Как называются женщины. Феминитивы: история, устройство, конкуренция бесплатное чтение

Ирина Фуфаева
Как называются женщины. Феминитивы: история, устройство, конкуренция

© И. Фуфаева, 2020

© ООО «Издательство АСТ», 2020

Издательство CORPUS ®

* * *

Эта книга должна была появиться именно сейчас, когда интернет сотрясают споры о редакторках и экспертках. Рассказ об истории феминитивов и эволюции отношения к ним, список феминитивных суффиксов и обсуждение места каждого из них в русском словообразовании вряд ли заставит полюбить или разлюбить феминитивы, но точно вооружит аргументами для новых споров.

Ирина Левонтина

Как хорошо, что книгу о феминитивах написала лингвистка! Во-первых, профессиональный взгляд, любовь к языковому материалу, описание проблемы, а не окрик "Свободу/смерть феминитивам!". Во-вторых, ну хватит уже мужчинам рассуждать о женском, нет им больше веры. И ещё хорошо, что Ирина Фуфаева ставит в этом разговоре не точку, а многоточие, удивительно напоминающее знак вопроса.

Максим Кронгауз

Глава 1
Лексика со сложной судьбой

Обозначения женщин – часть русского языка, которая сейчас обсуждается публикой наиболее эмоционально. Объективно в этой сфере мало стабильности и много динамики, способы выражения разнообразны, отсутствуют общие правила, зато присутствуют противоположные тренды. Серьезный разговор обо всем этом разнообразии невозможен без элементарной лингвистической базы, которая нередко игнорируется в современных дискуссиях. В частности, русский грамматический род отнюдь не тождествен полу обозначаемых лиц, а русские феминитивы вовсе не сводятся к “словам про профессии”.

Назови бабушку правильно, или Новая народная забава

…Человек спрашивает в Фейсбуке, как назвать женщину-косаря, – хочет написать о своей бабушке. Множество народу подключается к обсуждению: предлагают варианты, перебирают суффиксы.

Су́ффикс – это часть слова после корня. Суффикс хоть и не корень, но тоже что-то значит! Например: -онок в слове мышонок значит “детеныш животного, обозначенного корнем”, а -няк в слове березняк – “заросли деревьев, обозначенных корнем”.

Косари́ца. Косарша. Косарка. Косильщица. С одним суффиксом выходит смешно, с другим непонятно, с третьим – слово уже есть, да вот только оно означает сельхозорудие. Однако само занятие – придумывать женские варианты профессии – комментаторов явно увлекает, как минимум забавляет.

Ни одна часть русского языка в наши дни не обсуждается так активно, как обозначения женщин. В соцсетях идет полемика, на реальных площадках организуются многолюдные дебаты.

Лет десять назад термин феминативы знали лишь языковеды, изучавшие словообразование. Сейчас он превратился в пресловутые феминитивы – одни их проклинают, другие отстаивают, а третьи увлеченно конструируют, обнаружив пробелы, которые, как им кажется, нужно заполнить: шофёрка, прозаичка, философиня и т. п.

Феминати́вы (феминитивы, от лат. femina – женщина) – это слова с “показателем женскости”, в русском языке – обычно со специальным суффиксом. Например: волч-ица или рыбач-ка. В более широком смысле – любые обозначения женщин, в том числе, например, тетя, примадонна.

Да, при конструировании часто игнорируются уже обжившиеся слова, будь то лифтёрша, поэтесса или героиня, в пользу в основном одинаковых конструкций с -ка: лифтёрка, поэтка, геройка. Да, в дискуссиях рождаются и транслируются лингвистические мифы, в том числе главный – что можно влиять на изменения языка путем принятия решений, лишь бы некий авторитетный научный орган санкционировал использование того или иного слова.

С другой стороны, множество людей стали внимательнее относиться к русскому языку, больше о нем думать и просто больше им интересоваться.

В стране невыученных феминитивов

В советском мультике герой попадал, как бы сейчас сказали, в альтернативный мир школьных ошибок, где растут арбузные деревья, ходят половинки землекопов и где его чуть не съедает плотоядная корова. Можно представить себе альтернативный мир наивных представлений о вселенной и природе, где над плоской землей по твердому небу поднимаются и опускаются звезды и светила, а жабы и змеи самозарождаются в речном иле. Мир представлений о русском языке и истории, вырастающий из сетевых дискуссий о том, как правильно называть женщин, тоже альтернативный. В нем библиотекарши и ткачихи – это жены библиотекарей и ткачей, потому что “суффикс -ша означает подвластность хозяину”. Зато личной доблестью и мечом женщины здесь добывают княжеские титулы, потому что “княгиня – это самостоятельный персонаж”.

Одновременно в полях работают, утирая пот, грудастые жнецы в сарафанах и платках, а в императорском театре партию Татьяны исполняет женщина-певец, потому что до слова авторка “никаких феминитивов в русском языке не было”. По данным других комментаторов, все же были, но только три, по числу женских профессий: уборщица, няня и прачка. Потому что ну кем ещё могла работать женщина до прихода светлой эры кураторок, лекторок и спикерок! И т. п.

• Как ни забавны старые и новые лингвистические поверья, картина происходящего в языке гораздо интереснее. Не менее интересно, что происходило в предыдущие эпохи. Собственно, книга об этом.

• С одними вопросами разобраться легко, с другими сложней. А есть и такие, единственно возможного ответа на которые нет ни у кого.

Вот, казалось бы, простейший – какого на самом деле грамматического рода слово врач.

Русские слова, обозначающие женщин, – “лексика со сложной судьбой”. И это, конечно, не только феминитивы. Хотя бы потому, что прямо сейчас перед моими глазами на экране ноутбука проплывает обсуждение, в котором фигурируют “моя эндокринолог” и “моя косметолог”. И раз эндокринолог – моя, раз психолог помогла, а юрист подала иск – значит, эндокринолог, косметолог, психолог, юрист и т. п. – тоже названия женщин. По факту. Факт может возмущать или озадачивать, но он есть. И состоит в том, что в русском языке у людей женского пола, в отличие от людей мужского пола, может быть два типа названий – специальные, предназначенные только для них, или общие с мужчинами. Но совсем не у каждого общего слова есть пара только для женщин. По крайней мере, признанная. Да и обратное верно.

• Почему в этой книге употребляется немодное слово пол, а не модное слово гендер? Общее значение суффиксов феминитивов по-научному определяется как женскость. Например: значение суффикса -иц(а) в словах жница, красавица, волчица. Как видим, отличий между людьми и животными в этом плане язык не делает, а у животных, исходя из определения гендера как социального пола, такого явления нет. В русском языке имеются грамматические показатели для выражения не только женского, но и мужского пола, например, суффикс -ак в словах рыбак, ведьмак, гусак.

Раздражает всё

Способы, которыми в русском языке называются женщины-деятельницы, – одна из самых нестабильных частей этого самого языка. В ней и без феминизма в последние лет сто, если не дольше, идут “грамматические подвижки грунтов”. Поэтому общих правил нет, и практически у каждой профессии свой более или менее принятый женский вариант обозначения: писательница, но критик; скорее активистка, чем активист; скорее кассир, чем кассирша; блогерша Н. – вполне, но я блогерша – вряд ли. Молодая лауреат – странно, молодая врач – уже привычно, хотя для официального стиля ещё не нормативно.

Плюс все ещё остается грамматическая неловкость со словосочетаниями типа лауреат рассказала. Это с одной стороны. С другой – не всем по нраву даже безобидные литературные писательница и поэтесса. Например, не любит эти слова известный писатель и поэт, эссеист и переводчик Линор Горалик. Однако она все-таки не так непримирима, как Екатерина Н., которая пишет в Фейсбуке: “Когда меня кто-то называет «художница», я свирепею и вежливо прошу более ко мне это слово не применять”. “Есть профессия «художник», профессии «художница» нет”, аргументирует Екатерина, ориентируясь, видимо, на классификатор профессий и должностей Росстандарта.

И это только сиюминутный срез причудливого статуса этих слов в речи и отношения к ним самих носителей. Вчера было чуть иначе, завтра тоже наверняка ситуация изменится. Тем более что их разнообразие ещё больше усложнилось, когда феминистки начали переносить в русскую речь, особенно в интернет, инославянские феминитивы типа блогерка/авторка/директорка и конструировать новые по их образцу.

В итоге практически любые варианты кого-то да раздражают.

“Зачем каждый раз указывать гендер деятеля? Это как иметь специальный суффикс для расы или сексуальной ориентации”, – пишет Андрей П. Что ж, его можно понять.

“А чтобы не создавать впечатления, что в мире действуют только мужчины: физики, журналисты, политики”, – отвечает Ульяна Ф. И ее можно понять.

Елена М. тоже хорошо относится к указанию гендера, но плохо – “к стремлению вытеснить литературные феминитивы новыми: какая на хрен товарищка, партнёрка и поэтка при живых партнёрше, поэтессе и товарке?!”

Конечно, легко понять тех, кого бесит принцип “кудрявое распрямить”: проигнорировав готовое, прижившееся, ту же лифтёршу или директрису, сконструировать лифтёрку и директорку. Можно понять и тех, кто выбирает лифтёрку и директорку, кому хочется пользоваться идеальными, стерильными именами – такими же идеальными, как платоновские идеи-эйдосы, свободными от коннотаций, которыми жизнь обременила лифтёршу или директрису.

Коннота́ция – дополнительное значение, оттенки, сопутствующие основному значению слова, часто связанные с оценкой явления, обозначаемого этим словом.

Чтобы никаких ассоциаций с черным халатом, значком “Отличник народного просвещения” и мощным шиньоном! Пусть у новых слов будут новые, правильные суффиксы.

Еще из дискуссий можно понять, что:

– раздражает, когда существительное мужского рода, а прилагательное/глагол женского – автор написала;

– но при этом автор написал (и автор – женщина) – вообще несусветно;

– традиционное авторша не нравится чем-то неуловимым, частый аргумент – “это суффикс жены”;

– чешское авторка в качестве русского слова противоестественно, пишет знаменитая писательница, тонкий стилист…

Могло ли быть иначе?

Ответ на этот вопрос лежит на поверхности, в самом русском языке.

Китиха – тоже фемина

Феминитивы появились в народном сознании лет десять назад как слова “в основном про профессии и деятельность” (опять цитирую участников сетевых дискуссий). Время идет, но утверждения “феминитивы употребляются только к профессиям” повторяются вновь и вновь. И каждый раз удивляешься. Нет, не букве “и” вместо “а” – слово феминитив широко шагает по России, да чего там, по русскоязычному пространству, и отстаивать правильное написание уже поздно. Удивляет то, что вроде бы каждый носитель русского языка знает такие, например, слова, как драчунья, красавица, родственница, школьница, отличница и двоечница, горожанка и крестьянка, француженка и испанка, оптимистка, злоумышленница, владелица и собственница, любимица и любительница, вегетарианка, альтруистка, фантазёрка и бунтарка, которые обозначают вовсе не профессии. Да и пресловутое авторка – не профессия.

Русские слова с показателем женскости – специальным суффиксом – могут выражать практически любые возможные характеристики человека не только по деятельности, но по месту жительства: инопланетянка, по поведению: хлопотунья, грубиянка, и даже по родству: племянница. Да хоть по болезни: инсультница, сердечница. Участница, пассажирка, любительница… Более того, названия самок животных – волчица, лосиха – как мы только что выяснили, тоже феминативы, то есть по-новому – феминитивы. Наконец, повторим, что в широком смысле феминитив/феминатив – это любое слово про женщин, то есть и мать, дочь, женщина, девушка, где женскость выражает сам корень.

В этой книге речь в основном пойдет о словообразовательном аспекте обозначений женщин и конкуренции со словами-унисекс, от которых они часто происходят: лауреат – лауреатка. Поэтому термин феминитив будет употребляться в узком значении: “производное слово, у которого значение женскости является дополнительным и выражено грамматически, то есть каким-то кусочком слова помимо корня – служебной морфемой, чаще всего суффиксом”.

Морфе́ма – это самая маленькая значащая единица языка, которую в школе называют частью слова: суффикс, приставка, окончание, корень и т. д. Все морфемы, кроме корня, – служебные.

• Женскость – лишь одно из значений, которые могут в русском языке выражаться грамматически. Таких значений очень много. Например, уменьшительность: обрыв – обрывчик. Неполнота действия: хромать – прихрамывать. Множественность: сорт – сорта. Собирательность: лист – листва. Собственно, грамматически выражаются все самые востребованные смыслы – всё, что нам нужно выражать то и дело.

Почти каждый русский суффикс женскости может выражать по нескольку разных более мелких значений. Например, суффикс -иха: ткачиха (женщина-ткач), мельничиха (жена мельника, устаревшее), беркутиха (самка беркута). Наконец, чувиха, обозначающее просто женщину, девушку, но с особой стилистической окраской.

• Строго говоря, суффикс не -иха, а -их-; “а” относится к окончанию, а не к суффиксу: беркутиха, видели беркутиху, фантазёрка, восхищаемся фантазёркой. Однако поскольку при образовании феминитивов набор окончаний^[1] меняется: беркут – беркутиха, видели беркута – видели беркутиху; фантазёр – фантазёрка, восхищаемся фантазёром – восхищаемся фантазёркой, то наиболее информативным будет написание -их(а), -к(а), указывающее на смену окончаний. Но для популярного изложения скобочки – громоздко. Поэтому будем писать -ка, -иха, -ица и пр. и понимать, что это соответствует к(а), -их(а), -иц(а), то есть что -а относится не к самому суффиксу, а указывает на 1-е склонение феминитива (на -а, как луна, мама и т. п.).

• Все русские слова, которые называют только женщин, но не мужчин, имеют женский грамматический род (редчайшие исключения экспрессивны: мамусик). А вот обратное неверно: не все существительные женского рода обозначают только женщин. Личностью, особой называют человека независимо от пола.

Почему род ≠ пол

Время вспомнить, что собой представляет грамматический род существительных в русском языке и чем он отличается от пола обозначаемых существ.

Грамматический род в русском языке есть у всех существительных, независимо от того, обозначают они кого-то, кто может иметь пол (человек, животное, мифический персонаж), или вещь, явление, никакого пола не имеющие.

Только что в очередной дискуссии “за язык и гендер” я прочла утверждение, что род русских неодушевленных существительных служит источником гендерных стереотипов. Опять во всем виноват язык! Правда, как ни допытывалась, конкретики собеседница не выдала. Мол, это все знают, Гугл в помощь и т. д. Видимо, она считает, что у неодушевленных существительных род связан с семантикой, смыслом какого-то языкового знака, – как если бы все существительные мужского рода означали что-то длинное, а женского – круглое, мужского – горячее, женского – холодное и т. п. И отсюда возникали стереотипы.

Но это вовсе не так! Лучшее опровержение – синонимы с разным грамматическим родом.

Сино́нимы – слова, близкие или совпадающие по значению.

Дорога и путь, огонь и пламя, век и столетие – семантика практически одна, а род разный. Слова с брутальной оружейной семантикой имели и имеют женский род: пушка, сабля, пика, шпага, бомба, ракета… И мужской: меч, снаряд, револьвер, автомат, пулемет… И средний: ружье… Одним словом, язык в гендерных стереотипах не повинен. По крайней мере, род неодушевленных существительных – точно.

• В русском языке три грамматических рода (а не два, как языковых пола).

• Род существительного в общем случае – всего-навсего способ согласования с зависимыми от него словами: месяц – ясный, луна – ясная, а небо – ясное. Мерзавец – редкий, сволочь – редкая.

• Род существительного далеко не всегда возможно определить по формальным признакам – по внешности слова, то есть по окончанию.

Думаю, последнее утверждение кого-то озадачило.

Давайте разберемся, откуда мы знаем, какого рода камень, бумага, полотенце? Мама, сын, кошка? Определяем по окончанию?

Представьте, что мы, например, компьютерная программа. Или ребенок (иностранец, инопланетянин), только осваивающий язык и не знающий многих конкретных слов. Можем ли мы по каким-то формальным признакам определить род у незнакомого существительного?

“Но это же очень просто! – скажет кто-то. – Если кончается на -а, то женского рода. На согласный (нулевое окончание) – мужского. На -о – среднего”.

Нет-нет-нет! Вот четыре слова совершенно одинаково кончаются на -а/-я: фея, юнга, дитя, сирота. У каждого свой род: женский, мужской, средний и «то женский, то мужской» – это называется «общий». Ваятель и фотомодель одинаково заканчиваются на мягкий согласный (то есть имеют нулевое окончание), но род у них тоже разный: мужской и женский. У большинства слов, оканчивающихся на -о/-е, действительно средний род: мужество, создание. Только не у всех: человечище и домишко – мужского рода. У несклоняемых типа крупье, где последняя гласная – не окончание, а часть корня, уж точно нет вообще никаких формальных признаков рода: денди – мужской род, травести – женский, визави – общий. Наконец, есть несклоняемые слова женского рода, оканчивающиеся на согласный: мадам, Эстер.

Значит, компьютерная программа при определении грамматического рода не может ориентироваться на последнюю букву словарной формы слова, иначе будет попадать пальцем в небо: юнга рассказала, дитя заплакала, красивый модель, старенькое домишко.

Правда, если учитывать и остальные падежи, род некоторых типов существительных можно определить абсолютно точно: нет ваятеля (м), но нет фотомодели (ж). А у других все равно нельзя: нет юнги, нет феи – существительные на -а разных родов склоняются одинаково.

В общем случае род существительного – нечто, что хранится в памяти. Мы узнаем его и запоминаем, когда осваиваем язык, и применяем, когда согласуем с существительным прилагательные и глаголы. Юнга взглянул, а фея взглянула, человечище матерый, а создание веселое, живое.

• В названиях вещей и животных род не связан ни с каким элементом реальности. Это чистая грамматическая формальность. Поэтому споры о роде слова кофе бессмысленны – многие несклоняемые слова поменяли род, и от этого ничего не изменилось. Например, метро не было более мужественным, чем сегодня.

• Животные, в отличие от вещей, имеют пол, но и у них род названий тоже не связан с реальностью (за исключением феминитивов). Слова всех трех родов: птица, зверь, насекомое – обозначают и самок, и самцов.

• В названиях людей грамматический род не всегда соответствует полу. Такое соответствие лишь частный, хоть и наиболее частый случай.

Есть и другие случаи.

• Редко, но человека могут называть словом среднего рода. Дитя мое. Духовное чадо. “Самое благородное существо в мире пришло к нам, чтобы спасти маленькую, бедную куклу Кэт!” (Л. Петрушевская. “Маленькая волшебница”. 1996). Естественно, эти слова обозначают и мужчин, и женщин. А обычай титулования абстрактными существительными среднего рода от монархов до простых чиновников? Ваше величество, ее высочество, его сиятельство, их высокоблагородия, наконец, ваше благородие…

• Существительные личность (легендарная), персона (важная), сволочь (редкая), шишка (большая) – женского рода. Сказать “Вася редкий сволочь” невозможно. Однако обозначают они тоже и мужчин, и женщин.

• Около 150 существительных, например коллега, умница, симпатяга, сирота, плакса, бедняга, в контексте обретают то мужской, то женский род, в строгой зависимости от пола человека. Мой коллега – редкий симпатяга. Моя коллега – редкая умница. Вася настоящий плакса. Их называют существительными общего (женско-мужского) рода.

Во всех этих случаях существительные среднего, женского и общего рода относятся и к мужчинам, и к женщинам, то есть вообще никак не выражают пол. И даже родом зависимых слов пол выражается только в последнем из перечисленных случаев.

• То есть род у существительного имеется всегда, а вот пол при обозначении людей выражается не обязательно.

Отсюда вопрос: раз существительные среднего, женского и общего родов могут обозначать людей независимо от их пола, почему этого не могут делать существительные мужского рода? Ректор, политик, кассир…

Собственно, они это и делают. “Лучших студентов университета отметила ректор ВГУЭС Татьяна Терентьева”. А изменение зависимых слов по родам – ректор отметил, ректор отметила – делает жесткую принадлежность этих слов к мужскому роду не такой уж жесткой. Ведь, как мы помним, именно в окончаниях зависимых слов род и проявляется.

О ситуации с названиями профессий мужского рода – а она оказывается тоже весьма сложной – мы ещё поговорим. Пока же познакомимся со сферой, где все просто и однозначно.

Представление о феминитивах как о “словах про профессии”, видимо, порождено англоязычной дискуссией о гендерной нейтральности и словах с гендерной спецификой (gender neutrality и gender-specific words), в фокусе которой были несправедливо мужские названия профессий типа policeman (полицейский), chairman (председатель).

• Но каждый язык – вселенная с собственными законами. И носители русского языка, полагающие, что феминитивы свалились на русских людей несколько лет назад, что это искусственные образования, которыми пользуются лишь феминистки, могут сделать открытие: в русском языке есть сокровищница тех самых идеальных суффиксальных феминитивов. Можно сказать, заповедник.

Точнее, целых три.

Глава 2
Контрольная группа: красноярка, японка, мусульманка

Окунемся в тихую, не привлекающую внимания заводь, где для обозначения женщин сложились четкие и простые правила, а исключения редки и тоже логичны.

Заповедник № 1

Горожанки, селянки и инопланетянки

Женщину, живущую в иностранном городе Париже, в русском городе Архангельске или в селе Камышине Кемеровской области, никто и ни при каких обстоятельствах не назовет парижанином, архангелогородцем или камышинцем. Только парижанкой, архангелогородкой, камышинкой. Даже воображаемых жительниц Венеры и Марса по-русски называют венерианками и марсианками.

Таким образом, мы обнаружили первый заповедник феминитивов – названия жительниц городов, сел, поселков. А также планет.

Заповедник № 2

Дочери разных народов

Вы когда-нибудь встречали словосочетания потомственная казак или коренная помор? Слышали, как женщина просит называть ее россиянином, а не россиянкой? Как спрашивают: “Зачем указывать пол, когда называешь чью-то национальность?” Наверняка нет. Казачка, поморка, россиянка, француженка, американка – всё это тоже феминитивы, ничуть не менее настоящие, чем участница, рэперша, директриса.

Второй заповедник феминитивов – названия представительниц этносов, национальностей, национальных общностей.

Заповедник № 3

Последовательницы религий

Душа не имеет пола, но, говоря о собственной принадлежности к той или иной духовной общности, носительница русского языка никогда не опускает информацию о своем поле, не называет себя христианином или мусульманином. Только христианка, буддистка, мусульманка, иудейка, лютеранка, иеговистка, в конце концов, бахаистка. Да, и это феминитивы.

Третий заповедник – названия представительниц той или иной религии.

Тихая заводь

Как же получилось, что жительниц и представительниц национальностей и религий, в отличие от деятельниц, называют феминитивами единогласно, без всяких споров и малейших негативных эмоций? Возможно, это связано с частотностью и долей общественного внимания, доставшихся тем и другим.

• Особенность названий жительниц в том, что абсолютное их большинство, по сути, вообще не относится к общенародному русскому языку, знакомо далеко не всем его носителям. Некоторым словам посчастливилось. Каждый знает москвичек, одесситок и… ну, киевлянок, минчанок. Вот, пожалуй, и всё. С названиями жителей, кстати, то же самое. Туляки и архангелогородцы – пассивная лексика для большинства россиян, кроме самих туляков, конечно. В Нижегородской области прекрасно знают, что в областном центре живут нижегородцы и нижегородки, а в малых городах – заволжане и заволжанки, городчане и городчанки, дзержинцы и дзержинки. А остальные россияне путаются: нижненовгородцы? нижегородчане? Получается, что эти слова относятся к региональной, а не общеязыковой лексике.

Этно́нимы – названия этносов. Например: англичане и англичанки, чуваши и чувашки, латиноамериканцы и латиноамериканки.

Бесспорно, это слова в массе известные, но не слишком частотные и востребованные. Называть кого-то по национальности приходится куда реже, чем по профессии. Кроме того, это чаще всего слова “про них” – иностранцев и иностранок, а не “про нас”. Наконец, слов, обозначающих религии и, соответственно, их адептов, в принципе совсем немного. Кстати, к перечисленной лексике можно добавить уже предельно немногочисленные и неактуальные женские варианты названий сословий: крестьянка, дворянка, мещанка.

В этой тихой заводи, куда не доносятся скандалы, время как будто остановилось, а правила выкристаллизовались.

Кристальные правила

• В указанных сферах феминитивы – единственно возможный вариант. Способ выражения пола через зависимое слово – коренная вологжанин, японец изобрела – отсутствует.

• Здесь феминитивы нейтральны – употребляются не только в разговорной речи, но и, например, в СМИ, не имеют коннотаций чего-то сниженного, несолидного.

• Простое словообразование, один суффикс -к(а). Эта унификация контрастирует с разнообразием суффиксов деятельниц (-ка, -ница, -есса, -ица, -иса, -ья, -иха, -иня…).

• Простое сочетание суффикса с производящими осно-вами.

А именно:

– если у этих слов нет суффиксов (цыган, еврей, якут, новотор^[2] или есть суффиксы -ич, -ит, -ак/-як (омич, одессит, сибиряк, казак), то -к(а) просто прибавляется к ним: цыганка, еврейка, якутка, новоторка, омичка, одесситка, сибирячка, казачка (с обычной заменой -к на -ч). Так же – для основ на -ин, если он сохраняется во множественном числе: грузин – грузины – грузинка;

– если же суффикс -ин есть только в единственном числе, как в болгарин – болгары, мусульманин – мусульмане, то он игнорируется: татарка, армянка, вологжанка, христианка, римлянка;

– игнорируется и суффикс -ец: уфимец – уфимка, немец – немка.

Разумеется, все эти правила сформировались сами, естественно, без идеологического вмешательства и конструирования слов.

Один суффикс – это скучно, нет романтичной архаики типа -иня. Болгарыня, чехиня, туркиня остались в прошлом.

Кроме того, это не идеально. Потому что суффиксов -ка в русском языке несколько. Одинаковых. Один -ка образует феминитивы. С помощью другого рождаются уменьшительно-ласкательные типа детка. Третий образует отглагольные типа стрижка, четвертый – существительные от словосочетаний: молочная продукция – молочка, хрущевская квартира – хрущевка, Рублевское шоссе – Рублевка. А ещё – финский нож, испанский грипп…

Вот в последних случаях часто и возникают омонимы, о которых слагают анекдоты:

болгарин – человек, а болгарка – инструмент,

финн – человек, а финка – нож,

испанец – человек, а испанка – грипп,

турок – человек, а турка – посуда,

голландец – человек, а голландка – печь,

американец – человек, а американка – бильярд,

вьетнамцы и чехи – люди, а вьетнамки и чешки – обувь,

панамец – человек, а панамка – головной убор,

молдаванин – человек, а Молдаванка – район Одессы.

К этому можно добавить, что кубанка – папаха, итальянка – вид забастовки, афганка – военная форма, волжанка – гриб, коломенка – старинное судно, лезгинка и цыганочка – танцы, Имеретинка – район Сочи, бедуинка – старинный дамский шарф, японка – покрой рукава, “Варшавянка” – песня, эскимоска – шапка, Тунгуска, Чувашка, Уфимка – реки…

В некоторых случаях угроза омонимии не реализовалась. И эти случаи представляют собой исключения из только что сформулированных правил. Однако, во-первых, без исключений язык не живет, а во-вторых, порой они совсем не случайны.

Китаянка – не китайка

Яблоню с маленькими яблочками и сами эти яблочки русские люди называют китайкой. А жительницу Китая – китаянкой. Хотя житель Поднебесной не китаянин, а китаец. Случайно ли это? Может быть, и случайно, но весьма кстати.

Столетиями крайне важной для россиян китайской продукцией была так называемая китайка. Нет, вовсе не яблочки. В одном из документов за 1568 год есть запись: “Китайки кирпишной цвет – сто локоть”, то есть сто локтей (мера длины) китайского шелка кирпичного цвета. Китайка – ткань, произведенная в Китае. Сначала так называли шелк, потом хлопок. Китайку импортировали массово, и она была невероятно популярна, так что возникло слово китаечник, означавшее сарафан. Даже когда в начале XIX века аналогичную ткань стали выпускать в России, ее продолжали называть китайкой. А фабрики (в основном в Костромской губернии) именовались китаечными. То есть слово китайка долго означало чуть ли не хлопчатобумажную ткань как таковую, почти так же, как в наше время памперсы означают одноразовые подгузники любого производителя.

А тем временем в том же начале XIX века развиваются дипломатические отношения и торговые контакты России непосредственно с Китаем, а россиян с китайцами. Нужно как-то называть и китайских женщин.

Сначала сработала стандартная модель. В описании путешествия по зарубежному Дальнему Востоку в 1820-х годах Егора Тимковского фигурирует простая китайка как подпись к изображению жительницы Пекина (наряду с китайской старухой и прочими разнообразными китайскими и вообще дальневосточными мужскими и женскими типами). Однако, видимо, омонимия с названием всенародно любимого предмета потребления делала этноним очень смешным.

Омо́нимы – одинаковые по звучанию и написанию, но разные по значению слова, морфемы и другие единицы языка.

Уже в текстах 1830-х годов появляется слово китаянка. После этого китайка как этноним употребляется крайне редко (например, в записках бытописателя Сибири Эразма Стогова, 1870-х) и наконец совсем забывается.

Получилась так называемая неправильная пара: китаец и китаянка.

Справедливости ради надо упомянуть, что в XVII веке в отчете служилого человека Игнашки Милованова зафиксирован этноним китаянин: “Они де, Игнашка с товарыщи… были в часовне… а в часовню де их пускал китаянин”. И такое же слово употребил в романе о той эпохе “Азъ, грешный…” (2001) алтайский писатель Александр Родионов.

Женский этноним корейка впервые был тоже употреблен в упомянутом “Путешествии” Тимковского. Однако в конце XIX века правильная пара к кореец исчезает, начинают писать кореянка. Возможно, по аналогии с китаянка. Но победу “неправильного” этнонима можно сопоставить и с появлением мясного продукта с таким же названием. Если точнее – с адаптацией французского carré (квадратная мышца, спинная часть барана, коровы).

Отличить китаянку и кореянку от китайки и корейки помог крошечный кусочек слова: -ян.

Это не уникальный случай. Этнонимам грек, черкес соответствуют не правильные гречка, черкеска, а опять же красивые названия гречанка, черкешенка. А это как вышло?

Если углубиться в старинные словари русского языка – изданные в XVIII и XIX веках, а также словари современные, но описывающие древнерусскую и старорусскую лексику, можно обнаружить, что в прошлом у многих мужских этнонимов существовали варианты: черкешенин, гречанин, индеанин и турчанин (ср. фамилию Турчанинов). Это такие же образования на -анин, как современное волжанин, например. Черкешенка, гречанка, турчанка – это их правильные пары на -ка. Просто мужские варианты на -анин вышли из употребления. А женские варианты на -анка закрепились. Почему? Во всяком случае, это коммуникативно выгодно, помогло избежать омонимии со старыми неодушевленными существительными на -ка: гречка (вошло в русский язык ещё в XV веке), черкеска (одежда, точно было уже в XVIII веке). И не надо рыться в словарях, чтобы понять, почему так жизненно важен был женский этноним, отличный от слова турка. Нет, конечно же, не из-за посудинки, в которой хипстер варит ламповый эспрессо. А из-за распространенного в старину названия представителя турецкого народа: “…Заступился за бедного турку и насилу привел его изнеможенного и истекающего кровию к кучке его товарищей” (Пушкин. “Путешествие в Арзрум во время похода 1829 года”. 1835). Турка = турок.

Что же говорить о гипотетической правильной паре к слову горец^[3] – горка! Горка – маленькая гора, гора с -ка уменьшительным. Конечно, пользоваться этой формой как феминитивом мы не можем. Снова помогает -ян: горянка. Однако сравните официальное название жительниц Черногории: “черногорки отличаются стройностью”, “черногорки много курят”… Вместе с черн-, вторым корнем, горка не вносит путаницу.

• Надо ли говорить, что и эти незаметные отступления, модификации правил сформировались сами собой? Никакой лингвист, самый великий, никакая Академия наук не могут заменить невидимую работу естественного, ежеминутного отбора говорящими языковых единиц.

История “про финку, китайку и китаянку” очень хорошо демонстрирует сложность и саморегулируемость процесса словообразования и бесконечную наивность представлений о том, что какая-то рабочая группа филологов соберется, все-все продумает и придумает правильные феминитивы, которые каждый русскоязычный человек обязан будет употреблять. Или, наоборот, постановит считать слова автор и сантехник существительными общего рода. Нет, конечно. У языка столько же авторов, сколько носителей. Одни постоянно возникающие новации, в том числе словообразовательные, подхватываются, другие игнорируются. Так и создается непрерывно меняющаяся языковая система.

• Впрочем, омонимия, возникшая с появлением названий предметов болгарка, финка, чешки и т. п., не так уж страшна. Просто потому, что не так уж часты в реальной речи названия большинства национальностей и тем более жителей городов, и омонимы в одни и те же контексты попадают крайне редко. А из обычных контекстов почти всегда ясно, что имеется в виду. Кроме разве что совпадения названий жительниц и рек на -ка: уфимка и Уфимка, барнаулка и Барнаулка… Первое вызвало хулиганскую строчку: “И на Уфимке встреченный закат…”^[4], второе заставляет, как мне рассказали на Алтае, называть жительниц столицы горного региона барнаулчанками, заимствуя ещё одну модель, на -чан: заводчанин – заводчанка.

Резюме: всё просто

Итак, в тихой, нескандальной сфере обозначений людей по месту жительства, национальности и религии женщины всегда называются в русском языке не так, как мужчины: другими словами. Воспринимаются эти слова нейтрально и используются в любом стиле. Показатель пола, как правило, один и тот же: суффикс -к(а), иногда с модификацией, предупреждающей омонимию: китаянка (женщина), но китайка (ткань).

• Прогулка по заповедникам неумолимо толкает к выводу: в самом русском языке препятствий для естественного образования феминитивов нет. Для их восприятия – тоже. Как ни относись к феминитивам, как ни упрекай их в ненужной информации о поле, в разделении людей на два лагеря, но очевидно: в отсутствие дополнительных, неязыковых факторов вряд ли кто-то думал бы, унизительно ли слово художница по сравнению со словом художник, так же как сейчас никто не заявляет об унизительности слова ростовчанка по сравнению со словом ростовчанин.

Теперь примерно понятно, какой может быть ситуация в русском языке с называнием людей женского пола в стабильных, спокойных, не нагруженных дополнительными эмоциями и смыслами условиях. При этом мы не затрагивали вопросов идеологии, не размышляли, хорошо это или плохо – слова только для женщин. Просто так сложилось: эти слова характерны для конкретного языка, имеющего грамматический род, который хоть и не всегда, но часто связан с полом обозначаемых лиц.

Да и в ряде других случаев картина близка к заповедной. Например, в русском языке есть существительные, характеризующие человека по его медицинскому диагнозу: диабетик, диабетичка. И снова никто не будет возражать против феминитива.

Для нас совершенно естественно обозначать факт родства применительно к мужчинам и женщинам разными словами: родственник и родственница, племянник и племянница. Не говоря уж об обсуждавшихся выше словах, выражающих женскость самим корнем – тетя, сестра. И дело не только в том, что пол важнее для родственника, чем для профессионала. Обозначаются же двоюродный брат и двоюродная сестра в почти родном английском – одним словом cousin. Просто русский язык устроен иначе.

И вот теперь из этого царства феминитивов отправимся в настоящий хаос обозначений женщин по деятельности.

Глава 3
Маникюрша, техничка и молодая врач

Главное правило в этой сфере – отсутствие общих правил. Упрощенно, женщин в этой сфере называют как специальными словами, так и общими для мужчин и женщин. И в каждом из этих двух случаев таятся бездны разнообразия – суффиксов, коннотаций, правил и тенденций употребления конкретных слов. В итоге это скорее непрерывное пространство, чем отдельные варианты.

Слова “только для женщин”

Разнообразие № 1: по происхождению

Машинистка – не пара машинисту

В этой лексике можно заметить пресловутые классические словообразовательные феминитивы – специальные дериваты с суффиксом женскости: сменщица, начальница, кассирша.

Дерива́т (производное слово) – это слово, образованное от другого слова по определенному шаблону, например, с помощью суффикса. Примеры: лес-ник, город-ок.

Они образованы от слов сменщик, начальник, кассир. А пример непарных слов, выглядящих точно так же, как парные, – родильница или вышивальщица – как если бы где-то существовали родильник и вышивальщик, – намекает, что они могут образовываться и независимо от названий мужчин прямиком, например, от глаголов. Да и окказионализмы типа перевоспитательница или компоновательница минуют воображаемое перевоспитатель (компонователь).

Окказионали́зм – одноразовое слово, образованное спонтанно, но вполне понятное. Например, слово порывно придумал поэт-эгофутурист начала XX века Игорь Северянин.

Далее, у некоторых названий профессий женщин не было пары в принципе. Это, например, няня, медсестра, примадонна, машинистка, техничка…

Няня (древнее подражание детскому лепету, как многие термины родства), медсестра (сокращение словосочетания медицинская сестра), примадонна (буквально первая дама) выражают женскость самим корнем; эти слова изначально не обозначали занятий.

А вот со словами машинистка и техничка интереснее, потому что у них есть псевдопары: машинист и техник. Псевдо – потому что образованы по-разному, в разное время и означают совершенно разные профессии.

Слово машинистка появилось во второй половине XIX века, чтобы назвать новое явление – женщин, зарабатывающих на жизнь… нет, не печатаньем на пишущей машинке, а шитьем на машинке швейной. Вот в изданном в 1875 году фолианте под названием “Распределение жителей С.-Петербурга по промыслам, занятиям и другим родам средств существования” ругают переписчиков за допущенную небрежность: “Стегальщик”, “закройщик”, “машинистка” без дополнительных прибавок: у портного, в белошвейном заведении и т. д.”.

Но вскоре в жизнь входит уже пишущая машина (оба устройства, швейное и печатальное, первоначально называли не уменьшительно, так же, как мы сейчас называем стиральную машину). И уже в 90-е годы позапрошлого века слово машинистка употребляется в современном значении. Кстати, изобретатель самой первой и весьма популярной пишущей машинки Ремингтон № 1 Кристофер Шоулз признавался, что не мог вообразить важности своего изобретения для женщин. Оно стало важным шагом в эмансипации – отныне практически все образованные девушки могли жить хоть и скромно, однако самостоятельно.

Слово машинист гораздо старше и связано совсем с другой машиной, точнее, с самыми разными машинами. Еще в Петровскую эпоху немецкое Maschinist было заимствовано как синоним заимствованного же механик (между прочим, оба слова – дальние родственники). Позднее так часто обозначали театрального служащего, управляющего механизмом перемещения декораций. Ну а поскольку паровоз сначала называли паровой машиной, естественно было назвать машинистом и того, кто им управляет.

С тех пор многое изменилось: выражение паровая машина уступило место слову паровоз, придуманному литератором и языковедом Николаем Гречем, а спустя много десятилетий и сами паровозы уступили место электровозам, но слово машинист закрепилось в языке за теми, кто водит поезда. Правда, за рамками общенародного языка, в профессиональной сфере так называют людей, управляющих различными машинами, например экскаватором.

Источник русского слова техник – латинское technicus, которое превратилось в существительное ещё на родной почве. Вероятно, к нам оно попало через посредство польского языка (ср. польское technik). Забавно, но в пушкинскую эпоху слово употреблялось иначе и могло относиться даже к знатоку литературы: «…в сатирическом… роде, называемом техниками комедиею нравов (comédie de moeurs)…» (П. Катенин. «Размышления и разборы». 1830); здесь, как считает автор Исторического словаря галлицизмов русского языка (2010) Николай Епишкин, сыграло роль французское словосочетание auteur technique.

А вот техничка, то есть уборщица, – сокращение советской эпохи, от словосочетания технический работник, техническая работница или технический персонал. То есть здесь у суффикса -ка – редкий случай – сразу две функции, он не только показатель женскости, но и средство так называемой универбации.

Универба́ция – это превращение словосочетания в слово, когда в производное слово входит основа лишь одного из членов словосочетания. Обычно производное слово менее формально, чем словосочетание: методическая разработка – методичка, зачетная книжка – зачетка, молочная продукция – молочка и т. п.

Впрочем, это уже тонкости словообразования.

• Главное – снова подтверждается, что в русском языке суффиксальные феминитивы не обязаны происходить от существительных, называющих мужчин (или “просто людей”), а могут при необходимости образовываться и сами по себе. И прежде всего это касается названий профессий. Потому что именно в этой сфере мужчины и женщины исторически часто занимались разными вещами. Разные типы деятельности требовали образования разных, не связанных друг с другом слов, и язык предоставлял такую возможность.

Замечу, что попутно мы расправились с ещё одним мифом. Приведу его формулировку в студенческой курсовой работе: “Название любой женской профессии происходит от соответствующего слова, обозначающего мужскую профессию”. Мы ещё много раз убедимся, что это не так.

Правда, сейчас слово машинистка незаметно стало историзмом. Пишущих машинок больше не встретишь, их заменили принтеры; кроме всего прочего, это означает, что форма освободилась для нового значения. Не исключено, что в будущем старое слово станет женской парой к названию пока чисто мужской профессии. По крайней мере, в марте 2019 года глава комитета Госдумы по транспорту и строительству Евгений Москвичев попросил депутатов Мосгордумы разрешить женщинам становиться машинистами поездов московского метро. Возможно, будущие читатели повести “Собачье сердце” (1925) Михаила Булгакова станут недоумевать – что могла делать машинистка в конторе подотдела очистки МКХ?

• Среди феминитивов есть и такие, которые имели пару, но по разным причинам ее потеряли. Пример – маникюрша. Распространено мнение, что маникюрша образовано от слова маникюр в его современном значении – уход за ногтями. В XIX веке у слова было значение “мастер по уходу за ногтями”: «Руками своими он любовался, но с ногтями до сих пор не мог сладить – придать им красивую овальную форму и нежный цвет, хотя и “лечился” у всех известных “маникуров”» (П. Боборыкин. “Китай-город”. 1882).

Разнообразие № 2: по форме

Калейдоскоп суффиксов

Женские варианты названий профессий и вообще разных видов деятельности образованы с помощью многочисленных суффиксов – больше десятка.

Одни из этих суффиксов исправно рождают новые слова. Это -ница, -ка, -ша, -щица, -чица: монтажница, магистрантка, блогерша, дальнобойщица, переписчица. Не верите в дальнобойщиц? Зря. Слово вполне живое хотя бы потому, что часто встречается в обычных неидеологических СМИ: “Дальнобойщица Екатерина Миронова рассказала о работе, 20-тонной фуре и опасностях, которые подстерегают водителей большегрузов на дорогах”.

Другие суффиксы, хоть и имеются в старых словах, но в деле рождения новых слов проявляют себя как полуживые. То есть делают это редко, спорадически. Например, -иня, -иха: филологиня (это ироническое образование сегодня, с ростом интереса к феминитивам, все чаще используется серьезно), чувиха. Правда, модель на -иха сейчас главный и единственный способ образования новых названий самок животных – кенгуриха, мамонтиха и т. п.

В результате заимствования некоторых названий женских профессий с иноязычными суффиксами в русском языке давно выделились суффиксы -иса и -есса: директриса, стюардесса. Но как производители новых слов они до сих пор скорее мертвы или пребывают в летаргическом сне.

Наконец, есть среди суффиксов и редкие, как -(j)я: бегунья, и совсем архаичные, как -ха: пряха.

Уже 11 суффиксов – и это ещё не все. Подробно о каждом будет и в рассказах об истории феминитивов, и в специальном разделе, а пока просто оцените это богатство по сравнению с аскетичным устройством названий жительниц.

Кроме того, есть в русском языке и феминитивы, отличающиеся от обозначений мужчин не суффиксами, а только окончаниями, например, ротозей – старинное ротозея.

Надо отметить феминитивы-субстантиваты, то есть прилагательные и причастия, ставшие существительными. Среди них есть парные: заведующая – заведующий, прохожая – прохожий. И непарные: горничная.

Разнообразие № 3: сложные правила

Выбор суффикса непрост

Речь о правилах сочетания суффиксов с основами – неписаных, иной раз неизвестных даже лингвистам, но хорошо знакомых внутреннему лингвисту. По сути, эти правила разной степени строгости не что иное, как словообразовательные привычки.

О них мы тоже будем говорить отдельно и подробно. Это очень важная тема, потому что именно нарушение таких неписаных правил словообразования при искусственном конструировании феминитивов чаще всего вызывает тот самый эффект отторжения, которое многие носители и носительницы русского языка красноречиво выражают, хотя толком не понимают, откуда оно берется.

Разнообразие № 4: по коннотациям

От просторечия до нейтральности

Наконец, очень различны и коннотации слов только для женщин, то есть то, как мы ощущаем их статус, стилистику. Одни феминитивы имеют хождение в любом стиле: актриса, певица, исполнительница. Другие звучат грубовато даже в непринужденной речи: врачиха. Это объясняется их принадлежностью к просторечию – именно так определяет место слова врачиха большинство современных словарей.

Просторе́чие – разновидность общенародного русского языка за рамками языка литературного, нормированного. Этим оно отличается от разговорного стиля литературного языка. К примеру, феминитив авторша в большинстве современных словарей имеет помету “разговорное”, то есть хотя и неформальное, не пригодное для официальных текстов, но не выходящее за рамки литературного русского языка. Просторечие часто определяется как речь городского малообразованного населения, не владеющего нормами литературного языка. Однако просторечные слова и выражения сплошь и рядом используются образованными людьми осознанно, чтобы придать речи непринужденный, а то и сниженный характер и сделать ее более экспрессивной.

А между этими полюсами – бесконечность нюансов спектра. Руководительница – вполне прилично, но не для вершин бюрократии. Учительница – привычно до боли, но в высоком штиле – только Учитель. Парикмахерша – разговорное, но докторша – ещё разговорнее. И т. п.

Разнообразие № 5: по “идеологии”

Появление “феминистических феминитивов”

На и без того сложную картину наложилась новая идеологическая специфика: конструирование феминитивов и перенос их из родственных славянских языков ради равноправия и проявления женщин в языке. Причем это происходит не только при заполнении лакун, но и если не устраивают коннотации старого и давно прижившегося слова. Или если слово просто неизвестно, например, молодому поколению. В ряде таких случаев получились пары: партнёрша – партнёрка, авторша – авторка и т. п. Вторые части пар нередко воспринимаются, особенно людьми, далекими от идеологии, как чужеродные единицы.

Чувствуете степень разнобоя? И это ещё не всё. Со словами-унисекс тоже непросто.

Слова-унисекс

Разнообразие № 1: по грамматике

Разнобой рода

У абсолютного большинства слов для всех – мужской грамматический род: декан. У меньшинства грамматический род – общий: судья. Наконец, есть и слова женского рода: фотомодель.

Разнообразие № 2: по степени унисексности

От нуля до единицы

Названия профессий, занятий и т. п. могут относиться к женщинам в разной степени. Вряд ли кто-то назовет женщину певцом. А вот кассиром – запросто.

Зависит это от разных факторов. В частности, чем более привычен для какой-то конкретной профессии феминитив, а также чем более он официален, тем с меньшей вероятностью мужской вариант будет использоваться как унисекс. У названий профессий официальный феминитив имеется: закройщик – закройщица, поэт – поэтесса. У других официального нет, но есть что-то разговорное: иллюстратор – иллюстраторша. У третьих и того нет: астроном, нотариус, политик, прораб. Естественно, в последнем случае женщин называют словами для всех: альтернатива просто отсутствует. Получается, что все эти слова по умолчанию могут обозначать мужчин, а вот способность обозначать женщин у них разная – от условного нуля (певец) до условной единицы (завкафедрой).

Разнообразие № 3: по приближению к общему роду

Молодая врач – легко, а молодая политик?

Названия профессий в разной степени склонны выражать женский пол с помощью рода зависимых слов. Большинство их легко сочетаются только с глаголами прошедшего времени в женском роде: политик сообщила, иллюстратор получила награду, профессор рассказала. И лишь немногие наиболее частотные слова так же легко согласуется с прилагательными: наша врач. Ну а для слов общего рода типа судья выражать пол через род зависимых слов – исконно и законно. Правда… правда, само слово судья получило свой законный общий род совсем недавно. Об этом речь впереди.

Резюме: всё сложно

В отличие от жительниц, деятельницы могут обозначаться как теми же словами, что и мужчины-деятели, так и специальными женскими. Большинство их образуется от обозначений деятелей по сложным правилам, не всегда очевидным, запрятанным вглубь языка, с помощью разнообразных суффиксов.

• Многие женские варианты названий профессий не употребляются в формальном стиле, часть их исключительно разговорные, другие вообще выходят за рамки литературного языка – относятся к просторечию. Для некоторых занятий специальных женских вариантов нет совсем. Для других, наоборот, только они и есть. Общие с мужчинами знаки часто выражают идею пола с помощью рода зависимых слов, но универсальных правил здесь нет.

В общем, никакой унификации и никакого общественного согласия по поводу названий деятельниц в современном русском языке.

Глава 4
Золотарица, ткалья и казначея. Исконно и скрепно

Любая вариативность в языке вызывает вопрос: что скрепа, а что порча? Что было испокон, а что стало новацией?

Возмущение порчей русского языка феминитивами и столь же страстные речи в защиту их внедрения заставляют думать, что новация – феминитивы. Этот краеугольный камень наивной гендерной лингвистики идеально выразило название дебатов, в которых мне довелось поучаствовать. “Феминитивы: новая эпоха в развитии общества или издевательство над языком?” – так называлось вполне профессионально организованное мероприятие.

Прекрасная дилемма! Примерно как выбор ответа на вопрос: “Перестали ли вы пить коньяк по утрам?”

Хотя стоп! Мы только что прогулялись по заповедникам и знаем, что во многих сферах именно феминитивы традиционны и безальтернативны. Но, может быть, в названиях профессий их женские варианты – это и впрямь новшество? А традиция – это женщина-жнец, женщина-швец, женщина-на-дуде-игрец?

Впрочем, порой на дискуссиях вырисовывается и иное представление – мол, раньше у женщин не было никаких профессиональных занятий, а потому и феминитивы были не нужны. Их попросту не придумывали, кроме разве что пресловутой прачки.

Напрашивается следующий шаг: нырнуть в прошлое, чтобы выяснить, как все это могло случиться.

Ну что ж. Старинная русская лексика запечатлена в словарях. Например, в Словаре русского языка XI–XVII веков, Словаре русского языка XVIII века. Да и в старых словарях, в частности в Толковом словаре живого великорусского языка Владимира Даля или в Словаре Академии Российской. И разумеется, просто в старых текстах. Так что у нас есть возможность заглянуть хотя бы в последние столетия допетровской Руси.

Время Аввакума и Софьи

Время опричнины, покорения и освоения Сибири, Смуты и народного ополчения, воцарения Романовых, церковного раскола, огненных срубов, стрелецкого бунта. Время Ивана Грозного, Ермака, Козьмы Минина, протопопа Аввакума, боярыни Морозовой, Степана Разина, атаманши Алены Арзамасской, царевны Софьи. Оно же – время множества людей, занимавшихся множеством дел. Производивших товары и оказывавших услуги: собственным вольным промыслом, по найму или в качестве подневольной повинности. От ткачества до рассказывания знатному вельможе увлекательных историй, от посредничества в сделках до выпечки калачей, ремонта дорог и т. п. Кроме того, русский человек XVI–XVII веков мог исправлять ту или иную должность в государстве или церкви или быть воином. От всех этих людей и их дел остались в лучшем случае по нескольку слов в переписях, договорах, сметах, ведомостях, росписях монастырских закладов и прочей деловой переписке: Филька Силин кузнечишко, Офимья курятница, Ермолай бочевник, Прасковьица колачница, Иванко пугвичник…

Чем занимались мужчины

Скажем прямо, слова, обозначающие род деятельности, запечатлевшиеся в самых разных деловых бумагах – приказах, переписях, договорах и т. п., – в большинстве относятся к мужскому грамматическому роду. Это не от избегания феминитивов. Все эти слова пока ещё не унисекс, они обозначают исключительно мужчин.

Вот Третьячок гайтанник – он изготавливает на продажу шнурки (гайтаны). Ондрюшка голяничник шьет голяницы, то есть кожаные рукавицы. Климко гвоздошник кует или торгует гвоздями, Гаврилко гладильник – мастер глажки. Тимофей глинщик мог бы иначе зваться горшечником (или гончаром). А вот знакомое имя – Козьма Минин, вдохновитель и руководитель Нижегородского ополчения, прекратившего Смуту. Минин именуется говядарем; этим словом могли назвать и пастуха, пасущего крупный рогатый скот, но в данном случае имеется в виду торговец скотом. Федор овчар – владелец большого стада овец, а крепостной Евтюшка овчар – простой пастух. Анкидишко овощник торгует овощами и фруктами. Государев бахарь Клим Орефин рассказывает царю сказки.

Аксамитник, бархатник, камочник производят разные виды тканей или торгуют ими, армячник, балахонец, кафтанник проделывают то же самое с разными видами одежды.

Алмазник шлифует драгоценные камни. Бахромщик – делает бахрому. Барышник выступает посредником в торговых сделках, баранщик, пирожник, блинник – мастера разных видов выпечки. Басемщик – чеканщик. Белильник белит холсты или торгует белилами (косметикой то есть). Клюковник – изготавливает клюки (посохи). Каретник делает кареты, шлейник и седельник – лошадиную упряжь, коновал – лошадиный врач. Бердник делает берда – орудие труда для ручного ткачества, гребень для прибивания утка к ткани, бронник – воинские доспехи. Кашевар – артельный повар. Коваль, ковач, ковачь, кузнец – разные названия для одного и того же занятия.

Винокуры, пивовары, браговары, бочари (они же бочары, бочкари, бочевники, бондари), квасники – все эти слова не нуждаются в истолковании. Так же как дегтярь, садовник, кабатчик, портной, сапожник, кожевник. Так же как названия строительных специальностей: известники, кирпичники, печники, плотники, каменщики. При этом каменщики и кирпичники могли быть и не вольными мастерами, а отправленными на стройку крепостными крестьянами; бродовщик – крестьянин, несущий повинность по исправлению дорог. А вот браковщик – специалист высокого класса по приемке леса (древесины).

Левкасчик или левкащик – тот, кто грунтует ткани, иконные доски, различные изделия и т. п.

А знаете, кто такой золотарь? Нет, это не тот, о ком вы подумали. Шутливое обозначение такого малого предпринимателя “кто нужники чистит” ещё не родилось. Это просто золотых дел мастер, ювелир, позолотчик. По-другому – златодетель, златоделец, златарь. “Наум Залотарь ремесло у нево серебреное” (1656). “На том же подворье в особои горнице живет серебряник и золотарь Серебряной палаты Алексей Ларионов” (1695). “Золотописец Карп Золотарев” – сын ювелира или позолотчика, ставший художником, пишущим твореным золотом.

Эта малая часть названий различных видов деятельности в Московском государстве XVI–XVII веков дает возможность судить об их огромном разнообразии.

А как насчет женщин?

В тех же документах обильно встречаются и феминитивы, пусть их и в несколько раз меньше.

Гарусником называли производителя или торговца гарусом (вид пряжи). Если этим делом занималась женщина, ее именовали гарусницей. Крупеник и крупеница готовят и торгуют блюдами из круп. Другие парные названия: кружевница и кружевник, калачник и калачница (“оброк на Прасковьице калачнице”), курятница и курятник (в данном случае курятник – не клетушка для кур, а “индивидуальный предприниматель”, занимающийся их разведением).

Канительник и канительница расшивают ткань канителью – тонкой витой золотой или серебряной нитью. Вдова Ксенья капустница, так же как капустник, выращивает и продает капусту, а Ефросинья Иванова дочь кисельница варит и тоже продает кисель. Как правило, овсяный.

Наряду с банщиком можно встретить банщицу – владелицу бань.

Швея – форма женского рода к древнерусскому швей от шить (шити). При этом, очевидно, слово швея могло обозначать и мужчин, то есть быть и существительным общего рода. По крайней мере, сложное существительное золотошвея, как и золотошвей, и золотошвец, в Словаре русского языка XI–XVII веков помечено мужским родом, значение – мастер, расшивающий одежду, головные уборы золотом; мастер-канительщик, в примерах только мужчины.

Дворник в ту эпоху – совсем не человек с метлой. Во-первых, это сторож-привратник; во-вторых, слуга феодала с возложенными на него воинскими обязанностями; в-третьих, хозяин подворья или гостиного двора. Первое и третье может относиться и к женщине. Она в таком случае – дворница. “В Каргополе ж дворницы за работу, что она работала, варила и хлебы пекла… дано 4 алтына 2 денги”^[5].

Женщины даже не ограничивались традиционными в нашем понимании занятиями. Феминитивы золотарица и левкасчица могут показаться фантастической выдумкой, но это историческая и лингвистическая реальность.

“Дано золотарице Костихе на сусальное золото три золотых угорских, а взяты у митрополита из кельи” (1600). Костиха – мастерица-позолотчица.

“Левкащица Марья Степанова дочь левкасила в Оружейную полату две цки большие образные” – то есть две доски (1689).

Старинное заимствование мастер встречается ещё в Лаврентьевской летописи (XIII век). Мастер мог быть бахромным, бочечным, денежным, златым, соляным, струговым и т. п. А слово мастерица зафиксировано с XVI века. Например, мастерица золотных дел – золотошвейка.

Бельница, она же беляница, – мастерица, выделывающая бель (пряжу). В большой мастерской отдельные прядильные операции могли выполнять узкие специалистки: кужельницы и загребенницы. По росписи “великого государя хлебного и денежного жалования”, назначаемого “ткальям и пряльям и бральям и швеям и беляницам”, можно понять, что эти мастерицы могли быть не только подневольными крепостными девками или работать на дому, но и хорошо оплачиваемыми наемными работницами в царских мастерских. Ткалья – ткачиха, бралья – тоже ткачиха, но высокой квалификации. Она ткала браную ткань, скатерти, то есть узорную, где нити утка другого цвета брались по счету, и в результате получались те самые красные петухи и цветы на белом полотне, которыми мы любуемся. Прялья – иначе пряха.

Православие пронизывает всю жизнь русского человека. Церковь – ещё и крупнейший экономический институт, монастыри – важные хозяйственные единицы. Среди названий представителей духовенства фигурируют игумен и игуменья (руководительница женского монастыря), черноризец и черноризица, они же чернец и черница, они же инок и инокиня, то есть монах и монахиня. На крылосе поют крылошанки, управляет ими уставщица, или головщица. Проскурница отвечает за выпечку просфор. Белец и белица – монастырские послушник и послушница, не совершившие пострига. Жизнью скитов руководят старцы и старицы. Главная старица – большуха. Монастырским хозяйством ведают: в мужском монастыре – отец келарь, в женском – мать келарея. Что же касается казны, то ею в женской обители ведает казначея. Этот феминитив к казначей тоже давно исчез, однако такая женская должность имелась не только в монастырях, но и при дворе царицы, где ее исполняла одна из приближенных боярынь. “К царице Евдокии Лукьяновне… 5 вершков сукна… приняла казначея Домна Давыдова”.

Другие придворные женские должности, упоминаемые, например, писателем XVII века Григорием Котошихиным: постельница, судья, крайчая (или кравчая). Кравчий подавал блюда государю на царских пирах, а кравчая – государыне, на женских застольях на половине царицы. Ключница – тоже экономка, но светская, а не монастырская – прочно запечатлелась в словаре советского человека благодаря культовому фильму 1973 года “Иван Васильевич меняет профессию” по пьесе Михаила Булгакова (1934–1936): “Водку ключница делала?” Мужской вариант – ключник. Благодаря близости к хозяйству он мог иметь особые отношения с хозяйкой: “Ванька-ключник, злой разлучник, мужа разлучил с женой”.

То есть и в этой сфере называть женщин специальными словами, не такими, как мужчин, – исконно, скрепно и до определенного момента вообще единственно возможный вариант. Кроме разве что редкого случая использования существительного судья в значении придворной женской должности – то есть как слова общего рода. Обычно, конечно, это слово относилось к мужчинам, в том числе и много позже.

• Мелкий, но показательный момент: в отличие от некоторых других славянских языков, даже в самые феминитивные времена от слова судья в русском языке феминитива не было, язык пошел по другому пути: ситуативного изменения грамматического рода слова. А судейкой в XVII веке, между прочим, назывался выборный судья из крестьян в условиях земского самоуправления, и эта форма – уменьшительная и мужского рода.

В итоге представление, что женские профессиональные занятия возникли чуть ли не в XX веке, тоже оказывается мифом. Как и представление о том, что женщины и мужчины занимались радикально разными делами. Скорее наоборот, существование крупеников, кружевников, гороховников, квашенинников, кисельников и т. п. удивляет тем, что в ряде сфер такого разделения не было.

Перейдем к занятиям хоть и востребованным, но не очень легальным и даже гонимым.

Православная церковь неустанно преследовала странствующих актеров – скоморохов. Этих людей указы именуют глумцами, игрецами, глумотворцами. В этой сфере тоже есть феминитивы! Глумицы, плясицы. Судя по документам, женитьба на таких женщинах – мина замедленного действия. Если впоследствии супруг принимал на себя сан священнослужителя, его могли лишить сана за сам факт добрачных занятий супруги.

Как минимум не реже мужчин женщины зарабатывали гаданием и ворожбой – тут мало что изменилось, разве что слова экстрасенс в старину не было. Зато были гадательницы, баяльницы (от баять в значении ворожить) и ворожеи, они же ворожейки.

Воистину женское занятие – акушерство. В XVII веке соответствующая специалистка может называться просто бабой или бабкой, а может – приемной бабкой, повивальной бабкой. В любом случае ее работа не ограничивается принятием родов, она должна знать “болезни родильные и животные”, то есть быть специалистом-гинекологом.

При этом вообще-то лечба с православной точки зрения занятие сомнительное. Оно граничит с ворожбой: чары и лечбы. Именно в таком контексте в сборнике поучений для домашнего чтения “Измарагд”, то есть “Изумруд”, упоминается лечица: “Некие ж человецы, аще и мало болети лучится им, бога оставлеши и собирают волхвы, лечицы, наузы” (список XVI века рукописи XIV века). Лечица – женская пара к слову лечец, то есть врач. Науз, к слову, – талисман от злых духов.

Стоит привести и характеристики человека не по профессии, а по временному занятию, состоянию, поведению. В конце концов, быть автором или авторшей, комментатором или комментаторшей поста в соцсети – тоже временная характеристика человека.

Занятные феминитивы эпохи: благовестница (ср. благовестник), богомолица (ср. богомолец), богатодавица (и богатодавец – то есть щедрый пожертвователь), бесчинница (и бесчинник), злодеица (и злодеец – тот, кто деет, то есть делает, зло). Заложница или подложница – наложница, любовница. Врагоугодницей и еретицей называли польскую авантюристку Марину Мнишек.

Слова жилец и жилица – такие советские, словно из рассказов Михаила Зощенко и коммунального быта, в то время могут иметь, помимо привычного значения, ещё и значение житель (-ница): посацкая жилица Анна Тимофеева, старой жилец Степанко Иванов скорняк.

Сегодня у нас есть странноватая пара продавец и продавщица. Странноватая потому, что суффиксы у этих слов как бы от чужих пар, но отсутствующих. А вот в старорусском языке мы видим нормальную пару продавец – продавица.

• Как вы думаете, когда в русском языке появилось слово руководительница? Вотпрямщас, с наступлением новой эпохи? А может, году так в 1970-м? Ну или в 1870-м… Отнюдь. Этот феминитив присутствует в тексте 1670 года. Правда, относится не к реальной женщине: “Руководительница и помощница пресвятая Богородица”.

Короче говоря, с феминитивами в эту эпоху все обстоит просто отлично. Можно сказать, благословенное время видимости женщин. А как с остальным типа равноправия, возможности определять свою судьбу, равного участия в жизни государства?

Прямо скажем – не ахти. Собственно, как и у остальных жителей Московского государства.

Знатный ты боярин или крепостной крестьянин – обращаясь к вышестоящему, ты должен ритуально принижать себя с помощью специальных суффиксов: холопишко, кузнечишко, сотничишко, Ивашко, Васька и т. п. В случае чего тебя ждут дыба, разнообразные затейливые пытки и способы казни.

Женщины бесправны вдвойне. Боярские жены, сестры и дочери – даже больше, чем простые крестьянки и горожанки, потому что почти всю жизнь проводят в так называемом теремном заключении (автоматический редактор норовит исправить на “тюремное”).

Терем в эту эпоху – не антуражный сказочный домик и не сеть быстрого питания с блинами и варениками, а действительно домашняя тюрьма для женской половины семьи – что-то вроде моногамного гарема. У знатных девушек нет ни малейшего шанса увидеть будущего мужа раньше венчания.

• Наличие в языке специальных слов для обозначения людей женского пола никак не связано с общественным статусом этих людей.

Какие суффиксы носят в XVII веке?

А теперь к собственно словообразованию. Что можно извлечь из той суровой эпохи для нашей новой народной забавы?

Как видно из примеров, популярна модель на -ница, параллельная мужской модели на -ник: кисельница – кисельник, баяльница – баяльник, или образующая слова от основ на -тель: гадатель – гадательница. Продуктивна и модель на -щица, параллельная мужской модели на -щик: головщик – головщица, банщик – банщица.

Эти модели успешно дожили до наших дней: художница, писательница, закройщица. И продолжают работать, взять хоть субкультурные термины: анимешница – девушка, увлекающаяся японскими мультфильмами, яойщица – поклонница любительских произведений жанра яой. Или окказионализм забивательницы колов в кровососов (из текста о героинях триллеров с вампирами).

Причем для образования подобных слов по большому счету не важно, есть ли в реальности мужские варианты типа анимешник, яойщик, забиватель.

• Среди таких старинных названий специальностей обильны словообразовательные омонимы. Это когда одно и то же слово, например, крупеница или курятник, будильник или хранительница, обозначает то человека, то помещение, блюдо, приспособление… Впрочем, и в современном языке такое встречается, хоть и реже: счетчик, молочница.

Популярен в эту эпоху и древний суффикс -ица (он входит в суффиксы -ница, -щица и -чица), параллельный мужскому -ец: чернец – черница, лечец – лечица, богомолец – богомолица. Как правило, это образования от глаголов или прилагательных. В похожих парах жилица – жилец, кормилица – кормилец (от глаголов жить, кормить) выделяются суффиксы -лица/-лец, с приросшим старым суффиксом причастий -л-. То же в непарном родилица. В наше время -лица уже непродуктивен.

А -ица в XVII веке обслуживает и основы на -р: золотарь – золотарица (как царица), пономарь – пономарица, дохтур – дохтурица, мастерица.

Многие феминитивы на -ица: певица, красавица, мастерица, сохранились и вполне современны в XXI веке. Поэтому кажется, что и сам суффикс бодр и свеж, и в современных дискуссиях часто предлагают варианты типа авторица. На самом деле за рамками дискуссий, в естественной среде обитания такие новообразования пока не встречаются, по крайней мере, в литературном языке.

Впрочем, модель -ец/-ица, то есть образование феминитивов на -ица, парных к обозначениям деятеля на -ец, кое-какой потенциал сохранила, но об этом позже.

А уж что касается феминитивов на –ja, -ея, -ха, -иня, тут мы донашиваем последнее: игуменья – от игумен, болтунья – от болтун, гостья – от гость, ворожея, швея, пряха, сваха, монахиня. Другие, например жнея, ткаха, уже исчезли из языка.

• Совсем не осталось следов от старинного суффикса женскости -лья. Все феминитивы, скроенные по этому лекалу: ткалья, бралья, прялья, давно забыты. Свет на его происхождение проливает сохранившееся диалектное вралья. Герой рассказа поморского писателя Бориса Шергина “Митина любовь” (1947) говорит: “Соврала номер-то, вралья редкозубая!”

Поскольку нам известно литературное враль, ясно, что в основе загадочного -лья лежит суффикс деятеля -ль, сохранившийся и в слове коваль, кстати, в рассматриваемую эпоху имевшемся. Также в подписи под рисунком рукописи XVI века мы видим слово ораль – пахарь, от орати – пахать. Этот же суффикс – в менее известных каталь, строгаль и макаль^[6] от катать, строгать и макать. Да и хахаль сюда же. Ткаль “ткач” сохранилось в диалектах, а слов браль, пряль мы не знаем, и, судя по всему, феминитивы образованы напрямую от глаголов брать, прясть. Среди муженезависимых феминитивов и пряха, и большуха (старшая по обители или старшая женщина в большой крестьянской семье).

Конечно, всегда есть вероятность, что феминитив просто потерял свою пару, не зафиксированную в письменных документах. И все-таки в некоторых случаях сама семантика не оставляет места сомнениям. Например, ясно, что слово первородица – родящая впервые – образовано напрямую, без посредничества мужского слова.

Стоит отметить и такие непарные образования, как баяльница – ворожея, колдунья (ср. в Словаре Даля баяла общего рода и пара баюн и баюнья) и загребенница – чесальщица пряжи гребнем, и т. п.

В феминитиве келарея от келарь -ея выступает как самостоятельный суффикс женскости. Впоследствии мы увидим такой же феминитив от глагола писать в Словаре Даля: “Писея ж. мастерица чисто и бойко писать; охотница писать, сочинять”. Между прочим, Владимир Даль приводит в своем словаре (то есть в середине XIX века) и феминитив врачея, причем определяет такую деятельницу как “лекарка, т. е. врачевательница по навыку” – в отличие от врача, “ученого врачевателя, получившего на это разрешение”.

Помните, героя сказки Петра Ершова “Конек-Горбунок” (1834) пытаются обвинить в том, что он “басурманин, ворожей, чернокнижник и злодей”? Пары типа ворожей – ворожея, утраченное швей – швея (по Этимологическому словарю русского языка Макса Фасмера (1938–1950) “швея – форма ж. р. к др.–русск. шьвѣи м. р., – суф. производному (суф. -ѣи) от шити”) и даже казначей – казначея, где казначей – из тюркского казначы, заимствованного отдельно от казна, истолкованного на русский лад как слово на -ей, делают прозрачным происхождение суффикса женскости -ея: это просто суффикс -ей, который рождал и отглагольные обозначения деятеля: ворожей, и отглагольные же обозначения деятельниц: ворожея, писея, а затем и феминитивы от существительных мужского рода: врачея, келарея. А вот ищея в значении истец (от искать), судя по словарям, имело не женский род, а общий и относилось в основном к мужчинам: “Ищея Изосимина манастыря старец Фегнаст”.

Интересно, что с помощью того же -ея образовывались и названия неодушевленных предметов как самостоятельные отглагольные образования: толчея – ударная мельница, верея – ось вращательного движения, столб, на который навешивается створка ворот. Естественно, эти слова принципиально непарные. Даль включил в свой словарь в качестве псковского слово гребея – ручная кисть с пальцами. Короче, в любом случае отглагольное -ея – это та, которая толчет/вертит/гребет/жнет/ворожит/шьет. Будь то женщина или орудие труда.

• Столь популярный сегодня суффикс -ка в XVII веке в феминитивах встречается не так часто, и то в таких, которые указывают не на занятия, а на веру, место, национальность и т. п.

Вот примеры: иноземка, полонянка, христианка, исполинка, мирянка. “Женился… на руске на полонянке на псковке на вдове Марье”; “Иноземка Анна Самойлова дочь”. Примерно тогда же появляется этноним жидовка (1651) – пара к жидовин взамен старого жидовыня (XV век). В XVII веке зафиксирован феминитив мирянка к мирянин – тоже, в общем, обозначение по месту жительства, в миру.

• А существительные от словосочетаний, как и сейчас, прекрасно образуются на -ка: московка (то же, что московская деньга), новгородка (то же, что новгородская деньга). И уменьшительные: книжка.

Марину Мнишек именуют воровка Маринка, “…в царской вотчине в Астрахани был вор Ивашко Зарутцкой и воровка Маринка с сыном” (1617), но здесь мы видим рожденный на базе -ка и -ов ещё один новый суффикс, с которым подробнее познакомимся в следующей главе. Он же просматривается в слове, существование которого ещё в XVI веке запечатлел русско-верхненемецкий словарь-разговорник Словарь Шрове: smortdoffka, то есть смердовка, от смерд – крестьянин (м.б., смёрдовка, с уд. на 1-м слоге). В слове смердович – сын смерда, зафиксированном ещё в XV веке, -ов – из суффикса притяжательных прилагательных. Возможно, и в феминитиве он того же происхождения.

• Суффикс -ыня (в древности -ыни) можно встретить в феминитивах жен: княгиня (княгыни, княгыня) – жена или вдова князя (в источниках с X века), боярыня – жена боярина (с XIII века, откуда барыня с XVIII века); в этнонимах болгарыня, жидовыня; в словах рабыня, инокиня, монахиня, богиня; наконец, в названии самки животного – гусыня. “И” вместо “ы” в словах княгиня, инокиня, монахиня и богиня появилось позднее, в результате общеязыкового перехода звука “ы” в “и” после согласных “г”, “к”, “х”.

Подробнее о суффиксах – во второй части книги, а сейчас пора перевернуть страницу с московской эпохой.

Глава 5
Импровизатриса, камедианша и виртуоза

Продолжаем исторический экскурс. Нас ждут новые феминитивы, роение новых суффиксов женскости, в том числе заимствованных, а также их не всегда простые, а порой загадочные истории.

Время Петра и Екатерин

Наступает XVIII век – время активных контактов с Западом и заимствований из европейских языков, просвещения и дворцовых переворотов, возникновения множества новых видов деятельности, академической науки, университетского образования.

Боярские дочки навсегда покидают терема. Их ждут ассамблеи и балы, но для кого-то самое манящее – возможность зарыться в книги. Двери университета ещё долго будут закрыты для женщин, но многие богатые люди дают дочерям домашнее образование. XVIII век – это и время образованных женщин: Натальи Долгорукой, Екатерины Дашковой и множества других.

Сергей Аксаков в знаменитой повести о детстве “Детские годы Багрова-внука” (1854–1856) подробно описывает молодость своих родителей в 80-е годы XVIII века и трудности взаимопонимания между матерью и отцом – утонченной интеллектуалкой, страстной любительницей литературы и добродушным помещиком, преданным природе и традиционным русским охотам – рыбалке, сбору грибов и т. п.

Новые профессии…

Появляются новые виды деятельности. Некоторые древнерусские слова меняют значение; например, живописец, ещё с XI века бывший рисовальщиком икон, иконописцем, превращается в живописца в современном понимании – художника, творца светских картин.

Большинству новых занятий соответствуют новые слова, заимствованные из европейских языков, часто при посредстве польского, или произведенные уже в русском языке (в том числе от заимствованных основ). Большинство их нам понятны, хотя форма и значение за столетия могли измениться. Литератор (он же литерат, сочинитель, писатель) и конфектщик, квасцовар и букгалтер… Ценсор, бриллиантщик, букетчик, галантерейщик, издатель, лакей, пиита, канцелярист, коммерсант, металлург, метеоролог…

Загадочны блазонист и блокмакер (он же блокарь). Один создает гербы, другой – парусные блоки.

Календарщик, он же календарист, он же календарописец составляет календари. Этот крайне популярный жанр массовой литературы рассказывает читателям о погоде, о том, что предвещает расположение звезд, – словом, о том, что интересует публику во все времена.

Калкулятор, он же числитель занимается расчетами, например в обсерватории. Наперсточник делает наперстки, а не обманывает с их помощью людей. Корреспондент – “тот, кому поручено какое дело в другом городе или государстве и от коего получаются уведомления”. Материалист продает материалы – лекарства, краски, например киноварь.

Балетмейстер, импресарио, импровизатор, композитор, кларнетист, оперист и многие другие заимствования свидетельствуют о начале увлечения образованной части российского общества европейским балетом, театром и музыкой. Академик, или академикус; ботаник, он же ботаникус; математик, он же математикус, он же математист; литолог, он же минералог; ихтиолог, он же ихтиологист, – о том, что важной частью культурной жизни российского общества становится наука. Новые русские слова выдувальщик, бисерник, пронизочник связаны с началом производства в середине столетия отечественного бисера и стекляруса.

Конечно, вы уже заметили непривычные варианты привычных слов, и, возможно, они кажутся нелепыми или смешными. Вивлиотекарь, он же библиотекариус, он же библиотекарий, он же библиотекарь; перукмахер, он же прихмахтер, он же парикмахер; газетирщик, он же газетчик…

• Вариативность при вхождении заимствования в язык почти неизбежна. Иногда разные варианты слова заимствуются из разных языков, где звучат по-разному, имеют разные суффиксы. А иногда одно и то же заимствование по-разному адаптируется уже “по прибытии”.

Литец, он же лиятель, он же литейщик – мастер по литью из металла. Механик, он же механикус – ученый-физик, специалист по механике или мастер, изготавливающий/ремонтирующий механические устройства. Магазинщик, он же магазейщик – владелец магазина. Маляр, он же малер – обычно художник, но иногда и ремесленник по окраске, например, карет.

Между прочим, явление вариативности имеет прямое отношение к новым феминитивам. Но продолжим.

…Затрагивают ли они женщин?

И снова те же вопросы: занимаются в этом новом мире женщины чем-то новым как профессионалы или продолжают по традиции прясть, печь пироги на продажу, принимать роды, вести дом, ворожить, лечить и т. п.? И как этих женщин называют?

Мы уже поняли: в новом мире гораздо больше места занимают светские развлечения. В частности, театр.

Время преследования глумцов (ср. сербохорватское глу́мац – актер), скоморохов, плясунов и арганников прошло. Уже никто не преследует артистов, с конца XVII века ставших комедиантами или комедианщиками. Они же действователи, игроки, лицедеи и собственно актеры. Роль женщины теперь куда важнее, и об этом вновь свидетельствует язык.

Еще к Петровской эпохе относится первое универсальное обозначение актрисы нового времени: камедианша, комедианка. Из показаний потерпевшей: “А грабежом те люди взяли у меня, камедианши Анны: сергу алмазную, цена 40 рублев” (“Московский театр при царях Алексее и Петре. Документы по истории театра за 1672–1709 гг.”). В переводе французского плутовского романа “Жильблаз” (в оригинале “История Жиль Бласа из Сантильяны”, автор – Рене Лесаж, роман создавался в 1715–1735 годах) словом комедианка переведено французское actrice. “Я женился на достойной любви комедианке”. Вскоре actrice, адаптированное как актриса, вытесняет свой синоним. Однако он иногда используется как пейоратив: “Старуха, разумеется, комедиантка. Зачем ей это нужно?” (Ю. Трифонов. “Старик”. 1978).

Пейорати́в – это отрицательная характеристика человека. Например: рифмоплет, хулиган.

Впрочем, та же ситуация и у мужского варианта. “Вот комедиант! Меня это стало раздражать” (Б. Можаев. “Лесная дорога”. 1964).

Вообще-то в коротком сюжете с тремя театральными феминитивами и, главное, их суффиксами есть большой словообразовательный смысл. Об этом позже.

В волшебном мире театра мы видим танцовальщиков и танцовальщиц, они же танцовщики и танцовщицы (балерина войдет в язык позднее). Актеров и актрис, впервые вступающих на сцену (по-старинному говоря, на театр), называют дебютантами и дебютантками. Из удивительных, не существующих больше феминитивов – виртуоза (пара к виртуоз) и импровизатриса – женщина-импровизатор, из французского improvisatrice. Совсем диковинно сейчас выглядят термины оперист (из немецкого Operist) и оперистка (так пишет газета “Санкт-Петербургские ведомости” уже в 1738 году!) или оперная женщина – то есть оперные певец и певица.

Переходя к музыкальной сфере, отметим наряду с музыкантом (мусикантом) – музыкантку и музыкантшу. Оба слова могут обозначать как профессионального музыканта женского пола, так и любительницу играть на клавикордах, например. “Один шут требовал от музыкантши веселейшей арии”.

А как вам малерша из XVIII века? Она тоже имеет непосредственное отношение к искусству, но уже изобразительному. “Следующие персоны от академии жалованье получают: Библиотекарь 800 рублев Малерша 300 Аптекарь 200”. Кто это такая? Малер или маляр в то время – прежде всего живописец, художник, а иногда – научный иллюстратор: “При библиотеке и кунсткамере должно быть маляру зверей и цветов”. Об этом узнаем из “Материалов для истории имп. Академии наук (1716–1750)”. То есть Российская академия оплачивает работу женщины-иллюстратора.

Недавно в одном из многочисленных сейчас интервью о феминитивах я с недоумением прочла комментарий к фразе из “Идиота”, написанного Достоевским в 1869 году: “…средняя была замечательный живописец” – дескать, в русском языке нет феминитива к живописец, потому что эта профессия для женщин была под запретом. Возможно, журналист, бравший интервью, чего-то недопонял. И дело не только в занятиях женщин живописью ещё в XVIII веке. И даже не только в существовании вполне обычного и сегодня слова художница. Главное – запретный феминитив имелся! Та самая правильная пара к живописец, как истица – к истец.

В 1795 году Гавриил Державин пишет стихотворение “К Анжелике Кауфман”, начинающееся словами:

Дальше поэт просит знаменитую художницу XVIII века, “списавшую нам… данаев, древних богинь и красных жен”:

Сам автор поясняет: “Сочинено в Петербурге на брак автора… и изображает портрет второй жены автора, обратившегося к знаменитой в живописи Анжелике Кауфман, потому особенно, что… она писала обыкновенно фигуры стройные, высокие, с греческими лицами. Такова была и жена автора”.

Об адресатке послания стоит сказать пару слов: Анжелика, или Ангелика Кауфман, художница с европейской известностью, родилась в 1741 году в Австрии. Жила в Риме и Лондоне, была членом флорентийской Академии художеств, Академии Святого Луки в Риме, французской и британской Королевских академий. Участвовала в основании Королевской академии художеств в Лондоне и в росписи лондонского собора Святого Павла. О Кауфман никак не скажешь, что она была художницей второго ряда или несчастной судьбы.

Живописица – не окказионализм Державина. Слово имеется в изданном в 1834 году в типографии Российской академии наук словаре с невообразимо длинным названием “Общий церковно-славяно-российский словарь, или Собрание речений как отечественных, так и иностранных, в церковно-славянском и российском наречиях употребляемых, каковы суть: названия богословские, философские, математические, к естественной истории принадлежащие, юридические, военные, относящиеся до торговли, художеств, ремесел и проч…”, составленном непременным секретарем Российской академии П. Соколовым.

Возможно, это существительное имело налет формальности; во всяком случае, в XIX веке основная сфера его употребления – энциклопедические издания. Например, Энциклопедический лексикон, он же Лексикон Плюшара – первая русская универсальная энциклопедия, издававшаяся в Санкт-Петербурге в 1834–1841 годах, счел среди других объектов действительности достойной упоминания “Вигри, Екатерину, живописицу Болонской школы”. Много живописиц в изданном на рубеже XIX–XX веков, в 1899 году, Словаре русских художников, ваятелей, живописцев, зодчих, рисовальщиков, граверов, литографов, медальеров, мозаичистов, иконописцев, литейщиков, чеканщиков, сканщиков и проч. С древнейших времен до наших дней (XI–XIX вв.), составитель – Собко. “Алферьева Софья Васильевна, живописица…” (писала пейзажи Крыма); “Павлищева Надежда Николаевна, живописица…” (племянница Пушкина, дочь его сестры Ольги); “Пален (рожденная Вуич) баронесса Мария Ивановна фон Дер, живописица…” (выставлялась в том числе у передвижников), “Паульсон Александра Васильевна, живописица…” (пейзажистка, писавшая окрестности Петербурга) и т. д., и т. п.

Слово перешло в XX век. “Старые годы” – “ежемесячник для любителей искусства и старины”, издававшийся в 1907–1916 годах в Санкт-Петербурге, – писал о “болонской живописице, подражательнице Гвидо Рени” Елизавете Сирани (1639–1665). Наконец, философ Василий Розанов в “Уединенном” (1912) пишет о художнице Марии Башкирцевой: “Секрет ее страданий в том, что она при изумительном умственном блеске – имела, однако, во всем только полуталанты. Ни – живописица, ни – ученый, ни – певица…”

• Можно только догадываться о причинах редкого употребления и, наконец, полного забвения формы живописица. Не всегда избегание какого-то слова объясняется отношением к самому понятию. Иногда дело совсем в другом. Например, в каламбурном звучании.

Кажется, последним употребил этот феминитив советский писатель Юрий Тынянов в историческом романе “Пушкин” (1932–1943), очевидно, в качестве стилизации: “Новая французская живописица Виже-Лебрень писала теперь каждый день портреты модных красавиц и написала в два присеста крохотный портрет Надежды Осиповны, очень милый, с локонами”. Кстати, тут упоминается ещё одна популярная художница XVIII века, портретистка, любимица Марии-Антуанетты, вынужденная после революции перебраться в Россию. Стоит ещё раз подивиться непонятно откуда взявшемуся мифу о запрете на профессию.

Галантный век возводит в степень искусства и моду, а она порождает и новые занятия, и новые слова.

Модист и модистка, от французского modiste, – ключевые фигуры в сфере моды. Они изготавливают и продают модные туалеты и головные уборы. Впрочем, славную модистку, то есть настоящую знаменитость, звезду модного бизнеса, русские люди могут назвать и вновь образованными феминитивами от русских слов одевать и убирать (наряжать). “Девица Бертень, славная в Париже продавица модных товаров, одевальщица и уборщица”. Это, кстати, и к возрасту феминитива уборщица, потому что ну кем ещё могла быть женщина… и т. п. Это шутка. Уборщица XVIII века связана с другим значением глагола убирать – наряжать. А “уборщица девица Бертень” – это легендарная модистка королевы Марии-Антуанетты, которую называли министром моды, родоначальница французских модельеров и дизайнеров.

Еще один новый престижный феминитив – портниха, от портной, возникший в письменных текстах с конца XVIII века и закономерно (с опозданием) сменив слишком простое слово швея, подобно тому, как само слово портной (субстантиват от портной мастер) сменило древнерусское швец (а оно, по-видимому, сменило слово швей). “Мадам Арман, портниха… объявляет Почтенной Публике, что она привезла разные товары последней моды” (“Московские ведомости”. 1795).

Модистка, одевальщица, портниха – важные люди. Как не вспомнить колкий ответ Чацкого аристократке, упрекнувшей русских дворян в том, что они в Париже “женятся и нас дарят родством с искусницами модных лавок”! “Должны ль упреки несть от подражательниц модисткам, – спрашивает Чацкий, – за то, что смели предпочесть оригиналы спискам?” Говоря современным языком, парижские модистки – это образцы имиджа, иконы стиля для русских аристократок, для княжон и графинь, и упрекать тех, кто женился на оригинале, а не на копии, несправедливо.

“Горе от ума” описывает Москву уже преддекабристскую, первой четверти XIX века, но в XVIII веке мода была ещё более важной частью жизни множества русских дворянок, особенно жительниц Петербурга и Москвы. Да и молодых дворян тоже. Недаром представители специфической дворянской молодежной субкультуры второй половины XVIII века именуются щеголями и щеголихами, а их жаргон, одновременно манерный, жеманный и ироничный, полный галлицизмов, – щегольским.

Обе столицы изобиловали дорогими модными магазинами на Невском, Ильинке и Кузнецком Мосту, имели своих модисток, а также мастериц с более узкой специализацией. Блондочница мастерит блонды – кружева из шелка-сырца, манжетница – манжеты, букетчица, она же веношница создает композиции из цветов, которые могут служить не только подарком, но и украшением наряда, и тайным посланием.

• Такое советское парикмахерша неожиданно обнаруживается в роли перевода французского perruquie're, феминитива от старого французского слова perruquier – цирюльник и мастер париков, в лексикографическом труде, издававшемся в 1784–1787 годах в типографии Николая Новикова под замечательным необозримым – во вкусе эпохи – названием “Новый лексикон, или Словарь на французском, италианском, немецком, латинском и российском языках, содержащий в себе полное собрание всех употребительных французских слов с самым употребительным на другие четыре языка переводом и объяснением различных знаменований и всех грамматических свойств, какие токмо каждому слову приличествуют, сообразно Словарю Французской Академии, изданный трудами коллежского переводчика Ивана Соца”. Может быть, такой феминитив в реальности в это время вовсе и не употреблялся, но словарная статья иллюстрирует как минимум возможность его образования в XVIII веке.

Распространение среди богатых людей белья из тончайшего заграничного батиста вызывает к жизни появление крайне востребованной и хорошо оплачиваемой специальности беломойка, она же бельемоя – прачка, специализирующаяся на тонком белье. Впрочем, вельможи могли отправлять стирать белье во Францию – тамошним беломойкам.

Затрагивая неисчерпаемую тему моды, нельзя не сказать о том, как же именовали тех, кто жадно ее потреблял и распространял.

Щеголиха, она же модница, она же франтиха может быть блондиной или брунетой, но в любом случае она наверняка кокета (или кокетка, из фанцузского coquette), заразительница (то есть очаровательница), непостоянница, амурщица, жеманка (жеманщица, жеманница), манерщица, вертопрашка, мотовка… И конечно, страстная танцовщица, то есть в данном случае не актриса, а просто любительница танцев.

• Вы уже видите в этих характеристиках несомненную ЖГС, то есть пресловутую женскую гендерную социализацию? Не спешите делать выводы вне исторического контекста. В ту эпоху у столичной дворянской молодежи гендерные роли не так уж и различались. Об этом вновь свидетельствует язык: у многих феминитивов имелись аналогичные названия или прямые пары для мужчин.

Щеголь, он же модник, он же франт, он же петиметр – наверняка непостоянник, амурщик, ловелас, мот, вертопрах, волокита и танцовщик! От молодого человека не только не требуется “быть мужиком”, но у него и вряд ли появится шанс на сердце девицы, если он не будет следить за модой, тщательно причесываться у парукмахера, манерничать и постоянно говорить о любви. Кстати, один из самых заманчивых социальных лифтов для молодых людей – возможность стать фаворитом самой императрицы.

О вольных нравах эпохи свидетельствует очень раннее распространение в самых разных фонетических вариантах адаптированного французского maîtresse – возлюбленная, любовница: метресса, метреса и т. п. “Жену бросить и сокрушить – это плюнуть, а матресу покинуть жаль”, возмущается графиня в письме к мужу-фельдмаршалу (Е. М. Румянцева. Письма к мужу, фельдмаршалу гр. П. А. Румянцеву-Задунайскому в 1762–1779 гг. 1888). Кстати, любовником и любовницей сейчас называют влюбленных, возлюбленных, например, в переводе “Истории Тома Джонса, найденыша” Генри Филдинга (1770): “Младые наши любовники, обое трепещущи, и пленясь друг другом, пришли в замок”.

Конечно, есть и серьезные девицы, такие как Софья в комедии Дениса Фонвизина “Недоросль” (1781). Или как дочь поэта Александра Сумарокова Екатерина Княжнина – одна из первых русских стихотвориц и сочинительниц.

Да, в сфере словесности тоже появились феминитивы. Кстати, одна из участниц современных дискуссий без тени сомнения писала: ну, разумеется, 200 лет назад никак не мог возникнуть феминитив от слова писатель, потому что не было женщин-писателей. В каком-то смысле она права, такого феминитива и правда не было, но по иной причине: пишущих женщин 200 лет назад называют не писательницами, а сочинительницами. Собственно, и пишущего мужчину в эту эпоху скорее назовут сочинителем. “Оставя жену отдыхать, поехал я с визитом к профессору и секретарю здешнего ученого общества Клодиусу, человеку мне уже знакомому, и, между тем как профессор занялся корректурою своих премудрых сочинений, супруга его повезла меня с собою в Итальянскую оперу. Она здешняя знаменитая сочинительница” (Д. Фонвизин. “Письма родным”. 1784–1785).

Из сочинительниц-стихотвориц XVIII века вспомним Марию Зубову, которой, по-видимому, принадлежит романс “Я в пустыню удаляюсь от прекрасных здешних мест…”. Первой профессиональной русской стихотворицей стала Анна Бунина, которая начала публиковаться в 1799 году и даже получала пенсию от императрицы за поэзию. В честь античных писательниц Бунину называли “русской Сапфо”, “северной Коринной”, “десятой музой”.

И именно в сфере словесности замечен феминитив изобретательница: древнегреческую Сафу стихотворицу архиепископ Аполлос (в миру А. Д. Байбаков) именует изобретательницей сафической строфы («Правила пиитические, о стихотворении российском и латинском». 1774). У мужского варианта сфера употребления несколько шире – зачинатель какой-нибудь науки, первооткрыватель.

Это явление будет характерно и позднее: феминитив может обозначать или другую деятельность, или более узкую ее разновидность, чем мужское слово.

Заводчик может заводить бунт, игру в фанты или любую другую движуху, но также может быть предпринимателем, хозяином заведенного им завода. Однако заводчица может завести только игру или, возможно, преступление, но не промышленное предприятие.

Наместник – представитель, заместитель начальника, главы, должностного лица. Наместница – позиция гораздо более узкая, как правило – представительница игуменьи в женском монастыре. Кроме того, государыню – поэтически и риторически – могут назвать наместницей Всевышней власти, Творца.

Слово директор, зафиксированное первый раз в 1702 году, – русская адаптация польского dyrektor и французского directeur (от средневекового латинского director) и обозначает руководителя, правителя предприятия, учреждения, учебного заведения, отрасли хозяйства и т. п. Разумеется, большинство этих должностей в XVIII веке и много позже недоступно для женщин. Однако женщина может руководить, например, актрисами, танцовщицами, циркачками; в “Журнале путешествия В.Н. Зиновьева по Германии, Италии, Франции и Англии в 1784–1788 гг.” встречается словосочетание директорша этой труппы.

Инспектриса – надзирательница, наставница в учебном заведении, а вот инспектор может надзирать не только за учениками и учителями, но и за тем, как производится, например, строительство корабля или ещё какое-то дело государственной важности. Первые инспектрисы появились в языке одновременно с открытием Смольного института благородных девиц в 1764 году.

Продолжая тему образования, надо упомянуть частных учителей и учительниц, которые чаще всего не только учат, но и воспитывают. Мужчина именуется гувернером или гувернантом, женщина – гувернанткой, гувернантой и гувернаншей. Поэт Александр Сумароков в статье “О истреблении чужих слов из русского языка” даже возмущался: “Какая нужда говорить вместо: Мамка – Гувернанта?” А сохранившаяся в Архиве императорских театров ведомость жалованья: “Гувернеру за должность его… 300 р. 2. Гувернанше… 300 р.” демонстрирует равную оплату одинакового труда независимо от гендера. Впрочем, Сумароков жаловался зря: в том же значении используются и старославянизмы воспитатель и воспитательница, правда, без коннотаций заграничности, часто желательных.

Наконец, в качестве экзотики можно упомянуть слово гофмейстерина, она же гофмейстериня или гофмейстерша – эти слова могут обозначать не только придворную даму, наблюдающую за фрейлинами, но и, опять же, гувернантку, воспитательницу.

Что же касается воспитуемых, то в эту эпоху в язык входят слова пансионер – воспитанник пансиона и пансионерка, или пансионера, первоначально – девушка, получающая образование в католическом монастыре.

Как-то в спортзале я услышала указание тренера девушке: “Ты у нас новичок, делай два подхода по двадцать пять”. А вот в XVIII веке подобное указание учителя танцев прозвучало бы иначе, потому что в отличие от современного языка у слова новичок существовал женский аналог. Правда, лексическая группка насчитывала целых четыре слова: новик, новичок, новица и новичка, и ситуация в ней была запутанная.

Новичок – первоначально уменьшительно-ласкательная форма от ещё не вытесненного на тот момент новик, конкурирует со своим “родителем”. Та же ситуация, как сейчас в парах дед – дедушка или чиж – чижик. В Словаре Академии Российской (1789–1794) читаем: “Новичок в каком-либо звании, новик, ученик, начинающий учиться, неискусной”.

Слово новица, согласно тому же словарю, закреплено за узким значением: “Женщина, находящаяся в монастыре и проходящая испытание перед пострижением в монахини”. Новичка же, согласно Полному французскому и российскому лексикону… – как раз и есть женщина-новичок.

Как образовано это слово? Возможно, как чистый феминитив, от новик с суффиксом -ка, ровно так же, как католичка от католик. Другая возможность – уменьшительное от новица (в широком значении), то есть исходно ласковое, как сестрица – сестричка. Такое же ласковое, как было исходно новичок.

Короче, развивайся язык чуть иначе, девушка в спортзале могла бы услышать: “Ты у нас новичка…”

• Перейдем к отдельным интересным феминитивам и парным названиям профессий и занятий этого времени.

Кофейница – гадалка, специализирующаяся на кофейной гуще. Просветитель Николай Новиков иронизирует в своем журнале “Живописец” (1772): “Я мог бы вам целый лист госпож, девиц и мужчин предъявить, кои при приключившихся случаях за кофейницами посылают”.

Выжижник и выжижница скупают старые вещи – выжигу – и торгуют ими. Иными словами, это старьевщик и старьевщица. Как и остальные в этом списке, они коллеги, а не супруги.

Вольнодомец и вольнодомка содержат вольные дома, то есть трактиры.

Игрец и игрица могут играть в карты, шахматы, на виолончели или комедию на театре.

Векселедавица и векселедавец – лица, давшие вексель на свое имя.

Доказательница и докащица, доказатель и докащик – свидетель/-ница обвинения или защиты.

Пайщик и пайщица имеют долю в каком-то деле.

Возмутитель и возмутительница, они же мятежник и мятежница – подстрекают к бунту.

Миротворец и миротворица – те, кто мирит. “Новый лексикон на французском, немецком, латинском и на российском языках” (1764) толкует слово как посредница, миротворница.

Всадник и всадница – распространенное состояние представителя высшего сословия независимо от пола. Верховая езда – умение, которое можно сопоставить с современным вождением автомобиля.

Продавец и продавица – понятно, тот и та, кто продает. А купец и купчиха – кто покупает: “О швеях, продавицах или купчихах модных вещей”. Нет, конечно, чаще всего купчиха – жена купца, но вот и такое редкое значение – покупательница, скупщица – у этого слова тоже было.

Обрезчик и обрезчица – почти одна и та же специальность, и весьма необычная. Вот как толкует эти обозначения “Полный французский и российский лексикон… на российский язык переведенный Собранием ученых людей”, изданный в Санкт-Петербурге в 1786 году: “Обрезчик; говорится только о тех, кто обрезывает деньги. Обрезчица, обрезывательница. Женщина, которая помогает монеты обрезывать, дабы привести их в указной вес”.

Купец и купчиха – не обязательно муж и жена. Точнее, купчиха – не обязательно жена торговца-профессионала. Иногда это покупательница (с тем же корнем куп-): “О швеях, продавицах или купчихах модных вещей…”^[7]. Точно так же иногда купец обозначает покупателя: “Продажа публичная, в которой тот купец, кто больше дает”^[8]; “Бочки со всякою золою по сортам означать, в бытность купца и продавца, раскаленным железом”^[9].

Пенсионерка, так же как и пенсионер, – лицо, получающее пенсион, или пенсию, но не совсем такую, как нам привычно, а выплаты конкретному человеку за те или иные заслуги или таланты: “Пенсионеры теперь находятся в Париже, в Риме, и один композитор музыки в Бологне”^[10]. “Совершилась свадьба… князя Долгорукова с монастыркою и пенсионеркою их высочеств Смирновою”, – писал один из современников этого знаменательного события.

…На дворе, напоминаю, осьмнадцатое столетие, и до медицинского образования для женщин никакой палкой не докинуть. И несмотря на это, в романе писателя, журналиста и авантюриста Федора Эмина “Непостоянная фортуна, или Похождение Мирамонда” (1763) можно обнаружить слово докторша в значении женщина-врач: “Осман закричал на служанок Зюмбулиных и велел им позвать Докторшу: ибо в Египте мужскаго пола лекарей не допускают к женщинам”. Речь, таким образом, идет о врачевательнице-мусульманке. Это, пожалуй, самый неожиданный феминитив эпохи.

В современном русском языке нет феминитива к слову философ. В XVIII веке философка – чаще всего не женщина-философ (до Симоны де Бовуар ещё очень далеко), а характеристика умной женщины. В 1767 году слово фигурирует в названии переводного романа Мари-Анн де Румье Роббер: “Крестьянка-философка, или Приключения графини де***” (переводчик Е. Сырейщиков).

Но есть и исключения! Философкой Турчаниновой, причем уважительно, устойчиво именуют загадочную персону конца XVIII – начала XIX века Анну Турчанинову, дочь камердинера Петра III, потом орловского и киевского помещика, сочинительницу философских стихов и прозы, исследовательницу истории Киева, любительницу математики и археологии, но главное, как бы сейчас сказали, – экстрасенса-целительницу, по-тогдашнему – магнетизёрку или магнетизёршу.

Еще в юности Анна провела год в Страсбурге, обучаясь магнетическому лечению у членов “Гармонического общества врачевателей-магнетизёров маркиза де Пьюисегюра”. Как о целительнице о Турчаниновой ходили легенды, к ней везли паралитиков, нервнобольных и даже глухонемых. “У нас ее знали под именем философки”, замечает знаменитый мемуарист, приятель Пушкина Филипп Вигель, много общавшийся с Турчаниновой в детстве. Так же называет ее в своем дневнике, спустя много лет напечатанном в журнале “Киевская старина”, киевский митрополит Серапион. Например, 27 июня 1812 года “философка Турчанинова первая прислала копию с приказа армиям о нападении французов на наши войска при Ковне”.

Еще из занятных феминитивов – давно исчезнувшее амбасадрица (1710) и амбассадрисса (1803) – от французского ambassadrice от ambassadeur – посол, посланник. Кстати, главы посольств стран Западной Европы могли именоваться амбас(с)адорами.

Словарь русского языка XVIII века предлагает в качестве толкования амбасадрица/исса не только “жена посла”, но и, тадам… “женщина-посол”! Это к вопросу о посолке, как недавно назвали Александру Коллонтай в феминистической прессе. Правда, в примере из старинного толкового словаря иностранных слов амбассадриса употреблено метафорически: “<Маршальша де Гебриан> почтена была характером чрезвычайной Амбассадрисы” (Н. Яновский. “Новый словотолкователь, расположенный по алфавиту”. 1803–1806).

Ну и, наконец, в качестве казуса стоит привести феминитив источница, видимо, придуманный Державиным:

Марина – все та же полячка Марина Мнишек, как видим, спровоцировавшая образование множества феминитивов.

Понятно, что у Державина источница – сиюминутное образование от источник, поскольку речь идет о женщине; и не менее понятно, что источник употреблено в отношении человека в переносном смысле.

Это напоминает историю с ватником и ватницей. Не успела появиться в приснопамятном 2014 году тоже метафора, но уже ироническая – ватник как туповатый патриот, – и естественным образом возник феминитив. В обоих случаях спасибо многозначности суффикса -ник, о которой мы уже говорили. Трогательно, когда одно и то же по сути языковое явление нечаянно повторяется спустя два с половиной столетия.

Какие суффиксы в моде?

Пора проанализировать, что нового в словообразовательный арсенал женскости внес XVIII век. Бросается в глаза иноязычное влияние – часть иноземного влияния на все стороны русской жизни вообще в эту эпоху бурных контактов с Европой.

• Мы видим образования на -иса от слов на -ор/-ёр: прежде всего совсем “наше” актриса, но ещё и почти забытое инспектриса, и уже полностью неизвестное сегодня импровизатриса, и совсем диковинное амбассадрисса. Все эти слова – заимствованные французские феминитивы на -ice, такие, как actrice и improvisatrice. Подобные галлицизмы будут входить в язык и позднее, но вот что касается красивого суффикса -иса – увы, собственной жизнью в русском языке он не зажил, то есть новых слов порождать не стал.

Интересно, что впервые (1724) подобный французский феминитив – imperatrice, от латинского imperatrix – вошел в русский язык ещё по модели на -ица: не императриса, а императрица, как царица, золотарица, дохтурица и проч.

• Еще лучше замаскировался в русском языке другой иностранный суффикс. Ну как его разглядеть в слове героиня, на вид – таком же образовании, как княгиня, богиня, государыня, гусыня? Между тем, исторически древнего суффикса -ыня/-иня здесь не было, героиня – русифицированное французское заимствование – héroïne, из латинского heroina. Заимствование довольно раннее, зафиксировано ещё в 1717 году. Несколько позже были попытки ввести в русский язык и более точное соответствие оригиналу: героина. Оно не прижилось, а то шуточек и каламбуров на тему отец героин сейчас было бы ещё больше.

Такая же история произошла с женским вариантом графского титула, от немецкого Gräfin, с тем самым стандартным суффиксом женскости -in, употреблять который сейчас предписывается хорошим политкорректным тоном: die Professorin – женщина-профессор, die Lehrerin – учительница и т. п.

Когда в 2014 году зонд “Розетта” Европейского космического агентства сел на поверхность кометы Чурюмова – Герасименко, немецкие СМИ поздравляли ученую, открывшую комету в 1969-м, называя ее astronomin Swetlana Gerassimenko. Не так давно этот суффикс обозначал и жену: Frau Professorin, Frau Doktorin – супруга профессора, доктора и т. п.

Русифицированное под княгиню графиня появилось уже в 1710-м. Менее русифицированное графина – лишь в 1719-м, и “не зашло”. Предельно русифицированное графыня – тоже, хотя именно так и должен бы звучать русский суффикс после любого согласного, кроме “к”, “г” и “х”: богиня и инокиня, но боярыня и гусыня (см. предыдущую главу). Самый ранний вариант оказался и самым стойким.

С середины XVIII века в русском языке употребляется успешный конкурент слова душесса (ниже) – герцогиня (ср. немецкое die Herzogin).

В более экзотических титулах и придворных должностях – курфюстина, фрейлина и т. п. – суффикс вошел в менее адаптированном виде -ина. В том числе, как мы видели, с конкуренцией вариантов: гофмейстерина/гофмейстериня.

• Третий иностранный суффикс, по происхождению французский, -esse, в это время отмечен в таких заимствованиях, как душесса/дукесса (герцогиня), метресса, принцесса, а также баронесса и виконтесса – жены или дочери барона и виконта.

• И лишь четвертого пришельца ожидала в русском языке по-настоящему плодотворная жизнь. По иронии судьбы именно его происхождение окутано туманом, а сейчас ещё и новыми мифами. Это тот самый суффикс, что попадался нам в XVIII веке на каждом шагу. Ограбленная камедианша Анна сурового петровского времени; египетская докторша; малерша, получающая неплохое жалованье в Академии наук; музыкантша… И это далеко не все.

Откуда он взялся? Почти все эти феминитивы образованы от иностранных слов: доктор, музыкант… Первое же описание этого суффикса, сделанное первым российским лингвистом в первом научном труде о русском языке, говорит о таком его поведении как о правиле. Принадлежит оно первому же российскому лингвисту. “Иностранные имена, чины значащие, кончатся в женском на -ша: фельдмаршальша, генеральша, гофмейстерша, бригадирша, капитанша, капральша. Выключаются: салдатка, игуменья, попадья, протопопица, дьяконица, пономарица” (М. Ломоносов. “Российская грамматика”. § 241, 1755).

Макс Фасмер, автор знаменитого Этимологического словаря русского языка (1938–1950), заметил по поводу происхождения слова генеральша: “Возможно, из немецкого Generalsche, буквально «генеральская»”. Генеральша – это, конечно, всегда жена генерала, и никак иначе.

В примерах Ломоносова гофмейстерша – придворная должность, а остальные – женский чин по мужу. Помните “Капитанскую дочку”? Василиса Егоровна Миронова у Пушкина почти руководит мирной жизнью Белогорской крепости, распоряжается постоем офицеров, дает поручения казакам и разбирает банные драки из-за шайки воды. Комендантша и капитанша она не потому, что ее действительно поставили управлять крепостью и казаками, а потому, что она замужем за капитаном (воинское звание), ставшим комендантом.

Но если -sch-, суффикс прилагательного, в источнике развил только значение “жены”, то откуда взялись в русском языке названия профессий на -ша? Гофмейстерша, комедианша, гувернанша. Коадъюторша в значении канонисса, помогающая аббатиссе женского католического монастыря, не может быть женой коадъютора ни в коем случае – она монахиня. Докторша, безусловно, в XVIII веке почти всегда жена доктора, но почему же тогда египетскую врачевательницу тоже называют этим словом?

По два значения у слов на -ша сплошь и рядом. Пример – кастелянша. Во-первых, это жена кастеляна, во-вторых, женщина, ведающая бельем, гардеробом в доме или каком-либо заведении. Не оставляет сомнений именно во втором значении фраза из записок Семена Порошина, воспитателя цесаревича Павла Петровича (1764–1766): “Перед обедом в покоях своих изволил Его Высочество крестить новорожденнаго сына Димитрия кастеланши своей… жены маиора Редрикова”. То есть эта женщина – кастелянша по должности, а если бы кому-то вздумалось звать ее по мужу, то она была бы майорша.

В современном немецком языке суффикс -sche непродуктивен, новых слов не образует. По моему опыту, даже образованные носители немецкого языка не знают слова Doktorsche и начинают объяснять, что нужно говорить Frau Doktorin, что их маму, которая была замужем за папой-доктором, называли именно так. Слов с этим суффиксом очень мало, и те разговорные и грубоватые. Jungsche – молодуха, от jung – молодой; Altsche, диал. Ollsche – супружница, от alt, диал. oll – старый; Flitsche – женщина нестрогого поведения.

Но в русском языке XVIII века мы своими глазами видим многочисленные и более чем нейтральные феминитивы на -ша в формальных текстах, документах, протоколах, ведомостях. Может, сниженные коннотации при заимствовании просто не перенеслись из одного языка в другой? Конечно, смена коннотаций – явление возможное. Татарское баш – голова – превратилось в грубое русское башка. Наоборот, русское матерное выражение в иврите стало приличным, интеллигентным и печатным ругательством кибинимат, типа нашего “к черту”.

Но, может, в том языке, с которым особенно тесно пересекся наш язык в начале XVIII века, их, этих коннотаций, и не было, а сами слова были более обычными, чем слова на -in?

В 1959 году ещё один известный этимолог, автор многократно издававшихся популярных словарей Николай Шанский в статье “О словообразовательных связях и происхождении суффикса -ш-(а)” предположил, что он был выделен из заимствований начала XVIII века из нижненемецкого языка: докторша, генеральша из Doctorsche, Generalsche.

Что это за “нижненемецкий”? Это то же самое, что немецкий, который проходят в школе? Нет, это другой германский язык, точнее, совокупность диалектов, распространенных на севере Германии, северо-востоке Нидерландов и Дании. От того самого, он же литературный немецкий, он же верхненемецкий, отличается прилично. На нижненемецких диалектах в том числе говорили в Восточной Пруссии (нынешней Калининградской области). Сейчас этот язык вытеснен, стал деревенским, некультурным. А некогда он был официальным языком Ганзы – вольного торгового союза городов Северо-Западной Европы, существовавшего с середины XII до середины XVII века. В этот союз входил и Великий Новгород. На нижненемецком писали документы и книги. А на рубеже XVII–XVIII веков он активно контактировал с русским. Именно этот язык может быть источником нашего суффикса.

• Откуда же у нас взялись названия занятий на -ша? Может, такие феминитивы появились уже в русском языке (как думал Шанский)? Причем прямо в ходе заимствования нижненемецких Doctorsche и Generalsche. Вспомним камедианшу времен Петра! То есть как только в русском языке появились первые такие обозначения жен, из них был вычленен суффикс и его значение переосмыслено, расширено? От жены – к женскости вообще?

В расширении или изменении значения заимствованного суффикса тоже нет ничего невероятного, тем более что суффиксы не заимствуются напрямую, как слова. Просто одинаковые финали заимствованных слов сначала семантически обобщаются, а потом и используются для создания уже новых слов в родном языке.

Фина́ль – это конечный звук (конечная буква) или сочетание конечных звуков (букв) в слове.

Так некогда в первых заимствованиях типа артиллерист, каббалист, машинист был выделен одинаковый кусочек с одинаковым значением, и дальше мы начали его использовать для обозначения человека по профессии или другому признаку: хорошист, пушкинист, акмеист, чекист, пофигист и т. п. Общий кусочек смысла в заимствованиях может интерпретироваться иначе, чем в языке-доноре. С -ша смущает то, что произошло все как-то очень быстро.

В Русском этимологическом словаре Александра Аникина, изданном Институтом русского языка им. В. В. Виноградова РАН (2016), в статье “Генеральша” неявно сосуществуют обе версии. Во-первых, упоминается разговорное немецкое Generalsche – субстантивированное, то есть превращенное в существительное прилагательное женского рода к General, буквально – генеральская, генералова. Из статьи “Генеральша” можно узнать, что подобные формы могли образовываться и от имен собственных (например, Webersche – тут, конечно, имеется в виду именно жена Вебера, Вебериха) и далеко не всегда попадали в словари.

Но одновременно упоминается и продуктивность этого суффикса в немецком языке Восточной Пруссии (а это нижненемецкий язык!) как распространенной замены суффикса -in (того самого стандартного суффикса женскости литературного немецкого языка). И приводятся примеры. Во-первых, Judshe (ср. литературное немецкое Jüdin), то есть еврейка – а это отнюдь не жена еврея. Во-вторых, Komödiantsche (ср. литературное немецкое Komödiantin). Ого! Вот и нашлась наша комедианша-камедианша!

Получается, уже в нижненемецком языке суффикс мог обозначать не только жену, но и женщину по профессии. Оба значения были уже у первых заимствованных феминитивов. И когда суффикс зажил в русском языке своей жизнью, он просто сохранил это свое свойство.

Продуктивность суффикса, о которой упоминается в словаре Аникина, свидетельствует, что он был частотным, обычным. А раз обычный – значит, почти наверняка нейтральный. Эту нейтральность мы и видим в русских феминитивах на -ша XVIII века. В них нет пренебрежительности, сниженности, экспрессии. И уже в XVIII веке новый суффикс начал обслуживать и русские основы: опекунша, великанша.

• Гораздо большую роль стал играть суффикс -ка. Нельзя сказать, что раньше он не был замечен в производстве феминитивов – уже упоминались иноземка, полонянка, христианка, исполинка. Именно с XVIII века он активно образует и названия женских профессий и занятий, особенно таких, которые иначе образовать было трудно, например от слов на -ух: пастух – пастушка.

Кстати, успех -ка связан и с валом заимствований, хотя и опосредованно. У иностранных названий профессий не было привычных русских суффиксов типа -ник, -тель, -ец, к которым полагаются феминитивы на -ица и -ница. А для образования феминитивов от гувернант, оперист, музыкант, модист, доктор, малер, кастелян, философ стандартные модели не годились. Это создало почву не только для заимствования -ша, как мы видели выше, но и для бенефиса -ка. Появляются дубли: комедиантка – камедианша, гувернантка-гувернан(т)ша, музыкантка – музыкан(т)ша, магнетизёрка – магнетизёрша.

В принципе, как уже говорилось, вариативность для новых слов, и особенно для заимствований, – дело привычное.

• Не у всех феминитивов на -ша возникали дубли именно с -ка. И в этом видна закономерность.

Сосуществуют великанка и великанша, музыкантка и музыкантша, комедиантка и камедианша. Но малерки, докторки, гофмейстерки в русском языке нет. Конкуренты слова малерша – малерица и маляриха, докторша – докторица, гофмейстерша – гофмейстерина… Правило не очень очевидно, но постепенно будет вырисовываться. А пока вы можете открыть его самостоятельно!

• Заявляет о себе малоизвестный, редкий, но любопытный суффикс – овка, попавшийся нам ещё в XVI веке: смердовка, и на исходе Смутного времени: “…вор Ивашко Зарутцкой и воровка Маринка”. В XVIII веке к ним начинают добавляться другие аналогичные образования. Например, в плутовской повести, написанной на рубеже XVII–XVIII веков, “История о российском дворянине Фроле Скобееве” возникает плутовка. В документах по делу царевича Алексея – ругательное чертовка. “Он же сердитуя на канцлера графа Головкина и Трубецкого князя, говаривал, что будто от них, навязали де ему на шею жену чертовку”. У Фонвизина в “Недоросле”: “Ну, ещё слово молви, стара хрычовка!”, в “Бригадире”: “Неужели ты меня мотовкой называешь, батюшка?” Все это пары к мужским словам, которые похожи друг на друга односложностью и пейоративностью: вор, плут, черт, мот, хрыч. Почему же не ворка, плутка, мотка? И откуда этот -ов, которого нет в вор, плут, мот, черт, хрыч?

Возможно, дело в тенденции, которую мы наблюдаем и сегодня в подобных случаях: короткие основы не любят сочетаться с -ка, по крайней мере, напрямую. И не любят именно из-за других ролей этого занятого суффикса.

Короткие основы и сами, как правило, многозначны. Одновременно с вор – мошенник, злодей – существовал омоним вор – ограда, затвор, а ещё глагол ворковати. Плутка – в старину так называлась, судя по контексту “плутки и короваи” – какая-то выпечка. Корень черт есть и в глаголе чертить, мот – естественно, в глаголе мотать в прямом значении, и вообще мот не только человек, но и “то же, что моток”. У Андрея Болотова в “Записках” (1789–1816): “Смотрел я на безчисленное множество мотов пряжи”.

Плутка – это женщина, кушанье или какое-то плутовское действие? Мотка – женщина или процесс сматывания нитей? Непонятно. А суффикс -овка делает феминитивы однозначными.

В XIX веке он полностью продолжает наметившуюся тенденцию: “Сама бесовка! Сама бесовка! – бормотал скороговоркой ребенок, уплетая лепешку” (Н. Шаликова. “Семейные сцены”. “Русский Вестник”. № 17–18. 1856). “Ой, много с ним всякого было! – махнула хлыстовка” (В. Крестовский. “Петербургские трущобы. Книга о сытых и голодных”. 1864).

А вот торговка, фиксирующееся с XVIII века, несмотря на созвучие, образовано по другой модели: это пара на -ка к торговец, слову не короткому и не имеющему отрицательной семантики. Николай Карамзин: “Смотрите! Вот едет торговка из рыбного ряда с своею соседкою, башмашницею!” Как ни странно, такую модель -ец/ -ка от прилагательных на -овый – ждет определенный расцвет в советское время (месткомовка, вузовка, детдомовка, толстовка – вот это всё).

• Возникает ещё одна модель, которая нам раньше не попадалась. Гадалка и сиделка образованы с суффиксом -лка напрямую от глаголов гадать и сидеть – без посредства мужского названия. Как впоследствии просторечные училка и воспиталка и литературное приживалка. Как, собственно, неодушевленные на -лка типа грелка от греть или картофелемялка от мять.

Мы уже сталкивались с таким: одна и та же модель для людей и орудий, та, кто гадает (сидит, греет, сеет, веет и т. п.). Суффикс -лка получился от слияния суффикса -ка с -л- – суффиксом старинных причастий на -л, превратившихся в формы глагола прошедшего времени: грел, грела и т. д.

• Образование муженезависимых феминитивов продолжается, причем по разным моделям. Например, бельемоя образовано простым сложением корней, как воевода, краснобай, пешеход. Кофейница – кофейная гадалка – суффиксальное, с -ница. Горничная – так называемый субстантиват, то есть прилагательное, превратившееся в существительное. Вот оно ещё в первой роли: “Один из моих секретарей имеет сестру, у которой горничная девка племянница внучатного брата одного из наилучших хлебников в твоем государстве” (И. Крылов. “Почта Духов”. 1789). Горничная девка – девушка, прислуживающая в горнице, в комнате хозяйки. Кстати, у хозяина мог быть и мальчик для услужения – горничный казачок. Но только женский вариант стал существительным.

• Стал заметнее суффикс -иха. Да-да, такой нашенский, а до XVIII века особо не фигурировал. В XVI веке зафиксированы единичные прозвища женщин, типа Королиха Евдокия, и даже специалистам неясно, личные они или по мужу/отцу. А в XVII веке появляются тоже единичные обозначения жен: вдовица пономариха, купчиха, Маринка вориха, то есть все та же оставившая в русском народе неизгладимое впечатление Марина Мнишек, в данном случае обозначенная как жена вора, то есть самозванца (“И мать его, вориху Маринку, называли государынею”. 1616).

Прицельно исследовавшая иху советская лингвистка Юлия Азарх считает, что суффикс возник в севернорусских диалектах в XV–XVI столетиях, причем сначала оттенка сниженности образованных с его помощью женских названий по мужу не было.

И вот в XVII столетии появляется повариха – отнюдь не жена повара, а самостоятельная профессиональная единица. И даже становится героиней плутовского романа “Пригожая повариха, или Похождение развратной женщины” (М. Чулков. 1770). Попробуй назови сейчас женщину-повара поварихой! Поварихи в столовках. Но в это время в слове нет никакой пренебрежительности. И много позже – тоже. “Каждый француз – природный повар, каждая француженка – природная повариха, в самом возвышенном, благородном значении этих слов”, писал Салтыков-Щедрин во второй половине XIX века. Возникает портниха как вполне престижное слово, подходящее для самопрезентации в рекламном объявлении. “Мадам Арман, портниха… объявляет Почтенной Публике, что она привезла разные товары последней моды” – это как раз рекламное объявление в “Московских ведомостях” 225-летней давности.

Уже знакомая нам щеголиха вообще, скорее всего, девица незамужняя. Шутиха тоже не жена шута. “Голицына, княгиня Евдокия Ивановна, в 1-м браке Буженинова, шутиха императрицы Анны” – читаем в Азбучном указателе имен русских деятелей для Русского биографического словаря (Ч. 1. 1887). Купчиха – почти всегда жена купца, но и покупательницу или скупщицу могут назвать так же: купчиха модных вещей. Повар, щеголь – основы нестандартные, а шут – ещё и короткая. То есть, например, -ка однозначно бы приводил к омонимии: шутка – женщина или шутка?

То есть -иха занимает свободные ниши и свободно образует феминитивы со значением профессии, занятия, вопреки ещё одному мифу о специализации этого суффикса на именовании жены по мужу. Правда, Ломоносов считал все-таки основным значением суффикса “жена мастерового человека”: кузнечиха, сапожничиха и отдельно выделял “посмеятельные” прозвища жен: чесночиха, костылиха от таких же мужских, видимо, деревенских кличек – Чеснок, Костыль и т. п. В этом он видел отличие -иха от -ица, которым чаще оканчивались названия самостоятельных женщин-мастеровых: мастерица, перевозщица, шапошница, хлебница, колашница. Впрочем, ученый оговаривал, что на -ица могут назвать и жену.

• Приходится сделать вывод: пока специализированных русских суффиксов жен или, наоборот, суффиксов, которыми нельзя обозначать жен, мы не обнаружили.

Глава 6
Авторша, товарка, авиаторша

Но вот и XVIII век позади. Идут десятилетия, а традиция называть занятие или состояние женщины специальным женским словом сохраняется.

С днем рождения пары для автора

Можно гадать, как так вышло, что именно вновь сконструированный в XXI веке женский дериват от слова автор – пресловутая авторка – стал современным символом феминитивов. Вообще-то обозначение женщины-деятельницы, образованное от этого старого заимствования, существует уже, видимо, столетия. Самое раннее письменное употребление слова авторша (не авторка!), которое удалось обнаружить, относится к ещё пушкинской эпохе, к 1834 году. В сочинении Александра Шаховского “Три женитьбы вопреки рассудку”, опубликованном в популярнейшем толстом журнале “Библиотека для чтения”, оно относится к героине – французской актрисе и сочинительнице (стихотворке) Канделль.

Судя по всему, слово авторша в это время было нейтральным, не имело оттенка пренебрежительности. Так называет религиозно-консервативный мыслитель Константин Леонтьев в письме философу-почвеннику Николаю Страхову за 1869 год уважаемую писательницу, беллетристку, эссеистку, также заведующую беллетристическим отделом журнала “Русский вестник” Евгению Тур, сестру драматурга Александра Сухово-Кобылина. Знаменитый юрист и автор воспоминаний о Льве Толстом Анатолий Кони характеризует невестку Толстого как “авторшу нескольких прекрасных рассказов из народного быта” (1908).

Выходит, за словом авторша почти два столетия: Константин Леонтьев, Евгения Тур, мемуарист Петр Гнедич, юрист Кони, невестка Толстого Татьяна Берс. Да хотя бы драматург и театральный писатель пушкинского времени Александр Шаховской. А за словом авторка истории нет. Так и получается, невольно, конечно, что место настоящей истории женщин занимают мифы. Мне встретилась настоящая живая феминистка (правда, совсем юная), искренне верующая в то, что авторшей называли жену автора.

В современном феминистическом дискурсе ещё встречается утверждение, что в XIX веке использовалось слово авторица, со ссылкой на употребление слова писательницей и переводчицей Александрой Зражевской в статье “Зверинец”, опубликованной в 1842 году в “Маяке” – русском литературном журнале, выходившем в 1840–1845 годах. Но, судя по отсутствию этого слова в Национальном корпусе русского языка (базе данных электронных текстов) и ненахождению его сервисом Гугла – Гуглбукс, это авторское слово Зражевской.

Писательница, беллетристка, эссеистка, поэтесса… Постепенно все эти феминитивы прочно утверждаются в языке. Как, собственно, и сами обозначаемые ими занятия. Об этом свидетельствует, например, критик Дмитрий Писарев в 1862 году: “Если в наше время даровитая писательница пользуется всеобщим уважением, то это было иначе в тридцатых годах, когда… круг читающей публики был гораздо теснее и… предубеждение против литературного труда женщины имело свое значение” (“Русский Дон-Кихот”).

Наконец, возникает и феминитив репортёрша, сначала применительно к заграничной жизни: в литературном журнале “Книжки недели” за 1891 год появляется “мисс Ватерсон, известная как блестящая репортёрша судебных дел”. Однако совсем скоро появляется и первая русская репортёрша – Варвара Меньшикова, публикующая в “Киевском слове” статьи и беллетристику под псевдонимом О. Ольнем.

Своеобразно приветствует это событие популярнейший в 1890-х фельетонист Влас Дорошевич в московском издании “Новости дня”:

“Сударыни! Сударыни! Сударыни, блондинка, живущая в Киеве, открыла для вас целую Америку. Новая область женского труда, женщина будет здесь незаменима, вне конкуренции! Слушайте! Слушайте! Слушайте… Киевская блондинка решила заняться убийствами, грабежами, кражами, утоплениями молодых девушек и упадками с крыш рабочих.

Она репортёр! И репортёр прекрасный! Она достает пропасть известий. Еще бы! Женщина создана быть репортёром! Узнавать чужие секреты и рассказывать их всем. Кто сумеет сделать это лучше женщины? Какое другое занятие женщине больше по душе? Репортёр обязан “все узнавать”. Кто лучше женщины сумеет вызвать на откровение?

Бедного репортёрчика затирают, с ним нелюбезны. Хорошенькую дамочку всюду и везде посадят на первое место, ей все расскажут и все покажут. Сударыня, да человек нарочно какое-нибудь происшествие сделает, чтобы вас лишний раз увидеть! И как облагородит репортёрское звание репортёр, от которого пахнет духами; репортёр, безусловно, трезвый, за которым ухаживают; репортёр, которому целуют ручки. Пресса! О, моя мать! Мечтала ли ты, чтоб твоим представителям целовали руки? Куда не проникнет репортёр, туда проникнет репортёрша. Репортёры более не существуют. Да здравствует репортёрша!”

В этой шутливой декларации зависти к полувоображаемым женским репортёрским привилегиям была правда: проходит совсем немного времени, и репортёрша становится привычным явлением. И вот уже мы видим феминитивы журналистка, корреспондентка и хроникёрша.

“В Петербург из Америки приехала известная американская журналистка мисс Инслэй” (“Новости дня”. 19.10.1902). “Вот прошла Тыркова, вот ещё одна корреспондентка, не знаю ее фамилии…” (Е. Кизеветтер. “Революция 1905–1907 гг. глазами кадетов. Из дневников. 1905–1907”).

“Перед обедом ко мне зашла хроникёрша «Русской молвы» для интервьюирования”, записывает в 1913 году государственный деятель Иван Иванович Толстой (дневник опубликован в 1997 году издательством “Европейский дом”).

Стихотворица, поэтка и поэтесса

В XVIII веке мы встречали стихотворцев и стихотвориц. В начале следующего столетия полурусское стихотворец (первый корень от древнегреческого στίχος – ряд, строй, строка, стих) вытесняется заимствованием поэт. С феминитивом происходит та же история, только с запозданием. Собственно, он и куда менее частотен.

• Поэтка появилось раньше поэтессы. Поэтку впервые использовала Александра Зражевская в уже знакомой нам статье “Зверинец” в 1842 году. Таким образом, поэтка – слово старое, но очень редкое, и, похоже, серьезно его использовала только Зражевская в великосветской повести. В XIX веке постепенно в качестве основного феминитива утверждается поэтесса. Поэтка остается редким и маркированным, экспрессивным, ироническим.

Короче, слово не прижилось. Не полюбилось. Вот два, с сегодняшней точки зрения, вброса двух классиков, причем оба относятся к 1843 году.

Первый содержится в саркастически-злобном описании усадебных барышень совсем молодого тогда Ивана Тургенева:

Второй принадлежит критику Виссариону Белинскому. Это тоже ироническое описание великосветского романа “сочинительницы г-жи А. Зражевской” под названием “Женщина, поэт и автор”, где “действуют все князья и княжны, графы и графини; имена героев самые романические – Лировы, Альмские, Сенирские, Минвановы, Днестровские, Пермские… тут изображена поэтка, выражаясь языком сочинительницы которая пишет и читает вслух, впрочем, довольно плохие стихи”.

Только не надо думать, что великий критик был сексистом и презирал женщин-литераторов. Это вовсе не так. Белинский неустанно хвалил произведения Александры Ишимовой, создавшей жанр популярной исторической литературы для детей и получившей в 1841 году престижную негосударственную Демидовскую премию за развитие наук (по разделу “педагогика”). Кстати, именно Ишимовой послал последнее в своей жизни письмо Пушкин. В день дуэли с Дантесом 27 января 1837 года он писал “милостивой государыне Александре Осиповне”: “Крайне жалею, что мне невозможно будет сегодня явиться на Ваше приглашение… Сегодня я нечаянно открыл Вашу Историю в рассказах и поневоле зачитался. Вот как надобно писать!”

Так что, похоже, слову поэтка не повезло по иным причинам.

• То, что поэтку вытеснила поэтесса (из французского poétesse), не случайность. Можно предположить фонетические ассоциации. Так вышло, что в русском языке обозначения женщин на -етка не нейтральны, у них особая аура. В этом сочетании звуков суффикс -ка будто вспоминает о том, что он ещё и уменьшительный. Точнее, это чувствует говорящий.

Особенно ярко это чувствовалось в XIX веке, когда французские заимствования на -ette, ставшие русскими словами кокетка, субретка, гризетка, лоретка, были у всех на слуху. Помните кокету из XVIII века? Французское coquette действительно сначала, в 1740-е годы, вошло именно в таком виде и лишь спустя несколько десятилетий было вытеснено фактически уменьшительным кокетка. Та же история произошла со словом брюнетка, и его первоначальная уменьшительность должна была какое-то время ощущаться.

Остальные подобные заимствования, видимо, сразу оформлялись на -ка, но во всех общий кусок значения подсвечивал уменьшительную роль суффикса. Что-то хорошенькое, несерьезное, очень женское, забавное. Субретка – актерское амплуа, от французского soubrette. Находчивая служанка, помогающая устраивать счастье в любви. “Это была бы превосходная субретка… живость в разговоре, свобода в телодвижениях, очень выразительная, простодушно-плутовская физиономия”, – описывает одну из актрис московский театрал Степан Жихарев в самом начале XIX столетия. Русские, частенько живавшие в Париже, прекрасно знали разнообразные типажи француженок небогатого происхождения. Гризетка от grisette – парижская швейка, обитательница мансард, неунывающая подружка бедных студентов. Лоретка от lorette – парижанка легкого поведения. Потом появлялись ещё и мидинетки (бегавшие на свидания в обеденный перерыв, полдень – midi), после определенного возраста переходившие под покровительство Святой Екатерины и становившиеся катринетками.

Так что неслучайно уже в 1916 году Александр Вертинский, используя фонетические ассоциации, назовет свою “одинокую глупую деточку” кокаинеткой. И, видимо, неслучайно suffragette, первоначально адаптированное по традиции на -етка – суфражетка, – в русском языке быстро вытеснилось фонетически более серьезным суфражистка (сначала это слово писалось по-русски с двумя “ф”). Воительница за права женщин – это не какая-нибудь субретка.

Получается, что суффикс женскости -ка, идущий после -ет, почти обречен ассоциироваться с уменьшительным -ка (как в детка, конфетка, газетка и проч.). И где только не эксплуатировалась эта ассоциация звука и смысла! “Ранетки”, например, – девичья поп-группа. Переосмысление разговорного названия сорта яблок ранет как названия девушек с намеком на раннесть и живость. Не говоря уж о нимфетках и старлетках.

Но именно несерьезным словом поэтка, уже забытым в XX веке, а не благополучно победившим поэтесса предпочла называть себя правозащитница и узница совести, одна из семерых, вышедших на Красную площадь 25 августа 1968 года с протестом против вторжения в Прагу, Наталья Горбаневская. Говорят, что в этом самоназвании была и самоирония, и отсылка к польскому языку. И вообще слово подходило ей, маленькой, похожей на девочку.

Неожиданно в наше время пристального внимания к феминитивам и идеологического приоритета, которым стал пользоваться суффикс -ка, старая конкуренция оживилась, подстегнутая переносом в русский ряда польских феминитивов, в том числе и поэтка. Оказывается, некоторым больше нравится это слово за “оттенок хулиганистости”. “А по мне так очень боевое слово, созвучное с «танкетка», «авиэтка». То есть девушка с активной позицией”; “Если речь идет о молодежном фестивале актуальной поэзии – то там поэтки, а если о собрании местечкового поэтического кружка «Белая березка», то там почти наверняка поэтессы” (из соцсетей). Кому-то слово поэтесса представляется слишком возвышенным, вычурным, пафосным, старомодно-серьезным – а возвышенность и пафос в нашем представлении часто балансируют на грани комичности. Тут в воображении и возникают участницы литобъединений.

Впрочем, авиэткой и девушкой с активной позицией готовы стать не все: “Мне в слове поэтка слышится некое подтрунивание: а, детка, ну ты пиши, пиши… если делать больше нечего”. Получается, в основе борьбы феминитивов может неявно лежать не дихотомия мужского и женского, а совсем другие противостояния – культурные, возрастные, – гораздо менее проявленные в дискуссиях, но подспудно ассоциирующиеся с теми или иными способами выражения женского.

• Постоянно вижу в дискуссиях утверждения: женщин не публиковали, женщинам не давали творить, поэтому не было и феминитивов – названий творческих профессий. Язык с этим не согласен. Отрицая реально употреблявшиеся тогда и попавшие в письменные источники реальные слова, мы перечеркиваем реальную историю женщин, женских занятий, творчества, достижений. Да просто искажаем реальную картину прошлого.

Вот и пример: “Супруга Хераскова, Елизавета Васильевна, была и сама стихотворица: она печатала в журналах; есть ее стихи в «Аонидах». Она была очень добра, умна и любезна. Ее любезность много придавала приятности их дому, уравновешивая важность и некоторую угрюмость ее мужа” (М. Дмитриев. “Мелочи из запаса моей памяти”. 1869).

Консерваторки, бестужевки, юристки и новые докторши

Но вернемся в “век девятнадцатый, железный”. Здесь все больше женских образовательных учреждений, все больше их преподавательниц, учительниц, инспектрис, наставниц и, соответственно, директрис этих самых учреждений. А с другой стороны – учениц, в первую очередь гимназисток (женские гимназии появились в России с 60-х годов XIX века). Впрочем, ещё в 40-е годы создаются средние епархиальные училища для дочерей духовенства, и появляются девочки-епархиалки.

С конца 1830-х годов (гораздо раньше, чем в Европе) начинают получать уже не частное домашнее, а официальное образование русские художницы и музыкантши. Сначала при Императорском обществе поощрения художеств открылись рисовальные классы для девочек, затем женщин стали принимать в Московское училище живописи, ваяния и зодчества, а в 1842 году и в Петербурге, в Санкт-Петербургской рисовальной школе для вольноопределяющихся, открылись женские вечерние классы. Наконец, женщин начинают принимать в Императорскую Академию художеств. Кстати, в 1852 году ее президентом становится женщина – великая княгиня Мария Николаевна. А в 1854 году женщина впервые получает медаль Академии – и ею была тоже сестра драматурга Сухово-Кобылина (как упоминавшаяся Евгения Тур), но другая – Софья – даровитая пейзажистка.

Что же касается музыкантш (в XIX веке остались только музыкантши, музыкантки исчезли – как обычно и бывает, из нескольких вариантов остается один), то среди них появляются консервато́рки. Появляются, собственно, одновременно с появлением самой консерватории – Санкт-Петербургской, открытой в 1862 году. Сразу после открытия в нее поступает девица Валентина Бергман. Но ссорится с директором Антоном Рубинштейном, покидает учебное заведение, берет частные уроки у композитора Александра Серова – и в 1863-м становится его женой. Об этом остается запись в дневнике Владимира Одоевского: “Серов женился на девушке-музыкантше – стипендиатке Музыкального Общества…”

Попутно замечаем феминитив стипендиатка, оказывается, существующий более полутора веков. Замечаем и саму возможность быть таковой. Валентина Серова стала первой русской женщиной – признанным композитором. А ее сын и тезка Валентин Серов – знаменитым художником (“Девочка с персиками”).

С музыкой связано и появление феминитива лауреатка. Сегодня это, судя по заголовкам, слово-призрак – то ли оно есть, то ли нет: “Самая молодая лауреат Нобелевской премии в истории зачислена в Оксфорд”. Между тем, слову более 100 лет. В “Очерке деятельности С.-Петербургского отделения Императорского русского музыкального общества”, изданном в 1909 году, так именуется одна из учениц консерватории, окончившая курс с золотой медалью: “Молодая лауреатка выступила летом и осенью 1877 года на многих концертных эстрадах Германии”. Такой же пример – “лауреатка Музыкальной Консерватории” – сопровождает слово в академическом Словаре русского языка, выходившем с 1891 года (выпуск на букву “л” издан в 1915-м).

• Конечно, наш объект – язык, а не жизнь. Но, подробно рассматривая первое, обнаруживаешь, что и второе не так однородно, как представляется авторам черно-белых схем. В искусстве женщины даже столетия назад встречали куда меньше препятствий, чем в некоторых других сферах.

В середине 50-х годов XIX века женщины наконец-то с огромным трудом добиваются и возможности университетского образования – им разрешают посещать вольнослушательницами лекции Петербургского университета. Правда, в 1859 году это право отнимают. А вот феминитив остается. “– Я… я более года посещала университет, покуда не вышло запрещения… – Так вы экс-студентка?” (В. Авенариус. “Бродящие силы. Современная идиллия”. 1865).

В 1870-е годы благодаря организации Высших женских курсов появляются курсистки. Слушательницы Бестужевских курсов часто называют себя бестужевками. Слушательницы Высших женских медицинских курсов при Медико-хирургической академии в Петербурге – медичками. Слушательниц Педагогических курсов, педагогического факультета могут назвать педагогичками (хотя иногда это слово используется и как женский вариант к педагог). Со временем появляются и исторички. “Соня невольно выпрямилась под этим взглядом и доложила: – Я курсистка. Историчка…”

Хотя двери университетов по-настоящему распахнулись перед девушками только в начале XX века, а курсы не давали выпускницам прав, аналогичных правам мужчин – выпускников университетов, но слово студентка осталось в ходу, так продолжали называть и курсисток.

А вот акушерство, бабичье дело, между прочим, преподавалось в России женщинам аж с середины XVIII века. Правда, в первой повивальной школе было подготовлено лишь 35 повитух. Да, именно повитух, бабок – термин акушерка становится привычным, судя по всему, лишь с 50-х годов XIX века. К тому времени акушер в отношении мужчины употреблялось уже больше полувека. Наконец, после введения земского самоуправления, в 1870-х годах, некоторые земские управы стали создавать собственные фельдшерские и акушерские школы, и в русском языке появился феминитив фельдшерица.

В Русско-турецкой войне 1877–1878 годов уже участвуют и санитарки: “Молчание первая прервала все та же маленькая стриженая сестра милосердия (или фельдшерица, или санитарка – их в подобных случаях разобрать было трудно)”^[11].

Когда драматическая борьба русских женщин за право, во-первых, обучаться медицине, а во-вторых, профессионально работать врачом увенчалась успехом, феминитив докторша окончательно утвердил за собой значение деятельница. “Новая докторша – 27 лет, занималась сначала в Женеве, где получила диплом «бакалавра физических и естественных наук», а затем обратилась к изучению медицины в Цюрихе и Берлине” (“Русский листок”. 1907).

…В современных дискуссиях спорят, можно ли назвать женщину-стоматолога стоматологиней, а более 100 лет назад такой вопрос не вставал. “Она – дантистка. Она мне зубы рвала, а я ей ручки целовал” (М. Горький. Письма. 1889–1906).

“Это высказывается не только в ожидании писем, а и в том, как я себя веду у зубной врачихи”, – пишет в 1910 году в дневнике вятская гимназистка Нина А-ва, возможно, первый раз фиксируя на письме разговорный феминитив врачиха. Разговорный, но явно не просторечный, не деревенский, не грубый, каким он часто воспринимается сегодня, – дневник вообще-то написан прекрасным литературным языком.

Рождение врачебных феминитивов закономерно. Уже в 1910 году среди 15 тысяч русских врачей каждая 10-я – женщина. Это втрое больше, чем в Великобритании или Франции. А среди лиц, проходящих врачебную практику, теперь не только практиканты, но и практикантки.

11 ноября 1911 года принимается закон о разрешении женщинам получать высшее юридическое образование. При этом женщинам не разрешается работать по специальности. Такие реалии стоят за следующей фразой с ещё одним феминитивом: “В мировом суде выступала женщина-юристка Нечаева не как адвокат, а как частное лицо, которое по закону имеет право 3 раза в год выступать по чужим делам” (Газета “Копейка”. 23.12.1911)^[12].

Вниз по социальной лестнице

Пора спускаться по классовой лестнице – туда, где трудящихся женщин гораздо больше.

Ступень ниже, помимо фельдшериц и акушерок, занимают девушки с гимназическим образованием, которым только с последней трети XIX века удается зарабатывать собственным трудом. Это сельские учительницы, стенографки, они же стенографистки, телеграфистки. Все эти профессии часто перечисляются во второй половине XX века в одном ряду.

“Ходила к ним, вместе читали, готовились, кто в учительницы, кто в акушерки, кто в телеграфистки…” (Г. Успенский. “Новые времена”. 1873).

“А впрочем, отчего же… нынче мода на это… Акушерки, стенографистки, телеграфистки… Дай бог счастливо, господа!” (Салтыков-Щедрин. “Современная идиллия”. 1877–1883).

“Я в Петербурге пожила ещё года два… Пробовала в телеграфистки, в акушерки думала… Потом в учительницы…” (А. Эртель. “Записки Степняка”. 1883).

“А все эти женские курсы, эти акушерки, астрономки, телеграфистки, землемерши, tout ce fatras…” (Салтыков-Щедрин. “Письма к тетеньке”. 1881–1882).

Высокое искусство стенографии, то есть быстрой записи устной речи, родилось задолго до XIX века, но систем этой самой записи в разные эпохи было много, и часто они создавались под конкретные задачи. В России увлеченный популяризатор науки Павел Ольхин адаптировал к русскому языку немецкую систему Франца Ксавера Габельсбергера. Получив одобрение Министерства народного просвещения, Ольхин организовал курсы стенографии в Санкт-Петербурге и руководил ими в 1865–1877 годах. Мы точно знаем, что на этих курсах учились женщины, потому что лучшая ученица Ольхина Анна Григорьевна Сниткина стала героиней одного из самых известных писательских романов. Под диктовку Достоевского она стенографировала, а потом расшифровывала роман “Игрок” – писатель должен был его создать меньше чем за месяц. За три октябрьских недели 1866 года кабальный договор был выполнен, а Достоевский и “стенографка моя, Анна Григорьевна Сниткина” обвенчались.

Тогда же, в 1860-е, женщин начали принимать на телеграфную службу (в 1871-м им было разрешено работать в общественных и правительственных учреждениях как таковых). Кстати, в это же время первые телеграфистки появились в Европе. Правда, не так уж много женщин работало в телеграфном ведомстве в первые десятилетия: меньше сотни.

Цитата из статьи и общих примечаний к высочайшему повелению, объявленному Министерством внутренних дел, “О форме обмундирования гражданских чиновников и служителей почтово-телеграфного ведомства”, свидетельствует о возможности употребления феминитива в самом что ни на есть формально-бюрократическом стиле: “Высочайше установленная 23 февраля 1866 года форма обмундирования для женщин-телеграфисток сохраняется женщинам, служащим в почтово-телеграфном ведомстве, но с заменою телеграфного знака”.

Позже в эту страту добавляются телефонистки и уже о

© И. Фуфаева, 2020

© ООО «Издательство АСТ», 2020

Издательство CORPUS ®

* * *

Эта книга должна была появиться именно сейчас, когда интернет сотрясают споры о редакторках и экспертках. Рассказ об истории феминитивов и эволюции отношения к ним, список феминитивных суффиксов и обсуждение места каждого из них в русском словообразовании вряд ли заставит полюбить или разлюбить феминитивы, но точно вооружит аргументами для новых споров.

Ирина Левонтина

Как хорошо, что книгу о феминитивах написала лингвистка! Во-первых, профессиональный взгляд, любовь к языковому материалу, описание проблемы, а не окрик "Свободу/смерть феминитивам!". Во-вторых, ну хватит уже мужчинам рассуждать о женском, нет им больше веры. И ещё хорошо, что Ирина Фуфаева ставит в этом разговоре не точку, а многоточие, удивительно напоминающее знак вопроса.

Максим Кронгауз

Глава 1

Лексика со сложной судьбой

Обозначения женщин – часть русского языка, которая сейчас обсуждается публикой наиболее эмоционально. Объективно в этой сфере мало стабильности и много динамики, способы выражения разнообразны, отсутствуют общие правила, зато присутствуют противоположные тренды. Серьезный разговор обо всем этом разнообразии невозможен без элементарной лингвистической базы, которая нередко игнорируется в современных дискуссиях. В частности, русский грамматический род отнюдь не тождествен полу обозначаемых лиц, а русские феминитивы вовсе не сводятся к “словам про профессии”.

Назови бабушку правильно, или Новая народная забава

…Человек спрашивает в Фейсбуке, как назвать женщину-косаря, – хочет написать о своей бабушке. Множество народу подключается к обсуждению: предлагают варианты, перебирают суффиксы.

Су́ффикс – это часть слова после корня. Суффикс хоть и не корень, но тоже что-то значит! Например: -онок в слове мышонок значит “детеныш животного, обозначенного корнем”, а -няк в слове березняк – “заросли деревьев, обозначенных корнем”.

Косари́ца. Косарша. Косарка. Косильщица. С одним суффиксом выходит смешно, с другим непонятно, с третьим – слово уже есть, да вот только оно означает сельхозорудие. Однако само занятие – придумывать женские варианты профессии – комментаторов явно увлекает, как минимум забавляет.

Ни одна часть русского языка в наши дни не обсуждается так активно, как обозначения женщин. В соцсетях идет полемика, на реальных площадках организуются многолюдные дебаты.

Лет десять назад термин феминативы знали лишь языковеды, изучавшие словообразование. Сейчас он превратился в пресловутые феминитивы – одни их проклинают, другие отстаивают, а третьи увлеченно конструируют, обнаружив пробелы, которые, как им кажется, нужно заполнить: шофёрка, прозаичка, философиня и т. п.

Феминати́вы (феминитивы, от лат. femina – женщина) – это слова с “показателем женскости”, в русском языке – обычно со специальным суффиксом. Например: волч-ица или рыбач-ка. В более широком смысле – любые обозначения женщин, в том числе, например, тетя, примадонна.

Да, при конструировании часто игнорируются уже обжившиеся слова, будь то лифтёрша, поэтесса или героиня, в пользу в основном одинаковых конструкций с -ка: лифтёрка, поэтка, геройка. Да, в дискуссиях рождаются и транслируются лингвистические мифы, в том числе главный – что можно влиять на изменения языка путем принятия решений, лишь бы некий авторитетный научный орган санкционировал использование того или иного слова.

С другой стороны, множество людей стали внимательнее относиться к русскому языку, больше о нем думать и просто больше им интересоваться.

В стране невыученных феминитивов

В советском мультике герой попадал, как бы сейчас сказали, в альтернативный мир школьных ошибок, где растут арбузные деревья, ходят половинки землекопов и где его чуть не съедает плотоядная корова. Можно представить себе альтернативный мир наивных представлений о вселенной и природе, где над плоской землей по твердому небу поднимаются и опускаются звезды и светила, а жабы и змеи самозарождаются в речном иле. Мир представлений о русском языке и истории, вырастающий из сетевых дискуссий о том, как правильно называть женщин, тоже альтернативный. В нем библиотекарши и ткачихи – это жены библиотекарей и ткачей, потому что “суффикс -ша означает подвластность хозяину”. Зато личной доблестью и мечом женщины здесь добывают княжеские титулы, потому что “княгиня – это самостоятельный персонаж”.

Одновременно в полях работают, утирая пот, грудастые жнецы в сарафанах и платках, а в императорском театре партию Татьяны исполняет женщина-певец, потому что до слова авторка “никаких феминитивов в русском языке не было”. По данным других комментаторов, все же были, но только три, по числу женских профессий: уборщица, няня и прачка. Потому что ну кем ещё могла работать женщина до прихода светлой эры кураторок, лекторок и спикерок! И т. п.

• Как ни забавны старые и новые лингвистические поверья, картина происходящего в языке гораздо интереснее. Не менее интересно, что происходило в предыдущие эпохи. Собственно, книга об этом.

• С одними вопросами разобраться легко, с другими сложней. А есть и такие, единственно возможного ответа на которые нет ни у кого.

Вот, казалось бы, простейший – какого на самом деле грамматического рода слово врач.

Русские слова, обозначающие женщин, – “лексика со сложной судьбой”. И это, конечно, не только феминитивы. Хотя бы потому, что прямо сейчас перед моими глазами на экране ноутбука проплывает обсуждение, в котором фигурируют “моя эндокринолог” и “моя косметолог”. И раз эндокринолог – моя, раз психолог помогла, а юрист подала иск – значит, эндокринолог, косметолог, психолог, юрист и т. п. – тоже названия женщин. По факту. Факт может возмущать или озадачивать, но он есть. И состоит в том, что в русском языке у людей женского пола, в отличие от людей мужского пола, может быть два типа названий – специальные, предназначенные только для них, или общие с мужчинами. Но совсем не у каждого общего слова есть пара только для женщин. По крайней мере, признанная. Да и обратное верно.

• Почему в этой книге употребляется немодное слово пол, а не модное слово гендер? Общее значение суффиксов феминитивов по-научному определяется как женскость. Например: значение суффикса -иц(а) в словах жница, красавица, волчица. Как видим, отличий между людьми и животными в этом плане язык не делает, а у животных, исходя из определения гендера как социального пола, такого явления нет. В русском языке имеются грамматические показатели для выражения не только женского, но и мужского пола, например, суффикс -ак в словах рыбак, ведьмак, гусак.

Раздражает всё

Способы, которыми в русском языке называются женщины-деятельницы, – одна из самых нестабильных частей этого самого языка. В ней и без феминизма в последние лет сто, если не дольше, идут “грамматические подвижки грунтов”. Поэтому общих правил нет, и практически у каждой профессии свой более или менее принятый женский вариант обозначения: писательница, но критик; скорее активистка, чем активист; скорее кассир, чем кассирша; блогерша Н. – вполне, но я блогерша – вряд ли. Молодая лауреат – странно, молодая врач – уже привычно, хотя для официального стиля ещё не нормативно.

Плюс все ещё остается грамматическая неловкость со словосочетаниями типа лауреат рассказала. Это с одной стороны. С другой – не всем по нраву даже безобидные литературные писательница и поэтесса. Например, не любит эти слова известный писатель и поэт, эссеист и переводчик Линор Горалик. Однако она все-таки не так непримирима, как Екатерина Н., которая пишет в Фейсбуке: “Когда меня кто-то называет «художница», я свирепею и вежливо прошу более ко мне это слово не применять”. “Есть профессия «художник», профессии «художница» нет”, аргументирует Екатерина, ориентируясь, видимо, на классификатор профессий и должностей Росстандарта.

И это только сиюминутный срез причудливого статуса этих слов в речи и отношения к ним самих носителей. Вчера было чуть иначе, завтра тоже наверняка ситуация изменится. Тем более что их разнообразие ещё больше усложнилось, когда феминистки начали переносить в русскую речь, особенно в интернет, инославянские феминитивы типа блогерка/авторка/директорка и конструировать новые по их образцу.

В итоге практически любые варианты кого-то да раздражают.

“Зачем каждый раз указывать гендер деятеля? Это как иметь специальный суффикс для расы или сексуальной ориентации”, – пишет Андрей П. Что ж, его можно понять.

“А чтобы не создавать впечатления, что в мире действуют только мужчины: физики, журналисты, политики”, – отвечает Ульяна Ф. И ее можно понять.

Елена М. тоже хорошо относится к указанию гендера, но плохо – “к стремлению вытеснить литературные феминитивы новыми: какая на хрен товарищка, партнёрка и поэтка при живых партнёрше, поэтессе и товарке?!”

Конечно, легко понять тех, кого бесит принцип “кудрявое распрямить”: проигнорировав готовое, прижившееся, ту же лифтёршу или директрису, сконструировать лифтёрку и директорку. Можно понять и тех, кто выбирает лифтёрку и директорку, кому хочется пользоваться идеальными, стерильными именами – такими же идеальными, как платоновские идеи-эйдосы, свободными от коннотаций, которыми жизнь обременила лифтёршу или директрису.

Коннота́ция – дополнительное значение, оттенки, сопутствующие основному значению слова, часто связанные с оценкой явления, обозначаемого этим словом.

Чтобы никаких ассоциаций с черным халатом, значком “Отличник народного просвещения” и мощным шиньоном! Пусть у новых слов будут новые, правильные суффиксы.

Еще из дискуссий можно понять, что:

– раздражает, когда существительное мужского рода, а прилагательное/глагол женского – автор написала;

– но при этом автор написал (и автор – женщина) – вообще несусветно;

– традиционное авторша не нравится чем-то неуловимым, частый аргумент – “это суффикс жены”;

– чешское авторка в качестве русского слова противоестественно, пишет знаменитая писательница, тонкий стилист…

Могло ли быть иначе?

Ответ на этот вопрос лежит на поверхности, в самом русском языке.

Китиха – тоже фемина

Феминитивы появились в народном сознании лет десять назад как слова “в основном про профессии и деятельность” (опять цитирую участников сетевых дискуссий). Время идет, но утверждения “феминитивы употребляются только к профессиям” повторяются вновь и вновь. И каждый раз удивляешься. Нет, не букве “и” вместо “а” – слово феминитив широко шагает по России, да чего там, по русскоязычному пространству, и отстаивать правильное написание уже поздно. Удивляет то, что вроде бы каждый носитель русского языка знает такие, например, слова, как драчунья, красавица, родственница, школьница, отличница и двоечница, горожанка и крестьянка, француженка и испанка, оптимистка, злоумышленница, владелица и собственница, любимица и любительница, вегетарианка, альтруистка, фантазёрка и бунтарка, которые обозначают вовсе не профессии. Да и пресловутое авторка – не профессия.

Русские слова с показателем женскости – специальным суффиксом – могут выражать практически любые возможные характеристики человека не только по деятельности, но по месту жительства: инопланетянка, по поведению: хлопотунья, грубиянка, и даже по родству: племянница. Да хоть по болезни: инсультница, сердечница. Участница, пассажирка, любительница… Более того, названия самок животных – волчица, лосиха – как мы только что выяснили, тоже феминативы, то есть по-новому – феминитивы. Наконец, повторим, что в широком смысле феминитив/феминатив – это любое слово про женщин, то есть и мать, дочь, женщина, девушка, где женскость выражает сам корень.

В этой книге речь в основном пойдет о словообразовательном аспекте обозначений женщин и конкуренции со словами-унисекс, от которых они часто происходят: лауреат – лауреатка. Поэтому термин феминитив будет употребляться в узком значении: “производное слово, у которого значение женскости является дополнительным и выражено грамматически, то есть каким-то кусочком слова помимо корня – служебной морфемой, чаще всего суффиксом”.

Морфе́ма – это самая маленькая значащая единица языка, которую в школе называют частью слова: суффикс, приставка, окончание, корень и т. д. Все морфемы, кроме корня, – служебные.

• Женскость – лишь одно из значений, которые могут в русском языке выражаться грамматически. Таких значений очень много. Например, уменьшительность: обрыв – обрывчик. Неполнота действия: хромать – прихрамывать. Множественность: сорт – сорта. Собирательность: лист – листва. Собственно, грамматически выражаются все самые востребованные смыслы – всё, что нам нужно выражать то и дело.

Почти каждый русский суффикс женскости может выражать по нескольку разных более мелких значений. Например, суффикс -иха: ткачиха (женщина-ткач), мельничиха (жена мельника, устаревшее), беркутиха (самка беркута). Наконец, чувиха, обозначающее просто женщину, девушку, но с особой стилистической окраской.

• Строго говоря, суффикс не -иха, а -их-; “а” относится к окончанию, а не к суффиксу: беркутиха, видели беркутиху, фантазёрка, восхищаемся фантазёркой. Однако поскольку при образовании феминитивов набор окончаний[1] меняется: беркут – беркутиха, видели беркута – видели беркутиху; фантазёр – фантазёрка, восхищаемся фантазёром – восхищаемся фантазёркой, то наиболее информативным будет написание -их(а), -к(а), указывающее на смену окончаний. Но для популярного изложения скобочки – громоздко. Поэтому будем писать -ка, -иха, -ица и пр. и понимать, что это соответствует к(а), -их(а), -иц(а), то есть что -а относится не к самому суффиксу, а указывает на 1-е склонение феминитива (на -а, как луна, мама и т. п.).

• Все русские слова, которые называют только женщин, но не мужчин, имеют женский грамматический род (редчайшие исключения экспрессивны: мамусик). А вот обратное неверно: не все существительные женского рода обозначают только женщин. Личностью, особой называют человека независимо от пола.

Почему род ≠ пол

Время вспомнить, что собой представляет грамматический род существительных в русском языке и чем он отличается от пола обозначаемых существ.

Грамматический род в русском языке есть у всех существительных, независимо от того, обозначают они кого-то, кто может иметь пол (человек, животное, мифический персонаж), или вещь, явление, никакого пола не имеющие.

Только что в очередной дискуссии “за язык и гендер” я прочла утверждение, что род русских неодушевленных существительных служит источником гендерных стереотипов. Опять во всем виноват язык! Правда, как ни допытывалась, конкретики собеседница не выдала. Мол, это все знают, Гугл в помощь и т. д. Видимо, она считает, что у неодушевленных существительных род связан с семантикой, смыслом какого-то языкового знака, – как если бы все существительные мужского рода означали что-то длинное, а женского – круглое, мужского – горячее, женского – холодное и т. п. И отсюда возникали стереотипы.

Но это вовсе не так! Лучшее опровержение – синонимы с разным грамматическим родом.

Сино́нимы – слова, близкие или совпадающие по значению.

Дорога и путь, огонь и пламя, век и столетие – семантика практически одна, а род разный. Слова с брутальной оружейной семантикой имели и имеют женский род: пушка, сабля, пика, шпага, бомба, ракета… И мужской: меч, снаряд, револьвер, автомат, пулемет… И средний: ружье… Одним словом, язык в гендерных стереотипах не повинен. По крайней мере, род неодушевленных существительных – точно.

• В русском языке три грамматических рода (а не два, как языковых пола).

• Род существительного в общем случае – всего-навсего способ согласования с зависимыми от него словами: месяц – ясный, луна – ясная, а небо – ясное. Мерзавец – редкий, сволочь – редкая.

• Род существительного далеко не всегда возможно определить по формальным признакам – по внешности слова, то есть по окончанию.

Думаю, последнее утверждение кого-то озадачило.

Давайте разберемся, откуда мы знаем, какого рода камень, бумага, полотенце? Мама, сын, кошка? Определяем по окончанию?

Представьте, что мы, например, компьютерная программа. Или ребенок (иностранец, инопланетянин), только осваивающий язык и не знающий многих конкретных слов. Можем ли мы по каким-то формальным признакам определить род у незнакомого существительного?

“Но это же очень просто! – скажет кто-то. – Если кончается на -а, то женского рода. На согласный (нулевое окончание) – мужского. На -о – среднего”.

Нет-нет-нет! Вот четыре слова совершенно одинаково кончаются на -а/-я: фея, юнга, дитя, сирота. У каждого свой род: женский, мужской, средний и «то женский, то мужской» – это называется «общий». Ваятель и фотомодель одинаково заканчиваются на мягкий согласный (то есть имеют нулевое окончание), но род у них тоже разный: мужской и женский. У большинства слов, оканчивающихся на -о/-е, действительно средний род: мужество, создание. Только не у всех: человечище и домишко – мужского рода. У несклоняемых типа крупье, где последняя гласная – не окончание, а часть корня, уж точно нет вообще никаких формальных признаков рода: денди – мужской род, травести – женский, визави – общий. Наконец, есть несклоняемые слова женского рода, оканчивающиеся на согласный: мадам, Эстер.

Значит, компьютерная программа при определении грамматического рода не может ориентироваться на последнюю букву словарной формы слова, иначе будет попадать пальцем в небо: юнга рассказала, дитя заплакала, красивый модель, старенькое домишко.

Правда, если учитывать и остальные падежи, род некоторых типов существительных можно определить абсолютно точно: нет ваятеля (м), но нет фотомодели (ж). А у других все равно нельзя: нет юнги, нет феи – существительные на -а разных родов склоняются одинаково.

В общем случае род существительного – нечто, что хранится в памяти. Мы узнаем его и запоминаем, когда осваиваем язык, и применяем, когда согласуем с существительным прилагательные и глаголы. Юнга взглянул, а фея взглянула, человечище матерый, а создание веселое, живое.

• В названиях вещей и животных род не связан ни с каким элементом реальности. Это чистая грамматическая формальность. Поэтому споры о роде слова кофе бессмысленны – многие несклоняемые слова поменяли род, и от этого ничего не изменилось. Например, метро не было более мужественным, чем сегодня.

• Животные, в отличие от вещей, имеют пол, но и у них род названий тоже не связан с реальностью (за исключением феминитивов). Слова всех трех родов: птица, зверь, насекомое – обозначают и самок, и самцов.

• В названиях людей грамматический род не всегда соответствует полу. Такое соответствие лишь частный, хоть и наиболее частый случай.

Есть и другие случаи.

• Редко, но человека могут называть словом среднего рода. Дитя мое. Духовное чадо. “Самое благородное существо в мире пришло к нам, чтобы спасти маленькую, бедную куклу Кэт!” (Л. Петрушевская. “Маленькая волшебница”. 1996). Естественно, эти слова обозначают и мужчин, и женщин. А обычай титулования абстрактными существительными среднего рода от монархов до простых чиновников? Ваше величество, ее высочество, его сиятельство, их высокоблагородия, наконец, ваше благородие…

• Существительные личность (легендарная), персона (важная), сволочь (редкая), шишка (большая) – женского рода. Сказать “Вася редкий сволочь” невозможно. Однако обозначают они тоже и мужчин, и женщин.

• Около 150 существительных, например коллега, умница, симпатяга, сирота, плакса, бедняга, в контексте обретают то мужской, то женский род, в строгой зависимости от пола человека. Мой коллега – редкий симпатяга. Моя коллега – редкая умница. Вася настоящий плакса. Их называют существительными общего (женско-мужского) рода.

Во всех этих случаях существительные среднего, женского и общего рода относятся и к мужчинам, и к женщинам, то есть вообще никак не выражают пол. И даже родом зависимых слов пол выражается только в последнем из перечисленных случаев.

• То есть род у существительного имеется всегда, а вот пол при обозначении людей выражается не обязательно.

Отсюда вопрос: раз существительные среднего, женского и общего родов могут обозначать людей независимо от их пола, почему этого не могут делать существительные мужского рода? Ректор, политик, кассир…

Собственно, они это и делают. “Лучших студентов университета отметила ректор ВГУЭС Татьяна Терентьева”. А изменение зависимых слов по родам – ректор отметил, ректор отметила – делает жесткую принадлежность этих слов к мужскому роду не такой уж жесткой. Ведь, как мы помним, именно в окончаниях зависимых слов род и проявляется.

О ситуации с названиями профессий мужского рода – а она оказывается тоже весьма сложной – мы ещё поговорим. Пока же познакомимся со сферой, где все просто и однозначно.

Представление о феминитивах как о “словах про профессии”, видимо, порождено англоязычной дискуссией о гендерной нейтральности и словах с гендерной спецификой (gender neutrality и gender-specific words), в фокусе которой были несправедливо мужские названия профессий типа policeman (полицейский), chairman (председатель).

• Но каждый язык – вселенная с собственными законами. И носители русского языка, полагающие, что феминитивы свалились на русских людей несколько лет назад, что это искусственные образования, которыми пользуются лишь феминистки, могут сделать открытие: в русском языке есть сокровищница тех самых идеальных суффиксальных феминитивов. Можно сказать, заповедник.

Точнее, целых три.

Глава 2

Контрольная группа: красноярка, японка, мусульманка

Окунемся в тихую, не привлекающую внимания заводь, где для обозначения женщин сложились четкие и простые правила, а исключения редки и тоже логичны.

Заповедник № 1

Горожанки, селянки и инопланетянки

Женщину, живущую в иностранном городе Париже, в русском городе Архангельске или в селе Камышине Кемеровской области, никто и ни при каких обстоятельствах не назовет парижанином, архангелогородцем или камышинцем. Только парижанкой, архангелогородкой, камышинкой. Даже воображаемых жительниц Венеры и Марса по-русски называют венерианками и марсианками.

Таким образом, мы обнаружили первый заповедник феминитивов – названия жительниц городов, сел, поселков. А также планет.

Заповедник № 2

Дочери разных народов

Вы когда-нибудь встречали словосочетания потомственная казак или коренная помор? Слышали, как женщина просит называть ее россиянином, а не россиянкой? Как спрашивают: “Зачем указывать пол, когда называешь чью-то национальность?” Наверняка нет. Казачка, поморка, россиянка, француженка, американка – всё это тоже феминитивы, ничуть не менее настоящие, чем участница, рэперша, директриса.

Второй заповедник феминитивов – названия представительниц этносов, национальностей, национальных общностей.

Заповедник № 3

Последовательницы религий

Душа не имеет пола, но, говоря о собственной принадлежности к той или иной духовной общности, носительница русского языка никогда не опускает информацию о своем поле, не называет себя христианином или мусульманином. Только христианка, буддистка, мусульманка, иудейка, лютеранка, иеговистка, в конце концов, бахаистка. Да, и это феминитивы.

Третий заповедник – названия представительниц той или иной религии.

Тихая заводь

Как же получилось, что жительниц и представительниц национальностей и религий, в отличие от деятельниц, называют феминитивами единогласно, без всяких споров и малейших негативных эмоций? Возможно, это связано с частотностью и долей общественного внимания, доставшихся тем и другим.

• Особенность названий жительниц в том, что абсолютное их большинство, по сути, вообще не относится к общенародному русскому языку, знакомо далеко не всем его носителям. Некоторым словам посчастливилось. Каждый знает москвичек, одесситок и… ну, киевлянок, минчанок. Вот, пожалуй, и всё. С названиями жителей, кстати, то же самое. Туляки и архангелогородцы – пассивная лексика для большинства россиян, кроме самих туляков, конечно. В Нижегородской области прекрасно знают, что в областном центре живут нижегородцы и нижегородки, а в малых городах – заволжане и заволжанки, городчане и городчанки, дзержинцы и дзержинки. А остальные россияне путаются: нижненовгородцы? нижегородчане? Получается, что эти слова относятся к региональной, а не общеязыковой лексике.

Этно́нимы – названия этносов. Например: англичане и англичанки, чуваши и чувашки, латиноамериканцы и латиноамериканки.

Бесспорно, это слова в массе известные, но не слишком частотные и востребованные. Называть кого-то по национальности приходится куда реже, чем по профессии. Кроме того, это чаще всего слова “про них” – иностранцев и иностранок, а не “про нас”. Наконец, слов, обозначающих религии и, соответственно, их адептов, в принципе совсем немного. Кстати, к перечисленной лексике можно добавить уже предельно немногочисленные и неактуальные женские варианты названий сословий: крестьянка, дворянка, мещанка.

В этой тихой заводи, куда не доносятся скандалы, время как будто остановилось, а правила выкристаллизовались.

Кристальные правила

• В указанных сферах феминитивы – единственно возможный вариант. Способ выражения пола через зависимое слово – коренная вологжанин, японец изобрела – отсутствует.

• Здесь феминитивы нейтральны – употребляются не только в разговорной речи, но и, например, в СМИ, не имеют коннотаций чего-то сниженного, несолидного.

• Простое словообразование, один суффикс -к(а). Эта унификация контрастирует с разнообразием суффиксов деятельниц (-ка, -ница, -есса, -ица, -иса, -ья, -иха, -иня…).

• Простое сочетание суффикса с производящими осно-вами.

А именно:

– если у этих слов нет суффиксов (цыган, еврей, якут, новотор[2] или есть суффиксы -ич, -ит, -ак/-як (омич, одессит, сибиряк, казак), то -к(а) просто прибавляется к ним: цыганка, еврейка, якутка, новоторка, омичка, одесситка, сибирячка, казачка (с обычной заменой -к на -ч). Так же – для основ на -ин, если он сохраняется во множественном числе: грузин – грузины – грузинка;

– если же суффикс -ин есть только в единственном числе, как в болгарин – болгары, мусульманин – мусульмане, то он игнорируется: татарка, армянка, вологжанка, христианка, римлянка;

– игнорируется и суффикс -ец: уфимец – уфимка, немец – немка.

Разумеется, все эти правила сформировались сами, естественно, без идеологического вмешательства и конструирования слов.

Один суффикс – это скучно, нет романтичной архаики типа -иня. Болгарыня, чехиня, туркиня остались в прошлом.

Кроме того, это не идеально. Потому что суффиксов -ка в русском языке несколько. Одинаковых. Один -ка образует феминитивы. С помощью другого рождаются уменьшительно-ласкательные типа детка. Третий образует отглагольные типа стрижка, четвертый – существительные от словосочетаний: молочная продукция – молочка, хрущевская квартира – хрущевка, Рублевское шоссе – Рублевка. А ещё – финский нож, испанский грипп…

Вот в последних случаях часто и возникают омонимы, о которых слагают анекдоты:

болгарин – человек, а болгарка – инструмент,

финн – человек, а финка – нож,

испанец – человек, а испанка – грипп,

турок – человек, а турка – посуда,

голландец – человек, а голландка – печь,

американец – человек, а американка – бильярд,

вьетнамцы и чехи – люди, а вьетнамки и чешки – обувь,

панамец – человек, а панамка – головной убор,

молдаванин – человек, а Молдаванка – район Одессы.

К этому можно добавить, что кубанка – папаха, итальянка – вид забастовки, афганка – военная форма, волжанка – гриб, коломенка – старинное судно, лезгинка и цыганочка – танцы, Имеретинка – район Сочи, бедуинка – старинный дамский шарф, японка – покрой рукава, “Варшавянка” – песня, эскимоска – шапка, Тунгуска, Чувашка, Уфимка – реки…

В некоторых случаях угроза омонимии не реализовалась. И эти случаи представляют собой исключения из только что сформулированных правил. Однако, во-первых, без исключений язык не живет, а во-вторых, порой они совсем не случайны.

Китаянка – не китайка

Яблоню с маленькими яблочками и сами эти яблочки русские люди называют китайкой. А жительницу Китая – китаянкой. Хотя житель Поднебесной не китаянин, а китаец. Случайно ли это? Может быть, и случайно, но весьма кстати.

Столетиями крайне важной для россиян китайской продукцией была так называемая китайка. Нет, вовсе не яблочки. В одном из документов за 1568 год есть запись: “Китайки кирпишной цвет – сто локоть”, то есть сто локтей (мера длины) китайского шелка кирпичного цвета. Китайка – ткань, произведенная в Китае. Сначала так называли шелк, потом хлопок. Китайку импортировали массово, и она была невероятно популярна, так что возникло слово китаечник, означавшее сарафан. Даже когда в начале XIX века аналогичную ткань стали выпускать в России, ее продолжали называть китайкой. А фабрики (в основном в Костромской губернии) именовались китаечными. То есть слово китайка долго означало чуть ли не хлопчатобумажную ткань как таковую, почти так же, как в наше время памперсы означают одноразовые подгузники любого производителя.

А тем временем в том же начале XIX века развиваются дипломатические отношения и торговые контакты России непосредственно с Китаем, а россиян с китайцами. Нужно как-то называть и китайских женщин.

Сначала сработала стандартная модель. В описании путешествия по зарубежному Дальнему Востоку в 1820-х годах Егора Тимковского фигурирует простая китайка как подпись к изображению жительницы Пекина (наряду с китайской старухой и прочими разнообразными китайскими и вообще дальневосточными мужскими и женскими типами). Однако, видимо, омонимия с названием всенародно любимого предмета потребления делала этноним очень смешным.

Омо́нимы – одинаковые по звучанию и написанию, но разные по значению слова, морфемы и другие единицы языка.

Уже в текстах 1830-х годов появляется слово китаянка. После этого китайка как этноним употребляется крайне редко (например, в записках бытописателя Сибири Эразма Стогова, 1870-х) и наконец совсем забывается.

Получилась так называемая неправильная пара: китаец и китаянка.

Справедливости ради надо упомянуть, что в XVII веке в отчете служилого человека Игнашки Милованова зафиксирован этноним китаянин: “Они де, Игнашка с товарыщи… были в часовне… а в часовню де их пускал китаянин”. И такое же слово употребил в романе о той эпохе “Азъ, грешный…” (2001) алтайский писатель Александр Родионов.

Женский этноним корейка впервые был тоже употреблен в упомянутом “Путешествии” Тимковского. Однако в конце XIX века правильная пара к кореец исчезает, начинают писать кореянка. Возможно, по аналогии с китаянка. Но победу “неправильного” этнонима можно сопоставить и с появлением мясного продукта с таким же названием. Если точнее – с адаптацией французского carré (квадратная мышца, спинная часть барана, коровы).

Отличить китаянку и кореянку от китайки и корейки помог крошечный кусочек слова: -ян.

Это не уникальный случай. Этнонимам грек, черкес соответствуют не правильные гречка, черкеска, а опять же красивые названия гречанка, черкешенка. А это как вышло?

Если углубиться в старинные словари русского языка – изданные в XVIII и XIX веках, а также словари современные, но описывающие древнерусскую и старорусскую лексику, можно обнаружить, что в прошлом у многих мужских этнонимов существовали варианты: черкешенин, гречанин, индеанин и турчанин (ср. фамилию Турчанинов). Это такие же образования на -анин, как современное волжанин, например. Черкешенка, гречанка, турчанка – это их правильные пары на -ка. Просто мужские варианты на -анин вышли из употребления. А женские варианты на -анка закрепились. Почему? Во всяком случае, это коммуникативно выгодно, помогло избежать омонимии со старыми неодушевленными существительными на -ка: гречка (вошло в русский язык ещё в XV веке), черкеска (одежда, точно было уже в XVIII веке). И не надо рыться в словарях, чтобы понять, почему так жизненно важен был женский этноним, отличный от слова турка. Нет, конечно же, не из-за посудинки, в которой хипстер варит ламповый эспрессо. А из-за распространенного в старину названия представителя турецкого народа: “…Заступился за бедного турку и насилу привел его изнеможенного и истекающего кровию к кучке его товарищей” (Пушкин. “Путешествие в Арзрум во время похода 1829 года”. 1835). Турка = турок.

Что же говорить о гипотетической правильной паре к слову горец[3] – горка! Горка – маленькая гора, гора с -ка уменьшительным. Конечно, пользоваться этой формой как феминитивом мы не можем. Снова помогает -ян: горянка. Однако сравните официальное название жительниц Черногории: “черногорки отличаются стройностью”, “черногорки много курят”… Вместе с черн-, вторым корнем, горка не вносит путаницу.

• Надо ли говорить, что и эти незаметные отступления, модификации правил сформировались сами собой? Никакой лингвист, самый великий, никакая Академия наук не могут заменить невидимую работу естественного, ежеминутного отбора говорящими языковых единиц.

История “про финку, китайку и китаянку” очень хорошо демонстрирует сложность и саморегулируемость процесса словообразования и бесконечную наивность представлений о том, что какая-то рабочая группа филологов соберется, все-все продумает и придумает правильные феминитивы, которые каждый русскоязычный человек обязан будет употреблять. Или, наоборот, постановит считать слова автор и сантехник существительными общего рода. Нет, конечно. У языка столько же авторов, сколько носителей. Одни постоянно возникающие новации, в том числе словообразовательные, подхватываются, другие игнорируются. Так и создается непрерывно меняющаяся языковая система.

• Впрочем, омонимия, возникшая с появлением названий предметов болгарка, финка, чешки и т. п., не так уж страшна. Просто потому, что не так уж часты в реальной речи названия большинства национальностей и тем более жителей городов, и омонимы в одни и те же контексты попадают крайне редко. А из обычных контекстов почти всегда ясно, что имеется в виду. Кроме разве что совпадения названий жительниц и рек на -ка: уфимка и Уфимка, барнаулка и Барнаулка… Первое вызвало хулиганскую строчку: “И на Уфимке встреченный закат…”[4], второе заставляет, как мне рассказали на Алтае, называть жительниц столицы горного региона барнаулчанками, заимствуя ещё одну модель, на -чан: заводчанин – заводчанка.

Резюме: всё просто

Итак, в тихой, нескандальной сфере обозначений людей по месту жительства, национальности и религии женщины всегда называются в русском языке не так, как мужчины: другими словами. Воспринимаются эти слова нейтрально и используются в любом стиле. Показатель пола, как правило, один и тот же: суффикс -к(а), иногда с модификацией, предупреждающей омонимию: китаянка (женщина), но китайка (ткань).

• Прогулка по заповедникам неумолимо толкает к выводу: в самом русском языке препятствий для естественного образования феминитивов нет. Для их восприятия – тоже. Как ни относись к феминитивам, как ни упрекай их в ненужной информации о поле, в разделении людей на два лагеря, но очевидно: в отсутствие дополнительных, неязыковых факторов вряд ли кто-то думал бы, унизительно ли слово художница по сравнению со словом художник, так же как сейчас никто не заявляет об унизительности слова ростовчанка по сравнению со словом ростовчанин.

Теперь примерно понятно, какой может быть ситуация в русском языке с называнием людей женского пола в стабильных, спокойных, не нагруженных дополнительными эмоциями и смыслами условиях. При этом мы не затрагивали вопросов идеологии, не размышляли, хорошо это или плохо – слова только для женщин. Просто так сложилось: эти слова характерны для конкретного языка, имеющего грамматический род, который хоть и не всегда, но часто связан с полом обозначаемых лиц.

Да и в ряде других случаев картина близка к заповедной. Например, в русском языке есть существительные, характеризующие человека по его медицинскому диагнозу: диабетик, диабетичка. И снова никто не будет возражать против феминитива.

Для нас совершенно естественно обозначать факт родства применительно к мужчинам и женщинам разными словами: родственник и родственница, племянник и племянница. Не говоря уж об обсуждавшихся выше словах, выражающих женскость самим корнем – тетя, сестра. И дело не только в том, что пол важнее для родственника, чем для профессионала. Обозначаются же двоюродный брат и двоюродная сестра в почти родном английском – одним словом cousin. Просто русский язык устроен иначе.

И вот теперь из этого царства феминитивов отправимся в настоящий хаос обозначений женщин по деятельности.

Глава 3

Маникюрша, техничка и молодая врач

Главное правило в этой сфере – отсутствие общих правил. Упрощенно, женщин в этой сфере называют как специальными словами, так и общими для мужчин и женщин. И в каждом из этих двух случаев таятся бездны разнообразия – суффиксов, коннотаций, правил и тенденций употребления конкретных слов. В итоге это скорее непрерывное пространство, чем отдельные варианты.

Слова “только для женщин”

Разнообразие № 1: по происхождению

Машинистка – не пара машинисту

В этой лексике можно заметить пресловутые классические словообразовательные феминитивы – специальные дериваты с суффиксом женскости: сменщица, начальница, кассирша.

Дерива́т (производное слово) – это слово, образованное от другого слова по определенному шаблону, например, с помощью суффикса. Примеры: лес-ник, город-ок.

Они образованы от слов сменщик, начальник, кассир. А пример непарных слов, выглядящих точно так же, как парные, – родильница или вышивальщица – как если бы где-то существовали родильник и вышивальщик, – намекает, что они могут образовываться и независимо от названий мужчин прямиком, например, от глаголов. Да и окказионализмы типа перевоспитательница или компоновательница минуют воображаемое перевоспитатель (компонователь).

Окказионали́зм – одноразовое слово, образованное спонтанно, но вполне понятное. Например, слово порывно придумал поэт-эгофутурист начала XX века Игорь Северянин.

Далее, у некоторых названий профессий женщин не было пары в принципе. Это, например, няня, медсестра, примадонна, машинистка, техничка…

Няня (древнее подражание детскому лепету, как многие термины родства), медсестра (сокращение словосочетания медицинская сестра), примадонна (буквально первая дама) выражают женскость самим корнем; эти слова изначально не обозначали занятий.

А вот со словами машинистка и техничка интереснее, потому что у них есть псевдопары: машинист и техник. Псевдо – потому что образованы по-разному, в разное время и означают совершенно разные профессии.

Слово машинистка появилось во второй половине XIX века, чтобы назвать новое явление – женщин, зарабатывающих на жизнь… нет, не печатаньем на пишущей машинке, а шитьем на машинке швейной. Вот в изданном в 1875 году фолианте под названием “Распределение жителей С.-Петербурга по промыслам, занятиям и другим родам средств существования” ругают переписчиков за допущенную небрежность: “Стегальщик”, “закройщик”, “машинистка” без дополнительных прибавок: у портного, в белошвейном заведении и т. д.”.

Но вскоре в жизнь входит уже пишущая машина (оба устройства, швейное и печатальное, первоначально называли не уменьшительно, так же, как мы сейчас называем стиральную машину). И уже в 90-е годы позапрошлого века слово машинистка употребляется в современном значении. Кстати, изобретатель самой первой и весьма популярной пишущей машинки Ремингтон № 1 Кристофер Шоулз признавался, что не мог вообразить важности своего изобретения для женщин. Оно стало важным шагом в эмансипации – отныне практически все образованные девушки могли жить хоть и скромно, однако самостоятельно.

Слово машинист гораздо старше и связано совсем с другой машиной, точнее, с самыми разными машинами. Еще в Петровскую эпоху немецкое Maschinist было заимствовано как синоним заимствованного же механик (между прочим, оба слова – дальние родственники). Позднее так часто обозначали театрального служащего, управляющего механизмом перемещения декораций. Ну а поскольку паровоз сначала называли паровой машиной, естественно было назвать машинистом и того, кто им управляет.

С тех пор многое изменилось: выражение паровая машина уступило место слову паровоз, придуманному литератором и языковедом Николаем Гречем, а спустя много десятилетий и сами паровозы уступили место электровозам, но слово машинист закрепилось в языке за теми, кто водит поезда. Правда, за рамками общенародного языка, в профессиональной сфере так называют людей, управляющих различными машинами, например экскаватором.

Источник русского слова техник – латинское technicus, которое превратилось в существительное ещё на родной почве. Вероятно, к нам оно попало через посредство польского языка (ср. польское technik). Забавно, но в пушкинскую эпоху слово употреблялось иначе и могло относиться даже к знатоку литературы: «…в сатирическом… роде, называемом техниками комедиею нравов (comédie de moeurs)…» (П. Катенин. «Размышления и разборы». 1830); здесь, как считает автор Исторического словаря галлицизмов русского языка (2010) Николай Епишкин, сыграло роль французское словосочетание auteur technique.

А вот техничка, то есть уборщица, – сокращение советской эпохи, от словосочетания технический работник, техническая работница или технический персонал. То есть здесь у суффикса -ка – редкий случай – сразу две функции, он не только показатель женскости, но и средство так называемой универбации.

Универба́ция – это превращение словосочетания в слово, когда в производное слово входит основа лишь одного из членов словосочетания. Обычно производное слово менее формально, чем словосочетание: методическая разработка – методичка, зачетная книжка – зачетка, молочная продукция – молочка и т. п.

Впрочем, это уже тонкости словообразования.

• Главное – снова подтверждается, что в русском языке суффиксальные феминитивы не обязаны происходить от существительных, называющих мужчин (или “просто людей”), а могут при необходимости образовываться и сами по себе. И прежде всего это касается названий профессий. Потому что именно в этой сфере мужчины и женщины исторически часто занимались разными вещами. Разные типы деятельности требовали образования разных, не связанных друг с другом слов, и язык предоставлял такую возможность.

Замечу, что попутно мы расправились с ещё одним мифом. Приведу его формулировку в студенческой курсовой работе: “Название любой женской профессии происходит от соответствующего слова, обозначающего мужскую профессию”. Мы ещё много раз убедимся, что это не так.

Правда, сейчас слово машинистка незаметно стало историзмом. Пишущих машинок больше не встретишь, их заменили принтеры; кроме всего прочего, это означает, что форма освободилась для нового значения. Не исключено, что в будущем старое слово станет женской парой к названию пока чисто мужской профессии. По крайней мере, в марте 2019 года глава комитета Госдумы по транспорту и строительству Евгений Москвичев попросил депутатов Мосгордумы разрешить женщинам становиться машинистами поездов московского метро. Возможно, будущие читатели повести “Собачье сердце” (1925) Михаила Булгакова станут недоумевать – что могла делать машинистка в конторе подотдела очистки МКХ?

• Среди феминитивов есть и такие, которые имели пару, но по разным причинам ее потеряли. Пример – маникюрша. Распространено мнение, что маникюрша образовано от слова маникюр в его современном значении – уход за ногтями. В XIX веке у слова было значение “мастер по уходу за ногтями”: «Руками своими он любовался, но с ногтями до сих пор не мог сладить – придать им красивую овальную форму и нежный цвет, хотя и “лечился” у всех известных “маникуров”» (П. Боборыкин. “Китай-город”. 1882).

Разнообразие № 2: по форме

Калейдоскоп суффиксов

Женские варианты названий профессий и вообще разных видов деятельности образованы с помощью многочисленных суффиксов – больше десятка.

Одни из этих суффиксов исправно рождают новые слова. Это -ница, -ка, -ша, -щица, -чица: монтажница, магистрантка, блогерша, дальнобойщица, переписчица. Не верите в дальнобойщиц? Зря. Слово вполне живое хотя бы потому, что часто встречается в обычных неидеологических СМИ: “Дальнобойщица Екатерина Миронова рассказала о работе, 20-тонной фуре и опасностях, которые подстерегают водителей большегрузов на дорогах