Случай на постоялом дворе бесплатное чтение

Сергей Юров
Случай на постоялом дворе

Глава 1

Отставной штабс-ротмистр Хитрово-Квашнин, подремывая ветреным декабрьским днем под стук копыт в теплом возке, время от времени размыкал глаза и посматривал в оконце. Снаружи картина не менялась: сыпал и сыпал мелкий снег, верста за верстой тянулись ровные белые поля с вкраплениями березовых перелесков. Порой вдали показывался хутор с двумя-тремя постройками под унылыми ветлами, либо мелькала среди голых усадебных берез железная кровля господского дома. Быстрой тенью проносились встречные экипажи, совершали неторопливый обгон едущие позади.

Осталось в стороне сельцо Марьевка, принадлежавшее прежде скрипачу-любителю Александру Герасимовичу Рахманинову. Теперь им владела его вдова, Мария Аркадьевна, музыкально одаренная женщина, отменная пианистка, повторно вышедшая замуж за директора Петродарских минеральных вод. Проехали через Волчки, селение помещиков Жихаревых, Засецких и Измайловых, по левую сторону показались поля сельца Знаменка, Таракановка тож.

– До Шехмани рукой подать, – зевнул дворянин, меняя положение тела. – А там Крутое, Кочетовка, Малый Самовец. Даст Бог, к вечеру будем дома… Хотелось бы, завтра, 20 декабря, мой день рождения, приглашены гости, надо должным образом подготовиться… Погоди, как там кучер? – Он приотворил дверцу, напустив внутрь холода. – Эй, на козлах!.. Как себя чувствуешь, Митрофан?

– Так себе, барин, – послышался простуженный голос. – Варяг держится молодцом, а вот я… Но ничего, выдюжим!

– Будет хуже, обязательно дай знать!.. Не тяни до последнего, ясно?

Хозяин Харитоновки возвращался восвояси из губернской столицы после продажи в Палате гражданского суда куртинки леса и куска пашни губернскому секретарю Гарденину. После оформления купчей дворяне обмыли сделку в трактире «Берлин» итальянца Доминико Пивато, солдата наполеоновской армии, оставшегося в России после компании 1812 года. Выпив несколько бокалов шампанского и переговорив о том, о сем, они пригласили хозяина заведения присесть к ним за стол.

– Рад, что петродарские помещики оказали честь моему заведению! – сказал он с мягким акцентом. – Что еще прикажете? Постараемся удовлетворить любой ваш каприз!.. Петродар!.. Помню, как устраивал в вашей курортной галерее «буфет с приличными для благородного собрания напитками и кондитерскую продажу». Прелестный городок, масса воспоминаний… Как вам мой трактир? Какие-нибудь замечания?

– Нам все здесь нравится, – уверил его Хитрово-Квашнин. – Не беспокойся… А нравится ли в России итальянцу?

– О, да! Я привык к Тамбову, к здешним людям. У       меня уже и имя русское, и отчество. Сказать, как я подписываюсь под документами? Демид Иванович Пивато!.. Cкоро, шутят, и душа будет русской… А занятие мое мне по душе, всегда при деле, верчусь как белка в колесе!.. Хм-м, знаете, как будет звучать эта русская поговорка по-итальянски?

– А ну-ка, – улыбнулся Гарденин.

– Джираре коме уна троттола – кручусь как волчок. Кстати, француз сказал бы: стреляю из четырех ружей, а испанец: печенки выплевываю!

– А как будет, например, когда рак на горе свистнет?

– Когда ослы полетят! Так сказал бы мой соотечественник, а француз: когда у кур появятся зубы.

Хитрово-Квашнин окинул взглядом приличную обстановку в трактире.

– Мы говорим: как сыр в масле катается, французы: как петух в мармеладе. А вы?

– У итальянцев то же самое, что и у русских.

Харитоновский барин распрощался с Гардениным во второй половине дня, ближе к вечеру. Ехать домой было уже поздно, и он заночевал с Митрофаном в гостинице обрусевшего итальянца. Утром, поблагодарив Пивато, нанес короткий визит поручику Оленину, старинному приятелю-сослуживцу, задолжавшему пятьсот рублей.

– Вот как! – обнял его у дверей хозяин. – Хитрово-Квашнин! Извини, что не смог до сих пор вернуть должок… Как тебя Бог милует, Евстигней?

– Живу твоими молитвами, Павел!

Отчитав гостя за ночлег в гостинице, Оленин препроводил его в кабинет, а потом в столовую, где друзья-товарищи за наливками да закусками вспомнили свою юность, боевое прошлое. Коснулись отступления к Москве, великого пожара, с воодушевлением перебрали события натиска к западным пределам государства, к реке Березине, у коей хваленый Бонапарт только благодаря счастливой случайности избежал казачьего плена. Поговорили о делах насущных, о волнениях из-за вспышки холеры, о хозяйстве в имениях и деятельности уездных предводителей. После доброго застолья петродарский помещик, получив долг, раскланялся с хлебосольным поручиком и, помолившись Богу, отправился в обратный путь.

Митрофан почувствовал себя плохо уже на выезде из Тамбова. «Барин, я, кажись, занемог», – сообщил он, когда проехали селение Стрельцы. «Да ты что?! – спохватился Хитрово-Квашнин.– С чего это вдруг?» «Не могу знать, слабость эта одолевает».

Болезнь, как выяснилось, явилась прямым следствием ухарства слуги, прогулявшегося на ветру по улицам города в расстегнутом зипуне и без шапки. Хитрово-Квашнин приказал остановиться, отчитал кучера и привел в пример того же Александра Рахманинова, который в студеную зимнюю пору двенадцатого года, понадеявшись на крепкое здоровье, скинул с себя шубу, заболел и в считанное время сгорел от горячки. Митрофан, сознавая свою вину, заверил барина, что будет крепиться и как-нибудь да осилит дорогу.

Погода хоть и была ветреной, но оставалась терпимой почти весь путь от окраин Тамбова до границы с Петродарским уездом. Затем стала меняться на глазах, и не в лучшую сторону. Небо еще больше нахмурилось, подалось к земле, протяжно засвистел ветер. За поворотом на Озерки сильная поземка и вовсе обернулась настоящей метелью.

– Этого еще не хватало! – процедил штабс-ротмистр, хмурясь на снег, проскальзывающий внутрь экипажа. Он снова приоткрыл дверцу. – Держишься, Митрофан?

– Стараюсь, ваша милость, – ответствовал верный слуга. – Не извольте беспокоиться.

С козел он чуть не свалился, когда проехали Большой Избердей. Хитрово-Квашнину ничего не оставалось, как поместить горячечного больного в возок и самому взять в руки вожжи. Варяг скосил глаза на нового возницу и, тряхнув головой, снова двинулся вперед.

– Эх, Митрофан, Митрофан, – сетовал Хитрово-Квашнин, напряженно всматриваясь с облучка на впереди лежащий путь. – Как это все не во время! Тебе не привыкать править лошадью в любую погоду, я ж не то…Мне бы летом лошадку погонять, при солнышке, а не в эту чертову метель!.. Как бы в кювет не съехать, да и на встречного не хотелось бы нарваться!

Действительно, управлять лошадью в вихрящейся пурге было крайне сложно. Ладно бы только холод, проникавший до костей, снег без конца слепил глаза, не позволяя хорошенько разглядеть тракт, который заметало все больше и больше. Настроение не становилось лучше от пронзительного ветра, завывавшего на все лады.

– Похоже, не судьба нынче добраться до дому, – буркнул недовольный возница, проехав с версту. – Оно и Митрофану требуется помощь… Хотя бы доехать до Нижней Абловки. Там и у Вельяминова можно остановиться, и у Карицкого, и у Чернова, да и другие помещики не откажут в ночевке.

Хитрово-Квашнину вспомнились эпизоды расследования убийств в указанном сельце, случившихся минувшим августом. Ему пришлось тогда здорово помозговать, приложить массу усилий, чтобы раскрыть мотивы свершившихся злодеяний.

– Заеду к театралу Карицкому. Заодно справлюсь, как у него обстоят дела с постановкой «Гамлета». Обещал прислать приглашение на премьеру, но до сих пор так и… Боже, завтра мой день рождения, званый ужин! А я тут плетусь посреди свирепой пурги с больным кучером в экипаже!..

Он вскинул кнут, но тут же его опустил, заставив Варяга убавить прыть… Лететь без оглядки в такую погоду крайне опасно: чуть съедешь с тракта и конец – непременно затеряешься в этом белом неистовом коловращении!.. Бр-р… Холодно-то как! Отчаянно мерзнет нос, руки леденеют даже в перчатках… Вот незадача!.. Ну, ничего, как-нибудь выпутаемся из всего этого безобразия, удача, надеюсь, будет на моей стороне. Домой, даст Бог, поспею к сроку. Ох, как было бы здорово!.. Столько дел впереди, столько забот…

Ему вспомнился разговор с поваром перед отправлением в Тамбов… Так, мы уже составили примерное меню званого ужина: слуги подадут на праздничный стол фаршированных поросят, гусей, уток, рябчиков, черную икру, всевозможные пирожки, разные вина из лавки купца Трофимова, шампанское, самодельные наливки, пунш. Есть чем угостить дорогих гостей, есть чем их попотчевать!.. Прежде всего, в гостиной будет организован небольшой фуршет c легкими закусками. Пусть гости поприветствуют друг друга, освоятся, пообщаются немного. Ну, а потом – в столовую! Блюда в ней выставят, конечно же, не на французский манер, не все вдруг, а постепенно, по мере их усвоения. Французскую подачу я нахожу неудобной, блюда при ней неизбежно стынут, русский человек же любит еду погорячее… Хм-м, завтра тебе, Евстигней свет Харитонович, стукнет сорок пять. Возраст, однако. Посыпать голову пеплом и распускать нюни ты, конечно, не станешь, но что ни говори, это значительная дата, большая часть жизни прожита. Некоторые знакомые уже в стране вечной охоты, как изъясняются делавары и прочие ирокезы…

– Черт!

Избегая столкновения с встречными санями, неожиданно вынырнувшими из снежного вихря, штабс-ротмистр чудом удержал возок от падения в глубокую обочину. От перенесенной встряски он какое-то время постоял на месте, отдуваясь и покачивая головой.

– Нет, это уже слишком! Пропадешь тут ни за грош!

Возобновил движение он уже с принятым решением. Где-то через полверсты иссиня-черный экипаж свернул с тракта влево и зашуршал полозьями по припорошенной полевой дороге. Путник заставил коня бежать рысцой к постоялому двору, который построил перед ханыковским хутором мещанин Афанасий Астреин. В летнюю пору при хорошей погоде двор хоть и не отчетливо, но просматривался с тракта, сейчас же его полностью скрывала стена из мельтешащего снега.

Можно было съехать в правую сторону, к Сальковским выселкам, но пережидать непогоду в приземистой избе какого-нибудь заспанного и полупьяного мужичка дворянину совсем не улыбалось. Однажды он попал на ночлег к такому горе-хозяину, деваться было некуда. В избе, которую подвыпивший крестьянин называл клетью, стоял тяжелый дух, по углам прятались тараканы, прямо у печи на соломе лежал теленок. Уложив постояльца на кровать, больше похожую на нары, мужик весь вечер прикладывался к бутыли с вином, а к ночи свалился на пол и уснул возле своей крапчатой скотинки. Теленок и разбудил благородного гостя рано поутру, лизнув его самые в губы своим теплым шершавым языком.

Астреина Хитрово-Квашнин знал еще с тех пор, когда по разным надобностям гонял на тройке по уезду в качестве капитана-исправника. Ему нравилось, что у мещанина в главной комнате избы постоялого двора всегда было прибрано и уютно, как и в крохотном мезонине, его личных апартаментах. Да и в отношении еды с ночлегом он не гнул цену, не обирал постояльцев почем зря. Супругу себе взял из обедневшей дворянской семьи Колесниковых. Та, в ответ на нежную привязанность мужа, подарила ему двух дочерей и сына. Ее Астреин берег, каждый год отправлял на петродарский курорт, баловал подарками. В подмогу для работ на постоялом дворе никогда не брал, всецело полагаясь на помощников из рядовых мещан.

Хитрово-Квашнин, понукая Варяга, ухмыльнулся в усы, вспомнив, как много лет назад повязал вора на постоялом дворе. Сумерки летнего денька застали его с заседателем уездного земского суда Зацепиным на пути из Кочетовки в Грязи. Что ж делать? До села далеко, гром гремит все ближе и ближе, страшно сверкают молнии, вот-вот обрушится ливень. Посоветовались и решили искать ночлега у Астреина. Приехали, постояльцев кот наплакал, всего два человека, один мещанин из Петродара, другой из Скопина. Как водится, переговорили с содержателем двора, выпили вина, перебросились с Зацепиным от нечего делать в карты и легли спать в одной из небольших комнаток. Сон у штабс-ротмистра чуткий, особенно в чужих местах, вне стен собственного дома. Его и пробудило какое-то легкое движение на дворе. С дороги кто нагрянул посреди ночи или это лошадь топчется под навесом? Дай, думает, проверю. Встает с деревянной кровати, берет с тумбочки пистолет и, опираясь на трость, выходит из комнатки. В избяные оконца светит луна, за большим столом ни души. Он осторожно приотворяет дверь, выходит в сени, потом на крыльцо и видит, как здоровенный бугай из скопинских мещан появляется из-под навеса с одной из их с заседателем лошадей и тихо ведет ее по направлению к воротам.

– А ну стой, подлец! – рявкнул Хитрово-Квашнин, взводя курок.

Мещанин вздрагивает и в два счета оказывается на лошади. Уйдет, думает дворянин. Сходит с крыльца, прицеливается и производит выстрел. Лошадь продолжила скачку, но уже без седока. Тот свалился на землю, заполучив пулю в бок. Хитрово-Квашнин с помощью Зацепина и Астреина связал ему руки, отволок в избу и утром доставил в город на съезжую. А на постоялом дворе в конце того лета появилась крытая тесом конюшня, закрывающаяся на замок.

Вспомнилась и осенняя охота на зайца из засидки. Она имела место в смешанной рощице, которую Астреин купил по сходной цене у местного помещика Бланка. В ту ночь, прячась в построенном им шалаше, они подкараулили и застрелили двух русаков, один здоровее другого. Своего зайца «дворник», как называли Астреина многие постояльцы, уложил из старинного ударно-кремневого ружья-двустволки, доставшегося ему по наследству от деда, тоже страстного охотника.

В предвкушении отдыха помещик то и дело взмахивал кнутом, погоняя коня, как вдруг осознал, что едет уже не по узкой дороге, а по полю. Он резко натянул вожжи… Боже, как я не заметил-то?! Так, только не терять голову, не пороть горячку. Кажется, дорога будет чуть правее, туда и поедем.

Варяг, склонив голову, послушно направился в указанном направлении. Через считанные сажени возок угодил правым полозом в какую-ту узкую впадинку. Он накренился, заскрипел и перевернулся. Возница успел соскочить с козел, а Митрофан мешком вывалился в снег.

– Черт побери! – рявкнул дворянин, рубанув рукой воздух. – Ну, не паскудство ли?!

Поставив возок на полозья и погрузив облепленного снегом больного на сиденье, он вывел коня на ровное место. Постоял немного, отдуваясь после нелегкой работы. Потом решительно ударил ладонями по бедрам и влез на козлы. Снова Варяг двинулся вперед, увязая в снежной каше чуть ли не по колено. В очередную яму он не попал только благодаря счастливой случайности.

– Не туда мы едем, коняга! – вздохнул заблудившийся путник, осматриваясь по сторонам. – Поворачивай назад!

Добравшись до того места, откуда начался неверный путь, он заставил животное двигаться в прямо противоположном направлении. Но и там не обнаружилось никакой дороги. Он натянул вожжи и сплюнул с досады.

– Да что б тебя!

Взмахнув кнутом, пустил Варяга по сугробам к едва заметному взгорку. Без цели и особых надежд, наобум, просто потому, что возвышенность слегка отличалась от безграничного ровного пейзажа. По ней-то, как оказалось, и вилась желанная полевая дорога! Он так обрадовался, так воспрянул духом, что громко запел:

Ах, зима, зима лихая,

Кто тебя так рано звал…

Ему, однако, довелось еще раз съехать c пути. Оказавшись опять в белом поле, заметенный с головы до ног снегом, он сник настолько, что, применив крепкое словцо, бросил вожжи себе под ноги. Выручило то, что в белой мгле в момент относительного затишья удалось разглядеть верхушку колодезного журавля. У измученного путника повысилось настроение, в голове завертелась наивная детская загадка:

Кто зимой метет и злится,

Дует, воет и кружится,

Стелет белую постель?

Это снежная…

Он схватил вожжи и погнал Варяга вперед. Тот, приметив жилье, заплясал в беге и заржал так, словно подъезжал к родной конюшне. В ворота постоялого двора стучать не пришлось, они были полуоткрыты. Сойдя с козел, повеселевший возница провел коня через створки и направился к сплошному тесовому навесу с округлыми столбами, где уже стояли четыре экипажа. В какой-то миг снежной завирухи ему показалось, что от них к деревянному домику скользнула тень человека. От неожиданности он даже приостановился.

– «Что это было?– мелькнуло в голове. – Поземка взметнулась?.. Ну, уж нет. Не настолько я притомился, чтобы путать людские фигуры со снежной пылью!.. Кто-то задумал провернуть свои делишки? Или уже провернул?.. Хм-м, кому-то явно не хотелось попасться мне на глаза».

Экипажами были три возка, синий, серый и коричневый, и черная бричка с закрытым деревянным кузовом. Поставив возок рядом с бричкой, барин помог кучеру выбраться наружу и запер дверцу на ключ.

– Крепись, дружище, – подбодрил он Митрофана. – Можешь опереться на меня. Смелей, не робеть! Еще немного, и мы в тепле!

Они прошли через полосу тусклого света, падавшего из окна, к низкому крыльцу, и поднялись по ступенькам. Хитрово-Квашнин громко постучался.

– Кого нанесло сюда в эту непогодь? – послышался изнутри чуть погодя тонкий мужской голос. – Мы думали, сюда уж больше никто не наедет. Это ж ужас как метет! Светопреставление!

– Путник с тракта, дворянин, – ответил штабс-ротмистр. – Отворяй да пошустрей! Со мной больной слуга.

Загремел засов, дубовая дверь распахнулась. В холодных продолговатых сенях стоял щуплый человек в накинутой на плечи шубейке. За ним темнела наружная дверь в сад, справа от него – обитая клеенкой дверь в избу. Ее-то он, дернув за ручку, и отворил.

– Входите, располагайтесь, – сказа он.

За длинным столом, заставленным самоваром, тарелками с остатками еды, пустыми бутылками из-под хереса и кружками с чаем, сидели шестеро постояльцев, в числе коих была красивая черноглазая женщина. Попивая горячий чай, они предавались игре в лото на деньги.

«Всего семеро, считая щуплого», – подумалось Хитрово-Квашнину.

Он бегло осмотрел игроков… Кто из них только что был снаружи? Тот, кто открыл мне дверь?.. Вроде бы, нет…И кому же потребовалось так шнырять по двору?.. Не разобрать. Сидит этот хитрец, как ни в чем не бывало, и поигрывает себе в лото. Попробуй, выведи его на чистую воду. Не станешь же с ходу вести следствие. Да он уж, поди, придумал, что сказать. Покажет, если и прижмешь, что бегал за чем-нибудь к своему экипажу. За поклажей какой, за нужной вещицей. Разве нельзя? Законы не позволяют?.. Еще поднимут на смех за излишнюю подозрительность. И все же, все же…

В чисто убранной комнате, оклеенной голубоватыми обоями, было тепло, аппетитно пахло свежим хлебом, яичницей на сале, квашеной капустой. И еще хорошим вином.

Светловолосый силач лет тридцати пяти с изогнутой трубкой во рту, одетый в двубортный плисовый жилет поверх рубахи-косовортки и державший мешочек с бочонками, толкнул локтем в бок соседа, того самого щуплого и вихрастого парня.

– Рано присел, Захар. Ишь, прыткий какой! Встань и помоги их благородию!

– Погодьте, погодьте, я сию минуту! – заверещал тот своим тонким голоском. – Что это с вашим человеком, вашбродь? Никак горячка?.. Да-а, видно, она и есть, из-за нее такая слабость.

Не видя ни Астреина, ни его помощника, Хитрово-Квашнин оставил трость у входа, прошел к огромной печи, возле которой дремала кошка, раздел Митрофана и с помощью худенького Захара уложил его за ширму на теплую лежанку. За ней располагались четыре двери, ведшие в изолированные комнаты.

– Спасибо, барин! – прошептал едва слышно слуга. – Вот ведь как вам приходится… А меня, дурака, коль выживу, на конюшню и витой плетью по бокам… Подвел, как есть подвел…

– Лежи, лежи, чего теперь об этом толковать. Сейчас чайку с малиной выпьешь, глядишь, и легче станет… Лоб-то у тебя, брат, горит, огненный!

Сняв фуражку и помолившись образам в святом углу, Хитрово-Квашнин окинул взглядом комнату и остановил его на старинной двустволке, висевшей на стене за спиной светловолосого бугая. Затем посмотрел на дверь в мезонин, запертую на замок.

– А где же дворник, люди добрые?.. Астреин, то есть?

Глава 2

Светловолосый игрок поднял на нового постояльца сметливые голубые глаза и стукнул себе в грудь.

– Я за него, на меня он оставил постоялый двор. Вот двустволку свою вручил, для внушения, будем говорить, и порядка. Я свояк ему, купец Придорогин из Козлова. Может, слыхали?..

– Cлыхать-то слыхал, да ведь вас много там, Придорогиных. Что ни купец или другой какой торгаш, то Придорогин.

– Это верно. Мы из тех, что пенькой, льном и сукнами промышляют…

– Значит, Колесниковы одну из дочерей за тебя отдали. Вот оно как… Что ж, за еду и сено поутру с тобой расплачиваться?

– Выходит, со мной.

– Хм-м…Ну, а что там с Астреиным? Надеюсь, все хорошо?

– C Афанасием Терентьичем все в порядке. С сыном его родным беда приключилась.

– Что такое?

– При смерти он, соборовали уже. У него лавка в Озерках, вот свояк, закрыв мезонин на ключ, перед вашим приездом туда и подался.

– Так у Саввы, вроде бы, в Петродаре лавка. В Красном ряду.

– У него их там целых две, сидельцы торгуют. Еще одну недавно в Озерках приобрел, вместе с избой для жилья. Покупателей хватает, с Дубовки едут, с Щегловки, Шехманки и Малой Шехманки, из других близких и дальних мест.

– Гонец сказал, что с избяной крыши-то и упал, – подхватил щуплый и востроглазый Захар, поглаживая нанковый однобортный жилет. – Животом да на острые колья забора. Тут уж, беспременно, заказывай требу, потому как кирдык! Вот также, лет десять тому, полез мой сосед в мокрую погоду на князек, ставить флюгер, то есть, птицеверт, да сорвался и полетел вниз. Прямо как Савва, только не на забор, а на зубцы валявшейся у стены дома бороны!

– Вот оно как, – нахмурился Хитрово-Квашнин. – Беда для Афанасия, единственный сын, наследник! – Вдруг в голове его что-то щелкнуло, мелькнула тень подозрения. – Говоришь, он отбыл перед моим приездом? Дорога здесь к тракту одна, мне он не встретился.

– В полях, случаем, не плутали? – спросил купец, почесывая бороду и оценивая положение на карточках других игроков. – Мы с Захаром разок свернули не туда. Осмотрелись, а пути-то нет! Истинно, не видал, как упал, погляжу – уж лежу! Насилу нашли, то есть, ее, дорогу-то. Вот как!

– Да, было дело. – Подозрение стало медленно сходить на нет. – Плутал, как и вы, будь оно не ладно!

– Ну, вот и разгад: коль судьба – встретишься, нет – разминешься…

Со стороны комнат для отдыха раздался приглушенный кашель. Хитрово-Квашнин поднял вопросительный взгляд на купца. Тот закивал светловолосой головой.

– Это другой мой помощник. Вьюноша, слег от этой… как ее?.. Инфле…

– Инфлюэнцы?

– Вот-вот, черт, и не выговоришь!.. Отцы наши ее «китайкой» называли. Поил разным чаем, пока он был в сознании. Теперь только мычит в бреду и покашливает. Болезнь заразная, вам туда, вашбродь, да, впрочем, и другим, лучше не соваться. Ко мне она, слава Богу, не пристает. Помню, не страдали от нее и отец с дедом. Весь город кашляет, люд в изнеможении, а им все нипочем… Комната ваша будет через одну от той, где лежит этот бедолага.

– А куда ж приказчик с кухаркой запропастились? – поинтересовался харитоновский помещик. – Мне б ужина какого, а человеку моему чайку с малиной или липовым цветом.

– Повариха с утра занемогла, на хутор к себе отправилась, а Епифан до снежной круговерти был послан в Избердей за сахаром… Мы тут потихоньку управляемся, деваться-то некуда… Захарка, живо сваргань их милости яичницу с салом. Не забудь присыпать сушеной зеленью, да смотри, не пережарь, что б желтки эдак растеклись немного! Так, вашбродь?

– Именно, так.

– Заодно приготовь чаю с малиной! Уяснил?.. Что сидишь как куст в горшке?!

– Ага! – Щуплый парень опять соскочил с лавки, бросился на кухню и загремел сковородкой.

– Как говорится, чем богаты, тем и рады… Пойду, гляну в щелку, как там Прошка с этой его инфлу… инфле… тьфу ты, прости Господи!..

Хитрово-Квашнин вздохнул и, повесив шинель с фуражкой на гвоздь, присел к столу. Его не оставляло чувство, что на постоялом дворе что-то не так. Но что именно, он не мог для себя уяснить, это от него ускользало.

Окинув взглядом висевшие на стенах лубочные картинки и намалеванные каким-то умельцем. портреты Астреина с супругой, он стал присматриваться к тем, с кем ему предстояло переждать налетевший на округу буран. В ходе возобновившейся с приходом купца игры пошли разговоры, постепенно выяснилось, что Захар у Придорогина состоял в подручных. Постоялец среднего роста и телосложения, застегнутый на все пуговицы укороченного черного сюртука, являлся отставным канцеляристом Дормидонтом Сухаревым. Рядом с ним сидела в кружевной мантилье поверх сиреневого французского платья его худощавая супруга. Еще одним путником был рыжебородый сутуловатый верзила в видавшем виды коричневом сюртуке с тяжелым взглядом исподлобья, пробурчавший, что он усманский мещанин Пафнутий Забазарнов. На краю стола сидели два черноволосых молодых человека, сказавшиеся родными братьями, мещанами из Борисоглебска. Все они ехали, кто, куда, но непогода заставила их искать пристанища на астреинском постоялом дворе.

Спустя несколько минуту штабс-ротмистр сделал для себя кое-какие выводы. Обычные, вроде бы, люди… Купец улыбчив, уверен в себе, сыплет поговорками. Его подручный – типичный прислужник, готовый разбиться в лепешку, дабы угодить хозяину. Канцелярист, выглядящий лет на тридцать, надушен, одет с иголочки, видно, что начитан, – из бокового кармана выглядывает серо-коричневая обложка какого-то столичного журнала, – но что-то в нем не то, что-то не дает проникнуться к нему симпатией. Наверное, его глаза, так и норовит отвести их в сторону. Скрытничает?.. Зачем? Смущается?.. C чего бы?.. Его жена, черноглазая и темноволосая, лет двадцати пяти, тоже слегка насторожена. О мещанине со шрамами на щеке и бровях, которому далеко за тридцать, и говорить нечего – смотрит сычом, молчун, слова клещами не вытянуть… Братья, одетые в серые длиннополые сюртуки, приняли внутрь слишком много горячительных напитков, по их широким лицам с низкими лбами ничего нельзя было разобрать… Все же, кто из этой компании так по-воровски метнулся от экипажей к крыльцу?.. Кто?

Купец, перемешивая бочонки, раз за разом оглашал избу приятным баритоном:

– Барабанные палочки! – и добавлял при этом: – Одиннадцать!.. Утята! Двадцать два!.. Семь пятниц на неделе! Семьдесят пять! Туда-сюда! Шестьдесят девять!..

Увидев, как один из братьев с бородавкой на щеке снова потянулся к бутылке, он гаркнул:

– Семен! Ты играешь, или дурью маешься?

– Не видишь, винца собираюсь хлебнуть, – ответил мещанин, бросив на светловолосого купца хмурый взгляд.

– Ты на меня так не смотри, не люблю я этого. Пьешь с братом сверх меры, суешься в комнату к Прошке. Заболеешь ведь, лечи потом тебя… Имей ввиду, мое терпение заканчивается. Я тут за хозяина! Возьму и вышвырну на крыльцо!

– А, может, он уже пришел в себя, выздоравливает. Я б поговорил с ним по душам…

– Он без сознания. И о чем с ним тебе толковать, вы друг друга знать не знаете!

– Познакомились бы…

– Я больше предупреждать не буду!.. И ты, Тарас: играть, так играть, а не желаешь, ступай спать в свою комнату…

– Нет, я еще посижу здесь. Чего мне в комнате делать-то в такую рань?

– Ну, так веди себя, как надо… Одолели эти борисоглебские, ей Богу!

Захар не собирался терять нить игры, и бегал от печки к столу, не переставая.

Взгляд штабс-ротмистра остановился на полке с книгами и журналами – редкими вещами на постоялых дворах. Объяснялось это тем, что Астреин сам не чурался чтения отечественных и заграничных произведений. Говорил, что приобщила его к этому интересному занятию его благородная супруга.

– Что у него здесь? – Дворянин, подойдя к полке, взялся просматривать ее содержимое. – «Полярная звезда», «Сын Отечества», «Благонамеренный», прочие журналы… Ну, а какие романы?.. Хм-м, «Замок Нейгаузен», «Ревельский турнир», «Вечер на Кавказских водах» Бесстужева-Марлинского. Как же без русского Вальтера Скотта?! «Юрий Милославский» Загоскина, «Иван Выжигин» Булгарина. Все аккуратно, автор к автору… Из иностранного здесь… три романа Вальтера Скотта – «Уэверли», «Пуритане» и «Роб Рой»… Вашингтон Ирвинг с его «Рипом Ван Винклем»… «Шпион» и «Американские степи» Фенимора Купера…

Он пролистал «Русский телеграф» с последним романом американского Вальтера Скотта, не отказав себе в удовольствии прочитать про себя следующие строки:

«– Сиу ведут совет о моем брате, – молвил траппер, когда понял, что, только заговорив, привлечет к себе внимание пауни.

Верховный вождь пауни, спокойно улыбаясь, повернул к нему голову и сказал:

– Они считают скальпы над вигвамом Твердого Сердца!.. Разве отец мой думает, что воин может умереть? Владыка Жизни не для того открывает руку, чтобы взять назад свои дары. Когда ему нужны его молодые воины, он их зовет, и они уходят к нему. Но краснокожий, на которого он однажды дохнул, живет вечно».

Уловив тяжелое дыхание кучера, штабс-ротмистр тихо поговорил:

– Эх, дал бы Владыка Жизни здоровья моему Митрофану, унял бы эту его гадкую горячку!

Положив журнал на место, он прошелся к полкам, где, как помнил, хранились медицинские средства и травы.

– Куски корпии тут, холщовые бинты, – бормотал он себе под нос, – камфорный спирт, уксус, хина, растопленный воск. Здесь липовый цвет, ромашка, кровохлебка, брусника… Запаслив Афанасий, и это понятно – неделями, а то и месяцами безвылазно живет на постоялом дворе…

– Может, помощь нужна, вашбродь? – спросил Захар. – Чай почти готов, вот поджарю яичницу и…

– Да нет, это я так, астреинские запасы просматриваю. Надо знать, что у него имеется. Для больного Митрофана, не для себя.

– Трав-то этих у дворника полно!.. Матрена, повариха которая, собирает их в урочное время и сушит. Жаль, что болезнь ее скрутила, а то б разносолов всяких приготовила. У нее знатные щи выходят и пироги на любой вкус… Мне по душе с вязигой, эдак откусишь кусок, закатишь глаза, ничего не соображаешь… Ох, даже слюнки побежали! Астреину рыбу-то извозные однодворцы с самой Волги тащат…

– Знаю, угощал меня в прежние времена.

– И мы с хозяином не раз здесь бывали проездом. Это сейчас, в буран, от тракта не добраться, а летом-то свернул, чуть прокатился по пыльной узкой дорожке – и ты на постоялом дворе! А тут Матрена в цветастом фартуке: чего изволите? Щец, пирожков аль ледяного квасу?..

Когда Захар, наконец, справился с заданием, штабс-ротмистр перво-наперво напоил теплым целебным чаем больного слугу. Потом помыл руки над тазом, вытер их полотенцем и посмотрел на себя в висевшее на стене круглое зеркало. По-мужски красивый, высокий и широкоплечий, в синем двубортном мундире с малиновым нагрудником, украшенным орденом Св. Георгия, синих панталонах с двойными лампасами, он, пригладив тронутые сединой волосы, присел за стол и вплотную занялся яичницей, припорошенной зеленью. Простое блюдо с ломтем черного хлеба показалось ему, после всех передряг в пути, вкуснейшим яством.

А за окнами с поблекшими ситцевыми занавесками продолжала свистеть метель. Порой она так надрывалась в своей злобе, что постояльцы, за исключением хмельных борисоглебцев, в изумлении покачивали головами.

– Вот такая же завируха прошлой зимой в феврале-месяце застала нас в Козловском уезде, – молвил меж делом Придорогин. – Захарка, язви его душу, сбился с дороги в полях за Сычевкой… Правит, а куда, сам понятия не имеет!.. Так, бездельник? Виноват?

– Ни Боже мой! – возразил помощник. – Это карнаухий, чертов конь, свернул не туда! Сказать правду, он – чистое наказание! Другие лошади с понятием, никогда не позволят себе дурости или иного чего, а он… одно слово – неподходящий. И даром что крупный, все плетется, как доходяга, и забирает при этом все время влево. А?! Нужный конь?.. Без него никак?.. Будь моя воля, хозяин, я его уже давно бы продал либо в обмен пустил, честное слово!

– Толкуй, словоблудник! Вертишь языком, что корова хвостом! Коня винишь, когда сам растяпа! Такие как ты ровно смотрят, да все мимо!.. Помалкивай, умнее смотреться будешь… Ну, так вот, остановились мы, взглянул я на заснеженную степь и думаю: «Пришла наша погибель! Вот она!» Правду говорят, не ты смерти ищешь, она тебя сторожит. Что ж, на месте замерзать не будешь, страх охватывает, двинулись дальше. А куда, черт его знает! Сугробы везде, возок переваливается с боку на бок, того и гляди перевернется! Карнаухий приустал, голову повесил, копыта еле-еле переставляет. А кругом метет все сильней, хлад собачий, такой, что кожу обжигает!.. Крендельки! Восемьдесят восемь!.. Опять остановились, что делать? Куда направить коня? Наобум сделали последний рывок, едем, молчим, ни во что не верим. Глядь, не так уж чтоб вдали огонек будто бы мерцает. Оказалось, хутор… Топорики! Семьдесят семь!.. Еле выбрались из тех полей, до сих пор как вспомню, так внутри, под ложечкой, словно холодом обдает!

– И я ведь однажды чуть не пропал, – поддержал разговор узколицый и кареглазый канцелярист, взглянув на свою карточку. – Метель застигла меня между Лавровкой и Чемлыком. Налетела стремительно, глазом моргнуть не успел. Чемлык поближе был, ну, я и подался в ту сторону. Погоняю лошадь, а метель все круче, свистит, ярится, настоящий буран надвигается. – Он попыхтел своей небольшой трубкой c изящно утонченным мундштуком и округлой чашечкой. – Уж и дороги не видно, еду сам не знаю куда. Гляжу, мужицкий обоз в стороне путь держит. Я к нему пристал, да так и спасся. Если б не это, непременно сгинул бы, оставил бы свою Калерию Никодимовну вдовой.

Черноглазая красавица тряхнула головой и трижды плюнула через левое плечо.

– Типун тебе на язык, Дормидоша! – проворковала она приятным грудным голосом. – Скажешь тоже, вдовой.

– А что? Все под Богом ходим, как оно будет завтра, даже в следующую минуту, никто не знает.

– Не хочу об этом говорить!

– Хорошо, хорошо, милая, оставим эту тему.

Двоюродные братья и Пафнутий помалкивали, насасывая короткие деревянные трубки. Дворянин вздохнул, вспомнив свои мытарства по белу полю… Да-а, досталось мне с кучером. Ужасть, как он любит говорить… Пусть выздоравливает, бедняга… Господи, за что это все мне? За какие грехи?.. Завтра день рождения, заботы, прием гостей…

Прислушавшись к разгулявшейся завирухе, он посмотрел на настенные ходики, которые Астреин привез когда-то из Москвы. Стрелки показывали без четверти четыре.

– Смеркается, а униматься и не думает!.. Да-а, принесло сюда буран в декабре, вон как разбушевался… Обычно в феврале налетает, тогда он, как бы и в порядке вещей, особо ему не удивляешься… Что ж, сидеть-то в тепле хорошо, а надо идти наружу: коня как следует пристроить, сенца ему задать. Как у Астреина с кормом, Придорогин?

– Сено с овсом в амбаре, за крыльцом налево, – подсказал купец, как раз выиграв тур и забирая с кона деньги. – Кормов этих на целый табун хватит. Крепкий хозяин свояк, все у него с запасом, все по-хорошему, всегда таким был, сколько его знаю.

– Что есть, то есть, не отнять. Как обычно, громадная поленница дров на дворе, колодец как на картинке, новый навес, высокий забор. Блюдет свое дело Астреин, не придерешься.

– Лошадь в конюшню ставьте, возьмите ключи… Захар, помоги там барину!.. Ну, что скосоротился? Мне, что ли, прикажешь идти?

Хитрово-Квашнин надел шинель и фуражку, снял со стены фонарь, зажег его, и вышел наружу. Ночь еще и не думала вступать в свои права, а видимость была хуже некуда. Темные рваные тучи буквально цеплялись за верхушку колодезного журавля, ветер еще сильнее, чем прежде, гудел в ветвях берез, снежная пыль вихрем металась по двору.

Варяг благодарно заржал, когда его распрягли и поставили в конюшне возле карнаухого коня. Тот встряхнул головой, посмотрел на нового соседа и вновь опустил голову к кучке сена. Другие лошади продолжали мерно жевать, пофыркивая и переминаясь с ноги на ногу.

– Вашбродь, с сеном и овсом сами управитесь, – заявил озябший Захар, потирая ладони. – А то я уже дрожмя дрожу, зуб на зуб не попадет!.. Вот непогодь, бр-р-р!

Влетев быстрой тенью на крыльцо, он мигом исчез за входной дверью.

«Не Захар шастал по двору, – поглядел ему в след дворянин. – Однозначно, не он. Та фигура была, мнится, малость крупнее и выше… Не только этот момент не дает мне покоя. Вижу, нехорошие мысли бродят в головах некоторых постояльцев. Меня не проведешь… Не пойму пока, что это все означает».

Он заглянул в деревянный амбар с тесовой крышей, где витали запахи старой мешковины, соломы и зерна и, взяв с земляного пола охапку сена и ведро с овсом, вернулся в конюшню.

Варяг тряхнул гривой, фыркнул и принялся за корм. Хитрово-Квашнин, стараясь, чтобы конь нечаянно не наступил копытом на ногу, дружески потрепал его по холке.

– Что, лошадка, задал нам сегодня буран неприятностей?.. Бы-ыло такое, не отринешь. Но мы ж с тобой не промах, выдюжили, выехали к постоялому двору… Ты у нас умница, силач! Лучший упряжной конь, какой был у меня когда-либо. Не веришь?

Конь, поблескивая большими глазами, с хрустом жевал овес и помахивал хвостом. Хитрово-Квашнин улыбнулся.

– Жуй, жуй, набирайся сил. Завтра, даст Бог, будем дома!

Ежась, как Захар, он запер обе двери и поспешил к крыльцу. На полпути вдруг приостановился и… повернул в сторону тесового навеса. Любопытство ли его заставило поступить так, или еще что, он сам до конца не понял, и знать не знал, что решение это приведет к совершенно непредсказуемым последствиям.

Оказавшись под навесом, он с помощью фонаря бегло оглядел стоявшие экипажи: синий возок был простым, без излишеств, таких по дорогам Тамбовщины сновало бессчетное количество. Серый и темно-коричневый выглядели выше и объемнее.

– Заехали на постоялый двор, судя по снегу на крыше, пораньше синего возка, – говорил вслух дворянин. – На черной бричке с колесным ходом снега почти столько же, сколько на этих двух возках. Сюда она въехала, похоже, одновременно с ними. Возможно, чуть раньше. Хм-м, и нет сомнений, на днях побывала в каретной мастерской. Царапины почти не видны, нигде ни пятнышка, все под ровным слоем блестящего лака. Сколько же отвалил хозяин за починку и покраску? Сотню? Полторы? Нет, побольше будет. Думаю, никак не менее двух сотен ассигнациями…

Резкий порыв ветра качнул фонарь, и в тусклом луче света что-то блеснуло на черном боку брички. Хитрово-Квашнин поднес фонарь ближе и отпрянул, как от пощечины. Из щели между кузовом и краем дверцы торчали два тонких женских пальца, унизанные кольцом и перстнем!

– Что, черт возьми, тут творится?

Он широко раскрыл глаза, не веря в происходящее. Грудь вздымалась, дыхание с шумом вырывалось из горла.

– Какого дьявола?!

Он попытался открыть дверцу, но та была заперта на ключ. Заглянуть внутрь также не удалось, оконце было задернуто занавеской. Дотронулся до пальцев – они были такими же ледяными, как унизывающие их драгоценности. С долгим выдохом он оперся спиной на толстый столб, поддерживающий навес.

– Эти, в избе, спокойно играют в лото, а тут… мертвое тело?

Сведя брови, он продолжал смотреть на пальцы с красивыми ухоженными ногтями… Постой, я, кажется, видел этот перстень раньше. Господи, неужели жертва – титулярная советница Квашнина-Самарина, моя соседка по имению?.. Если между указательным пальцем и большим имеется крохотное родимое пятно в виде молодого месяца, то…

Наклонившись, одной рукой отогнул на себя край дверцы, а другой взялся за пальцы, с силой потянул и в следующий миг выхватил… кисть руки, отрубленную по запястье!

– Боже! – с шумом выдохнул он, запихивая кисть обратно в бричку. – Яснее ясного, убийство!

Во рту у него пересохло, сердце заколотилось где-то у самого горла. Черт!.. Черт!.. Черт!.. Это непостижимо!.. Невероятно!.. Но как… как поступить? Что предпринять?.. Фу-у… я так понимаю, бричка принадлежит… принадлежала убитой… Или?.. Никаких сомнений в том, что преступник – один из этой компании за столом!.. Кто?.. Да что тут гадать… тот, кто предъявит права на бричку! Но кто это сделает? Родственник Астреина, черноволосые кузены, семейная пара или этот смурной мещанин?.. Никого нельзя пока исключать… Конечно, бричка могла и не принадлежать дворянке, ее убили неизвестно где из-за драгоценностей на руке… Возможны любые варианты… А не случилось ли злодеяние здесь, на постоялом дворе?.. Может быть, отрицать ничего нельзя… Но не сама же дворянка управляла лошадью! Ее должен был везти кучер. Откуда бы она ни ехала, стоит холодная зима, на дорогах пошаливают злодеи… Выходит, убили и его? Но если смертоубийства произошли на постоялом дворе, тогда где, в таком случае, трупы?.. Черт, тут сломаешь всю голову!.. Боже, отхватить руку у женщины! Слава Создателю, это не Квашнина-Самарина! Никакого родимого пятна… В таком случае, кто она? Возможно, мне знакома эта несчастная…

Он схватился за ручку и с такой силой рванул ее, что дверца распахнулась настежь. Его ожидания, однако, не оправдались: внутри брички было пусто, на подкладке из бурой медвежьей шерсти валялись только отрубленная кисть руки и перчатка… Узенькая, не по размеру, ее и не натянуть. Любят же наши дамы, чтобы перчатки идеально повторяли форму рук…

Прикрыв дверцу, Хитрово-Квашнин снова прислонился спиной к столбу… Вот так случай!.. Такого еще не бывало… Сумасшествие, мозги кипят!.. Кто убийца?.. Именно, убийца, вряд ли женщина выжила после такого… Так, необходимо собраться, взять себя в руки!.. Поступить нужно, мне кажется, следующим образом: войти в избу и, не показывая вида, не поднимая шума, попытаться вычислить душегуба или душегубов в ходе осторожных разговоров. Кто обмолвится или как-то покажет, что это его бричка, тот и есть убийца!.. Возможно, ученый канцелярист, может, братья, может, рыжак со шрамами и взглядом исподлобья. Оно и купец мог приложить к этому руку, нельзя его сбрасывать со счетов! Бывало, что и самый невинный, на первый взгляд человек, оказывался жутким злодеем… Мне ли не знать! Сколько было случаев, пока нес службу в капитанах-исправниках!.. Да, так я и поступлю, там будет видно, как действовать. Я вытрясу из подлеца или подлецов всю подноготную смертного злодеяния… Господи, до сих пор дыхание не пришло в норму! Не мудрено…

Он открыл свой возок, достал из походного саквояжа два заряженных двуствольных пистолета, сунул в нагрудные карманы шинели и, широко перекрестившись, направился сквозь заметь к темнеющему крыльцу.

Глава 3

Игроки оставались на своих местах и выглядели значительно азартнее, чем в предыдущем туре. Купец, поглядывая на них и доставая из полотняного мешочка очередной случайный бочонок, озвучивал номер еще громче и отчетливее. Было видно, что выигрывает канцелярист, почти все числа на его карточке были закрыты кругляшами из плотной бумаги. Он оставался невозмутимым, лицо же его супруги излучало неподдельную радость. Непоседливый Захар ерзал на лавке как заведенный: то почешет всей пятерней в затылке, то закусит губу, то со смешком повторит за Придорогиным озвученное число. Братья игрой до конца так и не прониклись, больше общались между собой, чем внимали словам купца.

Повесив шинель с фуражкой на гвоздь, штабс-ротмистр вернул ключ Придорогину и напоил Митрофана малиновым чаем. Затем присел к столу и раскурил свою пенковую трубку.

«Кто предъявит права на бричку? – думал он, посматривая сквозь пелену дыма на игроков. – Начитанный потомок подъячих со своей женушкой? Рыжий с плотно сжатым, как захлопнувшийся капкан, ртом и зелеными глазками-буравчиками?.. Придорогин?.. Братья?.. Добротный экипаж больше подходит первым, он как-то не вяжется с усманским молчуном, купцом и борисоглебцами. Неужели семейная парочка пошла на страшный грех?! Не знаю… Так или иначе, кто-то из сидящих здесь людей, лишив жизни женщину, отхватил у нее топором руку!.. Канцеляристшу исключаем, не верится, чтобы это сделала она. Кто же из этих? Кто?.. Кому вздумалось присвоить подобным зверским способом обручальное кольцо и перстенек с сапфиром?»

– Как там ваш человек, вашбродь? – спросил Захар, громко шмыгнув длинным носом. – Однова и меня скрутила горячка, думал – помру. Квасу ледяного черт дернул хлебнуть после разгрузки товара. Болезнь так скрутила, что чудом выжил. Хотели уж попа звать, соборовать.

– Надеюсь, поправится, всегда был здоровым парнем. Как-то, лет пять тому будет, тоже свалился с горячкой, но скоро поправился.

– Ну да, чего раньше времени скисать-то! Это последнее дело… Вот у меня старший брат, женился, дурень, на сущей вертихвостке, которая ему, сказать по совести, изменять стала едва ли не со свадьбы. Она ему рога наставляет, а у него только вздохи. Сон потерял, исхудал, смотреть противно. Взял бы, да отлупил ее, как положено, ремнем вдоль спины и ниже. Шелковой бы сделалась, забыла бы про свои амуры… Не могу, мычит, оченно люба мне Параська, обидится…

– Хватит, балабол! – перебил купец словоохотливого работника, выпустив клуб дыма изо рта. – Брата приплел, его жизнь, пусть и разбирается… Вашбродь, кучер ваш в бреду что-то про Тамбов бормотал. Вы что ж, прямиком из губернской столицы?

– Да, пришлось съездить туда по делам.

– И не побоялись? Там, бают, холера!

– Она пошла на убыль, зима, как видишь, на дворе.

– Оно, конечно, так… Ну, и как губернская столица? Слух прошел, с месяц назад там бунт случился, едва усмирили. Зачинщиков, говорят, в кандалы заковали, судить по всей строгости будут.

– Болезнь объявилась в городе где-то… в середине ноября, – стал припоминать дворянин отчет Оленина, не прекращая при этом осторожно оценивать взглядом как его, Придорогина, так и братьев с усманцем и семейной парой. – Да, точно, около месяца назад. Был создан чрезвычайный холерный комитет, по городу понеслись крытые холерные повозки. Как всегда в таких случаях в больницу повезли не только больных, но и пьяных, а также всех, кто вел себя хоть как-то подозрительно. Горожане зароптали, поверили нелепым слухам, что лекари с губернским начальством задумали уморить их. Вслед за неподчинением властям последовали волнения, в ходе которых была уничтожена холерная больница и сняты все городские караулы. Ну, бунт и усмирили, как же без этого. Кстати, справился с задачей конно-пионерный эскадрон из Петродара. Зачинщики, числом около тридцати, были брошены за решетку, остальные, в конечном счете, разбрелись по домам.

– Людей понять можно, их хватали, как собак! – заверещал Захар. – Я б тоже возмутился, если б меня за шиворот да в холерную повозку.

– Ты, Захарка, и вякнуть бы не успел, – ухмыльнулся купец. – Огрел бы тебя какой-нибудь солдатик по башке прикладом, как миленький бы поехал!

– Руки коротки! Я б его сам чем-нибудь огрел, да так, что скопытился бы!

– Это здесь ты геройствуешь, в ста с лишним верстах от Тамбова. А попади туда, запел бы по-другому. Хвастать – не косить: спина не ломит!

– Я б тоже не дался, смертоубийство бы совершил, а не дался! – заявил Семен. – Что это такое, нас за людей не считают!

– Еще один удалец! Винца хорошенько хлебнул, вот она и храбрость!

– Вино тут не причем… Я терпеть не могу, когда меня, тово, за шкирку…

– Гляди, какой недотрога! За шкирку бы и поволокли, а если б заартачился, так прошлись бы по бокам, что забыл бы как и звать тебя!

– Народ, ваше благородие, везде одинаков, – изрек Сухарев, поглядев на дворянина. – Темный, невежественный, никакого понятия о медицине.

Семен, будучи полупьяным, оставил его шпильку без ответа, но Захар возмутился:

– Это я что ль невежественный?.. Ты, господин отставной канцелярист, не тово, не разбрасывайся словами!.. Воткнул себе в карман книжку и важничает. Я тоже грамоте разумею…

– Закорючку на бумаге ты поставить мастак, знаем, – издевательски погладил голову помощнику Придорогин. – Играй, довольно хвастать да пузыриться!

Хитрово-Квашнин пригладил кончики усов и пустил вверх легкое облачко дыма. Хм-м…Убийцу надо обезвредить до того как окончится этот буран. При первых признаках улучшения погоды каждый из постояльцев будет подумывать о выезде с постоялого двора, о продолжении своего собственного пути… Какой же бедняжке выпало столкнуться в жизни с кровавым упырем? Где это случилось?.. Где-то на большой дороге?.. На подъезде к постоялому двору?.. Или, все-таки… Не знаю, непонятно, ума не приложу… Судя по изящным тонким пальцам, погибшая из привилегированного сословия. Но отчего злодей не снял украшения и не избавился от отрубленной руки?.. Ездить по округе с таким страшным трофеем!.. Не было времени? Или это результат обыкновенной небрежности, недосмотра?..

Он прищурил глаза и погладил кончики усов. Сердце перестало гулко биться, но ощущение беды, возникшее под тесовым навесом, не проходило.

– Вы читали последний номер «Московского телеграфа»? – вдруг спросил у него канцелярист.

– Нет, не довелось. Что, интересные вещи напечатаны?

– Мне кажется, да. Могу дать почитать…

– Не утруждайте себя. Я еще не совсем освоился, да и дрожь от холода не прошла…

– Вообще, журнал мне нравится. Полевой, надо признать, замечательный издатель. Из сибирских купцов, без систематического образования, а сколько ума! Вот что значит запоем читать книги, вынося из них золотые крупицы истины! Говорят, он уже подростком строчил стихи, драмы, издавал рукописные газеты и журналы.

– Мне по душе его статьи по литературе и истории. Единственно, в чем я могу упрекнуть Полевого, это в нападках на литераторов из дворян. Конечно, многим из них нет никакого дела до простого люда, но не все же они таковы.

В печи, словно выстрел, треснуло полено. Дремавшая кошка вскочила и, выгнув спину, метнулась под лестницу, ведущую в мезонин.

«У меня два варианта, как повести дело, – подумал штабс-ротмистр. – Спросить напрямик о принадлежности брички или добиваться той же цели окольными путями… Брошу-ка я монетку!»

Достав из кармана пятак, он повертел его в пальцах, а затем подкинул в воздух. На ладонь она упала орлом вверх.

«Ну, что ж, выбор сделан».

Попыхтев трубкой, он постарался придать своему лицу обычное выражение и взглянул на канцеляриста.

– Дормидонт Филиппыч, не вы ли прибыли с супругой в бричке?.. Надо отметить, она о-о-чень хороша. Я к тому, что у меня есть точно такой же экипаж, требующий починки. Скажите, к какому каретнику вы обращались? Уж не к Неверову ли в Петродаре? Он известный мастер…

– Увы, господин штабс-ротмистр, – развел руками Сухарев. – Бричка не наша. Ее доставил сюда Забазарнов.

Сердце Хитрово-Квашнина екнуло, крепкие пальцы напряглись и согнули пятак вдвое. Внешне оставаясь спокойным, он перевел взгляд на усманца. Вот он, чертов убийца! Вот он, ублюдок! Сидит за столом и играет, как ни в чем не бывало, в лото…

– Из Тамбова гоню бричку, – буркнул рыжебородый, не глядя на дворянина. – В Усманский уезд, в имение помещицы Ладыженской. В починке она была у каретника Оводова.

– Вот оно что, понятно. Оводов отличный умелец! Ничуть не хуже Неверова. Не один петродарский помещик обращался к нему за помощью и получил то, что хотел. Именно этим двум мастерам доверил бы свой экипаж. Которому из них, я подумаю.

С этими словами закончился очередной тур игры. Решил все для себя и Хитрово-Квашнин. Он уже собрался сходить к шинели, чтобы с пистолетом в руке предъявить Забазарнову обвинение, когда тот поднялся на ноги, снял со стены овчинный полушубок c шапкой и вышел в сени. «В нужник направился, – мелькнуло в его голове. – Тогда я прижму его снаружи, пообщаюсь с ним, как выражаются французы, тет-а-тет».

– Кисет почти пуст, схожу-ка к возку, пополню запас табачка – сказал он вслух.

Опираясь на трость, вышел в сени и спустился с крыльца. Встав в тени собственного возка с пистолетом наизготовку, принялся поджидать появления рыжебородого со стороны нужника, устроенного на противоположной от навеса стороне забора. Фигура со склоненной на грудь головой вскоре не замедлила показаться.

– Главное, внезапность! – шепнул себе дворянин.

Когда мещанин приблизился настолько, что сквозь свист пурги послышалось шарканье ног по снегу, он вышел из тени и грубо сунул ему в ребра ствол пистолета.

– Что… что такое? – послышался испуганный голос. – В чем дело?

– Туда ступай, тать разбойная! – рявкнул штабс-ротмистр, оттесняя Забазарнова к своему возку. – Говори все, как было!

– Да что… что сказать-то? Я ничего не могу понять!

– У какой дворянки ты отрубил руку, ублюдок? Где лишил ее жизни? Говори, или я прострелю тебе живот, будешь подыхать в страшных муках!

Прижатый спиной к возку, мерцая злыми глазами, рыжебородый закивал головой.

– Ладно, только вы, тово, не давите под ребра. Дышать не в мочь… Когда мы заехали на постоялый двор…

– Кто это – «мы»?

– Семейная пара и я… Я старинный дворовый человек Дормидонта Филиппыча, сызмальства в кучерах у него.

– Ага!.. Значит, это его бричка?

– Нет…

– Как нет?

– В бричке приехала та дворянка.

Хитрово-Квашнин понимающе хмыкнул.

– Понятно!.. Какой из возков ваш?

– Темно-коричневый.

– Где проживают твои хозяева?

– В Козлове жили, а теперь, где придется… Но как же вы узнали? Про руку-то?

– Продолжай! Заехали сюда…

– Ну, зашли в избу, за столом чаевничали знакомый Астреину лебедянский купец и только что приехавшая помещица со своим кучером. Купец вскоре отправился в Кучино, а барыня осталась. Она все держала при себе бумажный сверток, сама невзначай и уронила его на пол. Бумага развернулась, тут-то и стало ясно, что это ларчик. Калерия Никодимовна шепнула мне поговорить с кучером по душам. Ну, я, немного погодя, прижал его в сенях, вот как вы меня теперь. С ножом у горла он сказал, что барыня возвращается в Раненбургский уезд от своей сестры, живущей около Грязей, что ездила к ней за деньгами, и они в ларце. Тянуть после этого было нечего. Воткнул ему нож меж ребер, под самое сердце, он и отдал Богу душу.

– Да вы ж записные разбойники! По вам острог плачет!.. С барыней расправился канцелярист?

Рыжебородый отрицательно мотнул головой.

– Калерия Никодимовна. Пустила в дело свой пистолет. Пуля попала барыне промежду глаз, упала замертво… Они лежат вон там, за навесом у забора, под сугробами.

– А что ж Астреин?

– Его как раз не было, поехал проводить своего знакомца до проезжего тракта. Тогда еще снаружи только начинало мести. Когда он вернулся, Дормидонт Филиппыч объяснил, что барыня, нуждаясь в деньгах, продала ему бричку, а сама с кучером вернулась к сестре. В экипаже грязинского помещика, завернувшего на постоялый двор.

– И он поверил этой лжи?

– Поверил или нет, знать не могу. Тут эти братья нагрянули, позже купец с Захаром приехали, а следом за ними гонец из Озерок примчался.

– Руку кто у барыни отрубил?

– Да я и оттяпал, – шмыгнул носом рыжебородый. – Для Калерии Никодимовны. Кольцо и перстень было не снять, напрочь вросли в пальцы… Попытался еще раз, да вы тут на двор подоспели. Сунул кисть обратно в бричку и…

Хитрово-Квашнин, взяв трость подмышку, не отказал себе в удовольствии отхлестать разбойника по щекам. Тот, видимо, только этого и ждал. Воспользовавшись короткой вспышкой гнева, выбил из руки пистолет и бросился бежать наутек. Штабс-ротмистр не бездействовал, но из-за снега, набившегося в дула, выстрелов не последовало – случились осечки. Впопыхах он попытался вытащить другой пистолет, однако и этот, зацепившись за одежду, полетел в снег. Тогда он воспользовался последним своим оружием – тростью. Размахнувшись, с силой послал ее в полет, целя беглецу в голову. Тот через секунду споткнулся, упал и остался лежать недвижимым в считанных вершках от крыльца. Тяжелый набалдашник, выполненный в форме морды легавой, сделал свое дело: голова упавшего по осмотру оказалась основательно пробитой, пульса на могучей шее не прощупывалось – жизнь оставила убийцу!

Дворянин, тяжело дыша, вернулся к возку, открыл дверцу и перезарядил пистолеты. Один зажав в руке, опустив другой в карман, он, опираясь на трость, зашагал к крыльцу.

– Берегитесь, сволочи! – бросил он сквозь зубы.

Войдя в избу, прямиком направился к столу. Канцелярист, уставившись в два черных дула, медленно выпрямился на лавке и вынул трубку изо рта. Его супруга, вытаращив черные глаза, казалось, перестала дышать.

– Придорогин, связать их! – приказал штабс-ротмистр.

Последовала тишина. Купец пожал плечами и отложил мешочек в сторону, Захар, приоткрыв рот, вмиг утратил всю свою живость. Братья словно бы протрезвели, их глаза озадаченно уставились на дворянина.

– Это что ж такое, вашбродь? – нахмурился торговец, бросив взгляд на подъячего и его жену. – Что они натворили?

– Эта чернильная душа, его женушка и их рыжебородый слуга, который валяется у крыльца с разбитой головой, еще до твоего приезда прикончили приехавшую сюда дворянку и ее кучера!

– Не может быть!..

– В бричке лежит отрубленная кисть руки с обручальным кольцом и перстнем.

– Так, так… Захар, живо найди веревку! – Купец повернулся к канцеляристу и схватил его за грудцы. – Вот я с кем здесь, оказывается, поигрываю в лото, с душегубами! Да вам нет никакого прощения! В кандалы вас, в острог!.. Захар, что ты там возишься?

– Я сию минуту!

– Подлец треклятый! – продолжал Придорогин трясти подъячего. Трубка у того выпала из руки и покатилась по полу. – Паршивец?.. Да я тебя сейчас…

Хитрово-Квашнин, немного расслабившись, вытер со лба проступившие от напряжения капельки пота. Ну вот, кажется, все прошло гладко. Сейчас свяжем их, да и шабаш, как частенько выражается Митрофан… Эту парочку ждет суд и каторга, закономерная расплата за кровавые дела…

И тут злорадный блеск в черных глазах Калерии дал ему понять, что за спиной у него что-то нет так. Он резко обернулся: Захар стоял рядом, вместо веревки в его руках была зажата печная кочерга! Ощерившись, показывая ряд кривых зубов, он уже занес ее за спину, чтобы в следующую секунду обрушить на его, Хитрово-Квашнина, голову! Дворянин резко отклонился в сторону, и когда загнутый конец кочерги просвистел мимо его плеча, размозжил череп хитреца рукоятью пистолета.

– Да вы тут все заодно! – вскричал он и выстрелил поочередно из двух стволов. В тот же миг в голове пронеслось: «Промахнулся! C такого расстояния!» Осознав это, бросился, не раздумывая, к двери. И во время: в заполнившейся пороховым дымом комнате прозвучали ответные выстрелы.

Сени… дверь… порог крыльца… Прихрамывая, ни разу не оглянувшись, штабс-ротмистр что было сил метнулся к выезду с постоялого двора. Даже в пылу продвижения по заснеженному пространству он слышал, как члены шайки, спотыкаясь с руганью о труп рыжебородого, припустили за ним следом.

«Ну не кошмар ли! – кружилось в голове. – Вот так нарваться на разбойников!»

Сквозь вой метели раздались еще два выстрела, но обе пули, не причинив вреда, угодили в доски калитки. Выскочив за ворота, беглец прикрыл открытую створку и встал с пистолетом наизготовку.

«Станут переть наружу, буду стрелять!.. Выбора нет… Боже ж ты мой, все они – одна шайка!»

Оказавшись подле ворот, лиходеи приостановили свой бег.

– Первого, кто высунется наружу, я нашпигую свинцом из другого пистолета! – предупредил Хитрово-Квашнин, крепко сжимая рукоять.

– Ты убил моего помощника, вашбродь, – послышался голос светловолосого бугая. – Тебе не сдобровать! Око за око, зуб за зуб!

– Ты заплатишь за нашего Пафнутия, колченогий черт! – взвизгнула канцеляристша, перекрывая вой метели. – Я сама тебе кочергой глаза выжгу!

– Сначала поймайте, – ухмыльнулся дворянин. – Откуда вы такие взялись, изверги?.. Похоже, ты у них за главаря, Придорогин. Это твоя настоящая фамилия?.. Сомневаюсь, видно, принесла вас всех нелегкая из… Постой, а не Парамон ли ты Синев? Козловский мещанин, ставший лиходеем Синим?

– Угадал, вашбродь. В самую точку!

– Как же я сразу не догадался? Ведь мне доводилось слышать о твоих с Захаром приметах.

– Ну, ты ж не семи пядей во лбу, хоть и полжизни прослужил в капитанах-исправниках! Я-то тебя мигом узнал, Хитрово-Квашнин, едва ты в избе показался. Мы ж встречались с тобой. Я тогда еще юнцом был, деньги тырил по карманам у петродарских курортников. Сграбастали меня десятники, а тут ты подвернулся. Пожалел, шлепнул пониже спины тростью и отпустил. Помнишь?

– Нет, но, видно, зря отпустил. Надо было тебя за решетку упрятать. Глядишь, человеком бы стал.

– Ну, это дудки! Острог только еще больше озлобляет людей. Он может напугать, но не исправить…

– Экий философ!

– Кое в чем понятие имею, навидался всякого. И все бы здесь прошло, как по маслу, расстались бы мы после пурги как в море корабли, не прознай ты об отрубленной руке. А теперь либо мы прикончим тебя, либо ты сам околеешь от холода.

– Там поглядим… Что, надумал по Петродарской округе прошвырнуться кровавой тропкой? И уж не с одним Захаром, какого-то Прохора с собой прихватил, братьев этих, да еще и гадкую семейную парочку. Откуда же вы нагрянули?

– Из Борисоглебска. Братья двух дней нет, как к нам пристряли, а Дормидонт с Калерией уже порядком при мне, и прямо можно сказать, моего поля ягода! Они, конечно, не Сухаревы, другую фамилию носят. Кстати, их крепостной Пафнутий – молодчина! Про меня, главаря своего, про Захара и братьев, и про кое-что еще, не сказал ни слова! Ты и решил, что мы не причем. Будь по-другому, небось, придумал бы, как нас огорошить, сидели бы мы сейчас связанными, готовыми для отправки в петродарский тюремный замок… А я и впрямь не причастен к этим убийствам. Припоздал, сбившись с пути и плутая по полям. Приехал на постоялый двор, а уж дружки мои, не успела стриженая девка косы заплести, троих порешили…

– Троих? – не поверил своим ушам Хитрово-Квашнин.

– Ну, да, ты не ослышался. Барыню с кучером и Астреина.

– Они и его?.. Сволочи!.. Были у меня сомнения, что на постоялом дворе что-то не так…

– Ну, сомнения ничего не значат… Астреин в сени выглянул, когда Пафнутий с кучером расправлялся. Оставлять в живых свидетеля нельзя, коль за решетку не рвешься… Да ему бы в любом случае пришел конец. Не повезло содержателю постоялого двора, таков его рок, что вилами в бок!.. Наплести тебе про то, что он мне свояком приходится, про гонца из Озерок, ничего не стоило. Главное, ты поверил, а ежели и заподозрил что, то не очень. Ладно, чай не май-месяц лясы точить, нос мерзнет, сейчас отвалится! Ты поторчи тут на холоде в своей офицерской шинельке, вашбродь, а мы пошли в тепло. И не надейся на помощь, в такую заметь сюда ни одна душа не доберется, не исключая Епифана.

– Погоди, а о чем же еще умолчал Пафнутий?

– Ха!.. Ты ж у нас смышленый барин. Догадайся сам.

Глава 4

Хитрово-Квашнин через несколько секунд осторожно оглядел территорию постоялого двора. Поблизости никого не было. Когда раздался звук взламываемой дверцы, стало ясно, что злодеи присвоили его походный саквояж с деньгами и самыми необходимыми вещами. Главное, теперь он лишился всего, что нужно было для перезарядки лепажей – пороховницы, мерки, иглы для прочистки затравочного отверстия, зарядного шомпола и тому подобного. Слышалось, как они, оттащив тело Пафнутия к забору, стали оббивать на крыльце ноги от снега. Негодяи!.. Будь вы прокляты!..

Прислонившись к занесенным снегом воротам и зябко кутаясь в шинель, дворянин стал размышлять о своем незавидном положении. Итак, он попал в самый что ни есть жестокий переплет. Речь идет ни о чем другом, как о жизни и смерти. Если он будет бездействовать, то, конечно же, замерзнет к чертям собачьим, безнадежно сгинет! Холод зверский, от него немеют руки, стынут ноги, он безжалостно сковывает все тело. Противостоять ему невозможно, если не принять меры по выживанию. Сколько случаев сразу приходит на ум!.. Да хотя бы взять историю с петродарским прапорщиком Ивановым. В такую же точно пору с год назад поехал он в другой уезд и где-то за Новой Ситовкой нежданно-негаданно угодил в метель. Сбился, как следствие, с пути и не придумал ничего лучше, как, погоняя лошадь, кружить по заснеженной равнине. Туда поедет, не то, сюда свернет, не так. Везде, куда ни глянь, бесконечные поля, окаймленные точками крохотных колков и полосками березовых посадок. Нет дороги, исчезла под снегом без следа! Видно, заезжал в посадки, пытался развести костер, но, не сумев этого сделать, снова отправился в отчаянии кружить по округе. В конце концов, измотав без толку лошадь, в надежде пережидать буран, избрал для отдыха небольшую тополевую рощицу. Ему б опять взяться за костер, глядишь, все пошло бы на лад, доехал бы куда надо. Но он поступил по-другому: завернулся в свои зипуны и полшубки и крепко заснул. Бедолагу нашли на следующий день крепостные крестьяне помещика Пахомова, выехавшие из имения на рубку леса. Едут себе по своим делам и вдруг замечают заснеженные сани в тополях. Что такое?.. Никак кто заплутал в буран?.. Подъезжают и видят: так и есть, случилась трагедия. Бедное животное околело, замерз, полулежа в санях под шапкой снега, и сам несчастный прапорщик.

А как не вспомнить гибельные катания на лыжах поручика Терентьева. Случились это в Можайском уезде лет восемь назад, когда я еще жил в Нескучном. Отставной офицер любил съехать с крутой горки вниз так, чтоб шапка слетела с головы, чтоб дух перехватило. Помню, говорил всем, что спуск не спуск, если нет свиста в ушах, если не заходится сердце. В тот раз он удалился от имения в места почти для него не знакомые. Катался себе в удовольствие до самого вечера, а в последнем головокружительном спуске упал и сломал не только лыжи, но и ногу. Тут, как назло, метель налетела, смешала небо с землей, ничего не разобрать! Поручик рад бы до своего, или какого другого имения добраться, да никак не выходит, не получается. То, хромая, в горку пойдет, то скатится в овражек. Содрал ветку с тополя, сделал из нее что-то вроде грубого бадика. Идти в метель по глубокому снегу со сломанной ногой невероятно тяжко, так и тянет присесть. Что ж, спустился кое-как в низинку, сел в усталости отдохнуть и уснул. Проснуться лыжнику было не судьба – замерз, сердешный, до смерти… Обнаружил его помещик Потапьев, выбравшийся в те места на охоту. Глядит, холмик не холмик, сугроб не сугроб, подошел, смахнул снег, а под ним мерзлый как ледышка Терентьев!

И ты тут замерзнешь на смерть, если утратишь самообладание… Дьявольщина, не надо было идти на поводу у этого Гарденина! Притащил в подарок борзого муруго-пегого щенка с охотничьим ружьем, поставил на стол полдюжины бутылок шампанского, и давай обрабатывать. Бывают, мол, у помещиков дела, которые не отставить в сторону, не задвинуть в долгий ящик. Хоть убей, а решать их надо. Дело же, с коим прибыл в Харитоновку, такого рода: купил-де он по хорошей цене крестьян на вывод, без земли, теперь позарез потребовалось прикупить для них землицы с лесом к уже имеющемуся поместью в Петродарском уезде. А у кого ее просить, как не у отставного штабс-ротмистра Хитрово-Квашнина, доброго соседа и мудрого хозяйственника…

Бог свидетель, не хотел я никуда ехать в декабре месяце. Долгая дорога, холод, холера только что пронеслась по губернской столице, в конце концов, вечеринка в честь дня рождения!.. Словно кто подсказывал: не слушай Гарденина, оставайся в имении… Можно было бы, не заморачиваясь, совершить сделку в Петродаре, но цена ее превышала шестьсот рублей, а уездным судам дозволялось совершать купчие в сумме до пятисот рублей… Тут про Оленина вспомнил, про его просроченный долг… Что теперь об этом думки думать?! Поздно, брат, ох как поздно! Хватился палки, как головы не стало!

Но раскисать не следует, опускать руки ни в коем случае нельзя!.. Надо все обмозговать хорошенько, обдумать любую возможность для спасения, искать шанс… чертов шанс, который позволит избежать гибели!..

Да, конечно, тут саженях в двухстах имеется березовая рощица с вкраплениями елок и осины. Астреин когда-то купил ее для своих нужд и купил задешево, отдал за нее что-то около пятнадцати рублей серебром. Попробовать собрать в ней хворост и разжечь небольшой костер? Нет, греясь у него, можно стать отличной мишенью для Синего и его дружков, если те задумают провести вылазку. А они ее рано или поздно обязательно проведут… Они решили его уничтожить и сделают это, если он позволит себе расслабиться.

Он должен выкарабкаться из этой переделки. Должен! Но как?.. Смело подойти к избе и вызвать на бой разбойников, будет в высшей мере глупо. Один пистолет против трех или более – убийственно не равные шансы. Митрофан не поможет, он лежит на печи в бреду, объятый злой горячкой. Если эти подонки его уже не прикончили… Ждать приезда путников не имело смысла, вряд ли кто в такой буран найдет сюда дорогу. Десять раз околеешь в эту чертову стужу и не увидишь никакого экипажа! Остается одно – искать помощи на стороне. Пешим ходом. Варяга из конюшни не вывести, он под надежным пудовым замком. Куда же идти? Ответ прост: в ближайшее селение, на хутор Ханыкова. Сколько до него отсюда? Верст пять, не более. Достаточно близко, если б светило летнее солнышко, а зимой, с поврежденной ногой да в разыгравшийся буран это расстояние увеличится вдвое. Но делать нечего. Добраться до него с Божьей помощью, собрать мужиков и устроить поганым ублюдкам, укрывшимся в избе постоялого двора, веселую жизнь! Надо только держаться грунтовой дороги, тянущейся по полям в сторону хутора. Ни в коем случае не сбиться с нее, не затеряться в сумерках на снежных просторах…

Приняв решение, Хитрово-Квашнин положил пистолет в карман шинели, вогнал голову в плечи и, опираясь на трость, зашагал от ворот в юго-западном направлении. Преодолев по колено в снегу отлогий распадок, он вскоре вышел на полевую дорогу. Набрел на нее по наитию, в метельной поземке ее практически не было видно. С облегчением вздохнул и перекрестился – первая часть задачи решена! Прекрасно, вперед, к намеченной цели!

Держась узкой дорожной полосы, он стал идти значительно быстрее. Приободряло то, что хромоты, практически, не наблюдалось. Но это было только начало пути. Через некоторое время скорость продвижения упала, простреленная в Отечественную войну правая нога дала о себе знать со всей беспощадностью. Черт! Кажется, и есть силы, но эта жгучая, отдающая в самые мозги, боль!..

Спустя полчаса одинокий ходок в бушующем снежном море представлял собой жалкое зрелище. С трудом переставляя ноги, с инеем на ресницах и ледяной коркой на усах и бакенбардах, похожий на ожившее заиндевелое чучело, он, казалось, не шел под напором стихии, а топтался на месте. Печальный его вид говорил о том, что какая бы ни была у него цель, она никогда не будет достигнута. Но, тем не менее, шаг за шагом он двигался дальше. Опираясь едва ли не всем телом на трость, сильно прихрамывая, шел только потому, что имел сильный характер, непреодолимую волю.

Метель умерила свой пыл, ее свист стихал, становился глуше. Что это? Буран на исходе или это только затишье?

По ходу движения, основательно продрогнув, находясь в каком-то отупении, он увидел, как наяву, мать и отца. Матушка улыбалась своей благословенной улыбкой и называла его своим любимцем, своим ненаглядным сыночком. Отец тоже дарил улыбку, но скупо, как будто боялся осуждения со стороны в слабохарактерной мягкотелости. Вот уж чего не было в нем, так не было! Израненный турецкими саблями, простреленный насквозь пулями, свое дитя он воспитал в надлежащей строгости, не перебарщивая с ней, но и не давая потачки… А вот и бабушка, Софья Федоровна… Милая, моя милая старушка… Как ты любила своего внучка, как баловала его, как укладывала его спать и ходила вокруг него на цыпочках! Как шикала на деда, если он вдруг кашлял или брался бранить провинившегося слугу! А какое вкусное у тебя было малиновое варенье! А сдобные пироги, а ватрушки!.. Но что-то с ней не то… Почему бабушка так плачет, даже не плачет, а как бы подвывает… Погоди!..

Хитрово-Квашнин замер на месте и, выпрямившись во весь свой высокий рост, прислушался. Через секунду тихий свист метели прорезал отдаленный вой. Сердце путника сжал страх. Волки!.. Он повертел головой, ища хоть какое-либо укрытие, но везде расстилалось снежное море. Возобновить движение?.. Зачем? Какой в том смысл?..

Вой оглашал округу, становясь все ближе и ближе. В нем явственно слышалась угроза.

Оставаясь на месте, дворянин вытащил пистолет и зажал в правой руке. Первобытный, передающийся из поколения в поколение страх перед волками по-прежнему давил сердце, но безвыходное положение прояснило разум до четкой ясности. Последний бой штабс-ротмистра Хитрово-Квашнина?.. Похоже, что именно так. Ему, застигнутому врасплох на запорошенной полевой дороге, не выкрутиться. Что ж, коли все ясно, если это конец, то он дорого продаст свою жизнь. Не один хищник найдет здесь смерть, прежде чем отлетит к Богу его душа! Он задаст жару этим голодным тварям!..

В какой-то миг обильного снегопада, в стороне от дороги, саженях в пятидесяти от нее, вдруг замаячили очертания большого дерева. Это же дуб, тот самый дуб! Боже!..

Во времена службы капитаном-исправником Хитрово-Квашнин, если оказывался в этих местах, всегда уделял внимание столетнему великану. Могучий ствол и широко раскинувшиеся крепкие ветви невольно бросались в глаза. Вот как оно бывает: смотришь порой мимоходом на что-то, не подозревая ни о чем, а это что-то, в конечном счете, так задевает твою судьбу, что захватывает дух!.. Если я доберусь до него, то есть шансы на спасение, есть… Давай, штабс-ротмистр, беги! Беги, что есть сил!..

И он побежал, насколько позволяла это делать раненная нога. Стоная, кусая до крови нижнюю губу, он спешил к спасительному дубу под уже близкий, отчетливый волчий вой. Ледяной воздух обжигал горло, острыми иглами проникал в легкие. Наплевать! Он продолжал рваться вперед.

До дерева оставалось не более двадцати саженей, когда он увидел стаю. Сквозь снежную мглу проступили силуэты семи взрослых особей, мчавшихся по его следу. Завидев добычу, тут же, не сбавляя скорости, стая разбилась на две почти равные группы. Вожак, косматый черно-серый зверюга, как и положено, был впереди. Из его оскаленной пасти с грозными клыками вырывалось прерывистое дыхание с клубами пара. Он был настолько худ, что и при сумеречном свете вечера под его шкурой просматривались ребра. Светло-серый волк со шрамом по всему лбу, готовый в любой момент ускориться, обходил путника с другой стороны. Пятнадцать саженей!.. Вожак и его более мелкий собрат как по команде стали круто сжимать кольцо охвата. Десять саженей!… Легконогие и выносливые хищники стремительно приближались. Хитрово-Квашнин понял, что до цели не добежать. Волки бросятся ему на плечи и собьют с ног на подходе к дубу. Он резко развернулся и, прицелившись в вожака, как можно мягче нажал на курок. Ба-бах! Пуля попала волку в бок. Он закружился с рычанием на месте, пытаясь вырвать горячий свинец из раны. Светло-серому пуля угодила в сердце. Коротко взвизгнув, он со всего маху зарылся оскаленной мордой в снег в двух вершках от стрелка.

Новая ситуация сбила с толку остальных волков. Они приостановились, словно совещаясь, а затем кинулись ожесточенно рвать на куски своих вожаков. Воспользовавшись заминкой, Хитрово-Квашнин бросил пистолет с тростью на снег, добрался до дуба, схватился руками за самую нижнюю ветвь и, подтянувшись, взобрался на нее. Потом встал и перебрался повыше, оседлав удобную развилку. Пока он проделывал это, осыпая шапки снега с ветвей, один из поджарых волков стал мерно прохаживаться под дубом. Вскоре к нему присоединились остальные. Их холодные желтые глаза, когда они поднимали окровавленные морды к небу, угрожающе поблескивали.

Дыхание медленно восстанавливалось, сердце молотом стучало в груди. Хитрово-Квашнин понимал, что чудом избежал гибели. Не будь у него заряженного оружия, он просто бы пропал. Волки покончили бы с ним так же быстро, как с оказавшейся в ловушке косулей.

После эйфории невероятного спасения, разогнавшей в жилах кровь, тело опять подверглось атаке холода. Сидя без движения на толстой ветви дуба, штабс-ротмистр чувствовал, что неотвратимо коченеет. Его тянуло ко сну, глаза слипались, все естество как будто окутывал ледяной усыпляющий покров… Видно, я лишь на время продлил себе жизнь. Выжил только для того, чтобы до смерти замерзнуть на дереве.

Для согрева он принялся хлопать в ладоши, вращать плечами, дрыгать ногами. Перерыв, и снова усилия, способствующие лучшей циркуляции крови. Но с каждым разом он делал это все с большей неохотой. Его постепенно охватывала какая-то одуряющая лень, всепоглощающее безразличие к тому, что c ним происходит. Иногда он смотрел вниз и видел, как один или другой волк подходил к стволу, вставал на задние лапы и, грозно глядя ему в глаза, скреб толстую заскорузлую кору. Как же им хочется добраться до меня!.. И доберутся, если хватит терпения.

Спустя время холод так сковал его члены, так затуманил разум, что ему было лень пошевелить даже мизинцем. Прижавшись спиной к стволу, медленно засыпая, он видел перед собой образ покойной супруги. Ее губы двигались, она пыталась ему что-то сказать… Что, Иринушка? О чем ты говоришь мне? Я… не могу… взять в толк… не понимаю, что ты пытаешься…

Он очнулся, когда полетел с дерева вниз. Еще до того, как оказаться в снегу, подумал, что вот и конец его пути. Сейчас изголодавшиеся звери с диким рыком прыгнут на него со всех сторон и разорвут на мелкие части. Но ничего такого не произошло.

Убрав снег с лица, он повертел головой. Под столетним деревом, кроме него, не было единой живой души. Волки исчезли, словно их никогда и не было, как будто это все ему привиделось в дурном и тягостном сне… Но следы от лап на снегу говорили об обратном… Может, они почуяли другую добычу?.. Может, им показалось, что где-то неподалеку их ждет более определенный успех?..

Вьюга с новой силой заметалась по округе, разразившись резким отчаянным свистом.

Хитрово-Квашнин встал на ноги, поднял пистолет с тростью и посмотрел сквозь снежный вихрь на юго-запад. Со всей очевидностью до него дошло, что до хутора ему не добраться. Только не в этот буран, только не в эту волчью пору!

Глава 5

Теперь он шел той же дорогой назад. Сквозь непрекращающуюся круговерть, облепленный снегом, не переставая опасаться, что заунывный волчий вой снова заставит его в страхе остановиться… Хм-м, волки появились, когда метель пошла на убыль. Видно, в разгар нее они не охотятся?.. Чертово зверье! Показали мне, почем сотня гребешков! Продрали, что называется, с песочком!.. Говорят, их семейные участки имеют в диаметре пятнадцать-тридцать верст. Зимой стая часто распадается на две группы. Одну в количестве пяти-семи особей возглавляет отец-самец, другую – самка-мать. Все для того, чтобы всплошную прочесывать местность в восьми-десяти верстах друг от друга… Мой след взяла часть стаи, которую вел черно-серый самец… Не дай Бог, если поблизости объявится волчица со второй ее половиной или забредут чужаки с другой территории!..

Думая об этом, путник, насколько мог, ускорял шаг. Повторная встреча с серыми хищниками никак не входила в его планы. И только когда в темнеющей дали обозначился забор постоялого двора с верхушкой колодезного журавля над ним, он позволил себе вздохнуть с облегчением. Мысли незамедлительно переключились на ситуацию вокруг шайки. Нельзя было забывать и о холоде. Он на своем опыте убедился, что оставаться на нем – смертельно опасное дело, чистое самоубийство!

Оказавшись на территории постоялого двора, Хитрово-Квашнин отыскал место у забора, где лежали тела Астреина, дворянки и кучера. Откинув снег с восковых лиц, он снял с головы меховую уланскую фуражку и перекрестился. «Слишком темно, чтобы рассмотреть черты раненбургской помещицы. Думается, мы с ней не встречались… Бедняги, никто из вас не чаял, что угодит в смертельную ловушку. Лежать бы и мне с вами, да выкрутился, повезло. Не знаю, сколь надолго. Судьба благоволила и с волками, не попался им на съедение!»

Пока он стоял у забора, метель не замедлила укрыть бледные лица мертвецов белым покровом. На трупы Захара и Пафнутия даже не взглянул – как тот, так и другой заслужили свою участь.

«Синев сказал, что рыжебородый еще что-то утаил от меня», – вспомнился ему разговор с разбойниками у ворот. – О чем умолчал кровавый кучер?.. Что он мог скрыть?.. Ясно, что-то недоброе, какую-нибудь гадость. Очевидно, что разбойники совершили еще одно злодеяние… Какое?.. Пока не могу понять, не имею представления»…

Добравшись до навеса, он с тоской поглядел на занавешенные окна, через которые пробивался тусклый желтоватый свет. Изнутри слышались глухие восклицания:

– Под тебя хожу, Дормидонт!

– Попробую отбиться.

– Нечем бить?.. Тогда – бери!

– Приходится, увы, согласится.

– А я себе еще картишку…

Хитрово-Квашнин вздохнул… Эти там, развалясь на лавках, похоже, играют в дурачки. Пьют чай в тепле, вино, курят трубки… Подлецы, шайка грабителей и убийц!.. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы вас заковали в кандалы! Если задача окажется невыполнимой, я просто лишу вас жизни! Бог свидетель, я не бравирую!

Он погрозил кулаком в сторону окна и подошел к своему возку. Дверца экипажа болталась на одной петле, жалобно поскрипывая в порывах ветра. Внутри было пусто: ни тебе утепляющих полушубков, ни одеяла, ни мехового коврика. Проклятье!.. Ничего не оставили, забрали даже маленькую подушку для шеи, сволочи!..

Забравшись в возок, Хитрово-Квашнин раскурил трубку и хмуро уставился в одну точку. Мысли едва ворочались в голове, хотелось основательно забыться. Пуская, время от времени, клубы дыма, подумал о покойной супруге и вдруг осознал, что та пыталась донести до него в видении. «Живи, Евстигней, – говорила она. – Ты должен жить дальше»… Добрая моя Иринушка, царствие тебе небесное! Заботилась обо мне, когда была жива и здорова, подаешь знаки и теперь.

Он вздохнул, передернул плечами. Черт, жуть как холодно!.. Нет, в возке не согреться, холод пробирает до костей. Начнешь дремать, уснешь, и поминай, как звали!.. Нужно во что бы то ни стало оказаться в тепле, а оно только в избе. Значит, надо попасть в нее. Лиходеи, вне всякого сомнения, будут думать, что второй мой пистолет заряжен. Предложу им сделку – не предпринимать никаких враждебных действий до окончания метели. Полагаю, согласятся, а там поглядим кто кого!

Выкурив трубку, он выбил из нее о каблук золу, сунул в карман и выбрался наружу. У стен конюшни и амбара стал методично разгребать носком сапога снег и ощупывать мерзлую землю. Поначалу попадались лишь всякого рода камешки, битый кирпич, щепки. Нашелся и кусок проволоки, но он гнулся и для поставленной цели не годился. Наконец, пальцы нащупали твердый железный предмет – заледенелый ржавый гвоздь… То, что надо! Еще крепкий, достаточно длинный.

Хитрово-Квашнин с зажатым кованым гвоздем в руке поднялся на крыльцо и подступил к самой двери. Он приблизительно помнил, где с внутренней стороны размещался засов, и принялся совать гвоздь в щель между дверью и коробкой. Уже на третий раз его острие уткнулось в железо, издав характерный звук. Несколько движений, и конец засова вышел из гнезда. Еще усилие, и дверь, чуть скрипнув, приоткрылась.

Штабс-ротмистр сунул гвоздь в карман, вооружился и, опираясь на трость, прошел через сени к внутренней двери. Переведя дыхание, рванул ручку на себя и оказался внутри избы. Лиходеи за столом на секунду-две опешили. Этого времени хватило, чтобы дворянин рявкнул:

– Сидеть на месте ровно! Кто шевельнется, отхватит пулю!

Он медленно отступил к растопленной печи, опустился на скрипучий видавший виды стул и приставил трость к стене. Синев и его приспешники сидели с картами в руках, не шевелясь и не открывая рта. Их взгляды перебегали с лица штабс-ротмистра, на котором выделялись нос с легкой горбинкой, большие карие глаза и волевой подбородок, на черные дула пистолета. Один из подвыпивших братьев пошевелился и зачем-то полез в карман, но дворянин знаком показал ему не делать этого. Слышалось только, как за окном свистит метель, тикают ходики и потрескивают поленья в печи.

– Пришел погреться, вашбродь? – прервал, наконец, молчание Синев, бросив карты на стол. – Задубел, поди?

– Как видишь, холод снаружи приличный.

– Ну, это правильно. Чего мерзнуть-то?.. Будь я на твоем месте, я бы поступил точно так же…

– На моем месте тебе, Синий, никогда не бывать!

Главарь ухмыльнулся.

– Хм-м… Вижу, стрелять ты в нас первым не намерен.

– Вас пятеро, а пули всего две.

– Что верно, то верно… Только греться придется с опаской. Чуть зазеваешься, и тебе конец! Даже Кавалерия – это я так кличу супругу Дормидонта – неплохо обращается с оружием. Влепит тебе, вашбродь, пулю в лоб, даже не сумлевайся!

– И влеплю, пусть знает! – процедила канцеляристша, сверкнув своими аспидно-черными глазами.

– Можешь не успеть, – усмехнулся штабс-ротмистр. – Так в жизни бывает… Ну, вот что, предлагаю до конца метели не предпринимать никаких враждебных действий, соблюдать перемирие. Что скажешь, Синий? Полагаю, справедливый вариант.

Главарь переглянулся со своими сообщниками. Те пожали плечами, оставив решение за ним.

– Что ж, это можно. Я не против, мои друзья тоже… Только одно условие: едва станет ясно, что буран выдохся, мы первыми съедем с постоялого двора. Идет?

– Возражать не стану, сделка заключена.

Через минуту злодеи пришли в себя настолько, что разговорились между собой и возобновили игру в карты. Ощущая приятное тепло, несколько расслабился и дворянин. Он положил пистолет на одну из плоских ступенек лесенки, ведшей на лежанку, набил трубку табаком и разжег ее. Если кто вдруг потянется за оружием, он успеет схватить лепаж и предотвратит попытку. Словам Синева он не верил, тот нарушит перемирие в любую удобную для него минуту, как, впрочем, и его дружки… Что там с Митрофаном?.. Жив, бедняга!

Тяжелое дыхание и бессвязный бред говорили о том, что болезнь была в самом разгаре.

«Теперь все зависит от крепости здоровья слуги, – решил дворянин. – Выдюжит, горячка пойдет на спад, нет, печальный конец неизбежен… Эх, будь он в порядке, все было бы не так плохо, мы б дали им прикурить!.. Гляди-ка, успокоились, опять взялись за картеж!»

Тепло от печи постепенно согрело тело. Настроение понемногу улучшалось, он с видимым удовольствием пускал вверх облачка дыма. О только что пережитом – страшном походе к ханыковскому хутору – не хотелось вспоминать. Все кончилось, и слава Богу!

От нечего делать, он достал из внутреннего кармана блокнот с карандашом и принялся не спеша переносить на бумагу внутренний вид избы – входную дверь, большую бадью с одного ее бока, ларь с другого; половики на дубовом полу, полки над ларем с берестяными корзинками, котелками и всякой иной всячиной. Зарисовал огромную печь, кухню с чугунками и лежащими на полу поленьями, святой угол с образами, длинный стол и лавки с сидевшими на них лиходеями. Синев на рисунке своей внешностью напоминал светловолосого купца-здоровяка, канцелярист походил, как и должно, на уездного писаря, его жена с темными волосами и глазами – на черкешенку.

«Нет, скорее, на цыганку из табора».

На братьях творческий запал не ахти какого рисовальщика иссяк. Черноволосые борисоглебцы в своих одинаковых однобортных сюртуках вышли столь неубедительно, что, сунув блокнот в нагрудный карман, дворянин буркнул:

«Черт знает что!»

– Я тоже когда-то рисовал, – заметил канцелярист. – В юности. Помню, меня хвалили, ставили в пример. Дважды даже заработал по целковому – один раз дьякона отобразил, тот пришел к нам в дом сыграть с родителем в шашки, в другой раз бургомистра с ратманом, заглянувших к отцу по каким-то своим вопросам… Наверное, это были мои лучшие наброски. Потом как-то отошел от этого, повзрослел, не до рисования стало. Жаль, что тетрадь не сохранилась. Везде искал, как в воду канула…

– Кстати, вашбродь, – ухмыльнулся Синев, забирая выигрыш. – На кону-то стоят твои деньги, все те, что полеживали вместе с купчей в саквояже. Забрал и поделил… Значит, в Тамбов ездил землицу с лесом сторговать? Дело нужное, но уж не обессудь, что остался ни с чем. И мезонин мы перевернули вверх дном. Нашли-и-сь денежки, и знаешь, где Астреин их прятал? В одном из углов, под половицей!.. Были ассигнации ваши, стали наши! Мы ж ни жнем, ни молотим, а грабим да замки колотим!

– Сколько веревочки не виться, конец будет, – ответствовал штабс-ротмистр. – Вы, думаете, век будете кровь проливать. Не-е-т, ошибаетесь, не выйдет по-вашему. Ответите по всей строгости!

– Мы еще повоюем… А, Дормидонт?.. Повоюем?

– Несомненно.

Хитрово-Квашнин бросил взгляд на канцеляриста и покачал головой.

– Вот смотрю на тебя, коллежский регистратор, и диву даюсь. И по речи, и по внешнему виду, да и по той же книжке «Московского телеграфа» в кармане, видно, что ты человек образованный, не чужд интереса к литературе, к чтению. В детстве рисовал, тянулся к прекрасному. Что могло заставить тебя стакнуться с таким чудовищем, как Синев, у которого руки по локоть в крови? Он вламывался в дома дворян и купцов, убивал направо и налево, не щадил никого…

– Вам не понять, господин штабс-ротмистр.

– Растолкуй, может, и пойму.

– Не слушай его, Дормидоша, – заявила женщина.– Сейчас он разговоры разговаривает, а надо будет, легко разнесет тебе голову, как нашему бедному Пафнутию!

– Да пусть себе болтает, – ухмыльнулся главарь, искусно тасуя колоду. – Нам до лампады, до фонаря. От нас не убудет.

– Уж не супруга ли подбила тебя на черные дела? – продолжал дворянин, поглядывая на подъяческого сына. – Испорченность женщины порой превосходит все мыслимые пределы. Это ведь Калерия заставила Пафнутия прикончить кучера, это ведь она, а не ты, прострелила голову несчастной раненбургской помещице.

– Тебе какая разница, хромой черт?! – прошипела канцеляристша. – Грейся пока, да побаивайся – я своих слов на ветер не бросаю!

– Я так и думал, она совратила!.. Угрозу насчет кочерги, что ли? Не забыл, помню. Но и ты вбей себе в голову, черноокая, что грядет расплата! Недолго осталось вам всем по белу свету езживать!

Синев мастерски раскидал карты, прислушиваясь к острой пикировке и посмеиваясь в усы.

– Не пугай, пуганные! – отвернулась от него Калерия. – Так, какие у нас козыри?.. Бубны, значит… Подкину-ка я шестерку. А знаете, что означает эта карта?.. Скорую дорогу!

– Да, было бы неплохо убраться отсюда подальше! – сказал муж, оценивая свои карты. – Неуютно здесь как-то, тревога одолевает.

– Никуда мы не денемся, пока гудит этот проклятый буран! – вздохнула Калерия. – Скорей бы он закончился… А вот и восьмерочка червей, сердечный разговор, значит. Дормидоша, у нас с тобой сегодня будет милая беседа. Ты доволен?

– Да, очень, безмерно рад!

– Ты лучший муж на свете!.. Но я ведь сказала не всю правду. Восьмерка червей также означает уединенное свидание с любимой! А я у тебя одна единственная. Так ведь?

– Хорошенькое свиданьице с кучей трупов по соседству! – хохотнул главарь.

– Не надо напоминать об этом, не хочу слушать… О, девятка бубен! Она к деньгам, а денежки мы любим, не правда ли, милый?.. Фу, девятка пик! Означает смерть. Надеюсь, не нашу… Туз треф, казенный дом. Этого нам точно не надо!..

– Что верно, то верно, милая, – согласился канцелярист. – Лучше пулю в висок, чем за решетку!

– Валет треф… Валет бубен… Эти к переживанию, к беспокойному будущему… От одного избавилась, от другого тоже…

Бархатный грудной голос губернской секретарши, если она его не повышала, действовал на Хитрово-Квашнина успокаивающе. Такой нежный тембр, и достался этому дьяволу в юбке!.. Писаная красавица, а сколько зла в сердце!.. Он откинулся на спинку стула, закинул ногу на ногу. Вкрадчивые, убаюкивающие слова навевали сон, умиротворение. Почувствовав, как тяжелеют веки, он проморгался, передернул плечами, сел прямо.

– Синий, дай-ка я погадаю на него. – Калерия кивнула в сторону штабс-ротмистра и быстро стасовала колоду. – Карты не врут… Так, король пик, этот наш дворянин – коварный и опасный человек. Боже, и тут же выпадает валет пик – провал всех наших планов!..

– Ну, наворожила, – махнул рукой Синев. – Накаркала. Не верю, чепуха все это!

– Зря ты так. Карты всегда говорят правду…

– Бабские сказки!.. Хватит чепуху молоть! Продолжим лучше игру, пока везет, пока денежки ко мне липнут!

Калерия на время умолкла. Штабс-ротмистр потянулся к ковшику, стоявшему на приступке рядом с печью, и испил воды. Наблюдая за карточными игроками, вспомнил сына, Авксентия, живущего в Можайском уезде, в Нескучном. Как он там? Написал в последнем письме, что все идет своим чередом, не болеет. Снег лег еще в октябре, ходит с ружьем на зайца, выезжает в Можайск, бывает, что и в Москву. Ну, дай-то Бог!.. Представляю, как тревожатся теперь в Харитоновке камердинер с дворецким. C беспокойством в глазах спрашивают друг у друга: «Что это барин все не едет?» «Никак, что стряслось?» Никифор, дворецкий, поспокойнее, солидность в нем эдакая видна, а Ерофей, тот другой, все забота в глазах, все беспокойство. Поди, места себе не находит, бродит по особняку взад-вперед, хмурится, причитает… Эх, cтряслось, друзья мои, случилось. Знать не знаю, что будет дальше, остаться бы живу!..

Он взглянул на часы: стрелки показывали без четверти восемь.

Калерия снова завела свой дурманящий разговор. Хитрово-Квашнин выбил золу из трубки, спрятал ее в карман, потянулся. Стало так тепло, что он сбросил шинель и фуражку, оставшись в нестроевом темно-синем мундире.

На время сонливость отступила. Но чуть позже вернулась, возобновив свои обволакивающие приступы. Противиться им было невероятно трудно. Веки наливались свинцом, мысли черепашьим шагом ползли в голове, фигуры за столом раздваивались.

– Не спать! – приказал себе штабс-ротмистр. – Приободрись!

Напрасно! Его голова, клонясь вниз, клюнула раз, другой, третий. Игроки за столом уже не двоились, а троились, принимая расплывчатые формы. Голос Калерии звучал словно бы издалека, некоторых слов было совсем не разобрать. А потом и вовсе наступила глубокая тишина…

– Держи его крепче! – вдруг пронзил ее голос Синева.

Забытье дворянина вмиг исчезло, но было уже поздно. Лиходеи стояли рядом. Главарь приставил к его лбу пистолет, канцелярист и борисоглебские мещане грубо хватали его за руки… Черт возьми, я задремал! Вот дуралей!.. Вот олух!.. Теперь Калерия точно исполнит свою угрозу! Возьмется за кочергу и…

– Ну, что, помещик? – сощурила она глаза, когда мужчины стянули его веревками. – Чья взяла?.. Пришел час расплаты. Вспомни Пафнутия и Захара… Я сейчас, только железку раскалю!

– Ай да, Хитрово-Квашнин! – гаркнул главарь, осматрев пистолет штабс-ротмистра. – Ай да, удалец! Какие штуки провернул! Дверь умудрился отворить, с разряженным пистолетом условия ставил! Я-то, простак, думал, что он в случае чего палить начнет. У всех это было на уме… Да-а, обвел ты нас, вашбродь, вокруг пальца. В кого ж ты там пулял, наружи-то? Привиделось что? Аль нервы сдали?

– Волки, отстреливался, – бросил штабс-ротмистр.

– Волки?! Их здесь хватает. Злые зимой, рыщут – добычи ищут. И что, удачно стрельнул?

– Двоих уложил.

– А остальные?

– Пока они терзали своих вожаков, я успел влезть на дерево.

– Подфартило, чего уж там! – Главарь поднял с пола офицерскую шинель и фуражку. – Не просохла до конца, шинелка-то. Ну, ничего, выбирать не приходится. Одевайся, вашбродь, за проявленную смекалку и за то, что отпустил меня когда-то, делаю для тебя снисхождение! Из-за раненной ноги даже получаешь фору: мы начнем действовать только на счет десять. Если будешь торчать поблизости, умрешь. Хотя, как я уже говорил, погибель тебя ждет все равно, не от стужи, так от волчьих клыков…

– Парамон… – начала было с укоризной канцеляристша, но после короткой отмашки Синева, приумолкла.

Хитрово-Квашнин молча надел шинель, натянул на голову фуражку и, взяв трость, направился к двери. Когда он открыл ее и шагнул в сени, послышались напутственные слова Калерии.

– Желаю тебе сдохнуть!

Глава 6

Выскочив за ворота, гонимый постоялец устремился по едва просматривавшейся тропке к стоявшей невдалеке рощице. По временам он оглядывался, опасаясь увидеть позади себя силуэты преследователей. Погони не обнаружилось, и ему стало понятно, что члены шайки, как и предыдущий раз, дальше забора решили не двигаться. Он перешел с бега на ускоренную ходьбу и, наконец, на шаг. Вскоре показался край рощи с группой елей на переднем плане.

– Вот тут я и сделаю остановку… Что б отдохнуть и пораскинуть мозгами.

Оказавшись среди деревьев, где пурга носилась не так рьяно, он сорвал несколько мохнатых лап и устроил на снегу подкладку. Присел на нее, разжег трубку, задумался. Что ж делать-то?.. Как быть?.. Здесь, в елках, можно лишь отдышаться немного. Холод не переждешь, он уже сейчас протягивает сквозь шинель свои ледяные щупальца. Через четверть часа, максимум полчаса, я буду дрожать мелкой дрожью, потом просто окоченею и усну вечным сном… Помнится, в войну 12-го года наш отряд наткнулся в смоленском лесу на группу французов. Видно, заблудились в поисках пропитания. А, может, их загнали туда местные крестьяне. Оборванные до жалких лохмотьев, кожа да кости, они сидели в кружок у стволов сосен. Как будто сделали привал. Но это на первый взгляд. Заиндевелые, недвижимые, все они, как один, были мертвы…

А, что если, все-таки разложить небольшой костер?.. Пламя позволит мне худо-бедно протянуть до рассвета, а там, возможно, и метель покажет первые признаки усталости, подтянутся к постоялому двору какие-нибудь путники… Нет, это не выход. Отсвет костра может привлечь сюда этих чертовых головорезов, и тогда они точно разделаются со мной раз и навсегда!.. Ну, и как мы поступим?.. Хм-м, ничего пока не приходит на ум, кроме того, что единственный шанс на спасение – быть в тепле астреинского дома… Чу! Что это? Шаги?.. По моему следу идут разбойники!.. Не все, один из них!.. Вряд ли Калерия, хотя, кто знает. Эта ярая мегера, по-моему, способна на все.

Хитрово-Квашнин затушил трубку и сунул в карман. Приподнявшись на ноги, крепко зажал трость в руке и осторожно встал за крайнюю пушистую ель, облепленную снежными шапками. Тень человека с пистолетом, не прошло и дюжины секунд, подкралась к ней. Она была так близко, что штабс-ротмистр почувствовал ее запах. Запах одеколона. Канцелярист!.. Так это начитанный муженек Калерии приперся по мою душу! Набрался смелости, расхрабрился?.. Ну, давай, чертов писарь, испытай свою судьбу!

Преследователь, постояв с полминуты на месте, сделал еще пару шагов вперед. Когда из-за еловой лапы показалась его вооруженная рука, Хитрово-Квашнин резко стукнул по ней тростью. Вскрикнув от боли, канцелярист выронил пистолет и полез в карман за другим, но тут же получил удар кулаком в подбородок. У него перед глазами вспыхнули искры, поплыли разноцветные круги, ноги подкосились, и он провалился в беспамятство…

В чувство его привела пригоршня снега. Не понимая, где находится и что с ним происходит, он помотал головой из стороны в сторону. Осознав, что случилось, тяжело и продолжительно выдохнул.

– Ну, что, чернильная душа, – проговорил штабс-ротмистр, стоя над ним с пистолетом. – Решил в одиночку расправиться со мной?.. Ты хоть когда-нибудь убивал? Или это делала за тебя твоя милейшая супруга?

Канцелярист проморгался, потрогал рукой пустой карман, потом ноющий подбородок.

– Приходилось, убивал. Вынужденно… Это был единственный раз в жизни.

Дворянин кивнул.

– Верю. Мне кажется, ты не из тех, кто может легко лишить человека жизни. Что ж теперь заставило тебя красться за мной с пистолетом в руке? Если б я не опередил тебя, ты бы непременно выстрелил.

– Заставил жребий. Дело в том, что мы с Синим подбросили монетку. Идти по вашим следам выпало мне.

– А что же братья? Они не принимали участия в этом деле?

– Куда им?.. Да и нет у Синего к ним доверия. Недавно к нам пристряли, что из себя представляют, не совсем ясно.

– Хм-м… Быстро же главарь переменился. Похоже, пожалел, что отпустил меня…

– Его жена доняла. Мол, последнее дело свидетеля отпускать: вы и волков можете снова оставить с носом и стужу пережить.

– Ох, и Калерия! Где ты откопал это чудовище?

– Чудовище, говорите… Да, у нее сильный характер, она не боится крови, умеет стрелять и… легко нарушает закон. Но эта красавица любит меня, а я ее. Где откопал?.. в Борисоглебске, там таких больше нет.

– Не сомневаюсь… Твоя настоящая фамилия? Только честно!

– Петров… Вы же не пустите в меня пулю, господин штабс-ротмистр?

– Петров, значит… Что ж, есть такая подъяческая фамилия как в Петродаре, так и в Козлове… Нет, кончать я тебя не собираюсь. У меня теплится надежда сдать всю шайку властям, что б вы по закону ответили за свои злодеяния. Получится у меня или нет, не знаю. Вставай!

– Что вы собираетесь делать?

– Вернуться туда, откуда пришли. В тепло астреинского дома. Думаю, теперь я не смогу попасть в него через двери, их наверняка подперли чем-нибудь изнутри. Так? Я не ошибаюсь?

– Не ошибаетесь, мы так и сделали. Калерия предложила.

– А вот с твоей помощью я в дом обязательно попаду. – Хитрово-Квашнин заставил Петрова подняться. – В путь! Хитрить не советую, у меня два пистолета. Один из них, кстати говоря, мой лепаж. Он побывал в снегу, но осечки может и не дать. Да, возможно, ты не заметил, я вынул из твоего кармана книжку «Московского телеграфа». Почитаю в тепле на досуге.

Канцелярист вздрогнул и похлопал себе по боку. Видно было, что новость эта не пришлась ему по душе.

– Не переживай, верну.

– Я не переживаю, только…

– Что – «только»? Ты ж предлагал мне этот журнал. Запамятовал? Вот чудак!.. Ну, двинулись!

Петров кивнул и, сгорбившись, не спеша пошел обратной дорогой. Через несколько шагов замер на месте.

– А вдруг появятся волки?.. Честно говоря, я о них и не подумал, когда направился сюда… Смотрите, а буран-то стихает!

– Не забивай себе голову! Мы сначала их услышим… Унимается метель, говоришь. Я так думаю, это лишь затишье.

Они прошли по заснеженной долине половину пути, когда раздался вой. Сначала вдали подал голос один волк, потом заунывную песню подхватил другой, третий. Канцелярист в испуге посмотрел на штабс-ротмистра.

– Не дрейфь! – ухмыльнулся тот. – Волки слишком далеко. Мы вполне успеем дойти до постоялого двора.

Петров заметно ускорил шаг, держа руки у ворота длиннополой шинели. Через минуту полуобернулся.

– Я подумал, что они порвали бы вас в ельнике на клочки! Ведь волков, должно быть, целая стая! В эту пору они голодны, как никогда.

– В ельнике – да, но не в роще, где растут подходящие для укрытия деревья.

– Один мой дальний родственник пострадал от волков. Остался без глаза, без руки, всю жизнь ногу приволакивал.

Волчий вой какое-то время приближался, потом стал звучать глуше, а вскоре и совсем затих вдали. Слышалось только, как хрустит снег под сапогами и на разные голоса поет метель. После короткой передышки она с новой силой закрутилась в пространстве.

– Мы их больше не услышим? – задал вопрос канцелярист.

– В самый разгул бурана они вряд ли носятся по округе, – предположил штабс-ротмистр. – В любом случае, нам тут недалеко…

Буран неуклонно набирал силу, свирепея с каждым порывом. Они шли под его гул, согнувшись в три погибели. Снег сыпал в глаза, попадал в рот, забивался под воротник. Его мельтешение не прерывалось ни на секунду.

– Вот мы и у цели! – воскликнул дворянин, различив впереди темный массив забора. – А ты, чернильная душа, боялся!

Петров энергично закивал головой.

Пройдя через ворота на постоялый двор, ночные скитальцы взошли на крыльцо. Изнутри до них донесся неясный разговор. Синев что-то втолковывал Калерии, та соглашалась, но не до конца, приводя свои доводы. Братья-борисоглебцы вразнобой тянули какую-то жалостливую песню.

– Стучи! – Хитрово-Квашнин ткнул ствол в поясницу канцеляриста. – И не вздумай шутки шутить! Я отправлю тебя на тот свет, не раздумывая, если что! Веришь?

– Верю, – Петров трижды стукнул кулаком в дверь. – Я и не собирался ничего предпринимать. Вы уже показали, что с вами лучше не связываться.

– Мудро, что ни говори. Также умно ты поступишь, если побыстрее спровадишь из сеней того, кто выйдет открыть дверь.

В сенях после короткой проволочки зазвучали негромкие шаги. Штабс-ротмистр предположил, что это Калерия. Так оно и вышло.

– Это ты, милый? – послышался ее приятный грудной голос.

– Я, конечно же, открывай!

Дверь со скрипом отворилась. Хитрово-Квашнин пригнулся, прячась во тьме за спиной Петрова. Он был готов ко всему: если женщина заметит его, это станет ее последним мгновением. Как, впрочем, и для ее мужа. Стрелять он не будет, их отправит в вечность рукоятка пистолета. Пули прибережет для Синего и борисоглебских захмелевших певунов.

– И как все прошло? – спросила Калерия, сосредоточив все свое внимание на супруге. – Ты пристрелил его?.. Он мертв?.. Мы можем спокойно дожидаться конца бурана?

– В избе все расскажу. Ступай, дверь я сам закрою и подпереть не забуду… Замерз, невмоготу!

– Замерз?.. Мы как раз картошку запекли, самоварчик разогрели. Синий новую бутылочку хереса откупорил.

Минутой позже, увидев на пороге комнаты рядом с мужем вооруженного дворянина, Калерия прикрыла глаза рукой и покачала головой. Братья прервали песню на полуслове. Синев, сидя на лавке с калачом в руке, едва не поперхнулся.

– Не может быть!.. Опять!

Хитрово-Квашнин толкнул канцеляриста в сторону стола, отступил к печи и снова устроился на скрипучем стуле.

– Жить не могу без вашей теплой компании… Разрядить пистолеты и положить перед собой! Ну, я не шучу! Синий, ты будешь первым, в кого я сейчас пущу пулю!

Главарь с неохотой разрядил свой пистолет и знаком показал, чтоб и другие сделали то же самое.

– Так, хорошо, – сказал штабс-ротмистр. – Руки советую всем держать на столе, что б их я видел. Второй заряженный пистолет у меня в кармане.

Петров налил в кружку вина и стал пить мелкими глотками. Синев и Калерия многозначительно переглянулись.

– Что, Дормидонт, не по зубам кость? – ухмыльнулся главарь. – Не раскисай, не зазорно дать промашку, бывший капитан-исправник – крепкий орешек! Но ничего, как-нибудь обломаем и его… Да-а, вашбродь, удивил. – Он стукнул пальцем по бутылке. – Я уж было собрался выпить за упокой твоей души…

– Скорее, за мое убийство.

– Вернее верного… Мы теперь с тобой квиты, чего ходить вокруг да около! Твое устранение – наша первейшая задача. Вдруг ты выкарабкаешься, такое может случиться, от бывшего капитана-исправника все можно ожидать. Оставлять в живых свидетелей, как я и говорил, себе на горе…

– Он рассчитывает упечь нас всех за решетку, – проговорил Петров, все еще поеживаясь. – Так мне и сказал.

– Поглядим, что из этого получится, – отреагировал Синев, зажигая от свечки кривую трубку. – У него свои планы, у нас свои.

– Он один, а нас много, – встрял в разговор борисоглебец с бородавкой на щеке. Находясь во хмелю, он готов был лезть прямо на рожон. – Чего мы ждем? Нападем скопом, всех перестрелять не успеет!

– Дурак, и больше ничего. Тебя не спросили, помалкивай!

– Чего ты мне рот затыкаешь?! – возмутился Семен. – Ну, хватил лишка, и что с того?.. Ты нам с братом не указ! Мы сами по себе…

– Да, как только метель стихнет, мы отправимся в Борисоглебск, – сказал менее подвыпивший Тарас. – В шайке твоей не останемся. Не по душе ты нам Синий, нет в тебе понимания.

– Скатертью дорога! – бросил главарь. – Жалеть не будем.

– Тараска сказал правду, не по пути нам с тобой, Синий, – поддержал брата Семен. – Мы знакомы всего пару дней, а все с тобой ясно. О чем говорить, если награбленное после дележки осело у тебя и у этой семейной парочки.

– А вы оба пошевелили хоть пальцем, когда Калерия и Пафнутий делали здесь дело? – сузил глаза главарь.

Семен нахмурил свой низкий лоб и в упор посмотрел на Синева.

– Там, возле имения, ты убил нашего двоюродного брата… Зачем? Какой в том был толк?

– Опять?! Я ж вам, недоумкам, вдалбливал. Повторить?.. Пожалуйста! Иначе я не мог поступить, так было нужно. Что тебе еще сказать, дурню?!

Семен скрипнул зубами, налил себе вина и одним глотком опорожнил кружку.

– Ладно, Синий, болтать с тобой, себя не уважать. Пойду лучше переговорю… c Прошкой, небось, оклемался уже… Вашбродь, я схожу в ту комнатку? Пистолет мой вот, на столе, разряженный.

Хитрово-Квашнин, немного подумав, кивнул головой.

– Не делай этого! – бросил Синев с потемневшими от гнева глазами. – Я тебя предупреждал…

– Пошел к черту! Буду я тебя слушать!

Семен был на подходе к комнате, когда главарь, сделав знак дворянину, догнал его и ударом кулака сшиб на пол. Он попытался встать, но Синев обхватил его голову руками и одним резким движением свернул шею. Все услышали, как хрустнули позвонки непокорного борисоглебца.

Тарас, увидев гибель брата, вмиг протрезвел, вскочил на ноги и запустил в Синева пистолет. Тот легко увернулся, поднял оружие и, подступив к столу, встал напротив соперника, который уже вытащил нож и угрожающе поводил им из стороны в сторону. Семейная пара осталась сидеть на месте, молча наблюдая за происходящим.

– Значит, не нравлюсь я тебе? – спросил Синев, буравя взглядом Тараса.

– Ты не девица, чтоб мне нравиться…

– Смелый ответ. Что верно, то верно, не девица… Хорошо, ссориться с тобой я не хочу, нет во мне больше злости. Ты ж прекрасно видел, твой брат сам нарвался. Ему не следовало мотать мне нервы, он заслуженно получил свое. К тебе я нормально отношусь. Буран закончится, забирай его тело и отправляйся в свой Борисоглебск. Не желаешь быть в моей шайке, не надо. Как тебе предложение?.. Вижу, ты не против. Вот моя рука!

Черноволосый Тарас перевел дыхание, рука с ножом стала потихоньку опускаться вдоль тела. В какой-то миг на широком лице вновь появилось выражение недоверия.

– Ты не темнишь?.. Я останусь цел и спокойно уеду домой?

– Чтоб мне сдохнуть, если это не так!

Рука Тараса потянулась к пятерне Синева. Их рукопожатие было крепким и продолжительным. Борисоглебец, все еще хмуря брови, с облегчением вздохнул. Присаживаясь на лавку, он ослабил внимание лишь на секунду, но этого хватило, чтобы получить сокрушительный удар пистолетной рукояткой в висок. Свалившись под стол, он пару раз дернул ногой и больше не шелохнулся.

– Главари не любят, когда их ни во что не ставят! – прошипел Синев, стукнув носком сапога в уже мертвое тело. – Дормидонт, отволоки всю эту падаль в сени!

Канцелярист послушно исполнил его приказ: сначала вытащил в сени тело Тараса, потом Семена. Сев на лавку, снова налил себе вина и одним глотком выпил.

Хитрово-Квашнин остался пассивным наблюдателем разборки лиходеев. Попыхивая трубкой, не теряя бдительности, он заметил:

– Крут ты на расправу, Синий.

Разбойный верховод, усевшись на свое место, ухмыльнулся.

– У них не было ко мне должного уважения. Рано или поздно я все равно расправился бы с ними.

– Выходит, братья были здесь, когда Пафнутий и Калерия совершали свои убийства… Ну, что ж, мне их ничуть не жаль, двумя негодяями меньше. – Дворянин посмотрел на каждого из лиходеев. – Имейте в виду, договор остается в силе. Сидим все смирно, ждем окончания метели. И не дай Бог кто из вас дернется в мою сторону – пальну без предупреждения!

– Можно было и не напоминать, – отозвался Синев. – Ладно, ты там грейся у печки, а мы выпьем за наше здоровье… Может, налить кружечку?.. Нет желания?.. Ну, гляди. И вот что уясни для себя, вашбродь: ночь зимняя, длинная, мы-то поспим по очереди, если пожелаем, а вот тебе вздремнуть не удастся. Чуть забудешься, как в прошлый раз, и все, пропал!

Они чокнулись, выпили и закусили калачами с маком. Канцелярист раскраснелся, повеселел, потребовал еще вина.

Хитрово-Квашнин, более-менее согревшись, разделся и разжег трубку. Пуская клубы дыма, подумал: «Боже, как же приятно быть в тепле, когда за окном бушует буран!»

Вспомнив о «Московском телеграфе», достал его и начал листать страницы, не прекращая в то же время держать в поле зрения разбойную троицу. В сентябрьской книжке журнала имелись большие статьи о состоянии общей ботаники и географии северной Африки, помещались повести Гофмана, Вельтмана, драма Гюго «Гернани, или Кастильская честь», стихотворная трагедия Дюма «Стокгольм, Париж и Фонтенебло».

В конце номера, среди «Литературных и журнальных известий», он наткнулся на вложенную тонкую тетрадь. «Это что такое?.. Хм-м, кажется, дневниковые записи… Вот отчего подъяческий сынок так напрягся, когда я обмолвился об изъятии журнала!.. Он ведет дневник, неоценимый для будущего следствия документ! Посмотрим, о чем он тут пишет, какие мысли поверяет бумаге. Начато в середине декабря 1829 года… Первые записи безынтересны, короткие замечания о погоде, домашней жизни, канцелярской работе в присутственном месте, встречах со знакомыми людьми… А вот это уже любопытно… «19 января послали в Борисоглебск. Приехал к вечеру. Погода мерзкая, дождь со снегом, грязные лужи. Зима называется!.. На именинах коллежского регистратора Поднебесова познакомился с очаровательной женщиной, зовут ее редким и красивым именем Калерия. Яркая брюнетка, глаза чернее ночи, тонкая талия! Бездетная вдова, мужа похоронила в прошлом годе – на главной улице города он в пьяном виде попал под лошадь. С ним была Калерия. Говорят, она и толкнула его под конские копыта. Из мести, он якобы в ссорах с ней распускал руки. Я, как и Поднебесов, в это не верю, скорее всего, досужие сплетни. Танцевал с ней, беседовал наедине, она прекрасна!»

Когда же с ней познакомился Петров? Так, «1830 года, января 20 дня»… Ладно, позже почитаем. Эти там что-то затевают… Синев что-то сказал Калерии, она собирается подняться из-за стола.

Он сунул журнал в карман лежавшей на полу шинели и взял в руку пистолет.

– Вашбродь, у нас к тебе просьба, – обратился к нему Синев. – Печеной картошечки собрались отведать, а тут солонка почти совсем пуста. Есть картошку без соли все равно, что нюхать цветы через стекло. Не против, если Кавалерия сходит за ней?

– Мое благородие против, – насмешливо произнес Хитрово-Квашнин. – Трескайте без соли!

Синев цыкнул языком, Калерия вздохнула. Узкое лицо Дормидонта сморщилось, его глаза просительно уставились на дворянина.

– Ладно, где соль? – снизошел тот.

– Да вон, в мешочке на полке, – оживился Синев.

– Пусть Калерия вывернет карманы и покажет мне свои руки. Так, что б я видел.

Красавица выполнила требования и, взяв солонку, направилась к полке, висевшей на стене в двух саженях от печки. Насыпав соли, она не спеша пошла обратно к столу и вдруг сделала резкое движение рукой. Вся соль из солонки стремительной белой россыпью полетела в лицо дворянину! От неожиданности он охнул и выронил пистолет. Жмурясь и протирая глаза тыльной стороной ладони, попытался схватить запасной. Но Калерия кинулась на него и сбила на пол. Разом подоспели другие, и борьба закончилась, едва начавшись. Через минуту Хитрово-Квашнин сидел, как и в прошлый раз, растерянным и плотно привязанным к стулу. Глаза щипало, текли слезы ручьем, настроение было ни к черту.

– Дормидонт, промой ему глаза водой, – приказал главарь. – Что б видел, как Кавалерия будет орудовать кочергой. Не передумала?

– Нет, сейчас и займусь этим.

Вода помогла унять зуд и боль в глазах, сняла дикое раздражение. Но ситуация была хуже некуда. Да, это конец… Теперь ничто не сможет спасти меня. Никакое чудо. Жизнь отсчитывает последние секунды. Если только…

– Ты настоящая умница, Калерия Никодимовна, мой тебе поклон! – покачивал головой Синев. – Хитрый Дмитрий, да и Шура не дура! Это ж надо так сплутовать! Ничего не скажешь, против бабьей изворотливости мужик сущее дитя. Мы с тобой, дорогой Дормидонт, никогда б до этого не додумались! Правду говорят, лиса семерых волков проведет, полными дурнями их выставит…

Он умолк, потому что Калерия встала перед дворянином с раскаленной кочергой в руках.

– Вспомни Пафнутия и Захара…, – начала было она.

– Погоди! – прервал ее главарь. – Уж с кочергой торчит!.. Не так скоро. Дадим их благородию сказать последнее слово.

– Кочерга остынет…

– Долго ее раскалить?.. Жуть, а не женщина! В жизни такую не встречал!.. Давай, вашбродь, соберись с мыслями.

Хитрово-Квашнин взглянул на Синева, щуря пострадавшие от соли глаза.

– С мыслями я уже собрался. У меня вопрос: хочешь заполучить еще больше денег?

Глава 7

Ухмылка медленно сползла с лица главаря. Он оглядел своих дружков и уставился на связанного.

– Ты это о чем, барин? Никак, хитрость какую-нибудь задумал?

– Так ответь, хочешь?

– Ну, если честно, то не против.

Дворянин кивнул.

– Хорошо. В Тамбов я ездил не только за тем, чтобы продать лес и землю, но и получить долг с моего сослуживца. Деньги большие, десять тысяч ассигнациями. Можешь себе представить? Ты когда-нибудь в своей жизни держал в руках такую громадную сумму?! Полагаю, что нет. Прежде чем заехать на постоялый двор, я спрятал эти деньги. Они неподалеку. Как знал, что здесь что-нибудь случится. Так вот, я показываю вам схрон, вы отпускаете меня на все четыре стороны. Все очень просто. Если я замерзну или меня разорвут волки, то так тому и быть.

Разбойный верховод присвистнул и, гладя бороду, закивал головой.

– Если это так, если тут нет подвоха… я… я отпущу тебя. Отпустим его, Дормидонт, Калерия?

– Не верь ему, Синий, – зашипела женщина. – Слишком хорошо, чтобы быть правдой. Врет он, нет у него больше никаких денег! Одурачить нас решил, вот и все. Почему-то деньги за продажу земли и леса и еще пятьсот рублей оставил в саквояже, а эту сумму взял и спрятал…

– Остынь, вздорная баба!.. Десять тысяч ассигнациями! Я б их тоже запрятал, если б подъезжал к постоялому двору… Неплохо, совсем неплохо! Нам бы эти деньжищи пригодились, мы нашли бы им применение. А, Дормидонт?.. Твоя жена не верит бывшему капитану-исправнику, а ты?

Канцелярист, слегка покачиваясь, пожал плечами. Видно было, что он не пришел ни к какому мнению.

– Вот ты всегда так, – вскинул рукой воздух главарь. – Ни то, ни се, ни сиво, ни буро!.. Соберись!

– Положусь на твое мнение, Парамон. – Петров перевел взгляд на супругу. – Милая, я думаю, это справедливо… Деньги и взаправду большие, есть шанс заполучить их…

– Только потом не пожалейте! – фыркнула Калерия и в сердцах бросила кочергу на пол.

С усмешкой взглянув на нее, Синев приказал зарядить все пистолеты. Как только задание было выполнено, он тут же разрезал веревку, стягивавшую дворянину грудь.

– Вставай, вашбродь, и веди нас к своим большим деньгам! Мы готовы!

– Конечно, только развяжите мне руки.

– Э-э, нет…

– Что не так?.. Я безоружен, у меня простреленная нога. Чего вы боитесь?

Главарь потер заросший бородой подбородок, как будто это могло помочь ему принять верное решение. Его голубые настороженные глаза неотрывно смотрели на пленника.

– Хорошо, – проговорил он. – Но если только попробуешь выкинуть какой-нибудь фортель, мы изрешетим тебя пулями!

– Договорились!

Когда веревка свалилась на пол, Хитрово-Квашнин встал со стула, оделся и потянулся за тростью. Но ее прямо у него из под носа увел Синев.

– Не хватало, что б ты огрел кого-нибудь из нас, как Пафнутия, тяжелым набалдашником? Дормидонт понесет трость. Отдаст ее тебе, когда отыщем деньги.

– Что ж, так тому и быть.

Перед лицом гибели план в голове у Хитрово-Квашнина сложился почти мгновенно. Тянуть с этим было нельзя. Он понимал, будь у него на самом деле припрятаны деньги, его все равно бы не оставили в живых, пристрелили бы сразу после их обнаружения. Он это ясно видел в глазах разбойников, ощущение смертельной опасности витало в самом воздухе дома. Оно было настолько сильным, что у него заныло в груди.

«План рискованный, – вертелось в мозгу. – Но, как говорится, пропадать, так пропадать с треском! Все надежды на висячий замок от входной двери, который, помнится, лежит в сенях на лавке, и… на вьюгу. Если я доберусь до замка, половина дела будет сделана».

– Послушай, Парамон, – чуть успокоившись, заговорила Калерия. – И карты, и женское чутье мне говорят о том, с ним нужно немедленно кончать, пока он в нашей власти. Или он покончит с нами. Ты этого добиваешься? Повторяю, нет у него больше никаких денег. Придумал красивую сказочку, чтобы мы на нее клюнули, чтобы выжить… Вспомни, купца Мамонова. Также плел нам про деньги, а потом, по ходу дела, выпрыгнул в окно, нырнул в амбар, закрылся в нем и оставил нас не у дел… Дормидонт, не молчи, скажи ему, что он совершает ошибку, что пожалеет о принятом решении, да поздно будет.

Канцелярист, вздохнув, снова неопределенно пожал плечами. Выпитое вино действовало на него расслабляющее, решения давались нелегко, со скрипом.

– Опять молчит! – всплеснула руками Калерия. – Да что же это такое?! Один не рыба, ни мясо, другой уперся как бык рогами в стену! Как до вас достучаться? Какие найти слова, что б вы поняли?

– Вот глупая! – мотнул головой Синев. – Никуда штабс-ротмистр не денется. У нас пять пистолетов. Вздумает сбежать – ему конец!.. Вспомнила Мамонова. Тот схитрил, шагая к несгораемому шкафу, слов нет, но потом-то, через месяц, поплатился за это. Не двести рублев отвалил нам, а четыреста!.. Ну, тронулись! – Он ткнул пленника пистолетом в поясницу. – Кавалерия, хватит нести вздор! Лучше фонарь захвати.

И они пошли. Дормидонт с оружием и тростью шагал впереди, следом – пленник, за ним – главарь, позади него – Калериия. В холодных сенях было отчетливо слышно, как пурга носится по двору, взлетает на крыльцо, с воем рвется в наружную дверь.

– И нос-то высовывать не хочется, не то, что б выходить, – буркнул канцелярист, отодвигая засов. – Чертова метель!.. Проклятущий холод!

– Хватит скулить, нас ждут десять тысяч! – бросил главарь. – За таким кушем я голым поползу по сугробам! Но если их благородие пудрит нам мозги, пусть уже сейчас начинает читать про себя молитвы. Я сам порежу его на мелкие кусочки!

Когда канцелярист распахнул дверь, вьюга со свистом влетела в сени, облепляя все вокруг хлопьями снега. Вот он шанс! Вот оно мгновение!.. Штабс-ротмистр, резко развернувшись, коротким ударом выбил пистолет из руки Синева и толкнул его на Калерию. Пока они валились на пол, он схватил замок и выскочил на крыльцо. Оглушенный воем метели Петров только на порожках счел нужным оглянуться. Он даже не успел понять, что происходит – нежданный удар пришелся ему прямо в ухо. Теряя пистолет с тростью, он взмыл на короткий миг в воздух и в бесчувственном состоянии рухнул в снег.

Не мешкая ни секунды, Хитрово-Квашнин захлопнул дверь и накинул замок на петли. В нее тут же посыпались громкие удары.

– Твою мать! – заорал Синев. – Он опять оставил нас в дураках… Опять объегорил! Да что б его!..

– А я вам, остолопам, говорила! – слышался язвительный голос Калерии. – Я вам втолковывала, предупреждала, что нельзя верить этому чертову исправнику!.. А ты меня вздорной да глупой называл!.. Вот получи теперь!

– Да заткнись ты! Без тебя тошно.

– Дормидонт, что с тобой? – крикнула женщина. – Отзовись, милый!..

Хитрово-Квашнин в спешке попробовал найти в снегу пистолет, но, не преуспев в этом, схватил трость и уже в который раз за ночь бросился к выезду из постоялого двора.

«Задерживаться здесь нельзя ни в коем случае, – думал он на бегу. – Разбойники, наверное, уже выскочили в другую наружную дверь, чтобы обогнуть дом и выйти на меня из-за угла».

Не успел он добежать до ворот и обернуться, как Синев с Калерией засуетились с фонарем у крыльца. Пока их смутные силуэты мелькали в метельной мгле, ему каждую секунду казалось, что они вот-вот бросятся за ним в погоню. Однако вскоре и фонарь, и фигуры исчезли из виду. Видно, забрав бесчувственного Петрова, разбойники почли за лучшее скрыться в доме.

– Ну, вот и здорово, вот и хорошо! А я уж было снова наладился бежать к роще… Фу, пронесло… Но опять, черт возьми, торчу на ветру и морозе!..

Кутаясь в воротник шинели, штабс-ротмистр минуты две не трогался с места. Мысли, сменяя одна другую, хороводом кружились в голове. Ну, и что теперь предпринять? Как действовать?.. Вернуться к дому?.. Что это мне даст? Наружные двери надежно прикрыты. Через них внутрь не попасть… И чем я припугну разбойников, если все-таки попаду? Своей тростью?.. Да, слов нет, она не раз выручала меня из беды, но в данной непростой ситуации… Погоди, но ведь есть окна! Можно осторожно выставить стекло в одной из комнат дома и забраться внутрь… Да хотя бы в той, где лежит больной разбойник. С награбленными деньгами Синев и компания будут резаться в карты до утра… Да туда никто и не сунется, пока он без сознания!.. Там, даст Бог, я и пережду эту ночку!.. Заразная китайка?.. Ничего, у меня крепкое здоровье! Спасибо батюшке, к нему никакая хворь не приставала вплоть до самого конца… А если больной очнется, то… ну, там будет видно…

Хитрово-Квашнин прошел по занесенной снегом дорожке к экипажам, от них – к стене дома и к окошку. Как и предполагалось, разбойники снова засели за карты. Теперь они играли в штосс, игру еще более простую, чем дурачки. Банк метал Синев, слышались слова «сонник», «абцуг», «руте». По некоторым доносившимся восклицаниям можно было догадаться, что и канцелярист, оклемавшись от удара в ухо, принимает участие в игре.

– Налейте винца… мне сегодня… повезти, – раздавался не совсем отчетливо его голос. – Дважды штабс-ротмистр… из меня душу. Чего уж там, не везло… обязательно должно… в карты.

Вытащив из кармана ржавый, но полезный гвоздь, ночной скиталец прошел по стене вправо, завернул за угол и приблизился к первому окну в торце здания. Так, сейчас расковыряем замазку, загнем гвоздики, вытащим стеклышко. Не разбить бы!.. Холодно, черт возьми, без перчаток! Но в них работать неудобно. Торопиться не стоит, спешка нам ни к чему. Толика терпения, и мы в тепле!

Во тьме метельной ночи замазка кусочками отваливалась от окна и летела в снег. Был загнут в дерево рамы один тонкий гвоздик, другой… Вдруг между тучами вспыхнул короткий просвет, и Хитрово-Квашнин ясно различил, что через стекло на него смотрят глаза! Нет, не больного разбойника, и не отраженье его очей… Это были красивые глаза… юной девушки! Боже, это еще что такое? Как это может быть?!

Выставив, наконец, стекло и осторожно прислонив его к стене, он громким шепотом спросил:

– Кто вы, сударыня?.. Не бойтесь, я не причиню вам вреда!

– Я девица из дворян Юлия Вячеслова, – послышался шепот. – А вы кто?

– Штабс-ротмистр Хитрово-Квашнин, петродарский помещик. Остановился здесь на ночлег, вот спасаюсь теперь от разбойников и холода.

– Они убили мою маму, нашего кучера, – задрожал тонкий голосок, – а меня запрятали сюда. Я слышала, как… как вы приехали… Но боялась… боялась что-либо сказать… Меня запугали.

Ах, сволочи! Вот, оказывается, какой здесь больной! Мать они ограбили и убили, а дочь для забав или чего другого оставили в живых! Теперь понятно, откуда взялась в бричке узенькая перчатка, ясно, о чем умолчал Пафнутий!..

Через минуту дворянин забрался внутрь. Сразу же, дабы не упускать тепло, попросил подушку, чтобы заткнуть дыру в окне. Немного привыкнув к темноте комнаты, стал различать контуры худенькой девичьей фигуры.

– Присаживайтесь на стул, – также шепотом произнесла Юлия. – Он там, в углу. Я сяду в изголовье кровати.

Хитрово-Квашнин присел, хотел было достать трубку, но передумал.

– Хм-м, вот ведь как вышло… Главарь, представившись купцом, убедил меня, что в этой комнате лежит его помощник, страдающий заразной болезнью… Кстати, он часто заглядывает сюда?

– Разговаривал со мной два раза, приносил еду. Твердил, что убьет, если я хотя бы пикну. Стращала меня с самого начала и эта подлая Калерия. Это она убила маму, проклятая!

Плечи девушки затряслись, она тихо и горько заплакала. Когда она справилась с эмоциями, штабс-ротмистр сказал:

– Мне вкратце рассказал о том, что здесь случилось, кучер Калерии, Пафнутий. Я отправил на тот свет и его, и Захара, помощника главаря.

– И правильно сделали!.. Гадкие люди, смерть нашего кучера и Астреина – их рук дело!

– Подлецы!.. Как же звали вашу маму, Юлия?

– Таисией Ивановной, она была урожденной Масловой… Мы приехали из Раненбургского уезда, чтобы взять в долг денег у моей тети, маминой сестры, живущей возле Грязей… И вот какой кошмар вышел из этой затеи!.. Теперь мы со старшей сестрой Анной, оставшейся в имении, круглые сироты. Наш отец, отставной поручик Петр Иванович Вячеслов, умер три года назад от грудной жабы… И что будет со мной – одному Богу известно…

Девушка снова тихо заплакала. Хитрово-Квашнин подошел к ней и крепко сжал тонкую руку.

– Милая барышня, успокойтесь. Я сделаю все возможное, чтобы с вами ничего не случилось… Можно, конечно, прямо сейчас сбежать отсюда. Под завывания метели сбить замок с дверей конюшни, вывести лошадей, запрячь их в бричку и возок и отправиться в дорогу. Но темной ночью, в бешеный буран и холод, мы просто затеряемся в полях и замерзнем. Нет, это не выход. Как ни крути, наше спасение – тепло астреинского дома. Часто метель с рассветом стихает, теряет свою силу. Будем надеяться, что утром угомонится и этот проклятый буран. Местные крестьяне проторят путь и обязательно завернут сюда. Мы с вами выберемся отсюда и будем их поджидать вблизи ворот. Вместе с крестьянами или другими путниками предотвратим выезд разбойников с постоялого двора, заставим их сложить оружие.

– Эти, мне кажется, не сдадутся.

– Сдадутся, не такие руки к верху тянули… С награбленными деньгами они будут играть в карты до зари. Вон как режутся! Слышите?.. Не выспавшихся, полупьяных от вина, их будет легко зграбастать. Не получится, так обложим постоялый двор, что и мышь не проскользнет. А там вызовем инвалидную команду, все будет в порядке.

– Святый Боже, помоги нам!.. И откуда только берутся такие изверги?!

– Я много лет прослужил в земских исправниках, Юлия Петровна, – вздохнул штабс-ротмистр. – Навидался всякого. Часто преступник растет в неблагоприятной обстановке, страдает от недостатка любви со стороны родителей или братьев и сестер, либо его обижают сверстники, проделывая над ним разные каверзы. С малолетства он черствеет душой, ожесточается, зачастую тайно издевается над животными. А уж если он попадет в дурную компанию, то пошло-поехало, считай, что пропал человек. Таких не унять, их остановит только пуля, либо ссылка на каторгу. Раскаяния от них не дождаться, сколько не надейся. Вот и эти такие же, кроме, может быть, мужа Калерии. Он оказался в шайке, мне думается, не по зову сердца, а из-за любви к этой черноглазой бестии.

Он коснулся рукой кармана шинели, в котором лежал журнал с тетрадкой.

«Многие ответы, похоже, найдутся в дневнике, о нем подвыпивший канцелярист так и не вспомнил».

– Когда она и ее слуга учинили страшные убийства, я упала в обморок, – произнесла девушка. – Приходя в себя, слышала, как Калерия говорила обо мне: «Дворянскую девицу мы преподнесем Синему в подарок, пускай пользуется по своему усмотрению». Выходит, я у главаря буду вроде наложницы. Читала об этом в романах, никогда не думала, что сама когда-нибудь окажусь в ужасном положении…

– Обещаю, пока я жив, не допущу этого!

– Благодарю… Извините, как вас?

– Евстигней Харитоныч.

– Очень приятно… Вспоминаю, нечто похожее случилось с одной молодой дворянкой нашего уезда. Разбойники похитили ее с берега пруда, где ей нравилось проводить время. Куда они подались, никто не знал. Долго о похищенной не было никаких известий. В конце выяснилось, что она и не думала возвращаться домой. Можете себе представить, Евстигней Харитонович, влюбилась в одного из похитителей! Видно, на роду ей было написано.

– Люби, да знай кого… И чем же все кончилось?

– Убили ее воровского жениха в налете на какую-то усадьбу. Она вернулась в родное имение и вышла замуж, говорят, за немилого.

– История!.. А я, Юлия Петровна, едва не попал волкам на ужин…

Хитрово-Квашнин в подробностях рассказал девушке о своем неудавшемся походе за помощью и о многом другом. В ходе воспоминаний он и не заметил, как провалился в полузабытье. В дреме ему привиделось, что он в каком-то магическом тумане сражается, как былинный богатырь, с Синевым. У него в руках меч, у того боевой топор. Они рубятся и рубятся, но звона оружия не слышно. Звуки тонут в плотном тумане безмолвия. Чья возьмет? Кто выйдет победителем?..

Сон перешел в явь, он почувствовал, что его будят.

– Просыпайтесь, Евстигней Харитонович! – взволнованно шептала девушка. – Главарь разбойников только что сказал, что зайдет сюда с проверкой. Вы же безоружны, он вас убьет! Уходите быстрей!.. Ну же, быстрей!

– Да, да, я вас понял, – тут же пришел в себя дворянин. – Возьмите подушку… Знайте, Юлия, я сделаю все, чтобы вас освободить. Вам больно, понимаю, но постарайтесь не терять присутствие духа.

Выбравшись наружу, он быстро вставил стекло обратно и прижался к стене дома. Где-то через минуту комната осветилась желтоватым светом, послышался глухой голос Синева:

– Как ты здесь, милашка?.. Можешь присесть к нам за стол, чаю выпить, закусить. Нас теперь трое. Чего сидеть в темноте? Небось, не сыч.

– Я останусь здесь, – твердо ответила Юлия. – Не по душе мне ваша компания.

– Ну, как знаешь. А что помалкивала здесь все время, то хорошо. В закрытый рот и муха не залетит!.. Вижу, сообразительная, мне такие нравятся… А то бы вышла, в карты с нами поиграла, винца пригубила…

– Не надо мне вашего вина!

Штабс-ротмистр, оставаясь стоять у стены, призадумался. Ясно как Божий день, прятаться в комнате опасно. Удача, что девушка услышала слова главаря о проверке. А если б он внезапно вломился к ней?.. В другие две комнаты тоже не заберешься. Вдруг лиходеи надумают бросить игру, чтобы отоспаться, и разбредутся по комнатам… Э-э, Евстигней Харитоныч, что ж ты, дорогой, так забывчив! А мезонин! Запамятовал о нем вовсе?.. Вот где можно переждать ночку! Синев же сказал, что они перевернули его вверх дном в поисках денег Астреина. Дверь закрыта на замок, определенно, туда они больше не сунутся. Высоковато, конечно… Но возле мезонина, насколько помнится, растет березка. По ней-то и взберусь к балкончику!

Глава 8

Прислонив трость к стене дома, Хитрово-Квашнин не без труда забрался по стволу дерева на крошечный балкон с фигурными столбиками. Выставил c помощью гвоздя стекло на двери, отворил ее, вставил стекло обратно и проник в мезонин. Осторожно, стараясь не скрипнуть половицами, прошелся по нему. С первого же шага стало понятно, что разбойники поработали тут на славу. Повсюду ноги натыкались на разбросанные личные вещи Астреина, его одежду, белье, предметы обихода.

В небольшой нише стояла голая деревянная кровать, рядом лежала опрокинутая на бок тумбочка. Поставив последнюю на ножки, штабс-ротмистр услышал, как в ней что-то стукнуло. Он открыл дверцу и достал с полки бумажную коробку. В ней лежал оловянные солдатики, глиняные свистульки, кораблики из щепок, рогатки.

«Саввины игрушки, – подумал дворянин. – Похоже, для внуков дворник их хранит».

Нащупали пальцы также деревянный пистолет, который тут же перекочевал в карман шинели.

«Пригодится. При свете свечи вполне сойдет за настоящий».

Он бросил на кровать матрас, одеяло и подушку и, не снимая шинели, прилег отдохнуть. Несколько отдышавшись, прикрыл в умиротворении глаза. Тепло, шедшее от печи, приятно грело лицо и руки, настраивало на неспешные думы… Вот тут бедный Астреин проводил дни и ночи, вел свои дела, решал вопросы по содержанию постоялого двора, размышлял о семейных заботах. Долгие годы исправно трудился, принимая с радушием всякого проезжающего, не думая, не гадая, что однажды ляжет здесь костьми от рук безжалостных убийц… Один только из них заслуживает определенного снисхождения – отставной канцелярист, дважды за вечер крепко получивший по физиономии. Этот в шайке случайный человек, сложись жизнь по-иному, он, скорее всего, никогда бы не ступил на беззаконную стезю…

Вспомнив о дневнике, штабс-ротмистр встал и нашарил на полу небольшой подсвечник со свечой. Прежде чем зажечь ее, заткнул просвет под дверью на лестницу не то сюртуком, не то поддевкой. Устроившись с раскуренной трубкой на кровати, он продолжил знакомиться с записями Петрова.

***

«Вернулся восвояси 22 января… Мысли о Калерии кружатся в голове, не дают покоя. Черноволосая красавица из борисоглебских мещан стоит перед глазами днем, является во снах ночью. На ум приходят беспрестанно пушкинские строки:

Я помню чудное мгновенье:

Передо мной явилась ты,

Как мимолетное виденье,

Как гений чистой красоты.

Не в силах более терпеть, написал ей письмо с признанием в любви. Слова шли от самого сердца, я почти не раздумывал над ними… Весточку от нее получил в начале февраля. Боже, она не забыла меня, вспоминает, приглашает в гости!..

Февраля 15 дня 1830 года. Я опять в Борисоглебске. Когда увидел Калерию, мое сердце готово было выскочить, словно птица, из груди. Не помня себя, упал перед ней на колени и, поцеловав нежную руку, сразу признался в любви. Она помогла мне встать, и наши губы слились в жарком поцелуе…

Мы обвенчались на той же неделе в одном из городских храмов. После продажи ее небольшого особняка, перебрались на жительство в Козлов. Матушка холодно отнеслась к моему выбору. Обронила, что надеялась на брак любимого сына с невинной девицей из какой-нибудь видной подъяческой или купеческой семьи. Я заверил ее, что Калерия – моя судьба, что никто и ничто не сможет разлучить нас, посеять между нами рознь. Любовь с первого взгляда! Такое возможно, это отнюдь не сказки…

Марта 20 дня 1830 года. Радости моей нет предела, жизнь, кажется, состоит из одних только праздников. На службу каждый раз иду в приподнятом настроении, буквы на судебных и иных документах вывожу с особым удовольствием и тщанием, украшаю, где возможно, кудрявыми завитками. Из присутственного места не бегу, «лечу на крыльях любви», как пишется в книгах… Не все сослуживцы по-доброму отнеслись к моему счастью. Коллежский регистратор Миловидовский, охотящийся за моим местом младшего столоначальника уголовного стола, заглазно ехидничает, распускает слухи. Как-то обмолвился, что моя жена не верит в Бога, а я со своей любовью к ней похож на городского сумасшедшего. Предупредил его, что не потерплю подобного к себе отношения. Не помогло. Тогда я, подобрав момент, крепко схватил его за ухо. Урок не пошел впрок. Грязный тип от насмешек перешел к легким доносам. Столоначальник пока не реагирует, но стал посматривать на меня осуждающим взглядом.

Мая 5 дня 1830 года. Я любим и люблю. Разве это не счастье? Не к этому ли стремятся все молодые люди? Калерия доставляет мне столько радости!.. Но не могу не упомянуть и о печальных моментах. Плохо то, что она тяготится церковными службами и равнодушна к литературе. Примется читать роман и скоро бросит, возьмется за стихи, и тут же зевота.

– Ты не любишь Пушкина? – спрашиваю. – Его проникновенную поэзию?

– Нет, это такое занудство! Добровольно я не выучила ни одного стиха!

Что тут можно сказать? Иным людям не дано восхититься красотой слога, уловить волшебство ритма… Зато ей нравится приобретать наряды, готова полдня бродить по Красному ряду, выбирая обновки. От этих приобретений у меня уже в глазах рябит! Большая мастерица раскладывать пасьянс и играть в карты. Знает массу коммерческих игр, этому ее научил первый супруг. Не по душе мне все это, не по душе… Еще омрачают меня ее вспышки гнева. Говорит, это у нее от покойной матери, особы, по рассказам, нервной и впечатлительной. Однажды женушка так хватила кошку кочергой за невинный, в общем-то, проступок, что та в тот же вечер околела. В другом припадке злости разбила о стену клетку с канарейкой, маленькая птичка от перенесенного ужаса осталась лежать на полу со скрюченными лапками. Представляю, какие бы она мне закатывала скандалы, будь я ей не люб. Матушка со служанкой, увидав как-то в ее руках пистолет, держатся от нее подальше. Оружие досталось Калерии от покойного мужа. «И стрелять умеешь?», – спросил я ее. «А как же!», – ответила она и, выйдя на двор, первым же выстрелом сшибла с крыши сизаря. «Зачем ты убила бедного голубя, душа моя?» «Подумаешь, беда какая, только горазды гадить где попало… Пафнутий, скорми-ка убитую птицу кошке!» Научила стрелять и меня, но мишенью мне служили не голуби ил какие-нибудь галки, а поленья для топки. Попадал, летели щепки!

Июня 30 дня 1830 года. Пришел к вечеру из присутствия, а у нас в гостиной идет игра в карты на деньги. Калерия представила мне своих гостей, один назвался Парамоном, другой Захаром. Первый был высокого роста, широкоплечий, голубоглазый, с прямым длинным носом и тонкими губами. Он часто шутил, хлопая своего товарища по плечу, к месту сыпал поговорками. Захар отличался худобой и заискивающим по отношению к нему поведением.

– Знакомцы моего первого мужа по Борисоглебску, – пояснила жена. – Бывали у нас в особняке, и не раз.

– Землю пухом Лаврентиию Лукичу, – вздохнул Захар, перекрестившись. – Жил, жил человек и вдруг помер!..

– Смерть не спросит, придет да скосит! – отозвался Парамон. – Всем там быть, кому раньше, кому позже!

Я облачился в домашнюю одежду и присел к игорному столу. Гости о себе рассказали немного. Куцые сведения дали мне понять, что они занимались разъездной торговлей свечами и мылом по ближней и дальней округе. Отведав после игры сытного ужина, они распрощались с нами и отправились по своим делам…

Июля 20 дня 1830 года. Столоначальник поверил очередному доносу Миловидовского и лишил меня места. Теперь в уездном суде я обыкновенный писарь, как какой-нибудь сын дьячка. Конечно, не стал этого терпеть, написал жалобу, пообещали разобраться… Но известно, колесо жалобщика вращается со скрипом, не торопится.

Июля 22 дня 1830 года. Жена который день не находит себе места, порой просто-таки в бешенстве. Деньги от продажи особняка закончились. Ходьба по лавкам в Красном ряду с его красивыми нарядами и женскими безделушками осталась в прошлом. Мы живем – да что там живем! – существуем на мое незначительное жалованье. Бывают же такие подлецы, как Миловидовский!.. Калерия грозится пристрелить доносчика, но это, я так понимаю, от избытка чувств… Хотя…

Июля 23 дня 1830 года. Младшим столоначальником назначили Дегтярева, а не Миловидовского. Эта гадина не добилась своего!.. К нам в дом зашла соседка и предложила Калерии купить соломенную шляпку. Вещица ей понравилась, и она отправилась в нашу комнату за деньгами. Но их не хватило. Я увидел, как дрогнуло ее правое веко, когда она проводила соседку – верный знак крайнего неудовольствия. К вечеру она вышла из дома прогуляться на свежем воздухе. Уже смеркалось, когда вернулась назад. Ее лицо было бледно, глаза горели.

– Я только что убила Миловидовского, – сказала она. – За мной гонятся.

– Зачем? – вскричал я. – Я же написал жалобу, меня бы наверняка восстановили в должности.

– Я ничего не могла с собою поделать!

Едва она это произнесла, как в дом влетел полицейский служитель и начал крутить ей руки. У меня потемнело в глазах, я схватил первое, что подвернулось под руку – тяжелый столярный молоток. Мой удар был сильным и точным. Полицейский свалился на пол с пробитой головой и захрипел в предсмертных конвульсиях. Я убил человека!.. Мои руки тряслись, ноги словно приросли к полу. Сдвинула меня с места Калерия, влепив оглушительную пощечину… Наши сборы были недолги. Пока Пафнутий запрягал лошадь в повозку, а жена складывала вещи в баул, я успел попрощаться с матушкой. Она поцеловала меня в лоб и горько разрыдалась.

Августа 15 дня 1830 года. Все эти дни не обращался к дневнику – не до того было. Я и Калерия теперь вне закона. Тем же вечером, когда она убила Миловидовского, а я взял в руки роковой молоток, мы примкнули к преступной шайке, обитавшей в одном из мещанских домов на окраине города. Ее главарем был тот самый Парамон, который в конце июня играл в нашей гостиной в штосс! Синий была его кличка, от фамилии Синев. Не мылом промышлял здоровяк, а грабежом и кражами. Первый муж Калерии, оказывается, занимаясь мелкой торговлей, не брезговал скупать краденое. В том числе и у Синего, мать которого была родом из Борисоглебска… Я выгляжу потерянным, мне трудно свыкнуться с новым житьем-бытьем, Калерия же с первого дня в шайке повела себя так, будто рождена была разбойницей.

Августа 30 дня 1830 года. В шайке шесть человек – Синий, мы с Калерией, наш кучер Пафнутий, Захар и Прохор, моршанский мещанин, сбежавший из города после того, как пырнул шилом частного пристава… Меня с Калерией ищут, за наши головы назначена награда. Все кончено, к прежней жизни возврата нет. Первые дни осознание этого пугало, жгло в самое сердце. Теперь отпустило немного… Шайка занимается тем, что грабит купцов по дорогам, наведывается с визитами к крестьянам-богачам, куролесит на ярмарках. Простой люд сочувствует Синему, поднял его на пьедестал, мол, богатых, молодец, шерстит, зажравшихся, так им и надо!

Сентября 10 дня 1830 года. Я люблю Калерию не меньше, чем в начале. Любит и она меня, я это чувствую, я это вижу. Два дня назад Прохор посмеялся надо мной, назвав тряпкой. Я не успел глазом моргнуть, как Калерия уперла ствол пистолета насмешнику в челюсть.

– Еще слово, и ты покойник! – прошипела она так, что даже мне сделалось не по себе.

Прохор застыл, боясь шевельнуться, только его зеленые глазки бегали из стороны в сторону.

– Что, – хлопнул его по плечу Синий, – схлопотал?.. Она такая, с ней шутки шутить не советую. Первый муж Калерии перегнул с ней палку, и оказался под колесами экипажа. Она и тебя, Прошка, приголубит, ежели что…

Калерия тотчас призналась мне, что гибель мужа на ее совести. Она лишила его жизни «за грубость, неуважение, за нелюбовь». Отчаянная женщина! Сколько же в ней страсти и огня?!

Сентября 20 дня 1830 года. Узнал всю подноготную Синева. Родился он в Козлове, в семье мещанина. Отец торговал по базарам вразнос, шибко запивал, бил смертным боем мать. Как-то по зиме в пьяном виде свалился в овраг, да так и остался в нем, замерз до посинения, до смерти. Мать, не прошло и года, повторно вышла замуж. Так у Парамона появился отчим. Рук с матерью тот не распускал, зато невзлюбил светловолосого мальца, походя отвешивал ему затрещины, трепал за уши, хлестал веревками. Парамон терпел побои, пока не вошел в силу. Однажды ночью подстерег отчима у того же оврага и саданул ему по темени топором. Убийцу искали, но не нашли.

Местный разбойник Коршун догадался, что топориком по-над оврагом орудовал Парамон. Он переговорил с ним по душам, и парень с легкостью согласился влиться в его шайку. Она успешно действовала на протяжении ряда лет, бывала в Петродаре, Борисоглебске, Усмани. Но неожиданно в пригородной козловской слободе попала в засаду – Коршуна предал один из его дружков, обиженный им когда-то. Только один уцелел – Синий. Претворившись мертвым, хитрец улучшил момент и, юркнув в кусты, оставил полицейских в дураках.

Оставлять вольную разбойничью жизнь Парамон не собирался, мать к этому времени умерла, дом сгорел – в него ударила молния. Через некоторое время он сколотил собственную шайку. Первым его дружком стал Захар, по кличке Плюха, тыривший по мелочи на городских рынках. В Борисоглебске нашелся еще один удалец – Кузька, по прозвищу Кутерьма. Троица не брезговала ничем – воровала, грабила, вымогала. При этом почти всегда оставляла за собой кровавый след. Так и шло, пока в мае этого года Кутерьма не погорел на простом деле. И если бы не чутье Парамона, схватили бы и его с Захаром. Они поостыли, залегли в Козлове на дно, потихоньку проживая награбленное. Вскоре к ним примкнул моршанский Прохор, по кличке Шило, а за ним и мы с Калерией.

Октября 10 дня 1830 года. Что удивляет в Синем, так это его тяга к карточной игре и молодым светловолосым девицам из благородного сословия. Переоденется в дворянчика, нацепит на нос очки или пенсне и едет к какой-нибудь усадьбе на отшибе. Усмотрит подходящую барышню на прогулке по саду или парку, подхватит – и в экипаж! За прошедшее время уже сменил третью. Позабавится, и отпустит восвояси. Никого не щадил, ни купцов, ни зажиточных крестьян, ни полицейских, а девиц после сладостных утех довозил едва ли не до родного крылечка. Все это правда, но как измерить глубину страданий несчастных бедняжек? Они, конечно, могли внешне вести себя так, как будто ничего не случилось. А душевная рана? Ее, на мой взгляд, ничем не унять. Боясь навлечь на себя гнев главаря, а на расправу он был скор, я помалкивал, другим же до этого не было никакого дела, в том числе и Калерии.

Глава 9

Ноября 20 дня 1830 года. Отправились в Борисоглебск, чтобы пощипать местных купчиков и состоятельных мещан. Прямо под городом нам попался торговый обоз из трех повозок. Решили его окорачивать. Один из торговцев оказал сопротивление, молодой был, несдержанный. Внезапно выхватил нож и полоснул ближайшего к себе разбойника, им оказался Прошка. Моршанец только и успел, что впустую махнуть своим шилом и прохрипеть с кровавой пеной у рта: «Сволочь!» Торговец бежать, но Синий догнал его буквально в три прыжка и топором размозжил голову. Покончил он таким же точно образом и с другим обозником, седовласым стариком, невзирая на его мольбы и стоны. Третьего, также пожившего на свете, зарезал Захар. Товар мы сбыли в тот же вечер скупщику краденого, а на часть награбленных денег сытно выпили и поели у знакомого горожанина.

Декабря 10 дня 1830 года. Все еще находимся в Борисоглебске. Погода не радует, оттепель, снег с дождем. Провернули несколько незначительных дел, Синий не доволен, на всех срывает зло. Только к Калерии относится более или менее терпимо.

Декабря 13 дня 1830 года. Злополучный для меня день. После обеда отправились с Синим на базар, где, потолкавшись немного у мелочников, крамарей и сундучников, зашли в лавку с красным товаром, над которой возвышалась рядская церквушка. Покупателей в ней не было. Высокий и худощавый сиделец вскочил с табурета и заулыбался.

– Просим! Товары на любой вкус, справа – ситец, слева – шелк, посеред – стеклярус!

– Нас не это интересует, – сказал Синий, щелкая семечки.

– А что ж тогда?

– Деньги.

– Какие деньги?

– Те, что ты в ящик стола напихал. – Синий мгновенно приставил свой складной нож к горлу продавца. – Живо достал и отдал мне!

От лица худощавого сидельца отлила вся кровь, он стал походить на чахоточного больного. Через секунду вся выручка – рублей тридцать – перекочевала в карман Синего.

– Молодец! – похлопал он по щеке сидельца. – Торгуй дальше, больше мы тебя не побеспокоим. Кричать не будешь?

Сиделец, продолжая таращить на нас глаза, молча замотал головой.

– Ну, вот и отлично! – ухмыльнулся Синий. – Будь здоров!

Но едва наши сапоги застучали по базарной брусчатке, как из лавки понеслось:

– Ограбили, люди добрые! Всю наличность взяли! Вон те двое, лови их!

Мы рванули с места, пробежали через ряды лавок и уж почти выбрались к обочине базара, где шла торговля с телег и расстеленных на земле рогожек, когда носок моего сапога зацепился за камень, и я со всего маху зарылся носом в какой-то хлам. Меня тут же повязали, подняли на ноги и отвели на съезжую, забитую под завязку всякого рода арестованными: кто на базаре с прилавков тырил, кто в домашнюю форточку влез, затесался и ширмач, худосочный парень лет двадцати трех с короткими каштановыми волосами. Его взяли, когда он, с перекинутым через руку сюртуком, обчищал карман зазевавшегося горожанина.

– Меня тетка одна спалила, – говорил он мне, шмыгая носом. – Я уж почти вынул кошелек, а тут она, чертовка! Заметила, лопни ее глаза! Я ходу, да где там! Словили, как и тебя. Третьего дня трясуном работал, в толпе выбивал рукой бумажники из внутренних карманов. Неудачно, мелочь одна досталась. Вчера писарем был, резал карманы и сумки заточенной монетой. Так себе денек, на пару рублей всего разжился, да и те спустил вечером трактире.

Присутствия духа я не терял, знал, что Синий что-нибудь придумает, чтобы вызволить меня из передряги. И точно. Слышу, меня десятник кличет. Выхожу в коридор, а он мне на ухо:

– Я тебя якобы к начальнику сейчас поведу. На самом деле идем наружу, к дырке в заборе. Будь готов!

Вышли из полицейского участка и тронулись в сторону забора. Когда локоть десятника ткнулся мне в ребро, я – нырь в лаз и деру! Бегу по улице, не чуя ног под собою, слышу, знакомый свист раздается. Поворачиваю голову – Синий! Стоит, покуривая трубку, на углу и машет мне рукой.

Я поблагодарил его, и мы зашагали к себе на хату. Поравнявшись с трактиром, располагавшимся в полуподвальном помещении, я почесал затылок.

– Эх, сейчас бы стаканчик-другой винца!

– Перебьешься, – хмыкнул главарь. – Всю выручку из лавки пришлось ухлопать на подкуп десятника!

Декабря 17 дня 1830 года. Синий познакомился в городе с беглым крестьянином петродарского помещика Сенявина, потомка знаменитого адмирала. Они выпили, тот за кружкой водки признался, что сбежал из имения вследствие того, что крепко побил помощника управляющего, буквально искалечил его. Тер ему также, что есть возможность хапнуть большую добычу… Боже, я уже и пишу как заправский разбойник – «тер», «хапнуть»!.. Так вот, управляющий сенявинскими имениями, по его словам, держал в конторе мешок денег на уплату налога в казначейство. Предложил обмозговать дельце. Синий приведет его к нам завтра.

Декабря 18 дня 1830 года. Беглого зовут Спиридоном Васильевым. Юркий малый, жилистый, вроде Захара, и ушлый, себе на уме, но клянется, что заводить рака за камень ему не с руки, очень хотел бы разжиться деньжонками… С ним пришли и двое его двоюродных братьев по отцу, Семен и Тарас. Бежали вместе с ним из имения. Они хоть и были крупней и старше Спиридона, но команды раздавал он, и те его слушались.

– Надо брать, пока управляющий не отвез мешок в Петродар, – сказал он нам, как только Синий привел его на хату. – Я знаю там, в имении, все ходы и выходы. Дело должно выгореть!

– Ну, а сколько денег-то? – спросил я.

– У Сенявина в Малой Байгоре и Красной Горке таких как я с братьями душ пятьсот, вот и считай!

Мне пришлось некоторое время поработать в казначействе, я знал все о помещичьих платежах.

– Значит, пятьсот душ, – занялся я быстрым подсчетом. – С них одних только подушных собирается больше тысячи, еще и на устроение дорог – более ста рублей, ну, и по мелочи, на улучшение водных сообщений там, на земские повинности. Неплохой куш!

Долго Синий не раздумывал, оно и мы не противились. Дело стоило того, чтобы им заняться без отлагательств.

– Смотрите, как там все устроено, – говорил нам Спиридон. – Управитель с камердинером спят в господском доме, у того и другого отдельные комнаты. Ксати, управляющий – поляк, наглая морда! Чуть что, орет: «Отдам в солдаты не в зачет!» Я бы с удовольствием его грабанул, унес бы все, до чего рука дотянется! И шубы, и другую одежу, и все, все… Но это не важно. Контора находится в ста саженях от дома, ее денно и нощно охраняют. Обычно двое, один дежурит днем, другой – ночью. Когда ж мешок наполняется, дежурят сразу по двое… Теперь о другом. У меня приятель живет в деревне, Иван, с детства дружбу водили. Года два назад, по выбору старосты, он дежурил у конторы. Умелец, на все рука мастер, за что ни возьмется, все получается в лучшем виде! Ухитрился снять слепок с ключа от конторской двери и выточить новый. Как он это провернул, не знаю. Сказал перед моим побегом, что ключ подходит.

– А что ж он мешок-то до сих пор не пригрел? – спросил Синев.

– Где ему? Cмелости не хватает… Мы, тово, Синий, должны с ним поделиться, а то ключа нам не видать, не даст.

– Скажи, что получит свое. Пусть не переживает.

– Вот и ладно!.. Поздним вечером подкрадемся к охранникам, оглушим их, откроем дверь, возьмем деньги и мотаем оттуда!.. Куда рванем-то?

Порешили так: если все пройдет как по маслу, мы спокойно едем на север к селу Большой Самовец и тракту на Тамбов у Алексеевки; если же случится беда и начнется погоня, проедем мимо Грязей и свернем перед Большим Самовцом к востоку, на грунтовую дорогу, петляющую к хутору Ханыкова.

Декабря 19 дня 1830 года. Борисоглебск оставили рано утром. Двигались не спеша, с остановками. К имению подъехали после полудня и спрятались в голых тополях.

– Сейчас возьму у Ивана ключ и вызнаю обстановку, – сказал Спиридон. – Он живет вон в том крайнем доме. А потом отъедем к брошенному хуторку, в нем и дождемся вечера.

– Не околеем там? – спросил Синев. – Погодка-то портиться начинает.

Действительно, тучи почти полностью закрыли небо, усилился ветер, принялся сыпать мелкий снег.

– Ничего, вокруг хуторка березовый кустарник, хворост. Разведем костер в сарае, погреемся. Ну, я пошел.

Он пониже натянул шапку, поднял воротники и зашагал к селению.

– Смотри там, осторожней, – бросил ему вслед Семен. – Не забывай, за твою поимку назначена награда.

– Она назначена и за вашу, – возразил Спиридон, оглянувшись.

– Но поменьше!

Никто из нас и предположить не мог, что вся затея провалится, едва начавшись. В жизни такое бывает часто. Не зря говорится: хотел ехать дале, да кони встали, во сне видел, а наяву прозевал!

Васильев уже подходил к дому, когда из него вышел какой-то мужик. Узрев его, он всплеснул руками и прокричал:

– Люди, Васильев тут! Лови… лови беглого!

Спиридон развернулся и помчался по своим же следам назад. В селении поднялась тревога, из изб выскакивали крестьяне и пускались за ним вслед.

– Он нарвался на Степку Челядина, – переживал Семен. – Этот отца родного продаст. Зачем-то приперся к Ивану… Давай, братишка, ходу!

– Поднажми, Спиря! – вторил ему Тарас. – Чуток осталось!

– Не дотянет! – покачал головой Синий. – Неважный из него бегун.

– Дотянет, смотри, как надрывается!

– Схватят, как пить дать, схватят!.. Стой! Куда вас понесло, черти?

Семен и Тарас, спрыгнув со своего возка, кинулись навстречу брату. Со стороны преследователей тут же понеслись крики:

– Смотрите! Спирька-то Васильев не один!

– Семка с Тараской тут!

– Лови их всех!

Синев покачал головой и выхватил пистолет из-за пояса.

– Назад, остолопы! – рявкнул он братьям, прицеливаясь.

Я подумал, что он собирается подстрелить ближайшего преследователя, а он взял и уложил Спиридона!

Семен с Тарасом встали как вкопанные, затем разом повернули вспять. Остановились и преследователи, некоторые из них стремглав побежали в сторону господской усадьбы.

– Ты что наделал?! – заорал на Синева Семен на подходе к стоянке. – Ты же убил нашего брата!

– Охолонь, а то и тебе влеплю пулю в лоб! – процедил главарь, доставая другой пистолет и удерживая его на уровне пояса. – Не видел, что ли, его догоняли? Из него выбили бы все, а нам это надо?.. Но конной погони не избежать… Из-за вас! Ее бы не было, если б вы, чертово отродье, не выскочили навстречу Спиридону! – Он с отвращением сплюнул в снег. – Управляющий снарядит погоню, чтобы вас сцапать, олухи!.. У нас единственный шанс – за селом Грязи свернуть в сторону! На прямом пути до тамбовского тракта нас обязательно настигнут, в имении, небось, неплохие лошади!.. Теперь вам все понятно?.. Давай в возок!

Глаза Cемена метали молнии, зол был и Тарас. Слова главаря для них мало что значили.

– Ладно, Синий, – сказал Семен чуть погодя, толкнув брата. – Мы поедем, но знай, зря ты стрельнул в Спиридона!

Все мы вырвались из тополей на дорогу и понеслись вскачь на север… Через некоторое время я открыл дверцу и посмотрел назад: далеко вдали по тому же пути ехало несколько экипажей. Погоня! Синев был прав, она началась из-за опрометчивых действий этих борисоглебских олухов… Тучи сгустились еще больше, засвистел ветер… Проехали Кузовлево, на дальнем конце Королевщины дали лошадям слегка передохнуть, пустив шагом, а потом продолжили драпать. Протяженных и ровных участков дороги становилось все меньше, преследователи вследствие этого потерялись из виду. Как и было уговорено ранее, не доезжая до Большого Самовца, мы свернули на едва заметную полевую дорогу к ханыковскому хутору и постоялому двору… След от наших возков быстро заметала низовая поземка».

***

На том записи Петрова обрывались. Да последующие сведения были бы ни к чему. Действия шайки на постоялом дворе Хитрово-Квашнин выучил наизусть. Сунув тетрадь в карман, он закрыл глаза и стал перебирать в уме прочитанное. Снизу раз за разом доноси�

Глава 1

Отставной штабс-ротмистр Хитрово-Квашнин, подремывая ветреным декабрьским днем под стук копыт в теплом возке, время от времени размыкал глаза и посматривал в оконце. Снаружи картина не менялась: сыпал и сыпал мелкий снег, верста за верстой тянулись ровные белые поля с вкраплениями березовых перелесков. Порой вдали показывался хутор с двумя-тремя постройками под унылыми ветлами, либо мелькала среди голых усадебных берез железная кровля господского дома. Быстрой тенью проносились встречные экипажи, совершали неторопливый обгон едущие позади.

Осталось в стороне сельцо Марьевка, принадлежавшее прежде скрипачу-любителю Александру Герасимовичу Рахманинову. Теперь им владела его вдова, Мария Аркадьевна, музыкально одаренная женщина, отменная пианистка, повторно вышедшая замуж за директора Петродарских минеральных вод. Проехали через Волчки, селение помещиков Жихаревых, Засецких и Измайловых, по левую сторону показались поля сельца Знаменка, Таракановка тож.

– До Шехмани рукой подать, – зевнул дворянин, меняя положение тела. – А там Крутое, Кочетовка, Малый Самовец. Даст Бог, к вечеру будем дома… Хотелось бы, завтра, 20 декабря, мой день рождения, приглашены гости, надо должным образом подготовиться… Погоди, как там кучер? – Он приотворил дверцу, напустив внутрь холода. – Эй, на козлах!.. Как себя чувствуешь, Митрофан?

– Так себе, барин, – послышался простуженный голос. – Варяг держится молодцом, а вот я… Но ничего, выдюжим!

– Будет хуже, обязательно дай знать!.. Не тяни до последнего, ясно?

Хозяин Харитоновки возвращался восвояси из губернской столицы после продажи в Палате гражданского суда куртинки леса и куска пашни губернскому секретарю Гарденину. После оформления купчей дворяне обмыли сделку в трактире «Берлин» итальянца Доминико Пивато, солдата наполеоновской армии, оставшегося в России после компании 1812 года. Выпив несколько бокалов шампанского и переговорив о том, о сем, они пригласили хозяина заведения присесть к ним за стол.

– Рад, что петродарские помещики оказали честь моему заведению! – сказал он с мягким акцентом. – Что еще прикажете? Постараемся удовлетворить любой ваш каприз!.. Петродар!.. Помню, как устраивал в вашей курортной галерее «буфет с приличными для благородного собрания напитками и кондитерскую продажу». Прелестный городок, масса воспоминаний… Как вам мой трактир? Какие-нибудь замечания?

– Нам все здесь нравится, – уверил его Хитрово-Квашнин. – Не беспокойся… А нравится ли в России итальянцу?

– О, да! Я привык к Тамбову, к здешним людям. У       меня уже и имя русское, и отчество. Сказать, как я подписываюсь под документами? Демид Иванович Пивато!.. Cкоро, шутят, и душа будет русской… А занятие мое мне по душе, всегда при деле, верчусь как белка в колесе!.. Хм-м, знаете, как будет звучать эта русская поговорка по-итальянски?

– А ну-ка, – улыбнулся Гарденин.

– Джираре коме уна троттола – кручусь как волчок. Кстати, француз сказал бы: стреляю из четырех ружей, а испанец: печенки выплевываю!

– А как будет, например, когда рак на горе свистнет?

– Когда ослы полетят! Так сказал бы мой соотечественник, а француз: когда у кур появятся зубы.

Хитрово-Квашнин окинул взглядом приличную обстановку в трактире.

– Мы говорим: как сыр в масле катается, французы: как петух в мармеладе. А вы?

– У итальянцев то же самое, что и у русских.

Харитоновский барин распрощался с Гардениным во второй половине дня, ближе к вечеру. Ехать домой было уже поздно, и он заночевал с Митрофаном в гостинице обрусевшего итальянца. Утром, поблагодарив Пивато, нанес короткий визит поручику Оленину, старинному приятелю-сослуживцу, задолжавшему пятьсот рублей.

– Вот как! – обнял его у дверей хозяин. – Хитрово-Квашнин! Извини, что не смог до сих пор вернуть должок… Как тебя Бог милует, Евстигней?

– Живу твоими молитвами, Павел!

Отчитав гостя за ночлег в гостинице, Оленин препроводил его в кабинет, а потом в столовую, где друзья-товарищи за наливками да закусками вспомнили свою юность, боевое прошлое. Коснулись отступления к Москве, великого пожара, с воодушевлением перебрали события натиска к западным пределам государства, к реке Березине, у коей хваленый Бонапарт только благодаря счастливой случайности избежал казачьего плена. Поговорили о делах насущных, о волнениях из-за вспышки холеры, о хозяйстве в имениях и деятельности уездных предводителей. После доброго застолья петродарский помещик, получив долг, раскланялся с хлебосольным поручиком и, помолившись Богу, отправился в обратный путь.

Митрофан почувствовал себя плохо уже на выезде из Тамбова. «Барин, я, кажись, занемог», – сообщил он, когда проехали селение Стрельцы. «Да ты что?! – спохватился Хитрово-Квашнин.– С чего это вдруг?» «Не могу знать, слабость эта одолевает».

Болезнь, как выяснилось, явилась прямым следствием ухарства слуги, прогулявшегося на ветру по улицам города в расстегнутом зипуне и без шапки. Хитрово-Квашнин приказал остановиться, отчитал кучера и привел в пример того же Александра Рахманинова, который в студеную зимнюю пору двенадцатого года, понадеявшись на крепкое здоровье, скинул с себя шубу, заболел и в считанное время сгорел от горячки. Митрофан, сознавая свою вину, заверил барина, что будет крепиться и как-нибудь да осилит дорогу.

Погода хоть и была ветреной, но оставалась терпимой почти весь путь от окраин Тамбова до границы с Петродарским уездом. Затем стала меняться на глазах, и не в лучшую сторону. Небо еще больше нахмурилось, подалось к земле, протяжно засвистел ветер. За поворотом на Озерки сильная поземка и вовсе обернулась настоящей метелью.

– Этого еще не хватало! – процедил штабс-ротмистр, хмурясь на снег, проскальзывающий внутрь экипажа. Он снова приоткрыл дверцу. – Держишься, Митрофан?

– Стараюсь, ваша милость, – ответствовал верный слуга. – Не извольте беспокоиться.

С козел он чуть не свалился, когда проехали Большой Избердей. Хитрово-Квашнину ничего не оставалось, как поместить горячечного больного в возок и самому взять в руки вожжи. Варяг скосил глаза на нового возницу и, тряхнув головой, снова двинулся вперед.

– Эх, Митрофан, Митрофан, – сетовал Хитрово-Квашнин, напряженно всматриваясь с облучка на впереди лежащий путь. – Как это все не во время! Тебе не привыкать править лошадью в любую погоду, я ж не то…Мне бы летом лошадку погонять, при солнышке, а не в эту чертову метель!.. Как бы в кювет не съехать, да и на встречного не хотелось бы нарваться!

Действительно, управлять лошадью в вихрящейся пурге было крайне сложно. Ладно бы только холод, проникавший до костей, снег без конца слепил глаза, не позволяя хорошенько разглядеть тракт, который заметало все больше и больше. Настроение не становилось лучше от пронзительного ветра, завывавшего на все лады.

– Похоже, не судьба нынче добраться до дому, – буркнул недовольный возница, проехав с версту. – Оно и Митрофану требуется помощь… Хотя бы доехать до Нижней Абловки. Там и у Вельяминова можно остановиться, и у Карицкого, и у Чернова, да и другие помещики не откажут в ночевке.

Хитрово-Квашнину вспомнились эпизоды расследования убийств в указанном сельце, случившихся минувшим августом. Ему пришлось тогда здорово помозговать, приложить массу усилий, чтобы раскрыть мотивы свершившихся злодеяний.

– Заеду к театралу Карицкому. Заодно справлюсь, как у него обстоят дела с постановкой «Гамлета». Обещал прислать приглашение на премьеру, но до сих пор так и… Боже, завтра мой день рождения, званый ужин! А я тут плетусь посреди свирепой пурги с больным кучером в экипаже!..

Он вскинул кнут, но тут же его опустил, заставив Варяга убавить прыть… Лететь без оглядки в такую погоду крайне опасно: чуть съедешь с тракта и конец – непременно затеряешься в этом белом неистовом коловращении!.. Бр-р… Холодно-то как! Отчаянно мерзнет нос, руки леденеют даже в перчатках… Вот незадача!.. Ну, ничего, как-нибудь выпутаемся из всего этого безобразия, удача, надеюсь, будет на моей стороне. Домой, даст Бог, поспею к сроку. Ох, как было бы здорово!.. Столько дел впереди, столько забот…

Ему вспомнился разговор с поваром перед отправлением в Тамбов… Так, мы уже составили примерное меню званого ужина: слуги подадут на праздничный стол фаршированных поросят, гусей, уток, рябчиков, черную икру, всевозможные пирожки, разные вина из лавки купца Трофимова, шампанское, самодельные наливки, пунш. Есть чем угостить дорогих гостей, есть чем их попотчевать!.. Прежде всего, в гостиной будет организован небольшой фуршет c легкими закусками. Пусть гости поприветствуют друг друга, освоятся, пообщаются немного. Ну, а потом – в столовую! Блюда в ней выставят, конечно же, не на французский манер, не все вдруг, а постепенно, по мере их усвоения. Французскую подачу я нахожу неудобной, блюда при ней неизбежно стынут, русский человек же любит еду погорячее… Хм-м, завтра тебе, Евстигней свет Харитонович, стукнет сорок пять. Возраст, однако. Посыпать голову пеплом и распускать нюни ты, конечно, не станешь, но что ни говори, это значительная дата, большая часть жизни прожита. Некоторые знакомые уже в стране вечной охоты, как изъясняются делавары и прочие ирокезы…

– Черт!

Избегая столкновения с встречными санями, неожиданно вынырнувшими из снежного вихря, штабс-ротмистр чудом удержал возок от падения в глубокую обочину. От перенесенной встряски он какое-то время постоял на месте, отдуваясь и покачивая головой.

– Нет, это уже слишком! Пропадешь тут ни за грош!

Возобновил движение он уже с принятым решением. Где-то через полверсты иссиня-черный экипаж свернул с тракта влево и зашуршал полозьями по припорошенной полевой дороге. Путник заставил коня бежать рысцой к постоялому двору, который построил перед ханыковским хутором мещанин Афанасий Астреин. В летнюю пору при хорошей погоде двор хоть и не отчетливо, но просматривался с тракта, сейчас же его полностью скрывала стена из мельтешащего снега.

Можно было съехать в правую сторону, к Сальковским выселкам, но пережидать непогоду в приземистой избе какого-нибудь заспанного и полупьяного мужичка дворянину совсем не улыбалось. Однажды он попал на ночлег к такому горе-хозяину, деваться было некуда. В избе, которую подвыпивший крестьянин называл клетью, стоял тяжелый дух, по углам прятались тараканы, прямо у печи на соломе лежал теленок. Уложив постояльца на кровать, больше похожую на нары, мужик весь вечер прикладывался к бутыли с вином, а к ночи свалился на пол и уснул возле своей крапчатой скотинки. Теленок и разбудил благородного гостя рано поутру, лизнув его самые в губы своим теплым шершавым языком.

Астреина Хитрово-Квашнин знал еще с тех пор, когда по разным надобностям гонял на тройке по уезду в качестве капитана-исправника. Ему нравилось, что у мещанина в главной комнате избы постоялого двора всегда было прибрано и уютно, как и в крохотном мезонине, его личных апартаментах. Да и в отношении еды с ночлегом он не гнул цену, не обирал постояльцев почем зря. Супругу себе взял из обедневшей дворянской семьи Колесниковых. Та, в ответ на нежную привязанность мужа, подарила ему двух дочерей и сына. Ее Астреин берег, каждый год отправлял на петродарский курорт, баловал подарками. В подмогу для работ на постоялом дворе никогда не брал, всецело полагаясь на помощников из рядовых мещан.

Хитрово-Квашнин, понукая Варяга, ухмыльнулся в усы, вспомнив, как много лет назад повязал вора на постоялом дворе. Сумерки летнего денька застали его с заседателем уездного земского суда Зацепиным на пути из Кочетовки в Грязи. Что ж делать? До села далеко, гром гремит все ближе и ближе, страшно сверкают молнии, вот-вот обрушится ливень. Посоветовались и решили искать ночлега у Астреина. Приехали, постояльцев кот наплакал, всего два человека, один мещанин из Петродара, другой из Скопина. Как водится, переговорили с содержателем двора, выпили вина, перебросились с Зацепиным от нечего делать в карты и легли спать в одной из небольших комнаток. Сон у штабс-ротмистра чуткий, особенно в чужих местах, вне стен собственного дома. Его и пробудило какое-то легкое движение на дворе. С дороги кто нагрянул посреди ночи или это лошадь топчется под навесом? Дай, думает, проверю. Встает с деревянной кровати, берет с тумбочки пистолет и, опираясь на трость, выходит из комнатки. В избяные оконца светит луна, за большим столом ни души. Он осторожно приотворяет дверь, выходит в сени, потом на крыльцо и видит, как здоровенный бугай из скопинских мещан появляется из-под навеса с одной из их с заседателем лошадей и тихо ведет ее по направлению к воротам.

– А ну стой, подлец! – рявкнул Хитрово-Квашнин, взводя курок.

Мещанин вздрагивает и в два счета оказывается на лошади. Уйдет, думает дворянин. Сходит с крыльца, прицеливается и производит выстрел. Лошадь продолжила скачку, но уже без седока. Тот свалился на землю, заполучив пулю в бок. Хитрово-Квашнин с помощью Зацепина и Астреина связал ему руки, отволок в избу и утром доставил в город на съезжую. А на постоялом дворе в конце того лета появилась крытая тесом конюшня, закрывающаяся на замок.

Вспомнилась и осенняя охота на зайца из засидки. Она имела место в смешанной рощице, которую Астреин купил по сходной цене у местного помещика Бланка. В ту ночь, прячась в построенном им шалаше, они подкараулили и застрелили двух русаков, один здоровее другого. Своего зайца «дворник», как называли Астреина многие постояльцы, уложил из старинного ударно-кремневого ружья-двустволки, доставшегося ему по наследству от деда, тоже страстного охотника.

В предвкушении отдыха помещик то и дело взмахивал кнутом, погоняя коня, как вдруг осознал, что едет уже не по узкой дороге, а по полю. Он резко натянул вожжи… Боже, как я не заметил-то?! Так, только не терять голову, не пороть горячку. Кажется, дорога будет чуть правее, туда и поедем.

Варяг, склонив голову, послушно направился в указанном направлении. Через считанные сажени возок угодил правым полозом в какую-ту узкую впадинку. Он накренился, заскрипел и перевернулся. Возница успел соскочить с козел, а Митрофан мешком вывалился в снег.

– Черт побери! – рявкнул дворянин, рубанув рукой воздух. – Ну, не паскудство ли?!

Поставив возок на полозья и погрузив облепленного снегом больного на сиденье, он вывел коня на ровное место. Постоял немного, отдуваясь после нелегкой работы. Потом решительно ударил ладонями по бедрам и влез на козлы. Снова Варяг двинулся вперед, увязая в снежной каше чуть ли не по колено. В очередную яму он не попал только благодаря счастливой случайности.

– Не туда мы едем, коняга! – вздохнул заблудившийся путник, осматриваясь по сторонам. – Поворачивай назад!

Добравшись до того места, откуда начался неверный путь, он заставил животное двигаться в прямо противоположном направлении. Но и там не обнаружилось никакой дороги. Он натянул вожжи и сплюнул с досады.

– Да что б тебя!

Взмахнув кнутом, пустил Варяга по сугробам к едва заметному взгорку. Без цели и особых надежд, наобум, просто потому, что возвышенность слегка отличалась от безграничного ровного пейзажа. По ней-то, как оказалось, и вилась желанная полевая дорога! Он так обрадовался, так воспрянул духом, что громко запел:

Ах, зима, зима лихая,

Кто тебя так рано звал…

Ему, однако, довелось еще раз съехать c пути. Оказавшись опять в белом поле, заметенный с головы до ног снегом, он сник настолько, что, применив крепкое словцо, бросил вожжи себе под ноги. Выручило то, что в белой мгле в момент относительного затишья удалось разглядеть верхушку колодезного журавля. У измученного путника повысилось настроение, в голове завертелась наивная детская загадка:

Кто зимой метет и злится,

Дует, воет и кружится,

Стелет белую постель?

Это снежная…

Он схватил вожжи и погнал Варяга вперед. Тот, приметив жилье, заплясал в беге и заржал так, словно подъезжал к родной конюшне. В ворота постоялого двора стучать не пришлось, они были полуоткрыты. Сойдя с козел, повеселевший возница провел коня через створки и направился к сплошному тесовому навесу с округлыми столбами, где уже стояли четыре экипажа. В какой-то миг снежной завирухи ему показалось, что от них к деревянному домику скользнула тень человека. От неожиданности он даже приостановился.

– «Что это было?– мелькнуло в голове. – Поземка взметнулась?.. Ну, уж нет. Не настолько я притомился, чтобы путать людские фигуры со снежной пылью!.. Кто-то задумал провернуть свои делишки? Или уже провернул?.. Хм-м, кому-то явно не хотелось попасться мне на глаза».

Экипажами были три возка, синий, серый и коричневый, и черная бричка с закрытым деревянным кузовом. Поставив возок рядом с бричкой, барин помог кучеру выбраться наружу и запер дверцу на ключ.

– Крепись, дружище, – подбодрил он Митрофана. – Можешь опереться на меня. Смелей, не робеть! Еще немного, и мы в тепле!

Они прошли через полосу тусклого света, падавшего из окна, к низкому крыльцу, и поднялись по ступенькам. Хитрово-Квашнин громко постучался.

– Кого нанесло сюда в эту непогодь? – послышался изнутри чуть погодя тонкий мужской голос. – Мы думали, сюда уж больше никто не наедет. Это ж ужас как метет! Светопреставление!

– Путник с тракта, дворянин, – ответил штабс-ротмистр. – Отворяй да пошустрей! Со мной больной слуга.

Загремел засов, дубовая дверь распахнулась. В холодных продолговатых сенях стоял щуплый человек в накинутой на плечи шубейке. За ним темнела наружная дверь в сад, справа от него – обитая клеенкой дверь в избу. Ее-то он, дернув за ручку, и отворил.

– Входите, располагайтесь, – сказа он.

За длинным столом, заставленным самоваром, тарелками с остатками еды, пустыми бутылками из-под хереса и кружками с чаем, сидели шестеро постояльцев, в числе коих была красивая черноглазая женщина. Попивая горячий чай, они предавались игре в лото на деньги.

«Всего семеро, считая щуплого», – подумалось Хитрово-Квашнину.

Он бегло осмотрел игроков… Кто из них только что был снаружи? Тот, кто открыл мне дверь?.. Вроде бы, нет…И кому же потребовалось так шнырять по двору?.. Не разобрать. Сидит этот хитрец, как ни в чем не бывало, и поигрывает себе в лото. Попробуй, выведи его на чистую воду. Не станешь же с ходу вести следствие. Да он уж, поди, придумал, что сказать. Покажет, если и прижмешь, что бегал за чем-нибудь к своему экипажу. За поклажей какой, за нужной вещицей. Разве нельзя? Законы не позволяют?.. Еще поднимут на смех за излишнюю подозрительность. И все же, все же…

В чисто убранной комнате, оклеенной голубоватыми обоями, было тепло, аппетитно пахло свежим хлебом, яичницей на сале, квашеной капустой. И еще хорошим вином.

Светловолосый силач лет тридцати пяти с изогнутой трубкой во рту, одетый в двубортный плисовый жилет поверх рубахи-косовортки и державший мешочек с бочонками, толкнул локтем в бок соседа, того самого щуплого и вихрастого парня.

– Рано присел, Захар. Ишь, прыткий какой! Встань и помоги их благородию!

– Погодьте, погодьте, я сию минуту! – заверещал тот своим тонким голоском. – Что это с вашим человеком, вашбродь? Никак горячка?.. Да-а, видно, она и есть, из-за нее такая слабость.

Не видя ни Астреина, ни его помощника, Хитрово-Квашнин оставил трость у входа, прошел к огромной печи, возле которой дремала кошка, раздел Митрофана и с помощью худенького Захара уложил его за ширму на теплую лежанку. За ней располагались четыре двери, ведшие в изолированные комнаты.

– Спасибо, барин! – прошептал едва слышно слуга. – Вот ведь как вам приходится… А меня, дурака, коль выживу, на конюшню и витой плетью по бокам… Подвел, как есть подвел…

– Лежи, лежи, чего теперь об этом толковать. Сейчас чайку с малиной выпьешь, глядишь, и легче станет… Лоб-то у тебя, брат, горит, огненный!

Сняв фуражку и помолившись образам в святом углу, Хитрово-Квашнин окинул взглядом комнату и остановил его на старинной двустволке, висевшей на стене за спиной светловолосого бугая. Затем посмотрел на дверь в мезонин, запертую на замок.

– А где же дворник, люди добрые?.. Астреин, то есть?

Глава 2

Светловолосый игрок поднял на нового постояльца сметливые голубые глаза и стукнул себе в грудь.

– Я за него, на меня он оставил постоялый двор. Вот двустволку свою вручил, для внушения, будем говорить, и порядка. Я свояк ему, купец Придорогин из Козлова. Может, слыхали?..

– Cлыхать-то слыхал, да ведь вас много там, Придорогиных. Что ни купец или другой какой торгаш, то Придорогин.

– Это верно. Мы из тех, что пенькой, льном и сукнами промышляют…

– Значит, Колесниковы одну из дочерей за тебя отдали. Вот оно как… Что ж, за еду и сено поутру с тобой расплачиваться?

– Выходит, со мной.

– Хм-м…Ну, а что там с Астреиным? Надеюсь, все хорошо?

– C Афанасием Терентьичем все в порядке. С сыном его родным беда приключилась.

– Что такое?

– При смерти он, соборовали уже. У него лавка в Озерках, вот свояк, закрыв мезонин на ключ, перед вашим приездом туда и подался.

– Так у Саввы, вроде бы, в Петродаре лавка. В Красном ряду.

– У него их там целых две, сидельцы торгуют. Еще одну недавно в Озерках приобрел, вместе с избой для жилья. Покупателей хватает, с Дубовки едут, с Щегловки, Шехманки и Малой Шехманки, из других близких и дальних мест.

– Гонец сказал, что с избяной крыши-то и упал, – подхватил щуплый и востроглазый Захар, поглаживая нанковый однобортный жилет. – Животом да на острые колья забора. Тут уж, беспременно, заказывай требу, потому как кирдык! Вот также, лет десять тому, полез мой сосед в мокрую погоду на князек, ставить флюгер, то есть, птицеверт, да сорвался и полетел вниз. Прямо как Савва, только не на забор, а на зубцы валявшейся у стены дома бороны!

– Вот оно как, – нахмурился Хитрово-Квашнин. – Беда для Афанасия, единственный сын, наследник! – Вдруг в голове его что-то щелкнуло, мелькнула тень подозрения. – Говоришь, он отбыл перед моим приездом? Дорога здесь к тракту одна, мне он не встретился.

– В полях, случаем, не плутали? – спросил купец, почесывая бороду и оценивая положение на карточках других игроков. – Мы с Захаром разок свернули не туда. Осмотрелись, а пути-то нет! Истинно, не видал, как упал, погляжу – уж лежу! Насилу нашли, то есть, ее, дорогу-то. Вот как!

– Да, было дело. – Подозрение стало медленно сходить на нет. – Плутал, как и вы, будь оно не ладно!

– Ну, вот и разгад: коль судьба – встретишься, нет – разминешься…

Со стороны комнат для отдыха раздался приглушенный кашель. Хитрово-Квашнин поднял вопросительный взгляд на купца. Тот закивал светловолосой головой.

– Это другой мой помощник. Вьюноша, слег от этой… как ее?.. Инфле…

– Инфлюэнцы?

– Вот-вот, черт, и не выговоришь!.. Отцы наши ее «китайкой» называли. Поил разным чаем, пока он был в сознании. Теперь только мычит в бреду и покашливает. Болезнь заразная, вам туда, вашбродь, да, впрочем, и другим, лучше не соваться. Ко мне она, слава Богу, не пристает. Помню, не страдали от нее и отец с дедом. Весь город кашляет, люд в изнеможении, а им все нипочем… Комната ваша будет через одну от той, где лежит этот бедолага.

– А куда ж приказчик с кухаркой запропастились? – поинтересовался харитоновский помещик. – Мне б ужина какого, а человеку моему чайку с малиной или липовым цветом.

– Повариха с утра занемогла, на хутор к себе отправилась, а Епифан до снежной круговерти был послан в Избердей за сахаром… Мы тут потихоньку управляемся, деваться-то некуда… Захарка, живо сваргань их милости яичницу с салом. Не забудь присыпать сушеной зеленью, да смотри, не пережарь, что б желтки эдак растеклись немного! Так, вашбродь?

– Именно, так.

– Заодно приготовь чаю с малиной! Уяснил?.. Что сидишь как куст в горшке?!

– Ага! – Щуплый парень опять соскочил с лавки, бросился на кухню и загремел сковородкой.

– Как говорится, чем богаты, тем и рады… Пойду, гляну в щелку, как там Прошка с этой его инфлу… инфле… тьфу ты, прости Господи!..

Хитрово-Квашнин вздохнул и, повесив шинель с фуражкой на гвоздь, присел к столу. Его не оставляло чувство, что на постоялом дворе что-то не так. Но что именно, он не мог для себя уяснить, это от него ускользало.

Окинув взглядом висевшие на стенах лубочные картинки и намалеванные каким-то умельцем. портреты Астреина с супругой, он стал присматриваться к тем, с кем ему предстояло переждать налетевший на округу буран. В ходе возобновившейся с приходом купца игры пошли разговоры, постепенно выяснилось, что Захар у Придорогина состоял в подручных. Постоялец среднего роста и телосложения, застегнутый на все пуговицы укороченного черного сюртука, являлся отставным канцеляристом Дормидонтом Сухаревым. Рядом с ним сидела в кружевной мантилье поверх сиреневого французского платья его худощавая супруга. Еще одним путником был рыжебородый сутуловатый верзила в видавшем виды коричневом сюртуке с тяжелым взглядом исподлобья, пробурчавший, что он усманский мещанин Пафнутий Забазарнов. На краю стола сидели два черноволосых молодых человека, сказавшиеся родными братьями, мещанами из Борисоглебска. Все они ехали, кто, куда, но непогода заставила их искать пристанища на астреинском постоялом дворе.

Спустя несколько минуту штабс-ротмистр сделал для себя кое-какие выводы. Обычные, вроде бы, люди… Купец улыбчив, уверен в себе, сыплет поговорками. Его подручный – типичный прислужник, готовый разбиться в лепешку, дабы угодить хозяину. Канцелярист, выглядящий лет на тридцать, надушен, одет с иголочки, видно, что начитан, – из бокового кармана выглядывает серо-коричневая обложка какого-то столичного журнала, – но что-то в нем не то, что-то не дает проникнуться к нему симпатией. Наверное, его глаза, так и норовит отвести их в сторону. Скрытничает?.. Зачем? Смущается?.. C чего бы?.. Его жена, черноглазая и темноволосая, лет двадцати пяти, тоже слегка насторожена. О мещанине со шрамами на щеке и бровях, которому далеко за тридцать, и говорить нечего – смотрит сычом, молчун, слова клещами не вытянуть… Братья, одетые в серые длиннополые сюртуки, приняли внутрь слишком много горячительных напитков, по их широким лицам с низкими лбами ничего нельзя было разобрать… Все же, кто из этой компании так по-воровски метнулся от экипажей к крыльцу?.. Кто?

Купец, перемешивая бочонки, раз за разом оглашал избу приятным баритоном:

– Барабанные палочки! – и добавлял при этом: – Одиннадцать!.. Утята! Двадцать два!.. Семь пятниц на неделе! Семьдесят пять! Туда-сюда! Шестьдесят девять!..

Увидев, как один из братьев с бородавкой на щеке снова потянулся к бутылке, он гаркнул:

– Семен! Ты играешь, или дурью маешься?

– Не видишь, винца собираюсь хлебнуть, – ответил мещанин, бросив на светловолосого купца хмурый взгляд.

– Ты на меня так не смотри, не люблю я этого. Пьешь с братом сверх меры, суешься в комнату к Прошке. Заболеешь ведь, лечи потом тебя… Имей ввиду, мое терпение заканчивается. Я тут за хозяина! Возьму и вышвырну на крыльцо!

– А, может, он уже пришел в себя, выздоравливает. Я б поговорил с ним по душам…

– Он без сознания. И о чем с ним тебе толковать, вы друг друга знать не знаете!

– Познакомились бы…

– Я больше предупреждать не буду!.. И ты, Тарас: играть, так играть, а не желаешь, ступай спать в свою комнату…

– Нет, я еще посижу здесь. Чего мне в комнате делать-то в такую рань?

– Ну, так веди себя, как надо… Одолели эти борисоглебские, ей Богу!

Захар не собирался терять нить игры, и бегал от печки к столу, не переставая.

Взгляд штабс-ротмистра остановился на полке с книгами и журналами – редкими вещами на постоялых дворах. Объяснялось это тем, что Астреин сам не чурался чтения отечественных и заграничных произведений. Говорил, что приобщила его к этому интересному занятию его благородная супруга.

– Что у него здесь? – Дворянин, подойдя к полке, взялся просматривать ее содержимое. – «Полярная звезда», «Сын Отечества», «Благонамеренный», прочие журналы… Ну, а какие романы?.. Хм-м, «Замок Нейгаузен», «Ревельский турнир», «Вечер на Кавказских водах» Бесстужева-Марлинского. Как же без русского Вальтера Скотта?! «Юрий Милославский» Загоскина, «Иван Выжигин» Булгарина. Все аккуратно, автор к автору… Из иностранного здесь… три романа Вальтера Скотта – «Уэверли», «Пуритане» и «Роб Рой»… Вашингтон Ирвинг с его «Рипом Ван Винклем»… «Шпион» и «Американские степи» Фенимора Купера…

Он пролистал «Русский телеграф» с последним романом американского Вальтера Скотта, не отказав себе в удовольствии прочитать про себя следующие строки:

«– Сиу ведут совет о моем брате, – молвил траппер, когда понял, что, только заговорив, привлечет к себе внимание пауни.

Верховный вождь пауни, спокойно улыбаясь, повернул к нему голову и сказал:

– Они считают скальпы над вигвамом Твердого Сердца!.. Разве отец мой думает, что воин может умереть? Владыка Жизни не для того открывает руку, чтобы взять назад свои дары. Когда ему нужны его молодые воины, он их зовет, и они уходят к нему. Но краснокожий, на которого он однажды дохнул, живет вечно».

Уловив тяжелое дыхание кучера, штабс-ротмистр тихо поговорил:

– Эх, дал бы Владыка Жизни здоровья моему Митрофану, унял бы эту его гадкую горячку!

Положив журнал на место, он прошелся к полкам, где, как помнил, хранились медицинские средства и травы.

– Куски корпии тут, холщовые бинты, – бормотал он себе под нос, – камфорный спирт, уксус, хина, растопленный воск. Здесь липовый цвет, ромашка, кровохлебка, брусника… Запаслив Афанасий, и это понятно – неделями, а то и месяцами безвылазно живет на постоялом дворе…

– Может, помощь нужна, вашбродь? – спросил Захар. – Чай почти готов, вот поджарю яичницу и…

– Да нет, это я так, астреинские запасы просматриваю. Надо знать, что у него имеется. Для больного Митрофана, не для себя.

– Трав-то этих у дворника полно!.. Матрена, повариха которая, собирает их в урочное время и сушит. Жаль, что болезнь ее скрутила, а то б разносолов всяких приготовила. У нее знатные щи выходят и пироги на любой вкус… Мне по душе с вязигой, эдак откусишь кусок, закатишь глаза, ничего не соображаешь… Ох, даже слюнки побежали! Астреину рыбу-то извозные однодворцы с самой Волги тащат…

– Знаю, угощал меня в прежние времена.

– И мы с хозяином не раз здесь бывали проездом. Это сейчас, в буран, от тракта не добраться, а летом-то свернул, чуть прокатился по пыльной узкой дорожке – и ты на постоялом дворе! А тут Матрена в цветастом фартуке: чего изволите? Щец, пирожков аль ледяного квасу?..

Когда Захар, наконец, справился с заданием, штабс-ротмистр перво-наперво напоил теплым целебным чаем больного слугу. Потом помыл руки над тазом, вытер их полотенцем и посмотрел на себя в висевшее на стене круглое зеркало. По-мужски красивый, высокий и широкоплечий, в синем двубортном мундире с малиновым нагрудником, украшенным орденом Св. Георгия, синих панталонах с двойными лампасами, он, пригладив тронутые сединой волосы, присел за стол и вплотную занялся яичницей, припорошенной зеленью. Простое блюдо с ломтем черного хлеба показалось ему, после всех передряг в пути, вкуснейшим яством.

А за окнами с поблекшими ситцевыми занавесками продолжала свистеть метель. Порой она так надрывалась в своей злобе, что постояльцы, за исключением хмельных борисоглебцев, в изумлении покачивали головами.

– Вот такая же завируха прошлой зимой в феврале-месяце застала нас в Козловском уезде, – молвил меж делом Придорогин. – Захарка, язви его душу, сбился с дороги в полях за Сычевкой… Правит, а куда, сам понятия не имеет!.. Так, бездельник? Виноват?

– Ни Боже мой! – возразил помощник. – Это карнаухий, чертов конь, свернул не туда! Сказать правду, он – чистое наказание! Другие лошади с понятием, никогда не позволят себе дурости или иного чего, а он… одно слово – неподходящий. И даром что крупный, все плетется, как доходяга, и забирает при этом все время влево. А?! Нужный конь?.. Без него никак?.. Будь моя воля, хозяин, я его уже давно бы продал либо в обмен пустил, честное слово!

– Толкуй, словоблудник! Вертишь языком, что корова хвостом! Коня винишь, когда сам растяпа! Такие как ты ровно смотрят, да все мимо!.. Помалкивай, умнее смотреться будешь… Ну, так вот, остановились мы, взглянул я на заснеженную степь и думаю: «Пришла наша погибель! Вот она!» Правду говорят, не ты смерти ищешь, она тебя сторожит. Что ж, на месте замерзать не будешь, страх охватывает, двинулись дальше. А куда, черт его знает! Сугробы везде, возок переваливается с боку на бок, того и гляди перевернется! Карнаухий приустал, голову повесил, копыта еле-еле переставляет. А кругом метет все сильней, хлад собачий, такой, что кожу обжигает!.. Крендельки! Восемьдесят восемь!.. Опять остановились, что делать? Куда направить коня? Наобум сделали последний рывок, едем, молчим, ни во что не верим. Глядь, не так уж чтоб вдали огонек будто бы мерцает. Оказалось, хутор… Топорики! Семьдесят семь!.. Еле выбрались из тех полей, до сих пор как вспомню, так внутри, под ложечкой, словно холодом обдает!

– И я ведь однажды чуть не пропал, – поддержал разговор узколицый и кареглазый канцелярист, взглянув на свою карточку. – Метель застигла меня между Лавровкой и Чемлыком. Налетела стремительно, глазом моргнуть не успел. Чемлык поближе был, ну, я и подался в ту сторону. Погоняю лошадь, а метель все круче, свистит, ярится, настоящий буран надвигается. – Он попыхтел своей небольшой трубкой c изящно утонченным мундштуком и округлой чашечкой. – Уж и дороги не видно, еду сам не знаю куда. Гляжу, мужицкий обоз в стороне путь держит. Я к нему пристал, да так и спасся. Если б не это, непременно сгинул бы, оставил бы свою Калерию Никодимовну вдовой.

Черноглазая красавица тряхнула головой и трижды плюнула через левое плечо.

– Типун тебе на язык, Дормидоша! – проворковала она приятным грудным голосом. – Скажешь тоже, вдовой.

– А что? Все под Богом ходим, как оно будет завтра, даже в следующую минуту, никто не знает.

– Не хочу об этом говорить!

– Хорошо, хорошо, милая, оставим эту тему.

Двоюродные братья и Пафнутий помалкивали, насасывая короткие деревянные трубки. Дворянин вздохнул, вспомнив свои мытарства по белу полю… Да-а, досталось мне с кучером. Ужасть, как он любит говорить… Пусть выздоравливает, бедняга… Господи, за что это все мне? За какие грехи?.. Завтра день рождения, заботы, прием гостей…

Прислушавшись к разгулявшейся завирухе, он посмотрел на настенные ходики, которые Астреин привез когда-то из Москвы. Стрелки показывали без четверти четыре.

– Смеркается, а униматься и не думает!.. Да-а, принесло сюда буран в декабре, вон как разбушевался… Обычно в феврале налетает, тогда он, как бы и в порядке вещей, особо ему не удивляешься… Что ж, сидеть-то в тепле хорошо, а надо идти наружу: коня как следует пристроить, сенца ему задать. Как у Астреина с кормом, Придорогин?

– Сено с овсом в амбаре, за крыльцом налево, – подсказал купец, как раз выиграв тур и забирая с кона деньги. – Кормов этих на целый табун хватит. Крепкий хозяин свояк, все у него с запасом, все по-хорошему, всегда таким был, сколько его знаю.

– Что есть, то есть, не отнять. Как обычно, громадная поленница дров на дворе, колодец как на картинке, новый навес, высокий забор. Блюдет свое дело Астреин, не придерешься.

– Лошадь в конюшню ставьте, возьмите ключи… Захар, помоги там барину!.. Ну, что скосоротился? Мне, что ли, прикажешь идти?

Хитрово-Квашнин надел шинель и фуражку, снял со стены фонарь, зажег его, и вышел наружу. Ночь еще и не думала вступать в свои права, а видимость была хуже некуда. Темные рваные тучи буквально цеплялись за верхушку колодезного журавля, ветер еще сильнее, чем прежде, гудел в ветвях берез, снежная пыль вихрем металась по двору.

Варяг благодарно заржал, когда его распрягли и поставили в конюшне возле карнаухого коня. Тот встряхнул головой, посмотрел на нового соседа и вновь опустил голову к кучке сена. Другие лошади продолжали мерно жевать, пофыркивая и переминаясь с ноги на ногу.

– Вашбродь, с сеном и овсом сами управитесь, – заявил озябший Захар, потирая ладони. – А то я уже дрожмя дрожу, зуб на зуб не попадет!.. Вот непогодь, бр-р-р!

Влетев быстрой тенью на крыльцо, он мигом исчез за входной дверью.

«Не Захар шастал по двору, – поглядел ему в след дворянин. – Однозначно, не он. Та фигура была, мнится, малость крупнее и выше… Не только этот момент не дает мне покоя. Вижу, нехорошие мысли бродят в головах некоторых постояльцев. Меня не проведешь… Не пойму пока, что это все означает».

Он заглянул в деревянный амбар с тесовой крышей, где витали запахи старой мешковины, соломы и зерна и, взяв с земляного пола охапку сена и ведро с овсом, вернулся в конюшню.

Варяг тряхнул гривой, фыркнул и принялся за корм. Хитрово-Квашнин, стараясь, чтобы конь нечаянно не наступил копытом на ногу, дружески потрепал его по холке.

– Что, лошадка, задал нам сегодня буран неприятностей?.. Бы-ыло такое, не отринешь. Но мы ж с тобой не промах, выдюжили, выехали к постоялому двору… Ты у нас умница, силач! Лучший упряжной конь, какой был у меня когда-либо. Не веришь?

Конь, поблескивая большими глазами, с хрустом жевал овес и помахивал хвостом. Хитрово-Квашнин улыбнулся.

– Жуй, жуй, набирайся сил. Завтра, даст Бог, будем дома!

Ежась, как Захар, он запер обе двери и поспешил к крыльцу. На полпути вдруг приостановился и… повернул в сторону тесового навеса. Любопытство ли его заставило поступить так, или еще что, он сам до конца не понял, и знать не знал, что решение это приведет к совершенно непредсказуемым последствиям.

Оказавшись под навесом, он с помощью фонаря бегло оглядел стоявшие экипажи: синий возок был простым, без излишеств, таких по дорогам Тамбовщины сновало бессчетное количество. Серый и темно-коричневый выглядели выше и объемнее.

– Заехали на постоялый двор, судя по снегу на крыше, пораньше синего возка, – говорил вслух дворянин. – На черной бричке с колесным ходом снега почти столько же, сколько на этих двух возках. Сюда она въехала, похоже, одновременно с ними. Возможно, чуть раньше. Хм-м, и нет сомнений, на днях побывала в каретной мастерской. Царапины почти не видны, нигде ни пятнышка, все под ровным слоем блестящего лака. Сколько же отвалил хозяин за починку и покраску? Сотню? Полторы? Нет, побольше будет. Думаю, никак не менее двух сотен ассигнациями…

Резкий порыв ветра качнул фонарь, и в тусклом луче света что-то блеснуло на черном боку брички. Хитрово-Квашнин поднес фонарь ближе и отпрянул, как от пощечины. Из щели между кузовом и краем дверцы торчали два тонких женских пальца, унизанные кольцом и перстнем!

– Что, черт возьми, тут творится?

Он широко раскрыл глаза, не веря в происходящее. Грудь вздымалась, дыхание с шумом вырывалось из горла.

– Какого дьявола?!

Он попытался открыть дверцу, но та была заперта на ключ. Заглянуть внутрь также не удалось, оконце было задернуто занавеской. Дотронулся до пальцев – они были такими же ледяными, как унизывающие их драгоценности. С долгим выдохом он оперся спиной на толстый столб, поддерживающий навес.

– Эти, в избе, спокойно играют в лото, а тут… мертвое тело?

Сведя брови, он продолжал смотреть на пальцы с красивыми ухоженными ногтями… Постой, я, кажется, видел этот перстень раньше. Господи, неужели жертва – титулярная советница Квашнина-Самарина, моя соседка по имению?.. Если между указательным пальцем и большим имеется крохотное родимое пятно в виде молодого месяца, то…

Наклонившись, одной рукой отогнул на себя край дверцы, а другой взялся за пальцы, с силой потянул и в следующий миг выхватил… кисть руки, отрубленную по запястье!

– Боже! – с шумом выдохнул он, запихивая кисть обратно в бричку. – Яснее ясного, убийство!

Во рту у него пересохло, сердце заколотилось где-то у самого горла. Черт!.. Черт!.. Черт!.. Это непостижимо!.. Невероятно!.. Но как… как поступить? Что предпринять?.. Фу-у… я так понимаю, бричка принадлежит… принадлежала убитой… Или?.. Никаких сомнений в том, что преступник – один из этой компании за столом!.. Кто?.. Да что тут гадать… тот, кто предъявит права на бричку! Но кто это сделает? Родственник Астреина, черноволосые кузены, семейная пара или этот смурной мещанин?.. Никого нельзя пока исключать… Конечно, бричка могла и не принадлежать дворянке, ее убили неизвестно где из-за драгоценностей на руке… Возможны любые варианты… А не случилось ли злодеяние здесь, на постоялом дворе?.. Может быть, отрицать ничего нельзя… Но не сама же дворянка управляла лошадью! Ее должен был везти кучер. Откуда бы она ни ехала, стоит холодная зима, на дорогах пошаливают злодеи… Выходит, убили и его? Но если смертоубийства произошли на постоялом дворе, тогда где, в таком случае, трупы?.. Черт, тут сломаешь всю голову!.. Боже, отхватить руку у женщины! Слава Создателю, это не Квашнина-Самарина! Никакого родимого пятна… В таком случае, кто она? Возможно, мне знакома эта несчастная…

Он схватился за ручку и с такой силой рванул ее, что дверца распахнулась настежь. Его ожидания, однако, не оправдались: внутри брички было пусто, на подкладке из бурой медвежьей шерсти валялись только отрубленная кисть руки и перчатка… Узенькая, не по размеру, ее и не натянуть. Любят же наши дамы, чтобы перчатки идеально повторяли форму рук…

Прикрыв дверцу, Хитрово-Квашнин снова прислонился спиной к столбу… Вот так случай!.. Такого еще не бывало… Сумасшествие, мозги кипят!.. Кто убийца?.. Именно, убийца, вряд ли женщина выжила после такого… Так, необходимо собраться, взять себя в руки!.. Поступить нужно, мне кажется, следующим образом: войти в избу и, не показывая вида, не поднимая шума, попытаться вычислить душегуба или душегубов в ходе осторожных разговоров. Кто обмолвится или как-то покажет, что это его бричка, тот и есть убийца!.. Возможно, ученый канцелярист, может, братья, может, рыжак со шрамами и взглядом исподлобья. Оно и купец мог приложить к этому руку, нельзя его сбрасывать со счетов! Бывало, что и самый невинный, на первый взгляд человек, оказывался жутким злодеем… Мне ли не знать! Сколько было случаев, пока нес службу в капитанах-исправниках!.. Да, так я и поступлю, там будет видно, как действовать. Я вытрясу из подлеца или подлецов всю подноготную смертного злодеяния… Господи, до сих пор дыхание не пришло в норму! Не мудрено…

Он открыл свой возок, достал из походного саквояжа два заряженных двуствольных пистолета, сунул в нагрудные карманы шинели и, широко перекрестившись, направился сквозь заметь к темнеющему крыльцу.

Глава 3

Игроки оставались на своих местах и выглядели значительно азартнее, чем в предыдущем туре. Купец, поглядывая на них и доставая из полотняного мешочка очередной случайный бочонок, озвучивал номер еще громче и отчетливее. Было видно, что выигрывает канцелярист, почти все числа на его карточке были закрыты кругляшами из плотной бумаги. Он оставался невозмутимым, лицо же его супруги излучало неподдельную радость. Непоседливый Захар ерзал на лавке как заведенный: то почешет всей пятерней в затылке, то закусит губу, то со смешком повторит за Придорогиным озвученное число. Братья игрой до конца так и не прониклись, больше общались между собой, чем внимали словам купца.

Повесив шинель с фуражкой на гвоздь, штабс-ротмистр вернул ключ Придорогину и напоил Митрофана малиновым чаем. Затем присел к столу и раскурил свою пенковую трубку.

«Кто предъявит права на бричку? – думал он, посматривая сквозь пелену дыма на игроков. – Начитанный потомок подъячих со своей женушкой? Рыжий с плотно сжатым, как захлопнувшийся капкан, ртом и зелеными глазками-буравчиками?.. Придорогин?.. Братья?.. Добротный экипаж больше подходит первым, он как-то не вяжется с усманским молчуном, купцом и борисоглебцами. Неужели семейная парочка пошла на страшный грех?! Не знаю… Так или иначе, кто-то из сидящих здесь людей, лишив жизни женщину, отхватил у нее топором руку!.. Канцеляристшу исключаем, не верится, чтобы это сделала она. Кто же из этих? Кто?.. Кому вздумалось присвоить подобным зверским способом обручальное кольцо и перстенек с сапфиром?»

– Как там ваш человек, вашбродь? – спросил Захар, громко шмыгнув длинным носом. – Однова и меня скрутила горячка, думал – помру. Квасу ледяного черт дернул хлебнуть после разгрузки товара. Болезнь так скрутила, что чудом выжил. Хотели уж попа звать, соборовать.

– Надеюсь, поправится, всегда был здоровым парнем. Как-то, лет пять тому будет, тоже свалился с горячкой, но скоро поправился.

– Ну да, чего раньше времени скисать-то! Это последнее дело… Вот у меня старший брат, женился, дурень, на сущей вертихвостке, которая ему, сказать по совести, изменять стала едва ли не со свадьбы. Она ему рога наставляет, а у него только вздохи. Сон потерял, исхудал, смотреть противно. Взял бы, да отлупил ее, как положено, ремнем вдоль спины и ниже. Шелковой бы сделалась, забыла бы про свои амуры… Не могу, мычит, оченно люба мне Параська, обидится…

– Хватит, балабол! – перебил купец словоохотливого работника, выпустив клуб дыма изо рта. – Брата приплел, его жизнь, пусть и разбирается… Вашбродь, кучер ваш в бреду что-то про Тамбов бормотал. Вы что ж, прямиком из губернской столицы?

– Да, пришлось съездить туда по делам.

– И не побоялись? Там, бают, холера!

– Она пошла на убыль, зима, как видишь, на дворе.

– Оно, конечно, так… Ну, и как губернская столица? Слух прошел, с месяц назад там бунт случился, едва усмирили. Зачинщиков, говорят, в кандалы заковали, судить по всей строгости будут.

– Болезнь объявилась в городе где-то… в середине ноября, – стал припоминать дворянин отчет Оленина, не прекращая при этом осторожно оценивать взглядом как его, Придорогина, так и братьев с усманцем и семейной парой. – Да, точно, около месяца назад. Был создан чрезвычайный холерный комитет, по городу понеслись крытые холерные повозки. Как всегда в таких случаях в больницу повезли не только больных, но и пьяных, а также всех, кто вел себя хоть как-то подозрительно. Горожане зароптали, поверили нелепым слухам, что лекари с губернским начальством задумали уморить их. Вслед за неподчинением властям последовали волнения, в ходе которых была уничтожена холерная больница и сняты все городские караулы. Ну, бунт и усмирили, как же без этого. Кстати, справился с задачей конно-пионерный эскадрон из Петродара. Зачинщики, числом около тридцати, были брошены за решетку, остальные, в конечном счете, разбрелись по домам.

– Людей понять можно, их хватали, как собак! – заверещал Захар. – Я б тоже возмутился, если б меня за шиворот да в холерную повозку.

– Ты, Захарка, и вякнуть бы не успел, – ухмыльнулся купец. – Огрел бы тебя какой-нибудь солдатик по башке прикладом, как миленький бы поехал!

– Руки коротки! Я б его сам чем-нибудь огрел, да так, что скопытился бы!

– Это здесь ты геройствуешь, в ста с лишним верстах от Тамбова. А попади туда, запел бы по-другому. Хвастать – не косить: спина не ломит!

– Я б тоже не дался, смертоубийство бы совершил, а не дался! – заявил Семен. – Что это такое, нас за людей не считают!

– Еще один удалец! Винца хорошенько хлебнул, вот она и храбрость!

– Вино тут не причем… Я терпеть не могу, когда меня, тово, за шкирку…

– Гляди, какой недотрога! За шкирку бы и поволокли, а если б заартачился, так прошлись бы по бокам, что забыл бы как и звать тебя!

– Народ, ваше благородие, везде одинаков, – изрек Сухарев, поглядев на дворянина. – Темный, невежественный, никакого понятия о медицине.

Семен, будучи полупьяным, оставил его шпильку без ответа, но Захар возмутился:

– Это я что ль невежественный?.. Ты, господин отставной канцелярист, не тово, не разбрасывайся словами!.. Воткнул себе в карман книжку и важничает. Я тоже грамоте разумею…

– Закорючку на бумаге ты поставить мастак, знаем, – издевательски погладил голову помощнику Придорогин. – Играй, довольно хвастать да пузыриться!

Хитрово-Квашнин пригладил кончики усов и пустил вверх легкое облачко дыма. Хм-м…Убийцу надо обезвредить до того как окончится этот буран. При первых признаках улучшения погоды каждый из постояльцев будет подумывать о выезде с постоялого двора, о продолжении своего собственного пути… Какой же бедняжке выпало столкнуться в жизни с кровавым упырем? Где это случилось?.. Где-то на большой дороге?.. На подъезде к постоялому двору?.. Или, все-таки… Не знаю, непонятно, ума не приложу… Судя по изящным тонким пальцам, погибшая из привилегированного сословия. Но отчего злодей не снял украшения и не избавился от отрубленной руки?.. Ездить по округе с таким страшным трофеем!.. Не было времени? Или это результат обыкновенной небрежности, недосмотра?..

Он прищурил глаза и погладил кончики усов. Сердце перестало гулко биться, но ощущение беды, возникшее под тесовым навесом, не проходило.

– Вы читали последний номер «Московского телеграфа»? – вдруг спросил у него канцелярист.

– Нет, не довелось. Что, интересные вещи напечатаны?

– Мне кажется, да. Могу дать почитать…

– Не утруждайте себя. Я еще не совсем освоился, да и дрожь от холода не прошла…

– Вообще, журнал мне нравится. Полевой, надо признать, замечательный издатель. Из сибирских купцов, без систематического образования, а сколько ума! Вот что значит запоем читать книги, вынося из них золотые крупицы истины! Говорят, он уже подростком строчил стихи, драмы, издавал рукописные газеты и журналы.