Туманный лисий мех бесплатное чтение

Сначала будь как невинная девушка – и противник откроет у себя дверь. Потом же будь как вырвавшийся заяц – и противник не успеет принять мер к защите.

Сунь-Цзы «Искусство войны»

Сплетались крыльями любовь и смерть над нами

Цыгане с песнями расселись у костров

Мчал поезд глядя вдаль открытыми глазами

Мы вглядывались в ночь прибрежных городов

Гийом Аполлинер «Элегия» (пер. М. Яснова)

O Magali, se tu te fas

Luno sereno,

Iéu bello nèblo me farai,

T'acatarai! 1

Провансальская народная песня

У кошки девять жизней. У лиса одна, но вечная.

У меня их двенадцать. И если что-то вышло не так в первой, в двенадцатой все точно сложится, как надо.

Клянусь.

Пролог

1

Аист

Вне времени и пространства

– Говорят, Желтый Аист родился где-то в горах Китая давным-давно, когда магия была так же обыденна, как чаша риса на ужин.

Есть много разных версий легенды о прекрасной золотой птице, умевшей танцевать лучше любой красавицы из гарема императора. Некоторые утверждают, что она была дочерью портного, столяра, но чаще рассказывают, что она не рождалась.

Ее нарисовал желтым мелом на стене чайной бедный студент, которого хозяин иногда кормил бесплатно. Студент сказал:

– После трех хлопков в ладоши Аист будет сходить с картины и танцевать, но только для нескольких зрителей. А если она станцует для одного, случится несчастье.

Об этом прознал злой мандарин и захотел, чтобы Аист танцевала для него, но она сплясала лишь один грустный танец и стала обычным рисунком. Мандарин пытался соскоблить картину, увещевал златоперую красавицу подарками – она оставалась недвижима.

Скоро чайную вновь посетил красная панда Ми, поиграл на тростниковой дудочке, и птица ожила и ушла с ним. Больше их не видели.

Но это самая безобидная версия, самая известная в народе.

А есть правдивая, которую знают немногие.

Студент Ми сам старался защитить свое творение, и тогда злой мандарин убил его. Но Аист об этом не знала – висела молча на стене, как картина. И лишь спустя тридцать лет услышала она разговор двух вельмож:

– Старый мандарин скоро умрет. Много дурных поступков он совершил.

И тогда пред изумленными взорами вельмож птица сошла со стены и промолвила:

– А, мандарин умирает? Вот как… Передайте ему, что я станцую для него напоследок.

Мандарин дал Аисту множество красивых украшений, дорогой шелковый наряд и приказал танцевать – только для него, в самой большой комнате дома, красавица сплясала танец, какого в тех краях никогда не видали.

И немудрено – женщины тогда туго бинтовали ступни, так что даже ходили нетвердо. А ноги нарисованной птицы были здоровые, как у маньчжуров.

Танцуя, она кричала:

– Заставлять меня выступать перед тобой – все равно что делать аисту ноги короче, а утке длинней!

И у мандарина, толстого борова в шелковом халатике, закружилась голова и сперло дыхание. Он схватился за горло, да так и свалился бездыханный на пол.

А птица все танцевала, то взмахивая крыльями, то вскидывая ножку, то запрокидывая тонкую длинную шею, и каждое ее движение приносило новую смерть. Звенели золотые украшения, которыми украсил танцовщицу мандарин, взлетали, точно парус, полы одежды шелка, сверкали ее золотые глаза, холодные, как металл. Она никого не щадила – раз сплясав танец смерти для одного, она не жалела его для всех. Деревни мерли десятками – впоследствии эти гибели запишут на совесть «черной смерти».

Дошла весть о ней и до самого императора. Испугался император, но тут же успокоился: сообщили, что неустанная танцовщица двинулась на Север, собираясь покинуть Поднебесную.

И снова испугался он, ведь понял, какая великая сила заключена в теле этой птицы, что может заменить собой целую армию и весь мир поставить перед Китаем на колени.

И он послал целые отряды воинов за нею вслед, но ни один зверь не вернулся.

Ни один, кроме солдата, которому один товарищ в пути выколол глаза, назвав его любовником своей жены. Была ли его ревность беспочвенной – бог весть.

А только слепец, не видевший танца, не мог и погибнуть от него.

Он понял это, однажды ночью услышав тишину вокруг и нащупав трупы товарищей посреди лагеря. Тогда он – а был это лис, – добрался до ближайшего селения и именем императора потребовал сильнейших мужчин завязать себе глаза, чтобы поймать Аиста, пообещав им горы золота и почет самого государя.

Десять рослых кабанов и панд последовали за слепым лисом. Три дня и три ночи шли они по следам танцовщицы, пока не увидели ее саму. Тогда все надели повязки на глаза, ринулись на нее и связали, а потом упрятали в мешок.

Император пожаловал всем героям щедрую награду, а лиса назначил мандарином вместо покойника.

Аиста поселили в тюрьме, держали связанную, а к одной из ног закрепили цепь. Но саму ее осыпали милостями – нарядили в золотой шелк, дали золотом шитые туфли и украсили драгоценностями шею и крылья; приставили к ней нескольких незрячих служанок, которые смазывали ее перья маслами и кормили с лап сладостями. Иногда ее, как любимую игрушку в гареме, посещал сам император, приговаривая:

– Когда нам объявят какую-нибудь войну, мы выпустим тебя. И уж на поле сечи не позабудь, какие блага я для тебя сделал, помоги нам победить. Я пожалую тебе хороший титул или выдам замуж!

– Лучше верните меня студенту Ми, который меня создал, – попросила звонким голоском Аист. – Не нужны мне ни титулы, ни муж.

– Хорошо, хорошо. Мы вернем тебя студенту Ми.

И вот, Китаю объявили войну, и император послал впереди своих войск Желтого Аиста. Она уничтожала армию за армией, пока солдаты императора просто стояли и смотрели, как неприятель ложится, точно трава на покосе.

Так продолжалось день за днем, пока не случилось вот что: лис-слепец перешел другим мандаринам дорогу, и они подставили «зверя не своего круга», обрекли на казнь, которую одобрил император. Государю не так-то и нужен был слепец в чиновничьем кругу. Тогда лис попросил верного слугу написать под диктовку письмо и доставить тайно Аисту. Оно было кратким:

Студент Ми был убит, еще когда вас поймали, милая золотая барышня. Он надеялся вас забрать из рабства и поплатился за это.

Простите, простите, простите меня, если сможете. Я достаточно поплатился, а вот лживый император еще может пострадать.

Делайте, как укажет сердце и совесть.

Ныне покойный

Ваш пленитель и, быть может, избавитель

Письмо застало ее ночью.

Аист сожгла его, чтоб никто не прочел, отдала свои украшения принесшему ей тайно свиток слуге и велела бежать, куда глаза глядят.

А сама наутро вышла на поле боя, как обычно. И уничтожила войско неприятеля.

А потом – войско императора.

Она попыталась покинуть земли Китая, но ее, опустошенную потерей и усталую, поймали снова. Император посадил ее опять под замок и потребовал придворного алхимика придумать способ передать ее силу другому зверю, а саму птицу убить.

Через год способ нашелся, но дар Аиста мог перейти только к женщине.

Император побоялся доверить алхимику императрицу и отдал на опыты фаворитку пятого ранга (ее не жалко), юную собачку. Алхимик напоил ее кровью птицы, золотисто-желтой, как краска. Результат превзошел ожидания: способности перешли к ней, а на шее собачки появился символ в виде желтого пера, похожий на татуировку. Клеймо горело каждый раз, когда собачка использовала силу, но, в отличие от Аиста, могла она танцевать и просто так, без вреда для окружающих.

Император завоевывал земли с помощью собачки, давал ей награды и выдал ее замуж за богатого мандарина. Но однажды она чем-то разозлила мужа, он ударил ее и убил. Силу собачки удалось перенести в тело другой девушки из гарема уже с ее кровью – темно-оранжевой, как краска при смешении желтого и красного.

Так и повелось, что в каждую династию у каждого императора был Желтый Аист, и у каждой из них кровь была все краснее, как у простых смертных. Пока в одну из «птичек», панду, не влюбился придворный алхимик. Они бежали в горы, и их потеряли…

Постепенно история Желтого Аиста стала красивой легендой, сказкой для малышей.

Но сегодня она перестанет быть таковой. Сегодня этот дар перейдет к новому члену ордена: ты станешь новым Аистом. Возьми эту книгу: здесь прошлые Аисты ордена записывали о созданных ими движениях, а те, кто не владел китайским, объясняли жрецам-переводчикам. Используй дар с умом и только нам во благо. Преклони колена, дитя, и скажи: «клянусь».

Хохлатая собачка лет семнадцати опустилась на колени и приняла протянутую чашу с чем-то красным.

– Клянусь. – И выпила залпом.

– Вот и все, Желтый Аист. Можешь встать.

Она поднялась, поклонилась и ушла, прижимая ладонь к горящей шее. Проходя мимо сидящих на узкой скамейке барашка, коня, аллигатора и мопса, она им еле заметно кивнула.

– Каждому Желтому Аисту полагается тот, кто никогда не погибнет от ее смертельного танца. Ты, подойди, я наделю тебя новыми очами… Отныне ты бочи.

Барашек встал. Ему выкололи глаза и поставили клеймо на лбу. Он даже не пикнул.

Следующей была очередь коня. Ему на морду надели маску из змеиной кожи:

– У тебя не будет такой красивой истории. У тебя все проще: эта маска сшита из тела Башэ, змея, проглатывавшего слонов, но убитого слоном же. С этой маской придет к тебе небывалая ловкость, как у змеи, но и небывалый фанатизм. Держи ум в копытах.

Оба глотнули мутной жидкости из разных кубков. Наконец, дошли до аллигатора.

– Тебе даруется сила дракона, способность повелевать погодой, вызывать ветры и дожди.

Его тоже отпустили.

Мопсу дали дар чтение прошлого:

– Ты теперь синсин, пес, зависимый от вина, но способный читать чужие воспоминания. Будь осторожен с алкоголем.

В коридоре все пятеро снова встретились. Собачка, потирая шею, спросила:

– Ну, как вы?

– Ничего, – пожал плечами аллигатор.

Говорить им было не о чем. Все вспоминали десятки других зверей, которые не дошли до дня инициации. Отбор был жестким. Одного участника игры сожрал великан куа-фу (кстати, отличный повар: он аккуратно разрезал туловище вдоль и поперек и запек до хрустящей корочки). Двоих убил одноногий бык куй. Пятерых утопил бык Куй, четверых сожгла огнедышащая лягушка туяминь.

Это не имело значения. Они были никому не нужны. Их отдали добровольны собственные семьи – из страха, неподдельного страха.

– Теперь уж можно поделиться правдой, – дружелюбно заметил барашек, на глазах которого темнела пропитанная кровью повязка. Он стоял спиной ко всем – новые глаза были у него на спине, как у всех бочи. – За что тут кого?

Мопс поднял пухлую лапку:

– Моя история самая трагичная! Мой отец винодел, родом он Синьцзян-Уйгурского района, где умеют делать особое уйгурское вино. Он мечтал сделать меня настоящим знатоком вина и потому отправил сюда. А я всю жизнь мечтал о своем покер-клубе!

– Когда мне в пять лет, – вздохнул конь, – мама сообщила, что мой прапрадедушка был сыном лошади и дракона по имени Лун Ма и что я, если захочу, могу ходить по воде и видеть духов… Я и начал их видеть, но этим лишь пугал свою деревню. Староста потребовал избавиться от меня.

– У меня похожая история, – кивнул аллигатор. – А ты, Даи-Тай? Тоже видела привидений? Или во сне ходила?

– Я не особенная, как вы, – призналась собачка. – Но у нас в селении было несколько непростых. Все мои подруги или их родня… Ну, к примеру, отец свинки Сонг. Настоящее имя его Чжуполун. Свинья-Дракон в шестом поколении. Женился на простой свинье и имеет сейчас лавчонку на углу улицы. Господин Полун внешне почти не отличается от борова, за исключением твердой чешуи на спине, которую он прячет под одеждой. Или отчим моих друзей джейранов Джу и Зедонга – наследственный сечжи, однорогое существо, умеющее различать правду и ложь с первого взгляда. А еще овечка Ронг – дочка бочи Футо, барана с глазами на спине, как ты теперь, Цзе. А я как раз из горного селения…

– Так а отправили-то тебя за что? – настаивал аллигатор. – Яозу, прочти ее память!

Мопс секунду молчал и охнул:

– Она… Она убила пса.

Все застыли. Собачка смело встретила их взгляд:

– Да, убила. Ну и что?

– Он был плохой зверь, – прибавил Яозу, оправдывая ее. – И… О, боже, Даи-Тай, мне так жаль.

– Что? Что с ней было?

– Я не могу сказать, – заявил мопс. – Хоть жгите меня, хоть режьте.

– Спасибо, Яозу, – поблагодарила Даи-Тай.

Пес не ответил, но его трясло. Он увидел в ее душе что-то страшное.

Все разочарованно вздохнули. Маленькой группой они прошли по узкому коридору до двойной двери и вышли на улицу.

– Повезло тебе с подружками, – заметил баран. – Настоящие «особенные», не такие, как мы…

Даи-Тай странно улыбнулась:

– Да… Повезло. Если б не они, я бы не стала тем, кем стала.

***

Июнь 2000, где-то близ Лощины Черного Бамбука, Китай

– Я доведу вас только до перевала, – сообщил мрачный тигр из народа инь. – Никто не проведет вас дальше ни за какие деньги. Мы не зря называем Хэйчжоу Долиной Смерти.

– Мы знаем, на что идем, – кивнула хохлатая собачка.

– И будем благодарны, если вы покажете дорогу хотя бы до перевала, – почтительно добавила овечка с черным пятнышком на глазу.

– Хорошо. Но будьте осторожны: тут полегло столько опытных зверей, что четырем хрупких девушкам…

Он не договорил: «хрупкие» собачка, овца, свинья и антилопа-джейран обменялись веселыми взглядами. Тигр нахмурился.

– Вы зря смеетесь.

– Опытные звери, должно быть, были по одному, – сказала за всех собачка. – А мы работаем командой, и у нас есть важная цель. Мы не просто туристки.

– Я понимаю. Но через перевал Ши-Мень никто не ходит…

– Ши-Мень?

– На нашем наречии это значит «каменные ворота».

– А что там? – спросила джейран, теребя легкий шарф из белого шелка.

– Поверья говорят, что там находится путь в мир духов черного бамбука.

Девушки опять переглянулись.

– Ох и дурное вы выбрали время для путешествий, – пробормотал тигр. – Летом из Лощины живыми и здоровыми не возвращаются… Говорят, когда сюда забрели однажды панды, то туман превратил их в монстров. И теперь они пожирают путников.

Собачка повернулась к подругам:

– Девочки, еще не поздно. Я могу пойти одна.

– Мы вместе это начали и вместе закончим, – заявила антилопа.

– И победит сильнейшая, – улыбнулась овца.

– Могу я все же спросить, что вы ищете там? – поджал губы тигр. – Быть может, это найдется и в месте побезопаснее.

Собачка вопросительно посмотрела на спутниц. Свинья пожала плечами.

– Расскажи ему. Мне он кажется порядочным хищником.

Та кивнула.

– Ладно… Господин, мое имя Лю Даи-Тай. Мой покойный отец по имени Ливей был алхимиком. Он получил докторскую степень по химии, но посвятил жизнь поискам Бессмертия. Никто в него не верил. Однажды несколько лет назад папа уехал испытывать какой-то состав, а вернулся через несколько месяцев чуть живой. Умирая, он дал мне в лапы конверт и взял с меня клятву, что я не открою его до своего восемнадцатилетия. Но недавно моя тетушка по ошибке открыла его, перепутав с обычным письмом. Это оказалась последняя воля отца. Он рассказал, что приезжал сюда, в Лощину Черного Бамбука, что прошел ее всю в одиночку и не побоялся пересечь перевал. И здесь некто или нечто открыло ему секрет Бессмертия. Отец написал его на свитке и спрятал где-то в Лощине. Он сказал, что эта тайна предназначена только для женщины. И что я, как его единственная дочь должна взять самых верных подруг и отправиться на поиски тайны. Это дочери близких друзей семьи. Секрет он завещал той, кто первая найдет его. – И сколько же вам?

– Я родилась в ноябре года Собаки.

– Значит, всего семнадцать?

– Да.

– Так ли нужно вам Бессмертие? – покачал головой тигр. – Вы все юны и прекрасны. Стоит ли добровольно выбирать это бремя?

– Мой отец пожертвовал жизнью ради этой тайны.

– Но обязаны ли вы ею жертвовать?

– Мне так велит долг дочери. А они не обязаны… – Даи-Тай посмотрела на подруг. – Ронг, Джу, Сонг, последний шанс.

– Мы тебя не бросим! – заявила овечка.

– Вам повезло с друзьями, – заметил тигр. – Ну а больше знают лишь духи… Пойдемте.

Он, как и уговорились, довел их до перевала. Дальше они пошли сами.

Узкие горные тропки лентами петляли меж деревьев и камней; путницы шли гуськом, то и дело начиная и возобновляя беседу, чтобы не было страшно. Они, и правда, были юны – совсем дети. Овце и антилопе было по двадцать один, они обе появились на свет в год Козы. Свинке недавно исполнилось семнадцать, она родилась в год Свиньи. Бессмертие, и правда, было не нужно никому из них. Но бросать собачку они не собирались.

Вскоре, на очередном повороте тропы, все четверо остановились: перед ними простиралась сама бамбуковая роща. Густой туман походил на огромное белое озеро, окаймленное темными силуэтами гор. Из этого облака, подобного пышной многослойной юбке невесты, острыми пиками торчали верхушки тростника.

– Вот она, Лощина, – только и вымолвила Даи-Тай. Джу взяла ее за лапку.

– Не бойся. Спустимся вместе. Ну?

Собачка осторожно, шаг за шагом спустилась в туман, не отпуская копытца подруги. За ними медленно пошли остальные.

О том же, что случилось в Лощине, знает только туман и духи черного бамбука.

Одно известно наверняка: что-то там произошло. Вернулись из Хэйчжоу все четверо, но сначала – овца, антилопа и свинья, помятые, измученные, почти безумные. А потом, почти через неделю после их отъезда из провинции Сычуань, вышла из Лощины Даи-Тай.

Она заглянула к тому тигру и дала ему денег вдвое больше, чем то, сколько они заплатили за его работу проводником, и еще раз поблагодарила его.

– Вы были правы, – сказала она. – За Ши-Менем живут духи.

– Вы их видели? – испуганно, но с любопытством спросил тигр.

Собачка улыбнулась странной улыбкой, похожей на оскал.

– Да. И потому говорю вам: никогда не ходите за перевал. Никогда. Особенно с кем-то. Потому что живые страшнее духов, господин.

И она уехала из Сычуаня в одиночестве, унося в памяти горы страхов, боли и ужасов, но еще целые заросли счастья и лощину побед. Потому что в рюкзаке у нее лежал испачканный землей свиток, заполненный родной лапой.

2

Даи-Тай

Дневник Лю Даи-Тай

3 мая 1999, года Кролика

(4697 от 2первого дня восхождения на престол Желтого императора)

Д жу говорит, что дневники полагается начинать с приятных новостей.

Сегодня я помогала маме убираться на чердаке: Ченга раздражает, сколько там колб, стаканов, реторт и прочего папиного оборудования. Мама не решилась с ним спорить, вот мы и отправляли все, что помнило папины сожженные химикатами лапы, на помойку. Я всплакнула, но ничего не попишешь. Матушка права: Ченг о нас заботится, а какому мужчине понравится, что дом пропах его покойным соперником?..

Она простая швея, а в доме нужен хозяин, чтобы вести учет деньгам. Правда, по-моему, с появлением Ченга и его сестры в доме мы зажили намного хуже…

Хотя в нашем селении все небогаты: рыбу мы едим только по праздникам, а в школу все ходят со своими стульями. А еще у нас нет электричества – я слышала, в городах, на равнинах, оно уже есть, а мы пользуемся керосиновыми лампами.

Учителя мы все почитаем, как бога, но сам он скромно говорит, что в столице образованных зверей много. Может, это и правда: как-то наш сосед, почтенный Футо, ездил в город к доктору лечить сломанную ногу – она неправильно срослась. Потом он клял равнины последними словами, говорил, что лучше, чем у нас, в горах, нигде быть не может. А там и воздух не тот, и звери не те, все суетятся.

Сама я была в столице лишь раз – когда мне было пять, мама свела меня к предсказателю-слону. Он посмотрел мою мордочку, уши, составил карту ба-цзы по дате рождения и заключил:

– Она ярчайший представитель янского металла – этакий острый, хорошо наточенный цзянь, остра на язык. Коли вобьет себе что в голову – не отступит, пока не получит.

Маму так и распирало от гордости, а предсказатель посмотрел внимательно мне в глаза:

– А в сердце ее вижу принца. Принца с золотой шерстью, который заберет ее за море…

– С золотой? – спросила я. – Как солнце? Папа говорит, в алхимии золотом управляет солнце, а серебром – луна…

Мать зашикала на меня и сделала страшные глаза. Слон покачал головой:

– Она воин, госпожа Ксу, но воин одинокий.

Папа тоже был в некотором роде воином, и тоже одиноким. Он говорил, все алхимики одиноки, потому что Бессмертие и золото равны одиночеству, как пион равен красоте, а сердце – любви.

Так вот, какая-никакая приятная новость: мы нашли сундук еще с бабушкиными вещами. Ее я знаю только по фото, да и мама помнит ее весьма смутно. Бабушка не одобряла их с отцом брака, так как папа был беден, не имел даже своего дома. Мамой она дорожила: она была ее поздним и единственным ребенком.

У старушки были еще «золотые лилии», поэтому мы отыскали несколько пар туфель-лотосов с красивой вышивкой. Но главное – ее старая одежда, шелк, бархат лучших цветов, почти не выцветший… Сколько оттенков, какие рисунки, изящество форм и линий!

Мама щедро отдала мне все, зная, как я обожаю шить и перешивать. Я изрисовала целый альбом набросками. Я уже точно знаю, что изящное красный чонсам 3 надо лишь слегка обновить, а синий хлопковый халатик пойдет на блузу…

Ченг зовет. Мне нужно бежать, закончу позже.

_____

Ченг не одобрил моего занятия – сказал, дневник отнимает у меня слишком много времени, и даже порвал бабушкино чудесное белое платье, которое я хотела переделать под себя. Больше я писать не буду.

30 июня 1999, года Кролика

(4697 от первого дня восхождения на престол Желтого императора)

О, Небо! Слава всем нашим предкам – «милый дядюшка» наконец-то отправился к ним.

«Дядюшка» Ченг был отчаянный игрок. Он спускал баснословные суммы в маджонг, в кости и в карты, таскал из погреба запасы байцзю 4 , крал хорошо спрятанные мамой сбережения и устраивал по выходным игры прямо у нас дома, приглашая всех друзей.

Сегодня развеяли прах чунцина – не над пропастью, где папин, а на заднем дворе.

Сейчас объясню, как дело было.

Недели две назад Ченг серьезно задолжал и пригласил к нам домой большую компанию, чтобы отыграться – надеялся, что дома и стены помогут. Он заставил меня делать раздачу, говоря, что молодая девушка привлекает удачу.

Может, и привлекает, но не к нему.

Его друзья привели своих друзей, те – своих, и гостиная оказалась полна незнакомцев, даже иностранцев – несколько собак неизвестной мне породы, морж, волк, кот и лис. Этот лис был невероятно красив, с роскошной шерстью, в черных перчатках и в бархатном пиджаке – красном, шитом золотом… Я никогда не видела на мужчинах столь яркой и кокетливой одежды! Я вообще не думала, что мужчин интересуют наряды: папа мог ходить неделями в одной рубашке и отказывался ее менять, говоря, что запах порошка мешает химическим опытам, у Ченга было всего двое брюк, и те вылинявшие.

Как-то (мне было лет семь) мама спросила отца, пойдет ли мне платье, сшитое вот так-то и так-то, он сказал:

– Дурочка, я в этом ничего не понимаю.

– Ну, хоть цвет-то мне подходит? – настаивала мама. – Лиловый? Или лучше перешить мое старое, сиреневое?

– Они же совершенно одинаковые! – рассмеялся отец. – Различать оттенки, подбирать платьица! Этого нет в нашей, мужской природе. Мужчины созданы, чтобы править государствами, решать проблемы мирового масштаба, а такие мелочи – удел женщин. В следующий раз проконсультируйся у меня, какого цвета белье надевать!

Все мужчины, с которыми Ченг играл, были примерно того же мнения, только их одежда была опрятнее и немного дороже.

Этот лис походил на изысканную фарфоровую статуэтку.

Именно он и уничтожил чунцина. Долг Ченга увеличился в пятнадцать раз.

Лис оказался потрясающим шулером. Я давно поднаторела и умею не только играть и раскладывать, но и по глазам угадывать, кто жулит… А по нему не могла, так он хорош! Но не может же обычный зверь выиграть у всех без исключения?

Он обыграл всех, и долги Ченга увеличились раз в двадцать. Он обвинил меня: якобы, я слишком восхищенно любовалась лисом, и удача ушла от Ченга к нему. Даже ума не хватило ставки поменьше делать. Все я виновата, все я.

Болван.

Он замахнулся, чтобы ударить меня при всех, но лис вдруг встал и сказал, что простит чунцину долг, если тот позволит хоть подержать в лапах диковинный цветок, так часто битый бурями.

Я оказалась на улице один на один с незнакомым лисом. Но он не позволил себе вольностей. Нет, мы с ним поговорили, только и всего. Лис чудесно владел китайским, его выдавал лишь легкий акцент.

– Почему вы захотели побыть в моем обществе? – спросила я. И лис улыбнулся:

– Потому что во всем этом хлеву вы кажетесь единственной, с кем можно нормально побеседовать. Единственной жемчужиной среди доброго десятка никчемных булыжников. Или пока не нашлась служанка Хайлуо, которая бы прибралась в вашем хлеву?

– Какая служанка?

– Хайлуо? Та прелестная русалочка, которой возвели памятник в парке культуры Санье?

– А вы были в том парке?

– Да, там огромная выставка раковин, а я падок на изящные творения природы. И стоит скульптура этой Хайлуо. Мой экскурсовод рассказывал об этой красавице…

– А что именно?

– О, эта история совсем короткая. Хайлуо была тысячелетней раковиной, устрицей, которая имела неосторожность влюбиться в рыбака и обернуться смертной, чтобы жить с ним. Королева моря узнала об этом и забрала свою служанку назад. Но рыбак отправился за Хайлуо в море, и его поступок был так благороден, что им дали жить на земле долго и счастливо. И говорят, что если сфотографироваться у ее статуи, то непременно обретешь любовь… Вы не были в этом парке?

– Нет, увы. Но, возможно, когда-нибудь…

– Если вспомнить историю появления Афродиты и знаменитое «Рождение Венеры», где богиня красоты тоже стоит на раковине, то задаешься вопросом: сколько же море прячет красавиц, не выпуская из раковин? – сказал он.

– На то и прячет, чтобы находили достойные, – отвечала я. – Говорят, что белым жемчугом усыпано дно, а черный лежит меж зубов морского дракона. И его могут достать только храбрейшие.

Я спросила его, где он выучил китайский.

– Я много путешествую и стараюсь из каждой поездки почерпнуть для себя что-то новое, – ответил он. – А в этот раз я приехал из Нидерландов по туристической путевке, но отклонился от маршрута…

– Что-то новое? К примеру? – спросила я.

– Учу языки, узнаю чужие традиции…

– Как интересно! Вы весь мир видели? На скольких языках вы говорите?

– Свободно? На шестидесяти. Не считая мертвых языков вроде древнегреческого и латыни.

– Вот как! – ахнула я. Я сама немного знаю латинский: им владел папа, как и любой алхимик, и научил меня. Он ведь получал образование в университете в Пекине, но мне это не светит…

– История – моя страсть. А вы? Нигде не бывали?

– Я не слишком много видела. Но меня учили, что путешествие в тысячу ли начинается с одного шага. Только вот никто не предупреждал, что шаг делать сложно, когда лапы связаны…

Лис склонил набок голову и вздернул бровь, пытаясь понять, что я имею в виду. Но открывать душу первому встречному я была не намерена.

– Когда я ездил в Китай в прошлый раз, – медленно произнес лис, – то одна панда сказала мне: не бойся идти медленно, бойся стоять на месте. Вы идете. Вы не видите дороги, но вы идете. А темнота впереди – лишь следствие страха сжечь мосты. Но какой в них смысл, если они позади вас?

– А вы американец? – спросила я, чтобы сменить тему. – Или англичанин? Не пойму по вашему акценту.

– Я француз.

– Француз?

– Я родился в городке Арль.

– А где это? Это далеко от Пекина?

Он засмеялся.

– Да, неблизко… Бывшая столица Арльского королевства, чудесный городок, вдохновлявший еще Винсента Ван Кота. Он был гением. Гением, не продавшим ни единой картины за всю жизнь. Арль чем-то походил на его жизнь. Там красиво, но этот город пережил столько напастей. Захватчики, смены названий и статусов…

– Но, может, так и должно быть?

– В каком смысле?

– Чем безжалостнее закалка стали, тем красивее и прочнее меч. Я думаю, трудности Арль только закалили.

– Вы правы, милая! К тому же, если бы не эти неприятные эпизоды, там бы не осталось стольких потрясающих античный построек! У вас оригинальная точка зрения. Я никогда не думал об испытаниях в таком ключе…

– Меня учили, что небеса дают ровно столько трудностей, сколько тебе нужно.

– А если их слишком много?

– Их не может быть слишком много. Они могут лишь прийти не вовремя. Но я отвлекаюсь от темы. Пожалуйста, продолжайте.

– Мой отец любил карты, хотя не был их рабом, как ваш отец…

– Он мне не отец.

– Вот как…

Его нефритовые глаза странно сверкнули, и он спросил:

– Вы умеете играть в покер?

– Нет, – соврала я, – но я отлично играю в маджонг и в го. У моего покойного отца была даже фамильная доска-гобан и набор камней, доставшийся ему от прадеда. Но тетушка продала их год назад. А в школе я была…

– Были? Простите за бестактность, сколько вам?

Я потупилась.

– Я закончила учебу в пятнадцать 5 . Так пожелал дядюшка. Хотя в рейтинге успеваемости я была лучшей. Я хорошо рисую, умею танцевать… Быть может, я бы смогла пойти по стопам отца, или стать художницей, или поступить в Пекинскую академию балета, но…

– Простите, я не знал.

– Что вы, пустяки. Знаете, я была хороша в сянци. Это игра-стратегия.

– Я не удивлен.

– Почему же?

– По вашим глазам видно, что стратегия – ваш конек. Не хватает лишь эрудиции.

Я чувствовала себя Йе Сянь 6 из сказки, так он был обходителен и учтив! И мы даже не назвали друг другу имен… Да и зачем? Ведь он знал, что я так и останусь в этом доме в горах, а он уйдет в счастливое завтра. Его комплименты – лишь слова.

Мы поболтали еще немного, сидя на скамейке, расписанной мною пионами – краски старые, и рисунок немного облупился.

– Эта ситуация так напоминает «Пионовую беседку», – пробормотал он.

– Я слышала о ней, но не читала.

– Это пьеса. Я даже смотрел однажды ее на сцене. Хотите, расскажу сюжет?

– Конечно!

– Давным-давно жила была лисица Линян из семьи Ду, и ее лелеяли, как жемчужину. Но Линян горевала о недолговечности своей юности и красоты и мечтала встретить свою любовь. И вот однажды ей пришел во сне прекрасный лис по фамилии Лю, Ива, и она в него влюбилась. Проснувшись, она затосковала, ведь какая огромная пропасть между сном и реальностью! И скоро от тоски она умерла, успев, однако, нарисовать свой сон – себя и незнакомого возлюбленного в окружении цветов пиона и сливы. Еще она написала стихотворение, где призналась в своем желании выйти за лиса по фамилии Лю. И завещала похоронить ее под сливовым деревом. Но на отпевании Линян в дом явился гонец императора: отцу покойницы дали новый высокий чин и он благополучно забыл о горе, закатив роскошный пир. Служанки выставили картину среди деревьев в саду, как завещала Линян. И случилось так, по дороге на сдачу императорского экзамена один студент по имени Яо Мэнмей заболел, и старый учитель Линян приютил его в ее гробнице, чтобы никто не знал. Когда ему стало лучше, он вышел в сад и узнал на картине себя, а в лисичку с картины влюбился. Он еще не ведал, что Линян незримым призраком будет преследовать его наяву и во сне, ведь господин Ду из-за пира не вспомнил, что нужно поставить на поминальной дощечке Линян точку – так принято было делать, если зверь умирал… Как-то ночью Линян встала со своего смертного ложа и заговорила с Мэнмеем. Ему понравилась собеседница, но неописуем был его ужас, когда лиса призналась, что она лишь дух. Но он не испугался, нет! Он поставил на ее дощечке точку, открыл ее гроб, и она ожила. Они поклялись пожениться, но без ведома родителей это было запрещено. И все-таки Линян и Мэнмей заключили брак и пришли к госпоже и господину Ду. Они сперва не поверили, что дочь жива, приказали бить Мэнмея, полагая, что он совершил колдовство, а после – испытать Линян. Лисица должна была отбрасывать тень и оставлять от лап следы, а ее подол должен был пачкаться в грязи… Когда же все оказалось позади, влюбленные смогли быть вместе по-настоящему. И жили долго и счастливо.

– Это очень красиво…

– Вы бы хотели так?

– Что именно – влюбиться или умереть?

– Просто – хотели бы?

Тут из открытого окна дома донесся пьяный смех Ченга. Я вспомнила, что этот лис скоро покинет наш дом и уйдет, как уйдет и этот вечер, и опять начнется ужасная, беспросветная жизнь: ведь лис простил чунцину долги, но другие его друзья нет. А как хотелось, глотнув этого вина, допить бокал до дна! Даже если в нем замешан яд. Ведь что может сравниться со сладким ядом, если твоя жизнь такая горькая?

– Да, – обронила я и опустила голову.

Лис снял перчатку, взял меня пальцами за подбородок, посмотрел своими нефритовыми глазами в мои и заявил:

– Тогда мы еще обязательно встретимся, моя устричка.

И удалился, а я осталась сидеть – вдыхать шлейф аромата его парфюма – такой приятный, цитрусовый, и мечтать, думать, думать…

Я жалела лишь, что не поцеловала его, как в сказке. Он все равно ушел бы, все равно никто не узнал бы. Я, может, никогда больше не встречу кого-то такого же красивого, такого же умного, а упустила шанс прикоснуться к чужому огню, в котором сочла бы за счастье сгореть.

Моя мать сказала: так зарождается любовь.

Я видела, как гости покинули дом, как мама затворила за ними калитку сада, слышала, как умчались в ночь автомобили…

И только тут обнаружила, что на скамейке осталась лежать одна черная перчатка.

Но он был не так глуп и рассеян, чтобы забыть ее! Я поняла, что лис оставил ее нарочно, чтобы мы еще встретились, и поспешно спрятала перчатку, чтобы не увидели мать, тетушка и Ченг.

Сонг, Ронг и Джу меня, кстати, долго дразнили, когда я им по секрету рассказала, мол, я замахнусь скоро на волшебную лису хули-цзин и улечу к Бессмертным на небо. А так охота было взаправду улететь – с неба и видно больше…

По правде сказать, подруги меня никогда не понимали. Они особенные, а я… А я не особенная. Но это не мешает нам общаться. Даже когда они меня не понимают, я их люблю и я знаю, что они любят меня.

Отцу они не нравились. Но он, как говаривает мать, «пес равнин». Был.

Я пишу это и у меня из глаз льются слезы.

Однажды он отправился в путешествие в Лощину Черного Бамбука – он нашел в каких-то бумагах нечто очень и очень любопытное… Через пару недель отец вернулся – еле живой, больной, и мама стало ясно, что скоро мы останемся вдвоем.

О чем я? Да, о лисе.

Этот лис оказался для меня, как глоток свежего воздуха.

А на следующий день принесли посылку на мое имя – вот такусенькую коробочку, в которой лежали скромные сережки из черного жемчуга. Без отправителя.

Ченг разорался, догадавшись, от кого они, а мама погладила по голове и сказала:

– Быть может, это не просто встреча, а юаньфэнь – судьба, знакомство по предопределению свыше? Если вас соединяет красная нить, то вы точно еще встретитесь.

И в сотый раз рассказала легенду о лисе по имени Ико, которому один старик сообщил, что его красная нить судьбы привязана к щиколотке щенка, которому всего три года, и что это грязная дочка одноглазой старухи. Ико велел убить ребенка, и его слуга рассек ей лоб мечом. Через четырнадцать лет Ико женился на собаке со шрамом на лбу. Это оказалась та самая девочка.

Я с детства люблю эту историю, потому что верю в лапу судьбы и потому, что у мамы на левом глазу шрам – она упала со скалы в детстве и чудом выжила… Может, через четырнадцать лет и я…

Ах, глупости.

Хочу написать правду. Я устала, устала, устала изображать радость или скорбь, хочу быть настоящей!

Тетка нашла папино письмо, мама под крики Ченга дала мне денег на дорогу, и мы с подругами уехали далеко-далеко: сначала в сам Пекин, потом оттуда в Хэйчжоу.

Так вот, несколько дней назад я вернулась домой, но пишу только сейчас: надо было собраться с мыслями.

Свиток я нашла, но там написано папиной лапой мое имя: он, разумеется, все знал – свиток был мой, не их… К чему это было? Показать, какая я сильная, или какая слабая? Или что я одинока, как луна, и помощи мне ждать было бы не от кого?

Ну, так он ошибся. При всем моем уважении и любви: он не бог, он не мог знать всего.

Я не одинока, у меня есть мама.

Возвращение мое выпало на пасмурный, мрачный летний день – в отличие от меня, природа знала, что над нашим домом, нашим маленьким домом с серой крышей давно сгустились тучи. Ченга не было дома. Он работал в поле с другими мужчинами.

Тетушка, да пошлет ей Небо всех мук диюя еще на земле… А, я, кажется, не упоминала. Сводная сестра матери, тибетский терьер, переехала к нам где-то полгода назад. У нее умер муж, а дом ее забрали дети мужа от первого брака, и тетушка нынче бездомная.

Так вот, она кинулась мне навстречу, ведь она уже считала меня мертвой, и сквозь слезы призналась мне:

– Я… Я не случайно открыла конверт.

Я заметила за ее спиной маму – ее глаза были сухие и горячие от гнева. Мама сжимала и разжимала кулаки.

Я сказала:

– Продолжай.

– Ты же знаешь, Даи-Тай, что господин Лян так часто прощал твоему отчиму Ченгу, бедняге, долги… К тому же, Зедонг неплохая партия, мы знаем его семью и…

– Да, – опять кивнула я.

– Так вот, я… Когда твой отец уже был болен, он бредил каким-то бессмертным женихом для дочери. Ксу никого не подпускала к нему, но я случайно подслушала, проходя мимо приоткрытой двери… Я по секрету сообщила матери Зедонга о словах Ливея.

– Что? – вскочила я. – А я-то еще гадала, откуда они… Зачем?!

Тетушка заломила лапы.

– Не знаю… Я так испугалась… Ах, ну подумай сама – ведь уговор…

– Плевать на уговор, тетушка!

– Да, да… Я гадала, правда ли это. Потому что – ну, вдруг ему просто в горячке что-то эдакое снилось? Ты конверт упрятала, но я потом наткнулась – случайно, клянусь тебе! И не утерпела, открыла. Я думала, что там-то и написан секрет. Но оказалось, что это только карта и…

– Ты выдала тайну госпоже Лян, – простонала я. – Каким-то чужим, даже не мне или маме!

– Имени твой отец все равно не сказал…

– Да какая разница!

Тетушка внезапно тоже встала.

– Какая разница?! Она твоя будущая свекровь, она должна была знать!

Я сжала кулаки.

– Знаешь, тетушка, что из-за тебя случилось? Зедонг поехал за нами следом, и они вместе хотели меня убить.

Тетушка прижала обе лапки ко рту и в ужасе замотала головой. А я продолжала медленно, наслаждаясь производимым эффектом:

– Да, тетушка. Он вошел в Лощину через несколько часов после нас. Все это знали, кроме меня! Он взял с собой лопату. Семья Лян так боялась позора, что решила похоронить меня в Лощине, свалив все на тамошние темные силы. А Ронг и Сонг согласились, потому что Джу обещала отдать свиток им, ведь они обе свободны. И, представь, они завидовали, потому что были особенными, но не вечными… Меня избили и хотели закопать заживо… – На ресницах моих задрожали слезы. – Но меня отпустили.

– К-как это? – вымолвила она. – Разве чудища тумана отпускают?

– Это ли имеет значение, если мнение будущей свекрови было для тебя важнее жизни собственной племянницы? Как только матери хватает сил смотреть тебе в глаза?

Я вышла из беседки к маме и достала из грязного рюкзака свиток:

– Я уеду как можно скорее. Не хочу оставаться с этой тварью в одном доме.

– Ты точно решила? – спросила мама.

– Да, – кивнула я. – Ты можешь поехать со мной, чтобы не быть с этой…

– Да одумайся! Поехать на чужбину искать незнакомого зверя в большой стране! Я не поеду и тебе не советую… – Но, видя, что меня не отговорить, вздохнула: – Ты пиши мне часто-часто. А если что-то не выгорит – я дождусь тебя, как всегда дожидалась твоего отца. Помни одно, девочка моя, – добавила мама, глядя мне в глаза, – ты можешь остаться или уйти на край света, вернуться победительницей или проигравшей или даже не вернуться вообще, можешь остаться, какая есть, или стать пародией или лучшей версией себя. Неважно, кто ты и где – я твоя мать и я буду любить тебя всегда.

И я впервые за долгое время расплакалась.

Но, должно быть, надо написать что-то про саму Лощину?

Мы отправились в Лощину вместе, вчетвером, решив, что победа достанется, кому достанется. Мы приехали в Хейчжоу и хотели нанять у местного народа, зверей инь, проводника. Местные не ходят в Лощину ни за какие деньги. Но мы были одарены той смелостью юности, которую характеризует отсутствие не страха, но опыта. Нам не было дела ни до того, сколько зверей пропало в этом проклятом месте, ни до китайских пирамид.

Как описать мне все, что я там видела? Правду говорят, в Лощине живет большая панда-чудовище, пожирающее путников. Но туман, которым окутано это место, хранит очень много страшных тайн. И теперь там навеки поселилась еще одна. Я победила, отец, но по свитку поняла, что ты это уже предрек. Едва ли меня это удивляет.

Мать меня благословила и дала все оставшиеся от ее матери драгоценности и деньги. Тетушку никто не спросил.

Зедонг, кстати, не вернулся. Его семья в глубоком трауре. Но когда я пришла и невинно спросила, где же мой жених, моя несостоявшаяся свекровь отвела взгляд. Мне было бы ее жаль, не будь она такой дурой.

С девочками я больше не разговаривала. Видимся иногда, но даже глаз на меня они не поднимают. Только раз, когда мы встретились в магазине – обе покупали деньги для сжигания, Джу спросила у меня:

– Как же ты выжила?

А я ответила:

– Я еще не выжала из тебя, чего хочу.

Она вздрогнула и убежала.

У нее стали очень страшные глаза – красные, с желтыми белками и безумно бегают.

Там, в тумане, навеки похоронено наше обещание быть друзьями… Впрочем, как могло быть иначе? Нас, девочек, было четверо, а четыре – это смерть.

В Лощине закопана навеки Даи-Тай, папа. Та Даи-Тай, которой ты рассказывал на ночь сказки о Восьми Бессмертных 7 , которая подавала тебе колбочки во время опытов и свято верила в Жизнь. Она мертва, отец! Этого ты хотел?! Я новая собака, которую ты не знаешь. Я сама ее не знаю.

Но я верю, отец, что эта собака достаточно идеальна, чтобы стать одержимой. А одержимые рано или поздно добиваются своего. И я думаю, этот лис достаточно обходителен и добр, чтобы мы с ним были счастливы!

Как еще мне исполнить свой долг?

Дома я останусь, пока не кончится Фестиваль Голодных Духов… У меня есть парочка дел. Хочу сжечь для папы письмо и картину. Я нарисовала специально для него картину тушью – помнится, он говорил, что я талантлива. Я хотела послать ему Лощину (часто я ее изображаю, почти машинально), но ведь он итак ее видел. Поэтому я нарисовать себя и маму.

И хочу позлорадствовать. Пока семья Джу убивается по сыну, семья Ронг собирает вещи – они уезжают насовсем куда-то на север, – а Сонг тронулась умом. Но не так, как я, а похлеще. Ее уже можно забирать, а меня так легко не поймать.

Что еще? Да верно, нужно достать денег. Сбережений Ченга едва хватит на билет в один конец, а в Америке еще надо где-то жить и что-то есть.

P. S.: К черту, к черту: никто это не прочтет. Слушай же секрет, о старая красная тетрадка, которую можно бросить в топку и не заплакать: Лощина – это райское место, где все твои желание сердца, все заветные мечты становятся реальностью. Как и страхи. Ты в них тонешь, как в воде, и не можешь пошевелиться, потому что иллюзии давят на тебя, как камни. Тогда-то и приходит монстр, который заглатывает тебя – с полными грез легкими, мешающими дышать…

Я выбралась, но нахлебалась порядочно. Зедонг утонул.

Что грозит остальным? Сухое утопление, я полагаю. Воду можно выкачать из легких, но глупые мечты из головы – вряд ли.

P. P. S.: Еще потеряла в Лощине золотую шпильку с ярко-зелеными изумрудами, которую на удачу дала мама. Ту, что папа ей когда-то подарил… Сейчас таких не делают, боюсь, не найду похожую…

Господи, как сбивчиво пишу… Я же так и не рассказала про смерть Ченга…

Я сделала яд без запаха и вкуса. О, мамочка сохранила все черновики, все рецепты отца! Каким бы он стал химиком, сколько премий получил бы, если б только пошел навстречу деньгам, а не мечте…

Я приготовила ужин для Ченга после его возвращения с поля.

Он умер у моих лап. Когда мать это увидела, она испугалась и спросила, что я натворила. Я взглянула ей в глаза и сказала прямо: «Он выпил вина, вдруг упал и умер. А я рядом была, помочь не смогла…». Она ужаснулась, как искусно я ей лгу, и сказала:

– Как ты могла отомстить ему подобным образом? Разве ты забыла великую мудрость: если взялся мстить, вырой две могилы?

Тетка грозилась заявить, куда следует, чтобы забрали маму. Тогда я предложила ей солгать вместе, иначе бы я свалила вину на нее… Или лучше – отравила бы и ее, а потом закопала бы их обоих в саду. Смогла бы она воскреснуть?

Мы сбросили тело в пропасть ночью, а утром заголосили, что пес пропал. Его тело насилу нашли и решили, что он сорвался спьяну или покончил с собой. Разбираться особо и не стали.

На поминках на мне были те самые серьги и изумительно красивое траурное платье с вышивкой – я сама сшила его из белого хлопка. Очень элегантное, взрослое платье, на кокетке, с оборками на рукавах… Оно сшито из бабушкиного, того, порванного Ченгом, только со вставками из молочного шифона по бокам.

Я дала себе страшную клятву – сохранить его и, когда буду выходить замуж, вшить хоть лоскутик от этого платья в подкладку. Как знак моей силы. Я больше не позволю мужчинам повелевать моей судьбой.

Письмо из свитка, вклеенное в дневник Лю Даи-Тай (дата не указана)

К орни этого зверя связаны с одной романтической историей. Его мать, рыжая лисица, была дочерью плотника Жюля из французского городка Арль, у них был хороший дом и персиковое дерево в саду. Ее отец был небогатый француз, а мать вела род от еврейских ростовщиков; родители запретили ей и думать о Жюле, но в одну прекрасную ночь она сбежала с возлюбленным и тайно обвенчалась, лишив себя наследства и имени, но не лишив любви. Но счастье было недолгим – она скончалась в родах. Муж ее горевал.

Жюль мечтал женить единственную дочь на каком-нибудь почтенном, честном звере, а она связалась с проезжим лисом-богемцем, bohème. То есть цыганом. Когда лисичка поняла, что ждет ребенка, он увлек ее за собой туда, за горизонт, где пылают костры и алеют цепочки кибиток…

И родился у них сын. Родился и впитал тягу к путешествиям, к открытиям, к свободе и к картам. Его назвали Николя.

Мать его умерла через пару лет после его рождения, не выдержав кочевой жизни. Когда суеверные жители какой-то деревеньки убили отца, обвиняя весь цыганский род в колдовстве, Нику было шестнадцать лет (к цыганам тогда относились спокойно, но лишь к осевшим, а кочевых не признавали).

Юный лис хотел остаться в таборе, но все словно охладели к нему.

– Тебя ничто больше не держит здесь, – сказали Нику. – Ты нам чужой. Иди к себе на родину.

И лис опять отправился в странствия – но уже один, без кибиток и друзей, только с котомкой за спиной. В котомке лежали скудные припасы в дорогу, пара монеток, колода карт и золотой крест матери.

Путь занял почти год, но Ник все же отыскал Арль и родной дом матери; дед признал его по крестику дочки и по рассказу о жизни. Непросто было лису, привыкшему к вольной степи и грабежу осесть, нелегко было отказаться от карт и гаданий. С горем пополам старый Жюль научил внука столярному ремеслу и оставил свой небольшой домик и персиковое дерево в саду единственному наследнику.

С того времени в жизни заскучавшего по приключениям тридцатитрехлетнего лиса и начались чудеса.

О том, как к нему в гости однажды пришел сам Господь Бог и Святой Петр, односельчане сложили легенды и сказки. Хитрый плотник Ник не подавал виду, что узнал гостей с первого взгляда, но когда его спросили, чего он хочет за щедрый стол и гостеприимство, он дал волю фантазии.

– Проси место в раю! – шипел Петр.

А Ник его не слушал.

Во-первых, он признался, что любит играть в картишки.

– И хотел бы я всегда в карты выигрывать. И в джокера, и в экарте, и в марьяж, и в три листика, и в trente et quarante… Да чтоб гадания мои на картах всегда сбывались.

Вторым желанием лиса было, чтобы кто сядет на тюк полотна в углу домика, тот бы не встал без его воли.

Третьим же – чтобы кто поднимется на персиковое дерево в саду дома, тот бы без его воли не слез.

Благодаря дару Ника всегда в карты выигрывать, он быстро разбогател: ведь если кто-то выигрывает, кто-то обязательно проигрывает. Стал лис богатым и уважаемым зверем в городе. Но потом…

Потом во Францию явилась без приглашения госпожа Чума – она порою заглядывала еще с прошлого столетия и наносила визиты аж до девятнадцатого века. А вслед за ней шла неспешно Смерть, укутавшись черным плащом. Постучалась она однажды и в дом лиса Ника.

Но он не пошел с ней, а попросил:

– Дай крест матушкин припрячу, чтоб прислуга не сыскала. А ты пока посиди на тюке, подожди меня…

И, конечно, Смерть села, а встать не смогла. Отпустил ее Ник только с уговором, что явится она к нему лишь через сто долгих лет, а он обязуется через век вернуться в этот дом, чтоб Смерти не пришлось его искать. А началось это в пятнадцатом веке и оказалось очень полезно: в конце пятнадцатого века звери Европы сильно страдали от «люэса», то есть сифилиса – его привез из завоеванного Неаполя тогдашний король, – а лиса болезнь даже не коснулась. Он побывал в зараженной Италии и Германии, где много играл, пил, дарил вниманием бессчетное количество женщин, и вернулся домой ровно через сто лет здоровехонький, молодой и никем не узнанный – назвался дальней родней покойного хозяина дома.

Там-то Ник и почувствовал, что все-таки болен: разгульная жизнь не пошла лису на пользу. Он стал лечиться, как лечились тогда все – накладывал на раны мазь из дождевых червей, принимал «потовые ванны», пил гвяковый настой; ему делали кровопускания. Но опять явилась к нему Смерть, и он снова ее обдурил – заставил подняться на дерево в саду, а спустил лишь с условием, что вернется она еще через сотню лет. Ник выздоровел и уехал.

Но когда и это время прошло, Смерть его забрала. Места в раю ему не дали, а из ада он честно удрал: сыграл с Сатаной в карты, победил и ушел.

Так хитрый лис обманул Смерть и избежал неизбежного.

Когда он вернулся в мир смертных, его желтые глаза стали зелеными, как нефриты, которые в Китае кладут покойникам на глаза.

С того момента он обрек себя на вечность в одиночестве: он не мог иметь детенышей. Небеса распорядились так, что отцом Ник мог стать лишь после венчания. И избранница должна была разделить участь супруга – вечную жизнь и вечную молодость. Их детеныша тоже не приняли бы ни в рай, ни в ад, и избранника этого детеныша, и детеныша их детеныша, и так на поколения и поколения…

Ник отправился вновь путешествовать – но уже уважаемым, небедным зверем, о цыганских корнях которого говорила разве страсть к картам.

Ник прожигал жизнь. Он влюблялся и кружил девицам головы, играл, наживал себе врагов и заводил друзей. В карты ему не доводилось проигрывать, в то время как мода на них не проходила. Менялись игры и названия, но колоды оставались прежними, прежними были и победы Плотника.

Лис имел связи везде, где только можно, целовал лапки королевам и принцессам, танцевал с дочерями миллионеров и курил дорогие сигары. В кругу его знакомых были и Их Светлости, и Их Величества, и Кротшильды, и Догфеллеры… Он не думал о завтрашнем дне, но наслаждался сегодняшним.

Ник не женился ни на ком, неся свой крест с присущей ему элегантностью. Не желая повторять поступков отца, лис нашел способ превратить свое живое сердце в золотое, чтобы никогда никого по-настоящему не любить. Он частенько инсценирует собственную смерть, а потом вдруг появляется в другом городе или стране и под другой фамилией. Не в том ли, чтобы получать удовольствие и избегать всячески боли, заключается сам смысл жизни? – именно таков его девиз.

Я собрал эту историю буквально по крупицам. Сейчас этот лис живет то в Европе, то в Америке, но основная его квартира в Нью-Йорке. Его имя Николас Плот. Большего не скажу.

Если ты, Даи-Тай, примешь его веру и повенчаешься с лисом, то обретешь Бессмертие для себя и потомков. Ты исполнишь мою заветную мечту.

Ты отлично разбираешься в алхимии, и все-таки я напомню тебе ее основы, более красочное описание которых ты читала в тщательно спрятанной мною копии «Rosarium Philosophorum» 8 . Ты отлично знаешь, что существует несколько стадий алхимического цикла, каждая из которых равна стадии любовных отношений Короля и Королевы.

Последняя стадия зовется Священный Брак. Так вот, твой союз с лисом – это будет словно Священный Брак – соединение Солнца и Луны, Дракона и Тигра. Все старое и нежизнеспособное умрет, и родится само Бессмертие во плоти. Вы станете единым целым.

Помни, пожалуйста, главное: никогда не бывает все сразу идеально. Никогда десятая стадия не достигается сразу, больше того – само заключение брака, сама свадьба, это еще не Священный Брак.

Нужно миновать Фонтан Меркурия, то есть место трансформации, соединения Короля и Королевы. Меркурий двойственен, и потому на старых гравюрах Король и Королева лежат в нем, как в гробу, точно мертвецы. Помни: бессмертие невозможно без смерти. Помни: перед возрождением (альбедо) и окончательным совершенствованием (рубедо) должно произойти полное разложение, то есть нигредо.

Это моя последняя к тебе просьба. Да помогут тебе небеса.

2 июля 1999, года Кролика

Мать и тетка все же от меня избавились.

Боюсь, поиски жениха отложатся на неопределенный срок, особенно если я умру.

Это все.

***

Вне времени и пространства

– Будем честны. Мы заблудились.

– Ерунда! Вот сейчас перейдем по мостику и…

– Тут нет мостика.

– По карте есть.

– Но его нет!

– Баи, ты просто пессимист: у тебя всегда то воды в стакане нет, то моста перед носом.

– Хей, у тебя со зрением все нормально?

– Как сказать. Я не вижу рядом никого адекватного, так что…

– Ребята, не ссорьтесь… Если мы тут подохнем, я не хочу, чтоб потомки раскопали меня с раздражением на мордочке.

– Милая, когда тебя откопают, мордочку уже не увидят, а вот безвкусную куртку…

– Гуан, ты невыносима!

– Прекратите обе!

Голоса раздавались и темноты – три мужских и три женских. А вот и их обладатели – вышли на освещенное луной место, чтобы поднести факелы к карте и еще раз проверить дорогу. На мордочках всех – маски из тонкого, но непрозрачного черного материала, как чулок с дырой для рта. Но по фигурам, форме мордочек, ушам и прочему можно определить, кто это – барашек, конь, мопс, аллигатор, харза, тигрица, кианг и хохлатая собачка.

У пса в лапах была карта.

– Я почти уверен, что теперь налево, – сообщил он.

– Когда доберемся, – процедил аллигатор и, подумав, поправился: – Если доберемся, я из тебя подушку сделаю.

– Я обеспечу тебе бессонницу, – улыбнулся мопс. – И проблемы в личной жизни.

– Личная жизнь, – томно вздохнула тигрица, косясь на коня. – Еще чуть-чуть – и она начнется!

– Так ты пожелала любви? – улыбнулась собачка. Тигрица сочувственно усмехнулась:

– Гуан, как ты еще наивна! Любовь! Кому она нужна, любовь? Одни проблемы с ней!

– А я загадала любовь, – призналась та.

– Слишком абстрактно, – покачала головой кианг.

– Так я конкретного зверя загадывала…

– Наша Гуан влюблена! – восторженно объявила тигрица. – Какая досада, мальчики, что не вы те счастливцы!

– Мне лично в нее влюбляться не позволяет статус, – заявил барашек. – Мое желание куда проще: я сделаюсь жрецом Главного Зверя. Вот это счастье!

– Когда я стану самым успешным игроком азартных игр Китая, – самодовольно вздернул нос конь, – в меня все будут влюблены.

– Если станешь, – уточнила кианг. – А возможно – кончишь как Тенгфей.

– Стоило ли вспоминать такое! – покачал головой харза.

Все опустили глаза, и дальше шли в молчании. Трава и сухие ветки шуршали и трещали под ногами. Где-то во тьме пел поминальную песню сверчок. Через десять или пятнадцать минут собачка тихо произнесла:

– Я однажды тоже была ночью в лесу. Нас было четверо. Вернулась только я… Вышли мы все, но вернулась только я.

В воздухе повисло напряжение, запах смерти, как на поминках.

– Ты думаешь, сегодня тоже ты будешь единственной? – осведомился аллигатор.

– Да. Может быть. Я знаю, что я точно найду храм и вернусь. Я не ручаюсь за вас.

– Думаешь, ты особенная? – оскалился аллигатор.

– Я не особенная, я одержимая.

Аллигатор клацнул зубами:

– Отлично. Тогда я иду один, всем удачи!

– Бохай! – окликнула его тигрица, но он уже растворился во тьме. Харза бросился за аллигатором:

– Бохай, погоди! Мы же…

И тоже исчез.

– Зачем ты так? – упрекнула собачку кианг. – Надо их вернуть. Они ж друзья, вот и…

– Нет, нам надо найти храм. С ним или без него.

– У тебя, тихоня, резко голос прорезался? – хмыкнула тигрица.

– У меня он хотя бы красивый. Тебе же лучше молчать.

– Когда я стану известной певицей, ты прикусишь язычок!

– Ты? Певицей? – спросил мопс, переглянулся с конем, и оба расхохотались. Тигрица осклабилась.

– Да, певицей! Я красивая, а этого нынче достаточно! Я еще стану круче… Круче…

– Круче пенопласта по стеклу, – прыснул конь и осекся: во тьме раздался рваный рев. Кричал аллигатор. Кианг зажала копытами уши.

– Значит, тут, действительно, живут мертвецы цзянши, – содрогнулась тигрица.

– Живут мертвецы, – повторил конь. – Мертвецы живут, а живые умирают. Чертовски поэтично. Слушай, – спросил он кианга, – ты не сможешь тут взлететь, глянуть сверху?

Кианг оторвалась от земли и тут же упала:

– Нет. Наверху ветки. Я запутаюсь, я не поднимусь высоко.

Смерть Бохайя и харзы не расстроила почти никого: все радовались, что умер кто-то другой. У каждого была одна цель, одно желание: добраться до храма, скрытого за черной вуалью темноты. Храма никто никогда не видел, все слабо представляли даже чей он. Но если добраться до него, все прошлые испытания окажутся мелочью, потому что великий Некто, которого тоже никто не видел, исполнит одну мечту каждого. То, что они писали на белых листочках при заключении договора и складывали в фигурки оригами: кто-то сложил неумелый кораблик, кто-то – цветок. Потом жеребьевкой их разделили на команды по десять зверей и стали давать задания, одно сложней и невыполнимей другого.

Некоторые погибли еще до «шорт-листа», когда оставшимся даровали способности: синсина, Желтого Аиста и так далее. Кианг и тигрица получили магию чуть раньше.

Собачка запомнила фигурку каждого и давно заметила: все «кораблики» выбывают, рано или поздно.

Тенгфею повезло меньше всех. Он пропал в районе Хайдянь в Пекине. Там есть парк Сяньшань, Душистые холмы. До парка и от него ходит автобус с номером триста семьдесят пять. Последний в сутках, полуночный автобус непростой. Туда заходят духи. И они едут не до парка, не от парка, а дальше. Туда, за черту. Только автобус продолжает свой страшный маршрут лишь в первый день Фестиваля Голодных Духов либо осенью, в годовщину первой своей аварии. И тебе придется выйти прежде, чем автобус переедет черту, не то вернуться будет… сложно. Как-то, кажется, в девяносто пятом, один из автобусов нашли в озере под Пекином. Как раз перед тем туда вошли двое в традиционной одежде, но в автобусе позже нашли только тела водителя, кондуктора и одного пассажира. Так вот, этот автобус увез оронго, который получил невыполнимое задание: успокоить духов проклятого места.

Собачка помнила, что Тенгфей сложил четырехугольную звезду.

Остались из всех они шестеро, точнее, уже пятеро. Им вручили карту, чтоб добрались по темноте до храма. Если доберутся – исполнятся их заветные мечты.

Двое из них сделали желания лодочками, кианг – лебедем, тигрица – самолетиком, а собачка – лисом. Она сложила фигурку в технике мокрого оригами: в отличие от большинства неуклюжих в обращении с бумагой соперников собачка с детства занималась оригами, рисованием и каллиграфией.

Бохай был последним «корабликом». Корабли тонут. А лодки? Лодки пока плывут.

Но тьма густа, карта запутанна, и идти то ли два шага, то ли всю жизнь.

– Вот, – неожиданно сказал мопс, и все подняли глаза.

В свете факелов были видны ступени заброшенного, обветшалого храма с изуродованными мхом пагодами. Одна фигура собакольва у входа была цела, вторую исполосовали трещины.

Они, тесня друг друга, метнулись за двойные двери и застыли. Внутри все было разбито, разграблено – статуи стояли безголовые, потолок зиял дырой.

– Как этот храм исполнит наши просьбы! – простонала тигрица.

– Клык подери! – Конь пнул какой-то камень. – Ради чего все это было?!

Все разочарованно побрели к выходу. Мопс пробормотал:

– Мне кажется, скоро будет дождь… Успеть бы добраться до темноты…

И только собачка осталась стоять. Она смотрела на алтарь, который уцелел и даже тускло поблескивал в свете факелов. Белела маленькая ваза с пожухлыми цветами, стояли курительницы, мисочки для подношений с гнилыми фруктами. Но главное – маленькая фигурка Будды, целая, без единой трещинки.

– Гуан! – позвал ее с улицы конь. – Идешь?

– Нет, – тихо отозвалась она. – И вы не уходите.

– Что?

– Если преподнести новые дары, если войти сюда с должным почтением, обойдя его сперва три раза, храм оживет. Я уверена, что оживет!

Остальные переглянулись. Они устали, но надежда в них еще не умерла.

– Идти все равно далеко, – заметила кианг. – Давайте попробуем. Хоть ночь скоротаем.

– У меня остались припасы, – покопался в рюкзаке мопс. – Шесть яблок и хлеб. За вычетом комиссии могу дать одно яблоко.

– Хей! – возмутилась кианг.

– Но я голодный, Будда должен понять!

– Где мы возьмем цветы? – нахмурилась тигрица.

– Сделаем бумажные, – решила собачка.

Они отмыли алтарь, налили в чашу своей воды и положили в миску для даров еду. Свечи зажгли от своих факелов. И в мертвом храме словно снова забилось сердце.

Перед Буддой опустили пять фигурок.

Уже когда они уходили, кианг заплакала. Мопс похлопал ее по локтю:

– Не беспокойся. Я почти уверен, что это было не зря.

– Ты не понимаешь, – всхлипнула кианг. – Я так жалею, что написала то желание… Будь моя воля, я бы вернула всех, кто не дошел. Тенгфея, Бохая, всех…

– А будь моя воля, – усмехнулась собачка, – я бы попросила, чтобы такие, как они, никогда не возвращались.

– Какие?

– Проигравшие.

К утру они вышли из темноты, в глубине которой догорали свечи, как точка белого в черной половине знака инь-ян.

Книга первая