Назия просит обойтись без поминок бесплатное чтение

Taha Kehar

No Funeral for Nazia

© Taha Kehar, 2023

© Анастасия Фомичева, перевод, 2023

© ООО «Издательство АСТ», 2024

Посвящается Парши и светлой памяти Наз

Моя дорогая Нури,

я понимаю, что за долгие годы не раз проверяла на прочность твои терпение и великодушие. Но, ускользая в следующую жизнь, попрошу еще об одной последней услуге: не нужно поминок, лучше устройте вечеринку. Все детали ты найдешь в моем голубом дневнике – том, что я держала при себе все последние месяцы.

С бесконечной любовью,

Назия

Последняя воля

Наурин поднялась из плетеного кресла и неспешно побрела по мощеным дорожкам вдоль газона – как прежде делала Назия. Поравнявшись с бугенвиллеей, она разгладила складки своей грязно-белой хлопковой курты[1] и остановилась, чтобы закурить. Сделала терпкую, с привкусом древесины затяжку и со вздохом выпустила дым изо рта. Хрустнула шеей и оглядела лозу, проведя пальцем по ее тонким, будто бумажным листьям – буйство розового цвета на фоне лазурного неба Карачи.

Внезапно ее голову пронзила вспышка мигрени. Наурин прижала большие пальцы к векам и помассировала виски. Спустя несколько минут боль отступила, и она сделала глубокий вдох.

– В чем дело? – голос Асфанда разорвал тишину, нарушаемую лишь криками ворон вдали и тихим стрекотом сверчков. – Тебе нездоровится? Что ты бродишь по саду, как привидение?

Его взгляд упал на пачку «Мальборо лайт», которую Наурин неловко спрятала в кулак. Асфанд пришел в ужас.

– Нури, зачем ты взяла сигареты Назии?! – гневно выдохнул он, тут же отбирая у жены пачку. – Захотела сойти в могилу следом за сестрой? Прекращай немедленно!

Наурин недовольно нахмурилась, морщины на ее лбу стали глубже. Она добрела до широкого плетеного кресла, с глухим звуком опустилась в него, примостив свое грузное тело на толстой желтой подушке, и продолжила глядеть на лозу.

Шаркая, Асфанд подошел к жене, отложил сигареты на столик из красного дерева и опустился перед ней на колени.

– Нури, нужно быть сильной. Я понимаю, ты потеряла Назию всего несколько часов назад, но нельзя расклеиваться. Впереди еще подготовка к похоронам, столько дел. Не время начинать курить из-за стресса.

– Я не из-за стресса курю, – Наурин отвернула голову, сводя на переносице и без того нахмуренные брови. – Я просто хотела почувствовать себя на месте сестры, понять, что она ощущала на своих утренних прогулках. Она всегда подходила к бугенвиллее, курила и затем делала еще несколько кругов.

Асфанд был сбит с толку подобной реакцией жены на смерть Назии. Он хотел было напомнить ей о разногласиях, которыми были осложнены отношения сестер. Это казалось отличным антидотом против тяжелых мыслей жены, который не позволил бы ей окончательно скатиться в меланхолию. Но вместо этого Асфанд решил отделаться парой банальностей, которые ждешь скорее от дальних родственников и незваных гостей.

– Нури, чем скорее мы начнем забывать усопших, тем лучше, – сказал он, тяжело опуская ладонь на плечо Наурин.

Та резко сбросила его руку и вскочила на ноги.

– Еще столько всего нужно сделать перед поминками, – продолжил Асфанд. – Твоя сестра пользовалась популярностью. Уверен, мне сегодня придется утешать немало убитых горем аашиков.

– Не будет никаких поминок! – решительно заявила Наурин, проигнорировав попытку мужа покритиковать поведение ее сестры. – Назия хотела, чтобы мы устроили прощальную вечеринку, на которой все могли бы проститься с ней, но обойтись без истерик и рыданий, как обычно бывает на поминках. Она заранее приготовила список гостей и инструкции по поводу всего, что следует сделать после ее смерти. Мы похороним ее в узком кругу, Асфанд. Назия не хотела, чтобы ее друзья присутствовали при том, как ее тело будут опускать в могилу. Мы с тобой можем договориться, и ее закопают уже сегодня. А затем мне нужно сделать несколько звонков и пригласить гостей на вечеринку. Назначим ее на эту субботу.

Новости ошеломили Асфанда, и он застыл, не находя слов, чтобы выразить возмущение, которое вызвало в нем предложение проводить Назию в последний путь подобным образом. Наурин взяла со стола сестрин голубой дневник и бегло пролистала его.

– Нури, это… это… совершенно неприемлемо! – напряженно произнес Асфанд, с трудом скрывая раздражение и гнев в голосе. – Что скажут люди? Ваши родственники ждут джаназу и сойем, а не долбаную вечеринку. Некоторые станут настаивать на собраниях каждый четверг и челуме. Как мы им скажем, что вместо чтения Корана у нас будет вечеринка?!

– Родственники много лет нас не навещали, Асфанд, – спокойно ответила жена. – Многим из них все еще очень нравится нас ненавидеть. Кроме того, Назия была той еще чертовкой. И придумала, как их осадить.

Подавив ухмылку, Наурин раскрыла дневник и указала Асфанду на строчки, написанные красными чернилами – небрежным почерком Назии.

«Солги им. Скажи, что я убила себя. Тогда они вас не побеспокоят. Набожные мусульмане не придут на мои похороны, если будут думать, что я закинулась упаковкой парацетамола».

– Ты выжила из ума?! – Асфанд выхватил дневник из рук Наурин и отшвырнул на единственную проплешину посреди пышного сада. – Это совершенно, абсолютно, категорически неприемлемо. Твоя сестра всегда наплевательски относилась к чувствам других. Ее ни капли не волновало, что скажут люди: творила, что вздумается. Но ты-то всегда была разумнее – хорошая дочь, которая всегда делала все, как положено. Прошу, веди себя обдуманно. Постарайся меня понять, Нури: если мы сделаем так, как хотела Назия, мы больше не сможем показываться людям на глаза. Пойдут разговоры.

С тяжким вздохом Наурин поднялась из кресла и подошла к отброшенному дневнику. Наклонилась и подняла его.

– Асфанд, решать не тебе! – сказала она, стряхивая грязь со страниц, испещренных хитросплетением завитков, хвостиков и тоннелей почерка Назии. – От тебя требуется только содействие. Позвони маулави-сахибу, заведующему мечетью на кладбище, и договорись о гусле и погребении сегодня же. Мы с тобой пойдем туда ближе к вечеру и все сделаем.

Наурин поковыряла пальцем последний комочек грязи, прилипший к странице, и щелчком убрала его. Затем прижала дневник к груди и прошла в дом.

Асфанд недовольно цыкнул и нехотя поплелся за ней.

– Хоронить кого-то – это не в парке Замзама прогуливаться, – пробубнил он. – Существуют определенные правила. Сомневаюсь, что тебя пустят на кладбище Гизри на погребение.

Наурин послала Асфанду испепеляющий взгляд. И это сказало ему о сложности ее положения куда больше, чем самый долгий разговор. Двадцать восемь лет брака научили Асфанда читать каждую ухмылку или недовольный изгиб бровей жены. Последняя крупица их близости, которая с годами не просы́палась сквозь пальцы.

Принимая поражение, он прошептал:

– Я найду, как это устроить, Нури…

– Спасибо! – грозно прошипела она. – И не разочаруй меня.

Асфанд подождал, пока стихнет цоканье ее каблуков по мраморному полу. Только убедившись, что она ушла в дом насовсем, он снова вышел в сад. Взял в зубы сигарету и поднес к ней старую зажигалку «Зиппо», которую всегда носил в кармане. Обжег пламенем кончик.

Легкий ветерок качал бугенвиллею, тихонько посвистывая ее листьями, добавляя еще одну нотку в симфонию из разноголосых криков птиц и гула машин на бульваре Сансет. Шагая по мощеной дорожке, Асфанд сделал мысленную заметку: велеть садовнику постричь газон и полностью срезать этот вьющийся кустарник.

«Все кончено!» – кричал его внутренний голос. Даже воспоминаний казалось недостаточно, чтобы утешить его разбитое сердце.

Би Джаан повернула ручку плиты, и яростное голубое пламя под стальной сковородой чуть ослабело. Старая экономка добавила в бирьяни вареный рис, шафран, кориандр и мяту, бережно все перемешала и накрыла крышкой.

– Сорайя! – крикнула она, снова подкручивая ручку, чтобы блюдо томилось на медленном огне. – Иди сюда, сейчас же.

Би Джаан недовольно цокнула, когда племянница зашла на кухню и, позвякивая медными браслетами, просеменила к столу. Девушка мурлыкала под нос мелодию из фильма с Санни Леоне [2], что всегда приводило ее тетушку в ярость. Длинные спутанные волосы Сорайи спадали по левому плечу, оставляя правую сторону шеи открытой для любопытных взглядов соседских слуг, которые частенько карабкались на разделявший владения забор, чтобы поглазеть на нее. Радея о приличиях, Би Джаан ухватила часть волос племянницы и забросила их на правое плечо. Судя по тому, как расширились глаза Сорайи, это было болезненно, но девушка не возразила.

– Сколько раз говорить – одевайся пристойно! – воскликнула Би Джаан. – Зачем открываешь шею? Кого из соседских слуг пытаешься соблазнить?

– Вах, фуппо! – Сорайя ткнула пальцем в тетку. – Тебе, значит, можно не покрывать голову и шею дупаттой! А когда речь обо мне – так это сразу грех.

– Довольно! – закричала старая экономка. – Как ты смеешь так со мной разговаривать, да еще в подобное время?! Назия-апа так много для тебя сделала! Прояви уважение к ее памяти.

Сорайя передернулась от отвращения, почти по-детски выражая презрение к лицемерию тетушки.

– Для тебя она тоже сделала немало, – фыркнула она. – И что-то я не вижу, чтобы ты скорбела. Только мне нравоучения читаешь.

– Давай поживее, – буркнула Би Джаан, игнорируя дерзость Сорайи. – Нужно показать Наурин-биби, что от тебя все еще есть толк. Не хочу, чтобы она сказала, что больше не нуждается в твоих услугах, раз Назия-апа умерла.

– Ну вышвырнут меня – и что? – невозмутимо отозвалась Сорайя. – Я и не хочу тут оставаться, особенно если мне не рады. Все в нашей деревне думали, что я когда-нибудь стану известной актрисой. Разве ты не понимаешь, что мой актерский талант и танцы заткнут за пояс даже самых именитых звезд?

– Само собой! – саркастично пропела Би Джаан. – Разве может следующая Мадхури Дикшит[3] бросить свои фильмы и горбатиться на кухне, занимаясь домашней работой?

Сорайя зарделась от такого, как ей показалось, редкого комплимента от фуппо. Но затем заметила, что на хмуром лице тетки не отражается ни тени восторга, и яркая улыбка девушки подугасла. Тетушка растила ее с пеленок, после того как мать Сорайи умерла родами. И тем не менее Сорайя по сей день не научилась различать, когда тетя злится, а когда шутит.

– Когда уже до тебя дойдет? – голос Би Джаан прозвучал гораздо жестче, чем раньше. – Потеряешь работу, и твоего сироту-братца будет некому содержать. Твой отец, земля ему пухом, никогда тебя за такое не простит.

Слова Би Джаан ужалили Сорайю, хотя девушка и попыталась скрыть гнев. Как ни силилась она сдержаться, все ее нутро требовало хоть как-то – как угодно – выплеснуть, облечь в слова ту обиду и боль, что причинили ей жестокие слова тетушки.

– Ракиб тут не единственный сирота, фуппо, – запинаясь, произнесла Сорайя: говорить такие дерзкие слова было все-таки нелегко. – Ты вечно забываешь, что, когда автобус, где ехал отец, разбился, я тоже стала сиротой.

– Что ты сказала?! – прогремела Би Джаан. – Не смей говорить со мной таким тоном, чокри! Все, иди мой посуду и накрывай на стол. Хочу, чтобы Наурин-биби и Сахиб поели перед тем, как идти на кладбище, – Би Джаан сняла крышку со сковороды и помешала комки риса большой ложкой.

– Фуппо, – выпалила Сорайя с необычным для нее энтузиазмом, – а почему никто не пришел на джаназу Назии-апа?!

– Наурин-биби сказала, что джаназы не будет, – испытывая дискомфорт, Би Джаан переступила с ноги на ногу и мигом забыла свой гнев. – Сказала, будет небольшое собрание, вечеринка, через несколько дней. Придут только близкие друзья Назии-апа, – экономка покачала головой и засуетилась над сковородками: несуразность того, что она только что произнесла, требовала занять чем-то руки.

– Мне кажется очень странным, что никто не пришел, – продолжила она, когда Сорайя подошла к шкафчику из тика. – У Назии-апа было множество друзей. Но в последние годы они перестали ее навещать.

– Почему перестали? – спросила Сорайя, не подумав, – больше из любопытства, чем из-за беспокойства.

Она достала из шкафчика большое сервировочное блюдо и принялась протирать его полотенцем, ожидая ответа Би Джаан.

Старая экономка опустила взгляд, шумно выдохнула и ущипнула себя меж седеющих бровей. Сорайя наблюдала, как меняется выражение ее лица, совершенно сбитая с толку тем, что невинный вопрос так задел тетушку.

– Не трать мое время подобными расспросами! – воскликнула Би Джаан и погрозила племяннице пальцем, выражая крайнее негодование. – Смотри, чтобы все вилки и ложки блестели. Не дай бог, я замечу хоть одно пятнышко!

Затем она спешно покинула кухню, скрывшись в просторной кладовке возле комнат прислуги, и плотно прижала дупатту к губам. Вскоре Сорайя услышала приглушенные всхлипы. Сердце девушки дрогнуло и заколотилось о грудную клетку, угрожая сломать ребра. Она подкралась к раздвижной двери, ведущей к комнатам прислуги, и сквозь пыльную сетку увидела, как из покрасневших глаз тетушки катятся слезы.

Сорайе хотелось броситься утешать Би Джаан, но она не могла понять, что же так сильно огорчило фуппо. Ей всегда казалось, что Назия-апа и Би Джаан друг друга недолюбливают и вечно с наслаждением спорят из-за домашних дел. С тех пор как Сорайя начала здесь работать, она не раз слышала, как Назия-апа жаловалась, что Би Джаан снова забыла добавить зеленый лук в ее салат с авокадо, разбила или антикварную вазу, или еще какую драгоценную вещицу, пока убирала в ее комнате, либо прожгла ее сари баранаси, когда гладила его для важного мероприятия. Би Джаан находила способы платить хозяйке той же монетой: то кинет тухлое авокадо в салат, то займется глажкой ее дизайнерской одежды в последнюю минуту, когда Назии уже нужно отправляться на торжество. Почему же сейчас Би Джаан вдруг плакала о смерти той, с кем так часто враждовала?

– Би Джаан! Сорайя! – голос Наурин вывел девушку из задумчивости. – Поторопитесь, пожалуйста. Мы с Сахибом скоро уходим на кладбище.

– Хорошо, Наурин-биби, – отозвалась Би Джаан, вытирая глаза своей дупаттой и возвращаясь на кухню.

Пока старая экономка накладывала бирьяни в сервировочное блюдо, Сорайя разглядывала слезинки, которые оставались висеть на ресницах тетушки, как бы та ни старалась их сморгнуть. Ей было жаль тетю, хотя она вряд ли могла бы объяснить почему.

– Глупая идея устраивать вечеринку вместо поминок, – сказала Би Джаан, возвращая ложку в сковороду. – Наурин-биби совершает большую ошибку.

– Как можно праздновать чью-то смерть, фуппо? – недоумевала Сорайя. – Разве смерть – не горе? Как же рона дона?

Би Джаан приложила палец к ее губам, призывая племянницу замолчать. Только так она могла помешать девочке переступать границы, суя нос в дела, в которые прислуге лезть не пристало.

Сорайя несла поднос в столовую, и вес блюда, столовых приборов и тарелок отзывался ноющей болью в ее локтях. Эта боль напомнила ей о словах Ракиба, произнесенных после похорон их отца.

«Я настоял, чтобы мне позволили нести гроб вместе со всеми, – сказал тогда ее брат. – Самир-маму сказал, что я не справлюсь. Но я настоял. Баджи, ты не поверишь, но я все еще ощущаю тяжесть его тела».

Слова Ракиба врезались в память, оставив на ней шрам. Накрывая на стол, девушка думала: может, им с братом тоже стоило устроить праздник, а не продолжать нести вес мертвого тела отца на своих плечах еще долго после того, как оно было предано земле? Она была уверена, что, сделай они так, их жизни стали бы если и не более счастливыми, то по меньшей мере совсем иными.

Они ехали на кладбище, и послеобеденное солнце жгло кожу Наурин. Она стерла капли пота со лба носовым платком, включила кондиционер и шумно вздохнула. Надо же было Назии умереть летом! Наурин задумалась. Сестра знала, как доставить людям побольше неудобств – особенно тем, кто ее любил.

– Фургон едет за нами? – спросила она, обернувшись к «Сузуки», везущему тело Назии. Тот теснился среди прочих гудящих машин, автобусов и мотоциклов загруженного бульвара Сансет.

– Не волнуйся, – сказал Асфанд, сворачивая на дорогу, ведущую к кладбищу. – Ты же велела им следовать за нашей машиной. Хватит суетиться, просто наслаждайся сестриными похоронами.

Едва эти слова слетели с его губ, Асфанд тут же пожалел о своем ядовитом тоне. Разрываемый виной и яростью, он недовольно посигналил заплутавшему рикше, пытавшемуся обогнать их автомобиль.

– Это не похороны, – ответила Наурин, пропустив мимо ушей язвительное замечание мужа. – Хватит их так называть.

– Прости, это было грубо, – сказал он с небывалым сочувствием в голосе. – Ты знаешь, я не хотел. Я просто…

– Это не похороны! – внезапно повторила она тоном, полным ярости.

Повисла короткая пауза, в конце которой молчание стало невыносимым.

– Уже решила, кого пригласишь на вечеринку? – спросил Асфанд, лишь бы сказать хоть что-нибудь.

– Назия заранее составила список гостей. Там шесть имен, не считая нас с тобой.

Асфанд кивнул, а затем поспешил сменить тему, чтобы больше не говорить о вечеринке, которую категорически не одобрял.

– Ты счастливица. Вероятно, единственная женщина в стране – если не единственная мусульманка в мире, – которой разрешили присутствовать на кладбище во время погребальной церемонии. Маулави-сахиб сперва противился. Но я дал ему хрустящую пятитысячную купюру и заверил, что ты не из тех чересчур эмоциональных женщин, что причитают, будто раненые птицы.

Наурин встретила этот сомнительный комплимент молчанием и кряхтящим покашливанием.

– Опять курила, да? – проворчал Асфанд. – От тебя пахло сигаретами, когда мы выходили из дома.

– Не начинай все заново! – огрызнулась она, отстраняясь от мужа и отворачиваясь к окну и потоку машин за ним. – Это не твое дело. Назия вон дымила без перерыва.

– И посмотри, как она кончила, – с сожалением произнес Асфанд. – Сегодня ее засыплют сырой землей. А ей и пятидесяти не было. Какой смысл всю жизнь курить и флиртовать с каждым встречным, если в итоге от тебя не останется ничего, кроме надгробного камня?

Он боялся, что жена неверно истолкует его слова, но Наурин коротко покосилась на него и вдруг улыбнулась. Асфанд притянул ее руку к своим губам, поцеловал и отпустил, прежде чем кто-либо мог бы заметить этот редкий меж ними жест любви и заботы.

– Назия, как никто другой, знала, как привлечь мужчин, – с тихим смешком заметила его жена. – Всяких мужчин. Молодых, пожилых, богатых, бедных, одиноких, женатых…

Асфанд прочистил горло и покрепче сжал руль, чтобы унять дрожь в руках. Наурин опустила стекло, выудила из сестриной пачки «Мальборо» сигарету и закурила. Возражать Асфанд не стал.

Скорбящие

Трель мобильного телефона вырвала Парвин Шах из глубокого сна. Она раздраженно застонала и кое-как поднялась на ноги.

– Вечно я кому-то нужна – и поспать не дадут…

Ворча себе под нос, она потянулась. Нужно было поставить на беззвучный, прежде чем ложиться дремать.

– Алло, – сказала она, включив громкую связь, подавив зевок и про себя обругав звонящего.

– Назия умерла, Пино… – прошептал голос Наурин из динамика. – Ее не стало вчера ночью.

– Что?.. – переспросила Парвин, чувствуя, как заколотилось сердце.

Сон сняло как рукой. Тяжелой поступью она дошла до письменного стола у окна, открыла его ящик и стала ворошить содержимое: старый пузырек чернил, нераспечатанную ручку «Паркер» и стопки коричневых конвертов. Выудив один из последних, Парвин открыла его и вытащила оттуда листок бумаги с потрепанными краями. Она вгляделась в детский, схематичный рисунок двух девочек с хвостиками, подписанный сверху кривым, небрежным почерком. «Моей лучшей подруге, Парвин, с любовью, Назия», – было выведено черным восковым мелком над их овальными лицами. На глаза женщины навернулись слезы и ручьями заструились к ямочке на подбородке. Она прикрыла рот рукой, чтобы подавить стон, но эмоций было не сдержать.

Чувствуя ее отчаяние, Наурин глубоко вздохнула и стала терпеливо ждать, когда собеседница успокоится.

– Мы похоронили ее час назад, – наконец произнесла она. – Ты знаешь, она была бунтаркой и сложным человеком. Она не хотела поминок. Попросила устроить прощальную вечеринку. Все пройдет у нас дома, в эту субботу, Пино.

– Какие скорбные новости… – промакивая покрасневшие глаза бумажным платком, сказала Парвин. – Что именно произошло? Кажется, она была в добром здравии. На прошлой неделе я пересеклась в кафе госпожи Дауд с одной знакомой, и она говорила, что Назия прекрасно себя чувствует. Рассказывала, что она только закончила очередную рукопись и сдала ее в издательство. Какая трагедия!

– Она умерла во сне, – мягким утешительным шепотом произнесла Наурин: слова слетали с языка с выученной легкостью. – Что нам остается, кроме как смириться с реальностью? Единственное, что я могу теперь сделать для своей старшей сестры, это исполнить ее последнюю волю. Пожалуйста, приходи в субботу, Пино. Она хотела, чтобы ты пришла.

– Я… э-э-э… приду… – произнесла Парвин, с трудом складывая слова в предложение. – Вечеринка?..

– И Сабин приводи, – добавила Наурин. – Я бы сама ей позвонила, сообщила бы. Но, кажется, она не хочет со мной разговаривать.

Парвин ахнула, чувствуя, как разум мутится от нового страха:

– Но Нури, как же я ей скажу такое?! Я не смогу. Не смогу.

– Пино, не глупи! – резко отозвалась Наурин. – Ты Сабин почти как мать, особенно с тех пор, как уговорила ее оставить Назию три года назад. Уверена, ты сообразишь, как с ней справиться.

– Не надо меня упрекать! – повысила голос Парвин, в миг разрушая иллюзию дружеского общения. – Я ничего не делала. Сабин сама выбрала меня вместо своей дорогой матушки.

– Пино, – выплюнула Наурин, – прояви хоть каплю уважения к моей сестре! Если ты не скажешь Сабин, то я буду вынуждена сообщить ей кое-что о тебе, что ей тоже не помешает знать. Уверена, ты придешь в восторг.

– Ладно, я скажу ей, – бросила Парвин, опасаясь, что угроза Наурин и правда может разрушить их с Сабин хрупкие отношения. – И обязательно приведу ее с собой.

Когда Наурин повесила трубку, Парвин промокнула глаза и щеки бумажным платком, положила рисунок на комод и, сделав глубокий вдох, направилась в комнату Сабин.

Долгие месяцы Парвин свято верила, что вырвать Сабин из цепких лап Назии было одним из главных достижений ее жизни. Но она никак не ожидала, что девушка станет для нее обузой. Парвин не была готова сделаться любящей матерью – уж точно не для дочери Назии. Покинув родительский дом, Сабин не смогла удержаться ни на одной работе, а последние пару месяцев так и вовсе не работала. Вместо этого ее часто можно было увидеть на улицах Карачи – она сидела боком на багажнике велосипеда, крепко прижимаясь к тому, кто крутил педали. Парвин была шокирована таким поведением, не приставшим девушке, но смелости высказать свои претензии Сабин в лицо ей не хватало. Опыт научил ее, что люди, чье сердце разбито, зачастую справляются с этим странными способами. Однако и отрицать факты она тоже не могла: без стабильного дохода дочь Назии превратилась для Парвин в нахлебницу. А теперь, когда Назия ушла из жизни, на плечи Парвин легли и другие обязанности относительно девушки, и она оказалась совершенно не готова к таким последствиям.

Парвин налила себе холодной воды и стала пить ее медленными, осторожными глотками. Она велела горничной принести Сабин бутылку с водой и стакан – девушка сидела на диване в молчаливом неверии с тех пор, как услышала новости о матери, – но вскоре поняла, что жажду здесь, похоже, испытывает только она сама, ведь новость о кончине Назии вырвала ее из долгого сна.

– Как она умерла, тетя Пино? – спросила Сабин, пряча заплаканное лицо в ее новую камизу из магазина «Сана Сафиназ». – Мама болела? Наверняка это он что-то с ней сделал. Ему нельзя доверять.

– Нет, нет, бети, – сказала Парвин, опуская голову на макушку Сабин в жесте утешения. – То было веление Аллаха. Нам остается лишь смириться с его волей.

Сабин, преисполненную горя и гнева, не удовлетворила логика тети.

– Я никогда не прощу Асфанда! – обозленно бросила она, сосредоточенно хмуря брови. – Это он виноват в маминой смерти.

– Не говори так, – сказала Парвин, пораженная театральной мелодраматичностью Сабин. – Они с женой на много лет приютили вас с матерью у себя. Зачем ему причинять ей вред?

– Ты прекрасно знаешь, как он с ней поступил, тетя Пино, – Сабин перевела взгляд вдаль. – В обмен на крышу над головой он принуждал ее делать гнусные вещи. В конце концов она сдалась и согласилась на интрижку с ним.

Парвин пригладила волосы Сабин ладонью, гадая, стоит ли сказать девушке, что роман Назии и Асфанда был не более чем слухом – сплетней соседок, которой так и не нашлось подтверждения. «Я не могу сказать ей правду, – думала она. – А если Сабин узнает, что я ей лгала, то никогда не простит».

– Асфанд мог хотя бы спросить меня, не хочу ли я присутствовать на похоронах матери, – ломающимся голосом произнесла Сабин. – Наверняка велел тете Наурин меня отвадить.

– Давай съездим, отдадим дань уважения, – ответила Парвин. – Твоя мать не хотела традиционных похорон с поминками. Она попросила, чтобы мы устроили ей прощальную вечеринку.

– Мама всегда была эксцентричной, – шмыгнула носом Сабин, а затем яростно воскликнула:

– Но я все равно должна была находиться рядом с ней! Это все из-за Асфанда.

Парвин смерила Сабин взглядом, полным недоверия и беспокойства, отчасти надеясь, что ее молчания будет достаточно, чтобы утешить дочь Назии.

– Что мы вообще будем делать на этой вечеринке? – продолжила Сабин через несколько минут, наконец взяв себя в руки.

– Надеюсь, не умирать с голоду, – легкомысленным тоном отозвалась Парвин в попытке подбодрить девушку. – Твоя тетушка Наурин ужасно готовит.

Проигнорировав попытку тети Пино пошутить, Сабин поднялась с места и вернулась к себе в комнату. Когда она хлопнула дверью, Парвин инстинктивно зажала руками уши, чтобы уберечь их от громкого звука. «Вот уж правда, характером вся в мать», – подумала она.

Свет уличных ламп лился сквозь оконные решетки, ложась на письменный стол длинными прямоугольниками. Вернувшись к себе, Парвин поняла, что видит сейчас перед собой единственные светлые полосы, которые может предложить ей этот долгий и горький день. Она стала шарить пальцами по стене, пытаясь нащупать выключатель потолочного вентилятора, с кривой улыбкой рассматривая изощренное хитросплетение теней на столешнице. Когда вентилятор наконец заработал, внезапный порыв воздуха сдул со стола рисунок. Тот упал на афганский ковер ручной работы, да так и остался лежать, подрагивая уголками на гладкой поверхности. Парвин подобрала бумагу с пола, зажгла настольную лампу и снова стала разглядывать рисунок.

Она сохранила его как сувенир на память об их с Назией беззаботном детстве. Их дружба крепла в те неловкие годы юности, когда они учились быть друг другу наперсницами. И хотя их отношения не выдержали ударов судьбы, Парвин хранила напоминание о тех днях, когда она была для подруги чем-то большим, нежели просто случайной жертвой ее маленьких мятежей. Этот листок бумаги был единственным свидетельством бесхитростного очарования Назии, ее невинности.

Зазвонил телефон, отвлекая Парвин от ее мыслей. Она посмотрела на мобильный, чтобы понять, кто звонит, но на экране высветился незнакомый номер. Парвин угрюмо подняла трубку.

– Пино, – раздался из динамика хриплый мужской голос, взволнованный, но твердый. – Она умерла.

– А ты-то откуда знаешь, Салим? – ровно отозвалась Парвин, выпрямляясь и теперь держа телефон двумя руками. Она старалась, чтобы ее голос звучал невозмутимо, несмотря на то, что сердцебиение усилилось, а дыхание стало частым и поверхностным. Она мгновенно узнала этот голос.

– Наурин позвонила, – сказал он, не задетый ее резкостью. – Как Сабин? Я могу с ней поговорить?

Парвин на секунду задумалась над ответом.

– Она не желает с тобой разговаривать, – холодно отозвалась она.

– Я ее отец, Пино, – настаивал Салим. – Зачем ты это делаешь? Сначала забрала Сабин у матери. А теперь отбираешь у девочки шанс наладить отношения с последним живым родителем. Что ты пытаешься доказать?..

– Так, секундочку, – перебила его Парвин и, прекрасно понимая, что потом пожалеет о сказанном, продолжила:

– Давай-ка кое-что проясним. Это не я встаю между тобой и Сабин. Это ты от нее отвернулся, когда бросил Назию много лет назад. Думаешь, раз теперь ты вернулся, она встретит тебя с распростертыми объятиями?

– Моя дочь уже не ребенок, Пино! – вскипел Салим. – Она достаточно взрослая, чтобы осознать: все случившееся между мной и Назией не касалось ее. Это ты сделала все, чтобы она этого не понимала. Превратила ее в ребенка – капризную девчонку, которая ничего не добилась в жизни и до сих пор оглядывается на неудавшиеся отношения родителей. А она, как дурочка, поверила всему твоему вранью о Назии.

Салим сделал паузу, прочищая горло.

– В любом случае я поговорю с ней на вечеринке в субботу, – сказал он. – Надеюсь, ты приведешь ее к Наурин на прощание с Назией.

– Ты приглашен? – язвительно спросила Парвин. – Я, конечно, знала, что Назия умом не блещет, но тут даже я в растерянности. Как же это ей хватило мозгов пригласить на поминки бывшего мужа?

– Это не поминки! – весело отозвался Салим в дерзкой попытке притупить боль от ее колких слов. – Наурин хочет устроить скромную вечеринку в память о Назии. Моя дорогая жена заранее распорядилась насчет того, что́ мы будем там делать.

– Бывшая жена, – поправила Парвин. – Нехорошо держаться за иллюзии, друг мой. Это путь в никуда.

– Чем меня жизни учить, лучше бы сама прислушалась к этому совету, – с этими словами Салим повесил трубку, и на Парвин тут же навалилось неподъемное чувство вины.

– Не надо было с ним так грубо… – пробормотала она, кладя рисунок Назии на стол вместе с мобильником. – Но он не заслужил моей доброты. Тем более после того, как столько времени не выходил на связь.

Меряя шагами комнату, Парвин дивилась сама себе: откуда в ней столько неприязни к человеку, чьего звонка она ожидала не одно десятилетие? Впрочем, в молодости она была безумно влюблена в Салима – неудивительно, что он до сих пор вносил сумбур в ее чувства. За годы она сумела преодолеть юношескую стеснительность, которая мешала ей говорить с ним легко и открыто в тот короткий период, что они были обручены. Но все же некоторые комплексы по сей день остались при ней. Салим в итоге женился на Назии, а чуть позже бросил ее, но чувства Парвин к нему оставались словно неизлечимой болезнью, пожирающей ее изнутри.

Долгие годы она искала идеальный способ отвлечься – что-то, что помогло бы ей выкинуть Салима из головы. В попытке забыть мужчину, которого втайне любила, она крутила роман за романом с игроками в крикет, заминдарами, предпринимателями, докторами – с кем угодно, кто мог бы убедить ее, что Салим ей не пара. Но эти увлечения были мимолетны и доставляли ей одни неудобства. Они не помогали забыть Салима, а, наоборот, лишь сильнее напоминали о нем. В какой-то момент Парвин даже обременила себя богатым супругом – депутатом Пакистанской народной партии. Его излишняя щепетильность была ей не по душе. А гибель мужа в автокатастрофе несколько лет назад окончательно убедила Парвин, что никто не сможет вытеснить Салима из ее сердца и мыслей. Только он был бы панацеей от всех ее проблем.

Она включила верхний свет в комнате. Воспоминания о предательстве Назии иглами засели у нее в голове, стирая последние остатки сострадания к подруге. Она вспомнила вопрос, заданный Салимом: «Что ты пытаешься доказать?»

– Я рассорила Сабин с матерью, чтобы вернуть себе Салима, – пробормотала она себе под нос. – Такова была моя месть Назии.

– Делай как следует, Сорайя, – сказала Наурин горничной, прижимающей ладони к ее лбу. – Прогони мою боль!

Сорайя сжалась в ужасе, услышав, как тихий и мягкий голос хозяйки вдруг превратился в громкий утробный хрип. Она прошлась пальцами по лбу Наурин, натягивая эластичную кожу над лобной костью. Би Джаан велела Сорайе расстараться и хорошо проявить себя перед Наурин-биби как горничная, сиделка и молчаливая слушательница, чтобы ее не захотели уволить. Девушка даже принесла хозяйке чашку чая, которую поставила на стеклянный столик у кровати.

Но Наурин-биби оказалась куда более требовательной, чем ее сестра. Назии-апа Сорайя помогала только в самом необходимом, да и то была не слишком расторопна, поэтому оказалась не вполне готова к бесконечному потоку просьб Наурин. Вскоре она поняла, что некомпетентность ставит ее в невыгодное положение и увольнение становится лишь вопросом времени. Девушка не могла встретиться лицом к лицу с бесперспективным будущим, которое ей светит, если Наурин все же решит ее вышвырнуть: ведь нужно было чем-то платить за школу Ракиба. А Би Джаан не упустила возможности напомнить Сорайе, что на ней лежит ответственность за благополучие брата. Чуть ранее, размешивая две ложки сахара в чае Наурин, Сорайя велела себе держать в узде свои безрассудные порывы и приложить все усилия к тому, чтобы стать надежной прислугой, как того и ожидает от нее Наурин-биби. Задача не из простых, но это поможет Сорайе положить конец горестям своей семьи.

– Простите, Наурин-биби… – запинаясь, произнесла Сорайя. – Назия-апа никогда не просила массировать ей голову. Так что я не слишком умела в этом.

– Удивительно! – засмеялась Наурин. – Моя сестра была очень требовательна. В старом доме гоняла прислугу только так. Можно сказать, Назия была настоящей рани с дурным характером.

– Нет, нет, – тут же отозвалась Сорайя, понимая, что говорит неправду. – Она вовсе не была требовательна. Зато много говорила. Постоянно рассказывала мне истории.

– Какие истории? – голос Наурин вновь смягчился, ей стало любопытно.

– Рассказывала о муже и дочери.

Девушка осторожно наклонилась вперед, чтобы посмотреть, не появилось ли на лице Наурин хмурое выражение, не задрожали ли от раздражения ее губы. Пусть Сорайя и работала здесь уже не первый месяц, ей еще только предстояло закрепить за собой место в доме Наурин. И пока она не заслужила уважение хозяйки, каждое произнесенное ею слово имело огромный вес, ведь что угодно могло быть истолковано как дерзость.

– Биби, – спросила Сорайя, – а правда, что муж Назии-апа бежал из страны с остальными из ДМК[4]?

Едва вопрос сорвался с ее губ, горничная поняла, насколько невежливо он прозвучал. Мучимая виной за то, что довела сегодня до слез Би Джаан, она совсем не хотела обижать кого-то еще. Она тут же пробормотала извинения, но хозяйка пропустила их мимо ушей.

– Времена тогда были другие, – ответила Наурин. – Девяностые. В девяносто втором правительство объявило операцию по очистке Карачи от общественно опасных элементов. Многие члены Движения Муттахида Кауми были арестованы или пропали без вести. Некоторым, включая их лидера, пришлось бежать из страны. Салим-бхай знал, что оставаться в Пакистане небезопасно.

Сорайя кивнула, чтобы не выдать, как мало она на самом деле знает о жизни Назии.

– Через два года, когда операция завершилась, Салим-бхай стал пропадать по нескольку дней кряду, – продолжила Наурин, разговаривая, скорее, сама с собой, чем с Сорайей. – ДМК на тот момент уже сцепились с вооруженными силами. Назию раздражало, что Салим постоянно куда-то пропадает, но она оставалась ему верна. В девяносто шестом Салим-бхай исчез без следа. На этот раз он не вернулся домой даже спустя несколько дней, и никто из его соратников по партии не представлял, где он может находиться. Именно тогда Назия с дочерью, Сабин, переехали к нам. У нас было гораздо безопаснее, потому что правительство начало обыскивать дома активистов ДМК.

– А почему он не взял их с собой, Наурин-биби?

Наурин на это лишь ухмыльнулась, прошла к туалетному столику и открутила крышечку тюбика своего ночного крема. Сорайя посмотрела на пар, поднимающийся от чая. Опасаясь, что напиток остынет, прежде чем Наурин-биби его выпьет, она спешно переставила чашку на туалетный столик. Наурин ответила на этот жест молчаливым кивком. Она приложила пальцы к контуру челюсти, чуть уперев кончики отполированных ногтей в пухлое лицо, и внимательно осмотрела свое отражение в зеркале. Веки уставших глаз чуть подрагивали, и она наклонила голову в сторону, чтобы рассмотреть свой профиль. Затем принялась мазать кремом щеки с ямочками.

– Салим-бхай развелся с Назией, прежде чем покинуть страну, – сказала Наурин. – Наверняка бросил ее ради другой женщины. Думаю, проблемы с ДМК были лишь отговоркой, чтобы бросить Назию и Сабин.

– Что вы имеете в виду? Разве он их не любил?

Наурин убрала руки от лица и задумчиво вздохнула.

– Я хотела вас кое о чем спросить, – чуть поколебавшись, добавила Сорайя. – За несколько дней до смерти Назия-апа отдала мне сари. Она сказала, что надевала его в день своей свадьбы. Я не хотела его брать, но она настаивала, так что пришлось. Она велела спросить у вас, что с ним делать после того, как ее не станет.

Обрадованная тем, что они переключились с неудачного брака Назии на ее свадебное платье, Наурин сжала пальцами переносицу и сделала глубокий вдох. Затем, будто только сейчас вспомнив, что Сорайя все еще находится в комнате, послала ей загадочную улыбку.

Все еще не зная, как был истолкован ее вопрос, девушка вдруг ощутила укол вины. Ее вновь охватил страх потерять работу, которая оплачивает счета и открывает Ракибу двери в будущее. «Почему ты не можешь сперва подумать, а только потом открывать рот?» – укорила она себя.

– Сорайя, – произнесла Наурин, – можешь оставить сари себе. Назия-апа просто хотела, чтобы именно в нем ты подавала еду гостям на субботней вечеринке. Би Джаан будет занята на кухне. Так что мне понадобится твоя помощь. Завтра я тебя подробно проинструктирую.

– Как скажете, – кивнула девушка, неуверенная, уместно ли улыбнуться Наурин-биби в такой печальный момент.

– И еще кое-что, – вспомнила та. – Вели Би Джаан уложить тебе волосы в прическу, которую носила Назия-апа.

Сорайя, хоть и ошеломленная просьбой хозяйки, никоим образом этого не выказала. Лишь кивнула и молча покинула комнату, будто солдат, привыкший подчиняться приказам.

Когда горничная ушла, Наурин открыла ящичек туалетного столика и достала карманный дневник Назии. Пролистала страницы, небрежно сгибая корешок, и остановилась на записи, сделанной красными чернилами.

«Моя жизнь – история с множеством рассказчиков, и у каждого свое мнение о том, что в ней важно, а что нет. Когда я умру, пусть каждый рассказчик будет услышан».

Наурин закрыла дневник, придавила обложку пальцами и вернулась к нанесению ночного крема на кожу под скулами.

Но тут вдруг в ее спальню ворвался взбешенный Асфанд.

– Нури, ты совершаешь ошибку! – заявил он.

Это неожиданное замечание рассердило Наурин. «Так он подслушивал наш с Сорайей разговор?» – подумала она.

– Как ты можешь позволить этой девчонке подавать еду гостям в сари Назии?! – рявкнул Асфанд, подтверждая ее догадку. – Не знаю, чего ты пытаешься добиться, устраивая эту субботнюю вечеринку. Но это уже просто ни в какие ворота…

– Ты суешь нос в дела, которые тебя не касаются! – перебила Наурин. – Хотя чего еще от тебя ожидать? Тебе же хватало наглости совать член куда не положено целых пятнадцать лет.

– Хватит, Нури! – взревел Асфанд.

– Я велела тебе не вмешиваться, – сурово отозвалась та. – Я всего лишь следую инструкциям сестры. Что тут непонятного?

– Твоя сестра мертва, – напомнил муж. – Перестань руководствоваться ее дневником. Невозможно понять, чего она хотела, просто читая записи в блокноте.

– О, так, значит, мне просто наплевать на ее просьбы, да, Асфанд? Уверена, уж ты-то знал, чего она хочет, – сказала Наурин, глядя на него в отражении зеркала. – Думал, я не в курсе ваших темных делишек? Но я все знала.

– И позволяла этому продолжаться, – тихо отозвался Асфанд, будто делясь тайной. – Ты могла нас остановить.

Наурин поднялась из-за туалетного столика, раздувая ноздри, и направилась к кровати.

– Ты прав, – сказала она, укладываясь и выключая настольную лампу. – Вас должна была остановить я. Но я, идиотка, считала, что мой муж и сам понимает, что изменять жене нехорошо – да еще и с ее собственной сестрой!

– Нури, не устраивай драм.

Наурин упала лицом в подушку, глубоко вжалась в ее мягкие недра. Асфанд медленно побрел на открытую веранду и зажег сигарету в надежде немного успокоить нервы. Вскоре всхлипы Наурин сменились тихим храпом, но и он напоминал Асфанду о ее незримом присутствии, вызывающем тревогу, как и о ее гневе из-за его прошлых ошибок.

Ссоры и соболезнования

Сорайя сидела на тонкой полоске ухоженного газона, жесткий срез травы впивался в мягкую кожу ее ладоней. Паллав красного сари Назии был небрежно закинут за спину. К плечу девушки полз муравей, но она не обращала внимания на легкую щекотку, отдававшуюся вдоль позвоночника. Словно завороженная, она глядела на вечернее небо, испещренное пятнами розового и серого, позабыв даже, насколько неловко ей было в этом сари.

– Глупая девчонка! – сердито проворчала Би Джаан, увидев ее из крыла прислуги. Затем вразвалочку спустилась в сад и замахала руками в воздухе.

Сорайя опустила голову и обернулась к тетушке, морок спал.

– Ты чего уселась на траву? – по мере приближения к племяннице голос Би Джаан становился все более грозным. – Испортишь сари Назии-апа. Как можно быть такой легкомысленной? Знаешь, как ей было дорого это сари? Она настояла на том, чтобы надеть его на свадьбу, хотя ее мать категорически возражала.

– Это больше не сари Назии-апа! – воскликнула Сорайя, размахивая руками так, будто отгоняла слова Би Джаан прочь. – Теперь оно принадлежит мне. Погляди, я похожа на героиню индийского фильма?

– Нечего марать сари травой! – возмутилась Би Джаан, поднимая племянницу с земли и отряхивая ее одежду от малейших следов грязи. – Мне нужно уложить тебе волосы. Назия-апа обожала начес. Идем, не трать мое время. Чтобы через минуту была в нашей комнате.

По дороге к комнатам прислуги Би Джаан мысленно отругала себя за резкость. Все долгие годы службы в этом доме экономка беспрекословно подчинялась приказам Наурин, всякий раз пряча недовольство в самый дальний уголок души. Но смерть Назии-апа вынудила ее, пусть и не вслух, но поставить под вопрос свою преданность и намерения хозяйки.

– Так, запоминай, – сказала Би Джаан, расчесывая волосы Сорайи в своей крохотной комнатке для прислуги, где они сидели на чарпой, которая служила им и кроватью, и диваном, и обеденным столом. – Наурин-биби хочет, чтобы ты подала гостям чай, а потом ушла сидеть в комнату Назии-апа.

Экономку беспокоила невозмутимость, с которой хозяйка раздавала такие приказы. Они казались чужеродными и жуткими – правилами, что нельзя ни обойти, ни нарушить.

– Зачем она просит меня об этом? – спросила Сорайя, озвучивая молчаливую тревогу тети. – Все это как-то странно.

– Делай, как велят! – отрезала Би Джаан, но тут же пожалела о своей строгости. – Хочешь сохранить работу или нет?

Сорайя сделала глубокий вдох и прикрыла глаза, на мгновение задержала дыхание, а затем выдохнула и открыла глаза. Она поймала свое отражение в маленьком зеркале, которое висело на ржавом гвозде, торчащем из стены.

– Я прежде никогда не надевала сари, – призналась она тетушке. – Что, если я не смогу в нем ходить?

– В день своей свадьбы Назия-апа задала мне тот же самый вопрос, – засмеялась Би Джаан. – Я ответила, что ей стоит послушать мать и надеть джора, за который заплатили баснословные деньги и который сшил знаменитый дизайнер Бунто Казми. И какая пакистанка станет надевать на свою свадьбу сари! Но она была непреклонна. Сказала, что оно принадлежало матери Салима-сахиба и дульха миан хочет, чтобы она его надела.

К концу этого незначительного рассказа о свадьбе Назии голос старой экономки совсем затих. По блеску в глазах тетушки Сорайя вдруг поняла, что Би Джаан с Назией связывало нечто гораздо большее, чем их мелочные перебранки. Прежде чем в их отношения ворвалась незваным гостем взаимная неприязнь, они любили друг друга. Неужели было так сложно почтить эту любовь вечеринкой, а не скорбеть о потере?

– Ты уверена, что не будешь выделяться? – прошептал Фарид, паркуя их серебряный «Цивик» у дома Наурин. – Разве не дурной вкус – заявиться на поминки в изумрудно-зеленом сари?

Долли порылась в сумке, вытащила блистер панадола, забросила одну таблетку себе в рот и запила ее глотком воды из стального термоса, который всегда держала в машине.

– Не говори глупостей, – откликнулась она, поднимая голову и хмуря брови. – Нури сказала, это не поминки. Она назвала это прощальной вечеринкой для Назии.

– Звучит как полнейшая чушь, – прокомментировал Фарид. – Никогда о подобном даже не слышал. Кто еще там будет?

– По словам Нури, приглашены шесть человек. Будет Пино. Насчет Сабин не уверена. Мне тут нашептали, что бедняжка все еще обижена, что ее не пригласили на погребение матери. Еще, возможно, приедет Салим.

– Салим?.. – Фарид крепко сжал лоб ладонью. – Не знал, что бывших мужей приглашают на подобные мероприятия. Кто еще?

– Двух оставшихся гостей Нури не назвала. Сказала, сюрприз.

– Не поминки, а вечеринка с сюрпризом! Вах! – Фарид в замешательстве всплеснул руками.

Долли успокаивающе похлопала его по колену, но ее взгляд выдавал настороженность. Прожив тридцать лет в браке и вырастив двоих детей-транжир, Фарид стал еще более невыносимым, чем в молодости. За годы жена с большим трудом научилась усмирять его дурной нрав. Но с приближением старости начала понимать, что привычные методы уже не работают. Перепады настроения Фарида теперь граничили с тихой агрессией, что ужасно ее пугало. Долли пришлось мучительно переучиваться, отказываться от старых привычек и полностью менять налаженный ритм своей супружеской жизни.

– Я думал, мы будем прощаться с усопшей, – произнес Фарид после многозначительной паузы. – И «сюрприз», и «вечеринка» звучат странно, когда в доме горе.

– Давай не будем никого осуждать. Подыграем ради Назии, – проговорила Долли. Эмоции душили ее. – Мы должны с ней попрощаться.

Фарид открыл дверь автомобиля. Зажимая ухо ладонью, чтобы отгородиться от дорожной какофонии на улице, прошел к кованым воротам и позвонил в дверной звонок. «Тебе нужно с ней попрощаться, – сказал он про себя. – Она не дала тебе такой возможности после того, как ты ее предал».

Парвин Шах уютно устроилась в доме Наурин на черном диване от «Натуцци», в просторном салоне с высокими потолками. На ней был белый халат-кафтан, с ее полной шеи свисала нитка жемчуга – она выглядела как женщина, которая привыкла к смерти или, по крайней мере, умеет одеваться сообразно поводу. Сабин сидела рядом с ней в своем бежевом шальвар-камиз, ее пепельно-каштановые волосы были собраны в небрежный хвост, спадавший на тонкие плечи. Она молча разглядывала комнату, где подростком видела свою мать в объятиях дяди Асфанда. Тетя Наурин, конечно, сменила интерьер, поставила обитые кожей итальянские диваны вместо резных козеток, но Сабин все равно могла указать точное место, где она их застала, – возле деревянной напольной лампы. Она видела их и в других частях дома, но не смела говорить об этом матери. За все эти годы Наурин так и не убрала лампу с ее привычного места у окна. Ее присутствие нервировало Сабин.

– Какая трагедия, Нури! – сказала Парвин. – Назия была моей подругой детства. Помнишь, как мы ставили палатку под пальмами в вашем старом доме в ЖСКПТ[5]? Назия вышвырнула из нее нас обеих и объявила себя королевой палатки. – Она сделала паузу, чтобы отпить вина из бокала.

Тень улыбки промелькнула по лицу Наурин и так же стремительно исчезла.

– А потом проворачивала то же самое в более сознательном возрасте, – Парвин пихнула Наурин локтем и визгливо хихикнула. – Воровала наших мужчин без зазрения совести.

– Наших мужчин?.. – потрясенно переспросила Наурин.

Едва договорив, Парвин тут же захотела взять свои слова обратно. Надо было прикусить язык, а не делать таких безответственных замечаний об Асфанде. В конце концов, их с Назией интрижка была не более чем похабной сплетней, которую друзья и соседи мусолили в своих гостиных.

– Не налегай на вино, Пино… – прошептала Наурин ей на ухо. – Пожалей Сабин хоть немного. Что она подумает? У бедняжки только что умерла мать. Самое малое, что ты можешь сделать, – это проявить уважение.

– Не волнуйся, – ответила Парвин, забыв о чувстве вины. – Она прекрасно знает, какой была ее мать. И сама в состоянии о себе позаботиться – так ведь, Сабин?

Наурин передернуло. Как Пино может быть такой бестактной?

Будто желая сбежать от испытующего взгляда Парвин, Сабин вскочила на ноги и пошагала к двери.

– Можно я пойду наверх? – спросила она, оборачиваясь к тете. – Мамина комната там же, где и была?

Наурин кивнула, пораженная, что племянница спросила разрешения пройти куда-то в доме, где выросла.

– Тут ничего не изменилось с тех пор, как ты уехала, дитя мое, – сказала она с материнской теплотой. – Иди – ты в нашем доме не чужая.

Наурин подождала, пока стихнет звук шагов Сабин, а затем снова обернулась к Парвин и пристыдила ее:

– Ты выжила из ума, Пино? – на ее лице читалась угроза. – Зачем ты так упорно лепишь из матери бедной девочки чертову злодейку?

– Потому что она ею была, – раздался голос от входа в салон.

Наурин резко обернулась к двери.

– Злодейка. Бросила нас, – сказала Долли. Слезы струились по ее щекам тонкими ручейками.

Фарид стоял за плечом всхлипывающей жены, краснея от стыда за ее внезапный всплеск эмоций и мысленно сетуя на ее неприкрытую сентиментальность. Почему бы ей не быть более сдержанной и собранной?

– Здравствуй, Долли, милая, – Наурин поднялась с дивана, чтобы заключить гостью в утешительные объятия. – Мы вас ждали. Как ты, Фарид?

– Потихоньку, – ответил тот. Руки он держал на поясе. – Мои соболезнования по поводу Назии. Как она умерла?

– Во сне.

– Лучшей смерти не придумаешь, – заметила Парвин, отпивая очередной глоток. – И как еще отдать дань ее памяти, если не вечеринкой. От джаназы у меня всегда все внутри съеживается. Кому нужны эти жуткие ритуалы? Пока люди льют слезы над мертвыми, они упускают краски жизни. Смерть лучше чествовать, а не увязать в ней, как в трясине. Хайна?

– Вижу, ты времени зря не теряла, Пино, уже поддала! – засмеялся Фарид.

Долли вытерла глаза платком и слабо улыбнулась. «Фарид, кажется, покорно плывет по течению, – подумал она. – Будем надеяться, так продолжится и дальше».

– Скоро подадут чай, – сообщила Наурин. – Но Пино сказала, что для чая слишком жарко, и попросила бокал вина.

– В такую жару мне без красного нельзя! – хихикнула Парвин.

Нахмурившись, Наурин проигнорировала эту реплику и жестом пригласила гостей садиться.

Отвергнутая хозяйкой, Парвин сосредоточила все свое внимание на складках сари Долли, задумавшись: «Не слишком ли она разодета для подобного мероприятия?»

– Где твой муж, Наурин? – спросила Долли.

– Кажется, проверяет генератор. В Карачи снова начались превентивные отключения электричества: в такую жару все включают кондиционеры. Не хотелось бы, чтобы мы остались без света посреди прощальной вечеринки Назии.

– Тяжко скорбеть летом, – подала голос Парвин, пренебрежительно помахивая в воздухе ладонью. – Вайзе, Долли, отличный наряд. Очень… яркий.

Наурин аж передернуло от злости. Долли неловко сложила руки на груди, защищаясь от пристального, изучающего взгляда Парвин, скользящего по ее одежде.

– Я собиралась надеть фиолетовый костюм от «Элан»… – вздохнула Парвин. – Но не захотела оскорблять память Назии, явившись на вечер ее памяти в экстравагантном наряде.

Устыдившись, Долли опустила голову, неловко перебирая в пальцах серебряный браслет. Высокомерная реплика Парвин обжигала ей грудь, но она не стала отвечать грубостью на грубость. «Я здесь ради Назии», – сказала она себе. Сегодня эти четыре слова были успокоением для ее тревожных мыслей.

– Тебе очень идет, – ободряюще улыбнулась Наурин, похлопывая Долли по коленке.

– Чья была идея устроить прощальную вечеринку вместо поминок? – спросил Фарид. – Это же просто гениально. Небось кучу денег сэкономили.

– Не говори так, Фарид, – отозвалась Долли, ужаснувшись бестактности мужа, тем более после того, что они обсудили в машине.

Наурин одарила гостей бесстрастным взглядом и громко, натужно вздохнула, чтобы показать свое недовольство. Самодовольство Фарида раздражало, но этикет мешал ей его отчитать.

– Я считаю, вы правильно поступили, – эхом прокатился по салону голос Парвин. – Люди нынче ужасно много тратят на поминки. И в итоге всё выходит такое обезличенное. Даже горевать в открытую нельзя. – Она замолчала и, запрокинув голову, залпом допила вино, уронив несколько красных капель на подбородок. – Госпожа Садик, моя соседка, несколько недель назад была на похоронах своего коллеги, – продолжила она, небрежно вытирая губы кулаком. – Двадцать девять лет проработали вместе в банке, стали хорошими друзьями. Но бедная госпожа Садик даже не могла плакать на его похоронах. Боялась, что его жена может заподозрить что-то дурное. Да и муж госпожи Садик, весьма ревнивый тип, настоял на том, чтобы прийти вместе с ней. Представьте, что бы подумал он, если бы его жена стала оплакивать смерть другого мужчины!

Наурин грубо расхохоталась, дослушав историю. Что-то в дилемме госпожи Садик заставило ее растерять сдержанность и утонченные манеры. Будь они сейчас на обычных поминках, подобное поведение сочли бы неподобающим, неуважительным по отношению к усопшей. Но дело обстояло иначе. Своей необычной просьбой Назия освободила ее от оков похоронного этикета, социально одобряемого способа горевать. Впервые в жизни младшая сестра восхитилась великодушием старшей: умерев, та подарила ближним свободу. Теперь Наурин могла быть самой собой. Или кем угодно. Кем пожелает.

– Ты пишешь что-то новое? – спросила Долли у Парвин, давая Наурин возможность прийти в себя после неожиданного приступа хохота.

– Я… Да, – запинаясь, произнесла Парвин. – Но работа еще в процессе. Не знаю, куда эта история меня приведет. Пока просто пишу.

«Хватает же наглости, – пьяно подумала она. – Прекрасно ведь знает, что я ничего не писала с тех пор, как меня выгнали из ее издательства».

– Чудесно, – улыбнулась Долли. – Просто надеюсь, что ты больше не пишешь тех жутких синдхских сказок. Лучше бы писала, как Назия. Ее книги живые, глубокие и смешные. Я просто влюбилась в ее предыдущий роман «Холодная война» – про неврозы высшего общества Карачи. Она, как никто, умела прописывать реалистичных персонажей, – Долли обернулась к Фариду и постучала пальцем по его колену: – Ты знал, что Назия прислала мне рукопись в прошлом месяце? Такой прекрасный роман. Опубликую его в следующем году.

Фарид в ответ осклабился, обличая бродящее в нем раздражение.

Парвин поставила свой бокал на подставку, лежащую на деревянном столе. Как может Долли сравнивать ее изысканные творения с посредственными сочинениями Назии? Парвин писала современные адаптации синдхского фольклора, а работы Назии были нафаршированы историями людей, живших на «правильной стороне» Клифтонского моста. Просто невозможно сравнивать сказки Парвин и бульварные романчики Назии. Парвин была убеждена, что она куда более талантливая писательница, несмотря на то, что ей не удалось заслужить такую же любовь и признание, как Назии.

– Назия как-то обмолвилась мне о нем, – соврала она.

– Вот как?.. – скептично протянула Долли. – Я удивлена, что Назия вообще с тобой разговаривала после… – она не успела закончить: суровое лицо Парвин посерело от ярости, и Долли живо прикусила язык.

– Расскажи нам, о чем этот роман, Долли, – попросила Наурин. – Она была очень скрытна, когда дело касалось творчества. Меня интересовало, о чем ее новая книга, но она мне никогда не рассказывала.

«С чего бы ей тебе что-то рассказывать? – подумала Долли. – Вы с мужем вечно доставляли ей одни неприятности».

– О трех мужчинах, влюбившихся в одну женщину, – сказала она вслух. – Назия писала об отношениях этой женщины с другими женщинами, которые любят этих мужчин.

Фарид достал свой мобильник и, сощурившись, проверил сообщения. Затем поднялся с дивана, прижал телефон к уху и, бросив громкое «Алло!», пошагал вон из комнаты. Захлопнув за собой дверь, он убрал телефон от уха и вернул его в карман. По лбу тек пот, заливая дужки очков. Он нервно снял их и промокнул носовым платком.

«Один из трех мужчин, о которых писала Назия, – это я?» – спрашивал себя Фарид, убирая платок обратно в карман. Сделав пару глубоких вдохов, он отогнал свои страхи, списав все на муки совести – паранойю, которая не отпускала его с тех пор, как он влюбился в Назию. «Долли не стала бы публиковать книгу о наших с Назией шашнях», – сказал себе Фарид.

Он громко выдохнул и принялся нажимать на телефоне кнопки, не желая сразу возвращаться в комнату и слушать, как женщины будут обсуждать тайны и интриги, которые Назия, вероятно, вплела в свою последнюю книгу.

Тем временем разговор в салоне пошел именно по тому пути, что предвосхищал Фарид.

– Мне уже не терпится прочитать этот роман, – Парвин сверкнула улыбкой, полной энтузиазма, пряча за ней свои опасения. – Но звучит довольно автобиографично, не думаете? Или я слишком глубоко анализирую пересказ Долли?

– Пино! – прогремела Наурин, укоризненно качая головой. – Прошу, хватит говорить подобное.

Назии больше нет. Из уважения к ее памяти пора перестать припоминать ее старые ошибки.

– Она не то чтобы не права, – отозвалась Долли, – книга и правда в чем-то автобиографична. И да, Пино, – она о нас.

– И ты собираешься ее издавать? – угрюмо спросила Парвин.

– Успокойся, Пино, – сказала Долли. – Я вырежу все недостоверные эпизоды.

Парвин грозно зыркнула на нее, ей слабо верилось, что Долли сможет сделать изложение Назией их истории удобоваримым для публикации. Ее душил смутный страх, что в книге не будет ни слова о несправедливых поступках самой Назии.

– Ача! А с каких это пор ты стала поборницей правды?! – взревела Парвин. – И как ты поймешь, где правда, а где она дала волю своему богатому воображению?

– Я знаю, что поступаю правильно, – с раздражением бросила Долли. – Не смей поучать меня лишь потому, что тебе обидно и завидно! Кроме того, это художественная литература, тут сам бог велел давать волю воображению.

– Завидно?! – повторила Парвин, потрясенная такими обвинениями. – Мне нечему тут завидовать.

– Но тебе ведь обидно! – прорычала Долли, указывая на нее пальцем. – Ты все еще расстроена, что я забраковала жуткие истории, написанные тобой. Кажется, ты все никак не поймешь, что читателям гораздо лучше без твоих синдхских романтических саг. Да и кому вообще не плевать на твои попытки современной адаптации «Умара и Марви»[6]? Нынешние читатели хотят историй о шикарной жизни. А что ты знаешь о шике? Ты второсортная графоманка, бесконечно оторванная от реальности.

Слова Долли утопили Парвин еще глубже в ее болото комплексов. Она вскочила на ноги, вне себя от ярости из-за очередной жестокой пощечины от женщины, которой явно нравилось втаптывать ее в грязь.

Наурин выставила руку вперед и отклонилась на спинку дивана.

– Хватит, вы обе! – сердито нахмурилась она. – Это прощальная вечеринка для Назии. Не время для распрей. – Наурин поглядела на Парвин, затем обернулась к Долли: – Выпьем чаю, а потом я прочту вам записку, которую Назия оставила в своем дневнике. Думаю, это поможет разрешить этот конфликт.

Сабин сидела в кресле-качалке в комнате матери и глядела в окно на свинцовое небо. Слезы стояли в ее глазах, подведенных сурьмой, но по щекам не текли. Комната совсем не изменилась. Деревянная кровать упиралась в оранжевые бугристые стены. Розовая простыня была аккуратно подоткнута под матрас и укрыта таким же розовым одеялом, которое Назия купила в магазине на рынке Зайнаб во время одной из их тайных экскурсий, когда Сабин была совсем еще ребенком, а Салим – частью их жизни.

– Розовый – мой любимый цвет, – сказала Назия своей четырехлетней дочери, торгуясь с продавцом. – Будет отлично смотреться в нашей спальне.

Но они покупали простыни и одеяло вовсе не для этой комнаты. Та спальня осталась в доме, который им уже давно не принадлежал. Единственное, что осталось у Сабин от той комнаты, – смутное воспоминание из детства: мать лежит, растянувшись на кровати – подушка под локтем, ноги обернуты стеганым покрывалом, – и ждет, когда Салим придет домой. Сабин всегда лежала возле нее, забывшись глубоким сном, и разбудить ее мог только тихий, будто мышиное копошение, скрип двери, возвещавший о том, что отец зашел в комнату. Она по сей день слово в слово помнит разговор родителей в одну из таких ночей.

– Где ты был? – спросила Назия с горячностью человека, потерявшего всякое терпение.

– Мы обсуждали наш следующий шаг, – ответил он с отрепетированным хладнокровием. – Уже не первый год все идет не так, особенно после того, как были обнаружены подставные карты Джиннахпура[7], а тот майор заявил, что его похитили члены ДМК. Разве ты не помнишь, как они схватили еще больше наших, когда у партии обнаружили оружейные склады и пыточные? Дальше будет только хуже, Назия. Неизвестно, кого они выберут следующей целью.

Сабин провалилась в сон раньше, чем успела услышать ответ Назии. Прямо как ее отношения с матерью, этот разговор оборвался внезапно.

В отличие от комнаты из детства Сабин, эта спальня навевала мрачные воспоминания, от которых было сложно отмахнуться. Еще один аспект ее жизни в юные годы, который Сабин не сможет забыть. Однажды она проснулась и увидела, как Назия обнимает Асфанда в дверях. В таком нежном возрасте она не знала, как обсудить этот деликатный вопрос с матерью, поэтому решила промолчать – и это долгое молчание в итоге обернулось натянутыми отношениями. Сидя в комнате матери, Сабин вдруг поняла, что теперь навсегда запомнит эту спальню как место, где та провела свои последние дни.

Встревоженная этим сухим фактом, она уставилась на свое отражение в зеркале: на щеках теперь блестели слезы, темно-карие глаза покраснели. Сабин постаралась отгородиться от мрачных воспоминаний, найти какие-то светлые, счастливые, связанные с этой комнатой, но не смогла.

– Сабин! – пронзительный голос вырвал ее из грез. – Это ты?

Она повернулась к двери и улыбнулась Би Джаан, уже идущей к ней с распростертыми объятиями.

– Как ты, бети? – спросила экономка, обнимая ее и всхлипывая без остановки. – Мне все не верится. Она была так молода.

– Знаю, Би Джаан, – сказала Сабин, обнимая в ответ ту, на чьих глазах она выросла из задорной девчонки в циничную, недоверчивую молодую женщину. – Нашла ли она покой перед смертью?

– Не знаю. Она себе места не находила, когда ты переехала к Парвин-биби.

Сабин кивнула, не понимая, как реагировать на эту реплику. Когда она была маленькой, Би Джаан была ее няней, человеком, который понимал даже ее молчание, мог утешить одним взглядом, шуткой или сказкой, искусно переплетенной с реальностью и забиравшей все тревоги малышки. Ее тепло и забота заставляли Сабин верить или, по крайней мере, воображать, что Би Джаан и есть ее настоящая мама, что всегда задевало Назию за живое.

– Почему ты уехала? – спросила Би Джаан с укором во взгляде. – Она этого не заслужила.

Сабин поцеловала экономку в лоб и позволила слезам потечь по лицу. И вдруг услышала грубый голос, опасный и знакомый:

– Би Джаан, оставь нас на минутку?

Колени девушки напряглись, сердце перешло на галоп. Она опасалась предстоящей стычки. Старая экономка выпуталась из объятий Сабин и поспешила выйти из комнаты.

– Здравствуй, Асфанд, – сказала Сабин низким голосом, отчего показалась спокойнее, чем была на самом деле.

– С каких пор ты зовешь меня по имени? – спросил Асфанд, ища слезы в ее глазах. – А как же «дядя Асфанд»? Видно, забыла, что такое уважение к старшим. Уверен, Пино приложила к этому руку.

– Не втягивай в это тетю Пино. Как ты смеешь требовать от меня уважения, когда сам только и делал, что выказывал неуважение к моей матери?

– Понятия не имею, о чем ты. Наверняка это Пино льет ложь обо мне тебе в уши.

– Тетя Пино не сделала ничего плохого, – твердо ответила Сабин. – А вот ты очень даже сделал.

– О, да брось! – фыркнул Асфанд. – Зачем ты со мной так жестока? Ты уже не ребенок, Сабин. Пора бы уже выбросить из головы все эти глупые истории, которые ты насочиняла про нас с твоей матерью. Всем нам рано или поздно приходится повзрослеть.

– Это тебе надо повзрослеть, дядя Асфанд! – огрызнулась она. – Например, объясни мне для начала: почему меня не позвали на погребение собственной матери?

Асфанд закрыл лицо руками и громко простонал.

– Так и знал, что вину повесят на меня! – Он негодующе цокнул языком, подняв бровь высоко к своим редеющим волосам. – Сабин, бети, твоя мать сама так пожелала. Назия сказала твоей тете Наурин, что не хочет поминок. Только скромное погребение и затем вечеринку.

– Мне плевать, что она там хотела. Я ее дочь. И имела полное право присутствовать на погребении. Больше скажу, у меня было на это куда больше прав, чем у тебя или даже тети Наурин.

– Не вымещай свой гнев на тете, Сабин. Ей и так было нелегко.

– Еще бы! – фыркнула та. – Достаточно настрадалась с мужем, который не мог держать свои руки подальше от ее старшей сестры!

Не дожидаясь ответа, она выскочила из комнаты.

Асфанд сделал глубокий вдох, повалился на кровать и прикрыл глаза.

– Назия м-мертва… – последнее слово ему не удалось произнести без запинки. – Нужно выбросить все это из головы.

По его лицу заструились слезы, собираясь мокрым пятном под подбородком. Совсем скоро безмолвный плач перешел в громкие всхлипы. Асфанд знал, что никогда не сможет выразить свою скорбь – по крайней мере публично. Короткий разговор с Сабин вытащил его на свет из густой рощи фантазий об их отношениях с Назией, взращенной им за эти годы. Сабин сомневалась в его мотивах, равнодушно игнорируя тот факт, что он всем сердцем любил ее мать. В глазах девушки он был смутьяном, нарушителем, вломившимся в жизнь Назии и лишившим ее уединенный мирок последних крупиц покоя. Сабин считала, что Асфанд не имеет права даже вспоминать ее мать. В ее истории он был злодеем, не заслуживающим и капли сочувствия.

«Но Сабин не знает правды о моих отношениях с ее матерью», – думал Асфанд, убежденный, особенно теперь, после ее смерти, что их связь была обоюдно желанной.

– Асфанд! – прогремел голос Наурин из гостиной второго этажа.

Услышав приближающиеся шаги, он спешно вытер слезы, поднялся с кровати и расправил складки, оставшиеся на одеяле.

– Что ты здесь делаешь, Асфанд? – спросила Наурин, входя в комнату. – У нас гости, вечеринка. Фарид уже давно о тебе спрашивает.

– Да, да, сейчас иду, Нури, – отозвался Асфанд, внезапно успокаиваясь. Он подошел к окну и поднял взгляд в темное небо. – Здесь становится душновато, – заметил он, потянувшись к замку на раме. – Я только хотел открыть…

– Оставь! Нет смысла открывать окна. Здесь все равно будет сидеть Сорайя. Просто приходи уже… Вечереет…

– Нури, – перебил жену Асфанд, – ты уверена, что знаешь, что делаешь? Эта девчонка умыкнет жемчуг Назии, если оставить ее здесь одну.

– Хватит волноваться! – недовольно сказала она. – Просто спускайся ко всем. Кажется, я видела, как в ворота вошел Салим-бхай.

– Еще и он придет? Нури, да ты издеваешься! Ты хоть представляешь, насколько тяжелой будет эта вечеринка?!

Притворившись, что не услышала, рассерженная Наурин покинула комнату. Асфанд заметил, что жена на нервах, – будто актриса, впервые собравшаяся выйти на сцену.

Смерть объединяет

Салим окинул взглядом свое отражение в зеркале у входа и мнительно убрал за ухо седую прядь. В самом начале супружеской жизни он стягивал доходившую до плеч гриву в аккуратный хвостик, боясь строгого нагоняя от жены.

– Мужчины с длинными волосами выглядят неопрятно, – дразнила она Салима, пропуская между пальцев секущиеся концы его кудряшек. – Сделай себе короткую стрижку. Я удивлена, что Алтаф-бхай до сих пор не велел тебе постричься.

В первый раз Салиму захотелось отругать ее за столь легкомысленные слова о бхайе – его недопонятом пророке, который отчаянно пытался заботиться о благополучии утратившей иллюзии диаспоры мухаджиров[8]. Небрежный цинизм жены остро напоминал ему, как мало она знает о его трудностях и мотивациях. Стоило ей копнуть глубже, и Салим рассказал бы ей больше о правом деле, которое часто заставляет его быть вдали от дома, объяснил бы, что за этим стоят десятилетия репрессий.

Рассказал бы о старшем брате, которого элита синдхов презрительно называла хиндустани, когда он учился в синдхском университете, потому что их семья переехала в Пакистан с севера Индии, когда произошел Раздел[9]. Салим упомянул бы, как его брат боролся за сохранение своей национальной идентичности, отказываясь сдавать экзамены на синдхском языке вместо урду. Если бы Назия задавала вопросы, она бы узнала о первых днях Салима в университете Карачи, когда он присоединился к Всепакистанской организации студентов-мухаджиров и поклялся защищать других мухаджиров от эксплуатации. Она бы узнала, как другие студенты дразнили его, когда он собирал пожертвования на дело организации. С самого начала было столько всего, чего Назия не знала и даже не пыталась узнать о Салиме.

Когда замечания, сопровождаемые лукавым смехом, участились, Салим понял, что они не несут в себе дурных намерений. Иногда он в ответ на ее шутки изображал яростное негодование, и тогда они дружно хихикали, как дети. В конце концов, легкие, но настойчивые комментарии Назии убедили Салима, и он согласился на компромисс: подвязал свои непокорные пряди одной из резинок жены. Но это было задолго до того, как их счастливый брак затмило печалью. Теперь же, когда его преданность ДМК осталась в прошлом, а Назия умерла, все было по-другому.

Они с Назией не были вместе уже много лет, поэтому Салим не считал нужным подстраиваться под ее стандарты приличия. И все же, заходя в салон Наурин, он никак не мог отделаться от ощущения, что, если бы Назия была жива и все еще любила его, ей бы не слишком понравились его волосы, растущие теперь, будто пучки травы на нестриженом газоне. Конечно, шутки про Алтаф-бхайя были бы уже не актуальны, ведь ДМК больше не имели власти в Карачи, но Назия бы наверняка придумала, как получше обругать его за неряшливые пряди, спадающие вдоль шеи.

– Здравствуйте, – сказал он, заходя в салон.

– Вы посмотрите-ка, бывший муженек явился! – съязвила Парвин, отчаянно пытаясь не выказать, что на самом деле рада его видеть. – Я удивлена, что ты пришел.

– Не груби, Пино. – Наурин поднялась с места, чтобы приветствовать гостя. – Добро пожаловать, Салим-бхай. Спасибо, что приехал. Надеюсь, легко нас нашел.

«Наурин ни капли не изменилась, – подумал Салим. – Все такая же радушная, как и в тот день, когда я женился на ее сестре».

Он крепко обнял Наурин.

– Я здесь не был с девяностых. К тому моменту, как я доехал до Гхани Санс, я забыл, на какой стороне бульвара Сансет стоит твой дом.

– Навещал бы нас почаще, тогда бы не заблудился, – вставила Сабин.

Салим обернулся к дочери, глаза его сверкали восторгом.

– Сабин… – произнес он с сердцем, колотящимся, как в лихорадке. – Это ты? Последний раз я видел тебя еще совсем малышкой. А тебе уже двадцать семь в сентябре, верно?

– Октябре.

– Конечно! – мягко хлопнул он себя по лбу. – Я имел в виду…

– Ничего, – перебила его девушка. – Я и не ждала, что ты помнишь, когда у меня день рождения.

– Не говори так, Сабин. Ты моя дочь, и я люблю тебя. Кроме того, тот год, когда ты родилась, был для меня очень сложным.

– Мне от этого должно стать легче? Хочешь сказать, это все оправдывает? – фыркнула она.

Парвин поднялась с дивана и встала за ее плечом. Правда, непонятно, для чего: чтобы не дать девушке броситься на отца или защитить ее от него.

Ощутив нарастающее напряжение, Наурин попыталась отвлечь гостей от скандала, испугавшись, что вечер будет испорчен.

– Сорайя, неси уже чай! – позвала она, не сводя глаз с помрачневшего лица Салима.

Долли, смущенная и заинтересованная, села прямее и скосилась на Сабин, ее отца и женщину, которая его когда-то любила, нетерпеливо ожидая, что же они сделают дальше. Долли, конечно, слышала о конфликте между Назией и Парвин, жертвами в котором пали многие, но не наблюдала его воочию. Теперь, когда драма разворачивалась прямо у нее на глазах, она не могла устоять перед искушением полюбопытствовать.

Не желая, чтобы небольшой конфликт отцов и детей разросся до источника дурных слухов, Асфанд спешно вытянул из кармана пачку «Данхилл Свитч» и предложил Фариду сигарету.

– Как дела с газетой? Слышал, новые реформы Имрана Хана взяли прессу за горло. На тебя это как-то повлияло?

– О да – теперь за государственную рекламу платят меньше, – ответил Фарид, выпуская серые кольца дыма, которые тут же растворялись в воздухе.

Услышав бодрый голос мужа, Долли обернулась к нему. Разглагольствуя о кризисе СМИ, он перестал хмуриться. Дома Фарид таким разговорчивым никогда не был. Даже когда дети возвращались в Карачи на каникулы и дом наполнялся звонким смехом и шумными беседами, муж всегда находил повод не выходить из своего кабинета и ни с кем не разговаривать. Неужели ему здесь нравится?

Наурин улыбнулась своему мужу, благодарная за попытку чем-то отвлечь внимание Фарида. Глядя прямо на нее, Асфанд кивнул говорившему Фариду, сделал глубокую затяжку и подмигнул жене.

Салим вытащил дочь за локоть из салона и отвел в укромный и скудно обставленный уголок гостиной на первом этаже. Парвин не отставала от Сабин ни на шаг, словно телохранитель. Она явно не хотела, чтобы отец и дочь общались с глазу на глаз.

– Можешь оставить нас наедине, Пино? – сказал Салим, когда заметил, что та все так же стоит за спиной его дочери. – Сабин и мне нужно обсудить недопонимание между нами.

– Прошу прощения, – сказала Парвин, держа свой бокал в левой руке, а правой пьяно приобнимая девушку за плечи. – Я отвечаю за Сабин. И буду защищать ее от людей, которые могут ей навредить.

Едва слова слетели с ее губ, Парвин показалось, что они прозвучали как-то непривычно – будто их говорил кто-то другой. На секунду она испугалась, что в ней просыпается материнский инстинкт. У нее ушла пара секунд, чтобы стряхнуть это новое чувство и напомнить себе, что ей следует защищать только саму себя, и более никого.

– Я ее отец, – возразил Салим, оборачиваясь к дочери. – Сабин, не слушай эту женщину. Она не одобряла наш брак с твоей матерью. А теперь и нас с тобой хочет разлучить.

– Салим, – резко ответила Парвин, – с чего бы мне делать что-то подобное? Я никогда не желала зла ни тебе, ни Назии.

Парвин знала, что это неправда. Если кто и причинял Назии зло – намеренно или случайно, – так это она. Но она не испытывала вины за ложь. Годами ее вранье придавало ей смелости, давая силы выживать под ударами людей, которые приносили ей лишь разочарование. Одержимая Салимом, она выработала иммунитет к жестоким словам, которые люди говорят друг о друге и друг другу.

– Сабин, – произнес ее отец, – ты обязана меня выслушать. Пожалуйста, не делай поспешных выводов…

– Хватит на нее давить! – перебила его Парвин. – Она способна сама принимать решения. И она решила, что не желает тебя слушать.

Сабин прошагала обратно в салон, чтобы не продолжать разговор с отцом, который бросил ее без малейших сожалений. Это был ее способ отплатить ему той же монетой: сбежать, когда он больше всего в ней нуждался.

– Наглости тебе не занимать, – сказал Салим Парвин. – Моя дочь имеет право знать правду. Ты настроила ее против обоих родителей. Я все еще не понимаю, зачем ты это делаешь. Знаю только, что это мелочно и подло. Я прослежу, чтобы ты…

– Почему ты выбрал ее, а не меня? – снова перебила его Парвин. Слова ее были пропитаны печалью, копившейся долгие годы.

– О чем ты?! – изумленно воскликнул он. – Кого я выбрал вместо тебя?

– Назию, кого же еще! Почему женился на ней, а не на мне?

– Ты поэтому настроила нашу дочь против нас? – тихо отозвался Салим. – Льешь яд в уши мой дочери, потому что я тысячу лет назад разорвал помолвку?

– Не говори глупостей, – сказала Парвин, отпивая вина и соблазняюще водя пальцем по груди Салима. – Так я пыталась стать ближе к тебе. Хотела завоевать твое расположение.

– Сумасшедшая! – выплюнул тот. – Меня поражает, что ты не понимаешь, почему я выбрал ее, а не тебя. Назия был умна, остроумна и очаровательна. А ты уныла, глупа и тонула в самообмане.

– Раз она была такой идеальной, что ж ты ее бросил?! – взорвалась Парвин.

Он тяжко вздохнул и плюхнулся на стоящую рядом кушетку. Парвин поставила свой бокал на стол из тика. На ее глазах лицо Салима побелело от тревоги.

– У меня не было выбора, – произнес он яростным баритоном. – Партия была…

Салим замолчал, услышав громкий стук, с которым открылась стеклянная дверь гостиной. Выглянув из комнаты, Наурин одарила их озадаченным взглядом.

– Что здесь происходит? – спросила она, подходя ближе.

Салим пробормотал извинения за то, что сцепился с Парвин в салоне. Та промолчала, но Наурин, прекрасно знающая ее натуру интриганки, покосилась на нее.

– Прошу, не забывайте, что вы здесь ради Назии, – она послала Парвин сердитый взгляд. – Она не просто так попросила устроить эту вечеринку. Хватит ругаться и возвращайтесь в салон. Я не хочу, чтобы вы ссорились на глазах Долли и Фарида.

– Почему? – спросила Парвин, забирая свой бокал со стола и делая очередной глоток. – Не то чтобы они не понимали, что происходит. Они были хорошо знакомы с Назией. Сомневаюсь, что они узнают что-то, что их удивит.

– Пино, что с тобой не так?! – возмутилась хозяйка дома, отбирая у гостьи бокал. – Весь вечер хлещешь вино и несешь чепуху. Возвращайся в салон. Сейчас подадут чай.

Возмущенная такой беспардонностью, Парвин фыркнула в сторону Салима и поспешила к стеклянной двери. Но прежде чем пройти через нее, она развернулась и грозно посмотрела на него. И ушла лишь после того, как Наурин со свирепым взглядом и поджатыми губами указала пальцем сначала на нее, а потом на вход в салон.

– Возможно, мне не стоило приходить, – сказал Салим. Он достал из кармана носовой платок и протер им вспотевший лоб.

– Назия хотела, чтобы ты приехал, – отозвалась Наурин, криво улыбнувшись ему, что заставило Салима задуматься: действительно ли она рада видеть зятя спустя столько лет? – Нет причин для беспокойства, – добавила она уже другим тоном. – Просто перестань уже обращать на нее внимание, Салим-бхай. Она тебя постоянно будет провоцировать сегодня. У нее дурное настроение.

– Прости. Но она настроила Сабин против меня. Как я могу молчать?

– Постарайся не отвечать на ее выпады, – ровно произнесла она. – Мы найдем способ расположить к тебе Сабин – вместе. А пока идем выпьем чаю.

Ее собранность успокоила Салима, и он поспешил вернуться в салон к остальным гостям. Наурин пошла за ним следом, притормаживая время от времени, чтобы допить по пути вино из бокала Парвин. Трезвой ей определенно не пережить тот хаос, что принесли с собой в ее дом гости Назии. Наурин понимала: если она хочет, чтобы все ладили, ей придется выйти из зоны комфорта и начать командовать.

– Письмо Назии отвлечет их от тяжких дум… – пробормотала она. – Осталось потерпеть эту мелодраму всего несколько минут.

Сорайя вошла в салон с полным подносом: там теснились чашки, сахарница и чайник, от которого шел тонкий дымок. Би Джаан вкатила за ней следом сервировочную тележку, заставленную тарелками с самосой и куриными отбивными, подносом клаб-сэндвичей и сервировочным блюдом, полным спагетти болоньезе.

– Ого! – самодовольно ухмыльнулась Парвин. – Сама готовила, Нури? Если так, то нам всем стоит поберечься.

Наурин послала Парвин хмурый взгляд, призывая ее замолчать. Та опустила глаза и прочистила горло.

– Ты действительно не поскупилась на угощения, Наурин! – воскликнула Долли, восхищенно округлив рот. – Не стоило так заморачиваться.

Передавая Долли чашку и наливая ей чай, Сорайя отчаянно боролась с желанием пояснить, что Наурин-биби вовсе не корпела на кухне полдня, готовя все эти деликатесы, хвалить нужно Би Джаан. Но в одном Долли была права: ее тете и правда не стоило так заморачиваться с готовкой, если все лавры в итоге достанутся хозяйке.

– Я ничего и не сделала, – сказала Наурин, жестом велев Би Джаан раздать тарелки гостям. – Вот что бывает, когда у тебя отличная прислуга. И знает, как приготовить приличный стол.

– Доллар стоит уже больше ста пятидесяти пяти рупий! – сообщил Фарид. – Имран теряет контроль над правительством.

Затушив сигарету о пепельницу, Асфанд забрал из рук экономки две тарелки, протянул их Фариду и Салиму и сделал жест в сторону тележки. Фарид поднялся с дивана, уверенный, что его взгляд на первый срок партии «Движение за справедливость»[10] получит громкое одобрение.

– Знаете, – сказал Салим, – я удивлен, что эта партия смогла выиграть выборы в Карачи и обойти ДМК.

– Да?! – циничным тоном переспросила Парвин. – Твоей любимой ДМК конец, друг мой. Ее разнесли в щепки после операции рейнджеров.[11] Честно говоря, это расплата за то, что они десятилетиями терроризировали город, вставляя всем палки в колеса забастовками и убивая неугодных.

Салим медленно кивнул, не зная, стоит ли защищать политическую партию, к которой он уже не испытывает былой любви.

– Я все равно думаю, что у Имрана есть потенциал, – заметила Парвин, забирая у Би Джаан тарелку и накладывая себе щедрую порцию спагетти.

– Не знал, что ты так яро поддерживаешь «Движение за справедливость», Пино, – поддразнил ее Фарид. – Твой покойный муж, Сардар Ваджид Али, небось в могиле от таких слов переворачивается. Разве для того, кто поддерживал ПНП[12], не сродни богохульству вдруг стать фанатом Имрана Хана?

Парвин захихикала, совершенно не задетая укором.

– Я удивлена, что вы, журналисты, вообще можете думать о какой-либо другой партии, кроме «Движения за справедливость», – фыркнула она. – Что в газетах, что по телевидению только и трубят о том, какой Имран великий спаситель.

– У нас нет выбора, Пино, – ответил Фарид. – Нам нельзя высказывать никакой критики в отношении нынешнего правительства. Это просто трагедия.

– Единственная трагедия – это то, как страдают сторонники Имрана Хана, – возразила Парвин. – Если мы хотели еще одно неудачное правительство, нужно было остаться при предыдущих лысоголовых.

Сорайя была не так сильна в английском, как гости, поэтому с трудом могла понять, о чем они беседуют. Но последовавший за словами Парвин дружный взрыв смеха подтвердил ей, что та пошутила. Девушке нестерпимо захотелось улыбнуться, будто только так она смогла бы приобщиться к чему-то непонятному, но забавному. Однако она лишь расправила свое сари, наклонилась и вежливо протянула Салиму чашку.

– Разве это не то сари, в котором Назия была на нашей свадьбе? – Салим указал пальцем на наряд Сорайи, сдерживаясь, чтобы тотчас не обвинить ее в краже. – То, что принадлежало моей матери?

С лица Сорайи сползла улыбка.

– Назия-апа подарила его мне за несколько недель до своей смерти.

– С чего бы ей так делать?! – с негодованием спросил Салим, беря из ее рук чашку. – Она любила это сари. А что это за прическа? – он перевел взгляд на хозяйку дома. – Кто велел ей уложить волосы, как укладывала Назия? Я в шоке, Наурин!

– А ты ждал, что она станет беречь свадебное платье от брака, который развалился? – спросила Сабин, гаденько ухмыляясь.

Наурин стрельнула в племянницу холодным взглядом, призывая ее замолчать. После того как ухмылка исчезла с лица Сабин, хозяйка дома с удовлетворением подумала, что наконец-то начинает брать ситуацию под контроль.

– Назия была щедрой, Салим-бхай, – сказала она. – Всегда одаривала слуг. А Сорайя была ее сиделкой, единственной, кому она могла доверять. Вероятно, поэтому она и отдала ей сари. А еще Назия хотела, чтобы сегодня Сорайя уложила себе волосы именно так.

Брови Салима раздраженно дернулись. Он сверлил глазами Сорайю, разливавшую чай гостям, оценивая каждое ее движение с дотошностью маньяка-преследователя. Сорайя избегала его пронизывающего взгляда. Она покинула салон в полном восторге от комплимента, который сделала ей Наурин-биби. Но затем тревога вновь наводнила ее мысли вопросами.

Горничная лелеяла иллюзию, что Назия подарила ей это красное сари просто из прихоти. Но теперь, поднимаясь по ступеням, она осознала, что эта женщина никогда не поступала импульсивно. Поняла, что подарок Назии-апа вовсе не был проявлением доброты к юной девушке, которая составляла ей компанию в ее последние дни на земле. Это был безупречно просчитанный шаг, пропитанный потаенными смыслом и целью, которые Сорайя не вполне понимала. И все же она смело следовала указаниям Наурин-биби, потому что ей было интересно, как люди могут забывать усопших и жить на полную катушку, вместо того чтобы скорбеть, как диктует традиция.

– Видела Салима-бхайя? – прошептала Би Джаан, стоило Сорайе подняться, наконец, по ступеням и подойти к ней достаточно близко. – Он был мужем Назии-апа.

– Я так и подумала, – отозвалась Сорайя. – Он, похоже, гораздо старше нее и очень уж угрюмый. Видела, как он отреагировал, когда увидел мои сари и прическу? А кстати, та женщина – это дочь Назии-апа?

– Да! – лучезарно улыбнулась Би Джаан. – Это Сабин-бети. Я ее вырастила.

– Фуппо, ты, кажется, всех здесь вырастила, – сказала Сорайя с жеманной улыбкой. – Меня, Ракиба, Сабин-биби. Хоть кто-то избежал удушающих объятий твоей любви?

– А ну цыц! Не смей так говорить со мной! – Би Джаан скривилась. – Иди в комнату и жди Наурин-биби.

Сорайя побрела в комнату и села в деревянное кресло – единственное, в котором хозяйка разрешала ей сидеть. Когда Назия-апа была еще жива, девушка усаживалась сюда и листала старые номера журнала «Вог», разглядывая фотографии моделей с красивыми длинными ногами и волосами золотыми, как пшеничные поля, что тянулись за их родной деревней. Садиться в сари было трудно, Сорайя примостилась в кресле только с третьей попытки.

– И что мне тут делать? – спросила она с ноткой раздражения.

Би Джаан пораженно смотрела на нее – как нескладная деревенская девчонка в одночасье превратилась в статную женщину, всего лишь сменив платье и прическу.

– Выглядишь прямо как Мадхури Дикшит в индийских фильмах, – сказала она, чтобы отвлечь племянницу и унять ее тревоги.

Услышав от тети такой явный комплимент, Сорайя просияла – от улыбки на ее щеках появились ямочки.

– Все будет хорошо, – добавила Би Джаан. Говорила она очень уверенно, хотя сама была не слишком убеждена в этом. Отогнав свои сомнения насчет замысла Наурин, она покинула комнату и поторопилась вернуться на кухню, на случай, если еще понадобится гостям.

– Наурин, мне казалось, ты говорила, что придут шестеро гостей, – заметила Долли, накручивая спагетти на вилку. – Пока что здесь только я, Фарид, Салим, Парвин и Сабин. Кто шестой?

С протяжным вздохом хозяйка поднялась с дивана и стала искать в своей сумке голубой дневник Назии.

– Шестой еще в пути, – откликнулась она, уворачиваясь от полного ответа на вопрос. – Это друг Назии. Вы его не знаете.

– О, загадка! – радостно усмехнулась Парвин. – Вечеринка только что стала гораздо интереснее.

– Секундочку, – произнес Асфанд солидным низким голосом. – Кто это, Нури? Почему он приедет?

– Ты что, оглох, Асфанд-миан?! – воскликнула Парвин. – Это друг Назии!

– Нури, – спросил Асфанд, удивленный секретностью, окружающей загадочного гостя, – откуда они с Назией знали друг друга?

– Наверняка один из ее любовников, – Парвин пихнула локтем Долли, невольно захихикав.

– Нет, Пино, – тон Наурин ясно показывал, насколько ей не по душе привычка Парвин делать поспешные выводы. – Это не любовник Назии.