Родственные души. Сборник рассказов современных писателей бесплатное чтение

Вступление

Перед вами сборник авторов ЛитРес Самиздат. Писатели собрали истории о животных. Это рассказы пропитаны любовью к ним. В рассказах встречается художественный вымысел и используются собирательные образы.

«Желаем получить массу приятных и разнообразных впечатлений! Мы старались для вас», – коллектив писателей.

Итак, читатель – в путь!

Шар Иваныч

Лами Данибур

Обложка была создана при использовании ИИ Dream и Adobe Photoshop.

– Всё, стая, отлаялся! Носом чую, сдохну к утру! – беспородный пёс свернулся калачиком, поджав хвост. – Следуйте теперь за Психом, с ним не соскучишься!

– Подожди, друг! Может, отлежишься ещё? Сколько раз смотрел смерти в глаза?

– Много. Этот последний. Шкурой клянусь! Не унюхал отравы – получи пену у рта. Силы не те, что в первые вёсны.

– Дедушка Цыган, а кто ж нас учить будет?

– Да никто! Живите сами! Вот сейчас всё выдам как на духу, а дальше свобода выбора. Ведь меня ж никто не учил, окромя жизни, вот и тёрлись друг о дружку девять зим.

– Целых девять? Тут одну зиму пережить – уже учёный, а девять – вожак!

– Мы тебя не забудем! И кутятам твои истории пригодятся.

– Я и сам когда-то был кутёнком.

– Цыган, расскажи! Расскажи, как ты смог прожить так долго на воле и не умереть от голода и тоски.

– Я ж почти породистый! Мать лайка, отец дворянин, так люди говорили. Родился в подвале на мокром бетоне. Мамка сбежала от хозяев, чтобы выводок не утопили. А потом вернулась к своим, а нас оставила. Братьев-сестёр люди растащили, а я не приглянулся. Кормить кормили, а к себе не брали. Протянут руки, я улыбнусь в ответ, а они давай пятиться.

Электрик в аварию провода чинил да пил со слесарями. А они ему:

– Возьми щенка! Один остался. У тебя семья, дом… Будет сторожить.

Вот он после пятой рюмки и поднял меня на руки. Гладил по голове. Я уж тогда подластился в ответ. А утром погрузили его и меня в машину и отвезли домой. Гляжу дикарём по сторонам, а небо-то голубое, солнце яркое. Надо же!

Вот калитку он открыл, до крыльца дошёл, да и упал поленом храпеть на всю улицу, а я под крыльцом схоронился. Прижух и сижу, в щёлку за солнышком наблюдаю.

К вечеру жена с работы пришла. Разбудила кормильца, отправила досыпать в дом.

Я вылез, улыбнулся, а её передёрнуло, пришлось обратно под крыльцо.

Проспался хозяин, ругались, ругались, жена ему:

– Уматывай! И блохастого забирай!

А мужик вдруг:

– Где моя собака? Пусть живёт, дом охраняет!

– Иди погляди, как этот уродец зубы скалит. Всех распугал!

Полез под крыльцо, увидел меня, почесал затылок:

– Что ж его – выкидывать теперь? Пусть себе улыбается. Живи, Шарик! Живи!

Так и пригрелся я. Подрос. Попривыкли домашние. Будочка от прежней Жучки мне отошла. Кормёжка стабильная. Цепь прочная. Живи – не хочу!

Зажрался! Недоеденный суп стал в землю зарывать про запас, а кости в будке ныкать под настил.

Первую свою зиму отсидел. Холодно, скучно! С мышами да крысами сдружился.

А весной запахи. Хоть волком вой, как на волю хочется! За забором собаки лают, а я как дурень в будке. В одну такую ночь не вытерпел, стащил с себя ошейник (оказалось, шея-то моя тонкая, просто шерсти валом) да и побежал прочь прямиком на собачью свадьбу. Эх, хорошо! Воля! А сучка какая знатная была! Так бы и занюхал! Месяц гулял. Жрать охота, а гулять ещё больше. Тут-там перебьюсь и дальше бегать.

Дочка хозяйская Настька мимо проходила, меня узнала. Говорит:

– Шарик, ты? Живой, зубоскал! А мы собрались овчарку покупать.

Сказала, да и пошла прочь. А мне обидно стало.

«Какую овчарку? – думаю. – Да ещё и в будку мою! Не позволю!»

Разлаялся я тогда на всю улицу:

– Я здесь хозяин! Я! Никаких овчарок!

Злой был в тот день, поцапался с друзьями, да к вечеру домой прибёг. Залез в будку, как и был там, сижу, – жду!

Наташка-жена утром вышла во двор и обомлела.

– Вот он я! – сижу, улыбаюсь. – Ждали? Рады небось? – Гавкнул ей приветственно.

– Сашк! Гляди-ка! Шарик вернулся. Сам в будку залез. Вот хитрый пёс.

– О, Шар Иваныч! Какими судьбами? Нагулялся?

– Пап, а овчарка?

– Что ж, его выгонять теперь? Пусть живёт!

Неделю продержался, страсть как боялся овчарки этой. А потом накрыло. Лето же. Жизнь вокруг! Вот и повадился. Уйду – приду. Всё чаще и чаще.

Уговорили дети отца. Купил он им овчарку. А меня обозвал гулякой, да и отдал знакомому на особое предприятие, которое за лесом следило. На работу, в общем, приняли. Сторожем главным стал. Территория в собственность и мослы кучкой зубы точить – благодать! Сколотил тогда свою первую банду. Вот псы были… Побегали мы в тот год… И в питомнике, и с дедом Гошей транспорт охраняли. Город, как свои четыре лапы, знал. Правила дорожного движения изучил. Без этого никак, цуцики, не проживёшь среди людей. Не знаешь правил – ждёт тебя собачья смерть! Так что учите.

– Хорошо, дедушка, хорошо! А потом, что было?

А потом весна. Влюбился, как щенок! Работу бросил. Ушёл в загул. Уволили. И связи утерял. Попередохли те псы… кто от голода, кто в собачью рулетку проиграл, кого бойцовские порвали. Полаять не с кем! Сел тогда на электричку, прикинулся, что бабкин пёс, да и подался в город к помойкам пошире.

– Как на электричку? Сам? И не выгнали?

– Так уметь надо! Я сначала повадился на автобусах кататься. Пристроюсь к кому-нибудь на остановке, вместе с ним зайду, сяду в углу, чтоб не мешаться, а когда кондукторша вопрошать начнёт, мол, чья собака, улыбнусь ей, посмотрю в глаза, и обходит она меня стороной, пужается. Если баба буйная и шуметь станет, сойду на ближайшей остановке, да и по делам бежать.

В большом городе не сразу приняли, но, опять же, присмотрелся, притёрся, нашёл себе место. Работёнку на рынке заимел, всё чин чинарём. На пустыре шишку держал, все шавки с поджатыми хвостами обходили мои владения. Расслабился… силу свою почуял, вот и полетело всё к чертям собачьим!

– Это как?

– Да вот так! Забыл, что в городе люди – боги, а не собаки!

Как-то раз бегу с друзьями, глядь, дети по нашему пустырю на великах катаются. Вот думаю, лысые шкуры! Без спроса да по моему излюбленному месту колесить. Порву!

Схватил за штанину самого маленького, тот упал на землю, да погрызли мы ему бока, пока мужики нас палками не отделали. Пришлось когти рвать. Больше часу петлял. Думал, пронесло… Ан, нет! Дураков учить надо!

– Научили?

– Научили, Жук, научили… Потравили нас, а кто выжил, – в живодёрню эту, как её? Ветеринарку. Ухо прокололи, повесили серьгу и на передержку.

Я там с Рыжей познакомился. Сука моя самая любимая. Ох, и дура была!

Отсидел своё. Как отпустили, подальше убёг в спальный район, и Рыжая со мной. Сначала с бабками пытался сдружиться. Тяжело давалось. Боялись они меня. А вот Рыжая умела в глаза заглянуть так, чтобы достать до дна. Ходили побирались.

Бабки нас цыганами и прозвали. Хорошо было с Рыжей моей. Весело! Котов наглых рвали, да в собачью рулетку каждый день играли. Любили под колёса выбегать и лаять, пугая водителей. Слаженно получалось.

А сдохла по глупости. Дорогу-то она переходить умела, а во дворах забывалась и носилась, как угорелая, вот и попала под колёса. Хорошо сразу отошла, даже заскулить не успела… Я психанул, гонялся как ошалелый, на людей кидался, опять в приют загремел, повезло, хоть не пристрелили. Там в соседней клетке щенок-сосунок сидел. Как на меня похож! Опекал его:

– Не боись, Лайчонок. Не пропадёшь! Жизнь только начинается.

А он смотрит глазками-бусинками и зубами стучит.

Бывало, человеки приезжали. По кругу ходят, в клетки заглядывают, ищут. Мимо меня, конечно… кому нужен старый зубоскал? А вот однажды тётка с красным хохолком увидела маленького Гавкалку и:

– Ох, Мишаня, гляди-ка, наш! Забираем!

– Ну, – думаю, – в ошейнике родился. Повезло! Будет в квартирах корма жевать да на газоны мочиться.

Эта тётка с хозяйкой приюта снюхалась, частенько наведывалась. Чё-та вечно там привозила-отвозила. Вот я и разнюхал, где обитает мой дружок. Через год повадился к ним во двор приходить и умирающим прикидываться. Весь квадрат меня кормил. И эта с хохолком тоже. Важная такая! Как-то раз вывела Гавкалку, и закрыла его на детской площадке под замок. Кинула ему туда мячик, – пущай развлекается.

Глянул я на него – дело дрянь! Кобель здоровый вымахал, а яиц-то нет.

Тётка бабкам жалится:

– Мой Тайсочка неделю назад не то что-то скушал, облевался. Пришлось к ветеринару вести. Теперь вот уколы ему колем для профилактики. А ещё мы третью прививку сделали, и таблетку за тыщу рублей ему купила. Съест раз в год, – и все блохи, глисты сразу сдохнут, и ни один клещ не прилепится.

«Ой, – думаю, – беда! Что тут скажешь? Люди! Никаких мозгов у них не разумеется. Что за собака без блох? Загубили пса! На корню загубили.»

Убёг я подальше, чтобы не видеть, как малец мой не живёт, а мается.

Никак им не понять, что собака у человека свободу крадёт, а человек у собаки волю. И попадают оба в рабство. Псине расплата – вечная верность, а человеку – украденное время. Оба друг дружку выпьют и останутся ни с чем.

– Как это, дедушка Цыган? Разве найти себе хозяина – не счастье для собаки?

– Да какое ж это счастье?.. Самообман!

Помнится, в одну зиму загрустил чавой-то. Будку вспомнил, Сашку-электрика. Детей евоных, что в дом меня мальцом таскали на диванах тиливизеры смотреть. А зима в тот год холодная, ох, какая жгучая! Аж жалко себя стало. Всё, думаю, остепениться пора. Хозяин мне нужен. Пущай заботится!

И жизнь исполнила желание! Попался я одной такой в сезон разбитой любви. Грустила по кому-то. Что она во мне нашла? Говорит, на Барона её похож из детства, который от чумки издох.

Притащила меня в дом и давай уваживать. Мыть, сушить, блох долой, ошейник кожаный: всё, как у породистых! Утром-вечером – стул по расписанию. Днём кукуй, жди её с работы. Потом ублажай: сидеть, лежать, лапу. Старался я, и она старалась оскала моего не пугаться. Подруги-други звали в гости, – нельзя! Барон один дома. Ей бы жить и жить, а она не может! Расписание не позволяет. Ведь у неё две заботы: коробочка да я.

– Какая, дед, коробочка?

– Да, телефон – эбонитовый друг. Люди смотрят в него днём и ночью, как заворожённые, теряют себя. Вот и я для неё вроде той коробочки стал.

Дни напролёт маялась, проваливаясь то в телефон, то в обязанности накормить, вычесать, выгулять.

– Ну, думаю! Спасать девку надо! Воруем время друг у друга, а жизнь-то мимо… Хорошая была страдалица, заботливая страсть какая! Не мог я и дальше использовать её, да и убёг, куда ветер понёс.

Вот с тех пор я и один.

– Ты не один, Цыган! Ты с нами…

– С вами, с вами… Эх, братва! Счастливый я пёс! Ни о чём не жалею…

А тебе, Жук, так скажу:

– Беги, куда тянет. Не бойся жизни! Не прячься от неё.

Знаете, что, ребята? Не хочу я подыхать, маясь животом. Негоже это! Пойду-ка поиграю с костлявой в последний раз… Бывайте!..

Вылез Цыган из теплотрассы и поплёлся к ближайшему шоссе.

Ночь. Луна. Иней на деревьях блестит. Зрачки сверкают. Тело дрожит. Полон страха и благоговения. Вот на холме показались яркие огни смерти. Собрал пёс остаток сил и пустился навстречу. Ослепила смерть фарами, размозжила колесом, и «покатились глаза собачьи золотыми звёздами в снег…».1

Умная Машка

Лами Данибур

Обложка была создана при использовании ИИ Dream и Adobe Photoshop.

– Эй, пионеры… тили-тили тесто! Идите чай пить. Самса готова… – тётя Зина вышла во двор и громко позвала нас:

– Бегом, пока всё горячее!

– Сейчас, мам! Дина, ко мне!..

Мускулистая широкотелая собака породы боксёр чуть не сбила Кольку с ног, а потом прыгнула в мои объятия.

– Фу, Дина, я весь мокрый от твоих слюней!

– Дин, всё! Хватит скакать!

Мы оба возмутились, отряхиваясь.

У неё были купированы и уши, и хвост, но мощный зад, как мог, компенсировал – плясал от радости то влево, то вправо, а то взлетал и падал, и когти вонзались в землю, поднимая клубы пыли. Дина прыгала на нас, поочерёдно лобызая. Слюни летели в разные стороны.

Но мы смирились. На это весёлое, бойкое и совершенно неугомонное существо невозможно было смотреть без умиления и любви. Руки так и тянулись потискать, помять, погладить, посмотреть в её преданные глаза. И так втроём мы добежали до самого дома. Тётя Зина в цветастом переднике уже накрыла на стол и как раз разливала чай по пиалушкам.

– Динка, на место! – прикрикнула она, и собака мгновенно подчинилась. – Мойте руки!

Запах свежеиспечённой самсы вызвал бурный аппетит. Мы с Колькой молча уминали.

– Набегались?.. Проголодались?

– Угу… Ой, как вкусно!

– Жуйте-жуйте! С утра гоняете. У Динки вон язык на плечо, умаялась.

При упоминании слова «Динка», рыжая боксёрша вскочила, как будто на ринге ударили в гонг, тут же подбежала к Кольке, и её зад опять заштормило.

– Иди-иди на место! Дай им спокойно поесть.

– Тёть Зин, нам задали сочинение про любимое домашнее животное, – тут же вспомнила я, – напишу про Читку. Колька, наверное, если бы в моём классе учился, рассказал про Динку?

– Нет, я попросил бы тебя навыдумывать про Динку вместо меня.

– Это точно! – мы рассмеялись.

И действительно. Колька и сочинение – два совершенно несовместимых слова.

– Мам, а у тебя в детстве была собака?

– Собака?.. во дворе… в будке жили наши жучки.

– Жучки? Их так звали?

– Да нет, клички их не помню. Мы раньше особо не привязывались к животным.

– Почему? – спросила я с полным ртом.

– Да самим есть было нечего. И работы разной полно. Время другое было.

– Другое? И что, совсем-совсем никогда не заводили? Ни хомяков, ни рыбок?

– Ой, нет! Даже на ум не приходило. Не принято было. Разве что Машка…

– Какая Машка?.. Кошка?

– Нет! Один раз мы с сестрой украли поросёнка. Ма-аленький такой, розовый… И в дом принесли.

– Как украли?.. Где?..

– Да с мясокомбината утащили… он случайно за забор вылез. В общем, спасли. Выкормили. Умная такая оказалась. Машкой назвали. Соображала лучше всякой собаки. Чистоплотная. Не то что наша Динка!

Я и Колька раскрыли рты.

– …вот это ничего себе! Ты мне не говорила.

– Да забыла про эту историю совсем. Вот только сейчас вспомнила. Она нам с тёть Верой, как родная была, хоть папа и ругался сначала. Но потом, её все в доме полюбили! Уж до того понятливая. И команды знала…

– Ух-ты! И что?.. Что с ней стало?

– А сколько лет она у вас прожила?

– Пока не выросла.

– А потом?

Тётя Зина молчала. Казалось, она собиралась с духом: сказать – не сказать?

– Свинья – не собака! Да и голод был.

– И что? – мы с Колькой насторожились, предчувствуя беду.

– Отец решил: надо!.. зарезали – и съели…

– Как?..

У нас всё внутри опустилось после таких слов.

– Большую часть продали, конечно. Остальное съели. Но я так и не смогла, – отказалась. Сидела и рыдала. Это же наша, – любимая Машка! Такая умница!

Все стихли. Аппетит куда-то исчез. Мы поблагодарили тётю Зину за самсу и вышли из дома. Минут пять молча слонялись по двору, до того сильно нас тряхнула эта история. Потом Колька сказал:

– Слушай! Я знаю, где мясокомбинат, он совсем недалеко. Давай туда доедем, дождёмся, когда стемнеет, и тоже украдём поросёнка. Хоть одного, – защитим.

– Точно! Только хотела об этом сказать. Поехали!

И мы, довольные, помчались спасать несчастных поросят. Я уже представляла себе картину, что возьмём двоих – таких красивых и беззащитных, чтобы у каждого – был свой, и будем заботиться, пока они не вырастут и не превратятся в огромных умных свиней.

И мы полетели на велике навстречу ветру. Я держалась за Кольку крепко, чтобы не свалиться на кочках, и чувствовала себя могучей спасительницей всех угнетённых и слабых…

Муравьиное солнышко

Улана Зорина

Обложка создана из фото из личного архива.

Вы когда-нибудь находили в земле монетки? Вот и наша маленькая героиня стала обладательницей такого внезапного клада. А что из этого вышло, вы узнаете прямо сейчас.

Глава 1

Жила-была в одной станице девочка Аня. Очень она любила всё яркое и блестящее. Однажды, гуляя в своём дворе, Аня увидела под деревом большущий муравейник. На самой верхушке нелепого нагромождения мелких сучьев и листиков что-то ярко сияло. Аня очень боялась муравьишек, но любопытство всё же взяло верх. Осторожно ступая на цыпочках, чтобы не растревожить жильцов, девочка подошла ближе. Наклонившись, она с удивлением ахнула. На самой вершине муравейника, словно на пьедестале, из кусочка коры возвышалось невероятное сокровище, – сверкающая в лучах летнего солнца монетка.

Не задумываясь ни на минуту, Аня схватила сокровище и, затаив дыхание, зажала его в кулачке. Глаза девочки загорелись жадным огнём, а на пухлых щеках расцвели алые маки.

День промчался незаметно и очень весело. Подолгу девочка разглядывала неожиданную находку, гладила пальчиком по золотистой поверхности, восхищённым взглядом ловила слепящие лучи. Вечером же, когда уставшая, но довольная Анюта наконец-то угомонилась в своей уютной кроватке, тревожные лапы ночного кошмара приняли детскую душу в свои ледяные объятия.

Глава 2

Снится ей, что блуждает она по бесконечному тёмному коридору. Ледяной ветер ерошит ей волосы, забирается под рубашку студёными пальцами, гоняет по коже стайки колючих мурашек. Анюта зябко поводит плечами, ей страшно и холодно. Влажные стены из серого камня сурово нависают над девочкой, давят со всех сторон тяжёлым мрачным превосходством. Аня проводит по ним ладошкой и в ужасе отстраняется. Шершавый камень неприветливо царапает кожу ледяными иголками. Девочка морщится и вытирает ладонь о подол отсыревшей рубахи. Прислушивается. Сквозь вату в ушах она явственно различает жалобные голоса.

Коридор внезапно заканчивается, стены расступаются, и девочка оказывается в огромном зале. И тут, точно обухом по голове, на неё обрушивается многоголосый гвалт.

Отовсюду слышится плач и рыдания. Эхом проносятся они по широкому залу. Пинг-понговым шариком отскакивают от прочных, словно камень, стен.

Сотни маленьких существ в смятении мечутся в темноте, неловко сталкиваясь друг с другом.

Внезапно оказавшись в самом центре безумной сумятицы, поражённая девочка испуганно застывает. Ей хочется закричать, но паника тисками сдавливает горло. Хочется кинуться прочь, но ноги, словно вросли в рыхлый пол. Сердце истеричным воробушком колотится в рёбра, молотом отдаётся в ушах, а в расширенных глазах Ани отражается высоченный пустой постамент.

– Горе нам! Кто-то похитил наше солнышко! Теперь мы все замёрзнем! – наконец различает она сквозь стенания и, обхватив свои плечики тонкими ручками, падает на колени.

Накативший грозной волной, страх медленно отступает. От жалости к нечастным, скорченным существам Аня судорожно всхлипывает, а на глаза наворачиваются едкие слёзы. И в унисон тысячам воплей, поддавшись влиянию толпы, она и сама начинает реветь.

– Горе нам…

– Ох, горе! – шевелятся её губы. Аня порывисто прячет в ладошках лицо и тут…

Понимание тёплым крылом накрывает сознание девочки. Затылок ерошат щекочущей паутинкой мурашки, зрачки её расширяются, Аня вскрикивает и просыпается.

Глава 3

Растирая по щекам всё ещё текущие слёзы, она, соскользнув с кровати, кинулась к одежде. Там, в самой глубине кармашка и притаилась злополучная находка, – та самая, которая так чудесно сверкала в солнечных лучах, отражая глянцевой гладью радость своей, внезапно явившейся, хозяйки.

Торопливо накинув рубашку на мятую маечку, тихонечко, будто мышка, стараясь не разбудить маму, Аня выбежала во двор. Щурясь от раннего солнышка и ёжась от утренней свежести, она опрометью кинулась к муравейнику. Собирая на голые ноги прозрачный жемчуг росы, она забавно морщила нос, но, сжав зубы, упрямо шагала вперёд.

А вот и он, – серый и мрачный. Опустевшее возвышение на комковатой вершине сразу же бросилось Ане в глаза. Сиротливое и покинутое, оно укоризненной вешкой выглядывало из-под влажных зелёных листочков.

Аня замешкалась, но лишь для того, чтобы в последний раз полюбоваться сиянием чужого сокровища, а затем аккуратно положила монетку на прежнее место.

И тут же мириады лучей заискрились, отражаясь от золочёного лика. Закружили и засверкали игривыми зайчиками, заставляя Анюту зажмуриться.

Когда же она вновь открыла глаза, то задохнулась от восхищения. Это уже не было тем странным нагромождением мусора и мелких сучков, которое предстало перед ищущим взглядом минуту назад. Теперь это был восхитительный величественный замок, детали которого так живо нарисовало себе детское воображение.

С лёгкой грустинкой смотрела Анюта на то, как просыпается муравейник, как крошечные козявочки выползают из своих зыбких башенок и собираются шевелящейся массой вокруг золотистого чуда.

В душе Ани бушевала буря эмоций. Печаль расставания с красивой безделицей сменилась на чувство торжественной причастности к чему-то волшебному. Уголки губ девочки робко дрогнули, поползли вверх.

Так, мечтательно улыбаясь, она и вернулась в кровать.

Вставать было всё ещё рано, и, закутав в одеяло мокрые от росы ноги, Анюта снова уснула.

Эпилог

На этот раз она не блуждала по сумрачным коридорам мрачного подземелья, а раскрыв в удивлении рот, ступала по мраморным залам волшебного замка, – к самому центру. Туда, где на сверкающем пьедестале из горного хрусталя возвышалось Оно…

Повсюду сновали юркие фигурки и звучал жизнерадостный смех.

Беззаботные и счастливые муравьишки взяли девочку за руки, чтобы радостно закружить в хороводе вокруг прекрасного и сияющего Муравьиного Солнышка.

(Основано на реальных событиях)

Наш последний день

Сергей Валерьевич Мельников

:04Обложка сгенерирована на премиум-аккаунте нейросети midjourney через бот @RegensonBot

Переписка в телеграмм чате:

[20:31] Сергей Мельников

Привет, видел?

Уже несколько дней в небе кружат четыре самолёта управления коммуникациями при ядерной войне…

[20:32] Пётр Директор

Неудобно читать, за рулём

Да, в курсе

Забей

И че

[20:34] Сергей Мельников

Да, ничё. Так, скоро ядерная война начнётся

[20:35] Пётр Директор

100%

Я тебе позвоню, не мороси. До метро успеете добежать…

[20:37] Сергей Мельников

Тебя Байден предупредит?

[20:39] Пётр Директор

Есть кому. Добавь меня в не беспокоить

[20:41] Сергей Мельников

Не хочу в метро. Возьмём кота, сядем в машину и рванём на выезд из города. Сколько успеем, столько проедем

[20:42] Пётр Директор

С дуба рухнул? До МКАДа не доедешь. Перебирайтесь за город, тогда будет шанс

От толчка в плечо телефон чуть не выскользнул из руки. Надо мной нависла дородная дама с багровым лицом.

– Да дай же ты пройти! Встал на проходе! – выпалила она.

По тону могло показаться, что это не первая её попытка протиснуться мимо меня к кассе. К огромной груди она нежно, как младенца, прижимала десяток сахарных пакетов, затянутый в плёнку. Что в профиль, что в анфас места в проходе было ей мало, и я поспешил убраться с её дороги. В зале за её спиной стоял жуткий гам. Толпа, толкаясь локтями, раздирала такие же упаковки.

– Куры! – сплюнул стоящий рядом ханурик и нырнул в алкогольный отдел.

Я кинул в корзину несколько банок рыбных и мясных консервов, набросал хлебцов. Уткнувшись в угол с наборами для барбекю, набрал жену:

– Солнышко, я в магазине, домой что-нибудь надо?

– Ничего не надо. Стой! Чай возьми себе, закончился. Что там за крики?

– Зомби-апокалипсис. Восставшие бабки терзают труп сахарной промышленности.

– Ясно. Я тоже уже скоро буду. Целую, люблю. Коту дашь?

– Конечно дам, мне жизнь дорога́… Я тоже тебя люблю.

– Знаешь, какое самое популярное мужское сообщение? – спросила она и я услышал, как она улыбается.

– Удиви меня.

– «Я тебя тоже…»

– Мы не любим лишних слов. Всё, иду на кассу. Поверь, это будет непросто.

Я отбился и посмотрел на сахарную битву. Чай был где-то там, за самой гущей боя. Подступы к кассам тоже были перекрыты женщинами с одинаковыми пакетами в руках. Меня заметила знакомый кассир и показала глазами на алкогольный отдел. Я подхватил две пятилитровые баклажки с водой и прошмыгнул туда.

– Тяжёлый день? – спросил я, выкладывая покупки на ленту дополнительной кассы.

Она сокрушённо покачала головой:

– Конец света! Сахара на складе полно. Четвёртый раз сегодня привозят. Эти ждут под магазином. Разгрузить едва успеваем, у грузчиков выдирают из рук.

– Ввели бы ограничение. Больше двух в одни руки не давать.

Она молча ткнула большим пальцем за спину. Там висел распечатанный листок с надписью: «Сахар отпускается не более двух килограмм в одни руки».

– Везде висят, кто их читает? Им всё равно. Целый день дежурят, одни и те же. Берут, опять встают в очередь, и так пока не закончится. Тогда ждут следующую машину. Как зомби на карусели.

Картинка мне понравилась. Я вспомнил даму, которая чуть не растоптала меня в проходе.

– Я одну видел с целой упаковкой.

Лариса покосилась на проход в соседний зал и дёрнула плечами:

– Не всем можно отказать. Вам, кстати, сахар не нужен? Мы одну упаковку для себя отложили, пачку могу продать.

Я вызвал в памяти содержимое шкафчика и отказался:

– Нет, есть ещё дома, спасибо.

– Как знаете, одна тысяча пятьсот четыре с вас. Товары по акции?

Я улыбнулся:

– Скорейшего отдыха от этого дурдома.

В этот момент за стеной раздался истошный вопль:

– Ты мне лишнюю пачку пробил! Понаехали тут, жульё! Я тебя в фэ-мэ-эс сдам!

– На опыты! – хохотнул пьяный мужской голос, и сразу очередь за стеной взорвалась яростными криками. Что-то забубнил, оправдываясь, продавец. Из подсобки выбежал директор магазина и кинулся на помощь.

Я сочувственно покачал головой и выбрался на свежий воздух, – на тротуар, усыпанный мусором, на краю нечищеной дороги. За последние тревожные месяцы многие променяли столицу на бедные, но спокойные уголки. За углом сгрузил консервы и хлебцы в багажник машины, там уже лежали: пакет кошачьего корма, быстрорастворимая лапша, макароны. Домой пошёл с пустыми руками, чтобы не беспокоить жену.

*

Переписка с директором не шла из головы. Я рассеянно смотрел на экран телевизора. Тёплое дыхание жены щекотало мне шею. В ногах тихо сопел кот. За стеной тянула грустную мелодию свирель соседа. Мой уютный маленький мирок, в который я так спешил каждый вечер после работы и из которого я так неохотно уезжал по утрам, – прочный и надёжный, как стенка мыльного пузыря.

– Солнышко, – тихо позвал я и горло перехватило. Слова не хотели выходить наружу. Я собрался и спросил спокойно, как мог: – Чисто теоретически. Вот если война… ядерная. Что лучше: годами прятаться в бомбоубежище или… чтоб сразу и всё? – сказал, как окно распахнул в морозную зиму.

Лена отстранилась и подозрительно посмотрела на меня:

– Почему ты спрашиваешь?

– Есть задумка книги, – соврал я, – про ядерный апокалипсис. Обдумываю мотивацию героев.

Она снова умостилась на моём плече:

– Лучше во сне, чтобы не успеть ничего понять.

Через минуту она спала, а я не мог. Тихонько поцеловав любимую макушку, я высвободил руку.

Лена пробормотала:

– Спокойной ночи, солнышко! – и перевернулась на другой бок.

Тихонько выскользнув из-под одеяла, я вышел на кухню. Впервые, за два года как бросил, мне нестерпимо захотелось курить. Телефон чирикнул новым сообщением в телегу.

[22:31] Пётр Директор

Приезжайте к нам на дачу, от Москвы далеко. Побухаем

[22:32] Сергей Мельников

Хреновая идея, наши друг друга терпеть не могут

Пётр Директор, [22:32]

Да и хрен с ними. Малы́е будут рады. Бери Ленку и приезжайте. Я тебе серьёзно говорю. Тут безопаснее

[22:33] Сергей Мельников

А кота я куда дену? Не… как будет – так будет

[22:35] Пётр Директор

Ля ты крыса. Ну и сиди в своей Москве, пока всё не накроется

[22:36] Сергей Мельников

Спокойной ночи, завязывай бухать

[22:36] Пётр Директор

:-S

У меня появилась странная уверенность, что этой ночью всё кончится: напряжение последних дней, тревога, страх, привычная жизнь – всё испарится к чертям. Я поймал себя на мысли, что почти жду этого, как ждёт осуждённый на смерть окончательной определённости. Нестерпимо захотелось посадить Ленку и кота в машину и рвануть на восток, подальше от Москвы. Я сделал шаг к спальне и остановился. Здравый смысл сказал: тебе утром на работу, а это всё – глупая рефлексия из-за новостной ленты. Надо просто её не читать.

Я скользнул под одеяло и почти сразу уснул, а потом зазвонил телефон.

Пётр, весёлый и пьяный, крикнул в трубку:

– Началось! Валите в метро, ещё успеете! – и, кажется, горячий ветер пошевелил мои волосы, на фоне канючили дочери, хлопали дверцы шкафов под подрагивающий и злой голос его жены.

– Удачи! – выдавил я, но он уже отбился.

*

Лена сидела в кровати, испуганно моргая глазами. Я потряс её за плечи, она зажмурилась и обиженно всхлипнула:

– Ну ты же…

А я поднял её подбородок и раздельно сказал:

– Ядерная война… лови Беню!

Она с недоверием и ужасом посмотрела на меня.

– Не шучу – ответил я на незаданный вопрос. – Бегом! – И кинулся набивать сумку. Схватил камеру и ноутбук.

На балконе злобно зашипел кот.

– Беня, зараза! Я не могу его в переноску запихнуть! – я увидел её бледное лицо за кухонным окном и бросился на помощь.

Резко рванув фрамугу, я с треском выломал дохлый шпингалет и схватил за шкирку Беню. Говорят, коты в такой хватке успокаиваются, но у нас неправильный кот. Он извивался и орал, дотянулся когтями до моей щеки, и пришла моя очередь вопить от боли и обиды: «…я спасаю эту шкуру, а он ещё и драться?!» Не думая о боли, а только о хрупких кошачьих косточках, я прижал его к груди.

Лена застыла на тёмной лоджии с пустым взглядом в никуда, а я в толстом пуховике, с вырывающимся котом, сумкой, сумкой, ещё одной сумкой в крошечной шестиметровой кухне, где и без вещей не провернуться. Время текло горячим гудроном. Мы увязли в нём – три безмозглые мухи, а где-то в разреженном воздухе стратосферы мчались к Москве ракеты с ядерными боеголовками. И тогда я заорал:

– Бежим! – и дёрнул полку с мытой посудой. Под звон бьющихся тарелок Лена подняла на меня глаза и наконец осознала, – всё!..

Я вылетел в прихожую, распахнул ногой дверь, которую мы опять забыли запереть на ночь. Лена на ходу натянула пальто и сгребла в охапку всё, что было на вешалке. Я спросил:

– Зачем?

Она ответила:

– Тёплые вещи лишними не будут!

А я тут же споткнулся о порог своей хромой ногой и полетел в дверь квартиры напротив, а кот, оттолкнувшись всеми лапами, – в другую сторону. Он попытался прошмыгнуть назад, – домой, но Лена со скоростью автомата сбросила балласт, кроме одного пальто, и молниеносным движением запеленала в него Беню. Он, наконец, перестал вырываться, только вертел рыжей мордой и таращил глаза.

– Это зачем? – спросила Лена, показывая глазами на камеру.

– Жалко, – смутившись, ответил я.

Она посмотрела на меня, как на дурака, но ничего не сказала. Мы промчались по коридору, между двумя рядами мирно спящих квартир, Лена распахнула железную дверь на лестницу, и я подумал: «Какого чёрта?!», и заорал:

– Ядерная война! Спасайтесь! – и побежал за ней вниз, с шестого на первый, хватаясь за перила, чтоб не улететь за сумками в стену на поворотах. Наверху захлопали двери. Может, у кого-то будет больше времени – это всё, что я мог сделать для моих безымянных соседей.

Пока мчались к машине, Лена обзванивала родных. Просто бросала в трубку:

– Ядерная война, некогда объяснять, прячьтесь! – отбивалась и вызывала следующий номер.

Я схватил её за запястье и задал самый важный вопрос:

– Едем из Москвы сколько успеем… или, как крысы, будем годами прятаться в вонючем подземелье?

Я бессовестно жульничал и манипулировал, но мне до смерти не хотелось в метро. Лена посмотрела на меня, и её красивые серые глаза наполнились слезами:

Она сдавленно сказала:

– Из Москвы… – и плотину прорвало.

Я выжал газ, вылетел на пустую Краснобогатырскую, мимо Пентагона налево, к Преображенке. На совершенно пустой площади впервые нарушил правила, вывернул с заносом и сразу на Большую Черкизовскую. Там камера, но какая теперь разница?

Я поверил своему директору сразу и безоговорочно, сам не знаю почему. Что-то висело в воздухе уже не первый день. Как тревожные чёрные точки на краю зрения. Скосишь глаз – они скачком в сторону. Их видишь, а разглядеть не можешь, но они есть, и от этого мороз по коже.

Мы летели по Большой Черкизовской в сторону Щёлковского шоссе. В голове дурацкая мысль, что стоит нам только выскочить за пределы МКАДа, – и мы спасены, будто МКАД не дорога, а крепостная стена, которая сможет удержать все ужасы ядерного взрыва в своих пределах. Москву жалко. За прошедшие восемь лет я полюбил этот сумасшедший город. Людей жалко. Нас жалко. Всех жалко. Жалкая человеческая натура. Жалкое человечество, не заработавшее право на жизнь.

А тем, кто сам добровольно падает в ад,

Добрые ангелы не причинят

Никакого вреда

Никогда…

Под «Агату Кристи» я набрал сестру:

– Привет, сестричка! – и сразу услышал её сонный голос:

– Эмм привет. Ты знаешь, сколько сейчас времени?

Меня кольнула совесть, но вдруг успеет, вдруг после моего звонка она сможет спастись?

– Некогда, Уль, ядерная война… Беги!

– Ты что там куришь?

– Я серьёзно. Просто поверь.

Она замолчала, потом тихо сказала:

– Бежать?.. С моими коленями?..

Она повредила ноги в горах и пока ещё ездила в коляске.

– Спустись в подвал. Ты на Фиоленте.

– Да. Лучше б ты не звонил…

– Прости, я не смог бы.

– Нет тут подвала, это скворечник для туристов, переделанный из гаража. Ты не сердись. Спасибо, что позвонил, я бы тоже не удержалась. Открою вино… целую, братик, берегите себя!

Я шмыгнул носом, и Лена сжала моё колено.

– Целую, сестричка. Может вас не тронут.

– Севастополь? Базу флота? Шутишь? Ладно… слышу ты за рулём… не отвлекайся. Лене привет! – и отбилась.

Зря я позвонил. Начинать ядерную войну в четыре утра – это высшее проявление просвещённого гуманизма. Большинство даже не успеет проснуться.

Взвилась сирена впереди, где стадион «Локомотив». Сразу завыла ещё одна, за спиной со стороны НИИДАРа. В предрассветных сумерках начали загораться окна в домах. Вой не стихал.

Мы мчались по пустой широкой улице, а от высоток у дороги люди бежали к машинам. У пересечения с северо-восточной хордой я посмотрел налево. Через автостоянку к метро спешили люди: кто-то с сумками, кто-то с пустыми руками. Полицейские подтаскивали барьеры к застеклённому вестибюлю. Их жизнь продолжится, наша – не знаю. Я тронул жену за руку:

– Впереди съезд. Если хочешь, можем спуститься в метро.

Она нерешительно мотнула головой:

– Нет. Хорошо едем.

Я прибавил скорость.

*

До рассвета оставалось два часа, когда потухли фонари. Они гасли секция за секцией и одновременно темнели дома по обе стороны дороги.

Я гнал так быстро, как мог гнать не слишком опытный водитель, по не расчищенной от ночного снегопада трассе. Машину нервно водило. В жалкой попытке удержать контроль я стиснул руль. Правый отбойник, заштрихованный встречным снегом, то удалялся, то загибался мне наперерез, и я осторожно, по градусу, сдерживая панику, выравнивал машину. На пустой трассе я мог бы спокойно ехать посередине, но глупая привычка заставляла держаться в полосе.

Касание отбойника на такой дороге, на такой скорости, – смертельно опасно. А как замедлиться, когда прямо на нас сейчас летят ракеты и каждую секунду они становятся на шесть километров ближе? Дикая гонка с неизвестными временными рамками. Главный приз – жизнь, но это не точно. Поэтому не снимаю ногу с педали и молюсь Форду всеблагому, чтобы не оставил, потому что не верю ни в бога, ни в чёрта. Машина пока не подводит, мчится в темноте, в вое сирен, на восток, так быстро, как может. Нет, так быстро, как могу я.

– Светомаскировка – говорит Лена негромко.

Стрелка спидометра перевалила за сто двадцать, рёв моего маломощного движка без труда пробивает шумку.

– Что? – переспрашиваю я. – Не понял.

– Светомаскировка, – Лена повышает голос. – Помнишь, в детстве в Севастополе? Когда ревели сирены, родители завешивали окна одеялами, и мы сидели при свечах. Даже телевизор нельзя было включать.

Я рассмеялся:

– Конечно, помню. У нас во дворе говорили, что тем, кто нарушит режим светомаскировки, солдаты стреляют в окно из автоматов. Только сейчас какой в ней смысл? Ракете плевать, есть свет или нету.

Странно, я улыбался широко и всерьёз, из груди рвался нервный смех больше похожий на истерику. Наверное, нервная система пошла в разнос. Я уже был готов к любому исходу, лишь бы поскорее, но рядом сидела жена. Лена смотрела строго вперёд, на бесконечный поток мелкого сухого снега, ослепительно белого в свете фар. Почувствовав мой взгляд, она повернулась ко мне. Глаза блестели от слёз.

– Прости, ты же знаешь, что я рёва.

А я серьёзно ответил:

– Я знаю, что нет.

Правой рукой она держала за холку Беню. Он тревожно мяукал с того момента, как машина разогналась до ста. Прижав уши, он смотрел в лобовое стекло расширенными от ужаса глазами, но вырваться не пытался.

Такое уже было, когда мы переезжали на Преображенку из Южного Бутово. Кот взбесился, скакал по машине, отстреливая клочья шерсти, разодрал мою любимую футболку, а она не заживёт, как царапины на теле. Не знаю, как мы тогда не разбились все вместе. А если бы мы остались на старой квартире? Рванули б на юг, были б уже далеко от Москвы. Вот тебе дивное преимущество жизни в замкадье, которое не приходит в голову риелторам и подумал: «Когда начнётся ядерная война, вам будет гораздо проще спастись, чем жителям каких-нибудь Патриков. Подумайте, как они будут вам завидовать». Какая чушь лезет в голову, спасительная чушь, чтобы не сойти с ума.

В зеркале заднего вида загорелись белые пятна. Нас нагоняли машины. Первым пролетел мимо чёрный «гелик», ослепил дальним светом в зеркала. Сейчас всем на всех плевать, важно только своё: ты сам и те, кто с тобой. Он обогнал резко, рывком, чуть не зацепив бортом переднее крыло. За ним ещё несколько машин, все мощные, для каждой я всё равно что стою. Кто-то, проезжая, посигналил и подхватили остальные. Не беженцы от ядерного взрыва, а свадебный кортеж. Я тоже нажал сигнал. Мне вдруг очень захотелось стать частью этой кавалькады, но даже если я вдавлю газ до пола, мне за ними не угнаться.

Лена стукнула меня кулаком в плечо:

– Зачем?

– Да не знаю, какая уже разница?

Вырвал бы болтливый свой язык, зачем напоминать? Может, ничего ещё не будет. Может, это учения? И только я подумал, что паранойю, впереди, где потухли красные огни внедорожников, рванули вверх ярко-белые штрихи. Они бесшумно уходили в небо, перечёркивая последнюю надежду.

– Что это?

– Противоракеты, – ответил я. Врать смысла не было.

– Значит, точно?

– Теперь точно. Ничего. Самые мощные системы ПВО и ПРО вокруг столицы. Считай, над нами непроницаемый купол.

– Ну да, и поэтому мы сейчас мчимся непонятно куда на бешеной скорости перепуганные и с котом. Мы с трассы не слетим?

Я не ответил. Это было бы слишком злой шуткой.

Трасса больше не была пустой. Одна за другой нас обгоняли машины с более мощными двигателями. Они пролетали в рёве своих многолитровых моторов, подтверждая максиму: «Мощность – это безопасность». Я попробовал добавить газу, и вождение стало неуверенным. Я понял, что малейшая оплошность, и нам конец без всяких ядерных бомбардировок.

Слева на обгон пошла фура. Её носило по дороге, она то удалялась от меня, то приближалась, чуть не касаясь бортом. Во время такого сближения мне пришлось уйти вправо, и я чуть не чиркнул отбойник. Чтобы отцепиться, мне пришлось скинуть скорость. Фура по чуть-чуть пошла вперёд, но её все больше вело вправо, – в мою полосу, а сзади подпёрла другая машина, слепя дальним светом. Правила остались в прошлом. Мысли о тех, кто вокруг, – тоже. Каждый спасал свою шкуру и свои родные шкуры, до чужих им дела не было. Впереди показался съезд на МКАД, меня выдавливали туда, и я в бешенстве заорал:

– Бухой, что ли, сука?!

Вжимая педаль в пол, я рычал громче мотора. Машина подумала полсекунды и рванула вперёд. Я пролетел между кабиной фуры и отбойником, чиркнув по нему бортом, Меня бросило влево, к моему счастью, грузовик тоже повело от меня, и сомнений в том, что водитель пьян, уже не осталось. Я готов был праздновать освобождение, когда слева послышался нарастающий рёв мотора, и страшный удар сотряс корпус машины.

Я крутил руль, жал тормоз, но машина стала неуправляемой. В свете фар мелькнул голубой огонёк в латинской «Джи», машина подлетела и рухнула. Что-то врезалось в пол так, что загудели ноги. С безумным воем Беня вывернулся из рук жены. На её расцарапанной щеке выступила кровь. Кот забился куда-то за нашими сиденьями и испуганно мяукал.

– Кажется, приехали, – Лена с трудом разжала пальцы, вцепившиеся в ручку двери и полезла за влажными салфетками.

Лобовое стекло запорошило. Включились дворники, со скрипом сметая серый снег. Совсем рядом и выше, на Щёлковском шоссе, на боку лежала проклятая фура. Она перегородила трассу почти на всю ширину, и машины неслись, сигналя и огибая её по встречке. Ну, что ж. Я хотел выбраться за МКАД – я выбрался, желание исполнено. Ночной полёт закончен, форд дальше не поедет. Во всей Москве не найдётся эвакуатора, который меня отсюда вытащит.

Я с трудом открыл дверь, пришлось навалиться плечом, чтобы сдвинуть спрессовавшийся снег. Морозный воздух, пропитанный выхлопными газами, ворвался в тёплый салон.

– Не хочешь размяться? – спросил я. Лена подняла воротник пальто и спрятала нос.

– Нет. Дверь закрой, дует.

Я обошёл машину. Форд брюхом сидел на бетонном водостоке, переднее левое колесо глубоко вбилось в арку, из снега вокруг торчали отлетевшие части обвеса.

Конечная. По шоссе с рёвом мчались машины. В небо впереди с шипением ушла новая партия противоракет. Передо мной торчали из снежных заносов колонки, за ними, – за хрупким стеклом, – тёмный магазин и моя чёрная тень на его полках, а за ним, – впереди, справа и слева за трассой, – пустая заснеженная равнина. Я поискал в себе страх и не нашёл.

Может, любопытная душа ненадолго выбралась посмотреть, как я тут, но мне ярко представилось маленькое чёрное пятнышко, отбросившее длинную тень, посреди двух светящихся полос; синюю равнину, крест-накрест перехваченную дорогами; огромный чёрный город и ослепительно яркий шар, который возник из ничего, опалил светом зеркальные стены Москва-сити и сразу угас.

Кто я? Крошечный муравей на толстой шкуре Земли, неуязвимый в своей незначительности. Брось его с высоты в тысячу муравьиных ростов и ничего с ним не случится, – побежит дальше по своим делам. Так и мы: ударит волна в спину и унесёт нас далеко от Москвы, а там мы встанем и пойдём. Главное не потерять друг друга.

Я обернулся к машине. В освещённом салоне Лена рассматривала потолок, натянув ворот пальто на подбородок, и я точно знал из-за чего трясутся её плечи. Бегом, пока не поздно, я бросился к машине. С полными ботинками снега нырнул в салон, с трудом, преодолевая сопротивление, потянул к себе её лицо. Она обмякла и уткнулась мне в шею, стало горячо и мокро.

– Ну перестань, – шептал я под её всхлипывания. – Всё хорошо же.

– Что хорошо?

– На работу не надо, кредит отдавать не надо, и за квартиру хозяйке не заплатим.

– У неё депозит, – Лена прижалась ещё сильнее, а я отстранился. Улыбаясь, поймал солёные губы. Она посмотрела на меня с удивлением и закрыла глаза.

Марк Олмонд затянул свою приторную «A lover spurned». Я потянулся к кнопке пропустить трек и передумал. Песня про всеразрушающую не рассуждающую обиду – не самая худшая музыка для конца привычного мира.

– Бенька – прошептала Лена.

– Что Бенька?

– Он просто кот, он ни в чём не виноват.

– Давай отпустим. Вдруг забьётся в какую-нибудь дыру и выживет.

Я обернулся. Наш кот лежал на заднем сидении, закрыв нос лапой. Уши поджаты, глаза косят на нас или в лобовое стекло, не разберёшь. Перегнувшись, я распахнул дверь.

– Захочет – убежит.

Беня выскочил из машины сразу. Возник перед капотом, жмурясь в лучах света. Прижав уши, пузом по снегу метнулся куда-то в сторону трассы и исчез в дренажной трубе. Я хлопнул ладонью по лбу и полез наружу.

– Ты куда?

– Сейчас!

Я распахнул багажник, вытащил пятилитровку воды и мешок с кошачьим кормом и поймал испуганный взгляд жены.

– Бенька домашний, помрёт без нас с голоду, – я подмигнул ей и поскакал к трубе, утопая в снегу, по мелким кошачьим следам. Пакет с кормом надорвал посередине и засунул в темноту, свернул пробку с баклажки и сунул её на бок туда же. Это всё, что мог для него сделать. Мне захотелось ещё раз увидеть его наглую рыжую морду, но внутри была кромешная тьма, даже глаза не светились.

Я вспомнил, как мы брали его на руки и подносили к люстре, где висели большой золотистый ключ и такая же сова. Сузившимися до тонких щёлочек зрачками янтарных глаз, он смотрел на игрушки и бил по ним мягкими лапами, а сова и ключ качались, но не падали. Это был, наверное, единственный способ подержать на руках нашего необщительного кота.

Пока не засвербело в носу, я нырнул в машину, и Лена обняла меня за шею:

– Не уходи больше, пожалуйста.

– Не уйду, – ответил я, собирая её слёзы. – Больше никогда не уйду.

По трассе с рёвом неслись машины, но ни одна из них не остановилась бы нас подобрать. На востоке штрихи расчёркивали небо, кажется, уже без перерывов. Я снова поймал мягкие губы жены. Она запрокинула голову, обхватила руками мою шею, запустила пальцы в волосы на затылке, а я сжал её так крепко, как мог, до стона и хруста в рёбрах. Никогда я не любил её сильнее, чем в этот момент.

За нашими спинами разгорелась заря. Заря на западе? Сегодня – запросто. Краем глаза я увидел чёрную тень вверху на обочине. Толстый мужик, пошатываясь, смотрел на запад, на покинутую Москву. Наверное, водитель фуры, из-за которой мы лежим в кювете закрытой автозаправки, но у меня не было сил и времени его ненавидеть.

Слабые отблески появились на его лице, полы распахнутого пуховика шевельнул ветер. В лучах нового, западного солнца, ослепительно яркого, без единого пятнышка, он стремительно обрёл и потерял объём, полностью залитый светом. Мне не хотелось тратить на него последние мгновения.

Заря разгоралась, сияние становилась все ярче, оно проникало через закрытые веки, ласковым теплом касалось кожи, оно было всё ближе и горячей. Сквозь закрытые глаза я смотрел на лицо своей жены, чёткое и яркое, без теней и полутонов – таким оно останется навсегда. Потом её черты растаяли в ослепительной, самой чистой и честной белизне. Всё случилось, как до́лжно и иначе не могло быть. Мы – не крысы.

*

Темно и жарко, где-то равномерно и уныло хлопает под порывами ветра железо. Бэнн-бэнн-бэнн. Резкий запах гари. Рыжий кот с подпалёнными усами высунул мордочку из отнорка: слева совсем темно, справа в туннель проникает слабый свет.

Ползком на брюхе, на полусогнутых лапах он прокрался к светлому пятну, обогнул спёкшийся пакет с кормом. Выход засыпало землёй, остался всего маленький промежуток у верхнего края. Кот заработал лапами. Дёргаясь и мяукая то ли от страха, то ли от боли, он протиснулся в дыру.