Лирика бесплатное чтение

Живая классика

Художник А. Симанчук

Составление, вступительная статья и комментарии А. М. ТУРКОВА

© Турков А. М., составление, вступительная статья, комментарии, 2001

© Симанчук А. И., иллюстрации, 2001

© Оформление. Издательство «Детская литература», 2001

© Оформление серии. АО «Издательство «Детская литература», 2022

Русская муза Александра Блока

Начало жизни Александра Блока (1880–1921) не предвещало того драматического напряжения, каким она будет исполнена в его зрелые годы. Поэт впоследствии писал в одной статье о «музыке старых русских семей», в этих словах звучала благодарная память об атмосфере дома, где рос он сам, о «светлом» деде с материнской стороны – Андрее Николаевиче Бекетове, знаменитом ботанике и либеральном ректоре Петербургского университета, как и вся семья, души не чаявшем во внуке. Бекетовы были неравнодушны к литературе, не только много читали, но и сами писали стихи и прозу или, во всяком случае, занимались переводами.

Одно из первых стихотворений, выученных мальчиком наизусть, – «Качка в бурю» Якова Полонского. Оно, может быть, привлекло его потому, что в некоторых строфах словно бы отразилась беспечальная обстановка его собственного детства:

Ребенком было весело декламировать выразительные строки о налетевшем шквале:

Взрослым же Блок оказался свидетелем огромных и грозных исторических бурь, которые то окрыляли его поэзию, то перехватывали ее дыхание.

Поначалу он писал лирические стихи, где было ощутимо влияние и Жуковского, и Полонского, и Фета, и Апухтина – поэтов, далеких от «злобы дня». Но летом 1901 года студентом Петербургского университета Блок познакомился с лирикой оригинального философа Владимира Соловьева и почувствовал в ней нечто близкое тому «волнению беспокойному и неопределенному», которое начинал испытывать сам. Близкий поэтам, которым подражал юноша, Соловьев, однако, резко отличался от них смутным, мистически окрашенным, но напряженным и грозным предчувствием каких-то близящихся мировых потрясений. «О Русь, забудь былую славу. Орел двуглавый сокрушен…» – пророчил он еще в «тихое» царствование Александра III, хотя причину гибели империи усматривал в грядущем нашествии азиатских племен.

Поэт-философ оказался предтечей русского символизма, верившего, что действительность, окружающая жизнь – это лишь некий покров, за которым скрывается что-то неизмеримо более значительное. «…Все видимое нами – только отблеск, только тени от незримого очами», – писал Соловьев. Реальные же события и явления трактовались как символы – знаки, сигналы, подаваемые о происходящем в ином, идеальном мире.

Под влиянием соловьевских стихов и теорий увлечение Блока дочерью знаменитого ученого, Любовью Дмитриевной Менделеевой, жившей по соседству с бекетовской подмосковной усадебкой Шахматово, принимает мистически-таинственный, экзальтированный характер. Сказочно преображается, мифологизируется и сама «статная девушка в розовом платье, с тяжелой золотой косой», какой она предстала перед поэтом, и вся окружающая среднерусская природа, ближний лес и холмы, за которыми располагалось менделеевское Боблово:

Восторженному влюбленному чудится, что девушка, знакомая с детских лет (и вскоре, в 1903 году, ставшая его женой), таинственно связана с воспетой Соловьевым Вечной Женственностью, Софией, Мировой Душой, грядущей в мир, чтобы чудесно преобразить его. Встречи с возлюбленной, томительное их ожидание, размолвки и примирения истолковываются мистически и приобретают неожиданные очертания, остро драматизируясь и полнясь глухой тревогой, порождаемой разнообразными соприкосновениями с действительностью.

Блок, как сказано в его стихах этой поры, «жизнью шумящей нестройно взволнован». Тут и смутно ощущаемый разлад в мирном прежде бекетовском семействе, и напряженные, трудные отношения с отцом – профессором Варшавского университета А. Л. Блоком, талантливым ученым, но крайне неуравновешенным человеком.

А главное, как ни сторонится юный поэт политики, бурных студенческих сходок, как ни далека от него крестьянская жизнь и порой возникающие где-то в ближних селах волнения, как ни высокомерен тон его стихов о том, что «кругом о злате и о хлебе народы шумные кричат», – «шум» этот все же в какой-то мере влияет на рисующиеся Блоку картины конца света и истории, приближения Страшного Суда.

В более позднем блоковском стихотворении на образ Мадонны, создаваемый в келье иконописца, ложатся «огнекрасные» отсветы близящейся грозы. Нечто похожее происходит и в первой книге поэта «Стихи о Прекрасной Даме», где тоже «весь горизонт в огне» и образ героини претерпевает самые разные метаморфозы, то озаряясь нездешним светом, то настораживая и пугая:

Конкретная портретная черточка, делавшая в других стихах образ возлюбленной особенно пленительным («Молодая, с золотой косою, с ясной, открытой душою…»), тут оборачивается тревожным видением, чувственным соблазном, который грозит и душевным мраком, «темным сном», и чередой катастрофических событий.

Говоря о естественности сближения автора «Стихов о Прекрасной Даме» с так называемыми молодыми символистами (в отличие от старших – К. Бальмонта, В. Брюсова, З. Гиппиус, В. Иванова, Д. Мережковского, Ф. Сологуба), Борис Пастернак писал, что в ту пору, на рубеже XIX и XX веков, «символистом была действительность, которая вся была в переходах и брожении; вся чтото скорее значила, нежели составляла, и скорее служила симптомом и знамением, нежели удовлетворяла». И сам Блок уже на исходе жизни утверждал, что символисты «оказались по преимуществу носителями духа времени».

Однако в отличие от других «молодых» – Андрея Белого (Бориса Николаевича Бугаева) и Сергея Соловьева (племянника поэта-философа) – Блок был меньше связан умозрительными построениями В. Соловьева. Перечитывая «Стихи о Прекрасной Даме», Пастернак отмечал в них «сильное проникновение жизни в схему». Уже в стихах 1901 года «Брожу в стенах монастыря…» говорилось:

В то время как блоковская книга была воспринята как одно из программных произведений символизма, сам автор начинал, по его собственным словам, искать «на другом берегу» и временами даже резко, вызывающе отмежевывался от «братий». «Монастырские» нравы символистского круга, имитация религиозной экзальтации, ложная многозначительность (или, по блоковскому выражению, «истерическое захлебывание «глубинами», которые быстро мелеют, и литературное подмигивание») были едко осмеяны поэтом в нашумевшей пьесе «Балаганчик».

И если прежде, как сказано в его стихах, «брата брат из дальних келий извещал: «Хвала!» – и Андрей Белый превозносил произведения ровесника до небес, то теперь из тех же «келий» раздавалась по адресу автора «Балаганчика» хула, обвинения в кощунстве и измене соловьевским заветам.

Впрочем, не было более сурового критика блоковских стихов, чем… сам их автор. Если свою вторую книгу «Нечаянная Радость» он сразу после ее выхода именовал «Отчаянной Гадостью» еще в шутку, то годы спустя уже совершенно серьезно писал, что терпеть ее не может («за отдельными исключениями»), и уподоблял «болотистому лесу».

Тем не менее новый сборник был для поэта выходом из той «лирической уединенности», в которой, по его собственному определению, рождалась первая книга. И сам образ болота, столь критически переосмысленный впоследствии с оглядкой на все пережитое, в пору создания «Нечаянной Радости» служил антитезой возвышенной «уединенности» «Стихов о Прекрасной Даме», их отстраненности от «жизни шумящей».

В отзыве того же времени о книге одного из «братий», Сергея Соловьева, Блок столь непримиримо писал о проявившемся в ней «полном презрении ко всему миру природы… полном пренебрежении к внешнему миру и происходящей отсюда зрительной слепоте» едва ли не потому, что сам чувствовал эту подстерегавшую и его опасность.

Почти вызывающе противопоставляет поэт преследующей его (как пишет Блок матери) «проклятой отвлеченности» самую «низменную» конкретность родной природы – «небо, серое, как мужицкий тулуп, без голубых просветов, без роз небесных, слетающих на землю от германской зари, без тонкого профиля замка над горизонтом». «Здесь от края и до края – чахлый кустарник, – говорится в его статье 1905 года «Девушка розовой калитки и муравьиный царь». – Пропадешь в нем, а любишь его смертной любовью. Выйдешь в кусты, станешь на болоте. И ничего-то больше не надо. Золото, золото гдето в недрах поет».

Заметно обостряется зрение поэта, различающего в знакомых с детства шахматовских окрестностях «лиловые склоны оврага», «золотые опилки», летящие из-под пилы, и «зарю» осенней рябины, подсказавшей ему проникновенный образ красавицы – родной природы:

В блоковских стихах возникают причудливые существа – «болотные чертенятки», «твари весенние», образы которых почерпнуты из «леса народных поверий и суеверий», из той «руды», где, по выражению автора, «блещет золото неподдельной поэзии» (тоже – «золото, золото где-то в недрах поет»!).

Порой еще образ родной земли предстает у поэта в несколько стилизованном, сказочно-фольклорном обличии (так, в стихотворении «Русь» – «ведуны с ворожеями чаруют злаки на полях, и ведьмы тешатся с чертями в дорожных снеговых столбах»). Но вместе с тем в наиболее значительных его произведениях того же периода ощутимы «широкое дыхание», полная свобода и естественность:

Строки, близкие, даже чисто ритмически, и русской классике (например, лермонтовскому «Выхожу один я на дорогу…»), и раздольной народной песне.

Некоторые современники уже догадывались, какой путь открывается перед автором таких стихов. Поэт Сергей Городецкий писал, что тогда относительно Блока существовали две «формулы»: Б = б (где Б – его творческий потенциал, а б – уже написанное им) и Б = б + Х. «Этот Х еще мелькает искорками… но несомненность его видна. Он мне представляется громадным…» – пророчески заключал Городецкий.

«Чую дали…» – говорится и в тогдашних стихах самого Блока.

Одна из этих «далей» – многообразная жизнь большого города, изображаемая поэтом и во всей своей горькой, хватающей за сердце обыденной неприкрашенности, с отчетливыми картинами петербургского быта, заставляющими вспоминать то Некрасова, то Достоевского, то Аполлона Григорьева («Окна во двор», «На чердаке», «В октябре»), и в причудливом фантастическом обрамлении, основанном, однако, на вполне реальных чертах тогдашней столицы и самоощущения современного человека («Незнакомка»).

Слова, которыми озаглавлено стихотворение, начинающееся этими строками, – «Холодный день» – символ нового, трезвого и горького взгляда на жизнь. И все стихотворение – не о каком-то конкретном дне, а о духовном пути, проделанном поэтом от «храма» первой книги. Вскоре и герой блоковской пьесы «Песня Судьбы» Герман, чьи дом и обиход до деталей напоминают «благоуханную глушь» Шахматова, скажет жене: «Я понял, что мы одни, на блаженном острове, отделенные от всего мира. Разве можно жить так одиноко и счастливо?»

«Одно только делает человека человеком, – занесет поэт в дневник позже, – знание о социальном неравенстве».

Однако выход из «лирической уединенности», наступивший «холодный день» повлекли за собою не только плодотворное расширение круга жизненных наблюдений и поэтических тем, но и мучительные блуждания в поисках новых положительных ценностей: прельщение индивидуалистическими настроениями и идеалами, разрушительный скепсис, разъедающая ирония – все то, что Блок впоследствии окрестил «болотистым лесом» и изобразил в стихотворении «Друзьям»:

«Ненавижу свое декадентство», – писал поэт летом 1906 года и в то же время признавался, что порой «кокетничает» своими демоническими настроениями, своевольной свободой, про́жиганием жизни.

«Я всех забыл, кого любил…», «Нет исхода из вьюг, И погибнуть мне весело…», «Весны не будет, и не надо…», «Словно сердце застывающее Закатилось навсегда…», «Верь мне, в этом мире солнца Больше нет…», «Тайно сердце просит гибели…» – таковы главенствующие мотивы книги стихов «Снежная маска», героиня которой часто напоминает Снежную королеву (из знаменитой андерсеновской сказки, не случайно перечитывавшейся тогда Блоком), чьи леденящие поцелуи заставляют позабыть всех дотоле близких и любимых.

История влюбленности автора этой книги в одну из исполнительниц «Балаганчика» в театре Веры Федоровны Комиссаржевской – Н. Н. Волохову снова так неузнаваемо преображена, что сама актриса, по ее признанию, была «смущена звучанием трагической ноты, проходящей через все стихи». Веселое богемное время препровождение небольшого литературно-артистического кружка, легкая любовная игра, домашние маскарады – все это обернулось в книге грозными метелями, разгулом стихии, то освободительной и притягательной, то губительной и сложно соотносящейся с историческими бурями тех лет – кровавой драмой русско-японской войны, вспышкой революции, террором и реакцией.

Как тропинка, выводящая из «болотистого леса», в центральном женском персонаже «Снежной маски» и последующего цикла «Фаина» (то же имя носит и героиня «Песни Судьбы») начинают все явственнее проступать национальные русские черты:

«Они читают стихи»

«О, что мне закатный румянец…»

Исподволь прорастает тема, которой, как скажет вскоре поэт, он посвящает жизнь, – тема России, мощно воплощенная уже в цикле «На поле Куликовом» и других стихотворениях 1908–1910 годов, составивших основу раздела «Родина» в позднейшем собрании сочинений Блока («Россия», «Осенний день», «Русь моя, жизнь моя, вместе ль нам маяться?..», «На железной дороге»).

Страстная тяга к отчизне в самом скромном, неказистом ее обличье роднит автора этих стихов и с Лермонтовым, с его «странной любовью» не к громкой славе, а к «дрожащим огням печальных деревень», и с Тютчевым, и с Некрасовым:

«Россия»

После виртуозно-разнообразной, капризно-причудливой, под стать изменчивым настроениям автора, ритмики и строфики «Снежной маски» стихи зрелого Блока, составившие третий том его лирики, внешне выглядят куда более традиционными, не поражают эффектами. «…Русская муза Блока стоит теперь перед нами и нага, и нища, – писал по выходе этого тома частый оппонент автора и вместе с тем чуткий его ценитель Андрей Белый, – но Блок ближе нам бронированной брюсовской формы, ивановских пышных роз и бальмонтовского блеска: он нищ, как… Россия».

Разумеется, это мнимая нищета. На самом деле речь идет о величайшей строгости поэтической формы, ее «незаметности» из-за точнейшего соответствия содержанию.

Перечтем хотя бы далеко не самое известное стихотворение – «Осенний день»:

Скромен не только безымянный спутник автора, скромна и вся обстановка, в которой «изливается душа» и которая недаром уподоблена сельской церкви. Скупыми, но безошибочно отобранными и впечатляющими штрихами рисуется далее осенний русский пейзаж, и все нарастает напряженная взволнованность и музыкальность стиха. Вот еще еле заметная, ненавязчивая аллитерация: «Мы взором пристаЛьным сЛедим за Лётом журавЛиным… Летят, Летят косым угЛом…», в которой, быть может даже бессознательно, отразилось воспоминание о журавлином клике – курлыканье. Вот все более явственные повторы и параллелизмы: «Вожак звенит и плачет… О чем звенит, о чем, о чем?.. И низких нищих деревень не счесть, не смерить оком… О, нищая моя страна… О, бедная моя жена…»

В понятном стремлении охарактеризовать новый этап в творчестве Блока критика порой упрощала и огрубляла его содержание, утверждая, например, что «юный певец любви превратился в певца родины». На самом деле все обстояло неизмеримо сложнее.

Однажды, готовя стихи к печати, поэт записал: «Можно издать «песни личные» и «песни объективные». То-то забавно делить… сам черт ногу сломит». «Внешний» и «внутренний» мир, человек и современность, человек и история теснейшим образом связаны у Блока друг с другом.

Рисующийся в его лирике «страшный мир» – это не столько даже социальная действительность той поры, хотя поэт и впрямь относится к ней резко отрицательно, сколько трагический мир мятущейся, изверившейся и отчаявшейся души, испытывающей все возрастающее «атмосферное давление» эпохи:

«Рожденные в года глухие…»

Определение «певец любви» применительно к Блоку выглядит особенно банально.

Конечно, у него немало стихов, покоряющих силой, чистотой, целомудрием запечатленного в них чувства, и недаром столь разные люди, как Федор Сологуб и Николай Гумилев, сравнивали Блока с Шиллером.

«Приближается звук. И, покорна щемящему звуку…»

Бросающаяся в глаза «неправильность», «разнобой» четных строк этого стихотворения, то предельно кратких («Не дыша»), то вдруг удлиняющихся, замечательно передает взволнованность и боль этого – поистине – сно-видения, счастливое и горестное «сердцебиение» дорогих воспоминаний.

Выразителен ритмический «пульс» и другого стихотворения:

«Протекли за годами года…»

Последняя строка недаром трудно выговаривается: о т а к о м ровно и спокойно не скажешь…

Но сколько же у «певца любви» иных стихов – о чудовищных метаморфозах, когда вместо настоящего чувства предстает лишь его кривляющаяся тень, торжествует «черная кровь» (примечательное название блоковского цикла) и между людьми и в их собственных душах разверзается «страшная пропасть»!

В стихотворении «Унижение» нагнетаются образы, казалось бы несовместимые с «нормальными» буднями публичного дома, но беспощадно обнажающие всю губительность, бесчеловечность, кощунственность происходящего: эшафот, шествие на казнь, искаженные мукой черты на иконе…

Замечательна «оркестровка» стихотворения: с первых строк возникает особая нота – напряженный, несмолкающий звук («Желтый Зимний Закат За окном… на каЗнь осужденных поведут на Закате таком»), пронизывающий буквально все строфы и порой достигающий чрезвычайного драматизма:

Нет, если уж уподоблять Блока певцу, то лишь так, как это сделала Анна Ахматова, назвав его в одном стихотворении «трагическим тенором эпохи». Не традиционным слащавым «душкой-тенором», как поясняла она сама, а совершенно иным, необычным – с голосом, полным глубокого драматизма, и «страшным, дымным лицом» (эти слова из другого произведения Ахматовой перекликаются с собственными строками поэта о «кровавом отсвете в лицах»).

Блок не только магнетически притягивал современников красотой и музыкальностью стиха («Незнакомку» твердили наизусть самые разные люди), но и потрясал бесстрашной искренностью, высокой «шиллеровской» человечностью и совестливостью.

Перед его глазами неотступно стояла «обреченных вереница», о которой говорилось еще в сравнительно ранних стихах, не позволяя «уйти в красивые уюты», прельститься надеждой на собственное, «личное» счастье, как бы оно ни манило. В стихотворении «Так.

Буря этих лет прошла…» мысль о мужике, который после подавленной революции вновь понуро «поплелся бороздою сырой и черной», вроде бы готова отступить перед радужным соблазном любви, возврата в страну счастливых воспоминаний, но вкрадчивый зов «забыть о страшном мире» сурово и непреклонно отвергается поэтом.

Трагедия мировой войны отразилась в таких стихах Блока, как «Петроградское небо мутилось дождем…», «Коршун», «Я не предал белое знамя…», оцененных критиками как «оазис в пустоте, выжженной барабанной бездарностью» казенно-патриотических виршей, и еще больше обострила у него любовь к родине и предчувствие неминуемых потрясений. Неудивительно, что все происшедшее в 1917 году он воспринял с самыми великими надеждами, хотя и не обольщался насчет того, чем грозило разбушевавшееся «море» (образ, издавна символизировавший у поэта грозную стихию, народ, историю). С замечательной искренностью выразил он свое тогдашнее умонастроение в стихотворном послании «З. Гиппиус»:

Его нашумевшая поэма «Двенадцать», по выражению чуткого современника, академика С. Ф. Ольденбурга, осветила «и правду и неправду того, что совершилось». Дальнейшие же события Гражданской войны и «военного коммунизма» со всеми их тяготами, лишениями и унижениями привели Блока к глубокому разочарованию. «Но не эти дни мы звали», – сказано в его последнем стихотворении «Пушкинскому Дому». Его муза почти замолкает.

И все же даже в редких, последних «каплях» блоковской лирики сказалось бесконечно много: и благодарное преклонение перед жизнью, красотой, «родным для сердца звуком» отечественной культуры («Пушкинскому Дому»), и страстный порыв сквозь наставшую «непогоду» в «грядущие века», и прощальное напутствие собственным стихам, в котором вновь прозвучала столь дорогая ему мысль о неразрывности «объективного» и «личного», образовавшей драгоценный и неповторимый склад его поэзии. В надписи, сделанной на одном из своих последних сборников, подаренном героине цикла «Кармен», актрисе Л. А. Дельмас, он обращался к своим «песням» со словами:

Смерть Александра Блока глубоко потрясла самых разных людей.

«Наше солнце, в муках погасшее», – писала о покойном Анна Ахматова.

«У Блока не осталось детей… но у него осталось больше, и нет ни одного из новых поэтов, на кого б не упал луч его звезды, – отозвался на горестную весть другой замечательный писатель, Алексей Ремизов. – А звезда его – трепет слова его, как оно билось, трепет сердца Лермонтова и Некрасова – звезда его незакатна».

Она сияет и поныне.

Андрей Турков

Из книги первой

(1898–1904)

Ante lucem[1]

(1898–1900)

С.-Петербург – с. Шахматово

«Пусть светит месяц – ночь темна…»

• Пусть светит месяц – ночь темна.
• Пусть жизнь приносит людям счастье, —
• В моей душе любви весна
• Не сменит бурного ненастья.
• Ночь распростерлась надо мной
• И отвечает мертвым взглядом
• На тусклый взор души больной,
• Облитой острым, сладким ядом.
• И тщетно, страсти затая,
• В холодной мгле передрассветной
• Среди толпы блуждаю я
• С одной лишь думою заветной:
• Пусть светит месяц – ночь темна.
• Пусть жизнь приносит людям счастье, —
• В моей душе любви весна
• Не сменит бурного ненастья.

Январь 1898. С.-Петербург

«Луна проснулась. Город шумный…»

К. М. С.

• Луна проснулась. Город шумный
• Гремит вдали и льет огни,
• Здесь все так тихо, там безумно,
• Там все звенит, – а мы одни…
• Но если б пламень этой встречи
• Был пламень вечный и святой,
• Не так лились бы наши речи,
• Не так звучал бы голос твой!..
• Ужель живут еще страданья,
• И счастье может унести?
• В час равнодушного свиданья
• Мы вспомним грустное прости…[2]

14 декабря 1898

«Мне снилась снова ты, в цветах, на шумной сцене…»

• Мне снилась снова ты, в цветах, на шумной
•                                                              сцене,
• Безумная, как страсть, спокойная, как сон,
• А я, повергнутый, склонял свои колени
• И думал: «Счастье там, я снова покорен!»
• Но ты, Офелия, смотрела на Гамлета
• Без счастья, без любви, богиня красоты,
• А розы сыпались на бедного поэта,
• И с розами лились, лились его мечты…
• Ты умерла, вся в розовом сияньи,
• С цветами на груди, с цветами на кудрях,
• А я стоял в твоем благоуханьи,
• С цветами на груди, на голове, в руках…

23 декабря 1898

Гамаюн, птица вещая

(Картина В. Васнецова)

• На гладях бесконечных вод,
• Закатом в пурпур облеченных,
• Она вещает и поет,
• Не в силах крыл поднять смятенных…
• Вещает иго злых татар,
• Вещает казней ряд кровавых,
• И трус, и голод, и пожар,
• Злодеев силу, гибель правых…
• Предвечным ужасом объят,
• Прекрасный лик горит любовью,
• Но вещей правдою звучат
• Уста, запекшиеся кровью!..

23 февраля 1899

Стихи о прекрасной даме

(1901–1902)

Вступление

• Отдых напрасен. Дорога крута.
• Вечер прекрасен. Стучу в ворота.

• Дольнему стуку чужда и строга,
• Ты рассыпаешь кругом жемчуга.

• Терем высок, и заря замерла.
• Красная тайна у входа легла.

• Кто поджигал на заре терема,
• Что воздвигала Царевна Сама?

• Каждый конек на узорной резьбе
• Красное пламя бросает к тебе.

• Купол стремится в лазурную высь.
• Синие окна румянцем зажглись.

• Все колокольные звоны гудят.
• Залит весной беззакатный наряд.

• Ты ли меня на закатах ждала?
• Терем зажгла? Ворота отперла?

28 декабря 1903

I

С.-Петербург. Весна 1901 года

«Я вышел. Медленно сходили…»

• Я вышел. Медленно сходили
• На землю сумерки зимы.
• Минувших дней младые были
• Пришли доверчиво из тьмы…

• Пришли и встали за плечами,
• И пели с ветром о весне…
• И тихими я шел шагами,
• Провидя вечность в глубине…

• О, лучших дней живые были!
• Под вашу песнь из глубины
• На землю сумерки сходили
• И вечности вставали сны!..

25 января 1901. С.-Петербург

«Ветер принес издалёка…»

• Ветер принес издалёка
• Песни весенней намек,
• Где-то светло и глубоко
• Неба открылся клочок.

• В этой бездонной лазури,
• В сумерках близкой весны
• Плакали зимние бури,
• Реяли звездные сны.

• Робко, темно и глубоко
• Плакали струны мои.
• Ветер принес издалёка
• Звучные песни твои.

29 января 1901

«Душа молчит. В холодном небе…»

• Душа молчит. В холодном небе
• Все те же звезды ей горят.
• Кругом о злате иль о хлебе
• Народы шумные кричат…
• Она молчит, – и внемлет крикам,
• И зрит далекие миры,
• Но в одиночестве двуликом
• Готовит чудные дары,
• Дары своим богам готовит
• И, умащенная, в тиши,
• Неустающим слухом ловит
• Далекий зов другой души…
• Так – белых птиц над океаном
• Неразлученные сердца
• Звучат призывом за туманом,
• Понятным им лишь до конца.

3 февраля 1901

«Все бытие и сущее согласно…»

• Все бытие и сущее согласно
• В великой непрестанной тишине.
• Смотри туда участно, безучастно, —
• Мне все равно – вселенная во мне.
• Я чувствую, и верую, и знаю,
• Сочувствием провидца не прельстишь.
• Я сам в себе с избытком заключаю
• Все те огни, какими ты горишь.
• Но больше нет ни слабости, ни силы,
• Прошедшее, грядущее – во мне.
• Все бытие и сущее застыло
• В великой, неизменной тишине.
• Я здесь в конце, исполненный прозренья,
• Я перешел граничную черту.
• Я только жду условного виденья,
• Чтоб отлететь в иную пустоту.

17 мая 1901

«Кто-то шепчет и смеется…»

• Кто-то шепчет и смеется
• Сквозь лазоревый туман.
• Только мне в тиши взгрустнется —
• Снова смех из милых стран!

• Снова шопот – и в шептаньи
• Чья-то ласка, как во сне,
• В чьем-то женственном дыханьи,
• Видно, вечно радость мне!

• Пошепчи, посмейся, милый,
• Милый образ, нежный сон;
• Ты нездешней, видно, силой
• Наделен и окрылен.

20 мая 1901

II

С. Шахматово. Лето и осень 1901 года

«Небесное умом не измеримо…»

• Небесное умом не измеримо,
• Лазурное сокрыто от умов.
• Лишь изредка приносят серафимы
• Священный сон избранникам миров.

• И мнилась мне Российская Венера,
• Тяжелою туникой повита,
• Бесстрастна в чистоте, нерадостна без меры,
• В чертах лица – спокойная мечта.

• Она сошла на землю не впервые,
• Но вкруг нее толпятся в первый раз
• Богатыри не те, и витязи иные…
• И странен блеск ее глубоких глаз…

29 мая 1901. С. Шахматово

«Они звучат, они ликуют…»

• Они звучат, они ликуют,
• Не уставая никогда,
• Они победу торжествуют,
• Они блаженны навсегда.
• Кто уследит в окрестном звоне,
• Кто ощутит хоть краткий миг
• Мой бесконечный в тайном лоне,
• Мой гармонический язык?
• Пусть всем чужда моя свобода,
• Пусть всем я чужд в саду моем —
• Звенит и буйствует природа,
• Я – соучастник ей во всем!

30 мая 1901

«Одинокий, к тебе прихожу…»

• Одинокий, к тебе прихожу,
• Околдован огнями любви.
• Ты гадаешь. – Меня не зови. —
• Я и сам уж давно ворожу.

• От тяжелого бремени лет
• Я спасался одной ворожбой,
• И опять ворожу над тобой,
• Но неясен и смутен ответ.

• Ворожбой полоненные дни
• Я лелею года, – не зови…
• Только скоро ль погаснут огни
• Заколдованной темной любви?

1 июня 1901. С. Шахматово

«Предчувствую Тебя. Года проходят мимо…»

• И тяжкий сон житейского сознанья
• Ты отряхнешь, тоскуя и любя.

Вл. Соловьев

• Предчувствую Тебя. Года проходят мимо —
• Все в облике одном предчувствую Тебя.

• Весь горизонт в огне – и ясен нестерпимо,
• И молча жду, – тоскуя и любя.

• Весь горизонт в огне, и близко появленье,
• Но страшно мне: изменишь облик Ты,

• И дерзкое возбудишь подозренье,
• Сменив в конце привычные черты.

• О, как паду – и горестно, и низко,
• Не одолев смертельныя мечты!

• Как ясен горизонт! И лучезарность близко.
• Но страшно мне: изменишь облик Ты.

4 июня 1901. С. Шахматово

«Внемля зову жизни смутной…»

• Внемля зову жизни смутной,
• Тайно плещущей во мне,
• Мысли ложной и минутной
• Не отдамся и во сне.
• Жду волны – волны попутной
• К лучезарной глубине.

• Чуть слежу, склонив колени,
• Взором кроток, сердцем тих,
• Уплывающие тени
• Суетливых дел мирских
• Средь видений, сновидений,
• Голосов миров иных.

3 июля 1901

«Прозрачные, неведомые тени…»

• Прозрачные, неведомые тени
• К Тебе плывут, и с ними Ты плывешь,
• В объятия лазурных сновидений,
• Невнятных нам, – Себя Ты отдаешь.

• Перед Тобой синеют без границы
• Моря, поля, и горы, и леса,
• Перекликаются в свободной выси птицы,
• Встает туман, алеют небеса.

• А здесь, внизу, в пыли, в уничиженьи,
• Узрев на миг бессмертные черты,
• Безвестный раб, исполнен вдохновенья,
• Тебя поет. Его не знаешь Ты,

• Не отличишь его в толпе народной,
• Не наградишь улыбкою его,
• Когда вослед взирает, несвободный,
• Вкусив на миг бессмертья Твоего.

3 июля 1901

«Я жду призыва, ищу ответа…»

• Я жду призыва, ищу ответа,
• Немеет небо, земля в молчаньи,
• За желтой нивой – далёко где-то —
• На миг проснулось мое воззванье.

• Из отголосков далекой речи,
• С ночного неба, с полей дремотных,
• Все мнятся тайны грядущей встречи,
• Свиданий ясных, но мимолетных.

• Я жду – и трепет объемлет новый,
• Все ярче небо, молчанье глуше…
• Ночную тайну разрушит слово…
• Помилуй, Боже, ночные души!

• На миг проснулось за нивой, где-то,
• Далеким эхом мое воззванье.
• Все жду призыва, ищу ответа,
• Но странно длится земли молчанье…

7 июля 1901

«Не жди последнего ответа…»

• Не жди последнего ответа,
• Его в сей жизни не найти.
• Но ясно чует слух поэта
• Далекий гул в своем пути.

• Он приклонил с вниманьем ухо,
• Он жадно внемлет, чутко ждет,
• И донеслось уже до слуха:
• Цветет, блаженствует, растет…

• Все ближе – чаянье сильнее,
• Но, ах! – волненья не снести…
• И вещий падает, немея,
• Заслыша близкий гул в пути.

• Кругом – семья в чаду молений,
• И над кладби́щем – мерный звон…
• Им не постигнуть сновидений,
• Которых не дождался он!

19 июля 1901

«Сумерки, сумерки вешние…»

• Дождешься ль вечерней порой
• Опять и желанья, и лодки,
• Весла и огня за рекой?

Фет

• Сумерки, сумерки вешние,
• Хладные волны у ног,
• В сердце – надежды нездешние,
• Волны бегут на песок.

• Отзвуки, песня далекая,
• Но различить – не могу.
• Плачет душа одинокая
• Там, на другом берегу.

• Тайна ль моя совершается,
• Ты ли зовешь вдалеке?
• Лодка ныряет, качается,
• Что-то бежит по реке.

• В сердце – надежды нездешние,
• Кто-то навстречу – бегу…
• Отблески, сумерки вешние,
• Клики на том берегу.

16 августа 1901

«Ты горишь над высокой горою…»

• Ты горишь над высокой горою,
• Недоступна в Своем терему.
• Я примчуся вечерней порою,
• В упоеньи мечту обниму.

• Ты, заслышав меня издалёка,
• Свой костер разведешь ввечеру.
• Стану, верный велениям Рока,
• Постигать огневую игру.

• И, когда среди мрака снопами
• Искры станут кружиться в дыму, —
• Я умчусь с огневыми кругами
• И настигну Тебя в терему.

18 августа 1901

«Видно, дни золотые пришли…»

• Видно, дни золотые пришли.
• Все деревья стоят, как в сияньи.
• Ночью холодом веет с земли;
• Утром белая церковь вдали
• И близка и ясна очертаньем.

• Всё поют и поют вдалеке,
• Кто поет – не пойму; а казалось,
• Будто к вечеру там, на реке —
• В камышах ли, в сухой осоке —
• И знакомая песнь раздавалась.

• Только я не хочу узнавать.
• Да и песням знакомым не верю.
• Все равно – мне певца не понять.
• От себя ли скрывать Роковую потерю?

24 августа 1901

«Кругом далекая равнина…»

• Кругом далекая равнина,
• Да толпы обгорелых пней.
• Внизу – родимая долина,
• И тучи стелются над ней.

• Ничто не манит за собою,
• Как будто даль сама близка.
• Здесь между небом и землею
• Живет угрюмая тоска.

• Она и днем и ночью роет
• В полях песчаные бугры.
• Порою жалобно завоет
• И вновь умолкнет – до поры.

• И все, что будет, все, что было, —
• Холодный и бездушный прах,
• Как эти камни над могилой
• Любви, затерянной в полях.

25 августа 1901. Д. Ивлево

«Нет конца лесным тропинкам…»

• Нет конца лесным тропинкам.
• Только встретить до звезды
• Чуть заметные следы…
• Внемлет слух лесным былинкам.

• Всюду ясная молва
• Об утраченных и близких…
• По верхушкам елок низких
• Перелетные слова…

• Не замечу ль по былинкам
• Потаенного следа…
• Вот она – зажглась звезда!
• Нет конца лесным тропинкам.

2 сентября 1901. Церковный лес

III

С.-Петербург. Осень и зима 1901 года

«Смотри – я отступаю в тень…»

• Смотри – я отступаю в тень,
• А ты по-прежнему в сомненьи
• И все боишься встретить день,
• Не чуя ночи приближенья.

• Не жди ты вдохновенных слов —
• Я, запоздалый на границе,
• Спокойно жду последних снов,
• Забытых здесь, в земной темнице.

• Могу ли я хранить мечты
• И верить в здешние виденья,
• Когда единственная ты
• Не веришь смертным песнопеньям?

• Но предо мной кружится мгла,
• Не чуя мимолетной боли,
• И ты безоблачно светла,
• Но лишь в бессмертьи, – не в юдоли.

20 сентября 1901

«Пройдет зима – увидишь ты…»

• Пройдет зима – увидишь ты
• Мои равнины и болота
• И скажешь: «Сколько красоты!
• Какая мертвая дремота!»

• Но помни, юная, в тиши
• Моих равнин хранил я думы
• И тщетно ждал твоей души,
• Больной, мятежный и угрюмый.

• Я в этом сумраке гадал,
• Взирал в лицо я смерти хладной
• И бесконечно долго ждал,
• В туманы всматриваясь жадно.

• Но мимо проходила ты, —
• Среди болот хранил я думы,
• И этой мертвой красоты
• В душе остался след угрюмый.

21 сентября 1901

«Встану я в утро туманное…»

• Встану я в утро туманное,
• Солнце ударит в лицо.
• Ты ли, подруга желанная,
• Всходишь ко мне на крыльцо?

• Настежь ворота тяжелые!
• Ветром пахнуло в окно!
• Песни такие веселые
• Не раздавались давно!

• С ними и в утро туманное
• Солнце и ветер в лицо!
• С ними подруга желанная
• Всходит ко мне на крыльцо!

3 октября 1901

«Снова ближе вечерние тени…»

• Снова ближе вечерние тени,
• Ясный день догорает вдали.
• Снова сонмы нездешних видений
• Всколыхнулись – плывут – подошли.

• Что же ты на великую встречу
• Не вскрываешь свои глубины́?
• Или чуешь иного предтечу
• Несомненной и близкой весны?

• Чуть во мраке светильник завижу,
• Поднимусь и, не глядя, лечу.
• Ты ж и в сумраке, милая, ближе
• К неподвижному жизни ключу.

14 октября 1901

«Скрипнула дверь. Задрожала рука…»

• Скрипнула дверь. Задрожала рука.
• Вышла я в улицы сонные.
• Там, в поднебесьи, идут облака,
• Через туман озаренные.

• С ними – знакомое, слышу, вослед…
• Нынче ли сердце пробудится?
• Новой ли, прошлой ли жизни ответ,
• Вместе ли оба почудятся?

• Если бы злое несли облака,
• Сердце мое не дрожало бы…
• Скрипнула дверь. Задрожала рука.
• Слезы. И песни. И жалобы.

3 ноября 1901

«Зарево белое, желтое, красное…»

• Зарево белое, желтое, красное,
• Крики и звон вдалеке,
• Ты не обманешь, тревога напрасная,
• Вижу огни на реке.

• Заревом ярким и поздними криками
• Ты не разрушишь мечты.
• Смотрится призрак очами великими
• Из-за людской суеты.

• Смертью твоею натешу лишь взоры я.
• Жги же свои корабли!
• Вот они – тихие, светлые, скорые —
• Мчатся ко мне издали.

6 ноября 1901

«Жду я холодного дня…»

• Жду я холодного дня,
• Сумерек серых я жду.
• Замерло сердце, звеня:
• Ты говорила: «Приду, —

• Жди на распутьи – вдали
• Людных и ярких дорог,
• Чтобы с величьем земли
• Ты разлучиться не мог.

• Тихо приду и замру,
• Как твое сердце, звеня,
• Двери тебе отопру
• В сумерках зимнего дня».

21 ноября 1901

«Ты страстно ждешь. Тебя зовут…»

• Ты страстно ждешь. Тебя зовут, —
• Но голоса мне незнакомы,
• Очаг остыл, – тебе приют —
• Родная степь. Лишь в ней ты – дома.

• Там – вечереющая даль,
• Туманы, призраки, виденья,
• Мне – беспокойство и печаль,
• Тебе – покой и примиренье.

• О, жалок я перед тобой!
• Все обнимаю, всем владею,
• Хочу владеть тобой одной,
• Но не могу и не умею!

22 ноября 1901

«Вечереющий сумрак, поверь…»

• Вечереющий сумрак, поверь,
• Мне напомнил неясный ответ.
• Жду – внезапно отво́рится дверь,
• Набежит исчезающий свет.
• Словно бледные в прошлом мечты,
• Мне лица сохранились черты
• И отрывки неведомых слов,
• Словно отклики прежних миров,
• Где жила ты и, бледная, шла,
• Под ресницами сумрак тая,
• За тобою – живая ладья,
• Словно белая лебедь, плыла.
• За ладьей – огневые струи —
• Беспокойные песни мои…
• Им внимала задумчиво ты,
• И лица сохранились черты,
• И запомнилась бледная высь,
• Где последние сны пронеслись.
• В этой выси живу я, поверь,
• Смутной памятью сумрачных лет,
• Смутно помню – отво́рится дверь,
• Набежит исчезающий свет.

20 декабря 1901

IV

С.-Петербург. Зима и весна 1902 года

«Бегут неверные дневные тени…»

С. Соловьеву

• Бегут неверные дневные тени.
• Высок и внятен колокольный зов.
• Озарены церковные ступени,
• Их камень жив – и ждет твоих шагов.

• Ты здесь пройдешь, холодный камень тронешь,
• Одетый страшной святостью веков,
• И, может быть, цветок весны уронишь
• Здесь, в этой мгле, у строгих образов.

• Растут невнятно розовые тени,
• Высок и внятен колокольный зов,
• Ложится мгла на старые ступени…
• Я озарен – я жду твоих шагов.

4 января 1902

«Там, в полусумраке собора…»

• Там, в полусумраке собора,
• В лампадном свете образа.
• Живая ночь заглянет скоро
• В твои бессонные глаза.

• В речах о мудрости небесной
• Земные чуются струи.
• Там, в сводах – сумрак неизвестный,
• Здесь – холод каменной скамьи.

• Глубокий жар случайной встречи
• Дохнул с церковной высоты
• На эти дремлющие свечи,
• На образа и на цветы.

• И вдохновительно молчанье,
• И скрыты помыслы твои,
• И смутно чуется познанье
• И дрожь голубки и змеи.

14 января 1902

«Я укрыт до времени в приделе…»

• Я укрыт до времени в приделе,
• Но растут великие крыла.
• Час придет – исчезнет мысль о теле,
• Станет высь прозрачна и светла.

• Так светла, как в день веселой встречи,
• Так прозрачна, как твоя мечта.
• Ты услышишь сладостные речи,
• Новой силой расцветут уста.

• Мы с тобой подняться не успели, —
• Загорелся мой тяжелый щит.
• Пусть же ныне в роковом приделе,
• Одинокий, в сердце догорит.

• Новый щит я подниму для встречи,
• Вознесу живое сердце вновь.
• Ты услышишь сладостные речи,
• Ты ответишь на мою любовь.

• Час придет – в холодные мятели
• Даль весны заглянет, весела.
• Я укрыт до времени в приделе.
• Но растут всемощные крыла.

29 января 1902

«Верю в Солнце Завета…»

И Дух и Невеста говорят: прииди.

Апокалипсис

• Верю в Солнце Завета,
• Вижу зори вдали.
• Жду вселенского света
• От весенней земли.

• Все дышавшее ложью
• Отшатнулось, дрожа.
• Предо мной – к бездорожью
• Золотая межа.

• Заповеданных лилий
• Прохожу я леса.
• Полны ангельских крылий
• Надо мной небеса.

• Непостижного света
• Задрожали струи.
• Верю в Солнце Завета,
• Вижу очи Твои.

22 февраля 1902

«Ты – Божий день. Мои мечты…»

• Ты – Божий день. Мои мечты —
• Орлы, кричащие в лазури.
• Под гневом светлой красоты
• Они всечасно в вихре бури.

• Стрела пронзает их сердца,
• Они летят в паденьи диком…
• Но и в паденьи – нет конца
• Хвалам, и клекоту, и крикам!

21 февраля 1902

«Там сумерки невнятно трепетали…»

• Там сумерки невнятно трепетали,
• Таинственно сменяя день пустой.
• Кто, проходя, души моей скрижали
• Заполонил упорною мечтой?

• Кто, проходя, тревожно кинул взоры
• На этот смутно отходящий день?
• Там, в глубинах, – мечты и мысли скоры,
• Здесь, на земле, – как сон, и свет и тень.

• Но я пойму и все мечтой объемлю,
• Отброшу сны, увижу наяву,
• Кто тронул здесь одну со мною землю,
• За ним в вечерний сумрак уплыву.

Февраль 1902

«Жизнь медленная шла, как старая гадалка…»

• Жизнь медленная шла, как старая гадалка,
• Таинственно шепча забытые слова.
• Вздыхал о чем-то я, чего-то было жалко,
• Какою-то мечтой горела голова.

• Остановясь на перекрестке, в поле,
• Я наблюдал зубчатые леса.
• Но даже здесь, под игом чуждой воли,
• Казалось, тяжки были небеса.

• И вспомнил я сокрытые причины
• Плененья дум, плененья юных сил.
• А там, вдали – зубчатые вершины
• День отходящий томно золотил…

• Весна, весна! Скажи, чего мне жалко?
• Какой мечтой пылает голова?
• Таинственно, как старая гадалка,
• Мне шепчет жизнь забытые слова.

16 марта 1902

«На темном пороге тайком…»

• На темном пороге тайком
• Святые шепчу имена.
• Я знаю: мы в храме вдвоем,
• Ты думаешь: здесь ты одна…

• Я слушаю вздохи твои
• В каком-то несбыточном сне…
• Слова о какой-то любви…
• И, Боже! мечты обо мне…

• Но снова кругом тишина,
• И плачущий голос затих…
• И снова шепчу имена
• Безумно забытых святых.

• Все призрак – все горе – все ложь!
• Дрожу, и молюсь, и шепчу…
• О, если крылами взмахнешь,
• С тобой навсегда улечу!..

Март 1902

«Люблю высокие соборы…»

• Люблю высокие соборы,
• Душой смиряясь, посещать,
• Входить на сумрачные хоры,
• В толпе поющих исчезать.
• Боюсь души моей двуликой
• И осторожно хороню
• Свой образ дьявольский и дикий
• В сию священную броню.
• В своей молитве суеверной
• Ищу защиты у Христа,
• Но из-под маски лицемерной
• Смеются лживые уста.
• И тихо, с измененным ликом,
• В мерцаньи мертвенном свечей,
• Бужу я память о Двуликом
• В сердцах молящихся людей.
• Вот – содрогнулись, смолкли хоры,
• В смятеньи бросились бежать…
• Люблю высокие соборы,
• Душой смиряясь, посещать.

8 апреля 1902

«Слышу колокол. В поле весна…»

• Слышу колокол. В поле весна.
• Ты открыла веселые окна.
• День смеялся и гас. Ты следила одна
• Облаков розоватых волокна.

• Смех прошел по лицу, но замолк и исчез…
• Что же мимо прошло и смутило?
• Ухожу в розовеющий лес…
• Ты забудешь меня, как простила.

Апрель 1902

«Мы встречались с тобой на закате…»

• Мы встречались с тобой на закате,
• Ты веслом рассекала залив.
• Я любил твое белое платье,
• Утонченность мечты разлюбив.

• Были странны безмолвные встречи.
• Впереди – на песчаной косе
• Загорались вечерние свечи.
• Кто-то думал о бледной красе.

• Приближений, сближений, сгораний —
• Не приемлет лазурная тишь…
• Мы встречались в вечернем тумане,
• Где у берега рябь и камыш.

• Ни тоски, ни любви, ни обиды,
• Все померкло, прошло, отошло…
• Белый стан, голоса панихиды
• И твое золотое весло.

13 мая 1902

«Тебя скрывали туманы…»

• Тебя скрывали туманы,
• И самый голос был слаб.
• Я помню эти обманы,
• Я помню, покорный раб.

• Тебя венчала корона
• Еще рассветных причуд.
• Я помню ступени трона
• И первый твой строгий суд.

• Какие бледные платья!
• Какая странная тишь!
• И лилий полны объятья,
• И ты без мысли глядишь…

• Кто знает, где это было?
• Куда упала Звезда?
• Какие слова говорила,
• Говорила ли ты тогда?

• Но разве мог не узнать я
• Белый речной цветок,
• И эти бледные платья,
• И странный, белый намек?

Май 1902

V

С. Шахматово. Лето 1902 года

«Брожу в стенах монастыря…»

• Брожу в стенах монастыря,
• Безрадостный и темный инок.
• Чуть брезжит бледная заря, —
• Слежу мелькания снежинок.

• Ах, ночь длинна, заря бледна
• На нашем севере угрюмом.
• У занесенного окна
• Упорным предаюся думам.

• Один и тот же снег – белей
• Нетронутой и вечной ризы.
• И вечно бледный воск свечей,
• И убеленные карнизы.

• Мне странен холод здешних стен
• И непонятна жизни бедность.
• Меня пугает сонный плен
• И братий мертвенная бледность.

• Заря бледна, и ночь долга,
• Как ряд заутрень и обеден.
• Ах, сам я бледен, как снега,
• В упорной думе сердцем беден…

11 июня 1902. С. Шахматово

«Пробивалась певучим потоком…»

• Пробивалась певучим потоком,
• Уходила в немую лазурь,
• Исчезала в просторе глубоком
• Отдаленным мечтанием бурь.
• Мы, забыты в стране одичалой,
• Жили бедные, чуждые слез,
• Трепетали, молились на скалы,
• Не видали сгорающих роз.
• Вдруг примчалась на север угрюмый,
• В небывалой предстала красе,
• Назвала себя смертною думой,
• Солнце, месяц и звезды в косе.
• Отошли облака и тревоги,
• Все житейское – в сладостной мгле,
• Побежали святые дороги,
• Словно небо вернулось к земле.
• И на нашей земле одичалой
• Мы постигли сгорания роз.
• Злые думы и гордые скалы —
• Все растаяло в пламени слез.

1 июля 1902

«Я, отрок, зажигаю свечи…»

Имеющий невесту есть жених; а друг

жениха, стоящий и внимающий ему,

радостью радуется, слыша голос жениха.

От Иоанна, III, 29

• Я, отрок, зажигаю свечи,
• Огонь кадильный берегу.
• Она без мысли и без речи
• На том смеется берегу.

• Люблю вечернее моленье
• У белой церкви над рекой,
• Передзакатное селенье
• И сумрак мутно-голубой.

• Покорный ласковому взгляду,
• Любуюсь тайной красоты,
• И за церковную ограду
• Бросаю белые цветы.

• Падет туманная завеса.
• Жених сойдет из алтаря.
• И от вершин зубчатых леса
• Забрезжит брачная заря.

7 июля 1902

«Я и молод, и свеж, и влюблен…»

• Я и молод, и свеж, и влюблен,
• Я в тревоге, в тоске и в мольбе,
• Зеленею, таинственный клен,
• Неизменно склоненный к тебе.
• Теплый ветер пройдет по листам —
• Задрожат от молитвы стволы,
• На лице, обращенном к звездам, —
• Ароматные слезы хвалы.
• Ты придешь под широкий шатер
• В эти бледные сонные дни
• Заглядеться на милый убор,
• Размечтаться в зеленой тени.
• Ты одна, влюблена и со мной,
• Нашепчу я таинственный сон,
• И до ночи – с тоскою, с тобой,
• Я с тобой, зеленеющий клен.

31 июля 1902

«Ужасен холод вечеров…»

• Ужасен холод вечеров,
• Их ветер, бьющийся в тревоге,
• Несуществующих шагов
• Тревожный шорох на дороге.

• Холодная черта зари —
• Как память близкого недуга
• И верный знак, что мы внутри
• Неразмыкаемого круга.

Июль 1902

«Свет в окошке шатался…»

• Свет в окошке шатался,
• В полумраке – один —
• У подъезда шептался
• С темнотой арлекин.

• Был окутанный мглою
• Бело-красный наряд.
• Наверху – за стеною —
• Шутовской маскарад.

• Там лицо укрывали
• В разноцветную ложь.
• Но в руке узнавали
• Неизбежную дрожь.

• Он – мечом деревянным
• Начертал письмена.
• Восхищенная странным,
• Потуплялась Она.

• Восхищенью не веря,
• С темнотою – один —
• У задумчивой двери
• Хохотал арлекин.

6 августа 1902

«Без Меня б твои сны улетали…»

• Без Меня б твои сны улетали
• В безжеланно-туманную высь,
• Ты вспомни вечерние дали,
• В тихий терем, дитя, постучись.

• Я живу над зубчатой землею,
• Вечерею в Моем терему.
• Приходи. Я тебя успокою,
• Милый, милый, тебя обниму.

• Отошла Я в снега без возврата,
• Но, холодные вихри крутя,
• На черте огневого заката
• Начертала Я Имя, дитя…

Август 1902

VI

С.-Петербург. Осень—7 ноября 1902 года

«Я вышел в ночь – узнать, понять…»

• Я вышел в ночь – узнать, понять
• Далекий шорох, близкий ропот,
• Несуществующих принять,
• Поверить в мнимый конский топот.

• Дорога, под луной бела,
• Казалось, полнилась шагами.
• Там только чья-то тень брела
• И опустилась за холмами.

• И слушал я – и услыхал:
• Среди дрожащих лунных пятен
• Далёко, звонко конь скакал,
• И легкий посвист был понятен.

• Но здесь и дальше – ровный звук,
• И сердце медленно боролось,
• О, как понять, откуда стук,
• Откуда будет слышен голос?

• И вот, слышнее звон копыт,
• И белый конь ко мне несется…
• И стало ясно, кто молчит
• И на пустом седле смеется.

• Я вышел в ночь – узнать, понять
• Далекий шорох, близкий ропот,
• Несуществующих принять,
• Поверить в мнимый конский топот.

6 сентября 1902. С.-Петербург

«Безрадостные всходят семена…»

• Безрадостные всходят семена.
• Холодный ветер бьется в голых прутьях.
• В моей душе открылись письмена.
• Я их таю – в селеньях, на распутьях…
• И кра́дусь я, как тень, у лунных стен.
• Меняются, темнеют, глохнут стены.
• Мне сладостно от всяких перемен,
• Мне каждый день рождает перемены.
• О, как я жив, как бьет ключами кровь!
• Я здесь родной с подземными ключами!
• Мгновенья тайн! Ты, вечная любовь!
• Я понял вас! Я с вами! Я за вами!
• Растет, растет великая стена.
• Холодный ветер бьется в голых прутьях…
• Я вас открыл, святые письмена.
• Я вас храню с улыбкой на распутьях.

6 сентября 1902

«В городе колокол бился…»

• В городе колокол бился,
• Поздние славя мечты.
• Я отошел и молился
• Там, где провиделась Ты.

• Слушая зов иноверца,
• Поздними днями дыша,
• Билось по-прежнему сердце,
• Не изменялась душа.

• Все отошло, изменило,
• Шепчет про душу мою…
• Ты лишь Одна сохранила
• Древнюю Тайну Свою.

15 сентября 1902

Экклесиаст

• Благословляя свет и тень
• И веселясь игрою лирной,
• Смотри туда – в хао́с безмирный,
• Куда склоняется твой день.

• Цела серебряная цепь,
• Твои наполнены кувшины,
• Миндаль цветет на дне долины,
• И влажным зноем дышит степь.

• Идешь ты к дому на горах,
• Полдневным солнцем залитая;
• Идешь – повязка золотая
• В смолистых тонет волосах.

• Зачахли каперса цветы,
• И вот – кузнечик тяжелеет,
• И на дороге ужас веет,
• И помрачились высоты.

• Молоть устали жернова.
• Бегут испуганные стражи,
• И всех объемлет призрак вражий,
• И долу гнутся дерева.

• Все диким страхом смятено.
• Столпились в кучу люди, звери.
• И тщетно замыкают двери
• Досель смотревшие в окно.

24 сентября 1902

«При жолтом свете веселились…»

• При жолтом свете веселились,
• Всю ночь у стен сжимался круг,
• Ряды танцующих двоились,
• И мнился неотступный друг.

• Желанье поднимало груди,
• На лицах отражался зной.
• Я проходил с мечтой о чуде,
• Томимый похотью чужой…

• Казалось, там, за дымкой пыли,
• В толпе скрываясь, кто-то жил,
• И очи странные следили,
• И голос пел и говорил…

Сентябрь 1902

«Явился он на стройном бале…»

• Явился он на стройном бале
• В блестяще сомкнутом кругу.
• Огни зловещие мигали,
• И взор описывал дугу.

• Всю ночь кружились в шумном танце,
• Всю ночь у стен сжимался круг.
• И на заре – в оконном глянце
• Бесшумный появился друг.

• Он встал и поднял взор совиный,
• И смотрит – пристальный – один,
• Куда за бледной Коломбиной
• Бежал звенящий Арлекин.

• А там – в углу – под образами,
• В толпе, мятущейся пестро,
• Вращая детскими глазами,
• Дрожит обманутый Пьеро.

7 октября 1902

«Вхожу я в темные храмы…»

• Вхожу я в темные храмы,
• Совершаю бедный обряд.
• Там жду я Прекрасной Дамы
• В мерцаньи красных лампад.

• В тени у высокой колонны
• Дрожу от скрипа дверей.
• А в лицо мне глядит, озаренный,
• Только образ, лишь сон о Ней.

• О, я привык к этим ризам
• Величавой Вечной Жены!
• Высоко бегут по карнизам
• Улыбки, сказки и сны.

• О, Святая, как ласковы свечи,
• Как отрадны Твои черты!
• Мне не слышны ни вздохи, ни речи,
• Но я верю: Милая – Ты.

25 октября 1902

«Разгораются тайные знаки…»

• Разгораются тайные знаки
• На глухой, непробудной стене.
• Золотые и красные маки
• Надо мной тяготеют во сне.

• Укрываюсь в ночные пещеры
• И не помню суровых чудес.
• На заре – голубые химеры
• Смотрят в зеркале ярких небес.

• Убегаю в прошедшие миги,
• Закрываю от страха глаза,
• На листах холодеющей книги —
• Золотая девичья коса.

• Надо мной небосвод уже низок,
• Черный сон тяготеет в груди.
• Мой конец предначертанный близок,
• И война, и пожар – впереди.

Октябрь 1902

«Мне страшно с Тобой встречаться…»

• Мне страшно с Тобой встречаться.
• Страшнее Тебя не встречать.
• Я стал всему удивляться,
• На всем уловил печать.

• По улице ходят тени,
• Не пойму – живут или спят.
• Прильнув к церковной ступени,
• Боюсь оглянуться назад.

• Кладут мне на плечи руки,
• Но я не помню имен.
• В ушах раздаются звуки
• Недавних больших похорон.

• А хмурое небо низко —
• Покрыло и самый храм.
• Я знаю: Ты здесь. Ты близко.
• Тебя здесь нет. Ты – там.

5 ноября 1902

«Дома растут, как желанья…»

• Дома растут, как желанья,
• Но взгляни внезапно назад:
• Там, где было белое зданье,
• Увидишь ты черный смрад.

• Так все вещи меняют место,
• Неприметно уходят ввысь.
• Ты, Орфей, потерял невесту, —
• Кто шепнул тебе: «Оглянись…»?

• Я закрою голову белым,
• Закричу и кинусь в поток.
• И всплывет, качнется над телом
• Благовонный, речной цветок.

5 ноября 1902

Распутья

(1902–1904)

С.Петербург – Bad Nauheim – с. Шахматово

«Я их хранил в приделе Иоанна…»

• Я их хранил в приделе Иоанна,
• Недвижный страж, – хранил огонь лампад.

• И вот – Она, и к Ней – моя Осанна —
• Венец трудов – превыше всех наград.

• Я скрыл лицо, и проходили годы.
• Я пребывал в Служеньи много лет.

• И вот зажглись лучом вечерним своды,
• Она дала мне Царственный Ответ.

• Я здесь один хранил и теплил свечи.
• Один – пророк – дрожал в дыму кадил.

• И в Оный День – один участник Встречи —
• Я этих Встреч ни с кем не разделил.

8 ноября 1902

«Я надел разноцветные перья…»

• Я надел разноцветные перья,
• Закалил мои крылья – и жду.
• Надо мной, подо мной – недоверье,
• Расплывается сумрак – я жду.

• Вот сидят, погружаясь в дремоту,
• Птицы, спутники прежних годов.
• Все забыли, не верят полету
• И не видят, на что я готов.

• Эти бедные, сонные птицы —
• Не взлетят они стаей с утра,
• Не заметят мерцанья денницы,
• Не поймут восклицанья: «Пора!»

• Но сверкнут мои белые крылья,
• И сомкнутся, сожмутся они,
• Удрученные снами бессилья,
• Засыпая на долгие дни.

21 ноября 1902

«Я буду факел мой блюсти…»

• Я буду факел мой блюсти
• У входа в душный сад.
• Ты будешь цвет и лист плести
• Высоко вдоль оград.

• Цветок – звезда в слезах росы
• Сбежит ко мне с высот.
• Я буду страж его красы —
• Безмолвный звездочет.

• Но в страстный час стена низка,
• Запретный цвет любим.
• По следу первого цветка
• Откроешь путь другим.

• Ручей цветистый потечет —
• И нет числа звездам.
• И я забуду строгий счет
• Влекущимся цветам.

4 декабря 1902

«Все кричали у круглых столов…»

• Все кричали у круглых столов,
• Беспокойно меняя место.
• Было тускло от винных паров.
• Вдруг кто-то вошел – и сквозь гул голосов
• Сказал: «Вот моя невеста».

• Никто не слыхал ничего.
• Все визжали неистово, как звери.
• А один, сам не зная отчего, —
• Качался и хохотал, указывая на него
• И на девушку, вошедшую в двери.

• Она уронила платок,
• И все они, в злобном усильи,
• Как будто поняв зловещий намек,
• Разорвали с визгом каждый клочок
• И окрасили кровью и пылью.

• Когда все опять подошли к столу,
• Притихли и сели на место,
• Он указал им на девушку в углу
• И звонко сказал, пронизывая мглу:
• «Господа! Вот моя невеста».

• И вдруг тот, кто качался и хохотал,
• Бессмысленно протягивая руки,
• Прижался к столу, задрожал, —
• И те, кто прежде безумно кричал,
• Услышали плачущие звуки.

25 декабря 1902

«Покраснели и гаснут ступени…»

• Покраснели и гаснут ступени.
• Ты сказала сама: «Приду».
• У входа в сумрак молений
• Я открыл мое сердце. – Жду.

• Что скажу я тебе – не знаю.
• Может быть, от счастья умру.
• Но, огнем вечерним сгорая,
• Привлеку и тебя к костру.

• Расцветает красное пламя.
• Неожиданно сны сбылись.
• Ты идешь. Над храмом, над нами —
• Беззакатная глубь и высь.

25 декабря 1902

«Запевающий сон, зацветающий цвет…»

• Запевающий сон, зацветающий цвет.
• Исчезающий день, погасающий свет.

• Открывая окно, увидал я сирень.
• Это было весной – в улетающий день.

• Раздышались цветы – и на темный карниз
• Передвинулись тени ликующих риз.

• Задыхалась тоска, занималась душа.
• Распахнул я окно, трепеща и дрожа.

• И не помню – откуда дохнула в лицо,
• Запевая, сгорая, взошла на крыльцо.

Сентябрь – декабрь 1902

«Я к людям не выйду навстречу…»

• Я к людям не выйду навстречу,
• Испугаюсь хулы и похвал.
• Пред Тобой Одною отвечу,
• За то, что всю жизнь молчал.

• Молчаливые мне понятны,
• И люблю обращенных в слух:
• За словами – сквозь гул невнятный
• Просыпается светлый Дух.

• Я выйду на праздник молчанья,
• Моего не заметят лица.
• Но во мне – потаенное знанье
• О любви к Тебе без конца.

14 января 1903

«Погружался я в море клевера…»

• Погружался я в море клевера,
• Окруженный сказками пчел.
• Но ветер, зовущий с севера,
• Мое детское сердце нашел.

• Призывал на битву равнинную —
• Побороться с дыханьем небес.
• Показал мне дорогу пустынную,
• Уходящую в темный лес.

• Я иду по ней косогорами
• И смотрю неустанно вперед,
• Впереди с невинными взорами
• Мое детское сердце идет.

• Пусть глаза утомятся бессонные,
• Запоет, заалеет пыль…
• Мне цветы и пчелы влюбленные
• Рассказали не сказку – быль.

18 февраля 1903

«Зимний ветер играет терновником…»

• Зимний ветер играет терновником,
• Задувает в окне свечу.
• Ты ушла на свиданье с любовником.
• Я один. Я прощу. Я молчу.

• Ты не знаешь, кому ты молишься —
• Он играет и шутит с тобой.
• О терновник холодный уколешься,
• Возвращаясь ночью домой.

• Но, давно прислушавшись к счастию,
• У окна я тебя подожду.
• Ты ему отдаешься со страстию.
• Все равно. Я тайну блюду.

• Все, что в сердце твоем туманится,
• Станет ясно в моей тишине.
• И, когда он с тобой расстанется,
• Ты признаешься только мне.

20 февраля 1903

«Все ли спокойно в народе?..»

• – Все ли спокойно в народе?
• – Нет. Император убит.
• Кто-то о новой свободе
• На площадях говорит.

• – Все ли готовы подняться?
• – Нет. Каменеют и ждут.
• Кто-то велел дожидаться:
• Бродят и песни поют.

• – Кто же поставлен у власти?
• – Власти не хочет народ.
• Дремлют гражданские страсти:
• Слышно, что кто-то идет.

• – Кто ж он, народный смиритель?
• – Темен, и зол, и свиреп:
• Инок у входа в обитель
• Видел его – и ослеп.

• Он к неизведанным безднам
• Гонит людей, как стада…
• Посохом гонит железным…
• – Боже! Бежим от Суда!

3 марта 1903

«Мне снились веселые думы…»

• Мне снились веселые думы,
• Мне снилось, что я не один…
• Под утро проснулся от шума
• И треска несущихся льдин.

• Я думал о сбывшемся чуде…
• А там, наточив топоры,
• Веселые красные люди,
• Смеясь, разводили костры:

• Смолили тяжелые челны…
• Река, распевая, несла
• И синие льдины, и волны,
• И тонкий обломок весла…

• Пьяна от веселого шума,
• Душа небывалым полна…
• Со мною – весенняя дума,
• Я знаю, что Ты не одна…

11 марта 1903

«Я был весь в пестрых лоскутьях…»

• Я был весь в пестрых лоскутьях,
• Белый, красный, в безобразной маске.
• Хохотал и кривлялся на распутьях,
• И рассказывал шуточные сказки.

• Развертывал длинные сказанья
• Бессвязно, и долго, и звонко —
• О стариках, и о странах без названья,
• И о девушке с глазами ребенка.

• Кто-то долго, бессмысленно смеялся,
• И кому-то становилось больно.
• И когда я внезапно сбивался,
• Из толпы кричали: «Довольно!»

Апрель 1903

«По городу бегал черный человек…»

• По городу бегал черный человек.
• Гасил он фонарики, карабкаясь на лестницу.

• Медленный, белый подходил рассвет,
• Вместе с человеком взбирался на лестницу.

• Там, где были тихие, мягкие тени —
• Желтые полоски вечерних фонарей, —

• Утренние сумерки легли на ступени,
• Забрались в занавески, в щели дверей.

• Ах, какой бледный город на заре!
• Черный человечек плачет на дворе.

Апрель 1903

«Ей было пятнадцать лет. Но по стуку…»

• Ей было пятнадцать лет. Но по стуку
• Сердца – невестой быть мне могла.
• Когда я, смеясь, предложил ей руку,
• Она засмеялась и ушла.

• Это было давно. С тех пор проходили
• Никому не известные годы и сроки.
• Мы редко встречались и мало говорили,
• Но молчанья были глубоки.

• И зимней ночью, верен сновиденью,
• Я вышел из людных и ярких зал,
• Где душные маски улыбались пенью,
• Где я ее глазами жадно провожал.

• И она вышла за мной, покорная,
• Сама не ведая, что будет через миг.
• И видела лишь ночь городская, черная,
• Как прошли и скрылись: невеста и жених.

• И в день морозный, солнечный, красный —
• Мы встретились в храме – в глубокой тишине:
• Мы поняли, что годы молчанья были ясны,
• И то, что свершилось, – свершилось в вышине.

• Этой повестью долгих, блаженных исканий
• Полна моя душная, песенная грудь.
• Из этих песен создал я зданье,
• А другие песни – спою когда-нибудь.

16 июня 1903. Bad Nauheim

Вербная суббота

• Вечерние люди уходят в дома.
• Над городом синяя ночь зажжена.
• Боярышни тихо идут в терема.
• По улице веет, гуляет весна.

• На улице праздник, на улице свет,
• И свечки, и вербы встречают зарю.
• Дремотная сонь, неуловленный бред —
• Заморские гости приснились царю…

• Приснились боярам… – «Проснитесь, мы тут…»
• Боярышня сонно склонилась во мгле…
• Там тени идут и виденья плывут…
• Что было на небе – теперь на земле…

• Весеннее утро. Задумчивый сон.
• Влюбленные гости заморских племен
• И, может быть, поздних, веселых времен.

• Прозрачная тучка. Жемчужный узор.
• Там было свиданье. Там был разговор…

• И к утру лишь бледной рукой отперлась,
• И розовой зорькой душа занялась.

1 сентября 1903. С.-Петербург

«Когда я уйду на покой от времен…»

• Когда я уйду на покой от времен,
• Уйду от хулы и похвал,
• Ты вспомни ту нежность, тот ласковый сон,
• Которым я цвел и дышал.

• Я знаю, не вспомнишь Ты, Светлая, зла,
• Которое билось во мне,
• Когда подходила Ты, стройно-бела,
• Как лебедь, к моей глубине.

• Не я возмущал Твою гордую лень —
• То чуждая сила его.
• Холодная туча смущала мой день, —
• Твой день был светлей моего.

• Ты вспомнишь, когда я уйду на покой,
• Исчезну за синей чертой, —
• Одну только песню, что пел я с Тобой,
• Что Ты повторяла за мной.

1 ноября 1903

Фабрика

• В соседнем доме окна жолты.
• По вечерам – по вечерам
• Скрипят задумчивые болты,
• Подходят люди к воротам.

• И глухо заперты ворота,
• А на стене – а на стене
• Недвижный кто-то, черный кто-то
• Людей считает в тишине.

• Я слышу все с моей вершины:
• Он медным голосом зовет
• Согнуть измученные спины
• Внизу собравшийся народ.

• Они войдут и разбредутся,
• Навалят на́ спины кули.
• И в жолтых окнах засмеются,
• Что этих нищих провели.

24 ноября 1903

«Мой любимый, мой князь, мой жених…»

• Мой любимый, мой князь, мой жених,
• Ты печален в цветистом лугу.
• Повиликой средь нив золотых
• Завилась я на том берегу.

• Я ловлю твои сны на лету
• Бледно-белым прозрачным цветком,
• Ты сомнешь меня в полном цвету
• Белогрудым усталым конем.

• Ах, бессмертье мое растопчи, —
• Я огонь для тебя сберегу.
• Робко пламя церковной свечи
• У заутрени бледной зажгу.

• В церкви станешь ты, бледен лицом,
• И к Царице Небесной придешь, —
• Колыхнусь восковым огоньком,
• Дам почуять знакомую дрожь…

• Над тобой – как свеча – я тиха,
• Пред тобой – как цветок – я нежна.
• Жду тебя, моего жениха,
• Все невеста – и вечно жена.

26 марта 1904

Из книги второй

(1904–1908)

Вступление

• Ты в поля отошла без возврата.
• Да святится Имя Твое!
• Снова красные копья заката
• Протянули ко мне острие.

• Лишь к Твоей золотой свирели
• В черный день устами прильну.
• Если все мольбы отзвенели,
• Угнетенный, в поле усну.

• Ты пройдешь в золотой порфире —
• Уж не мне глаза разомкнуть.
• Дай вздохнуть в этом сонном мире,
• Целовать излученный путь…

• О, исторгни ржавую душу!
• Со святыми меня упокой,
• Ты, Держащая море и сушу
• Неподвижно тонкой Рукой!

16 апреля 1905

Пузыри земли

(1904–1905)

• Земля, как и вода, содержит газы,
• И это были пузыри земли.

Макбет

«На перекрестке…»

•       На перекрестке,
•    Где даль поставила,
• В печальном весельи встречаю весну.

• На земле еще жесткой
• Пробивается первая травка.
•       И в кружеве березки —
•          Далеко – глубоко —
•       Лиловые скаты оврага.

•       Она взманила,
•       Земля пустынная!

• На западе, рдея от холода,
• Солнце – как медный шлем воина,
• Обращенного ликом печальным
•       К иным горизонтам,
•       К иным временам…

• И шишак – золотое облако —
• Тянет ввысь белыми перьями
•       Над дерзкой красою
•       Лохмотий вечерних моих!

• И жалкие крылья мои —
• Крылья вороньего пугала —
• Пламенеют, как солнечный шлем,
•       Отблеском вечера…
•       Отблеском счастия…

• И кресты – и далекие окна —
• И вершины зубчатого леса —
• Все дышит ленивым
• И белым размером
•       Весны.

5 мая 1904

Болотные чертенятки

А. М. Ремизову

• Я прогнал тебя кнутом
• В полдень сквозь кусты,
• Чтоб дождаться здесь вдвоем
• Тихой пустоты.

• Вот – сидим с тобой на мху
• Посреди болот.
• Третий – месяц наверху —
• Искривил свой рот.

• Я, как ты, дитя дубрав,
• Лик мой также стерт.
• Тише вод и ниже трав —
• Захудалый чорт.

• На дурацком колпаке
• Бубенец разлук.
• За плечами – вдалеке —
• Сеть речных излук…

• И сидим мы, дурачки, —
• Нежить, немочь вод.
• Зеленеют колпачки
• Задом наперед.

• Зачумленный сон воды,
• Ржавчина волны…
• Мы – забытые следы
• Чьей-то глубины…

Январь 1905

Твари весенние

(Из альбома «Kindisch»[3] Т. Н. Гиппиус)

• Золотисты лица купальниц.
• Их стебель влажен.
• Это вышли молчальницы
• Поступью важной
• В лесные душистые скважины.

• Там, где проталины,
• Молчать повелено,
• И весной непомерной взлелеяны
• Поседелых туманов развалины.

• Окрестности мхами завалены.
• Волосы ночи натянуты туго на срубы
• И пни.
• Мы в листве и в тени
• Издали начинаем вникать в отдаленные трубы.
• Приближаются новые дни.
• Но пока мы одни,
• И молчаливо открыты бескровные губы.

•       Чуда! о, чуда!
•       Тихонько дым
•       Поднимается с пруда…
•       Мы еще помолчим.

• Утро сонной тропою пустило стрелу,
• Но одна – на руке, опрокинутой в высь.
• Ладонью в стволистую мглу —
• Светляка подняла… Оглянись:
• Где ты скроешь зеленого света ночную иглу?

•      Нет, светись,