Песики&Детектив бесплатное чтение

1

Он возвращался домой уже за полночь. Зыбкий осенний туман поднимался от мокрого асфальта. Луна скупо освещала центральную улицу города, прицелившись к трамвайной линии – четыре лимонных стрелы уходили в ночную перспективу. Фонари едва горели. У деревьев на тротуарах и у стен домов плотно лежали глухие тени, во дворах, что открывались загулявшему прохожему, густилась непроглядная тьма. Не было ни души, словно город вымер. Никто не шел навстречу, никто не топал за спиной. Другая сторона улицы тоже казалось мертвой. Как это ни странно, не было и машин, которые проносятся ночью, вырывая светом фар дорогу у темноты.

И звуков, кстати, тоже не было. Только его, Андрея Крымова, шаги. Странная ночь! Таинственная. Почти опасная.

И все-таки кто-то должен был оказаться у него на пути. Крымов не сразу понял, что он видит. Или кого. Там, в перспективе улицы, на краешке квартала стоял и смотрел в его сторону огромный черный пес. Широкая грудь, острые уши. Крымов замер, врос в тротуар. Такие встречи не предвещают ничего хорошего. Это был крупный доберман, как понял по силуэту Крымов, машина для убийства, по облику – собака-демон.

У такого породистого пса должен иметься хозяин, но нет: зверь был сам по себе.

Так они простояли с полминуты. Вдруг пес сорвался с места и бросился налево, на другую, встречную улицу. Возможно, его все-таки позвали специальным собачьим свистком. Крымов осторожно прошел до конца квартала. Он знал, как собаки могут вырываться из ниоткуда. Угадай, что у той на уме!

К счастью, частному сыщику Андрею Крымову было направо. Но на перекрестке он все-таки оглянулся: черный пес стоял на середине квартала, в центре улицы и вновь смотрел на него. Это было уже чересчур. Наваждение какое-то. Чистой воды мистика. Андрей настороженно смотрел на пса, а тот смотрел на него. Потом пес повернулся и побежал вперед, но в конце квартала остановился, повернулся и уставился на человека.

Андрей Крымов понял: черный пес зовет его за собой. И он, наплевав на благоразумие, двинулся в противоположную от дома сторону. Пес пробежал еще один квартал, затем другой. Зверь уже убедился, что заинтриговал прохожего, и уводил его все дальше. А Крымов, приняв игру, шел за ним и шел.

Только такой провожатый и в ад может завести…

Андрей сам не успел заметить, как оказался на старой Хлебной площади, возвышавшейся над спящей Волгой.

Зачем его привел сюда черный пес? Что он тут забыл? Что должен увидеть? И почему пес исчез? Сделал свое черное дело – и с глаз долой?

Крымов понял, что стоит на тротуаре у старинного двухэтажного особняка с четырьмя широкими колоннами и осанистым портиком. Этот особняк Андрей хорошо знал, ходил мимо него много раз, но забыл, что это за дом и кому принадлежит. То ли музей, то ли респектабельная контора? В дальнем окне второго этажа, за неплотной занавесью горел приглушенный свет. Крымов нахмурился: все было нехорошим в этом окне – свет лучился бордово-кровавым, от него исходили напряжение и тревога, удесятеренная, будто спрессованная.

Детектив увидел за красной занавесью неясный силуэт. Женщина? Кажется, да. Но какая? Старинное платье с воротником, высокая прическа. Силуэт приблизился к занавеси один раз, скрылся, затем второй и вновь пропал, а потом и третий. Женщина словно терзалась чувствами и сомнениями, мучилась чем-то и в такой поздний час нетерпеливо ходила по комнате. Наконец она встала у окна, спиной к портьере, словно хотела отстраниться от кого-то. А затем появился второй силуэт. Мужчина? Да, именно так! Мужчина приблизился к ней, обнял женщину и стал… целовать ее. Жадно! Руки женщины отталкивали его, она не желала этих объятий, но это только придавало мужчине силы и азарта. Детективу показалось, через стекло он услышал женский крик – отчаяния, протеста. Но мужчина оказался сильнее. Он сгреб ее, подчинил. Крымов увидел, как напористый кавалер уронил даму, ослабевшую, сдавшуюся, и на руках унес в глубину комнаты. Алая занавесь осиротела.

Андрей почувствовал легкий озноб, услышав за спиной приглушенное рычание. Он обернулся – огромный черный пес, остроухий плечистый доберман, стоял в трех шагах и смотрел ему глаза в глаза. Морда пса уже тихонько щерилась, виднелись острые клыки. Только глаза черного пса были необычными – не черными ледяными пуговицами; в них горел тот же кроваво-красный приглушенный свет, что и в дальнем окне особняка.

Пес-демон, пес-убийца, посланник ада, вот кто был перед ним! И тот словно все понимал – в нем таилась не только стихия зверя, но определенно что-то разумное. И оттого еще более пугающее.

«Бросится или не бросится?» – лихорадочно решал Крымов. Как ему быть, если нападение случится? Такого не оттащишь. У него даже ножа с собой нет.

А пес вдруг гортанно захрипел, оскалив клыки, словно почувствовал, что человек готовится к драке не на жизнь, а на смерть, и на этот раз глаза его вспыхнули бурлящей живой кровью…

…В это мгновение Андрей Крымов и проснулся. Сердце его билось не то чтобы неровно – бешено! Черный пес с кровавыми глазами все еще стоял перед ним, тихо и грозно рычал.

– Вот зверюга, напугал, – выдохнул детектив. – То-то я смотрю: ни звуков, ни пароходов, ни трамваев. – Он отер со лба пот. – Только этот черный демон…

Но какой точный был сон! Фильм ужасов, да и только. Такие остаются в памяти надолго. Кто были эти мужчина и женщина за полупрозрачной портьерой, которых он застал в таком яростном, противоречивом и обнаженном проявлении чувств? Плод его разыгравшегося воображения или персонажи, с которыми у яви существовала тайная связь?

Было раннее утро. Чистое, осеннее. Андрей встал, принял душ, потом завтракал. Но на душе, если честно, остался нехороший осадок – так крепко вошел в него этот сон. Что было нужно этому псу с кровавыми глазами? Словно зверь не просто так приходил к нему во сне, провел его через весь старый город и вывел именно к тому особняку. С тревожным рдяным светом в дальнем окошке…

2

Ясным осенним днем, когда за тобой не гонятся ночные призраки, мир выглядит привлекательным и дружелюбным. Андрей Крымов оказался на Хлебной площади в хорошем настроении, с желанием потянуть за брошенную ему ниточку.

Каков будет клубок? Если вообще будет.

Вот и Круговая улица, старое здание городской управы, в котором теперь размещается Министерство водного транспорта, небольшой парк имени Пушкина с бюстом поэта, еще парочка зданий. Тут почти не было новостроя – город сохранил свою дворянско-купеческую стать. А вот и особняк с четырьмя толстыми колоннами, вплотную примыкающими к зданию, и портик с хитрой скульптурной композицией на античную тему.

И припарковаться есть где. Детектив вышел из старенького «Форда» и предусмотрительно огляделся: нет ли где-нибудь поблизости его ночного провожатого? Нет, пса не было. Зато Крымов отметил, что стоит именно на том самом месте, где и в своем тревожном сне. Взгляд его тотчас ушел вверх и в сторону – к дальнему окну на втором этаже, где ночью за кроваво-бордовой занавесью развернулась сцена любви и ненависти.

Он поднялся по парадному и остановился у тяжелых дубовых дверей, несомненно, сохранившихся еще с позапрошлого века.

«Ну конечно, как я мог забыть! Невежа ты, Андрей Петрович…» – только и подумал Крымов, взглянув на табличку слева.

«МУНИЦИПАЛЬНЫЙ ИСТОРИКО-КРАЕВЕДЧЕСКИЙ МУЗЕЙ ГОРОДА ЦАРЕВА»

Так гласила надпись, под которой мелким шрифтом объявлялись годы постройки. А справа висела другая табличка:

«ОСОБНЯК ГРАФА ДМИТРИЯ ИВАНОВИЧА ОВОДОВА (1835–1905 гг.), ПРЕДВОДИТЕЛЯ ДВОРЯНСТВА ЦАРЕВСКОЙ ГУБЕРНИИ»

Крымов открыл исполинские двери, за ними вторые. Двери в эпоху модерна! Прихожая с огромными зеркалами, портретами, высоченными потолками и помпезной люстрой, шкафами, буфетом с резными цветами и листьями по углам, витражными стеклами на створках. Канделябры. Удушливый и приятный запах старины! Старой краски и полироли.

– Чудненько, – пробормотал Крымов.

В небольшой комнатке с открытыми дверями послышалась возня. Кряхтя, вразвалку на пороге появился пожилой дядька в форме хаки с меткой «Охрана» и мрачно кивнул:

– Вы к кому?

– К ее величеству истории, – поклонился Крымов. – Здрасьте.

– Из пожарной инспекции, угадал?

– Отчасти, – уклончиво ответил детектив. – Мне бы к директору.

– Платон Платонович наверху у нас заседает. Поднимайтесь по этой лестнице, – кивнул охранник. – Ну точно из пожарной охраны, – в спину гостю бросил местный цербер. – Я вас за версту чую…

Андрей Крымов вышел на второй этаж и внимательно огляделся. Большая зала, четыре двери, пара зеркал, кругом старинные портреты. И первым, в который он уперся взглядом, был парадный портрет видного дворянина с усами и бакенбардами а-ля Николай Первый, в роскошном мундире с регалиями, аксельбантами, при сабле в дорогих ножнах, в начищенных до блеска сапогах.

Но вот оттого, что было рядом с этими сапогами, вернее, кто, Андрей непроизвольно напрягся и разом остановился. Слева у ног военного лежал и цепко смотрел на него широкогрудый доберман с торчащими ушами. Узкая морда, цепкие черные глаза. Этот пес был копией той «адской» собаки, что вела этой ночью Крымова по улицам его города и привела к этому дому. Только у пса из мрачного сновидения глаза пылали живой кровью, когда он рычал и, кажется, хотел броситься на доверчивого прохожего. У этого были просто черные глаза выученного, но, несомненно, опасного зверя.

– Опаньки, – только и проговорил Крымов. – Да я по адресу пришел… Жуть.

Он тотчас обернулся на шорох за спиной. Позади стоял добродушный старичок в поношенном, но опрятном костюме, сцепив на груди сухие ручки.

– Граф Дмитрий Иванович Оводов, – представил он изображенного на холсте военного. – Предводитель дворянства Царевской губернии, известный человек нашего края, в позапрошлом веке… Добрый день. Вы пожарный инспектор?

– Здравствуйте. Я уже начинаю беспокоиться за вашу пожарную безопасность. Как у вас проводка, кстати?

– Я специалист в другой области, – быстро отговорился старичок. – Но очень надеюсь, что благополучно.

– Нет, я не пожарник, – успокоил Крымов. – Я – экскурсант. Решил получше узнать историю своего города. А то, знаете, в суете будней забываешь великие вехи.

– Это похвально. Сейчас мало кто интересуется историей.

– Расскажете о музее, Платон Платонович?

– Так кто вы на самом деле? – хитро сощурился директор.

Крымов вздохнул:

– Капитан полиции в отставке. Убойный отдел. Я частный сыщик.

– Ух ты! Расскажу, и с превеликим удовольствием. Любочка, наш экскурсовод, в отгуле, но я справлюсь. С графа и начнем… – Он уважительно указал рукой на парадный портрет породистого дворянина. – Итак, Дмитрий Иванович Оводов, предводитель дворянства Царевской губернии, полковник от инфантерии, участник двух войн девятнадцатого века. Его предок, тульский дворянин Константин Дмитриевич Оводов, вон его портрет, в парике, – Плещеев указал на полотно в другом простенке, – прибыл на берега Волги в свите Екатерины Второй, которая в сопровождении милого друга графа Алексея Григорьевича Орлова объезжала свои несметные владения. Орлову приглянулась Самарская Лука, тут он и скупил невесть сколько земель. Досталась землица и Константину Дмитриевичу Оводову, которого позже царица наградила графским титулом. От того самого Константина и пошел графский род.

Далее шел рассказ обо всех Оводовых, их славных деяниях, войнах, в которых они участвовали, как и положено дворянам, царевым слугам. Слушать Платона Платоновича было одно удовольствие, как и любого профессионала, влюбленного в свое дело. Они обходили залу, то и дело останавливались у витрин и стендов под стеклом, где на старинных фото был запечатлен Дмитрий Оводов. Всюду рядом с графом была черная собака, а еще красивая молодая женщина. Куда реже – молодой офицер с вызывающим выражением лица, явно гордец, с глубокой ямочкой на подбородке. Так они обошли всю залу и вновь остановились у парадного портрета Дмитрия Ивановича, у ног которого лежал черный пес, подозрительно и цепко глядя на любопытных зрителей.

Крымов только ждал момента, чтобы задать живо интересующий его вопрос, но не перебивал ученого старика. И вот он наступил.

– А что это за мрачный доберман? – притворно нахмурился Андрей. – Он и на полотне, и на многих фото. Просто графский пес?

– Графский, но не просто, – усмехнулся Плещеев. – Это Арчибальд – верный друг и надежный охранник графа Оводова. Они буквально не расставались. В одном из семейных писем есть интересная подробность. Однажды Дмитрий Иванович уехал надолго за границу, так Арчибальд перестал есть, сидел у кровати хозяина, поскуливал и угасал на глазах. Графу о том написали, он вернулся раньше срока и едва успел вовремя: пес готов был отдать концы. А какая была радость, когда пес увидел его!

– Могу себе представить.

– Об этом есть воспоминания камердинера Митрофана, записанные секретарем графа.

– Очень интересно. А еще я заметил на паре-тройке фотографий рядом с графом красивую молодую женщину и юношу. Кто они?

– О-о, это еще одна история! Идемте со мной. – Плещеев указал вперед. Они прошли по одному из коридоров, и директор открыл дверь. – Это кабинет Дмитрия Ивановича, а вот посмотрите на этот портрет, уважаемый господин сыщик… Какова дама?

На парадном портрете была изображена в полный рост необыкновенной красоты молодая женщина в черном платье до пят с высоким воротником под самый подбородок, ее темные волосы были убраны кольцами назад, голова чуть приподнята, гордо и с вызовом. В лице запечатлелись грусть, тревога, даже отблеск отчаяния. Руки с перстнями, сцепленные под грудью, держали большой золотой крест.

– Она же на тех фотографиях, как я понимаю? – спросил Крымов.

– Именно так. Знакомьтесь, Мария Аркадьевна Черкасова. Дочь разорившегося дворянина из отдаленного уголка Царевской губернии, – Плещеев трагично вздохнул, – увы, бесприданница, но… дальняя родственница Дмитрия Ивановича, которую он милостиво взял к себе еще девочкой, вырастил, дал умной девушке прекрасное образование. И…

Плещеев многозначительно посмотрел на Крымова.

– Что «и»? – спросил тот.

– Не догадываетесь?

– А должен?

– Попытайтесь. Вы же детектив.

Вот тогда его торкнуло. Крымов непроизвольно вспомнил свой недавний сон: крайняя комната на втором этаже, кровавая занавесь, за ней женщина нервно ходит к окну и обратно, тревожась и мучаясь, затем появляется мужчина, силой берет ее на руки и уносит прочь. Неужели сон – подсказка? Но он же не пророк, наконец. По крайней мере, не был раньше. Как же такое может случиться? Тем более интересно стало угадать.

– Старый граф влюбился в молодую красавицу, которой дал путевку в жизнь, и стал домогаться ее? – напрямую спросил Крымов. – А может быть, сделал своей любовницей? Взял ее, прости господи, силой? Однажды ворвался в ее покои и сделал то, чего хотел так долго?..

– Невероятно! – всплеснул руками энергичный старичок. – Да вы не просто детектив – вы ясновидец! Именно об этом и свидетельствуют всевозможные письма людей того времени.

– Если Мария Аркадьевна жила в этом особняке, то у нее была и своя комната?

– Да, на втором этаже.

– В какой стороне?

– А это так важно?

– Я фанат подробностей. Профессия.

– Понимаю. В левой стороне. Если стоять на парадном.

«Неплохо, неплохо, – подумал Крымов. – А доберман, мой провожатый, знал свое дело…»

– Официальная версия такова, – продолжал Плещеев, – старый граф был влюблен в Машеньку Черкасову, даже делал ей предложение, и не единожды, но она всякий раз отказывала ему. Как вы понимаете, Машенька не любила старого графа. Когда-то, еще девочкой, она влюбилась в юного графа, наследника, романтического принца, и пронесла это чувство через годы.

– Юный граф? Тот самый молодой офицер на фото? С ямочкой на подбородке?

– Именно он. Павел Дмитриевич Оводов. Видя, что молодых людей тянет друг к другу, – это опять же официальная версия, прошу заметить, – отец отослал сына учиться в Англию в военно-морскую академию. – Директор усмехнулся: – Дело закрутилось, когда Павел Дмитриевич вернулся из-за границы. Морской офицер, красавец…

– Так, интрига пошла!

– Теперь уже Машенька Черкасова влюбилась в него по-настоящему. А молодой граф в нее. Она тоже расцвела за эти годы. Между ними быстро завязалась любовная связь. Именно тогда и был написан этот портрет. А крест в руках – символ покаяния. Тем более что он принадлежал матери старого графа. Фамильная святыня! Крест потом исчез, увы.

– Верно, пошел на нужды революции.

– Очень может быть. Так вот, долго скрывать любовную связь молодые люди не смогли. Слишком ярко пылали их сердца. Отец застал счастливых любовников во время интимной сцены.

– Конфуз, – покачал головой Крымов.

– Именно так. Негодованию старого графа не было предела. Да что там негодованию – ярости, гнева. Отец и сын в одно мгновение стали врагами. Старший Оводов указал им на дверь. Но когда они уже собирали вещи, вспыхнула последняя сцена ревности – драматическая, трагическая, роковая. Старый граф, как можно догадаться по письмам, – директор горько вздохнул, – убил Машеньку.

– Ух ты, значит, уголовщина, – искренне изумился Крымов. – И как же он убил ее?

– Застрелил. Доказательства только косвенные. По официальной версии, Машенька умерла от менингита, но есть письмо от одного доктора, друга семьи Оводовых, который своему знакомому в Симбирской губернии сообщил: граф убил девушку и выгнал сына из дома. В этой схватке погиб и пес Арчибальд.

Вновь перед Крымовым встала черная собака с пылающими кровью глазами. Вокруг была ночь, за окном на втором этаже происходило что-то очень плохое. Трагическое, безысходное…

– Каким образом погиб Арчибальд?

– Возможно, он решил защитить Машеньку от хозяина. Я не знаю. О собаке никто толком не упомянул. Есть сведения, что старый слуга Митрофан помогал графу хоронить Арчибальда. Смерть собаки совпадала с исчезновением из графского дома Машеньки.

– Сколько тумана. Как она исчезла?

– Мы знаем только одно: ее тело увезли на родину, на самую окраину Царевской губернии, в село Елесеево, и похоронили на кладбище близ родового поместья. Есть письмо, где на этом настаивал безутешный отец Машеньки, разорившийся дворянин Черкасов. Я помню его наизусть: «Вы не уберегли мою дочь, ваше сиятельство, и за это будете держать суд на небесах! – Мгновенно войдя в роль поверженного горем отца, Плещеев потряс сухим пальцем: – Так верните же мне ее останки, чтобы я смог погрести их в родной земле».

– Трагично, – искренне вздохнул Крымов. – Очень.

– Есть еще одна интересная подробность этого дела.

– Слушаю.

– В то же самое время, когда ушла из жизни Машенька, был убит пес и уже навсегда покинул родной дом Павел Дмитриевич Оводов, исчез и камердинер Митрофан Рыков.

– Тот самый, который помогал графу хоронить пса?

– Именно он. Но и это еще не все. У Рыкова вдруг, откуда ни возьмись, появились весьма приличные деньги: аж на крупную сапожную мастерскую и хороший каменный дом. При Никите Митрофановиче, сыне Рыкова, мастерская превратилась в небольшую фабрику, а потом и в большую.

– Ага. Видать, хорошего отступного дали этому Митрофану за молчание, а, Платон Платонович?

– Я тоже так думаю. Митрофан Рыков, полагаю, стал свидетелем убийства Машеньки. Возможно, шантажировал хозяина, и граф откупился от него.

– И дороги всех четырех разошлись в разные стороны. Меньше всего повезло несчастной Машеньке…

– Да уж, бедная девочка! Ее дорожка привела на деревенское кладбище села Елесеево; Павел Дмитриевич уехал за границу, как мы это видим из писем, и с концами; Арчибальда похоронили; а старый граф остался один – доживать свой век. В горе и, надеюсь, раскаянии.

– Любовь – злая штука. Кстати, вы бы не могли показать мне комнату Машеньки?

Плещеев поморщился:

– Там требуется ремонт. Обои отклеились, и вообще…

– Да ладно вам – такая история!

– Какой вы! Хорошо, в качестве исключения, как сыщику. Прошу вас. Только возьму в кабинете ключи.

Через пару минут, гремя связкой ключей разного калибра, Плещеев отпирал дверь в комнату несчастной жительницы этого дома, благодаря своей красоте ставшей яблоком раздора между соперниками – отцом и сыном.

Это была та самая комната, которую видел с улицы в своем сне Андрей Крымов. Детектив обошел обитель бесприданницы, скромную, но хорошо обставленную, как ни странно, в полной мере сохранившую дух того времени.

– И как все это не разграбили? – Он кивнул на старинный буфет с резным орнаментом, за стеклами которого хранилась посуда. – Большевики, я имею в виду?

– А его как раз большевики-комиссары и облюбовали. Вот кто любил помещичье добро: перины пуховые, столовое серебро. Позже, во время войны, тут жил посол дружественной Югославии. А после войны решили сделать краеведческий музей. Так он и дотянул со старыми мебелями до наших дней. А картины в подвалах обнаружили прямо под домом, среди прочего хлама.

– Буфет и впрямь красавец, – трогая искусную резьбу, заметил Крымов. – А что это за выщербина? – Он аккуратно провел пальцами по нижней раме высокой створки буфета. – На пулевое отверстие похоже…

– А это и есть пулевое отверстие, уважаемый Андрей Петрович.

Крымов обернулся:

– Да ладно? Это то, о чем я думаю?

Плещеев хитро сощурил глаза:

– Вопрос: о чем думаете вы?

– Не верю. Вот так, спустя сто двадцать лет?

– По преданию, это как раз та пуля, что убила Машеньку Черкасову, а потом угодила в буфет.

– Вот оно что. Я открою? Ключ-то в замке.

– Будьте так любезны.

Крымов провернул ключ и бережно открыл створки. Подвинул старинный фарфор, тщательно все осмотрел.

– А тут следа от пули нет.

– Вы очень внимательны. Он есть, я сейчас вам покажу. – Старик загремел ключами, нашел нужный, воткнул в замочную скважину правого ящика буфета, выдвинул его и, вытащив резную шкатулку, поставил ее на столешницу. – Антикварная шкатулка из ореха для писем и безделушек с расписной вставкой под эмаль на крышке. Вот смотрите, еще одно отверстие.

– Милая вещица. – Детектив взял произведение искусства в руки, долго рассматривал шкатулку, прикладывал ее к створке буфета, вновь рассматривал и прицеливался острым глазом опытного следака.

– Да, траектория совпадает. Вы правы. Но пуля только вошла в шкатулку. Задняя стенка цела.

– Именно так.

Шкатулка с пасторальной миниатюрой, чуть потрескавшейся, была заперта.

– Откроете? Уверен, у вас и от нее ключик найдется, а?

– Еще как найдется, – усмехнулся Плещеев, быстро нашел в связке крохотный ключ и отпер замок: – Пожалуйте, господин сыщик.

Крымов открыл шкатулку. Письма, старые открытки. Скорлупа грецкого ореха в причудливой и тесной серебряной оправе – тоже своего рода произведение искусства. Одна половинка – из чистого серебра, но с тем же «ореховым» рельефом.

– А это что за безделушка? – повертев скорлупу в руках, спросил Крымов. Потряс у самого уха, но ничего не услышал.

– Безделушка, она и есть безделушка. Я так думаю.

– А что внутри?

– Если ударить молотком, можно и посмотреть. Но как-то жалко. Думаю, просто ореховая скорлупа в оправе. Чья-то причуда.

– Значит, пуля из пистолета графа остановилась в этой шкатулке. Тут закончилась ее кинетическая энергия, которую ученые еще называют живой.

– Выходит, что так.

– А графский револьвер сохранился?

– Два из трех его револьверов есть. Они в экспозиции. Это вы к чему?

– Отверстие от пули – по нему можно определить марку оружия. Что за револьверы были у графа?

– Французский револьвер «Лефоше»…

– Знаю такую марку, образца 1853 года.

– Верно. Трехлинейный револьвер системы «Наган»…

– Образца 1895 года – русская классика.

– Тоже верно. И третий, его упоминают только в письмах. Это итальянский револьвер «Бодео», образца?.. – Старичок внимательно посмотрел на гостя. – Ну же?..

– Не помню, увы.

– 1889 года. «Солдатская модель» без защитной скобы на спусковом крючке.

– Да вы знаток оружия, Платон Платонович.

– Ваша правда, но только отчасти. Я посвятил долгие годы графскому роду Оводовых. Поневоле начнешь разбираться в разных вещах, которые ценил сам граф. В стрелковом оружии в том числе.

Крымов достал телефон, сделал снимки комнаты бедной Машеньки, прицельно сфотографировал легендарный буфет. И с особой тщательностью – пулевые отверстия в буфете, в шкатулке. А потом, уже в комнате графа, щелкнул и графские пистолеты. Для своей визуальной коллекции.

Вскоре они попрощались.

– Да, Платон Платонович, забыл спросить. Обувная фабрика, созданная Никитой Митрофановичем Рыковым, – что с ней стало дальше?

– В революцию отошла государству, там шили сапоги для Рабоче-крестьянской Красной армии. Но и после Гражданской войны фабрика продолжила работу. Шила ботинки «скороходы», называлась «Волжский скороход».

– Слышал о такой.

– Разумеется, слышали. В перестройку фабрику приватизировали, и помещения отдали под торговый центр.

– А потомки Рыковых сохранились?

– Есть один, – отчасти насмешливо заметил Плещеев, – спятивший кошатник Петр Семенович Рыков. В юности мы дружили, но потом насмерть разругались. У них, видите ли, в семье передавалось из поколения в поколение враждебное отношение к Оводовым. Это перенеслось на сам музей и тех, кто его опекает, посвятил свою жизнь Оводовым.

– На вас?

– Именно так.

– А-яй-яй. И почему?

– Видать, нехорошо они разошлись – Дмитрий Иванович Оводов и Митрофан Рыков. Я же не просто так сказал, что ушел слуга из этого дома с неприлично большой суммой денег. У нынешнего Рыкова, Петра Семеновича, есть огромный домашний архив, он же краевед у нас; но меня и моих учеников он к этому архиву на пушечный выстрел не подпустит.

– Стало быть, и впрямь вендетта?

Плещеев развел руками:

– Стало быть.

Крымов задумался:

– Да, и еще один вопрос. А где они, граф и Митрофан, похоронили пса, добермана Арчибальда?

– А в этом дворе и похоронили, – очень просто ответил Плещеев.

– Откуда вы знаете?

– Из писем, конечно. Напротив домовой часовенки, так было написано в одном из писем графа своему поверенному Астапову. Даже не представляю, как переживал граф, случайно или нарочно застрелив любимого пса, который пытался остановить его, защитить Машеньку Черкасову.

– И где эта часовенка, интересно? – спросил Крымов.

– Из этого окна она видна, – Плещеев махнул рукой, – идемте, Андрей Петрович. – Они подошли к окну. – Вон она. – Директор музея кивнул за окно, на осенний дворик и широкий газон с тополем. – В революцию из нее склад сделали, иконы забелили, ну а когда усадьбу стали реставрировать, то и часовенку привели в порядок. Даже росписи на стенах удалось спасти и восстановить.

– Интересно, где он похоронил своего пса? – задал риторический вопрос Крымов.

– Где-то в районе этого газона, я думаю, – пожал плечами директор. – Собачью могилу мы искать не стали, каюсь.

– Логично, – заметил детектив. – Увидимся, Платон Платонович!

3

Выдавать себя за другого человека Андрей Крымов научился сразу после того, как уволился из органов и перешел на вольные хлеба. Приобретая много имен, ты открываешь и много характеров в самом себе, обретаешь новые черты своей натуры.

Главное – не заиграться.

Адрес и телефон Петра Семеновича Рыкова он узнал у друзей в Управлении МВД и скоро уже звонил пожилому краеведу. Андрей Крымов представился журналистом, который изучает жизнь известных дореволюционных предпринимателей, знаковых, так сказать, личностей. Краевед с радостью согласился с ним встретиться.

Рыков, мощный старик-тяжеловес, полная противоположность щуплому Плещееву, тоже жил в старой части Царева, в дореволюционном доме. Недаром Платон Платонович назвал его кошатником: тут был целый зверинец. Острый запах сразу ударил в нос. По квартире Рыкова лениво ходили взад и вперед кошки и котята, две лежали на полках, две на подоконнике. Всего Крымов насчитал штук десять-двенадцать.

– Котеночек не нужен? – едва гость прошел в гостиную, между прочим спросил пожилой хозяин в старом халате. – Два помета в этот раз – многовато для меня одного. Все – красавцы.

– Увы. Я часто бываю в разъездах, а так бы с удовольствием обзавелся.

– А я вот домосед, – объявил крупнокалиберный хозяин.

Одна кошка, трехцветная, самоуверенная, с наглым прищуром, развалилась на столе, среди книг и бумаг.

– Это Зорька, мать племени, – сказал Рыков. – Она с характером, может и цапнуть.

– Уважаю. Привет, Зорька, привет, племя, – поздоровался Андрей с очаровательным зверинцем.

Кошкам было не до него.

– Чаю?

Крымов оглядел общий беспорядок, в котором главными санитарами леса были, несомненно, животные, и сильно засомневался.

– Пожалуй, нет. Только что отобедал.

– Так что вас интересует? – когда они сели в кресла, разделенные журнальным столиком, спросил хозяин.

Крымов достал из кармана диктофон, включил его и положил между ними на старые журналы «Вокруг света».

– Биография вашего знаменитого предка – Никиты Митрофановича Рыкова, фабриканта. Как ему досталось такое богатство. От отца, конечно?

– От отца ему достались только обувные лавки, а вот фабрику он создал своим умом и предприимчивостью. Плюс отцовские деньги.

– Значит, Митрофан… как по батюшке вашего предка?

– Пантелеевич. Митрофан Пантелеевич Рыков.

– Значит, Митрофан Пантелеевич Рыков был сапожником?

– Я бы так не сказал, – отрицательно покачал головой Петр Семенович. – Он любил чинить сапоги, это правда. Хобби. Был изначально мажордомом известного в Цареве графа Оводова, Дмитрия Ивановича, служил ему не за страх, а за совесть. – Его тон стал подозрительным. – Вы об Оводове тоже будете писать?

– Нет, не буду, – честно ответил Крымов. – Оводов – дворянин, а меня интересуют купцы и промышленники, двигатели, так сказать, прогресса, новые люди, как их понимали те же Чехов или Горький.

– И правильно, – согласился Рыков. – Эти дворяне могли только спускать свои имения и наследства, в пыль их превращать, а вот именно купцы и промышленники сколачивали миллионы и строили производства. На их плечах держалась Россия девятнадцатого века.

Они коротенько поговорили о богатом на события девятнадцатом веке, о промышленниках, купцах и их положительном влиянии на экономику царской России.

– Так как же он, ваш предок, из мажордомов да в хозяева обувных лавок угодил? Расскажите, очень интересно! А потом уж и о его сыне – Никите Митрофановиче поговорим.

– Говорить о Никите Митрофановиче – одно, а о Митрофане Пантелеевиче, бывшем графском мажордоме, совсем другое.

– Не понимаю вас.

– Вам интересна история, полная страшных семейных тайн?

– Очень.

– Выключите диктофон.

– Заинтриговали, – выполнил просьбу Крымов.

– Только сразу предупрежу вас: хорошего о графе Оводове вы от меня не услышите, как и обо всем его семействе.

– Меня интересует только истина, – успокоил хозяина разумный гость, – какая бы она ни была.

– Очень хорошо. Случилось так, что старый граф Дмитрий Иванович Оводов полюбил. И предметом его страсти, а это была именно страсть, стала его дальняя родственница – бесприданница Мария Черкасова, из предместий, которую отдали графу на воспитание в город.

К Рыкову прыгнула молодая рыжая кошка, потерлась о его руку и улеглась на коленях.

– Сима, – представил ее Рыков. – Умница.

– И красотка, – кивнул Крымов.

Поглаживая рыжую кошку, хозяин домашнего зверинца продолжал:

– От слуг разве что утаишь? Граф был настойчив, и Мария Черкасова, едва повзрослев, стала его любовницей.

– Старый граф и Мария Черкасова? Вы уверены?

– Разумеется, уверен. Причем стала не без охоты. А почему нет? Такая связь обещала многое. Возможный брак. Конечно, они всячески скрывали свою связь, но, повторяю, как такое скроешь от домочадцев? И тут появляется молодой граф. Он приезжает из-за границы – морской офицер, красавец, – и точно клин входит между отцом и молодой женщиной, с которой он был знаком еще с юности. Дмитрий Иванович заказал портрет своей любовницы, он есть в музее Оводова, кстати. Художник точно уловил ее настроение – она там в смятении чувств. С крестом в руках, будто вымаливает у Господа пощады. Сердце разрывается, когда смотришь на нее.

– Я когда-то видел ее портрет, но это было давно, – легонько соврал Крымов.

– Значит, вы в курсе. С появлением молодого офицера все смешалось в доме Оводовых. Оказывается, у девочки была давняя влюбленность в молодого графа, но потом тот исчез, и она почти забыла о нем. А он, вернувшись, увидел в юной красавице свой идеал. Который принадлежал его отцу. И тут случилась сцена, о которой упоминал мой прапрадед – Митрофан Пантелеевич Рыков. Однажды он проходил по второму этажу дома и услышал громкий хлопок двери. Он понял, чья это была дверь. Марии! Но она явно не могла так садануть ею о косяк. А вдруг случится дурное? Митрофан на цыпочках подкрался к покоям Черкасовой и тотчас услышал в комнате Марии громкий и нервный разговор. Говорили мужчина и женщина. Как и все слуги, Митрофан был любопытен. Такова природа лакеев: они должны быть в курсе домашних перипетий. Он прильнул ухом к двери и услышал властный голос: «Ты – моя и будешь принадлежать только мне!» Но кто говорил, отец или сын, оставалось неясно. Голоса их были похожи. Митрофан прильнул глазом к замочной скважине и увидел яркий красный свет – почти кровавый. Словно плеснули кровью! Но это были просто шторы в комнате Марии Черкасовой…

Крымов слушал его как завороженный. «Да, да!» – твердил он про себя. Его ясновидческий сон вновь разом вспыхнул в памяти: и кровавый цвет штор, и фигура женщины, метавшаяся от окна и обратно. Все так и было! Она наверняка ждала мужчину! И он вошел к ней с этим стуком. Призрак пса Арчибальда привел его, Андрея Крымова, именно туда, где он и должен был оказаться в те роковые минуты. А не слышал он звуков в своем сне, не увидел огней, потому что оказался на территории безвременья. Но именно в самый важный час, когда вершились эти события.

– А потом Митрофан услышал шум и возню, – продолжал Рыков. – Или даже борьбу? Что-то вроде того. Потом все смолкло. Сильно скрипнула кровать, всеми пружинами – так, словно на нее повалились разом. Потом он вновь услышал: «Прошу тебя, нет! Нет же! Я так не могу!..» – «Сможешь, никуда не денешься!» – грубо и глухо сказал мужчина. Было ясно: женщину брали силой! И тут мой предок Митрофан Пантелеевич понял, что пора уносить ноги. Все остальное его точно не касалось. Он быстро убрался на первый этаж, в свою комнату, и забыл об этой истории до срока.

– Думаете, Марию Черкасову изнасиловали?

– Уверен, господин журналист.

– Но кто же это был, отец или сын? С отцом у них и так была связь…

– Сколько вопросов, правда? Но слушайте дальше: самое интересное впереди! Прошло какое-то время, и назрела новая ссора. На этот раз все случилось в той же комнате красавицы Марии Черкасовой, но теперь их было трое. Нет, четверо! Четвертым стал пес Арчибальд. В комнате Марии ругались мужчины – отец и сын. Мария умоляла их остановиться. Прогремел выстрел, завопил от боли мужчина, затем раздался второй, и вскрикнула женщина. На этот раз Митрофан помчался к дверям Марии, на свой страх и риск распахнул их. И вот что увидел мой предок и рассказал сыну, а тот приказал записать рассказ отца… С одной стороны, слева, едва держался на ногах молодой граф Павел Дмитриевич с окровавленной рукой и искаженным от боли лицом, он зажал левую кисть здоровой рукой. С другой стороны застыл старый граф Дмитрий Иванович с револьвером. А на полу лежали мертвыми Мария Аркадьевна Черкасова и пес Арчибальд. Что между ними произошло в эти секунды? Кто был прав, а кто нет? Этого Митрофан так и не понял. Но револьвер был у старого графа. «Послушай, Митрофан, – сказал Дмитрий Иванович. – Ты ничего не видел и не слышал. Если сделаешь все так, как я тебе скажу, и поможешь мне, я награжу тебя с избытком. Отпишу тебе село Борское, откуда ты родом. Станешь богатым человеком. Но ты можешь погубить нас всех – и остаться нищим… Что ты выбираешь?» Такие предложения делают не каждый день. Митрофан Пантелеевич выбрал состояние и свободную ото всех хозяев на свете жизнь. Он помог похоронить пса во дворе дома, он стал свидетелем того, как старый граф навсегда изгнал из своей жизни несчастного Павла Дмитриевича, рука которого была изуродована. Митрофан Рыков лично свидетельствовал, что Мария Аркадьевна Черкасова, сильно простудившись, занемогла и быстро отошла в мир иной. Ее тело отвезли на границу Царевский губернии, в село Елесеево, где была худая усадебка разорившегося отца Марии – Аркадия Борисовича Черкасова. Там ее и похоронили на местном деревенском кладбище. Но более мой предок находиться в доме Оводовых не мог. Он купил дом на другом конце города и с большим состоянием отбыл на волю вольную подальше от графа. А сыновьям сказал: «Избегайте, дети мои, графьёв Оводовых – это порочный корень, дьявольский. Убивцы они».

– Да-а, история, – пробормотал Крымов. – Видишь, как оно все было-то! Но как, по-вашему, погиб пес Арчибальд?

– Поймал пулю, я думаю. А как еще? Ну-ка, Сима, прости старика. – Рыков поднял молодую рыжую кошку, задремавшую на его коленях, пересадил на журнальный столик, погладил по голове и, кряхтя, встал. – Сейчас я вам кое-что покажу. – Он отправился к полкам, порылся там, выудил журнал «Англия» за какой-то стародавний год и вернулся на место. В середине журнал был заложен старинной фотографией. – Посмотрите на это фото, господин журналист…

– Так, смотрю, и… – Крымов чуть было не проговорился, потому что хотел сказать: «Узнаю Павла Дмитриевича Оводова. Как живой». – И кто это?

– Это Павел Оводов, молодой граф, – пояснил старик. – Сын Дмитрия Ивановича. А вот фрегат «Королева Виктория», – продолжал он с раскрытым журналом в руках. – Совершает путешествие вокруг обеих Америк. Командирский состав. Капитан Джеймс Портридж, старпом Пол Гадфлай. Взгляните…

Крымов с превеликим интересом перехватил журнал и сразу узнал в бывалом моряке, английском офицере, все того же молодого графа – его аристократическое лицо, горделивое, с ямочкой на подбородке, ни с каким другим перепутать было невозможно. Даже если граф был в военной форме чужого государства.

– «Гадфлай» в переводе с английского означает «овод», «слепень». «Задира, надоедливый человек».

– Мне стоит подтянуть английский, – серьезно заметил Крымов.

– Итак, Пол Гадфлай – Павел Оводов. А теперь обратите внимание на пальцы его левой руки.

– Так, и что?

– Он не подогнул их, как может показаться на первый взгляд. На трех его пальцах не хватает верхних фаланг – мизинце, безымянном и среднем. Помните, что видел мой предок Митрофан Пантелеевич, когда вошел в комнату Марии Черкасовой после двух роковых выстрелов? Когда истошно закричал молодой граф?

– Павел Дмитриевич держался правой рукой за левую, из нее обильно текла кровь. Так?

– Все верно. Отец отстрелил ему три пальца.

– Одной пулей?

– Всякое бывает.

– А еще убитая собака?

– Не знаю, что там случилось доподлинно, все-таки сто двадцать лет прошло, но факт остается фактом: пальцев молодой граф лишился.

– Вопрос… – пробормотал Крымов.

– Что ж, пора кормить мой зверинец, – вдруг свернул разговор Рыков.

Последние десять минут кошки то и дело подходили и терлись о ноги хозяина, желая привлечь его внимание.

Пришло время гостю прощаться с умудренным опытом краеведом. Он от всего сердца поблагодарил хозяина дома, который пролил немало света на эту таинственную историю.

– Благодарю за рассказ, – обуваясь в прихожей, сказал детектив. – Если возникнут вопросы, я к вам обращусь, Петр Семенович, не обессудьте.

– Буду только рад.

Пока Крымов ехал домой, в голове у него крутилась только одна схема: трагическая сцена в комнате Марии Черкасовой. Как ни переставлял Андрей в своем воображении персонажей семейной драмы, а комнату он успел выучить наизусть, ничего не складывалось. Любая сцена буквально рассыпалась на глазах. Как случилось так, что была убита Мария Черкасова, погиб пес, а у Павла Оводова оказались отстрелены пальцы?

Три выстрела, как минимум. Но было только два. Там случилось что-то другое, о чем не знали ни Плещеев, ни Рыков. И что ему, Крымову, предстояло узнать.

Дома Андрей немедленно сел за компьютер и стал искать любую информацию, связанную с фрегатом «Королева Виктория», неоднократно совершавшим путешествия по морям и океанам. К счастью, информация посыпалась на него, как из рога изобилия. Статьи и воспоминания вылетали одно за другим. Да, было такое трехмачтовое судно с тридцатью пушками большого и среднего калибра, под командованием капитана Джеймса Портриджа прославившее и адмиралтейство Великобритании, и храбрый экипаж. Один раз у берегов Южной Америки оно вступило в битву с бразильскими пиратами, у берегов Южной Африки, недалеко от Касабланки, дало достойный отпор пиратам из Марокко. Судно трепали шторма, но всякий раз оно выдерживало выбранный маршрут.

Только один раз, когда «Королева Виктория» огибала Африканский континент и проходила у мыса Доброй Надежды, на фрегате случилась настоящая беда. Бунт! Что может быть хуже? С такой напастью никакие пираты не сравнятся. Чем был вызван бунт, Крымову осталось неясным, зато он узнал, как звали зачинщика – это был старпом Пол Гадфлай по кличке Фингерлес мэн, что означало «Беспалый».

4

Поздним вечером того же дня третьей по счету отмычкой Крымов отпер ворота, ведущие во двор краеведческого дома-музея Оводовых. В этот момент один из его коллег, старший лейтенант полиции Константин Яшин, занимал разговором охранника. С подсказки частного сыщика Яшин представился инспектором пожарной охраны и объяснял, что именно в эту ночь возможны скачки напряжения по всей электросети города; если где-то проводка старая, жди беды. Яшин, опытный следак, умел разговорить подозреваемого, но все-таки стоило торопиться.

Лунный свет таинственно освещал дворик. Слева – двухэтажный особняк Оводовых, в глубине – одноэтажный кирпичный дом для прислуги, справа – подсобные помещения. Между ними – часовенка. Позади – высокие арочные ворота.

За спиной Крымова горбом топорщилась объемная спортивная сумка с важными предметами для любого кладоискателя. Там лежали саперная лопатка, изящный ломик, небольшая кирка, сборный металлоискатель, широкая малярная щетка, большой фонарь, перчатки. При ярком свете осенней луны и так все открывалось как на ладони. Можно было обойтись даже без фонаря. Он понадобится чуть позже.

Крымов подошел к краю газона, из которого, с другой стороны, рос древний тополь. Где же старый граф мог похоронить любимого пса? Которого он, возможно, сам и убил. В каком месте? Под деревом? Вряд ли. Там корни. Но было ли это дерево сто лет назад? Тоже не факт. А если место захоронения захвачено асфальтом, как быть тогда? Крымов усмехнулся: отбойного молотка он не захватил.

– Не мог он закопать любимую собаку просто так, – покачал головой детектив. – Должен был придумать что-то особенное. Могильную плиту, например…

В доме на первом этаже вспыхнул неяркий свет – он шел из глубины помещения. Крымов быстро пробежал дворик, подкрался к окну и тут же получил СМС. Он взглянул на экран телефона. «Затаись на минуту, – писал ему старший лейтенант Яшин. – Сторож пошел к счетчику». «Ок», – ответил коллеге Крымов и вновь заглянул в окно, прикидывая маршрут, по которому передвигался сторож. Он даже увидел силуэт, проплывший по коридору. Напугал Яшин бедолагу капризами электричества. Что ж, издержки производства.

И тут Крымов услышал знакомый тихий рык за спиной. Он стремительно обернулся – даже проскреб сумкой о кирпичную стену. И тотчас сухой мороз остро прокатил по его спине. На газоне, широко расставив лапы, стоял черный пес и смотрел на него – не было сомнений, это был доберман Арчибальд. Или его призрак? Те же острые уши, широченная бойцовская грудь. Шкура черного зверя на спине и темечке золотилась в свете яркой луны.

– Чур меня, – пробормотал Крымов. – Я так не играю. Это уже не сон. Нет, не сон? Или я сплю?

Нет, он не спал – это была явь. Прокравшись сюда из тайного коридора, ведущего в небытие и обратно, доберман стоял и смотрел на него в упор, чего-то ждал. Глаза его светились все тем же ровным кровавым светом, как и в недавнем сновидении.

– Что ж я косточку не захватил? – совсем тихо риторически спросил Крымов. – Может, все-таки сплю? Пес, давай договоримся, а? Я же тебе не враг…

Он плотно закрыл глаза. Да просто зажмурил, как со всей непосредственностью делают дети. А когда открыл их, черного пса не было. Только осенняя лужайка золотилась в свете луны.

– Фу, – выдохнул Крымов, – пронесло… Стоп!

Он понял все и сразу. Место, где стоял пес, и было ему зна`ком. Крымов обернулся на окно – свет потух. Сейчас Яшин продолжит терроризировать сторожа. Андрей вышел на середину лужайки: справа от дохлого кустика и стоял пес. Он быстро поставил сумку, достал лопату, надел старые кожаные перчатки и взялся энергично выворачивать землю большими пластами. Десять сантиметров, пятнадцать, двадцать… Удар лопаты пришелся на камень. Он быстро проскреб периметр каменной плиты. Теперь пришла очередь малярной щетки. Крымов смахнул землю, выбил ее изо всех щелок и ударил в центр плиты ярким лучом фонаря. Надпись была старинной, с ятями: «Спи спокойно, мой верный друг».

Да! Черный доберман навел его на свою могилу. Призрак Арчибальда сделал свое дело. Если, конечно, все это не было его, Андрея Крымова, буйной фантазией. Он подкопал плиту со всех сторон, вытащил из сумки ломик и кирку, зацепил ими плиту и стал расшатывать ее. Вскоре она поддалась. Андрей вывернул плиту, опрокинул ее. И тут же получил СМС от Яшина: «Торопись, кладоискатель, сторож нервничает».

– Так точно, – пробормотал Крымов.

Под плитой был огромный сгнивший деревянный ящик – собачий гроб. Что ж, не каждый пес удостаивается чести быть похороненным таким образом! Лопатой сыщик быстро разбил верхние доски, торопливо выломал их и ударил лучом фонаря в могилу. Да, пес был именно тут! Вернее, то, что от него осталось. Жалкие полуистлевшие кости. Но оставался череп и был виден широкий костяк груди.

Крымов включил металлоискатель и стал аккуратно водить им от одного края гроба к другому. И вскоре прибор ожил тонким писком.

– Есть! – тихонько воскликнул детектив.

Металлоискатель остановился как раз напротив грудной клетки скелета пса. Понадобилась еще пара минут, прежде чем Крымов вытащил из костей то, за чем сюда и пожаловал. Это был кусочек деформированного свинца, скорее похожий на камушек. Он положил его в заранее приготовленный полиэтиленовый пакет, сунул в карман, быстро забросал остатками сгнивших досок разворошенный гроб, опрокинул плиту, забросал могилу землей. Уровнял лопатой землю, поспешно утоптал ее ногами и даже листья разбросал. Конечно, было видно, что тут начинал копаться заблудившийся крот, но вовремя сбежал. Пусть так и будет. И тут пришло третье СМС: «Сторож подозревает неладное – смывайся».

Побросав инструменты в сумку, Крымов подбежал к забору, но, поддавшись импульсу, обернулся.

В центре газона, прямо над своей могилой, стоял в лунном свете черный пес и смотрел на него – ночного расхитителя гробниц. Глаза призрака светились приглушенно-кровавым огнем, но отчего-то прошло то напряжение, которое чувствовалось во всем, что, так или иначе, было связано с этим зверем. Будто бы он все сделал так, как и следовало. Как этого хотел сам графский доберман. Но прощаться с призраком Арчибальда было рано, это Крымов тоже понял. Он открыл дверь, запер ее снаружи той же отмычкой, послал Яшину СМС: «Я ушел!» – и поспешил к своей машине, которую оставил на всякий случай за углом.

5

– Привет, Колокольцев, – сказал с порога Андрей Крымов заспанному худому коллеге, который открыл ему дверь.

Лицо коллеги было немного одутловатым, под глазами пролегли мешки.

– Привет, коль не шутишь. Значит, до утра подождать не мог?

– Нет, не мог.

Они только что созвонились, вернее, позвонил Крымов и со всей настойчивостью сказал:

– Еду к тебе, Вадим. Без тебя никак.

– Ну, если так отвечает Крымов, стало быть, и впрямь припекло, – резюмировал хозяин дома. – Проходи. Чай будешь?

– Нет. Не до чая.

– Ладно, сэкономлю пакетик.

Они прошли в гостиную и сели на старый диван, прожженный сигаретами в нескольких местах. Тут же на журнальном столике стояла широкая ограненная стеклянная пепельница, полная окурков. Зажигалка, сигареты. Бокал с остатками пива.

– Запущено у тебя, – оглядевшись, констатировал гость.

– Да, как и вся моя жизнь. После того как Нинка ушла искать счастье на сторону, все покатилось и полетело.

– Бывает, – понимающе кивнул Крымов.

– Так что у тебя, частный сыщик?

– Пуля.

– Начало хорошее, – заинтригованно усмехнулся криминалист Колокольцев. – По-нашему, по-ментовски.

– И несколько фотографий. Пистолеты.

– Еще лучше. Давай показывай.

Крымов вытащил пулю в полиэтиленовом мешочке и айфон, кивнул:

– Ты смотри пока, только оботри вначале, она из могилы, – и стал искать в телефоне фотографии.

– Круто. Хоть не заразная?

– Я же не эпидемиолог, откуда мне знать?

– Тоже верно.

Колокольцев вытащил пулю, отправился в ванную, там хорошенько промыл и почистил ее, вернулся, обтирая улику тряпкой.

Подбросил на ладони:

– Антиквариат, как я погляжу. Дуэльная?

– Пролежала под землей приблизительно сто двадцать лет, застряла в грудной кости здоровенного добермана.

– Ух ты. И где этот пес поймал пулю?

– В доме своего хозяина.

Колокольцев вновь повалился на диван. Вышиб из пачки сигарету, зацепил губами, щелкнул зажигалкой, прикурил.

– Несчастный случай?

– Если бы.

– Так что случилось?

– А вот это мне и нужно выяснить. Кровь из носу. Ты спец по маркам оружия, по всем нюансам, я в этом вопросе тебе и в подметки не сгожусь. От какого ствола эта пуля?

– Надо подумать.

– Думай.

– Сейчас, – кивнул Колокольцев. – Загоняешь ты меня.

Оставив сигарету на краю пепельницы, он поднялся, принес электронные ювелирные весы и плюхнулся вновь.

– Тут нужна точность – до миллиграмма.

– Охотно верю.

Зажав сигарету в зубах, Колокольцев положил пулю на весы. Цифры забегали и остановились на 20 граммах.

– И что это значит?

– Это значит, что пуля тяжелая.

– У графа Оводова было три револьвера: «Лефоше»… Вот фотографии. – Андрей протянул ему телефон с фотографиями.

– Нет, – выпуская дым, отрицательно покачал головой Колокольцев. – Изящный револьвер, его пуля куда легче.

– «Наган». Следующая фотка.

– Тяжелее, чем «Лефоше», но тоже нет.

– Первые два представлены в коллекции. Третий – итальянский револьвер «Бодео» образца 1889 года, – только упомянут в архивах, так называемая «солдатская модель»…

– Да-да, без защитной скобы на спусковом крючке. Еще одна изысканная вещь, пусть даже созданная для руки солдата. Калибр десять целых и тридцать пять сотых миллиметра. Знаю, но и его пуля весит не более пятнадцати граммов. Калибр у твоей пули куда больше всех трех перечисленных. Это видно обычным глазом: тут почти что двенадцать миллиметров.

– Так от чего она? От какого оружия?

– Есть один старый добрый револьвер, для которого эта пуля подошла бы на сто процентов. Но что он делал в России?

– И что это за револьвер?

Колокольцев усмехнулся:

– Знаменитый на весь мир кольт «Миротворец».

– Любимое оружие ковбоев Дикого Запада?

– Он самый. Страшный пистолет. Для своего времени, конечно. Сорок пятый калибр, «Лонг кольт», как его называли, – «Длинный кольт» – армейский револьвер 1873 года выпуска. Конечно, «Магнум‐44» будет куда сильнее, но это спустя полвека. Даю девять против одного, Крымов, что твоя пуля от «Миротворца». И по времени сходится идеально.

– Но за графом такого оружия не числилось.

– Думай, ищи.

– Был еще молодой граф.

– Звучит романтично.

– Поверь мне, не очень.

– А женщина была в твоей истории? – вопросительно поднял брови криминалист. – Только честно?

Андрей Крымов с горечью усмехнулся:

– Была, и очень красивая, между прочим.

– Так и знал. «Шерше ля фам дон лю крим», – усмехнулся криминалист. – «Ищите женщину в преступлении».

– Тебе надо над прононсом поработать.

– И так сойдет. Что с ней случилось?

– Ее убили. Тогда же, когда застрелили и собаку.

– Жалко.

– Очень жалко. Она этого не заслужила.

– Расскажешь эту историю?

– Непременно, когда все узнаю. – Крымов поднялся. – Спасибо тебе, Вадим.

Колокольцев потушил окурок, пожал товарищу руку.

– И пузырь не забудь для рассказа.

– Даю слово. Хотя…

– Что?

– Пил бы ты поменьше, Колокольцев.

– Не учи жить, Крымов.

Они попрощались. Спускаясь по лестнице, Андрей сделал еще один поздний звонок.

– Алло, Яшин…

– Здесь такие не живут, – ответил его недавний переговорщик. – Вы ошиблись, гражданин.

– Мне завтра нужна твоя помощь, Костя. Выручишь? Выходной же.

– Ну конечно, товарищ капитан, – зевнули на том конце связи. – Кого я теперь должен заговорить?

– Сможешь скататься со мной в Елесеево?

– Куда?

Андрей вышел из подъезда в холодную осеннюю ночь, остановился на крыльце.

– Это на границе с Симбирской губернией. Село такое старинное. Очень надо. По тому же делу.

– Сколько ехать?

– Два часа.

– Кто за рулем?

– Я, конечно.

– Очень-очень надо?

– Позарез. И «корочки» твои могут пригодиться.

– А-а, вон в чем все дело! Ладно, скатаемся.

Дома Крымов вновь обратился к интернету. Листал и листал страницы, считывал заголовки. Наконец нашел то, что искал. История кругосветного путешествия фрегата «Королева Виктория» неожиданно преподнесла ему подарок в виде воспоминаний младшего помощника капитана Сэмюэля Страйка. Они были записаны спустя много лет после легендарного путешествия и начинались со сборов в Англии, в порту Ливерпуля. Не таким уж великим лингвистом был Андрей Крымов: текст шел на английском языке, приходилось выделять его блоками и забрасывать в переводчик.

Но эти строки зацепили его сразу:

«Я никогда не доверял старпому, с самого первого дня, как только увидел его на борту корабля и заговорил с ним. У него был легкий акцент, грубоватый, еще тогда я подумал, что он не англичанин, а выходец с континента, может быть, голландец или даже немец. На мой вопрос, откуда его корни, он ответил смешком. Я понял: это не мое дело…»

Фрегат переплыл Ла-Манш и проследовал вдоль побережья Европы. Далее был Гибралтар, затем западное побережье Африки. Все началось у мыса Доброй Надежды. Сэмюэль Страйк описывал путешествие во всех подробностях, приходилось читать или просматривать все переводные блоки. Образ старпома, настоящего морского волка, из числа сорвиголов, которого обожали матросы и побаивалась остальная команда, опасался даже сам капитан, проявлялся все сильнее и ярче. Высокомерный, презиравший всех, не боявшийся смерти, готовый бросить вызов любой опасности…

«Он не чурался дружбой с матросами, хотя явно был аристократом, – продолжал вспоминать о нем Сэмюэль Страйк. – Так ведут себя изгои, отверженные, от которых отказался их класс. А еще Пол Гадфлай умел пить, и много, в эти часы он рассказывал грязные истории. Они были связаны с карточными играми и женщинами, которым Гадфлай, как мне показалось, упорно мстил за разбитую любовь…»

Пьяница и картежник, потаскун, сквернослов и богохульник, готовый драться с кем попало, – таким вырисовывался портрет Пола Гадфлая по прозвищу Беспалый. Увечье только прибавляло ему сил противостоять всему миру.

Страйк продолжал:

«Когда один из младших офицеров спросил его, где он потерял пальцы, старпом рассмеялся: «Их отняло у меня одно чудовище, это была плата за проход в чертоги ада. Налог за будущую удачу! Но не советую долго смотреть на мои пальцы, лейтенант, вы можете лишиться своих»… Я чувствовал, что тень былого страшного преступления неизбывным грузом лежит на нем…»

Но старпому Гадфлаю прощалось все за то, что он мог провести корабль через самые опасные рифы и скалы; звериным чутьем он ощущал перемену погоды и никогда не обманывался насчет грядущей бури. «У него внутри будто бы сидел путеводный маяк, – писал о нем Страйк. – Или это был сговор с дьяволом, не знаю…»

Там, у мыса Доброй Надежды, фрегат «Королева Виктория» и наткнулся на потерпевшую крушение голландскую шхуну «Дедерик», перевозившую алмазы с Африканского континента. В эти годы как раз шла беспощадная Англо-бурская война, в которой непримиримые англичане сражались против упрямых голландских плантаторов, уже сто лет как осевших на этой земле и создавших свои хозяйства в Южной Африке. Англии нужно было мировое господство, фермерам-бурам – независимость. Коса нашла на камень. И вдруг – гибнущее на рифах голландское судно.

«Как назло, в эти дни нашего капитана схватила малярия. Он уже неделю метался в жару и бреду. Командование перешло к старпому. Пол Гадфлай приказал: “Мы перебьем этих чертовых голландцев, если они будут сопротивляться, и возьмем их добро себе! Все по закону войны! Уверен, корона Великобритании одобрила бы!” Многие матросы, включая двух младших офицеров и боцмана, были на его стороне. Я пытался достучаться до сознания капитана, но так и не смог – он был на грани жизни и смерти. Жажда добычи сделала свое дело. На приказ сдаться голландцы ответили отказом. С нашим фрегатом трудно было поспорить. Пушки разнесли голландскую шхуну, затем наши шлюпки атаковали разбитый корабль противника. Все были убиты, добро перекочевало на наш борт. Пол Гадфлай по прозвищу Беспалый стал героем. Но это было еще не все…»

Только тут Крымов обнаружил, что в окно падает ранний свет хмурого осеннего утра и скоро старший лейтенант Яшин позвонит ему. Сыщик встал из-за компьютера, добрел до кровати, повалился в одежде на покрывало и отключился почти мгновенно. Последнее, что он слышал: пушки «Королевы Виктории» разносят голландскую шхуну «Дедерик», и лодки с фрегата плывут штурмовать разбитое судно противника, готовя экипажу беспощадную резню…

6

Они ехали в село Елесеево на границу с Симбирской губернией. За городом Крымов на пару секунд отключился за рулем, и они едва не угодили на встречную полосу. Яшин, разозлившись не на шутку, быстро пересел на его место.

– Да что с тобой такое, товарищ капитан? – спросил он. – На чей след ты выбрел? За кем гоняешься?

– За дьяволом, Костя, – только и ответил, засыпая на заднем сиденье, частный сыщик Андрей Крымов.

Эта погоня и впрямь забирала у него много сил. Еще бы – общаться с призраками и следовать за потусторонними силами!

– И меня втянул в такое дело? Ну спасибо…

Яшин растолкал его уже в Елесеево. У местной учительницы истории они узнали о старом Воздвиженском кладбище, названном так по храму, стоявшему тут когда-то. Храма, увы, не осталось, а вот кладбище действовало и в наши дни продолжало разрастаться в сторону леса. Самый старый его участок густо зарос кустарником, его даже хотели снести, как им объяснили, но там оказалась могила родственника известного поэта золотого века, и кладбище решили восстановить. Правда, работы текли крайне медленно, видимо, деньги, выделенные отделом культуры, уже порядком разворовали.

– Ты же не будешь раскапывать еще одну могилу? – спросил Яшин.

– Буду, – твердо ответил Крымов. – Только бы ее найти.

Вначале они нашли могилу дворянина Аркадия Борисовича Черкасова, затем его супруги и только потом Марии Аркадьевны Черкасовой. Черный каменный крест, на треть ушедший в землю.

– «Корки»-то я предъявлю, если что, но разрешения на эксгумацию останков у меня нет, – заметил Яшин.

– Всю ответственность беру на себя, – успокоил его Крымов.

– Ладно, тебя не переубедишь. Скажи хоть, дело того стоит?

– Еще как стоит, Костя. Если мы этого не сделаем, призрак черного пса не успокоится и будет преследовать меня всю оставшуюся жизнь.

– Призрак черного пса? – сморщился Яшин.

– Ага.

– Ты здоров?

– Ага. Иди за лопатами. Я пока фотки сделаю.

Над головами гробокопателей шумели пожелтевшие клены. Остро пахло сырой землей. Подождали, пока начало смеркаться. В это время на кладбище уже никто не придет навестить покойных близких и тем более не станет заниматься похоронами. По ходу распили чекушку коньяка, прихваченного Яшиным, и чай из термоса. Рассказ Крымова про черного пса, заявившегося ему во сне, тронул старшего лейтенанта за живое.

– Главное, чтобы ты не спятил, – констатировал Яшин.

– Тащи лопаты из багажника, – сказал Андрей. – Полчаса нам хватит.

Вдалеке проезжали грузовики и легковушки. Потом над полем ярко загорелась закатная полоса. Заметно похолодало.

– Ну что, за работу? – спросил Крымов.

– Поехали, – отозвался Яшин.

Они работали со всей энергичностью, на какую только были способны. Ночной тьмы дожидаться никто не хотел, а в это время года темнело быстро. То и дело гробокопатели обозревали окрестности. Потом лопаты ударили в доски – крышка гроба. Зацепили и подняли ее. Еще одни останки – теперь уже безвременно погибшей молодой женщины. Скелет, истлевшее платье. Крымов достал большие ножницы, вручил Яшину фонарь, сказав: «Свети», – опустился на корточки и стал резать платье.

– Это еще зачем? – спросил Яшин.

– Так надо, – ответил его бывший шеф.

Он освободил ребра грудной клетки от истлевшего сырого материала, и в ярком луче фонаря что-то полыхнуло внизу. Крымов достал находку.

– Да это же золотой крест матери графа Дмитрия Оводова. Фамильная святыня. Вот это подарок! Теперь поглядим на ребра.

Два были повреждены – с наружной стороны грудной клетки и со спины.

– Что это значит? – спросил Яшин.

– Мария Аркадьевна Черкасова была не задушена, не отравлена, не умерла от менингита, как трактует ее смерть официальная версия, а погибла от пули, как и пес Арчибальд. Но третьего выстрела не было. А Павел Дмитриевич Оводов тем не менее лишился пальцев на левой руке.

Крымов сделал десятка три фотографий, потом снял свой нательный крест, завернул в носовой платок и положил его на останки Марии Черкасовой.

– Спите спокойно, Мария Аркадьевна. Царствие вам небесное, несчастной убиенной, жертве своей красоты. А этот крест я заберу…

– Уверен?

– Нечего ему тут дожидаться черных гробокопателей, когда правда выйдет наружу. Плещеев Платон Платонович пополнит им свою и без того богатую коллекцию… Ну что, опять за лопаты, товарищ старлей?

– Как скажешь, кэп.

Через полчаса старший лейтенант Яшин грузил инструмент в багажник машины. Уставший, но успокоившийся Крымов закурил. Выдыхая дым, он посмотрел вдоль кладбищенской ограды. И, как совсем недавно во дворе особняка, замер.

Вдалеке, за чугунными прутьями, стоял мощный черный пес с острыми ушами торчком и смотрел на него. Он прощался, будто бы говоря: до встречи, Крымов! Когда-нибудь обязательно свидимся.

– Яшин, – тихонько позвал Андрей коллегу.

– Чего? – Тот хлопнул дверцей багажника.

– Да оглянись же ты, черт!

– Ну, оглянулся.

Крымов и сам требовательно обернулся на товарища, а когда вновь посмотрел вдоль ограды, там уже никого не было.

Призрак исчез!

– Там был пес, ну, тот самый, доберман. Слово даю, что видел его!

– Лечиться вам надо, товарищ капитан, – скептически отреагировал Яшин. – Или отоспаться, дрыхнуть как минимум двое суток. Валерьянки попить. Поехали? Только за руль я тебя точно не пущу. Мне еще пожить хочется.

– А я и не собираюсь за руль.

– И правильно.

Вернулись они к полуночи. Крымов пообещал Яшину бутылку коньяка, тот с улыбкой сказал: «Скупердяй – я на ящик наработал. Ты мне еще за вредность должен».

Так они и расстались.

Дома, отмыв золотой фамильный крест от векового тлена и оставив раритет сушиться, Крымов вновь сел за компьютер.

Младший помощник капитана фрегата «Королева Виктория» Сэмюэль Страйк продолжал рассказ:

«Команда ликовала: все стали богачами! Даже мало доверявшие Полу Гадфлаю, убедившись в его силе и удаче, взяли сторону старпома. Когда капитан Джеймс Портридж пришел в себя, то обнаружил, что уже не он, а Гадфлай – истинный командир корабля. Алмазы помутили разум, и матросы превратились в пиратов…»

Что же было дальше? Морякам никогда не платили много. Ни в одной из стран. А рисковали жизнью они каждый божий день и втайне всегда негодовали на эту несправедливость. Старпом Гадфлай по кличке Беспалый предложил своим людям наплевать на присягу и уйти с сокровищами на волю.

Сэмюэль Страйк продолжал:

«Мы, оставшиеся в меньшинстве, попытались противостоять им, но Гадфлай лично застрелил одного офицера и двух матросов из двух кольтов сорок пятого калибра, с которыми никогда не расставался…»

– Два кольта сорок пятого калибра, – пробормотал Крымов. – Это же и есть «Миротворцы»…

Детектив усмехнулся: выходит, Павел Оводов не изменял привычкам – предпочитал именно американское оружие. Его можно было понять. Крымов жадно стал читать дальше, но концовка была не за горами.

Младший помощник Сэмюэль Страйк писал:

«Мы, не пошедшие на сговор с преступниками и бунтовщиками, были высажены на мысе Игольный, самом южном пятачке Южной Африки, с минимальным количеством пропитания и без огнестрельного оружия, нам оставили только кортики. Бунтовщики же увели корабль в Кейптаун, где продали его, а потом попросту исчезли – растворились в этом мире».

Корона Великобритании вернула корабль, забыла об унижении, пообещала немалое вознаграждение за голову Пола Гадфлая по кличке Беспалый и его сообщников, но он и вся его команда исчезли раз и навсегда. Как сквозь землю провалились.

Страйк заканчивал свое повествование:

«Как бы там ни было, я уверен, что кара Господня найдет их всех и в первую очередь – проклятого Пола Гадфлая по кличке Беспалый: как бы дьявол ни защищал мерзавца, я точно знаю: его ждет преисподняя».

Теперь оставалось дождаться утра – Андрею Крымову необходимо было как можно скорее попасть в музей Оводовых.

7

– Да ты зачастил к нам, пожарник? – с порога заметил охранник краеведческого музея. – Пригорело, что ли?

Безделье выматывает – старшему прапорщику хотелось дружеской дискуссии.

– Не сейчас! – бросил Крымов и в спину услышал:

– Тут еще твой коллега ночью звонил – допрашивал… Не знаешь такого, пожарника Янина?

– Знаю! – на полпути громко ответил сыщик. – Его два года назад уволили! А он все звонит и звонит! Работает!

Андрей мигом взбежал по старинной лестнице и ворвался в кабинет директора.

– Платон Платонович, здравствуйте, – кивнул Крымов. – У меня для вас сюрприз. – Он вытащил из кармана завернутый в кухонное полотенце предмет и сунул его в руки директору. – А мне нужно еще раз взглянуть на ореховую шкатулку. Идемте же.

И уже в спину услышал:

– Боже! Боже! Откуда вы это взяли?

– Восхищайтесь по дороге.

– Но откуда?!

– С того света, Платон Платонович, с того света, – отчеканил Андрей Крымов. – Ключики ваши волшебные ото всех тайных дверей и запоров не забудьте.

– Беру! Беру! – услышал он за спиной.

Вскоре Крымов держал на ладони грецкий орех в серебряной оправе, одна половина которого была серебряной, повторяя все изгибы и рельеф скорлупы.

– И что теперь? – благоговейно спросил Плещеев.

– Я буду думать, Платон Платонович. Час, два, три. Сколько понадобится. – Он указал пальцем на пол: – В этой комнате, где жила Мария Аркадьевна Черкасова. Так надо. Надеюсь, вы не возражаете?

– Ни в коем случае, Андрей Петрович. Но вы можете мне объяснить, как у вас оказался этот крест? Фамильный крест графов Оводовых? Его же искали сто лет! Даже больше!

– Позже, Платон Платонович, позже. А сейчас оставьте меня и дайте подумать. Уверен, у вас и без меня хлопот навалом.

– Хорошо, дорогой мой, как скажете. Думайте, сколько вам угодно. Ухожу!

Директор на цыпочках удалился из комнаты Марии Черкасовой, понимая, что мешать гостю музея и дарителю в эти торжественные минуты – почти что святотатство.

Крымов опять не спал. Но если в предыдущую ночь он читал воспоминания младшего помощника капитана фрегата «Королева Виктория» Сэмюэля Страйка, то теперь вникал в тайны искусства удивительного художника – русского миниатюриста Иоакима Самсонова, который был своеобразным Левшой конца девятнадцатого века. Секреты тайных замочков и тайны секретных замков открывались детективу Крымову, когда он убеждался, как из простейших предметов, на которые в обычной жизни человек и не взглянет, могли появиться на свет удивительные произведения искусства. И как возникали хитрейшие сейфы, на вид совсем безобидные, открыть которые могли только посвященные.

Но Крымов, прошедший огни и воды, обладал криминальным чутьем и умением разгадывать самые сложные задачки. Два часа детектив гипнотизировал грецкую скорлупу, мытарил ее так и сяк. Причудливый грецкий орех серебряной стороной набирался тепла от человеческих рук и теперь уже буквально горел на раскаленной ладони упрямого Андрея Крымова, пока тот не догадался, что нужно сделать: на какой ободок нажать, какой замочек привести в движение, когда успеть вернуть ободок на место… И чудо свершилось. Крымов услышал едва уловимый щелчок – серебряная половина грецкого ореха отделилась и пошла вверх…

Легендарный мастер Левша подковал блоху. Иван Кулибин придумал «водоход», «самобеглую повозку», лифт и мечтал соорудить вечный двигатель. Иоаким Самсонов делал шедевры внутри ореховой скорлупы. Да-да, именно внутри! Он умел создавать в них целые миры, отправляя в хрупкую оболочку семейные тайны с портретами, письмами, любовными посланиями, обручальными колечками, крохотными иконками, и закрывал их невидимыми засовами от чужих глаз. Многим сумел угодить этот умелец, и графу Оводову в том числе. Серебряная крышка миниатюрной шкатулки вдруг поднялась и открыла Крымову крохотный мирок, в который никто не заглядывал последние лет сто.

В ореховой скорлупе, в серебряной ее части, был портрет-миниатюра – все то же изображение удивительной и несчастной Марии Черкасовой. На другой стороне в перламутровом гнездочке – золотой медальон с надписью: «Моей любимой Марии, моему сердцу, душе моей. Д.И.О.». Не было сомнений, это писал граф Дмитрий Иванович Оводов. В крохотной подушечке тесно засело два обручальных колечка, которые, как видно, очень скоро должны были надеть два полюбивших друг друга человека – мужчина и женщина, пожилой граф и его воспитанница. И тут же был плотный комочек бархата с твердой начинкой.

Крымов уже знал, что он увидит…

Вскоре на его ладони оказалась еще одна деформированная пуля, выпущенная из американского кольта сорок пятого калибра, прозванного на всех континентах «Миротворцем». Но это было еще не все. Последнее доказательство, которое, правда, было необходимо больше самому Крымову, чем остальным. Детектив пришел в музей во всеоружии. Он достал из кармана миниатюрный пенал, из него – иглу и пинцет, выдохнул и извлек из серебряной половины скорлупы портрет Марии Черкасовой. Только обод грецкого ореха и сохранился за ним, оставляя зияющую дыру – это пространство было занято серебряной «скорлупой».

Крымов вошел в кабинет Плещеева и сел перед ним на стул.

– Платон Платонович, не удивляйтесь, но сейчас сюда приедет ваш коллега и старый знакомый, с которым я хочу вас помирить раз и навсегда. На то есть причина.

– Кто это? – подозрительно нахмурился директор.

– Скоро вы все узнаете. А пока что…

Он положил руку на стол директора музея и разжал кулак – на его ладони была открытая грецкая скорлупа.

– Вам удалось?! – прошептал Плещеев.

– Представьте себе. Но путь к этому открытию был очень непрост.

– Догадываюсь, Андрей Петрович, – кивнул директор. – А вы мастер на все руки, как я погляжу…

– А вы – счастливый обладатель еще одного экспоната из быта графов Оводовых. – Крымов взглянул на часы. – Сейчас он будет здесь. И я вам обоим расскажу эту историю. – Детектив обернулся. – О, я уже слышу его тяжелые шаги…

– И что я делаю в этом месте, кто мне скажет? – послышался из холла голос с легкой одышкой. – Эй, люди?!

– Да-да, – с ехидной улыбкой кивнул Плещеев, – и запах кошек чую тоже.

Вскоре Андрей Крымов поведал двум старикам, как сложились обстоятельства этой трагической детективной истории.

А начал он так:

– Уважаемый Платон Платонович и не менее уважаемый Петр Семенович. – В его голосе зазвучал тон строгого учителя. – Прошу быть внимательными и не коситься друг на друга враждебно, чем вы сейчас и занимаетесь, отвлекая себя и меня.

Те натужно засопели, только один тоненько, а другой низко, но смирились. С этим норовистым детективом трудно было спорить.

– Итак, когда-то граф Дмитрий Иванович Оводов взял на воспитание девочку из обедневшей дворянский семи Черкасовых, своих дальних родственников. Она росла бок о бок с юношей, молодым графом Павлом Дмитриевичем. Нет ничего странного в том, что девочка прониклась к красавчику невинной детской любовью. Но тот был отдан учиться морскому делу в далекую Великобританию. Повзрослевшая Мария Черкасова, ставшая красавицей, привлекла внимание старого графа. Хотя пятьдесят лет – разве это старость? – усмехнулся детектив. – По нынешним временам – жених!

– По нынешним временам и я жених, – пробурчал Рыков и кивнул: – Даже Платон, а он старше меня на пять лет…

Плещеев занервничал.

– Не будем отвлекаться, – продолжал Крымов. – О Павле у нее остались только воспоминания. А ей уже исполнилось восемнадцать, еще пара лет и, по меркам девятнадцатого века, – старая дева. Так или иначе, она ответила взаимностью графу, который, разумеется, собирался жениться на юной красавице при первой возможности. Судя по семейным письмам, выставленным в экспозиции, и фотографиям с Елисейских Полей, это случилось, когда они отправились в Париж. Граф знал, куда надо везти девушку. Там они и обручились. Свадьбу решили сыграть после возвращения. А когда приехали, обнаружили в доме молодого офицера – Павел Дмитриевич вернулся. Он и учебу закончил, и в обеих Америках успел побывать. Потянуло домой – на месяцок, прежде чем отправиться в Константинополь, потом в Китай и Японию. И, конечно, он тотчас влюбился в юную красавицу. Но она уже принадлежала его отцу. Хотя чувства к молодому графу у нее тоже остались, а возможно, вспыхнули с новой силой. В один из вечеров Павел Оводов ворвался в комнату Марии, которая металась по своим покоям, не зная, как ей быть, и взял ее буквально силой.

– Откуда вы это знаете? – подозрительно спросил Платон Платонович. – Опасное обвинение, детектив!

Крымов вопросительно посмотрел на Рыкова.

– Вы понимаете, о чем я?

– Так это о нем рассказывал Митрофан Пантелеевич? – вскинул брови краевед-кошатник. – Красные шторы? Вы уверены?

– Именно – красные шторы, – кивнул Андрей.

– О чем знаете вы оба и не знаю я? – возмутился Плещеев.

– Платон Платонович, скоро вы все узнаете, – успокоил его Крымов. – Разумеется, Петр Семенович, это был молодой граф. Чего бы ей метаться, если должен был прийти старый граф, как мы его называем? Они и так жили вместе. И вспомните ее слова: «Прошу тебя, нет! Я так не могу!» – И слова мужчины: «Сможешь, никуда не денешься!» Так мог сказать только тот, кто ждал давно и терпеть более не мог. Человек бешеных страстей, каким и был Павел Оводов. Он получил то, что хотел. И с этой ночи весь дом обезумел. Дмитрий Иванович заказал портрет Марии; написанный очень круто, насколько я могу судить, он выдавал всю ту мятежность, что охватила душу несчастной Черкасовой. Павел Дмитриевич, едва они оставались наедине, настаивал на новых встречах и близости, но Мария отказывала ему. Во время одной из таких сцен молодой граф буквально обезумел, он требовал, чтобы она уехала с ним. Тут и застал их Дмитрий Иванович. Он ворвался в покои невесты с револьвером, но и в руке сына было оружие – кольт «Миротворец».

– Митрофан Пантелеевич ничего не говорил об оружии в руках молодого графа, – воспротивился Рыков.

– Правильно, потому что он застал самый конец этой сцены. Итак, было два выстрела. В итоге – убитая Мария Черкасова, застреленная собака, изувеченная рука Павла Оводова. Что же случилось? Ни один из трех револьверов, находившихся в арсенале графа Дмитрия Оводова, не участвовал в той стрельбе. Калибр не соответствует. Я проверил, и криминалисты подтвердили. Уверен, старый граф вообще не стрелял.

– Но общепринятая версия… – попытался воспротивиться Плещеев. – Как же…

– Она неверна, Платон Платонович. Ошибочна. Думаю, дело было так. Будущий пират и разбойник, хладнокровный убийца, готовый пойти на любое преступление, Павел Оводов угрожал отцу и Марии оружием. Наверное, говорил, что убьет ее, отца и застрелится сам. В духе Серебряного века, когда они и жили. Пес не выдержал и бросился на Павла Оводова, тот закрылся левой рукой, но успел выстрелить два раза. Одна пуля досталась Арчибальду, другая – Черкасовой. Не думаю, что молодой граф хотел убить Машу. Но когда человеку отсекают пальцы, он может пальнуть куда угодно. Свинцовые горошины идентичны – обе пули от «Миротворца». Отцу так и не хватило сил нажать на спусковой крючок и выстрелить в сына. Тут ворвался дворецкий Митрофан и застал картину, о которой потом рассказал своим детям. Пуля, убив Машу, оказалась в скорлупе грецкого ореха, из которого позже и была создана миниатюрная шкатулочка. – Крымов указал на стол. – Вторая пуля, убившая Арчибальда, – он достал из кармана кусочек свинца в крохотном полиэтиленовом пакетике, – была найдена мною в могиле пса. Да, да, Платон Платонович, не удивляйтесь, я ночью проник в музейный дворик и эксгумировал его тело.

– Какой вы авантюрист, однако, – неодобрительно покачал головой Плещеев. – С вами держи ухо востро…

– Обижаете! Не я ли вам принес золотой крест Оводовых, который достал из второй могилы – Марии Аркадьевны Черкасовой?

– Вы и там побывали?! В селе Елесеево?!

– И там побывал. Сыщик я или нет? Пуля пробила сердце молодой женщины, сломала ребро и дальше ушла по траектории – в буфет, в шкатулку и в грецкий орех. Остальное известно: от Митрофана граф Оводов откупился, тело Машеньки отправил ее отцу, а сына выгнал вон и лишил наследства. Впрочем, оно ему не понадобилось: молодой граф Оводов обокрал британскую казну и растворился в мире с горой африканских алмазов.

Оба старика с удивлением уставились на рассказчика.

– Эту историю я вам расскажу чуть позже. За бутылкой коньяка, которая причитается с вас, Платон Платонович. Заодно и с коллегой на мировую выпьете. – Он кивнул на Рыкова.

– Я-то не против, если коньяк с Платона, – миролюбиво съязвил старый кошатник.

– Да хоть две, – по-гусарски ответил Плещеев.

– Вот и отлично, – одобрил его реакцию Крымов. – Я заканчиваю. Старый граф нашел искусника Иоакима Самсонова, и тот смастерил из пробитого ореха махонькую шкатулку с секретом. Остается последний вопрос, еще одна улика и третий экспонат для вашего музея, Платон Платонович. У вас есть лопаты? В подсобке?

– Две штуки, – ответил Плещеев.

– Ну вот, как раз для вас – я уже рылся в вашем дворе. Там земли-то всего двадцать сантиметров. А я буду на подхвате.

– Пошли, – кряхтя, встал со стула Рыков. – Платон мне друг, но истина дороже. Когда я еще в такой истории поучаствую? Пошли, Платон!

Два старика копали на зависть слаженно. Пожелтевший тополь шумел над их головами. Остро пахло мокрой землей. Крымов смотрел и радовался. Любовался ими! Столько лет враждовали – и вот тебе, работают вместе. А там, глядишь, и дружба вернется.

Землицу раскидали, затем все вместе поддели ящик, и Крымов вытащил его наружу. Перехватил у Плещеева лопату и стал ковырять осеннюю землю дальше.

– Ага, – сказал он и вытащил из земли задубевший от времени кожаный сверток. – А вот и он…

Ножом распорол пару ремней, перехвативших сверток, и стал освобождать искомый предмет…

– Главный вопрос: куда делась самая серьезная улика? – работая, говорил Андрей. – Орудие убийства. Куда делся кольт «Миротворец»? Вот он, этот роковой пистолет!..

На газоне перед тремя мужчинами лежал убитый временем, проржавевший, с частично сгнившей рукоятью кольт 45-го калибра, прозванный американцами «Миротворец» за то, что он мог уладить любые конфликты – только взводи вовремя курок.

– Митрофан не увидел его, потому что, скорее всего, кольт оказался под тушей пса, – рассуждал Крымов, – когда граф выронил его и схватился за обезображенную руку. От злосчастного кольта отец и сын должны были непременно избавиться – и как можно быстрее. Лучшего места, чем под ящиком с убитой собакой, найти было трудно. Вот вам и третий бесплатный экспонат для музея, Платон Платонович. Золотой фамильный крест Оводовых – раз, шкатулка из грецкого ореха – два и легендарный кольт Дикого Запада – три. Что скажете, господа краеведы?

– Вы – молодчина, – кивнул Петр Семенович. – Хоть и наврали мне – прикинулись журналюгой.

– Но дело того стоило, разве нет? – с улыбкой спросил детектив.

Плещеев со всей искренностью покачал головой:

– Мой коллега умаляет ваши таланты, Андрей Петрович. Вы – уникум. Пинкертон! Как же я рад, что вы переступили порог нашего музея. Это судьба…

– А как я рад! – откликнулся Крымов.

– И все-таки, Андрей Петрович, может, котеночка-то возьмете? – стоя над могилой пса, трогательно спросил Рыков. – Черного? Есть у меня такой. Марсик.

– Я подумаю, – обнадеживающе вздохнул Крымов.

– А ты, Платон? Возьмешь белую кошечку? Лёльку? От сердца оторву – для тебя.

– У меня аллергия на кошек, Петруша. Забыл?

– Конечно, забыл, сколько лет-то прошло, – откликнулся старик-гигант. И тотчас взъярился: – Да врешь ведь все, верно? Платон? Зубы мне заговариваешь?!

…Крымов шел по ночной улице. Была глубокая ночь. Тяжелый осенний туман поднимался от мокрого асфальта. Тлели вдоль тротуара редкие фонари. Луна терялась в обрывках сизых облаков.

И вдруг он остановился, увидев впереди знакомый силуэт. Там, в конце квартала, стоял крупный пес – мощная грудь, острые уши. Все, как и в первый раз, только теперь это было прощание. Арчибальд добился своего – он реабилитировал доброе имя хозяина. И тут случилось куда более пронзительное явление, отчего сердце у Крымова замерло. От темного массива деревьев отделился силуэт женщины. Изящный, в платье девятнадцатого века.

Высокая прическа, грация в движениях…

Он уже видел этот силуэт, хорошо знал его! На той самой картине, которая висела в комнате особняка Оводовых, превращенного в музей. Женщина с крестом в руках, с мятущейся душой, которая никак не могла поделить свое сердце между двумя мужчинами. Отцом и сыном. Оба, потеряв ее, несомненно, осиротели. На всю оставшуюся жизнь.

Женщина и пес несколько секунд простояли, глядя на него, Андрея Крымова. Потом повернулись и пошли вперед, растворяясь в перспективе ночной улицы…

Когда утром он проснулся и первые лучи зажгли задернутую штору, обрывок сна все еще стоял у него перед глазами.

Крымов улыбнулся и прошептал:

– Прощайте, Машенька… Мария Аркадьевна Черкасова…