Служители трёх миров бесплатное чтение

СМЕРТЬ ОТ АСТРАЛЬНЫХ СТРЕЛ, ИЛИ ИЗ МОГИЛЫ СЛЫШНО ВСЕ

"Ворон ворону глаз не выклюет" — гласила с давних времен известная пословица, иллюстрирующая негласную мораль сильных и когтистых мира сего. И, как правило, оказывалась права. Но только не по отношению к шаманам. Хотя они, как вы помните, иногда выглядели воронами или "вороноголовыми" в прямом смысле этого слова. Увы, среди избранников духов эта метко подмеченная народом "цеховая солидарность" наблюдалась с точностью до наоборот. Казалось бы, на огромных просторах той же Якутии, где каждый из сотни одновременно живущих шаманов мог спокойно властвовать на нескольких тысячах квадратных километров и при эгом едва-едва успевать "обслуживать" собственную паству, им нечего было делить. АН нет, судя по преданиям и легендам, ойуны, главным образом, конечно, "черные", в свободное от камланий время периодически занимались самыми настоящими войнами с себе подобными. "Белые" шаманы, естественно, не служили источниками агрессий, но вынуждены были, защищаясь, тоже довольно часто "применять оружие". Причиной этих постоянных ристалищ не на жизнь, а на смерть служили, видимо, чисто амбициозные желания прослыть сильнейшим и всемогущим и таким образом возвысить свою славу и влияние. Ну и заодно уничтожить хоть и далеких, никак не мешающих, но все же конкурентов.

Иногда поводом для конфликта, "камнем преткновения" становился человек или домашнее животное — один шаман пытался его извести, а другой, наоборот, выступал в роли исцеляющего. Немаловажную роль играли и личностные качества ойунов. Как мы говорили, огромное напряжение, страшные нагрузки, постоянные опасности во время астральных путешествий и домогательства распоясавшихся духов делали под старость "черного" шамана человеком с отнюдь не ангельским характером. Потому нешуточная схватка, в результате которой один шаман "съедал" другого, могла произойти из-за буквально ничтожной причины. Памятуя об этом, простые люди старались вообще не трогать без веского повода всегда готовый к взрыву демонический сгусток нервов, выстраивали общения с ним максимально предупредительно и обходительно, а вот собратья по профессии вели себя иначе. В старину вообще считалось, что шаман не может умереть естественной смертью, он обязательно должен быть рано или поздно "съеден" более сильным или более коварным и изощренным соперником. Правда, существовало "рыцарское" правило — большие шаманы никогда первыми не опускались до войны с теми, кто уж явно стоял несколькими ступенями ниже. И последние сами тоже не лезли на рожон, хотя не прочь были при случае устроить какую-нибудь мелкую пакость. Такое уважение "весовых категорий" объяснялось тем, что по большей части в поединках участвовали не сами шаманы, а их мистические мать-звери, и слишком неравным и нелепым выглядел бы бой, скажем, огромного медведя с обычной собакой. Другое дело, если более слабые ойу-ны объединялись против сильного в целую свору.

Поскольку подобные поединки шли на астральном уровне и где-то в особых местах, то иногда они на ближнем к шаманам плане внешне не проявлялись. Как писал И.А.Худяков, "Иногда, враждуя между собою, шаманы сами ходят просто, как обыкновенные люди, а звери их дерутся. Простые люди, конечно, не видят этого, но шаманы видят. Если ссорятся малые шаманы, то животные их дерутся между собою целых три года, если средние, то четыре или пять годов, если самые главные — девять лет. Если шаманы равны между собою, то по истечении срока они мирятся, если же один одолеет другого, то последний умирает вместе со своим животным".

Похожую, но несколько отличную картину рисует и В.Л.Серошевский: "Только один раз в году, когда растает последний снег и вся земля почернеет, шаманские ие-кыла (мать-звери) появляются на земле; тогда души шаманов, воплощенные в них, рыщут везде; их видит только глаз колдуна, обыкновенные же люди их не замечают. Сильные и смелые из них пролетают с шумом и ревом, слабые — тихонько и крадучись; особенно драчливостью и задором отличаются шаманки, и действительно, если среди них встретится настоящая колдунья, то никому не уступит; неопытные или задорные шаманы часто вступают в драку, что ведет за собой болезнь или даже смерть того, чей ие-кыла был побит. Иногда сходятся на бой первоклассные силачи-шаманы и, сцепившись, лежат в протяжении нескольких месяцев, даже лет, не в состоянии одолеть друг друга; тогда люди — собственники этих ие-кыла сильно болеют, пока один из них не умрет и не освободит другого. Самые слабые и трусливые бывают "собачьи" шаманы; самые сильные и могущественные те, которые ие-кыла громадный бык-порос, жеребец, орел, лось, черный медведь. Самые несчастные шаманы — имеющие своим звериным воплощением волка, медведя или собаку; эти звери ненасытны им все мало, сколько бы ни добывал для них шаман-человек, особенно собака не дает покоя своему двуногому двойнику она грызет зубами его сердце рвет его тело 'Ворон тоже плохой ие-кыла. Орел и бык-пороз называются чертовскими бойцами и воителями ', их титул самый лестный для шамана. Добавим, естественно, черного".

Как утверждают некоторые источники иногда мать-звери могли вступать в схватки и без команд своих хозяев, которые, якобы, даже не подозревали об этом Подобное могло происходить, когда мать-звери вдруг неожиданно сталкивались лоб в лоб где-то в своих мифических чащах и кущах, и у них не оставалось путей к отступлению.

Для борьбы друг с другом у избранников духов имелись еще и гак называемые шаманские самострелы Они "изготовлялись" из живых людей по особым правилам. По версии А А Попова, например, на лук и наконечник стрелы шли молодые сильные парни на тетиву — пожилая женщина на спуск — младенец и т д. Всего для полного “комплекта" требовалось шесть человек. Информаторы Г. В. Ксенофонтова утверждали, что весь “расходный материал" шаман брал из своей собственной семьи, начиная с жены. Поскольку тайное оружие сотворялось на астральном плане, то сами “детали" самострела даже и не подозревали об их использовании в подобном качестве (тем более что фактически надо понимать, привлекалась только их невидимая внешне энергия и жизненная сила), но в случае промаха при выстреле все они дружно погибали.

Как и положено самострелу, он устанавливался на тропах, которыми пользовались ойуны. Иногда они, как бы для защиты собственных владений, размещались вдоль их границ Достаточно было врагу задеть незаметно натянутую поперек дорожки бечевку, и стрела пронзала и убивала его Главным же было при насторожке самострела, как и на обычной охоте, установить его на определенной высоте, соответствующей груди шамана или его мать зверя Поскольку существа это были мифические, да и передвигались они не всегда по самой земле, то и высота бечевки от последней измерялась саженями При этом достигалась и избирательность, точная адресность выстрела маленький и "ненужный шаман мог вполне прошмыгнуть под бечевкой, даже не задев ее головой и ничего не почувствовав, а слишком великий — перешагнуть, не заметив У самых избранных ойунов число самострелов могло доходить до трех и они настороженные, поджидали жертву сколь угодно долго, пока не происходил выстрел или их не разряжал сам хозяин. Если же он погибал, то самострелы так и оставались на тропах во взведенном состоянии. Как утверждают легенды, некоторые из них, установленные в глубокую старину, подобно бомбам, уцелевших после давних войн, караулят теперь уже случайную добычу.

По словам В.А.Кондакова, ойун, не являющийся хозяином самострела, даже если и заметит его, то не имеет права разрядить — таков шаманский закон. Владимир Алексеевич говорит и о том, что иногда "черные" абаасы ойуны выставляли свои самострелы и против обыкновенных людей и их семей, чем-то "обидевших" шаманов. В результате выводились под корень целые роды. "Белые" же айыы ойуны своими алгысами могли ослаблять действие такого тайного оружия.

По И.А.Худякову, иногда самострел, видимо, поменьше "калибром", выставлялся, пользуясь охотничьим языком, — у "привады" — тела человека, "съеденого" одним из духов шамана. Поскольку, в соответствии с классической формулой, преступника всегда тянет на место преступления, то и дух-убийца рано или поздно оказывался возле тела и получал стрелу в бок, которая "аукалась" его злодею-хозяину.

Существовал и еще более уменьшенный вариант самострела, выполненного из останков одного человека, но он применялся только для определения величины шамана. Закрепленный на определенной высоте, такой самострел выпускал мини-стрелу, и по тому, куда она вонзалась "тестируемым" ойунам (одному — в голень, другому — в шею), можно было сразу и без споров определить их "табель о рангах".

Как сообщает А.А.Попов, у властителей духов было и носимое с собою личное оружие. "На трудные случаи шаманы получают три стрелы, сделанные из серого камня, которые берегут и употребляют только при опасности для жизни, так как их потеря уже не возмещается. Шаманы хранят стрелы в ушах, откуда вынимают их в случае нужды и посылают в противника-шамана посредством лука. При попадании в цель каждая стрела причиняет смерть". Ученый иллюстрирует это утверждение примером: "Шаман Никон Поскочин однажды пришел ко мне очень взволнованным, раскрыл свою спину и показал красные пятна, как от ожогов. "Это вчера мой враг шаман выпустил в меня стрелу, — сказал он, — к счастью, все обошлось благополучно, стрела только задела". Он же передавал мне, что однажды во сне увидел, как раскрылась дверь юрты и показалась разинутая во всю дверь пасть чудовища. Поняв сразу, что это пришел его съесть дух шамана-врага, он бросил в пасть находившийся внутри юрты хомут коня. После этого дверь захлопнулась, а чудовище исчезло. На другой день лошадь пропала. Никон вместо своей души отдал духу шамана-врага душу своей лошади и остался жив".

Кроме стрел, ойуны имеют в своем арсенале еще и маленькие треугольные железки-сикэрэ, наиболее знаменитые получают их до девяти штук. Железки могут подкладываться в пищу врага и, попадая вместе с ней в желудок, причинять смерть. Часто сикэрэ применяются при отступлении со специальным магическим заклятием, благодаря которому преследующий враг бывает не силах удержаться от оставленной для него "приманки" и проглатывает ее вместе с таящейся внутри гибелью.

По словам И.А.Худякова, ойуны-противники не гнушаются применять друг против друга и упомянутое уже эн-вольтирование. "Иногда один шаман, желая отомстить другому шаману, делает из гнилушки человека с глазами, ушами и носом, эту человеческую фигурку мажут кровью и называют именем дьявола враждебного шамана (конечно, если имя известно). Затем связывают его ниткой или ремешком и секут иногда до смерти, и в этом случае шаман его, хотя бы был и за 1000 верст, покрывается ранами, пухнет и помирает. Если же деревянного дьявольчика сожгут, то шаман его помирает весь в коростах".

Как видно из перечисленных способов и приемов борьбы, они воздействуют опосредованно и не несут прямого контакта с врагом. Но бывают и случаи, когда сражающиеся стороны сходятся, что называется, лицом к лицу. Для этого шаманы обычно превращаются либо в своих мать-зверей, либо в других животных и сущностей, но, кажется, никогда не бьются в человеческих ипостасях.

Предания и легенды рассказывают об их поединках нечто вроде подобных историй. В пору своей полной силы известный ойун Хагыстайы из Борогонцев услышал, что в одном из соседних улусов живет шаман Хаас Атах ("Еусиная нога"), отличающийся особой кровожадностью. Захотелось Хагыстайы посмотреть на него, и он, приняв образ ястреба, полетел прямо на восток. Добравшись до нужного места, гость с удивлением увидел маленькую старую юрту в два окошка с крошечным двором — хозяйство очень бедного человека. В центре двора стояла трехразвильчатая коновязь, на которую и опустился ястреб.

Едва он успел это сделать, как дверь юрты со скрипом отворилась, и из нее шагнул старик с белыми волосами, пунцовым лицом и воспаленными "медно-красными" глазами. Судя по накинутому на согбенную спину пальтишке, подштанниках и обуви на босу ногу, он вышел во двор по нужде. Сделав свое дело, старикашка так же, не обращая внимания ни на сидевшего на столбе ястреба, ни на что другое, уплелся обратно в свое жилище. Но не успела захлопнуться дверь за равнодушным хозяином, как Хагыстайы услышал громкий шум, свист и клекот и тут же увидел падающую на него сверху огромную страшную птицу с распластанными на полнеба крыльями. От неожиданности и безысходности шаман обмер и сжался, но вдруг заметил в оперении правого крыла птицы небольшой просвет. Оттолкнувшись от столба, Хагыстайы устремился в эту спасительную нишу, пролетел сквозь крыло, выбив при этом из него пару перьев, и устремился что было мочи домой, на запад. Гигантская хищница, видимо, не ожидавшая от ястреба такой прыти, не сумев затормозить падение, с разгону разбила вдребезги коновязь и вырыла во дворе ров длиной в десять саженей. А потом отпрянула от земли и бросилась в погоню, быстро настигая ястреба. Долетев до первого большого озера своих владений, Хагыстайы стремительно бросился вниз. Проломив прорубь, в которую прошел бы целый невод, он, пав перед духами глубин, взмолился о помощи и напомнил им, что считает себя их сыном. Преследователь тоже сложил крылья и нырнул в пучину, пробив прорубь величиною с целое озерко. Но, вспомнив его кровавое прошлое и решив защитить "дитя", духи стали метать в хищную птицу железные пики, стремясь попасть в спинную вену. В конце концов им это удалось, и "злой дух Гусиной ноги" (или, может быть, его мать-зверь?) оказался повержен. Вскоре умер и сам красноглазый старик, а вместе с ним и два его сына, поскольку жизнь их зависела от тех двух перьев, что выбил из крыла Хагыстайы... Жили в старину в Западно-Кангаласском улусе брат и сестра — шаман и удаганка — служители небесного божества Джюсэгэя, покровителя конного скота. Как-то однажды уда-ганка, возвратившись после очередного полета в дальние края, с тревогой рассказала брату:

— На Вилюе появился абаасы ойун Наача — невиданно кровожадный и свирепый, по всей Лене, до самой Олекмы пожрал шаманов. Говорят, у него морда красная от крови, а живот неимоверно раупт. Видно, и до нас с тобой скоро очередь дойдет, не уйти от этой беды. Но давай сразу догововоримся: как начнем с ним биться, я превращусь в волка и попытаюсь свалить его мать-зверя за загривок, а ты обращайся в медведя и хватай злодея за задние ноги. Может, и одолеем. А если я почувствую, что нам не совладать, то крикну тебе, чтобы спасался. Тогда сразу беги по тропе на небеса к Джюсэгэю и проси у него защиты. А что мне делать — я сама соображу...

На том они и порешили.

Наача не заставил себя долго ждать, и через несколько дней в виде огромного лося примчался на поединок. Как и договаривались брат с сестрой, удаганка волчицей вцепилась в его шею, а шаман медвежьими челюстями ухватил за сухожилье. Но могучий сохатый так замотал головой, что удаганка сразу же поняла — не удержаться. И она прокричала брату, чтобы он бежал. Превратившись в жеребца, шаман поскакал на небо по тропе Джюсэгэя, но по ней, на его беду, в это же время сверху спускался в образе медведя тунгусский шаман. Увидев его и испугавшись, жеребец отпрянул в сторону и тут же угодил в болото, "в котором и паук вязнет".

Шаманка же, превратившись в ястреба, взлетела на край облака. Сохатый, потерявший врагов, стал искать их взглядом и устремил его в небо. В это время шаманка-ястреб и лишила зрения злого духа, а вместе с ним и Наачу. Потом она попыталась совершить камлание, чтобы вызволить брата, но тот ответил ей, что это напрасно и из трясины ее голос "слышен не громче, чем комариное жужжание". Так он и погиб, но и ослепший Наача уже больше не смог приносить вреда другим шаманам.

Кстати, сюжет со знаменитой трясиной встречается в битвах ойунов не единожды, но отнюдь не всегда заканчивается так фатально. Иногда увязают в нем оба сражающихся и тогда вместе обращаются с мольбой к более сильному шаману. И небезуспешно. Как пишет И.А.Худяков, "знаменитая шаманка Таспарыйа помогала многим шаманам в таком бедственном положении и вытаскивала их из грязи".

Случалось, выручали удаганки шаманов и в других не менее трагических ситуациях. Как, например, в этом предании Борогонского улуса, записанном Г.В.Ксенофонтовым. Жил там когда-то "черный" шаман Елкен-Бырайы, который погубил многих ойунов. Для этого ему было достаточно просто худо подумать о ком-то из них — и тот мгновенно умирал. Ясное дело, что пока еще живые соседи-шаманы очень боялись и не слишком любили Елкена. И вот однажды, собравшись вместе, девять шаманов решили покончить с опасным соседом. Они объединили своих злых духов и натравили их на Елкена. Духи обернулись кто медведем, кто волком, кто быком или другим зверем и разом набросились на врага. Поняв, что одному ему со всеми не справиться, Елкен обратился в бегство — превратился в огромную птицу и помчался над Леной на север. Девять духов тоже приняли птичий облик и бросились за ним в погоню.

Летя над рекой, Елкен вдруг увидел огромный светящийся глаз величиной с полную луну. А дело было в том, что в тех местах жил известный тунгусский шаман с еще более страшной и великой дочерью-удаганкой по имени Сангар. Ее-то глаз и горел в темноте. Подлетев к удаганке, Елкен упал перед ней и стал слезно умолять защитить его или спрятать где-нибудь в ее владениях. Сангар согласилась и тут же "съела" всех духов-преследователей. А затем спросила, как же Елкен собирается рассчитываться с ней за помощь.

— Да я сделаю все, что ты ни пожелаешь! — воскликнул шаман в порыве благодарности.

— Тогда приготовь три раза по девять людей и столько же голов скота, — выставила свои условия удаганка. — Я бы сама хотела побывать в твоих краях и повидать их, но найдется ли у вас такое дерево, которое бы выдержало мою тяжесть, когда я на него сяду?

— Найдется. — обнадежил шаман. — У нас между двумя озерами есть высокий мыс, на котором растет огромное дерево, прозываемое в народе Почтенным Лиственем. Думаю, это дерево тебя выдержит. А когда же ты прибудешь?

— В красное полнолуние девятого месяца. (По якутскому календарю, на следующий день после январского полнолуния, когда месяц обычно показывался в виде огромного красного диска. Эта пора считалась урочным временем злых духов.)

К назначенному дню шаман приготовил три девятки людей (точнее — их душ, сами люди были уже загодя убиты его духами), а также положенное число скота излюбленной шаманами масти. И вот на небесах показалась огромная птица. Подлетев, она одним ударом ноги обломила верхнюю половину Лиственя и опустилась на обломок. Сангар быстро расправилась со "званым ужином" и осталась им очень довольна. Попрощавшись, она тяжело взлетела, но при этом, оттолкнувшись от Лиственя, вывернула его с корнем и ударила крыльями по земле, приведя ее в сотрясение. Пролетая над озером Бытыгычыма, удаганка случайно уронила в него свой игольник, висевший на груди. С той поры место, куда он упал, никогда не замерзает и лишь в самые сильные морозы покрывается тонкой корочкой льда...

Иногда шаманы, срываясь на бой с врагами, превращались в ураганы или смерчи и все крушили на своем пути. Заслышав об этом, соперники тоже принимали вид разбушевавшихся стихий. Там, где они сходились, природа веками хранит следы страшных сражений. ВАКондаков считает подобные места и сегодня опасными как в физическом, так и в астральном плане, поскольку там все разрушено и пропитано отрицательной энергией. Недаром, по его же словам, "белые" шаманы старались никогда не устраивать битвы поблизости от родных поселений, и та же Анна Павлова, почувствовав приближение врагов, тут же устремлялась им навстречу, выводя таким образом из-под удара земляков и близких.

Надо сказать, что кроме версии обязательной смерти шамана в результате его "съедания" каким-либо из соперников, одновременно бытуют и варианты естественного ухода из жизни. И это можно предположить хотя бы для тех шаманов, которые выигрывали все поединки с врагами.

Как утверждает Е.С.Сидоров, "к старости магическая сила (как и любая другая) убывает, но не исчезает. После естественной смерти шамана его дух-двойник (мать-зверь) остается возле его могилы на девять поколений, затем исчезает, уходит совсем, либо переходит к другому. За время этих девяти поколений шаман может вновь переродиться. Потому-то люди иногда слышат зов давно умершего шамана. Шаман, убитый другим шаманом ("съеденный"), не перерождается, умирает и его дух-двойник".

Надо сказать, что шаман — тоже человек и лишить его жизни в момент пребывания в этой наиболее беззащитной его ипостаси могут не только оккультным путем собратья с бубнами, но и вполне прямыми физическими методами абсолютно заурядные личности, не наделенные какими-либо магическими способностями. А еще лучше — полностью их отрицающие. Статистика революционного и сталинского террора наиболее наглядно подтверждает такие возможности. Но примеры того же времени говорят, что она верна, скорее, по отношению только к средним шаманам и имитаторам, а перед настоящими и великими и тогда опускали в бессилии руки самые закоренелые атеисты и самые отпетые убийцы. И потом, даже если они все-таки расстреливали или замучивали шаманов, лишая их жизни в собственных глазах, это еще не означало, а точнее — совсем не означало, что одновременно гибли и тайные силы властителей духов. Скорее, наоборот, духи со всей мощью и ненавистью обрушивались на головы злодеев, не понимающих или осознающих только в самый последний миг, откуда и за что им послана такая кара. Мы сейчас не будем подкреплять примерами и разворачивать эту тему — она у нас впереди — и ограничимся прозвучавшим отступлением только как одним из обозначенных вариантов "ухода" шаманов в мир иной.

Случалось, что и обычный человек тоже мог (чаще всего — случайно) погубить шамана, особенно когда его дух-двойник не ожидал подобного поворота ситуации. Одна из знакомых недавно рассказала мне как раз такую историю. Произошла она с ее родным дедом, охотником по профессии и по образу бытия, который почти всю жизнь провел в тайге, лишь изредка наезжая в деревню. И был, как и большинство таежников, порядочным и немногословным человеком, не склонным к какому-либо фантазированию.

Уже на закате лет, сидя на пороге лесной избушки, он однажды довольно долго наблюдал за небольшим вихрем, который бродил перед ним по полянке то туда, то обратно. А потом зачем-то взял и метнул в крутящийся столб охотничий нож. Вихрь тут же исчез, но на лезвии ножа оказались следы крови. Старик был так потрясен, что не мог заснуть далеко заполночь. Но утром его ждало еще худшее — рядом с ним на нарах лежало... холодное тело мертвого шамана. Придя в себя, дед обрядил и похоронил свою невольную жертву, но шаман, видимо, не простил его. Еще в расцвете сил, обретя славу известного добытчика медведей, охотник однажды в разговоре у таежного костра услышал, что "всем медвежатникам их конец предсказывает медведь". И вот теперь это пророчество стало сбываться. Стоило деду потушить вечером свечу, как вокруг избушки начинал ходить медведь. Поначалу охотник пытался его подкараулить, а потом понял, что медведь — невидим. Может быть, это был дух убитого шамана, но его тяжелая медвежья поступь и шумное дыхание различались очень явственно. Вскоре дед совершенно случайно и непредсказуемо застрелил собственного верного коня и, посчитав, что после всего этого просто не имеет права жить, добрался до села и умер, не взяв в рот ни крошки еды... Уход настоящего шамана из этого мира, как и его приход, всегда внешне отмечался природой. Летом это могла быть сильная гроза с молниями, буря или ураган, ливень посреди засухи, необычные свечения на небе или поведение на нем планет и облаков. Зимой по нескольку дней бушевала пурга или выпадал обильный снег, "закрывая дорогу ойуна".

Вместе с шаманом часто покидали свет его лошади, собаки и другие домашние животные, иногда "умирали" и ритуальные предметы, например, лопалась кожа на бубне или даже выступала на нем кровь. Случалось, ойун "брал с собой" и людей из ближнего окружения, особенно, если был очень стар и немощен и считал, что самому ему не добраться до страны небытия. Впрочем, расставаясь со своими соплеменниками и земной родиной, он фактически еще очень долго с ними не расставался.

Как отмечает Е.С.Сидоров, "великий шаман рождается на земле трижды, каждый раз в новом обличий, в новом месте, иногда среди другого народа. После третьего рождения шаман совершенно исчезает, не обнаруживается даже его тело, считается, что он "улетел" в Джабын — место последнего приюта душ великих шаманов. По одним воззрениям, Джабын расположен где-то под землей, рядом с преисподней (или за ней), по другим — где-то в небесах, на небе шаманского божества Хара Суоруна, либо на небе самого Улуу Тойона, второго верховного бога древних якутов, который дал людям огонь и души великих шаманов (Хара Суорун — его младший брат). Оттуда возврата нет. Однако считается, что в исключительных случаях по решению Улуу Тойона шаман может переродиться еще раз с особой функцией — как мессия. Некоторые считали, что великий шаман бывает в Джабыне три раза перед каждым новым перерождением. Можно предположить, что Джабын — своеобразное шаманское чистилище".

Наверное, и сами шаманы до конца не знали, что ожидает их в неведомом Джабыне. Во всяком случае, это можно вывести из заключительного фрагмента последнего "покоян-ного моления" ойуна перед его уходом с земли, которое поведала Е.С.Сидорову его бабушка-сказительница.

...Конец один, одна суровая судьба,

Одно неотвратимое предопределение

— Настал день под вой духов отправляться

В таинственную даль ведовскую.

Умом непостижимую страну Джабын.

В божественном краю, где родился,

Ни следа не останется, ни имени моего,

С земли, вскормившей меня, человека,

Исчезаю бесповоротно, как дым.

Лишь воздух-душа останется.

В идущих в треволнениях веках,

Черным вороном небесным

Будет с кличем носиться,

Облетать улусы, найдет ли когда

Потомка рода, кто мог бы Наследовать дух?

Тогда бы вновь На земле возродился я...

Если суждено на земле возродиться,

Изощренные пытки перенесший,

Немыслимые страдания переживший,

Истоки и пути смерти познавший,

Суть бога и дьявола постигший,

Я стал, может быть, великим Шаманом айыы-спасителем.

Дух-хозяин огня Аан Уххан — великий дед,

Дух-хозяйка земли Аан Алахчын — проматерь великая,

Благословите, молю!

Семь бешеных смерчей меня поведут,

Восемь буйных вихрей — спутники мне,

Девять грозных бурь в провожатые возьму

— Пускаюсь в путь неисповедимый!

Суел дурбуен! Сунг дьаахын! Тогуор дом!

Итак, мы подошли, пожалуй, к самой интригующей и леденящей кровь теме — шаманским захоронениям и всему, что с ними связано. Но прежде чем начать повествования об этих таинствах, нужно рассказать, как провожали ойунов в последний земной путь и как внешне выглядели их могилы.

До прихода русских у якутов существовало несколько форм погребения. Говорят, в старину они вообще не оставались в жилище, в котором умер человек, — переезжали на другое место и строили новую юрту. А старую сжигали вместе с телом усопшего или оставляли в качестве его временного или постоянного "мавзолея". В последнем случае покойный или лежал на нарах такой юрты всю долгую якутскую зиму и хоронился с началом тепла, или вообще оставался в ней навсегда. Поскольку якуты издревле суеверно и опасливо относились к покойникам (точнее — к их духам-ер), то, видимо, оттуда и идет их боязливость по отношению к старым заброшенным поселениям — етехам.

Наиболее же распространенной формой похорон, свидетелями которой стали первые российские колонисты и первые исследователи края, было воздушное погребение. Основных причин существования подобного архаичного ритуала было, судя по всему, две. Во-первых, его диктовала суровая зима, которая в сочетании с вечной мерзлотой на большую часть года превращала землю в сплошной ледовый монолит, в котором не так-то просто было вырыть могилу. И вместе с тем очень маленькая плотность населения и наличие огромных лесных массивов позволяли без всяких санитарных проблем размещать в них редкие захоронения, буквально "тонувшие" в тайге. Даже в недавние еще времена при всем потеснении природы ученые-этнографы часто годами не могли отыскать в лесах старинные захоронения, хотя знали об их существовании.

Второй причиной воздушных похорон были сохранившиеся языческие традиции, существовавшие тогда не только в Якутии и среди якутов, но и на сопредельных лесных территориях у многих северных и северо-восточных народов вплоть до монголов. Не всем сегодня известно, но далекие предки европейских славян и их соседи когда-то, еще до погребальных костров, хоронили своих усопших тоже подобным образом. Отсюда и идут русские народные сказки, например, о царевне, спящей в хрустальном гробу, подвешенном на цепях. А если вспомнить под этим углом описание "избушки на курьих ножках" и "бабы яги — костяной ноги'', у которой "нос уперт в потолок, голова — в стену, ноги — в дверь", то пред нами предстанет самое настоящее воздушное погребение. Тем более что последнее, скажем, в мордовских лесах даже конкретно именовалось "избой смерти". Так становится понятен и суеверный страх людей перед вдруг случайно где-то обнаруженной и вроде бы безобидной лесной "избушкой".

Для сооружения воздушного захоронения, называемого арангасом, якуты (а также эвенки, юкагиры, эвены) выбирали четыре рядом стоящих дерева, отпиливали им вершины и на высоте около двух метров соединяли перекладинами. На эти перекладины и устанавливался гроб, представлявший из себя выдолбленную колоду из двух половинок цельного и достаточно толстого ствола. Специальные фиксаторы и клинья плотно прижимали верхнюю часть колоды к нижней и неподвижно закрепляли весь гроб на помосте. Иногда, чтобы корни деревьев меньше подгнивали, их обнажали, снимая сверху дерн и действительно превращая в "курьи ножки".

С приходом русских и православия священники стали требовать "христианского погребения" для своей новой паствы. "Варварскими" и опасными с точки зрения ширившихся эпидемий виделись арангасы и советским властям, и в конце концов они узаконили похороны в земле. Но поскольку шаманы были главными выразителями язычества, то для них в некоторых местах вплоть до первых лет советской власти продолжала сохраняться прежняя традиция похорон в аран-гасах. Хотя, конечно, уже в XIX веке большинство ойунов хоронили в могилах. Поэтому, обнаружив сегодня где-нибудь в тайге чудом сохранившийся древний арангас, можно с почти стопроцентной уверенностью предположить, что он принадлежит ойуну или удаганке.

Некоторые подобные арангасы сохранились до наших времен еще и потому, что существовал достаточно строгий ритуал перезахоронения шаманов. Особенно великих. Останки каждого их них лежали в арангасе до тех пор, пока перекладины или стволы-стойки последнего не оказывались разрушенными естественным образом и не роняли фоб на землю. Прочность и стойкость к гнили сибирской лиственницы общеизвестна (недаром ее применяли для свай домов даже в Венеции), поэтому отдельные арангасы могли простоять и больше века. Но в таком случае ровно через сто лет после похорон потомки шамана и его земляки в любом случае должны были построить новый арангас и перенести в него прах, сопроводив специальным обрядом. Во второй "избушке" останки находились еще сто лет (или до ее разрушения) и затем уже навсегда хоронились в землю. Поэтому родови-чи очень внимательно вели счет годам с момента "ухода" каждого шамана и передавали эту хронологию из поколения в поколение. Следили и за внешним видом арангасов, периодически появляясь возле них и принося небольшие жертвы, но в то же время старались без надобности не беспокоить дух усопшего и не вызвать его гнева. В ответ на такую заботу шаман продолжал хранить своих земляков от разных бед и помогал им в трудных ситуациях. По разным сведениям и в зависимости от величины шамана, магическая сила его сохранялась от нескольких десятков до 250 и даже 400 лет. Чтобы получить помощь, достаточно было прийти на могилу и попросить об этом усопшего, мысленно или вслух обратившись к нему, а иногда — негромко постучать по арангасу или надмогильному сооружению, чаще всего представляющему у северян подобие домика. Преданиями зафиксированы случаи, когда при конфликтах или физических столкновениях с агрессивно настроенными чужаками пострадавший от них потомок шамана тут же спешил к его могиле и молил о защите и наказании виновных.. И сразу же получал ее — с арангаса срывался "черный вихрь", который поднимал в воздух и разбрасывал по сторонам обидчиков и их скарб. Случалось, что зарвавшихся "гостей" секли молнии и град, они сходили с ума. Иногда помощь была не столь ярко выражена внешне, однако не менее действенна. Она могла носить и созидательный, целительский, гуманный характер.

Но если же родовичи сами забывали усопшего ойуна или начинали неуважительно относиться к его памяти, он в течение нескольких месяцев или даже лет "предупреждал" их, являясь во снах или видениях, а потом приступал к "репрессиям" по отношению ко всему селению-наслегу.

То, что могилы ойунов и удаганок действительно определенное время сохраняли и сохраняют какую-то особую энергию и защиту, вполне материалистично подтверждают лесные пожары — даже самый большой пал оставляет вокруг шаманских захоронений нетронутую зону-островок диаметром в несколько десятков метров. Свидетелями подобных "чудес" были не только исследователи прошлых веков, но и многие мои сегодняшние собеседники.

Естественно, что похороны шамана обставлялись в соответствии с особыми канонами и сообразно его рангу и положению. В.Приклонский рассказывал в 1885 году в упомянутой уже лекции: "Когда шаман или шаманка умрет, тело их, одетое в куму, кладут в деревянную колоду; в голову кладут деревянное изображение сокола, в ногах — кукушку, а по бокам по идолу — в знак того, что душу шамана духи уносят в свое царство. В северной части Верхоянского округа мне пришлось видеть гробницу и сохранить из нее железные украшения от перегнившего куму. Вообще умершего одевают в лучшее его платье, иногда в несколько его шуб, в шапку; в руки дают трубку и кисет с табаком; в ноги ставят деревянную чашку с пищей. В некоторых могилах я видел железные инструменты, употреблявшиеся покойным для выделки ровдуги (замши) из оленьих шкур; луки со стрелами, медвежьи рогатины..."

В других местах упомянутые символы птиц ставили на шестах возле погребения, тут же вешали принадлежавший шаману бубен, а иногда и ритуальный костюм. Так что почти всегда могилу шамана можно было сразу отличить по необычному виду, тем более что с годами вокруг нее на ветвях деревьев и на земле скапливалось немалое количество подарков и остатков жертвоприношений. Эти внешние особенности, кроме их ритуального значения, одновременно как бы предупреждали случайных путников (свои-то хорошо знали подобные погосты): здесь покоятся тело и дух шамана, будьте с ними осторожны и уважительны. И большинство людей предпочитало тут же обойти захоронение стороной. Тем более, если в нем, не дай бог, вдруг лежал "черный" и злой "едун".

Конечно, время от времени встречались и такие, не обремененные моралью и суеверием типы, которые, зная об упомянутых ценностях, находящихся в арангасе (а часто туда клали еще и монеты, украшения, дорогие серебряные вещи, оружие), пытались их изъять. Но, как утверждает народная память, заканчивалось это для них всегда плачевно. Считалось, что подобным же образом карался вандализм и даже вроде бы невинное праздное или научное любопытство.

Согласитесь, что все перечисленное выше невольно заставляет провести параллель с "проклятием фараонов", достаточно хорошо известным в наши дни. Для тех, кто не слишком близко знаком с этим понятием, напомним, что речь идет о целой серии быстрых смертей ученых и их помощников, занимавшихся раскопками египетских гробниц. Термин "проклятие" возник в 1923 году, когда была обнаружена и вскрыта богатейшая гробница Тутанхамона. Ровно через шесть недель после невиданной удачи и триумфа в Каирской больнице скончался от неизвестной болезни главный финансист и инициатор проекта лорд Карнаворн. Затем в течение нескольких лет умерло и погибло еще пять членов его экспедиции, побывавших в гробнице в первый день. Такую закономерность трудно было не заметить. Тем более что жрецы, погребавшие Тутанхамона, фактически предупредили об этом — у саркофага на видном месте лежала табличка со словами: "Смерть сразит крыльями каждого, кто нарушит покой фараона". Правда, позже возникло несколько версий происшедшего и материалистам якобы удалось доказать, что виновники гибели археологов — не таинственные духи и заклятия, а мельчайшие ядовитые споры грибков, попадающих в легкие исследователей с мумий. Но мы заметим, что от болезни легких умерли далеко не все ученые, и, не отвлекаясь на обстоятельную дискуссию, которой уже посвящены целые книги, лишь приведем в заключение мнение известного египетского археолога Мохаммеда Гонейма: "Мои слова могут прозвучать неправдоподобно, однако я знаю, что каждая пирамида имеет свою душу, в ней обитает дух фараона, который се построил. Многие мои люди, проработавшие в пирамидах почти всю свою жизнь, думают и чувствуют то же, что и я..." Гонейм в конце концов тоже стал первооткрывателем гробницы (она принадлежала фараону Сехемхету) и... почти сразу же утонул в Ниле. Упоминания и легенды о подобных проклятиях, страшных и необъяснимых смертях, а также о сторожащих погребения и сакральные места духах можно встретить во многих частях земного шара. Не является исключением и наша Россия, особенно исконно "шаманские" ее территории.

Мы уже упоминали призрак в хакасской пещере, а в не столь давние 60-е годы по всей стране ходили невероятные рассказы о гибели на Урале целой группы свердловских туристов-лыжников. Причем, произошло это ни где-нибудь, а на приполярной горе Отортен, негласно считавшейся древним святилищем хантов и манси. Вся информация была на уровне слухов, потому что дело сразу же засекретили и даже тела девяти погибших студентов не показали родственникам. В последующие годы история только обрастала легендами. Лишь после перестройки и отмены цензуры удалось узнать из статьи Оларда Диксона какие-то более-менее достоверные обстоятельства и детали происшедшего. Закрытое следствие выяснило только одно: по непонятным причинам студенты после восхождения на вершину горы и возвращения на отдых в ближний лагерь вдруг разрезали ножом стенку палатки и побежали вниз по склону. Тела их с лицами, искаженными от ужаса, обнаружили в полутора километрах от стоянки. Как пишет Диксон, "судебно-медицинской экспертизой было установлено, что причиной смерти шестерых человек послужило переохлаждение, а троих — тяжелейшие травмы черепа и разрывы внутренних органов, в том числе сердца. Те же травмы были обнаружены у сопровождавшей туристов собаки. Неофициальные, но вполне заслуживающие внимания источники дополняли описание еще одной деталью — у всех студентов были выколоты глаза. Эти же источники сообщали, что подобным образом расправляются с незваными гостями шаманы, охраняющие священные земли еще двух вершин, находящихся не очень далеко от места описываемой трагедии — Черной горы Манья-Тумп и хребта Мань-Пупы-Нера, что означает "Гора малых богов"... В мае того же года дело было закрыто и сдано в архив ввиду отсутствия состава преступления: во всей округе на многие десятки километров не было ни одной живой души, которой можно было бы приписать подобное злодеяние..." Через шесть, а затем еще через восемь лет были предприняты две экспедиции с целью разгадать страшную загадку, но первая из-за свалившихся на нее напастей даже не смогла дойти до подножия упомянутой вершины, а вторая, скорее, не приоткрыла завесу тайны, а сделала ее еще более интригующей.

А сколько и по каким причинам вообще кануло, бесследно исчезло в сибирской тайге и безвестности или погибло, сошло с ума при очень странных, необъяснимых обстоятельствах разного рода путешественников-одиночек, охотников, рыбаков, геологов, изыскателей и просто любителей сбора грибов?.. Не является ли причиною этого, хотя бы в какой-то части, предмет нашего исследования?..

Очень даже может быть. Думаю, истории, которые вы уже прочли и еще прочтете в книге, лежащей перед вами, заставят вас, как и в свое время ее автора, заметно скорректировать свои прежние воззрения.

В главе "Чародеи каменного века, или Магия вместо телефона" первой части я рассказал о самой древней шаманке-амазонке Якутии из местности Родинка на Колыме и открывшем ее захоронение археологе С.П.Кистеневе. Когда мы познакомились с Сергеем Павловичем чуть поближе, я узнал, что за официально-научной историей открытия и ее продолжением стоит и другая, из числа тех, которые не принято озвучивать серьезным ученым в их монографиях. Оказалось, что лет через десять в безлюдном месте раскопок, что находится в 18 километрах от районного центра Черского, несколько ничего не знавших о находке семей решили построить себе дачи. И построили. Мало того, оставшуюся от раскопа яму они превратили в... мусорную. Почти сразу же пионеры дачного дела, несмотря на все красоты природы, стали ощущать какую-то гнетущую, тяжелую атмосферу, на них навалились хвори и неприятности. А потом и вовсе к одной из дачниц стала являться по ночам странная незнакомая женщина. Кончилось тем, что дачники попытались выяснить истоки всего происходящего и только тогда и узнали, в каком месте они поселились. В итоге они вышли даже на самого С.П.Кистенева и получили исчерпывающую информацию. Раскоп был очищен, над ним поставили табличку с соответствующей информацией, видимо, не раз мысленно было испрошено и прощение, а может, и проведен какой-то обряд. Но стало ли после этого лучше на Родинке — не знаю, если позволит журналистская судьба и окажусь в тех местах, обязательно поинтересуюсь. Как и полагается, после окончания раскопок на Колыме все находки были сданы в хранилище института, а кости шаманки отправили в Санкт-Петербург (тогда — Ленинград), где их и сожгли в специальной установке, определив при этом (по радио-углеродному методу) возраст в 3,5 тысячи лет. В родной Родинке не осталось ничего. Кроме, видимо, того потревоженного, осиротевшего и оскорбленного отброса- ми неприкаянного духа. Несколько самых интересных и ценных экспонатов, в том числе три вырезанных из кости птицы-талисмана, были выставлены в археологическом музее научного центра в Якутске. Приблизительно в момент начала "дачного освоения" Родинки из закрытой витрины сначала исчезла одна птица, а потом и две остальные. Бесследно. Из охраняемого помещения, куда посторонние люди могут попасть лишь в присутствии экскурсовода. Вызванные С.П.Кистеневьм милиционеры только развели руками. В отчаянье он попытался обратиться даже к экстрасенсам, которым не особенно-то верил, и один из них сказал, что "птиц забрала какая-то появившаяся в музее женщина". Какая?.. Зная о возможных последствиях беспокойства шаманских захоронений, жители глубинки, как правило, не торопятся показывать их даже специальным научным экспедициям, ссылаясь на незнание. Мне рассказали о раскопках могилы известной удаганки в одном из центральных улусов Якутии. Так вот, найти ее этнографам удалось лишь благодаря тому, что из всех селян ближней округи кто-то единственный проговорился по пьянке. Не сомневаюсь, что он потом на трезвую голову пожалел о содеянном. Могила эта издревле почиталась всеми, и вновь всколыхнула веру в нее уже в наши дни, когда во время очередного пожара невесть откуда взявшийся вихрь остановил пламя возле самого захоронения. Покойная была богато убрана, и ученые сняли с одних только пальцев рук (точнее, с костей их фаланг) несколько массивных золотых перстней. Однако радость их была недолгой. Вскоре один из участников экспедиции сошел с ума, другой — оглох. Неприятности разного рода прокатились и по жителям окрестных сел.

В Якутии при ее огромных расстояниях существовало и существует немало мест, куда "только самолетом можно долететь". Поэтому до недавних времен постперестроечного экономического кризиса то здесь, то там постоянно строились аэродромы и площадки для малой авиации. В связи с последними мне и довелось услышать две удивительно похожих друг на друга истории. (Хотя на самом деле подобных случаев, видимо, наблюдалось намного больше).

Первый рассказ прозвучал их уст моего хорошего знакомого Александра Адамова, авиатора по профессии, несколько лет проработавшего в дальнем Абыйском улусе. Как начальник главного аэропорта районного центра он принимал непосредственное участие в руководстве строительством и сдаче новой взлетно-посадочной площадки при эвенкийском селении Куберганя. С самого же начала несколько древних стариков стали поднимать шум на всех собраниях о невозможности строительства взлетной полосы в том месте, где ее наметили по проекту. Причина была, по их мнению, очень веская, а на взгляд руководства райцентра, нелепая в своем суеверии — старая могила шамана, находившаяся в непосредственной близости от одной из границ полосы. "Шаман обидится! Нельзя его беспокоить!" — гнули свое старики, но на них только махали рукой.

В конце концов сельский аэропорт был построен к самой середине лета в соответствии со всеми утвержденными бумагами. Александр Адамов лично открыл торжественный митинг, а после его окончания распорядился покатать по случаю праздника на самолете местных ребятишек. Однако, пробежав лишь несколько десятков метров по полосе, заполненный мальчишками и девчонками АН-2 вдруг неожиданно замер. Осмотрев его (благо на праздник прибыла целая бригада специалистов), авиаторы обнаружили не только отказ двигателя, но и поломку винта, чего ни один из них никогда не встречал в своей практике одновременно. Оставалось только перекреститься, что все это произошло на земле. (Видимо, шаман "пожалел" детей.) Для комиссии и гостей пришлось вызывать другой самолет. Они улетели в райцентр, в том числе и Александр. А вечером в речке, отделявшей аэродром от поселка, утонул бригадир строителей. Речка была шириной всего в десять метров, и бригадир целое лето утром и вечером переплывал через нее вместо душа. Приехавшая на место трагедии жена даже не поверила, что в таком месте можно утонуть. Не прошло и месяца со дня похорон, как от аппендицита, перешедшего в перитонит, умер второй строитель. Тут уже негромкие разговоры о шаманской могиле стали гулять не только среди стариков. Может, они и не были бы услышаны, но очередной рейсовый АН-2, пробежав при взлете все 700 метров полосы (а по нормам достаточно и 400), так и не смог оторваться от нее и вылетел на пеньки просеки. Люди не погибли только потому, что второй пилот на краю площадки резко сбросил газ. Первый же пилот был просто шокирован тем, что самолет буквально "прилип" к полосе и никак не хотел взлетать, несмотря на все усилия обоих летчиков. Это так потрясло опытного северного аса, что он целую неделю был практически невменяем.

При разборе причин происшествия не только эксперты, но и прибор-самописец подтвердили абсолютно правильные действия пилотов и полную исправность всех систем самолета... И вот тогда-то было принято решение, идущее вразрез со всей коммунистической идеологией — тут же отыскали тех самых стариков и попросили совершить их ритуал испрашивания прощения у шамана. За государственно-совхозный счет была принесена и жертва в виде бычка. После этого обряда неприятности прекратились.

Вторую историю мне рассказана журналистка из поселка Батагай Матрена Кюрэ. По ее словам, близ селения Эльгес-ка "еще с 1800-х годов лежит на холме большой шаман". Ровную площадку перед его могилой и облюбовали под аэродром. И опять нашелся старик, который долго ходил по районным властям и пытался убедить их: нельзя! И снова никто не хотел слушать. Утвердили проект, начали работы. Уже в первое лето подошли довольно близко к захоронению, но потом словно наткнулись на невидимую черту — трактора и бульдозеры, будто заколдованные, ломались один за другим, и, протоптавшись до холодов, строители бросили "незавершенку". На следующую весну началось новое наступление на шамана. И вскоре же оно принесло первые печальные плоды — утонул тракторист. Но бригадир, тоже не раз предупрежденный "выжившим из ума" стариком-ходоком, сделал из этого обратный вывод. Он направился к могиле шамана, в сердцах ткнул в нее палкой и даже плюнул со словами проклятия. Конец бригадира был страшным — он с начата полностью ослеп, а потом умер от страшных головных болей. Площадку так и не удалось достроить..

Кстати, в свое время лесной пожар тоже обошел шаманский холм возле Эльгеска. Чтобы завершить "авиационную" тему, вспомним соответствующий эпизод из рассказа В.А.Кондакова об Анне Павловой, которая, по его словам, "и после смерти никому не давала себя обижать". Так, в свое время из-за сгоревшего жилища и прочих неприятностей пришлось убраться восвояси лесорубам, начавшим рубить лес слишком близко от захоронения. И нитку газопровода вынуждены были провести по откорректированной схеме, далеко обойдя могилу. А в какое-то время прямо над ней проложили вертолетную трассу. И вскоре один из пилотов стал отказываться на ней работать, мотивируя это тем, что каждый раз видит в районе захоронения летящую навстречу старую женщину, причем, сердито грозящую кулаком. Парня подняли на смех и даже обвинили в желании просто увильнуть от работы. При этом один из вертолетчиков предложил передать "страшный" маршрут ему, чтобы разом развеять всю мистику. Передачи. И вертолет "смельчака" тут же рухнул вниз, правда, с небольшой высоты и без жертв. Но трассу изменили.

Естественно, неприятности с шаманами, точнее — в результате неуважительного отношения к ним происходили и у представителей многих других профессий. Из уст знакомого писателя мне довелось услышать о целой семейной трагедии в одном из сельских улусов, где колхозный бригадир принял решение распахать под поле место, где родился и упокоился шаман. Едва были закончены работы, как у бригадира в течение трех дней умерли все три его сына.

Удивительные события, связанные с перезахоронением шамана, произошли в 1930-е годы в Горном улусе, тоже в сельской местности. Уже в наше время их детали и подробности собрал воедино учитель из села Бэс-Кюель И.Павлов. В августе 1992 года, накануне первой международной конференции по шаманизму в Якутске он впервые опубликовал эти материалы в нескольких номерах улусной газеты. Я же познакомлю читателей с более кратким пересказом, выполненным с языка саха.

Главным действующим лицом этой истории, и не только истории, а следственного дела, заведенного органами НКВД (что придает случившемуся особую окраску и достоверность), был ойун Монньогон. В переводе с якутского его имя означало "Черная смородина", но чаще земляки называли своего знаменитого предка-шамана просто Стариком.

Монньогон жил на их земле лет за 150-200 до упомянутых событии, тогда, когда она еще входила в ныне не существующую большую Атамайскую волость Передававшиеся из поколения в поколение предания гласили, что Старик был не совсем обычным шаманом — он никогда не камлал, не пользовался бубном и специальным костюмом, но зато очень быстро и умело лечил больных заговорами ("одними простыми словами"), массажем, настойками трав и минеральных веществ, снимал сглазы и проклятия и вообще защищал свой род от всяческих бед Монньогон отличался очень маленьким ростом, сильной худощавостью и ясными пронзительными глазами, взгляда которых не мог выдержать никто. Среди людей о нем еще при жизни ходила слава как об очень добром, участливом и отзывчивом человеке. Она же сопровождала Старика после смерти, но как всякого оиуна, ушедшего в иной мир, его побаивались и почитали.

В свое время, еще в XIX веке, когда истлел и разрушился первый арангас, останки Монньогона в соответствии с неписаным законом и всеми обрядами переложили в новый И вот в конце двадцатых и начале тридцатых годов, хотя захоронение Старика было еще вполне крепким, он вдруг стал являться во снах и видениях загнанным советской властью в подполье окрестным шаманам и просить, чтобы его перезахоронили в третий раз — окончательно, в землю, поскольку "его духу пришел срок улететь на небо" В прежние годы, конечно, подобное пожелание было бы сразу же выполнено, но на волне большевистской борьбы с "пережитками прошлого" и нарождающегося сталинского террора как-то не находилось смельчаков, решившихся бы взять на себя исполнение воли ойуна. Хотя тайно земляки время от времени появлялись у арангаса и приносили в жертву традиционные пучки конских волос, чай, табак, водку, сопровождая их своими просьбами Старик "ждал" несколько лет, потом начал предупреждать о возможных неприятностях, а затем и впрямь по обеим ветвям его потомков (а они составляли большинство жителей села Атаман) пошли болезни, смерти, сумасшествия и прочие беды Настолько заметные и сильные, что люди стали разбегаться с "проклятого" места, недавно красиво поименованного колхозом "Красная звезда".

Обиженный ойун стал напоминать о себе и с помощью своих духов. На озере рядом с его захоронением то и дело плавал белый лебедь или вышагивал по берегу серый журавль. Время от времени выходил к воде, протоптав от могилы до озера заметную тропку, большой черный глухарь. Всех их, конечно, можно было бы принять за обычных птиц, но те, кто в первое время пытались по незнанию подстрелить лебедя или журавля, мгновенно впадали в долгий гипнотический сон, а охотников за глухарем вообще скручивало судорогами. Естественно, что довольно быстро исчезли все желающие заполучить такой трофей.

А Старик все продолжал вещать с того света. И во многих случаях он к требованию о перезахоронении непременно добавлял еще одну настоятельную, странную и вызывающую невольные мурашки просьбу. Шаман говорил о том, что на кисти его правой руки истлело сухожилие и отвалившийся палец закатился под спину, поэтому необходимо вернуть его на место и закрепить. Иначе пойдут новые неприятности.

Несчастные потомки ойуна оказались, как гласит пословица, между двух огней. С одной стороны, они боялись чего-то предпринимать из-за неминуемого гнева властей, а с другой — все сильнее ощущали на себе немилость Монньогона. И вот тут ситуацию, на их взгляд, каким-то образом разрешил конец 1936 года. Была принята знаменитая сталинская Конституция СССР, одна из статей которой формально, на бумаге (но не в реальной жизни) разрешала свободу вероисповедания. Летом следующего года сельский Совет Атамая принял решение провести ысыах в честь этой Конституции и одновременно без афиширования, в кругу наиболее доверенных провести перезахоронение Монньогона. Ответственным за последнее ''мероприятие" назначили председателя ''Красной звезды" А.С.Максимова, сам обряд должен был совершить приглашенный с другого наслега ойун Омокун, а помогать ему в этом — два знающих старца, два Семена — Кэн-дэй и Тэрийити. Решили вопрос и с жертвами, угощением — деньги на "затребованных" Стариком быка, корову, "пегого ясноглазого жеребца", на продукты и водку для поминального стола должны были внести по специальным ведомостям колхозники, постепенно компенсировав все затраты.

После окончания официального "сталинского" ысыаха (благо, стояла июньская белая ночь) около 80 избранных потихоньку собрались возле могилы Старика. Проведя соответствующий ритуал и забив жертвенный скот, гроб под перестук бубна Омокуна опустили с помоста и сняли с него крышку. В долбленой колоде лежали останки, можно сказать, "нетленные мощи" действительно очень маленького человека. Конечно, взоры присутствующих тут же устремились на правую руку Монньогона, и все увидели, что на ней действительно не хватает одного пальца. Подтвердил это и сам Старик, напомнив еще раз своим голосом через камлающего в стороне Омокуна, что кисть надо привести в порядок. Два Семена под взглядами замерших от суеверного страха односельчан опасливо запустили руки под кости и истлевшую одежду и в конце концов нашарили недостающий палец. Когда потерю водворили на место и прикрепили с помощью сухожилия жертвенного жеребца, по толпе прошел вздох облегчения. Гроб Старика перенесли к последнему месту упокоения, но когда, после положенных обрядов, его уже готовы были предать земле, Монньогон опять начал вещать устами Омокуна и сказал, что он не сможет покинуть этот мир без провожатого. Страх новой волной захлестнул людей: никому не хотелось вдруг вот так неожиданно лишаться жизни. Все потрясенно застыли, боясь, что выбор Старика падет именно на них. Поняв это, Монньогон продолжил: "Если не найдется желающего, — прямо сейчас умрет шаман. Но тогда на обе ветви моего рода падет страшное проклятие". Не успел смолкнуть загробный голос, как у Омокуна начались судороги, он стал валиться на землю. И тут из толпы вышел 70-летний Григорий Федоров, подхватил падающего шамана и сказал, что достаточно пожил на земле и готов выполнить волю Старика. Все остальные еще раз перевели дыхание и довели дело до конца.

Однако, уже прощаясь, Монньогон опять заставил поволноваться собравшихся: "Из-за сегодняшнего дня некоторых из вас в будущем ждет большая неприятность. Она случится по вине одного молодого человека и дойдет до суда. Но вы говорите только правду и потерпите несколько месяцев. Я сам явлюсь в городе к кому надо, и ваши страдания на этом кончатся".

Хоть и с неприятным осадком в душе, но зато с чувством наконец-то исполненного долга люди разошлись по домам. Естественно, что всех их теперь особенно интересовал Григорий Федоров. Но доброволец, казалось, не ощущал в своем состоянии никаких перемен: спокойно отдохнул после ысыаха, поел, распорядился детям по хозяйству, лег спать и... умер. Хоронили его всем миром, как героя.

Вскоре дела в Атамае пошли на лад — исчезли болезни, прекратился падеж скота, поднялся на редкость хороший травостой, стали возвращаться на родину прежние беглецы.

Но в один прекрасный день молодой ревизор-уполномоченный из райцентра, не застав на месте председателя колхоза, сам решил просмотреть его документы. И обнаружил среди них папку с надписью “Дело по расходам Старика" со всеми ведомостями и денежными расчетами. Молодец быстро сообразил, что перед ним и какую на этом можно сделать карьеру, и поспешил вернуться в райцентр.

Так родилось следственное дело "по хищению госсобственности, религиозной пропаганде и убийству", дававшее право в соответствии со знаменитой 58-й статьей назвать главных виновников "врагами народа" Через несколько дней председатель колхоза, шаман и оба Семена были арестованы, а остальных участников ритуала начали вызывать на допросы Вспомним, что на дворе стоял 1937 год Поэтому в райотдел НКВД тут же поступило сверху указание не упустить такой возможности, максимально "раскрутить" дело и организовать громкий показательный процесс. Все к этому и шло Но через четыре месяца вдруг совершенно неожиданно для приложивших столько усилий энкавэдэшников из Якутска поступило распоряжение главного прокурора республики, предписывающее "прекратить дело за отсутствием состава преступления" Разведя руками, следователи выпустили узников Видимо, Старик, как и обещал, "явился в городе к кому надо" Через какое-то время все птицы-духи с берега озера исчезли и больше никогда не появлялись. В середине 70-х годов на могилу Монньогона наведались этнографы, они осмотрели ее, описали, сделали снимки. А перед самым уходом у фотографа вдруг пропал бумажник с деньгами и документами Гости буквально обшарили всю полянку вокруг захоронения, но так ничего и не нашли Добравшись до села и проявив пленку, фотограф с горечью обнаружил, что на ней ничего не получилось, но зато на него самого на все лето навалились напасти.

Говорят, после 80-х годов Старик уже никак себя не проявлял, может быть, его душа и духи окончательно ушли на небо или в другие положенные им места.

ХРАМЫ СРЕДИ ТАЙГИ, ИЛИ МИР, СОТВОРЕННЫЙ МАМОНТОМ

Весь предыдущий наш рассказ об избранниках духов, исключая обзорные главы и отступления, был построен в основном на материалах шаманизма якутов, а соответствующие ритуалы соседствующих с ними народов тишь дополняли повествование. Теперь, на взгляд автора, наступила очередь показать их в более полном виде. Начнем мы с эвенков, которых раньше было принято называть тунгусами. Этот народ жил на территории нынешней Якутии еще до прихода туда якутов, и последние, ставшие в результате такой миграции самыми северными в мире тюрками, многое взяли от тунгусов. В том числе и отдельные элементы шаманизма, явно просматривающиеся в костюмах, типах бубнов, обрядах Более того, в некоторых якутских улусах существовало устойчивое мнение, что тунгусские шаманы и удаганки сильнее собственных оиунов Видимо, оно зиждилось на их территориальной первичности.

Сегодня, как известно, эвенки живут и кочуют на огромной площади северо-восточной Азии от Западной Сибири до Камчатки и от Заполярья до Дальнего Востока Естественно, при такой разобщенности и разнице в окружающих условиях, в их мировоззрении, вере и обычаях наблюдаются многие местные особенности и отличия, но в главном они все же совпадают. Общим является и то, что "лесной народ", как его неслучайно иногда называют, действительно сильнее многих других связан непосредственно с лесом, природой, поскольку в основном занимается охотой, оленеводством и очень тесно взаимодействует с окружающей средой, ее проявлениями. Тайга для эвенка издревле была и кормилицей, и родным домом, что обуславливало его языческое преклонение перед ее стихиями, духами и божествами, рождало множество оберегов, табу и обычаев.

Тунгусы, как и их народы-соседи, делили вселенную на три мира и отдавали людям срединный из них.

В соответствии практически со всем мифами, средний мир поначалу представлял из себя или сплошную водную поверхность, или маленький островок посреди огромного океана. А далее, по разным версиям, появлялись лягушка, гагара, утка-нырок или мамонт, которые доставали со дна землю и наращивали островок до тех пор, пока он не разрастался до континента. Затем в дело вступали все тот же мамонт-сэли (хэли) и мифический змей дябдар (почти как Данбала у вудистов) — они или сражатись друг с другом и одноногим чудищем чулюгды, или просто трудились, но в результате своими огромными телами, рогами и бивнями прорывали русла рек и вздымали горные хребты, то есть формировали современный рельеф. Поэтому неслучайно мамонт и дябдар (джябдар), а также гагара, нырок и лягушка считались одновременно одними из самых первичных и могущественных духов. К этой компании можно добавить еще одно мифическое существо — калира — самца дикого оленя с лосиными рогами и рыбьим хвостом. Все остальные духи-шэвэн (сэвэн, хэвэн, сээн) представляли из себя (по А.Ф.Анисомову) животных — лося, оленя, изюбра, кабаргу, медведя, волка, тигра, рысь, росомаху, выдру, горностая, птиц — крохаля, лутка, гуся, чайку-мартышку, ворона, орла, сову, журавля, кукушку, рыб — тайменя, щуку, окуня, налима, пресмыкающихся — ящериц, змей. То есть они, по сути, отражали живой мир, который окружал "лесных людей". Эти же сущности в том или ином наборе выступали в ролях духов-помощников шаманов, проявляясь одновременно и в человеческой, родственной ипостаси как "дедушка-лось", "отец-волк", "брат-ворон" и т.п. Те животные, с духами которых "роднился" шаман, становились для него табуированными, он не мог на них охотиться и употреблять их мяса в пищу. Так, скажем, почти все тунгусские шаманы никогда не ели медвежатины и не добывали этого зверя, а для остальных эвенков каждое убийство "дедушки" обставлялось обязательными и достаточно сложными ритуалами с непременным почетным возложением костей "усопшего" на лабаз-арангас. Кстати, многие тунгусские роды носили имена тех или иных обитателей тайги, и для них любое посягательство на своего "прародителя" считалось величайшим преступлением.

Рядом с духами-животными в среднем мире (Дулин буга) властвовали могучие духи огня, охоты, земли, гор, различных стихий и явлений. Как пишет А.И.Мазин, исследовавший верования дальневосточных эвенков, по их воззрениям, верхний мир (Угу буга) располагается там, где восходит солнце, а нижний (Хэргу буга) — где оно заходит.

Проникнуть в первый можно через Полярную звезду, а во второй — через пещеры и расщелины гор. Сделать это под силу только шаманам. Они же попадают в оба этих мира, "нырнув" в известные им омуты обычных горных речек и далее войдя в воды мистической шаманской реки, следуя по ней либо к устью на небо, либо к истоку в преисподнюю. Каждый из "нечеловеческих" миров состоит из трех ярусов. На дальнем ярусе верхнего мира находятся бабушка-солнце, луна и звезды. Солнце копит в своей юрте тепло и отдает его людям с наступлением лета, луна выступает в виде зеркала хозяйки вселенной и рода человеческого Энекан буга, а звезды — как следы различных космических охот и их участников. Полярная звезда и Венера обладают особым статусом. Первую можно сравнить с отверстием в крыше небесного чума и одновременно местом перехода в верхний мир. На утренней звезде (по-эвенкийски Чалбоне) прародине "лесных людей", находятся ожидающие своего рождения души-оми эвенков. Полет к Венере считается самой дальней шаманской дорогой с 27 остановками на символических лиственницах-тагу, аналогичных олохам-остановкам якутского ойуна. "Вся территория звезды Чалбон разделена на родовые участки, на которых растут только сухие лиственницы, многие из них со сломанными вершинами. Все они увешаны птичьими гнездами, где помещаются души-оми. Души простых людей выглядят как птенцы синички. Оми шаманов находятся в дуплах лиственниц. Шаманские души чаще всего имеют вид птенцов перелетных птиц (орлов, лебедей, гагар и т.п.). Кормятся нерожденные души людей нерожденными душами животных и птиц, которые им посылает Энекан буга — хозяйка вселенной и рода человеческого. Заботы по выкармливанию нерожденных душ берут на себя хэян — живые души умерших предков".

Во втором ярусе верхнего мира, по А И.Мазину, жизнь точно такая же, как и на земле, — с теми же родовыми территориями и природными объектами, людьми, зверями и растительностью, только обитают здесь не сами эти сущности, а их "живые души" — хэян. Дело в том, что после смерти эвенка в его теле на время поселяется новая душа — мукды (потом она уходит в мир мертвых), а прежняя (хэян) улетает в небо и делится на две уже упомянутых — оми и опять же хэян (надо бы сказать хэян-2).

В свою очередь, А.Ф.Анисимов утверждает, что первоначальная душа живого человека состоит из трех частей — "телесной души" бэен, "души-тени" ханян и "души-судьбы" маин Первая мыслится неотделимой от тела при жизни и уходящей после смерти в мир мертвых буни, вторая постоянно пребывает в верхнем мире аналогично "живой душе", третья же отбывает не на Чалбон, а в небесные верховья мифической реки, что, в сущности, почти одно и тоже. Тем более что она также получает новое название оми. Не углубляясь в дальнейшую детализацию и непринципиальные несовпадения различных источников и информаторов, отметим, что в итоге все оми, рано или поздно покидая свои "хранилища", осуществляют "кругооборот душ в природе" (или своеобразную реинкарнацию), давая жизнь очередным поколениям людей.

Как-то разобравшись с двумя дальними "этажами" верхнего мира, переместимся на наиболее близкий к земле. С ним все гораздо проще — на этом ярусе живет сама властительница мира Энекан буга — пожилая женщина с добрым лицом и запасом шерстинок —- душ животных, которые она дарит добытчикам Считается, что в более древние времена она представала перед людьми не в облике старицы, а самки оленя или лося Энекан буга постоянно обходит свои земные владения, следит за устоями и порядком в них, а особенно любит посещать скалы с рисунками, где ей и устраивают святилища. Наиболее почитаемые ее помощники — добрый дух сэвэки, во всем опекающий людей, и бабушка-огонь (энекан того), дающая им тепло, жизнь и пищу.

На ближнем из ярусов нижнего мира, куда мы теперь опустимся, живет как раз полная противоположность только что перечисленным сущностям, самый злой из духов — харги. Внешне он напоминает человека, но только очень большого и заросшего шерстью, одни говорят — с култышками вместо ног, другие — вовсе с одной ногой. На левой руке у харги — огромный коготь, а на правой — страшная человеческая голова с оскаленными зубами, которой он и приводит в шок людей, высунув ее из-под земли. Эта правая рука харги является его "правой рукой" и как бы самостоятельным злым духом-помощником (бальбука) во всех недобрых делах и может принимать разные обрлы. Другой помощник харги — ненасытный кандыках — человекоподобный демон с пастью вместо головы, пожирающий всех обитателей тайги Только сама Энекан буга может заставить убраться ка-цыкаха в его подземный мир. Для этого она призывает могущественного духа грома и молнии агды, и тот начинает метать в пасть кандыкаха огненные клинки. В результате обжора обжигает желудок и надолго "уходит лечиться" на свой первый "этаж" нижнего мира.

Эвенкийская ученая и писательница Г.И.Кэптукэ считает непосредственным творцом среднего мира упомянутого доброго духа Сэвэки, поднимая его статус до божества-создателя не только всех животных, птиц и растений, но и человека. Харги в этом случае является его младшим братом-антиподом, делающим из зависти все наоборот и во зло. "Богом" называет "Sewuki" в противовес "главному дьяволу Arincki" и "птенец петров" Я.Линденау, оставивший свои записки о тунгусах Удского острога, датированные 1745 годом. Но мы, дабы не путать читателя в разночтениях, будем считать главным божеством все-таки старицу Энекан Буга.

Здесь же, наверное, надо сказать и о том, что все животные, по представлениям тунгусов, также имеют душу хэян, но неделимую, в виде собственной копии Если зверь или птица добываются и разделываются в соответствии со всеми обычаями, то их души отправляются на второй ярус верхнего мира и ждут там пока Энекан буга вновь не подарит их в виде шерстинок людям. Но если охотничьи законы каким-либо способом нарушаются, то душа умерщвленного животного попадает во владения харги и становится злой, мстящей людям сущностью.

Вторым по удаленности ярусом нижнего мира является мистическая подземная река из сплошных водоворотов и порогов, через которую не в силах перебраться вглубь земли ни харги сотоварищи, ни, естественно, обычные люди. Не могут переплыть ее и усопшие предки, живущие по другую сторону бурного потока в стране мертвых буни. Таким образом, эта река является "естественной границей" между вторым и третьим, самым дальним ярусом подземелья. Преодолеть ее могут только шаманы.

Жизнь ушедших в небытие предков на "этаже" буни практически ничем не отличается от земной, только у ее обитателей, хотя они очень любят плясать, тела совершенно холодные, сердца не бьются, а пища, по некоторым источникам, представляет из себя кузнечиков.

Все перечисленное выше позволяет составить некую усредненную тунгусскую картину мироздания с ее добрыми и злыми силами и расположением людей среди них. Познакомившись с этой схемой, мы можем теперь рассмотреть роль и место в ней нашего главного героя — шамана.

Начнем с того, что без его участия никто не мог попасть в страну буни. Как мы уже упоминали, после смерти человека в нем находила временное пристанище душа мугды (или с рождения обитала "телесная душа" бэен), которые после разложения сухожилий и распада скелета на отдельные кости удалялись в подземный мир, стремясь в буни. Но преодолеть самостоятельно мифическую реку второго яруса они не могли, а на первом их поджидал зловещий харги, пытаясь захватить в вечный мучительный плен. Поэтому только эскорт шамана служил гарантией благополучного путешествия. Конечно, и в его присутствии харги пытался ухватить душу своим когтем или отнять с помощью бальбука, но духи-помощники шамана отважно защищали и своего хозяина, и его "пассажира". Главную силу в сражении обычно олицетворял исполин-мамонт, мифически усиленный еще и огромными рогами. При приближении к реке шаман должен был выполнить еще и роль "таможенника" — проверить путем обыска, не прихватила ли тайком с собой душа покойного какой-нибудь души живущего в среднем мире человека, обрекая его на болезнь, а шамана — на повторное путешествие за похищенным.

Шаманские духи делились на несколько видов. Главным духом-покровителем считалась та из душ-хэян верхнего мира, что принадлежала прежде одному из родственников-шаманов и призвала неофита на служение. Потому стать очередным властителем духов у эвенков мог только человек, имеющий среди своих предков шамана. При этом, по аналогии с "белыми" и "черными" шаманами других народов, "лесные люди" разделяли своих на "имеющих корни сверху" и "имеющих корни снизу". Как пишет А.И.Мазин, имея в виду дальневосточных эвенков, первым "более удавались камлания, направленные на добывание охотничьей удачи и размножения поголовья оленей. Их костюм изготавливался из ровдуги (замши) дикого оленя или лося". Шаманы "снизу" "в основном занимались лечением людей, животных, "добывали" плодородие роду", но могли и "навести порчу". "Их боялись и старались меньше контактировать с ними. Они носили костюм из медвежьей шкуры или ровдуги лося". Встречались и шаманы, "одновременно имевшие корни и сверху и снизу". Их костюмы шились только из ровдуги лося. Г.И.Кэптукэ утверждает, что помимо наличия предков-шаманов, новоявленный избранник должен был иметь еще и особый рисунок кровеносной системы, так называемую "шаманскую вену". Именно по ней его отыскивал на земле и инициировал дух-покровитель. Особые требования предъявлялись и к крови, которая должна была быть "чистой и сильной". Из одного рода мог единовременно выйти только один шаман, а если вдруг "шаманской болезнью" заболевали двое, то кто-то из них непременно должен был "перекрыть дорогу" другому, лишить его волшебной силы (а случалось, и жизни) и устранить таким образом конкурента. Духами-помощниками эвенкийских кудесников могли быть бабушка-огонь или гром-агды, а также любые души-хэян верхнего мира, принимавшие облики уже упомянутых нами живых существ. За исключением мамонта, змеи, лягушки, ящерицы и рыб, которые считались духами-помощниками нижнего мира наряду с одной из душ-мугды усопшего предка. У сильных шаманов, способных на дальние путешествия и сражения в неведомых странах, могли быть и вовсе фантастические духи-помощники, приобретенные или завоеванные в этих странствиях.

После самого шамана, так сказать, "старшим по званию" и командиром над всеми остальными духами был главный дух-покровитель. Собственно только он и непосредственно даровался шаману, а всех остальных новоиспеченный чародей должен был "собирать" сам, поскольку после смерти его предшественника "беспризорные" духи разбредались кто куда. Пользуясь подсказками покровителя, неофит длительное время, иногда два-три года, в одиночку бродил по тайге и скликал свою будущую "дружину". Дело это было небезопасным, и иногда он в итоге обретал не могущество, а смерть. Считалось, что все это время уже призванные духи живут внутри шамана и питаются его кровью, поэтому никто не удивлялся худобе и болезненному виду неофита. Если в конце концов "сбор" заканчивался благополучно, то далее следовали уже знакомое нам "рассекание" и сон с указанием заветной лиственницы для обечайки и зверя особой масти, чья шкура должна пойти на обтяжку бубна.

Первый свой обряд молодой шаман проводил сам. В чуме, окуренном изнутри горящим болотным багульником, в присутствии соплеменников-зрителей он рассказывал историю своего призвания и посвящения, подробности изготовления бубна и колотушки, а затем с помощью пения и легких ударов в бубен "переселял" в него духов из собственного тела. На следующий день, уже паре с опытным шаманом, молодой совершал полет в верхний мир к Энекан буга, и старый кудесник просил высшее божество взять своего молодого коллегу под покровительство и даровать ему священную силу мусун. Выслушав все "обоснования" и уговоры, Энекан буга обычно выполняла просьбу, и на землю молодой шаман возвращался уже полноправным властителем душ.

Таким образом, бубен и первая колотушка становились изначальными ритуальными принадлежностями шамана. Только со временем он обзаводился нагрудником и еще несколькими колотушками (число их доходило до шести), затем наступала очередь кафтана и, наконец, шапки или металлической короны, увенчанной рогами. Естественно, что все эти обретения сопровождались магическими ритуалами и обставлялись особыми обрядами и условиями, а потому требовали немалого времени. В зависимости от способностей шаман мог потратить на это до 12 лет.

Как мы уже отмечали, если бубны якутских ойунов не имели никаких рисунков, то у эвенкийских шаманов на них были нанесены многочисленные изображения, символизирующие входы в верхние и нижние миры, небесные светила, основных духов-помощников, духа-покровителя и иногда даже самого шамана в его астральных путешествиях. Что касается колотушек, то они тоже cтрого подразделялись по назначению. Так, например, для камлания на звезду Чалбон ручка колотушки обычно заканчивалась головой птицы, для полета в мир буни — головой змеи или человека, а при "оживлении" природы или добывании священной силы мусун — головой оленя. Шаманские костюмы эвенков и их атрибутика в общем походили на якутские, но имели как общие, так и индивидуальные отличия. Основные, может быть, заключались в том, что главный дух-покровитель (аналог якутского эмэгэта) здесь находился на спине и выступал в образе зверя, а не антропоморфного существа. На спине же находилась и планка, символизирующая границы миров, к которой были прикреплены наиболее важные подвески. Особо сильные духи, такие, как тигр, "садились" в металлическую клетку, чтобы с ними было легче сладить. Специальные пластины представляли родовые территории душ предков, а с отверстиями — входы в иные миры. Иногда головной убор "был" одновременно верхним миром и на нем закреплялось солнце или другие светила. Нагрудник нес в основном функции щита и имел свой микромир, могущий заменять весь костюм. Обязательной была на камзоле-плаще бахрома в несколько ярусов, "превращающая" шамана в птицу. К ней добавлялись ленты, жгуты и "хвосты" — указатели путей-дорог шамана и его "режущее" и "жгущее" оружие.

Когда избранник духов в той или иной мере обретал все это, он вновь представал перед старым шаманом и "сдавал экзамены" в виде двух камланий-полетов в верхний и нижний миры. Если испытания проходили успешно, то экзаменуемый получал звание "сильного шамана" и после смерти своего старшего собрата мог занять его место в родовой иерархии.

Для выполнения этого обряда, как и многих других, в тайге ставилась специальная шаманская юрта (далее мы еще поговорим о ней поподробнее, а пока только упомянем). "Для камлания в верхний мир, — пишет А.И.Мазин, — за юртой в направлении на звезду Чалбон располагали изготовленные из дерева две стаи птиц и по 27 пар тагу (лиственниц-"остановок". — В.Ф.) для каждого шамана. Для камлания в нижний мир декорацию располагали в направлении захода солнца. Она состояла из двух деревянных плотов (чтобы плыть на них по мифической реке) и 27 пар тагу. Внутри юрты, в отличие от обряда камлания, обращенного в верхний мир, подвешивали два идола мугдырга, являющихся вместилищем духов-покровителей шаманов в нижнем мире".

Шаман, "аттестованный" на высшую категорию, мог выполнять все ритуалы, необходимые для отдельных сородичей и в целом для рода. А их было немало — кроме сопровождения душ умерших, возвращения душ больных и ис-прашивания детских душ, он занимался предсказаниями и гаданиями, наделением волшебной силой охотничьих амулетов, проводил несколько раз в год большие обряды общего характера Так, весной, в месяц отела олених, шаман обращался за благодатью к самой Энекан буга, просил ее проявить щедрость в летнем обновлении мира, а осенью "летал" на небеса за упомянутыми уже душами шерстинками промысловых зверей и "очищал" охотников перед началом нового сезона.

Перед началом такого камлания шаман, как обычно, скликал духов-помощников и просил, чтобы они сопроводили его в верхний мир. Поскольку мы еще не рассказывали о подобных "полетах за добычей", то есть смысл это сделать "По представлениям эвенков, во время обряда чирки, летящие сзади, являются непосредственными сторожами стаи птиц и шаманской души. Во время полета они первыми обнаруживают опасность враждебных шаманов и злых духов — предупреждают гагару, гагара — лебедя, лебеди — орла (он является вожаком и защитником всей стаи птиц) Орел начинает кружиться вокруг летящей стаи с шаманской душой и никого не подпускает Если же "бой" неизбежен, то орел вступает в него, а все остальные птицы разлетаются в разные стороны, превращаясь в других, более мелких птиц или насекомых, и быстро возвращаются домой С этого момента "бои" шаманских духов продолжается на земле Духи перевоплощаются в образы тигров, медведей, лосей, изюбрей и т.д. После победы над противником обряд повторяется вновь. В противоположном случае враждующие духи "поедают" шаманскую душу и роду грозит опасность вымирания". "Если же путешествие птиц с шаманской душой проходит спокойно или орел без всякого труда отгоняет враждебных духов, то путь шаманской души продолжается до самого конца, с небольшими перерывами около тагу. Во время отдыха шаманская душа и духи питаются, набираются сил и "летят" дальше.

"Вот в своем пении шаман оповещает что он достиг конечной цели и предстает перед Энекан буга. Объясняет ей, что он пришел из бедных мест и просит выделить охотникам зверя, и она бросает ему в бубен шерсть — души всех зверей Шаман ее собирает". “Набрав" душ разных зверей, шаман поет о том, что он с табуном животных быстро возвращается назад, присматривая, чтобы часть их не выкрали враждебные духи.

Наконец шаман "приземлялся", "выпускал" зверей в ближнюю тайгу и "отправлял на отдых" духов. На следующее утро он опять собирал своих невидимых помощников и просил их, чтобы они "очистили" охотников от дурного глаза и приставших к ним злых духов. Для этого соплеменники, окуриваемые дымом багульника и подталкиваемые бубном, трижды проходили между ног большого идола-чичипкана. Затем следопыты совершали магическую охоту, "убивая" чучела из прутьев, имитируя их разделку и возложение "костей" на лабаз. Считалось, что весь этот долгий и непростой двухдневный ритуал гарантировал удачный промысловый сезон.

В других местах шаман возвращался из верхнего мира в образе оленя, помощники "ловили" его арканом, а он при этом "стряхивал" с себя шерстинки, символизирующие все тех же желанных зверей.

Рассказывая о мистических путях-дорогах шаманов и упоминая родственным эвенкам орочей, В.Н.Басилов пишет: "Орочи думали, что шаманы могут совершать путешествия и на солнце, но делают это редко, так как ничто, кроме жажды подвига, не влечет их туда. Путешествие это сопряжено с большой опасностью. Источник опасности — девушка, живущая на солнце. Взглянув в ее лицо, можно ослепнуть; подойдя к ней близко, можно сгореть. Чтобы попасть на солнце, надо сначала прилететь на луну, от которой идет единственная дорога к солнцу. Душа шамана начинала свой головокружительный путь на крылатой лошади, затем мчалась на клубке ниток, на крылатом тряпичном мяче, а к солнцу приближалась в железной лодке с крыльями. Возвращение назад было не лишено удобств: душа опускалась на землю в крылатом железном гробу. Перед самой землей гроб исчезал, душа шамана приземлялась и возвращалась к своему хозяину".

Этот же автор о собственно эвенкийском космическом путешествии шамана сообщает следующее: "Проникнув через отверстие (рядом с Полярной звездой — В.Ф.) на нижний небосвод, шаман поднимался к божествам, которые живут на ярусах, расположенных выше. Путь был нелегок. Проходя по "землям" "верхнего" мира, эвенкийский шаман изнывал от жары, когда ему приходилось приближаться к солнцу; он дрожал от холода, когда проходил сквозь снеговые тучи, или бывал промокшим с головы до ног в слое дождевых туч; он валился от ветра, когда пересекал "землю" ветров". Как мы уже упомянули, для своих ритуалов эвенкийские избранники духов вместе со своими помощниками сооружали так называемые шаманские чумы. Возведение таких своеобразных таежных "храмов" — одна их ярких особенностей "лесных людей". Первооткрывателем их среди ученых считается А.А.Макаренко, который, будучи сотрудником этнографического отдела Русского музея, в 1907 году на Подкаменной Тунгуске обнаружил какие-то "странные шалаши, окруженные истуканами". Поначалу исследователь не мог определить их точного назначения, но в следующей экспедиции 1913 года уже классифицировал как "шаманские юрты" и ввел подобное понятие в литературу. Но это, конечно, не означает, что шаманских чумов не существовало в более раннее время. Мы с вами помним, как Ф.Матюшкин почти столетием раньше встретил во время путешествия в горах Якутии, по словам его проводника, "дом, в котором живут черти" и стал в нем свидетелем камлания тунгусского шамана. Естественно, "храмы" среди тайги были еще и до него.

Кстати сказать, если африканцы в своем Бенине громко называют Храмом питонов обычную, почти символическую хижину, где обитает с десяток упомянутых пресмыкающихся, то эвенкийский шаманский чум тем более может претендовать на название "храм". И даже без кавычек. Но мы будем менее амбициозными и все же сохраним их.

Дело в том, что шаманский чум на самом деле являлся целым комплексом из трех частей. Основа его — обычное для тунгусов по форме и конструкции таежное жилище, но большое и вместительное, рассчитанное на общественное действо. Возводилось оно строго ориентированно — входом на восток, а затем с двух сторон дополнялось галереями восточного и западного направления, каждая из которых, по выражению Ю.А.Ямпольской, "представляла собой сложный комплекс деревянных монументальных фигур". Западная галерея символизировала путь в нижний мир, а восточная — в верхний. Надо заметить, что "храмы" не строились для начинающих кудесников и по случаю "мелких" рядовых ритуалов (это было бы и нерационально), а возводились только для больших радений, которые проводили признанные шаманы. К тому же, как правило, такая необходимость диктовалась ожидаемым серьезным сражением с враждебными духами или шаманами, от коих всех собравшихся и должен был уберечь под своими сводами "храм". Так что одновременно он являлся "крепостью". И потому, наверное, по древней традиции, строился и оснащался (с некоторыми элементами маскировки) только мужчинами — в былом прошлом воинами.

Для усиления магической защитной функции "храма" обычный остов из жердей мог переплетаться лентой или жгутом, символизирующим змея, в данном случае выступающего в роли духа-охранителя. В чуме обязательно устанавливали знакомое нам мировое дерево (тут оно, кроме привычной символизации вселенной, еще и ограждало своей кроной людей от опасностей). Этой же цели служили расставленные внутри деревянные изображения духов-защитников и постоянно горящий очаг. Особенно слабым и уязвимым местом считался, естественно, вход в чум, поэтому его с особой тщательностью "охраняли" скрещенные скульптуры духов-сторожей. Галерея в нижний мир, откуда тоже следовало ожидать мало приятного, бралась под охрану изображениями предков шамана, "вооруженными" копьями. По принципу нынешнего спецназа "лица" их густо мазались сажей, дабы были менее заметны во мраке преисподней. Сам шаман также имел под рукой целый арсенал в виде деревянных копий, дубин, мечей, острог и прочего оружия. Не доверяя никому, он сам перед началом главной мистерии проверял все "караулы" и "запоры" и лишь убедившись в полной их надежности, начинал свое ристалище. Заняв подобную "круговую оборону", участники ритуала уже не имели права покинуть "храм-крепость" до конца действа. Лишь шаман и его помощники могли "улетать" из чума через дымовое отверстие или упомянутые галереи.

Надо сказать и о том, что иногда в старину "военные миссии" шаманов разворачивались не только в невидимых современникам астральных сферах, но и на полях реальной жизни. В современном эвенкийском селе Тяна на территории Олекминского улуса Якутии до сих пор живут несколько вариантов предания, связанного с местностью, название которой звучит в переводе как "Шаманская битва". Считается, что там до сих пор обитает дух погибшего шамана, и каждый останавливающийся на ночлег охотник или оленевод обязательно "кормит" его через костер.

А какая история произошла близь Тяни в древности, рас-сказал один из старейших жителей села С.С.Алексеев (он слышал это от своей бабушки):

"В незапамятные времена в здешней тайге произошло великое сражение рода киндигир с чангитами. Услышав о том, что с войной идут несметные полчища врагов, наши роды объединились. И встали наши и чангиты по противоположным берегам реки Токко. По обычаю, перед боем стали мериться силами родовые шаманы с обеих сторон. На том и этом берегу были для них разожжены большие костры. Камлание длилось два дня, а на третий шаман чангитов почувствовав свою слабость, превратился в сохатого и бросился в реку, чтобы удрать в тайгу. Тогда наши сородичи стали стрелять из луков. В него попало несколько стрел, и смертельно раненый сохатый опять превратился в человека, прежде чем испустить дух. Чангиты подобрали его и тут же с причитаниями и дикими воплями накинулись на наших сородичей. Очень жестокая и не виданная ранее по потерям с обеих сторон была битва. Но в конце концов наши сородичи победили..." Выходит, что шаманский поединок предопределил результат сражения.

О подвигах и возможностях великих тунгусских шаманов ходили и ходят многие легенды. В дополнение к уже ранее описанным в других главах и также подвластным им "фокусам" с протыканием собственного тела различными клинками, игрой с горящими углями и раскаленным железом, надо добавить еще и способность левитировать. По наблюдениям очевидцев, тунгусские шаманы во время камлания становятся "очень легкими", настолько легкими, что, когда они "бегают по телу больного", он абсолютно не ощущает их веса. Эта же трансовая левитация позволяет им с легкостью целыми часами танцевать и выполнять высоченные прыжки в 30-килограммовом костюме, а кое-кто утверждает, — вылетать в дымовое отверстие чума в самом буквальном смысле. Чары больших шаманов распространялись и на природу, ее стихии и состояние. Так, на границе с Китаем еще в начале XX века все помнили шамана Муктео-кана, жившего на реке Нонни. Этот знаменитый чародей не только целил, прорицал и защищал своих сородичей от видимых и невидимых врагов, но и "знал, как сотворить гром и молнию, а также снег, который не таял три дня летом"...

Конечно, ушедшее в прошлое столетие заметно потеснило властителей духов, но все же не смогло уничтожить древней веры. Во времена, когда уже не было великих таежных битв, когда поредели и пришли в упадок в заповедных урочищах "храмы-крепости", роль последних в том же Олекминском улусе в самый канун большевистской революции, оказывается, мог исполнять... торговый дом. Мы имеем возможность стать свидетелями подобного действа с помощью провинциального краеведа А.Габышева, но, предваряя его, я хотел бы обратить ваше внимание на стиль и тональность публикации. Посмотрите, с какой явной симпатией и как поэтично излагает увиденное городской житель, воспитанный в православной среде, но еще не пораженный тотальным атеизмом и нетерпимостью к чужой вере.

"Зима у нас долгая, тягучая. Ближе к ее концу, то есть к февралю, у эвенков заканчивается сезон зимней охоты на пушного зверя. Охотники приезжают в магазин Олекмин-ской Сибпушнины сдавать добытые меха, расплатиться с долгами, закупить продукты и товары к весенней охоте. По обычаю, с охотниками приезжает и шаман Василий Томский. Он должен испросить камланием у хозяина тайги больше добычи в предстоящем весеннем сезоне.

В здании торгового дома собираются охотники целыми семьями. Мелодичный голос набатом, полным страсти и силы, льется из уст шамана. Это — полупесня, полуречитатив. То мощный бас гудит под сводом, то ласкающий слух бархатный баритон разливается совершенно свободно, без какого-либо напряжения голосовых связок. Кажется, что не человек, а какие-то неведомые существа наполняют комнату этими дивными звуками. Шаман, высокий, могучий старик эвенк, в своем замшевом шаманском наряде с бесчисленным набором побрякушек неистово исполняет невообразимо дикую, но по-своему привлекательную пляску. Мягко рокочет бубен в богатырских руках и ничуть не мешает, а пленительно оттеняет голос. Пляска — подстать голосу: она ритмична, шаман передвигается легко, движения его даже изящны, мягки и в то же время величественны. Зрители силою обаяния происходящего превратились в загипнотизированных существ. Они сидят в экстазе. Глаза у всех горят. Они полны первобытной веры, исключающей все новое, недавно занесенное учение православных священников о Всемогущем Боге, о Спасителе Иисусе Христосе, о святых угодниках, чьи бородатые лики эвенки видели в почетном углу каждого дома у якутов и русских. Они верят каждому слову, исходящему от шамана. Настолько безгранична эта вера, что каждое слово будет для них истиной, даже если оно потом не подтвердится..."

ПОЛЕТ НА БЕЛОМ ЖУРАВЛЕ, ИЛИ АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ С РОГАМИ

Начиная разговор о шаманизме эвенов, для начала надо сообщить, что представители этого северного народа относятся, как и только что оставленные нами эвенки, к тунгусо-маньчжурской языковой группе. Так что речь идет о ближайших родственниках. Более того, во времена освоения Сибири и Дальнего Востока и тот, и другой народы поначалу нередко называли одним словом — тунгусы. У некоторых западных исследователей (в том числе и шаманизма), пользующихся определением "тунгус", не произошло разделения и до сих пор. Да и в родной стране и даже в ее северных регионах, благодаря созвучности названий эвенк— эвен, их нередко путают. Хотя уже в XVIII веке "птенцы петровы" выделяли "ламутов"-эвенов, а сами себя они всегда называли "омуками".

При всей похожести между этими двумя народами были и остаются до сегодня значительные различия, начиная с языка, окружающей природной среды и форм взаимодействия с ней. "Лесные люди" эвенки всегда промышляли в основном охотой и вели свою жизнь под покровом тайги, на ее заповедных тропах и в дальних урочищах. Оленеводство чаще всего выполняло у них вспомогательную, "транспортную" роль. В противоположность им эвены освоили бескрайние просторы тундры и открытые горные долины, где они могли выпасать свое главное богатство и опору — многочисленные оленьи стада. Так что уже сам образ жизни, самобытные обряды и традиции закладывали отличия в их культуру, быт и в интересующую нас веру.

В одном из самых первых научных описаний ламутов, сделанном в 1744 году в Охотском остроге, знакомый нам уже участник Великой Северной экспедиции Я.И.Линденау зафиксировал кое-что и по части "колдовства":

"Все внутренние болезни ламутов изгоняются через шаманство. К больному зовут шамана, а он обращается к дьяволам, которые вытягивают болезнь из больных. Шаманы щупают пульс у больных и знают, что если он слабый, то болезнь еще сидит в человеке. Ламуты верят, что дьявол, который является их врачом при всех внутренних болезнях, высасывает кровь из человека, а шаман выплевывает ее на землю".

Если перечисленное выше является типичной поверхностной и не раз уже воспринятой нами информацией, имеющей только исторический интерес, то далее Линденау записывает нечто необыкновенное:

"Если сломана кость на ноге, то лечат следующим образом: отрезают кусочек от берцовой кости оленя, очень тонко ее обтачивают, зашивают в бересту и кладут напротив пострадавшего. Затем шаман начинает бить в бубен и призывать к себе дьяволов, которые тотчас и являются. Шаман сообщает им о случившемся и требует, чтобы больному была оказана помощь. Дьявол обещает помочь или без всяких условий, или требует от больного жертвы. Шаман же, после того, как долго бил в бубен, приказывает другому человеку посмотреть, находится ли еще кость в бересте. Если ее там нет, то шаман подходит к больному и трет рукой поврежденную ногу, дует и плюет на нее несколько раз, потом уходит от больного и кончает свое действие некоторыми напевами, восхваляющими дьяволов. Больной выздоравливает на 4—5 день (!). Лечить перелом костей умеют не все шаманы, а имеется очень мало, которые могут определить сразу место и степень перелома. Если у кого повреждена вена, то берется вена от оленя и так далее. Какая бы часть тела ни была повреждена у человека, берется такая же часть от оленя. При этом учитывается пол пострадавшего. Если беда случится с мужчиной, то берут нужную часть от самца, если с женщиной — от самки оленя..."

Судя по всему, "птенец петров" (мы помним его коллег по экспедиции, все подвергающих сомнению и проверке) зафиксировал пересадку отдельных "деталей" оленя человеку, да притом еще бесконтактную, бескровную и наверняка с какой-то внутренней "подгонкой" — трансформацией под человеческий организм костей и тканей животного. Если это так, то знаменитые филиппинские хилеры вкупе с современными хирургами, занимающимися трансплантацией органов и проблемами их совместимости, не годятся ламутским шаманам и в ученики. А если это не так, то каким образом можно заставить больного "выздороветь на 5—6 день" после перелома ноги? Вопрос, как говорится, риторический...

Вот еще одно своеобразное и необычное, но уже полностью отвечающее не фантастическим технологиям будущего, а своему "негуманному" времени наблюдение от Линденау. А может быть, пример применения шаманизма в моральной сфере — создание с его помощью атмосферы, которая сама борется с низкими поступками и проявлениями. "Если человек живет в разврате, то он испытывает всякого рода мучения, то есть ламуты считают, что он живет по-дьявольски и находится во власти дьявола. Такой человек испытывает удушье, его что-то давит, разламывает ему суставы, лишает его рассудка и так далее. И когда такая беда с кем-нибудь случится, то собираются друзья и знакомые и убеждают его открыть преступление. Если же он все-таки умалчивает, то вызывают шамана. Он камлает и бьет в свой бубен, пока дьяволы не отойдут от больного. После этого шаман требует, чтобы больной признался и принес жертву дьяволу — либо собаку, либо что-то другое. Если мучимый все-таки умалчивает, то он тотчас должен умереть насильственной смертью. Но если мучимый признается, он все равно должен умереть той же смертью".

Такие вот "жестокие, но справедливые" методы борьбы за чистоту рядов в племени... Далее Линденау сообщает: "Некоторые ламуты утверждают, что когда гремит гром, то это шаманы высылают своих дьяволов одних против других, чтобы показать свою мощь перед людьми и попугать их. Если кого убивает молния, то считают, что в этом повинен шаман, так как убитый оскорбил шамана. Дьяволы называются по именам шаманов и носят имя, которое последние носили при жизни. Когда умирает шаман, то его место занимает сын, если он толковый, или близкий родственник. К тому, кто избирается в шаманы, умерший шаман посылает своих дьяволов, которые являются избранному во сне. После этого избранный не может заниматься ничем другим и становится шаманом. Новый шаман получает от дьяволов указания, какими приемами он должен пользоваться при камлании, но может придумать и свои собственные приемы, если он на то способен". И в заключение — последняя выдержка из записок сотрудника "академического отряда". Попрошу ее запомнить, поскольку на этот счет у эвенов, видимо, существовало устойчивое мнение до самого недавнего времени. И тому еще будет пример.

''Рассказывают ламуты, что у шамана из гербуканского рода при камлании кровь с пеной шла горлом и скатывалась по телу. Когда он умер, то, по его желанию, зашили в сырую оленью шкуру и оставили так лежать, а сами ушли. Через десять дней он снова ожил..." Отдав должное Линденау, отметим, что для нас с вами главный его недостаток заключается в том, что он не пытался разобраться в пантеоне злых и добрых духов и божеств, а как истинный христианин всех разом — и злодеев преисподней, и помощников шамана — записывал в "дьяволы".

Через сто с небольшим лет после него И.А.Худяков, рассказывая о ламутах Верхоянского округа, уже отмечал, что у них есть "горный бог", "оленний бог (дух)", "дух ветра" и "умные люди говорят также, что есть дух огня — старик в белой дохе".

Худяков подчеркивал, что "тунгусы (в данном случае он так называл ламутов) вообще славятся своими шаманами (Саддычка, Оппоне). Нередко сами якуты прибегают к их помощи. Предания о знаменитых тунгусских шаманах встречаются очень часто, в одном месте о них напоминают камни, разложенные на их могилах; например, над шаманом, имевшим "тридевять и семь "седалищ (олох)", кладется тридевять и семь камней. (Напомним, что "олохами" называются остановки, на которых шаман отдыхает во время полетов в другие миры — В.Ф.). По прямой таежной дороге от Верхоянска на Жиганск висит шаманское платье, потому что по смерти его не было достойного ему преемника. От этого платья-де бывает ужасный ветер и свист. Тунгусы уверены, что тот, кто возьмет себе это платье, непременно умрет. Одежду же эту можно будет снять только тогда, когда хороший шаман принесет новую кровавую жертву. Когда на реке Хара Улах падал скот и захворали якуты, то, по их рассказам, они спаслись лишь с помощью тунгусского шамана, который сделал какие-то деревянные ворота, в которые провел и людей, и скот; только один якут не утерпел, оглянулся, зато и ослеп он на полтора года. А, оглянувшись, видел он, как от людей и скота так слоями и отрывались черви и лягушки и оставались, не проходя ворота..."

Чтобы все-таки получить более полное представление о вселенной ламутов и месте людей и шаманов в ней, о божествах и духах, мы обратимся к работе "Забытый мир предков" современного ученого из Якутска А.А.Алексеева, эвена по национальности. Он сообщает, что, по воззрениям его древних сородичей из Северо-Западного Верхоянъя, мир создал бог неба Хэвки, который представлялся в виде старца, дарящего жизнь людям, животным и растениям. Вселенная эвенов состояла из трех миров, и средний из них традиционно отдавался человеческому племени.

Верхний мир имел девять ярусов и был местом обитания бога-покровителя людей кудьая, богини охоты хинкэн — молодой красивой девушки "азиатского типа", а также богов луны, грома-молнии (авдри), солнца и других покровителей всего живого на земле. В среднем мире рядом с людьми жили различные и достаточно многочисленные духи — дух земли в виде женщины-матери, дух воды в образе старушки, дух огня — "похожая на человека" сущность мужского пола, духи стойбища, леса, реки, озера, скалы, отдельных вещей т.п. Дух огня был главным связующим звеном между небесными божествами и земными духами, он считался и основным хранителем эвенов, защитником и советчиком, "передавал предостережения и предупреждал о недовольстве или угрозах духов данной местности". Боготворение земли выражалось в общем ее почитании, приношении ей различных жертв и объявлении священными отдельных особенно величественных и заповедных природных объектов. Таковым является, например, озеро Себян-Кюель (Священное озеро) и вытекающая из него речка Дулгалах в Кобяйском улусе Якутии. В конце 70-х автору этих строк довелось проплыть по ним на байдарке. Руководствуясь чисто туристическим интересом и ничего не зная тогда в силу атеистических времен об особом "статусе" озера, тем не менее, следуя по нему, мы с другом испытывали какой-то невольный трепет. Расположенное далеко в горах и окруженное остроконечными пиками, озеро поражало фантастической, неземной красотой и невероятной прозрачностью воды. Создавалось впечатление, что байдарка скользит по поверхности бездонного провала, гипнотизирующего и влекущего в себя. Естественно, что древние эвены ощущали эту таинственную магию Себян-Юоеля еще острее...

Но мы чуть отвлеклись и давайте продолжим разговор о мирах. Точнее, последнем из них. В нижнем мире ламутов обитали (по А.А.Алексееву) злые духи аринкол и ибдьирил, насылающие на людей болезни и прочее зло. Видимо, где-то там же располагалась "страна мертвых" буни.

Чуть-чуть "подшаманивать" у эвенов мог любой глава семьи почтенного возраста, но он имел право заниматься только гаданиями (например, по лопаточной кости оленя, лося или снежного барана, грудине куропатки) и устраивать "специальный разговор с духом огня", не пользуясь при этом бубном и другими атрибутами. Для более серьезных ритуалов, в том числе и для "гадания по крови" с убиением жертвенного животного, приглашались профессиональные родовые шаманы, которые, в свою очередь, делились на слабых (ичээн), средних (ибиикээ) и сильных, великих (марха). В соответствии с этими категориями обучение шаманов длилось три года, шесть или девять лет. В него входило избранничество (передача дара по наследству); инициацион-ная болезнь и "рассечение"; воспитание души будущего шамана духами-покровителями, являвшимися к нему в образах предков, животных, птиц и даже растений; и, наконец, обретение бубна и костюма. По замечанию А.А.Алексеева, последним атрибутам придавалось большое значение, и каждая категория шаманов в старину имела свой собственный костюм и бубен.

Ритуальные кафтаны эвенов напоминали эвенкийские и якутские, но иногда левая их половина была темной, а правая — светлой. Как пишет Е.Д.Прокопьева, "рукава делались широкими, оканчивались они перчатками. К подолу пришивали полоску с ровдужной бахромой. Бахрому нашивали на спинку и на локтевую сторону рукавов. На спинку на лентах бахромы подвешивали пучки из двух-трех трубчатых металлических подвесок, а посередине пришивали несколько толстых длинных жгутов. Чуть выше подола сзади прикрепляли лоскут ровдуги с бахромой, изображавшей, по-видимому, хвост. Металлические подвески прикрепляли прямо к верхней части спинки. Это были ряды трубчатых подвесок, мелких медных бляшек, несколько крупных блях, зооморфные изображения, из которых наиболее значительным являлось изображение двуглавого орла. На рукава прикрепляли железные пластинки, изображавшие кости крыла, суставы, а на тыльной стороне перчатки — медное изображение лапы медведя (для усиления этого "медвежьего эффекта" духа-покровителя на кончики пальцев перчаток еще нашивались и кусочки шерсти зверя. — В Ф.). Поверх кафтана надевали нагрудник, привязывавшийся к обеим полам. Пришивали на него немногочисленные металлические подвески, в том числе круглую бляху — сердце шамана. Головным убором служил мягкий венец с железными рогами на темени". Окончательно дополняли наряд специальные наколенники и обувь.

У.Г.Попова рассказывает на материалах Магаданского краеведческого музея об интересных "шаманских куклах", которые числом в девять штук закреплены на особом пояске, надеваемом во время камлания. Самая большая из кукол изображает мужчину, а остальные восемь — "старух". Скорее всего, "хозяек дорог" нижнего мира, которые, наверное, должны помогать избраннику духов во время путешествия по преисподней. Как видно из этих описаний, наряд эвенского шамана имел свои отличительные особенности. Еще более был не похож на эвенкийский и якутский его бубен-унтун. Он делался гораздо меньших размеров, круглой или яйцевидной формы, с узкой обечайкой и без резонаторов. Зато изнутри оснащался колокольчиками "на разные голоса", погремушками из железа различной конфигурации и мог нести на внешней поверхности рисунки. Колотушка вырезалась из дерева (иногда из кости) и на конце ее изображалась голова животного.

В число ритуальных принадлежностей входил и особый посох. Как сообщает Т.Сем, "эвены вырезали шаманский посох из округлой палки. Его цилиндрическое навершие вставлялось в другой цилиндр, инкрустированный оловом в виде пяти зигзагообразных поясков. К верхушке жезла прикрепляли подвески. Такой жезл символизировал мировое шаманское дерево как центр Вселенной, через которое можно проникнуть в иные миры. Главная из подвесок эвенского посоха — в виде человечка, составленного из кусочков меха. Так изображали духа-предка шамана, того самого, что приходит к нему в момент его становления и ведет всю жизнь, давая силу, помогая в общении с духами миров. Вторая подвеска посоха — цепочка с семью нашитыми охранителями — изображением духов предков. Они сшиты из красных тряпочек и символизируют линии родовых предков и их реинкарнации в потомках".

Некоторые эвенские шаманы имели в своем арсенале наглазниками — выпуклые металлические пластины с узкими прорезями — вроде тех, которыми пользовались в старину весной на ярком снегу вместо солнцезащитных очков. Может быть, для того, чтобы не ослепнуть от сияния светил, запредельных небес и астральных огней? В круг основных обязанностей шаманов входили лечение людей и оленей, прорицание будущего, предупреждение о надвигающихся опасностях, бедах и их предотвращение, "проводы" умерших в мир буни и "узнавание их обид".

Совершая путешествие в верхний мир к самому главному божеству, шаман летел до четвертого неба на своем священном олене-кудьае, а далее, пересекая еще три неба, — на белом журавле стерхе. На седьмом небе и происходила встреча посланника людей с Хэвки. Если же требовалось проникнуть в нижний мир, то шаман добирался туда по мистической подземной реке, "нырнув" в нее в образе гагары или рыбины. Коли уж мы упомянули о священном олене, то надо остановиться на нем поподробнее. Поскольку это животное играло в жизни эвенов особую роль (есть даже пословица: будет олень — будет и эвен), то именно олень и обожествлялся ламутами. Кудьаем становилось животное чисто белой или пестрой масти, выбранное шаманом. У каждого члена рода был свой кудьай, вступивший с ним с помощью специального ритуала в магическое родство и игравший с этого момента роль ангела-хранителя на земле. Когда эвен заболевал, шаман подводил к нему священного оленя и окуривал обоих дымом рододендрона. Потом олень, особым образом коснувшись, понюхав или подышав на человека, "забирал" в себя болезнь и убегал на волю. Случалось, кудьай и гибли от "ноши" перенесенного на них слишком тяжкого недуга. Мясо таких оленей не ели, запрещалась использовать кудьаев и для какой-либо работы.

Когда эвенский шаман камлал обычным образом, чтобы изгнать болезнь, в ряде племен для него изготавливали из дерева изображения двух птичек. Если к концу ритуала птички исчезали, то считалось, что вместе с ними улетали и болезни. Вообще камлания у эвенов подразделялись на "малые" и "большие". Первые устраивались, чтобы "загородить дорогу" духам болезни к только начинающему недомогать соплеменнику или изгнать их из тела уже сраженного недугом. По аналогии с медициной их можно было назвать неотложной помощью. "Малый" обряд выполнялся без помощников, зрителей и без костюма — с помощью одного бубна и колотушки.

"Большой" обряд, "в полной амуниции" и при стечении народа, как утверждает У.Г.Попова, "устраивался в случае массовых заболеваний людей, частых смертей их, неожиданной смерти уважаемого лица, с целью не только изгнания духов болезней, но и гаданий, предсказаний, "проводов" в "мир мертвых" и пр. Устраивались общественные шаманские обряды при эпизоотиях оленей, когда они гибли табунами, при разных загадочных событиях общественного значения".

Одним из особых обрядов было узнавание причины смерти у самих покойных в случае их скоропостижной кончины, а также выяснения, не держат ли они "обид" на кого-то из живых и не заберут ли за собой следом. Для того, чтобы ответить на подобные вопросы, шаман на какое-то время "засыпал", а потом "просыпался" и начинал вещать от имени умершего.

Здесь, наверное, будет уместным привести и понятия эвенов о "мире мертвых" — буни. По их представлениям (со слов У.Г.Поповой), люди попадали туда на 40-й день после смерти. Но не все, а только те, которые были безгрешными в человеческом смысле и выполняли все законы тайги и заветы предков. Остальных в буни не пускали, и они превращались в привидения, бродящие возле своих могил и пугающие живых людей плачами и стонами. Для того, чтобы "недостойные" все же получили право поселиться в "мире мертвых", их родичи на земле должны были проводить специальные обряды и приносить жертвы.

"Большие" камлания в холодное время года проводились в юрте самого шамана, а летом — на открытом воздухе, возле большого костра. Но всегда — в вечернее время суток. Есть сведения, что в старину эвены, как и эвенки, возводили для подобных ритуалов специальный чум. Интересно, что молодежи и детям присутствовать на камланиях в роли зрителей не полагалось.

По окончании обряда шаман "для очищения" дважды крест-накрест перепрыгивал через костер или очаг: сначала с восхода на закат, потом с юга на север.

Освоив эти небольшие теоретические знания об "особенностях национального шаманизма" и кое в чем разобравшись, мы теперь сможем легче воспринять и переварить современную "живую" информацию, полученную автором от эвенского писателя Егора Едукина, жителя заполярного поселка Чокурдах, стоящего на реке Индигирке. Его предки и по отцовской, и по материнской линии были сильными шаманами. Правда, в самом начале беседы Егор Васильевич заметил, что "об этом эвены обычно мало говорят, но пусть меня простят мои сородичи-шаманы, — в данном случае это, наверное, нужно сделать, поскольку все с годами может вообще уйти в небыль и забыться". Будем надеяться, что наша работа — действительно веский повод, который примут во внимание далекие предки Е.В.Едукина, и дадим ему слово. "Наша родословная славилась шаманами. Материнский род вышел с Момы. Он долгие годы кочевал вдоль Индигирки: летом двигался к тундре, зимой — к горам Оймякона. Когда умирал мой дедушка по этой линии Николай Михайлович Слепцов, известный шаман, мне было всего шесть лет. Он подозвал меня к себе, провел рукой по щеке и сказал: "Пусть он сделает то, чего я не смог сделать". Может быть, я бы и перенял его дар, но был воспитан уже в совсем другом духе — в советском, даже коммунистическом, и потому ничего шаманского во мне не оказалось. Но я все же успел еще увидеть немало настоящих шаманов и еще больше услышать о них. Для начала расскажу семейное предание о деде.

В детстве он рано потерял отца и мать, и его приютил кто-то из небогатых дальних родственников. Когда Николай вырос, он стал видным и неглупым парнем, к тому же получившим по наследству тайный дар, которым он, правда, пока еще никак не пользовался. Однако положение неимущего бедняка ставило его в положение незавидного жениха, ко всему еще и лишенного традиционных сватов-родителей. Поэтому, когда он встретил и полюбил дочку жившего по соседству богача-шамана, шансы его получить согласие будущего тестя были очень невелики. Тем не менее, узнав во время тайной встречи у девушки, что он ей тоже нравится, Николай решил выступить в роли свата сам. Богач, выслушав его слова, сплюнул в ответ: "Кто ты такой! Ни родителей у тебя нет, ни оленей! Даже и не думай. Я ее за ровню отдам". И выставил бедняка за дверь. Николай ушел с раной в сердце и в душе, униженный и отвергнутый, и, видимо, в результате всех переживаний его шаманский дар вдруг спонтанно проявил себя. Через некоторое время девушка заболела. И так сильно, что никто ничем не мог ей помочь. Отец отправил своих людей за известным якутским ойуном в далекую Дружину, тот приехал начал камлать, но тут же сдался, сказав, что не может вылететь из жилища-тордоха, поскольку какой-то более сильный шаман "закрыл хвостом своего оленя" дымовое отверстие. Послали гонцов за знаменитым шестипалым шаманом из другого эвенского рода, но и он не смог покинуть тордох. А девушка тем временем лежала уже при смерти. Не оправдал надежд и далекий чукотский шаман, но он предложил отцу устроить камлание вместе. Удалив всех из тордоха, они сумели вдвоем "пробить блок" и, превратившись в куропаток, стали облетать тундру, чтобы отыскать неведомого обладателя волшебной силы. Не найдя никого похожего, обратились в гагар и отправились в более дальние и теплые края. Снова ничего не отыскали, вернулись в тундру и обернулись воронами. И тут чукотскому шаману показалось, что какие-то приметы указывают на один ближний тордох. Отец девушки в ответ заметил, мол, какие там могут быть неожиданности, там известные бедняки живут Но все-таки вороны сели у тордоха, превратились в людей и вошли в жилище. А в нем сидит только один человек — Николай Слепцов. Поначалу богач даже и верить не хотел, что этот незадачливый жених может быть великим шаманом, но его чукотский собрат все почувствовал сразу и тут же улетел восвояси. Богачу ничего не осталось, как пригласить Николая к себе домой и попросить спасти девушку. "Так и быть, — сказал он, — забирай ее в жены". Николай вышел на улицу, обошел несколько раз вокруг чума, а когда вошел вновь, то его невеста уже сидела на кровати.

О другом случае, связанном с дедом Егора Едукина, ему рассказывал один пожилой человек по фамилии Клепечин, отец которого до революции был известным на Нижней Колыме богачом. В его селение как-то раз и приехал Николай Слепцов, уже лет через десять после женитьбы, когда слава о нем как о великом шамане разошлась по всей окрестной тундре. В те времена существовал обычай при появлении такого именитого шамана дарить ему оленей, и Клепечин, следуя традиции, выделил почетному гостю из своего двухтысячного стада целых десять олених-важенок Весь вопрос заключался только в том, что Слепцов не мог остановиться в селении надолго, а важенки были необученными. В таких случаях обычно требовалось немалое время, чтобы, выловив полудиких оленей, приучить их следовать в караване. Но Николай даже не пошел к стаду, а просто подождал, когда всех оленей в очередной раз подгонят к стойбищу. И только-то трижды посмотрел на "своих" важенок. В урочное время он спокойно собрал собственный караван из пяти нарт и выехал из селения. И как только поравнялся со стадом, "его" важенки вдруг сами выскользнули из огромной массы оленей и все до одной дружно побежали следом за последней нартой Потрясенные хозяева, которые все время пристально наблюдали за странно ведущим себя гостем, только и смогли промолвить: "Шибко боольшой шаман, однако!"

Во время гражданской войны в Якутии в некоторых местах власть зачастую менялась чуть та ни каждую неделю: то белые придут, то красные, и все наводят свой порядок. Понятное дело, что к шаманам с недоверием относились и те, и другие Пришли белые и "на всякий случай" арестовали Николая Заперли его в какой-то сарайчик Поставили караул. Сначала до часового долго доносился голос поющего шамана, а потом все звуки смолкли. Подождав несколько часов, он окликнул арестованного, предлагая ему сходить в туалет. Николай не ответил, часовой заволновался и сообщил командованию. Когда открыли сарай, вместо арестанта на полу лежало ровно семь пестрых меховых шапок. Шаман исчез бесследно и в неизвестном направлении. Через некоторое время красные прогнали белых, Николай вернулся и его... опять арестовали. И снова вся история повторилась один к одному, только теперь в сарае оказалось три коряги.

Как рассказывал Егор Васильевич, его дед умер зимой 1944 года от простуды. Перед самой смертью он сказал: "Не убирайте меня из дома три дня, может, я еще оживу". Но в ту пору в тордохе оказалось так много народу, что просто некуда было лечь живым, да и в истории с оживлением никто уже не верил, поэтому тело вынесли на мороз и оно, конечно, просто заледенело. Так, вполне возможно, люди лишили сами себя возможности стать свидетелями чуда, подобного тому, что описал со слов охотских эвенов Я.Линде -нау ровно двести лет назад, в 1744 году.

Но даже умерший шаман, по словам Едукина, "остается шаманом" и продолжает быть вечным защитником своего рода и родовичей, их помощником и "ангелом-хранителем". Егору Васильевичу довелось не раз испытать на себе подобное. Хотя у северных эвенов запрещено приходить на могилу умершего (независимо от того, шаман он или нет) и о чем-то его просить. Единственное посещение разрешено через три года после смерти, после чего захоронение положено объезжать и обходить стороной.

В очередной раз это случилось в 1984 году, ровно через 40 лет после смерти деда. Едукин как руководитель одного из предприятий райцентра выехал во главе своего коллектива на весенний "ленинский субботник" по заготовке леса. Деляна находилась в двадцати километрах от поселка, по другую сторону впадавшей в Индигирку речки и примерно в шести километрах от могилы деда Николая. Загрузив полные тракторные сани лесом, участники субботника направились домой. Но не тут-то было! Легко спустившись по склону на лед речки и преодолев ее, трактор на первых же метрах подъема забуксовал и не смог вылезти на противоположный берег Пришлось отцеплять сани и пытаться налегке осилить склон и пробить дорогу, но и без груза трактор не смог этого сделать ни со второй, ни с 59-и (!) попытки. Что называется, приехали. Люди, конечно, могли бы добраться домой пешком и за два десятка верст, но ситуация усугублялась тем, что трактор и сани оставались на льду речки, а на дворе стоял конец апреля и не за горами был ледоход со всеми вытекающими последствиями. Короче, бросать трактор было нельзя, а вырвать его из плена реки никак не получалось.

И тогда Егор Васильевич решил поклониться деду. Сел на "Буран", проехал полпути до его могилы (ближе нельзя), развел костер, "покормил" пламя, посидел у огня и мысленно попросил: "Если я в чем виноват, то накажи меня, но не надо оставлять здесь трактор..." И будто услышал в ответ: "Возвращайся, внучок, все будет хорошо..." Подъехав к ожидавшим его подчиненным, Егор Васильевич скомандовал, чтобы сразу цепляли сани, и груженый трактор с первой же попытки так легко одолел подъем, словно его и не существовало...

В последний раз дед помог Едукину буквально пару лет назад. Закончив свои дела в одном из стад, он должен был в одиночку преодолеть до райцентра 120 километров по предгорьям Верхоянья. Дело для потомственного оленевода обычное, но на этот раз оно осложнилось тем, что уже в начале пути тундру неожиданно накрыл туман, а горючего было в обрез. Едукин ориентировался по направлению ветра, но в одной из лощин как-то его потерял и сбился с дороги. Ехать дальше вслепую было рискованно — вдруг окажешься с пустым баком где-нибудь совсем в противоположной стороне — и он решил переждать. Просидел девять часов, но так и не дождался, чтобы туман рассеялся. И тогда его словно что-то подтолкнуло подняться на склон горы, у подножия которой он застрял. Едва он взошел метров на двести, как с вершины горы сквозь туман каким-то непостижимым образом ударил светлый луч и будто прожектором высветил далекую знакомую сопку, рядом с которой и проходила дорога к дому. Егор Васильевич мгновенно сориентировался. И также мгновенно понял, что он стоит совсем рядом с могилой собственного деда...

Как подчеркнул мой собеседник, ему множество раз приходилось слышать от сородичей о том, как "лежащий в могиле шаман приводил эвена к себе в непогоду, давал возможность отдохнуть, а потом помогал найти дорогу".

В 50-е годы Егору Едукину доводилось общаться с одной из последних эвенских шаманок Аллаиховского улуса Марией Андриановной Трофимовой. Она жила в одиночестве в местности Лайдушка между двумя селениями на реке, и Егор частенько заворачивал к ней по дороге попить чайку и попроведывать старушку как дальнюю родственницу.

И вот в их краях появилась большая научная экспедиция, которую возглавлял известный ученый из Якутска. В состав ее входили археологи, этнографы, фольклористы, историки. Оценив важность миссии столичных гостей, председатель колхоза уступил им одну из имеющихся моторных лодок и поручил своему молодому заму Едукину во всем оказывать содействие исследователям.

Подъехав в тот день к Лайдушке, он понял: у ночевавших там экспедиционных возникли какие-то проблемы — они явно озадаченно толпились у лодки. В разговоре выяснилась, что у всех на глазах творилась какая-то явная чертовщина — ученые и вместе, и поодиночке никак не могли закрыть крышку ящика, в котором лежали кинокамера и пленка. А плыть с открытым ящиком на открытой моторке было чревато — дождь или волны могли запросто погубить дорогую и редкую в те годы аппаратуру и отснятые ленты. Догадываясь, почему это произошло, начальник экспедиции тут же попросил Егора выступить в качестве парламентера между ними и шаманкой. Оказалось, они с вечера долго уговаривали старушку покамлать перед кинокамерой, но она утверждала, что этого нельзя делать без веской причины, да еще напоказ. Ее пытались сначала обмануть, сказав, что двое из работников экспедиции больны, потом просили "наколдовать" хорошую погоду в дорогу, но она заявила, что все стоящие перед ней здоровы, а нужная им погода до завтрашнего вечера и без камлания будет тихой и солнечной, только к закату поднимется шторм. И тогда ученые решили... подпоить бабусю и принялись наливать ей рюмку за рюмкой. Опьянев, она не устояла и взяла бубен в руки...

Когда Егор привел в избушку идущих каяться ученых, шаманка отчитала начальника экспедиции за то, что он "не гак себя вел", а потом предупредила: "Я хоть и "раненая" вчера была и не могла высоко взлететь, но судьбу твою видела, видела все беды, которые стоят у тебя за спиной и могут ждать впереди. Если ты не изменишь свои взгляды и отношение к другим людям, то очень плохо кончишь". Начальник поспешил извиниться и даже предложил засветить пленку, однако шаманка хоть и не поняла последних слов, но сказала, что уже никому ничего не надо делать. Когда провинившиеся гости вернулись на берег, крышка ящика послушно захлопнулась, но долгая задержка стоило того, что по пути назад они угодили под обещанное вечером ухудшение погоды. Попавшая в шторм моторка приткнулась к берегу наполовину залитая водой, и мокрыми насквозь оказались не только все пассажиры, но и злосчастный ящик с кинокамерой и безнадежно испорченными пленками.

Забегая вперед, можно добавить, что конец жизни начальника экспедиции действительно закончился трагически, и это было связано с тем, что он, к сожалению, так и не сумел изменить свои "научные" взгляды, навязанные большевистской идеологией.

ШАМАНИЗМ ПО-ЮКАГИРСКИ, ИЛИ МЕШОК С КОСТЯМИ ПРЕДКА

Юкагиры в свое время считались одним из самых малочисленных народов на огромной площади бывшего Советского Союза — в пределах Якутии их жило менее 600 человек. И при этом они еще и разделялись на две этнические группы — нижнеколымскую (тундровую) и верхнеколымскую (лесную). Однако так было не всегда. Даже в XVII веке в юкагирах числилось около пяти тысяч человек, а легенды о более далеких временах рассказывают, что племена одулов (так звучит самоназвание этого народа) в низовьях Колымы, Яны, Индигирки и даже Лены были столь велики, что пролетающие над их стойбищами лебеди темнели от дыма костров. Да и якуты, видимо, недаром до сих пор называют северное сияние "юкагирскими огнями". Но судьба была недоброй к одулам — один из самых древних народов Северо-Восточной Азии оказался вытесненным более поздними, сильными и воинственными пришельцами к самому побережью Ледовитого океана, а затем экстремальные условия Заполярья, привнесенные эпидемии, непосильные поборы, межплеменные стычки и ассимиляция едва не довели дело до печального конца. И все-таки юкагиры выстояли и сохранили свой язык, культуру, обычаи и в определенной части — собственную языческую систему строения и восприятия мира, ее ритуалы и обряды. Правда, в первые же десятилетия советской власти и без того понесшая большие потери древняя вера одулов была практически искоренена на общественном уровне (что несложно оказалось сделать среди столь маленького народа), но материалы более ранних исследований, фольклор и живущая по сей день в людях память позволяют в какой-то мере реконструировать особенности юкагирского шаманизма.

Прежде всего, надо сказать, что в старину одулы, подобно многим уже упомянутым ближним и дальним соседям, делили вселенную на три мира, оставляя для людей средний Что касается верхнего мира, то его самобытный в прошлом и наверняка многочисленный пантеон был частично утрачен из-за разрывов духовных связей между поколениями, а частично вытеснен более поздними христианскими божествами. Возможно, это произошло еще и потому, что далекие небесные властители были более удалены от реальной жизни и меньше на нее влияли, чем более "близкие" земные духи и демоны преисподней Так что сегодня мы можем представить лишь фрагменты былого небесного сонма Верховного бога юкагиры называли Пен, но вместе с тем главным покровителем, судьей и вершителем судеб они считали Солнце и страшились именно его гнева при нарушении основных общечеловеческих заповедей Судя по обращению "Мать-Солнце", божество это имело (отголоски матриархата?) женский род Как и "Мать-Луна", пятна которой представлялись одулам "прилипшими" к ней во время камлания шаманом, наковальней и зайцем. На луне же на третий день после полнолуния (когда светило становилось красным) "сжигались" души грешников, которые каким-то образом доставлялись туда из преисподней.

Главным властителем среднего мира (и наиболее важным для лесных одулов) был Хозяин тайги — Лэбиэн Погиля — бородатый великан-богатырь высотой "с лиственницу", следивший за тем, чтобы не оскудела зверями и птицами тайга, и время от времени что-то выделявший из своих богатств охотникам Он же мог и наказать их за нарушение таежных обычаев, за жадность и корысть Обычно люди обращались к Лэбиэн Погилю через посредничество огня, но самым лучшим и удачливым следопытам Хозяин мог показаться и воочию, в том числе, по некоторым версиям, — в виде огромного лося или медведя Ему подчинялись не только духи всех животных, но и духи мест, включая даже духов некогда живших предков юкагиров Говоря иными словами, Хозяин тайги фактически был главным духом, а по сути своей — даже богом, только живущим не на небесах, а в неведомых заповедных чащах среднего мира, где у него был дом, полный изобилия и вкусной еды, амбары с пушниной и упряжка из разных зверей. Иногда при этом доме могли проходить обучение шаманы Юкагиры сохранили отголоски знании о некоем "боге-хоте", якобы поделившем в свое время землю между всеми живущими на ней животными, который очень сильно похож на Хозяина тайги.

Второе место в иерархии занимал дух огня ("огонь-мать" или "бабушка", у тундровых юкагиров — "дедушка"), затем шли духи воды, земли, неба, грозы, ветров и прочих стихий, природных объектов, животных, растении, предметов. В адрес всех их возносились молитвенные обращения и в оговоренных случаях приносились жертвы В нижнем мире главным хозяином одулы считали остроголового демона. Как сообщает Л.Н.Жукова, "у него фигура, как у человека, с двумя руками и ногами, голова, как пешня, острая, длинная, до полуметра длиной. Лицо шириной в четыре пальца, рот от уха до уха, во рту четыре зуба. Глаза маленькие, круглые, как шилом проткнутые, в темноте горят, все видят. Острая Голова охотится за людьми, обитает в самом низу нижней земли и считается главой злых духов низшего порядка, в их числе кукул (черт), ньаньулбэн (грешный), эледулбэн (невидимый). Своими историческими корнями, как мы помним по "амазонке с Пантелеихи" и наскальным рисункам, остроголовый человек уходит в неолит. На некоторых писаницах Острая Голова изображается трехпалым, и трехпалым же представляется современным юкагирам один из его "подчиненных" (или он сам?) в образе чер-ra-кожэ, оставляющего на снегу следы, подобные вороньим.

Интересно, что Острая Голова при столь непрезентабельной внешности и зловещем имидже врага и осквернителя почему-то называется самими юкагирами их праотцом. Может быть, это свидетельство какой-то трансформации образа Остроголового во времени? Покончив с мирами, надо сказать несколько слов об юкагирской душе (точнее — душах) — одном из главных и традиционных объектов шаманских ритуалов.

М.Элиаде пишет об этом так: "Когда человек умирает, его три души разделяются одна из них остается возле трупа, вторая направляется в страну теней, а третья возносится на небо. Эта последняя, по всей видимости, доходит до Всевышнего Бога, который носит имя Пон (Пен. — В.Ф.) — дословно "Нечто". Во всяком случае, самой важной считается душа, которая превращается в тень. По дороге она встречает старуху, стражницу порога потустороннего мира, затем достигает реки, которую переплывает на лодке. В царстве теней умерший ведет такое же существование, как и на земле, среди родственников, и занимается охотой на "животных-теней".

Именно это царство теней периодически снабжает живущих на земле душами (нунни), совершающими довольно быстрый "кругооборот" и возвращающимися на свет в виде новорожденных у ближайших сородичей Но когда живые перестают выполнять свои обязанности по отношению к мертвым, те могут "прекратить отпуск" душ, обрекая племя на бездетность и вымирание. В таком случае шаман отправляется в подземное путешествие, чтобы убедить усопших предков в уважении к ним и испросить очередную душу или сразу несколько. При отказе ему ничего не остается, как попытаться тайком похитить желанную субстанцию и потом силой внедрить ее в женщину. Но минус последней операции заключается в том, что дети, появившиеся на свет в результате такой криминальной беременности, как правило, долго не живут — души их тянутся туда, откуда их насильно депортировали.

Естественно, шаман снисходит в подземный мир и в случае похищения души (или сердца) сородича во время болезни каким-либо исчадием преисподней, чтобы выручить ее из плена Выполняет алмэ (алма, элмэ, волмэ) — так одулы называют своих избранников духов — и другие традиционные шаманские функции, в частности, защищает свой род от злых сил и несчастий, служит посредником между людьми и духами, освещает, благословляет, прорицает будущее, меняет магическими заклинаниями ход событий, испрашивает охотничью удачу у могущественного Хозяина тайги. Способствуют и содействуют ему во всем этом духи-помощники в виде мамонта, гагары, медведя, лося, собаки, орла и других зверей и птиц, а также в образах человекообразных невидимок. О том, каким образом духи-помощники могли делиться на злых и добрых, свидетельствует рассказ ученого и писателя В.Г.Тан-Богораза. "В 1897 году я нашел шаманскую одежду и несколько бубнов в одном давно заброшенном амбаре недалеко от деревни Пятистенкой, на берегу реки Большого Анюя. В районе было редкое население, помесь юкагиров с якутами. Среди бубнов была деревянная дощечка, покрытая рисунками. Дощечка представляла собой вытянутый прямоугольник, разделенный пополам. Одна часть была вымазана красной охрой и обозначала день, другая, зачерненная графитом, обозначала ночь. Две выемки на грани между половинками дощечки были следами некогда вставленных в нее кусков серебра, как объяснили мне старики из деревни. На красной стороне изображены были звери, птицы и растения, а впереди их — человеческая фигура верхом на олене. На черной стороне были изображены собаки, лошади, а впереди их — мамонт со странной фигуркой, стоящей у него на спине с двумя птицами в руках Контуры фигурки, держащей птиц, зигзагообразны. Согласно объяснениям, данным жителями деревни, эта фигурка изображает существо с железными зубами, часто упоминаемое в сказках колымских юкагиров. Мне объяснили, что дощечка употреблялась шаманами для призыва духов В данном случае красная сторона представляла собой белое шаманство и употреблялась при врачевании, черная сторона обозначала черное шаманство и применялась для наведения злых чар..."

В другом месте тот же Тан-Богораз рассказывал, что в упомянутом селении он обнаружил еще и ритуальный деревянный нож, бурые пятна на котором являлись, наверняка, следами крови. Этот предмет, скорее всего, был "хирургическим инструментом" одного из шаманов, владевшего секретами бесшовных "хилерских" операций.

Важные, ответственные обязанности и достаточная могущественность в условиях жесткого жизненного прессинга определяли в старину и значительность места атмэ в юкагирском сообществе: каждое племя обязательно вело свою родословную от какого-то большого шамана, а ею здравствующий наследник стоял в иерархии рода сразу же за вождем. Причем род одновременно опекали один мертвый и один живой шаманы.

Услышать или прочитать что-либо развернутое об инициации и воспитании юкагирских алмэ нам не удалось, но запомнилась фраза из работы Л.Н.Жуковой, записанная ею от одного из информантов: "Шаманов тайга учит".

Продолжая далее наше погружение в шаманизм одулов, мы совершим небольшой исторический экскурс и посмотрим на их мистерии глазами исследователей прошлых времен.

По праву первенства и старшинства откроет этот рассказ участник Великой Северной экспедиции академик Г.Ф Миллер: "В Алазейском зимовье юкагиры имеют шаманов же; и оных шаманов у мертвых обвязывают тело и кости в составах целы обшивают в платье, которое шито из кож оленьих; на головах шапки обнизывают корольками..."

Продолжит Миллера его подчиненный Я.И.Линденау, давший более обстоятельное описание в 1740-х годах, правда, как утверждают, в основном со слов других очевидцев. "В настоящее время многие юкагиры крещены, но все-таки большая часть их остается язычниками. Они имеют шаманов с волшебными бубнами, как все североазиатские народы. Однако их волшебный бубен совершенно особый, встречается только у них одних. Он сделан из кожи шаманов, которую они сдирают после их смерти и натягивают на деревянную основу. С костей соскабливают мясо и кости собирают в скелет, одевают в платье как человека и почитают скелет как божество. Юкагиры помещают такие наряженные кости постоянно наверху в своих юртах, иногда 10— 15 штук. Если кто-нибудь подвергнет даже незначительному поруганию эти кости, тот вызывает оскорбление юкагиров, и они замышляют убийство такого человека. Во время путешествия и на охоте юкагиры возят эти кости на нартах, причем предназначают им лучшие нарты и лучших оленей. Когда юкагиры собираются предпринять что-то грандиозное, они гадают при помощи этих скелетов — поднимают скелет вверх, и если он кажется им легким, то это обозначает благоприятный исход их предприятия; если же скелет представляется им тяжелым, то они думают, что это плохой признак и отказываются от намеченных предприятий. Юкагиры утверждают, что некоторое время эти скелеты легки, как пух, а в другое время тяжелы как свинец. В этом они уверяют простодушных русских, которые с удивлением наблюдают за действиями шаманов. Эти скелеты юкагиры называют стариками, одаривают их лучшими мехами и сажают на постели, покрытые оленьими шкурами, всех в кружок, как живых. Юкагиры иногда целые ночи напролет наслаждаются звуками бубна. Если они перекочевывают на новое место, то шаман ходит с бубном из одной юрты в другую и камлает или благословляет место..."

В качестве комментария можно заметить, что Линденау практически не перебирает с красками, живописуя столь языческие обычаи одулов, которые, кстати, лишний раз подтверждают древность этого народа. Единственное, что не нашло подтверждение у более поздних свидетелей и во что не верят нынешние исследователи — это в "технологию" изготовления бубнов. Учитывая размеры дошедших до нас шаманских барабанов юкагиров, с тела человека просто невозможно было бы снять цельный кусок кожи необходимой величины, да и по прочности она наверняка бы уступала лосиной или оленьей. Впрочем, обо всех действительных обстоятельствах того времени мы можем сегодня только что-то предполагать.

А вот что касается остального, то последователи Линденау подтверждали: "Мужчины в масках и перчатках специальными крюками разрывали тело. Отделяли кости. Каждому родственнику доставался пай от тела, который хранился как амулет. Ближний родственник получал череп. К нему прикладывали тело из дерева, делали маску с глазами и возили с собой в качестве бога-хойла. К хойлу обращались за советом, если он казался тяжелым — нет, легким — да".

Нужно, наверное, заметить, что такие манипуляции с телом покинувшего мир алмэ исходили вовсе не из кровожадности и жестокости одулов, а из обожествления ими умиравших шаманов и вообще из иного отношения к мертвым, останки которых вызывали у них ощущения не страха (как, например, у соседей-эвенов или якутов), но защиты и покровительства. В процессе "раздирания" тела на части можно усмотреть и параллель с обрядом инициационного "рассекания" неофитов при посвящении шаманов у других народов, о чем мы уже не раз рассказывали. Только в данном случае роль терзающих плоть духов принимали на себя соплеменники умершего. К слову сказать, юкагиры очень долго противились захоронению своих усопших в земле, считая, что тем самым они лишают их свободы перемещения и естественной связи с окружавшим при жизни миром. В старину умерших зимой просто присыпали снегом в маленьком шалаше из веток, а летом увозили на особый "остров смерти" и оставляли на его каменистой поверхности.

Через сорок лет после Я.Линденау участник экспедиции Беллингса Г.Сарычев свидетельствовал "с реки Ясашной" (притока Колымы): "Юкагири от общения с здешними казаками хотя и приняли христианский закон, однако суеверие и шаманство не истребились, потому что сами казаки, будучи не более их просвещены, закосневают в предрассудках и в нужных случаях прибегают к шаманству. Многие болезни приписывают колдовству и верят, что иногда на людей нападает злой дух. Особливо боятся одной якутки Аграфены Жиганской, славной шаманки, которая умерла лет за тридцать назад. Думают, что она вселяется в людей и мучит их. Почему все здешние жители боготворят эту колдунью и приносят ей жертвы. Якутское правительство сколько ни старалось истребить сие предрассуждение, но не имело успеха. Наконец, было послано строгое повеление в город Жиганск, чтобы, отыскав место, где похоронена Аграфена, сожечь ее тело. Но и тем ничего не преуспели в умах суеверного народа. Здешние якутские шаманы поддерживают славу сей чародейки и уверяют, что без принесения прежде ей жертвы не смеют они делать призывания духов, ибо в случае такого упущения она вселится в них и будет мучить".

Это описание мы привели еще и для того, чтобы впервые в нашем повествовании исторически довольно точно ("лет за тридцать назад" до 1786 года) зафиксировать имя "славной якутской шаманки Аграфены", которая (следы влияния соседей) уже вторглась в сонм юкагирских духов и которая нам встретится чуть попозже в несколько ином ракурсе. Можно отметить для себя и довольно "языческие" методы борьбы "Якутского правительства" с шаманизмом путем эксгумации и "сожигания" покойников.

Но даже с помощью такой тактики было нелегко одолеть шаманство среди юкагиров и их ближних сожителей еще достаточно долгое время. В 1821 году известный путешественник Ф.П.Врангель, побывав на Нижней Колыме, писал: "Без сомнения, введение христианской религии истребило здесь много пагубных суеверий, но доселе, несмотря на все усилия правительства и священников, шаманы сохранили, однакож, значительное влияние между здешними народами и принимают всевозможные меры поддерживать уверенность в сверхъестественную силу и связь свою с добрыми и злыми духами. Даже и ныне не только прежние язычники, но и природные русские иногда прибегают еще к помощи шаманов для открытия воровства или отклонения какого-нибудь предстоящего несчастия".

Насколько это было "значительное влияние", подтверждает предание, записанное Иохельсоном в конце XIX века от "кокордонского юкагира Николая Самсонова". Суть его состоит в том, что одна девушка в нарушение обычаев пожалела убитого лося, чем сразу же навлекла неудачу на своего брата-охотника. Когда в итоге в племени наступил голод, старейшины попросили шамана выяснить причины постигшей их беды. Совершив камлание, алмэ не только указал на девушку, но и заключил, что для исправления ситуации надо немедленно... повесить виновницу вместе с двумя жертвенными собаками. И сородичи тут же исполнили "приговор". Как ни странно, но в тот же день опальный охотник, вновь обретший милость Хозяина тайги, добыл лося, и в селение вернулась жизнь... Этот сюжет свидетельствует о том, что в более древние времена шаманские мистерии одулов вполне могли сопровождаться человеческими жертвами.

Уже в 30-е годы только что ушедшего века первый юкагирский ученый и писатель Тэки Одулок, побывав после долгой ленинградской учебы и защиты диссертации в родных местах, описывал в своем очерке "На Крайнем Севере" все тот же леденящий кровь языческий ритуал, дополняя его новыми деталями и не утраченным смыслом: "...когда алма умрет, родственники отделяют его мясо от костей особыми каменными ножами, вялят на солнце, кладут в берестяное ведерко и вешают на деревья. Это значит, что алму похоронили. Кости же его, отделив по суставам, делили между родственниками, которые носили их в виде родовых амулетов-покровителей. Череп же считался общеродовым целителем и переходил по наследству от старшего в роде к старшему. Умерший предок, уходя от человеческой жизни, снимает с себя свою внешнюю оболочку — мясо и кости. Но это не значит, что алма их совсем бросил. Он — тень, несовершенный дух — время от времени снимает с дерева повешенное там родичами свое мясо и облачается в него, чтобы повидаться с родственниками. А костями он постоянно связан со всеми родичами. Его конечности и весь он простираются на все пространство, на котором находится каждый из его родичей, обладающий какой-нибудь частью скелета. Скажем, если родич, имеющий часть ноги алма, живет в устье реки Ясачной, а старшина, владеющий его черепом, кочует в верховьях реки, за пятьсот километров, значит, алма растянется, как гигант, на все это пространство. Все его части тела будут там, где имеется родич. Он, как и все родичи, после смерти всегда находится при оставшихся в живых родственниках и является их покровителем. Прежде чем охотник убьет оленя, лося, даже утку или белку, дух его умершего предка должен убить тень обреченного на смерть животного или птицы..."

Как утверждает Элиадэ, "у юкагиров нет ни единого следа участия женшин в так называемом "семейном, домашнем шаманстве", но "в древние времена каждая юкагирская семья имела собственный бубен", а значит, вполне возможно, им пользовались многие члены семьи, в том числе и женщины. Но в любом случае в последние столетия у одулов не наблюдалось чего-либо подобного удаганкам эвенков и якутов. Сфера эта в профессиональном смысле оставалась чисто мужской. Зато, как сообщает В.И.Иохельсон, "каждый шаман, особенно если он молод и красив, имеет приверженных ему духов-девушек, а у древних юкагиров, кроме того, шаманы имели при себе невинных девушек, которые им служили для приманки духов мужского пола. В одной шаманской песне шаман описывает свое романтическое посещение двух духов женского пола, из которых одна ревнует другую..."

Судя по описаниям Иохельсона, бывшего свидетелем камлания алмэ, юкагирский ритуал внешне похож на мистерии других северных избранников духов, только "его" шаман (точнее — астральный двойник шамана), устремляясь в нижний мир ("через бубен, как будто через озеро"), почему-то не летит и не ныряет в подземную бездну, а добирается до нее пешком. При этом тело самого алмэ после экстатической пляски остается лежать неподвижным на оленьей шкуре.

"В обществе двух духов-помощников он отправился по дороге, ведущей в Царство Теней. Он дошел до небольшого дома и увидел собаку, которая стала лаять. Из дома вышла старуха, стражница дороги, и спросила его, пришел ли он навсегда или только на некоторое время. Шаман не ответил, а обратился к своим духам: "Не слушайте слов старухи! Идите дальше1" Через некоторое время они дошли до реки. Там была лодка, а на другом берегу шаман увидел юрты и людей. В обществе двух своих духов шаман сел в лодку и переправился через реку. Он встретил души умерших родственников больного и, войдя в юрту, встретил там также душу больного Поскольку родственники отказывались выдать ее ему, шаман был вынужден взять ее силой. Чтобы иметь возможность беспрепятственно проводить ее на землю, он вдохнул ее, как воздух, и заткнул себе уши, чтобы сделать невозможным ее бегство. Возвращение шамана проявилось несколькими движениями его тела. Две девушки размассировали ему ноги, и шаман, полностью очнувшись, соединил душу с телом больного. Затем он подошел к двери и отпустил своих духов-помощников".

Согласитесь, что по сравнению с описаниями астральных путешествий и приключений других североазиатских шаманов, хроника пешего похода алмэ в "Царство Теней" выглядит не очень-то эффектно и впечатляюще — "пошел", "взял", "вернулся", "соединил". . Приблизительно также — не слишком сакрально, художественно и развернуто звучат и другие предания об юкагирских шаманах, записанные и опубликованные современными исследователями. Действие в них в основном происходит в среднем мире, и шаманы сражаются больше друг с другом, в основном добрые со злыми, или сводят счеты с теми, кто их как-то обидел, в чем-то ущемил (например, не поделился уловом). Об этом говорят даже и названия мини-легенд "Месть юкагирского шамана", "Как шаман жене отомстил", "Как шаманы погибли" и т.п.

Одно из преданий повторяет знакомый и актуальный для северян сюжет борьбы шамана с "большой болезнью" (чумой или оспой). Но если, например, якутский ойун в такой ситуации превращался в быка или какого-нибудь другого мифического зверя и начинал великий смертный бой с незваной гостьей, потрясая едва ли не всю вселенную, то юкагирский алмэ опять-таки действовал безо всяких "спецэффектов" и до разочарования обыденно. Пригласив болезнь-старуху в свой чум и пообещав ее хорошо накормить, алмэ "вышел из дома (якобы за мясом — В Ф.), свою собаку убил, ее кишки вокруг дома обмотал Двенадцать щенков перед входом в дом положил. Так свой дом укрепил". Потом предложил болезни выйти. Она, конечно, не смогла открыть дверь, взмолилась, попросила прощения и пообещала вернуться восвояси, но в ответ услышала: "Никуда не уйдешь, здесь умрешь". А затем шаман "повернулся и пошел догонять своих родственников. Большая болезнь в его доме так и осталась. Никто на том месте теперь не живет".

Думается, такая обыденность действий, почти лишенная какой-либо внешней мистики (за исключением ритуала с кишками, но и ими, в принципе, "просто так" был способен обмотать чум любой человек), может объясняться, на наш взгляд, двумя причинами. Они состоят в том, что, либо алмэ во все времена хранили в секрете и не оглашали перед непосвященными сородичами свои оккультные технологии, магические приемы и таинственные обстоятельства астральных сражений и путешествий, либо в XIX и XX веках (а может, еще раньше) юкагирский шаманизм и, соответственно, предания о нем действительно заметно выродились при резком сокращении числа их носителей. И уцелевшие алмэ из "посланников трех миров" постепенно превратились в колдунов-знахарей, чьи возможности простирались только на средний мир.

"Мой отец Николай Курилов был последним настоящим юкагирским шаманом", — с этой фразы начал нашу беседу Г.Н.Курилов, известный в Якутии и за ее пределами ученый и писатель, создатель юкагирского алфавита, первый доктор наук среди одулов, автор многих книг стихов и поэм, выходивших в том числе и в Москве. Род его был одним из самых знаменитых среди тундровых юкагиров.

"К сожалению, — продолжил Гавриил Николаевич, — мы с братьями ничему такому не успели научиться: отец умер, когда мы были еще маленькими, а в советской школе нам сразу же стали вдалбливать, что шаманизм — это шарлатанство и обман. К тому же отец за свое занятие был наказан новой властью — лишен избирательных прав, превращен в изгоя, и он не хотел, чтобы мы повторили его биографию. Поэтому, рассказывая нам множество старинных легенд и преданий, он никогда не упоминал в них шаманов. Существовала и еще одна, более глубинная причина: отец в свое время поведал матери (она передала это нам, когда мы уже повзрослели), что он очень страшно мучился при своем шаманском становлении. По представлениям наших сородичей, в момент избрания неофита его несколько раз протыкает насквозь копьем или ножом старый шаман. И сразу же избранник на два-три года впадает в особую болезнь. Вот и отец в свое время фактически сошел с ума, он так буйствовал, что его держали в цепях, а страдания были настолько сильны, что в минуты просветлений он все время пытался себя убить и даже прострелил руку, когда у него отнимали ружье. "Не хочу, чтобы мои дети и внуки испытали что-то подобное, — сказал он матери за несколько лет до смерти, — я закрою для них свою шаманскую дорогу..."

Интересно, что обряд инициации Николая Курилова выполнил не юкагир (может, тогда среди них уже не было соответствующих по силе), а знаменитый якутский шаман Тэкэйэ из неблизкого Среднеколымска. Родной брат Гавриила Курилова — Семен Курилов, тоже писатель и автор первого юкагирского романа о дореволюционной жизни одулов "Ха-нидо и Халерха", именно Тэкэйэ вывел в образе главного и настоящего шамана в своем произведении, только там он называет его Токио. В свою очередь, почему-то Николай Курилов "выпрямил путь" перед смертью якутского ойуна Чапэна, выполняя его последнее желание как "надежный шаман", хотя рядом с умиравшим жил великий Тэкэйэ. Ку-рилову же для этого пришлось спешно и тайно, среди ночи покинуть свое селение, окруженное военными патрулями (шла гражданская война), и преодолеть долгую и трудную дорогу. Неисповедимы пути шаманские...

"Кстати сказать, — заметил Гавриил Николаевич, — костюм ойуна Чапэна хранится в Музее естественных наук Нью-Йорка. И рядом с ним находится шаманская одежда моего деда по матери — Шамона Егора. Ее приобрел во время американской экспедиции в колымскую тундру в 1902 году Иохельсон не очень-то корректным, можно сказать, полунасильственным способом. Ученый сам пишет об этом: "Он был вынужден дать мне свой шаманский костюм, его вынудил родственный голова. Получив деньги и передав их голове, он заплакал: "Я больше не человек..."

Так что исследователи и досоветского периода тоже "из научных интересов" порой вносили свою лепту в разрушение древней веры. Правда, благодаря упомянутому случаю юкагирский костюм сохранился до сих пор (в нашей стране их не осталось ни одного), и Гавриилу Николаевичу во время его визита в Америку даже позволили потрогать в перчатках ритуальное одеяние его собственного деда.

"По нему я четко увидел, что у наших шаманов было три мира, три уровня, — подтвердил Г.Н.Курилов. — А что касается Тэкэйэ, то их с отцом связывала даже не дружба, а нечто большее. В свое время старшая дочка Тэкэйэ вышла замуж за Ноговицына, тоже шамана, но только молодого, и он стал соперничать с тестем. Их мать-звери в виде огромных быков то и дело сражались где-то на незримом уровне. Видимо, молодой бык временами начинал теснить старого, и тогда он, как гласит предание, прятался за мать-зверя своего друга и защитника — моего отца. Вот отцу и достался случайный и не ему предназначенный удар рогом. От этого он так рано и быстро умер.

Но отец мог бы себя вылечить, если бы у него был бубен. И тут опять следует история, связывающая его с Тэкэйэ. Дело в том что, установив советскую власть в Среднеколымске, ревкомовцы поотбирали бубны у всех окрестных шаманов и решили их сжечь. Говорят, когда бросили в костер бубен Тэкэйэ, он взлетел над огнем и какое-то время висел в воздухе, но потом прогорел насквозь и рухнул в пламя. Сам же потрясенный и убитый горем шаман лежал дома неподвижно чуть ли не полмесяца. И вот через неделю к нему вдруг приполз на коленях не менее потрясенный, весь в слезах, мольбах и покаяниях, главный инициатор и руководитель антишаманской акции. Он заболел неведомой страшной болезнью, похожей на проказу, но только очень быстротечной, и у него от тела буквально стали отваливаться куски мяса. Однако как ни клял себя ревкомовец, как ни просил помочь, Тэкэйэ даже не повернулся в его сторону. Молва о смерти красного инквизитора разнеслась далеко окрест..."

А Тэкэйэ, немного придя в себя, стал, тоже почти со слезами, просить Николая Курилова уступить ему бубен. И тот в конце концов пожертвовал другу самую дорогую свою вещь, а вместе с ней, как выяснилось, и жизнь...

Конечно, расспрашивая Гавриила Николаевича, я не мог не задать ему вопроса об упомянутых "стариках" — обожествленных останках предков: дошли ли хотя бы какие-то рассказы о них до его послевоенного детства?

Выяснилось, что дошли, и не только рассказы.

"Помню, как-то летом, — стал вспоминать Г.Н.Курилов, — когда я еще не ходил в школу, Семен стал подговаривать меня потихоньку выяснить, что за два загадочных желтых мешка постоянно держит при себе отец и даже, ложась спать, кладет под голову. Я согласился, поскольку всегда был любопытным. И вот однажды ночью (а ночи в тундре белые), когда родители заснули, я незаметно прокрался из нашей "детской" яранги в их "взрослую", тихонечко подобрался к изголовью, развязал крайний мешок, сунул в него руку и вытащил... человеческую кость! Как я ни трясся, торопливо засовывая ее назад и завязывая мешок, но все же успел заметить, что кость была потемневшей от времени и, наверное, очень старой. Конечно, мы с Семеном никому не стали рассказывать о нашем "открытии" и могли лишь втихомолку, смешивая страх и любопытство, предполагать, что же еще находится в желтых мешках. Слово "старики" в том смысле, в котором его подразумевает ваш вопрос, мы услышали гораздо позже и тогда же узнали про древний юкагирский обычай передавать из поколения в поколение в качестве магической силы кости и какую-то часть высушенного мяса далеких прародителей.

Но все-таки однажды в детстве, единственный раз в жизни, я сумел чуть приоткрыть для себя завесу отцовской тайны. Я тогда учился во втором классе, и мы жили в доме-землянке с печкой посередине и нарами вдоль стен. Мое место было в углу за столбом, поддерживающим потолок. И вот как-то темной декабрьской ночью я проснулся от негромкого бормотания, в котором прослушивался чужой женский голос. Я незаметно выглянул из-за своего столба и обмер: по одну сторону стола с горящей свечой посередине сидела больная соседка-менеричка, а по другую... медведь! Наверное, я бы не сдержал испуга, но медведь вдруг заговорил голосом отца, обращаясь к соседке. Прислушавшись, я понял, что он ей говорит то, что произнес вслух, но как бы про себя однажды летним утром, когда мы жили в селении, а соседи кочевали далеко в тундре. Мол, плохи дела у Атла-совых, беда у них будет с ребенком, а все потому, что не убили сегодня странного лебедя, распластавшегося рядом с их дорогой, и упустили пестрого оленя. Когда в сентябре Атласовы вернулись, все узнали, что у них и впрямь умер ребенок, а с его матерью начались припадки. Я сам видел, как она, словно полусумасшедшая, распускала волосы, тряслась и что-то то ли пела, то ли кричала вибрирующим голосом И вот теперь эта женщина сидела напротив "медведя" и только пораженно поддакивала отцу, в деталях описывающему все обстоятельства трагической встречи в тундре с "лебедем" и "оленем", принесшими болезнь и смерть. Потом "медведь", дожидаясь всякий раз подтверждения, в точности обрисовал ей очертания всех пятен и форму рогов одного из пестрых оленей немалого соседского стада и сказал, какие отростки надо срезать с правой, а какие с левой части рогов. Из этих отростков, привязав к ним колокольчик и еще что-то (я не понял), надо сделать талисман, который и отведет от семьи все беды...

Думаю, Атласовы так и поступили, и вскоре соседка поправилась. Когда я вернулся на родину уже после института и стал расспрашивать ее о той "медвежьей" ночи, она рассказала, что, оказывается, отец при подобных ритуалах всегда надевал специальную медвежью маску-голову. Наверное, она тоже хранилась в одном из заветных желтых мешков. А в заключение соседка добавила: "Все, о чем говорил тогда твой отец, сбылось слово в слово..."

ВОЛШЕБНИК С КОСИЧКАМИ, ИЛИ ОЛЕНЬЕ СТАДО В ЖЕЛЕЗНОМ ЯЩИКЕ

Продолжая наше повествование, мы переместимся еще дальше на северо-восток и перешагнем границу чукотских приделов (и, соответственно, властвующих над ними тайных сил), которые когда-то полноствю входили в состав "Якуцкой землицы".

"Пляска и гадания шаманов делали на меня всегда продолжителвное, мрачное впечатление Дикий взор, налитые кровью глаза, сиплый голос, с трудом вырывающееся из стесненной груди дыхание, неестественные, судорожные корчи лица и всего тела, стоящие дыбом волосы, глухой звук бубнов - придают картине нечто ужасное, таинственное, поражающее всякого, даже и образованного человека.. "- писал в своем путевом дневнике о чукотских шаманах Ф.П.Врангель в начале 1820-х годов. При этом сами чукчи, "в наибольшей чистоте сохранившие свою народность", непосредственно как жители Севера произвели на известного путешественника отнюдь не угнетающее, а напротив, какое-то очень позитивное впечатление. "На снежных степях своего мрачного льдистого отечества, — отмечал Врангель. — под легкими палатками из оленьих шкур, чукчи почитают себя счастливее всех своих соседей и на них всегда смотрят с сожалением. Легко и хладнокровно переносят они все недостатки и лишения и не завидуют другим, видя, что за необходимые удобства и удовольствия жизни надобно отказываться от своей природной независимости".

Что же касается "продолжительного мрачного впечатления" от ритуалов властителей духов, то оно, видимо, в немалой степени объяснялось тем огромным воздействием на сородичей и властью над ними, которыми обладали еще в начале XIX века чукотские шаманы. Тем более что они накладывались на языческие традиции, шокирующие цивилизованную Европу.

"Вообще нравы и обычаи сего народа суровы и свирепы, — продолжал излагать свои наблюдения Врангель. — Так, например, сохранилось у них противоестественное, бесчеловечное обыкновение убивать детей, рождающихся с физическими недостатками или слишком слабыми, и стариков, которые не в состоянии переносить трудов кочевой жизни. Два года назад отец старшины Балетки, соскуча жизнью и чувствуя себя слабым, по собственному настоятельному требованию был зарезан своими ближайшими родственниками, которые при сем действии исполнили, по их мнению, священную обязанность. Сей ужасный обычай строго исполняется, поддерживаемый, вероятно, шаманами, которые вообще приобрели большую власть и сильное влияние над чукчами. Каждое племя, каждый караван имеют своих, одного или нескольких шаманов, и их мнение требуется и исполняется во всех важных случаях. Вот пример ужасной, неограниченной, можно сказать, власти шаманов: в 1814 году между чукчами появилась заразительная болезнь, распространилась вскоре на оленей и продолжалась, несмотря на все принимаемые меры. Наконец, на общем торжественном собрании все шаманы объявили, что разгневанные духи тогда только прекратят заразу, когда им принесется в жертву Кочен, один из почетнейших и богатейших старшин. Кочен был так уважаем и любим всем народом, что чукчи, забыв свое привычное повиновение шаманским изречениям, отказались исполнить их. Поветрие продолжалось' люди и олени гибли, а шаманы, несмотря на подарки, угрозы, может быть, и побои, не соглашались переменить приговор. Тогда сам Кочен, второй Куриций, собрал народ и объявил, что он убедился в непреклонности воли духов и решается для спасения своих соотечественников добровольно пожертвовать жизнью. Даже и после того любовь к нему долго боролась с необходимостью исполнить ужасный приговор: никто не решался умертвить жертвы, наконец, сын Кочена, смягченный просьбами и угрожаемый проклятиями, вонзил нож в грудь отца и передал труп его шаманам..."

Конечно, столь "ужасный" ритуал во времена царствования "Благословенного" гуманиста Александра I не мог быть принят и как-то оправдан образованным путешественником, но стоит припомнить, ч

1

Как родилась эта книга, или Шаманский оазис детства

Известно, что всё случайное в жизни бывает далеко не случайным. Так произошло и на этот раз. В беседе с другом я произнёс слово «шаманизм» и вдруг понял, что за ним видится книга, за которую надо садиться буквально завтра. На календаре значился 2000 год, атеистические запреты вместе с цензурой канули в Лету, и ситуация вокруг внезапного проекта начала складываться так удачно, будто провидение и впрямь случайно подарило мне шанс, а потом неожиданно включилось в его реализацию. Но чуть позже, погрузившись в работу, я исподволь обнаруживал всё больше и больше каких-то неслучайных обстоятельств рождения книги. Во-первых, я открыл и уже несколько лет вёл в газете, где работал, рубрику «Аура» о паранормальных явлениях, феноменах, различных верованиях и ритуалах. А для этого, естественно, встречался с носителями этих верований и накопил определённый материал, опыт личного общения с необычными людьми и наблюдений за ними. Были среди моих собеседников и те, кто считал себя шаманом, народным целителем «с шаманскими корнями», а также нынешние дети, внуки, правнуки некогда знаменитых шаманов. Параллельно с этим собиралась небольшая библиотека литературы по традиционным верованиям. Кроме того, в моей памяти и в старых журналистских блокнотах хранилось немало шаманских и мистических историй с ещё советских времён, когда рассказать о них читателям было невозможно. Так что первичная основа для написания книги была, а также просматривались реальные возможности за время работы над рукописью ещё кое-что прирастить к имеющемуся материалу.

Более того, начав пристальнее вглядываться в мир под уже заданным углом, я вдруг обнаружил, что шаманизм, оказывается, окружал меня с самого рождения, я просто жил среди него и в нём, но не обращал на это внимания. Мои родители переехали в Якутию из Сибири, а я родился уже в этой северной республике, в маленьком рыбацком селе Тас-Тумус (в переводе с якутского – Каменный Мыс), в нижнем течении реки Лены, которую за её изначалие и величие местные народы уважительно называли Бабушкой. Наше село находилось недалеко от впадения в Лену её большого притока Вилюя, у подножия действительно крутого и высокого каменного мыса, врезавшегося в реку, и только недавно доросло до официального статуса и собственного сельсовета. По документам я оказался первым ребёнком, появившимся на свет в Тас-Тумусе (именно так тогда писалось его название), и получил свидетельство о рождении № 1. Может, это был какой-то особый знак, отметина?

В детстве я долго не мог понять, почему некоторые старики-якуты поставили свои дома не в самом селе, а где-то на отшибе. В силу тогдашнего воспитания, как октябрёнок и «юный ленинец», я даже предположить не мог, что совершенно обыкновенный, поросший берёзами и лиственницами склон мыса, по которому лесенкой всё выше и выше взбирались новые дома, может выглядеть в чьих-то глазах особым, таинственно-запретным местом. Но именно так оно, оказывается, и было. Однажды старый якут-охотник на мой наивный детский совет перебраться с дальних выселков в посёлок, чтобы не ходить по целому часу в магазин или на почту, вдруг ответил: «Нельзя! На мысу похоронен великий шаман, он будет сердиться, что я беспокою его сон. И вы все зря так близко к нему поселились…» Я было раскрыл рот для расспросов, но старец приложил палец к губам и молча направился к своей одинокой избушке. Мои попытки что-то узнать о таинственном шамане от родителей-атеистов закончились советом не слушать выжившего из ума деда. Но слова его запомнились.

Тогда, конечно, мне и в голову не пришло связывать с этой историей свои детские сны, а точнее – один сон, который с каким-то жёстким упорством повторялся из месяца в месяц несколько лет. Возможно, это случалось в полнолуние или в другой определённый день, но я тогда был слишком мал, чтобы увидеть какую-то закономерность и задуматься о ней. Итак, стоило мне в один из вечеров сомкнуть глаза, как за мной начинал гнаться по незнакомому таёжному косогору огромный медведь. Спасаясь от него, я всегда в конце сна оказывался на затерянном в глухом лесу старинном кладбище и бежал между заброшенных, порой едва видимых могил, боясь случайно провалиться в одну из них. Но в конце концов в могилу проваливался медведь, а я убегал, слыша за спиной его бессильный рёв…

Мы ещё вернёмся к этому сну, а пока добавлю, что в школе нашего маленького села было только четыре класса, и дальше нужно было учиться в соседнем посёлке Промышленный, построенном нефтеразведчиками на месте, прежде называвшемся по-якутски Ойун-Хая – Шаманская гора. Напротив виднелся Ойун-Аян – Шаманский залив, а относительно недалеко находилось село Ойун-Унгуохтах – Шаманские Кости. Было ещё и озеро Арангас-Кюель, говорившее о том, что, видимо, когда-то на его берегу находился арангас – воздушное захоронение, чаще всего устраиваемое для шаманов. И даже наш райцентр Сангар, как я узнал позже из легенды, носил точно такое же имя, как некогда жившая здесь знаменитая и всесильная тунгусская удаганка…

Несколько лет назад мне довелось узнать, как вспоминал о Тас-Тумусе легендарный исполнитель якутского эпоса олонхо (олонхосут), признанный всем народом певец и танцор Сергей Зверев, живший в верховьях Вилюя и побывавший на моей будущей родине ещё перед революцией. Вот его рассказ: «Давно это было, когда молодым был. Ноги крепкие были, в очень далёких местах охотился. Однажды попал туда, где Вилюй наш впадает в Лену. Поросший лесом большой остров там есть, Таас Тумус называется. Кругом скалы, тайга шумит. В глубокой долине, как в трубе, всё время ветры дуют. Неспокойное, с недоброй славой место. Люди его избегали, никогда там не селились…» Правда, это угрюмое место подарило тогда Звереву настоящее чудо, но об этом попозже.

Вот и получается, что я появился на свет в настоящем шаманском оазисе, правда, бесцеремонно нарушенном и погружённым в безверие взрослым поколением атеистов. Но хранившем тогда ещё кое-какие отголоски. Так, в Промышленном, в силу своего мальчишеского любопытства и какой-то тяги ко всему необычному, я однажды направился «на выселки» к ещё одному деду-отшельнику. Он то ли проникся расположением к незваному гостю, то ли понимал, что мальчишка выслушает то, на что взрослые просто махнут рукой, но рассказал мне, как был учеником «очень большого шамана». Дед искренне сетовал, что его наставник, к сожалению, слишком неожиданно и рано умер. «Старик умел ходить по воде и летать по небу, – вздыхал мой собеседник с непритворной горечью, – а я не успел у него научиться. Недоучкой и остался. Только первую ступень прошел, а надо было три… – Помолчав, он добавил: – Хочу совет тебе дать: когда вырастешь, уезжай из Промышленного. Нельзя в нём жить. Там мой Старик лежит, и другие ойуны и удаганы. Им очень не нравится, что люди у самых их костей дома поставили…»

ИВАН ГРОЗНЫЙ, НЕ ПОВЕРИВ, ЧТО ЖИТЬ ЕМУ ОСТАЛОСЬ ТАК МАЛО, ПРИШЁЛ В ЯРОСТЬ И ПОВЕЛЕЛ ЗА СТОЛЬ НАГЛОЕ ВРАНЬЁ РАЗОМ СЖЕЧЬ ВСЕХ КОЛДУНИЙ. НО ШАМАНКИ ОКАЗАЛИСЬ ПРАВЫ.

Тут, наверное, надо сделать отступление и пояснить, что якуты на своём языке называют мужчин-шаманов «ойунами». Слово «удаган» издревле обозначало женщину-шаманку, но на русском языке привычнее и более по-женски звучит «удаганка». Так мы и будем впредь их иногда называть.

Что касается прерванных откровений ученика шамана, то к подобным историям другие взрослые, особенно учителя, предлагали тогда относиться как к «пережиткам прошлого». Но то, что на нашем тас-тумусском мысу существовали старинные захоронения, подтверждала почти каждая весна – из потревоженного льдинами осыпающегося обрыва выпадали похожие на ящики гробы из толстых, грубо отёсанных почерневших плах. Обычно при очередном подъёме воды река подхватывала эти пугающие дары и хоронила в своих омутах. Мы, ребятня, заглядывать внутрь полуистлевших чёрных ящиков боялись даже через щёлки, но взрослые парни иногда любопытствовали. Помню, один из них рассказывал, что в очередном из выпавших гробов лежали останки длинноволосой женщины в истлевшем, но некогда, видимо, богатом наряде, и все пальцы её были унизаны перстнями, а на шее висели старинные ожерелья. Ходил даже слух, что кто-то из матросов приставшего к нашему берегу чужого теплохода не побоялся забрать кольцо с руки покойницы, но будто бы вскоре утонул…

Мы ещё вернёмся к шаманским захоронениям и существующим вокруг них запретам и таинствам, но, завершая это небольшое отступление, не могу не сказать, что во времена моей юности Промышленный как посёлок полностью прекратил своё существование, Сангар пережил свой расцвет и закат, а в Тас-Тумусе из шести десятков домов остался один-единственный – тот, в котором я родился.

Несколько слов о названии книги, которую вы держите в руках, – «Служители трёх миров». На мой взгляд, оно отражает главную особенность шаманов как носителей древнего языческого культа. Только они могут совершать астральные путешествия во всех трёх существующих мирах нашей Вселенной – Среднем, Верхнем и Нижнем, – быть посланниками и связными между ними, нести миссии добра и зла, созидания и разрушения, целительства и проклятия. Подобные качества ставят шаманов в оккультном ряду значительно выше обычных колдунов, магов и чародеев. Тем интереснее это и для писателя, и для читателей.

Оговорюсь, что эта книга – первая часть дилогии. Вторая называется «Воители трёх миров», и содержание её понятно из названия. Обе эти книги родились в самом начале 2000-х и были с интересом приняты не только читателями в разных уголках страны и за её пределами, но даже учёными-этнографами. Я оказался первым русским писателем, который начал разрабатывать эту тему в моей родной Якутии, да и в России нового времени – тоже одним из первых. Но с момента выхода упомянутых книг прошло двадцать лет, и, естественно, за эти годы мой писательский багаж значительно пополнился – среди моих знакомых и даже друзей появились шаманы и исследователи их веры, о которых я раньше мало что знал, а то и не знал вовсе. Открылись какие-то новые материалы и документы. Мне повезло лично оказаться в «шаманских» местах, упоминавшихся в первых книгах, и не раз эти поездки и путешествия дарили интересные, а то и мистические продолжения первоначальных историй. Я пересёк на машине Аляску и Камбоджу, совершил поездку в Японию вслед за якутским мамонтом, за четыре путешествия немало увидел в Африке, побывал в нескольких европейских странах и во многих первозданных местах России – от Камчатки до Эльбруса и от Алтая до островов Ледовитого океана. И конечно же, везде интересовался древними верованиями. Особым событием для меня стало участие во Всемирном слёте шаманов в Гренландии в 2009 году, где я оказался единственным русским человеком… Всё это я и постарался добавить в новую редакцию своей дилогии.

2

Шаманизм дело царское, или Последний шанс Петра Великого

Начнём с небольшого исторического экскурса. Вы, наверное, знаете, что первый российский император Пётр Великий болел и умирал долго и мучительно. Теперь известны и обнародованы обстоятельства его недуга: Пётр страдал «нецарской» болезнью – воспалением мочевых путей и отложением в них камней, что стало результатом бурно прожитой молодости и походных лишений. Явные признаки болезни проявились в 1722 году, во время так называемой Персидской кампании – в военном походе на восток через Дагестан. А вскоре двум главным докторам империи – личному царскому врачу Блюментросту и основателю Московского генерального госпиталя Билдосу – стал ясен и окончательный диагноз, не предвещавший ничего хорошего. К осени 1724 года Петра буквально начали валить с ног страшнейшие боли в пояснице, но пользовавшие его доктора могли лишь облегчить страдания с помощью катетера, но никак не устранить саму болезнь, поскольку тогдашняя европейская медицина просто не знала средств для этого. Туманящие разум приступы вкупе с неурядицами в ближнем окружении заставляли императора в бешенстве колотить докторов и бессильно скрежетать зубами. А после того как Пётр, спасая в ледяной воде Финского залива простых матросов, жестоко простудился, болезнь окончательно приковала его к постели.

Тогда-то, по сути хватаясь за соломинку, император и пересмотрел свои устоявшиеся религиозные позиции. Конечно, истым верующим он никогда не был, но положение высшего лица православного государства и фактически главы его церкви обязывало. Поэтому 26 апреля 1715 года он лично записал в новом «Воинском артикуле», то бишь Уставе: «Если кто из служивых будет чернокнижник, ружья заговорщик и богохульный чародей, такового наказать шпицрутенами и заключением в оковы, или сожжением». В примечании уточнялось, что костёр полагался явно входящим в связь с дьяволом и прочими тёмными силами.

И вот теперь этот же самый человек начертал и спешно отправил в губернский город Тобольск (тогдашнюю столицу Сибири) указ с требованием срочно прислать к нему лучших якутских шаманов, о силе которых он был, вероятно, хорошо наслышан. А если быть до конца точным, то Пётр продублировал своё же распоряжение от 26 июня 1722 года, где он не столь категорично велел сибирскому губернатору князю Черкасскому отправить из Якутска в Санкт-Петербург дворянина Дмитрия Кычкина с «четырьмя шаманами, и шитыми рожами, и знающими писать и читать по манджурски и никански». Тогда императором, скорее, двигал интерес, который он проявлял ко всему для него новому и необычному, поскольку вместе с «лутчими» шаманами, «которые пользуют от болезней и бутто угадывают, коликое число взять», он хотел увидеть и диковинных японцев, впервые попавших после кораблекрушения на берега якутской в те времена Камчатки. Но указ без должного контроля оказался заволокичен и не выполнен.

В первый же раз молодой ещё Пётр проявил любопытство к шаманам двумя десятками лет ранее, в 1702 году, когда велел сибирскому воеводе Хрущёву: «Прислать к Москве к будущей зиме трёх или четырёх человек Самояди (ненцев. – В. Ф.) шаманов, которые совершенно шаманить умели, и дать им провожатых и подводы, и велено их по городам кормить… и везти их с бережением, и велел взять с собою, что к тому шаманству им понадобится. И их не стращать, сказать им будет наша, великого государя, милость». Но это распоряжение было не выполнено, поскольку Хрущёву якобы удалось с трудом «поймать» в ненецкой тайге лишь двух шаманов, и после их «испытаний» воевода заключил, что «те били в бубен и крычали; а иного де шаманства за ними никакова кроме того нет». Потому он принял решение не отправлять их в Москву, дабы «великого государя казны лишные истраты не было». Петра такой ответ не устроил, и он потребовал, чтобы «к предбудущему 1704 году с казёнщикам безо всякой своей отговорки» прислали шаманов в Москву. «Указал великий государь в Сибирских городех… в Белогорье и в Самояди и в иных ясашных волостях велел сыскать шаманов таких знающих, которые вешки и о всяких делех с болванами своими говорят и их вспрашивают, и в том шаманстве им те болваны… отповедь чинят, и они в шаманстве в огонь мечютца и иные мечты чинят; а сыскав выслать в Тобольск…» Но и эта история ничем не закончилась – Пётр так погрузился в великие имперские дела и планы, что для любопытства молодости просто не оставалось времени, а сибирские чиновники без очередных царских «пинков» спустили команду на тормозах.

И вот теперь уже в ином тоне было «велено де дворянина Кычкина со определёнными по Указу ему с шаманы и с шитыми рожами указанным числом с семьями выслать в самой скорости, в чём и подписаться ему, дабы он Кычкин, по Его Императорского Величества Указу, трактом своим ехал с великим поспешанием, нигде не медля ни часа под опасением жестокого штрафа…»

Современному читателю, конечно, непонятно, что за «шитые рожи» упоминались рядом с шаманами и были также затребованы на берега Невы. Так вот, под ними подразумевались тоже шаманы, но не якуты по национальности, а тунгусы, которые славились не меньшей силой и в ту пору в качестве отличительной особенности ещё носили характерные татуировки на лицах. Подобные «украшения» делались путём продёргивания окрашенных нитей под кожей, отчего и родилось соответствующее времени выражение «шитые рожи».

На этот раз, опасаясь царского гнева, Кычкин быстро исполнил приказ и отправил в столицу «Реэстр» с перечислением почти трёх десятков лучших шаманов края – видимо, чтобы Пётр сам выбрал, кого и сколько пожелает. Понятное дело, император не мог знать, кто из шаманов искуснее, и поэтому просто продублировал в своём указе весь список. Интересно, что большинство названий волостей в перечне Кычкина созвучны нынешним улусам (районам) Якутии, и по нему можно прекрасно представить места, где жили лучшие шаманы XVIII века. Их география простирается от южных границ края до самого полюса холода Оймякона, откуда было выбрано целых шесть шаманов. Не могу не упомянуть, что шаманы «Сыдыбылъ Дабудаковъ и Иктей Кривой» представляли Кокуйскую волость, название которой происходило от села Куокуй, что и ныне соседствует с моим родным Тас-Тумусом. Примечательно и то, что в «Реэстре» среди прочих значились «шаманы жъ Якуцкого города, тамошние уроженцы, русскiе люди Фёдор Турбинъ, Семёнъ Рубачёвъ».

Однако, как ни строг и ни скор был указ, но он всё же опоздал и оказался в Якутске уже после смерти Петра. Шаманы не получили шанса помочь своему «далёкому белому царю-солнцу», а вот смогли бы они или нет избавить императора от болезни – об этом мы поговорим чуть позже.

Видимо, не зная, как посмотрит на приезд в столицу подобных «гостей» новый наследник престола, дело с отправкой отложили и стали о нём забывать. Но в 1729 году «трудный подросток» Пётр II, склонный лишь к безудержной пальбе на охоте и забавам с великовозрастными оболтусами (или фактически правящие за него Долгорукие), вдруг вновь потребовали всё того же Кычкина с его подопечными в Москву, куда переместился царский двор. Комиссары якутских улусов (так ещё за два века до большевиков называли начальников на местах) спешно бросились поднимать «Реэстр» с именами ранее определённых для столицы шаманов, но выяснили, что «оные тунгусы, которые требуюца», кочуют где-то в тайге. И тогда в одних волостях бросились на поиски означенных в списке, а в других стали лихорадочно искать им замену. Кычкин же, не желая ударить лицом в грязь перед новым государем, устроил строгий смотр кандидатов и через посыльных вопрошал комиссаров о присланных: «А подлинно ли они имеют за собой действительное шаманство? А лутче их шаманством в ведомстве того острога других не имеютца ль?» Что касается самих шаманов, то многие попытались укрыться от столичной славы в родных лесах, и кое-кому это удалось. Дабы и другие не последовали их примеру, Кычкин распорядился посадить всех отобранных им под стражу, а беглецам учинить сыск. Итак, дело двигалось, но не очень спешно, и в итоге Пётр II, как и его предшественник, не дождавшись «шаманского корпуса», в самом начале 1730 года скоропостижно скончался от оспы.

Взошедшая на престол Анна Иоанновна поначалу было «сентября второго дня» 1730 года подтвердила указ, но в августе следующего года, когда шаманы и «шитые рожи» после всех перипетий наконец-то отбыли в Петербург, почему-то другим указом вернула их с дороги домой. Возможно, отсоветовал вошедший в силу Бирон, оглядывающийся на «цивилизованную» Европу. И может быть, зря. Очередной заморский лекарь, прописавший было Анне перед смертью (от камней почек) среди зимы высушенные и истёртые в порошок эмбрионы зайчихи, сетовал, что до начала лета этого снадобья, увы, не заполучить. Как наглядно видно из рецепта, этот представитель официальной медицины действовал не лучше заурядного знахаря, а то и шарлатана. Настоящий же шаман (вы в этом позже убедитесь) лишь одной силой своей энергии мог бы раздробить злосчастные августейшие камни или растворить их с помощью травяных настоев. А в крайнем случае – быстро бы отправил парочку-другую духов за беременной зайчихой в прошлое или будущее. Тем более что перед кончиной Анна Иоанновна и сама окончательно окунулась в мистику. Однажды вечером, увидев в компании с перепугавшимся Бироном собственную живую копию на троне, она остановила узревшего заговор и призвавшего стражу фаворита: «Не надо кричать и стрелять! Это не самозванка, это моя смерть за мной пришла…» Так оно и получилось.

Далёкий предшественник Анны царь Иоанн Грозный, примерный православный в дни редкого раскаяния, ночами бивший поклоны перед образами в монашеской рясе, извёл на своём веку немало заподозренных в колдовстве. Но и он, впервые увидев комету 1584 года, почему-то счёл её языческим знамением своей, хотя, может быть, и не слишком близкой, смерти. Чтобы расставить все точки над i, самодержец «поступился принципами» и повелел отыскать для него в Лапландии и доставить во дворец аж целых 60 «дошлых ведунов», а точнее – ведуний, которые, по московским слухам, тогда ценились много выше колдунов мужского пола. Надо заметить, что Лапландия в пору, когда Русь и Европа ещё не знали Сибири, считалась местом, где живут самые сильные волшебники Старого Света, и многие оккультисты ездили туда для обучения. Слова «шаман» в русском языке в те времена не существовало, но лопарские волшебники по своим ритуалам и обрядам были именно шаманами.

Неизвестно, с помощью каких действий, но абсолютно единодушно лопарские ведуньи пришли к заключению, что государь действительно очень скоро покинет сей мир и случится это 18 марта. Что и было передано царю боярином Бельским. Иван Грозный, не поверив, что жить ему осталось так мало, пришёл в ярость и повелел за столь наглое враньё именно 18 марта разом и сжечь всех колдуний. Утром указанного числа Бельский, повидавшись с царём, пришёл в острог, где содержались под стражей лапландки, и сказал, чтобы они готовились к казни. Но шаманки философски ответили ему, что «ещё не вечер». И оказались правы: сев играть в шахматы, Иван Грозный внезапно упал в обморок и к ночи скончался. Лапландок отпустили по домам…

А ведь всё могло бы оказаться иначе, если бы самодержец использовал ведуний не только как прорицательниц, но и по их, так сказать, главному назначению – в качестве посланников-ходатаев к высшим небесным силам.

Автор одной из первых в мировой практике обобщающих работ по шаманизму Виктор Михайловский в 1892 году пересказал в ней свидетельства западных учёных, побывавших у лопарей двумя-тремя столетиями раньше. Вот как они выглядели:

«Если жертва (в пользу больного. – В. Ф.) не помогала, то шаману-нойду приходилось предпринимать путешествие в страну теней ямбе аймо. Для такой экспедиции избирался особенно известный нойд, обладавший лучшими волшебными снарядами. В священном месте кудесник упрашивал ямбека или умершего родственника, чтобы тот оказал своё покровительство. Но главною целью странствования было заклинание божеств, обитающих в ямбе аймо, чтобы эти покровители отложили призыв в царство теней больного, лежащего на смертном одре, и позволили ему оставаться некоторое время среди живых людей. Когда нужно было приступить к путешествию, нойд собирал как можно больше мужчин и женщин и, взяв волшебный бубен, начинал изо всех сил бить в него и петь, причём все присутствующие помогали ему в пении. Шум и неистовые движения приводили заклинателя в исступление. Уперев бубен в колени, он прыгал с необыкновенной ловкостью и быстротою, делая самые странные телодвижения до тех пор, пока не падал в бесчувствии, подобно умирающему. Он лежал в продолжение часа в этом оцепенении. Все свои лечения и вообще таинственные действия нойды проделывали при помощи троякого рода животных, обитающих в царстве теней. Это были: птица сайво-лодде, рыба или змея сайво-гуэлле или гуармсо и олень сайво-сарва. Птицы были разной величины: ласточки, воробьи, куропатки, орлы, лебеди и т. д. Они имели всевозможную окраску: чёрные, белые, красноватые, коричневые, зелёные и пёстрые. Среди служебных птиц особенно замечательны те, которые именовались вуорнис лодде, они специально наносили вред людям. На чудесных птицах нойды с необыкновенною быстротой переносились с места на место. Рыбы и змеи тоже достигали различной величины; свойства змей указывали на силу и искусство шаманов, их обладателей. Змеи часто бывали в длину по 9 футов; они служили для нанесения вреда людям и для путешествия в небесные пространства. Олень посылался шаманом для борьбы из-за больного с оленем, принадлежащим тому кудеснику, который наслал болезнь. Чем сильнее был олень, тем могущественнее был им владеющий нойд…»

После смерти Ивана Грозного громкие разговоры о лопарских волшебниках ходили в российской столице не однажды. Особенно всколыхнули они народ после переворота 1606 года, когда был убит самозванец Григорий Отрепьев. Его тело со множеством ран несколько дней лежало на Красной площади, специально выставленное на обозрение. Но сторонники Смуты тут же пустили слух, что «Гришка был колдун, научившийся колдовству у лапонцев: когда они дадут себя убить, могут и воскрешать себя», то есть, мол, не всё ещё потеряно. Тем более что за слухом, видимо, стояли и кое-какие реалии. Во всяком случае, серьёзный историк Николай Карамзин приводит в своей «Истории государства Российского» следующий отрывок из «Московской хроники»: «Вокруг Лжедмитриева тела, лежащего на площади, ночью сиял свет: когда часовые приближались к нему, свет исчезал и снова являлся, как скоро они удалялись. Когда его тело повезли в убогий дом, сделалась ужасная буря, сорвало кровлю башни на Кулишке и повалило деревянную стену у Калужских ворот. В убогом доме сие тело невидимою силою переносилось с места на место, и видели сидящего на нём голубя. Произошла великая тревога. Одни считали Лжедмитрия необыкновенным человеком, другие Дьяволом, по крайней мере ведуном, наученным сему адскому искусству лапландскими волшебниками, которые велят убивать себя и после оживляют». Подобные факты, слухи или домыслы, чем бы они ни были, в любом случае сыграли свою роль – через некоторое время народ относительно легко принял весть о том, что в Польше объявился второй Лжедмитрий. Так шаманы впервые по-крупному подействовали на российскую политику.

Ещё за полвека до событий Смутного времени на далёкой Печоре, у соседей лопарей самоедов (ненцев) побывал английский путешественник Ричард Джонсон и, в отличие от более позднего сибирского воеводы Хрущёва, оказался свидетелем поразившего его шаманского действа. После неистовой пляски и долгого беспамятства «заклинатель-тадибей уколол себя мечом, не производя никакой раны, – он раскалил меч и пронзил своё тело, так, что конец торчал сзади и я мог его ощупать пальцем. Затем самоеды вскипятили воду в котле, поставили в чуме четвероугольное сидение, на котором примостился жрец, сидя с поджатыми ногами, и приблизили к нему котёл с кипящей водой. Кудесник крепко обвязал свою шею верёвкой из оленьей кожи и дал держать концы её двум человекам, ставшим по сторонам сиденья. Когда шамана покрыли длинной одеждой, самоеды, державшие верёвку, стали её тянуть каждый в свою сторону, и я услышал шум от падения каких-то предметов в кипящую воду. От присутствующих туземцев я узнал, что это упали голова, плечо и левая рука кудесника, отрезанныя верёвкой. Суеверные дикари не позволили исследовать эти предметы, говоря, что всякий увидевший сокрытое от человеческих глаз должен умереть. Представление кончилось появлением кудесника, который совершенно невредимый подошёл к огню и объяснил, что никто не может узнать тайн, переданных ему божеством во время его бесчувственного состояния».

ШАМАН НАЗВАЛ ДАЛЁКУЮ ДЕВУШКУ МИЧМАНА МАТЮШКИНА ГОЛУБОГЛАЗОЙ, ХОТЯ В ГЛУХОЙ ТАЙГЕ НИ ОН САМ, НИ КТО-ЛИБО ИЗ ЕГО СОПЛЕМЕННИКОВ НИКОГДА НЕ ВСТРЕЧАЛ ГОЛУБОГЛАЗЫХ ЛЮДЕЙ.

Как видно из этих описаний, в середине XVI столетия аборигенами русского европейского Севера были достаточно хорошо освоены, а точнее – пока ещё не утрачены основные шаманские технологии.

Что же касается Петра Великого, то он всё-таки внёс свой вклад в якутский шаманизм, точнее – в его изучение. За несколько дней до смерти император подписал указ о Первой Камчатской экспедиции под руководством Витуса Беринга, которая затем переросла в беспрецедентную по масштабам и задачам Великую Северную экспедицию и в течение полутора десятка лет проводила исследования полярных и восточных оконечностей империи. В составе этой полусекретной экспедиции, кроме военных, были историки и «натуралисты» Академического отряда Герхард Миллер, Иоганн Гмелин, Якоб Линденау, Георг Стеллер, Степан Крашенинников, которые и оставили первые, хоть порой и поверхностные, но всё же сделанные профессиональными учёными описания действ якутских и тунгусских шаманов.

Вот как выглядел ритуал 1736 года в глазах Гмелина: «В юрте, где должно было происходить камлание, он (шаман. – В. Ф.) разделся и одел плащ, который по количеству навешанных на нём всяких железных побрякушек мог сравниться с самым лучшим шаманским костюмом. Одевшись, он взял свой волшебный бубен и сел с ним посреди юрты лицом к юго-западу. Затем он стал барабанить и кричать. Это продолжалось в течение четверти часа с такими жестами и выворачиванием членов, что боязливый человек не смог бы этого выдержать. С ним не было хора, и он, сидя, разыгрывал комедию совсем один. Это должно было быть только приглашением, которым он призывал к себе чертей. Затем он внезапно вскочил и кричал длительное время, постоянно барабаня и стоя всё время на одном месте. Длинные чёрные волосы, сильно растрепавшиеся от частых поворотов головы, придавали ему вид фурии, и он стал так носиться по юрте, что наскакивал на всё и выгнал всех, кто находился в юрте. Если бы я не полагал, что тренировка и необычная физическая сила могут помочь человеку вынести то, что вынес этот мужик вследствие своих насильственных движений, я бы определённо не знал, чем объяснить его силу. Правда, раз после того, как он сильно шумел, казалось, будто он впал в бессознание, но присутствовало несколько якутских князьков, из которых двое поддерживали шамана, чтобы он не упал, ибо это, по их мнению, могло бы принести всему народу большое несчастье, если шаман во время своего сеанса свалится без сознания на землю. Третий князёк держал над головой шамана накалённую сталь и точил на ней нож до тех пор, пока шаман не пришёл в себя. Придя в себя, шаман сразу же продолжил своё фиглярство. Было несколько таких перерывов, и поэтому кажется, что они скорее вызваны привычкой, чем дьявольскими мучениями или физическим утомлением. Часто он стоял совсем неподвижно, пристально смотрев в воздух и хватая оттуда что-то рукой, будто хотел поймать нечто невидимое. Ежеминутно он придавал сцене новый вид с такой необычайной ловкостью, что можно было только удивляться…»

Надо сказать, что упомянутые учёные, называвшие свой XVIII век «просвещённым» и одновременно исповедовавшие христианство, поначалу относились к «шаманским кривляниям» пренебрежительно-осуждающе. Тот же Гмелин, ещё до камлания побывав на главном летнем празднике якутов Ысыахе и посмотрев его освящение, записал в своём дневнике: «Церемонию открыл волшебник. Затем волшебник, сидя, произнёс речь, некоторые говорят, что он молился. Но как слуга дьявола может серьёзно молиться или чего может достичь его молитва?..»

Иоганну Гмелину вторит чуть более поздний путешественник Гавриил Сарычев: «Доверенность, каковою пользуются шаманы у всего здешнего простого народа, отнимает всякое на них подозрение в обмане, а предрассуждение о связи их с злыми духами утверждает ещё более в мнении, что всё делаемое шаманами производится черезъестественным образом и не иначе как с помощью дьявольскою. Мнимая сия власть над духами дала им право выдумывать разные сказки и нелепости для суеверного невежества, дабы более верили, что они могут предсказывать будущее, знать настоящее и прошедшее, повелевать ветрами и бурями, лечить больных и доставлять счастье в звериной ловле. Таким образом всегда имеют случай выманить что-нибудь у легковерного народа».

Но этот же исследователь, сделавший в XVIII веке заключение в стиле будущих большевистских идеологов-атеистов, приводит описание камлания, где шаман явно выступает в качестве личности, обладающей если не паранормальным, то по крайней мере гипнотическим даром: «Через несколько минут (шаман. – В. Ф.) опамятовавшись, просил ножа, и когда подали, то ударил себя им в брюхо и велел одному якуту вколачивать его поленом до самого черня. Потом подошёл к очагу, взял три горящих угля и один за другим проглотил, не показывая ни малой боли, после чего плясал ещё долго. Наконец вынул из брюха нож и, выхаркнув с некоторым усилием проглоченные угли, стал предсказывать, что больной выздоровеет, если в жертву злому духу, мучившему его, убита будет лошадь, и назначил притом, какой она должна быть шерсти».

Подобные действа вновь прибывшие учёные заносили в разряд «фокусов», объясняли только «ловкостью рук» и при случае старались даже устраивать публичные разоблачения.

Так, в частности, поступили Миллер и Гмелин. «Мы услышали о волшебнице, которая так прославилась, несмотря на свою молодость, ей было 20 лет, что пользовалась большим доверием, нежели волшебники, уже под 40 лет практиковавшие своё искусство. Она жила в 20 вёрстах от города (Якутска. – В. Ф.). Профессор Миллер послал за нею, и она явилась. Она признала, что она волшебница и настолько сильна в своём искусстве, что может пронзить себя насквозь ножом без вреда для себя. Назначили вечер, когда она покажет своё искусство, и она согласилась. Волшебное платье было надето, заиграл бубен, и волшебница стала делать прыжки, которые были очень искусны, вероятно, вследствие её молодости. По голосу нельзя было судить, что она так молода; её крики, сливаясь с шумом бубна, походили то на рёв медведя, то на рычание льва, на лай собак, на мяуканье кошек и т. п. Верхом на бубне она взлетала то к воздушным чертям, то к тем, что живут на земле, обращалась с ними очень свободно, вызывала каждого, разговаривала с ними и получала, как она утверждала, искренние ответы. Якуты были вне себя от изумления…»

Но учёным мужам оказалось этого мало, они потребовали, чтобы шаманка проткнула себя ножом при их полном контроле. Волшебница, конечно знавшая, что некоторые шаманы могут без всяких последствий пронзать себя в нескольких местах, но, видимо, не обладавшая подобным даром, наверняка горько пожалела о сказанном, но отступать ей было уже некуда. И она, хоть и не сразу, решилась. Как свидетельствует Гмелин, «я ощупал рану и кусок выпавшего сальника. Волшебница отрезала его, велела изжарить на угольях и съела». Рана на её животе, увы, не затянулась тут же, как полагалось по всем канонам волшебства, и торжествующие профессора заставили бедную женщину «дать письменное сознание за своей подписью и подписью переводчика городского в том, что она до этого раза никогда не продевала сквозь тело ножа и теперь не имела намерения этого делать, а хотела обмануть нас, как якутов…» Публичное разоблачение состоялось, но так сильно ранившая себя женщина «оставалась спокойною, как будто с нею ничего не случилось», а «через шесть дней рана её зажила, хотя она её не больше двух раз перевязала». Интересно, за сколько бы дней исцелился от проникающего ножевого ранения в живот сам профессор Гмелин?..

Кстати, его последователь, автор знаменитой монографии «Якуты», политссыльный XIX века Вацлав Серошевский, имевший гораздо больше времени для наблюдений, писал: «Я заметил, что, хотя всем подобным фокусам удивляются и охотно на них смотрят, тем не менее от шамана, „настоящего шамана“, требуют иных качеств. В Колымском округе я встречался с молодым ещё, но ловким шаманом, проделывавшим большинство упомянутых фокусов: он глотал палку, ел горящие уголья и стекло, выплёвывал изо рта монету, исчезавшую из его рук на глазах зрителей, и т. п. – и всё-таки его не считали первоклассным шаманом, между тем как старуха-шаманка, не умевшая делать ничего подобного, пользовалась, видимо, большим почётом и славой. Хороший шаман должен обладать многими необыкновенными свойствами, но главное – умением производить на окружающих более или менее сильное впечатление. Он не кичлив, много о себе не рассказывает, не жаден, не требователен; в обращении с обыкновенными людьми у него не заметно ни особенного высокомерия, ни гордости, а скорее проглядывает сознательное чувство внутренней силы, перед которой невольно преклоняются окружающие и которая рождает к нему доверие и повиновение. „Тот не солжёт, тот или откажется, или поможет!“ – говорят про такого».

«Мичман флота» Фёдор Матюшкин, один из ближайших друзей-лицеистов Александра Пушкина, которому сам великий поэт давал «длинные наставления, как вести журнал путешествия», судя по стилю писем-отчётов из Якутии, не был ханжой и академическим занудой, да к тому же ещё отличался и смелостью. Увидев однажды зимней ночью огонёк в глухой далёкой тайге, он тут же повернул к нему, несмотря на резкий протест проводника. Последний опасливо утверждал, что в этой юрте живут черти. Вообще-то проводник действительно был недалёк от истины – перед ними оказался специальный шаманский чум, где как раз разворачивалось очередное действо. Выскочившие навстречу незваным гостям тунгусы, увидев «русского тойона (господина. – В. Ф.)», принялись умолять его не мешать шаманить. Матюшкин успокоил их.

«Я не протопоп, – сказал я засмеясь, – и я тоже буду спрашивать вашего шамана о будущей моей участи. Мои слова тотчас же были переведены, и доверие, радость возвратились на все лица. Я вошёл в юрту. Несколько женщин сидело вокруг огня, а шаман ходил взад и вперёд по разложенным на полу шкурам. Длинные чёрные волосы почти совсем закрывали лицо его, кровью налившееся, зверообразные глаза сверкали из-под густых нависших бровей. Странная его одежда, обвешанная ремнями с железными, медными и серебряными оконечностями, бубны в правой руке и лук в левой – всё, всё давало ему какой-то страшный вид (и он довольно был похож на чёрта московского театра). Упёршись головою на лук, он начал кружиться в молчании около одной точки, стал водить руками над головою и делать движения, подобные тем, какие делают наши магнетизёры. После этого вдруг ударил в бубны и стал скакать с чрезвычайным проворством, корпус его изгибался, как змея, голова его обращалась около шеи, как колесо, с таким невероятным проворством, что и теперь не могу довольно надивиться. Наконец упал без чувств на землю. Его подняли, всё лицо его было в крови, он обтирал оное, и кровь всё вновь выступала из-под кожи (какое ужасное напряжение!). Наконец он совсем встал и упёрся на лук – каждый его спрашивал. Ко мне шаман был очень милостив. Если верить словам его, всё, всё будет успешно, и я всё время буду здоров и через 3 года в Царском Селе!

„Какую я люблю девушку?“ – спросил я у него. „У твоей девушки глаза, как лазурь неба, а волосы, как слабый свет луны (светло-русые)“. – „Сколько ей лет?“ – „Добра ли?“ – „Умна ли?“ – etc… etc… – „Любит ли и помнит ли меня?“ – „Если бы она сама о сём меня спрашивала, я бы ей отвечал“. – „Чорт тебя возьми!“ – сказал я ему с сердцем. – „Я уже и так достояние ада“, – сказал он очень хладнокровно. – „А я?“ – „На тебя они не смеют смотреть, твоя душа не принадлежит им“. – „И за это благодарю“. Потом его начали спрашивать другие, и когда все вопросы были кончены, он стал выпускать из себя чертей, делая разные кривляния, и дорогие гости его, которых он созывал около 4 часов, вышли из него в 15 минут. Я не суеверен, но если чудеса, которые рассказывают о месмеровом магнетизме не ложь, то… то… Но теперь ведь грех в Петербурге говорить о шаманах».

В конце письма Матюшкин сообщает, что «мелкие обстоятельства, которые со мной случились по приезде моём в Средне- и Нижне-Колымск, – сколько и не были невероятны, но все с удивительною точностию были предсказаны шаманом».

Что же касается обстоятельств крупных, то процитированное письмо было отправлено Матюшкиным из Нижнеколымска в конце 1820 года, в самом начале работ экспедиции под руководством адмирала Фердинанда Врангеля. Впереди «мичмана флота» ждали четыре труднейших и опасных похода через всю Якутию в её заполярную и арктическую зону, и все они завершились успешно, с хорошими результатами. Он вернулся в Петербург ровно через три года в полном здравии и на крыльях славы, быстро пошёл в рост, дослужился до адмирала, стал сенатором и пережил своего друга-ровесника Пушкина на 35 лет. Думается, Матюшкин не раз потом вспоминал предсказания тунгусского шамана и не преподносил их как «фиглярство».

Известно, что, возвращаясь из своих северных поездок в столицу, Матюшкин всякий раз старался встретиться с Пушкиным. С не меньшей радостью стремился к нему и поэт, подолгу расспрашивавший друга-путешественника о далёкой таинственной Сибири. Возможно, во время одной из таких бесед Пушкин и «заразился» идеей написать книгу об урождённом в Якутске землепроходце XVII века Владимире Атласове, которого сам поэт окрестил «камчатским Ермаком», фактически открывшим этот полуостров. Пушкин успел собрать почти всю имевшуюся на тот момент литературу о Якутии, вступил в переписку с несколькими её исследователями, но преждевременная и неожиданная смерть не позволила ему осуществить замысел. «Параграфы» (конспекты. – В. Ф.) на 88 страницах остались лежать на столе поэта в день его дуэли с Дантесом.

Думается, Матюшкин просто не мог не рассказать Александру Сергеевичу о случае с шаманом, обо всех своих последующих встречах с «якутскими волшебниками», об их ритуалах, обрядах и воззрениях. На подобную мысль меня натолкнули живущие в памяти строфы из знаменитого пушкинского стихотворения «Пророк», написанного в 1826 году. По мнению пушкинистов, создавая его, поэт оттолкнулся от шестой главы библейской книги пророка Исайи, но потом «ушёл в сторону», и, по сути, в нём было описано действо, очень похожее на обращение неофита в шаманы. Об этом мы далее ещё поговорим подробнее, а пока запомним возникшую ассоциацию. Любопытно, но, работая над этой главой, я неожиданно обнаружил в статье известного православного священнослужителя и богослова протоиерея Александра Меня «Доисторические мистики», что и он, рассматривая посвящение шамана, «невольно вспомнил библейского пророка, воспетого Пушкиным, который пережил такое же перевоплощение». А может, толчком послужил не только библейский, но и языческий пророк, так эмоционально и живописно обрисованный поэту только что приехавшим из Якутии Матюшкиным?

Возвращаясь к последнему его диалогу с шаманом-ясновидцем, отметим, что особенно интересной в их разговоре оказалась одна деталь, поразившая тогда путешественника, – шаман назвал девушку мичмана голубоглазой, хотя в далёкой глухой тайге (2000 вёрст от Якутска) ни сам властитель духов, ни кто-либо из его соплеменников прежде никогда не встречал голубоглазых людей. Матюшкину даже пришлось защитить шамана и подтвердить не поверившим тунгускам, что такие «нечеловеческие» глаза и вправду встречаются у русских, как и светлые золотистые волосы. Выходит, шаман действительно увидел девушку. А что касается оставленного без ответа вопроса о том, любит ли и ждёт ли далёкая зазнобушка Матюшкина, то «волшебник», скорее всего, просто не стал расстраивать «доброго господина». Об этом свидетельствует факт: вернувшись в Петербург и написав отчёт, Матюшкин тут же ушёл на целых два года в кругосветное плаванье, а потом не завёл семьи до самого конца своей жизни.

Итак, если некоторые заезжие путешественники и исследователи ещё могли себе позволить несколько высокомерный и ироничный взгляд на шаманизм, то у местного населения, в том числе и у потомков русских землепроходцев, появившихся в «якольской землице» в XVII веке, было своё отношение к древней религии. Шаманам верили, их уважали и боялись – и при жизни, и после смерти. Надо сказать, что к моменту появления россиян шаманы в Якутии уже не просто существовали, а даже представляли отдельную социальную прослойку. На это указывают списки сбора ясака – «подоходного налога» допетровских времён, где наряду с «князцами», «холопами» и «улусными мужиками» значатся отдельной строкой «оюны». Уже в год закладки первого города-острога на Лене (1632) его основатель Пётр Бекетов получил 20 соболей с «Инена оюна». Причём, судя по разбросу величины ясака, шаманы были и совершенно бедными, и состоятельными, как князцы. Наверное, это зависело от силы и известности ойуна. В ясачной книге Якутии от 1649 года, куда вписано 1497 плательщиков, значатся имена 43 шаманов, как правило, по одному-два на волость.

О высоком авторитете и общественном статусе шаманов говорит тот факт, что именно они, подобно гаитянским жрецам вуду (мы о них тоже поговорим позже), стали руководителями освободительного восстания 1642 года, когда «инородцы» поднялись против посаженного Москвой якутского воеводы, «свирепого стольника Головина», и его подчинённых, что нестерпимыми поборами, жестокостью и несправедливостью довели народ до крайности. Шаманы разработали план покушения на воеводу и лично руководили несколькими сражениями, в которых были разбиты отдельные казачьи отряды. Правда, в итоге восставшие проиграли, но Головин был смещён и отдан под суд. В 1682 году произошло ещё одно восстание под предводительством родоначальника Дженника и ойуна Эргиса. Видимо, результатом этого, то есть опасения влияния шаманов, стала царская «память», присланная воеводе Арсеньеву в 1696 году: «Да вам же смотреть и беречь накрепко, чтобы около города отнюдь не шаманили и русских людей на шаманство к ним никто не ходил». Во исполнение высшей воли, естественно, последовало соответствующее распоряжение воеводы.

Боролись, конечно, с ойунами и православные священники, обращая якутов в христианскую веру, но люди в те годы часто крестились только из-за полагавшихся при этом льгот или подарков, а в душе всё равно оставались язычниками и устраивали свои традиционные ритуалы. Забавно предание, согласно которому один «великий шаман», увидев, как в его улус прилетели в виде семи сестёр-птиц злые духи оспы, «быстро вскочил на ноги, перекрестился перед иконами и, обратившись в дым, улетел на небо…»

А иногда происходил и обратный процесс, к которому нестойких к вере священнослужителей подталкивало их скудное существование в «духовных пустынях». Так, один сибирский священник сумел превратить в личный доход подношения местных остяков (хантов. – В. Ф.) их шаманскому идолу-«шайтану». Как пожаловались сибирскому митрополиту Антонию новокрещённые ханты, упомянутый священник «одного шайтана называл себе братом болшим, того ради, что он, поп, брал всякое приношение с ним, шайтаном, пополам. А братался он, поп, с ним, шайтаном, рясою своею чёрною, канфовою, которая ряса обретается на нём, шайтане, и доднес, а за тое рясу взял он, поп, с него, шайтана, за братство лисицу ценою в 8 рублёв, да выдру ценою в рубль». Все обвинения подтвердились. В дополнение ханты поведали: «как почали их крестить», они спрятали «шайтана» в другой волости, по позже, с согласия священника, выкупили его за шкурки выдры и соболей. Тайно вернуть идола в его прежний «дом» помог всё тот же священник. В итоге он был расстрижен, и Тобольская губернская канцелярия приговорила отступника «бить кнутом и вырвав ноздри сослать в Нерчинск на серебряные завода вечно…»

То, что шаманизм в Сибири и Якутии в XVII веке признавался «де факто и де юре», подтверждает известный историк Сергей Токарев. В своих работах он приводит многочисленные жалобы в адрес официальных властей и судебные дела, где фигурируют шаманы. Их обвиняли либо за то, что они, получив плату, не вылечили больного, либо (значительно чаще) за умышленную «смертельную порчу» людей или скота. И каждому иску давался законный ход. По одному такому делу воевода распорядился провести «повальный обыск», то есть опросить 80 человек жителей четырёх соседних волостей на предмет вредоносной деятельности ойуна, и 64 свидетеля показали, что «Булгус шаман испортил волшебством своим мужеского и женского полу якутов 13 человек да лошадь, и от ево порчи те люди и лошадь вскоре померли». Были официально задокументированы и истории более фантастические. Например, такая: «…Деки шаман обратился своим волшебством медведем и пршед того Булгуя изъел, и тот де Булгуй от того его волшебства летом умер; а видел то его волшебство шурин его». Результатом последнего доноса стал арест шамана. И хотя тот под пытками утверждал, что «з бесми он Деки не знаетца, а шаманит он по своей вере, призывает бога, а ведовством и порчею ево Деки поклепали напрасно», но всё равно угодил в тюрьму. Конечно, ситуаций, когда шаманы справлялись со своими обязательствами и совершали настоящие чудеса исцеления, было во множество раз больше, но понятно, что по такому случаю никто не жаловался воеводе.

При случае и сами власти Якутска были не прочь использовать шаманов, в реальности сил которых они не сомневались. Так, известен интересный факт о воеводе Андрее Барнешлеве. Последний в 1679 году, прослышав, что против него подана якутами самому царю челобитная, где перечисляются его многочисленные насилия и беззакония, решил обратиться к помощи ойунов. Он призвал их и «приказал шаманить о смерти челобитчиков», а также и о том, чтоб новый воевода, который должен его сменить, «был к нему добр».

Не знаю, насколько удалось преуспеть в выполнении «воеводского задания» «шаману Няче, что у Андрея в горнице шаманил», но приехавший на смену Барнешлеву Фома Бибиков с суеверным ужасом тут же поспешил донесть юному государю Фёдору Алексеевичу: «А в их земле шаманы бесовским призывом и волшебством людей портят и морят!»