Роман с героиней бесплатное чтение

Глава 1

Медведев узнавал соотечественников по выражению глаз.

Есть несколько анекдотов, сочиненных самими же русскими, по каким признакам вылавливают наших разведчиков в западных туалетах, ресторанах и публичных домах. Анекдоты смешны, правдивы, как большинство анекдотов, сочиненных о самих себе, приводятся в учебных курсах разведшкол многих государств, но не имеют к этой истории никакого отношения.

К ней имеют отношение следующие обстоятельства.

«То, что Медведев оказался единственным, как он думал, русским человеком, прибывшим в декабре на греческий остров Родос.

То, что Медведев писал роман, и тот шел тяжело, со скрипом. Так всегда бывает, когда тащишь повозку сюжета к вершине выбранного перевала, подсаживая в нее новых и новых героев, до тех пор, пока она не достигнет верхней точки и не помчится под гору сама, теряя ездоков и набирая скорость.

Медведев тянул свою повозку без песни, но и без ропота, догадываясь, что за две недели уединения он едва ли успеет втянуть в гору два десятка героев-родственников – он писал роман о своих предках.

Материалов к роману он прихватил с избытком, отчего исцарапанный, но крепкий пластиковый «самсонайт» можно было оставлять в аэропортах безнадзорным – позарившийся на него лихой человек не пробежал бы с чемоданом и пяти шагов: всем известно, как тяжелы книги и документы.

Романный материал, доставленный из России на греческий остров Родос эстафетой трех самолетов, а затем вознесенный ночным таксистом к вершине скалистого холма, где приютилось ласточкино гнездо писательского центра, этот материал, очевидно, решил, что достиг предназначенной ему высоты, и безмятежно отяжелел в ожидании легкого спуска.

В номере Медведева на втором этаже стоял бледноватый отсвет бумаги. На изящной каштановой тумбочке уныло светилась кипа исписанных страниц; в барском малиновом кресле белели папки с архивными выписками; а на широкой кровати дрейфовали раскрытые исторические книги и справочники, куда каждое утро их приходилось выкладывать – стол был ни к черту: легкомысленный предмет, напоминавший столик от дамского трюмо – с гнутыми ножками, ящиком, высокой перекладиной внизу, о которую Медведев долго ушибал ноги, и тесной столешницей – лампа, пепельница, бумага, а локти висят.

Медведев подступался к материалу с уговорами, призывая его встряхнуться, собраться, напружиниться – нам, дескать, еще предстоит ползти и карабкаться вверх, но этот стервец лениво дрых в теплом сухом воздухе и не думал отзываться на понукания. Стоило ли лететь с пудом бумаги кружным зимним маршрутом над тремя морями и десятком европейских государств, чтобы бродить вокруг него кругами на курортном островке? В Питере по ночам хоть иногда, но писалось.

Родовое древо на листе миллиметровки (по нему Медведев собирался спускаться в глубь веков и вести за собою читателя) он укрепил рядом с просторным окном, и всякий раз, имея нужду обратиться к схеме, жадно хватал глазами сказочный для северного человека пейзаж в добротной пластиковой раме: зеленая пальма на ветру, голубое море, известковые горы близкого турецкого берега и рыбачий катерок, застывший в фотографическом мгновении взгляда.

Три прозрачные авторучки оставались полными, и лишь в четвертой, начатой еще в Петербурге, короткий фиолетовый столбик напоминал термометр в морозный день.

И третье, что имеет отношение к описываемым событиям, – его ежедневные визиты в ресторанчик «Чайна-хаус», где на террасе под легким тентом Медведев с забытым аппетитом съедал горшочек обжигающего китайского супа из мидий, водорослей, морковки, грибов и еще чего-то не установленного (китаянка объясняла, но английский Медведева оказался груб для тонких гастрономических разговоров), а на второе – цыплячьи лапки, запеченные в сухариках.

Медведев набрел на этот дешевый ресторанчик в первый же день и решил не искать добра от добра – меню вполне соответствовали его вкусу и кошельку, туго набитому драхмами, будившими в памяти рисунки из школьного учебника по истории Древнего мира. Единственный недостаток красивых греческих денег заключался в поразительной способности всех этих акрополей, древних воинов в грозных шлемах и мускулистых задумчивых дискоболов пачками обмениваться на бутылочки пепси-колы, гамбургеры в маслянистых салфетках, пластики жевательной резинки и иную ерунду, без которой не прожить чужестранцу. Зеленые лица американских президентов в париках в этом смысле казались весомее и хитрее. Их в кошельке Медведева было меньше, но хрустели они увереннее, и греческие древности обменивалась на них шелестящими ворохами.

…В тот день Медведев уже потягивал холодную воду из высокого запотевшего стакана, думал о том, что минул пятый день его литературного заточения, а еще ни черта не написано, кроме двух десятков страниц общих мест и дневниковых записей, и неизвестно – напишется ли; думал о том, что пора подняться и пройтись по пустынным улочкам курортного городка – купить таксофонную карту, зайти в ювелирную лавку к Янису, подтвердить, что выбранные цепочки он обязательно заберет, как только получит компенсацию за авиабилеты, спуститься к набережной и пойти в темноте по хрустящей гальке вдоль всхлипывающего моря к Центру – тянуть повозку со своими предками, оставившими Медведеву редкое наследство – четырехсотлетний след в истории Великого княжества Литовского – он набрел на него в Историческом архиве и не думал от него отказываться.

С этими мыслями Медведев ткнул окурок в пепельницу, допил воду и чуть сдвинул назад стул, и тут же под навес террасы вошла красивая женщина с высокой копной светлых волос и остановилась, словно раздумывая, нужен ли ей этот пустой ресторанчик с пиликающей восточной мелодией, или следует поискать другой. Легкая сумочка на плече, в руке пластиковые пакеты.

Она скользнула по Медведеву взглядом, и он понял – русская.

Неслышно придвинув стул обратно, Медведев налил себе воды из графина и закурил новую сигарету («Вот так я бросаю курить», – подумал он.)

Женщина постояла у стойки и ткнула пальцем в клеточку светящегося фото-меню: «This, please!» Она произнесла это так неуверенно и знакомо, словно вместе с Медведевым начинала учиться английскому языку у одной учительницы – горбуньи Клары Петровны, в 164-й школе города Ленинграда. Повар-китаец отпел ей что-то по-английски, и худая китаянка с желтым пергаментным лицом взялась исполнять заказ.

Медведев стал курить и смотреть на газетный киоск через улицу, а когда женщина, прошелестев пакетами, села за близкий столик и щелкнула зажигалкой, как бы невзначай скользнул по ней взглядом. Перстни на длинных пальцах, слегка растрепанная прическа, цепочка с кулоном, жакет из искрящейся материи… И, кажется, кожаные брюки.

Все это Медведев досмотрел мысленным взором, отвернувшись к светящемуся киоску и припоминая увиденное. «Снежная Королева», – подумал про нее Медведев.

От женщины, курившей тонкую сигарету, веяло холодной усталостью, словно она переделала за день много хлопотных и неприятных дел и теперь не хочет никого видеть, но королевский сан не позволяет ей опустить гордо поднятый подбородок. Медведев еще раз повернул голову, но она не захотела встретиться с ним взглядом – ее большие голубые глаза смотрели на всех, но и мимо всех, так смотрят в зал опытные сидельцы президиумов.

Слегка задетый ее холодным невниманием, Медведев представил, что эта русская женщина, скорее всего, жена бизнесмена, приехала отдохнуть в мертвый сезон на сказочный Родос, и теперь, устав таскаться по магазинам или рассорившись с ухажером, решила проявить самостоятельность и поужинать в дешевом ресторанчике. Не бежать же к ней с объятиями: «Здравствуйте, землячка!» Она вежливо пошлет его подальше, – достаточно взглянуть на его летние ботинки с плетеным верхом, джинсы и легкую куртку с капюшоном, которую он взял у сына на случай ветреной погоды. Медведев хмуро вообразил, что сейчас на освещенную террасу войдет ее ухажер, сверкая золотым ошейником цепи под шелковой рубашкой, сядет рядом и примирительно коснется лбом ее головы, и она холодно отстранится. А потом они перекусят, повеселеют, прогуляются и пойдут спать в гостиницу, где остановилась их группа из Киева или Минска.

Медведев вышел из ресторанчика, кивнув повару. Подошел к киоску и купил таксофонную карту. Постоял, разглядывая обложки журналов. Украдкой скосил глаза – она сидела с прямой спиной и ела из керамической миски салат. Ухажер не появлялся, и Медведев подумал, что такое лицо бывает, когда тебя бросают…

Точно, русская. У нее плохо на душе, но она старается держаться.

Не будь в ней столько невозмутимого холода, или ответь она встречным взглядом, Медведев подсел бы к ней и заговорил – спросил, что случилось, и чем он может помочь. Возможно, она потеряла деньги или билеты. Или украли. Но тут же мелькнуло иное соображение: она – дорогая шлюха, ее опустили греки или бросил богатый любовник… А на него она не взглянула, потому что не хочет знаться с невзрачно одетыми соотечественниками – от них никакого толку. Но что ее занесло в дешевый китайский ресторанчик?..

Медведев завернул за угол к лавке Яниса, но заходить не стал. Лысый полноватый Янис прохаживался меж витрин и, прикрыв глаза, играл на скрипке. Тускло блестела старая скрипка, взмывал и падал смычок, переливалось на черном бархате серебро.

Медведев постоял, прислушиваясь к пронзительным звукам скрипки и к себе: почему я верчусь тут, как мальчишка, выслеживающий одноклассницу, а не иду писать роман, но ответа не нашлось, он уже оказался перед другой витриной – темной, увидел свое отражение, пригладил ежик волос, похлопал по карманам в поисках расчески – ее не обнаружилось, перешел улицу, обманывая себя, что хочет посмотреть, почем в магазинчике сигареты – на тот случай, если кончатся свои, а он еще не бросит курить, и когда увидел китайца, протиравшего опустевший столик, обрадовался: она ушла, значит, не судьба, так было надо, можно успокоиться и идти разбираться с предками.

Он обозвал себя сначала старым дураком, затем – мальчишкой, огляделся – куда она могла так быстро уйти? – и увидел ее высокую светлую прическу меж темных манекенов магазина одежды.

Медведев зачем-то протащился мимо витрины – совершенно не в том направлении, в каком ему следовало идти к дому, приметил неподалеку два столика на улице и элегантного грека за стойкой бара, быстро попросил кофе и пепельницу, сел и подумал, что будет вполне пристойно обратиться к ней с вопросом: «Извините, вы случайно не из России?», если она пойдет в его сторону. Только бы чертов грек успел сварить кофе. А если она, пожав плечами, пройдет мимо, он посидит наедине с чашечкой, покурит и двинется к историческим баррикадам на своем легкомысленном столе.

Грек принес кофе и стакан с холодной водой. Медведев размешал сахар, успел отхлебнуть теплой коричневой пенки и напрягся – она вышла из магазина и не спеша двинулась в его сторону, покачивая пакетами и высоко держа голову. Ее глаза смотрели поверх улицы, и Медведев был уверен, что теперь она не видит его по-настоящему.

Она была в двух шагах от его столика, когда Медведев не спеша поднялся:

– Извините, вы, случайно, не из России?

Она словно споткнулась и растерянно посмотрела на него:

– Да… А как вы догадались?

Медведев улыбнулся и тронул спинку пластикового стула:

– Как-то так, догадался. – Он помолчал, продолжая улыбаться. – Выпейте со мной чашечку кофе. Здесь хороший кофе…

– Спасибо, – неожиданно улыбнулась она. – Кофе – с удовольствием.

Медведев придвинул ей стул, и она, устроив пакеты под стол, села.

Он с колотящимся сердцем сунулся в дверь, скорее показал, чем сказал, что нужен еще один кофе, грек сдержанно кивнул.

Медведев вытянул из бумажника визитную карточку, представился, сказал, что на острове пятый день, живет в международном доме творчества, соскучился по русской речи и рад встретить соотечественницу и просто поболтать. Лицо женщины смягчилось, в больших глазах мелькнул интерес, она раскрыла сумочку – из нее пахнуло косметикой – выложила на стол узкую пачку сигарет «Voque» (м.б. так, Саша?), тяжелую зажигалку, протянула Медведеву свою визитную карточку: «Оксана Милёнок, экспорт-импорт, Чехия…» Он чиркнул копеечной зажигалкой, пожалел, что дорогие зажигалки, подаренные к дню рождения, оставил вместе с наборами увесистых авторучек дома, женщина ухватила тонкой сигаретой огонек:

– Вы писатель? – Белый дымок взвился и застыл между ними.

Медведев кивнул. Мимо столика прошла парочка, скосив на Оксану глаза.

– Как интересно. Первый раз разговариваю с писателем. А что вы сейчас пишете?

– Так, одну вещицу, – ответил Медведев. Он вдруг увидел себя со стороны – русский писатель на далеком острове, романтическая фигура, полон сдержанного достоинства, богатая биография – он, вообще-то, интересный мужчина, не хватает только павлиньего хвоста…

Беседа стала стремительно набирать высоту, и вскоре Медведев уже знал, что Оксана живет под Прагой, куда перебралась несколько лет назад из Белоруссии – с мамой, детьми, мужем и собакой. Раньше вела в музыкальной школе класс фортепиано. Сейчас у них трехэтажный дом, несколько магазинов сувениров. Деревушка старинная, на зеленом холме – замок.

– А как вас занесло в Чехию? – Он сдержанно отхлебнул кофе.

– Безработица. Попытка спасти семью… Что ждало моих детей после окончания института? – Она подняла на него глаза. – Стоять на рынке?

«Ну и глазищи», – подумал Медведев и спросил:

– И все удалось?

– Частично…

Через дорогу пробиралась пестрая кошка – ее словно обрызгали разноцветной краской. Огляделась и с шорохом взлетела на дерево.

– А дом большой?

– Вот такой. – Оксана кивнула на трехэтажный особняк напротив кафе – с белыми лентами лоджий и тарелкой телевизионной антенны. – Это сейчас примерно такой, а покупали развалюху. – Она махнула рукой и заговорила быстро и весело: – Крыша текла, штукатурка отваливалась, на полу засохшие мыши, сад зарос. Раньше в нем пекарня была. Достался прежним хозяевам по реституции. Кошмар, но отступать некуда. Платок на голову, коса, тачка – и вперед! Экономия, дисциплина – и каждый день вперед! Сейчас страшно вспомнить, но обжились. – Медведев отметил, что говорит она искренне, радостно, пропала холодность в лице. Эта встреча ляжет хорошим эпизодом в страницы «Греческого дневника», который он вел в ущерб своим предкам.

Он заговорил о себе, а чашка кофе – семь-восемь глотков – уподобилась чашке коньяка: он рассказывал сбивчиво, но весело, и Оксана быстро узнала, что недавно он отметил свое сорокапятилетие, дома его ждут жена, сын, овчарка Альма, издательство «Апостолъ», созданное им несколько лет назад, а на остров он прилетел по путевке ЮНЕСКО – хочет дописать здесь роман и немного проветриться.

– А что вы написали? – Оксана взглянула на его визитку. – Может, читала?

– Едва ли. Пишу мало. – Он перечислил названия пяти своих книг, Оксана с сожалением помотала головой, щурясь на чашку с кофе: «Я так мало сейчас читаю… Перед отъездом почти всю библиотеку продала. Взяла только классику…»

Медведев сказал, что два экземпляра своей последней книги «Герой не нашего времени» он привез на остров – остался один экземпляр. Второй подарил библиотеке писательского Центра – так принято…

– А можете дать почитать? Я давно ничего русского не читала. Я верну…

– Да, – кивнул Медведев. – А вы когда улетаете?

– Через десять дней, – не сразу отозвалась она. – Четырнадцатого.

– Я тоже четырнадцатого, – удивляясь совпадению, сказал он. – У вас во сколько самолет? У меня утром.

– Зимой в Афины только один рейс, утренний, – сказала Оксана.

«Значит, летим вместе», – вслух подумал Медведев.

И то, что женщина угодила за его столик, и то, что она русская, и улетают они в один день одним рейсом – эти совпадения придавали знакомству волнующий привкус.

– А сколько лет вашим детям? – как бы невзначай спросил Медведев.

Оксана помешала ложечкой кофе и подняла на него повеселевшие глаза:

– Мне сорок. – Она пристроила мокрую ложку на салфетку. – Вы же это хотели узнать?

Медведев со смущенной улыбкой пожал плечами.

– Я уже привыкла, – мужчины всегда про детей спрашивают, чтобы мой возраст вычислить… А детям… Дочке восемнадцать, учится на антиквара. Сыну двадцать, закончил Академию туризма. Я свой возраст никогда не скрываю… Все, что есть, – мое. – Она отхлебнула кофе и поставила чашку на стол.

Они помолчали, и Медведеву показалось, что Оксана рада неожиданному знакомству, легкому разговору и не торопится уходить.

– У вас все в порядке? – негромко спросил Медведев. – Когда я увидел вас там, в ресторанчике… Мне показалось, у вас нехорошо на душе…

– Устала просто. Все никак от своей работы отойти не могу. – Она поправила прическу – пышные, словно кукольные волосы соломенного цвета. – Хотела в парикмахерскую зайти, да все уже закрыто…

– Вы здесь одна или с группой?

– Одна. – Оксана посмотрела по сторонам улицы, словно поджидала кого-то. – А вы купаетесь?

Едва Оксана оказалась за столиком, грек принес вторую пепельницу, спросил, откуда она приехала (Медведева он ни о чем не спрашивал, словно его и не было за столом), сладко улыбнулся, поставил в вазочку фиолетовый цветочек – они в изобилии росли в округе: «Это для вас, мадам!» и постоял рядом, ожидая, очевидно, продвижения успешно начатой светской беседы. Медведев посмотрел на него пристально-вопросительно, но тот не смутился, сделал вид, что ничего не понимает, и вообще – «Здесь хозяин я, – читалось на его лице. – Мадам в гостях у меня!» Медведев подумал, что глаза грека много повидали, но мало видели, и сказал, что пока они в его услугах не нуждаются, спасибо.

– Я раньше тоже бизнесом занимался, – сказал Медведев. – И детективы издавал, и книги продавал, а потом плюнул на все и организовал маленькое издательство – нечто вроде писательского клуба. Жена недавно подсчитала, что я потерял в заработке в семь раз…

– Что же бросили?

– Неинтересно стало. – Медведев повертел в руках пачку сигарет, сдерживаясь, чтобы не закурить. Сунул ее в карман рубашки. – И мир поменялся… Хотите еще кофе? Или, может быть, пройдемся? Вы где остановились?

– Отель «Медитерранеан», на набережной. – Оксана повесила сумочку на плечо.

Она определенно кого-то напоминала. Певицу? Актрису?..

– И давно вы здесь?

Оксана сказала, что на острове она отдыхает – тут она призадумалась – четвертый день.

«Она что-то недоговаривает, – быстро подумал Медведев. – Не должна такая женщина в одиночестве ехать в мертвый сезон к морю и бесцельно бродить по городку», но тут же оставил эту мысль, увлеченный разговором и осторожным разглядыванием собеседницы.

Оксана прошуршала пакетами и поднялась.

Медведев подошел к стойке и расплатился. Грек торопливо выскользнул с подносом на улицу, собрал посуду и напел вслед Оксане комплиментов, как своей знакомой. Медведев, не оборачиваясь, пристроил для грека увесистый кулак за спиной и потряс им на прощание.

Они прошли в молчании полутемной улочкой и повернули направо. С рокотом промчался кожаный мотоциклист-укротитель, держа за рога блестящего быка.

– А где ваш Центр?

Медведев остановился и покрутил головой. Среди высоких темных деревьев светлели особняки с разноцветными флагами белья, вывешенного в лоджиях на просушку, и желтыми шариками апельсинов в глубине сада. За ажурной оградой угадывалась православная церковь, закрытая уже третий день – карлица с безобразным лицом, с ней можно было разговаривать, только собрав волю в кулак, пуская пузыри, объяснила Медведеву, что храм откроется в субботу.

– Ага! – Медведев извинился улыбкой за свою растерянность. – Вон там, на холме Монте-Смит, прямо над морем. Хотите взглянуть?

– Хочу. А таксофон там есть? Мне надо маме позвонить.

Они пошли узкими улочками к темному холму, на вершине которого прилепился писательский Центр – гостиница из семи номеров с бетонным копытом террасы над обрывом, где Медведев, проснувшись к полудню, делал разминку и расхаживал потом с чашкой кофе.

На первый взгляд Медведев казался флегматичным и слегка робким. Очки, ежик темных волос на крупной голове, неторопливость движений придавали ему вид добродушного увальня, обреченного быть в компаниях на вторых ролях: молчать, когда все говорят, помогать хозяйке накрывать на стол, безропотно брести в дежурный магазин за кончившимся хлебом, лимонадом или водкой, чтобы потом, когда остальные гости будут пьяно топтаться под музыку в полумраке комнаты, сидеть в углу у торшера и разглядывать в семейном альбоме фотографии голеньких младенцев. Да, листать альбом, приглядывать за хозяйским дитятем, отправленным в кроватку, и сажать упившегося любимчика компании в такси, ссужая его деньгами без всякой надежды на отдачу.

Но стоило Медведеву скинуть пиджак, чтобы откликнуться на просьбу хозяйки и принести из коридора массивное кресло для опоздавшего гостя, как выявлялись расчетливая скупость движений, ухватистость рук и мощь торса – та, которую природа щедро отпустила человеку в юности, позаботившись, чтобы маршрутный лист биографии снабжал его в молодые годы достойными занятиями: работать топором, пилой, лопатой, носить на спине мешки, валить лес, замешивать бетон в дощатом коробе, класть кирпичные стены, вытягивать засевшие в липкой грязи машины, копать траншеи «от забора и до обеда», выходить на ринг в полутяже, играть центральным защитником в институтской футбольной команде, разгружать ночами вагоны с бочковой селедкой и говяжьими тушами – вздернутыми на крюки и искрящимися инеем в вагоне-рефрижераторе, где стоит морозный туман и лампочки тускло светят желтыми кольцами. Медведев весело вносил кресло, бибикая гостям, чтобы они расступились, и опускал его с высоты своего роста плавно и точно, как подъемный кран мог бы опустить табуреточку.

Его молчаливость в жарких спорах иногда принималась незнакомыми людьми за робость и непонимание происходящего. Тихий голос, которым он вдруг начинал говорить, казался спорящим признаком неуверенности, желания уйти от неприятного разговора, все сгладить и уступить. Так и случилось несколько лет назад в маленькой югославской деревушке, куда Медведев пробрался по собственной воле, поверив институтскому приятелю, казаку-разбойнику, что он едет помогать России, и о чем он впоследствии не любил вспоминать.

Приятель, Федор, курировал, как он выражался, некие поставки нашим добровольцам, и Медведев, напросившись в эту поездку, сидел тогда за дощатым столом в ночном саду вместе с тремя переговорщиками в качестве спонсора процесса, что частично соответствовало действительности – пять тысяч долларов он отдал Федору еще до поездки – на бинты, медикаменты и питание для братьев-казачков.

Ругаться стали после первой же чарки. Над столом висела тусклая желтая лампа, о ее стекло нудно билась мошкара, Федор поливал казачков матом, требовал отчетов, возврата каких-то сумм, грозил доложить куренному атаману, пристукивал кулаком по столу, Медведев молчал, понимая, что дело грязное, и когда два быстроглазых мужичка переглянулись, нехорошо заулыбались, закивали головами, он понял, что скоро их будут бить, а то и убивать – два автомата были приставлены к чинаре. Как бы по нужде он пошел, пошатываясь, к темной изгороди сада, снял с нее верхнюю жердь, подержал в руках, оглядел, словно проверяя, достаточно ли она ровна для известной лишь ему цели, и неспешно двинулся к столу. Казачки посмотрели на него искоса и хмуро – то ли перепил этот молчаливый увалень и решил почудить, то ли наладить чего собрался. Один из них, сидевший ближе к чинаре, все же мягко потянулся к «акаэму», а второй, отложив нож и вилку, двинул руку за спину, к кобуре. Федор булькающим голосом еще поучал казачков, но его глаза уже белели от страха, и он заносил ногу над скамейкой, чтобы выскочить из-за стола. Медведев махнул увесистой жердиной, вжикнул теплый ночной воздух, хрустнуло, и тот, чьи пальцы уже схватили ствол автомата, влетел головой в чинару. Вторым посвистом и хрустом вышибло из-за стола рвущего из кобуры пистолет. Медведев нагнулся за очками и услышал, как из того, что лежал под чинарой, с ровным зудением что-то сочится. Он быстро надел очки – стекла оказались в порядке – и увидел, как темнеет в паху камуфляжная форма лежавшего. Федор схватил со скамейки сумку, оглянулся на темный дом, в котором жили бурые от возраста старик со старухой и было слышно, как скребется и скулит за дверью собака, и метнулся к воротам: «Уходим!»

Они возвращались в Питер неделю – через Киев и Минск, и по мере приближения к дому, удаль и отвага Федора в рассказах о наказании жуликоватых казачков возрастали, а участие Медведева-Медведя стало сводиться к заурядному размахиванию колом над морально поверженным противником. Получалось, что Федор зычным голосом поставил их на место, они уже готовы были вернуть зажиленное и принять положенное наказание, но тут перепивший Медведев влез с дрыном и все скомкал.

Согласие новой знакомой заглянуть в зимний писательский монастырь с кельями-номерами не удивило Медведева. Неестественней было бы жеманство: «Нет-нет, спасибо», дескать, – «В номера? За кого вы меня принимаете?» Его озадачила собственная авантажность. «Зачем? Сколько вам лет, дядя?» – витали в воздухе вопросы, но Медведев успокаивал себя мыслью, что ничего особенного не произойдет, в ответ на ее белый трехэтажный дом он лишь немного похвастается тем, как живут писатели. Его спутница вовсе не похожа на женщину, мечтающую упасть в объятия первого встречного. Все идет достойно, без намеков и недосказанностей.

Оксана держалась просто, по-свойски рассказывала о своем житье в Чехии, и он подумал, что эту дружескую простоту следует сохранить, если они еще увидятся до отъезда…

Пока они пробирались зигзагом узких коротких улиц к холму, Оксана рассказала, что у нее пять сувенирных магазинов в Праге, был тигровый боксер Чарли, вывезенный из Белоруссии и растерзанный местными собаками на деревенской собачьей свадьбе, есть старший брат Игорь, на которого сейчас оставлена вся коммерция, и есть желание тихо понежиться на солнце, выспаться на целый год вперед, поесть фруктов, купаться, бродить по городу, снова купаться, слушать в баре отеля классическую музыку и не думать о прибыли, закупках и налогах.

Улочка круто взбежала вверх, сжалась, ссутулилась, стала темной, позади остались дома с плоскими крышами, по правую руку потянулось бетонное ограждение, дохнул прохладой темный обрыв, на дне которого белела коробка растущего дома. «Секунды три можно лететь и подводить итоги жизни», – весело сказал Медведев, чтобы спутница не боялась, но тут же понял, что сморозил глупость; ветер прошелестел листвой, гавкнула и пустилась наутек собака, обитавшая во дворе старого домика на склоне холма (оттуда иногда приходила девочка с пирожными на подносе и предлагала купить их к вечернему чаю), они прошли в арку дома, напоминавшего декорации усадьбы, разоренной мужиками, и, наконец, Медведев вывел Оксану на просторную террасу, где в золотых лучах подсветки готовился взмыть в темноту опрятный двухэтажный дом.

– Как уютно! – прошлась по гладким плитам Оксана. – А какой вид!

– Пьем чай? – предложил Медведев и подумал, что обязательно подарит ей свою книжку.

– Пьем!

– Здесь у нас столовая и кухня. – Медведев толкнул большую дверь, звякнул колокольчик, и они вошли в широкий коридор, в конце которого горел свет и бубнил телевизор.

Феминистка Лайла, профессор социологии из Финляндии – высокая и худая, встречавшая Медведева по утрам колючим взглядом, словно он и был той русской мафией в ее родном Хельсинки, о которой она написала четыре детективные книги (Медведев полагал, что она стряпала винегрет из газетно-телевизионных сообщений и слухов – Лайла никогда не служила в полиции, таможне, морге, суде или гостинице, не занималась бизнесом, но хорошо, как она выразилась, знала проблему русской проституции в Финляндии), – этот академический стручок, единственная женщина в интернациональной писательской компании, если не брать в расчет приветливую сестру-хозяйку Анатолию, вспыхнула краской при появлении Оксаны и закашлялась над тарелкой со шпинатом и креветками, которые она поедала под аккомпанемент тревожных новостей «CNN».

Крепкий седой румын Джордж (мясистый прямой нос потомка римских легионеров, ясные голубые глаза, ему недоставало шлема и короткого меча, он писал, посмеиваясь, короткие рассказы в школьной тетрадке даже во время завтрака – Саша, м.б. так?) сгреб разложенные на столе газеты и взглянул на русского коллегу иронично-сочувственно. Пару дней назад, когда Медведев радовался спокойствию мертвого сезона и отсутствию женщин, Джордж шутливо погрозил ему пальцем: «Никогда не упоминайте их, если собрались работать! Никогда!»

Медведев представил Оксану журналисткой из России, живущей в Чехии, и Анатолия, добрая бестия неопределенного возраста, беспрерывно курившая спозаранку и до позднего вечера, сказала с хитроватой улыбкой, что чай и кофе на своих местах, сливки и джем в холодильнике, а вода в кофейном агрегате горячая.

…Медведев готовил чай. Лайла поспешно досасывала креветки и бросала испуганные взгляды то в телевизор, то на курилку Анатолию, пыхтящую дымом над неизменной кружкой травяного чая со сливками.

Джордж подмигнул Медведеву и вышел.

Оксана, спросив у Анатолии разрешения, подсела к телефону, вставила в его строгий бок пластиковую карту и сыграла быстрыми пальцами на попискивающих кнопках короткую мелодию для далекого чешского городка.

Медведев с удивлением обнаружил, что скучный синий ящик с перламутровым отливом, который терзали по вечерам постояльцы, может быть музыкальным.

Он слышал ее приглушенный голос: «Мамусик, привет! У вас все в порядке? У меня тоже. В гостях у писателей. Потом расскажу. Как Игорь? Все, мамусик, привет. Не волнуйся, у меня все хорошо. Целую».

Она бесшумно положила трубку, и Медведев подумал, что теперь она напоминает куклу Барби. Повзрослевшую и с чуть грустными глазами…

Медведев поставил чашки на поднос и вышел на террасу. Принес стулья.

– Как здорово! – Оксана подошла к ограждению. – Море, огоньки, машины бегут по набережной. А у меня номер с окном во двор. С видом на море – вдвое дороже…

Пили чай, неспешно курили и говорили о том, что сейчас мертвый сезон, о мандаринах и апельсинах, которые валяются под деревьями в парках, но не вкусны. Медведев узнал, что чехи народ вялый, любят сидеть в пивных, называемых «господами» или «беседами», и поедать мучные кнедлики с пивом, женщины некрасивы, но любят ходить налево, а мужчины скучны, и у них принято громко сморкаться за столом – так, словно они соревнуются, кто громче.

Внизу, на золотистой от света фонарей набережной, изредка шуршали автомобили, зудели мотороллеры, и Медведев боялся, что, допив чай, Оксана с вежливой улыбкой взглянет на часы: «Спасибо. Но меня ждут. Приятно было познакомиться», и он проводит ее и опять останется один на один со своими предками, будет подходить к окну, смотреть на темное море и вспоминать сегодняшнюю встречу.

Медведев наблюдал, как удаляется от берега светящийся огоньками паром: и неожиданно увидел себя и Оксану героями короткой пронзительной новеллы: мужчина и женщина познакомились, выпили кофе, прогулялись, посмотрели с холма на ночной город, поговорили на разные темы и – расстались… Хотят ли они встречи?..

Лайла прошла мимо, сухим голосом пожелала спокойной ночи и, демонстрируя спортивную выправку и невозмутимость народа суоми, вприпрыжку поднялась по бетонной уличной лестнице на второй этаж. Медведев слышал, как она запирает собственным ключом входную дверь в коридор, а потом со стуком закрывает в номере ставни.

Лайла бесшумно обитала в соседнем с Медведевым номере и напротив номера Джорджа, сказавшего однажды, что финская велосипедная мадам живет по строгой программе, и каждый час расписан в ее портативном компьютере, она ездит заниматься йогой в местный клуб, купается по утрам и, судя по ненависти к мужчинам, – старая дева.

На второй день после приезда, вечером, в восьмом часу, Медведев постучался к ней в номер, чтобы нанести соседке по этажу и географической карте визит дружбы по всей форме – с визитной карточкой, поклоном, недолгими разговорами о духовной близости Хельсинки и Петербурга, найти неизбежных в литературной среде общих знакомых и прицепить к светской беседе немного писательской болтовни: как пишется и близок ли желанный конец…

Лайла встретила его холодным недоумением: «Что случилось, Сергей?» Медведев смущенно проговорил, что хочет показать ей некоторые фотографии финских писателей, посещавших его издательство. Может быть, ей интересно… Альбомчик с фотографиями он держал в руках поверх издательского буклета, готовый предъявить его как свидетельство своих истинно добрых намерений. Лайла заговорила торопливо и взволнованно – Медведев уловил слова «душ», «прическа» и то, что его не хотят впускать в номер. Ему показалось, что соседка его просто боится. Он извинился, вернулся к себе, бросил альбомчик на кровать, развязал галстук и сдержанно выругался: «Селедка пучеглазая! Решила, что я пришел ее соблазнять…»

Лайла постучала к нему на следующее утро, когда он брился в ванной, и, держась поодаль от распахнувшейся настежь двери, сказала, что готова посмотреть его фотографии; если он не передумал, она будет ждать его в гостиной. На ней был спортивный костюм, за плечами угадывался кожаный рюкзачок, и накрашенные глаза за стеклами очков излучали протокольную вежливость.

«О, эти скандинавские писательницы! То они напьются и срывают с себя в танце кофточки, под которыми ничего нет, то смотрят морским ежом», – Медведев вспомнил муторные вечеринки со скандинавами в буфете своего издательства, когда после третьей рюмки с них спадала холодная чопорность, а вместе с ней и детали туалета. Поутру они обнаруживались то за диваном в гостевой комнате, то в мансарде на бильярдном столе. Секретарша Наталья, которую он называл на «вы» и ценил за умение не путать работу с гулянкой, только зачумленно мотала головой, обходя в разгар вечеринки комнаты издательского флигеля – казалось, с русскими писателями гуляли отпущенные в суточный отпуск заключенные мужской и женской колоний.

В то утро Медведев не спеша добрился, надел шорты, рубашку с короткими рукавами и спустился к Лайле, которая пыталась изображать официальную встречу двух писателей на нейтральной территории. Лайла заговорила быстро, на почти литературном английском, и Медведев с улыбкой попросил пощады: «Пожалуйста, медленнее и проще. Мой английский не так хорош, как ваш». Лайла посмотрела на него, как отличница на двоечника, – она, очевидно, гордилась своим языком и не хотела понимать, почему русский писатель не удосужился выучить язык мирового общения столь же хорошо, как она, финский профессор социологии и автор нескольких детективных книг. Она вновь заговорила в академической манере, и Медведев еще несколько раз останавливал ее и уточнял сказанное. Лайла смотрела на него с плохо скрываемым сожалением. Она сказала, что никого на фотографиях не узнает, в писательский союз вступила два года назад, и вообще ее стихия – университетские городки, где она читает лекции по проблемам преступности в Финляндии. Но она часто бывает в Петербурге. О’ кей, сказал Медведев, заходите в наше издательство. Вот вам наш буклет и визитная карточка. Лайла вновь попросила альбомчик и признала двух питерских писателей, весьма популярных в Финляндии. Они стояли в обнимку с Медведевым и улыбались в объектив. Он несколько лет назад издавал их книги, пока не дал крен в историю и философию. «О, кей, – повторил Медведев, – это я и хотел показать вам вчера вечером. Извините, если пришел не вовремя. Вы будете кофе? Ах, вы уже завтракали… А я встаю поздно. Едете купаться? Удачи вам! Бай! Всегда рад вас видеть!»

«Пусть думает, что хочет, – весело решил Медведев. – Пусть думает, что я бабник и в тот вечер подбивал к ней клинья. Но легкой победы не случилось, и я с горя нашел себе подружку. Думайте, что хотите, Лайла. Нет, лучше думайте, что это моя любовница. Мы договорились с ней встретиться на острове. Она журналистка».

Медведев предложил Оксане посмотреть его номер, и они поднялись по бетонной лестнице с высокими ступенями.

Он открыл дверь, извинился за беспорядок, сдвинул раму окна, безжалостно выгреб из малинового кресла бумаги и усадил в него гостью. Оксана с интересом огляделась: «Очень достойно. И для писателей это все бесплатно?» Похоже, встреч на вечер она не планировала.

– Да, – скромно сказал Медведев; он достал из холодильника увесистый пакет с мандаринами: «Угощайтесь!» и присел на кровать. – Расскажите о себе. – Ему хотелось услышать подробности робинзонады, он мысленно представлял себя на новом месте, случись ему стать добровольным изгнанником, а попросту – иммигрантом. – Как вам это все удалось? Почему Чехия? Как устраивались?

Оксана принялась чистить мандарин.

– Приехали в августе. Поначалу не знали, где граница сада. Соседи подсказали – и это все ваше, косите дальше! Устроилась на кухне помогать в столовой, до трех дня. Попросту – посудомойкой. Руки покраснели, опухли – даже кричала по ночам…

Он, не таясь, посмотрел на ее тонкие красивые пальцы в перстнях. Оксана, перехватив его взгляд, протянула ему оранжевый шарик на ладони – в белых мохнатых ниточках: «Берите, я еще очищу».

– Под зиму заложили новый сад, залатали крышу, наладили печки. Тяжело было, но я понимала – это эмиграция. Найду крону на полу и радуюсь – булочку куплю…

Она рассказывала свою историю веселым голосом, без драматических пауз – так вспоминают давно минувшие дни счастливые люди, и Медведеву вдруг показалось, что он начал писать рассказ. Или даже повесть. Сильная обаятельная героиня вела за собой увлекательный сюжет, завязка плавно уступала место экспозиции…

– Я, когда еще в Гомеле в музыкальной школе преподавала, всех детей любила! На работу – как на праздник: всегда прическа, маникюр, разговаривала ласково, по головке поглажу: «Ну что, миленький, у тебя все получится. Давай сначала…» До сих пор ученики перед глазами стоят. Иногда даже снятся. А потом какая-то черная полоса пошла – митинги, демократия, советы трудовых коллективов, все ругаются, коллективные письма пишут, директора снимать затеяли, по инстанциям ходили, и вспоминать сейчас тошно.

Муж работал инженером на мебельной фабрике. Неплохо жили, потом – Чернобыль, перестройка, безработица, Союз развалился… Муж десять лет на диване пролежал. Я прихожу с работы – он спит с книгой в руке. «Что делаешь?» – «Бр-р… – глазами хлопает. – Читаю…» Потом пить начал, с друзьями болтаться. Я в календарике стала обводить черным дни, когда он пьет. Сплошные червяки месяцами… Я ему скандалов не устраивала – крика не выношу с детства. Отец – военный – лупил нас с братом шлангом от стиральной машины, орал, топал ногами. На физкультуре было не раздеться – вся спина в синяках. Я – когда замуж выходила, решила, что в моем доме криков и скандалов никогда не будет. Стала писать мужу письма и оставлять по утрам. Твоя мать не имеет масла на хлеб, наши дети ходят голодные, постоянно занимаем деньги, а ты, здоровый мужик, лежишь целыми днями на диване или пьешь с друзьями. Дверца шкафа полгода болтается! Я по вечерам халтурю – возьми хотя бы хозяйство на себя, приготовь с детьми уроки. А ему все трын-трава. «Я инженер, а не домашняя хозяйка». Мы с ним шли в разных направлениях.

Хотела развестись, но детей пожалела. Решила – уедем. Брат в Чехословакии служил, обзавелся друзьями-чехами, они нам дом на всю семью присмотрели. Все продали, перебрались. Еще ничего в доме не было, купила пианино – отправила дочку в музыкальную школу. Самой учить сил не было.

– А как мы первую зиму пережили! Кошмар!

Оксана быстро сходила в душ и ополоснула липкие пальцы. Медведеву показалось, что он знает ее давно, он мог встречаться с ней в стройотряде, она могла учиться в соседней группе или он заходил к ней в общежитии за тарелкой в новогодний вечер, а потом они играли в снежки и пели под гитару.

– Морозы для Чехии ударили небывалые, такой зимы никто не помнит. Матвеич – мамин муж – уехал в Белоруссию. «Вы, – говорит, – здесь ничего не делайте, только печки топите. Если что – звоните…» И тут началось! У Игоря желтуха, дочка Светка с аппендицитом, у мамы на нервной почве ноги стали отниматься – ездит в колясочке, в больницу не хочет. Виталька учится в Праге – у него там свои проблемы. И я одна – как стойкий оловянный солдатик. Парового отопления еще не было – три кафельные печки. Дрова на растопку колю, уголь ведрами ношу, надо так растопить, чтобы до прихода с работы не погасло, – кошмар! Маму покормить надо, собаку с кошкой надо, своих в больнице навестить надо, к шести утра по морозу через весь поселок бегом – не дай бог на работу опоздать… Мама уснет, я ночью сяду в гостиной, возьму несколько аккордов и смотрю в окно на заснеженный сад – слезы капают…

– А муж? – Теперь Медведев взялся очищать мандарины.

– Он еще осенью в Прагу перебрался. Устроился на завод камень резать. Свои триста долларов получает, живет в общежитии и ходит по вечерам в господу пиво пить. Но мы и сами с усами. Могу показать, что сейчас имеем. – Оксана нашла глазами сумочку, брошенную на кровать, и вытянула из нее пухлый фотоальбомчик.

Сад, газон. Белый дом в три этажа. Беседка. Летняя кухня под черепичной крышей. Мать с букетом цветов в лоджии. Лысоватый здоровяк с армейской выправкой и масляными глазами гуляки наливает в фужер шампанское. Брат Игорь. «Правда, красивый?»

Сын – студент Академии туризма, приехал с подружкой на обед. Дочка-подросток – лицом в мать, но пухловатая. Держит на руках кота-бегемота. Уютная комната, пианино, шкаф, цветы.

Старая потрескавшаяся фотография: дедушка с бабушкой. Шляпы, пальто, строгие взгляды. Судя по всему, довоенный снимок.

Мужчина в клетчатой рубашке возложил руку на капот автомобиля: «Мое!..» Хитровато-добродушное лицо, лысая голова, густые брови. Себе на уме мужичок.

– Интересный дядечка, – усмехнулся Медведев, придвигая свой стул ближе к креслу и разглядывая фотографию.

– О, это мамин муж – Матвеич, наш сирота, как мы его с братом называем. – Оксана выложила на блюдце мандариновые косточки и азартно вскинула указательный палец. – Сейчас расскажу! Начальником автомастерской в Гомеле работал. На десять лет моложе мамы, ему пятьдесят три. Копил деньги, складывал в замурованный сейф на работе. Перед самым отъездом разломали кирпичную стенку, утащили сейф. «Ой, блин, лучше бы я умер!» Любимое слово – «блин». Утром встает: «Ой, блин, зарядку делать неохота». Делает. «Ой, блин, умываться нет сил». Умывается. «Ой, блин, аппетита совсем нет, скоро умру». Час завтракает. «Ой, блин, здоровья совсем нет». И так целый день.

«Это Новый год справляем… Это на Пасху в церкви, в Праге. Это священник отец Владимир освещает магазинчик при доме. Это наша гостиница для туристов в чердачном этаже. Это мой этаж. Это мамин этаж».

«Наш первый магазинчик в Праге». Куклы, матрешки, блики солнца на витринах.

«Это я старый концертный рояль в замке купила и летом в сад под навес выставляю. Соседи с детьми заходят, туристы из гостиницы подтягиваются. Импровизируем, поем. Весело бывает».

Мужчина в возрасте, привалившись спиной к белому каменному забору, смотрит в объектив. Белые шорты, синяя рубашка, волосатые руки скрещены на груди. Неприятное лицо, холодное выражение глаз. Эдакий Корейко, вышедший из подполья.

– Это грек? – спросил Медведев.

– Да, грек. Один знакомый. – Оксана захлопнула альбом и убрала его в сумку.

«У такой женщины должно быть много знакомых, – со смутной и неожиданной ревностью подумал он. – Обзавелась еще одним – писателем…»

В альбоме жила вся семья; не было только отца и мужа.

– Славно у вас, – не без зависти сказал Медведев; ему всегда хотелось иметь большой семейный дом, с кошками, собаками, кабинетом, спальней, мастерской, своей баней, летней кухней, водопроводом, – не дачу, а именно дом недалеко от города, чтобы можно было доехать и на машине и на электричке.

Оксана поднялась и отнесла горку мандариновых шкурок в корзину для мусора.

– Так я возьму вашу книжку почитать?

Медведев проводил ее до отеля, стеклянные двери раздвинулись перед Оксаной, и она негромко сказала: «Звони!» Он видел, как Оксана ступает по ковру навстречу улыбающемуся за стойкой портье, и подумал, что за любовника этой бизнес-леди его принять не смогут. Просто случайный ухажер. И ему стало немного обидно.

В тот вечер Медведев попытался сесть за роман, бумага на столе так и осталась бумагой. Она и не думала обретать магическую прозрачность и впускать в иные миры. Медведев видел только тень ручки в косом свете настольной лампы и окурок в керамической пепельнице на авансцене стола.

Он зажег ночник, бросил на подушку Библию и вышел на улицу.

Нет, конечно, он не увлекся ей как женщиной. Об этом даже говорить смешно. Она интересна ему как героиня – судьбой, характером, искренностью…

Подсветка террасы – круглые матовые плафоны (днем их охраняли от случайного башмака красные проволочные пауки, исчезавшие вечером от глубинного желтого света, словно под бетонным полом ярко вспыхивал сноп спичек) – эта подсветка держала дом в зыбких золотистых конусах, и казалось, что прилепившееся к скале здание готовится плавно взлететь. В этих дрожащих лучах света Медведев углядел сизый выдох окна на втором этаже, словно там, в его номере, ключ от которого лежал в кармане, кто-то курил – то вытекали остатки табачного дыма. Бурые ставни соседнего номера плотно закрыты; нарядно блестел велосипед Лайлы, обрученный с металлической стойкой перил черным тросиком. И почему она так закраснелась, когда увидела Оксану?

Медведев вернулся в номер, и тут же в дверь постучали. Сдерживая улыбку, вошел Джордж. Он осведомился, как идет работа над романом. Медведев, так же сдерживая улыбку, сказал, что плоховато.

– Ничего, ничего, – махнул рукой Джордж. – Скоро пойдет! Эта русская женщина, журналист, тоже пишет?

– Нет, она отдыхает.

– О-о, это хорошо, – сказал Джордж. – А где она имеет кров?

– Отель… «Медитерранеан», на набережной.

– Это хороший отель?

– Наверное…

– О, «Медитерранеан», «Медитерранеан»! Это пять звездочек?

Медведев сказал, что не знает, сколько звездочек, и Джордж, подхватив с холодильника карту Родоса, нашел на ее обороте перечень отелей.

– Да, это пять звездочек! – возликовал он, словно радовался за Медведева. Но тут же озабоченно сдвинул брови: – Но это очень дорого! Сорок долларов! Совместно с завтрак?

Медведев кивнул. Оксана говорила, что завтракает в гостинице, там шведский стол.

– А завтрак хорош?

– Не знаю. Никогда там не завтракал.

– А номер хорош?

– Думаю, да.

Джордж посмотрел недоверчиво и решил сменить тему.

– Да-да-да, – рассеянно оглядывая комнату, проговорил он – Да. У меня тоже плохо едет мой рассказ. Но что делать? Это наша судьба! Не так ли?

Медведев сказал, что так.

– Завтра хочу гулять в Старый город, – сказал Джордж. – Вы бывали с Оксаной в Старом городе?

– Нет, – рассеянно сказал Медведев и сдвинул пошире раму окна. Ему хотелось остаться одному. – Не бывал.

– О’ кей! – весело сказал Джордж. – Желаю успеха!

– Успеха и вам, Джордж!

Медведев вновь оказался возле отеля «Медитерранеан», вновь увидел разъезжающиеся в стороны стеклянные двери, перехватил сдержанную улыбку рослого портье за стойкой в глубине белого зала и различил себя, взмахнувшего Оксане рукой сквозь уже съехавшиеся двери – она шла по ковру к лифту и чуть обернулась в его сторону: «Звони»… И почему на «ты»? Ему послышалось или это оговорка?

Ее номер был написан на белейшей визитной карточке отеля: «608». Это, надо полагать, шестой этаж.

Славянская бизнес-леди, бывшая учительница музыки по классу фортепиано, похожая на куклу Барби, отдыхает в пятизвездочном отеле…

Медведев лег в постель и стал читать Библию, постоянно ловя себя на том, что думает об Оксане. «Второзаконие», которое вчера показалось ему ключом к пониманию иудейства, вдруг превратилось в пустой набор имен и названий древних городов – сквозь них он видел ее улыбку, длинные тонкие пальцы с перстнями, слышал ее голос… Медведев видел девочку Ксюшу с синяками от резинового шланга на спине, видел ночной заснеженный сад в деревушке под Прагой и скрипел снегом под окном, за которым Оксана играла на пианино. Ему захотелось немедленно встать с постели и начать пронзительный рассказ или даже повесть.

Медведев закрыл Библию и, скосив глаза, перекрестился на образок Ксении Блаженной. Только бы не наделать глупостей, не упустить роман и не начать волочиться за этой повзрослевшей Барби.

«Нет, меня этим уже не проймешь, – думал Медведев, раскидываясь под одеялом, – я не мальчик». И еще он подумал: «Что у нее с мужем – просто в ссоре или развелись?»

Погасив свет, он решил, что палец о палец не ударит, чтобы произвести на нее особое впечатление. Она состоятельная бизнес-леди – он писатель. У нее пять магазинов – у него пять книг прозы. Если он и будет видеться с ней, то лишь для того, чтобы собрать материал для новой вещи. Он не в том возрасте, чтобы распускать хвост перед каждой красоткой.

Засыпая, Медведев вспомнил, что впервые за эти дни не позвонил жене.

Глава 2

Проснулся Медведев в прекрасном настроении. И утренний ветерок, колышущий занавеску, и солоноватый запах моря, и шелест пальмы за открытым окном создавали ощущение, что здесь, на островке в далеком Эгейском море, с ним должно произойти что-то важное и значительное. Быть может, он напишет блестящие главы романа, быть может, случится нечто потрясающее… Быть может, ничего не произойдет, но он вернется в мглистый декабрьский Питер с новыми идеями, мыслями, чувствами и сжатый, как пружина.

Он услышал, как под окном зашипела вода, и выглянул. Анатолия, держа в приподнятой руке дымящую сигарету, пыталась другой поливать из шланга пол террасы и одновременно подкрутить кран на трубе. Попытка удалась, но струя воды снесла пустое пластиковое ведро с надгробных камней, прислоненных к стенке флигеля – их никак не могли забрать археологи, – и окатила разложенные на могильных плитах половики. Анатолия заворчала, сунула намокшую сигарету в рот, вернула отпрыгнувшее ведро на мраморный постамент, сделала ему внушительный знак рукой – «стоять!» и закрепила шипящий конец шланга на багажнике велосипеда Лайлы.

На террасу, как на сцену, бильярдным шариком выкатился толстячок Ларс, шведский поэт с детской физиономией, и, держа руки за спиной, стал быстро ходить вдоль ограждения, не замечая луж, радужных брызг и Анатолии. Он смотрел в голубое небо и шевелил губами. Анатолия укоризненно покрутила головой – не бережет человек обувь и светлые брюки, да что с него взять? поэт! – и ушла на кухню. Ларс замер, склонил лысую, со светлым пушком голову, словно разглядывая свое отражение в луже (казалось, его очки соскользнут с носа-пуговки и повиснут на шнурке), и тут невидимый кий пустил его мечущимся треугольником от борта к борту с выпадением в стукнувшую лузу-дверь, из которой он недавно выкатился.

Медведев позавидовал Ларсу – вот как надо творить! – и пошел умываться.

Когда он заканчивал утреннюю разминку, на быстро просохшую террасу спустилась Лайла, и вместо привычного «Хау ар ю?» Медведев услышал короткое сквозь зубы «Монинг». Финская детективщица колюче взглянула на него и укатила на велосипеде.

Он выпил кофе на кухне, послушал рассуждения Анатолии о Ларсе, который долго, очень долго живет в Центре, потому что в Швеции у него есть проблемы, но какие? – никто не знает, выкурил не спеша сигарету и позвонил Насте на работу.

Домой он звонил каждый день. Слал электронные письма и факсы. Елена с глазами цвета недозрелой сливы приветливо улыбалась, когда он вносил в офис очередное послание: «О, мистер Медведев! Как ваши дела?» – и бесшумно подсовывала под дверь его комнаты листы с ответами из России. Настя получала почту через издательство. Русификатора в компьютере Центра не было, и приходилось писать в латинской транскрипции: «U menja wse horosho… Kak u was? Krepko celuju, Sergei.»

Настя была его второй женой – о первой он и вспоминать не хотел, она раздражала его своей говорливостью, уверенностью в своей неотразимости и… непонятно, чем еще. Раздражала, и все. История же вышла банальнейшая – не сошлись характерами. Но не в том обтекаемом протокольном смысле, к которому зачастую сводятся человеческие драмы – измены, пьянство, ночные загулы, слежки, неудовлетворенность исполнением супружеских обязанностей или ничтожный, без всяких надежд на возрастание, заработок супруга, а также патологическая лень, запустение в жилище или ночной храп, наконец. Нет, именно так: не сошлись характерами. От первого брака осталась дочь, которую Медведев любил и брал к себе жить – сначала на выходные: детские утренники, зоопарк, Кунсткамера, Эрмитаж, ТЮЗ, а потом, когда подрос сын – разница у них была в два года, – и совместное житье на даче, поездки на Юг, к морю – вместе с Настей…

С Настей было уютно, хорошо, она почти никогда не повышала голоса, гасила своим молчанием раздражение, прорывавшееся иной раз в Медведеве, но молчала не демонстративно, не холодно, а словно выжидая – ну, когда ты успокоишься? и действительно, Медведев быстро успокаивался, клал ей руку на плечо, молча похлопывал, сопел, потом говорил: «Ну, извини…» – и они продолжали день как ни в чем не бывало.

ПРОШЛАЯ ЖИЗНЬ: Настя не кокетничала, не называла его милым, любимым, дорогим или единственным, но Медведев чувствовал, знал, что он мил ей, дорог, и считал, что безусловно – единственный. Ощутимых поводов для ревности не давал ни один из супругов, а с годами совместной жизни, когда истаяли молодые вздорные страхи и подозрения, Медведевы зажили спокойно, ценя друг друга, но и легко настораживаясь, если семейному благополучию грозила малейшая тень постороннего интереса. Семья, работа, друзья, дача, собака – что еще нужно человеку?

Иногда Медведеву хотелось, чтобы Настя была поживее, что ли, чтобы озадачивала его семейными планами – построить новый дом, например, купить новую машину, сменить мебель, вместе взяться за английский язык или начать откладывать деньги на путешествие в Южную Америку. «Ну что мы живем без всякой цели! – восклицал Медведев, которому вдруг надоедало ездить одной и той же дорогой на дачу. – Придумай что-нибудь! Роди какую-нибудь семейную идею, зажгись!» – «Что, например?» – спокойно вопрошала Настя, глядя в окно автомобиля и нисколько не тяготясь привычным пейзажем. «Мне хочется, – сказал однажды Медведев сухо, – чтобы у тебя появился дар бесконечной возможности желать и достигать» и мысленно крякнул: «Эк, как загнул!» Они в молчании проехали с полкилометра, и Настя с сожалением вздохнула: «Так это же дар, он дается свыше. Мне, видно, не дано». Медведев сдержался, чтобы не махнуть в сердцах рукой, и больше к этой теме не возвращался: может, и впрямь не дано, что я ее мучаю…

…Медведев слышал, как там, в России, на Петроградской стороне, бойкий женский голос зовет Настю к телефону – вот она подошла, радостно алёкнула, торопливо сказала, что у них все хорошо, но погода слякотная. Медведев доложил, что работает над романом, разгоняется, по-прежнему никуда не ходит, днем тепло, но темнеет быстро, и он еще даже не купался. «А чего вчера не позвонил?» – «Забыл карту купить», – мгновенно соврал Медведев и почувствовал себя неуютно. «А как себя ведешь?» – игриво поинтересовалась Настя. «Как всегда. Хорошо. А ты?» – «Тоже хорошо». – «Молодец. Целую». – «Я тебя тоже».

Он поднялся в свою комнату и, сцепив за спиной руки, прошелся из угла в угол. Ветер шевелил листы «Русского биографического словаря» профессора Венгерова, косо лежащего на столе. Медведев постоял у окна, разглядывая белую букашку бота, влипшую в зелень морской воды. Внизу, под обрывом, строители расширяли дорогу и прихватывали кусочек пляжа. Гусеничная машина, похожая на утенка, крошила камни. Железный клюв прижимал камень к земле, и раздавался короткий треск вибрирующего металла. Камень разваливался на несколько кусков, как арбуз от удара. Медведев подумал, что шум будет мешать работе, и надо бы закрыть окно, но закрывать окно не хотелось – упоительный морской воздух вливался в комнату. Нет, окно закрывать нельзя. Но и работать при зубодробительном шуме сложно.

Медведев прохаживался по номеру, заглядывал в свои записи, стоял у окна, курил, наводил на столе порядок и думал о том, что он давно не чувствовал себя столь одиноко.

Прошлая жизнь: Он привык, что с утра начинал пиликать телефон, он звонил и ему звонили, приходили и уходили авторы, художники, вплывала в кабинет бухгалтер с пачкой бумаг на подпись, секретарша Наташа спрашивала, сможет ли он сейчас переговорить с господином Н., или тому следует позвонить позже. Он был всем нужен, даже по выходным, когда прятался в своем офисе, чтобы поработать над романом, его находили и в офисе – звонил, чтобы поболтать, старинный приятель по семинару прозы и заодно узнать, не заинтересует ли издательство рукопись его нового романа о рэкетирах, таможенниках и проститутках.

– Нет, – радостно говорил Медведев. – Теперь я издаю только религиозно-философские вещи.

– Вообще-то, там есть и философия…

– Нет, старикашечка. Знаем мы эту философию. Неси в другие издательства…

Да, в Питере недостатка в разговорах не было – Медведеву казалось, что он не принадлежит самому себе…

И теперь он удивлялся выросшей вокруг него стене молчания, пугался свободы, которой так долго добивался, блаженно зарывался в книги и справочники, читал, писал, рвал написанное, но привычка общаться не отпускала его, и во время прогулок он ловил себя на том, что заговаривает с собаками и кошками…

«Просто не с кем поговорить», – пробормотал Медведев и достал из тумбочки белоснежную карточку отеля, на которой Оксана вчера записала номер: «608».

Рассыпался перезвон колокольчиков, женский голос по-гречески скороговоркой назвал имя отеля и еще что-то.

– Намбер сикс-зеро-эйт, – попросил Медведев.

– Уан момент, плиз, – пообещали уже по-английски, и голос Оксаны вместо приветствия спросил:

– Сережа, это вы?

– Да… – не сразу ответил он, словно вспоминал, как его зовут. – Я хотел спросить, где вы купаетесь…

…Они легко перешли на «ты» и в тот же день купались вместе, бродили по городку, и Медведев думал о том, что пришедшие дружеские отношения следует сохранить – нельзя дать сорваться в штопор легкому двухместному самолетику, который так славно начал полет в безоблачном небе, пусть он летит и кружится, к взаимному удовольствию пилотов, пусть плавно набирает высоту и стремительно пикирует, вновь взмывает и закладывает лихой поворот – главное, не переборщить: впереди ждет посадочная полоса, рев двигателя на реверсе и тишина остановки… И дальше их пути разойдутся: ему лететь на Амстердам, ей – на Вену. Еще Медведев думал о том, что для Оксаны он – приятный элемент отдыха, попутчик на короткий момент, и как только их траектории разойдутся, она забудет о нем, и в лучшем случае пришлет новогоднюю открытку из своего городка под Прагой на адрес издательства: «Привет, Сережа, часто вспоминаю…» В другом варианте, к Оксане прицепится смазливый волосатый грек, которого будет волновать не судьба героини, а нечто другое. В том, что подобное прилипание произойдет, он почти не сомневался.

Еще в первые дни он заметил, что женщин на Родосе почти не видно, если не считать озабоченных гречанок, и греки-мужчины, включая подростков, провожают каждую леди картинно-страстными взглядами, выкрикивают из окна машины или седла мотороллера слова приветствия, шлют воздушные поцелуи и начинают заговаривать с туристками в любом месте и без всяких предисловий. Медведев наблюдал, как два молодых паренька на пустынном пляже откровенно клеили привлекательную жену пожилого джентльмена, по виду англичанина, и, не смущаясь его присутствием, делали миссис комплименты и приглашали ее то выпить с ними кофе в баре, то поиграть в мячик. Рыжий джентльмен, распяв себя у стенки душа желанием загореть до подмышек, молча катал желваки, пока волосатые секс-хулиганы в шортах не перекинулись на моложавую тетю с фотоаппаратом, спустившуюся по лесенке с набережной.

Медведев определил, что активное волокитство – летний вид спорта у греков, живущих в курортных местечках, а зимние упражнения – лишь способ поддержать форму.

Вольному воля. Пусть ее подцепит хоть страстный грек, хоть сдержанный скандинав – Медведев ревновать не будет. Пусть она целые дни проводит с кавалерами, а по вечерам кувыркается в своем отдельном номере пятизвездочного отеля. Он ведет себя вполне по-дружески, не давая ей повода усомниться, что он зрелый человек, а не юбочник, ищущий развлечений, и вместе они – всего лишь бывшие сограждане не существующей ныне державы, что и послужило поводом к их знакомству. Он не задает ей каверзных вопросов, чтобы выпытать ее тайну – а она, безусловно, есть. Он слушает то, что ему считают нужным сообщить, кивает, запоминает, немного рассказывает о себе. Пусть появится кавалер – ей нужно отвлечься, за этим она, скорее всего, и летела на курорт. Будет немного обидно, но все, что ни делается, – к лучшему, он вернется к своему роману, а потом они встретятся у трапа самолета и вместе долетят до Афин. И это тоже сюжет…

Медведев прыгал по каменным скамейкам древнего эллинского стадиона, хулиганским образом срывал горький апельсин с ветки за оградой виллы, зашвыривал камень в синее небо, чтобы он перелетел величественный портик местного акрополя, и корил себя за то, что ведет себя как мальчишка, а не умудренный годами человек, и эту удаль Оксана может расценить в свою пользу. Но бес, вселившийся в него вчера вечером, вновь подстрекал его на мелкие подвиги, и Медведев, взойдя на пригорок, с которого открывался чудный вид на остров и окружающее его море, вдруг начинал трясти маслину, чтобы попробовать мелких невкусных ягод и угостить трофеем Оксану.

Снежная Королева исчезла, Барби повеселела и смотрела на него с задумчивой улыбкой. Иногда она подолгу молчала, разглядывая пейзаж, или принималась рассказывать с самого неожиданного места. Медведев догадывался, что ее разговорчивость, как и его собственное желание слегка покрасоваться – как же! он писатель! – есть симптомы болезни попутчика, быстро излечимой совместными откровениями, и предтеча другой хвори – если времени окажется вдоволь: экспедиционного бешенства…

– Слушай дальше. Отзимовали мы первую зиму, к весне приезжает Матвеич. – Они шли по холму, удаляясь от Акрополя, и Оксана срывала мелкие голубые цветочки, собирая букет. – «Во, – говорит, – какие вы молодцы! Все сделали! А я, блин, ногу на кладбище подвернул, всю зиму с постели не вставал, лучше бы я, блин, умер!»

А мы ремонт уже сделали, открыли в доме магазинчик, гостиницу на чердаке – для туристов. Матвеич говорит: «Я на вас работать буду, но платите мне зарплату. Хотя бы сто пятьдесят долларов». Мама говорит: «Саша! Какая зарплата? С чего? Мы же одна семья! Ты мой муж двадцать лет!» Матвеич на меня смотрит – поддержи, дескать, ты всегда за меня заступалась. Я молчу – у нас брат в семье за старшего. Брат говорит: «Матвеич, вы же на здоровье жалуетесь, как же будете работать?» – «Вот на лекарства и заработаю».

– Дали? – Медведев сорвал нечто розовое в колючках и протянул Оксане.

– Он нам дал! – Оксана приняла и вложила в букет. – В долг и под проценты…

Оксана опустилась на валун с сизыми мохнатыми лишаями, сняла темные очки. Медведев присел рядом, сдув паучка, пружинисто шагающего по его кисти. Ее сумочка пограничным знаком встала между ними.

Медведев смотрел, как по близкому шоссе, рассекая теплый воздух, весело катил автобус. «Взять, что ли, напрокат автомобиль, – мечтательно подумал он, – и с ветерком, по всему острову!» Он быстро прикинул: на днях выплатят компенсацию за авиабилеты, а друг, ссудивший деньги на поездку, жестких сроков отдачи не назначал – можно перекрутиться, перезанять.