Изменить будущее бесплатное чтение

Глава 1.

Я проснулся под гимн Советского Союза. Отец уже умывался в ванной. Мама, как всегда бесшумно, занималась собой. По квартире распространялся запах яичницы с салом.

– «Можно ещё спать», – подумал я и перевернулся на другой бок, ложась на лучше слышащее левое ухо, чтобы снизить децибелы.

Сквозь дрёму я понял, что почему-то желаемого эффекта ограничения слышимости не добился и проснулся окончательно. Сердце забилось рывками и меня пробил пот.

Я потрогал ладонью ребристую тканевую поверхность поднятой спинки дивана «Ладога» на которой спал в юности и, в ужасе осознав действительность, подскочил на постели.

– Ты чего так резко? Сон плохой? – Спросила мама, красившая губы у зеркала в прихожей.

Дверь зала, где я всегда спал, была открыта.

– Да… Сон, – прохрипел я осипшим со сна и испуга голосом.

На сон, то что видел я, не походило. Сны, конечно, бывают очень реалистичные, но это – точно не сон.

– Ты просил сегодня тебя пораньше разбудить… Вот мы и не особо…

Я лихорадочно проверил мозг на предмет: «зачем?» и вспомнил, что хотел пробежаться перед школой по лесу на лыжах.

– «Какие, нахрен, лыжи?» – пронеслось в голове.

Я опустил ноги на палас и уставился в окно. Объездной трассы и моста за окном не было, как не было и проносящихся по нему машин. В темноте раннего утра угадывалось море и стоящие на внешнем рейде Владивостока корабли, мерцающие стояночными огнями.

Я подошёл к окну и взялся за ручку балконной двери, чтобы выйти на лоджию, но застеклённой лоджии за стеклом не наблюдалось.

– Ты что, Мишутка? – Спросила мама.

– Снег не идёт, – констатировал я.

– Да и слава богу. Посыпали песком тротуар, нет? Вчера хорошо, что папа встретил… И не спустилась бы. Уже три дня как снег выпал, а тротуары не посыпаны.

– Дворники посыпали, – сказал машинально я, вдруг вспомнив, что поздно вечером действительно видел, как районная дворничиха, живущая в нашем подъезде, посыпала тротуар, ведущий наверх к автобусной остановке, песком.

А я вчера вечером шёл с тренировки… Или с работы?

«Хрень какая-то. Этого не может быть», – подумал я, вспоминая вчерашний день.

– Твоя Галина уже под окном топчется, – проговорил отец.

– Она не моя, – пробормотал, как обычно я, прошёл на кухню и глянул в окно, приложив ладони к стеклу, защищая глаза от собственного отражения.

Отражение… Я увидел в стекле своё ещё детское лицо пятнадцатилетнего подростка, испуганные глаза и длинные, почти до плеч, волосы.

– Твоя, не твоя… Жизнь покажет, – философски заключил отец.

Девушка, увидев меня, махнула рукой. Я отошёл от окна.

Я скользил по снегу, по пробитой позавчера вечером лыжне. Галина скользила сзади. В лесу ещё летом положили асфальтовую дорожку и установили фонари. Вероятно, планировали создать культурную зону отдыха, но я вспомнил, во что потом превратили лес и сплюнул.

Дорожка имела небольшой уклон и мы уже в третий раз поднимались по нему, чтобы потом скатиться вниз.

– Что-то ты сегодня не разговорчив, – сказала Галина, когда мы отдыхали наверху перед спуском.

– Настроение плохое, – буркнул я.

– Мог бы и не идти. Я бы сама…

Слышно было, что она обиделась.

Мы не дружили с ней. Она жила в соседнем подъезде и училась в параллельном классе, но из жизни двора она почему-то выпадала. Они переехали недавно, а мы жили в доме с семьдесят первого года. Как оказалось позже, я ей очень нравился, а я её почти не замечал.

Эти мысли промелькнули в ворохе других.

– Да, химию не выучил. Химичка обещала спросить. И урок первый.

– Ну ты даёшь! Поехали домой! – Сказала она и оттолкнулась палками.

Отряхнув друг друга от снега, мы разошлись по подъездам. Мысли мои более-менее успокоились. Лыжи – вещь, жаль только снега у нас маловато выпадало в семидесятые годы. Зато уж если выпадет – праздник детворе.

«Я пришёл вчера домой», – вспоминал я, – «надел свои «кирзачи», не одёванные с прошлого года, и пошёл гулять. Вчера катались часов до одиннадцати ночи, почему и уроки не выучил».

Дорогу, ведущую к дому, а дом стоял, и стоит, слава богу, и сейчас, у берега моря в семидесятые годя не чистили от снега, и машины, после редких снегопадов, опасались к нам спускаться. И дорога становилась большой детской горкой.

Снег долго не держался, и таял под лучами «южного солнца», как шутил мой отец. Склон сопки был южным и хорошо прогревался даже зимой.

В кирзовых сапогах очень клёво кататься на ногах. Скользили, как те же лыжи. В восьмом классе вдруг на «кирзачи» образовалась мода, и я даже в школу ходил в них какое-то время, но потом опомнился.

Отметив про себя промелькнувшее словечко «клёво», тоже из прошлой жизни, я раскрыл учебник химии, поставил его перед собой на кухонном столе и стал поедать пшеничную кашу. Такая крупа почему-то исчезла в две тысячи двадцать первом году, подумал я.

Две тысячи двадцать первый год… Будущее…

Я раскрыл рот, и каша вывалилась обратно в тарелку.

Кто я? Где я? Какая, нахрен, химия? Буквы учебника расплылись, и я чуть не потерял сознание, но прозвенел будильник, и я пришёл в себя.

Испуганно озираясь и трясясь, как заяц, я брёл в школу. До неё было всего метров сто, но я шёл эти метры, как на эшафот.

– Чё, химии ссыш? – Спросил Валерка, догнавший меня у входа в школу. – Нефиг было доставать её.

– Пошёл ты… – отмахнулся я.

– Чё-ё-ё? – Вызывающе спросил он, но увидев мой мрачный взгляд, криво усмехнулся. – Ссыкло… – бросил он и, обогнав меня, побежал по лестнице вниз. Кабинеты химии и физики находились в подвальном этаже. Там же находилась и раздевалка.

Прозвенел звонок, а я ещё так и не вошёл в класс. Химии я не боялся. Я боялся одноклассников. Ведь я знал, что многих уже, как бы и нет, а те, кого встречал, на этих малышей и не похожи.

– Ты чего здесь стоишь, Шелест? – Вдруг раздался строгий голос директора. – А ну, марш в класс.

Она открыла дверь, и я вошёл в кабинет химии боясь поднять глаза.

– Вот, Татьяна Валентиновна, боялся в класс войти. Чем запугали вы его? – Рассмеялась Светлана Яковлевна.

– Обещал сегодня две темы ответить, – сказала молодая химичка, вскинув тонкие брови. – Что, Шелест, снова не готов?

Она раскрыла журнал и сразу уткнула палец в мою фамилию напротив которой стояли две жирные точки, за прошлый урок и за этот.

– Ну извини, – сказала она, потянувшись за авторучкой.

– Что извини то сразу, – буркнул я. – Спрашивайте. Я учил.

– Учил? – Усмехнулась она. – Рассказывай.

– Про азот?

– Про азот, – подтвердила химичка и с улыбкой посмотрела на директора

– Вы, Татьяна Валентиновна, зайдите ко мне после урока, пожалуйста.

– Хорошо, Светлана Яковлевна. Давай, Шелест.

Я попытался вспомнить страницы учебника химии и не вспомнил. Напрягши ум, я начал сочинять.

– Азо-о-т. Это… Химический элемент…

Дальше ничего не вспоминалось.

– Отличное начало, Шелест, – засмеялась химичка.

Класс рассмеялся. Я поднял глаза от пола и у меня закружилась голова. Очнулся я лежащим на врачебной кушетке в кабинете школьного врача. Рядом стояли директор и химичка. Врач склонилась надо мной и массировала мне сердце.

Увидев, что я очнулся, директриса вскинула руку ко лбу и поправила причёску.

– Ты нормальный, Шелест? – Спросила меня химичка. – Ты зачем в школу с температурой пришёл?

– Я учил, – прошептал я.

– Да поставила, поставила я тебе четвёрку в четверти и за полугодие. Чуть не убил своим обмороком.

Директриса укоризненно посмотрела на химичку. Та, увидев её взгляд, развела руками.

– А что я-то, Светлана Яковлевна? Он не учит… И хулиганит…

– Мы потом с вами поговорим, Татьяна Валентиновна.

– Да, что я то?! – Повторила та, чуть не плача.

Послышались тоскливые звуки сирены скорой помощи и вскоре появились санитары с носилками.

– Я сам, – сказал я поднимаясь.

– Я тебе дам, сам! – Сказала директор. – Укладывайте.

Меня вынесли из медпункта на носилках и я увидел свой класс, стоящий в коридоре в полном составе. От стыда я закрыл глаза, но знакомый голос сказал:

– Ссыкло!

– Гребенников! – Воскликнула директор. – У него температура сорок!

Дальнейшего их разговора я не слышал, потому что провалился в бредовое беспамятство.

В инфекционке «больницы рыбаков» я провалялся все каникулы. Посетителей в палату не пускали, перемигивались с родителями через окно. Через окно же мне передали и новогодний подарок. Родители купили фотоаппарат.

Как шутил папа: «Хочешь разорить друга, подари фотоаппарат». Но сам хотел и купил фотик для нас обоих.

К нему столько всякого нужно было… Увеличитель, ванночки, проявители-закрепители, фотоплёнка и фотобумага, глянцеватель. Но глянцевали мы, помнится, на стекле. Ах да, фонарь красный, бачок для проявки плёнки.

За две недели изоляции, я всё хорошенько обдумал и немного привык к своему новому состоянию.

Очень тяжело было говорить и вести себя, как мальчишка. Да и взгляд…

Лечащий врач, молодой, по моим старым меркам, парень лет тридцати, разглядывая мои склеры удивлённо отстранился и спросил:

– Ты, что такой суровый?

– Болею, – прошептал я и он, усмехнувшись, расслабился.

– Шутишь, это хорошо, – бодро сказал он.

– А не шутишь – плохо, – продолжил я хмуро.

Врач скривился.

Медсестра, та вообще, чуть не, как она сама сказала: «Не родила», когда я схватил её за руку. Я дремал и почувствовал какое-то движение надо мной. Открыв глаза, я увидел протянутую ко мне руку, и машинально схватил её за запястье. Хорошо хоть не надломил. Бедняжка пришла ставить мне капельницу и пыталась разбудить. Рефлексы, блин.

Короче, я вышел из больницы с головой, более-менее вставшей на место. А так, честно говоря, едва не сошёл с ума от мыслей и чувств. Основная мысль была: «Нахрена козе баян?».

Мне и так было неплохо в том теле. Да, доживал, как говориться, хотя и чувствовал себя вполне себе не плохо, и вдруг начать переживать заново то, что уже прошло? Всю жизнь заново? За что мне эта канитель? Хоть бы ещё чужую… В чужом теле… А в своей чего я не видел?

Что-то кардинально менять в себе или жизненном пути, я не видел смысла. Я делал то, что требовалось, по обстоятельствам и особо вроде как не напортачил. Всё уже сложилось и семья, и дети, а сейчас? Вдруг что-то пойдёт не так? Так думал я, возвращаясь в отчий дом на такси с отцом и матерью.

Что-то не так уже пошло. Попав в больницу, я не встретился со Светланой, своей первой настоящей любовью, с которой мы «продружили» до моего первого курса института. Это в той жизни, а в этой она с родителями пришли к нам домой покупать Большую Советскую Энциклопедию, а меня нет. Ай-яй-яй!

А мне тогда она очень понравилась. Я на неё запал серьёзно и вскоре мы уже «дружили по-настоящему», как говорил папа. Но без… Э-э-э… «Излишеств». Она была младше меня на год, да и я ещё не думал о «том». Какие могут быть «излишества» в шестнадцать лет? Хотя…

А сейчас жизнь пошла наперекосяк.

Когда я узнал от родителей про «Энциклопедию», я загрустил.

– Ты чего? – Спросила мама. – Жалеешь? Самой жалко, но… То надо, это… Ты уже большой.

– А? Да нет. Это я так… Каникулы прошли и в школу завтра.

Я вдруг понял, что и «слава богу», что мы не встретились со Светланой. У девчонки жизнь потом пошла «поломатая». Она долго не могла мне простить мой уход. Но сделать тогда я с собой ничего не мог. Встретил свою единственную и неповторимую и как отрезало. Вчера любил, сегодня нет. Одномоментно.

Я вздохнул полегче.

– Да ладно тебе вздыхать, – сказал отец. – Зарядку там делал?

– Делал, пап, – сказал я, умолчав, что не только зарядку, а ещё и короткий комплекс китайской тайцзыцюань, и пять элементов цигун.

До воспаления у меня не дошло, но ангина была шикарной, по словам врачей. Аж консилиум собирали.

Когда я в больнице рано утром делал комплекс тайцзы, медсестра позвала дежурного врача, опасаясь, что у меня «поехала крыша». Такое, как мне потом рассказала она же, у них случается часто. Человек сходит с ума от всякой фигни, оказывается.

Врач спросила меня, что это? Я рассказал, что видел в журнале «Наука и жизнь». Что-то типа йоги. Гимнастика, такая лёгкая. Лечащий врач, приглашённый дежурным, сказал, что: «лёгкая – это хорошо… А вот тяжёлая для здоровья – плохо. Особенно после ангины». Я согласился. Но за моими движениями руками и ногами всё же приглядывали.

Однако комплекс я делал красиво и гармонично, в синей пижаме это смотрелось очень по-китайски, и врачи сняли меня с контроля. Несколько выздоравливающих тоже присоединились ко мне, но меня скоро выписали.

На следующий день, когда я вышел из подъезда, меня поджидал Валерка. Он вышел из своего подъезда и сходу спросил:

– Оклемался? Что было?

– Ангина, – сказал я.

– Классно ты грохнулся. Прямо башкой об пол «хрясь»! Хрен так повторишь. Как мозги?

– Валер, пошёл нах, – Сказал я, стараясь не обращать на него внимание.

– Чо! – Дёрнулся он в мою сторону, пытаясь взять на испуг, но, видя, что я не реагирую, остановился и прищурился.

Я прошёл мимо.

В той жизни мы с ним постоянно, класса до восьмого, дрались и он побеждал, потому что был старше и наглее. Поэтому он, как бы, верховодил во дворе. Кроме него только Славка был старше нас на три года и считался абсолютным авторитетом.

Однако в восьмом классе я вымахал и даже на физкультуре побеждал в борьбе нашего Женю Рошкаля, здоровенного парнишку, занимавшегося классической борьбой.

Я уже пять лет занимался самбо, а он только два года борьбой, вот и побеждал, пока Женя не стал кандидатом в Олимпийскую сборную Советского Союза. Поэтому наши взаимоотношения с Валеркой к девятому классу несколько выровнялись. Я хоть был и не драчливым, но он, видимо, понимал, что, если дойдёт до драки, ему несдобровать. Он походил немного в тот же клуб, что и я, но вскоре бросил. Но мой потенциал его вразумил. Сейчас он по привычке меня поддразнивал, зная, что первый я драться не полезу, а тут и вовсе сник.

– Ну ты чо, Дрозд.

– Дрын через плечо, Грек. Веди себя прилично. На тебя дети смотрят.

Валерка ошарашено посмотрел на пробегающих мимо нас второклашек.

– И чо?

– Ты повторяешься, Грек.

Он озадаченно стих.

Сегодня снова первым уроком стояла химия.

В кабинет без учителя не впускали. Раковины с водяными смесителями так и притягивали нас похулиганить.

– Ну, что Шелест, может расскажешь нам про азот, – коварно спросила меня химичка. – Ты же учил?

– Я-то учил, Татьяна Валентиновна, да уже и забыл.

– А на экзамене, тоже это скажешь? Иди-иди к доске. У тебя условно-досрочная четвёрка.

Я вылупился на химичку… Ничего себе… «условно-досрочная»… Термины то какие!

Не успев сесть за свою вторую парту в центре, я шагнул к доске.

– Азот, – начал я, – химический элемент….

В классе послышались смешки.

… пятой группы периодической системы Менделеева с порядковым номером семь. Обозначается латинской буквой «N». Атомная масса азота 14. Строение атома два – пять.

Я нарисовал.

– Молекула состоит из двух атомов…

– Так… Это знаешь. Зазубрил в больнице? Похвально. Свойства?

Я рассказал всё, что я знал про азот, а про азот я знал много, потому что по своей первой, инженерной специальности изучал рефустановки, и работал на них, и нахватался в своё время аммиака, мама не горюй.

Рассказав про взрывчатые вещества, которые я изучал по своей второй специальности, я уже начал было повторятся, как прозвенел звонок.

Химичка смотрела на меня так влюблённо, что я едва не сомлел. Она мне и тогда нравилась, почему я и хулиганил на её уроках, а сейчас…

– Ну, Шелест… Жаль, что нельзя исправить четвертную. Поразил… Или ты так головой стукнулся? – Хихикнула она, но увидев мои глаза, извинилась. – Прости, Шелест. Вырвалось. Все свободны.

– Точно стукнутый, – прошептала, проходя мимо Ленка Смирнова, бросая на меня странный взгляд.

Математика прошла штатно. В ней я был твёрдым середняком, «хотя мог бы и на пятак натянуть», как говорил мне папа, махнувший на меня рукой после восьмого класса. Программа минимум, по его мнению, мной была выполнена. Аттестат о среднем неполном имелся, а дальше государство давало широчайшие возможности: от армии до средне и высше-технического.

Людмила Давыдовна почему-то спросила меня, как я себя чувствую и не болит ли у меня голова.

Я сказал не болит, но чешется. Математичка удивилась.

– Ты это о чём, Шелест?

– Ну вы же интересуетесь моим самочувствием. Шрам на затылке очень чешется. Сильно я головой стукнулся, – сказал я со зловещей хрипотцой в голосе, обведя класс недобрым взглядом и улыбнулся. Класс заржал.

– Ой, Шелест, – махнула на меня рукой Людмила Давыдовна, добрейшей души человек. – Иди тогда к доске. Заодно там и почешешь затылок. Или что ни будь другое. Напомнишь нам, что такое интеграл и с чем его едят.

Класс захихикал, но по-дружески, жалеючи.

«Хорошо, что в больнице имелись свои учебники», – с благодарностью подумал я.

– Интегра-а-ал… Честно говоря, не особо помню, – сознался я.

– Ну…Формулу Ньютона-Лейбница помнишь?

– Вроде помню.

– Пиши…

Я написал.

– И что это значит?

– Это предел сумм… – пробубнил я, и почесал затылок.

Класс «грохнул», а я продолжил:

– Принцип Кавальери формулируется так: если прямые некоторого пуча прямых пересекают две фигуры по отрезкам равной длины, площади фигур равны. А итоговую формулу уже вывели Лейбниц и Ньютон.

– Откуда же они её вывели, бедненькую.

– Из средневековья, – пошутил я.

Людмила Давыдовна прикрыла ладонью губы и тихо засмеялась.

– Ладно, Шелест, садись. Хоть это помнишь. В принципе, ответ на четвёрку. А у нас сейчас логарифмы, – сказала она, повысив голос и постукивая указкой по передней парте.

– Вот оно мне надо? – Спросил я неизвестно кого, садясь за парту.

– Ну ты, Мишка, и прикалываешься сегодня, – прошептал Костик, искоса поглядывая на математичку. Указка у неё была длинной.

– Еле выкрутился, – прошептал я.

– Ни фига себе, еле выкрутился… Да у Давыдовны четвертак получить… когда она вот так вызывает по прошлым темам… Максимум трояк.

Людмила Давыдовна Пляс, стала учить нас только в девятом, после «слития» трёх восьмых классов в два девятых, а у «б» класса она вела уже давно.

На истории я загрустил. Никогда не любил ту историю. Эли эту? Когда историчка, слишком полная и не очень опрятная женщина начала читать нам из учебника о буржуазной революции в Японии, я поскучнел.

– Ты, Мишка, какой-то, точно стукнутый, – прошептал Швед. – Нормально всё?

– Нормально, Костик. Что-то устал учиться. Скорей бы физра.

– Тебе же ещё нельзя, после ангины. Я знаю, сам лежал.

– Да и пофиг, – отмахнулся я.

– Сердце посадишь, – прошептал Костик, рисуя жигуль последней модели.

«Он стал врачом-хирургом, и мы недавно виделись с ним. Совсем недавно», – подумал я. – И вот он сидит со мной за одной партой.

Я потрогал его пальцем.

– Чо? – Спросил он, не отрывая взгляд от рисунка. Он здоровски рисовал машинки. И не только жигули, но и иностранные. Получалось, как на фантиках от жевачки. У меня на обложке дневника была нарисованная им тачка, какой-то фантастической модели.

– Да так…

Меня ткнули чем-то в спину. Я скосил глаз назад. Историчка, видимо, была глуховата, и мы разговаривать не боялись если не раскрывать рта или прикрыть губы ладонью, а вот за движение она следила строго и наказывала.

– Ты едешь на соревнования? – Спросил Вовка.

«Ё маё! Соревнования! Я же еду в Калугу на Кубок Россовета Динамо»! От Приморского края! Не фига себе», – вспомнил я.

– Еду, Вовчик.

– Значки привезешь?

– Привезу.

Он был заядлым коллекционером значков. Я попытался однажды, но потом бросил и отдал все ему. Вот он теперь меня и контролировал.

– Я деньги отдам, – заверил он.

– Куда ты денешься, – хмыкнул я, неосторожно повернувшись назад.

– Шелест! Что там у вас с Варёновым за посиделки?! Иди-ка сюда.

– Да что ж такое-то сегодня, а?! – Спросил я, поворачиваясь к классу и возводя руки кверху.

Все тихо прыснули, опасаясь нарваться на неприятности.

– Вот и скажи нам, Шелест, что ты понял из рассказанного мной про буржуазную революцию в Японии.

Я почесал затылок. Класс отреагировал адекватно.

Я не «клоунил», но так получалось. Затылок действительно чесался, и рука тянулась к нему автоматически.

– Что я понял? – Переспросил я, и тут же ответил. – Я понял, что во всём виноваты англичане, французы и американцы. Иностранные капиталисты, если короче. Им нужны были рынки сбыта, а японцы их не пускали, вот они и устроили «свою» революций с помощью «агентов влияния», подкупленных сёгунов и подкрепили их позицию своими кораблями. А потом им правительство слепили по своему образу и подобию: пэры, мэры палата общин. Началось то все с интервенции! Как и у нас в Приморье они хотели, в двадцатых. Те же лица на арене: Англия, Франция и США. ДА и сейчас в мире постоянно происходят перевороты и «буржуазные» революции. Вон в Накарагуа, например, семья Самоса правит аж с 1934 года. Тоже с помощью США свергли революционное народное правительство Аугусты Сандины… Ну ничего, скоро им кердык придёт.

В классе стояла гробовая тишина.

Историчка откашлялась и молвила:

– Кхе… Фамилия Сандино не склоняется… А так… Очень даже развёрнуто… Даже, я бы сказала, слишком.

Она потянулась за ручкой и пододвинула ближе журнал.

– А что такое «кердык»? – спросили из задних рядов.

Прозвенел звонок.

Физкультура была моим спасением. Я и так по всем её составляющим был лучшим в классе. И это не бахвальство, а факт. Здесь мне ничего и никому доказывать не надо, думал я, переодеваясь.

– Построились, – скомандовал Сергей Степаныч по кличке «Эс Эс».

Валерка Лисицын за лето вымахал и стал чуть выше меня. Я встал вторым.

– А у Шелеста освобождение, – сказала Мокина. – Он в голову ударенный и на учителей кидается. В кого интегралом, в кого азотом. Смотрите, Сергей Степаныч, как бы он в вас чем-нибудь не кинул.

Мокина имела вид и вела себя, как симпатичная белокурая бестия, и физрук от неё млел.

– Ты, Мокина, почему не переоделась? – Спросил физрук, пялясь на её коленки.

– Я форму забыла. Можно я так позанимаюсь?

Эс Эс облизнулся и махнул рукой. Странно, но раньше я этого не замечал. Пофиг было, наверное, кто как на кого смотрит? А тут, я видел всех. Переглядки, ухмылочки, подмигивания… Да-а-а… Кино и немцы. Вернее – немки.

– Что с тобой, Шелест?

– Да фигня, ангина была.

– Ангина не фигня. Мотор можешь посадить.

– Да я потихоньку. У нас же сегодня волейбол? Вы обещали, – пресёк я попытку физрука изменить слову.

– Обещал… Да… Канат надо сменить. Обещали леса подвести. Думал вы через коня попрыгаете, в длину.

– Канат мы сменим.

– Как? – Удивился физрук.

– Я залезу и сменю. На руке повисну…

– Ты, Шелест, точно стукнулся. Не получится у тебя.

– Я же альпинист.

– Никакому альпинисту это не под силу.

– Спорим? – Обнаглел я.

Физрук опешил.

– На что?

– Я буду до конца учёбы полы у вас мыть в каморке и прибирать.

Физрук прищурился и хитро скривился.

– В святая-святых нацелился?

Уборщица наотрез отказывалась прибирать в тренерской, и выносить бутылки.

– Заманчиво… – он поскрёб подбородок пальцами и прошептал. – С условием конфиденциальности.

– А то… – прошептал я.

– Действуй. Все бегом марш. Тридцать кругов.

Такой факт имел место в моём прошлом, но тогда я канат не заменил. Я почему-то возомнил, что, забравшись наверх, я ухвачусь и повисну на металлическом крюке, сниму с него канат, сброшу его вниз и повешу другой, подвязанный у меня к поясу.

Я тогда хоть и не был «стукнутым», но мозгами у меня было совсем плохо. Я представляю себя висящего на высоте восемь метров на одних пальцах безо всякой страховки и пытающегося надеть тяжелющий канат.

В той жизни я, слава богу, не смог снять канат одной рукой, хотя долго пытался. Но тогда и не спорили.

Я пол жизни вспоминал о своей дурости и постепенно придумал, как бы я смог реализовать задумку. Да, в принципе, что там думать. Всё придумано до нас.

– А с меня что возьмёшь? – Тихо спросил физрук.

– Вы позволите нам заниматься в зале офп. Факультативно.

– И что за ОФП такое секретное? Приходите и занимайтесь.

– Каратэ, – тихо сказал я.

– Что это?

– Японский бокс.

– Ладно, потом разберёмся. Если не противозаконно, пожалуйста, занимайтесь. Ты вести будешь?

Я кивнул.

– Лады. Даже если проиграешь спор, разрешу. ОФП – наше всё. По рукам?

– По рукам! – Подтвердил я. – мне нужны верёвки, какие сетку волейбольную держат. Есть?

Я знал, что есть. Я их видел в тренерской. Целый моток плетёной капроновой десятки. Хороший такой альпинистский линь.

Получив линь, я навязал двойной беседочный и подогнал его под свои бёдра пропустил через петлю на груди конец и завязал петлю.

Повесив крюк нового каната на пояс, я пополз по канату. Забравшись под потолок, я оплёл ногами канат и зацепил петлю страховки за крюк, торчащий из потолка, перекинув её через крюк каната и потихоньку отпустил канат, повиснув на верёвочных петлях.

Виселось нормально.

Я поднял канат и продев его сквозь петлю линя, сбросил его вниз. Он аккуратненько так сложился, как змея.

Я висел под куполом цирка и пытался снять подвешенный на поясе новый канат, но одной рукой не получалось. Я кое-как передвинул его на живот и подняв двумя руками, нацепил на крюк.

Снизу раздались аплодисменты. Громче всех хлопал физрук.

Я вцепился ногами и руками в канат, перекинул петлю страховки через него и потихоньку заскользил вниз.

Глава 2.

– Ты знаешь, Михаил, каратэ под запретом. А я думаю, что за бокс такой? Запрещено, да… Как и культуризм. Особым указом.

Я погрустнел. Мне казалось, что не было запрета, ведь в 1978 секции выросли, как грибы. Откуда столько инструкторов тогда появилось?

– Жаль. А самому можно? Хоть ката и связки покручу.

– Самому? – Эс Эс потёр пальцами не очень бритый подбородок. – А почему нет? Я тебе ключ дам от зала и крути своего кота. Только окна надо забелить. Давно хотел, да руки не доходят. Чтобы народ не глазел.

«Ага», – подумал я, – «Не вам хватает тренерской для оргий. Хотя… Какие там оргии? Из-под двери, что на улицу ведёт так ветер свищет, аж сугробы надувает. Колотун зимой в зале дикий».

– Забелю. Легко, – пообещал я. – Только надо с директрисой согласовать.

– Надо, – удивлённо согласился физрук. – Ты такой, разумный стал. Сильно за лето повзрослел. А ты где каратэ освоил?

– Я же за Динамо выступаю. Вот иногда вместе и тренируемся. Подглядел кое-что… Распечатки дали.

– Ну-ну. Покажешь.

– А то! Сегодня можно? У меня САМБО сегодня нет.

– На соревнование летишь?

– Лечу.

– Ну, смотри не пролети, – съюморил физрук домашнюю заготовку.

Я сморщился.

Пока мы разговаривали, пацаны натянули сетку. Играли в волейбол плохо. Кроме меня и Грека толком никто играть не умел. Да и ростом почти все мальчишки были мелкие. Я же был метр семьдесят шесть ростом и шестьдесят восемь килограмм вес.

Грек слегка прихватывал мяч, но кто его в этом возрасте осудит, зато хорошо навешивал. Я неплохо резал. У меня получалось «дожимать мяч» кистью и он попадал в площадку, а не в аут. А сегодня ещё стали «получаться» и приём, и подача. Вот мы с ним и «спарились».

– Здорово, у тебя получается кисть доворачивать, – Сказал он, качая головой. – Да и вообще ты за лето… раскабанел.

У Грека все похвалы имели какой-то уничижительный подтекст. Вообще… Это у него всё было самое лучшее, самое новое, самое фирмовое. И об этом он говорил с чувством такого превосходства и так брезгливо кривил при этом рот, что когда-то меня это сильно бесило, но не сейчас.

– Играй давай, а то заменю, – сказал я и пошёл подавать.

В команде были и девочки, естественное слабое звено. Подавай в неё, она сама убежит, или съёжится. Кроме Наташки Терновой. Это была моя соперница по спринту и вообще – прекрасная спортсменка. Я не помнил, занималась она чем-то или нет, но физкультура у неё шла отлично.

В младших классах мы с ней по физкультуре шли ноздря в ноздрю с моим небольшим превосходством. Потом окреп я и покрупнела она. Приняв женские формы, она стала отставать от мня в спринте.

Когда я бежал рядом, я специально задерживался на старте, чтобы её обогнать и посмотреть. Её грудь ей очень мешала, мешала и мне. Когда я увидел это колыхание в первый раз, я забыл бежать и что надо обогнать. А бежали на результат.

– Я перебегу, – сказал я тогда Эс Эсу, и он меня понял.

И вот я пошёл подавать на Наташку Терновую.

Один профессор химии нашего политехнического как-то научил меня подачи «сухой лист». Вернее, я у него её подсмотрел, потому что никак не мог ей принять. Она мне ещё понравилась тем, что удар по мячу проводится почти как при прямом ударе открытой рукой и мяч летит без вращения. А если летит без вращения, значит упирается в воздух и начинает вилять. Куда он вильнёт не знает никто. То есть целься в игрока, а мяч сам вильнёт в сторону.

Я специально подгадал нужную расстановку и отправлял мячи Наташке.

– Наташка, лови, – говорил я и бил по мячу.

Она правильно вставала на приём, но мяч в последний момент вилял в сторону.

В конце концов она расплакалась и ушла с площадки. Блин! Я не хотел этого! Я просто шутил. И тут я понял, что пацанские гормоны превращают меня в пубертатного идиота. Я даже «гыгыкать» стал, как все. Охренеть, подумал я, и побежал в девчачью раздевалку, но она была закрыта на щеколду.

Немного поскулив и поныв за дверью, прося прощение, я вернулся в зал, но в игру не вошёл. Как-то всё вдруг надоело. Прошёл азарт. Со мной так часто бывало.

– Посвисти-ка, – сказал физрук Греку и отдал ему стальной свисток.

Присев рядом со мной на скамейку, он спросил:

– Ты волейболом не хочешь заняться?

– Так я и занимаюсь, – удивился я, понимая, что он имеет ввиду.

– Не… Серьёзно.

– Не-е-е… Серьёзно не хочу. Не разорваться же мне? Я и так… Даже альпинизм не бросаю, хорошо, что он летом, когда времени полно. Но вот хочу дайвингом заняться, придётся завязать.

– Чем заняться? Дайвин… Чего?

– Нырянием с аквалангом.

– Водолазом, что ли, хочешь быть?

– Ну да… Это по-английски.

– Это в ДСААФ, – махнул рукой физрук. – Ты у кого планирующую подачу «слямзил»?

Я дёрнул щекой, а потом головой.

– Понятно, – сказал Эс Эс. – Там же где и каратэ…

– В Динамо подсмотрел.

– И сам разобрался?

Я снова дёрнул угол рта.

– Объяснили.

– Понятно…

В спортзал заглянула директор и окликнула физрука:

– Сергей Степанович!

Эс Эс вздрогнул и посмотрел на дверь. Он боялся директрису, как огня. «Светлана» была правильным директором и разгоняла посиделки физика, трудовика и физрука неоднократно.

– Сергей Степанович, – она всегда выговаривала отчество учителей мужчин правильно, – отдайте мне Шелеста.

Валерка Лисицын поймал летящий в него мяч и оглянулся. Оглянулись все.

– Шелест у нас сегодня нарасхват, – весело и задорно прокричала Людка Фролова.

Совсем недавно мне сообщили, что Людки не стало. Я посмотрел на Наташку Дыбу, сообщившую мне об этом и помрачнел.

– Иди, – тихо сказал физрук. – Не дрейфь. Напортачил?

Я пожал плечами и встал со скамьи.

– Мне с вещами, Светлана Яковлевна? – Спросил я громко.

– Да, пока, вроде рановато, – усмехнулась директриса. – Переоденься и ко мне. Разговор есть.

В кабинете директора сидела историчка и представительный молодой человек, комсомольской наружности. Ну как, молодой? Лет тридцати пяти.

– Вот, Павел Николаевич, это Шелест, про которого мы…

– Понятно. Кто у тебя родители? – Спросил он.

– Папа – сварщик на ТЭЦ-2, мама – преподаватель в институте. А что?

Павел Николаевич удивлённо вскинул брови.

– Ты смотри-ка… Не тушуется. Знаешь кто я? – Спросил он, неожиданно подав ко мне лицо и улыбнувшись.

– Наверное из райкома, – буркнул я.

– Партии… – добавил он. – И не страшно?

Я усмехнулся и спокойно сказал:

– А чего бояться? Что вы, не человек что-ли? Такой же, как и я…

– Шелест! – Едва не выкрикнула директриса.

Историчка отступила к столу. Павел Николаевич откинулся в кресле и засмеялся.

– А мне он нравится, – сказал он. – В резерве стоит? – Спросил секретарь райкома историчку.

– Нет, товарищ секретарь, но секретарём ячейки был.

– Почему был? – Удивился гость.

– Спортсмен я… Времени на комсомольскую работу не хватает, – за неё ответил я.

– Спортсмен-международник? Оригинально! – Он засмеялся. – Кто просветил по поводу международного положения?

– Динамовец я. Там и просветили. Мы в походы ходим по местам боевой славы – бросил я коротко. – На Даманскую заставу.

Потом поправился:

– Ходили… Раньше… Вот пограничники и рассказывали. Полковник из Москвы приезжал, из погрануправления.

– И что же вам рассказывали пограничники? – Ещё больше удивился секретарь райкома.

– То, что… Враги… Внешние. Были, есть и будут. Одни и те же на все времена. И Родину от них защищать надо постоянно, а не время от времени.

– Это кто же и когда… – Поперхнулся райкомовец и закашлялся.

Директор школы быстро налила ему воды. Он хлебнул из стакана и пару раз кашлянул.

– Это про царей говорилось. Сейчас-то да. А раньше…

Историчка порозовела и задышала громко. Павел Николаевич оглянулся на неё. Она развела руками.

– Да… Михаил… В комсорги школы пойдёшь? Потом в партию и к нам? Или по другой линии?

– По какой? – Спросил я, вроде как не понимая, о чём он. – Времени у меня в обрез. На соревнования вот улетаю через две недели. Зачем я вам такой?

– Ну да, ну да… Всё понятно. Очень приятно было с вами, Михаил, познакомиться, – вдруг перейдя на «вы» произнёс секретарь и поднялся из кресла. – Думаю, ещё увидимся. Нам тоже такие кадры нужны. Политически грамотные.

Павел Николаевич подошёл и пожал руку.

– Молодцы чекисты, – сказал он. – За нас нашу работу делают.

Я пожал плечами и вышел.

Я понял, чем буду заниматься в этой жизни, раз уж выдалось проживать её второй раз. Кем я был, тем и буду, только постараюсь не терять времени. Я слишком много его потратил на учёбу и подготовку к работе, но переворот девяносто первого года прервал мою карьеру. И все заготовки и весь мой багаж пропал всуе.

Поэтому, я решил заняться, так сказать, изучением теоретической и материальной части предмета: спорт, а именно получение высокого спортивного разряда по самбо, обучение этого тела восточным единоборствам, получить разряд по альпинизму. В той жизни я его забросил, а потом пришлось навёрстывать.

Вот со специальной подготовкой пока ещё не имелось ясности. Кружков юный разведчик-нелегал в СССР официально не существовало, но с этим я решил разобраться завтра на уроке НВП.

– Класс, равняйсь, смирно! – Скомандовал я. – Товарищ военрук, капитан второго ранга! Девятый «а» класс построен для прохождения военной подготовки.

Николай Семёнович улыбнулся, заметив моё добавление его звания, и скомандовал:

– Вольно. Разойдись. Займите свои места.

– Вольно. Разойдись. Займите свои места, – продублировал я.

Я действительно и в той жизни был выбран учениками командиром. Я не помню почему. Наверное, больше никто не хотел? Или стеснялся… Отнекивался, когда спрашивали: «Кто хочет?».

Помнится, я сразу влюбился в АК-47, как только взял его в руки. И только ради того, чтобы чаще держать его в руках, сразу согласился на «должность». Потом я занял призовое место на районных сборах по его разборке и сборке. Наверное, занял бы первое, но решил это делать с закрытыми глазами.

Была у меня такая нехорошая черта, как «зайчизм», как говорил тренер по самбо. Он часто одёргивал меня, когда я начинал «танцевать» на ковре, крича: «Не зайчись!». Ещё он называл меня «танцор», но это потом, когда я в десятом классе пошёл на бальные танцы и стал выхаживать во время схваток с прямой спиной.

Сейчас, я, наверное, не пойду в танцевальный кружок, Светланы то у меня нет, а ходили мы с ней вместе. Хотя… Танцы мне дали многое. Я смог станцевать вальс на выпускном вечере с мамой. Пойду… Да и Светлана училась в соседней школе. Можно и на танцульки к ним сходить. Но тогда я точно огребусь от её ухажёров, как чуть не случилось однажды в той жизни. Девочка яркая и умная… Да-а-а… Я снова поймал себя на том, что встал на распутье.

После урока я подошёл к Николаю Семёновичу.

– Разрешите обратиться?

– Ты, Шелест, вроде бы и не шутишь? Урок закончился, расслабься.

Он всегда боялся, что над ним будут шутить ученики.

– Захотелось приблизиться, так сказать, к реалиям службы.

Военрук вскинул на меня взгляд из-под очков. Он был ниже меня и шире в теле, но не толстый. Седые волосы, коротко постриженные, слегка торчали на месте соприкосновения с фуражкой, которую он держал в руках.

– Хочешь служить? – Спросил он с надеждой.

– Да вот, думаю. Мне нравится, когда ставятся чёткие и понятные задачи.

– Хех… – произнёс военрук. – В армии не все задачи чёткие и понятные… Что спросить хотел?

– Меня, Николай Семёнович, заинтересовали военные карты. В книжках встречаются, а что там обозначено, не ясно.

– Это в каких книжках ты встречал военные карты?

– В мемуарах.

– Ты читаешь мемуары? – Удивился военрук.

– Пока только просматриваю, – махнул рукой я. Военрук облегчённо вздохнул.

– Будем, будем проходить картографию, ориентирование на местности.

– Я занимался спортивным ориентированием до восьмого класса. Мне нравилось.

– Получалось?

– Конечно. Я даже по стрелкам часов определяюсь.

– Молодец. А я уже и забыл… Ну так, что же ты хочешь.

– Нельзя факультатив организовать? Для углубленного изучения…

– НВП? – Удивился военрук.

– Не начальной, а обычной военной подготовки. Там же и тактика и огневая, и инженерная.

– Ты достаточно начитан.

– У нас большая советская энциклопедия есть, – сказал я и скривился. – Была…

– Факультатив по военной подготовке как-то не звучит. Кто в него пойдёт? А это время…

– Но это же и деньги за внеклассную работу.

– Какие там деньги? – Рассмеялся военрук. – Слёзы. Да мне и пенсии хватает.

Я поскучнел и Николай Семёнович, увидев мою реакцию, быстро-быстро заговорил:

– Нет-нет, Миша. Если вам интересно, мы что-нибудь придумаем…

Я помолчал и выдал козырь.

– Знаю, чем привлечь пацанов. Надо ввести и специальную физическую подготовку. Ведь она же входит в военную?

– Входит, – нерешительно согласился военрук. – Только я…

– Да мы много и не будем давать. Я самбо знаю, первый взрослый, всё-таки. Кое-что из боевого самбо нам дают, для отработки показательных выступлений. От ножа, от ударов. Военный альпинизм введём. У меня почти разряд есть. Сдать надо только. Но основы я знаю. Можно в спортзале «лазалку» на стену примострячить.

Военрук стоял и нерешительно моргал.

– Ты, как-то это так… Просто у тебя получается. Что за «лазалка»?

– Да, к стене прикручиваются такие… искусственные камни, за которые можно хвататься и наступать на них. Для отработки вертикального перемещения.

– Но… Это же… Можно упасть…

– Со шведской стенки тоже можно упасть. Я знаю, как сделать съемные и страховка будет.

– Вот ты озадачил. Всё продумал, что ли?

– Даже план учебный написал, – я сунул ему в свободную руку тетрадь, и он её взял. – Вы ознакомьтесь, а я пошёл на урок.

Я убежал, думая о том, что лет через пять он и двое его учеников взорвутся прямо в кабинете НВП, очищая мину от ржавчины. Но это будет не в нашей школе.

Глава 3.

Я крутил «кота», как выразился физрук, когда в спортзал вошёл он и физик, оба совсем слегка «датые», но винный запах по холодному залу пошёл.

Физик, мужик хиловатый, лет тридцати, хмурился и гримасничал, выражая на своём лице непонимание и недовольство.

– Что это за танцы, Серёжа? – Наконец спросил он физрука. – Ты говорил, японский бокс… Где бокс, Серёжа?

– Это же японцы, Иван Иваныч. Ты видел японцев? Ну вот… Они же на нас не похожи? Вот и бокс у них такой же… Косенький.

Он рассмеялся удачной шутке.

– Не-е-е… Это не наш спорт. На кулачки, это понятно, а ногами махать… Что это он, как краб туда-сюда ерзает?

Я как раз закончил «тэкки шодан»

– Ну как? – Крикнул Эс ЭС.

– Нормально.

– Не холодно босиком-то?

– Холодновато, но… традиции.

«Хотя», – подумал я, – «можно и самбовки надеть».

– И что это ты тут исполнял? – Спросил физик с вызовом.

– Это формальные упражнения для отработки определенных блоков и ударов. Например, вдоль стеночки.

– Херня, – махнул рукой Иваныч. – Это

Он был неплохим мужиком, и позволял нам «издеваться» над лабораторным оборудованием. Мы ставили разные эксперименты. Например, взрывали диоды, подключив их к ручному генератору тока. Он разговаривал с нами по-простому, как и мы с ним.

– Вы знаете бокс? – Спросил я его.

– Занимался… В школе…

Я протянул ему бинты, сделанные мной из тонкой тесьмы.

– Что это? – Спросил физрук.

– Пусть намотает на кулаки… Поспаррингуем. Подерёмся.

– Тренировочный бой, что ли? – Переспросил физик. – Я же тебя…

– Не думаю, – серьёзно прервал его я. – Мотайте, мотайте.

Физик, к моему удивлению, действительно, когда-то обладал навыками. Сейчас удар остался, ноги не ходили, как он хотел ловко. Но и я не зверствовал. Месяц каратековских тренировок, это совсем ничего.

Тело не было готово к моим знаниям, но я потихоньку его раскачивал. Я начал тренировки, как всегда, с работы коленями и локтями. Чем выше поднималось колено, тем легче было бить удары ногами. Работа локтей и вращение кистей, вообще – первооснова карате.

За месяц ежедневного отжимания на кулаках и пальцах от жестких и мягких поверхностей, суставы пальцев окрепли и потеряли чувствительность к боли. Но я не форсировал, зная, что это невозможно без травм.

Сейчас я не обладал особой техникой именно каратэ, но самбо тоже не хрен в стакане, да и тем же боксом я немного тренировался. Хоть и в домашних условиях, но всё же.

С Иванычем я держал дистанцию «вытянутой ноги», то и дело встречая его прямым ударом в печень, когда он пытался меня атаковать правой рукой. Я просто отступал и на отходе всаживал ему под ребро свою ногу.

Растяжка у меня ещё «хромала», и на поперечный шпагат я не садился, но мы на самбо тоже растягивались. Не так рьяно, как каратисты, но всё же. И там я стал на неё налегать так, что аж Георгий Григорьевич забеспокоился.

Маваши гери в голову у меня ещё не получался, без сильного доворота бёдер, а вот подушечками в печень, удар заходил качественно. Это я к тому, что физик, получив несколько встречных ударов ногой, стал осторожничать и держаться на этой дистанции, а маваши, он длиннее…

– Слушай, Миша, что ты всё в печень целишься? Она нам ещё пригодиться, да Иваныч?

– Да ну его… С его ногами… Научишь? – Спросил вдруг физик.

– Это сложно. У вас, боксёров, закон – ноги на ширине плеч. А здесь нужна растяжка. Гимнастам хорошо. Вот у Степаныча легко пойдёт. Всё есть и координация, и растяжка, и атлетика. Просто надо показать, как…

– Так ты и мне покажи… – Не унимался физик, разматывая бинты.

– Вы, Иван Иваныч, начните с подъёма колена к груди, к плечу. Начнём с передних ударов. А в бок ногу поднимайте тоже согнутую в колене.

– Это, как при беге с барьерами? Мы же не пальцем деланные, а физфак заканчивали, разберёмся.

– Ну и хорошо, – вздохнул я и посмотрел оценивающе на физрука.

– Что не так? – Спросил он едва не испугано.

– Не поможете, Сергей Степаныч? Мне приём надо отработать… борцовский, – добавил я увидев неподдельный испуг.

– Борцовский? Ну давай, только без фанатизма. И не бей меня сильно об асфальт, – сказал он словами модного анекдота.

– Я вас вообще ронять не буду, – пообещал я и дал ему свою куртку-самбовку. – Можете даже пояс не завязывать. Берите прямой захват.

Физрук взял меня правой рукой за отворот куртки. Я отступил назад, как бы срывая захват и вытягивая его правую руку. Потом левой рукой, опустив ее прямой вниз я перекрыл его предплечье и шагнул вперёд. Рука Степаныча согнулась в локте, и я шагнул правой ногой назад по кругу, закручивая его вокруг моей левой ноги. Крепко прихватив правый рукав у локтя, я вывернул его локоть вовнутрь и сделав конрразворот влево, нажал ему на плечо своей левой ладонью.

Физрук аккуратно завалился на спину.

– Не понял, – сказал он. – Что это?

– Айкидо, – сказал я. – Моя модернизация и адаптация под правила самбо.

– Слышал-слышал, – сказал физрук. – Читал в «советском спорте». Там даже картинки были, но очень маленькие. Давай ещё.

Мы сделали ещё и ещё.

– Здорово, – сказал физик. – Абсолютно гармонические движения. На это можно смотреть бесконечно долго, как на качание маятника.

– Ты со своим маятником на Шепеткова не попади, – сказал, отдуваясь физрук. – В транс он себя вводит… А что ещё знаешь?

Я тоже дышал уже тяжеловато, темп мы задали хороший. То он меня перекатывал, то я его.

– Я люблю… Работать с локтями противника. В айкидо почти все приёмы на скручивание, но вот согнутый локоть мне особенно нравится. Правда, мало что для самбо подходит. Тут же можно левой рукой за голову и за спину потянуть, выворачивая локоть вовнутрь. Бейте меня правой.

Физрук выбросил правый кулак. Я чуть отвёл его левой ладонью и чуть ударил правым предплечьем по сгибу локтя, а сам шагнул назад и присел, держа его за запястье левой рукой. Я нажал ещё сильнее, протягивая его вперёд, и он покатился через руку.

– Окуеть, – выругался физик, выпучив глаза. – Давай на мне…

– Действительно, – согласился физрук, видя, как Иваныч перекатывается.

– Вариантов множество, но я ещё не все их отработал.

– Окуеть… Он не все их отработал. – Ты с кем их отрабатываешь?

– Да вот так вот… танцуя, – усмехнулся я.

– Сука! Серёжа, бросаем пить, встаём на лыжи. Интересно-то как… Бокс-то… Херня, стало быть?

– Не-не-не… – Остановил я его рукой. – Бокс – это круто.

– Чего? – Не понял физик.

– Круто… – Повторил я. – Круче только яйца и гора Эверест. Мы к боксу ещё локти прикрутим и тогда вообще, атас!

– А-а-а… – Так и не понял меня физик.

У физика дома в чулане ещё валялся боксёрский мешок, слегка проетый мышвой, но вполне рабочий. Его они со Степанычем приволокли в свою кандейку и подлатали.

К нам стали захаживать и трудовик с военруком. Но пока они только сидели на скамеечке, смаковали «приёмчики» и потягивали винишко. Серёжа с Иваном, пить почти перестали, после того, как я слегка скривился, после смачного выдоха физрука.

– Вы, кстати, можете отрабатывать приёмы заломов кистей.

Я показал на физруке «клюв дракона» и они воодушевились.

– Вы на скамеечке сядьте лицом друг к другу, и работайте не вставая. Тут ещё липкость можно попробовать.

В конце концов у них дошло до мордобоя. Но тоже сидя на скамеечке.

– Так, кстати, в спецназе тренируют стойкость.

– В смысле? – Спросил физрук.

– Ну… Садятся и мутузят друг друга кулаками. Сам видел. В кровь…

– Охренеть, – сказал физик. – И это культурные люди…

– Где ты видел в спецназе…

– Товарищи, – укоризненно произнёс военрук.

Постепенно в тренировки втянулись все. Тут и подоспело разрешение гороно на факультатив «Юный разведчик СССР», презентация которого для дирекции школы проходила тут же в спортзале.

Демонстранты, в лице: физика, физрука, военрука, трудовика и меня преодолели полосу препятствий на «земле», потом вступили в перестрелку с условным противником, потом я и физрук преодолели стену по «лазалке», передавая снаряжение, оружие и боеприпасы, и съехали по наклонному канату к ногам комиссии. Мы приняли стойку на одном колене, нацелив автоматы на «условного противника», но не в сторону комиссии, хотя физрук настаивал на захвате пленных.

В это время военрук и трудовик оказывали друг другу медицинскую помощь, так мило общаясь, что медичка едва не расплакалась. Она была нашим первым и главнейшим консультантом по медицинской подготовке, историчка – лектором по международной политике, географиня – лектором по географии и топографии.

Людмила Давыдовна не могла удержаться от смеха и сидела, прикрыв ладонью губы. Завуч хлопала в ладоши. Светлана Яковлевна хмурилась, но поделать ничего не могла, хоть всё это ей и не нравилось. Просто я подстраховался и получил рекомендацию райкома комсомола на создание подразделения только что сформированного «Центра патриотического воспитания молодёжи». Под их патронажем, естественно. Был звонок и из райкома КПСС.

Я нагло позвонил в приёмную третьего секретаря райкома партии и он ответил тут же.

– Слушаю, Михаил. Что-то случилось?

– Здравствуйте, Павел Николаевич.

– Здравствуй, Миша. Говори.

– Я хотел бы предложить себя в качестве инструктора райкома по патриотическому воспитанию молодёжи.

– Надеюсь, не инструктора райкома партии? – Спросил секретарь по идеологии.

Было слышно, что он чуть улыбается.

– Комсомола, конечно. Но это, наверное, чуть позже. А пока… Мы с нашим военруком придумали сделать факультатив «Юный разведчик», но опасаемся, что пока его разрешат, я уже и школу закончу.

– Интересно… Заявку ваш военрук уже направил в роно?

– И заявку, и план работы. Детей патриотизму воспитывать надо через интерес и положительные примеры, в том числе и примеры физического воспитания. Чтобы видели, как и чем занимаются в Советской Армии. Ну и изучать потенциального противника. Его приёмы и тактику. Отличия есть…

Возникла пауза, и я подумал, что нас разъединили.

– Мысль о центре при райкоме комсомола очень интересная. У них самих идей никаких. Курируют ДОСААФ и свесили ножки… А тут инициатива снизу… Да-а-а… И с инструктором ты тоже… По-моему, вовремя. Внештатный, пойдёт? И им в зачёт пойдёт работа. Всё за них делать приходится. Молодец, что позвонил. Всё очень в тему. Надо поднимать молодёжь. Занеси мне ваш план и звони в любое время.

Учитель географии зачитала план своей работы, учитель истории – своей. Даже учителю биологии я нашёл место в плане работы центра, как и трудовику – ответственному за инженерную подготовку.

Аплодировали долго. По сути – друг другу, но после «презентации» Светлана Яковлевна долго смотрела мне в глаза и сжимала мою ладонь.

– Ох Шелест… Не знаю, что ты задумал, но кашу ты заварил крутую. Ты нас всех в эту кашу… по самые… Мы сейчас на контроле не только районо и райкома будем, но и …

Она расширила глаза. За толстыми стёклами очков они смотрелись страшно, и, скорее всего, она это знала. Она была очень доброй. Мы и в той жизни с ней подружились, но уже после окончания школы. Я даже подрабатывал сторожем, но это уже другая история.

– Всё будет хо-ро-шо, – сказал я, спокойно глядя ей в глаза.

– Смотри у меня, Шелест.

Корочка внештатного инструктора райкома комсомола по патриотическому воспитанию молодёжи могла бы открыть многие двери, но мне никуда было не надо. Единственное, – я сходил в ДОСААФ, предъявил удостоверение и договорился о направлении к нам инструкторов и дополнительных курсах: автомобильных, водолазных, парашютных. По окончании факультета, райком комсомола обещал выдать «сертификат о прохождении краткого курса обучения по программе «ВУС 106», согласованной с ДОСААФ.

Глава 4.

На доске в фойе школы вывесили объявление:

«Производится дополнительный конкурсный отбор на факультет предварительного обучения по программе «ВУС – 106» – войсковая разведка. Заявления принимаются в комитете комсомола. К заявлению кандидата иметь характеристику для допуска к военной подготовке. Не могут участвовать в конкурсе лица: не соответствующие требованиям, предъявляемым к учащимся факультета; имеющие судимость за совершённое преступление; стоящие на учёте в ИДН МВД СССР. По всем вопросам отбора обращаться к инструктору райкома ВЛКСМ Шелесту Михаилу (9-а класс).»

Рядом висел «Примерный учебный план работы факультета «Юный разведчик»»:

Прикладная физическая подготовка;

Лёгкая атлетика;

Акробатика;

Атлетизм;

Рукопашный бой

Ориентирование и основы выживания;

Тактическая подготовка;

Действие разведгруппы в тылу противника;

Действие разведчика в условиях непосредственного боевого столкновения;

Огневая подготовка;

Полевая медицина.

Группу набрали быстро. Кандидатов было не так уж много, но мы не раскрывали их число и никого не приглашали.

Факультатив начал работать первого февраля, а второго я улетел на соревнования.

В Москва я был впервые, но ничего увидеть не смог. Мы сели в электричку и поехали в Калугу. Мы, это два брата Кауфманы, я и Толик Зорин, все младше меня на год. И наш тренер Городецкий Георгий Григорьевич. На кубке мне позарез надо было взять второе место, чтобы получить КМСа, чего мне так и не удалось в той жизни. Но я не очень-то и напрягался, честно говоря. Я всё воспринимал, как игру, и очень долго, к моему дальнейшему сожалению. Я и не готовился тогда особо. Сейчас я старался.

В тот раз я столкнулся с каким-то кавказцем, и он меня поразил своей дикой яростью и щетиной на лице. Он меня буквально истрепал в клочья и исцарапал. Я чувствовал себя, как школьница, попавшая в лапы маньяка. Это была моя первая схватка на кубке. Я её проиграл с минимальным преимуществом, но после неё я чувствовал себя тяжело. Потом тренер пытался доказать судьям, что не может быть таким юноша в шестнадцать лет, но по документам всё сходилось. Остальные схватки я выиграл, а он проиграл одну, но в следующий круг прошёл он. Теперь у нас должен был состояться матч-реванш, но он об этом не знал. Остальных шестерых соперников я не помнил.

Его звали Гасан Услунбеков из Азербайджана, и он точно выходил за категорию до 18 лет. Всё его телосложение говорило об этом. Или он что-то не то жрал с детства.

Мы пожали руки, и он сразу попытался схватить меня за куртку прямым захватом. Я убрал плечо и отдал ему левый рукав у запястья. Он схватил его, но на удалении и его рука осталась прямой. Провернув своё левое запястье, я натянул свой рукав вокруг его кисти и шагнув вперёд правой ногой, ударил по сгибу его локтя.

Выкручивая его руку наружу, я начал разворот вокруг своей правой ноги, и он полетел кувырком. Это была чистая победа, но мне дали четыре очка.

Противник шагнул мне навстречу и кинул в меня сначала левую, потом правую кисти, пытаясь пальцами зацепить хоть какую-то часть моей куртки. Убирая его руки вовнутрь и отступая, я ждал прохода в ноги, потому, что «отдавал» ему левую ногу. И он клюнул.

Кинув в очередной раз левую кисть, он нырнул правой рукой за моей левой пяткой, пытаясь толкнуть меня в грудь. Я прихватил его левую руку за предплечье захватом снизу и, скручивая и опуская вниз, почти до пола, резко убрал свою левую ногу циркулем назад. Когда он пролетал мимо меня, я захватил его левое плечо левой рукой и крутанул вперёд.

Он упал на спину без переката, потому что я его зафиксировал.

Мне присудили чистую победу.

– Ты что тут выкручиваешь?! – Возмутился Георгий Григорьевич, когда я присел на скамейку рядом с ним. – Тебя дисквалифицируют. Вон они вокруг арбитров суетятся.

– Я ничего не нарушал.

– Нельзя выворачивать суставы.

– Я кто выворачивал. Я за куртку держал. Хрен им.

– Миша, не выражаться!

– Понял, Георгий Григорьевич, вырвалось.

Тренера вызвали к арбитрам и объявили о претензии. Тренер спокойно показал, как я захватывал и как бросал. Я и во втором случае успел подставить своё тело. В данном случае – плечо. И я специально бросал коряво, не с прямой спиной.

Победу мне засчитали, и в итоге я вышел в финал, где почти специально проиграл. Тренер рвал и метал и орал: «Ты что катаешься! Ты что катаешься!», а меня уже кубок не интересовал. Победители ехали на чемпионат Союза, а у меня не было ни времени, ни желания полностью отдавать себя этому спорту. Тем более, что в моём весе отлично боролись такие Приморские ребята, как Витя Аксёнов и Аркадий Бузин – мастера международного класса и действительные чемпионы мира. Их бы я не прошёл даже на отборе.

В классе меня поздравляли, лишь Грек бросил: – А! Вечно второй! – и скривился, показав язык.

Я усмехнулся и вздохнув ответил:

– Я-то может быть и вечно второй, а ты – никакой, – потом улыбнулся и тоже показал ему язык.

Учиться было тяжело. Если тело меня слушалось, быстро приобретая мои прежние навыки и осваивая новые, знакомые мне только в теории, то мозг мне не подчинялся. Вернее, как…

Мозг помнил всё, что я накопил. Частично, естественно, не как компьютер, а вот новые знания, например, из учебников, впитывал тяжело. Особенно трудно было с математикой. Я если чего не могу понять «физически», разложив на простые функции, я этого не понимал по сути.

И интегралы с производными и логарифмы. То, что на простую логику, то давалось легко, а философские рассуждения, как я их называл, не укладывались. А просто зубрить я не мог. А надо было. И я пришёл к физику.

– Иван Иванович, к вам просьба.

– Какая просьба? – Спросил физик.

– Не могу запомнить глупые тексты.

– А надо?

– Так… Алгебра.

– О, как! Не укладывается в голове картина цифрового абстрактного мира? О-о-о, брат, если вдруг дальше пойдёшь…

– Не-не-не… Уж лучше вы к нам, – замахал я на физика руками.

– А почему ты обратился ко мне? Степаныч проболтался?

– Нет. Мне почему-то показалось, что вы работаете с подсознанием. Маятники… Шепеткова…

–Ты очень логичный, – усмехнулся физик. – Я использую некоторые… э-э-э… техники… э-э-э… для запоминания текста дословно. Откровенно говоря, мне скучно повторять одно и тоже. А читать по учебнику или конспектам совесть не позволяет. А так… Отбарабанил, как по писанному, и свободен.

– И на долго запоминается?

– Пока следующий текст не наложишь. А то, того… стирается.

– Грустно, – сказал я.

– Не… Я-то помню физику. Учил ведь и знал. Но что-то как-то… – Он поморщился. – Скучно, брат.

– Понятно. Депресняк…

– Чего?

– Фигня, говорю. Рассказывайте свою методику.

– Да простая она. Только не знаю, получится у тебя или нет? Настроиться надо.

– На что?

– Что ты фотоаппарат или кинокамера. Так и говоришь себе: «Я кинокамера…». И представляешь, как у тебя движется плёнка и всё снимает. Смотришь на маятник часов, или метроном. Лучше метроном. А ниже длинный лист текста, аж до самого живота. Потому что, когда голова будет опускаться на грудь, взгляд должен двигаться по тексту. Главное, чтобы глаза раньше времени не закрылись и взгляд не туманился. А то, было у меня такое поначалу… Смех и грех.

– По тексту или по листу?

– По тексту, только быстро.

– Ладно, попробую, – сказал я, а сам подумал: «Херня всё это. Он эти тексты уже заучил за десять лет преподавания, и просто обновляет память. А мне… Не прокатит. Надо зубрить.»

Попробовал. Точно. Не прокатила шара.

С химией стало получше. Оболочки электронов хоть представить можно. Да и Татьяна меня больше не доставала. Приходилось самому напрашиваться на ответ.

На химии все как-то присмирели. Даже Юрка Алексеев и Андрей Ерисов не дурачились и стали получать четвёрки. Татьяна, как-то пошутила, что скучно стало, но класс шутку не поддержал.

Вообще… Класс притих. Затаился класс, как испуганная птица. Видимо, я сильно изменился, и я не мог стать прежним, потому что я не мог быть, как прежде. Я не знал и не помнил, какой был я.

Да, во мне кипели гормоны и крышу сносило от урагана мыслей и чувств, которые я умом пытался контролировать, но удержать не мог, ни тело, ни эмоции. Вот и грузил я себя то спортом, то учёбой, то факультативом. Хотя… На факультативе я отдыхал. Всё, что нам рассказывали, я это знал. Факультатив мне был нужен по нескольким причинам: контакты в райкомах, в ДОСААФе, получение де-юре имеющихся у меня навыков, формирование и подготовка разведаппарата, и дальнейших отношений по принципу скаутских организаций с теми, кто не войдёт в разведаппарат и пятое – формирование ближнего круга.

Контакты в парторганах давали шанс пойти по партийной линии, если комитет отторгнет меня.

В той жизни я был серой мышкой, которую воспитала система, а здесь я уже сам, переделывал систему. Как воспримут кураторы мою инициативу, кто знает? Хотя, надежда на то, что они примут это, за продолжение вложенных ими же «инстинктов». Но, вряд ли. Система не любит ничего, что слишком. Даже если это – слишком хорошо.

Зная это, я «нырнул в тину». Факультатив работал. Я пропускал некоторые его занятия, под разными предлогами. С трудом сдавал зачёты. И даже имел по этому поводу разговор с военруком. По учёбе я нахватал двоек, некоторые исправил, некоторые портили картину успеваемости. Потихоньку влился в хулиганскую жизнь класса, и даже помог сорвать урок химии, незаметно для химички подменив ингредиенты для опыта.

Класс после этого оттаял полностью, но меня от меня затошнило.

Я стоял в коридоре перед кабинетом химии, пока Татьяна разбиралась, что произошло, а ко мне подошла Ира Новикова.

– Ты, Миша, зря пошёл на это.

– На что? – Спросил я.

– На это… – Выразительно посмотрела на меня Ира.

– Это не я, – сказал я, потупив глаза.

– Ты зря сделал это. Они, – Ира показала на сбившихся в кучку пацанов о чём-то шушукающихся и поглядывающих на нас с Ириной. – Они малолетние балбесы, а ты вроде бы стал взрослеть. В их глазах ты может быть и поднялся, но в моих упал.

Она посмотрела на меня снизу-вверх с прищуром и сурово. Иришка училась очень хорошо и слыла тихоней, но всегда мужественно давала отпор любому классному хулигану. Я скривился и опустил взгляд.

– Да… Это я погорячился. Больше этого не повториться. Обещаю.

– Я очень на это надеюсь, – произнесла она учительским тоном.

Я улыбнулся.

– Ты станешь учителем, Ира, – не выдержал я.

– Вот ещё! – Фыркнула она. – С чего ты взял? Каким учителем? Чтобы вот это всё… – она махнула рукой на «гудящий» в коридоре класс и покачала головой.

– Хорошим учителем, Ира. Русского языка и литературы.

Я знал это точно. Ира стала учителем русского языка и литературы. Очень строгим учителем. Но справедливым. Я даже как-то был приглашён ею на урок «мужества» и рассказывал её пятиклашкам про «Родину».

– Не уводи разговор в сторону, – погрозила она мне пальцем. – Помни, ты мне обещал.

– Помню, Ира. Занесло что-то… Извини.

– Ха! Извини… Татьяне сейчас класс мыть придётся. А то и ремонтировать. Шёл бы помог, лучше.

– Поймёт же, что это я…

– Вот и пусть… Иди-иди. Как пакостить…

Она дотолкала меня до открытой двери, из которой всё ещё вытекал дым и впихнула в кабинет.

– Вот, Шелест вам хочет помочь, Татьяна Валентиновна.

– С чего бы это? – Спросила химичка.

Халат и резиновые перчатки Татьяны были запачканы в копоти, на лице надета прозрачная маска.

– Так, – сказал я, разводя руками.

– Что это было, Шелест? – Спросила химичка хищно.

– А я знаю? – Спросил я. – Вам помочь?

– Если это ты… убью.

– Это честно не я, Татьяна Валентиновна.

Новикова пнула меня коленом под зад и закрыла за мной дверь.

Глава 5.

Закончилась зима. Побежали ручьи. Лес раскис, и наши в него «разведвылазки» прекратились. Мы с толком использовали на удивление снежную зиму для тренировок по выживанию и приобретения навыков перемещения разведгруппы в зимних условиях. И даже провели что-то похоже на «Зарницу» с ориентированием, захватом крепости и флага. К слову, помогли военнослужащие, стоящей тут же на сопке воинской части.

Один раз мы выезжали на поезде «Снежинка» покататься на лыжах в Тигровую Падь. Очень неплохо провели время. Брали с собой родителей. Мой папа очень хороший лыжник, хоть и не занимался в секциях, но с детства и до армии участвовал в разных соревнованиях и с удовольствием присоединился к нашему факультативу.

– Вот это молодцы, – сказал он, когда я ему сообщил о нашей поездке. – В кои веки сын отца в лес вытаскивает. Дожил наконец…

Он потрепал меня по волосам. Отец – страстный любитель природы, в детстве постоянно таскал меня с собой то за грибами, по просто так, а я лес не любил. Не любил ходить. Красоту нашей тайги не понимал.

Сейчас я воспринимал окружающее пространство совсем по-другому. Помнится, такое мировосприятие возникало, когда я в той жизни возвращался из командировок: то из долгого морского рейса, то из горячих точек, то из-за границы. Но это происходило, когда я уже стал взрослым, а сейчас мне было шестнадцать. А нет, уже семнадцать. Но всё равно. В этом возрасте я был, не понятно почему, пожизненно глуп, и не понимал элементарных жизненных вещей.

Я не думал, как тяжело родителям даже одеть меня в болоньевую куртку не советского качества. Болонь в СССР был твёрд, особенно на морозе, как сам СССР.

А мама, где-то «выцыганила» мне японскую куртку… Правда коричневого цвета. В топе был синий цвет. Сейчас это называется – пуховик, но в моей куртке пуха не было это точно. Они продавались, скорее всего, в нашем «бонном» магазине для моряков «загранплаваания». И как моя мама мне купила такую куртку… это был большой секрет за большие деньги.

Вообще с «фирмой» во Владивостоке было одновременно и просто, город портовый, и сложно. На «балочке», как называли барахолку, ОБХСС ловил жен моряков пачками. А потом вербовал их мужей и любовников.

ОБХСС отдела милиции управления внутренних дел Приморского края по водному транспорту жировал. Во всех смыслах. И по реализации, и по агентурным сообщениям. Они могли себе позволить «глубокую разработку объекта» под контролем конторы, будучи их агентами, чем и пользовались, прикрывая нужных им «снабженцев».

Контора «дурой» не была никогда и фиксировала всё и всех. Документировала, как говориться.

Но это я отвлёкся. Пока я ещё маленький, и думаю совсем о другом. Мне тягаться с ОБХСС? Не дай боже. К этому времени система МВД воспитала настоящих борцов с коррупцией, в смысле – взяточничеством. Это только водный отдел МВД шиковал под крышей КГБ, а другие пахали как «савраски». Но это моё личное мнение.

Вроде, как, к сожалению, для «конторы», город Владивосток был закрытым городом, и тут не могли появиться шпионы в принципе. Но… Они появлялись… В виде наших, завербованных «там» моряков. Их ловили пачками. Чаще это были курсанты ДВИМУ.

Психика редкого советского человека выдерживала увиденных вдруг в магазине сорока видов разных колбас, или сыров, изобилия мяса и других продуктов. Это мы в две тысяче двадцать первом году понимаем, что не всё что блестит – золото, а тогда… Обывателю башку сносило сразу и вербовать его можно было тут же в супермаркете, но до этого ЦРУ не допёрло. Тупые… А может быть и нет… Вербовка «на колбасе», это ещё тот «хит», но идеологической основы не несла.¶К маю я, с помощью мамы, пошил сорок пять камуфляжных костюмов. По моим эскизам и выкройкам.

И мама, и бабушка хорошо шили. Мама закончила курс кройки и шитья, бабушка… не знаю, как научилась, но обе шили… ого-го себе. Это называлось – подрабатывали.

Бабушка в деревне обшивала всех, мама обшивала знакомых. Я, с малолетства привыкший к стрёкоту швейной машинки, шил своим «медведям» штаны и рубашки, понимал принцип «выкройки», и легко нарисовал нужный мне костюм.

– А… Карманы… Не нужны?

– Может быть потом… Не знаю где и как. Протачивать потом…

Мама погладила меня по голове, что делала очень редко, почему-то. Папа был строг, но мама была умна.

– Да мы это прострочим в… шесть подходов.

– Мам, я бы хотел сам…

Я сшил самостоятельно сорок восемь спецкостюмов из тонкого зелёного брезента. Куртки геологические, называемые в народе – «энцефалитки», ещё купить можно было, иногда, но штанов не имелось в продаже – точно.

Я пытался сделать ткань – камуфляж типа «цифры», но не получилось, поэтому я прокатал по закупленному мною брезенту «обычное лето», сделанное из большой консервной банки, оклеенной линолеумом с нужным рисунком.

К тому времени я уже пришёл к многокрасочной печати своих трафаретов, которые я рисовал аж с шестого класса. И это всё правда.

Просто, я сейчас, в девятом классе, вернулся к тому, чем занимался в пятом. Единственное что я изменил, это принцип печати и технологию.

С помощью трудовика я соорудил деревянный печатный станок. С его помощью мы прокатали всю купленную мной ткань три раза. Я так прорисовал барабаны, что соединительная трёхцветная кромка не замечалась. Типографской краски у нас было много.

К майским мы смотрелись красиво. Я сразу настоял на общей форме, эмблемах и знамени факультета и не отпускал их изготовление на самотёк. Что-то, например, форму, сделал сам, но не сказал об этом никому. Даже в райкоме. Райком ВЛКСМ оплатил форму из своих средств пошивочной мастерской на Строительной.

Просто я зашёл перед тренировкой в соседнюю дверь и спросил:

– Можно сшить походный костюм из брезентухи?

И всё. Потом я принёс уже готовые костюмы и… всё… Если знаешь, как, – это просто. Они всегда так делали. Шили сами на дому, но пропускали через ателье. Кооперативы Хрущёв закрыл… Надомников разрешил только Леонид Ильичь Брежнев в 81 году…

Мы на первое мая шли двумя шеренгами, а на девятое, отдельным блоком Первомайского райкома ВЛКСМ. Мы выпросили две машины, и исполняли на них «показуху».

– Трибуну проходят районные комитеты Коммунистической Партии Советского Союза и Всесоюзного Ленинского Коммунистического Союза Молодёжи Первомайского района города Владивостока. В дружной связке они готовят подрастающее поколение и настоящих патриотов Родины.

Мы кувыркались, стреляли из ППШ и исполняли «смерть фашистским оккупантам».

Мои костюмы очень понравились самим райкомовцам, и они обратились в то же ателье за пошивом ещё нескольких штук, но получили вежливый отказ.

– Слушай Михаил, с кем ты там договаривался, чтобы пошили? Они говорят, что ни ткани такой нет, ни выкроек, ни сетки москитной, – гнусавил штатный инструктор РК ВЛКСМ.

– Правильно говорят, – сказал я. – Ткань я им достал через рыбкооп, нитки – тоже, окрашивал сам.

– В смысле?

– В прямом.

Я рассказал про технологию печати камуфляжа на зелёном палаточном брезенте, умолчав про индивидуальный пошив.

Я с детства увлекался вырезанием трафаретов и печатания их на майках. Индейцев всяких… Волков с зайцами из «Ну, погоди!». Рисовал я неплохо. Печатал типографской краской. Здесь же я превзошёл самого себя. С таким жизненным опытом-то…

Вторая «партия» формы получилась с цифрой. Квадратным пробойником нарубили «пикселей» и вуаля… Троекратная пропечатка дала неповторимый рисунок. Даже трудовик сказал, что жизнь прожил не зря. А работники райкома выкупили все сто комплектов за наличные, по десять рублей за комплект.

Зелёную ткань получилось перекрасить в синюю, она приобрела хороший цвет с тенью лазури, и я задумался о пошивке джинсы. Нужна была швейная машинка «Зингер». Наша домашняя, толстый шов не брала, и мама категорически возражала. Была ещё старая ручная бабушкина, но та тоже… сопротивлялась.

Потом я подумал, ты хочешь себе джинсы? Так иди и купи! Денег, вроде заработал на шитье формы. За минусом расходов, получилась почти тысяча рублей за две партии. Это с учётом расходов на зарплату трудовику.

– Пап, давай застеклим балкон?

– Как это?

– Выстроим деревянный каркас и вставим в него окна.

– И зачем? Закупоримся… И так моря не видно. Мать всё шторами своими закрывает.

– А ты, перестань их наматывать на трубу батарейную, мнутся же. Гладить потом…Знаешь, как снимать трудно.

– Знаю, – с вызовом сказал отец. – Сам снимаю, сам вешаю.

– Вот ещё гладил бы сам, – буркнула мать. – Красоту такую и на трубу. И тюль…

– Про тюль вообще молчи лучше. Висит как… бельмо… Красоты не видно… Вон красота! Вон! – Отец ткнул пальцем в зеленеющие сопки, кое-где окрашенные багульником. – А не здесь. Не вытянешь вас…

Отец резко махнул рукой и уставился в газету. Я пачкал бумагу, как высказывался папа. Дело было вечером, делать было нечего, и я рисовал красками.

Я приболел и на факультативную тренировку не пошёл. Физрук, быстро схвативший основы, тем паче, что я не отвергал бокса, справлялся. Не собираясь учить молодёжь «боевым искусствам», тем паче – драться, мы учили их перемещаться во всех плоскостях, одновременно защищаясь. Это было интересно, но, в общем-то, бесполезно для улицы. Пока.

Хотя, я помню, как те, кто немного узнал каратэ дрались в стойке киба и выходили на гоп-стоп с двумя известными им ударами. А что ещё надо для неожиданного удара встречному человеку? Отжимались от пола по сто раз, кулаки, набитые об макивары.

Книжки мною были прочитаны по многу раз. Да и не шли они в мой преобразованный мозг. Ефремов ещё туда-сюда, а остальные фантасты, которыми я зачитывался в это время, отторгались как инородное тело. Я их не отрицал и не хулил. Они уже в моей голове выполнили свою функцию.

Начал читать Доржа Санд, но тоже не пошла, хотя меня интересовал период гуситских войн. Да и вообще… Я так страдал без интернета с его возможностью заглянуть в историю, что я прочитал все имеющиеся у нас мемуары. Пытался чем-нибудь поживиться у школьной исторички, но оказалось, что у неё дома исторических книг нет, кроме Дюма. Историк, тоже мне… Это я о Дюма.

Я понял, что тема про застеклённый балкон сейчас не пройдёт, но маме тему для размышления я дал. Не хватало мне полезной площади для моей мастерской. А с лоджией было бы неплохо. Если бы ещё окно и балконную дверь убрать, подумал я. Но об этом можно только мечтать. ЖЭУ выбебет и высушит. Даже за деревянную конструкцию, наверное. А уж если увидят, что дверь убрали, точно комиссию пришлют. Сейчас с самостоятельностью строго.

А у трудовика заниматься «рукоблудием» уже опасно. Мы и раньше иногда упрашивали Гаврилу Афанасьевича построгать клюшки, корабль парусный выточить на токарном станке, табуретку домой. Он поощрял таких ребят. Я был не из них. Но когда мы с ним стали «делать деньги» и Афанасич пришёл в новом костюме и в шляпе, Светлана стала к нему захаживать чаще и пару раз застала меня за печатью «цифры». Она ничего не сказала, решив для себя, что лучше в мои дела не погружаться, как она сказала, «по…» и провела себя по горлу.

В принципе, мне достаточно было сшить пару лёгких рубашек из «оцифрованной» или перекрашенной в синий цвет бязи, чтобы нашей семье жить в достатке: матери не напрягаться со студентами, а отцу не подрабатывать на второй работе. Да и из тонкой брезентухи, из которой рыбакам шили спецодежду, тоже могли получится приличные вещи. Попасть бы на швейную фабрику «Зарю»…

Так я размышлял, пока не заметил, что за моей спиной стоит отец. Я бросил мазать.

– А неплохо получается, – сказал он. – Гуашь?

Он взял баночку с краской и прочитал:

– Гуашь… Хитрый. Гуашью легче. Молодец. Очень неплохо.

Я рисовал лес и на картине уже прорисовавал багульник и отблески заката на небе. Я не первый день рисовал на ватмане формата А-4, прикреплённом к мольберту, собранном в кабинете туда.

– И мольберт у него настоящий. Где взял?

– Сам собрал. На уроке труда.

Отец удивлённо качнул головой.

– Удивил два раза. Может что-то из тебя и выйдет, – задумчиво протянул он.

– Не что-то, папа, а кто-то. Что-то из меня выходит каждое утро. Делов то…

Мама вскинула глаза, заморгала и прыснула в кулак. Отец хмыкнул.

– Юморит, мать. Смотри ка… Может Райкиным станет? И будет: «В греческом зале, в греческом зале…»

– «Мышь белая», – добавил я, очень похожим на Аркадия Исааковича голосом.

Мама не выдержала и залилась смехом. Отец захекал. Потом, вытерев глаза от слёз, спросил:

– Что у тебя в школе?

– Да, нормально, вроде.

– Ну принеси дневник.

Я принёс. Он пролистал.

– Ты смотри-ка, мать. Вроде замечаний поменьше, а?

– Поменьше-поменьше, – подтвердила она.

Отец в последнее время приходил поздно. Авралили они на ТЭЦ, и он оставался на вторую смену.

– А ничего так. Действительно «нормалёк», а не как раньше.

Он сунул мне дневник в руку и нежно хлопнул меня ладонью чуть ниже спины.

– Это тебе… всё равно… Для профилактики. Молодец.

– Я тебя, пап, хотел попросить…

– Чего, – удивился он.

– Ты не мог бы позаниматься со мной… э-э-э… На ключе работать. Я азбуку морзе выучил…

– Твою ж… Что за день такой? День приятных удивлений. Третий раз удивил, а, Надь… В разведчиков играете? Молодцы. Неси ключ. Знаешь где?

– Знаю. Я на этом… На вертикальном могу, мне бы на полуавтомате…

– Он меня сейчас до инфаркта доведёт, – почти крикнул отец. – Не жалеет меня сегодня совсем. То не заставишь его, а то, – может он… Давай, показывай… Может он…

Я принёс оба ключа и приставку – пищалку с квадратной батарейкой, собранную отцом. Он раньше служил на флоте радистом, а потом даже работал радистом в «портофлоте» на буксире и в торговом порту. Очень любил радио дело. У нас даже одно время стояла дома радиостанция, но без передающего устройства. Он стучал ключом увлечённо и пытался меня увлечь, но слегка «пережимал палку», заставляя, а не заинтересовывая. Поэтому я и «кочевряжился». Поэтому он и удивился.

Навыки работы на телеграфном ключе у меня были вбиты инструкторами плотно, но это в том теле. Это тело с некоторым трудом, но осилило нехитрые действия. Всё-таки отец же меня учил класса с пятого. Азбуку я тогда не хотел учить. Сейчас знал.

Простучав несколько строк из газетной статьи, я посмотрел на отца и увидел в его глазах слёзы. Он отвернулся и вышел, сначала из комнаты, потом щёлкнул и входной замок.

– Ты, точно его… сегодня… – Тревожно сказала мама.

– Не о том, мам, тревожишься. Радость он как-то переживёт. Дай бог… А вот вторые смены… Надо, чтобы он бросил свои вторые смены.

– Да какая тут радость, – почти зло сказала мама. – Ты ведь над ним сколько издевался. Выучил бы ты эту проклятую азбуку… Ведь выучил, когда захотел!

– Именно, мам… Когда захотел… Извини…

Я встал и оделся. Мама тихо плакала сидя в кресле.

– Я пойду прогуляюсь. Всё будет хорошо.

Мама махнула на меня рукой.

Глава 6.

Получалось, что всё, что давал мне отец пригодилось мне в жизни. Или могло пригодиться, если бы я его послушал. Но я сопротивлялся отцовской настойчивости, переходившей в прессинг и к девятому классу у нас сложились натянутые отношения. Я становился взрослым и начал «быковать».

Отец был эмоциональным и, вероятно, сильно переживал, что у нас не клеятся отношения, и, вполне вероятно, из-за этого ушёл из жизни гораздо раньше. От лимфолейкоза – рака крови. Он, конечно работал на вредных производствах и попадал под различные облучения, но не все сварщики и радиомеханики умирают от рака крови.

Раз уж я оказался здесь и сейчас, я должен был попытаться повлиять и на это. Правда, крови я ему уже свернул не мало. А гормоны кипятили кровь и выносили мозг, мешая быть разумным человеком. Как сложно жить, подумал я и усмехнулся. Фигня, прорвёмся.

К окончанию девятого класса я вошёл в учебный ритм и школьную жизнь. Для лентяев и замкнутых на себя, каким я был раньше, она проходила незаметно. Для остальных школа давала много. Только кружков и факультативов я насчитал двенадцать.

На мне «висела» классная стенгазета, но с ней я стал справляться намного быстрее и грамотнее. И на 23-го февраля, и на 8-е марта, и на майские праздники газеты получились красочные и информативные.

Не мудрствуя я копировал рисунок и заголовок с открыток, а текст печатал на японской портативной пишущей машинке «Brother», подаренной маме дядей Геной, работавшим в Приморском морском пароходстве.

Раньше я пытался оригинальничать, и получалась полная «Ж». С содроганием вспоминал всю жизнь стенгазету, нарисованную к восьмому марта. Почему-то я решил, что если срисовать некоторые картинки из книг карикатуриста Херлуфа Битструпа и приклеить к ним фото одноклассниц, то будет и весело, и не так, как у всех.

После этой газеты девчонки со мной не разговаривали до окончания девятого класса, а некоторые и больше. Но я искренне не хотел их обидеть. А папа лишь посмеивался, и я не помню, чтобы он меня отговаривал. Тоже непонятно, хорошо это или плохо?

В этот раз газеты выходили, как у нормального советского художника-оформителя. Я много почерпнул у них в своё время, захаживая к знакомым в мастерскую с бутылкой крепенького. Раньше у меня особо не получались заголовки. Сейчас я просто «сносил» по клеточкам на ватман надпись с открытки. И не надо ничего выдумывать.

Папа, увидев газету к «Дню Советской Армии и Военно-Морского Флота» удивленно хмыкнул и развёл руками.

– Я бы так не смог, – сказал он.

Он хорошо рисовал, но, как и я, не дружил с красками. Масляными в юности писал, и даже его картина сохранилась. Она висела на стене в доме его сестры в деревне. По этой причине помочь мне с газетами не мог. Как-то даже, видя, что я запорол корявой надписью уже готовую газету к новому году, он позвал мужа тетки Галины и он нарисовал мне прекрасного деда мороза и сделал отличный заголовок.

– Чего ты берёшься за стенгазеты?! – Часто говорил он. – Ты не умеешь рисовать.

Он был частично прав. Карандашом я рисовал неплохо, даже как-то на уроке в восьмом классе срисовал бумажные рубль и трёшку. Очень похоже получилось… Но ни нормальной графикой, ни техникой акварели, гуаши я не обладал. Я не учился у профессионалов, а пытался многое постичь самостоятельно. Это, конечно, было интересно, но контрпродуктивно.

Разговоры со специалистами за рюмкой давали мне гораздо больше. Очень важно знание нюансов профессии, получаемых только практикой и приходящих с опытом. Теоретика видно сразу. Полученной от профессионалов информации мне хватало на формирование «короткой легенды» или первичный подход к интересуемому объекту.

Перед летними каникулами мы ушли в «разведывательный рейд». Это был простой турпоход, но правильно организованный и мотивированный. Опять же через райком партии я «пробил» разрешение на проход группы от бухты Тихой до Горностаевского полигона.

– Там везде запретные зоны, товарищ секретарь райкома. Там плакаты везде: «Стой! Стреляю!». Та колючка, опять же. Контрольные полосы.

– Вот и пусть ваши бойцы охранения задержат группу, только не в начале маршрута, а уже у полигона.

Павел Николаевич довольно морщился под лучами обеденного солнца, падающего сквозь щели тяжёлых штор кабинета первого секретаря.

Виктор Павлович Ломакин возбуждённо прохаживался по кабинету. Начальник приморского ГРУ Николай Васильевич, он так представился, хмурился.

– Ну зачем мы… Виктор Павлович! У бойцов боевые патроны. Не дай бог что…

– Что значит: «Не дай бог, что?» – Удивился первый секретарь крайкома КПСС. – Они у вас советские солдаты, или где? Поставьте по маршруту своих спецов.

– Делать им больше нечего, – буркнул ГРУушник. – Думаете у меня их…

Он глянул на меня и замолчал.

– Разрешите, Виктор Павлович? – Спросил я, подняв руку, и, увидев кивок, продолжил. – Мы так рассчитали маршрут, что войдём в запретную зону только на последнем этапе, у полигона. А можем и не входить. Обозначим флажками проход и всё.

Грушник хмуро посмотрел на меня и хмыкнул.

– Рассчитали маршрут они… Каким образом? Это надо ножками протопать… Да и не всё то что открыто – открыто, а сигналов не поступало.

– Мы рассчитали. С нами же будет ваш наблюдатель? Ну вот и всё… – Закончил я, увидев кивок. – Это же у нас просто поход.

Я пожал плечами.

– Вот видите, Николай Васильевич. Просто поход.

– По местам боевой и трудовой славы, млять.

– Товарищ полковник, – укоризненно протянул Ломакин.

– Извините, товарищ первый… Да где я им наблюдателя найду? – Вспылил он.

– А вы из Халулая кого-нибудь…

– Чего?! – Выпялился на меня грушник. – Какого халулая?

– Спецназа ТОФ, – проговорил я «наивно».

– Как-к-кого спецназа ТОФ? – Подавился он и закашлялся.

– В Джигите который… На русском.

Павел Николаевич тихо засмеялся, а Ломакин громко, чуть согнувшись и уперев ладони в колени.

– О-хо-хо, о-хо-хо! Вот уел он вас, разведчиков-контрразведчиков.

– Ты откуда знаешь про это?! – Воскликнул полковник.

– Пацаны говорили. В школе.

– Пацаны… В школе! А-ха-ха! – Продолжал смеяться начальник крайкома.

Полковник посмотрел на Ломакина и с тоской произнёс:

– Да как же я кого-нибудь из них дам?! Они же… Законспирированы…

– А-а-а! Не могу больше! – Чуть не плакал Виктор Павлович. – Идите все…

Все встали и уже на выходе я услышал смеющийся голос секретаря райкома:

– Вас можно-то одного оставить, Виктор Павлович?

Ломакин закашлялся и замахал на Чернышова руками.

Бежали мы ровно, перерывами переходя на шаг. Маршрут я, действительно выбрал аховый. За три дня можно и в хабаровский край уйти, при желании. Но мы без транспорта, на своих двоих, однако километров двадцать планировали делать.

Я раздал командирам групп кроки, и наблюдатель насторожился.

– А что это… Они другими маршрутами пойдут? Так не договаривались…

– Пойдём караваном, но у каждой группы привал будет в своём месте и в своё время. И закладки у всех разные. Соревнование вроде… Кто больше соберёт вымпелов? Но на контрольных точках все собираются в контрольное время. Если кто потеряется на каком-то этапе, мы идём искать.

– Кто не спрятался, я не виноват, – пробурчал майор. Имени его мы не знали. – Хороший у вас камуфляж. Где взяли?

– Сшили, – просто сказал я. – Все готовы? Первый – пошёл!

Мы крутились по сопкам и распадкам, собирая вымпелы и клещей. Костюм «работал» отлично и насекомые собирались в манжетах на ногах, руках, поясе. Мошка и капельки тумана собирались на сетке накомарника капюшона. Жарко не было. Наступало сырое приморское лето. Но брезентуха, она и есть брезентуха, и потели мы изрядно. Тепло выходило через те же манжеты, в которых я вставил сетчатые «окошки». Костюм работал.

С обувью мы тоже немного «помутили», нашив на кеды двадцатисантиметровые брезентовые «краги» и намотав на них обмотки. Чтобы обувь держала голеностоп. Так мы делали, наращивая обычные коньки кожей и войлоком.

Этим СССР и был хорош, на мой взгляд. Хочешь лучше – сделай сам. Ии мы делали. Делали клюшки с гнутым пером, оклеенным стеклотканью с эпокситной смолой, шили спортивную форму. Я сшил себе сам свои первые самбовки из дермантина. Не было страха ни перед какими преградами. Папа с дядькой домик на даче сложили из спиленных на участке лип за одну зиму, распустив их на горбыли и доски. Вот такой был советский человек. Человек труда.

– Не плохо двигаешься, – похвалил наблюдатель на первом привале, сделанном нами через три часа.

– Ритм и график, – выдохнул я. – Плюс дыхательные техники.

– Остальным-то похуже, – саркастически ухмыльнулся майор. Он чувствовал себя прекрасно.

– Другие – салаги ещё, – выдохнул я.

– А ты, значит, не салага? – Хмыкнул майор. – Вы же одногодки?

Я кивнул.

– Я много бегаю. И этот маршрут прошёл три раза, пока высчитал режим… Для них. Это же для тренировки, а не чтоб забебать.

Майор тихо заржал.

– Силён…

– А то…

Я поднабрался, потому что иногда отходил от своей группы и проверял идущих параллельно.

– Извини, майор… Вздремну пять сек… Ткнёшь в бок через двадцать минут – сказал я и уснул, услышав:

– Не могу. Я наблюдатель.

– Да и хрен…

Дальше долго шли шагом, потом снова бежали, шли, бежали. В точку ночёвки вышли чуть раньше времени. Все пять групп отозвались на контрольный крик удода, согласно регламенту: первая один раз, вторая два… Шли пятью девятками. Каждая группа двигалась двумя ромбами с двумя пулемётчиками в ближайших вершинах, то есть – в центре группы.

Я, по сути, тоже был наблюдатель и контролёр. Командиры групп выполняли поставленные задачи: находили и вскрывали закладки, руководили организацией отдыха, я наблюдал, тоже не имея возможности подсказать и помочь.

Чуть передохнув, я пробежался по группам и убедился, что всё идёт штатно: костры заглублены, дымы ползут по стволам деревьев и расходятся по кронам, отхожие места оборудованы правильно.

С отхожими местами имел место конфликт. Когда пацаны узнали, что придётся забирать с собой своё дерьмо, все отказались участвовать в рейде. Но я разозлил их специально, чтобы они не бухтели по другому поводу. Когда я сказал: «Ну, так и быть, оставим», все спокойно согласились со всем остальным. А «рогаток» в условиях рейда хватало.

Ночевали нормально. У каждого имелись: индивидуальный спальный мешок, сшитый из водонепроницаемого брезента и пенопластовый, сворачиваемый гармошкой, коврик. И то, и то было сделано мальчишками своими руками.

Утро удалось. Пошёл мелкий дождик, и никто не хотел вылезать из спальных мешков. Посмотрев, как командир распихивает бойцов», я убежал проверить другие группы. Везде было примерно одно и то же. Увидев меня, командиры работали ногами активнее, а бойцы мычали что-то сонное. Я же подходил к каждому командиру и говорил, что остальные группы уже выдвинулись.

После этого разведгруппа собиралась почти мгновенно, предварительно уничтожив следы пребывания.

Первую группу я нагнал километрах в трёх и похвалил командира. Тот молча махнул рукой, засовывая себе пальцы под рёбра и резко отпуская.

«Ага, снимает спазм, молодец», – подумал я.

Сегодня мы должны войти на территорию полигона. Ничего там секретного не было, как, собственно и охраны, но сегодня, полагаю, поставят секреты специально под нас.

Мы заходили в лоб, отрабатывая «скрытое пересечение автомагистрали вблизи населённого пункта в светлое время суток».

Когда четвёртая группа пересекла автомагистраль, и мы двинулись вперёд, майор спросил:

– А пятую ждать не будем?

– Пятую? – Переспросил я. – Пятая уже там.

– Где там? – Насторожился майор.

– Пятая расчистила проход и прикрывает нас. Видишь, флажки висят? И останется прикрывать отход.

– В смысле, зачистила?

– Расчистила.

– Покуй. Там мои бойцы. Двое. Где они?

– Хрен их знает. Спят, наверное.

– Там… Мои… Бойцы.

– Ты же их не менял два дня, майор. Вот и…

– Млять!

Майор рванул в кусты и заорал:

– Сука, сержант, какого …? – И наступила тишина.

– Что ж ты так орёшь-то, – сказал Филиппак с позывным Филипок, выходя из тех же кустов с обездвиженным майором.

Полгода я заставлял пацанов отрабатывать один единственный приём: уход от прямого удара с заходом противнику за спину и переходом на удушение, или перелом шеи.

– Тихо, майор, – сказал я. – Чего ты шумишь? Не по правилам это.

Майор развёл руки и, зацепив левой рукой Филипка за ногу, оказался на нём верхом.

Я упёрся дулом автомата ему в спину и сказал:

– Пах-пах. Ты убит.

Майор весело огрызнулся.

– Вам нельзя шуметь. Вы проиграли.

– Я пошутил. У меня нет патронов, – сказал я и ударил его ребром ладони по сонной артерии.

Каждая группа выполнила свою боевую задачу: вторая – прошла до объекта, обозначенного на кроках буквами «МЖ», третья – заминировала его, и пошла на выход, четвёртая прикрывала отход, второй и третьей. Работали слаженно, «лесенкой».

Проходя мимо майора, я искренне посочувствовал:

– Извини, майор, но ты первый нарушил правила. Долго теперь тебе не быть полковником. Извини.

Майор перетирал зубами палочку.

– Так, уходите по второму маршруту. Автоматы к вас деревянные, за диверсантов не примут. Я останусь, проконтролирую этих.

Все командиры кивнули и скрылись в кустах.

Глава 7.

– Мне покуй, майор кто, где, кого, когда… Ты мне скажи, «как»? Как эти мальчишки вас уделали?

О ЧП дошло до самого верха и во Владивосток прибыл начальник ГРУ Советского Союза генерал армии Пётр Иванович Ивашутин.

– Ты понимаешь, майор, что мы сейчас все в том дерьме, что полезло из вашего гальюна. Все, млять! По вот… – Генерал показал ребром ладони на брови.

– На себе не показывайте, Пётр Иванович, – сказал Ломакин.

– Вы хоть, Виктор Павлович, не подбёбывыйте.

– Это почему? – Вроде, как серьёзно, спросил Первый секретарь крайкома КПСС.

Ивашутин улыбнулся.

– Да ну вас, Виктор Павлович.

– Вы мужики, бёбнулись, что ли? – Спросил Ломакин. – Вы всерьёз обсуждаете, как мальчишки захватили спецназ?

Он посмотрел на грушников.

– Ну, поддались спецы пацанам… Ну дали им поиграть в шпионов… И что в этом страшного?

Ломакин снова оглядел всех троих и отхлебнул из чашки.

Начальник ГРУ Приморья шмыгнул носом и сказал:

– Самое хреновое в этом то, товарищ первый, что никто не поддавался.

– А кто об этом знает? – Спросил Ломакин.

Ивашутин прищурился и вздохнул.

– Прав Виктор Павлович. Так и пишем в рапортах. Отчёт мне на стол сегодня, раздолбаи!

– Есть, товарищ генерал армии!

– И пацана этого, чтоб пальцем… Слышь майор?!

Слово «майор» пророкотало длинно.

– Да он то и не виноват, – сказал полковник. – Это командир «три» решил «усилить эффект», кинув в сортир две пачки дрожжей. По пять кг, паразиты… Это же донести надо было!

– Да-а-а… Героические ребятки у тебя растут, Виктор Павлович. Героические…. Да-а-а… А у нас Афганистан, как тот сортир скоро… Того…

– Так хреново? – Спросил первый секретарь, – озабочено.

– Не то слово… Не то слово… Туда американцы столько дрожжей набросали…

– Главное, чтобы мы в то дерьмо… – Тихо сказал Ломакин.

– Кому-то надо, Виктор… Иначе через границу то дерьмо полезет. Кому-то придётся прыгать в тот колодец с дерьмом, как в анекдоте… Слышал?

– Расскажите.

Ивашутин усмехнулся. Посмотрел на подчинённых.

– Ну ладно… Подходят к колодцу, наполненному канализацией, готовой перелиться на улицу, два сантехника: мастер и ученик. Надо перекрыть вентиль на дне колодца. Мастер ныряет, выныривает и говорит: «Ключ на 42». Ученик находит – подаёт. Мастер ныряет, выныривает. «Нет, говорит. На 46». Ученик находит – подаёт. Мастер ныряет, выныривает. Дерьмо течь перестаёт. Сидят они курят. Мастер говорит: «Учись, а то так и будешь ключи подавать».

Виктор Павлович хмыкнул. Никто не рассмеялся.

– Образно у вас получилось, Пётр Иванович. Не уж-то так серьёзно?

Начальник ГРУ махнул рукой.

– Год два и… Надо нырять. И ты думаешь, кому придётся нырять? Правильно… Спецам. Вот этим спецам, мать их так.

Ивашутин, помолчав, добавил.

– Пацана этого… – Он пощёлкал пальцами, вспоминая.

– Шелеста.

– Да, Шелеста. А он не родственник нашему?

– Нет. Проверяли.

– Ну и хорошо. Не хотелось бы… Так вот… Пацана завтра ко мне.

– Может сюда? – Спросил Ломакин.

– Не… В кубик его… В подвал… В мою любимую…

Я знал этот подвал, поэтому не пытался имитировать испуг. Я боялся по-настоящему. Само спускание по длинным лестницам под землю подавляло психику. Однако, я знал это здание уже с «историей», сейчас же оно ещё пахло краской и это несколько ослабляло «тот» эффект.

В том крыле, куда меня повел сопровождающий офицер, я никогда не был и удивился, когда мы вошли в довольно большой зал со множеством кресел с откидными сиденьями, разделёнными параллельным экрану проходом на два сектора, как в кинотеатре. В общем-то это и был, то ли кинозал, то ли какой другой актовый зал. Свет горел, но на экране, висящем над невысокой сценой, шли кадры кинохроники. Без звука.

На одном из кресел в центре зала в проходе сидел человек в костюме. Он поднялся и шагнул на встречу. Мы с ним никогда не встречались, но фотографию его я помнил: крупное лицо, со слегка перекошенным влево лицом. Вероятно – последствие инсульта, потому что я помнил и его нормальные фотографии.

– Знаешь меня? – Спросил он, пожимая мне руку.

Я пожал плечами. В то время фотографии начальников ГРУ не гуляли по средствам массовой информации. И даже в Большой Советской Энциклопедии на слово «ГРУ» была фамилия какого-то бельгийского живописца Шарля.

– А должен?

– Не прилично отвечать вопросом на вопрос.

– Не знаю. Начальник КГБ, наверное. По тому случаю вызвали…

– Ты думаешь, что начальник Комитета Государственной Безопасности озабочен армейскими делами? Ты не знаком со структурой комитета?

– Ну… Как бы… Нет… На факультативе не давали. Про ГРУ немножко рассказывали. Начальник Ивашутин. С шестьдесят третьего года. Вероятно, после разоблачения в том же году шпиона Пеньковского. Сменили руководство. Говорят, что из КГБ.

Ивашутин смотрел на меня не мигая. Лицо у него было очень недобрым.

– Голос Америки слушаешь?

– Иногда натыкаюсь. Когда музыку ищу в приёмнике. Нельзя?

Ивашутин вздохнул.

– Да не то чтобы нельзя…

Он потёр подбородок.

– Сложно не попасть под влияние…

– Тлетворное влияние запада? – Спросил я, вспомнив фразу из «Брильянтовой руки».

– Оно, проклятое. Сначала музыка, потом штаны всякие, хиппи, стеляги, эта… жевачка. Вон рубашка у тебя чья?

– Моя, – удивился я.

– Не… Чья страна?

– Самопал… Я сам шил… И ткань красил сам. Была зелёная, стала синяя.

Ивашутин протянул руку и с моего одобрения потрогал двойную оранжевую строчку.

– И нитки сам красил.

– Обалдеть, – сказал генерал. – Так это ты форму шил? Мне показывали.

– Я, – я опустил голову. – вы только не наказывайте ателье. – Это я их… Поставил перед фактом, когда принёс им сорок пять штук. Я виноват. Наказывайте.

– Вот же ж… И сколько они тебе заплатили?

– По три рубля. Ну и за ткань ещё… нитки…

– А сами продали за пятнадцать… Молодцы…

Рука генерала потянулась к трубке телефона, потом его суровый взгляд уставился на меня, и он замер.

– Фу ты ну ты, – сказал он, кладя трубку. – Да и ладно, не будем омрачать хорошее дело.

Он посмотрел на меня уже мягче.

– Я начальник ГРУ. Ивашутин моя фамилия. Слышал, наверное… Ах, ну да…

– Ничего себе, – сказал я.

– Присаживайся, – сказал генерал. – Я отдыхаю тут немного, когда приезжаю во Владивосток. Я же, действительно из этой системы пришёл, – он развёл руки, – в военную… э-э-э… службу.

– Кино смотрите? – Спросил я.

– Кино… Да-а-а… Про то, как Пеньковского брали. Я его постоянно смотрю.

– Других нет? – Спросил я между прочим.

Ивашутин напрягся.

– Фильмов про шпионов?

– Почему про шпионов? Просто фильмов, – я усмехнулся. – Думаю, про шпионов у вас достаточно.

– Ты думаешь у нас много предателей?! – Взвился генерал.

– Почему предателей? Просто шпионов, американских или английских. Думаю, их валом.

Ивашутин откинул на бок голову и сказал:

– Ты как-то странно ставишь вопрос. Он получается у тебя двойной. Вроде как с намёком на то что ты что-то знаешь.

– Что может знать семнадцатилетний школьник, живущий в провинции о шпионах в ГРУ? – Удивился я.

– И вот опять… Ты, наверное, хочешь стать разведчиком?

Я выдержал почти «мхатовскую» паузу.

– Я люблю спорт. Самбо. У меня, правда, не очень получается, но мне нравится.

Я засмеялся.

– Хочу стать тренером. Думаю, это получится у меня лучше.

– Не всегда из хороших спортсменов получаются хорошие тренера. Отличные спортсмены – индивидуалисты и привыкли к соперничеству и редко делятся опытом. Так что, может быть, ты на верном пути. У тебя неплохие организаторские способности?

– Вы меня спрашиваете? Откуда же я знаю. Это другим решать.

– Ты неплохо спланировал рейд. Кто помогал?

– Военрук. Папа. Он наш лес хорошо знает. Грибник. Он и показал тропы мимо запретных зон.

Ивашутин покачал головой.

– Да-а-а… Остальное всё сам?

– Да, чо там? Посидели с пацанами, прикинули… палец к носу, нарисовали план…

– Значит в разведчики не хочешь? – Улыбнувшись спросил генерал.

– Не… Призовут, пойду, побегаю…

– Разведка разной бывает… Есть экономическая, например, агентурная…

– Агентурная, это как Штирлиц? Не, я не потяну… Много знать надо и нервы железные. Вон он как в подвале гестапо держался… Я так не смогу…

– Так, Миша, никто не сможет, – задумчиво сказал генерал, но опомнившись добавил, – кроме таких, как Штирлиц. Но этому можно научиться, если задатки есть: патриотизм, смелость, ум, честь и совесть. У тебя есть такие качества?

– Да ну, Пётр Иванович, скажете тоже! – Махнул я рукой. – Без патриотизма как жить? Это да… А другое… Как это… Да, ну…

– Чай хочешь?

– Можно бы.

– А будешь?

– Если нальют…

– Ха-ха-ха, – рассмеялся Ивашутин. – С тобой весело. Ни одной ошибки… Ни одной… Так не бывает. Ни мимикой, ни жестом, ни словом… Словно у себя дома.

«Так я и есть у себя дома», – подумал я. – «Я даже смогу вскрыть, наверное, некоторые сейфы и кабинетные двери. Бородки своего ключа я хоть сейчас нарисую. Вот бы они удивились».

– Ты что задумался? – Сахару сколько будешь?

– Пару кусочков.

– Ну так клади.

Я положил, размешал, отпил.

– Бублик бери. Так что ты знаешь про шпионов?

– Про предателей? – Спросил я.

Ивашутин быстро-быстро закачал головой из стороны в сторону и поднял в удивлении брови.

– Давай про предателей, – махнул он рукой.

Я хлебнул чай, прожевал и проглотил бублик.

– Предатели были есть и будут. Продать и предать – одно и тоже. Они продают сведения, значит их надо лишить сведений и возможности передать сведения.

– Как у тебя всё просто… Как же их лишишь, когда мы не знаем, кто предатель. Кого-лишать-то? Всех? А работать кто будет?

Ну… Хотя бы тех, кто знает агентов. Зачем их выпускать заграницу? Ну зачем выпускать за границу того, кого уже когда-то пытались вербовать, и он работает секретарём парткома и знает всех сотрудников внешней разведки, потому что они все члены КПСС? Зачем его выпускать за кордон.

– Это ты о ком?

– Это я, как пример.

– Ни хрена себе пример, – аж подпрыгнул генерал. – Ты откуда это взял?

– Вы меня удивляете, товарищ генерал. Ваши сотрудники члены партии?

Ивашутин мотнул головой.

– Партийный учёт никто не отменял. Обезличено взносы платить… сложно. Может быть… но нет. Вряд ли… То есть парторга никак нельзя выпускать туда, – я показал большим пальцем за спину.

– И кто кого выпустил?

Я пожал плечами.

– Вы же готовите в Краснознамённом Институте кадры? А там у вас много проходит…

– Ты и про институт слышал? Снова Голос?

– А где ещё? – Пожал плечами я. – Как-то сказали: «Институт шпионов в Балашихе», а я вспомнил, как мама рассказывала про их секретаря парткома, которая потеряла карточки с данными и фотографиями… Вернее, случайно выкинула их на помойку… Вот я и подумал: «Кто-нибудь может выкинуть карточки наших разведчиков».

– Когда это было?

– Давно… Лет пять назад.

– Тебе лет то сколько было?

– Э-э-э… Двенадцать, наверное, не помню я.

– И ты думал о разведчиках?

– А кто о них не думал?

Сейчас я думал, не перегнул ли я палку? Не переиграл ли себя? Ивашутин в НКВД с 1940-го года и хитрецов перевидал всяких. Молодых в том числе. Таких, как я, он щёлкал, как орехи. В военные годы он раскусил бы меня уже через пять минут, щипчиками. Но сейчас, слава богу, школьников пытать запрещено.

Разговор скомкался. И допивал чай. Ивашутин сидел, задумавшись и смотрел на экран. Потом генерал вышел из раздумий и спросил:

– А у тебя отец кем служил?

– Радистом, – медленно сказал я. – Но он не шпион. Он сварщик…

– Сварщик, который ходит за грибами вокруг секретных объектов.

Я нахмурился.

– Там все ходят. Знаете, сколько мы там грибников встречали раньше? Там старые военные дороги мы по ним на мотоцикле ездили.

– Да ладно, не волнуйся, это я так… Папа твой хороший и правильный мужик. Спасибо тебе, что зашёл, нашёл время.

Он поднялся из кресла. Встал и я.

– Удачи тебе на тренерском поприще.

Ивашутин протянул мне руку ладонью вверх.

– Спасибо. Буду стараться. Хотя… Мне ещё история нравится… И химия пошла… Тоже интересно.

Генерал фыркнул.

– Да! У нас для тех, кто не лениться, открыты все пути. Так может и к нам на службу поступишь… Время для определиться ещё есть. Сюда обычно после окончания вузов попадают, причём любых, а к нам только после военных.

– Понятно… До свидания, Петр Иванович. Спасибо, что пригласили сюда. Очень познавательно.

– Телефон у офицера возьми и звони если что. Скажешь от Петра Ивановича Иванова.

– Спасибо, – сказал я и ушёл, а Ивашутин остался сидеть, задумчиво уставившись в экран.

Глава 8.

Раскрылась дверь, скрытая в деревянной панели, и из неё вышел светловолосый с пышной шевелюрой генерал. Он неспеша подошёл в Ивашутину и присел в кресло. Из той же двери вышел офицер с полковничьими погонами и по движению руки генерала подошёл к столику с чайными принадлежностями.

– Это убери и на папилон.

– Да у нас есть его пальцы… – начал он, но увидев взгляд начальника, умолк и подал сигнал ещё кому-то, проведя правой ладонью по подушечкам пальцев левой руки.

Выбежал майор с коробкой и прибрал лишние приборы.

– Мой стакан оставь, – сказал Ивашутин. – И подстаканник дайте.

Полковник вынул из тумбочки приборы, налил в стаканы чай из стоящего тут же самовара и шёл.

Генералы сидели молча потом Ивашутин вздохнул.

– А ведь он меня сделал, Костя.

Вздохнул и начальник Приморского Комитета.

– А хотел ли он тебя «сделать», вот вопрос. Или у него само это вышло?

– Так себя вести мог только тёртый калач вроде нас с тобой. Ты бы видел его глаза. Чистые, как слеза младенца. Так дети себя не ведут.

– Пётр Иваныч… Ты зря себя накручиваешь. Пацан, как пацан… Просто так воспитан. Папа его…

– Да-да, – встрепенулся начальник ГРУ. – Подтвердилась?

– Подтвердилась. Отец четыре года в первом наборе Хоулая. Год в учебке, два в «поиске», год в бухте Северной на охране объекта «раз». Там, может помнишь, коловерть была. Как их оформлять никто толком не знал. Цель была подготовить инструкторов для следующих наборов. На сверхсрочную он не остался, поэтому из официальных списков его выкинули. Потом он женился в Комсомольске, родил Михаила, и переехал во Владивосток. Попытался восстановиться. Три месяца отработал инструктором в радио-школе при Динамо, но квартиру мы ему не давали, и он ушёл. Всё.

– Потом никак? Ничего?

– Потом сам повышал классность в той же школе, работал радистом. Наши подходили к нему, но тщетно. Хороший радист и отличный спортсмен. Лыжник от бога, дыхалка как у кита. Переныривал на задержке всех. До сих пор лучшего времени нет, владеет особыми навыками рукопашного боя. Сейчас так не учат, Петр Иванович. Да и выбирали лучших из лучших тогда.

– Сейчас не так?

– Городские идут. Спортсмены… Нет той деревенской самородной силы, что у вас была, да от вас нам досталась. За счёт которой в войну победили…

– Понятно…

– Как думаешь, он Михаила натаскивает?

– А кто ещё? Грех с сыном не работать, имея такие навыки. В САМБО он привёл, в альпинизм он отдал. Да как отдал хитро. Пацана на «слабо» взял, когда на море купались. Там альпинисты ползали из секции при «Энерготехникуме». Вот и… зацепило парня.

– Понятно…

– Тут ещё есть кандидаты на «наставников», но…

– Ну ка…

– Его тренер по САМБО Городецкий Георгий Григорьевич – фронтовик-разведчик дружит с войны с …

Константин Александрович наклонился к уху начальника ГРУ.

– Иди ты…

– И он приезжал сюда неоднократно на памятные дни в марте. В секретном архиве нашли несколько фото.

Начальник КГБ вынул из папки с надписью Шелест М.В. несколько фотографий и передал их Ивашутину.

– Да-а-а… Если б я имел коня… Вот это номер…

– Михаил и не скрывает встреч с Иванычем, но имени не называет, потому, что не знает. По понятным нам причинам…

– Интересный малый. Обязательно возьми его в работу. Может его кто вербанул и перекроил?

– Посмотрим, послушаем…

– Понюхаем…

– Чего?

– Это я так… Навеяло…

– Лето-о-о… – Сказал я, потягиваясь лёжа на своём диване.

Солнце било прямо в глаз. Светило просыпалось рано, и часам к шести светило нещадно, но не очень жарко. Потому что туманы, сэр. Июньс… Школа закончилась. Начались каникулярные будни, иногда скучные. Двор несколько опустел. Мелкота разъехалась по пионерским лагерям, ребята и девчонки постарше, живущие в соседних «одиннадцатом и девятом» домах, готовились к вступительным экзаменам в институты.

Возле школы на площадке, где мы играли в «картошку», стали собираться пацаны и девчонки на год, на два помладше. Я их не знал и сторонился. Они меня, оказывается, знали и как-то пригласили в компанию.

Джинсы уже вовсю вошли в моду и некоторые детишки, имевшие пап – моряков, уже были «влатаны по полной». Я так и не пошил себе джинсы, но пошил «балахон» из синей ткани и из неё же шорты с рубашкой с коротким рукавом.

В сырую погоду водонепроницаемый «балахон» был как раз в тему. В шортах же никто из взрослых пацанов не ходил, поэтому встретили меня девчонки-малолетки смешками и переглядками. Пацаны тоже пофыркали, но высказываться не осмелились.

– Фирма? – Спросила высокая, темноволосая девчонка в джинсовом сарафане и в солнцезащитных очках с тонкой металлической золотистой оправой.

– Не… Местный пошив, – сказал я.

Девочка скривила губки, но потрогала шов на рукаве.