Провокатор бесплатное чтение

© Селеннов Б.Г., 2023

© Оформление. Издательство «У Никитских ворот», 2023

От автора

Большой Гнездниковский, дом 5.

Знакомый адрес? Нет? Ничего удивительного. Сейчас мимо этого дома проходят сотни людей, не обращая на него никакого внимания. А ведь были времена – всего каких-то сто с небольшим лет назад! – его старались обходить стороной. Мало ли что… Лишь очень немногие осмеливались шутить: из этого дома Сибирь видна!

Большой Гнездниковский, 5.

Московское охранное отделение. Дом-тайна.

Я стою рядом на тротуаре. Машинально прикладываю ладонь к стене, словно хочу ощутить хоть какой-то отзвук из прошлого. Тщетно. Дом молчит.

А ведь когда-то здесь чётко слышался пульс жизни огромной империи. То размеренный, то учащённо-тревожный. Назревали грозовые перемены. Звенели студенческие демонстрации, забастовки рабочих останавливали фабрики и заводы, на митингах и в газетах кричали о либеральных ценностях. И весь этот кипящий водоворот лиц и событий скрупулёзно фиксировался в строчках донесений, фотографиях лиц, объяснениях задержанных, в протоколах допросов. И мало кто знал из тех, чьи фотокарточки и показания хранились здесь, что все они, как стая больших и малых рыбок, уже были внутри огромной сети, из которой нет выхода на свободу.

Большой Гнездниковский, 5.

Дом как дом. Как десятки других в тихих московских переулках. Изредка распахивались глухие чёрные ворота, выезжала со двора карета с опущенными шторками на окнах. Изредка въезжала такая же. Кто уехал? Кого привезли? Тайна.

А сколько бушевало здесь страстей, отчаяния, несбывшихся надежд! Сколько здесь было сломано судеб. Скольких попавших сюда ждала виселица или долгие вёрсты истоптанной тысячами ног кандальной Владимирки.

Из этого дома Сибирь видна…

Большой Гнездниковский, 5.

Дом-тайна.

Здесь разрабатывали планы в незримой войне с врагами отечества.

Победы в этой войне чередовались с поражениями. Громкие – на всю страну! – выстрелы террористов с провалами и казнями десятков членов боевых групп. И уже ничто не могло остановить эту войну, войну не на жизнь, а на смерть, хотя у тех и других была единая цель – светлое будущее России.

В тот период, о котором идёт речь в предлагаемой книге, перевес в этой войне был на стороне охранного отделения во многом благодаря стараниям Сергея Васильевича Зубатова, пожалуй, самого яркого человека в истории царской тайной полиции. Именно он поднял московскую охранку до лучших образцов европейских спецслужб. Внедрил науку в повседневную практику. Разработал стратегию и тактику политической полиции. Достаточно сказать, что некоторые его методы и проведённые операции до сих пор изучаются в специальных учебных заведениях.

Революционеры ненавидели Зубатова и старались объезжать Москву стороной.

Но, пожалуй, его главным делом стал, как принято сейчас говорить, проект, который остался в истории под названием «полицейского социализма».

Зубатов первым увидел опасность нарождающегося социал-демократического движения и первым осознал, что победа будет за теми, кто сможет увлечь за собой народные массы по одному из двух путей: бескомпромиссной политической борьбы (что случилось в России) или экономических преобразований, как в Европе.

Самое интересное, что начинания Зубатова в Москве, Петербурге, во многих городах империи дали весьма обнадёживающие результаты. И его планы развития России реально могли уберечь её от «великих потрясений» в октябре 17-го года. Но начальник охранки потерпел сокрушительное поражение.

Враги у С.В. Зубатова были не только в стане революционеров. Как яркого, незаурядного человека его не любили в царском окружении, в верхах полицейского ведомства, в среде воротил капитала, видевшего в его начинаниях угрозу своему существованию. Иные из «сильных мира сего» понимали перспективность его идей, но считали, что начинать их воплощение в России ещё рано.

Очень скоро оказалось, что уже поздно…

Большой Гнездниковский, 5.

Дом-тайна.

Как мало мы знаем о тех людях, что работали здесь. О том, что приводило их сюда. Ведь охранниками не рождаются. Как могло случиться, что юный Серёжа Зубатов, член революционного кружка, неблагонадёжный субъект по отзывам полиции, спустя считаные годы смог возглавить всю тайную полицию России и, как двуликий Янус, отправлял за решётку своих прежних друзей?

Где, на каком перекрёстке и под влиянием каких обстоятельств он, перечеркнув прошлое, решил с чистого листа начать новую биографию?

Но поскольку наше повествование – не документальное исследование жизни начальника московской охранки, а роман, где в силу жанра возможен авторский домысел, я, сделав главного героя книги полным тёзкой (по имени и отчеству) Сергея Васильевича Зубатова, изменил его фамилию, дабы книжный персонаж не искажал образ реального человека.

Да, в жизни С.В. Зубатова, как и у его литературного почти двойника, было всё: и служение отечеству, и страсти, и увлечения, которые порой завязывались в такой гордиев узел, который не мог распутать и он сам.

Он служил самодержавию, но иногда тайно оказывался на стороне его врагов. Он безумно любил одну женщину, но изменял ей с другой. Он дружил, но, случалось, предавал друга. Он бескорыстно протягивал руку помощи, и он же безжалостно затягивал петлю провокации на шее неповинной жертвы.

Как это можно объяснить?

Судьба?

Нет, это было бы слишком просто. Он, сильный человек, мог поспорить со своей судьбой. Здесь скорее что-то другое, что заставляло его поступать вопреки своей воле. Что? А вот это уже тайна.

Хотите прикоснуться к ней? Пожалуйста. Я открываю двери.

Большой Гнездниковский, 5…

1905, январь, 11-е

Английский замок мягко щёлкнул. Зубов шагнул в квартиру, замер, ожидая услышать шаги Ирины, обычно встречавшей его в прихожей. Чуть помедлив, снял пальто, заглянул в приоткрытую дверь гостиной.

– Ира! – позвал и осёкся. Часы на стене пробили четверть десятого. «Может, прилегла?» – мелькнула мысль. На столе белел лист бумаги, исписанный крупным Ирининым почерком.

«…Прощай. Наконец-то разглядела твоё истинное лицо и поняла, кто ты на самом деле. Презираю! Уезжаю к Павлу…»

Зубов прочёл эти строки раз, другой, третий. «…Прощай. … Презираю…» Всё его существо отказывалось воспринимать эти слова. Почему? Что случилось? Что это – шутка? Розыгрыш? Но он уже понимал, что это не шутка и не розыгрыш.

Впервые за много лет он не знал, что ему делать. Записка Ирины словно оглушила его. И сейчас он медленно приходил в себя, пытаясь осознать своё состояние. Боли не было. Это, пожалуй, первое, что он ощутил с какой-то беспощадной ясностью. И это было странно. Ведь он дорожил Ириной. Не хотел разрыва. А вот сейчас, когда вдруг это случилось, Зубов ощутил, что не чувствует ни боли, ни отчаяния. Пожалуй, одну только усталость, тяжёлую усталость во всём теле.

Часы в гостиной пробили очередную четверть.

Неужели он так огрубел душой за последние годы, стал настолько толстокож, что даже разрыв с любимой женщиной не может причинить ему боль? Нет. Не в этом дело. Просто он был готов к этому разрыву. Он думал об этом много раз и знал, что рано или поздно это случится. Рано или поздно Ирина всё узнает и… Что будет тогда?

Рука, державшая лист бумаги, вдруг потяжелела, и Зубов никак не мог унять дрожь пальцев, державших послание от Ирины.

Он шагнул к её спальне, распахнул дверь. Повсюду валялись вещи, на полу желтел чемодан с откинутой крышкой. На трюмо – вскрытый конверт. Взял его, поднёс к глазам. Всё правильно. Ему, Зубову Сергею Васильевичу. И всё понял. Последнее письмо от Павла. Он ждал его. И вот наконец получил. Он знал, что там написано. Но тем не менее вынул из конверта вдвое сложенный листок. Стал читать:

«…стало известно, что ты собрался сюда… За смерть и искалеченные жизни наших товарищей комитет вынес тебе приговор – смерть… Ты заслужил эту кару… Приговор привести в исполнение поручено мне…»

Зубов отбросил письмо, не стал читать дальше. Всё понятно. Круг замкнулся. Он поднял глаза. На стене перед ним висела фотография, с которой на него смотрели весёлые молодые лица: Ирина, Павел и он сам в студенческих фуражках.

Фотография на стене неудержимо притягивала к себе его взгляд.

И Зубов как будто шагнул туда, на то самое место, где была сделана эта фотография. Десять лет назад.

1. Встреча на бульваре

Лица, лица, лица…

«Себя показать, других посмотреть!» – пожалуй, так можно было сказать почти о каждом, кто оказался в этот час на Тверском бульваре. Боже, кого тут только не было! Мужчины и женщины. Молодые и старые. Военные и штатские. Красивые и не очень… И весь этот разноцветный людской поток неторопливо спускался до Никитских ворот, плавно разворачивался и возвращался к бронзовому поэту, чтобы совершить ещё один круг. Потом – ещё один. И ещё.

Себя показать – это искусство. И не каждый им владеет. Тут, прежде всего, не надо спешить. Нужно шага на два-три отстать от тех, кто идёт впереди. И шага на два-три опередить тех, кто идёт сзади. Чтобы тебя увидели все. И успели разглядеть. И ножки в изящных парижских туфельках и атласных чулочках. И талию. И овал лица. И… всё, всё, всё, что ты хочешь показать. Чтобы все успели увидеть и… возжелать! А ты, словно ничего не замечая, идёшь, разговаривая с подругой. О чём? Какая разница! Слова не имеют никакого значения. Ты показываешь себя, но… незаметно разглядываешь других. Вернее, выбираешь наиболее достойных. А это тоже непросто. Разумеется, сюда приходят люди определённого круга. Но кошельки у всех разные. И тут главное – не продешевить. Тут нужен глаз. И опыт. А чувства? Не смешите. Я показываю себя. Вы ещё скажите: продаю! Хотя… если сможете предложить достойную цену? Почему нет? А если нет, то, как говорила нянька: на чужой каравай рот не разевай!

Лица, лица, лица…

Вон хотя бы трое молодых людей у края аллеи. Как они увлечены разговором (наверняка перемывают кости какой-нибудь знаменитости)! Как будто не замечают ничего вокруг. А на самом деле показывают себя окружающим: смотрите, какие мы красивые, элегантные, умные! Распустили павлиньи хвосты! Хотя вот тот, что с краю… как будто бы ничего. И… костюмчик из английского твида! Это вам не гвардейская диагональ, как у его спутников. Лицо почему-то знакомое. Где я его видела? Кажется, в воскресных «Ведомостях» с отцом-депутатом… Похож… Но надо проверить. Как? А очень просто! Нужно в подходящий момент стрельнуть глазами. И попасть в цель, чтобы заряд не пропал даром. Так, внимание… Кажется, увидел. Смотрит. Пора! Глаза – к кончику носа и – мгновенный взгляд-укол. Попала! Остолбенел. А твой рассеянный взгляд уже равнодушно скользит по встречным. Лица, лица, лица…

Пять-шесть особо плавных шагов, лёгкий поворот головы, будто нужно что-то шепнуть на ушко подруге, а на самом деле проверить: идёт? Стоит, смотрит вслед. Шагнул наконец. Пошёл. Теперь никуда не денется. После Никитских ворот подойдёт, скажет, что никогда не видел вас здесь раньше… Или что-то в этом роде. Главное, выяснить – действительно ли сын депутата?

Лица, лица, лица…

А по обе стороны бульвара сверкающие витрины магазинов, кафе, ресторанов. И всё это – для тебя. Если уметь жить. Если знать себе цену.

А как там наш мальчик? Вполоборота наклон в сторону подруги, будто что-то надо шепнуть ей на ушко. Всё в порядке. Идёт как миленький. Лишь бы оказался малыш действительно сыночком депутата. Хотя и папаша, судя по фотке в газете, ещё о-го-го! Посмотрим, посмотрим…

Лица, лица, лица…

А в глазах – желание. Что ж, смотрите, приценивайтесь. Хотеть не вредно. А что это за… пугало огородное? Язык не поворачивается сказать иначе! Откуда он такой тут взялся? Ему на паперти у церкви стоять с протянутой рукой, а он на бульвар прётся! Нищета! А туда же! Надо посторониться, чтобы – не дай бог! – не запачкаться! Уф… Пронесло…

Лица, лица, лица…

Зубов брёл по бульвару, а в голове, как вчера и позавчера, была одна-единственная мысль: где достать денег. И для оплаты за учёбу в университете. И квартирной хозяйке, которая не желала больше ждать и грозилась выгнать на улицу. А перевод от матери мог быть лишь в следующем месяце. Положение было безвыходным.

– Сергей! Ты?!

Зубов вздрогнул.

Перед ним, раскинув руки, стоял его сокурсник Павел Круглов, полгода назад арестованный с группой боевиков по громкому, как писали тогда газеты, «Делу 12-ти».

– Но ты же…

– Как видишь, – улыбнулся Павел. – Уже три дня на свободе. У судей не хватило доказательств, чтобы отправить меня в Сибирь…

Павел продолжал говорить, Зубов глухо, как из бочки, слышал его голос, но уже не понимал ни единого слова. Рядом с Павлом стояла и улыбалась Сергею… Он услышал, как отзываются в ушах удары сердца. Перед ним стояла женщина, каких он видел лишь на полотнах старых мастеров или иногда в своих чересчур смелых грёзах…

– Ты хоть бы представил меня, – обратилась она к Павлу, и тот улыбнулся:

– Прости-прости, это Ирина, – кивнул он в сторону своей спутницы. – А это тот самый Сергей Зубов.

Ирина окинула Сергея внимательным взглядом.

– Павел мне много рассказывал о вас… – Она чуть запнулась и добавила: – Хорошего.

Сергей почувствовал, что краснеет. В это время раздался щелчок, и вспышка света на мгновенье ослепила его.

– Прошу прощения, господа.

Перед ними, раскланиваясь, возник фотограф.

– Вы так юны, так привлекательны, и все втроём явили моим очам такую неповторимую композицию, что я не удержался…

– Мы вас, кажется, не просили, – недовольно перебил его Павел, и фотограф ещё раз учтиво поклонился:

– Ещё раз прошу прощения, господа. У вас особенно, – он кивнул Ирине. – Но войдите в моё положение. Как тошно мне, обладателю серебряной медали на фотоконкурсе в Милане, целое лето здесь, в парке, штамповать одно и то же. И вдруг я вижу вас!

– Но… – начал было Павел, но фотографа было уже не остановить:

– Господа, не волнуйтесь. Я не возьму с вас никакой платы. Но когда вы увидите фото, вы поймёте меня. Я выставлю эту работу в витрине своего ателье. Я назову её… – он на секунду задумался. – Начало. Да, конечно. Начало.

– Начало чего? – поинтересовалась Ирина.

– Всего. Начало весны, любви, жизни, наконец.

– Вы и любовь увидели? – саркастично усмехнулся Павел.

– А как же, – живо откликнулся фотограф. – У меня же – глаз, который видит то, что не замечают другие. Но в данном случае это же трудно не увидеть. Вы же все влюблены друг в друга!

Зубову стало вдруг жарко. Он почувствовал, что щёки его вновь краснеют. Ирина лукаво взглянула в его сторону.

– Вот что, любезный, – решительно заговорил Павел. – Фотографию мы заберём. И заплатим, сколько нужно. Только – никаких витрин!

Он многозначительно посмотрел на собеседника и понизил голос:

– Вы можете скомпрометировать… Надеюсь, вы понимаете…

Фотограф закивал:

– Как вам будет угодно. Как вам будет угодно. Мой адрес: угол Никитской и Калашного переулка. Отсюда – два шага.

– Знаю.

– Фотограф! – к ним подходила парочка, судя по всему, купец с купчихой средней руки. – Желаем запечатлеть…

– К вашим услугам, – стал кланяться фотограф, – извините, господа.

– Так чтобы никаких витрин, – строго напомнил Павел.

– Не извольте беспокоиться.

Павел повернулся к своим спутникам:

– Так кто же из нас в кого влюблён?

Он внимательно взглянул на явно растерянного Зубова. Ирина поспешила ему на помощь:

– Ради бога, Павел, не повторяй глупостей.

И, повернувшись к Зубову, ободряюще улыбнулась:

– Вы приходите к нам. Не стесняйтесь. Я буду рада, – она посмотрела Зубову в глаза. – Придёте?

– Приду, – выговорил Зубов.

– Действительно, приходи, брат.

Павел протянул ему руку.

– Нам пора, Ирина.

Он взял девушку под руку, увлекая за собой, но Ирина вдруг повернулась к Зубову:

– Знаете что… Приходите в четверг.

– Ирина, – в голосе Павла прозвучала явная досада. Но она никак не отреагировала.

– В самом деле… В четверг… вечером. Часов в семь. Я вас приглашаю. Придёте?

Сергей видел досаду на лице Павла и чувствовал, что должен под неким благовидным предлогом отказаться от визита в четверг. Но Ирина смотрела в глаза.

– Так вы придёте, Серёжа?

И Зубов смог только еле слышно выдохнуть:

– Да…

– До встречи!

Они пошли по аллее. Сергей стоял и смотрел им вслед, но видел только Ирину. Он не заметил, как сидевший напротив господин средних лет встал и пошёл вслед за Ириной и Павлом. А другой, столь же невзрачный на вид, развернув «Московские ведомости», казалось, был весь поглощён чтением, но поверх газеты его внимательный взгляд не выпускал из вида Зубова ни на секунду.

«Московские ведомости» сообщают:

– Профессор Д. Менделеев делится своими впечатлениями от Всероссийской выставки в Нижнем Новгороде. Он находит, что «…Смотреть нашу выставку – значит узнавать, учиться, разбирать, мыслить, а не просто “гулять”, смотреть и отдыхать. Словом, это труд, и на малом даже по размерам пространстве на каждом шагу встречается всё новое, иное, неожиданное, поучительное, притом своё и часто передовое…»

– Государь Император в Петербурге осчастливил осмотром построенный Путиловским заводом для Сибирской железной дороги вагон-церковь и, оставшись вполне довольным исполнением работ, всемилостивейше соизволил объявить Высочайшее Его Императорского Величества удовольствие.

– …Сим объявляется, что в студенты Московского Университета принимаются молодые люди, получившие от гимназии ведомства Министерства Народного Просвещения аттестат или свидетельство зрелости.

Лица женатые в число студентов не принимаются.

Желающий поступить в Университет должен предоставить свидетельство о безукоризненном поведении от местной полиции.

– Отдел защиты детей от жестокого обращения при Обществе попечения о бедных и больных детях… возбуждает ходатайство перед Министерством Юстиции о скорейшей реформе действующего законодательства, формирующего права и положения малолетних в семье.

– Париж, 31 (18) мая 1896. Гоното поручил графу Монтебелло выразить Государю Императору прискорбие Фора и Французской республики по поводу печального события на Ходынском поле в Москве.

– …Пётр Алексеевич Соков после продолжительной и тяжёлой болезни в 4 утра волею Божией тихо скончался, о чём супруга и дети его с глубокой скорбью извещают родных и знакомых и покорнейше просят почтить память усопшего.

– …в доме Киргоф на улицу 4-й Мещанской и Садовой улице обокрадена квартира мещанки Аристовой. Похищено разных вещей на 245 рублей и квитанция государственного Банка на вклад 6000 рублей. Кража совершена посредством подобранного ключа.

– …Правление Трёхгорного пивоваренного товарищества в Москве… извещает, что поступило в продажу пиво «Пильзенское», разлитое в бутылки новой формы. Цена за ведро (20 бут.) 1 руб. 70 коп., а для г.г. торговцев 1 руб. 5 коп.

2. Сергей Зубов

В своей комнатке Зубов пытался читать учебник по римскому праву. Тяжёлый фолиант лежал перед ним на столе. Подняв голову руками, он пытался заставить себя вникнуть в суть печатных строк, но смысл их ускользал из его сознания. Все мысли были исключительно об Ирине. В памяти вставали её лицо, её взгляд, её голос:

– …я вас приглашаю. Придёте?..

Он встал, заходил по комнате. Пять шагов от двери до окна. И почему-то только четыре назад.

Сергей остановился у подоконника. Внизу у въездной арки двора-колодца стояли двое. О чём-то разговаривали. Интересно, о чём? Господи, да какая разница! Пять шагов вперёд. Четыре назад. Главное – скорей бы пришёл четверг! Рука вдруг сама собой независимо от сознания вырвала из висевшего на стене календарика оставшиеся до четверга листочки, которые, словно кружась под неведомую музыку, упали на пол. И-ри-на!

И-ри-на!..

3. Двое во дворе

В углу двора-колодца стояли двое.

– Ты всё понял? – негромко спросил один.

– Будьте покойны, – кивнул другой.

Первый показал на единственное светящееся окно.

– Чтобы я всё о нём знал. Когда ушёл? Когда пришёл? С кем?

– Будьте покойны.

– Хозяйка знает: с сегодняшнего дня ты тут дворник. Но метлой себя не утруждай. Так что смотри в оба!

4. Ирина и Павел

Окна двухэтажного особняка Ирины Михеевой на Большой Бронной были темны, и лишь в одном, где располагалась спальня хозяйки, сквозь неплотно прикрытую гардину пробивалась узкая полоска неяркого света. Несмотря на поздний час, там не спали.

– …Сколько наших товарищей погибло, сколько в ссылках и на каторге. А вся их вина в том, что хотят счастья своему народу.

Павел, сидя на кровати, говорил горячо, энергично жестикулируя руками, и Ирина любовалась его обнажённым мускулистым торсом.

– Терпеть больше нельзя! – Павел рубанул воздух ладонью. – Они должны знать, что отныне никто не скроется от возмездия.

– И царь?

– И царь тоже!

– О господи… – вырвалось у Ирины.

Павел замер… Ирина лежала в такой позе, что у него перехватило дыхание. Но она подняла руку:

– Погоди-погоди. Вы в самом деле хотите убить царя?

– Я не знаю, – смешался Павел. – Это решает комитет в Париже. Нам об этом сообщат.

– Кто?

– Тот, кто приедет.

– А когда?

Павел пожал плечами:

– Этого я не знаю. А пока мы должны ждать. И вести себя так, чтобы не вызывать подозрений у охранки… – Павел чуть запнулся. – А ты в такой момент приглашаешь Сергея.

Ирина хотела что-то возразить. Но он продолжил:

– Сергей мой друг, он честный, порядочный человек, но…

Иринина ладонь прикрыла ему рот. Он взял её кисть, поцеловал, пытливо взглянул в глаза:

– Кстати, ты не находишь, что Зубов смотрел на тебя уж слишком влюблёнными глазами?

Ирина, гася ночник, усмехнулась:

– Перестань. Он же ещё совсем мальчик…

5. В охранке

Начальник московского охранного отделения Харлампиев любил приезжать к себе в Гнездниковский пораньше, чтобы, пока не собрался народ и не началась обычная суета, не спеша обдумать предстоящий день. Вот и сегодня, войдя в подъезд, он кивнул вытянувшемуся охраннику, поднялся на второй этаж, миновал дверь дежурной части и, выслушав в приёмной краткий доклад помощника, прошёл в кабинет. Внимательно осмотрев и убедившись, что оставленные им с вечера уловки целы: никто в его отсутствие не пытался открывать сейф или дверцы большого – во всю стену – книжного шкафа, он сел за стол. Тотчас вошёл помощник, поставил перед ним стакан чаю и протянул ночную сводку.

Харлампиев пробежал глазами перечень происшествий за минувшую ночь. Так, убийство на Хитровке… Ещё одно в результате семейной ссоры… Грабёж… Грабёж… Разбой… Пожар в частном доме…

Начальник охранки поднял глаза на помощника:

– По нашей части ничего?

Тот кивнул:

– Совершенно верно. Сплошь уголовка.

Оставшись один, Харлампиев отхлебнул чай из стакана в массивном серебряном подстаканнике. Задумался.

Вот уже какую неделю в оперативных сводках не было того, что он ждал. Это вызывало недоумение. Даже нервировало. По его расчетам, злодеям уже пора было бы клюнуть на оставленную им приманку. А они молчат. Почему? Не могут прийти в себя?

Разумеется, охранка провела блестящую операцию, захватив всё ядро московских боевиков. Но кто-то же наверняка уцелел. И сколько таких? Два, три, пять? И сейчас эти оставшиеся собирают силы, чтобы нанести ответный удар?

В том, что этот удар будет, Харлампиев не сомневался. Весь вопрос, в кого будет направлен этот удар? И чтобы опередить злодеев, он, Харлампиев, и оставил им приманку. Но уже какую неделю в сводках ничего нет. Почему? Может, просто потому, что плохо ищем? А враг уже близко?

Харлампиев подошёл к окну, чуть отдёрнув штору, скользнул взглядом по малолюдному в этот час Гнездниковскому переулку. Редкие прохожие спешили по своим делам. А вдруг кто-то из них сейчас косит глазом, выискивая окно начальника охранки? Хотя это им наверняка давно известно. На втором этаже справа от круглосуточно освещённых окон дежурной части, за плотными гардинами, чуть подсвеченными абажурами настольной лампы, окно его, харлампиевского, кабинета. Он никогда не выключал лампу, ни днём, ни ночью. Пусть думают злодеи, что начальник охранки сидит сиднем у себя в Гнездниковском, зарылся в бумагах. Пусть. Тем приятнее будет встреча где-нибудь на проваленной явочной квартире.

Харлампиев знал, что он боевикам как кость в горле. Некоторые из арестованных террористов признавались, что в боевой организации его ненавидят и боятся. Ещё бы! За последние три-четыре года город почистили основательно. Раньше эти мерзавцы приезжали в Москву как к себе домой. А теперь – всё. Шалишь. Объезжают стороной. Последняя операция вообще вышла на загляденье. Этого ему они не простят. Из кожи вылезут, но постараются отомстить. Что с них взять? Фанаты! Эти самые опасные из всех злодеев. До последней капли крови будут биться. Что поделаешь, война. Самая настоящая. Не на жизнь, а на смерть.

Харлампиев опять чуть отодвинул штору, но нет, никто из прохожих не искал взглядом окно начальника охранки. В Гнездниковском всё было тихо. На противоположной стороне, наискосок от входа дремал извозчик, который – какие ни предлагай ему деньги! – никуда не поедет, пока не появится в переулке очень похожий на него «ванька» и не встанет на его место. А вот не торопясь прогуливаются по переулку двое друзей-приятелей, делано безразличными взглядами обшаривая встречных прохожих. И в подъезде сменяют друг друга вооружённые люди. Всё в порядке. Охрана не дремлет.

Но что сможет охрана, – неожиданно подумалось Харлампиеву, – если вдруг влетит лихач в Гнездниковский, осадит рысака на секунду, ровно настолько, чтобы седок прямо из коляски швырнул бомбу в окно начальника охранки. И – вскачь на Тверскую, а седок – проходными дворами – через Леонтьевский, Чернышевский, Юсовский?.. И всё, ищи ветра в поле!

Харлампиев вдруг подумал: а что, если переехать в другой кабинет окнами во двор? И тут же устыдился этой мысли, представив недоумённые взгляды сослуживцев. Этого ещё только не хватало!

В дверях показалась голова помощника:

– Все в сборе.

– Проси.

…Харлампиев перебирал в руках фотографии, вглядывался в запечатлённые на них лица и слушал доклад руководителя службы наружного наблюдения.

– Третью неделю ходим за ними, – докладывал начальник наружки, – и – ничего.

– Маршрут?

– Почти один и тот же. Бывает, заходит в магазины или кафе, но мои ребята смотрели – никаких контактов.

– Всё время вместе?

– Да, – кивнул начальник наружки. – Как Круглова освободили, так он всё время рядом со своей сожительницей Михеевой. Он и живёт у неё в библиотеке на Большой Бронной. Там у неё на втором этаже жилая квартира.

– Понятно. «Читатель» наш не засветился?

– Нет. Он человек опытный. Тем более там всегда полно народа.

– Что за народ?

– Сброд. Студенты, писаки всякие, актёры.

– О чём говорят?

– Вольнодумцы.

Харлампиев вновь потасовал фотографии.

– А вот этот, слева от Михеевой, кто?

– Студент Сергей Зубов, товарищ по курсу Павла Круглова. По нашему ведомству не проходил.

– А что это он так странно на Михееву смотрит?

– Вроде влип…

– Что?..

– Влюблён, – поправился начальник наружки. – Больше о нём сказать нечего.

– И это, по-вашему, «нечего»? – Харлампиев усмехнулся. – Это много. Это очень много. Это козырь в наших руках.

– Виноват.

Начальник поморщился:

– Бросьте все эти «виноват», «так точно». Говорите по-русски. Мы, слава богу, не в гвардии!

Сидевший у окна молодой поручик Денисов с досадой поморщился. Это не укрылось от Харлампиева, который нахмурился, хотел что-то сказать, но сдержался, повернулся к заместителю.

– А что у нас на Поварской?

Тот развёл руками:

– По Вейцлеру пока ничего. Три воскресенья подряд водим его по бульвару, и ни разу никто не попытался даже к нему приблизиться.

– Разрешите? – с места поднялся начальник группы наружки.

Харлампиев кивнул.

– Ребята считают, что Вейцлер водит нас за нос. Он темнит и только тянет время.

– Что вы предлагаете?

– Нажать на него. И всё. Тем более и его жена, и его ребёнок у нас в руках. Сразу шёлковым станет.

– Вы позволите?

Сидевший у окна поручик Денисов вскочил с места. Присутствующие с интересом обернулись в его сторону.

– Я человек здесь новый и, может быть, поэтому не понимаю, почему мы устанавливаем слежку за человеком, которого признал невиновным суд. Почему вы, – поручик кивнул в сторону начальника наружки, – предлагаете нажать, то есть применить насилие, не только к человеку, вина которого не доказана, но и к его жене, более того – к его детям! Да, мы с вами не в гвардии, – он с вызовом взглянул на Харлампиева, – к сожалению. Но существует же честь офицера, в конце концов! Или эти нормы здесь не приняты? Может быть, мне кто-то ответит?

– О как! – не удержался кто-то в углу. Кто-то усмехнулся. Кто-то с интересом взглянул на поручика.

Харлампиев встал из-за стола.

– Я вам отвечу. Слава богу, что мы с вами не в гвардии. С шашками наголо на белых конях в нашей войне ничего не сделаешь. Вспомните недавно убиенного государя императора Александра Второго. Сколько было убийц? Горстка! А сделали то, что не под силу целой армии. Причём эти злодеи не соблюдают никаких кодексов чести, не задумываясь подставляют и детей, и женщин.

Начальник охранки взглянул на стоящего поручика.

– Вот вы говорите: суд освободил Круглова, потому что он невиновен.

Харлампиев обвёл взглядом присутствующих.

– Поскольку тут все свои, так и быть, скажу, это я сделал всё, чтобы его освободили. Вы скажете, зачем?

Денисов кивнул.

– Затем, чтобы, когда к нам в Москву явится какой-нибудь незваный гость, он пришёл именно в библиотеку, а не в то место, которое нам пока неизвестно. Да, пока победа за нами, но, помяните моё слово, наши враги нам просто так Москву не сдадут. Они из кожи вылезут вон, чтобы опять взять город в свои руки.

Харлампиев вздохнул:

– А вы говорите: гвардия…

Поручик хотел что-то возразить, но начальник властно произнёс:

– Садитесь! – и повернулся к начальнику наружки. – Зубова взять в разработку.

– Уже.

– Отлично.

Он хотел ещё что-то сказать, но в дверь проскользнул секретарь и положил перед ним лист бумаги. Прочитав его, начальник нахмурился:

– Наша загранагентура докладывает. Три дня назад из Парижа к нам выехал член боевой организации партии социал-революционеров.

6. В библиотеке

– Смотреть надо, милейший! – раздался рядом возмущённый голос.

Зубов вздрогнул и увидел около себя плотного господина, чью даму он слегка задел.

– Извините, пожалуйста, – заторопился, оправдываясь Сергей, – задумался…

– Задумался! – не скрывая своего возмущения, проговорил мужчина. – Так и под лошадь попасть недолго!

Его дама укоризненно взглянула на своего спутника, и пара молча прошла мимо.

Зубов окончательно пришёл в себя и увидел, что находится на Большой Бронной недалеко от библиотеки Ирины.

Шедшие шагах в десяти сзади двое мужчин переглянулись.

– Парень явно не в себе, – проговорил один.

Это был тот самый сотрудник охранки, который на совещании у Харлампиева уверял, что Зубов влюблён в спутницу террориста Павла Круглова Ирину Михееву. Его коллега согласно кивнул:

– Похоже… Иначе чего второй час торчать здесь, у библиотеки?

Первый глубокомысленно изрёк:

– Любовь…

– …зла, – подхватил второй, – полюбишь и козла!

Первый чуть усмехнулся.

– Потому, наверное, парень совсем про осторожность забыл.

– А нам от этого только легче.

…Зубов вдруг замер, почувствовав, как из расположенной в соседнем доме булочной Румянцева разливается по улице запах свежего хлеба. Свежего, только что испечённого, ещё тёплого! В животе засосало. Он сглотнул набежавшую слюну, почувствовав, что голоден, так как его сегодняшний завтрак был скуден, а про обед он вообще забыл.

А запах тёплого свежего хлеба разливался по улице!.. Зубов вдыхал его полной грудью. На секунду даже закружилась голова. Он ощупал мелочишку в кармане. На полбуханки хватит. Зайти? И вдруг с ужасом увидел часы на противоположной стороне улицы. Без двадцати семь! Мысли понеслись в голове, обгоняя друг друга. Какой хлеб! Потом, потом! Не хватало ещё опоздать! Сейчас главное – только одно. Ирина, Ирина, Ирина!..

Он решительно пересёк улицу.

Без пяти семь Зубов вошёл в читальный зал библиотеки и, взглянув на часы, сел у самых дверей. Большой зал был тесно заставлен столами, за которыми сидели над книгами и газетами читатели.

Заказанную литературу выдавала невзрачная блондинка лет сорока, стол которой стоял рядом с проходом к стеллажам обширного книгохранилища. Когда ей надо было принести заказанную книгу, она загораживала своим стулом проход в свои владения и исчезала за стеллажами, откуда и приносила необходимую книгу.

В зале было тихо. Тишину нарушал лишь шелест перелистываемых страниц, скрип перьев да изредка то в одном, то в другом конце зала чей-нибудь вздох или приглушённый кашель.

Часы пробили семь. Ирины не было. Сергей огляделся. Посетители читали, что-то конспектировали, делали пометки в своих блок-нотах. Зубов неожиданно зацепился взглядом за посетителя, сидевшего в самом углу зала за крайним столиком. По внешнему виду это был самый обыкновенный вечный студент. Поношенная, уже тесноватая в плечах тужурка с давно не чищенными медными пуговицами. Длинные, до плеч, волосы, короткая бородка, пенсне. Когда Зубов вошёл, он бросил на него цепкий взгляд и тут же отвернулся.

Сергей обратил на него внимание, потому что «студент» вёл себя не так, как все посетители библиотеки. Он не читал и не конспектировал лежащую перед ним книгу. Он как будто искал кого-то в зале, скользил взглядом по лицам читателей, пока не наткнулся на того, кого, видимо, искал. Зубов проследил за его взглядом и увидел в предпоследнем ряду слева от себя плотного стриженного под бобрик господина, который тоже, как и «студент», только делал вид, что читает лежащую перед ним книгу. Когда кто-то из посетителей поднимался, подходил к библиотекарше или к стенду с новинками литературы, он отрывался от «чтения» и незаметно следил за этим человеком, что-то помечая в своём блок-ноте.

Зубов понял, что «бобрик» чем-то явно заинтересовал «студента». Чем? Он не успел найти ответ, потому что из-за спины библиотекарши появился Павел. Он шагнул в читальный зал, отыскивая глазами Зубова. Сергей встал. Подойдя и взяв его под руку, Павел увлёк друга поближе к дверям и негромко заговорил:

– Наша сегодняшняя встреча отменяется.

Зубов не смог скрыть своего огорчения.

– Ирина заболела. – Павел бросил на него пытливый взгляд. – Температура. И совершенно внезапно.

Зубов не выдержал прямой взгляд Павла, отвернулся, краем глаза заметил, что «студент» с любопытством смотрит в их сторону.

– Господа, нельзя ли потише! – с раздражением бросил кто-то из читателей.

– Извините.

Павел отвёл Зубова к дверям.

– Сергей, я хочу поговорить с тобой откровенно, – негромко заговорил он, – чтобы между нами не было никаких недомолвок. Ведь мы же – друзья?

Он взглянул на Зубова, и тот кивнул:

– Да.

– Ты должен это знать. Мы с Ириной любим друг друга. Мы – муж и жена.

Зубов почувствовал, как гулким эхом отдаются в ушах слова Павла.

– Вы повенчаны? – с трудом выдавил он.

Павел чуть усмехнулся:

– А зачем? Есть нечто, гораздо сильнее соединяющее людей, чем все эти размахивания кадилами и гнусавые проповеди. Это любовь двух свободных людей.

Павел протянул Зубову руку.

– Не ставь в неловкое положение Ирину. Я не стал бы говорить это тебе прямо, если б не считал тебя своим другом.

Зубов с чувством пожал протянутую ладонь.

– Я понял.

– А сейчас извини, мне надо к Ирине.

Он пересёк зал и скрылся за стеллажами.

Зубов опустился на стул. «…Мы любим друг друга… Мы – муж и жена»… Эти слова Павла закольцованной лентой прокручивались в его мозгу. «…Мы любим друг друга… Мы муж и жена… мы любим друг друга…»

Огонёк, светивший и рождавший надежду, погас в его душе. Конец мечтам и грёзам. Эту женщину он по-прежнему будет боготворить, но… она принадлежит другому. И не просто другому, а самому близкому человеку, который для него, Зубова, и друг, и старший товарищ, и пример во всём. Значит… надо набраться мужества, взять себя в руки, отойти в сторону… Но как?! Как это сделать, если отзывается болью в сердце каждое слово: «…мы любим друг друга… муж и жена…»

Занятый своими мыслями, Зубов не заметил, как «вечный студент» поднялся из своего угла, подошёл к дежурной и, прижав палец к губам, положил ей на стол вдвое сложенный листок бумаги. Развернув его и прочитав, она решительно устремилась к «бобрику».

– Раскройте ваш портфель, – приказала она посетителю.

– Это по какому же праву? – растерялся тот.

– Я вам говорю: раскройте! – не сдавалась дежурная.

– Открывайте! Открывайте!.. – раздались голоса. Один из читателей, совершенно лысый мужчина средних лет, схватил портфель и, распахнув его, вытряхнул на стол содержимое. Звякнув, упал значок сотрудника полиции.

– Извините…

«Бобрик» вырвал портфель из рук лысого и, расталкивая толпу, ринулся к выходу.

Зубов, проводив его взглядом, посмотрел туда, где сидел «студент». Его стол был пуст.

7. Явление «вечного студента»

На первом этаже в библиотеке вдруг раздались громкие голоса.

– Что там такое? – встревожилась Ирина.

– Пойти поглядеть? – Павел встал, но в этот момент дверь распахнулась. На пороге стоял «вечный студент».

– Вы как сюда попали? – произнёс Павел.

– Спокойно, господа! – вошедший сорвал парик. – Узнаёшь?

– Гордон? – неуверенно произнёс Павел.

– Он самый!

– Ну, брат!

Павел шагнул навстречу, обнял вошедшего.

– Откуда?

– Конспирация! В центре не знают: вы на свободе или в Сибири. После процесса связь оборвалась. Пришлось принимать все меры предосторожности. Вспомнить молодость. Вырядиться под «вечного студента». Похож?

– Похож, похож, – не скрывал радости Павел, – ну ты виртуоз!

«Студент» укоризненно покачал головой.

– Не волнуйся, – Павел кивнул в сторону Ирины. – Как ты всё-таки прошёл? Что там были за крики?

– Это я спровоцировал там конфликт и выявил филёра, который вас, видимо, давно уже пас.

– В самом деле?

– В этих вещах я не ошибаюсь.

Ирина с тревогой посмотрела на Павла, который нахмурился:

– Неприятная история.

– Более чем, – кивнул Гордон.

– Ты где остановился? – спросил Павел.

– У вас. Приютите?

– Ради бога, но…

– Это не опасно? – Ирина перебила его, с тревогой посмотрев на гостя.

– Не думаю, – уверенно отозвался Гордон, – в библиотеке началась такая суматоха, что никто, уверен, не заметил моего исчезновения. Разумеется, дня через два, максимум три охранка опросит всех, кто находился сегодня в читальном зале, и выявит посетителя, очень похожего на вечного студента. Но к этому времени у меня уже будет иная внешность.

– Ловко, – отозвался Павел, а Ирина смотрела на Гордона восхищёнными глазами.

– За это время мы с вами разработаем подробный план действий и начнём работать. А пока очень бы хотел немного поспать. Тем более что всю дорогу пришлось быть в напряжении. Сразу после границы начались неприятности. Пришлось и стрелять, и прыгать на ходу с поезда.

– Даже так?

– Да, – Гордон потянулся. – Устал.

– Понимаю. Ирина покажет тебе твою комнату.

8. В охранке

– Понятно, – кивнул Харлампиев, выслушав доклад «читателя» – агента Ермолаева – о происшествии в библиотеке. – Мы потеряли перспективное место. Посему меня сейчас крайне интересует, почему это произошло. Что это: случайность, чья-то недоработка, стечение обстоятельств?

После небольшой паузы начальник заговорил вновь:

– Меня не покидает мысль, господа, что среди посетителей был кто-то, кто знал, а может быть, смог понять, что Ермолаев агент полиции.

Он повернулся к Ермолаеву:

– К дежурной кто-нибудь подходил?

– Нет.

– Точно?

Агент чуть замялся:

– По-моему, нет.

– Господа, – Харлампиев обратился к присутствующим, – включайте мозги. Я жду ваших соображений.

– Круглов? – предположил кто-то после небольшой паузы.

– Ваше мнение? – начальник повернулся к Ермолаеву.

– Не думаю, – ответил тот, – он и когда пришёл, и когда уходил, даже не взглянул в мою сторону. Подошёл к Зубову, о чём-то они переговорили, и он ушёл. Даже не взглянул в мою сторону.

– Зубову?

– Да.

Харлампиев задумался:

– И тут Зубов…

– А если сама дежурная? – предложил усатый офицер.

– Маловероятно, – покачал головой Харлампиев, – и потом… если бы она знала, что этот человек из полиции, вряд ли бы она обвинила его в краже книги. Её кто-то спровоцировал.

– А вот этот лысый, который выхватил портфель?

– С него начали, – ответил начальник наружки. – Установили. Некто Гринберг Алексей Михайлович. Врач. Известный. Принимает на дому. Берёт дорого. Раза два в неделю бывает в библиотеке. Часто произносит возмутительные речи. Настоящее имя – Гринберг Лейба Моисеевич.

При этих словах Харлампиев поднял голову, усмехнулся.

– Поскольку, – продолжал начальник наружки, – имеет, видимо, высоких покровителей, держится независимо. Даже, я бы сказал, нагло.

– Понятно, – кивнул Харлампиев и, обведя взглядом присутствующих, остановился на одном, непримечательной внешности, сотруднике. – Григорьев.

Тот встал.

– Наведайтесь к этому типу. Передайте от меня привет. Я с ним встречался однажды. Уверен, он ещё не забыл. – Начальник усмехнулся. – Особо не церемоньтесь. Он, спасая свою шкуру, пойдёт на всё. Иначе на божий свет выплывут все его прежние делишки.

Харлампиев ещё раз многозначительно взглянул на сотрудника.

– Нам свой человек в библиотеке очень нужен…

– Понял, – кивнул Григорьев.

Харлампиев вынул из папки фотографию, показал Ермолаеву.

– Никого не напоминает?

Тот посмотрел, покачал головой:

– Нет.

Начальник повернул фотографию к собравшимся.

– Знакомьтесь, господа. Тот самый незваный гость, которого мы ждём. Как мне стало известно, похожий на него человек уже пересёк границу Российской империи. К сожалению, взять его не удалось. Так что не сегодня завтра он будет у нас в Москве.

– А кто это? – поинтересовался поручик Денисов.

– Это, господа, кто не знает, опаснейший террорист, правая, так сказать, рука самого Евно Азефа, руководителя боевой организации эсеров, некто Гордон, по кличке Виртуоз, собственной персоной. Нам брошен вызов, господа.

9. У доктора

Григорьев нажал на медную кнопку звонка, и за дверью послышались звяканья колокольчика. Открывший дверь привратник вопросительно взглянул на посетителя.

– К доктору, – коротко процедил тот.

– Он вам назначал?

– Разумеется. – Григорьев отодвинул плечом привратника и вошёл.

В прихожей доктор раскланивался с пациентом.

– Алексей Михайлович, к вам, – сказал привратник, демонстративно пожав плечами.

Доктор внимательно взглянул на вошедшего и поспешил распрощаться с клиентом.

– Прошу.

В кабинете, усадив гостя, доктор с участием поинтересовался:

– Что вас беспокоит?

– Вы, Лейба Моисеевич.

– Извините, – доктор поправил пенсне. – Кто вы? Откуда? Из полиции?

– Да.

– Тогда потрудитесь объяснить цель вашего визита.

– Объяснять будешь ты.

Доктор вскочил и, бледнея, указал на дверь:

– Я прошу вас покинуть кабинет.

Григорьев даже не пошевелился.

– Тебе привет, Лейба.

Это было сказано таким тоном, что доктор похолодел. Он стал понимать, откуда явился этот наглый тип. Но губы будто сами собой выговорили:

– От кого?

Гость отчеканил:

– От начальника охранного отделения Харлампиева. Не забыл?

Внутри у Гринберга всё оборвалось. Конец, подумал он.

– Слушай меня внимательно, Лейба. Ты вмешался в очень нехорошую историю. Такую нехорошую, что тебе теперь не поможет никто.

– Да объясните, в конце концов, в чём вы меня обвиняете?

– В библиоте… – начал Григорьев, но доктор перебил его, закричав:

– Ах, в библиотеке!.. Теперь я понял! В библиотеке я помогал задержать, к вашему сведению, вора, который оказался вашим шпиком, и теперь вы мне пытаетесь отомстить!

– Молчать! – рыкнул Григорьев и, схватив доктора за фалды пиджака, тряхнул так, что пенсне отлетело в сторону. В дверях показалось лицо привратника.

– Алексей Михайлович, ничего не нужно?

– Закрой дверь, – приказал Григорьев. На вопросительный взгляд привратника бледный доктор лишь вяло махнул рукой.

– Но я же не знал!

– А кого это волнует, если речь идёт о покушении на царя. – Сыщик мотнул головой вверх. – Ты понимаешь, на царя! В этой ситуации все твои заступники будут шарахаться от тебя как чёрт от ладана.

– Ах, боже мой, – запричитал доктор.

– Перестань ныть, – оборвал его Григорьев, – вся твоя жизнь теперь зависит от того, сможешь ты нам помочь или нет.

– Что я должен сделать?

– Ответить на мои вопросы. Готов?

– Да…

– Ты часто бываешь в библиотеке?

– Раз-два в неделю.

– Тех, кто там бывает постоянно, знаешь?

– Ну, более-менее.

– Был в тот день кто-то из незнакомых? Вспоминай!

Доктор наморщил лоб.

– Напрягись. Был ли в тот день кто-нибудь, кого ты в читальном зале не видел никогда?

Доктор пожал плечами:

– Не помню…

– Вспоминай!

– Пожалуй, – неуверенно начал доктор, – пожалуй, был… Да, был. Я его никогда прежде не видел. Да, он сидел с краю.

– Как он выглядел?

– Длинные, до плеч, волосы, – наморщив лоб и чуть прикрыв глаза, заговорил доктор. – Очки. Бородка. Мундир… Такой, я бы сказал, не первой свежести… Типичный вечный студент…

– А потом, после скандала, ты его видел? Где он был?

Доктор опять задумался.

– Не помню… Нет… Да, точно. Мы, – он виновато сконфузился, – то есть те, кто… – он запнулся.

– Понятно. Продолжай.

– Ещё какое-то время, прежде чем разойтись, обсуждали это происшествие, а его не было. Точно не было.

– А куда он исчез? Не видел?

– Нет.

– Ну ладно. – Григорьев встал. – О нашем разговоре – никому! Ни слова. Понял?

– Понял, понял, – закивал доктор.

– И ещё. Продолжай ходить в библиотеку, как и ходил. Если увидишь этого длинноволосого или что-то ещё необычное, сразу звони мне.

Полицейский протянул доктору карточку. После секундного колебания тот её взял. Григорьев нахмурился и, протянув руку, больно сжал плечо доктору:

– Моли бога, Лейба, чтобы только этим всё закончилось. Ты понял?

Гринберг послушно закивал.

10. Павел, Ирина и Виртуоз

Гордон с удовольствием пил кофе. Выспавшийся и заметно посвежевший, он был в хорошем настроении. Впервые, как выехал из Парижа, он смог наконец расслабиться, не чувствуя того напряжения, в котором находился все дни дороги. Он шутил с Павлом, с интересом поглядывал на Ирину, а она, чувствуя его взгляды, не могла скрыть своего смущения.

– Ну, что ж, – сказал Гордон, – пора наконец поговорить о деле.

– Может, ты посмотришь, как там в библиотеке? – неожиданно предложил Павел Ирине. Она взглянула на него удивлённо:

– Ты мне не доверяешь?

– Ну зачем ты так? – укоризненно посмотрел на неё Павел.

– Почему же ты хочешь оставить меня в стороне? – с явной обидой возразила Ирина.

– Ты не будешь никогда в стороне, – ответил Павел, – но некоторые дела, я думаю, не стоит взваливать на женские плечи.

– Ты не прав, брат, – решительно сказал Гордон, внимательно следивший за их спором. – Женщины, которые заняты нашим делом, очень бы обиделись на тебя за эти слова. И потом, – Гордон взглянул на Ирину, показывая, что он на её стороне, – мы боремся в том числе и за освобождение женщин от вековой тирании, за равноправие.

– Да я не об этом, – начал оправдываться Павел, но Гордон его перебил:

– Об этом или о другом, но твои слова отдают махровым домостроем.

– Спасибо, но адвокатов мне не нужно. – Ирина поднялась и направилась к двери.

Гордон удивлённо посмотрел ей вслед. Когда они остались вдвоём, он внимательно посмотрел на Павла.

– Ты ей не доверяешь?

– Конечно же, доверяю. Доверяю как себе, но… – Павел виновато взглянул на собеседника, – я не хочу ею рисковать. Если с Ириной что-нибудь случится…

– Лямур?

Павел чуть поморщился:

– Я не хотел бы употреблять это слово, но, надеюсь, ты меня понимаешь.

– Нет, – резко отозвался Гордон. – Я тебя решительно не понимаю. Более того, мне странно слышать это от тебя.

Гордон встал, прошёлся по комнате, остановился перед ним:

– Я тебя сейчас просто не узнаю. Что с тобой произошло? Ты что, забыл, ради чего мы боремся и живём?

– Я не забыл, но…

– Что «но»?

Павел ответил не сразу:

– Я люблю её, понимаешь?

– Нет, – отрезал Гордон. – Не понимаю. В нашей организации, а между членами боевой группы особенно, независимо, кто он – мужчина или женщина, – все отношения определяются только готовностью к борьбе и самопожертвованию. Да, я допускаю близость. Но даже это должно быть подчинено единому служению нашим идеалам. Только этой цели. Только ей одной. Вспомни Желябова и Перовскую. Андрей ведь мог и не оказаться на виселице. Его взяли по другому делу. Но он сам сказал, что был вместе с заговорщиками, чтобы у друзей, а в первую очередь у Софьи, не возникло мысли, что в последнюю минуту жизни он будет не с ними. Вот только такие отношения между мужчиной и женщиной я допускаю.

Павел молчал.

– Других не должно быть, – продолжал Гордон. – Всё другое – слабость, которая мешает делу и лишает нас силы. Сегодня ты отстранишь её от опасного дела, завтра заменишь кем-то другим, когда надо будет идти под пули. Потом…

– Хватит, – оборвал его Павел. – Ты ещё скажи, что я сам не готов идти под пули.

– Я скажу о другом. Все эти неизбежные волнения, переживания, тревоги за любимого человека будут только отвлекать от борьбы. Влюблённый человек уязвим.

– И я уязвим?

– И ты, может быть, тоже, – глядя на него в упор, твёрдо произнёс Гордон.

Павел нахмурился:

– Скажи откровенно, ты меня в чём-то подозреваешь?

– Я – нет. Но у некоторых членов комитета возникли вопросы.

– Какие вопросы?

– Не кипятись. Я знаю всё. И про адвоката, и то, что товарищи сознательно брали на себя твою вину, чтобы обелить тебя как самого молодого. Но кое-кто…

– Кто? Кого ты имеешь в виду?

– Хорошо, – кивнул Гордон, – я не должен был говорить с тобой на эту тему. Но как другу скажу. Азеф, например.

– Азеф? – изумился Павел. – Но он же сам был тогда…

– Да, был и участвовал в разработке покушения на генерал-губернатора с группой Лёвы Барашкова. Но он уехал раньше. Ребят взяли после его отъезда. Я чудом улизнул. Прыгал со второго этажа, чуть ноги не поломал. Кстати, – Гордон заговорил потише, – только мы с тобой знаем, что это был сам Азеф. Для всех остальных это был просто Пётр Петрович.

– И вы подумали, что я… – начал Павел, но Гордон перебил его:

– А ты поставь себя на место любого члена комитета. Азеф уехал раньше. Я ушёл. Ты оказался в тюрьме, но подозрительно рано освободился. А вся группа разгромлена.

– Не вся!

– Но мы же не знали. И потому сразу возникло подозрение, что без провокатора здесь не обошлось. Ну, сам посуди, кто из нас троих выглядел наиболее уязвимым. Скажу тебе больше, даже когда удалось получить письмо из Сибири, которое всё разъяснило, был вопрос о тебе на комитете, и решение в твою пользу было принято потому, что голосовавших за тебя оказалось на одного человека больше.

– И кто был этим человеком?

– Я! – ответил Гордон.

– И ты приехал, чтобы убедиться, что не ошибся? – с горькой усмешкой произнёс Павел.

– Нет, я ехал сюда, чтобы вместе с тобой завершить то, что не удалось группе Барашкова. Но в последний момент вмешался Азеф и стал настаивать, чтобы генерал-губернатора заменить на другого человека.

– На кого? – поинтересовался Павел. – Если, конечно, не секрет.

– Не секрет. На начальника московской охранки. Азеф с таким пылом настаивал на этой кандидатуре, что можно было подумать, речь идёт о самом царе. Но члены комитета, как всегда, его поддержали.

11. Ирина и Павел

Ирина лежала, отвернувшись к стене. Павел присел рядом, не зная, как начать разговор и как понятно объяснить ей, что его позиция отнюдь не отсутствие доверия к ней, не мужской эгоизм, а только одно-единственное желание не подвергать риску любимого человека. Но примет ли его аргументы Ирина?

Молчание затягивалось. Наконец Ирина повернулась и взглянула на Павла:

– Не мучь себя. Я всё понимаю. Всё это время размышляла о сказанных тобой словах и поняла, что ты прав. Я действительно не гожусь для участия в серьёзном деле. Я слабая, неумелая, нерешительная. У меня может не хватить духу в решающую минуту. Мне страшно, что я могу вас подвести.

Павел хотел её успокоить, но она закрыла ему губы ладонью:

– Подожди, не перебивай. Это ужасно. Но это так. И мне невыносимо больно, оттого что для вас, моих друзей, и в первую очередь для тебя, я постепенно окажусь чужой.

В глазах Ирины появились слёзы.

– Родная моя, – Павел взял в свои ладони её руки, поднёс к губам, – никогда. Слышишь, никогда ты не будешь для меня чужой. Ты для меня самый близкий и самый дорогой человек. Я тебе так благодарен!

– За что?

– За всё! Ведь это благодаря тебе, да-да, не спорь, я выбрал путь борьбы. И всё, что я делал и буду делать, – это и твоя заслуга тоже.

– Перестань. Что это на тебя вдруг нашло? – Ирина, смущённая его горячностью, попыталась обернуть всё в шутку. – Смотри, захвалишь, потом даже жалеть будешь.

Но Павел смотрел на неё очень серьёзно.

– Да, мы все служим одной идее – освобождению нашего народа. Но каждый должен делать то, что может, что у него лучше получается.

– А что, по-твоему, могу я?

– Сейчас объясню, – кивнул Павел. – Понимаешь, мы задумали огромное дело. И террор, как мне начинает в последнее время казаться, только одно из средств. Может быть, самое действенное и уж во всяком случае самое заметное и громкое. Один-единственный теракт – и шум на всю Россию. Но ты посмотри, сколько мы убили тиранов, убили даже царя, а Россия так и не проснулась, революция не вспыхнула, самодержавие не свергнуто.

Павел помолчал, потом взглянул на Ирину:

– Мне кажется, – я тебе первой об этом говорю, – в задуманном на самом деле одного террора мало.

– Что же нужно ещё?

– Просвещение, – убеждённо ответил Павел. – Просвещение народа. Если мы не просветим народ, не объясним ему несправедливость нынешнего строя, ничего у нас не получится. Сколько наших товарищей, которые шли в народ, были сданы в полицию этим самым народом из-за его невежества, забитости, дикости.

Павел покачал головой:

– Это посложней, чем теракт, если представить всю нашу матушку Россию. Страшно подумать, сколько же надо терпения, выдержки, знаний! Вот чем ты, – он посмотрел на Ирину, – должна заниматься!

– Ты думаешь, у меня это получится?

– Да-да, – горячо заговорил Павел. – И если б не ты и не твоя библиотека, разве я бы стал таким, какой есть? И сколько таких, как я! А ты говоришь: чужая…

Он наклонился, чтобы поцеловать Ирину, но она остановила:

– Подожди-подожди. А ты говорил об этом…

– О чём?

– О просвещении… Ну, хотя бы с Гордоном или с кем-то ещё?

– Нет.

– Почему?

Павел махнул рукой:

– Бесполезно.

– Почему?

– Гордон помешан на терроре. Да и другие тоже.

– Но, может быть, – начала Ирина, – поговорить, объясниться.

– Не поймут. Сочтут за трусость. Нет, – Павел вздохнул, – мне из террора уже не уйти.

Ирина обняла его:

– Только не рискуй зря. Обещаешь?

– Обещаю.

Павел выключил ночник и, наклонившись к Ирине, нашёл её губы…

12. Сергей

Зубов встал, чтоб сходить за кипятком, но вспомнил, что чай кончился. Хлеб тоже. И настроение сразу испортилось. Вспомнилась хозяйка, которая грозила выгнать на улицу. Где взять денег? Этот вопрос доводил его до отчаяния.

Он невольно взглянул на конверт с письмом матери, которое он помнил уже наизусть. Она писала про своё житьё, но не жаловалась, наоборот, даже ободряла сына и не впрямую, но звала домой. Отцовский пансион да его уроки, что ещё надо? А там, глядишь, место в гимназии освободится, директор не против его взять. Писала, что и невесту ему приглядела, скромную приличную девушку…

Известие о невесте вызвало досаду. Неужели действительно придётся уехать. И потом каждому знакомому объяснять, почему вернулся, оставил университет. Сергей почувствовал, как от унижения и стыда кровь приливает к щекам. Но это всё ещё полбеды. Он взглянул на фотографию, за которой посылал его Павел к чудаку фотографу, запечатлевшему их на бульваре. Он, Ирина, Павел. Всё, что забрал в фотоателье, он отдал Павлу. За исключением вот этой. И вечерами подолгу не мог отвести от неё глаз. Неужели всё-таки придётся уехать? Нет, он знал, что не сможет этого сделать.

Вновь вспомнился разговор в библиотеке, и вновь слова Павла: «…мы любим друг друга»… «мы муж и жена…»

Вновь боль и отчаяние. И больше никаких мыслей и чувств.

Сергей встал, натянул тужурку и зашагал вниз по лестнице.

Ночные улицы были пусты. Город спал. Лишь в редких окнах горел свет.

Ноги сами несли его к дому Ирины. Он торопился, хотя и не понимал зачем. Лишь оказавшись перед знакомым двухэтажным особняком, остановился и перевёл дыхание. Горело всего лишь одно окно. Он стоял и смотрел. Время шло. Наконец за шторами мелькнул силуэт. Ирина? Не разглядеть. Он стоял и смотрел. Вот вновь кто-то прошёл у окна. Павел? Внезапно свет погас. Вновь вспомнились слова: «мы любим друг друга…» Сергей, едва не застонав, побрёл прочь.

13. Гордон

Гордон стоял у окна в своей комнате. Свет в соседней, которую занимали Ирина и Павел, чётким прямоугольником падал на мостовую.

«Не спят», – подумал Гордон. Он вдруг увидел, что на противоположной стороне улицы появился какой-то прохожий и остановился напротив освещённого окна. Чего ему надо?

Кто такой? Не филёр ли? Нет, не похоже. Пьяный? Вроде нет. Бродяга? Кто его знает? Что привело его в столь поздний час к дому Ирины?

Жёлтый прямоугольник света на мостовой исчез. «Легли», – подумал Гордон. Неизвестный, стоявший напротив, опустил голову и понуро побрёл по улице. Через некоторое время вслед за ним, явно никуда не спеша, словно прогуливаясь перед сном, пошёл ещё один человек.

«Странно», – подумал Гордон.

14. На мосту

…Зубов стоял на середине моста. Внизу масляно поблёскивала чёрная вода. Чем дольше он смотрел вниз, тем желанней и спасительней казалась мысль: один шаг и – всё. И – покой.

Сзади раздались шаги.

– Вы что тут делаете? – городовой тревожно всматривался ему в лицо.

– Я… – смешался Зубов, – собственно, ничего…

– Так и идите себе.

По мостовой зацокали подковы. Запоздалый извозчик крикнул:

– Подвезти?

– Не надо.

Зубов качнул головой и зашагал мимо городового. Извозчик посмотрел ему вслед:

– Хозяин – барин.

15. В охранке

Харлампиев, выслушав доклад руководителя наружки, задумался, барабаня пальцами по столу.

– И сколько он стоял на мосту?

– Десять с лишним минут, пишет агент.

– Парень, судя по всему, вот-вот что-нибудь выкинет.

– Согласен.

– И всё – любовь?

– Другой причины не вижу.

Пальцы начальника продолжали выбивать одному ему ведомый мотив. Наконец они успокоились. Харлампиев решил:

– Давайте ещё денёк понаблюдаем за ним. Вдруг куда-нибудь он нас и приведёт. А вечером возьмём.

16. Кому идти к Солдатову?

Павел с Гордоном с самого утра решали, как лучше установить связь с боевой пятёркой Солдатова.

– Ты его когда последний раз видел?

– Давно. Ещё до суда. У него сейчас новый адрес.

– Как ты об этом узнал? – как бы невзначай поинтересовался Гордон.

– Проверяешь? – нахмурился Павел.

– Перестань, – поморщился Гордон.

– В тюрьме заместитель Лёвы Барашкова дал мне его адрес, пароль и сказал, что заходить к нему можно только в исключительном случае, получив разрешение центра.

– Считай, что разрешение получено.

– Понятно.

– Кстати, а про Вейцлера тебе что-то известно?

– Нет, – покачал головой Павел, – с ним на связи только Солдатов.

– Значит, надо выходить на Солдатова. Сколько в библиотеке обычно посетителей?

– Днём человек двадцать, тридцать, вечером – больше.

– Прекрасно, – отозвался Гордон. – Часа в четыре объявим, что библиотека по какой-то причине внезапно закрывается, и все эти тридцать разом выходят. Я – среди них.

– Нет, тобой рисковать нельзя, – возразил Павел. – Твоя фотокарточка наверняка есть в охранке. Пока полиция ещё не установила всех, кто был в библиотеке, мы свяжемся с Солдатовым и подберём тебе надёжную квартиру. Вот тогда-то и объявим, что библиотека внезапно закрывается, и ты уйдёшь в толпе в новой маске.

– Ну, допустим, – кивнул Гордон, – ты прикидывал свой маршрут к Солдатову?

– Да. Он живёт на Воздвиженке. В двух шагах от университета. Я спокойно выхожу из дома и иду в университет. Даже захожу туда и, если кому-то захочется в этом убедиться, справляюсь, как мне восстановиться на курсе. После этого сматываюсь проходными дворами к Солдатову и возвращаюсь этим же путём. Стало быть, – Павел развёл руками, – идти должен я.

– Куда?

Мужчины обернулись. В дверях стояла Ирина.

– Не подумайте, что я подслушивала. Просто я вошла на его словах, – она кивнула в сторону Павла. – И, наверное, имею некоторое право на вопрос, который касается моего… – она чуть запнулась, но всё же твёрдо выговорила: – Мужа.

– Ты можешь задавать любые вопросы, – чуть смешавшись, проговорил Павел.

– Мы тут решали, кто должен пойти на встречу с нашим товарищем, – спокойно объяснил Гордон. – Я думал, что это следует мне. Но Павел объяснил, что целесообразней идти всё же ему. Я вынужден был согласиться.

– А где живёт этот… товарищ?

Гордон нахмурился, но Павел всё же ответил:

– На Воздвиженке.

– А может, пойти мне? – вдруг предложила Ирина.

– Ни в коем случае, – отрезал Гордон.

– Я тоже против, – заговорил Павел. – За библиотекой следят. Разумеется, филёры обязательно захотят узнать, куда это направляется госпожа Михеева. Нет, тебе ни в коем случае нельзя.

– Понимаю, – согласилась Ирина и вдруг воскликнула: – У меня идея! А что, если попросить зайти по нужному адресу Катю Воронцову, она, кстати, тоже живёт на Воздвиженке и как раз сейчас в читальном зале. Я её только что видела.

– А что это за Катя Воронцова? – насторожился Гордон.

– Умница. И надёжный человек. Мы с ней вместе учились на курсах. Ещё тогда она отличалась свободолюбивыми взглядами и речами.

– Нет, – вынес приговор Гордон. – Пойдёт Павел.

Видя досаду Ирины, он заговорил мягче:

– Здесь нужен человек с опытом. Во-первых, нужно десять раз убедиться, что за тобой нет «хвоста». А во-вторых, вдруг за Солдатовым тоже следят, и это тоже надо уметь определить. Но поскольку нам нужны смелые умные молодые люди, думаю, целесообразно встретиться с этой Катей, если ты, Ирина, за неё ручаешься.

– Ручаюсь.

– Мы обязательно это сделаем, ну а пока, – Гордон взглянул на Павла, – времени у нас мало. Всё, что нужно сделать и сказать, ты знаешь.

Павел встал. Ирина подошла к нему и поцеловала:

– С богом.

– На бога надейся, говорят в народе… – усмехнулся Гордон.

– Не оплошаю.

Павлу очень не хотелось покидать Ирину. И не хотелось, чтобы это видел Гордон. И тем не менее, уходя, у самых дверей он вновь взглянул на возлюбленную. Она кивнула и перекрестила его:

– Я буду тебя ждать.

«Московские ведомости» сообщают:

– …вышли и поступили в продажу новые книги:

1. Вл. Гиляровский «Забытая тетрадь», издание 2-е, М., 1896 г. Ц. 1 руб.

2. «Вера и отчизна. Живое слово для народного чтения». Составил М. Мостовский. Ц. 65 коп.

3. Издание книги Д.И. Цертелер «Свобода и либерализм». Содержание: недавнее прошлое, государственное и общественное служение, значение сословной организации, воспитательное значение школы, всеобщее обучение, революционеры и либералы, печать как оружие прогресса. Цена 50 коп.

– …на складе в университетской типографии имеются в продаже следующие книги:

1. Вас. Ив. Немировича-Данченко «Незаметные герои».

Ц. 1 руб. «В потьмах». Ц. 1 руб. «Сполохи». Ц. 1 руб.

«Разошлись». Ц. 1 руб. «Воскресные были». Ц. 1 руб.

«Дора». Ц. 1 руб.

2. Э. Золя «Лурд». Ц. 1 руб. 25 коп.

3. А.А. Дьяков «Наши дамы». Ц. 1 руб. 50 коп. «Денежные оргии». Ц. 1 руб. 50 коп.

– …вышла в свет прекрасно изданная (в который раз!) книга американской писательницы Бичер-Стоу «Хижина дяди Тома». Кто из нас не следил с большим интересом за жизнью главного героя – добродетельного Негра, не тревожился душой от его несчастий!..

Как известно, роман Стоу вызвал негодование в Америке среди рабовладельцев. Они обвинили писательницу в вымысле, прикрасах и преувеличениях, будто бы заключённых в этом произведении. Тогда она выпустила брошюру под названием «Ключ», где объяснила, что сюжет романа взят из действительной жизни, и даже указала на живой оригинал, с которого взяла черты своего «дяди Тома».

– Министр Внутренних Дел определил воспретить розничную продажу номеров газеты и журнала «Гражданин».

17. У библиотеки

Зубов уже подходил к библиотеке, когда из её дверей вышел Павел. Спрятавшись за тумбу с цирковыми афишами, которые сообщали о новой программе братьев Никитиных, скором приезде клоуна Дурова и приглашении в Москву укротительницы мадемуазель Заниды с дрессированными львами, Сергей увидел, как он незаметно осмотрелся и, не увидев ничего подозрительного, шагнул на тротуар.

Зубов смотрел ему вслед, пока Павел не скрылся в толпе. Минуту-другую он топтался на месте, а потом решительно направился к библиотеке.

18. По пути к Солдатову

Слежку за собой Павел заметил очень быстро. Филёр не отставал и не приближался. В этом не было ничего удивительного. Это ещё раз подтверждало, что за библиотекой ведётся постоянная слежка. Всё нормально. Сейчас главное – не показать, что ты чего-то опасаешься. Ты просто гуляешь. Хотя нет, в данном случае это не подходит. Ты просто спокойно идёшь по делу. А дело у тебя в университете. Ты идёшь и обдумываешь, как будешь решать это дело, какие аргументы приведёшь в свою пользу.

Павел вдруг остановился как вкопанный. Перед ним в витрине фотоателье на углу Калашного и Большой Никитской висел портрет Ирины. Он не сразу понял, что стоит перед той самой мастерской, владелец которой когда-то фотографировал их с Ириной и Сергеем на бульваре. «Но он же обещал!» – вскипел Павел и решительно распахнул дверь. Звякнул колокольчик.

Из глубины ателье показался мастер с очками на лбу.

– Чем могу служить? – произнёс он с дежурной улыбкой и тут же узнал посетителя.

– Вы же обещали… – с возмущением начал Павел.

– Каюсь, – перебил его фотограф, – каюсь. Обещал. Но не сдержал своего слова. Посмотрите, – он провёл по сторонам рукой, и Павел увидел, что на всех стенах ателье висят портреты Ирины.

– Ну знаете! – задохнулся Павел, но фотограф вновь его перебил:

– Вы мне запретили выставить в витрине фото, где вы были втроём, чтобы не компрометировать вашу даму. Но то, что её одну нельзя выставлять, внутри ателье, вы мне не говорили.

– Вы поступили неблагородно, – отрезал Павел.

– Согласен, – покорно признал фотограф, – но она так прекрасна, что я невольно нарушил данное вам слово. – Он переводил восхищённый взгляд с одной фотографии на другую. – От неё невозможно оторвать глаз. Это не только моё мнение. Знаете, с тех пор, как я развесил эти фотографии, число моих клиентов выросло вдвое.

– И тем не менее я вас настоятельно просил.

– Каюсь, виноват, – виновато забормотал фотограф, – мне будет трудно с этим смириться, но если вы настаиваете, то можете забрать себе все фотографии своей дамы.

Павел оторопел от этого неожиданного предложения:

– Почему вы решили, что она моя… дама?

– У меня же глаз, молодой человек. Я это разглядел, как только увидел вас втроём тогда на бульваре. И вы, и ваш друг, уж поверьте мне, в неё влюблены. И если я не ошибаюсь – а я не ошибаюсь! – именно вам она отвечает взаимностью. Или я не прав?

Помимо своей воли Павел вынужден был смущённо кивнуть.

– Ну вот видите! – торжествующе провозгласил фотограф. – У меня же глаз. Я далеко вижу. Хотите, скажу, когда вы свою избранницу поведёте под венец?

– Нет-нет, спасибо, – поспешно отозвался Павел, – я, знаете ли, не люблю торопить события…

– Как вам угодно, – поклонился фотограф и, чтобы заполнить возникшую паузу, поинтересовался: – Вы ко мне специально зашли или, так сказать, проходя мимо?

Этот вопрос неприятно кольнул Павла, но внезапно вспомнив про филёра, который непременно зайдёт, чтобы узнать, что тут делал интересующий его объект, решил, что будет нелишне добавить правдоподобности его маршруту.

– Честно скажу, «проходя мимо», – он взглянул на часы, – спешу в университет, хочу экстерном сдать за весь курс. Есть место хорошее в солидной адвокатской конторе. Не хочу упустить.

– Правильно, – одобрил фотограф, – такая женщина требует положения. Желаю успеха!

Выйдя на улицу, Павел ускорил шаг. Краем глаза в витрине увидел, что преследователь не отстаёт. Вскоре они достигли университета. В вестибюле Павел столь надменно взглянул на сверкающего галунами швейцара, что тот не решился его остановить. Но в следующую секунду, опомнившись, он решительно преградил дорогу запыхавшемуся господину в касторовом котелке:

– А вы куда, любезный?

Павел смешался с толпой студентов, свернул в коридор, взбежал по лестнице, спустился. Пробежал ещё по одному коридору, сквозь двойные двери выскочил во двор, через знакомую лазейку нырнул в соседний, просквозил через два проходных двора и оказался на улице. Осторожно оглянулся. Никого. До квартиры Солдатова оставалось рукой подать.

Сдерживая дыхание, он степенно зашагал по улице.

19. Гость Ирины и Павла

Зубов вошёл в читальный зал. Практически все столы были заняты. Сидевший с краю рыжеватый господин лет тридцати покосился в его сторону и опять уткнулся в книгу. Не понимая, зачем он тут оказался, Зубов смущённо топтался у дверей. Он уже хотел выйти вон, но тут дежурная, которая разглядывала его, близоруко щурясь, вдруг улыбнулась и взмахом руки подозвала подойти поближе.

– Что вы хотели?

– Я хотел, – покраснел от смущения Зубов, – узнать, как здоровье Ирины Александровны.

Женщина улыбнулась:

– Спасибо. Слава богу, здорова. А вы, собственно, хотели ей что-то… передать?

Зубов не знал, что ответить, но в это время из-за стеллажа с книгами показалась сама Ирина.

– О, Серёжа! – заулыбалась она. – Как вы тут оказались?

– Да вот… – забормотал Зубов.

– Это просто замечательно, что вы нашли время и заглянули.

Она повернулась к удивлённой дежурной:

– Это наш с Павлом друг Сергей. Сергей Зубов.

– Очень приятно, – кивнула та.

– А знаете что? – заговорила Ирина, обращаясь к Зубову. – Пойдёмте ко мне, – она потянула Сергея за руку, – чаю попьём и поговорим.

Ирина пошла вперёд, увлекая за собой Сергея.

В большой круглой комнате, служившей, видимо, гостиной, она усадила гостя за стол:

– Так всё-таки чай? Или кофе?

– Спасибо.

– Серёжа! Вы мой гость!

– Тогда чай, если вас не затруднит, – выговорил Зубов.

– Отлично. Побудьте в одиночестве пять минут. Я всё сейчас приготовлю, – и Ирина убежала, прикрыв за собой двери с разноцветными стёклами.

Сергей сидел, разглядывая обстановку гостиной, портреты и картины на стенах, старинной резной работы буфет, фортепиано с двумя медными подсвечниками, тяжёлые бархатные гардины на окнах. Вся обстановка гостиной имела несколько потускневший, заметно постаревший вид, а когда-то, лет двадцать пять – тридцать назад, наверное, поражала своей роскошью.

За дверью вдруг скрипнула половица. Зубов насторожился. Там кто-то есть? Нет, тихо. Он напряжённо вслушивался, почувствовав какую-то неясную тревогу. Сидел, не шевелясь, ожидая повторения звука. Но нет, всё было тихо. «Паркет, наверное, рассыхается», – подумал Зубов и услышал приближающиеся шаги Ирины, которая показалась в дверях с подносом.

– Вот и я!

Пока она расставляла на столе чашки, чайник, вазочку с вареньем и галетами, Зубов, стараясь ничем себя не выдать, не отводил от неё восхищённого взгляда.

Наконец Ирина села напротив гостя и улыбнулась:

– Ну рассказывайте!

– О чём? – чуть не поперхнулся Зубов.

– Обо всём.

Сергей молчал. Ирина пришла ему на помощь:

– Ну для начала расскажите, как надумали к нам зайти?

– Вы же приглашали меня, Ирина Александровна…

– Ирина, – перебила его хозяйка.

– Хорошо. Ирина. Вы приглашали меня в четверг. Я пришёл. А Павел сказал, что вы больны.

Ирина чуть порозовела:

– Да, знаете, вдруг началась такая головная боль. Я весь день провела в постели.

– Вот я и зашёл, узнать, как вы.

– Спасибо, уже всё хорошо, – бодро заговорила Ирина. – Сама удивляюсь, что это со мной было, – и постаралась как можно скорее изменить тему: – А как у вас в университете?

Зубов печально качнул головой:

– Боюсь, как бы не отчислили.

– Почему?

– Это отчасти связано с Павлом.

– С Павлом? – удивилась Ирина.

– Да, – кивнул Зубов, – но, разумеется, только отчасти. – Видя недоумение Ирины, он стал объяснять: – Когда Павла арестовали, его сразу же отчислили из университета. Мы, разумеется, выступили против такого решения. Несколько дней студенты не посещали занятия. Тогда зачинщиков, ну и меня, естественно, стали вызывать к руководству.

– А как они узнали, кто зачинщики?

– Не знаю.

– Но ведь суд оправдал Павла, – возмутилась Ирина, – теперь вся эта история яйца выеденного не стоит. Что же они к вам привязались?

– Понимаете, – замялся Зубов, – у меня не уплачены деньги за полный курс. Матушка обещала прислать, но, видно, не может собрать всю сумму. Она пришлёт, обязательно. Но эти, – он кивнул в сторону, адресуясь руководству университета, – ждать не желают.

– Так всё дело в деньгах?

– Да.

– Что же вы молчали? – воскликнула Ирина. – Я скажу Павлу, он даст вам необходимую сумму.

– Не надо.

– Почему?

– Мне говорил Павел, что вы сами стеснены в средствах, – соврал Зубов.

– Даже если он сказал вам об этом… Причём сказал, совершенно не подумав, я не вижу причин, чтобы не помочь вам в этой ситуации. В конце концов, мы же друзья, Серёжа!

Зубов не успел ответить. За дверью раздалось лёгкое покашливание. Ирина встала.

– Извините. Я – на минутку.

Она вышла, прикрыв за собой дверь.

Зубов прислушался. Разговаривали двое. Ирина и ещё кто-то. Мужчина. Сергею показалось, что он что-то выговаривал Ирине, а она оправдывалась.

Наконец голоса стихли. Ирина вошла в гостиную, и, взглянув на неё, Зубов понял, что она расстроена.

– Что-то случилось?

– Нет, – Ирина старалась взять себя в руки, – всё в порядке.

Зубов молча ждал.

– Просто, – она понимала, что Сергей ждёт от неё объяснений, – у нас с Павлом гость. Приехал совершенно неожиданно. Проездом… Ему скоро на вокзал, и… сами понимаете, человек нервничает, как бы не опоздать…

Зубов понимал, что Ирина лжёт, и был не в силах видеть её в столь унизительном положении.

– Понимаю. – Он встал. – Вы сейчас вся в хлопотах. А тут я… не вовремя. Я зайду как-нибудь в другой раз. Извините.

– Не стоит извиняться. Вы ни в чём не виноваты.

Ирина вроде бы возражала, но Сергей чувствовал, что она с явным облегчением восприняла его готовность удалиться.

– Вы действительно заходите к нам, Серёжа. Я вам очень рада.

В дверях она коснулась его руки:

– Вы не сердитесь на меня?

Сбитый с толку, полный отчаяния Зубов смог лишь проговорить, глядя ей в глаза:

– Разве я могу на вас сердиться?..

20. У дома Солдатова

Чем ближе подходил Павел к дому Солдатова, тем вальяжней становилась его походка: гуляет человек, никуда не спешит – не торопится. Всё-то у него хорошо, всем-то он доволен. Но внутренне он был собран. Рассеянный взгляд цепко фиксировал всё, что происходило на улице.

Павел неторопливо прошёл по противоположной стороне улицы, как бы невзначай окинув взглядом дом и крайние три окна на втором этаже квартиры Солдатова. Вроде бы всё было чисто.

Он прошёл вперёд пару кварталов и долго стоял у круглой тумбы, делая вид, что изучает объявление, а сам перебирал взглядом прохожих. Взгляд не находил никого, в ком можно было бы заподозрить шпика.

Возвращаясь, Павел зашёл в пустой в это время дня трактир, попросил чаю и со стаканом просидел с полчаса у окна, поглядывая на дом Солдатова. Всё было спокойно. Улица и дом жили своей обычной жизнью. Вышел из ворот дворник в фартуке, в картузе, с окладистой бородой и метлой в руках. Огляделся, заметив какой-то сор, раза два чиркнул метлой по мостовой, но, судя по всему, отнюдь не чистота улицы занимала его в эти минуты. В очередной раз нетерпеливо взглянув в сторону кабака, дворник оставил метлу и решительно пересёк улицу.

– Душа горит, Трофимыч! – прохрипел он буфетчику, стянув с головы картуз.

Тот даже не взглянул в его сторону:

– Она у тебя всегда горит.

– Нынче особенно, – дворник с мольбой взглянул на буфетчика, – может, запишешь, Трофимыч, «на карандаш», а?

– Ты у меня уже три раза записан.

– Разве?

Буфетчик похлопал по засаленной тетрадке.

– Предъявить?

– Верю-верю, Трофимыч, – примирительно заговорил дворник, а руки его в это время в очередной раз обшаривали карманы шаровар, кафтана, поддёвки в слабой надежде отыскать завалявшуюся монетку. Не найдя ничего, с мольбой взглянул на кабатчика: – А в четвёртый, Степан Трофимыч?

– Бог троицу любит, – отрезал тот и отвернулся. Дворник потоптался на месте, вздохнул и побрёл к выходу.

Павел допил чай и вышел вслед за ним на улицу. Дворника он догнал у подворотни, где тот в нерешительности остановился. Павел достал из кармана монету, повертел её в руках. В сумрачных глазах дворника зажёгся огонёк.

– Душа, значит, горит?

– Горит, – кивнул дворник, не в силах оторвать взгляд от монеты.

Павел щёлкнул пальцем, монета, завертевшись, взмыла вверх. Дворник дёрнулся вперёд, как охотничий пёс, но рука Павла молниеносно схватила её на лету.

– Будет твоя, если ответишь на мои вопросы.

– Говори, барин.

– Ты тут служишь, – Павел кивнул в сторону дома.

– Ну.

– Хороший дом.

– Ну.

– Хочу комнату снять. Не знаешь, сдаёт ли кто?

– Сдаёт, – почти с радостью заторопился дворник, – сдаёт. Майорша на втором этаже, муж её недавно преставился, так что есть комната, знаю. Ну и у самой хозяйки тоже. Но к ней не советую. Много запросит. А майорша – в самый раз. Очень деньги нужны. Обязательно сбавит.

Дворник вновь вперился в монету, которую вертел в руках Павел.

– А где живёт майорша?

– Да вот, барин, окна – на улицу на втором этаже, – он махнул рукой к углу дома.

– А соседи? Не шумят?

– Да что ты, барин! С ней рядом генеральша с прислугой, больная. Всё время лежит. А за ней – инженер. Один.

– И что, к нему никто не ходит?

– Ну, – дворник почесал затылок, – раньше, бывало, заглядывали. Обоего пола. А вот уже месяца три-четыре – никто.

– Ну, что ж, спасибо, брат. Заслужил.

Павел вновь подкинул пальцами монету, и, не дав ей взмыть вверх, рука дворника коршуном схватила добычу.

– Только не напивайся, – предупредил Павел, но дворник уже широко шагал по мостовой к трактиру.

Павел посмотрел ему вслед и через подворотню прошёл во двор, повернул к нужному подъезду. Поднялся на этаж выше, постоял, послушал. Тихо. Спустился на этаж, остановился у нужной квартиры, крутанул рычажок звонка. Через некоторое время послышались шаги. Дверь распахнулась. Хозяин настороженно взглянул на гостя.

– Я слышал, что вы можете сдать комнату, – Павел тщательно выговаривал порядок слов, которые должен произнести, – недорого.

– А вы откуда?

– Из Воронежа.

– Холостой?

– Нет, женатый. Двое детей.

– С детьми нельзя.

– Они, – заторопился Павел, – навещать меня не будут.

– Ну, если не будут… Тогда… проходите.

Хозяин отступил назад и дал гостю возможность шагнуть в прихожую. Затем порывисто шагнул навстречу и крепко обнял:

– Как же долго я тебя ждал…

21. «Колидоры»

Зубов был в смятении. Он чудом избежал встречи с Павлом и совершенно не представлял себе, что он говорил бы ему, окажись у библиотеки на несколько минут раньше.

Ведь они уже объяснились. Как мужчина с мужчиной. Более того, как друг с другом. Вспомнились вновь слова Павла: «мы любим друг друга…» И что с того, что он тоже любит Ирину. И не может без неё жить. Но… придётся. Хватит ли сил? Хватит. Должно хватить. Между ним и Павлом не может быть ничего, что смогло бы повлиять на их дружбу. Неужели Павел сомневается в этом? Нет, этого не может быть никогда. Тогда в чём дело? Всё ясно. Но… Кто этот таинственный незнакомец, который явно был за стеной, когда Зубов сидел в гостиной, с которым Ирина о чём-то разговаривала и перед которым – Сергей это чётко понял по её интонациям – оправдывалась. Она! Хозяйка библиотеки и всего дома! За что? Неужели за то, что привела в гостиную его, Зубова? Непонятно…

Сергей вдруг понял, что, размышляя о том, что произошло в библиотеке, он забрёл в совершенно незнакомый район города. Из открытых окон кабака, мимо которого он проходил, неслись пьяные голоса и звон посуды.

Вдруг прямо перед Зубовым из с треском распахнувшейся дверцы на тротуар вывалился клубок человеческих тел. Замелькали звериные, оскаленные лица, кулаки. Крики, рычание, хрипы. Выскочивший из дверей следом кабатчик перекрыл всё трелью полицейского свистка. Из тёмной глубины улицы отозвался другой. Хрипящий, перекатывающийся клубок распался. Трое – один, припадая на левую ногу, – бросились в разные стороны. Четвёртый остался лежать в луже крови.

У дверей трактира возник полицейский чин:

– Что тут у тебя опять?

Трактирщик запричитал:

– Лёшка Косов опять безобразил. Водки требовал!

Полицейский подозрительно посмотрел на лежащего в крови.

– Не кончили его?

Тот застонал, заскрипел зубами.

– Оклемается, – махнул рукой трактирщик.

– Его в больницу бы надо, – не выдержал Зубов.

– Да кто примет его такого?

Полицейский молча обдумывал ситуацию.

– Его домой надо отволочь, – решил трактирщик, – он же вон через улицу обитает в «колидорах». На прошлой неделе его туда отгружали… Ну-ка, ребята, – он обернулся к вышедшим из кабака любопытным, – взялись дружно. Я отблагодарю.

Трое подошли к лежащему.

– А ты чего стоишь? – трактирщик обернулся к Зубову. – Помогай.

Сергей подошёл ближе.

– За руки, за ноги взяли!

Вчетвером подняли тяжёлое тело.

– А куда нести-то?

– Я знаю, – отозвался передний.

Процессия двинулась через улицу. Трактирщик распахнул дверь:

– Чайку не зайдёте испить?

Полицейский чин, чуть подумав, тяжело перешагнул через порог.

«Колидорами» на языке местных называлось длинное двухэтажное кирпичное здание, которое населяли фабричные. Каждая семья занимала комнату, которые – одна за другой – тянулись на каждом этаже по обе стороны коридора во всю длину здания. Скученность, грязь, вонь.

Четверо тащили тяжёлое тело по коридору, а вокруг в полутьме с единственной тусклой лампочкой у входа сновали полулюди-полутени, не обращая никакого внимания на неожиданную процессию. Из-за каждой двери доносились то разухабистая под гармошку песня, то ругань, то женские визги, то плач ребёнка. «Колидоры» жили своей будничной жизнью.

Наконец передний остановился и застучал в дверь:

– Открывай, Машка, хозяина принесли!

В распахнувшейся двери показалось бледное испуганное лицо измождённой женщины, которая, крестясь, отступила в сторону. Тело внесли, опустили на пол:

– Принимай!

Носильщики расступились. Женщина шагнула вперёд. Но тут лежащий вдруг открыл глаза, приподнялся, протянул к ней руку и, булькая кровью во рту, зарычал:

– Убью!

Женщина в ужасе отшатнулась. Мальчишка лет пятнадцати-шестнадцати заслонил её собой:

– Только тронь!

Лежавший рванулся к нему, но вдруг упал навзничь и замер.

– Преставился, соколик, – в наступившей тишине негромко сказала стоявшая рядом старуха. И женщину, хозяйку, вдруг затрясло от рыданий. Она крестилась и приговаривала:

– Слава тебе, господи! Спасибо тебе, что избавил от ирода!

Старуха дёрнула её за рукав:

– Ты что же о муже-то своём так, охальница!

Но та продолжала истово креститься, выкрикивая беззвучные слова, с ненавистью глядя на мёртвого мужа.

Зубова замутило. Он поспешно, расталкивая набившихся в комнату людей, вышел в коридор.

– Вам плохо? – сочувственно обратился к нему средних лет мужчина в фуражке с околышем.

– Сейчас пройдёт.

– Первый раз в «колидорах»?

– Первый, – кивнул Зубов, – просто Содом какой-то…

– Это вы верно подметили, – согласился незнакомец, – мне тут часто приходится бывать. Насмотрелся…

– Вы из полиции? – взглянув на фуражку собеседника, поинтересовался Сергей.

– Отнюдь. Впрочем, разрешите представиться, Николай Николаевич Кувшинников, из рабочей инспекции.

– Зубов, студент, – Сергей пожал протянутую руку. – Что же это за инспекция такая? Никогда не слышал!

– Мы государевы слуги, должны контролировать, чтобы между рабочими и хозяевами было всё по закону. Да толку-то, – Кувшинников махнул рукой.

– Что так?

– Хозяева отмахиваются от нас как от назойливых мух.

– Выходит, отвернулся государь от своих верных слуг?

– Да при чём тут государь! – вскричал Кувшинников. – Он-то указ подписал, как всё должно быть. А хозяева слышать об этом указе не хотят.

– Так, может, написать об этом государю?

– Я писал, – неожиданно признался инспектор.

– И что?

Кувшинников тяжело вздохнул:

– Чуть с работы не вылетел. Они, хозяева, с местным начальством крепко дружат. Вы видели, как люди живут здесь, в этих «колидорах». Что у них за жизнь? Каторжная работа да кабак. Народ звереет в таких условиях. Взять хотя бы Лёшку Косова.

– Кого?

– Да вот этого, которого принесли. Он ведь, когда-то нормальный мужик, настоящим зверем стал. Как напьётся, и пошёл злость свою на людей срывать. Жену свою, сына бил смертным боем. Сын хороший парнишка, смышлёный, за мать пытался заступаться. А кем вырастет. Пьяницей или бандитом. Нет ему отсюда другой дороги.

Кувшинников замолчал, потом взглянул на Зубова:

– Вы меня извините, Сергей. Наболело…

– Понимаю.

– А что толку? – горько заключил Кувшинников. – Разве мы можем что-нибудь изменить?

Зубов спустился по лестнице, вышел на тёмную грязную улицу. Как-то особенно отчётливо представил себе мёртвого Лёшку, когда-то неплохого мужика, которого жизнь сделала зверем. В распахнутых настежь окнах орали под гармошку, пили водку, били друг друга в кровь. «Колидоры» жили своей жизнью.

Сзади зацокали копыта. Появившись, извозчик придержал лошадь. Какие-то люди с двух сторон взяли Сергея под руки. Он рванулся, но тщетно. Держали крепко.

Сзади кто-то сказал:

– Не дёргайтесь, Зубов. Вы арестованы.

22. Павел и Солдатов

Солдатов ещё раз оглядел Павла с головы до ног.

– Рад тебя видеть! Сколько же мы с тобой не виделись?

– Да я-то тебя видел, а ты меня нет.

– Как это? – удивился Павел.

Хозяин приложил палец к губам, прислушался, заговорил, приглушив голос:

– Я же ходил на ваш процесс. Видел вас всех. И мне тогда ещё сказали наши, что тебя скоро выпустят, потому что товарищи так вели себя, что ты, мол, сбоку припёку в их компании оказался…

– Да, – вздохнул Павел, – в неоплатном долгу перед каждым из них.

– Какие люди! – покачал головой Солдатов. – Вот кому памятники надо ставить.

– Может быть, поставят потом… Потомки.

– Может, – согласился хозяин. – Только мы до этих дней не доживём. Пойдём на кухню. Чаем тебя напою.

Накрывая стол, Солдатов заговорил вновь:

– Вот сказал про памятники и подумал: народ наш горемычный, сдаётся мне, ещё ой как нескоро помянет нас добрым словом.

Он налил из графинчика две стопки.

– Давай, брат, за тех, кого с нами нет…

Выпили, хозяин вздохнул.

– Я последнее время много о чём передумал. А поделиться не с кем, потому и рот сейчас не могу закрыть.

– Ну так и говори, о чём надумал.

Солдатов нахмурился:

– Слишком уж больно ударила нас охранка. Самых лучших выбила. Хотя… Есть тут и наша вина…

– В чём? – удивлённо взглянул на него Павел.

– Дисциплины нет – раз. Конспирация плохая – два. А три – самое худшее. Террор стал модой, много среди нас лишних, для которых главное – чтобы на пьедестал взойти героем.

– Ну, это ты зря, – возразил Павел, – пьедестал этот очень часто эшафотом оказывается.

– Может быть, и так, – согласился Солдатов. – Но… Давай лучше о деле. Ты ведь не просто так ко мне пришёл?

– Не просто так. Виртуоз в Москве.

– Да ты что! – просиял Солдатов. – Наконец-то. Давно пора. За всех товарищей отомстить. И за тех, кто в Сибири, и за тех, кого уже нет. Слава тебе, господи, – Солдатов перекрестился, – дождался… Кто?..

– Начальник охранки.

Солдатов нахмурился.

– Ты что?

– Не знаю… – он ответил не сразу. – Харлампиев, конечно же, та ещё сволочь. И я бы лично собственными руками удавил этого гада, но, думаю, если уж затевать дело, так надо, чтобы грохнуло на всю Россию.

– Кого ты имеешь в виду?

– Губернатора, например, – Солдатов рубанул ладонью. – Как-никак родственничек царя. И за ребят бы отомстили. Показали бы всем – жива боевая группа!

Павел вспомнил о разговоре с Гордоном на эту же тему, как в последнюю минуту по настоянию Азефа поменяли губернатора на начальника московской охранки, но почему-то решил пока не делиться с другом этими подробностями, развёл руками:

– Так решил комитет.

– Ну раз решил комитет, – вздохнул Солдатов. – Будем действовать.

– Нужны люди.

– Мои бойцы готовы.

– А как, кстати, Вейцлер?

Солдатов помрачнел:

– Плохо. Взяли.

– Как это произошло?

– Не понимаю. Уж Вейцлер-то конспиратор, каких ещё поискать. А тут… я узнал, пришли прямо на квартиру. Как по наводке.

– В тюрьме?

– Нет, держат дома как живца. В квартире – засада. Сам-то держится, но, чувствую, из последних сил.

– Так всё серьёзно?

– Мы с ним встречались каждое воскресенье на Никитском бульваре. Но была договорённость, если все пуговицы на плаще застёгнуты, подходить нельзя: значит «меня пасут». Вот уже три воскресенья пуговицы застёгнуты наглухо. И я же вижу: кругом шпики.

– И бежать нельзя?

– А семья? – возразил Солдатов. – Дома-то Соня с сынишкой. Она, когда ещё в положении была, четыре месяца провела в тюрьме. И всё это, конечно, сказалось. Мальчик родился не совсем… здоровым.

– А эти… гады что, не знали, что она беременна?

– Знали! – пристукнул кулаком Солдатов. – И специально издевались, скоты!

– Неужели в них совсем человеческого нет?

– В ком ты хотел человеческое найти, – горько усмехнулся Солдатов. – Для них подлость – первое дело. Иной раз встречаешь старого знакомца и уже сомневаешься, не завербован ли? Весь город накрыли как сетью.

Некоторое время сидели молча.

– Я в своих бойцах уверен полностью.

Павел внимательно посмотрел на товарища:

– Мне кажется, ты чего-то недоговариваешь?

Солдатов чуть помедлил.

– Я уже тебе говорил, что о многом за последнее время подумал. И не могу понять, как это охранка смогла сразу двенадцать бойцов накрыть? Постоянно об этом думаю.

– И что-то надумал?

– Надумал. – Солдатов подвинулся ближе к Павлу. – Думаю, есть среди нас провокатор. Причём где-то на самом верху.

Павел изумлённо взглянул на него:

– Ты серьёзно?

– Серьёзней некуда. У меня эта мысль вот где сидит, – Солдатов стукнул себя по голове. – Сидит, не даёт покоя. Почему Пётр Петрович… помнишь такого? Из парижского центра?

– А как же. Ведь это же псевдоним Азефа.

– В самом деле?

– Да.

– А я и не знал, – растерянно проговорил Солдатов.

– Об этом мало кто знал. Так что не расстраивайся. Лучше расскажи, что надумал.

– Не могу понять, – начал боевик, – почему он уехал перед самой операцией, а через два дня вас всех взяли?

– Господи, – не выдержал Павел, – да мало ли у него дел! Руководитель всей боевой организации партии!

– Я понимаю это, – мрачно изрёк Солдатов, – но думаю, что у руководителя всей боевой организации партии главное дело в тот момент было здесь. Ради этого он сюда и приехал.

– Ты что же, – понизил голос Павел, – подозреваешь Азефа?

Солдатов развёл руками:

– Как я могу подозревать Азефа? Что я, сумасшедший? Но ничего не могу с собой поделать. Занозой сидит: почему он уехал? И потом… почему сразу отделили от всех Лёву Барашкова, повезли зачем-то в Питер, а по дороге убили якобы при попытке к бегству… Как-то мутно всё, непонятно… Мы с тобой многое вместе прошли, потому и решил выложить всё, что наболело…

Павел положил руку на плечо друга:

– Правильно сделал.

Солдатов вздохнул:

– Очень тяжело терять боевых друзей. Второго разгрома нам не пережить.

– Согласен, – кивнул Павел.

– Давай пока так. О нашем разговоре никому ни слова. Но всё, что предстоит сделать, будем подвергать двойной, а то и тройной проверке. Нам сейчас нельзя по-другому. Я на тебя крепко надеюсь.

Он протянул руку, и Павел ответил ему крепким рукопожатием.

23. Ирина и Виртуоз

Проводив Зубова, Ирина остановилась около дежурной по читальному залу Евгении Викторовны. Возвращаться в гостиную и встречаться с Гордоном после его резких слов в коридоре ей не хотелось.

– Этот ваш новый знакомый… – заговорила Евгения. – Я его никогда раньше не видела.

– Друг Павла. Вместе учились в университете.

– Удивительно светлый юноша.

– Вы правы, – невольно улыбнувшись, согласилась Ирина, – даже какой-то трогательный в своей наивности. Совсем ещё мальчик. Иногда даже страшно становится, как-то он перенесёт столкновения с реальной жизнью.

Евгения покачала головой:

– Да, интересно бы поглядеть, каким он будет лет через десять…

Кто-то из читателей отвлёк её своим вопросом. Ирина прошла через библиотеку в гостиную. Почти сразу же возник Виртуоз.

– Я приношу извинения. Я был резок. Но позвольте узнать, кто этот молодой человек?

– Это товарищ Павла. Ну и мой тоже.

– Просто товарищ?

Ирина подняла недоумённый взгляд:

– Что вы имеете в виду?

– Я имею в виду, – безапелляционно заявил Виртуоз, – что чувства, которые он демонстрирует вам, не похожи на товарищеские.

Ирина вспыхнула не столько от слов, сколько от категоричности его тона. Кто дал ему право так разговаривать с ней?!

– Извините, но вот это вас не касается!

– Меня касается всё, – жёстко отозвался Виртуоз, – что происходит в этом доме. И поэтому я желаю знать, кто он?

– Студент. Они вместе учились с Павлом, – примиряюще отозвалась она. – Они давно дружат.

– Мне это не нравится! – в словах Виртуоза слышался явный вызов. Ирина с трудом сдерживалась:

– Извольте объяснить, что именно?

– Объясняю. Мне не нравится, что в отсутствие Павла он приходит и клянчит у вас деньги.

На щеках Ирины выступили красные пятна.

– Во-первых, считаю просто недопустимым столь категорично судить о человеке, которого вы совсем не знаете. А во-вторых, я вижу, что вы совершенно не умеете разбираться в людях!

– Это я-то?

– Вы!

Возмущённая Ирина демонстративно отвернулась от собеседника.

Не ожидавший столь решительного отпора Виртуоз замолчал, пожалев, что излишне резко высказался в адрес её гостя. Что её так задело? В чём причина? То, что этот студент в неё влюблён, – это ясно. А она – в него? Вряд ли. Кто он, в сущности? Мальчишка! А она ещё далеко не в том возрасте, когда тянет к юным. Но тем не менее что-то их связывает. Что-то надо придумать, чтобы посмотреть, когда она будет выпускать свои коготки. Виртуоз чуть усмехнулся:

– Вы считаете, что я не умею разбираться в людях?

– Да, считаю.

Даже не повернулась. С характером! Тем интереснее. Попробуем ещё раз.

– И тем не менее я совершенно отчётливо вижу, что не такой мужчина вам нужен.

Повернулась. Хочет изобразить презрение.

– Мне вообще никакой мужчина не нужен.

Сделала паузу, поправилась:

– Кроме, разумеется, Павла.

– Жаль.

– Почему?

Ирина вопросительно взглянула на Виртуоза, пытаясь понять, куда он клонит. Но Гордон намеренно отвёл в сторону взгляд, подумал: любопытна. Как, впрочем, и все они. Хотя в этой чувствуется внутренний стержень. Интересно, насколько он прочен? Попробую зайти с другой стороны. И он вдруг пробормотал:

– Что-то представилось… Я, вы… вместе…

– Что?

Виртуоз энергично потёр ладонями лицо.

– Извините. Сам не понимаю, что это со мной… – Его губы дрогнули в смущённой усмешке. – Стыдно. Извините.

– Что с вами?

Ирина взглянула на Виртуоза, и её поразило его лицо: сейчас оно не выражало ничего, кроме смертельной усталости. Он с трудом проговорил:

– Очень сложной была дорога из Парижа в Москву. За четыре дня – три поезда. Пришлось и стрелять, и прыгать на ходу. До сих пор полностью не отпустило.

Вид у него был такой, что Ирина вдруг ощутила: от её прежней обиды не осталось и следа. В том, что она сейчас чувствовала, было и сочувствие, и участие, и что-то похожее даже на жалость: захотелось как-то помочь ему, поддержать…

– Может быть, – неуверенно предложила она, – вам надо отдохнуть?..

Но Виртуоз уже вновь стал прежним:

– Отдыхать будем на том свете.

Ирина поразилась этой перемене. А он продолжал:

– Я уже много лет в терроре. И то, что испытал и пережил, иному бы хватило на десять жизней. Десять лет постоянного – даже по ночам! – напряжения, постоянной готовности к ответному удару. Я иногда начинаю думать, что я уже не человек, а просто стальной механизм, который действует без всяких эмоций и переживаний. Но иногда, знаете, Ирина, становится – особенно по ночам – холодно душе от тяжести этого металла.

Он шагнул вперёд и взял её ладонь в свою руку.

– Я уже десять лет борюсь за народное счастье. А что такое своё, личное счастье, не знаю. Потому что обречён на одиночество. Как я могу связать с кем-то свою судьбу, если меня на каждом шагу подстерегает опасность. Каждый день, неделя за неделей, месяц за месяцем. Мне один инженер говорил, что даже у металла может наступать усталость. Тяжёлая, холодная, давящая… И тогда нестерпимо хочется тепла. Всего-навсего женского тепла. Разве это так много?

Ирина сжалась под его неумолимым взглядом. Шагнула назад и ощутила за спиной стену. Отступать было некуда. Она замерла… В коридоре слышались приближающиеся шаги. Дверь распахнулась. В комнату шагнул Павел.

– Вот вы где!..

24. В охранке

Крепко держа за руки, Зубова ввели в кабинет начальника московской охранки. Сидевший за столом человек оторвался от бумаг и с интересом оглядел арестованного:

– Так вот вы какой…

Зубов молчал, напряжённо ожидая, что будет дальше. Конвоиры по-прежнему держали его крепко. А хозяин кабинета спокойно продолжал:

– Хотя именно таким я вас себе и представлял.

Он помолчал, побарабанил пальцем по столу, объяснил:

– Вы здесь потому, что нам с вами, господин Зубов, нужно очень серьёзно поговорить.

– Не о чем мне с вами разговаривать! – Сергей дёрнулся, но руки конвоиров по-прежнему держали его крепко.

– Не скажите, – мягко покачал головой Харлампиев, – вы в этом разговоре заинтересованы даже больше, чем я.

– Сомневаюсь!

– Я сейчас развею ваши сомнения, – спокойно отозвался Харлампиев и коротко бросил охранникам: – Стул господину Зубову.

Через мгновение Сергей уже сидел напротив начальника охранки, который кивнул конвоирам:

– Свободны.

Оба тотчас исчезли за дверью.

Тишину нарушал лишь ход часов на стене. В кабинете было уютно. Взгляд невольно привлекал занимавший чуть ли не всю стену, резной, старинной работы книжный шкаф. Лампа на столе под зелёным абажуром, толстый ковёр на полу, плотные портьеры на окнах – ничего казённого, что, казалось, должно было быть в столь строгом учреждении. Да и в самом хозяине кабинета не было ничего грозного, как представлялось раньше Зубову.

– А мы сейчас с вами, Сергей Васильевич, чаю попьём.

Хозяин подвинул Сергею чашку:

– Вам покрепче? Торопиться нам некуда. Разговор у нас будет долгий.

– Я не буду ни о чём с вами говорить, – Зубов отодвинул чашку.

– И не говорите, – согласился Харлампиев, – говорить буду я. А вы слушать.

Он помешал ложечкой в стакане.

– Так вот, Сергей Васильевич, нам известно, что в Россию прибыл из Парижа известный террорист по кличке Виртуоз, – начальник усмехнулся, – уж только по этому видно, как обуяла человека гордыня. Виртуоз… Ни больше ни меньше… Кстати, не встречались?

– Нет.

Начальник внимательно посмотрел на собеседника.

– Думаю, ещё встретитесь. Так вот, цель приезда этого Виртуоза, как вы понимаете, теракт против кого-то из высокопоставленных лиц. А возможно, и против государя. Представляете?

Зубов напряжённо слушал.

– Чем им государь не угодил, – Харлампиев пожал плечами, – не знаю. Я ещё мог бы, наверное, понять, если б это был кто-нибудь из министров или, скажем, я. Меня ведь ваши друзья считают за главного держиморду, но – царя! Отца маленьких детей!.. За что?

Харлампиев помолчал.

– Я, конечно, понимаю, что у нас в России ещё много такого, что надо решительно исправлять. Возьмите, к примеру, жизнь фабричных. Это же ужас. Но государь тут при чём? Он, что ли, на каждом заводе-фабрике должен порядок контролировать?

Хозяин кабинета вздохнул:

– К сожалению, не понимают этого господа террористы…

Он выразительно посмотрел на Зубова:

– Короче, наверху обеспокоены этой ситуацией. И ждут от меня действий.

– Ничем не могу вам помочь.

– Можете, Сергей Васильевич, ещё как можете.

– Чем? – почти выкрикнул Зубов.

Харлампиев достал из папки какую-то бумагу, пробежал её глазами, взглянул на Зубова и опять убрал в папку.

– Даю слово, что не хочу крови. Но и теракт допустить не могу, не имею права. – Он хитровато прищурился. – Как бы вы поступили на моём месте?

– Я на вашем месте не был и никогда не буду!

– Знаете, как говорят в народе: от тюрьмы да от сумы не зарекайся… Но я вам скажу, как поступлю я. Интересно?

Зубов пожал плечами:

– Валяйте.

– Я сегодня-завтра арестую кого-нибудь из тех, с кем свяжется или уже связался Виртуоз. Такие люди у нас есть на заметке. И он поймёт, что я иду по его следу. А поскольку он трус – а все эти самовлюблённые виртуозы – трусы, я на них насмотрелся! – он спешно удерёт к себе в Париж. Теракт не состоится. Финита ля комедия. Или по-русски, волки сыты, овцы целы. Всем хорошо.

– А арестованный вами? – напомнил Зубов.

Харлампиев развёл руками:

– А арестованный отправится в Сибирь. И надолго. После убийства государя императора Александра Второго у нас с террористами перестали гуманничать. Вот, собственно, всё, что я хотел вам сказать, дорогой Сергей Васильевич.

– Я не понимаю, зачем вы всё это мне рассказали, – начал Зубов. – Какое отношение я имею к вашему Виртуозу!

– Во-первых, Виртуоз этот ваш. А во-вторых, отношение к нему, дорогой Сергей Васильевич, имеете самое непосредственное.

– Не понимаю!

Харлампиев вынул из папки лист и протянул его Зубову.

– Читайте.

Это был ордер на арест Ирины.

Сергею стало душно.

– Это бесчеловечно!

– Согласен, – кивнул Харлампиев, положив ордер перед собой, – так же, как и стрелять в царя.

– Да какое отношение Ирина, – вскричал Зубов, – то есть Ирина Александровна, имеет к Виртуозу? Это ошибка!

– Ошибки здесь быть не может.

– И вы пошлёте молодую женщину на каторгу?!

– А что делать, – развёл руками полицейский, – её никто не тянул на аркане в ряды революционеров.

Зубов был в смятении и не соображал, что ему делать. Наброситься на Харлампиева, схватить за горло, вырвать бумагу? Но тот словно читал его мысли, приоткрыв ящик стола, показал пистолет:

– Только давайте без глупостей. Вы же умный человек, Сергей Васильевич. Думайте. Может быть, найдёте какой-то выход из данной ситуации.

– А он есть?..

– Уверен, да. Вы только представьте себе, отправить дорогого вам человека, да-да, – он взглянул Сергею в глаза, – я всё знаю, отправить молодую женщину в Сибирь, на каторгу – это значит обречь её на верную гибель. И от вас зависит: будет она обречена на эти муки или нет.

– От меня?

– От вас.

– Как?

– Так и быть, подскажу. Я готов пойти вам навстречу и заменить Ирину Александровну на кого-нибудь другого.

– Не понимаю, – сбитый с толку Сергей действительно не мог понять манёвр собеседника. – Но я ведь этого Виртуоза и в глаза не видел!

Харлампиев взглянул на него чуть ли не с сочувствием:

– Понимаю. Но есть же другие. Мы за библиотекой давно наблюдаем. Среди тех, кто там бывает постоянно, наверняка есть революционеры. Как вы считаете?

Зубов пожал плечами:

– Наверное…

– Вот и назовите кого-нибудь.

– Как я могу назвать кого-то, кого я не знаю? Если только себя? Пожалуйста. Я, Зубов Сергей Васильевич… Это вас устроит?

– Не паясничайте, – нахмурился собеседник, – и не геройствуйте. Я открыл вам карты. Теперь ход за вами. Только не говорите мне про честь и узы товарищества. Жизнь очень часто ставит нас перед серьёзным выбором, который мы обязаны сделать. Я иду вам навстречу, потому что хочу справедливости. Ни вы, ни Ирина Александровна не заслужили столь жёсткого наказания. Так избавьте от мучений и её, и себя. Ваш ход, Сергей Васильевич! Итак, кто?

– Дайте мне хотя бы два-три дня! – взмолился Зубов.

Харлампиев задумался и наконец изрёк:

– Хорошо. Даю вам три дня. Через три дня вы называете мне имя другого человека и я на ваших глазах сжигаю этот ордер. В противном случае Ирина Александровна будет в тюрьме. Запомнили: три дня.

Зубов не знал, куда себя деть от пристального взгляда Харлампиева.

– Кстати, Сергей Васильевич, – продолжил хозяин кабинета, – мы вас взяли вечером, и никто из ваших друзей этого не видел. Сообщать им об этом факте не советую. И о нашем с вами разговоре – тоже. И последнее. Извольте держать слово. И выкиньте все дурные мысли, если они вдруг придут вам в голову. За библиотекой хорошо смотрят, никому уйти не удастся. Любые ваши попытки – это удар по Ирине Александровне. Вы поняли?

– Да.

– Свободны.

25. Трудный разговор с Гордоном

Гордон с невозмутимым видом повернулся к Павлу:

– Ну как?

– Всё в порядке. – Павел не мог сдержать рвущейся наружу радости. – Солдатов готов к работе. И его люди – тоже.

– Отлично. Он что-нибудь знает о Вейцлере?

– С Вейцлером беда, – Павел помрачнел. – У него на квартире засада.

– Как узнали?

– Он сам дал знать.

– Каким образом? – Гордон вопросительно посмотрел на Павла.

– У них с Солдатовым была договорённость: если заметёт полиция, утверждать, что все контакты с организацией осуществляются через связного, с которым они встречаются каждое воскресенье в семь вечера на Никитском бульваре. Если Вейцлер появляется в застёгнутом на все пуговицы пальто или плаще, подходить к нему нельзя: его пасут.

– Ну и… – не выдержал Гордон.

– Три воскресенья подряд Вейцлер появляется на бульваре застёгнутым на все пуговицы. И Солдатов, естественно, проходит мимо.

– Солдатову надо прекратить встречаться с Вейцлером, – резко резюмировал Гордон.

– По воскресеньям там всегда много народа, поэтому опасности, что Солдатов каким-то образом окажется в поле зрения охранки, почти нет.

– Опасность всегда есть, – не согласился Гордон. – Кого знает Вейцлер, кроме Солдатова?

– Меня, разумеется.

– Плохо…

– Да уж чего хорошего! – согласился Павел. – Солдатов говорит, что у Вейцлера вид такой, будто он держится из последних сил. А если вспомнить, что дома у него Соня и больной ребёнок, можно представить, как ему туго. Солдатов предлагает продумать вариант спасения Вейцлера.

– Он в своём уме? – Гордон даже отпрянул от неожиданности, – Что за чушь ты несёшь?

– Почему чушь? – возразил Павел. – И Вейцлер, и Соня – наши товарищи. Они в беде. По-твоему, мы должны их бросить?

– Ты ещё скажи: предать, – зло бросил Гордон.

– Я так не скажу. Но ты пойми. Пока Вейцлер видит Солдатова по воскресеньям, у него остаётся надежда, что мы знаем о его положении и думаем, как его спасти. И представь его состояние, если Солдатов не появится в условное время. Что он будет думать о нас? А ведь он про нас не сказал ни слова.

– Это ещё неизвестно.

– Что?! – Павел, наверное, бросился бы на Гордона, если бы стоящая рядом Ирина не схватила его за руку, возмущённо заявив:

– Вы не имеете права так говорить!

Павел, переводя дыхание, старался взять себя в руки:

– Я тебя знаю давно, но если ты сейчас же не извинишься и не возьмёшь своих слов назад, я с тобой дел иметь не буду.

– Даже так? – усмехнулся Гордон.

– Так.

Некоторое время они смотрели в глаза друг другу, пока Гордон не нарушил молчание:

– Ладно. Я извиняюсь и беру свои слова назад… Тем более что вы меня неправильно поняли. Я отнюдь не собирался выражать недоверие Вейцлеру…

– По-другому тебя понять было трудно.

– И тем не менее. В данном случае я выражал общее мнение комитета: те, кто побывал в лапах охранки, нуждаются в серьёзной проверке. Не будем недооценивать своих врагов: ломать людей они умеют. Я, как и вы, верю Вейцлеру и верю, что на бульваре он подаёт нам сигнал. Но в охранке тоже не дураки и в конце концов поймут, что он водит их за нос. И потом – чисто теоретически – на один, даже на полпроцента разве нельзя допустить, что Вейцлер сломался?

– Нельзя!

Гордон покачал головой, взглянув на Павла:

– Твоя вера в товарищей вызывает уважение. Но… в комитете уверены: недавний разгром боевой группы (а другого слова не подберёшь при всём желании) не мог быть без провокатора в ваших рядах. Следовательно, можно предполагать, что кого-то из «наших товарищей», – Гордон с нажимом произнёс два последних слова, – охранке удалось завербовать. Ты допускаешь такое?

Он взглянул на Павла, тот пожал плечами:

– Исключать нельзя.

– Вот именно что «нельзя». И таких людей надо выявлять и безжалостно карать.

– Я с тобой согласен, – согласился Павел и упрямо добавил: – Но Вейцлеру я верю.

– О, майн гот! – всплеснул Гордон руками. – Я тоже ему верю. Но сможем ли мы осуществить эти два акта? Нет. Потому что освобождение Вейцлера с семьёй всю полицию поднимет на ноги. И совершить второй акт мы не сможем.

– Но освободить товарища, причём с семьёй, – разве этого мало? – воскликнул Павел.

– Это много, – согласился Гордон. – Но одинаков ли будет резонанс в обществе от убийства тирана, у которого по локоть руки в крови, или от освобождения одного рядового члена организации. Нам сейчас важнее резонанс в обществе.

В присутствии Ирины, которая, как это чувствовал Павел, разделяла его позицию, он решил идти до конца:

– Резонанс в обществе, согласен, для нас очень важен. Но здесь, не в Париже, – подчеркнул он сознательно, – для каждого члена организации очень важно знать, что в трудную минуту товарищи его не бросят и сделают всё, что в их силах, чтобы его спасти.

– Хорошо, – наконец заговорил Гордон, – готовим два дела. Но первое – начальник охранки.

В дверь осторожно постучали. Евгения просунула голову в гостиную:

– Ирина Александровна, к вам пришли.

– Извините, господа.

Ирина вышла, прикрыв за собою дверь.

После некоторого молчания Гордон заговорил вновь:

– В любом случае нам нужны люди. Солдатов и его бойцы – это хорошо. Кто-то ещё у тебя есть на примете?

– Подходящие ребята есть, но ни с кем из них конкретно я не разговаривал.

– А вот этот твой друг, с которым ты вместе был на курсе?

– Зубов?

– Кажется, да. Он заходил, просил у Ирины денег.

– Странно, она мне ничего не говорила…

– Вот видишь, – Гордон усмехнулся, – и я тебе чем-то пригодился.

Павел чуть смутился.

– Но я только о том, надёжен ли он?

– Да, – кивнул Павел, – я ему доверяю полностью. И, кстати, я уже думал, чтобы поплотней привлечь его к работе.

– Нужно ли?

– Какие у тебя сомнения?

– Мне кажется, – Гордон пытливо поглядел на Павла, – этот Зубов влюблён в Ирину.

– Это, пожалуй, – замялся Павел, – чересчур сильно сказано. Но даже если и так?

– Смотри сам, – уклонился от ответа Гордон. – Если ты в нём уверен, я не против.

26. В охранке

Начальник наружки докладывал:

– Наш агент вёл Круглова до университета. То, что он шёл именно туда, подтверждают и показания фотографа, куда Круглов зашёл, увидев в витрине портрет Михеевой. Фотограф поинтересовался, куда он идёт, и Круглов рассказал, что идёт в университет, хочет восстановиться, закончить курс и получить место.

– Почему агент потерял Круглова в университете? – поинтересовался Харлампиев.

– Найти его в университете агент не мог, так как плохо ориентируется в этом здании.

– Понятно.

– Но через час двадцать Круглов вышел из университета и, никуда не заходя и ни с кем не встречаясь, дошёл до библиотеки. По словам агента, вид у него был довольный. Может быть, действительно за ум взялся?

– Может быть, – неопределённо пожал плечами Харлампиев, – а может быть, и нет.

Он взял лист бумаги, поставил на нём точку, а рядом букву «У» и от этой точки разбегающиеся в разные стороны стрелки, которые соединил одной линией.

– Если нет… – повторил он, пододвинув листок заместителю, – то нам надо изучить в университете все входы и выходы. Если предположить, что Круглов не улаживал там свои дела, а был на встрече, то примерно пять-семь минут у него ушло на то, чтобы выйти из университета через другой ход. Десять-пятнадцать – дойти до места встречи или явочной квартиры. Итого – двадцать. Плюс столько же – назад. Итого – сорок. Он вышел через час двадцать. Положим, ещё двадцать-тридцать минут на саму встречу. Значит, явочная квартира может быть где-то в этом круге. Значит, надо посмотреть по картотеке, не проживает ли там кто-нибудь из наших старых клиентов, и опросить квартальных, нет ли на их территориях людей, которые могут вызвать наш интерес.

– Понятно, – заместитель передвинул лист сидящему рядом офицеру. – Зубова по-прежнему наблюдать?

– Да, – кивнул Харлампиев, – причём пусть открыто за ним ходят, давят на нервы, не сегодня завтра он окончательно будет у нас на крючке.

27. Резкий поворот

Что бы ни делал Зубов, отвлечься от разговора с начальником охранки, переключиться на что-то другое он не мог. Перед глазами неотступно стоял ордер на арест Ирины. А дальше включалось воображение: суд, каторга, Сибирь. Нет, он не мог это допустить. Только не это! А что ещё он мог сделать? Кем ещё он мог заменить Ирину? Собой? Он предлагал, но Харлампиев только посмеялся в ответ. А кого он, Зубов, знает из окружения Ирины? Только Павла. Он попытался убедить себя, что сам Павел, оказавшись в такой ситуации, сделал бы то же самое. Сергей почти убедил себя в этом, когда новая мысль разрушила все его уловки. А что будет, если об этом узнает Ирина? Да она проклянёт его! На всю жизнь! И как ему после этого жить, зная? И можно ли вообще с этим жить? Не лучше ли броситься с моста или сунуть голову в петлю? Это, может быть, единственный выход. Уйти из жизни, ничем не запятнав себя в глазах товарищей. Да, наверное, так будет лучше. Но… как же быть с ордером? Он же существует! И выходит, его, зубовская, смерть не спасёт ни Ирину, ни Павла!

Зубов остановился в отчаянии. И следовавший за ним филёр тоже остановился. «Вот он, – думал Сергей, – уже и не думает прятаться».

Зубов вдруг увидел, что стоит перед входом в библиотеку. Повернуться и уйти? Нет, надо идти и рассказать Ирине обо всём, что он сделал. А дальше будь что будет.

Он потянул дверь на себя.

Евгения ещё издали приветливо ему заулыбалась, но, когда он подошёл ближе, она взглянула на него с тревогой:

– Сейчас позову Ирину Александровну.

Вернулась скоро:

– Сейчас подойдёт.

Вслед за ней показалась и Ирина.

– Серёжа, я вам так рада, – радостно начала она, но вдруг лицо её изменилось: – Что-то случилось? Вы не заболели?

– Нет, но… – Зубов посмотрел на Евгению, и та мгновенно поняла, что мешает.

– Извините, у меня срочное дело.

Сергей и Ирина остались одни.

– Так что случилось, Серёжа?

– Понимаете, Ирина Александровна…

Но она его перебила:

– Давайте проще. Ирина. Мы же друзья…

– Хорошо. Понимаете, Ирина…

Как? С чего начать? – пронеслось в голове Зубова. Первая фраза, с которой он хотел начать: «меня забрали в охранку», – сейчас показалась ему неестественной и фальшивой. Почему меня? По какой причине? Почему в охранку? Это надо всё объяснять, чтобы стало ясно, как всё произошло.

– Я хочу вам рассказать… – начал Зубов и увидел в конце зала Павла, который решительным шагом шёл к ним.

– Как хорошо, что ты здесь! – Павел крепко пожал Зубову руку. – На ловца, как говорится, и зверь бежит.

«На какого ловца, какой зверь? – думал Сергей, смущённый внезапным появлением друга. – Что он имеет в виду? Неужели то, что я вновь рядом с Ириной?»

– Ты мне друг? – решительно спросил Павел.

Вопрос смутил Зубова. Ему подумалось, что следом Павел напомнит ему об их недавнем разговоре, во время которого, казалось, уже были расставлены все точки в их взаимоотношениях. Он почувствовал досаду, что Павел имеет полное право думать именно так, застав его с Ириной вдвоём, хотя причина их встречи была совершенно иной.

– Да, – как мог твёрдо ответил Сергей. – Ты же сам знаешь.

– Тогда я тебя так же прямо спрошу, – Павел смотрел ему в глаза, – ты пойдёшь со мной?

Он не сказал, куда, с какой целью, но Зубов всё понял и, не думая ни секунды, твёрдо ответил:

– Да.

– Не пожалеешь?

– Нет.

– Даже если будет очень опасно?

– Я с тобой. До конца.

Павел протянул ему руку. И Зубов с чувством ответил на крепкое рукопожатие друга.

– Другого я от тебя и не ждал.

Зубов стоял в полном смятении от переполнявших его чувств, не зная, что ему теперь говорить, что делать и как быть.

Павел посмотрел на часы.

– Давай так. Завтра приходи сюда к обеду, и мы подробно поговорим обо всём. А сейчас извини, мы с Ириной должны тебя покинуть. Дела.

Проводив Зубова, Ирина вдруг коснулась руки Павла:

– Он же хотел мне что-то рассказать…

Тот улыбнулся:

– Полагаю, о своей любви.

– Тебе не стыдно?

Павел притянул её к себе:

– Прости, прости…

28. Встреча с Вейцлером

Лица, лица, лица…

Кого тут только нет! Мужчины и женщины. Молодые и старые. Военные и штатские. Красивые и не очень… И все они здесь с одной-единственной целью: себя показать – других посмотреть. За исключением, по крайней мере, одного человека, который хочет «других посмотреть», но при этом ни в коем случае не показать себя.

Это очень непросто: себя не показать. Это почти искусство, которым владеют далеко не все. Чтобы себя не показать, нужно как можно ближе быть к тем, кто идёт впереди. И в то же время не слишком отрываться от тех, кто идёт сзади. Нужно по возможности сблизить эти группы и оказаться в середине. Нужно быть рядом с кем-то (желательно – женщиной) в очень яркой одежде. И тогда все будут обращать внимание на неё, а не на тебя. А ещё нельзя крутить головой, смотреть вправо-влево, оглядываться. Нужно смотреть только вперёд, но – ни в коем случае! – не встречаться ни с кем глазами!

Тогда ты увидишь всё, что захочешь, не показав никому себя.

Лица, лица, лица…

Солдатов, соблюдая все предосторожности, несколько раз останавливался, смотрелся в стёкла витрин, заходил в магазинчики и лавки и в окне рассматривал идущих по тротуару прохожих. Вроде бы всё было чисто.

Он вышел на людный в этот час бульвар, взглянул на часы, чтобы точно, минута в минуту, оказаться у летнего павильона, где должен был встретиться с Вейцлером.

Солдатов шёл спокойной походкой праздного, прогуливающегося человека, внимательно осматривая и в то же время старательно избегая пересечься с кем-нибудь взглядом. Встретиться – глаза в глаза – неминуемо означало обратить на себя внимание и, следовательно, запомниться. Хорошо, если обыкновенному прохожему, а если шпику, который сейчас среди праздной толпы пытается угадать его, Солдатова. Вон, кстати, и один из них, отметил про себя Солдатов. А вон и ещё один. Да, значит, Вейцлер уже близко. Пасут его знатно. А вот ещё трое, с невозмутимыми лицами. А между ними – Вейцлер.

Солдатов увидел его шагов за тридцать. Бледное лицо, наглухо застёгнутые пуговицы плаща. Солдатов не глядел на товарища, но видел, как дважды моргнул он, говоря: вижу и держусь, – и сделал то же самое, посылая сигнал: держись, брат!

Пройдя ещё шагов десять, Солдатов почувствовал, что его рубашка прилипла к спине от пота, а на лбу выступила испарина.

Он продолжал идти походкой праздного гуляющего человека, а в голове вихрем кружились мысли, пытаясь отыскать пути спасения товарища. Солдатов понимал, что эти прогулки не могут продолжаться долго. В конце концов могут вычислить и его. Достаточно одной нелепой случайности. У охранки может лопнуть терпение, и они надавят на Вейцлера, тем более что силы его, судя по внешнему виду, на исходе. А есть ещё Соня, есть ребёнок!.. И это делает Вейцлера вдвойне и даже втройне уязвимей, чем если бы он был один!..

Солдатов понимал, что действовать нужно как можно быстрее, пока охранка не придумала что-нибудь, что ухудшит и без того бедственное положение Вейцлера и его семьи.

Уже свернув с бульвара, Солдатов решил, что надо срочно обговорить ситуацию с ребятами, чтобы найти какое-то решение. Чем дальше уходил от бульвара, тем всё уверенней он был в том, что это решение будет обязательно найдено. Даже его походка, ещё недавно неторопливая и вальяжная, стала ритмичной и чеканной, а в мозгу в такт шагам звучали слова: «Вейцлера мы вам не сдадим!..»

«Московские ведомости» сообщают:

– …назначаются почётный… опекун Московского присутствия Опекунского Совета учреждений Императрицы Марии, генерал от кавалерии ГРАФ ОЛСУФЬЕВ – директором Измайловской военной богадельни Императора Николая I…

– Бухгалтер, служивший на солидных местах, опытный, с аттестатом и залогом, ищет занятий. Б. Ордынка, Климентовский пер., дом Трапезникова, кв. Назарова.

– …десятый день рысистых бегов обещает очень интересную программу; главным призом будет «Долгоруковский» – в 2.500 руб. для кобыл на 4 в., оспаривать который собралась большая компания. После дождя погода очень мягкая с небольшим ветром, дорожка довольно лёгкая. Публики обещает быть много.

– …отыскивается цыган Яков Николаев МАТУСЕЕВ, он же МАТУСЕВИЧ, обвиняемый в покушении на вооружённую кражу. Приметы: 20 лет, рост 2 аршина 4 верш., волосы и брови чёрные, глаза карие, нос большой, рот и подбородок обыкновенные, лицо смуглое; особых примет нет.

– Каждая хозяйка может сама превосходно и прочно окрашивать всевозможные ткани из шерсти, шёлка, полушерсти, хлопчатой бумаги, полушёлка, полотна, полухолста, бумазея и т. п. испытанными и общепринятыми в течение 30 лет почти во всех странах, а в России в особенности, ГЕИТМАНСКИМИ КРАСКАМИ.

– …При неврастении, половом бессилии, старческой дряхлости, истерии, невралгиях, малокровии, чахотке, сифилисе, последствиях ртутного лечения, алкоголизме, параличах – только Спермин-Пеля поможет достигнуть тех блестящих результатов, о которых свидетельствуют наблюдения известнейших учёных и врачей всего мира.

Имеется во всех аптеках.

Поставщик Двора Его Императорского Величества Профессор Д-р Пель и с-ья.

– …в обществе продолжают по-прежнему очень много говорить о катастрофе сего года (1896-го) на Ходынском поле.

«– Когда толпа начала всё более сгущаться, – рассказывает баронесса В., – я почувствовала, что больше не выдержу и лишусь чувств, то мысль: “Узнают ли мои родители о моей смерти?” – стала мне особенно нестерпимой. Я обратилась к стоящему рядом мужчине, с виду мяснику или чернорабочему, сходить по моему адресу и рассказать, как я кончила свои дни.

– Зачем, барышня, умирать, – ответил он мне ласково, – когда придёт время, все помрём. А ты вот покрепче ухватись за меня сзади, авось, как-нибудь и ослобонимся.

Я обвила руками его шею, а мужик, работая локтями, с большим усилием прокладывал себе дорогу. Затем я лишилась чувств и не помню ничего. Очнулась я под открытым небом, а над моей головой стоял уже не один, а целых три мужика, которые за отсутствием воды усердно поливали меня… квасом. Поднявшись, я со слезами благодарила моих спасителей, предлагала им денег, но денег они не взяли, а настояли на том, чтобы проводить меня лично домой. Дома – та же история. Денег не берут: “Благодарности не заслужили, а имён наших знать вам незачем”. С тем и ушли».

29. Нужен надёжный связной

Гордон не скрывал своего недовольства:

– Я уже говорил, что нам нужен надёжный связной. Причём совершенно чистый, чтобы не вызывать подозрений полиции. Его до сих пор нет.

Павел с Ириной переглянулись.

– Во-первых, мы не сидим сложа руки, – возразил Павел. – А во-вторых, ты пойми: подходящих много, но нам нельзя ошибиться.

– Главный критерий, – решительно отозвался Гордон, – критическое отношение к самодержавию.

– Таких как минимум половина университета, – не выдержала Ирина.

– Так в чём же дело?

– Дело в том, – ответил Павел, – что кроме критического отношения к самодержавию мы должны быть уверены в этих людях.

– Ну, началось… – Гордон не сдержал пренебрежительной ухмылки. – Теперь ещё расскажи про дружбу, а ещё лучше – про любовь!..

Ирину передёрнуло. Её щёки порозовели. Павел заговорил, не скрывая злости:

– Ты не ёрничай! Вам из Парижа не видно, что здесь, в России, творится.

– Я тоже жил в России. И не просто жил, но и работал. И, между прочим, не без успеха.

– Я знаю, – ответил Павел, – но сейчас мы должны очень серьёзно подходить к подбору кандидатов в боевую организацию.

Видя состояние Павла, Гордон заговорил примиряюще:

– Я с тобой полностью согласен. Конечно же, этим людям мы должны доверять. Без этого нельзя. Но отношение к самодержавию – основа. А всё остальное должны им помочь приобрести мы. Я, ты, Солдатов – все, кто прошёл школу борьбы.

– Ну, хорошо, – кивнул Павел, – будем искать.

Гордон посмотрел на Ирину:

– Кстати, ты говорила, что рядом с Солдатовым живёт твоя подруга. Кажется, Катя?..

– Да, Катя Воронцова.

– Что за человек?

– Так сразу трудно… – Ирина задумалась, добавила с чуть заметной усмешкой: – Во всяком случае, к самодержавию относится явно критически.

– Ну а если чуть поподробней, – Гордон стал серьёзным.

– Умна, начитанна, легко сходится с людьми. Умеет кружить головы мужчинам.

– Замужем?

– Нет.

– В вопросах взаимоотношений мужчин и женщин?

– Современна. После смерти родителей материально независима.

– Ты можешь организовать с ней встречу?

– Конечно, – кивнула Ирина. – Она завтра обещала быть в библиотеке.

– Замечательно, – Гордон обвёл взглядом Ирину и Павла, – я займусь ею лично.

30. В квартире Вейцлера

После того как Вейцлер и сопровождающие его филёры вернулись назад, начальник группы, оставшись с ним на кухне, заговорил, не скрывая своего раздражения:

– Я всё чаще начинаю думать, не водите ли вы нас за нос, господин Вейцлер?

– Неужели для этого я дал вам повод?

– Повод один, господин Вейцлер. Четвёртый выходной мы ходим по бульвару, и всё без толку. Может быть, мы ходим не в тот день и не в тот час. А может, не по тому бульвару? И сколько нам ещё ходить? Месяц? Полгода? Год?

– Я не знаю. – Вейцлер развёл руками. – Это от меня не зависит.

– А я начинаю в этом сомневаться. Мы с вами по-хорошему, господин Вейцлер. Вы согласились нам помочь. Мы вам поверили. У вас к нам не может быть никаких претензий. Причём не только у вас, но и у вашей жены, сына – тоже. Давайте же доведём дело до конца так, как мы договорились.

Полицейский прошёлся по кухне, остановился перед Вейцлером, с участием посмотрел ему в глаза:

– Может быть, вы кого-нибудь на бульваре всё-таки видели?

– Нет, – торопливо ответил Вейцлер, – уверяю, нет.

– Не спешите, – по-прежнему глядя ему в глаза, понизив голос, продолжил полицейский. – Может быть, вы просто боитесь мести своих товарищей? Я вам гарантирую безопасность. И вам, и вашей семье. Вы получите новые документы, смените место жительства. У вас будет надёжная охрана. А от вас требуется только одно: мигнуть нам, указав на связного.

– Уверяю вас, – в отчаянии заговорил Вейцлер, – не видел. Ничего не видел. Честное благородное слово!

Начальник группы с сомнением поглядел на собеседника:

– Ну, как хотите.

– Я говорю правду.

– Я готов вам поверить и даже посочувствовать, но меня могут в конце концов заменить на человека более… – он чуть запнулся, – жёсткого. И вам будет значительно хуже. Так что думайте, господин Вейцлер.

Полицейский вновь походил не спеша по кухне, потом остановился перед Вейцлером, но теперь во взгляде его не было уже никакого участия.

– Но если мы узнаем, что вы ведёте двойную игру, – а рано или поздно мы это узнаем, – то будущее ваше будет незавидным. Вы и ваша жена отправитесь на каторгу. А сын – в детское отделение сумасшедшего дома.

– Он не сумасшедший! – почти выкрикнул Вейцлер.

Оппонент чуть усмехнулся:

– Уверяю вас, там он очень скоро им станет. Решайте. Честь имею.

Полицейский вышел. Вейцлер с трудом перевёл дыхание. Вошла бледная Соня:

– Я всё слышала… – Она с отчаянной мольбой взглянула на мужа: – Что же делать?

Он, опустив голову, чтобы не встретиться с ней взглядом, ответил:

– Терпеть… Пока есть силы.

31. Неудачный побег

Зубов был в отчаянии. Внезапное появление Павла, когда он уже готов был во всём признаться Ирине, вера Павла в него, крепкое рукопожатие, наконец, его дружба – всё это было прекрасно и благородно в неизбежном сравнении с его собственным предательством. Да, самым настоящим предательством, хотя он ещё и никого не назвал Харлампиеву.

Сергей шёл по тротуару, ведя ожесточённый диалог с самим собой. А кого он может назвать? Только Павла! Но спасёт ли это Ирину? Сколько раз ему говорили, что никому в охранке верить нельзя. А он? Ну, назовёт он, допустим, Павла. Что это им даст? Разве в охранке не знают, кто такой Павел? Значит, дело в другом. Названная Зубовым фамилия – даже неважно чья! – будет его официально зарегистрированным предательством, отрежет ему путь назад, навсегда сделает провокатором. Вот куда тащит его Харлампиев. Сволочь! И почему он, Зубов, униженно просил у него три дня вместо того, чтобы броситься на полицейского, может быть, даже погибнуть, но остаться честным в глазах Павла, а главное – Ирины!..

Зубов оглянулся. За ним, ничуть не скрываясь и не отводя наглого взгляда, топал филёр. Неужели это конец? И ему уже никогда не вырваться из западни?

Метрах в десяти сзади погромыхивала на булыжнике извозчичья пролётка. «А что, если… – вдруг мелькнуло в голове, – вскочить в неё, оторваться от филёра? И – на вокзал!

В какой-нибудь отходящий поезд! Всё равно какой! Лишь бы подальше! И…»

Зубов впрыгнул в поравнявшуюся с ним повозку, толкнул извозчика в спину:

– Гони!

Тот обернулся, нагло взглянул:

– Не торопись, барин. Успеешь!

Подоспевший филёр влез в коляску, укоризненно проговорил:

– Вас предупреждали не делать глупостей.

Всю дорогу ехали молча. У ворот зубовского дома извозчик затормозил.

– Приехали, барин, – он обернулся к Зубову. – Видишь, успели. А ты мне – «гони!».

У ворот дома его окликнул дворник:

– Господин студент! Хозяйка бранится. Велела сказать: не заплатит, пусть съезжает.

– Заплачу, заплачу, – пробормотал Зубов, проходя мимо.

– Ну-ну, – и дворник подмигнул остановившемуся рядом филёру.

32. В охранке

После того как были обсуждены все текущие вопросы и все офицеры уже готовились разойтись, Харлампиев вдруг поинтересовался:

– А что у нас по Вейцлеру?

Руководитель группы встал:

– К сожалению, последняя прогулка тоже не дала никаких результатов.

– Народу в группе достаточно?

– Да.

– Какая была прогулка по счёту?

– Четвёртая.

Харлампиев побарабанил по столу пальцами, подумал, посмотрел на руководителя группы:

– Ваше мнение?

– Убеждён, что он водит нас за нос. Считаю, что к Вейцлеру надо применить физическое воздействие.

Харлампиев чуть поморщился:

– Думаю, в данном случае это ничего не даст.

Почувствовав, что офицер с ним не согласен, он счёл нужным объяснить своё мнение.

– Среди евреев (я имею в виду революционеров) есть фанатики, которых легче убить, чем заставить отказаться от своей идеи. И Вейцлер, уверен, именно из таких. Да, я согласен с вами, он водит нас за нос. Но нам необходимо понять, как он это делает. Вейцлер слишком умный человек, чтобы бросить нам явную фальшивку. Да, мы вынудили Вейцлера согласиться на сотрудничество с нами. Но мы его, я уверен, не сломали.

Харлампиев выбил пальцем на столе одному ему известную мелодию и решительно заявил:

– Считаю, что Вейцлер встречается на бульваре со своим связным…

– Это невозможно!

– И подаёт ему какой-то знак, незаметный для наших людей.

– Это невозможно, – повторил руководитель группы.

– Возможно, – парировал Харлампиев. – У меня такое ощущение, что мы всё время упускаем какую-то очень важную деталь.

Он повернулся к руководителю группы:

– Ваш захват его квартиры был внезапный?

– Да.

– Хозяин или его жена не могли в этот момент задёрнуть или открыть шторы, переставить цветок на окне?

– Нет.

– Стоя у окон, он или его жена могли условными знаками что-то передать сообщникам на улице?

– Нет, наши сотрудники не позволяют им подходить к окнам.

– И тем не менее, – резюмировал Харлампиев, – уже четвёртое воскресенье к Вейцлеру на бульваре никто не подходит. За эти четыре недели мы никого из его сообщников не видели. Допустим, что их просто-напросто нет. А если есть? А если учесть, что сейчас у нас в городе находится Виртуоз, положение становится опасным. Поэтому загадку Вейцлера нам надо во что бы то ни стало разгадать.

– Да нет там никакой загадки. Я его два раза по бульвару прогнал, – раздосадованно признался начальник группы, – он даже запыхался.

– Что значит «прогнал»? – поднял брови Харлампиев. – Бегом?

– Да нет, шагом, конечно.

– А почему «запыхался»?

– Так он ведь в одном и том же плащике всегда выходит. Плотненький такой, застёгнутый на все пуговицы.

Харлампиев нахмурился.

– Подождите, подождите, – он повернулся к начальнику наружки, – в это воскресенье ведь было жарко?

– Духота, даже вечером, – подтвердил тот.

– А он в плотном плащике?

– Плотном, чистая шерсть, я же веду его под руку, когда выводим из дома.

– Застёгнутом на все пуговицы?

– На все.

Харлампиев задумался, обвёл присутствующих взглядом и далее заговорил командирским тоном:

– Людей в группе удвоить. На бульваре к нему близко не подходить. Но быть начеку. А вы, – он ткнул пальцем в руководителя группы, – перед тем как выходить, лично расстегнёте Вейцлеру все пуговицы.

33. Нельзя бросать товарища

В назначенный час все боевики Солдатова были у него на квартире. Собираясь по одному, по несколько раз проверяясь, нет ли за собой слежки. Когда наконец последний – рабочий металлического завода Еремей Михайлов – зашёл в квартиру, Солдатов, тщательно закрывая за ним дверь, провозгласил:

– Все в сборе.

Рассаживались за стол, украшенный пыхтящим самоваром, весело. Всем было радостно видеть друг друга.

– Что у нас сегодня за праздник? – с улыбкой поинтересовался Михайлов.

– Ты пришёл, живой-здоровый, вот и праздник! Разве мало?

– Так почему бы не отметить?

– Налетай! Полный самовар.

Но все замолчали и повернулись к Солдатову, когда он пришёл и занял своё место.

– Скоро у нас, ребята, – начал он без всяких предисловий, – будет серьёзная работа.

Все радостно загалдели, Михайлов даже перекрестился:

– Слава те господи!

– Еремей, – укоризненно взглянул на него Солдатов.

– Виноват, – улыбнулся тот. – Уж больно новость-то светлая.

– Да, новость светлая, – согласился Солдатов. – И ещё новость. В Москву прибыл Виртуоз.

– Да ну?

– И с какой целью?

– Я ему подыскал тут неподалёку квартирку, скоро там встретимся и всё узнаем. Понятно, что Виртуоз пустяками не занимается.

– Здорово!

– Давно пора!

Хозяин переждал всплеск эмоций и продолжал уже совсем иным тоном:

– А вторая новость не светлая.

– Что такое?

Все встревоженно обернулись к нему.

– Я в воскресенье был на встрече с Вейцлером. Пасут его крепко. Вокруг него человек пять или шесть, а то и больше. Держится он молодцом, но, судя по всему, из последних сил. Достаётся, видно, им всем: и ему, и Соне, и, уверен, даже ребёнку. Мы должны его спасти. И как можно скорее.

Солдатов замолчал. Все напряжённо ждали.

– Я не проговаривал это ни с кем из руководителей. Но лично я уверен: мы должны это сделать.

– Верно! – горячо заговорил Иван Свитнев. – Нельзя бросать своего товарища. Так я говорю? – он обратился к присутствующим.

– Да!

– О чём разговор?

Собравшиеся загалдели, вскочили со своих мест. Солдатов поднял руку:

– Тише. Ради этого я вас и собрал сегодня. Весь вопрос, как это сделать. Мы должны как можно скорее изучить все подходы к дому Вейцлера, узнать его соседей, сколько полицейских снаружи и внутри его квартиры, когда происходит их смена. Еремей, – обратился он к Михайлову, – на тебе, кроме того, как всегда, готовность оружия группы.

– Понял, – кивнул Еремей.

– Если у кого-то есть сомнения, пусть скажет об этом сразу.

– Какие могут быть сомнения? – возмутился Свитнев. – Пойдём все. Да, братцы?

Взволнованные, с горящими глазами, они один за другим подтвердили решимость:

– Да.

– Да.

– Да.

– Да.

Солдатов серьёзно сказал:

– Я тоже – да.

34. Зубов и Харлампиев

Зубов мерил шагами свою комнату. Сидеть на одном месте он был не в состоянии. Ходьба создавала иллюзию какого-то движения. Если не из точки А в точку Б, то хотя бы – мысли.

Пять шагов туда. И почему-то только четыре – обратно.

Ситуация выглядела неразрешимой. Как часто говорил один знакомый: «Куда ни кинь, всюду клин!» И эти слова точно соответствовали положению, в котором он оказался.

Пять шагов туда. Четыре – обратно.

Всюду, какой бы вариант ни приходил в голову, всюду был клин. Почти в одно и то же время он стал (о чём страстно мечтал!) членом боевой группы и – провокатором, готовым сдать охранке своего друга.

Пять шагов туда. Четыре – обратно.

«А если ещё раз попробовать бежать?» – мелькнула сумасбродная мысль. Подгадать момент и – куда-нибудь подальше. Залечь. Затаиться. Но он тут же вспомнил случай с извозчиком и понял, что сбежать вряд ли удастся. Но даже если и удастся, то что будет с Ириной? Мало того, что он отказывается от неё навсегда, так ещё и обрекает её на страдания. Нет, так нельзя. А что можно? Всюду клин.

Пять шагов туда, четыре – обратно…

Неожиданно в коридоре раздались быстрые шаги, а затем стук в дверь.

– Открыто, – крикнул Зубов.

В комнату шагнул Харлампиев.

– Извините, что без приглашения, – он окинул взглядом невзрачную комнату, потом – мрачного Зубова. – Вижу, не рады моему визиту?

– Нет.

– Спасибо за откровенность. Я бы не стал обременять вас своим присутствием, но время, которое я вам дал на раздумья, увы, истекло.

Он достал ордер на арест Ирины.

– Я вам говорил, что я человек подневольный. Начальство требует результат. Мне нужна замена.

Харлампиев положил на стол ордер.

– Я тоже не хочу, чтобы Ирина Александровна отправилась в Сибирь. Она там не выдержит. Так что всё в ваших руках, Сергей Васильевич. Мне, откровенно говоря, всё равно, кто будет вместо неё. Я предлагаю вам сделку. Причём на ваших условиях. Решайтесь, Сергей Васильевич. Время.

Харлампиев демонстративно взглянул на часы.

– А если, – судорожно заговорил Зубов, хватаясь, как утопающий, за соломинку в надежде хотя бы отдалить неизбежное, – я вам скажу, а вы меня обманете. Мне сколько раз говорили, что полиции верить нельзя.

Гость усмехнулся:

– Хотите, докажу, что это не так?

Зубов неуверенно пожал плечами.

– Мы договорились: вы мне имя, я уничтожаю ордер. Так?

– Так.

– Я согласен поменять очерёдность, чтобы вы не подумали, что я лукавлю. Смотрите.

Он чиркнул спичкой и поднёс пламя к ордеру, который вспыхнул и через считаные секунды превратился в чёрный комочек пепла в лежащей на столе пепельнице.

– Ваша очередь, Сергей Васильевич, – глядя Зубову в глаза, сказал Харлампиев таким тоном, что тот отвёл взгляд в сторону и, еле слыша сам себя, выговорил:

– Павел… Круглов.

Харлампиев кивнул и спокойно, как о чём-то само собой разумеющемся, сказал:

– Даю слово, что об этом никто из ваших товарищей никогда не узнает.

Зубов с трудом проговорил:

– Но… вы арестуете Круглова?

– Зачем? – по-прежнему спокойно ответил полицейский и, почувствовав вопрос во взгляде Сергея, объяснил: – Подозрение сразу же упадёт на вас. Зачем я буду вас подставлять?

Сергею почудилась насмешка в словах полицейского, он настороженно взглянул на собеседника, но нет, тот был серьёзен.

– Вы, Сергей Васильевич, человек ещё молодой, в чём-то неопытный, и поэтому всё, что говорят вам ваши товарищи, воспринимаете как истину в последней инстанции. А я, как человек уже поживший и много чего повидавший на своём веку, могу вас заверить, что сейчас программа вашей партии просто вредна.

– Вы меня вздумали агитировать? – поинтересовался Зубов.

– Даже в мыслях не было, – ответил Харлампиев, – я вам только изложу кое-какие свои соображения, а вы, как человек умный, их сопоставите и решите, прав я или нет. Готовы меня выслушать?

Зубов неопределённо кивнул:

– В моём положении ничего другого не остаётся.

– Тогда начнём с начала. – Заметив нетерпение в собеседнике, полицейский предостерегающе поднял руку: – Не беспокойтесь, я коротко. Начну с парадокса. Цели вашей организации и полиции, как это ни странно, почти полностью совпадают.

Зубов усмехнулся:

– Так я вам и поверил.

– Сейчас поверите. Вы хотите счастья и благополучия народу. И мы ведь этого хотим. Только средства у нас с вами разные. Вот смотрите. Желябов со своей шайкой убили государя Александра Второго. И что? Народ стал счастлив? Россия воспряла? Да нет, конечно!

– А что вы сделали, чтобы народ стал счастлив? – воскликнул Зубов.

– Если вы имеете в виду убиенного государя императора, извольте, отвечу. Кто, как не он, отменил крепостное право, провёл судебную реформу, открыл несколько университетов? Это что? Разве не шаги к улучшению жизни народа? Только не дали господа народовольцы осуществить до конца задуманное. Что в результате? Положение народа лучше не стало. Ваша «Народная воля» практически не существует. Потому что не гладить же убийц по головке. А ведь многие из тех, кто сейчас на каторге, могли честно послужить отечеству. Вот и решайте, от кого больше пользы…

Харлампиев развёл руками.

– Вот сейчас, кстати, по инициативе государя готовится очень серьёзный указ по улучшению жизни народа: и я очень опасаюсь, как бы всё это не закончилось крахом. Хотите знать, почему?

– Почему?

Полицейский помолчал, испытующе поглядел на Зубова, вздохнул и негромко заговорил:

– Я вам сказал в прошлый раз, что в Россию из Парижа прибыл опасный террорист Виртуоз. Сейчас он в Москве. И, конечно, готовит громкий теракт. И если это случится, можете себе представить, какой будет реакция власти. Опять тюрьмы будут переполнены либералами, в том числе и читателями библиотеки Михеевой, – он бросил взгляд на собеседника, – ужесточится цензура, усилится полицейский режим, а подготовленный указ об улучшении жизни рабочих будет, естественно, отложен. И мне, честно говоря, очень жаль…

Харлампиев встал.

– Я вам целую лекцию прочёл, Сергей Васильевич. Как вы её воспримете, ваше дело. Но мой вам совет один: не принимайте поспешных решений. И поверьте, я ведь, как и вы, хочу, чтобы жизнь в нашей России-матушке стала лучше. И последнее. О наших с вами встречах не знает никто.

Полицейский вдруг достал из кармана фотокарточку:

– Никогда не встречали этого господина?

Зубов всмотрелся – лицо на фотографии не было ему знакомо.

– Нет, не встречал.

– Если встретите, имейте в виду: Виртуоз. Преступник, которого мы ищем.

Харлампиев сделал шаг в сторону двери, но остановился и положил на стол пачку кредиток.

– Это вам, чтоб рассчитаться с хозяйкой. Честь имею!

35. Катя и Гордон

Из-за дверей зала раздавались голоса спорящих, среди которых Ирина сразу узнала Катин.

Ирина открыла дверь.

– Извините, господа. Екатерина, на одну минутку, – позвала она подругу.

– Только на минутку, – отреагировал один из оппонентов, – Ирина Александровна, вы прерываете наш спор на самом интересном месте.

– Ещё раз простите, господа!..

Закрыв за Екатериной дверь, Ирина заговорила, понизив голос:

– Я тебя сейчас познакомлю с одним очень интересным человеком, только что из Парижа. Хочешь?

– Конечно, – глаза Кати блеснули, – он, разумеется, мужчина?

– Разумеется, – улыбнулась Ирина, – более того, мне кажется, будет с тобой полностью солидарен в вопросах равноправия женщин.

У Кати округлились глаза.

– Ну, хоть два слова. Кто он?

– Это секрет.

– А как он к тебе попал?

– Случайно. Проездом.

– Ну, Ирка! Ну, ты и хитрюга! – Катя с восхищением взглянула на подругу. – Кто бы мог подумать!

– Так ты согласна?

– Конечно же!

– Тогда пойдём.

– Сейчас? – Катя изобразила на лице ужас.

– Да.

– Подожди хоть минуту! – Она повернулась к зеркалу, лёгкими точными движениями поправила причёску.

– А дискуссия?

Катя пренебрежительно отмахнулась:

– Уверена, они даже не заметят моего отсутствия. Им бы только упиваться собственным красноречием. Мужики называется… Ни на что не способны, кроме бессмысленной говорильни. Знала бы ты, – со вздохом призналась Катя, – как они мне надоели!..

…Подойдя к комнате Гордона, Ирина постучала:

– Можно?

– Войдите, – последовал ответ.

– Иди! – подтолкнула Ирина Катю и прикрыла за ней дверь.

Женщина шагнула через порог и… замерла. Комната была пуста. И тут же чьи-то сильные руки скользнули по её груди, животу, бёдрам… Она рванулась, но тщетно.

– Тихо! – в самое ухо сказал стоящий сзади. И тут же те же руки, взяв её за плечи, развернули лицом к незнакомцу. Ошеломлённая Катя попыталась вырваться:

– Пустите же, наконец! Что за глупые шутки?! Я…

– Это не шутки, – ледяным тоном перебил её незнакомец, – это меры предосторожности, которые я вынужден соблюдать даже в доме близких людей. За мной идёт охота по всей Европе.

В облике незнакомца было что-то демоническое: горящие глаза, взлохмаченные волосы, сурово сдвинутые брови.

– Кто вы? – прошептала Катя, понимая, что ей не вырваться из этих рук, сжимающих её плечи.

– Палач, – последовал ответ.

Это было неправдоподобно и так неожиданно, здесь, в доме её подруги, что к Кате вернулась её обычная смелость:

– И много вы… казнили? – не без насмешки поинтересовалась она.

– Много, – совершенно серьёзно ответил незнакомец. – О некоторых вы, возможно, слышали. Киевский губернатор, товарищ министра внутренних дел, прокурор Петербурга и многие другие. Это всё я.

Катя поняла, что он говорит правду. Ей стало страшно. Она впервые так близко столкнулась с настоящим убийцей, более того, оказалась в его руках, парализованная исходившей от него невероятной силой.

– Почему… – она с трудом произнесла фразу, – вы этим занимаетесь?

– Кто-то должен делать эту работу.

– Это работа?

– Да, очень сложная и опасная. Ведь тех, кого я вам назвал, хорошо охраняли. Меня могли много раз убить. Но, как видите, я жив, потому что умею очень хорошо делать свою работу.

Он наконец опустил свои руки. Катя была свободна и могла попытаться уйти, убежать, но не сдвинулась с места, словно всё ещё ощущала на своих плечах властную тяжесть его рук. «Интересный тип, – мелькнуло в голове. – Начало многообещающее. Посмотрим, что будет дальше. Во всяком случае, совсем не похож на этих трепачей из курилки!»

– И что же даёт вам эта работа? – наконец поинтересовалась она.

Незнакомец в первый раз ухмыльнулся.

– Если вы имеете в виду деньги, то они меня не интересуют, хотя, не скрою, я богат. Если известность и славу, то, кроме узкого круга лиц, я хорошо известен в полициях почти всех стран Европы. Моя голова оценивается в очень приличную сумму. Но извините, отвлёкся. Вы спросили, что мне даёт моя работа, так?

– Да.

– Отвечаю. Она мне даёт главное – сознание собственной необходимости своему многострадальному народу. Хотя он, этот самый народ, обо мне ничего не знает.

– Так может быть?

– Может.

– Объясните. Не понимаю.

– Попробую. Катя, я не любитель говорить много. Наш народ в ужасном положении, вам это объяснять не надо.

– Не надо.

– Все об этом знают. Об этом кричат газеты, об этом кричат на митингах, об этом спорят. И никто ни-че-го не делает, чтобы привлечь к ответу виновных за это положение народа, царя и всех его сатрапов. Есть только одно действенное средство – террор. Это уже понял петербургский градоначальник, который за преступный приказ высечь невинного студента получил пулю. Это скоро начнут понимать и другие. Я же это вижу по тому, как они меня ненавидят. И боятся.

– А вы – их?

– Не понял вашего вопроса.

– Вы их тоже ненавидите? Своих жертв?

– Во-первых, они не жертвы, а преступники. А во-вторых… – Гордон чуть задумался, – нет, это же не дуэль, где мой противник – как-то оскорбивший меня человек. Каждый из этих… кого я убил, не сделал лично мне ничего плохого. Он сделал плохо кому-то, а я просто орудие неизбежной кары за совершённое преступление.

– Вы счастливы?

Гордон удивлённо взглянул на Катю:

– Странный вопрос. Мне никто никогда его не задавал. Даже я сам наедине с собой никогда об этом не задумывался… Да нет, конечно. Разве счастлив пистолет оттого, что стреляет? Я почти такой же механизм, выпускающий пули. После очередного убийства… да, я, пожалуй, доволен, что одним мерзавцем стало меньше. Но счастлив? Да нет, конечно.

– А в личном плане?

– Что вы имеете в виду?

Катя чуть помедлила с ответом:

– Любовь…

Гордон покачал головой:

– Я не могу себе это позволить.

– Почему?

Не задумываясь Гордон ответил:

– Потому что это будет отвлекать. А мне нельзя отвлекаться. Ни на секунду. Я должен быть всегда готов к выстрелу. Поэтому любовь… Нет. Это не для меня.

– Вы говорите об этом без всякого сожаления?

Гордон посмотрел Кате в глаза:

– Я впервые за много лет говорю с другим человеком столь откровенно о таких вещах. Сожалею ли я? Пожалуй, нет. Я сам выбрал этот путь и пройду его до конца. Но… иногда мне бывает одиноко и холодно, оттого что рядом нет человека, которому я бы мог просто положить голову на плечо без всяких слов.

Катя не отрываясь смотрела на него. Его последние слова поразили своей искренностью. Уж она-то умела отличать её от любой, самой искусной игры. Интересно, подумала про себя. Это было что-то новое, с чем она ещё не сталкивалась. Посмотрим-посмотрим…

Катя мягко дотронулась до его руки.

– Вы принципиально, – она выделила это слово, – всегда работаете один?

– Нет. Тут нет никакого принципа. Я совершенно не против помощника.

– Ваш помощник обязательно должен быть мужчиной?

– Почему? С женщиной во многих случаях было бы даже проще.

Катя бросилась как головой в омут:

– Что должна уметь эта женщина?

Взгляд Гордона стал строг.

– Подчиняться мне беспрекословно.

Катя стремительно шагнула вперёд.

– Я готова!

Её руки обвили его шею. Она прижалась к нему всем телом.

Гордон успел отстранённо подумать: «Ну вот, ещё одна…» И вдруг его накрыл с головой жар рвущегося к нему женского тела. По его лицу пробежала растерянная улыбка…

36. Зубов

После ухода Харлампиева Зубов оцепенело сидел на месте, глядя на деньги, пока наконец до него не дошло, что нужно броситься следом и вернуть незваному гостю эти деньги. Но тут же осознал, что момент упущен. Харлампиев уже, наверно, спустился во двор, а может, даже вышел на улицу. Бежать за ним поздно. И глупо. Как он мог сидеть и молчать, когда полицейский положил эти деньги на стол? О чём он думал? Что с ним было?

С каждой секундой ощущение совершённого им мерзкого поступка становилось всё сильнее. Зубов не находил себе места. Он взял деньги у начальника охранки. Чудовищно! Мог ли он ещё вчера подумать, что способен на это? Плата за предательство. Тридцать сребреников!

Зубов застонал от отчаяния.

Ужасно. Просто ужасно. Но что он мог сделать? Не мог же он допустить, чтобы Ирину сослали в Сибирь! Он же предлагал в качестве замены себя. Что оставалось делать? Может быть, ещё как-нибудь обойдётся? Вряд ли. Теперь не обойдётся. Это Сергей отчётливо понимал. Он угодил в капкан, из которого ему уже не вырваться.

Предатель! Клеймо на всю жизнь! Что придумать? Вернуть? Но как? И даже если представится такой случай – Зубов на секунду представил, как он швыряет в лицо Харлампиеву эти деньги! – даже если представится этот случай, предательство уже свершилось! Он уже выдал Павла! Друга! Что же делать? Что придумать?

Зубов был в полном отчаянии. Вдруг сами собой вспомнились слова Харлампиева: «Даю вам слово, что об этом никто не узнает». Стоп-стоп-стоп, мелькнула сумасшедшая мысль, раз о его предательстве знает только этот полицейский, то… И если его не будет, никто никогда ничего не узнает. Если его, к примеру, убьют? А почему нет? Это абсолютно реально. Убьют – и всё. И он, Зубов, будет свободен как ветер.

Сергей чуть не перекрестился. Но в следующее мгновенье едва не рассмеялся: он, многократно заявлявший о своём атеизме, всерьёз благодарит бога за пришедшую в голову неожиданную, а при ближайшем рассмотрении спасительную мысль. Да, спасительную! Убить – и всё. И больше никаких мучений. И ведь он, возможно, даже как-то сможет этому посодействовать! Почему нет?

Если всё хорошо продумать, вполне возможно. Он вдруг почувствовал, что успокаивается. Выход есть. А другого просто нет и быть не может. В любом другом варианте рано или поздно – неизбежное разоблачение. И смерть.

Теперь надо тонко сыграть свою игру и дождаться удобного случая. А он обязательно представится. Надо к нему готовиться. Каждый день, каждый час, чтобы не упускать момент. Это он сможет. Воли и упорства у него хватит.

Пачка кредиток на столе притягивала взгляд. Кстати, сколько их там?

Зубов встал, взвесил на ладони деньги, пересчитал. Солидно. Начальник охранки оказался щедр. Теперь после принятого решения былых сомнений: брать их или пытаться вернуть – уже не было.

Прежде всего надо завтра же отдать хозяйке долг за квартиру. И даже заплатить за месяц вперёд. Чаю купить. Сахару. Взгляд остановился на потёртой студенческой тужурке. Кстати, почему не обновить. А то уже просто стыдно. Да и сапоги… Сапожник ещё в прошлый раз отказывался чинить. Еле уговорил.

Зубов прилёг на койку. И не заметил сам, как уснул. Спал плохо. Переворачивался с боку на бок. Стонал, вздрагивал, скрипел зубами. Жуткая явь не отпускала даже во сне.

37. Как освободить Вейцлера

Бойцы обсуждали у Солдатова всё, что удалось узнать каждому. Самыми интересными оказались сведения Михайлова.

– В соседней с Вейцлером квартире живёт больная генеральша, – рассказывал Еремей, – а к ней каждый вечер приезжает доктор делать уколы. Предлагаю: под видом доктора въехать во двор, подняться на нужный этаж, «ошибиться» квартирой и…

– Дело! – не удержался кто-то из группы.

– Погоди, – остановил восторги Солдатов, – сколько охранников в квартире?

– Двое. Я наблюдал: двое приходят, двое уходят. Плюс один филёр у ворот. Но он во двор не заходит. Уверен, справимся.

– Но надо как-то задержать доктора, как минимум на полчаса, а лучше минут на сорок.

– И как ты его задержишь?

– Да просто. Надо подослать к нему якобы горничную, которая скажет, что генеральша просила сегодня приехать позже на час.

– Да зачем наводить тень на плетень? – возразил Вайнер-ман. – Доктор наверняка всю прислугу у генеральши знает. Это только вызовет у него подозрение. Я его видел несколько раз в библиотеке. Человек абсолютно наших взглядов. Надо откровенно попросить приехать на час позже. И дать денег. На всякий случай.

– Как вам эта идея? – обратился к присутствующим Солдатов.

– Я бы не рисковал, – отозвался Свитнев. – Лучше придумать что-нибудь другое. Мол, в этот день проездом будет больной брат или кто-то другой и непременно нужно его посмотреть. Понимаем, мол, это у вас клиент, но… вот так – позарез нужно! И, конечно, заплатить обязательно.

– Да, так более складно, – решил командир.

Остальные с ним согласились.

– Тогда, – подытожил Солдатов, – к доктору я зайду сам.

Он взглянул на часы.

– Давайте тогда ещё раз пройдёмся по всей цепочке и распишем всё по минутам.

38. У хозяйки дома

Зубов прошёл в гостиную хозяйки дома и остановился в изумлении. Инесса Дмитриевна была сама любезность.

– Сергей Васильевич, рада, очень рада. Вы меня совсем забыли! Проходите же. Присаживайтесь. Маша! – крикнула она горничной. – Чаю нам с Сергей Васильевичем!

– Я, Инесса Дмитриевна, на минутку, – заторопился Зубов, – очень спешу. Зашёл расплатиться.

– Да боже мой, – всплеснула руками хозяйка, – что за спешка? Могли бы зайти, когда вам удобно.

– Я и вперёд хочу отдать на месяц, – заторопился Зубов, доставая бумажник.

– Ну если это вас не затруднит… Вы всегда так щепетильны в денежных вопросах.

Зубов выложил на стол деньги.

– Извините меня ещё раз, что ворвался некстати…

– Ну что вы, что вы, – любезно завозражала Инесса, – вы, Сергей Васильевич, всегда кстати…

Откланявшись, Зубов чуть не столкнулся в дверях с горничной, тащившей поднос с чайными приборами. Хозяйка провожала его насмешливым взглядом.

Зубов спускался по лестнице, пытаясь понять причину столь разительной перемены в поведении хозяйки. А во дворе его ждало новое потрясение. Дворник, обычно не удостаивающий его даже взглядом, вдруг вытянулся:

– Здравия желаю, барин.

Зубов не без удовольствия кивнул и прошёл мимо. Настроение улучшилось. «А ведь всё – деньги!» – вдруг мелькнуло в голове. Он вышел на улицу. Солнце било в глаза. Идти в библиотеку было ещё слишком рано. Чтобы как-то убить время, подумалось: «Может, пойти погулять по городу?» И пошёл без всякой цели. Как говорится, куда глаза глядят…

39. У доктора

Солдатову открыл швейцар, быстрыми глазами обшарил небогатый наряд посетителя:

– К кому?

– К доктору.

– По записи?

– Да нет, – замялся Солдатов, – я хотел…

– У нас строго по записи, – отрубил швейцар и потянул дверь на себя.

– Да подожди ты, – Солдатов поставил ногу. – У меня беда. Брат проездом. Болен. Какая тут запись. Плачу вдвойне, – и опустил в карман швейцара мятую ассигнацию. – Войди в положение.

– Брат, говоришь, – уже без прежней строгости переспросил швейцар.

– Брат, – заторопился Солдатов, – брат. Проездом из Нижнего.

– Ну ладно. Пойду спрошу. А пока тут постой. Примет – твоё счастье. А нет – не обессудь.

Дверь защёлкнулась. Солдатов остался ждать, поглядывая на надраенную медную табличку, гласившую, что хозяин – доктор медицины, профессор А.М. Гринберг. «Профессор, – подумал Солдатов, – и берёт, небось, по-профессорски…»

Дверь распахнулась.

– Твоё счастье, – провозгласил швейцар, – согласился Алексей Михайлович. Только чтоб не долго, пять минут. Одна нога там, другая тут!

– Успею, – кивнул Солдатов, протиснулся мимо швейцара в прихожую, а из неё – в кабинет доктора, стащив с головы картуз.

Тот упреждающе поднял руку:

– Мне про вашего брата уже рассказал Степан.

Заметив вопросительный взгляд посетителя, пояснил:

– Привратник, который вас впустил. Так, значит, брат из Нижнего?

– Так точно-с.

– А что, там врача нет?

– Да есть, только не могут определить, что с ним. Вот он меня и попросил: «Буду в Москве проездом. Найди доктора».

– А почему вы решили показать вашего брата мне?

– Да люди посоветовали. Профессор!..

Доктор помолчал, пытливо посмотрел на посетителя:

– И когда ваш брат приезжает?

– Завтра. Поезд в пять пополудни с чем-то приходит.

– Не получится, – покачал головой доктор, – я завтра вечером должен быть у больной. Моя клиентка. Пропускать не могу.

– Господин доктор, – взмолился Солдатов, – сделайте милость. Христа ради прошу. Поезд в пять с копейками. Я брата встречаю и на рысаке – к вам. Без четверти шесть уже здесь. Вы его посмотрите минут десять-пятнадцать и, пожалуйста, езжайте к своей клиентке. Всего-то задержки будет минут сорок.

– Я не волшебник, – заявил доктор, – чтобы за десять минут определить то, что не могут врачи в Нижнем.

– Так то в Нижнем, господин доктор, там врачи известно какие. А вы профессор. Вы сразу определите. Христом богом прошу.

Солдатов положил на стол ассигнацию.

Доктор поглядел на неё, на посетителя, наконец решил:

– Ладно. Приму. Только чтоб через полчаса после поезда был здесь.

– Спаси Христос, – бормотал Солдатов, прижимая ладони к груди, – раньше буду, раньше. Честное благородное слово!

40. В «колидорах»

– Ба! Сергей Васильевич! Какими судьбами? – перед Зубовым стоял, широко улыбаясь, начальник рабочей инспекции Кувшинников.

– Да вот зашёл случайно. Шёл, задумался.

– А думы о чём? О вечном или насущном? – весело поинтересовался Кувшинников.

– Да… как-то обо всём сразу, Николай Николаевич. – Зубов вопросительно взглянул на собеседника, – Не ошибся в имени-отчестве?

– Не ошиблись, – кивнул Кувшинников, – значит, ноги сами сюда привели? Выходит, зацепили вас наши «колидоры»?

– Пожалуй. А вы откуда, куда?

Кувшинников с досадой махнул рукой:

– От Лебона.

– От кого?

– От Лебона. Француз, хозяин завода.

– И что же этот француз?

– Да понимаете, Сергей Васильевич, приказал, чтоб работали у него в церковный праздник. Обещал приличную надбавку. Сорок тысяч на всех. Люди отработали, а он денег не даёт. Народ, понятно, волнуется. Я – к нему. А он в упор не видит. Меня, говорит, ваши праздники не касаются. Заплачу по обычным расценкам. Вот ходим, опять ругался. А толку нет. Знаете, Сергей Васильевич, – видно было, что накипело в душе у инспектора, – иногда так припечёт, что думаешь: была бы бомба, глазом бы не моргнул, взорвал!..

Зубов искренне посочувствовал инспектору:

– Вроде бы Франция… Просвещённая страна…

– В том-то и дело, – Кувшинников всё не мог успокоиться. – У себя-то, поди, во Франции такого себе не позволяют, а тут мы, русские, для него как скот.

Кувшинников взглянул на часы:

– Извините, Сергей Васильевич, тороплюсь.

Зубов вдруг поинтересовался:

– А как семья-то… ну, того, убитого?

– Плохо. Мария больная насквозь, а мальчишка от рук совсем отбился. На днях опять в полиции был за драку.

– Они где живут-то? – поинтересовался Зубов. – А то я не очень хорошо запомнил. Столько событий было…

– Да вон они, «колидоры», напротив. Первый этаж. Как войдёте, налево. Номер сорок шесть. Зайдите. Полюбуйтесь.

Распрощавшись с Кувшинниковым, Зубов, сам не зная зачем, пошёл в «колидоры».

В полутёмном коридоре его облапила пьяная деваха, фыркнула сивушным смрадом:

– Папироской угостишь, котик?

– Не курю, – сухо бросил Зубов, решительно высвобождаясь из объятий.

– Фу-ты ну-ты, – понеслось ему вслед, – чистоплюй какой!..

Зубов постучал в нужную дверь.

– Открыто.

Он вошёл. На него испуганно взглянула Мария, вдова покойного.

– Вам кого?

– Здравствуйте, Мария, – неуверенно заговорил Зубов, – я помогал нести сюда вашего мужа, когда его избили… Помните?

Женщина смотрела на него молча.

– А сегодня шёл мимо. Думаю, дай зайду. И вот зашёл. – Он тоже замолчал. – Как живёте?

Мария неопределённо пожала плечами:

– Живём.

– Денег-то хватает?

– Если бы… Станок старый, нитку рвёт то и дело. Хоть наизнанку вывернись – брак. А как зарплату получать, половина в штрафы.

Женщина заплакала. Слёзы тихо потекли по щекам. В углу на постели, прикрытой тряпьём, что-то заворочалось. Войдя, Зубов не рассмотрел, что там кто-то спал. Мальчишка, подросток, лет шестнадцати, поднялся, подошёл к Марии:

– Ладно, мам, не реви, проживём…

– Да как проживём-то? – Мария, уже не в силах сдержаться, дала слезам волю. – Как проживём-то? – приговаривала она, всхлипывая и вытирая ладонью слёзы. – И ты от рук совсем отбился. Где всю ночь был? Опять в полицию захотел?

– Да ладно, мам… – парень неловко приобнял её рукой, – перестань. Что ты перед чужим-то? – он недобро посмотрел на Зубова.

– Тебе всё ладно, а с чем в лавку пойду? Дома шаром покати.

Зубов достал из бумажника, положил на стол деньги.

– Это вам, Мария.

Женщина испуганно взглянула на него, замахала руками:

– Зачем? Не надо. Я ж не смогу отдать.

– Не терзайтесь, – Зубов почувствовал, как у него самого наворачиваются слёзы, – сможете когда-нибудь отдать – отдадите, а нет – и не надо.

Мальчишка угрюмо молчал, зло смотря на нежданного гостя, и уже не Марии, а скорее ему Зубов добавил, старательно выговаривая каждое слово:

– Запомни: люди – не звери. Должны помогать друг другу.

Уже в дверях он обернулся:

– Я к вам ещё как-нибудь загляну.

41. Тревоги доктора

Едва посетитель ушёл, как чуткий Лейба Моисеевич ощутил сквознячок откуда-то возникшей опасности. В душе стало неспокойно. Он принял больного, потом – другого, каждого выслушивал, что-то говорил, рекомендовал. А сам непрерывно думал о странном посетителе, нагрянувшем как снег на голову просить принять брата. К вечеру Лейба был совершенно уверен, что совершил непростительную ошибку. С этими мыслями лёг спать. Долго не мог заснуть и клял себя на чём свет стоит. А всё жадность! Не устояла душа при виде положенной на стол ассигнации. Далась она ему! Ведь каждый день имеет такую же. И не одну! А теперь… Беспокойство переросло в тревогу. И ведь не хотел. И посетитель-то ему не понравился с первого взгляда. А вот чёрт дёрнул, не устоял. И что теперь будет?! Чего ждать?

Утро не принесло успокоения. Лейба Моисеевич, человек умный и образованный, попытался взять себя в руки. Чего это вдруг он так испугался? Ну, пришёл какой-то… неизвестный, попросил за брата. Что тут особенного? Он-то, Лейба, при чём? У него-то всё в полном ажуре, всё схвачено, на каждом скользком месте соломка предусмотрительно подстелена. Чего бояться?

Но тревога, сидевшая занозой, росла. И не убедил себя никакими аргументами Лейба. Боялся он, и боялся до дрожи в коленях единственного человека, который мог всё разрушить, всё, чего он в Москве таким трудом добился и чем гордился, – всё это мог одним махом разрушить начальник охранки, привет от которого передал ему явившийся на днях наглец из полиции, при одном воспоминании о котором Лейбу начинало трясти.

Чёрт его дёрнул вырывать портфель у филёра! И вообще зачем-то светиться! Сколько раз говорил покойный отец: «Чего бы ты ни достиг, Лейба, никогда не забывай, что ты еврей из Бердичева!» А он забывал. И не раз! Хотя каждый раз зарекался. Особенно после памятной скандальной истории, когда пришлось столкнуться с начальником охранки и почувствовать на собственном горле его стальную хватку. Тогда, рыдая и буквально валяясь в ногах, он вымолил у Харлампиева прощение. Вроде всё стало забываться, и тут – на тебе! – история с библиотекой!

Ведь от этого типа с его чёртовым братом из Нижнего – сейчас Лейба в этом был абсолютно уверен! – за версту несло чем-то таким, на что охранка, как хорошая легавая собака, моментально делает стойку. Попал! Неизвестно, чем кончится вся эта история с библиотекой. А тут – опять!

И вы думаете, охранка поверит в такую случайность? Я вас умоляю!

Лейба Моисеевич позвонил в колокольчик. Вошёл Степан.

– Чего изволите?

– Ты зачем его пустил, – срывающимся голосом чуть не закричал доктор.

– Кого?

– Того, с братом!..

– Каким братом?

– С тем братом, который из Нижнего приезжает!

– А… так вы сказали: «проси», я и пустил. Как я могу без вас, Алексей Михайлович? Господь с вами.

Поняв, что зря напустился на мужика, Лейба чуть успокоился и после некоторого размышления поинтересовался:

– Ну как он тебе?

– Кто?

– Ну этот… с братом из Нижнего.

– Прощелыга, – сказал Степан.

– Кто?

– Прощелыга. Ну… жулик, одним словом.

– В каком смысле?

– Глазки блестят, сразу видно, что задумал что-то.

– Точно?

– Вот те крест, – Степан перекрестился.

– Ах ты боже мой, боже мой. – Доктор забегал по кабинету, потом внезапно остановился перед привратником. – А тебе не показалось, что он похож на бомбиста?

Степан, который за годы работы у доктора узнал его как свои пять пальцев, тотчас подыграл хозяину:

– Точно смахивает.

– Я так и думал.

Надо было срочно что-то придумывать на случай встречи с Харлампиевым, которой так хотелось избежать.

– Ты вот что, Степан, сбегай на вокзал и узнай, когда прибывает поезд из Нижнего. Вернёшься, мне сразу скажешь. Понял?

– Как не понять. Сделаю.

Но даже отправив на вокзал Степана, доктор не мог успокоиться. Накричал на жену, на служанку, отменил все приёмы, принял успокоительное, но продолжал метаться из угла в угол кабинета, пока не увидел в окно возвращающегося Степана.

– Алексей Михалыч, можно?

– Ну что? – доктор бросил на него настороженный взгляд.

– Как вы велели, Алексей Михалыч.

– Не томи.

– Нету сегодня вечером поезда с Нижнего.

– Как нету?

– А так, нету. Утром был, и всё. Больше сегодня не будет.

– Да ты внимательно смотрел ли?

– И расписание смотрел, и дежурного спрашивал – такой важный в красной фуражке! – был, говорит, утром. Больше не будет. Вот так.

– Понятно… – наморщил лоб доктор. – Спасибо, иди.

Когда за Степаном закрылась дверь, Лейба Моисеевич уселся за стол, обхватив голову руками. Все его худшие предположения начинали сбываться. Влип. Точно влип. Вот ведь действительно прощелыга. А если взаправду бомбист? Ведь сказал же Степан: похож! Что же делать? Что же делать? «А может, как-нибудь обойдётся?» – мелькнула мысль. Но он тут же отогнал её прочь. Нет, не обойдётся. Он это чувствовал уже шкурой. Затевается что-то серьёзное. А главное – политическое! И он, Лейба, опять!.. Опять участвует! Ну разве Харлампиев поверит в случайность? О-хо-хо-хо-хо-хо-хо! Беда! Просто беда! Вот так поставить под угрозу всё! Всё, что так долго наживал! Что же делать? Что делать?

Доктор вскочил, заходил по кабинету. Путь один. Надо ехать. Немедля ехать в охранку к Харлампиеву. Он растворил дверь кабинета:

– Степан, вели запрягать! Срочно!

42. Гордон – он же Виртуоз

Зубов почувствовал, что Ирина и Павел его ждали, и это ему было приятно.

– Молодец, – похвалил Павел, крепко сжав его руку. – Ты, как всегда, точен.

– Мы же договорились, – Сергей удивлённо взглянул на него, как бы говоря: или ты думал, что может быть как-то иначе? Павел понял его взгляд.

– В нашем деле без дисциплины нельзя.

Он повернулся к Ирине, как бы приглашая и её высказаться по затронутой теме, но она заговорила о другом:

– С сегодняшнего дня наша группа приступает к подготовке очень серьёзного дела. Мы с Павлом решили прямо сказать вам об этом, Серёжа. Поэтому, если есть сомнения, неуверенность в своих силах, лучше отказаться сразу.

– У меня нет никаких сомнений, – твёрдо ответил Зубов. – Я готов.

– Я так и думал, – сказал Павел. – Комитет решил нанести ответный удар охранке за разгром нашей организации и вынес смертный приговор начальнику московской охранки.

– Харлампиеву? – не сдержался Сергей.

– А ты его откуда знаешь?

– Кто же его не знает? Личность известная.

– Известная, – согласился Павел, – и опасная. Наш враг номер один, если не считать царя и его приближённых.

Внутри у Зубова всё ликовало. Он изо всех сил сдерживал рвущуюся наружу радость. Приговор парижского центра решал всё. Не будет Харлампиева, и больше никто не будет знать о его предательстве. И он вновь будет вместе с друзьями и уже никогда не совершит ничего, что могло бы бросить на него тень.

– Ты погоди радоваться, – остановил его Павел, – мы обязаны тебе ещё кое-что сказать. – Он взглянул на Ирину.

– Мы с Павлом, – начала она, – поручились за вас, Серёжа. А это значит: если вы совершите какой-нибудь неблаговидный поступок, отвечать будете не только вы, но и мы.

Зубов вспыхнул:

– Я не подведу вас. Клянусь!

Павел кивнул:

– Мы в этом не сомневаемся. Но нынешняя ситуация требует, чтобы ты это знал.

– Я не подведу вас, – повторил Сергей и вдруг похолодел от мысли: а что, если Павел всё знает и сейчас ему скажет об этом. Но уже в следующее мгновение он отмёл эту мысль. Нет, не может этого быть. О его встречах с Харлампиевым никто знать не может.

– Неужели вы не верите мне?

В его голосе было столько отчаяния, что Ирина поспешила успокоить:

– Верим, Серёжа. Конечно верим.

У Сергея перехватило дыхание. Комок подкатил к горлу. Свершилось! Отныне прочь сомнения и страхи. Участвовать в революционной борьбе, посвятить свою жизнь так же, как Ирина и Павел, освобождению многострадального народа! Да это же счастье!

– Я не подведу вас! Даю слово!

Как много он хотел сказать своим друзьям, но от волнения никак не мог найти какие-то другие слова, но и этих, видимо, было вполне достаточно, потому что, с улыбкой переглянувшись, Ирина и Павел чуть ли не вместе сказали:

– Верим!

– А что надо делать?

– Ты только не думай, что уже завтра надо будет бросать в Харлампиева бомбы, – остудил его Павел. – Несколько недель, а то и месяц, если не два, уйдут на то, чтобы знать о нём всё. Где живёт? По каким улицам едет на работу? По каким возвращается? Где бывает в свободное время? С кем приятельствует? Есть ли у него любовница? И если есть, то кто? Это мы должны узнать. Причём очень осторожно, не вызывая у нашего противника никаких подозрений. Повторяю, – Павел на секунду замолк, – Харлампиев – очень опасный противник. И пока преимущество, к сожалению, на его стороне.

– Ты сказал, – заговорил Зубов, – опасней Харлампиева только царь и его приближённые, так?

– Да.

– А хозяева?

– Какие хозяева? – не понял Павел.

– Владельцы фабрик, заводов, мануфактур, где рабочие на положении буквально подневольных рабов. Я недавно был в общежитии одной из таких фабрик. Это ужас! Нищета, грязь, беспросветное пьянство, штрафы за малейшую провинность!

Зубов раскраснелся, говорил с жаром, жуткие картины «колидоров» вновь встали у него перед глазами.

– И самое главное, существует инспекция, которая обязана контролировать условия труда рабочих. Так хозяева плюют на их претензии!

– Вот когда мы свергнем царя… – все обернулись; в дверях стоял и насмешливо поглядывал на Зубова незнакомый мужчина, – тогда ваши хозяева подожмут хвосты и будут соблюдать трудовое законодательство, как это делается в Европе.

– Знакомься, – Павел представил незнакомца, – Гордон. А это, – обратился он к вошедшему, – наш товарищ. Сергей Зубов. Мы с Ириной дали ему рекомендацию.

– Я так и понял, – усмехнулся Гордон. – Главное зло России, молодой человек, это царь. Са-мо-дер-жа-вие! А второе зло, чуть поменьше, – те, кто ему служит. Среди них есть дураки, и даже много. А есть очень умные, как, например, тот же Харлампиев. Вот почему на данный момент он наша главная мишень. Это дело нашей чести – отомстить за товарищей.

– А как ты оказался в этих самых «колидорах»? – неожиданно спросил Павел.

– Да так, – замялся Сергей. – Случайно. – Рассказывать, что он забрёл в этот район, размышляя над ложью Павла о болезни Ирины, ему не хотелось. – Как-то гулял и случайно там оказался.

Он заметил на себе внимательный, изучающий взгляд Гордона и чуть смутился.

– Да, – вдруг вспомнил Павел, – мне тут сказала Ирина, что тебе позарез нужны деньги. Что же ты раньше молчал? Сколько?

– Не нужны, – вновь смутился Зубов, – уже не нужны. – Чувствуя на себе взгляды всех троих, он проговорил: – Мать прислала… И потом, – Сергей наконец овладел собой, – не обижайся, Павел, я не могу принять от тебя деньги.

– Почему, чудак? – воскликнул Павел.

– Не требуй от меня объяснений. – Сергей обвёл взглядом удивлённые лица Ирины и Павла, внимательное – Гордона, и вдруг – словно случилась вспышка в памяти – встала перед глазами фотография террориста Виртуоза, которую показывал ему Харлампиев. На ней был Гордон.

43. Выезд

– Ну что, по старинному русскому обычаю присядем на дорожку. – Солдатов первый опустился на скрипнувший под ним стул. Остальные члены группы разместились кто где. Все молчали, хотя каждый думал об одном и том же: как там всё сложится на квартире у Вейцлера? Хотя все детали плана уже были обсуждены и проговорены, волнение ощущал каждый. Ждать было труднее всего, и хотелось как можно скорее оказаться на месте, чтобы начать действовать.

Наконец с улицы донёсся цокот копыт и голос Игната:

– Тпр-р-р-у!

Солдатов выглянул в окно:

– Карета подана.

Все встали. Он ещё раз оглядел собравшихся.

– Ну, с богом!

Спускались по лестнице быстро, без суеты, один за другим скрываясь в темноте коляски. Последний входил сам Солдатов. Прикрывая за собой дверцу, негромко скомандовал Игнату:

– Вперёд!

44. В охранке

Доктор, невольно робея, открыл дверь знаменитого дома в Гнездниковском, поднялся по мраморной лестнице. В вестибюле путь ему преградил рослый ротмистр в щегольски сидящем мундире:

– Вы к кому?

Доктор кашлянул:

– К господину Харлампиеву.

– По какой надобности?

– Видите ли, – растерялся Лейба, – я доктор, известный доктор. Гринберг моя фамилия… Некоторое время назад я, так сказать, встречался с господином Харлампиевым, и он мне сказал: в случае необходимости обращаться к нему. Вот я и пришёл.

– Стало быть, возникла необходимость?

– Да.

– И что же это за необходимость? – поинтересовался ротмистр.

– Видите ли, – замялся доктор, – я бы хотел лично господину Харлампиеву, так сказать, конфиденциально…

– Господин Харлампиев занят. И я как дежурный сейчас уполномочен реагировать на любые поступающие к нам сигналы, – с чувством собственного достоинства проговорил ротмистр, по-прежнему преграждая доктору дорогу.

– Ну, хорошо, – сдался Лейба, уже начиная досадовать на себя за всю свою затею, – ко мне явился очень неприятный тип и просил принять своего больного брата, который приезжает из Нижнего Новгорода.

– Так, – кивнул ротмистр, – и что дальше?

– А дальше, – заторопился доктор, – выясняется, что поезда сегодня вечером из Нижнего нет.

– И что?

– Как что? – начал горячиться Лейба. – Я должен в это время ехать на приём к своему постоянному клиенту. Генеральше Бабаевой. Он меня упросил приехать к ней позже. А поезда из Нижнего нет, понимаете?

– Нет. Не понимаю, – заявил ротмистр. – Нет поезда сегодня. Будет завтра. В чём причина?

– Причина в том, – почти в отчаянии принялся объяснять Лейба, – что он меня упросил опоздать к генеральше, из-за того что привезёт мне больного брата из Нижнего, который будет в Москве проездом. А поезда нет, понимаете?

– Нет, – решительно отрезал ротмистр. – Я по таким пустякам не могу беспокоить начальство. И вообще вы уверены, что вся эта история заинтересует господина Харлампиева?

Доктор растерянно пожал плечами:

– Я не знаю…

– Вот видите.

– Просто он мне сказал, если вдруг случится необходимость, то…

– Ну, тогда ждите, – решил ротмистр, – вон там у окна диванчик, присядьте и ждите.

– Благодарю, – пробормотал Лейба и повернулся к диванчику, как вдруг в гулком вестибюле раздался раскатистый голос Харлампиева:

– Ба! Господин Гринберг! Собственной персоной!

Он подошёл к Лейбе.

– Что случилось?

Доктор, косясь на стоящего ротмистра, коротко повторил свой рассказ.

– Так, говорите, на бомбиста посетитель похож? – переспросил Харлампиев, весело поблёскивая глазами.

– Вроде бы… – совсем сник Лейба.

Ротмистр откровенно ухмыльнулся.

– А где проживает генеральша Бабаева?

– Поварская, 8.

Харлампиев мгновенно стал собранным и серьёзным.

– Когда посетитель обещал привезти брата?

– Сегодня. К шести вечера. А поезда…

Но Харлампиев уже не слушал. Повернувшись к ротмистру, тоном, от которого тот вытянулся в струнку, приказал:

– Пять вооружённых агентов – на выезд! Срочно!

Ротмистр исчез, словно его и не было.

– А я? – доктор испуганно взглянул на Харлампиева.

– С нами! – коротко бросил тот. – Может, повстречаем вашего посетителя. А заодно – и брата.

45. В квартире Вейцлера

Старшему наряда агенту Хрунову уже до смерти надоело сидение в квартире Вейцлера. Без малого месяц, попарно сменяя друг друга, они дежурили здесь в надежде, что хозяина навестит кто-нибудь из его друзей. Но всё тщетно. Как, впрочем, и бесцельное хождение по бульвару, где, по словам Вейцлера, к нему должен подойти связник. Как же! Подойдёт, держи карман шире.

Что касается лично его, Хрунова, то он давным-давно просёк, что хозяин просто водит их за нос. Никто сюда не придёт, и никто не подойдёт на бульваре. Может быть, прав Харлампиев, может быть, условным знаком для связника действительно служила застёгнутая верхняя пуговица на плаще Вейцлера. Может быть, Харлампиев, конечно же, голова, каких поискать! Но, по Хрунову, всё можно было решить гораздо раньше. Как? Да очень просто – взять этого жидёнка «в кулаки». Да как следует. И всё бы выложил как миленький. Но… начальству виднее. Вот и сидим тут почти месяц.

– К окну не подходить! – рявкнул Хрунов Вейцлеру, хотя прекрасно видел, что тот, проходя из кухни в спальню, даже не приблизился к черте, за которую было запрещено переступать.

Вейцлер вздрогнул, повернулся к охраннику:

– Вы не могли бы… потише. Ребёнок спит.

Хрунов вскочил со сжатыми кулаками, но вовремя опомнился, тяжело дыша, сел опять на своё место.

Как же он ненавидел этого Вейцлера, и его всегда молчащую жену, и его больного урода-ребёнка. Ох, с каким удовольствием он взял бы «в кулачки» этого жидёнка. Как он это делал в тюрьме. Нет, не убивал, конечно. Нельзя. Но увечил знатно. Сначала – в живот, чтоб глотал воздух как рыба, выброшенная на берег. Потом – ладонью по уху, чтобы лопнула перепонка, а потом ногами – как тряпку… И вчерашний гордец – стоит рукой махнуть – дрожит, дёргается в страхе, как забитая скотина: «Не бейте!» То-то, не бейте. А кто тебя просил народ мутить, а? Да, были времена… Однажды только перестарался Хрунов, или очень уж хлипким оказался арестант. Чуть вообще не уволили. Хорошо, земляк помог, взял к себе, а то бы вся служба кошке под хвост.

Но ничего, мы своё возьмём. Хрунов чувствовал, как растёт, переполняет душу злоба. А то ходят и молчат. Точно невиновные. Что сам. Что жена его. Будто он, Семён Хрунов, их чем-то обидел. Говорить, видишь, даже не хотят. Считают ниже своего достоинства. Ничего, пойдём на бульвар, я тебе припомню эту пуговицу, гадина. Посмотрим, как тогда заговоришь. Впрочем, что ждать воскресенья! Хрунов уже не мог себя остановить. Он кинулся в прихожую и вернулся оттуда с плащом Вейцлера.

– В воскресенье вам не будет жарко, господин бомбист?

Что-то в голосе охранника, видимо, насторожило арестованного. А тот уже шагнул к нему вплотную:

– Не задохнётесь?

И, с треском вырвав верхнюю пуговицу, бросил под ноги Вейцлеру. Тот отшатнулся.

– Что вы себе позволяете?

Из спальни выглянула испуганная Соня:

– Что тут происходит?

Хрунов схватил Вейцлера за грудь, рванул на себя и замер. Из прихожей донёсся стук в дверь.

46. Авария

…Коляска неслась, подпрыгивая по булыжной мостовой. Забившись в угол, Гринберг поглядывал на строгие, сосредоточенные лица агентов.

– Погоняй! – крикнул Харлампиев.

Сидевший рядом с кучером агент толкнул его в бок.

– Тебе сказано!

Тот забурчал что-то невнятно в ответ. Агент хватил его кулаком. Кучер подскочил на козлах, закричал плачущим голосом:

– Чего дерёшься?

– Погоняй! – рыкнул агент.

Впереди из подворотни ломовик подавал задом телегу с увязанной мебелью и перегородил дорогу. Кучер, чтоб избежать столкновения, взял влево, коляску занесло. Заднее колесо провалилось в какую-то выбоину. Что-то треснуло. Коляска осела.

– Тп-р-р-ру! – кучер, откинувшись назад, тянул на себя вожжи. – Приехали!

Агенты, ругаясь, соскочили на мостовую.

На встречной стороне притормозила извозчичья повозка. Сидевшая сзади купеческая пара с любопытством наблюдала за происходящим. Харлампиев подскочил к седокам:

– Попрошу освободить…

Купец набычился:

– Ещё чего! Ты кто такой, чтобы…

В руке у Харлампиева блеснул пистолет. Купеческую пару как ветром сдуло. Один из агентов, взяв лошадь под уздцы, развернул повозку, крикнул кучеру, запрыгивая на подножку:

– Гони!

47. Освобождение

…Из прихожей вновь донёсся стук в дверь.

– Т-с-с-с! – зашептал Хрунов, приложив палец к губам, и, взяв Соню за руку, тем же шёпотом приказал: – Спросите, кто?

– Кто там? – выговорила Соня?

Из-за двери раздался взволнованный голос:

– Марье Мироновне плохо! Бабаевой! Откройте, ради Христа!

Хрунов, отодвинув в сторону Соню, распахнул дверь и от жёсткого удара в лицо отлетел, стукнулся головой о стену и рухнул на пол. Второй охранник выхватил пистолет. Вейцлер бросился к нему, пошатнулся от грохнувшего выстрела. Солдатов поддержал его, не дав упасть. Двое боевиков сбили охранника с ног, пистолет отлетел в сторону.

– Сеня! – бросилась к мужу Соня.

Солдатов, поддерживая тяжелеющего Вейцлера, быстро заговорил:

– Потом, потом, Соня! Берите ребёнка, и – уходим!

Боевики наскоро связали охранников. Солдатов подхватил Вейцлера на руки:

– Помогите Соне!

Бережно уложив Вейцлера в коляску, Солдатов вполголоса приказал Свитневу:

– Гоните! А я задержусь, посмотрю, что будет.

– Только осторожно!

– Ладно!

…Через минуту рысак, высекая подковами искры, нёсся по мостовой. Внутри кареты молча сидели мужчины. Плакал ребёнок. Текли слёзы по щекам Сони, которая одной рукой прижимала к себе сына, а другой поддерживала лежащую на её коленях голову мужа. Толчки кареты, видимо, причиняли ему нестерпимую боль. Лицо его побелело, осунулось. Глядя не отрываясь на Соню, он прошептал:

– Всё-таки дотерпели…

Рысак летел вперёд.

48. Пять минут опоздания

– Стой! – крикнул Харлампиев.

– Тпр-пру! – кучер натянул вожжи.

Харлампиев спрыгнул на тротуар. К нему рванулся было стоящий у ворот филёр, но, узнав начальника, замер.

– Доктор был?

– Минут пять как уехал, – ещё ничего не понимая проговорил филёр. Харлампиев, оттолкнув его в сторону, бросился во двор. Вслед за ним побежали полицейские. Последним из коляски вылез доктор. Он огляделся по сторонам, помедлил, не зная, что ему делать, и торопливо зашагал во двор.

«Московские ведомости» сообщают:

– …вышла и продаётся книга Юрия Кари-Бека «Черкесские рассказы». Стр. 302. Ц. 1 рубль. Книга г-на Кари-Бека представляет весьма интересный сборник рассказов, рисующих быт кавказских горцев до их умиротворения.

– …продаётся в конторе университетской типографии новая книга Л. Тихомирова «Демократия либеральная и социальная». Цена 60 коп. С пересылкой 80 коп.

– По поводу статьи Н. Иванцова «Основной принцип красоты».

«…Кто такой Гамлет? В чём идея трагедии Шекспира, названной этим именем? Почему эта трагедия привлекает всеобщее внимание, приобретает всемирное значение?

…Борьба глубокого, страдающего скептицизма с верой – вот в чём смысл великой трагедии, вот в чём заключается идея её!..»

– …вышли отдельным сборником стихи г-жи Лохвицкой (по мужу Жибер) в виде изящно изданной книги. Нельзя не обратить внимание любителей поэзии на этот сборник: в наши дни «поэтического нытья или пустого декадентства», когда выходит масса книжечек с самыми уродливыми «пробами пера» – он производит на читателя освежающее, благотворное впечатление многими стихотворениями, которые своими темами, мыслями, образами, чистой русской речью заставляют признать в авторе несомненный поэтический талант.

– НОВЫЕ КНИГИ. Общедоступный народный лечебник. Руководство для врачевания всех болезней взрослых и детей без помощи врача. Всего 270 страниц. Книга является настольной для каждого семейства. Цена 1 руб. 35 коп. с пересылкой.

49. Кого послать к Солдатову

Виртуоз стоял у окна и сквозь паутину штор смотрел на улицу. Павел и Ирина занимались планом и оформлением накладных на закупку новой партии книг. Революция революцией, но работу библиотеки тоже нельзя было пускать на самотёк. Она требовала быть в курсе издаваемых новинок, запросов публики и даже предвидения: что будет востребовано публикой через месяц, через два, через полгода. Разумеется, больше половины читателей была демократически настроенная молодёжь, но были и люди других возрастов и взглядов, и надо было стараться, чтобы те и другие находили в библиотеке то, что искали.

– Пора идти к Солдатову, – проговорил Виртуоз, – у него уже должны быть новости.

– Кто пойдёт?

– А может, попросить Катю? – предложила Ирина.

– А что? – охотно откликнулся Виртуоз. – Пора для девушки открывать школу. Для первого раза задание – естественно, при тщательном инструктаже – подходящее. Я думаю, она справится.

– А когда она будет в библиотеке? – поинтересовался Павел.

– Завтра, – ответил Виртуоз. – Я попросил её бывать здесь, в библиотеке, через день. Естественно, не меняя своего прежнего поведения.

– Это у неё хорошо получается, – улыбнулась Ирина.

50. Визит Берга

Постучав, вошёл дежурный и доложил: только что принял телефонный звонок. Полковник Берг едет сюда и просил быть на месте.

У Харлампиева сразу испортилось настроение. Вот уж кого он сейчас не хотел видеть, так это Берга.

Полковник Берг, фамилия которого не значилась в штабном расписании министерства, был главой всего политического сыска России, перед которым, по слухам, заискивал сам министр. В последнее время Берг что-то зачастил в Москву.

Это нервировало. Харлампиев попробовал пожаловаться московскому полицеймейстеру, но Трепов только замахал руками: мол, ты уж сам выкручивайся как-нибудь!..

Но «как-нибудь» не получалось, несмотря на то что Харлампиев умел ладить с начальством. За полтора десятка лет службы он давно понял: хорошо работать и быть в хороших отношениях с начальством – вещи абсолютно разные. Это была целая наука: как видеть расставленные на каждом шагу капканы и как уметь их обходить стороной. Скажем, докладывать начальству следовало не так, как было на самом деле, а так, как оно хотело это видеть, чтобы не вызывать недовольства, лишних вопросов. Иначе потом не дадут спокойно работать, начнут совать всюду нос, поучать, наставлять, ничего не смысля в нюансах сыска. Кроме того, надо было быть всегда готовым к внезапным инициативам начальства, которому в любой момент могло что-нибудь плеснуть в голову и тем самым застать подчинённого врасплох. Наученный горьким опытом Харлампиев никогда не убирал подчистую всех выявленных злодеев, оставляя кого-то на свободе, разумеется, под наблюдением, так сказать, «на разводку»: вдруг кто-нибудь заглянет на огонёк, кого ещё не выявили, просмотрели. Кроме того, такой манёвр подстраховывал от внезапных «наездов» начальства, которое долгое затишье могло обеспокоить: не спит ли охранка? В этом случае на любой вопрос был готов ответ: мол, работаем, раскрываем заговор, готовящийся теракт. На кого? Тут уж смотри сам, кого назвать, исходя из ситуации. Лучше, конечно, того, кто повыше, но только не первых лиц! Лишний шум тоже ни к чему. Главное – вовремя отчитаться и показать: охранка не дремлет. Нужны арестованные? Вот они.

Правда, Берг был поумней многих прежних начальников. С поучениями, как надо работать, не лез. Только требовал докладывать ему обо всём. И Харлампиев докладывал. Разумеется, как считал нужным. Вот только не раз ему начинало казаться, что Берг о каких-то новостях, добытых сложным оперативным путём, знает не меньше, чем сам начальник охранки. Откуда? Вопрос, который вызывал в Харлампиеве беспокойство.

Московское охранное отделение по праву считалось лучшим в России, и, казалось бы, никаких причин для столь явного внимания начальства не было. Но Берг продолжал приезжать один, а то и два раза в месяц, не объясняя причины своих визитов. Порой Харлампиеву начинало казаться, что он как-то слишком многозначительно посматривал на него, как будто ждал ответа на вопрос, который уже задавал ему однажды.

Харлампиев ждал его и боялся, потому что этот вопрос касался одного его необдуманного поступка, о котором он не раз сожалел и который был связан с гибелью террориста Льва Барашкова.

Этот случай вновь вспомнился во всех деталях, когда однажды, придя на работу, Харлампиев понял, что ночью в его кабинете кто-то был. И более того, что-то искал. Всё лежало на своих местах, но иное положение волоса на дверце книжного шкафа доказывало, что ночной гость её открывал. То же самое было с метками на ящиках письменного стола, крышке сейфа, которые Харлампиев не ленился запирать, уходя домой.

Кто был в его кабинете? Разумеется, Берг или кто-то из его людей. Что искал? Тут тоже не было никаких загадок. Ночной посетитель искал те окровавленные пол-листа бумаги, которые совершенно случайно попали в руки Харлампиева и хранились сейчас здесь, в кабинете, в тайнике старинного книжного шкафа.

…Перед глазами Харлампиева до мельчайших подробностей встал день, когда вместе с Бергом они везли арестованного Барашкова из Москвы в Петербург.

…Спецвагон состоял из трёх отделений. В первом с входной бронированной дверью располагалась охрана. Во втором ехали они вдвоём с Бергом. В третьем отделении, по сути – камере без окон, содержался арестованный Барашков. К нему, отпирая ключом железную дверь, заходил лишь Берг.

Вот и сейчас он был там. Его голос глухо – слов было не разобрать! – звучал через стенку.

Харлампиев задремал, когда вдруг в камере грохнул выстрел. Он выхватил пистолет, шагнул к двери. Из камеры с окровавленными руками выскочил Берг:

– Набросился, сволочь!

Он прошёл мимо, захлопнув за собой дверь, в отделение охраны.

Харлампиев заглянул в камеру. Арестованный лежал на полу, судорожно сжимая руками края разорванной и окровавленной рубахи. В разрыве ворота белела полоска бумаги. Зачем-то (совершенно не сознавая зачем) Харлампиев, потянув за уголок, вытащил половину листа. Вторая, размокшая от крови, осталась под рубашкой. За стеной у охранников что-то упало. Он шагнул назад в свой отсек, сунув бумагу в карман. Не взглянув на него, Берг и двое жандармов пошли в камеру. Харлампиев остался, всё более и более понимая, что сделал то, чего ни в коем случае делать было нельзя. Дверь открылась, жандармы протащили голое тело арестованного в охранный отсек. Когда его позвал Берг, Харлампиев шагнул в камеру.

На полу валялась разбросанная одежда арестованного. Берг, стоя у стола, осторожно расправлял и разглаживал влажную от крови половину листа бумаги.

– Ты сюда заходил?

– Никак нет.

Харлампиев выдержал ледяной взгляд начальника. Он мгновенно пожалел о своём ответе, но понимал, что момент был упущен и признаваться поздно.

…Сколько раз потом он ругал себя за это. Сколько раз хотел вернуть несчастный, залитый кровью обрывок бумаги! Но чем дальше отделяло его время от памятных событий в спецвагоне, тем – Харлампиев понимал! – труднее это было сделать, пока не стало совсем невозможно.

На всякий случай Харлампиев тщательно осмотрел хранящийся у него обрывок бумаги. С помощью сильной лупы он понял, что на нём погибший террорист описал приметы какого-то человека. Какого? На этот вопрос Харлампиев ответить не мог, и тогда после недолгих раздумий он спрятал бумагу в тайнике стоящего в кабинете массивного книжного шкафа, решив посмотреть, что будет дальше.

…И вдруг его озарило. А если события в спецвагоне, частые визиты Берга в Москву, обыск в кабинете, пол-листа в тайнике книжного шкафа – это всё звенья одной цепи? Если всё дело в записке убитого террориста, которая находится у Харлампиева и которая была очень нужна Бергу. Вопрос только – зачем?

Дверь распахнулась. В кабинет вошёл Берг.

Как и предполагал Харлампиев, разговор сразу пошёл о происшествии на Поварской.

– Государь недоволен, – строго начал Берг. – В центре города, средь бела дня!.. Как это могло случиться? Как вы могли это допустить!

Харлампиев молчал.

– Государь приказал принять все меры, чтобы найти злодеев. Что вы предприняли?

Начальник охранки коротко рассказал о плане розыскных мероприятий.

– Результат?

– Думаю, скоро будет.

– Когда?

– Конкретный день, – сдерживая себя, проговорил Харлампиев, – я сейчас назвать не могу.

Берг нахмурился.

– По-моему, вы не поняли то, что я сказал. Государь не-до-во-лен, – произнёс он по слогам. – Государь приказал принять все меры, чтобы отыскать злодеев. Если результата нет – значит, не все меры приняты или… – взглянув на подчинённого, он покачал головой, но продолжать не стал. – Как вы считаете, кто эти злодеи?

– Думаю, одна-две «спящие» пятёрки, которые до поры до времени не давали о себе знать.

– И что же их разбудило?

– Пока, – Харлампиев пожал плечами, – не готов вам ответить.

Берг молча походил по кабинету, остановился напротив начальника охранки.

– Я думаю, террористов разбудил приезд Виртуоза. Следовательно, в самое ближайшее время надо ожидать ещё какой-нибудь неприятности.

– Пока, – возразил Харлампиев, – нет никаких данных об участии Виртуоза в нападении на нашу засаду. И вообще, это не его стиль.

– А по моим данным, – веско заявил Берг, – он руководил действиями этих злодеев. И если в ближайшее время что-нибудь произойдёт подобное, вас, господин Харлампиев, на этом месте не будет. Поэтому необходимо сосредоточить все силы на поисках Виртуоза. Вам ясно?

– Так точно.

51. Катя Воронцова

…Катя шла к Солдатову, внимательно смотря по сторонам, приглядываясь к прохожим, чувствуя волнение и тревогу за порученное ей дело.

Это было её первое задание, которое она получила от Виртуоза. На её взгляд, очень простое и едва ли стоившее такой таинственности, такого количества предостережений и уловок, которые Гордон велел ей соблюдать. И вообще она уже не испытывала перед ним того трепета, который ощущала в первый день знакомства. Наверное, это произошло потому, что на Катину оценку того или иного мужчины существенно влияло его поведение в постели. Близость с Гордоном её разочаровала.

…В пятнадцать лет её лишил невинности тридцатилетний доктор, который пользовал её мать. Каким он был доктором, Катя так и не узнала, но в науке любви благодаря ему для неё не осталось белых пятен.

Когда всё неожиданно вскрылось, был большой скандал. Отец, как всегда, оказался в стороне. И доктор заслужил прощение матери тем, что клятвенно обещал жениться. Перспектива иметь у себя в доме, так сказать, под боком любовника ей показалась заманчивой. Но Катя непонятно почему вдруг взбрыкнула и, разыграв сцену оскорблённой добродетели, гордо отказалась от вообще-то приличной партии.

Потом у неё были другие мужчины, но ни один из них уже не стал для неё событием масштаба: быть или не быть? Это были скорее обычные приятные удовольствия, в чём она не могла себе отказать.

Её жизнь по-прежнему была полна метаний из крайности в крайность. Женские курсы, изучение медицины, мимолётное замужество, развод, увлечение революционными идеями, резкие суждения, из-за которых от неё шарахались обыватели. И была даже одна-единственная попытка «хождения в народ», которая закончилась тем, что она отдалась в прокопчённой избе сиволапому мужику, от которого так разило прелой овчиной, что Катя едва не задохнулась.

Общение с говорливыми демократами, бесконечные диспуты, собрания, а главное, растущее не по дням, а по часам количество «революционеров» уже стало откровенно надоедать Кате, и потому предложение Ирины познакомиться с прибывшим из Парижа очень серьёзным человеком её заинтересовало. Общение с ним произвело впечатление. Правда, как мужчина Виртуоз оказался не на высоте. В какой-то момент близости он – как показалось Кате – на несколько мгновений даже потерял сознание. Но это она приписала своему умению доводить мужчин до экстаза. К тому же она слышала, что нервные стрессы, постоянное напряжение сказываются на потенции мужчины, и потому даже этот факт ей показался подтверждением той рискованной, полной опасности жизни, которую вёл этот человек. И которую теперь будет вести она.

– Мадемуазель, – звучный молодой голос вернул её к действительности.

Два молодых офицера слишком откровенно осмотрели её с головы до ног. В другое время, в зависимости от собственного настроения, она как-то отреагировала бы на их взгляды, но сейчас побыстрей прошла мимо. Через какое-то время остановилась, делая вид, что разглядывает витрину, а сама как в зеркало посмотрела назад: не шпики ли? Офицеры, постояв и поглядев ей вслед, всё же пошли своей дорогой. Пронесло.

Катя перешла улицу, зашла во двор нужного дома, поднялась по лестнице, остановилась у квартиры номер восемь. Постучала. Дверь открыл хозяин и в упор посмотрел на неё такими синими глазами, что Катя на секунду оцепенела. Синие глаза смотрели вопросительно и строго. Она справилась с собой и произнесла заученные слова. Синие глаза потеплели.

– Входи.

52. В охранке

Офицеры знали, что накануне к шефу заезжал Берг, поэтому на утреннем совещании все ждали разноса за то, что произошло на квартире Вейцлера. Нападение на засаду было неслыханной дерзостью, которую не могли оставить без внимания на самом верху. И Харлампиева наверняка не погладили по головке. Теперь, как считало большинство присутствующих, пришёл их черёд.

Но ко всеобщему удивлению, Харлампиев был спокоен. Коротко сообщив о визите Берга и его недовольстве работой охранки, он заговорил о том, что необходимо сделать.

– Поставлена задача разыскать напавших на засаду. Кроме того, мы не должны прекращать работу по поиску Виртуоза.

– Разрешите? – с места поднялся один из ветеранов.

– Слушаю вас.

– Это нападение не могло быть делом рук Виртуоза? Уж очень дерзкое!

– Не думаю, – ответил Харлампиев. – Для парижского центра Вейцлер не та фигура, чтобы присылать сюда Виртуоза. Его цель – лицо, которое у всех на виду. И потом налёт на квартиру не его стиль. Его козырь – убийства, которые он тщательно и терпеливо готовит.

Встал поручик Денисов.

– Может быть, всё-таки потрясти библиотеку?

– А что это даст?

– Возможно, это предотвратит теракт.

– Возможно, – согласился Харлампиев. – Но если Виртуоза там нет? Сделать всё тихо не получится. Круги разойдутся по всему городу. Мы этим спугнём Виртуоза, и он откажется от задуманного. Но через какое-то время вернётся под другой личиной. Причём мы даже можем об это не узнать, если наша загранрезидентура прохлопает его отъезд. Поэтому мы должны обезвредить его сейчас. Я думаю, Виртуоз собирается объединить оставшихся на свободе боевиков и вместе с ними совершить теракт. Мы должны взять их всех. Судя по пятнам крови, один из нападавших ранен. Нужно взять под контроль все больницы и медицинские кабинеты.

Харлампиев повернулся к своему заместителю:

– Попрошу подготовить рапорт о переводе Хрунова в другое подразделение. У нас надо работать головой, а не кулаками.

53. Ссора с Виртуозом

Все – Павел, Ирина, Зубов, Гордон – внимательно слушали Катю. А она очень толково рассказала, как, соблюдая все меры предосторожности, добралась до Солдатова, как он её встретил и о том, что квартиру, очень удобную, с двумя выходами он для Виртуоза снял, и уже можно в неё вселяться. И напоследок Катя добавила главное: об успешном освобождении Вейцлера и его семьи. Это известие вызвало бурный восторг, который прервала злая реплика Гордона:

– Идиоты!

Все растерянно замолчали.

– Ты это о ком? – холодно поинтересовался Павел.

– О вашем Солдатове. О ком же ещё? И его подвигах.

– Объясни.

– А что тут объяснять? – Гордон не скрывал своего раздражения. – У вас все творят, кто что вздумает! Бардак! Мне теперь ясна причина ваших провалов.

– Я бы не судил так категорично.

– А как ещё можно? – не унимался Гордон. – Меня просто бесит эта партизанщина. А самое главное, она осложняет проведение моей операции.

– Она не только твоя, – жёстко произнёс Павел.

Ирина его поддержала:

– Мы уважаем вас, Гордон. И никто не ставит под сомнение ваши заслуги. Но это наше общее дело.

Виртуоз чуть побледнел.

– Эту операцию, – упрямо повторил он, – мне поручил комитет, и, значит, все члены московской боевой организации должны подчиняться мне. В противном случае я поставлю перед комитетом вопрос о расформировании вашей группы!

– Подожди, – стараясь предотвратить ссору, заговорил Павел. – Мы не против твоего руководства операцией. Просто Ирина, как я понял, имела в виду, что каждый из нас тоже несёт личную ответственность за её успешное проведение.

– Спасибо тебе, – Ирина шаржированно сделала реверанс Павлу, – что перевёл меня на русский, от которого Гордон в Париже, видимо, отвык.

Виртуоза передёрнуло.

– Не будем ссориться, – вновь примирительным тоном заговорил Павел, – давайте всё-таки сосредоточимся на деле.

Став невольным свидетелем возникшего спора, Катя всей душой была на стороне Ирины и Павла. Скупой рассказ Солдатова сделал его в глазах Кати настоящим героем, и все ссылки Гордона на необходимость дисциплины и конспирации казались ей просто выражением его уязвлённого самолюбия. Но прямо выразить своё мнение она не решалась.

– Я забыла сказать, – вдруг произнесла Катя, – что Вейцлер ранен.

Все загалдели:

– Серьёзно?

– Что же молчала?

Катя виновато развела руками:

– Вы начали спорить…

– А где он сейчас?

– Солдатов сказал, что в надёжном месте вместе с женой и сыном. Под присмотром хорошего доктора.

Гордон встал, подошёл к окну:

– Мне надо перебраться на другую квартиру. Здесь оставаться больше нельзя. Придётся вновь стать «вечным студентом». Надо подумать, как избавиться от филёров.

– Сколько сейчас народу в читальном зале? – спросил Павел у Ирины.

– Человек двадцать пять – тридцать.

– Давай объявим, что сегодня по независящим от нас причинам библиотека закрывается, условно, в четыре часа. Причём объявим это внезапно, чтобы все вышли одновременно. И Гордон, замешавшись в толпе читателей, дойдёт вместе с ними до ближайшего проходного двора, а оттуда – на соседнюю улицу. Как тебе этот вариант? – Павел повернулся к Гордону, который, чуть поразмыслив, кивнул:

– Согласен.

54. Западня захлопнулась

Зубов старался не думать о положении, в котором он оказался. Но удавалось это с трудом. Как он ни гнал от себя доводившие его до отчаяния мысли, они возвращались, стучались в сознание, не давали покоя.

Внезапная спасительная мысль, что смерть Харлампиева освободит его от всех мучений и страхов, постепенно теряла свою остроту.

Ему, жаждавшему скорого результата, действия группы казались невообразимо долгими. И он в своих мечтаниях никак не мог понять, что нужно сделать, чтобы ускорить и направить ход событий в нужное русло.

Куда ни кинь – всюду клин!

Он был близок к отчаянию, когда после короткого стука в дверь к нему в комнату вошёл Харлампиев.

Зубов неприязненно взглянул на незваного гостя:

– Опять вы…

– А вы решили, что я всё забыл? – с нескрываемым раздражением произнёс полицейский. – Или думаете, что я с вами в бирюльки играю?

Зубов ошарашенно взглянул на гостя, который подошёл к нему вплотную:

– Ты, по-моему, не понял, с кем имеешь дело! На каторгу захотел? Вместе с Михеевой и Кругловым? Думаешь быть героем? Да я пальцем пошевелю, и тебя пришьют на первом этапе как стукача!

– Я не позволю!.. – крикнул Зубов, но голос его сорвался.

– Цыц! – рыкнул Харлампиев. – Ты останешься предателем в глазах своих сообщников, своего друга Круглова, а главное – Михеевой. Ты этого хочешь?

Зубов опустил глаза. Западня захлопнулась. Все его призрачные надежды, что всё как-нибудь обойдётся, рушились. Он ощущал себя в полной власти этого человека, от которого зависела вся его дальнейшая жизнь. И, презирая самого себя за малодушие, за трусость, он начал оправдываться:

– Почему вы решили, что я играю с вами в бирюльки?

– Потому что, кто такие Михеева и Круглов, мы давно знали и без тебя.

– Но я действительно никого больше не знаю. Честное слово! Я узнал от Павла, что буду работать с ними, уже после последней встречи с вами.

– А почему не сообщил об этом?

– А как? Идти к вам в учреждение, – врал Сергей, – я побоялся.

Харлампиев недоверчиво взглянул на него:

– Допустим. Какие планы у боевой организации?

– Подготовка теракта.

– Кто цель?

– Вы.

Полицейский усмехнулся.

– Я так и думал. Кто будет руководить группой?

– Я его видел один раз. Вроде бы приехал из-за границы.

Харлампиев протянул фотографию:

– Он?

Зубов вгляделся, кивнул:

– Да.

Он поднёс фотографию ближе к глазам, поворачивая её и так и эдак.

– Он. Точно. Только моложе.

– Ну, разумеется, – согласился Харлампиев, – фотокарточка была сделана пять лет назад.

Заметив, что Зубов по-прежнему с интересом рассматривает фото, поинтересовался:

– Что ещё? Кого-то напоминает?

– Напоминает, – Зубов озадаченно посмотрел на полицейского, – напоминает человека, который был в библиотеке в тот день, когда там разоблачили… – он чуть замялся, – вора…

– Не тушуйся, – усмехнулся Харлампиев, – можно было прямо сказать: полицейского. Это был наш агент. Запомни. Этот на фото и тот, что был в библиотеке, – один и тот же человек, о котором я тебе уже рассказывал. Знаменитый террорист по кличке Виртуоз. Запомнил?

Зубов кивнул:

– Почему вы мне об этом рассказываете?

– Потому что, – особым тоном произнёс Харлампиев, – с сегодняшнего дня ты сотрудник охранного отделения, – и, увидев растерянность в глазах Зубова, поспешил его успокоить: – Разумеется, тайный сотрудник с очень приличным жалованьем. С сегодняшнего дня все твои денежные вопросы решены.

Зубов подавленно молчал. Харлампиев подошёл, легонько хлопнул его по плечу:

– Не тушуйся, как сказал бы писатель Достоевский. Если ты будешь вести себя умно, никто, кроме меня, ничего не узнает. А ты с моей помощью можешь получить многое. Даже Михееву.

Зубов удивлённо взглянул на него. Тот утвердительно кивнул:

– Да-да, даже Михееву. Если не будешь ловчить и пытаться обвести меня вокруг пальца. Не советую.

Харлампиев погрозил пальцем.

– А теперь слушай внимательно. Мне нужно знать всё о подготовке теракта. Каждую мелочь. И последнее. На днях боевики освободили террориста Вейцлера с его женой. Мне нужно знать, кто были эти люди. Где он находится сейчас, ну и другие подробности, связанные с этим делом. Понял?

Зубов обречённо кивнул:

– Да…

– И запомни, – тон Харлампиева стал ледяным. – Назад пути у тебя нет. Узнают они – тебе конец. Я не угрожаю. Я просто ещё раз объясняю тебе твоё положение. И последнее. Если возникнет необходимость встречи со мной, скажи вашему дворнику: «Если кто ко мне придёт, передай, что я буду в восемь». Или в другой час, который ты назовёшь. Я очень скоро буду об этом знать. И в назначенный час буду у тебя дома. Или кто-то из наших сотрудников.

– Лучше бы вы… – выговорил Зубов.

– Соображаешь, – одобрительно отозвался Харлампиев. – Ладно, на связь с тобой буду выходить только я.

55. Катя Воронцова

Перед Катей лежали несколько пригласительных билетов: премьера спектакля модного режиссёра, диспут в университете, вечеринка в клубе поэтов, ещё какие-то мероприятия… и, даже не посмотрев до конца, бросила в мусорную корзину. Вновь одна болтовня. Все эти прогрессивные сборища её больше не привлекали. Она участвует в несравненно более интересном деле.

Катя вспомнила, как шла к Солдатову, и вновь ощутила волнение. То, чем она сейчас занималась, было очень серьёзно, ответственно и опасно.

…Она вдруг вспомнила взгляд синих глаз Солдатова. Сначала холодный и настороженный, а потом всё больше и больше смягчающийся, потом восхищённый и даже почти нежный. Кате внезапно стало так хорошо, что захотелось запеть. Медведь! Настоящий медведь! Огромный, широкоплечий, с могучими ручищами, в которых утонула её ладошка, когда они прощались. Он задержал её руку в своей и даже – Катя это остро почувствовала – хотел поднести к губам, страшно сконфузился, поняв, что она поняла его внезапное желание, и от этого смутился ещё больше.

– Надеюсь, мы ещё увидимся.

– Я тоже надеюсь. – Катя улыбнулась ему и побежала вниз по лестнице.

«Медведь! Настоящий медведь!» – думала она восхищённо. А как скупо он рассказывал об освобождении Вейцлера. В отличие от Гордона безо всякой рисовки и винил себя за то, что проморгал выстрел, ранивший Вейцлера. Да, с такими мужчинами, как Гордон, как Солдатов, она ещё не встречалась. Но, боже, какие же они разные! Если один – сильный, самовлюблённый гордец, настоящий демон, привыкший ко всеобщему поклонению, то другой… Этот медведь… Он смотрел на неё как на богиню снизу вверх, как на недостижимое счастье.

Невольное сравнение этих двух мужчин было не в пользу Гордона. Общение с Солдатовым ей было интересно, возбуждало предвкушением чего-то нового и неизведанного. «Медведь! Настоящий медведь!» – вновь радостно подумала Катя и, взглянув на часы, заторопилась. На вечер был назначен сбор группы.

56. Сбор группы

Солдатов показывал квартиру Гордону, который, удовлетворённо кивая, тем не менее лично проверил, как работают замки обеих дверей: главной и чёрного хода, как открываются-закрываются оконные рамы.

Крыша соседнего дома была всего на метра полтора ниже единственного окна торцевой комнаты, и Солдатов, кивнув в её сторону, пошутил:

– Пожарный, так сказать, выход… Если что вдруг…

Но Гордон шутку не поддержал:

– Вдруг быть не должно.

Они вернулись в гостиную, где собранные Солдатовым для предстоящей операции бойцы весело подтрунивали над Катей, которая, впрочем, тоже за словом в карман не лезла. При появлении серьёзного Гордона все замолчали. Бойцы с ревнивым любопытством разглядывали парижскую знаменитость.

– Как тебе квартира? – поинтересовался Солдатов.

– Профессионально подобрана. – Гордон кивнул Солдатову. – Спасибо.

Тот, явно польщённый оценкой, смущённо улыбнулся.

Один из парней засмеялся:

– Все удобства. А главное – три выхода, если полиция соберётся в гости.

– Пусть только сунутся, – мрачно изрёк сидевший у окна сумрачный боевик, опустив руку в карман.

Гордон обвёл взглядом собравшихся, насмешливо усмехнулся.

– Если полиция сюда «сунется», то кроме вот этого молодого человека, – он кивнул в сторону мрачного парня, – её вряд ли что заинтересует. Надеюсь, ни взрывчатки, ни снаряжённых бомб здесь нет?

– Нет, – отозвался Солдатов.

– А вам, молодой человек, исходя из собственного опыта, могу сказать, что оружие можно брать с собой, только когда идёшь на рискованное дело, чтобы в случае неудачи последнюю пулю оставить себе. Во всех остальных случаях – это петля для себя.

Заметив недоверие в глазах парня, он продолжил:

– Пойми, случайная облава, тебя задерживают с пистолетом в кармане. И сразу из простого неблагонадёжного типа ты превращаешься в опасного террориста, готовящего покушение… – Гордон усмехнулся, – на кого именно – это уже зависит от того, какую игру захочет сыграть охранка. Надеюсь, я всё конкретно вам объяснил, молодой человек?

– Елизаров Игнат, – подсказал Солдатов.

– Вам понятно, Игнат?

Тот, побагровев, буркнул:

– Понятно.

Гордон обвёл взглядом боевиков:

– И чтобы в дальнейшем между нами не было никаких недомолвок, я хочу сразу сказать: комитет поручил мне возглавить группу для подготовки теракта. Отныне вы – в моём подчинении. И пугачёвщины больше не будет. Террор – это дисциплина. Там, где пугачёвщина, там неминуемые провалы и неминуемые жертвы. История с Вейцлером тому подтверждение.

Катя увидела, как мгновенно напрягся Солдатов, чтобы ответить, но в последний момент всё-таки сдержался. Она вдруг с каким-то даже удивлением ощутила, что сейчас, в данную минуту, испытывает неприязнь к Гордону, своему любовнику, человеку, которым совсем недавно она восхищалась. Его явная гордыня, пренебрежение к собравшимся вызывали в Кате всё больший протест. И напротив – боевики, на встречу с которыми она шла не без опаски, не представляя, как могут выглядеть люди, профессия которых – убивать, оказались очень простыми, располагавшими к себе своей открытостью, юмором, готовностью идти навстречу. Это поражало, потому что по скупому рассказу Солдатова она знала, что все эти ребята уже не раз рисковали своими жизнями. В конце концов, они были теми людьми, с кем Гордону через неделю, две, три – плечом к плечу – предстояло пойти в бой, может быть, заслонить друг друга, и вот так демонстрировать своё превосходство, перечёркивать то, что было сделано ими, Катя считала неправильным и даже недопустимым.

Всё внутри у неё кипело от возмущения.

Боевики сидели, мрачно насупившись.

Глаза Солдатова полыхали синим огнём.

– Я как старший свою вину не отрицаю. Недоглядел. Но насчёт пугачёвщины готов поспорить. Ребята сработали чётко.

Гордон хотел было возразить, но Солдатов упрямо продолжал:

– Поэтому давайте лучше о деле, о том, что нам предстоит сделать.

Катя смотрела на него почти с обожанием. Медведь! Настоящий медведь!..

Гордон, чуть поколебавшись, заговорил:

– Комитет вынес приговор начальнику московской охранки. На сегодняшний день он наш самый опасный враг. Необходимо показать всем, что боевая организация жива и будет продолжать беспощадную борьбу. Второй целью будет премьер-министр. Третьей – царь.

Гордон ожидал после последних слов бурной реакции и был внутренне разочарован, что боевики встретили его сообщение, не высказав никаких эмоций. Царь так царь. Словно покушение на первое лицо государства было для них абсолютно привычным делом.

Гордон перевёл взгляд на Катю и… замер. Она с таким восхищением смотрела на Солдатова, что железного Виртуоза, не терявшего самообладание в минуты смертельной опасности, едва не передёрнуло от обиды и возмущения. Нашла кем восхищаться! Кто он такой? В следующее мгновение мелькнуло сомнение: а вдруг он ошибся? Он вновь взглянул на Катю, но она, словно что-то почувствовав, встретила его взгляд так же, как всегда. В её глазах была готовность во всём идти ему навстречу. Так и не поняв до конца, было ли это на самом деле, или восхищение Кати Солдатовым ему просто почудилось, он проговорил:

– Давайте действительно поговорим о предстоящем деле.

Чётко, логично, убедительно Гордон изложил программу охоты, в конце которой начальник охранки должен был неминуемо встретить пулю.

– Вопросы есть? – спросил Гордон.

Руку поднял Солдатов.

– План хорош, но его надо привязать, так сказать, к местности и иметь запасной вариант на случай непредвиденных обстоятельств.

– Вот этим мы сейчас и займёмся, чтобы максимально исключить эти самые непредвиденные обстоятельства.

Гордон проговорил это, сдерживая себя и стараясь выглядеть максимально доброжелательным, но вдруг вспомнив восхищённый взгляд Кати (был ли он на самом деле?), устремлённый на Солдатова, вновь почувствовал в себе раздражение. Умничает. Привязать, видите ли, к местности… Да всем понятно, что любой план надо привязать к местным условиям. Гордон невольно посмотрел на Катю, но её всё тот же, прежний взгляд его успокоил. Может быть, действительно показалось?

После детальных разговоров, распределения маршрутов и наблюдений за Харлампиевым, смен друг друга, мест и паролей дальнейших встреч настроение собравшихся заметно улучшилось. Но какая-то невидимая трещинка, возникшая в начале разговора из-за высокомерия Гордона, не исчезла. Гордон в этот вечер не стал для них «своим».

Его профессионализм ни у кого не вызывал сомнений. Это всегда высоко ценилось и придавало значимости в среде людей, часто рискующих жизнью. Но кроме этого, в отношениях между боевиками было то, что можно было назвать настоящим братством, обязывающим не раздумывая прийти на помощь, прикрыть, даже пожертвовать собой, потому что они зависели друг от друга. Каждый знал, что он здесь «свой», и «свой» для него был любой член пятёрки.

Он поймал на себе настороженный взгляд Солдатова, когда задержал Катю:

– У меня к вам будет особое задание.

57. «Колидоры»

«Колидоры, колидоры»… Они стали для Зубова чем-то вроде плохо заживающей раны: стоит забыться, неловко повернуться, и тут же кольнёт острой болью. «Колидоры» открыли ему новый, совсем неизвестный ему мир. Он никак не мог примириться, что здесь, в Москве, по сути, рядом с её действительно культурными вершинами, музеями, театрами, выставками, университетами, редакциями газет и журналов, – всего-то в часе ходьбы пешком, не говоря об извозчике, – существуют джунгли, где царят дикие законы, где люди доведены до скотского состояния. И тому, кто туда попал, нет дороги назад, в Москву с театрами, музеями, выставками, ему остаётся заживо гнить здесь до своего конца, если минует его ещё один крутой жребий судьбы: тюрьма или Сибирь.

Зубов вспомнил, каким злобным зверёнышем глядел на него шестнадцатилетний Митька, которого жизнь в «колидорах» выучила, что все кругом – враги и верить никому нельзя, потому что – какие ни произносишь слова – в итоге всё равно облапошат, обругают или побьют.

Неизвестно откуда появившийся Зубов был для него, естественно, чужаком, и потому ничего хорошего от него ждать не приходилось.

Он и сегодня встретил Зубова, враждебно сверкая одним глазом, потому что другой заплыл чудовищного размера фиолетовым синяком. Мария вскочила, растерянно запричитала:

– Вы? А я уж и не чаяла, что придёте!

Зубов вываливал на стол принесённые продукты: хлеб, колбасу, печенье, конфеты.

– Это вам.

– Правда? – она всплеснула руками. – Да зачем же? Столько денег потратили, господи!

– Ничего-ничего, не так уж и много. – Зубов положил на стол ещё и ассигнацию. – Тоже вам. Я же обещал. Тут мне повезло. Немного разжился. Так что не обеднею.

Мария не знала, куда деть свои руки.

– Господи, Сергей Васильич, что же вы стоите. Присядьте, я сейчас хоть чайку согрею.

– Не беспокойтесь, Мария, – отказался Зубов. – Да и некогда мне. Спешу. Лучше расскажите, как живёте? Как фабрика?

– Да что рассказывать? Всё так же. Штрафами замучили. Да вон ещё горе моё, – она повернулась к сыну. – Как только глаз не выбили?! Кто-то из взрослых мужиков назвал меня плохим словом, а он вступился.

– Я его убью, – зло бросил Митька.

– Я тебе «убью»! В тюрьму захотел?

– Всё равно убью.

– Вот видите! – Мария в полном отчаянии смотрела на гостя. – Уже и ножик приготовил.

Зубов повернулся к парню:

– Точно?

Парень кивнул.

– Дай.

– Ещё чего, – ощетинился Митька.

– Дай. – Сергей требовательно протянул руку, и Митька нехотя достал из кармана и положил ему в ладонь финку с искусно сделанной наборной ручкой. Зубов хотел спрятать её в карман, но, чуть подумав, протянул её Марии: – Спрячьте. А ты иди сюда, садись, – сказал он Митьке. – Давай поговорим по-мужски.

Парень нехотя сел на расшатанную табуретку.

– То, что за мать вступился, – хорошо. Хвалю.

Мария испуганно посмотрела на Зубова. Митька – с недоверием.

– Мужчина честь женщины обязан оберегать. Раньше за это на дуэль вызывали. Пушкин Александр Сергеевич, великий русский поэт, слышал о таком? – спросил он Митьку, тот неуверенно пожал плечами. – Услышишь ещё, – продолжал Зубов. – В следующий раз принесу тебе его книжку из библиотеки. Так вот Пушкин за честь своей жены стрелялся с французом Дантесом.

– Убил? – вдруг спросил Митька.

– Нет, к сожалению…

– А я этого гада всё равно убью.

– А тебя – в тюрьму, – вставила Мария.

– И пусть. – Митька отвернулся.

За стенами комнаты жили своей буйной жизнью «колидоры». Зубову стало грустно. Он-то скоро уйдёт отсюда. А эти двое останутся. Что их ждёт? Ну, Мария, судя по её худобе и чахоточному покашливанию, долго не протянет. А какой жребий ждёт Митьку?..

– Ты пойми, Дмитрий, – заговорил Зубов, – прежде, чем что-то сделать, надо обязательно подумать и взвесить. Вот ты говоришь: «всё равно убью».

– Убью, – упрямо мотнул головой Митька.

– И получишь срок. Себя-то накажешь – это ещё полбеды. Всё-таки сядешь за дело. А мать за что будет страдать? Она-то будет тоже наказана. Из-за чего лишится сна и покоя? Из-за сыночка любимого. А как ей будет тут одной в «колидорах»? Кто её защитит?

Мария промокнула глаза платком. Митька опустил голову.

– Так что убивать этого подонка не следует. Себе дороже. Но и прощать нельзя. Спросишь, что делать?

Митька не спросил, но в его единственном глазу Зубов читал этот вопрос.

– Я отвечу. Запишись в спортивный клуб. Выбери, что тебе по вкусу. Английский бокс, французская борьба или японское джиу-джитсу? И очень скоро сможешь один побеждать пятерых.

– Правда?

– Да. Вот тогда-то и подойдёшь к своему обидчику, скажешь: а ну-ка извинись перед матерью.

– А если не извинится?

– Извинится, – уверенно сказал Зубов. – Он тебя будет за версту обегать, чтобы не встретиться.

Загоревшийся было Митька вдруг погрустнел:

– Там, поди, просто так не берут? Платить надо?

– Надо. Но эту проблему мы решим. Я же говорил, – Зубов улыбнулся, – что внезапно разбогател. Держи.

Он протянул парню ассигнацию.

– Сергей Васильевич! Митька! – вскрикнула Мария. – Не смей! На баловство деньги переводить!..

Митька убрал протянутую руку.

– Бери-бери, – успокоил его Зубов, – сейчас я тебе, а когда-нибудь ты меня выручишь. Господь ведь не просто так людей сводит друг с другом. Верно, Мария?

Она взглянула сквозь слёзы на невзначай явившегося благодетеля:

– Ваша правда, Сергей Васильевич…

58. Ирина и Павел

Ирина и Павел под руку, не торопясь, шли к бульвару. Они знали, что где-то сзади вслед за ними идёт филёр, но не проверялись, не пытались углядеть его в толпе прохожих. Сегодня, как и вчера, это их не волновало. Как потребовал Гордон, они изображали влюблённую семейную пару. Какая борьба, какие тайные организации? Ну, были ошибки молодости. А у кого их не было? Вот только поверит ли в эту игру полиция?

Впрочем, Ирине эти вынужденные прогулки определённо нравились. Обычно рядом с ними всегда были люди, и совсем не часто им выпадало бывать наедине друг с другом. Если только в поздние ночные часы. Но Ирина видела, как уставал Павел – только бы донести голову до подушки – особенно в первые недели после тюрьмы, – и лишний раз не пыталась донимать его ненужными разговорами.

А нынешние прогулки – впервые за долгое время – давали такую возможность. И они ею пользовались сполна. Вели себя так, что постороннему человеку могло показаться, что для них на всём белом свете нет ничего важнее, чем они сами. А на самом деле и Ирина, и Павел ни на секунду не забывали о том, что делают часть большой и сложной работы, в которой, кроме них, заняты и Гордон, и Солдатов со своими бойцами, и Зубов, и даже Катя, которая на удивление быстро влилась в жизнь боевой группы.

Обычно Ирина и Павел придерживались привычного маршрута, но сегодня Павел вдруг неожиданно увлёк Ирину на незнакомую улицу.

– Что ты задумал?

Он хитро улыбнулся:

– Сюрприз.

– Не понимаю.

– Сейчас поймёшь. Смотри.

– Куда? – ничего не понимала Ирина.

– На противоположную сторону улицы. Видишь фотоателье?

– Да, и что?

– Чей портрет на витрине?

Ирина вгляделась и замерла от неожиданности:

– Что это?

– Ты.

Она недоумённо смотрела на Павла.

– Ничего не понимаю, – Ирина была явно растеряна. – Объясни.

– Сейчас всё сама поймёшь. Пошли, – проговорил Павел, увлекая её за собой.

– Куда ты меня ведёшь?

– Понимаешь, – вполголоса говорил Павел, ведя Ирину через улицу, – хозяин этого ателье провокатор. И мы сейчас перед ним разыграем с тобой сцену согласно нашей легенде, что мы думаем только о том, как бы поуютнее свить своё гнёздышко.

– Ты уверен, что это надо? – Ирина встревожилась не на шутку.

– Уверен, уверен, – успокоил её Павел, распахивая дверь ателье.

Звякнул колокольчик. Павел пропустил Ирину вперёд. Откуда-то из подсобки появился хозяин и при виде вошедшей женщины застыл в изумлении. Через секунду он разглядел за её спиной Павла и расплылся в улыбке.

– Не ожидал. Вот так сюрприз. Как это вы надумали?

– Шли мимо, – небрежно заговорил Павел, – решили зайти. Сфотографироваться.

– В самом деле? – У фотографа округлились глаза.– Я счастлив. Вдвоём?

– Конечно. Но только не для витрины.

– Ну, разумеется, разумеется, – закивал фотограф, – даже если бы вы попросили, я бы отказался. И знаете почему?

– Почему?

– Потому что добрых половину моих клиентов привлекает сюда фотография в витрине. А во-вторых, почти каждый интересуется, кто такая? Замужем ли? Где живёт? Неизвестность притягивает. Рождает фантазии, мечты, грёзы. А если поместить в витрине вашу избранницу рядом с мужчиной, всё исчезнет, разрушится образ. Кстати, как вы желаете сниматься? В полный рост, по пояс или сидя на диване?

Павел повернулся к Ирине:

– Как ты желаешь?

Она пожала плечами:

– Не знаю. Решай сам.

– А давайте, – вмешался фотограф, – во всех трёх ракурсах. Тем более что денег я с вас не возьму.

– Нет, мы не согласны, – возразил Павел.

– Нет, нет, не спорьте. Я ведь ваш должник. Благодаря вам поимел весьма значительный доход. Так что прошу вас, не перечьте.

Он рассматривал Ирину с Павлом с разных точек, подходил к ним, отходил, пригибался, вставал на цыпочки, выискивая нужный ракурс, а между делом сыпал и сыпал словами:

– А как ваш прошлый поход в университет? Результат благополучный?

– Вполне, – легко, как о деле абсолютно решённом, заговорил Павел, – остались лишь кое-какие формальности. Наверху, – он махнул куда-то рукой, – всё решено.

– Поздравляю. Очень рад за вас. Но вы ведь мне, по-моему, рассказывали, что раньше там учились?

– Да. Учился, но потом был отчислен.

– Грехи молодости? – предположил фотограф.

– Вот именно, – согласился Павел, – мы ведь в молодости все такие ниспровергатели. Всё нам не так. Всё хотим сделать по-своему.

– И не говорите, – поддакивал фотограф. – Что было, то было. Как говорится, кто без греха, пусть бросит в меня камень…

– Вот именно. Досадно только, что много времени потеряно зря. Теперь уже в каких-нибудь чинах бы был.

– Ничего, наверстаете, – утешил фотограф. Он охотно поддерживал разговор, иногда прерывал его, накидывал на себя чёрную накидку, щёлкал аппаратом, потом ловко возобновлял его, выведывая у собеседника планы на будущее…

Прощались как родные, с заверениями, что фотографии будут готовы через неделю, платы он за них не возьмёт и вообще всегда будет рад вновь видеть своих новых молодых друзей.

…На улице Павел взглянул на Ирину:

– Как я сыграл сцену?

Она улыбнулась:

– По-моему, убедительно.

– Главное, чтобы в этом убедились те, кому он сегодня же доложит о встрече с нами.

Ирина почувствовала, что у Павла испортилось настроение. Она видела, что какая-то мысль не даёт ему покоя.

– О чём думаешь? – осторожно поинтересовалась она.

Он тут же ответил:

– О тебе.

– А если по правде?

Павел повернул к ней серьёзное лицо:

– А если по правде, то ты, конечно же, понимаешь, что меня тревожит.

Ирина кивнула:

– Ты тут, а они там?

– Вот именно, – он улыбнулся, словно извиняясь… – Ты пойми меня правильно. Я, конечно же, счастлив, что появилась возможность быть с тобой вместе. Но…

Павел опустил голову.

– Но ведь это приказ Гордона, – напомнила Ирина. – Он сейчас главный. Так решил комитет. И мы должны ему подчиняться.

– Ты права. Я всё понимаю. И про приказы, и про дисциплину. За нами ведь следят круглые сутки. И всё-таки не могу смириться, что в такой момент, когда на счету каждая пара рук, я просто гуляю по бульвару. Единственное утешение, – он посмотрел ей в глаза, – что – с тобой…

– Не кори себя, – мягко сказала Ирина. – Не ты это придумал. Так надо. Наши прогулки – это тоже часть дела. Да-да, – заторопилась она, видя, что Павел хочет возразить, – и это существенно. Ведь те филёры, которые сейчас ходят за нами, могли быть брошены на поиски группы.

– Я с тобой согласен, – ответил Павел. – Я сам себя убеждаю каждый день, что всё правильно, всё идёт так, как надо. И всё-таки возникает какое-то непонятное чувство, что… – Он замолчал.

– …Тебя Гордон отодвинул, – продолжила Ирина, и Павел чуть смешался оттого, что она попала в самую точку, но тут же взял себя в руки, серьёзно заговорил:

– Да, ты права. У меня возникает именно это чувство. Может быть, виной тому моя гордыня, завышенная самооценка?

– Не казни себя и не занимайся самокопанием, – спокойно ответила Ирина. – Дело не в тебе. Дело в Гордоне.

– Почему ты так решила?

– Да потому что устала уже от его самовосхваления! Вот уж у него действительно – гордыня. Только и слышишь: я! Я! Я! Я! И вообще, не нравится он мне!

Павел удивлённо взглянул на неё:

– Ну, это уже что-то сугубо женское: нравится – не нравится. Это слишком субъективный подход.

– Может быть…

Ирине вдруг захотелось рассказать Павлу о неприятном разговоре с Гордоном, когда он ходил к Солдатову. Но она вовремя сдержала себя, потому что это выглядело бы действительно по-женски, а во-вторых, это могло повлиять на отношения Гордона и Павла, которые и без того уже были далеки от идеальных.

– Я смотрю на вас с восхищением, – вновь заговорила Ирина и, заметив удивлённый взгляд Павла, пояснила: – На тебя, на твоих товарищей. Я не такая, как вы. И никогда такой не смогу стать. Я просветитель, как ты мне объяснил и утешил. Согласна с тобой, это тоже нужно и важно. Но вы!.. – она покачала головой. – Горстка храбрецов…

– Нас не горстка, – поправил Павел.

– Горстка, – упрямо не согласилась она, – и тем не менее вы бросили вызов самодержавию во имя будущего народа, который вас-то и знать не знает. И, несмотря ни на что, идёте вместе вперёд. Понимаешь, вместе. А Гордон – он виртуоз-одиночка. Ему не нужен никто.

– Ты, по-моему, сгущаешь краски, – отозвался Павел.

Какое-то время они шли молча.

– Прости, – заговорила Ирина, – просто я часто думаю о том, сколько судьбой отмерено нам быть вместе. Я ждала тебя, пока ты был в тюрьме. А что будет завтра? А вдруг эта прогулка окажется последней в нашей с тобой жизни?

Голос Ирины дрогнул. Павел осторожно сжал её руку.

– Родная моя! Да, никто не знает, что будет завтра. Но мы сами выбрали эту судьбу. И что бы ни случилось, знай: ты навсегда в моём сердце!

Ирина теснее прижалась к его плечу.

59. Катя и Гордон

Едва за последним боевиком захлопнулась дверь, как Катя оказалась в объятиях Гордона. Почувствовала, как задрожало его тело, и решила его подразнить:

– Это и есть особое поручение?

Но он уже ничего не слышал. Катя упиралась ладонями в его грудь, чувствуя, как колотится его сердце. Его дыхание стало шумным, прерывистым, и она застонала, как бы ослабевая и уступая, а потом механически отвечая на судорожные движения его тела, и думала: «Господи, когда же это закончится?»

Вдруг Гордон вскрикнул, резко изогнулся и обмяк, упав лицом ей на грудь. Катя ощутила давящую тяжесть его тела. Ей не хватало воздуха. Гордон был без сознания. Она даже не успела испугаться, собралась с силами, чтобы наконец освободиться. Но он уже поднял голову. Взгляд стал осмысленным. Гордон сполз с неё, прохрипев:

– Что это было?

Наконец вздохнув полной грудью, Катя ответила:

– Оргазм!

Гордон недоверчиво смотрел на неё. И не желая, чтобы он понял, что с ним было на самом деле, она польстила:

– Вашей неутомимости можно позавидовать!

…Потом, когда Гордон в изнеможении лежал на спине, закрыв глаза и восстанавливая дыхание, она проговорила:

– Гордон, вы ведёте себя как гимназист в момент своей первой близости с женщиной.

Он открыл глаза и приподнялся на локте, повернувшись к ней, проговорил удивлённо:

– Да-да, я с тобой действительно как гимназист со своей первой женщиной. Это удивительно. После всех своих женщин я думал, что такого со мной уже никогда не будет. И вот случилось. Стоит мне на секунду отвлечься от дел, я начинаю думать о тебе. И вновь тебя хочу.

Гордон потянулся к ней, но Катя мягко отстранилась:

– Подожди. Я устала. Ты утомил меня. Давай пока о делах.

– Хорошо.

Он согласился, откинулся на подушку, собираясь с мыслями, и Катя, глядя на него, видела, как он вновь превращается в холодного, стального Виртуоза.

– Всё осложнила эта дурацкая история с Вейцлером. Вся полиция поднята на ноги. За библиотекой следят круглосуточно. Приходить сюда Павлу и Ирине нельзя. Как и Солдатову. Мне выходить из квартиры тоже опасно. – Увидев удивлённый взгляд Кати, Гордон пояснил: – Моя фотография сейчас у каждого полицейского. Поэтому ты единственная, кто, не возбуждая подозрений, может связывать меня с Павлом и группой Солдатова…

Гордон подозрительно посмотрел на Катю, но её взгляд не выражал ничего, кроме напряжённого внимания.

Его слова Катю вдохновили и обрадовали. Быть связной под носом у полиции – это действительно будоражило нервы. А вдобавок по поручению самого Гордона бывать у Солдатова – придумать что-то более интересное было невозможно. Но ничем не выдав себя, она кивнула:

– Я справлюсь.

– Не сомневаюсь.

Катя увидела, как на её глазах стальной Виртуоз вновь превращается в Гордона-гимназиста.

– Может, останешься? – он взглянул на неё с мольбой. И Кате стоило больших усилий, чтобы в её голосе прозвучало сожаление.

– Я бы с удовольствием. Но завтра с самого утра у меня столько деловых встреч!.. Представляешь, в каком виде я буду после ночи с тобой!

Она чмокнула его в щёку.

– У нас ещё всё впереди!

В прихожей Гордон вдруг проговорил:

– Я тебя провожу.

«Этого ещё недоставало», – подумала Катя и, уже не зная, как от него отделаться, горячо запротестовала:

– Нет, нет, нет! Твоя же фотография – у каждого полицейского! А мне тут буквально два шага. Не волнуйся, пожалуйста!

Она быстро поцеловала его.

– Мы скоро вновь будем вместе!

Гордон порылся в бумажнике, протянул ей деньги:

– Сразу же возьми извозчика. Сразу же!

– Хорошо. Обязательно.

– И запомни. Завтра ты у Солдатова и в библиотеке. Послезавтра – у меня.

– Я поняла.

…На лестничной площадке, слушая щелчки и лязги запираемых Гордоном замков, Катя усмехнулась и лёгкой походкой пошла по лестнице вниз. В полутьме парадного перед дверью на улицу чья-то высокая фигура внезапно преградила ей путь. Она вздрогнула и тут же узнала. Это был Солдатов.

60. Сумасшедшая идея

По озадаченному виду Павла, по его отдельным словам Зубов понимал, что подготовка теракта идёт трудно. Бойцам Солдатова никак не удавалось сесть на хвост начальника охранки. И Сергей начинал нервничать из-за того, что казнь Харлампиева всё оттягивается. А ведь он, Зубов, уже дважды мог всадить пулю в злодея. Достаточно сказать два слова дворнику, и вся охота была бы закончена. Всё просто. Как дважды два. Сгоряча он чуть было не предложил этот план Павлу и тут же осёкся от вполне очевидного вопроса: «А почему Харлампиев придёт к тебе домой?..» Нет, надо действовать как-то по-другому. Поумней, потоньше.