Воры. История организованной преступности в России бесплатное чтение

MARK GALEOTTI

RUSSIA'S SUPER MAFIA

THE VORY

YALE UNIVERITY PRESS

NEW HAVEN AND LONDON

Перевод Павла Миронова и Александры Финогеновой

Редакция благодарит за помощь в поиске фотографий Музей истории ГУЛАГа и агентство «Ван Лир» за содействие с приобретением прав.

© 2017 by Yale University

Originally published by Yale University Press

© 2019 ООО «Индивидуум Принт»

Криминология – ближайшая сестра политологии среди всех социальных наук. Без изучения преступного поведения и социального механизма преступления трудно понять политические системы и политические процессы. С другой стороны, взгляд исследователя, привыкшего анализировать политический класс и бюрократию, видит и в преступности не романтику и девиацию, а общественный институт, меняющийся так, как меняется само общество. Марк Галеотти – политолог с увлекательной специализацией: спецслужбы и организованная преступность (а это родственные области). Его книга – результат тридцатилетних исследований, плотной работы с архивами, личных встреч и полевых наблюдений. Он не демонизирует и не обеляет своих жутковатых героев, не упрощает и не делает эффектных политических обобщений, выступает против определения России как «мафиозного государства» – для этого Галеотти слишком хорошо знает свой предмет. Книга написана тем стилем, одновременно точным и отстраненным, который кажется родовым свойством британской разновидности английского и так труден для перевода на страстный и оценочный русский язык, но перевод получился весьма качественный. Эта многолетняя тщательная и рискованная работа проникнута и, позволю себе предположить, вдохновлена тем чувством, которое разделяют (и скрывают) все хорошие русологи и которое покажется особенно неочевидным применительно к предмету книги: любовью к России и уважительным к ней интересом.

Екатерина Шульман,политолог, кандидат политических наук

Предисловие автора

Я был в Москве в 1988 году, на излете существования Советского Союза, когда система неуклонно скатывалась в блеклое небытие, хотя тогда никто не мог предположить, что коллапс наступит так быстро. Я проводил исследование для своей докторской диссертации о последствиях войны в Афганистане и брал интервью у участников этого военного конфликта. Если получалось, я встречался с «афганцами» сразу после их возвращения с войны, а потом – через год «на гражданке», чтобы увидеть, как человек адаптировался. Большинство из этих людей были отчаявшимися, потрясенными, озлобленными; они либо взахлеб рассказывали истории об ужасах и кровавых столкновениях, либо вообще не подпускали близко, замыкались к себе. Однако спустя год почти со всеми происходила типичная для подобных обстоятельств метаморфоза: они приспосабливались, принимали ситуацию. Ночные кошмары мучили их все реже, у них уже была работа, девушка, они начали копить на машину, или на отпуск, или на жилье. Но были и такие, кто не мог – или не хотел «идти дальше». Некоторые из этих психологически травмированных ребят становились совсем безбашенными, другие просто не могли вписаться в обычную жизнь и подчиняться писаным правилам.

Так, Вадим пошел в милицию, причем не куда-нибудь, а в новейшее подразделение, ОМОН, то есть стал одним из наводящих ужас «черных беретов». Кстати, именно они выступили в роли штурмовиков при последней попытке сохранить советскую систему. Саша стал пожарным, тоже логично продолжив военную карьеру десантника. На войне его задачей было по сигналу тревоги вместе с другими бойцами погрузиться в здоровенный вертолет Ми-24 по прозвищу «Горбатый», доверху набитый оружием и снарядами, чтобы перехватить какой-нибудь восставший караван, либо спасти своих солдат, попавших в засаду. Чувство товарищества, действие по тревоге, яростный восторг от выполнения опасного для жизни, но осмысленного задания, ощущение героической жизни, столь отличной от серых советских будней, – все это помогало не забывать старые добрые афганские деньки.

А вот Володя, по кличке Чайник (ее смысла я так до конца и не понял, хотя вроде бы в тюрьмах так называют громил), пошел по другому пути. Это был жилистый, стремительный, угрюмый тип с явно угрожающей манерой поведения, завидев которого на улице, переходишь на другую сторону. На войне он был снайпером и становился раскованным, открытым, даже обаятельным парнем, только когда пускался в рассказы о том, как и сколько человек «положил» из своей любимой винтовки Драгунова. Другие «афганцы» его терпели, но им было явно не по себе в его присутствии и даже при его упоминании. Он буквально сорил деньгами, в то время как его товарищи еле сводили концы с концами, часто живя за счет родителей или хватаясь за любую работу. Все прояснилось, когда позже я узнал, что он стал наемным убийцей, боевиком. По мере того, как все структуры советской жизни разваливались и отмирали, организованная преступность все больше расправляла плечи, выйдя из подчинения партийных боссов-коррупционеров и дельцов черного рынка. Стремительно набирая силу, она привлекала в свои ряды новое поколение участников, с том числе отчаявшихся, озлобленных ветеранов последней советской войны. Одни стали телохранителями, другие костоломами, а третьи – такие, как Володя с его винтовкой – киллерами.

Мне не удалось выяснить, что с ним стало. Мы не то чтобы дружили семьями. Возможно, он сгинул в одной из бесчисленных криминальных разборок 1990-х с их взорванными автомобилями, расстрелами из проезжающих машин и ножей в спину темной ночью. Именно то десятилетие ознаменовалось бумом помпезных похорон, когда погибших криминальных авторитетов погребали в стилистике «Крестного отца»: черные лимузины скользят по дороге, устланной белыми гвоздиками, а могилу венчает надгробие с идеализированным изображением усопшего. Эти баснословно дорогие памятники (стоимость доходила до 250 000 долларов во времена, когда среднесуточный доход составлял около одного доллара) увековечивали и излюбленные атрибуты криминальной жизни покойного: мерседес, дизайнерский костюм, тяжелая золотая цепь. Я иногда думаю, что если вдруг, гуляя по одному из излюбленных «ворами» московских кладбищ – Введенскому на юго-востоке города или Ваганьковскому на западе, я натолкнусь на Володину могилу, то непременно увижу изображение винтовки.

И все же именно благодаря Володе и ему подобным мне удалось стать одним из первых западных исследователей, кто поднял тревогу относительно угрозы роста российской организованной преступности – темы, которую прежде (за исключением трудов нескольких заслуженных ученых, по большей части эмигрантов) словно не замечали. Но людям свойственна сверхкомпенсация, и, очевидно, полное игнорирование этого вопроса в 1990-е позже перешло в панику. Эйфория Запада по поводу окончания холодной войны сменилась тревогой: ведь советские танки никогда всерьез не угрожали Европе, тогда как оргпреступность представляла собой опасность куда более реальную и непосредственную. Мы и глазом моргнуть не успели, как начальник полиции Великобритании заявлял, что к началу 2000-х ожидается всплеск криминальных войн в зеленом лондонском пригороде, Суррее, а исследователи-политологи рассуждали о глобальном pax mafiosa[1] – переделе мира между крупными преступными сообществами. Разумеется, этого не случилось, впрочем, русские банды не продавали террористам атомные бомбы, не скупали страны третьего мира, не захватывали Кремль и не совершали прочих безумных действий, которые им приписывали.

1990-е годы – золотой век российских бандитов; с тех пор, с начала путинских времен, уличный бандитизм сменился государственной клептократией. Бандитские войны утихли, экономика стабилизировалась и, несмотря на действующий режим санкций и «прохладную войну» в связи с крымскими событиями, Москва пестрит «Старбаксами» и всеми прочими атрибутами глобализации, присущими любой европейской столице. Российская молодежь по-прежнему едет учиться за рубеж, российские компании выходят на IPO в Лондоне, и те русские богачи, что не попали под санкции, по-прежнему общаются со своими партнерами на Международном экономическом форуме в Давосе, на Венецианской биеннале или на горнолыжных склонах в Аспене.

За годы, прошедшие после встречи с Володей, у меня была возможность изучать российский преступный мир как дома, так и за рубежом в качестве ученого, государственного советника (включая срок службы в Министерстве иностранных дел и по делам Содружества), а также бизнес-консультанта и порой полицейского источника. Я наблюдал расцвет этого мира и его если не закат, то уж точно трансформацию, постепенное подчинение воле политической элиты, в своем роде намного более безжалостной, чем старые криминальные авторитеты. Но перед моими глазами все равно стоит образ этого стрелка в шрамах (одновременно и жертвы, и преступника в новой волне российского криминала) как воплощения общества, которое вот-вот бросится в водоворот почти не ограниченной коррупции, насилия и бандитизма.

Предисловие автора к русскому изданию

Возможно, все дело в моем имени. По-итальянски «Галеотти» (так называлась местность, откуда мой отец уехал в Англию) означает «заключенные». Как бы то ни было, меня всегда завораживала организованная преступность. И дело было не в самих жутких преступлениях, но в возможности, заглянув в «нижний мир», узнать кое-какие истины о мире «нормальном» – подобно тому как можно представить очертания большого города, следуя по лабиринтам его канализаций, тоннелей метро и заброшенных линий электропередач.

Разумеется, при таком подходе к материалу есть риск впасть в карикатурность. Несмотря на постепенное отмирание «старого» воровского мира и замещение татуированных матерых лагерников новой порослью «воров-бизнесменов», многие люди на Западе по-прежнему находятся под властью мифа о «старых добрых бандитах». Они стали стереотипными персонажами кино и телесериалов, этаким привычным способом показать Россию как особое и довольно опасное место.

Этим России оказывают медвежью услугу, поэтому немаловажной причиной написания «Воров» стало желание поспорить с подобными ошибочными клише. В конце концов, роль иностранного наблюдателя, с одной стороны, всегда дает преимущества, а с другой – весьма ответственна, а уж роль исследователя неприглядных и темных сторон жизни – и подавно. Не так просто находить равновесие между объективностью и критикой, правдой и эмпатией. За годы изучения мира русской преступности я знакомился с людьми щедрой и широкой натуры, с людьми лютыми и коварными, со сломленными и теми, кто ломал других. Но будем честны: и тех, и других, и третьих можно обнаружить в любом обществе, от лондонских задворок до хайвеев Лос-Анджелеса. Так что меня интересовало, что именно – независимо от личных историй «воров», ментов, жертв и их обидчиков – стало причиной столь явного отличия российского преступного мира от остальных и почему он обрел столь характерную структуру.

Ответ лежит не в человеческих отличиях – русские, в сущности, склонны к криминалу не более и не менее других наций, – но в исторических эпохах и их специфике. Стремительная индустриализация последних десятилетий царизма, хаос революции и Гражданской войны, затем жестокая, планомерная тирания сталинского времени, сменившая ее тотальная коррупция позднего СССР и анархия девяностых – все это были фантастические эпохи, породившие фантастический преступный мир.

Все это не только помогает объяснить, почему российский преступный мир пошел по своему особому пути, но и подтверждает одну непреложную истину: ничто не длится вечно. Опять же, возьмем Италию: знаменитая мафия и другие преступные организации зародились вследствие раздробленности нации, иностранного эксплуататорства и коррумпированности местных властей, а также слабых социальных связей вне семейных кланов и деревни. Внешние обстоятельства меняются, а с ними и общество. Сегодня Италия далеко не свободна от гангстеров, но прогресс в решении этой тяжелой ситуации налицо. Поэтому я полагаю, что и Россия вполне способна постепенно расставаться со своим прошлым.

Я с волнением ожидаю реакции российского читателя. Знать о существующей проблеме – одно дело, но выслушивать все подробности из уст иностранца – совсем другое. Я старался писать интересно и пролить свет по крайней мере на некоторые темные стороны. Но я искренне старался делать это объективно, критично, правдиво и с эмпатией, о чем упоминал выше. Ведь при том, что посторонний неизбежно ошибается в оценках, именно ему бросаются в глаза аспекты, незаметные изнутри, – и я надеюсь, что смогу открыть что-то новое российским читателям.

И последнее. Я писал эту книгу с позиции человека, который ездил и изучал Россию, писал и думал о ней на протяжении без малого тридцати лет. Причина проста: я люблю Россию и русских, я вижу прекрасное будущее вашей страны, по крайней мере такое, где мафия уже не держит ее за горло. Помню беседу с бандитом средней руки в 2010 году, когда в момент откровения он с удивлением воскликнул: «Вот ты англичанин, а веришь в нас больше нас самих!» Если так, то, надеюсь, я верю не напрасно.

Марк Галеотти,март 2019 года

1. Московская Хитровка 1900-е годы, изображенная здесь, была, пожалуй, худшей из «ям», – российских трущоб, где жизнь и смерть стоили одинаково дешево. Именно здесь пропащие люди без роду без племени и без какой-либо собственности становились и преступниками, и жертвами. И неслучайно, что «воровской мир» начал принимать свои четкие очертания на Хитровке.