Жизнь в INTERHATE. Словопускание бесплатное чтение

Цикл «Жизнь в INTERHATE»

История первая. Словопускание

Глава «Настя»

– Может хватит?

– Что хватит?

– Сидеть в этом ебучем интернете. Вот с кем ты опять переписываешься?!

– Да это так… По работе.

– По работе. Как же. Вечно ерундой какой-то занимаешься…

Меня зовут Настя. И мне 23 года. Нелёгкая занесла меня в учебные заведения. Я работаю с детьми. Но не учителем. Нет. Это было бы слишком просто.

– Расскажи, что между вами случилось? Такой дружный класс. Разве он чем-то от вас отличается?

Я работаю школьным психологом. Хотя, по правде, не имею на это ни малейшего права. Все эти корочки после дистанционных курсов говорят лишь об умелом использовании поисковых систем. Даже не обязательно было бы использовать их самостоятельно, найдись в кармане несколько свободных купюр.

Всё это липа. Пустая бюрократия. Кошмарная халатность. Как и большая часть психологической поддержки в современном мире. И уж особенно в государственной общеобразовательной школе.

– Мы… – ребёнок мнётся, инстинктивно не доверяя женщине, с которой впервые говорит что-то большее, чем шаблонное «здравствуйте», но на эмоциях извергает, – Да Вы знаете ЧТО он сделал! Вы слышали! Все уже знают!

– Что он сделал? – спокойно отвечаю, надеясь услышать какую-нибудь банальную по-детски позорную историю.

– Он с мужиком спал!

К этому дистанционные курсы меня не готовили.

– Свергнув в результате дворцового переворота своего мужа Петра III, в 1762 году Екатерина…

Ослепляющий свет утреннего солнца бьёт по глазам. Какой-то дурак проектирует школы именно так, что огромные окна в кабинетах выходят на восток. И одно из них непременно располагается напротив дверного проёма. При этом коридоры всегда длинные и тёмные. Ведь их окна выходят на запад.

– Здравствуйте. Мне бы кого-нибудь в помощь… документы разобрать. О. Вот хоть Ваню Истратова. А то сидит, в окошко смотрит. Наверняка, всё знает. Можно?

Осознание собственного бреда не освобождает от угрызений совести, но на удачу учитель попался равнодушный и не стал уточнять какого чёрта я предлагаю школьнику покопаться в документах. Одним кивком он показывает на дверь и Ваня, тощий, бледный, вырастает над партой и, хватая портфель устремляется ко мне. Середина урока, а на его парте пустота. В отличие от взгляда.

Зелёные обои по цветотерапии должны оказывать стабилизирующее и успокаивающее действие. На самом же деле они превращают кабинет в болото. Вязкое, унылое, гнетущее. Кладу старые папки на стол, прошу освободить их от документов, а сама усиленно пытаюсь придумать как начать разговор.

– Вань… Ты же знаешь, что всё, сказанное в кабинете психолога, остаётся здесь в тайне. И если тебе нужна помощь…

– Мне не нужна помощь. Спасибо.

– По школе ходят слухи…

– Мне всё равно, что обо мне говорят другие.

– Но если это было насилие, то этот человек должен ответить…

– Надо мной не совершалось никакого насилия.

Его ответы как ударом кнута разбивали все попытки завести разговор. Прискорбно осознавать, что этому ребёнку нужен настоящий психолог, а не я.

– Тебе ведь 14?

– Да.

– Знаешь номер телефона доверия.

– Его сложно не заметить на входной двери.

– Если будет нужно…

– Не нужно.

– …ты всегда можешь по нему позвонить. В любое время. И мне тоже… можешь приходить или звонить…

Он оторвался от своей монотонной работы. Никогда бы не подумала, что можно ударить взглядом.

– И что Вы сделаете?

Несколько секунд молчания и, должно быть, единственные правильные слова. С точки зрения учебников.

– Я буду рядом.

В ответ – приглушённый смех.

Через несколько дней Ваня будет лежать в земле, а я спущусь в самый, по слухам, аморальный ночной клуб.

***

Тёмная лестница в подвальное помещение. Это место было непросто найти. Музыки почти не слышно. Очертания мужчины в рабочей спец.одежде. Грубый, почти злобный голос:

– Здравствуйте. Ваш паспорт.

– Да… сейчас.

Наощупь нахожу твёрдую обложку маленькой книжицы, протягиваю. Кажется, он даже не посмотрел на дату рождения.

– Входите, пожалуйста.

Забираю паспорт, осторожно спрашивая:

– Простите, а как вы разглядели дату рождения в такой темноте?

– Достаточно того, что он у Вас есть. Держитесь правее. Там дверь.

Наощупь абсолютно, как мне кажется, случайно нахожу ручку и открываю дверь. Шум музыки врывается в сознание. Осторожный шаг внутрь. Голос, успевает догнать меня, сбежав от закрывающейся тяжёлой двери:

– Хорошего вечера.

Свет, видимо, здесь не в почёте, но основной интерьер угадывается легко благодаря контурной подсветке на столах, дверных проёмах и даже стульях. За длинной барной стойкой бегают девушки в платьях на старорусскую моду, с венками на головах.

– Простите… Могу я поговорить с хозяином?

– Конечно! – оборачивается упитанный мужчина с широкой добродушной улыбкой и огромной кружкой пива, – Георгий Брикман. Чем могу быть полезен?

Такой типаж привычнее встретить в мясной лавке, но никак не в ночном клубе.

– Я бы… хотела поговорить с Вашим сыном.

– Оо… Его лучше не беспокоить. Он в очень скверном состоянии. Но если дело неотложное – идёмте за мной.

От неожиданности и чувства неловкости все слова сбились в кучу, застряли в горле и не смогли прозвучать. Пришлось, как дура, кивать. Георгий махнул рукой и повёл по сквозному коридору мимо комнат этого странного места. В одной играли в гонки – проектор транслировал происходящее на белую стену, а участники и им сочувствующие расположились в креслах-мешках. В основном это были подростки около 16 лет. В другой комнате за столами парни постарше играли в карты. Здесь же было что-то похожее на кухню. В следующей комнате стоял микшерский пульт, огромный диско-шар висел под потолком. Танц-площадка. Только абсолютно пустая. Кроме одной фигуры в дальнем углу. Мужчина подошёл к фигуре. Очертания костлявой руки взмахнули вверх и опустились. Фигура поднялась и сделала музыку тише.

Подходить ближе было страшно. Но добродушный голос Георгия приободрил.

– Я Вас смиреннейше прошу, только недолго. Мальчику отдыхать нужно. Вы уж простите за такой вид.

Мужчина ушёл, а фигура осталась и подошла ближе, остановившись в паре шагов от меня.

– Чем могу быть полезен? – хриплый звук голоса словно в заслушанной кассете.

– Я хотела бы узнать… Про Ваню…

Почему именно сейчас, именно в это секунду пришло осознание абсурдности, глупости и бескрайней бестактности моего поступка? Хотя бы на 5 минут пораньше…

– Папа учил быть вежливым с людьми. Простите, я не знаю что именно Вы хотите узнать, но говорить о нём мне бы не хотелось.

Вот сейчас можно было бы уйти. Извиниться и уйти. Давай.

– Вы его растлили?

– Это очень личный вопрос. Прошу прощения, но я не буду на него отвечать.

Глаза потихоньку начали привыкать к темноте и различать тёмные мешки под глазами этого человека, тёмные линии вен на его лице, руках и шее. Ему было на вид лет 25. И выглядел он очень криво, замучено и даже жалко.

– Вы…любили его?

– Очень любил. Он был мой единственный…

Фразу оборвал кашель, словно кто-то ударили под дых. Голос стал почти беззвучный.

– Простите, я пойду.

Я быстро повернулась и направилась к выходу, надеясь, что всё-таки не забыла сказать «простите» или «до свидания». Что-то подсказывало, что зря. Всё зря. Зря я сюда пришла. Зря начала с ним говорить. Зря устроилась в школу. Зря не уволилась, как только с меня потребовали отчёты и объяснительные по случившемуся. Зря возомнила себя психологом. Зря решила, что имею право лезть в чужую жизнь.