Причудливые виражи бесплатное чтение

Его величество случай

Мне часто снится, будто я тону,

И я пытаюсь сбросить одеяло:

Мне кажется, оно меня поймало

И жадно тянет за ноги ко дну.

Вера Сергеевна Бутко

– Простите, задумался, оступился, совершенно случайно вас толкнул! Я, право, такой неловкий, вечно всё порчу. Что с вами, милейшая, почему так внимательно меня разглядываете?

– Не стоит извинений, я понимаю. Наверно мне показалось. Мы с вами прежде не встречались?

– Да нет… точно, нет, у меня профессиональная память на лица. Хотя… знаете, если ваши волосы… вот так вот зачесать назад… собрать в пучок на затылке… нанести паутинки в уголки глаз, стереть с губ помаду. Взгляд… взгляд у неё чуть грустнее и строже, носик острее… глупости, так не бывает.

– Как так, о чём вы подумали, чей взгляд?

– Померещилось, наверно. Мамин.

– Вот и мне тоже почудилось. Вы так похожи на моего папу.

– Не может быть! Разыгрываете, познакомиться пытаетесь? Так я женат. Видите, колечко. Я его никогда не снимаю. Любовь.

– Рада за вас. Но я не шучу. Жаль, что у меня нет с собой папиного портрета. Надо же, какое удивительное сходство. Можно узнать, откуда ваши родители, точнее, папа, где жил, где родился?

– Слюдянка, недалеко от Иркутска. Учился и жил в Красноярске, там и с мамой познакомился.

– Тогда точно не родственники. Мои родители из Смоленска. Боже, какое тонкое портретное сходство. Кому расскажу – не поверят. Не буду задерживать, вы ведь торопитесь. Впрочем, у меня просьба. Если не сложно… хочу показать папе вашу фотографию. Давайте заскочим в фотоателье.

– Заинтриговали, прекрасная незнакомка. Меня Дмитрий зовут, Петрович по батюшке.

– Не поверите – я Дмитриевна, вы с папой тёзки. Оксана Дмитриевна Шемякина.

– Мне льстит такой неожиданный повод познакомиться с приятной женщиной, удивительно похожей на маму. Через полтора часа состоится презентация, нужно представить наработки заказчику. Я, знаете ли, фотограф и немного дизайнер. Так… к чему это я? Ах, да, фотография. Я подарю вам портрет, художественно обработанный, с автографом автора, с наилучшими пожеланиями, но немного позднее. Надеюсь, не откажете мне в любезности, разрешите сделать и ваш снимок тоже… после того, как выпьем за приятной беседой по чашечке кофе.

– Не откажусь, тем более что у меня тоже назначена встреча на половину третьего. Время ещё есть. Расскажите о своей жене.

– Разве нам не о чем больше поговорить?

– Например.

– Вы верите в неслучайный характер неожиданных совпадений, в провидение, капризы судьбы. Сразу нескольких событий и факторов просто так, потому, что так звёзды сошлись? Что если…

Дмитрий замолчал.

– Ну же, договаривайте! Заинтриговали, право слово. Хотите сказать…

– Вот видите, и вы задумались. Не судьба ли это, не провидение ли – наша неожиданная встреча? Мне весьма приятно познакомиться с копией мамы в молодости, но согласитесь – этот странный факт вызывает нездоровое любопытство, растерянность, желание вникнуть в подробности, в детали. Может быть лучше остановиться, не хватать судьбу за крысиный хвостик, который может оказаться болезненным, облезлым?

– Ну, уж нет! Я не намерена прятать голову в песок. Прошу вас, Дмитрий, давайте копнём глубже.

– Как бы, не пожалеть.

– Откуда такие опасения, интуиция?

– Элементарная осторожность. Фортуна, судьба, жребий, как ни назовите, меня вполне устраивает то, как я живу. Я счастлив. У меня всё замечательно.

– Чего не могу сказать о себе.

– Сочувствую. Безответная любовь?

– Не совсем. Ответ есть… был, но весьма грубый, циничный. Сами видите, я дама… мягко говоря, не первой свежести – скоро тридцать. Тем не менее, романтические приключения обходили меня стороной. Или я их избегала. Неважно. Я человек волевой, целеустремлённый, потому сосредоточилась на том, чтобы не попадать никогда в капкан безвыходных обстоятельств. Красный диплом, карьера – всё это требует энергии и времени. Тем не менее, меня угораздило влюбиться. В коллегу по работе.

– Что в том плохого?

– Ловушка таки захлопнулась. Случайно? Скорее нет, чем да. Нужно быть разборчивей, особенно в интимных отношениях. Откуда мне было знать, что он коллекционер пикантных побед, к тому же хвастливый болтун. Через неделю после того как я согласилась на роль невесты и сдалась, надо мной потешались все, кому не лень, даже подчинённые. Он, оказывается, пошутил, хотел убедиться, что ничто человеческое мне не чуждо, что я обычная похотливая баба. Это его слова. На место я негодяя поставила, но отношений стала бояться.

– Для чего вы мне это рассказываете?

– Сама не знаю. Отчего-то почувствовала… родную душу что ли, надёжное плечо. Наверно приняла желаемое за действительность. Жаль, что мы не встретились раньше. Вы мне симпатичны, Дима.

В глазах у женщины блеснула слеза, – мне пора. Если можно – фото. Вы обещали.

– Да-да. Вот оно, – мужчина раскрыл папку, переложил несколько листов со снимками и эскизами формата А2, – только подпишу.

– Вы всегда носите с собой портреты такого размера, настолько сильно себя любите? А это кто – жена?

– Она самая, Варя.

– Красивая. Завидую.

– Вам тоже есть, что предъявить миру. Гармоничные пропорции, выразительная, едва различимая ассиметрия черт, оживляющая лицо, стройная фигура, гладкая кожа. Глаза. Нет, глазищи. Вы прекрасны, Оксана Дмитриевна, говорю как художник и ценитель природной красоты.

– Приятно слышать. Ещё больше – обидно. Несмотря на лестные эпитеты, выбрали вы не меня. Можно посмотреть другие снимки?

– Это другое – презентация. Сделано на заказ. Именно эти работы я буду демонстрировать… через тридцать минут. Кстати, боюсь опоздать.

– Студия дизайна Фламенко, Куликов Дмитрий Петрович? Если честно – я в шоке. Это со мной у вас назначена встреча. Заинтриговали вдвойне, даже втройне. Немедленно показывайте свои шедевры. Столько совпадений за один день… невероятно. Познакомьте меня с женой. Пожалуйста!

– Даже не знаю. Уж не колдунья ли вы. Странным образом развиваются события. Словно по заранее заготовленному сценарию. Признаюсь, мне слегка не по себе. Тем не менее, ужасно хочется досмотреть эту нереальную, мистическую феерию до финального акта. Но прежде вам придётся подписать документ, утверждающий выполнение мной заказа.

– Не будьте занудой. Работа принята. Не пора ли нам перейти на “ты”?

– Пожалуй, это будет правильно, Оксана Дмитриевна. С тобой, – он с сомнением посмотрел на собеседницу, не поспешил ли – так легко общаться. Как тут не поверить в судьбу. Забавненькие виражи заготовило для нас провидение. Интересно, какие ещё сюрпризы ждут впереди.

– Не хочу загадывать. Куда интереснее и правильнее просто наблюдать за событиями, не взбивая пену, не разбрасывая брызг. Двигаться, но размеренно, аккуратно, плавно.

– А как же карьера, цели? Представляешь, в какие дебри можно заплыть, забавляясь очарованием безучастного выжидания?

– Всему своё время. Надо уметь изменяться, время от времени подправлять, корректировать вектор движения. Прежде я считала, что смысл жизни в достижении комфорта, благополучия, богатства. Теперь у меня это есть. Не столько, сколько было намечено, но достаточно, чтобы понять – гонка за Синей Птицей – бесплодное занятие. Счастье невозможно копить, купить, инвестировать. Его нужно заслужить. Хочется… только не смейся, любви, участия, искренности, верности.

– Какие твои годы. Успеешь ещё в любовь наиграться.

– Ну, да, ну, да! Кстати, думаю, стоит обмыть реализацию успешного проекта. Ты, я и Варя. Что скажешь?

– Можно рискнуть. Только предупреждаю сразу – интриг не потерплю. Исключительно деловое, в рамках приличий, общение.

– Вот увидишь – мы с ней подружимся.

– Этого-то я и боюсь. Посмотри мне в глаза. Ничего греховного не замыслила?

– Исключено. Не в моих правилах воевать с мирозданием, ловчить, добиваться сиропа и плюшек любыми средствами. Обещаю не вмешиваться в ваши отношения. Тем не менее, врать не могу, если бы у меня было право влиять на судьбу, возможность изменить прошлое – я бы непременно связала жизнь с тобой. Откуда взялась такая уверенность – не знаю. Если почувствую, что не в силах справиться с обстоятельствами, исчезну из вашей жизни. Клянусь папой и мамой!

– Что-то будет! В меня словно бес вселился. Странное напряжение в теле и в мыслях. Со мной такое впервые. Словно барабан у револьвера нужно крутануть и ствол к виску приставить.

– Боишься – останови. Знай одно – какое бы решение не принял, отвергнутый вариант будет терзать нереализованностью до конца дней. Решайся.

Оксану трясло. Возбуждение нарастало, требовало немедленного выхода. Дальнейший ход событий от неё практически не зависел. Даже если Дмитрий решится включить её в близкий круг, вероятность связать с ним счастливое будущее ускользающее мала, тем более, что она дала обещание, которое не посмеет нарушить.

Время остановило бег, замерло.

– Деловой ужин на нейтральной территории. Годится?

– За мой, как инициатором миссии, счёт.

– Хочешь сходу превратить меня в альфонса? Давай уж тогда пополам.

– Чтобы мероприятие не выглядело авантюрой, не создало ненужных проблем и ассоциаций, нужно его подготовить. Скажешь Варе, что устраиваешь застолье из благодарности, в надежде на долгосрочное плодотворное сотрудничество. Ведь это реально так?

– Надеюсь. Ты точно ничего не задумала?

– Честное пионерское. Клянусь!

Оксана была вежлива, предупредительна, деликатна по отношению к супругам, которые выглядели настолько счастливыми, что она пожалела о вторжении в их физически осязаемое ментальное поле.

Варя оказалась прелестной малышкой, более того – она была немножко, всего несколько недель, беременной, о чём по секрету поведала новой знакомой.

– Только умоляю – Диме ни слова, хочу преподнести ему приятный сюрприз. Я так счастлива.

Это обстоятельство окончательно лишило Оксану опоры. Состояние влюблённости накрыло её с головой. Это было недостойно по-настоящему высоких чувств, несправедливо, неправильно.

Тем не менее, женщины подружились.

– Пусть будет так. Нужно научиться любить просто так, на расстоянии, не выстраивая стратегий и планов. Понимаю, это непросто, но я обещала, клялась.

Оксана окружила Варину беременность комфортом, насколько позволяли приличия: прикрепила к модному акушеру-гинкологу, сама возила на приёмы и процедуры; купила коляску, кроватку, целый ворох одежды для грудничка, дизайнерские наряды для женщины в особом положении.

Со временем она свыклась с мыслью о нейтральном отношении к Варе и Диме. Просто была рядом, просто наблюдала как бы со стороны, не вмешиваясь, хотя по ночам грезила о вполне адресной любви: добродушно, бесхитростно, но эмоционально, чувственно.

Хоронить себя заживо было до жути обидно. Разве она недостойна счастья? Руководствуясь принципами – клин клином вышибают, и стерпится – слюбится, Оксана решилась на поиск альтернативного, замещающего варианта интимного общения: через брачных агентов.

Выбрать претендента на благосклонность оказалось непросто. От желающих познакомиться не было отбоя, но ни один из них не вызывал даже минимальной симпатии.

Пришлось применить метод рулетки. Оксана сформировала предварительный список счастливчиков, которым предполагала доверить деликатную миссию, закрыла глаза и решительно ткнула в поле судьбы пальцем.

Определившись с интимным партнёром, она приступила к предварительным переговорам. Первое, второе и третье свидания стали тем ещё испытанием: её всё в нём бесило. И всё же Оксана решилась впустить мужчину в сугубо личное пространство, во всяком случае, договорённость сторон была достигнута, время, и место для решающего рандеву определено, даже меню утвердили без долгих дискуссий, что свидетельствовало о способности того и другого уступать и договариваться, что, согласитесь, весьма существенно и важно для совместной жизни.

Оксана подготовилась к жутковатому романтическому ритуалу. Наряд, макияж, нижнее бельё, мимика, жесты, даже модель поведения и финал брачного сюжета – всё было тщательно продумано.

Оставалось закрыть глаза и броситься с головой в омут.

До визита воздыхателя оставались считанные минуты, когда раздался телефонный звонок.

– Ксюха, я рожаю, что делать?

– Что-что… сейчас в клинику позвоню. Договор оформлен, аванс я внесла. Без паники. Дима знает?

– Не могу до него дозвониться.

– Успокойся. Я с тобой. Сейчас прилечу. Всё будет хо-ро-шо!

Оксана закрыла глаза, продышалась, – вот и всё, обратного хода нет. Ребёнок – это серьёзно. Выбросить из головы любовную дурь, стереть миражи и грёзы.

Через пятнадцать минут подали такси.

На лестнице Оксана столкнулась с женихом в парадном обличии, – не до тебя сейчас, Лёвочка, мы рожаем!

Кто такие “мы” уточнять было некогда.

Димин телефон оставался вне зоны доступа. Вся ответственность она приняла на себя.

– Я уже обожаю это милое создание, Диминого мальчугана, а Варя пусть любит мужа.

В родильном отделении чувствовалось напряжение, нервозность. Врачи и медсёстры носились по коридору, возили туда-сюда медицинскую аппаратуру, боксы с препаратами.

Оксана нервничала: никто ничего не говорил.

Кому это всё предназначалось, над кем колдовали – неизвестно.

– Вы кто, – наконец спросил мрачный мужчина в хирургическом комбинезоне, не Куликова?

– Моя фамилия Шемякина, я подруга роженицы. Муж не знает, что Варя рожает.

– Мальчик. Четыре килограмма восемьсот граммов. Ребёнок здоров, патологий не обнаружено.

– Замечательно, здорово! Спасибо, доктор!

– Увы, не за что. Реанимировать роженицу не удалось. Эмболия околоплодными водами, если вам такой диагноз что-то говорит, полная остановка сердца.

– Что вы такое говорите! Почему!!! Её наблюдали в вашей клинике с ранних сроков.

– К сожалению так случается. Инцидент будут исследовать эксперты. Родственникам будет предоставлена полная информация.Мне очень жаль. Необходимо сообщить отцу ребёнка. Подскажите, как это сделать.

У Оксаны тут же началась истерика.

Пережить горе было сложно. Она, как могла, поддерживала Диму, организовывала похороны.

Мальчика назвали Антоном.

Оксана усыновила ребёнка, растила и воспитывала как своего.

Вскоре парочка сыграла свадьбу.

Можно сказать, что они счастливы. Любовь прочно поселилась в их доме.

Вот только… не даёт Оксане покоя досадная, навязчивая мысль – не она ли виновна в смерти Вари, не её ли причудливый каприз так безжалостно исполнила принявшая её сторону в вопросе любви и счастья небесная канцелярия?

Жениться ради хохмы

Я смотрю и немею ‒ ты с осенью этой сливаешься,

Ты прозрачен настолько, что видно меж рёбер звезду.

И, глотая оскомину, в тысячный раз понимаю, что

Не уйду от тебя. Не уйду от тебя. Не уйду.

Наталья Разувакина

Случаются такие недели, просто кошмарные недели, когда все невзгоды, все несчастья и их пагубные последствия сходятся в одной единственной точке, на перекрестии которой волей судьбы оказываешься именно ты.

Сегодня был именно такой день, пусть и вечер пятницы.

Я едва дышал, размышляя, выпить без закуски бутылку знаменитого шотландского виски Бруклади Х4, на которую с любопытством и вожделением заглядываюсь скоро год или сразу лечь спать?

Говорят, что это пойло даже разбавленное горит. Именно забыться мне сейчас и нужно.

Когда решение было почти принято, позвонила Люська Корепанова, одноклассница, с которой я лишился девственности и приобрёл мужественность в девятом классе, после чего девочка решила, что это событие даёт право считать меня не только другом, но в некотором роде родственником.

Когда ей становилось плохо, что случалось с завидной периодичностью, потому, что Люська умела влюблять и влюбляться быстрее всех, кого я знал в свои двадцать семь лет, она звонила в любое время дня и ночи или приезжала внезапно, и требовала родства в самой интимной его форме.

Не скрою, Люська мне нравилась. Она была темпераментна, крепко скроена и весьма симпатична. Её внешний вид, томный взгляд и щекочущий запах обычно заводили меня с половины оборота.

Подруга умела изысканно одеваться, не менее умело раздеваться, отдавалась с таким энтузиазмом, так вкусно, что после её ухода меня трясло ещё пару часов.

Другой бы на моём месте обрадовался, предвкушая страстное эротическое свидание, но только не я. Сейчас мне никто не был нужен. На кону стоял вопрос – быть или не быть мне заместителем начальника отдела.

Всё складывалось замечательно, пока поле моей деятельности в компании не пересёк странный персонаж, сумевший разыграть целый спектакль, в результате которого меня обвинили в нелояльности фирме.

Несмотря на мой приличный в данной сфере опыт, он сумел перевернуть обстоятельства сотрудничества со мной с ног на голову.

Руководство поверило ему, а не мне.

Понятно, что мне было не до эротики, а тут Люська.

– Вадичка, солнце моё, приезжай скорее ко мне или застанешь только холодный труп, – рыдая, выпалила подруга, – ты не можешь, не имеешь права бросить меня на произвол судьбы в такую скорбную минуту.

– Извини, это невозможно. У меня совещание. Я не знаю, когда оно закончится.

– Врёшь, Забродин, я слышала, как отбили время твои настенные часы. Не зли меня, или я отдамся первому встречному, который может оказаться как паралитиком, так и сифилитиком. Не имеешь права так со мной поступить.

– Ты в своём уме, Люсьен, что стряслось?

– Мне срочно нужно выпить. Нет, мне нужно нажраться и забыться, но сначала я хочу потерять сознание от грубого необузданного секса с тобой.

– Это не ко мне. Я романтик. Я не умею грубо, не могу жёстко. И потом… слушай, Люська, мне нужно настроиться. Ты же знаешь, я не умею быть нежным по заказу. Сейчас это невозможно в принципе, у меня такая депрессуха. Найди кого-нибудь другого. А причина, причина-то в чём, ты же с Димкой расписаться хотела?

– Димки, Витьки, Славки… все они уроды, предатели! Не-на-ви-жжу-у-у!!! Ты мой единственный верный друг.

– Вот те на! Ты же клялась, что Димон твоя первая и единственная настоящая любовь. Первая, единственная… а я кто для тебя? Снеговик с горы на букву х, которому ты отдаёшься, когда саму себя за что-то наказываешь.

– Тебе что, плохо со мной, плохо, да?! Смотри, не развались окончательно, пока я буду к тебе добираться. Похоже не только мне нужна скорая помощь. Какое вино купить?

– У меня есть скотч крепостью девяносто градусов и дагестанский коньяк. Для девочек только Бэйлис, но мне сейчас не до тебя, извини. Давай встретимся завтра вечером.

– Истеричка ты Вадичка. Что с тобой, соберись! Меня банально и подло бросили, но я держусь. Мы же друзья. Сейчас приеду и мы всё-всё разрулим. Это… ну… у тебя деньги есть, а то я на мели, так вышло?

– Люська, у меня любимая женщина в гостях.

– Ага, у тебя… женщина, а ты в ней. Ладно, согласна, запасной буду. Не смеши мою девочку, родной… она и так смешная. Приготовь закусить, сейчас я тебя так успокою, так вылечу – век вспоминать будешь… с благодарностью.

Какого чёрта я ей уступил, сам не понимаю. Люська всегда была лидером, заводилой. Тогда, в девятом классе, не я её, а она меня соблазнила.

Приехала она минут через двадцать, я только успел ополоснуться, дверь открывал с голым торсом и полотенцем на бёдрах.

Такого натиска ожидать было просто невозможно. Люська одним движение сбросила с себя плащ, под которым ничегошеньки не было. То есть, там было столько всего, такого соблазнительного, такого горячего!

Я уговаривал подругу остепениться, степенно посидеть за столом, послушать успокаивающую музыку. Какое там…

До утра мы даже поговорить не успели.

Сейчас лежу, смотрю на свернувшуюся калачиком ладную фигурку, слушаю, как Люська мерно сопит, боюсь громко дышать. У самого сердце не на месте, волны похоти ритмично накатывают, руки-ноги дрожат от избытка желания.

– Не стесняйся, Вадичка, заходи на огонёк, я чувствую твой трепетный пульс, слышу запах желания. Но сначала водички принеси. Девочки после хорошего секса всегда пить хотят, потом опять секса, потом пить… ты что, уснул? Я уже мокрая. Не заставляй девушку ждать. Слушай, Ромео, а вдруг ты женишься, кто тогда меня успокаивать будет?

– У тебя есть как минимум год, пока Вероника диплом не получит. Дальше всё сложно. Честно говоря, Люсьен, заигрались мы с тобой. Пора заканчивать с этим развратом.

– Вот ещё. Даже думать не моги. Мы с тобой родственники… с девятого класса. Подумаешь, жена, невеста. Подвинутся. Я же с тобой не по любви – для здоровья, для хорошего психического самочувствия, в качестве эффективного реабилитационного средства. Даже замужним девочкам врачи советуют иметь запасной аэродром, отдушину, чтобы спасаться от рутины и повседневности в случае получения душевной травмы. Ты о чём задумался, юноша, я для кого такие шикарные ножки раздвинула?

– Люська, не приезжай ко мне больше, а. Я ведь Веронику люблю, честное слово люблю. Ты же мне жизнь ломаешь.

– Любит, не любит, плюнет, поцелует, к сердцу прижмёт, замуж возьмёт. Давай поженимся, а? Ради хохмы, всем чертям назло. Ребёночка забацаем, мальчонку, Егорку Вадимовича Забродина, красавца и сердцееда с тёмно-серыми глазищами в половину лица.

– Почему Егорку, почему сына, зачем нам жениться, если ты меня не любишь?

– Почём тебе знать, Вадичка, люблю или нет. Так, в голову что-то стукнуло. Счастья хочется. Счастья! Знать бы, где оно бродит, Забродин. О-о-о!!! Хорошо-то как! Э-э-э, не вздумай в меня, я ещё не готова. Та-а-ак, та-а-ак, замри, замри, сказала! А-а-а… фиг с ним, была не была: двум смертям не бывать, а одной не миновать. Играем в русскую рулетку: в барабане один единственный патрон. Стреляй. О-о-о! Слышу, как твои разведчики бороздят просторы моей вселенной. Считаю до десяти. Кто не спрятался – я не виновата. Пятнадцать, двадцать… кажется, Забродин, ты стал папой. Э-э-э-э, ты чё, парниша, я пошутила! У меня спираль. Госпади, побледнел-то как, испужался. Я думала, обрадуешься. Не каждый же день девчонки в жёны напрашиваются.

Люська ловко пощёлкала пальцами у меня перед носом, а мне, мне так захотелось её наказать за глупый розыгрыш, что набросился, перевернул на живот и начал всерьёз насиловать.

Впервые в жизни я был внутри женщины без её согласия.

Она всерьёз сопротивлялась, визжала, брыкалась, но как-то вяло, словно играла в поддавки: я так и не понял – в шутку или всерьёз отбивалась, но слёзы в её глазах были вполне натуральные.

Потом я долго успокаивал Люську: ласкал, осыпал с ног до головы поцелуями, обнимал. Ощущение от мужского триумфа было необычное, невероятно сладостное. Впервые в жизни я чувствовал перед ней ответственность, непонятно откуда и почему возникшую.

Мне не хотелось её отпускать.

Мы так намаялись, что уснули нагишом в обоюдных объятиях. Когда очнулись, была уже ночь с субботы на воскресенье. Ехать домой Люське было поздно, тем более, что мы снова загорелись и долго-долго гасили пожар вожделения, доводя тела до конвульсий и судорог, после чего пили кофе с коньяком и опять ныряли в постель.

Коньяк мы закусывали поцелуями, запечённой курицей из ресторана и бешеным сексом. В таком ритме мы встретили утро понедельника.

На работу я явился с бешеными глазами и свежим перегаром.

Как назло с самого утра офис снова посетил тот проблемный клиент, разозлил меня вконец, вынудил сорваться, нагрубить.

После выяснения отношений последовала жалоба руководству. Свою негативную роль, конечно же, сыграл и запах винных паров.

Меня уволили.

Вечером приехала Люська. Я видел, как она заходила в подъезд, слышал звонок в дверь, потом телефонные трели.

Я был зол на неё, на себя, чувствовал себя прелюбодеем, предателем, поэтому дверь не открыл.

Всё-таки спать с друзьями не самая лучшая идея, тем более, когда у тебя есть невеста.

Потом я недели две искал новую работу, по поводу чего очень сильно переживал. Хорошо хоть статью в трудовую книжку не тиснули.

Люська приходила ещё несколько раз. Её номер в смартфоне я заблокировал: чувствовал, что-то в наших отношениях переменилось, вышло на иной уровень. Так недолго и в зависимости оказаться.

Позже, почти через месяц, она всё же нашла способ встретиться. Вид у подруги был более  чем странный. От её жизнерадостности не осталось следа: грустинка в глазах, понурые плечи, напряжённая поза.

Мы стояли друг против друга и молчали.

Как же я хотел, чтобы это быстрее закончилось.

– Привет, Вадим, ты стал неуловимым. Обиделся, что ли? Я бы хотела с тобой поговорить.

– Начинай.

– Только не здесь. К тебе… или в кафе. Деньги у меня есть.

– О-кей, пошли ко мне. Кажется с того раза осталось немного виски и Бейлис.

– Я не пью, мне нельзя. Просто поговорим.

– Денег у меня нет, Люся, если ты рассчитываешь занять. Меня после нашего бурного свидания уволили. Перегар, нервы. Одно к одному. На новой работе зарплаты ещё не было. Кстати, с Вероникой мы расстались. Я посчитал, что не имею права её обманывать дальше.

– Дома расскажешь. У меня с собой пирожные и печенье. Будем пить чай.

– Хорошо, только, пожалуйста, недолго. Настроения нет.

– У меня тоже.

Люся сидела, допивала уже третью чашку и молчала.

– Так о чём ты хотела поговорить? Я устал, думал выспаться.

– Завтра же выходной. Поговори со мной, Забродин. Ты же видишь, я не в себе.

– О чём, Люся? О том, что мы ненормальные, о том, что перепутали всё на свете: отношения, чувства, дружбу. О том, что всё хорошее свалили в кучу, превратили жизнь в балаган, в грязное дерьмо? Знаешь, у меня внутри что-то сломалось после того, как ты пошутила, будто я стал папой. Я реально тогда поверил.

– Вадик, я не шутила, не играла с тобой. Всё было именно так, как было. Ты пока не папа, но можешь им стать, если захочешь. Женись на мне.

– О чём ты, Люсьен? Жизнь понарошку, секс для здоровья, папа по приколу, любовь ради хохмы. Глупо растрачивать жизнь на имитацию отношений. Наверно мы с тобой не умеем любить всерьёз.

– Прости меня, Забродин. Я глупая. Я позволила себе зачать ребёнка, не спросив тебя. Зачем  ходить вокруг да около, я действительно беременна. От тебя. Что скажешь, Вадик?

– Не знаю, что ответить. Я притворяюсь, что не люблю, ты лжёшь, что любишь. Какое будущее ждёт нас и нашего ребёнка?

– Я не ослышалась, ты сказал “нашего”?

– Как я могу отказаться, если ты говоришь правду? Оставайся, давай проживём ночь с этим знанием, давай прочувствуем, нужны ли мы все друг другу.

– Конечно, нужны. Я всегда тебя любила, только признаться не могла, привязаться боялась. Я же львица по гороскопу, ты – водолей. Мне мама сказала, что эти знаки не уживаются. Я ей верила… и не верила. Теперь проверить хочу.

Возвращение блудного мужа

А в зале нашем тесном стулья заняты.

Я сам себе шепчу из темноты:

– Сидят же люди, знают всё, что знаешь ты,

А раз они глядят, гляди и ты.

Александр Аронов

Ромашка (да, есть и такие имена), муж называл её проще – Машка, недоумевала: мало того – искренне чувствовала себя обиженной и преданной самым родным, самым любимым человеком.

Когда и как началось отчуждение, разобщение, холодность – даже слово подобрать невозможно к тому, что случилось между ней и мужем, Машка сама не могла припомнить.

Витя, муж, очаровал её некогда, в пору трепетных романтических восторгов, моментально, можно сказать, с первого красноречивого взгляда, пойманного нечаянно.

Юноша восхитил, загипнотизировал её настолько неожиданно и быстро, что девушка сама не могла поверить в стремительно разрастающиеся, на удивление противоречивые чувства, берущие власть над её поступками и рассудком.

Её накрывали с головой неуправляемые импульсивные эмоции. Чувственные влечения и сладкоголосые соблазны, суть которых она не в силах была понять, выворачивали воспалённый внутренний мир наизнанку.

Виктор мог нечаянным взглядом, обращённым не к ней, абсолютно нейтральной фразой, включить изумительные внутренние вибрации, удивительно приятные акустические, визуальные и обонятельные ощущения, которые нежно ласкали и гладили каждую клеточку впечатлённого неведомой сладостью тела.

Виртуальное ощущение мягких прикосновений было настолько реалистичным, что по коже начинали толпами бегать мурашки, вызывая удивительно приятную истому, волнительную дрожь и странного характера цветные видения.

Конечно, Ромашка и прежде знакомилась с мальчиками, имела опыт пробных поцелуев, была знакома с волшебным действием трепетных, непохожих на дружеские объятий, и мимолётных целомудренных прикосновений.

Мама предупреждала о том, что у мальчишек в возрасте созревания на уме совсем не любовь, что их наивными чувствами движет ненасытное интимное любопытство, на которое юношей толкают древнейшие инстинкты, поэтому непристойных действий, слишком близких отношений, избегала.

С Виктором всё было иначе: не он ей, а она, Машка, первая призналась в любви.

Как же трепетало её сердечко в тот миг, как подкашивались коленки, как кружилась голова!

Теперь всё это в далёком прошлом.

Неожиданно и вдруг Ромашка поняла, что они перестали принадлежать друг другу, потеряли способность или интерес сливаться в сладостном экстазе.

Им перестала требоваться близость. Совсем-совсем!

Витя всё так же нежно целовал, когда встречались и расставались, гладил волосы, прижимал к груди, что-то приятное и лестное шептал на ушко, щекотал губами одному ему известные чувствительные точки на шее. Как и прежде супруги спали в обнимку, соблазняя горячим дыханием, запахом близости, дурманящим голову и щекочущим внизу живота.

Вожделения и желания было достаточно, даже много… а слияния не было.

Не было и всё!

Ромашка долго не замечала загадочную перемену в отношениях: исчезновения интимных поединков, томных прелюдий, страстных состязаний на супружеском ложе.

Виктор обычно сам был инициатором изнуряющих, но вкусных эротических забегов на невероятно длинные дистанции, иногда на все выходные. Жена играла забавную ритуальную роль: иногда недотроги, реже – страстной гетеры или ненасытной хищницы.

Тело само требовало приключений интимного характера с тесным сближением, яростным взаимным проникновением, наполненным телесным и духовным единением.

Ритуальные игрища вошли в привычку. Без их объединяющего действия Машка ощущала себя неполноценной, одинокой, ненужной.

Только поняла она это не сразу.

Некое беспокойство волновало, лишало уверенности и спокойствия, вызывало тревогу, но женщина всегда находила пристойное объяснение состоянию невесомости: неважное самочувствие, бытовые проблемы, дружеские и профессиональные отношения, профессиональная загруженность и физическая усталость мужа.

Мало ли проблем возникает у каждого человека в обыденной, совсем непростой жизни? Если на все без исключения бытовые мелочи обращать внимание – можно сойти с ума.

У Машки и пример живой есть – подруга, Вика Нехлюдова. Вроде нормальная всегда была, а муж изменил и свихнулась. Теперь в психбольнице обитает, зализывает кровоточащие со страшной силой духовные раны.

Ромашка пыталась не заморачиваться на глупые мелочи. Главное – любовь, а этого зелья в семейных запасниках безбрежное море.

Витька… он такой… такой энергичный, такой ответственный, такой талантливый и надёжный.

Был!!!

Машка долго не могла решиться на серьёзный разговор. По мелочи приставала, прощупывая на прочность, плавучесть и устойчивость вставшее неожиданно на якорь далеко от берега семейное судно. В шутливой или игровой форме, поскольку нарваться на скандальную разборку, самой вбить клин в сорвавшееся в штопор семейное благополучие, не было желания.

Природа или нечто ещё настоятельно требовали интимной близости. Чем дальше – тем больше.

Женщина до исступлённого неистовства, до близости к истерическому припадку, до неистового шального рукоблудия, испытывая неодолимое желание, с вожделением дышала по ночам в затылок безмятежно спящего мужа, нежно ластилась, яростно сжимая бёдрами засунутую между ног руку.

Виктор безмолвствовал.

Хуже того, его организм совсем не реагировал на сигнальные маяки, которые посылало её жаждущее физического слияния тело.

Бодрствующий супруг отшучивался, дурачился, стыдливо блуждающий прятал взгляд.

Наверно Ромашка выдержала бы и эти странности: так её воспитали, но однажды Витька собрался и ушёл.

С вещами. К своей маме.

Не представляете, насколько было обидно и тошно.

Наверно, если бы муж изменил, избил бы или натворил что-то ужасное, объясняющее нелепое поведение, было бы легче, а так… Машка винила себя. Кого же ещё!

Она неистово искала причину: выплёскивала кипящие эмоции на подруг, на родителей, покупала десятками книги по самосовершенствованию, посещала курсы психологической помощи.

Ничего не помогало. Только хуже становилось день ото дня.

Тело и мозг одновременно, независимо от психологических ухищрений, разрывало на части.

То ли Ромашка сама себя накрутила, то ли гормоны постепенно вытеснили кровь, то ли нервы стали совсем ни к чёрту: Машка рычала от желания немедленно удовлетворить низменную, но такую необходимую потребность.

Она вспоминала, закрывая глаза, посекундно, каждую встречу с Витькой: каждое слово и вздох, все без исключения запахи и звуки, воспроизводила в уме эмоции, ощущения, пьянящее чувство плавного парения, доводила себя до экстаза, до болезненно опустошающего множественного оргазма.

После виртуального любовного блаженства, как ни странно, подкатывала затяжная депрессия с продолжительной бессонницей, с беспричинной истерической нервозностью, когда подступало желание кого-нибудь задушить… или самой расстаться с жизнью каким-нибудь хитроумным экзотическим способом: чтобы Витька прочувствовал свою вину, чтобы понял, негодяй, как гадко поступил с любящим человеком.

Меланхолия могла продолжаться неделю и больше.

Потом Ромашка медленно выплывала из туманных сумерек гнетущего одиночества и опять жаждала секса: не важно, с кем и где, пусть это будет водопроводчик, бандюга, бомж – без разницы, лишь бы избавиться от чувства физической и психической неполноценности.

Зная, что происходит после самоудовлетворения, Машка стала избегать сильных возбуждающих действий, отчего становилось ещё хуже.

Она загнала себя в угол: с одной стороны грезила о связи с любым мужчиной, с другой – агрессивно и изобретательно избегала любых контактов с возможными претендентами воплотить обнажённые эротические фантазии в жизнь.

Когда отчаяние и душевная боль достигли апогея, когда подруги заметили, что с ней творится нечто невообразимое, её едва не насильно зарегистрировали на сайте знакомств и некоторое время контролировали каждый шаг в виртуальном пространстве, чтобы не наделала глупостей.

Удивительно, но, не завязав ни единого знакомства, не создав ни одного контакта, Ромашка вдруг неожиданно пришла в себя.

Она эту перемену заметила сразу.

Побродив несколько дней по просторам интернета, прочитав сотни анкет, наглядевшись вволю на масленые физиономии сетевых амуров, однажды Машка расхохоталась до икоты и колик в животе.

Оказалось, что нет необходимости будить уснувшую женскую сущность, искусственно поднимать самооценку, искать гармонию и умиротворение в мире развратных и глупых женихов-неудачников.

Она была нор-маль-на, лишь временно пребывала на планете Глюк, находящейся где-то в параллельной Вселенной. Ей никто, совсем никто не был нужен на самом деле, тем более неудачник-водопроводчик и бомж.

Машка поняла, что любит и любила только Витьку, что это печально, прискорбно, но нужно жить дальше и единственное средство оставаться жизнерадостной – любыми средствами избавиться от зависимости.

Как, она пока не знала. Посвящать в свои мысли подруг посчитала нецелесообразным, глупым занятием.

Если хочешь насмешить бога – сообщи ему о своём желании.

Измениться в одну минуту оказалось сложно, но желание – часть успеха.

Ромашка в одном бикини – пару часов крутилась у зеркала: нахваливала налитые ягодицы и бёдра (не утратила развитый мышечный корсет с юности, когда каталась на фигурных коньках), восхищалась стройностью сохранившейся до сих пор фигуры, упругостью дивного бюста, мягкостью относительно плоского животика. И танцевала…

Конечно, ей нравилось не всё, но общее впечатление завораживало, успокаивало.

– Глупец ты, Витенька! Ещё пожалеешь, что такую женщину обидел, – подумала Ромашка и стремительно приступила к задуманному.

Женщина не понимала толком – что случится и как. Она знала одно – мужчина у неё будет: если не сегодня, то завтра. И никаких подружек: от них одни проблемы, если ты человек семейный.

Сама, всё сама!

Машка вдруг поверила в обязательность женского счастья, в личную способность раз и навсегда расстаться с романтическими иллюзиями, которые делают тебя зависимой и слабой.

– Чем я хуже других, чем! Причина не во мне – в нём и я это докажу.

Ромашка выгребла из заветной шкатулки почти все накопленные деньги и отправилась в салон красоты.

Уютная обстановка заведения, собственные позитивные мысли и зуд сентиментального напряжения создавали некий мистический флёр, позволивший отбросить прочь последние сомнения в своей состоятельности как женщины.

Улыбка в этот день не сходила с её лица. Она уже… уже была счастлива, несмотря на то, что ещё ничего не успела предпринять.

Площадкой для первого опыта Машка выбрала скромный приветливый бар, показавшийся достаточно безопасным и в меру гостеприимным.

Оделась Ромашка соблазнительно, но довольно скромно, чтобы не вызвать специфического свойства ажиотаж.

Глядя на неё, ни у кого не могла возникнуть мысль об истинной цели визита.

Маша волновалась: не сказать, что едва не падала в обморок, но ощутимо трепетала, вибрировала, словно перемёрзла.

– В конце концов, – думала она, – на Витеньке моём свет клином не сошёлся. По улицам бродят толпы неприкаянных мужиков, которым повезло меньше, чем ему. Пусть оближется. Любовь – не хрустальная ваза. Если отношения разбиты, нужно постараться прибрать осколки и заменить предмет восхищения на новый. Их, воздыхателей, много, а я в своём роде единственная.

Несмотря на нервозность, настроение было на высоте.

Ромашка села у барной стойки, заказала бокал мартини, хотя даже не понимала, как выглядит этот янтарный напиток, и погрузилась в озорные, с лукавыми ожиданиями и непредсказуемыми последствиями грёзы.

О чём она думала – неизвестно.

Вид у печальной брошенки был весьма одухотворённый, отсутствующе мечтательный.

Машка не крутилась на стуле в поисках претендента, не вертела головой. Она парила в разноцветно туманных облаках яркого романтического сновидения.

Как ни странно, единственным партнёром, с которым она уверенно витала в облаках, был Витька, во всяком случае, внешне.

Мужчины в голографических приключениях были разные, а лицо у всех одно.

Ромашку наперебой приглашали танцевать, осыпали цветами, посылали приветственные улыбки и воздушные поцелуи.

Она кружилась, кружилась… со счастливой улыбкой и безмятежным взглядом, направленным в никуда, пока не ощутила мягкое прикосновение чьей-то горячей руки.

– Скучаете?

– Вовсе нет. Отдыхаю.

– Жаль. Хотел пригласить на танец.

– Спасибо, я сама, – неожиданно ответила Машка, поставила на стойку нетронутый бокал с искристым вином и попросила бармена включить Сальсу.

Танцевала она с наслаждением: целиком и полностью отдавалась страстным сексуальным движениям, ни на кого, в том числе и на незнакомца, не обращая внимания.

Мысли, чувства… их не было. Точнее, ей было по непонятной причине хорошо.

Машка даже забыла, зачем пришла, чего добивалась.

Закончив танцевать, взбудораженная и потная, отправилась она на прежнее место.

Мужчина восхищённо смотрел на неё и беззвучно хлопал, показав улыбкой и жестами, что зрелище было поистине бесподобным.

Он именно так ей и сказал. Немного позже, когда получил негласное разрешение приблизиться, назвав экспромт очаровательным, чувственным, даже сексуальным.

– Глупая бравада, не правда ли!

– Всего понемногу. Возбудить внимание удалось.

– Вульгарное, конечно, излишне откровенное?

– Вы прелесть. Разрешите угостить… нет-нет, не думайте плохо, это ни к чему не обяжет. Вы одна… я один. Согласитесь: два одиночества – это уже практически пара. Надеюсь, от медленного танца… бесконтактного, разумеется, не откажетесь.

Машка и не думала сопротивляться. Это был шанс удовлетворить позывные похоти, пусть отвлечённые.

– Какого беса я буду бегать от мужика, если он сам плывёт в руки. Пусть покажет, на что способен, – подумала она.

– Роман, – назвался он, – надо же, может, придумал такое имя! Ро-ман. Словно намекает на начало чего-то необычного, содержательного, долгого-долгого… и удивительно приятного

Танцевал незнакомец великолепно.

Ромашка даже забылась.

Впрочем, ей почему-то было всё равно, чем кончится это неожиданное, или всё же ожидаемое рандеву.

У Машки было удивительно легко на душе. Тело вовсе пребывало в комфортной невесомости.

Веселились они с Ромой от души. Почти до утра, пока не закрылось заведение.

Ехать к незнакомцу Маша мягко отказалась, вести его к себе – тем более не захотела.

Мужчина не спорил. Он вёл себя расслабленно и весьма уверенно.

Ночь в шикарном номере гостиницы с интересным соблазнителем была просто волшебной.

Ромашка отдавалась как в первый и последний раз.

Она и сама не ожидала от себя такой прыти, такой извращённой ненасытности, такого похотливо бесстыдного сладострастия и бешеной экспрессии.

К утру у неё болела и стонала от наслаждения каждая удовлетворённая до предела клеточка благодарного тела.

Прощание с кавалером было столь же красивым и романтичным.

Потом они обменялись номерами телефонов и… и легко забыли друг о друге.

Ромашке отчего-то не хотелось серьёзных или достаточно длительных отношений.

Причину такой странной внутренней установки она не могла осознать, просто чувствовала, что это лишнее.

Желание до предела насытиться сексом без обязательств, утолить так долго испытываемую жажду интимной близости, Машка воплощала с животной страстью.

Каждую субботу и каждое воскресенье отправлялась она в один из многочисленных баров и клеила там мужиков по одной и той же схеме: изображая, теперь уже намеренно, полное равнодушие, отрешённость и чуточку высокомерия.

На отчуждение, мечтательность и скромность кавалеры всех возрастов и мастей клевали так, словно мёд из её возбуждённого лона был разлит по всей площади танцпола.

Зажигательный танец сальса тоже был одной из отработанных сексуальных приманок.

Теперь Ромашка сама могла выбирать кавалеров, иногда даже цинично издевалась над их соперничеством, устраивала подобие состязания.

Ей всё сходило с рук, но спустя месяц успешное доминирование перестало радовать.

Секс и атмосфера вечного праздника наскучили, осточертели. Теперь Машка вынашивала совсем другую идею: она во что бы то ни стало хотела соблазнить… дДа-да – собственного мужа.

Эта идея будоражила воображение, манила убеждением, что миссия выполнима.

Навязчивое желание возобновить супружеские отношения незаметно превратилось в единственную ценность, в цель жизни, в безумную страсть.

Машка опять ушла в себя, снова превратилась в серую мышку, сосредоточилась на разработке многочисленных вариантов “возвращения блудного мужа”.

– Никуда ты от меня не денешься, Витенька! Я ни в чём перед тобой не виновата. Ни в чём. Я твои проблемы вычислю. Вычислю и купирую. Не будь я Машка-Ромашка. Люблю я тебя, негодяя, ничего не могу с собой поделать.

Всё могло быть иначе

Как оставить без ответа

Фразу, брошенную залпом:

"Ты пошла бы на край света,

Если б я тебя позвал бы?!"

Как же объяснить, мой милый,

Чтобы не смотрел нахмурясь?

Я туда уже ходила -

Постояла и вернулась.

Елена Исаева

Ласковое, но холодное осеннее солнце создавало странную иллюзию тепла, заставляло щуриться, подставлять лицо приятно щекочущим кожу лучикам, хотя температура на улице была совсем не комфортная, и одеться пришлось в довольно тёплые вещи.

Ещё вчера, не переставая, моросил промозглый дождь, навевающий тоску и грусть, которую даже хорошая погода и бутылка вина не сумела окончательно развеять.

Коротенькую осеннюю аномалию отчего-то называют бабье лето, намекая на то, что радость и блаженство состояния хрупкие и быстротечные.

Задумываться над тем, почему женское счастье такое непродолжительное совсем не хотелось, но уныние и меланхолия прочно поселились где-то внутри тела, навевая сентиментальные мысли, выдавливающие слезу.

Под настроение, словно провидение умеет читать мысли, подвернулся сборник стихов с таким же настроением. Девушка прочитала несколько строк.

“Утомлённые мысли бестелесно упали в прах минувшей печали…” вещала поэтесса, усиливая щемящий душу эффект, отчего солёная капелька стекла по щеке прямо на книжный лист.

Марина закрыла книжку, залпом выпила бокал вина, нервно швырнула его в стену и зарыдала.

Находиться в замкнутом пространстве квартиры стало совсем невыносимо, нечем стало дышать.

Девушка умылась, на скорую руку привела в относительный порядок лицо, выбежала на улицу, и направилась по волглой, разъезжающейся лесной дорожке, лишь бы двигаться.

Марина Леонидовна, ей всего-то двадцать три года, но положение и статус вынуждают представляться именно так, изо всех сил пыталась развеять туман не совсем приятных воспоминаний. Увы, тщетно.

Ей становилось всё хуже и хуже.

Выглядела девушка довольно странно: полностью расстёгнутое дорогое пальто, болтающееся до самой земли вечернее платье с грязным уже подолом, модельные туфли, на которые налипли килограммы глины.

На стройной шее болтается шикарное колье с бриллиантами, на тонких запястьях массивные, ажурной выделки браслеты, усыпанные драгоценными камнями в несколько рядов, в руках дизайнерская кожаная сумочка, из которой торчало горлышко от винной бутылки.

Её лицо было похоже на маску печального мима с нарисованными разноцветными слезами, которые размазаны вместе с краской.

Марина Леонидовна еле волочила шикарные ножки в прозрачных колготках телесного цвета, которые мужу привезли то ли из Лондона, то ли из Парижа, с пудовыми гирями из дорожной грязи.

Ей всё равно куда идти. Жизнь, ещё сегодня ночью казавшаяся раем, открыла внезапно потайную дверь, показав изнанку высокого социального статуса.

Средь шумного бала, когда веселье было в самом разгаре,  когда музыка и танцы развернули душевные струны, подарили ощущение эйфории, когда жизнь фонтанировала лучшими проявлениями, когда всё складывалось лучше некуда…

Да-да, на самом пике блаженства, от избытка впечатлений, чувств и усталости Марине Леонидовне захотелось несколько минут тишины.

Счастья стало так много, что она не могла с ним справиться. Несколько минут, всего несколько минут посидеть с закрытыми глазами, переварить избыточные эмоции, плещущие через край, этого достаточно.

Мариночка, женщина впечатлительная.

Жила себе, жила обыкновенная девушка, не хуже и не лучше других: симпатичная, невесомая, нежная, как и все представительницы её поколения, вступившие в пору чувственности.

Разве можно не быть соблазнительной, обворожительной и кокетливо-привлекательной, когда тебе слегка за двадцать и созревшее тело требует романтических ощущений?

Любовь, во всяком случае, грёзы о ней, стучали в висках, излучая вокруг импульсы восторженного желания. В пору цветения любая жизнь благоухает и источает красоту, призывая наслаждаться.

Мариночка не была исключением из правил.

Ещё в школе между девочками все разговоры были в основном о мальчишках, о любви и свадьбах. Маленькие шалуньи загодя примеряли в мечтах подвенечные платья, учились флиртовать и предъявлять свои зреющие прелести.

Тогда ещё и смотреть-то было особенно не на что: плоские грудки, узкие бёдра, тоненькие, как спички ножки с узловатыми коленками, сбитыми в кровь в процессе девичьих игр, обгрызенные ногти.

Ну и что? Зато совсем скоро им будут завидовать те, кто на несколько лет младше.

Мариночка превратилась из серой уточки в белую лебедь немного раньше, чем одноклассницы. Спелые округлости появились в четырнадцать, а в пятнадцать, чтобы её провожать и поднести портфель, нужно было занимать очередь.

Королевой она не была, но привлекательность и свежесть делали своё дело, обеспечивая девочке бесперебойно обойму поклонников. Ей было из чего выбирать, и она это делала как истинная принцесса, не обращая внимания на всех подряд.

Мариночка искала своего, лучшего, и он не замедлил появиться. Правда, немного позднее, когда ей исполнилось двадцать. Она сохранила для него целомудренность и свежесть.

Антон Фёдорович ухаживал талантливо, красиво, блистал умом и галантностью, был нежен и добр.

Как в такого кавалера не влюбиться?

Конфетно-букетный период растянулся почти на год. Марина не спешила с выбором, не подгоняла романтические чувства. Она хотела разобраться в себе и любимом.

Тогда он был просто Антошенька: милый забавный паренёк с горящим взором и душой поэта. Ему легко удавалось всё, начиная от учёбы и заканчивая танцами.

Двигался мальчишка виртуозно, водя Мариночку по танцевальной площадке, словно делая предложение. Впрочем, так оно и было.

Но в любви Антон признался несколько позднее, когда расписались и сыграли свадьбу, видно считал этот факт очевидным.

Антон замечательно пел, аккомпанируя сам себе на гитаре, рисовал, сочинял стихи, пусть не вполне талантливые, но чувственные, с искрой. Его музой непременно была Мариночка. Он её боготворил, в буквальном смысле носил на руках, которые её хрупкое тельце прижимали к широкой груди.

В объятиях любимого девочка была уверена, что и парень от неё без ума, чувствовала себя защищённой и нужной. Это было видно по всему.

Юноша млел, дотрагиваясь до любимой, особенно, когда один за другим целовал миниатюрные пальчики с детскими ноготками.

Как чувственно он держал её ладони, сколько любви и нежности светилось в пронзительном взгляде.

От его присутствия Мариночка цепенела, дыхание её становилось горячим, сердечко заходилось от трепета, лицо и шея покрывались румянцем, на лбу выступала испарина.

Но было и нечто ужасное – её трусики отчего-то становились мокрыми.

Из-за этого девочка считала себя безнравственной и распущенной. Разве можно так реагировать на друга? Он ведь ещё даже не жених. Как ни пыталась Мариночка отогнать видения, в которых милый обнимал её и целовал, совсем не ладони, стыдно сказать куда – в губы.

Сны и видения появлялись всё чаще, пробуждая небывалую чувственность. Мариночку накрывало пеленой блаженства, грудки томительно ныли от предчувствия сладостных ощущений, сосочки буквально распирало, заставляя к ним прикасаться.

Девочка просыпалась в поту, потрясённая переживаниями. Каждая клеточка тела стонала от удовольствия, эмоции переполняли, унося в некое подобие путешествий, но не в пространстве, а внутри своего тела, даря неведомые впечатления, которые хотелось повторять вновь и вновь.

Позже эти видения воплотились в реальность, только были гораздо ярче.

Первые месяцы совместной жизни буквально впечатались в память, как самые счастливые мгновения жизни. Их отношения были похожи на медленный танец, эмоции и переживания зашкаливали, заставляя сгорать заживо в огне страстей.

Что же они тогда вытворяли, уму непостижимо, но ей совсем не было стыдно. Напротив, каждое движение казалось чистым и непорочным, не смотря на то, что совершались по её мнению развратные действия, причем теми местами, которые даже упоминать считается неприличным, которые принято скрывать от постороннего глаза, даже не называть по возможности.

Какие глупости, разве можно считать пошлым то, что заложено природой, как акт любви? И что теперь? Как жить с тем, что Марина увидела и почувствовала сегодня?

А увидела она те же самые действия и движения, но вульгарные, безнравственные, пошлые.

Праздновали юбилей какого-то местного чиновника довольно крупного ранга. Всё было красиво и пристойно. Марина Леонидовна немножко устала, у неё закружилась голова, гудели ноги от высоченных каблуков, к которым она никак не могла привыкнуть.

Все кабинеты на первом этаже были закрыты, в вестибюле и коридорах обнимались и разговаривали парочки.

Девушка, не задумываясь, пошла в кабинет мужа, который точно был открыт, ведь там они разделись.

То, что она увидела, не просто смутило или выбило из колеи, уничтожило, вывернуло мозг наизнанку.

Когда же это началось? Когда!

В слезах прибежав домой, Марина Леонидовна достала из бара бутылку вина, кажется французского, очень дорогого, из какой-то коллекции, отхлебнула. Кислятина. Крымские вина ей нравились больше.

Впрочем, какая разница, чем напиться, чтобы потерять сознание и не помнить, что увидела?

Муж Марины Леонидовны – крупный чиновник в областном железнодорожном ведомстве. На вечеринках Марина не однажды слышала, как за глаза Антона Федоровича называли парашютистом. Говорили, что такие должности просто так не дают.

Собственно, какое это имеет значение? Просто её муж особенный. У него талант. Человек умеет ладить, умеет руководить. Он всё может и не абы как – лучше всех. Значит, должность досталась ему по праву.

Когда они поженились, Антон тогда только закончил учиться, его сразу поставили начальником участка. Он справился. Естественно, его начали продвигать. Кого же ещё?

Они уже тогда жили неплохо, в расходах особенно не стеснялись.

А однажды сияющий Антошка пришёл, подхватил Мариночку на руки, закружил, покрыл лицо и шею поцелуями. Его распирало от радости и гордости.

Ну и пусть. Он же не для себя одного старается.

– Мариночка, радость моя, с сегодняшнего дня ты Марина Леонидовна и никак иначе. Если кто-то посмеет обратиться к тебе без отчества, откажи ему от дома и задави презрением.

И меня не смей называть иначе, чем Антон Фёдорович, даже дома. Наедине тем более, чтобы не унизить меня нечаянно перед холопами. Я теперь ого-го как взлетел. Даже боюсь вслух произнести название должности.

Как мы с тобой заживём, любимая, тебе и присниться не может. Одеваться теперь будешь только в фирму, есть и пить одни деликатесы. Ты теперь по местной табели о рангах – графиня. В золоте и бриллиантах купаться будешь. Вот так!

Однако с того дня всё пошло совсем не так. Не пошлО, а пОшло, вульгарно.

Называли, правда, Марину по имени с отчеством, ручку целовали и заискивали, но это скорее бесило и расстраивало, чем радовало.

Долго не могла Марина Леонидовна привыкнуть к таким церемониям, не по себе было.

Позже привыкла, приспособилась, хоть и не испытывала приятных чувств: надо так надо. Статус требует. Нельзя подводить мужа.

Не так много времени прошло, как Антон Фёдорович окончательно застолбил себе место на чиновничьем Олимпе, почувствовал, что ему теперь дозволено всё.

Приходит со службы важный, медлительный, надменный, начинает брюзжать и приказывать.

– Не прислоняйся, костюм помнёшь. Ты что, не мылась сегодня? Чего от тебя бабой воняет? Духи французские для чего тебе покупаю? Девочка должна цветами и фруктами пахнуть.

– Не сердись, Антон Фёдорович. Вспотела немного. Раньше тебе нравился аромат моего тела. Давай лучше покушаем. Я такой вкуснятины наготовила, пальчики оближешь.

– Без тебя накормили до отвала. Рестораны на что? Что за вид у тебя, как колхозница выглядишь.

– Мы же дома. Я делами домашними занималась, умаялась.

– Структурируй своё время, успевай, пока меня дома нет. Мужа должна во всеоружии встречать, принцессой выглядеть. И эротики, эротики побольше. Декольте там, туфельки на высоком каблуке, бельишко изящное, педикюр-маникюр, чтобы я сразу захотел в постели с тобой барахтаться.

– Я человек занятой, мне некогда с лирикой и романтикой рассусоливать. Живо под душ! Да скоренько, не томи. Побрызгайся чем-нибудь вкусным. Боже, такая красотка была, куда всё подевалось?

– Чего возишься, некогда мне, по-быстрому палку брошу и убегу. Ждут меня. Деловая встреча. Поешь без меня.

– И не куксись! Какого чёрта! Вот ещё моду взяла. Жена чиновника моего ранга должна быть готова, что муж работает круглосуточно и без выходных. Положение обязывает жертвовать собой.

– Да, вот прикупил колье с бриллиантами. Кучу денег отвалил. Через месяц серёжки к нему обещали привезти. Ну чего как коза вылупилась? Одна нога здесь – другая там. Живо!

– Антоша…

– Сколько раз говорить, Антон Федорович. Накажу. Завтра съездишь вот по этому адресу, примеришь шубку из соболя. За неё уплачено. Выберешь, чтобы сидела как влитая. Ты обязана имидж мой поддерживать. И поднимать. А сейчас вот эту штуку поднимешь. Как я сейчас тебя… Ух! Пошевеливайся! Некогда мне.

– Антон Фёдорович, может потом, когда придёшь, я не готова?

– Не капризничай. Сказано сейчас, значит сейчас. Чтобы через пять минут готова была.

Поначалу Марина плакала от такого обращения, потом свыклась, стала считать, что её неправильно воспитывали. Муж, мол, всему голова, он хозяин и этим всё сказано. А то, что много работает – что поделаешь, должность обязывает.

Дискомфорт Марина испытывала колоссальный, но терпела. Думала, что перебесится.

Она никак не могла в толк взять, куда подевалась любовь и что взамен неё получила? Чувства против достатка – такой размен её никак не устраивал.

От обладания дорогими шмотками Марина наслаждения не испытывает. Лучше бы вернуть чувства и отношение, как вначале было.

Время от времени её так накрывало, что хотелось покончить со всем разом, включая себя, радикально. Только не по-людски это.

Развод просила – не даёт.

Я, мол, коммунист. Развод на имидже может сказаться, да и должности могут лишить. Чиновник обязан быть безупречным, безукоризненно порядочным и семейным.

– Что там у него за деловые встречи по ночам? О чем и с кем они там до утра совещаются? Одним бы глазком взглянуть, минуточку послушать, – мучилась неосознанными сомнениями Марина. – А наряжается-то как. Новое бельё по несколько раз в день меняет, стиранное на работу не оденет.

– Дурной тон, коллеги и подчинённые не поймут, если одежда небезупречна, – объяснял муж.

– Непонятно. Кто у него трусы проверяет, или ему перед коллегами дефилировать приходится?

Вот и увидела сегодня невзначай одну из проверяющих эти самые трусы сотрудницу.

Вошла в кабинет на цыпочках, Антон Фёдорович не позволял дома так ходить, чтобы слышно было. Обучилась этому мастерству на свою голову.

Увидела и обомлела. Белая рубашка, галстук, а портки спущены.

Антон с силой пихал своего коня меж тоненьких ножек в шикарных туфельках.

Марину Леонидовну чуть не стошнило.

Верила ведь она Антону. Как себе верила. А он…

Муж энергично, сноровисто, размеренно работал на ниве сексуального удовлетворения, никуда не торопясь, с большой амплитудой. Видимо представлял, что распекает или наказывает подчинённую на важном совещании. Марина это так поняла.

Ноги девицы болтало по вертикали. Антон рычал, девочка стонала.

Любовники видимо были на пределе, потому, что не замечали ничего. Невольно подумалось, что её время ушло, что она уже старуха.

– Руководитель, наставник. Молодое поколение обучает секретам профессии. Правда не руками водит, чем-то иным, но энергично, по партийному.

Видимо, исходя из предчувствий, она была готова увидеть нечто подобное. Шок прошёл довольно быстро.

Реакция на происходящее была спонтанная, но чёткая.

Марина Леонидовна подошла к голубкам на цыпочках, ласково, нежно положила мужу руку на плечо.

Антон Фёдорович вздрогнул от неожиданности, обернулся. Мокрая штука вывалилась из глубины вагины, принялась сморкаться. Похоже, предохраняться любовники не собирались.

– Неприлично, Антон Фёдорович, на такой должности да с насморком. Надеюсь антибиотики не понадобятся.

Что Марине взбрело в голову – непонятно, да и не думала она так поступать, само вышло. Марина Леонидовна левой рукой с силой сдавила мошонку мужа, правой с размахом хлёстко врезала по его лицу.

Удовлетворения не получила, но исполнила ещё один дубль для надёжности, затем отпустила мужское достоинство, брезгливо вытерла руку измазанную в сперме о промежность любовницы с раздвинутыми ножками.

Всё это время Антон Фёдорович стоял, корчась от боли, с открытым ртом и лихорадочно пытался вдохнуть.

Вела Марина Леонидовна себя по-царски, очень достойно, словно на приёме у короля: медленно, с уважением плюнула любимому в харю, затем церемонно откланялась, развернулась и, гордо подняв голову, медленно вышла из кабинета.

Истерика у неё началась позже, когда осознала, что всему конец, что только что размазала на чужом женском животе свою любовь, что прошлого уже не вернуть.

– А ведь Антон каждый вечер на совещания ходил. И в выходные. Сколько же баб он успел за это время оприходовать? А меня насиловал по-быстрому. Вот такая любовь!

Марина Леонидовна допила вино прямо из горлышка, уселась в лужу и начала класть грязные блинчики на голову.

Только когда вся превратилась в комок грязи, опомнилась, осознала, что никуда от Антона уходить не собирается.

– Сам напросился. Впредь без отчества обойдётся. Не достоин. Это он на службе пан, а дома пусть теперь сам на цыпочках ходит. Относительно секса сама буду решать. Да, справку, справку нужно потребовать. И самой провериться не мешает.

– Имидж значит, статус? Будет тебе статус. Теперь тебе репутация дорого обойдётся. Завтра же лечиться начну, от стресса и сексуальной неудовлетворённости, и жить буду, как мне, а не ему нужно.

– Той профурсетке, что ножками дрыгала, лет семнадцать, не больше. Хотя, кто их, нынешних поймёт, ещё в школе науку соблазнения постигают. Да то их личное дело. Ах, Анотон Фёдорович, ай пройдоха, ай пошляк, ай кобель. Ну да ладно, клин клином вышибают. Найду и я себе отдых для души, покажу, что почём. Всё прощала, но такое…

– Имидж большому чиновнику портить не годится, себе дороже. Но своё фи покажу. Как аукнется – так и откликнется.

– Видно, для того, чтобы об меня ноги не вытирали, нужно стать настоящей стервой. Стану. И цену себе сама назначу. Большую цену. Хочу настоящего горячего секса, чтобы пар из ушей, но не мимоходом, а с чувством. Влюбиться хочу.

– Душа требует сатисфакции, отдохновения и праздника. Но сначала успокоиться нужно и себя надлежащим образом преподнести. Принцесса, говоришь?

Грязь в луже оказалась настоящая, жирная, прилипчивая. Марина Леонидовна дошла до пруда, посмотрела на холодное солнышко, которое всё ещё светило, словно правда было лето, на свинцовую воду, и неспешно, с достоинством забралась в него прямо в одежде..

Мылась долго, словно с удовольствием. Видимо адреналин в крови притупил чувства. Продрогла до самых костей, но больше не плакала.

Антон Фёдорович был дома, неуверенно покашливал в своём кабинете.

Марина сбросила с себя мокрую одежду, осталась лишь в украшениях из золота, энергично намяла соски, чтобы эротично набухли, и в таком виде прошлёпала в кабинет.

– Там в коридоре грязь, прибери, любимый. Шмотьё отнеси на помойку. Я пока погреюсь в ванной. Да, кофе мне сделай и денег на завтра оставь, да не жмись. Мне теперь много денег нужно будет.

– Это, Марина Леонидовна, я…

– Проехали. Плевать я хотела на твои похотливые подвиги. У нас с тобой, милый муженёк, новая жизнь начинается. А пока делай, что сказала. Два раза повторять не буду. Я всё поняла, это ты по службе старался.

– Нам нужно поговорить.

– Не нужно. Если боишься развода – расслабься. Всё в порядке. Отныне у нас с тобой брак по расчёту. Насчёт секса – не скажу, не решила пока. Брезгую. Ты же мальчик большой, самостоятельный, а я понятливая. Быть у воды и не напиться – глупо. Дают – бери. Но сам понимаешь – за всё нужно платить.

– Извини, если нанесла травму твоему мужскому достоинству в прямом и переносном смысле. Спонтанная реакция на предательство. Не хотела опускаться до стычки с соперницей. У тебя ассистентки – девочки сладкие, молоденькие, быстро вылечат. Только впредь паспорт хотя бы спрашивай, посадят неровен час за совращение малолетних. Мне муж на свободе нужен.

– Значит…

– Ничего это не значит. Иди, выполняй. Замёрзла я. Коньяк у нас есть?

– Не знаю.

– Впредь чтобы знал. От вина меня пучит. Коньяк или виски.

– Извини…

– Да пошёл ты! Дон Жуан из Хаципетовки. Кофе не забудь сделать.

– Марин, одежда дорогая, новая.

– Для тебя теперь Марина Леонидовна. Ты меня что, на помойке нашёл? Где твоя коммунистическая сознательность? Долго ждать буду? Я уже в ванной.

Антон Фёдорович, как ни странно, стерпел. Недели две по вечерам сидел дома. Потом успокоился, опять начал совещания посещать. А Марина Леонидовна приступила к активному поиску подходящего персонажа для реализации операции «Возмездие».

Где отыскать настоящего героя, на которого можно положиться, ведь с ним возможно даже спать придётся?

Но сначала другой вопрос нужно решить. Куда бы вы положили нужную вещь, если не хотите, чтобы её обнаружили или украли? Конечно, на самое видное место. Там надёжнее всего. А какое в областном городе самое видное место, о котором ничего предосудительного сказать невозможно?

Больница. Или медицинский центр. Там докторов молоденьких…

Самая хитрая хитрость – не хитрить. Положи бриллиант в воду, никому в голову не придёт там его искать – прозрачный.

Рисковать напрасно, нарываться на неприятности, Марина Леонидовна не хотела. Ни к чему. Зная характер мужа, заметив, что он начал забывать урок вежливости, девушка знала, что скоро Антон перейдёт в наступление.

Марина к такому повороту событий подготовилась, заранее отрепетировала диалоги и аргументы.

– Антон Фёдорович, что вы скажете о медицинском центре Министерства Путей Сообщения нашего города, есть там хорошие специалисты?

– Для тебя, дорогая, самых лучших найду.

– Вот и чудненько. Пришли-ка за мной машину завтра часам к девяти, пусть отвезут. Нужно специалистам показаться.

– Что за недуг у тебя, солнышко?

– Несколько проблем. Разные: по женской части по причине твоей неверности, нервы у меня расшалились, диетолога опять же посетить нужно. Сам намекал, что постарела, обабилась. Пора собой заняться.

– Чего глупости вспоминать? Ты у меня самая красивая.

– Но-но, видела, на кого у тебя конь кашляет. Всю руку вожделением обтрухал.

– Всю жизнь вспоминать будешь?

– И буду. Пока все грехи не замолишь.

– Говори, чего тебе хочется.

– Чего хочу – у тебя нет.

– Из-под земли достану.

– Мертвеца что ли достанешь? Не хочу из-под земли.

– Пластическую операцию хочешь?

– Спасибо, пешком постою. Я себе такая нравлюсь. Завтра водителя мне. Пока всё.

Молодых докторов в клинике было достаточно, но Марине требовался холостой, чтобы как Сивка Бурка: встань передо мной, как лист перед травой. И поскакал.

Двоих претендентов отыскать удалось. Ходила к ним чуть не месяц как на работу: глазки строила, стройные ножки оголяла, декольте опускала чуть не до пупочка, французскими запахами совращала.

Клюнул.

Доктора звали Дмитрий Алексеевич, диетолог. На всех пациентов по пятнадцать минут тратил, а Мариночку по два часа ублажал.

Она дурочку включала, каждый раз норовила в обморок свалиться.

Как он девушку реанимировал, вам присниться не может.

Знаете такой способ: рот в рот? Вот им он и пользовался, да так усердно: испарина на лбу, сбивчивое дыхание, дрожащие руки.

Кто захочет ценную пациентку, жену крупного чиновника терять.

Чтобы воздух изо рта даром не выходил, Дмитрий Алексеевич языком помогал.

На третий или четвёртый раз доктор кабинет на ключ изнутри закрыл, чтобы не беспокоили: не дай бог зайдут, испугают пациентку – никакая реанимация не поможет.

Процесс лечения с тех пор пошёл ускоренным темпом. Он Мариночке такую диету разработал – закачаешься. Утром секс и в обед секс

В обед с добавкой.

Это было что-то. Такое эффективное лечение прописывают только самым ценным клиентам. Девушка всего за месяц похудела на шесть килограммов. Это притом, что ела она что хотела, даже с добавкой.

Мариночка Леонидовна оказалась большая любительница сладкого. А как Димочка танцевал. Ну, просто, как Антон Федорович в те волшебные времена, когда ещё не был крупным областным чиновником.

Обычно в тишине гостиничного номера доктор брал её за талию двумя руками, задерживал дыхание и впивался в губы. Мариночка по привычке изображала обморок: больно уж ей процесс реанимации по сердцу пришёлся.

Потом было божественное продолжение. Это уже в кровати. Доктор Димочка больной постельный режим прописал, как минимум часа на два. Правда, по выходным он редко работал, если только у Антона Фёдоровича срочное совещание было.

Марина Леонидовна доктора по телефону вызывала, лишь меры предосторожности просила принимать на всякий случай: белый халат, чемоданчик с красным крестиком, стетоскоп. Ни к чему светиться. Статус мужа не позволяет.

Здорово он тогда Мариночку вылечил, от всех болезней разом.

Хороший был доктор, виртуоз своего дела: только о пациентке и думал. День и ночь справлялся о её душевном и физическом здоровье.

Прибегал по первому зову и лекарство с собой прихватывал. Никаких сверхурочных не чурался.

Однажды даже на море в Феодосию приезжал процедуры проводить, где Марина с мужем отдыхала. И ведь не корысти ради – из любви к профессии, к врачебному долгу.

А Антон Фёдорович, бедолага, слишком ответственная у него должность, совсем здоровьем слаб стал: то печёнка засвистит, то сосуды сожмёт спазмом, то дисфункция сердца, то давление скачет.

Ему бы такого доктора.

Но ничто не вечно: Дмитрий Алексеевич влюбился, женился, обзавелся наследниками и переехал в другой город, поближе к Столице.

Иногда Мариночка сядет на кухоньке, вытащит портрет своего спасителя и всплакнёт.

Вот ведь какие люди бывают: щедрые, бескорыстные, жертвенные.

Вспомнит его добром, разбередит чувственно память о самом лучшем человеке в своей жизни, размякнет, растрогается.

Много с тех пор докторов брались Марину Леонидовну оздоравливать. Некоторым кое-что удавалось, фрагментарно, но так, чтобы всё разом вылечить, такого не встретила, хотя иногда очень усердно прописанные процедуры принимала.

Так она с мужем и живёт. Наверно любит его, потому и не бросила. А обида всплывает, бурлит, шевелится.

Она ведь в молодости Антону Фёдоровичу самое интимное отдала, самое дорогое, чем богата каждая девочка – любовь и целомудренность, а он над её доверчивостью так поглумился.

А ведь всё могло быть иначе.

Встретимся во сне

Уста сплела молчания лоза,

На здравом смысле пыль в четыре слоя.

Я двери уходящему открою,

Ни разу не взглянув ему в глаза; 

Ксения Хохлова

Супруга в тот памятный день поведала мне о том, что в скором времени нас станет четверо.

Я снова был счастлив.

Сложно обозначить причину приподнятого состояния. Наверно эйфорию можно отнести к разряду эмоций, рождённых фантазией и надежда, что следующий член семейного экипажа окажется мальчиком, продолжателем рода.

Первый мой ребёнок – девочка, миниатюрное создание, спешно покинувшее материнское лоно за два месяца до отведённого природой срока.

Не любить такую прелесть невозможно. И всё же…

Мужчины лукавят, когда говорят жёнам, что мечтали о дочке.

Сын – вот предел мечтаний любого папочки.

У меня был приятель, узбек из Бухары, весёлый компанейский парень, водитель частного автобуса, перевозившего из родного города на Черкизовский рынок в Москве предприимчивых земляков.

Опасное, доложу вам предприятие: бандиты, пограничники, менты – все хотели поживиться от челноков, с риском для жизни добывающих хлеб насущный для многочисленных семейств. Взявшие на себя ответственность за их судьбы и средства люди рисковали всем, в том числе жизнями, но прокормить семью на зарплату на родине было немыслимо.

У Карима было семь дочерей. Любил он их беззаветно, но… азиатская свадьба – шоу вселенского масштаба. Даже зажиточный узбек может выдать замуж по предписанному предками обычаю двух девочек. Семь – немыслимая трагедия для любого отца.

Помню, как напивался Карим, приезжая в гости.

– За что, – голосил он, – наказывает меня аллах, – когда услышал весть о рождении восьмой восточной красавицы.

Мне было проще. Я влюбился в будущее дитя в тот момент, когда жена поведала о подозрении на беременность, не задав традиционного вопроса о его половой принадлежности.

Впрочем, неважно.

Работал я тогда таксистом.

Время было сложное. О работе по специальности можно было разве что мечтать, а это поприще давало возможность добывать хлеб насущный в достаточной мере: на жизнь хватало.

Колесил я в основном в пригороде. Столичные рейсы были привлекательны по деньгам, но опасны.

В тот день не было возможности заработать даже на бензин, и вдруг появляется пассажир, кладущий на торпеду сумму, которую я способен заработать разве что за пару смен.

Отказаться от заманчивого предложения немыслимо.

Мне было безразлично, кто этот человек, как и происхождение значительной на тот момент денежной суммы, которую он выложил сразу.

– Хочу арендовать твой транспорт… на сколько – пока не знаю.

Это были единственные сказанные им слова до прибытия на заказанный адрес.

Мужчина нервно (эмоциональное состояние выдавали мимика и жесты) молчал всю дорогу.

Не доезжая до метро Черкизово мы свернули во дворы.

– Не переживай, доплачу сколько нужно. Возможно, придётся ждать долго.

Мне было без разницы: хозяин – барин. Была бы работа.

– Можно, буду читать, – спросил я.

– В третьем окне справа на четвёртом этаже живёт моя семья. Жена… и два сына. Я должен дождаться, когда они будут дома.

– Счастливчик, – опрометчиво выразил мнение я, – два сына. Мой наследник только в проекте, возможно и он окажется девочкой, а я рад.

– Я сам, сам всё испортил, – мрачно изрёк пассажир, – сам создал иллюзию безграничного счастья, хотя в глубине души понимал.

Понимал ведь, нет, скорее чувствовал, что обманываю себя, что связываю жизнь с соблазнительной и юной, но пустышкой, что рядом с ней превращаюсь в кота, нализавшегося валерьянки.

Ушёл из семьи… за туманом… за запахом свежего сока. Не берёзового. Похоть одолела. Такое, знаешь, тщеславие, я и девочка, почти дитя, такое неодолимое влечение – самому мерзко.

На какое-то время пассажир застыл, – теперь жена запрещает видеться с детьми. Видите, в их окнах не горит свет. Мне так плохо оттого, что они не со мной. А ведь она права, тысячу раз права: можно простить измену, но не предательство.

Вика простила бы… тогда, могла простить. Я её не услышал. Полетел без оглядки на сладкий зов греха, как мотылёк на свет обжигающего огня. Чем я думал, чем, сам себе удивляюсь. Неужели догадаться не мог: где я и кто она, эта девочка. Её-то толкнула в постель корысть, вполне понятно, хотя, если подумать, тоже глупо: мне же семью бросить пришлось. Смысл в чём! Но речь не о ней – обо мне. Ну не котяра ли, нажрался сметаны, и что! А ничего, совсем ничего: финита ля комедия.

По щекам мужчины безвольно текли слёзы.

Конечно, я испытывал волнение, в некоторой мере сопереживал: способность  соприкасаться душами – важная составляющая таланта водителя такси иметь щедрые чаевые, но когда у человека всё хорошо, он не может с позитивного восприятия запросто переключиться на негатив лишь потому, что от кого-то временно отвернулась фортуна.

Сложно было понять – чего этот холёный дядя с довольно объёмным кошельком так переживает.

Жена, дети, квартира в Москве, ещё одна квартира. Живи – не хочу!

Так нет, разводит сырость на пустом месте.

Создай цель, добейся результата. Это так просто, особенно когда действительно любишь. Не существует ошибок, которые невозможно исправить, кроме командировки на тот свет.

– Два года назад я имел всё, был счастлив.

– Радуйся, – ответил я, – в этом причина трагедии?

– Это я сейчас понимаю, а тогда… благополучие было настолько очевидным и обыденным, что я заскучал. Слишком хорошо, оказывается – тоже плохо. Монотонность, даже роскошная, приедается. Захотелось того – не знаю чего, какого-то разнообразия, новизны, контраста что ли. Запретный плод манил аппетитными формами, запахом мечты. Юная любовница была так неопытна, так мила. Ты изменял жене, только честно?

– Разве что виртуально. Вокруг столько соблазнов, особенно летом, когда девчонки оголяют коленки, наряжаются в прозрачные платьица. Хочется съесть с потрохами то одну, то другую. Бабушка рассказывала, как во время войны пили чай вприглядку: смотрели на куски сахара и представляли его во рту. Говорила, что получалось представить. Есть миллионы способов раскрасить утомительно размеренные будни. Немного фантазии, кратковременная разлука, провокация, наконец. Намыленная верёвка не решает проблем.

– В закромах моей соблазнительницы был избыток нектара. Эгоизм не позволил усомниться в том, что я встретил настоящую любовь. Выслушай, для меня это важно. Юная девочка-практикантка с глазами лани, с нежным румянцем на совершенном личике. Сама невинность. Мне казалось, я первый, кто заметил её нетронутую свежесть. Женщина с двумя детьми, моя жена, никуда не денется, в этом я был уверен.

Было ещё кое-что… катализатор: уязвлённое самолюбие. Целомудренность супруги пострадала ещё до нашей свадьбы. Подробностей не знаю. Меня задевало, что я не был единственным и первым, хотя случилось это задолго до нашего знакомства.

Себе-то я мог простить добрачные отношения, а ей… ей – нет.

Невесте моей, когда сошлись, было двадцать шесть лет, целая жизнь без меня. Глупо было переживать по поводу её прошлого, каким бы оно ни было, но чем дольше мы жили вместе, тем обиднее становилось быть очередным статистом в списке счастливчиков, исследовавших животворящее лоно.

Слушать этот бред не было никакого желания: пусть разбираются сами. Любые вопросы, тем более интимного характера, должны быть решены на берегу. Мы с женой так и сделали: сожгли мосты, обнулили жизнь до свадьбы: вкопали пограничные столбы, вспахали и засеяли новыми всходами демаркационную линию. Итог очевиден – живём, не тужим, друг с другом дружим.

Пассажир тем временем продолжал исповедаться, – первый поцелуй с доверчивой девчонкой, почти подростком. Любопытство, невинная шалость, но вкус губ, свежее дыхание и что-то ещё, отчего закружилась голова, задрожали внутренности, лишило меня разума. Отношения  развивались настолько стремительно, что не было желания и времени думать о последствиях.

Стоило лишь сравнить дважды родившую женщину с юной дивой, особенно после того, как она подарила мне свою невинность (я не был экспертом в данной области, доверился заверению любимой), как решение расстаться с супругой вызрело окончательно.

Лицо пассажира исказила гримаса отчаяния, в глазах заблестела влага, – ты не можешь бросить семью после всего, что нас связывает, – гоосила Вика, – у нас дети, квартира, имущество. Мы притёрлись, научились уступать, договариваться. Я готова сделать вид, что ничего не было.

– Что ты понимаешь в любви, – атаковал я, – ты эгоистка. Я – не собственность. У нас со Светой любовь.

– Замечательно! Меня, выходит, ты просто использовал. От нечего делать или для того, чтобы показать, что всё-таки мужчина! Кто мы для тебя… одумайся!

– Не надо давить на больное. Думаешь, мне просто! Когда всё уладится, утрясётся, решим, как поступить с детьми.

– Когда что, утрясётся!

– Нет смысла отговаривать, скандалить. Я всё решил. Когда-нибудь ты меня поймёшь. Любовь – только в ней смысл жизни. Разве я виноват, что встретил её слишком поздно?

– Уверен, что это любовь? Ладно, если нет аргументов и причины, способной тебя удержать, уходи. Только имей в виду – я женщина покладистая, покорная, верная… но гордая. Второго шанса я тебе не предоставлю, даже если придётся наступить на горло собственной песне. Предлагаю подумать… хотя бы… дня два.

– Как я был наивен, как глуп, – захныкал пассажир, – разве не знал, что порочная страсть безраздельно обладать юной плотью не даёт права на элементарное счастье, что судьбу создают совместными усилиями, а не получают даром. Соблазнился галлюцинацией, созданной воспалённым воображением.

Мы оказались настолько разными, что скандалить начали за минуту до первого официального оргазма. Штамп в паспорте стал началом конца.

– Я хочу, – начинала скандалить Леночка, – чтобы лето не кончалось, чтоб оно за мною мчалось! Хочу, имею право… жить за-му-жем. Хочешь секса, будь добр – добудь стадо мамонтов. Забудь про жизнь до меня. Сотри прошлое. Займись настоящим делом.

– Но мамонты давно и безнадёжно вымерли, деточка, убеждал её я. Света назвала меня неудачником, ограничила до минимума доступ к телу.

Оказалось, что секс был единственной точкой соприкосновения. Нам не о чем было разговаривать, зато поводов для семейных сцен оказалось в избытке.

Она ошибочно видела во мне источник материального благоденствия, а я в ней – родник вдохновения.

Прогадали оба.

Молодая жена помахала мне ручкой спустя год, освободив предварительно тайком закрома материального благополучия от остатков роскоши. Я запоздало понял, что потерял самое дорогое: жену, детей, настоящее, будущее. Вика не подпускает меня, ни к себе, ни к детям. Видите, в окнах не горит свет. Где она сейчас, с кем?

– Ты что, брат, ревнуешь, – опешил я, – будь мужиком, разберись сначала в себе. Вникни в суть безрассудного поступка, хоть теперь прояви благородство. Повинись перед ней, не требуя чего-либо определённого взамен, или отпусти. У неё своя жизнь, у тебя своя. Каждый имеет право на счастье.

– Я тоже… имею право. Наверно. Даже приговорённому к смерти дают последнее слово, – возбудился вдруг страдалец, и тут же сник, – Вика, она такая ранимая, такая чувствительная. Что я натворил!

– У неё кто-то есть? Нет! Тогда жди. Рано или поздно она обязательно оттает. Если почувствует, что ты созрел для серьёзных отношений. Одиночество невыносимо, по себе знаю. Женщине просто необходимо на кого-то опереться.

– Я тоже так думал. Нет. Она не может простить… предательство.

– Жизнь продолжается. Если всё настолько сложно – ищи альтернативу.

– Её не существует.

– Я таксист, не психиатр. Могу, если хочешь, поговорить с твоей бывшей. Убеждать, разъяснять – одна из особенностей моей профессии.

– Господи, они идут, во-о-он, видишь.

– Подойди.

– Много раз пробовал. Напрасно.

– Любой путь начинается с первого шага. Пробуй ещё. Сколько потребуется – столько и пробуй.

– Не уезжай, – попросил мужчина, открывая дверь, – попытаюсь ещё раз.

– Вика, – окликнул он, – позволь пообщаться с детьми. Они ведь и мои тоже.

– Прежде ты так не думал.

– Это не так. Прости. Мы могли бы…

– Мы-ы-ы! Дети, хотите поговорить с папой? Нет, они не хотят. Отвыкли… от пап.

– А ты!

– Что я!

– Хочешь… поговорить?

– О чём, всё сказано… ещё в прошлой жизни!

– Конечно же, о нас. Вы – самое дорогое, что случилось в моей жизни. Давай попробуем…

– Пробуют, мужчина, мороженое. Осторожно. Можно простудиться, заморозить горло. Ты – предатель. Жить и оглядываться, бояться выстрела в спину… та ещё перспектива. С детьми обещаю поговорить. Завтра. Попробую убедить, что родителей не выбирают. Про нас… про меня… забудь.

– Как же так! Даже преступнику дают шанс.

– Взрослый человек не способен измениться. Мы пошли, дети хотят спать. Читай стихи про любовь… перед сном. Может быть, хоть что-то поймёшь.

Ты обрёк нас на страдания, потому, что был счастлив. Когда стало плохо самому – опять пришёл поделиться несчастьем. Щедро, ничего не скажешь. Я не держу зла, давно простила. Разговаривала с выдуманным тобой в полудрёме переживаний, доказывала чего-то, спорила ночи напролёт, надеялась, что одумаешься.

Не услышал. Знаешь почему! Не до меня, не до нас было. Молодое вино – напиток коварный. Пока пьёшь – жизни радуешься, а наутро похмелье. Проспись… и всё пройдёт.

– Ты тоже приходишь ко мне ночами. Я понял, что люблю только вас.

– Замечательное наблюдение. Если ты такой чувствительный – встретимся во сне.

– Не помирились, – понял я, – разбивать проще, чем склеивать. И всё же… она дала тебе надежду.

– Прогнала, – посетовал пассажир сев в машину, – даже слушать не стала.

– Не скажи. Вдумайся. Обещала поговорить с детьми. Это раз. Простила. Это два. Сказала, что выход можно поискать в стихах, прочитанных перед сном. Это три. И самое важное, заметь – разрешила присниться. Выше голову, старина, ты на верном пути!

– Ничего подобного не заметил. Какой прок в стихах, если разрушена сама жизнь?

– Я не знаток поэзии, но стихи, особенно философские, со смыслом, люблю. Например, это – “открываю томик одинокий – томик в переплёте полинялом. Человек писал вот эти строки: я не знаю, для кого писал он. Пусть он думал и любил иначе, и в столетьях мы не повстречались. Если я от этих строчек плачу, значит, мне они предназначались”. А… каково! Тебе протянули руку. Научись ценить доброту, осознай значимость произнесённых только что этой мудрой женщиной слов.

– Бессмысленная красивость, в которой нет, ни ответа, ни даже намёка на способ реабилитироваться.

– Когда вылетал из гнезда, от совета жены сам открестился. Теперь куда сложнее вернуть равновесие. Слушай дальше, – “Полетел над лесом, расплескался синью, хохоча над весом, плотью и бессильем. Плыл по-над рекою солнечного света, сильною рукою обнимая лето, расплескался лужей глубиной в полнеба, с родниковой стужей съел краюху хлеба. И в траву свалился у ручья в овражке… Насмерть поразился луговой ромашке. А потом был вечер… к облаку тянулся. К звёздам прикоснулся. А потом… проснулся”.

Смысл не в словах – в настроении, в акустике, в жизненной энергии, которая устроена по принципу резонанса. Страдая и жалуясь, притягиваешь эмоции скорби, безнадёги. Радуясь жизни, веря в лучшее, возбуждаешь ответные колебания той же частоты. Вибрации счастья невозможно не заметить.

– Ещё один гуру. Последнее время меня все учат жить. Какой толк в советах, если ими невозможно воспользоваться!

– На самом деле – никакого нет. “Я плод жевал с познанья древа. Я суеверья отметал. Но чёрный ангел мчался слева, а справа светлый пролетал. Вдали от суетного мира, от посторонних и своих бутыль армянского кефира мы потребляли на троих. И средь полыни и бурьяна беззвучно я кричал, немой. Буянил тёмный ангел спьяну, а светлый вёл меня домой…”. Разберись, где твой настоящий дом.

– Вот туда меня и вези, обратно, откуда взял. Напьюсь и умру молодым. Видно сегодня опять не мой день.

– “Задумчиво вонзая мне в горло два клыка, на небо наползает вселенская тоска. Осадки выпадают и ночью при свечах так жалобно рыдают нитраты в овощах. И вождь слезою капнет, и рухнет со стены. И пёс печально цапнет за грустные штаны. И подбочась картинно, над мной, упавшим в грязь, какая-то скотина хихикает смеясь. Он дом имеет частный с красавицей-женой, а я такой несчастный, сопливый и больной. И залетевшей птицей, уже в который раз печально буду биться о грустный унитаз…”.

Не подскажешь, почему мне тебя совсем не жалко? Напейся, слей себя в унитаз. Кому от этого лучше станет – Вике твоей, детям, мне?

– Ты-то здесь причём!

– И я о том же. Моё дело – сторона. Номер её телефона знаешь?

– Конечно, знаю. Наизусть.

– Диктуй.

На звонок ответили сразу.

– Не бросайте трубку, пожалуйста. Вы меня не знаете, но видели. Я таксист, пытаюсь лечить меланхолию вашего бывшего мужа. Можете выслушать меня, всего минуту?

– Я устала, хочу спать. Каждый выбирает по себе…

– “Женщину, религию, дорогу. Дьяволу служить или пророку – каждый выбирает для себя.

Каждый выбирает для себя слово для любви и для молитвы. Шпагу для дуэли, меч для битвы…”

– Ладно, говорите.

– “Отпустите меня. Я хотел бы быть там, где свободно ветрам и где тесно цветам. Отпустите – и я уплыву к островам, там, где верят глазам, и губам, и словам. Там, где маски слетают, шипы и слои. Там, где нету чужих. Там, где только свои. Отпустите меня, я уйду на закат. Там, где музыка сосен звучит свысока, И светло улыбаться я буду, как все. Буду голым купаться в июньской росе. Там не гаснет костёр, что в лесу разожжён. Там, где запахи лип можно резать ножом. Там безумные ливни играют, звеня… отпустите меня. Отпустите меня…”.

Я провёл с вашим бывшим мужчиной довольно много времени. Сегодня. Он страдает всерьёз, потому что осознал. Спуститесь к подъезду, выслушайте его. Пусть говорит неубедительные глупости. Это пока неважно. Вслушайтесь в интонацию, в настроение, в суть. Уверяю, вам станет легче. Остальное решите сами. Дети уже спят?

– Засыпают. Я выйду… через пять минут. Но ничего не обещаю. Между нами пропасть.

– Начинать семейные отношения повторно, с белого листа, несовременно, понимаю, но вы не дети. Разберётесь. Я бы попробовал. Оставлю вас наедине, погуляю минут двадцать.

– Думаю, столько не понадобится.

– Как знать, как знать. Буду держать пальцы крестиком.

В рассказе использованы стихи Вадима Хавина.

Дуальность

С тобой сливаясь, чувствуя тебя,

Дышу сейчас одним с тобой дыханьем.

Живу сейчас одним с тобой желанием:

Продлить в ночи подольше жизнь огня.

То затихая, вдруг, а то взрываясь,

Ты трепетала, страстно… лёгкий вздох,

Из губ горячих жарко вырываясь,

Лицо огнём души, как пламя, жёг.

Анатолий Гуркин

– Дунаев. Игорь Леонидович, – с поклоном представился немолодой уже, с виду лет сорока пяти или чуть больше огненно-рыжий мужчина в усах и бороде хорошенькой девушке, стоящей на крыльце его дома.

Удивительно, но глаза у него были как бы молодые, и кожа лица слишком гладкая.

Одет мужчина был в шаровары, наподобие тех, в которых рисуют казаков, пишущих письмо турецкому султану, и клетчатую фланелевую рубаху с длинными рукавами, размера на два шире объёма фигуры, почти до колен.

На ногах стоптанные валенки, подшитые кожей, голова покрыта фетровым колпаком невнятного цвета. Этот живописный ансамбль дополнял солдатский ремень с блестящей на солнце бляхой.

– А вот и Ланочка, жиличка твоя. Я тебе рассказывала. Внучка подружки моей, Дарьи Степановны. С детства её знаю. Хорошая девчушка, послушная, смирная. Но, с характером. В институт поступила, а в дому, как назло прислониться негде, и уроки готовить тоже. Вот, значит, такая оказия, Игорёк. Нужно приютить. Да она тебе в тягость не будет. Приберёт когда нужно, обед сготовит. На это она мастерица. Семья-то многодетная. Сызмала ребятня к хозяйству приучена.

Девушка протянула игрушечную ладошку.

Игорь Леонидович осмотрел свою руку, старательно вытер её о рубаху, попытался поздороваться.

Маленькая ладонь утонула в его пятерне, вызвав тревожную мысль, что может сделать ребёнку больно.

Игорь накрыл протянутую руку второй ладонью, улыбнулся во весь рот, – милости прошу… к нашему шалашу. Вы только меня не пугайтесь. Я, конечно, бука, волк-одиночка, но смирный. В гости никого не зову, да и сам не хожу. Позвольте полюбопытствовать, как ваше полное имя, фея?

– Лана Борисовна… Саватейкина. Полное имя, тоже Лана. Мама сказала, что происхождение имени связано с плодородием. Я тоже тихая. Обещаю – водить никого не буду, у меня другая задача, диплом надо получить. Меня подталкивать некому, учусь добровольно принудительно. А где я буду жить?

– О, в самых настоящих хоромах. Отдельный вход, две комнаты, мебель. Но удобства и кухня к великому сожалению на моей половине. Ничего, как-нибудь разберёмся, мы же люди самостоятельные, взрослые.

– Постараюсь вас не стеснить. Тихо буду сидеть, как мышка, вы и не заметите.

– Ну и чудненько, с организационными вопросами разобрались, пора приступать к знакомству. Раз такое дело, предлагаю отметить наш, так сказать, союз. Сейчас чай поставлю. У меня и баранки есть.

– А я с утра пирожки испекла. С капустой и с мясом. Сейчас принесу. Может самогоночки накатим, чисто символически, под чаёк, а, Игорёк, как ты думаешь, – спросила соседка, Софья Даниловна.

– Ни к чему, думаю, лишнее это. Ты же знаешь, я не любитель.

Соседка убежала, а Игорь Леонидович стоял, разинув рот, и не отпускал руку жилички, задумчиво изучая её силуэт, даже пытался поймать взгляд.

Работал он счетоводом, по-нынешнему, экономистом, а в свободное время изучал философию.

Наука эта непростая. Десять минут читаешь, потом неделю думаешь, перевариваешь, пока всё состыкуется, встанет на свои места.

Когда он размышлял, чтобы занять чем-то руки, рисовал карандашом, в основном силуэты: динамичные, экспрессивные, летящие. Это помогало усваивать прочитанное, дарило радость творчества.

Силуэт девушки, ещё не нарисованный, но чётко очерченный мысленно, очаровал его сразу.

Мужчина даже не понял поначалу, чем: лёгкостью, подвижностью, или плавностью линий. Смотрел на девочку, представляя себе будущий рисунок. Изумительная грация.

Игорь Леонидович видел перед собой, можно сказать держал в своих могучих руках, миниатюрную блондинку с коротенькой стрижкой, невзрачным, почти бесцветным лицом, но огненным взором и завораживающей улыбкой.

Её глаза пылали азартом и чем-то ещё, довольно загадочным, заставляющим вглядываться внимательнее.

Казалось, будто она сейчас взмахнёт миленькими ладошками, и полетит.

Лана даже стоять спокойно не могла из-за избытка жизненной энергии: пританцовывала, порываясь бежать или что-то ещё делать, лишь бы ни топтаться на месте.

Жизненная сила  в теле девочки фонтанировала, заливая окружающее пространство подобием сияния. Создавалось впечатление, будто вокруг потрескивают светящиеся разряды и микроскопические молнии.

Такой диссонанс, когда довольно неприметная внешность растворяется в мерцании яркой ауры, обнуляя невзрачность, вызвала у него повышенный интерес.

– А девочка-то с сюрпризом, – подумал Игорь, – видно, та ещё штучка. Интересно будет с ней познакомиться. Наверняка, эта забавная малышка окажется занимательным собеседником, если захочет разговаривать с таким занудой, как я. Придётся постараться. Жить вместе, рядом, и не общаться – так не бывает.

Лана была мала ростом, однако недостаток сантиметров нивелировали достоинства фигуры – пропорциональной, грациозной, стройной.

Общее впечатление, если не подходить слишком близко, создавалось обманчивое – казалось, что Лана выше, чем на самом деле, как минимум сантиметров на десять. Такие уж у её тела были необычные пропорции.

Позитивное впечатление к тому же придавали весьма привлекательные гитарообразные очертания, и высокая грудь, вздымающаяся при каждом вдохе как горная гряда.

Ещё точеные ножки с удивительно круглыми коленками. Похоже, их обладательница немало упражнялась, поддерживая тонус мускулатуры.

На этом достоинства дивы не заканчивались. Звонкий уверенный голосок ласкал слух, а способность постоянно улыбаться поднимала настроение.

В глазах девочки прятались озорные чертенята, дразня собеседника, подначивая к шутливому разговору.

В целом девочка очень понравилась хозяину дома. Он знал, что первое, подсознательное, интуитивное впечатление, редко бывает обманчивым.

Вскоре прибежала запыхавшаяся соседка с миской дымящихся пирогов. Они уселись за стол, пили горячий чай из блюдец, усердно дуя на поверхность янтарного напитка и смачно прихлебывая.

Процедура чаепития с незнакомым ритуалом вызвала приступ смеха у милой гостьи, дало повод для милой беседы обо всём и ни о чём.

Слово за слово, просидели довольно долго.

Игорь воспитывался матерью одиночкой, правда, в любви и ласке.

Возможно, обожание мамой сына было чрезмерным, но иначе жить она не умела.

Отец покинул семью, когда мальчику было шесть лет. Воспоминания о нём практически стёрлись из его памяти. Бабушек и дедушек у него не было. Во всяком случае, ему о них ничего не было известно.

Как и все юноши, Игорь в своё время встретил девушку, которая не просто заинтриговала его, покорила непосредственностью, умом, грацией, и конечно целомудренностью.

Возможно, это была лишь игра воображения. Не важно. Воспоминания о тех, первых и единственных чувствах, прочно заняли место среди самого позитивного, самого прекрасного, что с ним происходило.

Влюблённые совместно прогуливали учебные пары в институте, бесцельно, лишь бы подольше быть вместе, бродили по парку, мило ворковали.

Несколько раз, это было самым восхитительным поводом для восторженного воображения, целовались: простодушно, сдержанно, скорее как близкие родственники, чем страстные влюбленные.

Их отношения не переходили личных интимных границ, однако всё чаще разговор касался будущего, которое виделось совместным и удивительно счастливым.

Маме Игорь о матримониальных планах ничего не рассказывал: не считал важным и необходимым, поскольку мама есть мама, она будет только рада счастью сына.

Игорь бесконечно рисовал избранницу, заполняя её силуэтами и портретами целые альбомы, даже тетради с конспектами пестрели рисунками.

Светочка вдохновляла и окрыляла.

Девушка читала стихи собственного сочинения, многие из которых были посвящены ему.

Романтические чувства росли и крепли.

Пришло время переходить на следующую ступень отношений, теперь уже родственных.

Девушка познакомила Игоря с родителями.

Будущие родственники оказались людьми интеллигентными, с серьёзными возможностями и многообещающими жизненными перспективами: папа – профессор экономики, мама – преподаватель вокала в консерватории.

Игорь тоже привёз невесту к себе, чтобы представить будущей свекрови, в полной уверенности, что девушка ей понравится.

Мама суетилась не в меру, вела себя напряжённо, даже странно, но, на то она и мама, чтобы волноваться.

Родительница завалила стол деликатесами, охала и ахала, умиляясь красотой и грацией претендентки в невестки, расспрашивала чересчур подробно, словно желая впоследствии писать о ней воспоминания и мемуары, интересовалась мельчайшими деталями прошлого и настоящего девочки, и её родителей.

Беседа шла полным ходом: мама расточала елей восторгов, вдруг начала бледнеть, и неожиданно грохнулась в обморок.

Продолжение смотрин пришлось срочно отменить.

Игорёк забегал, извиняясь, пытался привести маму в чувство, что никак не получалось: ей становилось всё хуже и хуже.

Жених сбегал к почте, вызвал по телефону скорую помощь.

Пришлось поймать такси и отправить девушку домой.

Мамочка очнулась спустя несколько минут после поспешного отъезда невесты.

Она принялась рыдать, заламывать руки, сипя и рыдая, обвинила сына в чёрствости и жестокости, наговорила несуразностей, давая понять, что он у неё единственный, поэтому делить сына ни с кем не намерена.

– Рано тебе обузу на шею вешать. Успеешь ещё нагуляться. Эта Светочка ещё та штучка, помяни моё материнское слово. Я её сразу просчитала. Вот помру, тогда что угодно делай.

Атака на потенциальную невестку продолжалась больше недели. Мама находила новые и новые аргументы, расписывала ужасы семейной жизни, склонность красавиц портить жизнь молодым мужчинам, садиться им на шею.

Сын всё правильно понял: попыток влюбиться больше не предпринимал.

Так они и жили вдвоём до самой маминой кончины.

С тех пор минул год.

Что-то менять в жизни уже не хотелось, да и поздно, честно сказать.

Игорь остепенился, привык жить в одиночестве, которое нисколько не раздражало, даже наоборот – холостяцкий быт представлялся удобным, комфортным: никому ничем не обязан, творчески полностью свободен, масса времени для раздумий.

Мужчина перестал сбривать на лице растительность, приобрёл стариковскую осанку, научился шаркать ногами и медленно говорить.

Жизнь как жизнь: не хуже, чем у других. К тому же есть серьёзный плюс – нет повода для конфликтов, а отсутствие стрессов и серьёзного эмоционального напряжения – прямой путь к долголетию.

На самом деле Игорю Леонидовичу всего двадцать семь лет, только об этом никто, кроме его самого и соседки, достоверно не знает. Да и он сам, если честно, начал забывать, что молод и полон сил.

Люди обычно при встрече обращались не к нему, а к его внешнему виду: уступали место в транспорте, называли "отец".

– Ну и ладно. Нет худа без добра, – считал он, и старательно соответствовал новой роли.

Главное, никто не отвлекает, что устраивало мужчину вполне.

В его голове постоянно возникали и крутились интересные идеи, которые требовали концентрации внимания и сосредоточенности.

Ланочка быстро освоилась в доме, но общаться не спешила, свободное время посвящала исключительно учёбе.

Девушку не было слышно и видно, кроме времени обеда и ужина. Она быстро готовила, проглатывала свою порцию за пару минут, после чего вновь спешила к учебникам и конспектам.

О долях в расходах хозяин и жиличка договорились сразу.

Продукты покупал Игорь Леонидович, на кухне хозяйничала Лана. Она же следила за чистотой в доме.

Жизнь потекла в устоявшемся русле, без неожиданностей: плавно, размеренно, уютно.

Это было весьма удобно, устраивало одинаково того и другого.

Однако мироощущение Игоря Леонидовича странным образом эволюционировало. Его мышление теперь часто переключалось от вопросов философии на квартирантку.

Он мечтал познакомиться поближе, чтобы иметь возможность наблюдать, как она двигается, что говорит, о чём мыслит.

Игорь рисовал её постоянно, причём много, гораздо чаще обычного, но по памяти, в достоверности которой сомневался.

Лана его общества старательно избегала. Во всяком случае, создавалось именно такое впечатление. А он неотступно думал о ней, подогревая интерес удачными рисунками.

Теперь его голову занимали мысли о жизни и смерти, о молодости и женщинах, о любовных и семейных отношениях, о семье и детях.

С чего бы вдруг такие перемены в устоявшемся жизненном укладе и образе мыслей?

Чем уединённее вела себя Лана, тем интенсивнее и чаще мысли хозяина уютной берлоги буксовали на её загадочной персоне.

Игорь Леонидович рисовал, рисовал, рисовал, находя в этой независимой, но весьма привлекательной крошке, всё больше достоинств и преимуществ, многие их которых – результат творческого осмысления, попросту говоря – восприимчивого ко всему прекрасному воображения.

Неожиданно и вдруг выяснилось, что она не просто жиличка – милая девушка: притягательное, женственное, волнующее существо, до которого страсть как хотелось дотронуться.

Никогда ещё Игорь не рисовал так много.

Вот Лана танцует, здесь сидит, на этом эскизе лежит на животе, подложив руки под подбородок, кокетливо подняв согнутую в коленке ножку вверх.

Здесь девочка женственно садится, придерживая юбчонку, а вот тут бежит, разметав руки-крылья.

Рисунки уже не умещались в папки. Они лежали стопками на столе, на стульях, на подоконниках.

Игорь страдал оттого, что не может создать рисунок, достойный оригинала.

Такая неудовлетворённость свойственна натурам творческим, наделённым сверх меры чувственностью и фантазией, которые сублимированы из неосознанных эмоций влечения.

Всё чаще Игоря Леонидовича раздражал недостаток таланта и избыток застенчивости.

Ему как воздух стал необходим друг, собеседник, и не кто-то гипотетический – именно она, Лана.

Эта милая юная девочка как нельзя лучше подходила на роль трепетной музы. Она вдохновляла Игоря, правда он ещё е понял, на что именно, потому что полёт фантазии отправлял его сразу по всем направлениям.

Игорь Леонидович страстно хотел её видеть, находиться на расстоянии доступности визуального контакта, причём больше, чаще – всегда.

Как же мучительно, когда мысли не подчиняются, живут собственной, обособленной жизнью, тревожа неопределённостью.

Игорь привык быть хозяином своего сознания, повелевать направлением и темой для рассуждений. Теперь всё было наоборот: мысли и чувства противоречили логике, сами выстраивали цепочки рассуждений, сходящихся в одной единственной точке, центром кристаллизации которой была Ланочка.

Её облик будоражил воображение, заставлял серьёзно, весьма глубоко переживать, создавать иллюзии, до того необычные и странные, что мужчину начинало лихорадить.

Теперь он читал трактаты по философии, перестав их понимать и воспринимать.

Игоря угнетала абсолютная невозможность сосредоточиться. Одно и то же предложение приходилось перечитывать множество раз. Безрезультатно.

Это было невыносимо, обидно, чуточку страшно.

Его душа разрывалась в клочья. В конце концов, Игорь начал ощущать физическое недомогание, даже боль, источник которой по некотором рассуждении отсутствовал.

В груди щемило и жгло, в голове возникали спазмы, изнутри тело заполнял леденящий холод, в то время как пот стекал со лба градом.

Сердечные таблетки не помогали.

Бесконечные мысли о девочке вытесняли всё и вся.

Неожиданно Игорь начал мёрзнуть, хотя холодно не было.

Газовый котёл пришлось подкрутить на более высокую температуру.

Градусник показывал двадцать восемь, а его бил озноб и лихорадило.

Игорь Леонидович невыносимо страдал. Он не мог понять, что с ним происходит, а главное – почему.

Мнительным мужчина не был, однако физическое и моральное состояние вынуждало предположить, что он серьёзно болен.

Тогда отчего мысли о девочке вызывают столько фантазий и грёз, а вкупе с ними тягучую сладость, которую хотелось чувствовать вновь и вновь?

Казалось, что Лана ничего этого не замечает.

Она так же бесстрастно, но мучительно соблазнительно, смотрела на Игоря, когда они обедали, невольно дразнила колыханием груди, движением изумительных губ, женственными жестами, до жути притягательной нежностью кожи.

Игорь Леонидович медленно, но явно сходил с ума. Его ужасали и жалили похотливые мысли, источником которых была эта невинная девочка.

То, что она девственно чиста, не вызывало сомнений. Она вела себя по-детски непосредственно, естественно, совершено не обращала внимания на свою внешность, на поведение.

Лана могла запросто задрать подол платья, чтобы расчесать укус комара, достать при нём попавшие в вырез лифа крошки хлеба, поправить трусики.

Игорь Леонидович не верил в равнодушие и чёрствость жилички, в то, что она способна намеренно поступать подобным образом, потому что Лана была бесхитростна и проста.

Он понимал и принимал тот факт, что ей нужно учиться, что у девочки нет времени наблюдать за его поведением и реакцией, но всё равно было обидно такое равнодушие.

Ведь он ни на что не претендует, только поговорить.

Немного общения и приветливый взгляд, этого было бы вполне достаточно. Разве он так много хочет от жизни и от неё?

Увы, Ланочка не замечала Игоря:  зубрила день и ночь, словно только от этого зависела судьба. Можно же отдохнуть, отвлечься, посвятить минуточку хозяину дома.

В один из дней Игорь Леонидович не выдержал очевидного равнодушия, решил посетить затворницу в её убежище под выдуманным предлогом.

В его доме всегда был идеальный порядок – мама приучила обращать основное внимание на мелочи жизни и быта. Игорь был хорошим хозяином: полы в комнатах не скрипели, замки и дверные петли были обильно смазаны.

Мужчина бесшумно прошмыгнул в мягких валенках на половину девушки, открыл дверь…

Ланочка сосредоточенно писала что-то стоя,  соблазнительно наклонившись над самым столом. Сзади девочки, на стуле, стоял работающий вентилятор и обдувал  обнажённую попку, над которой взвивалась тонюсенькая полупрозрачная ажурная ткань домашнего платьица.

Ланочке было жарко, ведь отопление было запущено на полную мощность.

Естественно, что она что-то остужала.

Игорь Леонидович стоял и смотрел, застыв в неподвижности, на эту порочную динамичную картинку, мечтая, чтобы она продолжалась как можно дольше.

Желательно всегда.

Девушка, не замечая его присутствия, пританцовывала, энергично двигала бёдрами, слегка меняя ракурс, бесстыдно демонстрируя танцующие ягодицы, оторвать взгляд от которых было невозможно.

Лана тихонечко, еле слышно напевала что-то весёлое, лёгкое.

Уши её закрывали объёмные наушники.

Зачарованный пикантным видением мужчина стоял, застыв как соляной столб, любовался восхитительно-неловкой сценой.

Украдкой, как вор.

Ему было невыносимо стыдно, однако восторг от созерцания обнажённого молодого тела перевешивал чувство вины.

Время остановилось, замедляя и усиливая чувственность восприятия.

Вдоволь наглядевшись на соблазнительный танец, или устав от неподвижности, Игорь кашлянул.

Невольно, он не хотел себя обнаружить, думал исчезнуть тихо. Даже чертыхнулся в уме, сетуя на неуклюжесть.

Лана скосила глаз, увидела Игоря.

Казалось, она нисколько не смутилась, хотя невольно одёрнула сарафан, пожалуй, слишком поспешно и энергично.

На смену одной интимной детали в обзор мужчины тут же попала другая: маленькая, тугая, вибрирующая от резкого движения грудь.

Всего на мгновение.

Разглядеть её было невозможно, но импульс от созерцания прелестной формы был зафиксирован мозгом, кровь спешила передать замечательную новость дальше, пока всё тело не покрылось мурашками вожделения.

Игорь запомнил, буквально сфотографировал удивительную картинку, даже успел заметить бледно-розовую ореолу и виноградинку соска.

Его лицо обагрилось, налившись моментально краской, приобрело цвет спелой вишни или  свекольного сока.

Игорь Леонидович предпринял над собой усилие, попытался успокоить мимику и невинными, но излучающими восторг глазами посмотрел на квартирантку.

Девушка улыбнулась, погрозила пальчиком, – ай-я-яй, Игорь Леонидович! Нехорошо подглядывать. Можно было и постучать. Чем обязана вашему вниманию, и столь неожиданному визиту? Не ожидала увидеть вас на своей половине.

– Извините, Ланочка, совершенно не хотел вас напугать. Просто у меня возникло некое затруднение. Четвёртый раз читаю трактат о дуальности, и никак не могу взять в толк…

– Игорь Леонидович, я, конечно же, прощаю вас. На первый раз. Думаю, что ничего существенного вы разглядеть не успели. Во всяком случае, надеюсь на это. Давайте перенесём наш диспут, ведь вы об этом, на время ужина, годится? Мне так не хватает времени. Нет у меня обеспеченных родителей. Увы. Приходится пробиваться в жизни самой. Это так трудно, поверьте. Мне нужно учить. Если вас не затруднит, закройте, пожалуйста, дверь… с той стороны. И извините, ради бога!

– Да-да! Я вас так понимаю, Ланочка. Это вы меня простите за вторжение. Но…

– Сомнения и вопросы перенесём на потом. Вечером, во время ужина, вы мне всё-всё расскажете. Или вместо ужина, как пожелаете. Договорились? Обещаю уделить вам… по крайней мере, не меньше часа. Так вас устроит?

– Покорнейше благодарю! Буду ждать с нетерпением. Вы меня, Ланочка, так обнадёжили, вселили, так сказать, надежду, что мы… подружимся. Весьма благодарен, весьма.

– И да, Игорь Леонидович, ответьте, только предельно честно – что именно вы успели рассмотреть?

– Ну что вы, Ланочка! Я был настолько смущён, что не заметил буквально ничего. Ну, разве только соблазнительную позу, краешек оголённой кожи. Совсем чутельный, аот такой, – покалал фалангу указательного пальца, – в моём возрасте… можете забыть про это маленькое недоразумение, Ланочка. Я нем как рыба. Обещаю, ни одна живая душа, ни о чём не догадается.

– Ладно, этот пункт мы проехали, больше к нему возвращаться не будем. Только… не знаю почему, но я вам не верю, даже столечко, – девочка вернула ему тот же жест, – вы… вы хитрец, даже не так – обманщик.

У вас на лице было написано… что успели посмотреть весь фильм. Это по крайней мере нечестно. О-о-о, я вас не виню, вполне объяснимо подобное любопытство. Одинокий старик. Я бы, наверно, тоже вылупилась на подобное диво. Скажите, у меня ведь красивая попа?

Ладно, прощаю, можете не отвечать, я даже не злюсь… но больше так не делайте. До вечера, Игорь Леонидович.

Девушка помахала ручкой, даже послала впечатляющий воздушный поцелуй.

В штанах у Игоря слегка намокло, а трепещущее от восторга сердце плясало ламбаду.

Мужчина торжествовал. На такую удачу он не смел надеяться: мало того, что теперь можно рассчитывать на более близкое знакомство, так ещё и тема для будущей картины стояла перед глазами как живая.

– Это будет шедевр! Жалко, что девочке этот портрет я никогда не решусь показать. Это будет моей сокровенной тайной. Вентилятор, обнажённая наполовину попка, растерянность, взгляд…

Обворожительное зрелище требовало художественной реализации, вызывало эйфорию, толкало на дальнейшие рассуждения, рождало сказочные фантазии.

Сколько же интересных, возбуждающих, прекрасных событий и переживаний упустил он за эти годы не по своей воле, потворствуя ревнивой материнской заботе, не учитывающей его личные интересы.

Не настало ли время наверстать потерю?

Игорь Леонидович отыскал в столе нераспечатанную упаковку мелованной бумаги для эскизов, и принялся творить.

Он пытался передать листам бумаги всё то, чему стал невольным свидетелем, выплёскивая на ватман эмоции, настроение, неистовый восторг, восхищение, ликование – всё то, что невозможно выразить при помощи слов.

Его руки совершали волшебные движения карандашом, ластиком и кистью, создавая некими техническими приёмами оживающие впечатления.

Изображение девушки было бесспорно статичным, неподвижным, но зрителю могло показаться, что оно перемещается, эмоционально реагирует на происходящее, посылает чувственный импульс, что-то необыкновенно волнующее рассказывает.

Число рисунков было огромным.

Игорь уловил, запомнил каждый нюанс позитивного образа, который пробуждал немыслимое вдохновение.

Ускользающие детали дорисовывало воспалённое возвышенным художественным чутьём воображение.

– Вот так, именно так она смотрела на меня. Я видел, в её взгляде не было ни капли равнодушия. Но и раздражения тоже не было. Я тоже её зацепил. Это чего-то стоит. Во всяком случае, Лана подарила мне повод для самовыражения.

Именно такая она была: божественно-прекрасная, соблазнительная, влекущая, сексуальная, почти нагая. И этот намёк… недвусмысленная метафора, однозначно предполагает диалог, часть которого уже состоялась.

– Девочка не возмутилась, не бунтовала, лишь вскользь намекнула на то, что моё поведение ей понятно, что оно не вызывает отторжения, протеста. Да, я успел рассмотреть лишь одну обнажённую деталь её восхитительного тела. Одну, но какую!

Теперь Игорь может перенести на бумагу любое её движение: эмоцию, мимику, переживание, жест, даже направление мыслей.

Он так чувствует.

Душа художника ликовала, требовала полной творческой отдачи.

Игорь старался.

Прекрасная, удивительная женщина, то есть девушка.

Боже, какой же он был дурак. Ведь мог познать эти чарующие ощущения ещё тогда…

– Мама-мамочка, как же ты была неправа! Даже не представляешь, чего лишила единственного сына. Но ничего, есть, есть ещё время, желание жить и чувствовать тоже имеется. Я попытаюсь, я смогу полюбить. Пусть мои чувства не станут взаимными, слишком велика разница в возрасте, мне будет достаточно того, что Ланочка рядом.

Игорь побежал в магазин, купил набор бритв, с остервенением принялся удалять с лица растительность.

– Двадцать семь, мне всего двадцать семь лет. Я ещё не старик.

Было больно сдирать загрубевшую поросль.

Игорь спешил, сильно порезался.

Это лицо…

Увидев себя в зеркале, мужчина был немало удивлён впечатлению.

– Неужели это лицо принадлежит мне!

Лихорадочный поиск подходящей одежды, попытки привести её в порядок, давались с трудом. Всё было велико, висело, как на чучеле.

– Успокоиться, сосредоточиться, – уговаривал себя Игорь, – дуальность, двойственность всего в этом мире – вот тема предстоящей беседы. Оказывается, не нужно далеко ходить, чтобы познать истину. Как просто. Всё, буквально всё имеет оборотную сторону, соприкасается, объединяется, обменивается и взаимодействует, реализуя те или иные насущные потребности. Лишь из единства противоположностей рождается позитивное целое.

Игорь Леонидович выпустил эмоции наружу, даже станцевал нечто немыслимое, и мычал, дабы не выдать пламенных чувств восторженными возгласами, которые Лана могла услышать.

– Именно потому я так возбуждён и взволнован, – размышлял он, – что не познал прежде настоящей любви. Со Светой мы едва подошли к границе открытий. Это уже прошлое, о нём не стоит больше беспокоиться.

Того, что не произошло, вернуть невозможно. Зато в настоящем у меня замечательные, просто захватывающие дух перспективы и возможности.

Обуреваемый предчувствиями и плещущими через край желаниями, он сбегал за бутылкой хорошего вина. В марках напитка, тем более в качестве, Игорь не разбирался, потому, что был непьющим, поэтому купил самое дорогое.

Приплясывая и мурлыча под нос песенку о хорошем настроении, Игорь Леонидович с воодушевлением принялся за стряпню. Сделал мясо по-русски в фаянсовых горшочках, с картофелем, белыми грибами и специями, на говяжьем бульоне, в сметанном соусе.

Раньше, когда была жива мама, он с огромным удовольствием готовил это блюдо на двоих.

Кухонные навыки были частично утрачены, давались с трудом.

– Как много всего забыто. Когда я поставил на себе крест? Даже, вспомнить невозможно. Ничего, справлюсь, – уговаривал себя Игорь, – это будет грандиозный ужин. Только бы не вызвать у девочки шок перевоплощением. Она мне нужна, жизненно необходима. Без Ланы, без её голоса и улыбки, я задохнусь: умру, исчезну, растворюсь во вселенной.

Игорь Леонидович произносил эти странные фразы, чувствуя себя безмерно счастливым. Почему, он не был способен объяснить.

– Как здорово, – ликовал он, – что вовремя удалось понять причину беспокойства. Кажется, я её люблю. Да нет, вовсе даже не кажется, точно люблю.

Наступило время ужина.

На празднично сервированном столе не было свободного места.

Игорь волновался. У него не хватало терпения. Он поправлял то одно, то другое, менял блюда и сервировку местами, смахивал несуществующую пыль, садился и вставал каждую минуту, бесконечно заглядывал то на часы, которые вели себя весьма странно – стрелка словно приклеилась к одной цифре, то в коридор, в ожидании Ланочки.

Столовая была окутана божественными запахами, выглядела торжественно и непривычно: красивая скатерть, вино, бокалы из тонкого хрусталя, зажжённые свечи.

Ланочка, как обычно, впорхнула воробышком, не оглядываясь по сторонам.

– Игорь Леонидович, так что вы там говорили про дуальность, я правильно расслышала предмет ваших размышлений? Неужели вы таким необычным образом намекали на секс, увидев мою трогательную попку?

Как я вас понимаю, – щебетала девочка, не поднимая глаз, она всегда спешила, – молодость и старость, это двойственность, эти разные состояния способны обогатить, дополнить друг друга, взаимодействуя, стимулируя, развиваясь, а раз так, почему бы и не попробовать соблазнить молодую дурёху. Я в правильном направлении мыслю?

– Да, то есть, нет! Вы неверно интерпретировали мой вопрос. Я имел в виду философию, а не притязания, размышления, а не действия.

– Конечно-конечно. Я не собиралась обвинять вас в домогательстве. Ведь это так просто. Давайте начнём дискутировать. У вас в запасе целый час. Но имейте в виду – время пошло. Итак, относительно  секса предупреждаю сразу: неприемлемо. Не то, чтобы принципиально нет. Просто секс – это всегда обязательства, самоотдача, обещание, вызов. У меня нет на это ни времени, ни сил.

– Причём здесь секс, Ланочка, давайте лучше поговорим о том, чем сейчас интересуется и живёт молодёжь. Мне это жутко как интересно.

– Ой, простите, не заметила этого изобилия, у нас сегодня праздник, и какой, разрешите узнать, день рождения… ну что же тогда, не интригуйте, Игорь Леонидович. Мы, девочки, такие любопытные.

Мужчина стоял поодаль, наполовину скрытый от собеседницы сервантом. Он волновался, переживал, не будучи уверен в исходе происходящего, поэтому сознательно выбрал эту позицию, чтобы не вызвать мгновенный шок, и как вариант – категоричное неприятие.

“Нужно предъявлять неопровержимые аргументы, чтобы сразить наповал, прямо в сердце. Неужели она совсем безучастна к моей судьбе,” – переживал Игорь Леонидович.

“Глупейший вопрос. С чего бы Ланочке волноваться и переживать, глядя на старого, озабоченного любовью чудака? Внимание нужно заслужить. Что я способен предъявить, кроме плаксивой исповеди? Ничего”, – корил он себя за неумение завоёвывать доверие женщин.

“Если только предъявить? бросить к её ногам материальное благополучие? финансовую состоятельность. Но имеют ли эти меркантильные доводы значение, когда дело касается любви? Возможно, Лана выберет самостоятельность, самодостаточность, индивидуальность. Не каждая девушка позарится на такие незначительные для её возраста ценности, как наличие дома и обеспеченная жизнь”.

Игорь зажёг верхний свет, вышел из укрытия, и неуверенно направился в сторону Ланы, заранее предчувствуя фиско.

–Кто вы… где Игорь Леонидович! Что за сюрпризы. Мы же с ним договорились. Я пожертвовала личным временем. Он что, думает, что надо мной можно шутить таким унизительным образом?

В таком случае… пусть сам съедает всё это великолепие. Мне достаточно стакана чая и бутерброда с сыром. До свидания. Передайте хозяину, я зла на него не держу, но поступать так некрасиво, бессовестно.

И пусть не воображает, что может уложить меня в постель лишь на том основании, что сдаёт мне угол. Я со стариками не сплю. Я вообще в ближайшую пятилетку ни с кем спать не собираюсь. Пусть знает, что я девственница. Не ему меня соблазнять.

Ланочка было собралась уходить.

Игорь быстро переместился ближе к ней, попытался взять за руки, – разве вы не узнаёте мой голос? Это я, Игорь Леонидович, собственной персоной.

– Не морочьте мне голову! Он дедушка, а вы… вы молодой человек, наверно сын… или внук.

– Но ведь вы никогда не видели мой паспорт. Полюбопытствуйте, прошу вас.  Читайте, завидуйте, я гражданин… Маяковского в школе изучали? Добро пожаловать в реальность. Вот, чёрным по белому написано: имя, фамилия, год рождения. На фото я с бородой.

– Вы меня разыгрываете, хитрите! Ладно, положим, я вам поверила. И что дальше, каков на самом деле повод для пиршества?

– Хочу предложить вам, Ланочка, дорогая моя, руку и сердце.

– Положим, не ваша дорогая. Надеетесь, что я растащусь, увижу, что жаба превратилась в добра молодца, и брошусь к вам на шею? Дуальность, вот оно что, вы именно это имели в виду! Это вы здорово придумали. Такой… и сразу такой… молодой, неотразимый. Выбирай любого, результат одинаковый – женюсь.

Лицо девушки пылало негодованием. Она уже готова была сорваться в крик.

– А просто поговорить, выслушать, вы можете?

– Ага! Сейчас начнёте рассказывать дущещипательную историю, о том, как вы докатились до такой жизни: разжалобите, очаруете красивой сказкой. Я поплыву, растаю, растворюсь в сочувствии. И отдамся… вы ведь к этому клоните?

– Зачем делать поспешные выводы? Мне ничего такого от вас не нужно.

– Только руку и сердце… хитро, экая малость. Какое сердце, позвольте полюбопытствовать… то, что сию минуту беснуется в штанах? Ну, вы и фрукт, Игорь Леонидович. Не думала, что вы настолько циничный типчик.

– Наливайте, – вдруг резко сказала Лана, – мне необходимо прийти в себя, успокоиться, уяснить ситуацию. Похоже, нам придётся расстаться. Завтра же найду новую квартиру.

– Остыньте, Ланочка. Вы ошибаетесь. Конечно, слов обратно взять не получится, но уверяю, никаких намёков на интимную близость нет, и не будет. Мы просто поужинаем вместе. Если хотите – молча. Успокойтесь. Беру свои слова обратно. Будем жить как прежде. В конце концов, ужинать я могу в кафе, здесь недалеко.

– Постараюсь стереть из памяти ваше поползновение на мою невинность. Пока не удаётся. Нервничаю. Я возбуждена, огорошена… сердита, сбита с толку. Вы меня раздавили, как какого-нибудь… таракана, смертельно обидели . И вообще, как это понимать – то, старый, то вдруг молодой, вы уж определитесь, не пугайте. Кто вы, какой на самом деле?

Лана внимательно смотрела, недоумевая, но, всё же, узнавала выразительный взгляд, морщины на лбу, особенные жесты, привычку складывать вместе пальцы обеих рук, прежде чем что-то сказать.

“То-то он сразу показались мне молодым. Яркие глаза, нежная для старика кожа, отсутствие морщин”.

– Ладно, уговорили, давайте беседовать. По паспорту вам двадцать семь. Мне двадцать. Восемь лет разницы. Это же целая жизнь. Да вы и в этом случае нахал, Игорь Леонидович! Такое предлагать невинной девушке! Что, по-вашему, скажет моя мама, думаете, обрадуется?

– Я ничего сверхъестественного не предлагаю. Уважение, дружбу. В дружбу вы верите?

– Мальчик с девочкой дружил, и в постельку уложил. Моему возмущению нет предела, Игорь Леонидович. Слов нет, немыслимо это всё, вот это – то, что сейчас происходит!

Вы авантюрист, шарлатан, махинатор, жулик. Отчего, мне хочется смеяться и одновременно плакать… почему вы всё ещё не разлили вино? Ну же… и давайте уже чокнемся… за знакомство… с голограммой Игоря Леонидовича, с его аллегорией из далёкого прошлого.

Впрочем, кажется, я и без вина чокнулась, как бы не загреметь в психушку. За нас! Нет, ну, полное безрассудство, какое-то, полный бред. Себе не верю. Нет, нет и нет… так не бывает!

Лана выпила половину фужера залпом, поставила бокал на стол, сжала кулаки, затрясла ими, закрыла глаза, вдохнула полной грудью.

В кухне повисла тягучая, напряжённая пауза.

Игорь Леонидович готов был расплакаться. Вёл себя как слабоумный тюлень, как слон в посудной лавке, не представляющий, в какую фантастическую реальность провалился.

– Я… согласна, – неожиданно резко выдохнула Лана, открыв глаза, – но предупреждаю, я не игрушка, шутить со мной смертельно опасно.

Игорь схватился за сердце, присел, вскочил, начал наливать вино мимо бокалов трясущимися руками.

– Какое счастье… да, конечно… за нас, за кого же ещё? Ланочка, родная, я тебя так люблю!

Мужчина подхватил на руки её невесомое тело, впервые ощутив необыкновенно притягательный, просто сшибающий с ног запах молодого, взволнованного тела, который был похож на аромат июльского полдня, когда смешиваются воедино благоухание трав, цветов и ягод, привлекающих насекомых-опылителей, чистого воздуха и зноя.

– Фантастика. Как же здорово оказывается просто жить!

Того, что сейчас происходило, просто не могло быть. Однако, вот она, трепещет в его сильных руках, но совсем не от страха.

Сердце Игоря замирало от любви и желания.

Нет, это совсем не то желание, о котором можно подумать.

Пока рано.

Сначала предстоит насладиться непорочной близостью: вкусом  изумительно сладких губ, нежными прикосновениями, ощущением близости, голосом.

Игорь целовал её шею, ушки, гладил шелковистые волосы. Предстояло освоить целый арсенал соблазнительных средств, дарящих ощущение безграничной радости, не прибегая к слишком откровенным ласкам.

“Сколько же времени потребуется, чтобы всё это великолепие перецеловать? Наверно, целая вечность. Ничего, у меня достаточно терпения и желания, чтобы не разочаровать любимую девочку”, – убеждал себя Игорь Леонидович.

– Ланочка! Ты самая привлекательная девушка в Мире. Какое счастье, что я тебя отыскал!

– Вы не забыли, Игорь Леонидович, что уговаривались на диалог в течение одного часа? Увы, ваше время истекло. Вы потратили его нелепо, бездарно, так мне ничего и не объяснив. Мне пора приступать к учёбе.

– Ты, верно, шутишь, Ланочка, какая учёба?

– Нисколько, любимый… кхм… не представляешь, как странно от себя это слышать. Первым делом, сам знаешь – самолёты… девушки потом. Из-за тебя я осталась голодной. Вот видишь, как быстро учусь быть замужней женщиной. Уже становлюсь немножко стервой, как и положено молодой женщине, впервые вступающей в брак. Привыкай, милый. Не испугаешься, не сбежишь?

– Так нечестно. Когда же, по-твоему, мы будем узнавать друг друга? Я даже не успел почувствовать себя по-настоящему счастливым.

– Я учусь… на втором курсе. Подождать осталось немного, меньше четырёх лет. Надеюсь, дождёшься, не пристрастишься к порнографии, к быстрому сексу на стороне.

– Ждать… так долго… разве у меня есть другой выход?

– Конечно, нет. Я тебя обожаю! Ты самый терпеливый мужчина на свете. Представляешь, как мне повезло!

– А целоваться?

– После свадьбы, Игорь Леонидович, после свадьбы. Если дождёшься. У нас ведь с тобой будет свадьба? Ну ладно, в качестве бонуса разрешаю… один поцелуй. Это аванс, думаю, оценишь по достоинству моё благородство. И не вздумай мухлевать. Я проверю. Считаю до ста…

– Не части, Ланочка, я ещё не начал. И вообще, объясни, как ты собираешься считать в таком возбуждённом состоянии, неужели это действительно возможно? Я ведь тебя в два счета объегорю, у меня математические способности и склонность к логическому мышлению.

– Вот ведь хитрюга. Соблазнил девушку, вскружил голову, теперь ещё обмануть норовит. С несанкционированных поцелуев начинается разврат. Коготок увяз – всей птичке пропасть. Бедная я, бедная… знала ведь, что нельзя выстраивать отношения с философом, который на самом деле бухгалтер.

Все вы, мужчины… дуалисты. Ладно, уж, так и быть продолжай, сегодня без счёта. Должен будешь.

Как обидно, что всё в этом мире не так

Вместо соли дождинку грусти,

Клок бедовой дурман-травы,

Можжевеловый пряный кустик,

Горсть безоблачной синевы,

Гущину озорного града,

Запеченную в неба плюш,

Плюс задумчивость листопада

Под ледовою гладью луж,

Подъядрить огоньком валежным,

Настругать звездопада хмель

И тебе с поцелуем нежным

Это утро подать в постель…

Александр Кунин

Геннадий спешил домой: гнал по пустынной ночной трассе, подпевая группе “Наутилус Помпилиус”, – я хочу быть с тобой… я хочу быть с тобой, я так хочу быть с тобой, я хочу быть с тобой, и я буду с тобой.

Музыка была фоном для размышлений. Он не вдумывался, о чём в ней поётся, потому, что в жизни, в его жизни, было кое-что гораздо более важное. Геннадий определённо хотел быть и именно с ней, вот уже почти восемнадцать лет грезил этим.

Неизменно, днём и ночью его мысли согревал один единственный родной до боли необъяснимо притягательный женский образ, воплощённый в облике жены.

Он был довольно стеснителен и застенчив в общении, что не характерно для поведения мужчины. Слово “люблю” постоянно вводило Геннадия в краску. Когда жена, дурачась, приставала к нему с просьбой озвучить свои чувства, облечь их в словесные кружева, он впадал в ступор.

Сомневаться в его привязанности и обожании не было повода, однако, любимая с видимым удовольствием вызывала у него смущение. Ей нравилось убеждаться в наличии слабости у этого сильного мужчины.

Фары выдёргивали из стены черноты очередной огрызок шоссе. Навстречу пролетали, заглушая на мгновение музыку, машины, о которых тут же забываешь, потому, что кроме них  есть, о чём помнить.

Три дня Гена был в командировке, три долгих дня не видел свою Ларису – милую, любимую до колик в животе и судорог в мозгах женщину, жену и мать подросшей шестнадцатилетней Машеньки.

Мужчина соскучился, в том числе по тактильным ощущениям и чарующему букету интимных запахов, от которых буквально сходил с ума. Ни одна женщина на свете не могла его возбудить, пусть даже изысканным флиртом или наготой молодого упругого тела, сильнее, чем супруга.

Именно по запаху он некогда и определил, что Лариса – именно та женщина, которую можно и нужно любить. Некоторые ведутся в личном выборе на внешний вид, очаровываются рассеянным или томным взглядом, острым  умом, освежающим обаянием молодости, а Генка поплыл, ощутив исходящей от незнакомки пьянящий дурман, вскруживший голову, пленивший в одно единственное мгновение – сразу и навсегда.

“Я хочу быть с тобой! Хочу, хочу, хочу!”

Гена повторял и повторял эту незамысловатую фразу, высвечивающую, оживляющую в воображении, словно свет фар в ночи, моменты обожания, единения и волнующей близости. Сколько же их было – не сосчитать, тех ярких мгновений страсти, дарящих ощущения безмерного блаженства.

“Моя Ларисоль! Милая, любимая, единственная!”

Ночь была довольно холодная. Ещё вечером лил дождь, но включать в машине печку не хотелось, чтобы случайно не заснуть. Желание примчаться как можно быстрее, обнять, зацеловать, начиная со сладких губ, заканчивая…

На этой возбуждающей мысли Гена потянулся в щемящей истоме до хруста в шее, представив, как зароется туда носом, вдыхая волшебный нутряной аромат, как сожмёт с силой ядрёные, напряжённые желанием близости ягодицы, как подогретая бесстыдной лаской жена замурлычет, засопит блаженно, многозначительно выгнет упругий стан, поощряя продолжить сладкую муку запустит в его волосы нежные пальчики, тихо прошепчет что-нибудь эдакое, заковыристое, отчего захочется сделать её счастливой.

Фантазировать конкретнее, ярче, было невыносимо. Два, от силы три часа, и он дома. Стоит  немного потерпеть, чтобы не растратить зазря плотоядную нежность.

Стихи, что ли сочинить. Например, такие, – “её волшебные глаза…я утопаю в них, я таю. Лечу, забыв про тормоза, люблю её, о ней мечтаю. Виденье, словно стрекоза. Я чудный аромат вдыхаю. Лечу на полных парусах. Меня ты ждёшь, я это знаю!”

“Нет, Геныч, не поэт ты, не поэт. Лучше подумай, что с премии Ларисольке своей подаришь. Вот, чего у неё нет… или не так… о чём она мечтает? Нет, на это определённо не хватит. Что, если нижнее бельё купить, такое, чтобы хоть стой, хоть падай… а размер? Такие вещи должны как влитые сидеть. Отпадает. Тогда банально – деньгами отдать, чтобы сама воплотила фантазии. И нечего голову морочить”.

Километры и время пролетели незаметно.

Генка забежал по пути в ночной магазин, выбрал приличный сорт Мартини, пачку апельсинового сока, пару шоколадок.

Продуктов в холодильнике должно быть достаточно. В прекрасном настроении, предвкушая океан удовольствий, влетел он на седьмой этаж без лифта, тихохонько, ведь это сюрприз. Неслышно отомкнул замок.

В воздухе квартиры плотно висел тяжёлый мускусный запах, который сложно с чем-либо иным перепутать – насыщенный гормонами дух безудержной похоти.

Сердце невольно ёкнуло, остановилось, подпрыгнуло, пропустило пару размеренных тактов, вновь завелось с болью в груди, словно после удара тяжёлым предметом.

Генка не успел ничего понять – сработала интуиция. Или подсознание.

Банк памяти хранит многое. Специфическое пряное испарение пахло изнурительным, многочасовым энергичным сексом.

И где? В его доме, в супружеской спальне.

Ни знать, ни видеть того, о чём подумал, не хотелось.

Но ведь он может ошибаться. Мало ли в жизни случайных совпадений. Говорят, так воняют некоторые сорта сыра. Правда пристрастия к данному экзотическому продукту Лариса точно не имеет.

Делать нечего –  нужно проверять.

Генка снял туфли, осторожно прокрался в спальню, окна которой смотрели на восток. Было раннее утро, до рассвета оставалась пара часов. Зато, ярко светила полная луна. В другое время такой пейзаж мог бы растрогать до слёз очарованием прекрасного, но сегодня, сейчас повода для благодушия не было.

Два влажных обнажённых тела наслаждались близостью на его супружеском ложе; как голубки – в первозданном, никакой одеждой не обременённом виде, циничные и дерзкие в бесстыдной наготе.

Лариса, его Лариса, широко раскинула прелестные белые ноги, обнажая соблазнительно выбритый вход в пещеру наслаждений.

Голова её покоилась на руке атлета. По объёмным мышцам было видно, насколько он физически развит. Вторая рука обхватывала расплющенную грудь жены.

Одежда любовников в беспорядке разбросана на полу. На тумбочке два фужера с остатками тёмного вина, пустая бутылка.

Вид и запах душераздирающей сцены были невыносимо омерзительны.

Генку передёрнуло. Промелькнуло желание немедленно включить свет, насладиться панической реакцией коварных эгоистов.

Но зачем, разве это чего-то изменит? Всё уже случилось. Возможно не в первый раз.

Шокировало, озадачило, возмутило до глубины души уверенное спокойствие жены. Она же знает, что у мужа исключительно острое обоняние. Даже спустя время он почувствовал бы посторонний запах.

Впрочем, это уже не имело значения: Геннадий больше не хотел видеть мгновенно ставшую чужой и враждебной Ларису.

Похоже, Маша, у её родителей. Такое часто бывает.

Думать ни о чём не хотелось. Даже не так – мыслей было слишком много: они суетились, толкались и мешали друг другу, создавая хаос, отчего казалось, будто голова пустая и звонкая.

Мужчина тихонько раскрыл встроенный шкаф в коридоре, отыскал ключ от бабушкиной однокомнатной квартиры.

Лариса настаивала её продать, а Гена считал, что позже она пригодится для Маши, уже почти взрослой, чтобы жить самостоятельно. Не заметишь, как выпорхнет из гнезда. Нужно же ей где-то жить.

Вот и пригодилась квартирка.

Купленные перед поездкой продукты пришлись кстати. Он положил их в сумку. На выходе вспомнил, что нужно дать супруге знать, что он всё видел.

На тумбочке в прихожей открыл тетрадь, написал размашисто “Насладился в полной мере незабываемым зрелищем! В постели с Тарзаном ты была великолепна. Не решился отвлекать и беспокоить. Бывший муж”

До бабушкиной квартиры пять кварталов городской застройки. Машина ещё не остыла.

Ехал Гена осторожно, медленно. Торопиться теперь было некуда. Заснуть всё равно не удастся.

По радио опять крутили ту же мелодию Наутилуса.

Горькая кривая усмешка отпечаталась на его лице, когда начал улавливать текст песни, – в комнате с белым потолком, с правом на надежду. В комнате с видом на огни, с верою в любовь. Я ломал стекло как шоколад в руке, я резал эти пальцы за то, что они не могут прикоснуться к тебе, я смотрел в эти лица, и не мог им простить того, что…

Генка определённо не мог простить коварное, чудовищное предательство.

С ним происходило нечто не совсем понятное – какое-то болезненное раздвоение: с одной стороны тошнило от брезгливости, и тут же всплывало желание грубо изнасиловать жену, чтобы она почувствовала боль и унижение, но при этом смотреть в её распутные глаза.

Жалко было почему-то не себя – её: Лариса ведь такая беспомощная в повседневной жизни.

Она никогда не работала, ничего толком не умеет. Интересно, что скажет дочь, когда узнает причину его бегства… как отнесётся к нему, к матери, с кем решит жить?

Возможность оставить всё, как есть, вернуться позднее, простить, даже не приходила в голову.

“Почему, почему, почему”, – спрашивал себя Гена, и не находил ответа.

Лариса – единственная в его жизни женщина. Он однолюб.

Ни детских, ни школьных романтических приключений у него не было.

Этими качествами, преданностью и верностью, мужчина гордился, женщиной своей неслыханно дорожил, относился к ней как к хрупкому экзотическому цветку: впитывал её сладкий нектар, наслаждался деликатным лакомством, оберегая от тягот жизни, от обстоятельств, от житейских трудностей, ударов судьбы, бытовых проблем.

По возможности старался выполнять хозяйственные обязанности, выделял Ларисе значительную часть семейного бюджета на личные расходы, никогда не заводил склок, гасил большую часть незначительных разногласий, уступая во всём.

Взамен ему нужна была только любовь. Разве это так много?

Как же несправедлива жизнь, позволяющая расплачиваться за добро фальшивыми отношениями!

Мозг высверливало жгучее желание немедленно проникнуть в сознание Ларисы, тайком узнать, в чём кроется причина предательства, что конкретно подвигло жену свершить над ним духовную казнь.

Геннадий во всём винил только себя, хотел разобраться в причине разобщения, вникнуть в суть своего и жены эксцентричного поведения, в тонкости взаимных отношений, в нюансы трагического несовпадения интересов.

Знать бы, чего любимой не хватало. Не было у него возможности уделять супруге больше внимания: ни друзей, ни посторонних занятий не имел, старался, как мог обустроить комфортную жизнь семьи.