Больше, чем отсутствие бесплатное чтение

Часть 1-4

1.

Просыпаюсь ночью в глухом лесу, под тонким, но высоким стволом берёзы, кажется так её здесь называли. В правый бок, в самое ребро сквозь футболку упирается один из её недовыкопанных корней. Вокруг только деревья, все одинаково сонные в этот час. Не знаю, сколько времени, но судя по расположению луны на небе, примерно полночь. «Как же Луна сегодня прекрасна» – сказал бы какой-нибудь нездешний обитатель, увидев её в эти минуты, и кто б поверил, что в ней давно уже нет никакой жизни и никакой красоты. Она не жива в моих глазах, потому что я сам не живой, способен видеть только её форму – подобие круга. Это очередная точка, на которой в очередной раз оканчивается мой взгляд.

Пейзаж в радиусе нескольких сотен метров в любую сторону, как под копирку одинаков. Черно-белый, холодный, не предлагающий ни грамма интереса. В кармане завалялась монета, и кто бы мог подумать, с двумя одинаковыми сторонами. С одной – белого, с другой – чёрного цвета.

Когда она ещё в воздухе и мечется туда-сюда от одной крайности к другой, я уже понимаю, от чего хочу больше отказаться. Иллюзия выбора, которую мне даёт это чудо человеческой мысли, забавляет меня. Монетка упала белой стороной на чёрную тень земли, и мне пришлось в прямом смысле покопаться, чтобы её найти.

Какая разница, к какой из четырёх стен лучше подойти, чтобы посильнее удариться головой, если эти стены одинаково сильно бьют по твоему сознательному одиночеству.

Иду в направлении луны, она постоянно скатывается от меня то влево, то вправо, как будто у нас с ней одинаковые полюса. Трудно сказать, получилось ли у меня хотя бы на метр сдвинуться с места, где мне не повезло проснуться – вокруг всё те же мрачные стволы деревьев-близнецов, луна, по-прежнему мертвая, и бесконечный лабиринт возможностей.

К сожалению, в моих карманах не было звёзд, чтобы они, будучи выброшенными, могли бы оставлять за мной след. «Бесследная пропажа…» -напишут завтра в какой-нибудь из несуществующих газет. «Власти обязали людей носить в карманах звёзды. Ожидается, что такие меры позволят снизить, а затем и вовсе свести к нулю количество пропадающих без вести людей…».

Спустя ещё несколько километров вокруг земной оси, наконец-то прихожу в себя, такая прогулка по ночному лесу не покажется романтичной даже безумно-влюблённому подростку. Сажусь под первое попавшееся дерево.

–А что, если ночь на этом не закончится? – едва мысль успевает посетить мою скромную натуру, как где-то сбоку и чуть-чуть со стороны раздаётся звук – плотный хруст веток, словно тот, кто его создал, весом в пару легковых машин. Поворачиваю голову, справа белыми точками, на высоте примерно полутора метров над землёй, замерев, блестит пара маленьких глаз. Сколько животного в этом взгляде…

Я – цель, добыча, материал для работы его инстинкта, звено пищевой цепи. Оно – медленными, аккуратными шагами приближается ко мне. Нас разделяет всего пара движений: его прыжок и моя попытка убежать. Не чувствую страха перед этим животным, поэтому встаю и тоже медленно иду к нему навстречу. Расстояния вытянутой руки оказалось достаточно для того, чтобы голодный хищник, ночью выискивающий очередную незадачливую жертву, опрометчиво набросился на меня.

Его глубокий рёв с брызгами слюны, отражающий свет луны мощный белый оскал, горящая в черных глазах ярость, тяжелые лапы с невероятно острыми когтями, и приятная на ощупь, мягкая, лоснящаяся бурая шерсть – таким он остался в моей памяти перед тем, как мне захотелось исчезнуть.

***

– 5 километров до финиша, слышишь? Не сбавляй скорость! Этот придурок до сих пор у тебя на хвосте…

– Сотрясение мозга, перелом нескольких рёбер с внутренним кровотечением, подозрение на повреждения шейного отдела позвоночника…

– У нас слишком мало ресурсов, сэр, нам не выстоять, мы должны отступить, это слишком большой риск для нас…

– Посмотрите на этот рисунок, опишите свои чувства, когда видите эту картинку перед собой…

–3…2…1… Поехали…

– Вы нам поможете? Скажите, вы же найдёте его, вы спасёте нашего ребёнка…

– Я…просто хочу сказать, что ни в чём не виноват, я не хотел её убивать…

***

2.

Мне жутко холодно, больше всего замерзли ноги. Я ещё чувствую пальцы, но от этого только холоднее, чувствую ледяную подошву своих осенних ботинок, а под ней – уже глубоко промерзшую землю, каждый её продрогший камушек, каждую мертвую её снежинку, обжигающую нервы.

Говорят, ночью всегда холоднее, чем днем, но только потому, что по ночам часто становится чувствительнее сама душа.

– Зайдем в подъезд, хочу немного погреться.

– Хорошо, конечно, – я заметил страх в её глазах, она все время боялась доставить мне неудобства.

Мне холодно, я спешу куда-нибудь, где нет зимы, а она плетётся где-то сзади, что-то ищет в телефоне, мне приходится замедляться, чтобы идти рядом с ней. Она раздражает меня. Под ногами все тот же ненавистный жалящий снег, на мне всё та же ненавистная сейчас легкая обувь.

Мы сидим на ступеньках лестничной клетки многоэтажного дома, обнявшись, и мне не хочется её отпускать. Я сочувствую ей.

Вспоминаю наши первые встречи, и мной овладевает отвращение к самому себе. Вспоминаю её в нашу первую встречу, и мной овладевает чувство несправедливости. Почему я? Почему она? До сих пор утешаю себя мыслью, что это не навсегда.

Меня радует, когда она говорит, что проснулась с хорошим настроением впервые за долгое время, что у неё что-то получается. Меня выводит из себя, когда она не может объяснить, почему ей сейчас плохо, меня раздражают моменты, когда ей плохо, когда я должен отреагировать на её очередную истерику, приступ тревожности или паническую атаку. Я не говорю ей об этом.

Она:

– Можно тебя обнять?

– Опять спрашиваешь? – улыбаясь, с распростертыми объятиями тепло встречаю её и свои дрожащие мысли о том, почему именно сейчас, когда мы на улице, когда я так замерз…

Быть может, я для неё последний человек, которого ещё можно обнять, и этим спастись от мыслей в голове или шрамов на руках, но мне до сих пор не даёт покоя вопрос, почему же этой осенью всё такое несправедливо-холодное.

***

– Дорогой, что думаешь насчёт того, чтобы отвезти детей в деревню на выходные…

– Убирайся отсюда, бомжара! ха-ха-ха, фуу, от него несёт дерьмом, чертов попрошайка…

– Сбежать с вами? Ах, как же вы спешите, негодник, лучше поцелуйте меня ещё раз…

– Мы должны сохранять суверенитет нашей великой державы, многовековая история является наглядным и нерушимым подтверждением нашего права на свободу и независимость…

***

3.

С высоты нескольких метров здоровенная туша медведя, озадаченного тем, что произошло, превращалась в нечто довольно скромное и безобидное. Зверь редкими перебежками бродил туда-сюда, принюхивался, пытался что-то откопать своими широкими лапами, иногда рычал. Через несколько минут, всё также принюхиваясь, с тихим бормотанием, он полностью скрылся в темных лесных зарослях. Брошенная ему вслед шишка была знаком того, что во мне всё ещё хранится беспричинная надежда на то, что он услышит, среагирует, вернётся, но этого не произошло.

«Не руби сук, на котором сидишь» – это то, чем мне меньше всего хотелось сейчас руководствоваться. И без того хрупкая ветка, расшатанная мной, вскоре не выдержала унижения, в последний раз прогнулась и хрустнула, оставив от себя свою озлобленную острую часть. Словно в наказание, отломанная её половина приземлилась прямо мне на голову. Пробую изобразить боль.

Сплошной лес, никакой мезозойской эры с динозаврами, ни одной хижины лесника, ни одной бригады рабочих-лесорубов, ни одного окопа, ни одного живого тела, ни единого огонька.

«Моё время пришло…» – сказал Мастер и под грустную колыбель лунной ночи растворился в буйном вихре нежно-розовых лепестков сакуры. Воспоминания нахлынули так, будто я, не умея плавать, оказываюсь в море посреди шторма.

Первый раз иду в школу, мой 8-й день рождения, наш дом, в нем мои родители, родители моих родителей, их учителя, мои знакомые, ещё знакомые, приятели, друг, моя любимая синяя моделька Ferrari с открывающимися дверьми, багажником и капотом, затем настоящая Ferrari, тоже синяя, тоже моя, далее – война, награды, ордена, победы, поражения, проигрыш, выигрыш, предательство, прощение, ещё война, теперь гражданская, ничего нового, кроме новых смертей, после – университет, ещё один, третий. Я – врач, адвокат, дворник – просто человек… Далеко после всего этого – лес, луна, напуганный медведь, ветка, стремящаяся мне в голову, и…падающая звезда!

Загадываю желание, делаю всё, как положено, оно непременно сбудется, потому что я никому теперь о нем не расскажу.

Спустя ещё некоторое время брожения в темных коридорах этого леса, мне всё-таки удаётся найти начало его отсутствия.

Сверкнувший перед глазами небольшой просвет меж деревьев, точь-в-точь, как свет в конце тоннеля, вселил в меня сразу несколько экземпляров надежды и уверенности в завтрашнем дне… Стало понятно, куда пойти, чтобы хотя бы не обезуметь от скуки и постоянства пейзажа последних нескольких часов.

– Оказавшись на краю, что ты себе скажешь?

– Прыгай молча, пожалуйста.

Я буквально на краю. Лес, воздух, деревья, кусты, листья, корни, вся прошлая земля, – всё завершилось в одной из своих форм, чтобы перевоплотиться и продолжиться в другой, в виде пологого, невысокого песчаного обрыва, упирающегося в стройную речку, в её размеренное течение с редкими волнами, заражающимися от лунного света недолговечными бледными искорками, которые затем, опускаясь на водную гладь, словно блёстками осыпали её, от чего она тоже будто начинала искриться. Берег подо мной был на удивление чист. Только песок, ни одного растения, по обычаю растущего у воды. Стало очевидным, что за этим местом хорошо присматривают.

Захотелось сойти вниз, к воде, но краем глаза чувствую, что не всё в новой картине на своих местах. С той стороны реки ничего не видно -слишком темно, на моём берегу всё также казалось уместно-мертвым, кроме, разве что, фигуры в паре десятков метров от меня, отдалённо напоминающей то ли большой несуразный пень, то ли человека, до основания сгорбившегося над своим отражением в воде.

***

– В этом доме ничего твоего нет, понятно? Когда будешь жить в своём доме, тогда и делай там всё, что тебе вздумается, умник какой, ты посмотри…

– Малышня, а ну бегите сюда, у нас для вас подарок. Как просили – приставка, её к телевизору сейчас только подключим и можно играть, только не целыми днями…

– Значит все объявляем ему бойкот, пусть подумает над своим поведением. Всё, с этого момента с тобой никто не разговаривает, пару дней так походишь, может и поймешь, как нужно разговаривать со старшими…

– Уйди с глаз долой! Видеть тебя не хочу…

– Можно приеду на недельку? Да, я точно найду работу за это время…

– Ну ты уже долго играешь, дай мне, ты один только сидишь, я тоже хочу. Ну хорошо, давай вместе…

– Да давай, че ты, давай подеремся, че ты как телка? Ха-ха-ха-ха, ну сильнее бей, давай, ха-ха-ха, выпусти всю свою злость, давай, ну, ха-ха-ха…

– Никаких гулять, сидишь дома и читаешь, что тебе в школе задали, потом ещё перескажешь, что прочитал. Будешь читать, чтоб от зубов отскакивало…

– Мам, прости пожалуйста, я больше так не буду… Мам, ну пожалуйста, я обещаю, ты слышишь? Я честно больше не буду так себя вести, простите меня, я всё понял, что так нельзя больше делать, я больше не буду, ты слышишь? Скажи что-нибудь, пожалуйста…

***

4.

Родители всегда были важны для меня, но никогда я не ставил их себе в пример. Чем больше мне запрещали, тем сильнее мне хотелось не стать похожим на кого-нибудь из них.

В конце концов, к моим 17 годам, у меня сложилась железная убеждённость в том, что завтра может не наступить, и поэтому день сегодняшний и есть жизнь, как таковая. Я боялся не успеть полюбить, посмеяться, отдохнуть, потратить время на что-то неважное, сказать приятные для себя и не очень приятные для кого-то слова. Так много вещей мне хотелось сделать тогда, когда я чувствовал себя таким молодым, сильным, стремящимся к чему-то большему, чем просто я, когда в моих глазах ещё сверкало пламя, как и я молодое, жгучее, наивное…

–Ты почему до сих пор посуду не помыл? – будто бы за шкирку выкинул меня из собственных размышлений раздавшийся где-то из кухни голос моей матери.

–А ведь завтра может не наступить, – захотелось поделиться с ней своими мыслями, когда я подошёл к горе невымытой посуды, – это значит, что надо жить сегодняшним днём и не думать о том, что будет потом, согласна?

– Опять чушь свою какую-то несёшь, – мама, как обычно бывало по вечерам, сидела за столом, через очки и большую лупу всматриваясь в квадратики с невидимыми, пока неразгаданными словами.

– Ну почему чушь, вот тебе не было бы обидно, если бы ты захотела завтра поехать на море, хотя могла бы и сегодня, но решила, что поедешь всё-таки завтра, потому, что сегодня ты очень устала, а это «завтра» вдруг никуда не наступило. Ты целый год копила деньги на эту поездку, но в один момент что-то пошло не так. Да ты бы наверняка расстроилась.

– Зимой и летом одним цветом, ага – бормотала она, не обращая внимания на то, что я сказал, – главное лицо «невыполнимой миссии», как его там звали…

Я слегка даже расстроился, ведь в очередной раз ждал от неё хоть какого-нибудь ответа, и необязательно, чтобы он был направлен на то, чтобы меня поддержать. Мне просто хотелось поговорить с ней, и пусть мы бы опять начали серьёзно спорить, я бы, улыбаясь, рассказывал ей про какие-нибудь свои идеи, а она с невозмутимым лицом, изредка насмехаясь над моей глупостью, отметала бы всё направо и налево со словами:

– Да ты сам подумай, какому нормальному человеку вообще в голову придёт…Ой всё, не беси меня больше, слушать уже тошно твой бред этот…Дурак ты просто, вот ты кто.

Любое занятие перестает быть невыносимым, когда попутно с ним есть поток мыслей, что уносит куда-то далеко за пределы комнаты, дома, самого себя. Люди вокруг, если они есть, словно растворяются, их слова, не наполненные никаким значимым содержанием, становятся всепоглощающим черным фоном цвета пустоты – бесформенным, но обширным, чем-то вроде занавески, едва покачивающейся от легких дуновений присутствия чужих людей рядом. На этих мыслях я приговорил всю грязную посуду, хватило желания даже пару раз протереть газовую плиту. Мама уже ушла, а я отправился досиживать ещё пару часов до момента, когда можно будет без упреков совести лечь спать.

Через пару недель усиленных стараний в убеждении себя, как человека, способного и имеющего право полностью и самостоятельно распоряжаться своей жизнью, я всё-таки смог взрастить в себе что-то новое. Как это обычно бывает, в абсолютно случайный момент времени в голове что-то щёлкает, и понимаешь, что именно сейчас ты уже немножко другой, по сравнению с тем тобой, каким ты был буквально минуту назад.

Урок химии. Ничего не понимаю. У доски – Менделеев не лучше меня. Учитель с недоверием поглядывает на тот мрак, что белым мелом нацарапан на доске. Мученик, что это написал, часто, со слегка растерянной улыбкой, подглядывает в класс, дабы найти в нас хоть что-то, что может ему помочь.

При желании я мог бы вникнуть и запросто разобраться с хлоридами, оксидами и сульфатами натрия, но уже давно отвлекся на знакомый запах духов, который исходил слева от меня. И даже сейчас я был бы рад снова его почувствовать. Это аромат первой любви, которая затянулась на многие года. Мельком посмотрел в сторону одноклассницы. Или она с каждым днем, с каждым годом становилась только красивее, только обаятельнее, или же это я влюблялся в её красоту всё больше. По улыбающейся нам случайности мы переглянулись.

В записке, которая прилетела буквально через минуту, было всего два с половиной слова: «Я тебя *****» с сердечком. Поймал себя на мысли, что никакие химические формулы, ни один строгий учитель, ни один научный закон не способен удержать тот напор чувств, с которым я решился оставить прежнего себя позади. Вальяжно откинувшись на спинку стула, посмотрел на учительницу – она сидела справа и с прежним недоверием перевела взгляд с доски на меня. Я подошёл к парте, за которой сидела причина моих стремлений. Поначалу она ничего не поняла и как будто даже испугалась, но затем полностью сдалась. Я помог ей подняться. К*** была заметно ниже меня, что в моменте определенно придавало нам обоим шарма. В классе царило необходимое молчание. Каждый играл свою роль так, как того требовала ситуация – все молча наблюдали, и никто не смел, не имел права издать хоть малейший звук, хоть единое слово, которое могло бы испортить эти мгновения. Я аккуратно вдохнул нестерпимо обжигающий запах её мягких волос, посмотрел в её карие глаза, на её губы, затем опять в глаза, она всё поняла. Она поняла, так же, как и я, что эти секунды завещались только нам, что все вокруг растворились, стали фоном, необязательной частью нашего сюжета, и в конце концов их всех можно было бы легко разложить на атомы, удалить, стереть из этого мира без малейших для нас последствий…

***

5.