Вы не авторизовались

Гедонис. Этот счастливый токсичный мир бесплатное чтение

Диана Ибрагимова
Гедонис. Этот счастливый токсичный мир

Художественный редактор и дизайнер обложки Н. Вдовина

* * *

Глава 1
Хонди. Худшее из пророчеств

Священные земли, Главная обитель,

4 яблоня^[1] 1025 г. эры гедонизма

В пещере сладко пахло хурмой, завезенной к нам из садов возле Рива-Рацо. Здесь, в темноте и прохладе, обложенная мягкими бананами, она спела гораздо быстрее, чтобы успеть как раз к Празднику богов^[2].

Я сидела за сквозной перегородкой из тростника, затаив дыхание. Сердце стучало так сильно, что я боялась, оно меня выдаст. Пару часов назад я прошла инициацию и стала младшей говорящей, но уже умудрилась нарушить предписание. Мне нельзя было заходить в Зал Совета, но я была уверена – ночью тут не будет ни души. Однако Ирида – Первая говорящая – не отправилась отдыхать после церемонии, а пришла сюда почти сразу же после меня.

Я едва успела спрятаться.

Ирида зажгла факелы на колоннах и села на круглый пуф из меха коалы. Вздохнула шумно, массируя виски. Я замерла всего в паре шагов позади нее, и оранжевый свет пламени выдавал меня, заглядывая в отверстия между узорами перегородки. Я не решалась отодвинуться в темноту. В этой опасной тишине я боялась даже шороха собственных ресниц и молилась, чтобы пришел кто-нибудь еще и своим шумом скрыл мое присутствие.

Наконец раздались шаркающие шаги – это брел скрюченный, как забитый неумехой гвоздь, старик Маккин в своих стоптанных шлепках.

Он смахнул со лба длинные волосы и долго стоял возле своего пуфа, не садясь, хотя ноги держали его с трудом.

– Как это понимать, Ирида? – спросил он хриплым от постоянного курения датуры^[3] голосом и указал на черный ящик, стоявший перед Первой.

– Подождем остальных, – спокойно сказала она. – Я все объясню, когда Совет соберется.

По чуть-чуть отползая в тень во время каждого приступа кашля Маккина, я смотрела, как входят остальные говорящие и рассаживаются вокруг стола, выдолбленного в каменном полу пещеры и украшенного разноцветной смальтой и ракушками с берегов озера Спасенных.

– Ирида! – всплеснула руками Ола, ждущая дитя и оттого похожая на гусеницу в своем зеленом платье, которое давно стало ей мало. – Да не оставят нас боги! Кто посмел? Кто додумался принести сюда эту мерзость? Она оскверняет Священные земли и оскорбляет богов!

Я невольно подалась вперед и прижалась к перегородке. Мое горло от волнения превратилось в пересохший ручей. Значит, это правда: пока я проходила инициацию, человек из Рива-Рацо привез странный ящик, который играет музыку, поет песни и разговаривает разными голосами. Младшие отзывались о нем с таким восторгом, что я поняла – не прощу себя, если не взгляну на эту диковинку, прежде чем ее уничтожат.

– О великий Раций, о милосердная Вита, – пробормотала старуха Дарья́. Ей уже исполнилось пятьдесят, и она была самой древней в нашей обители. – Я думала, дети сочиняют глупости, но это, и правда, вещь из Отделенного мира.

Когда я была маленькой, Отделенный мир представлялся мне эдакой деревушкой на окраине, отгороженной от Священных земель частоколом. Но когда нас впервые привели в эту пещеру и показали карту, нарисованную на потолке, я увидела, что Отделенный мир просто гигантский. Основную его часть занимал материк, похожий на бабочку с горным хребтом вместо туловища, распростершую крылья с востока на запад. А Священные земли находились на юге, в хвосте «бабочки», и составляли лишь малую ее часть. Материк назывался Гедон, а весь мир целиком – Гедонис: в честь великого царя Гедона, который спас людей от погибели, убедив богов вернуться на землю и остановить Всеобщую войну.

Моего воображения не хватало, чтобы представить, насколько огромен Отделенный мир. Он расходился во все стороны песками пустынь, степями и болотами, стыл ледяными шапками полюсов, бурлил океанами, дробился на десятки архипелагов и тысячи мелких островов. Этот мир жил совсем не так, как наш, он развивался иначе. Там поющие коробки были обычным делом, но зато там никто не умел говорить с богами.

– Объяснись, – потребовал старый Маккин, наконец-то устроивший больные ноги на пуфе.

– Это был мой приказ, – сказала Ирида. – Мне пришлось нарушить Закон ради блага всего Гедониса.

Даже в полутьме пещеры я разглядела тревогу в глазах старших. За долгую минуту никто не произнес ни слова, и я понимала почему. Все мы задавались одним и тем же вопросом: какая беда могла заставить Первую преступить Закон, которому больше тысячи лет?

Говорящие никогда не выходили в Отделенный мир и никогда-никогда-никогда не принимали и не привозили оттуда никаких вещей. Нашей задачей было сохранять Священные земли в том первозданном виде, в каком их оставил Гедон. Мы, как его потомки, чтили традиции и жили жизнью наших предков столетиями, выражая тем самым почтение богам, чтобы они не оставили нас. Говорящие были созданы служить связующим звеном между Рацием и Витой и простыми людьми. Следуя заветам Гедона, мы защищали мир от войн и катастроф, и я не смогла найти ни одного оправдания поступку Ириды, рискнувшей всеобщим благом.

– Я не хотела говорить вам раньше времени, – сказала она, оглядев Совет. – Прежде я собиралась убедиться кое в чем, и эта вещь должна была мне помочь. Боги благословили меня использовать ее.

Она говорила тихо, но уверенно, и все успокоились, внимая ей. Я всегда восхищалась Иридой и часто представляла себя на ее месте. Не только потому, что мечтала однажды стать Первой, но и потому, что Ирида – та, кто родила меня.

Хотя все дети у нас считались общими, я точно знала, что появилась из живота Первой. Мы с ней были так похожи, что люди путали нас со спины, когда мы вместе купались в озере Спасенных. Мне передались от Ириды кудрявые темные волосы, обрамляющие голову пышной копной, жилистое тело, довольно светлая для нашего народа кожа, на которой проступали веснушки; черные глаза, пухлые губы и крупноватый нос. Только лицо Ириды, которой исполнилось уже тридцать пять, было худое, с острыми скулами, а я в мои шестнадцать ненавидела свои круглые щеки и могла только мечтать о золотых татуировках Первой – ее губы и веки украшали блестящие узоры.

– Пророчество сбывается, – сказала Ирида, помолчав. – Великий Раций поведал мне, что появился человек, способный изгнать Богов. И что он уже вошел в силу.

Старуха Дарья положила ладони на каменный стол и стала биться о них лбом, причитая:

– Боги, не оставляйте нас! Не оставляйте!

У меня самой от этих слов так задрожали руки, что многочисленные браслеты на запястьях зазвенели, но за воплями Дарьи никому это не было слышно. Я не ожидала, что пророчество древних сбудется так скоро. Я думала, впереди целые тысячелетия, и надеялась, что на самом деле это чудовище никогда не придет. Потому что как может простой смертный изгнать богов? Что за кошмар он сотворит, чтобы заставить их снова уйти от нас? Если это произойдет, в мир вернется эпоха войн. Люди из Отделенного мира давно позабыли о ней, но мы, говорящие, хранили память о тех временах. Росписи внутри этой пещеры, нарисованные кровью, не давали нам забыть о битвах тысячелетней давности.

Я невольно взглянула на изображения безумных воинов, убивающих друг друга, и меня обдало жаром. Тело покрылось липким, как млечный сок, потом при мысли, что все это может повториться из-за одного-единственного человека.

– Кто он? – спросил Лихан, чья кожа была такой темной, что в полумраке я видела только яркие белки его глаз и зеленую накидку. – Сказал ли тебе Раций, кто этот человек и где его найти?

– Нет, – ответила Ирида. – Будь все так просто, он был бы уже мертв. Все, что я знаю о нем… Все, что великий Раций знает о нем, – это то, что наш враг имеет большое влияние и находится где-то в столице Отделенного мира. Я имею некоторые догадки на этот счет и хочу их проверить. – Она кивнула на говорящую коробку. – Эта вещь передает новости из Тизоя. Каждое утро и каждый вечер Орланд Эвкали выступает для народа, и его слова можно услышать отсюда. Я хочу больше знать о его образе мыслей и о том, подчиняется ли он нашим законам на самом деле.

Тизой – это столица Отделенного мира, а Орланд Эвкали – глава тамошнего Совета. Я знала об этом человеке немного. Только то, что, хотя Отделенный мир намного больше Священных земель, Орланд стоит на ступень ниже нашей Ириды, потому что обязан подчиняться говорящим.

– Что заставило тебя подозревать его? – прохрипел старый Маккин. – Он был избран народом, и народ любит его. Раций внутри моего тела говорил с Рацием внутри его тела и убедился, что он хороший человек, который желает Гедонису лишь мира и процветания. Ты сама беседовала с ним, Ирида. И бог внутри тебя сказал то же самое, разве нет?

Я, затаив дыхание, смотрела на татуировки Первой – мерцающие черные узоры в виде дерева на ее руках и наполовину оголенной спине. Его ветви были живыми и двигались, медленно перетекая под кожей и меняя форму. То был Раций – бог мудрости. Мы носили его в своих телах и благодаря этому могли не только общаться с ним, но и узнавать через него сущности других людей.

– Две причины заставили меня сомневаться в нем. – В словах Ириды было столько гнева, что, казалось, воздух вибрировал от него. – Он передал мне предложения, столь дерзкие, что я даже не стала выносить их на Совет. Первое исходило от Министра автоматизации Рикарды.

Я глотала чужеродные слова, как маслины без косточек. Они неприятно резали слух, но мне предстояло запомнить их и научиться понимать, если я хотела однажды стать Первой. Отчасти поэтому я пробралась сегодня в Зал Совета – чтобы побольше узнать об Отделенном мире и хоть на волосок приблизиться к своей цели.

– Это та, что придумывает существ из железок для прислуживания людям? – уточнила Кари-Кари – самая молодая из старших говорящих.

– Она самая, – кивнула Ирида. – Под ее руководством создают много странных вещей, в том числе и протезы – механические руки и ноги для калек. Они работают с помощью напряжения оставшихся в культе мышц, но не слишком ловко. И Рикарда предложила другой способ управления протезами, чтобы люди могли владеть ими так, будто это настоящие части их тел.

– Звучит не так уж и плохо, – осторожно заметил Лихан, который по-прежнему казался мне зеленой накидкой с глазами. – Мы всегда поддерживали то, что улучшает жизнь людей и делает их счастливее, так почему это предложение настолько тебя возмутило, Ирида?

– Не предложение, – отрезала та, – но способ. Рикарда заявила, что для воплощения ее задумки мы должны создать новый вид капсульных носителей, помимо удольмеров и талаников.

Я мало знала о капсульных носителях, потому что говорящие ими не пользовались. Когда нам исполнялось десять лет, старшие делали нам небольшие надрезы, через которые Раций проникал под кожу и превращался в узор в форме дерева, а после постоянно путешествовал по телу. Так мы становились носящими и учились понимать бога и пользоваться его мудростью, а в шестнадцать лет проходили инициацию и с тех пор назывались младшими говорящими. Лучшие из нас могли со временем стать старшими и войти в Совет или даже возглавить его, как Первая.

В Отделенном мире все происходило совсем не так, потому что люди там не были благословлены богами, в отличие от нас. Они не умели говорить с Рацием, и их слабые тела, не укрепленные милосердной Витой, могли носить в себе бога лишь в небольшом количестве и не всю жизнь, а только до старости. Поэтому деревья там рисовали несмываемой краской на руках, а посредине стволов делали шкалу с десятью уровнями и помещали в нее Раций. Каждое дерево соответствовало фамилии человека, происходившей от вида деревьев, которые его предки выращивали, чтобы увеличить свою жизнь. Раций попадал в тело обычного человека не через надрез, а в специальной капсуле, чтобы его можно было однажды извлечь из тела. Таких капсульных носителей было два вида: удольмеры и таланики. Удольмеры помещали в запястье, и бог, заключенный в них, следил за тем, насколько человек счастлив, и наделял его за это соответствующим уровнем.

Но учитывалось только духовное удовольствие, чтобы люди не теряли моральный облик, потакая низменным потребностям. Чем выше был уровень, тем больше благ получал человек. А самых счастливых Раций наделял особыми дарами через таланики – второй вид капсул, которые вживляли в основание черепа. И если бог в удольмерах находился в носителе, только когда его помещали и вынимали из тела, то из талаников Раций выходил лишь ненадолго, а потом снова прятался в капсулу, иначе люди умирали от его избытка в теле. Я иногда завидовала их дарам, потому что у нас, говорящих, дар был только один – понимать Раций.

– Что еще за новый вид носителей? – спросила Дарья, утирая слезы со сморщенных глаз. – Разве может существовать третий вид?

– Бионики. Так они это назвали. Раций в них должен передавать сигналы мозга искусственным конечностям, чтобы те работали напрямую от головы, как наши настоящие руки и ноги. – Ирида глубоко вдохнула и выдохнула раздражение. – Если говорить простыми словами – они хотят сделать из бога собачку на побегушках, которая будет подчиняться их приказам. Вот что они предложили.

– Ты должна была вынести это на Совет! – хлопнул по столу старый Маккин и закашлялся. – Почему ты скрыла столь возмутительное предложение, Ирида?

Та вздохнула снова.

– По той же причине, по какой ты сомневался в моих подозрениях минуту назад. Орланд Эвкали – единственный мост между нами и Отделенным миром. Изобретатели постоянно норовят протолкнуть через него свои бредовые затеи. Как бы Орланд ни был хорош, даже в лучший фильтр попадают соринки. Я решила, что он просто недосмотрел…

– Но? – грозно спросил Маккин.

– Было еще одно прошение. Личное. Орланд попросил разрешения на разработку машин, способных взлететь в небо и покинуть пределы Гедониса.

Моя кровь от гнева забурлила, словно молодое вино, играющее в бутыли.

– Как он только посмел! – выразил мою ярость всегда молчаливый гигант Тоур, ударив огромными ладонями по столу так, что, казалось, все в пещере задрожало.

– И этот человек стоит у власти! – возмутилась Ола, нервно гладя себя по круглому животу. – Подумать только! Зная, что боги пришли с Луны, он намерен добраться до нее? Куда подевались его рассудок и совесть?

– Какова была причина прошения? – спросил Лихан, как всегда, слишком спокойный в момент, когда всех вокруг объяло гневное пламя. Как остывший уголь, из которого уже не высечь искру, отметила я про себя, и такой же темный.

– Не помню толком, – призналась Ирида. – Я уничтожила то письмо, дабы не гневить богов… Кажется, он писал, что мы получим точные карты благодаря этим штуковинам, что сможем лучше предсказывать погоду, и все в таком духе.

Шум возмущения, поднявшийся за столом, долго не стихал.

– Но почему, – осторожно спросил Лихан, – бог не назвал Орланда тем самым человеком из пророчества? Почему ты сомневаешься до сих пор и хочешь проверить свою догадку? Переданный образ был слишком мутным, чтобы разобрать его?

За столом сразу стало тихо.

– Он не был мутным, – возразила Ирида. – Его просто не было.

– Что это значит? – скорее пролаял кашлем, чем спросил старый Маккин.

– Образа не было, – повторила Первая. – Это тревожит меня больше всего. Раций соприкоснулся с человеком из пророчества, но почему-то не смог передать его образ. Только эти две особенности – влиятельный – тот, кому подчиняются, – и живущий в столице. А потом связь оборвалась. Бог внутри его тела замолчал и уже не заговорил. Так я это ощутила.

Хотя нас и называли говорящими, мы не беседовали с Рацием так же, как с людьми. Понимать бога было сложно, ведь вместо слов он использовал образы, оттенки чувств, эмоции. Его язык был эфемерным и полным загадок. Требовалась сильная интуиция, чтобы расшифровать его, и чем дальше находился первоисточник, то есть человек, из тела которого Раций посылал сообщение, тем сложнее было разобрать его, ведь оно проходило по цепочке через множество носителей, прежде чем попадало к нам. Я без труда могла связаться с богом внутри любого человека в нашей Обители, но не за ее пределами. Первая была настолько сильна, что улавливала послания Рация даже от людей, живущих в Рива-Рацо, – столице Священных земель. Но и ей нужны были посредники, чтобы узнать новости из Тизоя.

– Я не думаю, что эта коробка поможет тебе утвердиться в догадках, Ирида, – заметил Лихан. – Далеко не все свои планы политики говорят народу. Мы должны вызвать Орланда на личную встречу и узнать подробности от Рация внутри него.

– В таком случае он заподозрит неладное и может попытаться скрыть свои намерения, – возразил старый Маккин, хмуря густые брови. – Что-то мне подсказывает, что импульс прервался неспроста. Что, если Орланд каким-то образом не дает богу говорить?

– Это абсурд! – воскликнула Ола, грозя протереть дырку в своем животе и выпустить дитя раньше времени. – Как может простой человек…

– Он способен изгнать богов, – тихо сказала Ирида, и все замолкли. – Я думаю о том же, Маккин. Но какой у нас тогда есть выбор?

За столом воцарилась тягостная тишина. Старуха Дарья снова начала тихонько подвывать, моля богов не оставлять нас.

– Выход только один, – спокойно сказал Лихан. – Мы должны поймать зверя в его логове. Придется отправить кого-то из говорящих в Отделенный мир, чтобы он лично проследил за Орландом и его делами. Можно сделать это под предлогом, что разрыв между нами в последнее время стал слишком велик, и нам хочется лучше понять нужды простых людей.

– Нет, – отрезала Ирида. – Говорящие не должны покидать Священные земли. Никогда. Это основа Закона.

– Ты только что нарушила другую его основу. – Лихан кивнул на странную коробку.

– Это не одно и то же! – вскипела Первая. – Сама суть говорящих состоит в том, чтобы всегда оставаться здесь. Мы не должны выходить во внешний мир, чтобы сохранить наследие Гедона, его историю, традиции, уважение к богам. На этом держится весь род людской.

– Не теперь, когда ему грозит уничтожение, – возразил Лихан, ничуть не встревоженный гневом Ириды. – Мы должны действовать, если не хотим, чтобы пророчество сбылось безо всяких помех. Голосование все решит.

Холодные, как потухшие уголья, слова Лихана придавили пламя внутри Первой, и она сдержанно кивнула.

– Хорошо. Кто за то, чтобы мы нарушили Закон и отправили говорящего во внешний мир, дабы лично проследить за Орландом Эвкали?

Я застыла, вцепившись пальцами в перегородку и уже ничуть не боясь, что меня заметят. Никогда! Говорящие никогда раньше не выходили за пределы Священных земель! По крайней мере, я не знала ни одного такого случая. Единственное путешествие в нашей жизни происходило, когда мы выбирали себе пару для рождения ребенка в отдаленных местах, чтобы кровь мешалась правильно. Но даже это допускалось лишь в пределах Священных земель. И никогда-никогда-никогда во внешнем мире. И вот теперь они хотят послать кого-то из нас туда, где руки двигаются отдельно от тела, а ящики умеют разговаривать?

Меня пробрало дрожью от одной мысли об этом. И то была дрожь предвкушения, а не страха. Ведь если я побываю там, снаружи, если увижу этот мир своими глазами, я буду знать о нем даже больше, чем Ирида. И она сама однажды изберет меня на замену себе.

Первой поднялась рука Лихана. А за ней медленно стали подниматься и другие руки. Их оказалось большинство, и все это были молодые говорящие – силач Туор, юная Кари-Кари, толстушка Ола. Маккин и старуха Дарья рук не подняли. Они, как и Ирида, крепко держались за основной Закон.

– Сразу видно, какое из поколений больше других рвется за пределы Священных земель, – сурово сказала Первая. – Истина в ваших головах еще не устоялась. Кровь ваша еще бурлит от восхищения при мысли о неизведанном. Я не могу дать разрешение, пока кто-нибудь из старейших не согласится с Лиханом.

И тут вдруг Маккин поднял худую дрожащую руку. Он прокашлялся и заговорил:

– Лихан прав. Мы должны защитить этот мир. Тебе ли не знать, Ирида, что может произойти, если мы ничего не предпримем? Сейчас нам придется нарушить традиции, чтобы защитить традиции. И ты права в том, что должен пойти кто-то из молодых говорящих. Потому что им предстоит выход в мир, в котором у нас, стариков, уже не хватит сил разобраться. Молодые легко впитывают.

– И легко сбиваются с пути, – отрезала Первая.

– Ты тоже была молодой, – напомнил ей Лихан. – Все мы были. И все совершали ошибки. Но Раций отказался бы сделать нас своими носящими, будь мы недостойны и недостаточно верны богам. Ты знаешь об Отделенном мире больше всех, но ты не можешь покинуть Оплот.

Ирида помолчала, потом вздохнула, и я поняла, что это вздох поражения.

– Нам нужен кто-то из младших говорящих, – продолжил Лихан, и я впервые за все время заметила нотки возбуждения в его голосе. – Чем моложе ум, тем легче ему будет влиться в Отделенный мир. Тем лучше он разберется в происходящем и тем больше ошибок заметит. Нужен кто-то сообразительный настолько, чтобы за короткое время впитать множество знаний, и смелый настолько, чтобы не бояться нового, и верный настолько, чтобы не забыть свою природу, как бы ни давил на него Отделенный мир.

– Я! – выпалила я, роняя перегородку и едва не падая через нее.

Часть старших подпрыгнула на своих местах. Ола вскрикнула от неожиданности, как подстреленная птица, и схватилась за живот обеими руками. Туор выхватил свой охотничий нож.

Я была напугана не меньше их. Потому что среагировала быстрее, чем подумала.

Глаза Ириды вспыхнули гневом, словно пламя факелов поселилось в них, а не просто отражалось.

– Что ты делаешь здесь, младшая?

Я приготовилась к каре, которая обрушится на меня, но тут Маккин хрипло рассмеялся. Смех его, отдававшийся от стен пещеры эхом, перемежался с кашлем и стонами из-за боли, которую причиняла ногам тряска.

– Вот и ответ богов! Хонди! Вот у кого достаточно смекалки, храбрости и верности одновременно. Недаром она родилась в великий день!^[4]

– Это исключено! – выпалила Ирида.

– Почему же? – с вызовом спросил Лихан. И взгляд его словно говорил: потому что она твоя плоть?

Ирида прочитала его намек и пошатнулась под ним. Голос ее сделал едва заметную уступку.

– Потому что она только вчера стала младшей говорящей, а уже успела нарушить предписание!

– Она уже все знает, – пожал плечами Маккин. – Будет тяжело заставить ее забыть. Тяжело и болезненно, ты это знаешь. Она горит искренним желанием помочь. Я чувствую ее Раций.

– В ней горит прежде всего любопытство, и оно же привело ее сюда!

– Во всех молодых горит любопытство, – сказала со вздохом Дарья, наконец переставшая стонать после смеха Маккина. Она посмотрела на меня внимательными маленькими глазами из-под опущенных век. – Но не она ли самая способная из младших в этом году? Я тоже чувствую ее Раций. Она хорошо понимает бога внутри себя. И быстро учится. Она желает стать Первой после тебя, Ирида. И хочет доказать этим выходом в Отделенный мир, что будет достойна такой чести однажды.

Ирида и сама уже это знала. Я почувствовала, как все старшие говорящие, включая ее, соприкоснулись с моим Рацием, чтобы прочитать меня.

– Проведем голосование? – спросил Лихан.

– Нет нужды, – коротко отозвалась Ирида. – Ты слышала, каково задание, младшая?

Мои карие глаза отразились в ее глазах. Она никогда не называла меня по имени. Должно быть потому, что не хотела показать свою привязанность ко мне. Выделить меня перед другими. Я понимала это и принимала. Но также я чувствовала, что, какие бы стены Первая ни возводила между нами, она не могла оборвать эту особую внутреннюю связь, что невидимой пуповиной соединяла нас.

– Да! – сказала я так громко, что эхо повторило мой ответ троекратно, и шагнула прямо к Ириде.

Я хотела, чтобы в моих глазах она увидела тот же огонь, который однажды привел ее сюда, во главу этого стола.

Она увидела, и, хотя во взгляде ее читалась тревога, я заметила и еще кое-что – гордость. Пока Первая стояла спиной к остальным и пока только я могла видеть ее лицо, эта гордость подняла уголки ее губ, и я впервые заметила улыбку на лице Ириды, обращенную ко мне. Она гордилась тем, что я пошла в нее и что все остальные признали это.

Но улыбка стерлась прежде, чем я успела отразить ее и этим выдать Первую.

– Ты должна будешь убить человека из пророчества, как только поймешь, что это он, – сказала она сурово. – И боги тебе в этом не помогут. Раций направит тебя по верному пути, Вита укрепит твое тело. Но убить ты должна будешь своими руками. И это не похоже на то, как ты пронзаешь гарпуном рыбу в озере Спасенных. Готова ли ты?

– Да! – ответила я без колебаний.

Со стен Зала Совета на меня смотрели кровавые битвы прежних поколений, превратившие моря в океаны слез и наполнившие землю миллионами мертвых тел. Я готова была убить одного-единственного человека, чтобы это не повторилось. Я знала, что рука моя не дрогнет. Как не дрожала она при убийстве животных. Как не дрожала, когда я разделывала их туши.

Маккин снова засмеялся.

– Вы это считали? – спросил он. – Только почувствуйте, что говорит Раций внутри нее. Если бы ее мысли стали пламенем, все мы уже сгорели бы дотла. Она просто сожжет этого человека своей ненавистью и решимостью, как только приблизится к нему.

Ирида указала мне на свой пуф.

– Что ж, сядь пока, примерь мое место. Посмотри, не велико ли оно для тебя?

Я оробела на секунду.

– Нет, Первая. Я займу его в свое время. Когда буду достойна. Когда сделаю для этого достаточно.

Ирида ухмыльнулась, сняла с крепления на колонне факел и скрылась в одном из неосвещенных боковых залов. Я осталась стоять.

– С этого дня тебе предстоит многому научиться, – сказал старый Маккин. – Ирида расскажет тебе, как устроен Отделенный мир. Не упусти ни крупицы этих знаний. Ей некогда будет повторять, и мы не можем потратить на твое обучение много времени. Надо начать действовать как можно скорее.

Я кивнула.

Первая вышла из темного прохода, неся в свободной руке продолговатую шкатулку. Поставив ее на стол, Ирида велела мне подойти ближе.

– Открой сама, – приказала она.

Шкатулка была без единого узора, но целиком покрытая темно-красной смолой дерева вирола. Стараясь скрыть дрожь в пальцах, я откинула крошечный крючок и подняла крышку. Сердце мое пропустило удар. Внутри, на почти истлевшей от времени ткани, лежал черный с мерцающими прожилками обсидиановый нож. Его зазубренное лезвие блестело, отражая блики пламени, а с каменной рукояти на меня смотрело искусно вырезанное лицо.

– Это ритуальное оружие мы хранили столетиями, – сказала Ирида, – с тех пор, как нам стало известно о пророчестве. Этот кинжал вобрал в себя силу самого Гедона и наполнен благословением богов. Теперь он твой. Используй его, когда придет час. А это. – Она вынула из кармана глянцевый плотный листок со странным запахом. – Орланд Эвкали. Хорошенько запомни его лицо.

Я чуть не вскрикнула от испуга. Рисунок выглядел настолько живым, что я на секунду подумала, будто внутри этого прямоугольника настоящий человек. Но картинка была плоской. Я даже провела по ней пальцами, чтобы проверить.

– У него синие волосы? – спросила я почему-то шепотом.

– И белая кожа, – сказала Кари-Кари, встряв между нами. На возмущенный взгляд Первой она вскинулась: – Что? Я еще ни разу его не видела. Все видели, а я не видела. Я теперь тоже старшая, мне можно.

– Что ж, и ты смотри, – не стала возражать Ирида и продолжила светить нам факелом.

– Он такой молодой! – удивилась Кари-Кари. – Или это старый портрет?

– Ему двадцать два года сейчас. Он вступил в должность в девятнадцать.

– Младше меня! И некрасивый совсем! – фыркнула Кари-Кари. – Ты говорила, в Отделенном мире даже от одного его лица люди становятся счастливее, когда его всем показывают. А у него кожа такая белая, как будто его в глине катали. А одежда-то! Как будто ночное небо на себя надел. А что это у него на глазах? Что за стекляшки на цепочках? Это украшение?

– Очки, – терпеливо объяснила Ирида скорее мне, чем Кари-Кари. – У некоторых людей в Отделенном мире плохое зрение. И им нужны очки, чтобы видеть хорошо.

Из всех мужчин, которых я знала, Орланд был больше всего похож на Лихана, и то лишь одной крохотной черточкой – взглядом. Он был спокойный, охлаждающий, но цвет глаз я разглядеть не смогла – свет факела искажал оттенки.

Я внимательно смотрела на бледное лицо с выраженным подбородком, на светлые глаза за прямоугольными стекляшками, кажется, все-таки серые, на блестящие темно-синие волосы, зачесанные на боковой пробор, на диковинную одежду, на треугольник родинок – над правым глазом, под левым глазом и над губой – на руки с длинными пальцами, на странный золотой браслет с синим кругом посередине, на заполненные мелкими буквами листы на столе. Но пристальней всего я смотрела на шею и грудь Орланда Эвкали. Туда, куда собиралась вонзить кинжал.

Хонди. Интермедия

Каждый вечер мы собираемся под Древом Виты. Это самое старое дерево в нашем лесу и такое огромное, что его не могут обхватить даже семеро взрослых мужчин. Обычно к нему нас ведет Нори – младшая говорящая. Ей с нами нелегко, потому что мы как стая бешеных лемуров, особенно когда скачем по веткам.

– Спускайтесь по лестницам! – требует Нори.

Она так кричит, что аж розовеет, а ей не очень-то легко порозоветь с такой смуглой кожей. Но голос у нее высокий и совсем не страшный. И она никогда не шлепает нас изо всех сил. Поэтому мы весело скачем по веткам баньяна, спускаясь с хижин.

Главная обитель готовится к сезону путешествий. В это время молодые говорящие ищут себе пару, чтобы сделать с ней таких же, как мы, бешеных лемуров. Поэтому я слышу «тук-тук-тук» со всех сторон – это строят новые жилища.

Наконец-то у Нори получается собрать все прыгающие черные бобы в чашку. Бобы – это тоже мы. Кто-то попал под горячую руку и ревет. Хорошо, что не я. Но я и не стала бы реветь, даже если бы Нори шлепнула меня изо всех сил. И я никогда не попадаюсь – я быстрая.

– Что, Нори? Справляешься? – весело окликает ее кто-то из мужчин, вяжущих новую лестницу.

– Я молю богов сохранить мне рассудок! – сердито кричит Нори, но я знаю: она нас любит, хотя и ждет не дождется, когда отыщет себе пару и перейдет на другую работу – нянчить малышей.

Я хочу поскорее вырасти, чтобы стать такой же красивой и сильной, как Нори. Я завидую ее мерцающим узорам на теле. И тому, как быстро она плавает. И тому, что она умеет разговаривать с богом Рацием. И еще у нее такая красивая одежда! Треугольный лоскут оранжевой ткани на груди расшит мелкими прозрачными камушками разных цветов, а зеленая материя, сложным узором обмотанная вокруг бедер и живота, разрисована листьями. На ушах у Нори большие серьги из ракушек, на шее – жемчужные ожерелья, а в волосах – оранжевый цветок, упавший с дерева цирикоте.

Интересно, я буду такой же красивой, когда вырасту? И буду ли я так же глупо выглядеть, когда приведу в Обитель свою пару? Чем ближе к этому дню, тем глупее становится Нори. Она странно хихикает, говоря с другими младшими, и может целое утро искать упавшие цветы для волос. Я видела, как она сует каждый в ореховую скорлупку с водой, чтобы менять их, когда старые увянут. Мне кажется, если она их не найдет однажды, то сорвет прямо с дерева, не побоится проклятия Виты.

Нам пока нельзя водиться с мальчишками, но я бы и так не стала. Они шумные, грязные и сопливые. И как только из них вырастают говорящие вроде нашего Туора? Мы все его обожаем. Он самый сильный и красивый из мужчин, особенно когда улыбается. С Туором и другими говорящими, которые уже привели пару, говорить можно. А до этого нам не разрешают, потому что нельзя мешать кровь внутри Обители. Иначе новые лемуры родятся не бешеные, а больные. Лучше уж бешеные. Так Нори говорит.

Сейчас мы щебечущей стайкой спешим за ней к Древу Виты. У нас коричневая кожа и одежда, поэтому кажется, что мы маленькие деревья, которые отрастили ноги и бегут к большому. Устроившись полукругом на покрытых мхом камнях и не обращая внимания на мошкару, мы ждем, когда Нори откроет книгу. Она садится, прислонившись спиной к древнему стволу, делает глубокий вдох. Мы все замираем. Некоторые с открытым ртом, и я гадаю, сколько мух они проглотят, пока будут так сидеть.

– Это случилось, когда в мире текли реки из крови, – начинает Нори, стараясь, чтобы ее высокий голос звучал сурово. – Когда вместо травы и цветов из обугленной земли торчали наконечники стрел и ножей. Когда поля были выжжены и покрыты костями. Когда звери питались телами павших в бою людей.

В те темные времена боги отреклись от людей и поднялись на луну, подальше от земной грязи. Мир тогда не был единым, как сейчас. Он состоял из множества отдельных частей, и все они сражались между собой. То там, то тут вспыхивали войны. И в конце концов весь материк охватила одна огромная война.

Людям тогда не хватало пищи, но они не растили пищу, а отбирали ее друг у друга. У них не было крова, но они не строили его сообща, а разрушали жилища друг друга. Им не доставало здоровья, но они не искали способы излечиться, а ранили и убивали друг друга, а боги взирали на людей с равнодушием, считая, что те неспособны подняться над своей глупостью, чтобы жить сообща в счастливом, спокойном мире.

В одной из битв государь страны Циуру – Гедон, великий воин и великий правитель, после очередного сражения остался на поле брани один. И тогда, стоя по колено в крови, среди тысяч растерзанных тел, раненый и оглушенный, он впервые не испытал радости от победы. А ощутил внутри себя великую горечь. Гедон бросил свою флиссу, и снял кожаный доспех, и в одном исподнем пошел, куда глаза глядят. Через голую степь, покрытую алой росой. Не в силах вернуться к женам и матерям погибших и сказать, что эта битва окончена вместе с жизнями их мужчин и урожай на полях взойдет красный от крови. И на этом война не закончится.

Я уже давно знаю легенду о Гедоне наизусть, но готова слушать ее бесконечно. Мы все готовы. Потому что великий Гедон – наш прародитель.

– Пройдя вперед сколько было сил, Гедон рухнул на колени и отчаянно взмолился богам, что оставили род людской, прося дать миру еще один шанс. Он молился тридцать дней и ночей. Столько, сколько луна ходит по горизонту. И все это время не ел и не пил и только смотрел в небо. И на первый день нового месяца случилось чудо. Бог мудрости Раций сжалился над Гедоном и решил вернуться на землю, чтобы помочь ему. Он отколол от луны камень и прилетел на нем обратно, да так, что упавший осколок небесной тверди оставил после себя огромную яму.

Говорят, что именно в этой яме построен Тизой – столица Отделенного мира. Мне всегда было интересно, почему Священные земли находятся южнее? Почему Тизой – не наша столица? Наверное, это из-за того, что боги завещали нам жить в тех местах, где когда-то было царство Гедона, а равнина, на которой он встретил Раций, находится далеко от Циуру.

– Гедон заметил сверкающую полосу в небе, ощутил, как закачалась под ним земля, услышал грохот и сразу понял, что то был ответ богов. Он отправился к месту падения лунного камня и увидел дымящийся кратер, а на дне его – черную воду, которой обернулся Раций.

Гедон рухнул на колени перед богом, и бог прикоснулся к его рукам. Через многочисленные раны он проник в тело Гедона и заговорил с ним.

– Люди глупы, – поведал ему Раций. – Но ты убедил меня дать вам шанс. С этих пор, чтобы впитать мою мудрость и построить мир, в котором все будут счастливы, ты должен носить меня в себе. Если твое тело сумеет вынести бремя божественной сущности, я дам тебе знания и силу. Если ты убедишь свой народ принять меня, я помогу тебе закончить войну. Но за эти дары ты расплатишься в конце жизни. За мудрость, дарованную тебе, я потребую твой рассудок. За силу, дарованную тебе, я потребую половину предначертанного тебе срока. Ты умрешь, не дожив до старости, и станешь глупым, словно младенец. Согласен ли ты на это?

– Да, – без раздумий сказал Гедон.

И тогда Раций велел ему идти обратно к своему народу, а сам потек следом черной рекой.

Тяжело было Гедону нести в себе божественную сущность. Тело его, измученное голодом, жаждой и скитаниями, перестало подчиняться ему. Все, что Гедон ел и пил, тут же рвалось обратно. Он шел сколько мог, опираясь на палку. А потом рухнул в изнеможении.

– Хочешь ли ты, чтобы я покинул твое тело? – спросил его Раций. – Сдашься ли ты?

– Нет, – ответил Гедон и, стиснув зубы, продолжил ползти, цепляясь за сухую степную траву.

Он полз из последних сил, но до царства Циуру было еще слишком далеко.

– Сможешь ли ты показать мне путь к своему народу? – спросил его Раций.

– Смогу, – сказал Гедон.

Да только сам он не знал, как оправдает свои слова. Не было в его теле сил даже на то, чтобы шевельнуть пальцем. Гедон сделал последний рывок и мог теперь только держать глаза открытыми и смотреть в сторону дома. И тогда он взмолился богине жизни Вите, оставшейся на луне, и попросил дать сил его грешному телу, чтобы принести людям мир.

И богиня, наблюдавшая за страданиями Гедона, сжалилась над ним и отправилась на землю семечком хурмы. Оно упало в бесплодную пустошь перед Гедоном да тут же и проросло. Из ростка поднялось деревце и за считанные минуты ствол его налился силой, а крона распахнулась и зацвела среди голой степи. Тут же дерево дало плоды, они поспели и осыпались в траву перед Гедоном.

– Я благословила эту хурму, – зашелестело ветвями дерево, передавая послание Виты. – Съешь его плод, и твое тело укрепится. Отныне тебе будет легче носить в себе божественную сущность. И когда от твоего семени родятся дети, в их жилах будет течь та же кровь. Прочие же пусть почитают меня и во славу мне растят деревья. Только даруя им жизнь, они смогут продлить собственную, ибо Раций потребует расплаты от каждого, кто согласится носить его в своем теле. И если он хочет от тебя в обмен на мудрость и силу половину жизни и разум, то я возьму лишь твое мертвое тело. Завещай, чтобы на твоих останках вырастили дерево. Так ты превратишь жизненную силу, дарованную мной, в новую жизнь. И пусть все ушедшие люди отныне станут плодородной почвой для деревьев.

Гедон, у которого не было сил даже протянуть руку, чтобы взять плод, вгрызся в тот, что подкатился к нему ближе всего, и на языке разлилась густая терпкая сладость. Гедон съел хурму и тут же ощутил, что ему стало легче. Он съел еще и смог встать. А съев еще, смог пойти. И так Гедон добрался до своей земли.

Но люди царства Циуру приняли его за самозванца, ведь они думали, что Гедон погиб на поле боя или в плену. Ибо настоящий правитель никогда бы не сбежал, оставив свои земли и свой народ. Они схватили Гедона и хотели казнить, но за него вступился Палеус – правая рука царя, поклявшийся ему в верности. Когда пропал Гедон, именно Палеус взял на себя заботу о государстве и уже успел повести войско в бой и защитить границы Циуру. Но, узнав, что прежний царь жив, Палеус сошел с трона, поклонился Гедону и сказал:

– Я поклялся в верности моему государю и буду служить ему до самой смерти.

И людям ничего не оставалось, как принять Гедона обратно.

Слава о верности Палеуса стала легендарной, и в честь него люди позже назвали опустевшую без богов Луну – верного спутника Земли, что не бросал ее даже в самые темные времена, – Палеусом, и месяц теперь стали называть палеем.

Я однажды слышала, как старшие сердились на то, что люди из Отделенного мира плохо чтят память Палеуса. Некоторые так и называют палей месяцем, как в старину.

– Когда Гедон прошел испытание, Раций даровал ему особую силу, с помощью которой царю удалось убедить народ принять бога в свои тела, проникнуться его мудростью и начать почитать богиню. Но то была лишь первая ступень лестницы, ведущей к благополучию. Гедону предстояло убедить целый мир последовать его примеру, а мир, погрязший в войнах, не хотел слушать царя. И хотя Гедон не пытался расширить свои границы, соседние государства вынуждали его защищать Циуру. Эпоха войн растянулась на десятки лет.

Когда Гедон прожил половину отведенного ему срока, Раций, как обещал, забрал сначала его разум, а затем и жизнь. А богиня приняла в дар его мертвое тело, и на нем выросло первое Древо Виты.

То самое, возле которого мы собираемся каждый вечер. Самое древнее и почитаемое дерево в Священных землях.

К тому времени два взрослых сына Гедона оказались убиты на поле брани и осталась в живых лишь его младшая дочь Триона, что переняла мудрость и красоту матери и дар отца к убеждению.

Именно она смогла завоевать сердце Росфера – правителя самой большой империи материка – и убедила его отказаться от войн ради мира, в котором все до единого люди будут жить в спокойствии и счастье.

В честь мудрой императрицы, сумевшей продолжить дело своего отца, третью часть месяца стали называть трионой. А главный материк, превращенный со временем в единое государство, получил название Гедон в честь царя Гедона, и учение, которое он привнес в мир, именовали гедонизмом. Так началась эпоха стремления к идеальному миру, в котором будет счастлив каждый человек.

Глава 2
Орланд. В шаге от утопии

Отделенный мир, Западный Гедон, г. Тизой,

11 кления^[5] 1025 г. эры гедонизма

В такие моменты я мечтал пойти работать на выставку «Алкоголизм в древности», которую помогал организовать мой секретарь Эванс – любитель музеев и эпатажных исторических костюмов. Он недавно упомянул, что главная инсталляция почти готова. Все декорации пиршества времен Гедона уже на местах: дубовые столы, битая посуда, разорванные платья куртизанок и прочее. Не хватало только актеров на роль вусмерть пьяных посетителей кабака для полноты атмосферы.

Я бы не отказался.

Лежать и спать целыми днями, ни о чем не думая и ничего не решая, – просто работа мечты. Но кто тогда доведет Гедонис до утопии? Очевидно, что это было моей задачей как Главы Совета. Вот почему сегодня утром я не лежал на полу в лохмотьях, пуская пузыри в лужу пролитого пива, а сидел в своем идеально отглаженном костюме на собрании, с улыбкой слушая очередной доклад.

– Петицию подписали почти триста человек, – вещала Министр труда, щурясь от яркого солнца, заглянувшего в Зал Совета. Он находился на верхнем этаже башни, и ничто не мешало лучам проходить ее насквозь через стеклянный барабан окон, – поэтому я не могла не вынести вопрос на обсуждение. Все эти люди заявляют, что несчастны только из-за того, что им недоступна любимая работа. Может, уже стоит что-то предпринять на этот счет? Как-то расширить рамки обучения и выбора профессий? На уровнях с нулевого по четвертый давно жалуются, что могут работать лишь в найме и получать только среднее специальное образование.

Великий Раций, можно мне просто в космос от всего этого? Курлыканье голубей за окном ратуши и то было приятней слушать. Каждый раз одно и то же. Нижние уровни чем-то недовольны, давайте вынесем этот вопрос на Совет, чтобы не казалось, что мы их игнорируем и не печемся о благе народа. Но в конце концов это всегда пустая трата времени. Потому что нижние уровни недовольны постоянно. И у них десять тысяч причин, из-за которых они якобы не могут накопить удовольствие и подняться выше. Таков их принцип жизни – всегда жаловаться, что они несчастны, и искать виноватых. И как раз по этой причине они неспособны накопить достаточно удовольствия, на мой взгляд.

На самом деле главной проблемой нулевиков был Конгломерат. Из-за него благополучие Гедониса грозило вот-вот разлететься на куски. Но это не то, что я мог вынести на общее собрание. Не в нашем предутопичном мире, где все обязано быть хорошо.

За последние пару лет Конгломерат пустил корни во всех крупных городах, а мы до сих пор не узнали, кто его возглавляет. Приверженцы Конгломерата называли себя неогедонистами и считали, впрочем, как и все мы, что мир станет утопией лишь в том случае, если в нем не останется несчастных людей – нулевиков, погрязших в депрессии. Но способ, которым Конгломерат пытался этого добиться, был далек от законного, и я должен был им помешать. Причем втайне ото всех, чтобы не породить массовую истерию.

– Благодарю, Софьяна, это, действительно, важный вопрос, – дипломатично согласился я, поправив очки. – Однако не могу не заметить, что система распределения благ между уровнями формировалась и шлифовалась столетиями и ее нынешний вид представляет собой самую стабильную конструкцию из возможных. Если мы позволим нижним уровням получать любое образование и выбирать любую профессию, то кто будет выполнять обязанности, скажем, дворников, таксистов, садовников и другого обслуживающего персонала? Я убежден, что отток специалистов из этих сфер будет громадный и верхние уровни просто потеряют возможность получать положенные им услуги. Это приведет к сдвигам глобального масштаба. Так что прямо сейчас мы не можем решить эту проблему.

– Прямо сейчас мы сможем решить эту проблему, если заглянем дальше своего носа! – бахнула кулаком по столу Рикарда – Министр автоматизации и девушка-вулкан.

Все в ней, начиная от наполовину обритой головы и ярко-красных волос и заканчивая манерой поведения, напоминало бешеное пламя, для которого каждое мое слово было бензиновым плевком.

Мы с Рикардой взаимно недолюбливали друг друга. Особенно она меня. Особенно после того, как проиграла мне в борьбе за должность Главы Совета Гедониса три года назад. Поэтому я искренне радовался, что нас разделяют метры снежно-белого мраморного стола, благодаря которому вопли Рикарды слегка остывали по пути ко мне. Сиди она рядом, в моих очках уже оплавились бы стекла.

– Я вам сто раз говорила, что наши проекты простаивают из-за нехватки финансирования! Мои ребята могли бы решить эту проблему за пару лет! Если бы у нас было достаточно оборудования и два новых завода в распоряжении. Я уже сейчас могу перечислить роботов, которых мы сможем поставить на поток! Роботы-уборщики, автономные системы управления пассажирскими поездами, роботы-официанты, кафе с самообслуживанием, усовершенствованные автоматы, навигационные системы в магазинах, которые заменят консультантов, мне продолжать?

Я ощутил легкий мандраж в правой руке. За ним последовала прохлада, поднявшаяся от запястья к самой шее, где заканчивался удольмер. Холод означал, что удовольствие понижается. Я, как знал, надел сегодня вместо рубашки водолазку, поэтому окружающим не было видно, что блестящая полоска Рация на моей шее медленно отползает от верхней цифры к девятке. Мне стоило быть осторожным, ведь даже потеря одного из десяти делений между уровнями могла плохо сказаться на моей репутации. Тот, кто управляет миром счастливых людей, должен быть сам абсолютно счастлив. С Рикардой это становится испытанием.

– К сожалению, у нас сейчас нет свободных…

– Да это потому, что вы бесконтрольно вливаете свободные ресурсы в нижние уровни! – Рикарда действовала на опережение, как всегда. – Все эти акции, лекции ни к чему не приводят! Людям нужна реальная помощь, а не пустой треп!

Она была превосходным специалистом в своей сфере, но ее тактикой было дать голодному рыбу вместо удочки, а моей – научить его самостоятельно добывать себе еду. И пусть мои методы давали не такие быстрые и масштабные результаты, я был убежден, что избавление несчастных от сознания жертвы – единственно верный путь.

– Позволю себе заметить, что наша программа поддержки дает плоды, – произнес я со спокойной улыбкой. – Статистика показывает, что за последние годы процент несчастных снизился.

– На сколько? – наседала Рикарда. – На два человека? Ваша программа неэффективна, признайте уже! Вы тратите огромные средства на ничтожный результат! А я предлагаю реальное решение, которое сработает сразу для всех нижних уровней и не оставит верхние без обслуживания. Но, конечно, эту мою инициативу вы тоже задавите в зачатке, да, Орланд? Вы же у нас ратуете за мир несчастных калек, вынужденных горбатиться на черной работе до скончания дней.

Она все еще бесилась из-за того, что говорящие отказали ей в создании биоников, и вставляла «несчастных калек» куда ни попадя. Ее послушать, так у нас все нижние уровни забиты безногими, безрукими и заодно безголовыми калеками-чернорабочими, которых я заставляю вкалывать на шахтах или на токсичном производстве. А я ведь пошел на большой риск, направляя говорящим ее прошение. Это было естественно, что ей отказали в таком дерзком запросе, но Рикарда предпочитала думать, что виноват во всем я.

– Тикана, – обратился я к девушке, которая все это время неподвижно стояла за моей спиной и фиксировала происходящее по памяти. – Вы не могли бы, пожалуйста, сообщить, ратовал ли я за это хотя бы на одном собрании?

– Подобных фраз не выявлено, – произнесла Тикана безжизненным голосом уличного автомата старой модели.

– А какой это уже раз, когда мне пытаются навязать подобное в той или иной интерпретации?

– Тридцать восьмой на моей памяти.

Рикарда откинулась на спинку кресла, скрестив руки на груди, и закатила глаза, но ничего больше не сказала. Трудно скомпрометировать человека, который всегда следит за своей речью. Особенно, если кто-то с идеальной памятью, подкрепленной талаником пятого типа^[6], может это подтвердить.

На собраниях Совета Тикана была моим верным соратником Палеусом, стоящим за спиной Гедона. Эта странная девушка в белой блузке с рюшами и длинной бордовой юбке всегда выглядела слегка несуразно. Может быть, из-за того, что сутулилась, стесняясь своего роста. Может, из-за дурацкой стрижки, которая не шла вытянутой форме ее лица и казалась надетым на голову черным горшком. Может, из-за любви к нелепым аксессуарам вроде маски с улыбающимися губами или шапочки из гирлянд-рыбок, которые весело мигали огоньками, контрастируя с каменным лицом Тиканы.

Эванс отправлял к ней всех жаждущих создать персональные компьютеры, говоря им: «Давайте обсудим этот вопрос с человеком, который в таком случае потеряет работу». Еще никто, увидев Тикану, не решился продолжить с ней разговор. Я тоже чувствовал себя неуютно рядом с ней, но это не мешало мне использовать ее способности не только в Архиве ратуши, где она следила за личными делами жителей столицы, но и в Зале Совета.

– Позвольте взять слово, раз уж зашел такой разговор, – попросил Министр здравоохранения, уловив возникшую паузу.

– Разумеется, Владир. Прошу вас.

– Я думаю, в нашей программе психологической помощи существует серьезный недочет. Дело в том, что психологи и гипнологи с высших уровней избегают ходить в Нулевой квартал и лечить людей от депрессии, потому что обстановка там, сами понимаете, довольно угнетающая. Конечно, есть такие уникумы, как Эйна Вишня – храни ее боги! – она единственная из психологов, кто спускается даже в Нулевой квартал. Но остальные не бывают там никогда, а ведь это самая проблемная зона. Если честно, я думаю, добровольцев у нас гораздо больше, но депрессивная обстановка нижнего квартала пугает их. Что, если мы позволим нулевикам получать помощь на десятом уровне? Я имею в виду, разрешим им приходить на сеансы к психологам и гипнологам сюда.

– Вынуждена возразить! – тут же вскинулась Министр социального устройства. – Как вы себе это представляете? Если просто так дать нулевикам преимущества десятников, то все нижние уровни потребуют эту привилегию. И какой скандал это поднимет в итоге? Люди должны получать то, что заработали своим умением быть счастливыми, иначе, как уже упомянул Орланд, вся система развалится.

– Но она же не развалилась, когда мы стали делать мотивирующие экскурсии по десятому уровню? – возразил Владир. – И она не развалилась, когда мы допустили, что добровольцы с верхних уровней могут помогать нижним.

– Но это вызвало большие волнения, если вы помните! Мы не можем просто так допустить нулевиков в кабинеты специалистов-десятников!

– Да кто тут говорит про кабинеты? Вы так распаляетесь, будто между уровнями стоят непроходимые врата, которые я предлагаю открыть всякому желающему. Люди и так могут свободно гулять в районах выше или ниже своего уровня. Вопрос только в доступе к определенным зданиям и зонам, который дает удольмер. Я же не предлагаю проводить занятия внутри таких зон. Всегда можно найти тихий уголочек где-нибудь в общественном парке…

Я внутренне выдохнул. По руке продолжали перекатываться прохладные волны, мурашки от которых переползли на спину. Я мельком взглянул на часы, мечтая поскорее закончить этот балаган. Оставалось еще полчаса до полудня. Сколько удовольствия я потеряю за этот день? Одного похода в бассейн после работы явно не хватит, чтобы восстановиться.

– Святые деревья, Владир! – наседала между тем Министр социального устройства. – Такое чувство, что вы никогда не бывали у психологов! Вы вообще представляете себе, как происходит процесс? Это не то, что можно делать в парке или где угодно еще. Это очень интимная вещь.

– Я-то как раз бываю у психологов регулярно! – возразил Владир.

– Но у вас не настолько серьезные проблемы! Вы на десятом уровне, в конце-то концов! И с вами психолог вполне может поговорить где-нибудь в кафе или в парке на скамеечке так, чтобы прохожие не озирались испуганно на ваше зареванное лицо. У большинства нулевиков депрессия, а это серьезное заболевание!

– Вы будете это мне рассказывать? Министру здравоохранения? Может, в таком случае займете мой пост, если так хорошо в этом разбираетесь?

– Уважаемые, – мягко произнес я, поняв, что пора заканчивать. – Благодарю вас за дискуссию, этот вопрос мы обязательно зафиксируем и обсудим еще раз после того, как аналитики сформируют возможные решения.

Все расслабленно откинулись на спинки кресел. Владир – с победным выражением на лице, поскольку сегодня он был первым, чей запрос я не отклонил.

– Я предлагаю подключить к этому Эйну Вишню, – примирительным тоном предложила Министр социального устройства. – Возможно, она захочет поделиться с другими добровольцами методами психологической защиты, которые использует, когда спускается в Нулевой квартал.

Министры оживились, хваля ее за прекрасную, а главное, безопасную идею. Безопасную для всех, кроме меня.

Страшно было подумать, что Эйна потребует от меня за такую услугу. Это розовое чудовище сотворило себе репутацию богини, сошедшей с луны, но я прекрасно знал, какова она на самом деле. Эйна была гениальным психологом, это правда, но ни разу не сердобольным. У нее имелись свои причины спускаться на нижние уровни и копаться в людских головах. И ее пациентам о них лучше было не знать.

– Все, хватит с меня этого бреда про спасение утопающих соломинкой вместо моторной лодки! – Рикарда хлопнула по столу, встала и ушла под осуждающие взгляды министров.

Откровенно говоря, мне очень хотелось повторить за ней, но я должен был держать лицо. Ведь отчасти именно поэтому должность Главы Совета получил я, а не она. Я умел держать эмоции при себе, а спокойствие и рассудительность всегда подкупают.

Рикарда брала другим – она умела воспламенять окружающих своими идеями, как в древности, во времена революций и войн. Она зарекомендовала себя хорошим лидером и умела собирать единомышленников. И у нее была мощная кампания. Рикарда смотрела в инновации, в будущее, дальше, чем я. Смелее, чем я. Она пообещала увеличить площадь Парадиса – единственного нетоксичного острова планеты, чтобы не только люди с самых верхних уровней могли жить там, уйдя на пенсию, но и те, что с восьмого и седьмого. А жителям шестого она пообещала дать доступ в санатории, где элита проходила детоксикацию раз в год, поправляя здоровье. Рикарда заручилась огромной поддержкой в их кругах, и мне ничего не оставалось, кроме как пойти в противоположную сторону – защищать людей с нижних уровней. И в итоге моя взяла.

Когда собрание, наконец, закончилось и я вернулся в свой кабинет, ко мне заглянул Эванс. Сегодня он был в белом парике и бордово-золотом костюме, пошитом с музейных экспонатов. Впрочем, я бы не удивился, унеси его Эванс прямо с выставки. Его карие глаза горели, а пухлые губы сжались до ниточки, словно он боялся выболтать что-то важное. Так мой секретарь и лучший друг выглядел в моменты, когда находил либо острый повод для сплетен, либо еще что-то очень интересное, чем мог поделиться только со мной.

– В приемной ожидает посетитель, – произнес он и шепотом добавил: – Поистине удивительная персона!

– Я тебя умоляю, – простонал я, наконец позволив себе такую роскошь, как закатить глаза. Эванс один из немногих знал, как именно я поддерживаю уровень удовольствия, поэтому при нем я мог вести себя свободно. – Позавчера заявился мужчина, который требовал снять с производства плюшевых свинок, потому что их пуза выглядят так вызывающе, что его дети приклеили к ним соски из старой жвачки. А позавчера приходила группа поэтов, которые требовали сделать меланхолию позитивным чувством, потому что она дарит им вдохновение. Я насмотрелся слишком на многое, чтобы удивляться.

– Поверьте моему чутью, Ваше Величество! – Эванс давился смехом, прикрывая рот накрахмаленным кружевным рукавом. – В этот раз даже вы будете поражены! Но я, собственно, не за этим пришел. Мне нужно кое о чем осведомиться насчет этой персоны, поэтому смиренно прошу вас задержать ее хотя бы минут на десять.

По мнению Эванса, он должен был родиться пару веков назад, чтобы стать главным придворным сплетником, интриганом и ловеласом. Поэтому мне приходилось не только терпеть его вычурную речь, но и покрывать выходки этого индивидуума, когда он вместе с другими любителями истории то устраивал шабаши в лесопарке, то застревал в краденых музейных доспехах, то пытался облить горожан водой из окна с криком: «Я очищу вас от скверны!» А еще, бывало, он прыгал в одном белье с балкона на балкон, спасаясь от ревнивых пассий, которых менял чаще, чем положение рисованной мушки на своем лице.

Но, несмотря на все свои причуды, Эванс обладал удивительным чутьем, а еще ценил мое время и удовольствие, точно знал, какие сплетни можно рассказывать, а какие нет, и подстраховывал меня в любых щекотливых ситуациях. Видимо, эта была как раз такой. Эванс попросил время на проверку личности далеко не из любопытства. По крайней мере, не только из-за него.

– Хорошо, – кивнул я, глядя на часы – было уже шесть минут первого, я опоздал с приемом посетителей на пять минут, пока разгонял этот балаган, именуемый собранием Совета.

Эванс вернулся к двери и пригласил очередного страдальца.

– Батюшки! – воскликнул тот, переступив порог. – Вот это хоромы! Да тут можно шары воздушные запускать! Я имею в виду, на которых люди летают. Аэростаты.

Он с восторгом осматривал панорамные окна, увенчанные витражами, и хрустальные нити люстр, похожих на весеннюю капель; колонны сложной органической формы; мозаику разных оттенков синего в нише за моим столом, благодаря которой сделанная из латуни скульптура эвкалипта, слегка гипертрофированная в угоду художественному замыслу, выглядела совсем как золотая. И, наконец, меня самого, наверное, очень маленького на фоне громадного дерева.

– Добрый день! Проходите, пожалуйста.

– А, вот ты где! Так сразу и не найдешь!

Голос мужчины был хрипловатым, с нотками веселья, и уже один этот факт меня поразил. Сюда не приходили счастливые люди. Только несчастные и недовольные. И, чтобы добиться желаемого, они всеми силами пытались показать, какие они несчастные и недовольные.

Этот же человек, улыбаясь во весь рот, бодро побежал ко мне, шлепая босыми ногами по зеркальной поверхности пола, похожего на звездное небо из-за отражений лампочек. Я застыл у рабочего стола в недоумении, хотя уже давно должен был выйти навстречу посетителю, чтобы предложить ему присесть на диван или одно из бархатных кресел перед стеклянным столиком.

Эванс оказался прав – тут было чему удивиться.

Моему взору предстал пожилой мужчина в одной набедренной повязке, в которой я не сразу узнал застиранное полотенце. Он выглядел так, будто вышел из ванной и заблудился в пустыне на пару лет, где высох, как кузнечик, и загорел до цвета печеного яблока. А еще лишился всей растительности на голове – у него не было даже бровей. Только когда он подошел совсем близко, я заметил щетину. Значит, он не страдал алопецией, а просто брился.

«Он уже наверняка отдал богу разум», – тут же подумал я.

Мужчине было на вид лет пятьдесят – возраст яркого проявления старческой деменции. Раций давно должен был потребовать с него плату, да и выглядел мужчина соответственно, но почему тогда Эванс его впустил? И как в столь преклонном возрасте этот человек умудрялся так быстро бегать? У него уже должны были начаться серьезные проблемы с координацией.

– Ты не подумай, я не сумасшедший! – широко улыбнулся он, словно прочитав мои мысли. – Я даже взял в больнице справку, что у меня нет маразма, и передал ее твоему секретарю. Он уже все проверил. Справка подлинная. Можно присесть?

– Да, разумеется, – наконец отмер я. – Прошу сюда.

Глаза у мужчины были ясные, льдисто-голубые, словно сделанные из обломков айсберга. И, несмотря ни на что, очень располагающие. Я хорошо считывал физиогномику людей, отчасти благодаря Эйне, просвещавшей меня в психологии, отчасти потому, что старательно следил за собой. Этот человек не казался отталкивающим. Своеобразным – да, но не отталкивающим. От него пахло потом, причем, не болезненным старческим, а просто потом. Запах был для меня нейтральный, как будто это я сам вспотел.

– Позвольте узнать, как вас зовут и чем я могу вам помочь? – спросил я, когда мы уселись в кресла друг напротив друга.

– Меня никак не зовут, – заявил мужчина. – А пришел я сюда с проблемой Нулевки. Точнее, даже не так! – Он выждал паузу и, подняв указательный палец, гордо произнес: – Я придумал, как сделать счастливыми всех неудачников мира! Но только мне понадобится твоя помощь, молодой человек.

– Очень заинтригован, – признался я. – Но позвольте сперва уточнить, откуда вы прибыли и какой у вас уровень?

У нас, на западе, свободно говорить на «ты» принято было только с близкими друзьями, а Нулевку в светских беседах называли строго Нулевым кварталом. Но на востоке, за горным хребтом Путиссон, разделяющим материк на две почти равные части, у людей был совсем другой менталитет. Эванс, любивший исторические сравнения, называл жителей востока «дикой общиной». Они были очень дружны с соседями, со всеми говорили на «ты», не чурались грубых словечек – например, нулевиков называли неудачниками. А еще славились тем, что легко нарушали личное пространство, поэтому я удивился, что мужчина не протянул мне руку для «сцепки корнями», как они называли этот исконно восточный вид рукопожатия. Переплетение пальцев у них символизировало родство всех людей, произошедших от богини Виты, общность их корней. Так было принято здороваться.

– Я из Атлавы, а уровень у меня четвертый.

Я едва удержал челюсть на месте. Мужчина рассмеялся, заметив мое недоумение. Его глубокий хрипловатый смех звенел в стекле колонн, отражался от потолочных узоров, плясал между подвесками люстр.

«Атлава – это же столица Шестого округа!» – думал я.

Этот восточный округ славился Рыбным озером, которое входило в пятерку крупнейших закрытых водоемов мира, и обилием пастбищ. Шестой еще называли Округом рыбного и мясного хозяйства. Расстояние между Тизоем и Атлавой было шесть тысяч километров только по прямой. Как этот мужчина вообще сюда попал?

– Погодите, вы сказали, у вас четвертый уровень?

– У меня вечно теперь четвертый. – Он продемонстрировал мне правое запястье, на котором раньше был удольмер в виде дерева, в середине которого находилась шкала с уровнями, но теперь, когда капсулу с Рацием вынули, осталась только одинокая четверка на запястье. Это означало, что мой собеседник на пенсии, и четвертый уровень, на котором он провел большую часть жизни, останется с ним навсегда.

– И давно вы не работаете? – осторожно спросил я.

– Так уже двадцать лет как! – Мужчина опять рассмеялся. Надо сказать, смеялся он заразительно. – Ладно, ладно, молодой человек, не буду тебя терзать. Я знаю, ты ломаешь голову, пытаясь понять, как я сюда добрался, если междугородние маршруты доступны только с пятого уровня, а мой не менялся уже двадцать лет. Я пришел в Тизой пешком! Пришлось здорово попотеть. Особенно тяжко было в горах, но я справился. Все ради идеи!

– Но вы могли просто отправить мне письмо из Атлавы, – шокированно произнес я, даже не пытаясь скрыть удивление. – Вы пришли сюда пешком с другой части света, просто чтобы поговорить со мной?

– На кону судьба всех неудачников мира! – с важным видом заявил мужчина. – Разве какая-то бумажка объяснит тебе мою теорию лучше, чем я сам? Мне пришлось бы написать целую книгу с пояснениями, а откуда у тебя время ее читать? Я знаю, что ты очень занятой молодой человек. На твоих плечах весь Гедонис лежит. А у меня времени много, вот я и пришел к тебе сам. Заодно и мир посмотрел, попутешествовал.

Тут в дверь постучали, и вошел Эванс. Под мышкой у него была зажата папка с документами, а перед собой он катил тележку с чайным сервизом и многоуровневой хрустальной десертницей, полной всевозможных лакомств.

– Минутка чая, монсиры! – улыбнулся он нам. – Орланд, вам нужно срочно подписать один документ. А вы угощайтесь, уважаемый, – обратился он к посетителю.

– Ого! У вас тут даже пирожки есть! – обрадовался тот. – А с чем?

– Вот эти с хурмой, эти с яблоками, а эти с ежевикой – самые осенние вкусы! – Эванс лучезарно улыбнулся, протягивая мне папку.

– Ну, богов надо почитать, так что я попробую с хурмой, – с важным видом сказал мужчина, выбирая пирожок.

Пока он был занят делом, я прочел сообщение Эванса. Очевидно, что это был никакой не документ на подпись. Таким образом мой секретарь передавал мне срочные послания, чтобы не шептать на ухо и не смущать посетителей.

На листе было напечатано:

«Постарайся задержать этого человека еще хотя бы на пятнадцать минут. Я должен провести кое-какую подготовку. Когда закончите беседу, отправь его ко мне. Скажи, что я помогу ему с документами или с чем-то еще».

Эванс перестал играть в «Ваше Величество», значит, дело было серьезное.

Я скользнул взглядом к концу страницы, где виднелась еще одна строка, напечатанная крошечным бледно-серым шрифтом: «Это родной дед Ал-рэя Гибиса».

Я едва сдержался, чтобы резко не посмотреть на мужчину, смакующего пирожок с хурмой. Поставил закорючку внизу страницы и кивнул Эвансу:

– Благодарю.

Тот схватил папку и мгновенно скрылся за дверью.

– Как у вас хорошо пекут! Тесто прямо во рту тает!

Я улыбнулся, отпивая чай. Мужчина ел, громко причмокивая и хлюпая. Всем видом показывая, как ему вкусно.

«Подумать только, его родной внук – Ал-рэй Гибис».

С этим парнем у меня была весьма четкая ассоциация – Конгломерат.

Глава 3
Ал-рэй. Маска

Отделенный мир, Западный Гедон, г. Тизой,

10 кления 1025 г. эры гедонизма

– Так вы готовы убивать людей?

Я взболтал кубики льда в стакане с газировкой и усмехнулся, взглянув на Халла.

– Они сами себя убивают, монсир, я-то тут при чем? Мое дело – предоставить им выбор: понежиться на десятом уровне пару годков и сгореть или торчать в своем отходнике, пока их не сошлют в психушку и не закопают под деревом. Эти неудачники уже никогда не всплывут со дна. Они понимают, на что идут.

– И вам их не жалко? – Темные глаза Халла не отрывались от моих.

– Бросьте, монсир. Грязь невозможно отмыть от грязи. Можно только дать ей самой стечь в канаву.

Халла осклабился, обнажив крупные и выпуклые, как дольки чеснока, зубы. В свете барных ламп они казались желтыми. Этот человек словно бы весь состоял из квадратов. Его коренастый торс крепился к коротким толстым ногам, а челюстью можно было землю рыть, как ковшом экскаватора. Даже уши Халла были похожи на мясистые прямоугольники. Такая внешность никак не сочеталась с именем, которое хотелось произносить мягко, на придыхании.

– Но почему вы готовы пойти на такой риск? Вы должны понимать, что, если попадетесь, вас ждут не две трионы отработок на Аморановых островах^[7], а гораздо больше. После этого чистилища неизвестно, что останется от вашего здоровья. Вы готовы его потерять? Ради чего?

– Да банальное тщеславие, монсир, – сказал я без увиливаний. – Что странного в том, что историк хочет стать частью истории? Я все время изучаю биографии великих людей. Понятно, что мое имя в учебники не впишут, но я тоже мечтаю помочь Гедонису стать утопией. И пока только у вашей организации есть шанс это сделать. На политиков надежды нет. Эвкали так и будет размазывать сопли по тарелке, поддерживая низы.

Халла вел этот допрос уже полчаса, но я был чист, как минералка в моем стакане. Я знал, что рыжий бармен за стойкой – ходячий полиграф. Если он поймает меня на лжи, гипнологи Конгломерата перепишут мне память и я выйду из этого бара, не понимая, зачем сюда заходил. А еще такое вмешательство может серьезно повредить мою психику.

Баром это место, конечно, трудно было назвать. Тут даже алкоголь не наливали. По крайней мере, сегодня. В наше время, когда ученые обнаружили, что спиртное ускоряет развитие маразма, спиться стало тяжело. Бар «Ностальгия» бывал битком забит только в алкогольные дни, когда сюда приходила толпа теряющих память стариков, чтобы хлопнуть разрешенную норму, порыдать, вспоминая то, что еще осталось в их головах, и приблизить момент полного забвения. А в обычные дни в этот сырой полуподвал Нулевки редко кто заходил: пить разбавленный до состояния сладковатой воды сок или соломенный чай было куда приятнее в уличных кафешках – тоже убогих, но хотя бы не похожих на склеп.

Это место для меня было натуральным склепом. От стен воняло канализацией, от колонн – гниющим деревом и плесенью, а искусственные цветы, облепленные паутиной и пылью, болтались на балках, как похоронные венки. В те времена, когда вместо Парков памяти еще были кладбища, такими цветами украшали могилы. Иногда тяжело быть историком: слишком много мрачных ассоциаций.

– Так что, я в деле?

Халла выжидающе посмотрел на бармена, потом перевел взгляд на работников за нашими спинами.

В зале был всего десяток столов, которые легко мог обслужить один-единственный официант, но прямо сейчас там убиралась дюжина высоких, подтянутых парней. Они все как с конвейера сошли, кроме бармена – рыжего коротышки с детским лицом – и квадратного Халла. Парни явно не преуспели в своей работе за последние полчаса: на полу все еще было столько грязи, что, если счистить ножом, слой выйдет с полпальца, не меньше.

– Не вижу проблемы, – наконец пожал плечами бармен, не отвлекаясь от методичного протирания стаканов, – он явно с нами на одной волне.

– Что ж, нам всегда нужны люди, – расслабился Халла, опершись о стойку локтем. – Чем шире будет наша сеть, тем лучше. Однако. – Он замолчал, наградив меня тяжелым взглядом. – Вы должны понимать, что Орланд и его крысы не сидят на месте. Тайная полиция прикрыла уже немало наших гнезд. Они ищут путь к верхушке. Пытаются понять, кто здесь главная птичка. И эти ублюдки довольно хороши в последнее время, хотя, конечно, до нас им далеко. Поэтому, прежде чем доверить вам эйфорию^[8], мы должны убедиться, что вы не раскроете важную информацию, если вас поймают и попытаются расколоть под гипнозом. Оперативники будут продолжать ворошить нижние уровни, но мы не дадим им залезть даже на вторую ступень.

– Я так понимаю, вы и есть представитель второй ступени? – спросил я с любопытством. – А сколько всего этих ступеней? А я смогу тоже подняться на вторую? Что для этого надо сделать?

Халла рассмеялся.

– А вы, и правда, тщеславный молодой человек. Что, так хочется оказаться поближе к верхушке? Все-таки надеетесь, что ваше имя попадет в учебники?

Я усмехнулся.

– Куда ж без этого.

– Важную информацию я вам, конечно, пока не выдам. Но скажу так – у нас есть возможность карьерного роста. Я понаблюдаю за вашей работой, и, если все будет хорошо, мы поговорим о повышении. А сейчас я попрошу вас пройти в подсобку, к нашему гипнологу. Биография у вас чистая, осталось поставить блокировку от правительственных шавок. Вы не волнуйтесь, наши специалисты работают аккуратно, психику не повредим. Из побочек бывает только легкая головная боль, но держится она недолго.

Я с готовностью кивнул и уже собрался подняться со стула, но тут в левом ухе раздался женский голос:

«Представление окончено. Пора снять маску».

Я понял, что не могу пошевелиться. Сперва подумал, что это гипнолог успела незаметно подойти ко мне сзади, но голос звучал из динамика.

«Один… два…»

…На счет «три» меня словно прошиб разряд тока.

Надпочечники выбросили в кровь адреналиновый взрыв.

«Кислородный контроль!» – На той стороне заметили мое учащенное дыхание.

Я задержал воздух в легких и оценил обстановку. Двенадцать парней – это гораздо больше, чем мы думали. Судя по тому, как топорщится одежда, все вооружены. Шокеры? Транквилизаторы? Запрещенка? Нет, не тот уровень опасности, чтобы носить огнестрел. Это слишком рискованно даже для Конгломерата.

«Маска, это Акула. Мы у входа. Запускать подтанцовку? Прием».

Надо было кашлянуть в ответ, но я медлил, растягивая удовольствие. Стресс превращал мое тело в совершенный механизм, готовый действовать на пределе и за пределами возможностей. Норадреналин мобилизовывал мускулатуру для атаки. Зрачки расширялись и улавливали больше света, печень усиленно выделяла глюкозу, легкие быстрее перекачивали кровь, я даже перестал чувствовать вечный голод.

«Маска, не вздумай лезть один, если опасно! – послышался в наушнике голос Болтушки. – Ты вообще без оружия! Забыл?»

Каждый мой нерв натянулся до тонкой нити, готовой вот-вот лопнуть, правая рука пылала от удовольствия. Человеческий страх во мне мешался с восторгом зверя, выпущенного из клетки. Да, «подтанцовка» определенно была нужна, однако стоит появиться ребятам, и напряжение ослабнет, магия момента сойдет на нет. Все потухнет, так и не взорвавшись. Но разбираться в одиночку с дюжиной – чистое безумие. Почти самоубийство. Я точно псих.

Прошу включить таланик.

В ответ на мысленную просьбу Раций выбрался из подкожной капсулы у основания шеи и начал перестраивать тело в боевой режим. Еще больше концентрации. Больше энергии. Воздух стал тормозить звуки, чтобы я улавливал каждый из них.

– Сюда, пожалуйста, – сказал Халла, подойдя к двери в подсобку. – Вижу, вы сильно напряжены, не нервничайте так, все будет хорошо.

О да, я был на взводе. А бармен – на расстоянии вытянутой руки.

Короткий удар в шею. Рыжий скорчился над стойкой. Удар в затылок – грохнулся на столешницу и начал сползать по ней. «Официанты» тут же побросали свои метлы и швабры, переключились на меня. В ход пошли первые дротики с транквилизаторами. Я сиганул за стойку. Услышал каскад вонзающихся в пластик игл и череду разбивающихся о поверхность пуль. Острый химический запах ударил в нос. Никакого пороха. Отлично.

– Держите его! – запоздало рявкнул Халла.

Я схватил металлический поднос и, закрываясь им от пуль, сам выскочил из-за стойки.

Два дротика угодили мне в ногу.

«Официанты» тут же переменились в лице. Расслабились.

Крепкая штука, да?

Я вытащил дротики. Почувствовал, как меня слегка ведет.

– Прием, – резко сказал в рацию Халла.

Надо было действовать быстро, пока он не растрепал информацию обо мне. Я метнул поднос вбок, сбив кого-то, рванул к Халла, но мне перекрыли дорогу два парня. Запоздали слегка. Не думали, что столько продержусь.

В спину выпустили еще два дротика. Я услышал. Резко нагнулся. Поймал один на лету. Второй и третий попали в незадачливого «официанта», который выскочил передо мной. Второму повезло меньше: с моим кулаком лучше не встречаться.

Я прыгнул через стол, добрался до Халла и всадил транквилизатор ему в шею. Спокойной ночи.

Рывком перевернул стол, закрываясь от новой порции дротиков и пуль. Все шло по плану. Парни решили, что не могут вырубить меня стандартной порцией из-за моих габаритов. Поэтому пустили в дело все запасы. Но с моим бешеным метаболизмом мне требовалась слоновья доза. И она могла сработать лишь в тот момент, когда я не использовал на всю катушку таланик пятого типа. В таком состоянии, как сейчас, достать меня можно было только запрещенкой, да и то не факт.

Раций уже довел инстинкты до предела. Меня накрыло визуальное и слуховое исключение. Я перестал видеть лишние детали и замечать посторонние звуки. Тела – собрание мишеней: челюсти, виски, уязвимые сочленения. Я чувствовал, как перед ударом энергия поднимается по ноге, переходит в мускулы спины, груди и плеч. Каждое звено добавляло движению силу, и она взрывалась на конце моего кулака.

Удар в челюсть – противник рухнул на стол.

Движение сзади. Уклонение. Поворот.

Схватил второго за плечи, удар в солнечное сплетение.

Третий справа. Бедро и колено провели энергию по телу, как два рычага. Сбил противника с ног большой берцовой. Мои голени – дубинки. Я столько раз колотил ими грушу, что мышцы начали отмирать, вместо них наросли кости.

Четвертого завалил набок в броске. Легкий укол в шею, и глубокий сон обеспечен.

Пятый сиганул сзади. Нет, парень, это не твой день. Сейчас я читаю воздух.

Атака с разворота, замаскированная в приседе на полу. Тело – сжатая пружина. Упор рукой на пол. Перенос всей массы в удар. Нокаут.

Влево – вправо – назад. Чисто.

Я рванул к подсобке и распахнул дверь в поисках гипнолога. Пусто. Прислушался, распахнул шкаф. Шифр заранее определил, что там черный ход.

Фонарика не было, однако зрение быстро перестроилось. Металлический туннель оказался пуст, но я слышал, как кто-то ползет по нему наружу. В такую узкую дыру мне было не влезть. Но не страшно. На другой стороне беглеца ждали мои ребята.

«Акула, это Маска. Рыбка плывет в сеть. Рыбакам стоять на стреме, остальные ко мне. Без шума. Прием».

«Маска, это Акула. Вас понял. Аут».

Прошу отключить таланик.

Дополнительный Раций отправился обратно в подкожную капсулу на затылке.

Зрение постепенно перестало быть туннельным. Я услышал собственное тяжелое дыхание и почувствовал дрожь в теле. Откат вряд ли мне понравится. Я выдохнул, стиснув зубы, и вернулся в зал, куда уже ворвалась часть моего отряда «Морал».

– Ох е, да их тут дюжина! – послышался тонкий голос Свистка – нашего мелкого. Он первым подскочил ко мне, оббежав «официантов». – Командир, чего не позвали?! Серьезно ранены?

– Так, царапина, – отмахнулся я, держась за бок. Даже не заметил в горячке, как меня чем-то полоснули. – Проверьте остальные помещения, обыщите каждый угол.

– Есть!

Вряд ли Халла хранил эйфорию прямо тут, но кто его знает.

– Парни, я на детокс. Протокол повторять не буду, сами знаете.

– Принято!

Я надел маску, накинул капюшон и двинул к выходу. Почти вывалился на улицу, схватившись за дверь. Заштормило так заштормило, но свежий воздух прибавил бодрости. Солнце давно село, а звезды скрылись за тучами, поэтому небо рассекали только огни подвесных электричек вдалеке. Было прохладно, но правую руку до сих пор обдавало жаром. Удовольствие поднялось, однако час расплаты был близок. Я уже чувствовал боль и тошноту. Порез на боку пульсировал. Видимо, хорошо задело.

Парни все еще болтали по рации, мешая оценивать обстановку. Я вынул наушник из левого уха и, спустя двадцать мучительных ступеней, оказался на поверхности. Невдалеке люди спокойно гуляли по проспекту, не подозревая о потасовке в баре. Мы сработали чисто.

«Стрела, это Маска. Подъезжай к черному ходу. Прием».

«Парсек».

Парсек на языке Стрелы – это не астрономическая единица, а пара секунд.

Почти в тот же миг темноту проулка – фонари мы на время отключили – прорезал свет фар синего электрофургона с надписью «Из рук в руки», который вел Стрела. Из нашей компании он единственный был с четвертого уровня и днем работал на этом самом фургоне. Развозил на нем бывшие в употреблении, но еще вполне годные вещи из верхних районов в нижние.

Когда-то Стрела был десятником и моим напарником. Но потом ему раздробило ноги так, что при всех достижениях медицины нормально не собрали. Стрела не отчаялся и научился в совершенстве водить любой транспорт, всегда мог подбросить куда угодно и, если надо, накостылять обидчикам. В прямом смысле. Он надеялся, что скоро изобретут достойные протезы, с помощью которых он сможет легко бегать, но пока они не особо радовали. Впрочем, Рикарда Дубарро над этим работала. И в ее честь фанатеющий Стрела уже второй год ходил бритый на полголовы, носил очки с красными стеклами и ненавидел Орланда Эвкали. Он бы и волосы покрасил в алый, но краска ненатуральных цветов была доступна только верхам. Так что Стреле приходилось довольствоваться природно-рыжим.

– Маска! – взвизгнула Болтушка, когда я открыл дверь. Перед глазами так плыло, что сперва я увидел вместо сидевших внутри Эйны и Шифра два пятна – розовое и темно-зеленое. – Только не говори мне, что у тебя опять интоксикация!

– Да нормально, – сказал я, но в салон меня затаскивали в четыре руки – две горячие и две ледяные.

– Тебя эволюция стороной обошла, или как? – взвинтилась Болтушка. – Ты же обещал сам не лезть, если их будет много!

Розовое пятно постепенно обрело очертания – пучок волнистых светлых волос, две длинные коралловые пряди, обрамляющие лицо. Курносый нос, красные линзы, длинные накладные ресницы, пухлые губы. Розовая футболка с надписью «Я конфетка, но меня не раскусишь», шорты на лямках ей в тон, кроссовки на платформе. С виду – фарфоровая куколка. По натуре – змеюка, каких поискать. Орланд не зря прозвал ее розовым чудовищем.

– Да их была всего дюжина! – ляпнул я и получил затрещину ладошкой с опасно острыми ногтями.

Пока Эйна меня не добила, Шифр – наш аналитик, получивший позывной из-за необычного способа общения, – высунул патлатую голову из толстовки, как черепаха из панциря, стянул с меня маску и приставил к губам бутылку со специфическим запахом антидота. Слава токсикологам, что я еще не помер после таких миссий. Проглотил священного зелья сколько смог и откинулся на спинку сиденья.

У обычных людей таланик работал не так активно, как у меня, и интоксикация наступала гораздо медленней. Таланики вообще нельзя было использовать долго. Особенно это касалось мощных типов, где Рация содержалось больше, чем в других. Точнее говоря, капсула у всех была одна и та же, чтобы не приходилось вырезать и вставлять новую всякий раз, когда менялся уровень, но работа ее зависела от удольмера. Люди с нулевого по пятый вообще не имели права пользоваться талаником, он у них попросту не работал. Я же находился на десятом, так что мой допноситель^[9] выделял самое больше количество Рация, но я прибегал к его помощи редко из-за отката. Он становился все сильнее, и я не имел права просто отключиться. Надо было сперва подбодрить ребят.

– Болтушка, ты в этот раз превзошла себя, – сказал я Эйне. – Отлично сработано. Это была лучшая маска за всю историю моих ролей.

– Бармен, правда, ходячий полиграф? – Судя по голосу, наша мастерица гипноза слегка успокоилась.

– Да. Хорошо, что ты сделала глубокое внушение, более слабое он бы просек. Я уверен, что к утру у нас будет Жемчужина.

Я старался говорить бодро, но язык предательски заплетался.

– Маска, у тебя кровь! – взвизгнула Болтушка, увидев темное пятно, проступившее сквозь мою куртку. – Ты почему не сказал, что ранен, болван?!

Ее голос доносился до меня, как из глубины туннеля. Откат вошел в полную силу мгновенно. Голова резко потяжелела, тело обмякло, я безвольно качнулся вперед и нырнул лицом в безразмерную толстовку Шифра, пахшую мятными леденцами, которые он всегда носил в карманах.

* * *

Не знаю, сколько времени я пробыл в отключке, но очнулся уже возле дома, подлатанный во всех смыслах. Судя по идеально-ровным стежкам на мне и на футболке, Шифр постарался. Из Стрелы рукодельник, как из меня домосед, а Болтушки в фургоне не было. Наверняка уже потрошила Халла и его помощников, пытаясь пробить их знаменитую блокировку.

Восточному небу, как и мне, вспороли бок, и оно алело рассветом, перебинтованное облаками у горизонта. Стрела дремал, опустив спинку сиденья, Шифр стоически охранял меня. Он всегда сильно поджимал губы, и мне порой казалось, что рта у него нет вообще. Как, впрочем, и глаз. Они были красивого темно-зеленого цвета, но Шифр прятал их за челкой.

Обычно он сутулился, но сейчас сидел очень прямо – переживал.

– Есть результат? – спросил я. – Жемчужину достали?

Мы гонялись за ней с тех пор, как узнали, что Конгломерат планирует глобальную аферу, завязанную на какой-то важной персоне. Пришлось провести огромную работу, чтобы добраться до Халла и доказать, что он – распространитель эйфории. Иначе мы не смогли бы его накрыть.

«Бш. раб», – написал Шифр на своем планшете и сунул мне под нос.

Это означало: «Болтушка над этим работает».

– Маска, какого токсина? – резко сказал Стрела, повернувшись ко мне. – Ты же обещал!

Без красных очков вид у него был неожиданно бледный, почти больной, а без улыбки он выглядел, как иной человек без кожи – неестественно до мурашек.

«Придурок», – показал мне доску Шифр. Вот так, без всяких сокращений, чтобы я понял его наверняка.

– Да ладно вам, парни! – попытался я разрядить обстановку. – Все было под контролем.

– Ты обещал в этот раз не рисковать, – отрезал Стрела. – Если ты еще раз это повторишь, я тебя фургоном перееду, понял?

Повисло тягостное молчание. Правая рука была холодной. Полагаю – у всех нас.

– Понял, – кивнул я и замолк, стараясь выглядеть пристыженным. – Вы правы, я безбашенный придурок. Не знаю, что на меня нашло. Просто у них не было запрещенки, а я так засиделся в последнее время…

«Маньяк адреналиновый», – ткнул меня носом в доску Шифр. Он все еще сильно злился, раз писал без сокращений.

– Согласен, прости. И такой придурок, как я, не заслуживает ваших переживаний, так что прекращайте тратить на меня удовольствие. Давайте уже перейдем на сторону мира и добра, ладно? Мы только что провернули большое дело!

Прошла минута… две… три…

– Иди уже домой, – фыркнул Стрела, наблюдая за мной через зеркало заднего вида. – А то такой зеленый, что на улице с деревом спутают и удобрениями польют. Когда Болтушка вернется, придумаем тебе коллективное наказание, понял?

«Вали домой, кусок идиотизма», – подтвердил Шифр.

Я с улыбкой взъерошил его темные волосы.

– Ты уже нарвался на две трионы отработок, ты в курсе?

Шифр судорожно стер и написал снова:

«Докажи».

Мы со Стрелой рассмеялись. Никто из нас, кроме Болтушки, не знал, почему Шифр не разговаривает. Но я был почти уверен: этот парень просто не хотел, чтобы его отправили на Аморановы острова за злословие.

Мне, и правда, было плохо, поэтому я не стал спорить и, привычно надев маску, вышел из фургона.

Впереди виднелись позолоченные завитки парадных ворот. Они странно выглядели на фоне лаконичных соседских заборов, и многие мои знакомые втайне считали, что это пошловато. В наше время пытаться имитировать роскошь, и правда, было нелепо. Но вы объясните это моим родителям, которые выросли на исторических книгах – папа – и на дамских любовных романах прошлых веков – мама. Их стараниями наш дом выглядел как особняк на старинной открытке – двухэтажный, с огромной гостевой зоной в подвале, просторной кухней, тремя спальнями, одну из которых я переоборудовал в спортзал, когда родители переехали на Парадис. А еще двумя ванными, двумя кабинетами и двумя кладовками.

Ясное дело, с дворцами догедонистической эры мой дом не шел ни в какое сравнение. Но сейчас нигде на десятом уровне нельзя было найти коттедж с сотней комнат. Мы ратовали за разумное потребление, и, честно говоря, для меня одного этот дом был слишком велик.

Только подойдя к крыльцу, я услышал, как Стрела завел фургон и поехал. Видимо, до последнего боялся, что я грохнусь в обморок и придется брызгать на меня водой из фонтана. Я больше переживал, что меня вырвет на клумбу под окнами.

Идти на второй этаж, где я обычно обитал, сил не было, так что я встал под прохладный душ внизу. Глаза защипало от тонны грима: для каждой вылазки мне приходилось серьезно маскироваться, потому что сегодняшняя роль была далеко не единственной.

Перевязка на боку сразу намокла, и залатанный Шифром порез под слоем обезболивающей мази противно заныл. Ну и токсин с ним – завтра заживет. За годы работы в полиции таланик перестроил работу моего тела так, что регенерация ускорилась в разы. Я снял парик открыв короткий ежик волос ярко-желтого, моего любимого цвета. Отклеил бугорок на носу и накладные щеки. Потом намылил лицо и шею. Грязные разводы грима потекли на бледно-желтый кафель.

Из ванной выбирался самым постыдным образом: на карачках. Не было сил встать, и перед глазами все плыло. Путь из прихожей на кухню показался мне почти вечностью. Пока полз к дивану мимо входной двери, пальцы прилипли к свежей газете. Отклеив страницу от ладони, я увидел под ней размокшую фотографию пожарного с широкой улыбкой и одуревшим котом под мышкой. Невольно ухмыльнулся. В газетах никогда не напишут о том, что произошло сегодня ночью в баре «Ностальгия». На то мы и тайная полиция. Я занимаюсь делами, о которых не пишут в новостях: маньяки, банды, убийства, самоубийства, наркотики, притоны, запрещенное оружие. Мои парни не носят форму и ходят только в гражданском. Нас трудно отличить от обычных людей, и это создает преступникам большие проблемы, особенно если мы используем глубокое внедрение, как сегодня.

Я наконец рухнул на диван.

– Доброе утро, ба. – На подоконнике меня дожидался карликовый гибискус в пурпурном горшке. – Как ты тут? Извини, вообще нет сил тебя перенести. Отложим до обеда, ладно?

Я закрыл глаза и провалился в сон, а в полдень меня разбудила телефонная трель. Определитель номера сообщил, что звонят прямиком из приемной Орланда. Это мог быть только один человек.

Я взял трубку и снова улегся на диван.

– Приветствую, монсир! – послышался бодрый голос Эванса.

Монсир… Вот у кого я стащил это древнее словечко. Так раньше называли персон мужского пола. Видимо, когда Эйна превратила меня в историка, я неосознанно стал использовать это обращение.

– Эванс, дружище, я не в том состоянии, чтобы сплетничать о твоих любовных успехах. Всю ночь усиленно писал рассказ, понимаешь? Вдохновение накатило.

Я на самом деле работал писателем, но только днем и для отвода глаз. Соседи были уверены, что я ненавижу публичность и поэтому всегда ношу маски. На самом деле это был просто удобный способ появляться дома в гриме, не вызывая вопросов. Моя мания скрывать лицо никого не волновала: это же десятый уровень. Тут все выделялись, как могли. Эванс прекрасно знал о моей работе в полиции, но я всегда перестраховывался, говоря по телефону.

– Право, монсир, у меня такая новость, что я просто не могу вам не рассказать! Это почти вопрос жизни и смерти.

Я напрягся. Эванс понял, что я пришел с задания и паршиво себя чувствую, но не предложил перезвонить. Это неспроста.

– Выкладывай, – сказал я, зажмурившись. Голова все еще гудела, и я боялся, что не уловлю сути его рассказа.

– У меня в приемной сидит ваш кровный предок! – прошептал Эванс.

Я распахнул глаза.

– Кто?

– Максий Кедр из Атлавы собственной персоной.

– Просто однофамилец, – быстро сказал я. – Моему деду, если бы он еще был жив, уже стукнуло бы шестьдесят. Люди столько не живут. А даже если он еще не стал деревом, то уже точно осыпался кроной^[10]. Так что он не мог оказаться в твоей приемной, Эванс.

– Но он прямо здесь, монсир, – заявил тот. – Точнее, он пока в тронном зале с Его Величеством. И да, ему шестьдесят лет, но он в своем уме. Правда, осмелюсь заметить, мышление у него довольно уникальное.

Я ощутил прилив злости и с трудом сдержался, чтобы не ответить резко.

– И что он там делает? Он меня искал?

– Нет, он явился представить Его Величеству свою теорию гедоскетизма.

Я закатил глаза.

– А мне ты зачем позвонил?

– Вашему достопочтенному дедушке сейчас некуда пойти, монсир. Вы же знаете, как обстоят дела с жильем в столице. Люди даже в Нулевом квартале в очередях стоят, а он не сделал предварительной записи. Боюсь, ему придется ночевать на улице, и вообще-то он не против, но Атлава, насколько я знаю, расположена в субтропическом поясе, а у нас тут умеренный, и уже наступила осень, а ваш дедушка отказывается даже от одежды. Вы с ним оба невероятно упрямы, кажется, это у вас семейное. Я боюсь, что он просто замерзнет на улице.

– А я тут причем?

– Ну… позвольте подумать. У вас двухэтажный дом, в котором полно свободных комнат, а поскольку вы семья, закон вполне позволяет вам приютить родственника, даже если его уровень гораздо ниже, чем ваш.

– Мы не семья, – отрезал я. – Он мне не семья. Он меня не признает, я его тоже. Мы взаимны только в этом.

– Ну, я же не предлагаю вам внести его в семейный реестр, чтобы его уровень приравняли к вашему, – мягко сказал Эванс. – Просто приютите его на время, пока он не соберет необходимые бумаги и не пройдет нужные инстанции, чтобы доказать эффективность и разумность своей теории…

– Слушай, это его проблемы, если он там где-то замерзнет! – взорвался я. – Мне плевать! Он бросил ба. Он отказался от мамы. Он со мной даже ни разу не увиделся! Ни одной открытки мне не отправил! А теперь я должен приютить его, чтобы он продвигал тут свою идиотскую теорию, из-за которой всех нас бросил?

Эванс ни в чем не провинился, и я вовсе не хотел понизить ему удовольствие, но не мог говорить спокойно.

– Конечно, вы правы, монсир, – мягко сказал он и, выждав минуту, пока я остыну, спросил: – Так мне дать ему ваш адрес?

Я тяжело вздохнул. Эванс знал меня даже слишком хорошо.

– Ладно, дай. Только не говори ему, что я его внук. Соври что-нибудь, ладно? Он же упрямый, как баран. Он ни за что не пойдет ко мне, если узнает, что я это я.

– Обожаю в вас это качество, монсир! – взбодрился Эванс. – Вы, конечно, тот еще сорвиголова, но в то же время семейный и ответственный человек. Я знал, что необходимо вам это сообщить!

– Это не потому, что я семейный и ответственный и не потому, что мне его хоть каплю жаль, – огрызнулся я и положил трубку.

Потом раздраженно потер переносицу и взглянул на ба.

– Это только ради тебя, ясно? Ты просила, я сделал. Только ради тебя.

Ал-рэй. Интермедия

На улице такая гроза, что мама велела выключить даже ночник, поэтому я лежу в кровати и черчу на потолке узоры лучом фонарика. Темнота часто мигает вспышками молний, и видно, как раздувается занавеска и как блестит намоченный дождем пол напротив распахнутой двери на балкон.

Мама недавно закрыла все окна в комнате. Боится, что в дом залетит шаровая молния и ужалит меня. Она как летающая медуза, только суперъяркая. И вообще-то я ее очень жду: хочу поймать в банку из-под жвачек, которые пока высыпал в ящик стола. Банка прозрачная, круглая, с широким горлышком – подходит идеально. Я держу ее на тумбе рядом с кроватью и свечу фонариком то на окно, то на потолок. Пусть шаровая молния подумает, что тут живет ее подружка, и прилетит к ней поиграть. А я р-раз! и схвачу ее. И у меня будет клевый светильник, а мама перестанет бояться хотя бы грозы. А то она всего подряд боится, муравьев даже, если они ползают по мне.

Зато я храбрый-прехрабрый и сижу в темноте спокойно. Но мама переживает, что мне страшно, поэтому все время приходит проверять, как я тут. Теперь уже, наверное, уснула: когда она заходила в последний раз, я притворился, что сплю. А потом открыл дверь на балкон, поставил рядом банку и вот лежу, приманиваю. Папа говорит: «На каждую рыбку есть своя наживка. Все на что-нибудь клюют». Так что и моя молния клюнет. Точно клюнет, мне бы только не уснуть.

Фонарик засыпает раньше меня: разрядились батарейки. Я со вздохом сползаю с кровати и плетусь к балконной двери. Трогаю босой пяткой лужу на полу. Интересно, к утру высохнет? Размазываю воду пальцами. Холодно, но приятно, потому что днем было жарко и душно, но мама запретила включать кондиционер: вдруг я простыну. Наконец-то комната проветривается. Сквозняки мама терпеть не может, а я их люблю. И ни разу я от них не болел. Папа говорит, что здоровьем я пошел в него и, когда вырасту, тоже буду великаном. Из-за папиного роста у нас дома двери выше, чем у соседей.

Зарядку для фонарика искать лень, да я и не помню, где она. В ящике, кроме высыпанных жвачек, столько всего, что нужное днем с огнем не найдешь… Я закрываю дверь на щеколду и возвращаюсь в постель. Фонари на улице почему-то не горят, и гром затих, теперь совсем темно. Эх, вот бы моя банка светилась. Жалко, что ничего не поймал.

Глаза уже слипаются, но сквозь опущенные веки я вижу яркий шар. Подскакиваю на кровати. Сердце колотится быстро-быстро, аж в ушах отдает. Там, за шторкой, сияет молния! Это молния прилетела! Я хватаю банку, сдвигаю щеколду, и меня чуть не сдувает порывом ветра.

– Ой! – говорит молния, оказавшаяся бабушкой в спортивном костюме и с фонариком на голове. – А вот это в мои планы не входило… По крайней мере, сегодня.

– В мои тоже, – говорю я, щурясь от света. – Я приманивал не тебя, но, наверное, твоему фонарику понравился мой фонарик, вот он тебя сюда и притянул, как наживка.

– Это ты моя наживка! – Бабушка подхватывает меня на руки и кружит по комнате. – Наконец-то я нашла тебя, сокровище Гвендалина!

– Я не сокровище Гвендалина, – говорю я. – Меня зовут Алик.

– Фу, какое дурацкое имя, – фыркает бабушка.

– Мне тоже не нравится. Это мама мне выбрала. Она сказала, что я смогу его поменять на какое-нибудь клевое только после десяти лет, когда мне сделают удольмер. А тебя как зовут?

– Полианна, – отвечает бабушка, закрывая дверь на балкон и задергивая шторку. – У тебя есть какая-нибудь кухонная контрабанда?

– А это что? – удивляюсь я.

– Ну, еда. – Бабушка оглядывается по сторонам. – Я ужасно голодная. Знаешь, сколько надо сил, чтобы забраться по стене на третий этаж? Но я женщина-нетопырь! Я и не такое умею.

Раз уж гроза утихла, я включаю ночник и указываю Полианне на стакан молока с печеньем, которое мама всегда оставляет мне на ночь. Бабушка хватает в одну руку стакан, в другую галету, макает ее в молоко и жадно хрумчит. Потом смотрит на меня и протягивает галету мне. Я тоже макаю ее в молоко и ем. Почему-то кажется ужасно вкусно.

– А зачем ты лезла по стене? – бубню я с набитым ртом. – У нас же есть дверь и лестницы.

– Затем, что так интереснее, – говорит Полианна. – Залезать по стене намного веселее, чем входить через дверь. Но ты так не делай, пока не будешь уверен, что тебя никто не заметит.

– А почему?

– Потому что сперва надо научиться заметать следы! Я вот обесточила фонарь, прежде чем к тебе залезть, а то меня бы увидели и отругали.

– А почему я твоя наживка?

– Потому что ты мой внук, и я очень хотела тебя увидеть!

Я так удивляюсь, что не доношу размякшее печенье до рта, и оно падает мне прямо на колени. Приходится собирать.

– Так ты моя бабушка?! Но ты не можешь быть моей бабушкой! Мама говорила, что обе мои бабушки – деревья! Только дедушка – человек. Но он с нами не общается.

– В каком это месте я похожа на бревно? – возмущается Полианна. – Просто я уезжала навстречу приключениям, но теперь вернулась, а тебя спрятали от меня, как Гвендалин свое сокровище в глубинах скалы высоко над морем деревьев-утопленников!

– Жу-уть! – У меня вся спина в мурашках. – Расскажи-расскажи! Это страшилка, да? Мама мне никогда не рассказывает страшилки. Она говорит, что это плохо влияет на психику.

– Твоя мама так осторожничает, что живет от силы наполовину, – отмахивается бабушка и допивает молоко. – Я поведаю тебе много ужасных историй, юный воин, но сперва давай проберемся на кухню и украдем контрабанду. А еще надо посушить мой невидимый плащ.

– Вот. – Я протягиваю Полианне тонкое летнее одеяло. – Надень, это пока будет твой плащ.

– Ты тоже надень, – говорит бабушка, накидывая на меня простынь. – Так мы будем незаметнее.

Мы повязываем «плащи» на груди и на цыпочках спускаемся на второй этаж. В коридоре прижимаемся к стене и так доходим до кухни.

– Лезь под стол, там будет наше убежище, – командует Полианна, проверяя буфет и холодильник.

Я поднимаю скатерть, забираюсь под нее и жду. Щеки скоро треснут от улыбки. Бабушка заползает следом, подсвечивая путь фонариком. В зубах у нее кухонный нож, а под мышкой зажат батон. Я отодвигаюсь, освобождая ей место.

– Я добыла нам пропитание в логове Сахарного чудища, которое лакомится маленькими мальчиками на десерт, – говорит Полианна, усаживаясь напротив меня. – Сначала оно откармливает их вкусностями, чтобы они стали сладенькими, а потом съедает. Я только что проредила его запасы сгущенки и шоколадной пасты, давай поедим.

– У нас есть открывалка, – говорю я, наблюдая, как бабушка пилит жестянку ножом.

– Это слишком легкий путь, – говорит она. – Еда становится вкуснее, когда добыта с трудом. Ты должен уметь охотиться и разделывать туши. На, попробуй сам.

Я беру банку, в которую воткнут нож, и у меня опять мурашки. Мама бы от такого в обморок упала! Крышка жесткая, и сил не хватает, но, когда Полианна предлагает помочь, я не отдаю. В итоге получается только дырка, но сгущенка из нее льется отлично.

Бабушка режет батон на толстые ломти и густо сдабривает их шоколадной пастой, а потом поливает сгущенкой. Я весь измазываюсь, пока ем первый кусок. Руки, лицо, даже волосы теперь липкие. Я капаю сгущенкой на плащ из простыни, ужасаюсь и восторгаюсь одновременно. В отличие от мамы Полианна не торопится меня умывать. Она зачерпывает пальцем шоколадную пасту и рисует мне под носом усы. Я хихикаю и тянусь к ней, чтобы тоже нарисовать.

– Молодец, – говорит бабушка. – Теперь, когда у нас есть маскировка, Сахарное чудище подумает, что мы суровые воины, и не тронет нас. Но мы все равно должны возвращаться наверх очень тихо. Оно может нас выследить по сладкому запаху.

– А почему мы не включим свет и не сядем за стол? – спрашиваю я, уминая второй кусок батона. – Мама рассердится, если увидит, что мы едим на полу.

– Но ведь тут интереснее, – говорит бабушка, подсвечивая нашу кухонную контрабанду. – И намного вкуснее, скажи? А еще можно мазать сгущенки, сколько хочешь, и никто не скажет тебе, что это вредно для зубов. Хотя оно, конечно, вредно, но у меня уже давно вставные челюсти, а у тебя зубы пока молочные. Они потом выпадут.

– А если мама все-таки узнает? – Я с тревогой разглядываю заляпанное одеяло.

– Не узнает, – уверяет меня Полианна. – Главное, не забывай заметать за собой следы, чтобы никто ничего не заподозрил.

И она смахивает крошки ладонью под кухонный уголок. Я ей помогаю.

Потом бабушка умывает меня возле раковины и застирывает наши плащи. Я еще некоторое время ползаю под столом, вытирая сладкие пятна, чтобы завтра, когда мы сядем есть, ни у кого не прилипли ноги. Закончив заметать следы, мы тихонько возвращаемся наверх, и все это время я не могу перестать улыбаться, хотя уже щеки болят. Полианна в сто раз лучше шаровой молнии! Нет, в сто тысяч раз! Как здорово, что я ее приманил!

– Ты прошел проверку на прочность, юный герой, – говорит она, садясь на кровать. – Теперь я могу доверить тебе очень важное задание.

Я так волнуюсь, что почти не дышу.

– Какое задание?

– Очень трудное! – шепчет бабушка. – Это тебе не стишок выучить. Даже не знаю, справишься ли ты…

– Точно справлюсь! – Я подскакиваю и прыгаю на кровати. – Справлюсь-справлюсь!

Я не боюсь, что родители проснутся. Мама крепко спит, потому что пьет на ночь лекарства, а папа так храпит, что я удивляюсь, почему мама до сих боится грома.

– Тогда хорошо, – улыбается Полианна. – Потому что это задание сможешь выполнить только ты один.

– А что я должен буду сделать?

– Подружиться с одним человеком, – говорит бабушка. – Очень хорошим, но очень одиноким и грустным человеком. Только настоящий герой, такой, как ты, сможет сделать его счастливым. Это важная миссия, понимаешь?

Я зачарованно киваю.

– А кто такой этот человек?

Полианна наклоняется ко мне и шепчет на ухо:

– Это твой дедушка.

Я разочарованно хмурюсь. Такое чувство, будто мне обещали торт, а дали противную, скользкую овсянку.

– Не хочу я с ним дружить. Он мне ни одной открытки не прислал. И ни разу не приходил на мой день рожденья. И даже не звонил…

– А ты знаешь, почему?

Я замечаю хитринку в бабушкиных глазах. Они у нее янтарные, прямо как у меня. У мамы голубые, у папы зеленые, а у меня ярко-желтые. Так вот откуда…

– Потому что он не хочет. Так мама говорит.

Я расстроенно вожу пальцем по звездочкам на одеяле.

– Глупость какая!

Полианна прижимает меня к себе, и мы раскачиваемся взад-вперед, как неваляшка. Я смеюсь в ее спортивную куртку с запахом пота и какао и вдруг понимаю, что всегда хотел иметь бабушку. С дедушкой, наверное, тоже здорово, но я не могу этого представить. Я его даже на фотографии не видел.

– Максий – самый замечательный человек на свете, – говорит Полианна. – Но твоя мама не разрешает ему тебя навещать.

– А почему? – удивляюсь я, вскидывая голову.

Из бабушкиного носа смешно торчат седые волоски, и мне становится весело, но Полианна выглядит серьезной.

– Это из-за меня, – вздыхает она, и моя голова поднимается и опускается вместе с ее грудью. Язычок молнии холодит ухо, которым я прижимаюсь к куртке, а второе слушает дождь. – Понимаешь, я очень люблю приключения и все время ухожу на их поиски, а твоей маме это не нравится. Она переживала, что я плохо на тебя повлияю, поэтому попросила твоего дедушку не дружить со мной, но он ее не послушал. Тогда они с твоей мамой поссорились, и она сказала, что не хочет видеть Максия в своем доме, раз он на моей стороне.

Смысл бабушкиных слов доходит до меня медленно, а когда доходит, внутри разливается что-то большое и теплое, даже ноги покалывает.

– Значит, дедушка все-таки хочет меня увидеть на самом деле?!

– Конечно, хочет! – кивает Полианна. – Но он не такой взбалмошный, как я, поэтому ни за что не полезет на третий этаж посреди ночи, чтобы встретиться с тобой. И он не придет к вам в гости, чтобы не расстроить твою маму. И даже открытку не пришлет, потому что не умеет заметать следы. Но это не значит, что он тебя не любит. Просто из-за меня вы пока не можете общаться. Но когда ты подрастешь, у тебя появится такая возможность. Через пару лет я отправлюсь в последнее долгое путешествие, а когда мы с тобой вновь увидимся, я уже буду маленьким деревцем, и твоя мама перестанет сердиться на меня.

Я вспоминаю, как мы с папой ходили в мемориальный парк прошлым летом и здоровались с его родителями. Они нам ничего не ответили. Просто шелестели листьями, как обычные гибискусы, поэтому я утыкаюсь в бабушку и реву:

– Зачем ты собралась перерождаться в дерево? Мы же только сегодня познакомились!

– Я не собираюсь перерождаться, – смеется Полианна, гладя меня по голове. – Но я очень люблю приключения, поэтому явно одеревенею раньше твоего деда. Ему будет очень одиноко, когда это произойдет, так что подружись с ним, ладно? Твоя мама к тому времени будет не против.

– Ладно, но не перерождайся подольше, – всхлипываю я. – Не хочу бабушку-дерево. Хочу бабушку-человека.

– Ты думаешь, я сплю и вижу, как бы поскорее пустить корни в землю? – Грудь Полианны содрогается от смеха, и я трясусь вместе с ней. – Да ни в жизни! Это же кошмар какой-то – стоять целый век на одном месте. Когда я почувствую, что пришло мое время, то совершу какое-нибудь мелкое преступление. Тогда меня посадят не в землю, а в горшок, и я все равно смогу путешествовать. Хотя бы с одного подоконника на другой.

– А почему тебя посадят в горшок?

Полианна пожимает плечами.

– Ну, это своего рода наказание для тех, кто преступил закон. Видишь ли, деревья в контейнерах живут не так долго, как в открытом грунте. Но зато их можно переносить с места на место. Меня это очень привлекает! И кстати, сохрани мой визит в секрете ото всех. Иначе я не смогу к тебе приходить. Ты слышишь?

– Слышу, – бормочу я, а у самого слипаются веки.

Мне снится, как мы бежим по пещере от Сахарного чудища, и Полианна стреляет в него из рогатки пустыми банками из-под шоколадной пасты.

Глава 4
Эйна. Королева тайн

Отделенный мир, Западный Гедон, г. Тизой,

11 кления 1025 г. эры гедонизма

Кто бы что ни говорил, а этим миром правят секреты.

Не гедонизм, не Раций с Витой и не Орланд наш, батюшка, Эвкали, а грязные секретики, которые люди тщательно скрывают. Если владеешь чужими тайнами – владеешь миром. Такова моя жизненная стратегия. Благодаря информации можно получить что угодно. И подчинить кого угодно.

Ладно, тут я погорячилась…

До Киана Камелии даже я не могу добраться.

Самое смешное, что живет он в Нулевке и, на первый взгляд, не имеет передо мной никаких преимуществ. У него нет ни высшего образования, ни таланика. А еще он младше меня на целый год – ему всего двадцать. Я до сих пор не могу понять, почему этот пещерный житель ни разу не поддавался моему гипнозу. Неужели из-за его мистических способностей?

Я не то чтобы прирожденная жертва шарлатанов. Просто для сбора информации не брезгую ничем и вполне готова использовать в своих целях даже то, чему не могу найти объяснение. И я такая не одна.

К Киану десятники вроде меня палеями стоят в очередях, поэтому надо записываться заранее. Мы договорились только на один сеанс в месяц, и я уже приходила к Кианчику в прошлую триону. Придется сильно постараться, чтобы не получить от ворот поворот. Вот почему прямо сейчас я пыхтела от усердия, таща в руках две тяжеленные коробки с вкусняшками, которыми собиралась умаслить пещерное божество.

Мощение в этом квартале было прямо как психика депрессивных людей – разрушенное и угрюмое, с грязными червоточинами между плиток. Гулять по здешним улочкам, где не ходят даже подвеснушки^[11], – сомнительное удовольствие, особенно если ты на высоких каблуках. А я всегда на высоких каблуках. Когда росту в тебе всего полтора метра, трудновато смотреть на людей свысока, но я очень стараюсь.

С моим уровнем я могла бы заказать целый кортеж, не то что такси, но приходилось топать к Киану на своих двоих, чтобы не привлекать лишнего внимания, даже несмотря на то, что в Нулевке я давно свой человек.

Меня часто спрашивают, как я умудряюсь не терять удовольствие, торча в этой дыре. Я обычно говорю что-то вроде: «Благие цели перевешивают все минусы обстановки! Я ведь иду помогать людям!» На самом деле Нулевка не угнетает меня по двум причинам. Первая – мне ни капли не жаль неудачников. Это не мой мир и не мои проблемы, я до такого точно не докачусь. Да, я помогаю людям справляться с душевными травмами, но если буду примерять на себя шкуру каждого, то просто утону. Поэтому у меня, как у любого здравомыслящего психолога, отлично выстроена ментальная защита. Возможно, со временем она переросла в равнодушие, но так ведь удобнее, правда? Вторая причина – главные сокровища всегда зарыты в самых грязных пещерах. А я та еще охотница за кладами в людских головах. Так я и узнала о Камелии – закопавшись по горло в подсознание одного очень неприятного типка. И это, без сомнений, того стоило.

Всю дорогу я зевала в локоть, и даже розовые очки не придавали прелести этому утру. Ночью я вообще не спала, чтобы вытрясти из Халла информацию. Предпочла бы вместо этого вытрясти душу из Алика, а то он совсем обалдел. Но если среднюю блокировку мои девочки щелкали, как орешки, то Халла – совсем другой уровень. Тут мне пришлось заняться делом самой. Так что я мечтала о мягкой постельке, пока цокала каблуками по длинной улице, проходя мимо вывесок: «Общественная баня», «Бакалейная», «Рынок из рук в руки», в простонародье – барахолка, куда часто заезжал по работе наш Стрела.

Эви^[12] мне как-то рассказывал, что слово «рынок» пришло к нам из тех древних времен, когда в мире еще водились деньги и ни еду, ни одежду не разрешали брать в магазинах просто так. Хотя тогда не существовало и уровней, можно было зайти в любое заведение, не прикладывая удольмер к сканеру. Прямо как тут, в Нулевке. Ниже нее падать просто некуда, поэтому тут сканеры не нужны.

Утро выдалось ясное и прохладное. Клены уже начали краснеть и понемногу сбрасывать листья. Недаром этот месяц назвали в их честь – клением. Здешним дворникам приходилось по старинке сметать их метлой и ссыпать ведрами в уличные мусороприемники. У нас, на десятом, работали специальные автономные машины, которые всасывали и тут же перерабатывали мусор внутри себя, а потом утилизировали спрессованные остатки. Поэтому, даже когда ударяли морозы и большая часть деревьев за ночь становилась голой, людям нечем было весело пошуршать с утра. Но зато там мне не приходилось сдирать листья со шпилек.

Среди вывесок, мимо которых я проходила, не было ни одной с надписью «Парикмахерская», хотя парикмахерская тут имелась. И это уже многое говорило о мизантропе, который в ней работал. Он всеми способами пытался укрыться от социума в своей полуподвальной пещере-квартире, объединенной с рабочей зоной. Будь его воля, он бы вообще ничего не делал, но по закону всех здоровых гедоничан обязывали трудиться на благо общества до сорока лет, то есть до пенсии. И хотя Киан в своем деле считался мастером, люди из моего района приходили к нему вовсе не за новой стрижкой, а за особой услугой, которую он предоставлял только посетителям с верхних уровней. Нулевики о ней, по-моему, вообще не знали.

Наконец я нашла его дом – типичную для этого квартала серую четырехэтажку с дождевыми подтеками на стенах. Спустилась по ступенькам и постучала в фанерную дверь. Никто не ответил. Я стала заглядывать в окна, но, конечно, ничего не увидела: Киан отлично умел баррикадироваться, это у нас с ним общее. На стекла были наклеены фиолетово-желтые узоры из полупрозрачной пленки. О настоящих витражах, как у меня дома, речи тут и близко не шло, но каждую деталь Киан вырезал и подогнал так аккуратно, что я готова была поверить.

Обычно владельцы полуподвальных квартир даже шторы не вешали, потому что недостаток света угнетал, но Камелии настроение испортить было невозможно в принципе. Его уровень всегда оставался на нуле.

– Киан! – завопила я, пнув дверь ногой. – Я знаю, что ты дома! Открывай! Рабочий день уже начался!

Этот пещерный житель не выносил громкие звуки и ненавидел лишнее внимание. Вот уж кто точно не пойдет в День единства на площадь^[13]. И я этим нагло пользовалась, уже не в первый раз. Как правило, у людей, знавших Киана, не хватало на такое духу, но я привыкла получать что хочу.

Я как раз набирала в грудь вторую порцию воздуха для нового вопля, когда дверь открылась и на пороге возник сам Киан Камелия во плоти. Каждый раз при виде его мрачной физиономии меня одолевала зависть. Потому что мне ради симпатичного личика пришлось три пластических операции сделать. Уменьшить подбородок, подправить нос, увеличить губы, чтобы походить на куколку, как в детстве. Пластика – это, между прочим, привилегия только для десятого уровня. А у Киана от природы была такая точеная, симметричная и, как сказал бы Эви, «аристократическая» мордашка, что меня это раздражало. А еще прямо руки чесались растормошить его гладкие, как шелк, блестящие волосы до плеч, разделенные точно посередине идеальным пробором. Мои волосы были примерно такого же светлого оттенка, но никогда в жизни они так не блестели, даже после выпрямления природных волн в салоне.

– В этом палее лимит исчерпан, – сказал Киан и собрался уже закрыть дверь, но я умела влезать без мыла не только в людские души, но и в личное пространство пещерных мизантропов.

– Знаю! – Я быстро сунула ногу в щель между фанерным полотном и дверным косяком и решила зайти с козырей. – Я принесла тебе две коробки потрясающих эклеров из кондитерской «У Шале». Это ограниченная подарочная коллекция! Пришлось все утро стоять в очереди, чтобы успеть их взять! Сусальное золото, миндаль, натуральное какао, никакой синтетики, никаких заменителей, никакого добавленного сахара! Все, как ты любишь! И еще тепленькие!

Теоретически я не нарушала закон, предлагая человеку с нулевого уровня угощение из кондитерской с десятого. Нигде не было написано, что это запрещено. Потому что ну какой десятник будет дружить с нулевиком и приходить в его убогий квартал, чтобы угостить элитными эклерами? Это ж абсурд. Всем известно, что чем больше разрыв между тобой и твоим несчастным другом, тем быстрее он утянет тебя на дно. Нельзя дружить с неудачниками. Это токсичные отношения, в которых один постоянно жалуется, а второй служит жилеткой в убыток себе. Как говорится, скажи мне, кто твой друг, и я скажу, из какого ты района. А еще адекватный ты или нет.

Поэтому я свободно приходила к Киану со съедобными подношениями. Иногда, правда, приходилось стоять в очередях, как сегодня, но сладости были самым легким способом «заплатить» за услуги Камелии, и мне пришлось за него побороться. Другие десятники приносили ему вещи, а это было уже гораздо муторнее, потому что на всех изделиях стояли метки уровня и пользоваться вещью с уровня выше, чем твой, можно было только в том случае, если найдешь ее на барахолке, уже поношенную. Таким изделиям, когда хозяева сдавали их в «Из рук в руки», ставили уровень пониже, в зависимости от того, насколько хорошо вещь сохранилась. И естественно, чтобы она дошла с десятого до нулевого, нужно было, чтобы она… многое повидала. А Киан Камелия, этот брезгливый параноик, принимал в дар только абсолютно новые предметы. Из-за него десятникам пришлось придумать особую схему, в которую они привлекли Заведующего распределением – нашего короля барахолок. Он занимался тем, что тайком ставил на новые вещи с десятого уровня печать нулевки и лично приносил их Киану.

Так что сейчас Камелия стоял передо мной в фиолетовом халате и свободных штанах из натурального шелка, расшитого золотыми нитями. Если поднапрячься, я даже вспомню, кто дизайнер этой модели. Если еще поднапрячься, пойму, что он лично приходил к Киану, снял с него мерки и создал этот шедевр персонально для пещерного божества. Словом, Камелия отлично устроился, несмотря на свой вечно низкий уровень. А все из-за его мистических способностей.

– Удели мне пять минуточек! – взмолилась я, открывая крышку коробки, чтобы на него повеяло ароматами кондитерской.

Киан хищно глянул на эклеры, сверкнув фиолетовыми глазами. Если честно, я до сих пор не знала, носит ли он так же, как и я, цветные линзы, или у него от природы такая радужка. Точнее, из-за мутации. Это объяснило бы тот факт, что Киан вырос в Доме надежды. Родители часто бросают поздних детей из страха перед мутациями. Но это, увы, только догадки.

Конечно, я копала под Камелию в свое время. Я всегда копаю под людей, которые мне нужны или интересны. Сперва пытаюсь познакомиться лично и использую гипноз, а в редких случаях, когда этого недостаточно, подключаю Орланда, своих девочек из архива или тайную полицию. Никто из них не может мне отказать, потому что я знаю их тайны, а еще им нужны мои способности. Но как бы я ни старалась узнать прошлое Киана, у меня ничего не вышло. Кто его родители – неизвестно. Жил в приюте почти с рождения и до пятнадцати лет. Никакими талантами не выделялся. Его многие хотели усыновить за красивое личико, один раз даже сам бывший Глава Совета Гедониса – Оскар Дубарро. Но Киан всем отказывал. Наверняка у него была серьезная душевная травма, но я могла только предполагать, какая именно. Когда он стал совершеннолетним, то прошел парикмахерские курсы и поселился в Нулевке, где прожил почти шесть лет. Вот и вся информация о нем.

Я одно время так помешалась на попытках расколоть этот орешек, что даже тайком проникла к нему домой и все там обшарила, насколько смогла. Обычно у одиночек есть тайные дневники или друзья по переписке. Но у Киана не было ничего. Я только узнала, что в свободное время он занимается вышиванием гобеленов, которыми украшены стены его спальни. Даже их анализ мне ничего не дал.

– Ваша очередь не сегодня, – напомнил Камелия, смерив меня холодным взглядом. – Я ожидаю другого посетителя с минуты на минуту.

– А он не придет! – быстро сказала я. – Я уговорила его поменяться со мной.

– Уговорила… – слегка нахмурился Киан.

Я улыбнулась ему своей самой очаровательной улыбкой.

«Всего капелька манипуляций и природное обаяние».

Увы, на Камелию не действовал ни один из этих пунктов. Поэтому я ненавидела его даже больше, чем пирожные, от которых толстела, но никак не могла отказаться, прямо как от этого парня.

Для меня люди были шкатулками с секретом, и я всегда их вскрывала, выбирая самое интересное, чтобы использовать в нужный момент. Но даже после стольких встреч я ничего не могла сказать о настоящей личности Киана Камелии. Почему он всегда на нулевом уровне? Какая трагедия у него случилась в прошлом? Почему он ни разу не согласился воспользоваться моими услугами, чтобы я исцелила его гипнозом? Откуда у него эти способности? Почему он сторонится людей? Почему выбрал полуподвал вместо нормальной квартиры? Почему старается выходить из дома только ночью? Почему он помешан на двух цветах – фиолетовом и золотом? У него даже хамелеоны в террариуме фиолетово-золотые. И зачем ему вообще хамелеоны?

– Ну пожалуйста! – взмолилась я, когда Киан попытался убрать мою ногу и закрыть дверь. Этот парень – единственный во всем мире, кто заставлял меня так унижаться. – Мне, правда, очень-очень надо! Если ты меня не впустишь, я буду громко петь у тебя под дверью! Я ужасно пою, ты знаешь!

Я все-таки убрала ногу, которую он грозил раздавить, но тут же толкнулась в дверь бедром. Киан решил сдаться и отойти очень не вовремя. Я влетела внутрь, не встретив сопротивления, споткнулась о высокий порожек и грохнулась бы спиной прямо на плиточный пол. Или, что хуже, врезалась бы в большое зеркало – первое, что видел посетитель, переступая порог парикмахерской. Но Киан успел меня поймать. На секунду я ощутила аромат его лавандового одеколона и услышала прямо над головой тихий голос:

– Будьте добры, не помните эклеры. Вы же знаете, я не ем то, что плохо выглядит.

– Они в порядке! – пискнула я, отстранившись так резко, что в этот раз чуть не клюнула носом порог. – Они все равно в ящиках. Что им будет?

Нет уж, булки маковые! Этот номер со мной не пройдет. Да, иногда, глядя на это мерцающее пещерное божество, я ловила себя на том, что он меня привлекает. Но только на секундочку. Мрачный, одинокий, разочарованный в людях красавчик с драматической тайной из прошлого, которого так и хочется приласкать и обогреть. Знакомо? Вот так и попадаются на удочку тиранов, социопатов и других деструктивных личностей. А потом сидят с разрушенной жизнью в Нулевке до конца своих дней. Нет уж, спасибо. Его педантизм и брезгливость уже попахивали нездорово. А уж про самовлюбленность и говорить не стоило. Так что случилось секундное помешательство – не больше. Я сунула коробки в руки Киана и, гордо вбивая каблуки в пол, прошествовала впереди него к месту наших встреч.

Справа от двери находился парикмахерский зал, а вход в квартиру – прямо за ширмой-зеркалом, в которую я чуть не вписалась. Он вел в небольшой коридорчик, расходившийся на четыре комнаты, – слишком роскошно для Нулевки, как и все в квартире Киана. Но просторная жилплощадь вряд ли досталась ему благодаря связям. Скорее всего, это было своего рода компенсацией. Ученые давно доказали, что нехватка солнечного света вредит настроению. Поэтому люди старались избегать таких полуподвалов.

Я свернула направо – в кладовку, полную всякого барахла, расставленного в строгом порядке. У каждого сундука, ящика и коробки здесь имелось свое четко обозначенное место. Пахло, как всегда, приятно, не пылью и затхлостью, а благовониями. И, несмотря на вечный полумрак из-за отсутствия окон, тут было очень даже уютно от теплого света бра в виде витражных мотыльков и лампы-торшера с желтым абажуром. Слева от двери, за резной ширмой, прятались небольшой столик и два желтых пуфа.

Я тут же плюхнулась на один из них. Пощупала чайник с длинным узким носиком на золоченом подносе. Киан, и правда, ждал гостей – вскипятил воду. Я по-хозяйски разлила насыщенный красный напиток с запахом барбариса по чашкам. Поставила одну перед Камелией.

Он молча сел напротив меня, вытащил с полки под столешницей резную шкатулку, плавным жестом откинул крышку. Внутри шкатулка была поделена на девять квадратных отсеков, где находились разноцветные камни: фиолетовые, розовые, красные, зеленые, синие, белые, оранжевые, желтые, бордовые. И еще Киан достал доску с высокими бортиками, на которую эти камни бросал.

– Так о чем вы хотите узнать? – спросил он равнодушно, не глядя на меня.

Мы были знакомы не первый год, но он продолжал выкать, сохраняя дистанцию, а я нарочно говорила с ним на «ты», чтобы позлить.

– Помнишь, на что мы гадали в прошлый раз? Я спрашивала, найдем ли мы человека, которого ищем. И ты, как обычно, был прав. Мы нашли! Поэтому сегодня я хочу, чтобы ты сказал мне, на чьей он стороне. На нашей или нет? Промыли ему мозги, или он действует по своей воле? Какие у него планы? Связан ли он с нашим главным врагом напрямую? Что-то в этом роде.

После бессонной ночи, проведенной в компании Халла, я наконец-то выяснила имя цели – Финард Топольски. Оно принадлежало самому популярному в мире парню после Орланда Эвкали. И вовсе не потому, что Финард был политиком, актером, певцом или невероятным красавчиком. Он был токсикологом, но уникальным в своем роде. Закончил институт в двенадцать лет и с тех пор занимался разработкой антидотов, которые помогали уменьшать токсическое воздействие Рация на организм. Благодаря Финарду наши тела разрушались медленней, а крона осыпалась куда позже. Весь мир обожал Топольски. Весь мир надеялся, что однажды этот паренек решит проблему токсичности Рация и люди снова смогут жить по восемьдесят или даже по сто лет, до последних дней оставаясь в здравом уме и твердой памяти.

Поэтому меня сильно расстроила вероятность того, что Финард стал целью или даже частью Конгломерата. Пока я торчала в очереди в «У Шале», мои девочки успели порыться в архивах, поискать записи о его посещениях психолога, но наткнулись на пустоту. Либо Финард Топольски никогда не ходил к специалистам такого плана, либо Конгломерат тщательно подчистил любые записи о нем. Но я бы на их месте просто подсунула свои. Потому что человек, который никогда не ходил к психологу, – это слишком подозрительно для мира, где каждый чих торопятся обсудить на кушетке из страха, что подавление негативных эмоций чревато депрессией.

Киан закрыл глаза и наугад достал из коробки пригоршню розовых камней. Бросил на доску. Я давно заметила, что он выбирает розовые камни в каждый мой визит. Это потому, что розовый – мой любимый цвет? Следующей оказалась пригоршня желтых камней, а последними Камелия бросил на доску зеленые.

Желтый цвет у меня всегда ассоциировался с Аликом, а зеленый, выходит, цвет Финарда? Ему больше подошел бы белый: на всех фото в газетах он был одет в один и тот же мешковатый белый костюм. И его вечно зализанные назад волосы тоже были белыми – явный признак мутации. Вспоминая Финарда, я видела в воображении худого парня восемнадцати лет, не особо симпатичного, пухлогубого, с вытянутым лицом, наверное, из-за его высокого открытого лба, слегка оттопыренными ушами и длинными пальцами в перчатках, которыми он сжимал очередную награду за лучший антидот.

Его внешность не казалась особо отталкивающей, но на работе он проявлял типичные признаки руководителя-тирана, хотя по физиогномике так и не скажешь.

Киан наконец выпал из транса, открыл глаза и взглянул на доску, где смешались три вида камней. На секунду мне показалось, что его светлое, не знавшее ультрафиолета лицо резко потемнело.

– Что? – Я аж подпрыгнула от волнения. – Он не на нашей стороне? Он наш враг? Ему промыли мозги?

Киан поднял на меня глаза, казавшиеся почти черными в сумрачном свете кладовки, но с золотыми бликами от светильников. Я невольно покрылась гусиной кожей. Даже не поняла, от волнения или от этого взгляда. Во время гадания Камелия казался потусторонней сущностью в теле человека. Может, он поклонялся злым духам в перерывах между стрижками и проводил спиритические сеансы? А может, у него вообще раздвоение личности? Или он одержим?

Я неосознанно вжалась в пуф и почти перестала дышать.

– Мне кажется, я предельно ясно выразился в нашу первую встречу, что не гадаю на любовь, – сказал Камелия.

– Чего? – выдала я недоуменно. – Ты о чем вообще? Я же говорю: этот человек – наша цель. Мне нужно знать, на чьей он стороне. При чем тут вообще любовь?

Киан молча принялся делить камни на отдельные кучки: розовые, зеленые, желтые. Он так делал, только когда заканчивал гадать. Я совсем растерялась.

– Это такая шутка, да?

Но по лицу Камелии было очевидно, что он не шутит. Он никогда не шутил, в его фарфоровом мозгу просто отсутствовали извилины, способные понимать и генерировать юмор.

Мне снова стало жутко. На секунду даже правая рука похолодела.

– Погоди, я поняла! Это наказание, да? Ты просто разозлился, что я опять пришла не в свою очередь, и решил меня разыграть? Да, я поступила плохо, признаю. Но мне, правда, очень-очень нужно узнать как можно больше информации об этом человеке! Ради всеобщего блага!

– Он словно яд, от которого в вашей душе нет лекарства, – медленно произнес Киан, ссыпая зеленые камни обратно в шкатулку. – Он отравит вам сердце, несмотря на все ваши попытки защитить себя. Натура его двулична. Он ни на чьей стороне, но может быть на обеих одновременно. И только судьбе решать, куда его перетянет рок. Но там и здесь от него будет зависеть множество жизней. Ваша в том числе. И на любой стороне останутся жертвы. Ни в коем случае не подпускайте к нему старца-философа, тогда получится избежать большой беды.

Я закатила глаза и встала.

– Хорошо, я все поняла, о великий и могучий! Ты с самого начала не собирался мне гадать. Но в следующем палее уже может быть поздно!

Киан ссыпал в шкатулку остатки камней и равнодушно посмотрел на меня.

– Я дал вам то, чего вы хотели.

– Чего я хотела? – Я уперла руки в бока. – По-твоему, бред про любовь – то, чего я хотела? Или это твое – он может быть таким, и он может быть сяким одновременно? И что еще за старик-философ? Какой-то профессор? О чем ты вообще?

– Я не могу заглядывать далеко в будущее людей, с которыми не знаком лично. Четко я вижу лишь то, что напрямую относится к вам, – сказал Киан. – Вас с этим человеком связывают прежде всего чувства. С вашей стороны. Невзаимные. Остальное я вижу смутно. Время для четких образов еще не пришло.

Я была так возмущена, что даже не сразу смогла ответить.

– Ты говоришь, что я влюблюсь в это недоразумение? Безответно? Да как такое вообще можно было предположить?! Где я и где он? Меня каждый день окружает толпа красавчиков-десятников. И я могу получить любого, кого хочу, по щелчку пальцев. А ты заявляешь, что я в него невзаимно влюблюсь? Знаешь, что, Камелия? Твоя шутка зашла слишком далеко! В следующий раз я принесу тебе торт из коровьего дерьма и окуну тебя в него лицом!

Я смахнула со стола шкатулку, и камни рассыпались по полу. Чуть не упав из-за них, я поковыляла к двери, чувствуя, что ноги меня не держат. Если и был в мире лучший способ вывести меня из себя, Камелия его только что использовал. Скажи мне подобное кто-то другой, я бы просто ухмыльнулась и пропустила его слова мимо ушей. Но сейчас я была до смерти напугана. Потому что гадания Киана всегда сбывались. Потому что он так и не признался мне, что пошутил.

Я кое-как добралась до выхода и поднялась по ступенькам. В голове стоял темный туман. Сердце бешено колотилось.

– Вот же дурочка, – шепнула я, отойдя от парикмахерской и прислонившись к сломанному медведю-автомату, который выдавал конфеты тем, у кого уровень удовольствия был выше пяти делений.

Рука ощущалась ледяной, меня всю пробирала дрожь.

«Дурочка, Эйна. Ну что ты уже себе насочиняла?»

Киан просто развел меня, как ребенка. Напустил на себя важный вид и сыграл во всезнайку. Я не тот человек, который может влюбиться, да еще и невзаимно. Я умею контролировать такие вещи. Я за километр вижу в любом потенциальном партнере миллионы изъянов. Идеальных людей не бывает, и даже наш совершенный с виду Орланд Эвкали не без греха. А уж Финард Топольски… Нет, он, конечно, гений, но на этом его преимущества для меня заканчивались. Чтобы я в него влюбилась? Это абсурд. Киан абсолютно точно поиздевался.

«Дыши, Эйна, дыши. Ты все контролируешь, дорогая».

Рука постепенно начала теплеть. Я успокоилась, стоя с закрытыми глазами и слушая шелест метлы дворника вдалеке. И взвизгнула от неожиданности, когда кто-то похлопал меня по плечу. Он подошел так тихо, что я не услышала. Да и вид у него был такой, что невольно раскричишься. Это был тощий лысый дедок в одной грязной тряпке на бедрах. Босой. И безбровый.

«Точно псих!» – подумала я и стала в ужасе озираться по сторонам.

Как нарочно, поблизости не было ни единой живой души.

– Девушка, – сказал дедок. – У тебя все хорошо? Ты какая-то бледная.

– Спасибо, дедуль, нормально, – через силу улыбнулась я.

– А ты, случайно, не подскажешь, где тут парикмахерская? А то я не местный, а мне бы щетину сбрить. – Он погладил себя по голове и улыбнулся.

«По лицу и речи вроде нормальный», – подумала я, на всякий случай включив таланик, чтобы проверить.

Психов я боялась: на них не действовал гипноз. Но дедок выглядел безобидным и, на удивление, даже не вонял. Хотя от стариков его возраста обычно несло, как от общественных туалетов в Нулевке.

– Я тут бродил-бродил, ни одной подходящей вывески не увидел, – продолжил он, не дождавшись моего ответа. – Неужели тут людей даже стричь некому? Я пытался спросить у прохожих, но у вас народ не больно-то разговорчивый. Сбегают все.

«Так вот почему улица такая пустынная».

Я еще раз оглядела деда с ног до головы, и по моему лицу расплылась хищная улыбка.

– Так это вон там, дедуль! В полуподвальчике. Прямо вот этот дом! Спускайся по лестнице, там увидишь фанерную дверь. Правда, парикмахер глуховат. Так что ты покричи погромче и постучи посильнее!

– Вот спасибо! – обрадовался дедок. – Экак мне повезло! Совсем близко оказалось!

Он попрощался со мной и побежал к дому Киана, шлепая по неровной серой брусчатке босыми ногами.

Я смотрела ему вслед, продолжая ухмыляться.

«Ну держись, мизофоб несчастный. Месть моя будет страшна!»

Эйна. Интермедия

Мы с Гибисом церемонно пьем чай, сидя за детским столиком, пока наши мамы делают то же самое за большим. Вообще-то для чайных церемоний у нас есть специальная комната на первом этаже, но как-то так вышло, что почти каждый раз чаепития проходят тут, в оранжерее. Ну, это не настоящая оранжерея, конечно. Просто веранда в форме сплющенного шестиугольника, где много света, потому что три стены состоят целиком из окон. А еще тут много цветов и маленьких деревьев в горшках и даже есть фонтанчик. Из-за шума этого фонтанчика, который разделяет два стола, нам не слышен разговор взрослых, а им не слышно, о чем болтаем мы с Аликом.

Я очень стараюсь повторять за мамой, когда разливаю чай. Моя мамочка преподает искусство чайной церемонии. Но я не очень-то аккуратная, сладкие капли то и дело падают на столешницу, и на моем новом платье уже минимум три пятна. Алик явно скучает и косится на пироженки, которые пока есть рано.

– Так ты хочешь со мной дружить? – важно спрашиваю я.

– Ну хочу, – пожимает плечами Алик.

Меня злит, что он такой вялый и все время смотрит на еду, а не на меня. Он даже из вежливости не делает вид, что ему интересно это чаепитие. Он сюда пришел только потому, что его мама привела.

Наши родители подружились не так давно. Сначала подружились наши папы – они ходят в какой-то клуб любителей древности или вроде того. Папа Алика – историк, а Воглер, хоть и психолог, тоже обожает всякое старье. Ну, я это в хорошем смысле. Из-за Воглера у нас дом, похожий на дворец, а я как будто принцесса. У нас даже есть в саду лабиринт из подстриженных кубиками кустов.

Во всем городе таких «исторических зданий» всего штук пять, ну, по крайней мере, я в стольких была на нашем уровне, когда мы с мамочкой и Воглером ходили в гости к другим любителям истории. Чаще всего мы ходим к Гибисам – это семья Алика – и к Синаденам. У них тоже есть сын примерно нашего возраста. Его зовут Эви, он симпатичный и веселый, но я с ним дружить не буду. Потому что как только он меня увидел, то сказал, что полюбил с первого взгляда и теперь я его дама сердца, и мы весь вечер играли, как будто я принцесса, а он мой принц. Мы даже поцеловались за шторкой! А потом я узнала, что ему нравятся все подряд девочки и он с каждой так играет. Алику пока никто не нравится, так что я твердо решила стать его дамой сердца. Но его сердце, по-моему, давно превратилось в желудок.

– Ну, раз хочешь, расскажи мне свой главный секретик, – требую я.

– Не могу, – говорит Алик. – Эта тайна только моя.

Приходится использовать свое главное оружие:

– Тогда я заплачу! Заплачу и скажу, что это ты меня обидел!

Алик выглядит очень красиво в этом своем отглаженном костюмчике и с зачесанными назад волосами. Он даже симпатичнее Эви, если честно. И симпатичнее всех мальчиков в нашей школе. И поэтому меня так злит, что он не восхищается мной – самой миленькой из девочек. И поэтому так хочется его уколоть. И я точно знаю, куда надо колоть. Алику не нравится ни этот его костюмчик, ни наше чаепитие, но он все терпит ради своей мамочки. Он очень сильно боится ее расстроить.

Его лицо на секунду, и правда, становится испуганным, но он быстро говорит:

– Тогда я попрошу, чтобы нас повели в полицейский участок и проверили на детекторе лжи. Это такая штука, которая показывает, врешь ты или нет. Или пускай нас послушает судья. У него таланик работает как полиграф, ты знала? Он сразу поймет, правду ты говоришь или нет.

Я проливаю свой чай от удивления. Нарочно долго вожусь, пока вытираю его салфетками. В это время пытаюсь придумать, что бы такого ответить. Но ничего не идет в голову. Я злюсь. Мне обидно и на самом деле хочется плакать. Алик это видит и начинает нервно елозить на стуле. Потом тоже берет салфетку и помогает мне вытереть столик, а сам тихо спрашивает:

– Зачем тебе так нужен мой секрет? Почему нельзя дружить без него?

– Потому что так не получится! – вскидываю я голову. – Секретик – это как… это как крем между коржами, видишь? – Я показываю на пироженки. – Вот эта половинка – ты, а эта – я. Если их просто прилепить друг к другу, они еще какое-то время подержатся, пока влажные, а потом высохнут и распадутся. А если между ними будет что-то скрепляющее, вроде крема, то они буду держаться, даже когда высохнут! Понимаешь?

– Не-а, – говорит Алик и запихивает пироженку в рот, как будто думает, что поймет мои слова лучше, если съест ее.

Я не выдерживаю и признаюсь в том, чего обычно никому не рассказываю:

– Если у меня будет твой секретик, ты меня ни за что не бросишь, потому что будешь бояться, что я его всем расскажу! Потому что если мы не будем друзьями, я уже не должна буду его хранить, ясно? Поэтому если ты правда хочешь со мной подружиться…

– Но так нечестно, – прерывает меня Алик. – Почему это у тебя будет мой секрет, а у меня твоего не будет?

– Ты совсем глупый? – Я ставлю чашку на блюдечко слишком громко. – Я уже рассказала тебе все свои секретики! Какие у меня любимые цвета и что я подарю мамочке на день рожденья. Я даже показала тебе, где держу свой дневничок! – Я указываю на розовую записную книжку с замочком, которая лежит возле меня, ожидая, когда я запишу в нее тайну Алика.

Он смотрит на меня очень внимательно и говорит:

– Нет, это мне не интересно. Я твой дневник все равно не прочитаю.

Это правда. Потому что я использую кучу значков, когда записываю. Я научилась этому у Воглера. Он психолог. А у психологов все записи о пациентах делаются на специальном языке, чтобы никто посторонний их не расшифровал. Воглер говорит, что в его работе очень важна эта… ко-фи-де-ци-аль-ность. У меня, конечно, не настоящая криптография, как у него, но я тоже использую много рисуночков и сокращений вместо слов. Я давно их выучила и выдернула странички с объяснениями сзади дневника.

– Тогда чего ты хочешь? – спрашиваю я.

– Настоящий секрет, – бубнит Алик с набитым ртом, лопая уже вторую пироженку. – Такой, который тебе, правда, не хочется выдавать. Тогда обмен будет честный.

Меня это так сильно злит! Еще никто не выпытывал у меня мои секретики. Я обычно делюсь какой-нибудь ерундой, и никто больше ничего не спрашивает, потому что все и так хотят со мной подружиться. Но Алик меня раскусил, прожевал и проглотил, прямо как эту пироженку. А я так хочу узнать его тайну, что выдаю:

– На самом деле Воглер – не мой папа!

Это мой самый секретный секрет, который мы с мамой никому не рассказываем. До меня запоздало доходит, что именно я натворила. И я жутко пугаюсь.

– Как это не твой папа? – удивляется Алик.

– Вот так, – бурчу я: отступать уже некуда. – Мой настоящий папа – моряк. И он… он однажды уплыл и…

Я не могу сказать, что он нас с мамой бросил. Чувствую, как опять подступают слезы. На этот раз их сдержать куда труднее. Но если я заплачу, наши мамы забеспокоятся, начнут бегать вокруг меня, и Алик так и не расскажет мне свою тайну.

– В общем, Воглер – это второй мамин муж.

Я смотрю на кукольные чашки под руками и в этот момент хочу перевернуть все – и столик, и поднос. Все разбить и все пролить и растоптать все эти пироженки. Я ненавижу их. Ненавижу мамины чайные церемонии. Ненавижу то, как она учит других мам, что женщина должна создавать уют в доме и делать себя и все вокруг красивым, чтобы мужчине было с ней хорошо.

Мамочка все делала для папы! Все! А он просто нас бросил! И не помогли ей никакие пироженки, и чаи не помогли, и красивые платья, и вот поэтому… Вот поэтому я решила, что лучше буду делать, как Воглер. Я буду собирать секретики. И тогда меня ни за что не бросят. Просто побоятся бросить! А свои секретики я рассказывать никому не буду. И тогда я смогу разрывать дружбу, когда захочу, когда мне самой надоест.

Но прямо сейчас я, как дура, проболталась тому, кто даже не хочет со мной дружить! Слезы капают на пирожные, но я терплю, отвернувшись от мамы, чтобы она не заметила. Мне тяжело дышать, потому что я стискиваю губы. Боюсь, что, если открою рот, начну судорожно всхлипывать. Но сопли забивают мне нос, и я чувствую, как лицо становится пунцовым от нехватки воздуха. Вот-вот придется дышать ртом, и тогда…

И тут Алик быстро берет салфетку, сжимает мой нос и шепчет:

– Сморкайся!

И я сморкаюсь. И от удивления перестаю плакать.

Алик морщится, пока кладет салфетку на поднос, где полно фантиков, а потом становится серьезным и говорит.

– Я жду свою бабушку. Это мой секрет.

Я беру еще одну салфетку и повторно высмаркиваюсь, а потом гнусавлю:

– А что в этом такого секретного?

Алик смотрит по сторонам, потом наклоняется ко мне и взволнованно шепчет:

– Моя бабушка – нетопырь!

Глава 5
Максий. Теория пирожка

Отделенный мир,

Восточный Гедон, г. Атлава,

3 тополия^[14] 1025 г. эры гедонизма

(за три месяца до визита к Орланду Эвкали)

Теперь все зовут меня дед Тю-тю, а прежнее имя – родительский подарок – я отдал семейной паре, ждущей малыша. Правда, не знаю, пришлось оно им по вкусу или нет. Может, так и скачет бесхозное в Четвертом районе, где я его оставил. Потом прицепится к собачонке на выгуле, она принесет его домой вместе с мячиком в зубах, и новорожденному щенку дадут кличку Максий. И никто не догадается, что это сочетание букв когда-то принадлежало мне.

Добрые соседи отказались величать меня: «Эй, тощий лысый старикашка!» или «Эй ты, босоногий чудак!» Слишком длинно, неудобно, и вообще моя безымянность подвигла их на сочинительство.

А двойным «тю» вашего покорного слугу назвали по очевидному поводу. У меня не только пусто в карманах, но даже и карманов не имеется. Ничегошеньки нет, кроме вот этого застиранного полотенца на бедрах. Его я бы тоже снял, но закон не позволяет ходить по улицам голышом. Атлава все-таки не город натуристов.

Вы не подумайте, я еще не облетел кроной, чтобы раздеваться на людях. Просто у меня такой образ жизни – гедоскетизм. Это дитя двух, на первый взгляд, несовместимых учений: гедонизма и аскетизма. Одно считает смыслом жизни стремление к удовольствию, а другое – отказ от него ради духовной свободы. Сами по себе они несовершенны, но на стыке этих противоположностей сияет истина – человек должен отрицать только те удовольствия, которые мешают ему быть счастливым. Сложно поверить в этот оксюморон, ведь любое наслаждение призвано радовать нас, но на самом деле некоторые его виды загоняют людей сюда – в Квартал неудачников.

– Дед Тю-тю, с юбилеем тебя! – хором крикнули мне бабушки из семнадцатого дома.

Их всегда вывозили гулять в одно и то же время, чтобы они могли обсудить свой ревматизм, харизму красавчика Стелла, сыгравшего роль укротителя гигантских ящеров в фильме «Шаннайский дикарь», и коллекцию осенних помад.

– Благодарствую, дамы! Счастливого вам вечера! Лори, у тебя опять новая кофта? Скажи на милость, зачем тебе столько вещей?

– А ты, как обычно, все подмечаешь! Ну, признавайся, идет мне коралловый цвет?

– Идет, но ты бы куда больше понравилась мне без одежды! – сообщил я, хитро подмигнув. – Гардероб гедоскета – нагота!

– Вот услыхал бы тебя мой муж, когда был человеком! – отмахнулась Лори, сотрясаясь от смеха в колесном кресле. – От тебя бы и полотенца не осталось!

– А я думаю, он был бы со мной солидарен! Надеюсь, вы не забыли, что я жду вас на площади в девять часов?

Окончание фразы утонуло в грохоте: подвесные рельсы над головой загудели, и электропоезд блестящей змеей промчался в сторону башен верхнего города. Я еще раз напомнил дамам о времени и вернулся под сень эстакады. Мало кто ходил под монорельсами из страха, что электричка сорвется и упадет прямо на голову. Но я-то знал, какие надежные там крепления: все-таки проработал машинистом двадцать лет. Звуки поездов были моей усладой.

– Здорова… дед Тю-тю, – прохрипел, борясь с одышкой, тучный мыловар Падрик, попавшийся навстречу. – Поздравляю тебя! Как там… с погодкой на завтра?

– Благодарствую! Да кости вроде не ноют, наверняка без дождя обойдемся, но ты, как приверженец вещизма, всегда можешь заглянуть в газету или послушать радио.

– Да ладно… твои кости еще ни разу… не ошибались.

– Что правда, то правда. Они у меня дрессированные!

Падрик вдруг достал резинку из кармана, растянул ее и ударил себя по лбу.

– А… это методика новая, – объяснил он мне. – Настройка на позитив… В книге недавно вычитал… Как только подумаю о плохом… бью себя резинкой.

– А ты себе так шишку не заработаешь? – спросил я с тревогой.

– Нет, я бью… в разные места, – утешил меня Падрик. – Заодно и массаж. Кровь приливает, обмен веществ лучше… Наверное. Вообще-то обычно резинку на руку надевают. Но для моего запястья она… туговата, врезается в кожу сильно. А еще рвется…

– А почему бы тебе не ставить себе щелбаны? – предложил я. – Это тоже сработает. Или можно щипать себя. Есть уйма способов обходиться без лишних приспособлений.

– Ну, в книге про резинку писали, – пожал плечами Падрик. – Наверное, не зря.

Я про себя вздохнул: вещизм – бич нашего века. Люди даже не задумываются о том, что большинство вещей, которыми они себя окружают, – просто бесполезный хлам.

Пожелав Падрику удачи, я вышел из-под эстакады, чуть не пропустив нужный поворот. Кругом было так оживленно, что идти приходилось со скоростью приклеенной к тротуару жвачки. Стоит ей преодолеть пару шагов на чьей-нибудь подошве, как она вновь пристает к плитке и замирает в ожидании другого пешехода. Так и я без конца останавливался, потому что количество знакомых на квадратный метр улицы зашкаливало.

– Здорова, дед Тю-тю, с юбилеем тебя! – улыбнулся рыжий Мэл Граб, временами просивший меня присмотреть за своим братом-близнецом. – У тебя сегодня какой пирожок?

– Привет, парни, благодарствую! Сегодня день мясного, я только что съел чебурек.

– Твою чешую, опять я проспорил! – воскликнул Мэл, глядя снизу вверх на вихрастого Георга, которого вел за руку.

– Знатит я выбилаю узын! – веселился тот. – Хотю котлеты из кабатьков!

Георгу было уже восемнадцать, но он обладал умом трехлетнего ребенка, и Мэл частенько ему подыгрывал. У близнецов часто случается такая грустная история. Когда женщина беременеет двойней, ее тело бросает все силы на защиту одного плода, а второй попадает под гнет накопленных в организме матери токсинов, что приводит к печальным последствиям.

– Ну, так и быть, кабачковая ты душа. Будь здоров, дед Тю-тю! Возьмем кабачков и сразу к тебе на площадь!

– Буду вас ждать!

Мою руку что-то лизнуло: это была Булочка – собака тетушки Поньи, бегавшая за всеми, кто вкусно пах. Булочка обливалась слюной, тычась носом в мою ладонь, все еще пахшую чебуреком. Я бы оставил кусочек, но боялся подкармливать Булочку, потому что они с тетушкой вечно сидели на диете, наверное, на дрожжевой, ибо после нее пышнели еще больше. Тетушка Понья очень переживала из-за лишнего веса, но, как по мне, сбрасывать ей надо было не килограммы, а комплексы, потому что роскошная, но грустная тетушка Понья никого не привлекала. Зато ее толстая и веселая собака нравилась всем.

– Пойдем, Булочка! – сказал я, потрепав ее за ухом. – Проводишь меня на площадь.

Я растопырил ноздри и полной грудью вдохнул вечернюю Атлаву. Сквозняк вытягивал из форточек ароматы жаркого, клубничного печева и шоколада, но они тут же мешались с рыбной вонью, такой привычной для нашего города.

Отовсюду доносился хохот, играли граммофоны в чайных, звенели гирлянды колокольчиков над входными арками бакалей, тут и там хлопали двери подъездов. Отражения в окнах постепенно становились розово-золотыми – садилось солнце.

– Вот где истинное наслаждение! – сказал я собаке. – Небом можно любоваться вечно, оно не исчезнет внезапно, в отличие от человека. Оно постоянное, надежное и всегда разное, поэтому не надоедает. Никто не отнимет у меня небо. Это прекрасный источник наслаждения, но все слишком заняты, чтобы его замечать. Люди гоняются за счастьем, не понимая, что это оно не может их догнать.

Я разглагольствовал бы еще долго, но тут часы на главной башне забили девять, и этот торжественный звук накрыл весь город.

– Пирожки мне в кишки, опаздываю!

Я рванул к Рыболовной площади так, что только пятки засверкали. Булочка едва поспевала за мной. Так что, если вы представляли меня древним рохлей, немедленно сотрите этот образ из памяти и вообразите… мосластого атлета. Только не перепутайте с мускулистым. Я был так худ, что мог без труда спрятаться за шваброй, но мои жилы всегда оставались в тонусе. Атлава с ее комариными лиманами и умеренным климатом – суровое место для гедоскетов вроде меня. Летом приходилось бегать от кровососов, зимой от холода, вот я и поднаторел.

Памятник рыбаку было видно из любой части квартала, потому что высоких зданий у нас не строили – максимум четырехэтажки. Отлитый из меди великан в капюшоне стоял на треугольном постаменте в виде носа лодки и вытягивал из фонтана блестящий невод. Я расхохотался, увидев, что бедра рыбака обернуты большим куском ткани на манер моего полотенца. Вот так честь! Раньше мы соревновались с этой статуей за звание главной местной достопримечательности, и вот, видимо, я победил.

Но этим дело не ограничилось. Между домами колыхалось на ветру прикрепленное к балконам полотно с надписью «Будь счастлив, дед Тю-тю!», окруженное россыпью разноцветных точек. Приглядевшись, я понял, что там отпечатки ладоней: каждый сосед приложил к поздравлению руку в самом прямом смысле слова. И почти каждый приложил ногу – площадь была битком забита народом. Люди стояли на балконах, выглядывали из окон, сидели на ступеньках крыльца и даже на крышах. Свободное место осталось только перед фонтаном, где плитка была мокрой от брызг.

– Кого выглядываешь? – с заговорщицким видом спросил Большой Бо, прильнув к ноге статуи на манер суперагента. – Выходи уже, все ждут!

Пока он, стоя боком, осторожно выглядывал из-за металлической штанины, его живот уже вдоволь на все насмотрелся.

Бедняге Бо не повезло родиться маленьким человеком с огромной мечтой стать полицаем. Он стеснялся своей карликовости и просил называть себя Большим, чтобы подросла хотя бы его самооценка. Мы всем кварталом помогали ему как могли. Я, например, тайком залезал на деревья и сажал туда соседских кошек, чтобы хозяйки звали Большого Бо на помощь. Он приходил сиюминутно, исполненный отваги и доблести, доставал свою складную лесенку и спасал пушистиков под бурные аплодисменты.

– От всего сердца благодарствую! – вскричал я, появившись из-за памятника.

В ответ народ громко зааплодировал.

– Меня тут не всем видно, поэтому, надеюсь, вы не против, если я залезу на возвышение?

Я прошлепал босыми ногами по скользкому дну фонтана и забрался наверх по медной сети, как по лестнице. Рука рыболова была удачно согнута, и я уселся на нее, держась за большой палец. Высота получилась солидная, и ветер наверху был зябкий, но мне к непогоде не привыкать.

– Спасибо, что откликнулись на мою просьбу и пришли, – начал я, сложив ладони рупором. – Но если хотите спастись от моей Теории пирожка – лучше бегите, пока не поздно!

– Давай рассказывай, дед Тю-тю, мы уже заждались и уши прочистили! – крикнул кто-то из соседей.

– О, я знаю, как вы не любите слушать про гедоскетизм, но уж сегодня поте́рпите! – заявил ваш покорный слуга. – Народу у нас полно, и все со мной знакомы, а вот про мою теорию толком не знает никто. И я очень рад, что вы все тут собрались, заведомо понимая, на что идете.

По толпе пошли смешки, и я выждал паузу.

– Кто бы что ни говорил про Квартал неудачников – для меня это лучшее место во всей Атлаве! Вы спросите: что хорошего в этой дыре? Тут же на пятьдесят домов всего один старенький кинотеатр, в который новинки попадают через полгода после премьеры, а в магазинах почти не бывает целых вещей и натуральных продуктов. Но и у этого места есть своя прелесть, скажу я вам!

В нашем квартале особо нечем заняться. Поэтому каждый вечер мы выходим на улицу, сидим в чайных, ходим друг к другу в гости с пирогами и устраиваем общие ужины на улице…

Я сел поудобней, поправив полотенце, чтобы снизу не поддувало, и продолжил:

– Наверху такого единения нет. Там у людей огромный выбор благ и слишком много жителей, чтобы знать всех поименно. Верхний мир не такой уютный, как наш, вот почему я люблю Квартал неудачников, и мне будет грустно его покидать.

– Куда это ты собрался, Тю-тю? – иронично спросила Лори, уже переодетая в нарядную бирюзовую кофту. – Деревом стать готовишься? Твою очередь давно пропустили, так что ты будешь жить вечно!

Новая волна хохота прокатилась от центра до краев площади.

– Знаете, я обитаю здесь уже десять лет, – сказал ваш покорный слуга, просмеявшись. – С тех пор как Полюшку забрали на Аморановы острова. Я тогда уже давно был на пенсии, и вся моя жизнь сводилась к ожиданию. Я просыпался каждое утро и думал: «Может, сегодня Полюшка вернется?» А потом мне пришло извещение с Аморановых островов.

Она все время шутила, что однажды нарочно туда поедет, потому что не хочет стать обычным деревом, когда умрет. Но я все-таки был уверен, что это случайность. Что она просто была неосторожна. К тому же срок она получила маленький, и я думал, ее здоровье не пошатнется сильно за время отработок.

Я продолжал ждать ее, но старался обходить стороной все булочные, потому что они нагоняли на меня тоску. Запах пирожков всегда ассоциировался у меня с возвращением Полюшки.

И вот как-то утром я пошел в магазин за яйцами, а когда вернулся, увидел, что все двери на моей лестничной клетке открыты. Соседи стояли на порогах своих квартир, переминаясь с ноги на ногу, опускали глаза. Кто-то вышел меня обнять. Кто-то похлопал по спине. Спросил, нужна ли мне помощь. Я не сразу увидел, что возле порога моей квартиры стоит мешок с удобрением.

Я замолчал. Площадь молчала вместе со мной.

– Как вы понимаете, это была Полюшка. Она стояла у порога квартиры, в которой я ждал ее столько лет. И я понял, что мне больше нечего там делать. И тогда я просто развернулся и ушел, чтобы больше никогда не возвращаться домой.

В первый день я прошел через весь город, пока не добрался до Рыбного озера. Помню, сидел там до самой ночи, глядя на воду, а с прибрежных кофеен, как назло, пахло выпечкой. Вечер был восточный, он отгонял всю рыбную вонь, и я чувствовал только ароматы булочек, пирожков и рогаликов.

Кто-то подошел ко мне и тайком сунул в руки чебурек. Я хотел запульнуть этим чебуреком прямо в озеро, скормить его рыбам. Но мне было неловко перед тем человеком. Поэтому я смотрел на чебурек и думал – почему обычный кусок теста с мясом причиняет мне столько боли? Есть ли способ освободиться от нее?

И вот тогда, именно тогда на меня снизошла Теория пирожка.

Я широко улыбнулся, увидев, как приуныли все на площади.

– Ну что это за лица? Я вовсе не собирался делать вас несчастными своим рассказом! Наоборот! Прямо сейчас вы видите перед собой человека, который освободился от боли! Освободился настолько, что теперь может есть пирожки каждый день и наслаждаться ими, а не испытывать тоску! Вот почему я не признаю ничего другого из еды. И вот почему я назвал свою теорию именно так.

На лицах соседей появил

Скачать книгу

Художественный редактор и дизайнер обложки Н. Вдовина

* * *

Глава 1
Хонди. Худшее из пророчеств

Священные земли, Главная обитель,

4 яблоня[1] 1025 г. эры гедонизма

Я едва успела спрятаться.

Он смахнул со лба длинные волосы и долго стоял возле своего пуфа, не садясь, хотя ноги держали его с трудом.

– Как это понимать, Ирида? – спросил он хриплым от постоянного курения датуры[3] голосом и указал на черный ящик, стоявший перед Первой.

– Подождем остальных, – спокойно сказала она. – Я все объясню, когда Совет соберется.

– Объяснись, – потребовал старый Маккин, наконец-то устроивший больные ноги на пуфе.

– Это был мой приказ, – сказала Ирида. – Мне пришлось нарушить Закон ради блага всего Гедониса.

Старуха Дарья положила ладони на каменный стол и стала биться о них лбом, причитая:

– Боги, не оставляйте нас! Не оставляйте!

Та вздохнула снова.

– Но? – грозно спросил Маккин.

Моя кровь от гнева забурлила, словно молодое вино, играющее в бутыли.

Шум возмущения, поднявшийся за столом, долго не стихал.

За столом сразу стало тихо.

– Он не был мутным, – возразила Ирида. – Его просто не было.

– Что это значит? – скорее пролаял кашлем, чем спросил старый Маккин.

– Нет, – отрезала Ирида. – Говорящие не должны покидать Священные земли. Никогда. Это основа Закона.

– Ты только что нарушила другую его основу. – Лихан кивнул на странную коробку.

Холодные, как потухшие уголья, слова Лихана придавили пламя внутри Первой, и она сдержанно кивнула.

И тут вдруг Маккин поднял худую дрожащую руку. Он прокашлялся и заговорил:

– И легко сбиваются с пути, – отрезала Первая.

Ирида помолчала, потом вздохнула, и я поняла, что это вздох поражения.

– Я! – выпалила я, роняя перегородку и едва не падая через нее.

Я была напугана не меньше их. Потому что среагировала быстрее, чем подумала.

Глаза Ириды вспыхнули гневом, словно пламя факелов поселилось в них, а не просто отражалось.

– Что ты делаешь здесь, младшая?

– Вот и ответ богов! Хонди! Вот у кого достаточно смекалки, храбрости и верности одновременно. Недаром она родилась в великий день![4]

– Это исключено! – выпалила Ирида.

– Почему же? – с вызовом спросил Лихан. И взгляд его словно говорил: потому что она твоя плоть?

Ирида прочитала его намек и пошатнулась под ним. Голос ее сделал едва заметную уступку.

– Потому что она только вчера стала младшей говорящей, а уже успела нарушить предписание!

– В ней горит прежде всего любопытство, и оно же привело ее сюда!

– Проведем голосование? – спросил Лихан.

– Нет нужды, – коротко отозвалась Ирида. – Ты слышала, каково задание, младшая?

– Да! – сказала я так громко, что эхо повторило мой ответ троекратно, и шагнула прямо к Ириде.

Я хотела, чтобы в моих глазах она увидела тот же огонь, который однажды привел ее сюда, во главу этого стола.

Но улыбка стерлась прежде, чем я успела отразить ее и этим выдать Первую.

– Да! – ответила я без колебаний.

Маккин снова засмеялся.

Ирида указала мне на свой пуф.

– Что ж, сядь пока, примерь мое место. Посмотри, не велико ли оно для тебя?

Я оробела на секунду.

– Нет, Первая. Я займу его в свое время. Когда буду достойна. Когда сделаю для этого достаточно.

Я кивнула.

– Открой сама, – приказала она.

– У него синие волосы? – спросила я почему-то шепотом.

– Что ж, и ты смотри, – не стала возражать Ирида и продолжила светить нам факелом.

– Он такой молодой! – удивилась Кари-Кари. – Или это старый портрет?

– Ему двадцать два года сейчас. Он вступил в должность в девятнадцать.

Хонди. Интермедия

– Спускайтесь по лестницам! – требует Нори.

– Что, Нори? Справляешься? – весело окликает ее кто-то из мужчин, вяжущих новую лестницу.

– Да, – без раздумий сказал Гедон.

И тогда Раций велел ему идти обратно к своему народу, а сам потек следом черной рекой.

– Хочешь ли ты, чтобы я покинул твое тело? – спросил его Раций. – Сдашься ли ты?

– Нет, – ответил Гедон и, стиснув зубы, продолжил ползти, цепляясь за сухую степную траву.

Он полз из последних сил, но до царства Циуру было еще слишком далеко.

– Сможешь ли ты показать мне путь к своему народу? – спросил его Раций.

– Смогу, – сказал Гедон.

– Я поклялся в верности моему государю и буду служить ему до самой смерти.

И людям ничего не оставалось, как принять Гедона обратно.

То самое, возле которого мы собираемся каждый вечер. Самое древнее и почитаемое дерево в Священных землях.

Глава 2
Орланд. В шаге от утопии

Отделенный мир, Западный Гедон, г. Тизой,

11 кления[5] 1025 г. эры гедонизма

Я бы не отказался.

– К сожалению, у нас сейчас нет свободных…

– Подобных фраз не выявлено, – произнесла Тикана безжизненным голосом уличного автомата старой модели.

– А какой это уже раз, когда мне пытаются навязать подобное в той или иной интерпретации?

– Тридцать восьмой на моей памяти.

– Разумеется, Владир. Прошу вас.

– Я-то как раз бываю у психологов регулярно! – возразил Владир.

Министры оживились, хваля ее за прекрасную, а главное, безопасную идею. Безопасную для всех, кроме меня.

– В приемной ожидает посетитель, – произнес он и шепотом добавил: – Поистине удивительная персона!

Эванс вернулся к двери и пригласил очередного страдальца.

– Добрый день! Проходите, пожалуйста.

– А, вот ты где! Так сразу и не найдешь!

Эванс оказался прав – тут было чему удивиться.

«Он уже наверняка отдал богу разум», – тут же подумал я.

– Да, разумеется, – наконец отмер я. – Прошу сюда.

– Очень заинтригован, – признался я. – Но позвольте сперва уточнить, откуда вы прибыли и какой у вас уровень?

– Я из Атлавы, а уровень у меня четвертый.

«Атлава – это же столица Шестого округа!» – думал я.

– Погодите, вы сказали, у вас четвертый уровень?

– И давно вы не работаете? – осторожно спросил я.

– Ого! У вас тут даже пирожки есть! – обрадовался тот. – А с чем?

– Ну, богов надо почитать, так что я попробую с хурмой, – с важным видом сказал мужчина, выбирая пирожок.

На листе было напечатано:

Эванс перестал играть в «Ваше Величество», значит, дело было серьезное.

– Благодарю.

Тот схватил папку и мгновенно скрылся за дверью.

– Как у вас хорошо пекут! Тесто прямо во рту тает!

Я улыбнулся, отпивая чай. Мужчина ел, громко причмокивая и хлюпая. Всем видом показывая, как ему вкусно.

«Подумать только, его родной внук – Ал-рэй Гибис».

С этим парнем у меня была весьма четкая ассоциация – Конгломерат.

Глава 3
Ал-рэй. Маска

Отделенный мир, Западный Гедон, г. Тизой,

10 кления 1025 г. эры гедонизма

– Так вы готовы убивать людей?

Я взболтал кубики льда в стакане с газировкой и усмехнулся, взглянув на Халла.

– И вам их не жалко? – Темные глаза Халла не отрывались от моих.

– Бросьте, монсир. Грязь невозможно отмыть от грязи. Можно только дать ей самой стечь в канаву.

– Но почему вы готовы пойти на такой риск? Вы должны понимать, что, если попадетесь, вас ждут не две трионы отработок на Аморановых островах[7], а гораздо больше. После этого чистилища неизвестно, что останется от вашего здоровья. Вы готовы его потерять? Ради чего?

– Так что, я в деле?

Халла выжидающе посмотрел на бармена, потом перевел взгляд на работников за нашими спинами.

– Что ж, нам всегда нужны люди, – расслабился Халла, опершись о стойку локтем. – Чем шире будет наша сеть, тем лучше. Однако. – Он замолчал, наградив меня тяжелым взглядом. – Вы должны понимать, что Орланд и его крысы не сидят на месте. Тайная полиция прикрыла уже немало наших гнезд. Они ищут путь к верхушке. Пытаются понять, кто здесь главная птичка. И эти ублюдки довольно хороши в последнее время, хотя, конечно, до нас им далеко. Поэтому, прежде чем доверить вам эйфорию[8], мы должны убедиться, что вы не раскроете важную информацию, если вас поймают и попытаются расколоть под гипнозом. Оперативники будут продолжать ворошить нижние уровни, но мы не дадим им залезть даже на вторую ступень.

Халла рассмеялся.

Я усмехнулся.

– Куда ж без этого.

Я с готовностью кивнул и уже собрался подняться со стула, но тут в левом ухе раздался женский голос:

«Представление окончено. Пора снять маску».

«Один… два…»

…На счет «три» меня словно прошиб разряд тока.

Надпочечники выбросили в кровь адреналиновый взрыв.

«Кислородный контроль!» – На той стороне заметили мое учащенное дыхание.

«Маска, это Акула. Мы у входа. Запускать подтанцовку? Прием».

Прошу включить таланик.

О да, я был на взводе. А бармен – на расстоянии вытянутой руки.

– Держите его! – запоздало рявкнул Халла.

Я схватил металлический поднос и, закрываясь им от пуль, сам выскочил из-за стойки.

Два дротика угодили мне в ногу.

«Официанты» тут же переменились в лице. Расслабились.

Крепкая штука, да?

Я вытащил дротики. Почувствовал, как меня слегка ведет.

– Прием, – резко сказал в рацию Халла.

Я прыгнул через стол, добрался до Халла и всадил транквилизатор ему в шею. Спокойной ночи.

Удар в челюсть – противник рухнул на стол.

Движение сзади. Уклонение. Поворот.

Схватил второго за плечи, удар в солнечное сплетение.

Четвертого завалил набок в броске. Легкий укол в шею, и глубокий сон обеспечен.

Пятый сиганул сзади. Нет, парень, это не твой день. Сейчас я читаю воздух.

Влево – вправо – назад. Чисто.

«Акула, это Маска. Рыбка плывет в сеть. Рыбакам стоять на стреме, остальные ко мне. Без шума. Прием».

«Маска, это Акула. Вас понял. Аут».

Прошу отключить таланик.

Дополнительный Раций отправился обратно в подкожную капсулу на затылке.

– Есть!

Вряд ли Халла хранил эйфорию прямо тут, но кто его знает.

– Парни, я на детокс. Протокол повторять не буду, сами знаете.

– Принято!

«Стрела, это Маска. Подъезжай к черному ходу. Прием».

«Парсек».

Парсек на языке Стрелы – это не астрономическая единица, а пара секунд.

– Да нормально, – сказал я, но в салон меня затаскивали в четыре руки – две горячие и две ледяные.

– Да их была всего дюжина! – ляпнул я и получил затрещину ладошкой с опасно острыми ногтями.

У обычных людей таланик работал не так активно, как у меня, и интоксикация наступала гораздо медленней. Таланики вообще нельзя было использовать долго. Особенно это касалось мощных типов, где Рация содержалось больше, чем в других. Точнее говоря, капсула у всех была одна и та же, чтобы не приходилось вырезать и вставлять новую всякий раз, когда менялся уровень, но работа ее зависела от удольмера. Люди с нулевого по пятый вообще не имели права пользоваться талаником, он у них попросту не работал. Я же находился на десятом, так что мой допноситель[9] выделял самое больше количество Рация, но я прибегал к его помощи редко из-за отката. Он становился все сильнее, и я не имел права просто отключиться. Надо было сперва подбодрить ребят.

– Бармен, правда, ходячий полиграф? – Судя по голосу, наша мастерица гипноза слегка успокоилась.

Я старался говорить бодро, но язык предательски заплетался.

* * *

Обычно он сутулился, но сейчас сидел очень прямо – переживал.

– Есть результат? – спросил я. – Жемчужину достали?

«Бш. раб», – написал Шифр на своем планшете и сунул мне под нос.

Это означало: «Болтушка над этим работает».

– Маска, какого токсина? – резко сказал Стрела, повернувшись ко мне. – Ты же обещал!

«Придурок», – показал мне доску Шифр. Вот так, без всяких сокращений, чтобы я понял его наверняка.

– Да ладно вам, парни! – попытался я разрядить обстановку. – Все было под контролем.

Повисло тягостное молчание. Правая рука была холодной. Полагаю – у всех нас.

«Маньяк адреналиновый», – ткнул меня носом в доску Шифр. Он все еще сильно злился, раз писал без сокращений.

Прошла минута… две… три…

«Вали домой, кусок идиотизма», – подтвердил Шифр.

Я с улыбкой взъерошил его темные волосы.

– Ты уже нарвался на две трионы отработок, ты в курсе?

Шифр судорожно стер и написал снова:

«Докажи».

Мне, и правда, было плохо, поэтому я не стал спорить и, привычно надев маску, вышел из фургона.

Я наконец рухнул на диван.

Я взял трубку и снова улегся на диван.

– Приветствую, монсир! – послышался бодрый голос Эванса.

– Право, монсир, у меня такая новость, что я просто не могу вам не рассказать! Это почти вопрос жизни и смерти.

– Выкладывай, – сказал я, зажмурившись. Голова все еще гудела, и я боялся, что не уловлю сути его рассказа.

– У меня в приемной сидит ваш кровный предок! – прошептал Эванс.

Я распахнул глаза.

– Кто?

– Максий Кедр из Атлавы собственной персоной.

– Просто однофамилец, – быстро сказал я. – Моему деду, если бы он еще был жив, уже стукнуло бы шестьдесят. Люди столько не живут. А даже если он еще не стал деревом, то уже точно осыпался кроной[10]. Так что он не мог оказаться в твоей приемной, Эванс.

Я ощутил прилив злости и с трудом сдержался, чтобы не ответить резко.

– И что он там делает? Он меня искал?

– Нет, он явился представить Его Величеству свою теорию гедоскетизма.

Я закатил глаза.

– А мне ты зачем позвонил?

– А я тут причем?

– Мы не семья, – отрезал я. – Он мне не семья. Он меня не признает, я его тоже. Мы взаимны только в этом.

Эванс ни в чем не провинился, и я вовсе не хотел понизить ему удовольствие, но не мог говорить спокойно.

Я тяжело вздохнул. Эванс знал меня даже слишком хорошо.

Потом раздраженно потер переносицу и взглянул на ба.

– Это только ради тебя, ясно? Ты просила, я сделал. Только ради тебя.

Ал-рэй. Интермедия

– Я не сокровище Гвендалина, – говорю я. – Меня зовут Алик.

– Фу, какое дурацкое имя, – фыркает бабушка.

– А это что? – удивляюсь я.

– А зачем ты лезла по стене? – бубню я с набитым ртом. – У нас же есть дверь и лестницы.

– А почему?

– А почему я твоя наживка?

– Потому что ты мой внук, и я очень хотела тебя увидеть!

– Вот. – Я протягиваю Полианне тонкое летнее одеяло. – Надень, это пока будет твой плащ.

– Ты тоже надень, – говорит бабушка, накидывая на меня простынь. – Так мы будем незаметнее.

– Лезь под стол, там будет наше убежище, – командует Полианна, проверяя буфет и холодильник.

– У нас есть открывалка, – говорю я, наблюдая, как бабушка пилит жестянку ножом.

– А если мама все-таки узнает? – Я с тревогой разглядываю заляпанное одеяло.

И она смахивает крошки ладонью под кухонный уголок. Я ей помогаю.

Я так волнуюсь, что почти не дышу.

– Какое задание?

– Очень трудное! – шепчет бабушка. – Это тебе не стишок выучить. Даже не знаю, справишься ли ты…

– Точно справлюсь! – Я подскакиваю и прыгаю на кровати. – Справлюсь-справлюсь!

– Тогда хорошо, – улыбается Полианна. – Потому что это задание сможешь выполнить только ты один.

– А что я должен буду сделать?

Я зачарованно киваю.

– А кто такой этот человек?

Полианна наклоняется ко мне и шепчет на ухо:

– Это твой дедушка.

Я разочарованно хмурюсь. Такое чувство, будто мне обещали торт, а дали противную, скользкую овсянку.

– А ты знаешь, почему?

– Потому что он не хочет. Так мама говорит.

Я расстроенно вожу пальцем по звездочкам на одеяле.

– Глупость какая!

– А почему? – удивляюсь я, вскидывая голову.

Из бабушкиного носа смешно торчат седые волоски, и мне становится весело, но Полианна выглядит серьезной.

– Значит, дедушка все-таки хочет меня увидеть на самом деле?!

– Зачем ты собралась перерождаться в дерево? Мы же только сегодня познакомились!

– Ладно, но не перерождайся подольше, – всхлипываю я. – Не хочу бабушку-дерево. Хочу бабушку-человека.

– А почему тебя посадят в горшок?

Полианна пожимает плечами.

– Слышу, – бормочу я, а у самого слипаются веки.

Глава 4
Эйна. Королева тайн

Отделенный мир, Западный Гедон, г. Тизой,

11 кления 1025 г. эры гедонизма

Кто бы что ни говорил, а этим миром правят секреты.

Ладно, тут я погорячилась…

До Киана Камелии даже я не могу добраться.

Мощение в этом квартале было прямо как психика депрессивных людей – разрушенное и угрюмое, с грязными червоточинами между плиток. Гулять по здешним улочкам, где не ходят даже подвеснушки[11], – сомнительное удовольствие, особенно если ты на высоких каблуках. А я всегда на высоких каблуках. Когда росту в тебе всего полтора метра, трудновато смотреть на людей свысока, но я очень стараюсь.

Эви[12] мне как-то рассказывал, что слово «рынок» пришло к нам из тех древних времен, когда в мире еще водились деньги и ни еду, ни одежду не разрешали брать в магазинах просто так. Хотя тогда не существовало и уровней, можно было зайти в любое заведение, не прикладывая удольмер к сканеру. Прямо как тут, в Нулевке. Ниже нее падать просто некуда, поэтому тут сканеры не нужны.

– Киан! – завопила я, пнув дверь ногой. – Я знаю, что ты дома! Открывай! Рабочий день уже начался!

Этот пещерный житель не выносил громкие звуки и ненавидел лишнее внимание. Вот уж кто точно не пойдет в День единства на площадь[13]. И я этим нагло пользовалась, уже не в первый раз. Как правило, у людей, знавших Киана, не хватало на такое духу, но я привыкла получать что хочу.

1 Девятый из двенадцати месяцев года.

2 19 яблоня. В этот день принято сажать деревья и готовить блюда из хурмы.

3 Другое название – дурман-трава.

4 День рождения Хонди совпадает с Праздником богов.

5 Десятый месяц (палей) года. 28 кления празднуют День единства.

6 Самый мощный из талаников. Разрешен для использования только жителям десятого уровня. Всего существует пять типов талаников, соответствующих верхним уровням, начиная с шестого. Жители с первого по пятый уровень не могут использовать эти устройства, призванные многократно усиливать самый развитый талант/навык владельца.

7 Тюремный архипелаг, где преступники проходят отработки на заводах.

8 Наркотик, созданный Конгломератом. Вызывает продолжительное чувство эйфории, быстро поднимающее уровень удовольствия. При регулярном употреблении разрушает организм, что приводит к летальному исходу через два-три года.

9 Дополнительный капсульный носитель. То же, что и таланик. Удольмер, в отличие от него, называют основным носителем, потому что Раций в нем действует постоянно, а не короткий промежуток времени.

10 То же, что «сошел с ума». В данном случае крона олицетворяет сознание человека, с которого в конце жизни «осыпаются» воспоминания.

11 Так Эйна называет подвесные электропоезда, курсирующие по городу. Жители Нулевого квартала не имеют права пользоваться ими, поэтому остановок в пределах квартала нет.

12 Детское имя Эванса – секретаря Орланда Эвкали.

13 В День единства (28 кления) все желающие традиционно вытягивают из короба цветную ленту (на востоке) или табличку с номером (на западе). Те, у кого ленты/таблички совпадают, объединяются для общей трапезы, за которой обмениваются историями, заводят дружбу, а часто и любовные отношения.

Скачать книгу

Гедонис. Этот счастливый токсичный мир бесплатное чтение

Диана Ибрагимова Гедонис. Этот счастливый токсичный мир

* * *

Глава 1 Хонди. Худшее из пророчеств

Хонди. Интермедия

Глава 2 Орланд. В шаге от утопии

Глава 3 Ал-рэй. Маска

* * *

Ал-рэй. Интермедия

Глава 4 Эйна. Королева тайн

Эйна. Интермедия

Глава 5 Максий. Теория пирожка

Глава 1Хонди. Худшее из пророчеств

Глава 2Орланд. В шаге от утопии

Глава 3Ал-рэй. Маска

Глава 4Эйна. Королева тайн

Диана Ибрагимова
Гедонис. Этот счастливый токсичный мир

Глава 1
Хонди. Худшее из пророчеств

Глава 2
Орланд. В шаге от утопии

Глава 3
Ал-рэй. Маска

Глава 4
Эйна. Королева тайн

Глава 5
Максий. Теория пирожка

Глава 1
Хонди. Худшее из пророчеств

Глава 2
Орланд. В шаге от утопии

Глава 3
Ал-рэй. Маска

Глава 4
Эйна. Королева тайн