Короткий путь бесплатное чтение

Начало

Я не знаю, почему я решила записать эту историю именно сейчас, дорогой читатель, а не сразу после того, как она случилась. Я не знаю, почему я ждала десять лет; может быть, потому что эти годы оказались настолько насыщенными, что только сейчас я нашла в себе силы остановиться и поразмыслить, с чего всё началось, а, может быть, всё это время я не верила тому, что со мной случилось, и думала, что это был всего лишь сон моего окрылённого близким успехом сознания. Я чувствую, дорогой читатель, что уже сейчас пишу так, что тебе может быть не совсем понятно, о чём идёт речь, поэтому я поведу рассказ с самого начала.

Меня зовут Изабелла, и десять лет назад я была смелой, яркой и решительной восемнадцатилетней девушкой. По звучанию этой фразы, читатель, ты можешь подумать, что к моменту написания этих слов я стала трусливой, тусклой и беспомощной, но это не так: я не растеряла основных черт своей натуры – они просто-напросто перестали подпитываться энергией юности и проистекать из непоколебимой праведности наивного возраста.

Я выросла в обеспеченной семье и была старшей дочерью своих родителей, у которых, помимо меня, родились ещё две прекрасные девочки-близняшки – мои любимые младшие сёстры. Всю свою жизнь я росла с убеждённостью в том, что я унаследую состояние своего отца и смогу безбедно жить до конца своих дней; я была уверена, что мне не придётся разыскивать себе богатого мужа, чтобы подлатать своё безденежье, или же – при худшем стечении обстоятельств – искать профессию, чтобы получать низкий, но стабильный доход. Состояние моей матери, которое она должна была оставить дочерям после своей смерти, было совсем небольшим по сравнению с тем, что я должна была унаследовать от своего отца.

Ты, мой благодарный читатель, скорее всего, уже догадался о том, что мы жили в достатке. Это действительно было так; более того, мы жили богаче, чем многие наши соседи. Наше большое имение располагалось в живописном пригороде, в котором я и мои сёстры провели счастливое и беззаботное детство и которое приносило отцу настолько уверенный доход, что – я была убеждена – получаемые им деньги если и не обеспечивали стабильного прироста наших накоплений, то уж точно превосходили наши траты. Конечно же, я не знала точного состояния финансовых дел моего отца: эти сведения он не поверял даже собственной жене и держал все доходы в ведении своего доверенного управляющего; отец становился раздражительным, если я или моя мать упоминали (даже вскользь!) о нашей денежной ситуации: он быстро и недовольно высказывался о том, что ежемесячно выделял своей семье достаточную сумму для того, чтобы они имели счастье не думать о деньгах, и начинал своим хмурым и оскорблённым видом показывать, что разговор нужно было переводить на другую тему.

Помимо имения, наша семья владела квартирой в городе – в самом фешенебельном районе, конечно же – в которую мы выбирались не так уж и часто: во-первых, мне, сёстрам и матери был больше по душе вольготный воздух зелёного и не стесняющего душу своими тесными улицами пригорода, и, во-вторых, мы знали, что отец, уезжая в город, предпочитал проводить в этой квартире всё свободное от дел время и, со слов его слуг, не любил, когда его беспокоили.

Я думаю, что настало время сказать несколько слов о моём отце. Отец был старшим сыном одной весьма неординарной супружеской пары: моего деда – не очень состоятельного, но очень гордого представителя местного дворянства, и моей бабушки – необычайно богатой и невероятно своенравной иностранки, принадлежавшей к той нации, которая не смотрела на супружество с таким же трепетным благоговением, как наши соотечественники. Каким образом им удалось сойтись и вступить в брак – я не могу сказать, так как история их знакомства и отношений обросла такими непролазными легендами, что спустя все эти годы никто не мог сказать, где была правда, а где – ложь. Тем не менее моя бабушка родила моему дедушке семерых детей, прежде чем решила, что брак был ей неинтересен, и вернулась обратно к себе на родину, чтобы продолжить жить той жизнью, к которой она привыкла до того, как вышла замуж за моего деда – беспечной, богатой и яркой.

Мой отец, как я уже сказала, был её старшим сыном. Вернувшись в свою родную страну, бабушка не забыла про своих детей и закрепила за каждым из них достойную сумму, которую он или она должны были получить по достижении совершеннолетия. Мой отец – как он рассказывал мне и моим сёстрам – осмелился на одно рискованное вложение, которое, однако, окупилось, и позволило ему стать тем, кем он являлся сейчас – богатым и уверенным в себе отцом благородного семейства.

Здесь, я думаю, мне нужно сделать неожиданное отступление и рассказать тебе о моих двоюродных братьях и сёстрах. У меня есть одиннадцать двоюродных братьев и двенадцать двоюродных сестёр. Я не могу сказать, что я не была с ними знакома, но я также не могу сказать, что мы поддерживали хоть какие-то значимые связи. Мой отец почти всю свою взрослую жизнь находился в ссоре со своими братьями и сёстрами из-за наследства своей матери – точнее, из-за манеры, которой моя бабушка решила разделить деньги между своими детьми, дав каждому из них одинаковую сумму и не дав моему отцу – как старшему сыну – ни гроша больше. Стоит ли удивляться, что мои кузены – как следствие этой ссоры – всю мою жизнь поддерживали со мной шапочное знакомство, не вступая со мной в длительные переписки и удостаивая меня холодным кивком головы в тех случаях, когда мы встречались с ними в городе или на светских собраниях. Разбогатев, отец, однако, не поспешил писать примирительные письма своим братьям и сёстрам, которым уже успел отправить не одно разгорячённое послание об их неблагодарности, нежелании делиться и неуважении старшинства и семейных традиций. Нет, он не сделал ничего подобного: он просто-напросто гордо засел в своём поместье и стал с удовлетворительным презрением смотреть на всех своих родственников, не отвечая на их редкие письма и с особенным удовольствием смеясь над просьбами о помощи тех из них, кто каким-то образом (вследствие ли неудачи или рискованной авантюры) лишился большей части своих накоплений.

Мой отец умер за пару недель до того, как мне исполнилось восемнадцать лет. Несмотря на то, что болезнь забрала его настолько поспешно, насколько, как нам казалось, это вообще можно было сделать, удар от его скоропостижной смерти не пришёл один: вслед за ним пришёл другой – об истинном состоянии наших финансовых дел. Управляющий имением и поверенный отца – наш старый и добрый друг – собрал нас в кабинете покойного, чтобы рассказать пугающую правду: у отца было пагубное пристрастие к азарту; оказалось, что он постоянно играл и проиграл не только весь наш доход, но и ушёл в серьёзные долги, заложив и нашу городскую квартиру, и наше основное имение.

Я думаю, читатель, ты можешь представить себе, в каком состоянии мы нашли себя в тот вечер, когда нам была сообщена эта опустошающая новость: мы не только потеряли любимого члена нашей семьи – мы ещё и остались почти что без средств к существованию.

Спустя пару недель после смерти отца – ту пару недель, в которую я, мои сестры и мать составляли план нашей новой жизни, решая, сколько у нас должно было остаться денег после продажи имущества, какие суммы мы желали бы выделить для получения хоть и незначительного, но стабильного дохода, какого размера дом мы могли бы снять и кого из нашего большого штата слуг мы хотели бы оставить при себе – спустя пару этих недель нам пришло письмо. Ты, читатель, мог бы подумать, что это письмо стало ниспосланным нам чудом и сообщало о богатом наследстве, оставленном мне или моей матери каким-нибудь старым бездетным троюродным дядей, и, знаешь, ты бы оказался не так уж и не прав.

Да, это был мой родственник, но не троюродный дядя, а моя родная бабушка – мать моего отца, и она не умерла, а, предчувствуя скорую кончину, хотела видеть перед собой всех своих дееспособных внуков: бабушка хотела разделить своё наследство так же, как в своё время она распределила часть своего состояния между детьми, но в этот раз ровные суммы показались ей слишком скучным решением. Да: моя бабушка, несмотря на своё пограничное положение, державшее её на пороге царства нашего творца, решила позабавиться со своими взрослыми внуками (таких было двенадцать человек), призвав их к себе на одну решающую встречу, во время которой она собиралась вволю поиграться с их – нашей – жаждой денег. Тот, кто опоздает на встречу, считался, конечно же, исключённым из этой игры. Кажется, наконец-то пришло наше спасение от окончательного разорения.

Оказалось, что всё было не так гладко, как нам представлялось – письмо пришло к нам с опозданием. Оказалось, что я должна была быть у бабушки через два дня. Я не знаю, что послужило причиной задержки письма, но догадываюсь, что это произошло не просто так – скорее всего, к этому приложили руку мои двоюродные братья и сёстры, которые не забыли ссору своих родителей с их старшим братом.

Я тут же собралась в дорогу: я рассчитала время – я могла успеть вовремя. Я живу в прогрессивный век – век, который дал миру железные дороги и пароходы, сократившие расстояния вдвое, втрое, а может быть даже и в десять раз. Ты, читатель, конечно же, можешь поинтересоваться, прилично ли было юной барышне путешествовать одной. И я тебе скажу, что времена, когда незамужним девушкам требовались компаньоны для путешествий, подошли к концу; в ту пору решительным и волевым особам уже ничего не мешало свободно перемещаться по своему желанию и со своими целями: поддерживая образ благопристойного человека, я могла не бояться за свою репутацию даже в одиночном странствии.

Для начала я села за маршрутные карты – мне нужно было составить наилучший курс, который за самое короткое время помог бы мне добраться до точки назначения. Не без помощи нашего доброго управляющего, я составила этот маршрут. Да, бабушка жила в другой стране, но язык не должен был стать для меня препятствием – помимо родного, я свободно владела ещё двумя языками, один из которых являлся основным наречием того края, в который я собиралась отправиться.

Ничего не должно было помешать мне добраться до цели.

Путешествие и прибытие

И вот, моё путешествие началось. Спустя множество почтовых карет, купе поездов, неудобных гостиниц и людных трактиров при них, я добралась до места назначения. Может быть, читатель, тебе бы хотелось более обстоятельного описания моих странствий, но, признаюсь тебе честно, я не помню подробностей – сейчас в моей памяти остался лишь ком воспоминаний, самой яркой чертой которого был ветер. Мне казалось, что ветер преследовал меня везде: он дул вдоль дорог, обдувал меня на перронах вокзалов и полоскал меня в своих потоках на борту корабля. Всё остальное слилось в одно невнятное пятно, полное незнакомых людей, неразборчивых звуков и постоянно сменяющих друг друга пейзажей.

Когда я сказала, что добралась до места назначения, я, к своему же сожалению, не имела ввиду, что добралась до имения бабушки: вечером того дня я доехала до поселения, которое находилось в паре десятков километров от него. Я не собиралась медлить ни минуты: мне нужно было нанять извозчика, который за добрую плату согласился бы доставить меня туда как можно скорее – крайним сроком моего прибытия были девять часов грядущего утра. Каково же было моё разочарование, когда я услышала такой ответ:

– Да, мисс, я могу вас довезти, но здесь нет прямого пути. Здесь лес! – со смехом отвечал мужчина, к которому я обратилась исключительно потому, что он правил пустую повозку по улице, – Там, конечно, есть тропы, и вы можете пойти по ним, но без знания точного пути вы заблудитесь! – снова рассмеялся он; причина его текущего смеха осталась для меня скрытой, – Если ехать по окольной дороге, то вам нужно будет ехать часов пять: тут ведь не только лес, тут небольшая горная гряда прямо у его подножия! Представляете, что это? Дорога – как волна, а булыжники – как барашки на них! Нет, мисс, я уж точно туда не поеду: закат уже через час, а ломать ноги своей лошади я не стану ни за какие деньги. И, поверьте мне, никто не станет. Так что вот вам мой совет: оставьте эту идею и езжайте туда утром. А пока отдохните в нашей главной таверне: там такая еда, какой вы нигде поблизости не найдёте! – добродушно сказал он и, тронув поводья, уехал дальше.

Конечно же, я не поверила ему на слово. Дело было не в отсутствии доверия: дело было в том, что в таком срочном и важном вопросе, как этот, я не хотела полагаться на мнение лишь одного человека – один человек, каким бы правым он себя не считал, мог ошибаться хотя бы потому, что обладал неверными знаниями и даже не подозревал этого. Я пошла на почтовую станцию и поговорила с добрыми людьми там. К моему разочарованию, тот мужчина оказался прав: последняя за сегодня почтовая карета отошла три с половиной часа назад, а встретившиеся мне по пути люди с повозками действительно считали междугородние поездки в ночное время опасным предприятием, не стоившим никаких денег. Даже если бы я решила отправиться в путь с первыми лучами солнца, я бы не смогла успеть к бабушке к девяти утра. Мне ничего не оставалось, как снова взять свой чемодан и поплестись в упомянутую таверну. Сказать, что я была огорчена, значит не сказать ничего: на кону стояло финансовое благосостояние моей семьи. На кону стояло наше будущее! Я была настолько уверена, что успею добраться до бабушкиного имения, что даже не подготовила себя к возможности неуспеха. Наши впечатления от событий измеряются разностью между тем, что мы ожидали, и тем, что произошло на самом деле. Я ожидала слишком многого и не получила ничего; следовательно, моё разочарование было слишком сильным.

Я пришла в таверну. Зал первого этажа был полон людей. Весёлые звуки, доносившиеся от занятых столиков, задорная музыка двух скрипачей, устроившихся на небольшой импровизированной сцене, собранной из бочек и досок, и бойкие жизнерадостные движения хозяйки, самостоятельно разносившей еду и перешучивающейся со всеми, кто был в настроении подхватить дружеское поддразнивание (таких, признаться, было большинство – если не все), заставили меня почувствовать себя не в своей тарелке. Светлое помещение и бурлящая радость расслабляющихся после напряжённого дня людей окрашивали мою печаль в более контрастный цвет. Это было естественно: когда мы расстроены, любое веселье кажется нам издёвкой над нашим положением. Я добрела до ближайшего свободного столика, утомлённо поставила свой чемодан рядом с ним и не менее утомлённо села на лавку. Ужинать мне не хотелось, но я всё-таки решила перекусить: я не хотела добавлять к своему подавленному настроению ещё и истощённый голодом организм – это было бы немудро.

– Здравствуйте, мисс! Впервые в наших краях? – спросила подошедшая ко мне хозяйка, улыбаясь так ярко и так добродушно, что мне стало немного стыдно за свой удручённый вид.

– Да. Я собиралась уезжать уже завтра. У вас найдётся комната?

– У нас половина комнат свободны, мисс! Наши края не слишком привлекают туристов. Выбирайте любую, – продолжила улыбаться она.

Я попыталась быть вежливой и улыбнуться ей в ответ, но моё лицо смогло растянуться только в вялую гримасу.

– У вас всё в порядке, мисс? Что-то стряслось?

Видимо, моя принуждённая улыбка, сочетаясь с потухшим взглядом, заявила о моём горестном расположении духа гораздо выразительнее, чем это делало спокойное, но понурое выражение лица.

– У меня всё в порядке, спасибо, – ответила я, выпрямив спину и пытаясь показать, что я умела прекрасно справляться с жизненными потрясениями.

Я заказала себе лёгкий ужин и осталась сидеть в одиночестве. Моё уединение продлилось недолго: спустя пару минут после того, как хозяйка принесла выбранную мной еду, за мой столик, не спросив разрешения и опустившись на стул напротив, подсела черноволосая девушка. Поначалу я подумала, что она всего лишь заняла единственное свободное место, но, оглянувшись по сторонам, увидела, что это было не так: вокруг меня было несколько свободных столиков. Я снова перевела взгляд на девушку: да, она не смотрела на меня – она выглядела так, будто подсела ко мне исключительно для своего удобства и не собиралась заводить со мной разговор. Я даже не успела мысленно посетовать на то, что моя трапеза будет слегка омрачена напряжённым молчанием, как она резко подняла на меня глаза и спросила:

– Нужен гид?

От неожиданности этого вопроса я слегка отпрянула. Гид? О каком гиде она говорила? Спустя пару секунд мне показалось, что я поняла, в чём было дело: скорее всего, она услышала, как хозяйка говорила мне про то, что эти края не привлекают туристов, и решила, что я приехала сюда именно с этой целью. Вероятно, она хотела договориться со мной о завтрашнем туре по окрестностям. За хорошую плату, конечно же.

– Простите? – решила ответить я: в конце концов, моё предположение было всего лишь предположением.

– Ищете короткий путь?

– Короткий путь? – слегка нахмурилась я, – Что вы имеете ввиду?

– Вам, насколько я поняла, нужно срочно попасть в соседний городок.

– Да… Вы знаете, как можно туда добраться? Сейчас?

Я задала этот вопрос очень спокойным тоном: пока что я не позволяла себе надеяться на то, что не всё ещё было потеряно, потому что если моё ожидание не оправдалось бы и сейчас, то я впала бы в ещё большее уныние, чем прежде.

– Да. Напрямик, пешком. Через лес, – ответила моя собеседница.

За наш недолгий диалог я успела подметить необычность её манер. Она, по-видимому, не любила смотреть в глаза и отводила их при каждом удобном случае, но, когда она обращалась ко мне, она глядела на меня таким пристально-холодным взглядом, что он казался почти что колючим. Он, однако, не светился никакими искрами: он был матовым, липким и почти что безжизненным.

– Вы предлагаете идти пешком? Через лес? – решила уточнить я, всё ещё не позволяя себя ликовать от предоставившегося шанса: намечающаяся авантюра казалась мне сомнительным предприятием.

– Угу, – просто ответила она, даже не подняв на меня взгляд.

Тут, читатель, мне стоит остановиться и описать внешность моей соседки по столу. Форма её лица была ближе к округлой, чем к вытянутой, её глаза были большими, ярко-карими и немного раскосыми, её нос – нешироким, её рот – шире обычного; её тонкие губы, однако, сглаживали его размер так, что всё её лицо казалось весьма гармоничным и привлекательным. Очарование правильных черт её лица омрачал её взгляд: несмотря на вялое спокойствие, он был тяжёлым и не сочетался с её полом и возрастом. И, да, на вид ей было немногим больше двадцати лет – уж точно не больше двадцати пяти. Самым примечательным в её образе были волосы; точнее, их форма: хоть её прямые и жгуче-чёрные локоны были собраны в обычную простую причёску, её лоб был закрыт чёлкой – не той чёлкой, состоящей из пары лёгких прядей, которые девушки завивали для придания своему лицу элегантности и воздушной свежести, а той, которая была густой, прямой и лежащей плотным полотном. Конечно, иногда я видела и такие чёлки, но они были гораздо выше бровей, и их носительницы закручивали их так, чтобы скрасить густоту изящностью изогнутых волн. Чёлка же моей собеседницы была удивительно прямой и почти что закрывала её брови.

Но я отвлеклась. Она подтвердила своё намерение помочь мне. Я начала постепенно разрешать себе радоваться появляющейся возможности.

– Мне и правда нужно срочно попасть туда, – подтвердила я, надеясь, что это продолжение диалога послужит достаточным выражением желания выслушать её дальнейшее предложение.

– Насколько срочно? – спросила она, подняв на меня взгляд – его тяжесть делала этот вопрос похожим на часть пристрастного допроса.

К моему удивлению, это сравнение немного меня развеселило. Кажется, мне почему-то начинала нравиться моя собеседница.

– До девяти утра.

– В девять утра вам нужно быть на входе в город? Или в каком-то определённом его месте?

– На самом деле мне не нужно в сам город. Мне нужно в имение, расположенное у его окраины.

– Вам нужно к графине?

– Да.

Выражение лица моей собеседницы на миг потеряло свою бесстрастность и озарилось весёлым изумлением.

– Хорошо. Я поняла. Подробности обсудим чуть позже, – сказала она, вернув своему лицу налёт отрешённого спокойствия и отведя взгляд в сторону так, как будто прошедший диалог чрезвычайно её утомил, – Сейчас закрепим договорённость. Вы согласны на сделку?

– Зависит от того, во сколько мы прибудем на место.

– Я рассчитаю вслух, чтобы ход моих мыслей был предельно ясен: сейчас восемь вечера; если мы выдвинемся в девять, то, учитывая вашу комплекцию, будем на месте через… – она задумалась, буравя меня настолько оценивающим взглядом, как будто я была выставлена на продажу, и она решала, стоила ли я заломленной за меня цены, – часов через пять или шесть. Скорее шесть. Будем на месте в три часа утра.

– Может, выдвинуться позднее?

– Как хотите. Выйдем в десять – придём в четыре.

– Выйдем в одиннадцать – придём в пять, – ответила я, – Я думаю, что начиная с пяти утра моё появление в доме графини не будет расценено, как бесцеремонное вторжение.

– Хорошо, выйдем в одиннадцать.

– Насчёт оплаты…

– Я слышала, сколько вы предлагали извозчикам на почтовом дворе, – перебила она меня, – Я прошу в три раза больше.

На этом месте разговора я задумалась над своим последующим ответом. Дав быстрое и лёгкое согласие, я бы заявила, что у меня с собой имелось достаточное количество денег. А вот здесь, читатель, я начала опасаться. Я собиралась слепо довериться девушке; это было абсолютно нормально – люди доверяют незнакомым женщинам гораздо охотнее, чем незнакомым мужчинам. Может, в этом и была ловушка? Может, она была частью банды разбойников? Они увидели, что в город приехала неместная одинокая девица и начала предлагать всем, у кого было средство передвижения, хорошие суммы за то, чтобы они доставили её в другой город. Они, вероятно, следили за мной! Моя собеседница знала, какие суммы я предлагала извозчикам на почтовом дворе!

– Вы начали сомневаться, – утвердительно сказала она, внимательно посмотрев на меня; тут, признаться, я не нашла, что ответить, – Если вам нужно заверение, что я не собираюсь вас грабить, то пожалуйста, – прибавила она и, подняв руку, обернулась в ту сторону, где сейчас находилась хозяйка таверны.

– Линда! – просияла та, подойдя к нам.

Линда (если это действительно было её настоящее имя) поменялась настолько разительно, как будто в неё вселилась другая душа: её взгляд стал добрым и мягким, а улыбка – яркой и искренней.

– Давно не виделись! – счастливо ответила она, – Нашей недавней общей знакомой понадобились услуги гида, и я тут как тут, – прибавила она, продолжая улыбаться.

– Как же я рада тебя видеть! – воскликнула хозяйка, – Заходи почаще, чего тебе стоит! Ты в надёжных руках, не беспокойся, – подмигнула она мне, – Что вам принести?

– Что-нибудь посущественнее, чем это, – сказала Линда, взмахом ладони показав на мой лёгкий ужин, состоящий в основном из хлеба и тушёных овощей, – Давай вашу самую сытную порцию. Две.

Хозяйка одобрительно кивнула и ушла. Это тёплое приветствие не умалило моих опасений. Они могли быть сообщницами.

– Послушайте, – сказала Линда, убрав с лица напускную дружелюбность, но сохранив во взгляде весёлую расположенность, – Если бы я хотела вас ограбить, я бы сделала это так, как делают обычные воры – либо на улице, либо тихо прокравшись к вам в комнату. Я бы не стала разводить этот спектакль.

Это заверение, к моему изумлению, быстро убедило меня в искренности её слов.

– Хорошо, – ответила я, – Я согласна на стоимость. Половину отдам вам перед выходом, половину – на месте.

– Справедливо. Договорились. Я, как вы уже поняли, Линда, – сказала она, протянув мне руку.

– Изабелла, – в свою очередь представилась я, пожав протянутую мне ладонь.

– Помимо цены, я выставлю вам ещё несколько условий нашего похода. Вы должны будете согласиться со всеми, иначе я отзову предложение. Все условия, кроме одного, разумны и нужны для того, чтобы обеспечить вашу безопасность.

– Если так, то я с радостью на них соглашусь. Но что же это за одно таинственное условие? – спросила я, позволив себе лёгкую улыбку – меня преследовало абсурдное ощущение, что мы уже успели подружиться; дело, скорее всего, было в том, что она мне действительно понравилась, несмотря на все свои странности.

– Мы будем непрерывно находиться в компании друг друга несколько часов. Я ненавижу жеманство. Либо мы с вами переходим на ты, либо… – она прервалась, так как хозяйка, со словами «приятного аппетита, милые барышни», поставила на наш стол две порции сытного ужина такого размера, с каким я бы не справилась, даже будучи необыкновенно голодной.

– Либо? – спросила я после того, как Линда не продолжила свою речь, а почему-то уставилась на свою порцию еды так, как будто сомневалась, что именно она должна была с ней делать.

– Либо мы переходим на твой родной язык, который лишён этого досадливого расслоения местоимений, – подняв глаза, ответила она на том языке, которому я была научена с рождения; она, к моему удивлению, говорила почти что без акцента.

– Я, конечно же, не против… – удивлённо пробормотала я, поздно подумав о том, что моё удивление могло смотреться неуместно – никто ведь не удивлялся тому, что я знала их язык, – Озвучь, пожалуйста, другие условия.

– Хорошо. Слушай внимательно. Во-первых, хорошо поешь, – Линда кивнула на мой недавно принесённый горячий и сытный ужин, – Во-вторых, закажи себе котомку с провизией в дорогу. Не думай, что плотно поев сейчас, ты избавишь себя от необходимости есть в пути. Не избавишь: в лесу не прямые дороги и тебе понадобится много усилий, чтобы идти по петляющей тропе. К тому же там холодно. Поэтому, в-третьих, тепло оденься. Если, выбрав наряд, тебе покажется, что тебе может быть в нём жарко – не будет, поверь мне. В-четвёртых, мы будем делать привал каждый час, даже если тебе будет казаться, что это лишнее. Это не лишнее, поверь мне на́ слово. Пятое: ты должна идти только туда, куда иду я и не отходить от меня далеко. Это очень важно. Справишься?

– Конечно, – ответила я, чуть вздёрнув подбородок в жесте задетой гордости: по её мнению, мне не хватило бы ума соблюсти эти простые инструкции?

– Мне не кажется, что тебе не хватит ума соблюсти все эти пункты. Я просто заручаюсь твоим открытым согласием.

Тут, читатель, настал один из тех очень редких моментов моей жизни, когда я забывала всё воспитание, так прилежно привитое мне родителями и гувернантками.

– Ты читаешь мои мысли? – воскликнула я, подавшись вперёд и так исказив лицо от своего безмерного удивления, что, как мне показалось, исполни я этот номер перед театральной комиссией, меня бы тут же приняли в труппу.

– Я не читаю мысли, – уверенно сказала моя собеседница, направив на меня свой холодный взгляд, – Я отлично читаю лица.

Мы так и застыли в этой красивой безмолвной сцене: она – чуть откинувшись назад и плашмя положив одну из ладоней на стол, я – наклонившись вперёд и смотря на неё широко распахнутыми от изумления глазами. Неожиданно я подумала, что я тоже была не так уж и плоха в считывании людей: её реакция показалась мне немного обиженной – как будто в то время, как я негодовала от того, что она усомнилась в моей способной выполнить простой список предписаний, она была возмущена тем, что я сочла её неспособной считать простейший жест слегка оскорблённого достоинства. Эта обида впервые сделала её похожей на живого человека – до этого мгновения она казалась мне выросшим в глуши отшельником, которому в некой воображаемой школе рассказали, как ведут себя люди, но не показали, как именно они это делают. Эта ассоциация показалась мне весьма забавной.

– Я сказала что-то смешное? – не меняя ни позы, ни взгляда, спросила Линда, посмотрев на мою расцветшую улыбку.

Я рассмеялась. У меня никогда не было близких подруг, и я вдруг подумала, что мы с ней могли бы неплохо сойтись.

– Извини, пожалуйста, за мою реакцию, – ответила я, сев прямо и продолжив улыбаться, – И извини за комментарий, который я собираюсь дать, но я никогда не видела таких манер, как у тебя. Точнее, не манер, а взглядов и интонаций. Они выглядят так, как будто ты не привыкла много разговаривать с людьми. И извини, если мой смех тебя задел. Я не имела намерения уязвить тебя.

Судя по её смягчившемуся взгляду, моё объяснение показалось ей не только удовлетворительным, но и забавным.

– Да, я и правда нечасто разговариваю с другими, – ответила она, снова отведя от меня взгляд так, будто его предыдущая упрямая направленность в мою сторону отняла у неё много энергии.

Сквозящая через её образ непривычка к разговорам, которая для меня, как для её собеседника, выливалась в отсутствие той вовлечённости и поддержки, выражаемой взглядами, мимикой, позой, жестами и интонациями, которую мы все, как я только что поняла, всегда принимаем за должное, действительно делала её необычной, и заставляла меня думать о том, что она, возможно, была по своей натуре робким человеком; но нет: присмотревшись внимательнее, я увидела, что, как она и сказала, это было всего лишь следствием непривычки – уж чего-чего, а робости в ней не было.

– И в-шестых, – вдруг сказала она, – Мы не пойдём вот с этим, – она кивнула на мой чемодан.

– Ты предлагаешь мне оставить все мои вещи? Это будет неудобно. Я не могу появиться на приёме у бабушки в пыльном дорожном платье.

– Нет, я не предлагаю тебе оставить тут свои вещи. Купи у хозяйки пару тряпичных рюкзаков, а чемодан оставь здесь, чтобы потом вернуться сюда; или обменяй рюкзаки на него – если он тебе не настолько дорог, чтобы возвращаться за ним. Сложи в рюкзаки свои вещи. Один их них понесёшь ты, другой – я: так будет лучше всего для нашей скорости. В мой можешь положить чуть больше: я уверена, что у меня больше выносливости, чем у тебя. Я не хочу тебя обидеть, если что: просто мой образ жизни научил меня ходить даже по нехоженым лесам. Так что я уверена, что я более выносливая, чем ты.

– Я не обижаюсь, – ответила я, хотя это была неправда: меня немного задело это замечание – я выросла за городом, немало ездила верхом и считала себя стойким человеком.

– Допустим, – усмехнулась она, вызвав на моём лице невольную улыбку, – Настоятельно советую тебе сделать так: хорошо поужинай, закажи у хозяйки провизию в дорогу, сними комнату и, разобравшись с вещами, тут же иди спать. Короткий сон должен тебя взбодрить. Я буду ждать тебя в одиннадцать часов вечера у входа в таверну. Договорились?

– Да, спасибо. Договорились, – кивнула я, и Линда, не удостоив меня прощанием (я и не надеялась на него: она выглядела не очень прилежной ученицей на тех уроках человеческого поведения, которые, как я представляла, она посещала в своей выдуманной школе), быстро встала и ушла, так ни разу и не прикоснувшись к заказанному ей ужину.

Я не расстроилась из-за того, что мне придётся за него платить: я просто-напросто попрошу использовать его, как часть моей провизии навынос.

Сделав всё так, как мне и посоветовала моя новая знакомая, я устроилась в своей небольшой дощатой комнате, единственным украшением которой было старое выцветшее настенное панно, изображавшее ночной лес, кишащий сверчками и летучими мышами. Заранее тепло одевшись, я легла на кровать и, не укрываясь одеялом, быстро уснула.

Мне показалось, что стук, разбудивший меня, раздался через одну секунду после моего засыпания. Я попросила мальчика-слугу, чтобы он постучал в мою дверь без пятнадцати одиннадцать. Встав с кровати, я приоткрыла дверь, поблагодарила мальчика, дав ему несколько монет, и, совершив последние действия, необходимые мне для того, чтобы быть полностью готовой для ночного путешествия, взяла в руки по рюкзаку и осторожно спустилась на первый этаж, а затем – на улицу.

Час первый, 23:00 – 00:00

Линда, как и обещала, ждала меня неподалёку от входа. Она была одета по-другому: если в таверне на ней было платье неброских естественно-холщовых цветов, то сейчас она облачилась в смесь чёрного и тёмно-коричневого. Её смоляным волосам и карим глазам этот наряд, несмотря на простоту фасона, очень шёл.