Закон бумеранга бесплатное чтение

БЛАГОДАРНОСТИ

Благодарю мою маму Маргариту за то, что она у меня самая лучшая. За то, что всегда рядом и в сложные и в счастливые моменты. За то что всегда верила и во всем поддерживала меня. Без ее веры и поддержки не было бы ничего.

Моих сыновей Мирона и Дария, за то, что дают мне стимул и энергию творить и двигаться дальше.

Моего мужа Александра за неиссякаемый заряд позитива и готовность помочь в любой ситуации.

Моих подруг Юлию и Любовь за понимание и искренность. За то, что всегда находят нужные слова, и просто за то, что они рядом каждый день.

ДВАДЦАТЬ ПЯТОЕ ИЮНЯ

Р.С.Д-ву

Сундук, оставшийся после бабушки, был большим, даже громоздким, старинным и очень загадочным. С трудом отыскав в связке ключей подходящий, и с замиранием сердца открыв крышку, Динка разочарованно вздохнула: кроме старых, порченных молью тряпок, пожелтевших от времени самовязанных скатертей и нескольких старых книг с "ятьями", ничего интересного в нем не оказалось.

Покопавшись в пыльных вещах минуты две, Динка прикрыла крышку. Ну, вот тебе, здравствуйте, – она-то рассчитывала хотя бы на какую-нибудь колдовскую штучку, не просто же так пять поколений ее бабок считалось колдуньями! И, получается, сундучище этот тяжеленный, единственное оставшееся после смерти бабки добро, из деревни тащила сюда зря. Хорошо, что дальнобойщик до города подбросил…

Вспомнив бабку, Динка с сожалением вздохнула. После переезда в город они виделись совсем редко. А старушка была что надо. Длинные, вьющиеся седые волосы, породистое лицо, нос с горбинкой и зеленые, как у нее, Динки, глаза. "Настоящая ведьма", – думала маленькая тогда еще Динка. Вообще-то ее и назвали Надеждой, в честь бабушки, но иначе, как Динкой, ее с детства никто не звал. Маленькую девочку сначала все ласково называли Надюшкой или Наденькой, и она, смешно картавя, пыталась повторить за взрослыми; получалось у нее, почему-то все время вместо "Наденька" – "Надинка", потом и "На" исчезло, да так и осталось: Динка. Волосы она тоже унаследовала от бабки: длинные, блестящие и густые. После окончания школы Динка сделала себе перманентную завивку, и теперь была похожа на непостриженного королевского пуделя.

Взбалмошная, оптимистичная Динка не привыкла подолгу думать об одном, к тому же через полчаса ее ждал Андрей; на сегодня по плану был поход то ли в парк, то ли в кино. Наскоро пригладив щеткой перед зеркалом непослушные русые кудряшки, Динка сунула ноги в босоножки, схватила сумку, и, хлопнув дверью, помчалась вызывать лифт.

Июньские сумерки пришли, как водится, поздно. Динка еще не вернулась, ее мама жила на даче; в двухкомнатной квартире было темно и тихо. Неожиданно из-под крышки сундука, так небрежно прикрытой Динкой, разлилось золотисто-голубое свечение, словно внутри включили лампочку. Свет залил всю комнату, понемногу растворяясь в вечернем сумраке, послышался тихий перезвон сотен маленьких колокольчиков. Прекратилось все так же неожиданно, как и началось. В комнате снова было тихо и темно.

Динка вернулась поздно, уставшая, и мрачная, как туча. Виданное ли дело: тихоня-Андрей фактически сделал ей предложение! Обижать парня не хотелось, да и привыкла она к нему за последние два года, которые он ходил за ней по пятам, но вот любви – не было. Согласиться? Вообще-то идея не была абсурдной, но ей всего девятнадцать, да и Андрей – только что после университета, как говорится, ни кола, ни двора, какая из них семья?

С расстройства Динка даже не стала ужинать, а завалилась прямо в одежде на кровать и уставилась в потолок.

То, что в комнате появилось нечто странное, до сознания дошло не сразу. Сначала полумрак стал какой-то рассеянный, и Динка подумала, что в киоске напротив ее дома приладили новую рекламу. Потом… Динка даже не поняла, что произошло потом. Это нельзя было назвать ни ветром, ни музыкой. В ее сознании словно зазвенели сотни мелодичных колокольчиков, и, уже начавшая было дремать, девушка широко открыла зеленые русалочьи глаза.

Искусство Фэн-Шуй Динка всегда уважала, но не увлекалась им, поэтому присутствие непосредственно китайских колокольчиков было исключено. Уверенная, что мелодичный звук ей всего лишь приснился, Динка, потянувшись, села. Пожалуй, теперь можно пойти на кухню, перекусить. Ничего путного в голову все равно не приходит, вопрос так и остался на стадии "что делать?".

Встав с кровати и увидев, во что превратилось ее длинное летнее шелковое платье, Динка хмыкнула: видела бы ее сейчас мама! Ну и черт с ним, с платьем. В мире есть вещи поважнее…

Уже окончательно проснувшись, Динка посмотрела на стоявший посреди комнаты сундук. Весь он, словно матовый абажур, изнутри светился золотисто-голубым, – девушка никогда в жизни не видела такого манящего, греющего света. Свечение было именно теплым, другого слова она подобрать не могла.

Сбросив оцепенение, Динка бросилась к сундуку. Свет шел откуда-то изнутри, из-под платков и старых бабушкиных платьев. Боясь опоздать, девушка торопливо выкладывала из сундука лишние вещи. Свет становился все ярче, пока она не наткнулась на холщовый сверток. Обычная тряпица, с каким-то твердым предметом внутри, теперь напоминала гигантского светлячка. Взяв ее в руки, Динка поразилась: сверток был теплым на ощупь!

С некоторой опаской девушка положила находку на стол и осторожно развернула ткань, напрочь забыв о том, что еще вчера днем сама же досадовала на отсутствие "колдовских штучек". Покосившись на часы, она заметила, что уже далеко за полночь, и невольно содрогнулась. Ну и дела!..

Динка ожидала чего угодно, но похожий на крупнопористый апельсин стеклянный голубой шар, размером с крупное яблоко, ее не то чтобы разочаровал, но… Тем более, что необычное свечение слегка померкло, и уже не озаряло комнату, а жило внутри шара, словно маленькая голубая искра, с золотистыми лучиками-брызгами.

"Черт знает, что такое, – с досадой подумала Динка, – может, это что-нибудь, вроде старинного светильника? Внутри какое-нибудь вещество, фосфор, например… Не глупее же нас были люди…" Девушка поставила шар на середину письменного стола, и, удобно устроившись напротив, задумчиво уставилась на золотистые искорки внутри. Ее мысли постепенно приняли прежнее направление, вернувшись к прошлому вечеру и предложению Андрея. Андрей… Большой, как медведь, и наивно-добродушный, как ребенок, к окружающему миру совершенно не приспособленный… Ее саму все почему-то ласково называли "стервочка", хотя она себя таковой вовсе не считала, и прочили Андрею в браке с ней долгие годы мучений.

Да, не знаешь, где найдешь, где потеряешь…Так любила говорить покойная бабушка. Динка в задумчивости погладила теплую матовую шероховатую поверхность шара. Знать бы… Все судят по-своему, кто-то говорит, что у Андрея идеальный для брака характер: мягкий, покладистый… Мама – что ее это очень скоро начнет раздражать, и Динка "будет из него вить веревки и вытирать об него ноги". Но знать бы, что будет на самом деле, как сложится их жизнь, если она согласится… Или откажет?…

Динка машинально положила на шар вторую руку – тепло и золотые брызги внутри успокаивали, расслабляли… Неожиданно ей показалось, что в глубине шара что-то изменилось. Сложив ладони "горсточкой", девушка осторожно поднесла шар к глазам. Голубое свечение потемнело, забилось маленьким сердцем; быстрее заплясали золотые искры, принимая какую-то им одним ведомую форму. Динка завороженно, не в силах оторваться, всматривалась в шар. Ей уже казалось, что сидит она за круглым, трехногим бабкиным столом, – в лучшие времена старушка принимала за ним посетителей: кому будущее предсказывала, кому – порчу отводила…

А маленькое голубое сердце внутри шара билось все быстрее и быстрее, и все определеннее становилась форма, в которую складывались золотистые пылинки…

Голубая зеркальная поверхность воды продернулась рябью от брошенного Динкой камушка. Перегнувшись через поручень, и лениво рассматривая медленно меняющиеся пейзажи, Динка сперва не заметила подошедшего сзади Андрея. Он не решился обнять ее за талию, и, тяжело вздохнув, встал рядом. Динка, поморщившись, отодвинулась: в их каюте второй день не работал душ, и от мужа противно пахло потом. Сама Динка успешно пользовалась душем соседей, Андрей – стеснялся. Он даже стеснялся прикасаться к ней наедине, – Бог ты мой, они уже четыре года женаты!

Динка покосилась на мужа. Вся его поза выражала неуверенность и апатию: поникшие, словно под многотонной тяжестью, плечи, нервно сжатые руки, опущенная голова… Тыльную сторону белых, слабых, как у девушки, рук покрывали редкие рыжие волоски… Цвет кожи Андрея всегда вызывал у нее молчаливое раздражение: он мог часами оставаться под палящим солнцем, покрывался волдырями, "облезал", и… Снова становился белым, как рыбье брюхо.

– Динк, – тихо позвал Андрей.

Она с раздражением отвернулась, и бросила в воду еще один камешек.

Динкой ее давно никто не называл. На фирме она уже два месяца, как главный менеджер, и "Надежда Николаевна". Для подруг – давно просто "Надя". Детским прозвищем ее упорно продолжал называть лишь муж, сам в свои двадцать девять лет остававшийся на работе Андрюхой. Да и зарплата у него была соответствующая… Две тысячи с копейками в месяц, при более чем двенадцати часовом рабочем дне…Динка больше зарабатывала за неделю, работая с девяти утра до пяти вечера, правда, лишь последний год.

До этого – училась.

А после шести вечера… Нет, первые полгода замужества она честно сидела дома, варила борщи и пекла тортики. На питание хватало еле-еле, жили только благодаря помощи родителей. Зарплата Андрея почти полностью уходила на оплату съемной квартиры. Потребовать повышения зарплаты он не мог – стеснялся. Динка отдавала должное мягкости и уступчивости своего мужа, но через год эти качества из достоинств превратились в недостатки, и при нередких в последнее время ссорах Динка часто бросала презрительное: "Тряпка!"

В следующие полгода она записалась в бассейн и на шейпинг. Появились новые знакомые, и она уже не торопилась в пустую квартиру. Было много желающих пригласить ее в бар или на дискотеку, теперь она часто приходила домой за полночь. Андрей молча разогревал ей ужин, который готовил теперь тоже сам. Сначала она просто млела от его кулинарных талантов, потом – раздражалась, злилась: лучше бы больше зарабатывал, а приготовит она сама, было бы из чего! После он так же молча ложился спать, а Динка подолгу сидела на кухне, раздвинув пестрые ситцевые занавески и уставившись на свое отражение в окне. И курила, курила…

Она прекрасно понимала, что полторы-две пачки сигарет – это слишком много для женщины, но… Динка думала о прошедших годах, и годах предстоящих. В семье она чувствовала себя главной, чтобы не сказать – мужчиной. Андрей выполнял любое ее желание, кроме одного: он категорически отказывался уйти на другую работу, и бился, как рыба об лед, пытаясь зарабатывать больше в своем институте. Свою зарплату, за исключением самого необходимого минимума продуктов, Динка тратила на себя. Если вопрос стоял о новых джинсах, или, скажем, месячном запасе мяса, она, не задумываясь, выбирала джинсы, и весь месяц после этой покупки они с мужем сидели на сухомятке или на постном пайке, но ее это не волновало. Кто работает, тот и музыку заказывает, считала она, и покупала себе очередную сумочку. Самая модная одежда, самая лучшая косметика, самые стильные ассексуары, – она не признавала второго сорта. Андрей злился и возмущался про себя, но ей ни слова не говорил, и это злило ее еще больше.

В последние несколько месяцев она, бывало, и не ночевала дома. У нее появился другой – нет, не любимый; любовь была к Андрею, странная, пополам с раздражением и горечью. А Виктор – так, для души и для тела…

В воду полетел еще один камешек – Динка набрала их полный карман на последней стоянке. Скоро Казань… И слава Богу! Вообще это была идиотская идея – путешествие вдвоем на теплоходе. За эти две недели она тысячу раз пожалела, что не поехала в Сочи с Виктором. Он бы, по крайней мере, не ходил за ней по пятам, пытаясь предугадывать малейшую ее прихоть.

В первые дни путешествия Андрея укачивало, и Динка, с облегчением оставив мужа в каюте, радостно носилась по палубам теплохода, осваиваясь и заводя новые знакомства. Возвращаясь под вечер сияющая, загоревшая, формально интересовалась, зная заранее ответ:

– Принести ужин, Андрюш?

Андрей вяло качал головой и смотрел на жену мученическим взглядом. Динка неохотно садилась рядом, и вкратце рассказывала, как прошел день, благоразумно умалчивая о лицах противоположного пола, оказывавших ей знаки внимания. Не будучи злой от природы, Динка временами бывала слишком нетерпима к людям и их слабостям. А "морскую болезнь" она и вовсе считала слабостью, для мужчины недопустимой. "И раз уж он такая тряпка, что не может справиться с собственным организмом, – раздраженно думала Динка, – то она не намерена портить себе из-за этого отдых!"

– Очень жаль, что ты не смог пойти, там такие потрясающие картины! "Лесной Дух", например, – рассказывала Динка о своих впечатлениях от посещения музея в Чебоксарах, начиная нетерпеливо ерзать и поглядывать на часы и на дверь. Андрей понимал:

– Там дискотека на палубе начинается, сходи, не киснуть же тебе в каюте рядом со мной.

Динка поспешно чмокала мужа в щеку и убегала.

Но потом "морская болезнь" Андрея кончилась так же неожиданно, как и началась, и он стал ее постоянным сопровождающим. Динка и сама не могла толком объяснить, почему ее так раздражают его не к месту вставленные фразы, извиняющиеся улыбки, растерянно-наивное выражение лица. Он словно ежесекундно извинялся: за нее, за других, за собственное появление на свет…

– Динк…

– Ну, что? – с раздражением отозвалась она.

Андрей молча покачал головой, глядя на нее с невысказанным укором и обидой. Вот так всегда! Ну, заори, обругай, в конце то концов! Будь мужчиной!

– Черт! – Динка зло швырнула в воду оставшуюся пригоршню камней. – Я в каюту, собирать вещи, – сказала больше "для галочки", чем для мужа.

Андрей смотрел, как точеная фигурка жены ускользает по белоснежной палубе. Четыре года прошло! Динка очень изменилась – похудела, приоделась, стильная стрижка, модный цвет…

Андрей себе одежду практически не покупал, хотя и знал, что это очень злит жену. Он до сих пор носил брюки со стрелками и классические рубашки, не признавая джинсов, маек и свитеров. А его топорной физиономии, думал он, не поможет никакая модная прическа.

Четыре года… Счастлив ли он? Ведь сбылась его самая несбыточная мечта! Андрей вдруг понял, что не знает… Он с неожиданной ностальгией вспомнил то давнее время, когда одно слово Динки: "Да!", вознесло его к райским вратам. Проводив до дома свою теперь уже невесту, Андрей шел по ночным улицам одуревший, пьяный от счастья, и пел во весь голос… Двадцать пятое июня… Ровно пять лет назад… Через год они поженились, а в этом году решили отметить четырехлетие со дня свадьбы поездкой на теплоходе.

Наверно, правы друзья – пока они вместе, Динка всегда будет лидером, всегда будет давить и руководить. Такой уж у нее характер…

Андрей тяжело вздохнул и поплелся следом за женой в каюту. Жизнь неожиданно показалась ему лабиринтом, на одной из развилок они с Динкой, похоже, выбрали разные направления. В данный момент его путь завел в тупик…

Белая "Волга" остановилась у входа в гостиницу "Татарстан". Андрей вышел из машины и направился в заранее забронированный номер.

Мимоходом взглянув в зеркало, он остался доволен собой: темный костюм, однотонный галстук, белая рубашка. Волосы аккуратно уложены гелем, хотя сам он считал, что "укладывать там почти нечего", но – "Внешний вид должен соответствовать положению", – как любила повторять Марина, его жена. Сейчас он выглядел так, как и подобает преуспевающему банкиру.

Андрей зашел в номер, и, бросив на стул пиджак, прямо в ботинках плюхнулся на кровать. Трехдневная командировка в Казань его вымотала, хотя он и был бесконечно рад увидеть старых друзей.

Неожиданно вспомнилось старое, давно отболевшее: Динка! Андрей непроизвольно напрягся, отгоняя непрошеные воспоминания. Столько лет прошло… И вдруг, словно молния в памяти: пять лет! Ровно пять лет с того дня, когда Динка грустно, но решительно, голосом, не оставляющим ни малейших надежд, произнесла: "Нет, Андрей. Я не выйду за тебя замуж". Тогда тоже было двадцать пятое июня…

Андрей и не заметил, как память уже подхватила и понесла его по течению, к дальним берегам, в прошлое пятилетней давности…

В ту ночь он долго бродил по улицам, разбитый, раздавленный… Жить не хотелось, но, будучи верующим, Андрей никогда не решился бы на самоубийство. Чтобы прийти в себя, ему понадобилось ни много, ни мало – три года… До этого все девушки казались лишь вылинявшей Динкиной копией.

Маришка появилась в его жизни неожиданно, и какими-то неуловимыми жестами, привычками, напомнила ему Динку. Но ростом она была ниже, стрижку носила короткую, и характер имела не в пример мягче и терпимее, чем его бывшая любимая. Бывшая ли? Андрей не мог сказать этого с уверенностью ни тогда, ни сейчас. Между Маришкой и Динкой, несмотря на очевидные различия, было столько общего, что, закрывая глаза, Андрей порой не знал, кто перед ним… Но болью это уже не отзывалось, и дружба с Маришкой постепенно переросла в нечто большее. Когда только начинали жить вместе, было труднее всего. Андрею казалось, что все это – сон, и из кухни сейчас выпорхнет Динка, благоухая своим любимым зеленым "Kenzo". Тряхнет русыми кудряшками, улыбнется… Потом – отболело окончательно, отошло, подзабылось…

Предложение тещи переехать в Н***, город, где они оба с Маришкой родились, и работать у нее в банке, было столь же неожиданным, сколь и закономерным. Маришка, уже официальная жена, была на шестом месяце беременности, и пришла в восторг от этой идеи, а Андрей не смог сказать решительное "нет", понимая, что здесь он останется Никем с большой буквы, вечный Андрюха, вечный иждивенец, а там…

В банке он стал быстро продвигаться по служебной лестнице. Величали его теперь не иначе, как "Андрей Михайлович", несколько дней назад выделили собственный кабинет. В его распоряжении была и служебная машина, но Андрей упорно предпочитал подержанную "Волгу", относясь к ней с трепетной нежностью, – все-таки, первая машина. Та самая, о которой Динка с ехидцей говорила, что она будет у него разве что в другой жизни.

Через час уже нужно ехать назад, а к Динке он так и не зашел. Они не виделись чуть меньше года, но встречи с ней Андрей почему-то боялся. Боялся ее, потому что в последний раз девушка слишком явно дала понять, что любит его. Боялся себя, потому что не ожидал, что это опоздавшее на несколько лет признание вызовет в нем такую бурю эмоций. Он хорошо помнил тот день; Динка стояла перед его глазами, такой, какой видел в последний раз: непривычно смуглая, не накрашенная, – она никогда не красилась летом, в длинных русых волосах – выгоревшие на солнце светлые пряди. Длинная ярко-синяя, в рыжих цветах летняя юбка распахнулась до колен, обнажая стройные загорелые ноги с ярким педикюром.

Полупрозрачный синий топик оставлял мало места для фантазии. Фантом улыбнулся своей обычной ехидно-ироничной улыбочкой. В последнюю встречу Андрей заметил в ней легкую примесь горечи…

Андрей резко встал с кровати – довольно! К Динке он не поедет, и точка. Прошлое ушло. Есть только настоящее и будущее, а его будущее – это Маришка и их маленький сын. Он подошел к распахнутому окну, жадно вдохнул летний воздух. Внизу колыхались зеленые волны листвы, такие же зеленые, как Ее глаза. Словно сквозь время и пространство Динка наблюдала за ним и, как обычно, ехидно улыбалась.

С коротким вскриком Динка закрыла лицо руками, забыв, что все еще держит в ладонях матовый искрящийся шар… Слишком ясно предстала перед девушкой последняя картина, было такое ощущение, что на несколько минут она сама стала частью Андрея, с его мыслями и чувствами, прошлым и будущим, а он… Он словно почувствовал ее присутствие, сквозь время, сквозь расстояние…

Маленький голубой шар с мелодичным звоном соскользнул на пол – по комнате разлетелись голубые и золотистые брызги, и хрустальный перезвон тысячи китайских колокольчиков… Динка, не веря своим глазам, уставилась на пол, по которому медленно растекались золотистые брызги.

– Нет, – не веря своим глазам, прошептала девушка, – нет! – Динка вдруг поняла, что кричит, и, всхлипнув, уронила голову на руки, не в силах поверить, что все, только что увиденное ею – правда.

"А как же я? Что будет со мной, – возмущалась она, обращаясь к невидимому собеседнику, – ты не сказал, что будет со мной!" И вдруг осознала, что представляет собой сверхкомичное зрелище: одна в темной комнате, разговаривающая сама с собой, этакая полупомешанная мадам… Не удержавшись, девушка тихо рассмеялась. Огромное нервное напряжение стало понемногу отпускать.

Наклонившись посмотреть, что осталось от шара, Динка не увидела ни единого осколка, и даже золотая пыль словно растворилась в воздухе.

Колдовской шар, а девушка уже не сомневалась, что без колдовства не обошлось, просто исчез, словно выполнив последнюю в этом мире миссию.

Чтобы убедиться, что ей не приснился чудной сон, Динка потрогала кусок холста, в который был завернут голубой шар. Материя была настоящей, немного кололась, и исчезать, похоже, никуда не собиралась. Сунув ее на всякий случай под подушку, Динка быстро сняла платье, нырнула под одеяло, и моментально уснула.

Утро началось для Динки с резкого звонка будильника, нудной головной боли, и принятия мучительного решения. Едва проснувшись, она сунула руку под подушку – кусок холста был на месте. Сжав в руке грубую, шершавую ткань, Динка поняла, что решение уже принято…

А несколькими часами позже в сквере тукая Динка тихо, но твердо говорила Андрею:

– …Знаешь, ты замечательный парень, хозяйственный, добрый, но мы с тобой не можем быть мужем и женой. Мы очень разные. Я буду на тебя давить, помыкать тобой… Мне нужен муж с железным характером, который будет держать меня в ежовых рукавицах. Ты не сможешь, я знаю… А я не хочу, чтобы ты был несчастным. Извини, Андрюш. С сегодняшнего дня мы – просто друзья.

Динка хотела добавить еще что-то, но, увидев выражение лица Андрея, осеклась. Молча кивнув на прощание, она встала со скамейки и, не оглядываясь, пошла на троллейбусную остановку. Девушка с горечью думала, что теперь запомнит этот день навсегда, тем более что ту боль, которую она сейчас причинила Андрею, она видела изнутри. "Но выбор сделан. По крайней мере, через три года он будет счастлив, у него будет все то, чего никогда не было бы со мной, – мысленно оправдывалась она, – а я ведь даже не люблю его, и мы действительно разные!"

Было двадцать пятое июня, тысяча девятьсот девяносто восьмого года…

Молодая женщина медленно шла по пустынной улице. Только что прошел ливень, и люди еще не успели покинуть свои убежища, а она всегда любила дождь, поэтому и не подумала прятаться. И сейчас шла, распустив влажные волосы, как русалка, промокшая и довольная. Ее переполняло чувство собственного всемогущества и бессилия, и от этого противоречия душа разрывалась пополам.

Несмотря на то, что они не виделись почти год, Динка знала, что Андрей в это утро здесь, в Казани, совсем близко. Знала, что он делает, и о чем думает. Она готова была побежать, полететь за ним на край земли, но между ними стояли преграды, посерьезнее километров, – их семьи… У Динки за плечами уже было неудачное замужество, недавно исполнилось два месяца дочке от второго брака.

Теперь она знала, знала, что не успел показать ей голубой шар, но, как всегда, знание пришло слишком поздно… Динка не сделала карьеры; не считая последних месяцев декретного отпуска, пошел второй год, как она работала официанткой в престижном ресторане. На жизнь хватало, но…

Самое смешное для нее было в том, что шар не ошибся ни в чем: она действительно полюбила Андрея. И теперь мучилась неразрешимым вопросом: стала бы она жертвовать собой ради его счастья, если бы магический шар показал ей все целиком?

Подсознательно, Динка знала ответ: конечно, не стала бы, не смогла бы! Она всегда была эгоисткой… Да, странно все сложилось… Было два варианта будущего, и вот – уже только одно настоящее. Динка наступила в большую лужу, в туфле смешно хлюпнула вода; недолго думая, она сбросила обувь и пошла босиком. А ведь она могла бы выйти замуж за Андрея, если бы не тот вечер, и волшебный шар. И быть сейчас Надеждой Николаевной, главным менеджером на фирме, плыть по Волге на белоснежном теплоходе, рядом с любимым, хотя и раздражавшим ее временами, мужем…

Динка грустно улыбнулась своим мыслям: ну, по крайней мере, Андрей счастлив. С каким-то детским упрямством, Динка судила о счастье по зарплате в долларах и положению в обществе, забывая, что это – далеко не все…

Появившиеся редкие прохожие с изумлением оборачивались на бредущую прямо по лужам девушку с туфлями в руках и распущенными мокрыми волосами…

Андрея встретил соблазнительный запах пирогов и жареной курицы, – готовила Маришка просто божественно. Он тихо снял ботинки, собираясь сделать сюрприз: жена знала, что он должен вернуться сегодня, но не знала, во сколько именно, и, судя по всему, ждала ближе к ужину.

Осторожно заглянув на кухню, Андрей увидел мелькнувший, ярко синий с оранжевым, подол летней юбки. "Динка! – оборвалось все внутри, – Динка, любовь моя!" Андрей метнулся к плите.

– Андрюша! – Маришка с радостным визгом повисла у него на шее. – А я так скучала без тебя, вот даже за шитье взялась, юбку себе сшила. И сегодня тебя раньше ужина не ждала, чуть-чуть не успела… – Она заглянула в лицо мужа и по-своему истолковала его выражение:

– Не расстраивайся, я сейчас на скорую руку соображу что-нибудь перекусить, а скоро все готово будет, ладно?.. – Но Андрей молча покачал головой, прошел в спальню и тяжело опустился в кресло.

Неимоверная усталость словно придавила его к земле. Он вспомнил сегодняшнее утро в гостинице, и тот давний вечер, ровно пять лет тому назад. “А все-таки Динка была не права. Она бы сделала меня не несчастным, а самым счастливым человеком на земле…”

Со стороны они напоминали героев любимого ими обоими героев американского мультфильма-сказки "Шрек", вышедшего на экраны год назад, и получившего всеобщее признание и широкую популярность. В разных городах, в одно и то же время они думали об одном, но, в отличие от сказки, изменить ничего не могли. Не было ни приходящих на помощь сказочных драконов, ни верного друга-ослика. В мультфильмах всегда хороший конец…

Июль, 2003 год.

ПРИВОРОТ

«– Ну, теперь-то ты понимаешь, что был абсолютно не прав?!

Понимаю.

Я понимаю, что был не прав, когда предложил тебе выйти за меня замуж.

Я понимаю, что был не прав, когда решил… Нет, позволил тебе переехать ко мне.

Я был не прав, когда согласился с тобой встретиться, приехал и, весело поздоровавшись, в первый раз встретился с тобой глазами.

Я был не прав, когда ответил на твою инициативу и поддержал переписку по «Аське»… Каким забавным это казалось тогда…

С того, – да, наверное, именно с того момента началась длинная логическая цепочка, лабиринт, и каждый раз я сворачивал не туда.

Я хочу сказать, что я не хочу тебя видеть, что я устал, что я ненавижу тебя всей душой.

Я хочу, чтобы ты исчезла из моей жизни навсегда, и никогда в ней больше не появлялась.

Я кричу на тебя, ору, и на какой-то миг ярость становится настолько всепоглощающей, что я способен тебя просто убить. Я швыряю в стенку стулом… Грохот, а через минуту стук в дверь разъяренных соседей немного отрезвляют, ярость понемногу гаснет, но не исчезает, а остается висеть в комнате лохматыми клочьями, похожими на паутину. Я не понимаю, что меня держит рядом с тобой. Ты есть зло, воплощенное зло, ты инкуб, потому что единственное, что в тебе есть хорошего – это сексуальность… Но это такая малость по сравнению с твоими истериками, обвинениями, ревностью, с тем адом на земле, в который ты превратила мою жизнь.

Так какая сила каждый раз намертво запечатывает мне рот, когда я собираюсь сказать: «Уходи»?

Уходи, и не возвращайся, убирайся, я не знаю тебя, и никогда не знал.

Уходи, как кошмарный сон.

Приснись кому-нибудь другому».

«Буду поздно. Ужин в холодильнике. Не жди меня, ложись спать». Максим пришпилил записку к холодильнику магнитом в виде связки бананов. Он прекрасно знал, что четырнадцатилетняя дочь все равно не будет ужинать одна, в лучшем случае съест холодную куриную ногу. И естественно не ляжет спать, часов до трех ночи точно. Но порядок есть порядок.

Жена в очередной раз ушла. Ушла не насовсем, как могло показаться, и не для того, чтобы кому-то что-то доказать. Просто у них в семье так было принято. Каждый держался за свою территорию. Каждый имел право на одиночество – в любом количестве. Почему-то всегда получалось не меньше недели… Причем это вовсе не означало, что на это время можно считать себя холостым и свободным от клятв в супружеской верности, отнюдь… Максим давно привык оставаться с дочерью вдвоем, на достаточно длительный срок, но иногда становилось обидно – мама у них была даже не приходящая, а так, для галочки.

Конечно, наивно с ее стороны было предполагать, что он будет хранить супружескую верность. Внешность у него была броская, яркая, и, что самое главное – располагающая. Правильные черты лица, зеленые глаза с золотистыми искорками… Женщины выстраивались в очередь, но секс ради секса был ему мало интересен. Несмотря на внешность, Максим не стремился к многочисленным победам, в женщине искал, прежде всего, друга и понимающего собеседника, и бывал безмерно счастлив, если находил. Тогда секс становился ему уже не нужен. Дамы ломали копья, добиваясь его благосклонности, а Максим многозначительно улыбался, и…

Продолжал жить, как ни в чем ни бывало. Он давно бы мог уйти от Татьяны. Леська взрослая, поймет и поддержит; родители и прочие родственники повозмущаются и перестанут. Может быть, если бы у Тани не было степени инвалидности, он сделал бы это уже давно. Сейчас его держала не жалость, и даже не любовь, а привязанность, уважение, и уверенность в том, что Татьяна поступила бы так же.

Сегодняшнее свидание, на которое собирался Максим, было не более чем побегом от одиночества на этот вечер. Леська была у подруги, а он, как обычно болтался в чате. Слишком настырная барышня просто вынудила его согласиться на встречу. Он купился даже не на наглость – этого добра и так вокруг хватало, а на здоровую иронию и тонкий юмор незнакомки. «Ну что же, посмотрим, каков ты, цветочек аленький»…

Пока Максим шел через дворы к автостоянке, накатившая дома меланхолия понемногу рассеялась. Теплый осенний вечер многообещающе подмигивал фонарями, обещая свидание с красивой девушкой, (Максим почему-то был уверен, что она красивая), несколько часов беззаботности и почти свободы…

Что-то белым пятном скользнуло по стене многоэтажки, ярким бликом мелькнуло на фоне темных деревьев и медленно приземлилось на асфальт в нескольких шагах впереди Максима. То, что это всего лишь бумажный самолет он понял еще, когда этот маленький летучий корабль не совершил и половины своего короткого пути. Сейчас же ему почему-то показалось, что это белая птица с перебитыми крыльями, умирающая в равнодушных городских джунглях. Чья-то несбывшаяся мечта, выпавшая из окна многоэтажного дома.

Плавно слетевший ему под ноги самолетик Максим поднял чисто автоматически. Было жаль наступать на белые крылья мечте. Он уже размахнулся, собираясь послать его в следующий полет, когда вдруг заметил, что белый, плотный лист бумаги исписан мелким, явно мужским почерком. Пробежав глазами несколько строк, Максим развернул лист.

«-Ну, теперь-то ты понимаешь, что был абсолютно не прав?!

Понимаю.

Я понимаю, что был не прав, когда предложил тебе выйти за меня замуж.

Я понимаю, что был не прав, когда…»

Дочитав до конца страницы, Максим сложил листок вчетверо и сунул в карман куртки, совершенно не отдавая себе отчета в действиях.

Девушка оказалась не только красивой, как предполагал Максим, но еще и далеко не глупой. Они сходили в кино, а потом несколько часов подряд сидели у Максима в машине и… Разговаривали. Общих тем было так много, что ни о чем другом даже не думалось. Максим почему-то знал заранее, что, несмотря на полное взаимопонимание и схожесть характеров, между ними с Ларисой не будет ничего – кроме приятельских отношений. Дружбы тоже не будет. Она была для мужчин недосягаемой, неуловимой, полуреальной, как обрывок тумана летним утром. Он был для женщин – идеалом, божеством, мечтой… Разве может дружить мечта с обрывком тумана?..

Домой Максим пришел под утро, а об этом странном письме вспомнил лишь через сутки, когда шел той же дорогой, но на свидание с другой. Что это было? Чей-то крик души? Случайность? Знак?

– Катись ты к черту! Ты еще пожалеешь! Ты, ублюдочная скотина!..

Попавшийся под руку стакан с громким звоном разлетелся об дверь, только что навсегда закрывшуюся за молодым человеком, с которым она познакомилась всего пару дней назад. Осколки осыпались вниз каскадом стеклянных капель.

– Ты еще приползешь ко мне, придурок!

Следом полетела книга, потом – карандашница, и, не помня себя, Саламандра принялась крушить комнату. И лишь через несколько минут, занеся стул над монитором компьютера, она опомнилась, и замерла.

– Черт… – Саламандра медленно огляделась. Ее спальня выглядела так, словно по ней прошелся смерч. На полу вперемешку с осколками стекла валялись рамки с фотографиями, разбитые цветочные горшки, порванные книги… Гардина висела на одном гвозде, разорванный в нескольких местах тюль был похож скорее на тряпку, чем на занавеску. У стула от удара о стену отломилась спинка, вместо люстры злобно ощерились зубами-осколками разбитые плафоны. С ночником дела обстояли столь же печально.

– Черт… – Девушка села на пол, сжав руками голову. Ужасающие масштабы погрома не потрясли бы ее настолько сильно, если бы не две пришедшие не вовремя здравые мысли: соседи могли вызвать милицию, услышав грохот, и все это придется убирать, да еще и покупать взамен испорченных новые вещи.

Сомнения в собственном душевном здоровье непременно посетили бы любого способного рассуждать человека, но ей это качество было незнакомо.

Саламандра чувствовала себя совершенно опустошенной, но ненависть к ушедшему парню, да и ко всему мужскому роду в его лице не стала меньше. Пошатываясь, она встала, села на покалеченный стул, перед письменным столом, и с удивлением увидела в углу чудом уцелевшего монитора значок нового сообщения в «Аське»… Да, помниться, перед началом ссоры она залезла туда пообщаться с приятелями – друзей у Саламандры не было, – а потом попросту забыла отключить Интернет. Она кликнула мышкой на желтом прямоугольнике, и с удивлением увидела сообщение от незнакомого пользователя, некоего Кента: «Привет, Саламандра».

Ник «Саламандра» девушка выбрала, ни на что особо не намекая. Земноводное, тритон, да и бог с ним. Однако получилось так, что он почти отразил ее истинную суть. Приписываемое семейству земноводных исключительное холоднокровие и равнодушие были ей присущи в полной мере, но вот спокойствием собратьев она, к сожалению, не обладала. В ее лице было слишком мало правильных черт для того, чтобы назвать ее красавицей, и недостаточно мягкости и доброты, чтобы стали уместны эпитеты «приятная» и «очаровательная». Она могла бы считаться симпатичной, если бы не жестокость и истеричность, явно проступающие сквозь ее черты, как очертания неровной поверхности сквозь плавящийся воск, и отнюдь не добавляющие ей шарма. Невысокий рост компенсировался точеной фигуркой, в которой мужчины просто не успевали рассмотреть изъяны – настолько быстро они оказывались под действием сексуальных флюидов, исходящих от нее в неимоверно больших количествах.

Саламандра не отличалась особой нравственностью, но умела вовремя остановиться, если чувствовала, что самец от этого лишь крепче заглотит наживку. В любом случае, попав под ее воздействие мужчина не успевал опомниться. Приманка, включающая в себя всевозможные приемы соблазнения, бурный секс, который сам по себе не был ей интересен, и являлся не более, чем мощным рычагом воздействия на самцов, быстрое перевоплощение в жертву, путем нескольких нехитрых манипуляций с мужским сознанием, а затем создание огромного, всеобъемлющего комплекса вины. На этом этапе сорваться с крючка мог только человек с необычайно сильной волей, умеющий в любых ситуациях мыслить трезво, не реагировать на провокации и ни при каких условиях не поддаваться панике.

Впрочем, такой человек изначально не мог попасться в ее сети.

Об одном исключении, лишь подтверждающем правило, Саламандра до сих пор вспоминала с досадой. Она все сделала правильно, довела самца до последней стадии, она сама видела, как этот сильный, спокойный мужчина крушит мебель и плачет, как ребенок. Но, когда она уже почти расслабилась, решив, что обеспечила себе надежный тыл до конца своих дней, и что этот сом не порвет леску, как бы ни метался и ни бился он на привязи, рыба неожиданно перекусила леску и ушла.

Сом оказался китом…

Почему он так стремился на свободу, почему для того, чтобы удержать любого самца ей приходилось прикладывать титанические усилия, Саламандра не задумывалась.

Она, не думая, набрала на клавиатуре «Привет, Кент». Никогда не подводившая ее звериная интуиция подсказывала, что в ее сети идет новая крупная рыба.

Максим остановил машину в нескольких метрах от остановки, и приготовился к долгому ожиданию, но девушка оказалась неожиданно пунктуальной. Усевшись рядом с ним на переднее сиденье, она не стала поправлять слегка задравшееся пальто, приоткрывшее любопытному взгляду красивые ноги. Максим усмехнулся про себя: как же, как же… Знакомый прием. Девочка-то, похоже, банальна до оскомины.

– Ну, здравствуй, Кент. Очень приятно. Даже больше приятного, чем я ожидала. – Она, не стесняясь, нарочито медленно прошлась по нему взглядом.

Максим поперхнулся и закашлялся. Девица притягивала, как магнит. На ней большими буквами было написано «трахни меня», но Максим не был уверен, что все так просто. В острых чертах ее лица, в узкой линии губ, в тонких раздувающихся ноздрях, в восточном разрезе глаз было что-то первобытное, хищное, притягивающее и отталкивающее одновременно.

В какой-то момент он даже подумал, что ее поцелуй, сладко-острый, до боли, должен непременно иметь привкус крови, гнили и болотной воды.

Саламандра…

Он тряхнул головой, прогоняя бредовые мысли. Саламандра выжидающе смотрела на него.

– Привет. Я Максим. – Он хотел, было, протянуть руку, но почему-то поостерегся.

– Саламандра.

– А?..

– Саламандра. – Сказала, как отрубила. Тем неожиданнее была легкая улыбка, сделавшая лицо девушки в полумраке салона почти красивым.

– Пусть так и будет, Саламандра. Мне этот ник стал как родной, и привычнее слышать его, чем собственное имя.

– Договорились, – усмехнулся Максим. Неожиданно ему стало легко и спокойно, все мысли провалились в небытие, остались только темно-карие глаза-вишни напротив.

– Скажешь настоящее имя тетеньке в загсе, на ушко, а свидетельство о браке спрячешь в надежное место. И, когда наши дети спросят, почему их маму зовут Саламандра, я придумаю какую-нибудь красивую сказку о том, что я выловил тебя в лесном озере, а вместо ног у тебя был хвост…

«Боже, что я несу», – мелькнуло в голове, но в следующую секунду Максим уже услышал, как приглашает девушку в кино. «Ну и вечерок…»

– Пап, ты что, не слышишь? –Алиса просунула в комнату родителей взлохмаченную после недавно принятой ванны голову.

– Я тебя уже в третий раз ужинать зову!

Максим очнулся от полудремотного состояния: голова была ватной, единственное, что он помнил – ему снилась Саламандра.

Накануне он снова пришел домой под утро; после сеанса в кинотеатре они целовались, как безумные, но домой Саламандра его так и не пригласила несмотря на то, что жила, по ее словам, одна.

Он нес полную околесицу, а она томно улыбалась, и время от времени вставляла фразы, казавшиеся ему тогда полными глубочайшего смысла.

Сейчас Максим понимал, что смысловой нагрузки они не несли никакой абсолютно, лишь пускали пыль в глаза и отвлекали внимание от бешеного желания наброситься на Саламандру прямо в машине. Что с ним творилось, что на него нашло?..

Если бы Максима спросили, как получилось так, что он снял квартиру для девушки через три дня знакомства, он бы не ответил. Просто так нужно было.

Если бы в тот момент, когда он был всего в одном шаге от ее постели, Саламандра попросила у него луну, он сумел бы ее достать. Луну она, к счастью, не просила, но в остальном – использовала его по полной программе.

Прошло всего полгода их совместного сосуществования, а девушка уже полностью поменяла гардероб, приобрела за его счет две пары сапог и дубленку, и не собиралась на этом останавливаться.

Если бы кто-нибудь спросил Максима, зачем все это… Но спрашивать было некому. За полгода Саламандра умудрилась поссорить его даже с лучшим другом, не говоря уж обо всех остальных.

Дочь отнеслась к предполагаемому разводу родителей спокойно, но, познакомившись с Саламандрой, заявила, что в гости к отцу приходить она не будет. Максим списал это на подростковый возраст и женские капризы.

Между тем Саламандра, освоившись, начала понемногу настраивать Максима против собственных родителей. Не сказать, чтобы ей это удалось, но Максим ловил себя на мысли, что с появлением Саламандры его отношения с родителями стали значительно прохладнее.

Ее ненависть к людям доходила до абсурда, и неудивительно, что даже самые давние и преданные друзья Максима, семейная пара, с которыми он дружил еще со студенческих лет, о нем забыли. Напросившись однажды в гости, чтобы выяснить, что же все-таки с ним происходит, через полчаса они уже засобирались домой, и уходили с такими лицами, что сразу было понятно: они не придут больше никогда. После приема, который им устроила Саламандра, это было неудивительно, но тогда Максим закрыл глаза и на это. «Молодая, глупая, еще переменится», – вскользь подумал он.

А Саламандра и не думала меняться. Она быстро вошла во вкус и почувствовала себя хозяйкой положения. Наконец-то она могла быть самой собой. Говорить только о себе, и общаться только с теми, с кем ей хочется. Окружающие, включая Максима, представлялись ей исключительно глупыми и скучными людьми, недостойными ее внимания. Но от Максима была очевидная польза: он содержал ее, его немалая зарплата позволяла ей не ограничивать себя в развлечениях, на нее же жила и ее мама. При всем при этом Саламандра не испытывала по отношению к своему жениху (они собирались вскоре расписаться) ни малейшей благодарности. Он, раб и шут, имел честь помогать ей, а она позволяла ему это делать. Так оно и должно было быть.

Максиму же словно пелена упала на глаза. Он не замечал ни гипертрофированного самомнения Саламандры, ни того, как она часами говорила о себе и о своих мнимых успехах. Мнимых – потому что Максим неоднократно ловил ее на вранье, но, когда он говорил ей об этом, Саламандра притворялась глухой. Не замечал он и того, что секс теперь бывает у них не чаще, чем один раз в месяц, и то после его долгих уговоров. Саламандра была вечно нездорова, всегда чем-то недовольна, и постоянно «не в том настроении, чтобы заниматься этим». Девяносто процентов времени, которое они проводили вместе, они находились в состоянии ссоры; либо предшествующем ей, либо в преддверии примирения. Максим убеждал себя, что это – притирка, но верилось ему в это все меньше.

Пора было посмотреть правде в глаза: Саламандра была существом истеричным, лживым, мелочным и невероятно злобным. Все чаще и чаще молодой человек задумывался о том, что он несчастен, как никогда в своей жизни, но постоянство и оптимизм Максима играли с ним злую шутку. Каждый раз, видя Саламандру, он говорил себе, что такой ее сделала жизнь, что ласка и забота творят чудеса, и ад продолжался…

Между тем приближался день их свадьбы.

С Татьяной полгода назад Максим разошелся спокойно, и без истерик, оставшись хорошими друзьями. Они созванивались пару раз за прошедшие полгода, но ни разу не встречались. Тем неожиданнее была их встреча у общих друзей, куда Максим еле-еле уговорил прийти Саламандру.

Секундная неловкость, возникшая было после ее знакомства с Саламандрой, быстро растворилась в Татьянином обаянии. Она не старалась понравиться, она просто была самой собой. Душой компании, яркой, легкой, непринужденной в общении. Максим обратил внимание, что, несмотря на разницу в возрасте, составлявшую почти десять лет, Татьяна выглядит моложе и ухоженнее, чем Саламандра, и что-то наподобие сожаления слегка коснулось его сердца колючей еловой лапой.

Вспомнились долгие зимние вечера, когда они, вместе с Татьяной и Леськой смотрели по телевизору какую-нибудь комедию, а потом, путаясь друг у друга под ногами, готовили ужин. Или шли в магазин, по дороге перебрасываясь снежками и умудряясь изваляться в снегу до такой степени, что после возвращения приходилось все вещи вешать на батарею, сушиться…

Прочь, прочь ненужные мысли и пустые сожаления… Саламандра – это счастье всей его жизни, девушка, с данными фотомодели и умом Сократа, мечта любого мужчины… Максим не замечал, что даже думать он начал ее словами…

Время шло. Отношения с Саламандрой становились все хуже и хуже, девушка расслабилась, решив, что, раз куплены кольца и назначена дата свадьбы – самец на крючке. Она возвращалась с работы пьяной, устраивала беспричинные истерики и ревновала Максима к каждому столбу. Максим же неоднократно собирался указать ей на дверь, но… Каждый раз что-то сковывало ему язык…

В очередной одинокий вечер Максим случайно бросил взгляд на календарь. Год… Ровно год кошмара… Год ада на земле, который он создал себе сам.

Он медленно, словно во сне подошел к шкафу и открыл зеркальную створку.

Время было против нее. Сначала она была уверена: поскучает и вернется, он не сможет без нее. Тем более что съемную квартиру Максим так и оставил за собой, просто попросил ее вывезти свои вещи. Саламандра была уверена: стоит только увидеться – и все будет по-прежнему.

Но несколько встреч, закончившихся сексом, ничего не дали: Максим все так же решительно указывал ей на дверь, и в последний раз твердо попросил больше не звонить. Она и не звонила – пару недель. А потом поняла, что он сменил номер телефона. С тех пор прошло несколько месяцев, и теперь Саламандра уже не сомневалась: с каждым днем Максим все больше забывает ее, еще немного, и ей уже никто не поможет его вернуть. Между тем он был почти идеальным вариантом для того, чтобы использовать его в качестве объекта для паразитирования. Спокойный, мягкий, перспективный…

Саламандре нравилось быть «присоской», и уже давно хотелось праздности и ничегонеделания. Максим звезд с неба не хватал, но зарабатывал достаточно, чтобы удовлетворить ее запросы.

Ну что ж… Все легальные способы вернуть его она уже использовала. Оставался козырной туз в рукаве. «Посмотрим, как ты теперь запоешь, голубчик…» Саламандра открыла электронный почтовый ящик, выбрала «написать письмо», и быстро набросала несколько строк. Несколько секунд колебания – и вот виртуальный конверт уже летит по просторам электронного мира, решая ее судьбу.

Через день пришел ответ. Она даже не обрадовалась, увидев в разделе «Входящие» письмо с пометкой «От Мирабеллы». Знала, что он будет. Саламандра открыла письмо спокойно, без ненужных волнений и дрожи в руках.

Уважаемая Саламандра!

Вы писали:

Здравствуйте, Мирабелла!

Есть задача – приворожить любимого мужчину. Я твердо решилась на этот шаг, и отдаю отчет в последствиях в твердом уме и здравой памяти.

Хотелось узнать как это возможно, немаловажен и вопрос цены.

Саламандра.

Для начала мне нужны Ваша и его фотографии, ФИО, дата и место рождения. После я смогу сказать вам, можно ли что-то сделать и сколько это будет стоить. Важно и то, есть ли у него сейчас кто-нибудь и если возможно – ее имя.

О Мирабелле Саламандра узнала случайно – наткнулась на ссылку на ее сайт на каком-то форуме. В бегущей строке всех местных и центральных телеканалов активно рекламировались всевозможные маги, экстрасенсы, целители, ведуны и колдуны всех цветов и мастей, но идти к ним на прием было боязно. Неприятно. Да и просто хлопотно – Саламандра слышала, что к ним всегда очередь. К счастью, современные средства коммуникации творили чудеса

Она набрала ответ:

Он: Михайлов Максим Владимирович, 7. 05.1976 г., г. К**

Я: Мирзаянова Ольга Ирековна, 17.08.1982 г., г. К**….

Через двадцать минут письмо отправилось к адресату. Судьба Максима была решена.

…Саламандра металась по комнате, словно взбесившаяся кошка, круша все, что попадалось на ее пути. Максиму едва удалось ее успокоить, скрутив ей руки за спиной, при этом девушка расцарапала ему лицо до крови.

С огромным трудом он, почти волоком дотащил девушку до двери и вытолкнул на лестничную клетку.

– Тебя связать? – Максим задыхался, словно после быстрого бега. – Или обойдемся обещанием вести себя нормально?

Саламандра шипела и вырывалась, норовя лягнуть его побольнее. При этом ее, казавшиеся ему раньше такими чувственными, губки изрыгали самые немыслимые проклятия и ругательства.

– Понятно, не обойдемся. – Он резко заломил руки ей за спину, девушка взвыла от боли и упала на грязный пол подъезда.

– Ты же сам мне позвонил, кобель, сам! – Рыдала Саламандра, вытирая тонкую струйку крови, разделившую ее лицо от носа на две ассиметричные половины.

Со дня приворота прошло три месяца. Все это время Максим звонил ей, но при встрече непременно напивался, иногда бил, и ни о каком совместном будущем не могло быть и речи. Впервые за все это время в ее душе шевельнулось слабое сомнение: «Может, я все это сделала зря?..»

Максим прислонился к косяку, закрыв лицо руками. Только сейчас девушка обратила внимание, что он сильно похудел за последнее время.

– Убирайся прочь, и чтоб больше духу твоего здесь не было. Даже если я буду умолять тебя приехать. Слышишь, ты… – Он сдержался, чтобы не выругаться.

– А теперь пошла… Пошла прочь, я сказал! – Максим провожал взглядом прихрамывающую Саламандру, и по его небритым щекам медленно текли слезы бессилия. Безумие стояло рядом, участливо глядя на свою очередную близкую жертву…

Максиму казалось, что он живет в каком-то кошмаре. Ничего не получалось на работе, дома он срывался на Леське, ругался с Татьяной, ненавидел за это сам себя и боролся с желанием крепко напиться. Бороться получалось все хуже и хуже, он понимал, что вскоре рискует превратиться в запойного алкоголика, но это все меньше пугало.

Татьяна, промучившись с блудным мужем месяц, переехала к теще на неопределенный срок. Любое дело, за которое он брался, было обречено на провал. Женщины, прежде выстраивавшиеся в очередь и таявшие от одного его взгляда, избегали встреч, либо, встретившись, быстро находили предлог уйти. Его стали избегать друзья – слишком неадекватная, непредсказуемая реакция не располагала к комфортному общению. Он стал прокаженным – но сам не замечал этого.

Образ Саламандры все еще мелькал в затуманенном алкогольными парами сознании чаще, чем хотелось бы, но Максим не мог понять, хочет ли он снова увидеть ее, или же в нем говорят старые обиды. Однажды он все же позвонил ей – на пьяную голову. Она приехала, несмотря на его предупреждение в прошлую встречу, но, едва увидев Саламандру, Максиму уже хотелось убежать. В то же время его тянуло к ней физически, без нее словно начиналась ломка, и не хватало воздуха, и это сводило с ума больше, чем все беды, свалившиеся на него в последнее время.

…Недолгие зимние сумерки стекли с крыш домов розовым ликером заката.

Наступила ночь.

Холодный ветер ворошил волосы Максима, касался ледяным дыханием его лица, заползал под куртку, но он этого почти не чувствовал. В его руке запиликал сотовый телефон, старательно выводя «Реквием».

Не глядя на номер, он присел и положил его у своих ног. С Леськой он разговаривал десять минут назад. Больше ничьи слова в телефонной трубке уже не имели значения.

Максим смотрел на город, лежавший у его ног, на россыпь разноцветных огней, похожих на драгоценные камни, на шоссе, похожее с высоты на взлетную полосу, и к его горлу подступал удушливый комок слез.

Он сунул руки в карманы, и нащупал сложенный вчетверо белый лист бумаги, исписанный неразборчивым мужским почерком. Достал его, развернул… То самое письмо-самолет, которое он подобрал год назад на улице, отправляясь на свидание с очередной девушкой из Интернета.

– Несбывшаяся мечта… Кто ты, человек, бросивший этот летучий корабль мне под ноги? Счастлив ли ты? Ты показал мне путь, спасибо тебе… Ты… Из каждого безвыходного положения есть, по крайней мере два выхода, ты прав, неведомый друг… Ты сумел пройти сложным… Я выбираю самый простой путь…

Максим медленно перечитал последние строчки. Свернул листок самолетиком…

– Лети…

Некоторое время Максим смотрел, как маленький авиалайнер парит над ночным городом, подхваченный ветром. Вскоре он превратился в белую точку, и вовсе не растворился в темноте.

Налетел очередной порыв ветра.

Максим вздрогнул, раскинул руки и сделал шаг вперед…

…Ветер все так же носился между трубами и антеннами на крыше четырнадцатиэтажного дома. Все так же лежал сотовый телефон, продолжая вибрировать и играть «Реквием», медленно сползая все ближе к краю.

Мгновение, и маленькая белая «Nokia» соскользнула вниз. Ветер подхватил, было, новую игрушку, не удержал, ударил о стену, и мелодия оборвалась.

«Я написал это и понял, что могу избавиться от тебя. Это же так просто. Из любого безвыходного положения есть, по меньшей мере, два выхода. Я дошел до такого состояния, что почти готов лишить себя жизни, лишь бы прекратить этот кошмар. И понял, что это предел. Вся моя нерешительность осталась лишь в строчках на бумаге. Я сказал тебе сегодня вечером вслух то, что говорил миллион раз до этого про себя.

И ты ушла.

Вместе с тобой ушли все мои страхи, беды, вся та копоть, которая толстым слоем покрыла мою жизнь за время, проведенное рядом с тобой.

Ты ушла!

Прощай, земноводное создание.

Я свободен!»

ЗАКОН БУМЕРАНГА

Посвящается моим друзьям Евгении, Владимиру и Роману. Спасибо вам за то, что вы есть.

– Ну вот, конечно… Было бы странно, если бы Сашка была дома… – Девушка раздраженно опустила на рычаг телефонную трубку, в которой уже с минуту раздавались длинные безнадежные гудки.

Единственная подруга ушла куда-то, что в Международный Женский День было совсем неудивительно. Ее и в обычные-то дни дома не застанешь…

Очередной день улетел в раскрытую форточку вместе с последними звуками очередной лирической песни с "Русского радио". Наступил очередной бестолковый вечер в бесконечной веренице таких же бесполезных никчемных вечеров.

Никчемных – потому что ничем полезным или приятным, что было для нее одно и то же, Вика не занималась. Читать она не любила, разве что молодежные журналы, пойти лишний раз в кино не могла себе позволить, потому что родители то и дело забывали оставить ей денег на карманные расходы; видик надоел, а одно слово «театр» нагоняло на нее тоску и ассоциировалось с буфетом.

Пребывая в непогрешимой уверенности, что "Наполеон" – это коньяк, а Гюго и Дюма то ли конфеты, то ли сорт яблок, она не чувствовала себя ни ущербной, ни обделенной.

Не задумываясь о будущем, она брала от жизни все маленькие, доступные ее карману радости, как-то: шоколад, пиво, передача "Поле чудес" с Леонидом Якубовичем по первому каналу, и, иногда, часок-другой за компьютерными играми у знакомых.

Секс был для нее вещью столь же естественной, как, скажем, чистка зубов. При всем при этом ни вульгарной, ни распущенной Вику никто назвать бы не мог. Типичное дитя своего времени и вечно работающих родителей, она росла, как сорняк на грядке: так, как ей нравилось и там, где ей нравилось, не особо утруждая себя самообразованием. Да и на свет-то она появилась случайно: мать "залетела", а аборт делать побоялась. Ребенка она не хотела и не планировала, ни времени, ни желания заниматься им у нее не было, но раз уж так вышло… Мать никогда ее особо не баловала, отец вообще не замечал. Так и вышло, что воспитывала и развивала себя Вика сама, и, как говориться, что выросло, то выросло.

С досадой запустив в форточку очередной липкий комочек "Орбита без сахара", Вика принялась придумывать себе занятие на вечер. В честь праздника восьмого марта родители ушли в гости, пребывая в уверенности, что их дочь в одиночестве не останется.

На улице была оттепель, и погода просто заставляла сбежать из душной квартиры. Но ее "временный" парень исчез с горизонта (не без ее помощи), а "постоянный" проводил праздничный день как обычно, то есть – с женой.

Классификация мужчин у Вики была проста до гениальности. Она делила их на "временных", для развлечений, и "постоянных", для отношений более серьезных. «Временных» могло быть по несколько человек одновременно. Постоянный был один в течение девяти последних месяцев.

Звали его Вячеславом, но хотя он был старше Вики на семь лет, все называли его не иначе, как Славик, что шло ему несравненно больше. Был, правда еще один, безнадежно влюбленный в нее друг Славика – Гоша, не попадавший ни под одну из категорий, но его Вика даже за мужчину не считала. Так, что-то вроде подружки. Она охотно делилась с Гошей своими переживаниями и время от времени ходила гулять. Он кормил Вику мороженым, она его – свежими историями из своей жизни, и оба, казалось, оставались вполне довольными друг другом.

Но в этот день Гоша пошел поздравлять с праздником многочисленных родственников женского пола, разбросанных по всему городу, а Вика от предложения составить ему компанию отказалась. Вот так и получилось, что она осталась дома, в праздничный вечер, не имея в собеседниках никого, кроме радио, молчавшего телефона и сиамского кота Леля.

Звонок в дверь раздался так неожиданно, что Лель шарахнулся во сне с кровати, и словно стадо слонов пронесся в сторону кухни. Следом за Лелем пулей вылетела в прихожую Вика: на пороге стоял Славик собственной персоной.

– Привет. – Вика влюбленно уставилась на молодого человека, потеряв на какое-то время дар речи от переполнявшего ее счастья: пришел!

Со Славиком она познакомилась прошлым летом, у друзей на даче. Он умел нравиться, был хорошим слушателем скорее, чем хорошим собеседником, так как сказать ему в основном, было нечего. Ни книг, ни театра он, как и Вика, не любил, и мало чем интересовался в жизни, кроме денег, автомобилей и докторской диссертации, которую писал уже энное количество лет. С первого взгляда он производил впечатление человека веселого не к месту, поверхностного и несерьезного, со второго – серьезного до крайности, неисправимого пессимиста, любителя пожаловаться на жизнь, с третьего – все повидавшего и уставшего от жизни восьмидесятилетнего старика, вечной спутницей которого стала скука.