Солнце встает над ними бесплатное чтение

Елизавета Геттингер
Солнце встает над ними

Часть 1

Mors certa, vita incerta¹

Глава

1

Ассалому алейкум² дорогой Алишер ака.³ Всегда с нетерпением ждем весточки от вас, драгоценный брат. В нашем доме всегда праздник, когда получаем ваши письма. Как вы живете? Почему так долго не пишите нам, брат? В этом месяце мы вам почти каждый третий день пишем. Наша буви⁴ умирает. Ругает нас слезно, чтобы мы не смели сообщать вам, дорогой брат, что она тяжелобольная, говорит, беда большая будет, если вы приедете домой. Даже взяла с нас обещание о молчании. Сердце разрывается на части — не могу вам не написать об этом. Вы старший внук, вы должны знать. Пишу вам, а сама дрожу от страха, что нарушила клятву, данную нашей буви. Я помню, как вы говорили мне, что я должна становиться независимой и ничего не бояться. Но боюсь, когда вы получите мое письмо, ее уже не будет на этом свете. Аллохга шукур⁵, до девяноста восьми лет дожила. Прошу вас, Алишер ака, не приезжайте. Вы же знаете силу нашей бабушки. Не забывайте читать молитву. Послушайте ее.

Ваша невестка, Мунира.

 29/1/1966

Стоя в проеме входной двери коммунальной квартиры и утирая скупую слезу рукавом клетчатой рубахи, Алишер бережно свернул вдвое разлинованный в косую линейку тетрадный листок с письмом, написанный аккуратным, чистым ученическим почерком, минуту назад врученный ему милой почтальоншей, и убрал его обратно в конверт с изображением Ташкентского оперного театра.

— Наверно опять Асанали помогал писать. Совсем большой стал, — чуть слышно сказал он, представив шустрого племянника.

Было ясно, что их любимой бабушки больше нет, так как минуло почти три месяца, с момента, когда было написано письмо. Вероятно, задержка на почте. После слов «Буви умирает», Алишер не придав никакого значения просьбе невестки и не замечая суматоху соседей в коридоре, словно тень прошел в свою комнату.

В подмосковной коммунальной квартире Алишер с молодой женой Аллой поселились недавно. Они познакомились на машиностроительном заводе, куда он устроился после института, и сразу же полюбили друг друга. Она — заточник (непростая для молодой и хрупкой девушки профессия), он — слесарь-наладчик. Мастер вскоре выхлопотал ударникам-молодоженам отдельное жилье.

Алишер, дожидаясь прихода жены стоял у окна с открытой форточкой; в одной руке держа конверт, а другой нервно отбивая пальцами ритм по облупившемуся от белой краски подоконнику, думая, как он скажет ей, о том, что должен поехать домой. Ведь умирает его буви, заменившая им с младшим братом отца и мать. Как знать, а может уже умерла. Но он гнал от себя эту мысль. Гнал эту мысль и клял себя, что утаил от семьи свою женитьбу на русской девушке.

— Нет, не утаил, а не успел сказать, — утешая себя, говорил Алишер.

Он был уверен, что бабушка поймет и не осудит его выбор, но древние устои, традиции и феодально-байские обычаи, тянувшиеся на протяжении многих столетий, не оставляли в покое и в советское время.

Сейчас Алишер с тоской смотрел на холодный, еще местами заснеженный серыми лоскутами, апрельский подмосковный двор, но в его голове всплывал совсем иной пейзаж, от которого ощущалось необъяснимое притяжение. Воспоминания уводили его из шумной, обклеенной старыми пожелтевшими газетами стенами и вечно пахнущей сыростью от развешанного в коридоре коммунальной квартиры мокрого белья в родные сердцу Чимганские горы. В жаркий, добела раскаленный полдень с терпким запахом сожженной солнцем земли. В необъятные глазу хлопковые поля. Он вспоминал о спокойной и задумчивой бабушке, всю жизнь, не снимавшей со своей головы белого шелкового платка, он и не помнил ее без него; вот она укрылась от палящего солнца под сенью векового платана, раскинувшего свои могучие ветви во дворе дома, в листве которых то и дело заливисто щебетали перепелки. Представил тихую, безропотную, стройную как кипарис невестку в цветастых одеяниях без устали хлопотавшую по хозяйству с раннего утра и до позднего вечера. Вспомнил озорную соседскую детвору в крохотных, расшитых разноцветных тюбетеечках бойко играющую в ашички⁶. А также вспомнил гневно брошенные напоследок слова уважаемого в кишлаке господина, готовившего свою единственную красавицу-дочь Назиру в жены ему — оставившему свой дом свободолюбивому Алишеру: «Добра тебе вовек не будет». Настоящее мешалось с прошлым, и это было похоже на сон.

— Сколько говорено было, не стой на сквозняке, — громко хлопнув дверью, заботливо ворчала вернувшаяся домой Алла, еле удерживая в руках сетку с продуктами и два больших, упакованных серой бумагой, свертка. — Продует.

Гулкий стук упавших на пол свертков вынул Алишера из небытия. Тут же обернувшись, он увидел стоявшую у двери в легкой растерянности Аллу. Погруженный в раздумья он и не заметил, как она вернулась домой. Алишер, не выдав волнения, молча прикрыл форточку, задернул тюль и, приняв мудрый вид, что присущ восточным мужчинам, кинулся на помощь к жене, бросив конверт на застеленный домотканой скатеркой стол. На столе в стакане с водой стояла веточка, принесенная им с улицы. Он смутно надеялся, что почки на ветке набухнут, и проклюнется зелень.

— Что там у тебя? — оценив тяжесть взятых в руки свертков, с любопытством спросил Алишер.

— Книги. Людмила Кондратьевна, бригадир наша, просила в очереди отстоять и на ее долю книг набрать. За каким они ей нужны…? У нас на заводе чудный киоск. Да я и для тебя кое-что прихватила, — вешая пальто на гвоздь, торчавший в двери и служивший вешалкой, рассуждая, отвечала Алла. — Ты же любишь читать. Правда не знаю, понравятся ли.

— На трамвае через весь город, вдобавок с грузом. В твоем ли положении тяжести носить? — тихо возмутившись, продолжал говорить Алишер, заинтересованно смотря на свертки.

— Ничего, я привыкшая. Привыкшая, как и ваши женщины, — снимая с головы платок, из-под которого выбивались крупные блондинистые кудри, насмешливо отвечала Алла.

Алишер промолчал. Он иногда позволял себе иметь некоторую слабость перед женой.

— Послушай, Алла, — выбрав момент пока она ни о чем не думая взялась распаковывать книги, начал Алишер. — Я сегодня получил письмо из дома.

— Хорошие новости, а ты понапрасну волновался, что вестей нет, — ласковым голосом сказала Алла, перебив мужа. — Теперь не хуже соседа академика будем, — энергично выкладывая книги на стол, поправляя скатерку, приговаривала она.

— Я должен ехать туда, — ни на секунду не сомневаясь, сказал он, глядя на нее.

— Что стряслось? — чутко посмотрев на него, спросила Алла.

— Буви умерла, — уверенно сказал Алишер, подав жене конверт с письмом. Алла неохотно раскрыла конверт.

— С чего это ты взял? — бесшумно шевеля губами, беглым взглядом пробежав по письму, заключила она.

После заявления мужа: «Я должен ехать», ее настроение заметно омрачилось, и она также упустила из виду предупреждение бабушки.

— Гляди! — с легким узбекским акцентом вскричал Алишер, ткнув пальцем на дату.

— Алик, не горячись! — силясь успокоиться сама и успокоить мужа, воскликнула Алла, увидев месяц и число. — Это еще ни о чем не говорит. Письмо датировано январем, я убеждена, что бабушка поправилась и новое письмо об ее выздоровлении, как и это, может статься, просто-напросто затерялось в пути. А если бы она присмерти была действительно, то телеграмма бы пришла. И потом, она не одна, брат Бахтиёр позаботится о ней, — прерывающимся от волнения голосом сказала она, умоляюще дотронувшись рукой до его предплечья.

Алишер вспыхнул от недоверия жены.

— Бабушка твоя долгожительница, она еще всех нас переживет, — шутила Алла.

— Всевышний и вправду дал Буви долгую жизнь, за все то добро, что она сделала людям, — мягко сказал Алишер. — Но я поеду. Это не обсуждается, — вновь бережно свернув письмо, отрезал он.

Глава 2

Алишер не спал всю ночь, вслушиваясь в мерное тиканье секундной стрелки часов. Отвернувшись к стене, притворяясь спящей, не спала и Алла. Он то вслушивался, то ворочался в душной темной комнате с боку на бок, переживая муки совести.

В сорок первом году отца Алишера, уже немолодого геолога, призвали на фронт. Бабушка забрала из Ташкента к себе в далекий глухой горный кишлак невестку с маленькими внуками: годовалого Бахтиёра и трехлетнего Алишера. Спустя полгода мать получила разнесчастное треугольное письмо о гибели мужа, а вскоре, обессилев от этого известия, тихо ушла из жизни, оставив маленьких сыновей на волю судьбы. Узбеки говорят: «Верблюд познается в поле, человек в горе», но в кишлаке царили свои законы и порядки…

Маленькому Алишеру нравилось играть, перебирая те немногие книги, рукописи и необычные вещицы из экспедиций, что остались от отца. Достигнув зрелого возраста, он, одаренный пытливостью ума, получив благословение бабушки, покинул родной кишлак, отправившись на поиски знаний, напоминая о себе лишь редкими письмами.

Пролежав до рассвета с открытыми глазами, остановив за минуту намеревавшийся раздаться звонком будильник, боясь разбудить жену, неслышно, наощупь в полутьме Алишер собирался на завод.

— Что надумал? — разрезав тишину, спросила Алла.

Алишер молчал.

— Если тебе вздумается отгулы просить, учти, тебя как нечего делать выкинут из очереди на квартиру, а у нас уже вот-вот ребенок ро́дится, не забывай, — выдала Алла, бессонницей накопившиеся раздумья. — А должности инженера тебе тогда и вовсе не видать. Да Петрушин тебя со́ свету сживет, и экзамены в жизни потом не сдашь, — едва не захлебываясь продолжала она.

Сдерживая себя, он по-прежнему не издал ни звука.

— Что же ты, уедешь и меня одну здесь оставишь? — исчерпав все доводы, успокаиваясь, спросила она.

Увидев в полутьме блеснувшие большие глаза мужа, она поняла, что он не оставил свою затею и настроен решительно.

Глава 3

Снег сошел на нет, залив водой пожухлую прошлогоднюю траву во дворе. Средина апреля.

Через неделю получив на заводе отгулы по семейным обстоятельствам, Алишер собирался в дорогу, целый день расхаживая по комнате в белой майке и в черных широких брюках из угла в угол.

Устав спорить с мужем, Алла, смирившись с его решением, нехотя помогала укладывать вещи.

— Когда едешь куда-нибудь, самое трудное угадать, какие вещи взять с собой, какая будет погода, — между делом сказала Алла, наблюдая, как Алишер собирает вещи. — Возьми с собой шерстяной вязаный свитер.

— Там, куда я еду теплые вещи ни к чему, — сухо ответил он.

— Ну и пусть, все равно возьми. Я тебе на дно чемодана конверты надписанные положила — будешь писать мне каждый день, — наказывала она.

Он тяжело посмотрел на нее.

— Писать то буду, да вот придет то письмо когда? Туго с почтой там, знаешь ведь, — говорил Алишер.

Пристроившись на углу застеленной пледом тахты, она, опустив голову, крепко прижимала к своей груди его только что выглаженную белую рубашку, словно предчувствуя неладное. Всю неделю она не могла найти себе места с того самого момента как взяла в руки письмо. Она в буквальном смысле была раздираема негодованием, но изменить непоколебимое решение мужа было не в ее силах. Если бы он только мог себе представить, какие страхи и тревоги гложут ее сердце…

Стараясь не замечать недовольства жены, избегая, таким образом, ссоры, Алишер предвкушая скорую встречу с родными, надеясь на лучшее, в приподнятом настроении снимал с самодельной книжной полочки книги, увлеченно выбирая, какую возьмет с собой в подарок подросшему племяннику.

— Поеду с тобой, до поезда провожу, — раскачиваясь на месте с закрытыми от боли предстоящей разлуки глазами, будто в пустоту говорила Алла.

— Два Капитана!⁷ Ну конечно! — с восторгом сказал он.

Заслышав доносящееся из-за двери шуршание, Алишер сунул книгу в лежавший на столе, словно разинувший пасть чемодан и поспешил узнать, что случилось. От соседских глаз ничего не скроешь. Такой тишины от соседей не слышалось давно. Казалось, будто вся коммунальная квартира превратилась в один большой слух. В открывшуюся дверь, бесцеремонно, с юркими от любопытства глазами ввалилась соседка, любительница сплетен и по совместительству напарница Аллы — Таня.

— Алка, возвращаю тебе банки! — воскликнула она, найдя повод зайти.

Алла не подняла глаз.

— Не сейчас, Татьяна, не сейчас — выпроваживая соседку, шепотом говорил Алишер, заметив настроение жены и наконец, решившись с ней поговорить.

Выпроводив соседку, Алишер скрипнув тахтой, сел рядом с Аллой погладив рукой ее живот, а потом нежно обнял, прислонив к себе.

В очередной раз из-за двери донеслись звуки и шевеление. На робкий стук Алишер скривив лицо, открыл дверь. Это была настойчивая соседка Таня, с завернутым в вафельное полотенце свертком.

— Пирожки с капустой и с повидлом, сама пекла. На дорожку. Угощайтесь, — бегая взглядом по комнате, на одном дыхании сказала она, протянув ему сверток.

Алишер приняв угощение и поблагодарив соседку, снова вернулся к Алле. Просидев в обнимку недолгое время, Алла, кажется, догадавшись о причине его недельной бессонницы, молчаливости и решении о поспешном отъезде многозначительно вздохнув вдруг произнесла:

— Значит, она обо мне так и не узнала ничего.

Алишер вскочил с места как ужаленный.

— А если узнает, проклянет. Так, стало быть? — продолжила Алла после минутной паузы, приходя в себя.

Алишер не находил что ответить. Он понимал, что в ее словах есть доля правды.

— Послушай, Алла, — начал он, уводя разговор в сторону от назревавшего скандала. Ты и оглянуться не успеешь, как я снова буду стоять здесь, на этом месте, — в шутку топнув ногой и очертив комнату рукой, впервые за все время улыбнувшись, сказал он. Но не очень-то веселой получалась эта улыбка, и как ни храбрился он, а голос звучал уныло.

— Тревожно мне, — подойдя к столу, упавшим голосом сказала Алла, скомкав рубашку и кинув ее в чемодан.

— Ты накручиваешь себя. Я же не насовсем уезжаю. Туда-обратно, — убедительно сказал он, разведя руки в стороны, чтобы обнять жену.

Алла поддалась.

Глава 4

Двое суток до Ташкента, а затем на перекладных до кишлака, — прикидывал в уме маршрут Алишер, стоя в тамбуре поезда. До отбытия оставались считанные минуты. Он всматривался в мокрые от слез (а может и от дождя) глаза провожающих на перроне людей, и думал, как правильно сделал, что не позволил жене проводить его до поезда. — Не хватало еще простудиться. Довольно с нее.

Наконец с Казанского вокзала тронулся вечерний поезд навстречу многочисленным железнодорожным путям, оставляя позади себя город и зажегшиеся белым светом фонари станции, отражающиеся дрожащими бликами в лужах на асфальте от недавно прошедшего дождя.

Пассажиры разбрелись по купе. В самый последний момент, в отбывающий поезд, споткнувшись о ступеньку, запрыгнула худенькая, угрюмая светловолосая девушка лет шестнадцати с красной тряпичной самодельной сумкой на плече, вымокшей от дождя. Наскоро высвободив содержимое сумки, она примостилась на место знакомой ей проводницы, отправившейся собирать билеты.

— Вечерняя Москва есть? — подойдя к ней проявив сочувствие, спросил Алишер, все это время наблюдавший за девушкой.

— Имеется! — отдышавшись, ответила девушка, и лицо её вмиг озарилось улыбкой.

Купив у девушки слегка намокшую газету и набор сувенирных открыток с видами столицы, Алишер направился к своему купе, попутно надевая на себя просохшую коричневую кожаную куртку.

— Уважаемый! Можете заходить, мы уже переоделись, — хихикая, сказали две молоденькие девчушки, стоило ему подойти.

Алишеру, отчего то подумалось, что его попутчицы — студентки. Познакомившись поближе, выяснилось, что попутчицы его — корреспондентки, и что держат они путь в Узбекистан, а дальше в Киргизию писать статьи о Средней Азии. Та, что была моложе, ехала с мужем. Молодожены.

Девушки обрадовались, в ходе беседы узнав от своего попутчика, что он родом из тех мест, завалив его вопросами, но они не знали, что попутчик их по природе своей немногословен, поэтому выяснить им толком ничего не удалось. Хоть Алишер и был молчалив, все же умел и выслушать собеседника, но ведь ко всякому общению надо быть расположенным и иметь как минимум подходящее настроение. А в дороге, кого только не подкинет тебе судьба.

Пассажирами поезда овладела ночная тяга к пению. Запевалу из соседнего купе с песней «Стенька Разин» поддержал ряд соседствующих купе.

Вдоволь наговорившись друг с другом, девушки уснули от усталости. Всю дорогу от скуки дремал и молодой муж. В купе стало тихо. Смолкли звонкие, веселые девичьи голоса, не смолкал лишь дробный перестук колес. Весь поезд давно был объят сном, но Алишера не покидала бессонница. Вместе с бессонницей не покидали его и думы. Он знал, что уже далеко за полночь, но ничего не мог с собой поделать. Мысли шли чередой, как верблюжий караван в пустыне и не видать им было конца. Ссутулившись, он, опершись локтями на столик, пристально всматривался в ночную пустынную картину за окном и обыгрывал в уме предстоящую беседу с бабушкой. Он воображал, как она будет рада, когда он придет к ней и скажет, что скоро у нее родится долгожданная внучка…

Потихоньку отодвинув дверцу купе, Алишер вышел в тускло освещаемый тамбур. Бросив взгляд на место проводника, он неожиданно для себя увидел ту самую девушку, что продавала газеты, застав ее за вязанием. Она быстро посмотрела на него. Тонкими пальчиками, она ловко перебрасывала спицами петлю за петлей. На мгновение он скрылся в купе. Вернувшись в тамбур со свертком в руках, Алишер облокачиваясь на перила, пошатываясь, шел к девушке.

— Угощайтесь, — протянув раскрытый сверток с пирожками, сказал он.

— А с чем они? — голодными глазами смотря на пирожки, спросила девушка не переставая вязать.

— С капустой, кажется, — откусив пирожок, равнодушно ответил он. Она, отложив в сторону белую пряжу и бойко вытерев о себя руки, принялась есть.

— Не спится? — успевая один за другим запихивать в рот пирожки, также равнодушно спросила она с набитым ртом.

Он ничего не отвечал, только удивленно смотрел, с каким завидным аппетитом она ест.

— Спасибо, было вкусно. Я вам совсем ничего не оставила, — виновато произнесла девушка.

Он умиленно махнул рукой.

— У тебя родители есть? — спросил он.

— Есть.

Алишер внимательно смотрел на нее, точно ожидая продолжения истории.

— Тетка у меня на разъезде живет, стрелочница. Одинокая она совсем. В выходные я ей помогаю, заодно и подработать получается.

Не говоря ни слова, он продолжал пытливо смотреть на нее. Девушка будто читая вопрос в глазах незнакомца, рассказывала сама.

— Проводницы добрые, отзывчивые. Они меня «за так» пускают прокатиться.

Девушка продолжала рассказывать. Алишер слушал ее, но думал о чем-то своем, временами хватаясь за свою густую черную бороду.

— Вид у вас помятый, — взявшись за пряжу, заметила она, устав от его любознательности и желая скорее избавиться от назойливого собеседника. — Впереди разъезд. Шли бы вы, товарищ, отдохнуть.

Еще немного постояв в тамбуре, он, послушавшись совета девушки, побрел к своему купе. Поезд постепенно начал сбавлять ход. Переполненному мыслями Алишеру, удалось ненадолго прикорнуть.

Над по-весеннему зеленеющей степью расстилался предрассветный туман. Вдалеке маленькими точками маячили огоньки из окон мазанок, что врассыпную стояли на разъезде. Мал был разъезд. Мал и невзрачен. На запасных путях виднелись заброшенные, отслужившие свое, поржавевшие вагоны и цистерны.

Поезд, издавая шипящий звук, наконец, остановился. От непривыкшей слуху тишины Алишер открыл глаза. Подняв со стола тяжелую ото сна голову и протерев глаза, он с трудом превозмог тупое нытье в надбровьях и устало посмотрел в окно на разъезд. Прищурившись, он силился разглядеть в едва проницаемой мгле силуэты беспорядочно двигающихся людей. Поглаживая бороду, он внимательно следил за действиями двух мужчин. Да, то определенно были мужчины, потому как они с легкостью переносили из вагона поезда в редкие кусты неглубокого овражка деревянные ящики. Первый был толстомордый и лысый, второй — худощавый и волосатый. Вдруг мелькнувшая в тумане, словно искра, красная тряпичная сумка на плече девушки привлекла его внимание. Спустившись с поезда, поеживаясь от утренней колючей прохлады и пытаясь укутаться легкой кофтенкой, новая знакомая Алишера взволнованно озиралась по сторонам.

Солнце только-только обозначило горизонт розовой полосой. Светало. Кончив разгрузку, один из мужчин по виду старше и крепче второго, заметив девушку, стоявшую на шухере, подошел к ней. С недовольным лицом и паром изо рта от холода он что-то объяснял ей, размахивая руками, на что девушка стыдливо опустила голову вниз. Следом, затушив о засохшую от грязи подошву своего сапога окурок, (видимо здесь тоже прошел хороший дождь), к ним неспешно подошел его худощавый напарник. Долго разговаривая о чем-то, они оба выказывали девушке жестами свое недовольство.

— Ах ты, что ты будешь делать, бедолага какая, — с состраданием воскликнул Алишер. Он быстро оглянул соседей, вспомнив, что он не один в купе и убедиться, не разбудил ли кого своим возгласом. Пассажиры спали крепким сном. Алишер не без некоторого трепета продолжал наблюдать за происходящим за окном.

Попытавшуюся сбежать от обидчиков, запрыгнувшую на подножку поезда девушку силой дернули за руку и вытянули обратно. У нее с трудом получалось сопротивляться двум мужчинам, что были вчетверо сильнее ее. По руке девушки на землю скатилась полупустая красная сумка, подобно сигналу к действию. Алишер не выдержал. Подпрыгнув с места и ударившись затылком о верхнюю полку, он поспешил к ней на помощь, захватив с собой куртку. Одеваясь на ходу, он шел быстрым шагом по тамбуру, зовя на подмогу проводницу, но той как обычно не было на месте.

— Куда же ты запропастилась, — зло крикнул он. Никто из пассажиров не откликнулся на зов.

Не найдя проводницы, он, запыхавшись высунулся из двери и остановился на подножке вагона. После душного купе его лицо обдало приятной свежестью.

— Отпустите девушку, — немедля сказал Алишер.

— О, киргиз. Знакомый твой? — враждебно зыркнув на Алишера, спросил девушку старший.

— Нет. Мужик какой-то, — заикаясь от страха и холода, отвечала девушка.

Старший, нарочно провоцируя Алишера на драку, толкнул девушку, и та, взвизгнув от боли, упала на землю. Алишер поиграв желваками, незамедлительно спрыгнул с поезда и ринулся к нему, но тяжелый, стремительный удар камнем об голову сбоку от худощавого напарника вырвал у него из-под ног землю. Это произошло мгновенно. Все замерли на минуту. Девушка, опешив от случившегося, по еще непросохшей от дождя земле подползала к Алишеру.

— Подох? — просипел старший.

Грязной, дрожащей рукой она дотянулась до его виска проверить, жив ли незнакомец и, задев в волосах пальцами рану с темной густой кровью, начинающей медленно стекать по его щеке — от испуга начала кричать.

— Заткни глотку, дура, — схватив девушку и резко подняв ее с земли, сквозь зубы скомандовал старший.

Не до конца понимая, что произошло, тут же выпустив из рук девушку, он с неописуемой яростью набросился на напарника, взяв его за грудки.

— Ты что паскуда натворил? — оскалив желтые со щербиной зубы, прорычал старший.

— Командир, падлой буду, рефлекс, — оправдывался перепуганный напарник, у которого от страха увеличились зрачки.

— Сволочь, — рычал старший, двинув ему прямо в челюсть. Он почувствовал, как у напарника от удара треснули зубы.

— Не суетись, — осматриваясь по сторонам изучая местность, сказал старший, тряся напарника. — Тащи его к оврагу, да карманы проверь, — хладнокровно приказал он.

Напарник недоуменно смотрел на него.

— Живее, — прикрикнул он. — В каком купе он ехал? — быстро обратился он к девушке, которая остолбенев, стояла на месте.

— Там, — неуверенно показав рукой вдоль поезда, скорбно вздохнув, сказала она.

— Неси сюда его вещи, да гляди в оба, не всполоши никого, — продолжая раздавать команды, сказал он.

Девушка, ничего не соображая стояла на месте.

— Живо! — вынув из кармана нож, поторопил он ее.

Оглядываясь назад, она несмело поднялась в поезд. И девушка, и напарник беспрекословно делали то, что им приказывали.

Дверца купе, в которой ехал незнакомец, была открыта. Неслышно нырнув в купе, подкравшись на цыпочках, она без разбора схватила первый попавшийся потертый желтый чемодан, что стоял у столика, и также неслышно покинула купе. Из соседнего купе доносился грубоватый смех проводницы. Девушка с замиранием сердца остановилась. Как только голоса стихли, она прибавила шагу. Страх заставлял ее постоянно оглядываться. Зареванная, в вымазанных на коленях колготах и с дрожащими руками она выбежала из поезда. Всхлипывая, она смотрела, как напарник волочит по земле за куртку грузное тело незнакомца, поминая разом то бога, то черта.

— Чего рот раззявила? На замке держи. Скажешь тетке, пусть ищет тебе замену, — помахав перед лицом девушки ножом, говорил старший, вырвав у нее из рук чемодан и раскрутив его с такой силой, что сам оступился, зашвырнул в овражек.

— Закопать бы надо, — нерешительно сказал напарник, подбирая разлетевшиеся вещи из открывшегося в полете чемодана.

— Никто сюда не попрется, ветками закидай, на обратном пути порешаем.

— Алишер Рахимов, — вертя в руках паспорт, прочитал напарник, выбравшись из овражка.

— Дай сюда, — отрезал старший, спрятав паспорт во внутренний карман своей грязной куртки.

Он лежал в открытом всем ветрам овражке. Длинное тело его наполовину прикрывали зацветшие ветки степного миндаля. На его лице не было и следа страха и смятения. Его черные мохнатые брови были насуплены, а меж ними будто стрелой проскользнув, запечатлелась длинная глубокая морщина. Морщина гнева и достоинства. На его молодом лице отражалась решимость. Уже вдали шумел поезд, а по небу, что весной вовсе не редкое явление, словно небо листая, проплывал журавлиный клин. Неподалеку от грубоватой ладони его, лежало перо белого ворона…

Глава 5

Тоскуя по мужу, возвращаясь каждый вечер с работы домой, Алла запирала дверь комнаты, и выходила из нее только на утро следующего дня чтобы вновь отправиться на завод. Она с нетерпением ждала его возвращения. Оставалось пару дней как, отгостив в родных краях Алишер должен возвратиться домой. Никогда раньше Алла не замечала, какой день длинный. С утра до вечера смену отстоять, а после смены начиналась тоска. После неосторожно сказанных слов соседки Татьяны, о том, что Алишер сбежал от нее к себе на родину, Алла перестала появляться на глазах у любопытных соседей. Она держалась стойко, но в душе ее царило беспокойство.

Ранним утром вторника двадцать шестого апреля Алла проснулась от звона пустого железного таза вылетевшего из рук Татьяны на плиточный пол и от ее оглушительного крика.

— Алла, Алка, открывай! — неугомонно тарабаня в дверь Аллы, кричала соседка, поставив на уши весь дом.

Накинув на худые плечи шаль, зевая, Алла босиком торопилась открыть дверь. Не успела Алла произнести и слова, как соседка схватила ее за руку своими ледяными от стирки ладонями и силком потащила на кухню, по пути раздвигая локтем сохнувшие, развешанные по всему коридору простыни.

В прокуренной кухне у окна на табурете сидел сосед Самуил, безразлично уставившись в точку на синей стене, закурив папироску. На подоконнике сидел кот, намывая лапкой мордочку.

— Дядь Сёма, просила ведь, да не курите же вы в кухне, — прикрывая шалью Аллы свой нос, ворчала Татьяна.

— Что стряслось? Зачем ты меня притащила сюда? — спросила Алла, подперев руками поясницу.

— Да подожди ты с вопросами. Слушай вон, — подведя Аллу к подоконнику, на котором вещало радио, сказала Татьяна, открывая форточку.

— Ты двери чуток не выломала, чтобы я музыку послушала? — начав выходить из себя, сказала Алла.

— Что? Какую еще музыку? — не понимая иронии Аллы, спросила Татьяна, сдувая со лба лезущую в глаза челку.

— Бах кажется, — отвечала Алла, глядя в упор на соседку.

— Какой к черту Бах! Узбеков тряхануло⁸, — не сдержавшись, выпалила Татьяна. — Дядь Сёма, ну вы хоть скажите.

На шум в кухне начали подтягиваться соседи. Дядя Сёма молчал.

— В пять утра. По радио сказали. Алка, не вру нисколько, — приложив ладонь к груди, говорила Татьяна. — Какие-то толчки вертикальные, город рушится, передали, что жертвы есть.

Алла побледнела. Сердце застучало так сильно, что с каждым его ударом у нее рябило в глазах. Подоспевшие на помощь соседки-старушки усадили ее на стул. Татьяна продолжала рассказывать, но Алла уже не слушала ее. Совершенно обессиленная, она, молча и горестно заплакала, точно смирившись со своей участью, ведь именно этим утром двадцать шестого апреля Алишер должен был выехать из кишлака в Ташкент, а из Ташкента в Москву. Дядя Сёма, одной рукой забрав с подоконника свою «Спидолу»⁹, другой подцепив свой табурет, не спеша, шаркая тапками, ушел в свою комнату.

Проходило время. От Алишера не было ни слуху, ни духу. Алла тщетно писала письма на родину мужа. Ответов не приходило. Стоя у станка, она думала только об одном, что он жив и что скоро вернется домой. «А если,… но, сколько страха в этом «если»! Нет, надо ждать, работать до изнеможения и ни о чем не думать».

Ей было немногим больше двадцати, когда она покрыла голову черным платком и захлопнула перед собой двери радости. Внезапное явление природы, стихия, унесла ее мужа. Соседи убеждали ее в этом, коллеги же убеждали ее в том, что на родине у него три таких Аллы, и он просто сбежал…

— Нельзя тебе Алка одной сейчас оставаться, — сопереживая убитой горем соседке, говорила Татьяна. — Прости ты меня дуру, ляпнула ведь не подумав. У меня у самой мужик… — махнув в сторону рукой и ненадолго умолкнув, сказала она. — А слезами горю не поможешь, о ребеночке думать надо.

— Не знаю, как я теперь буду. Поеду я сама туда, — говорила Алла слабым голосом, лежа на расстеленной тахте и смотря в потолок.

— Куда-туда? — спрашивала заполошная соседка.

— В кишлак к ним, — отвечала Алла, и глаза ее снова наполнились слезами.

— Поедешь, поедешь. Как родишь, так и поедешь, — утешала ее Татьяна, смахивая с глаз крошечные, как бисер слезинки.

Глава 6

Все тяжелее и тяжелее давалась Алле ее работа. У некогда задорной, порывистой и расторопной девушки опускались руки. — И откуда только силы берутся? — шушукались женщины между собой, крутясь около рабочего места Аллы.

— Не обращай внимания на них, — говорила Татьяна, периодически подходя проведать подругу.

— Осуждают они меня, — вздыхала Алла, поправляя черную гипюровую косынку.

— За что же людям осуждать тебя? Ты что, разве преступление какое совершила? Ну да на каждый роток не накинешь платок, пусть шепчутся себе на здоровье, нам-то что? — подбадривала Татьяна.

— Вон, гляди, пальцем тычут, — сказала Алла.

— Так, то от зависти. Ты же с восьмого марта уже второй месяц на доске почета как лучшая работница висишь. А кому первой премию дали? — пояснила Татьяна.

Аллу невозможно было не заметить. Совершенство ее женских линий, профиль, осанка, не оставляли равнодушным ни одного мужчину на заводе. Все ее обаяние, вся затаенная красота ее вспыхивала и проявлялась в ее грациозных движениях при затачивании деталей. На проходившую мимо станков молодую, белокурую красавицу Аллу оборачивались все рабочие завода, но она отдала свое предпочтение высокому красавцу узбеку. Все с удивлением отмечали, как они вдвоем энергично шагают по жизни, как продвигаются по работе, никогда не отстают от событий; как Алишеру удается прочитывать много книг, в то время как у других работников не всегда получается толком просмотреть газеты; как горячо они участвуют в общественной жизни завода. Вместе они составляли идеальную пару…

Резкий гудок сирены возвестил об обеде. Работники гурьбой повалили из цеха, только Алла оставалась стоять у станка. В последнее время она не дотягивала до плана.

— Обедать, девчонки. Кончай работу ребята. Алка, догоняй! — замахали косынками женщины.

Выбрав подходящий момент, затаившись за зелеными станками, поджидая когда бригада уйдет в столовую, выглядывал старший инженер средних лет Петрушин, наблюдая за недававшей ему покоя Аллой. Цех опустел.

— Ч-что-то ты, Алла, хмурая, с-сосредоточенная, даже с-словом не обмолвишься лишним, — нервничая, промокнув платком пот на лбу начал разговор Петрушин, подобравшись к соседнему от Аллы станку.

Из-за шума работающего станка и неотступных мыслей об Алишере она не расслышала его слов.

Пуще разнервничавшись, он подошел к ней вплотную, повторив свой вопрос.

— Тьфу-ты, выпугал до смерти. Работы много, — сдержанно отвечала Алла.

— Такие жертвы н-никому не н-нужны, — говорил Петрушин, убрав платок в карман брюк.

— Как это не нужны? Сам с меня сто один процент взял, а теперь не нужны? — возмутилась Алла, выключила станок и повернулась к нему. Голос ее раздался эхом по цеху.

— Я взял, я и от-тменю. Я все м-могу, но при одном условии, что мы будем в-видеться с т-тобой два раза в н-неделю, — сказал он, лукаво посмотрев на нее.

Алла, поняв намек, промолчала. Она отвернулась от него и включила станок, возобновив работу. Непокорность Аллы шибко задевала его самолюбие. Еще ни одна работница не смогла отказать ему, главному инженеру. Оглядевшись по сторонам, он перешел к активным действиям, обхватив Аллу руками и прижавшись к ней всем своим туловищем.

— Не будь упрямой, — торопливо заговорил он.

Раздавленная, с онемевшей от боли душой она схватила первую-попавшуюся ей на глаза железяку и разъярено произнесла:

— Убери свои руки, пока я тебе башку не проломила.

Петрушин отскочил. Он был вне себя от ее отказа.

— По узбеку своему сохнешь, дрянь? С узбеком м-можно, а со мной значит п-противно? П-помни, благодаря кому т-ты все еще м-можешь работать здесь.

— Закрой свой поганый рот, — замахнувшись железякой на главного инженера, сказала она.

Дерзкие слова и движения Аллы, еще больше возбуждали в нем гнев и желание обладать этой неприступной женщиной. С перекошенным от злости и обиды лицом, перехватив из ее руки в свою железяку и откинув ее подальше, он рванулся с места прямиком на Аллу, пытаясь взять с нее согласие силой.

— Ты на кого руку подняла, подстилка узбекская? — повторял он, срывая с нее синий рабочий халат.

Беспокоясь о состоянии подруги, Татьяна, сама наскоро отобедав, несла из столовой для Аллы горячий обед к станку. На доносящийся эхом из цеха крик, она ускорила шаг. Сквозь матовые стекла входной двери, она разглядела среди станков непонятную возню. Почуяв неладное, держа в руках поднос, она ввалилась в цех, толкнув бедром маятниковые двери. Она застала Аллу, пытавшуюся вырваться из объятий инженера Петрушина. Обезумев от злобы, он успокоил Аллу пощечиной. Алла тихо звала о помощи, а Татьяна стояла на месте как вкопанная с подносом в руках, то ли от страха, то ли от ревности боясь пошевелиться. Женщины недоуменно смотрели друг на друга. Уверенный в своей безнаказанности, он, словно не замечая вошедшую в цех работницу, повалил рыдающую Аллу на пол и со всей силы пнул ногой в большой живот, наказав за отказ. Алла заскулила от боли. Татьяна содрогнулась и с громом выронила из рук поднос.

— Алка! — ахнула Татьяна, побежав к корчившейся от боли подруге.

— П-подтверждай все, что я б-буду говорить, — засуетившись, сказал Татьяне Петрушин, обратив внимание на мелькавшую за дверьми цеха бригадиршу. Татьяна невольно склонила голову.

— Что же ты за зверь такой, — прошептала себе под нос Татьяна, крутясь около Аллы, не зная, чем помочь несчастной подруге.

Петрушин судорожно рылся в кармане брюк, ища платок.

— Итит твою мать! Вы что здесь устроили? — эхом пробасила вошедшая в цех пышнотелая, с проседью в волосах бригадирша.

— Кондратьевна, не смотришь с-совсем за своими работницами. Голодом м-моришь, а они у тебя в обморок п-падают, — промокнув пот на лбу, оправдывался побаивающийся бригадиршу инженер.

— Я тебя давно предупреждала, — рявкнув на инженера, сказала она. — Алла, встать можешь? — присев рядом с ней на корточки, спросила бригадирша. — Быкова, мигом беги за врачом.

— Может по ПГС вызвать? — неуверенно предложила Татьяна.

— Всех оповестить хочешь? Беги, давай, — настаивала бригадирша, неободрительно поднимая брови.

Татьяна бросилась за помощью врача, расталкивая толпу работников, возвращавшихся с обеда к своим рабочим местам. Увидев лежащую на полу у станка Аллу и по-дьявольски бегающие глаза Петрушина, бабы переполошились, еще больше зашумели. Со всех сторон посыпалась ругань, угрожающие выкрики на главного инженера. Никто особенно не удивился произошедшему.

— Никак подняться не может… Что будет, что будет? — доносилось из толпы.

— Да можно ли вынести такое? Сколько терпеть можно его рукоприкладство? Бедная девка… — заколыхались работницы.

— Товарищи, с-спокойствие! Ну и кадры пошли, — практически не заикаясь, сказал Петрушин.

— Ша, бабы! — гаркнула бригадирша. А ну помогай!

Окинув рабочих безумным взглядом, стараясь быть незамеченным, он обошел толпу, чтобы покинуть цех. На выходе, перед остановившимися глазами его, стояла Татьяна с врачом. Легкая краска выступила на его щеках. Поторопившись, он скрылся в темных коридорах завода.

Бригадирша с двумя крепкими женщинами подняли Аллу и не успели они погрузить ее на носилки, как Алла издала истошный вой.

— Мать честная! Да у нее во́ды отошли! — заключила местный врач. — Здесь рожать будем! Не дотянет.

Рабочие охали.

— Как не дотянет? Надо дотянуть! — уговаривала Татьяна.

— До ближайшей больницы километров пятнадцать, не довезем. Слаба она очень, нельзя транспортировать сейчас, — убеждала местный врач, проверяя её пульс.

Бригадирша возмущенно смотрела на двери цеха, в которых от Петрушина уже и след простыл.

Быстро сориентировавшись, бригадирша разогнала из цеха всех рабочих, оставив в помощниках только Татьяну и врача.

— Держите ключи от медпункта, принесите всё необходимое, и ножницы прихватите, — давала распоряжение врач. — Еще воды вскипятите, раздобудьте таз и чистых тряпок.

Татьяна суетилась, не зная за что ей хвататься в первую очередь.

— Вызвать бы бригаду скорой надо, пока доедут, у нас все готово будет, — продолжала врач, задрав подол платья Аллы.

— Не надо пока скорую, сами разберемся, — сказала бригадирша, выпучив глаза на гематому на обнаженном животе Аллы.

Врач одобрительно кивнула головой.

— Эх, некстати ей сейчас ребенок. Пропадёт без мужика. Молодая совсем, — вздыхая, говорила бригадирша.

— Ничего, — протяжно сказала врач, снимая стетоскоп. — И не в таких условиях детей вынашивали и рожали. На войне и вовсе в окопах приходилось роды принимать, с бомбежками, с близостью фронта. А то, что семимесячный… так и такие выживают.

Алла с трудом улавливала общий смысл того, что говорили женщины и врач. Сердце у нее билось тревожно и громко, всё заглушая. Она пронзительно вскрикивала от нестерпимой боли.

— Потерпи, Алка, — кричала Татьяна на крик Аллы, бегая по цеху с поручениями врача.

— А я уже умирала один раз, мне не страшно, — отвечала Алла, заливаясь слезами и криком.

Алла родила мальчика.

— Эх, некстати, — повторяла бригадирша.

Глава 7

Четырехлетний Петька сидел хмурной на стульчике в самом углу кухни, болтая ножками и крутя в ручонках фантик от конфеты. Он любил тетю Аллу, любил оставаться с ней, когда мама Таня срочно уходила по своим делам.

— Жизнь человечья — игрушка в руках судьбы, — говорил дядя Сёма, опустошив рюмку.

— И не говори, — поддакивали соседки, гремя ложками сидя за поминальным столом.

Каждый вспоминал Аллу по-своему.

— У нее что же, и родных никаких нет? — наклонившись к уху Татьяны, спросила соседка из соседней квартиры, сидевшая на скамье рядом с ней.

— Никаких, — коротко ответила Татьяна, опершись головой на обе руки. — Мать старая совсем. Алка у нее младшая была. Куда ей было ребенка? — будто задавая самой себе вопрос, виновато говорила она.

Выйдя из-за стола, Татьяна, отстраненно пройдя мимо Петьки, с печалью на лице направилась в комнату подруги. Ум никак не мог осмыслить происшедшего. Отперев ключом хлипкий замок, она вошла в комнату. В ящике письменного стола, тщательно связанные лежали письма теперь покойных Алишера и Аллы. Теперь чьи-то чужие, равнодушные руки разрывали шнурочки, ворошили шуршащие листки. Чьи-то чужие глаза бегали по строчкам. Татьяна лишь шептала: «Прости».

В письме родным Алишера, Татьяна вкратце рассказала, как его жена умерла при родах. Родила хоть и недоношенного, но все же здоровенького мальчика. Указала адрес дома малютки, в котором мальчик находится как она думала уже год. Умоляла их объявиться и забрать ребенка. Ответом было долгое молчание.

У Анны Леонидовны, директрисы одного из подмосковного дома малютки с мужем не было детей. Женатые десятилетним браком, так и не ставшие родителями и отчаявшись ими стать, они обсуждали возможность стать приемными родителями. «Сапожник без сапог» подтрунивали над парой друзья и родные.

В одну из летних ночей, не желая идти с работы домой, так как накануне у них с мужем произошла крупная ссора тридцатисемилетняя Анна Леонидовна осталась в доме малютки на ночное дежурство. Удобно пристроившись на диванчике на ночевку в своем кабинете, накинув на ноги свой серый пиджак, она, немного поерзав, задремала. На вид она была строгая, властная женщина, полная, невысокого роста с зачесанными назад рыжими волосами и лицом, сплошь усыпанным веснушками.

Услышав сквозь дрему громыхавшей тяжелой цепью лай собаки, Анна встала с дивана и пошла к окну. Было ветрено. Деревья как пленники толпились за решетчатыми загородками. Жалобно скрипели, раскачиваясь, стволы, шумели черные, голые ветки, пронизанные металлическим, холодным лунным светом. Собака не унималась. Ее дикий лай вынудил Анну Леонидовну выйти на крыльцо, проверить, все ли в порядке. Странно, что сторож не слышит неистового собачьего лая, подумала она, проходя мимо вахты, не став никого будить. Выйдя на крыльцо, Анна Леонидовна впала в ступор. На ступенях стояло эмалированное двенадцатилитровое ведро с ручкой. Собака, не уставая, едва не срывалась с цепи. Анна Леонидовна медленно спустилась по ступенькам вниз. Не решаясь подойти близко, медленно вытягивая свою короткую шею вперед, без страха, но с любопытством прищурив глаза, заглядывала в ведро. Увидев лежащий в ведре завернутый кулек, она решилась подойти ближе. Затронув рукой кулек, содержимое ведра начало шевелиться и плакать. У Анны душа ушла в пятки.

— Младенец! — взяв в луки ребенка и скоро высвобождая его из тряпок, тихо произнесла она.

Всматриваясь по сторонам в темноту, она подошла к воротам. Никого. Она задавалась вопросом, кто мог подбросить им младенца. На ее памяти это был первый подобный случай в этом доме малютки. Разное повидала она за свою жизнь, но, чтобы младенца и в ведре… И радость, и смятение охватили ее. Вот он — знак! Цыкнув на собаку, чтобы та прекратила лай, она словно вор прокралась с ведром мимо сторожа в свой кабинет.

Уложив ребенка на диван, укутав его своей кофтой, висевшей в шкафу с весны, Анна стала думать, что ей делать дальше. Младенец спокойно лежал, не мешая принимать верное решение своей спасительнице. Дождавшись утренней пересменки нянечек, смены, в которой дежурила ее близкая подруга, Анна Леонидовна срочно вызвала ее к себе.

— В мамочку решила поиграть? — с порога спросила Анну подруга, увидев у нее на руках младенца. — Тебе идет.

— Закрывай дверь, садись, — указав глазами на диван, сказала Анна, тряся на руках младенца. — Садись и слушай меня внимательно. Этого младенца я сегодня ночью обнаружила в ведре.

— Что ты такое говоришь? В каком еще ведре? — перебив директрису, взволнованно спрашивала нянечка, думая, что ее хотят за что-то наказать.

— Ты подумай, — продолжала Анна, — раньше на войну все списывали, а сейчас ведь в мирное время живем, а такое делается.

— Да что делается то? — не понимала нянечка.

— Ведро, в котором этот кулек лежал, я на крыльце нашла сегодня ночью.

— На каком крыльце?

— На нашем.

— А что ты ночью делала на нашем крыльце? — еще больше запутывалась нянечка.

— Дежурила. Мне помощь твоя нужна. Так, чтобы об этом не прознал никто. Я заберу его себе.

— Не шути так, Анна Леонидовна. Это тебе не игрушка. Его обследовать надо для начала, — встав с дивана, сказала нянечка. — Да не тряси ты его так! Ну что, кто у нас тут? — забрав из рук Анны ребенка, спросила нянечка.

— А я не знаю, — ответила растерявшаяся Анна.

Распеленав ребенка, нянечка насторожилась. Аккуратно вытянув из тряпок, в которые был укутан младенец белое перо, она произнесла:

— Мальчик!

Анна Леонидовна глубоко вздохнула. Младенец на удивление не плакал.

— Ему сутки от роду. Надо заявить, — сказала нянечка.

— А? — не сразу ответила задумавшаяся Анна.

— Сообщить нужно, говорю.

— Не будем никуда сообщать. Никто не должен об этом узнать.

— Зачем тебе эти заморочки? Ребенок слабенький, недоношенный. Возьми себе любого другого, если так хочется. Оформи правильно, — подойдя к умывальнику, смотрясь в небольшое зеркало, висевшее над раковиной, холодно сказала нянечка. — А что Валера на это скажет?

Анна Леонидовна, надевая серый пиджак от своего юбочного костюма, резко одернув полы, решительно двинулась к ребенку, взяв его на руки и крепко сдавив, прижала к себе.

— Он будет моим сыном. Валерий правовед, он все сделает как надо.

— Делать тебе нечего, — стряхивая воду с ладоней в раковину, сказала нянечка, закрутив кран.

— Это нормально, что ребенок не плачет? — спросила Анна.

— Странно это все конечно. А откуда такое перо у него? Я таких перьев не видела никогда.

— И я не видела. На воронье похоже…

Часть 2

Больницы узник, пациент тюрьмы

Жермен Нуво

Глава 1

— А ведь я говорил, что мы с вами еще обязательно встретимся, — крутя левой рукой механизм дешевой кислотного цвета зажигалки и самодовольно ухмыляясь, сказал молодой следователь старший лейтенант юстиции Яковлев, когда к нему в кабинет доставили задержанную после звонка из дежурки.

Пожалуй, единственный честный и порядочный следователь на все отделение, как знать, а может и на всю Московскую область.

— Браслеты сними, Яковлев. Прояви гостеприимство, — вытянув перед собой закованные в наручники руки, устало, почти отрешенно проговорила задержанная.

Дав дежурному отмашку, чтобы тот мог идти, Яковлев дернул за ручку пустого верхнего ящика рабочего стола, в котором бряцали ключи от наручников и пара таких же зажигалок.

— Не успел соскучиться даже, — вставая с места, язвительно говорил он, подходя к задержанной.

Яковлев испытывал к ней крайнюю неприязнь, и к таким как она.

— Садитесь, — он одним резким движением передвинул ближе к столу стул от окна, в котором отражался тусклый свет от настольной лампы.

Это была далеко не единственная его бессонная ночь. Служба заменяла ему семью, а кабинет был его родным домом.

Девушка, поочередно растирая сдавленные железом запястья села на стул.

— Что на этот раз? Нарушение общественного порядка? Пьяная драка в клубе? Вождение в нетрезвом виде? — вальяжно подойдя к шкафу с документами чтобы взять папку-регистратор рассуждал Яковлев, в воспитательных целях, не обращая внимания на задержанную.

— Почему ваши опера безмозглые взяли меня, а им всем дали уйти, когда я сама же вызвала этот чертов наряд? — с искренним недоумением спрашивала девушка, острый язык и надменность которой в общении с представителем закона сменились спокойным тоном.

Яковлев оторвался от просмотра бумаг. Удивленный непривычным поведением девушки он поставил папку на место и снял трубку телефона, стоявшего на соседнем столе коллеги-следователя. Он настолько был рад услышать об очередном ее задержании, что у него даже из головы вылетело спросить у дежурного о самой причине задержания. Работала его теория: «Сколько мажора не отмазывай, рано ли поздно он за решетку угодит». В эти золотые для него мгновения, пока начальство не прочуяло о пребывании дочери судьи в стенах отделения милиции, он хотел сполна насладиться своим величием над «разбойницей».

— Это Яковлев. Кто задержанную привез? — переложив к другому уху трубку, он выслушал ответ дежурного, не сводя глаз с девушки, все время смотревшей перед собой в пол. — ЧЕГО? — от его вскрика девушка резко подняла голову и посмотрела на следователя. Он положил трубку.

Безмолвно вернувшись за свой стол, Яковлев достал из кармана кителя, висевшего на стуле, сигарету, пытаясь прикурить ее зажигалкой, которая вечно ломалась. В кабинете запахло газом.

Нервно отбросив зажигалку в сторону и вынув изо рта сигарету, он убрал ее обратно в карман. Яковлев похоронил в себе неплохого драматического актера.

— Вот, — спокойно сказал он после минутной паузы, положив перед ней чистый лист бумаги и ручку.

Девушка недоумевающе смотрела на следователя черными от местами размазанной туши глазами.

— Пишите, — велел он.

— Что писать? — машинально взяв ручку, спросила она.

— Я, Маркова Кристина Олеговна, восемьдесят третьего года рождения, сегодня ночью, с тринадцатого на четырнадцатое декабря две тысячи восьмого года убила человека. Допрыгались? Шутки кончились, гражданка Маркова, — победно говорил он, однако внутренний голос подсказывал ему обратное.

Ее манера поведения никак не соответствовала ее милым, по настоящему детским чертам лица.

— Убили, значит. Нелюди, — опустив голову, смиренно сказала Кристина.

Будто не слыша ее слов, Яковлев продолжал:

— Пишите, пишите, больше отмазаться не получится. Отца бы пожалели!

— Я не буду этого писать, — медленно положив ручку на листок, тихо сказала девушка. — Я никого не убивала.

Внезапно раздался телефонный звонок. Кристина настороженно взглянула на перемотанный синей изолентой аппарат.

— Яковлев, — ответил следователь. — Лично приехал? Хорошо, сопроводите ко мне, — сказал он, бросив трубку, спешно застегивая верхнюю пуговичку на рубашке.

Кристина поняла сразу, что за ней по темному, со скрипучими от постоянной сырости полами коридору идет отец.

— Яковлев, миленький, ты должен мне помочь! — торопясь заговорила девушка, заправив за ухо прядь длинных платиново-белых волос.

— Спрячь меня куда-нибудь, не отдавай отцу, прошу. Ты не представляешь, что это за человек. Я все тебе расскажу, только умоляю, помоги.

Следователь, было, открыл рот, чтобы объяснить девушке о порядке задержания и ее правах, как дверь кабинета распахнулась под доносящийся рев путан, сидевших в обезьяннике. Кристина вздрогнула, увидев на пороге взвинченного отца. Дверь захлопнулась, в кабинете воцарилась тишина. Следователь подпрыгнул с места.

— Марков Олег Валерьевич, — представился судья, смотря на дочь. — Видимо произошла ошибка, — с ходу заговорил он. — Сейчас вы отдадите девушке ее вещи, и она пойдет со мной.

Яковлев впервые увидел легендарного судью, одного из подмосковных городов. Яковлев давно мечтал с ним познакомиться. Он свято верил, что дочь позорит закрепленный за ее отцом образ кристально чистого и справедливого человека, живого воплощения доблести и чести. Он не раз слышал от коллег, о непростых отношениях судьи с дочерью, о том, как отец жаловался на дочь, тем самым вызывая сочувствие окружающих. Ему даже не нужно было личного вмешательства, надолго дочь в отделении не задерживалась. А бывало, отец не прочь был проучить ее как следует, дескать, пускай посидит, подумает. Но сегодня явно что-то пошло не так. Яковлеву сделалось не по себе от одного его взгляда. В слабоосвещенном углу стоял невысокий, полный светловолосый мужчина средних лет в сером пальто. Его впалые, тяжелые мутно-серые глаза словно смотрели напрямик в душу, точно он сошел с портрета из фильма «Прикосновение».¹⁰

— Это невозможно. Гражданка Маркова задержана по подозрению в убийстве, — оправдывался следователь, он сам не понял, как попал под его мистическое обаяние.

— Я, кажется, ясно сказал, произошла ошибка, — продолжал отец. — Девушка должна пойти со мной.

Яковлев мельком глянул на худенькую, перепуганную девушку. Ему вдруг почему-то стало жалко ее.

— Я жду, — настаивал отец.

— Повторяю, это невозможно, — сказал следователь.

Казалось, у отца заканчивалось терпение. Неприятно скрипнув мокрыми ботинками по линолеуму, он тронулся с места, чтобы подойти к дочери. Девушка, обеими руками вцепившись за сидение, на котором сидела, и медленно крутя головой шептала:

— Не подходи!

— Покиньте кабинет! — осмелев, потребовал следователь.

— Завтра же вы пожалеете о том, что не отпустили девушку сейчас со мной, — сказал отец, не отрывая взгляда от дочери. Он ушел, оставив за собой открытую дверь.

По коридору раздавался гул. Следователь какое-то время озадаченно смотрел ему в след.

— Смело, — подметила Кристина. — Может, все-таки закроешь дверь, Яковлев? — сказала она, неторопливо снимая с себя куртку, не вставая со стула.

Яковлев закрыл дверь и вернулся за стол, вновь достав из кармана сигарету.

— Он что, за патрульной машиной бежал? — сказала изумленная быстрым появлением отца девушка.

Безуспешно пытаясь прикурить, он занервничал.

— Угощайся, — протянув следователю, огонь дорогой зажигалки, сказала Кристина. — Спасибо тебе, не часто за меня так отважно заступаются.

Яковлев прикурил.

— Дарю, — положив зажигалку на стол, сказала она.

Девушка скинула грязные ботинки и задрала ноги на стул, крепко обхватив руками колени.

— У вас времени до утра, если не считать, что уже утро, — выдохнув дым и откинувшись на спинку стула, сказал следователь.

***

— Это конец. Ты прав, у меня действительно нет времени. Бежать мне некуда. Он везде меня достанет, — будто разговаривая сама с собой, отрывками говорила Кристина.

— Кто он? — спросил следователь.

— Думаешь, я боюсь? Нет. — шмыгнув мокрым носом, сказала Кристина, игнорируя его вопрос.

— Я ничего не думаю.

— Испытывал-ли ты когда-нибудь ощущение ненужности? Оно по сути своей схоже с одиночеством. Только когда ты одинок, никто не будет делать вид, что нуждается в тебе. Одиночество благородное чувство.

— Философствовать будете или по делу рассказывать?

— Я уже давно живу с этим ощущением, — продолжала Кристина, спустив ноги вниз, закинув одну на другую.

— Говорите по существу — слегка смутившись, сказал Яковлев.

Конечно же, он не понаслышке был знаком с этим ощущением. Ему было немногим за тридцать. Редкие, с пробивающейся сединой черные косматые, давно не стриженные волосы и трехдневная щетина заметно прибавляли пару лет к его возрасту. Результатом его неряшливости был холостяцкий образ жизни. Может поэтому сейчас он так проникся состраданием к ненавистной ему девушке?

— Я ведь могу и официально допрос провести, — сказал Яковлев, понимая свою беспомощность в этом деле, но ему было страшно интересно узнать, что сегодня произошло на самом деле.

— Так проводи. Ты же знаешь, что тебе все равно не дадут этого сделать, — в отчаянии сказала она.

Размазывая по переполненной пепельнице окурок, Яковлев задал вопрос:

— Что вы делали вчера вечером с полуночи до двух часов на заброшенном машиностроительном заводе?

Сделав жест, которым курильщики просят сигарету, Кристина, закурив и поправив растрепанные волосы сказала:

— Я расскажу тебе все с самого начала.

Следователь, скрестив на столе ладони, принялся внимательно ее слушать.

— Что за дрянь ты куришь? — закашлявшись, спросила она. — Неужели, правда, настолько зарплата у российского следователя маленькая, что нельзя позволить купить на нее нормального курева?

Прокашлявшись и стряхнув пепел на листок с ручкой, Кристина начала свой рассказ.

— Мы с нашей компанией как обычно зависали в клубе, владелец которого мой крестный, кстати, ваш бывший начальник… Поэтому в этом клубе у меня вездеход пожизненный. Каждая ночь как праздник: алкогольные реки, любые разновидности порошка, громкая музыка, в общем, все, что душе тусовщика угодно.

От услышанного, следователь кашлянул.

— И так каждый день. — продолжала она. — Поначалу мне это все ужасно нравилось. А недавно мне начало казаться, что не появись я в клубе хоть на одну ночь, никто и не заметит моего отсутствия. Я обложилась фальшивыми друзьями. Да, им нужны были только мои деньги. И я оказалась права. Мне становилось невыносимо скучно. Понимаешь? Поганое чувство, когда не знаешь куда деться. Пьешь, чтобы заглушить несуществующую тоску. Однажды я так сильно накидалась, а друзья мои и не попытались остановить меня, чтобы я за руль не садилась. Представляешь? — невозмутимым голосом продолжала Кристина. — Ну, это тот случай, когда я бомжа сбила, помнишь? — сморщив лоб, сказала она, напомнив следователю и себе. — Я ждала хоть каких-нибудь перемен, хоть чего-то. Мне хотелось сбежать от этого бессмысленного образа жизни …

— Давайте ближе к делу, — заскучав, сказал Яковлев, прервав ее рассказ.

Затушив бычок и протяжно вздохнув Кристина сказала:

— И тут появился он…, да ты не стесняйся, записывай, — сказала она, увидев робкие попытки следователя взяться за бумагу. — Только тебе все равно это ничего не даст.

Яковлев сложил руки в прежнее положение.

…Она была единственной дочерью. О загадочном исчезновении жены судьи подмосковного города П., на протяжении целого года пестрели заголовки всех новостных изданий. Девочка упрекала отца в бездействии, на что он, крепко прижимая дочь к своей груди и, гладя ее по белокурой головке, просиживая сутки напролет за делами дома в кабинете говорил: — «Твоя мама просто нас бросила», потом брал бумажник, доставал оттуда пару красных купюр и возвращался к работе. После потери матери, шестнадцатилетняя Кристина отбилась от рук, попав, как это часто случается в плохую компанию, но, к счастью, быстро одумалась. Бросив школу и поступив в музыкальный колледж, Кристина перебралась жить в общежитие подальше от отца и его новой жизни, часто слыша от соседок: «Вот дура, у папашки говорят домина огромный, денег куры не клюют, а она в общаге околачивается». Отец не интересовался жизнью дочери, попросту откупаясь от нее. Она отвечала ему взаимностью. Горевал он не долго, в доме быстро появилась молодая секретарь судьи — Жанна. Не делая никаких успехов на музыкальном поприще, будучи абсолютно бесталанной особой, но очень старательной и усердной, девушка дала себе обещание в память о матери, во что бы то ни стало пойти по ее музыкальным стопам. И добилась своего. Окончив колледж по специальности фортепиано, Кристина вернулась домой. Отец хоть и был против ее выбора, но безумно гордился упорством дочери. «Все-таки наша порода, Марковская. До конца пошла» — говорил он. Но живя под одной крышей, отношения отца с дочерью с каждым днем накалялись все больше и больше, настолько, что казалось, пролети между их взглядами, обращенными друг к другу букарашка какая, моментально воспламениться и сгорит.

Вскоре, по рекомендации бывших сокурсников, Кристину пригласили играть в коллектив народной музыки исключительно из-за ее платежеспособности. Остро нуждаясь в спонсоре, коллектив внушил отзывчивой девчонке о ее недюжинном таланте и незаменимости, составив нехилую смету в качестве входного билета. Кристина согласилась не раздумывая. И тут пошло-поехало: шабашки, гулянки, и так по кругу…

За месяц до случившегося

В Москву зима наступать не спешила. Уже вовсю голые деревья стояли в ожидании своего белого одеяния. В тысячный раз не найдя общего языка со своей молодой мачехой так что стены дрожали, Кристина одеваясь на ходу, выскакивала из дома садясь в свой желтый миникупер, который был подарен отцом на окончание учебы и мчалась куда глаза глядят.

— Ну что ребят, сегодня играем? — окрыленная, в надежде заниматься музыкой, приехав поздним вечером на штаб-квартиру, спрашивала Кристина.

— Крис, сорри, сегодня без клавиш, — отвечал балалаечник Макс, плюхаясь на красное татами с балалайкой в руках. — Давай посидим, выпьем, расслабимся, подумаем над новым репертуаром.

— Ну, хорошо, — сказала она, устроившись рядом в позе лотоса.

— Крис, ты сегодня на колесах? — спросила девушка Макса, вокалистка Алиса, держа в руках банку пива.

— Как обычно, — ответила Кристина.

— Гуд, — сказала Алиса, ухмылкой переглянувшись с Максом. — Забуримся в клуб сегодня?

— Ребят, мы играть будем? — отчетливо понимая, чего от нее хотят друзья, дерзко спросила Кристина.

— Успеем и поиграть. Алиса дело говорит, может реально в клуб? — говорил Макс, чуть слышно щипая струны.

— Не хочу. Надоело, — отрезала Кристина.

— Крис, ты в последнее время закипаешь. С тобой все норм?

— Норм, — понуро отвечала она.

— Так если норм, то давай тусить, — услышав кусочек разговора, потирая руки зайдя в квартиру, сказали парни, баянист и бас-гитарист.

— Серьезно, у Макса днюха сегодня, какая репа может быть? Не обламывай.

— Мои поздравления. Ну, хорошо. Поедем, — согласившись под натиском неформального лидера басиста Дани, сказала она…

Кристина вновь закурила. Она быстрыми движениями рук терла слипавшиеся ко сну глаза еще больше размазывая тушь.

— Да понятно с вами все. И дальше что было? — спросил скучающий Яковлев.

— И мы поехали в клуб, попутно собрав еще с пяток каких-то Алискиных друзей, — продолжила рассказ Кристина. — У меня ни малейшего желания не было, ой как я не хотела, — с сожалением говорила она. — Я, отстранившись, сидела в углу, потягивая через трубочку алкогольный коктейль. Алиска разрывала танцпол, парни наши слюни пускали на нее. И не только наши. Потом какой-то паренек нерусский активно начал танцевать возле Алиски, а Алиска начала тереться своими выдающимися формами о того паренька и Макс прилично накидавшись, устроил драку за честь своей девушки. У того кровь вскипела и он, паренек тот, друзей созвал своих и короче замес начался. Алиска ко мне подбегает, зрачки как блюдца, мол, разними их. А я что? Встала, схватила свою сумку, и направилась в сторону коридора. Без объяснений. Это стало последней каплей. Я давно собиралась уйти от них, начать жизнь заново. Я отдаленно, но понимала, что живу неправильно. Мне опротивело это бесцельное прожигание жизни. Я осознавала в тот момент, что, если что и случится со мной сейчас в этой потасовке, они меня точно не защитят. Ну и в коридоре на меня с пистолетом один из друзей того паренька накинулся с предъявой: «куда это я сматываюсь». Ну а я, с какого переляку отвечать за этих придурков должна? И тут появляется он.

— Так, — выдохнул следователь. Кто он?

— Официант.

— Официант?

— Да. Я его раньше не видела у нас. Как потом окажется, он незадолго до этого вечера устроился к нам по заданию.

— По какому такому заданию?

— Ты слушать будешь, нет? — вспыхнула девушка.

— Продолжайте.

— Убери, говорит, баран от девушки оружие. Да еще вежливо так говорит. Тот на официанта попер с пистолетом. Я ничего понять не успела, как официант своим жестяным подносом вырубил парня. У меня шок. Вижу, как в коридор из кухни выбежали еще двое. Официант откинул поднос, схватил меня за руку, и мы побежали на выход, слыша позади выстрелы.

— Что за кино вы мне здесь крутите? — щелкнув чайник, стоявший на подоконнике, сказал Яковлев.

— Не кино. Ты не веришь мне? — с отчаянием в глазах спросила Кристина.

— Выбежали из клуба. Бросили друзей. Что было дальше? — продолжал следователь, заваривая чай.

— Не друзья они мне. Я бежала со всех ног к машине, официант зачем-то бежал за мной следом. Мы оба от страха запрыгнули в машину, я втопила на газ, и мы поехали. Отъехав от клуба пару кэмэ, я дала по тормозам. «Ты кто такой», спрашиваю его, а он мне, «я — Градимир». Представляешь? Градимир. Меня на смех пробило. Что за имя такое чудаковатое спрашиваю его. Он молчит. Поблагодарила его за спасение, а он мне в ответ что-то типа: «спасибо в карман не положишь». Подари мне одно свидание, и тогда я откроюсь тебе чуть больше, в том числе и о своем имени. Чушь какая, подумала я тогда.

Следователь подставил девушке коробку с крекерами и кружку с чаем.

— Да, припоминаю. Опера рассказывали. Там, кажется, на месте все разрешилось, — сказал Яковлев, хлебнув кипятка и развалившись на стуле.

— Спасибо тебе, — сказала Кристина следователю, посмотрев на него детским взглядом, обхватив ладонями кружку.

Глава 2

— В ту ночь я еще до дома не доехала, а отцу уже сообщили. Отец… он повсюду. Вот мы сейчас сидим с тобой чаек попиваем, ты думаешь, что отправил его восвояси, и он спокойно ушел. Если ты действительно так думаешь, то крупно ошибаешься. Не знаю, что он придумает, на сей раз, но сейчас я буквально ощущаю, как он своими щупальцами обхватил здание ОВД и держит нас в тисках. Мне уже не выйти отсюда, — немного придя в себя, говорила девушка.

— Никто вас не тронет здесь. Вам нечего бояться, — начиная верить во всемогущество ее отца, успокаивал Яковлев.

Кристина замолкла, ожидая пока следователь ответит на телефонный звонок.

— Личность установили? — нервно спрашивал он дежурного. — Нет? Какого черта?

Кристина, почти расслабившись от горячего чая, вдруг дернулась.

— Давайте по делу, — будто очнувшись после разговора с дежурным, сказал Яковлев.

Кристина смотрела на следователя, стараясь зацепиться хоть за краешек надежды на спасение.

— Одного задержанного, парня, по сегодняшнему происшествию, не довезли… — одновременно расстроенно и удивленно сказал он.

Кристина засмеялась.

— Не понял до сих пор? Никакого дела не будет. Это моя исповедь тебе если хочешь. Слушай дальше.

Яковлев, вернувшись к столу снова закурил.

— Ехав по трассе до дома той ночью, я была точно не в себе. Не считай меня за сумасшедшую, но я слышала голоса. Как только я заехала во двор дома, отец забрал у меня ключи от машины и запер в комнате на несколько суток, даже словом со мной не обмолвившись. Несколько суток в заточении наедине с самим собой. Голоса в моей голове усиливались все больше, заглушая тишину. Надо было как-то вырываться из этой одиночной камеры.

Яковлев задумался, а потом спросил:

— Как часто вы слышите голоса?

Кристина немало удивилась неожиданному вопросу со стороны следователя.

— Уже больше полугода. Слушай дальше, — продолжила она. — Уговорив Жанну за небольшое вознаграждение вытащить из машины мою сумку и принести ее ко мне, я судорожно искала клочок бумаги с номером. Тот официант всучил мне бумажку с номером своего сотового. Он снял трубку с первого гудка. Я продиктовала ему свой адрес, и через два часа он стоял у ворот моего дома. Отца дома не было, и Жанна впустила Градимира. «Если он один раз защитил меня, то он не причинит мне зла», думала я. Знаешь, я была заинтригована им. Мне нужен был кто-то, кто сможет перебить эти чертовы голоса.

— Что вы делали сегодня ночью на заброшенном заводе? — повторил свой вопрос следователь.

— Приносили человека в жертву какому-то славянскому Богу, — прямо ответила она.

Следователь, слегка уронив челюсть, схватился за ручку.

— За эти полгода отец редко дома появлялся. А если и появлялся, то пропадал все время в своем кабинете за бумагами. Знаешь, он с виду был похож на какого-то безумного ученого, который носится с чертежами, разными вычислениями в попытках изобрести машину времени. Последний месяц мы и вовсе с ним не пересекались, будто он и забыл, как собственноручно посадил меня под домашний арест, — продолжала рассказ Кристина. — С Градимиром, настоящего имени которого мне так и не удалось узнать, мы начали тесно общаться.

Яковлев кашлянул.

— В тот вечер я особо его не разглядела, но потом при встрече, он оказался достаточно взрослым мужчиной, лет сорока. Меня это не отпугнуло. Может я увидела в нем отца? Не знаю… Я рассказывала ему о своей жизни, он внимательно все впитывал, не задавая лишних вопросов. Особого утешения, какого мне так хотелось от общения с ним, я не испытывала.

— Итак, настоящего имени вашего подел…, — следователь опомнившись прервал речь на слове «подельник», — вашего знакомого вы так и не узнали? — спросил он. — Что вам известно об этом человеке?

— Да ничего такого, — полминуты подумав, ответила девушка. — Он постоянно молчал и слушал. Вот как ты сейчас.

— Ясно, продолжайте, — сказал следователь.

— Правда, недавно он попросил меня одолжить ему рубаху-косоворотку. Я рассказывала ему, что ушла из коллектива народной музыки, и у меня остались новые костюмы, поскольку на мои деньги они были заказаны, и были сшиты уже после моего ухода из группы. Разумеется, я поначалу удивилась, решила расспросить подробнее о его увлечениях. Как выяснилось, собственно, не сложно было догадаться по его довольно экстравагантному имени, он увлекался славянской культурой.

Следователь открыл хлипкую дверку сейфа и достал оттуда папку-скоросшиватель.

— Я буду показывать вам фотороботы, а вы внимательно присмотритесь, нет ли среди этих портретов, портрета вашего знакомого, — пытаясь своими толстыми пальцами развязать узелок на папке, говорил следователь.

Это были его личные наработки. Кристина небрежно откидывала портрет за портретом, пока на столе не остался лежать один единственный фоторобот.

— Похож. Только тут он намного моложе выглядит, и волосы у него не такие длинные как сейчас, — сказала девушка. Яковлев, перевернув листок с фотороботом, дописал карандашом еще одно предполагаемое имя изображенного человека.

— Дальше, — буркнул следователь.

Девушка продолжила.

— Пригласил меня на встречу, указал адрес, где я должна быть в указанное время, а сам пропал на неделю с лишним. Местом встречи оказался тот самый заброшенный машиностроительный завод. Таксисты наотрез отказывались ехать в ту сторону. Попутка довезла меня вчера до места чуть позже назначенного времени. Представь, полночь. Прожектор на соседнем здании, мало-мало освещал стены завода. Я запаниковала, когда поняла, что кругом нет ни души. К слову сказать, я хорошо ориентировалась на территории, как никак все детство там проторчали с друзьями. Пробравшись в здание сквозь лаз, прикрытый ржавыми листами металла, я оказалась в главном корпусе. Все оборудование с тех времен стояло на месте, картинка из детства, представляешь? — воодушевленно сказала она. — Было тихо и очень холодно. Я замерла на месте. С крыши по носу мне ударила капля воды. Я, когда голову то подняла, увидела лестницу, ведущую на верх. Я поднималась по грязной от пепла, было нереально много пепла разбросано, полуразрушенной лестнице к бывшему актовому залу. Дверь была закрыта, но я слышала, как из-за нее доносился бубнеж. Я, конечно, могла поддаться панике и убежать с этого навевающего ужас и страх места, но, я все равно пыталась открыть ее. Потом пнула со всей дури ногой по двери, и она открылась.

Кристина замолчала. Столь разительный переход в настроении девушки немало озадачил Яковлева.

— Вам нехорошо? — мягко спросил следователь.

— Да, черт возьми, мне не хорошо. Только сейчас начинаю понимать, что я была как будто под его гипнозом.

— Он был сегодня ночью на заводе? — уточнил следователь.

— Да, — опустив голову и истерично засмеявшись сказала Кристина. — После увиденного у меня волосы на голове дыбом встали. У двери зала стоял молодой парень, что-то наподобие охранника. В зале шло заседание. На сцене за трибуной скандировал лозунги за «чистую Родину» бородатый, длинноволосый мужчина, одетый в славянскую серую рубаху с красной полосой. Я постояла, послушала. Бред. Там по залу всюду были развешаны плакаты со славянской символикой. Можешь себе представить? — постоянно спрашивала она. — Это страшно. До меня начало доходить что вообще там происходит. Я искала глазами Градимира, но все присутствующие сливались в один большой одинаковый сгусток. Парень на входе спросил новенькая ли я, и указал на место, где я могу сесть и присоединиться к слушанию. Да, ты не ослышался, он сказал «к слушанию».

Кристина вновь умолкла.

— Несколько женщин и около двух десятков бородатых мужчин, разодетых в одинаковые белые рубахи с узорами, вышитыми красными нитками на серьезных щах выносили приговор молодому парнишке азиатской внешности, привязанному к столбу как во времена святой инквизиции. Меня бросило в жар. Они читали какие-то неразборчивые молитвы славянскому Богу. Сильное эхо разносило их рев по залу. Со стороны это выглядело так, будто они вызывают Ктулху. Честное слово! После этой дикой молитвы они единогласно решили сжечь его. Прикинь, Яковлев! Сжечь! — возбужденно рассказывала девушка.

— Пока охранник принимал участие в голосовании, я попыталась выбраться, найти выход из тускло освещаемого помещения, в котором проходила, Господи, как это назвать? Церемония? — схватившись за голову, говорила она. — Кто они? Сатанисты? — спросила она следователя будто окончательно разуверившись в людях.

— Есть такая тема. Они называют себя «освободителями Руси», — сказал следователь. — Этакие Родноверы. Их поймать не могут уже очень давно. Когда я пришел на службу, организация их уже была в разработке долгое время. Но теперь мы приблизительно знаем, где они базируются, — потирая руки сказал он, встав из-за стола, мысленно вешая себе звезду на погон. — Вы дадите мне показания официально, и мы наконец прекратим их деятельность. Почти сотня пропавших людей на моем районе за последние четыре года. И все граждане ближнего зарубежья. А ваш знакомый, возможно, является главарем их «освободительного движения».

Кристина опять лихорадочно засмеялась, чем смутила следователя.

— Да вам их никогда не поймать, — сказала Кристина.

— Это еще почему? — спросил Яковлев.

— Я испугано бежала по лестнице, вызывая милицию, роняя телефон, но все же дозвонилась. Прошу тебя Яковлев, поверь сейчас в то, что я тебе скажу.

— Слушаю внимательно.

Помолчав, она продолжала.

— Я набрела на коридор, ведущий к бывшим кабинетам, и там услышала перепалку двух мужчин. Они разговаривали друг с другом на таких повышенных тонах… Я стала прислушиваться. Голос Градимира я разобрала, но вот второго мужчину я почему-то по голосу узнала не сразу, видимо все-таки недостаточно он со мной разговаривал. Яковлев… там был мой отец.

У следователя от лица отлила кровь.

— Быть может вам показалось? — неуверенно переспросил следователь.

— Хоть мы и не часто проводили с ним время вместе, но неужто я отца своего не узнала бы? Почему наряд доставил сюда меня? Где все эти нелюди? … Одни вопросы. Знаешь, что? С такой крышей вам никогда не поймать их, Яковлев. Все кончено, — сказала девушка встав со стула и протянула руки к следователю чтобы тот надел на нее наручники.

В кабинете повисло молчание. Растерянный следователь не мог поверить рассказу девушки, хотя в его голове все вставало на свои места. Очередная байка? — думал он. С виду девушка была абсолютно трезвая.

Утром, как Кристина и предсказывала пришел отец с подполковником, начальником отделения и как ни в чем не бывало заставил следователя вернуть девушке ее вещи и отпустить ее.

— Понимаешь Яковлев, — заговорил начальник тягучим голосом. — Девушку нужно отпустить. Никакого убийства на заброшенном заводе не произошло. Девушке показалось. Она все это выдумывает, чтобы хоть как-то внимание отца привлечь. Отец ручается за дочь и сам займется ее лечением, — говорил он выводя Яковлева из кабинета в коридор. — Девушка эта, не здорова психически плюс наверняка употребляет. Ты пойми, отец не хочет придавать огласке ситуацию со своей больной дочкой, все-таки судья, — сказал он, тыча пальцем вверх. — Она из дома убегает, водится с плохой компанией, отца не слушается, в общем неуправляемая дочь у него. Трудный подросток, росла без матери… — уговаривал следователя начальник отделения, неповоротливый седовласый мужчина, открывая частые, будто росшие друг на друге зубы.

Яковлев задумался.

— Действительно она вела себя не совсем адекватно, — с сомнением проговорил следователь.

— Так и я о чем говорю. Правильно заметил. Нам разборки с судьей ни к чему. Пусть сам со своей дочкой нянчится, — настаивал начальник. — Отпускай.

Яковлев приоткрыл дверь кабинета и увидел, как Кристина шарахалась от отца, державшего в руках ее куртку.

— Ну почему опять в мою смену? — буркнул следователь, тряся поджилками.

Он вошел в кабинет сообщить девушке о том, что она свободна, но как только он начал говорить, Кристина все поняла по его лицу и истерично завопила:

— Ты же обещал Яковлев! Ты же обещал, что поверишь мне.

Отец, не проронив ни слова уверенно и торопливо вывел дочь из кабинета. Девушка дурниной кричала на все отделение.

— Убийца! Яковлев, допроси оперов, они все видели, — кричала она.

Сотрудники что были в отделении повылезали из своих кабинетов.

— Я напишу маме, и она приедет за мной! Слышишь? — обращалась она к отцу. Но он делал вид что не слышит ее.

Яковлев смотрел в окно своего кабинета и видел, как девушка вырывалась из рук судьи. Отец влепил дочери пощечину, бросил ей куртку, быстро усадил в машину и увез в неизвестном направлении.

Яковлев содрогнулся от загудевшего факса, по которому пришла ориентировка на некоего пропавшего гражданина Таджикистана. Эта была уже шестая ориентировка за последние полгода.

Глава 3

— Жанна! — раздавался подхриповатый голос судьи, влетевшего в дом на всех парах. Жанна! — кричал он, с корнем вырывая ящики комода, стоявшего в прихожей. Жанна спустилась вниз.

— Глаз с нее не спускай, — рявкнул он жене, не посмотрев на дочь, подавляя раздражение.

Найдя в одном из ящиков записную книжку и сняв с базовой станции трубку телефона, он заперся в своем кабинете.

За прошедшие сутки Кристина изменилась до неузнаваемости. Внезапные приступы истеричного смеха, резко сменяющиеся истеричным плачем. Голоса в ее голове усиленно нарастали с каждым новым днем. Она сама того не понимала, как теряла над собой контроль…

Недели шли за неделями. О регулярно попадавшей в передряги дочке судьи ничего не было слышно. Ее больше не доставляли пьяную в отделение, она больше не дебоширила в общественных местах. Как сквозь землю провалилась. На Яковлева навалились угрызения совести о том, что он обещал задержанной девушке поверить ее откровению и не поверил. Кристина не шла у него из головы. Он думал о ней и денно, и нощно. Яковлев отправился к операм, что доставили в отделение дочь судьи Маркова в ту злополучную ночь. Решив выяснить о подробностях задержания, Яковлев узнал от коллег что оба оперативника пару месяцев назад были скоропостижно переведены в другое отделение в один из районов города Москвы. Заподозрив в этом деле неладное, он начал пробивать информацию об их новом месте службы, но опера всячески избегали встречи с Яковлевым. Тело обгоревшего мужчины с завода, которое по сообщению дежурного везли в морг будто испарилось. Не было никаких данных, никто ничего не видел или не помнил. Это еще больше раззадорило, разозлило и подстегнуло его докопаться до правды. Кристина не отвечала на телефон. Следователь вышел на ребят из народного музыкального коллектива, в котором Кристина играла, но они отрицали ее участие в группе.

Заброшенный завод выглядел в точности так, как рассказывала Кристина, но побывав там, он не нашел ничего схожего с описываемыми девушкой событиями.

Выбрав день и время, когда судьи точно не окажется дома, Яковлев, доехав на патрульной машине до коттеджного поселка, впопыхах выскочил из машины не закрыв дверь. Он едва не поскользнулся на мокром снегу спеша догнать единственного в округе прохожего.

— Дык, кто ж не знает то Марковский особняк? Заверни влево и ступай прямо, не ошибешься, — указала направление местная прохожая старушка.

Яковлев, поблагодарив прохожую за помощь, отправился по адресу, надеясь на встречу с дочерью судьи. Дом выглядел действительно приметным на фоне остальных покосившихся строений. Ворота забора и гаража были открыты настежь. Свежий снег запорошил утренние следы. Яковлев свободно вошел во двор, а его следы также заметались крупным мокрым мартовским снежком. После настойчивого и безуспешного звонка в дверь, он втянул носом холодный воздух, повернулся спиной к двери и оперся на нее. Он стоял и уставши смотрел, как из труб соседних домов валит дымок. Пнув напоследок пяткой по двери, он, не обернувшись надевал перчатки спускаясь по лестнице вниз, как вдруг услышал за спиной женский голос:

— Что хотели?

Яковлев выронил из-под мышки папку.

— Доброе утро, здесь проживает Марков Олег Валерьевич? Я следователь Яковлев, — сказал он щурясь от летевшего в глаза крупного снега.

— Проходите, — сказала Жанна.

Яковлев быстро подобрал папку, и обтопав на пороге ноги от налипшего на подошвы снега вошел в дом. Обсматривая богатое убранство дома, он не забывал посматривать и на его хозяйку.

— Олега Валерьевича дома нет. В данный момент у него слушание, — быстрым темпом, сухо, через губу сказала Жанна.

Яковлев таращился на хозяйку дома. Да, это была хозяйка, а не прислуга: высокая, по сравнению со своим мужем, стройная с вытянутым узким лицом и отчетливым треугольным подбородком, черноволосая как смоль женщина лет тридцати. Он смотрел на нее и силился вспомнить, где мог ее видеть.

— Желаете что-нибудь передать? — спросила Жанна, видя, как гость не сводит с нее глаз.

Она привыкла к таким взглядам, муж при удобном и неудобном случае говорил ей, что визитеры приходят в их дом только чтобы поглазеть на красавицу Жанну.

— Да-а, — опомнившись протянул следователь, снимая промокшую куртку. — Я хотел бы побеседовать с Кристиной Олеговной, если есть такая возможность.

— Она здесь больше не проживает, — грубо ответила Жанна, обратив внимание на лейтенантские погоны.

— И где же она сейчас проживает? — переспросил Яковлев.

— Я не обязана отвечать на ваши вопросы, — засуетившись ответила Жанна, увидев, как в зрачках у гостя зажегся хищный блеск.

— И все же, как я могу увидеть Кристину? — настаивал он.

— Сейчас она на лечении в санатории в Карловых Варах. Ваше любопытство удовлетворено? — раздраженно спросила Жанна.

— Не удовлетворено. Ну, да ладно. Всего доброго, — сказал Яковлев еще раз окинув взглядом дом и быстро засобиравшись на выход.

Здесь, вдалеке от центра зима не выглядела столь серой и унылой, какой она была в главной городской черте. Сугробы не казались кучами бесформенного серого тряпья — обносками зимней природы. Они до конца, до полного таяния, хранили полную белейшую пухлость.

Снегопад утих. Яковлев вышел на трассу по направлению к автобусной остановке. Постояв часок другой на пустой остановке и ловя на себя грязь из-под колес пролетавших мимо машин, он начал понимать, что уехать отсюда будет не так-то просто. Ни маршруток, ни автобусов мимо не проходило.

— Пешком бы уже давно в городе был — кряхтел Яковлев, пиная лужи.

Стоило ему отойти от остановки, как сзади к нему подкралась выехавшая из поселка машина. Медленно, так чтобы не обрызгать человека машина шла вровень с Яковлевым. Как только он обратил на машину внимание, тонированное стекло тут же опустилось.

— Давно ждете? — поинтересовался водитель, зная, как редко ходит до города общественный транспорт.

— Давно, — в пол улыбки ответил Яковлев.

— Садитесь, подвезу до города. Вы ведь в город собрались? — убавляя громкость радио, говорил он.

— Можно, — с недоверием согласился Яковлев.

— К нам если кто и приезжает, так то на электричке. Дачники в основном. А Вы? Какими судьбами к нам? Москвич? — включив для продрогшего пассажира печку и широко улыбнувшись спросил водитель.

— Эм-м, нет. Я с Сибири. Приехал к дядьке, да его дома не оказалось, — ответил Яковлев, пристегнувшись ремнем.

От долгих и непродуктивных раздумий, у него начала развиваться паранойя. Видя во всем заговор и подвох, он сел в из неоткуда появившийся автомобиль и представился разговорчивому водителю не своим именем.

— И кто у нас дядька? Я коренной, всех здесь знаю, — любопытствовал водитель.

— Марковы мы, — поняв, что водитель так просто не отстанет со своими вопросами, Яковлев отвечал, сочиняя на ходу.

— О-о-о, — протянул водитель. — Так ты племянник Олежки? Так он ж однокашник мой. А ты, небось по стопам пошел? — с облегчением сказал водитель и сразу перешел на ты.

— Да, — коротко ответил Яковлев. — Закурю?

— Кури конечно.

Яковлев достал из папки зажигалку, что была подарена ему Кристиной, долго смотрел на нее, прикурил, а потом и совсем загрустил. Водитель приоткрыл окно. Шум от ветра и слякотной дороги просачивался в салон.

— Ну дела! — добродушно удивлялся водитель. — Где остановился? Гляжу, Жанке ты не слишком по душе пришелся. Вот Иринка была, то Ангел во плоти. А эта… ай, — сказал водитель отмахнувшись.

Яковлев молча выкуривал свою сигарету. Водитель замолчал, выразительно посмотрел на попутчика, будто ожидая какой-то особой реакции, подтверждения своим словам. Яковлев, заметив на себе пристальный взгляд водителя кивнул головой.

— Значит ты тоже в органах?

Яковлев снова кивнул в ответ.

— Хорошо это, — сказал водитель, закрывая окно. — Валерий Алексаныч, дед твой, грамотным сыщиком был. Уж сколько нет его, а многие по сей день добрым словом поминают.

— Мне бы с сестрой повидаться, — жаловался Яковлев. — Звонил, не отвечает.

— Кристинка что ль?

— Она.

— Хороша девка. Машина в гараже стоит. Сейчас мимо проезжал, ворота нараспахень, дома должна быть.

Яковлев задумался. Но не подал вида. Его подмывало расспросить о жене судьи, подмывало рассказать о подробностях разговора с ней, но он остановил себя: зачем? И этот будет переживать за Кристину. Он ехал и все думал, где мог видеть Жанну.

Машина завернула на заправку.

— Кажется мы застрянем здесь, — говорил водитель, выкручивая руль. — Резервуары заполняют.

Припарковавшись на стоянке, водитель сделал радио погромче, а сам вышел узнать у заправщика, как долго им придется ждать чтобы заправиться. Яковлев, пригревшись, заснул. За окном слышался неразборчивый бубнеж. Яковлев очнулся. Он не понимал сколько времени проспал, а в мокрое от капель стекло стучал знакомый патрульный. Яковлев, выключив радио и отстегнув ремень безопасности вращал головой, чтобы размять мышцы шеи.

— Не кури, дурак что ли, — сказал ппсник, вышедшему из авто Яковлеву с сигаретой в зубах.

— Время сколько? — спрашивал он патрульного.

— Шестой час.

Яковлев оббегал глазами заправку, но водителя нигде не было. Машины свободно заправлялись.

— Подкинешь? — спросил следователь.

— Садись.

Яковлев забрал из машины папку и пересел к патрульным.

На следующий день до Яковлева дошел слух, что машина, в которой его застали патрульные — машина прокурорского следователя, который был найден мертвым тем же днем в туалете заправки.

Глава 4

Милиция стала полицией, отделение превратилось в отдел, а Яковлеву дали капитана за выслугу. Уже не только в Подмосковье пропадали граждане ближнего зарубежья, но и в самой Москве участились случаи пропажи.

— А, капитан, заходи, — грозно сказал начальник отдела увидев Яковлева в гражданской одежде. — Почему опять в гражданке? Приказ был, всем получить новую форму.

Начальник помолчал, собираясь с мыслями и припоминая, зачем же вызывал Яковлева.

— Впрочем, сегодня она тебе не понадобится.

Яковлев выдохнул.

Порядком разочаровавшись в службе, он принципиально не надевал новую форму полиции, искренне считая, что реформа не принесет никаких перемен.

— Парень ты надежный, проверенный. Не в службу, а в дружбу, покатайся сегодня с операми нашими, узнай, какие настроения гуляют в отделении… ах ты дьявол…в отделе. Кто чем дышит…, — подойдя вплотную к капитану говорил начальник. — Мне нужен свой человек, понимаешь? Их нач новый, без году неделя, а уже порядки свои наводит.

— Недопонял, — возмущенно сказал Яковлев.

— Но, чего набычился, — зыкнул начальник.

От напряжения у Яковлева на переносице выступила глубокая вертикальная морщина. Прежде чем дать начальнику ответ, он стоял и вспоминал как тот два года тому назад отдал следователю приказ, чтобы все принятые им заявления от родственников о пропаже передавались лично начальнику. Тема о пропаже лиц азиатской национальности в отделе была под запретом. Отдел задыхался, пачками получая ориентировки и заявления о пропаже людей, в основном это были молодые мужчины от двадцати до сорока лет. Яковлев был возмущен бездействием и равнодушием коллег. Всякий раз заикаясь об этом на планерке, начальник пресекал домыслы следователя, говоря, что этим делом занимаются наверху. Куратором специально созданной группы о серии пропаж граждан ближнего зарубежья был следователь прокуратуры, тот самый следователь, который подобрал Яковлева на дороге.

После убийства прокурорского следователя на заправке, Яковлеву лишь единожды было предупреждение, чтобы он не совался в дело о пропажах. Никто не дознавался у него, как Яковлев оказался в машине прокурорского следователя в тот день, о чем велся разговор, похоже никто не был в курсе этого. Ничего. Никаких допросов. Легко отделался. (Спустя некоторое время, Яковлев узнает от хорошего знакомого коллеги о том, что из машины прокурорского следователя был изъят видеорегистратор, на котором был записан его разговор с Яковлевым. Те, кто занимался расследованием убийства следователя, услышав на записи фамилию судьи Маркова, и то, что в тот день его племянник был в машине следователя, закроют дело за отсутствием состава). Яковлев был уверен, что начальник тоже замешан во всем этом деле, и хочет таким образом избавиться от него, как избавился от бывшего начальника криминальной милиции. Яковлев продолжал вести свое маленькое расследование.

— Через полгода, глядишь и начальником следствия станешь, — видя колебания Яковлева сказал начальник. — Дела текущие, передашь капитану Дубкову.

Быть стукачом (чего явно хотел от него начальник) он и не собирался. Зато времени прибавиться, размышлял про себя Яковлев.

— Добро, — подумав, коротко ответил Яковлев.

Ни через месяц, ни через полгода Кристина так и не вернулась домой. Теперь он четко понимал, о чем она пыталась сказать ему тогда, на допросе. Как ее отец может быть причастен к пропаже и убийствам людей?

— Если бы только увидеться с ней, — говорил он каждый раз, перебирая свои наработки.

Появлению следователя Яковлева оперативники рады не были. Опер и следак — две противоположные друг другу стихии. Но что поделаешь, ведь приказы не обсуждаются. На удивление следователь быстро вошел в оперскую колею. На вызовах было спокойно. Ничего из ряда вон. Типичная бытовуха.

Каждое утро отдел расшевеливался как потревоженный муравейник. Следователь Яковлев стоял во дворе отдела после ночного дежурства, докуривая сигарету и ожидая своего напарника оперативника Сергея.

— Что Капитан, разжаловали тебя? — подкалывали проходящие мимо знакомые патрульные.

Яковлев, улыбаясь кивал головой.

— Серегу ждешь? — спросил патрульный.

Яковлев, выдохнув дым вновь кивнул.

— Здорово наверно вы вчера погуляли, — хихикнул ппсник.

— О чем ты? Я с дежурства только.

— Да ладно тебе, у Сереги вон, морда, разукрашенная. Красавец. Не могли пятницы дождаться?

— Адрес? — коротко спросил Яковлев.

— Да ты чего, в моем подъезде на втором справа.

— Подбросишь? — затушив о перила бычок спросил Яковлев.

— Только отмечусь, — ответил ппсник.

Опер долго не открывал. Звонок был вырван с корнем, и Яковлев со всей мочи тарабанил в деревянную дверь. Наконец открыла сожительница. Яковлев прошел по узкому коридору на кухню и увидел напарника. Лицо его в действительности, как и говорил патрульный было «разукрашено». От Сергея несло перегаром.

— Рассказывай, — подставив рядом табурет, сказал Яковлев.

— Вон пошла! — прикрикнул Сергей на любопытную сожительницу. — Что рассказывать?

— Кто тебя так? — спрашивал Яковлев.

— Не имеет значения, — ленно натягивая на себя растянутую майку ответил он.

— Рассказывай, может помочь смогу. Не дело это, когда вот так запросто мента можно тронуть, — говорил разъярённый Яковлев. — Свои?

— Нет.

Сергей тянул с рассказом, ему хотелось излить душу, но он не знал с чего начать.

— Ну, давай же!

— За городом как с моста кривого съезжаешь, лесок есть, знаешь? — начал он.

— Ну.

— Там если с другого конца заехать, от болотца, дом для душевно больных стоит, психушка по-нашему.

— Не знаю такой.

Яковлев весь превратился в слух.

— При совке это был дом для умалишенных. Предполагалось, что там лечат душевнобольных, но в действительности об этих несчастных никто не заботится, они заброшены и предоставлены сами себе. С ними обращаются как с животными. Кто эти люди, чем они занимались до того, как попали сюда, — никто не знает. Наш нач бывший, оказывал им услуги по защите, — мялся Сергей.

— Крышевал что ли? — сразу поняв в чем дело, спросил Яковлев.

— Правильно понял. Там не совсем всё законно, в общем. Нача нашего снесли, а в курсе его дел с крышей этой психушки, из действующих оперов, был только я. Пару раз я с ним ездил. По старой памяти наведался туда позавчера. Бабки нужны позарез, мать в Твери больная. И у них нач сменился. Я бы к старому и не пошел. Отморозок тот ещё. Его закрыли недавно. Говорят, сам Марков закрыл. Давай напьемся? — предложил Сергей.

Яковлев еще больше насторожился, услышав до боли знакомую фамилию.

— Нет, не слышал об этом. Это ведь даже не наша земля. За что закрыли то?

— Как бы помягче выразиться… Главврач той психушки теток из женского отделения в аренду сдавал извращенцам разным. Ну и видимо стуканули на него. А мой нач с этого имел свой интерес, — разливая водку по рюмкам, говорил он. — Закрыли, разумеется, не за это. Его убрали с должности по тихой, а потом с весом на кармане взяли. Все дела какие по наркоте проходили, всё на него повесили.

— Это новый тебя так отделал? — спросил Яковлев, аккуратно отодвинув от себя рюмку.

— Охранник дедок, — потупив взгляд, отвечал Сергей.

— Один? Правильно сделал, чтобы не повадно было, — удивившись заключил Яковлев.

— Ты же сказал, что поможешь мне.

— Чем я тебе помогу? Сам виноват. Развели в отделе черт знает что! — говорил почти взбешенный Яковлев.

— Прикрой меня в отделе, а? Куда я с такой рожей?

— До понедельника приведи себя в порядок. Завязывай бухать. А вообще… Лучше расскажи подробнее об этой психушке.

— Зачем тебе? Только не говори сейчас, что мстить поедешь, — напугано говорил Сергей.

— Ментов трогать никому не позволено, но, если мент сам виноват… Просто скатаюсь, посмотрю, что там за дом такой.

— Не надо тебе туда. Потом проблем не оберешься. Это не просто психушка. О ней даже не каждому менту известно, а уж гражданскому подавно, — трезвея говорил он.

— Не волновайся за меня. Просто объясни, как добраться до туда.

— Ладно, бери мою колымагу, доверенность в бардачке, если что вдруг, скидывай ее смело, она на другого человека оформлена концов не найдешь, — сказал Сергей, потянувшись на полку за ключами от машины. — Прошу тебя, никому не трепись, — дав Яковлеву ключи и крепко сжав его ладонь просил напуганный Сергей.

Яковлев молча посмотрел на напарника, встал и ушел. Дверь громко хлопнула от сквозняка.

Старушки, сидящие у подъезда на лавочке, вежливо здоровались с капитаном Яковлевым.

— Без формы вас и не узнать, товарищ старший лейтенант, — приговаривали они.

— Капитан, теперь я капитан, — говорил он им в ответ.

Старушки ахали, радуясь за него, и каждая хотела обратиться к любимому следователю со своими проблемами и неприятностями.

— Все в отдел, все в отдел, уважаемые, — говорил он, удаляясь от них, так, что они слышали обрывки его ответа.

Во дворе дома у мусорных баков стояла бирюзовая Нексия Сергея, облепленная мошкарой. Яковлев не знал с какой стороны к ней подойти. После автокатастрофы, в которой погибли его родители, на том самом кривом мосту, когда он только поступил на юридический, он боялся машин как огня. Однако права получил, так, ради навыка. Постояв около машины, он сел за руль и наконец медленно тронулся. Хоть услышанная им фамилия из уст напарника была и крохотная, но все же это была зацепка. Он не узнавал себя. Спонтанно и необдуманно сорваться…

Обочина дороги за городом была утыкана кенотафами — могилами неизвестных водителей. У Яковлева защемило в груди, и он сбавил скорость.

День промчался, словно не было. Преодолев расстояние в шестьдесят километров от города, он заехал в лес по маршруту, который указал ему напарник. Долго кружа по неезженым тропинкам, вдалеке показался дом. Он подъехал поближе. Масштабы леса поразили его. От желтого дореволюционного двухэтажного дома, именуемого психушкой, Яковлева отделял висячий дощатый мост метров в двадцать над болотцем. Он не решился выйти из машины и исследовать округу. Побоявшись возвращаться в ночи по трассе в город с разбитой фарой, и боясь заплутать в лесу, он принял решение заночевать прямо в машине, убрав на всякий случай табельный пистолет, который забыл сдать утром после дежурства, в бардачок, а с собой взял «левый» пистолет…

Толстая пихта, словно нехотя, через усталость, сквозь бремя тяжких годин и испытаний, тихо скрипнула, потянулась всем телом навстречу утреннему солнцу и неожиданно повалилась, повалилась набок и рухнула всем усталым телом, ломая кустарник и подлесок, не в силах более поддерживать вертикальную свою старость. Тот час же стала отставать и местами отслаиваться кора, оборвался и провис многолетний мох и на изломе стало видно, что она долго болела, и древесина ее просто прогнила. Продолжая содрогаться от падения, она словно бы облегченно вздохнула и успокоилась.

Так все живое устает жить и уже не мил ему белый свет, не радуют молодые побеги. Ему просто хочется лечь и уснуть. Навсегда.

Кто сказал, что человек должен или может жить столетиями? А, впрочем, какая разница!? Во-первых, человек устает, когда познает собственную сущность, а во-вторых, кому нужна проблема перенаселения? Все, как в лесу! Даже молодой подлесок губит сам себя, чтобы проредиться и дать жизнь другим. Но тут уже вступает в силу естественный отбор. Это уже сама природа борется за выживание…

Поднялся он засветло, в сумерках раннего утра. Нащупав под сидением бутылку задохнувшейся минералки и попробовав ее на вкус, он, скривив лицо резко открыл дверь и сплюнул воду.

— Ну и гадость! — сказал он, вытирая воротом футболки рот.

Выйдя из машины, он потянулся во весь рост. Остатки воды вылил на облепленное следами от мошкары и мух стекло. Включил дворники. Только размазал. Из-за слоя белесой пыли нельзя было различить ни цвета, ни номерного знака.

Закрыв машину, Яковлев подошел к мосту, достал из кармана джинсов помятую сигарету и закурил. Сделав первый шаг, мост зашатался. Яковлев, ругнувшись, схватился за веревку, служившую перилами. Он смотрел по сторонам, ища другой способ перебраться через болотце. Болотце сплошь заросло дурным травостоем. Но единственной дорогой к желтому дому был висячий мост. Насмелившись, он пробрался по мосту приставным шагом.

Высокий, ненадежный забор из сетки рабицы окружал сам дом и современную одноэтажную пристройку. Увидев следы от грузовой машины на дороге за висячим мостом, он понял, что заехать в лес можно было и с другой стороны.

— Чья-то бывшая усадьба, — сказал Яковлев, закинув голову назад, оглядывая высокие заколоченные окна второго этажа дома.

— Барская заброшка, — раздался низкий с хрипотцой мужской голос за спиной Яковлева.

Яковлев остался стоять как стоял. Правая рука медленно потянулась к поясу под футболкой, в котором был запрятан пистолет. Мужчина понял, что собирается сделать гость. Грызя ягоды, по-видимому, нарванные с кустов, растущих около дома, он спокойно обошел Яковлева.

— Заплутали? — спросил он Яковлева.

Яковлев, увидев перед собой низкорослого старика расслабился.

— Нет. Я по поручению Олега Валерьевича.

Лысый, чересчур морщинистый старик с торчащими из ушей и носа волосами и беззубым ртом, прищурившись, с подозрением смотрел на Яковлева. Яковлев смотрел на старика.

— Говорят у вас тут гости незваные завелись, — уверенно говорил Яковлев.

— Странно, мы не сообщали еще. А сам Олег Валерьевич? Мы его вчера ждали, — вздохнув сказал старик.

Яковлев убрал с пояса руку. Попал в точку. Легенда сработала. Старик поверил ему.

— Занят, — взволнованно сказал Яковлев.

— Идемте, — сказал старик.

На охранника он похож не был. Скорее на обывателя этих стен. У Яковлева дух захватило. Сергей не смог справиться с этим стариком? Неужели Кристина может находиться здесь, в этом доме? А что, если отец держит дочь в психбольнице?

Они вошли в холодный холл. Два крупных охранника, вооруженные дубинками боролись на руках, но как увидели постороннего тут же подпрыгнули со своих мест.

— Отбой, парни, — сказал старик.

Охранники, вылупившись на гостя, медленно опустились на свои места.

— Никогда такого не случалось, чтобы Олег вместо себя присылал человека, — протягивая Яковлеву миску с ягодами говорил старик.

— Занят сильно, — трухнув, увидев зоновские наколки на пальцах старика отвечал Яковлев, взяв ягоды.

— Ну да Бог с ним. Начальство еще вчера после обеда разъехалось на выходные, а вот санитар не сменился еще с дежурства, он вам расскажет, что да как, — сказал старик, хлопнув Яковлева по спине.

Яковлев оглянулся вослед старику, но тот, как будто испарился в длинном коридоре.

— Следуйте за мной, — сказал санитар.

Яковлев поставил миску на первую попавшуюся поверхность и пошел, догоняя санитара. С деловитой быстротой он направлял свой взгляд в комнаты, должно быть служившие палатами. Повсюду, как гирлянда была расклеена липкая лента для мух. Помещение внутри дома не сильно было похоже на обычную больницу. Только высокой панелью стен коридора, окрашенного в оливковый цвет. Санитар завел Яковлева в процедурный кабинет.

— Давно работаешь здесь? — не зная с чего начать, спросил Яковлев.

Санитар, открыв шкаф, медленно и нервно снимал с себя халат.

— Две недели, — уклончиво отвечал он.

— Ты куда сейчас?

Санитар выронил плечик из рук, на который собирался повешать свой халат.

— Послушайте, я понятия не имею кто позавчера приходил к нам и что произошло, — вдруг осердился санитар.

— Не бои́сь, я тебе допрос не устраиваю. Я знаю, что машина с персоналом уехала. Как добираться планируешь? Могу подбросить.

— Спасибо, не нужно.

— Странное у тебя дежурство, — заметил Яковлев. — Дежурил подряд двое суток?

— Да, нехватка персонала, — ответил он.

Санитар молча смотрел на Яковлева.

— Хорошо, — сказал Яковлев, показав удостоверение следователя. — Скажу по секрету, я веду маленькое расследование. Я в курсе дел вашего бывшего начальника и не удивлюсь, если ночью ты не дежурство нёс, а зависал в женском отделении.

Санитар виновато и быстро опустил глаза.

— Бывший начальник за решеткой, а дело его живет. Я морали сейчас не касаюсь. Я говорю о более серьезных вещах. Будешь молчать обо мне, а я буду молчать о твоем поведении, — говорил Яковлев.

Санитар махнул головой и закусив губу дал согласие.

— Как вы поняли, что меня не было на посту? — робко интересовался санитар.

— Потому как зеленый, застенчивый. С бабами категорически не клеится. Тебе сейчас любая сойдет.

Яковлев каждым своим словом вгонял молодого парнишку в краску.

— Проведи меня в женское отделение.

— Да вы что? Мне замечание сделали, а сами… — перебил его санитар.

— Дослушай. Я ищу одну девушку, — тихим голосом произнес Яковлев.

— Я не могу водить вас по палатам. Посторонним у нас вход строго воспрещен.

— Если эта девушка находится здесь, то она в большой опасности.

— В опасности? Фотка есть девушки?

— Фотка? — Яковлев задумался. Нет, фото ее у меня нет. Такая знаешь, светловолосая, худощавого телосложения, невысокого роста, двадцати трех-пяти лет. Красивая, — засмущался Яковлев.

— Нет, таких точно нет. У нас в основном зрелые дамы лечатся, — оскалился санитар.

Яковлев паниковал. Неужели он ошибся?

— Уверен? А карты медицинские можешь достать?

— Вы слишком многого просите. Меня за это не то, что по головке не погладят, а вообще турнут. Да вы хоть знаете, как сюда непросто попасть, — поморщившись сказал санитар.

Яковлев отчаявшись плюхнулся на кушетку.

— Тогда сведи меня с тем, кто сможет помочь. Сколько на выходных персонала остается?

— На выходные обычно дед дежурит, тот, который вас привел. И дежурный санитар.

— Пара охранников на входе. Еще есть?

— Нет, только они. Что вы собираетесь делать? — тревожно спрашивал санитар.

— Пока не знаю.

— Ах да, сейчас больных поведут в загон на прогулку, — глянув на настенные часы вспомнил санитар. — Это за домом, что-то типа территории для выгула. Там можете поискать свою больную. Только прошу вас, со стороны.

— Идёт, — сказал Яковлев.

Пока санитар отвлекся на вошедшего в кабинет второго санитара, Яковлев стащил белый халат из открытого шкафа и засунул себе под футболку.

— Пойдемте со мной, — скомандовал санитар.

Яковлев, сложив руки на груди пряча халат вышел из процедурной. Он посмотрел на место у входа, где сидели два бугая, но охранников на месте не было. Санитар подвел Яковлева к эркерному окну¹¹.

— Стойте здесь и никуда не уходите. Пациентов скоро выведут на прогулку, — пытаясь скорее отвязаться от назойливого гостя, сказал санитар.

Из окна ничего, кроме необъятных человеку стволов, судя по всему, многовековых деревьев видно не было. Ожидая, он нервничал, когда же в окне меж стволов замаячат пациенты. Но никто не появлялся.

— Парни, бери его, — на весь коридор раздался низкий старческий голос. Яковлев не успел оглянуться как двое охранников схватили его за ноги, повалили на пол и закрутили руки.

— Вы че творите! — взбесился Яковлев, лежа лицом на холодном полу.

Охранники не церемонились. Один из них вытащил у Яковлева из заднего кармана джинсов удостоверение.

— Ты кто такой, сука? — сказал дед, держа в руках удостоверение следователя.

— Я же сказал, я от Маркова.

— Да что ты говоришь, — ощерившись сказал дед. — Я токмо что говорил с Олегом. Никого он к нам не присылал вместо себя.

— Я капитан полиции, отпустите меня немедленно, — просил Яковлев. — У вас будут проблемы.

— Отпустить говоришь? — сказал дед. — Нет уж, в подвал его, парни. Тебя сюда никто не звал. Олег приедет в понедельник, пусть сам разбирается с тобой.

— Может его «того»? — предложил один из охранников.

— Ты что, душегуб? Мешок ему на голову и в подвал. Выполнять! Олег оценит.

Как Яковлев ни брыкался, охраннику удалось надеть ему на голову черный пакет.

— Ах ты еще и воришка? — сказал дед, увидев выпавший халат из-под футболки Яковлева, когда охранники подняли его на ноги.

Пинали его не сильно. Скорее, так себе, просто чтобы место знал, мент. Морду, конечно, разукрасили, ребра побили, да скулу немного помяли. Жаль только, что зуб выбили. Не столько больно, сколько обидно.

Яковлев очнулся в полутемном подвальном помещении, судя по количеству труб это была бойлерная. Повздыхал, поругался в полголоса и попытался встать. Тело ныло от ушибов. Теперь он был уверен, что идет по правильному следу.

— Документы…, — сокрушенно произнес он, ощупав себя и не найдя своего удостоверения.

Покрутив головой, он обратил внимание на поблескивающую полупустую пятилитровую бутылку у двери. Мучимый жаждой, он подполз к двери, скрутил крышку и понюхал воду. Взяв бутылку в обе руки, он начал жадно глотать воду из нее. Прорычав, он облил себя остатками воды. Ранка на лице сильно пощипывала.

— Восемь окон с одной стороны, восемь с другой. Два этажа, получается около тридцати палат, — бормотал он. — Один вход… Нет, должен быть еще один.

Вдруг он замолчал, услышав движения за дверью.

Между тем, наверху произошло событие, напрямую связанное с дальнейшей судьбой Яковлева. Ранним утром понедельника, чуть свет, как и было обещано, в желтый дом приехал сам судья Марков. Охранник-дед, надеялся на похвалу от Олега за поимку самозванца. Но Марков был в своем неумолимо грозном настроении.

— Два нападения на объект за неделю! Где чертов главврач? — вне себя от ярости кричал судья.

— Олег успокойся, одного мы поймали. Можем сейчас же спуститься в подвал, и ты лично его накажешь. Смотри что у меня есть, — уговаривал дед, показывая судье удостоверение капитана.

— Ты в своем уме? Опять на зону захотел? Ты хоть понимаешь, дурья твоя башка, что меня никто не должен видеть? А ты мне предлагаешь встретиться с ментом лицом к лицу?

— Но ведь он назвал твое имя.

— Выяснил что ему надо?

— Нет, мы подумали… что ты сам у него спросишь.

— Идиоты! Так, — разгневанно говорил судья, — Я поехал, охрану усилю по возможности.

— А мент? — говорил испуганный дед.

— Помогите ему бежать. Или вколите что-нибудь, и вывезите отсюда на хрен. Пока работу прекращаем. Надо разобраться с налетами. И помалкивайте про меня.

Разозленный судья поспешил уехать в город. Дед-охранник был настолько зол и напуган визитом Маркова, что со всей дури сорвался на своих двух охранниках. Мат стоял на весь дом.

— На зону он меня вернуть захотел, — сказал он, отдышавшись после драки с охранниками. — Значит так, план такой: снимите замок с двери подвала, пусть бежит мент. Надо успеть до приезда главного.

Охранники молча слушали деда.

— А ещё лучше Изгою отдайте документы мента, пусть он его выпроводит отсюда через цоколь, пока сотрудники не прибыли. И так всех психов перебудили. Надо их успокоить.

— Сделаем.

Яковлеву не показалось. За дверью действительно кто-то шебуршал. Дальше случилось то, чего Яковлев ожидал меньше всего увидеть. Из-за двери показался бомжеватого вида мужчина. На вид ему было лет сорок. Неопрятно выросшая борода, космы волос на голове, говорили о том, что живет он здесь, в подвале не первый день.

— Вот так встреча! — воскликнул Яковлев, когда в подвал вошел человек.

— Да, старлей, я и не поверил, когда фамилию твою увидел. Ты как здесь очутился? — спросил мужчина, включив в помещении свет.

— Я как? Да это ты как здесь? Тебе еще сидеть и сидеть, — говорил озадаченный Яковлев, выйдя из-за трубы и увидев бывшего коллегу и подследственного Черкашина.

— Держи, — отдав Яковлеву его удостоверение и зажигалку приветливо и смиренно сказал мужчина.

Это был Изгой, бывший сотрудник милиции. Яковлев недолго проработал с ним в одном отделении. Вскоре его осудили по обвинению в убийстве и жестокой расправе над своей женой. Прозвище свое получил от коллег, которые находились в немалом шоке от произошедшего и полном отторжении его как человека.

Яковлев, проверив свое удостоверение, убрал его в задний карман джинсов.

— Я уже капитан. Ствол где?

Изгой молчал. А Яковлев понял, что оружие назад ему не получить. Благо пистолет был левый.

— Ладно, Игорь, не отвечай. Лучше помоги мне отсюда выбраться, — просил уставший, изможденный Яковлев.

— Я за этим и пришел сюда, — смиренно говорил Изгой.

Он был рад встрече со следователем, хоть коллеги и отвернулись от него и распускали ложные слухи о нем, все же он как ни в ком другом видел в Яковлеве человечность.

— А вышел я по УДО.¹²

— Время не подскажешь? — спросил Яковлев.

— Эх, юноша, нет никакого времени. Это человек удумал, чтобы, значит, разделить да разложить все по полочкам. Сам себя в рамки загнал. А времени нет, — отвечал ему Изгой.

— Слушай, я вот не перестаю удивляться, как урки после отсидки такими философами становятся? — сказал Яковлев. — Ведь это только название «исправительная», но кого, когда наши колонии исправляли?

— Не урка я, — как бы оскорбившись возразил Изгой. — Даже если мне приходится сейчас бок-о-бок работать с урками, я все равно остаюсь ментом.

— Бывшим ментом, — настаивал Яковлев.

— Бывших ментов не бывает. Я всю жизнь был ментом еще при той власти, ментом и умру.

Яковлев ничего не ответил, только посмотрел на бывшего коллегу своим глубоким, вдумчивым взглядом. Изгой включил фонарик. Он повел Яковлева по подземному лазу. От самого входа тянулась вдоль стены череда крупных каменьев. Они огибали всю пещеру. Они подошли к люку, заставленному пустыми картонными коробками от лекарств. Расчистив люк от коробок, Изгой открыл крышку.

— Лезь, — сказал он следователю.

— А вот сейчас у меня еще больше вопросов назревает, — непонимающе говорил Яковлев. — Как тебя на воле найти?

— Никак. Лес мой дом теперь, — отвечал Изгой.

— Я девушку ищу одну, — напоследок сказал Яковлев. — Светловолосая, худощавого телосложения, невысокого роста, двадцати трех-пяти лет. Я не буду дознаваться у тебя обо всей этой белиберде, которую я успел увидеть за короткое время пребывания здесь, просто ответь, есть тут у вас такая или нет?

Изгой всем своим видом показал, что понял кого имеет в виду Яковлев.

— Да, она здесь.

— Уверен? Взволнованно говорил Яковлев. Кристина, ее зовут Кристина.

— Да. Уходи, больше ничего не скажу. Я Олегу многим обязан, в частности тем, что имею сейчас. Ступай, и забудь обо всем что здесь увидел, — сказал Изгой, сжав пальцы щепотью, как для того, чтобы крест сотворить.

— Слушай, не в службу…, передай девчонке. Просто передай, — сказал Яковлев повиснув на лестнице и протянув Изгою зажигалку, которую подарила ему Кристина.

Яковлев поднялся наверх из подвала и нехотя закрыл за собой тяжелую крышку люка, поросшую мхом. Вечерело. В лесу начало холодать после прошедшего недавно дождя. Переходить болотце ему не потребовалось. До машины было рукой подать. Заряд телефона, оставленного в машине, был на нуле. Ночевать в лесу ему больше не хотелось, и он переборов себя включил фары и заведя мотор тронулся с места.

***

— Дубок рвет и мечет! Ты где пропадал? — с порога набросившись на вошедшего в отдел Яковлева, спросил дежурный.

— Ай! — отмахнувшись от него рукой воскликнул следователь.

— Он требовал, чтобы, как только ты появишься в отделе, сразу к нему зашел, — сказал дежурный. — А еще к тебе наряд на адрес выехал, — крикнул он во след Яковлеву.

Яковлев на ходу оглянувшись махнул головой, решив сначала зайти к начальнику отдела. Он бесцеремонно ворвался в кабинет нач. отдела, а начальник по своему обыкновению даже не отчитал подчиненного за дерзость, чему Яковлев был удивлен; наоборот, начальник виновато смотрел по сторонам пряча глаза, боясь пересечься взглядами со следователем.

— Вызывали? — после долгой паузы спросил Яковлев.

— Да-да, проходи, — ответил начальник, зарывшись в бумагах.

— Может наконец-то скажите зачем вызывали? Служба ждет.

— Прости, но это указание сверху, — прося прощения, сказал начальник, громко бросив папки с делами на стол и ослабив галстук.

— Недопонял…

— А что я мог поделать? Приказ был, а если точнее по-про-си-ли, — сквозь губу сказал нач. — И главное не простым переводом, а насовсем из органов.

— И кто попросил? — сунув кулаки в карманы ветровки, поняв, что хочет сказать ему начальник спросил Яковлев.

— Пиши по собственному, — сказал начальник. И можешь не дорабатывать.

— Не шути так со мной подпол¹³, — вынув руки из кармана и навалившись ими на стол сказал следователь. — Это Марков приказал тебе?

— Вот, возьми, — швырнув конверт на другой конец стола, где стоял Яковлев, сказал подполковник.

Яковлев взял в руки белый конверт и открыл его. В конверте лежало несколько стодолларовых купюр. На внутреннем клапане конверта была надпись: «У меня твои пальчики». Яковлева бросило в дрожь. Он понял, что речь идет о пистолете, который был изъят у него в лесу. Теперь он как это говорится «на крючке». Малейшее неправильное движение, и на него можно будет повесить все что угодно. Яковлев без сожаления вытащил деньги из конверта оставив их на столе, а конверт забрал с собой. Подполковник наблюдал за действиями капитана, но как только Яковлев посмотрел на него он тут же отвел от него взгляд и продолжил рыться в бумагах.

Глава 5

Многие коллеги-опера только и ждали повода, чтобы предложить непьющему следователю компанию и разделить с ним его уход из полиции, но Яковлев предпочел заливать свое горе в гордом одиночестве. Теперь уже бывший капитан Яковлев сидел за стойкой бара ночного клуба, того самого клуба в котором часто отдыхала Кристина с друзьями.

— В адвокаты пойду, — лепетал Яковлев.

— Что? Не расслышал, — сказал бармен, дрыгаясь под громкую музыку, протирая салфеткой стакан.

— В адвокаты, говорю, пойду, — приподнявшись с места и облокотившись туловищем на стойку, крикнул он. — Повтори мне еще, — икнув и пододвинув пустую рюмку бармену, попросил Яковлев.

Бармен, улыбаясь, тряс головой в такт игравшей музыке, не обращая внимания на надравшегося клиента.

— Налей ему еще, — сквозь громкую музыку крикнула подвыпившая женщина, устроившись рядом с Яковлевым у бара.

Бармен тут же выполнил ее просьбу и налил Яковлеву водки.

— Эй, а я тебя знаю. Ты мачеха Кристины, — говорил пьяный Яковлев тыча пальцем в подсевшую к нему женщину.

После большого количества выпитого алкоголя, бурных танцев и жалоб на жизнь, Яковлев сам не понял, как очутился в гостиничном номере.

— А как мы с тобой в одной постели-то оказались? — проснувшись утром спрашивал он незнакомую женщину застегивающую на спине молнию платья.

Жанна резко обернулась на голос.

— Вы? — спросил он, держась за больную голову. — Бля-я-ять…, — обреченно протянул он, узнав жену судьи.

— А что так? — кокетливо спросила она. — Ночью ты по-другому пел.

— Не гони… не гоните, — говорил он, путаясь в словах. — Я в усмерть пьян был, у нас ничего с вами получиться не могло.

— Ты вчера пообещал, что сможешь мне помочь, ты помнишь? — долго не томя, перейдя к делу, заявила Жанна.

— Чем помочь? Не помню ни хрена, голова трещит по швам.

— Мне очень страшно… я боюсь, что скоро меня убьют.

Яковлев внимательно смотрел на Жанну и все что она ему рассказывала он слышал впервые.

— Вероятно я еще не проснулся. Извините конечно, но вчера вы точно ни о чем таком мне не рассказывали, — в легком замешательстве от услышанного, перебив Жанну, сказал он.

— Само собой. О таких вещах надо на трезвую рассуждать. Давай уже перейдем на ты, — предложила она.

Яковлев глубоко и озадаченно вздохнул.

— После проведенной с вами ночи мне теперь самому помощь понадобится, — прямо сказал он, вспомнив, наводящий ужас, взгляд судьи.

— Если ты поможешь мне, Олег ничего не узнает; ну а если откажешь, узнают все.

Яковлев, вставая с кровати забористо матерился.

— Ты совсем пить не умеешь, а еще мент называется, — подтрунивала над ним Жанна.

— Я и не пью. Говорят, примета есть, если звезду не обмыть, то вскоре ее лишишься. Работает. Отвернитесь, я оденусь.

— Да пожалуйста, — поджав губы сказала она.

— Мало мне проблем с Марковым, еще и это теперь…, — одеваясь ворчал он.

— Да не ссы ты, поможешь мне, и я тебе может однажды пригожусь. К тому же ты вчера про адвокатуру заикался. И да, не было у нас ничего с тобой, выдыхай, — пожалев парня быстрым грудным низким голосом сказала Жанна.

— Зачем это все? — спрашивал он.

— Мне помощь нужна, ты хороший, я вижу, ведь не случайно ты мне вчера попался, — уже не веселясь говорила она. — Мне известно обо всех ручных ментах моего мужа, и тебя в том списке нет, а значит тебе можно доверить мой секрет.

— Это шантаж. И вообще раз вас убить хотят, как вы говорите, обратитесь за помощью к супругу.

— Так он и планирует это сделать.

У Яковлева на джинсах оторвалась пуговица и запрыгала на полу.

— Стоп, стоп, стоп, слишком много информации. Где-то я уже это слышал, — вспомнив о Кристине сказал он. — Я всегда считал судью Маркова идеальным примером правосудия. Он стольких отморозей пересажал. И мне совсем, даже после всего того, что за последнее время произошло, не хочется верить, что он на нечто подобное способен.

— Сядь и просто выслушай меня, — хлопнув ладонью по кровати, призывая Яковлева сесть прикрикнула она. — А кто вчера орал на весь клуб что расправится с Марковым? Я что ли? Кто приходил к нам в дом и интересовался Кристиной?

Он взял со стола пол-литровую бутылку воды и разом осушил ее.

— Предположим… сегодня вы не ночевали дома и как у любого здравомыслящего мужчины у него к вам появятся вопросы, — сказал он, сев на ручку кресла, стоявшего напротив кровати.

— А, не переживай, он на охоту укатил с прокурором, завтра к вечеру заявится, — хлопнув в ладоши, улыбаясь, сказала она. — У него если какая задница приключается на работе, он берет ружье и едет выпустить пар. Я же тоже в ментовке начинала следачкой, — сменив тему сказала Жанна. — Да-да, не удивляйся. Только вот на жалование ментовское ноги протянешь. А тут меня мой бывший начальничек следствия в карты проиграл своему другу, только начавшему свою карьеру судьи. Олежек меня как увидел, так и забрал к себе в секретарши, а потом и в дом. Конец девяностых… и такой подъем у меня, все друзья-знакомые завидовали черной завистью.

— Понятно теперь, где я вас видел, — вспоминая говорил Яковлев.

Жанна закурила. Яковлев поднес ей пепельницу.

— Зажила я припеваючи, даже какие-то чувства появились к нему. Детей он больше иметь не собирался, да и мне тогда особо не хотелось, это было его условием. Как раз жена от него сбежала, но с девчонкой, дочкой его никак нас мир не брал. Я в ее воспитание даже не вмешивалась, она уже сформировалась, лезть было бесполезно. Мать ее бросила, а мне и подавно ее воспитание не сдалось. Меня вон тетка родная воспитывала, так она все причитала: «Родить надо, ребенок совместный, а то вышвырнет тебя, и с голой жопой останешься»…Ладно, хоть фамилию свою дал. А Криська, она хоть и дурная, но добрая. Повезло, укатила в Европу и в ус не дует…А меня Олежек так никуда и не свозил. Но не суть. Он как с этим обществом элитарным связался, совсем с катушек слетел.

Яковлев смущенно прятал взгляд от эффектной женщины переводя глаза с потолка на окно.

— С каким обществом?

— Да кто их знает, то ли высшее московское общество, то ли орден какой-то, в общем не знаю, он все грезил туда попасть, они ему раз в месяц задания присылали в конверте, он вроде как все выполнял, но так и не принимали они его почему-то. Но главное не это, главное то, что он дома почти не появлялся, скрытным стал и мне внимание уделять перестал. Я начала выяснять, может бабу завел на стороне. Секретарь у него пожилая женщина, значит этот вариант отпадает. Проследить-то за ним почти невозможно. Замок врезал на двери кабинета своего. Я у домработницы ключики сперла и стол его прошерстила.

— И? — спросил он, подойдя к окну и одернув шторы, впустив в комнату свет.

— Что и? — передразнив Яковлева, сказала она. — И оказалось, что меня нет нигде, а точнее у меня нет ничего, можешь представить?

— Имеете ввиду недвижимость?

— Именно.

— Знаете, что, это уже ваши личные дела. Вполне возможно, что он все оставит своей дочери и это будет справедливо, — не зная, как правильно реагировать на это, сказал он.

— Да что ты говоришь, справедливо… Но на Криське тоже ничего не висит. Понятно, что она единственная наследница и все такое, но в завещании о ней нет ни строчки. Так-то. Я сначала подумала, что это он ее так наказал за то, что она с прессой связалась и на отца ушат помоев вылила, хорошо у Олежека все везде подвязано, вовремя пресекли, а то с местом попрощался бы на раз-два.

— Это когда было? — интересовался Яковлев.

— Около года назад, — забегав зрачками ответила Жанна.

Яковлев, оживившись попросил огня, чтобы закурить.

— Что было потом? Что она собиралась рассказать об отце? Как Кристина оказалась в Европе?

— Честно сказать, я до последнего была уверена, что Криська в санатории в Чехии. А когда я недавно ознакомилась с его завещанием, то поинтересовалась у Олега про дочь, как она да что с ней, а он ты представляешь, весь побледнел, наорал на меня ни с того ни с сего, сел в машину и уехал. Согласись, странное поведение. Я впервые зашла к ней в спальню, дневник найти, или записи какие. Знаешь, а мне она начала нравится. Хоть ее воспитанием ни Олег особо и уж я подавно не занимались. Кажется, она сама себя воспитала неплохо. У нее в спальне столько книг, пластинок крутых. Нашла ее электронный адрес, написала ей, но она не отвечает. Ясное дело, мы с ней не лучшие подруги, но ответить-то можно было бы. А еще я нашла в комоде ее паспорт. Как она без загранпаспорта могла улететь в Европу? Думаю, Олег скрывает что-то. И мне кажется, точнее я почти уверена, что Криська тогда правду говорила.

— А что конкретно она говорила?

— В последние дни перед отъездом, Олег из дома ее не выпускал. Она каким-то образом связалась с популярным местным газетчиком, и дала ему интервью. Разумеется, в тираж ее бредни не пошли, Олегу сообщили, и он быстро среагировал. Но слухи начали распространяться среди его коллег. Он выставил Криську психически больной, всех убедил что займется ее лечением. Все ему конечно же поверили, старались посочувствовать. И я поверила в это. Ну она действительно вела себя неадекватно. Называла отца убийцей, маньяком и что он хочет ее убить.

Рассказ Жанны прервал телефонный звонок в номер. Жанна сняла трубку. Администратор напомнил о времени выселения из номера.

— Для чего было цирк устраивать? — спрашивал Яковлев.

— Что ты все заладил: «зачем» да «почему», не бросать же тебя было пьяного. Адрес твой мне не известен, пришлось сюда тащить, — отвечала она, суетясь в поиске совей сумочки. — Пойдем лучше в кафе, тут неподалеку неплохая кухня есть.

Яковлев скупо поблагодарил Жанну, но отказался от ее предложения.

— Давайте коротко. Какая помощь вам требуется? — частично поверив Жанне, уже в коридоре спрашивал он. — И давайте выйдем из гостиницы по очереди. Сначала вы, а потом я.

Жанна вопросительно посмотрела на него, но согласилась. Достав из сумочки записную книжку и ручку, она что-то писала, затем вырвала лист и сунула в ладонь Яковлеву.

— Пашковская Анна Леонидовна тысяча девятьсот двадцать восьмого года рождения? Что это? — вслух прочитав записку спросил Яковлев.

— Этой бабке мой дорогой муженек отписал все свое имущество. Я же говорю, он с этой сектой совсем с катушек слетел. Найди мне ее адрес, — ответила Жанна.

— Почему вы думаете, что это посторонний человек? Может это ваша родственница? Или его мать.

— Мать я его не видела никогда. Да, я рада не рада была, когда поняла, что у меня не будет свекрови.

— Насколько мне известно, — перейдя на шепот, увидев в коридоре людей, сказал он. — Насколько мне известно, в завещании должен быть указан и адрес.

— Да, но, по тому адресу, что в завещании написан, никто не живет, — беспокойно, также шепотом, сказала она. — Точнее там живет молодая семья, и ни о какой такой Пашковской они не слышали никогда. А это мой номерок, — перевернув бумажку, сказала Жанна. — Как узнаешь, звони.

Яковлев вышел из гостиницы пяти минутами позднее Жанны. Первое, о чем он подумал, так это о ее поведении. Она не была напугана, в ее голосе не звучало отчаяния. Может это ловушка от Маркова? Умолчав о том, где предположительно сейчас может находиться Кристина, он незамедлительно направился в бывший отдел что находится в соседнем квартале, чтобы узнать адрес женщины из записки. Может она прольет свет на ситуацию с Кристиной. По дороге он позвонил оперу Сергею, попросив его выйти за ворота отдела.

В будке охраны у ворот отдела сидел безбородый старик в накинутом на плечи бушлате. Он энергично задвигал плечами, заметив бывшего следователя Яковлева, выжидательно и с хитрецой смотря на него.

— Ты чего такой? Запил? — спросил Сергей, протягивая Яковлеву руку для приветствия.

— Все хорошо, — протянув руку в ответ сказал Яковлев.

— Злишься на меня? — умоляющими глазами, глядя на Яковлева, спросил опер.

— Нет конечно, — цокнув языком сказал Яковлев.

— Правда, что ты по собственному написал? Это из-за того дома? Прошу, не говори никому, что я там тоже был. Я же не дурак, догадался из-за чего тебя турнули.

— Правда, но не из-за дома. Давай закроем эту тему. Можешь пробить человечка? — сунув оперу бумажку с именем, спросил Яковлев.

— Без проблем. На предмет?

— Фактический адрес проживания.

— Сделаю. Может зайдешь к нам на чаёк? Ребята рады будут, — предложил Сергей.

— Да нет, Серёг. Ты набери меня, как адрес узнаешь.

— Ну а в целом как дела? Чем заниматься планируешь?

— Набери меня, не забудь, — не ответив на вопрос Сергея, уходя, говорил Яковлев.

Всё это утро, начавшееся с хлопот, Яковлев думал о той ночи, когда в отдел доставили дочь судьи. Сожалел-ли он о случившемся? С одной стороны, одномоментно потерять работу, которая заменяла ему семью и дом, с другой же история о несчастной и, как выяснилось, беззащитной девушке Кристине, которая, как ему хотелось верить нуждается в его помощи. Сергей оперативно выяснил адрес. Яковлев без промедлений назначил встречу Жанне.

— Слушай, дружок, я до дома еще не успела доехать и переодеться, ты меня уже дергаешь обратно, — придя на встречу в сквер сказала недовольная Жанна. — Я же просила, звонить только когда будет информация.

— Информация есть, — спокойно отвечал Яковлев.

— Внимательно слушаю, — требовательно и дерзко сказала Жанна.

— Я дам вам адрес, но при условии, что я поеду с вами.

— Опана. А как же: «Мне не нужны проблемы с Марковым?»

— Вас кто-то должен сопроводить по дороге в Калугу. Это может быть небезопасно, — все также спокойно говорил Яковлев, напрашиваясь в компанию к Жанне, которая была на личном авто.

— Куда-куда? — сняв солнцезащитные очки, спросила она.

— Пашковская ваша на данный момент проживает в деревне под Калугой. Предлагаю не терять времени и выдвинуться туда прямо сейчас. Поздним вечером будем на месте.

— Тебе-то это зачем? — скрестив руки на груди, спросила она. — Адрес узнал? Всё, помог, спасибо. Или ждешь, что я с тобой поделюсь потом?

Яковлев, сложив губы в улыбку, встал со скамьи и пошел не оглядываясь вдоль аллеи. Жанна в туфлях на высоких каблуках спешила догнать его.

— Постой! Чего обижаться сразу? — кричала она ему вслед.

Яковлев остановился на месте.

— Ладно, поедем вместе, — сказала Жанна, поравнявшись с ним.

Весь путь Яковлев испытывал пугающую тревогу. Уже за городом поток машин с подслеповатыми фарами, скользивший по шоссе навстречу им, убавился. Ночью в одну из деревенек калужской области по разбитой дороге въехала московская серебристая ауди и Яковлев совсем успокоился. В свете фар блеснул поломанный и облезлый железный символ солнца на въездных воротах деревеньки.

— Куда же ты меня затащил? — выйдя из машины, и угодив прямиком в лужу, зарычала Жанна.

— Спокойно, сейчас главное отыскать этот дом.

— Предлагаю вернуться на трассу и переночевать с комфортом в том мотеле, — сказала Жанна, поспешно вернувшись обратно за руль.

Яковлев смотрел в темную даль деревни, подсвечивающуюся фарами, но не видел домов. Он сел в машину, когда Жанна уже начала ему сигналить. Уставшие от долгой дороги и от одиночества, эту ночь они провели вместе.

Вернувшись по утру в деревню, они быстро отыскали нужный им дом. Из деревянного дома с неухоженной оградой и покосившимся облезлым зеленым забором долго никто не выходил. Туман добавлял некоторой жути этому дому. Легко можно было подумать, что он пустует. Жанна нервно продолжала сигналить.

— Перестань уже, — сказал Яковлев. — Всю деревню перебудишь.

— Давай, надо же что-то делать. Чего мы сюда приперлись? — потянувшись за сигаретой, сказала она.

Яковлев молча вышел из машины. Жанна вышла следом за ним. Во дворе дома стояла пустая собачья будка. Они смело зашли во двор. Оконные бело-зеленые ставни были закрыты и лишь в одном окне на веранде показался крупный силуэт.

— Кто такие будете? — раздался через лопнувшее стекло голос пожилой женщины.

— Пашковская Анна, это вы? — не выдержав пока та откроет дверь, крикнула Жанна.

Женщина резво отодвинула щеколду, приоткрыла дверь и высунула свое старое лицо.

— Я, — ответила женщина.

Жанна, натянув подол платья как можно ниже к коленям и убрав очками челку со лба, атаковала вопросами:

— Кто ты такая моему мужу? — с напором, активно жевав жвачку, спросила Жанна.

Яковлев растерянно оглянулся, услышав её вопрос. Он смотрел на нее, на ее манеру поведения, на ее манеру одеваться и ее образ никак не соответствовал той взрослой элегантной и состоятельной женщине, которую он себе представлял. В эту минуту он почувствовал разочарование и сожаление о связи с ней.

— Позволь мне, — шепнул он Жанне.

— Капитан Яковлев, — сказал он, махнув перед Пашковской своей ксивой, которую должен был сдать еще при уходе из полиции. — Вам знаком Олег Валерьевич Марков?

Худая черная кошка бесшумно вынырнула из-под ног хозяйки, на согнутых лапах пробралась к деревянной скамеечке, прибитой к стене дома, вспрыгнула на нее и элегантно обвила куцым хвостом свои четыре лапки.

— Что с ним? — показавшись, полностью выйдя на крыльцо, с трясущейся головой, спросила Пашковская.

— Все в порядке. Я его помощник по нотариальным делам, — в очередной раз Яковлеву пришлось соврать.

— А я подумала пенсию принесли. Идемте в дом, — тряся головой, пригласила она.

— Не боитесь в дом пускать незнакомых людей? — спрашивал Яковлев, поднимаясь по ступенькам крыльца.

— Кого мне бояться? Я свое уже отбоялась, — зачесав гребнем длинные седые волосы назад, сказала она.

Яковлев с Жанной вошли в дом.

В темной веранде стоял круглый заставленный разными вещами стол, подле стола диван, а ближе к окну, (на которых не было занавесок, и комната все равно казалась темной) — тумбочка, на которой стоял маленький пузатый телевизор с антенной. На стене висел портрет мужчины. Было понятно, что она живет в этой комнате.

Усевшись за стол, Жанна вновь задавала один и тот же вопрос.

— Это супруга Олега Валерьевича, — показав на Жанну сказал Яковлев.

Пашковская внимательно и добродушно слушала его, тряся головой, но не придала никакого значения его словам о Жанне.

— Анна Леонидовна, скажите, кем вам приходится Олег Валерьевич Марков.

— Сын мой.

Жанна, громко цокнув языком закатила глаза и откинула голову назад.

— А фамилия?

— У Олега фамилия отца.

Яковлев продолжал.

— Олег Валерьевич составил завещание, в котором все свое недвижимое имущество завещал вам, но вот в документе прописан другой ваш адрес.

— Да, я живу теперь тут, — после паузы выставив на стол свои морщинистые трясущиеся руки, медленно говорила она.

— Вот зачем вам столько денег? — взорвалась Жанна.

Анна Леонидовна сохраняла удивительное спокойствие, не отвечая на нападки молодой особы, являющейся супругой ее сына.

— Чаю хотите с дороги? — вежливо спросила она.

Разозлившись на себя, Яковлев пристыженно опустил голову. Сейчас ему как никогда было стыдно за свое непрекращающееся вранье и трусость; за то, что не помог Кристине, когда она надеялась на его помощь, за то, что оказался в машине прокурорского следователя, за то, что обманом проник в дом в лесу, за мимолетную связь с женой судьи, за саму жену судьи; а теперь он сидит перед больной старушкой и обманом пытается получить от нее информацию. Он обхватил голову руками, словно стянутую железным обручем и издал вопль.

— Где ваша внучка Кристина? — прямо спросил он Анну Леонидовну. — Мне очень надо ее найти, ей нужна моя помощь.

— Как, а она разве еще жива? — без эмоций спросила Анна.

Яковлев был сражен ее равнодушным тоном.

Жанна, не думая ни о чем кроме завещания, фыркая, вышла из-за стола пройтись по комнате.

— Думаю, да. Помогите мне найти ее, — умоляюще просил он.

— Ей ничем нельзя помочь, — будто вынося приговор, сказала Анна.

— Да она прикалывается над нами, не видишь, что ли, — вскинув руками сказала Жанна, прохаживаясь по скрипучим полам веранды. — Думает, раз ей Олежек все отписал, то и внучка теперь побоку. Не удивлюсь, если это она ее и кокнула.

— Вы знаете где она? — с надеждой продолжал Яковлев.

— Не знаю. Мы с ней не знакомы.

— То есть как? — ничего не понимая спросил он.

— Олег у нас с мужем приемный. Я не знаю ни о каком завещании, но я знаю почему Олег себя так ведет. Все-таки чаю мы с вами выпьем, молодые люди, — очень медленно, нерасторопно с придыханием говорила Анна Леонидовна.

Достав из шкафчика пакет с печенками и конфетами, она трясущимися руками выкладывала их в стеклянную вазочку, стоявшую посреди заваленного стола. Яковлев помог разлить кипяток по железным кружкам. Жанна всячески выказывала свою неприязнь и брезгливость.

— Не думаю, что живая она, а если и живая так в муках жизнь живет, — заговорила Анна. — Мне около сорока было, Валере под пятьдесят, а ребеночка то у нас не было, — смотря на портрет на стене рассказывала она. — Валера уж смирился, что не получается у нас зачать. Он жуть как хотел дитя, и я хотела. Ссориться начали из-за этого шибко часто, — тряся головой, с трудом говорила она.

Яковлев пил чай и с трепетом слушая рассказ, взглядом приказал Жанне сесть за стол и не мельтешить.

— Долгое время я работала фельдшером. Валера, муж мой, в милиции. Им приказ был, чтобы человек свой на каждом соц. объекте стоял, чтобы статистику правильную докладывать. Ему начальник предложил меня в дом малютки заведующей, я согласилась, — вновь зачесав гребнем волосы, рассказывала Анна Леонидовна. — Валера то думал, что я не могу понести¹⁴ по здоровью. А я могла, да умышленно оттягивала. Потому как ежели бы родила, то дитя мое страшная жизнь ждала. Мамку мою вся деревня боялась, стороной обходили, колдушкой кличали. Она и впрямь грязные дела делала, да вот те, кто так ее называл, и не подозревали какая там сила черная за ней стояла, ведьминская. И вам лучше не знать того. Я и сама трусила пред ней. Помню, как в детстве к нам в дом бабы ходили аборты делать. Особенно после войны. Мамка в стаечку их уведет и там вершит свои дела грязные. А по весне как-то полный двор милиционеров набился, одной бабе неудачно ребенка выскребла, так мамка рукой перед глазами у них провела, да они как котята слепые стали. Ходют по двору, понять не могут. Замороченные. У нас деревня, ежели так посмотреть, так в каждой избе колдовали. Погост весь перерыт, — кинув руку в сторону севера, показала она.

— В каком смысле перерыт? — слегка напуганная и вовлеченная в рассказ спросила Жанна.

— Пакости делают, фотографии прикапывают в могилки. Мне эта сила тоже перешла по наследству, да вот не могла я с ней справиться. Я врач, я людям помогаю, а сила эта соки тянет из тебя ежели не служишь ей, ежели не пакостишь. У меня два брата на тот свет ушли молодые, и все из-за этой черноты. Отец ушел. Ежели бабы так, от дури ворожат, у меня мамка сильные пакости делала. Да вон она, в доме лежит, сто лет в обед давно, а уйти не может, Бог не принимает к себе. Так и лежит тело высохшее, ни туда, ни сюда.

Жанна поменялась в лице.

— Не бойтесь, — заметив напряжение гостей, сказала Анна. — Мне покоя эта сила не давала, мамка учила меня что де кому подпортить, что де кому подгадить. Не могла она без этого. Я замуж как вышла, Валера меня в город увез. Как избавиться от этой силы черной, я не знала, а знала, как рожу, так ребенку перейдет. Надо было кончать с этим. Хоть и далеко уехали, а мамка во снах приходит и все тут, мол, делай знай. А я не могу, — заплакав говорила она. — Я этим людям одной рукой помощь даю, а другой убиваю порчами. С Валерой ругань до потолка стоит. Как-то повздорили шибко, до кулаков дело дошло, так я аж из дома бежала. Ночь была, идти то некуда, только на работу в дом малютки. Часто ночевать приходилось там. Вот и в ту ночь я после работы осталась ночевать в своем кабинете. Лежу на диванчике и думаю: рожу, рожу я тебе дитя. Как только я в этой мысли укрепилась, уснула, слышу собака дурью лает, ну думаю, не приведи господь проверка какая. На крыльцо вышла, а там ведро стоит. Батюшки мои, — приложив ладонь к груди, воскликнула Анна. — А в том ведре кулек с младенцем. Как сейчас помню, занесла ведро в кабинет, положила на диван кулек, и тут меня бес попутал. Я в ту же ночь ритуал на крови сделала привязки к себе, что это мое дитя, что это я его родила. Я тогда подумала: никому ненужное дитя, ежели его выбросили, то лучше и не жить ему вовсе. Трудно ритуал дался, делаю, а не получается, защита стояла на нем крепкая. Скинула я на младенца этого, силу свою пакостную, все ему передала, себя очистила и потомков своих через этот ритуал. Это был Олег. Но высшие силы хоть и можно обмануть да не на долго. Я всегда полная была, живот большой, так что и не поймешь, беременна иль нет. Выдали за своего, только Валера и подружка моя знали, что этот мальчик приемыш. Радости то было… Валера коллег созвал, обмыли это дело. Несколько раз ко мне женщина в дом малютки приходила, она была подругой родной матери Олега, просила забрать ребеночка, родня у него есть где-то в Средней Азии, да я соврала ей, что не поступал к нам такой. Хотела потом от себя отсоединить Олега, уже после передачи ему силы, но не вышло, способностей то у меня уже нет. А он, как потом я узнала, семимесячный, недоношенный. Кто ж знал, что он жить будет? И сразу после этого узнала я, что беременна. Мужу ничего не сказала, тайно родила. Подруга, с которой работали вместе в те времена помогла мне в родах. Родилась у меня девочка.

— Так, а чего про ребенка мужу не сказали? — недоуменно спросила Жанна.

— Мамка, когда узнала про ритуал, что я силы лишилась, только посмеялась надо мной. Дура говорит я, сила ведьминская по роду нашему только бабам передается. И никогда нам от этой силы не избавиться. Валера начал угасать на глазах, захворал сильно. Это от сына началось, силы тянул с него. Испугалась я за девочку, и отказалась от нее. Записали мы с подружкой ее в дом малютки как сиротку. Я наблюдала за ней, как она росла, все время у меня на глазах была. Чистая девочка получилась, ничего ей не передалось. Я так счастлива была за нее. А вот мальчишка бесноватым рос. Любовь у него ко мне, сравни привороту. Но меня ни его бесноватость, ни его любовь не заботила, знала я что не мой он и все тут.

— Получается, не передалось Олежеку ничего? — спросила Жанна.

— Передалось и сверх того. Сама пакость, которую я сделала невинному младенцу.

— Все, теперь мне точно кранты, — заключила Жанна.

— Вы говорите, что с внучкой не знакомы, это как? — спрашивал Яковлев.

— Потом дом малютки переделали в детский дом. Как Олег подрастал, Валере лучше становилось. Часто приходилось с собой на работу брать Олега. Некуда девать его было. Из детсада нас выгоняли за плохое поведение. А в детдоме… он там с ребятишками играл, и как я не берегла от него свою девочку, Ирочку… — тремор рук никак не давал ей выпить чай. — Пришлось уйти с должности, чтобы дочь уберечь от себя и от Олега. Устроилась фельдшером в детсад, там и проработала до пенсии.

Гости молча слушали, перестав задавать вопросы, а Анна Леонидовна, пользуясь моментом, когда можно поговорить с живым человеком, излить душу, продолжала рассказывать о своей жизни.

— Подруга моя видела, как я мучаюсь. Сколько помню, всегда мне говорила, чтобы я Олега бросила, отказалась от него. Олег, когда вырос, все бегал в детдом тот к Ирине, дочери моей. Полюбили они друг друга. В ней моя кровь, поэтому его к ней и притягивало. Запреты мои на него не действовали, не слушался он меня. Подруга осталась там работать, видела это все, и как-то проговорилась Олегу что приемный он у меня, как его в ведре подкинули под дверь нам, как я его потом из благородства усыновила, что его родители родные — мрази, неруси, мигранты. Она думала, что он обидится на меня и уйдет. А он еще пуще любить стал, по Валериным стопам пошел. Он так сыном гордился… Все наладилось вроде бы. А как Ирину из детдома выпустили, так она на пороге у нас оказалась, Олег привел. Поженились. Ох, горе-то какое, — вновь заплакав, говорила Анна Леонидовна.

Жанна достала из сумочки носовой платок и подала его Анне. Та достала из халата свой.

— Позже дочь у них родилась. Вот тут-то Бог меня и наказал за грех мой. Как не избегай черной силы, а вот она через род все равно пошла дальше. От сына неродного через родную дочь и во внучку. И тут я уверена была, что девочка долго не проживет, а если и проживет, то маяться будет всю жизнь. Я, когда на нее посмотрела, меня как током прошибло. Сила у нее, — возведя трясущиеся руки к потолку показала она. — Эта его любовь ко мне — ненастоящая. То, что он мне в завещании отписал, это все от морока. Языки добрые донесли ему, подруга моя, то ли от зависти, то ли не знаю, что Ирина дочь моя родная. И у него ревность ко мне взыграла, — плача, выговаривалась Анна. — Когда Валера умер, я пряталась от Олега, не лезла к ним в семью. Виню себя во всем, по сей день виню. Потом узнала, — еле сдерживая плач, говорила Анна, — что он дочь мою убил.

— Подождите-ка, — вклинилась Жанна. — Как убил? Она вроде ушла от него, сама бросила.

— Убил из ревности.

По Яковлеву было видно, что он ожидал чего угодно, только не такого страшного откровения.

— Вы хотя бы раскаиваетесь в содеянном? Как вы вообще живете с этим? — спрашивала Жанна.

— Так и живу. Как и хотела, сама пакости не делаю, зато детки мои мучаются, — быстро успокоившись, ровно, без эмоций заговорила Анна. — Знаете, молодые люди, что я поняла за свою долгую жизнь? От нас уходят, нас покидают родные и близкие нам люди. Возможно, что их кончина являет собою избавление от болезней, облегчение не только для них самих, но и для живых. И только в душе остается ноющая заноза от потери любимого, родного человека. Да, в жизни не всегда все гладко, и вы порою ссорились, ругались, кричали друг на друга, но были уверены, что вы правы. И уже после, вспоминая и перелопачивая память, вы так и не находите изъянов в своих поступках и словах. Но иногда вы видите ушедших, словно наяву. Они сами появляются в вашем сознании и мило улыбаются, словно говоря: «Пустяки все это». И даже сейчас вы чувствуете их любовь. Людей уже нет, а их любовь с вами. И происходит нечто непонятное. Нет, не сразу, а лет через пять-семь после кончины человека. Все скандальные поступки, которыми вы украшали ваш быт с тогда еще живыми, начинают рассматриваться вами, но уже совершенно под другим углом зрения, с другой, ранее неизвестной вам стороны. Вот. Вот! Только сейчас вы начинаете действительно правильно оценивать себя, свои мысли, поступки и желания. И что невероятнее всего, вы видите, как ваша, казалось бы, непогрешимая правота летит к черту, а вы сами чувствуете и глубоко понимаете всю неправильность и глупость своих действий. Только теперь вы осознаете свою вину и готовы встать на колени и молить родных о прощении. И понимаете, что в том или ином случае надо было поступать иначе. И вас захлестывает волна желания все исправить, как-то приласкать обиженных вами людей, и вы бежите на могилку с букетиком цветов и слезно просите прощения. Это и есть раскаяние и покаяние. Смотришь на свою жизнь, каешься, словно говоришь Богу: «Не суди строго моего сына, не наказывай его жестоко за дела его, он не виноват ни в чем. Я виновата, меня накажи»! И что происходит? А ничего не происходит. Ящик Пандоры открыт.

Глава 6

Смеркалось. Серое, тусклое небо опускалось на дома и деревья, бесформенно и чернильно растекаясь. Жанна, опершись на капот машины, тонкими пальцами сжимала дымящуюся сигарету. Яковлев шел на этот едва заметный огонек. Она хмуро посмотрела на подошедшего к ней Яковлева, затушила бычок прямо о капот собственного авто и села за руль. Тоскливо было на душе и у него, муторно и тяжело от услышанной истории.

— Ты веришь во все это? — после нескольких часов езды в тишине вдруг спросила Жанна.

— Черт его знает, — ответил Яковлев.

— Есть ощущение что нас, как бы это помягче так выразиться…обманули?

— Не знаю. Похоже на правду…

— На правду? То, что Олежек родом из Средней Азии? И все равно как-то не по себе от нее. Слушай, я так и не поняла, чего это ты так за Криську вписываешься? У вас с ней что-то было? — начав ревновать нового любовника, спрашивала Жанна.

Яковлев вздрогнул.

— Ничего не было… она так же, как и ты боится Маркова. Если у него действительно проблемы с головой, если то, что Анна Леонидовна нам о нем рассказала правда, то мне ничего не остается, только как сдаться.

— Эй, а как же я?

— А что ты? — устало сказал он.

— Ты меня вот так запросто бросишь?

— А что я могу?

— Как же меня вымораживают твои постоянные «ничего не могу», «зачем» да «почему», — ударив в истерике по рулю ладонями, говорила Жанна.

— Веди пожалуйста аккуратнее. На дорогу смотри, — напрягшись сказал он.

— Слушай, я такая голодная, давай заедем, пожуем чего-нибудь, — остыв предложила Жанна, увидев громадный рекламный щит с рекламой фастфуда.

— А давай, — безучастно согласился Яковлев.

Два фонаря с разными по форме плафонами освещали небольшое придорожное кафе и бензоколонку у входа. Ауди припарковалась на небольшой стоянке, скрывшись между двумя большими фурами. Трое дальнобойщиков заехали на ужин. Яковлев с Жанной выбрали столик в самом углу полупустого кафе, сев рядом друг с другом спиной ко входу. В ожидании заказа они продолжили свой разговор.

— Как думаешь, Криська уже того? — махнув головой вверх спросила Жанна.

— Уверен, что нет, — сложив на столе руки в замок, сказал Яковлев.

Жанна ластилась к нему, но он неохотно принимал ее ласки.

— Ах, если бы точно знать… можно было бы попробовать что-то сделать…

— Ты серьезно? — оживившись, спросил он.

— Ну, конечно. Если даже мать от него прячется…

Он решил открыться ей:

— Послушай, я знаю где, возможно, Кристина находится сейчас. Тебе известно о желтом доме в лесу что в шестидесяти километрах отсюда? Там у Маркова что-то наподобие психбольницы. И по моим предположениям именно там он ее и держит. Только вот зачем он ее там держит?

— Ясно зачем, у нее крыша поехала, лечится значит. Откуда ты знаешь?

— Знаю.

— Если она в больнице, значит она больна. Логично?

— Ты ведь только что говорила, что хотела бы помочь ей. Ты забыла кто такой Марков?

— Я-то помню кто он такой, но и ты не забывай. Но на соседних койках с Криськой мне бы оказаться ой как не хотелось.

— Надо хотя бы попытаться ее вытащить оттуда, — предложил он.

— С ума сошел? Как ты себе это представляешь?

— Не я, а мы, — уверенно произнес он.

— Бабка же ясно сказала, что она не жилец и все такое в этом духе. Если на ней действительно проклятие, то мы с тобой здесь бессильны, — говорила Жанна, снимая с себя кожанку и вешая на спинку стула. — Когда я сказала, что можно попробовать что-то сделать, я ведь не знала, что ты в курсе, где она. Если Олег ее удерживает, и он узнает, что я помогла ей бежать… — сказала она, очертив рукой петлю вокруг шеи.

— Прошу прощения, — вмешалась в разговор немолодая уборщица, которая шваброй протирала пол возле соседнего стола.

Жанна испуганно оглянулась. Она боялась, что кто-нибудь из ее знакомых или знакомых ее вездесущего мужа могут ее увидеть в компании другого мужчины.

— Я краем уха услышала, что у вас проблемы с девочкой, — продолжила уборщица, облокотившись желтыми резиновыми перчатками на швабру.

— Ну-ну, продолжайте, — сказала Жанна.

— Так вот. Одна история была. На дочку моей подруги порчу навели, так она чуть не померла. По врачам ее таскали, а все бе́з толку, на глазах умирала. Я, когда в Москве на заработках была со мной одна женщина в Макдоналдсе работала, полы мыла, так я ей рассказала про горе своей подруги, и она попросила встретится с ней, посмотреть. Короче говоря, девочку она спасла, вылечила. Так вот и ваша девочка может и не психическая сроду, и проклятие какое там есть как вы говорите, можно вылечить, — протараторила она.

— И как нам с этой женщиной связаться? — заинтригованно спросил Яковлев.

— Ты серьезно? — ткнув локтем в бок Яковлева удивленно спросила Жанна. — Как же тебя легко удивить. Ты слишком сентиментален для мента. Это уже перебор, — приступив к принесенному официанткой салату, констатировала Жанна.

— Как связаться с ней не знаю. Но вот у администраторши нашей бывшей, думаю, адресок найти можно. Администраторша паспорт ее у себя держала и чуть что она не по-ейному сделает доставала его и перед лицом у Назирки трясла. А адресок забегаловки я тебе сейчас продиктую, — сказала уборщица.

Перед ксивой полицейского колени трясутся в особенности у преступника и у предпринимателя с нелегальными работниками, поэтому раздобыть адрес целительницы Назиры Яковлеву труда не составило. Оставалось разработать план, как вытащить Кристину из психушки. Суеверным его тоже нельзя назвать, не верил он ни в какие приметы, ни в экстрасенсов, не боялся ни тринадцатого числа, ни пустых ведер навстречу, ни черных кошек, перебегавших дорогу. Но версию о том, что судья Марков узнав о своих настоящих родителях из Средней Азии таким образом мстит им расправляясь с остальными выходцами из тех же мест, Яковлев прокручивал в своей голове все чаще. Сколько раз он обещал себе забыть историю с семейством Марковых, столько же раз он обещал себе разобраться с этим делом до конца.

Месяц после ухода из полиции Яковлев провел в суете, в телефонных звонках, в запое и напряжении. Чтобы отвести от себя малейшие подозрения и не попадаться на глаза Маркову, он оборвал связь с Жанной. Она была надоедлива своими звонками и несколько раз была замечена Яковлевым карауля его в машине у его же дома. Наконец он позвонил ей:

— Приезжай.

Через пару часов Жанна уже нежилась в объятиях Яковлева.

— Если все получится, в это воскресенье нас с Кристиной будут ждать в Москве, — закурив прямо в постели сказал он.

— В смысле? — откинув от себя одеяло и резко встав с дивана, спросила Жанна.

— Пока у меня есть два варианта как вытащить Кристину. Какой-то из них точно должен сработать.

Жанна молча пошла в ванну. С какой-то лихорадочной поспешностью, боясь упустить хоть секунду, он бросился за ней. Перед самым его носом она захлопнула дверь.

— Ну ты должна мне помочь, понимаешь? Разберемся с девчонкой и потом я смогу придумать как помочь тебе, — говорил Яковлев через дверь ванной комнаты.

Жанна включила душ. Он подергал дверную ручку, но дверь была заперта. Ударив кулаком об дверь он докурил сигарету и вернулся в постель.

— Не терзай меня. Выслушай, — сказал он Жанне, появившейся в его рубашке и с полотенцем на голове.

— У моего старого хорошего приятеля есть охранное предприятие. А он сам лично крайнее время занимаетс�

Часть 1

Mors certa, vita incerta1

Глава

1

Ассалому алейкум2 дорогой Алишер ака.3 Всегда с нетерпением ждем весточки от вас, драгоценный брат. В нашем доме всегда праздник, когда получаем ваши письма. Как вы живете? Почему так долго не пишите нам, брат? В этом месяце мы вам почти каждый третий день пишем. Наша буви4 умирает. Ругает нас слезно, чтобы мы не смели сообщать вам, дорогой брат, что она тяжелобольная, говорит, беда большая будет, если вы приедете домой. Даже взяла с нас обещание о молчании. Сердце разрывается на части – не могу вам не написать об этом. Вы старший внук, вы должны знать. Пишу вам, а сама дрожу от страха, что нарушила клятву, данную нашей буви. Я помню, как вы говорили мне, что я должна становиться независимой и ничего не бояться. Но боюсь, когда вы получите мое письмо, ее уже не будет на этом свете. Аллохга шукур5, до девяноста восьми лет дожила. Прошу вас, Алишер ака, не приезжайте. Вы же знаете силу нашей бабушки. Не забывайте читать молитву. Послушайте ее.

Ваша невестка, Мунира.

                                          29/1/1966

Стоя в проеме входной двери коммунальной квартиры и утирая скупую слезу рукавом клетчатой рубахи, Алишер бережно свернул вдвое разлинованный в косую линейку тетрадный листок с письмом, написанный аккуратным, чистым ученическим почерком, минуту назад врученный ему милой почтальоншей, и убрал его обратно в конверт с изображением Ташкентского оперного театра.

– Наверно опять Асанали помогал писать. Совсем большой стал, – чуть слышно сказал он, представив шустрого племянника.

Было ясно, что их любимой бабушки больше нет, так как минуло почти три месяца, с момента, когда было написано письмо. Вероятно, задержка на почте. После слов «Буви умирает», Алишер не придав никакого значения просьбе невестки и не замечая суматоху соседей в коридоре, словно тень прошел в свою комнату.

В подмосковной коммунальной квартире Алишер с молодой женой Аллой поселились недавно. Они познакомились на машиностроительном заводе, куда он устроился после института, и сразу же полюбили друг друга. Она – заточник (непростая для молодой и хрупкой девушки профессия), он – слесарь-наладчик. Мастер вскоре выхлопотал ударникам-молодоженам отдельное жилье.

Алишер, дожидаясь прихода жены стоял у окна с открытой форточкой; в одной руке держа конверт, а другой нервно отбивая пальцами ритм по облупившемуся от белой краски подоконнику, думая, как он скажет ей, о том, что должен поехать домой. Ведь умирает его буви, заменившая им с младшим братом отца и мать. Как знать, а может уже умерла. Но он гнал от себя эту мысль. Гнал эту мысль и клял себя, что утаил от семьи свою женитьбу на русской девушке.

– Нет, не утаил, а не успел сказать, – утешая себя, говорил Алишер.

Он был уверен, что бабушка поймет и не осудит его выбор, но древние устои, традиции и феодально-байские обычаи, тянувшиеся на протяжении многих столетий, не оставляли в покое и в советское время.

Сейчас Алишер с тоской смотрел на холодный, еще местами заснеженный серыми лоскутами, апрельский подмосковный двор, но в его голове всплывал совсем иной пейзаж, от которого ощущалось необъяснимое притяжение. Воспоминания уводили его из шумной, обклеенной старыми пожелтевшими газетами стенами и вечно пахнущей сыростью от развешанного в коридоре коммунальной квартиры мокрого белья в родные сердцу Чимганские горы. В жаркий, добела раскаленный полдень с терпким запахом сожженной солнцем земли. В необъятные глазу хлопковые поля. Он вспоминал о спокойной и задумчивой бабушке, всю жизнь, не снимавшей со своей головы белого шелкового платка, он и не помнил ее без него; вот она укрылась от палящего солнца под сенью векового платана, раскинувшего свои могучие ветви во дворе дома, в листве которых то и дело заливисто щебетали перепелки. Представил тихую, безропотную, стройную как кипарис невестку в цветастых одеяниях без устали хлопотавшую по хозяйству с раннего утра и до позднего вечера. Вспомнил озорную соседскую детвору в крохотных, расшитых разноцветных тюбетеечках бойко играющую в ашички6. А также вспомнил гневно брошенные напоследок слова уважаемого в кишлаке господина, готовившего свою единственную красавицу-дочь Назиру в жены ему – оставившему свой дом свободолюбивому Алишеру: «Добра тебе вовек не будет». Настоящее мешалось с прошлым, и это было похоже на сон.

– Сколько говорено было, не стой на сквозняке, – громко хлопнув дверью, заботливо ворчала вернувшаяся домой Алла, еле удерживая в руках сетку с продуктами и два больших, упакованных серой бумагой, свертка. – Продует.

Гулкий стук упавших на пол свертков вынул Алишера из небытия. Тут же обернувшись, он увидел стоявшую у двери в легкой растерянности Аллу. Погруженный в раздумья он и не заметил, как она вернулась домой. Алишер, не выдав волнения, молча прикрыл форточку, задернул тюль и, приняв мудрый вид, что присущ восточным мужчинам, кинулся на помощь к жене, бросив конверт на застеленный домотканой скатеркой стол. На столе в стакане с водой стояла веточка, принесенная им с улицы. Он смутно надеялся, что почки на ветке набухнут, и проклюнется зелень.

– Что там у тебя? – оценив тяжесть взятых в руки свертков, с любопытством спросил Алишер.

– Книги. Людмила Кондратьевна, бригадир наша, просила в очереди отстоять и на ее долю книг набрать. За каким они ей нужны…? У нас на заводе чудный киоск. Да я и для тебя кое-что прихватила, – вешая пальто на гвоздь, торчавший в двери и служивший вешалкой, рассуждая, отвечала Алла. – Ты же любишь читать. Правда не знаю, понравятся ли.

– На трамвае через весь город, вдобавок с грузом. В твоем ли положении тяжести носить? – тихо возмутившись, продолжал говорить Алишер, заинтересованно смотря на свертки.

– Ничего, я привыкшая. Привыкшая, как и ваши женщины, – снимая с головы платок, из-под которого выбивались крупные блондинистые кудри, насмешливо отвечала Алла.

Алишер промолчал. Он иногда позволял себе иметь некоторую слабость перед женой.

– Послушай, Алла, – выбрав момент пока она ни о чем не думая взялась распаковывать книги, начал Алишер. – Я сегодня получил письмо из дома.

– Хорошие новости, а ты понапрасну волновался, что вестей нет, – ласковым голосом сказала Алла, перебив мужа. – Теперь не хуже соседа академика будем, – энергично выкладывая книги на стол, поправляя скатерку, приговаривала она.

– Я должен ехать туда, – ни на секунду не сомневаясь, сказал он, глядя на нее.

– Что стряслось? – чутко посмотрев на него, спросила Алла.

– Буви умерла, – уверенно сказал Алишер, подав жене конверт с письмом. Алла неохотно раскрыла конверт.

– С чего это ты взял? – бесшумно шевеля губами, беглым взглядом пробежав по письму, заключила она.

После заявления мужа: «Я должен ехать», ее настроение заметно омрачилось, и она также упустила из виду предупреждение бабушки.

– Гляди! – с легким узбекским акцентом вскричал Алишер, ткнув пальцем на дату.

– Алик, не горячись! – силясь успокоиться сама и успокоить мужа, воскликнула Алла, увидев месяц и число. – Это еще ни о чем не говорит. Письмо датировано январем, я убеждена, что бабушка поправилась и новое письмо об ее выздоровлении, как и это, может статься, просто-напросто затерялось в пути. А если бы она присмерти была действительно, то телеграмма бы пришла. И потом, она не одна, брат Бахтиёр позаботится о ней, – прерывающимся от волнения голосом сказала она, умоляюще дотронувшись рукой до его предплечья.

Алишер вспыхнул от недоверия жены.

– Бабушка твоя долгожительница, она еще всех нас переживет, – шутила Алла.

– Всевышний и вправду дал Буви долгую жизнь, за все то добро, что она сделала людям, – мягко сказал Алишер. – Но я поеду. Это не обсуждается, – вновь бережно свернув письмо, отрезал он.

Глава 2

Алишер не спал всю ночь, вслушиваясь в мерное тиканье секундной стрелки часов. Отвернувшись к стене, притворяясь спящей, не спала и Алла. Он то вслушивался, то ворочался в душной темной комнате с боку на бок, переживая муки совести.

В сорок первом году отца Алишера, уже немолодого геолога, призвали на фронт. Бабушка забрала из Ташкента к себе в далекий глухой горный кишлак невестку с маленькими внуками: годовалого Бахтиёра и трехлетнего Алишера. Спустя полгода мать получила разнесчастное треугольное письмо о гибели мужа, а вскоре, обессилев от этого известия, тихо ушла из жизни, оставив маленьких сыновей на волю судьбы. Узбеки говорят: «Верблюд познается в поле, человек в горе», но в кишлаке царили свои законы и порядки…

Маленькому Алишеру нравилось играть, перебирая те немногие книги, рукописи и необычные вещицы из экспедиций, что остались от отца. Достигнув зрелого возраста, он, одаренный пытливостью ума, получив благословение бабушки, покинул родной кишлак, отправившись на поиски знаний, напоминая о себе лишь редкими письмами.

Пролежав до рассвета с открытыми глазами, остановив за минуту намеревавшийся раздаться звонком будильник, боясь разбудить жену, неслышно, наощупь в полутьме Алишер собирался на завод.

– Что надумал? – разрезав тишину, спросила Алла.

Алишер молчал.

– Если тебе вздумается отгулы просить, учти, тебя как нечего делать выкинут из очереди на квартиру, а у нас уже вот-вот ребенок ро́дится, не забывай, – выдала Алла, бессонницей накопившиеся раздумья. – А должности инженера тебе тогда и вовсе не видать. Да Петрушин тебя со́ свету сживет, и экзамены в жизни потом не сдашь, – едва не захлебываясь продолжала она.

Сдерживая себя, он по-прежнему не издал ни звука.

– Что же ты, уедешь и меня одну здесь оставишь? – исчерпав все доводы, успокаиваясь, спросила она.

Увидев в полутьме блеснувшие большие глаза мужа, она поняла, что он не оставил свою затею и настроен решительно.

Глава 3

Снег сошел на нет, залив водой пожухлую прошлогоднюю траву во дворе. Средина апреля.

Через неделю получив на заводе отгулы по семейным обстоятельствам, Алишер собирался в дорогу, целый день расхаживая по комнате в белой майке и в черных широких брюках из угла в угол.

Устав спорить с мужем, Алла, смирившись с его решением, нехотя помогала укладывать вещи.

– Когда едешь куда-нибудь, самое трудное угадать, какие вещи взять с собой, какая будет погода, – между делом сказала Алла, наблюдая, как Алишер собирает вещи. – Возьми с собой шерстяной вязаный свитер.

– Там, куда я еду теплые вещи ни к чему, – сухо ответил он.

– Ну и пусть, все равно возьми. Я тебе на дно чемодана конверты надписанные положила – будешь писать мне каждый день, – наказывала она.

Он тяжело посмотрел на нее.

– Писать то буду, да вот придет то письмо когда? Туго с почтой там, знаешь ведь, – говорил Алишер.

Пристроившись на углу застеленной пледом тахты, она, опустив голову, крепко прижимала к своей груди его только что выглаженную белую рубашку, словно предчувствуя неладное. Всю неделю она не могла найти себе места с того самого момента как взяла в руки письмо. Она в буквальном смысле была раздираема негодованием, но изменить непоколебимое решение мужа было не в ее силах. Если бы он только мог себе представить, какие страхи и тревоги гложут ее сердце…

Стараясь не замечать недовольства жены, избегая, таким образом, ссоры, Алишер предвкушая скорую встречу с родными, надеясь на лучшее, в приподнятом настроении снимал с самодельной книжной полочки книги, увлеченно выбирая, какую возьмет с собой в подарок подросшему племяннику.

– Поеду с тобой, до поезда провожу, – раскачиваясь на месте с закрытыми от боли предстоящей разлуки глазами, будто в пустоту говорила Алла.

– Два Капитана!7 Ну конечно! – с восторгом сказал он.

Заслышав доносящееся из-за двери шуршание, Алишер сунул книгу в лежавший на столе, словно разинувший пасть чемодан и поспешил узнать, что случилось. От соседских глаз ничего не скроешь. Такой тишины от соседей не слышалось давно. Казалось, будто вся коммунальная квартира превратилась в один большой слух. В открывшуюся дверь, бесцеремонно, с юркими от любопытства глазами ввалилась соседка, любительница сплетен и по совместительству напарница Аллы – Таня.

– Алка, возвращаю тебе банки! – воскликнула она, найдя повод зайти.

Алла не подняла глаз.

– Не сейчас, Татьяна, не сейчас – выпроваживая соседку, шепотом говорил Алишер, заметив настроение жены и наконец, решившись с ней поговорить.

Выпроводив соседку, Алишер скрипнув тахтой, сел рядом с Аллой погладив рукой ее живот, а потом нежно обнял, прислонив к себе.

В очередной раз из-за двери донеслись звуки и шевеление. На робкий стук Алишер скривив лицо, открыл дверь. Это была настойчивая соседка Таня, с завернутым в вафельное полотенце свертком.

– Пирожки с капустой и с повидлом, сама пекла. На дорожку. Угощайтесь, – бегая взглядом по комнате, на одном дыхании сказала она, протянув ему сверток.

Алишер приняв угощение и поблагодарив соседку, снова вернулся к Алле. Просидев в обнимку недолгое время, Алла, кажется, догадавшись о причине его недельной бессонницы, молчаливости и решении о поспешном отъезде многозначительно вздохнув вдруг произнесла:

– Значит, она обо мне так и не узнала ничего.

Алишер вскочил с места как ужаленный.

– А если узнает, проклянет. Так, стало быть? – продолжила Алла после минутной паузы, приходя в себя.

Алишер не находил что ответить. Он понимал, что в ее словах есть доля правды.

– Послушай, Алла, – начал он, уводя разговор в сторону от назревавшего скандала. Ты и оглянуться не успеешь, как я снова буду стоять здесь, на этом месте, – в шутку топнув ногой и очертив комнату рукой, впервые за все время улыбнувшись, сказал он. Но не очень-то веселой получалась эта улыбка, и как ни храбрился он, а голос звучал уныло.

– Тревожно мне, – подойдя к столу, упавшим голосом сказала Алла, скомкав рубашку и кинув ее в чемодан.

– Ты накручиваешь себя. Я же не насовсем уезжаю. Туда-обратно, – убедительно сказал он, разведя руки в стороны, чтобы обнять жену.

Алла поддалась.

Глава 4

Двое суток до Ташкента, а затем на перекладных до кишлака, – прикидывал в уме маршрут Алишер, стоя в тамбуре поезда. До отбытия оставались считанные минуты. Он всматривался в мокрые от слез (а может и от дождя) глаза провожающих на перроне людей, и думал, как правильно сделал, что не позволил жене проводить его до поезда. – Не хватало еще простудиться. Довольно с нее.

Наконец с Казанского вокзала тронулся вечерний поезд навстречу многочисленным железнодорожным путям, оставляя позади себя город и зажегшиеся белым светом фонари станции, отражающиеся дрожащими бликами в лужах на асфальте от недавно прошедшего дождя.

Пассажиры разбрелись по купе. В самый последний момент, в отбывающий поезд, споткнувшись о ступеньку, запрыгнула худенькая, угрюмая светловолосая девушка лет шестнадцати с красной тряпичной самодельной сумкой на плече, вымокшей от дождя. Наскоро высвободив содержимое сумки, она примостилась на место знакомой ей проводницы, отправившейся собирать билеты.

– Вечерняя Москва есть? – подойдя к ней проявив сочувствие, спросил Алишер, все это время наблюдавший за девушкой.

– Имеется! – отдышавшись, ответила девушка, и лицо её вмиг озарилось улыбкой.

Купив у девушки слегка намокшую газету и набор сувенирных открыток с видами столицы, Алишер направился к своему купе, попутно надевая на себя просохшую коричневую кожаную куртку.

– Уважаемый! Можете заходить, мы уже переоделись, – хихикая, сказали две молоденькие девчушки, стоило ему подойти.

Алишеру, отчего то подумалось, что его попутчицы – студентки. Познакомившись поближе, выяснилось, что попутчицы его – корреспондентки, и что держат они путь в Узбекистан, а дальше в Киргизию писать статьи о Средней Азии. Та, что была моложе, ехала с мужем. Молодожены.

Девушки обрадовались, в ходе беседы узнав от своего попутчика, что он родом из тех мест, завалив его вопросами, но они не знали, что попутчик их по природе своей немногословен, поэтому выяснить им толком ничего не удалось. Хоть Алишер и был молчалив, все же умел и выслушать собеседника, но ведь ко всякому общению надо быть расположенным и иметь как минимум подходящее настроение. А в дороге, кого только не подкинет тебе судьба.

Пассажирами поезда овладела ночная тяга к пению. Запевалу из соседнего купе с песней «Стенька Разин» поддержал ряд соседствующих купе.

Вдоволь наговорившись друг с другом, девушки уснули от усталости. Всю дорогу от скуки дремал и молодой муж. В купе стало тихо. Смолкли звонкие, веселые девичьи голоса, не смолкал лишь дробный перестук колес. Весь поезд давно был объят сном, но Алишера не покидала бессонница. Вместе с бессонницей не покидали его и думы. Он знал, что уже далеко за полночь, но ничего не мог с собой поделать. Мысли шли чередой, как верблюжий караван в пустыне и не видать им было конца. Ссутулившись, он, опершись локтями на столик, пристально всматривался в ночную пустынную картину за окном и обыгрывал в уме предстоящую беседу с бабушкой. Он воображал, как она будет рада, когда он придет к ней и скажет, что скоро у нее родится долгожданная внучка…

Потихоньку отодвинув дверцу купе, Алишер вышел в тускло освещаемый тамбур. Бросив взгляд на место проводника, он неожиданно для себя увидел ту самую девушку, что продавала газеты, застав ее за вязанием. Она быстро посмотрела на него. Тонкими пальчиками, она ловко перебрасывала спицами петлю за петлей. На мгновение он скрылся в купе. Вернувшись в тамбур со свертком в руках, Алишер облокачиваясь на перила, пошатываясь, шел к девушке.

– Угощайтесь, – протянув раскрытый сверток с пирожками, сказал он.

– А с чем они? – голодными глазами смотря на пирожки, спросила девушка не переставая вязать.

– С капустой, кажется, – откусив пирожок, равнодушно ответил он. Она, отложив в сторону белую пряжу и бойко вытерев о себя руки, принялась есть.

– Не спится? – успевая один за другим запихивать в рот пирожки, также равнодушно спросила она с набитым ртом.

Он ничего не отвечал, только удивленно смотрел, с каким завидным аппетитом она ест.

– Спасибо, было вкусно. Я вам совсем ничего не оставила, – виновато произнесла девушка.

Он умиленно махнул рукой.

– У тебя родители есть? – спросил он.

– Есть.

Алишер внимательно смотрел на нее, точно ожидая продолжения истории.

– Тетка у меня на разъезде живет, стрелочница. Одинокая она совсем. В выходные я ей помогаю, заодно и подработать получается.

Не говоря ни слова, он продолжал пытливо смотреть на нее. Девушка будто читая вопрос в глазах незнакомца, рассказывала сама.

– Проводницы добрые, отзывчивые. Они меня «за так» пускают прокатиться.

Девушка продолжала рассказывать. Алишер слушал ее, но думал о чем-то своем, временами хватаясь за свою густую черную бороду.

– Вид у вас помятый, – взявшись за пряжу, заметила она, устав от его любознательности и желая скорее избавиться от назойливого собеседника. – Впереди разъезд. Шли бы вы, товарищ, отдохнуть.

Еще немного постояв в тамбуре, он, послушавшись совета девушки, побрел к своему купе. Поезд постепенно начал сбавлять ход. Переполненному мыслями Алишеру, удалось ненадолго прикорнуть.

Над по-весеннему зеленеющей степью расстилался предрассветный туман. Вдалеке маленькими точками маячили огоньки из окон мазанок, что врассыпную стояли на разъезде. Мал был разъезд. Мал и невзрачен. На запасных путях виднелись заброшенные, отслужившие свое, поржавевшие вагоны и цистерны.

Поезд, издавая шипящий звук, наконец, остановился. От непривыкшей слуху тишины Алишер открыл глаза. Подняв со стола тяжелую ото сна голову и протерев глаза, он с трудом превозмог тупое нытье в надбровьях и устало посмотрел в окно на разъезд. Прищурившись, он силился разглядеть в едва проницаемой мгле силуэты беспорядочно двигающихся людей. Поглаживая бороду, он внимательно следил за действиями двух мужчин. Да, то определенно были мужчины, потому как они с легкостью переносили из вагона поезда в редкие кусты неглубокого овражка деревянные ящики. Первый был толстомордый и лысый, второй – худощавый и волосатый. Вдруг мелькнувшая в тумане, словно искра, красная тряпичная сумка на плече девушки привлекла его внимание. Спустившись с поезда, поеживаясь от утренней колючей прохлады и пытаясь укутаться легкой кофтенкой, новая знакомая Алишера взволнованно озиралась по сторонам.

Солнце только-только обозначило горизонт розовой полосой. Светало. Кончив разгрузку, один из мужчин по виду старше и крепче второго, заметив девушку, стоявшую на шухере, подошел к ней. С недовольным лицом и паром изо рта от холода он что-то объяснял ей, размахивая руками, на что девушка стыдливо опустила голову вниз. Следом, затушив о засохшую от грязи подошву своего сапога окурок, (видимо здесь тоже прошел хороший дождь), к ним неспешно подошел его худощавый напарник. Долго разговаривая о чем-то, они оба выказывали девушке жестами свое недовольство.

– Ах ты, что ты будешь делать, бедолага какая, – с состраданием воскликнул Алишер. Он быстро оглянул соседей, вспомнив, что он не один в купе и убедиться, не разбудил ли кого своим возгласом. Пассажиры спали крепким сном. Алишер не без некоторого трепета продолжал наблюдать за происходящим за окном.

Попытавшуюся сбежать от обидчиков, запрыгнувшую на подножку поезда девушку силой дернули за руку и вытянули обратно. У нее с трудом получалось сопротивляться двум мужчинам, что были вчетверо сильнее ее. По руке девушки на землю скатилась полупустая красная сумка, подобно сигналу к действию. Алишер не выдержал. Подпрыгнув с места и ударившись затылком о верхнюю полку, он поспешил к ней на помощь, захватив с собой куртку. Одеваясь на ходу, он шел быстрым шагом по тамбуру, зовя на подмогу проводницу, но той как обычно не было на месте.

– Куда же ты запропастилась, – зло крикнул он. Никто из пассажиров не откликнулся на зов.

Не найдя проводницы, он, запыхавшись высунулся из двери и остановился на подножке вагона. После душного купе его лицо обдало приятной свежестью.

– Отпустите девушку, – немедля сказал Алишер.

– О, киргиз. Знакомый твой? – враждебно зыркнув на Алишера, спросил девушку старший.

– Нет. Мужик какой-то, – заикаясь от страха и холода, отвечала девушка.

Старший, нарочно провоцируя Алишера на драку, толкнул девушку, и та, взвизгнув от боли, упала на землю. Алишер поиграв желваками, незамедлительно спрыгнул с поезда и ринулся к нему, но тяжелый, стремительный удар камнем об голову сбоку от худощавого напарника вырвал у него из-под ног землю. Это произошло мгновенно. Все замерли на минуту. Девушка, опешив от случившегося, по еще непросохшей от дождя земле подползала к Алишеру.

– Подох? – просипел старший.

Грязной, дрожащей рукой она дотянулась до его виска проверить, жив ли незнакомец и, задев в волосах пальцами рану с темной густой кровью, начинающей медленно стекать по его щеке – от испуга начала кричать.

– Заткни глотку, дура, – схватив девушку и резко подняв ее с земли, сквозь зубы скомандовал старший.

Не до конца понимая, что произошло, тут же выпустив из рук девушку, он с неописуемой яростью набросился на напарника, взяв его за грудки.

– Ты что паскуда натворил? – оскалив желтые со щербиной зубы, прорычал старший.

– Командир, падлой буду, рефлекс, – оправдывался перепуганный напарник, у которого от страха увеличились зрачки.

– Сволочь, – рычал старший, двинув ему прямо в челюсть. Он почувствовал, как у напарника от удара треснули зубы.

– Не суетись, – осматриваясь по сторонам изучая местность, сказал старший, тряся напарника. – Тащи его к оврагу, да карманы проверь, – хладнокровно приказал он.

Напарник недоуменно смотрел на него.

– Живее, – прикрикнул он. – В каком купе он ехал? – быстро обратился он к девушке, которая остолбенев, стояла на месте.

– Там, – неуверенно показав рукой вдоль поезда, скорбно вздохнув, сказала она.

– Неси сюда его вещи, да гляди в оба, не всполоши никого, – продолжая раздавать команды, сказал он.

Девушка, ничего не соображая стояла на месте.

– Живо! – вынув из кармана нож, поторопил он ее.

Оглядываясь назад, она несмело поднялась в поезд. И девушка, и напарник беспрекословно делали то, что им приказывали.

Дверца купе, в которой ехал незнакомец, была открыта. Неслышно нырнув в купе, подкравшись на цыпочках, она без разбора схватила первый попавшийся потертый желтый чемодан, что стоял у столика, и также неслышно покинула купе. Из соседнего купе доносился грубоватый смех проводницы. Девушка с замиранием сердца остановилась. Как только голоса стихли, она прибавила шагу. Страх заставлял ее постоянно оглядываться. Зареванная, в вымазанных на коленях колготах и с дрожащими руками она выбежала из поезда. Всхлипывая, она смотрела, как напарник волочит по земле за куртку грузное тело незнакомца, поминая разом то бога, то черта.

– Чего рот раззявила? На замке держи. Скажешь тетке, пусть ищет тебе замену, – помахав перед лицом девушки ножом, говорил старший, вырвав у нее из рук чемодан и раскрутив его с такой силой, что сам оступился, зашвырнул в овражек.

– Закопать бы надо, – нерешительно сказал напарник, подбирая разлетевшиеся вещи из открывшегося в полете чемодана.

– Никто сюда не попрется, ветками закидай, на обратном пути порешаем.

– Алишер Рахимов, – вертя в руках паспорт, прочитал напарник, выбравшись из овражка.

– Дай сюда, – отрезал старший, спрятав паспорт во внутренний карман своей грязной куртки.

Он лежал в открытом всем ветрам овражке. Длинное тело его наполовину прикрывали зацветшие ветки степного миндаля. На его лице не было и следа страха и смятения. Его черные мохнатые брови были насуплены, а меж ними будто стрелой проскользнув, запечатлелась длинная глубокая морщина. Морщина гнева и достоинства. На его молодом лице отражалась решимость. Уже вдали шумел поезд, а по небу, что весной вовсе не редкое явление, словно небо листая, проплывал журавлиный клин. Неподалеку от грубоватой ладони его, лежало перо белого ворона…

Глава 5

Тоскуя по мужу, возвращаясь каждый вечер с работы домой, Алла запирала дверь комнаты, и выходила из нее только на утро следующего дня чтобы вновь отправиться на завод. Она с нетерпением ждала его возвращения. Оставалось пару дней как, отгостив в родных краях Алишер должен возвратиться домой. Никогда раньше Алла не замечала, какой день длинный. С утра до вечера смену отстоять, а после смены начиналась тоска. После неосторожно сказанных слов соседки Татьяны, о том, что Алишер сбежал от нее к себе на родину, Алла перестала появляться на глазах у любопытных соседей. Она держалась стойко, но в душе ее царило беспокойство.

Ранним утром вторника двадцать шестого апреля Алла проснулась от звона пустого железного таза вылетевшего из рук Татьяны на плиточный пол и от ее оглушительного крика.

– Алла, Алка, открывай! – неугомонно тарабаня в дверь Аллы, кричала соседка, поставив на уши весь дом.

Накинув на худые плечи шаль, зевая, Алла босиком торопилась открыть дверь. Не успела Алла произнести и слова, как соседка схватила ее за руку своими ледяными от стирки ладонями и силком потащила на кухню, по пути раздвигая локтем сохнувшие, развешанные по всему коридору простыни.

В прокуренной кухне у окна на табурете сидел сосед Самуил, безразлично уставившись в точку на синей стене, закурив папироску. На подоконнике сидел кот, намывая лапкой мордочку.

– Дядь Сёма, просила ведь, да не курите же вы в кухне, – прикрывая шалью Аллы свой нос, ворчала Татьяна.

– Что стряслось? Зачем ты меня притащила сюда? – спросила Алла, подперев руками поясницу.

– Да подожди ты с вопросами. Слушай вон, – подведя Аллу к подоконнику, на котором вещало радио, сказала Татьяна, открывая форточку.

– Ты двери чуток не выломала, чтобы я музыку послушала? – начав выходить из себя, сказала Алла.

– Что? Какую еще музыку? – не понимая иронии Аллы, спросила Татьяна, сдувая со лба лезущую в глаза челку.

– Бах кажется, – отвечала Алла, глядя в упор на соседку.

– Какой к черту Бах! Узбеков тряхануло8, – не сдержавшись, выпалила Татьяна. – Дядь Сёма, ну вы хоть скажите.

На шум в кухне начали подтягиваться соседи. Дядя Сёма молчал.

– В пять утра. По радио сказали. Алка, не вру нисколько, – приложив ладонь к груди, говорила Татьяна. – Какие-то толчки вертикальные, город рушится, передали, что жертвы есть.

Алла побледнела. Сердце застучало так сильно, что с каждым его ударом у нее рябило в глазах. Подоспевшие на помощь соседки-старушки усадили ее на стул. Татьяна продолжала рассказывать, но Алла уже не слушала ее. Совершенно обессиленная, она, молча и горестно заплакала, точно смирившись со своей участью, ведь именно этим утром двадцать шестого апреля Алишер должен был выехать из кишлака в Ташкент, а из Ташкента в Москву. Дядя Сёма, одной рукой забрав с подоконника свою «Спидолу»9, другой подцепив свой табурет, не спеша, шаркая тапками, ушел в свою комнату.

Проходило время. От Алишера не было ни слуху, ни духу. Алла тщетно писала письма на родину мужа. Ответов не приходило. Стоя у станка, она думала только об одном, что он жив и что скоро вернется домой. «А если,… но, сколько страха в этом «если»! Нет, надо ждать, работать до изнеможения и ни о чем не думать».

Ей было немногим больше двадцати, когда она покрыла голову черным платком и захлопнула перед собой двери радости. Внезапное явление природы, стихия, унесла ее мужа. Соседи убеждали ее в этом, коллеги же убеждали ее в том, что на родине у него три таких Аллы, и он просто сбежал…

– Нельзя тебе Алка одной сейчас оставаться, – сопереживая убитой горем соседке, говорила Татьяна. – Прости ты меня дуру, ляпнула ведь не подумав. У меня у самой мужик…– махнув в сторону рукой и ненадолго умолкнув, сказала она. – А слезами горю не поможешь, о ребеночке думать надо.

– Не знаю, как я теперь буду. Поеду я сама туда, – говорила Алла слабым голосом, лежа на расстеленной тахте и смотря в потолок.

– Куда-туда? – спрашивала заполошная соседка.

– В кишлак к ним, – отвечала Алла, и глаза ее снова наполнились слезами.

– Поедешь, поедешь. Как родишь, так и поедешь, – утешала ее Татьяна, смахивая с глаз крошечные, как бисер слезинки.

Глава 6

Все тяжелее и тяжелее давалась Алле ее работа. У некогда задорной, порывистой и расторопной девушки опускались руки. – И откуда только силы берутся? – шушукались женщины между собой, крутясь около рабочего места Аллы.

– Не обращай внимания на них, – говорила Татьяна, периодически подходя проведать подругу.

– Осуждают они меня, – вздыхала Алла, поправляя черную гипюровую косынку.

– За что же людям осуждать тебя? Ты что, разве преступление какое совершила? Ну да на каждый роток не накинешь платок, пусть шепчутся себе на здоровье, нам-то что? – подбадривала Татьяна.

– Вон, гляди, пальцем тычут, – сказала Алла.

– Так, то от зависти. Ты же с восьмого марта уже второй месяц на доске почета как лучшая работница висишь. А кому первой премию дали? – пояснила Татьяна.

Аллу невозможно было не заметить. Совершенство ее женских линий, профиль, осанка, не оставляли равнодушным ни одного мужчину на заводе. Все ее обаяние, вся затаенная красота ее вспыхивала и проявлялась в ее грациозных движениях при затачивании деталей. На проходившую мимо станков молодую, белокурую красавицу Аллу оборачивались все рабочие завода, но она отдала свое предпочтение высокому красавцу узбеку. Все с удивлением отмечали, как они вдвоем энергично шагают по жизни, как продвигаются по работе, никогда не отстают от событий; как Алишеру удается прочитывать много книг, в то время как у других работников не всегда получается толком просмотреть газеты; как горячо они участвуют в общественной жизни завода. Вместе они составляли идеальную пару…

Резкий гудок сирены возвестил об обеде. Работники гурьбой повалили из цеха, только Алла оставалась стоять у станка. В последнее время она не дотягивала до плана.

– Обедать, девчонки. Кончай работу ребята. Алка, догоняй! – замахали косынками женщины.

Выбрав подходящий момент, затаившись за зелеными станками, поджидая когда бригада уйдет в столовую, выглядывал старший инженер средних лет Петрушин, наблюдая за недававшей ему покоя Аллой. Цех опустел.

– Ч-что-то ты, Алла, хмурая, с-сосредоточенная, даже с-словом не обмолвишься лишним, – нервничая, промокнув платком пот на лбу начал разговор Петрушин, подобравшись к соседнему от Аллы станку.

Из-за шума работающего станка и неотступных мыслей об Алишере она не расслышала его слов.

Пуще разнервничавшись, он подошел к ней вплотную, повторив свой вопрос.

– Тьфу-ты, выпугал до смерти. Работы много, – сдержанно отвечала Алла.

– Такие жертвы н-никому не н-нужны, – говорил Петрушин, убрав платок в карман брюк.

– Как это не нужны? Сам с меня сто один процент взял, а теперь не нужны? – возмутилась Алла, выключила станок и повернулась к нему. Голос ее раздался эхом по цеху.

– Я взял, я и от-тменю. Я все м-могу, но при одном условии, что мы будем в-видеться с т-тобой два раза в н-неделю, – сказал он, лукаво посмотрев на нее.

Алла, поняв намек, промолчала. Она отвернулась от него и включила станок, возобновив работу. Непокорность Аллы шибко задевала его самолюбие. Еще ни одна работница не смогла отказать ему, главному инженеру. Оглядевшись по сторонам, он перешел к активным действиям, обхватив Аллу руками и прижавшись к ней всем своим туловищем.

– Не будь упрямой, – торопливо заговорил он.

Раздавленная, с онемевшей от боли душой она схватила первую-попавшуюся ей на глаза железяку и разъярено произнесла:

– Убери свои руки, пока я тебе башку не проломила.

Петрушин отскочил. Он был вне себя от ее отказа.

– По узбеку своему сохнешь, дрянь? С узбеком м-можно, а со мной значит п-противно? П-помни, благодаря кому т-ты все еще м-можешь работать здесь.

– Закрой свой поганый рот, – замахнувшись железякой на главного инженера, сказала она.

Дерзкие слова и движения Аллы, еще больше возбуждали в нем гнев и желание обладать этой неприступной женщиной. С перекошенным от злости и обиды лицом, перехватив из ее руки в свою железяку и откинув ее подальше, он рванулся с места прямиком на Аллу, пытаясь взять с нее согласие силой.

– Ты на кого руку подняла, подстилка узбекская? – повторял он, срывая с нее синий рабочий халат.

Беспокоясь о состоянии подруги, Татьяна, сама наскоро отобедав, несла из столовой для Аллы горячий обед к станку. На доносящийся эхом из цеха крик, она ускорила шаг. Сквозь матовые стекла входной двери, она разглядела среди станков непонятную возню. Почуяв неладное, держа в руках поднос, она ввалилась в цех, толкнув бедром маятниковые двери. Она застала Аллу, пытавшуюся вырваться из объятий инженера Петрушина. Обезумев от злобы, он успокоил Аллу пощечиной. Алла тихо звала о помощи, а Татьяна стояла на месте как вкопанная с подносом в руках, то ли от страха, то ли от ревности боясь пошевелиться. Женщины недоуменно смотрели друг на друга. Уверенный в своей безнаказанности, он, словно не замечая вошедшую в цех работницу, повалил рыдающую Аллу на пол и со всей силы пнул ногой в большой живот, наказав за отказ. Алла заскулила от боли. Татьяна содрогнулась и с громом выронила из рук поднос.

– Алка! – ахнула Татьяна, побежав к корчившейся от боли подруге.

– П-подтверждай все, что я б-буду говорить, – засуетившись, сказал Татьяне Петрушин, обратив внимание на мелькавшую за дверьми цеха бригадиршу. Татьяна невольно склонила голову.

– Что же ты за зверь такой, – прошептала себе под нос Татьяна, крутясь около Аллы, не зная, чем помочь несчастной подруге.

Петрушин судорожно рылся в кармане брюк, ища платок.

– Итит твою мать! Вы что здесь устроили? – эхом пробасила вошедшая в цех пышнотелая, с проседью в волосах бригадирша.

– Кондратьевна, не смотришь с-совсем за своими работницами. Голодом м-моришь, а они у тебя в обморок п-падают, – промокнув пот на лбу, оправдывался побаивающийся бригадиршу инженер.

– Я тебя давно предупреждала, – рявкнув на инженера, сказала она. – Алла, встать можешь? – присев рядом с ней на корточки, спросила бригадирша. – Быкова, мигом беги за врачом.

– Может по ПГС вызвать? – неуверенно предложила Татьяна.

– Всех оповестить хочешь? Беги, давай, – настаивала бригадирша, неободрительно поднимая брови.

Татьяна бросилась за помощью врача, расталкивая толпу работников, возвращавшихся с обеда к своим рабочим местам. Увидев лежащую на полу у станка Аллу и по-дьявольски бегающие глаза Петрушина, бабы переполошились, еще больше зашумели. Со всех сторон посыпалась ругань, угрожающие выкрики на главного инженера. Никто особенно не удивился произошедшему.

– Никак подняться не может… Что будет, что будет? – доносилось из толпы.

– Да можно ли вынести такое? Сколько терпеть можно его рукоприкладство? Бедная девка… – заколыхались работницы.

– Товарищи, с-спокойствие! Ну и кадры пошли, – практически не заикаясь, сказал Петрушин.

– Ша, бабы! – гаркнула бригадирша. А ну помогай!

Окинув рабочих безумным взглядом, стараясь быть незамеченным, он обошел толпу, чтобы покинуть цех. На выходе, перед остановившимися глазами его, стояла Татьяна с врачом. Легкая краска выступила на его щеках. Поторопившись, он скрылся в темных коридорах завода.

Бригадирша с двумя крепкими женщинами подняли Аллу и не успели они погрузить ее на носилки, как Алла издала истошный вой.

– Мать честная! Да у нее во́ды отошли! – заключила местный врач. – Здесь рожать будем! Не дотянет.

Рабочие охали.

– Как не дотянет? Надо дотянуть! – уговаривала Татьяна.

– До ближайшей больницы километров пятнадцать, не довезем. Слаба она очень, нельзя транспортировать сейчас, – убеждала местный врач, проверяя её пульс.

Бригадирша возмущенно смотрела на двери цеха, в которых от Петрушина уже и след простыл.

Быстро сориентировавшись, бригадирша разогнала из цеха всех рабочих, оставив в помощниках только Татьяну и врача.

– Держите ключи от медпункта, принесите всё необходимое, и ножницы прихватите, – давала распоряжение врач. – Еще воды вскипятите, раздобудьте таз и чистых тряпок.

Татьяна суетилась, не зная за что ей хвататься в первую очередь.

– Вызвать бы бригаду скорой надо, пока доедут, у нас все готово будет, – продолжала врач, задрав подол платья Аллы.

– Не надо пока скорую, сами разберемся, – сказала бригадирша, выпучив глаза на гематому на обнаженном животе Аллы.

Врач одобрительно кивнула головой.

– Эх, некстати ей сейчас ребенок. Пропадёт без мужика. Молодая совсем, – вздыхая, говорила бригадирша.

– Ничего, – протяжно сказала врач, снимая стетоскоп. – И не в таких условиях детей вынашивали и рожали. На войне и вовсе в окопах приходилось роды принимать, с бомбежками, с близостью фронта. А то, что семимесячный… так и такие выживают.

Алла с трудом улавливала общий смысл того, что говорили женщины и врач. Сердце у нее билось тревожно и громко, всё заглушая. Она пронзительно вскрикивала от нестерпимой боли.

– Потерпи, Алка, – кричала Татьяна на крик Аллы, бегая по цеху с поручениями врача.

– А я уже умирала один раз, мне не страшно, – отвечала Алла, заливаясь слезами и криком.

Алла родила мальчика.

– Эх, некстати, – повторяла бригадирша.

Глава 7

Четырехлетний Петька сидел хмурной на стульчике в самом углу кухни, болтая ножками и крутя в ручонках фантик от конфеты. Он любил тетю Аллу, любил оставаться с ней, когда мама Таня срочно уходила по своим делам.

– Жизнь человечья – игрушка в руках судьбы, – говорил дядя Сёма, опустошив рюмку.

– И не говори, – поддакивали соседки, гремя ложками сидя за поминальным столом.

Каждый вспоминал Аллу по-своему.

– У нее что же, и родных никаких нет? – наклонившись к уху Татьяны, спросила соседка из соседней квартиры, сидевшая на скамье рядом с ней.

– Никаких, – коротко ответила Татьяна, опершись головой на обе руки. – Мать старая совсем. Алка у нее младшая была. Куда ей было ребенка? – будто задавая самой себе вопрос, виновато говорила она.

Выйдя из-за стола, Татьяна, отстраненно пройдя мимо Петьки, с печалью на лице направилась в комнату подруги. Ум никак не мог осмыслить происшедшего. Отперев ключом хлипкий замок, она вошла в комнату. В ящике письменного стола, тщательно связанные лежали письма теперь покойных Алишера и Аллы. Теперь чьи-то чужие, равнодушные руки разрывали шнурочки, ворошили шуршащие листки. Чьи-то чужие глаза бегали по строчкам. Татьяна лишь шептала: «Прости».

В письме родным Алишера, Татьяна вкратце рассказала, как его жена умерла при родах. Родила хоть и недоношенного, но все же здоровенького мальчика. Указала адрес дома малютки, в котором мальчик находится как она думала уже год. Умоляла их объявиться и забрать ребенка. Ответом было долгое молчание.

У Анны Леонидовны, директрисы одного из подмосковного дома малютки с мужем не было детей. Женатые десятилетним браком, так и не ставшие родителями и отчаявшись ими стать, они обсуждали возможность стать приемными родителями. «Сапожник без сапог» подтрунивали над парой друзья и родные.

В одну из летних ночей, не желая идти с работы домой, так как накануне у них с мужем произошла крупная ссора тридцатисемилетняя Анна Леонидовна осталась в доме малютки на ночное дежурство. Удобно пристроившись на диванчике на ночевку в своем кабинете, накинув на ноги свой серый пиджак, она, немного поерзав, задремала. На вид она была строгая, властная женщина, полная, невысокого роста с зачесанными назад рыжими волосами и лицом, сплошь усыпанным веснушками.

Услышав сквозь дрему громыхавшей тяжелой цепью лай собаки, Анна встала с дивана и пошла к окну. Было ветрено. Деревья как пленники толпились за решетчатыми загородками. Жалобно скрипели, раскачиваясь, стволы, шумели черные, голые ветки, пронизанные металлическим, холодным лунным светом. Собака не унималась. Ее дикий лай вынудил Анну Леонидовну выйти на крыльцо, проверить, все ли в порядке. Странно, что сторож не слышит неистового собачьего лая, подумала она, проходя мимо вахты, не став никого будить. Выйдя на крыльцо, Анна Леонидовна впала в ступор. На ступенях стояло эмалированное двенадцатилитровое ведро с ручкой. Собака, не уставая, едва не срывалась с цепи. Анна Леонидовна медленно спустилась по ступенькам вниз. Не решаясь подойти близко, медленно вытягивая свою короткую шею вперед, без страха, но с любопытством прищурив глаза, заглядывала в ведро. Увидев лежащий в ведре завернутый кулек, она решилась подойти ближе. Затронув рукой кулек, содержимое ведра начало шевелиться и плакать. У Анны душа ушла в пятки.

– Младенец! – взяв в луки ребенка и скоро высвобождая его из тряпок, тихо произнесла она.

Всматриваясь по сторонам в темноту, она подошла к воротам. Никого. Она задавалась вопросом, кто мог подбросить им младенца. На ее памяти это был первый подобный случай в этом доме малютки. Разное повидала она за свою жизнь, но, чтобы младенца и в ведре… И радость, и смятение охватили ее. Вот он – знак! Цыкнув на собаку, чтобы та прекратила лай, она словно вор прокралась с ведром мимо сторожа в свой кабинет.

Уложив ребенка на диван, укутав его своей кофтой, висевшей в шкафу с весны, Анна стала думать, что ей делать дальше. Младенец спокойно лежал, не мешая принимать верное решение своей спасительнице. Дождавшись утренней пересменки нянечек, смены, в которой дежурила ее близкая подруга, Анна Леонидовна срочно вызвала ее к себе.

– В мамочку решила поиграть? – с порога спросила Анну подруга, увидев у нее на руках младенца. – Тебе идет.

– Закрывай дверь, садись, – указав глазами на диван, сказала Анна, тряся на руках младенца. – Садись и слушай меня внимательно. Этого младенца я сегодня ночью обнаружила в ведре.

– Что ты такое говоришь? В каком еще ведре? – перебив директрису, взволнованно спрашивала нянечка, думая, что ее хотят за что-то наказать.

– Ты подумай, – продолжала Анна, – раньше на войну все списывали, а сейчас ведь в мирное время живем, а такое делается.

– Да что делается то? – не понимала нянечка.

– Ведро, в котором этот кулек лежал, я на крыльце нашла сегодня ночью.

– На каком крыльце?

– На нашем.

– А что ты ночью делала на нашем крыльце? – еще больше запутывалась нянечка.

– Дежурила. Мне помощь твоя нужна. Так, чтобы об этом не прознал никто. Я заберу его себе.

– Не шути так, Анна Леонидовна. Это тебе не игрушка. Его обследовать надо для начала, – встав с дивана, сказала нянечка. – Да не тряси ты его так! Ну что, кто у нас тут? – забрав из рук Анны ребенка, спросила нянечка.

– А я не знаю, – ответила растерявшаяся Анна.

Распеленав ребенка, нянечка насторожилась. Аккуратно вытянув из тряпок, в которые был укутан младенец белое перо, она произнесла:

– Мальчик!

Анна Леонидовна глубоко вздохнула. Младенец на удивление не плакал.

– Ему сутки от роду. Надо заявить, – сказала нянечка.

–А? – не сразу ответила задумавшаяся Анна.

– Сообщить нужно, говорю.

– Не будем никуда сообщать. Никто не должен об этом узнать.

– Зачем тебе эти заморочки? Ребенок слабенький, недоношенный. Возьми себе любого другого, если так хочется. Оформи правильно, – подойдя к умывальнику, смотрясь в небольшое зеркало, висевшее над раковиной, холодно сказала нянечка. – А что Валера на это скажет?

Анна Леонидовна, надевая серый пиджак от своего юбочного костюма, резко одернув полы, решительно двинулась к ребенку, взяв его на руки и крепко сдавив, прижала к себе.

– Он будет моим сыном. Валерий правовед, он все сделает как надо.

– Делать тебе нечего, – стряхивая воду с ладоней в раковину, сказала нянечка, закрутив кран.

– Это нормально, что ребенок не плачет? – спросила Анна.

– Странно это все конечно. А откуда такое перо у него? Я таких перьев не видела никогда.

– И я не видела. На воронье похоже…

Часть 2

Больницы узник, пациент тюрьмы

Жермен Нуво

Глава 1

– А ведь я говорил, что мы с вами еще обязательно встретимся, – крутя левой рукой механизм дешевой кислотного цвета зажигалки и самодовольно ухмыляясь, сказал молодой следователь старший лейтенант юстиции Яковлев, когда к нему в кабинет доставили задержанную после звонка из дежурки.

Пожалуй, единственный честный и порядочный следователь на все отделение, как знать, а может и на всю Московскую область.

– Браслеты сними, Яковлев. Прояви гостеприимство, – вытянув перед собой закованные в наручники руки, устало, почти отрешенно проговорила задержанная.

Дав дежурному отмашку, чтобы тот мог идти, Яковлев дернул за ручку пустого верхнего ящика рабочего стола, в котором бряцали ключи от наручников и пара таких же зажигалок.

– Не успел соскучиться даже, – вставая с места, язвительно говорил он, подходя к задержанной.

Яковлев испытывал к ней крайнюю неприязнь, и к таким как она.

– Садитесь, – он одним резким движением передвинул ближе к столу стул от окна, в котором отражался тусклый свет от настольной лампы.

Это была далеко не единственная его бессонная ночь. Служба заменяла ему семью, а кабинет был его родным домом.

Девушка, поочередно растирая сдавленные железом запястья села на стул.

– Что на этот раз? Нарушение общественного порядка? Пьяная драка в клубе? Вождение в нетрезвом виде? – вальяжно подойдя к шкафу с документами чтобы взять папку-регистратор рассуждал Яковлев, в воспитательных целях, не обращая внимания на задержанную.

– Почему ваши опера безмозглые взяли меня, а им всем дали уйти, когда я сама же вызвала этот чертов наряд? – с искренним недоумением спрашивала девушка, острый язык и надменность которой в общении с представителем закона сменились спокойным тоном.

Яковлев оторвался от просмотра бумаг. Удивленный непривычным поведением девушки он поставил папку на место и снял трубку телефона, стоявшего на соседнем столе коллеги-следователя. Он настолько был рад услышать об очередном ее задержании, что у него даже из головы вылетело спросить у дежурного о самой причине задержания. Работала его теория: «Сколько мажора не отмазывай, рано ли поздно он за решетку угодит». В эти золотые для него мгновения, пока начальство не прочуяло о пребывании дочери судьи в стенах отделения милиции, он хотел сполна насладиться своим величием над «разбойницей».

– Это Яковлев. Кто задержанную привез? – переложив к другому уху трубку, он выслушал ответ дежурного, не сводя глаз с девушки, все время смотревшей перед собой в пол. – ЧЕГО? – от его вскрика девушка резко подняла голову и посмотрела на следователя. Он положил трубку.

Безмолвно вернувшись за свой стол, Яковлев достал из кармана кителя, висевшего на стуле, сигарету, пытаясь прикурить ее зажигалкой, которая вечно ломалась. В кабинете запахло газом.

Нервно отбросив зажигалку в сторону и вынув изо рта сигарету, он убрал ее обратно в карман. Яковлев похоронил в себе неплохого драматического актера.

– Вот, – спокойно сказал он после минутной паузы, положив перед ней чистый лист бумаги и ручку.

Девушка недоумевающе смотрела на следователя черными от местами размазанной туши глазами.

– Пишите, – велел он.

– Что писать? – машинально взяв ручку, спросила она.

– Я, Маркова Кристина Олеговна, восемьдесят третьего года рождения, сегодня ночью, с тринадцатого на четырнадцатое декабря две тысячи восьмого года убила человека. Допрыгались? Шутки кончились, гражданка Маркова, – победно говорил он, однако внутренний голос подсказывал ему обратное.

Ее манера поведения никак не соответствовала ее милым, по настоящему детским чертам лица.

– Убили, значит. Нелюди, – опустив голову, смиренно сказала Кристина.

Будто не слыша ее слов, Яковлев продолжал:

– Пишите, пишите, больше отмазаться не получится. Отца бы пожалели!

– Я не буду этого писать, – медленно положив ручку на листок, тихо сказала девушка. – Я никого не убивала.

Внезапно раздался телефонный звонок. Кристина настороженно взглянула на перемотанный синей изолентой аппарат.

– Яковлев, – ответил следователь. – Лично приехал? Хорошо, сопроводите ко мне, – сказал он, бросив трубку, спешно застегивая верхнюю пуговичку на рубашке.

Кристина поняла сразу, что за ней по темному, со скрипучими от постоянной сырости полами коридору идет отец.

– Яковлев, миленький, ты должен мне помочь! – торопясь заговорила девушка, заправив за ухо прядь длинных платиново-белых волос.

– Спрячь меня куда-нибудь, не отдавай отцу, прошу. Ты не представляешь, что это за человек. Я все тебе расскажу, только умоляю, помоги.

Следователь, было, открыл рот, чтобы объяснить девушке о порядке задержания и ее правах, как дверь кабинета распахнулась под доносящийся рев путан, сидевших в обезьяннике. Кристина вздрогнула, увидев на пороге взвинченного отца. Дверь захлопнулась, в кабинете воцарилась тишина. Следователь подпрыгнул с места.

– Марков Олег Валерьевич, – представился судья, смотря на дочь. – Видимо произошла ошибка, – с ходу заговорил он. – Сейчас вы отдадите девушке ее вещи, и она пойдет со мной.

Яковлев впервые увидел легендарного судью, одного из подмосковных городов. Яковлев давно мечтал с ним познакомиться. Он свято верил, что дочь позорит закрепленный за ее отцом образ кристально чистого и справедливого человека, живого воплощения доблести и чести. Он не раз слышал от коллег, о непростых отношениях судьи с дочерью, о том, как отец жаловался на дочь, тем самым вызывая сочувствие окружающих. Ему даже не нужно было личного вмешательства, надолго дочь в отделении не задерживалась. А бывало, отец не прочь был проучить ее как следует, дескать, пускай посидит, подумает. Но сегодня явно что-то пошло не так. Яковлеву сделалось не по себе от одного его взгляда. В слабоосвещенном углу стоял невысокий, полный светловолосый мужчина средних лет в сером пальто. Его впалые, тяжелые мутно-серые глаза словно смотрели напрямик в душу, точно он сошел с портрета из фильма «Прикосновение».10

– Это невозможно. Гражданка Маркова задержана по подозрению в убийстве, – оправдывался следователь, он сам не понял, как попал под его мистическое обаяние.

– Я, кажется, ясно сказал, произошла ошибка, – продолжал отец. – Девушка должна пойти со мной.

Яковлев мельком глянул на худенькую, перепуганную девушку. Ему вдруг почему-то стало жалко ее.

– Я жду, – настаивал отец.

– Повторяю, это невозможно, – сказал следователь.

Казалось, у отца заканчивалось терпение. Неприятно скрипнув мокрыми ботинками по линолеуму, он тронулся с места, чтобы подойти к дочери. Девушка, обеими руками вцепившись за сидение, на котором сидела, и медленно крутя головой шептала:

– Не подходи!

– Покиньте кабинет! – осмелев, потребовал следователь.

– Завтра же вы пожалеете о том, что не отпустили девушку сейчас со мной, – сказал отец, не отрывая взгляда от дочери. Он ушел, оставив за собой открытую дверь.

По коридору раздавался гул. Следователь какое-то время озадаченно смотрел ему в след.

– Смело, – подметила Кристина. – Может, все-таки закроешь дверь, Яковлев? – сказала она, неторопливо снимая с себя куртку, не вставая со стула.

Яковлев закрыл дверь и вернулся за стол, вновь достав из кармана сигарету.

– Он что, за патрульной машиной бежал? – сказала изумленная быстрым появлением отца девушка.

Безуспешно пытаясь прикурить, он занервничал.

– Угощайся, – протянув следователю, огонь дорогой зажигалки, сказала Кристина. – Спасибо тебе, не часто за меня так отважно заступаются.

Яковлев прикурил.

– Дарю, – положив зажигалку на стол, сказала она.

Девушка скинула грязные ботинки и задрала ноги на стул, крепко обхватив руками колени.

– У вас времени до утра, если не считать, что уже утро, – выдохнув дым и откинувшись на спинку стула, сказал следователь.

***

– Это конец. Ты прав, у меня действительно нет времени. Бежать мне некуда. Он везде меня достанет, – будто разговаривая сама с собой, отрывками говорила Кристина.

– Кто он? – спросил следователь.

– Думаешь, я боюсь? Нет. – шмыгнув мокрым носом, сказала Кристина, игнорируя его вопрос.

– Я ничего не думаю.

– Испытывал-ли ты когда-нибудь ощущение ненужности? Оно по сути своей схоже с одиночеством. Только когда ты одинок, никто не будет делать вид, что нуждается в тебе. Одиночество благородное чувство.

– Философствовать будете или по делу рассказывать?

– Я уже давно живу с этим ощущением, – продолжала Кристина, спустив ноги вниз, закинув одну на другую.

– Говорите по существу – слегка смутившись, сказал Яковлев.

Конечно же, он не понаслышке был знаком с этим ощущением. Ему было немногим за тридцать. Редкие, с пробивающейся сединой черные косматые, давно не стриженные волосы и трехдневная щетина заметно прибавляли пару лет к его возрасту. Результатом его неряшливости был холостяцкий образ жизни. Может поэтому сейчас он так проникся состраданием к ненавистной ему девушке?

– Я ведь могу и официально допрос провести, – сказал Яковлев, понимая свою беспомощность в этом деле, но ему было страшно интересно узнать, что сегодня произошло на самом деле.

– Так проводи. Ты же знаешь, что тебе все равно не дадут этого сделать, – в отчаянии сказала она.

Размазывая по переполненной пепельнице окурок, Яковлев задал вопрос:

– Что вы делали вчера вечером с полуночи до двух часов на заброшенном машиностроительном заводе?

Сделав жест, которым курильщики просят сигарету, Кристина, закурив и поправив растрепанные волосы сказала:

– Я расскажу тебе все с самого начала.

      Следователь, скрестив на столе ладони, принялся внимательно ее слушать.

– Что за дрянь ты куришь? – закашлявшись, спросила она. – Неужели, правда, настолько зарплата у российского следователя маленькая, что нельзя позволить купить на нее нормального курева?

Прокашлявшись и стряхнув пепел на листок с ручкой, Кристина начала свой рассказ.

– Мы с нашей компанией как обычно зависали в клубе, владелец которого мой крестный, кстати, ваш бывший начальник… Поэтому в этом клубе у меня вездеход пожизненный. Каждая ночь как праздник: алкогольные реки, любые разновидности порошка, громкая музыка, в общем, все, что душе тусовщика угодно.

От услышанного, следователь кашлянул.

– И так каждый день. – продолжала она. – Поначалу мне это все ужасно нравилось. А недавно мне начало казаться, что не появись я в клубе хоть на одну ночь, никто и не заметит моего отсутствия. Я обложилась фальшивыми друзьями. Да, им нужны были только мои деньги. И я оказалась права. Мне становилось невыносимо скучно. Понимаешь? Поганое чувство, когда не знаешь куда деться. Пьешь, чтобы заглушить несуществующую тоску. Однажды я так сильно накидалась, а друзья мои и не попытались остановить меня, чтобы я за руль не садилась. Представляешь? – невозмутимым голосом продолжала Кристина. – Ну, это тот случай, когда я бомжа сбила, помнишь? – сморщив лоб, сказала она, напомнив следователю и себе. – Я ждала хоть каких-нибудь перемен, хоть чего-то. Мне хотелось сбежать от этого бессмысленного образа жизни …

– Давайте ближе к делу, – заскучав, сказал Яковлев, прервав ее рассказ.

Затушив бычок и протяжно вздохнув Кристина сказала:

– И тут появился он…, да ты не стесняйся, записывай, – сказала она, увидев робкие попытки следователя взяться за бумагу. – Только тебе все равно это ничего не даст.

Яковлев сложил руки в прежнее положение.

…Она была единственной дочерью. О загадочном исчезновении жены судьи подмосковного города П., на протяжении целого года пестрели заголовки всех новостных изданий. Девочка упрекала отца в бездействии, на что он, крепко прижимая дочь к своей груди и, гладя ее по белокурой головке, просиживая сутки напролет за делами дома в кабинете говорил: – «Твоя мама просто нас бросила», потом брал бумажник, доставал оттуда пару красных купюр и возвращался к работе. После потери матери, шестнадцатилетняя Кристина отбилась от рук, попав, как это часто случается в плохую компанию, но, к счастью, быстро одумалась. Бросив школу и поступив в музыкальный колледж, Кристина перебралась жить в общежитие подальше от отца и его новой жизни, часто слыша от соседок: «Вот дура, у папашки говорят домина огромный, денег куры не клюют, а она в общаге околачивается». Отец не интересовался жизнью дочери, попросту откупаясь от нее. Она отвечала ему взаимностью. Горевал он не долго, в доме быстро появилась молодая секретарь судьи – Жанна. Не делая никаких успехов на музыкальном поприще, будучи абсолютно бесталанной особой, но очень старательной и усердной, девушка дала себе обещание в память о матери, во что бы то ни стало пойти по ее музыкальным стопам. И добилась своего. Окончив колледж по специальности фортепиано, Кристина вернулась домой. Отец хоть и был против ее выбора, но безумно гордился упорством дочери. «Все-таки наша порода, Марковская. До конца пошла» – говорил он. Но живя под одной крышей, отношения отца с дочерью с каждым днем накалялись все больше и больше, настолько, что казалось, пролети между их взглядами, обращенными друг к другу букарашка какая, моментально воспламениться и сгорит.

Вскоре, по рекомендации бывших сокурсников, Кристину пригласили играть в коллектив народной музыки исключительно из-за ее платежеспособности. Остро нуждаясь в спонсоре, коллектив внушил отзывчивой девчонке о ее недюжинном таланте и незаменимости, составив нехилую смету в качестве входного билета. Кристина согласилась не раздумывая. И тут пошло-поехало: шабашки, гулянки, и так по кругу…

За месяц до случившегося

В Москву зима наступать не спешила. Уже вовсю голые деревья стояли в ожидании своего белого одеяния. В тысячный раз не найдя общего языка со своей молодой мачехой так что стены дрожали, Кристина одеваясь на ходу, выскакивала из дома садясь в свой желтый миникупер, который был подарен отцом на окончание учебы и мчалась куда глаза глядят.

– Ну что ребят, сегодня играем? – окрыленная, в надежде заниматься музыкой, приехав поздним вечером на штаб-квартиру, спрашивала Кристина.

– Крис, сорри, сегодня без клавиш, – отвечал балалаечник Макс, плюхаясь на красное татами с балалайкой в руках. – Давай посидим, выпьем, расслабимся, подумаем над новым репертуаром.

– Ну, хорошо, – сказала она, устроившись рядом в позе лотоса.

– Крис, ты сегодня на колесах? – спросила девушка Макса, вокалистка Алиса, держа в руках банку пива.

– Как обычно, – ответила Кристина.

– Гуд, – сказала Алиса, ухмылкой переглянувшись с Максом. – Забуримся в клуб сегодня?

– Ребят, мы играть будем? – отчетливо понимая, чего от нее хотят друзья, дерзко спросила Кристина.

– Успеем и поиграть. Алиса дело говорит, может реально в клуб? – говорил Макс, чуть слышно щипая струны.

– Не хочу. Надоело, – отрезала Кристина.

– Крис, ты в последнее время закипаешь. С тобой все норм?

– Норм, – понуро отвечала она.

– Так если норм, то давай тусить, – услышав кусочек разговора, потирая руки зайдя в квартиру, сказали парни, баянист и бас-гитарист.

– Серьезно, у Макса днюха сегодня, какая репа может быть? Не обламывай.

– Мои поздравления. Ну, хорошо. Поедем, – согласившись под натиском неформального лидера басиста Дани, сказала она…

Кристина вновь закурила. Она быстрыми движениями рук терла слипавшиеся ко сну глаза еще больше размазывая тушь.

– Да понятно с вами все. И дальше что было? – спросил скучающий Яковлев.

– И мы поехали в клуб, попутно собрав еще с пяток каких-то Алискиных друзей, – продолжила рассказ Кристина. – У меня ни малейшего желания не было, ой как я не хотела, – с сожалением говорила она. – Я, отстранившись, сидела в углу, потягивая через трубочку алкогольный коктейль. Алиска разрывала танцпол, парни наши слюни пускали на нее. И не только наши. Потом какой-то паренек нерусский активно начал танцевать возле Алиски, а Алиска начала тереться своими выдающимися формами о того паренька и Макс прилично накидавшись, устроил драку за честь своей девушки. У того кровь вскипела и он, паренек тот, друзей созвал своих и короче замес начался. Алиска ко мне подбегает, зрачки как блюдца, мол, разними их. А я что? Встала, схватила свою сумку, и направилась в сторону коридора. Без объяснений. Это стало последней каплей. Я давно собиралась уйти от них, начать жизнь заново. Я отдаленно, но понимала, что живу неправильно. Мне опротивело это бесцельное прожигание жизни. Я осознавала в тот момент, что, если что и случится со мной сейчас в этой потасовке, они меня точно не защитят. Ну и в коридоре на меня с пистолетом один из друзей того паренька накинулся с предъявой: «куда это я сматываюсь». Ну а я, с какого переляку отвечать за этих придурков должна? И тут появляется он.

– Так, – выдохнул следователь. Кто он?

– Официант.

– Официант?

– Да. Я его раньше не видела у нас. Как потом окажется, он незадолго до этого вечера устроился к нам по заданию.

– По какому такому заданию?

– Ты слушать будешь, нет? – вспыхнула девушка.

– Продолжайте.

– Убери, говорит, баран от девушки оружие. Да еще вежливо так говорит. Тот на официанта попер с пистолетом. Я ничего понять не успела, как официант своим жестяным подносом вырубил парня. У меня шок. Вижу, как в коридор из кухни выбежали еще двое. Официант откинул поднос, схватил меня за руку, и мы побежали на выход, слыша позади выстрелы.

– Что за кино вы мне здесь крутите? – щелкнув чайник, стоявший на подоконнике, сказал Яковлев.

– Не кино. Ты не веришь мне? – с отчаянием в глазах спросила Кристина.

– Выбежали из клуба. Бросили друзей. Что было дальше? – продолжал следователь, заваривая чай.

– Не друзья они мне. Я бежала со всех ног к машине, официант зачем-то бежал за мной следом. Мы оба от страха запрыгнули в машину, я втопила на газ, и мы поехали. Отъехав от клуба пару кэмэ, я дала по тормозам. «Ты кто такой», спрашиваю его, а он мне, «я – Градимир». Представляешь? Градимир. Меня на смех пробило. Что за имя такое чудаковатое спрашиваю его. Он молчит. Поблагодарила его за спасение, а он мне в ответ что-то типа: «спасибо в карман не положишь». Подари мне одно свидание, и тогда я откроюсь тебе чуть больше, в том числе и о своем имени. Чушь какая, подумала я тогда.

Следователь подставил девушке коробку с крекерами и кружку с чаем.

– Да, припоминаю. Опера рассказывали. Там, кажется, на месте все разрешилось, – сказал Яковлев, хлебнув кипятка и развалившись на стуле.

– Спасибо тебе, – сказала Кристина следователю, посмотрев на него детским взглядом, обхватив ладонями кружку.

Глава 2

– В ту ночь я еще до дома не доехала, а отцу уже сообщили. Отец… он повсюду. Вот мы сейчас сидим с тобой чаек попиваем, ты думаешь, что отправил его восвояси, и он спокойно ушел. Если ты действительно так думаешь, то крупно ошибаешься. Не знаю, что он придумает, на сей раз, но сейчас я буквально ощущаю, как он своими щупальцами обхватил здание ОВД и держит нас в тисках. Мне уже не выйти отсюда, – немного придя в себя, говорила девушка.

– Никто вас не тронет здесь. Вам нечего бояться, – начиная верить во всемогущество ее отца, успокаивал Яковлев.

Кристина замолкла, ожидая пока следователь ответит на телефонный звонок.

– Личность установили? – нервно спрашивал он дежурного. – Нет? Какого черта?

Кристина, почти расслабившись от горячего чая, вдруг дернулась.

– Давайте по делу, – будто очнувшись после разговора с дежурным, сказал Яковлев.

Кристина смотрела на следователя, стараясь зацепиться хоть за краешек надежды на спасение.

– Одного задержанного, парня, по сегодняшнему происшествию, не довезли… – одновременно расстроенно и удивленно сказал он.

Кристина засмеялась.

– Не понял до сих пор? Никакого дела не будет. Это моя исповедь тебе если хочешь. Слушай дальше.

Яковлев, вернувшись к столу снова закурил.

– Ехав по трассе до дома той ночью, я была точно не в себе. Не считай меня за сумасшедшую, но я слышала голоса. Как только я заехала во двор дома, отец забрал у меня ключи от машины и запер в комнате на несколько суток, даже словом со мной не обмолвившись. Несколько суток в заточении наедине с самим собой. Голоса в моей голове усиливались все больше, заглушая тишину. Надо было как-то вырываться из этой одиночной камеры.

Яковлев задумался, а потом спросил:

– Как часто вы слышите голоса?

Кристина немало удивилась неожиданному вопросу со стороны следователя.

– Уже больше полугода. Слушай дальше, – продолжила она. – Уговорив Жанну за небольшое вознаграждение вытащить из машины мою сумку и принести ее ко мне, я судорожно искала клочок бумаги с номером. Тот официант всучил мне бумажку с номером своего сотового. Он снял трубку с первого гудка. Я продиктовала ему свой адрес, и через два часа он стоял у ворот моего дома. Отца дома не было, и Жанна впустила Градимира. «Если он один раз защитил меня, то он не причинит мне зла», думала я. Знаешь, я была заинтригована им. Мне нужен был кто-то, кто сможет перебить эти чертовы голоса.

– Что вы делали сегодня ночью на заброшенном заводе? – повторил свой вопрос следователь.

– Приносили человека в жертву какому-то славянскому Богу, – прямо ответила она.

Следователь, слегка уронив челюсть, схватился за ручку.

– За эти полгода отец редко дома появлялся. А если и появлялся, то пропадал все время в своем кабинете за бумагами. Знаешь, он с виду был похож на какого-то безумного ученого, который носится с чертежами, разными вычислениями в попытках изобрести машину времени. Последний месяц мы и вовсе с ним не пересекались, будто он и забыл, как собственноручно посадил меня под домашний арест, – продолжала рассказ Кристина. – С Градимиром, настоящего имени которого мне так и не удалось узнать, мы начали тесно общаться.

Яковлев кашлянул.

– В тот вечер я особо его не разглядела, но потом при встрече, он оказался достаточно взрослым мужчиной, лет сорока. Меня это не отпугнуло. Может я увидела в нем отца? Не знаю… Я рассказывала ему о своей жизни, он внимательно все впитывал, не задавая лишних вопросов. Особого утешения, какого мне так хотелось от общения с ним, я не испытывала.

– Итак, настоящего имени вашего подел…,– следователь опомнившись прервал речь на слове «подельник», – вашего знакомого вы так и не узнали? – спросил он. – Что вам известно об этом человеке?

– Да ничего такого, – полминуты подумав, ответила девушка. – Он постоянно молчал и слушал. Вот как ты сейчас.

– Ясно, продолжайте, – сказал следователь.

– Правда, недавно он попросил меня одолжить ему рубаху-косоворотку. Я рассказывала ему, что ушла из коллектива народной музыки, и у меня остались новые костюмы, поскольку на мои деньги они были заказаны, и были сшиты уже после моего ухода из группы. Разумеется, я поначалу удивилась, решила расспросить подробнее о его увлечениях. Как выяснилось, собственно, не сложно было догадаться по его довольно экстравагантному имени, он увлекался славянской культурой.

Следователь открыл хлипкую дверку сейфа и достал оттуда папку-скоросшиватель.

– Я буду показывать вам фотороботы, а вы внимательно присмотритесь, нет ли среди этих портретов, портрета вашего знакомого, – пытаясь своими толстыми пальцами развязать узелок на папке, говорил следователь.

Это были его личные наработки. Кристина небрежно откидывала портрет за портретом, пока на столе не остался лежать один единственный фоторобот.

– Похож. Только тут он намного моложе выглядит, и волосы у него не такие длинные как сейчас, – сказала девушка. Яковлев, перевернув листок с фотороботом, дописал карандашом еще одно предполагаемое имя изображенного человека.

– Дальше, – буркнул следователь.

Девушка продолжила.

– Пригласил меня на встречу, указал адрес, где я должна быть в указанное время, а сам пропал на неделю с лишним. Местом встречи оказался тот самый заброшенный машиностроительный завод. Таксисты наотрез отказывались ехать в ту сторону. Попутка довезла меня вчера до места чуть позже назначенного времени. Представь, полночь. Прожектор на соседнем здании, мало-мало освещал стены завода. Я запаниковала, когда поняла, что кругом нет ни души. К слову сказать, я хорошо ориентировалась на территории, как никак все детство там проторчали с друзьями. Пробравшись в здание сквозь лаз, прикрытый ржавыми листами металла, я оказалась в главном корпусе. Все оборудование с тех времен стояло на месте, картинка из детства, представляешь? – воодушевленно сказала она. – Было тихо и очень холодно. Я замерла на месте. С крыши по носу мне ударила капля воды. Я, когда голову то подняла, увидела лестницу, ведущую на верх. Я поднималась по грязной от пепла, было нереально много пепла разбросано, полуразрушенной лестнице к бывшему актовому залу. Дверь была закрыта, но я слышала, как из-за нее доносился бубнеж. Я, конечно, могла поддаться панике и убежать с этого навевающего ужас и страх места, но, я все равно пыталась открыть ее. Потом пнула со всей дури ногой по двери, и она открылась.

Кристина замолчала. Столь разительный переход в настроении девушки немало озадачил Яковлева.

– Вам нехорошо? – мягко спросил следователь.

– Да, черт возьми, мне не хорошо. Только сейчас начинаю понимать, что я была как будто под его гипнозом.

– Он был сегодня ночью на заводе? – уточнил следователь.

– Да, – опустив голову и истерично засмеявшись сказала Кристина. – После увиденного у меня волосы на голове дыбом встали. У двери зала стоял молодой парень, что-то наподобие охранника. В зале шло заседание. На сцене за трибуной скандировал лозунги за «чистую Родину» бородатый, длинноволосый мужчина, одетый в славянскую серую рубаху с красной полосой. Я постояла, послушала. Бред. Там по залу всюду были развешаны плакаты со славянской символикой. Можешь себе представить? – постоянно спрашивала она. – Это страшно. До меня начало доходить что вообще там происходит. Я искала глазами Градимира, но все присутствующие сливались в один большой одинаковый сгусток. Парень на входе спросил новенькая ли я, и указал на место, где я могу сесть и присоединиться к слушанию. Да, ты не ослышался, он сказал «к слушанию».

Кристина вновь умолкла.

– Несколько женщин и около двух десятков бородатых мужчин, разодетых в одинаковые белые рубахи с узорами, вышитыми красными нитками на серьезных щах выносили приговор молодому парнишке азиатской внешности, привязанному к столбу как во времена святой инквизиции. Меня бросило в жар. Они читали какие-то неразборчивые молитвы славянскому Богу. Сильное эхо разносило их рев по залу. Со стороны это выглядело так, будто они вызывают Ктулху. Честное слово! После этой дикой молитвы они единогласно решили сжечь его. Прикинь, Яковлев! Сжечь! – возбужденно рассказывала девушка.

– Пока охранник принимал участие в голосовании, я попыталась выбраться, найти выход из тускло освещаемого помещения, в котором проходила, Господи, как это назвать? Церемония? – схватившись за голову, говорила она. – Кто они? Сатанисты? – спросила она следователя будто окончательно разуверившись в людях.

– Есть такая тема. Они называют себя «освободителями Руси», – сказал следователь. – Этакие Родноверы. Их поймать не могут уже очень давно. Когда я пришел на службу, организация их уже была в разработке долгое время. Но теперь мы приблизительно знаем, где они базируются, – потирая руки сказал он, встав из-за стола, мысленно вешая себе звезду на погон. – Вы дадите мне показания официально, и мы наконец прекратим их деятельность. Почти сотня пропавших людей на моем районе за последние четыре года. И все граждане ближнего зарубежья. А ваш знакомый, возможно, является главарем их «освободительного движения».

Кристина опять лихорадочно засмеялась, чем смутила следователя.

– Да вам их никогда не поймать, – сказала Кристина.

– Это еще почему? – спросил Яковлев.

– Я испугано бежала по лестнице, вызывая милицию, роняя телефон, но все же дозвонилась. Прошу тебя Яковлев, поверь сейчас в то, что я тебе скажу.

– Слушаю внимательно.

Помолчав, она продолжала.

– Я набрела на коридор, ведущий к бывшим кабинетам, и там услышала перепалку двух мужчин. Они разговаривали друг с другом на таких повышенных тонах… Я стала прислушиваться. Голос Градимира я разобрала, но вот второго мужчину я почему-то по голосу узнала не сразу, видимо все-таки недостаточно он со мной разговаривал. Яковлев… там был мой отец.

У следователя от лица отлила кровь.

– Быть может вам показалось? – неуверенно переспросил следователь.

– Хоть мы и не часто проводили с ним время вместе, но неужто я отца своего не узнала бы? Почему наряд доставил сюда меня? Где все эти нелюди? … Одни вопросы. Знаешь, что? С такой крышей вам никогда не поймать их, Яковлев. Все кончено, – сказала девушка встав со стула и протянула руки к следователю чтобы тот надел на нее наручники.

В кабинете повисло молчание. Растерянный следователь не мог поверить рассказу девушки, хотя в его голове все вставало на свои места. Очередная байка? – думал он. С виду девушка была абсолютно трезвая.

Утром, как Кристина и предсказывала пришел отец с подполковником, начальником отделения и как ни в чем не бывало заставил следователя вернуть девушке ее вещи и отпустить ее.

– Понимаешь Яковлев, – заговорил начальник тягучим голосом. – Девушку нужно отпустить. Никакого убийства на заброшенном заводе не произошло. Девушке показалось. Она все это выдумывает, чтобы хоть как-то внимание отца привлечь. Отец ручается за дочь и сам займется ее лечением, – говорил он выводя Яковлева из кабинета в коридор. – Девушка эта, не здорова психически плюс наверняка употребляет. Ты пойми, отец не хочет придавать огласке ситуацию со своей больной дочкой, все-таки судья, – сказал он, тыча пальцем вверх. – Она из дома убегает, водится с плохой компанией, отца не слушается, в общем неуправляемая дочь у него. Трудный подросток, росла без матери… – уговаривал следователя начальник отделения, неповоротливый седовласый мужчина, открывая частые, будто росшие друг на друге зубы.

Яковлев задумался.

– Действительно она вела себя не совсем адекватно, – с сомнением проговорил следователь.

– Так и я о чем говорю. Правильно заметил. Нам разборки с судьей ни к чему. Пусть сам со своей дочкой нянчится, – настаивал начальник. – Отпускай.

Яковлев приоткрыл дверь кабинета и увидел, как Кристина шарахалась от отца, державшего в руках ее куртку.

– Ну почему опять в мою смену? – буркнул следователь, тряся поджилками.

Он вошел в кабинет сообщить девушке о том, что она свободна, но как только он начал говорить, Кристина все поняла по его лицу и истерично завопила:

– Ты же обещал Яковлев! Ты же обещал, что поверишь мне.

Отец, не проронив ни слова уверенно и торопливо вывел дочь из кабинета. Девушка дурниной кричала на все отделение.

– Убийца! Яковлев, допроси оперов, они все видели, – кричала она.

Сотрудники что были в отделении повылезали из своих кабинетов.

– Я напишу маме, и она приедет за мной! Слышишь? – обращалась она к отцу. Но он делал вид что не слышит ее.

Яковлев смотрел в окно своего кабинета и видел, как девушка вырывалась из рук судьи. Отец влепил дочери пощечину, бросил ей куртку, быстро усадил в машину и увез в неизвестном направлении.

Яковлев содрогнулся от загудевшего факса, по которому пришла ориентировка на некоего пропавшего гражданина Таджикистана. Эта была уже шестая ориентировка за последние полгода.

Глава 3

– Жанна! – раздавался подхриповатый голос судьи, влетевшего в дом на всех парах. Жанна! – кричал он, с корнем вырывая ящики комода, стоявшего в прихожей. Жанна спустилась вниз.

– Глаз с нее не спускай, – рявкнул он жене, не посмотрев на дочь, подавляя раздражение.

Найдя в одном из ящиков записную книжку и сняв с базовой станции трубку телефона, он заперся в своем кабинете.

За прошедшие сутки Кристина изменилась до неузнаваемости. Внезапные приступы истеричного смеха, резко сменяющиеся истеричным плачем. Голоса в ее голове усиленно нарастали с каждым новым днем. Она сама того не понимала, как теряла над собой контроль…

Недели шли за неделями. О регулярно попадавшей в передряги дочке судьи ничего не было слышно. Ее больше не доставляли пьяную в отделение, она больше не дебоширила в общественных местах. Как сквозь землю провалилась. На Яковлева навалились угрызения совести о том, что он обещал задержанной девушке поверить ее откровению и не поверил. Кристина не шла у него из головы. Он думал о ней и денно, и нощно. Яковлев отправился к операм, что доставили в отделение дочь судьи Маркова в ту злополучную ночь. Решив выяснить о подробностях задержания, Яковлев узнал от коллег что оба оперативника пару месяцев назад были скоропостижно переведены в другое отделение в один из районов города Москвы. Заподозрив в этом деле неладное, он начал пробивать информацию об их новом месте службы, но опера всячески избегали встречи с Яковлевым. Тело обгоревшего мужчины с завода, которое по сообщению дежурного везли в морг будто испарилось. Не было никаких данных, никто ничего не видел или не помнил. Это еще больше раззадорило, разозлило и подстегнуло его докопаться до правды. Кристина не отвечала на телефон. Следователь вышел на ребят из народного музыкального коллектива, в котором Кристина играла, но они отрицали ее участие в группе.

Заброшенный завод выглядел в точности так, как рассказывала Кристина, но побывав там, он не нашел ничего схожего с описываемыми девушкой событиями.

Выбрав день и время, когда судьи точно не окажется дома, Яковлев, доехав на патрульной машине до коттеджного поселка, впопыхах выскочил из машины не закрыв дверь. Он едва не поскользнулся на мокром снегу спеша догнать единственного в округе прохожего.

– Дык, кто ж не знает то Марковский особняк? Заверни влево и ступай прямо, не ошибешься, – указала направление местная прохожая старушка.

Яковлев, поблагодарив прохожую за помощь, отправился по адресу, надеясь на встречу с дочерью судьи. Дом выглядел действительно приметным на фоне остальных покосившихся строений. Ворота забора и гаража были открыты настежь. Свежий снег запорошил утренние следы. Яковлев свободно вошел во двор, а его следы также заметались крупным мокрым мартовским снежком. После настойчивого и безуспешного звонка в дверь, он втянул носом холодный воздух, повернулся спиной к двери и оперся на нее. Он стоял и уставши смотрел, как из труб соседних домов валит дымок. Пнув напоследок пяткой по двери, он, не обернувшись надевал перчатки спускаясь по лестнице вниз, как вдруг услышал за спиной женский голос:

– Что хотели?

Яковлев выронил из-под мышки папку.

– Доброе утро, здесь проживает Марков Олег Валерьевич? Я следователь Яковлев, – сказал он щурясь от летевшего в глаза крупного снега.

– Проходите, – сказала Жанна.

Яковлев быстро подобрал папку, и обтопав на пороге ноги от налипшего на подошвы снега вошел в дом. Обсматривая богатое убранство дома, он не забывал посматривать и на его хозяйку.

– Олега Валерьевича дома нет. В данный момент у него слушание, – быстрым темпом, сухо, через губу сказала Жанна.

Яковлев таращился на хозяйку дома. Да, это была хозяйка, а не прислуга: высокая, по сравнению со своим мужем, стройная с вытянутым узким лицом и отчетливым треугольным подбородком, черноволосая как смоль женщина лет тридцати. Он смотрел на нее и силился вспомнить, где мог ее видеть.

– Желаете что-нибудь передать? – спросила Жанна, видя, как гость не сводит с нее глаз.

Она привыкла к таким взглядам, муж при удобном и неудобном случае говорил ей, что визитеры приходят в их дом только чтобы поглазеть на красавицу Жанну.

– Да-а, – опомнившись протянул следователь, снимая промокшую куртку. – Я хотел бы побеседовать с Кристиной Олеговной, если есть такая возможность.

– Она здесь больше не проживает, – грубо ответила Жанна, обратив внимание на лейтенантские погоны.

– И где же она сейчас проживает? – переспросил Яковлев.

– Я не обязана отвечать на ваши вопросы, – засуетившись ответила Жанна, увидев, как в зрачках у гостя зажегся хищный блеск.

– И все же, как я могу увидеть Кристину? – настаивал он.

– Сейчас она на лечении в санатории в Карловых Варах. Ваше любопытство удовлетворено? – раздраженно спросила Жанна.

– Не удовлетворено. Ну, да ладно. Всего доброго, – сказал Яковлев еще раз окинув взглядом дом и быстро засобиравшись на выход.

Здесь, вдалеке от центра зима не выглядела столь серой и унылой, какой она была в главной городской черте. Сугробы не казались кучами бесформенного серого тряпья – обносками зимней природы. Они до конца, до полного таяния, хранили полную белейшую пухлость.

Снегопад утих. Яковлев вышел на трассу по направлению к автобусной остановке. Постояв часок другой на пустой остановке и ловя на себя грязь из-под колес пролетавших мимо машин, он начал понимать, что уехать отсюда будет не так-то просто. Ни маршруток, ни автобусов мимо не проходило.

– Пешком бы уже давно в городе был – кряхтел Яковлев, пиная лужи.

Стоило ему отойти от остановки, как сзади к нему подкралась выехавшая из поселка машина. Медленно, так чтобы не обрызгать человека машина шла вровень с Яковлевым. Как только он обратил на машину внимание, тонированное стекло тут же опустилось.

– Давно ждете? – поинтересовался водитель, зная, как редко ходит до города общественный транспорт.

– Давно, – в пол улыбки ответил Яковлев.

– Садитесь, подвезу до города. Вы ведь в город собрались? – убавляя громкость радио, говорил он.

– Можно, – с недоверием согласился Яковлев.

– К нам если кто и приезжает, так то на электричке. Дачники в основном. А Вы? Какими судьбами к нам? Москвич? – включив для продрогшего пассажира печку и широко улыбнувшись спросил водитель.

– Эм-м, нет. Я с Сибири. Приехал к дядьке, да его дома не оказалось, – ответил Яковлев, пристегнувшись ремнем.

От долгих и непродуктивных раздумий, у него начала развиваться паранойя. Видя во всем заговор и подвох, он сел в из неоткуда появившийся автомобиль и представился разговорчивому водителю не своим именем.

– И кто у нас дядька? Я коренной, всех здесь знаю, – любопытствовал водитель.

– Марковы мы, – поняв, что водитель так просто не отстанет со своими вопросами, Яковлев отвечал, сочиняя на ходу.

– О-о-о, – протянул водитель. – Так ты племянник Олежки? Так он ж однокашник мой. А ты, небось по стопам пошел? – с облегчением сказал водитель и сразу перешел на ты.

– Да, – коротко ответил Яковлев. – Закурю?

– Кури конечно.

Яковлев достал из папки зажигалку, что была подарена ему Кристиной, долго смотрел на нее, прикурил, а потом и совсем загрустил. Водитель приоткрыл окно. Шум от ветра и слякотной дороги просачивался в салон.

– Ну дела! – добродушно удивлялся водитель. – Где остановился? Гляжу, Жанке ты не слишком по душе пришелся. Вот Иринка была, то Ангел во плоти. А эта… ай, – сказал водитель отмахнувшись.

Яковлев молча выкуривал свою сигарету. Водитель замолчал, выразительно посмотрел на попутчика, будто ожидая какой-то особой реакции, подтверждения своим словам. Яковлев, заметив на себе пристальный взгляд водителя кивнул головой.

– Значит ты тоже в органах?

Яковлев снова кивнул в ответ.

– Хорошо это, – сказал водитель, закрывая окно. – Валерий Алексаныч, дед твой, грамотным сыщиком был. Уж сколько нет его, а многие по сей день добрым словом поминают.

– Мне бы с сестрой повидаться, – жаловался Яковлев. – Звонил, не отвечает.

– Кристинка что ль?

– Она.

– Хороша девка. Машина в гараже стоит. Сейчас мимо проезжал, ворота нараспахень, дома должна быть.

Яковлев задумался. Но не подал вида. Его подмывало расспросить о жене судьи, подмывало рассказать о подробностях разговора с ней, но он остановил себя: зачем? И этот будет переживать за Кристину. Он ехал и все думал, где мог видеть Жанну.

Машина завернула на заправку.

– Кажется мы застрянем здесь, – говорил водитель, выкручивая руль. – Резервуары заполняют.

Припарковавшись на стоянке, водитель сделал радио погромче, а сам вышел узнать у заправщика, как долго им придется ждать чтобы заправиться. Яковлев, пригревшись, заснул. За окном слышался неразборчивый бубнеж. Яковлев очнулся. Он не понимал сколько времени проспал, а в мокрое от капель стекло стучал знакомый патрульный. Яковлев, выключив радио и отстегнув ремень безопасности вращал головой, чтобы размять мышцы шеи.

– Не кури, дурак что ли, – сказал ппсник, вышедшему из авто Яковлеву с сигаретой в зубах.

– Время сколько? – спрашивал он патрульного.

– Шестой час.

Яковлев оббегал глазами заправку, но водителя нигде не было. Машины свободно заправлялись.

– Подкинешь? – спросил следователь.

– Садись.

Яковлев забрал из машины папку и пересел к патрульным.

На следующий день до Яковлева дошел слух, что машина, в которой его застали патрульные – машина прокурорского следователя, который был найден мертвым тем же днем в туалете заправки.

Глава 4

Милиция стала полицией, отделение превратилось в отдел, а Яковлеву дали капитана за выслугу. Уже не только в Подмосковье пропадали граждане ближнего зарубежья, но и в самой Москве участились случаи пропажи.

– А, капитан, заходи, – грозно сказал начальник отдела увидев Яковлева в гражданской одежде. – Почему опять в гражданке? Приказ был, всем получить новую форму.

Начальник помолчал, собираясь с мыслями и припоминая, зачем же вызывал Яковлева.

– Впрочем, сегодня она тебе не понадобится.

Яковлев выдохнул.

Порядком разочаровавшись в службе, он принципиально не надевал новую форму полиции, искренне считая, что реформа не принесет никаких перемен.

– Парень ты надежный, проверенный. Не в службу, а в дружбу, покатайся сегодня с операми нашими, узнай, какие настроения гуляют в отделении… ах ты дьявол…в отделе. Кто чем дышит…, – подойдя вплотную к капитану говорил начальник. – Мне нужен свой человек, понимаешь? Их нач новый, без году неделя, а уже порядки свои наводит.

– Недопонял, – возмущенно сказал Яковлев.

– Но, чего набычился, – зыкнул начальник.

От напряжения у Яковлева на переносице выступила глубокая вертикальная морщина. Прежде чем дать начальнику ответ, он стоял и вспоминал как тот два года тому назад отдал следователю приказ, чтобы все принятые им заявления от родственников о пропаже передавались лично начальнику. Тема о пропаже лиц азиатской национальности в отделе была под запретом. Отдел задыхался, пачками получая ориентировки и заявления о пропаже людей, в основном это были молодые мужчины от двадцати до сорока лет. Яковлев был возмущен бездействием и равнодушием коллег. Всякий раз заикаясь об этом на планерке, начальник пресекал домыслы следователя, говоря, что этим делом занимаются наверху. Куратором специально созданной группы о серии пропаж граждан ближнего зарубежья был следователь прокуратуры, тот самый следователь, который подобрал Яковлева на дороге.