Человек и его город бесплатное чтение

– Ну что, как говорится, дай-то бог больше не увидеться! – с улыбкой сказала медсестра, протягивая Софье выписку из истории болезни.

– Спасибо вам за всё! – Девушка хотела было шагнуть вперёд и обнять немолодую усталую женщину, которая почти полгода ходила за ней как за маленькой, пока Софья лежала то в полубеспамятстве, то просто ни рук, ни головы поднять не могла от слабости.

Но что-то её удержало – стеснительность, наверное. Или нетерпеливый взгляд отца, который Соня чувствовала затылком.

– Береги себя, золотце! Ну всё, в добрый путь! – Медсестра через голову Софьи кивнула приехавшему забирать дочь мужчине и скрылась за дверью кабинета. В груди кольнуло мимолётным чувством сожаления. Пусть и нелёгкими выдались последние полгода, но Дарья Петровна своими неизменным оптимизмом и добродушной иронией заметно скрашивала уныние «тяжёлой» пациентки, которой все лучшие врачи города так и не смогли поставить диагноз.

– Соньчик, давай быстрее, – негромко проговорил отец.

– Ага, иду. – Софья наклонилась было за сумкой с вещами, но отец опередил её.

– Эй, тебя сквозняком качает, – сочувственно улыбнулся он. – Себя-то хоть дотащи до машины, с сумками я как-нибудь управлюсь.

Ноги и вправду неохотно несли исхудавшее до полупрозрачности тело, особенно по лестнице – хорошо хоть вниз, а не вверх. Софья медленно шагала по ступеням, цепляясь за перила и борясь с головокружением.

Перед дверями корпуса отец обогнал её, распахнул и придержал тяжёлую створку. Соня шагнула на крыльцо, вдохнула полной грудью – и едва не упала, успев судорожно ухватиться за отцовскую руку.

Воздух родного города… Многие морщили носы, обстоятельно и со вкусом ворчали об экологической обстановке, утверждали, что «дышать нечем» и «лёгкие у нас все чёрные», на чём свет стоит ругали и руководство заводов, выбрасывающих в атмосферу чуть ли не всю таблицу Менделеева, и городские власти, якобы сквозь пальцы на это всё смотрящие. А Софье нравились эти запахи – такие родные, знакомые с детства. Каких-то стало чуть меньше – часть химических предприятий всё же закрылась, и состав «коктейля промзоны» заметно изменился за три десятка лет; чем-то пахнуть стало сильнее и навязчивее – насколько больше за эти годы стало в городе машин? А кое-что осталось неизменным – терпкий дым из печных труб «частника», запахи воды и мокрой глины с речного берега, едва уловимый сладковато-прохладный аромат правобережного бора…

Софья вдохнула ещё раз, уже осторожнее. Запахи, как голоса, звали её за собой, и ослабевшее, высохшее на больничной койке тело звенело, как нитка, которую тянет и дёргает рвущийся в небо воздушный змей…

– Давай, давай, дочка. – Отец осторожно, но настойчиво взял девушку за локоть. – Мне на работу надо вернуться к концу обеда.

Дома. Впервые за шесть месяцев… Софья вошла в свою комнату с опаской, нерешительно, будто в гости к незнакомому человеку. На то и было похоже – девушка, которая жила здесь до того, как непонятный недуг буквально в считанные дни едва не убил её, надолго отправив на больничную койку, возможно, всё же и в самом деле умерла. Во всяком случае, так иногда казалось Соне – она до странности мало могла вспомнить о том, как жила до болезни.

Последнее, что прочно засело в памяти, – октябрьский вечер, берег реки, почти облетевшие кустарники, запахи прелой травы, воды и грибов… Негромкий неторопливый разговор. Но с кем? И о чём? Этого она вспомнить не могла. Или это были не слова, а тихий плеск волн, шуршание ветра в ветвях, на которых ещё чудом держались последние мёртвые листья?

А потом – ночью – первый приступ. Тошнота, жар, удушье. Всё тело ломало, будто кто-то безжалостно выворачивал конечности из суставов. Перепуганные родители, скорая, мелькающие тени, глухо звучащие голоса. Запах больницы. Уколы, которых почти не чувствовали немеющие руки. Беспамятство. Палата, капельницы, холодные и мокрые прикосновения сканера УЗИ, снова какие-то фигуры, голоса, растянутые и низкие, будто записанные на плёнку и проигранные на половинной скорости.

Недолгое «просветление». Смазанные силуэты обрели чёткость, голоса – ясность. Она в больнице, это её лечащий врач, а это – медсестра. Скоро всё пройдёт. А что, собственно, пройдёт-то? «Что со мной?» Взгляд в сторону. «Похоже на отравление… Мы провели курс детоксикации. Будьте осторожны». Нехороший такой взгляд. Ускользающий. «Вы думаете – это я… Чего-то наглоталась?» Снова смотрит куда угодно, только не прямо: поверх её плеча – на дверь – в сторону. «Нет, с чего вы решили?» С чего, с чего… Да у вас на лбах это написано. Что с пациентом, понять не можете, а диагноз-то в карте указать надо. Вот и пишете «отравление неустановленным веществом»…

А потом – новый приступ. Тяжелее предыдущего. И голоса и выражения лиц у размытых фигур – ещё более озадаченные. Ну откуда пациентке, которая без помощи с кровати сползти не может, раздобыть в стенах больницы «неустановленное вещество»?

Вот и лечили, сами не зная от чего. Капельницы, уколы. И снова капельницы… Смутно думалось: «У меня уже крови в организме не осталось – всё заменили на эти детоксикационные растворы».

И ведь ничего не помогало. Временами становилось чуть лучше, но такие короткие периоды «просветления», казалось, никак не были связаны с усилиями врачей. Если бы не постоянные лихорадка и боль, от которых сознание оставалось затуманенным, а мысли путались и разбегались, обрываясь и скручиваясь, как кончики подпаленных волос, Софью наверняка душили бы ещё и предсмертная тоска и чувство безнадёжности. А так – даже на депрессию сил не хватало. Девушка просто смиренно ждала окончания своих мучений, уже ни капли не сомневаясь, каким будет финал. Мысленно она давно уже попрощалась с родными, с подругами… И только одна горькая мысль желчью подступала к горлу. «Уже не увижу мою речку в зелёном майском «дыму» по берегам…»

В горячечных снах – и сны эти мучили сильнее, чем ломота во всём теле, лихорадка и тошнота – Софья видела свою любимую маленькую речушку в самых жутких состояниях: то с перерытым экскаваторами руслом, то с мазутными радужными пятнами, в которых с криками бились, умирая, отощавшие утки. То пересохшей, тонким зловонным зелёным ручейком на самом дне потрескавшегося глиняного русла. Софья умирала – и будто бы речка умирала вместе с ней. Оставалось только надеяться, что на самом деле с рекой всё в порядке, а это просто болезненный бред.

«Меня-то не жалко. Была я, не станет меня – кому какое дело. А вот как город без речки…»

…И вдруг всё изменилось.

Сначала прекратились эти кошмары. Сон стал глубоким и тёмным, как вода Большой реки – Томи – апрельской ночью, и «нырять» в него теперь было почти не страшно и не болезненно. А потом Софья как-то внезапно обратила внимание, что не только тяжёлые сны отступили, но и бодрствование стало заметно приятнее: и боль и ломота во всём теле уже не так мучают, и мутить почти перестало… А однажды, проснувшись, отчётливо поняла: аппетит вернулся. А это уже явный признак выздоровления.

Ну а потом – анализы, обследования, консилиумы, покачивания головами, разведения руками, улыбки – сначала натянутые, потом робко-удивлённые и наконец – искренние и радостные. Врачи ничего не поняли в чудесном выздоровлении Софьи точно так же, как ничего не понимали в её болезни, но сам факт был очевиден: «безнадёжная» пациентка стремительно шла на поправку.

И вот спустя шесть с небольшим месяцев она снова дома.

Знакомая с детства комната казалась чужой, нежилой. Стерильность, идеальный порядок. Соня сморщила нос. Мама, конечно, постаралась к её возвращению, вымыла всё до блеска, и теперь все запахи здесь перебивал ненавязчивый аромат лавандового моющего средства.

Распахнув настежь окно и с наслаждением вдохнув-выпив клочок ворвавшегося ветра с запахами дыма, талого снега и мокрой извёстки, девушка прошлась по комнате, касаясь знакомых предметов, разглядывая их, как в музее. Музей-квартира Софьи Ветровой, усмехнулась она. Вот только не было в жизни этой самой Ветровой таких заслуг, чтобы в её честь музей открывать. Девица как девица. Двадцать пять лет, образование – высшее бесполезное, опыт работы – глупый и бессмысленный. Хобби… Хобби вообще лучше не упоминать. Засмеют – мягко сказано. Скорее посмотрят как на сумасшедшую и сторониться начнут.

Потому что любила Соня в свободное время лазить где попало.

Поля, леса, овраги, заброшенные деревни, развалины сельскохозяйственных строений непонятного назначения. Исцарапанные руки и ноги, синяки, ноющие мышцы. Много фотографий, да… Но ведь не профессиональных, куда там – смартфонных. Ладно бы хоть «охотницей за кадрами» была. А так просто – к чему время и силы тратить, рисковать здоровьем, а может, и жизнью?

Соня и сама не знала, откуда в ней эта тяга к исследованию разнообразных глухих, диковатых и зачастую даже жутковатых мест. Да, природу она любила, это само собой; но ведь не всякая природа манила её к себе. Поначалу, когда ещё школьницей Софья только увлеклась этими «мини-путешествиями», принцип, по которым она выбирала маршруты, был непонятен даже ей самой. А через пару лет проявилась чёткая закономерность: ей нужна была вода.

Она «коллекционировала» воду – озёра, реки, ручьи, пруды, бочаги, болотца с тиной и ряской, с рогозом, кочками и зелёными «обманками»-трясинами. Родники особенно любила – старалась хотя бы раз в год навещать все найденные «живые» источники. Где могла – купалась, где не боялась – пила воду, где не рисковала ни плавать, ни пить – умывалась, брала с берега на память камешек или веточку. И везде старалась «помочь» воде: убрать мусор, расчистить русло от веток и палой листвы, где-то сложить небольшую запруду, где-то наоборот – убрать перегораживающий русло камень. И иногда – вот ведь глупости какие, в таком возрасте уже самой себе-то стыдно признаваться в таких мыслях! – ей казалось, что вода благодарна ей за помощь и старается отплатить тем же. От пары глотков из родника прибавлялось сил, окунание в речку или в озеро снимало усталость и могло даже вылечить начинающуюся простуду. «Водоплавающее», в шутку называл Соню отец. В шутку, но… Отчасти и всерьёз.

А любимицей её была маленькая речушка, впадающая в Большую реку и делящая город на две части, мутная, грязная, с заросшими ивняком заиленными берегами. Никак не могла Соня ей помочь – не хватило бы сил очистить русло, привести в порядок берега, сделать воду прозрачной. Это была единственная река, в которую Соня даже руки погружать опасалась – очень уж неприятно пахла зеленовато-бурая вода. Но приходила девушка часто, сидела на берегу, разговаривала с рекой, жалела её, как хворого ребёнка.

– Бедненькая, маленькая моя, как тебя испоганили-то! И тётушка Томь наверняка недовольна, что ты всю эту муть и грязь ей в воду тащишь. Но не прогонит же она тебя, родня всё-таки. Я вот ещё к ней схожу, прощения попрошу за нас, людей, за то, что мы так делаем…

Искитимка слушала девушку, плескала тихонько, будто отвечая, мигала бликами на зеленовато-серых волнах. И несла дальше, под грохочущими мостами, между зарослями ивняка и клёнов, свою мутную воду и Сонины слова к глубокой спокойной Томи.

Самочувствие ещё никак нельзя было назвать хорошим. Голова кружилась, от малейшего резкого движения подскакивал пульс и бросало в пот, в висках стучали маленькие молоточки. Соня прошла по комнате несколько кругов и бессильно опустилась на диван. Да, время для подвигов точно ещё не настало…

А так хотелось поскорее на улицу! С того момента, как она перешагнула порог больничного корпуса и вдохнула ветер с запахами города, её начало тянуть куда-то – всё сильнее и сильнее. Настойчивое стремление немедленно выйти из квартиры и броситься бежать прочь всё нарастало, причём Соня толком не могла понять, куда именно её так тянет. Она подумала об Искитимке – но поняла, что стремится не к ней; беспокойство при этой мысли только усилилось.

«Головой я повредилась, что ли, пока лежала с температурой?» – мелькнула шутливая, но и тревожная мысль. Что ещё за странная тяга непонятно куда?

А впрочем… Софья потёрла лоб. Её воспоминания о времени до болезни и в самом деле были размытыми, будто она рассматривала свою прежнюю жизнь сквозь пыльное стекло, не столько видя места, людей и события, сколько смутно догадываясь о том, кто или что это и каков смысл происходившего. Это само по себе наводило на мысль о повреждениях мозга и изрядно пугало. А вот некоторые детали вспоминались чётко и ясно – прямо-таки пугающе ясно.

Сентябрь, раннее утро, за окном серая хмарь, дождит-нудит, как говорила бабушка. Соня торопливо одевается – не в «офисный» костюм, а в спортивный, для прогулок. И набирает сообщение начальнику: «Приболела, задержусь»…

Крадучись – в прихожую: главное, чтобы мама не выглянула из спальни и не начала задавать вопросы. Незачем её пугать… Натянуть непромокаемую ветровку, на ноги резиновые сапоги – и на улицу, в серую морось. Куда собралась? Вопросов не возникает. Маршрутка, окраина города, садовые товарищества, скрытый в кустах черёмушника ручей. Вверх по течению, сквозь хлещущие по лицу мокрые ветки. Черпанула сапогом ледяную воду – ерунда… Вот здесь. Русло запружено какими-то тряпками, обрывками полиэтилена, смятыми пластиковыми бутылками. Ручей задыхается, и Соня чувствует, как у неё самой темнеет в глазах, давит в груди, начинает тоненько пищать в ушах…

В кармане – резиновые перчатки, пара толстых чёрных мусорных мешков. Быстрее, быстрее. Всё свободнее бежит мутноватая вода, всё легче дышать насквозь промокшей, с ног до головы перемазанной грязью девушке. Наконец препятствие убрано. Теперь надо отволочь увесистый мешок с мокрым мусором к контейнеру садового общества. На забетонированной площадке у помойки сидит собака, жмурится от дождя, но не убегает в поисках укрытия. Увидев Соню, поворачивает голову и заинтересованно поднимает одно ухо. Девушка достаёт из кармана припасённый пряник. Да, она помнит, что собакам вроде бы нельзя сладкое, но местные лохматые бедолаги рады любой еде. Пёс деликатно берёт угощение и скрывается за зелёным боком контейнера.

Всё. Задача выполнена. На душе непонятное облегчение. Теперь домой. Родители уже ушли на работу, и появлению на пороге промокшей и по уши угваздавшейся в грязи дочери удивляться будет некому. Соседи увидят? Не увидят, почему-то в этом Соня уверена. «Глаза отведу», – мысль опять же шутливая, но и на полном серьёзе, будто и вправду есть у неё такое умение. А может, и есть, кто ж проверял…

Душ, глотнуть кофе – и на работу. Оправдываться за опоздание и украдкой улыбаться при мысли об успешно – в очередной раз! – выполненной задаче.

Итак, выходит, до болезни Соня тоже не просто так лазила по разным дебрям, буеракам и зарослям…

А зачем она это делала?

Ответа не нашлось. Только острое чувство «надо».

Ну что ж, надо так надо…

Соня осторожно оделась, вышла в зал. Мама возилась на кухне – по случаю выписки дочери из больницы она взяла на работе день без содержания.

Преодолев соблазн выскользнуть из квартиры незамеченной – зачем пугать и так напереживавшуюся за эти полгода мать – Соня окликнула:

– Мам, я пойду проветрюсь! Я ненадолго! – и, сочтя долг выполненным, шмыгнула в прихожую. Уже закрывая за собой дверь, услышала испуганный возглас:

– Доча, ты куда?!

«Прости. Очень надо…»

«А не от того ли я заболела, что вечно лазаю по каким-то мокрым и грязным местам? Мусор вонючий разгребаю… Запросто могла какую-нибудь инфекцию подцепить!»

Так размышляла Софья, стоя в переполненной маршрутке, ползущей в пробке по Логовому шоссе. Лучше бы на трамвай села, да что уж теперь…

«Да нет, вряд ли. Любая инфекция из грязи за такое время или сдохла бы сама, или меня бы убила. Да и анализов сколько сделали! Нет, что-то тут не то… Вообще в любом случае с этой болезнью что-то не то. А учитывая эти мои загадочные «позывы» оказаться в каком-то определённом месте… И ведь в самом деле каждый раз там что-то плохое обнаруживается. То мусор. То запруда. То птица раненая. Мистика какая-то, в общем. Жутковато. Но, опять же… До болезни, насколько я понимаю, я к этому всему совершенно спокойно относилась. Ну подумаешь, потянуло куда-то. Ну, поехала, навела порядок, помощь птичке оказала. Хорошо же! И никаких сомнений и вопросов. Что же сейчас изменилось? Почему это меня вдруг начало пугать?»

За этими размышлениями Софья чуть не проехала нужную остановку. Выйдя, едва не захлебнулась густым запахом сосновой хвои. Бор, чудо посреди города! Зелёный страж людского поселения на высоком, обрывистом правом берегу тётушки Томи.

Теперь надо преодолеть подъём по нескольким пролётам выщербленных бетонных ступеней. Софья тяжело дышит, но сосновый аромат придаёт сил, как будто она пьёт витаминный ярко-зелёный настой хвои. Тропинка пересекает старую, растрескавшуюся асфальтированную дорожку. Когда-то в этой части бора кипела жизнь: здесь прогуливались люди, были сооружены беседки и скамейки для отдыха. В последнее десятилетие всё обветшало, потрескалось, развалилось; «культурная» прогулочная территория теперь находилась с другой стороны бора, с автомобильным подъездом и парковками.

Тропинка ныряла в заросли кустарников и вела к склону глубокого оврага, на дне которого в полёгших «гривах» прошлогодней травы скрывалось русло ручья. На противоположной стороне сбегающей вниз «прорези» в склоне горы золотились стволы сосен под тёмно-зелёным ажурным куполом крон. Софья, хрустя выбеленными стеблями прошлогоднего бурьяна, подобралась к самому краю обрыва и осторожно начала спускаться. Почва была влажной, подошвы ботинок скользили, оставляя на склоне чёрные «раны».

Цепляясь за ветки склонившихся над руслом ручья кустов, Софья буквально сползала к воде. Ноги дрожали от слабости, сердце колотилось в горле. Вдруг кусок дёрна под опорной ногой пополз, как кожура с варёной картофелины, ветка, больно царапнув ладонь, вырвалась из руки, и девушка, охнув, спиной вперёд полетела в ручей.

Но вместо поверхности ледяной воды её встретили чьи-то сильные руки.

От неожиданности Софья вскрикнула и начала вырываться, пытаясь отталкиваться ногами и беспомощно скользя на мокрой земле у кромки воды. Её «спаситель» крепко взял девушку за плечи и буквально отставил от ручья на полметра выше по склону. Потом отпустил и шагнул в сторону, оказавшись сбоку от неё.

– Вот так встреча, – сказал он с усмешкой. – Не рано ли взялась за дело, не окрепла ведь ещё…

Софья вытаращилась на незнакомца. Он казался совершенно неуместным здесь, на берегу по-весеннему мутного ручья в окружении голых кустов и лиственных деревьев и ещё по-зимнему тёмных, сумрачных сосен: высокого роста, лет шестидесяти на вид, в круглых очках и со спускающейся на грудь аккуратной седой бородой, он походил на профессора или, может, почтенного семейного доктора. Одет мужчина был в короткое тёмно-серое пальто и отглаженные чёрные брюки.

– Вы… меня знаете? – пролепетала Софья, оторопело разглядывая его.

– Ну… В некотором роде, – усмехнулся незнакомец. – Я тебя ждал, но не так скоро, признаться.

– Жда-али? – Соня попятилась вверх по склону, но споткнулась о пучок пожухлой травы и едва не упала. – Вы кто вообще? И что тут делаете? – Она растерянно глянула за спину «спасителя» – туда, где журчала и плескалась мутная вода ручья. Где-то там, выше по течению, в кустах прячется проблема, которую ей срочно нужно решить! А теперь как быть? Зачем этот странный тип сюда притащился? Что ему от неё надо?..

«Бежать! Легко сказать… Вверх по склону – догонит запросто. Ох, что делать-то…»

– Меня зовут Демьян Михайлович Кузнецов, я работаю в политехе, в смысле, в техническом университете на кафедре технологии органических веществ, – подняв руки в успокаивающем жесте, негромко и медленно заговорил незнакомец. – Профессор я, доктор химических наук. Это можно легко проверить. Хочешь, пропуск тебе покажу. И паспорт, и водительские права, и любые другие бумаги, какие у меня только есть. Даже учебное пособие за моим авторством с собой имеется. – Он хмыкнул. – И преподавательская книжка.

– Э… – Софья заморгала. – И что мне с того?

– Ну как, – Кузнецов пожал плечами. – Пытаюсь доказать тебе, что я не маньяк, не сумасшедший…

– А что, профессор политеха не может быть маньяком или сумасшедшим? – мрачно поинтересовалась Соня. Она странным образом почти успокоилась, и вовсе не потому, что Кузнецов – если его и в самом деле так зовут – пообещал предъявить какие-то там документы. Ей вдруг показалось, что она на самом деле его знает – что в тех затянутых мутной плёнкой воспоминаниях о жизни до больницы он каким-то образом попадался. Может, видела его в политехе, когда ещё училась? Хоть и закончила совсем другой факультет, но мало ли… Где-то в коридорах пятого корпуса сталкивались. Это объяснение казалось правдоподобным… Только вот Софья ему ни капельки не верила.

Дело было явно в другом. В том самом, что привело её сейчас к этому ручью. В это место, в это время.

Между тем Кузнецов на её риторический вопрос только с улыбкой развёл руками – мол, с этим не поспоришь.

– Так всё-таки – что вы тут делаете? – хрипло спросила Соня.

– То же, что и ты, – улыбнулся Демьян Михайлович. – Ладно, пойдём, раз пришла. Поможешь. – Он развернулся и решительно нырнул в заросли, из которых выбегал ручей. Софья, резко вдохнув, бросилась за ним.

– Вот, смотри, где проблема наша. – Кузнецов выбрался из цепких объятий черёмушника, выпрямился и указал на торчащий посередине русла изогнутый арматурный прут. – Надо вытащить. И как можно быстрее, а то уже последствия начались.

– Какие последствия? – удивилась Соня, обходя стоящего на берегу профессора. – Ржавчина, что ли?

– Да нет, – поморщился Кузнецов. – В другом месте последствия. Ты так и не вспомнила? – Он обернулся к ней и пытливо вгляделся в лицо.

– Что не вспомнила? – Соня снова испугалась – сердце заколотилось быстро-быстро, в груди похолодело, онемели пальцы… А потом сообразила, что испугал ее не вопрос, а осознание: она и в самом деле что-то забыла, что-то очень важное.

– Кто ты и зачем ты это делаешь, – тихо проговорил Кузнецов и кивнул на арматурный прут. – Вода… Всегда какая-нибудь вода. Всегда – помеха, препятствие, загрязнение. И ты безошибочно их находишь. Так ведь?

Соня молча кивнула, не отводя взгляда от прута.

– И это неспроста, – продолжил Кузнецов. – И это не простой мусор или запруды. Это порча.

– Что? – на вдохе просипела Соня, отшатнувшись.

– Порча, – повторил Демьян Михайлович. – Не в том классическом смысле, что вот кто-то её навёл на кого-то по злому умыслу. У нас есть… Скажем так, некие объекты, которым могут угрожать разного рода опасности. И в наших силах отвести эту угрозу от того, что нам дорого. Хотя бы частично отвести.