Нос. Том 2 бесплатное чтение

Предисловие

Все персонажи и события выдуманы. Лексикон героев соответствует (по мнению автора) лексикону определённой социальной прослойки описанной в книге эпохи. Их слова и отношение к некоторым вопросам могут не отражать мнение автора, а также они не преследуют цели кого-то оскорбить или навязать какую-то идею (как и сама книга).

В книге упоминаются, но не пропагандируются нетрадиционные сексуальные отношения. Автор выставляет их в непривлекательном свете и не создаёт искажённое представление об их социальной равноценности традиционным отношениям и (или) предпочтениям. Герои, имевшие эти нетрадиционные сексуальные отношения, не получают от них удовольствия и являются психически нездоровыми и аморальными представителями маргиналов и (или) деклассированных социальных элементов, подвержены риску заболевания ЗППП, терпят насмешки и осуждение со стороны окружающих людей. Те персонажи, что высказывают сомнительные мысли о подобных отношениях, не являются положительными и, следовательно, к их словам следует отнестись настороженно и скептически.

Также упоминаются, но не пропагандируются движение «АУЕ» (признано экстремистским на территории РФ, его деятельность запрещена) и символика национал-социализма/фашизма. Автор осуждает и не поддерживает любые проявления нетерпимости и насилия.

Также упоминаются, но не пропагандируются алкоголь, табак и наркотики, описываются процессы их употребления, вредящие здоровью. Автор не употребляет ничего из перечисленного, относится к таким вещам абсолютно негативно и призывает всех следить за своим здоровьем.

Помимо всего прочего, стоит упомянуть, что в 1998-м году на некоторое время вступил в силу ФЗ от 25.06.1998 № 92-ФЗ «О внесении изменений и дополнений в Уголовный кодекс Российской Федерации», который вносил изменения в статью 134 УК РФ, заменяя слово «шестнадцатилетнего» на слово «четырнадцатилетнего». Все разговоры в книге о возрасте согласия и определении педофилии – не являются пропагандой, а являются отсылкой на это конкретное событие, и представляют собой вольную фантазию автора о том, какие могли бы быть основания для таких изменений, если бы их принимал странный, неприятный и аморальный человек, каким выступает персонаж Андрей. Автор осуждает и выступает строго против педофилии.

1

«Новый день – новое начало! Проснись навстречу счастливому утру! Новые возможности, новые достижения, новые поводы для радости! Улыбнись на пути к успеху! Улыбнись ласковому солнцу! Улыбнись людям! И всё улыбнётся тебе в ответ!» – сказал бы я, если бы по пробуждению обнаружил за окном утро, поводы для радости или хотя бы солнце. Ну и если бы был женщиной в рекламе чего-либо, что можно рекламировать с такой подачей. Сок? Овсяные хлопья? Прокладки? Похуй…

По ощущениям, угрюмая полумёртвая гримаса не пропала с моего лица. Но я хотя бы немного отдохнул. И мне повезло: даже несмотря на то, что я несколько раз просыпался, отдохнул я достаточно, чтобы хотя бы не устать, пока встаю с кровати. В глазах было ещё немного усталости, которую я размазал по ним, протерев руками веки и уголки глаз от хуйни, скопившейся там. «Открой сомкнуты негой взоры», – невольно вспомнил я, что было немного к месту, но как-то тупо, потому что это настолько заезжено, что я бы даже не рискнул говорить такое вслух в подобной ситуации, чтобы не прослыть мудаком. Тем не менее, мне всегда почему-то казалось, что эта некая «нега» – это как раз и есть эта хуйня в уголках глаз, которая скапливается после сна. Но подумав сейчас, мне кажется, что навряд ли Пушкин упоминал бы что-то такое неприятное и для кого-то, наверняка, даже мерзкое, в своих стихах. Стихе. Хотя… Кто его знает, может это действительно называется «нега». Хотя… Сомневаюсь. Похуй…

Встав и потянувшись, я заметил, что Светы в комнате нет, а за дверью слегка можно было слышать отдалённые разговоры. Это хорошо. Потому что я ненавижу просыпаться раньше всех. Потому что если просыпаешься раньше всех, то на тебе ответственность, если ты кого-то разбудишь. И пока все спят, а ты не спишь, то заняться можно мало чем. Короче тупость.

Вновь я встретился с вопросом, который стоял передо мной ночью: что надеть. Не то чтобы у меня был огромный выбор, но, типа, стоит ли надевать штаны? Очевидно, что лучше будет выйти с покрытым торсом. А, как уже было решено, кофта с трико смотрится нелепо. Похоже, придётся надевать кофту со штанами. Так я и сделал.

Пока я одевался, мой взгляд пару раз упал за окно. Темнота ещё не наступила, но солнце, если предположить его местонахождение за толстыми тучами, уже держало свой путь к горизонту. Сумерки подбирались к нам.

Я вышел из комнаты, ожидая услышать отдалённый разговор в какой-нибудь комнате, в который я встряну в самый неподходящий момент, оборвав говорящих на какой-нибудь забавной фразе с двояким смыслом типа выкрика «Да хочу я в жопу!». Хотя это не очень двоякая фраза. Тогда… Что-то типа «Схватись сзади и вставляй!». Это более вероятная тема, потому что есть много вещей, которые следует схватить сзади и вставить что-нибудь куда-нибудь. Но нет… Я дошёл до кухни, где за столом, в тусклом голубоватом свете с улицы, молча и угрюмо сидели Марк, Света и Саша, и пили чай.

– По кому траур? – спросил я, хотя, наверняка, не особо отличался задором от них.

– По проёбанному настроению, – пробубнил Марк.

– Да это пройдёт, – Саша погладила его по плечу.

– Да когда это пройдёт ещё? Заебёмся ждать блять… – выдохнул он.

– Ну а что нам ещё остаётся делать? – спросила Света.

– Хуй знает, – сказал Марк.

Я прошёл и направился к шкафу с кружками.

– Тебе налить чаю? – подпрыгнула Саша.

– Да. Только можно пакетик заварить? И в чайник новой воды залить, если там мало осталось, – сказал я и посмотрел на Марка.

Марк отвёл и опустил глаза.

– Садись, – сказала Саша и занялась чаем.

Я сел за стол между Светой и стеной, ощутив, что уже был в подобной ситуации. Света не смотрела на меня, и мне было от этого… Никак. Отсутствие неловкости и мудовых разговоров после ночи странной и нежеланной страсти меня вполне устраивало. Было бы прекрасно это просто забыть и не видеть в мыслях вагину Светы каждый раз, когда я смотрю на неё. И ещё лучше, если б и она не видела ничего подобного во мне.

– Саш, у нас осталось ещё шоколадное варенье? – Марк окликнул Сашу.

– Нет, – ответила она ему.

– Не бывает шоколадного варенья, – тихо проговорил я.

Марк немного помолчал, видимо, удивлённый моим встреванием, и затем ответил:

– Как, блять, не бывает-то? А что я тогда намазывал до этого целый месяц на хлеб? – раздражённо сказал он.

– Да я ебу, что ты там намазывал? Но не шоколадное варенье, сто процентов, – спокойно ответил я.

– Ну намазка, блять, соус… Чё ты к словам доебался?

– Да ничего. Просто шоколадное варенье невозможно в принципе, поэтому неправильно так говорить.

– С чего это оно невозможно? – встряла Света. – Берёшь шоколад и варишь из него варенье, в чём проблема?

– Проблема в том, что если ты делаешь что-то по определённому процессу, то это не гарантирует, что результат у тебя выйдет такой, какой должен выйти исходя из этого процесса.

– Началось… – тихо сказала Саша.

– В смысле? – спросила Света.

– Ну смотри. Есть процесс изготовления одной хуйни. Если ты будешь ему следовать, то это не значит, что результат будет такой, какой должен быть.

– Ну да, можно же проебаться на каком-нибудь этапе, – сказал Марк.

– Да здесь не про проёб дело… Как бы это объяснить… Короче. Вот есть процесс изготовления детали, да? Металлической, допустим. Если ты вместо металлической хуйни возьмёшь, блять… банан нахуй… То неважно, насколько точно ты следовал процессу изготовления детали, по итогу деталь из банана у тебя не выйдет, а выйдет хуйня. Так и с шоколадным вареньем. Оно не существует, потому что если ты прогонишь шоколад по процессу варенья, то получится не варенье, а шоколадная поебота. Поэтому шоколадное варенье принципиально невозможно.

– Ну это смотря что называть вареньем, – ответила Света.

– Ну, если любую хуйню подгонять под варенье, то и говно в унитазе станет им.

– Ну мы же за столом, зачем такие мерзости говорить?! – выругалась Саша.

– Извини, – сказал ей я. – Варенье есть варенье, а уваренная, разъёбаная сахаром шоколадная хуита-поебота есть уваренная, разъёбанная сахаром шоколадная хуита-поебота.

– Бля, ладно, окей, ты прав, – сказал Марк и взялся за свою голову, закинул её назад и тяжело выдохнул. – Шоколадная хуита у нас ещё есть?

– Нет, я же сказала… – ответила Саша.

– Надо в магаз сгонять, но чё-то я вообще не хочу, – сказал он.

– Да никто не хочет, я думаю. Да пускай, один день не поешь это. Здоровее будешь, – ответила она.

– Здоровее буду… – задумчиво повторил он, надул щёки и похлопал ладошками по столу. – И умнее, зная, что шоколадное варенье невозможно и его не существует…

Саша сделала чай и подала его мне.

– Ой, я же забыла спросить какой тебе… – она виновато обратилась ко мне.

– А какой ты заварила? – спросил я.

– Обычный чёрный.

– Вполне подходит, спасибо.

Она улыбнулась и обратилась уже ко всем:

– Ну что? Что-нибудь кому-нибудь интересное снилось?

– Нет, – сухо ответила Света.

– Возможно, но я не помню, – ответил Марк. – А тебе?

– Да какая-то непонятная помесь из событий дня в типичном бредовом исполнении сна, – сказала Саша и посмотрела на меня: – А тебе?

Из всей своей ночной сонной жизни я помнил лишь момент, где обнимаю мать Марка с явным сексуальным влечением к ней. Это был короткий момент, который, сомневаюсь, что вылился в полноценный сон. Но помню я только его. И, наверное, рассказывать такое не следует. Врать я не люблю, даже тем, кто, возможно, объебал меня против моей воли, поэтому ответил:

– Да ну. Сны обычно интересны только тем, кому они снятся. А слушать их неинтересно. Мне однажды, когда я был ещё в младших классах, друзья так и сказали. Ну, что-то типа этого. Или спросили они что-то по этой теме… Типа… Они спросили, мол, почему я думаю, что им интересно слушать про мои сны. Что-то в таком духе. Когда я рассказывал свой сон. Они потом сказали, типа, ты рассказывай, но просто почему ты думаешь, что нам интересно. Это было немного обидно, потому что я, вроде, не так уж и часто про сны рассказывал им.

– Это, конечно, не очень приятно такое услышать, – сказала Саша. – Но мне вот интересно.

Ну, тут уж ничего не поделаешь, придётся что-то рассказать. Она не уточнила, что сон должен был присниться сегодня. Думаю, полу-сновиденческое видение, которое смазалось за долгий срок хранения в памяти, освежённое сейчас, вполне может быть замаскировано под сон и сойти под её запрос. Не совсем ложь, скорее… Проявление благой изворотливости.

– Ну… Короче, приснилось мне как-то, что я прогуливался летом ночью в районе вокзала. Тёплая ночь, тихая. Шёл я вдоль улицы Гагарина в направлении самого этого вокзала, собственно. И за домами слышу гул. Понял, что поезд приехал на вокзал. Ну ничего особенного – на то это и вокзал. Иду дальше, любуюсь узорами теней от веток деревьев в свете фонарей. И вдруг слышу далёкий такой звон лёгкий, приятный. Он был монотонный, не меняющийся, постоянный. И мне прямо приятно было его слышать. Я волей-неволей пошёл ему навстречу. Типа всё равно гуляю же, а так хоть посмотрю, что издаёт его, какая техническая хуёвина. И, в общем, шёл-шёл, да вышел на сам вокзал. На перроны. На путях стоят поезда, пассажирские и товарные, но людей особо не видать. Звон стал громче немного после того, как я туда пришёл. Прислушался и понял, что надо идти дальше. Зашёл на надземный переход, пошёл по нему к самым дальним путям. Звон становился громче, и я понял, что подхожу ближе. Дошёл до конца, сошёл с перехода на пути, и пошёл между большими вагонами навстречу гулу, нюхая запах железа и технических смазок всяких. К гулу к этому времени добавились такие звуки… Очень трудно их описать. Типа… Типа такие иногда появляющиеся нарастающие и убывающие громкости… Короче, представьте маятник. Вот он качается туда-сюда. Не спеша. И представьте, что он лёгкий звенящий звук издаёт, пока качается туда-сюда. Такой типа слега нарастающий, а потом падающий, а потом снова нарастающий, и потом снова падающий. И вот маятник этот над вашей головой качается, и звук поэтому слышно как бы над ней. И его громкость нарастает, потому что маятник опускается ниже к вашей голове. И это ещё на фоне статичного приятного звона, как будто бы ненавязчивое высокое пение сирен. И, короче, ещё представьте, что на маятнике типа… Типа пила небольшая. На шарике самом, ну или вместо него. И вот он опускается короче, или она, и потихоньку начинает входить в вашу голову. Но входит он так, как будто головы и нет, и он всё ещё через воздух проходит. И вот он проникает всё глубже в голову, и когда он проходит через неё, то издаёт звук, типа… Ну вот как если хорошо и глубоко пилой дерево пильнуть, или картон. Такой типа рваный и низкий, резкий. И вот она, качаясь туда-сюда не очень быстро, с таким звуком через голову проходит, как через воздух, и этот звук ещё на фоне того звона. И этот звук приятный. Как будто каждый раз, когда пила проходит через голову, она, как бы, спиливает какую-то негативную часть с напряжениями и болями, и каждый раз становится всё легче и спокойнее на душе. И она как будто даже какое-то физическое удовольствие доставляет этим… И так я шёл между поездами, пока не дошёл до конкретного круглого вагона-цистерны. Из неё исходили эти звуки. Цистерна была такого грязно-бежевого цвета, с ржавыми подтёками и всей такой хуйнёй. На ней написано было что-то про нефтепродукты или что-то такое. Ну и я, как заворожённый, залез на лестницу этой цистерны, и поднялся наверх. Люк был приоткрыт, и из него раздавался сильный запах бензина. Я чувствовал, как дышу его парами, пока поднимал люк. И когда я его поднял, то внутрь проник свет от фонарей на путях. И я увидел, что в этой цистерне, в радужных разводах наполовину заполнившего её бензина, плавает русалка, сирена, и чешуйки на её хвосте сверкают и переливаются всеми видимыми цветами. Звон издавала она, и мне было так хорошо, словно душа лёгкий оргазм испытывала, и от бензина было так приятно, что я заглянул поглубже, и русалка меня утащила внутрь. И потом поезд с этой цистерной отправился дальше, чтобы она привлекала путников в других местах, в других городах, и чтобы они дальше попадали к ней в цистерну и распадались на нефть, чтобы бензина в цистерне становилось больше…

– Ого… Интересно… – сказала Саша.

– Ну прикольно, – сказала Света без особого энтузиазма.

– А, я знаю. Это у тебя всплыли воспоминания и старые впечатления того момента, когда мы бензин нюхали с пацанами, – сказал Марк и заулыбался. – Да-да, помутнение рассудка, приятный звук, глюки, ага… Давно это было. Удивительно, что ты ещё помнишь это так.

Саша укоризненно посмотрела на Марка.

– Да, возможно, так оно и есть, – равнодушно согласился с ним я.

«Они даже не обратили внимание на то, что я сказал «Приснилось мне КАК-ТО». Так что это не обман, раз я указал, что это приснилось мне как-то, а не сегодня. Но… Неужели им настолько похуй на то, что я говорю, что они даже не обращают внимания? Или я говорю так странно, что уже и непонятно, что я говорю, и они с этим смирились? И что? Если они привыкли, то они вообще нихуя не понимают, что я говорю? Ну или только часть?», – подумал я. Действительно странно. Ну, да и похуй.

– А как ты ощутил, что распадаешься на нефть? – неожиданно спросила Саша.

– Да я… Как-то и не особо это ощутил как-то. Я проснулся уже к этому моменту, и пока просыпался, то понял, что, куда и как там в этом сне.

– Поня-я-ятно… – протянула она.

Тишина повисла среди нас, и никто не знал, как её отпугнуть. Да никто и не хотел. Все думали о том, когда же, наконец, жизнь вернётся в их существование. Как мне представляется, во всяком случае. Потому что подобающе именно таким размышлениям я себя и ощущал.

– Кто-нибудь кушать хочет? – Саша прервала общее молчание.

– Не, – сказала Света.

Марк помотал головой.

– Нет, спасибо, – сказал я.

– Ну тогда пойдёмте в зал, что тут сидеть? – сказала Саша и взяла свою кружку с чаем.

***

Мы все поступили так же, как и Саша, и отправились в зал, где золотистый свет люстры приятно контрастировал с хмурым сиянием улицы. Мне казалось это уютным, напоминало времена, когда мы с родителями ходили в гости к родственникам на какие-нибудь праздники в летние дождливые дни, где они включали свет, даже если на часах был разгар дня. Безжизненный свет прохладных пасмурных дней встречался с теплотой и светом квартиры, в которой был праздник. Мне это нравилось.

Усевшись на то же место, где я сидел и прошлым вечером, я отхлебнул немного чая. Саша и Марк сели вдвоём на диван напротив меня, а Света села в кресло. Все снова молчали.

– Мне нравится, как угрюмый свет с улицы разбавляется тёплым светом квартиры, – решил я поделиться своими чувствами, хотя я их не чувствовал, поэтому это, скорее, краткий пересказ ассоциаций и воспоминаний.

Все сидели с пустыми глазами, направленными в никуда в направлениях потолка, пола и стен, и, казалось, что всех в комнате, помимо меня, заменили манекенами. Хотя, может, манекены так себя и ощущают.

– Да, приятно, – еле слышно пропищала Саша, словно была готова вот-вот разрыдаться.

– Знаешь тогда, где тебе понравится? – спросил Марк.

– Где?

– В Питере… Там подобные условия для уюта часто можно встретить, потому что часто пасмурная погода там.

– Да не… Мне не очень нравится в Питере, – ответил я.

– А ты там был? – он улыбнулся, словно я сказал какую-то очевидную глупость.

– Ну да, разок.

– И не понравилось?

– Да как-то не особо.

– А почему?

– Ну как-то вот так… Мне не было там уютно в таких условиях просто, – старался я максимально вежливо уйти от разговора.

– Почему?

– Ну… Наверное, потому что я там не ощущаю себя уютно вообще, потому что это чужой город, в котором я чужой.

– Ну это потому что ты там только один раз был, – самодовольно сказал он. – Съездишь ещё, привыкнешь, потом вообще уезжать не захочешь.

Я вздохнул, стараясь сделать это максимально не-тяжело, и сказал:

– Да я не особо-то туда, если честно, хочу ещё раз ехать.

– Почему?

– Да ничего там особо примечательного не увидел для себя.

– Это потому, что один раз только ездил, вот и не увидел. Съездишь ещё раз – прочувствуешь лучше. Питер – это охуенно. Мы туда, может, переедем даже. Да, Саш?

Саша тихо угукнула.

– Да не… Не нравится он мне, – ответил я.

– Да как он может не нравиться?! – он развёл руками. – Там же столько всего, это же охуеть какой культурный и исторический центр!

– Да мне… Как-то похуй на это, что ли…

– Да пиздец! Да ты… Ну ты просто нихуя не понимаешь тогда просто. Всем нравится, а ты, блять…

– Да мне похуй и на то, что всем нравится. Это как раз показатель того, что стоит задуматься о том, должно ли оно действительно нравиться. Если не всем, то хотя бы конкретно тебе. Если есть понятие «быдло», и если принято считать, что его дохуя и большинство людей описываются этим понятием, и при этом большинству людей нравится Питер, то не повод ли это хотя бы вскользь усомниться в том, что Питер должен нравиться и тебе? Ну, с учётом конечно, что ты не относишь себя к быдлу, конечно же.

– Ну блять, быдло воздухом дышит, и что? Не дышать теперь? Что за тупость? Ну даже если и совпадают некоторые вещи, которые нам нравятся? Что с того-то? Ну мне нравится вкусную еду, например, есть, и быдлу тоже. Что, теперь хуёвую еду надо начать есть? – Марк был заметно возмущён.

– Да я не про это, а просто про пересмотр своих взглядов на основе этого. Полезно бывает.

– С каких это пор ты у нас элитарий такой и не быдло?

– Да не, я и не про это. Я не пытаюсь себя выделить как-то. Просто я побывал в Питере, мне не понравилось. Я подумал о том, что же не так, что я сделал неправильно, почему мне не понравилось, всё ли в порядке со мной. Ведь везде говорят, что Питер – заебись просто пизда как. Ну и я подумал-подумал… И понял, что весь этот шум вокруг Питера – просто хуита для долбоёбов, аура охуенности, создаваемая такими же долбоёбами, для которых она создаётся. Ну и маркетологами турагентств.

– Чувак, ты…

– И я подумал ещё, и понял, что я просто ненавижу Санкт-Петербург. Ну, не прямо чтобы ненавижу ненавистью… Но, типа, считаю это всё хуитой.

– Бля… – закрыл он лицо руками. – Я, блять… У меня слов нет. Ну скажи уж тогда, великий представитель элиты и не быдло, чем, по-твоему, Питер… Блять, я даже не знаю, как вопрос поставить… Просветите нас, господин…

– Да просто в рот ебать Санкт-Петербург, – перебил его я. – Как я уже сказал, вокруг него аура, приманка для мудаков, которая на деле бессмысленная хуита, распиаренная мудаками и говорящими куклами по телевизору. Я знаю кучу тупых людей, которые мечтают о Питере и хотят туда переехать.

Марк посмотрел на Сашу. Я продолжил:

– Это многое говорит об этом месте. Вы хотя бы знаете, что Ижевск был запланирован как маленький Питер? Не нужно ездить далеко, чтобы увидеть его. Большинство исторических памятников посещается по строго долбоёбской причине: потому что считается, что это каким-то образом положительно влияет на образ посещающего, что он культурно обогащается как-то или ещё чего. Но ещё чаще это место разрекламировано турагентствами. Ну или другими долбоёбами, которые уже «духовно обогатились». «Ой! Это же великий дом Хуя Моржового, столько истории!», – они говорят. А через месяц долбоёбы уже даже название забывают и только и могут сказать, что есть там какой-то дом, мы его видели, краси-и-ивый, но название не помним, но обязательно посетите! Охуенно обогатились культурой блять. Но на деле все эти дома Хуёв Моржовых есть и в Ижевске. Может быть не конкретно того же Хуя Моржового, а Хуя Моржовича, но может и просто Хуя Моржового. Он же может иметь два дома? Пусть они могут отличаться, но вы, бля, действительно, нахуй, такие фанаты Хуя Моржового, что вам обязательно надо в Питере его дом посмотреть? Ну, наверное, таких примеров с домом в Ижевске и с домом в Питере раз-два и обчёлся, но бля… Полно дохуя других домов, чем не история? Почему на них никто не дрочит? Или интерес к истории появляется у долбоёбов только тогда, когда им заебали мозги этим другие долбоёбы и маркетологи и турагентства? У нас в городе дохуя домов каких-то купцов, по степени известности и изученности для простого обывателя как раз на уровне какого-то Хуя Моржового в Питере. Почему никто не дрочит на них? И дроч на них в Питере – это снобизм чистой воды. «Дом Жопушкина – все должны увидеть его при посещении Питера!», – кричат и маркетологи, и лохи, которых они наебали. Большинство лохов и не знает, кто этот Жопушкин такой, но домик-то красивый зато, ага? И все эти Жопушкины – члены исторической питерасской или московской богемы, или сразу обеих. Тащиться по ним – это то же самое, что тащиться по современной богеме: бездельникам, известным проституткам и презренным скандальным пародиям на личности, которым как минимум надо научить быть чем-то, кроме публичной вульгарной оболочки, а по-хорошему вообще убрать подальше с глаз долой. И не надо говорить, что тогда были другие нравы. Люди всегда любили повеселиться, поскандалить и повозвышать уебанов, творящих хуйню. Просто тогдашние дела были умалены скромным нравом истории и историков, стремящихся выставить даже самых конченных уебанов в более-менее благом свете. «Господин Жопушкин был известен тем, что лоббировал интересы госпожи Хуесоски Пизды-Даваликной при институте Говна и Мочи им. Заглотина под командованием генерала Ебало – известного фаворита императрицы Анальной Второй. Ходят слухи, что Жопушкин, несмотря на то, что был в браке с гопожой Блядуновой, на стороне гулял с графом де Очкоедом, а также со своей сестрой», – типичная, блять, история такого знаменитого дома. Ни кто такая госпожа Хуесоска Пизда-Давалкина, ни кто такой генерал Ебало, ни госпожа Блядунова и граф де Очкоед, ни даже кто такой Заглотин, в честь которого назван, нахуй, институт, – никто из них не известен подавляющему большинству посетителей этого дома. Но посетить-то всё равно надо, а то как же! Были в Питере, а дома Жопушкина не видали! Значит и Питер не видали!

Я остановился, чтобы отпить чаю, но полумёртвые девушки и напряжённый Марк не стали что-либо говорить. Я отпил, сел поудобнее и продолжил:

– Но по факту, единственное, что выделяет этот дом, так это то, что его владелец – обычный богатый беспринципный изменщик и пидорас, любитель поиграть с царями и деятелями культуры в игру, где мужики встают вокруг шапки и дрочат в неё, и последний кончивший проигрывает и надевает эту шапку на себя; и подохший от сифилиса, который подцепил от двоюродной племянницы, которую напаря с собакой и конём ебал на спор после бала в хлеву, пока вся интеллигенция и богема стояла вокруг и развлекалась этим возвышенным зрелищем. И который въебал в этот дом дохуя полученных мудовыми путями денег. Это то же самое, что лет через шестьдесят ездить и смотреть дома каких-нибудь известных людей, презираемых или критикуемых сейчас. Или каких-нибудь олигархов, каких-нибудь раздражающих деятелей «культуры»… Или обсуждать отношения Галкина и Пугачёвой, или гадать был ли у Моисеева и Киркорова приёмный сын от Королёвой. Или что тот же самый Жопушкин существует параллельно нам, и в будущем люди будут приезжать смотреть его дом, хотя известен он только вызывающим поведением, скандалами и свечением пизды своей жены в музыкальных клипах. Но в истории, конечно же, из всего этого сказано только о том, как он однажды пятнадцать тысяч пожертвовал свинарнику в родную деревню… Это показатель плохого вкуса. И если достопримечательности Питера выстланы именами тогдашних олигархов, моральных нигилистов и дегенератов и дегенераток, и никчёмных артистов в придачу, чьё значение в течение истории было раздуто самими питерцами, стремящихся как можно больше наводнить свой город достопримечательностями, пусть и сомнительного качества, историками, которым не о чем писать свои дипломные работы, и маркетлогами и наёбанными лохами, то это, опять же, многое говорит об этом месте. И что мы имеем в итоге?..

Я немного передохнул, выпив ещё чаю, и затем вновь продолжил:

– Дыра на болоте, построенная рабами-людоедами по поручению психопата-ксенофила, наполненная снобами, несущими хуйню в духе «Вы что-о, не были на улице Спермоглотов??? Обязательно сходите! Там та-а-акое вино-о-о…», в которую наплывают тупые дегенераты с провинций и туристы, которые вообще нихуя не понимают, и им лишь бы просто побывать в именитых местах былой славы канувших в лету пидорасов, шлюх и уёбков, чтобы заиметь право говорить, что они были в Питере и видели те-то и те-то места, и какой Питер заебись город, вообще пиздец, и всё это лишь бы от других не отличаться… Если миллионы мух летят куда-то, то, скорее всего, на говно. Нужно ли тебе лететь с ними, чтобы убедиться в этом? Нет. А если да, то ты, значит, скорее всего, такая же муха. Нужно ли пробовать говно, чтобы убедиться, что это говно, если это выглядит как говно, пахнет как говно, и говноеды едят его? Нет. А если да, то ты на уровне интеллекта ребёнка, которому это не очевидно и он пробует говно.

Я дал понять, что мой монолог окончен, посмотрев на Марка. Настолько охуевшим я давно его не видел.

– Чувак, чё ты несёшь?! Бля… Блять! Ты понимаешь, как ты сейчас оскорбил вообще всех нахуй?! А за что? За их любовь к красивому городу, а у некоторых и к своему городу к тому же? СПБ просто красивый город с богатой историей и нормальными условиями для жизни. Блять, чувак… Ты чё, ебанулся нахуй?! Или что нахуй? Тебе хуёво так что ли?..

А я решил продолжить:

– Плюс Санкт-Петербург имеет статус культурной столицы с многочисленной интеллигенцией, живущей в нём. Но любому мыслящему человеку очевидно, что город с населением почти в пять миллионов человек не может состоять полностью из интеллигенции и элиты. Но быдло, живущее там, начинает думать, что раз оно живёт в этом городе, то уже по этой причине оно не быдло, а образец культуры и пример для всех провинциалов. И это хуже всего. Потому что за образом города рождаются снобы с иллюзией о своём статусе, отчего самомнение у них раздувается до невиданных высот. Это гораздо большая проблема, чем всем кажется. Из-за статуса города прирождённые дворники и грузчики думают, что они должны быть деятелями искусства.

Марк в который раз закрыл своё лицо руками, но теперь он пошёл дальше и ещё и волосы свои закинул назад, после чего, сдерживая своё напряжение, сказал:

– Блять, и что, им теперь не жить там что ли? Или что?

Я смотрел на него и, кажется, во мне даже где-то вспыхнула искорка забавы, но погасла до того, как я смог её поймать и насладиться, издав с её помощью смешок у себя в мыслях. Поэтому я продолжил свой бесчувственный рассказ:

– Нет. Провинциям надо просто перестать дрочить на СПБ, а СПБ перестать дрочить на себя и строить из этого культ. А вообще, касательно столиц… Есть фраза, мол, что за МКАДом жизни нет. И это, короче, правда. Только все думают, что жизни нет за МКАДом в направлении ОТ Москвы К провинциям. Но на самом деле жизни нет за МКАДом в направлении ОТ провинций К Москве. В Москве нет жизни.

– Бля, ещё и про Москву есть что сказать тебе… – измученно простонал он.

– Ну… Я не был никогда в Москве, но то существование в ней, о котором я знаю по словам людей и произведений культуры, это существование, которое люди называют «жизнь», воспитано, опять же, дрочевом на разрекламированное в фильмах и музыке говно. Помните, мы вчера говорили, что сперва жизнь определяла кино, а теперь кино определяет жизнь? Так вот там это проявляется очень явно. Это прямо видно. Та жизнь, которой живут там, это не жизнь, а пародия на жизнь, имитация жизни, следование выдуманному образу жизни. Симуляция жизни.

Я снова отпил чаю и невозмутимо продолжил:

– Потому что когда-то там, наверное, была жизнь, но потом кто-то начал строить в культуре её мудовый образ, и люди начали жить в соответствии с этим образом. А другие пиздуют в Москву за этим образом. Короче говно для тупых долбоёбов. Я могу и подробнее описать, что я имею в виду, если интересно.

– Не, не надо. Нахуй ты вообще…

– Потому что тупые долбоёбы видят образ с ресторанами, большими деньгами, весельем с наркотиками, иномарками, окнами, выходящими на дома знаменитостей, Рублёвкой и Барвихой, «цивилизацией», но по итогу их либо наёбывают и им пизда, или они возвращаются обратно, или хотя бы едут в другое место и живут в каком-нибудь Залупино или Говнино на окраине в таких же условиях, как и на родине своей. Либо они меняют свою жизнь на существование наёбщика, погрязнув в симуляции жизни, которая никогда не сделает их счастливыми дольше моментов, в которых ещё не улетучился вкус дорогой еды и напитков, не закончился эффект от наркотиков, а кредитные деньги ещё не забрали банки, прихватив с собой всё остальное. Это говно. Мудовое говно для тупых долбоёбов. Они часто говорят о каких-то «возможностях», которые есть там, и которых нет в их городе. Какие, блять, возможности? Возможности есть всегда и везде. Разве что условия не всегда позволяют ими воспользоваться. Но чаще всего это зависит от человека. Плохому танцору сцена мешает. И если тебе нужны особые условия, то ты либо особенный, либо особенный. Ну, знаешь, особенный, как гений, который может творить только с пучком спагетти в жопе, либо особенный, как физически или умственно ограниченный особенный ребёнок, которому нужные особые условия. Так что все, кто тянется туда, либо переоценивают себя, либо недооценивают. А любой умный и нормальный человек условия не ищет, а создаёт их. И любой умный и нормальный человек должен держаться подальше от таких мест с выдуманными и разрекламированными фильмами и музыкой пустыми симуляционными образами жизни и дегенератскими нравами с завышенной самооценкой. Как вообще можно жить в провинции и считать себя нормальным, дроча при этом на столицы, ненавидящие тебя и насмехающиеся над тобой, ставящие себя выше тебя, и при этом ещё и ненавидеть провинции, в которых живёшь? «Да! Насмехайтесь над нами, чморите нас, унижайте, поливайте грязью! Мы – говно! И мы так хотим быть вами!», – так выглядят мысли таких людей? Или: «Да как вы смеете обсирать нас, смешивать с говном, унижать?! Мы – гордые и сильные провинциалы, а не то что вы там, нюни, зажравшиеся в своих столицах! Поэтому я обязательно поеду к вам, чтобы жить как вы!»? Или что?

– М-да… – проныл Марк и тяжело вздохнул.

Я допил свой чай и сказал:

– Я в туалет, – и взял с собой свою кружку.

– Ты мне сейчас в уши и голову нассал, теперь ещё и в кружку мою хочешь? – раздражённо спросил Марк.

– Нет. Кружку я отнесу на кухню, чтобы потом воды попить. Так что не переживай.

И так я и сделал: отнёс кружку на кухню, а сам пошёл в туалет.

В этот раз проблем в туалете не возникло. Вероятно, этот разговор захватил моё внимание и я даже позабыл о своей проблеме, отчего она не появилась. Хорошо. Неплохо…

Действительно ли я так считаю, как сказал? Ну… Возможно да. Возможно и нет. Возможно отчасти. Я действительно считаю, что большинство отзывов о Санкт-Петербурге преувеличивают его ценность, и Ижевск ничем не хуже. Во всяком случае, в моих глазах. И я действительно считаю, что в Москве, скорее всего, трудно жить. А всё остальное… Возможно, я сказал это для того, чтобы позлить Марка. Возможно и нет.

Выйдя из туалета, я хотел, было, отправиться на кухню за водой, но вспомнил о мытье рук. Можно было бы помыть их на кухне, но это, как мне кажется, немного мерзко. И не совсем уместно. Раковина в ванной для мытья рук. Раковина на кухне для мытья еды и посуды после еды. Поэтому я помыл руки в ванной, а затем отправился на кухню.

Взяв в руки кружку, я заглянул в неё. Никаких видимых изменений. Но это не достаточно убедительно. Сполоснув её в раковине, я налил в неё воды из чайника, в который тоже перед этим заглянул, и тоже не увидел никаких странностей. На этом я решил, что проверки закончены, и будь что будет. Отпил воды и… Ничего не было. Что логично и ожидаемо. И теперь я отправился обратно в зал.

На подходе к нему я услышал жалующийся голос Светы:

– Пиздец пиздеть он любит походу…

Остальные присутствующие молчали. Я зашёл и сел на своё место, поставив кружку на стол. Глядя на разбитые образы друзей, я подумал, что мог бы почувствовать удовлетворение, если бы мог чувствовать. Удовлетворение от того, что им плохо, и это хорошо, потому что сойдёт за наказание за их дебильный поступок со мной.

– Да, поговорить я иногда люблю, – я обратился к Свете.

– Оно и видно. Такую тираду выдал, как будто десять лет копил в себе… – устало сказала она. – Еле вытерпела.

– А чего там терпеть?

– Ну, ничего… Кроме непрекращающегося пиздежа, который так хорошо слушать нихуя не выспавшись и без настроения.

– Я думал, что ты хорошо спала.

– Нет, не хорошо. А ты… Раз так попиздеть любишь, да такие тирады выдаёшь, и книжки писать хочешь, то вот и напиши об этом.

– О чём? О том, что столицы сосут хуй?

– Ну да, об этом, – усмехнулась она.

– Ну это… Как-то тупо. Типа вся книга о том, что столицы сосут хуй? Это будет либо очень маленькая, либо очень скучная книга, потому что интересно растянуть столь простую и однозначную мысль на большую книгу достаточно сложно. Можно, но сложно. Да и какой в этом смысл? Я не хочу такую хуйню делать. Это долбоебизм какой-то. Всё, что я хотел сказать, я сказал. Могу повторить это для статьи в газете или журнале. Но книгу писать про эту хуйню? Триста страниц писать о том, почему Питер и Москва говно? Это вообще долбоёбом быть надо.

– Ну нет, можно же как-то, я уверена… – она продолжала. Видимо, решила подоставать меня в ответ.

– Можно, я же сказал, что можно. Если добавить какой-то художественности, какой-то сюжет. Не так, чтоб сто пятьдесят страниц было написано «ПИТЕР ГОВНО», и ещё сто пятьдесят «МОСКВА ГОВНО». А так, чтобы там были, например, три друга, которые один из Питера, один из Москвы, а третий ещё откуда-нибудь. И они ездят друг к другу, хваля свои города и обсирая города друг друга. И через это выделить так ненавязчиво идею, что столицы сосут хуй и говно. Но… Я бы лучше такой фильм снял, а не книгу. Фильм, мне кажется, будет и интереснее, и более подходящим форматом.

– Ну вот, ты уже всё придумал, осталось только реализовать. Мне процент за идею потом отдашь, – видимо, ей становилось лучше, раз у неё появились шутки в речи.

– Может быть. А может быть я оставлю это в формате антиромана.

– Антироман? Типа как «Голый завтрак»? – спросил Марк.

– Хуй знает, не читал.

– Хм, как бы объяснить это… – почесал он голову.

– Да не надо объяснять. У меня есть своё объяснение. Антироман – это роман, который был придуман, но не написан.

– В смысле? – спросила Света.

– Ну вот я хуйню сейчас придумал про трёх друзей, да? Вот тебе и роман. Ща в голове ещё опишу для себя поподробнее историю, сам её же и посмотрю, и всё. И никому больше не достанется. В голове она и останется.

– А нахуя? Какой смысл?

– Смысл в том, что это «анти». Романы печатаются, а антироманы – нет. Они остаются в головах создателей, и насладиться ими могут только их создатели. Такая вот хуйня, антироман.

Ребята ничего не ответили, а молча сидели, смотря в разные стороны. Света начала легонько топать ногой по полу. Марк откинулся на спинку дивана и сложил руки замком на поясе. Саша подвернула ноги под себя, сложила голову на спинку дивана, и скрестила руки, как будто держа себя ими.

– И чё, мы так и будем сидеть и ждать у моря погоды? – Света прервала молчание своим недовольством.

Марк резко приподнялся на диване и сказал:

– Точно, блять! Миша же говорил, что сегодня у него какая-то туса там намечается, но он пока не знает где и во сколько. Сказал, что ближе к вечеру заедет повидаться и там известно уже будет. И заберёт нас, если мы захотим!

– Что значит «пока не знает где и во сколько»? – спросила Света.

– Блять, то и значит! У него какой-то знакомый захотел культурно отдохнуть, но места пока не было, и люди ещё не определились кто может, кто не может, и не собрались пока нихуя, – раздражённо ответил Марк.

– Ну да, к вечеру нам, может, лучше уже станет, будет хорошо дух перевести, повеселиться, – проговорила Саша в диван

– Да, хорошо… – с облегчением проговорил Марк и откинулся обратно на спинку дивана.

Некоторое время мы снова провели молча, пока Света вновь не прервала паузу:

– Ну ладно, заебись, когда-то во сколько-то вечером. А до этого времени мы что будем делать?

– Бля, не знаю, я тебя развлекать не собираюсь. Телевизор, блять, посмотри. По делам сходи, – ответил он ей в теперь присущей ему раздражённой манере, которую он, по всей видимости, ещё долго не сменит.

– Нет у меня дел. Поэтому я и пришла вчера, сука, что у меня сегодня нет дел, – обижено сказала Света, и, встав с кресла, отправилась на поиски пульта от телевизора.

– Пульт на столе, там, – пробубнила Саша и, не поднимая головы, указала пальцем в сторону одного из углов зала, где стоял небольшой столик.

Я подметил, что крайне странно и не очень приятно видеть её в таком состоянии.

Света нашла пульт и вернулась в своё кресло. Телевизор был на стене справа от неё.

– Как-то странно у вас, неудобно телевизор расположен, – бормотала она, пока вставала и начинала двигать своё кресло.

– Там крепление поворотное, его можно повернуть на нас, – Марк указал ей на крепление, на котором висел приличных размеров телевизор.

– Буду я ещё пытаться повернуть его, ага. Ёбнется, а мне потом квартиру свою продавать, чтобы с вами расплатиться.

Марк лениво встал и так же лениво подошёл к телевизору, протянул руки куда-то за него, что-то там повертел и затем повернул телевизор в нашу сторону. После этого снова повертел что-то за ним и пошёл обратно к дивану.

– Натурой расплатишься, – сказал он, проходя мимо Светы.

Света не отреагировала на это, а лишь села обратно в кресло, которое, всё же, нужно было повернуть, и она его повернула, и начала листать телеканалы.

– По платным каналам есть что-нибудь интересное? – спросила она.

– Не знаю, что тебе интересно. Ищи… – сказал Марк.

Я повернул голову в сторону телевизора, наблюдая за тем, как Света пролистывает канал за каналом. Она делала это не очень быстро, тратя секунд десять на каждый, прежде чем переключить дальше. Это было слишком медленно, и я успел заскучать, и со временем тоже просто откинул голову на спинку дивана и закрыл глаза.

Прошло несколько минут, я даже начал немного засыпать, но Марк вдруг подскочил с дивана и сказал:

– Короче. Блять. Ладно… Раз уж мы ждём, и нам не очень хорошо, и ничего, кроме как ждать, нам не остаётся… Есть у меня кое-что. На особый случай хранил. Не на такой особый, а на повеселее. Но что уж теперь… – и ушёл в направлении своей комнаты.

Я, Света и Саша остались одни. Света нашла какой-то канал с мультиками. Я наблюдал за ней. Она это заметила:

– Что? Мультики же позитивные, а нам сейчас нужно это, – возмутилась она, видя мой взгляд.

– Да не, я просто гадаю, включила бы ты мультики в такой же ситуации, если бы чувствовала себя хорошо, или нет.

– В мультиках нет ничего плохого, они всегда к месту, – сказала она и отвернулась дальше смотреть их.

Я продолжал молча наблюдать за ней.

– Вам нравится моё имя? – внезапно спросила Саша, чутка повернувшись к нам.

Думаю, никто из нас не ожидал такого вопроса, поэтому я и Света замешкали с ответом:

– Ну… Ну да, вроде. Нормальное имя, – сказал я.

– Имя как имя, – дополнила Света.

– Вот именно, – Саша вздохнула. – Имя как имя. Стандартное… Меня бесит это. Если у вас нет вкуса и фантазии, то назовите свою дочь Александрой или Настей. Это ведь так оригинально. Их ведь так мало… Всего каждая вторая, кого я знаю. Стандартное имя один и стандартное имя два, по ГОСТу.

Мы со Светой не знали, что на это ответить, поэтому просто молчали. Она продолжила:

– Как же легко затеряться среди них, сука… Лучше бы вообще никак не называли, такой же эффект.

– А как бы ты… Как бы ты хотела, чтобы тебя называли? – поинтересовалась Света.

– Да никак. Я уже привыкла… Ненавижу блять… – сказала Саша и заревела.

Я весьма удивился такому раскладу событий.

– Ну, чего ты плачешь-то? Это ж решаемая проблема. Ты же можешь поменять имя, – предложил ей я.

– Могу. Но оно уже будет не моё. Моё мне дали родители без фантазии. Чтобы я себя ассоциировала с каждой второй Александрой и каждой третьей Настей, которые, к тому же, ещё и мрази все по большей части, – хныкала она.

– Ну… Я, вроде, знаю одну Александру, и не сказал бы, что она мразь…

– Кого?

– Ну тут трудно угадать, – улыбнулся я.

Она тоже улыбнулась и вытерла потёкшую тушь со своих щёк.

– Но вот парней Александров я знаю много, и ни один мне не нравится, все какие-то долбоёбы или додики, – я продолжил. – Я реально не знаю ни одного нормального человека по имени Александр. Или Кирилл. Тоже блять… Александры, хотя бы, просто додики по большей части, а Кириллы все бля… Какие-то додики в квадрате, постоянно хуйню тупую какую-то творят как долбоёбы. Вот реально. Вот зная их всех, я пришёл к выводу, что не бывает просто нормальных людей по имени Александр или Кирилл. А если Александр ещё и из Санкт-Петербурга… То всё, пиздец, туши свет. Если ты видишь Александра из Санкт-Петербурга, то можешь сразу класть хуй на его слова, не слушать его, и сразу давать по ебалу и обоссывать. Что, собственно, стоит делать и с любым Кириллом, неважно, откуда он…

Саша, вроде бы, продолжала улыбаться. Питер я притянул не для того, чтобы позлить её как Марка, а потому что я действительно так считаю.

– А не, – я решил дополнить мысль, – я знаю одного нормального Кирилла. Кирилл, который в компании Мефодия был. Хотя… Я его не знаю, ничего утверждать не могу. Может, он тоже мудаком был. Но он хотя бы участвовал в создании азбуки, кириллицы. Кстати, интересно, почему именно кириллица, а не мефодица? Ну ладно. Даже если он был мудаком, – в чём я сомневаюсь, – он сделал больше, чем все последующие поколения Кириллов вместе взятые. Вот так.

Саша слегка хихикнула. В комнату зашёл Марк, держа в руках два маленьких цилиндрика, наполовину розовых, наполовину белых. Он сел на диван и пощёлкал пальцами, привлекая внимание Светы и Саши. Они повернулись к нему, и он положил на столик между нами эти цилиндрики. «ТАРЕН6ТАБЛ» была надпись на них.

– Это что? – взволнованно спросила Света.

– Это… Короче это хуйня из аптечек этих оранжевых. Ну знаете, да? У меня друг диггер…

– Кто? – перебила его Саша.

– Игорь. Ну ты его видела один раз только, наверное. Вот. Он, короче, диггер, шарится по заброшкам всяким, бункерам, подвалам, вся хуйня вот эта.

– Нахуя? – спросила Света.

– Ну, нравится ему, видимо. Может по приколу, может ищет чего, я не спрашивал. Ну раз занимается – значит заебись ему. Ну так вот. Залезли они в один бункер месяца три-четыре назад где-то, и там нашли аптечки эти. Ну а они прошаренные, вот и набрали их и хуйни, что в них была. Там, видимо, в их тусовке давно известен прикол этот. В аптечках этих есть хуйня, которую при отравлениях надо принимать. Но если съесть её без отравления, то будут глюки прикольные. И я держал их на особый случай. Ну и вот. Раз мы, блять, просто сидим-грустим, то я подумал, что будет хорошо переждать это с интересом, – с воодушевлением сказал он.

Протянув руки к цилиндрикам, он взял один из них и отвинтил крышечку, а затем высыпал белые таблетки на стол. Одна чуть не укатилась, но он поймал её резким движением.

– И чё, какой эффект? – снова интересовалась Света.

– Охуенный. Вообще всякая разная хуйня видится, фантастические сюжеты всякие. А может и обыденные. Короче у разных людей по-разному, но мне сказали, что в любом случае интересно и прикольно.

– А не опасно?

– Света, всё опасно в этом мире. А это лекарство. Пусть мы немного не по назначению его применим, но это всё равно останется в каком-то роде лекарством. Лекарством от скуки и плохого настроения.

– Да я имею в виду… Ну, типа, не откинемся мы? – засмущалась она.

– Да с чего откидываться? Никто ещё не откидывался, так что если что, то мы первые будем. Ладно, шучу, – дебильно улыбнулся он. – Не будем.

Света взяла одну таблетку и начала рассматривать её.

– И чё, как употреблять надо? – спросила она.

– Да просто съесть пару-тройку надо и всё.

Я ощутил стойкое чувство, что это уже было. Вчера. Во всяком случае сидел я с таким же лицом и ощущениями.

– Я слышал, что история циклична, но не в таких же малых масштабах… – вздохнул я.

Марк непонимающе на меня посмотрел.

– Вы, типа, решили объебаться, чтобы дождаться, когда пройдут последствия прошлого раза? – я обратился к нему.

– Ну ты это в таком виде представил, конечно… Вот смотри. Нам хуёво. И неизвестно, сколько ещё будет хуёво. Нам надо ждать, когда приедет Миша. И неизвестно, сколько ещё надо будет ждать. Вот, как бы, решение проблемы. И время пройдёт быстро и интересно, и по итогу нам уже, наверняка, будет лучше, и Миша приедет уже, – развёл он руками, объясняя, с его точки зрения, очевидное.

– Ага. Отличный план, – сказал я. – Но позволь поинтересоваться: ты раньше употреблял это?

– Нет, – он непонимающе посмотрел на меня.

– То есть ты не знаешь, что будет после того, как пройдёт эффект. Ты и эффект-то толком не знаешь.

– Ну… Допустим. И что с того? Разве не интересно пробовать что-то новое?

– Вчера вы попробовали что-то новое, о чём ты так же нихуя не знал. И посмотри, где вы, да и я тоже, в итоге оказались. В какой ситуации. Ты не думаешь, что это всё может повториться? Или что вам станет ещё хуже?

– Ну… Не попробуешь – не узнаешь, – заявил он. И в этом был его аргумент.

– Я… Так не считаю. Не всё в жизни нужно пробовать, тем более, когда такая хуйня может произойти.

– Нет, – махнул он рукой. – В жизни надо пробовать всё. Иначе потом жалеть будешь.

– Бля, это так тупо, что… – я вздохнул. – Бля, мне даже больно от этого стало, так это тупо, бля…

– Ой, давай не драматизируй, – встряла Света.

– Что в этом тупого? Я считаю, что тупо – это когда ты живёшь жизнь, пропуская мимо себя всё интересное.

– Бля, чувак… Нет, не всё в жизни нужно ловить и пробовать. Что-то нужно и пропустить и оттолкнуть.

– Например? – ухмыляясь, сказал он.

– Неужели это настолько неочевидно для тебя?.. – я потёр глаза. – Ну смотри… Если ты считаешь, что в жизни надо попробовать ВСЁ… Ты ведь так считаешь, да?

– Ну да.

– Считаешь. То есть, тогда получается, что раз нужно попробовать ВСЁ, то… Нужно тогда и попробовать засунуть тысячу карандашей в пизду твоей матери, а отца выебать в очко.

Марк подскочил со своего дивана, рванув в мою сторону, чуть не перевернув столик с его таблетками между нами. Но перепуганная Саша ухватила его за футболку, а Света выставила руки и поддержала его за плечи, не дав упасть на этот столик и на меня.

– Ты охуел блять?! Блять, я тебе ебало разобью, – прошипел Марк.

Я, конечно же, немного дёрнулся от такого, но постарался остаться невозмутимым.

– А мне-то нахуя? – удивлённо я спросил. – Я здесь не причём. Это ведь ты считаешь, что в жизни нужно пробовать ВСЁ? Так что вот ты-то и должен пробовать это всё. А иначе как это? Жизнь-то проходит, а ты, получается, не попробуешь ВСЁ! А, ещё. Вот Саша у тебя есть. Думаю, что чтобы продолжать пробовать ВСЁ, ты должен ещё попробовать её под бомжа подложить какого-нибудь, а сам ему очко лизать. Только чтоб там засохшие катяхи были ещё на нём. А что? Раз пробовать нужно ВСЁ, то и это нужно попробовать. Иначе всё не попробуешь…

– Хватит! Зачем ты такое говоришь?! – крикнула на меня Саша.

Света просто сделала лицо, выражающее её удивление от того, с какими ебанутыми людьми ей приходится быть рядом. Марк же остервенело смотрел на меня, кипя от злости.

– Ну, то есть теперь понятно, что не всё в жизни нужно пробовать? Или мне ещё примеры привести вещей, которые навряд ли кто-то захочет пробовать? Я думаю, что не надо. И, раз так, раз у тебя такая реакция на это всё, то это значит, что есть вещи, которые не стоит пробовать исходя из каких-то своих взглядов. А это значит, что раз есть разные взгляды, то есть и разные мнения и критерии того, что пробовать нужно, а что не нужно. Будешь ли ты на смертном одре жалеть, что не попробовал то, что я предложил? Навряд ли. Буду ли я на смертном одре жалеть, что не попробовал то, что тоже не считаю необходимым для пробы? Тоже навряд ли. Так что… Иди нахуй. Кстати, тоже наверняка ещё одна вещь, которую ты ещё не пробовал. Ну и не надо. Ведь не всё в жизни нужно пробовать.

– Пизде-е-ец… – протянула Света. – Давай сюда таблетки свои.

Марк, еле отведя от меня свои наполненные злобой взгляды, молча передал свете две таблетки. Затем он так же дал две таблетки Саше, и две таблетки положил перед собой на стол. Снова посмотрел на меня, ничего не сказал, и закрыл пустой пенал.

– Круто, один полный пенал ещё остаётся. Можно будет потом как-нибудь повторить, если понравится. Заебись, – вздохнул он.

– Ну и чё? – недоверчиво смотрела Света на таблетку. – Погнали?

Они с Марком посмотрели друг на друга, он кивнул головой, но Саша внезапно прервала их:

– Стойте!

– Что? – нетерпеливо спросил Марк.

– Как что? Мы же не знаем, как оно работает, да? Но ты сказал, что там у всех по-разному, но всегда какие-то сюжеты, глюки… Да? – она нервно пробормотала.

– Ну да, и что?

– Ну как что? Я сужу, конечно, по тому, что мне рассказывали… Но типа вот когда принимаешь что-то, что вызывает какие-то фантазии, видения, галлюцинации… Большую роль играет настрой того, кто принимает и в каком состоянии. Ну типа если тебе грустно или страшно или ты нервничаешь, то и увидишь подобающую хрень. А если весёлый, с хорошим настроем, то увидишь что-нибудь хорошее.

– Ну так-то оно так, но только я такое слышал про всякие ЛСД и тому подобное. Мне кажется, что это не про эту хуйню, как её… Тарен.

– Ну всё равно. Лучше же перебдеть, чем недобдеть.

– Ну мы всё равно все унылые уже, так что либо похуй и жрём, либо не жрём вообще.

– Я предлагаю немного нам всем успокоиться, потому что сейчас неприятность произошла, – она строго посмотрела на меня. – Давайте немного расслабимся и постараемся задать себе позитивный настрой.

– Ну хорошо, давайте, – согласился с ней Марк.

И Саша закрыла глаза и начала глубоко дышать. Света просто повернулась обратно к мультикам. Марк же сидел нервно. Саша заметила это и толкнула его локтём в бок:

– Давай, расслабляйся!

Он немного попыхтел, затем сказал:

– Да не могу я расслабиться. Не знаю я как тут расслабиться, когда вот… напрягатор сидит напротив.

«Напрягатор? – подумал я. – Ну и тупость». Но он был прав, расслабиться тут трудно, особенно после того, как я его разозлил.

Саша немного помолчала, подумала, погладила Марка по плечу, а затем с довольной еле заметной улыбкой взяла второй цилиндрик, открыла его и достала из него две таблетки.

Встав со своего дивана, она прошла к моему и села рядом со мной.

– Ну, смотрите, – начала она. – Раз вы такие бойкие мальчики-зайчики, то вот вам решение. Да и всем нам решение. Ты, – указала она на меня, – скушаешь с нами таблетки. Я не дам тебе сидеть кто знает сколько часов в одиночестве, особенно в таком настроении. Ты, – указала она на Марка, – успокоишься от того, что достигнута гармония и все участвуют. Я, – указала она на себя, – перестану за вас переживать, и все, – развела она руками, – будут довольны и с хорошим настроем отправятся в хорошие фантазии.

Мы с Марком молчали. Он, по всей видимости, был в согласном молчании, в отличие от меня.

– Ты знаешь, что я решил завязать со всей хуйнёй, – вежливо, но уверенно обратился я к ней.

– Да, знаю. А ещё я знаю, как тебе плохо, – намекнула на наш разговор ночью. – И ещё я знаю, что твоё решение завязать со всей хуйнёй вчера потерпело неудачу, от которой ты сейчас страдаешь. Так что что? Раз уж такое произошло, то какая разница, завяжешь ты сегодня или завтра? Плюс, это может тебе помочь, так что воспринимай это как помощь, как извинение… И как работу над ошибками, – вздохнула она с улыбкой, смотря мне в глаза довольной серостью своих глаз.

Не успел я сказать и слова, как она взяла одну таблетку указательным и большим пальцами и поднесла её к моему рту.

– Скажи «ам!», – скомандовала она.

Не могу сказать, что я был под каким-то её влиянием, обворожён ей, или что был загипнотизирован, или ещё какая подобная хуйня, заставляющая делать человека что-то против его воли. Скорее всего, моя воля, будучи сдавливаемой тяжестью депрессии, желанием избавиться от этого состояния, ожиданиями других людей вокруг и проснувшимся остаточным интересом из далёкого прошлого к разного рода веществам, с которым я решительно решил бороться, надломилась… Отчего я невольно открыл рот, в который Саша игриво закинула таблетку, и я её проглотил.

– Между первой и второй… – улыбаясь, сказала она, и закинула вторую таблетку, которую я так же сразу проглотил.

– Ну вот и здорово, вот и молодец, – приобняла она меня, после чего встала и вернулась на свой диван.

Марк смотрел на меня, а затем, раздражаясь, сказал:

– Ну и? Неужели было так трудно сразу согласиться?

– Тихо! – сказала ему Саша. – Успокойся. Для этого он и согласился. Так что всё, давай, расслабься.

– Ладно! – сказал он, вздохнул и направил свой взгляд в окно.

Я хотел направить свой туда же, но раз оно уже занято, то делить один вид с Марком мне было мерзко, как было бы мерзко делить одну женщину.

– И что теперь? – спросила Света.

– Ждём минут сорок, потом всё будет, – ответил Марк ей.

– Опять ждать? Да ебать… – расстроилась она.

Мы сидели молча. Я закрыл глаза и пытался отстраниться от факта, что сейчас я почти добровольно принял говно. Ну, почти добровольно за добровольно не считается. Какое-никакое сопротивление было. Так что, если б дело было не в употреблении говна, а в изнасиловании, то это бы, наверное, считалось бы изнасилованием. Я был почти насильно накормлен тем, чем быть накормлен не хотел. Почти насильно считается за насильно. Мой организм и мой дух был изнасилован двумя таблетками говна.

– Если что, то Игорь ещё дохуя этой штуки Мише скинул, так что потом можно будет ещё взять, если понравится настолько, – внезапно сказал Марк.

– Хорошо, – сказала Света и улыбнулась: – Ну, надеюсь, что понравится.

Они говорили ещё какой-то пустой разговор, на который я не обратил внимания. Я был погружён в себя, стараясь сдержать гнев, искрящийся в затылке. Гнев от всей этой ситуации. Я не думал типичный бред в духе «Как я мог это допустить?!», «Как такое могло случиться?!», не испытывал ненависти к себе, не злился на себя. Гнев мой был направлен на них, и я старался его подавить, но в то же время понимал, что он вполне оправдан.

– А когда твои родители возвращаются? Не боишься, что батя тебя застанет за организацией притона в их хате? – спросил я Марка.

Он посмотрел на меня, слегка занервничал, и сказал:

– Тебя это волновать не должно. Вернутся, когда вернутся. Я знаю, когда, поэтому не боюсь. Да и чего бояться? Они сами не прочь кокса бахнуть наверняка. А если и будут злиться… Я скажу: «Полусгнившие корни дают гнилые плоды», и всё.

– И после этого… Саша, сообщишь мне, когда похороны организуются, хорошо? – я посмотрел на неё.

– Да хватит уже! – крикнула она.

Мы замолчали, я перевёл взгляд на освободившийся вид окна, и мне было всё равно, если туда же будет смотреть Марк. Я тут первый. И это не изменится, пока я смотрю туда и считаю так.

И я смотрел так долго, слушая на фоне старые мультики о добрых вещах. Кто бы что ни говорил, но в советских мультиках есть какая-то атмосфера. Когда смотришь их, то, думая об их создателях, воспринимаешь их как людей, со всей душой подходящих к своей работе, и работой её не считающих. Что они с добрыми намерениями и помыслами, не тая в себе никакого зла, создавали эти мультики, вкладывая в них всю свою доброту и надежду, что дети и взрослые будут смотреть их с радостью и переймут всё тепло и добрый посыл. Возможно, это потому, что я смотрел их в детстве и поэтому они запомнились мне как что-то особенное. Не исключено. Но я так же не исключаю, что это мой подход к вещам, говорящий не исключать доброе намерение, а считать его всегда присутствующим и главенствующим в процессе производства чего угодно. Как тот мишка на обёртке конфеты. Я верю в добрую натуру людей, и что даже самые плохие вещи в истории людей, скорее всего, были сделаны по велению изначального благого намерения. Оружие? Ядерная бомба? Благое намерение иметь средство защиты. Наркотики? Благое намерение найти новые виды лекарств. Холокост? Тут сложнее… Благое намерение… спасти свою расу?.. Допустим. Просто потом часто всё идёт по пизде. Но изначально намерение благое. Даже в действиях моих друзей было благое намерение, когда они делали интереснее мой чай и давали мне таблетки. Но, как я уже сказал, изначально благое намерение часто идёт по пизде, особенно, когда оно касается взаимоотношений людей. Холокост, опять же, тому пример. Но мультики к этому не относятся. Добрые мультики всегда добрые.

Пока я думал обо всём этом и смотрел в окно, Марк, тем временем, уже сидел на диване со своей гитарой.

– Что сыграть? – спрашивал он у девочек, потому что мой ответ известен заранее: «Ничего».

– Что-нибудь интересное давай, – сказала Саша.

Он задумался на минуту-другую, потом сказал:

– Вот друг отца из Америки же привозит нам всякие нишятки?

– Ага, – Саша кивнула.

– Ну и музыку тоже привозит, диски там, пластинки?

– Так…

– И вот, может, помнишь, привёз когда-то диск с песнями Чарльза Мэнсона.

– Не помню.

– Как не помнишь? Я ж тебе тогда все уши прожужжал об этом!

– А-а-а… Да, ага, вспомнила, – махнула она рукой. – Ты тогда вообще не умолкал об этом.

– Я диск этот заслушал тогда до дыр. Несколько песен даже выучил. Ну и что думаешь? Достаточно интересная музыка? Песни сумасшедшего сектанта!

– Света, ты хочешь послушать их?

Света повернулась к ним:

– А они на английском?

– Ну да. Отчего бы Чарльз Мэнсон в Америке запел на русском?

«Если он настолько сумасшедший, то никого бы не удивило, если бы он запел в Америке на русском», – подумал я.

– Ну я не пойму ничего тогда, так что мне без разницы.

– Ну тебе понравится, я думаю. Просто хотя бы как звучит, – уверил её Марк и взялся за гитару.

Подрочив на ней всякие настроечные хуйни, он обхватился за неё, как, наверняка, Сашу никогда не обхватывал, – кажется, я уже шутил про это, – и начал что-то бряцать, напевая: «Претти гёрл, претти гёрл… Си-и-из ту экзист… Джаст… Кам эн сэй ю лав ми…».

Я смотрел на это, и я слушал это, пытаясь, наконец, найти музыку в этом… звучании. Но рваные судорожные звуки всё никак не могли соединиться в неё, оставляя меня с ощущением, что вот-вот, вот сейчас… И никогда. Слова же, сопутствующие этой музыке, тоже не объединялись в одну целую композицию, и каждая строка, предполагаемо выделяемая мной, как будто была обижена на остальные строки и отказывалась с ними работать. Как из разбитой кружки не попьёшь нормально чаю, а только заебёшься хлебать его из осколков маленькими порциями, так и из этой песни трудно было нормально услышать музыку, а только заебёшься пытаться выслушать её из осколков слов и аккордов маленькими отрывками.

Когда Марк закончил играть, девочки зааплодировали ему. Я не нашёл причин для аплодисментов: ни исполнителю, ни оригинальному автору.

– Прикольно! Только представь, что он так же играл эту же песню своей секте… – сказала Саша.

– Да, интересно, – поддержала её Света.

– Ну, мы тоже можем организовать свою «Семью», и я тоже буду играть вам её, повторим их опыт, – засмеялся Марк.

Я смотрел на это, и я слушал это, поджав нижнюю губу и подняв брови, ощущая, что хочу сказать усталое «Бля…» и тяжело выдохнуть.

– Давай ещё какую-нибудь, – Света обратилась к Марку. – Интересно, что ещё есть.

– Сейчас, вспомню только…

Он посидел молча секунд тридцать, потом снова заиграл на гитаре бодрым темпом, и начал петь: «Фа-ар, фа-ар даун ин Арканзас… Зэрэ ливс э скуотер виз э стабборн джау… Хис ноуз вос дриппин рэд и хис вискерс грэй… Хи кулд фидл ол зэ найт энд дэй…».

Эта песня мне понравилась больше. Она была более… целостной. И представив старого сквоттера, – кажется, это те, кто поселяются в заброшенных домах, – живущего далеко в зелёных лесах Арканзаса, я действительно увлёкся данной картинкой. А нескучный темп музыки поддерживал какой-то… Дорожный настрой. Дорожный и ясно-денный, может быть даже утренний, с тёплым солнцем и голубым небом, фоном летающие над удивительно светло-зелёными деревьями в прохладном ветре. Я заинтересовался этой песней, и мне даже захотелось её послушать в исполнении, собственно, самого Чарльза Мэнсона, ибо он, наверняка, сделал бы её ещё лучше. А Марк… Будем считать, что он приложил все свои усилия по максимуму, чтобы хорошо исполнить песню чуть ли не главного человека в его жизни…

Они продолжили что-то играть и петь. Я смотрел на его гитару, и я слушал её музыку, которая не всегда мне нравилась, вызывая во мне раздражённую неприязнь, но мне было комфортно смотреть в одну точку. В какой-то момент он начал раздражающе хорошо играть. И вообще он был раздражающе хорош. Не обделён внешностью, деньгами, и имя у него как у всех самодовольных и самовлюблённых уебанов… И этим он меня раздражал. Я не завидовал ему. Потому что не хочу быть на его месте. Я хочу быть лучше него. Он – мой противник…

В какой-то момент из или из-за гитары раздалось:

– Ты смотришь на меня так, будто бы готов убить меня…

На секунду я замешкался, а затем чуть двинулся корпусом вперёд и холодно и угрожающе сказал:

– Поверь мне… Если бы я начал убивать людей…

– То вас бы не осталось! – с громкой радостью и улыбкой от угаданной фразы сказала она.

Я молча повернулся к ней:

– …Тупая ты сука… Если бы, блять, я хотел, чтобы ты это сказала, то я бы, блять, дал тебе знать, нахуй! – крикнул я ей.

Она резко отвернулась, обдав меня своими мерзкими рыжими волосами, а я закрыл глаза и начал слушать треск саранчи. На их фоне работал телевизор, по которому тоже трещали кузнечики. Я открыл глаза, потому что они всё равно ничего не закрывали.

Большая чёрная обезьянья горилла сидела в углу, ехидно улыбаясь и кивая мне головой. «ХА-ХА-ХА-ХА!» – я ощутил, что в моей голове очень смешно, и оно проявляется чувством очень смешного смеха, и с небольшой задержкой я выпустил его наружу, сидя у этой обезьяны на руках, выдув весь свой смех в её шерсть. Она продолжала улыбаться и качать головой.

– Как её зовут?! Я помню, как её зовут, но не помню! – нервно мой палец указывал обезьяне на диван. Туда же я повернулся и сам, чуть не упав на столик с ключами в углу.

– Возьмите баклажан, – сказал приятный мужик в самом расцвете сил и зелёновом свитере, поправляя очки и кабачок в своих руках из телевизора.

Я внимал его доброму лицу и чёрным волосам, хотя и трудно было поспевать взглядом за неугомонным телевизором. Я кинул в него тапок, чтобы он остановился. Тапок никогда не долетел.

– Отрежьте ему попку. Ножом сделайте глубокое ромбовое отверстие вглубь. Достаньте сердцевину с семенами. Закруглите ромб в более натуральную форму. Расширьте отверстие, поскоблив ножом содержимое кабачкового тоннеля. Расширьте до комфортного размера. На стенках останутся рельефы и семена. Кому-то это может понравиться. Другим же я рекомендую взять твёрдый огурец и немного поработать им внутри для смягчения стенок. После этого можно приступать. Кабачок дарит прохладу и интересные ощущения. И звук. А после этого можно его промыть, порезать, приготовить и съесть! – весело закончил он, но, после небольшой паузы, дополнил: – Но, всё-таки, попробуйте ещё и дыню.

– И ВОТ ПРЕДСТАВЛЯЕШЬ?! – обернулся я, не увидев больше Максима за спиной. Где я был? В парке? В… В… Где?

Видимо, моя долгая прогулка уже завершилась, раз я снова дома. В квартире. У друга дома. В квартире дома друга.

Внезапно оказавшийся перед моим лицом краМ, пылая что-то рассказывал, напугав меня:

– И вот представляешь?! Чарльз Мэнсон читал Пушкина! Знаешь, как я это понял? Это всё на поверхности буквально. «Сказка о царе Салтане». Там была фраза, типа, «А во лбу звезда горит»! Ну? Улавливаешь? Свастика – это солнце. Солнце – это звезда. Звезда во лбу – это свастика во лбу. Третий глаз! Бля-я, как же никто не догадался ещё, а? – он довольно откинулся на спинку дивана он.

«Что же я наделал? – взволновался я. – Я, – русский, российский, русскоговорящий, знающий Пушкина, читавший Пушкина, родившийся на родине рядом с его родиной, родом своим относящийся, причастен к серийному убийце, восвхв… восхвавляемыймым тем, кого я знаю, с кем знаком, причастен к серийнмо убийце…».

В машине Андрея я чувствовал себя в безопасности. Мы ехали ночью. Я думал, что мы уже давно приехали. Видимо, заснул, пока ехали. Я посмотрел на него и сказал:

– Ты должен говорить или ты не должен говорить.

Не отвлекаясь от дороги, он слегка повернул радио громкостью, откуда раздался его голос, паузищийся без помех:

– С твоими проблемами… С твоим потенциалом… С потенциалом твоих проблем глубоких… Есть не стоит. Когда твоя норма была нормальной? Она же и так искажена постоянно естественным путём. А теперь… Нельзя забывать про пагубное влияние пагубных личных качеств на пагубные условия… Как говорил великий физик, чью фамилию я не помню… «Минус на минус даёт плюс»!

– Я не страдаю от лишнего веса, – ответил ему я. – И вообще. Ты такую тупость сказал. Такая тупая тупость… тупая! Ты вообще не умный человек. Ты… Полу… Умный! Иди еби… Беспризорниц.

– Не обижай меня, я же ничего плохого тебе не сделал, – сказал он уже вживую.

– Затокакоесообщениенарадиоотправил! – мои губы еле двигались.

– Так ты ж… У тебя твоя хуйня накладывается на не-твою хуйню, понимаешь?

– Понимаю.

– Ну и по итогу получается…

– Хуёвая хуйня! – вскрикнул я и почувствовал себя неловко, ведь мы, вроде, до этого минут двадцать разговаривали о режиме работы гирлянды на новогодней ёлке на центральной площади.

– Ну и зачем ты так? Совсем себя не контролируешь? Возьми себя в руки, и будет всё нормально говориться, – покачал головой Андрей.

– Спасибо, – протянул я ему руку, которую он пожал, улыбнувшись.

По ощущениям, мы ехали уже второй день. Машина как будто не двигалась с места. Я оглянулся в окна и увидел Автозавод.

– Ну и что? – спросил я?

– Как что? Пошли работать, смена начинается! – сказал он, заглушил машину и вышел из неё.

– Я постарался поймать волнующуюся ручку двери, поймал, открыл дверь, но ощутил, что мои глаза как-то слабо держатся на своих местах, и, перестраховываясь, закрыл их, и мои ноги запутались на выходе и я ёбнулся на холодную землю, которая по ощущениям как ковёр, с которого я так не хотел вставать, видя в его ворсинках целый мир.

Света меня внимательно слушала, кивая и поддакивая.

– Ты, Света, блять… – начал я. – Ай, да ну тебя. Похуй.

– Нет-нет, стой! Что ты до этого рассказывал? – потрясла она меня за руки.

– Знаешь, что заставляет меня по-настоящему грустить? Раковина в ванной комнате. Знаешь, почему? Потому что это пиздец как грустно. Вот смотри. Есть раковина, а есть ванна. В ванной тоже есть кран, в ней тоже течёт вода. По сути, в ванной можно сделать всё, что можно сделать в раковине, и даже больше. Можно помыть лицо, руки, зубы почистить, а можно и всему помыться. А в раковине только помыть лицо и руки и зубы почистить. И вот она стоит там такая, как будто к месту, но как будто и нет. И мне её очень жаль, потому что кажется, будто раковины в ванных комнатах при наличии ванны ставят просто для галочки. Нет, ей, конечно, пользуются, но, как я уже сказал, в ванной можно сделать всё то же самое и даже больше. И раковина, обладай она душой, наверное, ощущала бы себя не очень хорошо.

Света заплакала, захныкала, а солнце за окном моргнуло яркой вспышкой. И, сидя на кухне, я так и не пришёл к выводу о том, как съесть кактус, не уколовшись, не доставая при этом иголок из него. Наверное, пришлось бы позаимствовать рот жирафа.

Из туалета вышел Мрак, задорно восклицая:

– БЛЛя-я-а-а! Если бы я каждый раз так сцал, то я бы все унитазы мира обоссал, и никакая женщина мне бы была не нужна!

Саша обижено цыкнула. Стена, рядом с которой она стидела… Стояла… Сидела… Стена закачалась и затряслась, и я, испуганный, подбежал к ней, чтобы оттолкнуть от падающих кирпичей, которые стал собирать, чтобы вставить обратно в стену, но случайно провалился в образовавшуюся дыру, ну или она упала на меня, и я обнаружил, что всё это время я собирал не кирпичики, а клавиатуры на крыше дома.

От увиденной халявы, жадность и жажда наживы захватили меня, и я постарался запихнуть в охапку подмышкой как можно больше, чтобы потом их продать. Предвкушая кучу денег, я был так рад, что… Что не знаю. Насобирав гору клавиатур, я вдруг осознал, что они, наверняка, чьи-то, и мне теперь пизда за то, что я их пизжу. Я ринулся к двери с крыши, но она оказалась закрытой.

«Хорошо, – подумал я, – хотя бы уебаны за мной не придут. БЛЯТЬ! А если у них есть ключи? У них наверняка в сговоре с ними главная по дому или ещё кто с ключами?!».

Я выкинул клавиатуры, распутал их провода и скорее начал их связывать между собой в длинную проводочно-клавиатурную верёвку, чтобы спустится со крыши. Руки меня не слушались, провода еле связывались и выскальзывали друг из друга на холоде…

Наконец, связав достаточно длинную, на мой взгляд, верёвку из них, привязал один её конец к какой-то хуйне, торчащей из пола крыши, а другой выкинул за борт. Дёрнул за верёвку, клавиатуры зажурчали между собой и по снегу на крыше, но провода не порвались.

Я подошёл к краю крыши и, схватившись мёртвой хваткой за ограждение, еле-еле слегка высунулся за него, увидав внизу огромную высоту и крыши крытых балконов.

Ухватившись покрепче за провода, я начал спускаться, осторожно перебирая ногами по стене из мелких камешков. Когда я ощутил под стопами крышку балкона, мне стало чуть полегче. Осталось только перепрыгивать с одной крыши на другую вниз, шашечками, и не падать с них. Мои ноги подкосились, когда я посмотрел на следующую крышу внизу. До неё было не так уж и далеко, но схватиться на ней при приземлении было не за что, а холодный сильный ветер заставлял меня волноваться, что я упаду или подскользнусь на маленькой ледышке, или ещё чего, и сорвусь. Но деваться мне было некуда: обратно подниматься было не вариант, потому что уебаны наверняка уже ломились на крышу за мной. Можно было бы, конечно, попробовать заскочить в окно того балкона, на крыше которого я сейчас стою, но это очень рискованно… Хотя, в такой ситуации навряд ли есть нерискованный вариант действий.

Я опустился на колени и слегка выдвинул голову за границу балкона, чтобы посмотреть, не открыто ли случаем окно на нём. Но в первую очередь я увидел бесконечное расстояние до земли, которое точно оказалось бы конечным, если бы я начал преодолевать его. Резко отстранившись от края крыши, я слегка откинул себя назад к стене дома, чтобы передохнуть и отдышаться, но стены за моей спиной не оказалось.

– А-А-А-А-А! – истошно заорал я, упав на диван и уткнувшись спиной в его спинку.

– Чего ты орёшь так? – недовольно спросила Саша.

– Мне было страшно.

– А представляешь, как мне было страшно, когда я решилась, наконец, на операцию?

– Какую операцию? – я старался быть спокойным и вежливым, но моё сердце бешено колотилось, и я всё никак не мог отдышаться.

– Ну, знаешь… Я же родилась… Ну ты знаешь. С микропенисом и вагиной. И я типа никогда не знала, мальчик я или девочка. И мне было очень трудно решиться и признать себя кем-то. А ещё труднее было кому-то об этом рассказать. Но спасибо вам всем за поддержку, – она улыбнулась нам всем, – и я наконец приняла себя и пошла ко врачу. Я решилась на операцию по удалению микропениса, а остатки его закатали в мою вагину, сделав её красивее…

– Пизде-е-ец… – протянул я, дёргая свою кофту за воротник, чтобы выпустить горячий воздух из неё и впустить холодный. – А детей ты иметь можешь?

Внезапно мне захотелось пить. Только я перевёл взгляд с Саши на кружку и потянулся за ней, как она, стоя на одном месте, всё никак не давала себя поймать.

Саша раскинулась по дивану, закинув голову и руки на его спинку.

– Дети? – спросила она. – Знаете…

Она собралась снова в одну фигуру и сделала интригующий взгляд.

– Вы знали, что… Ну… Это типа моя работа, и я о ней ещё никому не говорила, вы первые, так что тс-с-с! – пригрозила она нам пальцем. – Вы знали, что все люди рождаются больными шизофренией? То есть все младенцы больны ей. Не верите? Подумайте сами! Негативная и позитивная симптоматика на лицо: отсутствие внятной речи, мышления, ничего не могут делать сами, при этом бред, аффекты и всё такое… И, в общем, по мере взросления человек излечивается от шизофрении, но если в его жизни что-то идёт не так, и что-то провоцирует шизофрению, то это что-то просто провоцирует возвращение человека в его естественное с рождения состояние. Может, это даже некий защитный механизм… В любом случае, шизофрения теплится внутри нас всегда, и просто некоторые люди бывают столь неудачливы, что возвращаются к ней. Думаю, такую же теорию можно сделать касательно всех остальных видов расстройств психических. Возможно, это всё вообще одно целое, и все расстройства – это тоже возвращение в естественное шизо-психо-состояние при рождении.

Слушая её, я больше всего внимания обращал на сочетание «шизо». Оно вызывало у меня ассоциации… Шизо… Шезлонг… Полосатость… Жвачка «Бумер»… Как же я бы сейчас её пожевал, бля…

– И вообще… – с интересом продолжала она. – Ещё и кошки больны шизой. У них постоянно галлюцинации, они видят то, что не видят люди. А кто ещё видит то, что не видят другие? Шизофреники! Где между ними разница? Нигде!

– Саша, хватит, – жалобна простонала Света. – Мне кажется, что я с ума схожу… Я боюсь… А если это навсегда? А ЕСЛИ ЭТО НАВСЕГДА?!

Она раскачивалась, сидя на диване, а потом легла и начала хныкать.

– Ты с ума сходишь? А я? Я тоже? Почему навсегда? Давай не навсегда? – начала трясти её Саша, а она просто легла на бок и пыталась завернуться в свои руки.

– Я не знаю где, но я уже раз двадцать сошёл… – пробормотал Марк. – Это навсегда. Уже. Я только что был… Не помню где… Мы сошли. А обратно… Обратно не выйдет, потому что нет обратного слова «сошли». Это в один конец билет.

Я тоже начал ощущать схождение ума, когда они заговорили об этом. Страх сковал меня. Я боюсь остаться без ума навсегда.

– Бабушка, дай пирожков, – прошептала Света.

Я посмотрел на неё и не понимал, как ей удаётся лежать на волнующемся диване.

– Я знаю… – начал я.

– Я тоже! Я тоже знаю! – подхватила меня Саша.

Марк двигал губами и языком, но ничего, что оттуда вышло, не отложилось в моей голове.

– Заткнись! Ты мешаешь врачу своими разговорами! – крикнул я ему.

Я хотел положить руки на стол для удобства, но стола под ними не оказалось. Я снова был в той же квартире, как и год назад.

– У меня есть рецепт… У меня есть рецепт… – пытался я убедить то, что уже давно ушло.

– Дорогой, сейчас не время для курицы этой, – Саша ласково обратилась ко мне.

– Соберитесь все сюда, – сказал я им.

Мы все, кроме Светы, приблизились друг к другу. Марк ударился лбом об меня, а боль почувствовал я.

– У меня всё на месте, – сказал Марк, обтрагивая себя.

– Возьмите себя в руки, – сказал я.

Они обняли себя.

– Мы в реальности? – я задал вопрос Марку.

– Да, как и до этого, – ответил он мне с лицом эксперта.

– Я тоже так думала, а потом вспомнила и забыла, и потом думала в лесу, а потом думала и забыла… – говорила Саша.

– Нам надо в магазин, – сказал я.

– А там что? – спросила она.

– Чтобы не сойти с ума.

– Ты иди… А я не знаю, что за город это, – качаясь, сказал Марк.

– Я знаю, и у меня есть рецепт… От ума… м?.. аша… с?.. аша, пошли.

– Пошли… – Саша встала, запнулась об стол и куда-то упала.

Я встал и пошёл в… раздевалку. Я повернул налево, но оказался в коридоре, который был справа. Я повернул налево на склад, но оказался в коридоре, который был сзади. Я повернул направо, и оказался в коридоре, который был справа. Я пошёл по коридору, но всё время приходил в комнату, в которой была другая комната. Мне неизвестно, сколько я ползал, но колени начали болеть. От вспышки захотелось пить. Я загребнул рукой снег, но рука застряла в пустом чужом ботинке.

– Марк! – крикнул я.

Марк вышел из декоративной прямоугольной дыры в стене.

– Магазин далеко…

– Ща я… Ща соберу тебе сумку… – пробубнил он и вернулся обратно за стену.

– Марк! – крикнул я.

Марк вышел из декоративной прямоугольной дыры в стене.

– Магазин далеко…

– Ща я… Ща денег дам на поезд… проезд… – пробубнил он и подошёл к висящим одеждам.

Покопавшись в пальто, он достал монетки. Они полились с его руки на столик. Мне было жарко в куртке.

Я потянулся к кружкам, но ни один из них не отлеплялся от стола, сколько я не пытался.

– Проблема… – сказал я.

– Положил руку на стол, – сказал Марк.

Я положил руку на стол, он перевернул её ладонью вверх и положил в неё деньги. Радостный, я сжал ладонь и хотел отнести её в карман, но не смог её поднять, мне не хватало сил.

– Бля… У тебя есть… Деньги полегче? – обратился я к нему.

– Не знаю, надо поискать, – он снова начал шариться в куртке.

Я потёр глаза и лицо и ощутил свежий прохладный летний ветерок, тепло летнего заходящего солнца и летней восходящей новой луны, и от жары снял шапку. Открыв глаза, я увидел летний закат за фоном летнего города, покрытого летним снегом. Он падал на летних людей, по-зимнему тепло одетых. Толпы их ходили куда-то, стояли на красных и зелёных светофорах, принимая на себя оранжевеющий свет с неба, медленно сменяющегося голубым и синим. Я оказался в пространстве улиц, оказался на остановке. Ногам было холодно. Люди дышали паром, но от этого теплее не становилось.

– Да ну тебя! – сказала какая-то бабка и уселась на скамейке.

Троллейбус подъехал и остановился передо мной. Я поспешил к нему. Но у самой двери моя нога прилипла ко льду, и я не мог поднять её на ступень троллейбуса, хотя одна уже была там. Дёргая ногу, я побоялся её оторвать, но скользкий лёд заставил меня подскользнуться и я чуть не упал в проходе троллейбуса, но вовремя схватился за поручень. Женщина кондуктор подошла ко мне, и я очутился на сидении.

Кондукторша стояла рядом со мной и я, боясь, начал раскрывать потихоньку, палец за пальцем, сжатую руку, в которой были деньги. Как только я открыл указательный и средний палец, деньги, что были под ними, взлетели вверх и улетели, пока я наблюдал за ними.

– Извините… У меня деньги улетели… – сказал я, и от обиды мне хотелось заплакать.

– Сдачу возьмите, – сказала она и отсыпала мне монеток в руку.

Я снова крепко сжал её и, следя за ней, за тем, чтобы ничего не улетело снова, начал медленно опускать её, чтобы засунуть в карман. Но увидев, что под моим сидением километров десять высоты, я уронил их и в панике вцепился в сидение, боясь соскользнуть с него и упасть при качке троллейбуса. Чтобы не смотреть вниз, я зажмурился, а кожзам под пальцами стал влажным от пота рук, выступившего от страха.

Но, вспомнив про кондукторшу, я решил приоткрыть глаза, чтобы узнать упала она или нет в эту троллейбусную пропасть. Открыв один глаз, я увидел, что она невозмутимо стояла рядом. «Какие длинные у неё ноги», – подумал я.

Снова посмотрев вниз, я увидел, что пол был довольно близко ко мне, а по нему были разбросаны уроненные монетки. Я скорее нагнулся к ним и начал собирать. И собирал, и собирал, и собирал. Их было больше, чем я помнил, и среди них попадались и старые, и новые, и юбилейные, и памятные. И я всё брал их и брал, набивая карманы, выбирая самые дорогие, а их не становилось меньше.

– Молодой человек, билетик возьмите, – раздалось сверху.

Я поднял голову и увидел протянутую ко мне руку с билетиком. Я взял его, и кондукторша ушла. Грязными от польной грязи пальцами я вертел его, чтобы разглядеть, какие на нём цифры и счастливый ли он. Но я не мог разобрать ни одной цифры и ни одной буквы. Всё расплывалось и постоянно менялось. «Всё равно, – подумал я. – Я бы всё равно не стал его есть. В последний раз, когда я ел счастливый билетик, вкус мне не понравился. Да и насчёт счастливого надо ещё подумать… Что со мной произошло счастливого после того, как я его съел?»…

Внезапно мне стало очень хорошо и приятно. Ездить на троллейбусе, лёжа в нём в кровати под одеялом, – очень классно. Можно засыпать удобно и с комфортом. И при этом лежать и смотреть в окно. Я зевнул. Как здорово…

Звук электрического двигателя усиливался с его разгоном, и возвышался, становясь продолговатым. Троллейбус растянулся далеко за моей головой, у него исчезла крыша и я видел, как город по бокам растягивается в длинную ленту сзади меня, вдоль которой я плавно летел в кровати, наслаждаясь чувством потока, обволакивающим мои мысли.

Как говорил Чарльз Мэнсон: «Я – никто. Я – бомж, бездомный, бродяга. Я – вагон поезда и кувшин вина. И прямое лезвие – если вы подойдёте слишком близко ко мне».

Улицы сворачивались в большой рулон под моими ногами, синее вечернее небо и жёлтые фонари встали на одной высоте, чтобы проникнуть в меня через глаза. Свет и всё вокруг, что я вижу, массирует мне их.

– Молодой человек, вы до куда едете? – потревожила меня кондуктор и отбила весь сон.

– Я… Где от остановки недалеко аптека хорошая… Где-то там… – пытался я вспомнить пункт назначения.

– Ладно, хорошо, – сказала она и отстала.

Я закрыл глаза, но мой покой нарушала какая-то пизда, пиздящая по телефону где-то сзади:

– Да пошёл ты нахуй! Я ментов вызвала! Пизда тебе, сука, выродок ёбаный! – крикнула она в трубку и громко положила её.

Спустя пару минут, она снова говорила по телефону:

– Да ты ж алкаш ёбаный… Нахуй я с тобой связалась, – засмеялась она. – «Люблю, люблю», ага. Давай-давай. Не звони мне больше, падла! Жди, сука… Ща к тебе приедут… – и снова кинула трубку.

Я смотрел в холодцовое окно. Грязь снаружи на мутном стекле была похожа на кусочки мяса в холодце.

Спустя пару минут, она снова говорила по телефону:

– Да чтоб ты сдох нахуй! Нахуя я с тобой связалась, блять… Ты ж конченный! Кон-чен-ный! Пошёл ты нахуй! Алкаш ёбаный, объебос пидорский! Знать тебя не хочу нахуй! Жди, сука ты, блядина неёбаная. Щас… Щас… Ментов я вызвала уже, едут, жди, сука. – и снова кинула трубку.

Я думал: «Если ты не хочешь с ним пиздеть, то нахуя звонишь или берёшь трубку и пиздишь, проблядь ты ебучая? И мешаешь, при этом, спать всему троллейбусу, пизда ты гнойная блядь…».

Спустя пару минут, она снова говорила по телефону:

– Ну что, сука, ждёшь? Жди-жди, блядь… Жди, сука… – и сделала долгую паузу, видимо, меняя тон на более приемлемый: – У тебя осталось ещё что-нибудь? Сейчас я приеду минут через пятнадцать. Давай, до встречи…

Я в охуевании от ёбаной тупости ёбаной тупой ёбаной пизды поднял брови и мне стало больно от того, что такие люди существуют.

– Молодой человек, остановка ваша, – потрясла меня за плечо кондукторша.

– Спасибо большое, – сказал я ей, встал и вышел из автобуса, чуть не подскользнувшись на льду.

Я не узнавал остановку и место, где я находился. И где здесь была аптека… Я не знал. Я побрёл за остановку, и, внезапно уткнувшись в стену какого-то здания, понял, что я потерялся. Я обернулся по сторонам и увидел забавного насупленного мальчика лет десяти, в пальто и ушанке, стоящего на углу этого здания. Я подошёл к нему:

– Привет, – дружелюбно сказал я.

– Хуй тебе в еблет, – сказал он, после чего посмотрел на меня и оценил снизу вверх.

– Ну… Здорово, пацан, – решил сменить я тактику.

– Иди нахуй, уебан, – непринуждённо отвечал он, даже несмотря на меня больше.

– Здорово, мужик!

– Хуй в жопу тебе вжик.

– Бля, просто здорова.

– Хуй, пизда, корова…

Я вздохнул, оглянулся и не увидел ничего знакомого в округе.

– Слыш, я чё-то потерялся немного… – начал я.

– Ну я вижу. И чё, тебя пырнуть чтобы ты нашёлся или чё? – быстро бормотал он.

Я потёр глаза, сделал паузу и снова спросил:

– Слыш, ты, может, знаешь, дорогу к аптеке?

– Поскреби хуём в сусеке!

Я помолчал, затем сказал:

– Бля, охуенные, конечно, стихи, уважаемые, но пошёл-ка ты нахуй.

– Да вон там аптека, – показал он рукой в направлении дальше по тротуару.

– Ага, спасибо.

– Пожалуйста.

И я пошёл дальше по тротуару. Петляя по нему, я высматривал вывеску аптеки, ища её везде. Я внимательно всматривался во всё, и пока происходил процесс смотрения, всё заползало в мои глаза, кроме вывески. Засматриваясь во дворы, я не мог понять, где я конкретно нахожусь, ибо не помнил ни одного места в городе с таким пейзажем…

– Ой, слушай, забеги ещё в аптеку, купи антигриппин, – раздалось откуда-то сбоку.

– Ладно, жди тогда, – мужской голос сказал и передо мной появился силуэт, за которым я решительно последовал.

Силуэт двигался впереди, а я не отставал. Мы прошли немного и недолго, как он внезапно завернул в стену дома, в котором оказалась дверь под большой вывеской, наверняка, аптечной тематики. Я зашёл за ним, чуть не подскользнувшись на скользком плиточном пороге.

Войдя в аптеку, я спустился по лестнице к витринам, чтобы найти то, что мне было нужно. Медленно идя вдоль них, я всматривался в пустоты и ассортимент, пытаясь разобрать, что было написано на коробочках. Стекло запотевало от моего дыхания.

– Не прижимайтесь к витринам, пожалуйста, – раздался голос откуда-то сзади.

Я не обращал внимания, продолжая свои поиски. Коробки не стояли на месте, буквы на них либо не было видно, либо они прыгали туда-сюда и менялись местами. Силуэт, купивший свой антигробин, прошёл сзади меня, пыхнув и цыкнув.

– Да-а… И вот я на неделю-две поеду в Сыктывкар, повидаюсь с семьёй, отдохну, – полушёпотом говорили сзади оказавшимся приятным женским голосом, который сказал мне не прижиматься к витринам.

– Здорово! – так же полушёпотом отвечал ей другой женский голос. – Бли-ин, я бы поехала с тобой, да у меня экзамены.

– Ну съездишь потом сама, без меня. Я отпуск передвинуть не могу. Может летом потом, в праздники съездим вместе.

– Ага… Ну ладно. У тебя тут это… Покупатель… – и шёпот стал ещё тише: – Часто к тебе… такие вот… заходят?

– Ну бывает, да, – так же тише прозвучал ответ.

– Осторожнее давай. Ну ладно, пока-пока!

– Пока!

В отражении на стекле я увидел, как сзади меня проплыло размытое пятно, но это меня не волновало. Руки из моих глаз ощупывали всё перед ними, а сами глаза нажимались на предметы, которые видели, ощущая каждый их контур, изгиб, узор, текстуру, цвет, всё. Я видел на ощупь. И меня волновало, что, как бы я ни искал, я не мог найти заветного… Название уплыло из моей головы.

– Вам что-то подсказать? – раздалось опять сзади.

Мне действительно нужно было что-то подсказать. Я повернулся и, осторожно пробираясь через туман, направился к кассе. Запоздало освещая себе дорогу лучами зрения из своих глаз, я соприкоснулся с ними, исходящими из глаз другого человека, и они были направлены на меня, обдавая холодом помещения. И когда мой взор дошёл до неё, от её внезапной чрезмерной красоты, от которой мозг отказывается получать удовольствие, боясь умереть от чрезмерного его количества, от его избытка; от красоты, от которой может быть больно, об которую можно порезаться, если посмотреть не под тем углом или подойти без осторожности; от которой можно было обжечься удовольствием; от этой абсолютно безумной красоты, с которой едва ли может совладать человек не потеряв разум, взор мой решил остудиться об ржавый забор и колючую проволоку с налипшим на колючки снегом за окном.

Замешкавшись, я повернулся к ней и сказал:

– Логопед-Дирол.

Она, немного помолчав, ответила:

– Жвачки не продаём. Логопедов тоже нет.

Название всё никак не всплывало в моей голове, я попытался ещё:

– Голо-педо-лор.

Она сдержанно хихикнула, и сказала:

– Голый педо-ЛОР? Это забавно. Могу себе такое представить. Ой… Ну не для тех, кто попал на приём к нему, конечно, – и смешинка её пропала.

– Мне нужен… – я надеялся, что название всплывёт на автомате.

– Галоперидол? – после небольшой выжидающей паузы сказала она.

– Да! Оно, – обрадовался я.

Она сходила в закуток за стеной и вернулась через некоторое время, держа пару коробочек.

– Вам в каплях или таблетках?

– Скорее всего… В таблетках.

– А как у вас в рецепте написано? – и вдруг она прервалась, вспомнив что-то важное: – Кстати, мы по рецепту его продаём только. У вас он есть?

– Да, есть, – я начал рыться в карманах.

Я залез в правый карман куртки, потом в левый. Потом в другой правый, потом в другой левый. Потом в карманы штанов, передние и задние. Потом расстегнул куртку и залез во внутренние карманы. Затем снова в правый внешний, потом в левый внешний. Потом в другой правый, потом в другой левый. Потом в другой правый… Потом в другой левый…

– Ну, как успехи? – спросила она, оперевшись локтями на стойку и поддерживая руками свой подбородок.

– М-да-а, – расстроено сказал я. – Видимо, не сегодня. Наверное, оставил в другой куртке или в других штанах.

Она вздохнула, взяла коробочки и задумалась.

– Знаете… – неуверенно сказала она. – Это, конечно, не стоит так делать, но… Я вижу, что вам либо не очень хорошо, либо прямо ну очень хорошо…

– Да… У нас проблемы с друзьями… – пытался я дать ей честный ответ.

– Ага, поняла. Поэтому лучше не иметь друзей, с которыми у вас проблемы. Короче… Я вам продам, вы только не говорите никому, что без рецепта я продала, ладно? – она улыбнулась, и я почувствовал, что это улыбка спасает жизни.

– Да, конечно, – как можно благодарнее я произнёс. – Большое спасибо вам. Сколько стоит?

– А вы в состоянии считать?

Я вспомнил случай с деньгами на полу, поэтому просто достал деньги из кармана и положил их на стойку. Она посчитала их, забрала часть, сдала сдачу и подвинула ко мне оставшиеся деньги и коробочку.

– Я вам в таблетках дам, потому что навряд ли в состоянии капли пить или раствор колоть, – забота была в каждом её слове. – И шапку наденьте, а то зима на улице, если вы не заметили…

Приятное чувство разлилось по моей груди вместе с быстрым биением сердца.

– Вы знаете… Я чувствую от вас такое радушно-приёмное тепло… От вас исходит такое… Провоцирующее желание объятий… Вы кажетесь такой близкой…

Она улыбнулась задорно, шутливо, немного озорно, немного игриво, немного кокетливо, с забавой выдохнув перед этим, слегка наклонив голову, немного сдвинув чёлку, посмотрев на меня таким приветственным взглядом, и…

– Ой, вы знаете, так хорошо, что мы с вами встретились! – радостно говорила какая-то бабка, улыбаясь неполным ртом зубов. – Это ей так поможет!

Передо мной стояла полумёртвого вида девочка, бледная, лет одиннадцати, с тёмными пятнами под безразличными глазами, которыми она смотрела на меня, вытянутыми руками слегка обнимая за плечи меня же, сидящего на корточках перед ней.

– Вы знаете, ведь болеет она у нас, вот никто и не хочет с ней общаться. Как хорошо, что есть ещё такие люди, как вы! – продолжала бабка.

– А чем болеет? – спросил я.

– Так туберкулёзом! Но вы не бойтесь, она не заразная!

Девочка продолжала молча стоять перед моим лицом. Я резко встал и отошёл от неё. Быстро оглядевшись, я понял, что нахожусь рядом с ЦДТ в Строителе. Довольно далеко от места, где я должен быть.

– Куда вы? – взволнованно и разочарованно спросила бабка.

Я молча развернулся и быстрым шагом, почти бегом, направился в направлении остановки Юбилейной. Мне было очень стрёмно, что я поступаю как мудак, вот так молча убегая от этой девочки и бабки. Но, с другой стороны, девочка выглядела как живой труп, и мне показалось, что она вообще ничего не понимает, поэтому я её навряд ли расстроил. А бабка… Ну думать надо головой, когда с туберкулёзной девочкой гуляешь, и быть готовой, что не все захотят с вами общаться. Но в голове моей, кроме совестливых переживаний, набирали силу другие мысли и чувства. Страх всё сильнее сжимал мой мозг, ведь я понял, что теперь, наверняка, тоже подхватил тубик, и что мне пизда. Надо срочно выдвигаться в тубдиспансер.

Пока я шёл по дворам к остановке, ещё большее место в моих мыслях заняло горькое и обидное и гневное ощущение дикой неудовлетворённости от упущенного разговора в аптеке. Та продавщица… К ней даже неприменимо слово «продавщица», потому что говоря «продавщица» представляешь совсем другого рода женщину. А эта девушка…

«БЛ-Л-ЯДЬ!» – воскликнул я, запнувшись за какую-то хуйню, проходя за «Родиной», и приземлился грудью прямо на поручень на входе в салон автобуса.

– Мужчина, не материтесь! – заворчала кондукторша.

Я, пытаясь поймать дыхание, кашляя как ненормальный, еле как выдавил из себя слова и спросил у неё, удивлённой таким моим поведением:

– До тубдиспансера идёт?..

2

– ЁБ ТВОЮ МАТЬ, БЛЯДЬ! – прокричал Марк. – Я ЗАЕБАЛСЯ, БЛЯДЬ, ПЫТАТЬСЯ ПОНЯТЬ, ГДЕ Я НАХУЙ!!!

Я открыл глаза, обнаружив себя всё там же на диване во всё той же квартире. Марк, Саша и Света были на своих местах… Ну, примерно. И, по всей видимости, тоже только присоединялись к нам с Марком… здесь.

– Это реальность или нет? – пропищала Света.

– Хуй его знает, но я, кажется, ощущаю, что реальность, – сказал я.

– Я нихуя не помню, но я тоже ощущала, что там реальность! А нет, помню, блять… Как нас бомбили… – хныкала она.

– Ну… Сейчас вроде не бомбят, так что не переживай, – тихо сказала ей Саша.

С трудом и по крупицам я помнил и вспоминал то, что видел сам. Глубокая тоска напала на меня, какая нападает, когда просыпаешься от очень хорошего сна, который не ощущался сном, а ощущался как прекрасный счастливый момент жизни.

Я огляделся. Открытая пачка галоперидола валялась на полу с несколькими таблетками рядом. Значит, то была правда. В смысле я действительно ходил за ними. Кто-то их съел? Надеюсь, что нет. Это мои таблетки, который мне выписали на всякий случай, и навряд ли этот случай и есть всякий. И вообще, он для конкретного всякого случая, который, может, и не настанет, поэтому он и всякий.

Вспомнив, что история с его добычей так бестактно оборвалась, я ещё больше взгрустнул. Потому что её неоконченный конец мне очень понравился. Вернее, фигуранты этой истории. Фигурантка… Как из сна с идеальной девушкой… Бессилье и злоба от этой неоконченности прошли по моему телу, от которых с гневной досадой хотелось что-нибудь прокричать. Но я не буду. Я же не Марк…

Но несмотря на то, что мне было немного грустно и тоскливо на душе, я не ощущал, что это те же грусть и тоска, что были раньше, подавлявшие меня совсем уж жёстко. Кажется, мне было лучше. В плане душевном. В плане физическом мне дико хотелось пить.

Я встал и, немного пошатываясь, отправился из зала.

– Ты куда? – спросила Саша.

– Пить хочу – пиздец, – ответил я.

– Поставь чайник тогда, мы тоже сейчас придём, – и она тяжело вздохнула.

Пока я шёл на кухню, пока включал свет, пока ставил чайник, пока садился и сидел за столом, больше всего меня волновала реальность посещения Строителя. Был ли я там на самом деле? Виделся ли я на самом деле с этой туберкулёзной девочкой? Не то чтобы я переживал о ней… Переживать о ней – то же самое, что переживать о случайном персонаже третьего плана без особой роли во сне, которого ты даже не знаешь, видел в первый раз и по пробуждении практически забыл. Я переживал о том, имею ли я теперь туберкулёз в себе или нет. И эта неизвестность очень меня нервировала. Мне, блять, неопределённости с ВИЧ, что ли, не хватало в жизни?!

Чайник вскипел и я заварил себе пакетик обычного чёрного чая. Медленно глотая его мелкими порциями, сидя в унылой тишине, я ощутил, как мне становится немного теплее. Это было важно, потому что в квартире по какой-то причине было достаточно холодно, и мои ноги замёрзли, вернее пальцы на ногах, которые я поджимал, чтобы было теплее. Да и сам я как-то… замёрз. Со временем на кухню подтянулись Марк и девочки.

– А нам ты чай не сделал? – спросил Марк на ходу, пока направлялся к чайнику и кружкам, и непонятно, зачем это было спрошено, если и так всё очевидно.

– Не сделал. Я же не знаю, какой чай вы хотите, – ответил я.

– Эх ты… – Саша шутливо осудила моё бездействие.

Они налили себе чай и тоже сели за стол. Минуту-другую мы пили молча, затем Марк спросил нас:

– Ну и что? Как вам?

Краем глаза я увидел, что девочки переглянулись между собой.

– Хуёво, – раздражённо сказала Света. – Мне мерещилась всякая хуита страшная. Почти ничего не помню, а то, что помню, то помню смутно, но там пиздец какой-то виделся.

– Странно. Ты, вроде, сидела, мультики смотрела, откуда пиздецу взяться? – ответил ей Марк.

– Может быть, внутри какие-нибудь переживания были, – робко предположила Саша.

– Ну а тебе как? – обратился он к ней.

– Ну… Ну знаешь, вроде интересно, но второй раз я пробовать не хочу. Слишком реально там всё кажется, не разбираешь, где настоящая реальность, а где галлюцинация. Ну… Ну возможно, что я тоже немного на негативе была, поэтому, может, и можно второй раз попробовать. Но только в хорошем настроении. Я, всё-таки, считаю, что это важную роль играет при взаимодействии с любыми веществами такого рода…

– Ну а ты что? – Марк обратился ко мне.

Я многозначительно поджал левый уголок губ, угрюмо вздохнул и промолчал.

– Понятно… – вздохнул он тоже. – Я в каком-то круговороте еботни был, вообще сейчас ничего не разобрать. Но впечатления в итоге тоже не из приятных.

Они не спеша обсуждали что-то ещё, но я ощущал нужду в отстранении от происходящего. Отстранении от жизни, где я могу быть заражён уже двумя смертельно опасными болезнями; где уже два раза я был объёбан против своей воли людьми, которых я зову друзьями; от болтовни с ними; от ощущения холода в ногах, который не проходил, даже когда я одной ступнёй обнимал другую, как это делают с руками, когда мёрзнут пальцы на них; от очередного тёмного вечера, проводимого под желтоватым светом чужой люстры; от тиканья часов, которые не сообщают ничего, кроме количества ушедшего времени, упущенного и невозвратимого; от противоречивого незнания и неопределённости, неизвестности по направлению к тому, что будет дальше и что мне следует делать; от отрешённого одиночества к приятному уединению.

Марк ткнул меня в плечо:

– Ты будешь? – неожиданно спросил он, слегка улыбаясь.

– Что? – я пытался понять, что мне предлагают в очередной раз, чтобы сделать мой полёт вниз к поганой смерти объебоса в их компании ещё быстрее.

– Говорю, пасту арахисовую будешь? – повторил он свой вопрос, держа в руах банку с разноцветной красно-сине-зелёной надписью «JIF» на ней, и дополнил: – Батин друг из Америки возит, вот нам иногда подкидывает несколько банок.

Я видел много фильмов, где показывался быт людей в США, и часто там фигурировало арахисовое масло. Это всегда было необычно видеть и слышать, но я никогда не задумывался, хочу ли я попробовать это масло, каково оно на вкус и всё такое. «Необычно и необычно, ну и что, я и просто масло-то не особо люблю», – наверняка хоть раз задумывался я, после чего интерес к этому вопросу у меня пропадал.

– А как на вкус она? – спросил я, осматривая содержимое банки.

– Как арахис. Просто арахис взяли, пожарили и перетёрли в пасту, – ответил Марк, взяв у меня банку и начав намазывать из неё пасту себе на хлеб.

– Не сладкая?

– Нет. Поэтому в кино на неё кладут джем и шоколадную пасту и всё такое. На, попробуй, – протянул он мне ложку.

Я взял её, зачерпнул примерно половину этой ложки пасты, и поместил её к себе в рот. Необычно насыщенный ореховый вкус арахиса ощутился сразу же, а за ним обозначилась очень вязкая и плотная текстура или фактура или ещё чего этой пасты. С ней было тяжело двигать языком во рту, тяжело было перемещать её, но со временем она становилась мягче, особенно после запивания чаем, и вскоре прошла дальше в меня, оставив после себя приятные ощущения… довольной целостности.

– Прикольно. Мне нравится. Да, буду, тоже на хлеб намажу, – сказал я.

– Вареньем намажь сверху ещё, – посоветовал Марк.

– Ага… – согласился я и начал делать бутерброд.

Пока я занимался этим делом, Марк, по всей видимости, решил ненавязчиво продолжить ранее обсуждённую тему:

– Вот видишь? – мягко и добродушно сказал он, словно стараясь избежать вызывания во мне раздражения. – А если бы не попробовал, то как бы ты узнал, что тебе нравится арахисовая паста?

Я, не спеша прожевав откушенный кусок бутерброда и запив его чаем, стараясь так же максимально по-доброму, сказал:

– Исходя из предпосылок.

– В каком плане? – спросил он.

– Ну, типа, зная, что это арахисовая паста, видя её и ощущая запах, я бы сделал вывод из всего этого, что мне понравится, потому что я не имею ничего против арахиса, – спокойно ответил я.

– Ну… Есть же вещи, которые выглядят не очень, пахнут не очень, а на деле очень вкусные… Сыры некоторые, например… Да и вот паста эта… Если бы я сорвал этикету и не сказал бы тебе о том, что внутри, и не открывал бы банку, то какие бы предпосылки ты увидел? Цвет, похожий на понос?

– Марк, блин! Мы едим вообще-то! – крикнула на него Саша.

– Ну… Да, конечно есть такие вещи. Но когда ты с ними встречаешься, то, скорее всего, среди предпосылок есть то, что это съедобное что-то, а не какая-то мерзость протухшая. Ну, касательно сыров это. Типа, если бы ты в первый раз увидел вонючий и плохо выглядящий сыр, и при этом ты не знал бы ничего о сырах, и тебе бы никто не сказал, что это сыр, то ты бы, наверное, не стал бы пробовать его? Потому что с таким же успехом можно пойти попробовать плесени какой-нибудь или ещё какую-нибудь мерзость, о которой ты ничего не знаешь. А касательно пасты… Ну, раз она в банке, то я сделал бы вывод, что это что-то съедобное, после чего всё равно бы получил предпосылки для того, чтобы пробовать или не пробовать: банку-то всё равно придётся открыть, и тогда я и запах почувствую. А то, что цвет поносный… Ну это вообще дело десятое, потому что много чего из продуктов в банках имеет цвет, который можно связать с чем-то неприятным. Да и вообще любой цвет любого продукта можно связать так. Но не связывается же он обычно? Когда ты смотришь на варенье, – указал я на варенье на столе, – ты же не связываешь его красный цвет с… Ну, с менструхой, например.

– Да хватит блин! – ругалась Саша.

– Ну… – он сдерживал себя, что не начать возмущаться. – Ну всё равно… Как ты поймёшь, что тебе что-то нравится, не попробовав?

– Я думаю, что если мне что-то не нравится настолько, что я не хочу это пробовать, то значит, что это мне не понравится.

– Ну как не понравится?.. Вот что ты никогда не пробовал и не хочешь пробовать, зная, что тебе не понравится?

Я задумался, после чего ответил:

– Много таких вещей. Например, субпродукты всякие, типа органов каких-нибудь. Глаза мерзость, например. Какой-нибудь говяжий глаз я бы не стал жрать ни при каких условиях.

– Ну а если окажется, что это самое вкусное, что ты ел?

– Если это выглядит как говно, пахнет как говно, то я не хочу это пробовать, потому что скорее всего это говно, а я не любитель говна.

– Ну а вдруг нет? А вдруг это не говно, а шоколад в виде говна? Вдруг это шутка или прикольная подача? А если окажется, что это самый лучший шоколад что ты пробовал в своей жизни? – не переставал он.

– Он уже не может быть самым лучшим, потому что я не хочу его и он мне отвратителен из-за своего вида, – вздохнул я. – То есть впечатление испорчено, и каким бы вкусным он не был – лучшим он не будет… Предпосылки говорят мне, что это говно, потому что это выглядит и пахнет и всё такое как говно, и какое-то качество, пусть то великолепный вкус или ещё чего, очернено этим фактом. Если я и попробую его, что навряд ли… Но если я и попробую его, и вкус его окажется приятным, то он всё равно не будет лучшим. Потому что любой шоколад, вкусом чуть уступающий этому, но выглядящий не как говно, мною будет восприниматься лучше. Так и говяжий глаз. Он отвратителен, я не ощущаю никакого интереса к поеданию его, так что даже если он и вкусен, то вкус его, восприятие и ощущение его будет очернено тем, что это говяжий глаз, который мне отвратителен. Блевота, может, тоже может быть приятной но вкус, но это, блин, блевота. Ты её тоже будешь жрать, потому что не попробуешь – не узнаешь?

– Ну всё равно… Как ты что-то узнаешь, если не попробуешь? Как можно ставить крест на чём-то, что ты видишь впервые?..

– Нет, постой, – я остановил его жестом руки. – Это разные вещи: что-то видеть впервые и уже иметь какое-то представление о чём-то. И там, и там, конечно, надо смотреть на предпосылки. Но если ты встречаешься впервые с чем-то, о чём не имеешь никаких сведений, то это задача сложнее. Но это не значит, что надо бежать сломя голову и жрать всё, что тебе подают. Так делают только долбоёбы, которые подыхают в своих заморских экспедициях к аборигенам.

– Ну и какие тут предпосылки могут быть в такой ситуации?

– А такие, что если тебе, допустим, абориген предлагает какой-нибудь фрукт, то получи всю информацию, какую только можешь. Посмотри на состояние людей, которые этот фрукт едят. Посмотри на сам фрукт, на его цвет, запах. Капни сок на кожу или ещё чего. Может это вкусный фрукт, но он ядовитый что пиздец, и ты сдохнешь как только проглотишь кусочек, а аборигены его жрут с детства и поэтому привыкли к яду?

– Так тебе в любом случае придётся попробовать его, чтобы прийти к выводу какому-то.

– Да нет. Если предпосылки говорят тебе, что не надо пробовать, то и не придётся. Например, запах фрукта противный или у тебя аллергия началась или раздражение на коже от его сока. А если тебе предпосылки ничего не говорят предостерегающего, то там уже тебе решать, держа в уме, что произойти может что угодно. Это касаемо новых вещей в твоей жизни. А касаемо тех, о которых у тебя уже есть информация… Ну, например, какая-нибудь песня. Вполне можно понять, что она тебе не понравится, не слушая её.

– Каким образом? – устало спросил он.

– Ты знаешь, что я отвечу. Если предпосылки говорят, что это говно, то это, скорее всего, говно.

– Какие предпосылки тут могут быть?

– Ну, например, исполнитель. Если тебе не нравится его музыка, его стиль, жанр, не нравится ни одна из его песен, которые ты слышал, не нравится его аудитория, не нравится причислять себя к слушателям этого исполнителя, не нравится сам жанр или направление музыкальное, не нравится название, не нравится ещё что угодно, то вывод, блин, не трудно тут сделать и понять, что ты не хочешь её слушать, так что нахуя её слушать?

– Блин, ну а вдруг эта первая песня, которая тебе у него понравится? Все остальные не нравились, а эта понравится?

– Блин, так и говно на улице может оказаться шоколадом. Если исполнитель до этого исполнял только говно, а тут вдруг выдал что-то стоящее, то это проблемы исполнителя, что я не хочу его песни слушать и мне похуй, что это может быть что-то стоящее. Я не считаю, что что-то теряю, если не услышу песню, которая мне может понравиться. Мы щас с тобой сидим и я не слышу песни, которые мне могут понравиться, и что дальше-то? Если случайно услышу где-нибудь эту песню и мне она понравится, то ладно, хорошо. Но пока предпосылки мне говорят, что это срань какая-то, то я не буду тратить время и силы на намеренное прослушивание этого. Потому что тогда, чтобы уж точно ничего не упустить, придётся ВООБЩЕ ВСЕХ исполнителей ВСЕГО МИРА за ВСЁ ВРЕМЯ прослушивать, а то ведь у них тоже могут оказаться достойные песни, и вдруг я упускаю те, которая мне могут понравиться? Блин, а так ведь не останется времени на прочтение всех книг и на просмотр всех фильмов, а то вдруг я и там упускаю книги и фильмы, которые мне могут понравиться?! Сука… – я вздохнул, пытаясь выдохнуть раздражение от того, что мне приходится объяснять настолько очевидные вещи. – Если ты не можешь из предпосылок вывести какой-то итог, то ты, наверное, просто глупенький, тебе мозгов не хватает для этого. Поэтому иди ходи по городу и ешь говно, а то вдруг это самый лучший шоколад в твоей жизни кто-то обронил, а ты мимо прошёл, не попробовав. Нет? Не будешь таким заниматься? Почему? Как же ты узнаешь, если не попробуешь?

– Ну, одно дело, когда тебе подают его где-то или продают, а другое дело, когда ты находишь его на асфальте.

– Ну это и есть предпосылки. То есть из предпосылок ты какой-то вывод всё-таки можешь получить? Ну а что тогда ты жалуешься на мои взгляды? Может я вижу больше, чем видишь ты? Может я лучше замечаю предпосылки и последовательности и мне не нужно пробовать, чтобы сделать вывод? Может я просто более обширной и ценной лично для меня информацией обладаю, которая позволяет мне делать выводы?

Саша взяла тарелку с бутербродом, кружку с чаем, встала из-за стола и сказала:

– Достало споры ваши слушать… – и пошла в зал. За ней отправилась и Света.

Мы с Марком остались наедине. Разговаривать мне не особо хотелось. Да и ему, видимо, тоже. Мы с ним молча допили чай, сполоснули кружки и, выключив свет, тоже отправились в зал.

В зале Света и Саша смотрели телевизор.

– Что, сюда пришли спорить? Вам моё присутствие обязательно нужно? – пробормотала Саша.

– Да не, просто чай допили, что там сидеть? – ответил ей Марк и сел на диван. Затем он, нервно подёргав ногой, сказал: – Пошлите покурим.

Саша отложила тарелку с бутербродом и кружку с чаем на стол, девочки молча встали, и все они отправились на балкон.

Я уселся на уже своё, по ощущениям, место. Откинувшись на спинку, я автоматически направил свой взгляд на потолок. Он приземлился чуть дальше за люстрой. Я расфокусировал глаза, и из люстры, из её лампочек, вниз потянулись линии света, как будто бы пытаясь попасть в мои глаза. Несколько прямых спагеттинок то удлинялись, то укорачивались, словно были резиновыми и имели какие-то грузики на концах. Я задумался о том, почему я это вижу. Возможно, это игра света на моих ресницах или ещё чего, а размер у них меняется от биения сердца и мелких движений глаз. Попытавшись застыть, чтобы дать им доползти до моих глаз, я пролежал так неизвестное число минут. Эти полоски света в итоге просто растворялись ближе к нижней границе моего поля зрения.

Вернув свой взгляд обратно на мой уровень, я увидел всё размытым и слезящимся. Держа это во внимании, а также вспомнив, что иногда вижу множество светящихся белых точек, ползающих по моему полю зрения, словно сотни жучков-микробов, ищущих что-то и копошащихся только по им известным путям, я задумался: «Как отличить галлюцинацию или иллюзию, которую видишь, от физиологического процесса? Эти точки, например. Как понять, что я их вижу из-за какого-то процесса в глазах, а не помутнения рассудка? Если я приду к окулисту и пожалуюсь на них, то что он сделает, чтобы понять, что я действительно их вижу, а не наблюдаю галлюцинацию? Он ведь их не может увидеть. Он не может увидеть то, что я вижу. Как и если бы я видел галлюцинации. Как понять, что это физическая проблема, а не психическая?». Но рассуждать на эту тему мне не хотелось. Она, может быть, и интересная, но не сейчас. Сейчас… Я ничего не хочу. Кроме, может быть…

Я снова ощутил холод в своих ногах и поэтому инстинктивно глянул на окно. Оно было приоткрыто. «Кто, блять, до этого додумался?» – раздражённо подумал я и подошёл к нему.

Из окна веяло морозной прохладой, весьма освежающей и будоражащей яркой приятностью в груди лёгкие, душу и всё остальное. Мне стало приятнее, некоторое раздражение словно сдуло из моей головы. И я взглянул на наружу, и люди, в свете фонарей, фар и света из окон ходили по своим делам, шли домой с работы или на работу из дома, или со школы или кружков, или с пар в универе или ПТУ, или из магазинов или из гостей, или в гости, или на свидание или в кино или театр или…

От обилия путей и мест, куда можно пойти и откуда можно возвращаться, могла с лёгким радостным воодушевлением закружиться голова. Но её останавливала мысль о том, что, несмотря на всё это многообразие, мне пойти некуда. И, если бы я оказался на улице сейчас, то просто бы бесцельно шастал туда-сюда и шлялся там и сям, чтобы по итогу прийти к одной цели: где поспать в тепле.

Я снова взгрустнул, хотя я и не переставал этого делать. Грусть не стала сильнее, скорее просто своей грустностью наложилась уже на покрывавшую меня другую, более раннюю, грусть. Как будто когда ты уже мокрый от дождя или душа или потому что купался где-то, а на тебя ещё льются капли дождя или душа или волна водоёма, где ты купаешься. Мокрее ты не становишься, просто вода накладывается на воду.

Прикрыв окно, я повернулся обратно в зал и увидел часы, висящие над входом в него. На них было почти восемь часов. «Быть может, ещё не всё потеряно? Быть может, стоит проверить? Вдруг я окажусь на улице и всё-таки смогу найти свой путь и место в его конце?» – пролетело у меня в голове. Странное взволнованное возбуждение пронеслось по моему телу, и эта мысль даже немного обрадовала меня. «Наверняка в мире для меня есть что-то получше…» – снова подумал я. Внезапно во входную дверь раздался стук короткого всем известного весёлого ритма, название которого я не знаю.

«Это, наверное, Миша», – сказало мне предчувствие. Почему-то я отправился к ребятам, которые стояли на балконе и курили на фоне ещё сияющей огнями улицы. Я приоткрыл дверь и сказал:

– Там в дверь кто-то стучится… Миша, наверное…

– Так открой, чё ты сюда-то пришёл? – не поворачиваясь, сказал Марк.

Я закрыл дверь балкона и пошёл в прихожую. Поспешив, я открыл дверь.

– О, братан, здарова! Давно не виделись! – зашёл в квартиру Миша, протянул мне руку, притянул к себе и похлопал по спине.

– Да, давненько уж не видались, – улыбаясь, сказал я.

– А чё, где все? Или ты их того? Хату уж переписал на себя небось, – засмеялся он и принялся снимать обувь.

– Да не, – почесал я затылок. – Они курят там, на балконе.

– Всё понятно, у кого какие приоритеты в жизни касательно друзей, – задумчиво сказал он, очевидно, шутя.

Затем, сняв свои лёгкие ботинки, он встал и снял свою чёрную куртку, которая тоже не выглядела особо тёплой, и заставляла меня задаваться вопросом о том, зачем её вообще носить зимой, если она выглядит как осенняя какая-то ветровка.

– Тебе не холодно в куртке-то такой? – спросил его я.

– Да не, не холодно, – улыбнулся он и прошёл в зал.

– Да как ты не мёрзнешь-то? Куртка тонкая, сам ты не жирный… Как ты вообще не закоченел ещё?! – прошёл за ним я.

– О, вот это братская забота, вот это только настоящий друг, брат, так переживать будет за меня, – он рассмеялся и сел на диван, на котором сидел я.

По всей видимости, он действительно был рад меня видеть, потому что таким весёлым его можно заметить редко. Так что это было немного даже непривычное зрелище. Хотя… Я и сам тоже как-то повеселел с его присутствием тут. Он разбавлял застоявшийся состав компании.

Он потянулся, зевнул, потёр глаза и сказал:

– Да я ж на машине постоянно, чё мне мёрзнуть? В машине печка есть. А из машины я выхожу только если зайти куда-то могу. Так что не мёрзну, не переживай, – и усмехнулся в конце.

– Вот и раскрыта тайна века, – улыбнулся я в ответ. – Пошли на кухню, может, чаю попьём?

– Да, чаю бы я попил, пошли.

И мы встали и пошли на кухню. На пути к ней нас перехватили куряги. Поздоровавшись со всеми здоровыми и пообжимавшись со всеми обжимающимися, они и я прошли на кухню.

– Чё у вас домофон-то не работает? Вроде вещь недешёвая, а дни будние сейчас, а никто не чинит, хотя все службы работают. Заходи кто хочет. Я вон зашёл, и никто мне даже слова не сказал, – на ходу спрашивал Миша.

– Да хер его знает. Ну починят когда-нибудь, наверное. Погоди. Ты ж вчера днём приходил. Он уже тогда не работал? – Марк присел и ответил ему.

– Да что-то я как-то не обратил внимания…

– Ну, вечером Нос пришел, и он уже не работал. Так что с чего ему сегодня-то работать?

– Ну, знаешь, любая сломанная вещь за день до своей починки всё ещё не работает, а на следующий день работает. Так что все шансы у вашего домофона быть работающим сегодня были, – слегка усмехнулся он, усевшись на стул.

Пока Саша наливала всем чай, Марк начал допрашивать Мишу:

– Ты чё такой весёлый-то? Вчера угрюмый был, как обычно. А сегодня что? Гаишников всех стороной объехал что ль? – спросил Марк, посмеиваясь.

– Да не. Ну да, но не только. Просто чувствую себя хорошо. Вчера я калымил, а сегодня выходной у меня, в кармане есть деньжат сколько-то, машина заправлена и на ходу, и скоро мы с вами поедем веселиться. Все условия, чтобы иметь хорошее настроение! – задорно отвечал он.

– Да, для радости иногда многого не надо…

– Ну, если ты живёшь в таком же заёбывающим темпе, как я, то порой достаточно и простого выходного. А вы чё такие кислые?

– Да так, по хуйне…

– По какой? Вы, кстати, попробовали то, что я давал тебе?

– Да, попробовали, – Марк с улыбкой посмотрел на Сашу. Я на Свету смотреть не стал.

– Ну и как? Понравилось?

После небольшой паузы Марк ответил:

– Ну… Так-то прикольно, но отходняки не понравились.

– А какие отходняки были?

– Ну… Настроение портится немного…

– Ага, немного, – перебила его Саша. – Грусть, тоска, апатия, депрессия, отчаяние и вообще весь набор этого говна поганого, не считая ещё и всякой хуйни с телом. Марка пиздец колотило потом, меня тошнило… Короче пиздец.

– Ого… Ну, судя по всему, тебе не очень понравилось. А позитивное-то хоть что-то было?

– Ну возбуждение появляется лютое, трахаться хочется сильно, да и сам процесс как-то интереснее становится… Близость ощущаешь с человеком, и вообще так хорошо на душе… – сказал Марк.

Миша помолчал немного.

– Ну, хорошо, что и хорошее было, да?

Саша угукнула, Марк кивнул головой.

– Ну ладно, спасибо за информацию, она очень пригодится.

Я пил чай и не имел особого желания вступать в эту беседу. Да и вообще… Я, конечно, рад был его видеть, но я не знал, о чём сейчас завести разговор. Поэтому я пил чай и думал о том, можно ли попросить ещё арахисовой пасты, и, главное, стоит ли попросить ещё арахисовой пасты.

– Мне было хорошо, но после него не очень, – тихо сказала Света.

– Понял тебя. Как дела-то у тебя кстати, Света? Что-то вчера мы и не разговаривали даже с тобой нормально, – он обратился к ней.

– Да нормально, вроде… – скупо отвечала она.

– Чем занимаешься-то сейчас?

– Ну, у мамы в магазине подрабатываю иногда, а так учусь по большей части.

– С мамой всё так же живёшь?

– Ага… Нам нормально живётся. Двум одиноким женщинам вместе лучше.

– Да-а… – немного растеряно протянул он. – Ну и хорошо, что нормально. А одиночество… Да найдётся ещё нормальный мужик. И для тебя, и для мамы твоей…

– Ага… – вздохнула она.

Я отпил чаю, сдерживая лёгкую улыбку. Не знаю почему, но эта Светина история одновременно и пиздец какая грустная, – я представляю её и её мать, вдвоём сидящих зимой в квартире с тусклой лампой, и мне прямо как-то тяжело и грустно от этой картины, – и какая-то, что ли, забавная почему-то. Наверное, на это влияет нелепость самой Светы.

– Ну а ты-то чё? – Миша толкнул меня в плечо. – С возвращением, кстати!

– Спасибо, ага. А чё я?

– Давай рассказывай что-нибудь из дурки. Тоску не надо только, приколы лучше какие-нибудь.

– Ну щас начнё-ё-ётся… – уже веселее сказала Света. – Он нам тут такую хуйню задвигал вчера, это пиздец.

– Да, если что-то будешь рассказывать, то лучше что-нибудь повеселее, – поддержал её Марк.

– А что ты рассказывал? – спросил Миша.

– Ой, да там долгая история очень. Я лучше тебе в другой раз её расскажу, – ответил я.

– Лады. А приколы-то были какие-нибудь?

– Да какие там могут быть приколы… – сказал я, одновременно пытаясь вспомнить какую-нибудь историю, которую можно рассказать вкратце.

– Да любые, всё равно интересно же, как там чё, – продолжал Миша.

– Ну, короче… Был там один пацан. Ну, наверное, не пацан уж… Короче, петухом он был…

– Погоди. Петухом? Ты чё, в тюрьме сидел? – усмехнулся он.

– Да что тюрьма, что дурка, что армия – всё одна хуйня, различающаяся только снаружи.

– И чё… Погодь… И чё, мужики, которые там содержатся, шизофреники вот эти, они друг друга ебут?!

– Ну, насчёт мужиков не знаю, меня в детское отделение положили, так как во взрослом всё переполнено, а я помоложе всех там буду, поэтому решили, что в детском нормально будет, раз я от возрастной границы не так уж далеко ушёл.

– То есть… Дети, блять, друг друга ебут? – Миша недоумевал.

– Ну, как дети… Подростки. Лет четырнадцать в среднем, кто младше, кто старше. Делают петухов там из некоторых. И вот история-то про одного из них как раз. Хотя там истории-то и нет как таковой даже. Просто был петух, и его ебали иногда, и вот и разъебали ему очко похоже, потому что у него оно перестало говно держать, и он начал в штаны срать.

– Пиздец, блять… – вздохнула Света.

Саша молча ушла мыть кружки.

– Да, пиздец, и вправду, – сказал Миша. – Блин. Ну это не очень весело так-то.

– Ну да, вышло не очень весело, но я по-другому хотел рассказать, веселее это сделать, – ответил я.

– Как, нахуй… Как, нахуй, можно весело рассказать про то, что дети ебали другого ребёнка и у него от этого отказал анус и он начал срать себе в штаны, блять?.. – Марк схватился за голову.

– Ну… Я не хотел говорить про детей. Просто сказал бы что-то типа: «Был там петух, однажды его ебали, а он ночью потом обосрался, потому что очко разъебали ему»… Хотя… Да. Не очень весело.

– Ой пиздец блять, – вздохнул Марк.

– Как ты там вообще выжил… – сказала Саша из-за моей спины.

– Да как-то… Без особых проблем, вроде. Нет, проблемы были, конечно. Но не в плане выживания.

– Ладно, – сказал Миша. – Давайте тему сменим, а то чё-то вы все ещё кислее стали.

– Повеселишься тут с такими историями… – сказал Марк.

Я ничего не ответил, лишь слегка поёрзал на месте от подавляемого чувства вины. «Пошли нахуй, пидорасы, хотели историю из дурки – получили», – подумал я про себя.

– Да ладно тебе, не загоняйся, – сказал мне Миша.

– Ага… – вздохнул я.

– Да вы на отходняках, наверное, до сих пор просто, – он засмеялся. – Всё понятно с вами, хе-хе.

– Да незнай, вроде, много времени уже прошло, – сказала Света.

– Ну, видимо, долго держатся они. Когда вас отпустило?

– Ближе к утру где-то…

– Ну вот. А вы что хотели? У всего есть цена.

– Пошлите в зал, может? – спросил Марк.

Саша кивнула, Миша тоже согласился, а я и Света просто молча пошли за ними, потому что Света просто ходит за всеми, а я один оставаться на кухне не хотел, потому что это странно.

Придя в зал, мы расселись на своих местах. Саша и Марк сели вместе, уступив одно из кресел Мише. Он уселся и уставился на Марка.

– Что-то у тебя волосы длиннее стали или мне кажется? – спросил он у него.

– Ну да, день как бы прошёл, а волосы всё время растут, – отшутился Марк.

– Да не, я не про это. Я как-то внимания не обращал в последнее время, а сейчас вот смотрю и точно длиннее они стали… А, я понял! – хитро заулыбался он. – Ты решил не стричь волосы пока не поступишь в универ! Я прав?

– Да не, не так это. Я просто ращу их потому что мне нравится. Когда слишком длинные будут – тогда и укорочу снова до нужной мне длинны, – ответил Марк.

– Можно не ждать когда они отрастут, а просто постоянно их подрезать немного, чтобы они были всегда нужной длинны, – сказал я.

– Ага, ага… – Марк покивал головой. – Каждый день по миллиметру подрезать или по сколько они там растут. На парикмахерской разоришься.

– А ты сам подрезай.

– Я не парикмахер. Да и нет у меня какой-то длины, типа, точной до миллиметра. Как я увижу, что слишком длинно, тогда и подстригаться пойду. А до этого момента пойдёт, – сказал он, тряхнув головой, чтобы поправить волосы.

– Ну и что? Долго мы сидеть-то будем? – спросила Света, немного раздражённо.

– А ты куда так торопишься? – спросил её Миша.

– Ты знаешь куда. Да блять… – заныла она. – Просто мы до этого тебя ждали, с ума сходили, я не хочу ещё, блять, сидеть уныло, тупить в телевизор или скучать.

– А чё, долго ждали?

– Ну мы проснулись где-то днём, вот с этого времени и ждали тебя всё.

– Эх-эх, – вздохнул он. – Ну айдате тогда, что ли…

Миша встал с кресла, поправил свои штаны, дёрнув их сзади вверх, и направился, было, в прихожую, но Саша его окликнула:

– Стой! А куда мы идём-то в итоге? Нам же одеться надо подобающе. Скажи хоть, кто там будет хотя бы.

– Ну президент там будет, чиновники все местные, бизнесмены, олигархи. Туса в формате бала будет.

Саша сделала выражение лица, которое как бы с сарказмом говорило: «Ха-ха, как смешно!».

– Ну если серьёзно, то народу, как я понял, много не будет. Ну может ещё человек… Ну вот как нас будет. Может меньше, может больше. Ну скорее всего мы главными гостями будем. Одеваться как-то по-особенному не надо, поедем загород, домашняя такая пати будет без особых выпендриваний.

– Ладно, поняла, – сказала она и отправилась в комнату Марка.

– Да, я тоже пойду переоденусь, – сказал Марк и пошёл вместе с ней.

Миша в ожидании засунул руки в карманы, Света и я всё ещё сидели.

– Ну а вы чё? Ну ты, Света, понятно, что одета уже. А ты? – обратился он ко мне.

– А что я? У меня другой одежды нет, да и это нормальная, чё не нравится тебе? – ответил я.

– Да всё нравится… Просто я думал ты тоже пойдёшь переодеваться во что-то… более тусовочное.

– Да нет, мне похуй, да и, как я уже говорил, другой одежды нет у меня.

– У Марка бы попросил.

– Ага, ща, уже бегу. Хватило мне ношения общей одежды бля. В дурке. Я чужое носить ненавижу. Когда надеваешь что-то чужое, то как будто тебе в лицо этот чужой человек дышит изо рта и ты это вдыхаешь полным носом. Мерзость блять.

– Ну незнай, мне вот вообще по барабану, одежда есть одежда. А на рынке ты вот меряешь одежду, например. Тебе не мерзко?

– Ну одно дело, когда просто одежду померили, а другое дело, когда носили её, потели в ней, кожей своей тёрлись со всеми поверхностными хуйнями, жидкостями, жирами-маслами, бактериями, грязью…

– Так её постирать можно просто и всё. Да и с рынка одежду тоже нужно стирать перед тем, как носить будешь её.

– Ой, ты лучше не спорь с ним, это пиздец, – встряла Света.

– Ну я вот так ощущаю, мне противно, – сказал я.

– Ну ладно, это дело каждого, если противно, то и не надо, значит, так делать, – сказал Миша и вздохнул. – Пошлите, может, одеваться пока потихоньку?

– Да, пошлите, – согласился я.

Мы со Светой встали со своих мест и направились вместе с Мишей в прихожую. Там он начал одеваться. Я наклонился и опёрся плечом на стену, ожидая, когда он закончит, чтобы освободилось место для одевания. Он натянул свои ботинки, попросил подать ему куртку, – на что отозвалась Света, – и, надев её, вышел в подъезд.

Я хотел начать одеваться после него, но Света прошла вперёд меня. Она взяла свои сапоги и начала напяливать их.

– Так и будешь над душой стоять? – сказала она мне.

Молча, я повернулся и пошёл на кухню, чтобы попить воды перед выходом, а заодно ещё провести анализ своих ощущений и понять, готов я посикать или нет, потому что научившись терпеть долгие часы, мне иногда без этого трудно понять, что я хочу в туалет.

Дойдя до кухни, а налил себе ещё тёплой воды из чайника, выпил её, облокотившись на стол, думая о туалете, и понял, что не хочу. Вернее, немного хочу, но не настолько, чтобы пойти. Сполоснув кружку, я пошёл обратно в прихожую. Выйдя из кухни, проходя мимо туалета, я задумался о том, чтобы всё-таки попробовать и попытать свои шансы, но из комнаты вышла Саша, одетая в тёмно-синее платье, которое ниже пояса превращалось во что-то типа юбки, до колена скрывающую её ноги в колготках телесного цвета. Её губы стали немного ярче, а глаза немного выразительнее, и в мочках ушей у неё появилось по небольшой серёжке в форме крестика или буквы «Х» или «икс», на которых блестящая чёрная полоска пересекала и накладывалась на блестящую тёмно-синюю полоску. Они были достаточно маленькими, чтобы не вылезать за пределы мочек, и достаточно большими, чтобы их можно было хорошо разглядеть.

За ней вышел Марк, одевший приличные тёмные джинсы и светло-серую кофту на пуговицах, слегка открытую сверху, надетую поверх лёгкой рубашки.

– Да уж, вы с нами едете или в музей идёте? – шутливо спросил я их.

– Я решила, – на ходу говорила Саша, – что если мы будем знакомиться с новыми людьми, то пусть хоть какая это будет туса, но выглядеть нам надо прилично и достойно. Или что? Слишком официально мы оделись?

– Понятия не имею, если честно. Как по мне, вы выглядите хорошо, нормально, вполне допустимо и для приёма у депутатов, и для небольшой загородной встречи неизвестно с кем.

Саша улыбнулась. Света к тому времени уже оделась и тоже стояла в подъезде. Я пропустил Сашу и она начала одеваться. Оперевшись спиной об стену, я скрестил руки на животе в ожидании. Марк подошёл к ней, чтобы подать пальто, и таким образом занял моё место в очереди. «Не беда», – подумал я. Она оделась и вышла в подъезд. Марк быстро натянул какое-то подобие берцев, – или берц, – но долго подворачивал низы джинсов, чтобы они смотрелись красиво. Затем задумался, выбирая между косухой и пальто, и в итоге выбрал косуху, после чего накинул её на себя.

– Как-то странно ты одеваешься. Вроде оделся интеллигентно, а надел берцы и косуху, почти как панк какой-то выглядишь, – сказал я ему.

– Ну так в том и прикол, что снаружи одно, а внутри другое. Надо одеваться так, чтобы удивлять, чтобы был сюрприз, неожиданность, – ответил он, застёгивая куртку.

Он вышел в подъезд, а я занял его место на коврике, надел свои простые ботинки, достал из своей простой куртки простую шапку и простой шарф, и надел их тоже. Когда я тянул куртку с вешалки, то пошатнул другие куртки, и откуда-то из-под них выпала шляпа, которую Марк носил летом. Я оттолкнул входную дверь, пока надевал свою куртку. В подъезде Миша держал ногой лифт, Саша и Света стояли, глядя на меня, и рядом с дверью стоял Марк, облокотившись на неё, когда она открылась. Все они ожидающе смотрели на меня.

– Там твоя шляпа выпала откуда-то, – сказал я ему.

Он заглянул в квартиру.

– О! А я всё думал где она, искал её. Нормально. Кинь её на тумбу куда-нибудь, – сказал он и вернулся в подъезд.

Я подобрал шляпу и кинул её на тумбу, стоявшую недалеко, как и было сказано. Застегнувшись, я выключил свет и вышел из квартиры. Марк закрыл её на ключ, и мы все пошли к лифту. В лифт зашёл Миша, забежала Саша, зашла Света и залез Марк. Для меня особо места не оставалось.

– Давай, между нами залезай, – сказала Саша.

– Да не, перегруз будет, – заметила Света.

– Так-то да. Давай или пешком или мы ща уедем и ты вызовешь снова, – сказал Марк.

Я безразлично пожал плечами. Марк нажал кнопку, двери закрылись и они поехали вниз. Я взглянул на лестничную клетку и отправился к ней. Взглянув в проём между лестницами, увидев уходящий в темноту тоннель из краёв лестниц и перил, я неспешно зашагал по гладким тёмно-зелёно-серым ступеням, изредка смотря в подъездные окна и прислушиваясь к звукам своих шагов. Проходя мимо квартир, я слышал звуки телевизора, голоса людей и прочий всякий приглушённый бытовой шум. Во мне появилось ощущение, что моя личность, которую разбирают на куски люди, в чьей группе я нахожусь, начала ко мне возвращаться. Как будто её разорвали стервятники и растащили из моей головы к себе как умирающий мозг трупа, но оставили маленькую часть его, которой удалось спрятаться, и она вылезла из своего укрытия и начала разрастаться, организуя мозг снова, и он медленно растёт и оживает, возвращая к жизни и труп, в котором он находится. Я ступал по ступенькам, и красота невидимо надвигающейся ночи заливалась мне в глаза из окон, а из одной из квартир я услышал женские стоны удовольствия, и запах табачного дыма и еды из квартир вдыхал мой нос… Но, не мешкая, я спустился на первый этаж и уже подошёл к выходу из подъезда. Всё-таки, меня ждали люди, и задерживаться было не очень красиво.

***

Выйдя на улицу, я был встречен прекрасным зимним воздухом и обрывками разговоров друзей:

–… подождём, он же не знает, где машина, – говорил Миша.

– Найдё… А, вот и он, – сказал Марк. – Ну пошли теперь.

Я подошёл к ребятам.

– Пиздец, я чуть не окоченел тут, пока тебя ждали, – сказал он мне.

– Ну не надо было из подъезда выходить тогда. Знали же, что меня подождать придётся, – ответил я.

– Где машина-то? Я специально легко оделся, потому что думал, что ща сразу сядем и поедем, – обратился он к Мише.

– Да тут, недалеко. Пришлось немного подальше припарковаться, а то тут у вас то место есть, то нет. Пошли, – сделал он приглашающий жест рукой.

И мы все вместе отправились по узкому тротуару на выход из двора. Марк шёл с Мишей впереди, обсуждая что-то:

– Вот… Игорь же передавал тебе тубусы розовые? Вот мы их тоже попробовали, пока ждали, – говорил Марк Мише.

– Ну и как? Стоит того, чтобы заморочиться с ними?

– И да… И нет… – трясся он от холода. – Опыт, конечно, интересный, но очень специфический.

– В каком плане?

– В том, что… Там хуй знает, что ты увидишь, приятное или неприятное.

– А ты что видел?

– Ну большую часть я не помню нихера, а то, что помню… В каком-то из обрывков я, короче, попал в джунгли какие-то… И там всё ядовитое было… И я шёл, типа, босоногий, в лёгких шортах и футболке, потому что жарко было, что пиздец. И вот мы по тропе с кем-то шли, а на тропе всякие лианы там, травинки лежат. А вокруг тропы заросли всяких растений, прямо стена живая. И я иду, короче… И вижу, что на растениях этих всяких лягушки там сидят эти мелкие, пауки всякие, жуки. И я понимаю, что всё, что я вижу, это ядовитая хуйня. И вот я иду, а вокруг всё жужжит, звенит, стрекочет, всё влажное, а я время от времени наступаю то на травинку какую-нибудь, то цветок какой-нибудь задену или листик или кустик, или хуйня какая на меня сядет. И всё эта жалится, больно кусается и режется, а раны потом все зудят и чешутся и ноют, а мы всё идём и идём по тропе этой, а у меня ноги все уже красные и пиздец раздражённые, как будто я по крапиве ходил… Короче вообще пиздец полный, ад какой-то. И всё так реально, что охуеваешь. У тебя даже мысли не появляется, что это галюны…

– Понял тебя. Ну, раз что-то увидеть можно, то значит, что интерес к этому будет. Так что подумаем ещё…

Мы дошли до пограничной области с дорогами и дворами других домов, соседних. На этом широком перекрёстке, рядом с мусоркой, стояла тёмно-красная восьмёрка с тонированной задней полусферой. Мы подошли к ней и Миша пикнул брелком на ключах. Двери синхронно раздались звуком открывающихся замков. Быстро обойдя машину, он сел на место водителя. Мы же немного замешкались.

– Ну чё вы там? – опустил он окно на пассажирской двери и крикнул нам.

– Да мы не знаем кто куда сядет, – Марк ответил ему.

– Да какая разница вообще?.. Ну ты садись ко мне, все остальные назад. Кто назад – камень-ножницы-бумага сыграйте на то, кто в середине сидит, – сказал он и поднял окно обратно.

Марк открыл дверь и хотел сесть на пассажирское сидение впереди, как ему и сказал Миша, но тот его остановил:

– Чувак, это восьмёрка…

– А, понял, – сказал Марк и отошёл от двери

Мы же с девочками не стали играть в камень-ножницу-бумагу. Света просто сказала: «Нам в платьях неудобно в середине», и было понятно, что в середине сижу я. Поэтому мы подошли в нужном порядке к двери, Миша отодвинул сидение Марка, и Света полезла назад. За ней я, а за мной Саша.

Пусть и с небольшим трудом и неудобством, но мы все уселись и относительно нормально устроились сзади. Миша задвинул сидение обратно и впустил Марка, который захлопнул дверь, за что Миша недовольно посмотрел на него.

– Ну чё, едем? – спросил Миша и, не дожидаясь ответа, завёл машину.

Двигатель зарычал, а вместе с ним и зарычал резкий несущийся автоматным огнём звук гитар и барабанов, зазвучал странный вокал.

– О, блин, это же «Министри», «Чизас Бил Май Хот Род»! – обрадовался Марк. – Мощная песня. Единственная, которую я у них слушал, но мощная.

Миша быстро выключил магнитолу и достал из неё кассету.

– Извиняюсь, забыл про неё, – пробормотал он, засовывая кассету в подкассетник.

– Да чё ты извиняешься, крутая песня, офигенная, – сказал Марк и забрал у Миши подкассетник, чтобы изучить его содержимое. – «Псалм Шестьдесят Девять», ага, крутой альбом, говорят. Не знал, что ты их слушаешь.

– Да я так… Решил что-нибудь новое для себя послушать, с новой музыкой познакомиться…

– Ну и как? Понравилось?

– Ну вот эта песня, какая там… Четвёртая или пятая вроде там. Ну про которую ты сейчас сказал. Она, вроде, прикольная, погонять под неё классно. А остальные как-то так, не особо понравились.

– Ну круто. Значит под неё и поедем!

– Нет! – выкрикнула Саша.

– Долбёжкая какая-то стрёмная, – Света поддержала её.

– Да ничего вы не понимаете… – вздохнул Марк и кинул подкассетник Мише.

Миша убрал его в некую стойку для кассет, которую, по всей видимости, сам когда-то приделал к панели, и в которой помимо этой кассеты были ещё пара каких-то, название которых я не видел.

– Ну и чё не едем-то? – спросила Света.

– Ща прогреется машина и поедем, – ответил ей Миша.

– Иисус построил её? – Марк спросил какую-то странную вещь.

– В смысле? – Миша не понял его.

– Ну… Она прогреется, нагреется, станет горячей… Хот… Хот-род?

– Я не понимаю тебя.

– Иисус построил мой хот-род!

– Я рад за тебя, – отшутился Миша.

– Да блять… Песня так называется. «Иисус построил мой хот-род».

– А-а-а… Теперь дошло до меня. Я просто английский не знаю, так что вот, – виновато сказал Миша.

– Это было… тупо, – сказала Света.

– Блин… Да ну вас… Иисус построил мой хот род, куда вы можете пойти, – обиженно сказал Марк и указал на свою промежность.

– А это-то тут при чём? – Света недоумевала.

– «Хот род» можно перевести как «горячий стержень», – сумничал я.

– Да пошли вы, англичане ёбаные, – ответила она.

– Если на кого ты и можешь обижаться, так это только на себя. За то, что не знаешь английского, – ответил ей Марк.

Света, сидящая слева от меня, вытянулась и стукнула его по плечу. Мы, тем временем, начали движение и уже даже выехали на Союзную

– А что такое «хот-род»? – спросил Миша и добавил: – исключая версию про горячий стержень.

– Ну это типа такие старые машины, знаешь, которые прямо старые-старые, годов тридцатых, которые переделывают в супермощные, чтобы на них гонять, – объяснил Марк и по его лицу было видно, что он доволен, что знает это, и что эта информация пригодилась.

– А-а-а… Ну да, ага, знаю такие, видел в кино. И в журналах. Там типа всякие первые форды модель Б, старые Шевроле, Понтиаки первые и типа такого, да? Движки меняют им, нагнетатели ставят, облегчают, всё такое?

– Ну… Да… Ага… – очевидно, что Марк перестал чувствовать уверенность, потому что в машинах он не особо разбирался.

– И типа песня про то, что Иисус сделал такой хот-род? Круто.

Мы повернули на Камбарскую и двинулись к выезду из города. Дома постепенно сменились чёрными ветвями деревьев без листьев на фоне слегка коричневатого неба и большими тёмно-зелёными ёлками, размывающимися в свете фар.

– А ты права-то получить успел до того, как в больницу угодил? – Миша обратился ко мне.

Я чуть подвинулся вперёд и ухватился руками за углы передних сидений, чтобы продолжить диалог:

– Да не, не успел. Да и не пытался особо-то. Мне как-то не очень хочется машиной управлять. Я даже во сне нормально ездить не могу: пытаюсь затормозить, а она всё останавливается, останавливается, уже полкилометра едет, но всё не остановится, и я врезаюсь во что-нибудь, перед чем хотел остановиться, или на красный вот так медленно проезжаю.

– Ха! – усмехнулся Миша. – Ну ты сравнил, конечно. Сон и реальность разные вещи. Здесь, если за всем следить, то всё будет работать исправно, и остановишься ты когда надо.

– Ну всё равно как-то не уверен я в том, что хочу ездить.

– Ну, это в каком-то роде правильно. Потому что если не уверен, то лучше и не пробовать. Это конкретно вождения машин касается. Потому что сейчас много машин стало, ездить опасно, если не уверен… А что, тебе больше по душе велосипеды или что?

– Да мне и до велосипедов как-то фиолетово. Я вообще не задумывался о них даже. Мне ходить привычнее.

– Ага, до нас он пешком идти хотел от Ягодки! Ходун блин! – Саша задорно крикнула Мише.

– Ну и половину почти прошёл, – серьёзно ответил ей я.

– А что ты нам-то не позвонил? – внезапно спросил Марк.

– А я… Да я как-то вообще не думал даже об этом… – я растерялся, потому что действительно мог позвонить и мы бы что-нибудь придумали, чтобы я добрался быстрее. То же такси хотя бы вызвали.

– Позвонил бы, мы бы что-нибудь придумали. То же такси хотя бы вызвали, – сказал Марк.

– Да у меня карты-то таксофоновской нет… Хотя мелочь была так-то. Ну… Ну блин, вылетело из головы.

– Ну ладно, это не проблема, главное, что добрался в итоге.

– Ага… – вздохнул я.

Дальше мы молча ехали по дороге, проезжая редкие вдольдорожные дома, столбы электропередач и задорожную тьму. Наблюдая за этим и слушая звуки дороги и тряску машины на ней, не будучи человеком, который управляет этой машиной, в тепле и в безопасности, без тревоги о сворачивании с пути, я начал ощущать, что эта атмосфера успокаивала меня и немного убаюкивала. Мне стало немного легко на душе, чуть-чуть приятно. Я даже немного хотел, чтобы эта поездка длилась дольше, чем она потенциально, по моим прикидкам, должна была длиться.

– Может мы радио хотя бы включим, а то скучно как-то ехать, – спросила Света.

Миша, задумавшись на секунду, ответил ей:

– Радио у меня нет. Ну то есть оно не работает почему-то.

– Блин… – расстроилась она.

Марк потянулся к кассетам и достал одну, на которой от руки, на белой бумажке под пластиком, было написано: «Поп. №3». Он перевернул подкассетник и увидел список композиций, записанный так же от руки.

– Может эту поставим? – спросил он Мишу.

– Ну… Незнай, если вам такое нравится, то можете поставить.

– А тебе самому не нравится?

– Ну там есть одна песня, которая мне показалась прикольной… Дай-ка… – Миша забрал у Марка подкассетник и тоже начал читать список композиций, одним глазом смотря на дорогу и одной рукой держа руль. – Да, двенадцатая, вроде. Ну не знаю, не могу сказать, что прямо уж понравилась, но, вроде, прикольно звучит.

Он передал подкассетник Марку, тот снова пробежался глазами по списку и сказал:

– Иэн Хантер… Не слышал о таком… «Гуд мэн ин э бэд тайм»… Она?

– Не знаю, вроде. Скорее всего.

– Ну давай послушаем…

Марк достал кассету и вставил её в магнитолу. Затем некоторое время перематывал, а потом остановился. Из динамиков нас обдал странный звук, но все слушали…

Не могу сказать, что эта музыка была прямо к месту… Слушая это звучание, создавалось впечатление, что она должна играть в каком-то стрёмном клубе из американского фильма про восьмидесятые. Но… Её ритм подходил под движение, в том числе движение машины. Ехать под неё можно было, а все эти блестящие и искрящиеся электронные и синтезаторные звуки весьма подходили бы под разные светящиеся огоньки, проносящиеся мимо, типа света фонарей, редких окон, звёзд. Но, так как их не было или было очень мало, то вместо них был просто блестящий снег. Но сама песня, конечно, всё-таки лучше подошла бы для других движений каких-нибудь.

Когда она закончилась, то Саша сразу же ткнула меня в бок и спросила:

– Ты разобрал о чём песня?

– Ну так, что-то понял.

– И о чём она?

– Ну, текст, в принципе, соответствует названию. Хороший человек в плохое время. Там поётся что-то про желания какие-то, похоть, удовольствия… Ну, я так понял, что какой-то хороший человек просто попал в не очень хороший период своей жизни или вообще, где подвергается похоти и всему такому. Непонятно, про какое именно плохое время говорится. Ну, типа, именно что плохое время в жизни хорошего человека, или хороший человек вообще в плохом времени, типа как в плохой эпохе…

– Я думаю, что тут не надо гадать. Как думаешь, так и есть.

– Ну… Так-то да. Эта расплывчивость даёт возможность каждому начать ассоциировать название песни и саму песню с собой. Типа: «Вот я, хороший человек, но в плохом времени». Или: «Вот я, хороший человек, но в моей жизни пока чёрная полоса» или что-то типа этого.

– Да, так многие могут о себе подумать, и песня отзовётся у них в сердцах.

– Да видимо так многие и думают, поэтому эта песня и в сборнике под названием «Поп. №3». Популярная потому что.

– Может быть, может быть… – задумчиво сказала она.

Плавно двигаясь в темноте позднего вечера, переходящего в ночь, скользя меж домов, деревьев и обочин, проехав знак «Завьялово», мы заехали в это самое Завьялово. Я практически не бывал здесь, разве что когда-то давно в детстве, да и то проездом. Поэтому я не знал ни куда мы едем, ни когда мы приедем. Свернув в жилые районы, проехав по длинной улице, мы сделали ещё несколько поворотов, проехались вдоль в большинстве своём спящих или засыпающих одно- и двухэтажных домов, и в какой-то момент мы оказались где-то на окраине села.

***

Среди домов, последних перед мерцающим незаселённым полем снега, стоял один, двухэтажный, какой-то светлой раскраски и с тёмной крышей, сливающейся с ночным небом, из которого доносилась музыка, которая играет сейчас в каждом магнитофоне и радио, и в окнах которого горел яркий свет. У него мы и остановились.

– Ну всё, приехали, – Миша заглушил машину.

– А к кому мы приехали-то хоть? – спросил Марк.

– Ну к мужику… Это знакомый бати твоего. Ну и ещё может кто-нибудь тут есть… – размыто ответил Миша.

– Вылазь уже! – толкнула Саша сидение Марка.

Марк лениво открыл дверь и вылез из машины. Миша отодвинул сидение, после чего начала вылезла Саша, затем я, а потом и Света. Мы стояли у машины, Марк трясся от холода, а Миша, пошарившись по машине, проверяя, по всей видимости, что-то, неспешно вышел и кнопкой закрыл замки на дверях автомобиля.

– Чего стоите-то? Заходите! – сказал он нам, обошёл нас и повёл в дом.

Пройдя через калитку профнастильного забора, мы паровозиком шли по тропинке, уходящей налево к дому. В подобные моменты у меня всегда появляется чувство предвкушения нового знакомства. Но это чувство не приятное, а какое-то тревожное. С каждым новым знакомством приходится попадать в новый мир. И в преддверии такого перехода мой разум начинает бегать и суетиться, оставляя меня без присмотра.

Скрипя дверью и отряхивая обувь от снега, мы зашли в крытую веранду, освещённую голыми и торчащими кое-где лампочками, источающими яркий желтоватый свет. Миша открыл широкую входную дверь, из проёма которой на нас поплыл тёплый воздух и начала доноситься музыка какого-то исполнителя, который был мне абсолютно не интересен и поэтому я не знал, кто это и чем он отличается от остального шумового фона, создаваемого текущей эстрадой. Мы, толпясь и теснясь, прошли в достаточно просторную и светлую прихожую, и малоприятный запах залез в мой нос. Он был именно не очень приятным по своей природе, а не только потому, что это был запах чужого дома. Но я не стал обращать на это особого внимания, потому что по итогу всё равно привыкну к нему и перестану чувствовать.

Пока мы разувались, к нам вышел, по всей видимости, хозяин дома. Массивная фигура среднего роста, смесь крепких, но когда-то и ломаных, костей, – так мною ощущалось, во всяком случае, – мышц и жира, радостно воскликнув и почесав свою лысую голову, в развалочку и топая подошла к нам и звонко шлёпнула ладонью по протянутой руке Миши, после чего пожала её и разразилась громовым хохотом:

– Ну, наконец-то!!! Мы уж вас заждались!

– Как и обещали, Виктор Николаевич! Привёз друзей, чтоб веселее было! – Миша с улыбкой тряс ему руку в ответ.

– Ну? Знакомь давай нас! – во весь рот улыбался Виктор Николаевич, блестя множеством золотых зубов.

– Так, да… – чутка замешкался он, после чего обратился к нам: – Ребята, это Виктор Николаевич.

– Да какой Виктор Николаевич? Я вам не учитель в школе тут! – рассмеялся он. – Слон меня все кличут, вот и вы тоже можете. А то «Виктор Николаевич, Виктор Николаевич»… Как на суде! Ну, а кому клички чужды или ещё что, то дядей Витей можете звать, коль молодые вы все…

Миша кивнул головой и начал указывать ему на нас:

– А это Саша, это Света… Это Марк…

– О, Марк! Ты же сын Максима Анатольевича? Очень приятно познакомиться! – перебил дядя Витя и пожал Марку руку. – Много о тебе хорошего слышал от твоего отца. А хорошие слова от таких людей значат очень много! Тебе повезло с ним очень!

– А это Нос, – Миша указал на меня.

Почувствовав на себе взгляд дяди Вити по кличке Слон, и его не то чтобы тяжесть, но вес, который был под стать человеку такой конструкции и с такой кличкой, мне стало немного не по себе. Он подошёл ко мне и протянул руку, на которой я украдкой бросил взгляд и заметил разные рисунки на ней: пугающая своими шипами колючая проволока, браслетом обвивающая его запястье; куча разнообразных перстней на каждом пальце; большая надпись «СЛОН».

– Нос, да?.. Ну, Нос – так Нос, – тихо сказал он низким, видавшим задымлённые сигаретным дымом годы, голосом, а я почувствовал запах какой-то еды и кофе из его рта.

Я протянул руку в ответ, и мясистые пальцы его лапы без особого давления пожали мне её. Разница между нами, – не только физическая, возрастная, но и в образе мышления и отношения к жизни, ощутимая и очевидная по каким-то непонятным причинам, – как будто заполнила воздух и тяжестью заливалась в мои внутренности, вызывая опасение этого человека.

– Ну что? Пошли в зал, теперь я вас знакомить буду! – отвернулся он от меня и радостно заявил ребятам.

По коридору из прихожей, мимо каких-то кладовых или тёмных комнат, мы направились за дядей Витей, и, не доходя до кухни и прохода куда-то дальше, мы повернули направо и прошли в зал. Там, под ярким бледным дневным светом, льющимся с люстры, окружённые старыми голубоватыми обоями с цветами на побелённых стенах, под громкими звуками музыки с телевизора, на диване рядом со столом-книжкой с едой сидели два молодых человека.

– Так, ну кто не знает – это Денис… – указал дядя Витя на медленно поедающего закуски на столе парня, пустым взглядом смотрящего на ковёр на полу. – А это Фара!

Фара, сидевший, качая одной ногой, читая какую-то книгу, резко глянул на нас, услышав своё… свою кличку? Поправил очки, съехавшие на нос, встал с дивана и подошёл к нам:

– Дмитрий, – протянул он руку сперва мне, а после Марку.

– А я зову его Фарой, потому что очки у него отсвечивают ярко, – улыбаясь, похлопал дядя Витя Диму-Фару по спине. – Вы его не обижайте, это благодаря ему мы здесь сегодня. Дом-то его!

Мы с Марком молча кивнули, а дядя Витя подозвал Мишу и спросил:

– А чё этот друг твой, Денчик, какой-то потерянный? Он ужаленный или блаженный? Или чё? – и улыбнулся ехидно.

– Да не, он просто сам по себе такой… Тихий.

– Ну он какой-то мутный, да и чё-то хуй знает… Не весёлый какой-то… – шёпотом сказал дядя Витя.

Они с Мишей отошли в проход и шёпотом же Миша ответил:

– Он просто со мной был, мы катались, когда Максим Анатольевич сообщил во сколько точно праздник у нас… Ну и я с ним и заехал за финансами, потом за продуктами, а потом сюда, чтобы сразу всё оставить да за ними сгонять, – он указал на нас. – Место-то в машине ограничено.

– Ну ладно. Я на тебя не гоню, если чё, просто внатуре мутный тип какой-то он как будто.

– Да не, он нормальный. Выпить ему надо, там расслабится, может, – вздохнул Миша и оглянулся на Дениса.

– Ладно, похуй, – сказал дядя Витя, после чего громогласно рявкнул в сторону кухни: – Наташа, блядь! Неси пиво!

– Да заебал, блять! – с кухни раздался раздражённый девичий возглас.

Дядя Витя повернулся к нам и очень по-доброму, – что было весьма неожиданно и удивительно, – сказал:

– А вы садитесь, садитесь. Кто на диван, кто кресло подвиньте, кто стульчики возьмите, если надо.

Миша уселся с правого краю на диван рядом с Денисом, который продолжал молча тупить в одну точку, иногда поглядывая на нас. Света села рядом с Фарой, продолжающим читать книгу, и сидевшим слева от Дениса. Марк подвинул стоящее рядом лёгкое креслице к левому торцу стола для Саши и она села в него. Я взял пару стульев, стоявших недалеко от телевизора, – и заодно убавил его, – и поставил их тоже к столу: один с торца напротив Саши, куда сел Марк, а другой рядом с углом этого торца для себя.

Через пару минут вернулся дядя Витя, неся две табуретки, которые поставил слева от меня – между мной и Сашей. А за ним в зал зашла, как я понял, Наташа: относительно привлекательная девушка в лёгкой «слоистой» чёрной мини-юбке, полупрозрачных тёмных колготках, какой-то блузке в тёмных тонах и цветочных узорах с блестяшками, и с очень странными волосами, покрашенными, как пришло мне в голову, в клоунские полосатые штаны – прядь блондинистых волос, прядь чёрных, прядь блондинистых, прядь чёрных и так далее, чередуясь по всей голове, стекая с макушки к её плечам. Глаза её подчёркивали чёрные тени. Весь этот относительно привлекательный образ становился нелепым и смешным, ведь эта Наташа, в этом своём мрачно-полубунтарском образе, тащила подмышками две здоровые баклахи пива, ковыляя и пытаясь их не уронить. «Хотя… – подметил я. – Фигура у неё неплохая».

Дядя Витя, поставив табуретки, взял сперва одну баклаху и поставил её на одну табуретку, а затем другую, и поставил её на пол. Наташа плюхнулась на табуретку, а дядя Витя, открывая бутылку, треща крышкой, отрываемой от кольца под ней, сказал:

– Ну что? За знакомство выпьем, что ли?

– А кроме пива есть что-то? – неуверенно спросил я.

– ВОДКА! – рассмеялся дядя Витя.

Улыбаясь, я немного помолчал, но затем добавил:

– А не алкоголь есть? Сок там, газировка? Да что угодно, в принципе…

– Ну… Ну сходи на кухню, посмотри, может найдёшь чего.

– Да, я сок покупал, вроде, – добавил Миша.

– Хорошо, – сказал я и встал из-за стола.

– А! Блядь! Стаканы-то забыл нахуй! Не в службу, а в дружбу – возьми кружек и стаканов заодно, – сказал мне дядя Витя.

– Без проблем, – ответил я и отправился на кухню.

Выйдя из зала, я повернул направо, – шутливо про себя подметив, что мне знакома подобная планировка и где-то я её уже встречал, – и пошёл на кухню. Подходя к ней, я заметил, что за стеной за ней в темноте находится лестница, ведущая наверх. По всей видимости, на второй этаж. Что логично.

Я завернул на небольшую кухню и чуть подскочил от испуга:

– Ох ты ж ёб… – было начал восклицать я, но потом успокоился, но решил всё-таки закончить ругательство, но спокойно и без испуга: – аный в рот…

У приоткрытого окна на кухне, из которого веяло морозом по полу, сидел синюшный лысый человек, покрытый синеватыми наколками с размытыми контурами, – которые у меня даже не получилось разобрать на какие-то конкретные образы, – болезненно худощавый и курящий в это самое окно. Сигарету он держал в правой руке, тогда как левая была у него на коленях и на ней не было кисти. Я не ожидал его встретить, поэтому и испугался: от неожиданности, от какой-то гоблиноподобности и от этой мерзкой культи.

– О, здорова! – хриплым голосом он поприветствовал меня.

– Здрасте, – ответил я.

– Как звать? – он потушил бычок и повернулся ко мне.

– Нос зовут меня обычно, а так…

– Меня Ванёк звать, приятно познакомиться, – протянул он мне слегка трясущуюся правую руку, улыбаясь почти беззубым ртом, но в глазах его была какая-то наивная доброта.

– Взаимно, – я пожал ему руку, ощутив необычную сухость его ладони.

В поисках альтернативного напитка для себя я полз своим взглядом по кухонным окрестностям вокруг, по стенам с голубой плиткой на них, по столам с посудой и тряпками и всякой утварью, пока, не найдя ничего, не наткнулся на холодильник. Подойдя к нему, я открыл дверцу и начал рассматривать его внутреннее содержание.

Среди обычных продуктов типа масла, яиц, молока, разных овощей, каких-то банок с чем-то, солений и т.д. я не увидел ничего, что было бы похоже на сок или газировку. Немного расстроившись, я закрыл дверцу и почесал затылок. Ванёк всё это время молча следил за мной взглядом.

– Что ищешь-то? – спросил он, перебиваясь на какой-то жуткий кашель.

– Да мне сказали, что тут сок есть или газировка… – вздохнул я.

– Не. Был сок. Я выпил.

– А что, только одна коробка была?

– Да.

– Ну ладно, – я развёл руками и подошёл к столу с утварью.

Пошарившись по ящикам, я набрал пять разномастных кружек и три чашки, расписанные под какие-то узбекские мотивы. Или таджикские. В общем, южно-восточно-СНГшно-азиатские. И, по моим подсчётам, не хватало ещё двух.

– А ещё кружки есть тут? – обратился я к Ваньку, постаравшись избежать обращения на «ты» или на «вы», поскольку не знал, как мне следует к нему обращаться.

Он поводил головой в стороны, осматриваясь, а затем сказал:

– Кружек я не видел, но есть стаканы одноразовые, вроде. Там в пакете посмотри, – и указал мне на пакет, лежащий на полу у холодильника.

Я подошёл к пакету и заглянул в него. Там была стопка больших одноразовых стаканов. Я достал пару из неё, подошёл к столу с кружками и засунул их в одну из них. Ванёк всё продолжал молча наблюдать.

– А что вы не с нами там? – обратился я к нему, автоматически сказав «вы».

– Ну… Ну вот так вышло, – ответил он.

– Так пойдёмте, там разливают уже. Поможете кружки донести мне.

– Да не. Мне тут хорошо.

– Ну ладно, – сказал я и начал нанизывать ручки кружек на пальцы левой руки.

У меня это вышло, пять кружек за ручки были подвешены на указательном, среднем и безымянном пальце левой руки. На указательный и средний правой руки я надел широкие узбекские чашки. Осторожно, смотря под ноги, я пошёл обратно в зал.

Придя обратно, я подошёл к столу, где все улыбались от чего-то смешного, чего я не застал, и поставил кружки на свободное от расставленных тарелок с едой и без неё место.

– А чё, стаканов-то нет нормальных? – обратился дядя Витя к Фаре.

– Не знаю, надо искать, – сказал он, подняв глаза от книги.

Только сейчас я обратил внимание на красно-белую обложку книги, где было написано название: «История Кампучии. Краткий очерк». Удивившись такому специфическому интересу, я влез в разговор:

– Ну, я поискал – не нашёл.

– Ладно, похуй, – сказал дядя Витя.

Он открыл бутылку пива и начал разливать его по кружкам и чашкам. Оно полилось рывками и пенилось, поэтому не прошло и нескольких секунд, как оно оказалось и на столе. Я вспомнил, что ничего так и не нашёл себе для питья, поэтому взял пластиковые стаканчики и сказал, что сейчас приду.

На полпути к выходу из зала я вспомнил про Ванька, сидящего там, и обратился к дяде Вите:

– Там на кухне вот Ванёк сидит же? Говорит, что сюда не пойдёт. Может ему хоть пива налить?

– Хм… Ну ладно, давай… – непонимающе посмотрел на меня дядя Витя.

Он взял один из стаканчиков из моей руки, поставил его на стол и налил пива с большим количеством пены. После передал стакан мне. Я пошёл на кухню.

На кухне Ванёк снова курил у окна, стряхивая пепел и плюясь в банку, наполовину наполненную бычками и пропитавшейся всем говном с них слюной. Я подошёл к нему и поставил рядом стакан с пивом. Он повернулся и обрадовался:

– О-о! Вот за это от души! – заулыбался он.

Затем он засунул наполовину скуренную сигарету в угол своего широкого рта, почесал свою лысину и взялся за стакан. После аккуратно поднёс его ко рту и начал пить, с удовольствием выпив половину.

Я, тем временем, убедился в наличии воды в чайнике, после чего налил себе полный стакан. Ванёк повернулся обратно к окну, не обращая на меня внимания. Я взял свой стакан и вернулся обратно в зал.

– Ну что? За знакомство? – поднял кружку с надписью «С 23-м февраля!» дядя Витя и поднялся сам.

За ним встала Наташа, за ней отложил книгу Фара и поднялся тоже, ну и остальные присутствующие по эмоциональной инерции последовали их примеру. Я подошёл к ним.

– За знакомство! – неожиданно воскликнула Саша.

Все чокнулись кружками и с моим пластиковым стаканом, а после выпили и сели на места. Я не ощущал, что мы хоть как-то познакомились. Но и не знал, как в такой ситуации знакомиться. Типа что, все должны сесть в круг и начать рассказывать о себе? «Меня зовут так-то, родился тогда-то, закончил ту-то школу, учусь там-то, работаю тем-то, зарабатываю столько-то» или что? Ладно, это ещё не конец вечера, может и познакомимся получше ещё. Хотя… Не могу сказать, что особо горю желанием. В этих людях меня что-то… Не столько отталкивает, сколько не притягивает.

– Ну что? Расскажите, что ль, кто вы, чем дышите, как вообще… Про Марка я вот слышал, а вы вот что? Как с ним связаны? – посмотрел дядя Витя на Свету и Сашу.

– Саша – моя девушка. Света – её одногруппница из университета. Нос – мой друг давний, знакомы класса с пятого где-то, – ответил ему Марк.

– Понятно, понятно… А с Мишей вы как… познакомились? Через отца твоего?

– Да… Где-то полтора или два года назад он домой к нам приходил, с отцом встретиться, ну и мы как-то познакомились и с тех пор подружились.

– Ага, ясно… А ты что, Дэн? Как с Мишей познакомился? – обратился он к Денису.

Денис что-то промямлил, и даже я, сидящий практически напротив него, ничего не услышал. Дядя Витя ничего не ответил и перевёл свой взгляд на Фару.

– Что лицо сморщил? – улыбаясь, спросил дядя Витя у него.

– Да пиво я не люблю! Отпил чуток, да чуть обратно не выплюнул. Так и знал, что гадость… – скривил он лицо пуще прежнего.

Дядя Витя засмеялся, после чего сказал:

– Дак ты не чутка отпивай, а нормально несколько глотков хороших сделай! Там и хорошо станет тебе. Эх ты… Только водку так не вздумай пить, по чуть-чуть!

– Да я водку не буду пить! – теперь лицо Фары было недовольное.

– А что ты будешь пить? Воду, как Нос? – он усмехнулся, глядя на меня.

– А вина нет?

– Нет, – встряла в беседу Наташа и вздохнула: – Я бы тоже вина попила лучше, но его нет…

– Чем богаты – тому и рады. Так что пейте что есть, может полюбите со временем.

– Согласна! – сказала Саша и подняла кружку.

Все снова подняли свои кружки, один за другим, снова чокнулись, на этот раз за встречу, и выпили. Фара приступил есть колбасную нарезку, Миша взял бутерброд со шпротами, дядя Витя достал из бумаги какую-то сушёную рыбину. Денис медленно ел пельмени, а Света подцепила вилкой варёную картофелину и старалась есть её, не накрошив на себя и на стол. Марк решил вкусить варёных сосисок. Только я и Саша ничего не ели. И то, как все, без какой-либо команды, синхронно и молча начали что-то есть, меня очень удивило и даже в какой-то мере пугало, потому что это выглядело, как какой-то глупый сон. Но затем я увидел, что Саша жадно смотрит на сушёную рыбу, которую чистит дядя Витя, и понял, что я один ничего не хочу. Передо мной стояла открытая банка с огурцами. И, чтобы особо не выделяться, я подцепил из неё один и положил к себе на тарелку, надеясь, что эти огурцы не просто солёные, а маринованные.

Пока я ел этот огурец, отчуждённо наблюдая за странным процессом принятия пищи другими, мой разум гадал, почему это всё воспринимается мною в таком ключе. Это не было похоже на какую-то карикатурную сцену из какого-нибудь фильма, глумящегося над жадными до удовольствий пьяными обжорами, похожими на животных. Нет, наоборот: все ели умеренно и более-менее культурно. Просто то, как все, словно по расписанию, молча приступили к еде, выглядело как нечто неестественное, ненатуральное. Как будто группа инопланетян изучила застольные повадки людей, залезла в костюмы этих людей, и, следуя заранее написанному сценарию, теперь их, эти повадки, пытается сыграть.

Отчуждение проявилось в наиболее ясной и ощутимой форме когда я, ненароком, представил себя со стороны и увидел, насколько я здесь лишний, пусть и открытых намёков на это мне не поступало, либо я их не осознал умом, но увидел и обработал подсознательно. Ещё никогда я не ощущал себя настолько чужим и отрешённым в знакомой компании, пусть и немного разбавленной незнакомцами.

Медленно прыгая пустым взглядом от предмета к предмету на столе, создавая видимость присутствия моей личности на этом мероприятии, жуя огурец, захваченный этими ощущениями медленного самоизгнания, я панически метался по своему разуму в попытках найти вариант для побега: если не от этих чувств, то хотя бы места, куда можно убежать под их гнётом. Но мой разум был привязан к кровати в больничной палате сознания, а тело было заключено в камеру в тюрьме социального сосуществования. Мне стало не хватать воздуха – им задышивались окружающие, нагло и даже не задумываясь украв мою часть и дыша ей.

– Пап. Папа… – услышал я детский голос, раздавшийся откуда-то слева.

Повернув голову, я увидел, что худенькая девочка лет десяти, с длинными блондинистыми волосами, в светлом платье с сердечками и в толстых чёрных колготках, дёргает Слона за футболку.

– Да, доча. Чего тебе? – ласково обратился он к ней, повернувшись вполоборота.

– Я кушать хочу, – заявила она.

– Кушать… А ну-ка давай, иди сюда, на коленки ко мне!

Он усадил её к себе на колени, после чего повернулся обратно к столу:

– Ну, смотри, выбирай. Что хочешь кушать? Колбаска вот есть, сыр, пельмешки, огурчики-помидорчики… – водил он рукой над тарелками, указывая дочери на имеющуюся еду.

– Шашлык же ещё есть! – вдруг вспомнил Миша.

– Точно! – шлёпнул дядя Витя рукой по своему бедру и обратился к дочери: – Будешь шашлык?

– Буду, – ни секунды не колеблясь сказала она.

– Только подождать придётся немного, ладно? Надо его пожарить ещё. А то отец твой, башка дырявая, забыл совсем про него! Подождёшь?

– Подожду, – ответила дочь, выдерживая серьёзное спокойствие, как и в предыдущие разы своих ответов.

– Ну тогда беги пока, я тебя позову, когда готово будет, – дядя Витя крепко поцеловал её в щёку и она слезла с его колен и ушла, по всей видимости отправившись на второй этаж.

Дядя Витя отхлебнул пива из кружки, встал из-за стола и обратился ко всем нам:

– Ну шо? Пошлите жарить шашлык? Миша, давай тащи мясо. А вы все одевайтесь, пойдёмте на улицу, – и сам поспешным шагом отправился куда-то.

Мы все медленно поднялись из-за стола и направились в прихожую. Кто-то с желанием, кто-то без, кто-то раньше, а кто-то позже, но все мы со временем оказались на морозном ночном загородном воздухе на дворе за домом, собравшись рядом с мангалом, который разжигал дядя Витя, вертясь вокруг него.

– Блять, забыл совсем про шашлык-то! – бормотал он. – Вспомнил бы, так хоть раньше бы разжёг огонь, сейчас бы угли уже были. А так блять… Ну ничё, ничё…

Он сбегал в какой-то сарай, принеся оттуда мешок углей, и высыпал их в мангал. После обильно полил жидкостью из белой бутылки, заливая ей всю поверхность углей. Потом чиркнул спичкой и бросил её туда же.

Пламя разгорелось со странным сладковатым химически-фруктовым запахом, кое-где быстро угасая. Но дядя Витя подливал изрядно жидкости, и оно не тухло.

– Во! – радостно воскликал он. – И не зря угли купили и жидкость. Вот и пригодились. Фара, есть чем помахать?

Фара замялся на месте, потом сказал:

– Там же в сарае надо посмотреть.

– Ну так сбегай, посмотри! Я ж не знаю где что у тебя тут! – чуть повысил голос дядя Витя.

Нехотя, Фара отправился в сарай, включил там свет и пропал в глубине постройки. Мы же ютились поближе к огню, так как на улице было достаточно холодно. Я вжимался вглубь воротника своей куртки и радовался, что на мне подштанники. Слон всё так же ходил вокруг мангала, брызгая тут и там, вызывая огонь.

– Слушайте… – обратился он к нам, всё так же следя за огнём и ходя вокруг мангала. – Марк, Света, Саша… Нос… Вы для меня всё равно как-то малознакомыми остаётесь, какими-то плоскими… В том плане, что мало вы рассказали о себе, – потом повернулся к нам, развёл руки в стороны, улыбнулся и сказал: – Не, я не настаиваю как бы, не приказываю, не обязываю… Вы не подумайте… Просто мне реально интересно… Поэтому расскажите, если сами не против.

Мы с ребятами переглянулись, не зная, что ещё он хочет от нас услышать. Да, очевидно, что рассказали мало. Но потому, что у нас и не было времени, чтобы успеть рассказать много. И что конкретно-то он хочет знать?

К этому моменту вернулся Фара, держа в руках что-то типа нескольких небольших подсохших, но с оперением, крыльев какой-то, по всей видимости, когда-то заколотой домашней птицы. Или нескольких, так как этих крыльев было три штуки, а я не знаю ни одной птицы с тремя крыльями.

– Это что? – удивлённо спросил дядя Витя.

– Ну вместо опахала будет, – ответил Фара.

– Бля… – вздохнул дядя Витя. – А другого-то ничего не было?

– Чё тебе, противно что ли?! – возмутился Фара.

– Да это просто не очень удобно, да и вдруг загорятся они…

– Ну загорятся и загорятся, в снег кинь и всё.

Дядя Витя ничего не ответил, лишь злобно посмотрел на Фару и взял крылья. Из дома вышел Миша, неся кастрюлю, по моим предположениям, мяса. Он крикнул нам:

– Мясо вот, но шампура я не знаю где. Димон, можешь принести?

– Да. Щас, – сказал Фара и быстро ушёл в дом.

Подойдя к нам, Миша встал рядом с мангалом, ожидая Фару с шампурами. Дядя Витя, махая опахалом из крыльев, сказал ему:

– Да поставь ты пока эту кастрюлю! Всё равно углям надо разгореться ещё. Надо помешать их, кстати. Только чем, блять?..

Миша поставил кастрюлю в снег, а дядя Витя пошёл в сарай, где шарился пару минут, после чего вернулся с какой-то металлической палкой. Ей он начал мешать угли. Мы же всё так же стояли молча, изредка переглядываясь друг с другом.

– Так. На чём остановились мы? А, ну да. Так что, расскажете что-нибудь? – снова обратился он к нам.

Постояв, помолчав и подумав, никто из нас так и не нашёл, что тут можно рассказать.

– А что тут рассказывать? Обычные люди мы… Что конкретно-то интересует? – не выдержала Света и решила задать этот вопрос от всех нас.

– Ну… – замешкался дядя Витя. – Ну, какие же вы обычные? Обычные люди сейчас по домам спят, потому что завтра утром рано на работу. А вы тут. Так что вы не обычные. Вы молодые и свободные, а такие не могут быть обычными. Вот, например… Ты, Саша. Чем ты по жизни занимаешься-то вообще?

– Ну… – так же замешкалась она. – Ну в данный момент я учусь в университете, не работаю, живу с Марком.

– А на кого учишься?

– На психолога, – сказала Саша, хотя, вроде как, училась она на психиатра вместе со Светой.

Дядя Витя хмыкнул и сказал:

– Зря. Впустую тратишь время и деньги.

Саша не ожидала такого ответа и слега потерялась со своим ответом, но потом собралась и сказала:

– Это ещё почему? И я учусь на очном, так что деньги не трачу, а наоборот получаю даже. Через стипендию. А время-то с чего я трачу?

– Ну потому что это всё хуйня, – просто ответил дядя Витя, пока доставал красную пачку «Примы», из которой потом достал папиросу и подкурил её от ещё горящих кое-где углей.

– Я так не считаю, – немного возмущённо сказала Саша.

– Ну а я считаю, – продолжал настаивать Слон. – Потому что вся эта психическая, психологическая хуйня – бред надуманный. Люди себе хуйню выдумывают несуществующую, а потом страдают как долбоёбы.

– Ну, во-первых… Во-первых, если люди страдают, значит не такая уж и несуществующая это хуйня. Даже если несуществующая и выдуманная, то люди всё равно страдают от неё, и мы им помогаем с этим справиться, найти причину и предотвратить повторение этого. Пусть человек себе что-то надумал. Кто-то разве говорит, что такого быть не может? Может. Но человеку от этого не лучше. Так что мы ему объясним, что он что-то надумал, и решим проблему. А во-вторых, если это всё выдумано, то почему это работает?

– Да нет, нихуя не работает. Нет ничего этого. И я охуеваю, что на жуликов у нас в университетах учат. До чего дошли времена блять…

Саша хотела что-то ещё сказать, но Марк что-то шепнул ей на ушко, видимо, отговаривая от ненужных споров, и она не стала ничего говорить.

– А ты? – обратился дядя Витя к Свете. – Вы же с одной группы? То есть тоже на разводилу психо-лохов учишься?

– На психолога тоже, да, – ответила она.

– Пиздец… – процедил он, сплёвывая. – Нормальной-то работой молодёжь уже заниматься не хочет?

– Ну я подрабатываю в магазине так-то иногда. Продавщицей.

– О! Ну хоть какая-то польза обществу…

Мы постояли молча минуту-другую. Дядя Витя обратился к Мише:

– Ну чё там, где шампура-то? Миш, сходи, глянь, а?

– Ага, – сказал Миша и двинулся в сторону дома.

Не заходя в сам дом, он подошёл к окну в зал и заглянул в него, после чего крикнул:

– Пиздец. Сидит книжку читает…

– Слов нет нахуй… – раздражённо пробубнил дядя Витя. – Ну сходи тогда сам возьми! Спроси у него где и возьми!

– Ладно! – крикнул Миша и пошёл в дом.

– И титьку пива открытую захвати, будь другом! – крикнул ему в след дядя Витя.

– А может водочки? Чтобы согреться? – неожиданно пропела Саша.

– Не, водку для мяса оставим. К тому же там ещё пиво недопитое. Мы водки напьёмся, а потом? Градус понижать? Да и пиво выдохнется. Лучше сперва пиво выпить, потом к водке перейдём… – ответил ей он.

Мы ещё помолчали немного. Тишину своими почему-то смешными голосом и манерой разговора прервала Наташа:

– А сложно на психолога-то учиться? – она обратилась к Саше и Свете.

Те переглянулись, после чего Саша ответила:

– Да не особо, знаешь ли. Но это если интерес есть. Ну или общаешься хорошо. Потому что если интерес есть, то всё усваивается легко и запоминается и понимается отлично. А если его нет, но общаться умеешь, то всё равно легко будет, потому что кто-то да поможет всегда тебе. Ну или если деньги имеются, то тоже легко.

– Но это везде так, в общем-то, – дополнила Света. – В любой сфере всё легче, если есть интерес, деньги или умение договариваться.

– А-а-а… – Наташа дала понять, что поняла.

Вскоре вернулся Миша, таща подмышкой бутылку пива, а в руках держа шампура.

– Кружки не захватил, уж извините, – улыбаясь сказал он.

– Да ладно, из горла попьём, – похлопал его по плечу дядя Витя и взял шампура.

Миша принёс кастрюлю и держал её в руках, а дядя Витя насаживал сочащееся мясо на шампура, не забывая про колечки лука. Предвкушая жареное мясо мой живот даже немного поурчал. И пока дядя Витя нанизывал шашлык, он, стараясь не уронить почти докуренную папиросу из поджатых губ, продолжал ранее начатый разговор, который, как мне казалось, не нравился никому, кроме него.

– А ты, Света, тоже стипендию получаешь?

– Ага.

– Интересно получается… И вот вы, две студентки, ударницы или даже отличницы, наверное, раз стипендию получаете… Вы сейчас тут. А что, занятия-то у вас на завтра отменили что ли? Или праздник какой-то, каникулы?

– Ну… нет… – замешкалась Саша. – Мы просто на них завтра не пойдём. Ну или пойдём. Посмотрим по самочувствию и настроению.

– А-а-а, вот оно как… Ещё интереснее тогда. Отличницы-стипендиатки, а занятия вот так просто прогуливают, по настроению и самочувствию ходят на них… Как же вам удаётся учиться-то хорошо?

– Ну мы же не постоянно так делаем, не систематически прогуливаем, – возмутилась Света. – Так, пару раз в семестр там или как пойдёт…

– Да, – поддержала её Саша. – Мы не прогульщицы, но иногда надо людям отдыхать. Да и проблем никаких не будет от этого ни у кого. Пропущенный материал мы наверстать всегда можем, и результаты будут отличные по итогам. Да и никто и не спросит с нас даже за это.

– Ага, вот как, значит… Типа, раз отличницы, то можно иногда попрогуливать, статус позволяет… Такое у вас мышление… Хорошо, понял я вас… Вот! Вы уже не такие уж и плоские в моих глазах. Узнал я вас чуть получше! – рассмеялся дядя Витя, не обращая внимания на возмущённые взгляды девочек.

Мясо жарилось на мангале, из которого исходил слабый красноватый свет, иногда быстро вспыхивая ярким огоньком от загоревшегося жира, а бутылка с пивом передавалась от выпивших к желающим выпить. Саша и Света курили, к ним присоединился Марк и Наташа. Дядя Витя почистил руки снегом и теперь изредка помахивал оперением над углями и быстро забирал бутылку с пивом у людей, чтобы полить из неё немного пива на очередное разгоревшееся пламя в углях, а затем отдавал её обратно.

– А ты что, Марк? Ну, про твою жизнь-то я косвенно что-то знаю, отец твой рассказывал. Но он так, мельком и в общем рассказывал. Ты сам-то что расскажешь? Чем увлекаешься? Какие планы на жизнь?

– Да что тут рассказывать-то… – застеснялся немного Марк, но после принял позу уверенного себе человека и соответствующе заговорил: – Музыкой увлекаюсь. Сочиняю, песни пишу иногда, пою немного. На гитаре люблю играть. Ну и время интересно как-нибудь проводить. Открыт ко всему новому. Группы Куинн мне нравятся, Дорс, Роллинг Стоунс, Вельвет Андерграунд, ну и всякое ещё многое, перечислять долго. А планы… Да как-то не знаю даже. Не строил особо никаких планов. Ну… Развиваться интеллектуально… Ну музыкантом хочу попробовать стать профессиональным. Группу там организовать то есть…

– А учиться как-нибудь на кого-нибудь не планируешь?

– Да нет, играть-то я умею.

– Я имею в виду какую-нибудь специальность получить, профессию… Ну корочку короче.

– Типа чтобы на обычной работе работать? Не-е-е… Это не для меня.

– Даже на всякий случай?

– На всякий случай у меня всегда есть деньги. Отец обеспечивает.

– А ты сам себя обеспечивать не хочешь? Ну, в смысле вообще. Можно же не работать на кого-то, а дело своё начать. Не хочешь?

– Да зачем это надо? Зачем всё усложнять, когда всё просто? В деньгах я не нуждаюсь, всем обеспечен. Разве не ради этого люди работают или дела свои начинают? Считай, мне повезло, и я достиг цели без особого труда. Нахера мне работать-то в таком случае? Ну, как бы, если я буду хорошие деньги занимаясь музыкой получать, то это хорошо. Но если не буду, – в чём я сомневаюсь, – то ничего плохого и не случится.

– Понял, понял, – вздохнул дядя Витя. – Ну и что? Когда концерт-то первый?

– Да надо группу пока собрать. Я продумываю всё ещё.

– Ясно… Ясно…

– Да! Он нам пел, играл, офигенно у него получается! – встряла в разговор Света. – Так что он хорошим музыкантом будет!

– Ну билетик мне отправь потом, как созреешь, – посмеялся дядя Витя.

– Обязательно, – горделиво ответил Марк.

Мы немного постояли в тишине. Замерев, я монотонно глядел в мангал, расслабив глаза и наблюдая узоры на углях. Их свет и узоры всегда каким-то образом обманывали мой мозг, заставляя считать, что угли на самом деле мокрые. Ребята курили, – кроме дяди Вити, Миши и Дениса, – и не спеша пили, изредка подёргиваясь от холода.

– Ну, а ты… Нос… – дядя Витя обратился ко мне, и в его паузах чувствовалось, что он это делает как-то… Не то чтобы нехотя, но… Как будто с подозрением, присматриваясь, готовясь тут же это подозрение преобразовать в презрение, если что-то пойдёт не так. И мне непонятно, отчего в нём такой настрой по отношению ко мне. – Тебе тоже никуда завтра не надо?

– Нет. Не надо, – без особого интереса ответил я, не рассчитывая на продолжение беседы и даже не отводя глаз от мангала.

Дядя Витя немного помолчал, после чего, по всей видимости, решил всё-таки продолжить беседу.

– Тебе тоже занятия можно прогулять потому что ты отличник? Или тоже работать не надо потому что обеспечивают тебя?

– Да нет. Мне можно прогулять пары потому, что я двоечник. И вообще не учусь нигде. А работать надо. Как раз для того, чтобы обеспечивали меня. Вчера вот Саша и Марк обеспечили меня едой и кровом. А сегодня, по всей видимости, вы.

Дядя Витя усмехнулся:

– И каким же образом это надо работать, чтобы тебя обеспечивали? Работают же наоборот для того, чтобы сами себя обеспечить могли.

– Ну, это ж не просто так всё достаётся, а за проделанную работу в сфере общения с другими людьми. Поддерживать дружбу и хорошие отношения и интерес к тому, чтобы со мной продолжали общаться и делиться едой – это тоже работа, причём нелёгкая порой.

– Паразитируешь, значит, на окружающих? – улыбаясь, спросил он.

– В какой-то мере… Но и окружающие, вроде как, не против, – посмотрел я на Сашу и Марка, которые сами пригласили меня к ним и сами же предложили еду и ночлег.

Саша неловко улыбнулась и потянулась к бутылке пива, что была у Светы, и которую она держала как ребёнка. Марк посмотрел на меня и подтвердительно кивнул.

– Хорошо, хорошо… – похоже, дядя Витя был доволен моим ответом. – А планы-то у тебя на жизнь какие? Не всё же на других паразитировать?

– Ну… Хотелось бы перебраться в Америку, стать уродцем в бродячем цирке и жить хорошо. Если не уродцем, то хотя бы помощником каким-нибудь. Заработаю денег, женюсь на бородатой женщине, вместе заработаем ещё. Потом уйдём из цирка, она сбреет бороду, и мы заживём нормально и счастливо в нашем доме на окраине небольшого городка, иногда путешествуя по стране.

– Ха! – громко он усмехнулся. – Отличные планы! Только почему уродцем-то?

– Не знаю… Так себя ощущаю… – после небольшой паузы ответил я.

– Не надо так себя ощущать. Нормальный ты парень, вроде…

Потом он забрал бутылку у Светы и отпил из неё, поставив её на снег рядом с собой после этого, и покрутил шампура.

– Ну а если по-серьёзному… – снова обратился он ко мне. – Ты вообще нигде не учишься и не работаешь?

– Нет.

– Тунеядствуешь, то есть, как и Марк, – широко заулыбался он.

– Да не совсем… Не так уж и тунеядствую. Не так много времени прошло с того момента, как я стал тунеядцем, чтобы классифицировать меня как тунеядца. Я учился… Потом прекратил… А работу ещё найти не успел. Так что я пока просто начинающий маргинал, а не тунеядец.

– Как это не успел? А что тебе мешало? Нет, её, конечно, не так-то просто найти. Но это если ты требования заёбистые к работе имеешь. Если попроще быть, то что мешает-то? И учиться прекратил… Зачем? – говорил он так, как будто уже знает меня не один год.

– У меня были поважнее немного дела, поэтому прекратил. И поэтому же ещё не успел найти.

– Что за дела важнее этого могут быть? – удивился он.

– В дурке лежал.

– Вот те на! – изумлённо шлёпнул он руками по бокам. – Охуеть! Две психологички и пациент! У вас тут клуб по интересам что ли? Пиздец… Раньше как говорили… Половина страны сидит, а половина охраняет. А сейчас что? Треть страны психи, а две трети их лечат?..

– Да разве ж я похож на психа?

– Да хуй знает, на кого ты похож, если честно, – захохотал он.

– Эта партия готова, мне кажется, – внезапно в разговор влез Миша.

– Давай кастрюлю тогда, снимать будем, – сказал дядя Витя и взялся за шампуры.

– А чё-то я её забыл… Ща, сбегаю, – сказал Миша и пробежался в дом.

Дядя Витя так и стоял с шампурами, ожидая Мишу. Угли в мангале потрескивали, разводя, вместе с редкими завываниями ночного ветра, своими звуками тишину.

– И чё… Как там в дурке? – внезапно заговорила со мной Наташа.

– Ну… – после реакции дяди Вити я не ожидал вопросов на эту тему, поэтому моё сознание переключилось на восприятие информации, а не на её отдачу, поэтому я замешкался. – Скажем так: время, проведённое там, можно провести гораздо лучше миллионом других способов.

– М-м-м, – понимающе мыкнула она. – А интересное там что-нибудь происходило? Истории какие-нибудь есть?

– Ой! Он нам рассказывал истории свои, это пиздец. Не надо лучше, – заныла Света.

– Ну вообще-то… – я быстренько порылся в своей памяти и выудил из тёмного омута кое-что. – Так-то есть пара.

– Расскажи тогда, – попросила Наташа, передёрнувшись от холода.

– Ага, нам оч-ч-ень интересно, – прошипев, сказал дядя Витя.

– Короче… Так уж получилось, что я побывал и в детском отделении, и во взрослом. И вот во взрослом, в отличие от детского, встречались интересные и не слишком удручающие случаи. И видел я там мужика, который рассказывал всем, что встретил своего клона. Вернее двойника. Он его как-то называл, первая часть слова схожа с «дюбель»…

– Доппельгангер, – подсказала Саша.

– Да, вроде так.

– Это злой двойник.

– Да, тогда точно так. И вот что он рассказывал… Сперва его знакомые, друзья, коллеги на работе начали ему изредка говорить, что видели на улице людей, похожих на него. Мол, даже перепутали с ним и хотели заговорить, но не было возможности: он либо был далеко, либо люди спешили по своим делам. Ну такие случаи были раз-два в полгода-год, он говорил. Но на протяжении где-то четырёх лет так было. А потом он сам начал видеть его…

– Ну начало-о-ось, – вздохнула Света.

– Да не страшная это история, что «началось»-то?.. Короче, он начал замечать человека в такой же одежде, как у него. Ну, это не невозможная ситуация, типа одежда не в единственном экземпляре выпускается для каждого человека индивидуально. Но он начал видеть именно в такой же комбинации одежды человека: в таком же пальто, такой же шапке, такого же цвета штанах и т.д.

– И что этот человек делал? – спросила Наташа, внимательно смотря мне в глаза.

– Какой? Который рассказывал или двойник?

– Двойник. Ну и который рассказывал тоже.

– Ну двойник, или клон, как тогда считал мужик этот, ничего особо не делал поначалу. Просто появлялся на улице где-то вдалеке, но в пределах видимости.

В это время вернулся Миша с ещё одной кастрюлей в руках, и дядя Витя принялся скидывать в неё несколько кусков готового мяса, которые почему-то успели пожариться быстрее остальных. Я продолжал:

– И, в общем, мужику этому не по себе стало. В то же время он начал замечать мелкие «несоответствия» в своей бытовой жизни. Типа приходит домой, снимает обувь, хочет надеть тапки, а они правый с левым местами поменяны. Или дверь какая-нибудь открытая остаётся, хотя он её закрывал. Солонка с перечницей местами перепутаны. Соседи ему постоянно жаловались, что у него телефон целыми днями звонит, когда его дома нет. Но самый пиздец, говорит, был такой. У него был чайник, эмалированный такой, бежевый. Лет десять он у него был, каждый день он в нём воду кипятил. И однажды он приходит домой с работы, а чайник… ГОЛУБОЙ!

– Пиздец… – прошептала Света.

Дядя Витя начал нанизывать новую порцию шашлыков. Я продолжал:

– А мужик этот, который это всё рассказывал, сказал, что увлекался тогда работой спецслужб, читал всякое о них. В частности, очень интересны ему были Штази немецкие, как явление относительно недавнее и близкое, да ещё и раскрытое хорошо после переворота. И он о них и вспомнил, потому что была у них программа.. Зер… Зерсетцзунг, что ли… Он слово это часто повторял, но я немецкий не знаю, поэтому не запомнил хорошо. Короче, «разложение» значит, он объяснял. И методы этой программы точь-в-точь такие же были. Штази приходили к диссидентам, делали всякие мелкие приколы, но которые из-за своего постоянства и продолжительности сводили с ума жертв. И вот… Диссидентом он не был, да и не в ГДР дело происходило, да и год это был уже… Девяносто третий, что ли…. Ну, короче, решил он, что КГБ всё ещё существует и следит за людьми, и по каким-то причинам он их заинтересовал. И они создали его клона и теперь пытаются выжить со свету его и заменить клоном.

– И чё потом? – с интересом спросила Наташа.

– Потом он решил поймать их с поличным. Сперва он решил удостовериться, что в его квартиру кто-то проникает, когда его нет. Жил он на шестом этаже, поэтому вариант с окном он откинул, мол, слишком много внимания привлекает человек, каждый день влезающий в одно и то же окно. Поэтому он принял следующие меры. У него была дверь, ведущая из прихожей в остальную квартиру. Он её прикрыл, взял свой волосок и приклеил его ближе к косяку к двери и к перекладине дверного проёма над ней. То есть его не особо видно, а если дверь открыть, то волосок порвётся или оторвётся. То же самое он сделал с дверью в ванную. Ещё у него лекарство какое-то в капсулах было. Он эти капсулы взял и несколько штук под коврик у входной двери положил в нескольких местах. Типа если кто-то зайдёт, то раздавит их, а он потом посмотрит и поймёт, что кто-то заходил. И ещё он небольшой кусочек бумажки отрезал и вставил между входной дверью и косяком, чтобы если кто-то открыл дверь, то этот кусочек выпал бы. Вот… Ну и ушёл на работу.

– И чё дальше? – спросил уже дядя Витя, отпив пива из бутылки.

– Вернулся вечером и результат на лицо: бумажка выпала, капсулы некоторые сломаны, волоски на дверях тоже порваны. Ну и он понял, что всё, он под колпаком. Ну и стал думать, что с этим делать. Весь вечер пил, на следующий день проснулся и решил обхитрить агентов. В кровати пролежал где-то на час дольше, типа проспал. Потом проснулся, быстро собрался и типа убежал на работу. По его плану агенты, которые приходят к нему согласно его распорядку дня, то есть когда его нет, должны были прийти и понять, что он ещё дома. Им сообщил бы это внешний наблюдатель или они сами бы это поняли, если бы заглянули в квартиру. И агенты эти, раз пришли раньше и им сказали ждать или они сами это поняли, должны были быть где-то рядом, и когда он уйдёт, они должны будут проникнуть в его квартиру сразу же. Потому что они уже здесь, у них есть задание и чего тянуть? И даже если агенты приходят не сразу, а спустя время, когда он уже на работе, то он это время пролежал и всё равно должен был застать их врасплох. Поэтому он побежал на работу, но на полпути скрылся в магазине, немного выждал и потом дворами и закоулками по-быстрому вернулся к дому, стараясь быть незамеченным предполагаемым внешним наблюдателем. Или чтобы он заметил его только на подходе к дому, и у агентов не было бы шанса скрыться. В итоге он забежал в подъезд, побежал по лестнице, на каждом этаже нажимая кнопку лифта, чтобы он останавливался и агенты не могли на нём быстро уйти, добрался до квартиры и вошёл…

– И что там? – с интересом спросила Наташа.

– А там… Его двойник ест картошку жареную.

– В смысле?! – воскликнула Света.

– В прямом. Сидит на кухне и ест картошку, которую мужик пожарил.

– А мужик что? – ухмыляясь, спросил дядя Витя.

– Ну мужик чуть там в обморок и не упал. Испугался, не знает, что делать, весь в панике, от страха оцепенел. А двойник его успокаивает, типа, всё нормально, объяснит ему сейчас всё. Ну и объяснил. Долго они беседовали, много корвалола мужик выпил, еле на ногах держался от такой встречи, руки трясутся. Спрашивал его, двойника, мол, зачем выжить хотел, с ума свести. А тот ему сказал, что не хотел. Что он не злой на самом деле. Он просто пришёл из параллельного мира, где ему жилось плохо. Увидел, что тут мужику, то есть ему же, живётся хорошо, ну и начал втайне вместе с ним жить. То, что тапочки и солонка с перечницей перепутаны – просто случайность и невнимательность. Также и с дверьми, которые открыты, а были закрыты. И чайник он тоже поменял, потому что старый уже плохой стал. А звонки – это он на телепередачи всякие звонил и ему перезванивали потом. Он то стиральную машину выиграть пытался, то слова отгадать, то ещё чего. И по объявлениям в газете он ещё звонил, работу искал. Короче, просто активно пользовался телефоном.

– Чё-то это вообще хуйня какая-то, бред, – сказала Наташа.

– Вот и в скорой тоже так подумали, когда мужик этот им позвонил и сказал, что его двойник из другого мира подскользнулся и ёбнулся головой об лёд, когда они за водкой пошли вдвоём. И поэтому на место приехали ещё и санитары из дурки.

– И что потом?

– А потом суп с котом. Мужик сказал, что двойника увезли в больницу, а его самого повязали и доставили сюда.

– Пиздец, бывает же… – сказала Света.

– Да что бывает-то? Ты с санитарами-то или с врачами говорил об этом мужике? – спросил дядя Витя.

– Да, говорил. Они сказали, что он хронический алкаш, на работу он ни на какую не ходил, а ходил только за водкой да боярышником. Что за ним следят действительно думал, потому что дома действительно под ковриком были найдены пилюли какие-то, и волосы на скотч приклеенные к дверям. Но скорее всего он сам и пилюли потоптал, и волосы надорвал, когда пьяный ходил. И это он сам же на льду пьяный ёбнулся и ему скорую вызвали, где он всю эту историю и рассказал.

– Ну вот! – воскликнул он. – Что и требовалось доказать! Никаких двойников, только выдуманная хуйня алкаша. Как и вся эта психо-лоховская тема.

– Ну и что, что выдуманная! Человек-то всё равно страдает и его надо лечить! – влезла Саша.

– Да толку этих алкашей лечить пропитых, только еду и лекарства на них переводить!

– Они всё равно люди!

– Да хуй знает… Хуй знает…

– Ну прикольно так-то, хотя мужика жалко, – обратилась ко мне Наташа. – А ещё что-нибудь было?

– Ну… – снова призадумался я. – Был ещё мужик, который считал, что он просто умирающая оболочка ходячая без души. Потому что… Он, короче, то ли жене изменял с проституткой, то ли жену друга ебал, то ли ещё какая подобная хуйня… Он как-то плохо рассказывал, я не очень понял. Ну, короче, кого-то он ебал, кого ебать не должен был, и когда кончал, то… Как бы это сказать… Выкончал свою душу.

– Как это? – спросила она же.

– Ну, как я понял, типа через хуй, вместе с малафьёй, каким-то образом вылилась и его душа. И он сказал, что как кончил, то ощутил это и всё, пизда, теперь он, типа, просто тело, пустая оболочка, и вообще ходячий труп типа. И он всё ругался, что его не в морг отвезли, а тут держат и поддерживают в нём жизнь, хотя ему умирать пора.

– И вот на таких ебантяев идут деньги… – сказал дядя Витя.

– А нам ты такие истории почему не рассказывал?! – возмутилась Света. – Пиздец какой-то рассказал, напугал, расстроил, а нормальные закрысил?

– Да я только сейчас о них вспомнил, – оправдывался я.

– А какой пиздец он вам рассказывал? – Наташа спросила её.

– Да про какую-то шизофрению кошмарную или как её там…

– Что за? – обратилась Наташа ко мне.

– Слишком долго рассказывать это, а вкратце не то, так что забей, – сказал я ей.

– Да это ещё что! – встряла Саша. – Он рассказывал, как там какого-то пацана, подростка в детском отделении, изнасиловали и у него потом анус плохо работал и он ночью… обкакался.

Наташа громко засмеялась, и хоть смех её был неприятный, но меня всё равно позабавила и заставила улыбнуться такая реакция.

– Прикол! – смеясь, сказала она.

– Это ужасно… – грустно сказала Саша.

– Не, это пиздец смешно! – продолжала смеяться Наташа, переходя на хихикание.

– Ой бля… – вздохнул дядя Витя. – Насмотрелся ты там на дурачков, походу. Сейчас, наверное, как будто свежего воздуха вдохнул, общаясь с нормальными людьми, да?

– Ага… – вздохнул я.

– И что, какая ситуация в дурке с петухами? – спросил он, переворачивая мясо.

– В каком смысле? – не понял его я.

– Ну, как в тюрьме?

– Я в тюрьме не был никогда, поэтому не знаю, как там.

Он задумчиво хмыкнул.

– Ну, может и хорошо, что не был. Там истории пострашнее происходят, чем хуйня эта ваша фантазёрская.

– Ну не знаю… – задумался я о градациях страшного в историях из подобных мест. – Я бы не сказал, что страшнее… Я бы сказал, что примерно равны эти места, просто страшность в дурке внутри людей, а страшность тюрьмы – снаружи.

– В смысле?

– Ну, типа ужасы в дурке происходят из-за того, что в головах людей. А в тюрьме ужасы какие? Кто-то кого-то пырнул, кто-то кого-то опустил? Или что? Такое и в дурке бывает…

– А ты хочешь сказать, что завалить кого-то и опустить это не из головы идёт? Знаешь, сколько ужасов в головах тех, кто лямки тянет? Что ночами они не спят, кто-то и вздёргивается и вскрывается?.. – начал он говорить недовольно и с напором, даже с небольшим наездом.

– Ну конечно из головы, – растерялся я. – Но это всё равно не то. Одно дело когда у человека разум есть, и он сделал, что сделал, зная что делает и по-своему желанию или намерению, и теперь вынужден жить в ужасных условиях. А другое дело, когда у человека разума нет, и совершать ужасы ему говорят голоса в голове или инопланетяне, поселившиеся в тела его родственников, или ещё чего.

– Знаешь… Есть такие люди, которые, имея разум, страшнее всех безумцев делов наделали…Съезди в Соль-Илецк, посети ЮК двадцать пять дробь шесть, посмотри, какие люди там сидят… Тебе кошмары потом будут сниться. Людоеды, блять, маньяки всякие… Даже МНЕ не по себе! А ты дурачками какими-то меня пугать пытаешься.

– Бля, во долбоёбы! Они ща спорят у кого страшнее, то есть круче, была хуйня, где они чалились, – засмеялась Наташа.

– Да и вообще… – оставив шашлыки, дядя Витя подошёл поближе ко мне. – Вот ты говоришь: «Ужас, шизики больные нихуя не понимают, хуйню страшную творят!». А на деле… Любая хуйня, которую они творят, в тюрьме страшнее в тыщу раз. Какая там история была? Кто кого выебал?

– Ну, дети там одного выебали…

– Дети… Дети это, конечно, плохо, что дети… Но просто представь вот что, – выдерживая паузы, в тишине которых потрескивали угли, он смотрел мне прямо в глаза. – Ты. Нет, ладно, не ты, не дай Бог, конечно! Но просто представь… Провинился человек на зоне. Жёстко провинился. И теперь его опускают. В тусклом свете и обшарпанных стенах, за занавеской из грязных простыней, его окружают несколько разрисованных, чёрных и синюшных, голых по пояс страшных крепких мужиков и держат его. К нему подходит один – обладатель особого аппарата. Он спускает штаны, и являет провинившемуся свой болт, от вида которого он в шоке… В члене том каких шарошек только нет… Штук шесть шаров загнаны по кругу у головки и дорожкой вдоль члена. А за ними шпалы длинные тонкие, тоже вдоль, и кожа с ними на доску для стирки белья похожа. Под головкой, в уздечке, дырочка, в которую продеты усы из лески. А сама головка… Это розочка, тюльпан… Разрезана на четыре части, раскрывается взору… Представляешь это? Представляешь человека, как ему страшно, что его ЭТИМ будут опускать? Но не это страшно. А страшно от того, что это за человек такой, что такое со хуём своим сделать может, чтобы людей опускать… Ведь чтоб до баб-то добраться, это ещё досидеть надо… Я сам это видел. И никакие дурачки полоумные, дёргающиеся ебя друг друга, кто понимая что-то, кто вообще нихуя не понимая и ни себя не осознавая, ни мира вокруг, не страшнее того, что я повидал… А того, что я повидал, и похлеще в мире страх есть.

Я не нашёл, что ответить на эти слова. Да и не считал, что отвечать чем-то нужно. Дядя Витя ушёл обратно заниматься шашлыками, а я отвёл взгляд на небо, на котором яркий полумесяц то выходил из-за туч, то заходил за них.

– Да это долбоебизм какой-то спорить о таком! – начала говорить Наташа быстро и слегка взволнованно. – Что страшнее, блять: взрослые мужики, которые настолько тупые, что себе хуй уродуют, и делающие дебильные вещи по своей воле и тупости, или, блять, больные на голову дети, творящие жуткую хуйню и ничего не могущие с этим поделать? Психушка страшнее! В тюрьме тебя хоть за что-то порежут, а в психушке тебе ухо отгрызут за то, что ты тапочками шлёпаешь.

– Смотря какая тюрьма, смотря какая психушка, – зачем-то влезла Света.

– Да любая психушка-а! – обижено протянула она. – Ты вообще головой подумай, кого ты больше боишься, какое слово тебе больше страха внушает: «зэк» или «псих»? «Зэк» говоришь и видишь урку какую-то поганую полуживую, а «псих» говоришь и видишь маньяка-убийцу, от которого хуй знает что ожидать.

Я молчал, потому что участвовать в этом ебанутом бреде не имел желания. Меряться, у кого страшнее хуйня, где он тратил время? Ага, охуенная затея.

– Да закрой ты рот нахуй уже блядь! – рявкнул на неё дядя Витя.

Наташа отвернулась от него в другую сторону, достала из дублёнки пачку сигарет и закурила, демонстративно выдувая дым в его сторону.

– А вообще, пиздуйте-ка все в дом. А то я смотрю на вас и самому холодно, хотя вон какой тулуп у меня! Мальчики все щупленькие какие-то, девочки вообще в платьях и колготках. Ща шмоньки себе все отморозите ещё… – спокойно обратился он к нам.

Посмотрев на дрожащего Марка, на пританцовывающую Сашу, я решил согласиться с этим предложением и молча отправился в сторону дома. Остальные последовали за мной. Саша прихватила бутылку с пивом.

– Не, пиво мне оставьте. Там хуйня осталась, я допью, – сказал ей дядя Витя, а после крикнул нам вслед: – Наташ, нарежь ещё там колбаски, овощей!..

Наташа показала ему средний палец.

***

Потихоньку мы зашли в дом, разделись и снова уселись за стол в зале. На диване всё так же читал книгу Фара. По телевизору всё так же крутили какие-то клипы российской эстрады. На столе стояли чашки с недопитым выдыхающимся пивом и тарелки с начинающей обветриваться едой. Мы сидели молча. Возможно, никто не знал, о чём говорить. Возможно, никто не хотел говорить. Я ощущал, что настрой, витающий в воздухе, всё ещё не был располагающим к непринуждённому общению.

– Что-то я замёрз, – сказал я. – Чаю бы выпить…

– Ага, я бы тоже попила, – сказала Наташа.

– А сладкое есть к чаю что-нибудь? – спросил Марк.

Наташа задумалась на секунду-другую, потом сказала:

– Мы ничего не покупали, так что не знаю, – и посмотрела на Мишу.

– Я тоже ничего не покупал к чаю, – сказал он.

– Тогда я не буду, – расстроено сказал Марк.

– А водка где? – Саша полушёпотом спросила Наташу.

– Витя сказал, что водку с мясом будем пить. Пей пиво пока, – ответила она.

Я переглянулся с Марком, в его взгляде тоже виднелось непонимание Сашиной тяги к водке.

– Короче, я пошёл пить чай, – сказал я и встал из-за стола.

– Я с тобой, – Наташа тоже встала.

И мы вдвоём отправились на кухню. Идя рядом с ней, я ощущал себя не очень комфортно. Мне не нравилось оставаться наедине с малознакомыми людьми, потому что в таких ситуациях наступает неприятное молчание, а пытаться разбавлять его и выдавливать какие-то слова из себя я ненавижу.

Дойдя до кухни, я не увидел там Ванька, которого ожидал увидеть. Как раз о нём и можно было бы спросить.

– А ты знаешь Ванька, который тут сидел? – спросил я Наташу.

– Ага, – сказала она, копаясь в холодильнике.

– И что за мужик?

– В смысле? – выглянула она из холодильника.

– Ну в смысле… Ну он странный какой-то. Один тут сидел. Я его пригласил в зал, он отказался. Кто вообще такой это?

– Ну… Как бы это описать… Ну типа шестёрка это Витина. Делает, что скажет.

– Зачем?

– Что «зачем»?

– Зачем делает? Типа по своей воле?

– Ну раз делает – значит считает нужным. Так не думаешь?

– Да что-то странная какая-то тема.

– Для кого странная, для кого нормальная.

– И чё, ему нельзя, типа, с нами там сидеть?

– Я ебу? – раздразилась она. – Раз не сидит – значит так надо. Лучше чайник поставь, чем хуйню спрашивать!

Я нашёл чайник, поставил его на плиту. Он был почти полный. Открыв конфорку и чиркнув спичкой, я зажёг синий огонь под ним и уселся за стол в ожидании его вскипания.

Наташа, тем временем, доставала из холодильника огурцы, помидоры, колбасу и сыр. Я вспомнил, что на столе их ещё достаточно, и не понимал, зачем их ещё надо было резать. Ну, раз надо – значит надо.

– Чё сидишь-то? Помой огурцы, что ли, хотя бы! Поможешь мне, – скомандовала она.

Чем заняться я всё равно не знал, поэтому решил помочь ей. Я взял огурцы и помидоры, отнёс их к раковине, что стояла в углу, достал из пакетов и начал мыть. Вода текла холодная, пока где-то что-то не затрещало, и после этого она начала нагреваться.

– Я ща приду, – сказала Наташа и ушла в зал.

Я тщательно мыл овощи и складывал их на полотенце, лежащее рядом на столе. За монотонностью движений и отсутствием мыслей, что бывает со мной, когда я нахожусь в компаниях, я забылся на мгновение-другое.

Наташа вскоре вернулась с кружкой пива, поставила её на стол, подошла ко мне и забрала вымытые овощи. Я домыл последние и отнёс их на стол. Затем вернулся к столу у раковины, нашёл ножи в одном из ящиков, достал пару и вернулся к столу кухонному, где Наташа уже приготовила тарелки под нарезки.

– Как резать? – спросил я.

– В смысле «как»? Ты огурцы никогда не резал? – удивилась она.

– Блять… – я раздражённо вздохнул. – Огурцы, если что, можно порезать по-разному. Кружочками, кубиками, соломкой…

– Да, соломкой, ага. Везде ведь нарезки соломкой режут… Кружочками, блин! – вскрикнула она.

Я не стал на это реагировать, а просто начал резать огурец. Несколько минут мы молча резали вещи: я огурцы, она – помидоры; я колбасу, она – сыр. В какой-то момент, видимо, ей это надоело, и она решила поговорить:

– Расскажи ещё что-нибудь. У тебя же наверняка есть ещё истории. Что ты остальным рассказывал? Я про это спрашивала, но ты сказал, что слишком долго рассказывать.

– Длина истории за это время не сократилась. Всё ещё долго рассказывать, – угрюмо сказал я.

– Ну мы не спешим, вроде, – развела она руками, указывая на то, что ещё есть, что резать.

– В прошлый раз я её рассказывал, по ощущениям, где-то час или больше. А может и меньше. Но по ощущениям так. Сомневаюсь, что мы так долго будет резать два огурца, три помидорки, остатки колбасы и сыра.

– Блин. А может вкратце всё-таки как-то можно?

– Ну неинтересно будет. Да и история не очень весёлая.

– А ты сделай интересно.

Я устало вздохнул.

– Короче, был в больнице один пацан. Никто не знал, что с ним происходит. У него были приступы паники и страха. То есть сперва слабо было, а потом всё нарастало и нарастало. И в итоге он жить нормально не мог уже, и положили его в больницу. И ему всё хуже и хуже становилось, страшные приступы у него были. В конвульсиях дёргался, кричал и всё такое. Но он не запоминал, от чего кричал, что видел. Возили его в центр какой-то исследовательский, но и там ничего конкретного сказать не сказали. Рекомендации дали, и, вроде, получше ему стало. Но потом как будто с двойной силой всё снова началось. Сильные судороги были, даже перелом у него где-то был от них. И, короче, в один момент он начал запоминать немного хуйню, что видел и слышал. Крики там всякие, расчленёнку, всё в мрачных тонах, всё непонятно и страшно и пиздец, короче. И один раз даже он нарисовал нам, что видел. Там страшный мужик был такой, прямо жуткий, как будто Чикатило взяли и изуродовали в какую-то хуйню человекоподобную. И страшно и от его уродства, и от его внутреннего образа какого-то полуразумного животно-бытового детоеда-потрошителя мурашки по спине шли. Ну и, короче, пацан этот потом умер в итоге. Так и не выяснили, как помочь ему.

– Хуйня какая-то… – пробормотала она.

– Ну, я говорил, что надо целиком рассказывать, а то неинтересно будет.

– Да всё равно хуйня какая-то, сказка страшная.

– Ну… Это нормальная реакция на информацию подобного рода, наверное.

Наташа помолчала немного, а потом спросила:

– А ты в какой больнице был? Которая в Металлурге?

– Ну да, – сказал я, попутно вспоминая, есть ли ещё где-то поблизости психбольницы у нас в городе.

– А сам с какого района?

– А зачем тебе это знать? – я немного растерялся.

– Ну просто… – не понимая моей растерянность сказала она. После небольшой паузы она продолжила: – А квартира у вас сколькикомнатная?

Я удивился таким расспросам.

– Трёх.

– Понятно… – вздохнула она.

«А мне не понятно. Не понятно, нахуя такое спрашивать у почти незнакомого человека», – пронеслось у меня в голове.

– А у тебя?

– Что у меня? – удивилась она неожиданности моего вопроса.

– Сколько комнат в квартире?

– Я в доме живу.

– Тогда сколько комнат в доме?

– Много.

Я помолчал секунду-другую, затем продолжил:

– А в каком районе дом?

– Загородом.

– А в какой стороне?

Она помолчала, затем возмутилась: