Вы не авторизовались

Искупление бесплатное чтение

Канаэ Минато
Искупление

SHOKUZAI © Kanae Minato 2012.

Russian translation rights arranged with Futabasha Publishers Ltd. through Japan UNI Agency, Inc., Tokyo

* * *

Французская кукла

Дорогая Асако, большое спасибо за то, что пришли на мою свадьбу.

Честно говоря, во время церемонии я все время волновалась, что толпа моих родственников, приехавших из маленького городка, сразу напомнит все, что там когда-то случилось, и расстроит вас. Кажется, они сами не понимают, какое впечатление иногда производят на людей.

Кристально чистый воздух – единственное, чем они могут похвастаться. Я впервые это поняла, когда семь лет назад, после окончания школы, уехала учиться в женский колледж в Токио и четыре года прожила там в общежитии. Мои родители были категорически против того, чтобы я училась в столице. «Тамошняя грязная жизнь может втянуть тебя в проституцию, – уверяли они. – И что тогда? Что ты будешь делать, если подсядешь на наркотики? Тебя могут и убить…»

Вы выросли в городе, Асако, и наверняка посмеетесь, когда это прочитаете, удивитесь, – как такое могло прийти им в голову?

– Вы слишком часто смотрите «24 Сити», – пыталась бороться я, вспоминая любимое телевизионное шоу родителей. Но, по правде говоря, мне и самой нередко представлялось нечто в этом роде. Тем не менее я очень сильно хотела уехать в столицу.

– Что такого особенного в Токио? – возражал отец. – В нашей префектуре тоже есть колледжи, предлагающие обучение по специальности, которая тебя интересует. Если тебе не хочется каждый день ездить, можно снять квартиру рядом с колледжем, здесь они дешевле. А если что вдруг случится, ты всегда сможешь приехать домой. Всем будет спокойнее.

– Будет спокойнее? Шутишь? Ты же прекрасно знаешь, в каком страхе я прожила здесь последние восемь лет.

Как только я это сказала, они перестали мне возражать. Разрешили уехать в Токио, но при одном условии: я должна жить в общежитии, а не одна в съемной квартире. Я согласилась.

До этого я ни разу не была в Токио, и он мне показался абсолютно другим миром. Когда я впервые вышла из синкансэна^[1], на вокзале было полно народа – сплошная толпа, насколько хватает глаз. Возможно, там было больше людей, чем во всем нашем городке. Самое удивительное, что все каким-то чудом передвигались, не задевая друг друга. Пока я добиралась до нужного места, останавливаясь и проверяя, правильно ли иду к метро, я ни разу ни с кем не столкнулась.

Удивилась я и когда попала в метро. Пассажиры практически не разговаривали между собой, даже те, кто вместе сел в вагон. Изредка раздавался смех или долетали обрывки разговоров, но обычно это были иностранцы, а не японцы.

В младших классах я ходила в школу пешком; повзрослев, добиралась на велосипеде. На поезде же ездила всего пару раз в год, когда мы с подругами или с семьей отправлялись в соседний город – в универмаг или торговый центр. И в течение всего часа в поезде мы болтали без умолку. Что надо купить? В следующем месяце у них дни рождения, надо им что-то подарить. Где пообедаем? Пойдем в «Макдоналдс» или в «Кей-эф-си»?.. Болтали в пути не только мы. В поезде было много людей, и все они разговаривали и смеялись, никто не возражал, поэтому я и считала, что так себя вести нормально.

Неожиданно мне пришло в голову, что токийские жители не замечают своего окружения. Люди вокруг их не интересуют. Пока сидящий рядом человек ничем их не беспокоит, им на него вообще наплевать. Совсем неинтересно, как называется книга, которую читает кто-то напротив тебя. Даже если прямо перед тобой стоит человек с дорогой дизайнерской сумкой, никто не обращает на него ни малейшего внимания.

Как только я это поняла, сразу перестала плакать. «Люди могут подумать, что я скучаю по родному городу, – думала я, – провинциалка с огромной сумкой, сидит там и ревет…» Мне стало неловко; я вытерла слезы, беспокойно посмотрела по сторонам, но ни один человек даже не взглянул на меня.

Вот тогда я и поняла: Токио гораздо прекраснее, чем я его представляла. Я приехала сюда не ради дорогих магазинов и престижных развлечений, а для того, чтобы раствориться в толпе людей, которые ничего не знают о моем прошлом, и исчезнуть.

Если говорить точнее, я очень хотела исчезнуть навсегда, потому что в прошлом я стала свидетелем убийства, и человек, его совершивший, до сих пор гулял на свободе…

В общежитии нас в комнате было четверо, все из далеких от столицы сельских мест. В первый день каждый хвастался своим родным городом. «У нас самая вкусная лапша удон», – говорил кто-то. «У нас отличные горячие источники», – важничал другой. «Дом моих родителей рядом с домом знаменитого игрока в бейсбол из высшей лиги», – не уступал третий… Что-то вроде этого. Еще три девочки были из маленьких городков, но по крайней мере я слышала раньше эти названия.

Когда же я назвала им свой, никто не мог даже сообразить, в какой префектуре он находится.

– Что это за место? Что там у вас есть? – спрашивали они, и я ответила:

– Там кристально чистый воздух.

Я знаю, Асако, вы бы точно поняли, что я это сказала не потому, что больше гордиться нечем.

Я родилась в сельской местности и дышала каждый день, не задумываясь ни на минуту о том, какой там воздух. Впервые я об этом услышала, когда начала учиться в четвертом классе, весной того года, когда произошло убийство.

Однажды наша учительница по обществоведению, госпожа Савада, сказала нам:

– Все вы живете в районе Японии с самым чистым воздухом. Знаете, почему я вам это говорю? Точные инструменты, которые используют в больницах и исследованиях, должны производиться в очень чистой среде. Поэтому производства открывают только в местах с очень чистым воздухом. А в этом году компания «Адачи маньюфэкчуринг» построила здесь новый завод. И то, что производитель самого точного оборудования в Японии решил построить завод именно здесь, говорит о том, что тут самый чистый воздух во всей стране. Поэтому вы должны гордиться тем, что живете в этом замечательном городе.

После урока мы спросили Эмили, правда ли то, что сказала учительница.

– Папа сказал то же самое, – ответила она.

Таким образом, вопрос был решен. Раз Эмили подтвердила, значит, в нашем городе и в самом деле чистейший воздух. Мы безоговорочно поверили ее отцу не потому, что он, человек свирепого вида с тяжелым взглядом, занимал в этой компании какое-то высокое положение, а потому, что он был из Токио.

В то время в нашем городе не было ни одного минимаркета, но мы не придавали этому никакого значения. Мы принимали жизнь такой, какой она была. По телевизору мы видели рекламу куклы Барби, но сами никогда не держали ее в руках. Для нас куда более ценными были модные французские куклы, которые местные жители с гордостью выставляли в своих гостиных.

Однако после появления нового завода у нас возникло странное непривычное ощущение. Из-за Эмили и других учеников, приехавших из Токио, наш образ жизни, представлявшийся нам до сих пор абсолютно нормальным, стал казаться неуклюжим и отсталым.

Все, связанное с приезжими, не было похоже на то, к чему мы привыкли, начиная с того, где они жили. После начала работы компании «Адачи маньюфэкчуринг» в городе она построила жилой дом для своих сотрудников, первое в местной истории здание выше пяти этажей. Его старались создать в гармонии с окружающей средой, но для нас оно выглядело как за́мок на каком-то отдаленном острове.

Однажды Эмили пригласила девочек из класса, живших в западном районе города, где и стояло это новое здание, к себе домой. Ее квартира находилась на последнем, седьмом этаже. Я так волновалась накануне этого похода, что ночью практически не спала.

Приглашение получили четверо – я, Маки, Юка и Акико; все давнишние подружки, мы выросли в одном районе.

Как только мы вошли в квартиру Эмили, нам показалось, что мы попали в другую страну. Первым откровением стала открытая планировка. Мы тогда и понятия не имели о совмещении гостиной с кухней – огромное общее пространство нас поразило. Можно было смотреть телевизор, готовить и есть в одной комнате, разделяющих стен не было.

Нас угостили английским чаем; его подали в чашках, которые нам, детям, категорически не разрешалось трогать дома. Чайник имел такой же рисунок, что и чашки, а на таких же тарелочках лежали пирожные с невиданными фруктами. Я узнала только клубнику. В полном восхищении я наелась ими, чувствуя при этом, будто что-то не так.

После чая мы решили поиграть в кукол, и Эмили принесла из своей комнаты Барби в пластиковом футляре в виде сердца. Сама кукла была одета точно так, как Эмили в тот день.

– В Сибуе^[2] есть магазин, где можно купить точно такую же одежду, как у Барби. Родители подарили мне ее на прошлый день рождения. Да, мама?

Единственное, о чем я в тот момент мечтала, – как бы поскорее выбраться оттуда.

Именно тогда кто-то из девочек сказал:

– Эмили, а можешь показать нам вашу французскую куклу?

– Что это такое? – Она смотрела на нас непонимающим взглядом.

У Эмили такой куклы не было. Она даже не поняла, о чем речь. Я вышла из состояния смущения и воспрянула духом. Естественно, что Эмили ничего не знала о французских куклах. В нашем городе они были традиционным символом статуса.

Все наши старые деревянные, построенные в японском стиле дома были похожи. Комната рядом со входом – гостиная – обычно была оформлена в европейском стиле; там обязательно висела люстра и в специальной стеклянной витрине стояла французская кукла. Они находились там по многу лет, а примерно за месяц до приезда Эмили в нашем городе неожиданно появилось новое развлечение – девочки стали ходить по домам, чтобы с восторгом рассматривать разных кукол.

Сначала мы навещали только знакомых, но скоро начали забегать и в дома других людей, живущих неподалеку. Городок маленький, почти всех мы знали в лицо, комнаты с куклами находились рядом со входом, поэтому практически никто не отказывался пускать нас посмотреть.

Вскоре мы начали делать записи, «памятки», как мы их называли, где указывали рейтинг увиденных кукол. Тогда нельзя было так легко фотографировать, как сейчас, поэтому мы зарисовывали кукол цветными карандашами.

В основном рейтинг кукол зависел от их одежды, но мне нравилось разглядывать их лица. Мне казалось, что люди выбирают похожих на себя и они напоминают мать семейства или кого-то из детей.

Эмили сказала, что хочет посмотреть на французских кукол, и мы провели ее по десяти домам, где, с нашей точки зрения, были самые красивые. После этого она предположила, что остальные дети из ее дома тоже раньше никогда не видели ничего подобного, поэтому пригласила еще несколько человек, и мы все вместе обошли разные дома. Мы даже не знали, из каких они классов и как их зовут. Почему-то несколько мальчишек тоже оказались в этой компании.

Хозяин первого дома, в который мы зашли, спросил:

– Значит, у вас тур под названием «Французские куклы»?

Нам так понравились эти слова, что мы в тот день так и окрестили наш выход – «тур французских кукол».

Кукла в моем доме занимала второе место в общем списке. Вырез ее розового платья и подол были обшиты мягкими белыми перышками, на плечах и на талии красовались довольно крупные темные розы. Но больше всего мне нравилось, что ее лицо было похоже на мое. Я даже дорисовала ей под правым глазом маркером небольшую родинку, как у меня, что очень огорчило маму. А еще мне нравилось, что невозможно было определить возраст куклы – то ли она взрослая, то ли ребенок.

– Разве она не классная? – хвасталась я. Но дети уже потеряли к ней интерес, и я помню, что меня это очень расстраивало.

После того как мы посетили последний дом, Эмили повела итог:

– Я все-таки думаю, что Барби лучше.

Она не сказала – скорее всего, не из желания нас обидеть – ни одного доброго слова о французских куклах, и те вдруг перестали казаться нам самым прекрасным в жизни, превратившись в нечто бесполезное. С того дня наши игры с ними прекратились и мои «заметки» уехали в глубину выдвижного ящика.

Но спустя три месяца слова «французские куклы» были у всех на устах из-за так называемой кражи французских кукол. Не знаю, Асако, что вы об этом слышали.

В конце июля, вечером, во время летнего праздника Обон^[3], из пяти домов, включая мой, украли кукол. Больше ничего не взяли, и дома никак не пострадали. Лишь французские куклы исчезли из своих стеклянных витрин. Такое вот странное происшествие.

Празднование происходило в городском административном центре. В шесть часов начались традиционные танцы, в девять – конкурс караоке; все завершилось к одиннадцати. Для города это было большое событие, жители организовали угощение – арбузы, мороженое, лапша сомен, бесплатное пиво. Были и ларьки, где продавали сладкую вату и ледяную стружку с фруктовыми сиропами.

Все пострадавшие дома объединяли две вещи – те, кто там жил, ушли на праздник, и ни в одном не были заперты входные двери. В то время, я думаю, большинство домов оставляли открытыми. Если нужно было что-то отнести соседям, а их в тот момент не было дома, просто заходили внутрь и оставляли там то, что собирались передать. Так люди тогда поступали.

Из-за нашего «тура французских кукол» полиция сразу же решила, что это просто детская шалость, однако злоумышленники и куклы так и не были найдены, и в конце концов все это ушло в прошлое как странное событие во время праздника.

Помню, как отец меня ругал:

– Это все из-за того, что вы толпой таскались по домам. Те дети, у которых не было французских кукол, позавидовали и решили их украсть.

С этой неприятности начались наши летние каникулы, но мы все равно каждый день проводили на улице. Особенно нам нравилось ходить в бассейн около начальной школы^[4]. С утра мы примерно час занимались школьными заданиями, а потом бежали в бассейн. Он закрывался в четыре, а мы до темноты играли на территории школы.

Теперь даже в сельских начальных школах предусмотрены меры безопасности. Никому, даже детям, не разрешают находиться на территории школы во время каникул или выходных. Но тогда мы могли резвиться там до захода солнца, и никто не возражал.

Иногда, если мы приходили домой до того, как из громкоговорителей раздавалась мелодия «Зеленые рукава», оповещая всех, что сейчас шесть часов вечера, дома нас спрашивали, всё ли в порядке, не поссорились ли мы с друзьями.

Сразу после убийства в тот день – и много раз позднее – я подробно рассказывала все, что только могла вспомнить. Рассказывала полиции, учителям в школе, родителям – своим и чужим – и вам, Асако, и вашему мужу. Но сейчас я хочу еще раз описать все события в том порядке, как они происходили. Вероятно, я сделаю это в последний раз…

В тот день, вечером четырнадцатого августа, детей на улице было мало. Бо́льшая часть ребят, с которыми мы обычно играли, либо разъехались, отправившись навещать родственников, либо сами были заняты с гостями, как это принято во время праздника Обон. На школьной площадке играли только мы впятером: я, Маки, Юка, Акико и Эмили.

Мы четверо, постоянные жители этого города, жили с нашими бабушками и дедушками, или они жили отдельно, но близко, поэтому Обон для нас не был временем путешествий, и мы, как обычно, вышли погулять.

Большинство тех, кто переехал сюда из Токио и трудился на заводе «Адачи», отправились во время праздника домой. Отец Эмили работал все праздничные дни, как она нам сказала, и поэтому Эмили тоже осталась в городе. В конце августа они собирались всей семьей съездить отдохнуть на Гуам.

«Тур французских кукол» внес некоторую неловкость в наши отношения с Эмили, но скоро все забылось и мы опять стали дружны. Возможно, этому способствовало то, что Эмили с энтузиазмом играла в «исследователей», модную тогда у нас игру.

Во время всех праздничных дней бассейн был закрыт, поэтому мы играли на волейбольной площадке на территории школы, в тени, рядом со спортзалом. Мы стояли кружком и перекидывали друг другу мяч. Нам это очень нравилось; мы старались отбить мяч сто раз так, чтобы он за это время ни разу не коснулся земли.

Именно тогда появился тот мужчина.

– Эй, девчонки, у вас есть минутка? – услышали мы.

Он был в серой рабочей рубашке с желтовато-зеленым оттенком, рабочих брюках, с белым полотенцем вокруг головы.

От неожиданности Юка, которая и так была в тот день не в форме, выронила мяч. Мужчина поднял его, поскольку тот откатился в его сторону, и подошел к нам. Широко улыбаясь, он четко сказал:

– Я должен проверить вентиляцию в раздевалках в бассейне, но я совершенно забыл, что нужна лестница. Там просто надо подкрутить несколько шурупов. Кто-нибудь из вас может меня выручить – сесть мне на плечи и затянуть винтики?

Сегодня даже ученик младших классов в подобной ситуации проявил бы бдительность. Школы не считаются безопасным местом. Если б тогда мы знали об этом, возможно, ничего бы не случилось. Может быть, надо было научить нас правильно себя вести – кричать или бежать прочь, – если с нами заговорит посторонний человек?

Но в нашем маленьком сельском городке максимум, о чем нас предупреждали, – не садиться в чужие машины, если нам пообещают жвачку или конфетку, или скажут, что кто-то из родителей заболел и нас отвезут к нему. Поэтому мужчина не вызвал у нас никакого подозрения. Не могу наверняка сказать про Эмили, но остальные точно ни о чем не беспокоились. Напротив, услыхав слово «выручить», мы стали соревноваться за право оказать помощь.

– Я самая маленькая, меня подсадить легче всего.

– А что, если ты не дотянешься до вентилятора? Может, лучше я? Я самая высокая.

– А кто-нибудь из вас в состоянии затянуть шурупы? Я сильная, давайте я.

Думаю, мы все говорили что-то в этом роде. Эмили не произнесла ни слова. Мужчина рассматривал нас, будто прикидывая, кто больше подходит.

– Слишком маленьких или больших не надо… – проговорил он. – А у тебя могут упасть очки, тоже плохо. А ты, наверное, немного тяжеловата.

Наконец он повернулся к Эмили.

– Вот ты – что надо.

Эмили смотрела на нас несколько испуганно. Маки, возможно, расстроенная, что Эмили ее переиграла, предложила пойти всем вместе. Мы трое поддержали.

– Спасибо, – возразил мужчина, – но раздевалка-то маленькая; если все туда пойдут, будет трудно работать, а я не хочу, чтобы кто-то поранился. Так что вы оставайтесь тут, хорошо? Это недолго. А потом я всем вам куплю по мороженому.

Как мы могли ему возразить?

– Пошли, – сказал он, взял Эмили за руку и повел ее через школьную площадку. Бассейн был довольно далеко от нас, и мы снова стали играть в волейбол, еще до того как оба они исчезли из виду.

Какое-то время мы поиграли, а потом уселись в тени, на ступеньки у входа в спортзал, поболтать. Меня никуда не хотят везти на летние каникулы. Жалко, что дедушкин дом так близко. Эмили на следующей неделе поедет на Гуам. Гуам – это часть Америки? Или страна называется Гуам? Я не знаю… Везет Эмили! Сегодня она опять одета, как Барби. Она такая хорошенькая! Такие глаза ведь называют миндалевидными, правда? Она клево выглядит. А ее родители оба выглядят как пучеглазые пришельцы. А какая классная у нее мини-юбка! У Эмили такие длинные ноги! Кстати, вы слышали? У Эмили уже началось это. Что ты имеешь в виду – это? Саэ, ты что, правда не понимаешь?

Тогда впервые в жизни я услышала слово менструация.

Девочек в школе должны были собрать годом позже, в пятом классе, чтобы поговорить об этом, и моя мама ничего пока мне не рассказывала. У меня не было старшей сестры или какой-нибудь старшей родственницы, которая могла бы меня просветить, поэтому я вообще не понимала, о чем они говорят.

У остальных трех моих подруг были старшие сестры, а может быть, их мамы уже сочли нужным все им рассказать, и они начали наперебой объяснять мне, демонстрируя отличное знание темы.

Менструация – это подтверждение того, что твой организм способен иметь детей, говорили они. Кровь вытекает у тебя между ног. А? Ты спрашиваешь, может ли Эмили иметь детей? Правильно, так и есть. Твоя старшая сестра, Юка, тоже? Понятно. У меня тоже, наверно, скоро начнется, мама уже купила мне для этого специальное белье. Что? Ты тоже, Маки? Говорят, что у крупных девочек начинается в пятом классе. Саэ, у тебя не будет до средней школы. Но к старшей школе, говорят, уже есть у всех. Это, понятное дело, розыгрыш. Я имею в виду, в средней школе ни у кого нет детей. Это потому, что они их не делают. Не делают? Саэ, ты хочешь сказать, что не знаешь, откуда дети берутся? Ну да, когда замуж выходят. Действительно! Девочки занимаются с мальчиками грязными делами, вот откуда.

…Надеюсь, вы не порвете мое письмо, прочитав весь этот бред.

Увлеченные беседой, мы вдруг услышали, что играют «Зеленые рукава», то есть уже шесть вечера.

– Сегодня приезжает мой двоюродный брат со своей девушкой, мне велели прийти домой к шести, – сказала Акико.

Поскольку дни были праздничные, все мы решили, что надо появиться дома пораньше, и отправились за Эмили. Когда мы пересекали школьную площадку, я обернулась и обратила внимание на то, как удлинились тени, с тех пор как мы закончили играть в волейбол. Вдруг я поняла, как много времени прошло с момента ухода Эмили, и стала беспокоиться.

Бассейн был огорожен сеткой из металлической проволоки; калитка была не заперта, просто закрыта. Думаю, до событий того года летом всегда бывало так.

От калитки надо было подняться по ступенькам, дальше стояли два сборных типовых домика – раздевалки. Справа для мальчиков, слева для девочек. Когда мы подходили к бассейну, меня удивила тишина.

В раздевалках были раздвижные двери, и, разумеется, они тоже не были заперты. Маки шла впереди, и именно она открыла дверь в женскую раздевалку.

– Эмили, вы закончили? – прокричала она, сдвигая дверь. – Эй?

Никто не отвечал.

– Может, они закончили и она пошла домой, – предположила Акико.

– А как же мороженое? Или он купил его только для Эмили? – раздраженно сказала Юка.

– Это нечестно, – возмутилась Маки.

– А они не там? – Я показала на раздевалку для мальчиков, но оттуда не раздавалось никаких звуков.

Акико, все еще глядя на нас, сдвинула входную дверь в мужской раздевалке, и мы трое задержали дыхание.

– Чт…т… – Акико не смогла ничего произнести, развернулась и завизжала.

Эмили лежала на коврике посредине, головой ко входу.

– Эмили? – испуганно позвала Маки, а потом мы хором прокричали ее имя. Но Эмили лежала там неподвижно, с открытыми глазами.

– Господи! – закричала Маки. Если б она в тот момент произнесла слова «она мертва», мы, наверное, впали бы в такой ужас, что сразу пулей помчались бы домой.

– Надо кого-нибудь позвать, – сказала Маки. – Акико, ты бегаешь быстрее всех, давай к дому Эмили. Юка, а ты беги в полицию. Я поищу учителей, а ты, Саэ, оставайся тут.

Как только Маки договорила, все сразу разбежались. Это был последний раз, когда мы действовали все вместе, вчетвером. Не думаю, что все, что я сказала, как-то отличалось от показаний остальных подруг.

Много раз нас допрашивали всех вместе о том, что происходило до убийства, но не интересовались подробностями происшедшего после того, как мы нашли Эмили. Между собой мы не обсуждали убийство, поэтому не знаю точно, что делали девочки после того, как мы зашли в раздевалку.

Я осталась там одна после их ухода – и снова посмотрела на Эмили. На ней была черная майка с розовым логотипом Барби спереди, но она была задрана так высоко, что его практически не было видно. Я смотрела на ее белый живот и небольшие выпуклости груди. Ее клетчатая юбочка в складку была тоже закручена наверх, и нижняя часть тела без трусиков оказалась выставлена полностью напоказ.

Мне велели ее охранять, но я чувствовала, что, если придет кто-то из взрослых, они будут ругать меня за то, что я оставила ее лежать в таком виде, незакрытой. «Бедная девочка! – скажут они. – Почему ты ее ничем не прикрыла?» Я ничего плохого Эмили не сделала, тем не менее мне казалось, что они обвинят меня. В сомнениях я зашла внутрь раздевалки.

Первое, что я сделала, – достала носовой платок и закрыла им ее раскрытые глаза и рот, из которого что-то капало. Стараясь не смотреть на Эмили, аккуратно взяла пальцами край ее футболки и раскрутила ее вниз. По всему животу было что-то белое, липкое, но я тогда не имела представления, что это такое. Я опустила и юбку тоже. Когда присела на корточки, увидела, что ее скомканные трусики валяются в стороне, на нижних шкафчиках.

Что мне делать с ее трусами? Я не знала, как поступить. Я смогла привести в порядок ее футболку и юбку, не трогая тело, но с трусами это было невозможно. Я бросила взгляд на широко раздвинутые длинные белые ноги Эмили и увидела, как по ним стекает кровь.

Вот тогда я действительно перепугалась и бросилась вон из раздевалки.

Думаю, я смогла, отдавая себе отчет в том, что она мертва, дотронуться до ее одежды, потому что Эмили была задушена и не было крови. Как только я выскочила на улицу, увидела перед собой бассейн, и он напугал меня. Я замерла на месте. Очень скоро солнце почти закатилось и поднялся ветер. Я смотрела на рябь на воде, и мне казалось, что меня могут утащить в глубь бассейна. Говорят, что во время Обона – праздника призраков – если пойти купаться, то мертвец может схватить тебя за ногу. Я слышала это предупреждение каждый год, и сейчас оно звучало у меня в голове. Мне стало казаться, что Эмили может ожить и, чтобы забрать меня в страну мертвых, столкнуть в бассейн. Я закрыла глаза, села на корточки, зажала уши руками и стала пронзительно кричать – аааааааа!!! – так громко, что, казалось, горло разорвется.

Почему я не могла потерять сознание? Если б я упала тогда в обморок, то сейчас моя жизнь была бы совсем другой.

Не знаю, как долго это продолжалось, но первая, кого я увидела, были вы, Асако. Уверена, вы помните, что произошло потом, поэтому здесь я напишу только о том, что случилось со мной.

Юка вернулась с местным полицейским, потом появилась моя мама, обеспокоенная моим отсутствием. Она подозревала – что-то случилось. Мама посадила меня к себе на спину и унесла домой. Мне кажется, я плакала еще громче, чем кричала у бассейна.

Мама сперва не приставала ко мне с расспросами. Она положила меня на подушки для сидения, дала мне холодный ячменный чай, погладила меня по спине, а потом прошептала: «Какое счастье, что с тобой ничего не случилось, Саэ».

Ее голос меня успокоил, я закрыла глаза и провалилась в сон.

То, что я пишу здесь, мало чем отличается от моих слов, произнесенных сразу после убийства. Думаю, что все четверо дали достаточно четкие показания, учитывая, чему мы стали свидетелями.

Однако есть одна вещь, которую мы не могли сказать с уверенностью, и даже сейчас я очень об этом сожалею. Никто из нас не смог это вспомнить.

Все, что случилось в тот день, я вижу очень ясно, как на экране телевизора, но почему-то не в состоянии вспомнить лицо этого мужчины.

– У мужчины на голове было повязано белое полотенце.

– На нем была серая рабочая одежда.

– Разве она не была чуть зеленоватого оттенка?

– Сколько ему было лет? Ну, сорок, или, может быть, пятьдесят…

Хотя все мы помнили общий облик этого человека, никто не в состоянии был вспомнить его лицо. Был он высокий или нет? Толстый или худой? Лицо круглое или узкое? Глаза большие или маленькие? Его нос, рот, брови? Родинки или шрамы? Даже когда его внешний вид разобрали на части, мы не могли ничего толком сказать и только мотали головой.

Одно было точно – раньше мы никогда его не видели.

Какое-то время это убийство было единственной темой разговоров в нашем маленьком провинциальном городке. Один родственник даже специально пришел к нам, чтобы расспросить меня об убийстве, просто из чистого любопытства. Мама выставила его вон.

Люди стали вспоминать кражу французских кукол и связывать ее с тем, что произошло в бассейне. Может быть, говорили они, в городе или где-то поблизости появился извращенец, который любит маленьких девочек. Он украл кукол, на этом не успокоился и убил девочку, красивую, как куколка.

Жители города нашептывали друг другу эти слухи как нечто очень вероятное.

Полиция снова начала допрашивать тех, у кого пропали куклы, и это окончательно убедило всех в том, что оба преступления совершены одним и тем же извращенцем, любителем девочек. Однако я совсем так не думала. Меня тоже можно было описать как маленькую невинную девочку.

С момента убийства, если я не была на чем-то сосредоточена, все время представляла мертвую Эмили. Изображение всегда бывало черно-белое, а кровь, стекающая у нее по ногам, – ярко-красная. При этом мое собственное лицо накладывалось на лицо Эмили и голова начинала страшно болеть. Чтобы унять эту пульсирующую боль, я обхватывала голову руками. И одна и та же мысль пролетала в моем сознании:

Слава богу, что это случилось не со мной.

Уверена, что вы считаете – как ужасно так думать!

Понятия не имею, что чувствовали три мои подруги. Возможно, они просто расстраивались, а может, считали себя виноватыми в том, что не могли спасти Эмили. Я же могла только переживать за себя.

Сразу после мысли «слава богу, это случилось не со мной» приходила следующая – «почему с Эмили?». И у меня был четкий ответ на этот вопрос. Потому что из нас пятерых только она достигла зрелости. Эмили стала взрослой, и поэтому тот мужчина сделал с ней что-то ужасное и убил ее.

Мужчина – убийца – искал девочку, которая только недавно стала взрослой.

Прошел месяц, потом полгода, год, а преступника так и не нашли. Мне кажется, Асако, вы вернулись в Токио через три года после убийства. Интересно, понимаете ли вы, что я пишу это письмо из-за той договоренности?

Время шло, и чем реже люди вспоминали про убийство, тем больше во мне рос страх. Даже если я не помню лицо убийцы, он вполне мог запомнить мое. Он мог считать, что мы знали его в лицо, и прийти убивать меня и остальных девочек. Взрослые долго держали нас под постоянным присмотром, но постепенно он ослабевал. А вдруг убийца выжидал, когда все мы окажемся снова сами по себе, без взрослых?

Мне постоянно казалось, что он за мной наблюдает. То в щелочку окна, то в тени здания или из проезжающей мимо машины.

Я жила в страхе, в ужасе. Я не хотела, чтобы меня убили. Для того чтобы избежать этой участи, надо было во что бы то ни стало добиться одного – не повзрослеть.

Со временем образ убийцы слегка поблек в моем сознании, хотя иногда мне казалось, что за мной кто-то наблюдает. В средней и старшей школе я играла в ансамбле духовых инструментов и помногу репетировала каждый день, поэтому для воспоминаний о прошлом оставалось не так много времени.

Правда, это не означало, что я морально и физически освободилась от убийцы навсегда. Обстоятельства заставили меня понять это, когда мне исполнилось семнадцать – я была самой младшей ученицей в старшей школе.

В семнадцать у меня все еще не было месячных, и хотя я отличалась хрупким телосложением, это не объясняло ситуацию. Возможно, в таком возрасте еще можно было считать положение дел нормальным, но мама хотела, чтобы я обязательно показалась врачу. Поэтому я поехала в отделение гинекологии префектурной больницы в соседнем городке.

Школьнице требуется немало смелости, чтобы пойти в женскую клинику. И хотя до этого момента я вообще не задумывалась о том, почему у меня нет менструаций, я предполагала, почему так происходит, и в то же время надеялась, что это не может быть истинной причиной. Мне, разумеется, очень не хотелось иметь какую-то реальную гинекологическую проблему, поэтому я взяла себя в руки и отправилась к врачу.

В нашем городе была частная женская клиника, но я не могла допустить, чтобы кто-то увидел, как я туда захожу. Я практически не общалась с мальчиками, ни с кем не встречалась, но меня приводила в ужас мысль о грязных слухах, которые сразу же все начнут смаковать. Поэтому я и поехала в соседний городок.

Анализы не показали никаких отклонений, и врач сказал, что проблема может быть психологического характера.

– У тебя в школе или дома нет стрессовых ситуаций? – спросил он.

Когда я узнала, что месячные могут начинаться и прекращаться по психологическим причинам, все стало понятно. «Если я стану взрослой, меня убьют, – думала я. – Если у меня начнутся месячные, меня убьют». Я все время навязывала это своему организму, сперва целенаправленно, потом постепенно это стало подсознательным. Даже если я и не думала постоянно про убийство, оно все равно находилось где-то глубоко в моем подсознании.

В больнице посоветовали консультации и регулярные инъекции гормонов. Я сказала, что посоветуюсь с родителями. Больше я в клинике не была. Отчиталась маме, что у меня всё в порядке, просто позднее развитие. Сама же еще больше стала просить судьбу, чтобы у меня не начинались месячные до того, как истечет срок давности по убийству.

Даже если б я уехала из города, затерялась в токийской толпе и жила бы среди тех, кто ничего не знает о происшедшем, – кто мог бы с уверенностью сказать, что я снова не встречусь с убийцей? Мой организм, еще детский, будет меня охранять, давать чувство безопасности, которое мне так необходимо.

Я не очень надеялась, что убийцу арестуют. Мысли о нем поднимали в душе все переживания. Я радовалась тому, что срок давности скоро истечет и я буду свободна от своего прошлого.

Асако, это не имеет никакого отношения к нашей договоренности.

И тем не менее я никогда не думала, что увижу вас снова.

* * *

После окончания женского колледжа с дипломом специалиста по английскому языку я попала на работу в небольшую компанию, которая в основном занималась красителями. Независимо от того, получили ли выпускники дипломы в области естественных или гуманитарных наук, все новые сотрудники проводили первые два года в лаборатории. Делали это для того, чтобы научить нас разбираться в продукции, с которой имеет дело фирма.

Впервые после уроков химии в старших классах школы я взяла в руки пробирки и мензурки и в первый раз увидела приборы, которые стоили десятки миллионов иен. Газовая хроматография, жидкостная хроматография – вот что делают эти прямоугольные и квадратные приборы, объясняли нам. Но все это пролетало у меня мимо ушей. Однако логотип на машинах привлек мое внимание.

«Адачи маньюфэкчуринг». Оказывается, их сделали в моем родном городе, с его чистым хрустальным воздухом. Я почувствовала некоторое родство с ними, когда поняла это. Но одновременно нахлынуло чувство отвращения, как будто город не отпускал меня. И сразу после начала работы в компании у меня в душе ощущалась смесь этих эмоций.

На третьем году моей работы на фирме ко мне вдруг подошел заведующий лабораторией, чтобы поговорить о возможном кандидате мне в мужья. Это произошло сразу после завершения двухгодичного пребывания в лаборатории, когда меня официально перевели в отдел бухгалтерского учета.

– Он сын двоюродного брата управляющего директора одного из наших важных клиентов. Он видел тебя где-то и попросил, чтобы его с тобой официально познакомили.

Если б заведующий обратился ко мне с этим, когда рядом никого не было, я, скорее всего, отказалась бы знакомиться, хотя меня и просил об этом один из руководителей компании. Но он громко заговорил при всех – как раз в тот момент, когда сотрудники, начавшие вместе со мной свою карьеру в лаборатории, упаковывали вещи в связи с переходом в другие отделы фирмы. Он вручил мне фотографию этого человека и папку с его личным делом. Все мои коллеги собрались вокруг с очень серьезными лицами.

Я раскрыла папку, где лежала фотография, и услышала женские голоса одобрения:

– Симпатичный!

Когда я достала его резюме, мужчины поддержали:

– Впечатляет!

Увидев их реакцию, заведующий спросил:

– Как тебе? Довольно неплохо, да?

– Отличная партия для тебя! – сказал кто-то. – Прекрасный шанс!

После этого я окончательно утратила возможность увильнуть от свидания и в итоге ответила, что буду очень рада познакомиться с ним.

Совершенно непонятно, почему такой крутой молодой человек, выпускник престижного университета, работающий в известной корпорации, к тому же привлекательной наружности, просил о встрече со мной – сотрудницей третьеразрядной компании, ничего из себя не представляющей, – и еще полагал, что я подхожу ему в качестве жены? Что я делала, когда он меня заметил? Такие мысли постоянно крутились у меня в голове в преддверии нашего свидания, и в конце концов я решила, что он меня с кем-то перепутал.

Мы оба не хотели традиционного свидания, устроенного с участием посредников; вместо этого договорились просто поужинать вдвоем. Но я чувствовала себя подавленной. Я теперь уже самостоятельно зарабатывала на жизнь, могла спокойно общаться с мужчинами, но никогда еще не ужинала наедине с мужчиной, с которым только что познакомилась.

Я надела весеннее розовое платье по совету одной назойливой коллеги, поступившей на работу в компанию одновременно со мной, и приехала в лобби отеля, где мы договорились встретиться. Там ко мне подошел человек с фотографии. Это был Такахиро.

Очень весело и вежливо он попросил прощения за то, что обратился к моему начальнику с просьбой о знакомстве, и поблагодарил за то, что я пришла в свой выходной день. Я как-то не смогла сразу найти правильные слова. Мы поднялись на верхний этаж в итальянский ресторан, и после того, как нашли подходящий столик, я протянула ему копию своего резюме, не очень-то впечатляющего. Однако Такахиро положил его на край стола, даже не взглянув.

– Вы же родом из… – и он назвал мой город. – Правда?

При упоминании моего города с хрустально-чистым воздухом я сглотнула. Он продолжал с улыбкой:

– Я тоже там жил, три года, с шестого класса начальной школы по второй средней. У нас разница два года, так что вряд ли вы помните меня.

Помню? Как я могла его помнить, когда я его и не знала? Если он учился в шестом классе, значит, я была в четвертом. В тот год как раз открыли фабрику и в школе появилось много новых учеников, переехавших к нам.

– Мне жаль, что вы не помните, – сказал он. – Но один раз мы играли вместе. Французские куклы. Вы там были главная и водили нас по домам посмотреть их.

А, значит, он тогда участвовал в нашем походе… Но все равно я не могла вспомнить его ребенком. Однако он поменял тему разговора прежде, чем я испытала неудобство, и до того, как вспомнила кражу французских кукол. Он прожил в городе три года и, конечно, не мог не знать о краже, о том, что я тоже имела к этому отношение. Может быть, он ушел от этого разговора специально, чтобы не будить во мне неприятные воспоминания?

Такахиро работал в отделе продаж наручных часов и часто ездил в Швейцарию. Как-то, предаваясь воспоминаниям о моем родном городе, он подумал, что тот немного похож на Швейцарию, потом увидел меня и захотел встретиться.

– Где же это произошло? – спросила я.

Такахиро ответил, что на вечере, устроенном компанией в честь окончания года.

Я назвала китайский ресторан, где происходила та вечеринка.

– Да, – обрадовался он, – там! Я был с другом, сидел рядом с вами и думал: «Неужели случаются такие совпадения?»

Он даже слегка смутился, сказал Такахиро, подумав, не судьба ли это сводит нас вместе? Сейчас, правда, я понимаю, что он говорил первое, что приходило ему в голову.

После этого мы с Такахиро начали встречаться раз или два в неделю. Обычно ужинали вместе, шли в кино или художественную галерею, и удивительно, что, когда я была с ним, исчезал страх того, что кто-то за мной следит. Поэтому каждый раз при прощании мне хотелось побыть с ним подольше.

Такахиро ни разу не предложил пойти с ним в отель, никогда не говорил, что хотел бы подняться в мою квартиру, где я жила одна. Разумеется, когда он подвозил меня домой на такси, я не приглашала его выпить у меня кофе. «Если б ты позвала его и он зашел бы, что тогда?» – задавал мне этот вопрос внутренний голос.

На нашем седьмом свидании Такахиро неожиданно сделал мне предложение.

Мы в тот день впервые держались за руки. Ничего особенно романтического не происходило. Мы пошли на премьеру известного мюзикла, и он держал меня за руку, чтобы мы не потеряли друг друга в толпе. Этого хватило, чтобы заставить мое сердце биться сильнее. Чуть позже, когда мы уже сидели в темном театральном зале, я впала в грустное настроение и даже пролила несколько слезинок.

– Я получил назначение на долгосрочную работу в Швейцарии и очень надеюсь, что ты поедешь со мной.

Такахиро сделал предложение за ужином, когда подали шикарный французский десерт и мы пили вино. Ресторан был очень уютный – каждый столик имел собственное изолированное пространство; идеальное место для предложения. Я чувствовала себя как во сне. Как я была бы счастлива, если б могла безоговорочно принять его…

Но я не могла. Причина существовала.

– Прости, – сказала я, поклонившись, – но я не могу принять твое предложение.

– Почему?

Нельзя сказать, что предложение было уж совсем неожиданным, но я очень разволновалась. Мне хотелось бы, чтобы я могла назвать любую другую, обычную причину для отказа. Сказать, например, что ему нужен более подходящий человек рядом. Но это было бы ложью. Поэтому я пошла прямым путем и раскрыла истинную причину.

Никогда я не думала, что мне придется открывать столь ненавистную правду в тот момент, когда мне делают предложение.

– Я не совсем полноценная женщина.

У него был ошарашенный вид. Думаю, он вообще не предполагал услышать такой ответ. До того, как меня успело полностью поглотить чувство стыда, я пояснила:

– Мне уже двадцать пять, но у меня ни разу не было месячных. Мое подсознание не хочет, чтобы я стала женщиной. У меня не может быть нормальных сексуальных отношений, я не могу родить ребенка. Такой человек, как ты, с таким прекрасным будущим, не может жениться на ущербной женщине вроде меня.

Впервые в жизни я проклинала то, как мой организм меня защищал. С сожалением я подумала, что нужно было еще тогда, в старшей школе, сделать все, что мне рекомендовали, – будь то уколы или консультации.

Я сдерживала слезы, чувствуя, что нельзя их показать. Зачерпнула кусочек десерта – это был воздушный белый мусс, украшенный разными ягодами: клубникой, малиной, клюквой, голубикой… С тех пор как я впервые услышала все эти названия, мой родной провинциальный городок не ослабил своей хватки.

– Это не имеет значения, – сказал Такахиро. – Если ты просто поедешь со мной, будет отлично. Видеть тебя дома, когда я, уставший, прихожу с работы, – все, что мне нужно. Я буду рассказывать тебе, как провел день, обнимать тебя и ложиться спать. Ничего более прекрасного не могу себе представить. Разве ты не хочешь поехать со мной, начать вместе новую жизнь?

А потом добавил:

– Для тебя было бы очень кстати уехать из Японии. Скорее всего, с тобой это происходит из-за убийства. Может быть, ты беспокоишься из-за того, что город вдруг напомнит тебе твой собственный и вернет в твое сознание все, тогда случившееся там? Но я могу гарантировать тебе, что в новом месте не будет убийцы и что я буду рядом, чтобы тебя защитить.

* * *

Я удивилась, когда Такахиро сказал, что надо бы пригласить на свадьбу вас, Асако, с мужем. Тогда я впервые узнала, что отец Такахиро и ваш муж – двоюродные братья.

– Когда Асако с мужем увидят меня, – спросила я его, – не вспомнят ли они сразу убийство и не начнут снова переживать по поводу всех тех событий?

Но он ответил, мол, вы говорили ему, что очень хотели бы присутствовать на нашей свадьбе.

Говоря начистоту, Асако, я не хотела видеть вас снова. Я боялась, что вы никогда не простите мне, что я не выполнила нашу договоренность и вместо этого стала искать собственное счастье. Но у меня не было права голоса. Это была семья Такахиро, в конце концов, его родители оба входили в руководство «Адачи маньюфэкчуринг». Они платили за все это экстравагантное мероприятие, которое должно было состояться в музее искусства, построенном известным архитектором и где уже проводили свадьбы знаменитые люди. Единственное, что я могла решить самостоятельно – какое у меня будет платье.

Но в день свадьбы вы, Асако, сказали мне, чтобы я забыла про убийство и наслаждалась жизнью. Вы даже не представляете, какая радость переполнила меня, когда я это услышала… И вторым, что так подняло мне настроение в тот день, был сюрприз, который подготовил мне Такахиро.

Когда мы с ним приступили к обсуждению свадьбы, я была уверена, что во время празднования переоденусь в коктейльное платье. Однако Такахиро полностью отверг эту идею, сказав, что я должна быть в белом платье до конца свадебного приема. Причина выяснилась позже, уже во время празднования: он неожиданно вручил мне коробку с бантом, и меня вместе с ней отвели в комнату ожидания.

Открыв коробку, я обнаружила там розовое платье. Вырез и подол были окантованы белыми перышками, а на талии и плечах красовались большие темные розы. Из таких же роз и белых перьев было сделано украшение для волос. Такой туалет мог бы быть у французской куклы, подумала я. Посмотрела в зеркало – и увидела перед собой нашу куклу, выставленную в гостиной моего старого дома.

Но почему? Не сразу я догадалась, что мы впервые встретились с Такахиро во время «французского тура». Тогда я, деревенская девочка, с гордостью показывала детям из большого города наши старинного вида куклы. Наверное, он вспомнил меня такой и заказал точную копию платья моей куклы, чтобы удивить меня и порадовать.

Когда я вернулась к гостям, Такахиро смотрел на меня затаив дыхание, а потом широко улыбнулся.

– Ты прекрасна! – воскликнул он.

Все произносили тосты в нашу честь и шутили. А через два дня после этого радостного события мы с Такахиро отправились в путешествие. Из окна самолета я видела, как удаляется земля, и все мое существо наполнилось чувством свободы.

«На новом месте не будет убийцы, и я всегда буду рядом, чтобы защитить тебя».

Но преступник был.

Город, в котором я оказалась, и вправду может похвастаться таким же свежим и чистым воздухом, как наш, но больше ничего общего у них нет. Этот город очарователен и красив. Прошло две недели нашей совместной жизни, и в ней есть только Такахиро и я.

Трудно поверить, что прошло всего две недели…

Кое-что меня немного удивило. До сих пор я могла рассуждать обо всем совершенно спокойно, но я не совсем уверена, что могу описать последующие события. Однако я должна сказать то, что у меня на душе.

Начну с того дня, когда мы приехали в этот город.

* * *

Такахиро сказал мне, что в нашем новом доме есть абсолютно все, что нужно, – мебель, посуда и прочее. Поэтому я избавилась от большинства вещей, которые были у меня, пока я жила одна. Я отправила сюда только минимум одежды и другие личные вещи. После нашей помолвки Такахиро несколько раз ездил в Швейцарию в командировки и подготовил дом для нашего приезда.

Мы прилетели в местный аэропорт утром, и несколько людей из его компании приехали нас встретить. Я пошла с Такахиро в офис, чтобы познакомиться с его коллегами. Мы вместе пообедали, меня всем представили, и мы даже получили симпатичные свадебные подарки. А потом вдвоем поехали в наш новый дом – машину дала фирма.

Я восхищалась в тот день всем, что видела, но у меня прямо перехватило дыхание от радости, когда мы оказались в престижном районе и увидели наш дом, похожий на старинный кукольный домик.

В нем было два этажа, внизу – просторная гостиная, столовая, совмещенная с кухней, и еще две комнаты. В гостиной стояли диван и книжный шкаф; я решила поместить там еще и большие напольные часы, которые нам подарили на свадьбу. Но в целом комната казалась пустой. В кухне хватало посуды и хозяйственных принадлежностей, однако я подумала, что неплохо было бы иметь для нас две парные чашки.

– Рыжая скатерть будет неплохо смотреться на обеденном столе, – заметила я и с восторгом добавила: – И мне хотелось бы расставить много фотографий около окна с эркером.

Такахиро улыбнулся и сказал, что я могу украшать все по своему вкусу.

– Но сперва давай распакуем вещи. – Коробки, отправленные из Японии, были сложены в одной из комнат на первом этаже.

На втором этаже были четыре комнаты разного размера.

– Самая большая, в глубине, – спальня, – сказал Такахиро, – остальные можешь использовать как захочешь.

Я всюду заглянула. «Квартира слишком велика для нас», – думала я, идя по широкому коридору к последней комнате. Уже взялась за дверную ручку, когда Такахиро попросил:

– Давай зайдем сюда попозже. Я тут уже все подготовил, когда приезжал без тебя. Сначала поедим.

Его слова и моя собственная застенчивость, когда речь зашла о нашей совместной спальне, помешали мне открыть дверь. Вместо этого я пошла с ним в ближайший ресторан.

Мы выпили пива и съели что-то из местной кухни, простое, но вкусное. Когда же мы в хорошем настроении вернулись домой, Такахиро вдруг подхватил меня на руки, перенес, как принцессу, через порог и стал подниматься вверх по лестнице. Пронес меня по коридору второго этажа, распахнул дверь самой дальней комнаты и аккуратно положил меня на что-то. Там было совершенно темно, но я поняла, что лежу на кровати.

Он расстегнул молнию на моем платье, и оно упало с плеч. В Японии после свадьбы мы несколько дней прожили в отеле, но Такахиро был так занят работой, готовясь к новому назначению, что между нами ничего не было. Однако сейчас, поняла я, время пришло. Даже притом, что мой организм был несовершенен, думала я, моя любовь должна научить меня сделать все правильно.

Сердце мое забилось часто, я задержала дыхание… и вдруг мне что-то очень осторожно надели на голову. Руки просунули в рукава, на спине застегнули молнию. Такахиро держал меня за руку. Я встала, а он тщательно разгладил подол моего длинного платья. Я поняла, что он просто переодел меня.

В комнате стало светло. Такахиро включил одну из ламп. И в этот момент я увидела французскую куклу. С красивого деревянного резного столика у кровати на меня смотрело лицо точно такой куклы, как выставляли в гостиных в моем родном городке.

Он купил похожую куклу для меня? Нет. Под правым глазом у нее виднелась крошечная родинка, но платье было другое. Не розовое, а бледно-голубое. Такое же красовалось на мне.

Как в тумане, я развернулась, чтобы найти глазами Такахиро. Он смотрел на меня с улыбкой, как во время нашей свадьбы.

– Моя драгоценная куколка, – сказал он.

– Что?.. – Я не успела ничего произнести охрипшим голосом, как он злобно закричал:

– Молчи!

Его улыбка сменилась раздраженным выражением, и именно тогда я вспомнила его ребенком в том «французском туре».

Я стояла как вкопанная, не понимая, что происходит, и не решаясь произнести хоть слово. Неожиданно на его лицо вернулось обычное веселое выражение, он усадил меня на кровать и сам присел рядом.

– Прости, что я закричал. Я напугал тебя? – Он говорил мягко, но я не в состоянии была ответить. Такахиро смотрел на меня, но казалось, что он меня не видит. Я молча разглядывала его.

– Ты же хорошая маленькая девочка, – произнес он, поглаживая своей большой рукой меня по голове.

И начал рассказ.

* * *

– До тех пор я никогда не влюблялся, – сказал Такахиро. – Все девочки, которых я знал – хорошо воспитанные, – соответствовали своим элитным семьям, но они были тщеславными глупыми существами, многие из них. Мама моя ничем от них не отличалась – постоянно жаловалась на сотрудников, которыми руководила (всем, по ее словам, не хватало компетенции), и на отца, работавшего в том же отделе.

А потом нам пришлось переехать. Я даже не мог поверить, что это место – часть Японии. Там не было просто-таки ничего. И детей, таких, как там, я тоже раньше никогда не видел – неотесанные, примитивные, очень завистливые. При мысли о том, что мне предстоит провести в их компании несколько лет, я просто сходил с ума.

Примерно в это время кто-то из девочек, живших в нашем доме, пригласил меня пойти посмотреть нечто интересное. Я понятия не имел, что речь идет о куклах, делать все равно было нечего, поэтому я отправился куда-то вместе с этими грязными детьми. Они просто открывали входные двери в чужих домах, даже не стуча, и выкрикивали: «Мы хотим посмотреть вашу куклу!» – а хозяева, в свою очередь, вопили: «Прямо проходите!» И даже сами не высовывали носа. Весь рой врывался в дом, и все рассматривали, что там есть. Невероятно!

Однако поход и правда оказался довольно интересным. Внимательно глядя на выставленные там вещи – не только кукол, но и картины, сувениры, дипломы, – я представлял, что за люди живут в том или ином доме. И когда эти люди появлялись с напитками, чтобы угостить нас ячменным чаем или лимонадом, они оказывались именно такими, какими я их себе рисовал. Меня это поразило. В четвертом доме я понял, что все куклы походили на детей в семье, и стал внимательнее приглядываться к ним. Они выглядели то волевыми, то заносчивыми, но среди них не было умных – все полученные впечатления скорее оказались негативными.

Мне кажется, что предпоследний дом был твой. К моменту, когда мы в него попали, я уже изрядно устал и подумывал о том, как незаметно смыться, но тут увидел вашу куклу. И понял, что хочу ее иметь.

У этой куклы оказалось необычное лицо. Невозможно было определить, то ли это рано повзрослевшая девочка, то ли по-детски выглядящий взрослый человек. Мне страшно хотелось дотянуться до нее, потрогать ее лицо, ручки и ножки. Она так очаровательно выглядела! «Как было бы здорово, – думал я, – если б она всегда была рядом, да еще умела разговаривать…» У меня даже появились надежды на хозяйку этой куклы, но практически не было ничего общего между ее убогим видом и куклой, разве только родинка в одном и том же месте.

Даже придя домой, я не мог избавиться от мыслей об этой кукле. Слушая, как ругаются родители в соседней комнате, я думал про нее. Когда одноклассники смеялись надо мной, что я не знаю правил игры, у меня в голове возникал ее образ. В конце концов я принял решение. Она должна принадлежать мне.

Во время праздника люди были еще менее бдительны, чем обычно, поэтому украсть ее оказалось делом несложным. Кроме нее, я взял еще кукол в четырех других домах для того, чтобы никто не догадался, что мне нравится именно эта кукла, если вдруг меня поймают. Тех, других, я в тот же день выбросил в мусоросжигатель при заводе.

Я не мучился угрызениями совести, поскольку был уверен, что лучше меня никто не позаботится об этой кукле.

А вскоре случилось то убийство. Больше всего меня поразило то, что все пытались связать его с пропажей кукол. «Нет, – думал я, – не могут они принимать меня за убийцу!» Я отправился посмотреть на одного из тех, кто соприкоснулся с преступлением, чтобы проверить для себя обстановку. Я подошел к твоему дому. Увидел тебя, идущую из школы или из полиции, с опущенными глазами, в сопровождении твоей матери. На секунду мои глаза встретились с твоими – и я ощутил в теле холодок. У куклы был совершенно такой же взгляд, как у тебя.

До этого я считал, что хозяйка куклы была чумазым деревенским ребенком, но тут почувствовал, что все это может вырасти во что-то прекрасное. Ты, ростом чуть больше метра, была так чудесна, напоминая ожившую куклу… А это казалось мне еще прекраснее. Я мог бы не просто разговаривать с тобой, но и сидеть рядом, гулять вместе, обнимать, засыпая… У меня возникло предчувствие, что в один прекрасный день произойдет чудо.

Потом в газетах сообщили, что подозреваемый – мужчина лет сорока-пятидесяти, я перестал волноваться и думал только о тебе.

Кажется, ты не замечала этого, но я постоянно наблюдал за тобой. В школе, по дороге домой и даже напротив твоего дома. Вскоре родителей опять перевели на работу в Токио, и мы уехали туда. Но каждые каникулы я приезжал в твой город, посмотреть на тебя. Под предлогом того, что хочу встретиться с одним из наиболее приличных детей, живших там же.

Ты росла именно так, как я надеялся. В какой-то момент я стал беспокоиться, что ты окажешься недостаточно чистой и начнешь флиртовать с каким-нибудь мужчиной, но ты была далека от этого. Во время учебы в колледже однажды я хотел поговорить с тобой, но потом решил терпеливо ждать и готовить почву, чтобы ты стала моей.

«Я не совсем полноценная женщина». Когда я услышал эти слова, по телу у меня прошла дрожь; это было сильное ощущение – даже сильнее, чем когда мы встретились глазами. Потому что тогда я понял, что ты настоящая живая кукла. Если ты стала такой благодаря убийству, то я должен сказать спасибо убийце.

Иди ко мне поближе. В ночное время ты – моя кукла.

* * *

Возможно, Такахиро устал от долгой дороги или от длительного повествования, но скоро он погрузился в сон, при этом нежно меня обнимая.

Отвратительно, жутко… Невозможно выразить мои чувства в тот момент. Я поняла, что ощущение того, что за мной постоянно следят, не было плодом моего воображения. То, что наблюдателем оказался не убийца, не принесло мне большого облегчения. Напротив, я испугалась, что теперь попала в гораздо более странную историю. В ту ночь я не смогла заснуть. «Завтра же уеду в Японию», – стучало у меня в голове.

Однако утром, когда я потихоньку ускользнула из кровати, Такахиро не попытался меня остановить, хотя, уверена, заметил это. Я приняла душ, надела обычную одежду и приготовила простой завтрак из яиц и хлеба, которые мы купили накануне. К этому времени Такахиро стал обычным, таким, как всегда.

– Сегодня начинается моя работа, я должен идти, – сказал он. – Но если тебе будет одиноко или возникнут какие-то проблемы, в любое время звони мне на мобильный. – Он поцеловал меня на прощание и ушел в офис.

Может быть, вчера мне все приснилось?.. Нет, все и правда случилось. А что, если он выпил слишком много пива и был пьяным? Или ему так понравилась тогда кукла, что он действительно ее украл, а теперь придумал такую историю, чтобы замазать неловкость?

Пытаясь убедить себя, что все так и есть, я поднялась в спальню, начала там уборку – и увидела куклу, будто ждущую меня с обычным мягким выражением на лице. Теперь на ней было красное платье. В комнате, кроме кровати, находились стол и платяной шкаф, а на нем – парные гравировки. Я медленно подошла к нему и широко распахнула дверцы, висящие на двойных петлях. Внутри увидела много платьев всевозможных цветов. Каждого цвета по два – одно для меня, второе для куклы.

Слезы полились у меня рекой. Но постепенно они сменились улыбкой. Накануне вечером, когда Такахиро так неожиданно переодел меня в темноте и заставил слушать его странную историю, я испугалась. Сейчас, днем, эти бесконечные безвкусные платья в шкафу казались забавными, даже смехотворными. Одежда, которую могли бы надеть клоуны в цирке.

«Где он купил все это и что было у него в голове, когда он их покупал?» – задумалась я. Разумеется, Такахиро не носил с собой картинки этих платьев, которые мы делали тогда цветными карандашами – как «памятки» у меня в записной книжке, которую я давно выбросила.

Когда он был ребенком, в его жизни чего-то не хватало. Чего-то существенного. Кукла в нашей гостиной, которую, вполне возможно, мы выбросили бы какое-то время спустя, дала ему то, что ему было нужно. А теперь я играю ее роль по несколько часов в день. Он вытащил меня из маленького сельского городка в это далекое место. Для того чтобы два ущербных человека жили тут, необходима была абсурдная церемония, позволившая им скрывать свои несовершенства…

Я всегда умела убедить себя.

Вечером, когда Такахиро вернулся с работы и увидел, что я в той же обычной одежде, что и утром, он был явно недоволен. Прежде чем он успел хоть что-то сказать, я выпалила следующее:

– Смотри, все это пространство – место, где мы живем, как люди. Мы тут едим, моемся, ходим в туалет, принимаем душ. Разве ты не хочешь провести в нашей спальне настоящую ночь со мной?

Я нервничала. Для меня, куклы, было слишком смелым предложение провести вместе ночь по-настоящему, но он только широко улыбнулся и спросил:

– А что у нас на ужин?

Прошел второй невыносимый день, потом третий; я изображала куклу. Я вынуждена была молча слушать его речи и, что гораздо хуже, терпеть его руки у себя под платьем и его губы на своем теле. Со временем, правда, я как-то привыкла к этому, и мне даже хотелось, чтобы он больше прикасался ко мне. Сначала я с нетерпением ждала времени суток, когда превращалась в куклу, а потом очень огорчалась, что ночь заканчивается.

Но прошлая ночь была не похожа на остальные.

Меня с утра лихорадило, болел низ живота, и к полудню я еле держалась на ногах. Прилегла на диван в гостиной, натянула на себя одеяло и закрыла глаза. Меня очень раздражало тиканье часов, и я не могла никак заснуть. Засунула часы под диван и в итоге смогла немного поспать, но боль не проходила.

Вечером пришел Такахиро. Увидев мое бледное лицо, он заволновался. Я извинилась, что не приготовила ужин, но он велел мне не беспокоиться по этому поводу.

Под влиянием его заботливых слов я расслабилась, а это было ошибкой.

– Я хотела бы сегодня поспать тут, – сказала я ему.

– Я этого не допущу, – возразил Такахиро ледяным тоном.

Не знаю почему, но я разозлилась. Прошлой ночью не все было гладко – и, возможно, поэтому все вместе вызвало у меня ярость.

– Не смей заставлять меня играть в твои извращенные игры, когда я так себя чувствую! – закричала я.

Как только я это выкрикнула, сразу же почувствовала острую боль в щеке.

– Что ты сказала?

Лицо Такахиро было рядом с моим, и его выражение меня напугало. Но я не дрогнула. Я была вне себя от злости.

– Я сказала, что ты извращенец. Не говори мне, что ты сам этого не понимаешь!

Раздался громкий крик, опять острая боль в щеке, и я упала на пол. Он сел мне на живот, который болел уже очень сильно, и схватил меня двумя руками за горло.

– Забери назад свои слова! Если ты прямо сейчас заберешь их, я прощу тебя. Вставай на колени и проси прощения!

Вот именно тогда все и случилось. Я почувствовала, что-то теплое и липкое течет у меня по ногам. Я сразу поняла, что это, не вставая и не глядя на пол. В следующую секунду у меня в голове со страшной скоростью пронеслось все, случившееся перед убийством.

Девочки, играющие в мяч, человек в спецовке, оценивающий каждую взглядом, Эмили, которую он уводит, сцена в раздевалке…

Меня сейчас убьют!

Я не помню, что было дальше.

* * *

Позади обеденного стола, где я сейчас пишу это письмо, напротив дивана, на полу лежал Такахиро. Кровь уже не шла у него из головы, она потемнела и загустела. Рядом с ним – часы, все в крови. Даже отсюда было видно, что он не дышит.

Вероятно, я убила его.

В потоке картин из прошлого, крутившихся в моем сознании, вдруг появилась мысль.

Мы все обращались к убийце «дядя», это нормальное обращение детей к незнакомому взрослому мужчине средних лет, – но на самом деле он совсем не был старым, может быть, лет тридцати пяти. Теперь я знала, что кукол украл совсем другой человек. Срок давности по убийству был уже на исходе, и я всем сердцем молилась, чтобы эти факты оказались полезными и дело наконец раскрыли бы.

Теперь я выполнила условия соглашения?

Я собираюсь отправить вам это письмо и потом улететь в Японию. Не знаю, что они сделают с тем, кто убил мужа за границей, но в Японии я пойду в ближайший полицейский участок.

Возможно, мне придется провести какое-то время в тюрьме, но меня это не беспокоит, поскольку я знаю, что потом буду совершенно свободна. Откровенно говоря, на душе у меня спокойно. Как будто в итоге после всех этих лет я вернулась в старое время, до приезда вашей семьи в мой город. В то время, когда я дышала чистым хрустальным воздухом и ни о чем не беспокоилась.

Берегите себя.

Прощайте, ваша Саэ

Внеплановое собрание родительского комитета

Спасибо всем за то, что пришли на внеплановое собрание родительского комитета Третьей публичной начальной школы Вакаба. Я знаю, что вы очень заняты, и очень благодарна, что вы пришли сегодня, несмотря на дождь. Моя фамилия Синохара.

Обычно такие собрания ведет кто-то вышестоящий – директор или его заместитель. Но я единственный взрослый человек, который наилучшим образом может объяснить – вам, родителям, или представителям общественности – то, что вам необходимо знать. Поэтому настоятельно прошу вас разрешить мне обратиться к вам.

То, что я собираюсь вам сказать, нигде не записано и заранее не проверено. Поэтому, если я случайно скажу что-то, с вашей точки зрения, необдуманное, ответственность за это будет целиком моя, а не школы. Пожалуйста, имейте это в виду.

Мне хотелось бы начать с обсуждения событий, которые произошли в начале этого месяца в нашей школе. Я говорю о том случае, когда пострадал ребенок.

Произошло все в среду, пятого июля, около одиннадцати сорока пяти утра в бассейне, который находится на школьной площадке. В тот день в четвертом классе объединили первую и вторую группы для занятий плаванием. Была отличная солнечная погода, вполне для этого подходящая. Урок был сдвоенный, начался он в десять сорок и должен был завершиться в двенадцать двадцать. Я классный руководитель первой группы, а господин Танабэ – второй; оба мы отвечали за уроки.

Если смотреть от входа в спортивный зал, в котором вы сейчас находитесь, бассейн расположен справа по диагонали через школьную площадку. Его видно из зданий школы, в частности из здания номер три, самого дальнего от главных ворот. Вы выходите из того места, где дети меняют свою уличную обувь на шлепанцы, проходите мимо гимнастических снарядов и в итоге попадаете к бассейну. У входа в него есть металлическая сдвижная калитка.

Это единственный вход, обращенный к площадке.

Когда в бассейне не проводятся занятия плаванием, калитка заперта на висячий замок снаружи, а когда бассейном пользуются, мы оставляем ее незапертой, поскольку туда никто никогда не заходит. К тому же она остается открытой на тот случай, если кто-то из детей вдруг плохо себя почувствует, и тогда он сможет сразу пойти к врачу – медицинский кабинет расположен на первом этаже здания номер три.

Справа внутри при входе есть место, где дети хранят свою обувь, а потом всего несколько ступенек ведут к самому бассейну. Раздевалки и душевые кабины находятся сзади; таким образом, дети проходят рядом с бассейном, там, где трамплины – эта сторона немного шире, чем другая, – надевают купальные костюмы в раздевалке, принимают душ и собираются около трамплинов. Сзади, за забором из металлической сетки, находится частный мандариновый сад.

Надеюсь, вы таким образом представили себе, как все расположено.

Когда бы у детей ни проходили занятия в бассейне, родители каждый раз должны перед этим проверить и подписать справку о здоровье ребенка; таким образом, они всегда точно знают, когда их дети будут заниматься плаванием.

Однако в телеинтервью некоторые родители детей из моего класса настаивали на том, что школа никогда не информировала их о времени проведения урока плавания. Я с трудом могу в это поверить.

Помимо всего прочего, график уроков плавания напечатан и выделен жирным шрифтом в ежемесячном расписании занятий класса, который рассылается всем, поскольку для некоторых детей необходимо получать разрешения врача на такие уроки. Кроме того, всем раздают отдельное расписание занятий плаванием.

Пожалуйста, прошу правильно меня понять. Я не хочу, чтобы меня упрекали в язвительности. Посмотрите на все случившееся не глазами пострадавшего, а как взрослые люди, ответственные за безопасность детей, и как родители или просто жители нашего города.

Как указано в расписании, в четвертых классах были занятия плаванием восемь раз в этом семестре, два раза в неделю начиная с третьей недели июня. В тот день, о котором мы говорим сегодня, состоялось седьмое занятие. К этому времени дети уже полностью научились плавать, и все семьдесят человек из двух классов могли проплыть двадцать пять метров, ни у кого не было никаких особых проблем, все шло спокойно.

В течение заключительных тридцати минут урока ученики плавали на время вольным стилем двадцать пять метров. В одиннадцать тридцать пять, когда шел последний период занятия, дети как раз к этому готовились; мы вызывали их по алфавиту, как они записаны в классном журнале, и распределяли по дорожкам бассейна.

Всего в бассейне шесть дорожек. Те, которые ближе к площадке – с первой по третью, – занимали ученики первой группы, а вторая группа плавала по дорожкам четыре-шесть. Я находилась со стороны игровой площадки, а господин Танабэ – около раздевалок. Мы оба следили за своими ребятами.

По одной дорожке могли плавать примерно двенадцать человек; одновременно ее использовали трое, на расстоянии пяти метров один от другого. Остальные сидели около трамплина.

По моим часам, было одиннадцать сорок пять, и я как раз собиралась засекать время, за которое ребята проплывут дистанцию. Именно тогда этот мужчина, Сэкигути, ворвался в бассейн. Кадзуа Сэкигути, тридцати пяти лет, безработный – так сообщали в телевизионных новостях.

Хотела бы попросить вас вот о чем. Когда вы будете слушать мой рассказ, пожалуйста, постарайтесь представить все, что происходило тогда в бассейне. Вспомните снимки, которые вы видели по телевизору. Там показывали фото Сэкигути – ученика старшей школы; он выглядит на них худым, бледным, кротким молодым человеком. Тот, кого увидела я, не имел ничего общего с этим юношей. Чуть ниже меня, примерно метр шестьдесят пять, но очень полный, наверное, вдвое тяжелее меня, килограммов под сто.

Представьте его, пожалуйста.

Я работаю в школе три года, а господин Танабэ – шесть, поэтому он был главным учителем в классе. Я посмотрела на часы, поняла, что пора приступать к плаванию, повернулась к господину Танабэ, подала сигнал свистком, который висел у меня на шее, и подняла руку.

Именно в этот момент все и случилось. Человек, одетый во что-то вроде военной формы, выпрыгнул из-за раздевалок. В руке он сжимал нож с огромным лезвием, сантиметров двадцать длиной. Не понимая, что происходит, я стала изо всех сил свистеть.

Господин Танабэ с удивлением повернулся и заметил Сэкигути; тут дети стали кричать. Сэкигути кинулся на господина Танабэ и столкнул его в бассейн. Потом повернулся к сидящим рядом детям и замахнулся на них ножом. Ученики завизжали, но от страха не могли сдвинуться с места.

– Эта страна скоро развалится! – заорал Сэкигути и двинулся к детям. – Не соглашайтесь быть пленниками, имейте мужество выбрать смерть!

Я побежала к ним. Ничего, что я могла бы использовать как оружие, не попадалось мне на глаза. На мне был только купальник. Сэкигути схватил за руку мальчика, сидевшего ближе всего к шестой дорожке – это был Икэда, – и стал размахивать ножом. Продолжая свистеть как сумасшедшая, я прыгнула на него. Как на волейбольной площадке, принимая подачу, я прыгнула – и схватила Сэкигути за ноги. Он отлетел в сторону и поранил ножом собственную ногу. Схватился за рану двумя руками, рухнул на пол, перевернулся и свалился в бассейн.

Возможно, от боли, или потому что он не умел плавать, или из-за того, что был такой толстый, Сэкигути заорал:

– Помогите! – и начал барахтаться в воде, как утопающий.

Дети, еще находившиеся в воде, стали спешно из нее выбираться. Я велела им бежать на площадку, по телефону из раздевалки мальчиков связалась с полицией и попросила их вызвать «скорую помощь».

Икэда получил удар ножом в левый бок.

В раздевалке были полотенца, я схватила несколько штук и прижала к ране мальчика, чтобы остановить кровотечение. Пока я занималась этим, прибежала госпожа Окуи, школьная медсестра, и занялась ребенком. В этот момент я заметила, что Сэкигути держится за край бассейна и пытается вылезти из него.

Я подбежала и пнула его ногой в лицо. Тут появились другие учителя и «скорая».

Вот как все это произошло.

* * *

К счастью – я совсем не уверена, что это слово вообще здесь уместно, поскольку мальчик очень сильно пострадал, – Икэда поправится, хотя из-за серьезной раны он проведет в больнице не меньше месяца. Несколько детей разбили коленки, потому что упали, убегая, но Сэкигути больше никому не смог нанести вреда.

Родители и жители нашего города узнали о случившемся от детей; конечно, история появилась в газетах, на телевидении, в интернете – и вскоре в курсе событий была вся страна.

Я сделала все, что смогла. Мне очень жалко Икэду, но я уверена, что мои действия не дали случиться худшему. Несмотря на это, стали обвинять школу, причем не только все вы, но и люди, живущие далеко отсюда, которых я в глаза не видела.

Первым объектом обвинений стал господин Танабэ. После того как Сэкигути столкнул его в воду, он оставался в бассейне до приезда полиции, хотя глубина этого детского бассейна не больше метра. Пострадавший Икэда учился в его классе, и когда отец ребенка спросил сына, что делал все это время господин Танабэ, тот ответил:

– Госпожа Синохара оттолкнула бандита и спасла нас, а господин Танабэ все время прятался в бассейне.

Думаю, похожие разговоры произошли и в других семьях.

Дети говорили правду: господин Танабэ действительно прятался. Мне это непонятно. Мужчина бросил своих учеников, чтобы спрятаться самому. Этот поступок принес ему во всей Японии славу слабого и трусливого учителя.

Вы можете подумать, что господин Танабэ – высокий, спортивный, участник соревнований по теннису на первенство страны – не мог испугаться худенького мужчину с фотографии настолько, чтобы спрятаться. Вы понимаете теперь, почему я начала с описания внешности Сэкигути? Вы по-прежнему считаете, что он слабак и трус?

Что бы все вы сделали на его месте?

Люди всегда размышляют крайне эгоистично.

Возьмите фильм «Титаник». Вы не представляли себя на этом роскошном корабле в той сцене, когда он идет ко дну? Вам не казалось, что спаслись только вы? Не рисовали себе, как вам удалось найти доску, схватиться за нее и дождаться помощи, не получив при этом никаких увечий?

Когда смотрите по телевизору съемки землетрясения или пожара, вы не представляете, как ловко уворачиваетесь от падающих зданий и еле спасаетесь? Когда услыхали о подозрительном мужчине, ворвавшемся на территорию школы, разве вы не нарисовали себе картину – вы, самый находчивый, моментально изгоняете преступника?

Разве вы не стали возмущаться тем, что делал этот некомпетентный учитель, потому что сами повели бы себя совсем по-другому? Но тут вы не совершите ошибки – очень часто люди, убежденные в том, что они сумели бы претворить в жизнь совсем иной сценарий, сталкиваясь с реальностью, не в состоянии сделать ни одного правильного шага.

«Хорошо, а как насчет вас? – спрашивают люди. – Вы что, полагаете, что храбрее всех, потому что кинулись на Сэкигути?» Многие так думают. На самом деле после этого случая, когда появились статьи, где обо мне говорили как о храброй учительнице, я получила огромное количество электронных писем, отправленных на адрес школы, в которых мне настоятельно рекомендовали не слишком гордиться собой.

Проблема, однако, гораздо глубже, чем кажется. Я вовсе не отличаюсь храбростью.

По-моему, люди, способные принимать правильные решения в чрезвычайных ситуациях, либо прошли хорошую подготовку для этого, либо сами пережили что-то похожее в прошлом. В моем случае это второй вариант.

Все случилось пятнадцать лет назад, летом; я училась тогда в четвертом классе.

Я окончила колледж в этой префектуре, получила диплом преподавателя, и меня приняли на должность учителя в Третьей публичной начальной школе Вакаба. Но родилась я и росла совсем в другом городе. Городе _____. Кто-нибудь знает его?

Это маленький городок в горной долине, с населением примерно как тот, в котором мы находимся. С экономической точки зрения эти два города тоже похожи. Здесь самый важный завод принадлежит судостроительной корпорации. Именно благодаря сходству городов, получив работу тут, в отдаленной префектуре, я почувствовала себя как дома.

Когда я прошу учеников описать их город, они обычно говорят «красивое море», «красивая природа». Это правильно, я думаю. Но, может, они просто повторяют то, чему их научили в младших классах? Мне кажется, нельзя полностью оценить свой город, пока ты не уехал из него.

Там, где я училась, нам говорили в начальных классах, что у нас очень чистый, свежий воздух. Нас этому учили, потому что, когда мы заканчивали третий класс, корпорация «Адачи маньюфэкчуринг» построила там завод по производству точного оборудования. Но, живя там, я не ценила этот воздух.

Здесь, конечно, тоже замечательный воздух, чудесно пахнет морем, если сделать глубокий вдох. Когда я начала тут работать, купила небольшую машину, чтобы добираться до школы. Уже на следующий год кое-где на ней появилась ржавчина. Когда я заметила это, то поняла, что в моем родном городке воздух и правда был безупречным.

Именно в начальной школе в моем маленьком городке и произошло убийство.

Последние здешние печальные события бурно обсуждались в газетах в течение первых трех дней, но через месяц, похоже, все уже забыли о случившемся, за исключением местных жителей. Почти ежедневно где-то в Японии происходят убийства, поэтому невозможно помнить долго о каком-то одном. И, в общем-то, не нужно, если только оно не касается тебя самого.

Убийство, случившееся в моем городе, произошло в начальной школе, поэтому о нем много писали, но сейчас, скорее всего, мало кто о нем помнит.

Было четырнадцатое августа.

Я уже говорила, что наши города примерно одинаковы, поэтому вам нетрудно вообразить собственный городок пятнадцать лет назад – думаю, вы понимаете, что я хочу сказать. В то время в таких местах дети обычно жили под одной крышей с бабушками и дедушками, поэтому праздник Обон не был особенным временем для таких семей. Честно говоря, для нас, детей, он был скучным. Приезжали родственники из больших городов, мы путались под ногами у взрослых, и наши родители кричали, чтобы мы «пошли на улицу поиграть». Но школьный бассейн не работал, а если мы уходили к реке, дома расстраивались и пугали нас тем, что из реки могут появиться духи умерших и схватить нас за ноги.

Никаких мест для развлечений у нас не существовало, не было даже минимаркета. Утром вместе с моей семьей и другими родственниками я сходила на кладбище, довольно рано пообедала, а потом была вынуждена бесцельно слоняться по городу, как беженка.

В таком же положении находились многие дети, не только я. Например, девочки из Западного района, с которыми я часто играла, мои одноклассницы – Саэ, Акико и Юка – тоже не знали, чем себя занять. К счастью, школа находилась в нашем районе, и мы часто вместе играли на ее территории.

С нами была еще девочка, которую звали Эмили. Приезжая.

С самых первых классов моей обязанностью было решать, в какие игры мы будем играть. Может быть, потому что я была такая высокая, одноклассники относились ко мне как к старшей.

Например, как-то мы играли у реки, и у одного ребенка унесло водой обувь. И стали искать именно меня, чтобы я помогла. Не то чтобы они просили меня как-то вернуть пропавшие ботинки, но и не просто спрашивали, что им делать. Конечно, я бросилась на поиски. Пробежала вниз по течению, осторожно зашла босиком в воду, дождалась, когда река принесет туда пропажу, и выловила из воды.

– Мы знали, Маки, что ты спасешь ботинки! – прокричали все, и у меня появилось ощущение, что я их старшая сестра.

Не только дети ко мне так относились. Когда один раз мы группой шли из школы и один из нас упал и заплакал, то прохожий стал ругать меня: «Ты старшая, должна следить за ними!»

То же самое происходило и в школе. Если вдруг забывали включить кого-то в тот или иной список, учитель просил меня проследить, чтобы справедливость была восстановлена.

Мои родители всегда держали себя так же. Я старшая из трех сестер, поэтому дома это выглядело естественно, но когда что-то происходило – какой-нибудь праздник, фестиваль, – мне почему-то отводилась роль главного организатора детей и их развлечений. В школе существовала группа волонтеров, я в ней не состояла. Когда мама узнала, что другие дети в нее вошли, а я нет, она была очень недовольна, и с тех пор я всегда принимала участие в их делах, если только не мешало что-то очень важное.

В результате все в городе стали говорить, что я взрослая и надежная. После того как я это много раз услышала, поверила в это сама. Мне стало казаться естественным, что я контролирую ситуацию. Если что случится, я должна что-то предпринять. Во время наших игр я постоянно ломала голову, чем бы лучше развлечься.

Возможно, вас удивляет, что я говорю об этом. Но это связано с нападением в бассейне, и я была бы крайне признательна, если б вы еще немного проявили терпение.

Все изменилось, когда я училась в четвертом классе. С появлением нового завода в нашем городе, построенного «Адачи маньюфэкчуринг», к нам в школу неожиданно пришло много ребят, переехавших из других городов. В мой класс пришла Эмили. Ее отец был какой-то начальник в «Адачи»; она хорошо училась, разбиралась в экономических и политических делах, о которых мы, деревенские дети, и не подозревали. Например, могла объяснить, что означает хороший обменный курс иены и какое значение это имеет для страны.

Однажды наш учитель по обществоведению сказал, что у нас особенно чистый воздух. Это никого не убедило, но после урока мы спросили Эмили об этом, а она подтвердила, что так и есть, после чего все безоговорочно поверили учителю.

Потому что все, что говорила Эмили, было правильно.

После этого, когда требовалось решение, обращались всегда к Эмили. Это касалось чего угодно – как лучше распределить обязанности в классе, чем лучше заняться в праздники… Раньше такими делами занималась я, а теперь – Эмили.

Я относилась к таким переменам неоднозначно, но все, что говорила Эмили, на самом деле было правильно; у нее появлялись свежие и забавные идеи, противостоять этому было невозможно, и я плыла по течению. Хотя мне определенно не нравилось, когда ругали или называли глупыми игры, в которых я и мои подруги принимали участие.

До того еще как Эмили захватила лидерство, я предложила новую игру – «Исследователи».

Недалеко от города, в долине, стоял заброшенный дом. Выглядел он довольно современно, в западном стиле, и никто не жил там много лет. Состоятельный гендиректор токийской компании построил его как дачу для своей больной дочери. Когда же строительство заканчивали, она умерла, и дом забросили. Но об этом мы узнали гораздо позже. А так среди детей ходил слух, что компания, занимающаяся строительством дачных домов, занялась застройкой в нашем городе, но разорилась, поэтому дом оказался заброшенным.

Взрослые предупреждали, чтобы мы не крутились около него. Двери и окна были заколочены досками, и попасть внутрь было невозможно. Семья Юки владела виноградником по соседству. Однажды Юка сказала нам, что одна доска на задней двери дома отошла и можно легко шпилькой открыть замок. Я позвала всю нашу обычную команду, включая Эмили, туда сходить.

Играть в исследователей оказалось так интересно, что мы забыли про французских кукол. Кроме нас, никто не знал, что можно попасть в этот дом. Внутри было немного встроенной мебели, декоративный камин и кровать с балдахином. Мы чувствовали себя, как в замке. Устраивали там вечеринки со сладостями, прятали свои сокровища в камине…

Но развлечение продолжалось недолго, всего пару недель. Как-то неожиданно Эмили заявила, что не хочет больше туда ходить. И добавила:

– Я сказала папе, что мы играем в заброшенном доме.

Мы поинтересовались, зачем она так поступила, но Эмили не смогла вразумительно ответить. Не знаю, имел ли ее папа к этому какое-то отношение, но когда мы в следующий раз подошли к тому дому, то увидели новый надежный замок и внутрь попасть не смогли.

Однако с Эмили я продолжала дружить, потому что она предложила играть в волейбол. Я даже решила поступить в волейбольную секцию, когда перешла в пятый класс, и приставала к родителям, чтобы они купили мне волейбольный мяч, – но родители отказывались, говоря, что сначала я должна в эту секцию попасть. У Эмили, конечно, мяч был – не простой, а известной фирмы, такой как у спортсменов на национальных турнирах. Мне кажется, я пыталась с ней дружить, чтобы иметь возможность играть таким же мячом, как японская волейбольная команда, которую показывали по телевизору.

В день убийства мы тоже играли в волейбол.

Я предложила подругам:

– Эй, пошли играть в волейбол на школьную площадку! – и попросила Эмили принести из дома мяч.

Стояла солнечная погода. Вы, может быть, думаете, что город в долине – прохладное место, но в тот день было очень жарко, и даже не верилось, что лето идет к концу. Жарко настолько, что руки и ноги начинало жечь, если недолго находился на улице. Эмили сказала:

– Слишком жарко. Может, лучше пойдем ко мне и посмотрим диснеевские мультики?

Но нам всем запрещали ходить в чужие дома во время Обона, потому что мы будем мешать. Поэтому мое предложение победило.

Кроме того, мне не нравилось бывать у Эмили. В ее доме было столько красивых вещей, что я начинала жалеть себя. Думаю, другие девочки чувствовали то же самое.

Жалуясь на жару, мы пошли в тень рядом со спортивным залом и начали там играть. Встали в кружок и перебрасывали мяч друг другу, стараясь, чтобы тот не упал на землю раньше, чем мы коснемся его сто раз. Предложила это Эмили.

– Раз уж мы играем, должна быть цель, – сказала она. – Тогда мы будем довольны, что у нас что-то получилось.

Мы согласились. После восьмидесяти касаний мы порядком устали и поддерживали друг друга выкриками.

Такой была Эмили.

Нам удалось первый раз дойти до девяноста касаний, когда появился мужчина в рабочей одежде. У него не было в руках ножа, он не кричал. Просто подошел к нам и, улыбаясь, сказал:

– Я пришел проверить систему вентиляции в раздевалках бассейна, но забыл взять лестницу. Мне просто надо подтянуть в нем несколько шурупов. Кто-то из вас может забраться мне на плечи и помочь мне?

«Я должна это сделать», – подумала я и предложила себя. Другие девочки тоже были готовы прийти на помощь, но мужчина сказал, что я слишком высокая, другая слишком маленького роста, третья в очках и еще одна тяжеловата. В итоге он выбрал Эмили.

«Всегда Эмили», – подумала я разочарованно. А затем предложила:

– А давайте поможем все вместе!

Все согласились, но мужчина сказал:

– Нет, это слишком опасно. Ждите здесь, я вам потом куплю мороженое. – Взял Эмили за руку и повел ее к бассейну.

* * *

Не знаю, как вы сегодня учите своих детей безопасности. Надеюсь, никто из присутствующих не считает, что этим должна заниматься только школа.

«Мой ребенок странно держит палочки. Чему вы их учите в школе?» – иногда звонят мне с подобными вопросами. А ребенок при этом уже в четвертом классе. Спрашивается, что его родители делали до этого момента? Семья считает, что школа полностью отвечает за все?

Разумеется, мы учим детей, как вести себя при встрече с незнакомыми людьми. Если какой-то подозрительный человек попытается с ними заговорить, когда они идут в школу или домой, они должны звать на помощь или нажать тревожную кнопку на своем рюкзаке и бежать. И, конечно, ни при каких обстоятельствах не должны садиться в чужие машины. Мы говорим, что надо бежать к ближайшему магазину или дому и просить о помощи. Предупреждаем, чтобы избегали пустынных улиц. И если что-то случилось, сразу сообщать взрослым.

Многие родители относятся к этому серьезно. Существует служба предотвращений преступлений онлайн, предупреждающая в случае появления подозрительных лиц. Думаю, многим имеет смысл к ней подключиться.

Всего несколько дней назад одна девочка сообщила мне, что, когда она в тот день шла в школу, на пешеходном переходе «странный старик» слишком пристально на нее смотрел. Я проверила, и оказалось, что это был классный руководитель другого класса – он следил за порядком на переходе для школьников. Если б в моем детстве все были так осторожны, как эта девочка, того ужасного происшествия не случилось бы.

Но рядом с нами не было никого, кто напоминал бы, что нужно быть очень осторожными. Кроме того, происходило все рядом со школой, на мужчине была рабочая одежда, и он назвал вполне благовидную причину своего появления там.

После ухода Эмили мы продолжили игру. Добились того, что продержали мяч, перекинув его друг другу сто раз, а потом пошли на ступеньки спортзала поболтать. Эмили все не было. Начало темнеть, и раздалась мелодия, которую всегда играли в шесть часов вечера. Здесь это «Семеро детей», а в моем городе звучали «Зеленые рукава».

Мы стали немного беспокоиться, что Эмили еще не вернулась, и пошли к бассейну ее искать. Он располагался примерно так же, как тут. Калитка в летнее время была отперта; мы зашли, обогнули бассейн и отправились к раздевалкам. Стояла тишина, нарушаемая лишь отдаленным треском цикад.

Раздевалки тоже были не заперты. Я шла первая. Открыла дверь в раздевалку для девочек, но там не было ни Эмили, ни мужчины. Я немного расстроилась, что она ушла домой, не попрощавшись с нами, и мы двинулись в мужскую раздевалку – просто чтобы все проверить. Дверь открыла на этот раз Акико. Она отодвинула ее в сторону – и перед нами возникла чудовищная картина.

Эмили лежала на полу, головой к двери, поэтому мы видели ее лицо – с широко открытыми глазами, какая-то жидкость капала у нее изо рта и с носа. Мы звали ее, но она молчала.

«Она умерла, – подумала я. – Случилось что-то ужасное». Наверное, сработал условный рефлекс: я стала быстро давать указания остальным девочкам, кому что делать. Акико и Юке, умевшим быстро бегать, велела бежать к Эмили домой и в местный полицейский участок. Саэ, которая была самая тихая из нас, я сказала остаться там, рядом с телом. Сама же пообещала найти учителей и рассказать о том, что случилось. Никто не возражал, поэтому, оставив Саэ, мы все побежали кто куда.

Вы не думаете, что мы проявили храбрость? Нам было всего по десять лет, мы нашли тело подружки, и все, без криков и слез, стали что-то делать.

По крайней мере три мои подруги точно были отважными, как мне кажется.

* * *

Тем, кто отправился к родителям Эмили и в полицию, было удобнее пройти через черный ход; выйдя с территории бассейна, они пересекли школьную площадку и побежали к калитке за спортзалом. Я же в одиночестве направилась к школьным зданиям. Их было два, они стояли рядом. Одно, обращенное к площадке, называлось «корпус 2», а то, что стояло лицом к главному входу, – «корпус 1». Учительская находилась на первом этаже корпуса 1.

Люди часто ошибочно полагают, что учителя летом не работают. Это не так. Во время детских каникул все учителя приходят в школу как обычно, к восьми, и находятся там до пяти. Как и в обычных фирмах, у них есть оплаченный отпуск в этот период и выходные дни во время Обона. Поэтому даже во время каникул в учительской должен кто-то находиться, по крайней мере в будни. Но, как я уже говорила, убийство произошло четырнадцатого августа, как раз посредине празднования Обона. Все учителя отдыхали. Утром кто-то мог бы случайно оказаться в школе, но было уже позже шести.

Я подбежала к первому корпусу, но все его пять дверей были заперты, включая и главный вход. Даже не вставая на цыпочки, я видела через щелку между шторами в окне, что внутри нет никого.

Меня охватил ужас. Мужчина, убивший Эмили, мог находиться в школе один. Он прятался где-то поблизости? Чтобы схватить меня и сделать следующей жертвой?.. Прежде чем я успела обо всем этом подумать, я уже вихрем неслась прочь, через главные ворота, и добежала до дома без остановок. Ворвавшись в дом, я, не замедляя темпа, скинула обувь, заскочила в свою комнату, захлопнула за собой дверь, задернула шторы на окне. Забралась в кровать, натянула на себя покрывало и, дрожа всем телом, думала об одном: страшно, страшно, страшно!

Спустя какое-то время в комнату вбежала мама.

– Вот ты где! – воскликнула она и стянула с меня покрывало. – Что такое случилось?

Когда я вернулась домой, мама была в магазине. Услышав, что в начальной школе произошло что-то ужасное, она сразу побежала меня искать. Не найдя, вернулась домой, чтобы поговорить с отцом. Но увидела мои брошенные кое-как у входа туфли – и зашла ко мне в комнату.

Заливаясь слезами, я рассказала ей, что случилось, что Эмили мертвая лежит в раздевалке в бассейне.

– Почему ты никому ничего не сказала, а стала прятаться под покрывалом? – осуждающе спросила мама.

«Потому что я очень испугалась», – хотела сказать я – и тут вспомнила про остальных девочек.

Считалось, что я надежная и уравновешенная. Если я так себя чувствую, что же происходит с остальными? Мама сказала, что узнала о несчастье от мамы Акико. Акико в сопровождении старшего брата пришла домой и объявила ей:

– Что-то ужасное случилось с Эмили в бассейне.

Ее мама уже собиралась идти проверять, что же там произошло, в этот момент встретилась с моей, и они пошли к школе вместе. По дороге увидели, как мать Саэ несет ее на спине домой.

Как говорила мама, у бассейна они обнаружили мать Эмили, местного полицейского и Юку, которая, хоть и слегка замкнута по натуре, смогла четко рассказать обо всем.

– А что делала ты? – не успокаивалась моя мать. – На тебя все всегда рассчитывают, а уж особенно в таких обстоятельствах… Почему ты пряталась тут? Это позор! Позор, позор… – повторяла она и шлепала меня при этом по спине и по голове.

– Прости! – всхлипывала я, не совсем понимая при этом, перед кем и за что извиняюсь.

Думаю, вы нарисовали себе картину происшедшего. Я единственная убежала, а остальные девочки сделали то, чего от них и ожидали. Вероятно, я очень боялась сказать маме Эмили, что ее дочь умерла, объяснять все полицейскому, немногословному человеку с пугающим выражением лица. Но остаться с мертвой Эмили – это, скорее всего, было самое страшное.

Теперь я знала, что я трусиха. Убийство лишило меня не только уверенности в себе, но и чего-то еще, очень важного.

Я не понимала, зачем мне жить.

В полиции меня допрашивали одну, но чаще на допрос вели всех нас четверых вместе – или в присутствии родителей или учителей. Откуда пришел мужчина, с какой стороны? Его первые слова? Какая на нем была одежда? Какого он сложения? Черты лица? Напоминал ли он внешне каких-нибудь известных артистов?

Я изо всех сил старалась вспомнить день убийства и правильно ответить на все вопросы, чтобы избавиться от чувства вины, которое я постоянно испытывала из-за своего побега. Мама, присутствовавшая на допросах, постоянно толкала меня в спину, как бы заставляя меня говорить за других девочек.

Я была в шоке, когда услышала их показания. Они отвечали совсем не так, как я.

– На мужчине была серая рабочая одежда.

– Нет, не серая, зеленоватая.

– У него были вроде узкие глаза.

– Хм, нет, не были они такими уж узкими.

– У него было доброе лицо.

– Ничего подобного; ты так подумала, потому что он обещал нам купить мороженое.

Примерно так. Даже после того как Эмили превратилась в лидера нашей компании, трое других никогда не оспаривали мое мнение. Но сейчас в их глазах читалось: «О чем ты говоришь?» И они опровергали все мои слова. Более того, притом что не соглашались со всем, что я говорила, они настаивали, что не помнят его лица. Они не помнили его лицо, но были совершенно уверены, что мои воспоминания ошибочны.

Вероятно, все они знали, что я единственная сбежала после того, как мы нашли Эмили. Никто не обвинял меня в лицо, но я знаю, что в душе они сердились и презирали меня. «Ты всегда ведешь себя как взрослая, – думали они, – но оказалась самой большой трусихой из всех. Поэтому сиди тихо».

Если б дело было только в этом, мне не надо было мучиться чувством вины, хотя я испытывала ужасный стыд. Я же правда попыталась попасть в учительскую. Самым моим большим грехом было не то, что я убежала.

Я совершила ужасный грех и сегодня впервые сознаюсь в нем.

Я помнила лицо убийцы, но не призналась в этом.

Я была поражена, когда увидела, как остальные девочки уверяют, что не могут вспомнить самое главное – лицо этого мужчины. Притом что они уверяли, что четко помнят всё с того момента, как он к нам обратился, и до того, как мы нашли Эмили. Как можно помнить все детали, кроме лица этого человека? Я не могла это понять, злилась оттого, что я говорила правду, а они со мной спорили. Я даже хотела сказать им об этом. Из нас четверых, казалось мне, я была лучшей ученицей – и в душе высмеивала их, как идиоток. Но думать, что я оказалась гораздо трусливее, чем они…

Тут мне пришло в голову, что каждая из нас осталась наедине со своим заданием после убийства. Это гораздо страшнее, чем всем вместе обнаружить тело. Возможно, ужас стер из их сознания черты лица мужчины. Я же помнила его лицо, потому что я единственная, кто ничего не сделал.

Всех нас расспрашивали, что мы делали сразу после того, как нашли Эмили, и я ответила, что, поскольку никого не было в учительской, я решила пойти домой и рассказать о случившемся родителям. Я жила довольно далеко от школы, то есть надо было пройти мимо многих домов. В одном из них нам показывали французскую куклу. Я прошла мимо них прямо домой и, хотя мой отец и другие родственники были там, никому не сказала ни слова.

Если б я кому-нибудь все рассказала, смогли бы получить больше информации об этом мужчине от тех, кто мог его видеть. Это только недавно пришло мне в голову.

Тогда я решила, что лишь ухудшу ситуацию, если скажу, что помню его лицо. Если я одна отвечу на вопросы правильно, полиция и учителя поймут, что я ничего не предприняла, и мне от них достанется.

Однако я не жалею, что поступила так. Вскоре после этих событий я даже обрадовалась, что не созналась. Потому что убийцу не поймали. Если б я единственная заявила, что помню его в лицо, я, несомненно, оказалась бы его следующей жертвой. А так я фактически защитила себя.

В то время мы перестали общаться с детьми, которые просто были нашими ровесниками и соседями, и стали искать друзей среди тех, кто разделял наши интересы и мысли. А возможно, мы избегали напоминаний об убийстве. Мы четверо крайне редко играли вместе.

В пятом классе я записалась в волейбольную секцию, а в шестом меня избрали вице-президентом совета учеников. Поскольку президентом всегда оказывался мальчик, мама заставила меня баллотироваться в вице-президенты. У меня появились новые друзья, я нашла какие-то новые области активности – и всячески старалась обелить свое имя. В средней школе я тоже вошла в ученический совет и много участвовала в программах волонтеров. Люди даже чаще, чем раньше, стали говорить, что я уравновешенная и надежная девочка.

Я не считала, что хотела сбежать от действительности, и, наблюдая за тремя подругами на расстоянии, была уверена, что из всех нас именно я лучше всего восстановилась после пережитого. Саэ постоянно дрожала от страха, Акико отказывалась ходить в школу, а Юка вечерами где-то болталась с сомнительной компанией и даже занималась воровством из магазинов. Сама себя я убедила, что сделала все, что могла.

Так я считала до того дня.

Через три года после убийства Эмили ее родители вернулись в Токио. Ее мама говорила, что не покинет город, пока убийца не будет найден, но ее мужа перевели на работу в Токио, и у нее не оставалось никакого выбора. Мать Эмили была в полном отчаянии после смерти дочери, какое-то время болела – и, конечно, больше всех надеялась, что дело будет раскрыто. Но оставаться в городе и заниматься самостоятельными поисками убийцы было для нее невозможно.

Мы учились в первом классе средней школы, когда она – высокая, стройная и красивая, как актриса, – пригласила нас в гости. И сказала, что, перед тем как уехать, хочет еще раз расспросить нас о событиях того жуткого дня.

– Это в последний раз, – уверяла она. Мы не могли отказаться.

Водитель ее мужа заехал за каждой из нас домой на огромной машине, чтобы отвезти в жилое здание компании «Адачи», где мы до этого были всего один раз. Впервые после убийства мы четверо делали что-то вместе. В машине старые события не обсуждались. «В какие секции ходишь? Как твои выпускные экзамены в начальной школе?» Безобидные темы.

Мать Эмили была дома одна.

Происходило все в солнечный воскресный день. Комната, где мы оказались, выглядела как шикарный отель в Токио, с прекрасным видом на город. Нас угостили чаем с пирожными из Токио, с фруктами, которые я раньше никогда не видела. Если б тут находилась Эмили, все было бы похоже на приятную прощальную вечеринку. Но ее убили, и мы находились в тягостном состоянии, которое не соответствовало прекрасной солнечной погоде.

После того как мы допили чай, мама Эмили попросила рассказать ей все про убийство. В основном говорила я, но после того как остальные тоже коротко что-то вспомнили про тот день, она вдруг начала громко истерично кричать:

– Все, хватит! Вы талдычите все время одно и то же: не помню его лица, не помню его лица… Из-за того, что вы такие идиотки, прошло три года, а убийца не арестован! Эмили убили, потому что она играла с такими идиотками, как вы! Это ваша вина, вы убийцы!

Убийцы! В тот момент мир перевернулся. Все эти годы мы страдали, но теперь не только не получали вознаграждения за все то, что пришлось нам пережить, но еще нас обвиняли в том, что Эмили убита!

Ее мать продолжала:

– Я не прощу вас, если вы не найдете убийцу до истечения срока давности. Если вы не сможете это сделать, найдите другой способ искупить свою вину, который я приму. Если вы не сделаете ни того, ни другого, говорю вам здесь и сейчас: я вам отомщу, каждой из вас. У меня гораздо больше денег и возможностей, чем у ваших родителей, и я заставлю вас страдать гораздо больше, чем страдала Эмили. Я – ее мать, и только я имею на это право.

В тот момент она была страшнее, чем убийца Эмили.

Простите, но я помню лицо мужчины…

Если б только я тогда произнесла эти слова, может быть, сегодня не стояла бы перед вами. Обидно, что к тому моменту я и правда уже не помнила его лица. Я вообще не очень хорошо запоминаю лица, и я старательно убеждала себя все время, что забыла, как он выглядит. Трех лет оказалось достаточно, чтобы его черты полностью стерлись в моем сознании.

На следующий день мама Эмили уехала из города, оставив четырем детям это ужасное обещание. Не знаю, как остальные девочки, а я была в отчаянии при мысли о ее возмездии.

Казалось, что поймать преступника невозможно. Поэтому я решила выбрать покаяние, которое удовлетворило бы мать погибшей.

Надеюсь, теперь вы понимаете, почему я бросилась на преступника, будучи такой трусихой. Только благодаря тому, что я пережила в прошлом.

Господин Танабэ, в отличие от меня, не имеет такого опыта. Меня стали превозносить как героя, а его осуждать.

Нужно ли обвинять его в случившемся?

Преступник попал на территорию школы через забор, отделяющий бассейн от мандаринового сада. Все постоянно говорят о необходимости мер предосторожности, но разве школа должна быть окружена высоким забором, как тюрьма? Разве наша страна не достаточно богата, чтобы установить камеры наблюдения, чтобы просматривался каждый квадратный сантиметр территории во всех государственных школах? До нападения кто-нибудь задумывался о том, что уровень защищенности понизился и требуются какие-то меры?

Мне кажется несправедливым, что кто-то из наших жителей, пропустивших свое дежурство в уличном патрулировании, сказавшись больным, имеет право критиковать господина Танабэ. Тем не менее возникшее недовольство привело к тому, что люди стали осуждать его. Мне приходилось отвечать в школе на звонки возмущенной публики. Поскольку я живу в том же общежитии для одиноких преподавателей, что и он, я видела приклеенные на его дверь клеветнические записки. Некоторые из них написаны очень грубо, просто стыдно их читать, и возникает вопрос, давал ли читать эти записки своим детям тот, кто их писал? Телефон господина Танабэ звонил всю ночь, и я слышала, как он, видимо, швырнул его в стену. Кроме всего прочего, кто-то разбил ветровое стекло его машины на парковке.

По этим причинам – очень надеюсь, что вы понимаете – господин Танабэ не смог сегодня прийти сюда.

Что в самом деле он сделал не так? Если вы сердиты из-за того, что ваши дети попали в такую страшную ситуацию, почему бы вам не обратить ваш гнев на того, кто и правда на них напал? Вы не делаете это потому, что он тридцатипятилетний безработный, лечившийся в психиатрической больнице? Или потому, что он сын депутата парламента, самого влиятельного человека в районе?

Или проще обвинить во всем господина Танабэ?

Я всего лишь его коллега по работе, но отнеслась к нему с сочувствием. Можете себе представить, что испытывает его девушка, на которой он собирается жениться?

Вы знаете, что господин Танабэ высокого роста и приятной наружности, спортивный, выпускник университета, что он всегда пользовался популярностью среди учеников и у их родителей. Когда я посещала некоторые дома своих учеников, некоторые матери давали мне понять, что им было бы приятнее увидеть у себя господина Танабэ, а не меня. И легко представить, как он нравился всем учительницам. На совместной конференции с другой школой меня однажды даже спросила одна преподавательница, встречается ли он с кем-нибудь.

Вижу, вы хотите меня спросить: «Видимо, вам он тоже нравится?»

Мне кажется, что с ним не очень легко найти общий язык. Когда я только вышла на работу в эту школу, господин Танабэ подошел ко мне и сказал:

– Если у вас будут какие-нибудь вопросы, обращайтесь без всякого стеснения.

Я очень обрадовалась, потому что слышала такие слова впервые в жизни. Но я не умею впадать в зависимость от других людей. Я знаю, мне нужно было положиться на него, что он мог помочь мне с чем-то сложным для меня, но дело в том, что я со всем вполне могла справиться самостоятельно.

Когда я лучше узнала его как коллегу, он перестал мне нравиться. Господин Танабэ был очень похож на меня, а себя я ненавидела.

Масштаб человека невозможно измерить его академическими или спортивными успехами. Внешность тоже не имеет с этим ничего общего. Но если вы привлекательны внешне и довольно хорошо справляетесь с делами, люди считают вас способным и надежным.

Господину Танабэ, вероятно, в детстве часто говорили, что он очень способный. В юности он, может быть, слышал это чаще, чем я. Думаю, он поверил, что он такой. Если в его классе возникала проблема, он не советовался с другими учителями, а старался решить ее самостоятельно. И нередко совал нос в дела других классов, пытаясь дать им советы.

Сама я склонна к тому же, поэтому представляю, как ему нелегко иметь дело со мной.

Господин Танабэ встречался с миниатюрной, хрупкой, как куколка, женщиной. Она шутила, что настолько хорошо разбирается в компьютерах, что заразила вирусом полицейскую сеть. Однако, когда господин Танабэ однажды проходил мимо, она попросила его показать, как пользоваться принтером. Он всего лишь распечатал ей несколько страниц, а на следующий день она уже появилась около двери в его комнату с какими-то сладостями. Она сама их приготовила, чтобы его отблагодарить. Когда же он радостно предложил ей зайти, я впервые поняла, что обращаться к другим за помощью не так-то плохо.

Я не ревновала его к ней. Она просто напомнила мне моих подруг, которые были со мной в день убийства, и я знала, что она не в моем вкусе. Она была похожа на госпожу Окуи, школьную медсестру.

Сразу после того, как Сэкигути свалился в бассейн, я позвонила по внутреннему телефону в учительскую и сказала:

– Посторонний ворвался на территорию бассейна, есть пострадавший; вызовите «скорую».

После этого первым человеком, прибежавшим к бассейну, был не крепкий мужчина, а похожая на куколку госпожа Окуи. Наверное, она среагировала больше на сообщение, что кто-то ранен, чем на информацию о нарушителе. Не исключено, что мужчины стали искать, чем можно воспользоваться как оружием.

На следующий день господин Танабэ принял огромную дозу снотворного и попал в больницу. После этого госпожа Окуи позвонила в редакцию газеты и сказала, что я слишком эмоционально отреагировала на ситуацию. Чуть позже в тот день на сайте еженедельного журнала появилась следующая статья; не пытайтесь уверить меня, что вы ее не видели.

Учительницу расхваливают за то, что она героически повела себя, кинувшись на злоумышленника, чтобы защитить своих учеников. Но так ли уж необходима была человеческая жертва? Дети успели убежать в безопасное место; она же каждый раз, когда серьезно раненный в ногу человек выныривал из воды, пинала его ногой, как футбольный мяч, тем самым вынуждая его захлебнуться на дне бассейна. Учитель, сильно пострадавший от полученных ударов, был не в состоянии выбраться из воды и пережил ад, фактически оставаясь в море крови. Кто же виновен в том, что у него на всю жизнь пропало желание оставаться учителем?

Сперва я считалась героем, но после этой статьи резко превратилась чуть ли не в убийцу.

Поразительно, как сила любви может воздействовать на общественное мнение.

Думаю, вам все это понравилось, поскольку появился новый объект для осуждения. Сначала вы были в бешенстве от поведения господина Танабэ, а теперь жалеете его, поскольку вам кажется, что во всем виновата я. Сейчас вы обвиняете меня в том, что до этого случая дети чего-то не умели, плохо говорили и не в состоянии были концентрировать внимание. Все происшедшее оказалось выпускным клапаном для всех вас, вы таким образом избавились от ежедневного стресса. Когда кто-то потребовал, чтобы я компенсировала стоимость полотенца, испачканного в крови, я просто не поверила своим ушам.

Уволить учительницу-убийцу! Она должна на коленях просить прощения! Должна ответить за то, что совершила!

Все это объясняет, почему сегодня мы проводим это внеочередное собрание родительского комитета и почему я стою здесь перед вами. Мне интересно: то, что никто из детей не погиб, – причина для нападок на меня?

Вы считаете, что я просто так убила бедного, слабого, больного молодого человека?

Мне стоило подождать, чтобы он убил нескольких человек? Или мне надо было так же, как моему трусливому коллеге, сделать вид, что меня столкнули в воду, и оттуда спокойно смотреть, как нападают на детей?

Или вам было бы приятнее, если б я умерла вместе с нападавшим?

Мне жаль, что я спасла ваших детей.

Сразу после нападения мужчина поранил собственную ногу и упал в бассейн, поэтому нет оснований говорить о превышении самообороны. Однако отец мужчины – влиятельный человек в нашем районе, поэтому я не исключаю, что уже собираются выписать ордер на мой арест.

Возможно, среди вас есть доброжелательный следователь и мне все-таки дадут шанс закончить мою речь. В таком случае я хотела сказать еще одну вещь.

На сайте еженедельника сказано «каждый раз», когда мужчина выныривал из воды. Это не соответствует действительности. Я пнула его один раз. Если дело дойдет до суда, встанет вопрос, хотела ли я его убить. Когда я думаю о том, что кто-то из вас может оказаться присяжным заседателем, я внутренне содрогаюсь.

Больше я ничего не собираюсь вам говорить. Это было бы бессмысленно. То, что я хочу добавить сейчас, адресовано только одному из вас.

Мне хотелось бы поблагодарить вас еще раз за то, что вы приехали сюда так издалека, Асако.

Для меня раскаяние, которого вы хотели добиться от нас, означало, что я должна вырасти хорошим человеком, таким, которым гордилась бы Эмили. Я знаю, что была недостаточно надежной, недостаточно способной, но в качестве искупления я работала в совете учеников, стала президентом класса в старшей школе, капитаном волейбольной команды, изо всех сил училась и поступила в колледж.

Я выбрала колледж в этом районе, потому что хотела жить рядом с морем. Я чувствовала, что город рядом с Тихим океаном позволит чувствовать себя гораздо свободнее, чем в моем родном маленьком городке, зажатом в долине.

После окончания колледжа я получила место учителя начальной школы.

Честно говоря, я не слишком люблю детей. Но если б пошла на работу, которая мне нравится, это помешало бы идее искупления. Я чувствовала, что надо пересилить себя и сделать все, что я смогу.

Прошло немногим больше двух лет, как я начала работать. Я всегда приходила в школу раньше всех, выслушивала все глупости, которые говорили дети, правильно реагировала на бессмысленные жалобы их родителей, ответственно относилась к ежедневной офисной работе, даже если та требовала внеурочного времени.

Я сыта всем этим по горло. Больше я вытерпеть не в состоянии, слезы наворачиваются мне на глаза. Я еле заставила себя не сбежать отсюда. У меня нет друзей, способных мне посочувствовать. Я разговаривала и переписывалась с некоторыми людьми из моей волейбольной команды в колледже, жаловалась им на свою работу. Но в ответ они только делились своими проблемами.

– Маки, это на тебя не похоже! Держись!

Что значит быть такой, как я? Непонятно. Единственными, кто знает меня по-настоящему, были три мои школьные подруги, вместе с которыми мы стали свидетелями убийства. Только они, и никто другой. Когда я поняла это, мне стало их очень не хватать.

У меня с ними больше не было никакой связи. Но моя младшая сестра училась в профессиональном училище недалеко от нашего города; она рассказывала мне, чем они занимаются.

Саэ вышла замуж и собиралась жить за границей, как я слышала. Ее муж, кажется, принадлежал к элите. Акико оставалась такой же скрытной, как и раньше, но сестра видела, как она приходила в магазин с сыном своего старшего брата, и ей показалось, что выглядит она неплохо. Юка вернулась домой и ждет ребенка.

Вот что я знала о них в начале прошлого месяца. Я вдруг почувствовала себя глупо оттого, что делаю что-то ради искупления вины. Похоже, остальные совсем забыли про убийство и обещание, которое они дали маме Эмили.

Если спокойно подумать о случившемся, то покажется маловероятным, что она действительно будет нам мстить, если мы не выполним обещания. Скорее всего, она говорила это, чтобы мы стали более решительными.

Я одна так серьезно ко всему отнеслась. Единственная, кто серьезно воспринял ее слова и работал ради искупления. Так мне, во всяком случае, показалось.

Я подумала, что глупо лезть из кожи вон, и дала себе послабление на работе. Когда кто-то из родителей не оплачивает школьные завтраки, мы обязаны пойти к ним домой, но я стала это игнорировать. Зарплату мне за это не платили. Если родители звонили утром и предупреждали, что оставляют ребенка дома, потому что он неважно себя чувствует, я не докапывалась до истинного положения вещей – правда заболел или нет? Просто отмечала, что такой-то отсутствует. Когда дети затевали драку и обзывали друг друга плохими словами, я просто ждала, чтобы они сами успокоились. Так я изменила свое отношение ко всему.

Жить стало гораздо легче. И даже дети, казалось, начали лучше ко мне относиться. Может быть, слишком строгое отношение к самой себе им тоже мешало – и вообще напрягало всех вокруг.

Примерно в то время одна из моих подруг – Саэ – появилась в теленовостях. Сообщали, что вскоре после замужества она убила своего мужа, который оказался каким-то сексуальным извращенцем. Вскоре я получила письмо от мамы Эмили, которое она отправила на адрес моих родителей. Она ничего не написала от себя, просто вложила копию письма, которое ей отправила Саэ.

Впервые я узнала, как Саэ чувствовала себя все эти пятнадцать лет. Мое безрассудное указание охранять тело Эмили заставило ее прожить эти годы в кошмарном страхе, который я даже не могла себе представить. Если б я только вернулась тогда к бассейну, не застав никого в учительской…

Саэ по-своему выполнила обещание искупить вину. Она так любила французских кукол… Из нас четырех она одна была сама как кукла, тихая, спокойная. Но оказалась значительно храбрее меня.

Даже спустя пятнадцать лет я по-прежнему самая большая трусиха.

И вот тот самый преступник ворвался на территорию нашей школы. Как я уже говорила, стоял солнечный летний день, все были у бассейна. Те, на которых прямо у меня на глазах должно было совершиться нападение, были учениками четвертых классов. Многое совпадало с тем, что случилось пятнадцать лет назад. Это заставило меня думать, что, возможно, мама Эмили все это спланировала, а сама издалека ждала развития событий.

Убежать означало, что я никогда не избавлюсь от того убийства, даже когда истечет срок давности. В этот раз я не сомневалась. Лучше пусть меня зарежут, решила я, чем жить всю жизнь трусом.

Когда эти мысли пришли мне в голову, я уже бежала к Сэкигути.

Теперь я понимаю, почему стала учительницей младших классов. К этому дню привели меня усиленные волейбольные тренировки. У меня был единственный шанс вернуть то, что я утратила. Вот о чем я думала, когда накинулась на Сэкигути.

Я не собиралась сбивать его с ног или убивать. Все, о чем я думала, было: «Я не могу допустить, чтобы детей убили. Я должна их защитить, чего бы мне это ни стоило. В этот раз я обязана сделать все, что нужно. Все».

Есть один момент в показаниях госпожи Окуи, который я хотела бы подкорректировать. Она сказала, что дети убежали в безопасное место, но когда мужчина пытался вылезти из бассейна, один ребенок все-таки находился рядом. Икэда, мальчик, которого ранили. И с ним находилась госпожа Окуи. Не думаю, что она была в состоянии защитить ребенка. Только один человек мог справиться с этим. Я.

Мне кажется, в итоге я поняла чувства господина Танабэ. Возможно, это правда, что именно по моей вине он выпил те таблетки снотворного.

Икэда кричал:

– Больно! Больно!

Полотенце, которым зажимали его рану, покраснело от крови. Неожиданно я подумала: может быть, Эмили, когда на нее напал тот человек, тоже кричала? С момента преступления я постоянно думала о собственной трусости, представляла страх, который испытали три остальные девочки, чтобы соотнести его с моим.

Но я никогда не думала об Эмили, о том, что она должна была пережить.

Она, вероятно, испытала самый жуткий кошмар. Наверное, звала много раз на помощь. Мы же не пошли проверить, как она там… Эмили, прости! Я впервые это подумала.

В тот момент я не могла допустить, чтобы какой-то взрослый извращенец нападал на бедных беззащитных детей. Наши жизни уже разрушил один идиот, и я не могла позволить этому случиться снова.

Мужчина тем временем уже стоял здоровой ногой на краю бассейна. Мысль о том, что на свете есть такой человек, так потрясла меня в тот момент, что я бросилась к нему.

Мокрое невыразительное лицо Сэкигути в ту минуту наложилось у меня в сознании на лицо того мужчины, пятнадцатилетней давности. Я изо всех сил пнула его – и в то мгновение поняла, что искупила свою вину. Я сделала то, то обещала.

На самом деле мне не нужно было так поступать для того, чтобы сдержать свое слово. Трус получает искупление тем, что сознаётся.

Как только я оттолкнула Сэкигути, лицо того человека четко появилось у меня перед глазами.

В течение последних нескольких лет мне казалось, что у убийцы Эмили было приятное простое лицо, карие глаза. Когда в полиции меня спрашивали, не напомнил ли он мне кого-нибудь из актеров, в голову мне никто не пришел. Теперь же я сразу представила нескольких. Тот, кто играл вторую роль в телевизионной драме по вечерам в четверг, или, не помню точно, Принц Какой-то, джазовый пианист, или актер театра кёгэн^[5]… Все они молодые мужчины.

Как написала Саэ в своем письме, мужчина не был старым, не относился к тем, кого мы назвали бы «дядей». Если представить его лицо со скидкой на возраст пятнадцать лет, то больше всего похожим он кажется на Хироаки Нандзё, человека, который управляет бесплатной школой^[6]. Того самого, которого показывали в новостях прошлым летом в связи с поджогом в той школе. Не поймите меня неправильно – я не говорю, что господин Нандзё убийца.

Есть и другой человек, на которого убийца похож еще больше. Но было бы неправильно называть вслух его имя, поскольку человека этого больше нет, поэтому я не буду этого делать.

Очень надеюсь, что все это сможет помочь найти убийцу.

Но правда ли вы этого хотите?

Я искренне вам сочувствую, вы потеряли свою дочь, единственного ребенка. Я знаю, что и пятнадцать лет назад, и сегодня больше всех молитесь о том, чтобы убийца вашей дочери был наконец пойман. Но не было ли ошибкой заставлять девочек, игравших с вашей дочкой, брать на себя то горе, которое вы испытали, потеряв ее? Сваливать на них собственное чувство тревоги и бессилия от того, что убийца по-прежнему гуляет на свободе?

Саэ и я все эти годы оставались в тисках убийства, но не из-за убийцы, а из-за вас, госпожа Асако! Разве я не права? Не поэтому ли вы приехали сюда так издалека, чтобы стать свидетельницей покаяния одной из девочек из далекого прошлого?

Есть еще двое. Я надеюсь, что превратно понятая идея искупления закончится с этим случаем. Ничего поделать с этим я не могу.

Я ничего не могу сделать – мне нравится звучание этих слов.

Вот и все, что я собиралась сказать. Поймите меня правильно, но я не буду отвечать ни на какие вопросы.

Медвежата

Я очень любила моего старшего брата.

Именно он научил меня делать сальто на перекладине, прыгать через веревочку и кататься на велосипеде. У меня не сразу все получалось, но брат не огорчался. Он всегда был терпеливым, тренировал меня до темноты, пока я правильно все не запоминала.

– Держись! Еще чуть-чуть! Я знаю. У тебя получится, Акико! – так он меня поддерживал.

Даже сейчас при виде заката у меня в ушах звенит его ободряющий голос. В тот день именно мой брат пришел забрать меня домой.

Тот день? Я имею в виду день, когда убили Эмили.

Вы же профессиональный психотерапевт, правильно? Вы сказали, что хотите всё услышать про убийство; о нем я и собираюсь рассказать. С чего начать? Остальные три девочки заслуживают гораздо больше доверия, чем я, они сообразительнее, и было бы намного проще, если б вы задали им вопросы о том времени, когда мы были вместе. Вы еще хотите услышать мою историю?..

Хорошо, я начну не с начала, а с того момента, как осталась одна с Эмили.

Все-таки странно, что сейчас, спустя столько времени, вы хотите об этом услышать… Ладно, поняла. Это связано с тем, что скоро истекает срок давности за это преступление.

В тот день с самого утра у меня было отличное настроение. Накануне на праздник Обон приехала моя тетя Йоко и привезла мне в подарок кофточку. Я ее надела, поэтому и была так счастлива.

Тетка работала в универмаге в одном из городов нашей префектуры и всегда привозила нам с братом в подарок одежду. До того дня обычно это были одинаковые спортивного вида рубашки или другие вещи, тоже больше подходящие для мальчиков. Но тут все получилось по-другому.

– Акико, ты уже в четвертом классе, – сказала мне тетя Йоко, – надо носить что-то более женственное.

Она привезла мне восхитительную розовую блузку с ленточками и оборками. Блузка была пушистая и с блестками – такая, как носили маленькие девочки из богатых семей.

– А мне можно такое носить? – спросила я, с трудом веря в свое счастье и, как зачарованная, прижимая обновку к груди. Родители и родственники, глядя на меня, смеялись.

– Ты уверена, что тебе стоит дарить это Акико? – спросил отец. Он мог говорить откровенно, поскольку это была его старшая сестра. Блузка стоила примерно в десять раз дороже всего, что у меня было.

– Выглядит симпатично! – заявил мой брат. Но даже тетя Йоко, купившая мне эту блузку, кривовато улыбалась, будто у нее возникли сомнения в правильности своего поступка.

Хотя тогда я выглядела более стройной, чем сейчас, все-таки и в начальной школе была ширококостной и крепкого телосложения. Я постоянно донашивала одежду брата, который был на два года меня старше. Некоторые мальчишки в классе смеялись надо мной, дразнили, говорили, что я девочка-мальчик, но я к этому привыкла. Так было всегда.

На самом деле могло бы быть и хуже – по крайней мере, они относились ко мне по-человечески. Но мои родители и родственники постоянно звали нас медвежатами. На День святого Валентина и на день рождения брат часто получал от девочек какие-нибудь мелочи, связанные с Винни-Пухом, – они утверждали, что он на него похож. Брат явно не был самым популярным учеником в классе, но девочки к нему относились хорошо, несмотря на его внешность.

Мальчикам проще. Даже если они и похожи на медведя, все равно пользуются успехом, если при этом занимаются спортом. Громоздкая фигура им, в отличие от девочек, не мешает.

– Если б ты родилась мальчиком! – часто мне говорила мама. Она не имела в виду, что у меня было бы больше друзей, или что-то типа этого. Просто жалела, что ей приходится тратить лишние деньги на спортивные костюмы и купальники для девочек, как это требовалось в школе.

Я вспоминаю, что в тот день я разговаривала с Эмили как раз об этом.

* * *

Я сходила со своими родственниками в местный храм, пообедала – и увидела, что компания ребят бездельничает на улице. Собралась обычная группа девочек, мои одноклассницы из Западного района – Саэ, Маки и Юка. Мы вместе крутились напротив небольшого табачного магазина, болтали, и в этот момент появилась Эмили – она спускалась с холма, на котором стоял ее дом. Эмили сказала, что заметила нас из окна. Дом ее находился в самой высокой точке города.

Маки предложила поиграть в волейбол на школьной площадке, поэтому Эмили пришлось вернуться домой за мячом, а я пошла с ней.

– Акико, может, сходишь вместе с Эмили? – сказала Маки. – Ты быстро бегаешь.

Это не значит, что я туда побежала. Собственно, эта тема возникла только потому, что Маки хотела, чтобы все было как она захочет. Я это знала и не хотела ее злить, чтобы не вызывать лишних проблем. Поскольку я зависела от нее, то беспрекословно ей подчинялась. Думаю, остальные девочки чувствовали себя так же.

Мы с Эмили пошли наверх по пологому склону к ее дому, возвышавшемуся, как замок. С тех пор как она в апреле попала в нашу школу, мы часто играли вместе, но я впервые осталась с ней наедине. Я не слишком разговорчива по натуре и не знала, о чем с ней можно побеседовать, поэтому мы шли молча.

– У тебя очень хорошенькая блузка, – вдруг сказала Эмилия. – Это же «Пинк Хаус», да? Мне нравится их одежда.

Она имела в виду мою новую блузку. Моя семья беспощадно высмеяла меня, когда я ее надела. Однако когда я пошла в ней в храм, удивительно, но она меня явно украсила. Отец дразнил меня:

– Акико, ты похожа на девочку!

А мама с удовольствием отметила:

– Те, кто работает в универмаге, и правда умеют выбирать вещи!

Поэтому настроение у меня было прекрасное.

– Эта блузка выходная; переоденься во что-нибудь другое, когда пойдешь играть, – сказала мама, когда мы вернулись из храма, но мне хотелось ее всем продемонстрировать, поэтому я осталась в ней.

Однако мои подружки не сказали о блузке ни слова. Брат часто объяснял мне, что существуют негласные правила местных жителей. Одно из них заключалось в том, что ты можешь завидовать тому, что реально для тебя получить. Но то, что недоступно, надо полностью игнорировать. Неосознанно девочки, видимо, и следовали этим правилам. А может быть, им было совсем неинтересно, во что я одета. Сама же я ничем не привлекала к блузке никакого внимания.

Но Эмили заметила мою обновку. Я подумала, что токийские дети совсем другие. Хотя она и похвалила мою блузочку, проблема заключалась в том, что я понятия не имела о фирме, которую она назвала, – «Пинк Хаус». Я чувствовала себя неловко, но мне было интересно, и я попросила Эмили рассказать мне о ней. Она сказала, что «Пинк Хаус» делает много одежды из мягких пушистых материалов, с оборками, бантиками, эмблемами, букетиками – что-то типа того, что носят героини аниме-сериала «Энн из Зеленых крыш» или фильма «Маленькие женщины».

– Это фирма, – объяснила она, – которая исполняет мечты девочек о красивых вещах.

Я представила магазин, полный такой одежды. Вот бы туда попасть! Как здорово было бы иметь сундук с одеждой «Пинк Хаус»! Я даже разволновалась, представив такое. На самом деле мне очень нравились девчачьи вещи, просто я никогда об этом не говорила. Я имею в виду – никто не ждет женственности от медведя.

Какое-то время у наших девочек пользовались популярностью французские куклы. Все мы делали зарисовки их нарядов. Золотая тиара с сердечками, платья из ткани как поле цветов, с отдельными розовыми и белыми розами, прозрачные туфельки…

– Надо же! – говорили с удивлением мои подружки. – Акико, ты, оказывается, тоже можешь придумывать красивые платья! – Что, если подумать, звучало довольно оскорбительно.

Это о том, насколько далека я была от всего, что можно назвать словом «хорошенькая». Такие вещи не для медведей. Поэтому я радовалась им втайне. Мне этого вполне хватало.

Конечно, похвала Эмили меня необычайно порадовала. Но она пошла еще дальше и сказала:

– Тебе везет, Акико, что такая одежда тебе идет. Мама говорит, что я выгляжу в ней ужасно, и никогда мне ее не покупает.

Не похоже было, что она издевается надо мной.

Хорошенькая одежда мне идет, а Эмили нет? Невероятно! Вещи свободного покроя выглядели на ней хорошо, но с ее тонкой фигурой и длинными ногами более лаконичные, классические смотрелись и правда лучше. В тот день на Эмили была черная обтягивающая футболка с розовым логотипом Барби и красная юбочка в складку; все это ей очень шло.

Тем не менее такая девочка, как Эмили, продолжала завидовать моей новой блузке. Сначала я обрадовалась, но потом почувствовала себя неудобно и стала глупо оправдываться:

– Моя тетя работает в универмаге и купила мне эту блузку со скидкой для сотрудников. Мама никогда не подарила бы мне такую дорогую вещь. Я всегда донашиваю все за моим братом. Я не жалуюсь, но она часто жалеет вслух, что я не мальчик…

– Моя говорит то же самое. Если б ты была мальчиком!

– Да ты что?! Шутишь! Никто не может сказать такое про тебя!

– Правда! Она много раз мне это говорила, и было видно, что расстраивается. Ненавижу, когда она так говорит!

Эмили сказала это с обидой, и я просто не могла ей поверить. Безусловно, из нее получился бы красивый мальчик, но девочкой она явно была очень хороша.

Конечно, мне было очень приятно, что Эмили говорят то же, что и мне, и она стала как-то ближе. Мне показалось, что я могла бы делиться с ней своим интересом к красивым вещам – и стать ее подругой…

Даже сейчас мне обидно, что этого не случилось.

Продолжая жаловаться на своих мам, мы добрались до ее дома. Вошли в подъезд мимо консьержа и на лифте поднялись на седьмой этаж. Ее квартира находилась в восточной части, в самом конце коридора.

– У нас квартира всего лишь с четырьмя комнатами и совмещенной с кухней гостиной, – сказала Эмили. – Вроде как небольшая.

Я не имела представления о том, что совмещенная гостиная означает огромное помещение, в котором расположены одновременно гостиная, столовая и кухня.

Эмили нажала на звонок, и вышла ее мама. Она была красавицей – тонкая, высокая, с прекрасными большими глазами, как у какой-нибудь актрисы. Я почувствовала, что неправильно называть ее матерью, таким образом как бы объединяя ее с моей – низенькой и коренастой. Я вошла внутрь, ощутив приятную прохладу кондиционера, и ждала, пока Эмили и ее мама принесут волейбольный мяч.

– Спасибо, что дружите с Эмили. Только, мне кажется, жарковато сейчас для волейбола… Играйте здесь, в помещении. У меня есть вкусные пирожные. Пригласите остальных девочек.

Хотя голос был у нее приятный и добрый, я внутренне сжалась и смогла выдавить в ответ только слабую улыбку. Мне кажется, я даже не могла дышать. В этом доме все было явно такое дорогое, что я боялась сделать лишнее движение, чтобы не испортить что-нибудь. Я чувствовала себя не в своей тарелке.

Стоя в дверях, я не могла расслабиться. На шкафчике для обуви стояла ваза, заставляющая вспоминать Версальский дворец, а рядом с входной дверью была большая белая керамическая подставка под зонтики, и ее орнамент напомнил мне храм Парфенон.

Эмили, однако, шла по коридору, подкидывая мяч.

– Обязательно приходи к шести! И осторожно с машинами, – напутствовала мама Эмили, поглаживая дочку по голове.

– Да-да, поняла, – в ответ улыбнулась она.

Я практически не могла вспомнить, когда кто-то из родителей гладил меня по голове, и невольно позавидовала тому, как любят Эмили.

Я и представить не могла, что Эмили с мамой виделись последний раз. И конечно же, мне и в голову не приходило, что всего через несколько часов я снова окажусь здесь, чувствуя себя как на иголках…

Вы просили рассказать о дне убийства. Кажется, я наговорила всего, не вспомнив нужного… Нет, я не уклоняюсь от темы. Просто, как только вспоминаю этот день, голова начинает раскалываться. Поэтому я всячески стараюсь избегать этой темы…

Можно я сразу расскажу, как мы нашли тело?

Хорошо, возможно, я сначала должна еще кое-что добавить. Думаю, мужчина не выбрал меня не потому, что я тяжелая, а потому, что такая, похожая на медведя.

Я думаю… ладно, перехожу к тому, как мы нашли Эмили.

Итак, Маки велела мне бежать к Эмили домой – конечно, не упустив возможность уточнить, что я быстро бегаю. Я честно побежала, причем изо всех сил. Мы вместе с Юкой добежали до задних ворот школы, и наши пути разошлись.

Господи! Это ужасно, ужасно…

Я все время думала о случившемся, но мне не было очень страшно. Думаю, тогда я не осознала масштаб происшедшего. Если б я тогда получше обо всем подумала, я сообразила бы, как правильно сообщить матери Эмили о том, что случилось с ее дочерью. Может быть, сперва я зашла бы домой и отправилась туда вместе с мамой. Взрослые помогли бы мне, объяснили, что не надо сразу говорить слово «умерла».

Но я просто бежала – быстро, как могла.

Я настолько сосредоточилась на этом, что даже не заметила своего брата, пробегая мимо табачного магазина. В доме Эмили я со свистом проскочила мимо того же самого консьержа и прыгнула в лифт. Подбежала к их квартире и стала давить изо всех сил кнопку домофона.

– Что такое? Ты не умеешь себя вести. – С этими словами мать Эмили открыла дверь, потом посмотрела на меня и удивленно произнесла: – Акико?

Я же стояла, еле дыша. На какую-то долю секунды в голове проскочила мысль – на ней очень хорошенький кухонный фартук, – но я тут же заставила себя вернуться в реальность и громко завопила:

– Эмили умерла! Эмили умерла! Эмили умерла!

Разве это не самый ужасный способ сообщить о несчастье? Сперва мама Эмили решила, что это какая-то шутка. Глядя на меня, она слегка вздохнула и, положив руки на бедра, сказала в открытую дверь:

– Эмили, я знаю, что ты там прячешься, кончай дурачиться и выходи! Если только не хочешь остаться без ужина.

Но Эмили не собиралась выходить.

– Эмили!

Снова ее мать позвала ее, но дом был пуст – большинство жильцов уехали на Обон. Не раздалось ни звука.

Мама Эмили несколько секунд – а может, меньше, не знаю – смотрела на меня, не выражая никаких эмоций, а потом спросила охрипшим голосом:

– Где Эмили?

– В школьном бассейне. – Мой голос тоже охрип.

– Почему Эмили?

Меня оглушил ее крик, когда она двумя руками оттолкнула меня в сторону и выбежала из квартиры. Я больно ударилась лицом о стену и упала, почувствовав резкую боль во лбу. В прихожей упал и разбился «Парфенон».

Возможно, из-за того, что я ударилась лицом, у меня пошла кровь из носа… Я была уверена, что у меня треснул череп, поэтому и началось кровотечение. Кровь стекала по подбородку, по шее, причем довольно сильно. Я могу умереть – помогите!.. В этот момент я опустила голову и увидела, что моя новая блузка вся стала темно-красная. Нееееееет! Я почувствовала, что проваливаюсь в глубокую темную дыру. А потом…

– Акико! – громко прокричал кто-то. Меня спас от падения навеки в эту дыру мой брат.

– Кодзи! Кодзи!

Я в слезах крепко обняла его.

Брат шел домой от своего друга в шесть часов, когда уже прозвучали «Зеленые рукава» и мне давно пора было уже находиться дома. Ждали в гости нашего старшего двоюродного брата. И вдруг он увидел, как я на бешеной скорости пронеслась в противоположную от дома сторону. Кодзи отправился за мной, чтобы привести меня обратно. Навстречу ему попалась мать Эмили, которая выскочила из подъезда, растрепанная. Подумав, что наверняка что-то случилось, он поднялся сюда проверить…

Брат взял у консьержа мокрое полотенце и бумажные салфетки – и вытер кровь.

– Я умру? – мрачно спросила я, но Кодзи только улыбнулся.

– Никто не умирает от того, что из носа идет кровь, – сказал он.

– Но у меня очень болит голова.

– Да, ты немного поранила лоб, но крови немного, так что всё в порядке.

В конце концов я смогла встать. Увидев разбитый «Парфенон», Кодзи спросил:

– Что случилось?

– Эмили умерла в бассейне, – ответила я.

Он, конечно, испытал шок, но сказал:

– Пошли домой, – и нежно взял меня за руку.

Когда мы спускались по склону, я обратила внимание на то, что небо стало багрового цвета.

* * *

Мой порез? Видите, и шрама не осталось. Брат протер мою ранку антисептиком и заклеил пластырем, вот и всё.

Мы вошли в дом, мама увидела меня всю в крови и закричала в ужасе, но, когда я рассказала ей все, что случилось, она заявила:

– Я иду в школу, – и убежала, оставив меня дома. Мама сразу впадает в панику. Об этом я узнала позднее. А тогда, хотя я стояла перед ней, она была уверена, что это меня убили в бассейне.

Несмотря на боль, порез мой оказался неглубоким, кровь остановилась, и я не пошла к врачу.

Однако с тех пор, когда идет дождь, или очень влажно, или я просто вспоминаю это убийство, лоб начинает ныть и постепенно охватывается сильной головной болью. Сегодня дождливо; кроме того, я очень долго уже говорю об убийстве – и чувствую, что скоро голова начнет раскалываться. Она уже немного болит.

Хватит говорить про убийство? Что? Лицо убийцы? Можно я ничего не буду об этом говорить?

Мы все четверо сказали, что не помним его лица.

На самом деле не только его лицо, но и все мои воспоминания размыты. Когда я пытаюсь восстановить любые важные детали убийства, я уже говорила, что у меня страшно болит голова. Боль невыносимая. Один раз я попыталась, сжав зубы, вспомнить все, но как только в памяти возник нечеткий образ мужчины, появилась такая сильная боль, что я поняла: могу сойти с ума, если не остановлюсь. Поэтому я так больше не делаю.

Вы считаете, что я должна была сказать об этом в полиции, когда меня там допрашивали?.. Если б тогда сказала, что у меня болит голова, полицейские, да и все остальные, могли бы узнать, что мать Эмили толкнула меня, поскольку на лбу у меня все еще была повязка, и я решила этого не говорить.

Полиция допрашивала меня несколько раз. Каждый раз задавали одни и те же вопросы. Сначала я говорила примерно то же самое, что и другие девочки, а потом мне стало казаться, что их воспоминания – это мои собственные. Маки иногда использовала английские слова, путая зеленый и серый, поэтому я уже не могла с уверенностью сказать, какого цвета была рабочая одежда того мужчины. Не думаю, что кто-то понимал, что произошло между мной и мамой Эмили.

Я не вдавалась в детали по поводу происшедшего у нее дома после убийства, а полицейские не очень этим интересовались. Я даже брату не рассказала, как меня оттолкнула мать Эмили. Люди могли бы тогда осудить ее за такое поведение, а это было бы жестоко. Любой впал бы в панику, услышав, что его ребенок погиб. Я сама была виновата. Не надо было стоять там, в дверях, загораживая проход. Поэтому, когда мне задали вопрос о том, что у меня со лбом, я ответила, что торопилась и упала. Никто в этом не усомнился, поскольку все произошло сразу после того, как нашли тело.

Вы не думаете, что гораздо большей потерей, чем ранка у меня на лбу, был разбитый «Парфенон»? Знаете, я раньше не думала об этом, но, возможно, жжение, которое я иногда чувствую, объясняется его осколком, застрявшим у меня во лбу… Похоже, что это так. Хотя вытаскивать его уже поздно. Тем не менее, если б я тогда знала, что кусочек фарфора остался в моем лбу, наверное, все равно не пошла бы к врачу. Ведь медведи не ходят по врачам, правда? Есть, конечно, ветеринарные клиники, но медведь же сам туда не пойдет?

Медведь знает, как ему полагается жить. А я не знала.

Надо осознавать свое место в жизни.

Я помню, как мой дед это постоянно говорил.

Нельзя думать, что все равны. При рождении все получают разное. Бедные не должны вести себя как богатые. Глупцу не положено быть ученым. Бедному надо быть бережливым и в этом находить радость, а тупому следует максимально использовать свои способности. Если ты выйдешь за пределы своего положения в жизни, станешь несчастным. Бог наблюдает за всеми очень внимательно и наказывает, если ты зарываешься.

Обычно этим заканчивалась речь деда. Но однажды, когда я училась в третьем классе, он добавил:

– Поэтому, Акико, ты не должна переживать из-за своей простецкой внешности.

Представляете? Откуда дед все это взял? Может быть, он хотел меня утешить, но не кажется вам, что такие слова имели противоположный эффект? Да, я была крупная и крепкая, это правда, но мне никогда не казалось, что у меня такое уж плохое лицо. Я не преуспевала в школе, но была очень спортивная. Остальные дети не слишком от меня отличались, поэтому я никогда не считала, что жизнь ко мне несправедлива. Когда дед в очередной раз начинал все это говорить, я просто думала – опять он за свое – и не обращала на него внимания.

Только после того как в городе появилась Эмили, я стала понимать, что он имел в виду. Она была красивая, тоненькая, умная, спортивная, сообразительная и богатая. Если б я стала себя с ней сравнивать, то почувствовала бы себя несчастной, – но, представив, что при рождении мы получили разное, совершенно не переживала. У нее была своя жизнь, у меня – своя. Не знаю, что думали другие, но мне она сразу понравилась тем, что была совсем из другого мира.

Однако в тот день я думала иначе. На мне была хорошенькая дизайнерская блузка, Эмили даже завидовала мне, и я радовалась тому, что мои родители никогда не говорили мне то, что сказали Эмили ее родители. Мне хотелось еще больше с ней дружить.

Я попыталась изменить свое место в жизни – и тут же на меня обрушилось наказание.

Моя блузка «Пинк Хаус» – лишнее тому доказательство. Мы отдали ее в химчистку, но бурые пятна крови остались, и я не смогла больше никогда надеть ее. «Какая-нибудь хорошенькая девочка могла бы носить тебя и ухаживать за тобой, – говорила я блузке, – но из-за того, что ты попала к медведю, который не знает своего места в жизни, ты прожила только один день, и вечные пятна уничтожили тебя. Прости меня!» Я прижимала ее к себе, плача, и снова и снова просила прощения. Прости меня…прости меня…

«И, Эмили, – прости меня. Пожалуйста. Прости меня, – говорила я. – Из-за того, что такой медведь, как я, который должен был знать свое место, захотел дружить с такой девочкой, как ты, тебя и убили».

* * *

Моя жизнь после убийства? Только попытайся получить больше, чем тебе положено, и ты станешь несчастной. Эмили убили из-за меня, поэтому как я могла жить по-прежнему, как раньше, до убийства? Ходить в школу, играть с подругами, есть сладкое, смеяться? Мне казалось, что все это для меня под запретом.

Общаться с людьми – значит доставлять им неприятности. Даже если я не поддерживала отношения с кем-то, мне казалось, что одно мое присутствие рядом с ним может принести ему несчастье.

Я боялась, что в школе могу случайно столкнуться с кем-то, поранить, сбить с ног, поэтому я лишь выходила из класса в туалет, а так оставалась прикованной к своему месту.

Вскоре я стала чувствовать по утрам вялость или расстройство желудка – и начала пропускать занятия.

Родители и учителя не особенно переживали из-за моих прогулов, считая это нормальным после всего пережитого. Но когда я перешла в пятый класс, они решили, что надо положить этому конец. Даже если в вашем городе произошло убийство, через полгода люди, не имевшие к нему прямого отношения, считают его далеким прошлым.

Меня тогда поддержал мой старший брат Кодзи.

– Акико, – сказал он мне, – ты, может быть, боишься ходить одна, но я тебя всегда готов защитить, не унывай!

Кодзи начал по утрам провожать меня в школу, перед тем как идти в свою, хотя ему было не по пути. Он сказал, что мы должны в случае чего уметь отразить нападение преступника, поэтому соорудил в сарае из старых сельскохозяйственных инструментов штанги, и мы стали вместе тренироваться.

Хотя меня мучило чувство вины при походе в школу, тренировки мне нравились. Медведь же должен быть сильным, и я старалась изо всех сил. Думая, что когда-нибудь я смогу отомстить за Эмили.

Время шло, родители Эмили собирались вернуться в Токио, и нас четверых пригласили к ним домой снова поговорить о дне убийства.

Прихожая выглядела так же, не хватало только «Парфенона». Как только я туда зашла, лоб стало сильно жечь. Но разговор в основном поддерживала Маки, поэтому мне удалось справиться с ситуацией.

Однако мать Эмили сказала следующее:

– Я прощу вас только в том случае, если вы найдете убийцу до того, как истечет срок давности за преступление. Если не сможете этого сделать, вам придется искупить свою вину так, чтобы я приняла это искупление. Если вы не сделаете ни того, ни другого, то говорю вам прямо – я сумею отомстить каждой из вас!

Эмили умерла из-за меня, мне было жаль остальных подруг, я с самого начала знала, что мать Эмили обвиняет меня, поэтому слова о мести не сильно меня напугали. Удивило другое – почему до этого момента она молчала? Про себя я решила, что убийцу найти будет сложно, поскольку я практически ничего уже не помнила, – поэтому надо придумать, как искупить вину.

Искупление? Никогда не пытайся делать то, что тебе не положено. Эта мысль постоянно крутилась у меня в голове после убийства. В тот день я снова поклялась себе не нарушать это правило.

В итоге я не пошла в старшую школу. Мои родители очень хотели, чтобы я ее окончила, но я не была уверена, что смогу выдержать еще три года школы.

Брат уговорил родителей оставить меня в покое.

– Старшая школа – необязательное образование, – говорил он. – Если она не хочет выходить из дома, но хочет учиться, то может получить аттестат заочно, а потом поступить в колледж. Я вас порадую, сумею всего добиться – только оставьте Акико в покое.

Так он им сказал. И сдержал слово. Закончил университет в городе неподалеку, сдал экзамен на государственную службу и получил работу в местной мэрии, где работал в отделе социального обеспечения и пользовался всеобщим уважением. Люди видели, какой он чудесный преданный сын, и родители им гордились…

Кодзи всегда нравилось помогать людям. Именно поэтому он женился на женщине с неоднозначным прошлым.

Не дай себя обмануть подозрительному мужчине, от которого залетишь и в слезах вернешься домой.

Примерно так напутствуют родители своих дочерей, которые отправляются в большой город учиться или работать. Харука, жена брата, – яркий пример всех ужасных вещей, которые могут случиться с молодой одинокой женщиной в городе.

Она получила работу в издательской компании в Токио, но крошечной зарплаты ей едва хватало, и Харука начала подрабатывать в баре, чтобы иметь немного свободных денег. Там она познакомилась с каким-то низкопробным якудзой, забеременела от него, но он на ней не женился. Из компании Харука ушла, родила ребенка и каким-то образом тянула его, работая в разных барах. Якудза тем временем нашел себе другую и исчез. Что еще хуже, он влез в большие долги, взяв кредит в какой-то сомнительной компании, и коллекторы угрожали ей, что, если Харука не заплатит к концу месяца, они закатают ее в бетон и скинут в Токийский залив. Она еле убежала от них и вернулась в родной город.

Не знаю, насколько достоверна эта история, но через месяц после возвращения Харуки весь город смаковал подробности случившегося. Даже я, практически не выходя из дома, слышала о том, что произошло.

Я сидела с мамой и соседкой, которая к нам зашла, и слушала эту историю. Соседка рассказывала все слухи таким тоном, будто ей точно известны детали, при этом уверяла, что не в силах в это поверить. Мне тоже были сомнительны эти рассказы.

Семья Харуки и правда продала часть земли; не знаю, связано ли это с уплатой долга по кредиту. И у нее действительно был ребенок.

То, чему я верила с трудом, был вопрос имиджа – кажется, так это называется? Харука могла бы служить примером неправильного поведения, а в городе вся история превратилась в героическую сагу. Не знакомые ей люди хотели взглянуть на нее, чтобы понять, что втянуло ее в такую переделку. Харука же была скромная, тихая и не очень красивая.

Они с Кодзи учились когда-то в одном классе; дома наши стояли недалеко друг от друга, я знаю ее с детства. Я долго не встречалась с ней, пока она не вернулась из Токио, и ожидала, что жизнь в большом городе могла превратить ее в утонченную женщину. Однако после того, как я три месяца выслушивала о ней всякие сплетни, брат привел ее к нам в дом, и я обнаружила, что она мало изменилась за это время, просто повзрослела.

Это произошло в прошлом году, четырнадцатого августа, во время праздника Обон.

Десять лет назад один за другим умерли мои бабушка и дедушка, поэтому родственники больше не собирались у нас дома. Но в тот раз мой старший двоюродный брат Сэйдзи – сын тети Йоко – вернулся в Японию после пяти лет работы за границей и должен был приехать с женой к нам погостить. Конечно, мы с мамой приготовили много всякого угощения – и скияки^[7], и суси – и вместе с отцом ждали их приезда. Брата с утра не было дома, он позвонил и сказал, что, поскольку в гостях будет Сэйдзи, ему хотелось бы воспользоваться случаем и познакомить всех со своей девушкой.

Для меня его девушка была новостью. Для мамы – тоже. Она стала волноваться, не надо ли ей переодеться или сходить за тортом. Но когда появился Сэйдзи с женой, она полностью занялась ими.

Мои родители были единственными родственниками, присутствовавшими на свадьбе Сэйдзи в Токио восемь лет назад. Думаю, тогда и я в первый раз увидела его жену Мисато.

– Я так рада, что вы приедете к нам, хотя, к сожалению, дедушки и бабушки больше нет, – сказала им мама.

– Конечно, мы хотели бы сходить на их могилы, но и сам по себе город вызывает столько воспоминаний у нас обоих… – извиняющимся тоном ответил Сэйдзи. – Конечно, так говорить неправильно, поэтому раньше я молчал, но, если б не тот случай, мы могли бы никогда не встретиться… Поэтому оба надеемся как-нибудь приехать к вам.

Говоря случай, он имел в виду убийство Эмили.

Когда Сэйдзи учился в Токио в колледже и был членом теннисного клуба, он положил глаз на Мисато, которая ходила в тот же клуб и училась на первом курсе в женском колледже. Многие хотели завоевать ее расположение, а ему сложно было отделаться от роли старшекурсника. Но однажды, когда они всей компанией из теннисного клуба пошли куда-то посидеть и разговаривали о своих планах поехать на Обон в родной город, Сэйдзи похвастался:

– В моем городе нет ничего примечательного, но там самый чистый воздух во всей Японии.

На что Мисато неожиданно отреагировала:

– Я бы хотела туда как-нибудь съездить.

Она и ее родители были из Токио, и ей очень нравилась идея поехать куда-нибудь за город. Сэйдзи, успевший к этому моменту немного выпить, храбро спросил:

– Хочешь, поедем вместе? – На что Мисато улыбнулась и кивнула.

Как и все в нашей семье, Сэйдзи человек серьезный и любит заботиться об окружающих. У него тогда появился шанс провести ночь с девушкой, которая ему нравилась, но он решил, что после семейного ужина она просто переночует у нас дома и потом уедет в Токио. Сэйдзи лег в спальне брата, а Мисато – в моей комнате. Даже я, при всей моей неискушенности в вопросах любви, удивилась, что он не воспользовался случаем побыть с любимой девушкой.

Они приехали на железнодорожную станцию около шести вечера и вскоре пришли к нам. Бросили чемоданы, немного отдохнули, потом мама сказала:

– Ну, все собрались, несу скияки. – Но, не обнаружив собственных детей, возмутилась: – Куда подевались дети?

В этот момент меня за руку привел домой брат. Я не заметила, что там были Сэйдзи и Мисато.

Мама впала сразу в панику и выбежала на улицу. Там выли полицейские сирены, и один из моих дядей сказал, что пойдет взглянуть из любопытства, что там происходит. К этому моменту уже волновался весь Западный район.

Естественно, развлекать гостей было некогда, и Мисато сказала, чтобы мы не обращали на нее внимания. Тетя Йоко забронировала им номер в рёкане^[8] в ближайшем городе, и Сэйдзи с Мисато туда уехали. Городок тот тоже ничего из себя не представлял, там только были горячие источники, но на Обон приехало много людей, и это был единственный свободный номер.

На Мисато, конечно, произвела впечатление новость о том, что только что произошло преступление в маленьком провинциальном городке, куда она впервые попала. Но Сэйдзи сказал ей:

– Не переживай, я сумею тебя защитить.

Это ее успокоило и послужило началом их отношений. Думаю, что, если б убийства и не случилось, они все равно были бы вместе. Разве вы поедете на праздники в захолустье, какой бы чистый воздух там ни был, да еще отправитесь в дом родителей человека, который вам не нравится? Но я согласна, что преступление подогрело их чувства к друг другу…

Перемотаем все на четырнадцать лет вперед. Не знаю почему, но детей у Сэйдзи и Мисато не было. Со дня свадьбы прошло восемь лет, и я не без зависти видела, что отношения у них как у новобрачных.

Пока я наблюдала за ними, мама сказала бодрым голосом:

– Кодзи обещал сегодня привести свою девушку.

Кодзи был источником ее радости и гордости, она с волнением предвкушала встречу с его избранницей. Возможно, посмотрев на Сэйдзи и Мисато, мама думала, как ей хочется увидеть Кодзи также в счастливом браке.

Сэйдзи и Мисато только успели сказать, что им интересно, кого он выбрал, и что они тоже очень ждут этого знакомства, как появился сам Кодзи. С Харукой и Вакабой. Вакаба – дочка Харуки, тогда она была во втором классе.

Мама вежливо с ними поздоровалась и пригласила в комнату. Потом увела меня на кухню и спросила:

– Это… это ведь она? Правильно? – Имея в виду, что женщина, которую он привел в дом, чтобы представить нам, была не кто иная, как Харука, о которой сплетничали все в окру́ге. Я и сама была изрядно удивлена, но, увидев, как мама в панике бегает взад-вперед по кухне, немного успокоилась.

– Да, это она, все правильно. Но они бывшие одноклассники; может быть, за этим ничего не стоит… Не привлекай к ним всеобщее внимание, это невежливо.

Я заставила маму вернуться к гостям с бутылкой сока и большим количеством пива, она еле все унесла.

Мне показалось, что отец пьет немного больше пива, чем обычно, но это могло объясняться присутствием Сэйдзи и его жены. Ужин прошел гладко. Харука скромно сидела рядом с Кодзи – ее почти не было видно за его широкой спиной, – практически не ела, но была очень внимательна, подливала остальным пиво, подавала суси, забирала грязные тарелки.

Если б все то же самое делала я, то выглядела бы неуклюжей, и кто-нибудь уже обязательно успел бы попросить меня не «помогать», но у Харуки все получалось очень естественно и незаметно. На ней наверняка было ее лучшее платье, очень дешевое, такое, как продавалось в ближайшем супермаркете в соседнем городке. И если уж зашла речь об одежде, мой обычный наряд состоял из коричневого тренировочного костюма.

Казалось, что Харука всю жизнь прожила здесь, а слухи, которые ходили о ней, – п

Скачать книгу

Russian translation rights arranged with Futabasha Publishers Ltd. through Japan UNI Agency, Inc., Tokyo

* * *

Французская кукла

Дорогая Асако, большое спасибо за то, что пришли на мою свадьбу.

– Будет спокойнее? Шутишь? Ты же прекрасно знаешь, в каком страхе я прожила здесь последние восемь лет.

До этого я ни разу не была в Токио, и он мне показался абсолютно другим миром. Когда я впервые вышла из синкансэна[1], на вокзале было полно народа – сплошная толпа, насколько хватает глаз. Возможно, там было больше людей, чем во всем нашем городке. Самое удивительное, что все каким-то чудом передвигались, не задевая друг друга. Пока я добиралась до нужного места, останавливаясь и проверяя, правильно ли иду к метро, я ни разу ни с кем не столкнулась.

Когда же я назвала им свой, никто не мог даже сообразить, в какой префектуре он находится.

– Что это за место? Что там у вас есть? – спрашивали они, и я ответила:

– Там кристально чистый воздух.

Я знаю, Асако, вы бы точно поняли, что я это сказала не потому, что больше гордиться нечем.

Однажды наша учительница по обществоведению, госпожа Савада, сказала нам:

После урока мы спросили Эмили, правда ли то, что сказала учительница.

– Папа сказал то же самое, – ответила она.

Приглашение получили четверо – я, Маки, Юка и Акико; все давнишние подружки, мы выросли в одном районе.

– В Сибуе[2] есть магазин, где можно купить точно такую же одежду, как у Барби. Родители подарили мне ее на прошлый день рождения. Да, мама?

Единственное, о чем я в тот момент мечтала, – как бы поскорее выбраться оттуда.

Именно тогда кто-то из девочек сказал:

– Эмили, а можешь показать нам вашу французскую куклу?

– Что это такое? – Она смотрела на нас непонимающим взглядом.

Хозяин первого дома, в который мы зашли, спросил:

– Значит, у вас тур под названием «Французские куклы»?

Нам так понравились эти слова, что мы в тот день так и окрестили наш выход – «тур французских кукол».

После того как мы посетили последний дом, Эмили повела итог:

– Я все-таки думаю, что Барби лучше.

В конце июля, вечером, во время летнего праздника Обон[3], из пяти домов, включая мой, украли кукол. Больше ничего не взяли, и дома никак не пострадали. Лишь французские куклы исчезли из своих стеклянных витрин. Такое вот странное происшествие.

Помню, как отец меня ругал:

С этой неприятности начались наши летние каникулы, но мы все равно каждый день проводили на улице. Особенно нам нравилось ходить в бассейн около начальной школы[4]. С утра мы примерно час занимались школьными заданиями, а потом бежали в бассейн. Он закрывался в четыре, а мы до темноты играли на территории школы.

Именно тогда появился тот мужчина.

– Эй, девчонки, у вас есть минутка? – услышали мы.

– Я самая маленькая, меня подсадить легче всего.

– А что, если ты не дотянешься до вентилятора? Может, лучше я? Я самая высокая.

– А кто-нибудь из вас в состоянии затянуть шурупы? Я сильная, давайте я.

Наконец он повернулся к Эмили.

– Вот ты – что надо.

Как мы могли ему возразить?

Тогда впервые в жизни я услышала слово менструация.

…Надеюсь, вы не порвете мое письмо, прочитав весь этот бред.

Увлеченные беседой, мы вдруг услышали, что играют «Зеленые рукава», то есть уже шесть вечера.

– Сегодня приезжает мой двоюродный брат со своей девушкой, мне велели прийти домой к шести, – сказала Акико.

– Эмили, вы закончили? – прокричала она, сдвигая дверь. – Эй?

Никто не отвечал.

– Может, они закончили и она пошла домой, – предположила Акико.

– А как же мороженое? Или он купил его только для Эмили? – раздраженно сказала Юка.

– Это нечестно, – возмутилась Маки.

– А они не там? – Я показала на раздевалку для мальчиков, но оттуда не раздавалось никаких звуков.

Акико, все еще глядя на нас, сдвинула входную дверь в мужской раздевалке, и мы трое задержали дыхание.

– Чт…т… – Акико не смогла ничего произнести, развернулась и завизжала.

Эмили лежала на коврике посредине, головой ко входу.

Вот тогда я действительно перепугалась и бросилась вон из раздевалки.

Почему я не могла потерять сознание? Если б я упала тогда в обморок, то сейчас моя жизнь была бы совсем другой.

Ее голос меня успокоил, я закрыла глаза и провалилась в сон.

– У мужчины на голове было повязано белое полотенце.

– На нем была серая рабочая одежда.

– Разве она не была чуть зеленоватого оттенка?

– Сколько ему было лет? Ну, сорок, или, может быть, пятьдесят…

Одно было точно – раньше мы никогда его не видели.

Жители города нашептывали друг другу эти слухи как нечто очень вероятное.

Слава богу, что это случилось не со мной.

Уверена, что вы считаете – как ужасно так думать!

Мужчина – убийца – искал девочку, которая только недавно стала взрослой.

Анализы не показали никаких отклонений, и врач сказал, что проблема может быть психологического характера.

– У тебя в школе или дома нет стрессовых ситуаций? – спросил он.

Асако, это не имеет никакого отношения к нашей договоренности.

И тем не менее я никогда не думала, что увижу вас снова.

* * *

Я раскрыла папку, где лежала фотография, и услышала женские голоса одобрения:

– Симпатичный!

Когда я достала его резюме, мужчины поддержали:

– Впечатляет!

Увидев их реакцию, заведующий спросил:

– Как тебе? Довольно неплохо, да?

– Отличная партия для тебя! – сказал кто-то. – Прекрасный шанс!

– Вы же родом из… – и он назвал мой город. – Правда?

При упоминании моего города с хрустально-чистым воздухом я сглотнула. Он продолжал с улыбкой:

– Где же это произошло? – спросила я.

Такахиро ответил, что на вечере, устроенном компанией в честь окончания года.

Я назвала китайский ресторан, где происходила та вечеринка.

На нашем седьмом свидании Такахиро неожиданно сделал мне предложение.

– Я получил назначение на долгосрочную работу в Швейцарии и очень надеюсь, что ты поедешь со мной.

Но я не могла. Причина существовала.

– Прости, – сказала я, поклонившись, – но я не могу принять твое предложение.

– Почему?

– Я не совсем полноценная женщина.

А потом добавил:

* * *

Но он ответил, мол, вы говорили ему, что очень хотели бы присутствовать на нашей свадьбе.

Когда я вернулась к гостям, Такахиро смотрел на меня затаив дыхание, а потом широко улыбнулся.

– Ты прекрасна! – воскликнул он.

«На новом месте не будет убийцы, и я всегда буду рядом, чтобы защитить тебя».

Но преступник был.

Трудно поверить, что прошло всего две недели…

Начну с того дня, когда мы приехали в этот город.

* * *

Такахиро улыбнулся и сказал, что я могу украшать все по своему вкусу.

На втором этаже были четыре комнаты разного размера.

– Самая большая, в глубине, – спальня, – сказал Такахиро, – остальные можешь использовать как захочешь.

– Давай зайдем сюда попозже. Я тут уже все подготовил, когда приезжал без тебя. Сначала поедим.

– Моя драгоценная куколка, – сказал он.

– Что?.. – Я не успела ничего произнести охрипшим голосом, как он злобно закричал:

– Молчи!

– Ты же хорошая маленькая девочка, – произнес он, поглаживая своей большой рукой меня по голове.

И начал рассказ.

* * *

Я не мучился угрызениями совести, поскольку был уверен, что лучше меня никто не позаботится об этой кукле.

Иди ко мне поближе. В ночное время ты – моя кукла.

* * *

Я всегда умела убедить себя.

– А что у нас на ужин?

Но прошлая ночь была не похожа на остальные.

Под влиянием его заботливых слов я расслабилась, а это было ошибкой.

– Я хотела бы сегодня поспать тут, – сказала я ему.

– Я этого не допущу, – возразил Такахиро ледяным тоном.

– Не смей заставлять меня играть в твои извращенные игры, когда я так себя чувствую! – закричала я.

Как только я это выкрикнула, сразу же почувствовала острую боль в щеке.

– Что ты сказала?

Лицо Такахиро было рядом с моим, и его выражение меня напугало. Но я не дрогнула. Я была вне себя от злости.

– Я сказала, что ты извращенец. Не говори мне, что ты сам этого не понимаешь!

– Забери назад свои слова! Если ты прямо сейчас заберешь их, я прощу тебя. Вставай на колени и проси прощения!

Меня сейчас убьют!

Я не помню, что было дальше.

* * *

Вероятно, я убила его.

В потоке картин из прошлого, крутившихся в моем сознании, вдруг появилась мысль.

Теперь я выполнила условия соглашения?

Берегите себя.

Прощайте, ваша Саэ

Внеплановое собрание родительского комитета

Это единственный вход, обращенный к площадке.

Надеюсь, вы таким образом представили себе, как все расположено.

Представьте его, пожалуйста.

Возможно, от боли, или потому что он не умел плавать, или из-за того, что был такой толстый, Сэкигути заорал:

– Помогите! – и начал барахтаться в воде, как утопающий.

Икэда получил удар ножом в левый бок.

Я подбежала и пнула его ногой в лицо. Тут появились другие учителя и «скорая».

Вот как все это произошло.

* * *

– Госпожа Синохара оттолкнула бандита и спасла нас, а господин Танабэ все время прятался в бассейне.

Думаю, похожие разговоры произошли и в других семьях.

Что бы все вы сделали на его месте?

Люди всегда размышляют крайне эгоистично.

Проблема, однако, гораздо глубже, чем кажется. Я вовсе не отличаюсь храбростью.

Все случилось пятнадцать лет назад, летом; я училась тогда в четвертом классе.

Именно в начальной школе в моем маленьком городке и произошло убийство.

Было четырнадцатое августа.

С нами была еще девочка, которую звали Эмили. Приезжая.

1 «Синкансэн» – высокоскоростная сеть железных дорог в Японии и общее название поездов, передвигающихся по таким дорогам.

2 Сибуя – район Токио.

3 Обон – один из самых главных и массовых буддистских праздников в Японии. Отмечается летом. Люди возвращаются в родные места, чтобы почтить память предков в семейном кругу.

4 Школьное образование в Японии делится на три ступени – начальная школа (6 лет), средняя (3 года) и старшая (3 года). Обычно они размещаются в разных зданиях.

Скачать книгу

Искупление бесплатное чтение

Канаэ Минато Искупление

* * *

Французская кукла

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

Внеплановое собрание родительского комитета

* * *

* * *

* * *

Медвежата

* * *

* * *

* * *

Французская кукла

Внеплановое собрание родительского комитета

Канаэ Минато
Искупление