Целитель-13 бесплатное чтение

Глава 1

Вторник, 7 ноября. Вечер

Щелково-40, улица Колмогорова

Губы уже припухли целовать вертлявую, хихикающую Ритку, но я с наслаждением отдавался этому восхитительному занятию.

Прерывисто дыша, донна резво елозила подо мной. Черноволосая головка запрокинулась, напрягая беззащитную шею… И как не приложиться к трепетной, пульсирующей жилке?

Бывало, в минуты любовных бдений мое чутье рывком обострялось – в точности, как сейчас. Я с удовольствием повел носом, жадно вбирая нежный запах женщины – и свой, сухой и терпкий дух, отдающий каштановым цветеньем.

– Намажься! – жарко выдохнула Рита. – Или, давай, я…

– Хитренькая! – оспорил я ее желание, дрогнув улыбкой. – Ты и вчера мазалась, и позавчера. В очередь, в очередь!

Выслушивая грудной смешок, привстал, опираясь на руку, и дотянулся до заветного флакончика – Наташа передала его мне в последний день октября, а пузырек уже наполовину пуст…

Я осторожно сел, тиская коленями женские бедра, и зажал сосудец между ладоней. Хватило пары секунд, чтобы «молодильное зелье» вспухло перламутровой шапочкой, будто сбегающее молоко. Три капли на ладонь… Ладно, четыре.

Потерев руки, раскатав по пальцам холодные росинки, я вжал обе пятерни в тугой Ритин живот. На мгновенье замер в нетерпеливом предвкушеньи, и…

Донна сладко застонала, выгибаясь, подаваясь ко мне, разевая дивный рот, словно для долгого крика. Но тут нахлынула прибойная волна Силы…

Она стерла меня, словно имя, начерченное на прибрежном песке – и растворила в Рите, сливая тела и души.

Там же, позже

Под утро я проснулся с часто бьющимся сердцем. Осторожно, чтобы не разбудить жену, расплел наши руки и ноги – мы так и спали, обнявшись.

Вот за что еще люблю диван в гостиной – крепкий он. Когда я сел с краю, и вмял босые ступни в пушистый ковер, наш «сексодром» даже не скрипнул.

Мельком глянув на галерею, чьи перила скалились в лунном свете, я встал. Юлька вчера легла поздно, мешая родителям в их амурных трудах, и будет дрыхнуть до десяти. Завтра не вставать – «ноябрьские» длятся целых два дня…

Мои губы повело в кривую. Рассказать бы нонешнему люду, как я в будущем отдыхал на «новогодних каникулах» – восемь выходных без перерыва!

Не поверят. Затянут: «Ну-у, ты как скажешь… А работать когда?» С девятого, когда ж еще… А там, глядишь, и старый Новый год!

Хотя… Стоит ли хвалиться узаконенным тунеядством, смущать весь наш советский трудовой народ? «Каникулы», дурацкое наследие «перестройки», остались в малодоступной «Гамме»… Мой рот скривился в брезгливой гримасе.

На «родину» меня точно не тянуло.

Сейчас там Чубайс с Кохом «чисто конкретно» разворовывают народное хозяйство СССР. Чиновные рыла братаются с криминалом, жабообразная Новодворская поносит «коммуняк», а бывший персек Свердловского обкома думу думает – как бы ему смухлевать на «демократических» выборах…

Да и черт с ними, со всеми! У нашей «Альфы» иное «прекрасное далёко». Знать бы еще, какое…

Неуверенно шагнув к камину, я замер. В выложенном камнем зеве очага дотлевали уголья, подернутые серым пеплом. Разжечь огонь? Голому телу зябко…

«Перебьешься, – решил я, направляясь к кухне. – Ритке под одеялом тепло, вот и пусть спит. Предрассветный сон сладок…»

Поднеся ладони к лицу, нюхнул. Слабые нотки зелья едва угадывались, навевая пленительные тени Слияния. Я с усилием отер щеки, словно удаляя истомные грёзы, и налил себе полстакана холодной, вкрадчиво шипящей минералки.

Игристая вода защипала горло, шибая в нос, даже слезы выступили.

«Крепка, зараза…»

Покачав стакан в руке, я бесшумно поставил его на салфетку, и глянул в окно. За стеклами стыла ночь.

В вязкой черноте тонули сосны, заборы, соседние коттеджи. Лишь издалека, путаясь в голых ветвях, протискивался свет фонарей и редких фар. Я потер плечи, прислушиваясь к тихому щелканью батарей.

«Мерзляка…»

Докуда опустился красный капилляр градусника за форточкой, не видать, но холода особые не донимали. Не задували ветра, кружа редкие снежинки. Жить можно. На парад в честь 78-й годовщины Великой Октябрьской социалистической революции москвичи вышли в куртках и пальто, готовясь к скорому предзимью.

Мурлыкнув, о босые ноги потерся Коша.

– Спи, кот, – шепнул я. – Рано еще…

Зверек, по-моему, завис. Как это – рано? Нормальные коты едят в любое время дня и ночи! Лишь бы хозяин совесть имел…

…Присутствие Риты я уловил, почувствовав близкое, живое тепло. «Спутница осени серой» прижалась к спине, и обняла меня.

– Ты чего не спишь? – спросила она невнятно, уложив подбородок на мое плечо.

– Да так… Сон дурацкий устроил подъем…

Градус настроения явственно пополз в минус.

Это еще летом началось. По ночам меня посещали тревожные видения – рушившиеся небоскребы Нью-Йорка, бестолково метавшиеся толпы, громадные авиалайнеры, вспыхивавшие палящими тучами огня…

– Кошмар? – сочувствующе молвила Рита.

– Вещий кошмар… – вздохнул я.

Молоденькая женщина мигом насторожилась, и велела:

– Рассказывай!

Исповедаться – это даже приятно. Поделившись с «половинкой» беспокойствами, что мучали меня всю осень, я облегчил душу.

– Вон оно что… – затянула Рита. – А я-то думала… Нет, Мишечка, небоскребы Международного торгового центра здесь ни при чем…

– Рассказывай, – скупо улыбнулся я.

– Понимаешь… – донна Фальер задумчиво гладила мне живот. Животу было щекотно, и он вздрагивал. – Мой рабочий день начинается с просмотра финансовых новостей. И вот, где-то месяц назад, я обратила внимание, что известная компания, «Гиндельстерн Пропертиз», владеющая недвигой в Нью-Йорке, оформила очень уж странную страховку. Некий Терри Гиндельстерн брал в аренду Джей-Эф-Кей… э-э… международный аэропорт имени Кеннеди за три с половиной миллиарда долларов! Нет, сама по себе покупка удивления не вызывает, если не знать подробностей. Понимаешь, Джей-Эф-Кей – очень и очень проблемный объект, он приносит колоссальные убытки, и щедрая выплата Гиндельстерна просто сказочная удача для Портового управления штата Нью-Йорк – именно ему принадлежит аэропорт. Вот только хитроумный Терри не выложил все денежки разом, а разбил сумму на ежемесячные платежи. За ноябрь он внес в кассу «Порт-Аторити» всего несколько миллионов долларов. Но! Гиндельстерн тут же застраховал свою покупку почти на четыре миллиарда. Отдельный пункт – страховка на случай теракта!

– Вот сволочь… – вытолкнул я. – И все же Терри прокололся – инфа о сделке попала в верхнюю строчку новостей финансов и бизнеса.

– Верно, но ничего же не докажешь!

– Не докажешь… – медленно покивал я. – И, скорее всего, не предотвратишь… Но надо попробовать!

Подтянув радиофон, я твердой рукой набрал номер Елены фон Ливен, даруя ее супругу шанс досмотреть сновидение.

– Алло! – рассерженно прошипел радик. – Миша! Ты в курсе, сколько сейчас времени?!

– Извините, Елена, – хладнокровно сказал я. – Чрезвычайно важное дело. Мне необходимо срочно поговорить с Борисом Семеновичем. Вы в Баковке?

– Да, – буркнул радиофон. Посопел, и добавил: – Подъезжайте к десяти… Нет, лучше к одиннадцати. Мы ждем важного гостя, и… В общем, в одиннадцать!

– Буду, как штык, – заверил я недовольную хозяйку госдачи.

Из холла донесся легкий шорох.

– Вы чего не спите? – сонно выговорила Юля, бредя в ночнушке, как симпатичное привидение.

– Мы… это… водички попить… – залепетала мама, прикрывая папу своим телом. – Ложимся уже!

Холл ответил тишиной, а затем с лестницы донеслось ворчание:

– Прячутся, как маленькие… Думают, я не понимаю ничего…

Среда, 8 ноября. Утро

Московская область, Баковка

Елена фон Ливен налила стакан густого клюквенного морса дорогому гостю, и Андропов благодарно кивнул. Отпил, почмокал, словно ловя послевкусие.

– Следовательно… э-э… мегатеракт, как вы его называете, событие безальтернативное? – в некогда твердом голосе Ю Вэ угадывалось старческое дребезжание.

Я с тревогой глянул на президента – он был здоров, насколько это вообще возможно на девятом десятке, а возраст… Возраст не лечится.

– Да, Юрий Владимирович, – моя голова утвердительно склонилась. – Только, это вовсе не варварский способ отъема денег. Проныра Гиндельстерн всего лишь воспользовался ситуацией, а вот те, кто задумал мегатеракт, ситуацию создают! Сгинут тысячи – и падальщики-медийщики заголосят хором о сплочении нации, будут звать на борьбу с международным терроризмом, на защиту свободы и демократии. А под этим соусом…

– А под этим соусом? – с интересом спросил Иванов, скромно присевший на валик дивана.

– А под этим соусом, американцев лишат даже тех мнимых свобод, которыми они хвалятся перед всем миром. Прослушка будет тотальной! Подглядывать станут за всеми! Куда там Маккарти… Былая «охота на ведьм» покажется милой забавой! АНБ запишет каждый телефонный разговор, спутники-шпионы отследят любого, назначенного «врагом государства», а одураченные толпы пускай зигуют в упоеньи… Помните, как Геббельс выразился? «Дайте мне средства массовой информации, и я из любого народа сделаю стадо свиней!» Ну, с американцами у них получилось…

– У кого – у них? – президент СССР блеснул очками в тонкой золотой оправе.

– Всё утро думал, – криво усмехнулся я. – Администрация Картера здесь точно ни при чем. Джимми – слабак, и на массовое убийство не решится. Вот, скажем, сенатор Маккейн – тот самый, кстати, что метит в президенты – вполне годится на роль заказчика мегатеракта, но он не обладает нужным уровнем власти и финансов. Думаю, побоище в аэропорту Кеннеди устроят олигархи из deep state, «глубинного государства».

– А этот пройдоха… как бишь его… – Андропов потер ладонями столешницу. – Гиндельстерн?

– Терри – мелкая шпана, – пренебрежительно фыркнул я. – Скорее всего, он случайно узнал секрет заговорщиков, и задумал нажиться на трагедии. Капиталист – всегда капиталист…

Сдержанно кряхтя, Ю Вэ поднялся и прошаркал к окну. За стеклами качали хвоей кряжистые сосны, а плети разросшейся малины скреблись о жестяной отлив.

– И когда, по-вашему, грянет гром? – спросил президент, не оборачиваясь. Он сложил руки за спиной, и еще сильней ссутулился.

Я подумал.

– Могу судить лишь по делишкам Гиндельстерна. Мегатеракт, подобный «нашему», случился… то есть случится в «Гамме» в две тысячи первом. Тогда Терри провернул… тьфу, ты… провернет сделку с покупкой небоскребов Международного торгового центра. И это… произойдет за месяц-полтора до. Думаю, в нашей ситуации гром грянет… где-то между Днем благодарения и Рождеством. Скорее всего, в ноябре.

– Для зачина годится, – кивнул Андропов, разворачиваясь, и прислоняясь к подоконнику. – Разумеется, мы используем вероятную ситуацию… э-э… с мегатерактом. Но по-человечески жаль людей, пусть даже из лагеря вероятного противника. Миша… – он сцепил ладони и прижал кончики пальцев к синеватым губам. -Вы встречались с Джеком Даунингом, и не однажды. Нынче он вице-президент, и полон решимости занять Овальный кабинет. Как вы думаете… Если слить информацию о теракте Даунингу, это поможет предотвратить бойню?

– Вполне возможно, – твердо сказал я. – Джек не любит русских, да и с чего бы ему пылать к нам любовью? Он – чистокровный американец, США – его родина, и он реально переживает за все победы и потери своей страны. Если Даунинг выйдет в президенты, то будет вести разумную, взвешенную политику, без истеричных воплей: «Русские идут!», – вспомнив Путина, я тонко улыбнулся: – Вероятно, это общее свойство людей, пришедших в политику из разведки… Да, Джек – мастер интриг, любит многоходовочки, но он честен, вот что главное. В отличие от основной массы истеблишмента, Даунинг чтит договоренности и держит слово. Не знаю, поможет ли его избранию инфа о мегатеракте, но Джек обязательно попытается предотвратить злодеяние. Ну, или хотя бы поднимет шум!

Я с удовольствием допил душистый морс «Елены Искусницы», смачивая пересохшее горло. Юрий Владимирович многозначительно переглянулся с Борисом Семеновичем, и тот сказал очень проникновенно, с чувством:

– Миша, вы уж простите, но придется вам задержаться до обеда…

Фон Ливен жизнерадостно фыркнула.

– Выложишь всё, что знаешь, что помнишь о мегатеракте в «Гамме», в мельчайших деталях и во всех версиях!

Иванов укоризненно покачал головой, а Ю Вэ рассмеялся, и поманил меня за собой.

– Боря, уведу вашего гостя… – сказал он, извиняясь, и вышел на гулкую веранду. – С возвратом!

За окном в мелкую расстекловку были видны прикрепленные, бдившие под дымки сигарет, и черный, распластанный «ЗиЛ» – прочие машины кортежа не вписались в тесный зеленый дворик.

Я прикрыл дверь за собой, и Андропов улыбнулся мне – тонко и немного печально.

– Знаешь, Миша, – заговорил он, неожиданно переходя на дружеское «ты», – я всегда во всех наших бедах винил не экономику, а разложение партии. И тут одними чистками не обойтись. Ладно, там, взяточник – сняли, да посадили! А с несменяемостью руководителей как быть? А с самим номенклатурным принципом их назначения? Вот, что надо было «чистить», Миша!

– У вас получилось, Юрий Владимирович, – сказал я вполголоса.

– Не совсем, – хмыкнул президент. – У меня вообще в планах было сделать возраст шестьдесят пять лет предельным для членов Политбюро! Не вышло! – развел он руками. – Романову – семьдесят два уже, Шелепину и Машерову – семьдесят семь, мне и вовсе восемьдесят второй пошел…

– Но это оправданно! – заспорил я.

– Возможно, возможно… – мелко покивал Юрий Владимирович. – А, впрочем, главная моя идея, так сказать, основополагающая, заключалась совсем в ином… Я хотел вырастить новое, «социалистическое дворянство»! Уверен, Миша, страну на первое место в мире выведут не «бойцы идеологического фронта», а «технари-головастики», романтически настроенные, внутренне свободные, а потому фрондерствующие… конечно, без покушения на основы социализма, хе-хе… Что-то типа героев фильма «Девять дней одного года»! А что, думаю? Создам соответствующие элитные вузы, подниму респект отдельных действующих… Логика была в том, чтобы выпускники этих вузов получали престижные рабочие места с относительно высокой зарплатой – и становились кадровым резервом партии. А в итоге эти люди и составят элиту власти, в первую очередь – элиту КПСС! И ты – один из них, Миша. Директор института, доктор наук, лауреат Нобелевской и Ленинской премий… Не пора ли к этим регалиям прибавить должность… ну, для зачина – заместителя секретаря ЦК КПСС? В отделе науки и учебных заведений? М-м? Причем, – заторопился он, – сектор науки будет полностью на тебе!

– Эх, Юрий Владимирович! – вздохнул я с отчетливым укором. – Умеете же вы вербовать… Согласен!

– Вот и хорошо! – довольно заулыбался Андропов. – Вот и славно. Встретимся на Старой площади!

Президент шагнул на крыльцо, а я в другую сторону – пред ясны очи Бориса Семеновича.

– Ладно, гражданин начальник, пишите, – меня так и тянуло ухмыльнуться, – только морсику подлейте. Очень уж он у вас вкусный!

Гордая Елена подала мне полную кружку холодного и пахучего малинового настоя.

Воскресенье, 19 ноября. День

Щелково-40, улица Колмогорова

Всю субботу, на радость лыжникам и лыжницам, валил снег. Падал лохматыми перистыми хлопьями, заглушая звуки, покрывая белым мерзлым пухом и двор, и улицу, и всю Московскую область. Запорошенные сосны и ели вдоль по улице выглядели сказочно, а по дворам висел счастливый детский гомон. Зима! Ура!

Разумеется, Рита с Юлькой тут же засуетились, забегали в поисках лыж и ботинок. Пока мама лила чай в термос, доча трудолюбиво рылась на чердаке, и отыскала-таки лыжные палки, утерянные и оплаканные.

А мой удел – лопату в руки, и греби, папусечка…

Снег с дорожки я перекидал вовремя. Погрузчик «Кировец», свистя и клекоча, расчистил улицу до асфальта, а за ним, весело сигналя, подкатила здоровенная «Нива» со строгим листочком пропуска на ветровом стекле. Риткин «Москвич» на фоне джипа выглядел, как котенок рядом с матерым Кошей.

– Приве-ет! – воскликнула Наташка, выпархивая из-за руля. – И-и-и!

Восторженно пища, она облапила меня, и одарила долгим поцелуем.

– На лыжню, небось? – заворчал я по-стариковски, глядя в любящие глаза, светло-синие, как летнее небо.

– Ага! – радостно засмеялась Ивернева, и закружилась, расставляя руки. – Как тебе мой новый костюмчик?

Эффектный лыжный прикид, белый с серебряной вышивкой, сидел на ней очень обтекаемо.

– Как всегда, очень даже, – вздохнул я. – Но тебе куда лучше совсем без костюмчика…

Довольно хихикая, Ивернева чмокнула меня в уголок губ, и запрыгала, замахала руками:

– Ритка! Юлька! Давайте, скорей!

– Бежим уже! – откликнулся Юлиус, волоча свои и мамины лыжи. – Пока, папусечка!

– Пока, Мишечка! – Рита мимоходом поцеловала меня куда-то в нос, и захихикала: – Да ты не бойся, не соскучишься! Встречай гостью!

Ко мне бежала, расплывшись в счастливой улыбке, маленькая Лея. В пухлом комбинезончике она выглядела неуклюжим медвежонком. Я присел на корточки, и поймал заливисто смеющуюся девочку.

– Привет, Лея!

– Пр-ривет, папа! Я соскучилась уже!

– Я тоже! Будем лепить снежную бабу?

– Будем! Будем!

Отъезжающие, мощно сюсюкая, усиленно махали нам с Леей, но мы не обращали внимания на подлиз. Нам надо было скатать большой снежный шар – капитальное тулово снеговика…

Посигналив напоследок, джип убыл в край белых просторов, где вьются синие лыжные колеи, а простенький, слипшийся бутерброд с сыром, да под горячий чаек, чудится изысканным лакомством.

– Ну, что, моя блондиночка? – я подхватил на руки Лею. – Пошли искать морковку?

– И уголечки, – деловито сказала малышка. – Для глазок!

* * *

Снежная баба вышла на славу – роскошной, как кроманьонская Венера. Мы ей и черны очи вставили, подобрав головешки в камине, и морковный нос воткнули, и ведро нахлобучили… Ну, и похулиганили маленько – прилепили спереди два здоровенных снежных кома, изобразивших пышный бюст.

– Так, пр-равильно же! – Лея налегала на разученную «Р». – А то иначе какой-то снежный дед получится!

Подтерев нос варежкой, она окинула изваяние взглядом ценителя.

– На маму похожа, – молвила девочка задумчиво, – только какая-то толстая… А мама кр-расивая. Да, пап?

Я согласно кивнул.

– Очень!

И маленькая ладошка шлепнула в папину пятерню.

Там же, позже

Лыжницы вломились в дом после трех, раскрасневшиеся и чрезвычайно довольные.

– Тихо! – свирепо шикнул я. – Лея спит!

– Ты смог ее уложить?! – шепотом воскликнула Наташа.

– Он и Юльку укладывал, вредину, – похвасталась мать, разоблачаясь.

– Клевета! – возмутилась дочь, стянув лыжный костюм. – Не слушайте ее, тетя Наташа! Я была идеальным ребенком, ангелочком просто!

– Херувимчиком! – фыркнула Рита.

– Обижают? – улыбнувшись, я приобнял Юлю.

– Да вообще! – горестно вытолкнула девушка.

– А что это за произведение искусства во дворе? – поинтересовалась Наташа, собирая в охапку сброшенную амуницию.

– Соцреализм, – просветил я ее. – Ладно, товарищи женщины, идите, мойтесь… переодевайтесь… И буду вас кормить.

– О-о-о! – разошелся общий стон.

* * *

Пронзительно-синие сумерки темнели с недостойной быстротой, словно сдаваясь наступающей ночи. Вся наша улица затихла, пригашая огни, лишь проспект вдалеке, за парком, мельтешил фарами и бликами, да высотки осыпались светлячками желтых окон.

Благодушествуя, я восседал в позе Пилата у камина.

Огонь суетливо подъедал поленья, а я даже глазами не водил, дремотно вслушиваясь в милые домашние шумы.

Лея охотилась за котом, ласково уговаривая зверя примерить кукольное платье, но Коша трусливо сбегал. Рита с Наташей в меховых тапках, затянутые в длинные мохеровые халаты, долго сушили волосы одним феном на двоих, а затем церемонно продефилировали на кухню – дуть чай с пирогом и шушукаться.

– Иди сюда, котик… – запыхтела Лея, выволакивая Кошу из-под дивана. – Хор-рошая киса… Ну, куда ты опять убегаешь? Ну, ко-отик…

Повеяло запахом крапивы и чистоты, и ко мне на колени уселась Юля, прижалась доверчиво. Я огладил ее влажные волосы, и девушка склонила голову на мое плечо.

– Ты чего такой грустный, Юлиус? М-м?

– Да так… – вздохнула доча. Помолчав, подышав мне в ухо, она заговорила, испытывая некое внутреннее напряжение: – Лея – такая лапочка… Прехорошенькая, и умничка. Правда?

– Угу… – вытолкнул я, гадая, к чему эта прелюдия.

– Тетя Наташа жаловалась, что Лея постоянно с ней спорит… Не ругается, а доказывает, да логично так! Она одного тебя слушается… Вообще, с тобой, как шелковая! А на тех выходных Лея меня лечила…

– Лечила? – нахмурился я.

– Да ничего серьезного, папусечка! – заспешила Юля. – Порезалась просто, когда лук чистила. А с Леечкой всё моментом затянуло! Вон, только шрамик розовый. Пап…

Почувствовав глухое волнение в голосе девушки, я притиснул ее покрепче.

– Что, Юльчик?

– Ты будешь любить ее больше, чем меня?

«Бюстгальтер второго размера уже тесен, – подумал я с нежным умилением, – а совсем еще ребенок…»

– Нет, Юлечка, – мягко ответил вслух. – Не знаю уж, где в нас припасено местечко для родных и близких. Говорят, что в сердце, только это ерунда. Скорее, где-нибудь в коре или в подкорке… Да, вот здесь, – пальцами, оглаживавшими дочкины плечи, я дотронулся до лба, – нашелся уголок для Леи, но место Юлии Михайловны не займет никто. Я люблю тебя по-прежнему, и даже сильнее!

Всхлипнув, девушка обняла меня, и сбивчиво зашептала, щекоча ухо:

– Я тоже тебя люблю, папусечка! Сильно-пресильно!

Гладкие Юлины руки сдавили мне шею, затрудняя дыхание, но я улыбался, продлевая драгоценные минуты. Для любви времени не жалко.

Понедельник, 20 ноября. День

Вашингтон, Массачусетс-авеню

Угольно-черный «Линкольн континентэл» мчался по широкой авеню, облюбованной посольствами и застроенной прочими достопримечательностями.

Синти мышкой сидела в уголке, внимательно слушая Вудроффа. Порой она искоса поглядывала на бывшего своего шефа, не позволяя себе даже намечать улыбку.

Фред – мужлан и шовинист, для него признать женское превосходство – нечто немыслимое и позорное. Да и в чем, собственно, ей удалось обойти бывшего резидента из ленинградского консульства? Тем, что вышла замуж за Даунинга? Не смешно.

Вудроффу просто неловко быть рядом с нею в образе подчиненного. О, разумеется, если год спустя Джека выберут, то Фреду уготовано кресло директора ЦРУ. Но ведь и она станет Первой Леди…

Синтиция встрепенулась, отмахиваясь от волнующих мечтаний, и напрягла слух.

– …Информация о Гиндельстерне подтвердилась, – негромко и на пределе серьеза докладывал Вудрофф, примостившись на откидном сиденье. – Похоже, этот прохиндей пересекся с кем-то на званом вечере в «Трамп-тауэр». Сам Трамп вне подозрений – они с Мелани находились в Европе, а прием устраивал кто-то из богатеньких жильцов…

– А чуйка твоя? – Даунинг пристально посмотрел на Фреда. – Подсказывает чего?

Вудрофф хищно прищурился, топорща рыжие усы.

– Я верю русским! – резко сказал он. – Чекисты умеют плести настолько замысловатую ложь, что даже наши финансисты верят им! Всё так, но подставлять своего резидента, чтобы передать сведения о… хм… мегатеракте? – Фред затряс головой. – Нет, сэр! Это уже за гранью!

Даунинг задумчиво покивал.

– Тоже, вот, зондировал по своим каналам… – Он обреченно вздохнул. – К сожалению, всё сходится. Э-хе-хе… Я давно догадывался, что наши «жирные коты» утратили и стыд, и совесть, а теперь выясняется, что они лишились даже остатков ума!

– Джек, – подала голос Синти, – если это правда… свободе и демократии конец. Неоконы, да в связке с олигархами, установят настоящую диктатуру! Да такую, что… – она вяло махнула кистью. – Куда там наци!

Вице-президент ответил не сразу.

– Фред, продолжай рыть, только будь крайне осторожен! – тихо и жестко заговорил он. – Моим людям удалось кое-что выяснить. Мегатеракт запланирован на День благодарения – аэропорт Кеннеди будет забит до отказа, и прервутся тысячи жизней! Но! Троих из моей четверки сегодня застрелили. Кого ночью, кого утром. Уцелел только Чак Призрак Медведя…

– Этого трудно убить, – выдавил Вудрофф, отчетливо бледнея.

Нетерпеливо кивнув, Даунинг оборотился к жене.

– Синти, я составил список более-менее надежных журналистов. Свяжешься с ними сегодня вечером, пригласишь… м-м… на экстренный брифинг. Да! – раздраженно скривился он. – Меня могут счесть клоуном! Ничего, как-нибудь переживу…

«Линкольн» резко затормозил – наперерез вымахнул громадный грузовик с фурой-вагоном, сбивая лидирующий «Кадиллак».

– Джек! – вскрикнула Синти.

Завизжали тормоза – и толстое лобовое стекло прободала крупнокалиберная пуля. Сплющенный, горячий, увесистый кусочек металла вонзился Даунингу в живот. Мгновенье спустя в пробоину влетели вторая и третья пули, разворотив грудь вице-президента.

– Дже-е-ек! О, нет! Не-ет…

Рыча от бешенства, Фред выскочил из машины, выхватывая табельный «Кольт». Агенты Секретной службы уже чернели повсюду – перебегая, клонясь, они вели огонь по фуре, по распахнутому окну особняка напротив, из которого свешивался труп, не выпускавший из мертвых пальцев скорострельный «Ингрэм».

Поздно.

– Дже-е-ек… – заскулила Синти, дрожащей ладонью прикрывая мужнины синие глаза.

Она вяло отмахнулась от суетливого врача, что просунулся в салон, от бледного водителя, чье лицо было изранено осколками стекла.

Поздно! Поздно…

Глава 2

Четверг, 23 ноября. День

Нью-Йорк, аэропорт им. Кеннеди

Синти подъехала к Джей-Эф-Кей на облупленной «Тойоте». За рулем сидел нахохлившийся Фред, рядом с ним развалился Чарли Гоустбир. Смуглое лицо индейца каменело в холодной бесстрастности.

Синти усмехнулась мельком. На себя посмотри – безутешная вдова…

Даже покойного мужа оплакать некогда. Да и не дадут.

Повторяется гадкая история с убийством Кеннеди. Ангажированная комиссия Уоррена исписала неисчислимое количество томов, и в этой бумажной массе незаметно утонул один паршивенький фактик, колющий глаз любому непредвзятому спецу – в течение года киллеры убрали больше полусотни свидетелей покушения на президента – копов, медиков, случайных зевак…

Вот и сейчас идет зачистка. И она, и Фред, и Чак – все под прицелом. Окривевшего водителя нашли вчера утром – выпал с четырнадцатого этажа. Несчастный случай…

Женщина с беззвучным вздохом откинулась на спинку. Поймала в зеркальце напряженный взгляд Вудроффа, и отвела глаза. Еще в тот самый клятый понедельник она попыталась, хотя и довольно неуклюже, отговорить Фреда – мол, оставаться с нею опасно, а тот ее грубо послал.

«Синти, золотце, нас и без того приговорили, – сказал он, скаля желтые зубы. – Так уж лучше «спиной к спине у мачты, против тысячи… втроем!» Ты, главное, помни свою фамилию! Собирай людей под знамена, переводи брехливые статейки из газет на язык правды! Против нас – Система? Отлично! Значит, надо создать свою Систему! Я выше Лэнгли не прыгну, но почему бы тебе самой не подписать приказ о моем назначении директором ЦРУ? Тебе, первой женщине-президенту этих долбанных Штатов! Мистер Даунинг умер. Да здравствует миссис Даунинг!»

Синти скупо улыбнулась – тогда Чак впервые пожал руку Фреду. А она? Если вытереть все сопли, слюни, слезы…

Слова Вудроффа не просто запали ей в душу, они будто выжгли на сердце саднящее клеймо. Ничего, боль пройдет… когда она исполнит свое предназначение!

– Долго торчать на одном месте не стоит, – пробурчал Фред, – вызовем подозрение.

– Может, и не случится ничего, – голос миссис Даунинг дрогнул.

– Случится, – разлепил губы Призрак Медведя. – «Те-Кто-Велят» убрали опасного свидетеля. Журналюги перепугались. Место преступления – вот, – кивнул он за окно. – Осталось его совершить.

– Я перееду на стоянку, – решительно заявил Вудрофф.

– Сзади! – каркнул индеец, резко выворачивая голову.

Синти обернулась, глядя сквозь блики заднего стекла, и ужас сковал горло. Со стороны Куинса налетал громадный «Боинг-747», идя на бреющем – пыль, мусор, листы фанеры – всё бешено крутилось в турбулентных вихрях.

Необъятное круглящееся брюхо самолета пронеслось над «Тойотой», и машину подбросило, сотрясая в грохоте и реве.

«Случилось…» – обреченно подумала миссис Даунинг.

Авиалайнер врезался в пятый терминал, похожий то ли на сросток ракушек, то ли на крылья чайки. «Боинг» мгновенно погрузился в диковинное здание, как ложка в бататовое пюре – распадаясь, мешая шипастые обломки с сотнями человеческих тел – и заливая пугающее месиво многими, многими тоннами керосина. Облака копотного пламени рванулись из-под рушащихся сводов, закручиваясь и клубясь. В инфернальном жаре сгорала живая плоть – и возносилась смердящим чадом.

– Там… – сипло выдохнула Синти. – Еще…

С востока, со стороны океана, налетали два самолета, «Боинг» и «Эрбас», словно ведущий и ведомый. Оба протаранили терминал номер три, снося крышу в форме «летающей тарелки». Обкорнанный фюзеляж «ведущего» с жалкими огрызками крыльев ударил по лайнерам, поданным к телетрапам, словно бейсбольная бита, корежа и переламывая среднемагистральные «Боинги» – авиапассажиры, довольно ерзавшие какую-то секунду назад, предвкушавшие встречу с родней, да индейку в клюквенном соусе, сгорали заживо. Целые озера горящего керосина плескали и разливались, окатывая соседние самолеты.

Пилоты серебристого «Макдонелл-Дугласа» со значком «Эмерикен эрлайнз» на киле попытались увести машину, набитую орущими и плачущими людьми – двигуны загремели на форсаже, лайнер потихоньку выруливал, но потоки горючего нахлынули быстрее. Самолет замер, поджариваясь в адском пламени, пока не рванули собственные баки.

– Еще два! – заорал Фред, колотя кулаком по баранке. – Fucking cunt!

Пара «семьсот сорок седьмых», налетавших с запада, не стелилась над землей – огромные лайнеры падали с высоты, входя в крутое пике. Первый поразил восьмой терминал – и расписанный фасад в виде забрызганного стакана мгновенно вспучился, разлетаясь осколками и останками. Куда рухнул второй самолет, Синти не разглядела – пылающие облака бушевали и корчились надо всем аэропортом-крематорием, а черные жирные шлейфы дыма уносились в безразличное небо, сливаясь в тошнотворную грязную тучу.

Ветер изменился, натягивая жар и вонь, и Синти закричала:

– Едем, Фред! Едем! Прочь отсюда!

Мотор взревел, покрышки взвизгнули, и «Тойота» понеслась к городу – в авангарде полчища желтых такси, сбегавших с чудовищного аутодафе.

Воскресенье, 26 ноября. День

Щелково-40, улица Колмогорова

– О, темпора, – пробубнил я себе под нос, – о, морес…

Да-а… «Deep state» превзошло себя по части «особой жестокости и цинизма» – устроило «Кровавое Благодарение».

Под таким заголовком вышла статья в «Комсомолке» – чувствовалось, даже сам автор, матерый международник, был потрясен варварскими повадками устроителей «мегатеракта». Откровенно людоедский выбор – затеять массовое истребление в праздничный день, в момент наибольшего наплыва народа! Хотя чего еще ждать от «глубинного государства»? Сказал же кто-то из американцев, что, стоит только арестовать четыреста богатейших людей Штатов, как все войны в мире сразу прекратятся.

Агрессия ради наживы, теракт ради наживы – олигархи себе не изменяют. Но меня, если честно, сразила иная весть – об убийстве Даунинга. Кто мне все те тысячи раздавленных, сгоревших или умерших от ожогов? Да никто! И, когда люди утверждают, будто им жалко эту безликую, безымянную массу, они притворяются. Надо быть Христом, чтобы возлюбить дальнего! А мы, смертные, горюем по тем, кого знаем, о ком помним.

Джек Даунинг… Он мне не друг, не товарищ даже. Строго говоря, мы с ним находились по разные стороны баррикад. И все же я помогал ему, а он – мне. Наверное, потому что малость игривое определение «рыцарь плаща и кинжала» подходило Даунингу с акцентом на слове «рыцарь». Даже воюя с СССР, он оставался джентльменом. Честь и сгубила его…

А самое паршивое заключалось в том, что я стал косвенным виновником смерти вице-президента. Ведь, по сути, сведения о мегатеракте Джеку передали от меня. А «предиктору Михе» он доверял…

…Угрюм и скован, я поглядывал на экран новенького «Горизонта». Шла «Международная панорама», и плазменная панель раздувала пожарище в аэропорту Кеннеди. Падали самолеты, обрушивались терминалы, протуберанцами закручивался огонь – и ни звука. Только и слышно, как за кадром причитают дрожащие голоса: «Oh my God! Oh my God!»

Экран мигнул, и пошла профессиональная картинка – мрачные, закопченные развалины, пелена сизого дыма, стреловидные силуэты обугленных авиалайнеров на траурно-черных гарях… Пожарные и агенты ФБР беспомощно и потерянно толклись, боязливо ступая по жирной саже – подошвы их ботинок уминали не только бетонное крошево, но и человечий пепел.

– Воистину бесовское, нечеловеческое злодеяние… – вытолкнул голос Овчинникова. – Власти пока хранят молчание, хотя уже мелькнули вбросы в Интерсеть, винящие то исламских террористов, то маоистов, то и вовсе администрацию Картера. Пожалуй, самым ярким и аргументированным стало вчерашнее интервью Синтиции Даунинг, бывшей супруги вице-президента Соединенных Штатов, убитого накануне мегатеракта. В обоих преступлениях она обвинила анонимную группу американских богачей и политиков, задумавших «Кровавое Благодарение», и приведших его в исполнение. Действительно, за сутки до своего убийства Джек Даунинг направил письма с предупреждением о готовящейся изуверской гекатомбе в ФБР, ЦРУ, в редакции крупнейших газет, в адрес Си-Эн-Эн и Эй-Би-Си. По словам его вдовы, Даунинг располагал доказательствами вины нескольких богатейших и влиятельнейших господ, реально правящих Америкой, только действующих через посредников, исподтишка. Спрашивается, понесут ли они наказание за мучительную смерть тысяч ни в чем неповинных людей? Ответ отрицательный…

Резко оттолкнувшись плечом от притолоки, я покинул гостиную – и сразу нацепил добрую улыбку Деда Мороза. Мне навстречу шагала Лея, любовно тиская Кошу. Взгляд у животного был загнанный и обреченный.

– Хор-рошая киса… – нежно ворковала малышка. – Хор-рошая… Пап, смотр-ри, поймала!

– Только ты с ним поласковей, ладно? А то Коша уже старенький…

– Стар-ренький?! – изумилась девочка, и призадумалась. – Ну, ладно тогда… Не буду ему платья мер-рять. Поглажу, и отпущу!

– Молодчинка, – моя ладонь огладила золотистые локоны Леи.

Заходить на кухню я не стал, там собрались все три грации – Рита, Инна, Наташа, – и вели светскую беседу. О модных трендах, о мужчинах и детях, о киношных нравах и о массовых многопользовательских ролевых онлайн-играх. Куда мне, нубу…

Ритин голос выплыл из общего щебета, делаясь громче и ближе. Вот она, моя красавица…

Женушка явилась, как мимолетное виденье, в модных шароварах и толстовке. Она была старше меня на четыре месяца, но называть Риту дамой бальзаковского возраста язык отказывался – донна выглядела, как третьекурсница. Ни одной морщинки, ни единой седой нити в радикально-черной гриве!

Дошло до того, что красотка начала стесняться юного овала лица и гладкой кожи. Она перестала краситься, завязала с помадой и тушью для век, но выглядеть худосочной и блеклой все равно не выходило…

Засмотревшись, я подзабыл держать покер-фейс, и чуткая Рита моментально уловила мужнино состояние. Обняв меня за руку, она нежно потерлась носом о мою щеку.

– Мишечка, ты ни в чем – слышишь? – ни в чем не виноват! Наоборот, еще и поделился подозрениями об этом мерзком мегатеракте. А уж за то, что Даунинг пренебрег безопасностью, ты точно не в ответе! Нет, мне очень жалко Джека, но надо ж было думать! Он же знал, с какими страшными людьми связывается! Так что… Судьба!

– Судьба… – механически повторил я, и встрепенулся. – Да ладно, Рит, не обращая внимания. Пройдет.

– Все-е пройде-ет, и печаль и ра-адость… – пропела Инна, пританцовывая и улыбаясь, как только она одна могла – с лукавой радостью. Мгновенно оценив диспозицию, «Хорошистка» тут же обняла меня за другую руку, подлащиваясь. – Мишенька… Ты обещал кое о чем поговорить с Васёнком…

– Ох, и точно! Забыл совсем. Пустите-ка…

– А мы тебя не держим, – ласково промурлыкала Рита.

– И не думали даже, – поддакнула Инна.

– Ну, я же сам не вырвусь!

Рассмеявшись, парочка освободила меня от женской ласки, а тут и Наташа выглянула, улыбаясь ясно и мило.

«Как быть нам, султана́м…» – мелькало в голове, пока взбегал по лестнице, не оглядываясь на «гарем». А то я не знаю, о чем судачат мои «жёны»…

– «Ясность тут нужна», – пропыхтел я, взобравшись на галерею.

Дверь в Юлину комнату стояла распахнутой – доча обличала высоким звонким голосом, а сына уныло гудел баритоном в свое оправдание.

– Васёнок, ты хоть понимаешь, что Марина Сильва еще маленькая совсем? – нападал Юлиус.

– Ничего не маленькая… – мямлил Вася. – Между прочим, она старше тебя, ей шестнадцать уже… С половиной.

– Подумаешь, старше! – пренебрежительно фыркнула девушка. – Не умней же! А вот твоя южаночка…

– Да не было у меня с ней ничего! Мы… целовались только…

– И щупались, небось?

– Ну-у… так, немножко…

Подслушивать нехорошо, решил я, и постучал в открытую дверь.

– Можно?

– Конечно, папусечка! – вскочила Юля. – Тебе всегда можно!

Глянув на рдеющего Василия Михайловича, я подумал, что рослого, широкоплечего детину смешно звать Васёнком, но Юлия Михайловна всегда, всю жизнь будет держать его за младшего непутевого братца.

– Мне… выйти? – неуверенно затянула красна девица.

– Нет-нет! – замотал головой добер молодец.

Я устроился с краю девичьей кровати, Юля чинно присела рядом, а Васёнок, потоптавшись, оседлал жалобно скрипнувшую табуретку, обитую ковровой тканью.

– Этот верзила мне всю мебель переломает… – забурчала девушка, но не выдержала, хихикнула.

Парень облегченно расплылся, а я гордо отзеркалил его улыбку – красавец! Весь в меня!

– Для зачина сообщу наиприятнейшее известие: Марина Сильва де Ваз Сетта Баккарин прибудет к нам на Новый год. Вместе со своим папой.

Васёнок засиял до того явно, что Юлиус негодующе фыркнула.

Ухмыльнувшись, я зашел издалека:

– Я понимаю и вполне разделяю твое желание, Вась – чтобы возлюбленная сменила фамилию, и стала Мариной Гариной…

Добер молодец растерянно заморгал, вылупливая синие глаза и распуская пухлые – папины! – губы.

– Я-я… – проблеял он. – Я не…

– Но ты хочешь, чтобы у тебя в паспорте стояла фамилия не «Дворский», а «Гарин»? – серьезно спросил я, как строгая тетя из ЗАГСа.

– Да! – воскликнул Васёнок, вскакивая и роняя табурет. – Да! Да! Да! – горячо твердил он, суетливо поднимая банкетку. – А маме можно сказать?

Я кивнул, и сына вынесло в коридор.

– Папусечка, ты такой молодец! – Юля шутливо помутузила меня.

– А как же! – притиснув девушку, спросил ее в том же тоне: – Не ревнуешь?

– Кого? – фыркнула доча. – Васёнка? Вот еще! Это тете Насте с тобой повезло, а я это двухметровое чучело даже не целовала ни разу. Восемнадцать лет, а ни ума, ни фантазии!

– Ты слишком критична, дщерь моя, – улыбнулся я.

– Парней надо держать в строгости, – сурово отрезала Юля, – а не то распустятся! Как нарциссы!

– А девчонок?

– И девчонок… Кроме меня!

Мы рассмеялись, и с минуту сидели молча, обнявшись и думая о своем.

– Пап… – задумчиво протянула девушка. – Как ты думаешь, у него с Мариной получится?

– Не знаю, Юльчик… – вздохнул я. – Свидания – это одно, а совместная жизнь… Хм… Это немножечко другое.

– Ну, у тебя же с мамой получилось… – доча коварно заулыбалась. – И с тетей Инной, и с тетей Наташей… И все трое любят тебя одного!

Я смущенно закряхтел.

– К-хм… За то, что мы дружим, надо твоей маме «спасибо» сказать…

– Папусечка, ты не совсем прав, – парировала девушка. – Просто, ты и сам любишь их, только по-разному. Маму – сильнее, чем тетю Наташу, а тетю Инну – меньше всех. Она… Не знаю даже… Иногда она мне кажется очень хитрой, а иногда – очень несчастной… Может, она потому и держится так за тебя, что ей не хватило счастья?

– Может, – согласился я, с интересом глядя на Юлю.

– С другой стороны… – затянула доча. – А кто ей виноват? Мне тетя Лариса столько всего порассказала… По секрету!

– Дворская? – приподнял я бровь. – А где это ты ее видела?

– А в Первомайске, летом еще! Помнишь, мы ездили к деду Коле?

– А, ну да… А про Наташу тебе никто ничего не порассказал?

– Зачем? – пожала Юля плечиками. – Я и так вижу. Тетя Наташа – очень добрая и… Очень чистая, что ли. Вон, какая у вас с ней Леечка родилась! Херувимчик! Светленький, такой…

Я быстренько перевел стрелки, пуская мысли по новому пути:

– Юль, а тебе самой нравится кто-нибудь? Из мальчиков?

– Пф-ф! – пренебрежительно фыркнула девушка. – Детьми не интересуюсь! Ну-у… Если хочешь знать, мне ваш Антон симпатичен.

– Антон? – удивился я. – Какой Антон?

– Ну, Антон! Алехин! Младший научный сотрудник!

– А-а… Так он на десять лет тебя старше!

– Вот и хорошо, – сладко улыбнулась Юля, – уравняем способности! По крайней мере, умственные.

Что мне оставалось? Прижать девушку к груди, да погладить ее по густым черным – «Ритиным» – волосам.

– Вот какая у нас мамой Юлечка родилась, – зажурчал я. – Херувимчик! Темненький, такой…

Там же, позже

Похоже, Лея с Кошей заключили перемирие – оба оккупировали наш с Ритой диван. Девочка трудолюбиво гладила кота, а тот басисто мурлыкал. Идиллия.

Я разжег камин, подбросил полешек, и устроился в кресле напротив, спиной ко всем домашним радостям и горестям.

Первой подсела Наташа. Изящно опустившись на мягкий подлокотник, она положила мне руку на шею, и ласково-ласково заговорила, а мое имя и вовсе интимно выдохнула:

– Мишечка… Третьего декабря в Берлине, в университете Гумбольдта, будет 3-D форум…

– Третьего? – глубокомысленно выразился я. – И декабрь – Д… Нормально подгадали!

– Ага! – вдохновилась Наташа. – Это будет форум компьютерных дизайнеров, с привязкой к нашей игре и софту «Исида». Мне очень, очень хочется там побывать, Мишечка!

Девичьи пальчики нежно пощекотали мою шею, аж мурашки забегали.

– А Лею деть некуда… – понятливо вздохнул я.

– На три денечка! – Ивернева молитвенно сложила ладони. – Максимум, на четыре! Мишечка…

Тугая грудь ощутимо вдавилась мне в плечо, комкая слабую волю.

– Четыре дня! – императивно заявил я.

Наташа радостно взвизгнула, и закалачила руки вокруг моей шеи, притиснув к лицу свои приятные округлости, да так, что и чмокнуть некуда, только в лоб. Контрольный поцелуй…

Вздохнув о несбывшемся, я скинул тапки и вытянул босые ноги поближе к огню. Придется отгулы брать, переработки у меня – вагон и маленькая тележка… Да и Лея – девочка не капризная. Она даже не плачет почти, только, если ушибется или ей Овода станет жалко… И есть же баба Лида! Правда, «неожиданная» внучка из нее веревочки вьет и макраме заплетает… Я нежно улыбнулся.

До сих пор благодарен маме за чуткость – она мне даже слова не сказала, узнав, что Лея от другой женщины. Просто взяла дитя на руки, да и стала тетешкать, воркуя: «А кто это у нас такой ма-аленький? А кто это такой пу-ухленький?»

Я пошевелил пальцами ног. Хорошо…

Второй примостилась Инна – навалилась сбоку, обняла, зашептала, опаляя ухо:

– Мой папа скоро вернется с Луны! Он и этот… как его… Бур Бурыч. А первого декабря в Берлине откроется всемирный конгресс селенологов – там они с Бур Бурычем выступят… ну, просто с сенсационным докладом! И папа очень хочет, чтобы я при этом присутствовала. Он специально выбил два приглашения – для меня и моей подруги… Риты Гариной. Отпустишь свою главную жену? Хи-хи…

– Дождетесь, – насупился я. – Выдам каждой спецовку – паранджа называется…

– Чур, я буду Гюльчатай! – захихикала Инна, и прижалась, мурлыкнув: – Отпускаешь?

– Да куда ж я денусь…

Горячий поцелуй скрасил мою капитуляцию. Я задумчиво посмотрел вслед уходящей Дворской, и та оглянулась, чтобы убедиться, туда ли смотрит Миша. Убедилась, и усиленно завертела попой. Я усмехнулся.

Юля в чем-то права, выделив Риту и умаляя Инну. Но я же старый скучный реалист и не верю во взаимную любовь. Обычно кто-то один из пары позволяет любить себя другому или другой.

В нашей конфигурации трое женщин любят меня одного, а я даже себя самого не люблю… Не то, что не люблю – терпеть не могу. Или мое мироощущение чересчур западает в пессимизм?

«Трое на одного…» – мелькнуло шутейно и беспутно.

Крайней присоседилась Рита. Поерзав на подлокотнике, она слезла на мои колени.

– Тебе Берлина мало? – улыбнулся я, обнимая донну Фальер. – Еще куда-то надо?

– Ага! – радостно согласилась донна. – В Потсдам! Мы там будем третьего-четвертого декабря…

– Мы?

– Гайдай, Харатьян, Боярский, Самохина… Ну, я, конечно… Костюковский и Слободской – наши сценаристы… Да там целая делегация припожалует – на киностудию «ДЕФА», в гости. Отпустишь?

– С одним условием.

– С каким? – «Лита Сегаль» кокетливо подняла бровки.

– Как приедешь – запремся в спальне на сутки!

– Вчетвером? – донна закатила глаза, изображая немой восторг. – О-о… Лямур а труа… Нет-нет! Лямур а катр!

– Чучелко ты мое… – я стиснул подругу дней и ночей.

– Любименькое! – уточнила Рита с хулиганистой улыбочкой.

Четверг, 30 ноября. Утро

Московская область, Шереметьево

Рита благоразумно обошлась всего одним чемоданом, и катила его по гулким залам аэропорта. Тем более что таскать багаж некому – Миша принял дежурство на доверенном ему объекте.

Юля торжественно пообещала заведовать кухней и не забывать кормить папу, а папа будет носиться с Леей – у него два отгула, а затем выходные… Неясно, правда, как быть на той неделе – директору института и заму секретаря ЦК прогуливать не по чину. Вся надежда на бабу Лиду – та пламенно обещала окружить внучку заботой и вниманием…

Рита нетерпеливо оглянулась. Инна – весьма несерьезная личность, и понятие орднунга не для нее. Дефилирует, красавица…

Дворская шагала рядом с отцом, моложавым мужчиной за шестьдесят, и все еще симпатичном. Аккуратная бородка ему шла, выдавая полярника. Хотя, говорят, космонавты обязаны бриться, как и «селениты» – при аварийной разгерметизации следует быстренько цеплять кислородную маску, а борода мешает.

Инна что-то оживленно рассказывала своему «селениту», помогая руками, а тот лишь кивал и ласково улыбался.

– Здравствуйте, Рита, – поклонился он.

– Здравствуйте, Федор Дмитрич!

– Давненько я вас не видел, а вы все такая же, даже краше стали!

– Ну, еще бы! – надула губы Инна. – Она же с Мишей живет…

Девушка прикусила язык, но Рита ничего ей не сказала, хотя ответ так и вертелся за губами, а в следующую минуту всем вниманием подруг завладела совсем иная особь мужеска роду.

– Ой! – расширила глаза Дворская. – Пашка, что ли?

– Н-ну… да, – Федор Дмитриевич слегка подивился этакой фамильярности, – Павел Почтарь, командир корабля…

Но дочь его не слушала. С криком: «Паха!», она ринулась к космонавту. Рита бросила чемодан, и быстренько догнала Инну – короткая шубка в комплекте с уггами не сковывала движений.

– Привет героям космоса!

Рита видала одноклассника мельком в Байконуре, но когда это было! А Инна и вовсе не встречалась с Почтарем со школы.

– Совсем взрослый дядька стал! – восторгалась Дворская, теребя космонавта. – Еле узнала!

Павел смеялся, а когда улыбчивая Рита подставила ему щечку, заробел – не каждый же день целуешь кинозвезд.

– Привет, – Паха справился с собой, и лишь розовые пятна на скулах выдавали остаточное смущение. – Тоже в Берлин?

– Ага! – сверкнула зубками «Лита Сегаль». – Вернее, мне в Потсдам, на киностудию «ДЕФА», но сначала – конгресс.

– И правильно! – преувеличенно бойко поддержал Почтарь, и встрепенулся вдруг. Совершенно ребячья улыбка перекроила его мужественное лицо. – Анечка!

Хорошенькая, большеглазая женщина, выделявшаяся в толпе встречающих, громко ойкнула – и часто-часто зацокала каблучками сапожек, торопясь к Паше. Они встретились посередине зала – озабоченные пассажиры обтекали их, а счастливая чета никак не могла наговориться, целуясь в кратких перерывах.

– Жена? – обернулась Рита к Дворскому.

– А кто же еще? – буркнула Инна.

– Жена, – кивнул Федор Дмитриевич, приобнимая увянувшую дочь. – Они познакомились на лунной базе, полюбили друг друга, и… вот! – он махнул «дипломатом» в сторону абсолютно счастливого мальчугана, утвердившегося на крепких папиных плечах.

– Ну, и правильно! – ободрилась Дворская. – У меня тоже сын есть, и куда выше тебя, лунный коротышка! Ой, пап, совсем забыла тебе рассказать – Васёнок скоро новый паспорт получит, и будет Василием Михайловичем Гариным!

– Молодцы какие! – растрогался «селенит». – Вот это – правильно! Так… – он глянул на электронное табло. – Быстренько на регистрацию! В самолете наговоримся… вылет через час!

Разумеется, Инна столько ждать не могла, и продолжила грузить отца массой информации, прижимаясь на секундочку – и снова продолжая болтать. Папа даже потискать не успевал юркую доченьку.

Рита шагала, отставая от парочки, и улыбалась.

«Всё правильно у нас, всё хорошо… И даже лучше».

Пятница, 1 декабря. Позднее утро

Берлин, площадь Маркса и Энгельса

Роскошный Дворец Республики, хоть и считался правительственным, но был открыт для всех. Его воздвигли на острове Шпрееинзель, на том самом месте, где раньше стояла помпезная и безвкусная резиденция Гогенцоллернов.

А теперь, сидя в одном из «дворцовых» ресторанов, можно было вволю любоваться видом Берлина – за огромной стеклянной стеной красовалась знаменитая телебашня с сегментированным стальным шаром, смахивавшим на те, что крутятся под потолком на дискотеках…

– Ритка, мы здесь! – завопила Инна на весь зал, привставая, маша рукой и сбивая с мысли.

Гарина бочком прошла вдоль ряда, дежурно улыбаясь мужчинам, галантно встававшим, чтобы пропустить красотку. Ее узнавали, ее обожали, бывало, что и раздевали взглядом, но Рита давно уж свыклась со своей публичной участью.

Она гибко присела на свое место, по правую руку от Федора Дмитриевича, и удивилась:

– А вы почему не в президиуме?

– Бур Бурыч вызовет! – ухмыльнулся Дворский.

– А почему – Бур Бурыч?

Отец Инны тихонько рассмеялся.

– Ну, во-первых, профессор Кудряшов с рожденья – Борис Борисыч, а во-вторых, он лучший бурильщик в мире! Это Бур Бурыч пробился к подледному озеру Восток…

– И не он, – ревниво вступила Инна, – а вы с ним!

– Мы с ним, – мирно улыбнулся Дворский. – А, вообще, интереснейший человек! Человечище! Сам себя он идентифицирует, как «инженера с гуманитарными корнями». И это чистая правда – его мать была учительницей в школе, преподавала литературу, а отец служил в ленинградском Драмтеатре – это, который на Литейном. Борис Владимирович прославился тем, что сыграл в фильме «Золушка» главную роль в своей жизни – толстого кучера-крысу! Помните такого?

– С детства! – рассмеялась Инна.

– И вот, какая эволюция, – по-доброму усмехнулся Федор Дмитриевич, – сын кучера-крысы обессмертил себя дважды! Один раз – скважиной к субглетчерному озеру, а теперь объявит на весь мир об открытии первого внеземного месторождения актиноидов… Мы его назвали «Урановая Голконда», как у Стругацких в «Стране багровых туч».

– Я читала! – дисциплинированно подняла руку Инна, и хихикнула в ладонь. – Подумала сейчас, что Пашка похож на Алексея Быкова!

– Тогда Бур Бурыч – вылитый Краюхин! – Рита кивнула на сцену, где, в манере любимца публики, раскланивался Кудряшов.

Они вместе летели в Берлин, и узнали кучу интереснейших вещей еще вчера. По сути, Инна находилась на конгрессе лишь для того, чтобы разделить заслуженный триумф со своим папой. На пару с Ритой.

Аплодисменты разошлись волнами, загуляли между высоченных стен, а на огромных телеэкранах, фланкировавших сцену, простерлись лунные просторы, выжженные нещадным Солнцем.

…Под кинжальными лучами катился «поезд» из луноходов, грузно покачивая буровой вышкой. А вот трое космонавтов, двигаясь припрыжкой, несут на вытянутых руках драгоценные керны.

…Видео с «элкашки» – база «Звезда» выросла вчетверо. Тридцать два цилиндрических блока завязаны галереями переходников – новенькие модули, сверкающие на свету, трудолюбиво засыпают реголитом. И это уже не только база, а еще и международная фабрика по добыче и переработке трансуранитового сырья в системе «Интеркосмоса» – вон ее пологие купола и белые параллелепипеды.

…Вид сверху – узкое черное жерло шахты, перекрытое блестящим каркасом подъемника. Шатко переваливаясь, отъезжает пятиосный грузовик, тут же подставляет кузов следующий вездеход, и угловатый экскаватор-универсал, блестя сочленениями и гигантским, невозможным на Земле ковшом, грузит «вскрышу», серую и черную – древнюю лаву.

…Смена кадра. Встрепанный Кудряшов в своем «кабинете» – маленькой низкой комнатке без окон, со стенами из гофрированной пластмассы.

…Наплыв. Веселые молодые ребята в кают-компании, или как этот отсек называется…

Рита ощупью, не отрывая глаз от экрана, нацепила легкие наушники – монотонно зазвучал перевод на русский.

– Федор Дмитриевич, а это очень опасно – трансураниты добывать?

– Как говорит Бур Бурыч, – усмехнулся Дворский, – «Можно, если осторожно». Работаем вахтами по два месяца, в двенадцать смен. То есть, отработал два часа – сменяешься. Дезактивация… Борщик или супчик «фо»…

К микрофону у трибуны подошел президент Академии наук ГДР Герман Кларе, и в громадном объеме конгресс-холла загуляло:

– Wir laden Genosse Fjodor Dvorsky zu dieser Szene ein!

– Папочка, папочка! – затормошила Инна «геноссе Дворского». – Тебя!

Федор Дмитриевич поспешно выбрался к проходу, и зашагал к сцене. Близился его звездный час…

Тот же день, позже

Берлин, Карл-Либкнехт-штрассе

Искусники ЦРУ вновь блеснули мастерством – Синти, Фред и Чак въехали в пределы ГДР по здешним синим паспортам, и вежливые пограничники пропустили троицу без разговоров. Возбужденные и помятые, экс-разведчики заселились в «Паласт-отель».

– Давайте, лучше по лестнице, там не должно быть прослушки, – заворчал Вудрофф. – Думаешь, эта… Марго в курсе дел предиктора?

Даунинг усмехнулась – видать, сегодня пришла очередь Фреда изображать скептика и всё подвергать сомнению. Вчера на эту роль пробовался Призрак Медведя…

– Думаю, Миха рассказывал жене гораздо больше, чем партии и правительству, – негромко сказала женщина, устало взбираясь на этаж. – Мэрилин убили не зря – она слишком много знала…

– Все равно… – покачал головой Вудрофф. – Говорить нужно с самим Михой.

– Согласна, – терпеливо сказала Синти. – Я и хочу выйти на него – через Риту. Уф-ф! Мой номер, – она открыла дверь, блестевшую полировкой. – Ваш – напротив, но вы заходите, позвоним от меня…

Даунинг переступила порог, раздраженно подумав, что зря они шарахались от лифта, только сильней утомились. Уж телефоны-то «Штази» слушает обязательно!

Кривя губы, Синти набрала номер из справочника.

– «Интерхотель Штадт Берлин»?

– Йа-а… – затянули на том конце провода.

– Вы не могли бы соединить меня с Маргаритой Гариной? Триста девяносто седьмой номер.

– Йа! Соединяю.

В ухо тихо щелкнуло, затем пролился гудок, и тут же зазвучал приятный женский голос:

– Алло?

– Маргарита Гарина? – в русской речи Даунинг почти не чувствовался акцент, лишь отдаленные отголоски напоминали о чуждости.

– Да, это я. А…

– Меня зовут Синтиция Даунинг. Просто Синти.

– О-о… – выдохнула трубка. – А Джек Даунинг…

– Мой муж. Был… – горло Синтиции сжало. Полное впечатление, что грубый, но слабосильный невидимка пытается ее задушить.

– О, Синти… М-м… – Рита справилась с собой. – Слушаю вас.

– Скажите, Маргарита…

– Просто Рита.

– Скажите, Рита, а мы могли бы встретиться? Мне очень нужно кое-что выяснить…

– Фойе «Интерхотеля» вас устроит? – осторожно спросила трубка.

Даунинг грустно улыбнулась.

– Вполне. Я приду одна. Минут… через пятнадцать.

– Всё, одеваюсь и спускаюсь!

Трубка довольно клацнула, улегшись на рычажки.

Тот же день, позже

Берлин, Рушештрассе

У Маркуса Вольфа было хорошее настроение. Прямо с утра. В кои-то веки выспался, а не ворочался с четырех – и до подъема. И за завтраком аппетит не пропал, не одолевали болячки, накопленные за долгие годы. Так и день прошел, под значком «Vivo moderato».

Маркус выглянул в окно – это было для него, как некий барометр окружающей жизни. Внизу, огибая здание «Штази», ползли автомобили-жучки, отливая лаком в закатных лучах.

Машин заметно больше, чем даже в восьмидесятых. Хорошо это или плохо? Хорошо – растет благосостояние трудящихся! Плохо – все чаще движение смыкается в пробках. Даже присоединение Западного Берлина не решило проблему, лишь сдвинуло ее в будущее. А кольцевой автобан когда еще построят…

Вольф самодовольно усмехнулся, вспомнив давешнюю суматоху за Берлинской стеной. Сколько же страху отложилось в тамошних лавочниках, сколько вранья впихала в их жирные мозги дурно пахнущая пресса!

За авиабилеты платили бешеные деньги, а когда все самолеты улетели, толпы в Тегеле и Темпельхофе с ужасом ожидали «пролетарской мести»… Хоть картину с них пиши: «Падение Рима: патриции встречают варваров»…

А варвары их даже не заметили! Подъехали машины Народной полиции, взяли аэропорты под охрану. Прибыли спецы, вроде авиадиспетчеров, стали наводить «орднунг унд дисциплин»…

А опозоренные толпы стыдливо рассеялись.

Как щелкнула дверь, Маркус не расслышал, зато бодрый монотонный голос распознал сразу.

– Шеф! Есть интересные новости!

Глава Главного управления разведки с усмешкой развернулся. Райнер Кёнен в своем репертуаре! Ни «здрасьте», ни «до свиданья» – уткнется в свою папку, и света белого не видит…

Маркус покачал головой, будто впервые углядев Кёнена.

«А ведь совсем седой стал…»

– Слушаю.

– Опергруппа, что вела Синтицию Даунинг, сообщает, что та звонила Маргарите Гариной…

– Маргарита в Берлине? – удивился Вольф.

– Да. Завтра прибудет большая группа от «Мосфильма», а Гарина прилетела первой. У нее пригласительный на международный конгресс селенологов…

– Дальше! – отмахнулся шеф от подробностей.

– Даунинг договорилась о встрече с Гариной в фойе «Интерхотеля» на Александерплатц через… м-м… – Райнер закатал рукав, чтобы глянуть на часы. – Через десять минут.

– Синтиция придет одна?

– Да, но ее сопровождают остальные двое – Фред Вудрофф и Чарли Гоустбир.

– Старые знакомцы… – усмехнулся Маркус. – Значит, так… Не думаю, что Гариной грозит опасность, расправиться хотят с самой Синтицией… Приказываю не вмешиваться! Только наблюдать!

– Яволь!

Вечер того же дня

Берлин, Александерплатц

Сорокаэтажная громада «Интерхотеля» светилась окнами вразнобой, понемногу теряя четкость в сумраке, будто растворяясь в потемках. Поток машин, казалось, усилил свое разноцветное течение, бликуя лаком, лучась фарами, накаляясь «стопами».

Рита, зябко кутаясь в шубку, прошлась перед входом в гостиницу, и вернулась в фойе. Едва она успела присесть на диванчик и поддернуть утепленные джинсы, как в дверях показалась Синти Даунинг.

От нее исходило впечатление щуплости, но резкие, отточенные движения этой невысокой метиски выдавали скрытую жесткую силу. Длинные волосы Синти не поражали густотой и пышностью, поэтому добавить объема узкому, скуластому лицу не могли, свисая умилительными прядями.

Гарина посмотрела в раскосые глаза, отсылавшие к китайским корням, и содрогнулась – столько ярости и боли плескалось в них, не выдавливаясь даже единой слезинкой.

– Здравствуйте, Рита, – Синти села напротив, спиною к огромным окнам, за которыми маячили две мужские фигуры.

– Здравствуйте, Синти.

– У меня еще остались верные друзья в ЦРУ, они и подсказали, что вы будете в Берлине. И… вот.

Даунинг в затруднении сплела тонкие пальцы.

– Не знаю, с чего начать… Понимаете… Я очень любила Джека, а он любил меня – вот такую, какая я есть. Не красавица, да и особым умом не блистаю… Вы не поверите, но мы сошлись на искусстве каллиграфии. Джек долго работал к Китае, язык он знает в совершенстве, но, чтобы выписать иероглиф на свитке, китайскую речь нужно чувствовать! И мой муж чувствовал, понимал, пользуясь тушью, как красками… – она смолкла, а когда заговорила вновь, ее голос позванивал от напряжения. – Донна Фальер, я знаю, кто ваш Михаил на самом деле… И он совершенно зря подставил Джека! Мой муж не имел никакого отношения к инциденту на яхте «Зоар»!

– Стоп-стоп-стоп! – Рита подняла руки. – Синти, я знаю Мишу лучше, чем кто-либо на этом свете. И он мстил лишь однажды – убийцам своего отца! А уж решение, кому передать информацию о мегатеракте, принимали совсем другие люди, и совсем на ином уровне.

– Это всё… правда? – вытолкнула Даунинг.

– Да, – твердо ответила Рита. – После обстрела яхты Мишу отправили спецбортом в Москву… Я смогла поговорить с ним только через месяц с лишним, когда Миша вышел из комы. Он гладил пальцами мою ладонь, и шепотом клял тех, кто наслал «Фантомы». Я его тогда спросила: «Так это не Даунинг?», а он покачал головой… слабенько так покатал ее по подушке… и сказал: «Даунинг тут ни при чем. Джек – враг, но не мерзавец, он умудрился сберечь честь!»

Синти прерывисто вздохнула.

– Джек очень ценил вас, Рита… – в ее голосе дрожали слезы. – И был категорически против идиотских предложений коллег надавить через вас на Миху. Он мотивировал свой запрет воздействия тем, что вы очень благотворно влияете на Михаила, как «замедлитель в ядерном реакторе», что вы как бы направляете его энергию в мирное русло… А если с его возлюбленной что-нибудь случится, то Миха пойдет вразнос, а это грозит гибелью чуть ли не всему нашему миру… Я знаю, что это Михаил заказал Бжезинского израильтянам, но не догадывалась, почему, какие мотивы им двигали? Но именно этот факт навел меня на мысль, что Миха подставил Джека из мести. Ох… Маргарита, ваш муж наверняка рассказывал вам, почему он так ненавидит мою страну и мой народ? Расскажите, мне важно это знать, я хочу лучшего будущего!

Рита помолчала, задумчиво водя пальцами по губам.

– Будущее… – медленно выговорила она. – Миша рассказал мне однажды, давно уже, что случилось после мегатеракта… Не всё, а лишь один-единственный случай, когда предателей в Ливии поддержало НАТО, начало бомбить страну – и режим Каддафи, этого «Бешеного пса пустыни», пал. Стабильность и благополучие оказались вычеркнуты из жизни, страну ввергли в хаос; единая при полковнике Каддафи Ливия распалась, начались остервенелые междоусобицы, но вся мерзость тех событий сфокусировалась для меня в смерти вождя… По дороге из Сирта натовцы расстреляли машину Каддафи, и самого Муамара, раненого, оттащили в пересохший арык. Там его и забили до смерти – ногами, палками, арматуринами… А Хиллари Клинтон, жена тогдашнего президента США и госсекретарь, смотрела на видео, как мятежники убивают полуживого старика – и визжала от удовольствия, бурно хлопая в ладоши… Вот, скажите мне честно, Синти, как после этого относиться к вашей стране, к вашему народу?

Излагая Мишин рассказ о грядущем беспределе, Рита следила за реакцией Даунинг. Вдова, похоже, испытывала мучительный стыд и беспомощный гнев. Опустив глаза, Синти кусала губы.

– Простите… – забормотала она. – Я тут… наговорила лишнего о Михе и… Я… Я планировала через вас выйти на Михаила, но… Узнала всё, что хотела. Последний вопрос. Скажите, у вашего мужа не простой радиофон? – Рита покачала головой. – Ага, я так и думала… Тогда… Передайте ему мою маленькую просьбу. Пусть он позвонит мне, когда сможет. Ладно?

– Ладно, передам, – Рита утвердительно склонила голову. – Шифр вашего радиофона?

– Нуль-один-семь-два.

– Шифр Миши – три нуля-три.

– Спасибо за доверие… – прошелестела Синти, благодарно складывая ладони.

Глава 3

Воскресенье, 3 декабря. День

Щелково-40, улица Колмогорова

Откровенно говоря, я замаялся! Юля вдохновенно гремела посудой на кухне, сочиняя сборную солянку, а мне достался пылесос – и все ковры. Ладно, согласен – сам же подписался, но рука просто чесалась, прося обычный веник, чтобы хоть раз наподдать Коше. Нашел время линять!

Новая шерстка, густая, шелковистая, прямо лоснится, зато старая, тусклая и нездоровая, лезла со зверя неопрятными клочьями, хоть валенки валяй. Было у меня страстное желание выгнать этого мерзкого старикашку за дверь, пусть там с него сыпятся песок и шерсть, да куда там! Лея грудью встала на защиту чести и достоинства «котика»…

«Ладно, – смирился я, – тогда вот тебе гребешок – вычесывай своего любимчика!»

Худого слова не скажу – малышка взялась за порученное дело весьма рьяно, но кот все равно носился по всему дому. Именно носился – с гулким топотом и громким мявом, и вид у животного был малость ошалелый.

А ведь какую-то неделю назад еле таскался из гостиной на кухню и обратно, на диван не запрыгивал, как в разгульной молодости – с трудом влезал, только что не кряхтел с натуги.

Некие смутные подозрения зареяли у меня, когда Коша завел себе любовницу. Сперва зверюга отметелил соперника, толстого соседского Барсика, а затем долго гонял строптивую Мурку, пока не зажал кисулю под сосной…

Брезгливо кривясь, я поснимал со щетки пылесоса клочья пуха, и критически осмотрел ковровую дорожку. Вроде, чисто…

– Па-ап… – Юля поманила меня пальцем. – Пойдем, что-то покажу… Только – тс-с!

Мы подкрались к дверям детской, и заглянули внутрь. Коша лежал пластом на кроватке Леи, жмурясь и мурча, а девочка гладила его… Э, нет, это вовсе не ласки!

– Спокойно! – шепнул я Юлиусу, и храбро зашел в гости. – Привет, Лея! Лечишь, как доктор Айболит?

– Ага! – мажорно заулыбалась дочечка. – Котику больно было – вот тут, под спинкой! Там такие две дольки, как в мандаринке, а внутри у них камешки…

«Мочекаменная болезнь! – дошло до меня. – Старые коты часто от нее страдают. Мог бы и сам догадаться!»

– А что ты сделала с камешками? – я сел рядом с Кошей. Тот и вовсе замлел – в две руки гладят, мур-мур-мур…

– А я их растерла! – с улыбкой сообщила Лея.

– Молодчинка! – похвалил я. – Вон, как забегал, старый хрыч!

– Котик уже не такой старенький, папочка!

– И доктора своего любит сильно-пресильно, – бархатисто сказала Юля, изгибая бедро и плечом упираясь в притолоку. – Бегает везде за тобой, как цыпленок за курицей!

– Ага! – радостно согласилась Лея. – И спит у меня под кроватью! Мне теперь ночью не так страшно…

– Ты боялась спать одна? – огорчился я.

– Нет-нет, папочка! – девочка подползла ко мне на коленках, и обняла со спины. – Я же знаю, что бабаек не бывает…

– Ладно, бабайки, – мягко улыбнулась старшенькая, будя первые материнские позывы, – пойдемте кушать!

– А котик тоже с нами будет? – поинтересовалась младшенькая.

– А как же! Выделим этому обжоре целую сарделину!

Лея заливисто рассмеялась, соскочила с кровати и затопала в коридор, весело крича:

– Кошечка, пошли обедать!

Кот выбежал следом, задирая хвост – дескать, всегда готов. Юля проводила парочку взглядом, и сказала громким шепотом:

– Пусть бабу Лиду омолодит!

– А вдруг линять начнет?

Хихикая, мы зашагали к кухне, откуда доносилось требовательное мяуканье и строгий голос Леи, увещевавшей Кошу:

– Ты же хоро-оший котик? Чего ж ты такой прогло-отик?

– Па-ап… – негромко вытолкнула Юля, тискаясь ко мне. – Хорошо, правда?

– Очень! – чистосердечно признался я.

Понедельник, 4 декабря. Утро

Москва, Старая площадь

Наспех разобравшись с делами в институте, я помчался на Старую площадь. Терпеть не могу суеты – она родительница неразберихи, но прогуливать полдня мне тоже не было позволено. Пока.

Марчук, секретарь ЦК КПСС, у которого я в замах, деликатно намекнул: «Вы, Михаил Петрович, можете и вовсе не являться в отдел – сам, знаете, мечусь между Институтом вычислительной математики и ЦК! Просто работа должна быть сделана. Вы только обождите немного, месяцок или два, обвыкните, станьте своим…»

И я торжественно обещал Гурию Ивановичу не наглеть. По крайней мере, первые месяцы…

…Скользнув глазами по бронзовым буквам «Центральный Комитет КПСС», тускло блестевшим над массивными дверями, я зашагал дальше. Парадный вход только для секретарей ЦК, а простым членам положено топать к другому подъезду.

Впрочем, и там за порогом меня встречали два вежливых охранника из «девятки». Внимательно изучив мое удостоверение, они молча кивнули, причем, в унисон. Наверное, их специально учат быть, как все. Недаром же похожи, как клоны.

Я непринужденно пересек гулкий холл, нашаривая в кармане маленький ключик – лифты в ЦК с подвохом… Можешь до посинения давить кнопку вызова – бесполезно. Зато…

Я вставил ключ в щелочку и повернул. Лифт то ли спустился с верхних этажей, то ли поднялся с подземных, сугубо засекреченных, и – вуаля. Вам на третий? Извольте!

Покинув кабину, я зашагал по тихому коридору, бесшумно уминая красную ковровую дорожку-«кремлевку» (и вспоминая Кошу). Мой статус заместителя секретаря ЦК КПСС и заведующего сектором отдела науки и учебных заведений был по доходу и почету близок к рангу министра, но этаж-то всего лишь третий…

Истинные вершители судеб обитали на пятом, но, чтобы попасть туда, рядовому «цекисту» необходима особая отметка в удостоверении. Не дорос пока.

Хотя, как ворчали некоторые ревнители старины, ЦК уже не тот. Промышленные отделы потерпели «усушку и утруску». Это культурой до сих пор ведают, а как рулить тяжпромом или сельхозом? Предприятия, даже колхозы, стали «шибко самостоятельными», и как-то обходятся без партийного пригляда.

А, вообще, мне здесь нравилось! Вопреки всем новым веяниям, в аппарате ЦК сохранялась давняя атмосфера, спокойная и деловая. Даже не атмосфера, а самобытная культура, строго иерархизированная и наполненная канонами. Они, эти каноны, касались всего – манеры приветствий и разговоров, правил поведения людей, находящихся на разных уровнях (этажах!), и характера отношений.

Идеально чистые коридоры, стандартно-элегантные костюмы и обязательные галстуки… Во всем этом крылось нечто завораживающе-притягательное.

Нацепив нейтральную полуулыбку, я вошел в отдел.

Тишина. Никого.

«Ну, тем лучше…»

«Для зачина» я тщательно просканировал кабинет. Понимаю, что внутренняя служба ЦК больше не занимается прослушкой, но мало ли желающих… Нет, приборы дружно отрицали наличие электронных устройств. А что-нибудь, вроде аудиотранспондеров, неоткуда облучать.

Небрежно разворошив бумаги, чтобы придать столу вид погруженности в работу, я достал радиофон. Набрал номер и сразу – шифр.

Нуль-один-семь-два.

Приложив радик к уху, я услыхал шорохи мирового эфира. Вслед за этим что-то щелкнуло, немного погудело, затараторило на ста языках сразу, а затем в тишине женский голос сказал:

– Мистер Га-арин? Джаст уан момент, пли-из!

И тут же подводные кабели со дна Атлантики или ушастые антенны спутников донесли теплый, тревожный выдох:

– Алло?

– Миссис Даунинг? Это Гарин.

– О, Майкл! М-м… Михаил! Очень рада вас слышать. Really! Рита передала вам наш с нею разговор?

– Вкратце, миссис Даунинг.

– Просто Синти!

– Я весьма сожалею, Синти…

– Нет, нет, Михаил! Вы здесь ни при чем. Как не тяжело это признавать, но Джек сам виноват, сочтя, что стандартной схемы безопасности будет достаточно. Увы, Джона Фицджеральда это не уберегло от расправы… Как и Джека Грегори.

Мне удалось подавить лицемерный вздох.

– Где вы, Синти? Я не имею в виду точную локацию!

– Я поняла, Михаил, – ответила Даунинг с нервным смешком. – Мы на Западе, в горах. У нас тут что-то вроде убежища – с выходом на Telesat и в «Интерсеть». Записываем видео, скидываем, передаем…

– Пропаганда и агитация.

– Да! – с вызовом откликнулась Синти. – Разве ваши большевики не с этого начинали? С газет и… с «эксов». Нам, чувствую, тоже придется учинить «экспроприацию экспроприаторов»! Я сняла всё, что у нас с Джеком было – несколько миллионов долларов, а сейчас в кассе всего двенадцать тысяч… Знаете, Михаил…

– Раз уж я обращаюсь к Синти, давайте опростимся в обе стороны! Миша. Этого достаточно.

Радиофон смолк на секунду – и речь потекла снова.

– Знаете, Миша… Мы давали взятки, закупали оружие и патроны, всякую электронику, просто чтобы спастись. На меня и моих друзей открыли настоящую охоту! Но теперь у нас в боевой группе – сто пятьдесят парней, прошедших Вьетнам, Эфиопию, Аравию… Так что… Задачу-минимум я решила. Теперь решаю задачу-максимум! Я хочу расколоть эти долбанные Штаты! Взорвать старый мир к такой-то матери, а потом разгрести завалы – и выстроить новый мир! Безопасный и… Ну, пускай не чистый, так хоть умытый!

– Понимаю вас, Синти… – выговорил я вполголоса. – И поддерживаю. Добиться справедливости вам не дадут, пока вы не вернетесь в Белый дом – по праву избранной… Хм… Если к тому времени президентская резиденция вообще уцелеет!

В ухо забился кашляющий смех.

– Да! Да! Это и есть моя цель, но обычным, мирным путем ее не достичь. Ну, что ж… Не хотели по-хорошему, буду действовать по-плохому! И… Спасибо, Миша, что позвонили.

– Не за что, Синти, – сказал я серьезно. – Звоните. Помогу, чем могу. До свиданья и – удачи!

– Bye-bye!

Воскресенье, 31 декабря. День

Москва, улица Малая Бронная

Собрать всех гостей в «красном доме» было бы не лучшей идеей, а пригласить к себе, в закрытый научный городок… Как минимум, неумно. Особенно, если учесть, что Марина и Фернандо – граждане Бразилии. КГБ меня просто не поймет.

Оставалась «недвига» вблизи Пионерских прудов. Все равно тесновато, да хоть пять комнат, на двух уровнях – Иверневой по жребию выпал верхний, а Дворской – нижний. Гостиная и кухня – общие. Васёнок занимается в кабинете, Лея играется в своей комнате наверху. Квартирный ответ!

Правда, я был коварен – минут пять изображал тяжкие раздумья, пока Наташа не воскликнула: «А давайте у нас!»

«А что? – мигом просветлел я. – Это мысль! Марину подселим к Лее, а Фернандо пускай ночует у Васёнка, там, помню, стоит здоровенный, монументальный диван!»

И контрабандная елка, пушистая лесная красавица из заповедника, украсила просторную гостиную. Свежее, с морозца, деревце оттаивало – и распускало восхитительный хвойный дух.

Не скрою, добрых полчаса сидел на старой тахте в стиле кого-то из Людовиков, и любовался. Ель, как будто вписанная в строгий конус, была математически великолепна, до того равномерно, идеально густела хвоя. Но вниманием моим владела не елочка, а те, кто ее наряжал.

Инна и Наташа вешали игрушки на верхние ветки, порой привставая на носочки. Понизу, непринужденно присев на корточки, цепляла шары Лея, а средний уровень украшали Юля и Марина Сильва де Ваз Сетта Баккарин.

Моя старшенькая действительно была похожа на бразильяночку, разве что женское начало лишь пробуждалось у Юлиуса, хоть и весьма явственно, а Марина уже расцвела. Она не поражала мужское воображение роскошеством форм – грудь небольшая, но высокая, похожая на две опрокинутые чаши, а узкая талия не круто, а плавно переливалась в округлость бедер…

– Любуешься? – Рита присела мне под бочок.

– Угу… – отозвался я рассеянно. – Изучаю… Слушай, а тебе не кажется, что вы с Баккарин слишком похожи, чтобы это было случайностью? Причудливо тасуются крови…

– Думаешь, я с ней родня? – в глазах у Риты замерла тревога.

– Думаю… Но родня дальняя и давняя, о Васёнке не волнуйся. Надо на эту красотку Светлану напустить, пусть сравнит ДНК.

– Знаешь… – женушка вытянула руки перед собой и растопырила пальцы, словно оценивая маникюр. – Я тоже думала о чем-то подобном… Ведь и ты, и Васёнок, и Лея… Юлька, Инка и Наташка – все у нее на контроле. Но ведь вы с Наташей не просто так нашли друг друга…

– Рит… – вытолкнул я, чуть ежась в душе.

– Нет-нет, Мишечка! – Рита тихонько засмеялась, притискивая меня. – Было время, когда я просто смирилась с вашей… м-м… нежной дружбой. После находила… весьма приятные бонусы – одно слияние чего стоит! А сейчас я просто рада. Да ты глянь только, какая прелесть наша Лея!

Теплое слово «наша» сразу на ум пошло…

– Ты хочешь сказать… – я ловко сменил траекторию разговора. – Что Марина носит в себе половинку генома целителей?

– Да! Но в скрытой форме, как у Инны. У Светки было иное определение, научное… М-м… В латентной форме!

– Ну-у… – затянул я. – Даже если всё сложится у Василия Михайловича и Марины Фернандовны… Хм… А если у их ребенка… та самая половинка генома перейдет в явную форму, как у Наташи? – и воскликнул тихонько, приглушая голос: – Ой, давай не будем гадать! А то зарядимся беспокойством на годы вперед!

– Давай! – со смешком согласилась Рита.

Тут Марина Сильва рывком обернулась, словно почуяв, о ком мы судачим, и обворожительно улыбнулась.

– Мигел! – воззвала она, протягивая мне красную пластмассовую звезду. – Нат-цепите, пор фавор! Поз-залуста!

Лея захихикала.

– Надо говор-рить: «Пожалуйста!»

– Пож-жалуста! – старательно выговорила Баккарин.

Я улыбнулся обеим сеньоритам, и полез на стул – иначе мне до верхушки елки не дотянуться…

* * *

Марина Сильва, вообще-то, звалась Мореной, но все наши, включая саму бразильяночку, привыкли звать ее «с русским уклоном». Вообще, красотка оказалась и умницей, к тому же упорной – пока Васёнок зубрил португальский, она постигала русскую речь. Девушка шесть лет подряд приезжала в Советский Союз встречать Новый год. Пока ее сверстницы томились в ожидании карнавала, Марина торопила время, мечтая снова увидеть заснеженную Москву, и Деда Мороза со Снегурочкой, и «Базилиу».

И во все эти зимы она прилетала либо с матерью, либо с дядей, Иваном Сетта, тоже артистом, как и его сестра. А когда я вчера встречал Марину в Шереметьево, у меня – Рита не даст соврать – вырвалось: «Ну, наконец-то!»

Юная красавица из страны, где много-много диких обезьян, прибыла с отцом – мелковатым, черным и очень подвижным.

Баккарин-старший выглядел настолько по-домашнему, по-свойски, что я поневоле расположился к нему. А когда обратился, как к дону Фернандо, он засмеялся, и живо, совершенно в итальянской манере, воскликнул: «О, этто излишком напищенно, лючше пер номе… по имени!»

Выпив за знакомство, мы обсудили лингвистические проблемы, и перешли на инглиш, чтобы не спотыкаться на каждом слове. «Папская» встреча проходила «в теплой, дружеской обстановке» – мы уединились в кабинете, и я торжественно раскупорил заветную бутылочку с коньяком, дожидавшегося распития долгие полвека.

– Морена… э-э… Марина, – по губам Фернандо скользнула хмельная улыбочка, – вся в мать, да и в дядю – бредит театром и кино. Девочка хочет поступать в московский ГИТИС… – он глянул на меня неожиданно трезвым взглядом.

– Никаких проблем! – твердо заявил я.

– Марину беспокоит выговор…

– Пустяки! В Союзе полно актеров с акцентом – прибалтийским, молдавским, грузинским, украинским… Народов в стране хватает! Главное – талант, а он в сеньорите Баккарин чувствуется. Пусть заканчивает школу – и летит к нам. Устроим, как принцессу!

– Не сомневаюсь, Мигел… – дон Фернандо уважительно покивал, оглядывая высоченные потолки, а затем фыркнул, и расплылся. – Вот только дуэнью к bambina mia не приставить! Марина обязательно будет встречаться со своим Базилиу… Нет-нет, – заспешил он, – я вовсе не против, Базилиу хороший парень, нормальный, без червоточин. Тем более, студент престижной «Бауманки». Веру он очаровал, да я и сам всё вижу! У Vasyonka горячее сердце и холодная голова; верю, что он будет беречь мою девочку… Вера родила в двадцать девять. Да, возможно, поздновато…

– Юля родилась, когда Рите было двадцать три.

– Лишь бы не в семнадцать! – пылко воскликнул Баккарин.

– Лично прослежу! – заверил я его, хмуря брови в неприступной суровости.

Хрустальные рюмки сошлись торжественно и звонко…

* * *

Чтобы не запариться, я натянул шубу Деда Мороза, оставшись в одних трусах. Босые ноги болтались в мягких белых валенках, как ботала в колоколах… Ну, лишь бы длинный красный подол прикрыл голые коленки!

Седовласым париком и окладистой бородой меня обеспечила Инна, она же налепила мохнатые белые брови. Шапка… Посох… Мешок с подарками… А где, кстати, мешок? А, вот он…

– Готова, Снегурка? – прогудел я.

– И-ису, Мигел! – восторженно крутанулась Марина Сильва, отрываясь от зеркала.

В голубенькой шубке и серебристом кокошнике, она выглядела до боли очаровательно – сладкоголосая птица юности лишь начинала петь для нее. Правда, золотистая коса не слишком сочеталась с загорелым личиком и жгучими черными глазками, зато контраст придавал внучке Деда Мороза яркости.

«Бедный Базилиу…»

Величаво ступая, я вошел в шумную гостиную, пропахшую хвоей да мандаринами, и сказал гулким басом:

– С Новым годом!

– С Новим годом! – радостно зазвенела сеньорита Снегурочка.

– Здр-равствуй, Дедушка Мор-роз! – лучась, Лея захлопала в ладоши.

– Здравствуй, Лея! – важно пробасил я. – Не баловалась ли ты в уходящем году? Не обижала ли маму с папой?

– Не-а! – воскликнула малышка, и погордилась: – Я котика вылечила! И бабу Лиду!

Наташа засияла не тусклее дочери, а я загудел довольно:

– Ну, молодец! Держи тогда…

Онемевшей от восторга Лее досталась кукла Алёнка, советский аналог заокеанской Барби, да не одна, а с приданым – тючком игрушечных нарядов, и местом жительства – разобранным домиком в яркой коробке.

– Спасибо, спасибо!

– Оставайся такой же хорошенькой и хорошей, Лея!

– Останусь, – рассеянно ответил ребенок, не зная с чего начать: нарядить ли куклу? Или выстроить той жилплощадь?

– Дон Базилиу, я полагаю? – рокотнул я.

Здоровенный Васёнок хотел было спрятаться за спинами Наташи и Риты, но те со смехом вытолкнули его в первый ряд.

– Ну, здравствуй, Вася.

– Здрасьте… – несмело вытолкнул сын.

А я даже загордился – он меня не узнал!

«Талант не пропьешь!»

– Хм… – нахмурил я приклеенные брови. – Поставить тебя на стульчик, чтобы ты стишки прочитал? Пожалуй, нет… Стул жалко. Но подарок я тебе припас! Снегурочка, а поцелуй-ка благородного дона! Крепко, но недолго!

Марина засмущалась, мелко просеменила к одеревеневшему Васёнку, привстала на цыпочки, и поцеловала. Парень совершенно обалдел, взгляд у него расфокусировался, а лицо сравнялось цветом с моей шубой.

Снегурочка засмеялась, отступая, и прижалась ко мне. Дед Мороз платонически обнял «внучку», и пошевелил бровями – они зверски чесались.

– Юля, а ты почему второй год не пишешь мне письма?

Старшенькая кокетливо улыбнулась.

– Выросла я, дедушка!

– Да-а, это правда… Ну, тогда вот тебе подарочек!

Ах, с каким удовольствием я следил, как по-детски округлялись Юлькины глаза!

– Ух, ты-ы… – выдохнула девушка. – Сережки! Золотые! С изумрудиками… Ой, спасибо, спасибо!

– Тебе спасибо, красна девица! – ухмыльнулся я.

– А мне за что?

– А вот, смотрю на красоту твою, и радуюсь!

Юля засмущалась, и юркнула за Наташу.

– А ну, – властно затянул я, – подать сюда Маргариту свет Николаевну!

– Здесь я, батюшка, – кротко ответила Рита. Инна, стоявшая рядом, задорно мне подмигнула.

– Ну, что ж тебе подарить? – призадумался Дед Мороз. – Каменьев дорогих, да злата-серебра тебе уже надарено, и мехов, и повозки самобеглой… А-а… – оживился старый, лукаво щурясь. – Знаю! Вот, держи! – я потряс длинным конвертом, и возгремел: – Приглашение для номинантки на церемонию вручения «Оскара»!

И моя женщина, умная, мудрая, ироничная, запищала и запрыгала, как девчонка, хлопая в ладоши. Хотя аплодировали все, а пуще других Инна, как актриса состоявшаяся, и Марина Сильва, как будущая старлетка.

– Спасибо, спасибо! – Рита с силой обняла меня, вытянулась, приникая к уху, и сбивчиво зашептала: – Но… Это же по-настоящему?! В Лос-Анжелесе?

– Ну, да, – улыбка расщепила белую бороду.

– А когда? Скоро?

– Где-то в середине марта.

– Дедушка Мороз, я тебя люблю!

– Эх! – крякнул дед. – Кабы не мои годы…

Ритин смех слился с Маринкиным хихиканьем, а часы всё стремительней докручивали стрелки, близя полночь.

Дед Мороз одарил каждого, опосля чего вынул две запотевшие бутылки шампанского, и велел Васёнку:

– Откупоривай, чадо, а мне пора!

Ухода Деда Мороза, похоже, никто не заметил. Дон Фернандо любовался новеньким «Ролексом», Инна и Наташа примеряли новые платья от Алика Зингера, а Лея была поглощена жилищным строительством…

…Мы со Снегуркой живо переоделись, вновь обращаясь в скучных смертных, и Баккарин-младшая спросила, смущенно запинаясь:

– А мне Дьед Мороз подарит что?

– На той неделе, Мариночка, – заговорил я с таинственным видом, – мы сходим в лыжный поход…

– О, в настоящих лижах?!

– Ага, а потом…

– Прямо на снегу?! – не унималась Марина Сильва де Ваз Сетта.

– И прямо, и вдоль, и поперек! А потом я отведу тебя в одно место…

– В какое?

– В Институт театрального искусства!

– О-о… – черные глаза округлились, равно как и дивный ротик.

– Официальные прослушивания и просмотры – в мае, ну, а я неофициально. Покажу тебя Марку Анатольевичу…

– О, Мигел…

– Пошли, Марик, а то без нас отметят, – проворчал я, застеснявшись черного прилива обожания во влажном взгляде.

А из гостиной несся перезвон курантов!

Поплыл, остывая, набат, и гулко ударил колокол.

– Один! – хором закричали женщины. – Два-а! Три-и!

Дон Фернандо плеснул мне с Мариной, и протянул два шипящих бокала.

– Четыре! Пять! Ше-есть!

Хозяева и гости незаметно перетасовались. Донельзя счастливый Васёнок держал за руку Марину, ко мне тискались Юля и Рита, легкими касаниями напоминали о себе Инна с Наташей. Одна Лея сосредоточенно возводила второй этаж.

– Се-емь! Во-осемь! Де-евять!

– Миш! – моего уха коснулись теплые губы Риты. – А приглашение не на одну меня… Там еще и на сопровождающего! Поедем? М-м? А то я одна боюсь!

– Надо подумать, – улыбка оттянула мои щеки к скулам.

– Одиннадцать! Двена-адцать! Ур-ра!

Васёнок с Мариной увлеченно целовались, забыв о шампанском, а мы с Ритой сначала выпили. И этим тотчас же воспользовались Инна с Наташей – они присосались к моим щекам.

– С Новым годом, Мишечка!

Влажные Ритины губы, пахнувшие игристым вином, решительно прижались, закрывая мне рот.

– С новым счастьем!

Среда, 3 января 1996 года. День

США, Аризона, Коронадо

– Сейчас налево, Доби, – голос Синти звучал напряженно, но страха в нем не чувствовалось.

Добан Руни, сидевший за рулем здоровенного армейского грузовика, уважительно кивнул. Валко шатаясь, старенький, но крепенький РЕО М-35 съехал с трассы на узкое запущенное шоссе, уводившее в заросли колючего чаппараля.

Зимой темнело рано, и желтые овалы фар скакали по разбитому асфальту, как будто притягивая тьму со всех сторон. Самым светлым было густо-фиолетовое небо, где догорали последние отблески заката.

– Доби, можно спросить? – кутаясь в теплую куртку, Даунинг нахохлилась, глядя на дорогу.

– Конечно, мэм, – Руни покосился на «командиршу». Синтиция не болтлива, зато знает цену справедливости – и ничего не боится. Даже бывалые вояки, обсуждая приказы Даунинг, сначала четко и быстро исполняют их. Потому как убедились – эта леди умна, толкова и смыслит в стратегии.

– Доби… Бывает у тебя так, что ты морщишься, кривишься и думаешь: «Эх, зря я пошел в это ополчение!»

Водитель хохотнул, и задумался.

– Нет, мэм, – серьезно сказал он. – Мысли, конечно, всякие в голову лезут. Разве за ними уследишь? А только мой па всегда учил: «Держись, сын, той стороны, где правда!» Вот я и держусь.

– А то, что нас повсюду Нацгвардия гоняет? – Синти с интересом глянула на Руни.

– Мэм, – Добан снисходительно улыбнулся, – я, конечно, университетов не кончал, но карты знаю не только в покере. Гоняет! – фыркнул он с великолепной небрежностью. – А вы вспомните, где нас гоняли месяц назад – по югу Нью-Мексико! А теперь и в Западном Техасе гоняют, и в Аризоне, и в Калифорнии! И я… Только вы никому!

– Ну, ты же меня знаешь, – бегло улыбнулась Синти.

– Ну, да… – смутился Руни. – Я просто думаю иногда о будущем, и… Ну, представляю себя старым дедом, и как я буду внукам рассказывать про то, как от нас драпали нацгвардейцы… И как ополченцы вступали в Вашингтон! Пустой, брошенный, разграбленный… Зато всех гоняли уже мы, и власть была наша!

– Спасибо, Доби, – пробормотала леди Даунинг. – Знаешь, я долго работала в России, а русские говорят так: «Сила – в правде!»

– О! – воздел палец Руни, и вздрогнул, уловив впереди тусклый свет фар. Они мигнули и погасли, затем мигнули дважды.

– Это Меските, мэм!

– Тормози, и на обочину.

– Да, мэм…

М-35 съехал с шоссе, хрустя гравием, и весь караван из шести машин тоже подался на широкую полосу между асфальтом и шипастыми зарослями.

Синти спрыгнула с высокой подножки. Жмурясь, зашагала навстречу широкоплечему, бритоголовому человеку – слепящий свет фар бил ему в спину, смутно обрисовывая широкое плоское лицо с непременной сигарой, закушенной в уголку тонкогубого рта.

Меските Гомес. Отловить эту лысую бестию мечтает даже Интерпол, да все без толку – этот контрабандист щедр, а вот предателей не прощает. Правда, как шепнули Синтиции друзья в ЦРУ, у Гомеса тоже есть свои принципы. Например, он никогда не тащит через границу мигрантов или наркотики. Брезгует.

– Буэнос ночес, амиго, – негромко сказала Даунинг.

– Буэнос! – ухмыльнулся Меските, выплевывая окурок. – Весь товар со мной.

– Оплата после погрузки.

– Хитра ты, сеньора! – захохотал бандит. – Ладно уж, пособим… Мучачос!

Минуты не прошло, а на пустынной ночной дороге, залитой светом фар и фонарей, засновали десятки крепких парней.

– Винтовки «Галиль», автоматы «Калашникова», – комментировал Гомес, – гранаты, мины, патроны… Китайские ДШК – любой грузовик продолбят насквозь! Танк не возьмут, но гусеницу перебьют в момент. О! А вот от-тличные штучки – русские гранатометы. Вот эти с танком справятся запросто!

– Годится, – кивнула Синти. Вернувшись в кабину, она достала припасенный чемоданчик, набитый долларами, и передала Меските.

– Грасиас! – осклабился контрабандист, и пошагал к своим, небрежно помахивая «дипломатом». Он даже не открывал его – зачем обижать недоверием?

Мигнув фарами, конвой Меските, взревывая дизелями, сгинул за поворотом.

– Прямо, Доби, – велела Синти, усаживаясь на свое место. – Миль через десять вывернем на автостраду.

– Да, мэм!

Грузовик заворчал, трогаясь, и повел караван в ночь.

Вторник, 23 января. День

Аризона, резервация Хопи

Громадные, крутые скалы угрюмо чернели по вечерам, а с утра хранили глубокую красноту, словно напитавшись закатным цветом. И на этом фоне эффектно смотрелась посеребренная зелень полыни – кусты росли клочками, раскиданные по склонам, по наметам песка. Пустыня, а сколько в ней таится красоты!

И тишина… Благословенная тишина…

Синти неторопливо прошлась, отчетливо слыша шорох своих шагов. Ощетиненная опунция и окотилло прятались в междурядьях дюн, а вот заросли чоллы, отливавшие на солнце бледно-желтым, лезли на самые гребни.

Чолла, вся покрытая выростами с короткий банан, усеянными лимонно-желтыми шипами сверху и темно-коричневыми, отмершими колючками снизу, была самым коварным растением пустыни. Недаром ее прозвали «прыгающим кактусом» – сам не заметишь, как подлые зазубренные иглы вопьются в тебя, и обломятся в ранках. Замучаешься вытаскивать!

Синти глянула в сторону блокпоста. Бурые мешки с песком, припорошенные красноватой «марсианской» пылью, сливались с вершиной холма. Два крупнокалиберных «Браунинга» держали под обстрелом всю долину. No pasaran!

– Баф! – крикнула Даунинг. – Разведи костер, будь другом!

– Да, мэм! – отозвался Баффало Шэд.

Наломав сучьев кряжистого паловерде, он уложил их на изрядную охапку сухой ослиной колючки, и чиркнул спичкой. Огонь занялся, разгорелся, почти не давая дыма. Эгген Харт, хлябая в не застегнутых кроссовках, ловко подвесил начищенный котелок – воду он нацедил в хилом родничке, едва сочившемся из трещины в скале. У походной жизни свои радости.

Оборачиваясь, словно не доверяя дозорным, Синти оглядела далекое устье долинки. Если что, можно уйти Ленточным каньоном, вот только грузовики там не пройдут. Бросить целый фургон, забитый электроникой? Генераторы? Антенное хозяйство? Передвижную телестудию? Ага… «Щаз-з!», как русские говаривают…

Лагерь «боевики», как их обзывали в «Вашингтон пост», устроили впритык к нависшей скале – ряд утепленных палаток под масксетью. Ну, это передовой лагерь, номер один, а в миле отсюда схоронился лагерь номер два, как у альпинистов. А дальше – номер три, номер четыре…

Явится по их душу бригада Национальной гвардии – устанет догонять. Боевики отступят в лагерь номер два, на готовые позиции, и сколько нацгвардейцев уцелеет, пока они доберутся до лагеря номер четыре? Пусть даже в ход пойдут геликоптеры – парни со «Стингерами» приласкают «вертушки». Как тогда, в Дюранго… Два винтокрылых «Блэк хоука» атаковали колонну фур группы «Запад». Они успели выпустить по «Хеллфайру» каждый, разворотив один из фургонов, а вот второй заход не задался – «Стингеры» сбросили с неба обе «вертушки». Они красиво падали – с оторванными хвостовыми балками. Вращались бестолково, чертя в воздухе чадные спирали, пока не грохнулись, распадаясь в клубах огня и дыма – Синти моментально вспомнила «геенну огненную» в аэропорту Кеннеди…

– Мэ-эм! – заполошно крикнул Табат Чанг. – Там шериф! Говорит, важное дело!

– Иду! – откликнулась Даунинг, и заворчала: – Вот, не мог раньше…

Она быстренько накинула куртку – «на улице» плюс пятнадцать, не душно, и поспешила за Тэбби. Следом увязались двое – Меррием Хадди и Добан Руни, оба огромные и молчаливые, надежные, как валуны. Винтовки М-16 казались в их лапищах игрушечными.

Запыленный «Додж» со звездой на дверце стоял поперек дороги, словно передумав разворачиваться. Смуглый шериф в широкополой шляпе и меховой куртке, наброшенной на плечи, сидел на теплом капоте, а его помощники торчали позади, настороженные и неуверенные.

– День добрый, Хесус, – поздоровалась Синти.

Шериф улыбнулся, топорща усы, и спрыгнул, отряхивая штаны.

– Добрый, миссис Даунинг, – он посерьезнел. – Я был в Тусоне и разговаривал с Вудроффом. Знавал этого рыжего прохиндея еще по Форту-Брегг. Я убедился, мэм, что у вас все серьезно, и никто за вами не стоит – для меня это важно. Знаете, если бы вы просто мстили за мужа, я бы понял, и не стал бы мешать, как человек закона. Для меня все эти политиканы с богатеями – паршивые аутло! Но вы бьетесь за справедливость для всех, и… Короче! – резко сказал Хесус Бердуго, морщась от собственной болтовни. – Я на вашей стороне, мэм. Полиция Финикса, Тумстона, Сьерра-Висты, Соноиты, Грин-Велли тоже с вами. И мы не будем держать нейтралитет! Поможем, если надо. Вот, – он протянул сложенный вчетверо листок, – тут номера надежных людей, кому можно позвонить.

– Спасибо, Хесус, – Синти ощутила приятное волнение.

– Да ладно… – буркнул шериф. – И вот еще что… Мне тут шепнули, что полковник Роуэлл Сабри, командующий 158-й бригадой Нацгвардии, в контрах со своим начальством. Так что… Имейте в виду, мэм.

Козырнув, он запрыгнул в джип, а тот будто ждал – мигом развернулся, швыряясь песком, и потянул вдоль красных скал.

И тишина…

Чак Призрак Медведя приблизился бесшумно, как и полагалось индейцу, ставшему на тропу войны.

– Самая лучшая победа та, которая одержана без крови, – негромко выразился он.

– Мэ-эм! – крикнул Баффало. – Кофе готов! И яишенка с беконом!

– Иду, Баф!

Синти шагала, и щурила без того узкие глаза. Она вспоминала слова Сталина. И будто услыхала глуховатый голос советского вождя: «Наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами!»

Глава 4

Суббота, 24 февраля. Утро

Карибское море, борт АТАВКР «Ульяновск»

К погонам капитана 2-го ранга Гирин привык еще на «Риге». Там же и звездочки обмыл – всё, как полагается. А потом еще и с Настей отмечал – приятным вечерком, вдвоем, под негромкую музыку Таривердиева… Непоседа «Иваныч» лопал «деньрожденный» торт у одноклассника – какая удача…

Иван встряхнулся, поправляя китель перед зеркалом, но рассудок опять увело. Ах, женщины, женщины… Такие капризные, такие вредные, такие милые и желанные!

Иногда, в минуты «депрессухи», кавторанг представлял себя одиноким. Ну, скажем, разведенным… И что хорошего?

Крикнешь в пустые комнаты: «Свободен!» А дальше? А дальше в твою умную голову вползет холодное, морозящее осознание – отныне тобою утрачен смысл жизни…

Да стань ты хоть адмиралом флота Советского Союза! Кто будет гордиться тобой? Кому пищать от восторга?

А ссоры…

Они как гроза – молнии сверкают, ливень хлещет, гром гремит! Зато, стоит прояснеть небу – вся зелень умыта и сверкает росистыми стразами, а воздух со свежим, озоновым привкусом так и льется в грудь… Хорошо!

Гирин ласково усмехнулся, глядя на фото, украсившее каюту – счастливая Настя в красном бикини, в белой офицерской рубашке, накинутой на плечи, чтобы не сгорели, бежит по пляжному песку и хохочет – сверкая зубками, распустив волосы по ветру… А за нею скачет «Иваныч» в великоватых «боксерах» – вихрастый, загорелый… Одной рукой схватился за трусы, чтоб окончательно не слетели, другую тянет к маме, которую никак не догнать…

Это они в Юрмале, в позапрошлом году. Целых три недели только море и сосны…

«Всяко бывает в жизни, – философически подумалось военмору, – но расстаться… Нет, Настенька! Да и что за пораженческие думки?! Развод… Расставание… С чего вдруг?»

Нет, ну бывает, что настроение падает в минус! Так, мало ли… И Настеньку можно понять. Месяцами жить в одиночестве, да еще и тревожиться вдобавок – как он там, всё ли ладно?

Муж в море, жена на берегу… Какая уж тут семейная жизнь…

Но ведь за расставанием следует встреча – и сколько любви, сколько чистой, незамутненной радости окатывает обоих, когда он возвращается из похода! Не расстаются ни на свету, ни в темноте, ходят везде, как школьники, взявшись за руки…

Гирин длинно вздохнул. Ничего… Вот выйдет он в адмиралы…

«Ага! – горькая усмешка скривила губы. – А молодость свою куда адмиральша денет? В камеру хранения сдаст?»

Зычный командный голос, донесшийся из коридора, задул мреющие огоньки воспоминаний.

Иван нацепил фуражку, и покинул каюту. Старшинское рыканье, круто замешанное на отборных матах, долетало отгулами. А матросики-то не шибко и напуганы – отвечают бойко…

Гирин усмехнулся вдогонку своим рефлексиям. Дорожку по жизни он одолел трудную, но прямую – от матроса до капитана 2-го ранга. И так ли уж важен пункт назначения? Суть в самом пути.

Уж такое выпало «дао» – нельзя ему без бурь и штилей, роскошных тропических закатов и суровой заполярной хмари, без этой стальной «коробки» – грозной плавучей крепости!

Настенька это понимает и чувствует. Любит. Терпит. Ждет.

Иван раздумчиво провел ладонью по переборке – сбылось загаданное…

Он внимательно следил за флотскими новостями – как спускали на воду атомный авианосец «Ульяновск», как достраивали, испытывали могучий корабль, как перетряхивали весь Северный флот, формируя экипаж.

Вот тогда-то и встала проблема выбора – Гирина поманили должностью командира БЧ-7, но… как бросить ребят с «Риги»? Да и налаженное хозяйство на кого оставишь?

Всё решил один звонок. Ранний, разбудивший Макса и Настю. Иван прошлепал босиком в прихожку, и телефонная трубка заговорила глуховатым голосом контр-адмирала Мехти, командира АТАВКРа.

«Это я тебя искал, Иван, – пробурчал Тахмасиб Гасанович, подпуская в речь легкий акцент. – Мне нужен «бычок» к эртээсникам. Пойдешь?»

Ну, как тут откажешь?

И кавторанг с чистой совестью поднялся на борт «Ульяновска»…

Ох, и громадина! А еще николаевские корабелы «подправили» проект АТАВКРа – убрали носовой трамплин, наподобие того, что выгибал палубу на «Риге». Да и к чему он, если обе катапульты «Маяк» работают исправно и без нареканий?

А курносый трамплин – тот еще гемор. Бедным пилотам приходилось взлетать в режиме «чрезвычайный форсаж», и двигуны работали на износ.

Но для военмора, ухмыльнулся Гирин, это вторично. Главное, что авианосец разом «постройнел»…

Потом подумали спецы, подумали – и добавили четвертый самолетоподъемник. Чуть позже решили истребители разбавить штурмовиками… Так, «рацуха» за «рацухой», строили, строили, и наконец построили! Заскользил по черноморским волнам новый флагман ВМФ СССР…

Тахмасиб Гасанович рассказывал, похохатывая, как корабль миновал Проливы: на Босфорском мосту столпотворение, машины в кучу, а турки пялятся на диво – гигантский авианосный крейсер плавно скользит внизу, и никак не кончится!

Иван усмехнулся, выходя на необъятную палубу. Сам он спокойно относился к той сдержанной мощи, что скрывалась под броней корабля… ну, или выставлялась напоказ, как вот этот строй Су-30К. Привык.

Со сдержанным гулом раскручивал винты, похожие на ятаганы, «Як-44» с «грибом» антенны наверху. Складывающиеся крылья переведены в режим «Поднято и заблокировано», носовое шасси сцеплено с бегунком паровой катапульты…

Гирин невольно покивал: всё же молодцы – работяги с Пролетарского! Поднатужились, сладили свое «разгонное устройство», довели до ума.

Американцам-то что, у них везде юг, а на Северном флоте ох какой минус! Пар замерзал, покрывая наледью и «взлетку», и цилиндры «Маяков», мешая смазку со снегом…

Отмашка – и самолетик ДРЛО пронесся по угловой палубе, комкая воздух под крыльями. Стал набирать высоту, заскользил в вираже…

– Иван!

Гирин четко развернулся кругом, узнавая голос «контрика», как все ласково величали контр-адмирала, и лихо бросил ладонь к фуражке.

– Вот попробуй только! – пригрозил Мехти, щуря глаза и собирая лучики морщинок у век. – Еще раз назовешь по званию – сядешь на «губу».

– Так точно, Тахмасиб Гасанович! – вывернулся Иван.

– Никто ж не видит, не слышит… – заворчал контр-адмирал, складывая руки за спиной, и неторопливо зашагал вдоль линейки «Су-25К». – Говорил с командиром «Атлантической»… 7-я ОпЭск держится подальше от берегов США, чтобы зря не нервировать «вероятного противника». Там сейчас не хилая заварушка, не будем лишний раз провоцировать, ну их…

– А мы, значит, в Никарагуа, Тахмасиб Гасанович? – подластился Гирин.

– Туда, – хмыкнул контр-адмирал. – Будем помогать товарищу Ортеге охранять… этот его… «Большой трансокеанский канал»! Скромники, чалям пох… Для начала пройдем всю «копанку» до Тихого, там покрутимся, и вернемся в Пунта-Агила. Или в Пунта-Агилу? Ну, не важно… Там сейчас пара тысяч наших из «Зарубежстроя» вкалывают, а местных еще больше. Ну, ты же понимаешь – Штатам этот «Большой трансокеанский», как кость в горле! Они же столько «зелени» вложили в Панаму, всю Зону канала оккупировали, даже тамошнего президента посадили, чтобы не мешал, и нате вам! – он поправил фуражку и оглядел горизонты. – Вот же ж… Сказал бы мне кто, лет …надцать назад, что буду с палубы авианосца Карибским морем любоваться – не поверил бы! М-да… В общем, Америка, как в «Известиях» выражаются, нагнетает обстановку – страшно переживает за бедноту, пугает, что у тех последний клочок земли отберут, а цэрэушники под видом «студентов-экологов» учат индейцев, как самодельные бомбы мастерить… Да еще эти «контрас»… Гиждыллах! Сандинисты, вроде, отогнали банды от трассы, но за всеми диверсантами, да провокаторами не уследишь, сам понимаешь… И приказ такой – отвечать жестко!

– Вот это по-нашему! – довольно крякнул Гирин.

Кривоватая улыбочка изогнула скобку седых усов Мехти. Видно, командир корабля хотел что-то добавить, да рукой махнул.

– Ну-у… – затянул он. – Тебя, Иван Родионович, учить – только портить. Вслушивайтесь, всматривайтесь… Бдите!

– Есть! – отчеканил кавторанг, благоразумно не упоминая званий.

Сверкая пропеллерами, описал круг в небе «Як-44». В полумиле за кормой разваливали синие волны два крейсера – тяжелый «Дзержинский» – пятый ТАКР типа «Орлан», и ракетный «Комсомолец» – четвертый из «Атлантов», самых мощных неатомных кораблей советского флота.

Гирин наметил улыбку. Когда-то он сильно переживал за состав ВМФ, всё ему казалось, что мало у нас боевых единиц. Всё хотелось, чтоб побольше, посильней! А вот сейчас угомонился.

И не в возрасте дело. Просто он рос вместе с флотом СССР. И вот, вырос.

В Николаеве еще два АТАВКРа заложили, однотипных с «Ульяновском» – «Свердловск» и «Харьков». Четвертый, «Тбилиси», строится в Северодвинске.

Спустили на воду последние два «Орлана» – «Жданов» и «Молотов». Уже какая-то основа есть! Могучая основа. Вот, как дослужится до главкома флота, будет ему, чем заняться…

* * *

Сам по себе городок Пунта-Агила размерами не впечатлял, и казался с боку припёкой. Стандартные кубики домов в три-четыре этажа не смотрелись рядом с фундаментальными Восточными Воротами – именно между их циклопических открылков, отлитых в бетоне, заходили в канал суда. А терминалы, пирсы, молы глубоководного порта и вовсе отодвигали жилые районы вглубь суши – пляжи стелились либо к северу, либо к югу от Пунта-Агилы.

В ПМТО, где болталась пара миноносцев проекта «Сарыч», авианосец даже не заглядывал. «Дзержинский» с «Комсомольцем» двинулись к Юкатанскому проливу, а «Ульяновск» терпеливо дожидался своей очереди – в Большой трансокеанский канал плавно заходили гигантские контейнеровозы типа «кейпсайз» или «гранмакс», а за ними тихонько подбирался исполинский балкер, до краев загруженный бразильской рудой. Он сидел в воде так низко, что, чудилось, вот-вот пойдет ко дну.

Пропустив рудовоз, авианосец медленно тронулся следом. Если мерить по ватерлинии, то АТАВКР выбухал в ширину менее, чем на сорок метров, зато палуба раздавалась на все семьдесят пять. Оттого корабль осторожно вписался в канал – с каждого борта до серых бетонных стен оставалось метров семь-восемь.

«Размер шоссе!» – успокоил себя Гирин.

Тем более что «Ульяновск» не продвигался в гордом одиночестве. Впереди распускал буруны чуть ли не весь флот Никарагуа – два стареньких «Корунда» – из советских речных тральщиков, и три сторожевых катера «Дабур».

Ближе к озеру Атланта бетонные стены Большого канала стали опадать, распахивая для глаз не шибко живописные виды – голые пространства красного латерита, перепаханные бульдозерами, да изъезженные «БелАЗами». Опушки тропической сельвы отстояли в полукилометре от «копанки», а то и дальше.

Обочина трансокеанского чуда.

Изредка глинистые пустоши оживляли серые башни и конвейеры цементных заводов, трубы и градирни электростанций, или домики маленьких поселков, где жили смотрители шлюзов и железнодорожники – озеро Никарагуа плескалось выше уровня океана, вот и пришлось строить громады ступенчатых шлюзовых узлов. А проводкой судов занимались электровозы…

Злобным контрапунктом к гудкам и гулам новостройки прозвучал грохот взрыва. В какой-то сотне метров от «Ульяновска» вздыбился красный грунт, мешаясь с курчавым едким дымом. Почти тут же гейзер пенной воды вырос в канале, едва не опрокидывая «Дабур». Взвыла сирена.

– Т-твою ж мать! – прорычал Гирин, рванув с места к надстройке.

Летуны и техники выбегали из недр «острова», перескакивая высокий комингс, и кавторанг едва не врезался в молоденького лейтенанта Пухова из родимой БЧ – русый чуб на голове «лея» трепетал флажком, не упрятанный под пилотку, зато дуга наушников с усиком микрофона болталась, слегка обжимая волосы.

– Товарищ командир! – взвыл Пухов. – Они из гаубиц бьют! И где-то в поселке засел их корректировщик! По нам лупят! Это засада, тащ командир!

– РЭБ! – рявкнул Гирин. – Врубай РЭБ! Чтоб ни один радик не пискнул!

– Есть!

«Як-44» потянул к северу, нащупывая невидимую батарею, а звено «Грачей» уже прогревало турбины, ревя и свистя. Третий снаряд разорвался прямо на палубе, покоцав осколками истребитель, стоявший с краю, а четвертый «подарочек» угодил в бетонную стену шлюза.

Свиристя лопастями, поднялась пара хищных «Катранов» – оба вертолета шли низко, выстригая из воздуха клекочущий рокот.

Иван глубоко дышал, сопя, оглядываясь, ожидая прилетов, но РЭБ сделала свое дело – связь заглохла, и неведомый корректировщик огня безуспешно дозванивался до артиллеристов.

Те продолжали лупить вслепую – вот фугас снес секцию изгороди на задах цементного завода, еще один разворотил пути перед электровозом, загибая рельсы бивнями мамонта…

Гремя и воя, промчался «Су-25К». Взлетел, и тут же заложил вираж, словно догоняя «вертушки».

Выдохнув, Гирин ссыпался по трапу к своим. Он еле удерживал себя несколько последних минут – пускай ребята покажут, на что способны, без его пригляда! И матросы, и старшины, и лейтенант с младлеем… Не девушки, чай, чтоб за ручку водить! И нечего было орать насчет РЭБ, пусть бы сами догадались…

– Товарищ командир! – вскочил старшина Метелин.

Кавторанг жестом усадил его обратно.

– Известно хоть что-нибудь?

– Три гаубицы, тащ командир! 155 миллиметров! Похоже, американские, М-198. Палят километров за пятнадцать-двадцать от нас!

– Товарищ командир! – привстал давешний лейтенант, сдвигая наушники. – «Вертушки» вышли первыми! Те сворачивались уже, цепляли орудия на буксир, а их – НУРСами!

– «Грачи» на подлете! – громко сказал кто-то. – Снесут яички!

– Га-га-га! – разошлось, раскрутилось веселое шумство, изгоняя страхи.

Смутно улыбаясь, Иван вернулся на палубу. Вывороченные взрывом термостойкие плиты уже растаскивали, подтягивали запасные. Летуны хором материли «контру», изрешетивших фюзеляж «сушки». А в дымке, стелившейся над дальним лесом, всё лучше, всё четче узнавались штурмовики. Изничтожив противника, «Грачи» возвращались к родному «гнезду».