Переплетение бесплатное чтение

Прости, Катька…

ПОВЕСТЬ

1

Свадьбу сыграли в конце июля, ровно через два месяца после того, как Николай демобилизовался из армии. В конце мая он вернулся со службы в свой родной шахтерский поселок, притулившийся на окраине среднего по областным меркам города, а уже на следующий день они с Екатериной подали заявление в ЗАГС.

– Девушка, – говорил, улыбаясь, Николай пожилой женщине, годившейся ему в матери, – ну зачем нам ещё два месяца ждать? Она и так меня из армии дождалась, и до армии мы уже два года дружили. Ну сделайте нам пораньше, пожалуйста…

Работница ЗАГСа, отложив в сторону ручку и сняв с носа очки в тонкой позолоченной оправе, подняла на него серьезные глаза:

– Молодой человек, порядок есть порядок. Положено два месяца на проверку, значит, положено. И поверьте мне, я тут много разного повидала, – для убедительности она значительно кивнула головой. – Дружат, дружат, так же как вы придут, подадут заявление, а потом разбегаются. Так что не отвлекайте меня от работы.

– Эх вы, – укоризненно вздохнул Николай, – «разбегаются»… Кто-то, может, и разбегается, а мне кроме моей Катюхи больше никто не нужен, – и он чмокнул в щёку Екатерину, молча стоявшую рядом.

Женщина устало и как-то снисходительно улыбнулась:

– Молодые люди, приходите через два месяца. Если уж вы четыре года ждали, то пару-то месяцев ещё подождёте, не страшно. Да и время будет к свадьбе подготовиться.

В чём в чём, а в этом она была права. В армии Николай возмужал, окреп, даже подрос ещё немного, и вся его доармейская одежда стала ему мала. За два месяца надо было успеть найти хороший костюм на свадьбу, туфли, хорошенько продумать меню и прочие важные в таких случаях детали.

В местном магазине для новобрачных, куда им в ЗАГСе выдали талончик, подходящих костюмов не оказалось. После безрезультатных мотаний по городу пришлось ехать в областной центр, где костюм всё же купили. Там же взяли белые красивые туфли на каблуке для Екатерины, а платье она приспособила то, в котором была на выпускном вечере: за эти годы её фигура, считай, не изменилась.

Катерина украсила платье какими-то рюшами, добавила цветочки, сделала пелеринку из воздушного тюля, и получилось вполне даже симпатично. Николай настаивал, чтобы ей купили именно свадебное платье, но та наотрез отказалась: пришлось бы тянуть лишние деньги с родителей, да и брать дорогой наряд на один раз Екатерина считала непростительной роскошью. «Обратно потом от платья всё отпорю, и снова ходить в нём можно будет. Хоть в гости, хоть куда», – спокойно и рассудительно убеждала она будущего мужа.

День за днем в разных хлопотах незаметно пробежали эти два месяца. Зато уж на свадьбе гульнули по полной. Погода позволяла, поэтому столы (пришлось даже позаимствовать у соседей) накрыли прямо на улице, во дворе у родителей Николая, а вместо лавок на табуреты уложили доски, застеленные цветастыми половиками.

К назначенному дню приехала из других городов и деревень многочисленная родня с обеих сторон, один за другим заходили поздравить молодых соседи, друзья, подруги и просто знакомые. Пили, пели, плясали, даже на гармошке играли, но это, скорее, по прихоти старшего поколения, не признающего настоящего веселья без живой музыки, а только под магнитофоны.

Двух ящиков водки, купленных в магазине по талону, выданному новобрачным в том же ЗАГСе, конечно же, не хватило, но родители загодя наготовили самогон, так что с выпивкой не скупились. Продукты тоже были почти все свои, так как в магазинах купить что-либо было, практически, невозможно. Полки там были заставлены лишь пакетами с серыми макаронами и банками с морской капустой; всё остальное – раз в месяц по талонам, введенным уже полтора года назад, ещё в начале девяностого года.

– А где жить-то будут? – раскрасневшийся бородатый мужик, сосед из дома напротив, пихал локтем в бок отца Екатерины. – Я говорю, где жить-то молодые собираются? Здесь, у Кольки, или у вас там?

– Да нет… – новоявленный тесть хмурил густые брови и отрицательно мотал головой. – Отдельно…

– Покупают, что ли? – удивился мужик.

– Да нет… Где Ульяна Григорьевна-то жила, бабка Катеринина, знаешь? Тёща моя. Померла которая год назад…

– А-а-а, вона чё… Ну знаю, конечно… Тут же недалече. Дом-то не про́дали, выходит? Оставили?

– Ну да… Ведь оно как – продашь и всё, денюжки-то по нонешним временам быстро тю-тю. А так хоть молодым будет где обживаться, – кричал в ухо глуховатому соседу отец невесты.

– Ну правильно, правильно, – согласно кивал тот. – Пущай сами, отдельно‑то оно лучше будет.

– Домишко-то некорыстный, конечно, но ничего, поперву́ пойдет. Поживут, а там уж видать будет.

– Ну да, ну да… – снова кивал мужик. – Сразу-то хоромы оно и ни к чему, пущай пооботрутся.

Постучав по бутылке ножом, поднялся грузный высокий мужчина в пиджаке и пёстрой рубахе, аккуратно застегнутой на все пуговицы. Гости повернули головы в его сторону. Николай с Екатериной тоже встали.

– Ну что, племяш… – мужчина весело посмотрел на жениха. – Дай я тебе ещё пару ласковых скажу.

Широко улыбнувшись, он оправил левой рукой пышные усы, держа в правой полную рюмку.

– Давай, Михаил, – мать Николая весело и нетрезво махнула рукой, – скажи им пару ласковых!

Все засмеялись. Мужчина, по-прежнему улыбаясь, посмотрел по сторонам, потом опять глянул на молодых, скромно стоявших во главе стола.

– Я тебя, Колька, всю твою жизнь знаю. Парнем ты завсегда был хорошим, правильным, мать с отцом лишний раз не расстраивал, к нам в деревню в гости приезжал исправно. Помню, как рассказывал нам про Екатерину свою, как нахваливал её, – дядька улыбнулся ещё шире и снова обвел взглядом гостей. – Я ишо удивлялся тогда – молодой ведь совсем, кровь играть должна, самое время по девкам бегать, а он как к одной прикипел сразу, чуть не со школы, так никого ему и не надо боле.

Гости снова засмеялись, заголосили кто что:

– Приворожила, видать!

– А кого ещё искать-то, когда такая красавица есть!

– Правильно, Колька, девки – они до добра не доведут!

Екатерина смущенно улыбнулась и покраснела, Николай же только крепче прижал к себе молодую жену и ласково поцеловал её в щёку.

– Вот-вот… – продолжил Михаил. – Кого ещё искать? Некого! И не надо… Мы – Мартовы, все такие! Сроду у нас в родне бабников не было, и жили всегда со своими половинами душа в душу! Дай бог, чтоб и у вас всё ладно было! Живите, дорогие наши племяннички, дружно, любите друг дружку, помогайте, жалейте, зазря не обижайте…

– А не зазря?! – вскричала какая-то подвыпившая бабенка.

– И не зазря не обижайте! – дядька снова оправил усы. – Вообще не обижайте! А ты, Катерина, мужа люби, холь и лелей его! Он у нас парень скромный, смирёный, вот… Ну и, само собой, вам детишек, а нам внуков побольше!

Гости снова весело загалдели, потянулись друг к другу рюмками, фужерами.

– За молодых!

– Спасибо, дядь Миш, – кивнул Николай.

– Давайте, ребятки, за вас! – Михаил поднял рюмку выше и повысил голос, чтобы перекричать остальных. – Чтоб всё у вас хорошо было! И нас, стариков, не забывайте, в гости чаще приезжайте!

– Во, стихами заговорил! – опять взвизгнула та же бабенка.

И снова взрыв хохота, выпили и тут же заголосили вразнобой: «Горько! Горько!!» И начали считать: «Раз! Два! Три!..» «Мало! Чего так быстро-то?!» – загалдели, когда Екатерина, оторвавшись от мужа, смущенно села на стул и потупила глаза.

Потом были «блины», танцы, попытки «украсть» невесту, но Николай бдил и ни на шаг не отпускал от себя молодую жену.

Так вот и началась помаленьку у Николая и Екатерины Мартовых их семейная жизнь. Такая, какой представляли они себе её все эти годы, о какой мечтали и говорили друг другу, писали в письмах, и какой жили тысячи, миллионы простых людей по всей огромной стране.

Екатерина после медучилища уже два года как работала медсестрой в поселковой поликлинике. Что касается Николая, то он до армии успел отучиться в горном техникуме и почти год отработать в шахте, где до недавних пор, до выхода на пенсию, трудились и его отец, и тесть, да и почти все мужики с поселка. И сейчас Николай вернулся туда же проходчиком.

По выходным он занимался домом. Жильё, доставшееся им в наследство от Екатериной бабушки, требовало ремонта: надо было крышу перекрыть шифером вместо прохудившегося толя, подправить забор, в двух окнах рамы поменять, ну и по мелочам ещё много чего набиралось.

Благо, что молодым на свадьбу многие из гостей подарили деньги, да и на «мусор» во второй день накидали немало, так что средства у них на это дело были. Правда, приходилось за всё переплачивать: в магазинах и на стройбазе было шаром покати, поэтому добывали нужное «по блату», через знакомых, но это не омрачало счастья молодоженов. Они просто не обращали на это внимания. Радость от того, что вот они наконец-то стали мужем и женой, заполнила их целиком. Подумаешь, просят за тёс в два раза больше, чем на лесобазе; подумаешь, за шифер просят втридорога, – ерунда, будущее всё равно виделось им светлым и радостным.

Но буквально через пару месяцев на шахте начались проблемы. Сначала не выдали зарплату за сентябрь, а в октябре дали половину за прошлый месяц и сказали, что, когда будет остальное – неизвестно. И жизнь стала меняться буквально с каждым днем, причем, не в лучшую сторону.

Задерживать зарплату стали даже Екатерине в поликлинике, и приходилось время от времени перехватывать деньги у родителей. Товаров в магазинах стало ещё меньше, буквально за всем надо было идти на базар. Страна расползалась по швам, а к Новому году Союз Советских Социалистических Республик и вовсе приказал долго жить.

– Развалили страну паразиты с перестройками своими, – ворчал под рюмочку отец Николая, когда они вдвоем с сыном, разомлевшие и раскрасневшиеся после бани, сидели за столом, ужинали. – Доускорялись, собаки…

Мыться молодые ходили к родителям мужа: свою старую баню они пустили на дрова, а на новую ни денег, ни материала уже не было. Николай особо не вникал в политические процессы, происходящие в стране, поэтому на слова отца лишь пожал плечами:

– Поди, решат чего-нибудь… Не будет же так всегда, людям-то есть что-то надо. Сейчас чего-нибудь покумекают и придумают как дальше быть.

Отец, усмехнувшись, посмотрел на сына:

– Ага, они придумают… Они уже понапридумывали. Нет, сын, не верю я им боле. Было время – верил, да, похоже, отверился. Плевать им на нашего брата с высокой колокольни.

Ближайшее будущее показало, что не верил отец Николая правильно: дальше стало ещё хлеще. Зарплату на шахте не давали уже по несколько месяцев, и мужики даже осмелились на то, чего у нас отродясь не бывало – на забастовку. Долги после этого выплатили, но вскоре несколько стволов в шахте засыпали породой, а несколько частично затопили. И в итоге от предприятия, гремевшего когда-то на всю страну своими рекордами, осталось лишь два забоя. А ставших лишними шахтеров кого-то отправили в неоплачиваемый отпуск (кому до пенсии немного оставалось), а некоторых и вовсе уволили в связи с сокращением производства.

Попал в число уволенных и Николай, как молодой и менее квалифицированный работник. И надо же было этому случиться как раз к концу апреля, ко времени, когда Екатерине подошел срок рожать. И не знали тогда что больше делать – радоваться, что дочка хорошенькая да здоровенькая народилась (назвали её Анной в честь бабушки Николая по отцу), или горевать, что молодой отец остался без работы.

Но, конечно, Николай был счастлив. Он обнимал жену, целовал её в нос, в глаза, в лоб – зацеловывал всю, приговаривая: «Катька ты моя родная, любимая…» Екатерина радостно вздыхала, улыбалась и прижималась к мужу. О проблемах думать не хотелось, хотелось, чтоб всё было хорошо и спокойно, как раньше…

Но как бы там ни было, а настроение у Николая портилось каждое утро, когда он, просыпаясь, понимал, что на работу идти не просто не надо, а даже и некуда, и что он с недавних пор – безработный.

Слово-то какое… Сроду не думали, что у нас такое возможно будет, но вот, почувствовали, как говорится, на собственной шкуре. И это в то время, когда цены на всё стали расти буквально как на дрожжах. После того как в январе их отпустили, товары на прилавках появились, да вот только купить их было не на что.

Денег на жизнь не хватало. Сбережений у молодых не было, «свадебные» деньги почти все ушли на ремонт дома, выручало лишь то, что прошлым летом, ещё до свадьбы, посадили в огороде всё, что полагалось. Картошка, морковка, капуста, соленья всякие – всё своё было. С мясом выручали родители Николая, которые уже пару лет приспособились держать поросят, а Екатеринины родители в прошлом году завели молочную козу и кур.

Ей самой пришлось буквально через пару месяцев после родов возвращаться на работу. Своя картошка с капустой – это, конечно, хорошо, но деньги тоже нужны. Сильно выручала тёща, которая прибегала водиться с внучкой каждый раз, когда дочери нужно было на смену.

Николай искал новую работу. Съездил на завод ЖБИ, но вернулся ни с чем: брать брали, но вовремя платить тоже не обещали. Хотел устроиться на стройку, готов был хоть кирпичи таскать с раствором, но всё строительство в их городе к этому времени замерло. Встречался со знакомыми, однако никто ничего посоветовать не мог, все сами находились в подвешенном состоянии, не зная, что будет завтра.

Иногда он нет-нет да и прислушивался к тому, что толкуют в поселке о шахте, а вдруг опять там всё закрутится, и снова нужны будут шахтеры, но нет… Всё чаще звучало новое слово «приватизация», поговаривали, что их шахту тоже скоро будут приватизировать, передавать в частные руки. Кто-то этому радовался, говорили, дескать, поделят шахту поровну на всех работяг, сами будем хозяевами, сами будем прибыль делить промеж себя, каждому дадут его долю, а кто-то только посмеивался: «Ага, жди… Догонят и ещё дадут. Так дадут, что не унесешь». Поэтому будущее виделось весьма туманным.

Тесть, зашедший как-то в конце июня попроведать внучку и принесший банку козьего молока, сел на крыльцо и тихонько выругался.

– Пап, ты чего ругаешься-то? – попеняла ему дочь, стоявшая тут же и державшая на руках маленькую Анютку.

– Заругаешься тут… Сегодня в магазине был: масло сливочное – двести сорок рублей за кило, а у меня вся пенсия шестьсот! Как жить-то? А ты говоришь – чего ругаюсь… – Он свернул самокрутку с махоркой и закурил. – Во, на махру перешел, бляха-муха… Видала?

– Да уж совсем бы бросал. Здоровее будешь, – улыбнулась Екатерина.

– Так, придется… – проворчал тесть. – С ними жрать бросишь, не то что курить.

Николай без работы становился всё более молчаливым и хмурым. Вынужденное безделье (работа по дому и в огороде была не в счёт) тяготило и раздражало его.

– Ничего, Коль, проживём, – успокаивала мужа Екатерина. – Огород есть, родители помогают, не помрем же с голода. Чего ты, в самом деле…

Она после рождения дочки несильно, но располнела и даже как-то немного подурнела лицом. Может, не отошла ещё от родов как следует, а может, заботы о ребенке заставляли её не обращать внимания на себя как раньше. Однако в доме, несмотря на это, по-прежнему всегда был идеальный порядок.

Николай на слова жены только злился:

– Я – здоровый молодой мужик! Чего мне огород твой? Я же не пенсионер, чтобы с грядочками возиться, мне работу надо нормальную! Мне семью кормить надо!

Екатерина тихонько подходила со спины, обнимала его и целовала в затылок.

– Проживём… Ты только не переживай так. Нервные клетки не восстанавливаются – это раз, и все болезни от нервов – это два. Я тебе это как медик говорю, – улыбалась она. – А ты мне здоровый нужен, понятно?

Муж сердито поводил плечом, освобождаясь от объятий жены, и выходил на улицу.

Безрезультатно промыкавшись три месяца, он уже подумывал устроиться грузчиком в местный хозяйственный магазин, но что-то пока удерживало его от этого шага, думал решиться ближе к осени, если за это время ничего не подвернется.

2

И вот подвернулось… Примерно через неделю после того, как Николай с Екатериной в узком семейном кругу (были только родители) отпраздновали первую годовщину своей семейной жизни, после обеда к их дому лихо подрулила красная «Лада-девятка». С пассажирского сиденья возле водителя из машины вышел невысокий, коротко стриженый, плотный парень с простым широким лицом. Подойдя к калитке, он облокотился о забор.

– Хозяева! – крикнул парень. – Ау! Есть кто живой?!

Николай, который в это время в огороде поливал помидоры, услышав чужой голос, вышел во двор.

– О-о! Какие люди! – узнал он в приезжем своего бывшего одноклассника Олега Токмакова. – Олежка, какими судьбами?

– Колян, здоро́во! – заулыбался в ответ приехавший.

Николай вышел за ограду, и бывшие одноклассники, крепко пожав друг другу руки, обнялись. В школе они были дружны, но Олег после восьмого класса ушел учиться в строительный техникум, и их пути разошлись. Время от времени они, конечно же, виделись, знали, кто чем дышит, но не более.

– Ну, рассказывай, как жизнь? – Николай оглядел гостя с головы до ног. – Из наших кого-нибудь видишь?

– Да нормально всё, а из наших… – Олег пожал плечами. – Так, реденько кого-нибудь встречу. Кто уехал, кто ещё где. Да фиг с ними! – он безразлично махнул рукой. – Я чего приехал‑то… Слышал, ты без работы маешься. Правда? Или уже нашел чего?

– Да нет, не нашел пока, ищу… Не знаю, куда ещё сунуться.

– А в кооперативе не хочешь поработать?

– В кооперативе? А чего делать надо?

– Двери железные. Сейчас это тема номер один, точно тебе говорю, – парень усмехнулся и, засунув руки в карманы широких брюк, стал раскачиваться с пятки на носок. – Криминал, преступность, сам знаешь… Все кинулись двери железные себе ставить да решетки. Так что, без работы не сидим, и деньги живые всегда на кармане.

Николай неопределенно склонил голову:

– Подумать можно. Только я же не сварщик, варить не умею.

– Да сварщики-то у нас есть, нам просто человек ещё один нужен. Там же не только варить, там с перфоратором работать, с «болгаркой», что-то поддержать, что-то принести… Ну сам понимаешь. А при желании со временем и варить можешь научиться.

– А по деньгам чего?

– По деньгам всё нормально, будешь больше, чем в шахте иметь. И при этом безо всяких задержек. Раз в неделю дают. По первости, конечно, поменьше будет, ну там, типа испытательного срока, а потом уж как все.

– Гм… Раз в неделю это неплохо. А кто там ещё кроме тебя?

– В общем смотри, там расклад такой… – Олег потер ладони. – Хозяином у нас мужик один, деловой дядька, в годах уже, но башковитый. Сам он, конечно, с дверями не работает, но помещение, металл, инструмент – всё его. Ну и с клиентами он все дела решает. Вот… А нас, работяг, сейчас четверо. Пара сварных, я и Сашка Крауз, – он кивнул на «девятку». – Вон он, за рулём сидит.

– Немец, что ли?

– Ну да, – засмеялся Токмаков, – фриц.

Он махнул рукой водителю. Дверь открылась, и из машины вышел высокий симпатичный парень в черной кожаной куртке и темных очках. Подойдя, он протянул Николаю руку и представился:

– Александр.

– Николай, – кивнул тот в ответ и пожал протянутую ладонь.

Александр достал пачку «Кэмел» и закурил.

– Ну вот… – продолжал Олег. – Так-то четыре человека хватает, но в обрез, бегом бегать приходится. По деньгам вроде даже лучше выходит, но шеф говорит, ищите себе ещё человечка. Сам понимаешь – то один приболеет, то у другого дела какие-нибудь нарисуются, да мало ли… А работа страдает. Ну я вот про тебя и вспомнил. Только, Колян, ты с ответом не тяни, сразу сейчас говори, согласный или нет, а то мы дальше кого-нибудь искать поедем.

Николай внимательно слушал Токмакова, но на самом деле уже решил – надо соглашаться. Сколько можно на иждивении у жены сидеть? Поэтому, когда Олег, закончив говорить, вопросительно посмотрел на него, он согласно кивнул головой:

– Да чего тянуть, я не против.

– Ну и супер! – тот хлопнул его по плечу. – Тогда завтра подбегай часикам к десяти. Знаешь где это? – и он объяснил Николаю, где находится кооператив. Это было недалеко, минут пятнадцать ходьбы от дома. – Одежду только рабочую прихвати, а больше ничего не надо. И это… Шеф у нас строгий, поэтому дисциплину трудовую мы блюдём, – он усмехнулся. – Если опоздал без уважительной причины, на первый раз ещё простит, а на второй – всё, точно пинка под зад замастырит. И с этим делом, – он щелкнул себя пальцем по горлу, – у нас строго. После работы – пожалуйста, а на рабочем месте или на заказе – упаси боже! Он уже так несколько человек выгнал. Но ты ведь не бухаешь, насколько я знаю?

– Нет, – засмеялся Николай.

– Ну и отлично! Давай, приходи! Работы много.

Сев в машину, парни уехали, а Николая состоявшийся разговор всё же немного взволновал. Он был с одной стороны рад, что наконец-то подвернулась работа, да ещё и с хорошим заработком, но с другой – кооператив, частное, так сказать, предприятие, и как оно там всё будет, он понятия не имел. Это ведь не шахта с отделом кадров и бухгалтерией. «Ладно, работают же другие как‑то, – махнул он в конце концов рукой на все свои переживания. – Уйти всегда можно будет».

Екатерина и обрадовалась, и удивилась одновременно, когда муж за ужином сказал ей, что уже завтра выходит на работу.

– Как так быстро-то? Вот так вот сразу – и уже на работу? – спросила она, накладывая в пиалку свежее смородиновое варенье.

– Ну а чего? Это же кооператив.

– Да нет, ничего… Просто, непривычно. Обычно же по несколько дней устраиваются, бумаги там всякие оформляют…

– Ну а здесь вот так вот, быстро всё.

– Ну что ж, главное, чтоб ты доволен был, – Екатерина с улыбкой потрепала мужа по волосам.

На следующий день, когда Николай к обозначенному времени пришел в кооператив, Олег отвел его к директору.

– Сергей Михайлович, вот… Мартов Николай, про которого я вам говорил. Одноклассник мой, – представил Николая Токмаков.

Директор – крепкий, предпенсионного возраста мужчина – внимательно и строго осмотрел Николая с головы до ног, спросил:

– С перфоратором и «болгаркой» работать умеешь?

Тот честно помотал головой:

– Не приходилось.

– Ну а чем занимался-то?

– На шахте работал. Проходчиком. Пока вот не уволили.

– За пьянку, что ли? – в лоб задал вопрос директор, глядя прямо в глаза Николаю.

– Да нет… – смутился тот. – Почему сразу за пьянку? Я почти не пью, по праздникам только. А на шахте под сокращение попал. Народ-то посокращали, считай, вдвое.

– Понятно… Ладно, «болгарка» – не рояль, научишься, ничего сложного там нет. Если по натуре работяга, то всё получится.

Потом Сергей Михайлович предупредил Николая о необходимости строго соблюдать трудовую дисциплину и технику безопасности, объяснил всё касательно зарплаты:

– У нас так – на сколько наработал, столько и получил. Никакой уравниловки. Так что, в твоих же интересах работать на совесть. Деньги выдаю раз в неделю, после работы в пятницу.

– А с трудоустройством как? – Николай достал из кармана трудовую книжку. – Заявление надо писать?

Сергей Михайлович усмехнулся:

– Здесь, парень, не шахта. У нас отдела кадров нет, у нас всё на честном слове держится, поэтому книжку свою можешь спрятать. Ты пойми одно – тут не государственное предприятие, никому эта бумажная волокита не нужна. Работаешь – получи деньгу́, а волынишь – пинком под зад и до свидания, желающих много найдется.

– А если заболел, к примеру?

– А ты, Коля, лучше не болей. Мне здоровые работники нужны, у нас не собес. Иначе ведь мне от мужиков надо будет на тебя копейку отрывать, а они её своим горбом заработали. Вот так вот…

С приходом Николая в кооперативе стало пять человек: Олег Токмаков и Александр Крауз, которые приезжали к Николаю; два сварщика: дядя Федя, хмурый, худощавый долговязый мужик лет сорока пяти, и Вовка Толстобров, совсем молодой, угреватый парнишка, только в прошлом году окончивший техникум, ну и сам Николай.

Работы и вправду оказалось много. Народ, не на шутку обеспокоенный ростом преступности, в том числе квартирных краж, денег на собственную безопасность не жалел. Ставили железные двери, а кто жил на первых этажах – и решетки, поэтому заказы искать не приходилось, люди шли сами и даже стояли в очереди. Поэтому работали часто допоздна, никто на часы особо не смотрел, все понимали, что в данном случае время – точно деньги.

Но, сколько бы ни было заказов, каждый рабочий день в кооперативе начинался с обстоятельного перекура. Мужики, переодевшись в рабочее, усаживались на лавочку, стоявшую снаружи у дверей, и закуривали.

– Санёк, ну чё новенького? – иногда спрашивал, поглядывая на Крауза и криво ухмыляясь, Вовка Толстобров. – Замутил с кем-нибудь?

Крауз не торопясь доставал из нагрудного кармана пачку «Кэмэл», закуривал и лениво выпускал в небо тонкую струйку дыма. Он, конечно, слышал Вовкин вопрос, но отвечать не торопился. Александр был на четыре года старше Николая с Олегом, а Вовки на все семь.

– А, Санёк? – продолжая улыбаться, напоминал о себе Толстобров.

Крауз лениво ухмылялся в ответ и щёлкал Вовку по лбу пальцем:

– Всё-то, Вовчик, тебе знать надо.

Но иногда он всё же говорил. Говорил о том, с кем вчера до полночи гулял в каком-нибудь баре, с кем «замутил» на какой-нибудь дискотеке, и чем потом дело закончилось. А заканчивалось всё обычно в его однокомнатной квартире, где он жил один. Причем рассказывал Крауз обо всём этом красиво, с подробностями, но без пошлости, как-то легко и непринужденно. И выходило с его слов так, что девчонки сами буквально вешались ему на шею, и всё у него было как-то «ненапряжно», даже элегантно.

Вовка слушал эти разговоры с горящими глазами, открыв рот и похихикивая в самых пикантных моментах. Олег изредка составлял Краузу компанию в его похождениях, поэтому, будучи непосредственным участником того, о чем говорилось, держался при этих рассказах с достоинством, даже вставлял время от времени что-то от себя. А дядя Федя просто усмехался и покачивал головой, приговаривая: «Кобель, ты Санька, ох кобель…»

Николай, как единственный некурящий, стоял, чтобы не нюхать табачный дым, чуть в сторонке и, тоже улыбаясь, поглядывал на Александра. Надо сказать, что тот с первых дней привлек его внимание и даже вызывал симпатию. Николая удивляло превращение, которое происходило с парнем в начале и в конце рабочего дня. Если бы он встретил Крауза где-нибудь на улице, то ни в жизнь бы не подумал, что тот «на ты» с такими инструментами как «болгарка» и перфоратор, и что когда он орудует с металлом, у него в руках всё буквально горит. Но вне рабочего места Крауза можно было бы даже назвать пижоном: он был всегда аккуратно выбрит и подстрижен, на тонком прямом носу красовались темные очки, носил он черную кожаную куртку и широкие серые вельветовые брюки, на ногах – кроссовки с тремя полосками, а в зубах исключительно «Кэмел». И всё это смотрелось на нем со вкусом, всего было в меру и к месту, а красная «девятка» довершала привлекательную для девчонок картину.

После перекура первым обычно с кряхтением поднимался с лавки дядя Федя.

– Ладно, хлопцы, хорош лясы точить, работать пора, – говорил он, затушив окурок «Примы».

Следом за ним вставали остальные, и начинался обычный рабочий день. Николай по первости был, что говорится, «принеси-подай», больше смотрел, как и что делают другие, но уже через пару недель ему стали доверять самому отмерять и резать металл.

– Колян, ты не рви «болгарку», не рви, – Саня Крауз аккуратно придерживал его руку за локоть, – а то на тебя так дисков не напасешься. Ты плавненько, нежно, но с нажимом, как с девушкой, – подмигнул он. – И тут, и там спешка не нужна, оно само пойдёт, если всё правильно делать будешь.

Николай смущенно улыбнулся в ответ, стараясь всё делать так, как ему говорили.

– Да, Колян? – усмехнулся Крауз, глядя на Николая с хитрым прищуром.

– Чего «да»? – не понял тот.

– С девчонками-то надо аккуратненько?

Николай смутился ещё больше, а Олег, отмерявший в стороне стальной уголок, крикнул:

– А ты, Санёк, у него про это дело не спрашивай, он не в курсе, он у нас однолюб. Как в Катьку свою втюрился ещё со школы, так с ней одной и дружил всё время, а после армии на ней же и женился.

– Чего, правда, что ли? – Крауз сделал удивленные глаза. – И больше ни с кем?

Николай отвернулся, чтоб не было видно, как краска бросилась ему в лицо.

– Ну и чего? – буркнул он. – Всем, что ли, по девчонкам бегать?

– Правильно, правильно, Колян, – поддакнул ему дядя Федя, отрываясь от сварки, – ну их к лешему, баб этих…

– Так и я говорю – молодец! – Крауз хлопнул Николая по плечу. – Так и надо! А ты бы знал ещё, сколько денег на них уходит. Уйма! – засмеялся он.

Было непонятно то ли он шутит, то ли серьезно хвалит Николая.

– А тебя, так кто-то силком заставляет, – усмехнулся дядя Федя, прикуривая от горячего электрода.

– Точно, дядь Федь! Прям, ничего не могу с собой поделать, – Крауз сокрушенно покачал головой и снова засмеялся.

Деньги у Мартовых появились. Сергей Михайлович не только требовал дисциплины от других, но и сам держал своё слово – заработная плата аккуратно выдавалась в конце каждой пятницы. И когда Николай принес домой свою первую «кооперативную» получку, то радовался так, будто это были вообще первые заработанные им деньги.

Да, в первый месяц он получал несколько меньше остальных, но уже с сентября ему стали выдавать наравне со всеми. За месяц выходило ничуть не меньше, чем в шахте, да и сколько там сейчас платили Николай давно уже не знал, так как зарплаты постоянно менялись. Главным было то, что сейчас он мог пойти в магазин и купить там почти всё, что было нужно. В холодильнике стали регулярно появляться колбаса, масло, сыр, другие продукты. На базаре Екатерина купила для росшей потихоньку Анютки манеж, сидячую коляску, кое-какую одежду. Там же, на базаре, купили на осень новые полусапожки Николаю и шапку с перчатками Екатерине. В общем, более‑менее вздохнули свободно.

Николай стал чувствовать себя уверенней, больше улыбался, и настроение у него улучшилось.

3

На установку дверей обычно выезжали вдвоем. Для этих целей в кооперативе был старенький грузопассажирский УАЗ‑452, прозванный в народе «буханкой». За рулем, как единственный из пятерых, у кого были водительские права, всегда был Крауз, а напарником ему обычно служил Токмаков Олег. Двух человек вполне хватало, чтобы установить стальную раму-коробку, навесить на шарниры дверное полотно и подогнать по месту замки. Сварочных работ там практически никаких не было, только приварить коробку к вбитым в стену стальным пруткам, и с этим справлялись сами установщики.

В один из дней (дело было в середине октября) Олег, отпросившись у Сергея Михайловича по каким-то своим делам, взял отгул. Глянув на Николая, директор спросил:

– Ты на установку ещё не ездил? Или был уже?

– Нет, ещё не был, – помотал тот головой.

– Ну вот и давай… – он повернулся к Краузу. – Саня, бери Мартова, и дуйте сегодня с ним на адрес. Пусть учится, пора уже.

– Сергей Михайлович, – Александр развел руками, – так, может, учиться лучше, когда мы с Олегом вдвоем будем ставить? Пусть тогда и Колян с нами едет да смотрит.

– А сегодня ты что предлагаешь? Отменить установку? Там, вообще-то, люди ждут. Отменишь сегодня – весь график собьется. Так что, надо было самим раньше головой думать, брать с собой Николая, чтоб учился. Давай, давай… Ничего, справитесь.

Загрузив в «буханку» дверь, сварочный аппарат, перфоратор, «болгарку» и другой инструмент, Крауз с Николаем поехали. Квартира, где надо было ставить дверь, находилась в обычной «хрущёвке» на четвертом этаже. Подъехав к дому, Александр заглушил мотор, щелчком пальца выбил из пачки сигарету и ухватил её губами:

– Колян, сгоняй сперва в хату, посмотри – дома они, нет. Вдруг никого, так, чтоб зря не кожилиться с дверью…

Николай кивнул и, выпрыгнув из машины, побежал наверх. Подойдя к нужной двери, он нажал кнопку звонка, внутри заверещала трель. Подождав с полминуты, Николай нажал кнопку снова, но никто не открывал. «Правда, что ли, дома никого нет? Как так-то?» – подумал он, собираясь уже уходить, но тут из-за двери послышался глухой женский голос:

– Кто там?

Николай только открыл рот, чтобы ответить, как замок щелкнул, и дверь открылась. В подъезд выглянуло заспанное девичье личико:

– Чего надо?

Девушка щурила глаза и с любопытством разглядывала Николая. Довольно пышные, длинные светлые волосы были растрепаны, а веки чуть припухли. Облизнув верхнюю губу, девушка вопросительно качнула головой.

Николай почему-то смутился, неловко переступил с ноги на ногу:

– Так мы это… дверь ставить приехали.

– Тьфу ты… – девушка наморщила носик. – Я ж забыла совсем… Ну давайте, ставьте, – она просто и открыто посмотрела на Николая и улыбнулась. – Вы извините, закрутилась вчера.

Тот пожал плечами:

– Да ничего, бывает… Сейчас всё принесем.

И он через ступеньку побежал вниз.

– Чего так долго? – Крауз, выйдя из машины, протирал тряпкой лобовое стекло.

– Да не сразу открыли, – махнул рукой Николай. – Заспанная вся…

– Кто заспанная?

– Ну кто… Хозяйка.

– А-а… Ну давай, подхватили!

Пока Николай с Александром затаскивали наверх железную дверь и необходимый инструмент, хозяйка квартиры более-менее привела себя в порядок. В коридоре, прислонившись плечом к стене, стояла стройная девушка в джинсах-варёнках и светлой рубашке навыпуск. Аккуратно расчесанные волосы спадали на плечи, обрамляя лицо, с правильными миловидными чертами: аккуратный носик, аккуратные губки, и большие, прямо и открыто глядящие глаза, в которых читалась легкая нахалинка.

Мило улыбнувшись, девушка спросила:

– Мальчики, а это надолго? Вы же шуметь будете, да?

Крауз оценивающе глянул на хозяйку и растянул губы в широкой улыбке:

– Шуметь мы, естественно, будем, без этого, увы, никуда, а вот надолго или нет, это во многом зависит от вас.

– От меня? – удивилась та.

– От вас, – кивнул Крауз, скорбно поджав губы.

– Почему от меня?

– Потому как покинуть ваш дом я смогу только тогда, когда вы меня прогоните силой. Сам от такой красоты я уйти не смогу.

Девушка фыркнула и отвернулась.

– Кстати, – продолжал Александр, – вы в курсе, что мы слишком долго ждали, пока вы отопрете нам дверь? Из-за этого у нас сдвинулось время следующей установки, а это, сами понимаете, репутационные потери.

– Чего? – девушка, прищурившись, с интересом посмотрела на него.

– Я говорю, моральный ущерб вы нам нанесли непоправимый, а за это штрафные санкции полагаются.

– Какие ещё санкции? Ты чего несёшь?

– Ну наконец-то! – Крауз поднял глаза к потолку. – Слава богу, мы перешли на «ты», и даже без шампанского на брудершафт. Но имей в виду, без поцелуя никак нельзя, таковы законы.

Девушка засмеялась:

– Ну и шустрый ты, как я погляжу.

– Это не я… Я же говорю – таковы законы. Ну так как? Прямо сейчас или попозже?

– Чего «попозже»? – не поняла хозяйка квартиры.

– Целоваться будем? – Крауз сделал серьезное лицо и пожал плечами.

– Какой целоваться?! Вы дверь ставить будете? Все мозги уже мне заплел…

Николай смотрел на эту сцену и поражался тому, как легко и нимало не смущаясь, нёс Крауз свою околесицу. «Понятно, чего он так просто с девчонками знакомится. Балабол ещё тот», – подумал он с легкой завистью. Сам он никогда не умел так вот болтать с девушками, всегда начинал смущаться, краснел и не знал, что говорить. Хотя Крауз вот тоже ничего особо умного не говорил, нёс всякую чушь, но как он это делал! Без тени смущения, уверенно, с улыбкой глядя прямо в глаза собеседнице.

– Хорошо, не хочешь соблюдать правила перехода на «ты» не надо, – продолжал Александр, – но как же штрафные санкции за ожидание? Это не моя прихоть, таковы правила нашей фирмы. Минута ожидания – один поцелуй. Мы ждали пять минут, вот и считай.

– Ты задолбал уже со своими поцелуями, – сделала притворно недовольное лицо девушка. – А если б тут бабка столетняя жила, ты бы к ней целоваться полез?

– К пенсионерам у нас другой подход, – не задумавшись ни на секунду, ляпнул Крауз. – С них мы берем натурой. В смысле – продуктами: огурцами и помидорами.

– Ну вот и я тебе помидорами заплачу. Да и где ты пять минут нашел? Ты сам уже тут сколько времени треплешься…

– Так я-то не виноват, это опять же ты. Если б сразу сказала «хорошо, давай», так уже и расцеловались бы, и дверь поставили.

– Ага… – криво усмехнувшись, кивнула девушка. – И вообще, чего ты-то лезешь с поцелуями? Это вон он приходил, в звонок звонил, – она показала рукой на Николая. – Тогда уж с ним целоваться надо.

Крауз тут же отскочил в сторону:

– Да не вопрос… Я же не о себе пекусь, я о фирме. Целуй Коляна, мне для себя ничего не надо.

Николай, не ожидавший такого поворота, растерялся и, отступив назад, пробормотал:

– Не-не… Меня не надо.

Девушка захохотала:

– Да ну вас обоих! Вы дверь ставить будете или нет? Уже полчаса резину тянете.

Крауз тут же легко и расслабленно улыбнулся:

– Всё, всё… Это же так, просто шутка, – он подмигнул девушке. – Надо же маленько настроение поднять перед работой. Сейчас всё сделаем. Колян, бери раму.

Дверь они поставили быстро, минут за сорок. Бо́льшую часть работы сделал Александр. Он ловко выставил короб по уровню, говоря при этом Николаю, что делать и как помогать. Затем пробурил в стенах дыры, вбил в них стальные штыри и приварил к ним раму. Николай суетился рядом, подавал Краузу инструмент, глядя, что и как он делает.

Когда работа подходила к концу, на этаж поднялась другая девушка и удивленно остановилась перед дверью.

– Оба-на… Танюха! – крикнула она. – Это чего тут у тебя?

На «Танюху» откликнулась хозяйка квартиры. Она выглянула из коридора в подъезд:

– Ленка, здоро́во, заходи, – махнула она рукой, приглашая пришедшую войти. – Я тебе не говорила разве? Дверь вот себе железную ставлю.

Аккуратно переступая через лежащий на полу инструмент, Ленка прошла в квартиру мимо стоящих у двери парней. Это была высокая длинноногая девица с ярко рыжей кудрявой шевелюрой, одетая в мини-юбку, высокие сапоги ботфорты и короткую замшевую курточку с меховой опушкой. И Крауз, и Николай невольно засмотрелись на неё.

– Ну вот тайна и раскрыта, – серьезно сказал Александр.

– Какая ещё тайна? – заранее заулыбалась Татьяна.

– Теперь я знаю, по какому адресу можно найти самых красивых девчонок нашего города. Да что там города – всей области, всей России, ёлки-палки! – Крауз, сохраняя серьезное выражение лица, посмотрел поочередно на девушек. – И я даже знаю, как их зовут: Таня и Лена.

– Так-то я тут одна живу, Ленка в другом месте, – ухмыльнулась хозяйка.

– Чего это? – удивленно посмотрела на неё Елена.

Она была на полголовы выше Татьяны, смотрела чуть свысока и была серьезна.

– Да-а… – по-прежнему улыбаясь, махнула та рукой. – Он тут щас такого наплел. Я тебе потом расскажу…

– Ладно, девушки, мы закончили, – Александр мило и даже как-то застенчиво улыбнулся, тщательно отряхивая бетонную пыль со штанов. – Дорогая Татьяна, если бы я делал эту дверь от себя лично, то я не взял бы ни копейки, но поскольку я выступаю от лица фирмы, то вынужден спросить оставшуюся сумму. Танюша, ты же только половину оплатила, да?

– Ого! – усмехнулась гостья. – Я смотрю, у вас тут всё уже на мази́: на «ты», да ещё и «Танюша»…

Хозяйка хотела что-то сказать, но Крауз перебил её:

– Перейти на «ты» было решением вашей подруги. Хотя она при этом и нарушила некоторые правила, но я ей это простил. Надеюсь, Елена прекрасная, что и с вами мы тоже скоро будем на «ты», но, желательно, уже по всем правилам.

– По каким ещё правилам? – Елена, ничего не понимая, посмотрела на хозяйку.

Та снова попыталась вставить слово, но Александр опять опередил её:

– А давайте я вам это сам объясню, но буквально минут через пять. Мы с моим коллегой сейчас отнесем инструменты в автомобиль, и я вернусь за деньгами. Договорились? – и, не дожидаясь ответа, он повернулся к Николаю. – Колян, потащили!

Внизу, после того как сложили инструменты в машину, Крауз подмигнул Николаю:

– Давай, Колян, пять минут меня подожди, а я сейчас махом, – и он скрылся в подъезде.

Вернулся он минут через десять, молча сел на водительское место и посмотрел на напарника:

– Ну что… Нас сегодня ждут в гости. К семи. Так что – будь готов!

– В смысле? – не понял Николай. – Почему «нас»?

– Ну а кого? Мы ж вдвоем с тобой были. И девушек двое.

– Не-е, – помотал головой Николай. – Я пас, мне домой надо будет.

– Тю-ю… – протянул Крауз. – Колян, да ты чего? Жена заругает? А мы ей не скажем. Это ж так… Отвлечься немного от серых будней. Девочки хорошие, сам видел, только, чур, моя – рыжая. Люблю рыжих девчонок, а хозяйка – твоя.

– Да нет, Санёк, я ж говорю, я пас. Я серьезно.

– Чего, взаправду жену свою так любишь? Тебя ж разводиться с ней никто не заставляет. Так, в гости сходить разок, развеяться, и всех делов. А то нехорошо получится, нас же двоих позвали…

Но Николай был непреклонен:

– Сань, да не пойду я никуда, – сдвинул он брови. – Надо было сперва меня спросить, а потом уж договариваться.

Но Крауз не стал больше уговаривать:

– Ну и ладно, – он завел двигатель. – Не хочешь – как хочешь, мне больше достанется.

В конце рабочего дня, когда стали переодеваться, Александр снова спросил Николая:

– Ну что, верный муж, не передумал? Может, всё же, вдвоем поедем, а то девочки обидятся. Ты же не бросишь товарища одного в таком деле?

Николай улыбнулся:

– Я не передумал и брошу товарища одного.

– Зря, потом жалеть будешь, да поезд уйдет.

– Пусть уходит, мне жены хватает.

Услышав разговор о каких-то девочках, тут же насторожился Толстобров:

– Об чем речь, мужики? Куда собрались, чё за девочки? Санек, давай я заместо Коляна, а? Если он не хочет.

– Вовчик, – снисходительно глянул на него Крауз, переодеваясь возле своего шкафчика, – тебя не приглашали, отдыхай.

– Ну и чё, что не приглашали. Какая разница?

– Большая. Если я вместо Коляна приду с тобой, меня самого оттуда нафиг выгонят. Лучше уж дядю Федю тогда взять, – Александр глянул на сварщика. – А, дядь Федь? Поехали с тобой в гости. Мы сегодня с Коляном с такими классными девчонками познакомились, они нас в гости позвали, а он не хочет, жены боится.

Дядя Федя помотал головой и что-то пробормотал себе под нос, потом сказал громче:

– Ты парня не порти. Сам кобелируешь, так хоть других не совращай.

– Кого это я совращаю? Его, между прочим, дамы пригласили, отказываться ведь нехорошо, а он всё равно отказывается.

Толстобров не унимался:

– Ну, Санёк, ну возьми меня, ну чё ты… Какая разница?

– Всё, базар окончен, мне пора. А ты, Вовчик, молод ещё для тех девочек, поищи себе кого-нибудь сам, пионерку какую‑нибудь.

Приняв свой внерабочий облик, Крауз сел в «девятку» и быстро уехал; время подходило к семи.

Николай шел домой хмурый. Разговор с Александром в конце рабочего дня не то что подпортил ему настроение, но чем-то неприятно зацепил. Вроде и днём на эту тему обмолвились, но тогда Николай вообще не принял близко к сердцу ни сказанного Кораузом, ни этого приглашения в гости, но вот вечером… Однако, что именно зацепило его, он пока разобрать не мог.

Да, он, наверное, действительно любил свою Катьку, но при этом понимал, что, по большому-то счету, кроме неё никого из девчонок и не знал. Одноклассницы и просто знакомые были не в счёт, это другое. Не общался он с другими именно как мужчина с женщиной, и не в возрасте тут дело. И когда парни – в техникуме, в армии – рассказывали о своих любовных похождениях, он всегда чувствовал себя не в своей тарелке, ведь ему-то рассказать было не о чем – есть вот у него Катька, ну и всё, чего тут рассказывать? Вроде как и не надо больше ему никого, незачем… Но в глубине души он всегда при таких разговорах ощущал определенное превосходство над собой таких вот, как этот Крауз, и, как он понимал сейчас, даже немного завидовал им. Завидовал их легкости, раскованности, какой-то даже нагловатости в общении со слабым полом. Раньше не признавался себе в этом, а вот сейчас, после того как Александр поехал к тем девицам, а он пошел домой, почему-то вдруг ясно понял – завидует. И усиливало эту зависть то, что это были уже не просто абстрактные разговоры о том, что случилось когда-то и с кем-то – это уже было вполне ясное и осязаемое. Ведь там, на той квартире, они с Краузом были сегодня вместе, и его, Николая, тоже позвали. Девушки позвали, а когда такое с ним было раньше? Не было… Но Крауз вот туда поехал, а он сейчас идёт домой, хотя мог бы поехать с ним. Но не поехал… Не поехал потому, что Крауз этот умеет и знает что-то такое, чего он, Николай, не умеет и не знает. И Катька у него одна и единственная именно поэтому, а не потому, что она лучше всех остальных. Вот и всё, ёлки-палки!

Было уже темно. Николай поёжился от холодного ветра, глубже втянул голову в поднятый воротник и со злостью пнул консервную банку, валявшуюся на обочине. «Катька, конечно, хорошая, но вдруг ещё лучше есть? – думал он, широко шагая и глядя себе под ноги. – Хотя, нет, не так… Глупость это, ерунда какая-то… Дело ведь не в том, что кто-то лучше, а кто-то хуже, просто вообще есть другие, не такие, как она… Но не будешь же всех подряд перебирать, чтобы узнать, какие они, это же идиотизм получается. Да и я ведь её люблю, она вон из армии меня дождалась, семья у нас, дочка. Мы ведь уже пять лет вместе. Точно, пять лет уже! И это при том, что мне-то всего двадцать два, – вдруг удивился он этим цифрам. – Ну и ладно, ну и пусть, чего ещё надо? А-а-й! Да ну его к лешему!» Он энергично мотнул головой, словно хотел, чтобы из неё вылетели все эти неприятные для него мысли.

Жены дома ещё не было, она работала во вторую смену и должны была прийти лишь в девятом часу. Тёща тихонько качала на руках Анютку:

– Зубки у неё уже резаться начинают, сегодня весь день хнычет.

Николай, сняв куртку, присел на табурет у двери.

– Я и печку-то вам не затопила, ты уж, Коля, сам, а то Анечку как положишь, так плакать сразу зачинает, – тёща посмотрела в личико внучки. – Ути, маленькие мои, зубики у нас режутся. Ну ничего, ничего…

– Да ладно, вы идите домой, – предложил Николай, – я сам управлюсь.

– Так ты печку уж сперва затопи, чтоб потом не отвлекаться, я и пойду тогда, – тёща энергично закачала девочку, которая снова захныкала. – Сейчас папа наш печечку затопит, дома тепло станет, и бабушка домой к себе пойдет, – голос у неё сделался елейным, и она засюсюкала, коверкая слова: – Не надо плакать, не надо, ути-ути, маленькие мои, Анечка наша…

Николая вся эта сцена с сюсюканьем почему-то неприятно раздражила.

– Чего вы с ней так разговариваете? – спросил он резковато.

– Как? – не поняла тёща.

– Как с дурочкой недоразвитой. Нельзя нормально говорить, что ли, не коверкая слов?

Та изумленно посмотрела на зятя:

– Так чего такого-то? Она ж маленькая ещё, всегда так с маленькими говорят.

– Ладно… Я так просто, – Николай уже пожалел, что грубовато заговорил с тёщей. – Может, она голодная?

– Да нет, я её покормила недавно. И поспали мы уже. Зубки это, зубки…

Николай затопил печку, и тёща, положив внучку в кроватку, быстро собралась и ушла домой. Анютка снова захныкала, и отец, подхватив её на руки, стал кружить по небольшой комнате.

– Ну всё, всё… Успокойся, – приговаривал он, но дочь не унималась.

Минут через двадцать пришла Екатерина. Уставшая, с потухшим взглядом, она, опустив плечи, села на тот же табурет, на котором сидел, придя домой, Николай, и стала снимать сапоги.

– Ой… – вздохнула она. – Чего-то я сегодня умаялась совсем… Сплошь валят простудники, как раз сейчас сезон такой. Всякие ОРЗ начались да прочие гадости.

Николай, держа на руках дочь, подошел к жене:

– Слушай, мать твоя говорит, у неё зубы режутся, хнычет весь день, и я вот как пришел, так ноет и ноет, в кроватку не положить.

– Ну да, началось у неё. Куда деваться, – без эмоций отреагировала на его слова жена, стягивая с себя плащ.

Николая её безэмоциональность немного разозлила:

– Что значит, куда деваться? Ты же медсестра, ёлки‑палки! Сделай что‑нибудь! Ты же мать, должна знать, что в таких случаях делать надо!

Екатерина удивленно посмотрела на мужа:

– Так, а чего тут сделаешь? Все они так… Дёсны у неё болят, чешутся. Надо просто что-то дать ей: соску, игрушку какую-нибудь, чтоб грызла. Меньше будет плакать.

– Ну вот и дай, – нахмурившись, Николай всучил дочку жене.

– Так я хотела ужин разогревать, – растерялась та.

Но муж, ничего не ответив и накинув куртку, вышел на улицу, сердито хлопнув дверью. У Николая снова поднялась внутри волна раздражения и неясной неудовлетворенности. Он пошел в углярку набрать на утро угля с дровами, но, отставив лопату в сторону, задумался: «А ведь и вправду – что я видел кроме Катьки? Ведь никого и не знал больше».

Ему снова вспомнились те две девушки, которые были в квартире, где они с Краузом устанавливали сегодня дверь. Были они совсем не такие, как его уставшая жена. Какие-то веселые, раскованные… «Хотя, нет… Это та, которая Татьяна, хозяйка – она веселая, а вторая, которая позже пришла, Елена, рыжая, та посерьезнее, но всё равно совсем другая», – думал он, стоя в тусклом свете слабосильной лампочки. «И одеты совсем по‑другому, и разговаривают по‑другому. Гм, интересно, как там Санёк сейчас один отдувается? – усмехнулся Николай. – Хотя, может, он и рад только, сказал же – ему больше достанется. А может, и вправду надо было с ним съездить? – но на душе от этой мысли неприятно заскребло, и он отмахнулся от неё. – Да ну нет! Глупости!» Набрав угля с дровами, Николай пошел в дом.

Утром, когда он пришел на работу, его распирали противоречивые чувства. С одной стороны, ему не хотелось опять поднимать эту тему, где-то в глубине души она была ему всё же неприятна, но с другой – его распирало любопытство: как там вчера Крауз в гости сходил, спрашивали ли о нём, о Николае? Он не хотел уподобляться Вовчику и приставать с расспросами, но Крауз сам подошел к нему. Весело улыбаясь, он достал сигарету и закурил:

– Ну, Колян, подставил ты меня вчера.

– Чего?

– Чего-чего… Ничего… В следующий раз так не делай, вот и всё. А где, говорят, второй? Чего ты один заявился? Чуть за тобой не отправили. Татьяна весь вечер о тебе расспрашивала, а я толком ничего и сказать не могу. Говорю, мол, женатый он, глупостями всякими не занимается, а они только смеются.

Толстобров, которому вчера было отказано в компании, изо всех сил делал вид, что разговор этот его нисколько не интересует. Зато Олег, вышедший сегодня на работу, проявил к новой для него теме интерес:

– Вы о чём? Что за Татьяна?

– Да вот, мы с Коляном вчера на установке были, с девочками двумя познакомились. Они нас в гости потом позвали, а он как уперся, – Крауз, стряхнув пепел, кивнул на Николая, – и ни в какую. Пришлось одному идти.

– Хэх! – усмехнулся Токмаков, присаживаясь на лавку в курилке, переехавшей к зиме с улицы в помещение, под вытяжную вентиляционную трубу. – Так я ж тебе говорил уже, Колян у нас однолюб. Угости сигареткой, у меня кончились.

– Так его никто любить и не заставляет, – Крауз протянул Токмакову пачку «Кэмел». – Так, в гости сходить, да и всё.

Николаю не понравилось такое обсуждение его персоны. Он сердито посмотрел на обоих:

– Мужики, может, хорош, а? Чего вы как бабы сидите, меня обсуждаете: однолюб, не однолюб… Не ваше это дело, вот и всё.

– Да ладно, ладно, – примирительно улыбнулся Александр, – не обижайся. Никто тебя не обсуждает, живи как хочешь. Только это… Тут ещё темка одна нарисовалась. Ты, случа́ем, подкалымить не хочешь?

– В смысле? – не понял Николай. – Где подкалымить?

– Дверь-то мы с тобой вчера поставили, но там, по‑хорошему, надо бы по косякам шпаклевкой пройтись, щели, дыры позамазывать, да и дверь саму покрасить. Вот Татьяна – это хозяйка которая – и спросила, не можешь ли ты взяться?

– А тебя почему не попросила?

– Я почём знаю… Ты, наверное, больше доверия ей внушаешь. Да и мне, если честно, не до этого. А она говорит, у самой у неё не получится. Адрес ты знаешь. Она сказала, если согласишься, то в эту субботу она будет дома, пусть, говорит, приходит. Краска у неё есть, а замазку, если пойдёшь, просила, чтоб ты сам купил. Естественно, и материалы, и труд будут оплачены.

Вовка Толстобров, возившийся тут же со сварочным аппаратом всё-таки не выдержал и, ощерившись, вставил свои «пять копеек»:

– Натурой? – и заржал как лошадь.

– Дурак ты, Вовчик, – покачал головой Николай. – Больше ни о чем думать не можешь.

– Ага, гормоны мальчику покоя не дают, – Крауз затушил сигарету. – В общем, смотри, Колян, я тебе сказал, а там уж сам решай.

Поднявшись с лавки, он бросил окурок в урну и пошел к большому столу, на котором лежал лист металла на очередную дверь.

– Я подумаю, – ответил Николай.

Предложение подкалымить, озвученное Краузом, засело у него в голове. Конечно, деньги лишними никогда не будут, подзаработать на стороне можно было, но он понимал, что за этой просьбой может скрываться что-то иное. И вот это «иное» вдруг взволновало его не на шутку. «Что она – дверь сама покрасить не может? Щели замазать? Так-то это как раз женская работа и есть, маляры вон почти все бабы. Хотя, разбери этих девиц нынешних, не похоже, чтоб она привыкла руками-то сильно работать. Им проще деньги отдать, чем самим возиться, пачкаться не хотят… – думал Николай, отрезая «болгаркой» уголок. – И, с другой стороны, не станет же она сама приставать ко мне. Приду, сделаю всё что надо, деньги возьму и – до свидания. Плевать, что она там ещё думает». На этом он и порешил.

4

В субботу утром, после завтрака, Екатерина, убирая со стола, сказала:

– Слушай, Коль, я с Анюткой вчера завертелась, из головы вылетело… Вчера отец твой заходил, часов в пять уже. Сказал, что баню будут сегодня топить пораньше, к обеду. Говорит, приходите часам к трем.

Николай, отложив ложку, вытер губы салфеткой.

– Я это… Тоже забыл тебе вчера сказать. У меня там калым один намечается. Как раз сегодня, так что я навряд ли смогу. Если хочешь, сходи одна с Анюткой, помоетесь.

– А что за калым? – жена присела к столу.

– Да на неделе там двери одним ставили, ну они и попросили заодно покрасить её, щели зашпаклевать. Так-то мы это не делаем, хозяева сами потом, но раз попросили, вот я и подумал…

– Да? – голос у Екатерины стал расстроенный. Она вздохнула. – И так почти не видимся, ты целыми днями на работе, я часто во вторую… Думала, хоть в выходные вместе побудем.

– Да я и так каждые выходные дома, чего ты? – пожал плечами Николай. – Первый раз же такое. Да и деньги не лишние будут.

– Так-то оно так, конечно… Ну ладно, – Екатерина улыбнулась. – Иди, добытчик ты наш, зарабатывай нелишние деньги, – встав, она подошла к мужу и ласково поцеловала в щёку. – Когда пойдёшь-то?

– Да сейчас, управлюсь по дому и пойду. Часов в одиннадцать.

В комнате снова захныкала Анютка. У неё лезло два зуба на нижней десне, и она по-прежнему часто плакала. Николая это хныканье почему-то раздражало, и настроение портилось всякий раз как дочь начинала плакать. Сейчас он, снова морщась как от зубной боли, встал из-за стола:

– Кать, ну сделай что-нибудь, у меня, прям, голова сразу болеть начинает, когда она хнычет.

Жена виновато глянула на него:

– Так, чего я сделаю? Потерпеть просто надо…

Он ничего не ответил и ушел на улицу.

Николай думал о предстоящем визите. Вроде бы он и решил, что просто сделает работу, возьмет деньги и уйдет, но непонятное волнение нет-нет, да и подкатывало, сжималось в неприятный комок где-то под ложечкой.

И почему-то каждый раз ему вспоминался момент, когда он, позвонив в звонок, уже собрался, было, уходить, но дверь открылась, и оттуда показалось заспанное лицо хозяйки. Вспоминалась легкая припухлость её щёк, век, неряшливая, но в то же время симпатичная растрепанность длинных светлых волос и та непосредственность, с которой девушка посмотрела на него своими большими глазами. В какой-то момент он вдруг ясно понял, что всё это – и глаза, и волосы – ему на самом деле очень и очень понравилось, и это в свою очередь злило его, но он ничего не мог с собой поделать.

«Может, плюнуть да не ходить? – размышлял он, выливая из железных бочек, расставленных под водосточными желобами, оставшуюся с лета воду. – Ведь я никому ничего не обещал, и даже Крауз не знает, что я идти надумал». Крауз вообще последние два дня даже не заикался на эту тему, словно и не было всех тех разговоров и подначиваний. Олег тоже молчал, а Толстобров со вчерашнего дня простыл, и в кооперативе остался один сварщик – дядя Федя, которому вообще до всего этого не было никакого дела.

Николай сел на березовый чурбак, стоявший возле пустовавшей стайки. «Да все уже давно позабыли про это, я один только как дурак хожу, чего-то накручиваю себе», – думал он, глядя на покрытую густым рыхлым инеем жухлую траву.

Вода в лужах к утру покрывалась крепким хрустким ледком, но первого снега пока ещё не было. Листья на березах уже совсем облетели и лишь на отдельных осинах ещё желтели редкими яркими пятнами.

Отец предлагал Николаю съездить, пока нет снега, на мотоцикле за калиной: сейчас её было бы неплохо побрать, ещё не стылую, но уже подбитую морозцем, сочную и приятно‑горькую. Но сын отнекивался: вся неделя была занята на работе, а в выходные хотелось отдохнуть, просто ничего не делать. «Но сегодня же ты собрался на калым, не отказался, а с батей за калиной съездить у тебя времени нет, – усмехнулся Николай. – Как так-то, а? Неужели только из-за денег? Да ведь не так уж и много их там будет. Или всё-таки не деньги тебя туда манят? Колись, Коля, себя-то не обманешь». Вздохнув, он встал и пошел в дом: сидеть без дела на улице было прохладно.

До нужного дома надо было ехать на автобусе, но не очень далеко, всего четыре остановки. По дороге Николай зашел в хозяйственный магазин и купил банку шпаклевки, шпатель и на всякий случай кисточку: про краску Крауз сказал, а вот про кисточку нет.

На звонок дверь сразу же распахнулась. На пороге стояла улыбающаяся Татьяна в коротеньком цветастом халатике, перетянутом в талии тонким пояском.

– Привет! – громко и радостно поприветствовала она Николая. – А я как раз к окошку подошла, смотрю – ты идешь. Заходи, разувайся!

Николай замялся:

– Здравствуйте. Да я проходить не буду. Вы скажите, что делать надо, а то мне Александр толком не объяснил. Так, в общих чертах только, – он старался не смотреть на хозяйку, отводя глаза в сторону.

– Ты чего мне «выкаешь»? – обиженным тоном спросила Татьяна. – Я что, такая старая? – она снова улыбнулась. – Тебя же Николай зовут, да? Твой друг так говорил, правильно?

– Ну да, Николай. Только он мне не друг, мы просто работаем вместе и всё.

– Да фиг с ним, какая разница. Ладно, не хочешь проходить – дело твоё. Ну вот смотри тогда… – девушка взялась рукой за железный косяк, но тут же перескочила на другую тему: – Слушай, а ты чего не пришел тогда? Мы вас обоих ждали. Или тот тебе не сказал? Он говорит, ты сам отказался. Чё, правда, что ли? – в её голосе снова послышались обиженные нотки.

Николай смутился ещё больше, хмыкнул:

– Хм… да я это… Некогда мне было, занят был вечером.

– А-а… Ну ладно. А чего тот – как его? – Саша, кажется, сказал, что жена тебя не пускает? – широко улыбнулась Татьяна. – Ты, правда, женатый, что ли?

– Женатый.

– И давно? Ты же молодой ещё.

Николай пожал плечами:

– Как из армии пришел, второй год уже.

Он по-прежнему старался не смотреть на девушку, скользил взглядом по стенам, по полу. А та стояла перед ним, привалившись спиной к стене и выставив вперед голую коленку, чуть не касаясь ею гостя.

– Ну ладно… Заболтала я тебя совсем, смотрю. Засмущала… – она вызывающе глянула в лицо Николаю, а в её глазах мелькнула уже знакомая ему нахалинка. – Прям, покраснел уже…

Он ничего не ответил, нахмурился и вдруг почувствовал, что и вправду покраснел. «Ёлки зелёные! Как малолетка какой», – рассердился он на себя, и, отвернувшись, снял куртку.

– Куда можно повесить?

– Давай, – Татьяна взяла куртку и повесила на крючок. – Вот смотри… – она подошла к двери. – А сначала чего – красить или замазывать?

– Замазывать, конечно.

– Ну тогда вот… Видишь, какие тут щели получились? Конечно, старая дверь на месте осталась, сквозь них и не видно ничего, но всё равно – не красиво: дыры, палец пролезет… Наверное, потому что стена неровная. Ты их замажь, а потом и покрасить всё. Щас я краску принесу, – повернувшись, она пошла на балкон. – Только слушай, у меня кисточки нету, – крикнула она оттуда.

– Я купил, – сказал Николай, открывая банку со шпаклевкой.

– Молодец, – Татьяна принесла с балкона банку голубой краски и поставила у двери. – Сразу видно – хозяйственный мужик, – она засмеялась.

Николай засучил у кофты рукава и стал замазывать шпаклевкой щели вдоль стального короба. В квартире было тепло, и он быстро вспотел, но снять кофту стеснялся, под ней была только майка. Ловко орудуя шпателем, он через сорок минут закончил эту работу и принялся за покраску. Татьяна ушла на кухню и что-то там делала: оттуда доносился звон посуды, лилась вода и через какое-то время пошли вкусные запахи.

– Татьяна, – позвал хозяйку Николай, – вы не могли бы дать мне пару газет, на пол постелить, чтоб не накапать.

Девушка вышла в коридор.

– Ты опять мне «выкаешь»? – она сердито посмотрела на Николая.

– Извините. Ой… извини… Мне бы газет парочку.

Она принесла ему газет. Краска неприятно пахла, и девушка открыла балкон и форточку на кухне.

– Ну и вонища, – сморщив нос, она смотрела как Николай красит дверь.

– Просто это нитро. Она всегда так пахнет, зато сохнет быстро, через пару часов уже можно будет трогать.

– Да? Ну ладно, хоть так… Я-то в них не разбираюсь, просто цвет понравился, вот и взяла. Люблю, чтоб не темное было, а повеселее что-нибудь, поярче… Тебе нравится такой цвет?

Николай пожал плечами:

– Главное, чтобы ва… тебе нравилось. Я-то здесь при чём?

– Ну я просто спрашиваю.

– Вообще – нравится, я тоже темное не очень люблю.

– Ну и здорово! Значит, у нас с тобой одинаковый вкус, – и, повернувшись, Татьяна снова ушла на кухню, закрыв за собой дверь.

Через час Николай закончил работу.

– Я всё! – крикнул он.

– Всё? Какой ты шустрый! Ну тогда иди на кухню, буду обедом тебя кормить, – крикнула оттуда Татьяна. – Ту дверь не закрывай пока, пусть сохнет, а деревянную закрой.

Николай растерялся:

– Так… а зачем меня кормить? Я не голодный, – соврал он, поскольку на самом деле в животе давно уже урчало.

– Никаких «зачем», иди давай! Я тебя так не отпущу.

– Да не надо, я дома поем.

– Пока не поешь, я тебе за работу не заплачу, вот так вот! Ясно? Давай, давай! – она выглянула из кухни. – Разувайся, иди мой руки и на кухню, а я пока переоденусь.

Николай вздохнул и, сняв туфли, пошел в ванную. Татьяна, пока он мыл руки, сменила домашний халатик на джинсы и широкую футболку-разлетайку с большим вырезом и сидела ждала его на кухне у небольшого стола.

– Садись, – она решительно кивнула на стул, – ешь.

Николай сел. Перед ним стояла большущая тарелка солянки, тарелка с печёной кусочками картошкой и с большим поджаристым куриным окорочком, в бокале налит компот. В центре стола было блюдо с коричневыми тостами, тонко нарезанной копченой колбасой, сыром, лежали пучки зелени, с краю – широкая, на высокой ножке, ваза со сливами, виноградом и яблоками. И всё это весьма и весьма вкусно пахло. Николай даже растерялся от такого изобилия:

– Куда так много-то?

– Ничего… Мужик должен хорошо питаться. Ты же работал, устал, вот и ешь, – улыбалась хозяйка, поставив руки локтями на стол и положив на них голову.

При этом перед ней самой не было ни супа, ни тарелки с картошкой. Она оторвала пару виноградин и отправила их себе в рот.

– А сама чего не ешь? – взял ложку Николай.

– Фигуру блюдю, – Татьяна кокетливо повела плечиком.

Николай усмехнулся, но ничего не сказал. Съев несколько ложек супа, он одобрительно покачал головой:

– Вкусно.

– А то! Я же пирожковый техникум окончила.

– Какой, какой? – не понял Николай.

– Ну, пищевой, на повара-кондитера училась.

– А-а, ну тогда понятно… А работаешь где?

– В столовке на мебельной фабрике. Только я сейчас в отпуске, после ноябрьских выхожу.

Николай почувствовал себя свободнее. Та скованность, которая прилипла к нему с самого утра, и тем более, когда он пришел сюда, понемногу проходила. Он уже не боялся смотреть Татьяне в глаза, улыбаться ей. Ему импонировала её непосредственность и раскованность, и у него даже промелькнула мысль, что эта раскованность чем-то напоминала свободу и легкость Крауза. Она не лезла за словом в карман, не думала напряженно, что бы сказать, у неё тоже получалось всё как‑то легко и просто. И сидеть с ней за столом тоже было легко и просто. И самое главное – она смотрела на него не оценивающе, как смотрят некоторые девушки на парней (от таких взглядов Николай всегда тушевался), она смотрела на него прямо и открыто, без претензий и каких-либо запросов.

– Ты здесь одна, что ли, живёшь? – поинтересовался он.

– Одна, совсем одна-одинешенька, – Татьяна притворно закатила глаза и грустно вздохнула. – А вообще-то мне от бабушки эта квартира досталась. Я же сама не местная, а здесь вот бабуля жила, папина мама. Вот я после восьмого класса к ней и перебралась, когда в техникум поступила. А бабулечка моя уже скоро два года будет как умерла, – девушка снова вздохнула, – а я вот тут так и живу. Сейчас думаю приватизировать квартиру, чтоб совсем моя была, чтоб не лез никто с претензиями своими, а то знаешь, как оно в жизни-то бывает… Желающих до чужого добра хватает. Как в гости к бабуле приехать, пока жива была, так всем некогда, а я за ней и ухаживала, и утку из-под неё таскала, и купала её… Так что квартира теперь моя, вот так вот, – Татьяна серьезно и твердо посмотрела на гостя.

– А что, кто-то ещё на неё претендует?

– Да как сказать… Был тут один разговор неприятный, дядька мой двоюродный заикался… Ну мы ему сразу от ворот поворот, конечно, дали, но чем черт не шутит. Так что лучше подстраховаться, приватизировать. И прописана я тут одна, больше никого нету, – она взяла сливу, разрезала её ножом напополам, вынула косточку и протянула одну половинку Николаю. – Держи. Сейчас же приватизируют квартиры, чтоб в частной собственности были?

Николай взял сливу и пожал плечами:

– Я не знаю, мы в своем доме живем.

– Ой! – Татьяна вдруг подскочила на стуле. – Вот дура я, совсем забыла! – она сунулась в буфет и достала оттуда бутылку «Монастырской избы». – Открой, а? Сейчас штопор дам…

Но Николай заупрямился.

– Не-не… Вино я не буду, – замотал он головой. – Это ты зря.

– Чего ты? Оно же легенькое, – хозяйка поставила бутылку на стол.

– Не-не, даже не уговаривай. Ты чего? Как я домой приду? Чтоб от меня вином пахло? Не-не…

– Ну и зря! – Татьяна села обратно к столу. – Как там твой приятель говорил? Если на «ты», то надо по правилам – через брудершафт и поцелуи.

Николай от таких слов чуть не подавился и снова почувствовал, как кровь бросилась к голове. Он нахмурился и умолк.

– Ну ладно, ладно, – примирительно улыбнулась девушка, – я же шучу. Так… думала, выпить тебе с устатку немного.

– Спасибо, я не сильно устал.

Николай, доел картошку с окорочком и отложил вилку.

– Виноград бери. Это без косточек, кишмиш называется. Вкусню-ю-ющий, – Татьяна пододвинула к нему вазу с фруктами. – Слушай, Коль, а какая у тебя фамилия, если не секрет, конечно?

Николай с удовольствием съел несколько виноградин.

– Не секрет. Мартов.

– Как-как? Мартов?

– Ну да, Мартов.

– Ух ты, какая красивая фамилия! Прям, дворянская какая-то, – и она проговорила торжественно и нараспев: – Николай Мартов, – и засмеялась. – Ты случа́ем не из аристократов будешь?

Николай улыбнулся:

– Ну да, графья мы – Мартовы…

Татьяна чуть поморщила носик:

– Слушай, я вот сижу, принюхиваюсь, ничего понять не могу: то ли из коридора ещё краской так несет, то ли от тебя ею пахнет? – она привстала и наклонилась к Николаю. – Ну точно от тебя, кофта твоя провоняла, – выпрямившись, она взяла с холодильника небольшой флакончик. – Давай хоть так, что ли… – и девушка пару раз быстро прыснула на кофту Николая какими‑то духами.

Тот вскочил со стула и вытаращил глаза:

– Ты чего делаешь-то? Зачем?

– Да я ж говорю, чтоб краской не воняло.

– Ну ты даешь! – Николай стоял и обнюхивал свою кофту. – А теперь от меня не краской, а женскими духами вонять будет.

– Духи не воняют, а пахнут. Ты знаешь, сколько они стоят? Польские, между прочим…

– Да мне-то какая разница, какие они? Зачем мне это?

– Ой!.. Да не бойся ты… – девушка скуксила свое милое личико. – Пока дойдешь до дома, выветрится всё сто раз, ничего твоя жена не учует. Я ж тебе говорю – брызнула, чтоб хоть сейчас от тебя краской не воняло.

Николай не знал, что делать. С одной стороны, такая выходка Татьяны его рассердила, но с другой – всё это опять было сделано как-то беззлобно, непосредственно, и он махнул рукой: «Ладно, фиг с ней. Правда, выветрится, пока домой приеду». Но садиться за стол он больше не стал.

– Ладно… Спасибо тебе за обед, всё очень вкусно было, но мне пора уже, – Николай посмотрел на девушку.

– Так ты чая ещё не попил, – удивленно раскрыла глаза Татьяна. – У меня там пирожки настряпаны, в духовке вон лежат. Ты обиделся, что ли, что я пшикнула на тебя? Ну, правда, краской пахнет.

– Да нет, я не обиделся. Спасибо, но я наелся уже, пора мне.

Он открыл дверь и вышел из кухни.

– Ну-у… – разочарованно протянула хозяйка. – А для кого я тогда пироги пекла? С малиной, между прочим, и с грибами. Знаешь, какие вкусные…

– Да мне, правда, идти уже надо, – стал оправдываться Николай.

Девушка вздохнула и вышла следом. Он обулся, надел куртку и, чуть помявшись, спросил:

– Ты это… Ты мне за шпаклевку деньги дай, а?

– Тьфу ты! – Татьяна стукнула себя ладошкой по лбу. – Я ж снова забыла. Вот память дырявая, девичья. Сколько там я тебе должна? – она достала из висевшего на вешалке плаща кошелек.

Николай замялся. У него ещё за столом мелькнула, было, мыслишка вообще не брать с Татьяны денег за работу, попросить только за шпаклевку, кисточку и шпатель, но потом подумал: «А почему, собственно? Кто она мне такая? Даже и знакомой-то не назвать. Ну, накормила она меня обедом, но не за харчи же я всё это делал?» Но вот сколько попросить за сделанную работу, он не знал – никогда раньше он сам не оценивал свой труд, работал всегда за зарплату.

Между тем девушка достала несколько купюр из кошелька:

– Хватит столько? Я не знаю, сколько там это всё у вас стоит.

Тут было немногим больше стоимости потраченного Николаем в хозяйственном магазине, но он кивнул:

– Хватит, нормально, – взяв деньги, он сунул их в карман куртки.

Но потом произошло то, чего он совсем не ожидал. Вдруг вскрикнув: «А я тебя всё равно поцелую!», Татьяна подскочила к нему, обхватила руками шею и, притянув к себе, звонко и сильно поцеловала прямо в губы. Николай даже не успел толком сообразить, что произошло. Он ошалело схватил девушку за талию, чтобы отстранить от себя, но она уже сама отскочила, весело смеясь.

– Вот теперь мы с тобой точно на «ты»! – закричала она, а в её глазах вовсю плясала та самая нахалинка.

– Ты чего?! – только и смог вымолвить обескураженный Николай.

Дыхание у него сперло, а самого бросило в жар. Он сердито мотнул головой и гневно посмотрел на девушку.

– Ты опять обиделся, что ли? – Татьяна перестала смеяться и стояла с виноватым лицом, но легкая улыбка всё же не оставляла её.

– Кто так вообще поступает? – он вытер тыльной стороной ладони свои губы. – В следующий раз думай, что делаешь.

Повернувшись, Николай открыл дверь и вышел на лестничную клетку.

– Коль, ну не обижайся, – девушка сунула ноги в тапки и вышла за ним в подъезд. – Просто у меня настроение хорошее было.

– Всё, я пошел, до свидания, – он зашагал вниз по лестнице.

– Коль, погоди… – Татьяна подошла к перилам. – А когда следующий раз‑то будет?

Он, не понимая, о чем идет речь, остановился и поднял голову:

– Какой ещё «следующий раз»?

– Ну ты ж сам сказал, в следующий раз думать, что делаю, – и она опять улыбнулась.

– Да ну тебя… – Николай махнул рукой и через ступеньку запрыгал вниз, вслед ему раздался звонкий Татьянин смех.

Выйдя на улицу, он остановился возле подъезда, чтоб перевести дыхание и немного успокоиться. На губах оставался привкус Татьяниной помады, и он снова вытер их ладонью. Николай не мог понять, чего в нем было больше – злости на её выходку с поцелуем или неясного незнакомого чувства, которое неожиданно вдруг нахлынуло на него при этом.

Это было что-то новое для него: непонятная смесь восторга и желания. За талию он её схватил машинально, чтобы оттолкнуть, но в итоге на ладонях осталось только воспоминание о её теле. Всего-то одно касание, буквально секунда, но ему казалось, что он и сейчас ещё держит её. Там, под футболкой-разлетайкой было упругое, сильное, но вместе с тем, нежное и податливое женское тело.

При этом воспоминании по спине Николая буквально побежали мурашки. Он, кроме своей Екатерины, ещё никого и никогда в своей жизни так не обнимал. Так ведь и не объятие это было вовсе, даже наоборот, но всё же… А уж чтобы его кто‑то вот так вот, со всего маха, взял, да и поцеловал прямо в губы. Николай облизнул их.

– Извините, вы не скажете, сколько времени? – спросил он женщину, входящую в подъезд.

Та глянула на часы:

– Три, начало четвертого.

– Спасибо.

«Можно, конечно, ещё к отцу в баню успеть, – подумал он и пошел через двор к дороге. – Пока они с матерью помоются, потом и мы подойдем». Но на полпути к остановке он остановился. Николай вдруг почувствовал, что не хочет торопиться домой. Почему-то не хотелось ему спешить, хотелось побыть одному.

В голове у него опять раздался веселый смех Татьяны, а губы будто снова ощутили её горячее прикосновение. «Черт, что за ерунда! – разозлился он. – Всё! Всё!! Забудь! Чушь какая-то… Ты больше и не увидишь никогда эту Татьяну! Да и вообще… идёт она куда подальше! – выдохнув, он энергично потер лицо руками, потом расстегнул куртку и понюхал кофту; та всё ещё пахла духами. – Ладно, бог с ней, с баней, лучше пешком домой пройдусь, чтоб духи эти дурацкие выветрились».

И он, не застегивая куртки, не спеша зашагал в сторону дома, стараясь выкинуть все события сегодняшнего дня из головы. Погода была хорошая, почти безветренная, а в небе сквозь редко плывущее облака часто выглядывало осеннее солнце.

…Но духи не выветрились. Когда Николай через полтора часа пришел домой, Екатерина, державшая на руках дочь, радостно заулыбалась:

– А вот и папка наш пришел, добытчик наш. Деньги папка ходил зарабатывать, – положив дочь в кроватку, она подошла к мужу и обняла его. – Обедать сразу будешь?

– Да нет, я не голодный, – признался Николай.

– А где ты поел? Ой… от тебя духами пахнет… – радостная улыбка спала с лица Екатерины, и она отступила на шаг назад, внимательно и с некоторой тревогой глядя на мужа.

– Да там… – поморщился он. – Краска просто капнула на кофту, ну и пришлось ацетоном оттирать. А хозяйка потом говорит, чтоб не воняло сильно, давайте я на вас духами брызну. Ну и брызнула, – соврал Николай.

Он на всякий случай выдумал эту историю пока шел домой.

– Да?.. Ну понятно, тогда, – продолжала смотреть на него Екатерина. – А поел тоже там, что ли?

– Ну да… Они предложили в конце, когда я всё сделал. Да там немножко… Так… чаю попил с пряниками.

– Так, может, положить тебе всё же? Я картошки недавно пожарила, горячая ещё. Думала, ты раньше придешь.

– Да не надо.

Николай стащил через голову кофту и бросил её в корзину с грязным бельем для стирки.

– Ну как знаешь. В баню-то не пойдем уже?

– Да поздно, наверное.

– Ну ладно, я тогда стирать буду. Ты поставишь стиралку на кухню?

– Хорошо.

Вечером, когда Анютка уже спала, а Екатерина, растрепанная и вспотевшая, достирывала на кухне, Николай сидел в комнате и смотрел на неё через открытую дверь. Он никогда особо не задумывался, красивая ли у него жена. Да, наверное, не королева красоты, но она ему нравилась, и этого было достаточно. И ни с кем никогда он её не сравнивал. Да и с кем было сравнивать? С тех пор как они подружились, он больше ни на кого и не смотрел. Казалось – всё, нашел он свою половинку и на этом надо остановиться.

Екатерина вытерла рукой со лба пот и, наверное, почувствовав на себе взгляд мужа, глянула на него. Улыбнувшись, она устало кивнула ему. Николай машинально улыбнулся в ответ и отвел глаза.

Но как ни старался он выбросить из головы всё, что произошло сегодня в квартире Татьяны, мысли постоянно возвращались и возвращались туда. И сейчас, сидя в кресле, он думал: «Почему Катька никогда меня так не целовала? Вот так вот – чтоб схватить самой и р-раз! Она словно боится всегда чувства свои показать. А, может, и нет таких чувств, чтоб хватать и целовать? Но ведь любит же она меня, не может не любить, ведь из армии ждала, да и сейчас живем, вроде, нормально». Но тут же снова вспоминалось, как он схватил сегодня Татьяну, чтоб оттолкнуть от себя, и как почувствовал при этом упругость её тонкой талии, и сердце сразу начинало биться быстрее.

Или надо было, может, наоборот – прижать к себе? Не отпускать? И губы её – чуть влажные, мягкие, но в то же время сильные, уверенные. Может, тоже надо было удержать их, ответить им? Может, вот это и есть то, чего он не умеет, чего он не знает? О чем рассказывают остальные пацаны, тот же Крауз? Вот так вот взять и прижать, и всё… И что? А ничего… Ничего страшного не случилось бы, и небо не обрушилось бы, и земля бы не разверзлась под ногами. Так всё просто… Просто и легко… И ведь какая-то секунда всего была, а он забыть не может эту секунду. Хотя, может, перед той секундой всё к ней и шло, к секунде этой? Может к ней всё и шло с того момента как открыла она ему дверь тогда, в первый раз? И если б не было всего, что предшествовало ей, так и секунды бы этой не было? «Но зачем я-то ей нужен, Татьяне этой? Я-то ей зачем? Целоваться не с кем, что ли? Мало холостых, неженатых? Не влюбилась же она в меня. Тьфу ты! – ругнулся он, мотнул головой и встал. – Нет, надо выкидывать всё это из головы».

– Я за углём, – бросил он жене и, одевшись, вышел во двор.

5

К удивлению Николая, в понедельник утром никто даже не поинтересовался его субботней подработкой. Хотя, если честно, он ждал и боялся этих вопросов, на сто раз прокручивал в голове, что и как лучше сказать Краузу с Олегом. Но, похоже, все просто забыли об этом, ведь речь-то о калыме шла почти неделю назад. Это у него самого Татьяна со своим поцелуем всё воскресенье не шла из головы, и он думать больше ни о чем не мог, хоть и гнал прочь от себя мысли о ней. Однако на работе все молчали, а Вовка Толстобров, обычно помнящий такие вещи и живо интересовавшееся всем, что связано с женским полом, всё ещё болел. Николай же был этому только рад, и день начался как обычно.

За работой Николай отвлекался от навязчивых мыслей о Татьяне и за неделю более-менее успокоился. Ездить на установку дверей они с Олегом стали поочереди, неизменным в бригаде установщиков оставался только Крауз за рулем УАЗика.

На следующих выходных, в субботу с утра, Николай всё же съездил с отцом за калиной, так как отказывать ему дальше было уже стыдно. Набрали каждый по полтора ведра. Потом, вечером парились в бане, а после все вместе сидели за столом, разговаривали, обсуждали новости и ставшую совсем непонятной жизнь.

Дома Николай старался вести себя как обычно, но всё же он немного изменился, став более молчаливым и задумчивым. Если раньше он почти каждый день перед сном рассказывал жене о том, как идут дела на работе, что нового или просто интересного произошло, то сейчас молча поворачивался на бок и быстро засыпал.

– Коль, что-то случилось? – спросила Екатерина в воскресенье за завтраком, внимательно глядя мужу в глаза. – Ты в последние дни какой-то не такой стал.

Он чуть нахмурил брови и слегка пожал плечами:

– Какой не такой? Обычный.

– Да нет… Всё молчишь, не рассказываешь ничего.

– Да брось ты… Чего рассказывать-то?

– Ну раньше же рассказывал: как на работе дела, что нового…

– Ну так и чего?! – вспылил вдруг муж. – Я тебе не Шахерезада, сказки перед сном рассказывать.

– Да ладно… Чего ты? Я же просто спросила, – лицо Екатерины опечалилось. – Думала, может, случилось чего. Вдруг, приболел, да мало ли…

– Ничего не случилось, – Николай раздраженно отставил кружку с недопитым чаем и вышел из-за стола.

Он сам заметил в себе эти изменения, и они ему не нравились. Он бы с удовольствием отмотал время недели на две назад, когда всё ещё было простым и понятным, когда на душе был мир и покой, и так бы и жил дальше, ничего не меняя. Так ведь не отмотаешь… Нет-нет, да и вспоминал Николай о Татьяне, вспоминал тот поцелуй её проклятый, коленки её голые, глаза с нахалинкой… Он тут же гнал прочь эти воспоминания, старался занять себя чем-нибудь, чтоб только не думать об этом: «Надо, просто, чтоб время маленько прошло и всё, – убеждал он себя. – И забудется это, и вылетит из головы».

Оно бы, наверное, так и вылетело, но на следующей неделе в четверг Крауз вдруг как ни в чем не бывало заявил с утра:

– Колян, тебя Ленка в субботу на день рождения приглашает.

– Какая Ленка? – не понял тот.

– Как какая? Ну Танькина подружка. Рыжая, которая потом-то подошла, когда мы дверь ставили. Забыл, что ли?

– А-а… – Николай понял, о ком шла речь.

«Ёлки-палки, не было печали, – помрачнел он. – Нафига мне этот день рождения сдался?» Пожав плечами, он хмуро сказал:

– Так, а я тут при чём?

– Что значит «при чём»? На день рождения, говорю, приглашает. Чего не понятного?

– Да ну… – протянул он. – Я не пойду, чё я там делать буду?

Крауз удивленно посмотрел на него:

– Как – что делать будешь? То же, что и остальные. Что люди на днях рождения делают? Общаются, танцуют, балдеют… Что, ни разу на дне рождения не был? Кстати, если ты паришься по поводу подарка, то ничего не надо. Ленка так и сказала – никаких подарков.

– Да при чём тут это… Просто, ну кто мне она? Чего я к ней пойду? Я ведь не знаю её толком.

– Ну как хочешь, – не стал больше уговаривать Александр. – Я тебя агитировать не собираюсь, не маленький, сам решай.

Но камень в воду был брошен, и круги от него пошли. И опять всплыло в памяти у Николая всё, что случилось в ту субботу, – двух недель ещё не прошло. И заныло опять у него в груди, и словно тоска какая захлестнула, и вдруг ужасно ему захотелось снова увидеть Татьяну эту, будь она неладна. «Да фиг с ним, схожу, посижу немного и всё, – убеждал себя Николай в течение дня. – Так… ненадолго. Ничего же не случится. Только надо придумать, что Катьке сказать».

Вечером, когда уже переоделись и вышли на улицу, он подошел к Краузу, который ножным насосом подкачивал колесо у своей «девятки», и спросил как можно более безразличным тоном:

– А где день рождения-то будет?

– Ленкин-то? Надумал, всё же? Ну и правильно!

– Да не знаю ещё, посмотрю, как дома будет. Там батя, просто, просил помочь ему кое-что сделать… – выдумывал на ходу Николай. – Не знаю пока, может, и схожу ненадолго.

– Понятно, – Александр продолжал подкачивать колесо. – День рождения у неё дома будет, у них квартира трехкомнатная. Они с матерью вдвоем живут, но та обещала уйти на все выходные куда-то, к подружке, что ли, не знаю. Так что, вся хата в нашем распоряжении.

– А кто ещё будет?

– Да там немного… Человек десять от силы. Ну я, понятное дело, Танька, ты вот, если пойдешь, и ещё человек пять-шесть, знакомые разные.

– Ясно… Но я всё же, Санёк, как-то сомневаюсь, я ж никого там не знаю.

– Почему никого? Я же тебе говорю – я буду, меня-то ты знаешь? Таньку знаешь, Ленку видел, кого тебе ещё надо? С остальными познакомишься, делов‑то…

– А где это? В смысле, адрес какой? И во сколько?

– К пяти приглашает. А адрес… – Крауз, отсоединив насос, спрятал его в багажник. – Давай так сделаем: ты полпятого сюда подходи, к кооперативу, я подъеду, тебя подхвачу и вместе поедем.

Подошел Олег.

– Куда едем? – услышал он последнюю фразу.

– Да нас с Коляном тут на день рождения позвали, вот договариваемся во сколько встречаться.

– А-а… А мне нельзя на хвост вам упасть?

Крауз пожал плечами:

– Не знаю, давай я сегодня у именинницы спрошу, как там с балансом женского и мужского пола. Сам понимаешь, если пацанов перебор будет, то тоже не порядок.

– Добро… – кивнул Токмаков. – А то мне в субботу всё равно делать нечего.

– Ладно, завтра поговорим.

Наутро Крауз обрадовал Олега:

– Можешь приходить, как раз парней на одного меньше было. Только смотри, я за тебя поручился, что ты пацан нормальный. Ленка дама сурьёзная, не любит шантрапу всякую.

– Не боись, всё пучком будет, – расплылся в улыбке Токмаков. – А куда идти-то и ко скольки́?

Александр объяснил и предложил собраться всем у кооператива, чтобы ехать вместе. Но Олег сказал, что ему будет ближе добираться до места из дома, поэтому решили встретиться в пять возле Ленкиного подъезда, и потом уже пойти в квартиру сразу втроем.

Выздоровевший Толстобров, уловив, что речь идет всё о тех же девчонках, от которых его уже однажды отшили, даже не подходил со своими просьбами. Вовчик лишь криво ухмылялся, делая вид, что ему всё это «глубоко до лампочки». К тому же он ещё в среду гордо заявил, что познакомился с «одной высшей девочкой», поэтому ходил гоголем.

Весь оставшийся день Николай думал, правильно ли он поступил, что согласился пойти на этот день рождения. Время от времени его начинала мучить совесть, становилось стыдно перед женой, но он говорил себе, что ничего страшного не делает: «Подумаешь, на день рождения схожу. Я что – привязанный? Я же ничего такого не делаю. Ну потанцевать маленько, выпить, расслабиться чуть-чуть. Я ж и так всегда дома, не пью, не гуляю. Работа, дом и всё. А Татьяна эта… Да плевать мне. Она сама по себе, я сам по себе».

Он уже забыл, что всего лишь день назад решил идти на день рождения к Елене только из-за того, что ему вдруг нестерпимо захотел снова увидеть Татьяну. Стыд от того, что он поступает нехорошо по отношению к жене, желание оправдаться в собственных глазах заставили его к концу дня убедить себя в том, что он идёт «просто немножко отдохнуть», почти как в парк сходить на карусели прокатиться, не более…

6

В субботу, сразу после завтрака, он, будто бы спохватившись, наконец заявил жене:

– Да, слушай… Я вчера забыл тебе сказать. Меня на день рождения сегодня пригласили.

– Кто? – удивленно подняла брови Екатерина.

– Да на работе у нас один мужик есть.

– А ко скольки́?

– К пяти.

– Здо́рово, – улыбнулась жена. – Я уже сто лет нигде не была. А Анютка как же? Надо будет мою маму попросить, чтоб посидела с ней тогда. Ты сбегаешь к ним, позовешь её?

– Анютку? – Николай сдвинул брови. – Да нет, ты не поняла… Меня одного позвали. Я один пойду.

– Как один? – Екатерина, мывшая посуду, отложила мыльную губку в сторону. – А я?

– Так там одни мужики будут, без жён. Если бы семьями, тогда другое дело, но он типа мальчишника что-то организует. Он сам, просто, не женатый, ну и вот…

– А-а… – Екатерина расстроено вздохнула. – Ну, тогда, ладно.

После обеда Николай стал собираться. Ему хотелось пораньше уйти из дома, поскольку в присутствии Екатерины всё же чувствовал себя неловко. Тщательно побрившись, он стал думать, что надеть. Впрочем, большого выбора у него и не было, но он всё равно несколько раз то снимал, то надевал три своих рубашки, примерял единственную выходную кофту, но потом подумал, что в ней может быть жарко, и в итоге всё же остановился на одной из рубах.

Екатерина, наблюдавшая всё это время со стороны, как муж бегает туда-сюда от шкафа к трюмо, не удержалась и заметила:

– Ты, прям, как на свидание собираешься.

Николай слегка покраснел и сердито хмыкнул:

– Скажешь тоже… При чем тут свидание?

– Да выбрать никак не можешь, в чем на мальчишник идти. Сроду так никуда не собирался.

– Ну… не просто же мальчишник, а день рождения всё‑таки. Не пойду же я как попало.

– Да мне-то всё равно, иди, в чём хочешь, я так просто говорю. Тебя когда ждать-то?

– Точно не знаю, но думаю, что долго не буду. Часика два-три посижу и всё.

Наконец, собравшись, Николай ушел. Ушел, можно сказать – убежал, из дома намного раньше, чем было нужно. Не спеша дошел до кооператива и стал ждать Крауза. В кооперативе по случаю выходного дня никого не было, за исключением Сергея Михайловича. Увидев в окно Мартова, директор вышел из своей кандейки.

– А ты чего сегодня пришел? По работе уже соскучился? – поинтересовался он.

– Да нет… Мы с Саней Краузом договорились здесь встретиться. На день рождения вместе идем.

– А-а… Так, а чего на улице жмёшься? Холодно ведь, заходи внутрь.

– Да ладно, он уже сейчас подъедет, – отказался от предложения Николай, поёживаясь от ветра и сильнее натягивая на голову вязаную спортивную шапочку.

– Ну как знаешь, – директор ушел обратно.

На улице действительно становилось довольно холодно и ветрено, а с востока наплывали тяжелые темные тучи.

В оговоренное время Крауз подрулил к кооперативу. Сев к нему в машину, Николай кивнул на руль:

– Я забыл тебя вчера спросить, ты-то сам как сегодня? Пить не будешь, что ли?

– Почему? – не понял Крауз.

– Ну домой-то как поедешь? Ты же за рулем. Или там машину бросишь?

Александр, удивленно посмотрев на Николая, усмехнулся:

– Так-то я домой сегодня ехать не собирался.

– А-а… – протянул тот и ухмыльнулся. – Понятно…

– Погоди, я вот чего не понял, – Крауз тряхнул головой. – А у тебя-то с Танькой что – ничего не было ещё, что ли?

Николай промолчал.

– Ты, кстати, тогда-то к ней ходил, в субботу? Двери замазывать да красить?

– Ходил, – угрюмо ответил Николай.

– И чего?

– Что «чего»? Ничего.

– В смысле – ничего? Чё было-то?

Николай пожал плечами:

– А что должно было быть? Замазал, покрасил. Обедом накормила.

Крауз, откинув голову на подголовник, захохотал.

– Чего ржешь-то как конь? Ты на дорогу смотри лучше, – рассердился вдруг Николай.

– Ой, уморил! Коля, ты Коля… Тебя девушка домой к себе пригласила, одна, дома никого нет, накормила, напоила, спать ещё уложить хотела, да тут Коля ей попался, – он снова захохотал. – Вкусно, поди, было, а? Она ж повариха, готовит‑то супер…

– Ну и что? Я почем знаю? Ты же сам сказал – калым.

– Коль, ну так это ж так, повод только, неужели не понятно? Она познакомиться с тобой хотела поближе. Ой, ну ты и тютя… – Александр ловко рулил, обгоняя попутные машины.

– Сам ты тютя.

– Так ты с тех пор и не виделся с ней, что ли? Я-то думал, что у вас всё на мази, что ты так просто не хотел к Ленке идти.

Николай молча отвернулся к окну. От низко нависших туч, быстро бежавших по небу, на улице было сумрачно.

– Мда-а… Ну тогда понятно. То-то Ленка говорит, Татьяна просила передать, чтобы Николай обязательно приходил, соскучилась она по нему. Ты хоть сегодня-то ушами не хлопай, – Крауз легонько пихнул Николая кулаком в плечо. – Ладно, скоро подъедем.

Олег, прыгая на месте, уже ждал их у подъезда:

– Во дубак-то после обеда накатил! Ветрище поднялся, а я чё-то оделся совсем по лёгкому.

– Сейчас согреешься, – подбодрил его Крауз.

Все вместе поднялись на третий этаж, где была квартира Елены. Остальные гости уже пришли и ждали только их. Татьяна, увидев Николая, тут же высказала ему обиженным тоном, словно они были знакомы сто лет:

– Коль, ну и куда ты пропал? Как ушел тогда, так и с концами.

Тот растерянно пожал плечами:

– Так, а чего… Мы ж не договаривались.

– А сам додуматься не можешь, да? – и тут же сменила роль «обиженки» на милость. – Ладно, уж… Прощаю! – и весело глянула на него.

У Николая же, как только он увидел её, сразу ёкнуло в груди и во рту стало сухо. Татьяна сегодня выглядела весьма и весьма эффектно. Светлые волосы красивыми длинными локонами спадали на открытые плечи, короткое темно-синее платье плотно облегало её стройную фигурку, подчеркивая тонкость талии и женственность бедер, а на ногах были модные черные колготки с цветочным орнаментом. При этом от неё исходил аромат тех же самых духов, которыми она брызнула тогда на Николая.

За стол их усадили рядом. Татьяна сразу же начала ухаживать за ним, накладывать Николаю в тарелку салаты, овощную нарезку, сыр…

– Между прочим, вот эти два салата я готовила, – она кокетливо искоса глянула на него и улыбнулась, показывая белые ровные зубы. – Попробуй, тебя потом за уши не оттащишь.

Он на мгновение засмотрелся на её губы, вспомнив, как она тогда поцеловала его, и сердце снова взволнованно забилось. Ему хотелось унять это волнение, как‑то расслабиться, поэтому, когда стали по очереди поднимать тосты за именинницу, он с удовольствием выпил несколько рюмок водки.

Большинство приглашенных уже знали друг друга, и за столом сразу начались разговоры о каких-то совместных делах и прошлых событиях. Крауз занял стул возле именинницы, сидевшей во главе стола. Он чувствовал себя как рыба в воде, было видно, что он был в этой квартире уже неоднократно, легко и весело общался со всеми. Олег, хотя никого и не знал, но как-то быстро вошел в курс дела. Выяснилось, что у него есть общие знакомые с присутствующими, поэтому он тоже болтал почти не умолкая.

Николай же, хоть и выпил, но больше молчал. Он был не против разговориться, однако не получалось. То тема была ему совсем не знакома, то не находилось нужных слов в нужный момент, поэтому он в основном сидел и, молча улыбаясь, смотрел по сторонам, вставляя лишь короткие реплики. Татьяна постоянно пыталась втянуть его в общий разговор, пихала то локтем, то коленкой под столом, что-то спрашивала и без конца подкладывала в тарелку.

Выпитый алкоголь подействовал, и Николай и вправду постепенно расслабился, почувствовал себя легче, свободнее и смотрел на свою соседку уже повеселевшими глазами.

– Ой, ребята, а вы знаете, какая у Коли фамилия? – вдруг закричала Татьяна.

Все посмотрели на него.

– Какая?

Татьяна медленно и торжественно проговорила:

– Мартов! Вы представляете? Прям, дворянская фамилия, правда же? Николай Мартов! Звучит же?

Гости засмеялись, а Николай заулыбался:

– Фамилия как фамилия, ничего особенного…

– А что, может, до революции твои предки дворянами были? – предположил кто-то. – Покопаться, так, может, так оно и есть? Сейчас, я слышал, некоторые снова гряфьями делаются. А?

Именинница усмехнулась и подмигнула Татьяне:

– Слышь, Танюха… А как тебе – Татьяна Мартова? По‑моему, красиво.

Татьяна, откинувшись на спинку стула, засмеялась:

– Ой, Ленка, ну тебя! Ты щас наговоришь… Красиво-то, может, и красиво, да наш Коля уже женатый, – она потрепала его по волосам.

– Ну-у… Женатый, это дело поправимое, – продолжала хозяйка. – Сегодня женатый, завтра неженатый…

– Ладно ты, не смущай его, – посмотрела на своего соседа по столу Татьяна, – а то убежит ещё. Он у нас такой, скромный.

Николай и вправду смутился после сказанного Еленой, но, к его счастью, кто‑то вдруг закричал:

– Ой, смотрите, снег какой повалил!

И внимание всех тут же переключилось на то, что творилось за окном. А там началась настоящая метель. В быстро густеющих сумерках снег валил крупными хлопьями, беспорядочно мельтешил из стороны в сторону и быстро заметал землю.

– Вот тебе и первый снег, – промолвил кто-то. – Сейчас сразу как навалит и всё, не растает больше.

– Да и пускай! И так до ноября два дня только осталось. Уж лучше так, чем грязища будет да слякоть.

Через некоторое время, когда все были уже изрядно навеселе, музыку, игравшую всё это время фоном, сделали погромче и решили танцевать. Свет приглушили, сдвинули в сторону стол, стулья и запрыгали, заскакали. Было тесновато, но весело.

Николай старался не отставать от остальных, а Татьяна, красиво двигаясь, буквально извивалась перед ним своим гибким телом. Она не была чересчур пьяна, только в глазах уже знакомая ему нахалинка так и рвалась, просилась на волю.

Николая эти её глаза и смущали, и влекли одновременно. Он то отводил взгляд в сторону, то смотрел прямо в них, и тогда ему вдруг становилось жутко, в груди всё сжималось, в голову поднималась горячая волна, и его бросало в жар.

– Ой, ребзя, у меня же кассета с Варум в куртке лежит! – через некоторое время закричал кто-то из парней.

– Тащи давай! – заорали все хором.

– Блин, она ващ-ще классная! Эге-ей!! – пьяно закричал Олег и вдруг выдал ногами такие кренделя, что все захохотали.

Из колонок зазвучало:

Печален был ночной звонок,

И новый день тебе не нужен.

Прощальный наш с тобою ужин,

Он расставания предлог.

Татьяна тут же положила руки Николаю на плечи и, задрав голову, прижалась к нему всем телом. Он крепко обнял её, держа обеими руками за талию. Кто-то совсем выключил свет. Когда песня дошла до припева, Татьяна стала тихонько подпевать: «Гуд бай, мой мальчик, гуд бай, мой миленький», но потом, по‑прежнему глядя Николаю в глаза, твердо произнесла:

– А вот и не гуд бай, я не согласна. Правда, Коль?

Он ничего не ответил, только усмехнулся в ответ. Её волосы щекотали ему лицо, а запах духов был так приятен, что хотелось уткнуться в эти волосы лицом и так и стоять.

– Коль, скажи, а я тебе нравлюсь? – вдруг спросила Татьяна.

Он немного растерялся, но потом, прямо посмотрев на неё, прошептал:

– Нравишься.

Она, улыбнувшись, промолчала. Песня закончилась, и снова началась быстрая музыка. Все заскакали, запрыгали, но Татьяна по-прежнему не отпускала Николая, медленно переступая ногами не в такт музыке. Они отошли в сторону, чтоб не мешать остальным, и так и стояли, пока не началась другая медленная песня.

Но Татьяну танцы уже не интересовали. Она постепенно оттеснила Николая в соседнюю комнату, и он в оранжевом отсвете уличного фонаря, еле освещавшем стены, увидел её широко открытые, какие-то шальные глаза. Серьезно посмотрев на него, Татьяна обвила руками его шею, и Николай почувствовал, как её губы коснулись его губ. И тут же он словно провалился в бездонную яму и летел, летел туда так, что закружилась голова.

Наконец-то он опять чувствовал эти губы – мягкие, сильные, смелые… Он понял, что именно этого на самом-то деле и хотел все эти две недели, этого ему и не хватало, это и не давало ему покоя. Эти губы знали, что нужно делать, и он с желанием ответил им, сильнее прижимая Татьяну к себе.

Она, не переставая целовать Николая, ногой пихнула комнатную дверь, закрыв её, и повалила его на низкую кровать, стоявшую у стены. Наконец оторвавшись от его губ, она зашептала:

– Хороший мой. Ты только мой, и ничей больше. Слышишь? Мой…

Николай тяжело дышал, слушая её слова, но внезапно, в какой-то миг сквозь хмель, сквозь это наваждение в его сознание как вспышка молнии ворвалось: «Почему я – её?! А Катька?!» И тут же со всей ясностью вдруг пришло понимание, что вот сейчас, прямо здесь может случиться нечто, после чего возврата назад уже не будет! Всё!! Не будет больше той жизни, что была до этого! И его, Николая, каким он был до этого – тоже не будет… И черта – вот она, здесь, и прямо сейчас он эту черту переходит! И это будет уже непоправимо! И как потом жить дальше? Он – не Крауз… Но что же тогда будет дальше?! И ему вдруг стало не по себе. Плотно сжав губы, он зажмурился.

– Коленька, что с тобой? – ласково спросила Татьяна.

Обвив его голову руками, она снова стала целовать его лицо, но он остановил её и, резко сев, сказал вдруг охрипшим голосом:

– Погоди…

– Ты чего? – она с силой потянула его к себе. – Иди ко мне, мой хороший.

– Постой!

Дернув плечами, Николай освободился из её объятий и встал. Его сердце бешено колотилось. «М-м-м… – он закрыл лицо руками. – Что я делаю? Что я делаю?! А как же Катька? Анютка?»

– Коль, ты чего? – повторила Татьяна, вставая с кровати и беря его за руку. – Всё же хорошо…

– Мне это… – пробормотал он, решительно освобождая руку. – Я забыл там… Мне надо в машине взять…

Николай нащупал в темноте ручку и открыл дверь.

– В какой машине? Ты куда?!

– Я сейчас, сейчас…

Не глядя ни на кого, он выскочил в коридор, сунул ноги в полусапожки и накинул куртку, благо, она висела поверх остальной одежды.

В коридор выглянули Елена и Крауз.

– Колян, ты куда? Чё случилось? – удивленно спросил Александр.

– Я это… Мне там надо… – Николай неопределенно махнул рукой, открыл дверь и выскочил в подъезд.

Выбежав на улицу, он остановился. Метель сразу ударила в лицо, колючие, мерзлые хлопья снега больно захлестали по глазам. Николай прищурился и застегнул куртку. Сунул руку в карман, куда положил вязаную шапочку, но там было пусто. «Неужели выпала? Да и черт с ней, не возвращаться же обратно…» – он втянул голову поглубже в воротник и пошел прочь. Полусапожки хлябали на ногах, он нагнулся, застегнул замки-молнии, и пошел быстрее.

«Дурак! Дурак!! – ругал он себя. – Как ты мог? Дома же Катька! Дурак! Идиот!! На сладкое потянуло? Приключений захотелось?»

Отойдя подальше, он остановился и посмотрел по сторонам: «Где я вообще? Где дом-то? – нагнувшись, он набрал в ладони снега и энергично растер им лицо, прогоняя ненужный сейчас хмель. – Мэ-эх…» Дом, в котором жила Елена, находился в районе, где Николай редко бывал раньше, и на каком транспорте отсюда добираться к себе, он не знал. Да он бы, наверное, и не смог сейчас просто стоять на остановке и ждать автобус. Ему надо было что-то делать, надо было идти… Фонарей поблизости не было, но выпавший снег высветлил всё вокруг, поэтому, повертев головой, Николай всё же сориентировался, в какую сторону надо двигаться.

До дома было довольно далеко, но сейчас это было не важно. Он широко шагал вдоль дороги, шагал, почти уже не закрываясь от снега и ветра, шагал всё быстрей и быстрей и постепенно перешел на бег. Но он не бегал с самой армии, поэтому ноги быстро устали, ветер сбивал дыхание, и Николай, тяжело дыша, снова перешел на шаг. Машин на дороге почти не было, изредка попадались встречные, он щурился от их слепящего света, в котором беспорядочным роем белых мух кружил снег. Метель не переставала, и местами уже намело настоящие сугробы.

Часа через полтора он, замерзший и мокрый от снега, добрался до дома. Кухонное окно чуть светилось желтоватым светом. Николай толкнул дверь, она была не заперта. Тяжело дыша, он вошел в дом и остановился у порога.

На кухонном столе горел ночник, у приоткрытой печки сидела Екатерина. На её лице играли слабые отблески пламени. В доме было тихо, только в топке уютно потрескивали дрова, да тикали настенные часы.

– Это я, – еле слышно сказал Николай.

Екатерина смотрела на мужа с чуть заметной печальной улыбкой. Слегка поёжившись, она произнесла:

– Что-то прохладно стало. Вот… подтопить немного решила.

Николай молча скинул куртку, разулся и подошел к ней. Опустившись на колени, он сел на пол и, обняв её ноги, положил голову на колени жене. Облегченно вздохнув, он закрыл глаза и прошептал:

– Катька ты моя родная, если б ты знала как я тебя люблю…

Он не видел, как жена сняла с его плеча длинный белый волос и бросила его в ведро из-под угля, стоявшее тут же, возле печки. Екатерина погладила мужа по мокрой голове и поцеловала в макушку.

– А чего ты без шапки?

– Потерял. Из кармана где-то выпала. Ничего, новую куплю.

– Понятно. Пошли спать, а то поздно уже.

– Пошли…

Ливень

Незаметно подошла середина июля – самая маковка короткого сибирского лета, самый зной, самая пыль и самые сильные грозы, если таковые случались. Нежные, мягкие ягодки лесной земляники к этому времени уже отходили, а палящее солнце заставляло поспевать шедшие им на смену круглые и плотные ягоды полевой клубники.

По полям, по некошеным ещё лугам, по опушкам березников зрели они, клонясь к сухой земле на длинных жестких стебельках. Зрели нехотя, словно сопротивляясь и стараясь подольше оставаться зелеными хотя бы на половинку, хотя бы на треть. Но легкая эта недозрелость совсем не пугала охотников за клубникой. Бабы, ребятишки, взяв с собой бидончики да корзинки, шли в поля и, не обращая внимания на палящее солнце, на надоедливых и больно кусающих даже сквозь одежду оводов и слепней, ползали в траве, наполняя свои посудины душистой ягодой.

Вот за этим-то и собрались в один из таких жарких июльских дней Мишка с бабой Нюрой. Самые урожайные на эту ягоду места были там, где когда-то давно стояла небольшая деревенька Тихеевка, и где сейчас просторные поляны перемежались редкими березовыми околками.

– Завтра, вроде, вёдро должно быть. Охота всё же клубники побрать. Может, сбегаем к Тихеевке, поберём? – предложила баба Нюра внуку после обеда. – Ты как, не против?

– Давай сбегаем, поберём, – легко согласился тот, – чего дома сидеть.

На следующий день, проводив скотину в стадо и позавтракав, пошли с утра пораньше, пока солнце еще не жарило слишком сильно. Обратно вернуться рассчитывали к обеду.

Дойдя до места, Мишка с бабой Нюрой, как и положено при сборе ягод да грибов, не стали жаться один к другому, а, чтобы охватить участок побольше, разошлись в стороны, но в пределах видимости дабы не потерять друг друга. Время от времени они переглядывались, а то и перекрикивались. Человека, пригнувшегося в траве к земле, не всегда сразу увидишь, а так – крикнешь ему: «Эгэй! Ты где там?!», тот поднимет голову, отзовется, и вот он совсем недалеко, оказывается, рядышком.

Так, то переглядываясь, то перекрикиваясь, они медленно двигались по косогору либо ползком на четвереньках, когда попадалось особо урожайное местечко, либо просто согнувшись, как говорится, в три погибели. Склон косогора полого уходил вниз, где вдали стоял уже вполне густой лес и поляны заканчивались.

Самое, наверное, вкусное в полевой клубнике – это не есть её по одной ягодке, нет – так она не самая сладкая. Малина или та же лесная земляника куда как лучше будут. Полевая клубника хороша в варенье, но это уже потом, после.

А вот если её только-только собрать, а затем, опустив голову к корзинке или бидончику, вдыхать восхитительный её запах – вот оно, самое удовольствие! Невозможно оторваться, невозможно отставить её в сторону и сказать: «Всё, хватит, надышался».

И поэтому время от времени Мишка наклонялся к своей постепенно наполнявшейся ягодой корзинке и, блаженно улыбаясь и раздувая ноздри, жадно вдыхал сладкий аромат. В такие моменты он забывал обо всем на свете и, как ему казалось, был самым счастливым человеком на земле.

Солнце давно поднялось в зенит и жарило вовсю. В какой-то момент Мишка вновь поднял голову, чтобы посмотреть, где баба Нюра. Не увидев её, он громко крикнул: «Эгэй! Ба-а-а!!», однако никто не отозвался. Он крикнул громче, как только мог, и откуда-то снизу, со стороны леса, послышалось неопределенное: «А‑эйй!». «Эк, куда она уже утопала», – подумал Мишка и решил ускориться в том направлении.

Спустившись по косогору пониже, он снова крикнул что было сил, сложив ладошки рупором. И опять оттуда же, снизу, только ещё глуше и тише аукнулось: «Э-э-эй!». «Куда она идёт‑то? – удивился Мишка. – Ладно, догоню».

Собирая попутно клубнику, он шел довольно быстро вниз по косогору к логу, туда, где уже совсем недалеко начинались сосновые посадки. Пройдя метров пятьдесят, он опять закричал, но на этот раз ему уже никто не отозвался. Он кричал снова и снова, но безрезультатно. «Как так? Ведь она же отсюда, снизу отзывалась», – думал Мишка. Обойдя всю опушку и не найдя бабы Нюры, он побрел обратно вверх. Дойдя до ближайшего березового околка, стал кричать снова, но всё было впустую.

«Потерялись всё-таки, – понял он. – Ну да ладно, дорогу все знают, доберемся поодиночке». И он стал собирать ягоду дальше – не уходить же домой с неполной корзинкой, когда вокруг такое изобилие, а что потеряли друг друга, так то не беда, случается.

Когда корзина была почти полная, откуда-то из-за березничка, возле которого он как раз находился, послышался раскат грома. «Неужто гроза надвигается? – мелькнуло у Мишки в голове. – Давненько не было. Надо, наверно, к дому уже поворачивать».

Выйдя из-за деревьев, загораживавших горизонт, и глянув в сторону, откуда слышался гром, он обомлел. Там была не туча – там нависло над землей нечто страшное, чему люди, наверное, ещё не придумали название. Небо от края и до края было мрачно-свинцового, какого-то иссиня-черного цвета. Огромная сплошная темная масса медленно плыла по небу в сторону Мишки, издавая время от времени тяжелый и мрачный рык. То с одного её края, то с другого перед каждым таким рыком вспыхивали короткие, но жирные молнии.

Мишке стало не по себе. «Здесь оставаться нельзя, возле деревьев может так шибануть, что мало не покажется», – подумал он и быстрым шагом пошел к проселочной дороге, ведущей к деревне. Выйдя на неё, Мишка ускорился, но страшная черная громада на небе тоже не стояла на месте, медленно, но неизбежно подкрадываясь сбоку.

Дорога шла по полю, а в той стороне, откуда надвигалась гроза, примерна в ста метрах стоял березник. Мишка быстро шагал, с опаской поглядывая на наползавшую тучу. До деревни оставалось ещё километра два с половиной, не меньше. «М-да, точно не успею, придется мокнуть», – мелькнула в голове неприятная мысль.

И тут все звуки вокруг дополнились ещё одним – это был монотонный, без каких-либо оттенков, как и вся свинцовая масса на небе, гул. Мишка понял, что это идет дождь. Шум миллионов, нет – миллионов миллионов капель, падающих на землю, на лес, на траву, сливался в единый громкий шёпот, надвигающийся вместе с тучей. Они были едины – эта черная масса на небе и этот громкий шёпот, они были заодно и уже совсем рядом.

Мишка остановился и посмотрел в сторону березника. Через несколько мгновений из леса вышел ливень. Да, он именно вышел оттуда, как выходит кто-то вполне конкретный и осязаемый, и это был не просто дождь – это была стена из воды, ясно и отчетливо видимая, это был самый край тучи, ползшей по небу и изливавшейся на землю огромной массой воды. И тут же с той стороны влажным дыханием дождя налетел порыв прохладного воздуха.

Мишка смотрел на всё это как завороженный. Подкативший сперва, было, страх куда‑то исчез, и вместо него в душе поднялось неописуемое чувство восторга. За всю свою еще совсем недолгую жизнь он не видел ничего подобного. В его глазах это было наивысшим проявлением природной стихии – мощной, неукротимой, не признающей никакой власти над собой.

Повинуясь необъяснимому инстинктивному порыву, Мишка быстро снял трико с футболкой, свернул их и положил на корзинку с ягодой. Потом сорвал несколько листьев лопуха и закрыл ими одежду, оставшись стоять посреди поля в одних плавках и кедах.

И буквально через несколько секунд стена дождя дошла до него. Закрыв глаза и подставив лицо льющейся с неба воде, Мишка зычно заорал: «А-а-а-а!!» Но это был не крик страха, это был крик полного восторга, который просто нельзя было выразить никак иначе, кроме как заорав во весь голос.

Ливень лил с неба, не оставляя шансов ничему на земле остаться сухим. Но при этом он был очень теплым, и возникало ощущение, что ты просто стоишь под мощным приятным душем. Вокруг вспыхивали толстые ослепительные молнии, страшным оглушающим рыком гремел гром, но Мишке уже совсем не было страшно.

Немного придя в себя, он взял корзинку с клубникой и вещами, укрытыми лопухом, и пошел по дороге, шлепая по мгновенно появившимся на ней лужам.

Чувство восторга не оставляло его, на душе было весело и как-то безрассудно радостно. Мишке хотелось петь во весь голос! Вокруг него был уже какой-то совсем иной мир, он словно попал в другое измерение. Ему казалось, что они стали одним целым – и он сам, и эта тяжелая свинцовая туча, медленно ползшая над его годовой, и этот ливень, хлеставший по щекам теплыми струями. И туча уже была не такая уж и мрачная, и молнии были совсем не страшные, и пусть себе грохочет гром! Всё это были мелочи по сравнению с тем восторгом, который охватил его, с той силой, которая исходила от этой стихии, и с ощущением полного единства с ней!

Время от времени Мишка останавливался, ставил корзинку на землю, поднимал к небу лицо и протягивал вверх руки. При этом ему хотелось смеяться, просто хохотать от того ощущения счастья, которое так неожиданно вдруг нахлынуло на него здесь, что он и делал, нимало не смущаясь. Наверное, если кто-нибудь увидел бы его в эти моменты, точно бы покрутил пальцем у виска и сказал: «Свихнулся пацан».

В кедах хлюпала вода, но он совсем не обращал на это внимания, ему от этого было ещё веселей.

Когда он подходил к деревне, дождь стал стихать. Туча почти прошла, и откуда-то из‑за неё уже даже выскакивали солнечные лучики. Реальность возвращалась с каждым проявлением обычной, обыденной жизни. Мишка зашел на первую улицу, и дождь кончился совсем. Трава лежала, прибитая к земле напором воды, лившейся с неба, и кругом были огромные лужи, лывы – как их называли в деревне.

Капли на березовых листочках весело подмигивали солнечными искорками, а осмелевшие петухи выходили во двор и горланили, радуясь уходу стихии и стараясь перекричать друг друга. Бочки, стоявшие у домов под желобами, были полны, и только слышалось, как в них звонко падают последние капли, стекавшие с крыш.

Мишка подошел к какому-то забору, поставил на мокрую траву корзинку и снял с неё лопухи. Удивительно, но одежда была почти сухая. Лишь совсем немного по краям было замочено, видимо от брызг, которые летели снизу да с боков. Одевшись, он пошел домой.

Баба Нюра была в избе, она пришла ещё до дождя.

– Ой, батюшки! – она хлопнула себя руками по бокам. – Вымок, небось? Где ты был-то?

– Так, где… ягоду брал. Ты-то куда делась? Кричал, кричал тебя. Вроде откликаешься, а нет нигде.

Мишка сел на стул возле кухонного стола и стал намазывать мёдом большой кусок хлеба. Он основательно проголодался с утра.

Оказалось, что, собирая ягоду, он обогнал бабу Нюру и спустился ниже по косогору, а она осталась позади возле небольшого березничка. Когда он кричал ей, она его видела со спины и откликалась. Но, видимо, какая-то замысловатая акустика того места отражала звук совсем с другой стороны, и Мишке казалось, что она кричит не сзади, а, наоборот, спереди, снизу, оттуда, где был лес.

– Кричу, кричу тебе, а ты в другую сторону идёшь. А бежать за тобой, так мне не угнаться – ноги-то уж не те, чтоб бегать за молоденькими. Ну, думаю, не маленький, сам дорогу найдешь, я домой и пошла одна потихоньку, – баба Нюра налила Мишке большую кружку молока. – Может, картошки тебе разогреть? Поешь нормально.

– Не, не надо, так хватит. Всё равно ужинать скоро.

Долгий июльский день закончился как обычно. Пришла из стада скотина, прибрались во дворе, посидели на лавочке у калитки, провожая заходящее за березник солнце.

Потом легли спать, однако Мишка ещё долго не мог уснуть – перед глазами стояла стена воды, выходящая из леса и с шумом надвигающаяся на него. При этом внутри у Мишки всё сжималось, словно сейчас на него, лежащего на мягкой пуховой перине, польются струи дождя. И опять поднимался в душе восторг, и опять накатывала необъяснимая радость. Так он и заснул.

Стыдно

Иван Черемных повернулся на бок и глянул на часы: было начало второго ночи. «Ёлки-палки, да что же это такое…» – он поправил одеяло и удобнее подоткнул под голову подушку в надежде забыться. Уже пятую ночь кряду он ворочался по несколько часов, прежде чем уснуть. Ивана мучила совесть, ему было стыдно.

Месяц назад он отпраздновал свое пятидесятидвухлетие. Спокойно, в домашнем кругу, как говорится, без посторонних и лишней помпы. Да и какая тут помпа, когда жизнь на шестой десяток перевалила? Как ни крути, а понимаешь, что впереди-то уже много меньше, чем позади. Так чего тут веселиться? В эти годы человек живет размеренно, всё у него разложено по полочкам, всё на своих местах, в том числе и совесть. Он уже не совершает глупых необдуманных поступков, за которые потом придется стыдиться, он живет да живет себе, вот и всё…

Но с Иваном случилась одна закавыка, из-за которой он и потерял покой. Вдруг, ни с того, ни с сего, он вспомнил один случай из своего детства, который и разбередил душу. Всю жизнь не помнил – расскажи ему кто об этом раньше, так сказал бы, что ерунда, не было такого вовсе! И тут вот на тебе, вылезло… А вспомнил он вот что.

Случилось это, когда Ивану было лет одиннадцать-двенадцать, не больше, лет сорок уже прошло. Жил он тогда в большом городе, а сам каждое лето ездил на каникулы в деревню к своим деду да бабушке. Даже родиной своей больше считал не город, а деревню эту. И жил здесь у Ивана ещё дядя с семьей, брат Ивановой матери. Звали его дядя Толя, и был у него сын Сергей, постарше Ивана года на четыре.

Так вот, Серёге однажды родители на успешное окончание восьмилетки купили мопед «Верховина-6». Выглядел он, прямо, как маленький мотоцикл. Эх, какая это была заманчивая мечта для любого деревенского пацана в то время – иметь свой мопед… Круто, чего тут говорить. Свой мопед – это свобода! Это значит – взрослый ты совсем. Езжай, куда хочешь, крути ручку «газа» хоть до упора, и только ветер в лицо! Нет, это не передать словами, это надо самому попробовать.

Ну так вот, выпросил как-то Иван у Серёги прокатиться на его «Верховине». Чтоб самому, совсем без никого. До этого Иван уже понемногу катался на мопеде, но под присмотром: или Серёга сзади сидел, подстраховывал, или один, но на лужайке перед домом. На этот раз, поддавшись на уговоры младшего брата, Серёга великодушно разрешил Ивану прокатиться по деревне. Однако с условием: сделать всего один круг, и чтобы не выезжать в центр села, а только по окраинным улицам, где нет машин и заезжих «гаишников».

Как же Иван был счастлив! Выжать ручку сцепления, включить передачу и аккуратненько, добавляя понемногу «газ», – вперёд! И вот она – свобода! Дома́ мимо проносятся, куры, утки, а ты мчишься по улице, поднимая клубы пыли. Сам! Не сидишь в коляске или позади взрослого, обхватив его руками, а сам! Сам газуешь, сам рулишь куда хочешь! Эх!..

В общем, сделал счастливый Иван кружок по деревне и вернулся к дяде Толиному дому. Смотрит – нет Серёги во дворе, наверное, в дом зачем-то зашел. И сразу же мысль в голову: «А не махнуть ли на второй круг? Всё равно ведь никто не видит. Докажи потом, что два раза ездил… Может, просто медленно ехал или останавливался». Повертел Иван головой по сторонам – нет никого. Собрался уже было «газануть», но тут, как назло, из-за угла выскочил на своем мотоцикле с коляской дядя Толя. Подрулил лихо к воротам, заглушил технику, кивнул племяннику:

– Ванька, здорово!

– Здравствуйте, дядя Толя, – отозвался Иван, по‑прежнему сидя на «Верховине».

Дядька распахнул ворота во двор, открыл гараж и, вернувшись к своему мотоциклу, глянул на Ивана:

– Слушай, помоги мотоцикл в гараж затолкать, а?

И вот тут-то Иван замер. «А вдруг Серёга сейчас выйдет? – сжалось у него внутри. – Пока буду дяде Толе помогать мотоцикл заталкивать, он выйдет и заберет мопед». Иван поерзал на сидушке.

– Ну так чего, – дядя Толя взялся одной рукой за руль, другой за ручку на сиденье, – поможешь?

Но страстное желание прокатиться по деревне ещё разок, сделать второй круг, уже захватило Ивана целиком. Он сделал вид, что толком не расслышал дядьку, отвернул голову, буркнул что-то себе под нос, и, дав «газу», поскорее уехал прочь.

Что было дальше, память ему не раскрыла, на этом воспоминание заканчивалось, но вот это вот всё: как радостно гнал он на мопеде, как навалилось искушение сделать без спроса ещё один круг по деревне, как просил его дядя Толя помочь затолкать мотоцикл в гараж, и как постыдно он сбежал – всё это он вспомнил в мельчайших подробностях, словно случилось только вчера. И стало Ивану как-то ужасно стыдно. «Вот же я свинья какая, – говорил он себе, нахмурившись, – свинья натуральная и есть. Как же так-то? Ведь дядя Толя помочь просил, а я… Прокатиться ему видите ли захотелось».

При этом он понимал умом, что казниться за мальчишеский поступок, совершенный сорок лет назад, по меньшей мере, глупо. Плюнуть да растереть – делов-то! Но поди ж разбери как устроена у человека совесть. Как ни гнал он от себя эти мысли, как ни убеждал себя, что дядька, скорее всего, даже и не обиделся на него тогда, а если и обиделся, то давным-давно позабыл – ничего не выходило. Скоблит изнутри, собака, царапает. Днём ещё ничего: закрутишься на работе, пятое-десятое, оно как-то и не помнится, но как в койку вечером ложился, так сразу всё опять вспоминалось, и сон, который вот здесь вот уже был совсем, который уже накатывал приятной волной, испарялся как утренний туман. И крутилось в голове всё это – лето, каникулы, мопед, деревня… И, казалось, что дядька, который по сей день был жив и в меру своего преклонного возраста вполне здоров, помнит о том случае и держит на него, на Ивана обиду. Вот так вот…