Сокровище Итиля бесплатное чтение

Часть I

Почин

Полдень. Самое пекло. Оставляя за собой облако пыли, к реке подошла на рысях сотня всадников. Все в полном боевом облачении, оружные. Не иначе, стереглись нежданного наскока ворога. Хотя, откуда здесь кому взяться? Укрыться-то негде. Вокруг, сколько хватало глаз, простиралась ровная как стол, иссушенная зноем степь. По всему окоёму никого-ничего. Лишь круто спускающиеся к воде берега покрывала сочная трава да кой-где кустарник, но там для засады место не больно-то подходящее.

Коль судить по обличью, – кольчужным рубахам, шеломам и особливо по червлёным круглым щитам, перекинутым для удобства за спины, – конные были русами. Поперёд остальных, указуя дорогу, поспешал на неказистой низкорослой лошадёнке печенег или торк, по виду не разберёшь, а всё ж, малахай на голове и чешуйчатый доспех из сшитых внахлёст пластин задубелой воловьей кожи, выдавали в нём исконного сына степей.

Проводник вывел отряд прямиком к броду. По всему видать, они проделали долгий путь: и люди, и животные были изрядно утомлены, а помимо того, измучены жарой. Спустившись к реке и едва зайдя в неё по колено, лошади остановились и начали жадно пить. Наездники от них не отставали – спешившись, с не меньшим рвением стали утолять жажду, черпая воду кто шеломом, а кто и просто горстями. Напившись вволю, многие принялись со смехом обливать друг друга. Разрезвились, ну, чисто дети! Впрочем, они и впрямь были очень юны – старше двадцати никого, почитай, и не было.

Один из молодцев выбрался на противоположный берег. Глядя на него, кто таков, гадай – не угадаешь. По виду, обычный гридь, ни доспехом, ни оружьем от прочих неотличимый, разве что чуть годами поболе. А меж тем, то был сам Великий князь Киевский Святослав Игоревич. Скинув шелом и отерев мокрое лицо, он снисходительно взирал на происходящее в реке. При всё том, бдительности не терял: нет-нет да и обшаривал цепким взглядом всё окрест, благо видать далеко. Мало ли что…

В скорости к нему присоединился седоусый воевода Свенельд. Этот любому молодцу из дружины в отцы годился, а потому на забавы молодёжи внимания вовсе не обращал. Вместо того занялся делами обыденными: оправил у своего каурого оголовье, подтянул подпругу, осмотрел и ощупал бабки на задних ногах, после чего обратился к Святославу:

– Роздых бы коням дать, княже. Эвон сколь с утра отмахами.

То, что бывалый воин проявил заботу о лошадях, даже не помянув о людях, было в порядке вещей. Во всяком случае, князя это обстоятельство нимало не подивило. Оно и верно: человек, случись что, пусть сам о себе печалуется, а о тварях бессловесных порадеть надобно перво-наперво. Святослав, однако, с ответом не спешил. Поначалу сощурившись посмотрел на небо, потом перевёл взгляд на проводника, который тоже уж переправился на эту сторону и расположился чуть поодаль. Присев, как принято у кочевников, на корточки подле копыт лошади, он с отрешённым видом терпеливо ждал, когда будет велено вновь тронуться в путь.

– Покличь-ка вожатого! – приказал князь воеводе.

– Эй, бедженек! – громко окликнул проводника Свенельд.

Вожатый – теперь уж понятно, что был он всё ж из печенегов, – встрепенулся, и после того как воевода призывно махнул рукой, весьма резво вскочил на ноги и со всей возможной почтительность приблизился к князю.

– Спроси, сколь осталось пути до Атиля? – велел князь Свенельду, который знал по-печенежски.

Свенельд перевёл вопрос. Проводник, не задумываясь, ответил:

– Ики таш.

Воевода ненадолго задумался, пересчитывая в уме, чтоб князю толково разобъяснить.

– По-нашему поприщ* с десяток, – подытожил он.

Святослав кивнул.

– Авось, выдюжат лошади и без роздыха, – ответствовал он, наконец, на предложение воеводы и зычным голосом, чтоб все, кто ни есть услыхали, протяжно крикнул: – На-а ко-онь!

Приказ был выполнен беспрекословно и споро. Муть в реке не успела осесть, как отряд уж тронулся с места. Двигались прежним порядком: впереди вожатый-печенег, за ним князь с воеводой, следом остальные. Спору нет, сопровождавший дружину степняк места здешние знал отменно. Вёл без задержек, ловко огибая встречные старицы и пересекая вброд ерики, покуда вдалеке на небольшом всхолмлении не показалось вытянутое вдоль горизонта изжелта-бурое пятно, хорошо заметное на фоне синего неба.

Печенег, а за ним и вся сотня, остановились.

– Атиль! – обернувшись, сообщил князю проводник, тыча пальцем вперёд.

В потоке поднимавшегося от земли горячего воздуха, очертания стен

*Поприще – в данном случае старорусская путевая мера для измерения больших расстояний, ранний аналог версты.

словно бы дрожали, а сам град, казалось, парил над степным простором. С минуту люди молча созерцали эту необычную картину. Зрелище заворожило всех, но только не князя.

– Айда! – призывно выкрикнул Святослав, не желая попусту мешкать, и бросил коня с места в галоп. После вчерашнего разгрома козарской рати, учинённого им вкупе с примкнувшими к походу печенегами и торками, князь ни об чём ином, кроме как о захвате вожделенного Атиля, первейшего из градов Козарии, и не помышлял. Оттого-то и сорвался ныне с места ни свет ни заря с малым числом гридей, опередив основное войско. Знать, тешил себя надеждой на невиданно богатую добычу.

Слово князя – закон, и дружина, ничтоже сумняшеся, последовала за ним. По мере приближения опоясывающая град стена становилась словно бы всё выше и как бы сама уже стремительно надвигалась на конников. Несмотря на младость, все воины в отряде были опытные, не единожды в сече побывавшие и ко всему привычные. Они на скаку перекинули щиты на левое плечо и уставили копья, изготовившись к бою. Кто ведает, что через краткий миг станется? Гадать недосуг, а жди всякого, и будь, что будет. Однако Атиль встретил незваных гостей настежь распахнутыми вратами. Никто и не думал заступать пришельцам дорогу. Сразу за воротами раскинулся майдан. В иное время там толпился бы народ, но нынче торжища и в помине не было. Ни единого человека. Лишь кой-где мусор да лошадиный помёт.

Не задерживаясь на пустом майдане, отряд углубился в город, который словно бы вымер. Путь пролегал по узкой – двум телеги едва разъехаться – немощёной улице. По обеим сторонам её сплошной стеной тянулись убогие глинобитные домишки. И снова не случилось ни одного встречного: ни мужчины, ни женщины, ни ребёнка. Выскочив из рукотворной теснины, всадники очутились на берегу широкой протоки, через которую пролегал наплавной мост, ведущий к острову. На острове высилось массивное угловатое знание с плоской крышей. По краю оной выстроились в ряд непривычного вида ступенчатые зубцы.

Если городская стена и прочие постройки в граде были из самана, так здесь строитель не поскупился на заморскую плинфу. Помнится, княгиня Ольга, сетовала, дескать, плинфа та недешева. А уж она-то, матушка, доподлинно ведала, что по чём, потому как, принявши крещение, выписывала из Царьграда мастеров на возведение храма аккурат из той самой плинфы, вспомнилось Святославу. Само собой, ничем иным, окромя дворца хазарского владыки, это просто быть не могло.

Конские копыта гулко прогрохотали по доскам моста. Перед дворцом всадники соскочили на землю, сбатовали лошадей, и с полсотни гридей, привычно рассыпались вкруг дворца дозором. Десятка два, отставив копья и обнаживши мечи, взбежали по ступеням, ведущим ко входу, и зашли внутрь, глянуть что да как. Поди знай, что удумали козары – от них завсегда только каверзы и жди! Князь, воевода и те, кои при лошадях, остались ждать. Дозорные вскоре вернулись ни с чем. Из тех же, что юркнули во дворец, один появился в дверях и крикнул:

– Живых никаво, княже!

– Стал быть, не за ради красного словца бают… – с сомнением покачав головой и будто бы ведя разговор с самим собой, пробормотал Свенельд.

– Об чём ты? – Вопрошающе воззрился на него Святослав.

– А пошли! Сам узришь! – предложил Свенельд, не вдаваясь в объяснения.

Князю, привыкшему изъясняться напрямик, без вычур и недоговорок, затейливость в речах претила, однако, он лишь ожёг воеводу строгим взглядом и стал подниматься по лестнице. Свенельд неотступно следовал за ним. Под сводами дворца было прохладно – толстые стены надёжно защищали он зноя. Оттого-то верно и не спешили выбираться под палящее солнце гриди, посланные сведать, нет ли западни. Оно что ж, нашёл им оправдание князь, проходя мимо бесцельно слоняющихся по обезлюдевшим комнатам воев, малость охолонуться в жарынь не грех.

Вокруг царил полумрак. Часть факелов, закреплённых на стенах, уже потухла, часть ещё чадила, помаргивая огнём из последних сил. Света же, попадавшего через узкие окна, больше похожие на бойницы, хватало не вполне. Впрочем, его было довольно, чтоб уразуметь: поживиться здесь нечем – всё мало-мальски ценное было вынесено подчистую. На каждом шагу встречались следы поспешного бегства: раскрытые пустые лари и оброненные впопыхах вещи. Чем дальше продвигались вглубь здания Святослав и сопровождавший его воевода, тем угрюмее становился князь. Всё отчётливее проступало на лице его разочарование. Немудрено. Коли дворец пуст, так вернее верного, что и казна козарская ускользнула. Да как ускользнула?! Только-только – и часу не прошло. Пламенники вон ещё догореть не успели. Ищи-свищи её теперича – не докличешься! Разве что, ковры да подушки и остались, а с них прибыток невелик…

Миновав несколько таких же порожних помещений, князь с воеводой ступили в просторный зал. Тут было много светлее: и окон поболе, да ещё и откуда-то сверху свет падал в самую середину, где на устланном хорасанскими коврами возвышении стоял трон с высокой резной спинкой, а рядом кулём валялся какой-то грузный человек, облачённый в дорогой шитый золотом парчовый халат.

Приблизившись, князь присмотрелся к распростёртому на полу телу. Человек был мёртв. Не старый ещё. Неимоверно толстый. Лицо одутловатое, безусое, безбородое. В страшно выпученных остекленевших глазах застыл ужас. Горло покойника было туго перетянуто кожаным ремнём.

– Удавленник, – изрёк князь и спросил, обращаясь к Свенельду: – Как мыслишь, кто таков?

– А тута и мыслить неча! Хакан ето ихнай! – уверенно ответствовал воевода.

– Как так? – Усомнился князь. – Вечор, как сеча зачалась, ты мне на иного указывал.

– Так двое их хаканов-то! – спокойно пояснил воевода и указал на усопшего. – Сей – набольший. День-деньской сидит на седалище, – для убедительности Свенельд положил руку на спинку трона, – быдто, бог какой. И сам отсель никуда не выходит, и к нему не подступиться. Имени ево никто не знает. Хакан и хакан! А тот, што на рать выходил, навроде как, меньшой… Хакан-беком зовётся.

По всему видать, услышанное Святослава озадачило.

– Всё одно, я в толк не возьму, – признался он и, кивнув на мертвеца, спросил: – Нешто можно вот так-то? Какой-никакой владыка.

– Мудрено, – согласился с ним Свенельд. – Враз и не разобраться… Тут вишь как: набольший хакан, он для виду токма! Живёт не тужит. Ни в чём нужды не ведает. От всякого почёт ему. А случись, скажем, недород, аль иная какая напасть, задушить его должно, штоб, значит, лихо отвесть! Я, было, и сам не верил, да вишь оно как…

Только тут Святослав смекнул, что значило «не для красного словца бают…», обронённое недавно Свенельдом, после того, как гридь с порога крикнул, что живых никого нет. Выходит, воевода так и полагал, что хакана застанем удавленным.

– А далее-то как без набольшего? – Силился князь проникнуть в замыслы козаров, измысливших столь чудные порядки в своей державе.

– Так, невеликая потеря! Наново кого ни то замест прежнего посадят! – с нескрываемым пренебрежением, будто речь шла о чём-то, вовсе не стоящем внимания, изрёк воевода. – Аки быка для приношения, токмо и держат. Истинно-то правит хакан-бек. Иосиф по имени. Жидовин.

– Жидовин? – недоверчиво переспросил Святослав. – С чего? Козаре ж – кочевой люд, а те спокон веку Небу молятся.

– То когда было! – Отмахнулся воевода. – А ныне у их так заведено: хошь,

как допрежь, в Тенгри веруй, а хошь избери любого бога по сердцу. Теперя и жидовинов средь козар хватает. А сколь исмаильтян! Матушки твоей, княгини Ольги, единоверцев тож в достатке. И сказывают, для кажного в Атиле молельный дом поставлен… Одно слово, путано у них тут! – заключил Свенельд и вернулся к тому с чего начал. – Войско, прибыток и береженье казны – всё хакан-бека забота. Иосиф накануне на рати был. Опосля сюда подался. А ныне, вишь, и сам утёк, и казну, должно, умыкнул аль загодя схоронил где.

Похоже, последние слова задели Святослава за живое, напомнив, что козарские сокровища, слухами о коих свет полнился, сделались для него недоступны. Он вдруг стремглав сорвал с пояса боевой топор и в бешенстве обрушил несколько мощных ударов на спинку ни в чём неповинного трона, круша затейливую резьбу, которой та была украшена. Воевода спокойно взирал на буйство, учинённое князем, нимало тому не препятствуя ни словом, ни движением.

– Град спалить! Чтоб место впусте лежало на веки вечные! – в запале прорычал князь, когда вволю намахался топором и остановился, дабы перевесть дыхание.

Воевода не перечил.

– Твоя воля.

– Да отряди людей, Иосифа-аспида словить! – гневно сверкнув очами, повелел Святослав. – Покуда не далече убёг.

На что Свенельд твёрдо возразил:

– Никак не можно, княже. Сколь при нём присных, кто ведает, а у меня всяк гридь на счету. Да и как ево сыскать? Степь кругом на все стороны. Опять жа, рекой до моря близёхонько, а там плыви куда душе угодно… – обтекаемо намекнул Свенельд на безнадёжность подобной затеи.

– Каво ни то взять да огнём жечь. Язык и развяжется. Вызнаем куда сбёг. – Святослав упрямо не желал смириться с досадной незадачей, постигшей его – ведь, желанная добыча была почти в руках, ан нет…

– Каво брать-та? Град пуст стоит. Народишко со скарбом своим поразбежался да в плавнях схоронился – поди сыщи… Опять жа, абы кто не гож – знающий нужон. А где такого изыскать? – резонно заметил воевода, не преминув напомнить: – Я ить тя упреждал, што зряшный гон выйдет.

То было чистой правдой. Свенельд и впрямь сколь мог пытался отговорить князя от спешного выступления на Атиль с единой молодшей дружиной. Втолковывал, что, дескать, неча попусту землю копытить, всё одно припозднимся. Да куда там! Святославу, ведь, коль что втемяшится в голову, слова поперёк не скажи. Так оно и вышло, не послушал князь, сделал по-своему…

– И отколь тока ты завсегда наперёд всё ведаешь? – отдышавшись, пробормотал князь, как бы признавая давешнюю правоту воеводы.

– А подсылы да соглядатаи на што? – Ухмыльнулся Свенельд. – Чать, звонкой монете всяк рад. Кинь кличь, да за куну сребра от охотников послужить отбою не будет… Намедни донесли мне, што допрежь рати уж хакан-бек о казне порадел. Вестимо, коль про ево сказывали: хитер аки старый лис – случись што, ужом вывернется, а таки выскользнет.

– То-то, што не пардус! – презрительно процедил сквозь зубы князь, вспомнив, как накануне повёл себя хакан-бек в битве: едва Святослав стал одолевать, бежал с ратного поля. И с высокомерной усмешкой прибавил: – Лукавством да извёртом на рати не выстоять! Супротив силы сила ж потребна! По мне так, меч – всему голова!

– То-то и видать, младешенек ты ещё, княже… – промолвил воевода, по-отечески снисходительно покачав головой.

Святослав и в правду был молод, едва двадцати трёх годов от роду, однако не терпел, ежели кто дерзостно напоминал ему о его летах. Воеводе же подобное прощалось, ибо в словах старого воина, пестовавшего княжича с младых ногтей, никоего урона княжьей чести не было, да и быть не могло. В них была лишь наука. Свенельд, никто другой, сделал его великим воином, в том сомнения никакого: порукой многие славные победы. Всем хорош князь Киевский: смел, силён, в битве удачлив… Но при том, прост и бесхитростен, аки отрок. Об том и сокрушался сейчас воевода, в который раз пытаясь пробудить в князе помимо бесстрашного воина, ещё и мудрого державного властителя.

– Не мечом единым пределы княжества ширятся. Взять, к примеру, хоть бы матушку твою, княгиню Ольгу. – В голосе старого воина слышалось неподдельное уважение. – Покуда ты по малолетству к правлению не способен был, она мало што древлян пригнула да новогородцам и плесковичам урок назначила, а и с кочевым людом завсегда находила нужное слово. Князей-то разных в степи, што в бору шишек, и кажный зарился на земли киевские. Степняки те, навроде как, все под козарами, а всё одно всяк норовит, штоб быть сам по себе. Так она, княгиня, кого припугнёт, кому што ни то посулит, а иному и сребра отвесит. Глядишь, присмирели, больше промеж себя грызутся, а на Руси-то покойно… Вона тока о прошлый год печенеги стояли под Киевом, а ныне с нами замирились да вместях с твоей дружиной на козар пошли. И торки тож пошли. А буртасы? Нешто и впрямь мыслишь, они от хакана отложились, што он де с ними на больно ласков был? Всё от того, што посланцы матушки твоей, княгини, загодя кого улестили, кого одарили. Стал быть, не мечом единым дела делаютца! – вновь повторил он прежде сказанное. – Где-то, мож, токмо силой и надобно ломить, а где и хитровством да подкупом. Теперь, как ты, княже, в силу вошёл, сию науку и тебе перенимать надобно, уж не погнушайся.

– Успеется. А ныне меч правит! – сказал, как отрезал, князь, по всему видать, притомившись от умных речей воеводы.

Не впрок ему сия наука, ох не впрок, с сожалением вздохнул Свенельд, в который раз осознавши всю тщетность своих потуг. Как прежде все попытки приохотить молодого князя к делам державным кончались ничем, сколь княгиня Ольга не старалась, так и теперь у Свенельда в который уж раз не вышло.

– Неча словесами плескать из пустого да в порожнее. – Вмешался голос Святослава в невесёлые думы воеводы. – Об деле давай! Наши пешцы, должно, к ночи будут. Степняки со своими кибитками тож… – Князь ухмыльнулся. – Чудной народ! Жён да чад неотлучно за собой таскают. Ну да то – их докука… Что дале?

– Я так мыслю, наперво надобно воям передых дать, – изложил свои мысли на сей счёт воевода. – Двух дён довольно будет. Пока стоим, я слух пущу, мол нам тут быть не след, мол, на Русь спехом ворочаемся. А сами на Самандар двинем. Путь не близкий. Вожатого я загодя приискал. Навряд нас там ждут. Расплохом возьмём. Ежели Иосиф с казной туда подался, а боле ему деться-то и некуда… Сам суди, Саркел – наш, Атиль – наш, един Самандар у козар из градов и остался. Глядишь, и злато-серебро ево нашим станет.

– То дело! – одобрил план Святослав, воспламеняясь вновь утраченной, было, надеждой заполучить хаканову казну.

Часть II

Вечер воспоминаний

Уже смеркалось, когда тишину погружённой в полумрак квартиры нарушила мелодичная телефонная трель. Академик Нарымов снял трубку.

– Слушаю вас.

– Добрый вечер, Виктор Валерьевич! – негромко произнёс женский голос.

– Здравствуйте, Лена!

На несколько томительных секунд воцарилось молчание. Видимо, женщина никак не ожидала, что будет столь скоро и безошибочно опознана.

– Не думала, что вы меня вот так сразу узнаете, – чуть сконфуженно призналась она после паузы: – Всё-таки с последней нашей встречи немало воды утекло.

– Немало, – согласился с ней Нарымов. – Но неужели вы полагаете, что я способен позабыть голос своей любимой ученицы?

Назвав звонившую любимой ученицей, он ни на йоту не погрешил против истины. Причём ключевым в данном словосочетании являлось именно «ученица», ибо их отношения никогда не были окрашены в романтические тона. Тем не менее разрыв этих отношений стал для Виктора Валерьевича весьма болезненным…

Приснопамятное знакомство состоялось в сентябре две тысячи пятого года. Вняв настойчивым просьбам руководства МГУ, Нарымов, который тогда ещё не был академиком, но уже заслуженно считался одним из мэтров отечественной археологии, выкроил время, чтобы прочесть третьекурсниками исторического факультета лекцию о методах датирования в археологии. Вещая с кафедры о таких, в общем-то, скучных вещах, как радиоуглеродный анализ, палинология, карпология, металлография или термолюминесцентный анализ керамики, ждать от аудитории аплодисментов не приходится – не заснут, уже хорошо. Однако, будучи полевиком с солидным стажем, Нарымов весьма к месту сдабривал сухие выжимки из научных статей яркими примерами из собственной богатой практики. В итоге он сумел-таки пробудить у слушателей интерес даже к столь мало увлекательной теме, и будущие историки выслушали его с должным вниманием, что само по себе уже можно было счесть успехом.

Закончив лекцию, Виктор Валерьевич с чувством выполненного долга покинул лекционный зал и двинулся было по коридору в сторону выхода, когда сзади послышалось:

– Постойте!

Он остановился и, обернувшись, упёрся взглядом в девушку, которая спешила к нему. Вероятно, одна из тех, кто присутствовал на лекции, предположил Нарымов.

– Вы ко мне обращаетесь? – уточнил он во избежание недоразумения.

– Да, – подтвердила та и безапелляционно заявила: – Нам необходимо поговорить.

Прозвучало это так, словно Нарымов был ей чем-то обязан. Подобная бесцеремонность археолога слегка покоробила.

– Нам? – язвительно спросил он и сам же ответил: – Вам – может быть.

Насчёт себя, не уверен.

Надо полагать, в голове у девушки что-то щёлкнуло. Сообразив, что повела себя излишне напористо, что перед ней заслуженный учёный, который к тому же более чем вдвое старше её, она потупилась и промямлила:

– Извините.

– Уже лучше. – Одобрительно кивнул Нарымов, предложив: – Не мешало бы вам, юная леди, для начала представиться.

– Иволгина Лена. Истфак. Третий курс, – почти по-военному отчеканила девушка.

– На всякий случай напомню, меня зовут Виктор Валерьевич, – в свою очередь отрекомендовался он, резонно предположив, что адресованное заезжему лектору обезличенное «постойте» скорее всего связано с элементарным незнанием его имени и отчества.

Конечно, с трудом верилось, что студентов заблаговременно не предупредили, что, дескать, с лекцией такой-то выступит тот-то. Но, видимо, по какой-то причине в памяти девушки данная информация не задержалось. А следовало бы, рассудил Нарымов. Чай, не каждый день к вам наведываются главные научные сотрудники Института археологии! Впрочем, вспомнив себя, – ведь когда-то, хоть уже и довольно давно, он тоже был студентом, – вынужденно признал, что в её годы и сам не стал бы забивать голову подобной ерундой. Это позже, повзрослев и посерьёзнев, он стал занудой-аккуратистом, а когда был двадцатилетним шалопаем, мысли вертелись вокруг совсем иных вещей: дискотеки, девчонки… Виктора Валерьевича накрыла тёплая ностальгическая волна. Эх, молодость, молодость!

– Так о чём вы хотели со мной поговорить, Иволгина Лена? – не без лёгкой иронии, но заметно смягчившись, спросил он.

Получив добро, девушка оживилась.

– Вы, ведь, из Института археологии, – начала она с констатации очевидного. – Мне нужен допуск в ваш архив, а как его получить, не знаю.

– Да проще простого. – Пожал плечами Виктор Валерьевич, которому озвученная проблема показалось не стоящей выеденного яйца. – Приносите письмо за подписью ректора или проректора с обоснованием необходимости работы с архивным материалом и получаете пропуск.

– Наше руководство такие письма оформляет только для дипломников с обязательным указанием темы дипломной работы, – возразила на это Лена, добавив: – В ректорате меня отфутболили.

Нарымов смущённо поскрёб затылок – в подобные нюансы он никогда не вникал. Впрочем, определённая логика в позиции вузовского начальства усматривалась. Всему своё время. Третьекурснице до диплома ещё далеко. Да и что ей могло, понадобилось в архиве ИА? А действительно, что? – задался вопросом уже сам Нарымов.

– Позвольте полюбопытствовать, с какой целью вы так жаждете попасть в наш архив? – спросил он.

– Хочу взглянуть на отчёт о результатах раскопок Верхнеджулатского городища, – обыденно сообщила девушка.

Такой ответ Виктора Валерьевича, выражаясь языком горячих эстонских парней, немножко очень удивил. Специфические, однако, у барышни запросы! Верхний Джулат не Помпеи – в Список всемирного наследия ЮНЕСКО не входит. Объект, прямо сказать, мало чем примечательный. Когда монголы пришли на Кавказ, они построили на месте древнего аланского поселения город с единственной целью: обеспечить безопасное прохождение караванов по неспокойным горным дорогам. Пока Золотая Орда была в силе, Верхний Джулат процветал. Распалась Орда – обезлюдел, пришёл в запустение и к семнадцатому веку превратился в руины. Сегодня о том, что когда-то существовал на территории нынешней Северной Осетии этот золотоордынский город, за пределами республики уже мало кто помнит. Археологические работы там действительно велись, но было это аж в конце пятидесятых-начале шестидесятых годов прошлого века. Результаты четырёхлетних исследований оказались более чем скромными, и представляли интерес разве что для узкого круга исследователей истории народов Северного Кавказа.

В считанные секунды, прокрутив всё это в голове, заинтригованный Нарымов вознамерился было выяснить, с чего у студентки вообще возник интерес к прямо сказать второразрядному археологическому объекту регионального значения, но ему даже не пришлось мучить девушку вопросами – та сама поспешила объяснить, откуда ноги растут. Друзья, помешанные на водном туризме, предложили ей этим летом поучаствовать в сплаве на байдарках по Тереку от Владикавказа до Моздока. Она согласилась. Возле села Эльхотово одна из лодок серьёзно пострадала, напоровшись на остатки старой мостовой сваи. Пришлось причалить к берегу. Разбили лагерь. Весь следующий день парни занимались приведение байдарки в порядок. Лену, как единственную в группе представительницу слабого пола, от ремонтных работ освободили. Предоставленная самой себе, она от нечего делать обследовала окрестности и набрела на развалины…

С начальным посылом всё ясно, решил Виктор Валерьевич. Банальное стечение обстоятельств. Занесло девчонку за компанию чёрт-те куда. Бурный Терек. Сплав. Приключение с байдаркой. И тут, до кучи, совершенно случайно на глаза ей попадается древнее городище, вернее то немногое, что от него осталось. Вот и взыграло любопытство. Опять же, принадлежность к истфаку обязывает… Словом, блажь! Правда, не очень понятно, что её там могло впечатлить?

Заподозрить, будто девушка элементарно повелась на живописную картинку, было затруднительно. Сам-то он, хоть никогда и не видел воочию Верхнего Джулата, совершенно точно знал, в каком состоянии находится, точнее, находилось городище сорок лет назад, потому что в своё время досконально изучил отчёт, на который так стремилась взглянуть его новая знакомая. Интерес Нарымова объяснялся просто: Алания некогда входила в состав Хазарского каганата, а всё что имело отношение хазарской тематике Виктора Валерьевича крайне занимало. Правда ничего полезного или нового для себя он в отчёте не нашёл, но не суть. Официально заявленной целью экспедиции было обследование руин трёх христианских церквей, двух мечетей и единственного сохранившего строения – минарета четырнадцатого века. К отчёту прилагалось множество фотографий, дающих исчерпывающее представление о внешнем виде городища. Уже тогда любоваться там было нечем, а теперь и подавно, потому как в 1981-м году не стало минарета – он был разрушен, причём не без помощи местных горе-реставраторов.

– Странное такое ощущение. Вроде и ничего особенного там нет, а мурашки по спине побежали, – в унисон его мыслям призналась девушка и, не зная, как подоходчивее описать то возникшее смутное ощущение, подытожила: – В общем, зацепило.

Повеяло чем-то до боли знакомым. Когда-то, взобравшись на стену Псковского кремля, он испытал нечто подобное, и после того «зацепа» в нём проснулся будущий учёный. Кстати, я тогда тоже был на третьем курсе, напомнил себе Нарымов. Чем чёрт не шутит, может, и у девочки это не блажь вовсе, а нечто посерьёзнее, усомнился бывалый археолог в справедливости своей первоначальной оценки внезапно возникшего у студентки интереса к

малоизвестным руинам.

– И что? – спросил Виктор Валерьевич, как бы подталкивая её к продолжению рассказа.

– Сходила в село,

– пояснила Лена. – Расспросила местных. Оказалось, кроме того, что на этом месте был когда-то город Верхний Джулат, никто ничего толком не знает. Когда в Москву вернулась, неделю из университетской читалки не вылезала, всё пыталась выяснить, что представлял из себя этот Верхний Джулат. Но информации оказалось до обидного мало… Почти ничего, – добавила она, не преминув, впрочем, этим почти ничем поделиться.

Помянула Пушкина, который по пути в Эрзурум нарочно сделал остановку у минарета, «стройно возвышавшегося между грудами камней», и даже взобрался на самую верхотуру башни. Ссылка на величайшего из русских лириков ничего кроме лёгкой усмешки у Виктора Валерьевича не вызвала. Однако, когда в ход пошли имена средневековых путешественников Шильтберга и Челеби, задолго до Пушкина посещавших Верхний Джулат и оставивших заметки о своих впечатлениях, скепсиса у Нарымова заметно поубавилось. Вникать в содержание «Райзенбуха» или «Сейяхатнаме» – труд каторжный. Неудобоваримые тексты семисот- и трёхсотлетней давности – это вам не беллетристика. Просто прочесть – уже подвиг. Чего-чего, а такого добра Нарымов на своём веку переварил немало. Стало быть, девица не только любознательна, но и по-хорошему въедлива и упорна. Тут попахивает исследовательским зудом.

– Судя по всему, вы неплохо потрудились, – признал он. – Шутка ли, такой объём информации перелопатили! А вот, насчёт, экспедиции… Дело-то давнее. Сорок с лишним лет прошло. Из какого, извините, источника вам вообще стало о ней известно?

– Источник: газета «Социалистическая Осетия», – ответила Лена. – Заметка в номере от 25 мая 1959 года. В ней сказано, что по инициативе Института Археологии Академии наук СССР начались археологические работы на территории Верхнеджулатского городища.

Из периферийной газетёнки? – удивился поначалу Виктор Валерьевич, однако по здравом размышлении признал, что всё логично. «Правда» или «Известия» на такие мелочи размениваться не стали бы. О стройках века, великих трудовых свершениях советского народа – это сколько угодно. Когда же дело касалось чего-то менее значительного, подключалась печатные органы рангом пониже: дескать, и у нас жизнь ключом бьёт. Для маленькой северокавказской республики интерес, проявленный к её прошлому, не мог не стать значимым событием, вот и напечатали.

– Где вы её ухитрились раздобыть? – полюбопытствовал Нарымов, памятуя, что такого рода печатная продукция весьма недолговечна. В советские времена газеты подолгу не хранили: либо в огонь отправляли, либо сплавляли в макулатуру, а ещё была фишка – ими стены оклеивали, прежде чем обои прилепить.

– Кого – её? – Лена в недоумении уставилась на археолога.

– Газету, – уточнил тот.

Девушка пожала плечами.

– Да я её в глаза не видела.

– А заметка откуда взялась?

– Из интернета, откуда же ещё! – как о чём-то само собой разумеющемся поведала продвинутая девица не без сарказма. – В двадцать первом веке живём.

Понятно, что вы, старшее поколение, привыкли всё делать по старинке и печатным изданиям доверяете больше чем компьютеру, но сейчас любую информацию можно найти в интернете.

Во даёт! – внутренне возмутился Нарымов. Режет правду-матку, невзирая на лица. И начхать этой пигалице, что перед ней заслуженный учёный! Впрочем, на неё, в смысле, на правду, обижаться глупо. Соплячка права: в области компьютерных технологий я – питекантроп, а за ними будущее, вынужденно признал Виктор Валерьевич. Придётся навёрстывать упущенное.

– Один – ноль в вашу пользу. Насчёт старшего поколения, есть такая проблема, – как бы признавая сей малоутешительный факт, проворчал Нарымов и тут же, в порядке моральной компенсации едко заметил: – А вот по поводу любой информации, преувеличивать изволите! Не просто же так вы ко мне обратились.

– Согласна. Пусть будет ничья, – не стала спорить Лена и поставила вопрос ребром: – Так вы мне поможете с архивом?

– А что вы надеетесь обнаружить в отчёте? – в свою очередь спросил Виктор Валерьевич.

Ответ был простым и, похоже, честным:

– Не знаю. Может и ничего. Только всякое дело надо доводить до логического конца. А ещё… – она замялась, но через секунду, собравшись с духом, твёрдо заявила: – Кажется, там, в Осетии, я поняла… Нет, почувствовала, что хочу стать археологом.

На образном уровне сущность археология Нарымову представлялась так: если к тебе в руки попал осколок фруктовой косточки, ты должен мало того, что понять, какому плоду она принадлежала, но и найти то дерево, на котором плод созрел, а в идеале ещё и выяснить, когда и кем он был сорван и съеден. Причём, чем неочевиднее результат, тем увлекательнее восстановление цепочки, по которой предстоит пройти исследователю, чтобы в конце испытать, фигурально выражаясь либо радость победы, либо горечь поражения. Иного способа познания прошлого нет или, уж во всяком случае, покуда не придумано. И, по всему судя, девчонка готова ступить на эту зыбкую стезю.

– По мне, так, вы на правильном пути, – после некоторого раздумья высказался Виктор Валерьевич. – Только вот, не знаю, поздравить вас с этим или посочувствовать. Археология – как болото… – Он в задумчивости потеребил мочку уха. – Затянет – не выберетесь. И шансов на разочарование, увы, гораздо больше чем на успех.

На сей жизнеутверждающей ноте он протянул ей визитку.

– Позвоните мне завтра после двух. Пропуск я вам оформлю. Дерзайте! Будут вопросы, не стесняйтесь, обращайтесь!

Расставшись с любознательной девушкой, он пошёл по коридору, рассуждая про себя на ходу. Ну положим, в материалах по Верхнему Джулату ни черта интересного она не найдёт. Рядовая локальная экспедиция, и такой же рядовой, рутинный результат. Можно было, конечно, ей прямо сейчас об этом сказать, чтоб понапрасну времени не тратила, и посоветовать заняться чем-нибудь более перспективным, но по рукам бить – последнее дело.

Обещанный пропуск Нарымов, разумеется, сделал, и со спокойной душой счёл свою миссию выполненной. Он всегда полагал, что самый надёжный, испытанный временем способ научить кого-то плавать – просто бросить обучаемого в воду. А там уж одно из двух: либо выплывет самостоятельно, либо раз и навсегда выяснит для себя, что в воде ему делать нечего. Жестоко, но действенно. Собственно, это Виктор Валерьевич с юной энтузиасткой и проделал: к воде подвёл, подталкивать нужды не было – она и так готова была прыгнуть, – а дальше сама…

Однако самоустраниться не вышло. Неосторожно обронённое им на прощание «Не стесняйтесь, обращайтесь!» Лена Иволгина восприняла буквально и через пару недель напомнила о себе звонком. Поблагодарила за содействие, отчиталась о результатах, подтвердив то, что Нарымов и так знал – ничего сенсационного в отчёте обнаружить не удалось, и копилка её познаний о Верхнем Джулате ни на толику не пополнилась. После чего девушка разразилась порцией вопросов, никакого касательства к историческим памятникам Северной Осетии не имевших. Собственно говоря, вопросов в чистом виде не было. Напористую третьекурсницу интересовали лишь нюансы и то, в каком ракурсе Нарымову виделась та или иная историческая проблема.

Проговорили они часа полтора. О чём конкретно шла речь, теперь, по прошествии стольких лет, уж не вспомнить, да это и не неважно. Куда существеннее другое – на протяжении того разговора, Виктор Валерьевич постоянно ловил себя на мысли, что окажись на его месте кто-нибудь другой, послабее в коленках, пришлось бы бедолаге краснеть. Девочка оказалась умненькой и начитанной. Нарымов, разумеется, выдержал и отразил атаки любопытствующей студентки – как-никак доктор наук! – но не мог не признать, порой третьекурсница демонстрировала такой уровень подготовленности, что иной аспирант обзавидовался бы. А ещё ему стало очевидно, что интерес к археологии, неожиданно пробудившийся у неё на развалинах Верхнего Джулата, и не думал угасать.

Позже подобные беседы не раз повторялись, и довольно скоро общение стало регулярным. Виктор Валерьевич всегда готов был подсказать что-то дельное в связи с возникавшими у неё вопросами, порекомендовать соответствующую литературу и прочее в том же роде. Но теория без практики – ничто, и уже в следующем году, за несколько недель до начала полевого сезона на стол ректора МГУ легло письмо из ИА с просьбой позволить студентке Иволгиной Е.Н. досрочно сдать сессию, чтобы принять участие в раскопках, ведущихся на территории Владычного двора Новгородского кремля.

Конечно же Нарымов приложил к этому руку. Будучи замом директора Института археологии по науке, он в хорошем смысле злоупотребил своим служебным положением. Никакого противодействия со стороны университетского начальства его инициатива не встретила, потому как к концу третьего курса уже было ясно, что Лена уверенно идёт на красный диплом, так почему бы не пойти навстречу отличнице. Опять же, не ради гулянки ей досрочка понадобилась, а приобретение практических навыков ещё никому не мешало. Добро было дано, и процесс пошёл – с подачи Виктора Валерьевича Нарымова студентка Иволгина в качестве волонтёра успела до окончания университета поучаствовать в изысканиях на нескольких серьёзных археологических объектах. Список получился внушительный: уже упомянутая Владычная палата Новгородского кремля; неолитический комплекс Нижнего Приамурья; памятник бронзового века Тыткескень VI в Горном Алтае.

Вполне закономерно, что по окончании МГУ – понюхав, что называется, пороху и на собственной шкуре испытав, какова она есть истинная археология, – девушка поступила в аспирантуру ИА РАН. Тот факт, что научным руководителем её диссертации на соискание учёной степени кандидата наук стал Нарымов, особо никого не удивил, хотя, и породил неизбежные пересуды. Ситуация, когда зрелый учёный берет под опеку юное создание, годящееся ему в дочери, – всегда повод для ухмылочек и многозначительного перемигивания за спиной. Однако Виктор Валерьевич вовсе не мнил себя Пигмалионом, вознамерившимся сотворить очередную Галатею. Да, он постарался обеспечить своей протеже режим наибольшего благоприятствования, но двигало им отнюдь не вожделение. Просто он видел – ну, или очень хотел видеть, – в этой девочке продолжение себя, как учёного… Слова, слова… Как не скажи, раскуешь свалиться в крайность: получится либо высокопарно, либо пошло.

Впрочем, и пересуды, и аспирантура остались позади. Защита прошла на ура. Новоиспечённого кандидата наук ждала должность м.н.с. Института археологии. А дальше, как говорится, «quaerite et invenietis»*! Однако, всё пошло наперекосяк. Вместо того, чтобы написать заявление с просьбой о приеме на работу в институт, Иволгина даже не в личной беседе, а по телефону «обрадовала» своего наставника, сообщив, что ей предложили место в РГВА** и она дала согласие. Не промолвив ни слова, Виктор Валерьевич положил трубку.

Тогда, оскорблённый в лучших чувствах, он расценил её поступок как предательство. Двигал им, разумеется, примитивный эгоизм. Рассудок затмила горечь обманутых ожиданий. Ну как же – себя, своих напрасно потраченных сил и времени пожалел. Он-то надеялся, что Лена станет его… преемницей, если конечно такое определение вообще применимо к научной деятельности, и, конечно же, был уязвлён, как бывает уязвлён родитель, многие годы пестовавший своё чадо, и вдруг обнаруживший, что повзрослевший ребёнок проявил вдруг своеволие.

С годами ощущение обиды притупилось, и Виктор Валерьевич смог взглянуть на произошедшее более трезво. Ну да, так вышло! Жизнь-то будет посложнее, чем поездка на трамвае по однажды избранному маршруту: сел и едешь себе до конечной. Случаются остановки, пересадки… Не всё и не всегда складывается так, как планировалось. И вероятнее всего у Лены имелись серьёзные причины, чтобы принять то решение, которое она приняла. А он, ослеплённый вспышкой эгоцентризма, даже не соизволил поинтересоваться – что, почему, зачем? – и вынес обвинительный вердикт на голых эмоциях.

*«Ищите и обрящете» на латыни.

**РГВА – Российский государственный военный архив.

Однако, что сделано, то сделано. Никаких шагов для восстановления прежних добрых отношений ни одна из сторон не предприняла. В итоге, каждый пошёл своей дорогой.

И вот по прошествии восьми лет Елена Николаева Иволгина неожиданно сама ему позвонила…

– Извините, что беспокою. – Её голос вырвал Нарымова из плена воспоминаний. – Вы, ведь, наверняка не охладели к хазарской теме. Ко мне попал один документ, имеющий к ней отношение. Уверена, он вас заинтересует. Можете подъехать ко мне в офис?

– Когда? – деловито поинтересовался он.

– На ваше усмотрение, – предложила она.

– Тогда завтра часиков в девять, – после секундного раздумья сказал Виктор Валерьевич.

– Отлично. Охрану я предупрежу. Вас ко мне проводят. До завтра.

– До свидания.

Закончив разговор, Нарымов надолго задумался. Странная всё-таки штука жизнь. Считая свои былые отношения с Леной Иволгиной чисто профессиональными, он не лукавил. Хотя, если уж быть до конца честным, в какой-то момент искорка промелькнула – подумывал о чём-то большем. На момент их знакомства ему было сорок семь – прямо скажем, небезнадёжный возраст для холостяка. Ей двадцать. Молода, недурна собой, умна, наконец. Всего перечисленного более чем достаточно, чтобы вскружить голову даже самым привередливым представителям противоположного пола. Но помимо пресловутой химии, или чёрт его знает чего ещё, что спокон веку толкает мужчину к женщине и наоборот, женщину к мужчине, не лишне и голову включать. В этом смысле он вполне отдавал себе отчёт в том, что разделяющие их почти три десятилетия – не просто существенная разница в возрасте. Это трещина, которая год от года неизбежно будет шириться и в рано или поздно превратится в непреодолимую пропасть. Словом, если какие-то мысли на эту тему его и посещали, Виктор Валерьевич сумел задушить их зачатки на корню.

Не исключено, что подспудно повлиял и ранее приобретённый опыт. Как уже говорилось, тогда в две тысячи пятом Нарымов не был связан узами брака – полугодом ранее, после двадцати лет совместной жизни от него ушла жена. Да что там ушла – сбежала. По-тихому собрала вещички и укатила в штаты на ПМЖ с невесть откуда взявшимся американским коммерсантом. Детей Нарымовы не нажили, так что развод Виктор Валерьевич оформил без каких-либо осложнений в отсутствие второй стороны, простым посещением ЗАГСа. Самое забавное, что он свою бывшую прекрасно понимал и ни в чём не винил. По молодости решения принимаются быстро и как правило необдуманно. Встретились. Влюбились. Поженились. Только вот страсти быстро улеглись. Вскоре появилась взаимная прохладца, потом наметилась некоторая отчуждённость, и всего-то года через три чувства остыли до состояния ледяных кубиков в морозилке.

И ладно бы только это! Подобное происходит со многими парами, и ничего: люди как-то приспосабливаются и продолжают жить вместе. Но светлая голова и большой умница Нарымов оказался никудышным добытчиком. Месяцами не вылезал из экспедиций, а элементарного бытового комфорта супруге обеспечить не мог. А ведь она была всего лишь женщиной. Канули в лету те времена, когда самоотверженные жёны разделяли с мужьями горе и радость, следуя за ними хоть бы и на каторгу в какой-нибудь богом забытый Нерчинск. Декабристки остались в девятнадцатом веке. Словом, супруга сколько могла терпела, но как только подвернулся достойный вариант, смылась. А повторения чего-то подобного он никак не желал.

И что в результате? В личной жизни вакуум, да и с вариантом «преемница» тоже не сложилось, с горькой иронией подытожил Виктор Валерьевич.

– Куда-то не туда меня понесло. – Усмехнулся он.

Уныние есть погибель, мысленно напомнил себе Нарымов, отметая невесёлые мысли. Размяк, понимаешь. Да мало кому так повезло в жизни, как мне. Занимаюсь любимым делом. В науке преуспел: заслуг – умаешься перечислять. С 2015-го академик РАН. Руковожу родным Институтом археологии. Чего ещё желать?! Жизнь удалась, и можно почивать на лаврах… Хотя, нет. Рановато. Итиль покуда не найден.

Виктор Валерьевич частенько любил ввернуть в разговоре бог знает кем и когда придуманное присловье: «Для каждого Шлимана найдётся своя Троя!». Так вот, для него такой вожделенной Троей давно уже стал исчезнувший с лица земли Итиль – последняя столица Хазарского каганата, разграбленная и разрушенная князем-воином Святославом Игоревичем в 965-м году от Рождества Христова. С самого начала своей научной карьеры Нарымов сосредоточился на домонгольском периоде истории Руси и добился на этом поприще немалых успехов. Естественным образом в круг его интересов попадала Хазария – ближайший юго-восточный сосед и лютый недруг Киевского княжества. Отсюда и повышенный интерес к Итилю. А тот как будто играл с ним в прятки, манил, словно мираж в пустыне, и так же как мираж постоянно ускользал. Многие годы Виктор Валерьевич тщетно пытался локализовать исчезнувший город.

У другого бы давно руки опустились, но не таков был Нарымов. Он продолжал поиски. Кропотливое сопоставление скупых, обрывочных, а часто просто разноречивых описаний одиннадцати- двенадцативековой давности, оставленных купцами и путешественниками, настойчиво подталкивало Виктора Валерьевича к мысли, что Итиль, который он безуспешно разыскивал столько лет есть ни что иное, как Самосдельское городище. В пользу такого вывода говорило многое: и географическое положение, и археологические находки, датируемые IX-X веками… Однако главным и самый веским аргументом Нарымов считал то обстоятельство, что Самосдельское городище, как и Итиль, имело береговую и островную части, разделённые когда-то протокой. Само собой никакой протоки сегодня нет и в помине – она пересохла пару-тройку сотен лет назад, да и вообще, окружающий ландшафт изменился за тысячу лет практически до неузнаваемости, но аэрофотосъёмку не обманешь. На снимках чётко видно, что часть городища как бы очерчена высохшими протоками и когда-то давно несомненно была островом.

Вообще-то, о развалинах крупного поселения в километре от села Самосделка, что находится в дельте Волги, известно было ещё в конце девятнадцатого века. Однако интереса к ним никто не проявлял аж до конца века двадцатого, когда местными энтузиастами на руинах была собрана коллекция керамического материала, исследовав которую астраханская областная Госдирекция охраны историко-культурного наследия высказала предположение, что находки относятся к хазарскому времени. И опять ничего за этим не последовало. Планомерные исследования Самосдельского городища начались лишь в начале двухтысячных, благодаря финансированию работ Российским еврейским конгрессом в рамках «Хазарского проекта». Но закончились деньги, и работы встали. В общем, всё как обычно.

Никто не знает, сколько начальственных порогов пришлось обить Нарымову, но пару лет назад дело, таки, стронулось с места – археологические работы возобновились. Расставлять, точки над «i» конечно преждевременно, но кое-какие подвижки наметились. И теперь с наступлением полевого сезона, невзирая на, мягко говоря, совсем непионерский возраст и серьёзную загруженность по научной и административной линии, Виктор Валерьевич при первой же возможности перекладывал директорские заботы на заместителя и мчался в Самосделку… Но Елена Николаевна-то какова! Столько лет ни слуху, ни духу, и вдруг, словно снег на голову! – вновь возвращаясь мыслями к завершившемуся недавно разговору, подумал Нарымов. И что у неё за документ такой?

Недоставленное письмо

– Доброе утро, Лена! – поздоровался Нарымов, переступая порог служебного кабинета Иволгиной.

Елена Николаевна поспешно вышла из-за стола навстречу академику и протянула ему руку со словами:

– Очень рада вас видеть, Виктор Валерьевич!

– Прекрасно выглядите! – произнёс тот и, вместо предполагаемого рукопожатия, поцеловал руку своей бывшей ученицы.

Выглядела она и впрямь прекрасно. За то время, что они не виделись, угловатая девушка превратилась в женщину. Это заметно было буквально во всём: в плавности движений, в появившейся округлости линий, во взгляде…

– Спасибо. – Смущённо улыбнулась Елена Николаевна. – А вы всё такой же.

Понять её можно было двояко – то ли она имела в виду неизменно присущую Виктору Валерьевичу галантность, то ли хотела сказать, что для своих лет он выглядит неплохо. Впрочем, и то, и другое соответствовало действительности.

Что касается первого, тут вне всякого сомнения решающую роль сыграла родословная. Прадед Нарымова по материнской линии имел честь служить в кавалергардском Её Императорского Величества Государыни Императрицы Марии Фёдоровны полку. Бабушка рассказывала, что хоть папенька её и слыл ветреником и дамским угодником, но воспитание получил отменное. В отличие от него Валерий Викторович никогда вертопрахом не был, а вот куртуазность унаследовал.

Относительно второго пункта тоже всё более или менее объяснимо. В словах Елены Николаевны не было даже намёка на лесть. Она лишь констатировала факт: Нарымов относился к категории тех мужчин, возраст которых с какого-то момента переставал сказываться на их внешности. Такие как он как бы застревали на сорокапятилетней отметке, после чего их наружность уже не подвергалась воздействию времени. Вполне вероятно, что корни столь ярко выраженного нестарения тоже крылись в хорошей наследственности. А возможно ларчик открывался проще, ведь, значительную часть своей сознательной жизни Нарымов провёл в экспедициях. А что такое экспедиция? С весны до осени палаточная жизнь вдали от загазованных городов. Свежий воздух. Простая пища, основу которой составляют продукты, приобретаемые у местного населения. Плюс ежедневный физический труд на раскопках. Неважно, что Виктор Валерьевич не отличался богатырским сложением – был сухощав, да и роста довольно среднего, – но за версту угадывался в нём этакий бодрячок-энерджайзер Словом, в свои нынешние шестьдесят он выглядел примерно так же, как и в тот день, когда они познакомились, хоть и минуло с той поры, так между прочим, тринадцать полновесных годков.

Нарымов обвёл взглядом помещение. Вот, значит, в каких условиях обитает заместитель директора Российского государственного военного архива, скептически хмыкнул он. Бюджетненько! Хоромы не бог весть какие просторные. Обстановка казённо-скромная. Всё как в любом госучреждении – его собственный кабинет мало чем отличался от этого.

– Присаживайтесь, – предложила Елена Николаевна, указав на стул, стоявший подле стола. – Может быть, чай или кофе?

Виктор Валерьевич отказался.

– Не утруждайтесь. Не до чая. У меня времени в обрез – буквально четверть часа.

– Да-да. Конечно. – Понимающе кивнула она.

После чего взяла со стола синюю пластиковую папку, извлекла из неё пожухлый конверт и положила на стол.

– Вот то, о чём я вам говорила.

Водрузив на нос очки, Нарымов перво-наперво изучил проставленный в правом верхнем углу некогда чёрный, но выцветший от времени оттиск круглого почтового штемпеля. В центре по-видимому дата «27.8.42». Над ней полукругом выполненная готическим шрифтом надпись: «Dienststelle feldpost – nr.34263». А в самом низу красовалось изображение нацистского орла, широко распростёршего крылья. В лапах он держал стилизованный дубовый венок со свастикой. Что бы это значило? – озадачился Нарымов, совершенно не понимая, какое отношение к средневековой Хазарии может иметь письмо времён Второй мировой с отметкой полевой почты вермахта. Однако, верный привычке не спешить с выводами, ничем не выказал своего недоумения и продолжил изучать конверт, посередине которого чётким почерком были выведены имя и адрес получателя: Lucia Riberte Avenida Villa Rosa 27 Malaga Esрana.

Тут уж академик не сдержался и, вопросительно воззрился на Елену Николаевну.

– Что-то я в толк не возьму…

Та не дала ему развить мысль и поспешила внести некоторую ясность, ничего, впрочем, не объяснив:

– Это письмо испанского солдата или офицера – из текста не понять. Отравлено из-под Сталинграда. Прочтите! Там есть для вас кое-что интересное. Вы, ведь, владеете испанским. – И на всякий случай предложила: – Если хотите, могу предоставить перевод.

– Спасибо, как-нибудь сам справлюсь, – твёрдо отклонил её предложение Нарымов, предпочитавший по возможности знакомиться с первоисточниками без посредников.

Испанским он действительно владел, причём на весьма приличном уровне – спасибо маме, всеми правдами и неправдами впихнувшей сына в спецшколу с углублённым изучением языка великого Сервантеса. Как ни странно, в жизни ему это не раз пригождалось, вот как сейчас, например. Виктор Валерьевич вынул из конверта сложенный вчетверо лист, развернул и приступил к чтению.

«Здравствуй, милая Лусия! Как бы я хотел обнять тебя, взять на руки крошку Джуаниту. Пречистая дева! Моей дочери исполнился год, а я её даже ни разу не видел – фотография не в счёт. Чего доброго, познакомлюсь с ней, когда она уже примет первое причастие. Это, конечно же, шутка, дорогая!

У меня всё в порядке. Здоров. Не ранен. Кто-то из больших начальников решил, раз уж мы ухитрились выжить в северных лесах, кишащих партизанами, то сумеем с ними справиться где угодно. Смешно, ей богу. То, что мы за год не загнулись на там от холода и не позволили тамошним лесным бандитам себя ухлопать, – чистое везение. Нам и впрямь часто приходилось с ними сталкиваться, и обычно для них всё скверно заканчивалось. Так вот, начальство сочло, что мы – большие специалисты по этой части, и перебросило наш батальон на юг, в сталинградские степи. И теперь, вместо того, чтобы кормить комаров под Новгородом, как остальные наши ребята, мы до середины октября будем патрулировать участок железной дороги от Илиёвки до станции Прудбой, кажется. Извини, милая, я не силах даже выговорить такое, не то что написать. Здесь тоже есть партизаны, и они, похоже, сильно докучают немцам. А то чем мы занимаемся, называется охраной коммуникаций. Зона ответственности моей роты – семь километров железнодорожного пути. Эшелоны с боеприпасами и техникой идут один за одним. Случись что – ну, к примеру, диверсия, а мы прошляпили, – немцы церемонится не станут: поставят к стенке и шлёпнут, не посмотрят, что союзники. Но знаешь, что я тебе скажу, отлавливать разный подозрительный сброд вдоль железной дороги, повеселее, чем изнывать от тоски среди лесов и болот. К тому же здесь гораздо теплее. Во всяком случае, сейчас, в августе. Нам, конечно, не докладывают, но по слухам немцы уже подошли к Волге и со дня на день возьмут Сталинград. От него рукой подать до бакинских нефтепромыслов, и как только Гитлер их заполучит, коммунистам крышка – танкам и самолётам нужен бензин, а взять его, кроме как там, Советам больше негде. Всё идёт к тому, что война скоро кончится.

Да, чуть было не забыл! Как там поживает дед Алехандро? Навести его при случае и передай, что я нахожусь недалеко от Казара – якобы, нашей прародины. Если у немцев и дальше дела пойдут так же хорошо, а сомневаться в этом причин нет, скоро я могу оказаться в тех местах, откуда, по словам деда, пошёл наш род. Он говорил, что когда-то очень давно наш предок прибыл оттуда в Испанию с посланием от казарского царя, и послание это, вроде как, даже сохранилось, потому что человек, которому оно предназначалось, к тому времени умер… Понятно, что всё это похоже на сказку. Я и сам, честно говоря, не думаю, что в россказнях деда есть хоть крупица правды, но какое это имеет значение. Старики живут верой и надеждой. Порадуй его – пусть узнает, что я сейчас совсем рядом с Казаром. Ему будет приятно.

На этом заканчиваю. Надумаешь писать, отправляй на тот номер полевой почты, что указан на конверте. Какое-то время моей корреспонденцией будет заниматься германская почтовая служба. Оно и неплохо – письма станут доходить быстрее. Наша-то испанская почта, сама знаешь, ни к чёрту не годится – письма по месяцу где-то бродят – а у немцев с этим строго. Обо мне не тревожься. Всё будет в порядке, и я вернусь. Нежно целую тебя. А ты поцелуй за меня нашу малышку. На веки твой Бенито».

Дочитав, Виктор Валерьевич снял очки и, не проронив ни слова, погрузился в глубокую задумчивость. Слишком многое говорило в пользу того, что Казар и Хазария – лишь разноязычные варианты названия одной и той же страны. Помимо того, что названия созвучны, есть прямое указание на низовья Волги, а там не могло быть никакого иного государства, кроме Хазарского каганата, рассудил он. Но где Испания и где Хазария?! Казалось бы, какая связь? Между ними, так на минуточку, тысяч шесть километров. Это и по нынешним-то временам не ближний свет, а для средневековья, так вообще расстояние почти непреодолимое. Однако связь имелась, причём самая непосредственная. Документально подтверждено, что ближе к концу десятого века состоялся обмен посланиями между Кордовским халифатом и Хазарским каганатом, получивший название еврейско-хазарской переписки. Так что, всё возможно…

– И как вам это? – выждав некоторое время, поинтересовалась Иволгина.

Вопрос вывел академика из сомнамбулического состояния. Он встрепенулся, сделал неопределённое движение рукой, но так ничего и не сказал.

– Вас что-то смущает, – не то предположила, не то спросила Елена Николаевна.

– Смущает, – подтвердил Виктор Валерьевич. – Этот Бенито… – академик бросил взгляд на конверт. – …надо полагать, Риберте, потому как сомнительно, чтобы жена испанца не носила фамилию мужа… он, всего вероятнее, служил в «Голубой дивизии». Верно?

Елена Николаевна утвердительно кивнула.

– Мне, разумеется, известно, что эта дивизия успела вволю помародёрствовать в Новгородском кремле и позже вроде бы принимала участие в блокаде Ленинграда, – перечислил Нарымов «славные» вехи боевого пути единственной испанской дивизии, воевавшей на стороне нацистской Германии против СССР. – Но вот об участии эспаньолов в Сталинградской бойне я слыхом не слыхивал. И потом, почему на конверте стоит отметка полевой почты вермахта? Вы уверены, что письмо не фальшивка? Откуда оно вообще взялось?

Губы женщины дрогнули в ироничной полуулыбке. Виктор Валерьевич повёл себя ровно так, как она и ожидала. Иволгина хорошо знала своего бывшего научного руководителя. Безоглядно доверить информации о живущих в Испании потомках выходцев из Хазарии, якобы имеющих на руках некий древний документ хазарского происхождения, Нарымов не мог. Он конечно же должен был сперва удостовериться в подлинности самого письма

– Я отвечу на все ваши вопросы, – пообещала Елена Николаевна, – но, если позволите в обратном порядке. В пролом году в лесном массиве под Брянском поисковики обнаружили сбитый транспортник люфтваффе. В грузовом отсеке самолёта оказалось несколько мешков, набитых письмами с Восточного фронта. Что с ними делать никто не знал, и по инерции отправили к нам – решили, так будет правильнее. С полгода эти почтовые мешки пылились в хранилище. Только недавно руки дошли – начали разбирать… Когда мне доложили об этом необычном письме, я естественно заинтересовалась. Немецким языком в нашем учреждении владеет каждый второй – специфика обязывает – а с испанским возникла проблема. Пришлось привлекать стороннего переводчика.

Виктор Валерьевич кивнул, как бы принимая к сведению такое объяснение, и жестом предложил продолжить. Иволгина ждать себя не заставила.

– Теперь, насчёт, подлинности… Я сверилась с реестром номеров полевой почты вооруженных сил и военизированных организаций Третьего рейха, – сообщила она. – Полевая почта с номером 34263 принадлежала 171-му отряду снабжения 71-ой пехотной дивизии, входившей в состав 6-й армии Паулюса. Там же, в реестре, нашлось и подробнейшее описание календарного штемпеля. Оно полностью совпадает с оттиском на конверте. Экспертиза давности документа подтвердила, что формат бумаги, её плотность, фактура, а также химсостав штемпельной краски соответствуют тем, что использовались в Германии в сороковых годах двадцатого века… Разумеется, при желании сфальсифицировать можно всё что угодно, но чего ради было кому-то заморачиваться в нашем случае?

Нарымов вновь кивнул, соглашаясь с её доводами, а Елена Николаевна продолжила:

– Если испанский батальон, как сказано в письме, был на время отправлен в район Сталинграда, то его, соответственно, прикомандировали к какой-то германской части. При таких условиях доставка писем этих испанских военнослужащих на родину вменялась в обязанность германской фельдпост – никаких других почтовых ведомств в прифронтовой полосе попросту не было.

Опять Виктору Валерьевичу нечего было возразить.

– И последнее. – Иволгина перешла к заключительному пункту повестки. – Вы правы: никаких документальных подтверждений участия испанцев в наступлении на Сталинград нет. Но дьявол, как обычно, в деталях. Франко яро ненавидел коммунистов и был многим обязан Гитлеру, но будучи изворотливым политиком и рационалистом, во Второй мировой войне предпочёл придерживаться нейтралитета. В то же время в конце июня 1941-го по всей Испании было объявлено о наборе добровольцев, желающих отправиться воевать в Россию. Таковых оказалось достаточно – немало нашлось тех, у кого за годы гражданской войны появились серьёзные претензии к Советскому союзу. Из них каудильо сформировал полноценную дивизию и в качестве жеста доброй воли отправил её в распоряжение своего благодетеля – фюрера Германии. Однако, формально никакой испанской «Голубой дивизии» на Восточном фронте не было. Существовала 250-я дивизия вермахта, набранная из испанских добровольцев, которых обрядили в немецкую форму и бросили сперва на Волховский фронт, потом под Ленинград…

– Значит, должны были сохраниться документы о перемещении подразделений 250-ой дивизии вермахта, – упрямо возразил на это Нарымов, напомнив: – Немцы – самая педантичная нация на свете. Как известно, они любят порядок, точность и аккуратность.

– Вполне вероятно, – не стала спорить Иволгина, – но после того как 6-ая армия оказалась в «Сталинградском котле», большая часть документов сгорела в печках и кострах – морозы-то стояли лютые, – резонно заметила она. – Что касается самой 250-ой дивизии, то осенью сорок третьего она была расформирована, и добровольцы отправились по домам. Архивных документов, если они вообще были, не сохранилось, что не удивительно. В этой воинской части не было ни одного немца – от командира до последнего солдата исключительно испанцы. А испанской нации всегда была свойственна некоторая безалаберность, – колко заметила она.

– Что верно, то верно, – поддакнул Виктор Валерьевич. – Разгильдяйство у них в крови.

– Кстати! – вспомнив что-то и по-видимому важное оживилась Елена Николаевна. – Не так давно в Островском районе Псковской области местные поисковики раскопали обрушенный взрывом немецкий блиндаж. Трофеи весьма любопытные: рация «Телефункен», шифровальный блокнот, а в качестве шифровальной книги томик стихов испанского писателя-романтика Беккера… Заметьте, в оригинале, – веско уточнила Иволгина. – Как вы полагаете, много ли было в немецкой армии испаноговорящих радистов? Не берусь ничего утверждать, но… – Она пожала плечами и резюмировала. – Если испанцы наследили на Псковщине, почему бы кому-то из них не побывать в окрестностях Сталинграда?

– Умеете вы убеждать, Лена! – польстил своей экс-ученице академик, сдаваясь под напором её безупречной логики.

– Ваша школа! – Не полезла за словом в карман Иволгина и повторила вопрос, с которого начала разговор десять минут назад: – Так всё же, как вам это?

– Время покажет, – неопределённо высказался Нарымов и, кивнув на лежавшее на столе письмо, спросил: – Позволите взять его с собой?

– Конечно берите! – разрешила Елена Николаевна.

– Потребуется запрос или достаточно расписки? – поинтересовался он.

– Да бог с вами, Виктор Валерьевич! – всплеснула руками Иволгина. – У меня в хранилище подобной корреспонденции четыре мешка. Забирайте и поступайте с ним по своему усмотрению. Единственное условие: если будет результат, расскажете, что и как!

– Само собой, – пообещал Нарымов, вставая со стула. – Однако, мне пора.

Перед тем как покинуть кабинет, не удержался, спросил:

– А всё-таки, Лена, почему вы не пошли работать ко мне в Институт? В чём причина? Зарплата не устраивала или любовь-морковь случилась?

Она отрицательно помотала головой.

– Ни то, ни другое. Зарплата в архиве всегда оставляла желать лучшего. Любовь случилась, но позже – у меня прекрасный муж, и сын подрастает. Просто я тогда сильно увлеклась идеей цифровизации архивных фондов.

Елена Николаевна посмотрела в глаза Виктору Валерьевичу как бы с упрёком: вы даже не соизволили меня выслушать, а я, ведь, ещё тогда хотела всё объяснить.

– Бумага, как носитель информации ненадёжна. Она подвержена массе рисков: огонь, вода, насекомые… Случись что и прощайте на век бесценный документ. Необходимость отцифровки архивных материалов давно назрела, а тогдашнее руководство РГВА – что поделаешь, представители старой школы! – подобных новаций не одобряло и по возможности не допускало… Словом, мне дали карт-бланш, и я согласилась.

– Ну и как? Справились? – полюбопытствовал Нарымов.

– На девяносто девять и девять десятых, – похвалилась Иволгина.

– Всегда знал, что из вас толк выйдет, – с удовлетворением констатировал он. – До свидания.

Покинув здание архива, академик юркнул в поджидавшую его служебную «Волгу» и скомандовал водителю:

– Давай в институт, Костя, да поживее!

Тот честно предупредил:

– Поживее не получится, Виктор Валерьевич. Пробки. Навигатор даёт час десять.

Москва есть Москва. От Ленинградки, где они сейчас находились, до Ленинского не так чтобы очень далеко, только вот с дорожными реалиями не поспоришь. До кучи и погода ещё подгадила: повалил мокрый снег. Того гляди, вообще город встанет…

– Ну, значит, как выйдет, так выйдет. – Смирился с неизбежным Нарымов, устраиваясь поудобнее на заднем сиденье.

Какое-то время он бездумно смотрел в окно, но скоро ему это наскучило. Ничего хоть сколько-нибудь радующего глаз там не наблюдалось. Серый ноябрьский город навевал уныние. К тому же, падающий сверху полудождь-полуснег добавлял в и без того довольно тоскливую картину весомую порцию негатива. Да и вынужденное бездействие томило страшно. Чтобы хоть чем-то себя занять, академик открыл папку и взял в руки конверт с письмом, так и не дошедшим до адресата. Что сталось с этим испанцем, ввязавшимся в чужую драку? Может, его, как и всю 6-ю армию Паулюса, перемололи жернова войны – сгинул в бескрайних степях юга России, и косточек не осталось. А может, выбрался, выжил. Но если так, то он вполне может оказаться в числе доныне здравствующих и сумеет внести ясность в историю с Казаром и посланием в Кордову…

Урок, преподанный в две тысячи пятом третьекурсницей Леной Иволгиной, для Нарымова даром не прошёл. После того как она походя макнула его, а попутно и всё старшее поколение, мордой в грязь, на предмет неумения или нежелания пользоваться последними достижениями информационно-коммуникационных технологий, Виктор Валерьевич успешно прошёл путь от питекантропа, как он сам себя тогда окрестил, до активного интернет-пользователя. Во всяком случае ватсапом пользовался вовсю. Вот и сейчас он взялся за смартфон, чтобы совершить видеовызов.

Через несколько секунд на экране появился Хосе Роберто Игнасио де Абрантес Вальдес – таково было полное имя видеособеседника. Для русского человека звучит чересчур громоздко, но у испанцев так принято: несколько личных имён и две фамилии обоих родителей. Хорошо ещё, что в обыденной жизни, как правило, используется всего одно имя и только одна из фамилий. Поэтому для Виктора Валерьевича он был просто Игнасио Вальдесом – коллегой-историком, профессором университета Кордовы и добрым приятелем на протяжении уже четверти века. Их многое объединяло: примерно одинаковый возраст, чисто профессиональные интересы, взаимная симпатия, наконец. Существовали, разумеется, и различия. Нарымов по складу характера был полевиком Его всегда больше привлекала работа непосредственно на археологическом объекте. Он с превеликим удовольствием участвовал в раскопках, то есть буквально копался в земле, легко переносил неудобства, связанные с неустроенностью палаточного быта и капризами погоды. Вальдес же предпочитал корпеть над документами в тиши кабинета, где тепло, светло и комфортно. Впрочем, всё вышесказанное никоим образом не отражалось на их давних дружеских отношениях.

Благородная седина, худое аристократическое лицо, аккуратная клиновидная бородка и подкрученные на кончиках холёные усы. Сменить современный костюм на хубон с горгерой, и, ни дать, ни взять, испанский гранд, невольно ухмыльнулся Нарымов, глядя на испанского коллегу. Собственно, так оно и было – род Арбантес с шестнадцатого века значится среди двадцати аристократических родов первого ранга, которым даровано было наследственное право на звание гранда. Однако Вальдес знатными предками ничуть не кичился, более того, предпочитал на тему о своём происхождении не распространяться. По большому счёту Нарымов узнал об этом случайно.

– Виктор! – Широко улыбнулся кордовец.– Ола, амиго!

Имя Нарымова он произнёс, как обычно, на французский манер – c ударением на последний слог. Бог знает, почему он так делал, но твёрдо следовал этой привычке.

– Как-кими суди-бами? – спотыкаясь на слогах и нещадно коверкая слова, спросил Вальдес по-русски.

К сожалению, выданным профессором коротким словосочетанием вкупе с «Как деля?» его познания о великом, могучем, правдивом и свободном русском языке исчерпывались. А посему дальнейший разговор происходил исключительно на испанском, благо у Нарымова с ним проблем не было.

– Здравствуй, Игнасио! – поприветствовал его Виктор Валерьевич и с места в карьер перешёл к делу. – Мне нужна твоя помощь.

– Я – весь внимание. – Посерьёзнел Вальдес.

Нарымов сжато пересказал содержание письма. Зачитывать его целиком сейчас, сидя в машине, смысла не имело, а если понадобится, Игнасио всегда сможет потом прочесть его сам. Покончив с пересказом, академик продиктовал имя получателя и адрес, указанные на конверте, закончив просьбой:

– Разузнай как можно больше об авторе письма. Чем чёрт не шутит, может он ещё жив.

– Надеешься получить подсказку о местоположении Итиля? – без обиняков спросил профессор.

Он, конечно же, сразу усмотрел связь меду Казар и Хазарией и разумеется был в курсе того, что Виктор Валерьевич давно одержим поисками последней столицы каганата. Собственно говоря, эта его идея фикс и стала поводом для их знакомства, когда Нарымов наведался в Кордову для детального изучения документов, составивших ту самую еврейско-хазарскую переписку, о которой он вспоминал сегодня.

– Почему бы и нет? – Пожал плечами археолог.

– Говоришь, письмо было отправлено в сорок втором? – уточнил Вальдес, в задумчивости поглаживая рукой свою ухоженную эспаньолку. – Раздобыть информацию о человеке, конечно, можно. А вот насчёт, жив ли… – Он, было, с сомнением покачал головой, но почти сразу переменил своё мнение. – Впрочем, не исключено! Испания считается всемирным лидером по числу долгожителей. Везде и всюду об этом твердят. Может, тебе и повезёт… В одном можешь быть уверен – что смогу, сделаю! – пообещал Вальдес.

Виктор Валерьевич благодарно кивнул.

– Не сомневался, что могу на тебя положиться. С нетерпением жду новостей.

Минуло два дня.

Нарымов, имевший привычку приходить на работу вовремя или чуть заранее, только-только вошёл кабинет и расположился за столом, когда смартфон издал особую переливчатую трель, оповещавшую о поступлении видеозвонка. Академик коснулся экрана, и на нём появился Вальдес.

– Ола, Виктор! – бодро поприветствовал испанец русского коллегу.

– Ола, Игнасио! – ответил Нарымов.

Судя по довольной физиономии и раннему звонку – в Кордове сейчас без чего-то семь – нашему испанскому другу есть чем похвастать, рассудил Виктор Валерьевич.

– Дай угадаю. У тебя для меня что-то есть, – предположил он.

– Есть, амиго, есть! – расплывшись в самодовольной улыбке, уверил его профессор. – Бенито Риберте родился в Малаге в 1920-ом. В 1937-ом вступил в Фалангу. Участвовал в Гражданской войне на стороне франкистов. Отличился под Барселоной и был произведён в младшие офицеры фалангистской милиции. Летом 1941-го добровольцем отправился воевать в Россию. Будучи лейтенантом, командовал ротой 269-го полка «Голубой дивизии». За проявленный героизм был награждён германским Железным крестом 2-ой степени. В ноябре тысяча девятьсот сорок третьего года вернулся домой. Сделал успешную армейскую карьеру в послевоенной Испании. Дослужился до бригадного генерала и вышел в отставку…

В этом месте профессор взял интригующую паузу. Ну же, ну! Не тяни! – мысленно понукал его Нарымов.

– Тебе несказанно повезло, друг мой! – воскликнул Вальдес. – Он жив и, несмотря на свои девяносто девять, находится в здравом уме и твёрдой памяти. Более того, я с ним уже пообщался по телефону. Старик готов встретиться и поговорить. Но тебе следует поторопиться! – закончил свой спич кордовец, определённо имея в виду преклонные лета Бенито Риберте.