Краткая история равенства бесплатное чтение

Данная книга предлагает читателю сравнительную историю неравенства между социальными классами в различных человеческих обществах. Точнее, историю равенства, поскольку в истории человечества, как мы увидим, давно существует долгосрочное движение к социальному, экономическому и политическому равноправию.

Этот процесс нельзя назвать ни безмятежным, ни тем более движущимся строго по прямой. В истории равенства, которую мы будем здесь изучать, ключевую роль играют революции, восстания, общественная борьба и всевозможные кризисы. К тому же она отмечена многочисленными фазами регресса, отхода на прежние позиции и изоляции в рамках собственной идентичности.

Так или иначе, но историческое движение к равенству существует как минимум с конца XVIII века. В начале XXI века мир, каким бы несправедливым он нам ни казался, характеризуется гораздо бо́льшим равенством, чем в 1950 или 1900 году, которые, в свою очередь, во многих отношениях можно назвать более равноправными по сравнению с 1850 или 1780 годами. Конкретный прогресс в этом отношении зависит от периода и того, на чем именно основано интересующее нас неравенство между определенными общественными классами – на юридическом статусе, на владении средствами производства, на уровне доходов, на образовании, на принадлежности к тому или иному полу, национальности, этносу или расе: критериев здесь довольно много, и каждому из них мы уделим внимание. Хотя в долгосрочной перспективе, вне всякой зависимости от этих критериев, можно констатировать один и тот же факт, заключающийся в том, что в период между 1780 и 2020 годами в большинстве регионов и обществ планеты, а в некотором смысле и в мировом масштабе, мы наблюдаем устойчивый прогресс в деле достижения равноправия во всем, что касается статуса, владения средствами производства, уровня доходов, расовой и половой принадлежности. В целом ряде отношений это движение к равенству продолжалось и в 1980–2020 годах, причем было гораздо более сложным и контрастным, чем можно предположить, особенно если принять во внимание всемирный и многосторонний характер неравенства.

В действительности, долгосрочная перспектива стремления к равенству наметилась в конце XVIII века, хотя масштабы этого явления на тот момент были весьма незначительны. Ниже мы увидим, что неравенство, независимо от вышеописанных критериев (юридический и имущественный статус, размер дохода, принадлежность к властным кругам и полу, происхождение и т. д.), никуда не делось и позже, нередко приобретая весьма значительный, ничем не оправданный размах, да при этом еще оказывая совокупное воздействие на уровне отдельно взятого человека. Но если мы установили само наличие стремления к равенству, это никоим образом не дает нам повода ликовать, как раз наоборот. Констатация этого факта скорее должна восприниматься в виде призыва продолжать сражение, основываясь на прочном историческом фундаменте. Изучая подлинные особенности движения к равенству, мы можем извлечь бесценные уроки на будущее; лучше понять принципы борьбы и мобилизации усилий, благодаря которым оно вообще стало возможным; разобраться в работе институциональных механизмов, в том числе правовой, общественной, образовательной, избирательной и налоговой систем, которые позволили превратить равенство в устойчивую реальность. К несчастью, на своем пути действенный процесс подобного коллективного изучения всех этих институций встречает множество препятствий в виде исторической амнезии, интеллектуального национализма и разграничения знаний на отдельные дисциплины. Чтобы двигаться к равенству дальше, нам настоятельно необходимо не только вернуться к истории, но и преодолеть национальные и дисциплинарные границы. Данный труд, представляющий собой с одной стороны книгу по истории, с другой – по общественным наукам, преисполненный оптимизма и призывающий гражданское общество к мобилизации, предлагает двигаться именно в этом направлении.

Новая экономическая и социальная история

В первую очередь, написать «Краткую историю равенства», которую вы сейчас держите в руках, мне позволили многочисленные международные исследования последних десятилетий, выведшие экономическую и социальную историю и другие социальные науки на качественно новый уровень.

Прежде всего я буду опираться на работы, благодаря которым у нас появилась возможность взглянуть на историю капитализма и промышленной революции в подлинно мировом масштабе. В качестве примера можно привести вышедшую в 2000 году книгу Кена Померанца о «великом расхождении» между Европой и Китаем в XVIII–XIX веках[2], которая, по всей видимости, стала самым влиятельным и значимым трудом по истории мир-экономики со времен публикации в 1979 году Фернаном Броделем его «Материальной цивилизации, экономики и капитализма», а также трудов Иммануила Валлерстайна, посвященных мир-системам[3]. С точки зрения Померанца, становление и развитие западного промышленного капитализма неразрывно связано с международной системой разделения труда, необузданной эксплуатацией природных ресурсов, а также с военно-колониальным доминированием ведущих европейских государств над всей остальной планетой. Этот вывод подтвердили и дальнейшие исследования, в том числе труды Прасаннана Партасарати и Свена Беккерта, а также недавние брожения вокруг «новой истории капитализма»[4].

В более общем смысле, за последние тридцать лет история колониальных империй и рабства, равно как и глобальная, «взаимосвязанная» история, совершила огромный скачок вперед, поэтому я в значительной степени буду опираться на работы по данной проблематике. В этом отношении мне в первую очередь приходят на ум такие исследователи, как Фредерик Купер, Кэтрин Холл, Ор Розенбойм, Эммануэль Саада, Пьер Сингаравелу, Санджай Субраманьян, Алессандро Станциани и многие другие, о которых будет говориться ниже[5]. Кроме того, при написании книги меня вдохновляли новые достижения в таких дисциплинах, как народная история и история борьбы[6].

К тому же моя краткая история равенства была бы немыслима без значительного прогресса в исторической науке распределения общественных богатств между социальными классами. История самой этой области знаний насчитывает не одну тысячу лет. Все существовавшие когда-либо на земле общества оставили нам в наследство знания и аналитические выкладки на тему предполагаемого или желаемого разрыва между подлинным благосостоянием бедных и богатых – по крайней мере со времен «Государства» и «Законов» (в которых Платон рекомендует не допускать, чтобы этот разрыв превышал одну четвертую). В XVIII веке Жан-Жак Руссо объяснил, что в основе неравенства и распрей между людьми лежат как раз изобретение частной собственности и ее ненасытное накопление. Вместе с тем подлинный анализ зарплат рабочих, условий их жизни, а также новых источников дохода, прибылей и собственности, впервые был проведен только во времена промышленной революции. В XIX веке Карл Маркс предпринял попытку как можно эффективнее использовать британские финансовые данные того периода и сведения о наследстве, хотя в его распоряжении имелись лишь весьма ограниченные средства[7].

В XX веке исследования этих вопросов приняли более системный характер. Ученые приступили к масштабному сбору данных о ценах, зарплатах, стоимости аренды недвижимости, доходах, наследуемом имуществе и земельных участках. В 1933 году Эрнест Лабрусс опубликовал «Очерк о динамике цен и доходов во Франции XVIII века» – фундаментальный труд, в котором наглядно демонстрируется существенный разрыв между зарплатами в земледельческом секторе, с одной стороны, и ценами на зерно, а также стоимостью аренды недвижимости – с другой, накануне Французской революции, причем все это в контексте повышенной демографической напряженности. Никоим образом не называя этот фактор единственной причиной революции, автор недвусмысленно дает понять, что подобное развитие событий еще больше усугубило и без того значительную непопулярность аристократии и политического режима, действовавшего на тот момент[8]. В посвященной этой же теме книге «Динамика доходов во Франции в XIX веке», вышедшей в 1965 году, Жан Бувье и его соавторы в первых же строках описывают программу своего научного исследования следующим образом: «Пока доходы различных классов современного общества не станут предметом научных исследований, любые попытки создать правдивую и подлинную экономическую и социальную историю обречены на провал»[9].

Эта новая экономическая и социальная история, которую очень часто ассоциируют со школой «Анналов», особенно влиятельной во французских академических кругах в 1930–1980 годах, не брезгует изучением различных систем собственности. В 1931 году Марк Блок опубликовал классическое исследование типологии режимов ведения земледелия со времен Средневековья и до наших дней[10]. В 1973 году Аделин Домар обнародовала результаты масштабных исследований французских архивов, в которых хранятся наследственные дела XIX века[11]. Не получив с 1980-х годов практически никакого развития, это движение все же оказало весьма заметное влияние на исследовательскую практику социальных наук. Отчеты о своих исследованиях в области зарплат и цен, доходов и богатств, имущества и податей в минувшем веке опубликовали и многие другие историки, от Франсуа Симьяна до Кристиана Бодело, от Эммануэля Ле Руа Ладюри до Жиля Постель-Вине[12].

Параллельно с этим историки и экономисты из Великобритании и Соединенных Штатов внесли значительный вклад в создание фундамента такой дисциплины, как история распределения богатств. В 1953 году Саймон Кузнец объединил первые соответствующие отчеты национального уровня (которые сам же помогал составлять после чрезвычайно болезненного кризиса 1930-х годов) с данными о доходах, собранными федеральной налоговой службой (созданной в 1913 году в результате долгих политических и конституционных баталий), преследуя цель оценить динамику изменения доли крупных доходов в общих доходах государства[13]. Его исследования затрагивали только одну страну и относительно короткий временной период (1913–1948), но, став первыми в своем роде, наделали немало шума. В 1962 году Роберт Лэмпмен схожим образом сопоставил данные федеральной налоговой системы и наследственных дел[14]. В 1978 году Тони Аткинсон углубил этот анализ, опираясь на данные британских нотариальных палат по делам о наследстве[15]. Элис Хэнсон, решив немного отмотать время назад, в 1977 году обнародовала результаты масштабных исследований наследуемого имущества в Соединенных Штатах Америки в колониальную эпоху[16].

Опираясь на совокупность всех предыдущих работ, с 2000-х годов началась реализация новой программы исторических исследований доходов и наследства, в которой – наряду с многочисленными коллегами, в том числе Тони Аткинсоном, Факундо Альваредо, Лукасом Ченселом, Эммануилом Саэсом и Габриэлем Закманом[17] – посчастливилось участвовать и мне. По сравнению с предыдущими работами, на новом этапе в распоряжении ученых оказались более продвинутые технологии. В 1930–1980 годах Лабрус, Домар и Кузнец проводили свои исследования исключительно вручную, пользуясь данными, хранящимися в картонных папках. Каждый раз сбор таких данных, каждая таблица результатов требовали значительных технических усилий, отчего у исследователя порой не оставалось сил для исторической интерпретации, привлечения других источников и критического анализа категорий, что несомненно ослабляло саму историю, которую зачастую считали «серийной» (иными словами, слишком «зацикленной» на создании исторических цепочек, сопоставляемых во времени и пространстве, что представляется необходимым, но отнюдь не достаточным условием для определенного прогресса в социальных науках). К тому же источники информации, собранной на первом этапе исследований, практически не оставили следов, что значительно ограничило возможности ее повторного использования и учета в дальнейшем.

Вместе с тем, развитие цифровых технологий в начале 2000-х годов позволило охватить в ходе анализа больше стран и расширить его временные рамки. В 2021 году Всемирная база данных о неравенстве (WID.world), созданная в результате реализации этой программы, представляет собой плод объединенных усилий свыше 100 ученых и располагает сведениями о 80 с лишним странах, расположенных на всех континентах планеты. В ней можно найти информацию о распределении доходов и собственности с XVIII–XIX веков и до первых десятилетий XXI столетия[18]. Этот временной отрезок, множащий аналогии и параллели, позволяет провести гораздо более углубленный сравнительный анализ и добиться значимого прогресса в общественной, экономической и политической оценке развития, которое в данном случае является предметом наблюдений. Эти коллективные исследования сподвигли меня опубликовать в 2013 и 2019 годах две работы, включающие в себя первые аналитические обобщения исторической динамики распределения богатств, которые легли в основу многочисленных дебатов на эту тему[19]. Не так давно Амори Гетен и Клара Мартинес-Толедано, следуя в фарватере исследований политологов Сеймура Липсета и Стейна Роккана в 1960-х годах[20], провели анализ трансформаций структуры социального неравенства и политического размежевания. При этом следует заметить, что хотя эти исследования и обеспечили определенный прогресс, нам еще предстоит проделать очень большую работу, привлечь новых разносторонних специалистов и собрать больше источников, чтобы наконец провести приемлемый анализ представлений о текущих трансформациях, изучить их институции, механизмы мобилизации, стратегии и борьбы, пролить свет на факторы, играющие в них важную роль.

В более глобальном смысле «Краткая история равенства» смогла появиться на свет благодаря широкому спектру исследований в области социальных наук с использованием самых разнообразных методов, позволивших углубить знания в данном вопросе. В особенности в последние несколько лет можно выделить новое поколение ученых, использующих в своих работах междисциплинарный подход на стыке истории, экономики, социологии, права, антропологии и политической науки, благодаря которому социально-историческая динамика равенства и неравенства предстает перед нами в современном, невиданном доселе свете. Здесь хочется отметить таких исследователей, как Николя Баррейр, Титхи Бхаттачарья, Эрик Бенгтссон, Асма Бенхенда, Марлен Бенкет, Селин Бесьер, Раф Блофар, Джулия Каже, Дени Коньо, Николя Делаланд, Изабель Феррера, Нэнси Фрейзер, Сибиль Голлак, Йаджна Говинд, Дэвид Гребер, Джульен Гренет, Стефани Хеннет, Камилла Эрлен-Жире, Элиз Уильри, Стефани Келтон, Александра Киллуолд, Клэр Ремерсье, Ноам Мэггор, Доминик Меда, Эрик Монне, Эван Макгофи, Пэр Ндайайе, Мартин О’Нилл, Элен Перивье, Фабиан Пфеффер, Катарина Пайстор, Патрик Саймон, Алексис Спайр, Павлина Чернева, Сэмюэл Уикс, Меделайн Уокер, Шошана Зубофф и многие другие, которых у меня нет возможности перечислять здесь, но на которых я буду ссылаться в книге[21].

Бунты против несправедливости, познание справедливых институтов

Какие же ключевые выводы нам следует извлечь из этой новой экономической и социальной истории? Самым очевидным, вполне естественно, можно назвать следующий: в первую очередь, неравенство представляет собой общественную, историческую и политическую конструкцию. Иными словами, на одном и том же уровне экономического или технологического развития режим владения собственностью, режим государственной границы, налоговый режим, образовательную и общественно-политическую системы можно организовать совершенно по-разному. Соответствующий выбор лежит в политической плоскости, зависит как от характера властных отношений между различными социальными группами, так и от представлений об окружающем мире, и порождает самые разнообразные структуры неравенства, варьирующиеся с учетом исторического периода и конкретного общества, помимо прочего отличаясь по масштабу и глубине. В истории формирование любых богатств является следствием некоего коллективного процесса, учитывающего международное разделение труда, использование природных ресурсов планеты и накопление знаний с самых первых шагов человечества. Общество постоянно придумывает все новые правила и институции, чтобы четко организовать свою структуру, распределив богатства и власть, однако их выбор всегда носит политический и при этом обратимый характер.

Второй неизбежный вывод сводится к тому, что в конце XVIII века в мире родилось движение за равенство, существующее и по сей день. Оно стало следствием восстаний и борьбы с несправедливостью, которая позволила преобразовать властные отношения и низвергнуть поддерживаемые правящими классами институты, чтобы, преодолев существующее в обществе неравенство, заменить их новыми социальными, экономическими, политическими структурами и правилами, более справедливыми и служащими интересам самого широкого большинства. В общем случае самые фундаментальные трансформации режимов, основанных на общественном неравенстве, базируются на масштабных социальных конфликтах и политических кризисах. Ведь к упразднению привилегий французской знати привели именно крестьянские восстания 1788–1789 годов и последовавшая за ними революция. Аналогичным образом начало краха рабовладельческой системы в регионе Атлантического океана положили не вялые дебаты в парижских салонах, а мятеж рабов в Санто-Доминго в 1791 году. В XX веке социальная и профсоюзная мобилизация сыграла важную роль в установлении новых отношений между капиталом и рабочей силой и в сокращении неравенства. Даже обе мировые войны и те можно рассматривать как следствие напряжения в обществе и противоречий, непосредственно связанных с невыносимым неравенством, которое до 1914 года существовало как на внутреннем, так и на международном уровне. В Соединенных Штатах понадобилась кровопролитная гражданская война, чтобы в 1865 году положить конец рабовладельческой системе. Столетие спустя, в 1965 году, мощная мобилизация афроамериканского населения привела к отмене системы законной расовой дискриминации (однако не положив конец незаконной дискриминации, которая, тем не менее, все еще существует). Примеров подобного рода можно приводить великое множество: войны за независимость 1950–1960-х годов, ознаменовавшие закат европейского колониализма; народные выступления и мобилизация населения, позволившие в 1994 году победить южноафриканский апартеид, и далее в том же духе.

Помимо революций, войн и восстаний, поворотными точками, в которых кристаллизуются социальные конфликты и переопределяется баланс сил, часто служат экономические и финансовые кризисы. Кризис 1930-х годов оказал определяющее влияние на делегитимизацию экономического либерализма, затянувшуюся на долгие годы, и оправдал новые формы вмешательства государства. На фоне финансового кризиса 2008 года, который состоялся уже на нашей памяти, и пандемии 2020–2021 годов пошатнулись истины, еще вчера многим казавшиеся незыблемыми, например, в отношении приемлемой величины государственного долга и роли центральных банков. В более социальном, но от того не менее значимом разрезе, протесты «желтых жилетов» во Франции в 2018 году заставили правительство отказаться от планов повышения налога на выбросы углекислого газа, которое гораздо больше других усилило бы неравенство. В начале 2020 года своей способностью мобилизовать сторонников на борьбу с расовой, гендерной и климатической несправедливостью, невзирая на границы и поколения, мир поразили такие движения, как Black Lives Matter («Жизни черных имеют значение»), #MeToo («ЯТоже») и Fridays for Future («Пятницы ради будущего» или «Школьная забастовка за климат»). Учитывая общественные и экологические противоречия, изначально заложенные в нынешнюю экономическую систему, вполне вероятно, что массовые протесты, конфликты и кризисы и далее будут играть главную роль в будущем, хотя условия, в которых они будут развиваться, предсказать с точностью не представляется возможным. Завтра эта история еще не закончится. Чтобы добиться равенства и справедливости, нам предстоит еще долгий путь, особенно если вспомнить, что беднейшие слои населения (особенно беднейших стран) будут все больше и больше страдать от климатических и экологических проблем, порождаемых образом жизни самых богатых.

Очень важно подчеркнуть еще один исторический урок, заключающийся в том, что одной борьбы и сражения за власть недостаточно. Да, когда речь идет о свержении действующей власти и связанных с ней институтов неравенства, эти два фактора действительно необходимы, но при этом, к сожалению, не служат гарантией того, что новая власть с ее институтами в полном ожидании с возлагаемыми на нее надеждами будет выступать с эгалитарных позиций, несущих избавление от многих бед.

Причина этого предельно проста. Если выявить несправедливый, деспотический характер действующего правительства и его институтов не составляет никакого труда, то создать альтернативные структуры, способные привести к подлинному прогрессу на пути к общественному, экономическому и политическому равенству – да при этом еще соблюсти права всех и каждого в отдельности, – гораздо сложнее. Эту задачу отнюдь нельзя назвать неосуществимой, но без активного обсуждения, столкновения мнений, децентрализации, экспериментов и компромиссов в ее реализации не обойтись. К тому же для этого нужно смириться с необходимостью изучать историческое развитие и опыт других, равно как и признать, что точного содержания принципов справедливости априори не знает никто, поэтому определить их можно только на основе дебатов. Конкретно мы увидим, что начиная с конца XVIII века движение к равенству опирается на развитие определенного институционального инструментария, который надо внимательно изучать. К числу подобных инструментов можно отнести равенство с точки зрения закона; всеобщее избирательное право и парламентскую демократию; бесплатное и обязательное образование; всеобщее страхование здоровья; прогрессивный налог на доходы, наследство и собственность; участие трудящихся в управлении средствами производства; наделение профсоюзов широкими правами; и далее в том же духе.

При этом не стоит забывать, что каждый из этих инструментов никоим образом не приобрел завершенную форму и не стал результатом всеобъемлющего общественного консенсуса – его скорее следует считать временным, шатким, хрупким компромиссом, подлежащим постоянному переосмыслению в контексте социальных конфликтов, мобилизации общества для реализации тех или иных специфических задач, препятствий на избранном пути и конкретного исторического периода. Поскольку каждый из них обладает многочисленными недостатками, их нужно без конца переосмыслять, дополнять, а при необходимости заменять другими. В том виде, в каком оно практически повсюду существует на сегодняшний день, формальное всеобщее равенство перед законом никоим образом не препятствует активной дискриминации по таким признакам, как происхождение или пол; представительная демократия является лишь одной из форм участия общества в политической жизни, да и то далекой от совершенства; неравенство в доступе к образованию и здравоохранению зачастую превращается в настоящую пропасть; концепция прогрессивного налога и перераспределения благ подлежит тотальному переосмыслению как на национальном, так и на международном уровне; в совместном управлении средствами производства трудящиеся делают лишь первые шаги; принадлежность чуть ли не всех медиа небольшой кучке олигархов вряд ли можно считать наиболее полной формой свободы прессы; международная правовая система, основанная на бесконтрольном движении капитала, но не учитывающая ни социальную, ни климатическую повестку дня, чаще всего ассоциируется с неоколониализмом и выгодна лишь самым богатым; и так далее и тому подобное.

Как и в прошлом, чтобы пошатнуть и переформатировать существующие институции, потребуются, с одной стороны, кризисы и пересмотр баланса сил, с другой – широкое образование и массовая мобилизация общества для выработки новых политических решений и участия в соответствующих программах. А для этого, в свою очередь, требуется широкий инструментарий дискуссий, способствующий развитию и распространению знаний и опыта: партии и профсоюзы, школы и книги, активная политическая деятельность и собрания, газеты и другие СМИ. Вполне естественно, что социальные науки во всей этой массе тоже должны играть значимую роль, которую, в то же время, не стоит преувеличивать: главным здесь должен быть общественный процесс распространения знаний, немыслимый без коллективных структур, формы которых следует переосмыслить и воссоздать по-новому.

Властные отношения и их пределы

Подводя итог, заметим, что нам следует избегать двух симметричных подводных камней, первый из которых с точки зрения истории равенства заключается в склонности пренебрегать борьбой и властными отношениями, второй, напротив, в стремлении только на них и полагаться, забывая о значимости институциональных и политических решений, а также о роли идей и идеологии в их выработке и принятии. Сопротивление элит – реальность, от которой никуда не деться, на сегодняшний день не менее актуальная, чем во времена Великой французской революции (особенно с учетом мультимиллиардеров, которые зачастую будут богаче иных государств). Преодолеть его можно исключительно активной мобилизацией общества во времена кризисов и повышенной напряженности. В то же время идея существования некоего спонтанного консенсуса в вопросе справедливых институций, способных избавить от многих бед, равно как и о том, что для учреждения этих самых институций достаточно сломить сопротивление элит, представляет собой весьма опасную иллюзию. Вопросы организации социального государства, коренного пересмотра прогрессивного подоходного налога и международных договоров, постколониального восстановления или борьбы против дискриминации настолько сложны и требуют такого огромного мастерства, что решить их можно единственно обращением к истории, распространением знаний и активным обсуждением, подразумевающим столкновение различных точек зрения. Классовой позиции, какой бы значимой она ни была, еще не достаточно для разработки теории справедливого общества, теории собственности, теории государственной границы, налоговой и образовательной концепций, принципов выплаты зарплат и самой демократии. В рамках одного и того же общественного опыта в той или иной форме всегда будет существовать идеологическая неопределенность: с одной стороны, потому что класс как таковой весьма разнороден и по целому ряду признаков разделен (общественный и имущественный статус, доходы, образование, пол, происхождение и т. д.), с другой – потому что сложность решаемых в данном случае вопросов исключает возможность прийти к единому решению в деле установления справедливых институций единственно за счет разрешения противоречий чисто материального свойства.

Опыт советского коммунизма (1917–1991), не только ставшего главным явлением XX века, но и в определенной степени его определившего, самым замечательным образом иллюстрирует два этих подводных рифа. С одной стороны, именно общественная борьба и властные отношения позволили революционерам-большевикам свергнуть царский режим, заменив его «первым в истории пролетарским государством», которое на первом этапе действительно добилось значительных успехов в сфере образования, здравоохранения и индустриализации страны, а также внесло более чем весомый вклад в победу над нацизмом. Если бы не давление со стороны СССР и международного коммунистического движения, совсем не факт, что имущие классы на Западе согласились бы ввести социальное обеспечение и прогрессивный налог, пойти на деколонизацию и расширить гражданские права. С другой стороны, возведение властных отношений в ранг божества и непоколебимая уверенность большевиков, что в деле определения справедливых институтов именно им принадлежит истина в последней инстанции, и привели ко всем известной тоталитарной катастрофе. Установленные институциональные механизмы (однопартийная система, бюрократическая централизация, гегемония государства в отношении собственности, отказ от кооперативной собственности, выборы и профсоюзы и т. д.) должны были быть более эмансипаторскими, чем буржуазные или социал-демократические институты. Они обеспечили высокий уровень угнетения и тюремные заключения, что полностью дискредитировало этот режим и привело к его падению, одновременно способствуя возникновению новой формы гиперкапитализма. Таким образом, Россия, в XX веке полностью упразднившая частную собственность, в начале XXI столетия стала мировой столицей олигархии, финансовой непрозрачности, а заодно и настоящим налоговым раем. По этой причине мы должны внимательно изучать генезис всех этих институциональных инструментов, равно как и структуры, созданные китайским коммунизмом, вероятно, более живучие, но не менее деспотичные.

Я постараюсь держаться подальше от этих двух подводных камней: властными отношениями не стоит пренебрегать, но и возводить их в ранг божества тоже не надо. Что же до борьбы, то, хоть она и играет в истории равенства ключевую роль, мы также обязаны самым серьезным образом относиться к вопросу справедливых институтов и активно обсуждать тему равноправия в целом. Найти между двумя этими позициями баланс порой бывает очень непросто: если слишком напирать на борьбу и властные отношения, нас могут обвинить в манихействе и пренебрежении вопросами идей и их наполнения; но если сосредоточить все внимание на идеологических и программных недостатках сражающейся за равенство коалиции, тем самым мы дадим повод заподозрить нас в недооценке и умалении роли сопротивления масс, а также близорукого эгоизма правящих классов (зачастую вполне очевидного). Чтобы избежать этого, я сделаю все от меня зависящее, но поскольку полной уверенности в успехе на этом пути у меня нет, я заранее прошу читателя проявить ко мне снисхождение. Главное, в моей душе теплится надежда на то, что сравнительные исторические элементы, приведенные в данной книге, помогут ему отточить собственные представления о справедливом обществе и тех структурах, которые должны его составлять.

Начнем с главного. Такое явление, как прогресс человечества, существует на самом деле. Движение к равенству представляет собой сражение, которое вполне можно выиграть, хотя его исход пока до конца не ясен. Это хрупкий общественно-политический процесс, пребывающий в состоянии перманентного развития и нуждающийся в постоянном пересмотре. Для начала я напомню, каких исторических достижений человечество добилось в таких сферах, как образование и здравоохранение, а потом займусь сугубо политическими вопросами, обусловленными выбором социально-экономических индикаторов. После этого в следующей главе мы рассмотрим ряд первичных элементов и порядок величин во всем, что касается постепенного перераспределения власти, собственности и доходов.

Прогресс человечества: всеобщее образование и здравоохранение

Прогресс человечества существует на самом деле: дабы убедиться в этом, достаточно посмотреть динамику образования и здравоохранения в мире с 1820 года и до наших дней (см. График 1). Хотя имеющиеся в нашем распоряжении данные далеки от совершенства, сама тенденция не оставляет ни малейших сомнений. Средняя продолжительность жизни в мире выросла с 26 лет в 1820 году до 72 в 2020. Если в начале XIX столетия на планете в первый год жизни умирало 20 % младенцев, то сегодня этот показатель составляет менее 1 %.

График 1

Образование и здравоохранение в мире в 1820–2020 гг.

Интерпретация. Общая ожидаемая продолжительность жизни в мире выросла с примерно 26 лет в 1820 году до 72 в 2020. Ожидаемая продолжительность жизни для тех, кто не умер в первый год жизни (младенческая смертность в первый год жизни сократилась с примерно 20 % в 1820 до менее 1 % в 2020 году) увеличилась с 32 до 73 лет. Уровень грамотности в мире для населения в возрасте 15 лет и старше за указанный период повысился с 12 % до 85 %. Если два столетия назад дожить до 50–60 лет могла лишь крохотная часть населения, то сегодня эта привилегия стала нормой.

Источники и цепочки: см. piketty.pse.ens.fr/egalite

На современном этапе здоровье человечества пребывает в состоянии гораздо лучшем, чем когда бы то ни было, ему обеспечен невиданный ранее доступ к образованию и культуре. Сведения, собранные в ходе многочисленных исследований и переписи населения в различных регионах планеты, позволили установить, что если в начале XIX века грамоте были обучены лишь 10 % мирового населения в возрасте 15 лет и старше, то сейчас этот показатель достиг 85 %. Полученный вывод опять же можно подкрепить и другими индикаторами. Среднее количество лет, которые человек тратит на образование, увеличилось с одного года два века назад до восьми в мире сегодня, а в самых развитых странах и до двенадцати. Если в 1820 году в начальную школу могли пойти лишь 10 % населения планеты, то в 2020 году более половины молодых людей, проживающих в богатых странах, поступили в университеты: аспекты жизни, ранее считавшиеся привилегиями тех или иных классов, постепенно становятся доступны большинству.

Но каким бы огромным ни был этот скачок вперед, границы неравенства ему удалось отодвинуть лишь на самую малость. Между глобальным Севером и глобальным Югом до сих пор наблюдается весьма значительный диспаритет в доступе к базовому образованию и здравоохранению; если же говорить об образовательных или медицинских услугах продвинутого уровня, например о высшем образовании, то его в той или иной степени можно обнаружить практически везде. Ниже мы продемонстрируем, что здесь на кону стоит не что-либо, а само будущее. А пока лишь уточним, что так происходит всегда: на пути к равенству нам предстоит одну за другой преодолеть ряд вех. По мере того, как доступ к целому ряду фундаментальных прав и благ (таких как начальное образование и базовая охрана здоровья) в масштабе всего населения планеты постепенно приобретает всеобщий характер, то и дело заявляют о себе новые грани неравенства, как правило, на более высоком уровне, требуя таких же новых ответов. Аналогично поиску идеальной демократии, представляющему собой не что иное, как движение к политическому равноправию, стремление к равенству в любых его формах и проявлениях (общественных, экономических, образовательных, политических и культурных) представляет собой непрерывно развивающийся процесс, которому просто не дано завершиться.

На данный момент уже можно констатировать, что прогресс в плане повышения грамотности и увеличения продолжительности жизни населения по большей части был достигнут в XX веке – в период активного развития социальных программ государства и введения прогрессивного налога на доходы в результате ожесточенных политических баталий. Позже мы еще не раз будем об этом говорить. В XIX веке на такие программы выделялись только совсем скудные средства, налоги взимались по регрессивной шкале, а ситуация с ними менялась очень медленно, если, конечно, менялась вообще. Прогресс человечества нельзя отождествлять с «естественной» эволюцией – он вписывается в исторические процессы и общественную борьбу в конкретно взятом контексте.

Население мира и средний доход: пределы роста

Дабы осознать масштаб исторических трансформаций, о которых здесь идет речь, помимо прочего следует напомнить, что с XVIII века население Земли и его средний доход выросли более чем в десять раз. Если в 1700 году на Земле жило порядка 600 миллионов человек, то в 2020-м этот показатель вырос до 7,5 миллиардов. Что же касается доходов, то в свете имеющихся в нашем распоряжении исторических данных о зарплатах, продуктах и ценах, пусть даже и далеких от совершенства, можно прийти к выводу, что покупательская способность (выраженная в евро по состоянию на 2020 год) выросла с менее 100 евро на одного жителя планеты в месяц в XVIII веке до порядка 1000 евро на обитателя Земли в месяц в начале XXI века (см. График 2). Следует отметить, что в исторической перспективе рост среднего дохода получил значимый импульс лишь в последней трети XIX века и особенно в XX веке. Опираясь на имеющиеся источники, можно говорить, что в XVIII и большей части XIX века покупательская способность почти не росла, а порой даже и снижалась (что, к примеру, продемонстрировали исследования Лабрусом зарплат во Франции в земледельческом секторе накануне Великой французской революции). Если же говорить о населении всего мира, то рост его покупательской способности за последние три столетия носил более регулярный характер, но особый размах приобрел в том же XX веке.

Можно ли говорить о прогрессе человечества, глядя на этот десятикратный рост? В действительности трактовка вышеназванных трансформаций представляется гораздо более сложной, чем в случае с образованием и здравоохранением. Показательный рост населения мира, конечно, отражает подлинные улучшения жизни каждого отдельно взятого человека, в первую очередь благодаря достижениям в области сельского хозяйства и производства продуктов питания, что позволило покончить с циклами перенаселенности и голода от неурожаев. К числу других факторов можно отнести падение детской смертности и рост числа родителей, которым удается растить детей, что тоже весьма существенно.

К несчастью, по совокупности факторов все указывает на то, что в долгосрочной перспективе подобный экспоненциальный рост наша планета не выдержит. Если демографическая экспансия трех последних веков будет продолжаться прежними темпами, то к 2300 году нас будет более 70 миллиардов человек, а к 3000 году – 7 триллионов, что нежелательно, да и вряд ли возможно. Помимо прочего, следует отметить, что этот десятикратный рост населения мира в 1700–2020 годах соответствует ежегодному приросту на уровне 0,8 %, накопленному за период, превышающий триста лет[22]. Это напоминает о том, насколько безумна сама идея непрекращающегося, одностороннего роста населения в течение грядущих тысяч и миллионов лет, и до какой степени ее нельзя считать разумной целью человеческого прогресса. В данных обстоятельствах следует отметить, что, с учетом наблюдаемого ныне снижения рождаемости, к концу XXI века темпы роста населения Земли значительно снизятся, и к 2300 году оно стабилизируется на уровне 11 миллиардов человек – по крайней мере в соответствии с базовым сценарием развития, подготовленным ООН, на данном этапе весьма и весьма несовершенным.

График 2

Население и средний доход в мире в 1700–2020 годах

Интерпретация. В период с 1700 по 2020 г. население мира, как и средний доход, выросли в 10 раз: если в 1700 году на планете жили около 600 миллионов человек, то в к 2020 году их стало свыше 7 миллиардов. Что же касается среднего дохода, то в пересчете на евро по состоянию на 2020 год он вырос с менее 80 евро на человека в месяц в 1700 году до порядка 1000 евро в 2020 году. В обоих случаях это соответствует среднему ежегодному росту порядка 0,8 %, накопленному за 320 лет.

Источники и цепочки: см. piketty.pse.ens.fr/egalite

Выбор социально-экономических индикаторов: политический вопрос

Столь показательное повышение среднего дохода порождает множество проблем толкования, которые хоть и различны, но в значительной степени сводятся к одному и тому же. Теоретически факт значительного повышения среднего дохода, разумеется, можно считать положительной динамикой, которая, помимо прочего, неразрывно связана с улучшением питания и увеличением средней продолжительности жизни (два этих фактора оказывают друг на друга взаимное положительное влияние). В то же время здесь следует уточнить целый ряд моментов. В общем выбор социально-экономических индикаторов представляет собой вопрос в высшей степени политический: ни один из них нельзя возводить в культ, а природа показателей, на которых мы решили остановиться, должна лежать в основе общественных дебатов и борьбы за демократию.

Когда речь идет о таких показателях, как доход, в первую очередь нам следует вывести средние величины, оценить совокупный объем средств, имеющихся в распоряжении государств, а также проанализировать реальное распределение богатств между различными классами общества как на национальном, так и на международном уровне. К примеру, по имеющимся данным, средний доход в мире в начале 2020-х годов действительно достиг 1000 евро на человека в месяц, но для самых бедных стран этот показатель едва составил 100–200 евро, в то время как для самых богатых превысил 3000–4000 евро. Весьма значительное неравенство сохраняется и внутри стран, как богатых, так и бедных. Далее мы еще уделим этим вопросам должное внимание и, в частности, увидим, что неравенство между странами в постколониальный период хоть и несколько сократилось, но все равно остается на очень высоком уровне, в известной степени указывая на чрезвычайно иерархический и неравный характер организации мировой экономической системы[23].

Аналогичным образом мы должны понимать, что факт десятикратного роста покупательской способности с XVIII века (хотя в действительности лишь с конца XIX века) тоже весьма и весьма относителен. Порядок этой величины действительно впечатляет, создавая ощущение стремительного количественного роста, но если по правде, то точные цифры в данном случае мало о чем говорят. Подобное сравнение доходов имеет смысл, когда мы ставим перед собой задачу оценить степень неравенства внутри данного общества (в той мере, в какой различные социальные группы взаимодействуют друг с другом и поддерживают отношения посредством денежного обмена), между странами на данном историческом этапе (в той мере, в какой они пребывают в контакте друг с другом, с учетом того, что начиная с XVIII века общение такого рода все больше выходило на международный уровень), либо отследить динамику изменения покупательской способности в масштабе нескольких лет или десятилетий. Но когда речь заходит о таких гигантских временных отрезках, о которых говорится здесь, такого рода сравнения напрочь теряют свою состоятельность.

Единственного индикатора, отражающего лишь одно измерение, для охвата столь радикальных трансформаций образа жизни, явно недостаточно. Для анализа динамики изменения доступа к конкретным благам, таким как образование, здравоохранение, питание, одежда, жилье, транспорт, культура и тому подобное, в этой ситуации лучше воспользоваться многосторонним подходом. В нашем случае в зависимости от того, на каком именно типе благ делать акцент (то есть, говоря техническим языком, в зависимости от состава «корзины благ», используемой для расчета индекса цен), рост средней покупательской способности в период с 1860 по 2020 год можно оценить, с одной стороны, как двух-трехкратный, с другой – как пятнадцати- или двадцатикратный (а не десятикратный, как говорилось выше[24]).

О многообразии социальных и экологических индикаторов

Помимо прочего, для нас жизненно важно принять в расчет то обстоятельство, что общий рост народонаселения Земли, промышленной продукции и доходов начиная с XVIII века осуществляется за счет нещадной эксплуатации природных ресурсов планеты, а потом задаться вопросом о том, насколько она способна выдержать этот процесс, и подумать об институциональном инструментарии, позволяющем направить его в совершенно другое русло. Здесь опять же надо задействовать целый набор индикаторов, позволяющих всем его участникам со стороны общества выработать равновесные, многосторонние представления об истинном прогрессе в экономической, социальной и экологической сферах. Если говорить об индикаторах макроэкономических, то в их отношении гораздо предпочтительнее пользоваться понятием не внутреннего валового продукта (ВВП), а национального дохода. Здесь можно выделить два основополагающих различия: национальный доход равен ВВП (сумме произведенной в стране продукции и предоставленных услуг за один год) за вычетом обесценивания капитала (иными словами, износа оборудования, машин, зданий, задействованных в процессе производства, теоретически включая и естественный, он же природный капитал), плюс-минус чистый доход от капитала или труда, затраченного за границей или с привлечением иностранной рабочей силы (в зависимости от конкретной страны этот показатель может быть положительным или отрицательным, однако на мировом уровне по определению является нулевым)[25].

Давайте обратимся к конкретному примеру. Страна, добывающая из своих недр нефти на 100 миллиардов евро в год, дополнительно производит ВВП в размере тех же 100 миллиардов. Но ее национальный доход равен нулю, потому что природный доход данного государства уменьшился точно на такую же величину. Если мы решим вычесть отсюда еще и общественные издержки от выбросов углерода при сжигании искомой нефти (что, как известно, обуславливает на планете глобальное потепление и вносит свой вклад в то, чтобы жизнь на ней со временем стала поистине адской), то национальный доход и вовсе уйдет в минус[26], хотя в действительности данный экологический фактор далеко не всегда принимается во внимание. Это демонстрирует, насколько важен выбор индикатора: одна и та же экономическая операция может дать нам положительный ВВП, но отрицательный чистый национальный доход. А это, в свою очередь, радикально меняет общественную оценку тех или иных инвестиционных решений в масштабах страны или отдельной компании.

Оперировать национальным доходом (с учетом расхода природного капитала и соответствующих общественных издержек), принимая во внимание неравенство в его распределении, вместо того, чтобы упорно держаться за ВВП и средние показатели, действительно предпочтительнее, но этого мало. По сути, независимо от финансовой стоимости общественных издержек от углеродных выбросов и прочих «экстерналий» (этим обобщенным термином экономисты называют нежелательные побочные эффекты экономической деятельности, такие как глобальное потепление, загрязнение окружающей среды или пробки на улицах), такого рода односторонняя денежная оценка не позволяет должным образом принимать в расчет как нанесенный ущерб, так и ставки во всей этой игре. В ряде случаев подобный подход может даже поддерживать иллюзию, что все можно компенсировать деньгами, в том числе и возместить ущерб окружающей среде – для этого достаточно лишь правильно определить «надлежащую цену». Такого рода представления иначе как ложными и опасными не назовешь[27]. Дабы выйти из этого интеллектуального и политического тупика, нам жизненно важно взять на вооружение в первую очередь индикаторы, касающиеся непосредственно окружающей среды, например целевые показатели температуры, которые нельзя превышать, требования по биологическому разнообразию или же цели, сформулированные в терминах углеродных выбросов.

Помимо доходов, мы также должны анализировать неравномерность углеродных выбросов, причем с учетом мнений как тех, кто несет за них ответственность, так и тех, кто испытывает на себе их последствия. К примеру, если брать 1 % самых больших углеродных выбросов, то в 2010–2018 годах их на 60 % обеспечивали жители Северной Америки (см. График 3). Совокупный объем их выбросов превышал объем выбросов тех 50 % населения Земли, на долю которых их приходится меньше всего[28]. Последние, по большей части, живут в Южной Азии и африканских странах к югу от Сахары и, таким образом, первыми испытывают на себе последствия глобального потепления. В будущем роль индикаторов такого рода будет только возрастать – именно с их помощью можно будет оценивать, насколько страны выполняют взятые на себя в рамках международных соглашений обязательства, вырабатывать механизмы компенсации, а также создать систему «индивидуальных углеродных карт», которая наверняка войдет в институциональный инструментарий, необходимый для преодоления климатических вызовов. В более общем плане пересматривать экономическую систему как в общемировом масштабе, так и на уровне отдельно взятой страны в отсутствие объективной базы, сформированной на основе индикаторов этого типа, очень и очень трудно.

График 3

Распределение углеродных выбросов в мире в 2010–2018 годах

Интерпретация. В 2010–2018 годах доля Северной Америки в общем объеме углеродных выбросов (косвенных и прямых) в среднем составила 21 %; она составила 36 % всех выбросов, превышающих среднемировой уровень (6,2 тонны углекислого газа на человека в год), 46 % выбросов, превышающих общемировой уровень в 2,3 раза (крупнейшие игроки, составляющие 10 % от их общего числа и ответственные за 45 % от общего объема выбросов, против 13 % от общего объема выбросов для 50 % игроков, обеспечивающих минимальный вклад в глобальное потепление), и 57 % выбросов, превышающих общемировой уровень в 9,1 раз (крупнейшие игроки, составляющие 1 % от их общего числа и ответственные за 14 % от общего объема углеродных выбросов).

Источники и цепочки: см. piketty.pse.ens.fr/egalite

Без измерения неравенства не существует устойчивого развития

Но нам следует быть внимательными: решение не должно учитывать единственно индикаторы окружающей среды, напрочь забывая о социально-экономических показателях, влияющих на доходы. Причина этого очень проста: да, человек действительно должен жить в гармонии с природой, но кроме этого ему еще надо иметь крышу над головой, что-то есть, во что-то одеваться, иметь доступ к культуре и тому подобное. Но в первую очередь он не мыслит себя без справедливости. Поэтому если мы не можем оценить доходы, неравенство их распределения и динамику этого процесса во времени, то как тогда вообще вырабатывать правовые нормы, позволяющие сосредоточить усилия на самых богатых и переосмыслить организацию мировой экономической системы с тем, чтобы она стала приемлемой для самых неимущих? Без решительных действий, преследующих цель радикального снижения социально-экономического неравенства, нынешний климатический и экологический кризисы разрешить нельзя[29]. Чтобы достичь на этом пути прогресса, нам необходимо сочетать различные индикаторы, в том числе экологические и экономические, с одной стороны, например, ставя перед собой цель по углеродным выбросам и сохранению биоразнообразия, с другой – формулируя задачу сокращения неравенства доходов, перераспределения социальных и налоговых отчислений, равно как и бюджетных расходов, чтобы можно было сравнивать различные общественно-политические модели, обеспечивающие достижение заявленных экологических целей.

К тому же в целом предпочтительно уделять внимание не только среднему доходу, но и распределению доходов между социальными классами. В отдельных случаях нелишне прибегнуть к макроэкономическим агрегатам, таким как национальный доход (или, за его неимением, ВВП), – это, к примеру, позволяет определить бремя тех или иных налогов либо установить бюджетные ассигнования на образование, здравоохранение или защиту окружающей среды, выразив их в процентном отношении к национальному доходу (или ВВП). По сути, это самый приемлемый из имеющихся в нашем распоряжении метод удобоваримого сравнения этих ассигнований во временном разрезе и между разными странами, что я наглядно продемонстрирую в последующих главах, когда мы, к примеру, будем рассматривать рост фискальных возможностей и военного могущества европейских стран в XVIII–XIX веках или становление социального государства в XX веке. На первый взгляд может показаться, что мыслить в категориях «процента от национального дохода» или соотносить все вышеозначенные ассигнования со средним доходом либо средней зарплатой на каждом временном этапе – занятие абстрактное, способное очень многих обескуражить. Но если не преодолеть это техническое препятствие, нам точно не избежать участи объекта манипуляций.

К примеру, действующие правительства (впрочем, как и их оппозиция) регулярно заявляют инвестиционные планы, оценивающиеся в тысячи миллиардов евро (долларов, юаней и т. д.). Но при более внимательном взгляде нередко оказывается, что рассчитаны они не на один год, а лет на пятнадцать-двадцать, а ежегодные ассигнования на них, если рассчитать их правильно, составляют лишь крохотную долю национального дохода. Бывает и так, что запланированный при этом выигрыш ниже уровня инфляции или экономического роста, предусмотренного на тот же период (в итоге дивные на первый взгляд инвестиции в процентах к национальному доходу не увеличиваются, а, наоборот, снижаются). В идеале средствам массовой информации следовало бы регулярно публиковать на основе заявленных сумм понятные для всех пересчетные схемы. Но поскольку на данный момент мы от этого идеала еще весьма далеки, нам лучше взять на вооружение другой подход, приобщив к подобной практике как можно больше граждан, чтобы они потом обратились с соответствующими требованиями к своим любимым средствам массовой информации. Выбор социально-экономических индикаторов в высшей степени политичен: он касается каждого из нас и доверять его другим попросту нельзя, дабы потом не удивляться, что показатели, в пользу которых этот выбор сделан, отражают совсем не те приоритеты, которые для себя определили мы.

Для ясности повторим еще раз: все социально-экономические индикаторы, равно как представленные в данной книге исторические «цепочки» и статистика в целом, носят эфемерный, временный характер и очень далеки от совершенства. Они никоим образом не претендуют ни на абсолютную истинность цифр, ни на достоверность фактов. В нашем распоряжении всегда имеется возможность скомпоновать имеющиеся в наличии элементы таким образом, чтобы во всех отношениях – социальном, экономическом и историческом – прояснить специфичный контекст данной информации. В первую очередь индикаторы призваны выработать язык, позволяющий установить порядок величин и, главное, наиболее разумным образом пролить свет на конкретные ситуации, исторические моменты, эпохи и общества, зачастую считающиеся чрезвычайно оторванными друг от друга, хотя их было бы весьма полезно сопоставить, на время позабыв о неумолимой специфике и исключительности каждого из них. Здесь мало сказать, что каждая статистика представляет собой социальную конструкцию: несмотря на бесспорную справедливость данного утверждения, одного лишь его еще недостаточно, потому как это неизменно влечет за собой сдачу позиций. Терминология социально-экономических индикаторов, если использовать ее сдержанно и сознательно, применяя критический подход, представляет собой дополнение к нашему естественному языку, необходимое, чтобы бороться с интеллектуальным национализмом, не поддаваться манипуляциям со стороны экономических элит и выстраивать новые горизонты равенства.