечески!

Хоть я и натерпелась страху, но ненависти, к тому же такой лютой, во мне к Ризвану нет.

— Его глаза видели то, что их недостойно. А руки касались к тому, к чему касаться запрещено.

Неужели уже все узнали о том, что было в саду? Или видели по камерам? О, Боже!

Это позор, пусть я в нем и не виновата! Но быть на обозрении у всех… При таком унижении… С разорванным сверху платьем…

Это ужасно!

— Там не было камер, Мари, — он следует вперед, подрезая пожухлые листья.

А я лишь семеню за ним.

— Но хозяин узнал.

— Вы думаете?

Сад кружится перед глазами.

— Думаете, он на такое способен?

— Хозяин справедлив, — пожимает плечами так просто, как будто мы говорим о погоде. — Но за свое накажет. Он может быть иногда страшнее дикого зверя, девочка. Даже не знаю, что лучше. Его страсть или его безразличие.

— Он… Здесь…

Прижимаю руку к груди.

Как-то становится тесно в легких.

— А разве похоже? — пожимает плечами.

Качаю головой, не понимая.

— Когда хозяин приедет, это будет заметно, — усмехается, продолжая двигаться дальше.

И, сколько ни выпытываю об остальном, он говорит только о розах. Про удобрения и посадки. Про то, как их лучше обрезать. Будто и не слышит моих вопросов о Бадриде. Словно и не было только что этого разговора.

— Лучше не попадайся на глаза остальным мужчинам, что приехали вчера с Ризваном, Мари, — как бы невзначай бросает мне напоследок, когда наш день работы подходит к концу. — Охрана без глаз в доме не нужна.

А я лишь посмеиваюсь, направляясь к своему домику.

И в сумерках для меня будто светит самое настоящее, самое яркое солнце!

Нет! Бадрид, конечно, не такое чудовище, чтобы наказать Ризвана смертью, да еще и такой страшной!

Не мог… Не мог…

И…

Любит!

Бьется в сердце. Как птица, расправившая крылья!

Он… Любит!

Иначе не стал бы наказывать Ризвана!

И оно плавится. Выпархивает наружу. Расцветает, как зачавший цветок, который наконец полили.

Он любит!

И ко всем издевательствам, ко всему ужасу, что мне пришлось пережить в последнее время, не имеет отношения!

Наверняка, он просто приказал, чтобы я работала! И уж точно не собирался держать меня в черном теле! И отдавать кому-то, как пугала Ирма!

Он скоро приедет…

Стучит в висках, когда падаю на постель, не чувствуя ног от трепетного, дикого чувства радости.

Хочется вскочить. Танцевать. Прильнуть к окну и так и простоять, да хоть всю ночь, лишь бы дождаться его приезда, лишь бы увидеть его первой!

Ведь, раз мужчины вернулись, то и Бадрид вскорости прибудет в дом!

А раз Ризвана наказал и отправил куда-то подальше, значит, он где-то рядом!

Оооооо, как же мне сложно в эту ночь заставить себя заснуть!

Но я думаю и о другом.

О том, что не хочу появиться перед Бадридом запухшей и невыспавшейся!

Впервые за эти дни рассматриваю себя в зеркале.

Помутневшие от недосыпа, слез и усталости глаза. Потерявшее прежнюю белизну и свежесть лицо. Руки, что натерлись и покрылись грубыми следами от волдырей.

И даже за белье, которое мне досталось не так-то просто, становится стыдно. Ведь оно… Оно просто ужасно!

Отчаянно втираю в руки и лицо крем, тюбик которого, наверное, случайно, завалялся под раковиной в ванной. Что-то сомневаюсь, чтобы его здесь положила Ирма по доброте душевной. Скорее всего, кто-то просто забыл.

Чудесным образом, как будто ластиком, стираются воспоминания последних дней. Все, что пришлось пережить.

Любит!

Бьется ритмом в сердце. Стучит в висках.

И я блаженно обнимаю подушку, засыпая и впервые за все время после его отъезда улыбаясь…

— Вырядилась!

Хмуро бормочет Ирма, качая головой и хмуря брови.

— И где только косметику взяла?

А я совсем не вырядилась.

Только накрутила пучками влажные волосы на ночь, и теперь они крупными локонами падают вниз, струятся по платью. Да и платье самое обыкновенное. Та же самая форма. Только новая, которую Ирма сама же и выдала взамен разорванного платья.

А щеки и глаза…

Они сами горят! И румянец от того, что скоро его увижу! Даже щеки щипать не пришлось утром.

Сама поразилась, увидев сегодня в отражении почти ту Мари, которой я была до того, как переступила порог дома Бадрида. Ведь в последние дни от нее оставалась только бледная тень…

Сердце не обмануло!

С самого утра видно, как лихорадочно все мечутся, чтобы приготовиться к приезду хозяина!

Топот, гам, шум, и запахи ароматной еды, которые долетают даже сюда, в сад!

И снова сердце бьется птицей в груди! Он! Он скоро будет здесь!

— Даже не думай, — Ирма будто читает мои мысли.

— Оставайся в саду. Не выпячивайся. К хозяину на пушечный выстрел чтоб не подходила! На глаза не показывайся. Захочет — позовет. Сама не дергайся! Ты должна оставаться невидимкой. И у него сегодня будут гости. Поэтому слейся с кустами, от греха подальше, Мари! Поняла! Что в облаках летаешь? Спустись уже на землю, девчонка! Ничего не изменилось, ты слышишь? Ни-че-го! Ты по-прежнему всего лишь выкуп, которым уже наигрались. В твоих же интересах не злить хозяина. Не раздражать. Иначе твой статус неприкосновенной может очень быстро закончиться! Поняла меня? Мари! Я тебя спрашиваю! Поняла?!

Кажется, ей снова хочется меня встряхнуть.

Но я только киваю в ответ, стараясь подавить улыбку.

Нееееееет, я для него вовсе не выкуп, которым наигрались! Я больше! Ведь иначе разве он вообще бы озаботился тем, что сделал Ризван? Ему было бы все равно!

Но конечно. Конечно я не буду лететь ему навстречу, когда он вернется. Буду ждать, когда позовет сам! А он позовет! Конечно, позовет! В этом нет ни капли сомнений!

— Ирма… А вы не знаете, что на самом деле стало с Ризваном?

— Не твоего ума дело. И не забывайся. Ты не имеешь права задавать мне такие вопросы! Твое право только отвечать на мои и делать, что приказано!

Но даже грубость Ирмы не портит мне настроения.

Чуть не напеваю, занимаясь кустами.

Еле сдерживаюсь, чтобы не броситься к аллейке въезда каждый раз, когда слышу шум машин.

Старик-садовник даже пару раз ловит меня за локоть. Сдерживая. Не пуская. Качая головой.

День вползает в вечер.

И…

Вот теперь.

Вот теперь я чувствую!

Воздух будто сгущается и сердце замирает. Забивается где-то в горле. Не дает дышать!

По спине, по всей коже будто пузыриками взрываются странные искры.

Прожигают.

Все вокруг замирает. Даже птицы перестают петь, а кусты не колышутся.

Садовник был прав!

Я чувствую его! Я не могла пропустить его приезда!

Замираю, осторожно выглядывая из-за куста.

ОН.

Не в машине.

На идеальном золотом коне. Въезжает совсем не оттуда, откуда ждали, а со стороны леса.

Вдохнуть не могу. Только и смотрю, будто ослепленная.

На роскошного коня. На его всадника. На идеально вылепленные черты лица. Мощную грудь. На то, как он мчится.

И сердце полыхает.

Но Бадрид даже и не смотрит в мою сторону.

Хоть взгляд его черных глаз и скользит по кустам, где я.

Но будто мимо. Словно сквозь меня.

Мельком. Одна секунда. Один взгляд.

И я готова забыть наставления Ирмы. Приличия. Правила. Броситься к нему!

Только он проносится мимо. Ни один мускул не дрогнул на каменном лице. Кажется лишь, что-то промелькнуло, сверкнуло дикой черной вспышкой в ледяных глазах, но только на мгновение…

А дальше Бадрид просто спрыгивает с коня, бросая поводья конюху и уходит в дом.

Даже не обернувшись.

Неужели?

Неужели он мог меня не почувствовать?

Ведь каждый миллиметр моей кожи кричал о его появлении! А он?

— Тебе пора, Мари, — старик садовник слегка касается пальцами моего рукава.

А я… Я будто обжигаюсь от этого прикосновения.

Бегом лечу к дому, с трудом сдерживая слезы.

Замираю уже у самой двери. Будто сила какая-то разворачивает меня.

Он стоит у самого входа в дом.

Глядя на то место, где я только что стояла.

Стоит и смотрит будто в пустоту…

33 Глава 33

— Мари!

Как ни странно, я даже не заметила, как провалилась в по-настоящему глубокий сон.

А ведь даже и не думала спать!

Даже не раздевалась!

Только прилегла… Зная, что он наверняка придет! Не может не прийти! Он ведь точно меня почувствовал! Не смог, не может он оставаться равнодушным!

Я это знаю…

Знаю по собственному сердцу!

— Мари!

Меня дергают за плечо и я вскакиваю.

Слепо хлопаю глазами в темноте.

— Бадрид!

— Это я, Мари.

Только сейчас понимаю, что меня разбудила Ирма.

Даже спрашивать не стану, как она попала в комнату. Наверняка у нее есть ключ, как иначе.

Да и это сейчас не важно!

— Он! Он зовет! Меня!

Сердце, как и с самого утра, дико срывается.

Даже в зеркало смотреть не нужно. Чувствую, как щеки наливаются кровью.

— Нет, Мари. Он не зовет. Нужно убраться в доме. Гости почти все разъехались, а следов беспорядка наутро в доме быть не должно.

— Но… Вы же сами сказали, чтобы я в нем не появлялась! Чтобы даже не подходила!

— Все иногда меняется. И вообще. С какого вдруг перепугу ты со мной споришь, а я должна что-то тебе пояснять? Девочки весь день трудились, как проклятые! Им тоже надо отдыхать! И почему ты должна прохлаждаться, когда все работают, мммм? Еще не поняла? У тебя нет никаких привилегий! Ты такая же, как все, Мари. Поэтому иди и убирайся. В гостиной осталось полно посуды. Собери всю и вымой. Это, в конце концов, и твоя работа, как служанки!

— В гостиной?

Мамочки!

Это же как раз рядом с кабинетом Бадрида и его спальней!

— Но… Вы же говорили, чтобы я не приближалась к половине хозяина!

— Не спорь. Не испытывай уже моего терпения! Приказано, — ты делаешь! Когда уже поймешь? Когда научишься?

Руки дрожат.

Просто опускаю голову и иду за Ирмой, пощипывая на ходу щеки, чтобы окончательно проснуться.

Не верю! До сих пор не верю, что в моей спальне оказалась Ирма, а не Бадрид!

И что не он меня позвал, а просто нужно прибраться за гостями!

Или это просто Ирма специально так сказала? А на самом деле он ждет меня в своей гостиной?

Дрожь проносится по всему телу, когда оказываюсь в этой комнате.

Именно здесь. Именно здесь все началось. Тут он сидел в кресле, широко расставив ноги и глядя на меня взглядом, от которого я горела. Когда пришла к нему впервые… К нему и в этот дом…

Но его здесь нет.

А на столе и правда горы грязной посуды.

Выходит, никто меня не звал, а Ирма и правда пришла за мной, чтобы я сделала работу!

— Ничего, — шепчу сама себе, убирая тарелки на поднос.

Туда, внутрь, где черным пятном расползается болючая дыра.

— Ничего. Он просто занят. Может, устал от своих дел. Отдыхает. А завтра… Завтра, конечно, я его встречу!

Сразу вымываю посуду. И отправляюсь за следующей партией.

Сколько же здесь было гостей?

В груди уже даже не печет, когда вспоминаю наши, домашние приемы. В которых я была хозяйкой. И даже не задумывалась о том, сколько же работы приходится за ночь переделать нашей прислуге, чтобы утром все выглядело чистым!

И все равно.

Мне чудятся тени. На стенах. Шаги в тишине. Все время кажется, что вот сейчас он выйдет… Выйдет ко мне…

И руки дрожат все сильнее.

Так, что приходится брать каждый раз все меньшие партии. Чтобы и в самом деле не разбить дорогой сервиз!

Но последняя тарелка домыта, а за окнами скоро начнет светать.

Нужно уходить.

А я…

Нет, не я.

Это ноги. Они сами идут дальше. По коридору. Туда, где его спальня, в которой я ни разу не бывала.

Замираю, когда вижу чуть приоткрытую дверь. Тонкую полоску приглушенного света…

Меня бросает в жар. В ледяной мороз.

Шаг. Еще один. Еще…

И мигом оглушает женский стон, доносящийся из спальни.

Лучше бы я сбежала. Не видела. Но…

Будто дьявол повел меня дальше. Заставил заглянуть сквозь приоткрытое пространство.

Не может! Не может быть!

Кровь останавливается в жилах, когда вижу, наконец-то вижу ЕГО!

Он яростно дергает за бедра блондинку, что громко стонет с каждым его толчком.

Выгнувшись прямо на нем сверху так, что ее глаза встретились бы с моими, если бы были открыты!

А длинные белокурые локоны лупят прямо по его пяткам!

Я вижу все так, как будто картинка приближена.

Его мощную грудь с капельками пота.

Идеально красивое лицо, чуть перекошенное, будто от боли. Искривленные губы…

И каждый его рывок ее бедер на себя, насаживаясь все сильнее. Каждый его толчок, — как удар в самые ребра.

Еще один. Еще.

С гулким мокрым шлепком. С новым ее стоном.

Крошит.

Выдирает горло. Превращает в крошево сердце. Бьет по коленям. Проламывает позвоночник.

А я стою.

Стою и смотрю. Не в силах сдвинуться. Вздохнуть. Пошевелиться.

Подставляю себя все новым ударам, которые ОН с глухими хрипами вонзает в меня. Уничтожая. Убивая. Растаптывая. Раздирая то, что осталось от моего сердца в рваные клочья!

И не могу сбежать…

— Пошли!

Ирма хватает меня за рукав, когда все же откидываюсь на стену, наконец отшатнувшись от дикой картины.

Сползаю вниз, потому что ноги не держат. Трясусь.

— Пошли отсюда, Мари! Ну! Ты не должна здесь быть! Не должна!

Хватает меня за платье и просто волочит вперед. Как куклу.

А я… Я едва способна передвигать ногами!

— Вы!

Наконец выдыхаю, когда выходим из дома. Распахнутым ртом начинаю хватать прохладный ночной воздух.

— Вы знали все! Да! Вы знали! Вы же… Вы же специально отправили меня туда! Чтобы я увидела! Вы…

Задыхаюсь.

— Да как вы!

— Замолчи!

Встряхивает меня. Жестко. Грубо. И я вижу, что сейчас просто даст мне пощечину.

Чтобы я успокоилась? Не дай Бог, не расстревожила хозяина? Не помешала его утехам своими криками?

А мне все равно.

Пусть бьет. Пусть он слышит.

Пусть злиться.

Он только что убил меня! Какая теперь разница!

— Замолчи, Мари! Девчонка! Приди уже наконец в себя!

— Зачем?

Только качаю головой, впиваясь ногтями в ладони.

— Зачем вы…

— Чтобы ты не обольщалась, девочка. Чтобы все увидела и наконец все поняла. Нет в жизни ничего хуже напрасных надежд. Они губят сильнее любой отравы, любого яда. Ты должна наконец перестать витать в облаках и понять, кто ты и где твое место! И что для него, — тычет пальцем в сторону окна. — Что для него ты ничего не значишь.

— Добра мне хотите, да!

Вскидываюсь, глотая ядовитые слезы.

— А сами! Сами же все с этими вазами устроили! И специально! Специально унижали меня при остальных! С бельем! С таблетками этими! Вы!

Ненавижу. Ненавижу сейчас я Ирму. Впервые в жизни кого-то так ненавижу!

Как будто это она во всем виновата! Она, а не Бадрид только что прострелила мое сердце насквозь!

— Откуда мне знать, что вы не наговорили ему про меня чего-то? Откуууда! Мне надо было сразу… Сразу к нему! А вы…

— Замолчи, или я и правда сейчас тебя ударю! С вазами! Я знаю, кто устроил с вазами! Одна у них заводила! А другие сделают все, что она скажет! Мне надо было тебя убрать оттуда! Потому что иначе ты вообще могла бы не дожить до приезда хозяина! Извели бы тебя! Извели бы, понимаешь! Отравы могли в еду или в моющие подсыпать. А я все держать на контроле не могу! Не могу разорваться! Они же с первой минуты тебя все ненавидеть стали!

— И все равно! Вы… Вы…

— Ты должна понять, Мари. Должна наконец очнуться! Иначе просто не выживешь… Не сможешь. Да. Это больно. Но чем дольше затягивать, тем будет больнее! Ты… Ты потом поймешь… Когда-нибудь…

Передо мной вдруг не грозная Ирма, а уставшая, опустошенная женщина.

Но…

Мне все равно.

Потому что меня саму сейчас распотрошили!

34 Глава 34

Под ее пристальным взглядом все же отправляюсь к себе.

Не оборачиваюсь.

Просто бреду.

Но в висках, вместо моих шагов, гулом ударяют шлепки его бедер.

Сильнее. Быстрее. Яростнее.

Будто этот звук и правда разносится по всему саду. Оглушительным эхом заполняет все вокруг. Даже лепестки роз, и те, кажется, дрожат от этих убийственных раскатов!

Запираю дверь на ключ, оставляя его в замке.

Падаю на постель, лихорадочно тру лицо руками.

Хочется смыть с себя. Стереть все, что только что увидела!

Но как сотрешь, если это так и стоит перед глазами?

Его лицо и волосы. Белые волосы. Перепутанные в страсти. С каждым толчком ударяющиеся о пятки Бадрида…

Только сейчас понимаю.

Никогда.

Никогда, ни единой минуты я не верила в то, что останусь просто выкупом. Прислугой. Ненужной ему тенью!

Как бы тяжело ни было, как бы не обращались со мной, а все равно я ощущала себя… Его женщиной.

Не никем. Не прислугой. Той самой, прежней Мари, что вышла из отцовского дома.

И верила. Верила в его чувства. В то, что все наладится. Что мы будем вместе! Что он… Что он любит!

Разве не об этом говорило мне сердце?

А оно ведь чувствует… Оно знает… Даже если все внешние обстоятельства говорят о другом!

Сердце… Оно не может ошибаться! Оно никогда не врет!

И даже за пустым, равнодушным взглядом, оно ощущает истинные чувства! И даже сквозь жестокость, с которой он брал меня впервые, оно способно было рассмотреть его ярость. Его злость. И… И его любовь, пусть даже он сам затолкал ее так глубоко, что не видит!

Нет.

Я не так наивна, чтобы надеяться, что Бадрид взял бы меня в жены.

Этого не позволит ни традиция, ни его гордый нрав. Общество не приняло бы такого брака. А для Бадрида и семьи Багировых репутация важнее жизни! Ведь, потеряй он ее, наступит полный крах!

Но…

Я верила. Сердце, сердце мое знало, что мы будем вместе.

Пусть любовницей, как бы жутко это не звучало. Пусть той, с которой он никогда не выйдет на люди. Никому не покажет. Запертой за толстыми стенами его имений.

Но его. Его. Любимой. С ним.

И… Пусть бы это было бы смертельно тяжело! Но я довольствовалась бы его любовью, потеряв взамен все остальное. Всю остальную жизнь. Мне бы этого хватило…

А теперь…

Весь ужас моего положения разом обрушивается на меня. Оставляет настоящую дыру в измученном сердце!

Я и правда никто. Тень. Без имени. Без права голоса.

В его каменном сердце нет чувств, а мое… Мое меня просто обманывало!

Он забудет. Уже забыл. Еще немного времени — и растопчет!

Отдаст остальным на потеху или так и оставит обыкновенной прислугой.

Нет!

Я не смогу, — орет, взрывается внутри. А руки сами комкают простынь так, что разрывают ее в клочья.

Знать, что он там… В спальне… С другой… Не глядя на меня, проходя мимо, не замечая…

Я не смогу!

Это…

Да лучше было умереть! Чем слышать каждую ночь эти звуки! Чувствовать, как снова и снова будто живьем с меня сдирают кожу, потому что он ласкает, целует другую… Шепчет ее имя, как когда-то мое…

Резко срываюсь с постели.

Распахиваю окно, шумно, на полную грудь втягивая воздух.

Замираю на миг, прислушиваясь.

Все спят. В саду ни души. Моя надзирательница тоже, кажется, решила оставить меня в покое…

Через дверь все равно не рискну.

Вылезаю через окна.

Стараюсь быть тихой. Бесшумной.

Пролетаю через кусты на задний двор, не замечая, как хлещут по коже острые шипы роз.

Он хуже. Хуже! И его шипы намного, в сто крат страшнее!

Замираю, выглядывая за угол дома.

И здесь ни души. Все тихо.

Осторожно приоткрываю дверь конюшни.

— Тихо… Тихо, красивый мой… Такой ты красивый… Мальчик…

Осторожно прикасаюсь пальцами.

Глажу осторожно гриву красавца, на котором приехал Бадрид.

— Ну… Не брыкайся…

Улыбаюсь, когда красавец фыркает.

— Мне нужно…. Мне очень нужно с тобой подружиться…

Он опускает голову. Позволяет подобраться ближе. Удивительно, но даже позволяет погладить себя по голове.

Что, его хозяин скуп на такие ласки? Неудивительно. У него же нет сердца!

— Давай, дорогой, — потихоньку вывожу его из стойла.

Запрыгиваю на спину, сжимая пятками.

— Давай, — шепчу на ухо, продолжая гладить гриву. — Нам нужно отсюда выбраться!

Конечно, его я потом оставлю и он вернется к своему хозяину.

Но мне просто необходимо исчезнуть!

Пусть! Пусть после будет трудно!

Но я не могу!

Ни на секунду не могу оставаться дальше здесь, в этом доме!

— Давай! — подстегиваю уже смелее.

Плевать на то, что все заперто. Я знаю место, где ограда самая низкая.

Мы перемахнем через нее и я навсегда избавлюсь от этой боли, что слепит глаза!

— Давай!

Он переходит с шага на бег.

Начинает нестись, будто чувствуя мое отчаяние. Так, что ветер гулко шумит в ушах.

Вот так! Вот так! Еще быстрее!

Еще немного, и я обрету свободу!

— Ааааааааааа!

Только глухой стук. Грохот. Удар — и будто все кости разносит в крошево.

Чей-то дикий вопль, разрывающий барабанные перепонки… Или это мой?

И… Темнота.

Блаженная темнота, в которую проваливаюсь.

35 Глава 35

Бадрид

Это ад. Пекло.

Такого не было никогда за все время, сколько мы держим на плаву нашу империю. Нашу власть.

Это самое настоящее землетрясение. Потому что удары прилетают, откуда не ждали. Каждый вроде и мелкий. Иногда и серьезные удары.

Где-то откровенный вооруженный наезд.

Где-то вроде случайность. Сбой. Мелкая утечка информации.

Пропадают документы. По ошибке вдруг замораживаются счета. Пусть даже на пару часов или сутки, пока недоразумение не выясниться.

Но все это вместе сотрясает империю, выстроенную и приумноженную годами, десятилетиями. Несколькими поколениями Багировых.

Удар за ударом.

Бьет с одной стороны, трещит по швам в другом месте.

И, блядь, концов не видно.

Каждый раз ниточка теряется.

До того, кто за этим стоит, добраться нереально.

Словно невидимки дергают за ниточки.

Но просчитывая ситуацию наперед. Ударяя на опережение по планам, которых я вслух даже братьям не говорил.

Сказал бы, что прослушка. Или крыса что-то сливает.

Но!

Прослушку в моей голове устроить невозможно!

— Взрыв на складе не был случайностью, — в кабинет вваливается Арман.

Рукав ободран. По виску стекает уже подзапекшаяся струйка крови. А плечо и вовсе залито ею так, что по полу разливаются четкие красные следы.

— Ну, я как бы и не думал на утечку газа, — наливаю ему полный стакан виски.

Себе нет. Голова должна быть ясной, как никогда. Не время ее дурманить.

— Я не в этом смысле, — кривится, опрокидывая в себя залпом.

— Еще до взрыва там устроили стрельбу. Я даже успел нарваться, — выразительно кивает на простреленное плечо. — Наших вначале положили. Потом уже взорвали склад. Не проверял пока, да и хрен уже проверишь. Но подозреваю, что большую часть товара вынесли еще во время перестрелки.

— Твою мать, — только и цежу сквозь сжатые зубы.

Не сдерживаюсь. Обрушиваю кулак на стол. Так, что бутылка из-под виски разлетается вдребезги.

Немыслимо!

Немыслимо, чтобы кто-то переступил грань настолько, чтобы открыто стрелять в кого-то из Багировых!

Ответа от семей я так и не получил. Внезапно все либо тяжко заболели, либо срочно выехали по неотложным делам туда, где нет связи.

Но, по сути, это и есть ответ.

Моих отступных никто принимать не намерен.

Значит, выбрали месть.

И все же никто не заявляет о ней открыто. Не бросает по-настоящему, по-мужски вызов в лицо. Тихарятся. Действуют исподтишка.

Выглядит, как продуманная игра. Молчание, чтобы усыпить бдительность. Ведь до открытого объявления войны все считаются чистыми. Да и мне, выходит, ответные действия и удары наносить как-то не резон.

Но я знаю. На самом деле расклад совсем другой.

Просто жалкие трусы.

Наносят удар за ударом и отмалчиваются.

Ждут. Выжидают. Хотят проверить. Покачнется империя Багировых или нет.

Если увидят, что брешь пошла, тогда уже плечи и выпрямят. В стойку встанут. Открыто наступление начнут. И тогда никакими средствами не погнушаются.

Ну, а если мы на корню все попытки нас разломать, задавим, то сами же первыми к нам и прибегут. Кланяться в ноги будут. Примут все мои условия и отступные. И еще спасибо скажут. За щедрость. Скажут, что, по большому счету их убитый родственник даже и не стоил тех благ, которые я им за него даю. Руки целовать будут. Благодетелем еще назовут.

Крысы. Самые настоящие крысы. Что с них взять?

Ненавижу крыс. Слабаков. Тех, что бьют из-за угла. Вонзают нож в спину.

Сколько себя помню. Всегда открыто бросал вызов. Везде.

На ринге, когда проходил обкатку боями без правил. Выходя против самых сильных противников. Тех, что, казалось, одним пальцем меня по всему рингу на хрен вместе с кишками и размажут.

И в бизнесе.

Никогда не прятался за спину отца. За его авторитет.

Действовал сам. Строил, выкручиваясь и придумывая свое. Пер напролом.

Даже когда угрожали. Когда на кону стояло все. Когда расклад был такой, что даже пыли от меня не осталось бы.

Всегда.

Всегда я открыто бросал вызов. Смело смотрел противнику в глаза. Криво усмехался на ствол у виска и посылал на хер. Спокойно. Уравновешенно. Даже не вспотев ни разу.

Ведь вызов надо бросать тем, кто в сто раз сильнее. Тем, кто реально способен тебе переломить хребет. Только так этот хребет и станет стальным.

Иначе так и останешься топтаться всю жизнь на одном месте.

Серостью так и останешься.

А если ты серость, то лучше уже пусть тебе твой хилый хребет и выдерут на хрен. В узел завяжут и вышвырнут на помойку.

Можно все потерять. Потерпеть крах. Лишиться всего, что было создано.

Но быть слабаком — это самое жуткое дно. Самое мерзкое. Впору застрелиться.

Жизнь меня научила самому главному.

Сильный враг всегда не так опасен, как слабак.

Ничтожество, оно всегда ненавидит тех, кто сильнее. У кого больше денег и власти. Не пытается вытянуться само. Научиться. Пройти через пекло, чтобы добиться. Нееееет.

Оно смотрит со стороны. Заглядывает в рот. Кланяется.

И ненавидит.

В любой момент нанесет удар, которого не ожидаешь. Так оно чувствует компенсацию за собственную убогость.

Слабаков, жалких, ничтожных, никогда нельзя сбрасывать со счетов. Эти мерзкие твари способны принести много урона.

— Какого хрена мы церемонимся, брат?

Арман психует.

Уже опять пускает пар из ушей.

— Танцы какие-то с ними танцуем. Вырезать всех к чертям собачьим! Одним махом! Устроим, на хрен, Варфоломеевскую ночь! И никаких проблем. После такого еще лет сто ни одна собака не посмеет даже тявкнуть в сторону Багировых!

— У меня ощущение, что не они за рулем, брат, — устало потираю переносицу. — Чутье у меня, Арман, понимаешь! Нутром чую. Не сами они. Их, как марионеток, кто-то направляет. Дергает за ниточки. Кто-то, кто реально способен бросить нам вызов. Обладающий реальной силой. Всех вырежем, а он их людей и ресурсы под себя подомнет. И тогда ударит по нам. С охренеть, каким ресурсом. Да и уверен. Не все из десяти семей против нас пошли. Есть и такие, что просто затаились и выжидают. На исход драки смотреть будут. Но не влезут в разборки. А после примкнут к тому, кто победит. Невиновных вырезать не хочу. Не по справедливости это. Не по нашему. Шакалы пусть так поступают. К тому же, слово я дал. Каждой из семей. Пока внятного ответа от них не услышу, нападать не буду.

— Охренеть!

Опрокидывает новый стакан виски прямо в горло.

— Нет, это просто охренеть, Бадрид! В благородство ты играть решил! Какое, на хрен, теперь благородство? Когда суки в спину лупашат? Специально же отмалчиваются, чтобы руки у них развязанными были. Нееееет, брат! Когда твои партнеры шулера, надо уметь играть по их правилам! Играть и переигрывать! Иначе слетишь на хрен в пропасть!

— Нет, Арман.

Ударяю кулаком по столу.

— Твое слово. Оно дороже всего остального должно быть. Всего, за что в этой жизни держаться можно. Нет у тебя слова, нет чести, — какой резон в бабле и власти? Ты же сам тогда в шавку превратишься. В такую шавку, в которую и плюнуть противно. Нет! Я по сучьим правилам играть не буду. И невиновных под нож не пущу. И слова не нарушу. И ты привыкай. Иначе ничего ты стоить не будешь. Несмотря на все твои миллионы.

— Как по мне, то хитреца надо обхитрить. А по благородному с благородным действовать.

— Мелочи это все. Главное, вычислить того, кто ими рулит.

— Знаешь, Бадрид. Реальных доказательств этому нет. А пока ты чуйку свою слушать будешь, мы каждую секунду несем потери. Товар. Людей. Репутацию. Бабки. Огромные бабки, между прочим! Каждую. Гребанную. Секудну!

— Ты же знаешь, Арман. Мое чутье меня еще никогда не обмануло. Иначе… Иначе ни хрена у нас всего бы этого не было, что есть сейчас.

— Знаю, Бадрид. Знаю.

Теперь и его кулак с грохотом обрушивается на стол.

— Только вот в последнее время не пойму, что с тобой твориться. Ты дерганый. Концентрацию теряешь. Вчера на таможне ты две пули поймал! Две, Бадрид! А твоя чуйка всегда помогала от них уворачиваться! О ней легенды ходят! Только вот что-то с ней последние дни не то! И я, на хрен, не знаю! Не знаю, можно ли ей доверять сейчас! Я вообще тебя не узнаю в последнее время!

Прикрываю глаза, откидываясь в кресле.

Медленно сжимаю и разжимаю кулаки.

Сам себя не узнаю.

Всю жизнь иду напролом. Все вопросы решаю так, как будто нет ничего за спиной. Будто терять нечего.

А теперь…

Теперь, блядь, все мои нервные окончания будто в доме остались. В имении.

Перед глазами красным маревом. Она.

Все время, мать ее дери! Каждую гребанную секунду!

Глазами своими дух вышибла. Так под ребра засадила, как ни в одной драке не получал. Четко. Под дых.

Будто с ума схожу.

Кожу ее на своей чувствую. Дыхание. Взгляд с поволокой, и то, как изумленно зрачки расширяются. Глаза распахиваются.

С каждым толчком моим внутрь. Туда, где так сладко. Так влажно. Так тесно и горячо.

С каждой моей свернутой с катушек, лихорадочной лаской.

Когда руками обхватывал.

Когда пожирал, покрывая поцелуями.

Клеймя. Лаская. Теряя голову все больше и больше.

Мари….

Она же кожу сдирает.

Нежная. Податливая.

Пожирал, а все мне мало было. И сейчас. Сейчас мало. Сейчас в каждую секунду готов на хрен все бросить. Сорваться. Нестись к ней, как последний идиот.

И на руки подхватить. И закружить. Чтобы смеялась. Чтобы доверчиво опустила голову мне на плечо и заставила сердце снова биться. А то этот заводной механизм, без нее, кажется, на хрен просто сломался. То стучит рвано, дергаясь на ниточках, будто мечтая оторваться и понеслись к ней галопом. Вскачь.

То тупо замирает. Говорит, что отказывается работать от нее на расстоянии.

Словно пес, что хозяйку свою учуял. С рук есть готов. На прежнего хозяина наброситься и задрать к чертям собачьим!

И дышать тяжело. Как будто весь мой воздух возле нее остался.

Не пожирал ее. Нет. Ни хера.

Себя в нее впечатывал.

Так, на хрен, впечатал, что от самого ни хрена не осталось.

Нудный скучный какой-то полудохлый труп. Лунатик. Безумец, постоянно бредящий единственной женщиной!

36 Глава 36

Сжимаю пальцы так, что трещат кости.

Уехать. Не видеть. Не чувствовать даже ее дыхания!

Да кто она, в конце концов???

Выкуп.

Никто.

Та, что не должна иметь значения!

Раз себя предашь, — считай, уже пропал. Потому что понемногу тут не бывает!

И я должен. Должен ее забыть. Вытравить. Любой ценой! И без того впервые в жизни себе на хребет наступил. И каблуками прокрутился. Оскорбление страшное на тормозах спустил!

Война. Все потерять можно.

А я людей, охрану в дом отправляю!

Не на объекты. Нет. Туда.

Чтобы дом не захватили. Ведь если открытая война пойдет, никого на хрен никто не пожалеет. Вместо того, чтобы бизнес защитой обставлять, лучшим бойцам приказываю ехать в имение.

Кого охранять? Вот кого??? Выкуп, который ничего не стоит?

Ну, ведь не дом же я их сберечь от нападения посылаю, честное слово! Не мебель с подсвечниками!

И понимаю. Я ведь армию разверну, если ее хоть пальцем тронут. Хоть зацепят. Я же всех и вся тогда с землей сравняю, не разбирая, кто прав. Кто виноват.

И по хрен мне будет, что слово дал кого-то не трогать. Все будет по хрену. Все размету. Костей не оставлю!

И что, блядь? Что я узнаю сразу же после этого от Ирмы?

Ризван!

Тот, кому доверял! Один из самых надежных! Самых преданных людей! Из тех, что на вес золота и даже еще бесценнее. К кому без сомнения могу спиной повернуться. А таких у каждого ведь в жизни единицы!

Сто лет с ним вместе! Почти всю жизнь. Без сомнения, под его начало всех бы людей отдал. Тот, кто не продаст. Кто до последнего вздоха верен будет. Даже в нищете.

Выкуп он мой взять решил! Раз я сам уже натешился и из постели своей вышвырнул!

Он! Он прикасался к ней! Мать вашу! Прикасался!

Меня сорвало на первом же слове.

Такой яростью накрыло, что на миг чуть не ослеп!

Снова и снова готов был ему руки по мелким кусочкам обрубать! Глаза вырывать собственными руками! За одно только, что на нее смотрели!

Блядь.

Да куда там!

Так накрыло, что готов был половину своих людей голыми руками перебить!

К ней. Прикасаться. Никто! Не имеет права!

Даже, блядь, во сне! И за это бы казнил! Если бы кто-то посмел так обнаглеть, чтобы она ему приснилась!

В последние годы сам в разборки, где пострелять — не лезу. Это дело техническое. Для того специальные люди есть. Важнее все из кабинета контролировать. Мозговой центр — вот самое важное!

Но сейчас мне было надо.

Жизненно необходимо.

Ярость сбросить. Выпустить из себя. Иначе хрен знает, чего бы наворотил!

И словно сам от себя бежал. Порох, опасность, стрельба.

Должны были. Должны были вышибить ее из-под ребер. Завести мотор в правильном ритме. Направить по нужному курсу.

А ведь нет. Ни хера.

Под пулями вдруг в голове ярким светом вспыхнуло.

Если мы здесь поляжем, то с ней что будет?

И каждый миг. Каждую секунду.

Как она там? Что делает? Кому улыбается?

Так и вижу, как убирается в доме. Как прикасается к моей постели. К простыням.

Как одержимый тянусь к компу посмотреть камеры. Но каждый раз сам себя бью по пальцам.

Нет.

Я ее вытравить из себя должен. Уничтожить. Внутри себя. Убить. Выжечь начисто! Кислотой залить все внутри, если придется!

Разве я могу позволить себе вот так? От кого-то зависеть? Стать долбанным наркоманом от девчонки?

Нет. Я, Бадрид Багиров этого, конечно, позволить не могу!

Это болезнь.

Ненормальная. Разъедающая изнутри. Страшная, потому что до разрушения, до смерти довести готова!

Уже. Уже не контролирую себя. По три раза просматриваю одни и те же документы, не сразу соображая. Лучшими людьми жертвую. И прав Арман. Сноровку теряю.

Никогда себя ничему ослеплять не позволял. А тут… Две пули. И пули-то херня, их почти и не почувствовал даже! А вот реакция! Реакция дерьмо! И это тоже все от той болезни!

Но ничего. И не такое побеждал. Ничего. Справлюсь. Не помню на своем веку такого, с чем бы справиться я и не сумел!

— Это из-за шлюхи той, да?

Подрываюсь.

Красная пелена накрывает глаза. Ослепляет.

За такие слова родного брата сейчас на куски готов разорвать. На запчасти выкрутить.

37 Глава 37

— Из-за Алексы? А я сразу говорил, брат. Надо было не церемониться. Если ты месть какую-то хитроумную задумал, то херня это все. Мучить их. На медленном огне подогревать. Сразу надо было. Вырезать всех и дело с концом. Не играться как кот с мышью. Всех под корень. И делов. Но это еще можно исправить. Никогда не поздно.

Откидываюсь обратно в кресло, потирая лицо рукой.

Блядь. Я же реально. Только что. Чуть родного брата не захерачил.

Ради чего? Из-за девки? Это уже вообще на хрен, полный перебор! Край!

Поднимаюсь. Направляюсь к бару. Пару дней всего, как уехал. А ни хрена не вытравил ее. Только хуже все стало. В маньяка так скоро превращусь. В неадекват.

Наливаю полный стакан.

Как и Арман, просто опрокидываю в глотку.

Да. Сейчас ясность нужна. Как никогда. Но от мыслей о Мари надо как-то избавляться!

— И я не понимаю. Почему мы не можем позвать Градова? Пусть вместе с нами вопросы решает. Пусть подключается. В конце концов, он же наворотил! И его голову от нас хотят! Пусть силы и свои бросит. И Санникова. Он же промолчал в ответ на предложение Давида. А ты, блядь, гордый. Два раза говорить не хочешь. Без Санникова мы этого кукловода, если он, конечно, есть, и чуйка твоя не врет, ни хрена не вычислим. Так пусть Градов с ним и говорит.

— На нас наезд, Арман. Нам и решать. Иди. Плечо лучше заштопай. Отлежись хоть пару часиков. И Арман. Я тебя прошу. Не в постели с тремя шлюхами отлежись. Один. Сил наберись. Выспись.

— Я? — хохочет.

— Я, дорогой старший братец, еще до того возраста не дожился, когда постель для сна нужна! Есть много интересных вещей, которые в ней нужно делать! А спать… Спать, братец, удел стариков! Надеюсь, ты до этого не дошел пока. А то песочек за тобой придется подметать скоро! И ты отдохнул бы. Пор-нормальному! Хочешь, девочек тебе подгоню? Высший сорт! Так расслабишься, что чуйка твоя вмиг на место встанет!

— А нет, — отшвыривает телефон, поднимаясь. — Расслабон и лежка откладывается. В моей партии алмазов наркоту нашли. Товар арестован.

Ржет. Ухмыляется. Все ему игра. Походу, Арману даже в кайф эти разборки. Забава. Как для детей американские горки. Только покруче. Аттракцион.

— Давай, Арман, — ухмыляюсь.

Такой запал и должен быть. Кровь кипит, когда буря.

— Разбирайся. Снимай арест. Только кровь смыть не забудь. И рубашку смени.

Знаю я его. Он же так и поедет разбираться. Прямо к генералу. Как после войны.

И так все про склад знают. Но зачем нам лишние вопросы? И журналюги, конечно, слетятся, как мухи на мед.

— А я верных нам людей пока соберу. Семьи, в которых на все сто уверен. Будем стягивать силы. Готовится к настоящей войне.

— Гедеон, мой хороший! — похлопываю любимого коня по морде.

Вот. Вот что мне и правда сейчас нужно. Бешенная скачка. Только она, как всегда, почти с самого детства, способна по-настоящему проветрить мозги. Она и верный конь.

38. Глава 38

Но воздух ошпаривает. Обжигает. Когда пересекаю черту ограды.

Сердце колотится, как бешенное.

От одного понимания, что она здесь.

Что дышит этим воздухом.

Спрыгиваю с коня и замираю.

Оно колотится не там, где положено. А где-то возле лопаток. Там словно прожигает. Каленым железом рубит напополам.

Резко оборачиваюсь. Не вижу. Ее нет в зарослях роз.

Да и откуда ей там быть?

Она под началом Ирмы. Работает в доме, как и другие девушки. Им в сад ходу нет.

И все равно.

Стою, как соляной столб. Замираю. И будто ее глаза оттуда прямо в сердце. И рвут. Рвут его на части.

Блядь.

Я должен избавиться от этого наваждения!

Не вышло на расстоянии. Не вышло под пулями. Виски не помог.

Значит, я просто вытрахаю ее из себя.

Упьюсь другой. Опытной. Умелой. Привычной.

Той, что знает все мои вкусы. Давно умело удовлетворяет все желания.

Перед свадьбой я отдалил ее от себя. Почти вышвырнул, отставив неплохие отступные. Так, был уверен, правильно. Не дело любовницу при себе держать, когда женитьба на носу. Но теперь… Теперь я не связан обязательствами! Ни перед кем!

Может все дело только в этом?

Блядь, сколько я не был с женщиной?

А ведь привык брать много. Часто. По нескольку раз в день и за ночь. Арман прав. Когда это мы в постели спали?

Все от неудовлетворенности. От простого мужского недотраха. И глаза и запах ее, что, блядь, так и витает повсюду, обжигая, обволакивая, забиваясь в ноздри и прямо под грудь, тут ни при чем.

Просто та шлюха из бара мне на хрен не нужна была. Дешевка. А я к дешевкам не привык. Но с другой… С другой я точно вытрахаю из-под ребер эту несусветную дурь по имени Мари!

— Ольга?

На ходу набираю номер бывшей любовницы.

— Ну конечно, ты рада. Я даже не сомневаюсь. Жду тебя через три часа. У себя.

39 глава 39

— Я знала, что ты позовешь. Ждала. Каждую минуту ждала.

Ольга входит бесшумно. В гостиную ровно после того, как все разъезжаются.

Сбрасывает тонкий плащ, облегающий фигуру, как вторая кожа.

Оставаясь абсолютно обнаженно. Под ним нет ни клочка одежды.

Да. Она всегда умела удивлять.

— Мой господин скучал.

Опускается на колени.

Привычным жестом дергает молнию брюк.

— О, дааааа. Вижу, что скучал.

Громко сглатывает, облизывая губы. Обхватывая рукой мой адский стояк, который не проходит все время с тех пор, как я вернулся.

И я знаю. Что ее рот уже наполнен слюной, а между ног мокро и бушует пламя.

— Быстрее, Ольга, — морщусь, отставляя стакан с виски.

Мне нужно кончить. Срочно. А потом. Потом я буду ее трахать так, что даже у привычной любовницы искры полетят из глаз! До тех пор, пока вкус имени Мари не сотрется из меня! Навсегда не сотрется!

— Я сказал, быстрее, — обхватываю пятерней ее волосы. Наматываю на кулак. Хватит облизывать. Распалять меня не нужно и на долгие прелюдии я не нацелен.

Резко толкаюсь в ее горло. На полную мощность.

Выдыхаю через сжатые зубы, чувствуя мгновенное облегчение.

Именно этого мне и не хватало. Упругого горла. В которое вбиваюсь со всем остервенением, наплевав на хрипы и брызнувшие слезы Ольги. Да!

Жадно долблюсь, отдаваясь звукам грубых жестких шлепков.

Но вместо такой желанной разрядки почему-то приходит раздражение. Накрывает. Бесит. Бесит все.

И мерзкое чувство между лопатками.

Будто не то что-то делаю. Неправильное. Запретное.

Какого хрена?

Я что? Кому-то что-то обещал? Обязан хранить верность?

Но блядь.

Перед глазами так и стоит она.

Вот на том же месте, где сейчас Ольга. Сосет. Смачно сосет, встав на четвереньки. Расставив ноги. Выгнув, как кошка, спину. Задыхаясь и причмокивая. Выкручивая себе соски. Обхватив другой рукой мои яйца, готовые лопнуть.

А вижу Мари.

Как пришла ко мне в тот первый вечер.

Как скинула тонкую паутинку платья.

И ее кожа. Ее тело. Такое ароматное. Такое сочное. Светящееся белизной в полутьме.

И глаза.

Глаза, наполненные непролившимися слезами.

Блядь, эти глаза смотрят на меня с таким укором, будто вонзают стальной клинок прямо в сердце. Вонзают и проворачивают. Снова и снова.

И бешеный напор, с которым долблюсь в чужое горло, не помогает.

Наоборот. Как будто с каждым ударом в нее, я загоняю этот блядские нож еще глубже. В себя. Опять. С глухим ударом.

Дергаю Ольгу за волосы назад. Отшвыриваю так, что она валится на пол.

— Не здесь, — сдавленно хриплю в ответ на ее изумленный взгляд.

— Пойдем в спальню. Там.

Да. Там. Там, где не будет этих проклятых глаз. Что выедают мне мозг! Где не будет воспоминаний и ее запаха! Где Мари, по сути, чужая женщина, которую и взял-то всего пару раз, не будет смотреть на меня привидением!

— Как скажешь. Все, как ты хочешь, — воркует Ольга, облизывая пальцы. Обсасывая. Втягивая в рот и проводя языком.

А мне ее не на пол. Мне ее на хрен из дому вышвырнуть хочется. Умелые ласки, к которым привык и готовность ублажать мой член в любое время, как мне угодно, вдруг кажется мерзкой похотью дешевой сучки.

Разворачиваю Ольгу спиной, как только сразу же, войдя в спальню, становится на колени.

Хватаю за волосы, резко прогибая в спине.

Врезаюсь сразу. Без подготовки. Но она уже и без того готова.

Из ее горла вырывается резкий крик, а я почему-то вдруг зажимаю ей рот рукой.

— Такой голодный, — стонет Ольга, пока жестко, почти с остервенением каким-то диким внутрь нее таранюсь.

Обхватываю грудь. Мну. Сжимаю так, что она подскакивает, почти раздавливая сосок.

— Скучал, любимый. Вижу, как скучал, — выдыхает рваным от моих толчков голосом.

А мне снова зажать рот ей хочется. Так губы сдавить, чтобы совсем заткнулась.

Не то, блядь.

Все не то.

Голос этот ее раздражает. Бесит.

И грудь не та. И соски. Грубые. И слишком большие. И задница какая-то убогая.

— Заткнись, Ольга. Просто заткнись и двигай телом, — шиплю сквозь зубы, вдалбливаясь, как одержимый.

С бешенством. С яростью.

Член ноет, требуя разрядки. Яйца почти звенят, так, что мозги сейчас взорвутся, виски лопнут.

Мне надо кончить. Мне, блядь, просто. Надо. Кончить.

Пару раз. А лучше пять. Шесть. Десять.

Так, чтобы пустота одна внутри осталась.

Только я уже чуть искры из наших тел ударами члена не высекаю. Еще немного и точно огонь попрет.

А ни хрена. Ну совсем. Даже не близко к развязке.

И вообще.

Как я раньше не замечал, что голос у нее такой противный?

Как у шлюхи. И глаза блядские, когда она их закатывает с каждый толчком. И стоны такие, как будто ее режут. И запах. Что это вообще, на хрен, за запах такой?

Мне это нравилось?

Я же сам ее себе когда-то выбрал. Нетронутой до меня была.

А теперь не лучше, чем та дешевка бордельная.

Ни хрена не удовольствие. Раздражение только одно.

— Бадрид… Пожалуйста…

Она уже стонет ни разу не от удовольствия. Даже вырваться из захвата пытается. Отползти чуть бедрами.

— Милый… Я люблю тебя… Я для тебя всегда готова… Но… Уже целый час! Господи, да ты меня сейчас порвешь!

— Хорошо…

Глухо сиплю, выходя из нее.

Почти отшвыриваю, сжимая у основания напряженный одеревеневший член.

Блядь.

Мозг, кажется, сейчас просто взорвется!

А разрядка так и не приходит!

Звон уже даже не в яйцах. Уже в голове. Всего насквозь прошибает

И что-то мне подсказывает, что есть панацея.

От всего.

От стояка этого бешеного. Адского. Раздирающего на куски. Сознание отрубающего так, что соображать не способен.

От того, что сны наяву вижу и извечный контроль свой утратил. Сам себя психически больным чувствую. Когда ощущаю жар ее поцелуев на своих губах. Вспышками. Паранойей. Бредом, который рубит с катушек. Выламывает так, как в драке меня никогда не калечило!

А ведь силу я тренировал.

Силу тела.

Силу духа.

Мой наставник не одного чемпиона мира по боям без правил выучил.

И что самое главное? Уметь драться? Наносить удары?

Ни хера!

Самое главное, это научиться принимать боль.

Как жизнь. Как продолжение самого себя. Своего тела. Собственного организма!

Держать собственные чувства. Желания. Потребности. Под жестким, самым жестким контролем!

Научиться не чувствовать боли. Даже когда обжигает. Когда ребра выламываются в крошку.

Молча сжимать зубы и стоять.

Там, где любой бы взвыл. Сдох. Свалился бы противнику под ноги.

Нееееет, бой без правил, это ни хрена не про драку.

Это про слабость. И силу. Про то, что нам всем изначально врут в классическом воспитании, в принятых в социуме нормах.

В здоровом теле здоровый дух.

Вот, что нам вдалбливают. Всем. Всему социуму. Многие годы. С раннего детства.

Береги тело. Развивай. Наживай богатство. Заводи связи.

Тогда и дух твой будет здоровым. Удары наносить сможешь такие, что на раз сокрушишь противника.

Положения в обществе добьешься такого, что не ты, а тебе кланяться будут, если ты на вершине!

Нет. Ни хера.

Все это ни разу рядом не лежало с правдой жизни. С истиной.

Это замануха. Тупая. Дебильная. Чтобы слабаков выращивать.

А правда, она другая.

Не в том победа, чтобы уметь четко бить по больным местам. Этому каждый идиот, по большому счету, научиться может.

Победа в том, чтобы дух твой выше всего поднялся. Выше боли. Потребностей. Страхов. Выше, по-настоящему выше, самого тебя!

Когда ты получаешь убийственный удар, а поднимаешься.

Спокойно улыбаясь тому, кто его нанес.

Не одни раз. Не два. Не десять.

А снова и снова.

Вот тогда. Тогда ты победил. Тогда и начинают от тебя шарахаться.

Я видел таких много. Сотни? Тысячи?

Уже неважно, потому что их смерть не оставила интереса к их именам.

Они умели все.

Кажется, превзошли Бога. Научились телом владеть так, что каждое движение завораживало.

Знали каждую болевую точку. Расчетливо и с отточенным мастерством наносили удары.

Но! Он и не знали одного! Как выжить, когда тебя разметали в клочья. Как подняться после десятка абсолютно смертельных ударов!

А я знал.

Потом что не драться.

И даже не убивать было первым, чему меня учили.

Нееееет.

Мой наставник меня тупо бил. Метелил. Колошматил, как мясо. Которое пускают в расход.

Сколько мне тогда было?

Лет семь.

Возраст становиться мужчиной, как решил мой отец.

— Эй! Ты что делаешь?! Ты занимаешься не тем!

Орал я, снова и снова падая вниз. На пол. После очередного сокрушительного удара, перед которым я несколько раз подряд пролетел пространство зала для тренировок. От окна до окна. Учитывая, что зал занимал два этажа…

— Ты охренел вконец???

Орал со злобой, чувствуя, как слезы на глаза наворачиваются и я сам не то, что подняться, пошевелиться не в силах.

— Отец тебе платит за что? За то, чтобы ты, твою мать, научил меня драться! А ты, урод. Что делаешь? Ты меня просто метелишь. Как грушу. В фарш превращаешь. Тебе что? Самоутвердится не на ком? Надо обязательно так? Того, кто слабее бить? Да?!!!! Так ты, сука, просто урод! Ты обязанностей своих не выполняешь! Отрабатывай давай по всем правилам! А то тебе не поздоровится!

Да.

Я тогда падал.

Валился с высоты после крутого удара. И яростью. Злобой отвечал на все!

— А что, сопляк? Ты, я смотрю, без папочки-то ни хера не стоишь?

И он бил. Херачил.

По челюсти. По лицу. По ребрам.

И как же я его ненавидел!

Весь мир сузился для меня до одной крохотной, ничтожной точки.

До него.

Того человека, что так умело. Без всяких эмоций. Раз за разом. Причинял просто адскую боль!

Ооооо, он умел!

Он знал каждую, самую болезненную точку! Знал те места, где кости неплохо срастаются.

И так любил херачить прямо по еле-еле схватившимся хрящам!

А я…

Я был просто сопляком. С тем весом, что мог только летать по залу после его кулаков. Мог подняться. Пусть даже переломанным. Но никак не мог нанести ответный удар.

Хотя нет.

Я их наносил! Я поднимался и херачил! Со всей дури! Со всей яростью и ненавистью, на которую только был способен! Она застилала мне глаза! Красной пеленой, жалящим маревом закрывала все!

Херачил!

Валил в челюсть, по ребрам, не умея ничего! Но только сам себе ломал кулаки! И пальцы!

— Ты охренел просто! Ты должен меня учить! Что тебе с того, что ты бьешь слабого?!

— А ты слабый! Ты слабый! Ты что думаешь? Сильным надо родиться, да? Или силе можно научить? Нееет! Ты просто слабак. Какой толк в том, что я тебя учить чему-то стану? Один удар… Вот такой… И все! Все! Бадрид! Ты сдох! Допустим, перед этим ну… максимум троих вырубил! Но! Если ты сила, на тебя всегда нападают шакалы! А от удара четвертого ты просто сдохнешь! Потому что они! Они всегда нападают толпой! Жрут стаями! Трахают стаями! И убивают. Тоже. Стаями.

— Ты, блядь, просто исполни то. Зачем тебя наняли. Просто, мать твою, научи меня драться!

Да. Я рос. Становился взрослее. Но ни хрена не менялось. Вот и теперь. Мне. Сопляку. Приходится зажимать раздробленный в стотысячный раз нос. Не сломанный. Именно раздробленный. Потому что эта сволочь не учит драться. Зато сам херачит каждый раз на поражение!

Научиться не чувствовать боль. Не подавлять. Именно не чувствовать. Стать к ней равнодушным.

Погасить ярость. Научиться не ощущать. Не поддаваться ни единой эмоции.

Вот, чему я учился в спортзале. Вот, что по-настоящему закаляло. Учило взрослеть.

И потом.

Когда мой тренер меня просто вышвырнул где-то в пустыне.

Без еды. Без всяких ориентиров. Без возможности прикрыть голову. С выбором, покрыть ее рубашкой, подставив тело под палящее солнце или сдохнуть от солнечного улара. С маленькой флягой воды.

И я шел. Плелся. Падал и поднимался. Три дня шатался по этой гребанной пустыне!

Вот тогда стало наплевать. Тогда почувствовал. Понял.

Наплевать на все. На страх. На злость, что поначалу заставляла выть и придумывать самые разнообразные, самые изощренные казни для этого, как я тогда считал, урода. На собственные потребности. На подгибающиеся ноги и спекшуюся под солнцем кожу.

Вот тогда я это почувствовал. Собственную силу. Настоящую. Внутреннюю. Которая в сотни, тысячи раз сильнее тела. Эмоций. Всего, что окружает. Всего в принципе.

И эта сила заставила меня распрямиться. Перестать ползти. Уверенно ставить шаг. Даже усмехаясь палящему солнцу растрескавшимися от крови пересохшими губами.

А наносить удары. Просчитывать ситуации наперед. Драться с врагом в бизнесе или на ринге. Это уже пришло само. Мелочь. Просто. Все просто, когда тебя ничто не задевает. Не способно задеть.

И вот теперь.

Теперь.

Будто комаром под кожу. Под удары ребер. Проник яд. Имя которому Мари.

И крушит. И ломает. Все, что выстраивалось годами. Потом. Кровью.

Крушит так, что вскрывает череп.

Даже сейчас.

Дав Ольше передышку, усаживаю сверху. Яростно вколачиваюсь в нее.

А все равно. Слышу ее запах. И будто ее тонкие пальчики скребут.

По груди. В самое нутро добираются. Царапают ногтями. Даже будто голос ее. Тихий. Нежный. В ушах звенит.

— Твою мать, Ольга, — дергаю ее бедра сильнее.

Под стоны, под звуки ударов заглушить этот голосок хочу. Начисто заглушить. Перебить. Забыть и не вспоминать больше.

Запах другой. Порочный. Похотливый. Он воздух пропитывает. Всю комнату. И ее. Ее тоже выветрить должен.

— Быстрее, — почти рычу, вбиваясь оглушительными хлопками.

Ольга уже не стонет. Орет. На ультразвуке.

Хоть кого-то этой ночью накрыл оргазм.

Уши закладывает, а все равно.

Скребет. Скребет внутри. Все сильнее.

И тревогой дикой какой-то. Ядом обволакивает.

— Чеееерт!

Рывком поднимаюсь на постели, даже не заметив, как стряхиваю все еще кончающую Ольгу прямо на пол.

— Бадрид? Ты что? Я… Что-то не так? Что с тобой?

А хрен знает, что. Только одно чувствую. Надо спешить.

Накидываю брюки и рубашку, застегивая на ходу.

Даже не думаю, куда. Ноги сами несут, не разбирая дороги, не всматриваясь.

Через кусты роз. Оставляя на шипах обрывки кожи. Несусь.

И внутри все нарастает паника.

Что-то страшное случилось. Что-то. Катастрофическое. И главное одно! Успеть!

— Маааариииииии! Нееееет! Нет, твою мать!

Я падаю, как подкошенный рядом с ней на землю. Глохну от собственного крика.

Блядь. Я не успел. Не успел, черти бы жрали эту ограду!

Всего одну секунду! Или меньше! Один шаг, и сумел бы ее поймать на лету!

А теперь только остается, что упасть рядом с грохотом повалившимся прямо передо мной телом!

40 Глава 40

— Бадрид Каримович! Господин!

Как из пелены слышу надрывный голос Ирмы.

— Сейчас доктор будет! Ее перенести надо.

— Не трогай!

Хватаю за горло, второй рукой отшвыривая на расстояние.

— Не трогай ее!

— Барид… Каримович… Хозяин! Ее же в дом надо… Доктор… Я уже набрала. Уже едет. Вы… Вы, пожалуйста… Успокойтесь! Я умоляю вас!

Ужас. Блядь, почему на меня она смотрит с таким ужасом! Не на Мари, которая лежит передо мной с неестественно вывернутыми конечностями.

— Бадрид Каримович! Я вас умоляю! Не надо! Да! Это я не досмотрела! Я! Но… Прошу вас! Ради всего святого! Я не могла… Она как с ума сошла, когда вас увидела… С вашей… С… С этой…

Блядь.

Я ни хрена не понимаю!

Почему Ирма трясется и падает на колени передо мной, умоляюще складывая на груди руки? Что она там несет?

— Не трогай, я сказал.

Блядь. Неужели не понимает?

Трогать нельзя!

Позвоночник. Позвоночник может быть поврежден!

— Мари!

Лихорадочно вожу рукой над ее лицом. Как безумец.

Нееет!

Она не может умереть! Мать вашу! Не может!

Дышит.

Там, под ребрами, все на хрен, замирает, а после снова пускается в галоп.

Дышит!

Едва ощутимо. Но на ладони остается ее теплое дыхание. Слабое. Слишком слабое. Но все же… Шанс есть…

— Ты кому позвонила?

Уже сам вытаскиваю мобильный. Благо, он всегда у меня в кармане брюк.

— Раушскому! Тому, который и вас с детства выхаживал! Помните! Вы тогда тоже с лошади упали! Десять годочков вам было! Все говорили, что ходить не сможете! А он поднял! Он вас на ноги поставил! И ее поставит! Бадрид! Миленький! Хозяяяяин! Умоляю! Умоляю вас! Не надо! Я же! Я же ни при чем! Я ведь как могла! Старалась! Оберегала! Кто же знал! Я как лучше хотела! Отправила ее. Чтоб увидела. Чтоб поняла. Чтоб иллюзий напрасных не питала! Как она! Как моя дочь! Она же девочка еще совсем! Любила вас! Любила! Так любила! Я хотела, чтобы она поняла! Чтобы мечтать перестала! Чтобы увидела! Кто же знал, что она… И Гедеон…

Трясу головой. Не понимаю, к чему весь этот бред!

— Он же никого. Никогда. Кроме вас не подпускал к себе! Да и не дело для женщины на коней запрыгивать! Я подумать не могла! Я… Я… Бадрид! Я же с детства тебя выхаживала! Пощади! Пощади меня, старую! И так столько всего отнял!

Только теперь замечаю, что в руках у меня ствол.

И тушу Гедеона. Уже не дергающуюся. Распростертую рядом с Мари. В паре метров.

Опускаю глаза вниз, как ненормальный.

Он же… Он же не машина. Он… Друг… Это больше! Больше того, что можно передать словами!

Ветер, что в ушах гудит.

Тот, с кем сливаешься в одно. В целое. На чувствах. На ощущениях. Без всяких слов.

Разве с кем-то такое еще когда-то в жизни бывает?

Но он. Он сбросил ее! Сбросил, и теперь она лежит передо мной бездыханная!

Этого я не прощу даже части себя!

Руку свою, легкие, плоть, если бы так с Мари… Из себя бы вырвал! Сто раз бы убил. Простелил. До мяса бы надорвал!

Но даже не понял. Не заметил. Это была реакция, которую не удержать!

Не видел в нем того, с кем сливался! С кем носился по полям!

Только одно чувствовал. Врага. Врага, что уничтожил мою…

Мою кого!?

Мою ее!!!

Мою, мать вашу!

Мою хрупкую. Нежную.

Такую, к которой и прикасаешься с трепетом.

Едва-едва проводишь пальцами по коже, а уже печет.

Уже горит.

И дергает, И понимаешь, что прикасаешься к ней, как….

К богине!

Потому что она недостижима. Та, которую можешь видеть только в снах! Без права прикоснуться. И ты слишком мелок для того, чтобы такой владеть!

Вся мишура внешнего сбрасывается вмиг.

Разносится тупыми рваными ошметками, разрываясь в клочья.

Она. Она. Единственный смысл. Единственный воздух, который способен завести тот мотор, что под ребрами! Ни хрена не для того, чтобы просто качать кровью. Поддерживать жизнедеятельность. Да и разве это жизнь, без нее! Разве я прежде знал, что это значит, быть живым? Дышать воздухом? На полную грудь?

Нееееет!

Это не жизнь! Это бред и галлюцинация, вот что это было! То, за что я хватался, как тот, кто без кислорода пытается жадно глотнуть воздух!

Это херня.

Сила. Сила, но блядь, неживая! Мертвая! И ради чего?

Бабок? Власти? Статуса и репутации?

Но и они. Такие же неживые. Такие же мертвые!

Только сейчас. Только сейчас вижу. Ясно понимаю. Так ясно, что режет глаза. Как безумно яркий свет в полумраке.

Мы же не живем! Мы же как в склепе. Покойники, что решают такие же покойничьи мертвые дела.

А она…

Она единственная живая! Настоящая! С одного взгляда ее, эту жизнь, настоящую, истинную во мне пробудила!

И, мать вашу, да! Да и тысячу раз!

Это больнее, чем удары, которыми меня Верминский колошматил.

Это, блядь, в сто раз хуже, чем та гребанная пустыня, из которой надо было выбраться!

Это чувства. То, что с детства привык в себе вытравливать.

Иначе сломаешься. Дашь слабину. Сдохнешь.

Но, блядь, это единственное, что способно заставить чувствовать себя живым!

— Прости меня, — едва выдыхаю, падая лбом на ее бледный лоб.

— Прости, любимая. Слишком долго. Слишком долго я дрался с призраками, которые ничего не стоили! Слишком долго не понимал, что ломаю годами наработанное, что считал благом! И что ничего не стоило!

— Бадрид…

— Уйди, Ирма. Просто уйди.

Опускаю пистолет.

Да. В этой ярости я готов был пристрелить не только Гедеона. Всех. Каждого. Кто видел. Кто мог. Но ни хера не удержал!

Но только я. Только я виновен во всем по-настоящему!

И теперь. Когда ее локоны разметались по земле, а лицо покрылось смертельно бледной коркой, я никого. Никого не прощу! И больше всего самого себя!

— Мари!

Единственное, что рвется хрипом из глотки.

Если ты меня слышишь. Если ты и правда любила. Тем, истинным чувством, которое пожирает меня изнутри. Плавит и выкручивает конечности. Тогда ты знаешь. Ты знаешь! Ничего нет сильнее этого яда! Этого безумия! Оно выше. Оно сильнее смерти. Сильнее, мать твою, всего, что есть на этом поганом свете!

И тогда ты меня слышишь! Даже если перешла за грань! Слышишь! Потому что иначе невозможно! Слышишь и вернешься!

Потому что все. Все вокруг ненастоящее! Кроме единственного. Того, что только и может сделать нас обоих живыми!

— Маааааарииииииии!

И я землю жрать готов ради того, чтобы ты ко мне вернулась! Чтобы снова просто распахнула глаза!

Ты знаешь. Ты слышишь. Ведь твое сердце все еще бьется!

И не надо слов! Они все слишком ничтожны! Слишком мелки! Ты слышишь гораздо больше, чем я мог бы тебе сказать!

Маленькая моя. Родная. Нежная.

Обхватываю ее бессильно упавшую ладошку. Прижимаю туда, где рвано лупит о ребра так, что разнесет их на хрен на клочки!

Вот это. Это больше слов. Больше всего!

Ты услышишь! Только ты и можешь это услышать! Вопреки всему!

Услышать и вернуться! Ко мне. И плевать нам на смерть! Да, Мари!?

Костлявая поймет, что ее удел фиаско. Потому что мы. Мы сильнее. Мы в сто крат сильнее ее скучного черного облика и острой косы!

Но ее сердце не отвечает.

Оно бьется тише. Более глухо…

Нет!

Я! Бадрид Багиров! Не привык сдаваться!

Я не отдам тебя никому! Никогда! Даже против твоей собственной воли! Мари!

И я захлебываюсь криком. Глотаю вязкую землю у твоего лица.

Ты не уйдешь.

Никто. Никто не посмеет отобрать тебя у меня!

Никогда!

Я ведь предупреждал. Когда ты переступила порог этого дома. Что больше ты от меня не уйдешь!

41 Глава41

— Переломов нет.

Я жадно впиваюсь в рентгеновский снимок, но все равно ни хрена не вижу.

Будто песка в глаза насыпали.

До сих пор оглушен. Каждое слово будто колоколом отдается. Гудит в ушах.

Белая палата самой дорогой и хорошей больницы залита ярким светом.

А вокруг меня все та же темнота.

Не на больничной койке я Мари вижу. А там. Все еще там. На земле. Изогнутую. Такую маленькую прямо на земле. Дышащую едва-едва. И… И, блядь, не стонущую!

Вот и сейчас. Она не стонет. Не хрипит. Но и не раскрывает глаз! Ни движения!

— Я разнесу эту больницу в щепки, если ты мне не скажешь, что с ней такое! Мы что? Мало вам денег каждый год выделяем на аппаратуру? Или они списываются в чьи-то карманы, а вместо качественной техники покупаете всякую рухлядь?

.

— Вся техника в идеальном состоянии. Собраны все врачи. Ничего нет, Бадрид Каримович. Сильный удар, серьезный ушиб. Но ни одного перелома. Ни единой трещины. Посмотрим на результаты анализов. Возможно, что-то другое дает такое состояние. Но пока… Ничего не видно. Причин того, что она не пришла до сих пор в сознание нет.

— Это хрень какая-то, — нервно мерю палату шагами. — Как так может быть?

— Все возможно. Опухоль. Еще какие-то причины. Скрытая болезнь. Мы все проверяем. Обследуем весь организм, Бадрид Каримович. Одно пока могу сказать наверняка. Нет переломов. Возможно сильное сотрясение мозга, из-за которого она до сих пор в таком состоянии. Томография не показала ни повреждений мозга, ни отека. Но… Каждый организм реагирует по-своему, индивидуально.

— Авдеев вылетел? Почему так долго?

— Да, он в дороге. Но… Считаю, что необходимости вызывать светило мирового уровня из Швейцарии, просто нет. Еще несколько часов, и будут готовы результаты анализов. Но я уверен. К тому времени девушка должна очнуться. Возможно, это общая слабость… Вызвана сильным стрессом или истощением. В последнее время не было слишком больших физических нагрузок? Возможно, она плохо питалась. Или недосыпала. Такое тоже вполне может привести к такому состоянию…

— Что это значит? Может? Ты еще на кофейной гуще мне погадать предложил бы! Возможно! Ты как ее лечить собираешься? Тоже гаданием? Еще таблички с диагнозами разложи и пальцем ткни наугад! Средние века, ну что за хрень! И не указывай мне! Кого я должен вызывать, а кого нет!

— Бадрид Каримович… Я служу вашей семье с самого вашего детства! Вы же понимаете! Я никогда себе бы не позволил… Ошибки. А про компетентность даже речи не идет! У нас лучшие врачи, а собственную квалификацию я доказывал вам тысячи раз!

— Ее можно переносить?

Глухо спрашиваю, подавляя в себе порыв и правда разнести на хрен тут все до камня.

— Не вижу препятствий. Но я бы не советовал… Пока анализы не будут готовы…

— Плевать мне на твои советы. Коновал ты безрукий. Я ее забираю. Здесь без присмотра не оставлю. Прилетит Авдеев, с техникой в доме у меня еще раз все проверит. И смотри. Закрою на хрен твою богадельню. А советы твои… Советы можешь себе засунуть…

— Бадрид Каримович! Со мной, в таком тоне… Я, между прочим, не раз твою собственную жизнь спасал!

— Знаю. Знаю. Потому и разговариваю пока. Иначе давно бы придушил и не слушал. Да!

Рявкаю в трубку. Блядь. Время еще такое. На пульсе моя рука должна быть. Снова проблемы, как из дырявого мешка сыпятся.

— Не время сейчас, Давид. Сами решайте. Да мать вашу, один раз не можете без меня разрулить!

— Бадрид Каримович. Опасности для жизни нет. Вы можете ехать, если нужно. Уверяю вас. Здесь она в самых надежных руках, и…

— На хрен иди со своими уверениями!

Подхватываю Мари на руки.

Сжимаю челюсти до хруста, от того, как безвольно повисают ее руки.

Нееееет! Оставить ее где-то? Никогда!

— Давай же, девочка, — отчаянно шепчу, хватая ее упавшую руку.

Прижимаю к губам.

Будто всю собственную силу влить в нее пытаюсь.

Все бы отдал. Сердце собственное, что теперь в тисках сжимается. Всю свою кровь.

За один только вдох. Чтобы глаза открыла.

— Бадрид Каримович… Раз уж решили… То я каталку сейчас организую. Зачем вы сами?

— Сам, — рявкаю, и тут же по голове ее глажу.

Будто услышать может. И испугаться.

Эх, если бы только могла!

Теперь сам. Ни за что из рук не выпущу! Больше не оставлю! Пока не буду уверен, что с ней все будет хорошо!

Блядь, сколько всего за жизнь видел!

Ран. Огнестрелов. Смертей.

Но только на нее смотреть не могу. Собственной кровью готов захлебнуться!

— Я сам, моя девочка, — шепчу, прижимая ее голову к своей. Целую спутавшиеся волосы.

— Теперь не оставлю. Всегда теперь рядом буду. Только очнись! Только открой свои глазки! Марииииии…

Я реветь готов. Отчаянно. На разрыв легких. Раненым зверем.

Если бы только это помогло! Если бы только вернуло ее мне!

— Вернись, моя девочка, — шепчу, укладывая в машину.

Плевать на шофера, что смотрит на меня с дикими глазами, тут же отворачиваясь. На все плевать.

Одна бесценная у меня ноша. Один смысл.

Укладываю ее голову себе на колени.

Сам сгибаясь прямо над лицом.

Ни одного звука ее не пропущу. Если хоть на миллиметр ресницы дрогнут, замечу.

— Возвращайся. Возвращайся ко мне. Мари… Моя Мари…

Если бы я мог.

Я бы за тобой туда. За грань спустился! Вырвал бы тебя из лап той силы, что тебя там держит!

Но я бессилен.

Впервые, блядь, я совершенно бессилен!

И чувствую себя маленькой букашкой, которой только и остается, что ждать чуда!

— Моя… Моя Мари… Ты не можешь меня оставить! Только не ты!

Рычу, укладывая ее на свою постель. Зарываясь пальцами в волосы.

Она вернется. Я вырву ее оттуда! Чего бы мне это не стоило!

А в голове шумит.

Ее голосом. Ее губами.

Все то, что пытался вытравить из себя. Стереть. Забыть. Пусть даже с мясом.

Шумит и я знаю, что жизнь готов отдать за то, чтобы хотя бы раз еще это услышать….

42 Глава 42

— Что значит нет причин? Просто нервный стресс?

Блядь, вокруг, походу, одни идиоты!

Авдеев появился, как только смог.

Снова провел обследование. Взял все анализы. И… Вот этот бред!

— Я же сказал. Только ушиб грудины. Сильный. Но все остальное… Это психика, скорее всего. Психика, Бадрид! Есть люди, у которых в мозгах заклинивает и они просто забывают. Забывают, как ходить. Как есть. Перестают узнавать родственников и самых близких. Вот и у нее так. Что-то внутри защелкнуло. Она просто не хочет. Где-то очень на глубинном уровне. Подсознательно не хочет приходить в себя. Возвращаться. Видимо, что-то с ней произошло здесь. Такое, от чего ей хочется сбежать. В полное беспамятство.

— Так не бывает!

Вытаскиваю Авдеева из комнаты. Сам не замечаю, как впиваюсь в его горло руками. Стискиваю до хрипа.

Светило, блядь. Что за бред? Да я разорвать его готов!

— Что ты мне несешь?! Бред! Что значит, просто не хочет возвращаться? Ты нормально проверь! Может, там кровоизлияние! Еще какая-нибудь хрень!

— Бадрид!

Сжимает мои руки, освобождая горло.

Черт. Я и правда готов его придушить. И любого. Они должны ее вытащить! Вернуть! А скармливают мне постоянно только какие-то бредни! Если жива, то можно починить! Надо только найти причину! Или они все такие бездарности?! Оставляют все на волю случая, а после приписывают себе чудные выздоровления?!

Но это не со мной! Не в случае Мари! Я их всех шевелиться заставлю! Хоть баблом, хоть пистолетом! По хрен, каким способом!

— Послушай меня. Ты можешь собрать всех. Всех лучших в мире докторов. И каждый из них скажет тебе то же самое! Пойми. Человеческий организм, он… Он гораздо тоньше и сложнее, чем просто набор органов. Психика. Стресс. Душа. Я не знаю, через что ей пришлось пройти. Что пережить. Такие, как ты, не замечают психологических ударов. Не способны понять, что бывает боль, которая убивает. Не физическая. Другая. Душевная. Она гораздо глубже!

— Ты что? Хочешь сказать, что у меня нет сердца?

Уже рычу.

Блядь.

Я не психоаналитика вызывал. И не священника. А настоящего врача. А вся эта болтовня про душу чистое шарлатанство.

— В большинстве случаев это просто орган, качающий кровь. Но у некоторых чувства так обострены, что влияют на общее самочувствие. Бывает, люди с абсолютно здоровыми показателями организма умирают просто от того, что не хотят жить. Так бывает. Ты не такой. Тебе не понять. И это не хорошо или плохо. Просто так есть. Так устроено природой.

— И что ты мне предлагаешь? Что?

Еле удерживаюсь, чтобы не взять его за барки и хорошенько встряхнуть.

— Шамана к ней вызвать? Экстрасенса? Еще каких-нибудь шарлатанов? Что?!!! Когда твоя Алена в коме лежала, что-то я не помню, чтобы ты молился и голову пеплом посыпал. Нет! Ты всех на хрен поднял! Вытаскивал, а не ждал, пока у нее там что-то в мозгах обратно защелкнет! Тимур. Я любые деньги заплачу. Любые, понимаешь! Это касается всех моих ресурсов. Всех! Даже тех, что в бизнесе. Вытащу. Все положу. Что нужно? Другая аппаратура? Консилиум? Просто скажи! Просто. Мать твою! Скажи мне, что нужно!

— Бадрид. Деньги не помогут. Ничто не поможет. У Алены тогда совсем другая ситуация была. Я помню, — сжимает челюсти и кулаки, будто опять переносится в ту жуткую ночь. — Помню, как ты мне помог тогда. Знаю, что жизнью жены и ребенка сильно тебе обязан. Если бы ты оборону больницы тогда на себя не взял и проезд нам до нее не обеспечил, их бы уже не было. Все помню. И пойми. Для тебя. Для тебя, Бадрид, я в лепешку бы расшибся. Но… Мне больше нечего сказать. Время. Покой. Хороший уход. Это все, что я могу посоветовать. И Бадрид. Ты сам. Помылся бы. Сменил бы рубашку. Ты хоть ел что-нибудь за эти три дня? Спал хоть пару часов? Довести себя хочешь, чтобы тоже свалиться? А мне потом тебя через капельницу откачивать? И наезды братьев твоих выслушивать? Кстати, Давид с Арманом тебя обыскались. Ты же и на бизнес забил. Проблемы у вас там, я понял. Займись чем-нибудь. Переключись.

Три дня! Три, блядь, гребанных дня!

А я и не считал. Не заметил. Все, как одна секунда! Которая, блядь, тянется и тянется! И закончиться никак не может!

— Не говори мне этого! Не говори, что ты бессилен. Что я бессилен. Ты хоть понимаешь? Это самое страшное?

Так хватаю его за воротник рубашки. Шиплю прямо в лицо.

— Никто тебе ничего другого не скажет, — разводит руками.

— Я еще пару дней в городе останусь. Понаблюдаю. Если хочешь, повторное обследование проведу. Но…

— Иди. Иди, Тимур, — отпускаю его, а то и правда шейные позвонки сейчас переломаю.

Друг. Да. Старый друг. И пережили мы немало.

Но даже его я сейчас за слова вот эти разорвать готов!

— Всегда! Всегда есть выход, Тимур!

Сжимаю кулаки.

Реветь. Рычать. Головой о стену биться хочется.

Всегда! Всегда есть гребанный выход! Только не с ней… Только не с Мари вот эта безысходность! Она же страшнее всего! Но кулаками здесь не поможешь. И уж трупами тем более!

— Я понимаю тебя.

Авдеев поправляет белоснежную рубашку.

— Все понимаю. Увы. Бывает так, что остается только ждать. И… Бадрид. Хочешь, я тебе что-то выпишу? Успокоительное? Ты на себя непохож. Как загнанный в капкан зверь. Точно себя в зеркале не видел. Растрепанный. В грязной одежде. Глаза у тебя. Совсем сумасшедшие. Ты знаешь, что тебя прислуга боится? Боятся даже подойти к двери спальни, в которой ты с ней заперся. Отшатываются и прячутся, когда выходишь. А тебе еще дела решать. Серьезные.

— Иди ты на хер со своими таблетками. Я тебе что? Баба истеричная?

— Дела, Бадрид. У тебя бизнес рушится. Ты там быть должен.

— Буду, — потираю лицо руками. — Обязательно там буду. Только сначала пусть она очнется! Ты давай. Еще раз все просмотри и проверь. И повторное обследование свое готовь. Подумай. Кого еще можно вызвать. Что сделать. Подумай, Тимур! Только не плети мне эту чушь про время и ожидание!

— Хорошо.

Поправляет пиджак. Уходит, а я почти падаю спиной на стену.

— Бадрид, — разворачивается на полдороги. — А кто она тебе? Не слышал, чтоб ты успел жениться. А за чужих так не переживают!

— Она…

Черт. Вопрос какой дурацкий!

Она моя! Моя Мари!

— Неважно. Ты иди. Думай. Просматривай там все еще и еще раз!

Хлопаю дверью, возвращаясь в спальню.

Падаю возле постели, сжимая в руках холодные ладони.

Здесь темно. Шторы за все время не раздвигали.

Да и какой, на хрен, свет? Если глаза ее закрыты?

Кто она тебе?

Дикий вопрос гудит в висках.

И правда. Кто?

Но об этом я буду думать после. Ты только очнись. Только очнись, маленькая! Теперь только это самое главное!

43 Глава 43

— Бадрид Каримович…

Ирма просачивается в полумрак комнаты.

— Вам бы… Поесть… Вот. Я принесла.

— Убирайся, — рычу диким зверем.

Еще одна вечность прошла, а Мари так и не приходит в себя.

Только руки все те же. Ледяные.

И капельницы эти, от которых я выть готов.

Больно. Они же делают ей больно, каждый раз втыкая иглы в нежную кожу!

Но это единственный способ поддерживать в ней жизнь!

А у меня уже нет ни сил, ни ярости, смотреть на ее заостренные побелевшие черты.

Совсем стала прозрачной. Кожа так и светится тонкой бумагой. Нос заострен. Губы будто выцвели.

И холодная.

Блядь, какая же она холодная!

Я за руки держу. Я не отпускаю!

Кто бы ни старался ее у меня забрать, а все равно не выпущу! Не дам провалиться туда. В окончательную темноту! Не даааам!

Только ледяная вся. Насквозь.

Все бы тепло в нее влил. Всю кровь бы свою отдал. Всю жизнь.

Но не проходит туда, в глубину, мое тепло. Ни хрена не проходит.

Слышишь ли ты мои слова, девочка?

Они думают, я безумец. Сумасшедший.

Неееет!

Я должен. Должен говорить тебе, как тебя жду. Потому что ты должна. Ты должна вернуться!

Сама так решила, да? Как говорят все. Все эти светилы, которых я все-таки вызвал, не послушав Авдеева.

Сама ты, говорят, не хочешь.

Но…

Ты должна знать. Должна слышать.

Если тебя ждут так, как я, ты просто не можешь! Не можешь не вернуться!

Набери воздуха. Побольше. Поглубже.

Тепла того, что в тебе, такой маленькой, такой хрупкой, так глубоко таится. Тепло, которое сносит с петель все. Природу. Устои. Все, что казалось нерушимым монолитом.

Набери его побольше. И выдохни!

Выдохни так, чтоб светом своим всю эту тьму заполнить! Где ты там?

Мне кажется, так и вижу, будто ты в вязком болоте барахтаешься.

Оно засасывает. Но ты должна! Ты должна бороться! Потому что ты… Ты сильная, Мари! Другой бы не под силу было бы подчинить моего зверя! Сильная! А я… Я не отпущу твоей руки!

Какая бы дрянь тебя туда не всасывала, я не отпущу! Не отдам тебя темноте!

— Бадрид Каримович…

— Я сказал — убирайся!

Рычу. Стряхиваю руку со своего плеча.

С каких пор это слуги так распустились, что позволяют себе такие вольности?

— Я вас прошу. Как родного. Как сына умоляю! Вам поесть надо. И отдохнуть. А еще… Там братья ваши у ограды. Вы велели никого не пускать, даже их… но они стоят намертво. Арман и Давид. Говорят, что не уйдут. Пока вы к ним не выйдете!

— Я тебе не сын, Ирма. И не родной. А им передай, что пристрелю если не уберутся! Пусть сами решают проблемы! Они мужчины! Пусть берут на себя ответственность! Я, в конце концов, не вечный! Так и передай! Пристрелю! И тебя пристрелю, Ирма, если еще хоть раз… Вот так… Посмеешь ко мне войти!

— Я же… Я же как лучше! Ради вас стараюсь! И что значит не вечный? Бадрид Каримович! Господин!

Падает на колени. Руки мне, блядь, целует. Только женского воя мне и не хватало!

— Вы ведь не думаете… Не надумали… Если она не очнется…

— Убирайся, Ирма. А то и правда пристрелю! Еще одна такая мысль!…

Даже не думай, девочка. Моя. Моя нежная. Даже не думай не очнуться. Не слушай ее. Не слушай ни темноту свою, ни дурную бабу.

Ты очнешься. Я не отпущу. Из любых лап тебя вырву. Только будь. Будь со мной! Бууууудь!

44 Глава 44

Мари

Резкий свет бьет по глазам, как только приоткрываю веки.

Едва-едва. Потому что кажется, на них гири тяжелые повисли.

Опускаю ресницы. Бьет. Бьет по глазам. Слишком тяжело.

Хочется пить.

А тело будто провернули через мясорубку.

Едва шевелю рукой.

Кажется, сил нет даже на короткое слово.

Хочу что-то сказать. Но с губ слетает только беззвучный вздох.

Зато руку, что едва нашла силы шевельнуться, тут же сжимает. Как в стальных тисках. Опаляет. Пронзает острой иглой. И жаром. Таким, что все тело насквозь исходить дрожью.

— Мари!

Будто в самой голове бьет надрывный хриплый крик.

— Мари! Не вздумай! Не вздумай проваливаться обратно!

Проваливаться? Куда? Я ничего не понимаю.

Только чувствую, что мою ладонь так сжимают, словно пытаются раздавить.

— Мари… Вернись… Вернись ко мне! Ты ведь уже! Уже открыла глаза! Очнись, моя девочка! Моя женщина… Моя любимая! Очнись! Вернись ко мне!

Это бред?

Этот голос. Надтреснутый. Хриплый. Чужой. И все же такой знакомый!

Я что? Сошла с ума где-то во сне?

Он не может. Он не способен говорить такие слова. Не в этой жизни.

Точно. Я ударилась головой. И сошла с ума! Теперь у меня галлюцинации!

— Мари!

Он будто стонет.

А в голосе боль. И такое отчаяние, что сердце словно пронзают острые спицы

Нет. Этого просто не может! Не может быть!

Изо всех сил преодолеваю тяжесть ресниц раскрывая глаза. Боже, почему же так трудно7! Такие тяжелые веки и такой яркий свет….

Я брежу?

Я слишком много думала о нем. Слишком долго мечтала. Любила. Верила.

Но это и правда нереально. Слишком.

Он? Бадрид? Самый холодный, самый жестокий и равнодушный мужчина? И вдруг на коленях? У моих ног? У моей постели?

Постойте!

Откуда у меня может быть такая высокая постель? И расписной ковер. Который бьет по глазам своей яркостью?

— Мари!

Он сжимает мои руки.

Лихорадочно мечется по лицу взглядом.

А меня током бьет. Снова и снова.

От каждого взгляда, что говорит в тысячи раз больше, чем любые слова, сколько бы их не произнести.

Он того, как хочется отдаться в эти сильные, надежные руки, сжимающие меня.

От того, как он выглядит.

От лица, расчерченного глубокими морщинами, которых не было раньше. Посеревшего, больного, как будто он вдруг постарел лет на двадцать. Что-то случилось?

Явно случилось, ведь кроме прорези морщин, я замечаю в его черных, как смоль, волосах, седину.

Да что же произошло?

И почему Бадрид, как одержимый?

А я?

Я…

О, Боги!

Я в его спальне!

Мир должен был рухнуть, чтобы я оказалась здесь. Сойти с ума. Или случилась и правда какая-то катастрофа вселенского масштаба!

Может, пока я спала, произошло землетрясение? И все, кроме этой комнаты, в руинах, а мы с ним последние выжившие на километры вокруг?

Я никогда не была в спальне Бадрида.

Но почему она тогда мне кажется такой знакомой?

Откуда я точно знаю, что это именно то самое место? Этот ковер… Высокая кровать с деревянными столбиками, огромная, почти как сама комната? Уж точно больше той, где я ночевала в последнее время!

И…

Я пытаюсь поднять руки. Провести по его лицу.

Мне хочется стереть эту серую краску. Эти морщины, что придают любимому красивому, идеально безупречному лицу, столько лишних лет.

Хочется спросить, что же все-таки случилось.

И улыбнуться.

Ведь он волновался. Явно волновался за меня!

Его глаза не врут. И лихорадочный блеск, где-то граничащий с безумием, которого и представить в Бадриде не могла, просто кричат об этом! Он правда волновался! Он…

Улыбнуться. Успокоить. Провести рукой по щеке, задыхаясь от его лица. Так близко… Так отчаянно близко… Сжать его руку в ответ…

Но…

Я не могу!

Ничего не могу!

Нет сил даже на то, чтобы до конца раскрыть глаза, поднять отяжелевшие веки.

Все тело, будто деревянное. Застывшее. Не мое и неживое, потому что совсем мне не подчиняется!

И странное чувство.

Будто я целую вечность барахталась в какой-то вязкой темноте. В глухом болоте.

Тягучем. Черном. Заполненным какой-то отчаянной тоской и обреченностью. Дикой болью, что прожигала насквозь. Била по всем внутренностям.

И засасывала. Засасывала меня куда-то … Вниз… Туда, откуда не вынырнуть. Откуда не возвращаются. Я это понимала очень ясно. Понимаю и сейчас.

И только Бадрид.

Его голос.

Он будто запустил маленьких светлячков. Лучики света в этой беспробудной тьме.

Его руки. Они… Они словно тянули меня наверх… Оттуда…

Но вязкое липкое ничто было сильнее… И я… Я отчего-то не хотела. Не хотела выныривать. Принимала эту темноту как блаженство…

— Я принесу воды, — его пальцы скользят по моим губам.

Вызывают надрывный вздох.

И вдруг вспышкой.

Все, до самого последнего мига перед глазами.

Эта спальня. Его лицо, перекошенное то ли дикой яростью, то ли болезненной похотью. И стоны. Оглушительные стоны той блондинки, что прыгала на его бедрах. Такие громкие, что тут же наполняют мою голову.

Оглушают.

Постель подо мной как будто начинает дрожать. Рвано дергаться, как удары их сплетенных тел.

Боль. Безумная. Рваная. Точная и неумолимая. Как выстрел в сердце.

Бешеная скачка и удар. Темнота.

Вот она. Та самая темнота, из которой мне так не хотелось возвращаться!

Она спасала! Спасала от этой невыносимой боли! От него…

Его глаз. Лица, Голоса. Губ, что целовали другую.

Его запаха и взгляда, который сводил с ума!

Зачем?

Зачем он снова рядом? Я не могу на него смотреть! Не могу его чувствовать! Меня снова начинает скручивать в узел! Перемалывать!

А постель, на которую он меня зачем-то уложил, хуже раскаленной сковородки!

— Мари!

Его отчаянный крик бьет по каждому нерву. Лупит разрядами. Убивает. Разламывает.

— Нет, не покидай меня, — крепкие уверенные руки растирают мои.

— Больше не покидай! Я не отпущу, уже не отпущу. Тебя туда! Неееет!

Нет? Но зачем? Зачем я ему? Это какой-то новый, изощренный способ наказать меня за все, что случилось?

Я хочу обратно. В свою темноту. Туда, где тихо. Спокойно. Где ничто не лупит прямо в сердце снова и снова.

Где не врут глазами. Не врут так, как умеет только он!

Ведь после той ночи… Пусть даже слова остались невысказанными…

Я верила. Верила тому, что читалось на самом дне его зрачков. Я задыхалась от того, что там видела. Что сквозило в каждом его жесте. В каждом касании. Задыхалась и не верила, что он способен ТАК любить!

Но…

Бадрид Багиров доказал мне, что на чувства он не способен!

Зачем же его глаза снова кричат о том, чему я поверила в ту ночь?

Зачем???

Это ведь пытка! Тысячи ножей в не закрывшуюся рану!

— Я не отпущу тебя, — бьет по вискам его голос. — Я встретился бы с самим дьяволом и застрелил бы его, если бы он попытался забрать тебя у меня!

И тормошит. Не выпускает. Тянет за руки. За душу своими горячими руками.

Обратно.

Туда, где я меньше всего хочу быть!

— Или спущусь в самое пекло вместе с тобой. Но не отпущу!

45 Глава 45

Конечно.

Ведь я его собственность!

А то, что принадлежит Багировым, они не отпускают. Не выпускают из рук.

Даже туда, где тихо и спокойно.

Даже из лап самой смерти вырвут, не взирая на чьи-то желания!

— Почему я здесь? Почему именно здесь? Я не хочу находиться в этой спальне. В этой постели…

Первое, что выдыхаю.

Простыни из чистейшего шелка жгут мне кожу. Дышать. Даже дышать воздухом этой спальни я не могу! Задохнусь! Уже задыхаюсь! Неужели он не понимает? Хотя… Кто сказал, что ему не все равно!

— Мари, — снова скользит руками.

По лицу. По волосам.

А я лишь отворачиваюсь. Закрываю глаза, чтобы не видеть его воспаленного, полубезумного взгляда.

Не хочу. Не хочу читать в нем то, чего в самом Бадриде сроду не было. Не хочу и не могу больше обманываться. Это слишком дорого стоит. Это стоит сердца!

— Ты не помнишь? Ничего не помнишь? Мари, ты упала с коня! Что ты чувствуешь? Болит? Где болит? Мари! Не молчи! Говори! Говори со мной!

«Здесь», — хочется поднести руку к груди.

Болит. Печет. Жжет так, что вытерпеть невозможно!

Но разве он поймет? Вызовет докторов, устроит обследование. Если ему, конечно, нужна поломанная игрушка! Игрушка, о которой он так легко успел забыть! Или просто выбросит, как ненужное.

— Нигде не болит… Я просто. Просто не могу быть здесь. Я хочу обратно. В сад. В ту комнату, которую занимала.

— Сад? Какой сад? Какая комната! Мари! Ты слишком слаба. И только пришла в себя! О чем ты говоришь? Я не отпущу тебя. Я должен быть рядом! И здесь… Именно здесь для тебя самое подходящее место!

Пытаюсь возразить, но только бессильно опускаю голову.

Спорить бесполезно. Настаивать не имею права. Да и сил просто нет.

Даже на изумление, когда Бадрид бережно поднимает мою голову. Подносит к пересохшим губам стакан с водой.

Осторожно поит, так, что не проливается ни капли.

— Спи. Спи, девочка. Отдыхай, — шепчет надрывно, а сам покрывает мои волосы поцелуями. Ни на секунду не выпускает моих рук из своей.

— Скоро придет врач. Но нам он уже не нужен, верно? Ты пришла в себя. Больше я тебя не отпущу! Не отпущу, слышишь, Мари! Теперь только набираться сил и подниматься!

— Прошу…

Едва шепчу, чувствуя, как и правда засыпаю.

Несколько движений совершенно почему-то измотали меня.

Но больше воспоминания. И его вид.

Такой потерянный. Такой нездоровый…

Словно я очнулась в какой-то другой реальности, в которой ОН способен быть заботливым. Нежным. Умеет ухаживать за кем-то. Кого-то беречь!

Но нет. Слишком хлестко я получила знание, что так не бывает. Видно, со мной играет злую шутку мое состояние.

— Да, Мари.

Он наклоняется к самым губам. Чтобы расслышать.

И сердце начинает бешено колотиться вопреки всему здравому смыслу.

— Я не хочу быть здесь. Пожалуйста.

— Хорошо, — неожиданно кивает, а складка между бровей становится еще более глубокой. — Я распоряжусь приготовить для тебя комнату на женской половине. Но и там не отойду от тебя ни на шаг! Ты права, Мари. Ты не должна быть в спальне мужчины.

46 Глава 46

Я снова прихожу в себя, сразу же чувствуя острый укол в вену.

Теперь это был настоящий сон. Не то странное беспамятство, что только отбирало силы.

Даже чувствую себя так, что хочется просто потянуться и вскочить с постели.

И в этом сне…

Меня будто несли куда-то на руках, прижимая к крепкой груди.

И его голос.

Он говорил со мной.

Шептал самые невообразимые вещи.

О том, как любит. О том, что не отпустит никогда. О том, что я для него дороже жизни…

Но это был лишь сон. Я знаю наверняка.

Таких слов не говорят женщинам. Даже самым любимым женам. То, что я слышала, было за гранью. Странный сон. Странные слова. Даже вся моя девичья влюбленная фантазия не придумала бы такого! И уж тем более, это не мог быть он.

Но сон продолжается.

Распахиваю глаза, жмурясь от яркого света.

Другая комната. Очень светлая. Везде белый перламутр. Невероятно красивая лепнина на стенах. Мебель белого дерева. Изящная. Выпиленная так, будто не дерево, а настоящее кружево. С изогнутыми ножками.

Я помню эту комнату. Еще с тех пор, как убиралась на женской половине. Лора тогда сказала, что ее Бадрид приготовил для жены.

И он по-прежнему рядом.

Хмурится. Смотрит в лицо с волнением. Все так же держит за руку.

Такой же усталый. Измотанный, как и в первый раз, когда пришла в себя. Правда, лицо уже не такое серое. Или мне кажется, потому что тогда в комнате было слишком темно?

— Все в порядке, — перевожу взгляд на голос.

По другую сторону от постели стоит мужчина.

Кажется тех же лет, что и Бадрид. Но выглядит моложе. И очень свежим. Красивый. Другой красотой, не такой, как хозяин этого дома и, увы, моей жизни. Более мягкой, что ли. Чувственной. И одновременно не менее мужественной.

И он улыбается. А улыбки Бадрида я почти и не видела. Разве что тогда, когда он впервые оказался в нашем доме. Да и то. Это была лишь легкая тень. Хоть тогда она ударила по мне с такой силой, что затмила солнце.

— Никаких осложнений я не вижу.

Он притрагивается в моему лицу. Оттягивает веко глаза вниз.

И я слышу тихий, почти неслышный рык Бадрида. И как теперь он сжимает мою руку. Будто в тисках.

— Я должен проверить, — пожимает плечами, улыбаясь мне.

— Ну, что, красавица? Пришли в себя? Вы всех нас очень напугали. Но больше всего моего друга. Он никак не хотел поверить, что с вами все в порядке. Грозился разнести весь местный медицинский центр. Это счастье, что вы очнулись. Иначе он, кажется, всех бы нас перестрелял за вас!

Не верю. Неужели?

С изумлением перевожу глаза на Бадрида. Но тот лишь сжимает челюсти. Так сильно, что я слышу, как хрустят зубы.

Зато доктора, похоже, его грозный вид и сам Бадрид нисколько не пугает.

Он продолжает все так же широко улыбаться.

— Анализы еще посмотрим, но, думаю, причин для беспокойства нет. Отдых, никаких волнений и нагрузок, еще, пожалуй, дня три постельного режима. Осторожно возвращаться к еде. Я пропишу диету на первую неделю. Массаж. Обязательно массаж. Пришлю девушку. Она в этом мастер. А дня через три уже рекомендую неспешные прогулки по свежему воздуху. Сейчас меня больше беспокоишь ты, Бадрид. Сколько ты не спал? Почти неделю? Ты скоро шататься начнешь. Выспись. И, пожалуй, я выпишу тебе что-то общеукрепляющее.

— За меня не беспокойся, Авдеев, — цедит Бадрид, просто выпивая меня глазами. Вонзается взглядом так, что, кажется, способен пробурить глазами насквозь.

— Меня так просто не свалить.

— Как знаешь. Но постельный режим я бы рекомендовал обоим.

— Следи за языком, Тимур, — рычит, не отводя от меня взгляда. — У меня еще хватит сил на то, чтобы вышибить из тебя все твои оставшиеся в жизни слова.

— Бадрид. Я ни на что не намекаю.

Кажется, и это рычание совсем не пугает этого человека. А я бы на его месте уже бы в комок скрутилась.

— Кто виноват, что это у тебя такие мысли? Я имел в виду, что тебе просто необходим отдых. И хочу напомнить, что проблем сейчас выше крыши. Тучи над вашей империей сгустились. Арман и Давид делают все возможное. Но этого мало. Нужна и твоя крепкая рука. И твои мозги.

— Не здесь, — цедит Бадрид. — О делах в другом месте. Потом.

— А где? Ты же ни на шаг от нее не отходишь! Тебя даже в коридор невозможно вытащить!

— Иногда есть вопросы поважнее бизнеса.

— Это не просто бизнес, Бадрид, — лицо доктора мрачнеет. Становится суровым.

— Вы можете потерять все. Все, понимаешь? Положение, власть, репутацию, в конце концов! Сейчас как никогда вам нужно собраться и действовать на максимуме возможностей! А тебя нет! И ты никого не желаешь слушать!

— Не лезь не в свои вопросы, Тимур. Ты мне друг. Но это мое дело.

— Твое. Конечно твое, кто же спорит! Но, может, друзья для того и нужны, чтобы иногда говорить о том, чего не желаешь слышать? И вся эта ситуация… В принципе… Ты ведь сам все понимаешь. Это скандал, Бадрид! Я-то молчу. Но и у стен есть глаза и уши. Если узнают, из-за чего Багиров плюнул на свое дело…

— Я сказал. Не лезь…

Его лицо превращается в жесткую маску.

Жилы на шее надуваются.

Даже мне понятно.

Еще одно слово, и доктору сильно не поздоровится!

И он понимает.

Молча кивает и просто уходит.

А мне страшно. Страшно оставаться вот с таким Бадридом наедине.

Особенно учитывая, что я нарушила его волю. Правила. Пыталась сбежать! Мне ли не знать, что Багиров ничего не забывает и не прощает?

А еще… Еще все это просто не укладывается в голове!

Он не спал неделю? Я провалялась в беспамятстве так долго? И правда? Правда не отходил от моей постели?

Нет! Это нереально! Понятно, что имел в виду этот доктор.

Я выкуп. Ради любой женщины, даже жены мужчина не бросит семейное дело. Тем более, когда там проблемы.

А то, что он так носился именно со мной…

Это и правда. Хуже, чем скандал! И дело даже не во мне. А в том, какое положение я занимаю. В его жизни. И теперь уже в обществе!

Я не дышу.

Смотрю в черные, пронзающие меня насквозь глаза.

Ловлю каждую новую морщинку у глаз и вокруг рта. Каждый залом на его красивом мужественном лице.

Словно не неделя, а несколько лет прошли.

И все же сердце замирает.

Возможно, эта комната на женское половине не означает ровным счетом ничего. Быть может, это только для доктора. Не афишировать, кого ему приходится лечить. Иначе он мог бы и не согласиться.

Что мне сулят сейчас черные омуты?

Бадрид молчит.

Только вижу, как крепко сжаты челюсти.

Как раздуваются жилы на его шее.

Как бешено бьется вена на виске.

Я пришла в себя.

Опасность больше не угрожает моей жизни.

И вот сейчас…

Кто знает, какое наказание он способен на меня обрушить?!

Бадрид Багиров способен устроить настоящий ад! Армагеддон!

Но он молчит.

Только все так же держит за руку.

Так же нанизывает меня на свой прожигающий взгляд, как на гарпун.

И только его грудь ходит ходуном. Выдавая бешеный накал эмоций. Которых никогда не прочтешь по всегда почти бесстрастному лицу.

— Мари…

Его голос звучит рвано. Надтреснуто.

Рука сжимает мои руки так сильно, что по всему телу проходит разряд тока.

И время будто останавливается.

Вот так.

Пока молчание.

Глаза в глаза.

И словно сметается все прошлое.

Все кажется наносным.

Статус. Традиции. Все зло, что произошло между нами.

Но это миг.

Один пропущенный удар сердца.

Реальность не может замереть. И все, что между нами, не сотрется!

— Мне нужно в душ.

Поспешно бормочу, отводя глаза.

Непростительно. Перебиваю. Говорю о своих потребностях.

Но сейчас я пользуюсь положением.

Слишком душно. Слишком большой накал. Безумный жар, что раскалил воздух и всю комнату до предела. Я хочу сбежать. Мне нужно выбраться. Вырваться из капкана его глаз!

— Конечно, — на удивление, Бадрид только кивает.

И тут же подхватывает на руки.

Бережно.

Нежно.

Как фарфоровую статуэтку.

И я задыхаюсь от его близости.

От того, как рвано бьется сердце под раскаленной кожей его мощной груди.

Как лихорадочно мечется его взгляд по моему лицу. Как бережно и крепко сжимают его руки.

Голова кружится!

Но…

— Я сама, — упираюсь в его грудь обеими руками, когда Бадрид заносит меня в ванную комнату. Опускает на ноги, прикасаясь к ночной сорочке.

Только теперь замечаю, что на мне.

Белоснежный чистейший шелк.

— Сама. Одна. Прошу…

Это странно. Все странно.

Он что? Всерьез собирается меня мыть?

Нет.

Сейчас это выше моих сил.

Даже думать об этом! Переварить такие разительные перемены! И уж тем более, я не выдержу. Его взгляда. Его прикосновений к моему обнаженному телу!

Я и душ этот выдумала, чтобы запереться от него. Побыть одной. Глотнуть воздуха!

Хотя тело свое я ощущаю очень свежим. От кожи исходит легкий аромат лилий и роз. Значит, меня кто-то мыл!

— Пожалуйста, Бадрид. Прошу…

— Ты уверена?

Его взгляд пронзает так, что подгибаются ноги.

Он откручивает краны, не отводя взгляда от меня. Регулирует тепло воды. Продолжая придерживать меня за талию.

— Я позову кого-то из девушек, чтобы помочь, — и снова буравит. Буравит меня своим сумасшедшим взглядом. Прожигает до костей!

— Нет!

Выдыхаю слишком поспешно.

Ничего не понимаю.

Я в шоке. В полной растерянности.

Прежде Бадрид и нескольких слов со мной не сказал.

После вел себя так, будто я пустое место.

А теперь…

Теперь заботится?

Хочет позвать прислугу, чтобы мне помогли помыться?

Нет.

Все это кажется странным сном. Дикостью. Бредом.

Но в любом случае меньше всего мне хочется, чтобы кто-то из тех девушек, что меня так ненавидят, помогал мне мыться!

— Я сама. Пожалуйста… Бадрид…

Черт! Не могу удержаться! Обращаюсь к нему по имени!

А ведь как должна? Господин!

И даже слабость вряд ли оправдает в его глазах такую вольность! Багиров слишком трепетно относится к таким вещам!

— Хорошо, — кивает, сильнее сжав челюсть.

В глазах на миг появляется дикая вспышка. Молния.

— Я буду за дверью. Если почувствуешь, что тебе трудно, просто позови. Вот полотенца.

Вытаскивает из шкафчика два огромных махровых полотенца. Оставляет на тумбочке у раковины.

Чудеса! Он даже знает, где они находятся? Здесь, не в его комнате?

И выходит. Реально, просто кивает и выходит!

А я прислоняюсь к кафелю. Опираюсь на стену руками, немигающим взглядом глядя в широкую спину, которая скрывается за дверью.

Ничего не могу понять!

Мир кружится перед глазами вместе со стенами ванной.

И правда с трудом удерживаюсь на ногах, даже слегка покачнувшись.

И ледяная вода, которой плещу в лицо, не приводит в чувство!

Что случилось за это время? Мир сошел с ума?

Отбрасываю мысли.

Пытаться понять Бадрида слишком неблагодарное дело. Мне однажды уже показалось, что я его понимаю, чувствую его чувства!

С наслаждением потягиваюсь, выгибая затекшее тело, минут пять просто постояв под приятными струями теплой воды. Давно не позволяла себе эту роскошь. Никуда не спешить. И просто с наслаждением помыться.

Намыливаю голову ароматным шампунем. Стону от наслаждения, растирая тело мочалкой с пахнущим розами гелем.

Все тело начинает покалывать. Будто маленькие иголочки впиваются в кожу. Будоражат. Заставляют тело оживать.

Понимаю, что это тот самый запах.

Тот, который исходит от моей кожи. Значит, меня мыли именно этими средствами?

Выходить не хочется. Так и осталась бы здесь.

По крайней мере, хотя бы до тех пор, пока Бадрид не вспомнит о своих важных делах и не уйдет из этой спальни, оставив меня одну. Находиться с ним рядом слишком непросто.

Зажмуриваюсь, в очередной раз становясь с головой под струи воды.

И вскрикиваю, приоткрыв глаза.

Он здесь.

Совсем рядом.

Тяжело дышит. Ноздри раздуваются, как бешеные.

Вот сейчас по-настоящему пронзает. Испепеляет диким обжигающим взглядом.

Словно не смотрит.

А касается.

Обжигает.

Обхватывает все мое тело еще сильнее, чем упругие струи воды.

47 Глава 47

— Я же просила, — выдыхаю, задыхаясь. Почти захлебываясь водой. И его дикой энергетикой, что вонзается во все внутренности.

— Просила…

Боже! Что я несу! Разве я имею право просить?

— Ты слишком долго, Мари. Я должен был убедиться, что все в порядке.

Рвано чеканит хриплым голосом.

И каждый звук не иголкой. Ножами. Вонзается прямо под кожу!

— Я выйду. Не будь долго, — выдыхает сквозь сжатые челюсти.

А сам не шевелится. Так и продолжает стоять, пронзая меня совсем почерневшими глазами.

И воздух становится раскаленным. Тяжелым. Искрящим током.

Я даже пошевелиться боюсь. Кажется, что этот воздух меня сейчас ударит. Обрушится на меня похлеще самых сильных струй воды!

Его взгляд скользит ниже.

Останавливается на губах, оставляя ожоги.

Жадно впивается в шею.

Обволакивает грудь, заставляя почувствовать, как полушария сжимаются.

Эти глаза способны прикасаться даже на расстоянии! И, кажется, могут вышить дух! Сломать. Убить. Заморозить или испечь жаром. Заставить взлететь, подняться в воздух.

Скрип зубов, и он снова выходит.

Аккуратно прикрывает дверь, но для меня этот тихий звук звучит грохотом.

Меня трясет.

Колотит.

Ноги подгибаются.

И даже тепло воды не помогает. Кажется, еще немного, и я застучу зубами!

Это слабость. Просто слабость. Тело не двигалось целую неделю! Вот поэтому сейчас так и трясет. Каждая клеточка пульсирует. Кровь гудит в висках.

Слабость и его взгляд. Дьявольский. Нереальный.

Но я выдержу. Я. Обязательно! Выдержу!

Или снова попытаюсь сбежать…

Ту блондинку он тоже нес на руках до ванной? Мыл? Растирал ее тело своими крепкими, и, оказывается, умеющими быть такими нежными, руками?

Так же жадно смотрел? Так же дико, будто изголодавшийся, вдыхал воздух у ее волос? Ее запах?

Я не знала. Не представляла, что Бадрид на такое способен.

В нем смешана ярость и нежность. Дикая смесь. Взрывоопасная. Убийственная.

Но…

Раз он ведет сейчас себя так, со мной, значит, у него есть такой опыт?

Заставляю себя закончить и выйти. Хоть сейчас я в гораздо большем раздрае, чем когда сбежала от него в душ. Но задерживаться опасно. Меньше всего мне хочется, чтобы Бадрид снова зашел сюда! И… Смотрел…. Смотрел на меня… На обнаженную. Распахнутую… Этим дьявольским взглядом!

И замираю, еда выйдя.

Потому что он и правда ждет за дверью.

Стоит, не шевелясь. Широко расставив длинные ноги и так же сжав челюсти.

Вот так, просто ожидая, когда я выйду! Бадрид Багиров! Тот, у которого каждая минута на вес золота!

Теперь я даже готова поверить в невозможное! В то, что он и правда не отходил от моей постели. Хотя это и полнейший бред!

— Лучше не делать этого пока без помощи, — хрипло произносит, снова подхватывая меня на руки.

— Доктор прописал постельный режим. Пока не наберешься сил, постарайся не подниматься с постели.

А у меня больше нет сил сопротивляться. И пытаться что-нибудь понять.

Я просто расслабляюсь в его руках. Пока он на удивление нежно не укладывает меня в постель.

Хотя его дикий, озверевший взгляд так не вяжется сейчас с нежностью…

В дверь стучат.

Незнакомая девушка, после разрешения Бадрида, вкатывает в комнату тележку с едой. Доставляет до постели. Не поднимая глаз. Не глядя ни на меня, ни на Бадрида. И тут же выходит, так и держа голову опущенной.

— Новая девушка?

Странно. Зачем ему нанимать еще больше прислуги?

— Все прежние служанки этого дома уволены. Вернее, я их перенаправил в другой дом. Очень далеко. За границей. На острове. Мы обязательно когда-нибудь там побываем. Там замечательно. Океан со всех сторон. И практически полная уединенность. Доступ только на серьезном судне или по воздуху. И ни одного другого дома. Только мой.

Почему?

Хочется спросить, но Бадрид резко обрывает все мои мысленные вопросы.

— Все разговоры после, Мари. Когда ты окрепнешь. А сейчас ешь. Тебе нужно набираться сил и отдыхать.

Киваю. Я и без того нарушила все правила.

Тянусь дрожащими руками за едой, стараясь не смотреть на него.

Слишком сложно. Слишком тяжело. Невыносимо!

А еще…

От запаха еды во мне вдруг просыпается неимоверный голод!

Такой, что даже неприлично урчит в животе!

— Вот здесь уже не позволю, — рука Бадрида перехватывает тарелку.

— Хватит на сегодня нагрузок. Я сам.

Пытаюсь приподняться. Взбить подушки, чтобы сесть.

Но и здесь не дает. Перехватывает. Укладывает подушки к изголовью так, чтобы было удобно.

Одной рукой приподымает меня, как перышко, устраивая на подушках.

— Но…

— Я покормлю тебя, Мари.

Его голос звучит жестко. Как приказ. Такой, что заставляет умолкнуть и подчиняет. Порабощает. Сразу указывает, кто здесь хозяин.

— Для меня главное знать, что с тобой все в порядке. Я не хочу, чтобы ты снова потеряла силы.

Смягчается. Скользит бархатом. Нежнейшим шелком. Ласкает даже кожу этим голосом.

Раскачивает меня этими перепадами, как на американских горках.

Разве не понимает?

Все это вызывает гораздо больше напряжения, чем простая еда!

Но спорить бесполезно. Он и правда. Просто кормит меня. Подавая прямо в губы маленькие кусочки, которые легко проглотить, даже не жуя.

А я чувствую себя маленьким ребенком.

Даже в родительском доме вряд ли со мной обращались с таким трепетом.

Хочется зарыть головой в подушку и расплакаться. Глаза сами по себе начинают печь!

Но я помню.

Гром обязательно грянет!

Это лишь секунда.

Странная секунда отсрочки страшной бури!

Я полностью убита. Разметана. Шокирована окончательно.

Доедаю все, чем кормит меня Бадрид. До капли выпиваю свежевыжатый сок, пока он поддерживает мою голову, зарываясь руками с волосы.

Бессильно откидываюсь на подушки.

— Нигде не болит? Мари? Ты правда чувствуешь себя хорошо? Только слабость?

Он наклоняется к моему лицу слишком близко. Так, что почти касается моих губ своими. Опаляет дыханием. Проникает внутрь. Под самую кожу. Зарывается обеими руками мне в волосы.

И смотри… Боже! Он смотрит так, будто от моего ответа зависит вся его жизнь!

И от этих глаз вся кожа покрывается ледяными пупырышками.

— Да, — выдыхаю еде слышно. Бессильно.

Чувствуя, как мои губы, раскрываясь, задевают его.

Заставляя сердце забиться так сильно… Что, кажется, этот стук сейчас просто поднимет меня над простынями!

— Правда. Все хорошо. Просто… Просто слабость.

И голова кружится. Боже! Как же безумно она кружится!

— Тогда спи, Мари. Спи.

Проводит по моим губам, а после по векам руками.

Так легко, как будто лепестками цветка. Или крыльями бабочки. И я просто отключаюсь. Чувствуя, как глаза закрываются. Словно подчиняясь его неумолимому приказу…

48 Глава 48

Бадрид.

Все это время я был рядом. Не отходил.

Гладил по волосам. По щекам. По губам.

И да, черт возьми!

Даже тогда! Когда Мари была в беспамятстве! Я хотел! Безумно, до одури я хотел ее губы!

Впиваться в них. Вгрызаться. Выпивать ее вкус, как самый сладостный нектар!

Я будто одичал. Превратился в безумного зверя.

Который готов рычать на всех, кто оказывается рядом. Загрызть за свою добычу! За свое сокровище, что должно быть бережно, надежно спрятано от всех!

Скрипел зубами и только сжимал челюсти, позволяя кому-то чужому к ней прикасаться!

Даже Авдееву. Пусть и понимая, что он врач. Что у него своя женщина. Что это необходимость!

А все равно. Даже на него наброситься был готов, когда он брал ее руку в свою. Отсчитывал пульс. Брал анализы.

Жадно смотрел, как делают приходящие медсестры массаж.

А после сам научился. Разминал ее тело своими руками. Кто сделает лучше, чем я?

И я. Я ее мыл.

Относил на руках в ванную.

Бережно натирал кожу, подставляя тело под струи воды.

А она…

Она в руках, как тряпичная кукла!

Каждый раз я надеялся на чудо!

Целовал.

Ее плечи. Ее руки. Ее волосы.

Шептал. Говорил. Орал.

И хотелось выть. Потому что чудо не свершалось!

Она так и оставалась такой же неживой. Такой же, будто тряпичной куклой в моих руках!

А теперь…

Теперь все слова забились куда-то в глотку. Встали там острым колючим комом.

И мне дико.

Дико понимать, что не могу прикоснуться. Не могу, как прежде, свободно вдыхать ее запах. Такой одуренный. Такой единственный. Такой манящий и сводящий с ума!

Черт!

Она моя!

Моя Мари!

Моя во всех смыслах!

Принадлежащая мне до кончиков ногтей!

Тогда почему теперь, когда она очнулась, все вдруг стало иначе?

Ее первый взгляд.

Как она отшатнулась.

Почему?

Почему в ее глазах столько страха и недоверия?

Я хотел бы обнять.

Прижать к себе так, чтобы ее сердце забилось у меня под ребрами.

Зацеловать. Зацеловать ее всю. Каждый миллиметр кожи! Губы. Глаза!

Но…

Ее взгляд

Он будто ставит между нами барьеры.

Невидимую. Прозрачную. Но до безумия толстую стену.

А я хочу ее.

До одури.

До боли в каждой мышце.

Быть в ней.

Прижать к себе.

Не секс. Нет.

Это большее.

Это такое, что выворачивает каждый нерв наизнанку. Вырывает мясо, отдирая его от костей.

Моя. Моя. Моя.

Но почему такая чужая?

Моя Мари…

И сейчас. Я еще больше чувствую бессилие.

Мне словно со всего размаху ударили под дых.

Но ничего. Главное, что она очнулась. Здорова. Скоро придет в себя, тут я уже верю Авдееву.

Может, он и прав.

Мне нужно отдохнуть. Набраться сил.

От недели без сна мне будто стекла в глаза насыпали.

Наверное, плохо вижу. Поэтому и не пойму ее взгляда.

Когда он спросил, кто она мне, все внутри перевернулось.

В тот же день приказал приготовить комнату на женской половине. Убрать подальше всю прислугу, которая знала о Мари. Приказал Ирме набрать новых людей.

А этих… Этих специально отправил на остров. Просто так уволить было бы слишком проблематично.

У людей языки длинные. У черни особенно.

И пусть они болтают где-то на рынках, где люди нашего уровня их не услышат.

Никто. Никто не должен знать, что Мари была среди них!

Она спала.

И я видел. Я видел в ее чертах Ангела.

Чистую. Невинную.

Нет!

Она будто не из той семьи! Совсем другая!

И я…

Я должен ее уберечь, когда очнется!

Не знаю, как.

Но Мари не заслужила всего этого.

Не заслужила быть просто выкупом. Расплачиваться за чужие грехи и разнузданность.

Я сделал ей больно?

Да.

Как только можно сделать больно женщине.

Но сейчас у меня и самого сердце обливается кровью, когда думаю о том, через какую боль ей пришлось пройти! Особенно тогда. В ту первую ночь, когда я словно обезумел от ярости!

Она не заслуживает этого.

И я… Я должен хоть как-то постараться все исправить!

Лишь бы только она не была такой чужой!

И этот страх… Он должен стереться из ее глаз! Я! Я должен его стереть! И обязательно сотру!

— Мари…

Шепчу, глядя ее лицо. Кожа будто светится изнутри.

— Теперь все будет по-другому. Я сделаю все, что в моих силах. Сделаю. Для тебя!

— Я люблю тебя, Мари, — наклоняюсь к самым губам, касаясь их.

Зарываюсь руками в густые волосы, который привык за это время ласкать. Расчесывать. Гладить.

Чувствую, как сердце выскакивает от нового, будоражащего чувства.

Люблю.

Это странное слово. Дикое. Безумное.

Оно вырывается безотчетно. Без моей воли. Само по себе.

И внутри что-то замирает, когда оно звучит.

Странно.

Будто шкребет где-то внутри. В самом сердце.

— Люблю, — выдыхает она, спящая.

Обжигая мне не губы. Самое нутро.

Пусть не сказала этого с раскрытыми глазами.

Но… Так ведь значит гораздо больше, да?

А остальное мы решим!

И вот теперь меня мотает. Словно совсем пьяного. Ноги подкашиваются сами, хоть собирался быть рядом с ней. На хрен мне отдых? Это она. Она должна отдыхать!

Но… Может, в словах Авдеева и есть доля истины.

Пока она спит, я позволяю и себе расслабиться.

Впереди слишком много дел.

Мари

Я просыпаюсь, когда за окнами уже сияет закат. Или рассвет. Трудно сказать, счет времени совсем потерян.

Он не ушел.

Мои руки по-прежнему сжаты в его.

Пораженно смотрю на Бадрида, который спит.

Прямо так. У моей постели. Держа мои руки в своих. На полу, уронив голову на простыню.

Он будто чувствует мой взгляд.

Тут же дергается. Поднимается.

Наклоняется прямо над моим лицом.

— Я хочу знать, Мари, — обхватывает двумя пальцами мой подбородок. Наклоняется так низко, что его глаза пронзают меня насквозь. Самую душу прожигают.

— Хочу знать. Как ты оказалась верхом. Зачем оседлала Гедеона?

Я сжимаюсь в комок.

Ну вот. Час расплаты. Он неминуемо должен был настать! И я знала. В глубине души знала. Даже несмотря на всю его нежность.

— Почему, Мари???

Его глаза лихорадочно блестят.

Нельзя не ответить.

— Потому что быть чьей-то вещью невозможно. Это слишком. Даже твоей, Бадрид. Особенно твоей.

Не отвожу взгляда. Смотрю на него с вызовом. В конце концов, мне больше нечего терять. Падать ниже уже некуда. Накажет? Пусть! А лучше убьет или вышвырнет. Я больше не боюсь его ярости! Не боюсь!

— Ты хотела сбежать?

Его голос звучит вкрадчиво. Обманчиво мягко.

Но пальцы крепче захватывают мой подбородок. Не давая отвернуться. Насаждая свою власть.

— Да. Я хотела, Бадрид. Хотела сбежать!

Черт, я устала бояться! Просто устала!

— Кто тебе помогал? К кому ты должна была отправиться?

— Никто.

— Я ведь выясню все, Мари. Прочешу каждый кустик. Каждого человека из всех, с кем ты могла общаться. Молодая женщина не могла бежать в никуда. Ты должна понимать. И понимала. Что просто пропадешь одна. Без помощи.

— Я не думала об этом, — пожимаю плечами.

— Просто не думала, Бадрид. Как ты не понимаешь? Такая участь хуже смерти.

— Значит, теперь ты предпочла бы смерть?

— Да, — все же отворачиваюсь, преодолевая захват его рук. Внутри холодеет.

Права ли я? Опять поддалась эмоциям.

Бадрид Багиров тот человек, который вполне может исполнить это мое необдуманно высказанное желание! Или устроить мне пекло, которое окажется в тысячу раз хуже смерти!

— Я… Я не думала тогда об этом.

Теперь сама поворачиваю голову. Снова смело смотрю ему в глаза.

Не знаю, откуда во мне берутся эти силы. Эта дерзость.

Наверное, я просто устала. Устала быть в этом положении. Устала бояться того, что будет завтра. Этот страх слишком долго висел надо мной Дамокловым мечом. Если Бадрид и решит совершить со мной какую-то дикость, пусть делает. Обманываться ложными надеждами я больше не хочу. В этом Ирма была все-таки права. Хоть и резанула слишком жестко. Прямо по сердцу. По живому.

— Ты сама пришла в мой дом, Мари. Сама.

Его лицо искажается так, будто я его сейчас ударила. Резанула не хуже, чем Ирма, когда позволила мне увидеть ту жуткую картину, что до сих пор так и стоит у меня перед глазами. Даже крики той блондинки прямо сейчас взрываются в голове.

Впрочем, я уже поняла. Я вряд ли способна правильно читать чувства этого человека. Вполне возможно, что это просто ярость.

— Да, Бадрид. Сама. Но разве я хотела такой участи? Я просто спасала семью!

— Значит, ты не думала о последствиях, — его лицо снова становится ледяной маской. Глаза ничего не выражают.

И только пальцы странно проводят по моим губам.

Не сминая, как раньше.

С какой-то дикой нежностью.

— Не думала.

— Когда пришла ко мне и когда решила бежать без оглядки, вскочив на Гедеона? Это очень плохо, Мари. Запомни. Всегда. Всегда. Прежде чем ты что-то скажешь или сделаешь, ты должна думать о последствиях. Каждый твой шаг даст результат. Ты должна об этом помнить. Ведь обратных дорог не бывает, Мари. Не всегда удается исправить бездумный поступок. Бездумное слово не вернется назад. Запомни это. Хорошо это запомни, девочка.

— Да, — не отводя от меня глаз, отвечает на вызов уже давно разрывающегося телефона.

Правда, звонок я осознаю только сейчас.

Под его взглядом мы оба словно бы под куполом. А весь мир где-то там. За его границей.

Вздрагиваю, слыша крик из трубки. Становится реально страшно.

— Бадрид! Твою мать, мы с Арманом уже решили, что ты там умер! Штурмом уже собрались твою крепость брать! И взяли бы, если б смогли отсюда выбраться! Больше половины наших людей убили! Мы не справляемся! Арман ранен! Ты нужен здесь! Со своими людьми! Срочно! Вчера! Неделю назад! Со всеми людьми, Бадрид!

— Хорошо, Давид. Я сейчас буду.

У меня внутри все сжимается.

Но он остается холодным. Спокойным. Я бы даже сказала, ледяным. Как айсберг!

Ну, как его понять? Это невозможно.

— Мы поговорим, Мари. Я вернусь, и мы обязательно обо всем поговорим, — проводит по моим щекам рукой. Будто успокаивая.

А чего мне ждать от этого разговора?

— Только не бойся. Не бойся меня, слышишь? И не делай больше глупостей, Мари! Вот номер. Мой. Личный. Напрямую. Если что-нибудь понадобиться или тебе станет плохо, сразу со мной связывайся. Мобильный тебе принесут. Нам есть о чем поговорить. И разговор будет долгим. Но помни. Всегда помни, Мари. Ни в одном месте ты не будешь в такой безопасности, как здесь. Пока я рядом. Ни на шаг из дома. Поняла?

— Да, — киваю, даже почти усмехаясь.

На второй побег у меня уже все равно не хватило бы сил.

Да и Бадрид прав. Куда мне бежать? Некуда. Меня нигде не ждут.

— Вот и хорошо. Я вернусь. Скоро вернусь, Мари. И… Ни о чем не тревожься. Прислуга знает, что ты в этом доме гостья. Смело отдавай приказы и говори обо всем, что тебе нужно.

Он выходит, а я сажусь на постели, обхватывая руками колени.

Гостья? Я не ослышалась? Он поэтому сменил всю прислугу? Чтобы никто не знал?

Нам и правда очень нужно поговорить. Потому что я уже совсем ничего не понимаю!

49 Глава 49

Бадрид приезжает поздно. Когда я уже проваливаюсь в беспокойный сон.

Весь день не находила себе места.

У них явно происходит что-то страшное!

Но разве можно поколебать или пошатнуть империю Багировых?

Вздрагиваю, когда чувствую, как его горячее тело прижимается к моему.

Уверенной рукой впечатывает меня спиной в свою грудь.

От него исходит странный запах. Запах гари. Резкий. Жженой кожи, подпаленных волос.

— Не дрожи, Мари, — хрипло шепчет мне на ухо Бадрид, шумно вдыхая воздух у моих волос. Будто выпивая. — Ничего не будет. Спи. Мне надо. Мне просто так надо чувствовать тебя!

Его рука обхватывает мой живот. Прижимает еще сильнее. Так, что даже сквозь сорочку, я чувствую жар его кожи. Мускулы, что перекатываются на крепкой груди.

Замираю.

А он просто трется.

О мои волосы. О шею. Губами. Немного колкой щетиной. Трется и так жадно, так судорожно вдыхает запах.

— Не могу без тебя, — шепчет в волосы. — Не могу далеко. С ума схожу.

Но, когда я просыпаюсь, его уже нет.

Подумала бы, что просто сон.

Если бы не примятая подушка с рядом. И не запах гари. Такой сильный, как будто в этой комнате что-то сожгли.

Но… К нему примешивается еще один.

Нежный. Будоражащий… Такой дурманный…

Распахиваю глаза и сама себе не верю.

Все комната просто утопает в цветах!

Розы. Они везде!

Множество огромных ваз на полу. Маленьких с мелкими бутонами на тумбочках, подоконнике и даже на верху шкафов.

Весь пол будто ковром, усыпан лепестками. И даже постель.

Разноцветные лепестки падают тяжелым каскадом на пол, когда чуть тяну на себя тонкое одеяло.

А запах… Запах пропитывает всю комнату! Такой густой, что его, кажется, можно зачерпнуть ладонями, и пить!

Но…

О, Боже! Это еще не все!

Как завороженная, подхожу к стене у окна. Срываю покрывало. И замираю.

Это правда.

Мольберт. Чистый мольберт на подставке, а рядом все, что нужно для рисования! И даже больше. Больше того, что мне нужно. Уголь, краски, множество кистей.

А на тумбочке рядом мои наброски. Маленькие картинки, стопка чуть затертых оттисненных золотистой полоской листков. Там почти совсем ничего. Так, легкие движения карандаша.

А под ними…

Под ними мой дневник, перетянутый резинкой-лентой.

Сердце замирает, а после пускается вскачь.

Я мечусь по комнате.

Распахиваю шкафы.

Даже стону от радости. Здесь все мои вещи. Самые любимые. Одежда. Мелочи. Шкатулки с украшениями. Даже заколки для волос и расчески. И огромный пушистый кот, которого мне подарили в двенадцать и с которым я целый год не расставалась. Таскала везде за собой и даже спать ложилась, крепко его обнимая. Хоть мама и запрещала. Пыталась забрать его, когда я уже спала. Но я просыпалась при первой же попытке вытащить его у меня из рук. И прижимала к себе еще крепче. В конце концов она сдавалась.

Дом.

Потерянный дом.

Все то, что так дорого сердцу. Такое родное.

Сердце щемит.

Из глаз сами по себе брызгают слезы.

Перебираю руками платья, одежду. Здесь все. Даже запах родной. Запах дома. Детства. Безмятежности и мечтаний!

И задыхаюсь.

Кто не терял свою жизнь, свой дом, свою историю, не прощался с ними навсегда, выдирая с мясом, тот никогда не поймет этих горячих, обжигающих слез.

Вздрагиваю, когда чувствую, как меня накрывают крепкие руки.

А я даже не услышала, как кто-то вошел в комнату.

И улыбка сразу сползает с лица, когда разворачиваюсь. Смотрю в лицо Бадрида.

Сейчас он совсем другой. Не такой, как в последние разы.

На нем идеально отглаженная одежда, а лицо больше не кажется таким постаревшим и уставшим.

Оно снова спокойно. Каменно спокойно.

Только между бровей залегла тяжелая складка. Легкая седина серебрит виски. И… На идеально лежащих волосах видны следы огня. Едва-едва. Значит запах гари имел под собой правда очень серьезные причины.

— Ты не так начали, Мари.

И только его глаза. Дикие. Почти безумные. Лихорадочно мечущиеся по моему лицу срывают каменную маску.

— Все вышло не так. С самого начала. Но историю не изменить, Мари. Даже если я выгрызу себе вены. Я хочу, чтобы ты была счастлива. Чтоб перестала так шарахаться, когда я прикасаюсь к тебе. Изменить прошлое не в моих силах, Мари. Я отдал бы всю свою кровь, если бы это было возможно. Я не прошу прощения. Это было бы слишком абсурдно. Но я прошу тебя, Мари. Прошу. Дай нам шанс.

О, Боже.

Снова не верю собственным глазам!

Он…

Он опускается на колени.

Обхватывает руками мои бедра.

Прижимается подбородком к животу.

И эти его глаза.

В них столько боли. Раскаяния. Дикой боли.

В них больше. Стократно больше, чем в любом из слов.

— Я люблю тебя, Мари, — рвано, с хрипом выдает эти безумные слова.

— Люблю. Впервые в жизни я говорю это слово. Впервые чувствую такое… В тебе. В тебе вся твоя жизнь. И ничего не важно. Гордость. Честь семьи. Вся наша империя, выстроенная годами. Когда я чуть тебя не потерял, то понял. Все это песок. Пыль. Мишура. Я не думал, что способен на чувства. Считал это уделом слабаков. Но… Ты будто вдохнула мне под ребра другое сердце. Новое. Колотящееся там, внутри. Тобой. Твоим светом. Твоим запахом. Твоими губами и твоим именем. Я вырывал тебя. Тебя и это новое сердце из груди. Вырывал, как мог. Но это сильнее. Сильнее всего, что существует в мире!

— Когда ты лежала там, на земле. Такая бледная. Такая хрупкая. Без чувств… Мари, я десять раз душу дьяволу готов был продать ради того, чтобы ты вернулась! Чтобы жила! И я клянусь тебе. Я не исправлю прошлого. Но сделаю все. Все, что в моих силах и больше. Чтобы смыть это прошлое настоящим. Другим. Тем, в котором будет свет и счастье. Просто поверь мне. Просто найди в своем сердце немного света. Немного места для нас. Я знаю. Знаю, что все там выжег. Знаю, какую боль тебе причинил. Но прошу. Просто. Дай нам. Еще один шанс. Шанс начать все заново, Мари!

А я слушаю и не верю.

По щекам струятся слезы.

И хочется.

Так хочется поверить! Поддаться его словам! Тому, что горит сейчас пламенем в его глазах! Зарыться руками в его густые черные волосы!

Но…

Он прав.

Эти слова опоздали. Кажется, на целую жизнь. На целую вечность.

Он думает, что выжег мое сердце?

Нееееет!

Тогда бы оно перестало чувствовать. Забыло бы.

Но я помню. Помню. И в каждом ударе моего сердца по-прежнему отбивается боль.

И вот сейчас мне страшно. Страшнее, чем за все время, что я пробыла в этом доме!

Ведь… Поверить сейчас его словам означает отдать в его руки свое сердце! Полностью. Безоговорочно. Полутонов не выйдет. Полутона могли быть раньше, но теперь…

То, о чем он просит, это слишком много.

Наверное, я смогла бы. Раньше. Тогда. В той прошлой жизни, когда Бадрид просто приходил в наш дом. Когда мое невинное, неискушенное, наивное сердце так трепетало, при одном взгляде на него!

Но он обжег. Обжег так сильно, что внутри, не снаружи, до сих пор еще запах гари. И больно с каждым ударом. С каждым вдохом. С каждым взглядом на него.

— Мне нужно идти, Мари.

Поднимается.

Притягивает меня к себе, судорожно замирая. Почти касается губами моих. Почти заставляет утонуть в том, что читаю в его взгляде.

Почти.

Но мои руки висят, словно плети. И внутри все как будто окаменело.

— А тебе нужно время.

Коротко целует в висок. Едва касаясь скользит по коже губами.

И я знаю. Я чувствую, сколько всего в этом легком, почти незаметном прикосновении…

Так и остаюсь стоять на том же месте. Даже когда дверь за ним захлопывается. Даже после этого. Не замечая времени.

50 Глава 50

Мне нечем заняться в этом доме. Да и из комнаты выходить не хочется.

Весь день я просто рисую, чтобы хоть чем-то занять руки.

Но в сердце и на душе полный раздрай.

И…

Что он предложил?

Когда я была выкупом, но верила в его любовь, все было понятно. Трудно, но хотя бы ясно. А теперь? Кто я теперь? На что имею право?

А еще…

Еще я дико волнуюсь за него.

Ведь там война. Самая настоящая. Я это поняла.

И сердце рвется.

Потому что я волнуюсь именно о нем.

Не как выкуп. Его вещь. Которая переживает о том, что с ней будет, если сменится власть и придет новый хозяин.

Нет. О Бадриде. О мужчине. О человеке.

Как кто?

Как его женщина?

С замиранием сердца прислушиваюсь ко всем шагам. Жду его. Жду. Как беспокоящаяся жена о своем мужчине…

После его слов так легко забыться!

Но забываться нельзя! Ведь это меня просто убьет!

Бадрид.

Я не ожидал увидеть на границе пекло.

Только сжал челюсть, глядя на то, какую здесь развернули войну.

Не подковерную. Нет. Самую настоящую. С реальной стрельбой. И трупами, что усеяли землю.

— Ты охренел, — рывок, и меня валит на землю.

Не глядя, хватаю горло и уже почти чувствую. Как хрустят в кулаке шейные позвонки.

И только повернувшись на хрип, вижу перед собой перепачканное землей и гарью лицо Давида.

— Прости, брат, — разжимаю кулак, встряхивая руку.

Дурак. Просто молодой дурак. А если бы сжал крепче? Так, что он не успел бы ничего сказать?

— В такое время нельзя подкрадываться сзади. И уж тем более, дергать вниз. Думай, мать твою! Прибить же мог!

- В такое время нельзя, Бадрид, как ты привык, с распрямленной спиной и гордо поднятой головой стоять. Тут у нас. Знаешь ли, пули. Прошьют насквозь и не заметишь.

— Арман где? Ранение серьезно?

Отряхиваю землю с рукава. Многому еще ему учиться надо. Многому. Например, тому, что надо гордо распрямлять плечи. Чтоб все шакалы видели, что пришел хозяин.

Тогда они поджимают хвосты и разбегаются. Тогда даже пули тебя бояться начинают.

Согласен. В Давиде говорит здравомыслие и инстинкт самосохранения. Но когда-нибудь он научится, что есть нечто большее. Намного большее. Такое, что обычной логике не поддается. Стоит над ней. Но это надо дорасти. Почувствовать.

Поднимаюсь во весь рост.

Тяну за собой за руку младшего брата.

— Ты среагируешь. Не надо дергаться. На пулю среагируешь всегда. Ее чуять надо. Но твои люди видеть должны, что ты здесь. Не падаешь и не прячешься. И чужие. Чужие тоже должны видеть.

— Ага, и стать мишенью? Тогда палить еще жестче начнут.

— Нет, Давид. Не начнут. Чужие. Они обосрутся, когда увидят того, кому не страшно. А вот свои да. Свои начнут. Потому что в тебе их поддержка. Это, считай. Уже половина победы. Где Арман?

— В палатке за раздорожьем. Там лес. Только, Бадрид. Что-то твоих людей я не вижу

— Вон, — машу рукой, указывая на отряд. — И заметь, тоже не прячутся.

— Лучших нет, Бадрид. Или я слепой по-твоему? Где Стрелок? Где твои золотые люди? И Ризван? Те, которые голыми руками сотню легко положить могут?

— Не причитай, Давид. Этих людей хватит. Разберемся. Быстро упырей выбьем и свой груз отобьем. Ты про Армана лучше скажи. Серьезно там?

— Нормально. Ну как. Средне. Было бы серьезно, его бы уже вертолет увозил. Хотя я считаю, что самая пора. Но этот дьявол пока в сознании, хрен даст кому-то у себя из рук оружие вырвать. Ты же его знаешь. Хоть вырубай кирпичом по голове и отправляй бессознательного в больничку.

— К Арману еще подобраться надо для этого, — усмехаюсь. — А пока он в сознании, сильно сомневаюсь. Что у тебя получится. Да и потом. Он же тебя просто прихлопнет. Разорвет на части. Как бы ты быстро не убегал. Братишка, он в один прыжок тебя догонит. И спросит так, что имя родного отца забудешь.

— Это да. Только вот что ты мне скажи, Бадрид. Ты знал. Что у нас здесь. Знал и не взял самых лучших людей. Кого они охраняют? Что такого охуенно ценного ты им поручил? Когда здесь реальная маленькая война?

Знаю, кого.

Я что?

Мог при таком раскладе Мари одну оставить?

А теперь вижу.

Все хуже, чем даже думал. Чем представить мог.

То, что по нашему грузу открыто стреляют, это уже полная хрень. А то, что это не прекратилось даже когда Арман с Давидом приехали, говорит про очень серьезный расклад. Ладно бы еще втихаря. Как поначалу. Вроде случайные люди или несчастный случай. Неееет. Теперь никто не представляет все эти наезды случайностью.

А, значит, этот кто-то очень сильно оборзел. И очень круто уверен в собственных силах.

Еще недолго совсем, и реальный. Отрытый вызов нам бросит. Устроит полномасштабную войну. По всем направлениям.

И не то, чтобы я испугался.

Обкатку проходил не детскую. Не в кабинетах. В горячие точки отец тоже нас всех троих, не раздумывая. Швырял. Без всяких послаблений, поблажек и привилегий. Как обычных солдат. Там еще с Авдеевым и познакомились. Он тоже этого пороха хлебнул.

И другие войны мне тоже знакомы.

Финансовые. Юридические. Все их на хрен виды.

Не это страшно. Нет. Сейчас даже кураж пробирает.

Добрая стрельба это уж точно в сто раз легче. Чем просто сидеть и ждать, держа ее за руку. И просто молиться, шепча ей какие-то слова, чтоб из тьмы вырвать. Когда от тебя ни хрена не зависит. И ты чувствуешь себя пылинкой. Ничтожной пылинкой, сколько бы денег и власти у тебя не было. Перед этим бледным безжизненным лицом. Перед еле слышным ее дыханием и руками. Что повисли в твоих. Как безжизненные плети. Это херня.

Но это и сигнал.

Сигнал. Что если сейчас не сумеем остановить, не задушим, то эта войнушка нам еще оазисом покажется. Курортом расслабленным. Практически разминкой.

— Ты как, брат? — наклоняюсь, пытаясь высмотреть в темноте палатки Армана.

— Я? — слышу, как отхлебывает из фляги. И явно не воду. — Чего я? Я-то в порядке. Это на случай. Если ты восстал из мертвых. Чтобы обо мне позаботится. Ну, там, на ранку подуть, чтобы не болело. Или даже не знаю, чего. Член подержать, а то я немощный и сам штаны себе все обоссу! Ты бы сразу сказал, Бадрид, что сдох и гниешь там. Воняешь себе в склепе, который мы домом твоим считать привыкли. Мы б тебя не ждали. Раньше бы разруливать начали. Или что на пенсию вышел и к делам больше отношения н имеешь. Или, блядь. Правду. Что сперма у тебя в голове вместо мозгов кипит. Так и плещется там, в голове. И ни хера ни о чем, кроме своей спермы, ты думать не способен. Инвалид, блядь. С членом вместо головы и всего остального. Вот так было бы честно. Да, брат? Ты же у нас всегда за нее. За честность. Так какого хрена?

— Заткнись.

Еле сдерживаюсь. Чтоб рука не взметнулась. Чтоб не захерачить.

Брат. И все-таки ранен. Я же не последнее чмо. Чтоб на раненого руку поднимать.

Только сжимаю челюсти сильнее. Выхватываю из его рук флягу, глотая обжигающий виски.

— А с чего вдруг? Я сказал слово неправды?

— Иногда такие правдорубы, Арман. Остаются без языка. И без ног. И без всего остального, что тебе больше не понадобится для того, чтобы наплодить потомство. Потому что на хрен кому-то нужен инвалид?

— Знаешь, Бадрид. Если бы ты не был моим братом, я бы тебе яйца бы оторвал. А то тебе, я смотрю, через член все мозги высосали. И главное, — кто? Что?

— Заткнись. Арман.

Вот правда. Теперь не посмотрю, что брат. Заткну кулаком челюсть. В крошево. Если он таки сейчас словами перейдет ту самую черту…

— Эй. Нам не между собой воевать надо, — Давид вклинивается между нами. Вырывает флягу из моей сжатой руки. Делает огромный глоток.

— Разрулим вначале. А после деритесь хоть поубивайтесь. Мне вся империя достанется. А вас, калек несчастных. Я так и быть. Потом сторожами у себя где-то на конюшнях пристрою. Если потянете, конечно. Но сейчас не до того.

— А малец вырос, — хмыкает Арман, отбирая у него флягу. — Это мое. Между прочим. Мне, как раненому положено. Вырос. И вот запомни, Давид. Не членом надо в этой жизни думать. А головой. Ясной и холодной головой. О члене твои шлюхи думать должны. Обрабатывать. Чтобы голова ясная оставалась. А не наоборот.

Скриплю зубами. Но разворачиваюсь и выхожу из палатки.

Давид прав.

Потом. Все потом. Другие сейчас задачи. Посрочнее.

51 Глава 51

Я не должен был возвращаться. Но мы почти справились. Почти закончили.

Арман, даже раненый. Никого не стал слушать. Остался.

А я, как дурак самый больной, вскочил в вертолет.

К ней.

Все время к ней.

Пули свистят. А мне каждую минуту кажется, что я сдыхаю. Пока ее не вижу. Запаха ее не чувствую. Голоса не слышу.

И что с ней обязательно случиться что-то. Страшное. А меня рядом нет и защитить некому.

И от этого все внутри переворачивается. Внутренности сжимает.

Не мог остаться. Да и братья дальше справятся. Если что, вернусь. Но мне… Мне хоть на пару минут ее увидеть. Прикоснуться. В волосы ее лицом зарыться. Мне хватит. Всего минуты. Всего одной.

Спит уже, когда я почти врываюсь в ее спальню.

Теплая. Разнеженная. Такая нежная. Такая невыносимо любимая.

И я замираю, как последний идиот.

Смотрю, как слегка шевелится во сне.

Как приоткрываются сочные губы.

Любуюсь румянцем на ее щеках.

Игрой луны, бликами играющей в густых локонах.

Да. Я одержим. Я сошел с ума.

Одержим ей одной, этой маленькой женщиной.

И прежде я бы сам считал себя безумным. Сумасшедшим. Хуже наркомана, которого надо лечить.

Но теперь я знаю другую правду.

Знаю. Знаю наверняка.

Что только вот такой безумец. Только он и может быть живым.

Все остальные просто ходячие трупы по сравнению со мной теперешним. Я сам. В прошлом. До нее. Просто ходячий труп. Оружие. Компьютер. Что угодно. Но только не человек. Который чувствует себя по-настоящему живым! Который и живет по-настоящему!

Медленно подхожу к ней.

Как к святыне.

Даже воздух, кажется, сгущается там, где она. Моя Мари.

Рвано колотится сердце.

Скидываю пропахшую гарью одежду, отшвыривая в сторону. Жалея, что не сделал этого раньше. До того, как вошел к ней.

От этого. От этого я тоже должен ее уберечь! От всего, что за границей нашего маленького мира. Нашего. Но есть ли он у нас?

Укладываюсь рядом. Глаза закатываются от наслаждения ее близостью. От ее дыхания. Тепла кожи. Того, как она иногда рвано вдыхает с силой и дергается.

Что тебе снится? Что ты видишь там, за гранью мне позволеного для входа, Мари?

Обхватываю рукой, но она дергается. Отстраняется. Даже во сне.

Сжимается калачиком на постели.

А меня бьет. Словно кнутом лупит. От меня? От меня шарахается? Сбегает даже во сне? На подсознательном уровне?

Пытаюсь погладить. Смягчить. Успокоить. Будить не хочу.

Но отшатывается. Сжимается.

А я орать готов.

Потому что глупо. Бессмысленно. Абсурдно.

Но я точно знаю. Что дергается именно от меня. От меня сбежать хочет. Даже вот так. Инстинктивно.

И тогда. Тогда тоже сбежать хотела!

Скриплю зубами. Отрываясь от нее. Но поднимаюсь.

Этот вопрос оставил на потом. Не до того было. Но сейчас, похоже самое время.

Ухожу в свой кабинет. Так и не подобрав смердящую смертью и гарью одежду. Просматриваю камеры.

С того самого дня. С самого начала. С той роковой минуты, когда Мари переступила порог этого дома.

52 Глава 52

Хочется отвернуться. И выблюнуть. И самому себе вены выгрызть, когда смотрю на то, как терзал ее. Да. Я был в ярости. В неистовстве. Сам себя не чувствовал. Не осознавал.

Знал только одно тогда. Смотря на Мари, дрожащую передо мной в этом безумном прозрачном балахоне.

Что ненавижу. Ненавижу ее сестру. Весь этот блядский род. Который готов вырезать до семнадцатого колена!

И ее ненавижу!

Такую трепетную. Такую… Вот с этими глазищами, что сводят меня с ума и с телом, что дрожит каждой клеточкой. Ненавижу. Потому что не могу. Не могу от нее отказаться. Даже если бы сдыхал. Даже если бы о меня ноги вытирали и плевали бы в лицо. Потому что ради нее. Ради этих рук. И глаз этих блядских, — ведь разве сестры могут быть разными? Неееет! Это родная кровь! Одна! И одинаковые они! И поступки их будут одинаковыми! И вот она. Сейчас. Как шлюха. Пришла ко мне, почти голая. Чтобы что-то выторговать.

Как и та. Невеста. Ее сестра. Готова была телом торговать. Ребенка убить. Ради чего? Ради денег? Власти? Статуса?

Пришла бы ко мне. Сказала бы. Я что? Зверь? Я бы, может. И не понял. Но отпустил бы! На кой дьявол мне эта женитьба?

Но нет. Две шлюхи. Обе одинаковые.

Все ради выгоды. Себя. Тело. Жизнь свою готовы продать.

И меня трясет.

Тогда трясло и сейчас, когда смотрю на себя того со стороны. Со стаканом виски.

Трясет. Потому что понимаю.

Я никогда бы ей не отказал. Никогда и ни в чем.

Если бы глотку сейчас потребовала себе самому перерезать, с радостью взял бы нож из ее рук.

И не потому. Что в паутинке этой блядской она передо мной стоит. Нет! Не потому.

Наоборот. За эту паутинку. За то. Что телом своим выторговать что-то пытается. Вот за это именно еще больше ее ненавижу. Потому что презирать. Презирать шваль такую. Собой торгующую должен.

Но эти глаза. Эта, мать ее. Улыбка.

Впилась. С самого первого вечера впилась куда-то внутрь. Гарпуном. Приговором. Моей неумолимой казнью.

А вот им я отказать не способен. Никогда. Ни в чем, мать его. Отказать не способен!

Даже несмотря. Что блядь. Что тело свое так открыто мне предлагает.

Не просто так. Торгуется. Цену просит. И то несусветную. Совершенно несусветную!

Шлюха! Просто дешевка!

А я взял.

Проглотил. Утерся.

И знал. Знал. Что больше. Намного больше бы отдал.

Потому что ее глаза. Крюки тяжелые. Смертельные. Они внутри. Внутри меня.

И ненавидел. Сам себя ненавидел за это.

За то. Что драл эту шлюху, наплевав на все. Драл. И не мог остановиться. Не мог отказать. Никогда. Ни в чем. С самого начала. Драл и понимал. Как она меня размазала. Разделала, как молодого сопляка. Ненавидя это продажное тело. Воя внутри от того, что не могу отказаться.

Не могу. Хоть трижды. Хоть сто раз будет шлюхой.

Но один ее взгляд и за него я сдохну. Убью. Предам.

Уже тогда это понимал. Уже тогда. И сгорал в этом адском котле.

А теперь в другом сгораю.

В том, что понимаю, сколько причинил девочке боли.

Хриплю. Сжимая стакан в руке так, что он лопает, забрызгивая стол и бумаги виски.

Отматываю.

Погано на это смотреть. Мерзко.

Смотрю дальше. И охреневаю.

От того, какой сильной она оказалась.

Не рыдает. Не истерит.

Как гордо и с достоинством ведет себя. Вскидывает голову. Поднимает бледное лицо. Как достойно отвечает Ирме.

Ни одна бы себя так не вела. Никто.

Козыряла бы постелью с хозяином. В истериках бы билась.

Но нет. Не Мари.

Она и правда. Будто княжеского рода. Запредельная. Как и ее красота.

Достойная всего.

Всех олимпов на свете.

— твою мать!

Кулак сам летит в стол.

Разбивая тяжелый дуб дребезги.

И грудь вздымается так, что ребра сейчас проломятся.

Когда понимаю, от чего она сбежала. Когда вижу ее глаза, когда в спальню заглянула.

И боль.

Блядь. Сколько же там боли! Такой… Смертельной. Той, что ломает.

Блядь.

Какой же я идиот!

Я же сам. Я своими руками эту любовь просрал. Убил в ней. Уничтожил.

И ведь никогда.

Никогда я такой любви не видел.

Как бросилась тогда, измученная работой, к окну. Как смотрела на меня.

А ведь я тогда почувствовал.

Воздух сгустился и в груди полыхать начало. Почувствовал. И свернул. Ушел прочь.

А хотелось метнуться. Потому что точно знал. Знал. Что она где-то рядом. Что смотрит.

Не шлюха. Будто и не из той семьи. Не той грязной крови, что Алекса и непутевый отец, который блядь вырастил.

Другая. Совсем другая.

Бесценная.

Как чистейший жемчуг. Или алмаз. Редкий. Такой редкий, что все давно не верят в его существование.

И ведь не за постель. Не за жизни своих. Не за возможность выторговать себе место потеплее.

Нет, блядь. Она просто. Просто любила. Это в каждом взгляде. В каждом ее вздохе.

А я сам.

Сам все поломал.

И выть хочется. И орать и биться головой о стену.

Потому что не вернуть мне того взгляда. Не вернуть. Совсем иначе. Совсем другими глазами она на меня теперь смотрит!

53 Глава 53

Подрываюсь и гоню машину на бешеной скорости.

Так рука почему-то и не поднялась их дом пустить на воздух. Не поднялась. А, может, просто времени за делами не было.

Но теперь несусь туда, как одержимый. Будто ответы самые главные только там. Только там смогу найти. Где она росла. Где была собой. Настоящей. Где впервые рванулось и дрогнуло мое сердце, перестав быть просто органом. Став чем-то большим.

Может, это она? Она в меня вдохнула? Свое? Такое большое. Такое огромное, что в глазах до этой блядской моей ночи с Ольгой отражалось?

Сразу понимаю, на подкожном уровне знаю, где именно ее комната.

Захожу, как в святыню, даже чувствуя, как останавливается сердце. Как в храм.

Сразу ясно. Здесь не только она. Но и Алекса. Эта дрянь.

Даже запах блядских ее духов до сих пор не выветрился.

Замираю, чувствуя, как прикасаюсь к самому сокровенному. К ней. Прямо к сердцу. К тому, где она росла. Где мечтала. Где появилась на свет.

Моя. Моя единственная. Моя Мари.

Грохочет в сердце.

Я должен тебя узнать. Разгадать. Понять.

Перебираю рисунки. Вздрагиваю, когда натыкаюсь на свое лицо.

Незаконченный рисунок. Явно стыдливый. Спрятанный под стопкой других.

Вот она сейчас. Как на ладони.

Такая чистая. С мечтами своими девичьми. С рисунками, на которых так много роз. С горшками с этими самыми розами, которые она поливала и которые теперь засохли.

Руку обжигает, когда нахожу в тумбочке ее дневник.

Но открыть себе не позволю. Не переступлю эту грань.

Это ее. Сокровенное. Тайное.

Все, что захочет, она сама передо мной раскроет. Если… Если только захочет!

Переводы. Скромные платья. Скромное воздушное белье.

И будь я проклят, если все это сломал!

Если надорвал свою девочку. Убил в ней свет, который сочится из каждой вещи, которую она любила. К которой прикасалась!

Сам.

Я все собираю сам.

Никому не позволил бы прикоснуться.

Завожу в дом.

До рассвета раскладываю в спальне ее вещи.

И вдохнуть страшно.

Не хочу. Не хочу, чтобы она проснулась. Чтобы снова посмотрела на меня этими глазами, тем взглядом, который я вижу в ней с тех пор, как она очнулась.

Идиот. Бесчувственный идиот. Я думал, это болезнь.

А нет. Это я. Бадрид Багиров.

Вытравил свет и душу из своей хрупкой женщины!

Но я верну. Я все верну. В кровь разобьюсь, но снова увижу этот свет в ее глазах!

— Девочка моя, — на миг укладываюсь рядом.

Не могу просто так уйти.

Мне надо.

Надо к ней прикоснуться. Почувствовать кожей. Услышать, как бьется под рукой ее сердце, врезаясь прямиком в мое!

— Я сделаю все. Все, что в моих силах. Все, что захочешь, лишь бы ты была счастлива!

Шепчу, едва-едва касаясь мочки ее уха.

И будь я трижды проклят, если это не большая близость, чем любой секс, который был у меня за всю мою жизнь!

54 Глава 54

Мари

Все эти дни я не вижу Бадрида.

Он уезжает, когда я еще сплю.

И возвращается глубокой ночью.

Каждый раз неизменно приходя в мою постель.

Не заявляя прав. Ничего не требуя.

Просто вжимаясь в мое тело. Опаляя волосы своим дыханием. Обхватывает живот и вжимает в себя так, что я чувствую каждую его напряженную мышцу.

И дикое его желание, которое упирается мне в ягодицы.

Он гладит пальцами мои губы. Зарывается руками мне в волосы.

И шепчет.

Шепчет сумасшедшие слова о любви.

И мне так хочется поверить.

Довериться. Позволить той лавине чувств, что до сих пор захлестывает, прорваться. Стать океаном, позволить ему нести себя на своих волнах. Забыть обо всем.

Но не могу.

Теперь уже больше не могу.

И каждый раз замираю. Надеясь, что он не чувствует, что я проснулась.

Да и разве могла бы я так просто спать?

Я чувствую его всегда. Даже когда его шагов со двора еще не слышно. Чувствую и схожу с ума. От волнения.

Я знаю, что у него неприятности. Большие проблемы.

Что он воюет за свою империю. А все равно. Находит время прийти ко мне.

И мне плевать на империю эту. На власть и богатства Багировых. На все плевать.

Я все бы отдала, если бы он стал просто обыкновенным человеком. И мы могли бы спрятаться. Сбежать. Прочь.

Прочь от его семьи. От традиций. От всего мира. Сбежать и просто быть вместе. Пусть даже в бедности. Мы бы справились. Мы бы сумели. Если… если хоть десятая, хоть сотая часть всего того, что он шепчет мне по ночам, правда!

Но я схожу с ума, беспокоясь именно о нем!

— Бадрид…

Сегодня он приехал раньше.

Слышу уверенные шаги. Как запирается дверь в его кабинете.

И я решаюсь.

Потому что не выдерживаю больше этой пытки. Не видеть его. Не говорить.

Замираю на пороге, когда он вскидывает голову.

Внутри больно от того, какие у него усталые глаза. От этих тяжелых морщин. Что прочерчивают красивое лицо. От того, как напряженно хмурится, раскладывая бумаги и всматриваясь в свой ноутбук.

Но при взгляде на меня, его лицо разглаживается.

В них мелькает огонь. Вспышки. Взрывы. Боль. И запредельная, безумная нежность!

И я смелею. Делаю шаг вперед. Еще один. Еще.

Нет. Так просто не перейти те страшные границы, что встали между нами.

Каждый шаг к нему будто вонзает острые иголки в сердце. И каждая из них кричит мне «беги!».

Но я иду. Почти не дыша. Жадно рассматривая его лицо. Вперед.

Бадрид тут же оказывается рядом.

Обхватывает лицо руками.

Сморит на меня. Так дико. Так голодно. Так адски жадно. Почти безумно.

И тут же обнимает.

Впечатывает в свое огромное тело.

Прижимает к себе так, что рваные удары его сердца отдаются прямо у меня внутри.

Зарывается в волосы руками, тяжело дыша.

Начинает скользить по спине, обжигая, жаля жадными губами висок.

И это его дикое желание.

Впечатывается в меня. Пульсирует прямо мне в бедра.

Он рвано дышит. Хрипло. С присвистом.

А я тону. Проваливаюсь.

Ведь…

Он хочет меня. А я… Я не могу! Не хочу! Не сейчас и не так! Я еще не готова, даже после того, что он сделал!

Но…

Имею ли я право отказать? Если хозяин хочет? Ведь ничего не изменилось! Что ему помешает меня взять? Опрокинуть прямо на этот стол? Я уже достаточно здорова для этого.

Но…

Тогда это меня убьет окончательно. Превратит в робота. В безвольную рабыню. В куклу, не имеющую чувств.

Я вздрагиваю. Не думаю, вскидываю руки.

А его лицо оказывается так близко. Лихорадочно мечется взглядом по лицу, глазам…

— Я хочу тебя, Мари, — шепчет, обжигая мои губы. Словно срывает кожу.

— Адски хочу.

Сжимает мои ребра так, что голова начинает кружиться.

55 Глава 55

— Но я ничего не сделаю. Пока ты сама. Пока ты сама не захочешь.

Я молчу. Только дрожу. Дыхание замирает, а сердце выпрыгивает из груди.

— Я понял. Ты не хочешь.

Проводит ладонью по моей щеке и резко отворачивается. Отпускает. Будто сбегает. От меня? От самого себя?

Возвращается обратно, за стол.

Залпом опрокидывает стакан, до краев полный виски.

Его грудь вздымается так, будто внутри проносится ураган.

— Я пришла поблагодарить, — тяжело опускаюсь на стул, держась рукой за спинку. Ноги подкашиваются. Почти не держат. Голова так и не перестает кружиться.

Все-таки он не соврал. Он действительно относится ко мне иначе!

— За все эти вещи… За…

— Не надо, Мари.

Его голос хриплый и усталый.

— Не надо меня ни за что благодарить.

— Ты…

Опускаю взгляд. Верчу в руке какую-то бумагу со стола.

— Мари.

Снова не замечаю, как он оказывается рядом. Близко. Слишком близко.

— Я всегда. Сделаю для тебя все. Все, что могу. Ради твоего счастья. Ради твоей улыбки.

И мне больше не страшно. Что возьмет, как вещь. Возьмет, а я не смогу даже слова ответить.

Нет.

Теперь я верю. Верю этим лихорадочным, смотрящим на меня с какой-то затаенной болью, глазам. Верю. В то, что я хотя бы в безопасности.

Но…

Не могу.

В пот бросает от его жара. А мне сбежать хочется.

— Тебе еще что-нибудь нужно? Говори, Мари.

— Да. Я бы хотела. Если это возможно… Побывать в своем доме… И… Если можно, верни в дом, пожалуйста, Лору.

Слишком много вопросов. Слишком много слов сейчас обжигают все внутренности. Губы. Нутро.

Но для них не время. Я еще не чувствую в себе для них сил.

Зачем мне Лора?

Странно. Я первая должна была бы хотеть, чтобы в доме не было людей, знающих о моем прошлом.

Но…

Она единственная, даже зная обо всем, отнеслась ко мне по-человечески. Это дорогого стоит. Это бесценно. А все остальные здесь для меня будто тени. Совсем чужие.

— Хорошо, Мари.

Сжимает переносицу пальцами.

А мне снова хочется провести по его лицу рукой. Разгладить эти морщины.

— Лора будет в ближайшее время. А в дом. В дом поедешь со мной. Когда немного освобожусь. Может, есть что-то еще? Что я мог бы сделать? Или хочешь попросить, чтобы я чего-то не делал?

И я знаю, о чем он сейчас говорит, глядя на меня так напряженно. О своих ночных визитах в мою постель. Смотрит на меня так, будто ожидает приговора.

— Нет, Бадрид. Спасибо. Это все.

Тяжело поднимаюсь, чувствуя, как его взгляд прожигает мне спину.

Зная, что, вернувшись, повалюсь в постель. И снова буду ждать, когда он придет. И снова сделаю вид, что сплю и ничего не чувствую.

Но он не приходит.

Часы отсчитывают час. Два ночи. Три.

Внутри зарождается безумная тревога.

Я не забыла. Не забыла этот запах гари. Его выжженный клок волос. И этот усталый взгляд, когда сидел за столом.

Поднимаюсь. Накидываю халат поверх ночной сорочки.

Напрямую я не спрошу, а он и не скажет. Отмахнется. Такие вопросы не для женских ушей.

Но, быть может, я что-нибудь услышу…

Крадусь, как вор, на цыпочках до кабинета Бадрида. Даже не удивляюсь, когда вижу полоску света из-под двери.

56 Глава 56

— Серверы в головном офисе полетели, брат, — слышу очень похожий на его голос.

— Ты понимаешь? Понимаешь. Что это означает?

— Понимаю, Давид. Успокойся. Привыкай сохранять холодную голову при проблемах.

— При проблемах? Ты это так называешь? Бадрид, очнись! Это уже не проблемы. Это уже Армагеддон! По нам стреляют уже практически в открытую. Со стволами пытаются отжать наши грузы, а мы отбиваемся. Информация сливается. И все наши лучшие хакеры и программисты ни хрена не могут отследить! Мы проверили всех. Всех, Бадрид. Каждого! И никого не нашли. Мы не знаем, с кем воюем. Но это война с каждым днем набирает обороты. Становится наглее. Борзее. А теперь, с этими серверами, мы, считай, вообще парализованы. Все встало. Все. Мы отрезаны от мира. От наших счетов. От всего, на хрен! Это не проблема, брат. Вот это уже настоящая катастрофа! Блядь, мне начинает казаться, что когда ты очнешься, не то, что от нашей империи, от нашей семьи ни хрена никого не останется!

Покачиваюсь. Закрываю рукой рот, чтобы себя не выдать.

Я в страшном сне не представляла, что все настолько серьезно!

— И ты нужен. Ты нужен там. На месте. Двадцать четыре часа в сутки. А ты за каким-то хером каждый раз гоняешь вертолет. Себя подставляешь. Потому что по нему грохнуть не хрен делать. И нас. Потому что пока тебя нет, решаются вопросы. Каждая минута на счету. А ты…

Закусываю губы. До крови.

Осторожно бреду назад.

Но по дороге сворачиваю. Отправляюсь на кухню.

Уснуть точно не смогу.

Зато точно знаю, что в доме все спят. И я никого не встречу.

Дрожащими руками завариваю себе какао на молоке.

У него все рушится. А он… Из-за меня. Из-за меня приезжает.

В голове не укладывается.

Сердце выскакивает из груди.

Можно. Можно сказать миллион слов и ничего они не будут значить. А можно ничего не сказать. Но… В этом будет стократно больше!

И вот теперь что-то внутри меня верит. Верит ему. Заглушает все страхи. Все сомнения. Весь здравый смысл.

Верит и разливается безумным ритмом сердца. Полыхает огнем.

— Дрянь!

Не замечаю, как кто-то входит в кухню.

Резко поднимает меня за шиворот. Рывком.

И я оказываюсь вжатой в острый угол стола.

А передо мной черные глаза. Почти такие же, как у Бадрида.

Почти.

Но в них столкьо ненависти! Столько глухой злобы!

— Это ты!

Сжимает мой подбородок.

— Ты! Из-за тебя все рушится, а мы брата теряем! Чем ты его опоила? С тебя! С тебя все началось! Что у тебя там, между ног? Мед? Слитки золотые? Героин? Я не понимаю! Ты же никто! Просто дрянь! Ты выкуп! Он же натрахается с тобой, а потом мы заберем. С братом. И поверь. Распробуем. Распробуем тебя так, что ты жить не захочешь! Это я еще добрый. А Арман. Этот не пожалеет. Порвет тебя на хрен. Раздерет от дырки твоей до самого горла. Чем, блядь? Чем ты его приворожила? Ты же просто шлюха! Да я тебя прямо сейчас пристрелю, чтоб голову Бадриду просветлить!

57 Глава 57

Зажмуриваюсь.

Но он резким рывком вдруг просто слетает с меня.

С грохотом до края кухни. Переворачивая всю мебель, всю посуду. Вдребезги.

С ужасом открываю глаза.

Вижу рядом с собой Бадрида с такими полыхающими глазами, словно в них горит самое пекло.

— Не надо, — бросаюсь к нему. Повисаю на занесенной для нового удара руке.

— Не надо, Бадрид! Я умоляю тебя! Пожалуйста! Остановись!

Он смотрит на меня безумно. Дико. Будто не узнает.

Только ноздри яростно полыхают и бешено двигается кадык.

— Ты… Ты совсем с катушек слетел? Ты… Ты на брата руку поднял?! Всерьез, Бадрид?

— Уходи, Давид, — цедит сквозь сжатые зубы. — Уходи, пока мы не зашли слишком далеко. Через час я буду в головном офисе. Займемся делами.

— Смотри, Бадрид. Я уйду. Да. Дела важнее. Мы потом к этому вернемся. Но такими темпами у тебя не то, что империи. У тебя и братьев не останется. Или ты думал, один Арман психует? Или что мы не знаем, почему ты на все забил?

— На хрен. Из моего дома!

Рычит, а я так и продолжаю висеть на его руке.

Потому что она уже дергается.

И я вижу, что он готов отшвырнуть меня сейчас, как пылинку. И ринуться. Ринуться на брата!

— Это так просто не закончитя, Бадрид. Не закончится.

Давид тяжело дышит. Громко хлопает за собой дверью, уходя.

А я… Я просто сползаю вниз.

Права. Права была Ирма. Я и правда принесла в этот дом беду!

О, Господи! Если бы я тогда знала, что это только начало! Что настоящая беда даже еще не постучалась в дверь этого дома!

58 Глава 58

— Бадрид… Мне, наверное, лучше…

— Что он тебе сделал?

Прощупывает меня взглядом. Судорожно сглатывает, впиваясь в мое лицо.

— Ничего. Ты пришел. Бадрид! Он ведь прав. Прав! Мне лучше исчезнуть из этого дома!

Его глаза на миг полыхают черной яростью. Еще большей, чем когда ринулся на брата.

И вдруг он обхватывает мое лицо руками.

Вжимается в мое тело так, что кажется, сейчас захрустят кости.

Дико, одержимо, неистово впивается в мой рот широко распахнутыми губами. Вбивается меня с этими сумасшедше горящими глазами.

А меня прошибает. Словно молнией.

Не целует. Впивается. Жадно. Голодно втягивает в себя мои губы. До боли. Почти до лопнувшей кожи. И тут же отпускает, вдалбливаясь языком. Пронзая меня рваными напористыми жадными ударами до самого горла.

А кажется, что насквозь. Что все нутро.

И не языком. Собой метит. Внутрь еще крепче взгрызается, чем раньше там был.

Он пожирает. Проталкивает свой язык глубоко, высекая искры из неба. Сметает мой, резко отталкивая его своим в сторону. И тут же всасывает. Язык. Губы. Всю меня.

Наши зубы ударяются. А во мне просыпается какой-то немыслимый голод. И ярость, с которой я отвечаю ему. Прокусывая его губы, кажется, насквозь.

Подхватывает меня на руки. Несет, продолжая свою пьяную голодную атаку.

А я обмякаю в его руках. Я больше не в силах схлестываться с его напором.

Но он продолжает терзать. Брать меня. Пить.

Прижимая к себе крепко и одновременно так нежно, так ласково зарываясь руками в волосы, выписывая узоры по шее, по спине.

— Никогда, — опускает меня на постель, нависая сверху.

— Никогда, Мари, — проводит пальцами по дрожащим губам.

— Не говори мне этого. Я сделаю все. Брошу к твоим ногам самого себя. То, что смогу и чем буду владеть. Я загрызу за тебя зубами. Любого. И исполню почи любую твою просьбу. Но никогда. Даже в мыслях. Не проси меня тебя отпустить. Нет у нас с тобой больше свободы. Нет и не будет.

А я не дышу. Не могу. Меня пронзает. Пожирает его пламя.

И вот сейчас. Сейчас я не верю. Нет. Я будто вижу эту крепкую нить. Канат, что ничем не перерубишь. Которая сплела нас намертво. Которой изнутри ни одному из нас уже не вырвать.

— Отдыхай, Мари.

Он вдруг снова становится спокойным. Ледяным. Предельно собранным.

— Спи. Я уезжаю. И, наверное, сегодня не вернусь.

Сбрасывает на ходу рубашку, забрызганную каплями крови его брата.

И тихо прикрывает дверь, выходя.

А я лишь обхватываю колени руками, усаживаясь на постели.

Всего слишком много. Всего. Его дикости. Его страсти. Этой войны, что катится на нас со всех сторон…

59 Глава 59

— Ты готова?

Он возвращается под вечер.

Как всегда, совершенно невозмутимый. Идеально одетый. Настолько, что на начищенных туфлях не видно ни одной пылинки.

Будто и нет никакой войны. Никаких проблем. Будто и не было этого поцелуя, в котором мы слились больше, чем возможно сплестись.

— Готова? Куда?

Откуда в нем только берутся эти силы?

— Ты хотела съездить в дом, Мари.

— Сейчас? Бадрид. Подожди. Постой. А как же твой брат? И… Я слышала вчера ваш разговор. Он сказал, что ты должен быть там, с ними, неотлучно. А дом… Дом ведь подождет. И если у тебя и правда есть время, наверное, лучше было бы тебе отдохнуть. Хоть немножко, Бадрид!

— Когда любить, как не на войне?

Он усмехается. Но только губами.

А глаза…

Не прикасается, но этими глазами обжигает каждый миллиметр моей кожи. Ласкает. Гладит. Сбивает с толку и с дыхания.

— Перестань, Мари. Едем. Есть свободная минутка, надо ее использовать. Завтра такой может и не быть.

Горло перехватывет спазмом, когда переступаю ворота родного дома.

Прошло совсем немного времени, а будто целая жизнь.

И он кажется неживым. Запущенным и осиротевшим.

Особенно когда взметнувшийся ветер начинает гнать по саду опавшие листья.

Зачем я так хотела вернуться? Здесь больше нет ничего прежнего. И меня прежней нет.

Но для меня это было важно. Отчаянно важно.

Наверное, только вот так. Встратившись со своими истоками, я смогу стать целой. Понять, кто я теперь. Осознать все, что произошло в каком-то диком сумбуре. Осмыслить.

— Пожалуйста, Бадрид. Я одна.

Мне надо. Мне это жизненно необходимо.

Его охрана останавливается у начала сада.

Бадрид явно недоволен. Не хочет меня отпускать.

Но все же кивает. Остается у входа.

А я вхожу в гостиную и замираю.

Снова будто вижу все, но только со стороны. Плачущую Алексу с разбитой отцом губой. Мать, хватающуюся за сердце и сползающую по стенке.

Теперь, без эмоций, без лихорадки, проживаю все заново.

Пальцы дрожат.

А я медленно иду дальше. В свою комнату. Туда, где так мечтала о своем будущем когда-то счастье. Где горела от стыда и страха, поняв, что влюбилась и моей любви сбыться не суждено.

Ложусь на свою постель, обхватывая подушку руками. Вдыхаю родной запах.

И понемногу боль и страх последних дней отходят.

Родной дом словно шепчет мне о том, что надо идти вперед. Что я выросла, а обратных дорог не бывает. И что любое счастье, чтобы стать настоящем, должно закалиться в огне трудностей. А иногда даже страданий.

Мне хорошо. Впервые по-настоящему хорошо. Спокойно.

Я верю родным стенам. И миру, который наконец поселился в моей душе. Верю…

Или…

Мне не суждено. И с самого начала мы все были обречены на смерть и страдания, — проносится в голове, когда с оглушительным треском в стене лопают окна.

Пытаюсь вскочить, но огромный шкаф Алексы летит в стороны, разлетаясь на обломки. А меня заваливает ее одеждой и досками.

Взрывы оглушают.

Меня будто со всего размаху ударяет в грудь.

А из ушей льется кровь, как ни зажимаю их, кажется, что сейчас лопнут барабанные перепонки.

К окну!

Но огонь, непонятно откуда сорвавшийся, взметается столбом, преграждая мне дорогу.

Все трещит. Ходит ходуном.

Всю комнату, весь дом сжимает, как картонный домик.

Кажется, сейчас обрушится потолок. А стены будто сужаются. Штукартурка с резким треском отлетает обугленными кусками. Что-то стреляет. И новые. Новые и новые взрывы. Гарь, едкий дым, забивают легкие. Грудь. Вытесняют весь воздух. Обжигают рот внутри.

«Это конец», — понимаю с предельной ясностью, пытаясь в очередной раз подняться и тут же падая от нового удара. Меня будто отшвыривает волной к дальней стенке. И новая взорвавшаяся мебель, падая, закрывает окончательно спасительное отверстие окна.

60 Глава 60

Все.

Погружаюсь во тьму, чувствуя, как раздирает легкие, когда слышу громче взрывов его надрывное, ревом

— Мариииииииии!

Но уже не спасет. Такая наша любовь. Увы, мы оба в ней может только погибнуть!

— Не надо, — пытаюсь прошептать обожженными гарью и диким жаром губами.

И кажется, будто он может меня услышать. Пусть мои губы не издают ни единого звука. Но я говорю ему туда. Прямо внутрь. В самое сердце! А что, если не сердце, способно расслышать даже самые тихие, даже беззвучные слова?

Его может.

Я почему-то сейчас в это верю. Сейчас, на самой грани. Верю, что он может чувствовать меня так же, как и я его!

— Мариииииии!

Его дикий вопль сильнее взрывов. Мощнее всполохов. От него дребезжат те остатки стен, что еще уцелели!

Пытаюсь подняться, но все тело будто разлетелось на осколки.

Преодолевая дикую боль и слабость, отбрасываю обломки и вещи, которыми меня завалило.

— Нет, — хриплю, и кажется, что сейчас горлом пойдет кровь. — Нет, ты не должен! Не должен умереть здесь вместе со мной!

И я вижу его сквозь гарь, хотя кажется, что наполовину ослепла.

Вижу огромныю фигуру, способную, кажется, пробить и стены и потолок.

Сквозь перену черного дыма, в горящей прямо на нем рубашке, расшвыривает все на своем пути.

— Неееееет! — ору, захлебываясь диким криком, почти поднявшись на ноги и тут же падая обратно, когда с потолка огромная балка с торчащими гроздями с треском обрушивается прямо на него.

Но он только отшвыривает ее в сторону, даже не глядя, а черные, сверкающие глаза безумно и как-то почти слепо мечутся по комнате.

Она врезается гвоздями прямо в его плечо, но Бадрид даже не останавливается.

Только вижу, как плотно сжаты челюсти. Как огненная струйка крови плывет по его лицу, засталая глаз. И его дикий, бешеный, безумный крик, что разрывает пространство.

— Мари!

Но я проваливаюсь в темноту….

А после чувствую, как меня подхватывают крепкие руки.

Замутненным взглядом сквозь дым вижу его лицо.

Преграды между мной и окном, казавшиеся мне нереальными, расшвыриваются, как перышки, отлетая во все стороны.

Пламя взметается сильнее. Накрывает с головой, когда он делает шаг через окно.

Мне кажется, мы сейчас просто сгорим. Поджаримся живьем.

Но уже через миг я, закашливаясь, вдыхаю свежий воздух.

Не верю. Не верю, что все позади. Что он… Смог…. Это же невозможно!

— Все хорошо… Тс… Моя девочка… Не смотри. Не смотри туда.

Закрывает мне глаза, пронося дальше.

И вдруг резко отшвыривает в сторону. На траву. У самой ограды. Так, что мой бок ударяется о холодный металл.

Наваливается сверху и вот теперь уши разрывает настоящим грохотом. Хоть Бадрид с такой силой зажимает их, что, кажется, сейчас лопнет моя голова!

Толкает ногой дверцу калитки и кубарем, перекатом, увлекая за собой заставляет катиться вниз… А его руки крепко держат. Оплетают все тело. Закрывают от ударов.

И в нос забивается этот жуткий запах. Запах спекшейся крови и выжженной кожи. Горелого мяса. Запах, который я уже не забуду никогда. Он намертво останется во мне. Его и столетиями теперь не вытравить!

— Ты как? Все цело?

Мы уже внизу. Под холмом, на котором был выстроен наш дом.

Капли вдруг хлынувшей грозы ледяными иголками падают на кожу.

Он лихорадочно мечется глазами по моему лицу.

Я молчу, не в силах даже выдохнуть.

— Не молчи, Мари. Не молчи, — кажется, даже с его губ сейчас вылетает едкий ядовитый дым.

— Ты пришел… — шепчу, пораженно всматриваясь в его лицо. Впиваясь глазами.

— Бадрид. Ты ведь мог там… Погибнуть!

— Я сказал, Мари. Я тебя не отпущу. Сдохну, а не отпущу. В любое пекло за тобой спущусь. Из любых лап вырву. Всегда, Мари! Всегда, моя девочка! До последнего вздоха!

И я верю. Я не могу не верить тому, что так жарко, гулко стучит сейчас в моем сердце.

Цепляюсь за него руками.

Сама тянусь к губам, впитывая в себя этот поцелуй, полный горечи, падающей на нас сверху воды и крови.

— Я чуть с ума не сошла. Я ведь думала, что ты погибнешь…

Судорожно вожу по его телу, лицу, руками, захлебываясь от жадных, коротких прикосновений его губ.

На ладонях остаются ошметки ткани. Обуглившиеся рваные куски.

И больно.

Каждое касание несет в себе обжигающую боль.

Но не могу. Не могу отрваться.

Ведь это наше. Наша любовь. Вот такая. До боли. До мяса. Но только в ней возможно счастье!

— Нам нужно идти, Мари.

Подхватывает меня на руки.

Крепко держит голову.

Но я все же поворачиваюсь.

Не мигая, смотрю на то, как с едким шипением вылетает дым из того, что было прежде моим домом. Ничего не осталось. Жуткий черный скелет. Тот последний взрыв уничтожил его, раскурочил полностью.

Не моргаю, только крепче впиваюсь руками в Бадрида. А по глазам и щекам течет вода.

— А твои люди?

— Там не на что смотреть, Мари, — рвано хрипит мне в шею, прижимая сильнее. Отворачивая голову от жуткой картины, которая все равно так и продолжает стоять перед глазами.

— И нечего уже собирать. Но они знали, на что шли. Это их работа. Их сознательный выбор. Смерть в нашем деле может настигнуть в любой момент. Они бойцы, Мари. Они и их семьи были к этому готовы.

Только киваю, проглатывая слезы.

К такому нельзя быть готовым. Никогда. Но уже ничего не исправить.

61 Глава 61

Он так и несет меня. Под проливным дождем. В полной темноте. На вытянутых руках.

По каким-то узким кривым улочкам, которых даже я не знаю, хоть и выросла здесь.

Заносит в какой-то высотный дом.

Обшарпанный подъезд пахнет сыростью и плесенью. Проносит по пролетам. А вокруг стены с оторванной, выдранной кусками штукатуркой и надписями какими-то.

Отпирает маленькую дверь. Заносит в крохотную комнатушку.

Бережно укладывает на постель.

Аккуратно снимает те жалкие ошметки, что остались от моей одежды.

Все как в дурмане. Как во сне. Не со мной и не про меня.

И только его глаза. Его рваное дыхание и бережные прикосновения, которые обжигают сильнее огня, говорят мне о том, что это на самом деле все со мной. Про меня. Что я не сплю и не провалилась снова в какую-то реальность на уровне бреда.

Молча, не пророня ни слова, относит меня в ванную. Все так же на вытянутых руках.

И я знаю. Потому что боится прикоснуться. Боиться причинить боль, касаясь поврежденной кожи.

Но физическая боль… Она всегда слабее. Слабее той, внутренней.

И я не дышу. Я задыхаюсь. Думаю о всех его словах. О том, способен ли он вот так же отнестись к душе. К сердцу. На вытянутых руках. Так, чтобы дать зажить. И больше не ранить. Никогда не ранить.

Способен?

Или я навечно обречена рядом с ним вариться в адском огне?

— Почти не повреждена, — шепчет, шумно выдыхая сквозь сжатые зубы. Отмывая меня бережно от черной обугленной краски.

Так же молча выносит, завернув в полотенце.

Укладывает на постель. Поворачивается к маленькому шкафчику. Достает банку, тут же начиная натирать все мое тело какой-то гадко пахнущей мазью.

Но она холодит. Приносит облегчение.

Даже стону, откидывая голову. Хорошо. Вот так хорошо. Когда его руки и эта пощипывающая прохлада.

— За каждую твою слезу я готов вырвать из себя килограмм мяса наживую, — хрипло шепчет, проведя пальцами по скуле.

Близко. Он так близко, что сердце вылетает из груди. Застревает где-то в горле.

— Я обещаю, Мари. Я клянусь. Ты никогда больше не будешь плакать.

И наклоняется. Наклоняется ближе. Касается моих губ своими, и нас обоих прошибает таким мощным разрядом тока, что немеет все тело.

Медленно проводит губами по моим, не отводя взгляда от моих глаз.

И столько в нем всего. В этом взгляде. Что седце разрывается. На части. На осколки. И срастается снова.

Уже другим. Уже целым. Без тех дымящихся ран, которые он нанес и которые до сих пор так дико кровоточили, что убивали меня изнутри. Заставляли внутренне орать при каждом движении. При каждом вдохе.

И я верю. Сейчас верю.

Что да. Он будет. Будет нести мое сердце на вытянутых руках. Затянет эти раны, как мазью.

Или я просто сошла с ума.

И снова лечу в пропасть. Но тогда… Тогда из этой пропасти я больше не поднимусь. Она расплющит меня. Разметает на куски, которых никто и никогда больше не соберет.

— Мари…

И столько в этом хриплом голосе надрыва. Столько боли.

— Прости меня, Мари. За все прости. Ты мой воздух. Ты моя душа. Ты все для меня. Моя жизнь. Моя женщина. Всеееееееее! Ты все для меня. Мари…

И я срываюсь. Чувствую, как сердце уносится галопом. Вниз. Прямо вниз. В эту пропасть.

Но не могу. Я не могу иначе. Я так устала запирать его на замок, как в темницу, за эти последние дни!

Сама тянусь.

Осторожно провожу по его лицу ладонью.

Очерчиваю рукой красивое, идеально красивое лицо.

Которое внутри. Давно внутри меня. К которому ни разу не прикасалась, но оно трафаретом отпечатано там, гда самые чувствительные места.

Очерчиваю, будто вылепливаю. Рисую. Оставляю его отпечаток на своих руках.

Он замирает. Не двигается. Даже не дышит.

Позволяя мне самой. Самой…

И я веду рукой дальше. Зарываюсь в густые опаленные волосы. Пропускаю их через пальцы.

Приподнимаюсь и сама касаюсь губами его губ.

Легко. Чуть приоткрытыми. Просто медленно вожу губами, ощущая на максимум его вкус.

А внутри ураган. И кажется, что время остановилось, как и он. И сердце отбивает яростным набатом последние секудны перед тем, как я сорвусь окончательно. В самый низ. К счастью или на острые камни.

— Да, Бадрид. Да. Я должна дать нам шанс, — шепчу в его полураскрытые губы.

И его взгляд темнеет. Там проносится такой ураган, что способен сбить с ног.

Мой стон срывается одновременно с его глухим рычанием, когда он обрушивается на мои губы.

Жадно. Так жадно, будто изголодался. Адски, смертельно изголодался.

И я отвечаю. Так же сильно. Дрожа всем телом под его руками. Вжимаясь в него с той максимальной силой, как только могу.

Сплетаясь языком с его. Со стоном откидываясь на подушки, когда он втягивает его в себя, проводит по всей длине своим языком, заставляя во всем теле вспыхивать жалящие, невыносимые огни.

Притягивая его к себе за волосы. Ближе. Еще ближе. Так, чтобы намртво. Чтобы уже не оторваться. И не отрвать.

Чувствуя, собственную неуемную жажду. Как будто в горле давно все пересохло, а внутри растрескалось. Как в пустыне. Под палящим солцем. Или в безжалостном огне.

И только он. Только он способен утолить эту дикую жажду. Вдохнуть жизнь. Вернуть мне саму себя.

Стону и прикусываю губы, когда он отпускает мой рот.

Мне мало. Мне так мало! Мне нужно еще!

Но он спускается губами ниже.

Обхватывает каждый миллиметр моего тела. По шее. По груди. По выпирающим ребрам и по животу.

Втягивая кожу губами. Прикусывая. Тут же зализывая и снова жадно втягивая. Покрывая меня всю. Собой.

И каждое его касание оставляет следы сильнее, чем тот огонь. Они горят. Горят у меня внутри. Горят настоящим пламенем! Которого уже не погасить. Никогда ничем не вытравить!

— Бадрид…

Приподнимаюсь на подушке, расширенными глазами глядя, как он рывком раздвигает мои бедра, продолжая неистово опускаться поцелуями вниз.

Пытаюсь остановить, но он только придавливает мои распахнутые бедра сильнее к кровати

С жадным рычанием втягивает до помутнения рассудка пульсирующую плоть клитора.

Всасывает в себя, продолжая руками накрывать мои груди.

Выкручивая заострившиеся до боли соски.

Хрипло выдыхая прямо мне внутрь. Опаляя нежную, такую сочащуюся влагой, дрожащую под его губами плоть горячим дыханием.

И по всему телу проносятся дикие вспышки.

Позвоночник выкручивает, заставляя меня изгибаться в спине почти пополам.

Забываю о стыде. Обо всем забываю, распахиваясь перед ним еще сильнее.

Со стоном, с криком впиваюсь зубами в свои дрожащие губы.

А он продолжает терзать. Так же голодно, бешено, дико, как и когда накидывался на мои губы.

Опускается ниже, скользя прижатым шершавым языком по моим складочкам. Втягивая в себя. Ударами тока проводя по нежной плоти самым кончиком языка.

Заставляя меня забывать собствнное имя. Задыхаться. Орать.

— Мари, — хрипло выдыхает прямо мне внутрь. — Я люблю тебя, Мари. Я весь твой. Весь. До самой смерти. И даже за ее гранью. Твой!

Вбивается языком мне в лоно, прижимая дергающий клитор руками.

И я не выдерживаю. Ору. Ору, изгибаясь так, как тело изгибаться неспособно.

Ору, выкрикивая его имя. Со вспышками перед глазами.

А он не останавливается. Продолжает толкаться языком, высасывая из меня брызнувшую влагу.

Поднимаясь выше. Снова прикусывая истерзанный трепещущий узелок клитора.

Отодвигаясь, чтобы чуть подуть на него, и снова втягивая в себя со всей мощью. Вгрызаясь. Даря запредельное наслаждение, которое бьет по всем оголенным нервам, заставляя меня снова и снова подскакивать на постели.

Метаться. Глухо стонать. Закусывать губы и снова и снова до хрипоты орать его имя.

Прижимает все между ног руками, поднимаясь выше. К животу. К груди.

Прикусывая и зализывая ноющие соски.

Покрывая шею. Оставляя на ней свои отметки. Клеймя. Подчиняя. Сводя с ума.

Его лицо оказывается над моим, и меня снова бьет током, когда я вижу этот дикой блеск в его глазах.

Он накрывает мокрыми губами мой рот.

Впечатывая мой вкус. Вбиваясь почти в самое горло. Не замедляя ни на миг движений пальцев, которые уже внутри меня. Выбивая новые и новые стоны, которые он пожирает. Поглощает с хриплым рычанием.

— Мари… Моя Мари…

Выдыхает мне в рот, резко вдалбдиваясь на полную мощность.

На всю длину. Растягивая узкое лоно.

Так сильно, что я чуствую каждую его дико пульсирующую вену.

На миг замирает, пронзая меня взглядом. Ударяя им в самое нутро. В самую душу. Вонзаясь и так. На максимум вонзаясь.

И почему мне сейчас кажется, что не только он? Что я точно так же вхожу сейчас в него. В самую глубь. Так жадно. Так тесно. Так обжигающе.

— Не больно?

Он с диким напряжением смотрит мне в глаза.

Поглощая каждую эмоцию, каждую малейшую грань. Глядя прямо мне в душу.

Больно, Бадрид. Больно. Уже было так больно, что и не вздохнуть.

А сейчас и дико страшно. Потому что впускаю тебя. Впускаю насквозь. И отдаюсь так, как никогда не отдавалась!

— Нет. Продолжай! Не останавливайся, — шепчу в его открытые губы, обжигаясь от нового прикосновения.

И его поцелуй. Тягучий. Мучительный. Такой долгий и такой сладкий говорит мне о том, что я не одна. Не одна я сейчас лечу на всей скорости в эту пропасть. Нас двое. Мы вместе. Вместе сейчас летим. И вместе или обретем рай, либо разкрошимся вдребезги!

И он толкается. Раскачивается во мне.

Медленно. До мучительного блаженства медленно. Выходя на всю длину и погружаясь снова. Не отводя от меня напряженного взгляда, который таки стирает всю мою боль, как чудодейственная мазь.

А после нарастая. Вдалбливаясь жадно. Ударяя внутрь так, что сжимаются соски.

С громкими шлепками. С жадным хлюпаньем влаги.

Продолжая хрипеть мое имя. Под мои тягучие стоны и крик, в котором я срываю голос до хрипоты.

Снова и снова.

До изнеможения.

До судорог, которые накрывают. Проносятся по всему телу жадными спазмами. Захлестывают с головой.

Это не секс. Это большее. Запредельное. Дикое слияние в одно.

Мы будто горим в котле. Расплавляемся. Стираем границы самих себя. Выковываясь в что-то совсем другое. Новое.

Он снова и снова выплескивается в меня мощными струями.

Пронзает меня насквозь моим именем, содрогаясь у меня внутри. Скручивая всю меня новыми судорогами оргазмов.

Не выходит. Так и остается внутри, почти падая на мой лоб своим. Шепча какие-то невероятные нежности.

Наливается силой снова. Требовательно дергается. Пульсирует.

И снова резкие толчки. И мои судороги. И наши рваные хрипы.

До полного помутнения рассудка. До сорванного голоса. До окончательного изнеможения.

— Бадрид.

Мы так и лежим, прижавшись.

Его руки охватывают меня, заворачивая, как в одеяло. Пряча и закрывая от всего мира.

А я выписываю узоры пальцами на его животе.

И этот миг… Он… Он называется счастьем. И хочется в нем остаться. Замереть. Навечно.

— Где мы? Что это за место?

— Квартирка, которую я купил давно, — улыбается, гладя меня по губам. И я млею.

Такой другой. Такой нежный… Не верится!

— Со своих еще первых денег, заработанных без помощи отца. Это место, о котором никто никогда не знал. Никто и не подумает, что у меня может быть такая квартира. Здесь я мог быть просто собой. Мальчишкой, а не наследником огромной империи, которую надо удержать и приумножить. Ооооо, здесь когда-то я отрывался по полной. А мои друзья даже не подозревали, кто я.

Зажмуриваюсь и с улыбкой трусь о его плечо, пердставляя себе совсем другого Бадрида.

Не стального. Не такого серьезного и мрачного. Отягощенного всеми этими обязанностями. Простого и улыбчивого. И даже… Беззаботного? Вот уж никогда не думала, что он был таким. Кажется, он с самого рождения будто создан из гранита!

— Если бы можно было вот так провести всю жизнь, — вздыхаю. — Подальше от всего… Вдвоем… Тихо и просто…

Он жадно прижимает меня к себе.

И я знаю.

Ничего мне не нужно. Ни дворцов, ни его денег и власти. А нужен он. Вот такой, как сейчас. И пусть даже у нас бы не было денег. Зато было бы свое. Тихое уютное счастье. В которое никто не ворвется. И всем наплевать на нас. Но… Чудес не бывает.

— Все серьезно, Бадрид? Очень?

— Да, Мари, — его лицо снова превращается в камень.

— Серьезно. Это не женское дело. Но тебе, наверное, нужно понимать. Никто не знал о том, что мы поедем в тот дом. Никто. Я сам не знал, пока не выдалась минутка. И это очень и очень хреново. Покушение было однозначно спланированным.

— Значит, мы теряем время? Я слышала. Твой брат говорит, что каждая секунда на вес золота. И ты нужен им там.

— Мой брат идиот, — шепчет, взъерошивая мне волосы. — Ну, не то, чтобы совсем идиот, но… Он просто еще не понимает. Что значит любить. А время мы не теряем. Пока нужно скрыться. Пропасть. Мой дом должны проверить. Вычистить все. Там наверняка прослушка, раз кто-то узнал.

62 Глава 62

Бадрид.

Да. Все очень серьезно.

Сжимаю челюсти.

Это уже край. Даже стрельба на границе и то не такой вызов.

А ведь прямо в городе. Почти открыто. Меня решили взорвать.

Это уже пиздец, как серьезно, но волновать Мари еще больше, чем она хлебнула, я не могу. Хотя понимать опасность ей все-таки нужно.

А получается, что в моем доме крыса. Или прослушка. И кто-то ждал. Ждал здесь, у ее дома. И зараннее нашпиговал его взрывчаткой. И ему передали, что мы едем. Или он услышал. Иначе откуда бы знал, в какой момент рвануть?

А это уже пиздец. Реальный. Похлеще положенных серверов в головном офисе.

— Тебе надо быть там, а не со мной, — шепчет Мари, пряча голову на моем плече.

И, дьявол. Я понимаю, что все готов отдать за то, чтоб это длилось вечно. Все!

— Ты всегда для меня на первом месте, Мари. Всегда. Ты главное. А без тебя мне ничего не нужно. Что оно стоит?

Охватываю тонкие плечи, прижимая к себе еще крепче.

Опрокидываю на спину, нависая над ней всем телом.

Помню. Помню те ее глаза, полные боли.

— Никогда, — шепчу, едва касаясь ее губ. Скользя по ним. Не могу не касаться. Хочется больше. И еще. И еще. И член стоит так, будто и не было ничего только что. Мозги распирает.

В ней. В ней бы, кажется, сдох. Самым счастливым идиотом. Быть в ней все время. Крики ее слушать. Ласкать. Сходить с ума, когда кончает.

И знать, что моя. Только моя. Полностью. Всем. Всем, что в ней есть моя. Не по принуждению, не потому, что так надо и кого-то спасает. А просто. Просто, мать его, моя!

От этого и правда мозги все растерять на хрен можно!

И я сейчас самый счастливый на свете идиот!

— Никогда, Мари, не было и не будет других женщин.

Всхлипывает. Дергается. Будто ударил и снова отшатнуться от меня хочет. Лицо отворачивает.

— Смотри, — обхватываю ее лицо руками. Заставляю вернуться обратно.

Да, девочка.

Больно. Я знаю, что режу по больному. Напоминаю о том, от чего тебя бьет хуже физического.

Но я должен. Должен внести окончательную ясность. Поставить точку. Перейти последнюю границу между нами.

— Смотри на меня. Мари! Не было и не будет. Никогда! Здесь не было!

Прижимаю ее ладонь к своему сердцу.

— Только ты здесь. Ты одна. И так будет всегда. До самой смерти. До последнего моего вздоха и дальше дольше. Даже сдохнув, я не смогу вырвать тебя из себя!

— Но ведь были. Были другие! И та…

— Тссссс…. — прижимаю ее губы пальцами.

Не надо сейчас. Не надо вспоминать слишком много и произносить это вслух!

— Да, Мари. Были. Были другие, и я даже не знаю, сколько их было. В моей постели. На моем члене. Но ни одна не имела для меня никакого значения. Никакого, Мари. Это просто физическая разрядка. То, что нужно мужчине, чтобы сохранять ясную голову. Справить естественные потребности. Я даже их лиц. Даже имен их не помню! Ни одна из них никогда не значила для меня больше. Никогда на сотую часть не была так нужна, как ты. Вообще не нужна. Только как тело. Понимаешь меня? Понимаешь, Мари? А ты здесь. Ты здесь. Внутри. Намертво. И других мест там нет и быть не может!

— И она? Та блондинка? Она тоже ничего не значила?

— Ничего, Мари. Никогда. Никто ничего не значил, кроме тебя.

— Но ты долго. Ты долго был с ней. Я слышала там, на кухне, от прислуги.

— Это было просто удобно. Просто. Удобно. Иметь под руками на все готовое тело. И не более. Все.

— А дальше? Как будет дальше, Бадрид? Мы будем вместе? А ты будешь разряжаться с другими?

— Никогда, — скриплю зубами.

Черт, даже противно становится от одной мысли, что могу прикасаться к другой. К чужой. Просто секс больше не имеет никакого значения. Только это безумие. То, что возможно лишь с одной.

— Никогда больше не будет других, Мари. Только ты. Одна. Единественная.

— Думаешь, так просто забыть? А если бы я…

Осекается.

Испуганно распахивает глаза.

Понимает, что понесло ее в слишком лишнее.

А меня прямо судорогой перекашивает.

Как? Как мысль такую можно допустить, не то, что сказать? Чтобы она…?

— Я глаза хочу вырвать каждому, кто хотя бы смотрит на тебя, Мари, — рычу, чувствуя, как сжатый кулак сам по себе летит в стену. Крошит штукатурку.

— Откуда такие мысли? Откуда они вообще в тебе взялись?

— Не простил бы, да? Никогда не простил бы, Бадрид? Даже если бы я была вдовой, а это было до тебя?

— Не задавай мне таких вопросов, Мари. Я не железный. А с тобой меня совсем срывает с катушек. Не задавай. Я же за мысли одни такие убить могу. Никто не простит в жизни двух вещей. Измены и предательства. Никто. А если любит так, как я тебя…

— Я просто хотела, чтобы ты понял. Хоть на сотую долю понял, что я чувствую, — снова льнет ко мне. Прижимается губами.

И дикая ярость, что клокочет внутри, опять отступает.

Бред. Я мужчина. Как она может сравнивать?

— Ты одна, — шепчу, накрывая ее губы своими.

— Но если хоть раз еще о таком станешь думать… Я же убью тебя. Просто убью, Мари.

Но перед этим сорву с самого себя живьем всю кожу. А после застрелюсь.

И мы все равно будем вместе. В любви или ненависти, неважно. Потому что даже с сердцем уже не выдрать из себя.

63 Глава 63

Мари

Впивается в мой рот поцелуем.

Жалящим. Клеймящим.

И столько в нем ярости сейчас, что я будто чувствую, как кровь кипит у Бадрида в венах. Саму обжигает.

Резко отталкивается и уходит. Слышу, как хлопает дверь в ванную.

И сразу же всю насквозь окутывает ледяным холодом. Инеем, сводящим скулы после его обжигающего жара!

Только сейчас понимаю, Бадрид так бережно вымыл меня, а сам так и остался в следах этого взрыва. В черных потеках гари.

С ужасом вспоминаю, как летела прямо в него эта балка с гвоздями.

Боже! Мы обо всем забыли в этих бесконечных и таких коротких часах нашей безумной страсти.

— Бадрид.

Не стесняясь, вхожу в нему.

Улыбка сама растекается по лицу, когда он напрягается и вздрагивает, стоит мне положить ладонь на его спину. У самой тут же происходит короткое замыкание внутри от одного прикосновения! И как же радует, что и он реагирует так же!

Но в ужасе одергиваю руку.

На боку у него рваная рана. Страшная. Будто кусок мяса вырвали. Да так оно и есть!

Рассматриваю пристально, замечая, что и балка не обошлась. Прямо в плече зияют глубокие проколы. Их ровно три. Балку отшвырнул, но гвозди успели серьезно пробить кожу.

— Тебе надо к врачу. Срочно!

Мазь тут уж точно не поможет!

— Ерунда, Мари, — он резко оборачивается, хватает меня и тянет на себя.

И вот мы уже сплетается телами. Жадно целуемся под струями воды, как будто сто лет не виделись.

— Ерунда. Заживет. Сейчас есть вещи поважнее.

Резко подхватывает меня за ягодицы, насаживая на себя.

И с криком я забываю обо всем на свете.

Только мы. Только его жадные толчки внутри меня. И губы, вместе с водой покрывающие всю кожу…

Уговорить не удается.

Бадрид слишком равнодушно относится к собственному телу.

Приходится самой порыться в его шкафчике с аптечкой под насмешливым взглядом. Сопротивляясь неугомонным, жадным рукам, постоянно тянущим на себя. Зашвыривающим обратно в постель.

Но я выигрываю эту битву.

Мне даже удается обработать раны перекисью и перемотать бинтом. Большего сделать в таких условиях невозможно.

А мы смеемся.

И кормим из рук друг друга пиццей, которую он заказал. И обмазываем мороженным, вылизывая кожу.

И снова. Снова и снова нежимся в объятиях, не вылезая из постели. Пока Бадрид не подминает меня под себя или не забрасывает сверху себе на бедра.

Это безвременье. Это счастье. Счастье, которое могло бы длиться бесконечно.

Так счастлива я не была за всю свою жизнь.

И даже в те моменты, когда Бадрид выходит из комнаты, нахмурившись и прижимая к уху трубку, я заставляю себя не думать. Не вспоминать о мире за гранью этих стен.

Если и правда у нас есть это время, то пусть оно будет только нашим. И я знаю, что сохраню в своем сердце эти воспоминания, как самое бесценное сокровище.

Но все когда-нибудь заканчивается. Особенно то, что больше похоже на сказку, чем на жизнь.

— Нам пора, — он в очередной раз возвращается из кухни.

Отшвыривает телефон, жадно притягивая меня к себе.

Целует так, как будто в первый или в последний раз.

И тут же отрывается.

Приносит из коридора уже заказанную им одежду для меня. Возвращается полностью одетым. И даже отворачивается, когда я одеваюсь.

Вроде ничего не изменилось.

Я собираюсь быстро, как могу. Бадрид сжимает мою руку в своей, когда мы выходим.

Только откуда это щемящее чувство тоски? И колкий удар сердца, как будто мы никогда больше сюда не вернемся?

А ведь я уже напридумывала себе, как мы с Бадридом будем время от времени сбегать в эту квартирку, чтобы побыть только вдвоем! Конечно, когда все это закончится…

Мы идем пешком. Как самая обыкновенная пара. Держась за руки. Не произносим ни слова, да слова нам сейчас и не нужны.

И в том, чтобы вот так просто идти, тоже есть тихое, но такое огромное счастье. Оно разливается теплом внутри. Обволакивает. Плещется тихой радостью.

Но ее словно ветром сдувает, когда приближается в дому Бадрида.

Вздрагиваю, замечая машины во дворе. Это его братья. Я знаю. Сердцем знаю. А они меня ненавидят!

64 Глава 64

— Не бойся, Мари, — Бадрид снова притягивает меня к себе.

Проводит костяшками по щекам, будто стирая невидимые слезы.

— Это моя проблема. И я ее решу. Никто не посмеет встать между нами. И помни. В этом доме ты на правах гостьи. Никто не вправе относиться к тебе как-нибудь иначе. А кто посмеет, того ждет очень серьезное наказание!

И я улыбаюсь. Киваю, проводя по его пальцам губами.

Все слишком сложно. Но сейчас мое положение далеко не самый главный вопрос!

Отправляюсь в свою комнату и радостно замираю.

Несмотря на все произошедшее, в ней новые цветы. Целые охапки роз!

А в самой комнате меня ждет Лора!

И я рада ей почти как родному человеку.

По крайней мере, мне будет с кем поговорить и не сходить с ума от беспокойства!

Бадрид.

— Сейчас не время для того, чтобы воевать между собой, братья, — окидываю обоих пристальным взглядом, барабаня пальцами по столу.

— Время объединяться. Как никогда раньше. И еще. Мари моя женщина. Нравится вам это или нет. Моя. И я прошу вас относиться к ней соответственно. Со всем уважением.

— Охренеть!

Арман поднимается со стула. Яростно мерит комнату шагами.

— Нет, ты вообще себя слвшишь, Бадрид? Объединяться? Ты серьезно? Так мы давно объдинились! Это тебя только выловить невозможно! А вернее, из постели вытащить!

Скриплю зубами, откидываясь на спинку кресла.

В чем-то, по большому счету, он, конечно, прав. Но и относиться так к Мари я не позволю!

— И теперь! В самый разгар! Вот скажи мне. Куда ты делся? Ты, мать твою, на сутки исчез, Бадрид! А теперь что? Натрахался наконец? Решил вспомнить, что где-то у тебя есть дела? Обязанности? Семья, мать твою? А потом что? Опять нас бросишь и поскачешь трахаться, как кролик? И мы тебя неделю выловить не сможем? У тебя что? Медовый, на хрен, месяц? Или половая зрелость вдруг началась? Или скорее, незрелость. Потому что в зрелости пора уже как-то уметь сдерживаться и понимать приоритеты! И, главное, на хрен, с кем!

— Заткнись. Арман. Просто. Сейчас. Заткнись. Пока ты не сказал лишнего. Мари моя женщина!

— Да?!!! Твоя? А я думал, она выкуп. Я думал, она шлюховское отродье, которое ты должен был вырезать! А она, оказывается, теперь, мать твою, женщина!

— Молчи. Это мое дело. И только мне принимать решения.

— Серьезно? Твое? Вот правда? Тогда скажи мне. Скажи, бадрид. С каких херов мы тогда на Романа наехали? Из-за чего вся эта война началась? Не из-за того же? Что он совсем не ту решил возомнить своей женщиной, вместо того, чтобы поступить, как должно?

— Мы приняли его выбор. А он его отстоял.

— Да! Да, мать твою! Приняли! Только вот отстаивать ему тяжело очень этот выбор пришлось. И дорого. Для всех для нас очень дорого! И то! Роман из семьи ушел! Давно ушел! С него другой спрос! А ты. Ты не просто никуда не ушел. Ты лицо этой семьи. И не можешь вот так!

— Я готов принять твой выбор, — Давид неожиданно сжимает кулаки, перебивая Армана.

— Готов. Но только при том условии, что ты примешь мой.

— У тебя совсем другой расклад, Давид!

Вспыхиваю. Черт! С каких пор мы дожились до того, чтоб из-за такого воевать между собой!?

— Не тот? А почему? Почему, Бадрид? У тебя, значит, тот расклад, а у меня, блядь, не тот! Можно подумать эта… Без обид, брат. Но ты сам понимаешь, какое место она занимает. И эта Мари уж точно не может быть достойным выбором для главы рода Багировых!

— Вы еще подеритесь, — Арман закатывает глаза. Как поведось в последнее время, вытаскивает бутылку виски из бара. Опрокидывает себе в горло прямо так.

— Все. Брек, — отшвыривает пустую бутылку в угол, вытирая губы тыльной стороной ладони.

Блядь. Не пойму. Вот откуда в нем это все, а? Вроде всех учили приличиям! Но Арман непробиваемый! И никакому обучению, если он не хочет, кажется, вообще не поддается.

— Потом за баб разговор заведем. Сейчас забыли. Все, на хрен. Баста. Табу. Кто первый ляпнет, тому хук от меня. Без предупреждения и прямо в челюсть. Что с серверами? И что по твоей прослушке? Нашли?

— Мне надо было из дома пропасть. Пока людей всех перетряхивали вместе с домом. Охрану сменили. Но прослушки не нашли. И это хреново. Потому что она явно есть! Но дом перевернули. Лучшие специалисты. И поэтому выхода другого нет. Санников тебе, Давид, так и не ответил. Придется засунуть в задницу свою гордость и пойти к нему еще раз. Только уже не так. Иначе. Через Градова. Он же его лучший друг. Пора и Роману подключаться к тому, что наворотил. Ты знаешь, где он?

— Сегодня у Романа бой, — кивает Давид. Подтверждая мою старую догадку, что он все же общается с изгоем-братом. Ну, или, по крайней мере, следит за его жизнью.

— Тогда чего ждем? Поехали!

65 Глава 65

Блядь, не понимаю, как он может вот так вот жить?

Нет. Драка это хорошо. Это мужское.

Нас всех тренировал тот, кто вырастил не одного чемпиона мира по боям без правил. Жестко тренировал, да и сейчас мы иногда в зале дерем друг друга с братьями до мяса. Давно, кстати, не дрались. Пора бы устроить хорошую разминку! Заодно и дурь выветрится из головы каждого!

Но чтобы вот так. Выбрать это делом своей жизни!

Это же несерьезно. Игра какая-то. Баловство.

Ну, чемпион мира. Ну, пояса. Медальки. Как игрушки для пацана, ей — Богу!

Ради чего? Чтобы что-то доказать? Но так и жизнь просрешь, и доказывать будет некому.

Этот зал. Эти орущие люди. Бляди, которые сходят с ума от накачанного тела и швыряют в него свое белье.

Этот ор дурной озверевшей от адреналина толпы.

Неужели ему и правда это может нравится?

Но он же Багиров! В нем тяга к большему. К серьезному должна быть!

А живет, как простолюдин какой-нибудь. Драки эти. Девчонка тоже хрен знает из каких задворок.

А Мириам Вольская реально княжеских кровей была. На брачный договор с которой он так наплевал. Кровавыми, блядь, плевками.

Счастье еще, что Вольские достаточно благородны, чтоы не размениваться на мелочную месть.

Ушли с гордо поднятой головой. Правда, и все контракты с нами разорвали.

Перевожу взгляд на Армана, мрачно смотрящего на брата. Так и цедит свой виски с горла. Как будто в этой дикой толпе он в своей стихии.

Все-таки близнецы. Не зря мне иногда непонятно, в кого Арман такой пошел. Похожи. Слишком похожи. Но не удивлюсь, если они сцепятся сейчас прямо здесь. Оба же взрывные и никого не слушают. Зато эмоции им иногда так закрывают глаза, как будто красная тряпка на глазах у быков.

Черт.

Надо было без него ехать. А то разговор может и не выйти сейчас с Романом.

Оборачиваюсь к Давиду, и тут же дергаю его за руку, вниз, усаживая обратно на место.

Твою мать! Только этого мне не хватало!

Прослеживаю взглядом за его и только стискиваю его руку так крепко, что трещат кости.

— Не горячись, Давид. Успокойся. Не место и не время. И вообще, Саида не для тебя. Забудь уже об этом.

— Твою мать. Нет, ну какой урод! Какого хрена он ее сюда притащил?! В такое место приличных женщин не водят! Я ему сейчас голову оторву! И с каких херов ты решаешь, кто для меня, а кто нет, а, брат?

Это катастрофа.

Кажется, пытаясь разрулить войну, мы сейчас ее только усилим.

— Не я решаю, брат. Не я. Саида его невеста. Это не я решил. Как и ту вражду, что сделала наши семьи врагами. Тоже не я. Но их оба рода сейчас в стороне от нашей войны. И если мы еще сейчас их против себя настроим, то можем прямо тут же и застрелиться. Потому что удержать уже ни хрена не удастся. Ты же сам видел взрыв. Сам знаешь. Тут уже не месть. Тут уже нашей крови хотят. И нам надо суметь сохранить спокойствие.

— Ты бы спокойствие сохранил?

Скрипит зубами. Сжимает кулаки.

— Сохранил?! Если бы твою женщину за руку урод какой-нибудь держал? При всех. А она ему не жена! Не жена, так с каких херов вцепился? И в гадюшник этот. Ее привел. Вот ты бы остался спокоен? Да?

— Не сейчас, Давид. Просто не сейчас. Не забывай, зачем мы пришли. Просто давай дождемся конца боя. Поговорим с Романом. Встретимся с Санниковым. Потому что, блядь, он, похоже, единственный, кто может разобраться в этой лютой хрени, которая происходит! Поставим все на свои места. А потом уже с личным будем разбираться.

— Ну, ни хера!

Его глаза опасливо вспыхивают.

Дьявол!

Шамиль Сабуров интимно гладит Саиду по ладони.

На глазах у всех! И, самое главное, на глазах Давида, у которого и без того уже глаза кровью налились!

Если что-то и способно превратить Давида в полного безумца, то это именно оно! Вернее, она. Саида Алиева!

Ну, с каких, черт их возьми, херов, они и правда сюда притащились?!

Самому. Самому надо было ехать! Или по крайности дождаться Градова у черного входа после боя.

— Еще раз тебе говорю, — шиплю сквозь сжатые зубы, уже все силы направляя только на то, чтобы удержать брата.

— Не время сейчас, Давид. И не место. Разбираться будешь потом.

Только с чем он, дурак, собрался разбираться?

Саида чужая невеста. И Шамиль в своем праве, хоть и притащил ее туда, куда только девок подстилочных водить можно!

— Кулаками вопрос не решишь. А нищим или мертвым ты ей на хрен не сдался.

Благо, мне везет.

Бой заканчивается.

Толпа вскакивает с мест, начиная орать, как будто им слоновью дозу наркоты в задницу вместе с паяльником засунули.

— Град! Град! Град!

Как с ума посходили.

Ну, умеет мужик кулаками махать? Что в этом такого? Это же нормально.

Зато Саида с Сабуровым исчезают из поля зрения.

Давид весь багровый. Так и рвется за ними. Но тут уж я ужерживаю.

— Пошли, — шиплю на ухо, чтобы переорать весь этот дикий ор.

— А то если Градова упустим, совсем на хрен все потеряем.

66 Глава 66

Просачиваемся через потайной выход.

В раздевалке его поджидать нет смысла.

Его там и без нас поджидают.

Эти голые фанатки ненормальные. Озверевшие от какой-то дикой похоти. Успевшие еще во время боя сбросить с себя верхнее белье. А некоторые и нижнее.

А я знаю, что Ромка после того, как Ангел эта его появилась, даже на расстоянии метра рядом с этими шалавами не проходит.

Ее расстраивать даже этим не хочет.

Значит, в раздевалку не пойдет.

Так уедет, не переодеваясь даже.

Для того, видно, и этот потайной проход. По дороге с ринга до комнат бойцов.

— Градов!

Черт возьми!

Мы замешкались в этой толпе и чуть не упустили.

Роман уже садиться в машину.

Чужая фамилия по отношению к брату режет зубы. Но не Багировым же мне его называть?

А еще что-то неприятно холодит под ребрами. Хрень какая-то. Тревога непонятная.

Арман реагирует быстрее, чем я.

Успевает рвануться, в один прыжок оказываясь с ним рядом.

Отшвыривает, кубарем летя следом.

Ровно в том момент, когда машина Романа взрывается на хрен.

Еще один фейерверк у меня на дороге.

Мы с Давидом реагируем одновременно. Падаем вниз. И ни хера не разобрать, что там с ними за этой гребаной вспышкой.

— Живые, — смачно сплевываю, доползая до этих сплетенных, как в лютой драке, тел. Кажется, они даже сейчас готовы поубивать друг друга.

— Это что? Такой привет от семьи передать решили? Но передумали?

Хмурится Роман. А ноздри уже раздулись. Явно готов подорваться и биться с нами до смерти.

— Это не мы, Роман, — качаю головой. — Но как раз по этому вопросу.

Договорить не успеваю.

Давид падает под ноги, как подкошенный.

А то, что жалит мне плечо, я не перепутаю ни с чем.

— Твою ж мать! Арман, проверь, что с ним!

Отстреливаюсь в темноту. В ту сторону, откуда прилетело.

Слышу, как с грохотом падают уже неживые туши.

Подхожу ближе. Трое. Пинаю носком туфли, чтобы проверить.

Намертво. И выглядят чисто, как бомжи. Стрелка, приближенного к любой из враждующих с нами семей, узнал бы сразу. А тут незнакомые совсем рожи.

— Как сам видишь, Роман, на нужно поговорить. И серьезно. Почти по-братски.

67 Глава 67

— Вот такие дела, — заканчиваю долгий и непростой рассказ.

Не хотел обращаться к Роману. Сам хотел все разрулить. Но тут уж без вариантов.

И не только о нас заботиться надо. С братьями проще. А вот Мари… Мари надо защитить любой ценой. Тем более, если дошло до того, что по нам открыто почти на улице стреляют.

— Помощь твоего Санникова нам просто необходима. Он единственный в мире гений этих технологических вопросов. Наши лучшие. Но они не нашли. А Санников найдет.

— Найдет, — подтверждает.

— Свяжусь с ним и как только сможет, будет у вас. Что еще могу сделать?

Роман держиться особняком. Настороженно. Хоть на его свадьбе мы и пришли подать руку. Сказать, что вражды между нами больше не будет и мы принимаем его выбор. Видно, стать родными нам все же в этой жизни не суждено. (* прим. автора история Романа Градова в романе " Одержимый")

— Ничего, Роман. Этого достаточно.

— Людей своих пошлю. Усилить, я так понял, лишним по-любому не будет. Санников сделает все, как для меня. И… Тебе, Арман, я, получается, теперь должен. Ты мне жизнь спас.

— Да ну на хрен, — пылит брат, а после хитро усмехается.

— Хотя… ну а что? Как Санников твой, не буду требовать, чтобы ты превратился в золотую рыбку и исполнил любое мое желание. Но… Бой хочу с тобой! Самый настоящий бой. В клубе. В атмосфере вот в этой твоей. Без имен и наград. Просто бой. Но чтоб все по-честному. И на полную силу. ( *прим. автора — а вот история боя и самого Армана в романе " Я.Хочу. Тебя.)

— Хорошо, — вижу, как слегка кривится, но все же подает Арману руку. Пожимает.

— Будет тебе бой. Я свяжусь.

Градов уходит, постоянно набирая Санникова. Тот, как всегда, в любых дальних краях оказаться может. И ведь не вычислишь его никак! Этот уж умеет заглушки ставить!

Понимаю его. В свете пиздеца сегодняшнего ему еще свою женщину обезопасить надо. И, кажется, не только. Вроде, у него родился ребенок!

И мне тоже нужно домой. К Мари. Проверить, что и там все в порядке, хотя охрана уже и отчиталась.

А все равно. Пока сам не увижу, не сожму в своих руках, спокоен не буду.

Опрокидываю в себя последний стакан виски.

Всполохом перед глазами слепит понимание.

Никогда. Никогда у нас с Мари так не выйдет. Все равно не смогу привселюдно назвать своей. И детей у нас с ней никогда не будет.

Пусть я вернул ее, но этого не верну.

Хочется расхерачить в сердцах весь бар. Но я лишь поднимаюсь со стула.

— Бадрид, а какого хрена мы Градову не сказали, что вся эта хренотень из-за него завелась?

Арман, как всегда возмущается. И я не пойму его странного отношения к Роману. Вроде и тянется и убить его одновременно хочет.

— Не хочу, чтобы он считал, что он нам должен, — коротко бросаю и уже мчусь прочь. Домой. К ней. К моей Мари.

68 глава 68

Накидываюсь сразу, как только влетаю в комнату.

Какая же она…

Невозможная. Единственная. Моя!

Моя самая нежная. Самая желанная. И так будет всегда! Всю мою жизнь!

Дьявол, я сам не верю, что заслужил где-то там на небесах такое счастье!

— Мари!

Подхватываю на руки ее, не спящую все это время.

Так и расхажавала по комнате, обхватив себя руками. Волнуется. Волнуется моя девочка. И я должен сделать все, чтобы больше не волновалась. Чтобы не было для этого у нее причин!

— Бадрид, что там?

— Все будет хорошо. Хорошо, любимая.

Не могу говорить. Зря тратить драгоценные секунды.

Набрасываюсь голодным, жадным ртом на ее нежные губы.

Такие сочные.

Хрипло выдыхаю, втягивая их в себя. Впитывая их вкус.

А всего уже насквозь разрядами прошибает.

Адскими. Взрывающими весь мозг на хрен. Полыхающими перед глазами.

Особенно когда она тихо стонет мне в рот.

А ее нежное тело уже дрожит под моими руками.

Не могу сдерживаться.

Слишком долго я был без нее. Слишком долго, как голодный пес мог только смотреть.

В ней. В ней хочу быть. Каждую секунду, все время!

Дергаю футболку, разрывая ее вместе с бельем.

Обхватываю рукой нежную полную грудь.

Уже дрожащую под моими руками. Такую трепетную.

С рычанием сжимаю заострившийся длинный сосок. Мучительно стону от наслаждения. Понимать, что она моя. Видеть, как запрокидывает голову и пытается сдержать хриплый стон, который все же вырывается из нее, ударяя прямо мне в горло.

И это срывает все планки. Лупит по всем нервным окончаниям.

Член стоит адски.

Слышу, как с треском рвутся натянутые до предела брюки. В яйцах выстреливают такие взрывы, что хватит подорвать весь дом. А то и не один.

Но она. Сначала она.

Это дикий кайф. Запредельный.

Знать, что не телом отдается. Вся. Вся насквозь. Знать, что моя и я могу трогать ее везде. Вонзаться каждой лаской прямо в сердце, прямо в душу. И в моих внутри все отзывается дрожью.

— Моя, — хрипло шепчу, а голос срывается.

— Мое пламя, — да, потому что я в ней сгораю. Каждый раз сгораю и возрождаюсь снова. — Моя Мари…

Жадно распахиваю разбухшие после нашей любви дрожащие складки.

Мокрая. Такая мокрая. Такая податливая. Для меня.

И только от этого уже кончить готов. Как пацан, спустить в штаны.

Накрываю всей ладонью ее сладкие нижние губки.

Никогда такого не творил. Не пробовал на вкус. Даже в мыслях не мог представить.

Но она такая вкусная. Такая запредельно сладкая. Везде. И мне хочется. Хочется ее насквозь. В себе. Внутри. На языке. В желудке. Во всем мне!

— Моя. Моя Мари, — лихорадочно шепчу, придавливая такой твердый, такой упругий камушек клитора.

Сам заорать хочу, когда выгибает спину, впиваясь мне в плечи ногтями.

И голова ее мечется. И губы эти распахнутые, в которые вонзался бы и вонзался. До бесконечности. До одури. До стального вкуса крови во рту от стертой на хрен кожи!

Провожу пальцами, чуть придавив, от самого узелка, дергающегося под моими руками, до лона. До узкого отверстия, что так жадно уже сжимается. Выделяет влагу ее наслаждения.

Захлебываюсь этим терпким, ни с чем не сравнимым запахом. Весь бы в нем искупался, если бы мог!

Я с ней теряю разум. Превращаюсь в дикое изголодавшееся животное. Обезумевшего от голода зверя.

И только она может исцелить меня. Напоить. Утолить эту дикую жажду, от которой внутри все идет трещинами и кровоточит!

Резко вбиваюсь двумя пальцами в ее податливое лоно. Жадно натираю сходящий с ума под моими руками клитор.

Растягиваю, чувствуя адское наслаждение от того, как она подается. Как мокреет.

Сгибаю пальцы у нее внутри, нажимая на заветные точки. И бьюсь. Бьюсь все сильнее. Все жестче.

С рычанием отрываюсь от ее губ.

Пожираю глазами ее закатившиеся глаза с расширенными донельзя зрачками.

Ее искривленные губы, распахнутые в крике наслаждения.

Ее вопль с моим именем и то, как бьется в судорогах, до одури сжимая мои пальцы.

Пожираю. Заглатываю внутрь. Впитываю в каждую клеточку своей плоти.

И тут же подхватываю на руки, когда она, забившись в последней мощной судороге, повисает изнеможденно на моих руках.

— Люблю. Как же безбожно я люблю тебя, Мари, — шепчу, не переставая тереть губами о ее искусанные губы.

Укладываю на постель. Внутренне воя от счастья, потому что она, разомлевшая, так доверчиво оплетает меня руками.

— Ты… Ты ранен?

Вскидывается, хоть только что была в полном изнеможении.

— У тебя кровь, Бадрид!

Блядь. И эти глаза. Я сдохну, а они внутри меня будут светиться. Вот такие, как сейчас. Полные любви. Удовлетворенности. И такого искреннего волнения.

— Ерунда. Это все ерунда, Мари, — укладываю ее на постель, нависая сверху.

— Нет!

Обхватывает мое лицо руками, с ужасом глядя на свои окровавленные пальцы.

Черт. Проклятые стрелки. Испортили такой момент с моей девочкой!

— Тебе надо…

— Не надо, Мари, — перехватываю ее руки.

Как одержимый, целую каждый палец.

— Мне в тебя надо. В тебя. Это единственное, без чего я сдохну!

Прижимаю ее руки к постели, скидывая одежду.

Резко раздвигаю бедром все еще дрожащие от оргазма ноги.

Блядь. Как сладко она кончает. Как сладко, до одури сладко касаться ее везде.

— Перестань, Мари. Потом. Все потом, — шепчу, накрывая ее губы поцелуем.

Жадно всасываю ее язык, обхватив член рукой у основания.

Провожу по еще не остывшим от оргазма складкам до одури жадно дергающейся пульсирующей головкой.

Размазываю по ее лону собственную смазку, сходя с ума от влажных хлюпающих звуков. От соков ее жажды. По мне. Только по мне.

— Люблю, — выдыхаю в ее рот, резко вколачиваясь на полную длину.

Блять, это рай. Если он существует, то вот он!

Забрасываю ее ноги себе на бедра. Еще глубже. Еще сильнее. В нее.

Теперь уже не могу сдержаться. Не могу быть нежным.

Вколачиваюсь со всей своей адской жаждой, чувствуя, как мутнеет перед глазами от того, как узко в ней, как обхватывает крепко меня своими стенками, как каждая до дикости жадно пульсирующая вена вжимается в нее!

Скольжу руками по груди, сжимая и выпивая каждый ее стон, каждый вскрик после того, как толкаюсь.

Ласкаю соски, сжимая пальцами и растирая твердую вершинку.

И не могу сдержаться. Просто ору, пререходя на хрип, когда она начинает там судорожно содрогаться, сжимая мой член так сильно, что он перестает помещаться, выталкивается каждым спазмом ее стенок.

Ору и выплескивабюсь в нее, понимая, что мало. Безумно мало. И член уже готов, так из нее и не выйдя, наливаться этой дикой страстью и танцевать в ней снова свою дикую пляску.

Но Мари нужен отдых.

Опускаюсь лбом на ее лоб, весь покрытый бисеринками пота.

Подкладываю руку ей под голову.

Целую. Лихорадочно целую ее волосы. Ее глаза, ее щеки.

— Отдыхай, Мари, — шепчу, гладя закрытые припухшие веки. — Отдыхай.

Не отрывался бы от нее. Такой разнеженной. Такой сейчас распахнутой и трепетной.

Но надо привести себя в порядок. А то после испугается еще сильнее.

Заставляю себя оторваться, чувствуя, как уже дергается возмущенно все под ребрами.

Ничего, моя сладкая. Ничего. У нас с тобой будет множество ночей. Ночей, в которых ничто не встанет между нами!

Тихонько опускаю на простынь ее руку, что так безмятежно обвила мое плечо.

И тихо матерюсь сквозь сжатые зубы, понимая, что вся наша постель в крови.

Осторожно прикрываю за собой дверь, направляясь в кабинет.

69 Глава 69

Мари

— Люблю, — тихо шепчу в пустоту, слыша, как за Бадридом тихо прикрывается дверь.

Все тело все еще горит от сладкой истомы.

Кажется, я совсем сошла с ума.

Потому что «Люблю» и его имя, это все, что во мне осталось. То, из чего я состою.

Человек на девяносто процентов состоит из воды. А мне эту воду, кажется, заменил он. Вытеснил собой.

И больше нет сомнений. Я знаю. Я знаю, что не напрасно отдала ему на блюдечке всю себя, собственное сердце. Да. Пусть нам будет непросто. Адски трудно. Но мы сможем пройти этот путь, потому что теперь наши сердца сплетены в одно. И мы пройдем. Чего бы нам это ни стоило.

Теперь пройдем. Ведь, что бы не бушевало там, за гранью нашей любви, главное, что мы вместе. И так въелись в друг друга, что сможем пройти все, что угодно. Вместе. Все, что приготовит нам судьба!

Потому что я верю. Я верю его лихорадочным глазам, которые не могут врать. И тому, что слышу в стуке его сердца, которое бьется будто у меня самой под кожей!

Но рука касается чего-то липкого и мокрого на постели.

Резко распахиваю глаза и замираю.

Кровь! Боже! Сколько же здесь крови!

Всю негу сдувает, как ветром. Хуже. Как тем самым взрывом, в котором мы оба чуть не погибли!

Опрометью несусь из спальни в его кабинет

Даже не стучуть. Не думаю, что у Бадрида там может кто-то быть.

Влетаю и замираю, как вкопанная.

Глядя на то, как Бадрид, к своем кресле за столом, крепко сжав губы, ковыряет ножом и пинцепом у себя в плече.

— Нужен докто! Срочно! Зачем ты сам? Бадрид! О, Господи! Надо было сразу!

«А ты гоняешь вертолет. Себя подставляешь и всех нас. Из-за нее», — стучат в голове слова Давида.

Боже! Он же мог умереть! Истечь кровью!

А он…

Вместо того, чтобы срочно ехать в больницу… Ко мне…

— Это пустяк, Мари. Я сам разберусь. Иди ложись. Я скоро.

— Нет. Не пустяк.

Подхожу к нему сзади, обхватывая голову руками. Всем телом прикасаюсь к горячей коже.

— Не пустяк, Бадрид, — внутри себя чувствую боль, проводя пальцами у края ран.

И о той. Другой. У него на боку я тоже помню. Ни на миг не забываю.

— Сам, я сказал. Было бы серьезно, поехал бы к доктору. А здесь. Здесь пустяк. Поверь мне, Мари. Уж в ранах я разбираюсь. Да и какой мужчина не способен справиться с таким? Должен уметь сам себе помочь.

А я только судорожно сглатываю. Мне дико страшно за него. Дико. Безумно! Как он вообще такое терпит!

— Не бойся, Мари, — Бадрид резко перехватывает меня.

Дергает на себя одной рукой, усаживая себе на колени.

— Я не относился бы легкомысленно, если бы и правда было серьезно. Поверь. Я не допущу, чтобы ты осталась одна! Никогда не допущу!

Трется. Трется своими губами о мое лицо.

А мне и страшно и блаженно. Потому что так… Так любить невозможно!

— Я хочу чтоб ты знала, Мари. Чтоб вот здесь, — ложит руку туда, где гулко стучит сердце.

— Чтоб вот здесь у тебя отпечаталось. Раньше для меня главной была семья. Наша империя. Но теперь. Все, что я теперь делаю, я делаю для нас.

— Было время, когда я ослеп. Я был оглушен этим чувством, Мари. Ведь оно чужое для меня. Странное. Дикое. Совсем незнакомое. Я даже боролся с этим. Намертво боролся. Но так и не смог. Не смог вытравить тебя из себя из своего сердца. А когда принял. На все наплевать был готов. На власть. На братьев. На империю. Сдохнуть был готов ради тебя. Но теперь у меня есть ты. И все, что я делаю, я буду делать ради нас. Только для нас, Мари. И для нас останусь вживых. И все исправлю, что запустил за это время. Ради тебя, Мари. Ради того, чтобы мы были вместе. И были счастливы. Потому что тебя… Тебя я уже не потеряю. И никому не отдам!

— Позволь мне хотя бы помочь, — шепчу мокрыми от слез губами, гладя по лицу. Зарываясь руками в его густые волосы. — Позволь, Бадрид!

Тот, кто никогда не видел, как любимый мужчина вытаскивает из своего тела пули, никогда не обмывал их, мучительно ощущая его боль, тот не поймет.

Мне казалось, страшными были традиции. Нет. Есть вещи страшнее. И эта война. Это дикая жуть. Когда понимаешь, что прямо на улице. Или просто войдя в дом. Ты можешь потерять того, кем дышишь. Кем живешь. Потерять все.

Но и любишь тогда совсем иначе. На грани. На последнем выдохе. И каждый вздох, каждый взгляд, каждый поцелуй, как последний.

И это острие, по которому мы ходим с самого начала, разрывает на части.

Будет ли оно? Это время, в котором мы сможем просто быть вместе? Просто быть?

— Я решу все вопросы, Мари. И с братьями решу. Все будет хорошо, — шепчет Бадрид, целуя мои руки.

И пусть война. Пусть все так непросто. Но у нас все же есть он. Наш маленький, но такой настоящий рай. В этих секундах. В ударах сердца, когда мы вместе.

И оно стоит того, чтобы пройти через любой ад! Стоит! Пока вот так. Пока его дыхание заканчивается и продолжается в моем!

— Да, — тишину, в которой мы замираем, успевая так многое сказать, разрывает звонок телефона.

— Хорошо. Я понял. Я вылетаю.

Бадрид.

Матерюсь про себя, услышав наконец голос Санникова в трубке.

Вот с этого надо было начинать.

Но мы просрали момент. Думали, сами разберемся.

— Роман передал мне твою просьбу, Бадрид. Я в Швейцарии. Вылететь не смогу. Если хочешь встретиться, прилетай ко мне. И возьми с собой всю технику из дома. Всю, Бадрид. Все компьютеры, ноутбуки и телефоны. Охраны, прислуги. Все, что есть в доме. И в головном офисе.

— Хорошо. Я понял. Вылетаю.

Санников единственный в мире гений, способный добраться куда угодно. И все, что угодно проследить. Второго такого нет.

— Мари, — притягиваю к себе в последний раз. Шумно втягиваю ее запах. Черт! Мне на час оторваться трудно, а тут хрен знает, сколько времени придется проболтаться у Санникова!

— Я люблю тебя, Мари! Помни об этом! И помни. Все, что я делаю или сделаю в будущем. Я делаю для нас!

Разрываю поцелуй, понимая, что еще секунда и не отрвусь.

И уже через час оказываюсь в самолете. По дороге к решению.

70 Глава 70

— Ну что, все просто.

Санников буравит меня глазами. Явно не рад, что приходится сотрудничать. Он всегда был лучшим другом Романа. А, значит, нашу семью всегда воспринимал, как врагов.

— Просто и одновременно сложно. Запрятано так, что не обнаружить. В ноутбуке встроена программа. Которая и дает возможность не только считывать всю поступающую в него информацию, но имеет и функцию прослушки. Ну, а через твой личный ноутбук, она распространилась на все телефоны и компьютеры. По сути, на все устройства. Поэтому каждый ваш ход сразу становился известен.

— Я вычистил всю вашу технику. Поставил заглушку. Тот же вирус и даже слегка видоизмененный вживить больше нельзя. Разве что его существенно переделают. Но это будет сложно. Вживил что-то вроде него в технику всех десяти семей, которые ты мне назвал. Но другого плана. Те умельцы, что к вам подключились, его отследить не смогут.

— И?

Барабаню пальцами по столу.

Это пиздец! Век технологий! А мы, как идиоты, у них на ладони открытой были!

А еще… Еще мне безумно трудно от того, что не могу с ней связаться. Просто услышать голос. Увидеть, как она улыбается.

В доме непробиваемая. Самая надежная охрана.

И в Ирме я уверен. Пусть у них с Мари и не очень сложились отношения. Но Ирма в доме с моего самого дества. Сто раз могла предать и продать. Сам знаю, сколько раз ей деньги предлагали.

И я точно знаю. Даже если охрана, в которой не сомневаюсь, даст брешь, Ирма выведет Мари из дома. Спрячет.

Волноваться не о чем. Да и не она мишень, а я.

Но меня ломает. Черт, как наркомана ломает. Уже снится, как я впиваюсь в ее распахнутые, разнеженные и теплые со сна губы!

А ведь неделя. Неделя прошла, пока Санников все проверял.

Неделя без нее целая жизнь! Целая вечность!

— А теперь смотри, Бадрид, — Санников усаживается рядом.

Ослабляет туго завязанный явно женской рукой галстук.

Выкладывает передо мной стопку распечаток.

— Все семьи в связке. Все десять. Не только главы, подключены все люди. Но основная нить ведет к Лузанским. Именно они дирижируют в этом раскладе всем. Собраны не люди. Практически войска. Подключены высшие эшелоны властей не в одной стране мира. Почти во всей Европе. Подключены очень серьезные технологии. Два дня, Бадрид. Пока они занимаются деталями. Мелочами. И нападения, и те взрывы были так. Только чтобы отвлечь внимание. А ровно через два дня по вам будет нанесен сокрушительный удар. По всем направлениям. Будут приняты законы и постановления, которые перекроют вам кислород. Все поставки. Все. Техника встанет, а дальше заработает программа, по которой ваши активы начнут капать на чужие счета. И еще. Настоящее войско. Со всех сторон. Удар пойдет и реальной, грубой силой. Все одновременно. Все назначено на одно время. И эту спусковую кнопку нажмет старший Лузанский. И черт, — взъерошивает волосы, вытирая платком лоб.

— Я не могу этого остановить. Тут не в моих силах. Даже если ты убьешь Лузанского, процесс пойдет, его уже не обратить. Только он сам. Лично. Может дать отбой. Причем, ты сам понимаешь, Бадрид. Не по принуждению. Он должен дать отбой добровольно. И подтвердить его через время, — опрокидывает в себя стакан воды.

— Ну, а поскольку добровольно, как ты сам понимаешь, никакого отбоя Лузанский не даст, я с трудом представляю какую-нибудь часть мира, в которой вы могли бы спрятаться. Нищими, но живыми. Сам понимаешь. После того, как они все приберут к рукам, их целью станет ваше полное уничтожение. Конечно, вы останетесь без денег и без всех возможностей. Но чем черт не шутит. Все знают, что Багировы никогда не прощают. Вы ж даже с того света подниметесь, чтобы отомстить. Никто так рисковать не будет. Вас не оставят в живых.

— Что-то я смотрю, ты разнервничался. Неужели сочувствуешь?

— За Романа переживаю. Он все-таки тоже часть вашей семьи. Хоть и ушел давным-давно. Отрекся. Но он тоже становится мишенью. Там разбираться никто не будет.

— Ну хоть правду сказал, — усмехаюсь. — И такую работу сделал. Думаешь, я успею за два оставшихся дня с тобой расплатиться?

— Плата стандартная, — пожимает плечами. — Ты не вмешиваешься никогда в мои дела и исполняешь любую одну мою просьбу, какой бы она ни была и чего бы это тебе не стоило. Я почему-то верю в твою живучесть, Багиров. Чуйка, наверное.(* прим. автора. История Стаса Санникова в романе " Проданная).

Вообще-то пиздец.

Правы были братья, когда предлагали все десять семей на хрен без разбору вырезать.

А я в благородство, на хрен, играл. По справедливости решить хотел.

— Лузанским же вроде нам мстить не за что? — все же уточняю. Они в этот список пострадавших от Ромкиной большой любви точно не попадают. А Санников явно слышал все, что может мне дать зацепку.

— Не за что. Но кто ж не хотел бы прибрать к рукам империю Багировых! Каждый только мог бы и мечтать об этом! А Лузанские были с вами почти на равных. Чуть меньше. Чуть ниже, но почти! Насколько я знаю, они предлагали вам объединиться в свое время. Но ты отказался, Бадрид.

Да, — сжимаю пальцами переносицу. Отказался. Тогда я был связан совсем другими договоренностями и даже слушать не стал про объединение!

— Они воспользовались ситуацией. Этой ненавистью. Связались с обиженными семьями. Кого-то перетянули на свою сторону тем, что нельзя позволять Багировым творить все, что вам хочется. Кому-то пригрозили. С кем-то обещали поделиться куском вашего после того, как все закончится. В общем… Херовый расклад, Бадрид. Самый херовый, что можно себе представить.

— Спасибо. Стас, — поднимаюсь, крепко пожимая ему руку.

— Спасибо. Я расплачусь с тобой, даже не сомневайся. Я всегда расплачиваюсь по долгам. И за предательство и за помощь. И ты прав. Даже с того света.

Санников уходит, а я всю ночь провожу за бумагами.

Но ни хрена не складывается.

Нас реально обложили по полной.

И даже зная про их планы, мы не отобьемся. Время. Драгоценное, бесценное время я упустил. Тогда, когда надо было действовать на максимум. А теперь поздно! Теперь, мать твою, поздно!

Плюнуть на все и скрыться с Мари?

И что это, на хрен будет тогда за жизнь?

Можно снять какие-то деньги. И что? Всю жизнь скрываться? Прятаться по норам в страхе, что я отойду на час, а вернувшись, могу не застать ее в живых?

Два дня. Я должен придумать решение за эти два дня!

71 Глава 71

Мари.

Дом полон прислуги, людей, а для меня он пустой. Совсем пустой без Бадрида!

Ирма пришла на следующий день, как он уехал.

Сама принесла завтрак, хоть я и не просила.

С той самой ночи я не видела ее, хоть и знала, что она в доме.

— Прости меня, Мари, — останавливается уже на выходе из моей комнаты.

Но, видимо, передумала. И мнется теперь, теребя платок в руке.

— Прости. Я не хотела, чтоб так вышло. Я не думала. Я даже представить не могла, что он способен… Способен так любить! Он ведь. Он ведь не отходил от твоей постели. За руку держал. Сам! Сам тебя мыл и массаж делал. И постарел тогда. Как целую жизнь прожил. Стариком стал. Только глаза одни и остались. А в них ты. И боль такая дикая. У меня самой чуть сердце не разрывалось, когда его таким видела. Никогда не думала, что Бадрид… Он же из стали весь. И сердце у него железное. Непробиваемое. Никогда не думала, что он способен. Вот так. Вот настолько…

— Если вы боитесь за свое место, Ирма, то не надо. Это не я решаю. И просить Бадрида вас выгнать я не стану. Но по-хорошему. Лучше бы нам особенно не пересекаться.

— За место? Нет, Мари. Я не за место. Хозяин был в свое время очень щедр. У меня есть дом и деньги. Я могла бы давно жить далеко отсюда. Но тогда… Я словно дочь свою в тебе увидела. Такую же глупую. Такую же наивную. Может, если бы я раньше вмешалась… Вправила бы ей мозги, увезла бы отсюда… То всего бы этого и не случилось! Мне было жаль тебя, Мари. А его… Его я знаю с детсва. Бадрид не был способен на любовь. На чувства. Ну, или мне так казалось.

— Вы ненавидите его?

Вскидываю глаза.

А что если это Ирма? С кем-то договорилась и передает информацию?

— Нет, Мари. Иначе никогда не осталась бы здесь. И тебе. И тебе я по-хорошему помочь хотела. Помочь выветрить мечты из головы. Мечты, которые никогда не сбудутся. Я не стала бы мстить и гадить из-за спины, если ты об этом. Ушла бы. Да только куда мне идти? Закрыться в четырех стенах и выть от одиночества? Вся жизнь здесь, в этом доме прошла. Еще родителям Бадрида служила. И его вырастила. Муж здесь погиб. И здесь…

Ее глаза наполняются слезами, а руки начинают теребить платок еще сильнее.

— Здесь я когда-то была счастлива. В этом саду свадьбу мою играли. И дочь сделала первые шаги. Здесь моя жизнь, и кроме этого, другого дома у меня нет.

— Но… После всего…

— Я никогда не винила Бадрида. Это дочь. Дурочка. Напридумывала себе невозможное. Он не был виноват. Не был. Не скрою, поначалу я ему смерти желала. Дико желала. Видеть не могла. А после прошло. Ведь и его первые шаги на моих руках были. Прошло. Дочь мне в руках крепче нужно было держать. Только мужской руки не было. А я сама не смогла. Не удержала…

— Хорошо, Ирма. Я не держу на вас зла.

Мне жаль ее. Жаль, несмотря ни на что. Наверное, она и правда хотела, как лучше, а не вонзить нож в спину.

А еще я счастлива. Так счастлива, как и быть не может! А когда ты счастлива, ты всех вокруг хочешь сделать счастливыми и так больно, когда кто-то рядом страдает!

И пусть он на расстоянии. Пусть я не могу с ним связаться и тревожусь. Но это в тысячи раз лучше, чем когда рядом, но так далеко!

— Я верю вам. Но, выходит, вы ошиблись. И совсем не знали Бадрида.

— Может, и не знала, Мари. Может. Этот мальчик с ледяным сердцем всегда мне казался не способным на любовь. Но одно я знаю про него точно. Между собой и долгом он всегда выберет долг. Даже если любит. Даже так безумно, как сейчас. И снова. Я тебе это, как дочери бы сказала, говорю. А так я буду только рада, если вы будете счастливы. Но для этого нужно чудо.

Она выходит, а мне хочется стереть осадок от ее слов.

Нет! Хоть на время не думать! О его семье, о его братьях и о долге! Хоть сейчас побыть счастливой! Потом. Все потом. Я никому и ничему не позволю разрушить пусть даже миг, который у меня есть!

И Бадрид обещал. Обещал, что он все решит. Что мы будем вместе!

И я верю. Верю. Он обязательно что-нибудь придумает!

Чудо?

Что ж. Разве его любовь уже само по себе не чудо?

А ведь в нее никто не верил! И даже я в какой-то миг!

— Лора!

Радуюсь, как ребенок и даже подпрыгиваю на кровати, когда девушка входит в комнату с новой охапкой роз.

Бадрид перед отъездом всем запретил выходить из дома.

Но ей приказал, чтобы у меня каждое утро были свежие цветы, за которыми она отправляется каждое утро.

Хватаю огромный букет. Такой, что и в руках тяжело удержать. Зарываюсь лицом в лепестки. Чувствую, как будто он меня целует. Трогает пальцами. Ведет по губам руками. Это ведь от него. А, значит, будто его кусочек со мной рядом!

— Рассказывай. Что там слышно? И почему в доме такая суета? Бадрид вроде приказал, чтоб никто не выезжал и не приезжал. А с самого утра во дворе какие-то машины! Он скоро будет? Да?

— Не знаю, Мари, — пожимает плечами, улыбаясь.

Но глаза отводит.

И мне кажется, что знает. Что-то Лора знает. Но говорить не хочет.

Хотя… Может, его возращение должно быть сюрпризом?

— Лора, ну скажи! Скажи мне! Я правда. Сделаю вид, что очень удивлена! Ты же знаешь, как я его жду!

За эти дни мы с Лорой столько времени провели вместе!

Стали почти подругами. Если бы не она, я бы точно сошла с ума одна и в этом огромном доме! Только бы и делала, что переживала!

— Я не знаю, Мари, — вздыхает. — Ничего, кроме того, что хозяин приказал перевести тебя в другую комнату. На его половину. Рядом с его спальней.

Странные новости. Очень странные. Зачем?

Но, с другой стороны, это же хорошо! Это значит, что он скоро и правда вернется! Наверное, хочет, чтобы я была рядом! А не бродить по ночам по коридорам ко мне и от меня!

— Ну скажи, Лора! Скажиииииии! Когда он будет!

Не отстаю, пока Лора складывает мои вещи.

И рисунки.

Сотни новых рисунков. И на каждом он. Такой разный. Я сложила их в отдельную папку, чтобы никто не видел. Прикрыла другими. Это будет для него первым сюрпризом. И я знаю, что Бадриду понравится!

— Как я могу сказать то, чего не знаю, — пожимает плечами Лора и опять улыбается. Но снова отводит глаза.

— Ладно. Не хочешь говорить, ладно. Но другие? Что они подумают, если я буду на его половине?

Если честно. Мне на всех наплевать!

Я попрошу Бадрида, когда он вернется, чтобы отпустил на пару дней прислугу. Хочу быть с ним только вдвоем. Без посторонних глаз! И не думать о том, что нас кто-то увидит! Или… Или услышит. Потому что я не умею быть с ним тихой, как ни пытаюсь сдерживаться. Даже сейчас всю заливает краской. Стоит только вспомнить!

— Вещи я сейчас сложу. Но перенесу их ночью. И еще хозяин просил, чтобы ты никуда не выходила. Ни из этой комнаты, ни потом из его.

Охххххх. А вот это мне уже не нравится!

Похоже, у него будут гости. Очень похоже. Неужели приедут братья? Или даже вся семья? Тогда и женская половина будет занята.

— Лора, — уже не церемонясь, разворачиваю ее к себе за плечи. — Ты знаешь! Ты все знаешь! Скажи мне!

— Не могу, Мари! Пойми! Я просто не могу!

Сжимает кулаки, вжимает голову в плечи.

Не нравится. Ой, как мне все это не нравится!

— Лора!

Почти встряхиваю ее.

— Мне нужно идти, Мари. Я с сестрой встретиться договорилась. Той, что в вашем доме работала, понишь, я говорила? Очень нужно, у нее мало времени на эту встречу. И я сама толком, до конца, ничего не знаю. Только обрывки. Слухи. Рано пока говорить. Но я приду. Когда вещи твои перенесу. Ночью. Тогда и расскажу. Все, что узнаю. Ладно?

— Хорошо, — вздыхаю, понимая, что все равно ничего не добьюсь. — Но ночью ты все мне расскажешь, Лора! Даже если это будут только слухи!

72 Глава 72

Я сама складываю все вещи. Благо, для этого мне не нужна прислуга.

Но Лора оставила меня в полном смятении.

А еще мне не нравятся эти машины, которые сегодня весь день приезжают во двор.

И люди.

Слишком много чужих людей, которые так и остаются в доме.

И нет. Это не новая охрана. Даже издалека видно, что благородных семей. И точно не семья Бадрида. Или она у него настолько большая?

— Говори!

Сразу же хватаю Лору за руку, когда она, уже после темноты, пробирается ко мне.

— Мы поговорим, Мари. Поговорим. Только давай ты сначала переберешься со всеми своими вещами.

Но Лора молчит.

Даже когда мы уже оказываемся в этой комнате. Здесь даже окна нет. Только узкая полоска стекла. Чтоб не совсем темно было. И другая дверь, ведущая в спальню Бадрида. И его тоже нет. И я сгораю от нетерпения, а Лора молчит. И раскладывает мои вещи дрожащими руками. И дрожат они у нее точно не от недосыпания!

— Лора!

Я наконец срываюсь.

Выдергиваю из ее рук очередное платье, которое она развешивает в шкаф. Утаскиваю на постель, заставляя сесть рядом.

— Давай уже! Я же с ума сойду!

— Вот.

Выкладывает передо мной узкую коробочку.

— Что это?

— Это тест на беременность, Мари.

— Зачем?

Черт. Я вспыхиваю.

Я и сама собиралась. Сама. Но вместе с Бадридом. Сказать ему о своих подозрениях. Когда вернется. Или попозже. Когда задержка будет более долгой, и я буду уверена наверняка. Или когда решатся его проблемы.

Это мое! Это наше. Только наше!

Как она могла догадаться?

— У тебя не было месячных, Мари, пока ты лежала без сознания. И с тех пор не было, ты не пользовалась прокладками, которые я покупаю. И я помогаю тебе одеваться. Только слепой не заметит, как увеличились и распухли у тебя соски. И все бюстгалтеры тебе вдруг стали натирать. Ты же сама мне говорила, что тебе нужно купить что-то помягче!

— Это никого не касается!

Да. Пусть Лора почти подруга. Но какое она имеет право вмешиваться!?

— Я не просто так с сестрой встречалась, — складывает перед собой сплетенные пальцы рук. — Она тебе привет от твоей сестры передает.

Сердце замирает от противоречивых ощущений.

С одной стороны и радостно услышать про сестру, а с другой…

С другой я уже не знаю, кто моя настоящая семья на самом деле. Потому что, кажется, роднее Бадрида для меня теперь нет никого и ничего. И эта еще одна война внутри меня мне сейчас совсем ни к чему.

— Она раньше хотела связаться с тобой, Мари. С самого начала. Но все не получалось! Твои родные… Они думают о тебе и хотят помочь! Они хотят спасти тебя, Мари!

— Спасти? — криво усмехаюсь. — Как?

Отмотать назад? Признаться Алексе во всем отцу и отменить ту свадьбу?

А по-другому мне помочь они не могут.

Все уже поздно.

И того, кто я для общества и в глазах семьи Бадрида, уже не изменить!

— Вот, — Лора бледнеет, вытаскивая какой-то пузырек из кармашка.

— Это снотворное, Мари. Оно подействует через двенадцать часов после того, как его принять. Специально. Замедленного действия. Чтобы на тебя не могли подумать. И действие продлится тоже ровно двенадцать часов.

— Зачем? Ты с ума сошла, Лора? Зачем мне это?

— Твоя семья долго придумывала способ вытащить тебя отсюда. Ты можешь подлить это хозяину, а когда он уснет, сбежать! Он показывал Ирме тайный туннель перед своим отъездом. Через который она должна будет вывести тебя в случае опасности. Я покажу тебе, проведу. А там тебя уже будут ждать. Твои. И спрячут. Спрячут так, что он не сумеет найти. Да и сейчас ему явно не до того будет!

— Знаешь, Лора. Эта помощь, она слишком опоздала. Если бы раньше. Хоть весточку бы передали, хоть записку или что-то на словах… Тогда, когда мы с тобой только заговорили. Вот тогда я была бы рада. Счастлива. А теперь? Зачем мне это теперь? Ты же все знаешь. И я думала, что мы с тобой подруги! А ты… Ты предлагаешь мне такое!

— Я знаю, Мари. Я все знаю. Что поделать? Раньше не вышло, Багировы слишком пристально следили за твоей семьей. Они и высунуться не могли, не то, что связаться. И я знаю, что у тебя с хозяином. Знаю, кем ты была в этом доме с самого начала. Я не осуждаю тебя, Мари! И никогда не осуждала! Только держалась в стороне, потому что твоя сестра уже тогда через мою должна была связаться. Не хотела, чтобы меня заподозрили.

— Я счастлива с Бадридом, Лора, — сухо отвечаю. — И я не собираюсь никуда бежать.

— Смотри, — вскакивает и несется к окну.

— Вот там. За самыми густыми кустами роз. Вон, за той аллейкой. Там нет охраны. Это на случай, если среди охраны предатель. С камер это место не просматривается. Но и камер в доме нет в последнее время. И не заметит никто. Там так все заросло и спрятано, что саму дверь еще нащупать нужно.

— Как-то пристально ты смотрела для той, кто случайно все увидела.

— Да. Я проследила за ними. Потому что я обещала твоей сестре, что попытаюсь помочь! Ключ от двери у Ирмы, но к ней не попасть, она всегда запирается в своей комнате. Второй у Бадрида, и вот как раз когда он уснет… Я могла бы зайти в спальню, якобы убираясь после гостей и взять его из его кармана! Когда он будет крепко спать после снотворного…

— Убери это, — даже прикасаться к этому гадкому пузырьку не хочу. Убери и уходи, Лора. И… Наверное, вообще не приходи больше. Почему ты так настаиваешь, а, Лора? Признайся. Тебе просто заплатили!

— Я не желаю тебе зла, Мари! И да. Мне заплатили. Я даже не скрываю. Заплатили и очень немалую сумму. А у меня младший брат больной. И ему операцию надо срочно делать, иначе он умрет! Но деньги у меня останутся в любом случае. Сбежишь ты или нет. А вот ты подумай. Да. Он любит тебя. Это видно. Даже когда вы не вместе видно, как горят его глаза. Но что будет дальше? Его семья примет тебя? Хотя бы любовницей. А, Мари? Примет? А ребенок? Что с ним будет? Его могут у тебя отобрать и ты больше никогда его не увидишь! Это если еще ему позволят родиться! А могут и не позволить. Потому что с его любовью никак твой статус не изменился. Ты выкуп. Даже не наложница! Даже не рабыня! А от таких женщин они не заводят детей! Не заводят, Мари, понимаешь!

— Кто-то еще знает?

Рефлекторно обхватываю руками живот.

— Ты кому-то говорила? Алексе? Служанкам?

— Не говорила чужим. Но сестре да. Сестре сказала, что так может быть. Потому мы и спешим. Пока он не узнал. Мари! Ты ведь не знаешь, как он отреагирует! Что сделает! А его братья? Если приедут и увидят тебя беременной? И ведь это еще не все! Совсем не все!

— Убирайся, Лора. Я больше никогда не хочу тебя видеть. Лучше бы ты оставалась на острове вместе с другими.

— Мари… Ты не все знаешь!

— Мне хватило, что я узнала тебя! И Лора. Если ты кому-нибудь скажешь… Я своими руками вырву тебе сердце, можешь мне поверить!

Лора уходит, а я подскакиваю к двери. Проворачиваю на все обороты.

Хватаю тест, читая на ходу, что он самый надежный и быстрый на этикетке.

Не так. Не так я хотела узнать, будет у нас ребенок или нет.

Я купалась в любви Бадрида и верила, что он наверняка тоже будет счастлив.

Я забыла, кто я. Ну, практически забыла. Перестала об этом думать.

Но теперь Лора посеяла злое зерно сомнений. Которое начинает разъедать меня изнутри, как кислотой.

Провожу все необходимые манипуляции и вижу, как перед застеленными слезами глазами расплываются две ярких полоски.

Этот самый счастливый в жизни каждой женщины момент Лора испортила дурной горечью.

— Это все глупости, малыш, — шепчу, поглаживая живот. — Все неправда. Я уже люблю тебя больше жизни. И твой отец. Он тебя любит. Он будет так счастлив, когда узнает! И он обязательно. Обязательно нас защитит!

От всего мира! Да! Я знаю! Мы будем счастливы, что бы ни встало на нашем пути!

Если я и могу кому-то верить в этой жизни, то только в нашу любовь и Бадриду! А от всех остальных даже не знаю, чего можно ожидать! Все оказываются другими. Лживыми.

73 Глава 73

Бадрид.

— Ситуация охренеть, — хмурится Арман, отшвыривая очередную бутылку из-под виски.

Благо, у всех у нас хватает разума не враждовать и не выяснять отношения сейчас.

В серьезных вопросах мы, как всегда, вместе.

— Мы время потеряли. И вырезать надо было всех. Сразу. Одним ударом, — Давид трет переносицу, сжимая кулаки.

— Я не упрекаю тебя, брат. Правильно пойми. Делаю выводы на будущее.

— Мы и вырежем, — хмыкает Арман, откидываясь на спинку стула. — Когда этот пиздец закончится. Это мудачье еще не понимает, куда влезло. Только не одним ударом. А долго, медленно и мучительно. Благородные они, блядь! Оскорблены, видишь ли, были! А оказывается, только кусок пожирнее урвать навострились!

— Хорошо, что вы оба уверены, что это будущее у нас есть, — усмехаюсь.

Что бы без них делал?

— Ладно. Арман, ты готовь своих людей. Только тихо. Аккуратно переведи половину активов на себя, частями.

— А ты, Давид, начинай копать под Лузанских. Так, чтобы за эти два дня у нас был ответный удар по всех их фронтам. Финансы, люди, все полностью.

— А ты?

— А я поеду объединять с ними капиталы, как старый Лузанский и хотел когда-то. Выиграю время, получу его отказ от действий. И тогда ударим. На максимум. Чтоб даже дыма не осталось. Успеете?

— Ну, раз главную жертву у нас приносишь ты, то мы просто не можем не успеть!

— Старик и все Лузанские охренеют от счастья. Потеряют бдительность, а за это время мы так подкопаем, что все завалится!

— Тем более, что все они будут в это время у меня. Не до дел им будет точно.

Санников получит свою плату.

Потому что ни нищенствовать, ни тем более, подыхать я не собираюсь!

74 Глава 74

— Мари, открой! Открой. Мари!

Опять Лора. Скребется уже не со стороны коридора, а из двери спальни Бадрида.

— Да открой! Я тебя умоляю! Это важно!

— Что еще такого важного?

Распахиваю дверь. Становясь на пороге. Не собираюсь ее впускать внутрь.

— Я молоко тебе принесла. И графин с выжатым соком.

— Это так важно?

Отбираю у нее поднос, продоложая заграждать проход.

— И печенье еще. И творог. Ну что? Ты проверила? Что показал тест?

— Это не твое дело, Лора. И тебя не касается!

Я разломала все на мелкие кусочки и спустила в унитаз.

Мало ли, какие еще шпионы в доме найдутся!

Быстрей бы вернулся Бадрид! А лучше всего не просто вернулся, а решил бы все проблемы! И забрал бы меня на свой необитаемый остров, чтобы никого не видеть!

— Хорошо, Мари. Хорошо. Не касается. Это твое дело. И твоя тайна.

— Вот именно! У тебя еще что-то важное, кроме шпионить?

— Да, Мари. Важное. Бадрид… Он завтра вернется.

Выдыхаю с облегчением, прикрывая глаза.

Даже почти готова простить Лору за эту новость!

— И еще… Он завтра женится, Мари. Все эти люди, которые съезжаются в дом уже сутки… Это гости на свадьбу.

Захлопываю за Лорой дверь, а перед глазами темнеет.

Так и съезжаю вниз, на пол, спиной по двери.

Бред! Это бред! Это самая несусветная глупость из всех, какие я когда-нибудь слышала!

Это невозможно!

«Бадрид Багиров всегда выберет долг между долгом и любовью» «Я его совсем не знала»

Набатом стучал слова Ирмы, пронзая виски.

Может, и я совсем не знаю Бадрида Багирова?

Есть ли хоть какой-то? Самый маленький шанс, что это окажется правдой?

Плевать. Плевать на всех. Я никому не должна верить, кроме него.

Только так мы можем быть вместе. Только это способно дать нам настоящую силу, разве нет?

И я не буду верить в эти глупые, а, может, слишком хитро спланированные бредни!

У нас слишком много врагов, и все они попытаются нас разлучить!

Укладываюсь на постель, сворачиваясь калачиком.

— Он нас любит, малыш. Любит. Он придет и все будет хорошо, — шепчу, поглаживая живот.

75 Глава 75

— Бадрид!

Тут же просыпаюсь, чувствуя, как меня обвивают его сильные руки.

Млею от его запаха.

Вжимаюсь губами, отвечая на его, как всегда, дикий, такой голодный поцелуй.

— Ты вернулся. Я так ждала! Столько людей в доме! И… И говорят всякие бредни… Ты куда-то собираешься? Так рано?

Шепчу, пока он лихорадочно покрывает мое лицо, грудь, шею, поцелуями.

Впрочем, совсем не рано. На часах двенадцать дня, а из узкого крошечного окошка вовсю льется солнечный свет.

Но он при полном параде. Во фраке. В накрахмаленной до хруста рубашке с завязанным белым бантом.

Для такого наряда однозначно рано. Или он откуда-то так поздно вернулся.

— У нас совсем немного времени, Мари, — Бадрид снова притягивает меня к себе.

Жадно, голодно пронзает горящим взглядом. И снова покрывает поцелуями всю кожу.

— Подожди! — отталкиваюсь от него обеими руками.

— Значит, это правда? Этот наряд! И все эти люди? И мой переезд в эту комнату! Ты женишься, Бадрид? Ты женишься, а в дом съезжаются гости на твою свадьбу! И надо, чтобы меня здесь никто не видел!

— Да, Мари, — протирает тут же помрачневшее, ставшее усталым лицо руками. — Да, я женюсь. На Данье Лузанской.

— Когда? — выдыхаю, чувствуя, будто мне в грудь вонзается острый нож.

— Сейчас. У нас всего минут пять осталось. Но я хочу, чтобы ты знала, Мари. Чтобы помнила. Всегда помнила. Все, что я делаю, я делаю ради нас. Нет времени сейчас объяснять. Просто нет времени! Поверь мне, Мари, — снова тянется, но я выворачиваюсь. Вскакиваю с постели. Отбегаю от него подальше.

Не верю! Не могу поверить в то, что он сидит вот здесь, на моей постели.

Такой красивый весь. При полном параде.

И только что так лихорадочно целовал меня взахлеб!

А теперь говорит о своей свадьбе!

Так просто…

— Все, что я делаю и когда-нибудь буду делать, это все ради нас, Мари. Всегда будет ради нас! Не всегда будет время объяснить. Но ты должна. Ты должна мне верить. Мари!

Мотаю головой, прижимая к раскаленным щекам ледяные ладони.

И с лихорадочной скоростью мечутся мысли в голове.

И картины. Эти дикие картины.

Как он подхватывает другую на руки, а она в белом платье. Как целует и вносит ее на руках в свой дом. Хозяйкой вносит. Настоящей хозяйкой! А ночью… Ночью он будет целовать ее! Ласкать! Прикасаться везде, так, как ко мне прикасался!

— Мари. Я люблю тебя. Верь мне. Верь!

Его глаза такие искренние. Но…

— Позавтракай со мной, Бадрид, — шепчу помертвевшими губами. — Просто останься со мной позавтракать.

— Мари!

— Молчи. Я тебя прошу. Не надо ничего сейчас говорить, — отталкиваю его руки, которые обнимают меня со спины, пока я наливаю сок в стаканы и раскладываю на тарелочку печенье.

Бадрид отходит. Теребит пальцами волосы.

И я успеваю.

Успеваю вытащить этот проклятый пузырек и вылить в его стакан.

— Мы будем вместе, Мари. Я тебе клянусь.

А я только молча глотаю свой сок мелкими глотками, глядя на то, как он опрокидывает в горло свой сок одним резким движением.

— Прости, родная. Правда, нет времени. Потом. Я все поясню тебе потом. Мне надо идти.

Последний поцелуй, и я прижимаюсь к нему так, что каждая его литая мышца отпечатывается на мне. Отвечаю его губам. Вдыхая весь воздух.

Это последний раз, пока он мой. Пока мы еще вместе! Стоит ему выйти из этой двери, и он больше никогда не будет моим.

— Я люблю тебя, Мари. Так будет всегда. Это никогда не изменится, — тяжело дышит, с трудом оторвавшись, прижимаясь лицом к моему.

Сжимает мои плечи и резко отпускает. Выходит спешно, даже не обернувшись.

А я так и остаюсь стоять на том же месте. Думая только о том, что уже двенадцать.

И его первая брачная ночь не удастся, потому что Бадрид будет крепко спать.

Надеюсь, это и правда очень сильное снотворное! И оно собьет его с ног!

Нет! По крайней мере, сегодня, он не достанется другой!

А дальше?

Черт!

Мне никто не будет приносить эти заветные пузырьки каждый день!

Будет вторая ночь. Может быть, даже медовый месяц! А дальше? Как будет дальше?

Я, как собачонка, буду сидеть здесь, в этой комнатушке, без права выйти. Не то, что в сад или на улицу, а просто куда-то в коридор, чтобы не нарваться на его супругу! Официальную супругу, имеющую все права!

Сидеть и ждать, когда Бадрид вспомнит обо мне. Придет, чтобы озарить меня крохами своей любви, которые останутся от другой!

Или он после отправит меня куда-нибудь подальше? В какой-то другой дом? А я буду там ждать его неделями, месяцами и сходить с ума, потому что у него всегда нет времени?

А она будет рядом. Рядом, в его доме. В его спальне.

Она будет обнимать его за плечи после тяжелого очередного дня.

Просыпаться с ним. Завтракать и ужинать.

Ей, а не мне, он будет рассказывать обо всем, что для него важно.

А любовь…

Любовь, она как ливень. Как ураган. Одних чувств мало, а на расстоянии она не выживет.

В любви важны не только чувства. Важна близость. Разговоры. Тихое домашнее тепло. Важно быть рядом. Что-то строить вместе!

76 Глава 76

Немигающим взглядом смотрю в окно.

Не дышу, когда она появляется. Выходит из машины со своим отцом, которого явно распирает от гордости.

А Бадрид уже встречает. Подает ей руку.

Красивая.

Даже если бы и хотела придраться, а не могу.

Высокая, под стать Бадриду. И волосы спадают искрящимися блеском локонами до самых икр.

Утонченная. Явно из благородной семьи. Наверняка выше рангом, чем наша.

Уверенная.

И, кажется, она правда влюблена в Бадрида.

Ее глаза сияют, когда смотрит на него.

Пухлые сочные губы расплываются в улыбке.

И он будет целовать эти губы. Будет, потому что она его жена!

Будет срывать с нее одежду! Сжимать высокую упругую грудь, которая даже издалека выглядит такой идеальной!

Будет. Может, вначале и по долгу. Может, даже еще думая обо мне.

А после распробует. Привыкнет.

И с ней будет оставаться каждую ночь, а я так и останусь просто ливнем. Ураганом. А, может, вообще воспоминанием.

Интересно, все эти люди и красавица-невеста знают о том, что здесь у него есть другая? Ровно за дверью его спальни?

Ну, конечно, нет! Даже не догадываются!

А в своей спальне? Бадрид и так в ней почти никогда не бывает. А теперь и вовсе забудет сюда дорогу!

И, значит, я поступила правильно.

Это мой шанс. Сегодня. Сегодня ночью.

Когда в доме будет много людей, и ему будет совсем не до меня. Другого шанса может и не выпасть.

Он ведь не отпустит. Увезет, отдалит, может, даже совсем забудет. Но не отпустит, я слишком хорошо его знаю. Бадрид не из тех, кто позволит пользоваться кому-то тем, что привык считать своим.

А я? Я смогла бы так жить?

Нет!

Пусть по живому. Пусть отрывая вместе с сердцем. Но один раз и навсегда. Иначе будет просто нестерпимо! Каждый раз будет ножом по сердцу, когда он будет уходить. Уходить к ней…

— Мари?

Я вздрагиваю, как от удара, услышав за спиной голос Лоры.

Вошла, а я даже не услышала шагов. Может, даже стучалась. Или решила, что я уже не стою даже того, чтобы стучаться в мою дверь, прежде, чем войти?

Но это уже неважно.

— Да, Лора. Я согласна. Зови ночью своего «охранника».

— Хорошо, Мари. Когда?

— Если твое зелье подействует через двенадцать часов, то к полуночи.

77 Глава 77

Я не собираю вещей. Больше они мне не понадобятся. Я оставляю здесь свое сердце. Свою любовь. Собственную душу.

Я не хочу, чтобы что-то напоминало мне о прошлом. О той Мари, какой я была.

Я начну жизнь дальше. С чистого листа. Уже другой.

В доме прекрасная звукоизоляция, но все равно даже сюда доносятся звуки веселья. Музыка. Хохот гостей.

А мое сердце отстукивает удары. Удары между прошлой жизнью и будущей.

Может, Бадрид и эта невозможная любовь, когда — нибудь и для меня станет просто воспоминанием, — думаю, обхватывая руками плечи.

Кто знает?

Быть может, такова была судьба. И мы с самого начала были обречены. Наверное, так сложилось не случайно. Сама судьба была против того, чтобы мы были вместе. Нам просто не суждено.

Больно. Сейчас слишком больно.

Но, быть может, я еще встречу другого человека. И даже создам с ним семью.

А Бадрид… Быть может, он тоже однажды… Седой и все равно не дряхлый, а мощный… Достанет из какого-нибудь тайного отделения в столе эти рисунки. И вспомнит. Вспомнит НАС. Этот ливень. Этот ураган. Который пронесся по нашим душам так мощно! Вспомнит и улыбнется. И, может быть, даже погладит рисунок пальцами. Представив, что гладит мое лицо…

Все будет не сразу, конечно.

Я еще буду плакать и помнить. А он наверняка, бушевать и искать…

Но все сотрется. Со временем все краски выцветают. Даже те, что в душе. А наш малыш… Он даст мне силы. Силы жить дальше и не сломаться.

Звуки стихают.

А сердце перестает биться.

Одиннадцать.

Я не успела!

Нееет!

Впиваюсь руками в плечи. До боли. До синяков.

Нет, только не так! Пусть хотя бы эта ночь! Эта последняя ночь в этом доме останется еще моей! Еще нашей! Пусть хоть сегодня он не станет брать здесь другую! Я к этому не готова! Не готова, дьявол все раздери!

78 Глава 78

— Мари.

Вздрагиваю, когда мои плечи обхватывают горячие руки.

Такие еще родные… Такие привычные и обжигающие одновременно!

— Зачем ты здесь? — тихо выдыхаю, не поворачиваясь. — Ты ведь должен быть со своей женой. У тебя брачная ночь, Бадрид!

— Глупая, — резко разворачивает меня к себе, прижимаясь к виску губами.

— У меня никогда не будет другой, Мари. Никогда. Ты единственная. Навсегда единственная. В моем сердце, в моих мыслях, и все ночи. Все ночи, они твои, Мари! Только твои! Я же говорил тебе, — его пальцы скользят по моим губам. Заставляют задыхаться.

— Перестань опускать глаза. Посмотри на меня, — мягко поднимает мой подбородок.

Впитывает губами упавшую все-таки, как ни пытаюсь держаться, с ресницы слезу.

— Все, что я делаю, я делаю для нас! И другой у меня никогда не будет! Только ты! Только ты, Мари! Ты должна мне верить! Я никому бы не простил предательства! Никому! И сам никогда бы не предал, тем более тебя! И я никогда не бросаю слов на ветер! Тем более, таких слов, Мари!

— Тогда зачем?

Стону в его губы. Больно и обжигает. И отрываюсь, а тело все равно льнет к нему.

— Зачем? Эта свадьба? Это все… И почему я ничего не знала? Ты ничего не объяснил мне, Бадрид!

— Эти люди. Они не новая семья, а заложники в этом доме, Мари, — хрипло шепчет, покрывая мои руки поцелуями.

— Что объяснять? Ты же видела сама. Тот взрыв в твоем доме это только малая часть того, что происходит. И за всем этим стот отец той женщины, которую я ввел сегодня в дом. Мне нужно их обмануть. Усыпить внимание. Заставить поверить, что война закончилась, а наши капиталы объединены. Пока они здесь и наслаждаются праздником, Арман с Давидом готовят удар. А после я просто вышвырну их из дома. И следа не останется!

— Но почему??? Почему ты мне не сказал? Ты хотя бы представляешь, как это больно???

— Мари, — обхватывает мое лицо. — Пойми. Не было времени. Совсем, абсолютно не было! Ни одной долбанной секунды! Решать надо было срочно. Иначе к этой полуночи ничего от нас бы не осталось!

— Хорошо, Бадрид. Да. Я верю. Верю тебе.

Наши поцелуи смешиваются со слезами.

Дикие. Рваные. Жалящие укусами и невозможно жадные.

Он сбрасывает с себя одежду, подхватывая меня на руки.

Укладывает в постель. Прижимая тяжестью своего тела.

— Ты одна, Мари. Одна любимая. Одна навсегда…

И я тону в его ласках. Захлебываюсь в его поцелуях, чувствуя, как сердце оживает.

— Моя…

И еле успеваю выползти из-под Бадрида, когда он просто падает на постель с закрывшимися глазами.

Черт! Я ведь совсем забыла про снотворное!

— Мари, ты здесь? Ты готова?

Ровно полночь. И Лора уже здесь. Крадется по темной комнате.

— Я никуда не пойду, — вырываю из рук Лоры брюки Бадрида, в которых она уже начала копаться.

— Ты ошиблась. Видишь. Он здесь. Здесь, а брак этот фиктивный! И только чтобы остановить войну!

— Мари, — усаживается на стул. Жадно глотает воду из графина.

— Я не давлю. Я не настаиваю и ни в чем тебя не убеждаю! Я тебе уже сказала. Мне все равно, останешься ты с ним или нет. То, что я пообщеала твоей сестре, я сделала. Скажу тебе правду. Я не знаю, как будет лучше. И я полюбила тебя. Как сестру. Как подругу. Потому что ты никогда не задавалась и была единственной человечной из всех хозяев, которых я знала. Но ты пойми. Ты подумай. Это шанс. Сегодня он есть, пока в доме гости. Есть. А завтра может и не быть. Больше никогда может не быть, понимаешь? Он пришел. К тебе пришел. Да! Но сегодня. И пусть. Пусть этот брак фиктивный и ему выгодный сейчас. Но ты знаешь, сколько он будет выгодным Бадриду и семье Багировых? Может, год? А может, десять или двадцать лет! И где гарантия того, что завтра его жена не потребует, чтобы супруг в полной мере исполнял свои супружеские обязанности? А что если ее семья выставит условием безопасности рождение наследника? А ты? Ты и твой ребенок? Ты думаешь, тебя оставят здесь? Думаешь, ему дадут родиться? Не только новая семья! А его братья? Отец? Ты знаешь, какой он, Карим Багиров? Ты не знаешь! А это зверь! Настоящий жестокий зверь, которому на всех плевать, даже на собственных сыновей!

— И Бадрид… Он ведь не сможет быть всегда рядом. Он и так редко бывает дома, а в остальное время он в разъездах. Что с тобой сделает его жена? Ее люди, которые наверняка останутся в доме? Или ты думаешь, она станет мириться с любовницей за стенкой спальни?

О, Боже!

Права!

Как бы мне не хотелось иного, но Лора права!

Я о многом не подумала, а времени на то, чтобы поговорить с Бадридом просто не осталось!

Черт! Что же мне делать? Что?

Ведь этот шанс, он и правда может быть единственным! Последним!

— Хорошо, Лора, — подбираю брюки Бадрида, вытаскивая из кармана тот самый ключ.

— Хорошо. Я пойду с тобой.

Да. Это нелегко. Почти убийственно! Даже не представляю, что почувствует Бадрид, когда проснется!

Но я должна. Теперь я должна думать не только о себе. Ребенок, вот что сейчас самое важное! И он должен родиться! Должен! Не просто появиться на свет, и не во враждебной обстановке!

— Я люблю тебя, — шепчу, прильнув к губам Бадрида последним поцелуем.

— Люблю больше жизни. И верю. Я верю, что когда все закончится, и мы сможем вернуться, ты нас найдешь!

Или я сама вернусь. Когда пойму, что настало время. Мы не расстаемся навсегда! Ведь правда же?

Он вздрагивает он прикосновений моих губ и мне кажется, что сейчас проснется, несмотря на крепкое зелье Лоры.

Где-то я даже и хочу, чтобы так случилось!

Чтобы очнулся и мы смогли обо всем поговорить. Чтобы успокоил и заставил остаться!

Но…

Он так и остается лежать, а Лора уже тянет меня за руку.

— Быстрей, Мари. Скоро пересменка охраны закончится. Нам нужно успеть!

Торопливо все же черкаю несколько строк любимому. Надеюсь, он поймет, когда проснется. И не решит, что я его предала!

Стараюсь не медлить больше. Даже не оборачиваюсь, пока Лора тянет меня за руку к тайному проходу, а ее охранник прикрывает нам спины. Потому что не смогу. Не смогу, если сейчас остановлюсь или обернусь!

Вернусь обратно!

Кто бы подумал, что именно этот дом станет мне таким родным? И что именно здесь останется мое сердце?

— Давай, Мари.

Мои руки слишком сильно дрожат. Приходится отдать ключ Лоре.

И колени не гнутся, когда она затаскивает меня за руку в туннель. Теперь она уже бежит, а я еле волочусь.

— Быстрее! Нас ждет машина.

— Подожди!

Останавливаюсь. Вырываю руку.

— Подожди, Лора. Куда теперь спешить? Мы почти выбрались. Нас уже никто не застанет. Дай мне в последний раз обернуться! В последний!

Дверь туннеля еще приоткрыта.

И я вижу сквозь узкую полоску редкие огни в почти уснувшем доме. В одной из спален на женской половине. Так ясно вижу ее. В прозрачной кружевной сорочке. Она расхаживает по комнате, как львица в клетке.

Перевожу глаза на свои окна. За которыми мы провели наши счастливые часы.

Это еще вернется! Обязательно вернется! Все будет даже лучше, — уговариваю себя.

— Пошли, Мари! Пора!

Лора снова хватает за руку.

— Нееееееет!

Я с диким воплем несусь вперед, а дом вспыхивает и валится, как карточный домик. Начиная с того самого окна, за которыми она ждет его.

— Неееееет! Бадрид!!!!!!!!!!!!!!!!!!

Но Лора и охранник не дают сделать и шагу. Хватают сзади, дергая на землю. Крепко держат, сколько я не бьюсь в их руках.

— Нет. Нет, нет, нет, — только и повторяю, задыхаясь. Стоя на коленях и все еще пытаясь вырваться. Туда! К нему! Немигающими глазами глядя на новые и новые взрывы, которые просто сметают этот дом с лица земли.

— Нееееееееееет! Баааадриииииид!