Сонные озера бесплатное чтение

Заметка

Сонные озера*

*название не точное, потому что я ещё не уверен, что прав. (пом. обсудить с другими, если даст Релен их встретить)

По миру нашему давно ходят байки о лесных русалках, навках, кикиморах – и прочей мишуре, которую горазды придумать себе неотесанные деревенщины. Часто можно встретить предания о бесплотных духах, зовущих в непроглядную чащу самыми сладкими голосами, и там сжирающих живьем. Мы давно установили, что никаких бесплотных духов в этом мире отродясь не водится: у них не может быть резерва и, как следствие, они не смогли бы поддерживать свою внешнюю оболочку. Единственное пригожее объяснение – шутка дурного мага, развлекающегося пугачками. Но так или иначе, легенды ходят, пусть я еще и не встретил места, где старики (их спрашивать лучше, больше знают) говорили бы о том, что в лесах подле их деревни действительно живет навь. Это долгое время сбивало меня, уверенного, что за каждой нелепой байкой кроется осколок истины: замаранный временем, сбитый по краям, но ещё живой.

Так я провёл долгие годы. (пом. Руська бы осмеял меня, ежели узнал бы, но фаргус с ним, посмотрел бы я на него, выброшенного в такой пустой внешний мир). И наконец имею уверенно сказать, что Сонные озера существуют, хоть и не такие, какими их описывают в легендах.

Само озеро – суть свое нейтрализатор магии в любом ее виде. Это для магов. Внешне ничем не отличимые от обычных лесных озер, Сонные озера в толще своей делят магию на частицы, нейтрализуя её, превращая в простую воду и воздух. Должно быть, они есть та невидимая часть мира, которая следит за поддержанием баланса: ведь одному Релену, ниспосылающему дар магии на людей, известно, что было бы с нами, не будь места, где эта магия разрушается. Впрочем, не имею наглости утверждать, что мое понимание есть истина в последней инстанции. Сельский маг, в котором силы немного, мог бы пройти озеро незаметно, не услышав ни зова, ни силы, в нем скрытой. Должно быть, поэтому озера так долго были незамеченными.

С простыми людьми же сложнее. Озера – не дремлющие монстры, жаждущие смертей и крови, они лишь часть устройства мира. И как часть, важная часть, они оберегают себя. Люди, проходящие мимо озер, теряют путь и сворачивают на другую тропинку, даже не поняв, что они делают. Потом деревенские, если вспоминают, списывают это как раз-таки на злых духов, но, ради Релена, какой злой дух бы отвел от себя жертву? Если в путнике нет ни капли магии, про озеро сам по себе он вскоре забудет, если не будоражить память. Поэтому так сложно было их найти. Видят боги, насколько было бы проще, имей люди возможность взглянуть на мир с высоты облаков! Деревенские, разбившие свои дома вблизи от Сонного озера, могут плутать вокруг него годами, и никто даже не вспомнит о том, что каждый день в лесу сбивался с пути.

Тех же, кто в состоянии повышенного стресса и эмоциональности, не поддается отводкам и все равно лезет к озеру напролом, силы вскоре начинают покидать. Эту картину я не сразу смог получить, но, судя по всему, не имеющие магии люди, возле озера начинают неуклонно засыпать – не успев испугаться переменчивому времени (но об это позже) подле его берегов. Когда я был подле них, деревенские не засыпали совсем, но сознание их сонно мутилось – возможно, это была реакция на меня. Меня же озеро начинало невольно тянуть к себе, и в толще воды я смог разглядеть смутные картины: возможно, будь мой резерв побольше, картины были бы точнее. Странное чувство: едва пахнуло стылой водой, как магия постепенно перестала быть мне подвластна, точно засыпала вместе с моими деревенскими попутчиками. Она еще была во мне, но, кажется, каждые добрые полчаса все сильнее клонилась в сон, как и они. Я не стал выяснять, что стало бы, останься я с озером до конца, но могу выдвинуть гипотезу, что после того, как уснула бы вся магия, я заснул бы, как и простые деревенские мужики.

Взял воду на пробу. Об этом позже.

Время рядом с озером изменчиво и не подчиняется известным нам правилам, это тоже стоит изучить подробнее. Узнав от деревенских о пропаже молодой девицы неделю назад и костлявого старика уже пару лет как, я мог найти поросший мхом скелет в цветастом платье – ближе к воде, и мирно спящего старика, не тронутого годами – чуть поодаль. Старика вернул домой, это теперь тоже обрастет нелепыми легендами.

За время своих странствий я смог найти тройку таких озер в разных частях страны. Они – стабильные, одинаковые всюду. Как только смогу найти хоть кого-нибудь из своих друзей, бежавших со мной из нашей погибшей школы, если они вообще уцелели, изучу подробней: пусть резерв одного уснет быстрее. Покажет ли тогда озеро что-то иное?

Не могу быть уверен, сколько лесов еще прячут сонные озера, но при мне моя карта с заметками, каждое найденное буду исправно наносить на нее. Как бы Император не старался подчинить себе нашу науку, но пока живы те, в ком жажда знаний горит ярче его костров, мы продолжим изучать наш мир. В конце концов…

…выход в неизвестное и новые возможности, а кроме т…

…сть ли шанс, что даже, не смотря на неста…   …олезное и важное для…

из уцелевших заметок странствующего колдуна, отказавшегося присягнуть Великому Императору и сожженного вследствии этого вместе с его дорожной сумкой подле деревеньки Цииль

Глава 1

Изображение дрогнуло, подернулось рябью.

Высокий темноволосый мужчина расплылся кругами на воде, теряя свои очертания. Показавшись лишь на пару секунд, он снова пропал быстрее, чем его можно было бы внимательно рассмотреть.

Макс недовольно фыркнул и отстранился от воды. Сегодня ему опять не повезло. Пусть он был еще мал, но уже знал, что, если картинка в воде вот так вот обидно пропадает, то – не менее обидно – сегодня она больше не покажется вообще. Может, конечно, она покажется позже, вечером, но у Макса никак не было возможности прождать ее появления так долго. Это если мужчина не решит вернуться аж ночью. Макс приходил к этому озеру уже не в первый раз, но до сих пор не мог понять, почему иногда странного мужчину видно хорошо и долго, а иногда вода остается просто водой, не отражая ничего, кроме солнечного света, назойливо лезущего в глаза.

А еще Макс знал, что станется, если взрослые узнают, что он опять сюда забегал. Папа неодобрительно покачает головой, а дядя Велир покроет ругачками. Второе для ребенка было не так страшно, как папин неодобрительный взгляд и его плотно сжатые губы, но все-таки неприятно: потому что заслуженно. Макс же вроде как виноват.

Его папа вообще не любил, когда Макс терялся, даже если совсем на минутку. Дядя Велир называл его папу за это “сраной наседкой”. Впрочем, разговоры взрослых почти всегда пролетали мимо детских ушей, а иногда папа даже сам выставлял Макса в другую комнату, чтобы тот не слушал и “не учился у дяди Велира плохому”. Не то, чтобы это было обидно, но иногда было – ровно до того момента, как ребенок увлекался порхающей поверх цветков бабочкой летом или сосулькой странной формы зимой.

И, кстати, как бы Макс не пытался представить своего папу, квохчущего и с кучей перьев, это у него так и не получилось. Его папа не был наседкой, он был просто папой  – только очень волнительным. Возможно, самым волнительным в деревне. Если уж нужно придумывать прозвища, то ребенок назвал бы своего отца “волнушкой” – он недавно даже запомнил, как правильно это написать. В то время, как другие дети могли бегать по всей деревне и ее окрестностям, держа в голове одно единственное обязательство: вернуться целыми к ужину, маленький Макс должен был отпрашиваться у папы заранее, а потом подробно рассказывать, куда и зачем он ходил, а еще как надолго и кого видел. Ребенок только-только начал сравнивать свою жизнь с жизнью других детей своей деревни, поэтому еще не видел в происходящем ничего неправильного, но уже начинал подозревать, что ему не доверяют. Впрочем, детская наивность еще позволяла ему верить в то, что с папой достаточно будет просто правильно поговорить и тогда получится убедить его в том, что Макс уже большой и ничего страшного с ним ни в деревне ни в родном лесу не случится.

Ласковый и наученный любви, Макс все откладывал этот разговор: каждый день после тяжелой работы его папа буквально-таки валился с ног. Папы хватало только на то, чтобы обнять сына и расспросить его о том, как прошел его день да рассказать о своем. А приголубившись под тяжелой и теплой отцовской рукой, Макс раз за разом просто засыпал.

Он еще не умел врать, поэтому прокалывался каждый раз, но иногда ему везло заснуть до рассказов об озере. Странное дело: в деревне об озере вообще не знали, несмотря на то, что оно было совсем близко к ней. Но его папа Максу верил, хоть и не одобрял. Каждый раз он просил Макса больше туда не ходить, а еще молчать обо всем увиденном в деревне.

Однако, удержать детскую душу невозможно, и исправно выполняя второе обещание, про первое мальчик зачастую забывал.

Его дядя Велир был знахарем, а папа много работал в чужих домах. Поэтому, когда ребенка оставляли с дядей, они почти наверняка шли в лес. А в лесу Макс уже научился улучать момент, когда дядя закапывается в свои травы настолько, что начинает аж бормотать себе под нос. Как только бормотание начинает звучать с громкостью обычного дядиного голоса, Макс понимал, что можно незаметно бежать.

Если бы у него спросили, как именно он находил дорогу к своему любимому озеру, то ребенок бы не ответил. Он как-то то ли интуитивно знал, куда нужно идти, то ли сам лес рисовал ему верную дорожку среди своей сочной травы. Но неизменно мальчик выходил туда, куда нужно. Сам он считал, что находит путь потому что очень хочет его найти. В пять лет любое стремление еще кажется выполнимым, если только очень хорошо в него поверить.

Сегодня озеро показало ему, как незнакомый мужчина злился и кидал что-то в стену, громко открывая рот. Макс не слышал слов, но ему было хорошо видно, что мужчина открывал рот очень громко – это это ребенок понял даже за то короткое время, что вода позволила ему заглянуть внутрь себя. Сперва похожая на обычную воду, какой она бывает в речке, только стоячую, перед тем, как показать картинку, она рябила и дрожала, а от ее поверхности до самой макушки Макса поднимался густой-густой и прохладный пар. Потом дрожь рассеивалась мелкими кругами, словно в озеро кинули камень, а в центре кругов рождалась история.

Сегодня мужчина злился. Максу это не понравилось, но он уже уяснил, что не может сам выбирать картинки. Пробовал ну очень сильно этого захотеть, но результата не вышло. Он сердился на это, но быстро забывал об обиде, залюбовавшись историями воды.

Иногда странный мужчина смеялся, иногда плакал. Макс слышал, что мужчины не должны плакать, так говорили в их деревне, но тому, что сидит в воде, видимо, было плевать на наставления деревенских тетенек и дяденек. Он поэтому и был странным, что делал зачастую такие вещи, которые ребенок никак не ожидал от взрослого. Те же слезы например. Макс видел, как бабы в их деревне голосят и ревут в три ручья – в доме у дяди Велира и не на такое насмотришься, – но никогда не видел, чтобы так, заламывая руки и покачиваясь из стороны в сторону, плакали мужчины. Папу своего, например, он таким представить вообще не мог.

Иногда мужчина долго стоял с неподвижным лицом, какое Макс видел только у покойника на столе у дяди Велира, пока ребенка быстро-быстро не вытолкали из дома прочь. Только мужчина в озере мертвым точно не был: даже замерев полностью, он все равно дышал.

Что бы он ни делал, вокруг него почти всегда маячила серая дымка. Сперва Макс подумал, что это ил посерел и стелется так неудачно, что смотреть мешает, но потом понял, что ил – он же не может улыбаться и глазеть… Дымка ребенку казалась какой-то нехорошей, словно она мешала мужчине спокойно дышать, как кошка, в ночи запрыгнувшая на грудь.

Иногда мужчина из озера был еще парнем, молодым, как старший сын мельника, только сильно худее и каким-то изломанным. Иногда – еще мальчиком, почти как Макс или немногим старше, но тоже каким-то дерганным, ломким, пугливым. Макс до этого никогда не видел настолько пугливых детей. Иногда – мужчина был почти дядькой.

“Такому бы работать, как папа, а не в озере сидеть…”

Иногда он спал, и вообще ничего было не разобрать.

Когда водная гладь показывала его мальчиком, то возле него зачастую мелькали разные люди. Но, к сожалению Макса, они были очень-очень размытыми и непонятными. Макс заметил только то, что каких-то из них мальчик боялся.

Максу многое казалось странным: например, возле мальчика бывал большой-большой дядька, почти как папа самого Макса, – но мальчику не было от этого весело. Мальчик каждый раз старался от большого дядьки поскорее уйти, даже спрятаться. Это выглядело так, словно он в своем озере совсем не знал главного правила: нужно же просто улыбнуться, дернуть за рукав (может быть, несколько раз) и вскарабкаться по подставленным рукам вверх, на плечо, или, может, на шею. Макс знал, что оттуда все видно намного лучше, а еще, когда он так делал, папа всегда смеялся по-доброму и придерживал его рукой за спину! Мальчику из озера такое точно бы понравилось, и очень странным казалось Максу, что он так не делает.

Он во многом был чудным, и, может, поэтому Макс только смотрел на него через воду и ни разу не попытался поговорить.

Он поднялся, отряхнул грязные колени. С досадой отметил, что запачкались штаны, и теперь придется их стирать. Самому, потому что его папа устает после работы. Макс сам забрал у него стирку, чтобы дать отцу отдохнуть. Хоть немного, но даже в свои годы он старался помогать любимому папе тем, чем уже мог помочь.

Но лесная тропинка все равно каждый раз вела ребенка к озеру. Макс оглянулся, приметив два больших дуба, сцепившихся кронами. Странное дело: дядя Велир говорил как-то, что дубы не растут слишком близко друг к другу, но Макс своими глазами видел, что могут и расти. Не слишком высокие даже для ребенка, но с пышными ветвями, с корой в глубокой рытвине, они всегда были тем самым знаком, что он почти добрался до цели. Желудей вокруг этих дубов не валялось даже в самом конце лета, зато зелеными они вечно висели на ветвях.

Наверное, дубовая арка была волшебной, думал ребенок, но наверняка знать не мог. Хотел бы спросить у взрослых, да только дядя Велир не поверит, да и папа поди тоже.

Макс захватил небольшую палочку: выковырять озерную грязь из-под ногтей, пока будет идти к опушке. Ласково погладил ствол большого дуба, кивком поприветствовал перешептывающихся птиц. Они были смешными: пузико желтое, спина черная, а их это совсем не волнует, поют себе и поют. Макс подумал о том, что хотел бы себе такое пузико, только на денек или на годик, красиво же. И тоже петь будет.

Макс с дядей Велиром почти закончили собирать травы, а это значит, что скоро они пойдут к нему домой, есть кашу и пить свежее молоко. Макс довольно улыбнулся, представляя, как он сможет подремать на крыльце, пока дядя Велир будет возиться с пучками и ниточками: дяде всегда нужно, чтобы все было перевязано и висело высоко-высоко под потолком и по стенам. А вечером придет папа Макса, откроет теплые объятия, улыбнется, погладит по голове.

“Ты же не мешал Велиру, Макс?” – его папа всегда так спрашивает.

А Макс помотает головой, чуть сердито – ну какой же из него мешальчик, он же, наоборот, помощник, целое лукошко чистотела собрал! А потом папа будет отказываться от еды, но дядя Велир все равно усадит его на стол и заставит съесть кашу. Такого большого папу заставить есть может только дядя Велир, это почему-то очень нравилось ребенку. Он твердо решил, что в чем-то хотел бы быть похожим на дядю. Знахарь был вроде как тонким, хрупким, совсем узким для взрослого, но умел сказать пару фраз так, чтобы все слушались. Обычно для этого он говорил всякие страшные вещи о болезнях – такие, что после его слов даже самый неверующий деревенский мужик осенял себя знамением Релена. Дядю Велира в деревне любили не все, это понимал даже ребенок, но все равно деревенские шли к нему за советами и пахучими мазями да бутыльками с мутной жидкостью. А иногда просто ради того, чтобы посидеть в доме, вдыхая запах подсыхащих трав. Вот в этом Макс прекрасно их понимал: в доме дяди Велира время как будто останавливалось, поглощенное бурной игрой запахов. И хоть сам знахарь вечно носился из угла в угол, ругаясь при этом на все подряд, но, такой необычный на фоне остальных, его дом жил словно сам по себе. Даже если дядя Велир был недоволен, то сушеные цветки подмигивали ребенку с полок, а корешки книг обещали новые рассказы и знания.

Папа как-то рассказывал Максу, что книги – это большая редкость и о самом том факте, что Макса учат читать, ему лучше помалкивать, но мальчик только фырчался. Его папа воистину был “волнушкой”, и ребенку было сложно даже представить себе, что папа может о чем-то не беспокоиться. Кроме этого, ребенок знал, что книги у них в деревне есть не только у дяди Велира, но и у богатого мельника, и у судьи, и даже у старой пряхи. Ей они, правда, достались по наследству от почившего мужа, который был то ли мелким лордом то ли кем-то в этом духе. Но остальные дети в деревне действительно не умели ни читать, ни писать. Слишком много о книгах Макс не рассказывал: из-за того, что папа редко пускал его гулять с ними, они уже начинали сторониться Макса.

Он не заметил, сколько просидел возле озера. Если в домике у дяди Велира время замирало, то здесь оно словно вообще не существовало – настолько, насколько это мог понимать ребенок. Озеро, наверное, было сделано специально, чтобы рассказывать истории, а не вмещать себя во временные рамки, и пусть для мальчика это было скорее неосознанным впечатлением, но даже он мог заметить, что что-то возле этого озера было не так. Живое воображение рисовало ему самые невероятные объяснения происходящего, но Макс слишком быстро отвлекался на другие мысли и все забывал.

Как и сегодня: стоило ему пройти под аркой, как вдали в лесу что-то громко зафырчало, и ребенок бегом устремился туда. Под кустом шиповника лежал неудачно упавший ежик, которому Макс и посвятил свои мысли до ближайшего вечера.

Бедняжку он перевернул, взял на руки и кое-как усадил на плечо. Иголки животного легонько царапали шею, но сам ежик сидел спокойно, как будто быстро и правильно сообразил, что Макс его ни за что не обидит.

– Это, мать твою, еще чего такое? – ожидаемо фыркнул на них дядя Велир, поправляя покосившиеся очки.

Макс знал, что эти очки были самым дорогим, что было из вещей у дяди, а еще они очень смешно спадали с его острого носа, пока знахарь не приловчился подвязывать их с обеих сторон тонкими веревочками. Макс повеселенно улыбнулся и протянул дяде ежа.

– Это мой новый друг! – довольно сказал он, без страха наблюдая за тем, как вытягивается худое лицо напротив.

Дядя Велир, пускай и ругался, как вся остальная деревня вместе взятая, но, кроме слов, ничего не делал, поэтому он казался ребенку совсем-совсем не страшным. Прозорливым детским взглядом – тем самым, который еще умеет смотреть не глазами, а сердцем, – Макс видел, что знахарь ворчит только потому что привык и просто не умеет по-другому.

– Друг! – хмыкнул дядя Велир, наклоняясь поближе к животинке. Макс просиял и довольно тыкнул в нос дяде носом ежика. – Да что б тебя, шкет!

Ежик клацнул маленькими зубками, когда дядя потешно отскочил и нахмурился.

– Ты его пугаешь! – возмутился Макс.

– Ты гляди, какой важный выискался! – ответил дядя Велир. – Еще чего скажешь?

Макс задумался.

– Еще скажу…

– Слышь, малец, ты у меня щас договоришься, – предупредил дядя. – Ежа своего верни, откуда взял, и тут будь. Мне перед твоим папкой за тебя отчитываться… как будто меня не волнует, когда ты херню всякую подбираешь… – продолжил он чуть тише. Поморщился. – Короче! Зверье в кусты, а ты чтобы тут был! Ясно али повторить для дебилов?

Макс насупился.

– Я не дебил, – возразил он.

– А похож на дебила, – хмыкнул дядя.

– Я папе все расскажу!

Знахарь, только нагнувшийся возле очередного куста, неспешно обернулся и ухмыльнулся. Корзинка возле его ног была уже почти полна трав, а это значило, понял Макс, что они совсем скоро пойдут домой. А если они пойдут домой, то скоро за ним придет папа. И пусть жаловаться вроде как было нехорошо, но если другие методы с дядей не помогали, то ребенок готов был прибегнуть и к такому.

Дядя Велир вдруг прыснул.

– Расскажешь, что я тебя дебилом назвал? И что он мне сделает, папка твой, обругает? – спросил он почти мирно.

Мальчик ответил даже не задумавшись.

– Он на тебя сердито посмотрит!

Дядя прыснул громче. Положил свежесрезанную веточку в корзину. И рассмеялся – как всегда, слишком резко, каркающе, но достаточно заразительно, чтобы ребенок подхватил его веселье.

– Да-а, – протянул он, отсмеявшись, – это прям страшно, – сказал он и снова засмеялся. Макс довольно закивал.

Он сам знал, что самым страшным папиным оружием был неодобрительный, сердитый, если даже не разочарованный взгляд. Если дядю Велира в деревне опасались за громкий крик, то папу Макса никто не хотел расстраивать потому что он умел вот так вот смотреть. Так, что провалиться хотелось на месте что пятилетнему ребенку, что старику с бородой цвета свежего снега.

Наконец отсмеявшись окончательно, дядя Велир все же кивнул на ежика.

– Животину на родину верни давай, – повторил он, и добавил: – Да поживее, а я тебе за это расскажу, чем ежей пугают. Вот этим папку порадуешь.

Макс удивленно вытаращился на знахаря. Дядя Велир, хоть и ворчал, но хранил в себе такие секреты, которые не мог знать никто другой. Мальчик довольно улыбнулся и осторожно опустил ежика в кусты.

Мягко, крадучись, он подошел к дяде. Присел с ним рядышком и заглянул ему в лицо.

– Чем пугают? – переспросил.

Дядя Велир расплылся в хитрой, самодовольной улыбке.

– Голой жопой, – ответил он, и ребенок пораженно ахнул. – Все, закончили тут. Домой пошли.

Он поднялся.

– Папку порадовать не забудь, – добавил он, подавая руку ребенку.

Макс, сияя, схватился за нее и резко поднялся следом. Весь мир таил еще много скрытых от него знаний, и сегодня та часть мира, что была дядей Велиром, поделилась с ним еще одной тайной.

– Порадую! – искренне пообещал он, повисая на худой дядиной руке под его довольный смешок.

Глава 2

Знахарь Велир потер уставшие глаза и отстранился от книги. За окном нещадно темнело, и теперь буквы и символы мелко дрожали на пожелтевших страницах, в неровном свете свечи рискуя угробить его и без того слабеющее зрение. Не нужно было даже совершать над собой усилие, чтобы признать: книга, которую читал Велир, доживала свои последние годы.

В книжной лавке в Тарборо (ближайшем к их деревни городе) Велир видал книги и поновее. Написанные угольно-черными чернилами на ослепительно белых страницах, иногда даже с серебристыми тиснением на обложке, они ровными рядами стояли на полках и манили новыми знаниями. Но на них у знахаря попросту не было денег. Честно сказать, даже ту книгу, которая сейчас лежала перед ним на столе, знахарь украл. Не сдержался, сныкал подрагивающей ладонью под слой теплого кафтана, чутка послонялся по лавке для вида и быстро-быстро вышел прочь, молясь всем богам на то, чтобы старуха Инга не обратила на него внимания. А потом, в следующую поездку, украл еще одну.

С тех пор прошел уже почти пяток лет, а Велир все еще, совершенно по-дурацки, не мог выкинуть те кражи из головы. Не днем, конечно. Днем он был занят с хворыми, коих сейчас, с ворохом отравлений повалила целая толпа – для маленькой деревушки. О кражах он вспоминал свободными вечерами, когда вновь садился за чтение. Он уже помнил каждую строчку обеих книг наизусть, но считал, что от лишнего повторения хуже не станет. Вдруг он упустил-таки чего, а назавтра именно это упущенное ему и понадобится.

Не сказать, что его ремесло требовало так много внимания. На самом деле, с рядовыми деревенскими хворями, с вывихами и переломами он мог справиться уже с закрытыми глазами. Но иногда все же бывало и такое, что притащит к нему мать ребятенка, всего усыпанного красными пятнами, или прибредет мужик с отнимающейся посиневшей ногой. Тогда Велиру приходилось вспоминать все прочитанное и выискивать в памяти последовательность тех самых, подходящих к случаю действий. А еще были роды, которые вообще могли пойти по дорогам самого Фарга, и вот там без должных знаний было не обойтись никак.

Велир даже сам старался много об этом не думать, но позади печки у него лежал, весь в саже, небольшой мешочек, старательно пополняемый редкими монетами. В деревне чаще платили едой да работой, монеты знахарь получал обычно только от нечастых путников, от судьи или мельника, или если что оставалось с городских продаж, но копил он их на то, чтобы однажды вернуться в книжную лавку и рассчитаться с дряхлой старухой. Пусть книги были откровенно дряхлыми и содержали в себе, кроме важных знаний, немало наверняка выдуманной ерунды, но они все же помогли Велиру спасти с десяток деревенских жизней. Да и просто ему было как-то ну очень неловко от того, что он ее спер.

Жизнь в маленькой деревушке редко бывает простой и это, конечно, было не первое воровство в его жизни. Еще мелкий, работая у пекаря и ворочая тяжеленные чаны с мукой, Велир стягивал разок-другой свежую булку из лавки или муки – отнести матери. Но где тройка яиц за булку, а где – семь релов за книгу.

Велир поморщился от воспоминаний, быстро поднялся, задул свечу и бухнул книгу на полку. Мечтаний у него было немного, но иногда, закрывая глаза, он видел рядом с этими, ворованными, другие источники знаний, которые он мог бы использовать во благо деревенских дураков.

Осторожно, стараясь побороть природную резкость движений, он убрал и свечу. Сдвинул на край стола отложенные на завтра неразобранные травы, накрыл их тряпицей и прошел к лавке. Вслушался, уже по привычке, в тихое сопение с соседней лавки, и лег в свою постель, едва скинув кафтан и легкие сапоги.

Макс спал крепко. Развалившись на лавке для хворых во всю ширину своего пятилетнего тельца, одеяло он, как всегда, сбил ногами на самый край, мелкое подобие подушки отшвырнул куда-то вбок. Но дома было тепло, и поэтому знахарь даже не пошевелился, чтобы поправить постель ребенка. Пусть к Ваниному сынку он уже привык, но в самом Велире не было ничего, что можно было бы назвать нежными отцовскими чувствами. Скорее практичное: проследить, чтобы шкет был накормлен, цел и не захворал.

Может, поэтому молодой знахарь совсем не горел желанием заводить свою семью. Он воротил нос от каждого предложения особо пекущийся на этот счет матушки сыскать ему невесту, а в прошлый раз, когда та буквально-таки притащила одну Велиру на порог – тощую, как ветка, девку из соседней деревушки, их с матушкой отношения и вовсе закончились оглушительной ссорой. Велиру в его двадцать три дела не было ни до девок, ни до свадьбы, ни до детей, вообще ни до чего, кроме работы. Тем более, что ему только-только действительно начинали доверять. Это в том смысле, что шли к знахарю за советом не только тогда, когда болящую часть тела впору было или отрезать или тратить на ее спасение добрые пару седмиц без сна, а при первых-вторых жалобах. С матерью после того случая Велир больше не общался, но был даже мрачно рад, что Мариса отстала наконец от младшего сына, переключившись на старшего да на сватовство дочерей.

Пожалуй, именно в нее Велир и пошел своим дурным (по общему и своему собственному признанию) характером. Как он ни пытался начать разговор с очередным деревенским идиотом осторожно, но не проходило и пары минут, и знахарь все-таки раздражался, и в итоге срывался на крик. В какой-то момент он перестал даже стараться. От деревенских ему нужно было только чтобы не дохли и не лезли под руку, когда не нужно, да не мешались вообще. Друзей Велир не искал никогда.

С Ваней, отцом Макса, только странно вышло. Открытый, слишком мягкий для деревни, он разительно отличался от дурней, окружавших молодого знахаря с детства, и подкупал, возможно, этим. А, может, своим светлым взглядом, против воли лезущим куда-то глубоко в душу, если даже не в печенки, как и волнением из-за любого причиненного неудобства. Ваня даже стучался всегда перед тем, как войти в чужой дом.

Велир, может, и был дураком в том, что касалось людей, но не настолько, чтобы не понимать, что высокий незнакомец, явившийся в их деревню с младенцем в руках сразу после переворота и не умеющий почти ничего по обычной работе, был ягодой совсем с другого поля. Ислер тогда пошумел. Обычно в деревне мало чего происходит, и любое изменение дает почву для густых и бурных слухов. Но Ваня не строил из себя никакого там лорда: он смиренно брался за любую работу, дом занял самый простой, а с людьми общался по-людски, поэтому вскоре болтовня затихла. После переворота много знатных людей с их приспешниками бежали из имений, чтобы осесть где попало, это знали даже в деревне Велира. Поэтому, когда Ваня все-таки пояснил какой-то особо назойливой кумушке, что был оруженосцем при одном из лордов Востока, к нему совсем потеряли интерес. Сын же его был и вовсе самым обычным кричащим ребенком. Жена сгибла при родах.

Из-за этого самого сына они и начали общаться. И из-за него знахарь все же стащил из лавки Инги свои пыльные, старые сокровища.

Как-то Велира посреди ночи поднял оглушительный стук в дверь. Молодой знахарь тогда только-только занял дом помершей повитухи, отдав за него ее единственной дочери почти все, что имел.

От стука Велир мигом проснулся, но не сразу понял, что происходит: если к нему уже пришли хворые, то они скорее ввалились бы без стука, а не расшаркивались на пороге. Он боязливо поморщился, сел на кровати, обняв себя руками. Заставил себя спросить неровным голосом:

– Кого принесло?..

– Знахарь, откройте, пожалуйста! – пробасили из-за двери. – Мой сын!.. он…

Голос Велиру, не охочему до деревенских слухов, показался незнакомым, но тревогу родителя он узнал. Выдохнул, поднялся, натянул кафтан.

– Тащи, че. Открыто, заходи!

Кто прошел в его дом, знахарь понял сразу.

Высокий, пожалуй, выше всех в деревне, крепкий мужчина чуть старше Велира осторожно прижимал сильными руками к груди маленький сверток. Ваня был светлым, волосы цвета ломкого сена обрамляли лицо с прямым подбородком, а светлые даже в полутьме свечи глаза быстро-быстро бегали по скромному убранству дома знахаря. Велиру смутно показалось, что он уже видел этого громилу раньше, но, может, дело было в слухах, какими последние пару месяцев кишела их деревня.

Ваня не выглядел опасным, он выглядел напуганным.

– Ну! – подождав совсем чутка и так и не дождавшись пояснений, рявкнул на него Велир. – Чего с сыном?

Он быстро прошел к столу, смахнул с него все лишнее – прямо на пол. Повернулся к новому знакомому.

– Разверни, на стол положь и рассказывай!

– Он… – в голосе Вани звучала откровенная паника. Однако, действовал он осторожно: бережно размотал легкое одеяльце и устроил младенца на столе. Его сыну было не больше полугода, но уже было заметно, что от отца тот взял примерно ничего: волосы ребенка были темными, а полуприкрытые глаза отдавали серой сталью. Должно быть, мать малыша была с отличных от отца краев, подумалось Велиру.

– Он вдруг… затемпературил и… – быстро бормотал Ваня, осторожно развязывая крохотную рубашонку, – И отказывается и пить, и есть, я… обтирал, но ничего не помогает, он совсем… и в туалет тоже не ходил, я подождал до вечера, но он…

– Все, цыц! – прикрикнул на него Велир, оттесняя отца от ребенка.

Крупный мужчина, выше знахаря на полторы головы и шире раза в два, напрягся всем телом, но послушно отошел.

– Вы сможете ему помочь?.. – едва слышно пробормотал он. – У меня немного денег, но я все отдам, только…

– Завали, сказал! – Велир наклонился над ребенком. – Посмотрим, смогу ли… – он коснулся горячей, но совершенно сухой кожи младенца.

Ребенок под руками Велира горел летним пожаром в конце весны. Он так измучился от жара, что даже не пищал на осмотр, а только вяло кряхтел и слабо пытался отпихнуть от себя чужие ладони да отвернуться, чтобы не показывать горло.

Велир простоял над ним почти половину лучины, пока не понял, что не видит ни одного обычного признака хвори. Горло младенца не было красным, не было покрыто налетом, грудь малыша не хрипела при дыхании, а руки и ноги были теплыми – странно при таком жаре. Из знакомого Велир смог нащупать только шарики на его шее возле головы, но только по ним было не ясно, как ребенка лечить.

– Ну… как?… – еще более тревожно спросил его отец, все-таки сделав шаг к Велиру.

Тот раздраженно клацнул зубами. Малыш от жара засыпал прямо на столе.

– Я хер знает, чего с ним… – неохотно процедил Велир, и услышал потерянный вздох из-за спины.

– Как?.. То есть…

Знахарь резко обернулся.

– То есть и есть! Я ж не говорю, что он сдохнет тут щас! Срань! – он резко выдохнул, тряхнул головой. Обернулся к ребенку и осторожно закутал его в одеялко. – Давно он так?

– Н-нет… с утра все было хорошо, Макс играл, а потом… у него резко поднялась температура, и… и больше ничего… – кажется, голос Вани перестал быть ему подвластен. Велир снова клацнул зубами, велел ему сесть и быстро сунул под нос пучок пахучих трав. Пара вздохов – и Ваня пришел в себя.

Тут же завозился, чтобы взять ребенка.

– Упадет со стола… – пояснил он, бережно прижимая сына к себе и поглаживая его по волосам. – Макс уже переворачивается…

На последнем слове у него снова надломился голос, и Велир почувствовал, как от неуместной в его ремесле жалости пол уходит у него из-под ног.

Не зря старая повитуха, обучившая его самым азам, все говорила Велиру, что слишком он сердцем слаб для знахарства. Не выдержит смертей.

Знахарь помотал головой, отгоняя наваждение.

Запустил пальцы себе в волосы, дернул по привычке.

– Так. Короче. Мальца у меня пока оставишь, ты – к себе свали. Я… короче, я посмотрю, чего тут можно… Завтра придешь.

Ваня от его слов только прижал младенца к себе покрепче.

– Я могу остаться с ним?.. – спросил он, и Велир нервно фыркнул.

– У меня на такого борова ни жратвы, ни койки! Да и спать не будешь же, знаю я вас… родичей. К себе иди, выспись, те завтра на засев же? Вот вечером придешь, – он неуютно повел плечами. – За засранцем твоим присмотрю. Если…

– Если? – тут же переспросил Ваня, и Велир с трудом не покрыл его бранью: до того неловко он себя почувствовал.

– Если судьба ему помереть, то… короче, будешь тут ты или нет, один Фарг Релену душу отдаст.

Ваня отшатнулся, испуганно. Поднял на Велира большие-большие светлые глаза, на дне которых плескалась влага. Велир мысленно обругал себя последними словами и подошел, чтобы забрать младенца.

Отдал его Ваня сразу, но так и остался стоять, замерши, с нелепо поднятыми руками.

– Сделаю, что смогу, – быстро пообещал Велир, унося ребенка в другую комнату. Если мелкий и правда уже умел переворачиваться, то спать будет на лавке. – Все, свали уже, дай делом заняться!

На то, как Ваня, грузно шаркая ногами, покидал его дом, знахарь уже не смотрел. Он направился к еще редким плошкам и бутылькам с настоями.

Температуру младенцу не удалось сбить ни настоем на тополиных почках и меду, ни ромашкой, ни звериным когтем. Малыш вяло пил, больше выплевывая, кряхтел, пытался увернуться от прикосновений чужого дядьки, и горел, горел и горел, не остывая. Не ел он почти ничего. Даже когда Велир вложил ему в рот хлебный мякиш в тряпочке, смоченной в молоке, – ребенок только выплюнул и захныкал. Честно сказать, знахарь тогда впервые видел, чтобы дети так долго горели, но при этом не помирали. Все то время, что ребенок спал, Велир усердно ковырялся в воспоминаниях, подаренных повитухой и в том, что он успевал прочитать, заходя в книжную лавку в городе “просто посмотреть”, но так и не нашел ответа. Тогда он понял, что ему нужны книги, здесь и сейчас. И что ждать, когда он сможет их купить, Велир больше не может.

Болезнь продолжалась три дня. Знахарь сам почти потерял сон, наблюдая за тем, как видимо худеет чужой ребенок, но все еще держится за грань, а Ваня заходил к нему с тихими вопросами.

Когда он наклонялся над сыном, Велир невольно расслышал, как оруженосец едва слышно, скомкано извиняется – и тут же вышел из дома сам, не желая становиться свидетелем подобной сцены.

В последний вечер Ваня пришел совсем молча. Привычно погладил сына, поцеловал его в красный от жара лобик, дал ему поймать свой палец и замер. Велир хотел было сказать хоть что-то, чтобы нарушить невыносимую тишину, но быстрее, чем он собрался со словами, Ваня сам произнес:

– Вы добрый человек, Велир, – он сказал это глухо, едва слышно, но от искренней благодарности, прозвучавшей в этом голосе, Велира пробрало дрожью.

Честно сказать, он ожидал, что за неспособность помочь на него в лучшем случае разорутся и проклянут до седьмого колена. Или попытаются поколотить, как оно уже было, когда он не смог спасти закровившую роженицу в Тарборо.

Ваня же действительно благодарил.

– Сходи в задницу, – в тон ему глухо отозвался Велир.

В эту ночь выгонять Ваню он не стал. Позволил заночевать сидя у лавки сына.

А с утра жар малыша пошел на спад, его личико покрыли мелкие красные точки. Велир заметил это первым. Только проснувшись, он сразу поспешил к малышу, обогнул его спящего отца, увидел сыпь. Тихо ахнул (обычно сыпь никогда не бывает к добру, это он уже хорошо знал) и коснулся маленького лобика, поднял волосы, чтобы посмотреть, как далеко эта сыпь пошла.

Лобик был теплым, но уже не горячим. Велир ахнул снова.

Измученный болезнью малыш не проснулся, зато от звуков резко подскочил его отец, рукой отпихнул Велира от лавки.

– Макс?!

– Тише ты… – сам еще удивленно ответил Велир. – Живой он.

Ваня, кажется, только тогда заметил знахаря. И резко перевел взгляд на сына.

– Живой… – повторил он едва слышно и снова опустился на пол.

– И, кажись, не горячий. Щас не пихайся, дай потрогать.

Ваня удивленно округлил глаза, а затем, видимо, вспомнив – потупил их в пол.

– Извините…

А потом, осмыслив только что услышанное, снова резко поднялся и положил ладонь на лоб сына. Его глаза снова увлажнились.

– Он будет в порядке, да?..

Велир недоверчиво нахмурился. Ему одновременно хотелось сказать и что-то ободряющее и не хотелось врать, и это противоречие, как и любое другое в общении с людьми, только рассердило знахаря. Велир хмыкнул и молча отошел к полкам.

Поковырялся там немного, зачем-то переставляя бутыльки с места на место. Ваня молча ждал.

– Я такую херобору впервые вижу, – наконец признался Велир. – Я ж тебе не лекарь какой королевский, знаю только чему выучили… Что морда в пятнах – не к добру, а жар… ну, даст Релен, пройдет теперь.

Он раздраженно фыркнул.

– Короче, расслабляться рано! Но… – он снова фыркнул, так и не решившись давать надежду. – Расслабляться рано, да.

В следующую секунду Велир вздрогнул всем телом, едва не подпрыгнул на месте, так как его плечо сжала тяжелая рука.

– Спасибо вам, Велир, – тихо, благодарно произнес Ваня, и Велир растерялся совсем.

– Я, э-э-э…

Он почему-то вдруг подумал про то, что от сна на полу у бывшего оруженосца наверняка сильно затекла спина, а еще шея. И ноги с руками ж тоже неудобно лежали, а пол весной холодный еще… Велир чертыхнулся про себя.

Резко выпутался, отошел подальше, вписавшись по пути в камод.

– Э-эм! Да я!.. – слова как-то не шли. – Да я ж ничего!.. Срань! Короче! Нихера я такого не сделал, давай сына лучше буди и покорми, а потом… свали куда там тебе… И-и вообще!..

Велир запоздало почувствовал, что как-то нелепо размахивает руками. Старательно прекратил.

– Вообще нехер ко мне на “вы”, я те кто, лорд какой что ли? Т-ты неместный хоть, да у нас все равно ж так не говорят! Сам не слышишь что ли? И ваще…

Что сказать дальше он не придумал, поэтому только плюнул и, резко развернувшись, быстрым шагом ушел к печи. Завозился там, специально громко шурша с растопкой для похлебки. Он надеялся, что за это время Ваня поймет намек, быстро закончит с делами и уйдет восвояси.

– Извини, – услышал он осторожный голос из-за спины. – Я совсем не хотел тебя рассердить.

Честно сказать, уже тогда Велиру следовало бы догадаться, что так просто от новоявленного деревенского он не отвяжется.

С того дня жар у малыша быстро пошел на спад, и к следующему вечеру от него не осталось и следа. Внешне ребенок повеселел, совсем скоро закряхтел и начал вертеться со спины на живот и обратно как совершенно здоровый. Он похудел, это да, но в остальном пришел в себя так быстро, что оставалось только подивиться этому. Мелкие пятнышки покрыли все его тело, и Велир продержал его у себя еще несколько дней до тех пор, пока они так же сами собой не сошли. К слову, судя по всему эти пятнышки не доставляли малышу ровным счетом никакого беспокойства.

Знахарь действительно не видел такого раньше и даже не слышал о подобном, поэтому, наконец вручив ребенка счастливому отцу, он лишь почесал еще только-только пробивающуюся щетину.

– Мда, – подвел он итог.

Ваня, сияющий ярче самого сола Релена на груди местного священника, прижал к себе сына и горячо поблагодарил:

– Спасибо вам… тебе большое, Велир! Если бы не в… ты, я бы… право, я даже не знаю, как пережил бы это… – сказал он, закончив фразу совсем тихо. И тут же исправился: – Нет, нет, давай не будем об этом! Спасибо, что вылечил Макса! Можешь быть уверен: я никогда не забуду твоей доброты.

Пока он говорил, Велир только неуютно морщился: он никогда не любил бурной похвалы. Даже когда было, за что хвалить. А уж когда не было – и подавно. В конце концов он не выдержал и прервал оруженосца.

– Все, хорош! – сказал, возможно, слишком резко. Однако, улыбка на чужом лице в любом случае стала только шире. Велир скривился.

– Извини, – так и лучась счастьем попросил прощения Ваня.

– Не извиню, – тут же огрызнулся Велир.

Мазнул взглядом по счастливой парочке: малыш тоже признал отца и теперь довольно тягал его за ворот рубахи и с довольным улюлюканьем активно пытался этот ворот обслюнявить. Ваня же… да про него и говорить нечего, мысленно оборвал себя Велир. Честно сказать, он впервые видел, чтобы так за ребенка радовалась не мать, а отец. Отцу-то обычно нет дела до мелких: ну один помрет, так он второго настругает. Не ему ж носить. Велир скривился снова.

Все-таки он признался:

– Я ж не смог нихера сделать, не заметил ты? У него ж жар… не спадал совсем, короче, ни от почек ни от когтя даже, – быстро сказал он. Заметил, как непонимающе нахмурился явно не сведущий в знахарстве Ваня, и отвел взгляд. – Если б жар сам на спад не пошел, не было б у тебя сына. Ну, – поспешил исправиться он, – этого. Другие-то как Релен даст…

Велир осекся, поняв, что его снова заносит. Мысленно укусил себя за то, что не умеет нормально говорить с людьми, сколько живет, а так и не научился. Нешто Данек, подумал он. Старший брат Велира пускай и был тупой, как пробка, по мнению самого молодого знахаря, но зато умел парой слов и широкой улыбкой расположить к себе людей. Возможно, конечно, широкие, в отцовскую породу, кулаки тоже играли в этом роль… Сам-то Велир пошел в мать: был худым как тростинка.

– Ты все равно очень помог, – мягко, но уверенно прервал размышления Велира Ваня.

Велир поднял на него непонимающий взгляд.

– Ты чем слушал-то? – не очень зная, как реагировать, переспросил он. Снова увидел счастливую улыбку. – Говорю же, сама хворь отступила. Я такой сыпи в жизнь не видал, как лечить не знаю, а горячка эта!.. Релен, видать, мальца твоего сам спас, точно не я! Я вообще!…

Ему вдруг показалось, что он оправдывается. Велиру захотелось срочно уйти вглубь дома и зарыться где-нибудь там в чем-нибудь.

Ваня опередил: удержал, быстро положив тяжелую ладонь Велиру на плечо и сжав его.

– Ты все равно очень помог, правда, – еще уверенней, почти настойчиво повторил он. А потом, кажется, сам смутился от своей настойчивости, и быстро убрал руку. Пояснил, уже мягче: – Я думаю, Макс чувствовал, что о нем волнуются и что стараются ему помочь. Такие маленькие, мне кажется, они все чувствуют, понимаешь? Может, это и правда было чудом Релена, – совсем мягко сказал Ваня, – но без тебя этого чуда бы не случилось, Велир. Спасибо тебе.

Велир замер, как и стоял, с открытым ртом. А затем – не удержался и расхохотался. Смех у него, как всегда, был неприятным и лающим, но Ваню это совсем не смутило. Ваня только улыбался и стоял рядом, прижимая сына к груди.

– Ну ты!.. – сказал наконец знахарь, смахивая выступившие от смеха слезинки с глаз. – Я таких чудных в жизни не видывал! Ты откуда упал-то к нам, а?.. Городские! Хворью это было, а какой – это я еще откопаю, вдруг…

Вдаваться в подробности деревенских болезней ему не хотелось, поэтому Велир только махнул рукой.

– Все, сдрисни уже, – сказал он. – Ежели с заранцем еще чего, тащи. Чудо Реленское…

Ваня коротко поклонился ему, и Велир осекся.

– А вот так не делай, – быстро сказал он. – Вы ж ховаетесь теперь?

– Откуда?..

– От самого Фарга, – отрезал Велир. – Херню эту вытравливай, неча. Я тебе не лорд твой, чтобы кланяться.

– Ты лекарь, – осторожно, словно как-то неуверенно пояснил Ваня. – Там, где я рос, лекарей принято уважать.

– Ну так тут нет! – фыркнул Велир. Его слова оруженосца даже повеселили. – У нас все ноги друг об друга трут, на вилы на сей раз не подняли, и ладно!

Ваня покачал головой.

– Думаю, ты слишком строг к деревенским, Велир, – ответил он. – Тут много хороших людей.

– Ой, да сдрисни уже! – вот теперь Велир начинал сердиться. – Думает он! О сыне лучше подумай да что жрать зимой будете. Хороших ему много! Ты, слышь, чем раньше поймешь, что тут за жизнь, тем тебе самому легче будет! Бороду вон отпусти, где ты тут морду без бороды найдешь? И харкать хоть начни, не знаю… Манерный какой, смотреть страшно.

Ваня на его речь не ответил. Но взгляд его странно потеплел – так, словно одними глазами он хотел что-то сказать. Что именно, Велир не понял.

– Ну, чего стоишь? Все, разобрались уже, – знахарь резко развернулся и направился все-таки вглубь дома.

– Сколько я тебе должен за Макса? – услышал он мягкий голос со спины.

Чертыхнулся мысленно, только вспомнив, что забыл об оплате.

Быстро отогнал мысли о том, что просить платы за ничего – не стоит. Все-таки свой дом на самом краю деревни Велир только недавно занял. И дом этот был настолько убитым, что за лечение хворых приходилось брать только работой да утварью, чтобы поскорее привести жилище в приличный вид.

Велир, конечно, мог бы и дальше жить у матери со старшим братом и его женой, которая вот-вот должна была разродиться, но так устал от грызни, что готов был и в лес от них уйти. В доме повитухи были четыре стены и печка, остаток старушечьей утвари, и этого знахарю на первое время более, чем хватало. То, что дом был совсем на окраине и располагался ближе к лесу, чем к остальным деревенским домам, его только радовало. Так было и тише и спокойней. Бабий треп о том, что дух повитухи все еще бродил по округе, Велир игнорировал.

Он оглянулся на Ваню, прикинул его рост.

– Потолок снутри подмазать сможешь? И вон там, – он показал рукой, – балки подкрепить.

Ваня проследил за его рукой взглядом и кивнул.

– Ну на том тогда рассчитаемся.

Удаляющиеся шаги знахарь уже не слышал, а когда Ваня пришел к нему через несколько дней и неуклюже, но старательно латал потолок, до которого самому Велиру было без опоры не дотянуться, они снова разговорились. Тогда лицо Вани неровными крапинками начала покрывать борода. Оруженосцу она явно была непривычна: тот хмурился каждый раз, когда тянулся почесать подбородок. Но хотя бы он стал больше походить не на городского слугу (не то, чтобы Велир много видел городских слуг, но представлял их себе как-то так), а на нормального деревенского мужика.

Велир не разбирался в людях достаточно хорошо, да и не интересовался ими, чтобы хотя бы попробовать внимательно посмотреть на оруженосца, но сделай он это, то заметил бы, как в те минуты, когда Ваня не был занят работой или возней с сыном, его светлое лицо темнело, и любые эмоции на нем перекрывались тяжелой тенью переживаний. Небесного цвета глаза тогда застывали пустым озером и теряли отблеск нежного солнца. Ваня замирал тогда, почти не шевелясь и почти не дыша, и только писк сына или резкий шум снаружи мог вывести его из этого состояния.

В любом случае, так, за работой, они сблизились. Знахарь и сам не понял, как начал говорить что-то, связанное не только с домом и знахарством, но и постепенно рассказал всю свою подноготную. Не то, чтобы он ее скрывал, но когда понял, что рассказал – то удивился. Не ждал от себя.

Все общение с людьми в его жизни происходило как-то спонтанно и неожиданно. Ту же свободную дуру-ведьму взять.

С Ваней Велир в итоге даже перестал огрызаться на ласковое обращение “Веля”, хоть сначала оно бесило его, как раз своей ласковостью. Когда Велир огрызнулся в последний раз, то спросил:

– Да мать твою! Ну че кличешь, как скотину али друга закадычного? У меня нормального имени нету что ли?

Ваня тогда удивился: широко распахнулись голубые глаза. Но тут же он взял себя в руки и мягко ответил:

– Я думал, мы уже друзья, разве нет? Ты так не считаешь? – извиняюще спросил он. – Если нет, то извини, я больше не буду называть тебя так.

Велир смутился так, что чуть не выронил котелок с настоем из рук: тогда Ваня зашел к нему потому что Макс по весне начал кашлять. Лицо Велира предательски покраснело, он почувствовал это.

– Д-да… зови… если д-д-друзей надо так… – быстро ответил он и поспешил вернуться к работе.

Ваня тогда только кивнул, видно, сам смутившись – но Велир этого уже не увидел.

Так и потянулась их дружба.

Ваня заходил к Велиру, все плотнее обживавшемуся в своем доме, иногда ради того, чтобы попросить посмотреть у сына горло или снять насморк, иногда – потому что помощь знахаря нужна была ему самому, а иногда – просто ради того, чтобы поговорить. Велир в ответ приходил редко, но признал себе в итоге, что другу всегда рад. Маленький Макс подрастал у него на глазах. Когда он подрос настолько, что начал лезть всюду, Велир предложил иногда оставлять ребенка у него на то время, что Ваня работает в поле. Мол, убьется ж малой один. И как бы то ни было странно (ведь деревенские всегда своих выше пришлых ставят), но спустя недолгое время после этого к знахарю охотнее начали обращаться даже те, кто обычно обходил его хижину за три версты. Должно быть, доброе лицо Вани располагало их к себе, и это расположение деревенские перекладывали и на самого Велира.

Сейчас уже пятилетний Макс спал на лавке для хворых, пока его отец трудился в соседней деревне. Единым ремеслом Ваня так и не обзавелся, а уезжать в город, где мог бы легко при своем мощном размере наняться в охрану, не хотел, поэтому он перебивался любой попавшейся работой, чтобы прокормить себя и сына.

“Не вернется назавтра к обеду, так нужно будет засранца новым словам хоть научить”, – подумал про себя Велир, отвлекшись от воспоминаний. Сам он ради науки чтения пахал в дальней молодости почти задарма на пекаря, но сейчас был даже рад, что может передать знания дальше. Велира мало что тревожило, но, что станется после него с деревней, все же входило в это “мало”.

Немного повозившись в своей кровати, знахарь наконец уснул.

Глава 3

Она минула простенькие деревенские дома легко и быстро. Как и всегда, проходя по Ислеру, Лизари закрыла глаза и шла только прислушиваясь к ощущениям. Непокрытая голова с расплетенной косой и сама манера так передвигаться легко выдавала в ней ведьму. Деревенские косились на нее недолго, а потом теряли интерес – оставив его лишь в том, чтобы прикинуть, в чем им могла бы понадобиться ее помощь, если они найдут, чем заплатить. В самом Ислере ведьм или колдунов не было, а пришлые заглядывали нечасто. По простому платью да потертому заплечному мешку в девушке угадывалась именно свободная ведьма, а не служащая, а с такими, как всем было известно, и сторговаться легче – да и для души дело иметь приятнее.

Не то, чтобы помощь ведьм так часто требовалась деревенским: если не считать блажей в духе приворожить, отворожить, нагадать да отгадать, да еще духов отвадить. А ведь чаще всего люди просили именно о таком. Лизари тихо улыбнулась сама себе, представляя, какое представление сможет разыграть перед тем как согласиться на несусветицу, на которую ее магия не была способна. Если бы хоть кто-нибудь из магов действительно мог заглянуть в будущее, то любая жизнь потеряла бы смысл, считала Лизари. Ведь в чем смысл ждать завтра, если уже прожил его – пускай и на слух.

Ее магия была другого толка, и пусть раз за разом в новой деревеньке жителями это было невдомек, но та посильная работа, которую могла бы исполнить ведьма – это повалить несколько деревьев, расчистить дорогу или место для дома; подправить стены или просто душевно дать кому-нибудь в нос. Не то, чтобы последним она занималась больше пары раз.

Но когда занималась, это было все-таки достаточно весело.

В любом случае, на любые деревенские просьбы как-нибудь ответить она сумеет: и пусть несуществующих духов не отпугнет, но поиграет со светом и тенью достаточно, чтобы местные поверили. Хорошее отношение не берется из воздуха, зато, как высечь из него несколько искр для завороженной публики, Лиз знала.

Иногда она еще занималась тем, что учила детей и редких взрослых из подобных деревушек или мелких городов самым азам. Тех, чья магия пробудилась, но не могла найти правильный выход, а сами юные маги были недостаточно сильны для школы при городе или не имели обеспеченных родителей. Сильных магов и условных “среднячков” имперцы отбирали сами, периодически разгуливая по стране. Правда, они все равно не заходили прям совсем всюду. Возможно, из-за человеческого фактора: простой лени. И иногда сильные маги из самых мелких деревень так и не получали образования. Ну а слабые – в любом случае Императора не интересовали, поэтому в школу поступить могли только после нехилой родительской мзды. Лизари… была, пожалуй, средней силы ведьмой, но в то время, когда пробудилась ее магия, Император еще не пришел к власти, и тогда, при старой системе, даже средней силы простолюдинке не светило ничего. Повезло, что для нее сыскалась учительница в родном городе.

И, да, Лизари сама понимала, что познания ее можно в какой-то мере назвать “древними”. Никаким ученым словам ее не научили, никаким ученым словам не могла научить и она сама. Но сухая учительница со старушечьим лицом хорошо выучила юную Азинию (это было еще до того, как Лизари сменила имя) на практике. А разве нужно деревенскому магу знать, как правильно зовется та ерунда, которая гоняет тепло по его телу, если он умеет правильно ту ерунду направить – и может закалить свой топор так, что тот срубит любое дерево?

Ей это было даже приятно: смотреть, как человек понимает, что и куда нужно вести, чтобы сделать свою жизнь проще. И как он осознает, что, мол, наконец-то неподконтрольные всплески магии останутся в прошлом, потому что теперь он сможет расходовать лишок по своему желанию, а не копить, копить, копить, пока тот не выплеснется сам. Лизари видела последствия таким всплесков: честно сказать, приятного в картинках было мало.

И как же иногда она была благодарна Релену за то, что никто, кроме самого мага, не мог разглядеть в нем его дар! Император велел отбирать из людей магов вне зависимости от их собственного желания, и пусть обучающиеся в школах всегда имели кров и еду, а их родственники получали какую-никакую деньгу, но Лизари своими глазами видела семьи, которые нельзя было разрушать по указу правителя. Не каждая мать может пережить потерю ребенка, даже если потерей считать сведение к крохам их дальнейшее время вместе. Таких детей свободная ведьма учила со всем усердием, которое находила в своем сердце, лишь бы только те смогли спрятать магию от слуг Императора и от соседей, умея выплескивать излишки самостоятельно. С нее самой плату в казну брали потому что она не скрывалась, но брали не так много, чтобы это как-то мешало ей жить.

Иногда, конечно, даже Лизари покрывала плечи скромным платком и хотя бы заплетала волосы в косу – пусть в больших городах и почти везде на севере люди давно научились игнорировать одиноко странствующую женщину, но в мелких деревушках и на востоке страны на нее все равно глазели, как на пятое чудо Релена. Хотя, пожалуй, тут было бы уместнее сравнить с чудом Астала, невесело улыбнулась она про себя. Обычно подобное внимание ведьме льстило, но жизнь в дороге научила предосторожностям даже ее.

Сейчас она наконец-то пришла к дому. К дому – для нее это не в понимании “место, где можно долго прожить”, а скорее в “место, где можно расслабиться и быть, пока тебя не выгонят”. Дома в первом понимании у Лизари не было никогда, и он никогда не был ей нужен. Даже когда она еще жила с отцом и с братьями в родном городе. Дорога, дорога, дорога манила ее столько, столько она сама себя помнила.

“Прогонишь сразу али нет? – повеселенно подумала она, перепрыгивая через невысокую калитку. – А ежели и прогонишь, то смирился ль с тем, что никуда я не уйду, родной?”

Дом знахаря Велира, тощего паренька из Ислера, стал ее домом в тот момент, когда сам знахарь стал для нее не просто случайным встречным, а кем-то вроде личного ворчуна. Лизари широко улыбнулась, представив, как Велир среагировал бы на это прозвище.

“Нужно будет назвать.”

Она потратила пару мгновений на то, чтобы представить, как забавно коротко округлятся глаза знахарька на новое прозвище, а потом, словно изогнувшаяся перед нападением рваная змея, нахмурятся его брови. Самим нападением будет поток брани, которыми Велир покроет всю ведьму с ног до головы. Если бы из редких усиков да из бородки знахаря выщипывали бы по волоску за каждое браное слово, то он остался бы с совершенно голым лицом еще на середине речи.

За его спиной, как всегда, будут висеть у стенок подсыхающие травы, а на печи тихо клокотать очередное варево. Лизари в знахарских делах не смыслила почти ни фаргуса, но посмотреть на них да вдохнуть ни с чем несравнимый запах ей всегда было приятно.

Тем более, что совсем скоро Велир отойдет и позволит путнице прикорнуть на второй лавке (еще в прошлый ее визит она облюбовала лавку для хворых, как назвал ее Велир). А пока ведьма будет лежать на ней, восстанавливая силы после дороги, они так или иначе разговорятся уже по душам. Всегда, конечно, был шанс, что Велир наконец-то завел себе жену да детишек с ней народил, но чутье подсказывало ведьме, что пока что этого еще можно было не опасаться.

У самой двери она на секунду замерла в нерешительности, какая всегда овладевала ей перед чем-то долгожданным. Еще раз представила лицо Велира – и уверенно распахнула дверь.

– Ждал, скучал али молил о встрече? – пропела она в спину вздрогнувшего знахаря. – Варианта у тебя всего три, родной, и лучше тебе не ошибиться с верным ответом!

Сказала и счастливо застыла в ожидании реакции. Родная спина у стола расправила плечи, а родная рука отложила пучок и нитки. Когда Велир повернулся, ведьма готова была сиять от радости.

Как мало иногда нужно в жизни – только иметь мгновения, подобные этим, подумалось ей.

– Явилась, – скривил губы Велир.

– И я по тебе, родненький! – Лизари обвила рукой дверной косяк так, словно обнимала живого человека.

Велир хмыкнул. Быстро, под восторженным взглядом ведьмы, прошел к ней. От объятий увернулся, сам положил ладони ей на плечи и оттеснил из двери на улицу.

– Свалила, – он сказал это почти ласково.

И захлопнул перед ее носом дверь.

Лизари рассмеялась.

“Всегда ты так! А где радушие?”

Легкое движение руки и тихий шепот, подчинивший себе потоки ветра – и дверь открылась сама по себе, казалось бы, без ее прямого участия. Лизари даже руки примирительно подняла: смотри, я не трогала. И тут же прошла в дом.

Велир ожидал. Он закатил глаза на пылкие объятия, но все же и сам пристроил руки на спине ведьмы.

– Во-от, – похвалила она. – Вот таким ты мне по душе, подосиновик! Того и гляди, обласкаю, так совсем человеком станешь!

– Мужика себе найди, его и ласкай, – буркнул Велир и отстранился.

– А ты чего, не мужик что ли? – притворно удивилась Лизари.

Велир открыл было рот, чтобы что-то ответить, но, должно быть, улыбка ведьмы так однозначно намекала на ее отличное настроение, что спорить с ней не стал даже он. Или, что тоже имело вес, он мог просто радоваться приходу Лизари, пусть так и не научился этого показывать.

– Жрать будешь, дурная? – спросил он, и она кивнула.

Когда они встретились впервые, она только-только начинала осваиваться в ее собственном новом мире: мире дорог без края и конца. Тогда ее влекло непременно подальше от привычных краев – но слишком далеко отходить она еще не решалась. Прошла Хиддул, прошла Рисиум, Льякьюр, Ортал, а затем свернула на самый север – взглянуть на горы, что отделяют их страну от соседнего Кильгараада. Там, в торговом городке Тарборо, стянула на голодный живот немного яблок у торговца, но стянула слишком заметно – и пришлось от сыновей да друзей торговца побегать. Убегая, Лизари, как всегда полагалась только на магию: бежала, закрыв глаза, лишь телом чувствовала, где ждет ее на дороге кочка, а где есть опасность вписаться в зазевавшегося человека

Честно сказать, тогда она просто искала кого-нибудь не очень большого, но с очень длинным плащом. Быстро пробегая по улицам, она чувствовала ту самую свободу, ради которой была и здесь – и везде – и крики со спины ее только подбадривали. Ну стащила яблок, жалко что ли, а вон как раскричались. Сами, видать, дураки, решила тогда она, и затесалась в толпе. Магию пустила быстрей по венам, пусть та ведет ее движения, чтобы Лизари не вписалась ни в кого с разбега. Ей нужен был человек с длинным плащом, а давать тормозить себя другим людям она не желала.

Скользнула между парочкой, медленно шаркающей по дороге. Проскочила под поднятой рукой какого-то старика.

Когда Велир, полностью подходивший под ее нужды, оказался на пути, то Лизари не раздумывая юркнула к нему под плащ. Быстро подобрала юбку, чтобы та не мешала и не выдавала ее зазря. Найди ее сейчас, то, может, поколотить и не поколотили бы, но заварушка бы вышла знатная, да и яблоки пришлось бы вернуть.

Устроившись за столом Велира и наблюдая за тем, как он копошится у печи, Лизари позволила памяти потечь в русло воспоминаний.

– Че за херня?! – только и успел тогда возмутиться молодой, на ощупь – совсем худощавый мужчина, к которому Лизари прижалась.

– Тише, ты меня от смерти спасаешь! – быстро ответила она и запахнула его плащ.

– От какой, мать твою?!..

– Да тише!

Он притих сразу, как только рокот шагов послышался с другой стороны улицы. Притих, приобнял ее рукой, прижал к себе поближе, сглотнул – Лизари с удовольствием прильнула к пахнущей какими-то диковинными травами худой груди. Довольно услышала быстрый-быстрый стук сердца и легко поняла: ее неизвестный знакомый боится погони побольше ее самой.

Впрочем, хоть Лизари и допускала, что может попасться сыновьям хозяина лавки и привлеченным шумом зевакам, но полагала, что легко от них отобьется. В городе ее магии было мало места, чтобы развернуться, но она наверняка что-нибудь бы придумала.

Как, например, юркнуть под плащ к теплому незнакомцу, всем телом вздрогнувшему в тот момент, когда шаги промчались уже мимо них.

Лизари не сдержалась и слегка пощекотала незнакомца под плащом.

– Ты чего, дурная совсем?! – тут же взился незнакомец, почти взвизгнул, выпустил ее из плаща и быстро-быстро потащил в какую-то подворотню.

Лизари пошла (хотя скорее побежала) за ним спокойно, заинтересованно, привычно пуская магию по ногами и рукам, чтобы отпихнуть, если мужчина попробует к ней полезть. Ему повезло, что он этого не сделал: он только почти швырнул ее в стену, явно не рассчитав силы, и спросил уже громко, подскачившим на последнем слове голосом:

– Это сейчас что за херня была, а?!

Сейчас он плюхнул перед ней плошку с чем-то, не выглядящим вкусным, но явно съесным, и уселся напротив. Спросил почти то же самое, только спокойнее:

– Ну и чего приперлась? Не шуми, кстати, – добавил, – шкета мне разбудишь.

Ведьма даже от воспоминаний отвлеклась.

– Релен помилуй! У тебя ребенок? – спросила она, внимательно вглядываясь сперва в нахмурившегося знахаря, а затем – в дом.

– Тише, говорят же! – цыкнул Велир и потянул себя (она уже заметила эту его вечную привычку) за волосы. – Не мой.

Лизари тихо хихикнула.

– Сочувствую, а что, травки не помогают?

Велир непонимающе нахмурился.

– Да при чем тут… – начал он и осекся. – Срань Реленова, Лиз! Не. Мой. Чужой, в смысле. Кретинка, только притащилась, а уже мысли путаешь, ведьма!

– Вель, ты его сейчас сам разбудишь, – довольно заметила она.

Знахарь только скривился, махнул рукой, и повисла тишина.

Пожалуй, эту тишину, в доме Велира или просто рядом с ним, она любила больше всего. Тишина бывает разной, Лизари хорошо это знала. Бывает колкой и острой, как воздух в полях поздней осенью перед самой грозой. Бывает приторной до неприятного, как душок в городской пекарне. Бывает спокойной и наполненной мягким ароматом трав, тихим треском подсыхающих пучков и едва слышным бульканьем на печи целебного настоя.

Велир смотрел на нее все то время, что Лизари ела, и взгляд этот она уже тоже хорошо знала. Пусть вслух знахарь мог сказать немного, но по взгляду, гуляющему по ее лицу, плечам и рукам, она все поняла.

– Не хворала, – ответила она негромко на незаданный вопрос.

– Хоть тут с тобой мороки не будет, – фыркнул Велир.

Прошло еще несколько минут тишины: она заканчивала с похлебкой, перед тем, как он спросил, уже совсем мирно:

– Надолго?

Лизари пожала плечами.

– А как пустишь? – спросила она, и Велир тут же ответил:

– Юлить будешь – сразу выпну, – предупредил он. – Потом куда?

– На море, – ответила Лизари и улыбнулась. – Привезти ракушку?

– А это еще чего?

– Дядя Велир, а это что за тетя? – отвлек их от разговора тоненький голосок со стороны перегородки (особой гордости не признающегося в этом Велира).

Лизари обернулась. И тут же увидела хозяина голоска.

Мальчонка лет пяти еще зевал, одной ручкой держась за комод, а другой потешно потирал глаза. Он еще не проснулся до конца и, казалось, вот-вот уснет снова, прямо стоя. С одного его плеча сползала аккуратно заштопанная рубашонка, а доходящие до коленок носки явно принадлежали кому-то сильно старше. Покрасневший и примятый носик выдавал в хозяине любителя спать на животе. А еще мальчик был растрепан так, что для полноты сходства с птичьим гнездом в темные волосы не хватало только воткнуть пару-тройку веточек да посыпать их сочными листьями.

Это все мило напомнило ведьме о самом младшем из ее братьев. Сенек по утрам выглядел точно так же. И именно поэтому Лизари хорошо знала: внешне сонный вид ребенка обманчив, и сколько бы тот не зевал, уложить его обратно в кровать уже совершенно невозможно.

Она выпрямилась и приветливо улыбнулась.

– Не мой, – не так поняв эту улыбку, ворчливо напомнил знахарь.

– Да уж вижу, – тут же ответила Лизари. – От твоей рожи такой красивый не народился бы! Привет, чижик, я тебя разбудила?

Мальчик пожал плечами. Прошлепал до лавки, спокойно уселся за нее прямо напротив незнакомого взрослого и вытянул под столом ноги.

– Дядь Велир, дай покушать, – попросил и впился глазами в Лизари.

– Вот те раз, ты до стола дорасти сначала, а потом командуй, – огрызнулся Велир, но поднялся, чтобы налить похлебки и ребенку. Перед ним поставил, в отличие от ведьмы, еще и яйцо да положил пару груш. Лизари комментировать не стала.

– Я уже дорос! – возмутился ребенок перед тем, как взяться за еду.

Подхватил маленькой ручкой большую для него ложку, коротко постучал по ней пальчиками, взвешивая в руке, и уткнул основанием себе в нос. Перевернул, накрыл широкой частью один глаз, затем другой – и только после этого приступил к еде.

– Тебе папка не говорил, что с утра пораньше желудок набивать вредно? – совершенно беззлобно уточнил знахарь.

Мальчик опустил взгляд к полу, на полном серьезе вспоминая. Наконец ответил:

– Папа говорит, что еда и кров – благословение Релена, а про утра… нет, дядя Велир, не говорил ничего. А чего, Релен по утрам сердится? Если он сердится, то я потом скажу извинюсь просто! Ой! Схожу, – он задумался. – Не, не пойду, я дома извинюсь… Но я же все равно утром есть буду, потому что я голодный проснулся. А если я голодный проснулся…

– Да вы, батенька, философ! – хихикнула Лиз.

Мальчишка повеселенно улыбнулся, он уже окончательно растерял от длинной фразы весь свой сонный вид. Нахмурился. И вскоре снова улыбнулся.

– А я знаю, кто такой философ. Мне папа говорил, – с важным видом сказал он.

– Дела! У тебя папа умный что ли? – почти искренне удивилась Лизари.

Мальчик просиял.

– Самый умный и самый большой! – довольно возвестил он. Поднял маленькие ручки и развел их в стороны, неловко описывая круг. – Вот такой большой…

– Вот как? А сильный? – поддержала ведьма.

– Самый-самый сильный! – похвалился мальчик и этим. – Вот тебя одной рукой поднять сможет!

– Да ну!

– Да! А другой дядю Велира! И меня еще, и… и вообще всех в деревне, вот такой сильный!

От натуги он раскраснелся, засияли серые глаза. Лизари невольно представила себе его папу: высокого, статного мужчину, наверняка даже в ее вкусе, с густой темной бородой и темными, как у мальчишки, волосами.

– А ты красивая, – вдруг сменил мальчик тон и сказал это совсем мягко.

Велир закашлялся. Лизари стало совсем хорошо и тепло.

Казалось бы, совсем маленький, а уже пробует думать, отметила она про себя. И папу любит. Далеко не всем детям везет с подобным, ведьма поняла это еще в первый год своих странствий. Ей было приятно видеть ребенка, который так же, как и она сама, вкусил отцовской любви и готов отплатить отцу тем же.

А еще Лизари очень повеселил тон его последней фразы. Она тюкнула знахаря локтем.

– Вот, учись, – сказала и рассмеялась, – как с женщинами надо! Малец тебе до локтя не достает поди, а уже вон, умеет. А ты, мухоморчик, умеешь только грызться да кусаться, человек ты али кот уличный? – и добавила быстрее, чем Велир разразился бы новой порцией брани: – Как зовут-то тебя, дамский угодник?

– Кто? – не понял ребенок.

Лизари приосанилась. Поправила волосы, выпустив темные, чуть вьющиеся на концах пряди из-за плечей, и повернула верной стороной амулет на груди. Сам амулет она носила больше для отвода глаз и подчеркивания статусы ведьмы, защищал он только от слабых поветрий, зато был большим, медным и в самом его сердце, обрамленном лучами как на солах Релена, блестел черный обсидиан – точно в цвет ее глаз. Лизари во многом-то и носила его только из-за последнего.

Ребенок залюбовался. Велир закатил глаза.

– Я тебя веником отхожу, если щас его в такое просвещать начнешь, – предупредил он. – Вот с первого слова – сразу веником, попомни мои слова.

– В баньку зовешь, родненький?

– Завали, а!

Лизари показала Велиру язык и повернулась к мальчику. Тот как раз доедал яйцо и уже тянул ручку к груше, с интересом прислушиваясь к перепалке взрослых и не сводя с них глаз.

– Не смей, сказал! – не унимался Велир. – Я тебя отхожу, а мне потом от папки его достанется!

Знахарь до очаровательного мило не понимал, что можно говорить детям, а что нельзя. Ведьма довольно потянулась, предвкушая веселье, но мальчик встрял в разговор сам:

– Брешишь, дядь Велир! Папа никого не бьет! – ответил он так, словно был маленьким рыцарем, защищавшим гордость своей семьи. Лизари не видела настоящих рыцарей вживую, но каждый раз, когда слушала от странствующих бардов заунывные песенки про очередное величие очередного рыцаря, представляла у них примерно такой взгляд, каким сейчас сверкнул на Велира мальчишка. Взгляд этот говорил примерно следующее: “За себя любые обиды стерплю, а за честь родных стоять до смерти буду”. Только вот пушистые, как у всех детей, потешно нахмуренные брови мешали ему обрести полную серьезность.

Лизари не удержалась и потрепала мальчишку по голове.

– Да знаю, что не бьет! Брешишь, скажет тоже! Ты, если дожрал, то со стола убери, а не языком чеши. Нашелся защитничек! – отфырчался Велир. – Не дорос защищать еще. Впрочем, если в папкину породу пойдешь…

– Вель, Вель, помягче, – не удержалась и проворковала Лиз.

– Я Макс, – ответил ей мальчик. – Максим.

Ворчание “дяди Велира” он проигнорировал начисто, но поднялся и послушно начал собирать со стола посуду. Забрал даже ту плошку, что стояла перед ведьмой – за что она наградила его ласковой улыбкой.

Чудом он не уронил плошки, когда подносил их к бадье с водой, но удержал и очень по-деловому замочил в воде, оглянулся в поисках тряпки, нашел и принялся с усердием тереть посуду. При этом он снова нахмурился, закусил от усердия губу и прищурил светло-серые глаза. Цвета облачного неба без намека на дождик – так было бы правильным их описать. Лизари видела такое небо в самых болотистых регионах страны, и от воспоминаний словно вновь почувствовала, как влажный воздух оседает на ее волосах и одежде, а еще – проникает, свежий, внутрь груди. Мальчишка ей понравился.

– Вот таких, шаболда, тебе б самой уже рожать. А не шляться где попало, – тут же вставил свое слово Велир. – И замуж.

– Ой, Вель, не начинай, – отмахнулась Лизари.

Хорошее настроение сошло с нее мигом, точно его не было и в помине.

– Не начинай, не хочу.

– А ты мне рот не затыкай! Где это видано, чтобы баба да одна по стране? Отхватишь, Лиз, вообще потом понести не сможешь!

– В городах видано, до глухих деревень не дошло, – огрызнулась ведьма, тут же поднимаясь из-за стола.

– Ну и слава Релену, нам тут ваших пришибленных традиций не надо!

Лизари мысленно послала его подальше к Фаргу и прошла к лавке.

– Вель, я посплю?

Макс еще возился с посудой. Велир вздохнул. Беззлобно махнул рукой, заканчивая разговор.

– Да валяй уж.

Сон пришел к ней не сразу. До того, как упасть в его мягкие объятия, Лиз долго возилась в постели, не открывая глаз и наверняка почти успешно притворяясь спящей. Ноги ее ныли после долгой дороги, несмотря на магию, а плечи устали под тяжестью сумки, это мешало уснуть. Лизари прикинула, удастся ли выпросить у Велира легкий массаж, быстро мысленно разочаровалась и еще сильнее загорелась желанием это сделать, как проснется через несколько лучин.

С прошлого года ее приходы к знахарю омрачались неприятным фактом: существованием самой по себе традиции браков и вот этими бесконечными понуканиями на поход замуж, в которых Велир очень даже преуспевал, очень даже по-деревенски. В городе на девушку ее возраста еще не косились странно за свободу, зато в деревнях от подобного было не спрятаться и не скрыться.

“Посмотрим, что ты скажешь через двадцать лет”, – фыркнула она про себя. Ни через двадцать лет, ни через сорок (если доживет) обрекать себя на клетку брака Лизари не собиралась. Впрочем, как и рассказывать Велиру, да и напоминать самой себе, почему. Часто в дороге ведьма встречала людей, в молчаливых глазах которых читалась глубокая и тяжелая тайна, и примерно такую же носила в себе сама. Благо, внимательных попутчиков на свете было не так много.

Засыпая, она еще слышала, как тихо перешептываются Макс и Велир. Забавно: первый при этом действительно шептал, а знахарь то и дело срывался на свой обычный тон. Кажется, они говорили что-то о книгах, но Лизари уже не разобрала. Кажется, Макс притих ненадолго, а потом тихие шаги раздались возле ее лавки: должно быть, малыш смотрел на нее. Среагировать она уже не успела: сон наконец обнял ее.

Проснулась от того, что ее накрывают одеялом. Пробормотала сонно:

– Я потом тут… дом какой сторгую… докучать тебе не буду…

– А деньги на дом наколдуешь, небось? – ухмыльнулся Велир. – Спи давай, завтра разберемся.

– Злючий ты что упырь…

– Так сама ж говорила, упырей нету, – поддел Велир. – Брешила?

Лизари поморщилась, не открывая глаз.

– Упырей нету, а ты упырь…

На ее голову сердито опустилась подушка, а прочь от кровати отдалились его шаги.

Глава 4

Макс был в востроге! Половину вчерашней ночи (на самом деле, всего лишь с пару лучин перед сном, но время для востороженного ребенка, как оно нередко бывает, потеряло свои очертания) он рассказывал папе о новой подруге дяди Велира. Больше всего мальчику понравились густые темные волосы Лизари. Даже темнее, чем у него самого.

Максу было очень-очень интересно узнать, были бы такими же волосы его мамы, потому что волосами он пошел явно не в папу. Папа долго мялся и пытался сменить тему, но ребенок уже понимал достаточно для того, чтобы заметить его ужимки.

– Папа, нет, расскажи! – требовал он, отказываясь ложиться и раз за разом залезая к папе на колени. – Я совсем точно не усну, пока ты мне не расскажешь!

Папа поджимал губы, смотрел как-то странно, длинно выдыхал и клал Максу на голову свою приятно тяжелую руку.

– Твоя мама была… необыкновенной женщиной, Макс, – он ласково улыбался. – Она подарила тебе жизнь.

– Волосы! – возвращал его к теме ребенок. – Как у тети Лизари или как у меня?

Макс так загорелся темой волос новой знакомой, что никак не хотел с нее уходить. Обычно он редко думал о маме: папа рассказывал о ней иногда, говорил, что у Макса ее глаза, говорил, что она наверняка любила бы его, имей возможность видеть, как он растет. Папа много говорил, о том, чего мама Макса делала “бы”, но почти не говорил о том, что она действительно делала в прошлом, как выглядела и какой была. Сам Макс почти не думал обо всем этом раньше, но образ встреченной сегодня Лизари так ярко отозвался в его сердце, что и про свою маму ребенку срочно стало нужно узнать, причем как можно больше всего.

– Папа! – Макс снова выпутался из-под одеяла, уже начав сердиться.

Папа вздохнул совсем тяжело и прикрыл глаза. Макс не понял, зачем он замолчал, хотел было рассердиться и одернуть, но папа пояснил ему сам:

– Подожди, сынок, – попросил он. – Дай мне вспомнить.

– А ты ее сильно любил, да? – тут же спросил Макс.

Папа неопределенно покачал головой (ребенок принял это за “да”) и не ответил. Посидел молча какое-то время и наконец начал рассказывать:

– Нет, Макс, – сказал он. – У твоей мамы были светлые волосы, почти как у меня. Только немного поярче, и, конечно, длиннее.

Макс не понял.

– А почему у меня тогда черные? Я точно знаю, что у мамы должны быть черные, мне дядя Велир говорил, – возразил он.

Папа вздохнул.

– Я точно не знаю… – осторожно ответил он. – Но у твоего дедушки были темные волосы, почти такого же цвета, как у тебя. Может, ты взял волосы от него, а глаза – от мамы? – он мягко улыбнулся.

– А от тебя? – тут же заинтересованно спросил Макс.

Папа, кажется, закусил губу, но быстро отпустил ее. На плечо Макса легла большая ладонь, погладила, спустилась ближе к сердцу. На это сердце папа нажал, а потом – въерошил Максу волосы и притянул его к себе. Прижался теплыми губами к маленькому лобику и тихо улыбнулся в него. Макс растаял.

– От тебя у меня доброе сердце, сынок, – сказал он тихо и так убедительно, что вопросов у ребенка больше не осталось.

– Я добрый? – уточнил он, невольно начиная моргать в папином тепле.

– Я думаю, ты добрый, – ответил папа, поглаживая его по волосам.

От простого, такого родного и знакомого движения сон, еще недавно бывший таким далеким и недосягаем, вдруг накатил на ребенка густым туманом и поманил его в свои объятия – почти такие же теплые, как и папины. Макс зевнул.

– Я иногда злюсь, я не добрый…

– Все иногда злятся, сынок. Даже я, – успокоил его папа.

– Нет, – сонно возразил Макс. – Ты не злишься, ты только притворяешься… А мама тоже иногда злилась?

Кажется, он услышал мягкий смешок.

– Когда твоя мама злилась, ее опасались все, – ответил ласковый голос.

Папа Макса был очень большим, но на нем на удивление было очень удобно сидеть. Мальчик повозился, устраиваясь совсем удобно. Сонно почувствовал на плечах одеяло.

– А я знаю… – пробормотал он. – Ты так меня спать укладываешь… – он зевнул.

Папа, кажется, тихо рассмеялся.

– Ты очень внимательный, – похвалил он, и Макс довольно улыбнулся. Он точно был очень внимательным, ему это даже дядя Велир говорил, только другими словами. Тетя Лизари с красивыми волосами, наверное, тоже бы так сказала, если бы они с ней поговорили подольше…

– Папа, а раз мамы нет… – он снова зевнул. – Давай мы Лизари вместо мамы возьмем… у нее волосы красивые…

– Макс, Лизари… она с Велиром, – ласково сказал папа.

Ребенок услышал его голос как из-под плотного одеяла, хоть его уши и были еще открыты.

– Дядя Велир… – Макс сонно повозился, – сказал, что она ему нахер не сдалась… и что она…

– Я понял, – тут же прервал его папа.

Макс кивнул. Потом папа сказал что-то еще, чуть строже, но ребенок уже не расслышал. Тяжелые веки закрылись сами собой и никак не хотели подниматься и давать глазам разглядеть хоть что-нибудь. Когда папы не было рядом, Макс боялся темноты, очень боялся, но когда папа дышал над его волосами и согревал своим животом живот самого Макса, то страха не было совсем.

– А я сказал… – прошептал мальчик одними губами, – что мы все равно… ее… заберем…

На это папа ничего не ответил, а с утра Макс проснулся лежа на своей кровати, а не на папе. Но к этому он уже привык, поэтому совсем не удивился.

С утра задумчивый папа показался ему немного грустным. Но это ощущение быстро прошло: когда папа заметил самого Макса, то тут же пришел в себя и ласково улыбнулся ему.

– Выспался? – спросил он, что-то помешивая на плите.

– Да.

Макс поправил рубаху, прошел за стол и плюхнулся на лавку. Довольно вытянул ноги под столом, покрутил головой, потому что хотелось, и уставился на своего папу.

Спина у него была большая, как весь их дом. И ноги тоже большие, и голова, поэтому папе приходилось иногда нагибаться там, где потолок ближе всего подбирался к полу. Папа что-то негромко мурчал под нос, какую-то замысловатую песенку без слов, которую больше никто в деревне не знал. Свет из окошка весело играл на папиных пшеничных волосах. И немного на стенке. Возле печи приятно пахло вкусной (в отличие от той, что готовит дядя Велир) похлебкой и свежим хлебом. Папа сам, если бы мог пахнуть, как еда, то пах бы какой-нибудь выпечкой, невольно подумалось мальчику. Таким большим-большим пирогом, теплым, мягким и вкусным. Он довольно улыбнулся этой мысли, и его папа тут же улыбнулся ему в ответ.

Макс еще не до конца понимал, что значит “счастье” – слово, которое иногда употребляют взрослые, – но уже чувствовал, что вот так проснуться у себя дома и болтать ногами под столом в ожидании похлебки, рассматривая игру солнца на папиных волосах, – это точно что-то очень хорошее и приятное.

– Я сегодня уйду в поле, сынок, – сказал папа, наконец поставив перед мальчиком еду и опустившись на лавку напротив него. – Ты проследишь за домом?

Обычно, когда папа уходил в поле или на работу по их деревне, то Макс оставался один дома с твердым обещанием (которое даже почти всегда сдерживал) следить за домом и никуда из него не выходить. Если же папе нужно было уехать в соседний Разинд или, чуть дальше, в Кельники, то он отводил Макса к дяде Велиру.

Только вот после вчерашнего знакомства сидеть дома мальчик не хотел никак.

– Я к дяде Велиру хочу! – стараясь сделать это серьезно, возвестил он.

Папа коротко нахмурился и закусил губу. Это выражение на всегда добром папином лице выглядело так, что Максу даже стало стыдно от своей просьбы (хотя до этого она совсем не казалась неловкой). Но отступать он не планировал.

– Не думаю, что Велир… обрадуется, – осторожно сказал папа. – В смысле… он хороший человек, но у него тоже должно быть время на себя.

– А у тебя? – тут же спросил Макс.

Папа мягко улыбнулся. Стыдящее выражение пропало с его лица.

– А у меня нет, потому что у меня есть ты. Но я только рад этому, – ответил он, и Макс совсем ничего не понял.

– А дядя Велир не будет радоваться?

Папа снова покусал губу.

– К Велиру сейчас пришла… подруга, ты же помнишь? Давай мы дадим им побыть вдвоем, а через пару дней зайдем в гости, хорошо? – сказал он так медленно, как будто с трудом искал каждое слово как камушки в густой траве.

Макс задумчиво откусил хлеб. Честно сказать, причин папиного отказа он тоже не понял, но почувствовал, что запросто переубедить папу не получится. Нужна была веская причина, чтобы отразить чужое беспокойство. Макс прикрыл глаза, старательно вспоминая. Папа же, кажется, принял это за согласие и, когда Макс наконец нашел причину, очень удивился.

– Они не будут спать! – важно известил мальчик.

Папа аж подавился.

– А это ты где услышал?.. – спросил он, откашлявшись.

Макс просиял. Для взрослых фраза о сне вместе почему-то очень много значила, мальчик понял это уже давно. По нему самому так в таком сне не было ничего плохого: вместе спать наоборот теплее и удобнее, и даже уютнее.

– Мне дядя Велир сказал! – довольно ответил он.

Папа снова закашлялся. Так сильно, что у него выступили слезы на глазах. Макса это развеселило.

– А что еще тебе Велир сказал?.. – спросил папа, но быстрее, чем Макс успел ответить, прервал его сам: – Нет, погоди. Не повторяй это вслух. Вообще не повторяй это, пожалуйста, и лучше даже не думай о таком, хорошо? Я потом сам зайду к Велиру и попрошу… больше ничего такого тебе не рассказывать.

– А почему? – искренне не понял ребенок. По его мнению во фразе “эта дура теперь лавку для хворых займет, ну хоть других кретинов отвадит” не было ничего такого, что ему не стоило бы слышать.

Но папа только покачал головой и не ответил.

А еще он так и не уговорился на то, чтобы отпустить Макса к дяде Велиру, как бы ребенок об этом ни просил и как бы ни требовал. В итоге Макс сперва обиделся, потом обиделся так сильно, что решил даже не плакать при папе, а потом задумал план – и только папа вышел из дома, как подождал совсем немножко и выбрался к дяде сам. Дом он запер: он уже умел, и побежал поскорее к дому знахаря, старательно пытаясь не попадаться никому на глаза.

Дверь в дом оказалась приоткрытой.

В доме громко смеялись. Макс, ободренный этим, шмыгнул внутрь даже не постучавшись.

– Я к тебе по секрету пришел! – сразу заявил он, по самому знахарю только мазнув взглядом и сразу переведя его на Лизард.

Тетя с красивыми волосами улыбнулась ему и осторожно вылезла из-под стола. Дядя Велир хмыкнул на нее и опустил метлу, которую до этого зачем-то поднял прутьями вверх. Они оба были немного растрепанные, а дядя Велир еще и запыхавшийся. На него это было совсем не похоже, но Макса дядя сейчас почти не интересовал.

– Привет, чижик, соскучился? – ласково спросила Лизари.

Волосы у нее так же, как и вчера, красиво лежали на плечах, а рукава платья были измазаны в чем-то зеленом (скорее всего, в травах).

Она легонько подняла руку, согнула пальцы – Макс не сразу сообразил, зачем. А когда сообразил, то подошел поближе и приласкался под ее ладонь. Тетина ладонь была уже, чем ладонь дяди Велира – впрочем, не то, чтобы знахарь часто гладил Макса. И точно была сильно уже и легче папиной. Она почти невесомо пахла дядиными травами, Максу подумалось, что это странно, ведь дядя никогда никого не допускает до своих травок… А еще эта ладонь точно была мягче, чем все ладошки в их деревне  – пожалуй, такой же мягкой, как у самого Макса, или хотя бы около того… Лизари присела и поцеловала ребенка в лоб, отвлекая того от раздумий.

– Соскучился, – просиял Макс. – А ты всегда теперь тут жить будешь?

– Вот еще, – встрял в разговор дядя Велир.

Макс тут же недовольно нахмурился на него. И за то, что встрял, и за то, что так ответил. Дядя аж осекся. Но продолжил все равно:

– Через седмицу уже утащится. И не пали на меня так, не я ж выгоняю. Она вон свободная, – это слово дядя почти выплюнул, – сама решает, когда и куда ей сваливать!

Макс нахмурился сильнее, но теперь в пол, осмысляя.

– Я тебя расстроила, чижик? – спросила у него Лизари.

Почему-то ребенку даже мысленно не хотелось называть ее тетей. Тети – они обычные, таких теть тут вся деревня, а Лизари была… Лизари, без “тети”, решил он.

Лизари погладила Макса по волосам и, кажется, недовольно сверкнула глазами на Велира. Тот только хмыкнул.

Опомнился.

– А чего там по секрету было? – спросил он, не страшно покачивая метлу в руках. – Папка не знает, что ты здесь, чтоль?

Макс кивнул.

Его сейчас куда больше заботило то, что Лизари скоро уйдет, а не какие-то там секреты от папы. И, кажется, Максу было очень грустно, и совсем не хотелось ничего пояснять. Седмица, он знал, что это совсем мало! Слишком мало, всего семь дней. Макс приложил все усилия для того, чтобы не хлюпнуть носом.

– Ну-ну, ты чего… – Лизари села на пол рядом с ним и привлекла его в теплые объятия. От нее приятно пахло, совсем не деревней. Макс уткнулся ей в плечо.

Дядя Велир подобной лаской явно не обладал, да и вообще, как всегда, был только у себя на уме. Он тоже сел рядом, но посмотрел строго и повторил вопрос:

– Ты из-под папкиного наказа сбежал что ли, малец?

Макс подумал, что дяде Велиру иногда полезно вообще помолчать. Иногда его прямота ребенку нравилась, а иногда, в такие моменты, как сейчас, совсем нет. Дядя Велир иногда был похож на косу: вот пытаешься спрятаться в траве и тихонько пересидеть там, а коса тебя найдет, да еще и по щеке неловко царапнет. И тонкий такой же.

– Папа вообще на тебя сердится, – недовольно заявил он, осторожно отстраняясь от Лизари, чтобы посмотреть на дядю Велира прямо.

– Вот те раз! Это за что еще? – дядя искренне удивился. Даже очки чуть не уронил. Максу невольно стало веселей.

– За то, что ты с Лизари не спишь, – ответил он, однако, серьезно. Потом понял, что папа немного не так рассердился, и поправился:  – Или за что-то такое.

Почему в доме повисла тишина, ребенок не понял. Снова.

Едва слышно потрескивали подсыхающие пучки на стенах и еще тише перешептывался в печи слабый огонь. Немного сквозило через неплотно прикрытую дверь. Тихо шуршало под полом. Взрослые же молчали. Максу такая реакция на его слова понравилась: значит, он сказал что-то очень весомое. И вытянувшееся лицо дяди ему понравилось не меньше.

А потом – со свистом и грохотом выпала метла из рук дяди Велира. Плечи Лизари затряслись. Она накрыла рот рукой.

– Чего-о-о?! – честное слово, Макс даже не думал, что дядя умеет так говорить. Кажется, это называлось “высоко”.

Лизари же рассмеялась в голос. Так заразительно, что Макс тоже улыбнулся.

– Не!.. Не смей, мать твою! – тут же замахнулся на нее метлой дядя Велир, но быстрее, чем Макс успел бы встрять между ними, Лизари сама шустро, прям как птичка, перемахнула на другой конец дома.

– Ой, Велирушка… – она смеялась громко, звонко и очень-очень весело. – Видишь, а ты… ты со мной в баню идти не!.. А тут прям!..

– Не смей, сказал! – дядя Велир очень сердито, но со стороны – очень и очень весело попытался догнать Лизари.

Та снова ускользнула, зато дядя умудрился упереться прутьями метлы в стену и ткнуть древком себе в живот.

– Ай-й-й!..

– Осторожней, родненький, – тут же ласково пропела Лизари и подлетела к нему, сжимающему живот руками. Погладила злющего дядю Велира по плечам, стерла с его глаз выступившие слезы. Макс следил за ее движениями, как заколдованный.

– Пошла прочь, ведьма… – прохрипел дядя, и Лизари снова смешливо прыснула.

– Ляг со мной, тогда отойду! – задорно сказала она.

Однако тут же отпрыгнула назад, только от того, что дядя Велир поднял на нее злой взгляд.

Примирительно подняла руки, но снова рассмеялась. Дядя клацнул на нее зубами, но вперился теперь в Макса.

– Папке своему передай… – начал он очень сердито и очень взъерошенно, но Лизари перебила:

– Что Велирушка наш, уж ежели выбирать надо, так препочел бы не со мной, а, чай, с ним! – сказала она и снова рассмеялась.

А дядя Велир снова выронил метлу.

– Чего-о?! – спросил он еще выше.

Лизари быстро подбежала к Максу, спряталась за него так, словно он был не мальчишкой пяти лет, а большим и сильным дяденькой, совсем как его папа. Максу это очень понравилось, он довольно просиял и упер руки в бока, чтобы казаться еще больше.

– А чего-чего, подосиновик! – пропела Лизари, кажется, вовсю пользуясь растерянностью дяди. – Я папу Макса не видела, а уже представляю! Он, м-м-м, тот еще красавец, да? Высокий, крепкий, ну точно заглядение!

Ну, если честно, то только казалось, что она пела. На самом деле она говорила, долго растягивая некоторые звуки, а еще раскачивала слова голосом так, что это было похоже на то, как ветер раскачивает пшеницу в поле. Папа как-то говорил Максу, что такое раскачивание можно назвать переливами. Словом, эта ее манера говорить ребенку тоже очень понравилась.

– Со мной лечь не хочешь, замуж брать не хочешь, зато бухтишь похлеще лешего, не женился все еще сам, хотя вона как озабочен! Вот, загадочке твоей разгадочка! Ну, похвалишь меня, ужель сам не понимал? – продолжала тем временем Лизари.

Что произошло дальше с дядей Велиром, Макс разглядеть не успел, только расслышал крик про несуществующего лешего и несуществующую озабоченность, – потому что Лизари быстро подхватила мальчика на руки и быстро выбежала с ним из дома. Положила руку на дверь, что-то тихо прошептала – и вдруг удар дяди Велира изнутри не распахнул эту дверь, а только чуть осыпал пыль с крыльца.

Макс непонимающе наклонил голову к плечу, а Лизари рассмеялась совсем весело. Она, кажется, совсем не умела не смеяться – по крайней мере, так подумалось Максу.

– Вот и посиди там, мухоморчик, подумай над моим словами!

– Да что б тебя, ведьма прибитая! Открой, дура, а если хворые?!.. – дядя попробовал ударить в дверь еще раз, и снова без результатно.

Лизари предовольно, важно сощурилась и отошла от его дома. Спустила с рук Макса и опустилась на траву сама.

– Лиз, матушку твою! Открой, а не то я через окно полезу, и тогда!.. – продолжал надрываться дядя Велир, но его было плохо слышно из-за закрытой двери.

Макс во все глаза смотрел на свою новую знакомую.

Лизари поправила юбку, поправила волосы, приосанилась, как уже делала в доме. Ласково, как, наверное, делают только мамы, погладила Макса по голове и убрала ему за ухо лезущую в глаза прядку. Она была вся такая легкая и необычная, переливчатая, как весенний ручеек, что ребенок невольно почувствовал себя героем одной из папиных сказок, а всю землю и траву, и даже дом дяди Велира – какими-то волшебными.

– А ты как это сделала?.. – завороженно спросил он.

– Ворчуна нашего закрыла? – ласково уточнила она, и Макс кивнул.

Лизари улыбнулась мягко и провела ладонью по траве. Под внимательным взглядом мальчика сорвала белеющую головку одуванчика и протянула ему на ладони. Макс не понял.

(Это уже начинало уже немножко раздражать его: еще недавно он понимал совсем все, а теперь непонятным оказывалось то одно, то другое. Но сейчас очарование было таким сильным, что он даже не рассердился, а только поднял глаза на Лизари.)