VIP PR бесплатное чтение

Глава 1

Мечта

Пенза

Мужчина выскочил из маршрутки и вдохнул вонючий майский воздух. Как же ему опротивел этот запах! Запах, который днем и ночью распространяется от расположенного поблизости пивоваренного завода. Хорошо хоть роза ветров в здешней местности была таковой, что запах чаще всего уносило прочь в лес, но зачастую ветер дул и в других направлениях. И тогда прохожие морщили носы и делали такие лица, будто у них что-то болит.

Так вот мужчина выскочил из маршрутки на конечной остановке, вдохнул вонючий воздух, пригладил усы на круглом сытом лице и определил, что ветер южный или юго-восточный. Вслед за ним из раздолбанной маршрутки вылезли и остальные заспанные пассажиры. Большинство из них направились к мясоптицекомбинату, хотя мужчина точно знал, что работников этого предприятия развозят служебные автобусы. Видимо это были опоздавшие или те, для кого автобусы не предназначались.

Петр Степанович Шмюльц взглянул на свои электронные наручные часы и прибавил шагу, ударяя полиэтиленовым пакетом себе по ляжке. Если он не поторопится, то непременно опоздает на семь-восемь минут, а ему еще надо переодеваться. И если его шеф появиться в цеху хоть на минуту раньше него, то испортит гражданину Шмюльцу настроение на весь день. Его начальник – Игорь Валентинович Плотников – тип нервического склада характера и совершенно непредсказуемый, он приходит на работу когда ему заблагорассудиться, может и к восьми, а может и к обеду. Может и вовсе не появляться, а может прискакать даже ночью! Такое уже бывало и тогда одним махом увольняли человек по пять. Потому, что как раз в ночные смены рабочие предпочитают спать, пить спиртное, сидеть на лавочке с сигаретами, делать все что угодно, но только не работать. А у босса начиналась неадекватно агрессивная реакция на неработающих рабочих. Петр Шмюльц не знал, когда сегодня придет его босс, но на всякий случай старался не опоздать. Все из-за того, что проклятые переполненные маршрутки проносились мимо и он проторчал на своей остановке полчаса.

– Здорово, Петро! – услышал он за спиной и обернулся. Его нагонял его коллега по цеху Санек Дачников, лихо шлепая по оставшейся от ночного дождя луже тяжелыми башмаками. – Что, на работу?

Это был шуточный вопрос, потому, что и Шмюльц и Дачников работали вместе.

– Опаздываем, – заметил Петр Степанович.

– Да ладно тебе, – Дачников был совершенно не обеспокоен. – Зайдем в магазин?

– Санек, времени нет.

– Нет, – согласился Санек. – Но сигареты взять нужно.

И они зашли в крохотный круглосуточный магазинчик «Слоненок». Не смотря на название, это был продуктовый магазинчик и стоял он как раз на дороге между конечной остановкой и предприятием «Пластдекор +», в котором работали Шмюльц и Дачников. В «Слоненке» отоваривались не только рабочие мясоптицекомбината, вонючего пивоваренного завода и производственного цеха «Пластдекор +», но и жители местных домов. Сигареты продавались в винно-водочном отделе, где почему-то людей было всегда больше, чем в отделе продуктовом. Шмюльц и Дачников встали в очередь и Санек принялся рассказывать о том, как он разругался со своей невестой. Шмюльц без смущений послушал бы эту историю и спокойно бы отстоял очередь, если бы времени было немного побольше. А сейчас он начинал нервничать и постоянно смотреть на часы.

Прошла минута…

– … а она мне говорит, что-бы я купил посудомоечную машину! – вещал тем временем Дачников, не замечая, что Шмюльц топчется так, словно, очень хочет по-маленькому. – Посудомоечную машину! Петро, ты знаешь сколько она стоит! Да хер она мне не щекотала! Пусть сама моет, а если ей что-то не нравиться, пусть сама и покупает за свои! Мне «элэм» синий. И зажигалку. – Это он обращался уже к продавщице.

Прошла еще минута…

– Петро, погоди, я еще пирожок возьму. – И они встали в другую очередь, теперь уже в продуктовый отдел. – А знаешь, чего она мне еще говорит? Что бы я муды чаще брил! Ей, видите ли, неприятно! Да хер она мне не щекотала! Мне че их каждый квартал, что ли брить! Мне пирожок! Вон тот! А он с чем? А вон тот с чем? Не, мне такие не нужны. Дайте тогда лучше вон ту херню. Это что? Творожник? Вот дайте мне творожник.

Раз уж Шмюльц выстоял очередь, то тоже прикупил пару позавчерашних беляшей со страшным мясом. Зачем он их купил, он и сам не понял. Ну купил и купил, что ж теперь. Когда они вышли на улицу к ним присоединились еще трое коллег, которые тоже шли на работу. До начала работы оставалось чуть-чуть. Вообще, практически не оставалось. Шмюльц решительно опаздывал, а его коллеги даже и не думали спешить. Когда он намекнул на то, что не плохо было бы прибавить шагу его коллега по имени Гоша и по фамилии Лаймонайнен ответил, что им пох…

– Плотников может сегодня прибежать рано, – сказал Шмюльц, имея в виду их общего главного босса. – Опять взбесится.

– А может и не прибежать, – ответили ему.

На проходной они опять задержались, чтобы пожать руку охраннику, затем, поднявшись на второй этаж принялись жать ладони всем, кто уже пришел. А пришла уже вся смена из десяти человек, не считая несколько человек уже вышли с суточной смены. Вообще-то по правилам работникам не разрешалось уходить с рабочего места до тех пор, пока не придут сменщики. Но это правило выполнялось только новенькими. Теснота в раздевалке (которая также была и комнатой для приема пищи) была невероятной, места за столом всем не хватало, пахло потом, куревом, кислым пивом и яичной лапшой. Но самое скверное в раздевалке было то, что в ней всегда в любое время года, днем и ночью, во все дни недели и даже после уборки на столе было очень грязно. ОЧЕНЬ ГРЯЗНО!

Обычно Петр Шмюльц успевал утром выпить бокальчик кофе и потрещать с пацанами, но сегодня это отменялось. Времени на это нет. Он в скоростном режиме переоделся в свой старый, побелевший от пыли, рабочий комбинезон, провел руками по усам и побежал в цех. Цех от здания офиса (в котором также располагалась раздевалка) разделяли метров пятнадцать. И на этих метрах была как раз небольшая парковочка автомобилей дирекции. Шмюльц поморщился, когда пробежал мимо уже стоящей «Мазды CX7». Автомобиль, как всегда был покрыт сухой грязевой коркой по самые окна, мало кто в цеху понимал, для чего их шефу такая хорошая машина, если со стороны выглядит она совсем чмошно. Игорь Валентинович Плотников – гендиректор «Пластдекора +» – сам свой автомобиль не мыл никогда, а на автомойке, видимо, экономил, хотя и зарабатывал до ста восьмидесяти тысяч рублей в месяц. Наличие «Мазды» на внутренней парковке говорило о наличии ее владельца Плотникова. Шмюльц понадеялся, что его босс поднялся к себе в кабинет, не заходя в цех. Тогда все будет в порядке.

Он открыл тяжелую цеховую дверь, впустил в цех порыв влажного вонючего ветра и напоролся на Серегу Ригина.

– Здорово! – они пожали друг другу руки. Шмюльц сменял Ригина после суточной смены. – Как дела? Обрывы были?

– На второй линии рвало три раза, смесь плохая. Антоновский опять намесил какую-то бурду! – ответил Ригин. – А первую линию я остановил еще до полуночи.

– Что случилось?

– Калибратор накрылся, – Ригин достал сигареты и закурил. – Гусеницин давно уже говорил, что калибратор на первой линии мозги трет.

– А ты что не поменял?

– Нафига? – искренне удивился Ригин. – Мне это нужно? Пусть приходит наладчик, это его работа. А я ночью лучше посплю.

– Ну спасибо тебе! Сейчас Плотников прибежит, он наладчика ждать не будет! Он меня заставит!

– Да не парься, Петро. У нас все равно нет запасного калибратора.

– А это… Плотник в цеху или у себя в кабинете? – спросил Шмюльц, но Ригин уже ушел, оставив после себя сизое облачко табачного дыма. Серега Ригин выкуривал за сутки около трех пачек сигарет, разбрасывая окурки по всему цеху, что чрезвычайно бесило Плотникова и тот даже несколько раз увольнял за это Ригина, но каждый раз Серега возвращался, потому, что такого профессионального оператора линии как он больше не находилось.

Шмюльц оглядел ту часть цеха, которую было видно со входа и направился к своим четырем линиям. Он работал оператором линий по производству декоративных панелей и вагонки из ПВХ. Работал сутки через двое. Сейчас начинается его смена, которая закончиться ровно через двадцать четыре часа и тогда он, бледный от измождения, но с покрасневшими глазами сядет на ту же самую маршрутку и поедет домой в район Южная Поляна на улицу Металлистов, что рядом с кондитерской фабрикой. Шмюльц уже сейчас замечтал как, выйдя из проходной купит в «Слоненке» бутылочку своего любимого пивного напитка со вкусом лайма и выпьет ее на одном дыхании.

В его мечты ворвался пронзительный голос, перекрывающий собой все цеховые шумы. Шмюльц аж вздрогнул, значит Плотников все-таки был в цеху, только где-то за пределами видимости. Видно-то его не было, зато было отчетливо слышно. Его голос обладал редкой тональностью, способной пронизывать любой шум, будь то циркулярная пила или огромная дробилка на 380 вольт, громко перемалывающая горы брака. Дробилок в цеху стояло две и часто они работали одновременно, создавая такой шум, что рабочим приходилось что есть мочи орать друг другу прямо в уши. Игоря Валентиновича Плотникова было отчетливо слышно при любом шуме и на любом расстоянии. Вот и сейчас, как это часто бывает, голос Плотникова заявил о присутствии своего хозяина раньше его визуального образа. Шмюльц поспешил к линиям и тут только увидел своего высокого босса. Плотников был высок и достаточно крепок телом (насчет отменного здоровья тут не поспоришь), но при этом обладал не симметрично маленькой головой. Он всегда возвышался над рабочими на добрую треть метра, чем шеф всегда и пользовался. Увы, но рабочие подсознательно чувствовали себя НИЖЕ босса. Не только в росте, но и во всем остальном, включая уровень интеллекта. Даже если человек обладал обыкновенными мозгами и был нормально развит, в общении с Игорем Валентиновичем Плотниковым, он как бы невольно принижался. Плотников прекрасно это понимал и использовал это в своих целях ВСЕГДА.

Он ВСЕГДА должен быть ВЫШЕ каких-то там рабочих!

Люди – это стадо лентяев, обманщиков, воров, алкашей, глупцов и неудачников с кривыми руками, растущими не из того места, которыми можно (и даже нужно) управлять как армейский сержант управляет свежим призывом новобранцев. Люди – это живая масса, расходный материал, своим трудом, приносящая ему – Игорю Валентиновичу Плотникову – денежную речку, и этой живой массой необходимо руководить по максимуму, выжимать из нее все что возможно, использовать каждую рабочую минуту для труда, для работы, для прибыли! А лучшее для этого средство – мат. Плотников не может стегать людей кнутом, но мог стегать их матом! Однажды кто-то случайно услышал, как Игорь Валентинович говорил кому-то по мобильнику: «А ты их матерком! Матерком! Да ничего они тебе не сделают! Да они же все раздолбаи!». Вот это и был главный принцип общения Игоря Валентиновича Плотникова с людской массой.

Петр Шмюльц остановил скорый шаг в отдалении от своего босса. На всякий случай сейчас будет лучше к нему не приближаться. Шмюльц сделал вид будто сосредоточен проверкой термодатчика фильеры на первой линии. Он отвлечется от этого занятия только когда Плотников покинет цех или хотя бы отойдет куда-нибудь в другое место. Но когда он орал к нему лучше не подходить и уж тем более не пытаться о чем-то с ним говорить. Интересно, Ригин уже сказал ему о сломанном калибраторе с четвертой линии. Должен был, ведь Плотник должен был проверить работу всех линий, а четвертая-то остановлена. Разумеется, Плотников обязан был спросить в чем дело, а Ригин обязан был ответить. Петр Степанович искренне надеялся, что так оно и было, иначе отдуваться за Ригина придется ему. А Плотников сразу же выплеснет свою желчь на него, не принимая в расчет тот факт, что Шмюльц пришел всего пару минут назад и не отвечает за то, что было до него.

Но нет, Плотников стоял не у четвертой линии, а у третьей. В чем же тогда дело? Шмюльц склонился над термодатчиком фильеры на первой линии и прислушался к воплям своего босса. Игорь Валентинович Плотников распекал новенького упаковщика, работавшего всего вторую или третью смену. Новенький упаковщик стоял как обкаканый ребенок, а Плотников вопил на него, направляя силу своего голоса прямо в лицо бедолажке. У новенького тряслись пальцы.

– Все! – произнес рядом со Шмюльцем упаковщик с первой линии. – Паренек больше не придет! А ведь он всю ночь пахал, скорость-то у него на линии высокая, даже не присядешь.

Шмюльц согласно кивнул. Примерно каждый третий новенький рабочий уходил в течении первых трех смен. Потому что так устроен мир, что новенькие рабочие еще не набрались должного опыта и иногда могут где-то слегка накосячить или сделать что-то не так, как того требует босс. И тогда босс с ним «беседует». Беседует в своей излюбленной манере. Очень редко, когда после той беседы у новенького рабочего остается желание приходить в этот цех хоть раз. Иногда у людей случаются даже психологические травмы и остаются комплексы. Однажды на глазах у всего цеха во время «беседы» с Плотниковым у одного рабочего случился приступ эпилепсии, что, впрочем, нисколько не взволновало Игоря Валентиновича и он только обматерил его напоследок и, перешагнув через содрогающееся тело, ушел прочь в свой кабинет.

Петр Шмюльц и Санек Дачников тихо и робко прислушались к «беседе», происходившей на второй линии. Благо, что это было совсем не трудно, Плотников вопил как паровозный свисток. Их начальник смешивал новенького упаковщика с говном и пожирал его живьем, обкладывал его десятью слоями мата и давал понять, что тот ничтожество и ничегошеньки в своей жалкой жизни не умеет. Что от его работы предприятию наноситься непоправимый ущерб от чего другие рабочие недополучают зарплату и так далее и тому подобное. Бедненький новенький упаковщик боялся даже слово пикнуть. Хотя нет, однажды он что-то промямлил за что и получил новую порцию отборного мата и унижения. Вина новенького упаковщика заключалась в том, что он недостаточно тщательно подмел за собой рабочее место и на глаза его босса попалась горсть смеси, которую засыпают в бункер и из которой делаются готовые панели. Видимо, мешок был с дыркой, а упаковщик это не сразу заметил. К слову сказать, этой смеси в цеху было горы и ежедневно ее просыпалось полным-полно и никому дело до нее не было, да и стоила она три с половиной копейки. И половина мешков в цеху были дырявые и из них всегда сыпалось.

Наоравшись вдоволь, Плотников резко развернулся и зашагал прочь из цеха. Никому ни «здрастьсе» ни «до свиданья». Он появлялся и исчезал из цеха внезапно, произвольно и непредсказуемо. С рабочими он говорил исключительно по работе, никогда ни с кем не здоровался и, разумеется, никого никогда не хвалил, даже если человек действительно этого заслужил. Лучшей похвалой от начальника считалось его молчание.

Плотников был хоть и параноиком, но не дураком и прекрасно осознавал, что в цеху его ненавидят.

Шмюльц и Дачников проводили глазами своего босса до двери выхода, дождались, когда громко захлопнется цеховая дверь и только тогда позволили себе расслабиться.

В цеху «Пластдекора +» начался рабочий день. С новой силой зашумело до селе выключенное оборудование: чудовищно загромыхали две дробилки-имельчители, завизжала циркулярная пила, что отпиливала полотна на отрезки необходимой длины, загудела мельница, перемалывающая дробленку в пластмассовую муку, закрутился смеситель, задвигалась под потолком кран-балка. В цеху стоял шум и меловая пыль.

Старший оператор смены Петр Степанович Шмюльц обошел три работающих линии, посмотрел на датчики, проверил готовую продукцию, взвесил ее и удовлетворился правильным результатом. В-принципе Шмюльцу именно сейчас было нечего делать, потому что его обязанностью в цеху было следить за линиями, а если линии идут нормально, то Шмюльц был свободен и мог сидеть в смартфоне, гонять чаи, болтать с кем угодно, запереться в туалете по полчаса и просто дремать. Но как только в цех влетал Плотников, Шмюльц обязан был вскочить и чем-то заняться. Чаще всего оператор хватал первую попавшуюся пластиковую панель или вагонку и начинал ее взвешивать, проверяя массу. После чего хватал другую и тоже взвешивал ее. Его товарищ Санек Дачников тоже при появлении босса немедленно брал в руки что попало и нес это в произвольном направлении. Это называлось «видимость работы». Но только не дай Боже ты проглядишь появление Игоря Валентиновича и останешься в положении сидя и будешь ничего не делать.

Сейчас Плотникова в цеху не было и Шмюльц мог расслабиться. Он сел на мешок с сырьем и активировал смартфон, мгновенно сузив окружающий его мир до размера экрана. Нет, Петр Степанович Шмюльц не играл в игры и не увлекался литературой, совсем не владел соцсетями, но он жадно интересовался новостями шоу-бизнеса. Он чутко следил за жизнью зарубежных и отечественных звезд и каждое даже мало-мальски значимое событие смаковал с удовольствием посетителя ресторана, пробующего заказанные блюда. Будучи обыкновенным оператором линии по производству пластиковых стеновых панелей с дряным слесарным образованием, с тусклым и порой глуповатым прошлым и туповатым настоящим, гражданин Шмюльц, очень охотно интересовался жизнью чужой, звёздной, богемной. Если бы Петр Степанович был-бы более образован в области психологии, он бы заключил, что из обыденности, в которой он прибывал более полувека своей жизни его подсознание, предсознание и надсознание тянется к той искрящейся и полной интересного насыщения жизни VIP. Он догадывался, что в глубине души хотел бы стать таким как они – лицом с глянцевых страниц. Да, хотел-бы. В детстве и отрочестве он представляя себя где-то на одном уровне с Жаном-Полем Бельмондо и Кларком Гейблом, грезил о невероятной популярности, мечтая о том, что его-бы возили в такси бесплатно, кормили-бы в ресторанах чем-то вкусным и сытным, а поклонницы преследовали-бы его по пятам и вешались на шею по очереди или все сразу.

Но судьба распорядилось иначе и гражданину Шмюльцу приходилось только завидовать жуткой завистью тем более удачливым везунчиком, кто вместо него украшает собой обложки глянца и наполняет интернет-сайты, посвященные звездной жизни.

– Здорово, Петро! – хлопнул его по плечу пришедший наладчик Эльмир Зекоев. – Че не работаешь, а?

– Здорово, Эльмир, – Шмюльц пожал Зекоеву руку и убрал смартфон на котором с жаждой всматривался в фото английской знаменитой киноактрисы, сделавшей подтяжку лица и шеи и тем самым придав своему неюному лицу немного другое выражение. – А че работать-то? Мне-ж не за работу платят, а за время!

– Вот это правильно! А чего читаешь?

– Да херь всякую. Вон написали, как приведенье одного дрессировщика оттрахало чучело гепарда.

– Ни фига себе! – театрально поразился Зекоев. – Чучело гепарда? Обалдеть! Ладно, хватит мозги засорять. Пошли калибратор на первой ставить.

– Его нет. Надо заказывать.

– Все есть! Кого ты слушаешь? Ригину не охота было самому ковыряться, он его и не искал. Все есть, пошли ставить! – и Зекоев показал калибратор, держащий в руке.

Наладчика Эльмира Зекоева называли в цеху волшебником. Он мог починить все и делал это быстро и качественно. Зекоев всегда улыбался и был очень уважаемым человеком в цеху, его звали при каждой поломке. Другой бы на его месте, ворчал и матерился. А Эльмир только широко улыбался, раскрывал раскладной чемоданчик с инструментами и принимался починять. При этом он не терял хорошего настроения и старался шутить при каждом разговоре. Эльмир Зекоев был единственным человеком на которого Плотников никогда не орал. Даже полоумный Игорь Валентинович понимал, что Зекоевым надо дорожить, ибо тут повторялась история с Ригиным. Как ни крути, но Плотников понимал, что Ригин оставался лучшим специалистом-оператором подобных линий (он даже ездил в Астрахань смотреть и учиться местному производству), точно так же он понимал, что без золоторукого Эльмира Зекоева цех попросту встанет.

Московская область. Поселок «Бояринское-1»

Ухоженная ручка с гибкими пальчиками двигалась на источник мелодии. Телефон играл бодрящую модную на этой неделе музычку и одновременно с этим отвратительно вибрировал. Кристина Веерская искала смартфон не открывая глаз и не просыпаясь. Она только слышала сквозь сон мелодию и искала телефон на ощупь, ориентируясь на звук. Так-так-так, он должен быть где-то здесь, совсем близко… Ага, она его нашла на прикроватной тумбочке, накрытый сверху упаковкой прокладок.

– Да? – выдохнула она в трубку.

– Хэлло, Кристин, ты проснуться?

– Почти. Ты чего так рано?

– Кристин, для тебя даже вечером будет рано. А кто рано вставать, тому бог помогать.

– Клифф, не умничай! – Кристина потянулась под одеялом. – Я вчера пришла в третьем часу, у меня была тяжелая съемка. И ты все равно мне звонишь чуть свет, хотя прекрасно знаешь, что мне нужно выспаться. Ты хочешь, что-бы я появлялась перед камерами с красными глазами?

– Нет-нет-нет, – перепугался Клиффорд, – красный глаза нам нельзя! И морщина нам нельзя. Ты, Кристина, должна быть молодой и красивой. Но у меня есть что сказать. Новый предложение.

– Какое?

– Ледовый шоу. Танцы на коньках. Мне звонить с телевидения и предлагать тебе участие.

Кристина Веерская наконец открыла глаза. Она лежала в спальной комнате своего особняка под дорогим балдахином. Бежевый шелк ее простыни за ночь местами смялся. Веерская и сама не знала почему предпочитала именно шелк, ведь он холодный и мялся. Но ей нравилось к нему прикасаться.

– Какое еще ледовое шоу? – переспросила она у своего продюсера Клиффорда Лоу.

– Танцевать на льду, – пояснил Лоу. – Шоу!

– Я не умею стоять на коньках, Клиф.

– Научат. Это не… это не… – американец запнулся, подыскивая нужное слово. – Это не сложность.

Кристина опять закрыла глаза. Меньше всего ей сейчас хотелось выходить на лед и тем более танцевать. Лед – он же холодный и жесткий! А если она упадет? А если она получит травму? Хотя с другой стороны – это же отличная реклама. Две ее подруги-артистки уже принимали участие в этих ледовых шоу и после этого сумма их гонорара за съемочный день значительно поднялась.

– Клифф, я подумаю, – ответила она продюсеру.

– Для чего думать? Надо соглашаться! Другие специально деньги платят, чтобы там танцевать. А тебя так зовут!

– Но я не могу прямо так сразу ответить, Клифф. Я еще сплю! У меня в голове пустота, понимаешь? Я подумаю.

– Ну хорошо, – ответил Лоу почти без акцента. – Окей, отдыхай дальше. Но такой шанс пропускать нельзя, Крэстин. Это есть хороший шанс.

– А как же Куба? – спросила актриса. – Ты же не забыл, что скоро я улетаю на съемки в Гавану? Меня месяц не будет.

– Подготовка к шоу начнется в месяце октябрь. Ты как раз вернешься. А зимой, когда будут активные выступления на льду, у тебя будет меньше съемок на картине «Ваша Себестоимость». Ты могла бы…

– Я подумаю и перезвоню.

Кристина отключила связь и посмотрела сколько время.

– Боже мой, только восьмой час утра! – пробурчала она вслух. – Клифф совсем с ума сошел, что ли? Какое еще к чертям ледовое шоу в такую рань?

Она положила гаджет обратно на тумбочку и опять наткнулась рукой на пачку прокладок. На секунду она удивилась их присутствию именно на этом месте, ведь они должны быть в сумочке или в ванной комнате. Но ни как ни здесь. Да и этих дней у нее сейчас не было, тогда какого черта они тут лежат на самом видном месте? А если она приведет сюда мужика и он это увидит! Ладно, она уберет упаковку когда встанет, а сейчас она сквозь сон стала думать о предложении Лоу. Точнее о предложении с телевидения. Клиффорд не сказал с какого канала ее приглашают и как называется шоу. Да и какая разница? Она догадывалась, что в названии этого шоу присутствует слово «звезда». Кристина видела отрывки этих шоу, однако не различила между ними разницы. Скорее всего она откажется, ей это совершенно не интересно, к тому же у нее и без того практически нет времени. И еще она боялась получить травму, упав на лед. У нее и без того травмированный локоть и она не могла левой рукой поднимать тяжести.

– Шоу-Лоу, – пробубнила она. – Лоу-Шоу…

Кристина Веерская опять нашла смартфон и выключила его, что бы Клиффорду не пришло в голову ей снова позвонить. После этого она незаметно уснула и ей приснилось, что она занимается любовью с Брюсом Уиллисом в бассейне с зеркальным кафелём, а рядом, опустив ноги в воду, сидел ее только что звонивший продюсер и советовал ей не напрягать мышцы лица.

– Это будут морщины, – объяснял он, смешно натянув плавки почти до пупка. – Морщины тебе нельзя, ты должна быть молодой и красивой… И улыбайся. Улыбайся!

Пенза

Зекоев и Шмюльц налаживали поломанный калибратор на первой линии не торопясь. Спешить им было не куда. Один раз прибегал Плотников, таращил глаза и пытался давать советы, но Эльмир Зекоев вежливо дал ему понять, что бы он не вмешивался. Игорь Валентинович не мог оставаться в стороне, его натура требовала отдавать приказы и контролировать каждое действие своих подчиненных. Он нетерпеливо топтался над душами Зекоева и Шмюльца постоянно что-то говоря. Его советы были неверны, потому что он не очень хорошо разбирался в калибраторах. Петр Шмюльц мысленно рычал и очень хотел прогнать своего босса. Эльмир Зекоев, оставаясь совершенно спокойным, улыбался и делал по-своему. Игорю Валентиновичу в конце концов надоело бестолково крутиться под ногами и он как всегда внезапно развернулся и исчез из цеха. Шмюльц и Зекоев облегченно вздохнули.

– Давай побыстрей закончим, пока он не вернулся, – сказал Шмюльц.

– А чего он тебе? Плюнь на него и все.

– Он меня бесит!

– Он всех бесит, – улыбнулся Зекоев. По его виду, однако, нельзя было сказать, что его что-то может бесить. Эльмир был всегда всему рад. – И его все бесят. Подай ключ на двенадцать.

– Когда-нибудь кто-нибудь не выдержит и врежет ему промеж его глаз!

– А попробуй ты! – на это Шмюльц ничего не ответил. Зекоев не переставая улыбаться затягивал необходимые гайки. – А торопиться не стоит, Петро. Сиди ковыряйся потихоньку. Плотник все равно в этом не шарит. Если сделаем быстро, он найдет мне другую работу, а нам с тобой это нужно?

С этим доводом Шмюльц спорить не стал. По этому принципу и строилась вся работа в цеху. Трудную работу надо делать быстро и кое-как, а легкую долго и тщательно. Как говориться – растягивать удовольствие. Шмюльц и сам так же делал. Чем быстрее ты сделаешь одно задание, тем быстрее начнешь другое. Никому кроме Игоря Валентиновича Плотникова это было не нужно.

Наладка калибратора заняла у них почти три часа, хотя Зекоев сказал, что мог бы все сделать за час. Теперь за дело взялся Шмюльц. Он стал настраивать починенный станок, крутить датчики, задавать температуры, скорости, массы и так далее. Шмюльц достал специальный блокнот и перелистав несколько страниц, остановился на необходимой. Тут были записаны все настройки аппаратуры. Ага. Шмюльц подошел к панели настройки и принялся набирать соответствующие цифры, записанные в блокноте. Итак, сырье которое сейчас будет засыпаться в бункер сделано не из дробленки, а из чистого ПВХ с добавлением мела и некоторых других компонентов. Приготовитель этой смеси уже прилепил заметку с процентным соотношением ПВХ и мела в данной смеси.

Шмюльц поморщился. По приказу Плотникова приготовитель смесей опять добавил мела около сорока процентов! Хотя по правилам мел должен составлять в смеси всего тринадцать процентов. А это значит, что Шмюльц теперь будет мучиться, пытаясь из этой смеси сделать конфетку. Хорошо, что хоть у него есть все необходимые записи, добытые в ходе многочисленных мучительных экспериментов. Глядя в блокнот, он настроил температуры нагрева на разных стадиях, скорость вытяжки, давление и еще несколько параметров. После того, как датчики зафиксировали настроенную температуру, зажглась зеленая лампочка и Шмюльц включил линию. Пошло полотно. Но сначала его надо было вручную вытянуть на несколько метров, пока его не ухватит вал в середине линии. Шмюльц с упаковщиком в тяжелых ботинках, обжигая пальцы, вытянули горячее полотно и сунули в станок-ламинатор, покрывающий полотно пленкой с разнообразными рисунками. Так, нормально… Шмюльц включил пилу и путем настройки приказал ей резать полотно на куски, длинной 2,7 метра. Это была стандартная длинна стеновых панелей, но часто выпускалась и так называемая «трешка», то-есть панель, длинной три метра. А по заказу панель можно было отрезать любой длинны. Потом он одел рулон пленки-ламината с рисунком и ламинатор стал приклеивать на панели рисунок, называемый «Идилия». Рисунок «Идилия» представлял собой бессмысленное сочетание геометрических фигур пастельных тонов. Почему это называлось именно «Идилия» не знал даже художник-дизайнер, придумавший этот рисунок. Просто каждый рисунок должен иметь название, это лучше привлекает покупателей, чем обычный порядковый номер типа «А53В2». Итак, полотно шло ровное, беленькое, без дыр и морщин, пила резала все исправно, рисунок «Идилия» не навевал никаких ассоциаций. Петр Шмюльц взял в руки одну готовую панель и отнес ее на весы. Весы, однако, показали, что панель на сорок семь грамм тяжелее, чем надо. Вообще-то для панели это было хорошо, чем она тяжелее, тем крепче. Но Игорь Валентинович экономил на каждом грамме и строго следил, что бы каждая панель весила минимально возможно. Что-ж… Шмюльц убавил вес и кивнул молодому упаковщику в тяжелых ботинках. Наладив все что нужно было, Шмюльц мог расслабиться неспеша пройтись мимо всех четырех линий.

– Ну че? – спросил он у упаковщика с третьей линии. – Все в порядке?

– Да, – ответил упаковщик. – Все в порядке.

– Ну как? – спросил он у упаковщика со второй линии. – Как идет?

– Да нормально все, – отвечал упаковщик.

– Ну че? – спросил он у упаковщика с первой линии. – Брак шел?

– Было, – ответил упаковщик. – Полосы шли.

– А чего не говорил?

– Да они прошли уже. Это из-за мусора в смеси.

– Еще раз будут – сразу скажи мне, я отрегулирую.

Тут у Шмюльца заиграл смартфон и для ответа он отбежал в другой конец цеха. Игорь Валентинович Плотников повесил в цеху объявление, по которому за разговоры по сотовым телефонам рабочие наказывались штрафом в размере пятисот рублей. По мнению Плотникова рабочие обязаны работать, а не болтать по телефонам. Однажды один грузчик попытался оспорить это мнение и объяснить Игорю Валентиновичу, что это ущемление его прав и что он приобрел гаджет именно для того, чтобы разговаривать. За это грузчик отделался увольнением без пособия. Более смельчаков не находилось и все старались не вынимать сотовые в присутствии босса.

– Да? – ответил Шмюльц, косясь в ту сторону, в какой находился Плотников. Босса пока было не видно. – Чего-то случилось, Рита?

– Петь, звонили из компании насчет кабельного телевидения. Они должны придти сегодня.

– Так… – кивнул Шмюльц. – Хорошо.

– Но их нужно встретить.

– Ну пусть Аленка встретит, она же дома.

– Да я ей уже звонила, она ушла.

– Куда?

– Не говорит. Опять к своим дружкам, наверное. Я ей сказала, но она не… – Шмюльц не расслышал что сказала его супруга про их дочь, потому что в этот момент включили дробилку. Цех наполнился громким грохотом. Шмюльц отошел совсем в дальний угол.

– Ну тогда ты отпросись с работы, – заорал он в трубку, стараясь заглушить грохот.

– Что?

– Ты отпросись!!!

– Я не могу!

– Что?

– Я не могу!!!

– Я тоже не могу!!!

Дальше разговаривать не имело смысла и Петр Степанович убрал телефон в карман. Из-за дробилки было практически ничего не слышно. А что бы перезвонить, надо было выходить на улицу. Тут вновь раздался телефонный звонок. Шмюльц даже краем уха не расслышал мелодию, он определил звонок по вибрации.

– Я говорю, что я не могу отпроситься с работы!!! – вновь заорал он в трубку.

– Чего?

– Я не могу!!!

– Чего не можешь?

Шмюльц взглянул на экранчик телефона. Так и есть – сейчас звонила не жена. На экранчике зелеными буковками сияло имя «Вячеслав Борисович». При этом голос был женский, даже, можно сказать – девичий.

– Гульшат, я перезвоню позже! – крикнул он в трубку своей любовнице и отключил связь.

В двенадцать ноль-ноль на предприятии наступил обеденный час. Война войной, а обед по расписанию. Вообще-то упаковщикам и операторам не разрешается покидать рабочее место даже на обед – рядом с линиями стоял столик и электрочайник и рабочие должны были обедать именно там, что бы им хорошо было видно свои линии. Особенно это касалось операторов. Потому что в любой момент может случиться всякое и оператор всегда должен находиться поблизости и немедленно все исправлять. Но это не касалось разнорабочих они обедали в раздевалке.

Петр Шмюльц заметил, как несколько разнорабочих небольшой стайкой последовали к двери и вышли из цеха на обед, оставив четверых упаковщиков есть свои принесенные в пластиковых контейнерах макароны и пельмени прямо в пыли и грязными руками. Шмюльц обошел все четыре линии и подошел к окну, которое выходило на небольшую стоянку, на которой парковалось начальство. Плотниковской «Мазды» не было. Шмюльц кивнул.

– Слыш, Артем, – обратился он к упаковщику с третьей линии, – я пойду наверх похаваю. Если что – звони мне, я спущусь. Мой номер есть?

– Да, есть, – ответил Артем, не отрываясь от пережовывания быстрорастворимого картофельного пюрэ со вкусом курицы и грибов с размешанным в нем бульонным кубиком с ароматом говядины. Вонища сбивала с толку – то ли пускать слюнки, то ли рыгать под ноги.

– Успеваешь? – спросил Шмюльц. – И пакуешь и жрешь одновременно?

– Да, блин, че то я запариваюсь, – пожаловался Артем и сунул в рот большую ложку горячего пюрэ. – Скорость «три и шесть». Даже поссать некогда.

– Если после обеда Плотник не приедет, я уменьшу скорость, – пообещал Шмюльц.

– Он приедет. Он всегда приезжает. Уменьши сейчас. Хотя бы до «трех».

– Сейчас не могу, нам к двум нужно сто десять пачек «Сосны» и тридцать пачек «Майской фантазии». Заказ на Нижний.

– Ломов?

– Новгород. Все я пошел хавать.

Обед прошел как всегда в матерном галдении, в клубах сигаретного дыма, и в звуках открываемых бутылок со спиртным. В этот раз пили мало. Всего трое. Двое купили бутылку водки, один – портвейн «Мадера». Сегодня почему-то не было пива, хотя Шмюльцу иногда казалось, что магазин «Слоненок» только и выживает благодаря реализации пива работникам «Пластдекора +». Это было только начало, вечером народ пойдет за спиртным и, наверняка, не один раз.

Шмюльцу сегодня выпивать не хотелось, хотя иногда он был не прочь. Но сегодня что-то не хотелось. Он достал смартфон и углубился в чтение свеженькой «желтизны».

– Петро! – позвал его Санёк Дачников. – Будешь?

– Не, – ответил Шмюльц. – Не хочется.

– Че так? Давай, дерни соточку. Закусь есть.

– Нет, сегодня без меня.

– Ну как хочешь, – Дачников лихо опрокинул в себя полстакана водки и занюхал бутербродом с дешевой колбасой. – Че читаешь-то? Поди опять свою херню про артистов? Ерунда какая-то! Мне, например, вообще совершенно пох вся эта херня про звезд. Мне пох кто там с кем трахается.

– А мне интересно, – невозмутимо ответил Шмюльц.

– Да дело твое. Читай что хочешь, – Дачников доел бутерброд и налил стопочку другому коллеге.

– Да все эти звезды гребанные – пидорасы и х…сосы! – громко гаркнул уже вполне захмелевший Санек Дачников и чуть не выронил большой чайный бокал с портвейном. Он пил «Мадеру» как квас, причмокивая и сыто выдыхая. Закусывать бормотуху он считал излишним, довольствуясь только подушечкой жевательной резинки. Почему-то он считал, что взрослый покрасневший мужик, немного шатающийся и жующий после обеда мятную жвачку не вызовет подозрения у Плотника. – Хер они мне не щекотали! Хотя вон той сучке беленькой я бы вставил! Зырь, какие губищи! – Дачников присмотрелся к одной из фотографий на шмюльцевском смартфоне. – Сосет, поди, как вантус… Вон губищи какие! По полкило силикона на каждой. Эх… я бы те вставил, сучка беленькая…

Петр Шмюльц улыбнулся фотографии которая так понравилась Дачникову. Светловолосая девушка неопределенного возраста кому-то что-то говорила, сверкая очень ровной и неестественно белой металлокерамикой. Губы были большие, тут с Дачниковым не поспоришь. В тонких пальчиках она держала маленький флакончик с какой-то туалетной водой, духами или еще с чем-то. Можно было даже прочесть конец названия – «… NELE ». Заголовок под фотографией гласил: «ОКСАНА КАПУЧИНО ОПЯТЬ ИЩЕТ ПРИНЦА НА БОРДОВОМ «МАЙБАХЕ».

«Значит она все-таки развелась со своим нефтяным бизнесменом, – подумалось Шмюльцу. – Кто же теперь ее будет продюссировать? Наверно новый принц на «Майбахе»… Хотя, принца ей будет мало, ей нужен король!»

– Да пошла она в жопу! – Дачников рыгнул и налил себе еще полбокала бормотухи. – Сосулька крашеная! У нас вон в Колышлее коров некому доить, все бабы по москвам разъехались! Принцев им всем подавай, бл…м малолетним!

Весь обед Дачников пил свое пойло и материл демократию и столицу. Гоша Лаймонайнен обсуждал карбюраторы на старых «Москвичах», другие говорили кто о чем: о мировом кризисе, о президенте, о ментах. О том, как невкусно закусывать чистый спирт сухой лапшой быстрого приготовления, о том как смастерить в домашних условиях телевизионную антенну из пустых алюминиевых банок, о том как топить котят в унитазе и о том как отлынивать от уплаты алиментов.

Петр Степанович Шмюльц в разговоре не принимал участия. Ему было не сильно интересно как Дачников в пьяном угаре бил морду любовнику своей жены, при этом активно изменяя ей же с соседкой. Шмюльцу также было мало интересно как Гошу Лаймонайнена рвало щами на новогодний стол в гостях.

Шмюльц читал «желтые» новости.

– О! – воскликнул он. – Прикиньте, Вероникина родила девочку!

– И че? – раздался вопрос из людской массы.

– Так она же только недавно рожала девочку. Сначала от канадского хоккеиста, а теперь от владельца сети ресторанов. – Шмюльц только многозначительно пригладил усы. – Когда успевает только?

– А кто это? – опять раздался вопрос из людской массы.

– Вероникина? Ну как же? – Шмюльц даже опешил. – Ну эта… Певица. Ну песни поет…

– Они там все песни поют.

– Ну про тюльпаны! И еще «Чудесная Любовь», «Чао, дружочек»… Ну гоняли ее еще недавно по всем каналам… «Чао, чао, мой дружочек! Поцелуй меня в пупочек!» Че, не помнишь, что ль?

– Да мне похеру! Санек, наливай!

Московская область. Поселок Бояринское-1

Кристина Веерская подошла к огромному окну, выходящему прямо на озеро, гладь которого резали катамараны и лодочки. Делая маленький глоток черного мокко она заметила сначала один парусник, а после и еще один. Лодочная станция, которая сдавала в прокат лодки и катамараны с этого сезона стала предлагать парусники. Веерская сделала еще один маленький глоток и удовлетворенно кивнула сама себе. Когда она покупала этот коттедж в элитном поселке Бояринское-1 на берегу озера, она так и знала, что со временем цена на здешнюю землю будет только подниматься. Уже сейчас по предварительным данным стоимость ее коттеджа стала выше процентов на тридцать от той цены за которую она покупала. С тех пор прошло почти четыре года.

Веерская открыла окно и свежий озерный ветерок обдул ее почти обнаженное тело. Был сентябрь, но погода была чудесная, ничем не отличающаяся от летней. Ее атласную кожу с медным загаром прикрывал только полупрозрачный халатик из тончайшего белого шелка. Ремешок не был завязан и ветер разметал полы халатика, обнажив красивое тело, соски приобрели упругость, а грудь стала четко вырисовываться из-под ткани. Веерская закрыла глаза и представила, что она совершенно голая. Она даже хотела снять трусики, но не стала. Свежий ветерок обдувал ее, а она маленькими глотками пила мокко и блаженно улыбалась.

Она с удовольствием потянулась…

Время было обеденное, но лично для нее сейчас было утро. В то время как большинство людей в это время наяривали обеденные супы и макароны, она не торопясь смаковала кофе, ела круассаны с персиковым джемом и два-три марроканских мандарина, принимала душ и делала пару телефонных звонков.

Она как раз допила кофе и поставила чашку на подоконник, когда раздался звонок домофона. Пришла Люсенька – личный косметолог Веерской. Люсенька приходила практически ежедневно к часу дня.

– Добрый день, Кристина Андреевна, – поприветствовала Люсенька и сразу же осмотрела лицо Веерской. – Так-так… Мешочки …

– Сильно заметно?

– У вас сегодня есть съемки?

– Есть.

– Тогда заметно. Опять мало спали? Кристина Андреевна, ну вы же знаете, что вам надо больше спать. От недостатка сна кожа стареет.

– А от переизбытка сна мое грызло опухает, – пожаловалась Веерская.

– Не ешьте соленое на ночь. – Люсенька посадила Веерскую в специальное кресло перед большим зеркалом. На зеркале уже ожидали своей участи множество флакончиков, кремов, пудр, духов, туалетных вод, дивизии губных помад, армии всяких туш, красок, румян, лаков и еще много-много всего разнообразного. – Так-так… Сухость… опять сухость… Кристина Андреевна, вы ведь снова не пользовались увлажняющим молочком.

– Люсь, я вчера поздно пришла, устала… Хотела спать.

– Ладно, сейчас все исправим. Я купила вам новый крем с куэнзимом, – Люсенька показала Веерской голубую тубу с изображением каких-то мыльных пузырей. – Тут витамины, минералы, вытяжка желез морских котиков…

Люсенька принялась «рисовать лицо» Кристине Веерской.

– Сильно не мажь, – сказала Веерская косметологу. – На съемках меня все равно будут гримировать.

– Ох, опять сделают из вас японскую гейшу! Почему вы позволяете, чтобы вам делали такие толстые слои, ведь кожа должна дышать!

К двум часам, когда Люсенька закончила свою работу и ушла к другому клиенту.

Теперь к окну подошла уже несколько иная женщина. Тело осталось прежним, а вот лицо стало другим. Качественный макияж превратил Веерскую из чуть припухшей сони в утонченную элегантную особу. Теперь можно было и из дома выйти без стыда.

Однажды у Веерской случилась аллергия на один крем и Люсенька запретила пользоваться косметикой целый день! А ведь Кристине именно в тот день нужно было вылетать в Санкт-Петербург. Она приехала в «Шереметьево» без макияжа и чуть не умерла со стыда! Сидела в салоне самолета, напялив громадные темные очки и уткнувшись в иллюминатор, только бы не показываться на глаза посторонним. Ей казалось, что все на нее пялились и хихикали за спиной. Хотя на самом деле ее никто не узнал и даже не попросили автограф. Никто даже и не взглянул на нее, но с тех пор она не выходила на люди хотя бы без минимального макияжа. И только Люсенька могла «нарисовать» ей правильно лицо.

Пенза

– А я тебе говорю, что-бы ты сегодня вечером была дома, будешь мне помогать!

– Чего помогать-то! – выражения лица Алены изображало только кислое презрение. – Сам что ли не сделаешь!

– Сделаю, если надо! – Петр Шмюльц строго посмотрел на свою дочь. Так строго, что она отвела глаза. – Но мне будет нужна твоя помощь! Будешь подавать.

– Че я-то сразу! Че, больше никого нет?

– А кто? – Шмюльц не отрывал сурового взгляда от дочери. – Извини, но братишку мы тебе пока не настругали! Ты у нас одна. Или, по-твоему, я должен просить соседей?

– Мать пусть помогает!

– А что ты будешь делать? – Алена отвернулась, но Шмюльц взял ее за руку и резко повернул к себе. – Что ты будешь делать вечером? Опять пить! Опять к дружкам своим побежишь?

– Это не твое дело!

– Как раз мое! Я твой отец, Ален, и изволь меня слушать!

Их спор стал привлекать внимания окружающих и что бы не стоять посреди улицы, Шмюльц повел свою дочь вперед. Они шли в магазин стройматериалов выбирать кафельную плитку для ванной комнаты. Изначально Шмюльц планировал пойти в магазин со свой супругой Маргаритой, но в последний момент ей кто-то неожиданно позвонил и она ушла, сославшись на важную встречу. Тогда с отцом пошла шестнадцатилетняя дочь. Она сказала: «С тобой надо кому-нибудь идти, потому что ты выберешь какие-нибудь дебильные цветочки! И оттенки, с твоим дальтонизмом ты ни фига не разбираешься в оттенках». Петр Шмюльц даже и не помышлял брать цветочки, он хотел что-то монотонно-бежевое (этот цвет он хотя бы различал), но дочь с собой взял за компанию. Он и так с ней редко куда ходил.

– Почему я должна тебя слушать, – возмущалась Алена. – Я уже совершеннолетняя! Чего хочу, то и делаю! И перестань держать меня за руку, я тебе не маленькая!

– Замолчи, Ален.

– А не замолчу! Не затыкай мне рот!

– Ален, хватит орать! Если пошла со мной, то веди себя нормально!

– Лучше дай мне денег, – буркнула Алена будто себе под нос.

– Сколько?

– Не много… Как всегда… Пятикаточку.

– Зачем?

– Не твое дело!

Петр Шмюльц набрал побольше воздуха, закрыл глаза и медленно выдохнул. Он остановился.

– Ты каждый день требуешь от меня денег и при этом грубишь! Когда это закончиться, Ален?

– Дай пятикатку, жалко что-ль?

– Скажи зачем.

– На прокладки.

– Не ври! Это тебе покупает мать. А тебе деньги нужны на спиртное! – Алена попыталась вырваться и уйти от отца, но Шмюльц вовремя сжал ее запястье. – Ален, сколько можно! Как хочешь, а сегодня ты будешь помогать мне класть плитку и никуда не пойдешь. В конце концов в ванной мы все моемся! И ты тоже. И не какой пятикаточки я тебе не дам! Если дам, ты опять придешь домой пьяной! А тебе всего шестнадцать!

– Мне УЖЕ шестнадцать!

– А знаешь, почему тебе продают твое пиво? Продают и даже не спрашивают паспорта? – Шмюльц пронзал дочь острым взглядом. – Потому что ты выглядишь на восемнадцать! Потому что ты рано начала стареть, Алена!

– Не учи меня жить!

– Буду учить, Ален! Я твой отец, у меня обязанность такая – учить свою дочь!

Тут Алена вскрикнула и Шмюльц ослабил хватку, испугавшись, что сделал своей дочери больно. В тот же момент она вырвалась и побежала в обратном направлении. Шмюльц было бросился за ней, но она бежала слишком быстро и он знал, что не догонит ее. В глубине души он хотел крикнуть ей вдогонку что-нибудь злое, но не стал этого делать. Отношения между дочерью и отцом были слишком сложными и колебались на грани между терпением и ненавистью. Он не хотел окончательно портить их.

Тяжкий глубокий вздох был вместо крика… А может быть тем лучше? Денег у нее все равно нет, поэтому сегодня она должна остаться трезвой. Зато Шмюльц выберет кафельную плитку на свой вкус. Потому что с Аленой они все равно не договорились бы, она принципиально спорила с отцом по всем вопросам, даже если он был прав. Наверняка в магазине она бы остановила свой выбор именно на той плитке, какая Шмюльцу совершенно не нравилась, да еще и какого-нибудь зеленого цвета, зная, что что ее отец из-за врожденного дальтонизма вообще не знает как на самом деле выглядят оттенки зеленого. А вот его супруга Маргарита – вот та бы выбрала ненавистные Аленой цветочки. В их семье, состоящей из трех человек, никогда не было компромисса, каждый гнул свою линию и ежедневные рутинные дела напоминали басню Ивана Крылова «Лебедь, рак и щука».

«Великолепно! – подумал Шмюльц. – Не хотите – как хотите! Без вас даже лучше!»

Время у него было, деньги у него были, погода была теплой и солнечной, поэтому Шмюльц расслабился. По пути он купил себе две пары новых носок и батарейки к настенным часам, молока, зачем-то заглянул в магазин сувениров. Гуляя, он присел на лавочке и по привычке достал смартфон. Загрузил новости звезд. Итак: ага, кое-кто у нас залетел! Актер театра и кино разводиться с третьей супругой, пара из тик-ток-поколения объявила себя парой и выкладывает видосы с тропического отдыха. Телеведущий умирает в коматозном состоянии. Еще один артист сорвал выступление из-за алкогольного опьянения, а накаченная ботексом ютьюберша призналась в многочисленных любовниках. Продюсер продает виллу, а хип-хоп исполнитель разрывает контракт с известным лейблом.

Ясно, о чем была эта пресса? Петр Степанович Шмюльц другого и не читал.

Начитавшись сегодняшних новостей из мира шоу-бизнеса полупрогулочным шагом он вышел сначала к Центральному рынку, а потом на улицу Урицкого. На перекрестке Урицкого-Суворова он остановился, ожидая красного сигнала светофора. В этой точке города как всегда было многолюдно и многомашинно. Очень часто тут возникает пробка, которая может протягиваться до самого Бакунинского моста и уходить чуть ли не в район Маяка. Другие ветви пробки распространялись на центр города.

Петр Шмюльц встал на перекрестке и, отвернувшись от ослепляющего солнца, напоролся взглядом на блистающий полумесяц на шпиле стоящей неподалеку мечети. Луч солнца, отразившись от стального полумесяца ослепил Шмюльца еще больше и он опять повернулся в другую сторону.

Светофор моргал желтым и Петр Степанович приготовился переходить улицу. Кто-то толкнул его в спину и Шмюльц сделал шаг вперед на проезжую часть… В тот же момент его уши заложило от пронзительного сигнала автомобильного клаксона. Он, перепугавшись, сделал шаг назад. Но сзади его опять подтолкнули. Сразу две маршрутки и грузовик с кондитерскими изделиями пронеслись прямо перед его носом. На прощание грузовик пустил облако ядовитого угарного газа от чего Шмюльц поперхнулся и изошелся кашлем. Какая-то девчонка рядом взвизгнула и Шмюльц опять растерялся. Подавляя кашель, он взглянул на светофор. Светофор моргал желтым и тут Шмюльц сообразил, что он не работает.

Его опять кто-то подтолкнул в спину.

Да что же это в самом деле-то! Гребанный перекресток!

То тут то там раздавались клаксонный гудки, фырканье глушителей, урчание двигателей. Их перекрывала человеческая ругань, кашель, мелодии мобильных телефонов и собачий лай. Автомобили не желая торчать в пробке, старались быстрее проехать этот сложный участок, тем самым не пропуская пешеходов. А пешеходы тоже не горели пылкой страстью вечно топтаться на перекрестке и норовили перебежать улицу прямо перед бампером приостановившегося на секунду автомобиля. Шмюльц хотел влиться в поток переходящих, но такового не создавалось. Его опять подтолкнули и, он, улучив момент, шагнул вперед. Перед ним резко затормозила белая иномарка. За Шмюльцем пошли и другие пешеходы, закрывая собой автомобильное течение как дамбой.

Кто-то кого-то материл вдалеке.

И вдруг!

Совсем рядом раздался глухой звук удара, через мгновение звук падающего тела. Эти звуки случились в непосредственно близости от Шмюльца, поэтому он в то же мгновение остановился и замер на месте. Сразу повернулся на звук…

Внезапно прямо на него повалилось чье-то тело. Шмюльц потерял равновесие и тоже упал бы, если бы не люди, стоявшие за его спиной. Кто-то удержал его. Упавшая на него девушка чуть ухватилась за его плечо, но Петр Степанович отдернул руку, боясь самому потерять равновесие. Он успел увидеть ее лицо – юная симпатичная девчонка с затянутыми в хвост светлыми волосами. Чуть накрашенные губы и чуть притемненные ресницы. Светлые брови над голубыми глазами. Они смотрели друг на друга долю секунды, Шмюльц увидел в ее глазах испуг и просьбу о помощи. Глаза передали эту просьбу быстрее полураскрытого рта с двумя рядами очень белых и ровных зубов. Но Шмюльц не успел среагировать, чтобы не упасть самому ему пришлось отдернуть ее руку.

Девушка упала.

Это была молодая девушка в белых обтягивающих джинсах. В падении на дорогу она воскликнула и тут же ее крик оборвался. Прямо на глазах у толпы, прямо на глазах у Петра Шмюльца и на глазах у пролетающих голубей, маленький салатовый автомобильчик «Дэу Матиз» с наклеенными ресницами на фарах проехал по голове девушки. На какой-то момент автомобильчик приподнялся на одно колесо и вдруг резко осел. Голова девушки лопнула и забрызгала всех рядом кровью и чем-то, похожим на блевотину.

Автомобильчик остановился, проехав еще около полуметра и оставив после себя кровавый след узорчатого протектора.

Ноги девушки судорожно конвульсировали. Ее оплющенная голова утопала в растекающейся кровавой луже.

Потом, когда Шмюльц будет вспоминать эти секунды, он не сможет вспомнить что произошло раньше – нестерпимые вопли окружающих или щелканье встроенных в мобильники фотокамер.

– Вот! – воскликнул Шмюльц и остервенело ткнул в телевизор указательным пальцем. – Вот! Сейчас будет!

Маргарита и Алена, приблизились к телевизору, а Шмюльц все кричал и кричал.

– Вот! Вот, сейчас! Смотрите!

Телеведущая новостей говорила про трагедию на перекрестке, а в левом верхнем углу изображения уже показывали кадры с места происшествия. Стали показывать сюжет. Показали салатовый «Дэу Матиз» с наклеенными ресницами на фарах, показали женщину-водителя, которая явно находилась в состоянии сильнейшего шока и не могла произнести ни одной внятного фразы, показали весь перекресток и сломанный светофор. Комментатор объяснял телезрителям, как и что произошло.

– Вот! – продолжал тыкать пальцем в телевизор Шмюльц. – Сейчас!

Показали, как журналист пытался взять несколько слов у женщины-водителя из автомобильчика, но та только отворачивалась и закрывалась руками. Сотрудники ГИБДД усадили ее в свой автомобиль. На заднем фоне стояла «Скорая», суетились люди в белых халатах. Тело погибшей девушки, накрытое простыней, куда-то уносили. Материя сразу пропиталась кровью и на месте головы виднелось только блестящее на солнце алое пятно. Какой-то дяденька аккуратно нес за носилками белые туфельки.

Слышался горький плачь.

Комментатор сказал еще несколько слов и тут показали то, чего с таким нетерпением ждал Петр Шмюльц.

Показали его!

Он стоял в окружении народа и давал интервью журналисту.

– Ну я переходил улицу, – говорил Шмюльц на камеру. – Переходил вот здесь. Вот так шел… Вон оттуда. Да, светофор не работал. Не работал, это точно! Я переходи и вдруг – раз! – Шмюльц сделал резкий, но неопределенный жест рукой. – Удар! Девушка падает! Я не успел ее поймать! Она упала неожиданно и прямо на асфальт. Она еще живая была, я хотел ей помочь, нагнулся, протянул руку. Но мне помешали. Толпа мне мешала, все толкали… – Шмюльц возбужденно проглотил слюну и продолжал, взбудоражено жестикулирую и, поднимая брови: – Я хотел помочь! Но вот эта машина! Вот эта! – он гневно показал на салатовый автомобильчик. – Она прямо наехала на девушку. Проехала прямо по голове! Даже не пыталась притормозить! Посмотрите на водительницу! Вы посмотрите на нее! Да она же не в себе! Убивать надо таких водителей! Расстреливать без суда и следствия! А я ведь хотел помочь! Сам чуть не погиб! В шаге от смерти был!

Чей-то плач становился сильнее… Кто-то попросил нашатыря…

На этом сюжет закончился.

Маргарита и Алена посмотрели на главу семейства.

Петр Степанович Шмюльц чувствовал себя героем. Суперменом. Звездой!

– Бать, дай пятикатку! – спросила Алена.

– Какую пятикатку? – ответил Шмюльц, гордый от самого себя. – Ну что ты, Аленушка! Сейчас мы все будем пить шампанское! Я купил. Все за стол!

– А по какому поводу празднуем? – с подозрением спросила Маргарита.

– Как по какому? Вашего батю показали по ящику!

– Газированная моча! – заявила Алена. – Лучше дай деньгами! Дашь пятикатку или нет?

– Перестань, Алена! Пошли вместе пить шампанское!

– Сдается мне, что кто-то уже изрядно выпил! – недовольно произнесла Маргарита и посмотрела на своего супруга так, как Шмюльц смотрел на свою дочь, когда она просила у него дать ей деньги на пиво. – Петь, у тебя брюки в чужих мозгах, а у нас кончился стиральный порошок. Мог бы купить, когда в городе был. Лично я твои штаны отстирывать не буду!

На следующий день вечером Петр Шмюльц встретился в подъезде со своим соседом Аркадием Переходовым. Переходов спускался по лестнице, как обычно застегивая пуговицы на рукавах у ветровки. У него была такая привычка – застегивать пуговицы на рукавах только тогда, когда он выходил из квартиры. Это был не особо выразительный мужчина, хотя и имел определенный успех у женщин. Внимательные синие глаза глядели на мир с любопытством и ожиданием чего-то интересного.

– Здорово, Петро! – Переходов пожал Шмюльцу руку. – Я вчера видел пензенские новости! Хотел позвонить, да времени… Ну… не было времени…

Шмюльц кивнул.

– Ну молодец, Петро! Молодец! – Переходов говорил очень быстро. Очень быстро и отрывисто. – А я бы там прямо грохнулся в обморок на месте! А ты! Не страшно было?

Шмюльц пожал плечами.

– Петро, что-то ты не разговорчив.

– Да че то как-то так… – неопределенно ответил Шмюльц.

– Может отметим твое геройство, а? Все-таки, чуть девчонку не спас! – от сказанного и сам Переходов осекся, но отступать было поздно. – Я сегодня вечером свободен. Возьму коньячку, осетринки… А?

– Да нет, я уже отметил вчера…

– Ясно, – кивнул сосед. – А сегодня головка бо-бо. Ясно. Ну как хочешь… А то приходи, я сегодня вечером свободен.

И с этими словами Переходов вышел из подъезда и сел в свою дорогую «Вольву». Из окна подъезда Шмюльц видел, как Переходов с пол пинка завел автомобиль и бесшумно уехал. Шмюльц медленно поднимался до своей квартиры, ругая молодежь, которая опять усеяла лестницы сигаретными окурками.

Вообще-то раньше Шмюльц и Переходов считались друзьями, помогали другу другу, одалживали деньги, сахар, сверла, лампочки, табуретки и попивали совместно пивко и водочку, рыбачили на Сурском водохранилище. Часто Шмюльц приглашал Аркашку на свою дачу, пожевать собственных резиновеньких шашлычков, а Переходов, владея сетью магазинов секонд-хенда всегда предлагал Петру качественный новый товар с наценкой не в триста, а всего лишь в двести процентов.

Но в последние года два дела у Аркадия Олеговича Переходова резко пошли в гору. Раньше у него были долги, но со временем он их погасил и теперь только подсчитывал чистую прибыль. Сеть его магазинов расширилась до пяти, проникает в соседние Сердобск, Иссу и даже в Самару и приносит весьма неплохой доход. Доход достаточный для того что бы Переходов смог капитально отремонтировать квартиру и даже приобрести современную мебель. Свою надоевшую до чертиков «Приору» он поменял на «Вольву», купил робота-пылесоса и отдельный гараж.

За это же время Петр Степанович Шмюльц сдвинулся по социальной лестнице совсем на чуть-чуть. Он купил полосатый диван-кровать, новый компьютер (ну как «новый»… ну пятилеточку, он уже успел прослужить у одного студента), переклеил обои в спальне и запланировал ремонт в ванной.

«Ну ничего, – думал про себя Шмюльц, – проходя мимо квартиры Переходова, – вот поднимут мне зарплату и я себе ремонт отгрохаю!» Только так он думал уже около года, но почему-то зарплату ему не поднимали. Соответственно и ремонт в его квартире пока не производился. Шмюльцу хотелось хотя бы положить кафельную плитку в ванной комнате или сделать звукоизоляцию на стенах, потому что стены в его доме пропускали практически все звуки. Шмюльца всегда бесило, что соседи по одну стену постоянно слушали «Песню Года» или «Новые Песни о Главном» до одиннадцати часов вечера, а у соседей по другую сторону полшестого утра врубался отвратительный будильник.

«У Переходова нет звукоизоляции и ни у кого в подъезде ее нет, – думал Шмюльц. – А у меня будет!» И плитку выложу в ванной! Вот куплю и выложу!

Мысли о Переходове вновь омрачили настроение Шмюльца. Да… Ведь они были друзьями… Аркашка даже однажды в драку влез, помогая своему товарищу справиться с какими-то татарами. Тогда татары набили морды и Шмюльцу, а заодно и Переходову… А теперь друзья-соседи стали отдаляться друг от друга. Переходов стал обеспеченным человеком и все меньше обращался с просьбами к Петру Степановичу, а Шмюльц считал выше своего достоинства все время о чем-то просить Переходова. Все меньше и меньше праздников они встречали за одним столом, все меньше распивали пивко и водочку, перестали одалживать друг у друга деньги и делиться своими радостями и бедами. Переходов даже перестал переживать по поводу алкоголизма дочери Шмюльца.

Вот, например, сейчас Аркадий Переходов предложил Петру Шмюльцу немного выпить вечером, сам предлагал коньячок и осетринку, а Шмюльц отказался. Потому что ему Переходов стал неинтересен. А почему? Да потому что сосед просто тупо стал богаче вот и все! Шмюльцу было обидно и в глубине души он бесился и завидовал.

Отношения между ними достигали той границы, за которой начиналось отсутствие каких-либо отношений. Если будет продолжаться в том же духе, то из разряда товарищей они перейдут в разряд просто знакомых и даже за руку перестанут здороваться.

Шмюльц нажал на кнопку звонка собственной квартиры, но ему никто не открыл. Опять Маргарита пропадает на своей работе, а дочь вообще черт знает где!

Москва

Кристина Веерская вошла в зал итальянского ресторана «VIA INTERNAZIONALE» плавной элегантной походкой, слегка виляя бедрами. Окинув чуть прищуренным от важности взглядом пафосный зал, она нашла единственный занятый столик и, не торопясь, направилась к нему. Человек, увидевший ее, моментально встал и приятно улыбнулся ей. Если бы это был другой человек, она бы конечно улыбнулась в ответ, но это был Виктор Владимирович Юдин.

Он взял ее ладонь и оставил на ней горячий поцелуй. Она села, он пододвинул ее стул ближе к столу и сел сам. Официанта не надо было призывать, он сам подошел и протянул Веерской и Юдину два меню. Кристина положила меню перед собой и откинулась на спинку стула. Юдин принялся листать страницы, внимательно сопоставляя названия итальянских блюд и их цену.

– Вить, ты давно меня ждешь? – спросила она.

– Минут двадцать, – ответил Юдин, не отрываясь от меню.

– А что, у тебя сегодня свободный день?

– Да, сегодня есть время.

– Хорошо… Только вот у меня сегодня съемки…

– Да, я знаю, ты же говорила, – Юдин оторвался от меню и дернул рукой. Веерская подумала, что он уже выбрал блюда и позвал официанта, но оказалось, что он просто взглянул на наручные часы. На мгновение на его запястье мелькнул крупный циферблат и браслет из белого золота. – У нас есть еще почти час. Потом я тебя довезу до студии.

Веерская безо всякого выражения смотрела как Юдин захлопнул свое меню и, позвав официанта, начал ему что-то объяснять. Только тут он заметил, что девушка все это время даже не притрагивалась к меню и оно по-прежнему лежало закрытым.

– Кристин, что ты будешь заказывать?

– Горсть винограда и минеральную воду, если можно.

Виктор Владимирович не без удивления поднял на нее взгляд и кивнул официанту. Тот записал закал в блокнотик.

– Могу предложить мороженное… – вежливо сказал официант, но Кристина отрицательно покачала головой.

– Кристин, что-то ты мало ешь, – сказал Юдин.

– Ты же знаешь, Вить, что в это время я не ем вообще. У меня все строго по графику.

После того как принесли заказ и Виктор Владимирович принялся кушать пасту с соусом и морепродукты, Веерская с равнодушием взглянула на свои часики. Еще сорок пять минут придется потратить на эту ресторанную канитель.

Что-ж… Ну если просто думать о чем-нибудь приятном или мысленно напевать какие-нибудь песенки, то время пролетит быстрее.

А Виктор Владимирович Юдин кушал пасту с соусом. Этот мужчина был уже не молод и уже не строен. К шестидесяти шести годам он обзавелся крупным животом, седыми висками и вторым подбородком. На подъем он был тяжел и всегда почему-то быстро уставал. Он не признавался, но Веерская догадывалась, что у него часто скачет давление и, видимо, какие-то проблемы с сахаром в крови. Она видела на фото каким он был раньше и она видит каким он стал сейчас. Если бы он был вдвое моложе, он бы мог ее привлечь, но сейчас…

– Сейчас у меня была беседа с подрядчиками, – говорил Юдин, запивая пасту глотком розового вина. – Похоже, мой последний проект заморозят.

– Какой проект?

– Офисное здание на проспекте Вернадского, – Юдин на секунду сделал недовольное лицо, но выдохнул и сунул в рот вилку с пастой. Пережевал и проглотил. – Хороший проект! Я над ним долго работал, а они замораживают.

– Почему? – спросила Веерская совсем не прикасаясь к винограду.

– Они говорят, что инвестор столкнулся с временными финансовыми проблемами! – огрызнулся Юдин. – Черт побери! Я так и знал! Говорили мне, что бы не давал проект этой фирме, а я не послушал! Надо было мне выполнять заказ «Сибнефти». Надо было!

Виктор Владимирович Юдин был известным архитектором, по чьим проектам в Москве, Петербурге и ряде других городов (в том числе в Финляндии, Литве и даже Сирии) вот уже лет тридцать строились различные сооружения.

Около года назадгосподин Юдин познакомился с Веерской и принялся за ней отчаянно ухаживать, видимо надеясь, что она выйдет за него замуж. Поначалу Кристина Веерская отвечала на его ухаживания, но очень быстро он ей разонравился и наскучил. Только, занятый своими извечными проектами Виктор Владимирович Юдин не понимал или не хотел понимать очевидного факта.

Пенза

Восемь утра, а воздух уже разогрелся как в разгар лета. Птички заливались пением и юрко перелетали с ветки на ветку. Листья деревьев активно зеленели, молодая травка задорно топорщилась из земли, просыпались вездесущие одуванчики. Этой ночью Шмюльц спал мало. Только прикорнет где-нибудь на стеллажах с готовой продукцией, как его сотовый начинал трезвонить. Это упаковщик со второй линии зван его на помощь, Шмюльц открывал глаза, произносил несколько бранных слов в адрес приготовителя смеси, слезал со стеллажей и плелся на линию. На второй линии полночи шел брак. Шла неровность на полотне, а Шмюльц никак не мог настроить давление и температуру. Вроде бы настроит все чин-чинарем, пойдет ляжет отдыхать, а упаковщик опять звонит: «Петро, иди сюда, опять неровность!» Шмюльц приходил, опять настраивал, но опять шла неровность.

Другой бы на его месте остановил линию, да и он сам бы ее остановил, если бы не срочный заказ на утро. К восьми утра на складе должно быть сто тридцать упаковок «Монако». Так потихонечку набирались недостающие упаковки: пять панелей брак – одна хорошая. В конце концов, уже под утро Шмюльц остановил вторую линию, потому что брак достигал девяносто пяти процентов. Шмюльцу пришлось перенести рулон ламината «Монако» на третью линию и гнать «Монако» уже там, ради чего пришлось пожертвовать «Папирусом», хотя на него тоже был закал из Каменки. «Папирус» пусть делает Гусеницын, который сменит Шмюльца в восемь утра. Вот только Плотник будет немного, мягко выражаясь, нервничать.

– Это все из-за Антоновского! – сказал упаковщик со второй линии Гоша Лаймонайнен и Петр Шмюльц согласно подтвердил это. – Опять намесил говно! Опять мела набухал!

– Как всегда опять в чем-то ошибся! – Шмюльц почесал левую стопу. – Он говорит, что это приказ Плотника, но Плотник знает, что есть большой заказ на утро, он не мог приказать добавлять СТОЛЬКО мела. Это косяк Антоновского. Если Плотник узнает, он его уволит к чертовой матери…

– Да пускай! – Лаймонайнен достал пачку сигарет. – Антоновский рано или поздно все равно уволят. Думаешь Плотник не узнает, что Антоновский каждую ночь обкуривается своей вонючей травой? Рано или поздно все равно уволят.

– Знаю, – Шмюльц теперь почесал правую стопу. – Только мне бы не надо, чтобы Антоновского увольняли. Пусть еще поработает хотя бы недельку. Я ж с ним по утрам в свару режусь, он же обкуренный ни хера не соображает. Я у него за месяц уже три-шестьсот отжал. Еще бы недельку и до четырех подниму, а там пусть уходит. Только бабло пусть отдаст.

– Тогда тебе придеться его отмазывать утром, – сказал Гоша Лаймонайнен. – Возьмешь косяк на себя? Не ссышь?

Если признаться честно, то Шмюльц ссал. Перед Игорем Валентиновичем Плотниковым все ссали. А с другой стороны четыре тысячи от обкуренного Антоновского больше чем пятьсот рублей (или тысяча) штрафа за большое количество бракованного «Монако». Что бы избежать и того и другого Шмюльцу надо только одно – к утру сделать заказ. На третьей линии «Монако» пошло гораздо лучше, третья линии была в лучшем состоянии и могла гнать панели даже из таких безобразных смесях какие делает Антоновский.

Утром же, когда солнышко стало не на шутку припекать, Шмюльц отдал смену Гусеницыну (сделав-таки полный заказ и вернув на третью линию рулон «Папируса»), показался на глаза Серьезному, переоделся и стал ждать Антоновского, заодно попивая чаек со смородиновым ароматизатором. Однако Антоновский задерживался у себя на смесителе, возможно даже сев играть в свару с другим работником и Шмюльц, плюнув, пошел домой. Вся ночная бригада уже разошлась по домам и потому Петр Шмюльц покинул рабочие врата в гордом одиночестве. Он зашел в «Слоненок», купил две бутылки «Короны Лайм» и оприходовал одну по пути от магазина до остановки. Сев в салон маршрутки, он стал прислушиваться к своим ощущениям – пивной напиток растекся по крови и ему стало приятно. Да еще и солнышко светило прямо в глаза, птички чирикали… Хоть и конец апреля, а все ж уже лето, мать его! Скоро он приедет дамой, ополоснется и брякнется на новый полосатый диван отсыпаться. Хорошо!

Около часа ушло на дорогу. Дорога до района Южной Поляны (совсем рядом с Пензенской Кондитерской фабрикой) была с пересадкой, по пути Шмюльц начал трезветь и быстро внедрил в себя вторую бутылочку.

При подходе к своей старой как мир четырехэтажки он подумал чуть-чуть, огляделся по сторонам (нет ли поблизости кого-нибудь знакомого) и достал свой мобильник:

– Аллё, Гульшат, привет, моя лапочка, – замурлыкал он в трубку, – Че делаешь? Ничего? Телек смотришь? Сериальчик про твоих любимых врачей? А про кого? Про шпионов? Ясно. Ну че… Это самое… Ну ты днем свободна будешь? Я приду? Ага, хорошо, тогда я сейчас покемарю немножко и к обеду к тебе. Да. Чего взять по дороге? Чего? Какого сыра? Да… Ну и винца какого-нибудь, да? Ну хорошо, жди!

Еще не закончив говорить по телефону, Шмюльц обратил внимания, что у его подъезда, к которому он подходил стоит незнакомая девушка. Он подошел к подъезду, когда сотовый был уже убран в карман.

– Здравствуйте, господин Шмюльц, – поприветствовала девушка.

– Здравствуйте.

– Я звонила вам домой вчера вечером, но мне никто не ответил и мне пришлось дожидаться вас сейчас.

– Почему вам никто не ответил? – спросил Шмюльц. – Моя супруга должна была быть дома.

– Но я так и не дозвонилась. Простите, я не представилась, – девушка быстро достала из своей сумочки визитку и протянула ее Шмюльцу. – Меня зовут Майя Козочка, я радиоведущая и журналист интернет-издания «Жизнь в Пензе».

– Да? – очумел Шмюльц. – Вы журналист…

– Я бы хотела взять у вас небольшое интервью…

– Как? Интервью?

– Да, – Майя Козочка бойко кивнула. – Я могу вам задать несколько вопросов по поводу того случая на перекрестке, когда вы стали свидетелем трагедии на перекрестке?

Интервью…

Интервью!

ИНТЕРВЬЮ!!!

Петр Степанович Шмюльц не верил своим ушам! У НЕГО БЕРУТ ИНТЕРЬВЬЮ!!!

– Да! Конечно! Вы можете взять у меня интервью! Конечно! Я готов ответить на все вопросы!

Майя Козочка улыбнулась еще милее и достала из сумочки блокнотик и ручку. Она стояла так, что Шмюльцу было видно, как на каждой страничке блокнота был написан вопрос, только какой именно он прочесть не мог. Да это и не надо было, Козочка и так задавала их вслух.

– Скажите, Петр Степанович, что вы чувствовали, когда на ваших глазах погибла Александра Ильина?

В это мгновение Шмюльц узнал имя и фамилию той несчастной погибшей. До этого она значилась в его голове как «та девчонка на дороге».

Ну Шмюльц и рассказал Майе Козочке то, что должен был чувствовать человек в его тогдашней ситуации. Страх, кошмар и при этом ответственность перед погибшей девушкой. Дескать, уж очень он хотел помочь, даже сам чуть не упал под колеса, но все же не удалось ему. Ну не удалось ему, ну не удалось. Но он очень хотел, ведь он же человек, а не железяка какая-нибудь бездушная.

Он с удовольствием поведал Козочке, как шел по перекрестку, как толпа подталкивала его перейти перекресток на красный свет светофора и как он героически не поддавался этому. Высокомерно полуприкрыв глаза, он нравоучительно поругал народ за то, что все вокруг стали жестокосердечными и бездуховными. Майя Козочка с любопытством приподняв левую бровь, строчила в своем блокнотике. Она обладала техникой скорописания и вполне успевала за Петром Степановичем.

Перевернув страницу, она задала очередной вопрос:

– Скажите, а у вас есть автомобиль?

– Нет.

– Почему?

– Э… – вот тут Шмюльц замялся.

Всю жизнь он мечтал о том, что когда-нибудь сядет за руль, но он так и не получил заветные по молодости лет права. И проблема состояла даже не в том, что у него была дейтераномалия, то-есть разновидность дальтонизма, при которой отсутствовало восприятие цветов в красном и зелёном диапазоне. То, что ему все цвета спектра представляются только оттенками коричневого, жёлтого и синего знали только жена, дочь, отчим, два окулиста и главврач призывной комиссии. До сорока лет он был уверен, что у людей с таким отклонением как у него есть ограничения в получении водительских прав и по-этому, скрипя зубами, мог только мечтать о том, как обмануть медкомиссию. В восемнадцать лет призывная комиссия военкамата отдала ему военный билет именно по этой причине, и Шмюльц думал, что и с получением водительских прав возникнет подобная история, но с точностью до наоборот. То-есть водительские права ему не светят. Из-за этого у него никогда не было автомобиля. Но несколько лет назад он познакомился с мужчиной с этим же диагнозом и при этом всю жизнь управляющим собственной «Волгой». Оказалось, что дальтоники с таким видом дальтонизма, как у Шмюльца вполне можно иметь водительские права. Обрадованный Петр Степанович за месяц проштудировал учебник, выучил дорожные знаки, разметку, все что надо и побежал в водительскую школу. И встретился там с группой молодых людей, самому старшему из которых едва исполнилось четверть века. Шмюльца захлестнула облако стеснения и робости, быть здоровым дядькой среди стайки узкогрудой молодёжи ему было стыдно и он понуро ушел домой.

Больше о водительских правах он не думал. Многое, что Петр Степанович успел выучить по учебнику постепенно выветрилось из его памяти. Прожил без машины всю жизнь, привык к этому, приспособился и решил оставить все как есть, тем более что денег на приличный автомобиль у него не было, а на развалюхе он ездить не хотел и побаивался. Вообще-то у Шмюльца было много тайн личного характера, однако дейтеранопия была чуть ли не главная, это был большой комплекс от которого он не мог избавиться. Про свое отклонение он не собирался вообще никому говорить, тем более выставлять это напоказ всем читателям интернет-издания.

– Я… Видите ли… У меня нет вдительских прав… Потому что я… Просто я не нуждаюсь в автомобиле. На дороге столько отморозков, что страшно садиться за руль и выезжать на оживленную улицу. За себя я не волнуюсь, но у меня есть семья и я опасаюсь, что какой-нибудь пьяный баран размажет меня по асфальту как голубя! Сами видите какие люди ездят по улицам, совсем без башки! Потому я предпочитаю ходить пешком, что и всем советую. Что может быть чудесней пешей прогулки!

Такой исчерпывающий ответ удовлетворил Козочку и она перевернула страничку своего блокнота:

– Вы знаете, что виновницу наезда вероятнее всего отпустят на свободу? – сказала она.

– Да? – теперь уже Шмюльц задал вопрос журналистке: – Почему это? Ведь она виновата, я подтверждал ее вину в полиции. Я был свидетелем!

– Вчера вечером я звонила в полицию, выясняла этот вопрос, – ответила Майя Козочка. – Мне ответили, что это был несчастный случай. Петр Степанович, вы помните какой был свет на светофоре на момент аварии?

– Горел красный свет!

– Вот как? – Козочка как-то запнулась и оторвалась от своего блокнотика. – А в полиции вы утверждали, что мигал желтый. И другие свидетели подтверждали, что светофор был неисправен.

– А… Ну да, мигал желтый. Да, конечно желтый. Да, я вспомнил, светофор, действительно, не работал…

– Так что сотрудники ГИБДД признали женщину-водителя не виновной. По опросам других свидетелей, погибшая девушка сама внезапно вышла перед одним автомобилем, а когда ее ударило, она упала и попала уже под другую машину.

– Я видел только как она падала. Как ее сшибла первая машина, я не видел. Это я уже говорил в полиции.

– Трагедия на перекрестке оказалась несчастным случаем и отвечать за это будет, тот кто отвечает за исправность светофора на данном участке, – сказала Майя Козочка. – Да и то, скорее всего виновника так и не будет, потому, что светофор сломался всего лишь за несколько минут до трагедии и электрики еще не успели его починить, хотя были уже в пути.

– Ну… значит вот так… – неопределенно произнес Шмюльц, просто не зная, что еще сказать на полученную от Козочки информацию. Ничего этого он пока не знал. В полиции сказали, что позвонят ему еще когда это потребуется, но сам он им не звонил и не выяснял этот вопрос. И они тоже не звонили.

– Петр Степанович, на сайте нашей интернет-газеты «Жизнь в Пензе» проводится опрос, касающейся отечественного автопрома. Ответьте, пожалуйста, вот если бы вам бесплатно дали автомобиль отечественного производства, что бы вы с ним сделали? Вы бы стали на нем ездить, либо вы продали бы его и купили бы что-то иное? Например, другой автомобиль, – Майя Козочка приготовилась выслушать ответ.

– Я бы, пожалуй, все-таки продал, – признался Шмюльц. Козочка кивнула и зафиксировала его ответ обычной галочкой. Однако Петру Степановичу этого показалось мало и он решил показать свой кругозор и добавил: – Я полагаю, что отечественный автопром существует по принципу который сформулировал еще Генри Форд: делать такие автомобили, что бы потом гораздо больше зарабатывать на продаже запчастей. Я ни знаю ни одного известного человека, который бы владел отечественным автомобилем. Все звезды ездят только на иномарках!

– Да? – Козочка опять с интересом взглянула на собеседника. – А что, вы это точно знаете? Ну, наверное, все же не все…

– Все.

– Вы так уверены?

– Уверен! Я слежу за жизнью звезд…

Шмюльц осекся…

Зачем он в этом признался? Петр Степанович пожалел о том, что сказал это. На фига?

Петр Степанович Шмюльц в эти минуты еще и не представлял, что этой фразой он круто меняет всю свою жизнь. Всю свою судьбу. И судьбы и жизни тех, кто его окружает! Хотя если бы ему об этом сказали (например, если бы ему нагадала цыганка на вокзале), он бы все равно не поверил и послал бы предсказателя в баню.

Ой, если бы он только знал, что представляют последующие события, чем они обернуться…

– Вы следите за жизнью звезд? – переспросила Майя Козочка.

– Ну да… Так… Интересуюсь… – Шмюльц понимал, что не стоит этого говорить, что он болтает лишнего, но его как будто кто-то тянул за язык. Ведь Козочка не настаивала на таких ответах, она вообще пришла сюда по другому вопросу. Шмюльц захлопнул рот, словно его кто-то ущипнул за задницу. Козочка дописала его ответ в блокнот, кивнула и уже как будто собиралась распрощаться, но вдруг сам от себя не ожидая, Шмюльц взял, да и ляпнул: – Я вообще считаю, что у публичных людей не должно быть никаких секретов от народа!

Майя Козочка и Петр Шмюльц смотрели друг на друга и он, ругая сам себя за длинный язык, ждал когда молодая журналистка спросит у него: «Ну и для чего вы мне это сказали? Мы же дискуссируем совершенно об ином!» Но молодая журналистка моргнула, прищурилась и чуть склонила голову на бок.

– Вы так считаете? – переспросила она.

– Да, это мое мнение, – ответил Шмюльц, думая, что на этом интервью и закончиться.

Но прищуренное выражение глаз Майи Козочки говорило: «Так, так, так… Ну-ка, ну-ка, ну-ка…» Она перевернула свой блокнот другой стороной и открыла последнюю страничку. Что-то сразу быстренько записала.

– То-есть, вы полагаете, что жизнь публичных людей должна быть полностью открыта для всех? – переспросила она.

– Совершенно верно. Именно так. Вся их личная жизнь должна быть публичной! – подтвердил Шмюльц.

– Да? – Козочка строчила в блокноте. – А как же запрет на вторжение в личную жизнь?

– А есть такой запрет?

– Есть, Петр Степанович. Есть такая статья в конституции.

– Ерунда! Конституция и так нарушается направо и налево. В России невозможно прожить ничего не нарушая.

– Вы что же, одобряете нарушение конституции Российской Федерации?

– Ну зачем же нарушать… – замялся Шмюльц, приглаживая усы. – Нарушать, конечно, не надо… Это нехорошо… Но я предлагаю отменить эту статью, вот и все! Она не нужна!

– Вы думаете? – журналистка была заинтересована.

– Я уверен! – откуда-то у Шмюльца появлялся энтузиазм. Козочка сама того не ожидая, подтолкнула его к такой теме, от которой у него теплела кровь. Сейчас он становился похож на революционера, борющегося за права обездоленных и нищих. Теплый солнечный май, две бутылки пивного лимонного напитка и неожиданное интервью миниатюрной журналистки с привлекательным лицом и фигурой придали его душе и телу то-ли адреналина, то-ли тестостерона. – Да, я уверен, что в конституцию необходимо внести какие-то поправки! Что бы при желании окружающих жизнь человека была афиширована на публику! – Шмюльц и слов-то таких не употреблял: «Афиширована», «Поправки в конституцию». Еще не хватало «Интронизации», «Бивалютной корзины» или «Мирового кризиса банковской ликвидности».

А Козочка продолжала строчить в блокнотик.

– Получается, вы предлагаете узаконить папарацци? – спросила она.

Петр Степанович на мгновение задумался. Что-то в его подсознании запротестовало, не давало продолжать беседу, что-то мешало ему. Реальность застыла на паузе… Странное состояние… Шмюльцу показалось, что сейчас происходит что-то глобальное и от его слов будет зависеть что… Что-то зависеть…

Он ошарашено поморгал глазами. Вот его старый кирпичный дом и вот его родной подъезд, возле которого древняя неудобная лавочка. Вот оттаявший от зимы двор, только на днях ухоженный на субботнике, во дворе соседский мальчик учился кататься на самокате. Вот деревья с молодыми липкими листочками, ель, кустик сирени, урна, ряд вкопанных автомобильных покрышек, покрашенных в радужные цвета. Жена объясняла, что вторая слева покрышка – зеленая, но ему она виделась серо-коричневой.

Перед ним стояла миниатюрная журналисточка, ждала ответа.

– Да! – Шмюльц так сильно кивнув, что у него клацнули зубы, – Я, например, не верю ни на грош, что звездам не нравятся, когда их снимают на видео или фото! На самом-то деле им это очень даже нравиться, они кайфуют от этого, они даже, наверное, испытывают оргазм! Если их снимают, значит они интересны людям! – горячился Шмюльц. – Это же им бесплатная реклама! Они же специально провоцируют журналистов за ними охотиться! Я ведь это прекрасно знаю! Весь шоу-бизнес – это тупая рубка баблосов! Так ведь? Звезды торгуют собой, а реклама – это, как известно, двигатель торговли! Музыкальные клипы, на самом-то деле никакого отношения не имеют ни к искусству, ни к музыке. Это рекламные ролики! Просто рекламные ролики! Только не шампуней и каплей для носа, а артистов! И тот артист популярней и дороже, кто больше проплатил за частоту появления клипов на музыкальных каналах и прокрутку песен на радиостанциях. Это ведь как с товаром. Так вот папарацци – это лучшие рекламщики, да еще и бесплатные!

Майя Козочка не перебивала, она сосредоточена все записывала в блокнот.

Что-то двигало его языком, мысль шла от мозгов к голосовым связкам, проходя через какой-то барьер, оступалась там, притормаживала на мгновение, но Шмюльц проталкивал ее дальше и озвучивал. Что ему мешало? Он не понимал. Какое-то странное состояние, такого он еще не испытывал… Будто его слова меняли саму судьбу, навертывали новую резьбу на болт его жизнь. И на жизни окружающих его.

– По-этому, артисты будут даже рады, если их жизнь станет видна всем на показ! – попытался закончить свою мысль мужчина максимально уверенно и вспомнил, что у него на сегодня запланировано рандеву с Гульшат Геллетдинововй. Пожалуй, сегодня, «работая» с Гульшат, он визуально представит, что потрахивает не свою старую любовницу, а вот эту миловидную сочную журналисточку Майю Козочку.

– Петр Степанович, я веду в интернете свой блог, – говорила Козочка, не отрываясь от блокнота. – Могу я поместить туда ваши слова? Читателям это будет очень интересно.

– Ну о чем речь! – чуть ли не воскликнул Шмюльц. – Ну разумеется! Конечно!

Только вот он понятия не имел что такое блог. Если там есть читатели, значит это какое-то место, куда заглядывают люди и читают. Типа газеты или журнала.

Майя Козочка попрощалась со Петром Степановичем, улыбнулась на прощание и ушла. Шмюльц, гордый самим собой, свернул к крохотному магазинчику, купил еще одну бутылочку и осушил ее прямо на лавочке у подъезда, с удовольствием слушая синичек и поглядывая на яркое солнышко. Он был очень доволен!

Но он не знал и даже не догадывался, что десять минут назад вписал себя в мировую историю кровавыми буквами!

Шмюльц безмятежно улыбнулся и пошел к себе домой дремать перед встречей с Гульшат.

Москва

Съемки художественного фильма с рабочим названием «Ваша Себестоимость» по произведению Алексея Июнина «Мороз и солнце – день чудесный» шли без каких-бы то ни было трудностей, вопреки тому, что спонсоры иногда сокращали бюджет. Кристина Веерская играла там роль Наташи Смирновой – стервы и сучки, которая всех представителей мужского пола называла исключительно «крокодильчиками». Сегодня снималась сцена, когда Смирнова сидела в ложе Большого Театра и смотрела «Лебединое Озеро». Рядом по сценарию сидел ее двоюродный брат Тревиль – криминальный авторитет, за спинами торчали истуканами актеры, игравшие охранников. Снимали на самом деле в Большом Театре, только на сцене было пусто, ее закрывал занавес. Постановку включат в сюжет после при монтаже.

Вообще-то сюжет фильма происходит в разгар зимы, но съемки в помещениях снимали сейчас. Сцена с участием Веерской была сыграна, но режиссер Сахаров не отпускал актеров и съемочную группу, он хотел кое-что изменить.

– Вот смотрите, – говорил Сахаров актеру, игравшему роль Тревиля, и тыкал пальцем в сценарий. – Тут написано, что Тревиль с интересом смотрит как на сцене кружится шут. А ты ПРОСТО смотришь на сцену. Понимаешь?

– Почему «просто»? – отвечал актер, игравший криминального авторитета Тревиля. – Я смотрю с интересом.

– Я не вижу в твоих глазах заинтересованности.

– А чего смотреть-то? Там же занавес.

– Ох, ну ты как маленький! – пыхтел Сахаров. – Ну ты должен представить что там что-то происходит! Ты вообще видел «Лебединое Озеро»?

– Нет.

– И шута не видел? По телеку недавно показывали.

– Не видел, – огрызнулся актер, игравший Тревиля и подставил щеку девушке-гримеру, которая принялась вновь накладывать ему пудру.

– Ну ты представь, что видел!

– Как я могу представить то чего не видел?

– О господи! – Сахаров раздраженно отвернулся и, взяв протянутую бутылочку с минералкой, сделал несколько маленьких глотков. – Ну хотя бы сделай вид, что представляешь, что видел! Подвигай зрачками на камеру!

– Так будет еще хуже! – не соглашался актер, игравший уголовника Тревиля. – Я же сижу в ложе, а не на первом ряду…

Кристине Веерской оставалось только наблюдать за спором режиссера и актера. Она никуда не торопилась и если будет нужно, то может сыграть еще дубли. Тем более что у нее почасовая оплата. Плохо, что ль? Сиди и жди. Она сидела рядом с актером, играющим Тревиля, зевала и ждала, пока Сахаров объяснит ему что надо делать.

В конце концов было решено переснять один дубль.

Веерская и ее напарник сели в необходимые позы, сделали необходимые лица. Актер, игравший Тревиля, чуть-чуть задвигал зрачками, якобы наблюдая за происходящим на сцене Большого Театра.

– Что-то мне скучно, крокодильчик! – произнесла Веерская свой текст, придав голосу капризную интонацию.

– Тебя никто не держит, – ответил ей псевдо-Тревиль.

– Я, наверное, пойду.

– Дело твое. Где будешь-то?

– Пойду в «Асунсьен», – ответила Веерская-Смирнова, грациозно встала с кресла, подошла к выходу и охранники раздвинулись в стороны, пропуская ее в фойе. Две видеокамеры фиксировали каждое ее движение.

– СТОП! – рявкнул Сахаров так резко, что Веерская чуть не споткнулась. – СНЯТО! Вот теперь другое дело! Теперь хорошо! Все, на сегодня достаточно. Всем спасибо, завтра ночью снимаем сцену в фойе. Кристин, с тобой съемки начнутся, скорее всего, в субботу. Снимать будем после одиннадцати вечера в баре. Сценарий у тебя есть?

Кристина кивнула. Бар будет последними съемками для Веерской в этом фильме. По сюжету после бара ее зарежет киллер, но это было уже снято еще зимой.

– Хорошо, – Сахаров хлопнул в ладоши. – Всем счастливо!

Веерская вышла в пустое фойе театра и пошла в гримерку. В театре было удобно снимать – тут были уже готовые гримерки. Она переоделась, отдала реквизит ассистентам и вышла на улицу. Съемочная группа тоже расходилась по заказным автобусам, на ночной московской улице начинал моросить дождь. Все оборудование для съемки они оставили в театре, все равно завтра вечером возвращаться, а в театре было достаточно места где все это разместить.

Актриса попрощалась с актерами и села в свой любимый «Флюэнс». На улице царила московская ночь с ее неоном, дождь набирал силу, актриса включила дворники. Как здорово, до ее поселка даже по полупустой трассе добираться не менее полутора часов, а завтра после полудня у нее еще одни съемки. Следующих три дня Кристина Веерская проведет на площадке исторического фильма «Карибская Страсть», где будет играть не кого-нибудь, а дочку губернатора Кубинского порта – даму сердца главного героя. Потом вся съемочная бригада «Карибской Страсти», в том числе и сама Веерская улетит на Кубу снимать основные сцены.

Стеклоочистители синхроннора стирали капли дождя с лобового стекла. Актриса не могла дождаться того дня, когда ступит на белый песочек Острова Свободы, потому что шумная суетливая Москва с ее нескончаемыми съемками ее утомили.

Пальчик на кнопке включения магнитолы, приветливо моргнувший экран, ещё два касания и первые аккорды композиции Du riechst so gut группы «Rammstein». Ключ зажигания, проснувшийся двигатель, нажатие на педаль газа и уверенное движение вперёд.

Вскоре, когда она мчалась по Ленинскому проспекту ей позвонил Клиффорд Лоу.

– Да?

– Кристина, здравствуй, моя хороший! – актриса всегда умилялась английскому акценту своего продюсера.

– Здравствуй, Клиф, – Веерская остановилась на красном свете светофора. – Что-то ты мне целый день не звонил. Забыл про меня, мой крокодильчик? – она использовала выражение ее героини из только что играемой роли. Иногда, когда у нее было хорошее настроение, она называла своего продюсера крокодильчиком или теленочком («Low» в переводе с английского означало «мычать»).

Но, похоже, Лоу был не настроен на шутки.

– Кристина, есть нехороший дело! Нам это очень нехороший! Ты еще не видела газетт? Газетт?

– Газету? Это такой широкий лист бумаги с текстом? Ну им ещё мух прихлопывают? Такую газету?

– Я говорю об издании. Сейчас… – на том конце связи Лоу зашелестел бумажными страницами. – Это газетт… «Яркий Созвездий». Ты ее видела?

– Так… – Веерская почувствовала что-то неладное. Она сделала музыку потише. – Это журнал. Что в ней?

– Тебя показали, Кристина! Тут есть ты.

– Что написали?

– Мало писано. Тут есть твой фото. Только фото.

– Это плохое фото, Клиф, да? – Веерская услышала, что позади нее раздался сигнал клаксона и вспомнила, что стоит на светофоре, который уже зажегся зеленым. Она рефлекторно нажала педаль газа.

– Очень некрасиво, Кристина! Очень низко. Бэд! – говорил Лоу.

– Ясно… Спасибо, Клиф. Я сейчас посмотрю.

– Да, тебе надо сама смотреть. Это не есть хороший фото! Это работать папарацци!

У Кристины Веерской испортилось настроение. Она с сильным раздражением бросила сотовый на переднее сиденье и, хмуря брови, вдавила педаль газа еще глубже. «Флюэнс» ускорил скорость и на ночной трассе под дождем стал обгонять автомобили. Наконец Веерская свернула с Ленинского проспекта на менее оживленную улицу и только тут снизила ход автомобиля. На этой улице приютились небольшие магазинчики, торговые ларьки и конторы разных услуг. Все было закрыто, все спали.

Там она припарковалась и вошла в интернет, набрав в поисковике: «Яркое Созвездие». Через секунду ее смартфон в чехле из крокодиловой кожи со стразами Сваровски выдал ей официальный сайт искомого печатного издания. Под ее фотографией со старой фотосессии был текст, выполненный шрифтом «Тахома» с курсивом:

«Оказывается наши звезды, считающие себя богоравными – все-таки люди, как и мы с вами. Мы разочаруем тех, кто ошибочно полагает, что звезды – это истинная красота и элегантность. Перед вами фотография знаменитой российской актрисы Кристины Веерской. Хотя кто ее считает знаменитой кроме нее самой? Как мы видим – это женщина предстала перед нами в момент распевания песен на балконе своего особняка стоимостью около восьми с половиной миллионов долларов в элитном поселке Бояринское-1. Судя по тому, что она даже не удосужилась нормально прикрыть свое тридцатидевятилетнее тело (кстати, весьма распухшее в области талии), Веерская неплохо поддала. Красиво это или нет – судить только вам, наши уважаемые читатели, но как мы можем видеть, наша Кристиночка далеко не эталон прекрасного. Стоит ли после этого брать пример с тех, кто продвигает себя как высший свет?

А редакция газеты «Яркое Созвездие» продолжает принимать от вас фотографии наших «селебов» в самых разнообразных ситуациях, будь то пьяное распивания песен в голом виде или унесенного ветром парика (см. стр.4). За самые интересные снимки каждую неделю победителю мы дарим 2000 рублей. Мы ждем вас!».

У Веерской замерло сердце.

На достаточно большой цветной фотографии стояла она собственной персоной. Она стояла на балконе своего коттеджа, в тончайшем шелковом пеньюаре, настолько прозрачном, что ее хозяйка казалась совсем обнаженной. Упругие от весеннего ветерка соски отчетливо лезли на глаза. Но при этом ее руки были причудливым образом распростерты в разные стороны, спина прогнута чуть назад, а лицо было страшно перекошено. Рот был очень сильно раскрыт, ненакрашенные глаза закатаны вверх.

– Мать вашу… – только и смогла прошептать она. – Я же просто зевнула…

Пенза

Петр Шмюльц похрапывал в своей постели один. Ночной сон пришел к нему неожиданно быстро и через несколько минут после того, как он положил голову на подушку, он уже посапывал в обе ноздри. Он не стал ложиться спать утром, как возвратился со смены и поэтому после встречи с Гульшат он чувствовал себя сильно изможденным и еле-еле дотянул до вечера. Мужчина надеялся, что когда его супруга Маргарита придет с работы, она обнаружит его спящим и не будет приставать к нему насчет супружеского долга, тем более что всю свою энергию он отдал Гульшат, а восстановиться еще не успел. Гульшат всегда выжимала из него все до последней капли.

Алены тоже еще не было, она где-то опять шлялась.

Шмюльц спал.

Внезапно он вздрогнул он пронзительного звонка стационарного телефона. Когда телефонный звонок повторился, Шмюльц вздрогнул снова и проснулся. Его рука нащупала пустоту справа от себя – супруга еще не пришла. Сколько же тогда время-то? Неужели еще нет одиннадцати?

Он с недовольным стоном встал, обул обшарпанные тапочки и заковылял к выставленному на базу радиотелефону. Он прекрасно знал, что раздающийся телефонный звонок разбудил не только его, но еще и соседей. Ну и пусть! Он уменьшит громкость звонка не раньше, чем соседи перестанут до полуночи слушать телеконцерты на полную громкость.

– Да? – спросил он в трубку.

– Алло, Петя? – это была Маргарита. – Петя, ты спишь?

– Сплю, – ответил он и взглянул на настольные часики. Двенадцатый час ночи. – Ты что, опять задерживаешься?

– Да, я задержусь. Не жди меня, Петенька, меня подвезут.

– Когда?

– Еще часика полтора.

– Рита, да как ты можешь столько работать? Твой босс что, диктатор? Почему он всегда именно тебя оставляет допоздна?

– Петь, ну ты же знаешь, что у нас часто бывает много клиентов. Они доплачивают. Ты должен понять, это же лишние деньги, – Маргарита говорила на фоне музыки и звона посуды. Кто-то рядом как будто ее подгонял. Какой-то мужик. Она прикрыла ладонью трубку и что-то ответила мужику, потом вновь вернулась к трубке. – Петь, ты что-то сказал? Я не расслышала.

– Почему-то только я этих денег не замечаю, Рит.

– Ну Петенька … Ну как же… А шубка, а сапожки…

– Ладно, – Шмюльц махнул рукой, но, разумеется, Маргарита не могла видеть этот жест. – Раз тебе это так нужно…

Пусть работает, если так хочется. Тем даже лучше, если Рита перестанет задерживаться в своем баре-ресторане «Эверест», где работала официанткой, то шубки и сапожки Шмюльцу пришлось бы покупать ей самому. А вы найдите хоть одного мужчину, любящего тратить свою зарплату на женское шмотьё.

– Алена пришла? – спросила Рита.

– Нет, не пришла еще.

– Петенька, она не звонила?

– Нет.

– Почему ее так долго нет? – обеспокоилась супруга.

– Видимо она тоже обслуживает дорогих клиентов…

– Дурак! Ты соображаешь, что говоришь!? Где Алена?

– Бухает! Посмотри, может она в твоем «Эвересте», – рявкнул Шмюльц на жену, потому что его раздражало то, что Маргарита делала вид, что с их непутевой дочуркой все в порядке. Быть может, Рита, постоянно имеющая дело с пьянками и гулянками так привыкла к виду людей, склонных к алкоголизму, что не замечает той же проблемы у родимой доченьки.

Когда Маргарита опустила трубку, Шмюльц почесал щетину и брякнулся обратно на свою нагретую кровать. Значит Рита опять задерживается до глубокой ночи. Ну и ладно, тем лучше. Все равно Петру Степановичу сейчас ничего ТАКОГО не хотелось. Хотя… в последнее время Шмюльцу казалось, что и Рите ЭТОГО хотелось тоже все меньше и меньше. Еще у него остались непонятные чувства, того что он чего-то недопонимает. Ему показалось странным, что у Маргариты была в голосе едва уловимая интонация, которую замечал только Петр Степанович. Такая интонация в голосе появлялась у нее, когда она была возбуждена. К тому же она называла его Петенькой, а обычно называет Петей.

Петенькой она его зовет только в постели, а точнее сказать, только когда трахается…

Москва

– Да как они вообще смогли такое написать! Да что они себе позволяют! Сволочи! Гады!

– Они обладают плохой совесть, Крэстина. Очень некрасиво!

– Да уж! Некрасиво! – Веерская резко развернулась и очень злобно стала озаряться вокруг, не зная на чем остановить взгляд. Все ее бесило, все ее доводило до белого каления! – Это уж точно! Вот суки!

Клиффорд Лоу тоже сердито сверлил взглядом черный бок своего «Мерседеса». Они с Крестной решили не тянуть время до завтра и встретиться прямо сейчас, пусть на улице середина ночи и идёт дождь. Но им немедленно нужно было провести оперативное собрание. Обговорили место встречи – автомобильная парковка у одного административного здания на улице Терешковой им обоим это было близко. Теперь фары автомобиля Клиффорда Лоу освещали «Рено Флюэнс» Веерской. А машина Кристины светила на «Мерседес». Вокруг стояло не так много дорогих и хорошо вымытых автомобилей исключительно зарубежного производства. Ведь парковались тут в основном те, кто работал в этом самом административном здании. Было бы странно, если бы тут торчали «УАЗики» или «Жигули». Но ночами тут было просторно.

На капоте «Мерседеса» был раскрыт паршивый промокший от дождя журнал, купленный сегодня Клиффордом. Он был раскрыт на злополучной странице с фотографией полуобнаженной актрисы с разинутым ртом и заломанными руками. Сама Кристина склонилась над ним как над картой боевых действий.

– Крэстина, надо делать что-либо, – говорил Лоу. – Надо приходить в редакшн. И надо спорить это!

– Это бесполезно! – Веерская от злости аж пошатывалась, оперившись рукой о свой автомобиль. – Это бесполезно, Клиф!

– Почему? Это не есть бесполезно, это полезно. Надо идти в суд!

– У меня нет времени! У меня нет желания! И что я отсужу?

– Деньги! – с энтузиазмом ответил Лоу. Он всегда о деньгах говорил с энтузиазмом.

– Деньги… Деньги… Допустим, даже если я отсужу какие-то деньги и что же? – женщина тыкнула в раскрытую страницу пальцем. – Фотографии-то останутся, Клиф!

– Крэстина, хочешь я поеду ругаться, а? Или поехать мы вместе?

– Не сейчас, Клиф. Уже поздно. – Она подняла лицо на встречу каплям, тушь начинала течь. – Лучше найди мне хорошего адвоката.

– О, конечно! Конечно! – у Лоу зажглись глаза. – Я могу искать адвоката! Хороший адвокат я знаком!

Кристина Веерская вроде немного успокоилась. Пыл ее гнева немного выдохся и она уже не готова была рвать и метать всех подряд. Завтра Лоу найдет ей профессионального юриста и тот будет заниматься этим делом. Она так просто это не оставит! С помощью адвоката она постарается превратить это распроклятое «Яркое Созвездие» в тусклое!

– Клифф! – теперь ее голос стал жалостливым. – Почему они так сделали, Клиф? Почему?

– Крэстина, это их бизнес, – ответил Лоу и приобнял ее за плечо. Американец Клиффорд Гаррисон Лоу был невысоким, слегка пухленьким мужчиной, похожий на известного бельгийского детектива Эркюля Пуаро как внешне, так и некоторыми чертами характера. Только без усиков. При этом он был добродушен, открыт и очень уважал свою подопечную. Он ее берег, как тысячелетнюю китайскую вазу из хрупкого фарфора. Он ее холил и лелеял, он готов был тоскать ей в зубах тапочки. Еще бы! Ведь Кристина Андреевна Веерская приносила ему как продюсеру неплохие средства к существованию. Чуть ли не обожествляя Веерскую Клиффорд, тем не менее, не забывал, что эта актриса является прежде всего орудием заработка и баловать ее нельзя. Нужно что бы это орудие все-таки работало, а не млело от безделья и не ленилось.

Каждая проблема в ее жизни отражалась и на настроении американца, тот начинал беспокоиться и суетиться. Сегодняшняя статья в «Ярком Созвездии» поразила и его тоже и ему это надо было как-то исправлять. Эта фотография очень портила репутацию их обоих.

– Твой бизнес – играть роли, их бизнес – писать такое, – грустно сказал Лоу. – Это привлекать покупателя.

– Но что я делала не так, Клифф? Почему они так жестоки? Я что, плохо играю? Да я пашу как лошадь с утра и до ночи! Я с ног валюсь каждый день! Для них же работаю! Что бы они фильмы смотрели! А ведь фильмы-то они хвалили, им нравилось! –Резкий взгляд мокрых глаз на съежившегося продюссера. Вода стекала с лысеющей макушки промокшего до нитки Лоу, но он как истинный мужчина, стойко переносил русскую непогоду. – А как только им попалась эта фотография, то я сразу стала плохой! Сразу! Но почему?

– Совесть и деньги – вещи не совместимые, Крэстина, – произнес Клиффорд Гаррисон Лоу. – И даже… это… взаимовытесняющие друг друга. Тут ничего не делать. То-есть, ничего не поделать.

– Но зачем же все это писать-то? Ведь я же не пила! – женщина ударила ладонью по журналу, раздался металлический стук. – Я вообще почти не пью, Клиф!

– Я знать. И они знать.

– Тем более по утрам! И я ничего не пела на балконе! – Кристина в отчаянии смотрела Клиффорду в его глаза. Она была немного выше своего продюсера и тому приходилось чуть приподнимать подбородок. – Ничего я не пела, что я дурочка, что ли?! Они все наврали!

– Да, они часто врать в джорналах.

– Я просто зевнула! И потянулась! И что же из этого? – От начинающихся слез у Кристины были мокрые глаза. Она старалась не моргнуть, что бы предательская слеза, перемешались с размокшей тушью, не покатилась по щеке. – И ведь надо же было именно так меня сфотографировать! А в следующий раз они какой меня сфоткуют? Я чихну, а они напишут, что меня тошнит от паленой самогонки?

– Наверное, папарацци снимать на видео, – предположил Лоу, рассматривая фотографию в журнале. – А в статье печатать только один кадр. Самый интересный.

– Да, ты прав!

– И еще нехороший, что ты стоять в прозрачном белье. Это еще больше нехороший! Фотограф должен быть получить много деньги за такой фото!

– Да уж! Аж целых две тысячи отечественных рублей! Да если бы я знала, что меня снимают! – воскликнула Веерская. – Если бы я только знала! Я всего-то стояла пару минут! А снимали, наверное, с озера! Точно! С какой-то яхты! Там сейчас этих яхт полным-полно и у кого-то была камера. Эх, если бы только узнать с чьей яхты снимали! – Веерская шмыгнула носом. – И у меня не особняк, у меня всего лишь коттедж. И не такой уж он дорогой, а эти сволочи написали что он стоит много миллионов долларов! И им обязательно надо было упомянуть про мой возраст! Обязательно! И про какой-то живот написали, хотя у меня его нет! У меня же хорошая фигура, Клиф! Ведь хорошая? Я же слежу за ней!

– У тебя фигура очень секси! Хороший ноги, хороший спина! Попа очень секси. И все у тебя порядок! Как надо для красивой девушка!

– Да многие другие бабы только завидовать могут моей фигуре! Другие-то в этом возрасте уже как свиноматки!

– Это так есть! – воскликнул Лоу и интенсивно закивал. – В редакш просто зависть на тебя! Да, они иметь зависть на тебя! А у женщин всегда так, я знать. Если одна женщина имеет зависть на другую, она начинать ее оскорблять! Ругать ее. И тут так происходить!

Кристина Веерская с отчаянием посмотрела на небо, на тухлую серую плачущую тучу. Где-то там над нею в невероятном отдалении должны сверкать точки звезд. Она была не сильна в астрономии, но даже она знала, что, не смотря на тучу над ней сияло созвездие «Большая Медведица», известное также как «Ковш». А где-то там были еще другие разные созвездия, названия которых она не знала.

ГРЕБАННЫЕ ЯРКИЕ СОЗВЕЗДИЯ!

И желтоватый полумесяц. Он тоже должен был быть с ними, со своим дружками-звездами!

Шел дождь, собирались лужи.

По одну сторону от парковки сиял неоном крупный круглосуточный магазин электроники, его яркая реклама, отражающаяся в лужах, чем-то успокаивала. Словно бы скрашивая тоскливую действительность. По другую сторону – административное здание. Окна черны как провалы в пустоту. Разумеется! Ни один чиновник не задержится на работе допоздна, административные здания всегда по ночам необитаемы и мертвы.

– Теперь люди будут думать черт знает что обо мне! – сказала она не сколько своему агенту, сколько самой себе. Ее очи оторвались от черных окон-провалов чиновничьих кабинетов и взглянули на продюсера. В них стояли слезы.

– Крэстина, ты не плачь, моя хороший. – Лоу заботливо вытер ей мокрые глаза. – Это делать глаза красный. А завтра у тебя съемки. Не плачь, моя хороший. Мы это будем разбирать в суде. Я куплю адвоката. Эта газетт пожалеть о своих делах. Все будет хороший! Все будет хороший, Крэстина…

Он сгреб мокрый журнал с капота своего «Мерседеса», смял его и вышвырнул в темноту кустов.

Пенза

В ночную смену Петра Шмюльца научили скачивать приложения из «Гугл Плея» и он впервые в жизни самостоятельно закачал себе «VK». Сидел в этой соцсети полночи, даже не обратив внимание на окончание рабочей смены. Его сменил Гусеницын, а Шмюльц продолжал сидеть в дальнем углу цеха и листать «VK».

Шмюльц не разбирался в интернетовских названиях и терминах, но как он понял, он вошел на публичную страницу, модератором которой была Майя Козочка. Суть странички заключалась в высказываниях пензенцев о жизни так называемых звезд. Посмотрев повнимательней, Шмюльц понял, что здесь не просто мнения обывателей – раздел был направлен на то, чтобы требовать от правительства того, что бы в конституцию Российской Федерации были внесены какие-то поправки. Среди прочего на страничке было и его данное Майе Козочки интервью. Вот что он искал! Перечитав свои ответы тринадцать раз Петр Степанович пригладил усы и включил раздел с комментариями:

«Нужно подать петицию в правительство! Эта статья должна быть отменена или хотя бы изменена. Настали другие времена и эта статья морально устарела» – писал некий «Павел Горбылев».

«Павел прав, звезды шоу-бизнеса должны быть открыты для нас» – автор этого предложения значился под именем «Варвара Юлкина».

«Все люди должны быть открыты для всех! Не только звезды! Все! Люди, вы слышите меня? Вы должны быть открыты! Да прибудет добро на планете Земля! Вива!» – это писал некто «Паша Радужный».

«Какая такая питиция?Я не знаю такое слово.надо байкотир овать выбор ы. Надо гоосовать пртив всех.Па ра добиватся чтобы нас услышлаи. Мы не дуроки штобы нас не слушали! Мы хочим изменить закон и с нами должны сщитаться! Мы интелигенция мы умеем д у мать.Почему нами витирают жопы?» – такое написал «Эдуард Афиногенов».

«ЯЯЯ ХХХОООЧЧЧУУУ ЗЗЗНННАААТТТЬЬЬ ВВВСССЁЁЁ ПППРРРООО БББББББРРРРРРРРРЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЖЖЖЖЖЖЖЖННННННННННННЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕВВВВВУУУУУУУУУУУ!!!!!!!!!!!!!!! ВВВВВВЕЕЕЕЕЕЕЕРРРРРРАААААААААА, ЯЯЯЯЯЯ ТТТЕЕЕБББЯЯЯ ЛЛЛЮЮЮБББЛЛЛЮЮЮ !!!!!!!!!!!!!!!!!» – «Олег Зиновьев» был, наверно, переполнен чувствами, а может не вполне вменяем.

«Действительно, эта статья устарела. Она более не нужна. Ее надо отменить. Она более не нужна» – это было написано «Виктором Задорожским».

«Хочу поделиться тем, что я имею честь знать. Моя профессия – политический журналист, по моей профессии я часто присутствовал при обсуждении тех или иных поправок в законопроекты. Так вот в ноябре и декабре 1999 года на повестке дня стояла та самая статья конституции РФ. Члены фракции ЛДПР подняли в думе вопрос об изменении этой статьи как устаревшей. Владимир Жириновский и Алексей Митрофанов предлагали внести поправки в пункт «В» и «Г». По их мнению, в современное время, когда интернет, мобильная связь с фото- и видеокамерами и мгновенной отправкой любого изображения в любую точку мира делают эту архаичную статью физически недоказуемой. К ним также присоединилась фракция «СПС», однако дальше второго чтения этот вопрос не прошел. Было решено возвратиться к этим поправкам после новогодних каникул, но как известно, в новогоднюю ночь Борис Ельцин ушел в отставку. Пришел Путин. Упразднение этой статьи стало для него невыгодно и об инициативе Жириновского как-то позабыли» – Петр Шмюльц перечитал это два раза. Это написал «Святослав Равинович». Шмюльц не знал, действительно ли Святослав Равинович был политическим журналистом или все это выдумал, но он искренне поверил в его текст.

«Даешь отмену!» – восклицала «Лилия Малореченкова».

«Хватит обманывать народ! Хватит пудрить нам мозг! Звезды придумывают про себя, черт знает чего! Имена придумывают, фамилии придумывают, прошлое придумывают, настоящее придумывают, любовь придумывают, сексуальную ориентацию придумывают. Всё придумывают! Сколько же можно вешать нам лапшу? Звезды должны быть честны и открыты перед народом! Народ должен знать правду о своих кумирах, в этом Паша Радужный прав на все сто двадцать пять процентов!» – Шмюльц не мог не согласиться с высказыванием «Кондратия Зазибека»

«ЯЯЯ ЛЛЛЮЮЮБББЛЛЛЮЮЮ ВВВВВВЕЕЕЕЕЕЕРРРРРРРРОООООЧЧЧЧЧЧЧККККККККУУУУУУУУ!!!!!!!» – продолжал настаивать на своем «Олег Зиновьев».

«Зизибек тему мутит реальную! И Павел тоже реальный чувак! Дело базарят!» – написал «Евгения Уварова».

Шмюльц решил тоже внести свою лепту. Тем более что это можно было сделать прямо сейчас:

«Я тоже согласен со всеми и тоже требую, чтобы личная жизнь всех звезд была известна тем, кому это интересно. О звездах должна быть только правда. На выдумки ни я и никто другой не согласны. Я не знаю какие нужно отменить законы и статьи, и какие нужны для этого поправки, но то что необходимо что-то менять – это совершенно точно!»

Проверив написанный текст на предмет ошибок, Шмюльц нажал кнопку «ОТПРАВИТЬ». Через секунду его послание встало в ряд со всеми остальными. Оно было последним, но уже через минуту за ним появилось другое послание:

«Это ты тот Шмюльц, чье интервью взяла Козочка?» – писала Лилия Малореченская.

«Да, это я и есть» – ответил обрадованный Шмюльц.

«Ну ты чувак реальный!»

Разбудораженный Шмюльц принялся тыкать пальцами в смартфон, стараясь написать что-то там про то, что ему очень приятно и все такое… Но его прервал звонок мобильного.

– Алло, батек, это я! – это была его дочь Алена.

– Да, Ален.

– Ты домой еще не пришел?

– Еще нет, я немного задержусь. А что?

– Ну тут, короче… такая тема… Ну в общем я это… Я сейчас в школу пойду, а у нас дома будет один мой друг…

– Не понял? Кто у нас будет?

– Ну один мой друг. Он у нас пока поживет немного…

– Чего? – встрепенулся Шмюльц, чуть не подскочив на стуле. – Как поживет? Кто?

– Его зовут Джафид, он из Афганистана…

– ЧТО? Ален, ты шутишь?

– Бать, ну что тебе жалко, что ль? Пусть поживет два дня.

– Ты… – Шмюльц не находил слов. – А… А мама что сказала? Она ведь не могла разрешить!

– А она еще не приходила. Я ей позвонила, она не взяла трубку. Бать ну ты понимаешь, тут такое дело… Джафиду негде жить, он у меня переночевал и я решила, что пусть останется ещена день. Он заплатил деять косых, бать.

– Он у тебя переночевал?!! В смысле – у нас?! Пока я был на ночной смене? А мать где была? Опять всю ночь в «Эвересте»? – закричал Шмюльц. – И ты решила? Как ты можешь такое решать! Ален, ты соображаешь? То-есть как это он поживет у нас? Кто это вообще такой? Я не разрешаю!!!

Алена его не дослушала, она повесила трубку.

Петр Шмюльц, забыв про интернет, вскочил с пыльного мешка с сырьем и ни с кем не прощаясь пулей вылетел в раздевалку, в спешке переоделся, одев футболку наизнанку, в припрыжку выбежал на пахнущую пивным сырьем улицу, сел в маршрутку и, изнемогая от злости, поехал к себе домой. По пути он беспрестанно набирал номер сотового своей жены, но ему отвечали только длинные гудки.

Снова пришлось ехать с пересадкой. Наконец, выскочив на улицу на нужной остановке, он чуть ли не бегом помчался к своему дому, крыша которого виднелась поверх тополиных крон. На бегу он решил еще раз позвонить Алене, но ее телефон оказался вообще отключенным. Ну конечно, она же на уроках в школе, а там не разрешают пользоваться сотовыми. Шмюльц вдруг нахмурился и приостановился… А вдруг его дочь просто пошутила над ним?

Ну конечно же! Это была шутка! Шмюльц совсем остановился и тяжело дыша, стал задумчиво смотреть перед собой. «Хм… Да не может такого быть, что бы Рита не ночевала дома и не позвонила мне! И не может быть, что бы Алена привела к нам домой жить какого-то афганца! Это шутка! – размышлял Шмюльц, кусая губу. – Только не ясно зачем так шутить, ведь Алена сроду не занималась такими вещами… Почему я до сих пор не позвонил на домашний? Маргарита, поди, дома сидит, телек смотрит, а на сотовый специально не отвечает, что бы меня волновать!» С этими словами, он достал свой мобильник и с полной уверенностью, что его супруга дома и сейчас ему ответит, набрал домашний номер.

Трубку взяли после четвертого гудка.

– Алло? Рита? – спросил он у трубки. Но в место ответа он услышал щелканье и короткие гудки. Шмюльц опять нахмурился и перезвонил. Теперь на звонок ответили сразу. – Алло, Рит, ты чего трубку бросаешь? Алло?

– Э-э-э, брат, ты ошипса, слышь, – к изумлению гражданина Шмюльца его жена ответила совершенно чужим грубым мужицким голосом с чудовищным акцентом. Петр Степанович проверил мониторчик своего мобильного, но на нем высвечивалось слово «ДОМ», значит, номером он не ошибся.

– А… С кем я разговариваю? – осведомился растерявшийся Шмюльц.

– Это не важно, брат. Ты ошипса, слышь. Не звони суда болше.

Снова короткие гудки. Шмюльц держал в ладони свой смартфон, вообще ничего не понимая и смотрел на экранчик, словно на нем должна загореться бордовым мерцанием надпись, объясняющая происходящее.

Стряхнув с себя оцепенение, он бросился к своему дому, как спринтер на короткой дистанции, по пути кое-как заталкивая телефон в карман. Он бежал прямо по попадавшимся ему лужицам обрызгивая свои брюки и прохожих. На недовольные возгласы он не обращал внимания, он вообще их не слышал. Сам не свой он забежал в подъезд, через одну ступеньку поднялся на свой этаж и дернул ручку двери. Заперто. Не беда, есть ключи! Он открыл входную дверь и ворвался в свою квартиру.

В коридоре никого. Но! Чужая обувь!

Шмюльц интуитивно бросился не в комнату, а на кухню…

На кухне стоял абсолютно посторонний и незнакомый мужик и что-то держал в руках. Он стоял боком к Шмюльцу и, видимо, никак не ожидал появления хозяина, потому что его лицо на мгновение приобрело растерянное выражение, а все тело дернулось. Петр Степанович понял, что застал этого человека врасплох. Незнакомец попытался отвернуться и спиной загородить то, что держал в руках.

– Это что такое! – выкрикнул Шмюльц. – Вы кто?

– Я… это… не понимат, – заговорил человек, отворачивая глаза и продолжая что-то прятать в руках. – Не понимат по-русски.

– ЧЕГО?

– Я не понимат! – продолжал настаивать человек. Это был гражданин явно не славянской наружности. Худой, жилистый, черноволосый, густая монобровь. Черная колючая щетина начиналась от самых скул. Он был в черной кожанке и черных же брюках.

– Чего ты не понимаешь? – Шмюльц чувствовал, как в нем что-то закипает. – Ты кто такой? Кто ты такой, я спрашиваю?

– Я это… мэнэ прыгасыла Алэна, – стал говорить мужчина, показывая жуткие зубы. – Она тут живэт. Она мэнэ прыгасыла.

– Чего у тебя в руках?

– Это… Порошок, – действительно в руках у человека оказалась коробка стирального порошка. – Для стирать. Порвался коробка, я это… пересыпать в целую…

Шмюльц выхватил коробку из грубых темно-коричневых рук незнакомца и заглянул в нее одним глазом. Понюхал. Он не знал, как должен пахнуть стиральный порошок (Наверно какой-нибудь альпийской свежестью. А как пахнет свежесть?), по-этому отсыпал немного себе на ладонь. Вроде бы это на самом деле стиральный порошок. На вкус он пробовать не стал, хотя бы еще и потому, что и на вкус не знал какой должен быть этот продукт бытовой химии. После этого он грубо обыскал незнакомца. В его карманах была всякая грязная дрянь, но, вроде бы, этот человек ничего не своровал. Конечно, если он не проглотил какое-нибудь золотое колечко. Но раньше, чем через несколько часов, этого не узнаешь, а терпеть этого типа у себя в доме Шмюльц более не намерен ни минуты.

– Как тебя зовут? – недобро спросил Шмюльц.

– Джафид, – ответил человек с таким акцентом, словно выхаркнул свое имя. Значит, все что сказала Алена оказалось правдой, какой бы дикой она ни была. Ну она теперь дождется!

– Значит жить здесь хочешь, да? Значит ты здесь ночевал, да?

– Да! – согласно закивал Джафид. – Жить! Алэна мэнэ прыгласыла.

– Вот как? Алена пригласила, да? Значит вы вместе были? Ей же шестнадцать! Ну держись сейчас!

– А ты кто?

– Я кто? – Шмюльц аж подавился собственной слюной. – Я кто? Да я хозяин квартиры! А ты пошел вон! ВОН ПОШЕЛ!

– Э-э-э, зачэм кричишь, брат! Зачэм кричишь? Ты сядь, в ногах правды нэт, брат! Сядь, поговорым как деловые люди…

– Я тебе сейчас так сяду, черножопина! – заорал Шмюльц. – Пошел вон отсюда, или я полицию вызову!!!

Но выходец из Афганистана уходить не торопился, а вместо этого на ломанном русском пытался что-то объяснить Шмюльцу. Что-то про прописку, про жильё и еще про что-то, но Шмюльц буквально силой вытеснил Джафида сначала в коридор, а потом в подъезд. Но Джафид вдруг стал сопротивляться и пытаться войти обратно в квартиру. Он что-то говорил, но Шмюльц практически ничего не понимал, да и не хотел понимать. В подъезде начался скандал с руганью, матом и тычками. На шум спустилась соседка сверху, держа за руку своего малолетнего сынишку. Она тупо пялилась на скандал, совершенно никак не вмешиваясь. Спрашивается – зачем тогда спускаться, да еще и ребенка с собой тащить? У пацаненка был смартфон в силиконовом чехле с наклейкой и, похоже, он нацелился на ругающихся мужиков встроенной видеокамерой.

Шмюльц, не обращая внимания на соседей, материл Джафида и толкал его с лестницы. Его обувку он уже ногой швырнул вниз. Афганец не отступал и все норовил забраться обратно в квартиру. Такого нахальства Шмюльц ни как не мог вытерпеть. Это было уже слишком. В какой-то момент у Шмюльца лопнуло терпение и его злость вырвалась наружу в виде хорошенького удара кулаком в лицо. Удар пришелся точно в цель. Шмюльц почувствовал, как костяшки его кулака соприкоснулись с зубами оппонента, и он с самодовольным удовлетворением проследил взглядом, как Джафид пролетел по лестнице половина пролета. Иностранец плашмя грохнулся на бетонный пол и стал тереть лицо и что-то рычать на своем языке. Потом он поднялся, сплюнул кровь и взглянул на Шмюльца глазами, полными ненависти и злости, так смотрят волки перед тем как перегрызть врагу горло.

– Пусты мэна! – шипел он, делая глубокие вдохи. – Пусты на одын минуту. Мнэ надо, я забыл одын весч…

– Пошел вон!!! Твои пожитки я выкину в окно, иди лови!

Джафид заревел тигром и медленно поднял с пола обрезок газовой трубы, давно уже валяющуюся в подъезде. Шмюльц исказил лицо в гневном прищуре: «Что ж, хочешь так… Хорошо…». Он одним движением схватил стоящую у входной двери швабру. Джафид уже взлетел по лестнице и нанес удар трубой. Мимо. Обрезок трубы, отколол штукатурку у дверного косяка соседей. Шмюльц, воспользовался секундной паузой и снова врезал Джафиду. Тот, взревел, и размахнулся трубой для следующего удара. Подъезд наполнился душераздирающим ревом! Соседка пискнула, но не ушла. Пацан окаменел, но продолжал снимать на камеру мобильного телефона. Петр Шмюльц едва успел защититься шваброй. Удар был так силен, что ручка швабры треснула и расщепилась пополам, а руки Петра Степановича пронзила сильная боль. Такая сильная, что он подумал, что сломал кости ладоней и уронил одну половину швабры. Боль придала ему в кровь адреналина, он размахнулся и треснул Джафида второй половиной швабры по виску. Афганец выронил железную трубу, которая с металлическим звоном покатилась по лестнице вниз и схватился за голову, замычал и затрясясь всем телом. Но это еще не удовлетворяло Петра Степановича, он, разгоряченный дракой, что было силы ударил концом палки афганца в живот. Если бы в руке Шмюльца была не деревяшка, а нож – Джафид оказался бы с выпущенными кишками. Но и деревяшки хватило для того, что бы афганец, скорчившись, упал на бетонный пол подъездной площадки. Он поджал ноги, а руками с силой держался за живот. Из его рта доносилось лишь тихий стон, а лицо было обезображено гримасой непереносимой боли. Из виска и уха текла кровь.

Шмюльц схватил противника за грудки и поднял, но Джафида не держали ноги и он падал как подкошенный.

– Пошел от сюда! – приказал ему Петр Степанович. Афганец не отвечал, он вообще ничего не слышал, оглушенный болью. Шмюльц заволновался… – Иди! Слышишь? Уходи, или я полицию вызову!

Джафид не мог не то, чтобы идти, он не мог даже стоять, он держался за живот и корчился от боли. Кровь из разбитого виска заливала его смуглое лицо и капала с горбатого носа, афганец не вытирал ее, он не мог отпустить руки от живота. Тогда Шмюльц взвалил его себе на плечо и спустил на улицу. У подъезда никого не было и Петр Степанович грубо бросил афганца на лавку. Тут Джафида стало обильно рвать и Шмюльц поспешил скрыться у себя в квартире, где обнаружил потрёпанный рюкзак, пахнущий какими-то благовониями. Не заглядывая внутрь, хозяин квартиры уцепил его одним пальцем и на вытянутой руке скинул с балкона.

Минут через десять, когда Щмюльц осмелился взглянуть в окно, он увидел только пустую лавку и лужу рвоты. Афганца не было. Петр Степанович облегченно выдохнул и отошел от окна.

После этого он все-таки дозвонился до дочери и высказал ей все что думает.

Но он так и не дозвонился до своей жены…

Москва

Встреча состоялась в офисе Клиффорда Гаррисона Лоу у метро Новые Черемушки. Когда в офис приехала Веерская, Лоу с адвокатом сидели за столом и пили уже остывающий кофе. Она впопыхах влетела в офис проигнорировав приветствие секретарши своего продюсера (Да, у американца была собственная секретарша, а почему бы и нет? Это была серая как мышь-полевка и тихая как тень женщина по фамилии Берельман). Из-за очередного пикета в центре Москвы, на некоторых улицах образовались пробки и как назло актриса попала именно на одну из этих улиц. Она сидела в своем авто, барабанила пальчиками по рулю, то и дело названивала своему продюсеру и устало смотрела, как какие-то люди с лозунгами перекрыли улицу и горланили что-то про ипотеку. Веерскую тоже в некоторой степени коснулся финансовые проблемы, вызванные американскими санкциями, но она не понимала этих людей, которые вынуждены перекрывать улицу. Ведь все равно их сейчас разгонит ОМОН, а кого-то, наверняка заберут.

Кристина только нетерпеливо ждала. Наконец приехал автобус с долгожданным ОМОНом и пикет разогнали к чертовой матери менее чем за три минуты. Улица освободилась и Веерская втопила педаль газа, через полчаса она была уже у Новых Черемушек и сворачивала на Наметкина в офис продюсера.

– Крэстина, наконец-то! – Лоу нажал кнопку селекторной связи и попросил секретаршу принести еще чашечку кофе. – Позволь представить тебе адвоката. Это очень хороший ллойер! Он много дел победил!

– Анатолий Максименко! – расплылась в улыбке Веерская, узнав известного адвоката. Она неоднократно видела его на гламурных вечеринках и по телевизору. Этот мужчина с гордой осанкой и стильными костюмами был хорошо известен в московских респектабельных кругах и Лоу был прав на сто процентов, утверждая, что Максименко не проигрывает взятые дела.

– Да, – Максименко приветливо пожал ручку Кристине, при этом не забыв оторвать зад от мягкого кресла. Стройный широкоплечий мужчина в самом расцвете сил женщине понравился с первого взгляда, он умел произвести хорошее впечатление. Ухоженные руки, приличная прическа, ослепительная улыбка и наручные часы дорогой фирмы – все это очень располагало и привлекало. – Очень приятно, Кристина Андреевна!

– И мне! – избыток эмоций выплеснулся у нее в виде счастливой улыбки. Какой же молодец ее теленочек Клиффорд Лоу! – Как хорошо, что Клиф именно вас нашел! Я очень рада!

Максименко и Веерская не отводя друг от друга горящих глаз, сели так, что, между ними был стол, во главе которого восседал Лоу, что-то читая в каких-то документах. Секретарша Берельман принесла кофе для Веерской, а у Лоу забрала опустевшую чашечку. Она удалилась из кабинета так же бесшумно, как кошечка, при этом вообще не издавая никаких звуков. Всем своим поведением и внешним видом Бегельман всячески давала понять, что хоть она и присутствует тут как человек, но как личности ее тут нет. Лоу взял Берельман не только из-за того, что она была еврейкой (а Клиф и сам являлся таковым по материнской линии), но еще и потому, что, как он выражался: «Она никогда мне не мешать. Я о ней не думать, я просто поручаю ей работу, а после принимаю результат. Берельман очень исполнительная и ответственность».

– Я уже объяснить господину Максименко, что происходить, – сказал Клиффорд.

– Да, господин Лоу ввел меня в курс проблемы, – подтвердил адвокат. – Я готов взяться за это дело.

– Хорошо… – Веерская не знала, что еще сказать. – Как вы думаете, это будет сложное дело? Что вы сможете сделать в этой ситуации?

– Что я собираюсь сделать? – переспросил Максименко и даже чуть не рассмеялся. – О, Кристина Андреевна! Я собираюсь разнести всю редакцию этого издания в пух и прах! Во-первых, они выплатят вам любую сумму в качестве компенсации! Любую, какую только вам захочется! Если хотят жить. А если не хотят, то мы быстро и непринужденно исполним их желание.

– Анатолий… Э… – Веерская не знала отчество адвоката.

– Анатолий Всеволодович, – подсказал Максименко. – Но для вас просто Анатолий.

Веерская показала адвокату свою самую радостную улыбку.

– Анатолий, а вы так уверены в своих силах?

Максименко одним глотком ополовинил свою чашечку кофе, элегантно поставил ее на блюдечко и ответил актрисе улыбкой, не менее обворожительной.

– Вы знаете сколько я уже борюсь с этим изданием? – спросил он. – Знаете, сколько клиентов уже обращалось ко мне из-за того, что их имена были упомянуты в этом тухлом журнальчике? Упомянуты не в самом лучшем качестве. Вы, Кристина, не первая! И я выиграл все процессы! Я добивался выплаты материального ущерба за клевету ВСЕГДА! Только мне не удавалось добиваться опровержения, но клиенты на этом не настаивали. И всегда после того, как мои клиенты судились с этим изданием, их имена больше ни разу не упоминались на страницах «Созвездия». Если вы обратите на это внимания, то заметите, что многие звезды, которые появляются в других журналах, не появляются в «Созвездии», даже если у них в жизни происходит что-то действительно интересное. Потому что это мои бывшие клиенты, «Созвездие» больше их не трогает. Меня там ненавидят.

– Это очень хороший ллоер! – кивнул Клиффорд Лоу. – Крэстина, будь спокойным, он все сделать очень хорошо! Только, Крэстина, нам не надо жалеть ему процент.

– Не буду кривить душой, но эта желтая газетенка приносит мне прибыль, – говорил Максименко. – Признаюсь, я даже подсчитал, что на клиентах, что судились с «Ярким Созвездием» я заработал почти треть стоимости моего авто. И еще признаюсь, что не в моих интересах закрывать это издание. Понимаете, в некотором роде, эта бессовестная газетенка – моя небольшая золотая жилка… Но! Теперь я хочу уничтожить его, потому что мне надо повышать свой статус. Топтаться на одном месте я больше не хочу, мне надо расти, надо делать имя, – Максименко опять мило улыбнулся. – Теперь мы с вами, Кристина, закроем этот журнал. Вы ведь этого хотите?

– Хочу!

– И я этого хочу. Итак, у нас есть масса причин, начиная от вторжения в личную жизнь и кончая элементарной клеветой! Тантанова теперь попляшет! Алла Тантанова – это главный редактор, это она за все отвечает! В течении двух дней моя юридическая контора приготовит всю необходимую документацию и… И будем работать!

– Это очень, ОЧЕНЬ хороший ллоер! – повторил Лоу.

– Не сомневаюсь! – Веерская была рада. Очень рада!

– Я хотел уточнить один вопрос, – заговорил Максименко, – вы, Кристина Андреевна ведь вскоре уедете за границу. Господин Лоу сказал – на Кубу?

– Да, буквально на днях, – подтвердила актриса и рассказала адвокату, что у нее давно запланированные съемки в Гаване. Она будет отсутствовать в России около месяца. Анатолий Всеволодович сделал один задумчивый кивок.

– Думаю мы успеем начать до вашего отъезда. Пока вы будете на Кубе моя контора подготовит все как надо. Трех недель нам вполне достаточно.

– Значит, как только я возвращусь – мне нужно будет планировать время на суд?

– Пожалуй. Но пусть вас это не беспокоит, Кристина Андреевна, – улыбнулся адвокат, – помните: правда будет на вашей стороне. Если все подготовить как следует, то у «Яркого Созвездия» не будет ни одного шанса на победу. Я уверен, что нам удастся решить этот вопрос за одно судебное заседание!

– Я же говорю, – вновь сказал Клиффорд Лоу, – это очень хороший ллойер!

Вечер этого дня Веерская и Максименко провели в милом уютном ресторанчике на юго-западе Москвы, пробуя на вкус дорогие блюда и специально пиво, сваренное тут же за стенкой. Они обсуждали план дальнейший действий, нюансы, просто мило беседовали и знакомились ближе, чем по рамкам приличия полагается знакомиться адвокату и его клиентке. Оказалось, что он не женат, живет в элитной новостройке, имеет свою адвокатскую фирму и за последние годы сильно поднялся в финансовом плане, отстаивая правоту обиженных звезд. У него мало свободного времени, по-этому ни о жене, ни о детях речи не шло, он считал, что пока он на гребне волны, нужно ловить момент, шлифовать квалификацию, поднимать свой престиж и рубить бабки. Как-нибудь позже, когда он достигнет действительно высокого положения в мире шоу-бизнеса и когда он будет получать крупные деньги за любое сказанное в судах слово, а любая его подпись в документах будет стоить месячную зарплату рядового офисного служащего, вот тогда можно будет думать о снижении темпа и обзаведением семейным статусом. А пока еще рано.

Ближе к полуночи они вызвали такси (немного поддатый Максименко не сел за руль своего автомобиля) и примчались в поселок «Бояринское-1». Проводив актрису до двери ее дома, адвокат вежливо откланялся, поцеловал ей ручку, сел в такси и, дружески помахав, уехал. Очарованная Кристина постояла немного на воздухе, приводя мысли в порядок. Ей определенно повезло с адвокатом, Лоу – молодец.

Пенза

Его Маргарита пришла домой когда стрелки часов показывали приближение десяти часов утра. Петр Шмюльц в это время раздраженно пил бутылку пива и пялился в телевизор. Показывали политическое ток-шоу, шестеро взрослых мужчин в костюмах одинакового покроя доказывали каждый свою правоту по поводу западной внешней политике и каждый из них был, как это ни парадоксально, прав. Шмюльц смотрел на них нилитыми кровью глазами. Обычно в это время он отсыпался после ночной смены или был у любовницы, но сейчас он был перевозбужден. Он и телевизор-то смотрел только лишь потому, что хотел как-то отвлечься.

– Ты почему не отвечаешь?!! – налетел он на жену, когда она, придя домой, стала разуваться. – Я тебе все утро названиваю!

– Петенька, я отключила мелодию у телефона и не слышала…

– Где ты была?

– На работе, – Маргарита как-то отчужденно разулась, повесила свою сумочку на ручку двери и пошла на кухню. На своего супруга она даже не смотрела. – Сегодня у нас гулял Елизаров с компанией. Он гулял всю ночь до утра. У него был юбилей.

– Кто это?

– Ну директор один… Неужели не знаешь? Бандюган с большим кошельком.

– Всю ночь гулял? Вы же работаете только до двенадцати ночи!

– Петь, за отдельную плату мы работаем как пожелает клиент, – Маргарита села за кухонный стол и налила себе крепкий чай. Кофе она не пила никогда. – Елизаров хорошо заплатил нашему управляющему. И нам.

Шмюльц сел напротив, но чаю себе наливать не стал. Он внимательно смотрел как его супруга размешивает две с половиной ложечки сахара в чае. Она не поднимала на него глаза.

– Я все понимаю, – сказал он ей, выкидывая пустую пивную бутылку в мусорное ведро. – У вас бывают такие клиенты. Но ведь ты могла бы позвонить мне и предупредить!

– Я звонила…

– У меня нет твоих звонков, Рит.

– Петь, понимаешь, Елизаров приказал нам не отвлекаться на разговоры по телефону. Мы еле-еле успевали приносить им блюда. Я всю ночь на ногах, устала страшно…

– Ты знаешь, что сегодня вычудила наша дочь?

– Знаю.

– Она приводила домой какого-то чурку! Она переспала с ним, Рит! Ты представляешь!

– Знаю, она звонила…

– Значит, на ее звонки ты отвечаешь, а на мои нет!

– Петь, не кричи, у меня болит голова. Я устала.

– Позавтракай.

– Я на работе поела.

– Ладно, – Петр Шмюльц, с силой хлопнул ладонью по столу, от чего на нем подпрыгнуло и звякнуло все что на нем стояло, резко встал и пошел в комнату. – Рит, мне очень не нравиться твоя работа! Тебе надо искать другую!

– Зато я получила за смену тройной оклад. Хочешь, мы купим тебе новые туфли на зиму? Ведь тебе надо.

– Надо, – не мог не согласиться Шмюльц. – Поешь и иди спать. А я пока на рынок съезжу, не буду тебе мешать. Когда из школы придет Алена, позвони мне, я вернусь. Мне очень нужно еще с ней поговорить!

– Нет, Петь, у меня нет времени, – Маргарита поставила опустевшую чашку. – Мне сейчас опять на работу.

Шмюльц уже в дверях повернулся и посмотрел на нее, как на дурочку.

– Опять? Ты же только пришла?

– У меня же рабочий день с одиннадцати.

– Как? Ты же всю ночь работала. Разве твой босс не дал тебе на сегодня выходной?

– Дал, – как-то неуверенно ответила Маргарита. – Но я решила выйти. Знаешь, я все-таки не так сильно устала. Сейчас душ приму и пойду.

– Я забыл, как фамилия твоего шефа.

– Алкенов.

– Даю тебе месяц, что бы ты нашла новую работу! – с этими словами Шмюльц накинул ветровку и обулся. – Месяц! Или я приду к тебе в твой «Эверест» и сломаю этому Алкенову все ребра, если он еще раз оставит тебя на всю ночь! И этому гаденышу Елизарову тоже! Тебе ясно?

– Не слишком ли ты смелый, Петь? Ты хоть знаешь кто такой Гриша Елизар?

– Да будь он хоть чертом с горы, мне пох… Короче говоря, ищи новую работу! Я поговорю со своими корешами, может у кого будут для тебя какие-то варианты. Давай поговорим с Аркашкой Переходовым, у него в магазинах требуются продавцы, уж тебя-то он возьмет.

– Только он платит в десять раз меньше, Петь.

– Тут ты права. Но все равно работу меняй! Понятно тебе, Рит?

Не дождавшись ответа, он вышел на улицу и направился в ближайшим магазин за второй бутылкой пива. Ему нужно было срочно успокоить нервы.

Вечером он вернулся домой пьяным. Нет, не совсем уж в невменяемом состоянии, но в таком о котором говорят – «сильно выпивши». Он сидел в одной забегаловке со знакомыми и пил пиво, а потом накатил белого столового вина из картонной коробки. Шмюльц пошел домой, только тогда, когда его сознание конкретно поплыло, а в бумажнике осталось совсем чуть-чуть. Если бы его встретил полицейский патруль, его бы препроводили в отделение и хорошенько бы оштрафовали за нахождение в центре города в нетрезвом состоянии. Но его не встретили и он благополучно дошел до своей квартиры без происшествий. Только один раз запутался в собственных ногах и шлепнулся на стайку воробьев. Ну и еще немного испачкал брюки и туфли в отборном пензенском черноземе, смоченным весенним влажным воздухом.

Он зашел в прихожую, провел рукой по усам (на месте ли?), кое-как разулся, нетвердо держась одной рукой за стену, прошел на кухню, заглянул в холодильник и, удостоверившись, что там полно всякой еды, захлопнул дверцу.

– Ален! – позвал он неприятным голосом.

– Че? – отозвалась она из своей комнаты.

– Иди сюда!

– Сам иди сюда!

– Я не могу идти! – Шмюльца занесло и он предпочел обмякнуть на табуретку, чем упасть на пол. – Я устал! У меня давление!

Появилась Алена.

– Давление у тебя? Ну-ну… Чего хотел?

– Ты это… Ты того!

– Чего того?

– Ты как с отцом разговариваешь?!! – Шмюльц попытался погрозить ей указательным пальцем, но его непослушный перст только описал в воздухе разнообразные зигзаги и вернулся на колено. – Ты это самое…

– Ну чего, пап?

– Сама знаешь чего! Мать не приходила?

– Нет, она в «Эвересте» до двеннадцати.

Кажется, сидя в забегаловке, Шмюльц хотел вечером серьезно отругать свою дочь за незваного афганского гостя, но изрядно выпив, он перестал владеть языком и мыслями. Он хотел сказать ей, что она ведет неправильный образ жизни, что у нее зависимость от спиртного, что она поздно приходит домой, что учиться плохо и что самое главное – она связалась с каким-то мутным иностранцем, определенно не энциклопедиста. А то, что она переспала с ним в шестнадцатилетнем возрасте – это вообще неслыханно! Все это он хотел выложить Алене и даже достать ремень, но… Как он может ставить ей в упрек, то что она много пьет, если сам он сейчас находиться в, мягко выражаясь, говенном состоянии. Да еще Рита днюет и ночует в своем баре-ресторане «Эверест».

– Кто в доме хозяин? – выпалил он, гордо выпучив нижнюю челюсть.

– Ты конечно, кто ж еще?

– Вот! А вы, бабье, меня не слушаете! Разболтались обе! Вот скажи, что мне с вами делать?

– Пап, иди лучше спать.

– Ты трезвая?

– Трезвая, – Алена проявила явное неудовольствие этим вопросом. – А ты?

– Да, я выпивши! А что, нельзя?

– А мне нельзя?

– Тебе нельзя! А папе можно! У папы нервы! – на Шмюльца накатила какая-то волна и у него закружилась голова. – Я… Ладно, иди. В свою комнату, а не на улицу. А я спать… Спать… Ляля в люлю… Папа устал… У папы нервы…

Пенза

Он проснулся рано, его терзал сушняк. Первым делом протянул руку направо – ага, Маргарита на месте. Он вспомнил, что выпивал вчера и на всякий случай глазами взглянул на ту женщину, что лежала рядом. Да, точно это Рита, а не Гульшат. Во рту было сухо и он заковылял на кухню, где влил в себя два стакана воды и поставил чайник на плиту. Сегодня ему не надо было на работу, сегодня у него выходной. Маргарита тоже должна была отдыхать. Она работала по графику два дня – через один. Два дня работы по тринадцать часов – один выходной. Он же работал сутки через двое. Так что периодически и у него и у нее выходные совпадали. Разогревая себе приготовленные бутерброды в микроволновке, он стал вспоминать какой сегодня день недели. Сегодня суббота, значит Алене надо что-то приготовить на завтрак, перед тем, как она отправиться в школу. Вздохнув, он принялся готовить следующие бутерброды.

– Ты чего вскочил чуть свет? – спросила его пришедшая на кухню заспанная Маргарита. Он ответил, что выспался и хочет есть. Она его выпроводила с кухни, уяснив ему, что приготовит ему и Алене сама, иначе от его ежедневных бутербродов у их дочери будет гастрит. Шмюльц спорить не стал, хотя бы потому, что, как ни крути, а Маргарита готовить умела хорошо, а бутерброды ему и самому уже надоели.

– А, да! – вспомнила Рита, разбивая куриное яйцо в сковороду. – Тебе вчера весь вечер на сотовый – пока ты храпел – названивал какой-то Вячеслав Борисович…

– Кто? – встрепенулся Шмюльц и резко побледнел.

– Вячеслав Борисович, – повторила жена. – Раза четыре звонил. Ты не слышал, спал. А я как раз вернулась с работы.

– Ты ответила? – выдавил из себя Шмюльц. Маргарита стояла к нему спиной и не видела, как он изменился в лице.

– Нет, это же тебе звонили, а не мне. Это с работы?

– Э… Да с работы, – сглотнул Шмюльц и быстренько-быстренько исчез из кухни. Найдя на письменном столике свой мобильник, он проверил непринятые звонки. «Вячеслав Борисович» звонил не четыре, а три раза. И еще один раз звонил кто-то другой. Кроме того с этого же номера у него была не прочитанная СМС. Так, ну с Вячеславом Борисовичем понятно – это Гульшат. Видимо интересовалась, почему Петр не приходил к ней вчера и вообще почему ни разу с ней не связался. Ей он перезвонит при удобном случае, когда будет один. А вот кто ему прислал СМС?

«Петр Степанович, перезвоните мне на этот номер. В любое время. Вами интересуются из Москвы. Майя Козочка»

Петр Шмюльц сделал неподдельное удивление на лице и взглянул на настенные часы. Только половина седьмого. Действительно, чего это он вскочил в такую рань, у него же выходной! Но ведь Козочка написала, что он может позвонить ей в любое время, тем более что от нее СМС пришла в 00:23. Если она не стесняется писать ему глубокой ночью, то и он не постесняется позвонить ей ранним утром.

– Алло, Майя, это я! – радостно поприветствовал он журналистку, когда после пятого гудка, она, наконец, взяла трубку.

– Ага… Здравствуйте, – Майя Козочка была сонной. Зря Шмюльц не дотерпел, хотя бы до семи утра.

– Вы просили позвонить вам, – подсказал он.

– Да… Э… Петр Степанович, дело в том, что… – на том конце провода Козочка сладостно зевнула. – Вы знаете Николая Михайлова? Это московский политик и правозащитник. Сегодня он приезжает в Пензу. Видите ли, он всегда интересуется региональными новостями… Вы слышите меня Петр Степанович?

– Да-да, я слушаю.

– Он сотрудничает с нашим интернет-изданием «Жизнь в Пензе», которым я руковожу. Михайлов хотел встретиться с вами. Он читал ваше интервью и захотел поговорить с вами поближе. Но у него будет мало времени, – Козочка сделал паузу, в которой что-то сделала, то-ли опять зевнула, то-ли потянулась. – Вы сегодня свободны в пятом часу вечера?

– Свободен, – ответил Шмюльц. – У меня сегодня выходной.

– Замечательно. Давайте встретимся на вокзале. На Пензе-I. В шестнадцать часов. Михайлов приедет на поезде и мы его встретим. Потом проедем в нашу телерадиокомпанию? Вы не против?

– Да, конечно. Я не против. А… что он хочет от меня услышать?

– Честно говоря, я и сама толком не знаю. Он плохо объяснил. Но это не касается той аварии. Михайлов правозащитник, видимо это связано с вашей точкой зрения на вопрос, касающейся отмены статьи в законодательстве. Помните? Это статья, по которой личная жизнь гражданина не может быть афиширована без его согласия. В Москве он периодически устраивает компании по отмене или внесению поправок.

– Кажется, я вспоминаю. Он все время выступает против права на личную жизнь! Николай Михайлов, да? Такой… кудрявый жирдяй, с двойным подбородком?

– Да-да, это он.

– Извините, – осекся Петр Степанович, – я хотел сказать не жирдяй, а толстый… полный… тучный…

– Вы хотели сказать, мужчина с избыточным весом.

– Ну да… Да, с весом…

После разговора, обрадованный Петр Степанович сразу поделился новостью с Маргаритой.

– Ну куда ты такой пойдешь? – супруга сунула Шмюльцу его испачканные джинсы. – Посмотри.

Шмюльцу не пришлось долго выискивать на джинсах грязь – она сразу бросалась в глаза. После вчерашней пьяненькой прогулке у его брюк появилась острая необходимость посетить стиральную машину. Пока Маргарита кормила проснувшуюся Алену яичницей с колбасой, Шмюльц скомкал свои джинсы и сунул их в барабан стиральной машинки. Туда же полетела его ветровка. А заодно накопившиеся носки и нижнее белье. Он спросил не нужно ли что-то стирать Маргарите и Алене. Они ответили, что нет, потому что стирали все два дня назад и не ходят пьяными по грязи. За последнюю фразу Алена получила от папани подзатыльник.

Стирального порошка Шмюльц не жалел. Он взял коробку, стоявшую ближе всего. Эта была та самая коробка, которую до этого держал в волосистых руках афганец Джафид. Высыпав порошок в специальную ёмкость он обнаружил, что на дне коробки лежит полиэтиленовый пакетик. Пакетик занимал четверть коробки и в нем было грамм сто какого-то другого порошка. Шмюльц открыл этот пакет и пригляделся к крупицам. Чистый белый порошок. Шмюльц вспомнил, как Джафид сказал, что он пересыпал стиральный порошок в эту коробку, потому, что прежняя порвалась. Это был странный поступок со всех точек зрения, но Шмюльц не придал этому значения. Значит порошок в этом пакетике тоже стиральный и он просто из другой коробки из той, что порвалась… Как-то чудно…

Шмюльц немножко удивился, но, пожав плечами, надорвал полиэтилен и одним движением высыпал порошок в емкость стиральной машинки, выбрал программу и включил. Она заурчала, а он пошел в ванную бриться, подстригать усы и чистить зубы. Когда у него были выходные он не торопился с этими процедурами. А уж брился он и вовсе через три-четыре дня, от чего его подбородок часто был покрыт темно-серой щетиной, что Маргарите не нравилось, зато Гульшат хихикала от щекотки. Но перед встречей с журналистами он должен выглядеть опрятно и цивильно.

Они с Козочкой еще раз созвонились и договорились, что встретятся под «часами». «Часами» называлось то место на вокзале «Пенза-I» где стояла привокзальная гостиница на которой были стрелочные часы. Там часто назначались встречи, потому что это было на самом виду и потеряться было невозможно.

Петр Шмюльц с такой ответственностью отнесся к этой встречи, что пришел раньше времени. Сунув руки в карманы брюк, он стал топтаться туда-сюда и озираться на прохожих, выискивая среди них хорошенькое личико молодой журналистки. Личико пока не появлялось. Он постоял на одном месте, потом сделал несколько шагов в сторону и постоял в другом месте. Проверил чистоту туфель – они были идеальны (еще бы, он купил их только что, пожертвовав запланированными туфлями зимними), проверил чистоту ногтей, только что высушенных с помощью маргаритинового фена джинс (она же и сушила), проверил, тщательно ли он побрился, пригладил редеющие на макушки волосы, которые и без того были нормально приглажены. На всякий случай бросил в рот две подушечки жевательной резинки.

«Сейчас придет Майя Козочка и познакомит меня с каким-то крутым известным политиком из Москвы!» – думал он, останавливая свой взгляд то на проходящих мимо него старушек с кошелками, то на проезжающие допотопные автобусы с плохим выхлопом. В Пензе царствовала поздняя весна, от одуванчиков не было спасения, зацветала сирень. Освобожденные от снега, грязи мусора улицы заманимали погулять, распускающиеся листочки на деревьях влекли на природу, чистые автомобили умиляли глаз, одетые почти по-летнему прохожие дарили надежду на светлое будущее. А ведь месяц назад Пензу занесло мощнейшим снегопадом, парализовавшим город на два дня, а после этого столица сурского края утопала в сильном паводке, – «Надо же! Я становлюсь известным! Аж из самой столицы мною интересуются!» И в невольных фантазиях Шмюльца замелькали люди с нацеленными на него видеокамерами и поднесенными прямо к усам микрофонами с логотипами разных каналов. Вон он уже представлял себя в студии, дающим интервью в какой-то гламурной программе. Возможно даже о нем станут писать в новостных порталах и его имя попадет в ленту новостей «Яндекса» или «Гугла». Главное вести себя достойно. И обязательно необходимо сделать что-нибудь эдакое неординарное, чтобы тебя заметили, чтобы запомниться. Да, надо как-то выпендриться перед Николаем Михайловым. Тогда Михайлов скажет: «Ух, какой любопытный человек! Какой интересный!» А как же выпедриться-то? Может брюки снять? Нет, выпендриваться он будет позже перед камерами и на VIP-вечеринках, а сейчас надо хотя бы перед Михайловым быть культурным и излагать мудрые речи. А уж потом, когда о нем – о Петре Шмюльце – заговорят, ему во что бы то не стало обязательно необходимо будет появляться во всех телепрограммах. Во всех без разбора!

– Скорый поезд «Москва-Пенза» прибывает на второй путь, – красивым голосом сообщили из динамиков и повторили эту фразу еще раз.

От предвкушения предстоящей встречи с московским правозащитником Шмюльц аж заулыбался и защурился как сытый кот, усы свои еще дома он постарался расчесать кончиками вверх. Его сердце затрепетало словно у влюбленного студента, горячая кровушка омыла мозги и он уже прямо сейчас готов был отправиться хоть бегом в Москву и покорять ее! Покорять! О да! Это шанс стать прославленным и ни в коем случае нельзя его упустить!

Майя Козочка появилась совсем ни с той стороны откуда ее ждал Шмюльц. Он думал, что она придет со стороны автобусных остановок, а она пришла от парковочных мест. А ему и в голову не пришло, что она может приехать на собственной машине. Она выглядела очень привлекательно. Маленькая, бойкая, с туго затянутыми на макушке длинным «конским хвостом». Белозубо улыбаясь, она радостно поприветствовала Шмюльца, от чего тот просто растаял и немного растерялся.

– Пойдемте скорее! – поторопила она. – Наш состав уже прибывает на платформу. – Звонко цокая высокими каблучками Козочка заторопилась к перрону. Шмюльц шел за ней, все время отставая от нее на полшага. Они не пошли в подземный переход, ведущий на второй и все последующие пути. Козочка сказала, что старается не спускаться в этот кошмарный переход, она не переносит замкнутые пространства. Она решила идти прямо через пути, так многие делали.

Козочка и Шмюльц пошли в левую половину привокзальной площадки, где можно было перейти пути. В этом месте стояли два автофургона с решетчатыми окнами. Рядом ожидали несколько автоматчиков и три военных с беспокойными немецкими овчарками. Значит, ожидался состав со спецконтингентом, с уголовниками, возможно этот вагон был прицеплен как раз к электропоезду «Москва-Пенза», в котором ехал Николай Михайлов. Ни Шмюльц ни Козочка собак не боялись и пошли прямо мимо них.

– Вы очень хороши, – Шмюльц решил сделать журналистке комплимент. – Симпатичная маечка.

– Да, – улыбнулась Козочка. – Я симпатичная, к чему лишняя скромность…

Шмюльц тоже улыбнулся и хотел сказать, что имел в виду не ее имя, а ее белую майку со стильной надписью на иностранном языке. Но он не успел этого сделать, потому что дернулся от испуга, когда на него зарычала одна из собак. Он как раз поравнялся с автоматчиками. Шмюльц застыл и его сердце ёкнуло. Он уставился на собаку и хотел было шагнуть дальше, но тут два других пса встрепенулись и тоже зарычали на него. Да так зарычали, что автоматчики не могли не обратить на это внимание.

Козочка прошла вперед, не заметив, что ее сопровождающий отстал, а Шмюльц торчал на одном месте и боялся сделать шаг. Когда же он попытался догнать журналистку все три собаки вдруг яростно залаяли и бросились за ним. Военные натянули поводки, но сдерживать собак им было трудно.

«Что происходит? – Шмюльц перепугался до смерти и мысленно заметался во все стороны. Никогда прежде на него не лаяли собаки, да еще так странно и яростно. – Что еще за фигня!»

Обернувшись назад, журналистка застыла в недоуменном ожидании, пропитанном сильной обеспокоенностью. Собачий лай встревожил и ее, заставив опасливо замереть на месте, в нескольких метрах от перепуганного мужчины. А бедный Петр Степанович не знал как себя вести. Псы лаяли на него что было сил, захлебываясь слюной и натягивая поводки в струну, военные не без труда сдерживали звериный порыв. Животные были без намордников и это еще больше пугало Шмюльца. Военные прикрикивали на своих псов, прохожие вокруг округляли глаза, бледнели и обходили это место от греха подальше по максимально большой дуге. Шмюльц оказался в ступоре. Стоило ему сделать шаг и собаки срывались на него, неистово лая и испепеляя его волчьими глазами как подлинного врага государства.

Ни на кого не лаяли, а на Петра Степановича Шмюльца лаяли!

– Эй, мужчина! – окликнул его один из военных. – Постойте! Остановитесь! – Что за странный приказ! Шмюльц и так торчал на месте как вкопанный. Военный отделился от группы и стал приближаться к Шмюльцу. – Предъявите, пожалуйста, ваши документы.

Шмюльц взволнованно показал ему паспорт. Военный с капитанскими погонами изучил его, и, не найдя ничего подозрительного, спросил, нет ли у Шмюльца запрещенных предметов, наркотических веществ или взрывчатки. У Шмюльца ничего подобного не было, но, почему-то от этого вопроса он совсем разволновался и смог только чуть-чуть покачать головой. Его лицо стало белым как мел, губы слегка задрожали. Капитан, хмуря брови, вернул паспорт, но приказал Шмюльцу проследовать за ним. Петр Степанович с дрожью в голосе стал говорить, что у него поезд, и что он не может, и что его ждут, и что у него нет времени, и что он торопиться. А овчарки, тем временем исходились лаем, и автоматчики уже держали оружие наготове. Осталось только снять с предохранителя и направить на Петра Степановича.

И в какой-то момент Шмюльцу показалось, что один из псов вырвался и бросился прямо на него. Он вскрикнул, оторвался от сопровождающего его капитана и побежал. Вот тут автоматчики взяли его на прицел. Собаки неистовствовали и лаяли с такой силой, что у неподалеку припаркованного автомобиля сработала сигнализация. Шмюльц бежал сам не зная куда, оставив позади и Майю Козочку и капитана, и прибывший поезд «Москва-Пенза», везущий в себе долгожданного Николая Михайлова. Он бежал вдоль перрона и чуть ли не рыдал от страха.

Ему что-то стали кричать, но из-за собачьего лая, он ничего не разобрал, к тому же он убежал уже достаточно далеко.

Собак спустили…

Когда Шмюльц услышал прямо за спиной кошмарный лай и рычание, он обмочился, но бега не остановил. Наоборот, притопил еще! Но разве он мог сравниться с псами? Первая овчарка вцепилась ему в ногу. Он упал, разбив себе в кровь руки и колени. Его икра будто попала в медвежий капкан и он завопил не своим голосом. Вторая вгрызлась ему в плечо, но не так сильно, как он ожидал. Она уцепилась только в джинсовую куртку. Третья не нападала, но захлебывалась в лае,

Псы принялись катать Шмюльца по асфальту и рвать его. Он орал от боли и пытался брыкаться. Даже ударил одну из собак ногой в лоб. Но та только сильнее сжала челюсти, из ее пасти текла кровь, слюна и даже какая-то желтоватая пена. Глаза сверкали дикими огнями. Петр Степанович Шмюльц от отчаяния и боли вцепился пальцами в морду второй собаки. Та отчаянно взвизгнула и ослабила хватку, из ее глазных впадин брызнула кровь и нечто похожее на яичный белок. Тогда к ней на выручку бросился третий пес. Он вгрызся Шмюльцу в бок. Петр Степанович стал неистово дергаться и выкручиваться всем телом. Его одежда рвалась в клочья, неописуемая боль пронзала его, кровь орошала старый асфальт на перроне. Перед лицом дергалась ослепшая окровавленная псиная морда. Безглазый пес терзал куртку Шмюльца, стараясь достать до тела.

В какой-то момент Шмюльц упал с перрона на железнодорожные пути. Собаки не отцеплялись от него. Отчаяние затмило его сознание, страх и боль ослепили его. Он брыкался и орал что было силы, понимая, что бесконечно это продолжаться не может и он вот-вот подохнет, как кролик. Сил сопротивляться у него уже почти не осталось. Псы, бешено рыча, драли его одежду и тело. Что-то попало ему в ладонь и он судорожно сжал это. Несколько камушков щебенки. Понимая, что больше он ничего сделать не может, он нашел момент, размахнулся и ударил зажатыми камушками одного из псов по лбу. Пес дернулся. Шмюльц ударил еще раз. Пес отпустил его ногу, но тут же вгрызся в рукав. Тогда Шмюльц посильнее зажал щебенку и с размаху ударил пса по зубам. Его руку прожгла вспышка боли, но пес с визгом отлетел, брызгая кровавой слюной и давясь собственными клыками.

Шмюльц почувствовал прилив надежды. Четвертый удар пришелся в зубы другому псу. Щебенка высыпалась из его ладони, но зато он смог встать на ноги. А на перроне уже собрались многочисленные зрители из числа прохожих, а кроме того военные и полицейские. Все что-то кричали и махали руками, но помочь никто не решался. Военные тоже не понимали в кого стрелять – в Шмюльца, или в своих же псов. Петр Степанович сплюнул и поднял с пола кусок кирпича. Одну из собак он забил до смерти, разбив ей голову. Второй, которой до этого выдавил глаза, тоже досталось по морде и бокам. Но она, изловчившись, укусила его за руку и он невольно выпустил кирпич. Изодранная в клочья джинсовая куртка висела на нем лоскутами, а третий пес продолжал драть ее. Он драл не Шмюльца, а именно его ветровку. Петр сорвал ее и бросил в сторону, пес сладострастно стал ее разрывать, трясясь всем телом и яростно рыча.

Слепого пса пристрелили военные.

Шмюльц упал на рельсы, тяжело дыша и корчась от боли. Один пес валялся рядом с разбитой мордой, второй, ослепший, конвульсировал с простреленным боком.

Третий в стороне неистово рвал на куски джинсовую ветровку.

– Скорый поезд «Москва-Пенза» прибыл на второй путь. Повторяю – скорый поезд «Москва-Пенза» прибыл на второй путь!

– Вот тебе и выпендрился… – процедил сквозь зубы Петр Степанович.

Пенза

Петр Шмюльц валялся на продавленной больничной койке и откровенно маялся, ежедневно с надеждой в глазах спрашивая у главврача не выпишут ли его сегодня и довольно потягивался когда главврач оставлял его еще на один очередной денек. Мужчина валялся в палате третий день, он пропустил аванс на работе и шашлык на берегу Суры с приехавшими из Ульяновской области родственниками жены. Зато начал что-то читать, какую-то книгу. Но как всегда не мог запомнить сюжет более чем на несколько стрниц.

Больничная маята Шмюльцу начала нравиться, ему вообще нравилось бездельничать и толстеть на казенных харчах. В палате, где кроме него лежали еще девять человек постоянно был включен телевизор. Первые дни он лежал весь перевязанный и напоминал мумию. Ему наложили множество швов по всему телу, больше всего на руках, ногах и боках. К счастью лицо было не так сильно истерзано и хирург пообещал, что следов на его морде остаться не должно. Через пару дней половина бинтов ему сняли, но ему еще приходилось носить широкий пластырь под глазом. Это его сильно раздражало.

Каждый день к нему приходили родственники, коллеги по цеху и друзья. Приносили апельсины, колбасу и водку. Водку он не хотел, апельсины ему надоели, а колбасы было столько, что он физически не мог ее съесть всю. Тем более что в больнице его кормили вполне нормально и чувства голода он не испытывал.

Приходил и Эльмир Зекоев, и Гоша Лаймонайнен, и Санек Дачников, говорили, что Игорь Плотников исходит пеной от того, что в цеху не хватает наладчика. Шмюльц рассмеялся и послал Плотникова подальше. Он сказал, что имеет полное право на больничный, выходить раньше времени на работу он даже и не помышляет, а после выписки будет сидеть дома столько сколько посоветует врач. Правда в глубине души он хотел выйти на работу как можно раньше, потому что его сменщики – Ригин и Гусеницин работали за него, да и больничный ему никто не оплатит. А деньги Петру Степановичу были нужны, он любил их наличие.

На второй день пребывания Шмюльца в стационаре к нему пришел и сел на табуреточку оперуполномоченный отдела по обороту наркотиков старший лейтенант по фамилии Тихорецкий. Крепкий короткостриженный мужчина с лицом бритого неандертальца. Старшей лейтенант Тихорецкий широко улыбался, демонстрируя маленькие крепкие зубы, выступающие ровным заборчиком из широких десен. Вот что рассказал старший лейтенант Тихорецкий: в час, когда произошло то событие на вокзале, ожидался спецвагон с этапированными заключенными из Тамбова. Собаки были охранные, но они были надрессированы и на обнаружения наркотических веществ. Они почуяли у Шмюльца наркотики и потому так отреагировали. От этой фразы Шмюльц остолбенел и открыл рот. Петр Степанович стал клясться и божиться, что никогда в жизни не связывался с наркотиками и это была святая правда. Но старший лейтенант Тихорецкий сказал, что пока Шмюльцу накладывали швы в его квартире проводился тщательный обыск и нашли следы героина. Следы героина были на барабане стиральной машины. Кроме того, следы героина нашли в волокнах материи его джинсовой ветровки, именно это почуяли псы. Собаки были выдрессированы так, что их задачей было не загрызть человека, а вцепится в одежду. Шмюльц вырывался, псы безумели от злости. Это привело к тому, что случилось. Старлей сказал, что все сводиться к тому абсурдному заключению, что Петр Степанович Шмюльц выстирал ветровку не со стиральным порошком, а с отборным афганским героином (говоря это старший лейтенант Тихорецкий едва сдерживал гомерический хохот). Тогда Шмюльц немедленно настучал на незванного гостя из солнечного Афганистана – Джафида. В тот же день оперуполномоченный принес несколько фотороботов и Шмюльц на одном из них узнал заросшую черной щетиной морду афганца. Тихорецкий кивнул впервые убрал зубки за теперь уже неулыбающимися губами кивнул.

– Ваша дочь хорошо знает этого человека? – спросил он у Петра Степановича.

– Думаю нет, но разрешаю вам самим с ней побеседовать.

– Конечно следователи это уже сделали. Мы уже все проверили, она с ним практически не общалась, может один раз они где-то посидели и все. Больше она его не видела и призналась, что и не хочет видеть. Знакомство с этим человеком было ее ошибкой, о которой она жалеет, – сказал старлей Тихорецкий.

– Она не пользовалась его услугами? – спросил Шмюльц.

– Что вы имеете в виду?

– Насчет героина.

– Тест на наличие следов наркотиков показал их отсутствие. У нее э… другая зависимость. Скажите, вы разговаривали со своей дочерью по поводу пристрастия к спиртному? Видите-ли…

– Разговаривал и много раз, – ответил Шмюльц. – Она спала с ним? С тем авганцем?

– А как мы должны это проверить? – спросил Тихорецкий.

– Не знаю. Может она сама призналась вам в этом? – почесал затылок Шмюльц. – А вообще-то, не говорите. Я не хочу этого знать. Лучше скажите, вы его поймали.

– Он объявлен в розыск. А что касается того, была ли у Алены интимная связь с гражданином Афганистана Джафидом… – старлей произнес фамилию иностранца, но она оказалась такой сложной в произношении, что Шмюльц даже и не постарался ее запомнить, – то со слов вашей дочери, близости между ними не было. Видимо, они просто вместе напились, – Тихорецкий вновь обнажил зубчатые десны в широкой улыбке. – Однако теперь только Аллах знает нарушал-ли афганец запрет из Корана на употребление спиртного.

Приходила также и Майя Козочка. Вот ее появление Шмюльц совсем и не ожидал и даже оторопел от внезапной радости. Она принесла ему хорошую весть. Козочка сказала перебинтованному Шмюльцу что московский правозащитник Николай Михайлов видел все из окна прибывшего поезда. У Михайлова не было времени придти к Шмюльцу в больницу, тем более что они были не знакомы, но он следит за его самочувствием и желает ему скорейшего выздоровления. Кроме того Козочка передала, что Михайлов зовет Шмюльца в Москву. Московский депутат и правозащитник хочет пригласить его на передачу «Оксюморон».

Петр Шмюльц не поверил своим ушам, но без раздумий согласился. Они с Козочкой договорились, что журналистка созвониться с Михайловым когда Шмюльц поправиться и сможет принимать участие в съемках. Козочка ушла, а Шмюльц всю ночь проворочался на своей кушетке. Причиной его бессонницы был не оглушительный храп его соседей по койкам, а сладкие грезы предстоящих съемках.

Пенза

К концу мая, когда Пензу наводнили моря ярких оранжевых одуванчиков, Шмюльца выписали из стационара и первым делом, когда он приехал домой и обнаружил извечную пустоту, он отправился к любовнице. Она его и накормит и приголубит. Подровняв усы, он струящейся походочкой довольного жизнью молодца вышел под ослепляющие солнечные лучи послеполуденного дня. У него было прекрасное настроение сытого бездельника, намеревающегося с пользой и удовольствием потратить предстоящие свободные часы. Да тут ещё и его сосед куда-то отъезжал на своем «Паджеро» и предложил подбросить. Петр Степанович сел к Переходову, но куда и зачем направляется говорить не стал. Сворачивая «Паджеро» в сторону Пензенской кондитерской фабрики Переходов жаловался, что ему приходиться экономить на колбасе и покупать не за весемьсот тридцать рублей, как он привык, а только за пятьсот пятьдесят шесть за килограмм. К тому же на его новом «Митсубиси Паджеро» уже стучит непонятная Шмюльцу колодка. Шмюльц, редко бравший колбасу дороже чем за двести рублей понять своего соседа ну ни как не мог.

Когда Переходов свернул набережную Суры и лихо помчался вдоль искрящейся на солнышке реки Петр Степанович ответил на звонок Майи Козочки и та сообщила ему, что съемки с его участием будут записываться третьего июня.

Третье июня!

Шмюльц так возбудился, что затупил и забыл спросить за чей счет будет дорога и проживание в гостинице. Ну если бы это было за счет Шмюльца, Козочка сразу бы предупредила об этом, а раз она тоже промолчала, значит этот вопрос не должен тревожить Петра Степановича. Она сказала, что все детали обговорит чуть позже, когда у нее будет свободное время, потому что именно сейчас она занята – она готовится к радиоэфиру.

– Аркаш, а какое сегодня число? – спросил Шмюльц у Переходова, когда их «Паджеро» свернул на улицу Чехова.

– Завтра день рождения моего тестя! – гордо объявил сосед, поднажав на педаль газа. – А сегодня двадцать шестое.

– Двадцать шестое мая? То-есть… через восемь дней …

– Что через восемь дней? – спросил заинтересовавшийся Переходов и на секунду оторвался от дороги, посмотрев на Петра Степановича.

Шмюльц мечтательно воззрился на мелькающие пензенский пейзаж и сидел так несколько секунд с детской улыбочкой на устах. В голове у него играли позывные ежевечерней программы «Оксюморон» и высокий ведущий Борис Скшатусский представлял его на всю страну. Да почему на страну? На весь мир!!! Первый канал вещает всюду!

– Эй, Петро, – еще раз спросил Переходов. – Что будет через восемь дней?

– А? – очнулся Шмюльц и тут же гордо задрал нос. – Съемки у меня.

– Какие съемки?

– В Москве. На передачу поеду, – как бы невзначай сказал Шмюльц с такой интонацией, что для полного эффекта ему осталось только лениво зевнуть.

– На какую передачу? – удивился Переходов.

– Да так… Ерунда, – Шмюльц не сдержался и все-таки зевнул. Зевнул театрально, раскрыв пасть как бегемот и даже издав протяжную ноту «ре» в третьей октаве. – Позвали меня, что-ж поделать. Надо приехать, а то Бориска расстроится, он меня, видишь-ли, очень ждет на своей передаче. Знаешь, что ль Бориску-то? Ну этого… все время забываю его фамилию… Мы же с ним отродясь друг с другом не фамильничали. А его – Бориска-сосиска, он меня – Петруня.

– А че за Бориска-то?

– Ну как же? Скшатусский Борис! На программу меня позвал по старой дружбе. «Оксюморон». Дурацкая передача, ее каждый вечер по Первому каналу показывают. Обо мне решил целый выпуск снять, а мне, знаешь ли, чего-то недосуг. Не охота в Москву эту переться. Ну так что поделаешь, не удобно отказывать, но редакция мне и дорогу и проживание в пятизвездочном отеле отплатит. И машину с шофером предлагает. «Линкольн» последней модели! Ну как тут откажешь?

– Да че ты гонишь, Петро! – Аркадий Переходов дружелюбно подтолкнул его в плечо. – Передачу о тебе? С какого это праздника?

– Че, не веришь? Дело твое… Сидишь тут в своих магазинах, тряпками торгуешь и даже не знаешь, что в одном подъезде с тобой настоящий герой живет!

– Это ты что-ль герой? Ну-ну, герой! – «Паджеро» плавно как корабль остановился перед пешеходным переходом. – И какой же ты подвиг совершил? Мир спас от катастрофы? Астероид поймал?

Аавтомобиль плавно тронулся с места и быстро взял скорость. Сидящий на пассажирском сидении Шмюльц по-детски оскорбился на какое-то поверхностное отношение соседа к самому Петру, к его поступкам. Петру Степановичу не хватало ожидаемого уважения и ему не нравилось, что его сосед относится к нему и его словам как-то несерьёзно. Что он о себе возомнил, этот Аркадий Переходов? Что, если он подвозит товарища, то может разговаривать с ним как с человеком, находящемуся на классовой лестнице на ступень ниже?

– Ты, что-же, Аркаш, считаешь меня треплом? Я, вообще-то, в какой-то степени герой. А вот ты что сделал, чтобы о тебе передачу снимали? А?

Переходов рассмеялся. Не злобно, нет… Как старший брат посмеивается над младшим, который немного отстаёт по какому-то показателю.

Шмюльц с несколько испорченным настроением вылез из автомобиля в районе улицы Дружбы, хотя ему надо было на улицу Чапаева и пока топал несколько кварталов под послеполуденным зноем мысленно потирал ладошки.

– Ну держись, Аркашка, ты ещё меня узнаешь!

Москва

Через восемь дней он был в столице. Сперва он был в пензенском аэропорте, потом впервые в жизни в самолете, потом в одном из московских аэропортов, потом на заднем сидении помытого «Форда Фиеста», потом в какой-то гостиничке с полосатыми обоями (из окна гостинички с высоты третьего этажа был виден фирменный салон-маназин велосипедов, самокатов, и прочих средств передвижения, включая моноколесо), потом опять в «Форде Фиеста», но с другим водителем, потом он попросил другого водителя остановить у продуктового магазина «на пять минуточек», потом его рука будто сама собой достала с полки плоскую бутылочку недорогого коньяка, потом его ноги трусцой отвели тело за угол продуктового магазина под сень разросшейся ивы, а эта же рука отвинчивала крышку, потом губы Шмюльца будто бы совсем не сопротивляясь, приложились к узкому горлышку, а горло сделало несколько судорожных глотков, потом, поморщившись, мужчина запил абрикосовым йогуртом, спрятал полбутылочки во внутренний карман ветровки и вернулся в «Форд Фиеста», потом в фойе «Останкино» какой-то бородатый мужчина в винтажных очках вел его за руку по коридорам, потом его усадили в помещении с вращающимися стульями и с зеркалами, освещенными по периметру круглыми лампочками и явно выраженная представительница ЛГБТ сообщества пудрила его круглые как попа трехлетнего ребенка щеки приятным на ощупь пушистым веничком.

Ну вот и настал звездный час Петра Степановича Шмюльца. А вернее – его пятнадцать минут. Тема передачи называлась «Папарацци. Нужно ли это легализовать?» Когда «бородатые винтажные очки» сказал Шмюльцу, что тема будет именно такой, он захлопал ресницами и растерянно покраснел ушами. На протяжении двух недель Шмюльц отчего-то пребывал в незыблемой уверенности, что передача будет полностью посвящена лично ему. Мол: «Петр Шмюльц – герой нашего времени» или «Вот он – настоящий человек!» Кроме того «бородатые вентажные очки», отвечая на какой-то шмюльцевский вопрос, сказал что это вовсе и не прямой эфир, как думал Петр Степанович.

– Это будет запись, – объяснил он. – В сетку вещания программа выйдет в субботу.

Сегодня была не суббота и даже не пятница. Сегодня был вторник. Шмюльц дважды похлопал глазами.

Когда до эфира оставалось десять минут, Петр Шмюльц, прихватив ветровку поинтересовался у лесбиянки расположением туалетной комнаты. Вернулся он более пружинистой походкой, с более покрасневшими ушами и менее осознанным взглядом. После его ухода из уборной в урне первой кабинки осталась плоская пустая бутылочка из-под бюджетного коньяка, а от самого Шмюльца заметно попахивало как будто сбродившими абрикосами.

А вот дальнейшие события он помнил плохо и не очень ясно воспринимал происходящее. Волнение, коньяк и жаркий свет софит сделали свое дело и Шмюльц всю съемку находился в каком-то полусне. В каком-то полубреду. Знаете, когда жених на собственной свадьбе перебрал с водочкой, а ему еще танцевать с невестой и он старается, но головка-то уже кружиться и с этим ничего не попишешь. И уже реальность путается с мечтами, а настоящие события с вымышленными.

Его позвали в студию, когда там уже сидели трое гостей. О чем велась беседа Шмюльц не слышал и не знал. В голове все перепуталось, хмель не давал сосредоточиться на теме, хотя внешне это было практически не заметно.

Он сел в удобное кресло и ему сразу стало жарковато, уши запылали. На него устремились взоры всех зрителей в студии, да и всех телезрителей. Он постарался собраться и изобразил на лице серьезность.

В студии уже сидел Николай Михайлов. Это был необъятный по массе мужчина в хороших очках, он сидел прямо и подтянуто, однако второй подбородок закрывал узел галстука. Он неоднократно принимал участие в разный передачах и умел правильно сидеть, правильно говорить, и правильно держаться перед камерой. Михайлов был профессиональным участником подобных программ, он совершенно не волновался, будто сидел на этом диване ежедневно.

Кроме депутата в студии сидела женщина, очень грациозная и подтянутая. Она была красива, Шмюльц не мог этого не признать. Одета она была блестяще, так одеваются женщины, у которых есть время, деньги и вкус. Светло-русые волосы, чуть завитые на концах, ниспадали на спину, а профессиональный макияж только подчеркивал природную красоту женщины. Глаза ее были чуть прикрыты и смотрели на гостей студии с некоторой надменностью.

Шмюльцу понравилась эта женщина, по всем показателям она превосходила его жену Маргариту (и Гульшат) во сто крат. С такой бы тетенькой он бы с удовольствием познакомился поплотнее, по красоте и благородству она превосходила даже понравившуюся ему Майю Козочку, которая в сравнении с этой полукоролевной теперь казалась несформировавшимся подростком. Женщина сидела в кресле, а Михайлов на диване. Они смотрели друг на друга так, как смотрят хорошо воспитанные, но не согласные друг с другом люди.

Петр Шмюльц тоже смотрел на женщину и не мог вспомнить, где ее видел. Хоть он пялился на нее, но не мог узнать, потому что ее лицо не выделялось чем-то особенным, оно было классически привлекательным. Такие лица выглядят по-разному, в зависимости от макияжа и угла зрения. А ведь он видел ее, видел много раз, часто читал в журналах, но из-за крепкого спиртного и волнения ее имя и фамилия вылетели у него из головы. Кто она? Кажется, какая-то известная артистка…

Ведущий Борис Скшатусский быстро и громко представил Петра Степановича. После этого ведущий, читая по блокноту, перечислил все «заслуги» Шмюльца, посвятив зрителей в курс того, что Шмюльц живет в Пензе, работает обыкновенным рабочим на заводе (тут Петр был не согласен, он был не обыкновенным рабочим, а наладчиком, и не на заводе, а в арендованном цеху). Скшатусский в двух словах поведал зрителям, что произошло со Шмюльцем в последнее время. Он упомянул про то, что Петр стал невольным свидетелем трагического происшествия на пензенском перекрестке и едва не спас погибшую девушку. Ведущий также упомянул про разбушевавшихся полицейских псов, которые чуть не загрызли ни в чем не виновного Шмюльца прямо на глазах у зевак. Слушая это Петр Степанович испытывал сильное чувство гордости за самого себя и он заметил ведущему, что все-таки он одолел тех бешеных псов. Сам одолел! И даже показал оставшиеся шрамы на руке и ключице. Зал зааплодировал. Петр Шмюльц сиял и готов был даже снять портки и продемонстрировать еще кое-какие шрамы на кое-каких местах! Борис Скшатусский успел пресечь сей порыв, вовремя перебив пензенского наладчика из арендованного цеха.

– Напоминаю, что тема нашей сегодняшней программы – следует ли внести изменения в российское законодательство, разрешающее публичное освещение личной жизни граждан, если это вызывает интерес общественности? Еще раз представлю гостей: Николай Павлович Михайлов – правозащитник, активно пропагандирует внесение поправок и Кристина Андреевна Веерская – киноактриса, что обратилась в суд по поводу публикации своих фотографий на одном из сайтов. А также Петр Степанович Шмюльц – известный в городе Пензе рабочий, волею случая попавший в ряд неприятных и опасных событий. Надеемся, Петр Степанович выскажется от лица обычного народа из провинции. Кроме того, мы ожидаем в студии еще нескольких интересных гостей. Прервемся на рекламу. Оставайтесь с нами!

Через рекламную паузу ведущий спросил у Шмюльца, правда ли что у него есть свое мнение насчет открытости личной жизни известных людей, называющих себя звездами. Шмюльц провел пальцами по густым усам и ответил что, действительно имеет свое мнение по этому поводу. Борис Скшатусский сказал, что слышал, что Петр Степанович предлагает отменить закон, защищающий личную жизнь человека. Шмюльц интенсивно закивал головой.

– Да! – выпалил гость из Пензы. – Я, например, не верю ни на грош, что звездам не нравятся, когда их снимают на видео или фото! На самом-то деле им это очень даже нравиться, они кайфуют от этого, они даже, наверное, испытывают оргазм! Если их снимают, значит они интересны людям! – Шмюльц слово в слово повторял свою речь, сказанную Майе Козочке, когда та брала у него небольшое интервью. Он помнил каждое свое сказанное предложение, потому что много раз мысленно пересказывал свои слова и перечитывал их же на страничке в «VK». – Это же им бесплатная реклама! Они же специально провоцируют журналистов за ними охотиться! Я ведь это прекрасно знаю! Весь шоу-бизнес – это тупое зарабатывание бабла! Так ведь? Звезды торгуют собой, а реклама – это, как известно, двигатель торговли! Музыкальные клипы, на самом-то деле никакого отношения не имеют ни к искусству, ни к музыке. Это рекламные ролики! Просто рекламные ролики! Только не шампуней и зубных паст, а артистов! И тот артист популярней и дороже, кто больше проплатил за частоту появления клипов на каналах. Это ведь как с товаром. Так вот папарацци – это лучшие рекламщики, да еще и бесплатные!

Зал зааплодировал.

Зааплодировал и Николай Михайлов.

Веерская сидела и с ужасом слушала, что говорил сидящий на соседнем диване мужчина. Она видела этого человека первый раз в жизни, и искренне надеялась, что судьба больше не сведет ее с ним никогда. Что он исчезнет в своей тухлой Пензе навечно. Говоривший усач с раскаленными ушами был однозначно не вполне трезв и вызывал чувство гадливости. Да что там гадливость – он был ей мерзок, как может быть мерзок грязный пьяный бомж цивилизованному гражданину.

Этот пензенец с чудной фамилией нес просто какой-то словесный понос. Кристине Веерской стоило немалого труда держать лицо и не прерывать гражданина. «Пусть выговориться, – думала она, с презрением следя за речью Шмюльца, – Пусть… Таких чудаков лучше не перебивать, иначе начнется спор. Это приведет к лишнему вниманию к его мелкой персоне, а он только этого и ждет! А я выше этого! Не хватало еще, что-бы я диалогизировала с такими жалкими личностями как он. Из какого он стойбища? Из Пензы? Глухомань! Деревенский выскочка, которому дали микрофон! Козел!»

А Петр Шмюльц вещал о том, что для дальнейшего развития России просто жизненно необходимо внести поправки в закон, которые бы позволяли следить за жизнью каждого человека. Шмюльц чуть ли не с пеной у рта доказывал, что это приведет к снижению преступности, терроризма, насилия, классовой ненависти и даже фашизма в стране. Он утверждал, что если все люди будут «на глазах у всех» они перестанут планировать разного рода преступления и избавятся от всяческих грязных замыслов. Если человек будет знать, что любой его шаг виден окружающими, то это будет сдерживать его он дурных поступков, начиная от ковыряния в носу и плевков на тротуаре и заканчивая сексуальными извращениями и жестокими убийствами. Это в идеале, но для начала необходимо хотя бы «открыть» жизнь бывших осужденных (чтобы исключить рецидивы), политиков и чиновников (автоматически устраняется бюрократия, взятки и воровство) и самые «выдуманная» категория лиц – звезды шоу-бизнеса.

«Что он несет?! – думала Веерская, еле-еле сдерживаясь от яростного спора с пензенцем. – Что он говорит! Интересно, он на самом деле верит в свои слова?»

Шмюльц утверждал, что если для журналистов станет открыта вся личная жизнь наших «звезд», то добрая половина этих самых «звезд» канет в лету. Потому что они только и существуют в эфире не благодаря служению искусству, а только благодаря скандалам, которые они же сами и придумывают, чтобы привлечь дополнительное внимание к своим персонам. А если читатель увидит, что эти «звезды» на самом деле скучны и не интересны, что все скандалы не стоят и выеденного яйца, то и интерес к ним иссякнет и на нашей эстраде останутся только достойные артисты, которые имеют настоящий талант. Вся «шелуха» отсеется сама собой.

Когда Шмюльц это говорил, его перебил сидящий в первом зрительном ряду адвокат Кристины Веерской – Анатолий Максименко. Он резко поинтересовался у Петра, а готов ли он сам стать достоянием зрительского интереса? Готов ли он сам постоянно быть в центре внимания? Готов ли он к тому, что его личную жизнь будут обсуждать все кому не лень? Готов ли он к тому, что его личная жизнь станет публичной? Готов ли он ковырять в носу на глазах всего народа?

Петр Степанович Шмюльц ответил однозначно: «ГОТОВ!».

Максименко пожал плечами и больше вопросов не задавал.

После этого ведущий Борис Скшатусский пригласил в студию еще одну девушку, которая, запинаясь стала нудно говорить о папарацци и о принцессе Диане. Потом вновь пошла реклама. Вторая половина программы не касалась Шмюльца, в ней речь шла об одной телепередаче, которая специализировалась на показе личной жизни многих известных спортсменов и которую, в конце концов, засудили и прикрыли.

Москва

– Нет, Клифф, ты можешь себе это представить! – Кристина Веерская шла коридорами телекомпании «Останкино», держа в одной руке сумочку, а в другой мобильный телефон. Связь с ее агентом была просто отвратительной, оно и понятно – Клиффорд Лоу был на другом континенте, а именно в Лос-Анжелесе. Совершенно на другом конце планеты. – Они пригласили какого-то колхозника в лаптях и он нес там такое!

– Что он принес? – спросил Лоу. – Что-либо тяжелое?

– Я хочу сказать, что он говорил… Он говорил… – Веерская свернула направо в коридор и обнаружила, что это не тот коридор. Она на секунду запнулась, но решила идти прямо. По ее мнению выход из студии где-то в том направлении. По пути она вкратце пересказывала Клиффорду выступление Петра Шмюльца. Рядом с ней шел адвокат Анатолий Максименко и тоже с кем-то разговаривал по телефону. Он вообще не ориентировался в останкинских коридорах и до этого часа ни разу не был в этом крыле телекомпании. Адвокат полностью положился на Веерскую. Кристина шагала по коридорам, сворачивала в другие коридоры, спускалась и поднималась по лестницам, не переставая жаловаться Клиффорду Лоу. Продюссер ее успокаивал, говорил, чтобы они не брала это в голову.

– Крэстина, не принимай этот речь к сути, – Лоу все-таки еще не очень хорошо владел русским языком и порой чудно ставил слова во фразах. – Этого человека позвали на программ специально. Просто сказать речь. Ему надо было сказать точку мнения. Это есть хайп! Не слушай его, успокойся. Все равно он не прав и это все ясно знать.

– Да, ты прав, – согласилась Веерская. Клиффорд Лоу всегда был прав. – Покричал-покричал и на этом все и кончилось. Рейтинг у «Оксюморона» немножко подскочил, Николай Михайлов привлек к себе лишний процент потенциальных избирателей, Борис Скшатусский получил гонорар за выпуск. Все довольны. На завтра уже готовиться следующий выпуск на другую тему и про этот все благополучно забудут, а уж через неделю и сам Скшатусский не вспомнит, на какую тему была его программа.

– Именно так есть! – подхватил ее продюсер.

– Как ты добрался? – уже более уравновешенно спросила Веерская. – Как у тебя там дела?

– Все порядок, Крэстина, о-кей, – ответил Лоу. Что бы ей было лучше слышно ему приходилось почти кричать в трубку. – Сейчас идет ночь. Я еду в хоутэл на такси. Тут сильный дождь! Штормовое предупреждение! Но это не есть важно. А важно то, что я имел разговор с представителем «Юниверсал». Его звать по имени и фамилии Барт Майдерсон. Мы давно имеем знакомство и сейчас имели беседу. Он подтвердил мне, что они ищут русскую актрису. Хорошую актрису. Я дал ему твой портфолио, мистер Майдерсон проявить интерес. Ты слышишь?

– Да-да, Клифф! Здорово! Я рада!

– Завтра он дадут ответ. А у вас как идет работа над судом?

– Готовимся, – ответила Веерская и опять свернула в очередной коридор. – Мы с Максименко вместе участвовали в программе.

На этом они с Клиффом и простились. Но тут же у нее снова заиграл телефон, однако теперь это был не Лоу, а Виктор Владимирович Юдин. Он сказал, что видел ее фотографию на сайте «Яркого Созвездия». Кристина Веерская остановилась, с ней остановился Максименко. Значит Юдин видел ее львиный зев! Какая будет реакция? Но Юдин не оправдал родившуюся надежду на то, что он разозлиться, вспылит и разорвет с ней всякие связи, напоследок назвав ее развратной бесстыдной алкоголичкой. Веерская искренне надеялась, что на этом их отношения благополучно прервутся навсегда и она больше не увидит опостылевшего ей архитектора с его скачущим давлением. Но Виктор Владимирович стал зачем-то ее успокаивать и говорить, что он нисколько не расстроен, что это никак не повлияет на их отношения и что он может понять, когда люди иногда позволяют себе чуть-чуть выпить лишнего. Он и сам по молодости лет увлекался «Мадерой» и любил бренчать на гитаре песни Булата Окуджавы.

– Кристиночка, – говорил он ей так, словно разговаривал с маленькой девочкой. Это бесило Веерскую, но она молчала, только сильней сжимая зубы. – Ничего страшного, я все понимаю! Ну выпила, бывает… А то, что пела на балконе, так это даже хорошо, ты же знаешь, я люблю когда ты поешь, у тебя очень приятный голос. Хотя не стоило выходить тебе голенькой на балкон… Ты могла простудиться. Но повторяю, я не злюсь на тебя. Давай завтра сходим в ресторан? Я буду свободен до восемнадцати.

– Зато я занята.

– Ты говорила, что четвертого у тебя нет съемок.

– У меня есть суд. Мы с адвокатом будем готовить кое-какие документы.

– Ах с адвокатом… Ну естественно… С этим молоденьким мальчиком! Знаешь что, Кристина. Я ведь знаю про ваши с ним отношения… И знаешь… я понимаю тебя… Я уже не молод, а он… Ну что ж, я все понимаю…

– Про какие отношения ты говоришь? – актриса посмотрела на стоящего рядом Максименко, надеясь, что он не подслушивает.

– Про те самые, Кристин, – Юдин тягостно замолчал. – Я все про вас знаю. Ладно… Я ведь все равно тебя люблю и готов ждать сколько угодно. А ты наиграешься с ним и вернешься… Я все равно добьюсь того, что мы с тобой будем вместе! Мы будем счастливы с тобой, Кристина!

Как же ей хотелось сказать ему: «Да пошел ты к чертям собачьим, старый пердун! Ты меня конкретно достал уже со своей любовью! Неужели не понятно?» Еще бы мгновение и она бы это выпалила, но вовремя одумавшись, быстро отключила связь.

Веерская была раздражена. Мало того, что у нее остался неприятный осадок от передачи Скшатусского «Оксюморон» в которой она поучаствовала полчаса назад, так еще этот Юдин прилипает к ней как банный лист. И с чего это он взял что у нее что-то было с Максименко? Да, это замечательный адвокат, приятный, следящий за собой, с широкими плечами и открытой улыбкой, но у нее с ним ничего такого не было. Они вместе готовят судебный иск в «Яркое Созвездие» и на днях его предъявят, но они даже в кафе не ходили вместе, не говоря уже о более плотных отношениях. А Юдин думает о ней черт знает что! Ведь он поверил в то, что выложило «Яркое Созвездие»! И он думает, что она трахается с Максименко! Веерская не удивилась бы если бы он верил еще и в то, что она трахается с Лоу! А может он так и думает, только молчит?

– Кристин, что-то не так? – спросил Анатолий Всеволодович. – Кто это звонил?

– Да так… – отмахнулась она и постаралась все забыть. Пускай Юдин думает то что думает, это даже лучше. Со временем он изменит свое мнение о ней и, в конце концов, отстанет от нее. Он же взрослый разумный человек, архитектор с высшим образованием. Зачем ему нужна алкоголичка и проститутка, готовая лечь под каждого адвоката и менеджера? – Так… а где это мы? Куда это я тебя, Толь, завела… Ага… Пойдем, я, кажется, поняла где тут выход.

Куба. Пригород Гаваны

Куба – невероятная страна. Гавана – невероятный город, где сплелись в единый организм постройки двухсот- и даже четырехсотлетней давности, в которых разместились ультрасовременные ночные клубы и рестораны с потрясающими морепродуктами. Совершенно не подвергшиеся коррозии автомобили середины двадцатого века в огромном количестве двигаются по живописным улицам, в основании строительства которых стояли еще испанские конкистадоры. Мулатки в бикини, черно- и белокожие мачо – потомки завезенных европейскими колонистами африканских народностей. Иссиня-черные женщины в национальных цветастых костюмах, курящие фаллические сигары. Марихуана, продающаяся на каждом переулке. Пальмы, попугаи, океан со всех сторон омывающий райский остров. Один из самых лучших климатов на планете. И этим экзотическим коктейлем наслаждалась российская актриса Кристина Андреевна Веерская. Она уехала из РФ на съемки фильма «Карибская Страсть», где играла роль дочки губернатора портового города времен восемнадцатого века, когда море вокруг Кубы кишело не только акулами, но и легендарными пиратами, в одного из которых по сценарию и была влюблена героиня Веерской.

Снимали на натуральном берегу Атлантического океана, недалеко от Гаваны, где была отстроена частичка портового городка и специально созданные средневековые галеоны и фрегаты, которые, впрочем, не могли даже сдвинуться с места, так как у них не было дна, они торчали в песке на, скрытых под водой, сваях. Съемочная группа из России (совместно с кубинскими друзьями) работала на берегу уже около двух месяцев, но до этого снимали эпизоды без участия Веерской. Она присоединилась к съемкам, когда дошла очередь до ее роли. Ориентировочно съемки с ее участием должны были продолжаться три-четыре недели, а потом она должна будет с еще несколькими актерами вернуться в Москву, а еще через несколько дней за ней отправиться и вся съемочная команда. Дальнейшая работа над фильмом продолжиться в Подмосковье и в павильонах «Мосфильма».

Съемки на кубинском берегу продолжались с раннего утра и до трех-четырех часов дня, потом возобновлялись вечерами и иногда ночами после заката. Режиссер по фамилии Баргузаев от активности чуть не дымился, черпая энергию, видимо, от солнца или от загорелых местных парней, к которым он испытывал определнную тягу, не свойственную для мужчины с нормальной сексуальной ориентацией.

Днем для съемок было чересчур жарко, а атмосфера острова не располагала к какому-либо труду вообще, а к дневному труду – тем более. После четырех часов дня (если не предполагались съемки вечером) большая часть русских рассредоточивалась по местной округе и активно (или пассивно) обгорала на пляжах. Все кроме актеров, им было запрещено приобретать загар на лицах, но, будучи на почти экваториальной широте не загореть было невозможно, даже если носить на лице маску. Понимая это, Баргузаеву пришлось попросить актеров «хотя бы не превращаться в негроидов». Тоже самое просили и измученные гримеры.

На третий день съемок с Кристиной познакомился местный житель по имени Абеландо – высоченный жилистый парень с очень смуглой кожей, ослепительными зубами и длинными кучерявыми волосами, затянутыми в хвост серебристой лентой с синими бусинами. Но самая примечательная деталь в Абеландо – был его несоразмерно огромный нос, фантазийно наводящий на клюв тукана.

Весь вечер того дня когда они познакомились, актриса объясняла улыбающемуся Абеландо, что Россия, от куда она прилетела, это не только снег, елки и гармонь. В свою очередь, Абеландо не без труда подбирая правильные деепричастные обороты, просвещал Веерскую, что Куба – это не только Фидель Кастро, пальмы и пиратские истории. Беседа шла на английском языке, которым Абеландо владел не в совершенстве, но с русским языком у него была совсем беда: три слова которые он знал – Гагарин, Сталин и Путин – не могли в должной мере описать всего его внутреннего мира. Абеландо не видел ни одного русского фильма, не знал (кроме упомянутых выше персонажей) ни одного русского человека (хотя выудил из подсознания фамилию «Толстой», но кто это – не знал), и, конечно понятия не имел, что Кристина Веерская известная в России киноактриса. Стоит ли говорить, что Абеландо не видел ни одной ее роли? Кристина сделала вывод, что она ему понравилась не как звезда-актриса, а просто как женщина, как человек или, как говорят у нее на Родине – как баба. Обдумав этот факт, Веерская ответила Абеландо той же монетой, и, не долго сомневаясь, решила завязать с ним некоторые отношения и сделать его своим секс-партнером на период съемки. Почему нет? Тем более, что именно для этого он к ней и подкатил на том пляжном берегу неподалеку от съемочной площадки. И именно для этого они тратят время на болтовню, чтобы после заката отправиться к нему на съемные апартаменты в муниципалитете Диес-де-Октубре.

Начиная с того дня когда кубинская земля соединила в одной точке Кристину и Абеландо, жизнь и работа в Гаване пошла у актрисы куда более приятней и радостней. У нее появился друг, любовник и гид в одном лице. Днем Абеландо работал инструктором в фирме по прокату катамаранов и гидроциклов, а актриса снималась на том же берегу, но в шести километрах дальше. Потом некоторое время была предоставлена сама себе, а вечером, когда Абеландо освобождался они вдвоем предавались безудержному экзотическому романтизму, переходящему в бурный секс в скромно обставленных апартаментах с видом на узкую гаванскую улочку со старинными тесно посаженными друг к другу домишками, которым не помешал бы капитальный ремонт. Иногда она оставалась у Абеландо до утра, а иногда он отвозил ее в гостиницу, где проживала съемочная группа (просто в отеле ванная была значительно лучше и кондиционер работал исправно, это факторы были для Веерской очень значимы и Абеландо не мог с ней не согласиться, лишь виновато пожимая плечами и приоткрывая дверцу своего умирающего «Кадиллака Эльдорадо» 59-ого года). Кристине не трудно было догадаться, что Абеландо является типичным представителем мужчин, которых называют мачо. Мачо во всех смыслах этого слова, охотник на европеек, и он это и не скрывал. Кубинец был не очень-то богатеньким, из всего его хозяйства можно было выделить разве что «Кадиллак» (хоть древний и обшарпанный, но все равно не дешевый и относительно исправный), да еще огромную шикарную кровать-траходром, ярким красным пятном выделяющуюся на фоне весьма скромной и простецкой домашней обстановки. На кровати лежали две сердцевидные подушки, а в ящичке прикроватной тумбы – многоцветная коробка с десятками разнообразных презервативов на любой вкус и цвет. Актриса догадывалась, что Абеландо расстался с предыдущей пассией, видимо, в тот же день когда познакомился с Веерской. И не долго печалясь, раздобудет себе свежее бледнолицее мясо немедленно после их с ним расставания.

Ну и пусть. Веерская не собиралась искать тут будущего мужа и, между прочим, еще не известно кто кого сейчас использует.

Как-то после очередных съемок, Веерская коротало время сидя за столиком прибрежного кафе и с аппетитом полдничая блюдами местной кухни, а вскоре к ней пришвартовал «Кадиллака Эльдорадо» 59-ого года, и актриса, оставив одно международное песо на чай молодому официанту, с улыбкой встретила своего нового любовника. Сегодня кубинец пообещал приготовить ей нечто необычное, чего она еще ни разу не испытывала. Веерская была заинтригована.

В этот раз Абеландо не повез ее в свои апартаменты, сказав, что сегодня в районе, где он проживает совсем отключили воду (Кристина улыбнулась, вспомнив о матушке-России, оказывается, их с Кубой роднит не только автопром и соцстрой). Зато они сейчас поедут в одно место, где их никто не побеспокоит и он ее угостит кое-чем вкусненьким. Надо было отдать должное Абеландо, он потратил почти всю свою недельную зарплату на то, чтобы арендовать бунгало на берегу живописной бухточки, где действительно почти не было людей, только те, что отдыхали в других бунгало. Никто никому не мешал и все вдыхали соленый океанский воздух, ловили вечерние лучи заходящего солнца и слушали экзотических птиц на пальмовых листьях. Вот почему у Абеландо в квартире было все дешевое, он тратил весь заработок на такие вот расслабления.

На стволах этих же пальм были развешаны гамаки, стилизованные под рыбацкую сеть. Веерская заметила, что это и были сети и даже, кажется, давно не новые. Что может быть еще дешевле? Газетка на песочке? Но деньги в этом раю не имели значения, в этой бухте, как, впрочем, и на всем волшебном острове, можно было кайфовать имея в кармане лишь пару Кубинских песо на бутылочку газировки.

Абеландо принес свежевыжатый фреш из ананаса и папайи (кубинец назвал этот фрукт – фрутобомба) и предложил, пока солнце еще на небе, немного понырять. Он покажет ей какое тут прибрежное дно и морские звезды.

– А тут есть акулы? – спросила она, элегантно шлепая по белому песку.

Абеландо на полном серьезе ответил, что есть, но тот подвид, что распространен в этих областях – не нападает на человека. Потом, когда половина солнца уже опустилась за океанический горизонт, они лежали в своих сетчатых гамаках и пили коктейли, приготовленные Абеландо по какому-то специальному рецепту, одним из ингредиентов которого был перебродивший сок одного редкого кактуса. От этого коктейля Кристину совсем «повело», истома и блаженство окутало ее тело, лежа в гамаке из старой рыбацкой сети, ее туловище стало легким как пушинка, она словно качалась на облаке. Ей было очень хорошо. Какой чудесный коктейль… Интересно, Абеландо готовит его для всех своих подружек? Если, как он утверждает, кактус редкий, то, должно быть это не дешевое удовольствие…

Кристина улыбнулась закату и легкому океаническому бризу и взглянула на кубинца. Абеландо лежал в своем гамаке, направив свой гигантский нос вертикально в небо, кудри в этот раз не стянутые серебристой лентой с синими бусинами, покоились на бронзовых ключицах. Бокал с волшебным коктейлем стоял на декоративном пенечке. Рассматривая дремлющего Абеландо Веерская стала думать, что это не африканский профиль, ни у одного негра не может быть такого шнобеля, у них носы, наоборот, широкие и приплюснутые. И это не африканская кожа. Она скорее темно-бронзовая, нежели черная. И тут до Кристины дошло! Абеландо не потомок негров-рабов, завезенных из Африки, как она думала до этого – он индеец! Самый настоящий американский индеец! Чингачгук Большой Змей! Ему бы еще орлиное перо в волосы, да боевой топорик в руку!

Ее мысли прервала телефонная мелодия. Пошарив ручкой в висевшей на пальмовом стебле сумочке, она выудила телефон:

– Да, Толя, здравствуй, – обратилась она к адвокату. – Рада тебя слышать. Но сразу предупреждаю – стоимость разговора немыслима дорогая.

– Ничего страшного, – ответил адвокат Максименко. – Как у тебя дела?

– В русском языке нет таких слов восхищения, которыми я могла бы описать этот рай!

– Красиво говоришь. Долго сочиняла?

– Сегодня днем пришло в голову, ждала когда ты позвонишь, чтобы произнести эту фразу.

– Не буду тратить время и деньги, перейду сразу к делу, – собрался адвокат. – Наш выпуск «Оксюморона» всё-таки ставят в сетку вещания.

– Что-ж, этого надо было ожидать. Они тянули сколько могли, да, Толь?

– Это не их вина, руководство канала вынуждено было заказывать выпуски на другие тему. Если ты следишь за новостями, то знаешь, сколько всякого происходит в России. Но выход в эфир нашего выпуска – это единственная плохая новость.

Пока ты до изнеможения снимаешься у своего нетрадиционно направленного режиссера у нас тут в России кое-что произошло. Ты следишь за нашими новостями?

– Нет, – ответила актриса, пытаясь припомнить, когда они с Максименко перешли на «ты».

– Президент внес на рассмотрение в Госдуму законопроект, – докладывал Максименко, – отменяющий одну из статей в уголовном кодексе Российской Федерации. Это закон о СМИ. Если убрать всю лишнюю шелуху, то вывод будет следующий – теперь любой человек, и совсем не обязательно аккредитованный как журналист, может вести наблюдение за кем угодно, снимать на фото, делать видеозаписи, вести трансляцию в интернете. В принципе, это уже давно практикуется, но скоро это станет совершенно ненаказуемо. Любой может будет следить за любым. Одним словом – папарацци легализуются.

Кристина Веерская задумалась над этими словами. В России хотят легализовать папарацци? Что дальше? Проституция? Легкие наркотики? Свободная продажа огнестрельного оружия?

– Минутку… – заговорила она, прекратив покачивания в гамаке, – Но ведь… Тогда… Как мы будем судиться с «Ярким Созвездием»? Это та самая тема по которой мы проходим! Если этот законопроект примут, то что получиться… Это издание и ему подобные будет процветать как сорняки на специально удобренной почве! Что тогда мы будем делать, Толь?

– Вот-вот! В этом-то и загвоздка! Если так произойдет, то мы мало что сможет отсудить у издания.

– Тогда надо скорее доводить наше дело, пока в Думе не приняли этот чертов законопроект! – всполошилась Веерская и свесив ноги на белый бесок, приняла сидячее положение. – Только… я не смогу сейчас вернуться в Москву… Я не могу прерывать съемки… Что же делать? Толь, сколько у нас будет времени, если Дума примет закон?

– До меня дошла информация, что этот законопроект примут, это точно. Увы, без всяких «если». Буквально на днях. По-этому я и звоню.

– Проклятье! Сколько времени у нас будет? – еще раз спросила Веерская.

– Новый закон вступит в силу через месяц после подписи президента, – доложил адвокат.

– Мы не успеем! – воскликнула Веерская. – Я вернусь в Россию недели через две, вряд ли раньше! Мы здесь из-за ветра выбиваемся из графика и съемки обещают продлить на несколько дней.

– А вот теперь хорошие новости, – успокоил ее адвокат. – Нам не придется торопиться, Кристин. Наша дорогая главная редакторша «Яркого Созвездия» Алла Тантанова…

– Не напоминай мне о ней, – попросила актриса, – фонетика ее фамилии портит мне настроение. И я не представляю, как новый закон о папарацци в совокупности с Тантановой может дать какие-то положительные новости. Минус на минус – дает плюс? В этом случае – эта аксиома не действует.

– Дослушай, Кристин. Теперь фамилия Тантановой будет поднимать тебе настроение…

– Ее уволили? Она умерла?

– Она готова выплатить компенсацию! – объявил Максименко. – Полностью! Мы встретились вчера и обо всем договорились. Я не знаю с кем она советовалась и о чем раздумывала на досуге, но она очень просит отозвать наш иск. Говорит, что совет директоров «Яркого Созвездия» решил, что с них довольно судебных тяжб, что это портит их репутацию, и что именно наш иск может оказаться решающим! Тебя это радует, Кристин?

– Странно. Почему, когда новый закон фактически развязывает им руки и дает возможность нашим иском подтереться и послать нас ко всем чертям, они вдруг идут на попятную? Это не спроста, Толь… Мне это кажется подозрительным…

– Согласен, я тоже об этом размышлял и стал наводить справки. Стал расспрашивать некоторых людей из «Яркого Созвездия». Главная в совете директоров – Тантанова, без нее не принимаются никакие действия. Это она что-то замутила… Так вот, покопавшись, я кое-что разузнал. Пошли слухи, что что-то там случилось с Тантановой, что-то произошло. Не то она ударилась в религию, не то она заболела, не то она попала в аварию и чудом избежала смерти, это я не выяснил. Говорят, решение о выплате компенсации приняли до того как стало известно о изменении закона, просто так совпало, что из редакции «Яркого Созвездия» мне позвонили в тот же вечер как выступал президент с предложением поправки. Все говорит о том, что это совпадение.

– Подозрительное совпадение. Я не спешу радоваться, Толь.

– Я лично разговаривал с Тантановой по телефону. Я не знаю, что с ней произошло, но голос у нее был так плох, будто она похоронила всю свою семью. У нее случилось какое-то горе, о котором она не говорит, но это изменило ее характер. Она уверяла, что выплатит всю требуемую сумму, она даже клялась! Только нужно отозвать иск.

– Если так, то… – Веерская откинулась на гамаке и расслабилась. – Лучше не придумаешь! Значит она хочет выплатить нам всю сумму без судебных решений?

– Точно! Она готова откупиться полюбовно!

– Здорово! Ты молодец, Толь, что договорился с ней! Я уж думала, что это мегера непробиваема как бетонная стена!

– Единственный нюанс – отозвать иск мы можем только когда ты вернешься в Москву. Нужны твои подписи.

– Ну и плевать, – сказала Веерская. – Вернусь и все подпишу.

– Отлично! Ты говоришь, что вернешься через две-три недели? Эх, было бы не плохо пораньше, боюсь, Тантанова может передумать.

– Раньше не могу. Через семнадцать-двадцать дней. Я считаю по календарю. Представляешь, Толь, еще семнадцать-двадцать дней совершенного счастья!

– Жаль, меня нет. Я тоже хочу совершенного счастья.

Веерская покосилась на дремлющего в соседнем гамаке Абеландо, тот за все время разговора только раз пошевелился, лениво мазнуть себя кремом по лодыжкам.

– Да, – ответила актриса в трубку. – Тебе бы тут понравилось, Толя.

– Не сомневаюсь.

Они поболтали еще немного.

Потом Абеландо спросил, кто это звонил, на что Веерская ответила, что это ее адвокат по поводу одного дельца. Она ответила правду. Абеландо зевнул, хорошенько потянулся, разминая мышцы рук, и, лукаво улыбнувшись, позвал Веерскую в бунгало. Он сделает ей кое-что, что он называет «попугай клювом достает семечки из апельсина». В роли клюва попугая кубинец имел в виду свой нос, а в качестве апельсина… Веерская засмеялась, допила волшебный коктейль и спрыгнула с гамака.

Еще семнадцать-двадцать дней кайфа! А в Москве ее ждет денежный мешок от Аллы Тантановой!

Пенза

Две недели Петр Шмюльц не находил себе покоя, не мог думать ни о чем кроме выпуска программы с его участием. Те суточные смены, что он проводил на «Пластдекоре +» были для него в тягость. Внутренне он уже конкретно чувствовал себя суперзвездой (ну или просто звездой), но в цеху об этом еще не знали. К его разочарованию ни один его товарищ не относился к нему должным образом. К нему продолжали обращаться по имени и занимать сорок рублей на бормотуху. Шмюльца это коробило, но он терпел. «Ничего, – думал он, настраивая температуру и давление на первой линии и слушая матерную ругань Плотникова. – Ничего! Еще три дня и вы меня увидите! Это сейчас вы ничего не знаете, но скоро вы меня сами будете водкой угощать!»

Он продолжал страстно и ревностно следить за новостями из мира селебрити, не упуская ничего, что не происходило бы на просторах отечественного шоубиза. Он знал все обо всех, но о нем ни знал никто. За половину июня о Петре Степановиче ни в каких новостях не упоминали, его словно и никогда не существовало вовсе, в медиапространстве его не было. Время прошло, на смену старым новостям быстро пришли новые, потом следующие, потом следующие. Пенза хоть и тихий город, но не маленький и ежедневно наполняется теми или иными происшествиями. Как то – ливневки не справляются со своими непосредственными обязанностями, у замминистра энергоснабжения запоздалый ковид, сильная авария в Арбековской Заставе, ярмарка трикотажа, на картофельные поля напал колорадский жук и юношеский хоккейный клуб уступил победу сборной из Перми со счетом 3:2, в одном из магазинов сантехники скидки на фитинги для молодожен и пенсионеров до 50%. И это только за прошедшие сутки.

Шмюльц маялся. Когда проходили московские съемки ему сказали, что эфир будет через четыре дня, однако череда событий в России заставили редакцию телеканала заказывать у передачи «Оксюморон» новые выпуски, актуальные именно на момент происходящего в стране. В скоростном режиме снимались другие выпуски, а выпуск эфира со Шмюльцем все переносился и переносился. Шмюльц злился и недоумевал, как можно было снять программу и не показывать ее? То, видите-ли, какое-то ЧП в аэропорту, то кто-то кого-то пытался отравить радиоактивным веществом, то США разрабатывают очередной пакет санкций против нашего государства, то не вовремя скончавшийся лидер одной из партий, то еще какая-то фигня в Калининграде и в дипломатической миссии на Филиппинах. То-есть, все что угодно, только не обсуждение папарацци. Но вот наконец со Шмюльцем связалась какая-то женщина из Останкино и сообщила, что выход программы с его участием запланирован на такое-то число, то-есть через три дня.

Обрадованный Шмюльц обзвонил всех друзей и знакомых, всех родственников и соседей. Вообще практически всех, чьи телефоны были вписаны в память его мобильника (включая свою любовницу «Вячеслава Борисовича»). Кроме этого он попросил Маргариту обзвонить всех своих знакомых, чтобы аудитория была максимально обширной.

Только была одна проблемка. Совсем небольшая проблемка. В день долгожданного эфира у Петра Степановича была суточная смена на «Пластдекоре +», а там телевизором даже и не пахло. Будучи на работе, Шмюльц не мог посмотреть на себя. Это очень даже озадачивало Петра Степановича и он уже даже придумал предлог, что бы отпроситься и поменяться сменой с Гусеницыным. Но в последний момент Гусеницын позвонил и сказал, что не сможет заменить Шмюльца, потому что у него кто-то там помер. Шмюльц был просто взбешен и проклинал Гусеницына всеми матерными словами, которые вспомнил, и это не смотря на то, что у Гусеницына умерла родная сестра. Хорошо, что Шмюльц проклинал своего коллегу когда Гусеницын уже опустил телефонную трубку иначе досталось бы Петру Степановичу от товарища кулаками по почкам.

Ригин тоже никак не мог выйти в смену. Его причина была проще – он со смены как раз пришел и подряд на вторые сутки его не смогла бы оставить даже владычица морская!

Шмюльц приплелся на работу злой как собака. В его голове сменялись разнообразные мысли, касающиеся того, как бы уйти. Если он уйдет просто так – Плотников его моментально уволит и даже не заикнется о зарплате. Если он придумает какую-то причину – все сразу поймут, что никакой причины нет, а ему просто захотелось увидеть себя в телевизоре. Реакция от Плотникова – штраф, мат, увольнение.

Что-же делать? Передача длиться один час и ему надо отлучиться хотя бы только на это время. Он долго думал, как это сделать. Потом он думал, где вообще есть телевизор. Потом он думал, как его можно посмотреть. Ничего не придумывалось, но зато до него дошло, что он же может как-то включить эфир на своем смартфоне. И стал думать, как это сделать, в смартфоне он не умел пользоваться почти ни одним приложением, а спрашивать стеснялся.

Да еще четвертая линия стала гнать брак и гребанный Игорь Валентинович Плотников решил остаться на вечер и проконтролировать наладку. Разумеется, со Шмюльцем. Петр Степанович готов был рыдать и рвать волосы! До начала программы оставался какой-то там час с небольшим, а он тут колупается с четвертой линией, да еще под чутким руководством Плотникова, которого он готов был растерзать собственными зубами!

Просмотреть программу со своим участием он уже отчаялся. Все посмотрят, а он будет пялиться на бешеную рожу своего ненавистного шефа!!!

Плотников орал что было мочи, а орать он умел! Матеря Шмюльца на чем свет стоял, он добивался того, что бы четвертая линия перестала гнать брак. Шмюльц добросовестно старался как мог, но видимо смесь была не качественной, опять кто-то из приготовителей смеси накосячил и не соблюдал формулы. Плотников пронзительно орал, а Шмюльцу приходилось терпеть. Сжимать зубы, ковыряться с настройками параметров и терпеть. Брак продолжал идти, Плотников продолжал визжать, смешивая наладчика с говном и втаптывая его в него же. Упаковщики сдержанно переглядывались и молчали.

Шмюльцу становилось нехорошо…

Очень нехорошо…

Плотников отшвырнул его и сам полез настраивать параметры. В ту же минуту брак пошел еще сильнее, босс совсем все испортил и, не желая признавать это, излил на Шмюльца очередной ушат трехэтажного мата.

Шмюльц медленно взял со столика рулон с ламинатом. Рисунок назывался «Бирюзовая Метель», весил рулон четыре килограмма. Удар был резким и таким моментальным, что Игорь Валентинович даже ничего не почувствовал. Он просто потерял сознание и упал. Шмюльц сглотнул и, не отрывая взгляда от распростертого тела своего шефа, поставил рулон «Бирюзовой Метели» на место. Надо же… Петр Степанович не боялся наносить удар в основание шеи и даже сейчас он все еще не успел испугаться.

– Ты че сделал? – очумело пробубнил упаковщик четвертой линии Гунько. – Ты это… Ты че его грохнул, что ль…

Шмюльц ничего не отвечал. Откуда он знал – грохнул он Плотникова или просто лишил сознания. Но одно он знал наверняка – когда (и если) Игорь Валентинович очнется – Шмюльцу не поздоровиться.

– Собери всех в цеху, – приказал упаковщику Шмюльц. – Собери и выходите на улицу.

– Петро… Ты…

– Сделай как я говорю. Так надо. Быстрей.

Минут через пять семеро рабочих стояли в предночных сумерках у входа в цех, нервно курили и обсуждали поступок наладчика. Звенели комары. Шмюльц вышел к ним. Рабочие напали на него с вопросами, но он их остановил. В его руке уже были ключи от автомобиля Игоря Валентиновича которыми он открыл плотниковскую «Мазду».

Рабочие были в шоке! Что он делает?

А тем временем Шмюльц включил встроенные телеприемник на панели управления.

– Смотрите все! – сказал он и настроил первый канал.

Программа «Оксюморон» как раз начиналась…

Ровно через шестьдесят минут Шмюльц вернулся в цех и привел в чувства Игоря Валентиновича. Тот не понимающе вращал глазами и спрашивал, что произошло. Шмюльц сказал, что он споткнулся и упал.

– Я не помню… – произнес Плотников. – Я упал? Как? Когда?

– Только что.

– Да?.. – Игорь Валентинович приподнялся и взглянул на наручные часы. – Долго я провалялся?

– Я же говорю – вы только сейчас упали. Минуту назад. Осторожней надо быть. Давайте руку, я вам помогу…

– Да пошел ты на х… – ответил Игорь Валентинович, приходя в чувства. Он встал с пыльного бетонного пола, стараясь сохранить равновесие. Часто моргая и морщась, он двинулся к выходу. Про четвертую линию он забыл. А может и не забыл, но решил незаметно исчезнуть из цеха. Ему было стыдно за свое нелепое падение и он был растерян и сам перед собой пристыжен.

– Останавливай линию, – отрывисто бросил он на прощание Шмюльцу. – Останавливай до завтра.

Москва

Кабинет главного редактора интернет-журнала «Яркое Созвездие» был выдержал в контрастном сочетании белого и черного, иногда эти радикально отличающиеся цвета были разбавлены нечто средним – серым и стальным. Почему-то Алла Тантанова предпочитала прямые линии, прямые углы, прямые полосы. В кабинете не было ни одного цветка, ни одной фотографии на стене или столе, зато очень много различных дипломов, наградных листков, благодарностей и прочей самовлюбленной чепухи, которую можно распечатать самому себе. Поставить непонятную печать, попросить свою бабушку расписать ручку в графе «подпись награждающего» – и готово! Все это «богатство» было заключено в одинаковые черные рамки и накрыты стеклами, при этом развешаны они были с таким расчетом, что в будущем можно было бы повесить еще, как минимум, столько же.

Кабинет сверкал черно-белым светом, нигде не было ни пылинки, все было гладко и… некомфортно. Создавалось впечатление, что это небольшой филиал мавзолея.

За большим Т-образным столом сидели: по одну сторону – Веерская и Лоу, напротив них – Максименко. Во главе стола восседала личность всеми неприятная и не вызывающая теплых чувств. Нет, вопреки ожиданиям, кресло главного редактора занимала не Алла Тантанова, а худощавый молодой человек со скорбным лицом и с вибрирующим от волнения голосом. Он представился Дмитрием Дмитриевичем Носовым – заместителем Аллы Сергеевны Тантановой, а в ее отсутствие – исполняющим ее обязанности. То и дело он встречался глазами с адвокатом Анатолием Максименко, который просто испепелял его взглядом, эти двое уже были знакомы, они уже не раз встречались в судах и вели периодические судебные бойни.

Когда Носов созвонился с Максименко и пригласил их в редакцию журнала обговорить вопрос о выплате Кристине Веерской компенсации за моральный ущерб, адвокат поинтересовался, почему встреча будет с ним – с Носовым, ведь по всем правилам должен присутствовать главный редактор. Неужели у Тантановой есть дела поважнее, чем выплата миллиона рублей (а именно столько потребовала Веерская с издания). Если так, то и Веерская может заняться чем-то важным и дождаться-таки когда Тантанова соблаговолит встретиться с ними лично, ведь, в конце концов, это Алла Сергеевна заварила всю кашу и сама же явилась инициатором мирного решения проблемы. Ее присутствие так же обязательно, как присутствие Веерской, которая, вернувшись с Кубы, изменила график съемок и нашла время приехать. Они обе должны подписать ряд документов.

Но Дмитрий Дмитриевич ничего не ответил, а только попросил, все-таки, явиться, дабы обсудить «кое-что».

И вот они все сидят в кабинете Аллы Тантановой, держат ладони на приготовленных документах и внимательно смотрят на Носова. Они понимают, что в отсутствии главного редактора они вряд ли сегодня решат вопрос. Носов был им совсем не нужен.

– Как добрались, господа? – спросил Дмитрий Дмитриевич, виновато отводя взгляд с Анатолия Максименко на безобидного с виду Клиффорда Лоу. – В это время у нас тут часто пробки на дорогах. Очень часто посетители опаздывают, а вы…

– Мы не посетители, – поправил его адвокат. – У нас есть претензия и мы приехали ее удовлетворять. А коль речь зашла о дорожных пробках, позвольте спросить, почему, зная о том, что в это время сложная обстановка на дорогах, вы назначили встречу именно в этот час? Чтобы, опаздывая, мы испытывали чувство некоей вины перед вами?

– Нет, ну что вы…

– Бросьте, господин Носов, – перебил Максименко, не отводя от заместителя Тантановой уверенного взгляда синих глаз. – Это уловка в последнее время входит в моду и я уже с ней сталкивался. Опоздавший всегда извиняется и подсознательно идет на уступки.

– Господа, мы не думали ничего подобного… – заговорил Дмитрий Дмитриевич, откровенно растерявшись и пытаясь скрыть это за любезными жестами.

– На том же интерентовском сайте, где вы вычитали эту фишку про пробки есть еще один пунктик, который вы тоже не забыли использовать. – безжалостно продолжал Максименко. – Вы зачем-то зажигали ароматическую свечу, не открываете окно и не включаете кондиционер. Здесь душно и трудно дышать. А вместо воды у вас стоит лимонад. Вы знаете, что у господина Лоу гипертония. Вы продумали все, что-бы нам было трудно усидеть здесь долго и мы поскорее ушли?

– О нет же! Тут не открывается окно, что-то с петлями… К тому же Алла Сергеевна любит этот запах…

– Но ее сейчас нет! – резко оборвал его адвокат и Веерская поняла, что с таким мужчиной она не пропадет. Он не дает Носову заканчивать предложения, резко перебивая. Но разве Максименко не прав? Адвокат продолжал упрекать Дмитрия Дмитриевича: – Все у вас открывается. Ведь вы же в свежей сорочке, от вас не пахнет потом, до настоящего момента вам было не жарко. А вот теперь я вижу испарину на вашем лбу.

Веерская перехватила напористый взгляд Анатолия Всеволодовича и тихо прихлопнула в ладоши – браво!

– Просто, я волнуюсь… – пробормотал Носов.

– Чего волноваться? Вот мы не волнуемся. А что бы доказать мою правоту, я попрошу своих друзей, – Максименко взглянул поочередно на Веерскую и Лоу, – попробовать принесенный чай. Он должен быть очень сладким. При том, что никто из нас не пьет очень сладкого чая, особенно Кристина Андреевна. Насколько я знаю, она предпочитает вообще без сахара.

– Нет, в чай я кладу половину ложки. И, к слову, я предпочитаю кофе, – поправила актриса и, следуя совету адвоката, сделал глоток принесенного чая. Он был не просто сладким, а чуть ли не приторным, сразу захотелось запить его водой, но ее не было. Неужели и это уловка для того, чтобы они тут долго не задерживались.

– Э… нет, вы ошибаетесь, – Носов старался оставаться вежливым. – У Тантановой новая секретарша, совсем молоденькая, она еще не освоилась с приготовлением напитков. А не потел я потому, что до этого был в другом кабинете.

– Так почему бы нам всем не перейти в этот замечательный кабинет. Наверняка там комфортнее.

– Толя… Толя, уймись, – заговорил, сидевший до этого молча, Клиффорд Лоу. – Не надо делать накаливание обстановки. Давайте будем выслушать, что имеет сказать господин Нософф. Господин Димитри Димитривич, отчего мы не видеть уважаемую госпожу Тантанофф?

Носов проглотил комок в горле и ослабил узел галстука. Он вел себя так, будто находиться на допросе в НКВД и любое его неосторожное слово может обернуться личной трагедией для него и его семьи. Максименко сделал свое дело, он ввел Дмитрия Дмитриевича в легкое паническое состояние и теперь, весьма удовлетворенный своей словесной атакой, откинулся на спинку стула и сцепил пальцы рук в замок, очень внимательно слушая ответ Носова. Голос заместителя главного редактора предательски дрожал, лоб покрыла испарина, преодолевая жуткую неловкость, он выдавливал из себя слова и затравлено бросал взгляды на гостей. Он достал салфетку, отерся. Гости же не постеснялись взять в руки принесенные документы и обмахиваться ими как веерами.

– Вот в том то и вся проблема… – говорил Дмитрий Дмитриевич.

– Выпейте чаю, у вас голос охрип, – посоветовал Анатолий Максименко. Носов взял чашечку, но, вовремя вернул ее на блюдечко. При этом взгляд у него изменился так, будто он видел, как гости подсыпали в чай яд.

– Дело в том, что Алла Сергеевна не может в данное время подписать бумаги, – произнес он. – Ее нет в городе.

– Замечательно! – воскликнул адвокат и хлопнул ладонью по столу. – Задний ход? До свидания, Дмитрий Дмитриевич, увидимся в суде! Пойдемте, господа, здесь мы лишь теряем время.

– Нет-нет! – встрепенулся Носов. – Алла Сергеевна и не думала идти на попятную! Но обстоятельства вынудили ее покинуть страну.

– Продолжайте, – хмуро приказала Веерская. – У нее проблемы? Она скрывается?

– Она в Германии… – Носов опять вытер испарину. – На лечении…

– На лечении? – переспросил Максименко. – Что с ней?

– Пришли плохие новости… Видите-ли у Аллы Сергеевны обнаружили… онкологию…

– Рак?! – воскликнул адвокат.

Носов кивнул.

– О, Господи… – пробормотала актриса и переглянулась с Максименко у которого лицо изменилось так, словно любимая женщина внезапно сделала ему сильную пощечину. – И что теперь? Ей можно помочь? Насколько все серьезно?

– У Аллы Сергеевны обнаружили рак крови… – продолжал ее заместитель. – Третья стадия, все очень серьезно…

– О! Простите! Мы не знали.

– Никто пока не знает, мы не распространяемся на эту тему. Помимо меня этой информацией владеют разве что ее семья и врачи. Так что, будьте любезны, я вас очень прошу, сохраните это в тайне. Алле Сергеевне не хотелось бы распространяться на эту тему, – повторил Носов произнесенную только что фразу, – только для вас мы сделали исключение.

– Да, разумеется, – кивнул Максименко. – Конечно.

– Вот по-этому тут сижу я, а не Алла Сергеевна, – продолжал Дмитрий Дмитриевич с явным облегчением, что самую тяжелую информацию он уже передал. – Алла Сергеевна вчера улетела в Германию на лечение. Со дня на день ей начнут проводить химиотерапию… Нужно будет несколько этапов и никто не дает даже пятидесятипроцентную гарантию положительного результата.

– Кошмар… – только и смогла вымолвить Кристина Веерская. Кровь отхлынула от ее загорелого на кубиском берегу лица. – О, Господи…

– Джиисус!!! – выдохнул Лоу и одним глотком выпил приторный чай.

– В таком случае, – громко и четко заговорил Анатолий Всеволодович Максименко, – я приношу свои извинения за мое поведение, выходящее за рамки приличия. Никто из нас не знал, какая трагедия постигла госпожу Тантанову и нами руководила лишь жажда мести. Вы тоже должны понять меня, Дмитрий Дмитриевич, мы с вами уже не первый раз судимся и, мягко говоря, недолюбливаем друг друга. Скажу откровенно – Алла Сергеева меня ненавидит и я нисколько не желал менять ее мнение обо мне.

– Понимаю, – кивнул Носов.

– Вот по-поэтому я немного погорячился. Тем не менее, наши взаимоотношения, как бы натянуты они ни были, не являются причиной желать Алле Сергеевне такой страшной вещи. Еще раз приношу извинения, – закончил адвокат.

– Может быть мы и конфликтуем с вашим изданием, – согласилась Веерская, – но не до такой степени, чтобы не пожелать Алле Сергеевне успешного преодоления недуга.

– Спасибо, – опять кивнул Носов, – я передам ей ваши слова. Теперь хотелось бы поговорить о деле. Насчет выплаты, – мужчина достал свежую салфетку. Кажется, волнение стало покидать его, голос у Носова вроде бы окреп, глазки не так бегают по сторонам. – Как вы поняли, Алла Сергеевна хочет отдать вам всю сумму, которую вы потребовали. Напомню, что мы говорим о сумме в один миллион рублей. Видите ли, когда она узнала о болезни, она долго думала и пересматривала свою жизнь. Взглянула на себя другими глазами. Вы понимаете? – трое гостей кивнули. – Она переосмыслила свою судьбу, она поняла, что некоторые ее поступки на должности главного редактора «Яркого Созвездия» были не очень достойными. Говоря прямо – поступки, как она выразилась – греховные.

Дмитрий Дмитриевич Носов отер лоб и виски. Перебрал какие-то бумажки на столе. Гости не торопили его, все сидели молча и нахмурив брови.

– Алла Сергеевна не хотела бы, – у Носова совсем пересохло во рту, и он по внутренней связи попросил секретаршу принести обычной воды. – Ей не хотелось бы… умирать, если, не дай Боже, это случиться, с таким грузом на душе как ваше, господа, проблема. Она ждала, когда вы, Кристина Андреевна, вернетесь со съемок на Кубе, чтобы решить с вами этот вопрос. О, вы бы видели, как плохо она себя чувствовала, как страдала! На ней лица не было, ходила сама не своя. Она поддалась депрессии.

От неудобства и неловкости Веерская потупила взгляд. Носов продолжа:

– Врачи ей говорили, что нужно немедленно лететь в Германию на химиотерапию, но Алла Сергеевна все тянула… Ждала, когда вы вернетесь.

Кристина вспомнила райскую жизнь на берегу Атлантического океана с длинноносым полукубинцем-полусевероамериканским индейцем Абеландо и ей стало совсем совестно перед Тантановой. Зашла девушка-секретарша и подала каждому по бутылочке негазированной воды и стаканчики.

– Но на днях ей сделали повторные анализы, – продолжал Носов, когда девушка-секретарша тихо прикрыла за собой дверь, забрав с собой не допитый остывший чай. – И, оказалось, что болезнь стремительно прогрессирует. Быстрее, чем думали врачи. Депрессия ослабила ее организм. И Алла Сергеевна была вынуждена немедленно улететь в Германию. Она не дождалась вас всего один-два дня.

– Ясно… – ответила Веерская. – Очень жаль, что все так получилось. Мы не знали… Я вернулась с Кубы как раз вчера, но если бы я знала, я могла бы прилететь еще три дня назад за свой счет. Просто я ждала завершения съемок, потому что перелет оплачивала киностудия.

– Мы все надеемся, что болезнь отступит, – произнес Носов и, налив полный стаканчик воды, жадно выпил. – Тогда Алла Сергеевна вернется и сразу же решит ваш вопрос. Но нужно подождать.

– Вы можете сказать хотя бы приблизительные сроки? – спросил Максименко.

– Возможно месяц. Возможно дольше. Речь может идти о нескольких месяцах и это в том случае, если болезнь будет отступать. Я точно не знаю. Никто не знает, как поведет себя болезнь после химиотерапии.

– Что есть будет, если произойти плохой конец? – спросил Лоу. – Мы должны иметь размышление и на этот исход дела.

Носов поднялся из-за стола и начал медленно прохаживаться по черно-белому кабинету. Заместитель Танталовой был щуплый и невысокий, едва ли его вес превышал шестьдесят килограммов.

– Тогда главредом издания стану я. – сказал он. – Все дела будут проходить через меня. Но я обещаю, что доведу дело Аллы Сергеевны до конца. Если она обещала выплатить миллион, то мы его выплатим, будьте спокойны. Это будет исполнением последней воли Аллы… Да, что я говорю, она же еще жива! – Дмитрий Дмитриевич выпил еще воды. – И опубликуем опровержение, и, будем думать над новой концепцией журнала… Если хотите знать мое мнение –Алла Сергеевна слишком окрасила «Яркое Созведие» в желтый цвет. Вы меня понимаете?

– Согласен, – кивнул Максименко. – Эта желтизна портит ваш имидж.

– Но об этом пока еще рановато. Сначала нужно будет подождать. Я надеюсь, Алла Сергеевна выкарабкается. Это такая трагедия… такая трагедия…

– Да уж… – согласилась Веерская. – Беда…

Пенза

Петр Степанович Шмюльц стал настоящим героем в своем цеху. Все жали ему руку, все улыбались, сверкая прогалами между зубов, все просили «отметить такое событие». Шмюльц купался в этой славе, он выпрямил спину, он часто беспричинно смеялся и в его голосе появилась какая-то интонация, которой до этого не было. Что-то такое неуловимое, но с нахальным оттенком. Не минуты у Шмюльца не было покоя, он по пятому разу пересказывал коллегам, что с ним происходило в Москве, как он снимался в программе и что он там говорил.

– А что, Петро, очко не играло? – спрашивал у него Санек Дачников, сидя на лавке под звездным небом и туша окурок о подошву. Ночью заметно похолодало, но тоже вышедший к коллегам оператор линий делал вид что ему все природные явления ни по чем. Снова сильно повеяло вонью от пивного завода. Одни говорили, что это запах солода, а другие – что хмеля.

– С чего это? – полуприкрыв глаза отвечал ему Шмюльц, впитывая завистливые взгляды рабочих, которые работать не хотели, а хотели только сидеть на лавочке и дружить со своим, теперь уже знаменитым коллегой. Сам их знаменитый коллега восседал на лавочке в самой серединке, тужился от сознания собственной славы, хлебал чужой чай и кушал чьи-то глазированные печенья. – Почему это у меня должно играть очко?

– Ну там… камеры… студия. Народ пялиться.

– Фи, чем напугал, – фыркнул Шмюльц и надгрыз печенье. – Я что ссыкун? Ну подумаешь – Борька Скшатусский! Такой же человек, как и все, только гонору много.

Пережевывая печенье и запивая его чаем, Шмюльц стал рассказывать коллегам как он чуть не дал в морду Скшатусскому за то, что тот слишком много трындит не по делу.

– Я ему говорю в рекламной паузе: «Слушай, Боря, замолчи, у меня от тебя уже голова болит. Дай теперь я скажу. А то я тебе сейчас язык в узелок завяжу, хер ты мне не щекотал!», – рассказывал Шмюльц. – Потом говорю: «Принесите мне грейпфрутовый фрэш, у вас тут душно!» Принесли. Спрашивают – чего еще желаете? Я говорю – коньячку и маслины! Принесли. Ну, в общем, я их там всех поставил по стойки смирно. Они вокруг меня чуть ли не хороводы водили, лишь бы я с передачи не ушел.

Эту нереальную историю Шмюльц повторял за ночь раза три и каждый раз добавлял к ней что-то новое. В последнем варианте этой байки Шмюльц уже разъезжал по столице на кремовом лимузине и курил кальян не только с Борисом Скшатусским, но и с Ксенией Собчак и одним именитым футбольным тренером австрийского происхождения. На счастье, Игорь Валентинович Плотников в эту смену не приезжал, иначе бы он показал Шмюльцу и Скшатусского, и кальян, и кремовый лимузин с грейпфрутовым фрэшем. Был бы тогда Шмюльцу полный «Оксюморон» по-плотниковски! Еще хорошо, что в эту смену работали только две линии из четырех, да и те шли без брака. Шмюльцу практически не пришлось работать, он только иногда обходил станки и проверял датчики.

Среди ночи, где-то в третьем часу, когда страсти по гражданину Шмюльца несколько поугасли и в его душе стала образовываться какая-то незаполненная пустота, ему пришол в голову запоздалый вопрос – не выпить-ли ему пива? Однако продуктовый магазин «Слоненок» распахнет свои двери не раньше чем через пять часов, поэтому, выгадав время, он рванулся из цеха, минул спящего охранника на проходной и рысцой поскакал в сторону одной из старых кирпичных пятиэтажек, где как он знал, в одной из квартир на последнем этаже живёт некто «Элка» у которой завсегда есть самогон. Через несколько минут товарищ Шмюльц возвратился в цех, согревая своим теплом две полторалитровые пластиковые бутылки с плещущейся в ней бесцветной жидкостью. Это было не пиво, но другого у «Элки» не бывало. Когда небо озарилось предутренней голубезной и по району зашастали голодные и невыспавшиеся местные собаки господин Шмюльц Петр Степанович, будучи в состоянии сильнейшего алкогольного опьянения тряпичной куклой валялся на полу в раздевалке и мычал по-телячьи.

Очнулся он от того, что почувствовал холод в промежности. Он лежал в цеху прямо на пыльном полу, а мимо него проходили рабочие ночной смены и таскали готовые пачки с панелями. Рабочие сами были с сильного бодуна, они пили вместе со Шмюльцем, только он больше всех. Он лежал на бетоне со спущенными штанами и разутый. Шмюльц подрыгал ручками-ножками, что-то пролепетал и проходящий мимо коллега склонился над ним, помог ему встать и отвести в раздевалку. Что-то Шмюльцу было не хорошо.

За окном цеха светало.

Москва

В павильоне, где снималась сцена было многолюдно, суетно и беспорядочно. Впрочем, как и всегда. Режиссер что-то обговаривал с операторами и ассистентами, декораторы наводили последний марафет на съемочной площадке, осветители настраивали свет, помощники разматывали всякие шнуры и провода. Съемки дублей начнутся, когда гримеры нарисуют лицо королю Багамских островов. Актер, играющий этого короля активно потел в жарком павильоне и его грим «тек и плыл». Пудры на него уходило, наверное, больше чем на всех актеров вместе взятых. В помещении стояла духота посильнее, чем в знойный полдень на берегу солнечной Кубы. Там, по крайней мере был ветерок, тут же даже просто дышать было трудно, особенно Веерской, чью талию сжимал плотный корсет.

В стороне от декораций Кристина Веерская повторяла поклоны. Сейчас будет сниматься эпизод, когда главный герой-пират будет знакомиться с дочерью короля Багам. Дочь короля Багам играет Веерская. Она уже была одета в дорогущий шикарнейший наряд, на ней был пышный парик, лицо загримировано соответствующим образом. На левой щечке прилеплена мушка.

– Давай еще раз повторим поклоны, – говорил ей консультант по фамилии Умнов. Он показывал актерам как надо правильно держаться перед камерой, как правильно стоять, ходить, кланяться, целовать ручки, махать веером, поправлять чулочки и тому подобное. – Вот смотрите на меня и повторяйте. Правую пяточку к левому носочку…

Умнов встал в элегантную позу для высокопоставленной дамы восемнадцатого века, чуть присел, отвел левую руку немного назад, а правую приподнял. Так Кристина должна подать ручку для поцелую главному герою. Веерская постаралась повторить. Вроде бы получается, но Умнову не нравилось, как она держит спину. Он требовал, чтобы ей затянули корсет потуже, но она наотрез отказывалась. Ей и без того было сложно дышать и совершенно невозможно было двигать спиной.

Она повторяла за Умновым раз за разом и уже практически добилась желаемого результата. Только наблюдая за консультантом ей почему-то становилось все смешнее и смешнее. Делая элегантные женственные телодвижения Умнов был меньше всего похож на мужчину. Веерская представила его в пышном платье с мушкой на щеке. Пожалуй, он подошел бы на ее роль даже лучше ее самой.

Неподалеку стоял и беседовал с кем-то из съемочной бригады агент Веерской – Клиффорд Лоу. Он почти не интересовался ни Умновым, ни поклонами, ни вообще процессом съемок, он знал свою подопечную лучше всех и не волновался о результате, он знал, что Веерская справится, что все будет хорошо. И нечего суетиться из-за каких-то там поклонов и продуктивнее провести переговоры с кем-то существенным. Возможно, человек с которым беседовал Лоу, был продюсером или сценаристом, или еще кем-то, переговоры с кем могли бы привести к возможному дальнейшему творческому росту Кристины как актрисы.

Следя за Умновым Веерская и еще две актрисы повторяли поклоны. С корсетом это было непривычно, но актрисы старалась как могла, искоса поглядывая на элегантного пухляша-американца Лоу. Тот прервал разговор с собеседником и приложился к позвонившему телефону. Его лицо стало меняться. По мере того, как Клиффорд Гаррисон Лоу получал информацию, его глаза засияли радостным огоньком, пухлые щечки окрасил легкий румянец, губы растянулись в улыбке. Он закивал и завертелся на месте, активно тряся руками и животиком. Убрав телефон и извинившись перед собеседником мистер Лоу подошел прямо к репетирующим поклоны актрисам. Не обращая внимания на всполошившегося Умнова, американец приблизился прямо к Веерской и шепнул ей на ухо:

– Звонил Нософф, – произнес он. – Хороший весть! Вчера Тантанова вернулась в Москву, все прошло успешно. Завтра же Тантанова займется деньгами.

– Правда? – воскликнула Веерская. – Это здорово, Клифф! Здорово!

– Да! Хороший весть! Нософф сказать, что деньги нам переведут на счет буквально на днях. Но если есть желание, ты имеешь волю взять кешем. Наличными.

– Я думаю лучше будет на счет, – ответила Веерская.

– Согласен.

– То-есть деньги нам поступят в течении нескольких дней? Я правильно поняла?

– Так говорить Нософф. Он это обещает.

– Отлично! – от радости Веерская чмокнула своего продюсера в лоб, оставив на его челе яркий след губной помады. – Позвони Максименко, пусть порадуется! Впрочем, я сама сейчас позвоню! И вот что еще! Сегодня вечером мы все втроем идет отмечать это в ресторан!

– Но Крэстиночка… Мы еще не получить деньги…

– А уж когда получим – вообще загуляем! – засмеялась Веерская.

Пенза

Последующие три дня для Шмюльца были полностью загружены. У него совсем не было свободной минуты, он был сильно занят. Он пил. Он пил со всеми – с друзьями, со знакомыми, с появившимися родственниками о существовании которых он не помнил, просто с незнакомыми лицами разного рода деятельности. Пил на работе, в барах, на дворовых лавочках, на квартирах, в автомобилях. Трое суток слились в одно нескончаемое попоище, прерываемое только на сонное забытьё. Вроде и пить-то ему больше не хотелось, вроде и тошнило уже от одного вида спиртного, но появлялся кто-то с кем он еще не пил и ему приходилось пить снова и снова.

Утром 20 июня на третьи сутки безпощадного запоя он кое-как приплелся на работу. Пошатываясь от дурноты он смотрел на станки, на датчики, на рабочих и не совсем понимал что нужно делать. Похмельные мучения продолжались целый день. Хорошо, что Плотников приехал уже вечером, в девятом часу (иногда он мог приехать в совершенно непредвиденное время, даже глубокой ночью) и не видел состояния Шмюльца. К тому времени Шмюльц еле жил. Он поднялся к Плотникову в кабинет и пожаловался ему, что, мол, сильно чем-то траванулся и просит отпустить его с работы. Как это ни странно шеф не отказал. Видимо голова Плотникова была занята чем-то другим и он не стал пытать Шмюльца расспросами и даже не возопил: «А кто вместо тебя, долбоящер, будет линии держать? Может я? Может Господь Бог на небесах!?»

Выйдя из ворот под тихий синий закат Шмюльц первым делом направился в виноводочный отдел магазина «Слоненок». Купил две бутылки крепкого пива. Одну оприходовал прямо за углом, вторую на остановке, пока дожидался маршрутку. Крепкое пиво подействовало на Петра Степановича. Настроение улучшилось, тонус поднялся, глаза заискрились. Сидя в неудобном маршруточном кресле, он кое-что придумал. Он не поедет домой, как мечтал об этом весь день. Он поедет в другое место. Достав свой мобильник, он позвонил своей дочери Алене и попросил ее приехать на улицу Московскую. Сам он проявился в назначенном место первым и, ожидая свою дочь в ближайшем магазинчике купил четвертушку водочки, которую тут же и благополучно выпил, закусив купленным в этом же магазине шоколадным батончиком.

Приехавшая Алена оказалась тоже под градусом (как всегда). Но Шмюльц не стал ее ругать, наоборот, он крепко обнял ее, даже расцеловал в обе щеки и лоб. Они как-то нашли общий язык, ведь пьяный пьяного всегда поймет даже без слов.

– А че ты меня позвал-то? – спросила Алена у отца.

– Пойдем в «Эверест»!

– «Эверест»? Там сейчас мама.

– Да, она там! Вот к ней и пойдем!

– Ты уверен? Может не стоит?

Но Шмюльц уже взял дочь за руку и повел в кафе-бар «Эверест», что располагался на Московской, не далеко от того места, где они стояли сейчас.

– Сейчас, дочка, мамка нас обслужит! – улыбался Шмюльц, шагая с Аленой в питейное заведение, – Отметим все вместе мою славу! Здорово я придумал?

– Бать, ты выпил. Матери не понравиться.

– Ну знаешь… ты тоже выпила. Но о матери ты ведь не думала. Идем!

В «Эвересте» в этот день было многолюдно, в основном тусовалась молодежь, которой нечем было заняться. Алена в подобных местах была как своя среди своих (только «Эверест» по понятной причине она обходила стороной), а вот Петр Степанович выделялся из толпы непритязательной одежонкой, усами и возрастом. В баре было шумно, весело, суетно. Все столики были заняты, танцпол забит до отказа. Шмюльц, держа дочь за руку, подошел к стойке и с трудом водрузил свой зад на высокий круглый барный стул. Подобрав ноги на специальную перекладину он выставил напоказ перед всеми девушками и парнями свои нехорошие носки, виднеющиеся из старых поношенных туфель и «копилку» между приспустившимися джинсами и копчиком.

– Ну что тебе заказать? – забывшись, спросил он у своей дочери так, будто она была не дочь ему, а любимая девушка. Она попросила пива. Шмюльц заказал себе коньячку и стал глазами искать свою супругу. Она должна была быть где-то тут, среди официанток в бело-синей униформе.

Коньяк был опрокинут в желудок одним глотком, пиво у Алены тоже не заставило себя долго ждать. Шмюльц заказал еще рюмашку и недорогой салатик. Бармен налил, Шмюльц взял и не дожидаясь салатика, поднес его к губам…

Сильный хлопок по спине прервал его питие и он подавился.

– Ты какого дьявола тут делаешь?! – услышал он голос своей жены. Опасливо повернувшись, он увидел, что она стоит прямо за его спиной, поставив руки на пояс. Такая позиция рук не предвещала для Петра Степановича ничего хорошего, уж кто-кто, а он это знал наверняка.

– Мы с Аленой пришли к тебе! Решили немного рассла…

– Ты и дочь с собой привел? – Маргарита Шмюльц готова была выцарапать глаза супругу. Наверное, только большое скопление людей вокруг сдерживало ее от этого. – Ты рехнулся? Где она?

– Здесь, вот рядом со мной… – Шмюльц поставил не выпитую рюмку коньяка на стойку и обернулся туда, где сидела его дочь. Только что сидевшая рядом с ним Алена бесследно исчезла. Высокий круглый барный стул еще сохранил тепло ее попы. – Убежала, гадина! А пиво-то успела выпить. Слушай, Рит, ну чего ты распсиховалась, я немного посижу тут.

– Тебе уже хватит пить, Петя! Иди домой немедленно!

– Ну Рит, ну…

– Я не буду тебя обслуживать! Слушай, Петь, иди домой по-хорошему. Не позорь меня.

– Это я тебя позорю? – вдруг возмутился Шмюльц. Последние слова обидели и разозлили его до глубины души. – Я позорю тебя? Да это ты меня позоришь!

– Чего?

– Чего слышала! – Шмюльц, забыв о коньяке, слез с барного стула и так же решительно встал перед Маргаритой, как она стояла перед ним. – Да кто ты такая? Официантка! Какая-то простая официантка! Мне не нужна официантка! Это раньше я терпел, но больше я этого не желаю! Да я в Пензе звезда, меня все знают, поняла! Да любая будет рада со мной перетрахаться!

Далее последовала тирада по поводу того, что, мол, он звезда, он знаменит, что он известен, что он с Скшатусским дружит и о нем скоро заговорят по всей России, а она пусть даже и не думает, что сможет командовать им. Что, мол, никто, и уж тем более какая-то заштатная официантка, не вправе запрещать ему делать то, что он хочет. Что, мол, он мужик, что у него есть яйца и принципы, что он может дать в зубы любому и ему за это ничего не будет, потому, что ко всему прочему, он еще и звезда и так далее, и так далее, и так далее. Петр Степанович Шмюльц повторил слово «звезда» тринадцать раз.

Маргарита сначала пыталась выдворить своего супруга сама, но он не поддавался. Он с туповатым упорством настаивал на том, что она не имеет права.

– Не трогай меня, дура! – ругал он жену. – Ты должна быть на седьмом небе от счастья.

– Это от чего?

– Да от того, что у тебя такой муж как я! Другая бы на твоем месте…

– Уходи, алкаш!

На помощь к Маргарите подоспели охранники заведения. Петр Шмюльц начал было и перед ними выёживаться и проявлять свою пьяную натуру, но на охранников это, отчего-то, не произвело впечатления. Они, не церемонясь, взяли его под белые рученьки и выставили на улицу, пригрозив, что если он не успокоиться, то тут недалеко расположено здание УВД, в обезьяннике которого, пожалуй, найдется одно свободное место для «звезды» мирового масштаба.

Оказавшись на улице, под стемневшим небом, Шмюльц расстроился и обиделся на весь мир. Как они могут так себя вести? Он кто им? Тряпка? Дурак? Что он им сделал плохого? Жену он никогда не бил и ни к чему насильно не принуждал. Дочери тоже все прощал. Наверное, слишком много он ей прощал. Он избаловал ее. Вот простой ответ! Он их обеих избаловал и теперь они, сидя у него на шее, погоняют им как хотят. Его дочь ни в грош его не ценит и не уважает, жена делает что хочет, пропадает где-то целыми ночами и совсем не стремиться к тому, чтобы нравиться своему мужу. Нет, она весьма привлекательная, она умеет себя красиво одеть, она знает, что такое стиль и хорошие манеры. Но Шмюльцу казалось, что все это она делает для кого угодно, но только не для него. Словно хочет понравиться кому-то, привлечь кого-то. Старается для другого!

Да они все скоро узнают с кем имели дело! Суки они все драные! Шваль драная!

Он стоял посреди центральной улицы города Пензы – улице Московской. Улица Московская была пешеходной и проезд автотранспорта по ней был запрещен. Вечерний народ здесь преспокойно гулял, посещая многочисленные кафе и магазины, беседуя о поэзии, любуясь брусчаткой и услаждая взор настенным мозаичным панно «Кандиевское восстание». Господин Шмюльц сунул руки поглубже в карманы брюк и, ссутулившись, побрел вверх по Московской в сторону Спасского кафедрального собора. Навстречу шла беззаботная молодежь, семейные и влюбленные пары. Недалеко запоздалый уличный музыкант играл на банджо. Никому дела не было до Шмюльца, никто на него и не смотрел.

Петр Степанович сжал губы. У него кончалось терпение, надо было что-то делать со своей семьей. Иначе эти девочки рано или поздно вконец оборзеют и выгонят его на улицу. Убедить их может только грубая мужская сила. «Всыпать им надо! – решил про себя Шмюльц. – Обеим! Чтоб поняли кто главный в семье!»

– Эй, братан! Погоди!

Шмюльц остановился. На Московской, не смотря на уже поздний час было достаточно много народа, но он почему-то понял, что это окликнули именно его. Он обернулся и молча подождал когда некий субъект догонит его. Человек был в черной майке с логотипом модной спортивной фирмы и в белых бриджах. Он быстро подходил к Шмюльцу догоняя его из бара «Эверест». На ходу незнакомец докурил сигаретку и стрельнул окурком в сторону.

– Братан, выпить хочешь? – спросил он.

– Нет, – твердо ответил Шмюльц.

– Ну может по соточке? За мой счет.

Шмюльц внимательней взглянул на незнакомца. С какой стати тот предлагает ему выпить? Это не спроста. Возможно, он узнал Шмюльца. Все равно у него не было желания опять пить, наоборот он хотел как можно быстрее протрезветь.

– Нет, друган, – ответил он незнакомцу в белых бриджах. – Извини, сейчас не могу. Свою норму на сегодня я внедрил.

– Ну и правильно, – согласился с ним человек и положил ему руку на плечо. – Слушай, земляк, я вот что хочу тебе сказать – ты следи за своей женой. Это я тебе как другу говорю.

– Что? – не понял Шмюльц.

– Я не хочу вмешиваться в твою личную жизнь, но я помочь тебе хочу, – продолжал незнакомец. – Почаще приходи в «Эверест», земляк. Видишь, что случилось когда ты пришел. Скандал.

– Это не ваше дело…

– Не моё, – согласился парень. – Я же хочу наладить ваши с Риткой отношения. Ты думаешь от чего Ритка скандалить начала? От того что ты выпил лишнего? Ничего подобного. Мой тебе совет – проверь свою жену.

– Ты о чем это?

– Да все о том же! – незнакомец обернулся к «Эвересту». Кто-то вышел от туда и он отвел Шмюльца на несколько шагов в сторону, так чтобы их было не видно. – Земляк, твоя жизнь, это только твоя жизнь и ты сам волен распоряжаться как хочешь. Я тебе нет никто. Но слушай сюда. Найди свой Ритке другую работу.

– А что?

– Так ты еще не понял? Земляк, если ты любишь Маргариту, то найди ей другую работу. Для твоего же блага. А если тебя все устраивает, то хотя бы лучше следи за Риткой, больше контролируй ее. И спроси как-нибудь у нее – часто ли в бар приходит некто Елизар. А он приходит часто, земляк. Слишком часто. Потому-то сейчас Маргарита и затеяла скандал и выпроводила тебя с глаз долой подальше. Что бы вы с Елизаром не встретились. Понял что-ль?

Не дождавшись ответа, незнакомец похлопал Шмюльца по плечу и вернулся в бар «Эверест».

Орёл

Она уехала из Москвы. Несмотря на то, что у нее были нескончаемые съемки сразу в двух художественных фильмах, она все равно распланировала свой график так, чтобы у нее было два дня свободных. Договорившись с режиссерами Баргузаевым и Сахаровым, она уехала на своем любимом «Пежо» в город Орёл. В свой родной город, где она родилась, выросла, достигла совершеннолетия и который она быстренько променяла на столицу, поступив в «Щуку» с первого раза. Ее родимая пятиэтажная «сталинка» стояла все там же, на самой окраине города, в районе, куда до появления маршрутных такси было немыслимо трудно добраться.

Вот уже восемь лет Кристина Веерская приезжала в Орёл ежегодно именно к этому числу и никакая сила не могла ее остановить, даже презентация нового блокбастера с ее участием в главной роли (как это было два года назад).

Шла подготовка к поминкам. Стол был уже практически накрыт. Гречневая каша с гуляшом, голубцы, холодец, салаты, нарезанный сыр и колбаса, кисель, булочки, водка, настойка – все это было уже готово и дожидалось свой участи. Мать Кристины – Марина Яковлевна хозяйничала на кухне, сама Кристина ей помогала – она не могла не помогать. Отец – Андрей Сергеевич как всегда лез ко всем с советами и рекомендациями. Такая уж была у него натура – всегда всем что-то советовать.

Кристина взяла салатницу с греческим салатом и понесла ее на стол. Ставя салатницу в центр она вновь поймала взглядом фотографию, висевшую на самом видном месте. На фотографии был привлекательный молодой человек. Большие синие глаза, чуть впалые щеки, изящные брови, длинные русые волосы закрывали уши, но в мочке правого уха блистало золотое кольцо. Брат-близнец Кристины Веерской – Василий Ермолов смотрел на свою сестру с фотографии и как будто спрашивал у нее: «Ну что, Крыска, как житуха? Надеюсь, все супер?»

По правому углу фотографии шла черная ленточка.

– Кристин! – позвал Андрей Сергеевич свою дочь. – Ты там уснула? Скорее неси рыбу. Гости вот-вот придут.

Кроме них в двухкомнатной квартире была еще вдова Васи – Алиса, которая не так давно нашла себе нового супруга (его не было, частный бизнес подразумевал постоянные поездки по всему Поволжью) и четырнадцатилетний васин сын – Жорик.

Кристина поставила салатницу ровнее, поправила столовые приборы и вдруг у нее заиграл сотовый. Она отыскала его по звуку и поднесла к уху:

– Да, Клиф, я слушаю.

– Крэстин, ты только не расстраиваться.

– Опять что-то случилось?

– Ты где?

– В Орле. Я же говорила. Приеду завтра.

Небольшая пауза. На том конце связи Клиффорд Лоу вспоминал правильные русские слова.

– Напечатай в любом поисковике джорнал «Яркий Созвездие». Там уже есть последний номер, который выпустили сегодня.

– Клиф, давай я вернусь в Москву и…

– Нет, Крэстин. Это есть важность.

– Ладно. Только скажи – мне это понравится?

– Нет.

Ответ был краток и предельно ясен.

Кристина Веерская взглянула на старинные часы, висевшие в комнате. Ее отец как всегда немного преувеличивал – до прихода гостей оставалось еще минут пятнадцать. Она успеет. Она не стала доставать смартфон, а решила воспользоваться Жоркиным стационарным компьютером. Включив его, она через «Яндекс» набрала – «Яркое Созвездие последний выпуск».

– Да он у меня тормозит! – вовремя сказал подошедший Жорик. – Уже неделю. Что-то скорость стала медленной. Сейчас будешь целый час дожидаться.

– Вирусов нахватался?

– Наверно.

– Что ж ты мне раньше не сказал. Я уже набрала.

– А я не видел, что ты интернет включила. Я же тарелки с вилками с кухни ношу…

– Кристин, – позвала из другой комнаты актрису Алиса, – где этот шалопай? Он что опять компьютер включил? Жора, выключи, нашел время играть!

– Нет, Алис, это я включила. Мне срочно кое-что нужно в интернете… А мой телефон сел.

В этот момент раздался звонок в дверь. Кристина и Жорик бросились открывать гостям. Восемь человек родственников, дальних и близких. В этом году решили пригласить только родственников и пару близких друзей, знавших Василия. Они пришли немного раньше. Ну ничего страшного – стол практически готов, можно садиться. Кристина принялась ухаживать за гостями, предлагать им тапочки, вешать одежду на вешалки. Всем улыбалась. Ей улыбались в ответ. Все знали каких успехов добилась сестра Василия, все знали, что Кристина суперзвезда. Но сейчас это было не важно, сейчас она была обычной женщиной – сестрой-близнецом умершего восемь лет назад Василия.

– Проходите в комнату, садитесь за стол, – пригласила она гостей. – Если хотите я вам дам фотоальбом. – Кристина пропустила родственников в комнату, а сама пошла на кухню за рыбой в кляре, которую она так и не успела поставить на стол. На кухне никого не было, отец и мать рассаживали гостей. Кристина воспользовалась моментом и взглянула на себя в небольшое зеркальце, висевшее на стенке шкафчика. Она была не накрашена – она все равно себе понравилась. В последнее время не накрашенной она нравилась себе все реже, хотя у нее было вполне привлекательное лицо. Взяв тарелку с рыбой в кляре, она пошла в комнату, при этом не забыв сделать свою фирменную улыбку. Но выйдя из кухни, она почувствовала, что что-то не так…

Что-то точно не так…

Она прибавила шаг. Гости еще не расселись. Мало того, они почему-то до сих пор стояли на ногах и куда-то смотрели. Что-то не так…

За спинами гостей Веерская не видела куда они смотрят… Ясно, на монитор компьютера. Она сделала еще шаг…

Родственники стали по одному поворачиваться к ней. Их глаза были какими-то странными. Удивление, недоверие, оценивание, сердитость, и даже немного страха. Так смотрят на поймавшихся за руку карманников. Веерской эти взгляды не понравились совсем. Что она сделала? Всего лишь принесла рыбу в кляре.

– Кристина, это правда ты? – тонким старческим голосом спросила ее двоюродная бабушка Надя. Кристина подошла еще ближе, пронзаемая нехорошими взглядами словно лазерами и взглянула туда, куда до этого смотрели гости. На мониторе компьютера была фотография крупным планом. Во весь экран.

Вечеринка в каком-то клубе, на заднем плане пляшущие люди, неоновые лучи, блестки, столики с выпивкой и едой. На переднем плане двое людей, видимо танцующих. Она стоит к нему задом, чуть наклоняясь и немного раздвинув ноги. Он пристроился к ней со спины, немного пригнувшись так, что бы ему было легче дотянуться до ее сисек. Одной рукой он залез ей в декольте, случайно обнажив один сосок, другой задрал короткую юбочку и сжал ей ягодицу с такой силой, что оставил на коже бледные следы от пальцев. Она была рада. Он, видимо, тоже. По крайней мере, лица обоих выражали бурный восторг.

Ею была Кристина Андреевна Веерская.

Им был Виктор Владимирович Юдин.

Пенза

Через полчаса Петр Шмюльц стоял на пороге квартиры Гульшат Геллетдиновой. В одной руке он держал бутылку шампанского, ладонь другой была зажата в кулак. Он не замечал того, что он был не мыт, не брит, от него разило перегаром и на нем было нечистое белье. Он этого не замечал, а Гульшат это заметила сразу и с подозрением смотрела на прибывшего любовника, не торопясь впускать его через порог. Время было уже позднее, Гульшат, видимо приняла душ перед сном, потому что она была совсем не накрашена и с влажными волосами.

Госпожа Геллетдинова была не самой привлекательной женщиной в Пензе. Может быть это и была причиной ее одиночества, хотя ее возраст уже приближался к сорока четырем. Ни детей ни мужа у нее не было, а в «Пензагазификации», где она работала кадровичкой уже лет пятнадцать, подходящих для нее мужчин не попадались. Это вполне устраивало Шмюльца ее непривлекательность стала одной из причин по которой он выбрал в любовницы именно ее. А может быть фактором послужило то, что сам Шмюльц красотой не блистал и тоже с трудом мог привлечь к себе блондинистых моделей. А одинокой и мало кому нужной Гульшат Геллетдиновой Шмюльц подходил. Вроде как.

Шмюльц стал навязываться к ней в квартиру, он решительно не понимал, отчего Гульшат не пускает его, да еще и смотрит такими глазами. Ведь он же с шампанским, чего еще надо!

Между ними началась словесная перепалка. Гульшат говорила, что в таком непристойном состоянии как сейчас он ей неприятен и она не хочет его таким видеть. Он же утверждал, что он в самом лучшем своем состоянии и он хочет ее устричку как никогда! Она закрыла перед ним дверь, приказав убираться к своей жене. Там, где только что было лицо Геллетдиновой мгновение спустя уже находился дверной глазок. Шмюльц стал кричать и бить в дверь руками и ногами, не думая о том, что от этого шума могут выглянуть соседи. За той стороной двери Гульшат кричала ему в ответ и посылала его вон.

В какой-то момент она все же раскрыла перед ним дверь, чтобы по-человечески объяснить своему непутевому любовнику, что он должен уйти и проспаться. Шмюльц воспользовался моментом, дернул дверь шире и влетел в квартиру Геллетдиновой. Закричавшей Гульшат он грубо закрыл рот ладонью и, захлопнув входную дверь, поволок женщину в спальню. Она вырывалась, кусалась, кричала и проклинала Шмюльца всеми словами. Но Петра будто переклинило. Он швырнул бутылку шампанского об косяк, испачкав обои и мебель в осколках стекла и пенных брызгах игристого вина. Гульшат вырвалась, но Шмюльц вовремя схватил ее и вывернул руку. Она закричала и он толкнул ее на диван. Тогда она почти ударила его ногой в промежность, но не достала. Он зарычал, вцепился ей в халат, приподнял одной рукой, а второй очень сильно ударил ее по лицу.

Из ее носа заструилась кровь. Она не поддавалась, что было силы пытаясь вырваться. Шмюльц ударил еще.

И почти сразу – еще!

Гульшат завопила и закричала еще громче. Шмюльц заткнул ей рот ее же черной водолазкой, лежащей рядом на стуле. Содрал с нее халат, связал ей руки за спиной халатным пояском.

– Молчи, сука! – рычал он на Геллетдинову. – Лучше молчи! Будешь делать мне хорошо, ясно! Я спрашиваю – тебе ясно?!!

Обнаженная Гульшат плакала и мычала, водолазка пропиталась кровью, вытекающей из носа. Шмюльц расстегнул свой ремень, снял брюки, снял трусы. Сразу же раздался характерный запах мочи. Шмюльцу было плевать на это, он стал возбуждать свой пенис.

– Лежи спокойно, – произнес он и снял с нее трусики. – Лучше расслабься! – Он перевернул любовницу на живот, резко раздвинул ей ноги и навалился сзади всем телом. – Я заставлю вас меня уважать! – рычал Шмюльц. – Всех заставлю! И тебя, и Ритку, и эту сучку Алену! Я – звезда! А вы… вы шлюхи! Лежи смирно, говорю! Убью!

Гульшат не могла больше кричать, потому квартира наполнилась пронзительными визгами, похожими на поросячьи…

Москва

Веерская возвратилась в Москву в гадком настроении. Никто ее не встретил, а она так надеялась, что хотя бы Клиф приедет за ней на машине, как обычно поцелует ее в щечку и спросил: «Привет, Крэстин! Как ты?» Но Лоу как раз до ее возвращения опять улетел в Америку, в Лос-Анжелес. Эта поездка была давно запланирована и прогнозировала хорошие перспективы на будущее. Ее продюсер, с помощью своих американских знакомых, давно уже стремился найти ей роли в Голливуде, и, похоже, сейчас высветились кое-какие неплохие предложения. Если Клиффорду удастся, то карьера Веерской выйдет на новый уровень. Пожалуй, эта надежда была единственным огоньком в ее душе, который хоть как-то согревал ее.

Все остальное ее раздражало. Ее раздражала вечная пробка на третьем транспортном кольце, в которой застрял ее «Пежо», раздражала духота за окном, раздражали сигналы и ругань водителей в других автомобилях (особенно та дура, что сигналит ей сзади. Что она хочет вызвать своими сигналами? Что Веерская воспарит в воздух?). Еще ее раздражало, то, что она очень устала и у нее нет времени толком выспаться. А еще ее очень раздражало то, что она давно хочет в туалет.

Но все эти мелочи были ничто по сравнению с той фотографией в интернете. Это надо же было такому случиться! Почему сайт загрузился именно в ту минуту, когда в комнату вошли гости? Почему она не выключила компьютер или хотя бы не вышла из интернета? Потому что она не знала, что именно должно было там открыться. А там ТАКОЕ!

Старый пердун – Юдин! Как же он ей не нужен! Как же она мечтала от него избавиться! А ведь родственники не знали про их с ним отношения, об этом не знали даже ее родители. Это был секрет, которого она стыдилась. Как стыдятся некоторых болезней или комплексов. Веерская поморщилась. Автомобильная пробка, в которой они стояли ее угнетала. Когда же это все кончиться, когда же пройдет эта черная полоса?

Из головы не выходили осуждающие взгляды ее родственников, увидевших фото. Она не знала, как и что им говорить в свое оправдание и в конце концов пролепетала что-то насчет того, что на фотографии не она. Это просто похожая женщина. Но родственники все равно сурово косились на нее. Поминки прошли не хорошо, все быстро ушли. Родители молчали.

Она, конечно, соврала им всем. На фотографии была самая что ни на есть она самая собственной персоной. И Виктор Владимирович Юдин – известный архитектор. Только этой фотографии было уже несколько лет от роду!

В тот давний вечер они были приглашены на день рождения одной музыкальной радиостанции. Это было время, когда она только познакомилась с Юдиным и их отношения только начинали развиваться. Никто из них не знал, что псевдолюбовь продлиться так недолго. Очень недолго, потому что этот вечер был, пожалуй, единственным, на котором она веселилась с Юдиным. Они выпили абхазскую «Хванчкару» и пошли танцевать. Радиостанция была музыкальная и понятное дело, что музыка на празднике была что надо! Устроители праздника сумели подобрать правильные зажигательные треки. Наверное, она в тот вечер выпила лишний бокал вина или коктейли оказались крепче чем следовало, а Иван Владимирович был слишком настойчив. Она танцевала много, Юдин же был более старшего поколения, потому под такую музыку веселиться не умел. Все его веселье сводилось к тому, что он старался прижаться к Кристине ближе и ближе, обнять ее, поцеловать. Она тогда еще не понимала, что не стоило ей подпускать Юдина слишком близко и в какой-то момент…

Хорошо, что она знала того внезапного папарацци, что мелькнул справа от них. Это был молоденький парнишка из одного небольшого журнальчика. Насколько она поняла, парнишка сделал несколько снимков, где она с Юдиным вместе. В тот вечер она подошла к нему, позвала выйти в фойе и по-хорошему попросила парнишку показать ей отснятый материал. Парнишка оробел, но показал. Увиденное не понравилось Кристине. Она потребовала от папарацци, что бы его журнал напечатал только те фото, где «ничего такого нет», а другие удалил. Паренек пообещал это и они разошлись мирно. Он не обманул актрису, его журнал напечатал фотографию, где они с Юдиным смеются и чокаются бокалами вина. Да, тут «ничего такого нет» и Веерская претензий не имела.

А теперь…

Те провокационные фотки, которым уже несколько лет, были выложены в интернете. Это молоденький гаденыш-папарацци, все-таки обманул Веерскую. Он ничего не удалял, все это время фото были у него, ожидая своего выхода в свет! А ведь она с ним по-человечески говорила, просила как друга. Этот «друг» продал фотографии «Яркому Созвездию»! И редакция выложила в свободный доступ самую откровенную. Веерская загрузила выпуск позже на своем смартфоне. Вот что там было:

«Популярная актриса Кристина Веерская (наст. фамилия – Ермолова) не смогла добиться своего и скосить на редакции нашего журнала один миллион рублей за публикацию в одном из номеров ее фотографии, где она в нетрезвом виде поет песни на балконе своего немыслимо дорогого особняка. Госпожа Ермолова настаивала на том, что данные фотоснимки не соответствуют действительности и порочат ее репутацию. Что она имела в виду – неизвестно и осталось загадкой для нас и наших уважаемых читателей, но то, что у нее проблемы с алкоголем – это бесспорный факт, о чем вы можете судить по этой новой фотографии. Госпожа Ермолова, взявшая себе псевдоним «Веерская», ошибочно надеялась, что на отсуженные у нас деньги сможет купить себе столько спиртного, сколько хватило-бы что бы залить глаза и не видеть своей прошлой репутации гулящей девицы. Все мы знаем о ее романе с бизнесменом Леонидом Патцуком (см. «Яркое Созвездие» №8 за 20… г.), а также еще с армией небедных людей, которых она, разумеется, сразу бросала, как только чуяла, что выжала из них все возможное и пора переключаться на следующего финансового донора. Годы берут свое, актриса стареет, ее «талант» актрисы усыхает как осенний лист, на госпожу Ермолову «клюют» все меньше и меньше, она уже не может подцеплять богатеньких буратин, а от малоизвестного адвоката Анатолия Максименко, с которым она закрутила очередной роман, много не высосешь (хотя тут другой случай – вероятнее всего, это ему надо было крутить с Ермоловой любовь, чтобы раскрутиться самому). Как мы знаем эта сладкая парочка решила заработать на нас деньги, но, конечно, потерпели очевидное фиаско.

Что ж, госпожа Ермолова и господин Максименко, вы не на тех напали! Мы вам не маленькие дети, у которых так легко отнять конфетку, как вы полагали. Что вы скажете об этой новой фотографии? Что и она тоже не соответствует действительности? Опять подадите в суд за клевету или придумаете еще что-нибудь?»

Кристина сразу позвонила Максименко. Тот последнего выпуска еще не видел и для него эта статья была настоящим шоком! Он пообещал немедленно созвониться с «Ярким Созвездием» и разобраться что это за безобразие!

Она звонила Лоу, но тот был недоступен.

Зато минут через десять перезвонил Максименко.

– Кристина, – говорил он ей, – плохие новости. Я только что созванивался с редакцией журнала. Разговаривал с самой Тантановой… С этой гидрой! Она настоящая мразь!!!

– Неужели она… – Веерская стояла в тот момент на улице родного города Орла. Ей хотелось немедленно спрятаться в своем автомобиле от орловчан. Странно, что ее до сих пор не узнали и не подошли за автографами.

– Кристина, Кристина! – Максименко сбивался с речи от возбуждения. – Вы… Ты знаешь, что мне ответила эта старая дрянь?

– Она… говори как есть, Толя! Говори пока меня кондрашка не схватила!

– Эта сволочь рассмеялась! Рассмеялась! И сказала, что нельзя быть такими доверчивыми! Я убью ее!

Окружающая среда поплыла перед Веерской, в висках усиливался звон… Ей становилось дурно, затошнило…

– Значит она… нас…

– Обманула! – крикнул Максименко. Актриса вздрогнула, словно ее пристрелили.

– Обманула… – повторила актриса одними губами, пробуя на вкус каждый звук этого слова и прикидывая чем эти срашные звуки обернуться для нее в дальнейшем. Это был крах! – Значит она не болела? У нее был рак или нет?

– Был! На тарелке в Берлинском ресторане! Она сфотографировала его на свой смартфон и только что прислала мне эту фотографию! Тантанова нас обманула, провела вокруг пальца! Не было у нее ничего! Она была в Германии не на лечении, а на кинофестивале, а заодно прошвырнулась по бутикам Берлина, Парижа и Милана! У нее был шоп-тур!!!

Ноги актрисы стали быстро терять устойчивость и чтобы не осесть на родную Орловскую землю, Кристина как совершенно бессильно села на ближайшую, попавшую в ее поле зрения, скамейку у чужого подъезда неродного дома. В детстве она играла вот в этом дворе, возилась в этой песочнице, даже карусель осталась прежней – советской с тяжёлыми грубыми сидушками на длинных осях их сваренных из водопроводных труб. В детстве Кристина считала слои красок на этих эпичных каруселях и на скрипучих качелях. В разное время их было от четырех до восьми, сейчас, должно быть, не менее пятнадцати. Кристина любила этот двор и сейчас любит особой ностальгической любовью и как-то ревностно воспринимает местные новоделы – новая горка, парковка там, где в бытность ее беззаботного детства росли дикие груши. Женщине было горько смотреть на свой родимый дворик с непривычной точки обзора и она, наполняюшимися слезами глазами перевела взгляд на хорошо видимые окна родной квартиры. Кухня и застеклённый банков из зала. Кристина увидела передвигающуюся фигуру женщины на кухне – мама. Родная мама… И где-то там за силикатным кирпичем стен – отец, наверняка дающий советы матери чем и как успокоить нервы, потому что – Кристина могла поклясться – мама в нервической манере обсуждает с отцом выплывшие из интернета фотографии любимой доченьки.

– Но как так можно? – пролепетала Кристина в трубку и сама не узнала своего трагического голоса. И на этот раз ее скорбь была не театральной, а самой что ни на есть настоящей. – Как можно было шутить с таким заболеванием! Это был беспроигрышный ход! Она знала, что сможет развести нас на жалость! Я права?

– Права, Кристина. Будь прокляты те, кто играет с онкологией! – кипятился адвокат, – Рак – это самое страшное, что может случиться с человеком, а то, что Тантанова использовала этот прием – в очередной раз доказывает, что в этой твари нет ни капли совести! Ни грамма!

– Вот они и написали сегодня… – Веерская понуро сидела на скамейке.

– Это месть, Кристин. Мы на них напали и обязательно бы выиграли! Но правительственный указ был подписан как раз не вовремя, когда тебя не было в стране, ты была далеко! Тебе было не до этого, а я повелся на обман! Тантановой это сыграло на руку, но чтобы протянуть время до вступления закона в силу им нужен был месяц вот они и придумали этот бессовестную ложь. Сама Тантанова укатила, а за нее врал Носов, этот паразит, эта глиста! Чтоб их обоих рак…

– Толь, не надо так говорить.

– Чтоб их обоих раком! – поправился Максименко. – Закон вступил в силу и они сразу осмелели! Они знают, что им за это теперь больше ничего особенного не будет. Теперь они будут поливать грязью и нас с тобой и всех других кого захотят!

– Значит, заткнуть им глотку нельзя?

– Теперь я не дам стопроцентной гарантии, Кристин. Прости, шанс очень мал. Ситуация в корне изменилась не в нашу пользу…

На глазах у Кристины в окне ее родной квартиры появился силуэт отца. Одинокая слеза актрисы пробила себе горький курс от глаза сразу до нижней челюсти.

– Толь, что нам теперь делать? – прозвучал одинокий голос в сгущенной дворовой тишине.

– Я пока не знаю, Кристин… – тихо ответил адвокат. – Надо разбираться в ситуации… Но в любом случае я это так не оставлю…

– Толь, позвони Клиффорду, я сама не могу… Мне нехорошо… – дальше она говорила с закрытыми глазами. – Я в Орле, но уже выезжаю в Москву. Как приеду – позвоню.

– Тебя встретить?

– Нет, Толь… Я хочу побыть одна. Если ты найдешь какую-то перспективку – звони.

– Да. Но видимо мне придется проконсультироваться с людьми из моей фирмы. Завтра же я соберу совет по этому делу. Приходи с Клиффом часиков в десять в мою контору.

Этот разговор прокручивался у Веерской всю дорогу от Орла до Москвы. А теперь, стоя в пробке на третьем транспортном кольце эти слова Анатолия Максименко звучали в ее голове с новой силой. Осмелели… Заткнуть глотку нельзя… Отныне могут публиковать все что пожелают.

Ее «Рено Флюэнс» глухо урчал на красном сигнале светофора, освещая фарами суетную московскую безвыходность. Телефон начал оживать – начались звонки. Первый от представителя одного банка, с которым Лоу начал переговоры о рекламе кредитной карты. Второй от самой близкой подруги – Юли Головачевой актрисы дубляжа. Следующий – от знакового по съемкам фильма «Ваша Себестоимость». Далее – два незнакомых номера, после них – один пронырливый журналист с ютьюб-канала. Ещё кто-то. Представитель банка, извинившись, сказал, что совет директоров принял решение сделать лицом банка другую актрису. Головачёва долго и сочувственно утешала подругу. Знакомый актер недоверчиво переспрашивал и, наверняка, определился с дальнейшим их общением. Незнакомцы тоже чего-то хотели выяснить. Ютьюб-проныра звал ее на интервью, но, Веерская положила трубку на категоричном «Нет!».

Веерская зажмурилась и замычала, показав зеркальцу заднего вида гневно сжатые зубы. Кажется, у нее начинаются негативные последствия. Быстро! Проклятье, как быстро! Она даже не успевает опомниться и делать какие-то защитные действия.

На очередном светофоре она отстегнула ремень безопасности, резко вышла из «Флюэнса и, громко цокая острыми каблучками, подошла к автомобилю, стоявшему позади.

– Слушай, ты, лошадь! – заявила она водительницы. – Какого х… ты мне сигналишь, у меня от тебя уже голова разрывается! Я стою в той же пробке, что и ты! Или ты меня хочешь чему-то научить? Заткись, поняла! И помаду смени, выглядишь как сельская проститутка!

Садясь обратно во «Флюэнс», Кристина Веерская почувствовала некоторую психологическую разрядку. Но этого было мало.

Телефон теперь уже не умолкал и ей пришлось сперва поставить его на бесшумный режим, а потом с отчаянным визгом швырнуть его в окно об оранжевый борт проезжающего «КаМАЗа».

Пенза

Шмюльц сидел на лавочке в сквере возле дома культуры имени Дзержинского, известного также как Дворец Культуры. Ни дворцом ни культурой в этой бывшей церкви даже и не пахло, но название, вроде как, прижилось.

Он сидел возле памятника войнам-освободителям. Ссутулившись, положив руки на колени, опустив голову, сильно задумавшись. Была глубокая ночь, стрекотали ночные насекомые, тощая псина что-то вынюхивала в кустах, ветерок едва касался крон деревьев. Начинающаяся луна и редкие звезды придавали бы пейзажу романтики, если бы со Шмюльцем сидела какая-нибудь стройная девушка с открытыми коленками. Но никакой девушки не было, вообще никого не было. Если в сквере и появлялись люди, то либо подвыпившие, либо в конец пьяные. Почему-то не было полицейских, это было странно, ведь их хлебом не корми, дай пьяненьких пособирать на вечерних улицах.

Романтики было мало. Ее, пожалуй, совсем не было ни на грамм.

Домой он не шел, трусил, там его ждала Маргарита. Опять затеет скандал. Вспомнит сегодняшний вечер и будет его пилить за пьянку. Уж лучше он посидит здесь, окончательно придет в себя, успокоится, протрезвеет, обжуется мятной жевательной резинкой, обдумает все хорошенько. Да, ему надо все хорошо обдумать. Во-первых – больше он не пьет! С этого дня он останавливает свой запой. Во-вторых – надо как-то исправляться перед женой. В-третьих (это самое главное) – надо что-то делать с Гульшат…

Шмюльц жадно отпил из бутылки уже нагретого кваса.

Как же стыдно! Сейчас она, наверное, заливается слезами. Как же все нехорошо получилось-то. Если бы он изнасиловал ее – тут хотя бы было не так обидно. Так ведь он же даже этого не смог! У него так и не встал!

Попытавшись раз, два, три, Шмюльц плюнул и ушел из квартиры Геллетдиновой. Перед уходом он вроде немного прочухался от хмеля и умолял свою любовницу не обращаться в полицию, обвиняя во всем свой запой. В порыве отчаянной мольбы он пообещал купить ей шубу.

– Гуль, пойми, – объяснялся он ей сгорбившись на самом краешке жёсткого дивана и хмуро шаря глазами по закавыристому орнаменту узбекского паласа, – это ведь не только мне нужно, но и тебе! Накатаешь на меня заяву – все узнают, что между нами были отношения. Твои родственники тебя убьют. Понимаешь? Давай мирно все урегулируем…

Он допил квас и выбросил пластиковую бутылку на газон. Хватит сидеть сиднем, брюки протирать. Он встал и зашагал домой. Стоп! У него же нет денег на шубу. Свою трехтысячную заначку он давно пропил, а до зарплаты надо ждать еще две недели. А на шубу ему надо две-три своих зарплаты, при том, что он не будет тратить ни копейки ни на еду, ни на все остальное. Это было невозможно, хотя бы потому, что он был женат и имел дочь. Он мог бы сказать Маргарите, что ему задерживают с выплатой… Кризис на предприятии и все такое… Но все равно рано или поздно он должен будет принести деньги в семью.

Короче говоря – ему нужно бабло.

Выход был один-единственный…

Вскоре его указательный палец нажал кнопку звонка своего соседа – Аркадия Переходова.

– Ты знаешь, который сейчас час? – спросил Переходов, когда Шмюльц попросил его одолжить достаточно крупную даже для их приятельствования сумму.

– Знаю.

– До завтра не можешь потерпеть? – Переходов стоял в трусах, щурясь от света подъездной лампы. От того, что его лицо морщилось кончик носа почти касался верхней губы.

– Не могу.

Московская олбласть. Поселок Бояринское-1

Холод шелкового белья ее кровати неприятно знобил кожу. Она слегка передернулась и поджала колени к животу. Кристине Веерской было что-то грустно. Ей чего-то не хватало. У нее было достаточно денег, что-бы безбедно жить многие годы. Она могла позволить все что захочет, но почему-то ей сейчас ничего не хотелось. Замерзая в собственной постели в большом, но пустом доме, она пришла к одному очень раздражающему выводу – ей было просто-напросто одиноко.

Когда-то у нее был законный супруг Денис Веерский, но это было давно, когда она еще училась в театральном. Нормальным был человеком, тоже будущим актером, тоже из «Щуки», только слишком уж молодыми они были. Быстро сыграли свадьбу на втором курсе и так же быстро расторгли брак, когда, закончив учебу и отправившись в свободное плаванье они поняли, что у них разные понятия о финансовом достатке и семейном быте, и совместно жить они больше не могут. Денис и Кристина стали недопонимать друг друга. На те гроши, что они получали за роли в театре им было трудно существовать в Москве. Их родителям тоже было не легко и какой-то большой помощи от них ждать не приходилось. А ей нравилось и хотелось жить хорошо. Она стала знакомиться с разными людьми из области искусства и кинематографии, проводить с ними вечера…