Глас бесптичья бесплатное чтение

Ⅰ

Он вошёл в комнаты уверенный и тихий. Оглядел собравшихся, поклонился, не обращаясь ни к кому лично, и поспешил отойти в сторону. Множество взглядов устремились ему вслед, и эовин это почувствовал. Позже заметив, что кресла у камина пустуют, он сел в одно из них и, осмотревшись, подумал: «Остаётся лишь ждать».

Бальный зал располагался в бельэтаже дома семейства Хауссвольф, являясь серединой анфилады из семи комнат. Танцы ещё не начались, было слишком рано, но гости уже сновали от стола к столу, пили вино, беседовали. Их голоса наполняли пространство шелестящим шумом, который, словно волна, сначала медленно и лениво тянулся, колеблясь в привычном диапазоне, но затем, словно по чьему-то велению, усиливался и через мгновение обрушивался на зал каскадами смеха и радостных возгласов.

Появление Раапхорста заставило шум поутихнуть: присутствие эовина многим не понравилось. Однако, через пару минут о мужчине забыли, ведь гостей, в первую очередь, волновал не он, а виновница торжества – Елена Хауссвольф. Пока в зале не было ни её, ни её отца – Арвида, что, впрочем, не мешало гостям говорить о них.

Молодые девицы, разряженные, словно для последнего танца, злые и гордые, замирали от одной лишь мысли о платье, которое выберет Елена. Её вкус считался безукоризненным, хотя она и жила когда-то в Арпсохоре, стране дикой и невежественной, чьи нравы, по мнению дексардцев, были поистине первобытными. Взрослые же, как правило, касались в разговорах состояния семейства Хауссвольф. Им не давал покоя тот факт, что наследницей столь внушительного капитала станет какая-то девчонка, а потому часто предпринимали попытки сосватать ей своих сыновей. Эти люди знали, её отец с радостью примет предложение, так как, несмотря на богатство, он не являлся равным членом высшего света. Его представители воспринимали Арвида как забавную зверушку, арпсохорца, неуклюжего медведя, и тот, как любой честолюбивый богач, хотел войти в высшее общество, словно к себе домой.

Вечер, тем временем, продолжал вступать в силу, и в армию гостей с каждым часом вливалась новая кровь. К восьми прибыл банкир с супругой, через полчаса – граф Верде, в девять явилась чета министра обороны, Теофил Арбрайт – заместитель главы ЦНИ (центрального научного института), и так вплоть до десяти. В последний момент, считающийся приличным, в комнаты вошли сёстры Девильман – молодые барышни Кларисса и Александра.

Гости не могли не заметить сестёр, облачённых в массивные платья, красное – у Клариссы и голубое – у Александры, но более всех не в состоянии проигнорировать девушек был Евгений. Он оглянулся и помрачнел, его высокий лоб перерезала тёмная морщина.

«Чудесные создания, – подумал он, – и такие разные…»

Кларисса посмотрела на него и презрительно хмыкнула, Александра хотела было подойти, но что-то удержало её, словно в девушке шевельнулась гордость. Она издали кивнула Раапхорсту, улыбнулась старичку-банкиру, стоявшему рядом, поклонилась его жене и тотчас стала частью вечера.

«Не подошла, – про себя усмехнулся Евгений. – Что ж, возможно, это к лучшему. И для неё, и для Елены».

Как только в его мыслях мелькнуло дорогое имя, тотчас, повинуясь странному капризу судьбы, двери восточного коридора открылись, и к гостям вышли хозяева вечера – отец и дочь. Арвид был одет в чёрный праздничный костюм, придававший его и без того суровому виду мрачную торжественность. Елена, ко всеобщему разочарованию, выбрала довольно простой наряд – на ней было платье голубого цвета, ничем не выделяющееся, разве что элегантным покроем. Подобная скромность была воспринята молодыми кокетками как слабость, но у Елены имелось особое мнение на этот счёт. Девушка не хотела выступать диковинным зверем на собственном празднике.

– Ах, Арвид! – раздалось приветственное эхо. – Какой вечер! Поздравляем, Елена! Прекрасно выглядишь, дорогая.

Хозяин дома улыбнулся и что-то сказал в ответ. Елена поклонилась гостям и исподтишка оглядела зал. Евгения рядом не было, но девушка знала, что не явиться он не мог. Когда отец отошёл от дочери, углубившись в ряды гостей, к Елене приблизился невысокий седой старец, граф Верде, поздравил и передал каменную шкатулку, с лукавым прищуром добавив:

– Откроешь, когда будешь одна. Отцу не нужно знать, о цене этой милой мелочи. Мой сын не сможет нас посетить, так позволь вручить подарок от его имени.

– Но могу ли я принять это? Приличия… – зардевшись, спросила Елена, но граф промолчал, подмигнул и отошёл, перепоручив именинницу другим гостям.

«Невозможный старик», – подумала девушка, но вскоре забыла и о шкатулке, и о Верде.

К ней подходили гости. Каждый хотел засвидетельствовать почтение, поздравить, показать, что он значим. Елена соглашалась с этим замаскированным проявлением эго, стоя на небольшом возвышении у восточной стены и покорно принимая поцелуи в руку и тёплые, но пустые слова. Подарки скапливались на просторном столе, поставленном заранее, и гора коробок, флаконов и шкатулок росла с каждой минутой. Гости приближались, поздравляли, улыбались и исчезали, сливаясь с пёстрым океаном платьев, вееров, электрических огней. То был ураган цветов, запахов и движения, вызванный в честь дня рождения наследницы Хауссвольфа. По мнению Арвида, это действо могло позабавить его дочь, оставить в её душе приятный отпечаток. Елене не хотелось разочаровывать отца, и она играла уготованную ей роль, однако, его воля была не единственной причиной, заставлявшей Елену стоять здесь. Помимо этого, существовал Евгений Раапхорст, которого именинница к своему ужасу не видела среди разряженных в пух и прах гостей.

«Он должен прийти… Должен! Иначе, это была бы самая глупая и пустая ложь!» – мысленно восклицала девушка, принимая очередной поцелуй. С невидимым отвращением посмотрев кому-то в лицо, Елена поблагодарила и снова окинула взглядом бальный зал. Музыканты играли уже час, столы вынесли, и когда поздравления закончились, многие из мужчин пожелали ангажировать виновницу торжества на танец. Елена пришла в ужас, получив первое приглашение, но отказать не могла. Девушка неохотно подала руку партнёру и вместе с ним вскоре рассекала зал, не переставая наблюдать за толпой гостей. Где-то среди этих пустоголовых франтов она желала увидеть его – черноволосого мрачного мужчину, тихого, как тень.

Минуло четверть часа, первый танец завершился, но за ним следовал ещё один, а затем ещё и ещё. Представив вереницу малознакомых мужчин, которые будут весь вечер назойливо лезть в глаза, Елена вздрогнула и почувствовала, как ей становится плохо. Окружающий мир превратился в белесый туман, несущий отвратительный сладкий запах. Этот приторный аромат девушка готова была променять на могильную сырость, на самый страшный склеп, лишь бы находиться там рядом с ним, но не здесь, среди изнеженных мальчишек. Но это был лишь крик души. Перед Еленой предстал очередной партнёр, она вымученно улыбнулась, положила руку ему на плечо и медленно зашагала к центру зала. Музыканты вновь заиграли, и пространство наполнилось звуками скрипки, фортепиано, виолончели и альта. Начался новый танец, и именинница отчётливо поняла, что в его продолжение чуда не случится. Улыбка её партнёра злила её, его рука на спине приводила в бессильное бешенство, а Раапхорст не появлялся.

Наконец, эта пытка завершилась, и именинница, уставшая, будто танцевала несколько вечеров кряду, села в кресло у западной стены и закрыла глаза. Надежда таяла, и сердце жалобно сжималось. Девушка больше не хотела никого видеть, ей не были нужны подарки и поздравления, теперь она нуждалась только в покое.

– Странно, отчего он не идёт к ней? – приблизившись к сестре, спросила Александра. Она уже поменяла нескольких партнёров и во время небольшого перерыва решила поговорить с Клариссой. Та ухмыльнулась.

– Какая разница? В любом случае, тебе он больше не принадлежит.

– Тише! – шикнула Александра. – Думай, что говоришь!

– Посмотрите, как она боится! Но не стоит, я не буду шуметь, если, конечно, ты меня не задушишь. Видимо, эта тайна так страшна, что даже ты способна потерять самообладание, – рассмеялась Кларисса, послав взгляд в сторону камина. Евгения там уже не было.

«Он и девчонка Хауссвольф сами ведут себя в могилу», – подумала она, не переставая улыбаться.

– Прости, – Александра потупилась. – Но ещё раз прошу, тише. Никто не должен знать. Даже ты…

– Забавно, ведь ты всё рассказала по собственной воле. Ты была так очарована, так раздавлена его обаянием, что сама выложила тайну. Без принуждения, – напомнила сестра.

– И теперь искренне жалею об этом! Если бы можно было всё предотвратить… Для чего существует эта проклятая влюблённость! – в сердцах воскликнула Александра и тотчас огляделась, испугавшись, что своим возгласом привлекла чьё-нибудь внимание. Но гости, увлёкшиеся вечером, беседой, вином и шампанским, даже не посмотрели на забывшуюся младшую сестру Девильман.

– Любовь – чувство спорное, – изрекла Кларисса, – но наделённое великой силой. В ней слиты гармония и хаос…

– И что? – недовольно прошептала её сестра. – Пофилософствовать решила?

– Подумай, ведь это странная забава высших сил, если они есть, конечно, наделить нас взрывоопасной натурой и наблюдать за тем, как совершенно разные естества притягиваются друг к другу и в лучшем случае – остаются скованы чувством на какое-то время, а в худшем – растворяются в ненависти с дырой в груди. Ты должна понимать, ты ни первая и не последняя. Таких идиоток тысячи и сотни тысяч…

– Но разве я виновата?

– Не в этом, так в другом, – Кларисса нехорошо сощурилась. – Надеюсь, Раапхорст и ты своё ещё получите…

– О чём ты? – воскликнула Александра. Ей не понравились слова сестры и более того – они её напугали.

– Увидишь, – шепнула Кларисса и отошла. Её наконец-то кто-то пригласил в зал, и младшая сестра осталась в одиночестве. Лишь когда начался третий танец, заставивший её отвлечься от тревожных мыслей, она оправилась и вернулась в круг танцующих.

В это время Арвид стоял в компании банкира и ещё троих мужчин. Он рассказывал что-то о финансовой политике Арпсохора, совершенно забыв о дочери. Общество знати, которого мужчина так искал, опьянило его, и он, сам того не заметив, потерял бдительность.

На третьей минуте с момента, когда раздался новый музыкальный пассаж, Елена встала. Вздохнув, она в последний раз бросила взгляд в толпу без всякой надежды, но миг и тоска рухнула. Девушку кто-то взял за руку, сердце Елены оборвалось, она обернулась, и…

Перед ней стоял он. Евгений Раапхорст.

– Здравствуй, – негромко сказал он. Его хриплый голос был спокоен, будто эовин не боялся, что их заметят.

– Отпусти, – спохватилась дочь Хауссвольфа, но мужчина крепко держал её ладонь в своей.

– Не волнуйся, твой отец и остальные нас не заметят. Пока что они слепы.

– И… Долго ты так можешь? – округлив глаза, прошептала Елена.

– Пару минут.

– Немедленно за мной! – тотчас приказала девушка и вместе с Раапхорстом зашагала к двери. Выйдя из бального зала, залитого огнями, и стремительно пробежав по освещённой анфиладе, почти невидимые для гостей, они оказались у винтовой лестницы, ведущей на третий этаж. Взбежав по каменным ступеням, они вышли в коридор. Лунный свет проникал сюда сквозь громадные окна и падал на противоположную стену, гул гостей внизу стал едва слышен, и влюблённые, словно призраки, проникли в зимний сад под гигантским стеклянным куполом. Здесь царил синий сумрак, в котором чёрными лапами выступали ветви кустарников и деревьев, тонкими линиями выделялись стебли цветов. Некоторые из них занимали горшки, другие были высажены в землю, окаймлённую белыми квадратами бордюр. Тропинки, покрытые серыми коврами, вели в центр сада, где на небольшом возвышении, в окружности, образованной живой стеной, находились диваны. Сидя на них, можно было любоваться миниатюрным фонтаном, выполненным в виде чаши, в которой стояла влюблённая пара. Мраморные человечки держали друг друга в объятиях; над их головами танцевала тонкая струйка воды, подвижная и живая.

Не оглядываясь, Елена и Евгений проследовали к диванам и сели. Мужчина легко поцеловал девушку, после чего отодвинулся, давая ей прийти в себя. Она сидела не в силах что-либо сказать.

После минуты тишины Елена заплакала.

– Не надо, – попросил Евгений. – Я не достоин слёз, тем более, твоих. Ты прекрасно знаешь, я подлец… Моё присутствие может принести тебе большой вред.

– Нет, не смей так говорить, – перестав плакать, промолвила Елена. – Если бы ты не пришёл, я сегодня, наверное, умерла… Если бы ты знал, как я страдала, пока танцевала с этими… Этими… Я очень испугалась.

– В этом-то и дело. Ты говоришь «наверное», подразумевая «может быть», но со мной ты погибнешь наверняка. Ты плачешь, я полагаю, от радости, но подумай, мы нарушаем волю твоего отца и, кроме того… – промолвил эовин, и его скрипучий голос вдруг стал чистым.

Мужчина говорил искренне, и это встревожило девушку.

– К чему ты ведёшь? – она замерла. – Ведь вместе нам хорошо. Нам позволено обвенчаться, и если закон на нашей стороне, то мой отец мне не указ!

– Надеюсь, ты передумаешь… Впрочем, ты весьма упорна, – усмехнулся мужчина и вновь поцеловал Елену, готовую было снова что-то сказать. Она в сердцах ударила Евгения в грудь своим маленьким кулачком, но позже ответила на повторный поцелуй и на минуту перестала думать о словах эовина.

– Мне всё равно, что ты волнуешься о моей судьбе. Не смей отталкивать меня, даже если думаешь, что с другими мне будет проще, безопаснее. Мне не нужна никакая безопасность, если я лишусь тебя… Ну же, скажи, ты думаешь, без тебя я буду счастлива? – позже вновь заговорила девушка, не зная, как выразить то, что накопилось в её душе. Она порывисто вздохнула и приготовилась слушать.

– Нет, – ответил Раапхорст, – без меня тебе не будет хорошо. И я говорю это не потому, что тщеславие застилает мой взор, нет… Просто я знаю тебя, знаю твои мысли. Ты любишь, а против этого ничего сделать не способен даже эовин.

Через пару секунд он добавил:

– Да, это весьма непростая задача, соблюсти равновесие между нашими интересами и интересами твоего отца, представлениями общества…

– Разве нас должно это волновать? – наивно спросила девушка. – Мы вместе и на этом всё!

Сейчас она едва ли думала об общественном одобрении. Её собеседник неопределённо мотнул головой, не найдя, что сказать. Столь важное для них свидание они начали не с самой приятной темы, но Раапхорст знал, что горькую пилюлю лучше получить в самом начале, пока есть возможность повлиять на ход болезни.

Елена, решив, что осталась права, улыбнулась и ощутила прилив тепла от осознания мнимой победы.

– Мне интересно, – шутливо сказала она, почувствовав на плече руку Евгения, – а что если моя любовь ненастоящая? Вдруг она вызвана твоей волей? Ведь такое может быть?

Раапхорст улыбнулся.

– На такую глупость я бы не решился. Вызвать любовь, всё равно, что изобрести машину. Она будет выполнять только то, что ты в неё заложил. Стоит лишь залить в неё бензин или дизель, и она начнёт работу. Но в этом устройстве нет души, а потому она напоминает мне о безумии. Она не остановится, не почувствует боли или радости, она просто будет работать и, словно в приступе забытья, шаг за шагом выполнять свою функцию, невзирая ни на что. Создать такую машину в тебе и завести я не смог бы.

– Да, потому-то ты и не любишь машин, – ни с того ни с сего изрекла Елена, решив, что это умно.

– Не люблю, – согласился Евгений и, ничего не добавив, вновь обнял девушку.

Он чувствовал, что в ней заключается нечто ценное. Был ли то покой, надежда на грядущие счастливые дни или иное, но что-то пробуждало его, ломало привычную холодность, заставляло любить нелёгкую жизнь. Раапхорст не знал точно, любовь это или мимолётный мираж, но, тем не менее, одновременно боялся, и потерять Елену, и причинить ей вред своим присутствием, своими ухаживаниями, слабостью, которой она его наделила.

***

Стрелки старых напольных часов, стоявших в одном из помещений бельэтажа, постепенно приближались к полуночи. Гости как ни в чём не бывало приступили к ужину, забыв о виновнице торжества. Лишь один человек в особняке Хауссвольф не потерял Елену из виду – особа, повлиять на которую сполна Раапхорст не смог. Дождавшись минуты, когда хозяин дома останется один, Кларисса Девильман подошла к нему и попросила уделить ей немного внимания. Мужчина, больше всего на свете дороживший своей репутацией, ответил отказом, но девица не отступала. Она придвинулась к Хауссвольфу и прошептала: «Это касается Елены».

Арвиду пришлось уступить. Он встал и вместе с девушкой отошёл от стола. Девильман, довольная собой, дождалась подходящего момента и заговорила. В следующие несколько минут мужчина смотрел на Клариссу с мрачной злобой, более всего на свете желая, чтобы её слова оказались ложью.

Когда Девильман замолчала, Арвид взял её за руку и прохрипел:

– Ты лжёшь…

– Ах, вот как? – усмехнулась девушка. – Значит, пойдите и посмотрите сами. Они поднялись на третий этаж. Думаю, вы знаете, где там можно уединиться…

– Молчи, – сдавленно приказал Хауссвольф. – Молчи. Если кто-то услышит, ты…

Его сомкнутые губы побелели. Ещё секунда, и мужчина мог сорваться, но сообразительная Кларисса поклонилась и негромко позвала Александру, которая проходила мимо, возвращаясь из уборной. Увидев её, высокую, длинноволосую, статную – официальную наследницу одного из влиятельнейших домов Дексарда, Арвид успокоился. Он отпустил Клариссу и, совладав с собой, попросил её и Александру занять места за столом.

Оглянушись и тем самым удостоверившись, что недавняя сцена оказалась незамеченной, мужчина немного подождал и позвал лакея. Незамедлительно к Арвиду приблизился юноша в белой рубашке, и хозяин дома негромко сказал: «Приведи его… Он должен быть у себя, во флигеле. Пусть ждёт в вестибюле, есть дело».

Слуга послушно удалился.

«Ну, только попробуй обмануть меня, глупая девчонка!» – мрачно проговорил Хуассвольф.

Немного позже он извинился перед гостями и направился на первый этаж. Никого особо это не удивило. Все настолько увлеклись трапезой, что и виновница торжества, и её отец отошли на второй план. Теперь на первом месте для собравшихся была вкусная пища, весёлый разговор и возможность хотя бы на один вечер забыть о вездесущих проблемах.

Вскоре Хауссвольф стоял в вестибюле. Там ему пришлось подождать несколько минут, после чего входная дверь с грохотом отворилась, и в дом вошёл приземистый бородатый человек, одетый в поношенный кожаный плащ. Сапоги старика оказались вымазаны в грязи, седые волосы всклокочены, под грубыми ногтями скопилась грязь, и, кроме того, не самое приятное впечатление усиливали красные слезящиеся глаза на пожелтевшем лице, смотревшие так, будто старик искал добычу. Приведя этого страшного человека, лакей тотчас убежал.

Арвид недовольно повёл носом и изрёк:

– Омерзительно! Свиньи и то лучше пахнут.

– Куда уж нам до вашей живности, – проворчал пришедший и вдруг страшно раскашлялся, будто в горло ему залетел комар.

– Молчи, дурак, гостей распугаешь, – сказал Арвид. – Сейчас мы поднимемся на третий этаж. Вопросов не задавай и не вздумай кашлять. Если нас услышат…

– А, дочка шалит, – блеснув глазами, усмехнулся старик. – Как же, понимаем, понимаем. Раапхорст, говоришь… Что ж, посмотрим, что за птица такая.

– Не ори, идиот! – приказал хозяин. – Помни, дело строжайшей секретности, и ни одна душа про это не должна знать.

– И не будет, – согласился пришедший, лишившись всякой весёлости.

Теперь старик не шутил.

За пару минут они преодолели несколько лестничных пролётов и вышли в коридор, по которому не так давно бежали влюблённые. Арвид жестом остановил пожилого эовина и прислушался. Здесь было тихо, только внизу раздавались голоса гостей.

«Возможно, Кларисса обманула», – с яростью подумал мужчина, но его спутник отрицательно покачал головой.

– Они здесь, – сказал он, и последняя надежда Хауссвольфа рухнула в тартарары. Он шёл вперёд, и каждый новый шаг давался тяжелее предыдущего. Наконец, до уха Арвида донёсся звук, напомнивший голос дочери, и тотчас исчез, канув в безызвестность.

– А! – вскричал старик. – Почувствовал. Вздумал бежать, паршивец!

С неожиданной для его лет скоростью он ринулся вперёд и остановился у входа в зимний сад. Хауссвольф оказался тут же через пару секунд, что-то выкрикнул и бросился к возвышению. Он чувствовал – Елена рядом.

– Ну, делай своё дело, старый чёрт! Делай и не мешкай! – не обнаружив никого ни на диванах, ни на скамьях, возопил Арвид. Он метался из стороны в сторону, словно сумасшедший, никого не видя и не слыша. Его охватил ужас: «Если это выльется в свет, случится скандал».

Старик кивнул и окинул недобрым взглядом округлую площадку. Его глаза, кажется, почернели, губы искривились в отвратительной усмешке, частично обнажив зубы, источенные гнилью, и впалые дёсны. Этот человек знал, как искать врагов, как различать малейший признак их присутствия, улавливать их мысли и нападать. Он был уверен, что его жертвы находятся где-то здесь, ведь недавно он слышал их разговор, ощущал волнение, исходящее от девушки, лёгкий страх, любовь. Так продолжалось около минуты, но ничего не происходило. Хауссвольф вновь начал ободрять себя, но его спутник был непреклонен. Бросив прожигать взглядом зимний сад, он обернулся к хозяину и прохрипел:

– Что же вы стоите, как истукан? Правды знать не хотите?! А она тут, перед вами!

– И где? – взорвался Арвид. – Мне нужна дочь! Найди её… Делай, что положено.

– Позовите её, устыдите, и она сама к вам явится, – пообещал старец и снова принялся сверлить взглядом комнату.

Хауссвольф огрызнулся и из последних сил торопливо и сбивчиво закричал:

– Елена, имей совесть! Я волнуюсь за тебя… Помнишь наш разговор? Я просил, чтобы ты постаралась и не ранила мои отцовские чувства… Что бы сказала твоя мать, если бы оказалась здесь?! Умирая, она вверила тебя мне, и что стало? Ты не слушаешь меня, плюёшь в душу… Наглая девчонка!

– Наконец-то, – удовлетворённо прохрипел слуга. Дело было сделано. Где-то в пространстве послышался скрежет, низкий вибрирующий гул волнами окутал воздух, и Арвид, пошатнувшись, упал на колени. Пелена спала с его глаз.

– Папа! – раздался женский голос, и из тьмы перед ним возникла дочь. Она стояла у второго выхода, белой каменной арки, рядом с Раапхорстом и испуганно глядела на хозяина дома. Влюблённые себя обнаружили.

– Вон… – в страшном изумлении глядя на Евгения, прошептал Арвид. – Вон! – уже рявкнул он, почувствовав, как колени предательски дрожат и стучат об пол.

– Отец! – вновь крикнула Елена, будто одним этим словом желая оправдаться, но Хауссвольф не слышал. Евгений отпустил её и подошёл к хозяину дома. Рядом с ним стоял приземистый старик и довольно потирал толстые мозолистые ладони.

– Что, молодчик, выкусил! – рассмеялся эовин, поглядывая на фигуру неудачливого любовника.

– Хватит! – приказал Арвид, с трудом поднявшись на ноги. – Убирайся… – сдавленно прошептал он, глядя на черноволосого эовина.

– Вы выгоняете меня за то, что я остался с вашей дочерью наедине? – безэмоционально уточнил Евгений.

– За то, что ты пытался скрыть это от меня. Благо, я вовремя спохватился, – грозно ответил Арвид и тотчас добавил, надеясь, что Евгений струсит:

– Ходят слухи, что для тебя родительское слово имеет значение. За это тебя можно уважать, но эовин не станет мужем моей дочери, так и знай.

Раапхорст стоял на месте, будто только что прозвучавшие слова его совсем не касались.

– Ваш страх понятен, – негромко сказал он. – Хорошо, мы подождём, пока вас напугает что-то ещё. Прощай, Елена. Ни о чём не думай, это пустое. Сейчас я уйду, но вернусь позже, даже если этот дом будет оцеплен.

– Только попробуй, – просипел Арвид.

Евгений, не обратив на это внимания, поклонился, снова взглянул на девушку, державшуюся во время этой сцены весьма стойко, и двинулся к выходу из сада. Вскоре эовин был за пределами дома, сидел в старомодной служебной машине и слушал гуд мотора – единственный механический звук, не отталкивающий Евгения. Поглядывая сквозь мутное окно на серые столичные улицы, укрытые осенней мглою, Раапхорст желал лишь одного – как можно скорее вернуться домой.

Ⅱ

Через несколько минут автомобиль остановился. Евгений, слегка задремавший, потянулся, посмотрел в окно и, заметив трёхэтажную громаду дома, поёжился. Приказав водителю заехать за ним завтра в девять, мужчина вышел на улицу. Он вдохнул полной грудью холодный осенний воздух, подошёл к парадной, два раза постучал в дверь, после чего её отворил швейцар. Человек в ливрее выглянул наружу, и из его рта вырвалось облачко пара.

– А, господин Раапхорст. Здравствуйте, проходите, – добродушно промолвил старик, и Евгений, кивнув, вошёл. Решив не заводить разговоров на ночь глядя, он молча миновал парадную и по лестнице поднялся на второй этаж. Свернув направо, эовин заметил нужную дверь и сверкающую на стене кнопку-звонок. Достав ключи, Евгений отпер квартиру и тотчас ощутил приятный домашний аромат. В прихожей мужчина разулся и начал снимать с себя пальто, как вдруг до его слуха донеслись шаги Арнет – женщины, некогда заменившей Евгению и его брату мать. Теперь же она, как и много лет назад, выполняла обязанности экономки, радея о чистоте и порядке в доме. Заметив появление хозяина квартиры, пожилая женщина вышла к нему и наградила мужчину неласковым взглядом, будто спрашивая, отчего он так рано. Она догадалась, что что-то произошло.

– Здравствуй, – сказал Евгений.

– Ну, привет, мальчик, привет, – отозвалась женщина, скрестив руки на груди. Перебирая пальцами в ожидании, пока он снимет верхнюю одежду, она невольно слепила его отблеском от металлического перстня.

Раздевшись и снова взглянув на Арнет, Евгений усмехнулся: она не изменяла себе и была так же строга, как и пару десятков лет назад, когда он только познакомился с ней. Возраст не касался её характера – в душе женщина оставалась молодой, благовоспитанной и по-военному дисциплинированной служанкой, которой хозяева доверили самое важное в жизни родителей – детей.

– Ты рано, – проскрипела седовласая женщина.

– Я помешал? – улыбнулся эовин, закрывая громоздкий шкаф, стоявший рядом.

– Старикам всегда кто-то мешает, такова наша особенность, – Арнет покачала головой. – Проходи, я скоро подам ужин.

– Разве ты могла знать, что на балу я не съем и крошки? – спросил мужчина, взглянув на дверь с правой стороны коридора, за которой находилась столовая. Эовину показалось, что оттуда доносятся звуки, но мысленный фон был чист.

– Всё-таки ты не лгал, когда обещал не лезть в мою голову. Спасибо тебе за это. Иди, он ждёт, – в ответ сказала Арнет и, ничего не объяснив, зашагала по направлению к кухне.

Мужчина, оставшись один, нахмурился. Позже машинально посмотрев на северную стену, он заметил щит с изображением фамильного герба – чёрного двуглавого орла, будто наблюдавшего за каждым вошедшим. Обычно изображение этого создания, чьи когти сжимали серую треснувшую сферу, символизирующую мир после Последнего взрыва, успокаивало Евгения, но не сейчас. Простояв в нерешительности пару секунд, мужчина, наконец, отмер и направился в столовую, искренне жалея о своём обещании. Неизвестность, даже небольшая, действовала ему на нервы, но к счастью для Евгения, опасения, которые он успел смутно почувствовать, не оправдались, и за дверью его встретил аккуратно накрытый стол и сидящий за ним у противоположной стороны молодой мужчина, брат – Максим Раапхорст.

– А, явился всё-таки! – радостно вскричал тот и встал. Подойдя ближе, хозяин дома удивлённо взглянул на гостя, будто не понимая, отчего он находится здесь, но через секунду улыбнулся – они не виделись два года.

Обнявшись в знак приветствия и что-то сказав друг другу, братья сели за стол.

– Ты внезапен, – констатировал Евгений, собрав пальцы в замок. – Я думал, что не увижу тебя ещё год.

– Работа – не смысл моей жизни. Я подумал, что могу навестить тебя. Надеюсь, ты рад, – пробасил Максим. Черноволосый мужчина растерянно посмотрел на брата. Что и говорить, после столь длительной разлуки к виду и голосу даже родного человека приходилось привыкать заново.

– Разумеется, – Евгений кивнул. – Тебя здесь всегда рады видеть, ведь это и твой дом, однако, в следующий раз предупреждай. Я говорю так, потому что сегодня тебе, по-видимому, пришлось ждать моего возвращения, что не слишком вежливо.

– Мелочи, – отмахнулся Максим. – Не думай о вежливости. Тебя я готов ждать, сколько потребуется и… Ах, Арнет, вот и ты. Наконец-то! Я так проголодался. Ну, что тут у нас?

Через пару минут женщина в несколько заходов расставила на столе блюда, пожелала мужчинам приятного аппетита и удалилась. Максим жадно набросился на еду, и следующие полчаса ел с большим аппетитом, Евгений же приступил к ужину неохотно, не переставая думать о случившемся в особняке Хауссвольф.

Во время размышлений он ни разу не усомнился в том, что к финалу нынешнего вечера, так или иначе, вели все пути. По-другому, думал Евгений, быть не могло, и данная развязка стала лишь закономерным финалом неудачной связи, возникшей без предварительных намерений, без тщательного анализа. Раапхорст думал, что он человек разума, а не плоти, и теперь, увязнув в любви – амбивалентном, спорном и сложном чувстве, ощущал себя слабым и беспомощным. Мужчина спрашивал себя, любит ли он и отвечал утвердительно. Спрашивал, нужна ли ему эта любовь, и здесь возникали сложности. Разум, прибегая к многочисленным доводам, отвечал отрицательно, но какая-то сторона человеческой природы, сторона, желающая нежности, любви, потакания слабостям и смирения, глодала его и утверждала, что нужна. Воевать с ней, мужчина знал, бесполезно, и единственное, что можно было сделать – без конца рационализировать то, что не поддаётся рационализации, облекать чувственный хаос в строгие формы логики, пытаться объяснить необъяснимое, даже если это заденет эго. Такой подход помогал на некоторое время – буря успокаивалась, но если моральные противоречия можно было хоть как-то укротить, то внешние факторы были прочнее.

Во-первых, Евгений понимал, что создаёт трудности для Елены. Это волновало его и волновало настолько, что мужчина даже думал порвать с девушкой, о чём пытался намекать сегодня вечером, впрочем, едва ли веря в то, что сможет это сделать. Нет, если мысль о расставании и посещала Раапхорста, то она не занимала его всего, а находила отклик лишь у чувства порядочности, лишь у идеальных представлений об устройстве человеческих взаимоотношений. Но, так или иначе, желание ошибки, желание продлить обжигающую связь было сильнее, поэтому Евгений не особо настаивал, хотя порой серьёзно задумывался об уходе.

Во-вторых, он ощущал ненависть её отца, неприязнь общества и невольно проклинал своё происхождение. Но данность оставалась данностью, и мужчине приходилось ломать голову над тем, как наиболее ловко и безболезненно унять не только тревогу за Елену, но и недовольство общества, к чьему мнению её отец прислушивался, как некогда пророки прислушивались к мнимому голосу неба. Размышлять об этом можно было бесконечно долго, но что делать здесь и сейчас мужчина не знал. Он понимал, не в его силах изменить людей и не в его силах преобразить себя. Единственное, к чему пришёл Раапхорст: так продолжаться больше не может. Ни расставание, ни любовь, влекущая за собой горести для Елены, не удовлетворяли Евгения. Ему требовалось равновесие, и за ним он решил обратиться к вышестоящим.

Найдя условный выход, он принялся размышлять над тем, как именно Арвид заметил отсутствие дочери и как догадался позвать боевого эовина. Мужчине захотелось сконцентрироваться на этих мыслях, но тут Максим, прикончивший последнее блюдо, сказал:

– Признаться, я приехал на пару дней. Дольше не задержусь, можешь не волноваться. Мне поручили работу на одном из заводов «Кригард» в Лейтриге, впрочем, я ещё не решил, браться за неё или нет…

– Ты можешь оставаться здесь, сколько потребуется, – ответил Евгений. – Как я и сказал, это и твой дом тоже…

Он пристально посмотрел на брата, неожиданно для самого себя уловив в его голосе скрытое напряжение.

– Спасибо, – Максим кивнул и криво улыбнулся. – Но даже если бы я захотел, то не смог бы. Не хочу оставаться в столице, когда всё начнётся… И, кроме того…

Мужчина осёкся и тяжело вздохнул. Вмиг от его недавнего веселья и живости не осталось и следа.

– Что с тобой? – спросил Евгений. – Тебя что-то взволновало? Если так, скажи, что. Я помогу…

Теперь он слушал, забыв о своих терзаниях; смена настроения брата показалась ему странной.

– Я не хотел говорить об этом сегодня, но… Ты прав. Я, действительно, взволнован. Тем, что грядёт. Ты ведь, думаю, знаешь, скоро правительство, следуя непостижимому графику, объявит новую Веху, а это значит только одно – война. Об этом уже шепчутся по всей стране. Известно, что многие поддерживают Концепцию развития, но есть и несогласные. На заводе нас убеждают в том, что их надлежит убрать, пока они не спровоцировали гражданскую войну… – заговорил Максим, и его грудь под лёгкой серой рубашкой вздулась буграми мышц. Брат Евгения был огромен.

– И ты, по-видимому, разрабатываешь оружие для этих целей, – предположил мужчина.

– Я делал это, – мрачно ответил Максим.

– Неудивительно. Было бы странно, если бы, работая в ответвлении военной компании, ты занимался чем-то другим. Должен сказать, ты большой талант.

Максим невесело ухмыльнулся.

– Кроме того, – произнёс Евгений. – Тайный дар, которым ты обладаешь, уникален. Жаль, что ты используешь его для таких дел… Впрочем, спасибо за помощь. Без тебя я бы никогда не смог исполнить задуманное.

– Мой дар тоже тяготит меня, но я не о том. Война…

– Что с ней?

– Ты помнишь, чем завершилось восстание отца, когда в прошлый раз Император решился на новую Веху? – спросил эовин. Его лицо посерело, и взгляд наполнился туманом, среди пепельных завихрений которого проносились образы далёкого детства. Евгений тоже почувствовал это, однако, решил не поддаваться призракам прошлого и спокойно ответил:

– Такое не забывается. К чему ты клонишь?

– Мне важно знать… Если Император пойдёт на это, какую сторону выберешь ты? И в целом, ты согласен с основным положением Концепции? – нервно дёрнувшись, спросил Макс. Теперь он смотрел на брата странным взглядом, в котором смешивались мольба и скрытое напряжение.

Хозяин квартиры на минуту задумался, после чего ответил:

– Всякая борьба есть развитие? Ты об этом? Положение прекрасное и верное, ведь сама эволюция диктует его, но то, как его интерпретирует правительство, отвратительно. Эти люди не понимают, что между борьбой и бессмысленным кровопролитием существует разница. Сражаясь с силами природы, цепляясь за жизнь, мы действительно развиваемся, но разжигая войны, мы едва ли идём вперёд. Конечно, любой в Дексарде возразит мне на это, что мы живём в мире, где просто немыслима борьба с первозданным хаосом, ведь нас защищает высокоразвитая цивилизация со всеми благами и преимуществами. Однако, я считаю, не настолько она развита, чтобы мы могли искать стимул дальнейшего развития во внешних распрях. Мы вовсе не исчерпали потенциал роста, просто кому-то выгодно создать иллюзию этого, чтобы оправдать военные действия.

– А как же стремительный рост Дексарда после объявления очередной Вехи и победы? – вновь спросил Максим, не отрывая взгляд от лица говорившего.

– Да, это удивительно, если не знать определённых закономерностей. Дело не в том, что власть имущие пустили кровь ожиревшему государству и оздоровили его, как выражаются в газетах, а лишь в перераспределении ресурсов и пополнении казны за счёт контрибуций. Конечно, идеологически выгодно создать видимость быстрого роста, и политики пользуются этим. Правительство направляет денежные токи во имя масштабного строительства дворцов, парков, театров и прочей красоты, которая хоть и полезна, но, в первую очередь, призвана выполнять тайную функцию – пускать обывателям пыль в глаза, чтобы те пищали о преимуществах войн, о чудесной идеологии и прочем. А тем временем, люди на периферии едва сводят концы с концами.

– Но ты не ответил на первый вопрос, – напомнил Макс.

– На чьей я стороне? О, прошу, не спрашивай. Я полон сомнений. Позволь мне, пока не отвечать. Что же до тебя?

– Вот в этом-то и дело, – заметил брат Евгения. – Ты не можешь определиться, я же, кажется, знаю, чего хочу. Сопротивление… Мысли об этом посещают меня всё чаще, кроме того, я уже виделся с некоторыми людьми, которые могут провести меня в штаб и сделать частью их движения.

– Значит, «Кригард» останется с носом, и в Лейтриг ты не поедешь? Того и гляди, за тобой пошлют Ключника, брат. Зачем же было обманывать меня? – улыбнувшись, промолвил Евгений. Теперь он понял, что весь этот разговор был затеян с намерением объясниться, признаться, максимально чётко определить положение между ним и братом. Это понравилось ему – он ценил искренность почти так же сильно, как преданность.

– Но ведь я ещё не решился, – стыдливо заметил Максим.

– Отчего же? Отговаривать тебя я не стану, хотя и считаю, что всякая революционная деятельность глупа и опасна, но тебя же не переубедить. Кроме того, сейчас ты говорил так, словно почти готов пойти против власти. В чём же проблема? В страхе? Не лги, ты не труслив. Нет, причина в чём-то ещё…

– Ты сам недавно сказал, что между борьбой и кровопролитием существует разница, и я согласен с тобой как никогда. Я чувствую это всем сердцем, просто не знаю, как выразить. С одной стороны, я понимаю, что поступаю правильно, противясь новой войне, но с другой… Ведь мне придётся убивать, я буду приносить смерть и разрушение, пусть и во имя цели, по-моему мнению, благой и правильной. Конечно, этим я искуплю вину за создание оружия, но… Что мне делать? Как поступить? – вдруг встав из-за стола и отвернувшись от брата, воскликнул Максим. Евгений на секунду задумался, тоже поднялся и подошёл к собеседнику. Встав рядом, он дотронулся рукой до его плеча и промолвил:

– Сядь, я тебе кое-что расскажу.

Максим в удивлении обернулся и похолодел, заметив в глазах брата только что возникшую решимость, словно тот хотел поделиться чем-то, коснувшемся его в прошлом или тем, что, по его мнению, может случиться в будущем. Казалось, в подтверждение этого, во внешнем виде Евгения произошли изменения. Для простого человека они были едва ли заметны, но Максим как эовин почувствовал это ясно, как чувствуют зимний холод или как чувствуют кожей капли дождя. В серых глазах хозяина квартиры неожиданно появилась боль. Она распространилась чёрными жилами, оплела тонкую шею и придала худощавому лицу выражение праведного гнева. Чёрные брови мужчины слегка опустились, превратив человеческие глаза в глаза хищной птицы.

Не дожидаясь, пока брат сядет, Евгений начал:

– Давно где-то на Западе, разделённом между несколькими воинственными государствами, начался мор, который за пару лет унёс несметные количества жизней. Невыразимая боль пришла вместе с отравленным воздухом, и люди возроптали. Они посылали небу мольбы и проклятия, но не подозревали, что их спасителем станет не бог, а человек. В то же время, в одном из государств, в разных городах, жили два врача, два великих учёных, похожих друг на друга призванием, но отличающиеся всем остальным, а главное – моралью. Когда случилась беда, они, как один, начали поиск лекарства, поставив наперед цель не получить мировую известность, а спасти людей, не дать болезни сеять хаос.

Первый приступил к делу с чрезвычайным рвением. Он принялся штудировать многотомные трактаты, разрабатывать формулы и испытывать полученные несовершенные составы на животных, которых, благо, было в достаточном количестве, чтобы обеспечить необходимым материалом врача, обуянного жаждой деятельности. Второй же был осторожен и милосерден: он боялся причинять боль живым существам даже ради науки. Закономерно, что к цели он продвигался медленнее, чем его собрат по медицине.

Тот же после ряда испытаний на животных перешёл к людям. Он понимал, что его состав далёк от идеала, но ему казалось, что жертва в две или три сотни человек гораздо меньше, чем последствия в виде гибели тысяч и сотен тысяч сограждан. В итоге, к умершим животным присоединились люди. Забавно, что обе эти группы подопытных оказались схожи между собой, так как и зверю, и человеку состав вводился без их ведома и согласия. Впрочем, едва ли это важно.

Изыскания продолжались около года, и финалом работы Первого стала проба вакцины на своей семье, отчего почти все её члены отправились в мир иной, однако подарив учёному ключ к усовершенствованию лекарства. Второй же врач так ничего и не достиг. Его семья чудом осталась в живых, но именно Первый запомнился истории, как человек, пусть и погубивший немало жизней, но спасший несоизмеримо больше.

– Ты хочешь натолкнуть меня на мысль о том, что моя судьба может повторить судьбу первого врача? Я тоже многим пожертвую, умерщвлю сотни, но во благо тысяч? – подняв глаза, спросил Максим. Его красивое лицо, обычно пышущее здоровьем и энергией, резко побледнело. Мужчина снова сидел за столом, глядя, как его брат медленно прохаживается по столовой, иногда подходит к резным столикам и буфетам, стоящим вдоль стен, прикасается к ним, задумчиво всматривается в пространство. Евгений, услышав это, улыбнулся и кивнул. Его речь достигла цели.

– И более того, – тихо добавил хозяин квартиры, захлёстнутый эмоциями от собственного рассказа, – теперь, после всего произнесённого в этих стенах, мне кажется, и я отчасти разделю твою судьбу… Но более об этом ни слова! Вечером мы становимся слишком откровенными, такова наша особенность. Между тем, прошло всего около часа с момента нашей встречи, а сказано было достаточно и даже излишне много. Нам надо отдохнуть. Арнет покажет тебе комнату.

Максим молчал. Усталость, скопившаяся за день, не позволила ему возразить. Действительно, говорить было больше не о чем, так что он кивнул и встал из-за стола.

Евгений позвал экономку, попросил показать комнату брату и, попрощавшись, вышел в коридор. Через полминуты оказавшись в своём кабинете, он запер дверь и сел за стол в надежде пару часов поработать. За делом мужчина рассчитывал отвлечься от мыслей, что теперь несмолкаемо выли в его голове.

Елена, Арвид, брат… Война, новая веха, революция… Врачи, птицы, Александра…

Образы возникали в сознании, как возникают круги на воде: импульс, пара троек коротких и длинных волн, исходящих из центра, и тишина, которая в свою очередь будет прервана новым импульсом и так далее, до известных пределов.

Это продолжалось около получаса, по истечению которого Егвений понял, работать в полную силу не получится. Спать в таком состоянии тоже не хотелось, но мужчина убедил себя в том, что немного сил и отдыха ему не повредит. Он неспешно убрал рабочие бумаги в ящик стола, не забыв запереть его, выключил настольную лампу, скрытую под тяжёлым зелёным абажуром, и только сейчас встал и проследовал в центр комнаты. Было темно, но мужчина знал, сейчас его, как всегда, окружают многочисленные книжные шкафы, чьи обитатели содержат сведения об анатомии и физиологии птиц, их жизненных циклах, повадках и иных аспектах.

В этих тяжёлых томах в последние несколько лет сосредоточилась вся жизнь Раапхорста. Он помнил наизусть большинство из них, со многими авторами готов был согласиться, но с ещё большими – поспорить. Кроме того, иногда его посещала идея создать собственный труд, посвящённый семейству врановых (Corvidae), их анатомии и строению мозга. Последняя тема особенно интересовала Евгения и являлась краеугольным камнем сложнейшей научной работы.

Невидящим взглядом для чего-то осмотрев кабинет, мужчина, наконец, разделся, лёг на диван у окна и укрылся пледом. Мысли не отпустили его, но Евгений знал, стоит лишь слегка забыться, и они исчезнут сами собой. В кабинете было тепло, и Раапхорст скоро почувствовал приятную расслабляющую тяжесть дрёмы. Могучий разум эовина засыпал, повседневная суета забывалась, а на смену ей приходили странные, едва ли связанные между собой образы. Некоторые из них были родом из дальнего детства и вызывали чувство ностальгии, ощущение чего-то родного и знакомого, другие являлись обрывками поздних воспоминаний и приносили с собой смутный страх. Однако, сейчас перед мысленным взором Евгения проплывали его детские годы, которые он провёл вместе с матерью, отцом и братом далеко за пределами столицы, в сельской благотворной глуши, у городка под названием Нервен.

Лёжа в постели, Евгений невольно вспомнил мужественное лицо отца – Александра Раапхорста, его строгие глаза, его улыбку и прикосновение чуть грубоватое, по-отечески сильное. Рядом с воспоминаниями об отце следовал образ матери, точно такой же милый и приятный, впрочем, сплетённый больше из ощущений, чем из зримых отпечатков. Жилище тех лет тоже давало о себе знать, возникая в сознании в виде опрятного фермерского домика в два этажа посреди зелёного луга. Его белые стены, когда солнце выступало из-за облаков, слепили глаза, дверь была открыта, будто зазывая уставшего путника вернуться и снова оказаться в лоне семьи, ощутить тепло и покой. Раапхорст желал этого всем сердцем, но его мозг, привыкший к строгой последовательности, не позволил войти в полутёмные комнаты, а нёс Евгения дальше, к переломному моменту. Правда, перед тем как показать трагедию, он всё-таки зацепил и отчасти доброе, несомненно, важное воспоминание, неуничтожимым знаком отпечатавшееся в сознании эовина.

Это был тёплый летний день, один из тех, которыми славится юг Дексарда. Сын и отец гуляли в лесу, держась за руки. Они были одни. Максим занимался с домашним учителем, а мать – Елезавета Раапхорст, в девичестве Рахель, отказалась от прогулки, решив посвятить время домашним делам.

С самого утра Евгений, полный радости и сил, всем видом выказывал желание резвиться, играть среди луговых трав или прохаживаться под сосновыми лапами, и отец, видя этот милый детский порыв, захотел показать сыну кое-что интересное, так что мальчик вскоре оказавшись за пределами дома, едва сдерживался, чтобы не побежать. Он ощущал тёплую сухую ладонь отца, вдыхал нагретый воздух, напоённый смоловыми ароматами соснового бора, и едва ли понимал, что в этот момент счастлив как никогда. Конечно, осознание этого приходит гораздо позже. Счастье раскрывается и познаётся в сравнении с нынешним моментом, и в этом, возможно, заключается прелюбопытное свойство мозга, приберегающего светлые воспоминания, чтобы дать им настояться, и чтобы мы в особенно тяжёлое время могли обратиться к ним для поддержки.

Итак, они шли по песчаным тропам, изредка замечая ящериц и мелких жучков, щурились от солнечного света, проникающего в лесные чертоги, о чём-то разговаривали, улыбались. Отец вёл маленького Евгения к месту, именуемому Мири, где располагалась заводь, некогда бывшая прудом, а теперь больше напоминавшая болото. Там, в небольшой низменности, среди малых плакучих ив, кривых и тонких, Александр рассчитывал найти нечто интересное вроде лягушек или болотных жуков. Он не собирался лезть в воду и не позволил бы сыну сделать это, а потому полагался на силу эовинов: болотную живность сподручнее выуживать из воды, не прикасаясь к ней – силой мысли.

– Красиво, – продолжая идти по песчаной тропе, теперь расстелившейся на отлогом возвышении, сказал Александр. Евгений готов был ответить восторженный возгласом, как вдруг отец помрачнел и, будто испугавшись чего-то, крепче сжал руку мальчика. Сын вопросительно посмотрел на него, но через мгновение всё прояснилось. Послышался громкий шелест травы, словно кто-то бежал, громкий загнанный олений рёв и хищное волчье дыхание. Мальчик не успел вскрикнуть, как прямо перед ним два волка, выскочившие из-за деревьев вслед за самкой оленя, настигли свою жертву, вцепились зубами в её бок, повалили наземь и принялись рвать. Эовинов они не заметили, но виновны в этом были не только охотничий азарт или животная жажда крови, но и Александр Раапхорст, заранее почувствовавший опасность и скрывший себя и сына от звериных глаз. Пока волки добивали оленя, мужчина взял Евгения на руки и бросился бежать. Мири было позабыто: теперь Раапхорст желал добраться до дома, убедиться, что Евгений и вся его семья в безопасности, если надо – защитить. Мальчик же, прижимаясь лицом к груди отца, едва ли понимал, что случилось. Он был напуган и взволнован, но ещё больше заинтересован, ведь впервые в жизни ему довелось наблюдать за чем-то столь естественным, но отчего-то таким страшным и диким.

Следующие сутки изгладились из памяти Евгения, но разговор с отцом, случившийся через день после этих событий, остался в ней навсегда. Мальчик находился в своей комнате. Он сидел на полу и смотрел через открытое окно на потемневшее небо, набухшее и готовое с минуты на минуту разродиться дождём. Страхи и волнения предыдущего дня миновали, однако, мальчик не переставал о чём-то думать, словно до конца не изжив потрясения.

Вдруг в коридоре послышались шаги, скрипнули половицы, дверь открылась, и в комнату вошёл отец. Он не знал, для чего именно пришёл, но чувствовал, что Евгений нуждается в нём. Мужчина приблизился к ребёнку, дотронулся до его головы и слегка потрепал. Тот повернулся и странно улыбнулся, как бы извиняясь за беспокойство, доставляемое им.

– О чём ты думаешь? – спросил отец, и Евгений, посерьезнев, ответил:

– Они убили оленя. Когда мы шли… Всё было так хорошо! А потом кровь… Я не ожидал…

– Не удивительно, мальчик, – Александр сел рядом и понимающе кивнул. – Но не переживай. Я думаю, тебя напугала та сторона природы, которая большинством людей по незнанию зовётся плохой или злой. Действительно, некоторые проявления этого мира могут испугать, но поверь, во всей вселенной нет ничего плохого или хорошего, она нейтральна. Только люди наделяют те или иные события каким-то смыслом, только они думают о естественных вещах «плохо» или «хорошо».

– То есть олень и волки, убившие его – это не плохо? – удивлённо пролепетал мальчик.

– Именно, – подтвердил отец. – Пусть твои чувства тебя не обманывают. Более того, я думаю, всё, что есть плохого на этой земле, создали люди. Они наделены свободой выбора и живут, не составляя единства с природой, а потому их поступки не могут быть нейтральными. Они или хорошие или нет.

– А мы? – Евгений взволнованно заглянул в отцовские глаза.

Александр задумался. Что он мог сказать… Он положил всю жизнь, чтобы найти ответ на этот вопрос, чтобы определить место, которое эовины занимают в мире людей. Их цель.

– Мы должны быть центром равновесия, – задумчиво произнёс он, – удерживать человека от непростительных ошибок. В этом я вижу наше предназначение…

Евгений нахмурился и больше ничего не сказал.

Воспоминание оборвалось. Далее следовали дни безрадостные, дни тяжёлые и гнетущие. Именно эти моменты прошлого Раапхорст хотел бы забыть, но не мог, ведь едва ли столь старые шрамы были способны исчезнуть.

Как только трагичные образы прошли, Евгений заснул и проспал до семи утра, более не увидев ни единого сна или иного мыслеобраза.

Ⅲ

«Интересно, что случится, если лишить его глаз… Последует отклик, или я всего-навсего искалечу материал? Хм… Мозговой отдел, скорее всего, будет активен, но, если бы можно было предугадать…» – Вальдольф Тод, высокий нервозный старик, отошёл от операционного стола, где растянутый с помощью иглообразных фиксаторов лежал обнажённый до пояса человек. Он был неестественно бледен, будто мертвец, однако, его с трудом вздымавшаяся грудь свидетельствовала о том, что жизнь ещё не покинула это тело. К обритой голове несчастного были присоединены чёрные провода, ведущие к странному шарообразному прибору, возвышающемуся у восточной стены. Этот предмет, усеянный техническими гнёздами и разнообразными огоньками анализаторов, издавал едва различимые вибрации и иногда урчал, словно живое существо. Профессор сновал по лаборатории, бросая взгляд то на подопытного, то на ряды технических панелей, гудящих и жужжащих, под действием проносящегося по ним тока.

– Неэтично! – проскрежетал Тод, вспомнив недавний разговор с научным советом. – Неэтично, я вам доложу, людей гробить! Странно, что этого никто не понимает. Отправляя мальчишек на войну, вы обрекаете их на смерть, и их родные доставляют вам в отместку тысячу неудобств. Интересно, что вы скажите, если я предложу решение…

Учёный эовин встрепенулся. Ему показалось, что лабораторный материал пришёл в себя.

«Надо поторопиться», – подумал Тод и подошёл к столу.

Взяв шприц с прозрачной жидкостью, он повернул голову подопытного и вколол вещество тому в нижнюю часть затылка. Человек вздрогнул, но глаз не открыл. Вальдольф, удовлетворённый результатом, кивнул. Через секунду в руках учёного возник блокнот (видимо, он лежал во внутреннем кармане халата), в котором Тод наскоро записал:

«Если окажется, что экспериментальный состав, именуемый «дизерэйнштал», способен вызывать определённый отклик, влекущий за собой пробуждение отделов мозга, активных у эовинов с рождения, это будет величайшим открытием нашего времени. Одно дело, пользоваться силами, дарованными природой, и совсем другое – привить их существу, от рождения лишённому какого бы то ни было потенциала».

Карандаш царапал бумагу, старик улыбался, чувствуя, как его руки дрожат. Он походил на безумного, но был так же адекватен, как и большинство коллег-учёных. Его поведение обуславливалось лишь возбуждением, не покидавшим его с прошлого утра. Эовин чувствовал, ещё немного, и исследования, коим он посвятил так много времени, увенчаются успехом, а это, в свою очередь, повлечёт признание, финансовые потоки и вернёт утерянные области научного знания, о которых могли догадываться разве что люди, жившие до Последнего Взрыва. Это не могло не волновать.

– Даже Раапхорсту такое не снилось. Пусть дальше возится со своими врановыми… Орнитолог чёртов! – гневно произнёс старик, вспомнив ненавистное лицо Евгения. – Как же он смог тогда устоять… Один процент – такая редкость, и вот он случай в моей практике. Ах, если бы получилось. Ещё шаг, и он был бы не так самоуверен… А? Кто там?

Неожиданно раздался громкий голос, и старику пришлось прервать бормотание.

– Что-то случилось? Я рассчитывал застать вас в вашем кабинете, господин Тод.

Профессор обернулся и, сощурившись, заметил в дверном проёме своего заместителя – Теофила Арбрайта. Светловолосый мужчина, явившийся в столь поздний час, поклонился и подошёл к Вальдольфу. Старик усмехнулся: подчинённый выглядел так, будто отлично выспавшись и проведя пару часов у цирюльника, кутюрье и чёрт ещё знает кого, явился прямиком сюда для того, чтобы поражать воображение сотрудниц вверенного во власть Тода центрального научного института.

Не дожидаясь, когда старик задаст вопрос, Арбрайт произнёс:

– Я еду на вечер, в дом Хауссвольфа. У его дочери день рождения. Чудесный праздник, пока тебе не стукнет 30, не так ли?

– Да-да, возможно. Правда, меня это не волнует. Зачем приехали? – торопливо ответил Вальдольф.

– Приехал? Ах да, дело вот в чём, я… А вы знаете семью Девильман?

– Допустим, знаю. Конечно, чёрт возьми, их весь Дексард знает! Что с ними? – проскрежетал Тод.

– Их средняя дочь – Александра, работает на…

– Раапхорста, – мрачно закончил учёный.

О, эта фамилия была ему знакома, как никому другому. Профессор помнил Евгения ещё ребёнком, неразумным и слабым, ограничить силы которого ему так и не удалось. Мальчик оказался причастен к проценту «невосприимчивых», на чьё сознание нельзя было повлиять никаким гипнозом. За эту неудачу старик ненавидел себя, ведь не выполнив приказ, он подвесил над собой меч, выкованный из перманентного недовольства правительства. Впрочем, это можно было стерпеть, если бы по прошествии многих лет этот мальчишка, многократно выросший и поумневший, не вернулся в ЦНИ и не стал тем, кем стал.

После неудачной процедуры он, как и брат, получил показательное помилование, с отличием окончил академию и, по странному стечению обстоятельств миновав утверждение Вальдольфа, устроился на работу в центральный институт. Раапхорст оказался независим и, вскоре дослужившись до начальника отдела биологии, пожелал заниматься собственными проектами, чего в итоге и добился. Вальдольф не мог этого стерпеть и попытался выслать Евгения из столицы, но безуспешно: правительство желало держать того на виду. Увольнения тоже не случилось, и всё это послужило топливом для слухов о некоем могущественном покровителе Раапхорста, который якобы продвигал его на служебном поприще и защищал от начальства. В итоге, под напором многих факторов, старику пришлось уступить и даже пообещать, не вмешиваться в дела подчинённого, однако в душе Вальдольф лелеял надежду, во что бы то ни стало избавиться от сына погибшего революционера.

Арбрайт кивнул и посмотрел на Тода с лукавым прищуром.

– У меня есть сведения, касающиеся его. Это вас заинтересовало? Я мог преспокойно ехать на бал, но проезжая мимо института, решил, что должен передать информацию. Сиюминутный порыв, знаете ли…

– Говори, – поторопил старик, с досадой подумав, что эксперимент придётся отменить.

– Может быть, пройдём в кабинет? Разговор не займёт много времени, но потребует максимального внимания, – заметил Теофил, отчего Вальдольф поморщился. Сегодня ему не придётся вскрывать, резать и шить – плоть подопытного останется цела. Пока что…

– Хорошо, идём, – буркнул старик.

Несколькими минутами позже учёный и его заместитель оказались в просторном помещении и с удобством расположились на тёмном кожаном диване, рядом с которым стояли два кресла, стол и затейливый резной шкафчик, занятый графинами с алкогольными, по большей части, напитками.

Арбрайт, пусть и добившийся немалых успехов для своего возраста, с завистью осматривал кабинет. Старик с радостью отметил это, ведь он как умудрённый жизненным опытом человек понимал, что управлять людьми, чьи интересы завязаны на материальных благах, гораздо проще, чем мечтателями, готовыми бросить всё к чёртовой матери ради туманных идеалов. Дав подчинённому вдоволь насмотреться на плоды высокого, пусть и ненадёжного, положения, Тод кашлянул, словно желая напомнить Теофилу о неотложном деле. Мужчина, до этого чувствовавший себя хозяином мира, вдруг сник и без особого энтузиазма сказал:

– Эта информация для вас. Ко мне она попала третьего дня.

– Третьего дня – это… Позавчера? – недовольно переспросил профессор. – Ну, что за манера говорить. Выражайся человеческим языком, чёрт возьми!

Его собеседник сделал вид, будто не заметил последнего восклицания, и продолжил.

– Я узнал об этом от особы по имени Кларисса Девильман. Да, от той самой, что… Впрочем, незачем поливать грязью столь известную фамилию. Эта девушка рассказала мне любопытную историю о вашем друге – Евгении Раапхорсте. Да, именно о нём, господин Тод. Но, наперёд я хочу, чтобы вы… Как бы это сказать… Словом, надеюсь, вы запомните, что я пришёл к вам, а не присвоил всё себе.

– Карьерист, – Вальдольф усмехнулся. – Не переживай, не забуду. Говори.

Губы Арбрайта искривились в улыбке. Это обещание вернуло Теофилу приподнятое настроение.

– Вчера я ужинал на углу Стоппенберг и Малой Дворцовой. Чудесный ресторанчик, меню потрясающее. Напитки, форшмак, вино, закуски – пальчики оближешь!

– Мне кажется, ты говорил, что много времени это не займёт. Не забывай, из-за тебя я бросил важное дело, так что поспеши. Кроме того, ты вроде упоминал о бале в доме Хауссвольфов. Не хорошо заставлять именинницу ждать.

– Хорошо, я кратко, – пообещал Арбрайт. – Во время ужина, ближе к девятому часу, ко мне за стол подсела девушка, явно благородного происхождения, это я сразу понял. Таких манер не встретишь на улице. Впрочем, не буду отрицать, что до того момента, как она назвала своё имя, на прощание, так сказать, я и не подозревал, с кем именно имел честь говорить. Хотя, если подумать, какая там честь… Ладно-ладно, я продолжаю. Она как-то, скорее всего, от сестры, узнала обо мне и во время беседы пояснила, что явилась лишь с тем, чтобы рассказать о Раапхорсте. Чёрт возьми! Какой удар по моему мужскому самолюбию… Не кричите, профессор, вы мешаете мне сосредоточиться. О чём я? Ах да! Дело в том, что сестра этой девицы работает на Раапхорста и потому видит и знает, всё, что происходит в его лаборатории, в оранжерее на отшибе.

– Эка невидаль! – иронично рассмеялся Тод. – Можно подумать, там есть что-то кроме птиц и старых секвенц-проекторов, которые для чего-то понадобились этому идиоту! Вот если бы ещё узнать, для чего…

– Полагаю, в конце моего рассказа, многократно прерываемого, вы сможете выдвинуть предположение, – сердито отчеканил Арбрайт.

Вальдольф замолчал. Ему надоело спорить с сотрудником, который всё равно не успокоился бы, не изложив случившегося без украшения рассказа словесными бирюльками. Тод сидел, скрежеща зубами, пока заместитель распинался, блистая мастерством плести словеса, но когда его рассказ коснулся сути, старик насторожился. На долю секунды ему показалось, что перед ним из небытия возник ключ к решению проблемы, исчезновения которой старик желал всем естеством. Когда карьерист кончил, эовин встал и строго спросил:

– Всё это чудесно, мальчик, но откуда ты знаешь, что она не лгала или не ошиблась? Зачем ей это нужно? Едва ли Раапхорст может её раздражать так же, как меня.

Арбрайт усмехнулся.

– Как знать, профессор, как знать… Возможно, у неё есть причины.

– Ты можешь предположить? – настаивал старик.

– Мы с ней очень похожи, – заметил Теофил. – Она попросила меня о том же, о чём недавно я просил вас. «Не забудьте меня, если решитесь воспользоваться этой информацией», – прозвучало тем вечером.

– Что я могу ей предложить? Я лишь учёный…

– Возможно, она рассчитывает, что дело получит в дальнейшем огласку и её заметят. Это логично, ведь в нашем случае нельзя ограничиваться самодеятельностью… Ведь так?

– Ну, разумеется. Потенциально это очень интересные сведения, но, к сожалению непроверенные и зыбкие, – Вальдольф презрительно усмехнулся. – Для начала, нам нужны доказательства, а потом уже можно будет говорить об огласке, ведь обвинения, не сложно догадаться, весьма серьёзные! Как только сама Кларисса дерзнула пойти к тебе с такими туманными сведениями? Неужели она так глупа? Не понимаю…

– Повторюсь, её причины нам неизвестны. Моя задача заключалась лишь в том, чтобы передать слова Девильман. С этим я справился, теперь дело за вами.

– Да, довольно любопытно. Теперь мне нужно самому убедиться в правдивости этих показаний.

– Самому?

– Попрошу одного человека наведаться в лабораторию Раапхорста. Если он обнаружит то, о чём рассказала Кларисса, в будущем я смогу не волноваться. Да, это опасно, но как только я получу сведения, тотчас доложу, кому следует. Возможно, дойдёт даже до Императора.

– Вы планируете, подать запрос на аудиенцию?

– Глупец! К Атерклеферу так просто не подступиться, кроме того, официальный визит будет зафиксирован в документах, – сообщил Вальдольф. – Нет, я свяжусь с более надёжными людьми, чем приёмная Императора. Они передадут послание без всяких рисков.

Арбрайт кивнул. Он понял, что передал знания в нужные руки, и теперь может со спокойной душой ехать на бал. Тод с радостью отпустил его.

Теперь эовину предстояло обдумать детали будущей встречи, а после, если будет настроение, заняться подготовкой к новому эксперименту, ведь прежний был непоправимо испорчен. Франтоватый заместитель попрощался и вскоре удалился. Хлопнула дверь, и Вальдольф, оставшись наедине с полумёртвым мужчиной в лаборатории, усмехнулся. Столь важный вечер, суливший новое открытие, принёс совсем иные, но не менее приятные, плоды.

– Нет, все-таки, несмотря на его нрав, Арбрайт хороший заместитель, – промолвил Тод, снова поддавшись привычке говорить сам с собой. – Да, болтлив, да, карьерист, но насколько я знаю, на публике о рабочих моментах он молчит, да и с ненавистными бумагами расправляется гораздо лучше моего. Нет, что и говорить, за такую новость можно простить ему многое. Да…

***

Теофил прибыл на бал вовремя. Мужчина, как подобает в его положении, вручил подарок, поздравил именинницу и перекинулся парой слов с Арвидом, выказать уважение которому считал весьма важным. Далее последовали танцы, ужин, и Арбрайт, отрешившись от всего на свете, самозабвенно предался им. Он не заметил Раапхорста, не заметил его исчезновения вместе с виновницей торжества, а затем и пропажу хозяина дома. Всё это случилось так быстро под воздействием сил Евгения, что ни заместитель Тода, ни кто бы то ни было ещё, не сразу почувствовали что-то неладное. Однако, даже гости, одурманенные танцами и горячительными напитками рано или поздно должны были прозреть. Это произошло, когда ужин подходил к концу, сцена в саду свершилась, а Евгений ехал домой. Елены по-прежнему не было среди гостей, и вместе с тем, уже около часа нигде не было видно Арвида Хауссвольфа, хозяина вечера. Потому стоило кому-то указать на этот факт, как через несколько минут по просторным комнатам разнёсся гул удивления. Напряжение заметно нарастало. Теофил видел это и вслед за остальными невольно проникался тревогой, ступая по паркету бального зала. То и дело, разговоры гостей прерывались вопросами и строгими замечаниями, где-то слышались нотки недовольства. Арбрайт старался не влезать в это: раскачивать лодку было не в его интересах. Он продолжал идти, повинуясь странному порыву, по направлению к камину в соседней комнате. Оба кресла, стоявшие рядом, были заняты какими-то женщинами, и Теофил решил заговорить с ними.

– Премилый вечер, не находите? – поинтересовался он, встав перед дамами, спиной к горячему каминному зеву. Взглянув на их лица, он тотчас сник – они были давно не молоды.

– О, это так, – подтвердила та, что сидела слева – полная, с маленькой сумочкой в руках. Вторая, худая и чинная, с чувством собственного достоинства кивнула.

Арбрайт, почувствовав, что здесь ему будет так же скучно, как среди недовольных гостей, нахмурился, но тут в зале, к его счастью, появилась Елена вместе с отцом. Грозное настроение в комнатах рассеялось, и Теофил, извинившись, покинул дам в креслах. Он хотел снова подойти к Елене, но заметив странную бледность именинницы, остановился. Её отец тоже выглядел неважно.

– Дорогие гости, друзья… – из-за волнения заговорив торопливо и с арпсохорским акцентом, начал Арвид, – спасибо вам, за то, что почтили нас своим присутствием. Я и моя дочь искренне благодарны, но, к сожалению, Елена сейчас не очень хорошо себя чувствует. Посмотрите, как побледнела, бедняжка. Ничего, волнение такая вещь… Я полагаю, ей лучше отдохнуть и прийти в себя, чтобы не случилось ничего серьёзного.

Арвид стыдливо улыбнулся. В ответ из зала послышались слова поддержки и сочувствия, однако на лицах многих гостей мелькнуло насмешливое выражение. Хозяин дома заметил это и похолодел – его репутации был нанесён ущерб. Елена удалилась, и празднующие, поняв, что вечер завершён, начали расходиться.

Через час, проводив в вестибюле последнего гостя, Арвид вернулся на второй этаж. Бесцельно пройдясь по залу, мужчина взглянул на ослабевающий каминный огонь, приблизился и без сил рухнул в кресло. Минутой позже рядом раздался кашель, и Хауссвольф понял, что подле него стоит старик-эовин.

– Вот что творится… – сказал хозяин дома. – Я хочу, чтобы ты проследил за тем, чтобы этот…

– Не пролезет, – не дожидаясь завершения просьбы, заверил старик.

Когда он ушёл, Хауссвольф подошёл к окну и ладонью протёр небольшой участок запотевшего стекла. Там, на улице, в холодной осенней ночи гудели двигатели автомобилей. Свет от их пучеглазых фар, пронзал пространство жёлтыми полосами, отчего-то внушая мужчине тревогу. Арвид подумал, что в автомобильных салонах теперь расположились гости, совсем недавно находившиеся в особняке. Там они не сдерживаются и говорят то, что думают. Одна мысль об этом пугала Хауссвольфа. Наконец, насмотревшись, он почесал переносицу, вздохнул и зашагал по направлению к лестнице.

Елена не спала всю ночь. Страшные мысли об одиночестве обуревали её, не давали забыться, не позволяли отдохнуть. Сердце тяжело билось в груди, и глаза девушки снова и снова увлажнялись слезами. Несколько раз за ночь Елена вставала и торопливо прохаживалась по комнате. Будто одержимая какой-то мыслью, она приближалась к туалетному столику, смотрела в зеркало, словно пытаясь разглядеть собственное отражение, потом шла к письменному столу, брала перьевую ручку, что-то черкала на шершавой бумаге, сминала листок и снова плакала. Проделав этот странный ритуал несколько раз, Елена утомилась, упала на кровать и, наконец, заснула.

Следующее утро, как и ночь, не принесло ничего хорошего. Помимо гнетущих воспоминаний о собственном испорченном празднике, сцене в зимнем саду и извинениях перед гостями, Елене пришлось вынести тяжёлый разговор с Арвидом. Мужчина никогда не отличался пониманием и теперь, несмотря на искреннюю любовь к дочери, желал преподать Елене урок. Он явился в девятом часу, постучал в дверь и вошёл. Его лицо, казалось, не выражало ничего определённого, однако, девушка заметила, что в морщинах, собравшихся на лбу и щеках, притаился скрытый гнев. Решив вести себя как можно спокойнее, дочь поздоровалась, обняла и поцеловала отца, но мужчину это не тронуло.

– Сядь, – строго сказал Арвид, и Елене пришлось повиноваться. Страх раскалённым металлом заструился по жилам.

– Что же ты делаешь? – патетически начал Хауссвольф. Он расположился на краю кровати, взявшись рукой за деревянное основание балдахина. Девушка села на стул и повернулась к окну, боясь смотреть на разгневанного отца. Теперь её взгляд цеплялся за голубые шторы, иногда уносился далеко за пределы дома и двора, касался соседних зданий, редких деревьев, чахлых и жалких, умирающих в смоге столицы. Небо сегодня было светло-серым, и осень, уже лишившись своего ещё наполовину летнего очарования, предстала перед девушкой холодной мешаниной листьев, слякоти и грязи. Елена поёжилась. Обернувшись, она заметила на столе несколько бумаг, которые исчертила ночью. На них проглядывались попытки что-то нарисовать, ни то Евгения, ни то себя. Так или иначе, наброски отражали хаос, бушевавший вчера в девичьей душе и бушующий там до сих пор.

– Я? – сказала Елена. – Я всего лишь разговаривала с Евгением Раапхорстом, если ты об этом.

– Не лги! – вдруг вскочив и зацепив ногой край ковра, вскричал Арвид. – Не смей! Мне всё известно, ты это знаешь и, тем не менее, нагло врёшь! В кого ты превратилась! Бессовестная! Я думал устроить тебе праздник, ты же не только едва не лишилась чести в глазах общества, уединившись с мерзавцем Раапхорстом, но и меня опозорила! Теперь обо всём известно Клариссе Девильман, она видела вас, и думаю, в будущем воспользуется этим.

– Мы обвенчаемся, – тихо промолвила Елена, побледнев и преисполнившись уверенности. – Девильман тогда сможет говорить, что хочет, но ты не пострадаешь. Я люблю Евгения, а он меня. Всё будет честно…

– Что? – округлив глаза, прохрипел Хауссвольф. – Ты… Да как… Ты… Дрянь!

В мгновение мужчиной овладел чудовищный кипучий гнев. В приступе забытья, хозяин дома подлетел к дочери, замахнулся и отвесил ей звонкую пощёчину. Девушка коротко вскрикнула и, словно подрубленная, рухнула на пол. Её лицо с красной отметиной от руки отца скрылось в ковровом ворсе.

– Никогда моя дочь не станет женой эовина. Я говорил это вчера и повторяю снова. Если ты ещё раз предпримешь попытку опорочить своё и моя имя, мне придётся лишить тебя наследства. И тогда делай, что хочешь.

Елена заплакала. Слова отца превратились в пустой набор звуков, и в душе девушки всколыхнулись боль и обида.

– Столько достойных мужчин вокруг, а тебе Раапхорста подавай! Вот, к примеру, сын Верде. Чем не жених? – снова вскричал Арвид. – Он же и подарок передал! Всё складывается отлично!

– Откуда… – с трудом произнося слова, спросила Елена. – Откуда ты знаешь? Граф запретил тебе говорить…

– О, не тревожься, Верде такой человек, что не способен долго хранить им же созданные тайны. Всё выложил, с потрохами! Его сын заинтересован тобой. Он долгое время жил в Лейтриге, но сейчас вернулся и желает жениться. Верде любезно порекомендовал тебя, – ответил Хауссвольф. Он снова взглянул на дочь, и отошёл к двери.

– Посиди, подумай, – наставительно сказал мужчина. – Пару дней из дома я тебя не выпущу, но если увижу, что ты образумилась, отвезу к Верде. Общение с его сыном будет полезнее, чем с Раапхорстом. К тому же, он более выгодная и приятная партия для тебя. Ведь Раапхорст лишь учёный, а о его родословной и говорить не приходится. Он эовин, сын бунтаря, а сын Верде – будущий граф и довольно перспективный политик. Это о многом говорит.

Сказав так, Арвид хмурый и разозлённый покинул комнату дочери. Елена, дождавшись пока шаги за дверью стихнут, встала с пола, на негнущихся ногах подошла к кровати и легла. В этот момент она хотела умереть, однако, надежда, хотя и повреждённая, но по-прежнему живая, не позволила ей впасть в крайность. Девушка до сих пор верила, что Раапхорст позаботится о ней и с детской наивностью уповала на силу эовина, кажущуюся ей безграничной.

Ⅳ

В восьмом часу, когда на улице ещё царила сырая тьма, братья Раапхорст вошли в столовую. В противоположность вчерашнему вечеру, утро они провели в тишине, будто стесняясь напоминать друг другу о недавнем разговоре. Арнет привычно хлопотала по хозяйству и, казалось, не замечала напряжения, установившегося между братьями. Вдруг, заметив, что Евгений почти доел, она подошла к нему, достала из кармана белый запечатанный конверт и протянула мужчине.

– Вот. Сегодня под дверью нашла. Судя по всему, адресат ты, мальчик.

Евгений улыбнулся и поблагодарил. Отложив столовые приборы, он надорвал почтовую бумагу и едва не вскрикнул не то от неожиданности, не то от радости.

– Поразительное совпадение, – негромко сказал он. – Провидение, не иначе.

Максим вопросительно изогнул бровь, и его брат произнёс:

– Приглашение. Нужно кое с кем встретиться, а значит, сегодня службу придётся оставить… Надеюсь, это к лучшему…

Вскоре Евгений, облачённый в чёрные брюки и френч, встал, попрощался с братом, Арнет, надел пальто и покинул квартиру. Оказавшись в парадной, мужчина немного подождал и, как только на улице раздались звуки автомобильного двигателя, вышел на улицу.

Максим тоже недолго оставался в столовой. Прикончив блюда и осушив чашку кофе, он вернулся к себе в комнату и взял заплечную сумку. После, выйдя на кухню, уточнил у Арнет расположение некоторых улиц и, в итоге получив целую карту, которую служанка наскоро набросала на бумажном листе, удалился. Женщина не поняла, какое именно место искал Максим, однако, её насторожили названия улиц, о которых он спрашивал: они образовывали чертовски старый и неблагополучный район…

***

Сев в салон довольно старого авто, Евгений назвал адрес, откинулся на кожаную спинку и посмотрел за окно. Теперь он видел громадный дом, белые каннелированные колонны, выпирающие из фасада, и жёлтые запотевшие окна материнской квартиры. Машина, вздрогнув, подалась вперёд, и трёхэтажное строение постепенно скрылось в серой туманной дымке. Утро выдалось холодным, но в машине было тепло, и Раапхорст, как и вчера, слегка задремал. Автомобиль миновал пару узких улочек и выехал на оживлённую и шумную – Дворцовую. Миновав её, а затем Стоппенберг и Набережную, он оказался на Промышленной, и двинулся на север.

– Газету что ли купить, – позже пробормотал Евгений, и водитель, воспользовавшись паузой, возникшей из-за небольшого затора, нашёл глазами разносчика газет, свистнул его и купил экземпляр «Хроник Дексарда». Раапхорст поблагодарил, пожелал расплатиться, но водитель отказался, ответив, что сделал это добровольно. Евгений не стал спорить и развернул сегодняшнее издание, миновав первую полосу. На второй странице его встретила статья, заставившая мужчину недоверчиво усмехнуться. Она называлась «На пороге». В ней сообщалось о конфликте на границе с Арпсохором, где якобы был обнаружен корпус вражеской армии. Приводились данные, согласно которым боевого столкновения удалось избежать и солдаты Арпсохора после кратких переговоров отступили. Далее следовало оправдание, будто бы поступившее от соседнего государства: слова о плановых учениях и тому подобное. Однако, автор статьи наотрез отказывался этому верить. Он утверждал в самых резких формулировках, что их соседи, скорее всего, планируют вторгнуться на территорию Дексарда, а нынешняя ситуация служит тому явным подтверждением.

– Интересно, – задумчиво проговорил Раапхорст. – Есть ещё что-нибудь об этом…

Но во всей газете больше не нашлось и малейшего упоминания о неприятном инциденте. Впрочем, где-то в середине мелькнула статья, повествующая об экономической выгоде веховой системы и теории военного развития, но Евгений знал о ней достаточно. Он перелистнул ещё пару страниц и вдруг увидел то, что по-настоящему привлекло его внимание. Колонка называлась: «Разные». За этим весьма лаконичным заглавием следовала статья, в которой говорилось об различиях между жителями Дексарда и Арпсохора. Как правило, автор касался бытовых вещей, но временами переходил к описанию арпсохорского образа жизни в его широком понимании, мышления и идеалов.

«Не может быть благополучной страна, где народ диктует свою волю правителю. Не существует развития там, где процветает застой и нежелание поступать решительно. Болото не может превратиться в полнокровную реку» – и это лишь те строки, которые запомнились Евгению, после того, как он отложил газету.

– Что пишут? – поинтересовался водитель, заметив, как учёный нахмурился и вздохнул.

Евгений нервически хихикнул.

– Я бы отдал многое, чтобы на страницах процветали разврат и пошлость, вместо того, что там есть сейчас. Не спрашивайте. Возьмите и прочитайте сами.

Он снова посмотрел в окно и в таком состоянии просидел до конца поездки. После прочитанного мужчина хотел развеяться и потому разглядывал столичные улицы, которые, словно насмехаясь над его испорченным настроением, представали перед взором мрачными и унылыми. Большинство городских зданий отличались резкими линиями, преобладанием серых и бордовых цветов, узкими высокими окнами и подражанием стилям древности, что отчётливо просматривалось в колоннах и многоярусном устройстве административных зданий, где каждый последующий уровень был уже предыдущего. Такие конструкции напоминали пирамиды. Довольно часто их украшали протяжённые аркады (единственная черта, смягчающая облик столицы) и барельефы в виде национальной символики Дексарда – когтистой звериной лапы, окружённой лавровым венцом. Религия в стране была под запретом, а потому здания храмов отсутствовали, что добавляло архитектуре абсолютного монархического государства, коим являлся Дексард, ещё больше строгости. Самыми яркими и живыми пятнами в этом мрачном царстве, были магазины одежды и кондитерские, но встречались они редко и обычно терялись среди жилых зданий, лавок промышленных артелей, ремонтных мастерских, магазинов часовых дел мастеров и тому подобного.

Вскоре слева мелькнула вывеска кафе, куда Раапхорст направлялся, и шофёр, притормозив, провёл автомобиль по каменной площадке и остановил его. Евгений кивнул и, вспомнив о просьбе, никому не говорить о поездке, упомянутой в письме, произнёс: «Вы можете быть свободны».

Шофёр непонимающе посмотрел на учёного, но тот махнул рукой и вышел. Ступив на вымощенную серым булыжником площадку, он хлопнул автомобильной дверью и двинулся к кафе, минуя небольшие группы людей. Через пару минут сознание шофёра очистилось, и мужчина, вдруг удивившись своему местоположению, внезапно решил поехать на набережную, сам не понимая, для чего. Раапхорст, тоже об этом не подумал. Вскоре черноволосый мужчина оказался в тёмном полуподвальном помещении, где помимо обычных столов находились приватные комнатки, отгороженные бежевыми ширмами. Остановившись в начале общего зала, Евгений огляделся, желая понять, куда идти. Секундой позже за его спиной раздался голос. Вздрогнув, Раапхорст обернулся и увидел эовина в красной ковбойке.

«Боевой. Даже шагов не услышал…», – мелькнуло в сознании учёного, перед тем как тот проговорил: «Идём, нас ждут».

Евгений кивнул. Он подумал, что этот человек стоял у входной группы, когда он заходил в кафе, или прятался за дверным косяком, потому и остался незамеченным. Рядом, наверняка, находились ещё охранники, но учёный мог лишь предполагать, не в силах расслышать в гудящем псионическом поле мысли боевых эовинов.

Мужчина провёл его в дальний угол кафе, скрытый ширмами. Там в потёртом кресле сидела светловолосая женщина, одетая, как одеваются почти все жители Дексарда.

– Госпожа Атерклефер, – поклонившись, шёпотом произнёс Раапхорст.

– О, Евгений. Наконец-то. Я знала, что ты не откажешься от моего предложения, – женщина улыбнулась и протянула руку. Эовин в ответ поцеловал её и сел.

– Никого нет? – спросила светловолосая особа. Мужчина в ковбойке покачал головой.

– Хорошо. Тщательно следите за каждым вошедшим.

После этого охранник вышел. Императрица, София Атерклефер, снова улыбнулась и дотронулась до ладони Евгения. Она заметила, что эовина что-то тревожит и этим жестом попыталась ободрить его. Тот благодарно улыбнулся.

– Давно мы с тобой не виделись. Надеюсь, у тебя всё хорошо, – ласково произнесла женщина, глядя на собеседника красивыми лисьими глазами. Она была уже немолода, однако, в каждом её движении, взгляде и интонации оставалось что-то, напоминавшее о юности, о времени, когда эта дама была лишь красивой девушкой, не обременённой узами брака с одним из самых жестоких тиранов современности.

– Да, вы правы. Давно… – согласился Евгений. – Хорошо, что вы прислали письмо. Я, признаться, сам вчера думал о том, что неплохо было бы встретиться.

– На ловца и зверь бежит, это всегда так выходит. Мне вдруг захотелось поговорить с тобой. Неважно о чём, просто так, – кивнула Императрица. – Но тебе, видимо, есть, что рассказать.

– Вы так отзывчивы, что я невольно начинаю думать, что в вас вселился дух Арнет, – пошутил Раапхорст, и его собеседница, в кои-то веки скинувшая с себя маску величественности, от души рассмеялась.

– Ах, старая прелестница, – сказала София. – Её я тоже давно не видела, но думаю, в этом нет надобности. Она хороший человек, заслуживающий доверия.

– Вы хорошо к ней относитесь, это радует, – заметил Евгений.

– Относится к ней иначе невозможно, ведь согласись, не каждая женщина согласится взвалить на плечи ношу в виде двух маленьких мальчиков. Ты должен быть ей благодарен!

– Так и есть.

– Хорошо. Теперь рассказывай, что тебя гложет. Как бы могуч ты ни был, но даже тебе не удастся скрыть от глаз опытной женщины своё состояние. Я, к твоему сведению, уже много лет живу в змеиной норе и научилась неплохо разбираться в человеческих физиономиях, как бы грубо это ни звучало, – произнесла Атерклефер. Она подставила ладонь под полный подбородок и замерла, ожидая ответа Раапхорста. Мужчина усмехнулся.

– Есть много вещей, которые волнуют меня. Например, слухи о новой Вехе. Вы, конечно, что-то знаете, и, если позволите, я дерзну спросить именно об этом.

Сказав так, Евгений вкратце передал Императрице разговор с братом и упомянул о сегодняшней газете, которую он, к сожалению, оставил в машине.

Госпожа Атерклефер ответила:

– Пока номинально это тайна даже для меня. Ты помнишь, что я уроженка Арпсохора? Думаю, Ричард боится, что, узнав, я попытаюсь предупредить соотечественников.

– И вы не смеете обратиться к нему с вопросом? Или же отговорить его?

– Увы, нет. Он слышит лишь оружейную пальбу и шелест счетов, которые ему выставляет на оплату «Кригард». Мне кажется, Дексард погряз в долгах и не может расплатиться за предыдущую Веху, а потому решение Ричарда, скорее всего, окончательно…

– Но контрибуция… – напомнил Евгений.

– Авеклит бедное государство. Странно, что за средства, предоставленные для захвата столь жалкой цели, «Кригард» требует так много. Но дело не в этом. Нынешняя цель Арпсохор, так что денег и вооружения потребуется гораздо больше. Пусть мою родину и считают медвежьим углом, но она едва ли сдастся без сопротивления. Поэтому, даже если я попытаюсь воспротивиться, закачу скандал, обнаружу свою осведомлённость, Ричард прижмёт меня к стенке гигантскими долгами, назовёт сентиментальной дурой и окажется прав. Я давно не арпсохорская принцесса. На мне, как и на Атерклефере, лежит ответственность за Дексард, а иных путей для избавления от долгов, кроме как, напасть на Арпсохор, нет.

Императрица потупилась. Мужчина сидел мрачный и подавленный.

– То есть, – хриплым голосом начал он, – если окажется, что слухи не врут, а это случится почти наверняка, то вы будете не против нападения на свою родную страну? Я вас правильно понял?

– Нет. Если бы я могла, я бы вовсе не допустила войны, но не в моих силах повлиять на Императора. Внешняя политика не мой удел. Меня больше интересует жизнь внутри страны, помощь её гражданам, – не поднимая глаз, ответила София.

Евгений почувствовал жалость. Он понял, что эта женщина, вдруг ставшая слабой и уставшей, права, как бы ни было больно принять её позицию.

– Значит, остаётся только наблюдать? – после минутной паузы спросил Евгений.

– Да, – ответила Атерклефер. – Всё, что мы можем, это выжить… Твой отец наверняка проклял бы меня за такие слова, но с возрастом на смену идеализму приходят десятки компромиссов. В этом нет ничего ужасного, хотя так может показаться. Это не значит, что я бездушное чудовище, просто существует картина действительности, смотреть на которую следует максимально трезво. Дексард в руках «Кригард», нам нужны средства… Конечно, можно попытаться найти выход, но Ричард слеп в этом отношении. Он видит один путь и с упрямством барана следует по нему, невзирая на то, что разворачивается вокруг него, не замечая приносимых жертв. Спорить с ним я не могу, и, следовательно, его намерения не изменятся. Так что я вновь прихожу к выводу, что самое главное, это забота о мирных жителях, которые не виновны в том, что их правитель жесток и упрям. Думаю, ты понимаешь меня и не осуждаешь…

– Нет, не осуждаю, – ответил Раапхорст. – Мне лишь жаль вас… Мои проблемы кажутся пустыми, по сравнению с вашими.

– Тебе кажется, мальчик. Давай, больше не будем говорить о войне и Атерклефере. Возможно, тебя волнует что-то ещё? Расскажи мне, – изобразив весёлость, промолвила София. Евгений, заметив её притворство, вздохнул и вдруг вспомнил о причине, по которой вчера жаждал встречи с этой женщиной. Елена…

– Вы мудрый человек и сможете помочь: скажете правду, даже если она будет неприятной. Развеяв мои иллюзии или подтвердив их право на жизнь, вы окажете мне неоценимую услугу, а большего и не нужно, – сказал Раапхорст. – Всё началось в доме Девильман, куда меня пригласила моя сотрудница Александра – младшая дочь Идиса. У них был званый вечер, и бедняжка, тогда тайно влюблённая в меня, думала, что это действо сможет меня развлечь. Под крышей их родового поместья собрался весь свет Дексарда за исключением вас и господина Атерклфера. Я чувствовал себя отщепенцем рядом с этими страшными людьми, составляющими элиту страны. Графы, бароны, владетельные князья, словом, гости вечера повергали меня в тоску и внушали страх, ведь между ними мелькали такие мысли, что у меня волосы вставали дыбом, несмотря на то, что меня едва ли можно назвать чувствительным человеком. Я уже собирался уходить, как вдруг заметил среди гостей девушку, которая привлекла моё внимание. Она была бледна, её светлые волосы убраны в высокую причёску и руки, скрытые белыми перчатками, скрещены на груди. Весьма странное положение для благовоспитанной девицы, впрочем, если не знать, что она недовольна. Рядом с ней никого не было, хотя она и явилась на бал вместе с отцом – Арвидом Хауссвольфом. Не знаю, что овладело мной тогда, возможно, порыв молодости, ведь мне всего тридцать семь, но я, едва ли владея собой и позабыв об Александре, приблизился к одинокой девушке. Она, словно зверь, посмотрела на меня большими испуганными глазами, но я представился, сказал ещё пару слов, и она успокоилась. Не скрою, я воздействовал на неё, но не с тем, чтобы создать влюблённость, а лишь, чтобы слегка расслабить. Это помогло, мы разговорились, и Елена вскоре доверила мне некоторые из своих менее важных тайн, ещё по-детски наивных, пожаловалась на отца, на что-то ещё, и так постепенно между нами образовалась связь, позже, после нескольких тайных встреч, вылившаяся в любовь. Полагаю, у неё это было первое настоящее чувство, и бедняжка отдалась ему всей душой, но я отнёсся к случившемуся с большей серьёзностью. Я тотчас понял, что выиграл чужую войну, ведь взять приз победителя не в моих силах. Елена – человек, дочь крупного промышленника, но я – эовин, лишённый капитала и имени… А вчера вечером случилось событие пусть и не роковое, но весьма неприятное, после которого я и решил обратиться к вам за советом.

Сказав так, Евгений рассказал госпоже Атерклефер о произошедшем вчера в доме Хауссвольфа, о разговоре с Еленой в зимнем саду, о конфликте с Арвидом и прочем. Императрица слушала внимательно, и её лицо ни на секунду не покидало выражение серьёзной сосредоточенности, будто то, о чём говорил мужчина, являлось делом государственной важности. Когда рассказ эовина завершился, женщина улыбнулась, но то была печальная улыбка.

– Ты взрослый человек, знакомый с чувством долга и ответственности. Если бы это было не так, у тебя не возникло бы сомнений. Иной на твоём месте не думает, а делает. Что я хочу сказать, милый мальчик… Совсем недавно я говорила о картине действительности и готова повторить: смотреть на неё следует максимально трезво, ведь розовые очки так легко бьются, а осколки от них впиваются в глаза, причиняя боль куда более явную, чем в том случае, если ты добровольно их снимешь. Я знаю это, прочувствовав на собственной шкуре, – сказала Императрица. – Мне не хочется делать тебе больно, но ты прав. Твой союз с дочерью Хауссвольфа невозможен. Да, закон не против, но помимо закона писанного существует уйма негласных правил, и если их не соблюдать, не миновать беды. Возможно, ты сочтёшь это за слова старой приспособленки, что не так уж далеко от правды, но такова жизнь, и нам часто приходится мириться с чем-то, по нашему мнению, несправедливым.

– Едва ли я смогу оставить Елену… Я слишком свыкся с иллюзорным миром, который воздвиг у себя в голове. Этот облачный замок стал моим настоящим, и отринуть его вот так, в мгновение ока, будет сложно. Кроме того, на мне лежит вина перед Александрой. Вы ведь не знаете, но мы с ней были близки по-настоящему, а потом я бросил её, увлёкшись… нет, влюбившись в другую. К счастью, она не забеременела и после длительных объяснений простила меня (по крайней мере, сделала вид), но оттого мой груз не стал легче. И если после этого я покину и Елену, то в собственных глазах стану подлецом, – дотронувшись руками до висков, скованных болезненным жаром, мрачно проговорил Евгений.

Его собеседница почувствовала себя врачом, в полевых условиях увидевшим открытый перелом. Следовало как можно скорее принять меры, не взирая на адскую боль, которую может испытать пациент.

– Ты поступил плохо с той девочкой, но не сделал ничего преступного. Любовь переменчива, и даже эовины не могут противиться ей. Не могу осуждать тебя. Что же до воспетых тобою воздушных замков… Поступай, как знаешь, но вспомни, ты сам хотел, чтобы я дала совет. Так вот он, слушай: ты должен оставить дочь Хауссвольфа, отпустить её и искать счастье где-то в другом месте. Елена тебе не пара, это очевидно, и незачем причинять бедняжке страдания, которые вынести она пока не в состоянии. Пусть лучше страдает от неразделённой любви пару месяцев или лет, но не от презрения общества всю жизнь. Это моё последнее слово. Разумеется, ты волен сам выбирать путь, но прислушайся к совету мудрой женщины, не вызывай судьбу на поединок.

Раапхорст печально улыбнулся. Он предчувствовал, что София ответит так, но, несмотря на это, ему стало больно, словно всё сказанное оказалось для него полной неожиданностью. Шум, гулявший по залу, стал едва различим, и Евгений почувствовал боль в области сердца. Пульсирующими волнами она сковывала дыхание, вызывала головокружение и мрачное предчувствие чего-то рокового. Госпожа Атерклефер посмотрела на своего подопечного с жалостью и сказала:

– Будь мужествен, мальчик, ведь людям иногда приходится отрекаться от любимых для их же блага. Ты знаешь, я явилась в Дексард в конце правления Франца Атерклефера, отца Ричарда. Старик умирал, и его сын вскоре должен был взойти на престол. Бедный Франц провёл за всю жизнь всего одну мелкую войну, но Ричард был другим. Его взор тотчас пал на Авеклит и Арпсохор: оставалось только выбрать. Потому меня и послали сюда, чтобы заключить союз с потенциальным врагом и предотвратить войну. Это помогло, и в итоге Дексард не напал на нас, но я не о том. Пока я жила в ожидании свадьбы, мне было позволено развлекаться, посещать всевозможные балы, вечера, маскарады и тому подобное. За мной, конечно, следили, но не так рьяно, как многие думают. Собственно, на одном из вечеров я познакомилась с твоим отцом, Евгений. Мало того, я в него влюбилась, однако, он был уже женат. Тогда-то я и поняла, что должна отречься от чувств ради блага того, по кому изнывало моё сердце. Думаю, это хороший пример. Конечно, Елену не обременяют узы брака, но эта разница невелика. И у меня, и у тебя в центре внимания оказывается вопрос о счастье дорогих нам людей, а это главное…

– И как вы справились с этим? – спросил эовин, потупившись.

– С трудом, – сказала София, – ведь я не только оставила его в покое, но и пережила его смерть, не забывай. Да, мне было больно, но, как видишь, это не сломило меня, я оказалась сильнее. И я верю, что ты тоже сможешь принять правильное решение. Так ты окажешь услугу и себе, и Елене.

Раапхорсту оставалось лишь кивать. Он с грустью смотрел на Софию, но вместо неё видел нечто туманное, размытое. Мужчина не успел ответить. В следующий миг в комнату вошёл эовин в ковбойке, явно чем-то взволнованный.

– Госпожа, – склонившись, прошептал он, и его голос стал едва различим. Евгений не понял, в чём дело, догадался лишь, что аудиенцию придётся прервать и оказался прав. Императрица встала, накинула на голову платок и, обняв эовина, прошептала тому на ухо: «Прощай, мне пора. Надеюсь, мы ещё встретимся. Береги себя и помни, о чём я говорила. Я была рада увидеть тебя…»

Евгений снова кивнул, обнял её в ответ, и вскоре София покинула кафе, в сопровождении верных эовинов. Конечно, здесь и снаружи их никто не заметил. Даже официанты и те во время разговора ни разу не подошли к отгороженной комнатке, словно забыли о её существовании.

Оставшись в одиночестве, Раапхорст что-то пробормотал и закрыл лицо руками. Разговор, который должен был всё поставить на свои места, запутал мужчину окончательно…

Чуть позже посмотрев в окно, он понял, что сейчас на улице, как и утром, сыро и пасмурно, но всё же решил добираться домой пешком. Оказавшись за стенами кафе, мужчина ощутил осеннюю прохладу, глубоко вдохнул и зашагал по тротуару, не видя и не слыша людей, не замечая тусклых витрин, цветов и запахов городской улицы. Он был погружён в гнетущие мысли и двигался автоматически, сам будучи далеко от того мира, что окружил его мрачными домовыми стенами и людскими лицами. Отдельные его обрывки иногда проступали в сознании, но Раапхорст абстрагировался и вновь убегал в юдоли размышлений, где блуждала его душа. Сейчас она жаждала ответов, и мужчина покорно анатомировал себя.

В очередной раз, чуть не налетев на прохожего, Раапхорст забормотал:

– София права. Спорить с ней глупо, но что делать, если мой разум согласен с ней, но сердце – нет. Почему она так жестока? Почему я так слаб, чтобы прислушаться? Елена… Не понимаю, почему я так очарован ею, почему не могу не думать о ней… В сущности, она лишь ребёнок: милый, красивый, ласковый, наивный и где-то даже глупый. Что могло в ней меня заинтересовать? В чём её преимущества хотя бы по сравнению с Александрой? Красота? Обаяние? Чёрт, это всё не то… Нет, есть что-то во мне, чего я не вижу или хочу не видеть. Какая-то внутренняя потребность, обуславливающая мой интерес. Скрытая и слабая потребность, но какая именно? Инстинкты, установки, предчувствие… Быть может, она похожа на мою мать? Едва ли, впрочем, даже если и так, этим всё не объясняется.

Он шёл и говорил, иногда посылая взгляд в небо – вопрошающий, жалкий, будто стремясь найти ответ у высших сил. Но в них мужчина не верил, а потому свинцовая гладь, расстелившаяся высоко над землёй, безмолвствовала. Он шёл вперёд, но его разум, словно решето, не мог удержать влагу размышлений, и путь к себе, который так настойчиво желал пройти Раапхорст, то прерывался, а потом возникал вновь, то совершенно исчезал, растворяясь в белесом тумане сомнений.

Ⅴ

Эфра Хорнст очнулся в своей постели, в квартире, расположенной на окраине Стоппенберг. В комнате было светло: с улицы, проникая сквозь шторы, на стены и потолок падали жёлтые фонарные лучи. Стрелки на старом циферблате показывали второй час, и юноша подумал что, несмотря на позднее время, спать сегодня больше не придётся. Он поднялся и начал одеваться, выбирая тёмные неприметные вещи. Позже взяв со стола небольшую сумку, парень огляделся, припоминая, не забыл ли чего, и вышел в прихожую. Хлопнула дверь, и Эфра оказался на лестничной клетке. Скоро покинув дом, он зашагал по тротуару на юг, при этом пытаясь вспомнить адрес, который назвал странный старик, возникший вчера в одном из переулков, где промышлял юноша.

Свернув направо и нырнув во двор, отделённый от улицы арочным проходом, молодой человек пошёл быстрее, прижимаясь к тёмным домовым фасадам. Хорнсту казалось, что его может кто-то увидеть, и это чувство заставляло скрываться, как в первый раз, будто не было последних лет, в течение которых парень добывал хлеб воровством. Своему чутью он доверял, а потому был осторожен. Так он миновал несколько домов и снова оказался на улице. Ещё два квартала, занятых торговыми лавками, поворот, ещё один, узкий переулок и двор, где юноша остановился рядом с громадной кирпичной трубой. Видимо, соседнее здание занимала котельная, явно заброшенная, так как на дворе стояла середина осени, холода усиливались, но ни дым, ни иные признаки не позволяли сказать, что котельная находится в рабочем состоянии.

Переминаясь с ноги на ногу, юноша достал дешёвую сигарету и закурил. Выпустив в воздух облачко дыма, он поёжился и вдруг услышал шаги. Кто-то приближался, огибая мёртвое здание с противоположной стороны.

Вскоре навстречу Эфре вышел старик, одетый в серый дождевой плащ.

– Ты готов? – раздался глухой голос.

Юноша выбросил сигарету и кивнул.

– Отлично, – старик улыбнулся. – Слушай внимательно…

За десять минут он изложил суть своей просьбы, и Хорнст без особых условий согласился. Деньги, которые посулил заказчик, оправдывали все риски, сопряжённые со столь странным делом.

– Карты у вас нет? Схем, плана? – спросил парень, на что старик лишь покачал головой.

– Я понятия не имею, что там находится, – сказал он. – Твоя задача, в первую очередь, провести разведку. О бумагах тоже не забывай: они нужны мне. И ещё… Постарайся управиться за ночь, до семи. Насколько мне известно, он рано приходит на работу. Встречаемся снова здесь. Успеешь?

Парень вновь кивнул и двинулся прочь. Пройдя пару метров, он вдруг вознамерился спросить, откуда о нём узнали, но сдержался, впрочем, едва ли Вальдольф Тод ответил бы ему.

***

Мрачный двор и циклопическая труба котельной остались позади, и перед Эфрой снова раскинулись хорошо освещённые улицы с их бессчётными магазинами, жилыми домами, длинными и пыльными тротуарными плитами и прочим. Теперь юноше предстоял путь к академическому городку. Взглянув на наручные часы, парень присвистнул и зашагал быстрее – следовало поторопиться. Снова проделав небольшой путь, занявший примерно пятнадцать минут, Хорнст оказался на Малой Дворцовой и остановился, увидев в отдалении оранжевые огни. Незаметно для себя он встал спиной к парку, сейчас напоминавшему обгоревший остов. Лишённый кожи, органов и плоти, он чернел тонкими голыми стволами, и ветер, завывая, гулял в его костях. Однако, Эфра не обратил на него внимания. Он был поглощён иной картиной, открывавшейся на той стороне улицы.

Академический городок, куда так скоро должен был прибыть Хорнст, представлял собой огороженную территорию, в пределах которой располагались учебные корпусы, общежитие, лаборатории и спортивный комплекс. Все здания – небольшие домики и громадные строения – легко уживались между собой, и всё здесь выглядело гармонично, образуя благовидное единство. Белый камень корпусов летом оттенялся зеленью липы, сейчас же пожелтевшие и побуревшие листья, словно ковёр, покрывали серые дорожки, расстелившиеся меж строений.

Казалось, в этом научном царстве, отделённом от внешнего мира металлическим забором, царит идиллия, и так, в общем-то, и было, но даже в этой, на первый взгляд, гармоничной картине существовало мрачное пятно. Оно не выступало на первый план, находясь на периферии, где его мало кто замечал, но всё же оно существовало, и обойти его вниманием мы не можем. То была старая оранжерея, соединённая с небольшим исследовательским центром, некогда принадлежавшая факультету биологии. Десять лет назад её покинули. За пару недель учёные собрали вещи и перебрались в новое здание, отстроенное в центре городка, красивое и чистое. Прежнее же помещение собирались снести, однако, отчего-то забыли о нём и оставили в покое. Располагалось оно на окраине гигантского участка, примыкая к восточной части забора. За ним находились пустырь и овраг, а потому оранжерея, особенно в туманные вечера, напоминала склеп и внушала трусам мистический ужас.

За время своего одиночества, здание заметно одичало и обезобразилось: стеклянные панели, образующие треугольную крышу, пошли трещинами, металлические опоры проржавели, а стены, выложенные из красного кирпича, частично искрошились и покрылись мхом. Странно, но запустение брошенного здания никого не волновало, и оранжерея долго стояла в одиночестве, словно ожидая момента, когда её утроба, порядком потрёпанная сыростью и временем, кому-то понадобится. И однажды такой человек нашёлся. Им оказался Евгений Раапхорст, искавший место для проведения исследований. Он не хотел находиться под пристальным наблюдением Тода, а потому после череды прошений и объяснений по поводу своих изысканий, (не без помощи императрицы) мужчина вытребовал право работать в старом здании на территории академического городка. Раапхорст приметил это место, будучи студентом, и после нескольких лет у него появилась возможность войти в него в роли хозяина, пусть и временного.

Именно это прибежище и интересовало Хорнста. Понаблюдав за городком, он перешёл на другую сторону улицы и неторопливо зашагал вдоль забора, отыскивая место, где через него можно будет перемахнуть. Но улица была полна народу, и потому Эфре пришлось сделать небольшой крюк, пройти пару переулков, пустырей и влезть на территорию с востока. Это было удачное решение, ведь оранжерею от забора отделяло совсем мизерное расстояние, и шансы остаться незамеченными стократно возросли. Кроме того, эта часть городка почти не освещалась, а во тьме Хорнст чувствовал себя уверенно.

Он остановился за липовым стволом и вгляделся в очертания жуткого здания. По его виду нельзя было сказать, что кто-то в нём работает, однако, старик, нанявший парня, был уверен в том, что оранжерея обитаема. Крадучись, словно зверь, Эфра обошёл здание, осмотрел его со всех сторон, пытаясь придумать, как лучше проникнуть внутрь. Бить стекло он посчитал глупым, выбивать двери или крушить стены долгим и трудоёмким, оставалось лишь найти лазейку, воспользоваться которой как входом ни у кого не хватило бы ни воображения, ни смекалки. К счастью, вор обладал сметливым умом и потому мог найти выход из любой ситуации, даже если казалось, что его нет.

По разумению Хорнста дверью могло оказаться что угодно: канализация, пролом в стене, открытая форточка и тому подобное. Однако, в данном случае для вора всё вышло гораздо благополучнее. Ещё раз осмотрев оранжерею, парень заметил небольшую дыру у замшелого фундамента, видимо, ведущую в подвал. Ухмыльнувшись, Хорнст сел на корточки, обследовал пролом и, убедившись, что внизу безопасно, скинул туда сумку, а потом и полез сам. Тьма, бывшая и без того густой на улице, навалилась на парня беспросветной пеленой. Наткнувшись на что-то пару раз и от боли выругавшись, Эфра нащупал сумку, извлёк из неё громоздкий фонарик, что-то покрутил, и в пространстве вспыхнул желтоватый луч. Свет в мгновение выхватил из тьмы серые пробитые стены, пыльный пол, кучи разнообразного хлама: горшки, щебень, мешки с землёй и какие-то странные решётчатые клетки со сплошным дном, видимо, предназначенные для содержания животных. Сейчас они были пусты, и то тут, то там на полу валялись чёрные перья.

Вскоре Хорнст обнаружил каменную лестницу, ведущую наверх. Она завершалась площадкой с запертой деревянной дверью. Эфра ничего другого и не ожидал. После недолгих раздумий парень вытащил из сумки небольшой ломик и принялся освобождать путь. Дверь заскрипела и завыла, но вскоре сдалась и сошла с петель. Юноша тотчас подцепил и положил её на пол. Дело было сделано. За ней оказалась каморка, занятая деревянными коробками, мешками с чем-то зернистым и ещё одна дверь, но уже незапертая. Отворив её, Хорнст увидел довольно большое помещение, впрочем, захламлённое настолько, что стоять можно было только в его центре. Прикусив губу, парень осмотрелся.

У стен мрачнели старые секвенц-проекторы – громоздкие машины с сотней технических гнёзд и маленьким стеклянным экраном, отображающим данные о состоянии подключенных к нему аппаратов. В дальнем конце комнаты был сооружён высокий и протяжённый вольер, чьи стены состояли из плетёной металлической проволоки. Это место находилось под треугольной треснувшей крышей, но было защищено от дождя и снега широкими жестяными листами, что означало: там кто-то жил. Но Эфре было не до животных. В первую очередь, Хорнст должен был отыскать бумаги.

После недолгого осмотра парень понял, что находится в общем помещении, куда Раапхорст мог при желании позвать посетителей, не рискуя выдать свою тайну. И теперь вор хотел найти святая святых учёного, то место, где тот вершит большую часть дел, сбрасывая с себя личину законопослушности. Сделав несколько шагов по направлению к вольеру, юноша заметил коридор, образованный западной стеной оранжереи и плетёной проволокой. Стараясь двигаться как можно тише, парень миновал его и вскоре оказался перед ржавой металлической дверью, запертой на засов с тяжёлым железным замком. Юноша вновь пошарил в сумке и извлёк связку отмычек. Повозившись некоторое время, он выбрал подходящую, и через десять минут в южной стене образовался чёрный проход, жуткий и отталкивающий. Сразу за дверью начиналась ступенчатая лестница, и Хорнст, не выпуская фонаря из рук, двинулся вперёд.

Воздух здесь был не затхл, поэтому Эфра предположил, что где-то внизу есть специальные воздуховодные шахты, устроенные для работы в подземных комнатах. Несколькими секундами позже он заметил окончание лестницы. За ней расстилался бетонный пол, белели невысокие стены, по которым тянулись чёрные провода, скрепленные металлическими скобами. Они вели к сверкающим морозильным камерам, в каких обычно хранят трупы до их вскрытия или кремации. Чуть поодаль, за ещё одним секвенц-проектором, стоял шкаф с выдвижными ящиками. Заметив его, юноша снова вооружился отмычками. Разобравшись с замками, он открыл первым ящик и едва не вскрикнул от радости. В нём находился всего один документ – толстая тёмная тетрадь, подписанная: «Е. Раапхорст – Дневник».

Раскрыв её наугад, Хорнст торопливо прочёл запись, датированную прошлым годом: «Сегодня впервые осуществили пробу состава на вороне обыкновенном (Corvus corax). Имя – Сон. Неизвестно, когда появятся первые признаки, возможно, только в следующем поколении, но скоро зима, и брачные игры не за горами. Надеюсь, в итоге у нас появится больше материала для исследований, ведь даже в случае успеха, предстоит сделать ещё так много… Вороны поражают меня. Это гениальные птицы, и если я сделаю их мозг совершеннее, неизвестно, какие дали откроются перед наукой. Сегодня Александра пыталась намекать мне о бесполезности нашей работы, об отсутствии практического применения. Я ответил, что я, в первую очередь, свободный учёный. Даже если мои исследования не принесут пользы людям, политике или экономике, я буду продолжать, ведь моя цель: расширить границы науки, а не изобрести новый инструмент для приспособления к миру. Машины, новые мясные породы животных и прочее – это чудесно, но каждый должен заниматься своим делом: они – приспосабливаться, я – искать».

Эфра усмехнулся – бахвальство учёного ему понравилось. Он листал тетрадь пару минут, после чего спрятал её в сумку. Порывшись в других ящиках, вор наугад присвоил несколько бумаг. На них были нанесены чертежи, схемы строения птичьего тела, странные выписки и рассуждения о мозге врановых. Это показалось парню достойным внимания, и он принялся спешно укладывать листок за листом в сумку, совершенно не заботясь о состоянии бумаг. Многие из них помялись, некоторые порвались, однако, вору было не до того. Разобравшись с бумагами, он захотел посмотреть, что скрывается в морозильных камерах. Подойдя к сверкающим на электрическом свету ящикам, юноша взялся за блестящую ручку, повернул её, после чего что-то щёлкнуло, и камера открылась. Внутри находилась металлическая панель, на которой, сокрытое марлей, лежало нечто кроваво-красное. Выдвинув пластину, парень откинул марлю и невольно отшатнулся. Под ней лежало чёрное птичье тело, вскрытое от подклювья, с распростёртыми крыльями, будто птица до сих пор хотела улететь. Её грудь, шея, голова и живот были ощипаны, и кожа в этих местах снята. Органы, видимо, извлекались, однако, теперь снова находились внутри, отливающие красным и тёмно-синим цветами. Голова птицы оказалась разъединена на две половины, и хотя юноша не был сведущ в анатомии птиц, он отчего-то подумал, что мозг отсутствует. Брезгливо осмотрев анатомированный образец, парень вернул всё в первоначальное положение и решил, наконец, возвращаться.

Повернувшись, он подошёл к лестнице и начал подъём. Фонарик по-прежнему освещал пространство впереди, и Хорнст двигался быстро и уверенно. Вскоре Эфра заметил над собой дверь и усмехнулся, радуясь тому, что всё вышло так просто. Парень уже видел себя вознаграждённым за эту милую ночную прогулку и весело засвистел, забыв об осторожности.

Он насвистывал какую-то быструю мелодию, как вдруг услышал странный шум в общей комнате с вольером. Вор насторожился, но вспомнив, что учёный, которому принадлежало это место, разводит всего лишь воронов, а не тигров, продолжил музыкальное шествие. Оказавшись наверху и заперев вскрытую дверь, он прошёл узкий коридорчик и остановился у конца первого вольера. Перестав свистеть, юноша посмотрел во тьму, скрытую за плетёной проволокой, и негромко сказал:

– Незавидная у вас участь, птички. Что ж, счастливо оставаться.

Он прислонил ладонь к клетке и собирался идти дальше, как вдруг внутри снова раздался шум, нечто зашуршало, послышались хлопки, взмахи крыльев, и небольшая тень с диким криком врезалась в руку вора. Массивный костяной клюв больно ударил в ладонь, парень вскрикнул, и невероятная сила откинула парня назад. Он рухнул на один из секвенц-проекторов, раздался грохот, и нечто в вольере снова вскричало, воспроизводя звук, едва ли принадлежавший этому миру. Он напоминал лай, потусторонний вопль, перемежающийся то низкими, то высокими частотами.

Хорнст приземлился на левое плечо, тотчас вскочил и, едва помня себя от ужаса, бросился в каморку и подвал. Теперь, после всего случившегося, вор хотел только одного – как можно скорее покинуть это место, где явно творилось что-то неладное, где попирались законы природы, где в страшной тьме безумных идей зарождалось нечто потустороннее.

На следующее утро он ничего не мог вспомнить, его сознание очистилось, и лишь неглубокая рана на ладони являлась свидетельством ночного приключения. Эфра забыл, как выбежал из здания, как оказался за пределами городка, как нёсся по улицам, и как снова увидел мрачного старика. Тот ничего не спрашивал, лишь взял бумаги, бегло осмотрел раны, усмехнулся, дотронулся до виска юноши и исчез, явно получив то, чего желал. Возможно, даже к лучшему, что парень лишился воспоминаний, ведь едва ли он смог бы остаться прежним, столкнувшись с тем, чего лучше не касаться.

***

– Так значит, ты решился? – спросил Евгений.

Максим кивнул. Они вновь сидели за столом, Арнет чем-то гремела на кухне, слышался шум воды, и за окном чернела ночь.

– Ключников не боишься?

– Нет, – ответил Максим. – Никто пока не знает. Я, как и планировал, поеду в Лейтриг, а там меня перехватят. Мне пообещали инсценировать смерть. Если правительство или какие-либо иные структуры будут думать, что я мёртв, то бояться нечего. Ключника никогда не пошлют охотиться за покойником. Но даже если бы меня и узнали, от цели я не отрекусь. Помнишь наш вчерашний разговор? Так вот, ты поставил точку в моей дилемме. Проблема решена, совесть не докучает мне. Я благодарен за это и с выбранного пути не сверну. И ещё… Я раскрыл свой секрет. Это поможет сопротивлению, а большего и желать не стоит…

– Как самонадеянно. Что ж, только сформулируй для себя, чего именно ты хочешь. Это поможет, если твои цели и цели революционеров разойдутся, – Евгений усмехнулся, сцепив пальцы в замок.

– Поможет?

– Поможет остаться собой, – пояснил эовин.

– Я – это я при любых условиях! – отозвался Максим, кажется, обидевшись. – Я не марионетка.

– Как же ты заблуждаешься. Но не злись, я объясню. Человек только тогда является собой, когда счастлив. Вся наша жизнь нацелена на счастье, и если его нет, значит, ты идёшь по ложному, чужому пути. Всё просто: в первую очередь, ты хочешь сражаться с несправедливостью, а революционеры – средство. Так выглядит твой путь, но у других он может быть иным. Кому-то нравится убивать, кто-то бежит от мирной жизни, как от чумы, а кому-то нечего терять. Кроме того, ведь ты не знаешь наверняка, чего хотят от тебя лидеры повстанцев, тебе известны лишь лозунги и цель, которой они прикрываются, а потому у вас могут возникнуть некоторые проблемы…

– Какие же?

– Если кому-то есть в тебе нужда, но ваши пути расходятся, у этого кого-то есть два варианта: силой затащить тебя на свою дорогу или же уничтожить. Полагаю, для тебя второй вариант предпочтительнее, ведь ты так принципиален. Но, не забывай, что принципы хотя и образуют внутреннюю основу, однако, вместе с тем, не являются незыблемыми. Мир в человеке переменчив, а потому некоторые принципы способны отмирать и уступать место новым.

– Я не верю, что ты это говоришь… – Максим недобро улыбнулся. – Ты не такой.

– А между тем, я не сказал ничего страшного. Нам приходится приспосабливаться к миру, играть по его правилам. Несмотря на мою строптивость, я признаю, что довольно часто мы оказываемся ведомыми и сломленными. Одни принципы умирают, появляются новые. Этих смен должно быть как можно меньше, но отрицать их нельзя. Просто, если тебя коснётся это, удостоверься, что смена произведена по твоей воле, а не по указке окружения, начальства, словом, мира, – ответил Евгений и закрыл лицо руками. Он так уверенно поучал брата, говорил ему, как жить, но сам едва ли понимал себя.

Целый день он сражался со своими демонами, оправдывался перед внутренним взором, иссекал душу в попытке установить равновесие между данностью и идеалом. Всё тщетно. Вновь и вновь перед ним возникали вопросы: Что делать? Идти к Арвиду и умолять или добраться до Елены и поговорить с ней, уничтожить установившиеся узы, окончательно разрушить воздушный замок? Очевидного ответа не было, и Раапхорсту приходилось слушать брата. Совсем недавно, за ужином, тот признался в том, что встретился с одним из блоков сопротивления и теперь формально принадлежит к рядам революционеров. Евгений встревожился, но отговаривать брата не стал, посчитав, что едва ли имеет на это право.

– Ладно, – Максим махнул рукой, – я понял. Значит, можно думать, твоё благословение я получил?

– Получил, – Евгений рассмеялся. – Но ты должен быть осторожен.

– Я эовин, а потому об осторожности мне известно лучше, чем кому бы то ни было, – сказал Максим. – Ну, а что у тебя? Ведь ты тоже чем-то обеспокоен. Так?

– Дела сердечные, – Евгений усмехнулся. – Не думай об этом. Ты не сможешь помочь, даже если захочешь. К тому же, сейчас мне надо сосредоточиться на другом. Та технология, с которой ты мне помог… Помнишь? Кажется, она оказалась рабочей, и мои исследования подходят к концу. Сон и Дрёма дали потомство. Птенцы подросли, и вскоре мне придётся что-то с ними делать. Не знаю, смогут ли они и дальше уживаться. Инстинкты велят им создавать семьи, лететь друг от друга как можно дальше, но моя воля запрещает это сделать, удерживает, ломает их природу. Быть может, это неправильно, но мне всё равно. Страдания птиц – самая малая жертва, которую я готов принести.

– Не находишь, что это забавно? Ты страдаешь из-за любви, но запрещаешь любить другим, пусть и воронам. А вдруг над нами тоже есть некий исследователь, возомнивший себя вправе мешать тебе?

– Вот только птицы видят меня и теоретически могут взбунтоваться, – промолвил Евгений. – Да, я жесток, но у меня хотя бы есть цель – дать науке новый материал, пищу для размышлений. Какая же цель у этого экспериментатора?

– Вороны тоже не понимают тебя, – заметил Максим.

Его брат засмеялся, и смех это показался гостю ужасным. В нём слышались радость, торжество, злорадное глумление над законами природы. Максим промолчал, почувствовав, что Евгений знает нечто такое, перед чем все его скудные знания о животном мире жалки и несостоятельны. Он пожал плечами, ещё немного посидел, а потом попрощался и вышел.

***

Следующим утром после короткого завтрака Евгений направился на работу. Ему предстояло провести последний сбор данных, занести их в специальную карту, после чего приступить к дальнейшей части исследований, которые в перспективе можно будет презентовать. Раапхорст оттягивал этот момент всеми силами, боясь, что научное сообщество Дексарда едва ли поймёт его. Он не знал, как отреагируют коллеги, старался не думать об этом, но верил в лучшее, прислушиваясь к последним каплям оптимизма, оставшимся в нём. Единственное, что заставляло его бояться будущего, это замечание, которое озвучила Александра. Однажды она сказала: «Возможно, применение у нашего открытия всё-таки будет… Как думаешь, кому могут понравиться птицы, если подтвердятся некоторые наши опасения? Ведь потенциал эовранов предполагает не только мирное назначение».

Евгений всё понял, но не посмел произнести это вслух.

«Если девушка окажется права, – думал он, – всё может усугубиться. Мы повторим судьбу Старой цивилизации, и вместо открытия новых горизонтов, уничтожим себя. Поставим крест на будущем… Остаётся уповать на то, что наши страхи окажутся беспочвенными».

Вскоре Раапхорст оказался в пределах студенческого городка. Учебный год вступил в права, и учёный, то и дело, натыкался на группки студентов, весёлых и энергичных, смеющихся, пышущих здоровьем. Евгений представлял собой полную им противоположность: он был мрачен, молчалив, серьёзен и нёс в душе груз, которого не было у этих юнцов, воспринимающих жизнь слишком просто. Впрочем, возможно, в этом и заключалось их счастье.

Мужчина торопливо преодолел несколько аллей и предстал перед потрёпанным зданием оранжереи. Дверь в кирпичной пристройке была открыта настежь – верный знак того, что Александра явилась на работу. Оказавшись в пристройке, Евгений открыл ещё одну дверь и вышел в комнату с секвенц-проекторами. Там, в центре помещения, стояла Александра. Услышав шаги, она обернулась, и мужчина увидел её испуганное лицо. Девушка дрожала.

– Нас ограбили! – вскричала она, и Евгений недовольно поморщился.

– Что случилось? – спросил он.

– Кто-то пролез к нам… Я пришла недавно, а здесь… здесь… Проектор разбит, на полу капли крови…

Евгений побледнел. Он торопливо облачился в белый лабораторный халат, почти такой же, какой носила Александра, и направился к подвальной двери. Его помощница последовала за ним, почувствовав, что страх, бывший столь сильным совсем недавно, начал проходить. Близость Раапхорста, его решительность придавали девушке сил, и больше Александра не кричала. Учёные спустились в подвал, осмотрели первую лабораторию, морозильные камеры, проверили документы. Недоставало дневника и некоторых бумаг, но основные записи не пропали.

– Значит, они и здесь побывали? – обхватив плечи руками, спросила девушка. Сейчас она выглядела жалкой и слабой, совсем не такой, какой явилась позавчера на бал в дом Хауссвольфа.

– Это был один человек, – не оборачиваясь, ответил Раапхорст. – Максимум двое. Много людей наделали бы лишнего шума, кроме того, тогда бы они забрали с собой всё. Тут же человек хватал документы без разбору, не будучи способным отличить действительно важную бумагу от рядовой записки. Довольно забавно, но и этого, скорее всего, им или ему хватит. Если бы ещё знать, ради чего. У того, кто это сделал, наверняка должна быть цель. Что ты думаешь?

– Я? – удивилась Александра. – Даже представить страшно. Теперь у кого-то есть наша документация… Возможно, у нас появились конкуренты, иначе, зачем кому-то эти бумаги? Нет, я без понятия.

– Хорошо, – сцепив пальцы за спиной, промолвил мужчина. – Так или иначе, нам надо поспешить. Сон и Дрёма сделали своё дело, теперь мы знаем, на что они способны. Как жаль, что твои подозрения оправдались. Очевидно: показывать их нельзя. Проклятье, если бы я мог предугадать, что сюда кто-то заявится, никогда бы не оставил птиц на самом видном месте! Кажется, без контроля они становятся неуправляемыми…

– О чём ты? Или ты думаешь, что кровь и проекторы…

– Разумеется. Возможно, это сделал кто-то из троих, но главное, военный потенциал налицо. Если теперь об этом узнают, нам придётся прикрыть наши исследования. Хотя, скорее всего, это сделают за нас, чтобы потом использовать их так, как пожелают вышестоящие, – поднявшись по лестнице и закрыв дверь, сказал Раапхорст.

Его глаза наполнились туманом: новые проблемы возникали из ниоткуда, оттесняя Елену и душевные терзания на второй план. Сейчас нужно было решить, что делать дальше, выработать последовательность действий и выполнить заранее запланированное, невзирая на страх. Всё остальное – подождёт.

– Разберёмся потом! – воскликнул Раапхорст. – Вороны – это чудесно, они ответили на многие вопросы. Теперь я хочу взглянуть на орлов, перед тем, как мы уйдём в подполье. Ты проводила наблюдение, что скажешь, с ними или их потомством можно работать?

Александра неопределённо мотнула головой.

– Не уверена. Они не отвергли состав и твои психические манипуляции пережили стойко, однако, кто знает, как они поведут себя, если ты снимешь печать. Всё-таки они явные хищники, – проговорила девушка. Она стояла под жужжащими лампами, и её халат на свету ослеплял белым цветом. Евгений отступил к морозильным камерам и понимающе кивнул.

– Ты права, снимать печать нельзя. Да это и не нужно, мне будет довольно яиц…

– Для чего?

– О, ты всё знаешь. Одно дело – улучшить воронов, но создать принципиально новое создание… Добиться не жалкой имитации, не видоизменения существующего, а постичь сакральный акт рождения, акт созидания, о котором говорят в религиозных учениях. Я не бог, но учёный, и мне интересно, как далеко я смогу зайти, перед тем как исчезнуть в небытие. Впрочем, сделать сейчас это вряд ли удастся…

– Но зачем? Теперь мы знаем, что наш состав и технология эффективнее той жижи, о которой Тод рассказывал на прошлой конференции с таким воодушевлением. Разве этого мало? Разве тебе хочется больше? – Александра с тревогой посмотрела на мужчину.

Теперь из доброго покровителя он превратился в жёсткого демиурга, ужасающего в своей решительности. Эта метаморфоза, произошедшая за долю секунды, поразила девушку, но уйти Александра не могла. Она до сих пор помнила чувство, которое Раапхорст отверг. И хотя воспоминания об этом причиняли боль, Девильман не могла покинуть того, кому невольно передала права на себя. Только он мог помыкать ею и быть любимым, только он мог приказывать ей и не вызывать злость, только ему она безмерно доверяла и только его странности готова была терпеть. Потому-то она и стояла рядом, потому-то и пыталась переубедить его, в душе надеясь, что Евгений остановится.

Эовин не ответил. Зайдя за морозильные камеры, мужчина нащупал ручку небольшой двери, которую вор не смог разглядеть ночью, повернул её и исчез в соседнем помещении. Александра последовала за ним. Её слова не возымели действия. Раапхорст был взволнован, подстёгиваемый страхом разоблачения. Он понял, что утечка информации повлечёт за собой прекращение исследований, поэтому торопился, желая сделать хоть что-то перед тем, как его схватят.

Вторая лаборатория, скрытая за бетонной стеной, оказалась немного больше первой. Её занимали хирургические столы, громоздкие лампы на подвижных суставчатых креплениях, новые морозильные камеры, решётчатые клетки и два подключённых секвенц-проектора. В дальнем углу помещения находилась небольшая химическая лаборатория, а слева от двери стоял ещё один вольер.

– Так всё же, что ты собираешься делать? – снова спросила Александра, заметив странный взгляд Раапхорста.

– Это сложно объяснить. Могу только сказать, что в определённой степени мне помог мой брат, – ответил он.

Только Евгений знал, что величайший талант Максима заключается не в техническом мастерстве, а в даре проникновения во временные структуры прошлого, исследования сохранившихся на информационном уровне образов. Пару лет назад черноволосый мужчина дал брату подсказку, в каком направлении искать, и тот смог кое-что ему рассказать, установив связь с определённой системой.

«Всё-таки учёные, жившие на этой земле всего четыреста лет назад, были гениями. Они знали не только, как воздействовать на материю извне, но и то, как структурировать её на базовом, первичном уровне, до того, как организм выйдет за пределы материнской утробы или яйца. Их технологии поражают. Сейчас о них мы не можем даже мечтать, впрочем, кое-что и нам под силу. Точнее, мне…» – подумал Раапхорст.

Он прошёлся по лаборатории и приблизился к вольеру. Там, за проволокой, на толстой ветке сидел крупный коричневый орёл, невидящим взором уставившись в пространство перед собой. Рядом, в гнезде, находилась самка. Они не слышали и не видели ничего вокруг, большую часть времени находясь в трансе. Евгений задумчиво посмотрел на них и произнёс:

– Могущество эовинов касается не только психики и слабого телекинеза, но иногда и возможности воздействовать на порядок вещей. Например, ты знала, что в редких случаях наша воля способна замедлять тление? О, это правда.

Мужчина ненадолго замолчал.

– Она высиживает яйцо или два, так? – вдруг спросил он.

– Верно, – Александра кивнула.

– Хорошо. Нужно достать их.

– Но без материнского тепла они погибнут, – взволнованно ответила девушка. Мужчина закрыл глаза.

– Нет, не погибнут, – возразил он. – Я сделаю так, что один из них проживёт достаточно долго, до того времени, когда условия позволят нам продолжить работу. Я думаю, ты тоже поняла, что тучи сгущаются, и дальше скрываться мы не сможем. Скорее всего, придётся подождать, поменять место, но это не страшно. Приступай…

Сказав так, мужчина пристально посмотрел на собеседницу. Та растерялась, но приказ выполнила. Она открыла вольер и осторожно вытащила яйца из-под орлицы, совершенно не боясь, что её атакуют. Воля Евгения была сильна, и птицы покорно спали, ни о чём не догадываясь. Вскоре девушка передала Раапхорсту два белых яйца с чёрными крапинками. Тот кивнул, осмотрел их и выбрал одно, наиболее, по его мнению, подходящее.

– Пока эмбрион мал. Он сформирован не до конца и пусть таким остаётся как можно дольше. Так у него больше шансов пережить то, что я планирую с ним сделать позже, – шёпотом произнёс Евгений.

Теперь ему предстояло главное – задать новый вектор развития биологического материала, а также замедлить течение жизненных процессов, заморозить рост, но не убить птенца. Выждав некоторое время, мужчина закрыл глаза. Александра замерла, боясь помешать. Она стояла рядом, словно статуя, безмолвная и неподвижная, не в силах постичь действо, что разворачивалось перед ней. Материя, с которой пытался заигрывать эовин, была тонка, подвижная и капризна: лишь одно неверное движение мысли, и невидимая структура информационного уровня распадётся, станет зыбкой и не даст нужного эффекта. Потому эовин был сосредоточен как никогда: сейчас он играл с жизненным кодом, с базисом Вайроса, но не догадывался об этом. Его лицо выглядело спокойным, но на самом деле Раапхорст испытывал страшное напряжение. То, чем он занимался сейчас, не являлось обыденной практикой – едва ли вообще кто-то из эовинов догадывался о ней, разве что Максим, который и подглядел её в прошлом, но сам никогда не пробовал повторить.

Так продолжалось около десяти минут. В лаборатории было тихо, орлы спали в вольере, сверху иногда доносились едва различимые крики воронов, и Александра с благоговением взирала на мужчину. Наконец, эовин отмер и взглянул на девушку. Кажется, у него получилось. Он слегка улыбнулся, провёл пальцами по гладкому предмету и отошёл к столу. Там из ящика он достал небольшой чёрный крио-футляр и спрятал в него яйцо. Щёлкнул металлический замок, Раапхорст вынул ключ и убрал в карман.

Ⅵ

Александра вернулась домой в восьмом часу растерянная и измождённая. Оставшееся время после эксперимента она и Раапхорст заметали следы. Большинство сохранившихся после ночного ограбления бумаг Евгений уничтожил или перепрятал, девушка свернула химическую лабораторию, утилизировав химикаты и почти всё оборудование в старой выгребной яме. Секвенц-проекторы было решено вернуть тем, у кого их арендовали, а воронов и орлов оставить в покое. Они по-прежнему оставались главными экспериментальными объектами, а потому Раапхорст был готов пожертвовать состоянием, оборудованием и многим другим, но не птицами. Единственное, что он сделал с воронами – спрятал их в подземной лаборатории, предварительно введя в транс.

«Возможно, придётся найти новое место. Сомневаюсь, что это в моих силах, потому прошу: поговори с отцом», – вспомнив о просьбе Раапхорста, Александра помрачнела. Говорить с Идисом ей не хотелось ещё больше, чем с сестрой.

«Если бы он знал, что за человек мой отец… Страшно представить…» – думала девушка.

Вестибюль дома Девильман был освещён огнями многоярусной люстры. Её свет лился с многометровой высоты на узорчатые ковры, чёрные лестничные перила, драпированные стены, картины в золотых рамах и прочую роскошь дворянского гнезда. Однако, Александра ничего не видела, погружённая в тяжёлые мысли. Нет, она шла не на казнь, она лишь должна была отужинать в тесном семейном кругу, но девушка не могла сказать точно, что для неё предпочтительнее.

«Вот… – мелькнуло в сознании. – Ещё один коридор, поворот, дверь, а там…»

Александра не успела додумать – кто-то схватил её за локоть. Рванувшись, девушка высвободила руку, обернулась и заметила улыбающуюся Клариссу. Та возникла из ниоткуда.

– Чего встала, идём! – воскликнула та и первая вошла в столовую. За дверью оказалась просторная комната с бежевыми стенами, накрытый для ужина стол, разнообразные блюда, напитки, суетящиеся слуги и хозяин дома – Идис Девильман. Мужчина, восседавший во главе стола, недовольно поглядывал на слуг и отпускал замечания. Его голос, низкий и повелительный, звучал, словно громовой раскат, и глаза, серые и строгие, внушали ужас.

– Ещё немного и могли опоздать. Вы же знаете, ничто на свете не должно ставить под сомнение пунктуальность Девильман. Так? – заметив дочерей, грозно пробасил Идис. Александра виновато потупилась, Кларисса хмыкнула и кивнула. Её глаза сверкнули, выдавая мрачное расположение духа. От надменной улыбки, которой старшая сестра только что одарила Александру, не осталось и следа.

– Садитесь, нечего стоять. Если не можете ответить, по крайней мере, не мозольте глаза. Алексу я рад видеть, но тебя, Клара… Целый день только и делаешь, что докучаешь мне, – произнёс Идис, смерив старшую дочь презрительным взглядом.

– Папа, не надо, – робко промолвила Александра, но Кларисса оборвала её резким жестом и, с трудом улыбнувшись, произнесла:

– Но чья в том вина, что я почти не покидаю дома? Будь моя воля, я бы не осталась здесь ни на минуту, дорогой отец.

Это было сказано почти ласково, но Александра поняла, что настрой Клариссы – лишь видимость. Сквозь маску спокойствия проступала клокочущая злость, нелюбовь, граничащая с ненавистью.

– Я так понимаю, есть ты не хочешь? – поинтересовался Идис, заставив Клариссу отвернуться. Она не могла выносить его взгляда, его слов, его лица. Мужчина усмехнулся и хлопнул ладонями. Тотчас в комнату вошли два широкоплечих эовина и встали за спиной отца Девильман.

– Кто знает, на что решится моя милая дочь-полукровка, – сказал он, обращаясь к Клариссе. – Пусть они побудут здесь. Ты же не против?

– Ни в коем случае. Ты вправе поступать, как пожелаешь, – прошипела девушка. Она подошла к столу и села напротив отца.

Приступив к первому блюду и съев немного, Идис спросил:

– Как прошёл день, Алекса? Эовин особо не зазнавался?

– О нет, папа. Я держусь с ним строго. Впрочем, он не подаёт повода для гнева, – ответила Александра. Кларисса едва заметно усмехнулась, но отец не заметил.

– Хорошо, – похвалил он. – Я, честно говоря, испугался, когда узнал, что ты будешь работать под началом эовина. Это, конечно, неслыханно, чтобы кто-то из дома Девильман подчинялся кому-то вроде Раапхорстов, однако, ведь ты только начала свой путь, и всё может измениться.

Услышав это, Кларисса незаметно под столом коснулась ноги Александры. Младшая дочь подняла глаза, её сестра усмехнулась и кратким движением головы указала в сторону отца. Алекса, поняв замысел Клариссы, сделала страшное лицо, безмолвно умоляя не совершать глупостей. Та закатила глаза и кивнула: кажется, гроза прошла стороной. Кларисса молчала.

Ближе к завершению вечера Александре удалось намекнуть отцу о новом помещении, что, впрочем, далось ей нелегко.

– Кто знает, зачем это эовину… Ты действительно думаешь, что дело только в безопасности? Что ж, посмотрим… – промолвил Идис, не переставая терзать запечённую утку.

Наконец, ужин подошёл к концу. Мужчины-эовины покинули столовую, Идис встал, намереваясь выйти, но тут Кларисса, задетая прежними словами отца, решительно воскликнула:

– Подожди. Ты, кажется, кое-что забыл!

– Что же? – Идис обернулся.

– Ты сказал, что Девильманам стыдно подчиняться кому-то из рода эовинов, но ведь ты сам когда-то подчинился! Или скажешь, что я вру?

– Что за бред ты несёшь? – отец криво улыбнулся, глядя на дочь сверху вниз. Идис был высок и телосложением напоминал быка, нежели человека, и только поэтому мог вызвать страх. Но старшая дочь не боялась, гораздо сильнее в ней была ненависть.

– Тобой повелевала моя мать! Иначе как ты объяснишь моё появление на свет? Ты стыдишься меня, презираешь только потому, что тебе стыдно за прошлую слабость. Ты чудовище, ненавидящее себя больше чем кого бы то ни было! – сказала Кларисса и отшатнулась. Глаза её отца налились кровью, и он ринулся к ней.

Александра, увидев это, пронзительно закричала, и её голос, звонкий, напоённый ужасом, отрезвил Идиса. Тот остановился, от злости сбил со стола пару тарелок и прорычал:

– Рано или поздно ты окажешься на улице, дрянь! Так и знай.

Он отошёл и, оказавшись в коридоре, со всей силы хлопнул дверью. Александра смотрела на сестру широко раскрытыми глазами: та была бледна.

– Ублюдок… – едва слышно прохрипела та, бросив взгляд в сторону двери, – Ненавижу!

– Зачем ты так? – жалобно спросила Александра и едва успела увернуться: Кларисса замахнулась на неё.

– А ты! Ты! – взвизгнула девушка. – Ты тоже своё получишь! Ты и твой Раапхорст!

– Стой! Отец не должен…

– Да не скажу я ему ничего! Пока что… Ты думаешь, это единственное, на что я способна? – старшая сестра злобно ухмыльнулась. – Нет, дорогая, нет. Ты ещё увидишь мою силу! Вороны, орлы… Скоро вам с Раапхорстом будет не до них! Ты же знаешь, что всякая военная разработка должна принадлежать государству, а за её сокрытие следует жёсткое наказание?

Александра пошатнулась. С трудом подойдя к столу, на котором до сих пор стояло несколько блюд, она рухнула на близстоящий стул и с выражением удивления, смешанного со страхом, посмотрела на Клариссу. Та, одетая в чёрное платье, держалась нагло и гордо, ощущая своё превосходство.

– Что… Что ты сказала? – запинаясь от волнения, переспросила Александра. – Вороны… Орлы… Ты знаешь…

– А как же, милая! – старшая сестра села на корточки. – Ведь я эовин, как ни крути. Пусть наш отец заблуждается насчёт полукровок, но тебе я открою тайну: ты либо эовин, либо нет. Промежуточных вариантов не существует. Но суть не в этом. Суть в том, что ты часто думаешь о работе, находясь дома. Весьма неосторожно, и я не могла не воспользоваться этим.

Кларисса смотрела в глаза младшей сестры и ликовала. Её лисье лицо, острое и хитрое, светилось от счастья, улыбка не покидала тонких губ. Теперь девушке можно было не скрываться.

– Мне известно, зачем тебе и Раапхорсту новое помещение. Вас раскрыли. Надеюсь, моя роль в этой постановке будет оценена по достоинству, – вновь произнесла Кларисса, наблюдая за реакцией сестры. Александра подавленная и обескураженная сидела и невидящим взором смотрела куда-то в пустоту. Её парализовал ужас. Самые её страшные опасения по поводу ночного происшествия оказались лишь блеклыми тенями, пустыми домыслами, в то время, как реальность была гораздо хуже. Александру предала родная сестра.

– Но… Но зачем? – вдруг очнувшись, светловолосая девушка заскулила. На её глазах навернулись слёзы.

– О, не плачь. Я всё расскажу. Вот только после этого, тебе придётся рыдать, ведь даже ангелы, если они где-то есть, отвратят лики от жалости и ужаса. Их свет поглотит ваша тьма. Да, именно так, или ты думаешь, главное зло здесь я? Нет, Алекса, монстры, засевшие в нашем доме, это отец и ты! Он тиран, а ты его любимая овечка, не смеющая сказать слова поперёк! – Кларисса сверкнула глазами и встала.

Вдруг отворилась дверь, и в столовую вошли слуги, видимо, желая убрать посуду. Заметив это, старшая сестра с криком их прогнала.

– Лишние уши нам ни к чему. А здесь, на поле недавней брани, так хорошо говорить, не находишь? – сказала она, скрестив руки на груди.

– Зачем… – шёпотом повторила Александра. Её плечи вздрогнули под голубой блузой.

– Ну, что ты заладила, как заведённая. Ну, захотелось мне так. Я же, по-твоему, прихотливая дура, поступающая, как заблагорассудится, – девушка рассмеялась. – Нет, Алекса, не так. Всё дело в зависти и ненависти. Я бы многое отдала, за то, чтобы хоть день пожить твоей жизнью. Сказать тебе, как чувствуешь себя, когда к тебе относятся, как к пустому месту, как к чему-то незначительному и жалкому? Чувствуешь себя грязной, ничтожной… Оплеванной…

– Но отец сам…

– О, я уже всё сказала о нём ему же в глаза. Правда, думаю, вскоре он поменяет мнение обо мне. У него не будет выбора. Видишь ли, пусть я его ненавижу, его оценка важна для меня. Такая уж я идиотка, – Кларисса развела руками. – Иронично, что именно ты, светлое безгрешное создание, проложила мой путь наверх. За счёт твоих преступлений я смогу показать себя с лучшей стороны. Мне всего-то и нужно рассказать о них. Да, это будет предательством, я понимаю, но лучше я предам и выбьюсь в люди, чем проведу жизнь в грязи, куда меня хочет засунуть наш отец!

– Значит, ты нас ограбила? – с трудом шевеля языком, спросила Александра. Кларисса усмехнулась и покачала головой.

– Какая же ты дура. Даже когда я почти всё объяснила, ты не можешь понять самого очевидного. Хорошо, я расскажу подробно. Мне интересно, что ты почувствуешь. Потом всё равно я сотру эти воспоминания, чтобы ты не могла предупредить Раапхорста, и чтобы мой сюрприз действительно оказался неожиданностью. Смотри: мы живём под одной крышей всю жизнь, но ты счастлива, а я нет. Ты согласна?

Светловолосая девушка инстинктивно выразила удивление, но, почувствовав собственную фальшь, была вынуждена согласиться и кивнуть.

– Отлично, – сказала Кларисса. – Хорошо, что ты не пытаешься извернуться. Итак, за годы унижений, мне стало кое-что понятно. Как бы хороша я ни была, отец и общество никогда не примут меня так же хорошо, как принимают тебя. Да, это зависть, да это глупость, но такова я есть и поделать с собой ничего не могу. Во мне живёт страшная ненависть, и пока я не докажу, что достойна того же, чего достойна ты, я не успокоюсь. Слишком глубоки раны…

Она немного помолчала, собираясь с мыслями, и вскоре продолжила.

– Да, я ненавижу тебя. Ты всегда была лучше, красивее, чище… Ты жила, не сражаясь с миром, не ломая себя, не вступая в бессмысленную борьбу. А у меня так не получалось и не получится. Судьба распорядилась так, что мне недоступно твоё мировоззрение и твои возможности, и не надо рассказывать мне, что каждый сам выбирает судьбу. Нет, каждый выбирает лишь то, как к ней относиться. С любовью или ненавистью… Что ж, мой выбор тебе понятен.

– Ты ненавидишь меня, но при чём здесь Раапхорст? А наши исследования? – подняв голову, спросила Александра. Её сестра подошла к ней.

– Всё-таки, ты меня не слушаешь и совсем не понимаешь. Если бы я не знала тебя, решила бы, что ты беспросветная тупица. Ну да ладно. Хорошо! Насчёт Раапхорста… Я уже призналась, что страшно завидую тебе, твоим успехам и твоим же поражениям, потому как и они имеют некое очарование. Ты не понимаешь? Всё просто… Ты влюбилась, и он ответил взаимностью. Вы расстались, но не стали врагами. Это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Даже твои недолгие страдания и плаксивые рассказы были наполнены чем-то светлым и приятным, чего у меня никогда не было и не будет. Я ненавижу тебя за это, я ненавижу Раапхорста, ставшего для тебя первой любовью, ведь я никогда не смогу испытать нечто похожее. Я оторвана от мира, я оторвана от человеческого счастья и могу совсем исчезнуть. Но я не сдамся. Благодаря тебе и твоему бывшему, я смогу добиться нового положения. Ты спрашивала про ограбление, так знай, мне стало известно об этом только что, от тебя. И это не я ворвалась к вам, но, видимо, сделала так, чтобы это смогло осуществиться… О, скоро вас коснутся бедствия гораздо страшнее, чем те, что только что миновали.

Кларисса приблизилась к сестре, дотронулась пальцем до её виска, и та, не успев отшатнуться, ослабла и упала в обморок.

– Заходите! – воскликнула девушка, в коридоре раздались шаги, и слуги вновь оказались в столовой. – Обморочную заберите. Я устала, мне нужно отдохнуть.

С этими словами старшая сестра покинула комнату и оказалась в коридоре.

– Доверять себе – прекрасно, – промолвила девушка. – Если бы тогда я не решилась доложить Арбрайту, ничего бы не получилось. И, кроме того… Как хороши и полезны мысли моей сестры. Из них можно не только узнать, где и когда обычно обедает заместитель Тода, но и о чудесных ужасах, творящихся в лаборатории Раапхорста. Поистине, женский разум – хаос, но какие, порой, полезные знания можно почерпнуть там.

***

Спрыгнув с забора, Евгений приземлился на влажную опавшую листву. Где-то рядом, за тонкой деревянной стенкой вольера, залаяли собаки, но эовин тотчас их усмирил. Животные заскулили и вскоре замолкли.

«Какое везение, – подумал Раапхорст. – Единственное место, где можно было пролезть и сразу собаки. Что ж… Надеюсь, хотя бы того старика я не встречу. Мне меньше всего на свете хочется сейчас вступать с кем-то в противоборство. Главное, добраться до Елены…»

Мужчина огляделся. Он находился во дворе поместья Хауссвольф, расположенном в некотором отдалении от особняка. Добротные деревянные строения, сараи, склады и дома для прислуги чернели в осенних сумерках, и только едва освещённые жёлтым окна, являлись свидетельством того, что здесь кто-то живёт и работает. Наступил вечер, людей на улице не осталось, темнота сгущалась, и для Раапхорста это оказалось наилучшим раскладом. Дул слабый ветер, ветви деревьев едва заметно раскачивались, и блеклые тени от них, танцевали на земле, освещённой слабым лунным светом. Эовин передвигался бесшумно, стараясь не выдать себя. Миновав постройки, он вышел на широкую гравийную тропу, ведущую к особняку. Пятью минутами позже свернув с неё к небольшому парку, эовин перебежками между стволами деревьев направился к цели. К счастью, она была хорошо видна, ведь особняк, в отличие от домов прислуги, не только был огромен, но и великолепно освещён. Страшного старика Раапхорст до сих пор не заметил, и надежда на свидание с любимой стала сильнее.

«Атерклефер сказала, что я не могу быть с Еленой. Примерно то же думал и я, но то были лишь мысли, сейчас же мне нужно окончательно во всём разобраться. Я призову девушку к мужеству, и, если у неё получится, мы сможем договориться», – так размышлял мужчина, подбираясь к поместью Хауссвольф. Многие его окна излучали свет, однако восточное крыло, где по разумению эовина жила Елена, было погружено во тьму.

Подобравшись к нему, Раапхорст заметил балкон и закрытую стеклянную дверь. За ней висели тёмные шторы, но Евгений едва ли мог их увидеть. Ему приходилось задирать голову, прислушиваться, в надежде различить мысли дорогой девушки. Но та, кажется, спала, и мысленный фон был чист.

– Прости, дорогая, – промолвил мужчина и закрыл глаза. Его виски сковала тупая боль, раздался тонкий высокочастотный шум, и в информационной тишине вспыхнула алая судорожная мысль. Елена очнулась ото сна – импульс Евгения сработал. Девушка, вздрогнув, встала и, поддавшись неизвестному порыву, подошла к балконной двери. Слегка замешкавшись, она открыла её и оказалась на балконе. Теперь ветер трепал её волосы, ночная сорочка белела в ночи, и Раапхорст невольно залюбовался девушкой, её красотой и наивной смелостью. Впрочем, сейчас дочь Хауссвольфа едва ли понимала, где находится и что это уже не сон, а потому вела себя несколько храбрее, чем подобало в нынешней ситуации.

«Елена, осторожней! – мысленно сказал Раапхорст. – Ты на балконе. Прошу не волнуйся. Я пришёл, чтобы поговорить с тобой».

Эти слова тотчас возымели действие. Девушка вздрогнула, отшатнулась от каменных перил и наткнулась на отворённую дверь. От неожиданности она едва не вскрикнула, но вовремя сдержалась и зажала рот руками. Она поняла, что Евгений пришёл за ней, и счастье, явившееся вместе с этой мыслью, согрело Елену и освободило от остатков сна. Отняв ладони ото рта, дочь Хауссвольфа вновь приблизилась к перилам и посмотрела вниз. Там, среди цветочных кустов она разглядела тёмную мужскую фигуру и радостно замахала рукой. Евгений не двигался.

– Прошу, зайди в спальню и надень что-нибудь тёплое. Я понимаю, ты рада меня видеть, но мне не хочется, чтобы ты простудилась, – сказал мужчина, и Елена повиновалась. На минуту она скрылась в комнате и вернулась, облачённая в халат.

– Что теперь? Ты заберёшь меня? – шёпотом спросила девушка, но Евгений молчал. Внезапно возникшая пауза напугала Елену. Девушка почувствовала дрожь в ногах, судорогу, скользнувшую вдоль груди, и затряслась, словно в припадке. Едва помня себя, она снова прошептала:

– Так что же? Зачем ты пришёл? Прошу, не мучай меня, ответь. Ведь я ждала тебя эти дни… Отец совсем сошёл с ума. Он хочет отдать меня сыну Верде. Ты помнишь? Верде – старый граф, помешанный на том, как бы повыгоднее пристроить сына. Уж не знаю, с чего он взял, что я хорошая партия… Но ведь ты не дашь этому случиться? Правда?

«Ах, вот как… – улыбнувшись, подумал Раапхорст. – Всё складывается наилучшим образом. Для меня есть замена, чудесно… София была права. Она, действительно, понимает эту жизнь лучше, чем я. Да, я должен оставить Елену. Теперь мне это понятно как никогда».

– Да что же это такое! – едва не плача, сказала девушка. – Я же жду! Или ты хочешь, чтобы я спрыгнула с балкона? Хочешь? Так я могу, смотри!

– Подожди, умоляю! – наконец, отозвался Раапхорст. – Меньше всего на свете я хочу, чтобы ты покалечилась или погибла. Я люблю тебя, это не тайна, но в жизни всё гораздо сложнее. Любви или желания мало, нужно кое-что ещё…

– Ты издеваешься?! Я здесь с ума схожу без тебя, а ты ещё что-то говоришь? Немедленно поднимайся сюда или готовься ловить меня! Я не могу больше разговаривать с тобой сверху вниз! – от злости топнув ногой и поморщившись от боли, воскликнула девушка. – Кроме того, я хочу дотронуться до тебя. Если ты боишься, я первая окажусь рядом!

– Стой, не надо! Я объясню, зачем пришёл. Мы поговорим, ты согласна? – взмолился Евгений, и его собеседница послушалась.

– Так говори, – сказала она, и голос её показался Раапхорсту сдавленным и жалким. Евгений кивнул. Он сделал во тьме два неуверенных шага, словно желая стать ближе к девушке, и промолвил:

– Я не знаю, как ты отнесёшься к этому, но сказать правду, я обязан. По крайней мере, ты не сможешь обвинить меня во лжи, а в отношениях это, наверное, главное. Максимальная искренность. Ты согласна, Елена?

Та, почувствовав слезу на щеке, молча кивнула.

– Прости меня, – сказал Раапхорст с дрожью в голосе. – Постарайся понять… Ещё тогда, в зимнем саду, я пытался заговорить об этом, но ты была так взволнована и окрылена, что мне стало жаль рушить твои надежды. Я боялся потерять не только тебя, но и мир грёз, где ты заняла место королевы, женщины и матери. Ты его центр, и без тебя в нём нет никакого смысла. Он пуст без твоих голоса, взгляда, движений. И вместе с ним, пуст я… Казалось бы, всё прекрасно – мы любим друг друга, но вот незадача: общество против. Пожалуй, это даже забавно. Столь банальный поворот и в нашей неповторимой истории! Но жизнь такова, что одни и те же сюжеты живут тысячи лет, не претерпевая значительных изменений. Мы стали жертвами одного из них. Что ж, примем это и не будем обижаться на судьбу. В конце концов, мы живы, а любовь… Чувства имеют свойство сливаться с серостью жизни, с её повседневными заботами, уходить в небытие. Надеюсь, так случится и с нами. Нет, не плачь. Я не закончил…

Ты можешь возразить, что закон не запрещает наш брак. Это так, но помимо дозволенного официально есть препоны скрытые, те, что существуют не на бумаге, а в головах людей. Изменить это не способен даже всесильный эовин, а потому, я принял решение оставить тебя. Нет, не бросить, а оставить, ведь от нашего союза больше вреда тебе, чем мне. К тому же, совсем недавно у меня появилось одно убеждение, с которым, думаю, ты согласишься. Все мы приходим на этот свет не только за тяжким учением, но и за счастьем, за его постижением. Ведь нельзя отрицать, что сладость любви можно ощутить только в рамках жизни, в её ограничениях, а осознание близости смерти усиливает чувства, позволяет нам понять их наиболее полно. Но я не о том… Любовь – это союз, в котором каждый должен жертвовать собой, отдавать что-то, в расчёте сделать счастливым своего партнёра. Многие заблуждаются, считая, что любовь – это средство для достижения покоя, гармонии, благополучия. Нет, любовь возможна только если ты уже готов чем-то делиться. Если ты обрёл достаточно счастья, чтобы передать его. Но у меня его, к сожалению, нет. Я не могу помочь тебе, не могу защитить, не могу подарить покой. Так скажи мне, нужен ли я тебе?

Евгений замолчал. Он склонил голову, будто готовясь принять кару, но Елена не отвечала. Она стояла на прежнем месте и мысленно кричала, желая, чтобы всё случившееся оказалось пустым сном, бредовым порождением грёз. О, если бы она могла что-то изменить…

– Прошу, ответь, – вновь сказал Раапхорст, и Елена отмерла. Она задумчиво посмотрела вдаль, затем на Евгения, которого по-прежнему едва различала во тьме, и тихо произнесла:

– Ты прав, Раапхорст. Ты, конечно, прав… Есть препятствия, есть мы, есть твои убеждения. Как я могу спорить с тобой… С эовином, с учёным, с наследником некогда великого рода Раапхорст? Правильно, никак. А потому не буду возражать. Просто скажу, что ты разочаровал меня. Да, именно так. Я верила в тебя, а ты оказался пустышкой, фикцией сильного человека. Я не хочу больше говорить и слушать, я достаточно услышала за эти полчаса. Хватит! Пошёл вон, или я позову старика! Он с радостью оторвёт тебе голову! Уходи.

Раапхорст вновь улыбнулся. Елена была разгневана, но суть его слов она уловила. Пусть неосознанно, но девушка поступала почти так, как Евгений и хотел, чтобы она поступила. Он кивнул и, не проронив ни слова, ушёл. Дело было сделано, теперь Елена оказалась в безопасности, связь с эовином повредилась и ослабла, а потому Евгений мог без сомнений ринуться в сражение. Он чувствовал, что грядёт нечто ужасное и хотел встретиться с ним максимально сильным.

«Так или иначе, – думал Раапхорст, приближаясь к тому месту у забора, где он проник на территорию поместья, – однажды всё встанет на круги своя, и в будущем я пойму, правильно ли поступил. Сейчас же мне больно и легко одновременно, я лишился счастья, но сберёг жизнь дорогого человека. Надеюсь, что сберёг, ведь в этом и состояла моя цель…»

Ⅶ

– Значит, птицы? – Атерклефер вышел из-за стола, случайно задев его край полой чёрного френча.

Докладчик, мужчина лет сорока с чёрной бородкой, кивнул и поклонился. Император неторопливо подошёл к окну, окинул взглядом центральные улицы города, серые и холодные, и криво усмехнулся. Проведя пальцами по седым волосам, он промолвил:

– Полагаешь, это достойно внимания? Тод, конечно, важен, но он лишь эовин, помешанный на положении. Обычно, такие рвут жилы в надежде встать на ступень выше, но вместе с тем не могут принести почти никакой пользы. Разве его рассказ не похож на бред сумасшедшего? Можно поверить во что угодно, но не в птиц, способных воевать…

– Ваше Величество, – ответил собеседник Императора, – я бы не посмел беспокоить вас, если бы не был уверен, что Тод не лжёт. Он провёл небольшое расследование, представил доказательства в виде бумаг и пару воспоминаний одного проходимца – осведомителя.

– Хорошие доказательства, – усмехнулся правитель. – Правда, мне всё больше кажется, что Тод повредился рассудком. Да и ты… Ведь знаешь, моё время бесценно. Ты должен понимать, у нас масса дел и проблем! «Кригард» требует денег, а их, как тебе известно, не так много. Нужно что-то предпринять…

– Именно поэтому вам и следует уделить мне ещё пять минут. Прошу, господин Атерклефер, выслушайте, – бородатый подошёл ближе и пристально посмотрел на императора. Тот поднял указательный палец, словно желая возразить, но передумал и кивнул.

– Говори…

– На первый взгляд, Вы правы. Но не забывайте, что мы зависим от «Кригард» именно потому, что нам требуется новое вооружение, финансирование некоторых предприятий и тому подобного. Если бы мы могли найти достойную альтернативу их оружию, наше положение несколько улучшилось бы, как Вы считаете? – сказав так, докладчик замолк.

Атерклефер скрестил руки на груди и закрыл глаза, о чём-то задумавшись. В таком состоянии он пробыл около минуты, после чего ответил:

– Это глупо, но… Пусть будет так. Я разрешаю тебе заняться этим вопросом. Главное, чтобы Ацфел ничего не узнал. Он хоть и молод, но ведёт дела весьма неплохо. Нельзя допустить, чтобы наш план стал ему известен.

Бородатый кивнул.

– Я могу идти? – спросил он.

– Да, ступай, – Император подошёл к столу. – И ещё… Если Тод окажется прав, я хочу, чтобы он и люди, которые ему помогали, получили определённое вознаграждение. Соразмерно внесённому вкладу, конечно.

– Будет сделано.

Мужчина поклонился и вышел.

***

Болезнь пришла внезапно в полдень следующих суток.

Сначала Евгений потерял аппетит, затем почувствовал слабость и, в конце концов, слёг. Была ли то лихорадка, нервное расстройство или иной недуг, сказать нельзя, а потому Арнет, не зная, как поступить, и совершенно сбившись с ног, вскоре позвонила в больницу. Она умоляла прислать врача… Явился он в девять вечера – худой, пахнущий медицинским спиртом, седовласый мужчина с чёрным кожаным чемоданчиком. Бегло осмотрев больного, он сказал пару слов, и его голос неприятно поразил Раапхорста. Сам Евгений тоже не обладал чарующим баритоном, и говорил скрипуче и с придыханием, однако у врача голос представлял собой самый уродливый фальцет, из всех, что когда-либо слышал Раапхорст.

– Да, милостивый государь, простудились и перевозбудились. Нервное потрясение испытывали?

Раапхорст недовольно посмотрел сначала на врача, затем на Арнет, и ощутил радость оттого, что Максим уже уехал.

«Хоть перед ним не будет стыдно», – подумал он и ответил:

– Как вам сказать… Не особо.

– Лжёте, дорогой мой, лжёте! – пропел доктор. – Меня можете не дурить. Вокруг пальца не обведёте! Я столько повидал вас, больных, что страшно подумать, и все отнекиваются. Но можете не юлить, ведь я-то уверен, болезни от нервов. Разве нет, уважаемая?

Он повернулся к Арнет. Но та не ответила. Она в ужасе глядела на Евгения – бледного, со всклокоченными влажными волосами, обострившимися чертами лица.

– Ну, ладно, – сказал врач. – Думайте, что хотите, а лечение надо начинать немедленно. Вот вам рецепт.

Он что-то написал на квадратном бумажном листочке, сунул его Арнет и снова пропел:

– Соблюдать мои предписания жизненно необходимо. Вы слышите: Не-об-хо-ди-мо! Я не шучу.

Врач отошёл от кровати, оставил на столике у окна пару склянок, назвал цену. Арнет попыталась торговаться, но доктор жестом прервал её, и женщине пришлось покориться. Сколько ни была она бережлива, ради Евгения она могла пожертвовать чем угодно, даже деньгами.

– Вот и славненько, – губы доктора расползлись в улыбке. – Я приду через пару дней. Надеюсь, вы поняли меня правильно и не станете играть в «умного пациента».

– Что? – Арнет непонимающе воззрилась на мужчину.

– А, вы не знаете? Премилое дело, должен сообщить! Это когда пациент думает, что знает, как, что и когда принимать, а на рекомендации врача плюёт без зазрения совести. Смех да и только. Правда, потом такие товарищи умирают в страшных судорогах, но мне, честно говоря, их не жаль. Пусть я и врач, пусть нам со студенческой скамьи вбивают любовь к ближнему, сострадание и тому подобную дребедень, но почему я должен переживать о смерти человека, не могущего сделать то, что я рекомендую? Возможно, таким пациентам просто нравится играть со смертью. Милое развлечение, запретить которое невозможно. Единственное, чего я хочу: если один такой идиот умрёт, пожалуйста, не обвиняйте меня или моего коллегу. Мы здесь не при чём…

Раапхорст улыбнулся, когда врач, видимо заметив, что заболтался, стыдливо замолк. Доктор покраснел и потупился, но никто не упрекнул его. Лишь когда он собирался выйти, Евгений сказал:

– Спасибо вам. Не волнуйтесь, я сделаю всё точно так, как вы написали. Но если я всё же умру, обещаю, никто вас не обвинит.

Врач обернулся, посмотрел на Раапхорста, потом криво усмехнулся и скрылся в коридоре. Арнет пошла провожать его, и Евгений остался один.

Болезнь не слишком мешала ему, он был терпелив. К тому же, раз уж он лежал в постели, мужчина решил досконально обдумать всё случившееся с ним. Такие моменты он называл «выдохи», во время которых можно было оценить своё положение, подсчитать принесённую пользу, полученный урон, мысленно выстроить тактику, жизненный план, заново расставить приоритеты и так далее.

Этим Раапхорст и занялся. Первое слово, которое пришло ему на ум «Война».

«Должно ли это волновать меня? Некоторые проблемы гораздо ближе, а война ещё не объявлена. Не знаю, что и думать. Максим в этом плане лучше меня: его волнует не только собственная судьба, но и судьба страны, её будущность, судьбы людей. В таком случае, я эгоист».

После этого Евгений около минуты лежал, ни о чём не думая. Вскоре он закрыл глаза и почти уснул, как вдруг, новый поток сознания вырвал его из дремотной пелены:

«Ах, как это забавно. Я так жаждал покоя, но вместе с тем хотел сделать что-то великое… Как же ко мне не пришла мысль, что покой и гордыня взаимоисключают друг друга?».

Наконец, мужчина забылся и погрузился в непрочный сон. Однако, мир за окном не мог успокоиться, выводимый из равновесия силами разрушительной мощи, историческими силами, исходящими не от отдельных лиц, но от гигантских людских масс, их чаяний и надежд, законов развития и иных факторов, лежащих вне границ, в пределах которых человек может повелевать чем-либо. Дексард вскипал, как закипает вода на огне, наполняясь энергией, движением, хаотичными импульсами. Остановить его могла лишь длань сверхличности, человека независимого, мудрого и прозорливого, но такого не было, и государство готовилось к войне.

Концепция развития, Ричард Атерклефер, компания «Кригард» – вот три столпа, на которых держалось это движение, три силы, бережно поддерживающие огонь алчности и страшное кипение. Дексард клокотал, оружие прибывало на склады, расползалось по военным отделениям, попадало в руки солдат. Танки, самолёты, катапультируемые капсулы, броня, винтовки, тонны патронов и ещё несметное количество вооружения наполняло жилы грядущей войны, подготавливая её для нового пришествия. Её облик уже мелькал меж солдатами, старшими офицерами, между членами командования и даже между мирными гражданами. Она стояла рядом с людьми в виде костлявого слепого уродца с распухшим от голода животом. Скоро в нём раздадутся первые выстрелы, взрывы, плач, гул человеческой агонии, и Война насытится, но пока она голодна. Сейчас она цепляется за людей стальными пальцами, шепчет ужасные вещи, и её титановая глотка, ржавая, но крепкая, трещит и гремит. Её слова соблазняют, они совращают и отравляют разум, они проникают в кровь, оседают в костях ртутью. Когда Война подрастёт, у неё появится ещё одна рука, которая, словно горб, вырастет на обшитой титаном спине. В ней она будет держать железный крест, возвещающий о скорой смерти. В правой руке – меч, карающий правых и виновных, а в левой – лопату, чтобы рыть бессчётное количество могил и окопов, что есть суть, одно и то же.

Вместе с ней должны явиться её псы: голод, разрушение и иные бедствия, что на искалеченных и кровоточащих лапах будут ковылять вслед за своей госпожой, впиваясь клыками в человеческую плоть. На их спинах вместо шерсти вырастут пушечные зевы, вместо зубов в пастях – металлические пули, вместо живого взгляда в их глазницах будет гореть огонь, полыхающий в самой преисподней.

Пока что Война служит людям, но позже, вступив в силу, она поставит их на колени и отберёт бразды правления. Далее наступит её безраздельная воля, время тьмы, время, когда ангелы снимут сияющие нимбы и закроют глаза, лишь бы не видеть кровавую бойню, разразившуюся на земле.

Ⅷ

Дни, полные серости и уныния, сменялись днями ещё более скучными и печальными, а недуг, поразивший эовина, всё никак не проходил. Арнет вне себя от ужаса наблюдала за тем, как Евгений угасает, и посылала за врачом почти всякие сутки, искренне надеясь, что это поможет. Однако, тот лишь выписывал новые лекарства, разглагольствовал, шутил и уверял, что исход будет самый благополучный для пациента. Впрочем, то были лишь слова, Раапхорст понимал это и потому готовился к смерти без страха или содрогания, но с поразительным спокойствием, словно уже умирал тысячи раз. Теперь он хотел смотреть на вещи объективно, не преувеличивая и не преуменьшая их значимости, раз уж дерзнул однажды разрушить сладкий мир иллюзий.

На третий день с момента, когда слёг, Раапхорст получил письмо от Александры Девильман. Девушка волновалась, высказывала опасения и предположения насчёт недавнего ограбления, но Евгению было уже не до того. Он чувствовал, что находится на пороге смерти, и тревоги о странном исследовании, которым он, правда, горел несколько лет, не занимали его. Всякая искра и всякая эмоция гибли в процессе сложнейшей работы, которая незаметно для Арнет и врача, да и для самого Евгения, совершалась в сознании эовина и его подсознании. Она представляла собой мыслительные блоки, непостижимую совокупность установок, которые, словно стена, отделяли тёплый чувственный мир от мира логического и холодного. Отныне первый стал жалким туманом, второй же – неразрушимым храмом, составленным из циклопических блоков и строгих колонн, чьи линии были лишены всякой плавности, а вместо неё обладали чёткостью и ясностью, но, отнюдь, не простотой или примитивностью.

Иногда, когда у него было хорошее настроение, мужчина пытался забыть о смерти и в качестве развлечения перебирал мысли о прожитой жизни. Нет, он не отмахивался от скорой кончины, но иногда потакал остаткам слабости и вспоминал нечто приятное, что когда-то согревало его или даже сжигало дотла. Теперь это лишь забавляло Раапхорста, он улыбался, глядя на какой-либо мыслеобраз, но в этой улыбке не сквозило былых чувств, она представляла собой лишь лучик ностальгии, прорвавшийся в нынешний день из времён, давно ушедших. Разумеется, более всего Евгений вспоминал о Елене, размолвка, с которой, возможно, и стала причиной его болезни.

«Довольно странно, что я слёг после посещения поместья Хауссвольф. Мой разум чист, душа не страдает, не кровоточит от разрыва, ведь он был необходим, но тело, словно предав меня, болеет и умирает. Да, странно, но могу ли я судить об этом, если науке ещё так мало известно, о связи физической оболочки и абстрактного понятия, вроде души», – думал мужчина, глядя в потолок и ощущая, как его покидают жизненные силы. Час за часом, день за днём он слабел всё больше, пока одно событие не вынудило его встать.

Доходила первая неделя болезни. Раапхорст почти не вставал, Арнет рвала на себе волосы от страха и обиды, ведь доктор к тому времени уже перестал ходить. Он внезапно разуверился в своих прогнозах и теперь присылал вместо себя молодого практиканта, видимо, боясь смотреть в глаза человеку, которого имел неосторожность обнадёжить. Конечно, Евгений не упрекнул бы его, ведь он оказался прозорливее, но Арнет не упустила бы возможности высказать доктору всё, что о нём думает. Но тот не появлялся, и высказывать было некому.

Небывалая скука наполнила последние дни Евгения, но мужчина не переживал об этом, считая, что закольцованное и предсказуемое существование даже неплохо, раз уж жить осталось немного. Напоследок Раапхорст хотел вкусить покоя, к которому так стремился, и которого не достиг.

Но ближе к делу. Однажды вечером, раздался звонок в дверь, и через минуту Арнет впустила в квартиру невысокого человека с короткой чёрной бородкой. На нём было серое пальто, под которым вскоре обнаружился такого же цвета пиджачный костюм, на ногах – чёрные ботинки, на голове – шляпа с прямыми полями. Впечатление нежданный гость с ходу произвёл приятное, ведь был опрятен, имел красивый баритон и смотрел приветливо, но с некоторой осторожностью. Передавая Арнет пальто, мужчина сказал:

– Простите, уважаемая. Каюсь, явился без предупреждения, но визит мой такого свойства, что предупреждать о нём глупо. Позвольте, объяснить: дело в том, что я не ошибся дверью и так нагло передаю вам свою верхнюю одежду не просто так. О нет, я знаю, где нахожусь и знаю, кто вы и кто хозяин этой квартиры. Кроме того, мне известно, ну, то есть, я догадываюсь, что меня вы не выгоните, даже если захотите. Потому я и проявил некоторую бестактность, за что искренне прошу прощения. Но пока вы не ответили, и мы не углубились в пустой обмен любезностями, хочу сразу спросить: Здесь ли сейчас Евгений Раапхорст? Предупреждаю, задавать встречные вопросы не в ваших интересах.

Арнет совершенно растерялась. Поняв, что уличный бродяга не станет, или, лучше сказать, не сможет, так разговаривать, женщина кивнула и указала ладонью вдоль по коридору. Мужчина улыбнулся и уверенно двинулся в указанном направлении. Женщина пошла за ним. Достигнув нужной комнаты, Арнет окликнула неизвестного и открыла дверь. Тот проследовал внутрь и тотчас наткнулся взглядом на Евгения, лежащего на кровати у довольно широкого окна. Эовин, кажется, спал, но услышав шаги, очнулся и открыл глаза. Он ласково посмотрел на перепуганную Арнет, с интересом – на неизвестного посетителя и произнёс:

– Вы ко мне? Проходите.

Мужчина с бородкой обрадовался столь простому обращению и тотчас сел на стул рядом с кроватью. Арнет тоже пожелала остаться, но незнакомец попросил её выйти. Евгений кивнул, и женщине пришлось удалиться.

– Здравствуйте, – сказал эовин, рассматривая внезапного посетителя. Тот показался ему странным, но приятным и точно не злым человеком, а потому Раапхорст не испытывал неудобств, разговаривая с ним.

– Заранее прошу прощения. Мне многое известно, но не о вашей болезни. Если бы я знал, то пришёл, скорее всего, когда вы бы уже поправились, – произнёс бородатый и виновато улыбнулся.

– Возможно, я умру, – спокойно ответил Евгений. – Природа моей болезни неизвестна, а потому вы пришли как раз вовремя, пока я жив.

– Неужели? Прискорбно, а впрочем… Вы не знаете, кто я? Нет? И не прочитали моих мыслей, за эти пару минут? Восхитительно… Что ж, думаю, надо представиться, иначе это будет совсем грубо, ведь ваше имя мне известно, но не моё – вам. Николас Бройм, – он встал, поклонился и подал руку. Раапхорст с трудом приподнялся и ответил рукопожатием.

– Весьма приятно, – промолвил он. – И перед смертью бывает что-то хорошее. Нет, не смейтесь, я не шучу.

– И не думал смеяться, – подхватил Бройм. – Я лишь улыбнулся от радости, ведь мне тоже приятно. Как жаль, что пришёл я не просто так и принёс далеко не приятные новости. Крепитесь, Раапхорст, ведь, кажется, я невольно стану вашим палачом и добью вас морально.

– Там уже нечего добивать. Не тревожьтесь, – Евгений сощурился. – Вы слишком любезны, но прошу, не церемоньтесь с умирающим больше, чем тот заслуживает. Говорите…

– Так значит, моё имя вы слышите впервые? – догадался Бройм. – Иначе, вы бы хоть как-то отреагировали, – пояснил он, заметив вопросительный взгляд Раапхорста. Больной мужчина кивнул.

– Хорошо, – сказал Николас. – Только, особо не переживайте и не удивляйтесь. Дело в том, что я служу в ведомстве, названия которого точно никто не знает, кроме нас, служащих. Вместе с тем, меня хорошо знают там… – он выразительно посмотрел на потолок, – И моё положение таково, что мне можно не скрывать своего имени, ведь у меня есть и официальная открытая должность.

– Ваше ведомство – это тайная полиция или канцелярия или что-то в этом роде? – хрипло спросил Раапхорст. Его собеседник усмехнулся, словно услышав что-то забавное.

– Ваши дела с Александрой Девильман стали известны нам. А то, что известно нам, известно и Императору вместе с его приближёнными. Над вами сгустились тучи, Евгений. Полагаю, вы удивлены?

– Едва ли, – Раапхорст нахмурился. – Это неприятно, но что поделать. Да, я имел наглость исследовать то, что исследовать не положено, однако, сделанного не вернёшь. И Александра здесь не при чём… Она лишь выполняла мои поручения и не догадывалась о происходящем. Не трогайте хотя бы девушку.

– Похвально, что вы защищаете её, но можете не стараться, вскоре мы всё выясним наверняка, – Николас пожал плечами. – И тогда все ваши показания могут сыграть против вас, если, конечно, вы протянете до того момента, как наше ведомство вынесет приговор.

– Собственно, зачем вы явились? Предупредить меня? Посмеяться надо мной? Всё впустую, эти глупости не интересуют меня. Я хочу одного, поскорее освободиться, забыть об этой жизни, как о страшном сне, – мрачно посмотрев на собеседника, промолвил Евгений. Он надеялся обескуражить Бройма, но тот оставался спокоен и уверен.

– Разве похоже, что я смеюсь? – улыбнувшись доброй улыбкой, сказал Николас. – Нет, я пришёл не для этого. Просто я хочу спасти вас.

– Спасти? От вашего ведомства, суда и Императора? А скажите, кстати, это вы влезли не так давно в мою лабораторию? – Раапхорст вспомнил сцену в оранжерее, перепуганную Александру, орлов и маленькое яйцо, хранившееся теперь в специальном футляре в рабочем столе Евгения.

– Нет, не мы. У вас есть «доброжелатели» и без нас, – усмехнулся Бройм. – А насчёт спасения… Я вижу, вы сомневаетесь, да и лишились всякого интереса к жизни. Что ж, возможно, я зря явился, но всё-таки попытаюсь образумить вас. Вскоре за вами явятся, схватят и препроводят в весьма неприятное место. Конечно, вы можете уповать на смерть, но разве это правильно?

– Отчего же нет?

– Подождите, я не закончил, – Николас нахмурился. – Дело в том, что ваши птицы проявили себя самым неожиданным образом. Как вы думаете, для чего они государству?

– Оружие? – Евгений побледнел. – Я догадывался и, как идиот, надеялся, что никто не додумается до этого. Впрочем, кажется, я забыл, в какой стране живу.

– Вот именно. Теперь они могут стать приоритетным проектом. Вы, наверное, даже не догадываетесь, но Дексард много задолжал за свои военные кампании, несмотря на их успех. Потому новое оружие может стать решением многих проблем, – Бройм скрестил руки на груди.

– Но без меня, у вас не получится, – Раапхорст закрыл глаза, почувствовав усталость. – Это моё исследование, и работать с ним могу лишь я. Кто ещё сможет к нему подступиться?

– Как вы наивны, – промолвил Николас. – Всё случится примерно следующим образом: вскоре вашу лабораторию обыщут со всей тщательностью, найдут документы, их обрывки, заставят говорить Александру Девильман, зададут и вам пару вопросов. Но как только наши учёные соберут всю нужную информацию, от вас избавятся, ведь, как ни крути, вы скрыли своё исследование, создали оружие, а это непростительно. Кроме того, ваш отец был лидером восстания, и, как вы понимаете, жалеть вас никто не станет. Почти никто.

– Я хотел поделиться, отдать миру моё творение. Понимал, что рискую, но…

– Это неважно, – оборвал его Бройм. – Вы должны сосредоточиться лишь на мысли о том, что сейчас решается ваша судьба, а я на вашей стороне.

– Отчего же? – Раапхорст усмехнулся и пристально посмотрел на Николаса. Тот выдержал этот взгляд, понимающе кивнул и ответил:

– Каждый человек, по-разному понимает служение. Для меня служба – это способ принести пользу государству. Если мы получим ваших птиц и применим по военному назначению, польза для Дексарда будет неимоверной. Это очевидно.

– Так, а при чём здесь моё спасение? Неужели из-за моего заключения или смерти пострадает такая громадная страна? – Раапхорст улыбнулся. – Вы сами не верите в это.

– Всё может быть, – Бройм покачал головой. – Ведь согласитесь, что государственное благополучие при абсолютной монархии покоится в определённой степени и на плечах монарха. А его благополучие, в свой черёд, зависит от многих чисто человеческих факторов.

– Вы говорите так красиво и так непонятно. Прошу, к сути… Иначе, я умру раньше, чем вы закончите.

– Дело в том, что я служу не только господину Атерклеферу, но и его супруге. Она важна. Народ любит её, и без неё ситуация в стране резко ухудшится. Кроме того, София имеет влияние на супруга и сглаживает как умеет острые углы его политики. Короче, то есть, совсем коротко: если вас не станет по вине Ричарда, София, скорее всего, взбунтуется, ведь она любит вас, как сына. Да, это не секрет для нас.

– Сохраните всё в тайне, и проблем не будет.

– Нет, София не так проста. Рано или поздно она узнает. Но и не это главное. Видите ли, здесь одно наслаивается на другое. Представьте: Императрица против грядущей войны, её душевное равновесие под угрозой, семейная атмосфера напряжена, монарх слабеет, и удерживать государство становится сложнее. А тут ещё сопротивление, и вы, как дополнительный импульс для разрушения непрочного равновесия внутри правящей фамилии.

– Надо же, какая паранойя, – Раапхорст усмехнулся. – Не думал, что приношу столько вреда родному государству.

– О, вы не правы – это не паранойя, – Бройм укоризненно покачал головой. – Вы думаете, почему я явился к вам лично? Да потому что дело действительно важное, и доверить его абы кому я не мог.

– Хорошо, – вдруг сказал Евгений. – Допустим, ваша логика мне ясна. Вы любите аккуратность и уделяете внимание мелочам, однако, вам всё равно придётся выбрать сторону. Либо Ричард, либо София. Разве нет?

– Моя сторона – Дексард, а всё остальное – вынужденные компромиссы, искать которые необходимо, пусть и не всегда приятно. В данном случае я заключил договор с Софией. Она поддержит мужа, при условии, что я спасу вас и помогу бежать. Говорите прямо сейчас – вы согласны принять помощь или нет?