Поездка в Хиву бесплатное чтение

Перевод с английского

Андрея Геласимова

First published as A Ride to Khiva: Travels and Adventures in Central Asia by Fred Burnaby in 1876 by Cassell Petter & Galpin

.

© А. Геласимов, перевод на русский язык, 2023

© ИД «Городец», издание на русском языке, оформление, 2023

Предисловие

Каждого из нас по большому счету составляют наши субъективные мнения. Мы беспрестанно оцениваем внешний мир, вынося вердикты, расставляя акценты, определяя своих и чужих. Именно на этих оценках держится наше трепетное и не всегда верное понимание жизни. Однако прежде всего мы оцениваем самих себя.

Занятие это временами радует, временами пугает, но самое важное заключается в том, что, предаваясь ему, мы неизбежно становимся похожи на одного персонажа из классической русской литературы, который «еще в детстве своем бегал сам за собою вокруг бочки».

Преодолеть болезненный вопрос нашей собственной значимости можно одним-единственным способом – остановиться и выслушать мнение окружающих на свой счет. Скорее всего, оно нас обескуражит, однако в нем содержится то преимущество, что в дальнейшем оно позволит бежать не вокруг бочки, а прочь от нее. И это в целом освобождает.

Народы и государства в отношении сказанного ничем не отличаются от каждого из нас. Одни, заткнув уши, бегают по кругу, другим интересно мнение со стороны. Книга, которую вы сейчас открыли, является как раз таким мнением о России.

Написанная кадровым британским офицером во второй половине XIX века, она создает картину, слегка непохожую на ту, что мы привыкли видеть у русских классиков. Она прежде всего отличается именно оценочными суждениями. Автор не просто описывает, он всему ищет цену. Подобно приказчику, оказавшемуся в чужом магазине, он переставляет товары с полки на полку, меняет их местами, удивляется поведению хозяина, что-то находит разумным, что-то ругает, над чем-то иронизирует, а главное – всячески дает понять, что в его собственной лавке все расставлено так, как надо. Забавные ляпы в изображении российской действительности (к примеру, используемое в диалогах обращение «маленький отец», калькой переведенное автором с традиционного в XIX веке для русских слова «батюшка») порой продиктованы невнимательностью и природным высокомерием англичанина, но по временам за ними явно угадываются задачи пропагандиста.

Книга была написана в самый разгар так называемой «Большой игры», ведущейся между Российской и Британской империями за мировое господство, и потому ее «направление», как выразились бы в XIX веке, имеет строго политический характер. Чудесные зарисовки нашего быта и нравов, сделанные весьма талантливой рукой, играют в книге роль сопутствующего материала. Форма популярных у читателя путевых очерков избрана автором с целью максимально широкого внедрения важного для него идеологического конструкта, в рамках которого народы России должны восприниматься массовым европейским сознанием как полудикие отсталые орды, погрязшие в невежестве и радикальном клерикализме. Огромный успех книги на родине автора во многом способствовал созданию именно такого образа, укрепившегося в восприятии англичан и других европейцев на весь XX век.

Забавным здесь, пожалуй, служит тот факт, что само путешествие Фредерика Барнаби в Россию и Среднюю Азию, сами его причины, задачи и формальный метод реализации – все это зеркально скопировано с похода капитан-лейтенанта Невельского на Дальний Восток двадцатью с небольшим годами ранее. То есть за опытом важнейших политических мероприятий своего времени просвещенные британцы обратились почему-то к полудиким, по их мнению, и абсолютно невежественным русским. Правда, в отличие от Невельского, британский его коллега в своем предприятии не преуспел. Если в результате стремительных действий Амурской экспедиции Российская империя приросла гигантскими территориями и начала создавать свой Тихоокеанский флот, то поход Барнаби, сколь бы важен он ни был для британского правительства, увенчался решительной пустотой. Ни одно воинское подразделение, расквартированное под английским флагом в Индии, в итоге не двинулось в Среднюю Азию. Успех пришел исключительно к автору книги.

Читать ее доставляет глубокое удовольствие, поскольку Фредерик Барнаби, будучи боевым офицером, обладал к тому же хорошим литературным вкусом, отличным слогом и прекрасным чувством юмора, которое не раз и не два заставит вас рассмеяться. Особую признательность мне бы хотелось выразить доброму моему другу Максиму, прочитавшему роман «Роза ветров» и обратившему мое внимание на несомненное сходство между походами русского моряка и британского кавалериста.

Андрей Геласимов,

заслуженный деятель искусств Российской Федерации

Введение

Тесная комната со скудным набором самой простой мебели; телеграфное оборудование, разбросанное по углам вперемешку с винтовками и деревянными ящиками, часть из которых набита патронами, а в других – провизия для похода; на шатком деревянном столике пара бутылок с наклейками «хинин»; несколько мужчин разных национальностей, говорящих одновременно и создающих атмосферу вавилонского столпотворения, – такова была обстановка вокруг автора этих строк, сидевшего, опираясь на подоконник, и посматривавшего время от времени на старый выпуск одной английской газеты.

Собрались мы все у одного немецкого джентльмена, который покинул свой Фатерлянд и проехал тысячи миль в погоне за предложенным ему местом суперинтенданта и главного управляющего на одной важной и весьма протяженной линии проведенного сюда в Африку не так давно телеграфа. Изящная девушка с огромными темными глазами, белыми, как жемчуг, зубами и оливковой кожей, облаченная в платье восточного покроя и совершенно непохожая на белокурых красавиц Европы, разносила крохотные чашки кофе самым оживленным говорунам в этой комнате – итальянцу, арабу и англичанину, – в то время как первый из них, отчаянно жестикулируя, принял на себя роль переводчика в разговоре двух своих собеседников, очевидно неспособных прийти к согласию в крайне важном для них вопросе. Яркое солнце заливало своими лучами широкую водную гладь лазуритового цвета, величественно струившуюся у самого нашего обиталища, и нагревало воздух в комнате до практически невыносимого состояния. Это был февраль месяц. В Англии люди тряслись от холода у своих каминов или брели под снегом в грязи и слякоти, а я находился в Хартуме, на Белом Ниле, только что вернувшись после визита к полковнику Гордону, преемнику сэра Самюэля Бейкера.

Может, конечно, показаться странным то, что рассказ о путешествии в Среднюю Азию я начинаю из сердца Африки, и тем не менее, если бы не фраза, произнесенная одним из джентльменов в той самой тесной комнатушке, которая была описана мною выше, я бы, скорее всего, никогда не отправился в Хиву. Разговор тем временем стих, поскольку араб и англичанин при живейшем участии итальянца пришли наконец к согласию в щекотливом вопросе о том, должен ли славный сын Альбиона, завершивший свою офицерскую службу при вице-султане Египта, получить причитающееся ему жалованье в полном объеме; магометанин придерживался того мнения, что услуги христианина необходимо оплатить с некоторыми вычетами, так как местные египетские чиновники всегда подвергались подобной схеме налогообложения. Мой английский друг, однако, видел эту проблему совершенно в ином свете: он дал согласие служить за определенную сумму – именно эту сумму он и должен получить. А если араб не заплатит, он будет жаловаться вице-султану. Когда это финальное заявление было в подробности переведено египтянину, вышеупомянутое должностное лицо уступило. Соотечественник мой, разрешив спор к своему полному удовлетворению, подошел ко мне и тоже стал созерцать в окно живописные окрестности.

Пейзаж был поистине великолепен. Голубой Нил, шириной в этом месте почти в полмили, лежал у наших ног ровный и спокойный, словно отлитый из стекла. Бескрайнюю гладь усеивали многочисленные туземные лодки и баржи, тут и там стояли на якорях нуггары — огромные парусные баркасы, часто используемые арабами в последние годы для целей работорговли. Ватаги черных, как эбонит, грузчиков с голыми торсами и прекрасной мускулатурой, узлами проступающей на их телах, деловито управлялись с грузом слоновой кости, предназначенным для Каира. Гигантское водяное колесо, или на местном наречии – саких, используемое в целях орошения, медленно вращалось, будучи приведенным в движение объединенными усилиями ослика и быка. Дикие вопли негритенка, чья работа состояла в яростном понукании, если скотина вдруг станет лениться, странным образом дополняли протяжный скрип тяжелой деревянной конструкции.

– Интересно, где мы все будем в это время через год, – неожиданно заметил мой товарищ.

– Бог знает, – был мой ответ, – но вряд ли я снова окажусь на Белом Ниле; если доведется еще раз приехать в Африку, то я, пожалуй, выберу другое место на континенте.

Именно в этот момент взгляд мой упал на один параграф в газете. Речь там шла о решении правительства в Санкт-Петербурге, согласно которому иностранцам запрещалось путешествовать по Русской Азии, а также о том, что одного англичанина, попытавшегося совершить поездку в этом направлении, местные власти развернули назад.

С раннего детства я, к несчастью для моих собственных интересов, отягощен тем, что старая моя няня называла весьма «поперечным» характером, и мне тут же пришло в голову – а почему бы не отправиться в Среднюю Азию?

– Пожалуй, попробую, – сказал я.

– Куда? В Тимбукту? – вопросил мой друг.

– Нет, в Среднюю Азию. – Ия указал ему на тот самый параграф.

– Вам туда не попасть, они вас остановят.

– Могут, если захотят, но не думаю, что у них получится.

Вот так пустячное происшествие породило в моей голове мысль о новой попытке добраться до Хивы.

Несколькими годами ранее, накануне вторжения русских в те края, у меня уже возникало намерение поехать туда. Я даже приступил к исполнению этого плана, рассчитывая найти путь в Хиву через Персию и Мерв, с тем чтобы быть с хивинцами на момент русской атаки. Однако этому предприятию не суждено было претвориться в жизнь. Брюшной тиф, подхваченный мною, пока я спешил по дорогам Италии, на четыре месяца приковал меня к больничному одру. Отъезд мой, таким образом, сложился в манере совершенно иной, нежели задумывалось изначально, и жизнь моя, как это принято говорить, оказалась на кону в еще даже большей степени, чем если бы я попал в пленники к самым яростным туркменским фанатикам в Средней Азии. Военная кампания завершилась без меня. Боевых действий более не предвиделось. Наши государственные мужи наконец узнали истинную цену обещаниям русских. Самарканд был аннексирован и отошел к владениям батюшки царя, договор по Черному морю отвергнут, а на территории Хивы расквартировались русские войска.

Согласно некоторым политикам, Хива лежала слишком далеко от Индии, чтобы для Англии стало по-настоящему важным, аннексирует ее Россия или нет. Находились и такие, кто заявлял, что Англии даже лучше, если русские в итоге дотянутся до наших индийских границ. Вместо диких афганских племен нашим соседом станет цивилизованная нация. Третий аргумент в защиту действий либерального правительства состоял в утверждении малой значимости Индии для нас как таковой, и, поскольку она обходится нам чересчур дорого, за нее не только не стоит сражаться – ее следует кому-то отдать. Таково было мнение некоторых облеченных высокой властью мужей, весьма низко ценивших одну из ярчайших драгоценностей британской короны. Большинство наших правителей вообще не придавало особенного значения этому вопросу. На мой век Индии хватит, говорили они; Россия все еще далеко; а внуки наши пускай сами заботятся о себе. «Довольствуйся малым» – вот, следовательно, корень зла; и «После нас хоть потоп». Так или иначе, индийской проблеме позволили выпасть из сферы общественного внимания, а умы наших законодателей с нарастающим интересом устремились к изучению важнейшего вопроса, по которому следовало принять решение, – позволить ли англичанам посещение пабов после одиннадцати часов вечера или отправлять их ко сну без выпивки и на голодный желудок.

Следующей осенью разразилась Карлистская война, и я отправился в Испанию. Спустя какое-то время положение дел в Средней Азии перестало занимать мои мысли. Лишь после реплики моего друга, ответившего мне: «Вам туда не попасть, они вас остановят», я вдруг задумался о возможной причине проводимой российским правительством политики, которую вполне можно было бы понять, исходи она от столь варварского государства, каковым является Китай, но в практике даже наполовину цивилизованного общества выглядит происшествием уникальным. Запрет на въезд иностранцев показался мне особенно вопиющим в свете того, что, начиная с Петра Великого, возродившего в свое время Россию, его преемники неизменно поощряли обитателей Западной Европы в их желании посетить и свободно путешествовать по всем пределам империи. Если бы не представители немецкой культуры, столь многочисленные в среде российской аристократии, эта страна вряд ли смогла бы достичь даже своего нынешнего положения. Из всех царей Московии за последние двести лет нынешний император, пожалуй, наиболее живо ратует за всемерное развитие ценностей цивилизации на подвластных ему землях путем привлечения иностранцев, чаще всего немцев, к работе почти всякого департамента в империи. Таким образом, репрессивные меры, о которых я говорю, совершенно отсекающие среднеазиатскую Россию от любых контактов с более цивилизованными жителями Европы, оказались в очевидном противоречии ко всей предыдущей линии поведения, характерной для его царствования.

Значит, кое-что осталось за сценой – нечто такое, что хотели скрыть от глаз просвещенной Европы.

Любопытно – что?

Быть может, генералы в Средней Азии слишком жестоко вели себя по отношению к жителям захваченных районов, и опасение того, что весть об этом дойдет до императора, – не из русских источников, разумеется, ибо это уж совсем невозможно, а через иностранную прессу, – послужило причиной запрета? Или, вполне возможно, если население вновь обретенных территорий даже не подвергалось крайнему насилию, то само управление им велось из рук вон плохо, и взяточничество с коррупцией, имеющие место в западной части России, пустили более глубокие корни, будучи перенесены на почву Востока? А может, власти в Туркестане, на всей этой огромной территории, приобретенной Россией за последние несколько лет, боялись раскрыть Европе тот факт, что вместо возвышения моральных принципов у жителей Средней Азии, наоборот, русские попали под их влияние и опустились до ориентального уровня, приобретя пороки и развращенные привычки Востока?

Судя по отзывам тех немногочисленных путешественников, кому удалось проникнуть в этот сравнительно неведомый край, любая из приведенных выше гипотез могла претендовать на то, чтобы служить причиной запрета. Однако я был не в силах избавиться от чувства, будто за сценой осталось нечто большее, нежели простое желание закрыть глаза Европе или выглядеть провозвестниками христианства – на чем настаивала часто русская пресса в попытках оправдать саму систему аннексии, столь планомерно реализуемую правительством. Помимо всего этого, присутствовало что-то еще; нечто такое, в чем, по моему глубокому убеждению, были замешаны интересы Великобритании. Воля Петра Великого, или точнее – его устремления не остались забыты его преемниками. Доказательством служит сравнение карты России в том виде, как она выглядела в его эпоху, с нынешними ее очертаниями. Составитель недавней штабной карты Туркестана, датированной 1875 годом, не удосужился даже наметить пограничную линию между точкой 39° 2’ с.ш., 69° 38’ в.д. и точкой 44° 40’ с.ш., 79° 49’ в.д., демонстрируя тем самым, что, по его мнению, граница еще не достигнута. Когда же они поставят себе этот предел? Когда и, главное, где остановится русское продвижение? В Гималаях? Или у Индийского океана? Это вопрос не к нашим внукам и не к нашим детям. Это вопрос к нам самим.

Глава I

Информация о Хиве – Холод в России – Восточный ветер – Российские власти – Граф Шувалов – Генерал Милютин – Христианство и цивилизация – Англо-российские железные дороги в Средней Азии – Подготовка к путешествию – Спальный мешок – Пилюли Кокля – Оружие – Инструменты – Кухонные принадлежности

Приняв решение отправиться в Среднюю Азию, я задался вопросом, как именно осуществить это намерение. По возвращении из Африки в Англию я с охотой прочел все, какие сумел найти, книги, содержавшие хотя бы толику информации о том крае, куда я собирался. Одна за другой были проштудированы «Путешествия» за авторством Вамбери, «От Герата до Хивы» Аббота, а также «Военные действия на Оксусе[1]» Мак-Гахана. Узнав о тех трудностях, которые преодолел отважный корреспондент газеты «Нью-Йорк Геральд», прежде чем ему удалось претворить в жизнь свой план добраться до Хивы, я пришел к убеждению, что поставленная мною задача сложна до чрезвычайности.

Время года, выпадающее на начало моего путешествия, представляло собой дополнительное препятствие для всего предприятия. Покинуть свой полк я мог лишь в декабре, тогда как опыт моих предыдущих поездок по России не оставлял во мне никаких иллюзий насчет истинного значения слова «холод» в этой стране. Прочитав о погодных условиях, с коими столкнулся капитан Аббот, передвигаясь в марте месяце в широтах значительно более южных, нежели та, что казалась мне подходящей для моего замысла, я осознал необходимость самых серьезных приготовлений к походу по зимним степям, дабы не замерзнуть там насмерть. Холод киргизской пустыни, я полагаю, не знаком жителям ни одной другой части мира, включая даже арктические регионы[2]. А мне в этих условиях предстояло верхом пересечь бескрайние плоские просторы, раскинувшиеся на многие сотни миль и совершенно лишенные чего бы то ни было за исключением снега, соленых озер и редких кустиков саксаула, родственного ежевичным растениям. Ни один европеец не знает, что представляют собой ветры в тех районах Азии. Когда мы брюзжим по поводу так называемого восточного ветра, мы не можем вообразить, чем он является в тех краях, которые беззащитно лежат открытыми всеобъемлющей ярости его первого натиска. Ведь нет там ни теплого океана, чтобы смягчить его суровость, ни деревьев, ни рельефа, ни холмов, ни гор – дабы сдержать его порывы. Он дует свободно и без препятствий над огромными равнинами, покрытыми лишь снегом и солью. Пропитывается солевыми частицами и безжалостно сечет лица тех, кто осмелился выйти в путь. Ощущения при этом наиболее сопоставимы с тем чувством, когда вашей кожи касается лезвие бритвы.

Помимо всего этого, требовалось учесть еще кое-что. Я был прекрасно осведомлен на тот счет, что от российских властей помощи мне ждать не приходится. Они могли не ограничиться созданием косвенных препятствий моему замыслу и в итоге прибегнуть к прямой силе в попытке остановить меня, буде все остальные их средства окажутся исчерпаны. У меня имелись все основания верить той статье в английской газете, где писалось о запретном постановлении. Не могло ли в итоге сложиться так, что за рекой Урал, оказавшись после долгого пути на санях наконец в Азии, мне придется признать тщетность этого перехода и вернуться по своим же следам в европейскую часть России? Таковы были мои первые тревоги по прибытии в Англию. Однако, обсудив дело с некоторыми русскими из моего окружения, я выяснил, насколько глубоко заблуждался. Они заверили меня, что, напротив, официальные лица в Санкт-Петербурге с готовностью позволят английским офицерам путешествовать по Средней Азии и что запрет касался лишь купцов, а также тех лиц, которые пытаются доставить контрабандный товар на территорию недавно аннексированных ханств.

Несколькими месяцами позже я имел честь познакомиться с его превосходительством графом Шуваловым, исполнявшим должность русского посла в Лондоне, а до того – возглавлявшим секретную полицию в Санкт-Петербурге. Он был со мной добр до чрезвычайности и обещал сделать все для него возможное в деле поддержания моих планов, однако на прямо поставленный мною вопрос касательно того, разрешат мне заехать в Среднюю Азию или же нет, отреагировал следующим образом: «Мой дорогой сэр, по сему предмету я решительно не в силах дать вам никакого ответа. Представители администрации в Петербурге смогут предоставить вам любую информацию на сей счет, какая только возможна». Это был дипломатичный ответ – графа он ни к чему не обязывал, – ия покинул его, очарованный тактом и учтивостью русского посла. Судя по всему, на официальном уровне выяснить что-либо из русских источников не представлялось возможным; однако неофициально картина мало-помалу начинала складываться. Прежде всего, я установил, что генерал Милютин, занимавший пост военного министра в Санкт-Петербурге, категорически не одобрял идею поездки английского офицера в Среднюю Азию, особенно в районы, расположенные между границами Британской Индии и России. Согласно его сведениям, русский путешественник, некий господин Пачино, испытал на себе недоброжелательство наших властей в Индии (в чем я лично глубоко сомневаюсь, как, впрочем, и в следующем его заявлении). Этому господину будто бы не позволили въехать в Афганистан; вследствие чего генерал Милютин не понимал, почему он должен разрешить англичанину то, в чем было отказано российскому подданному.

Нелишним, наверное, будет упомянуть здесь еще одну особенность, подмеченную мною в тех русских господах, с коими я имел тогда честь свести знакомство. Она состояла в их желании убедить меня в огромной выгоде для Англии иметь на своих индийских границах такого цивилизованного соседа, как Россия; и чем менее брал я на себя труд возражать им – ибо спорить с русскими по этому вопросу означает напрасно сотрясать воздух, – тем более они хотели видеть во мне провозвестника этих взглядов среди моего ближайшего окружения. Все выдвигаемые аргументы опирались, разумеется, на строго филантропические мотивы, на христианство и цивилизацию. Они говорили, что две великие силы должны идти рука об руку; что вся Азия должна покрыться сетью железных дорог, проложенных англо-российскими компаниями; что у России и Англии общие интересы и это должно объединить нас; что обе державы ненавидят Германию и любят Францию; что Англия и Россия могли бы покорить весь мир, и все в таком духе.

Это был восхитительно русский метод убеждения, и, хотя мне хватало воспитания не перечить моим условно торжествующим наставникам и с готовностью воспринимать потоки их красноречия, я все же оставался при том мнении, что взаимные симпатии между Англией и Германией гораздо прочнее, нежели между Англией и Россией; что греческое вероисповедание в том виде, в каком оно практикуется низшим духовенством в России, является чистой воды язычеством по сравнению с протестантской религией, принятой в Пруссии и Великобритании; что Германия и Великобритания – это естественные союзники против России или любой другой державы, враждебно расположенной по отношению к ним; что те из немцев и англичан, кто хорошо знаком с Россией, под определением «русская цивилизация» понимают нечто диаметрально противоположное тому, что приписывается этому термину людьми, которые свое мнение о прогрессе московитов составили на основе знакомства с парой русских, встреченных ими за рубежом; и что, наконец, железная дорога в Гондурасе оказалась бы более прибыльным предприятием для своих британских акционеров по сравнению с англо-российской веткой, которую предлагается построить в Средней Азии на английские деньги, но с русскими управляющими.

Времени оставалось все меньше, ноябрь подходил к концу, отпуск мой должен был начаться первого числа следующего месяца. В этот день мне следовало отправиться в путешествие. Приготовления выполнялись в спешке. По совету известного исследователя Арктики капитана Аллена Янга я заказал огромный водонепроницаемый и, следовательно, ветрозащитный спальный мешок из особенной парусины. Мешок этот в длину имел семь с половиной футов, а в окружности – десять. Сбоку располагалось большое отверстие, через которое путешественник мог забраться внутрь и спокойно там выспаться, недосягаемый холодным ветрам. Спальник подходил также для многих других нужд, и я нашел ему удобное применение в самых разнообразных ситуациях, за исключением той единственной, каковой ради он изначально задумывался. Производитель не учел гигантских пропорций, обретаемых человеком в меховой одежде, и сделал входное отверстие недостаточно большим. Вследствие чего я столкнулся с непреодолимыми трудностями, пытаясь найти внутри свободное местечко еще и для меховой шапки. Только один-единственный раз, да и то в более легком облачении, удалось мне полностью разместиться внутри этой конструкции. Были заказаны также четыре пары самых теплых рыбацких чулок из Шотландии; свитеры и фланелевые рубашки совершенно непривычной для моих соотечественников текстуры. Вскоре прибыл комплект одежды, изготовленной в ателье господ Кино, что на Риджент-стрит, и они заверили меня в полной невозможности замерзнуть в этих костюмах. Одеяния, должен признать, отличались отменным качеством и как нельзя лучше подходили для того, чтобы надевать их под овчинный тулуп, но я бы и худшему врагу не придумал наказания страшнее, чем заставить его ночевать зимой в открытой степи, какая бы теплая одежда на нем при этом ни оказалась. В таком положении необходимы меха или овчина любой выделки, иначе путешественник, закрывая на ночь глаза, подвергает себя серьезному риску никогда уж более не открыть их. Две пары отороченных мехом сапог также пополнили мой гардероб; из аптекарских средств – без коих нельзя отправляться в путешествие по дремучим местам – я взял хинин и пилюли Кокля, верой и правдой послужившие мне в Центральной Африке, где я с огромным успехом пользовал туземцев этим поистине бесценным лекарством. Мне никогда не забыть чудесного эффекта, произведенного на дух и тело одного арабского шейха, который не реагировал уже на местные средства, но буквально восстал, приняв от меня пять пилюль Кокля; а некий мой друг, проезжавший теми же местами много месяцев спустя, сообщил мне, что моя слава «врачевателя» жива там и поныне и то волшебное снадобье служит пищей для разговоров на базаре до сих пор.

Из книг, посвященных Средней Азии, к тому моменту я знал об отсутствии приличной дичи в тех местах, не говоря о серьезных трофеях. Поэтому охотничье ружье оставалось дома. Запас патронов значительно бы увеличил вес багажа, тогда как основной план состоял в том, чтобы путешествовать налегке. Тем не менее я учел возможность встречи с тамошней дикой птицей, обитавшей, как мне сказали, в изобилии в некоторых местах, и в качестве хоть какого-нибудь оружия прихватил свою старую добрую мелкокалиберную винтовку, снарядив несколько патронов к ней более серьезным зарядом на случай, если наткнусь вдруг на медведя или волка. Оборонительный мой арсенал против возможных атак со стороны туркмен состоял из боевого револьвера и двадцати патронов к нему.

Следующее, о чем стоило подумать, – это кухонные принадлежности. Если бы я прислушался к советам всех своих добрых друзей, в путешествие со мной отправился бы набор утвари, достаточный для небольшого ресторана. Однако в условиях контроля за общим весом багажа о подобных удобствах не могло быть и речи, поэтому я ограничился двумя солдатскими котелками, удобными для приготовления пищи как на костре, так и на спиртовой лампе, и по всем статьям превосходящими любое дорогостоящее и громоздкое оборудование, специально созданное для того, чтобы выходить из строя и обескураживать путешественника. Вещмешок пехотинца с креплениями для ножа, вилки и ложки довершил мой походный набор, и с приобретением термометра, барометра и карманного секстанта в качестве дорожного инструментария я был готов отправиться в путь. Впрочем, даже такое количество груза оставалось чрезмерным, и когда я взвесил все это – спальный мешок, пару седельных сумок, содержимое багажа, винтовку, – у меня получилось ровно восемьдесят пять фунтов. Один гвардейский офицер (мой друг К.) изъявил горячее желание присоединиться ко мне. С его опытом путешествий и умением легко переносить тяготы он стал бы самым подходящим компаньоном, но он совершенно не знал русского языка. На тот момент я был уже всемерно осведомлен о предстоящих мне трудностях и о том, что в одиночку добраться до Хивы шансов у меня все-таки больше, поэтому скрепя сердце отклонил его предложение. Мой друг был решительно настроен против безделья на период своего отпуска и, поскольку он не мог отправиться со мной в Россию, поменял поездку туда на приключения в Абиссинии.

За день до моего отбытия из Лондона я получил очень вежливое письмо от графа Шувалова. Он сообщал, что мне предоставлены рекомендательные письма к российскому военному министру генералу Милютину и командующему войсками Туркестанского военного округа генералу Кауфману и что ему осталось лишь передать мне такое же письмо к его брату в Санкт-Петербурге, а также пожелать мне счастливого пути. Он прибавлял, что отправил депешу в Санкт-Петербург на имя министра иностранных дел с просьбой о всемерной поддержке моего предприятия. И поэтому в последний момент я начал тешить себя надеждой на более благоприятный исход событий, однако некоторые соображения, высказанные мистером Мак-Гаханом, знакомство с которым я по счастливой случайности свел незадолго до этого в доме одного нашего общего друга, заметно остудили мой пыл. «До Форта N² 1 вы доберетесь без особых проблем, – отметил он. – А вот дальше вам предстоит собраться с силами и приложить максимум стараний, повторив это при переходе с российской территории на ту, что ведет к Индии; сделать это будет просто необходимо, хотя обстоятельства, надо признать, не в вашу пользу».

Он также дал мне несколько полезных советов в области освоения татарского языка и рекомендовал путешествовать налегке. Пользуясь возможностью, хочу выразить глубокую благодарность мистеру Мак-Гахану и первому секретарю американской дипмиссии в Санкт-Петербурге мистеру Скайлеру за ту ценную информацию, которой они поделились относительно предстоящих мне перемещений.

Глава II

Пояс для денег – Прислуга в путешествии обременяет – Кёльн – Русский дипломат – Газета «Север» – Мистер Дизраэли и акции Суэцкого канала – Барон Рейтер – Штраусберг – Проверка паспортов – Спальный мешок – Железные дороги в России – Буфеты – Неуважение русских к течению времени – Чиновников легко подкупить – Санкт-Петербург – Извозчики на санях – Ни одной русской пьесы в театрах – Нелюбовь русского человека к родному языку – Его презрение ко всему исконно русскому – Воинский tchin – Деревенский трактир – «Джонка» – Табльдот – Рыбные супы – Индия и образование – Зачинщики – Скрытность генерала Кауфмана – Мистер Скайлер – Бисмарк и русский язык – У каждого своя цена – «Сезам, откройся» – Письмо генералу Милютину – Отсутствие брата графа Шувалова в Петербурге

30 ноября 1875 года выдалось холодным и чрезвычайно сырым. Это был один из тех безрадостных дней, какие подавляют нас и опускают стрелку барометра нашего духа почти до отметки «уныние»; тем не менее, покончив со всеми своими обязанностями в полку и приобретя в магазине Торнхилла надежный пояс для хранения денег, казавшийся необходимым в поездке, но, как выяснилось, очень мешавший спать, я выехал на вокзал «Виктория», чтобы успеть на ночной почтовый.

Слугу я решил не брать – они вечно путаются под ногами, когда ничего не знают о стране предполагаемого путешествия. В такой ситуации слуга и его хозяин, как правило, меняются обязанностями. И все же, должен признать, мне было жаль расставаться со своим верным спутником; он побывал со мною в разных частях света, где совершенно непонятным для меня образом овладел умением общаться посредством жестов и нескольких исковерканных словечек, подхваченных из местного языка, однако русские moujiki и татарские наездники на верблюдах даже ему наверняка оказались бы не по плечу. К тому же он был женат, и я не хотел, чтобы его супруга с детишками оседлали меня в случае его смерти.

Наш железный конь весело преодолел галопом расстояние между Лондоном и Дувром. Переход по морю до Остенде оказался вполне приятным, и на следующий день к четырем часам пополудни я уже созерцал давно знакомый мне старый вокзал в Кёльне.

Пара часов задержки в ожидании ночного экспресса на Берлин – и я снова в дороге. На следующее утро меня ждала столица Германии, но времени на то, чтобы посетить дорогие моему сердцу еще со студенческих лет уголки, у меня уже не оставалось. Я едва успевал на санкт-петербургский поезд, вагоны в котором оказались так переполнены, что я с трудом нашел себе местечко.

В одном купе со мною ехали два русских господина. Насколько я понял, один из них исполнял дипломатическую службу в Италии. Он рассказывал, что внезапно получил телеграмму от князя Горчакова, находившегося в Берлине, с требованием его немедленного приезда. Платье, какое носят в Италии, даже зимой отнюдь не самого теплого свойства, поэтому спутник мой, выглядевший к тому же не совсем здоровым, вряд ли нашел свое путешествие на север приятным. Однако же прибытие в столицу Германии явилось лишь началом его затруднений, поскольку князь сообщил ему следующее: «Я выезжаю в Санкт-Петербург, и свои приказы вы получите от меня там; отправляйтесь ближайшим поездом». Погода стояла весьма холодная, и невезучий чиновник, не имевший при себе подходящей одежды, выглядел совершенно несчастным в тех обстоятельствах, которые предложила ему судьба. Он был англофобом, поэтому довольно посмеивался, рассказывая своему спутнику о том, что в газете «Север», издаваемой его министерством в Санкт-Петербурге, вышла направленная против Англии статья с новостями о покупке мистером Дизраэли акций Суэцкого канала, принадлежавших вице-королю Египта.

– Англичане – великая нация, – отметил второй русский. – Но, кажется, совершенно безумная.

– Там, где дело касается их интересов, они всегда в здравом уме, – сказал чиновник. – На этих акциях, уверяю вас, они хорошо наживутся – как финансово, так и политически. Два года назад им почти удалось склонить шаха к договору с бароном Рейтером, и это бы обеспечило им полный контроль над Персией; однако, благодарение небесам, нашим людям удалось их переиграть, и я сомневаюсь, что в ближайшее время Англия повторит эту свою попытку; что же до господина Штраусберга, то рядом с пройдохой Рейтером он просто посмешище. Вот барон бы уж точно из этого дельца славную выгоду извлек, ну и англичане, разумеется, тоже.

День постепенно угас, и наступила мрачная холодная ночь. Наш поезд продвигался все дальше на север. Чиновник дрожал и беспрестанно ежился в своем углу, а все остальные, удобно закутавшись в меховые одежды, предали себя во власть Морфея. Подобный холод в железнодорожном вагоне на севере Германии был явлением необычным, поскольку, как правило, проводники здесь нещадно топят свои печки, и поездка осложняется чаще невыносимой духотой; однако на этот раз по какой-то непонятной глупости огня никто не развел, и ночь превратилась в то еще испытание. Наконец мы прибыли на пограничный пункт между Германией и Россией. Через несколько минут я оказался вместе со всеми остальными пассажирами в огромном зале с высоким потолком, где нашему багажу предстоял досмотр, а паспортам – проверка.

Неприятное ожидание в холодном помещении затянулось на добрые три четверти часа, пока несколько таможенников в очках с подозрением исследовали каждый паспорт. Даже мой русский чиновник не проявлял особого энтузиазма по поводу того, что его родное правительство по-прежнему придерживается всей этой системы, изобретенной, кажется, нарочно лишь для того, чтобы доставлять путешественникам неудобство. «Ну что за чушь, – ворчал он. – Ведь очевидно, что чем опаснее человек, тем лучше у него будет паспорт. У таких всегда все в полном порядке. Я вот, например, когда приезжаю во Францию и меня просят показать документ, запросто отвечаю, что я, мол, англичанин и паспорта у меня никакого при себе не имеется. Так они всегда пропускают».

Сам я, надо сказать, несколько беспокоился насчет своих документов. Паспорт мой выписан был пять лет уже тому как, и перед отъездом из Лондона я напрочь забыл отослать его в русское консульство. Тем не менее, пристально изучив мои бумаги, а также внимательно оглядев их владельца, таможенник одобрительно кивнул.

Багаж мой тоже благополучно прошел досмотр. Единственное, что озадачило таможенного офицера, был мой спальный мешок. Водонепроницаемое покрытие источало своеобразный запах, и таможенник с подозрением к нему принюхивался.

– Что это? – спросил он меня. – Для чего?

– Я в нем сплю.

Он снова понюхал мой спальник, явно не в силах принять решение, как ему поступить, и потом позвал своего коллегу, который потребовал развернуть мешок.

– То есть вы спите в этой штуке? – спросил тот меня.

– Совершенно верно.

– Странные все-таки эти англичане, – пожал плечами офицер, проверявший прежде мой паспорт. После чего шепотом добавил: – Сумасшедший, наверное.

Стоявшие рядом со мной слегка отодвинулись, очевидно тоже посчитав меня небезопасным.

И вот мы едем дальше – на сей раз в просторном и великолепно обустроенном вагоне. Здесь тепло, работает освещение, и под рукой у вас все, что может потребоваться путешественнику в дороге. Русские поезда устроены на манер американских. Вы можете пройти в них от первого вагона до последнего, если пожелаете, а пара проводников в каждом вагоне предоставят вам все необходимое. Должен признать, что в этом отношении путешествие по железной дороге в России гораздо предпочтительнее, нежели в Англии, а буфеты не идут ни в какое сравнение с нашими. Все, о чем вы попросите, подается практически мгновенно. Блюда всегда горячие и отменного качества, при этом обслуживание и счет – немаловажная деталь для всякого путешественника – не оставляют желать лучшего, поскольку цены на все удивительно невысоки. Однако при всех этих преимуществах существует один весомый недостаток, состоящий в медлительности хода, что в путешествии по такой огромной стране, как Россия, приобретает поистине большое значение. Низкие температуры, кажется, влияют на сознание людей ровно в той же степени, что и невыносимая жара. Характерное для русских безразличие к течению времени сравнимо, пожалуй, только с подобным отношением к нему у испанцев. Русское слово zavtra используется московитами так же часто, как его испанский эквивалент тапапа — жителями Пиренейского полуострова. Правда, у медлительности русских поездов есть и другая причина. Она связана с халатностью при строительстве железнодорожного полотна. Государственные инспекторы, согласно многочисленным свидетельствам, легко берут взятки. Сиюминутная выгода у них в большем почете, чем жизни их соотечественников. Если б машинисты прибавили ход хотя бы до среднего, рельсы и шпалы неизбежно подвели бы в конце концов. Во всяком случае так мне объяснил один из моих спутников, когда речь зашла об этом предмете.

И вот через три с половиной дня после моего отъезда с Чаринг-Кросс я прибыл в Санкт-Петербург. Багаж мне выдали почти без всякой задержки. В этом отношении русские вокзалы устроены очень хорошо, и вскоре я заселился в комфортабельный отель «Демут». До вечера еще оставалось достаточно времени. Вознамерившись этим воспользоваться, я взял санки с извозчиком и отправился нанести визит военному министру генералу Милютину.

Иностранца, не привыкшего к Санкт-Петербургу, на первых порах слегка озадачивает напор всех этих многочисленных ямщиков, буквально кидающихся на него, едва завидя своего возможного клиента выходящим из гостиницы. «Куда? Куда ехать?» – кричат они. Услышав от постояльца название улицы, а также имя человека, которому принадлежит дом, – поскольку в России, как правило, дома известны по имени своего владельца, а не пронумерованы, как в других странах, – они немедленно приступают к бойкому торгу.

– За рубль отвезу, барин. Гляньте, какие у меня саночки красивые! И лошадка что надо.

– Врет он все! – выкрикивает другой. – Я за шестьдесят копеек повезу!

Лицо его при этих словах принимает такое выражение, словно он только что оказал вам благодеяние, равного которому не сыскать во всей истории мирового извоза.

Остальные ждут несколько секунд, чтобы понять, согласится ли иностранец на это предложение; когда же такого не происходит и вы делаете два-три шага прочь, ямщики меняют свой тон, переходя с шестидесяти на сорок, а потом и на двадцать копеек (что примерно равняется шести пенсам у нас в Англии), достигая наконец средней стоимости поездки по Санкт-Петербургу, где нет твердо установленных тарифов. В итоге все сводится к тому, что извозчики здесь грабят иностранцев даже поболее, чем наши лондонские кэбмены.

Генерала Милютина дома не оказалось, о чем меня известил высокий швейцар. Оставив рекомендательное письмо и свою карточку, я вернулся в гостиницу. В тот вечер ни в одном из театров не давали русской пьесы – шли представления на французском и немецком, а в опере пели на итальянском языке. Главный театр в Петербурге носит название Александрийского, оперный же театр называется Мариинский; однако в Александрийском часто идут немецкие пьесы, поэтому временами, как, например, в день моего приезда, случается так, что ни в одном столичном театре не дается представление на русском языке. Полагаю, это может быть объяснено в том числе и той ничем не скрываемой неприязнью, какую многие с виду хорошо образованные русские проявляют по отношению к своему собственному языку. Я часто слышал от них следующую сентенцию: «Мужику он подходит очень хорошо, а вот светский язык – это, конечно, французский». Подобные замечания делаются в основном жителями провинций, чье знание французского настолько несовершенно, а произношение так ужасно, что слушать их – сущая пытка для ушей. У меня нет ни малейшего сомнения в том, что представители высших кругов в Российской империи глубоко презирают все истинно русское, преклоняясь перед иностранным. Эта слабость развитых слоев общества оказывает неблагоприятный эффект на развитие нации. У себя на родине мы все очень бы удивились, обратись вдруг наш соотечественник к своей супруге не по-английски, или если бы переписка между членами одной семьи велась на иностранном языке; ну, или если бы юная девушка не умела написать письма, кроме того случая, когда ей вздумается писать по-французски, не сделав при этом ужасающих ошибок как в грамматике, так и в правописании. Однако в России это никого не удивляет. Правящие классы здесь не проявляют любви к национальным началам, и для того, чтобы постичь подлинную Русь, вам точно не следует приезжать в Санкт-Петербург. Русское в этом городе покрыто таким толстым слоем иностранной полировки, что разглядеть находящееся под поверхностью не представляется возможным. Какой-нибудь учитель фехтования из Франции будет принят здесь с большим радушием, нежели новый русский Сократ.

Нынешний император, как говорят, делает все, что в его силах, дабы противостоять этой слабости своих подданных. Он дальновидный человек, и огромная империя обязана ему, а также его благотворному правлению гораздо в большей степени, чем любому из его предшественников; однако за время жизни одного поколения трудно избавиться от глубоко укоренившейся привычки. Понадобится много лет, чтобы жители российской столицы усвоили один простой факт: погоня за иностранным, ведущая к ущербу национальных интересов, никогда не возымеет своим результатом процветание России. Еще одним сдерживающим фактором в развитии коммерческих и сельскохозяйственных инициатив по всей стране является высокое значение, придаваемое здесь воинскому званию. Один русский помещик как-то с горечью сказал мне: «Человек у нас полный ноль, если он не на государевой службе. Он обязан носить военную форму, а также иметь tchin либо его эквивалент на гражданской службе. Он должен быть потребителем, а не производителем; в этом, и лишь в этом единственном случае он является человеком уважаемым – таким, на которого смотрят снизу вверх». Результатом служит растрата сил целой нации на то, что никогда не станет, как здесь говорят, «ложкой к обеду»; и, думается, сохранение подобного положения вещей приведет в конце концов к общенациональному упадку.

Читая тем вечером одну русскую газету, я наткнулся на небольшую статью, настолько характерно описывающую приверженность к весьма крепким напиткам по всей империи, что не могу удержаться от искушения изложить ее здесь.

В статье сообщалось об одном торговце спиртными напитками, задумавшем открыть питейное заведение в какой-то большой деревне. Для этого ему потребовалось заручиться согласием местного населения. Решено было устроить аукцион, на который выставили право открытия кабака. В итоге состоявшихся торгов собралась сумма в три тысячи пятьсот рублей, разделив которую между жителями получили ровно по семь с половиной рублей на человека.

Деньги раздали, и, согласно автору статьи, предприниматель вернул все потраченные средства в первые же три дня, поскольку в деревне вдруг проявился необычный всплеск интереса к пьянству. Как только деньги были потрачены, жизнь в местном сообществе вернулась в свое привычное русло.

В России на пьянство смотрят далеко не с тем отвращением, как в Англии, – особенно в среде военных. Офицер, способный перепить своих товарищей до их исчезновения под столом, воспринимается в качестве героя. Подобное преклонение перед Бахусом несомненно связано с местным климатом; и когда столбик термометра опускается ниже нуля, организм требует значительно больше согрева – как наружного, так и внутреннего, – чем в более умеренных климатических зонах.

Русские офицеры, всемерно противостоящие холоду, изобрели один любопытный напиток. Они зовут его «джонка». После обеда, во время которого шампанское, кларет и другое спиртное выпивается в объемах, совершенно немыслимых для жителей нашей страны, на стол водружается гигантская серебряная чаша; в нее безо всякого порядка сливаются бренди, ром, спирт и самые разнообразные вина; туда же идут мелко нарезанные яблоки, груши и вообще все фрукты, какие можно найти на десертном столе. Чашу ставят на огонь, а когда напиток воспламеняется, его разливают по большим кубкам и раздают всем собравшимся у стола. Это весьма непростое испытание, поскольку возлияния, напоминающие скорее поединок, могут продолжаться не один час. Под угрозой в этой ситуации не только головы, но и желудки гостей. Однако мы с вами в России, а на войне как на войне. Пока эти излишества в области питейных привычек не выйдут из моды у представителей высших кругов, вряд ли стоит удивляться тому, что круги низшие остаются привержены им в той же мере.

Тем вечером я ужинал за табльдотом. В России, где питаться предпочитают «а-ля карт», этот порядок является относительно новым установлением. Русская трапеза для человека с ней незнакомого представляет собой явление весьма занимательное. Прежде чем усадить гостей за стол, их проводят к буфету; здесь в изобилии обнаруживаются сардины, икра паюсная и свежая – деликатес, кстати сказать, неизвестный в нашей стране, где так называемая «свежая» икра всегда немного пересолена, – анчоусы и всевозможные приправы. Тут выкуривается сигарета-другая, выпивается бокал чего-нибудь, и вскоре обедающие перемещаются к общему столу. К супу вместо хлеба подаются пирожки с мясом и рисом. Эти супы, особенно приготовленные из рыбы, просто великолепны и очень подходят русскому климату, при котором для поддержания необходимого телу тепла требуется потребление больших объемов азота.

За столом я оказался рядом с одним русским офицером, генералом инженерных войск, и мы вступили с ним в долгий разговор относительно Индии.

– Вы, англичане, – говорил он, – не можете отказаться от мысли, что нам нужна Индия; но упускаете при этом одну немаловажную деталь, а именно то, что в один прекрасный день тамошние аборигены могут возжелать самостоятельного управления своей страной. Я внимательно слежу за ходом событий в Индии; и что я вижу? Да то, что вы делаете все возможное, дабы просветить население в понимании его собственной силы. Вы открываете школы; даете людям образование; они владеют вашим языком – многие из них даже читают ваши газеты; наиболее просвещенные из них знают о происходящем в Европе не хуже вас самих. Но придет день, когда в их среде появятся зачинщики, которые приведут эти мыслящие массы в движение; и что вы можете им противопоставить? Какую силу? Если когда-либо существовало на свете государство, намеренное покончить жизнь самоубийством, то это Англия. Она держит Индию при помощи оружия в полной своей власти и в то же время прилагает все возможные усилия, чтобы побудить покоренную страну сбросить ярмо.

– А вы не находите, – отозвался я, – что, когда наши границы соприкоснутся, чего так желает ваше правительство, зачинщиков в тех местах будет намного больше, чем даже сейчас в Индии?

На этот вопрос он не ответил, прикурив сигарету и сменив тему разговора. Проблема, которую он поднял до этого, несомненно, была серьезной. Тем не менее существует как минимум один довод в пользу дальнейшего развития образования в Индии – чем лучше будет образовано местное население, тем больше у него шансов понять, что его интересы будут гораздо лучше соблюдаться под британским, нежели под русским владычеством. Однако это не закрывает вопроса о том, не предпочтут ли индусы самоуправление, и вопрос этот, несомненно, когда-нибудь станет насущным.

Помнится, однажды на борту парохода транспортной компании «Пенинсулар энд Ориентал» я познакомился с высокообразованным индусом, и мы с ним тоже разговорились. У него был обширный опыт путешествий по Англии, где его всегда хорошо принимали. На мой вопрос о том, насколько в Индии симпатизируют англичанам, он ответил очень просто: «Вы великая нация. Английский народ преданно служит устроению своего государства. Насколько бы вам понравился иностранный правитель, установивший власть над вашей страной?»

На следующий день я отправился с визитом в британское посольство, но никого там не застал, кроме военного атташе, который был так занят какими-то упражнениями, что не смог со мной повидаться. Потом у меня была встреча кое с кем из моих старых друзей, и мы завели разговор о предстоящем мне путешествии. Все они высказали довольно пессимистичный взгляд на мое предприятие.

– Какая Хива?! – воскликнул один из них. – Может, сразу тогда на Луну? Открыто препятствовать русские вам, конечно, не станут. Просто будут давить на наше Министерство иностранных дел, чтобы приказ о возвращении пришел вам оттуда. Русские склонны к подозрительности не менее, чем жители Востока, поэтому они решат, будто вы присланы нашим правительством взбудоражить хивинцев. Русские никогда не поверят в то, что офицер направляется в Хиву из одной любви к путешествиям, да к тому же за свой счет.

– Кстати говоря, – вмешался другой мой собеседник. – Не так давно один офицер, собиравшийся в Туркестан, решил взять с собою слугу, англичанина по происхождению. Этот мужчина, я полагаю, служил прежде рядовым во 2-м лейб-гвардейском полку. Каким-то образом все это стало известно одному русскому генералу. Он велел привести к себе этого слугу и задал ему вопрос: «Ты когда-нибудь в “Таймс” корреспонденцию писал?» Бывший лейб-гвардеец, усмотревший в этом вопросе проверку своих способностей, ответил: «Никак нет, сэр. Но если надо – всегда готов». На что генерал сказал ему следующее: «Давай мы с тобой вот как поступим, братец, – ежели я узнаю, что ты написал в Англию хоть строчку об увиденном здесь, я прикажу тебя повесить». Лейб-гвардеец обеспокоился. Он хорошо умел чистить лошадей, и ни один его помысел не выходил за пределы этого призвания; а тут ему вдруг объявляют, что повесят, если он напишет письмо! Но он же имеет право писать друзьям? Короче, он пошел к неким чиновникам в Петербурге и стал просить у них совета. В итоге он все-таки поехал со своим хозяином, однако добрался лишь до Казани, где был получен приказ о его немедленном возвращении.

Русские солдаты, похоже, не слишком осведомлены о том, что они делают в Средней Азии, а генерал Кауфман предпочитает об этом не распространяться. Судя по тем отзывам, которыми в дальнейшем делились со мной очевидцы тамошних событий, я не могу удержаться от мысли, что генерал, пожалуй, не уступил бы в находчивости даже неверному управителю из Евангелия от Луки.

Ближе к вечеру я нанес визит секретарю американской дипломатической миссии в Петербурге мистеру Скайлеру. Он прежде уже бывал в Ташкенте и Бухаре, добравшись вместе с энергичным корреспондентом газеты «Нью-Йорк Геральд» мистером Мак-Гаханом до Форта N² 1. В ходе своих путешествий мистер Скайлер сумел собрать много весьма полезных сведений. Насколько я знаю, он единственный дипломат, которому русские позволили посетить свои восточные владения. Он обладает пытливым умом и дотошным вниманием к деталям, русский язык его превосходен. Анализируя положение дел в Туркестане, он сумел проникнуть в самую суть вещей там, где взгляд любого другого наблюдателя ограничился бы поверхностным обзором. Отчет его был отправлен в Вашингтон, где его впоследствии опубликовали в так называемой «Голубой книге», являющейся правительственным вестником. Русская администрация Туркестана осталась не очень довольна этим отчетом, поскольку мистер Скайлер не стал в нем скрывать неприятные для нее детали. Однако во всех других отношениях он одобряет российскую политику в Средней Азии. Укрепление русских в этом регионе он находит полезным для интересов Соединенных Штатов, поскольку оно ограничивает британское влияние на Востоке.

Мистер Скайлер дал мне несколько полезных советов относительно моего грядущего путешествия. Он был занят работой над книгой, посвященной его собственным поездкам. Русский язык он стал совершенствовать с первого дня своего прибытия в Петербург, считая, что дипломат, попавший в страну, где он не способен прочесть газету или вести разговор, если это понадобится, с представителем любого социального слоя, напоминает рыбу, вынутую из воды, и жалованье свое получает не вполне заслуженно.

Нынешний канцлер Германии, кстати сказать, придерживался того же мнения. Оказавшись много лет назад в прусском посольстве в Санкт-Петербурге, первым делом он взялся за изучение русского языка, который в итоге довел до совершенства. Пример Бисмарка заслуживает подражания, однако, боюсь, до тех пор, пока экзамен по языку не станет обязательным для всех кандидатов в сотрудники нашего МИДа, дела в британском посольстве в Санкт-Петербурге будут вестись через переводчика.

Некоторое время спустя я нанес визит брату графа Шувалова, на имя которого граф любезно предоставил рекомендательное письмо, однако тот оказался за границей, о чем меня известил его слуга, и, следовательно, письмо не пригодилось.

К этому времени я уже начал немного тревожиться по поводу того письма, которое я оставил в доме военного министра генерала Милютина – особенно с учетом того, что я не удосужился дать его швейцару на чай. Как меня проинформировал один давно проживавший в Петербурге англичанин, это было большое упущение с моей стороны. Он также добавил: «В России ничего не делается без хорошо продуманной раздачи подарков. У всякого тут своя цена – от швейцаров до любовниц тех самых чиновников, которые раздают подряды на строительство железных дорог. Золото, а точнее, его эквивалент в бумажных рублях – это настоящий “Сезам, откройся” в любом уголке Российской империи».

Должен отметить, что со своей стороны я не разделял этого мнения насчет продажности швейцара. Тем не менее, написав генералу с вопросом о возможной чести ему представиться и не получив на это никакого ответа, я вознамерился написать еще одно письмо с изложением своей просьбы следующим образом:

«Военному министру, генералу Милютину.

Сэр, надеюсь на ваше снисхождение по поводу той вольности, с какою берусь писать вам без надлежащей чести быть вам лично представленным.

Мне бы хотелось получить разрешение на проезд в Индию – через города Хива, Мерв и Кабул. Однако перед своим отъездом из Лондона я прочел в нескольких английских газетах, что российское правительство издало указ, запрещающий англичанам путешествовать по Русской Азии, поэтому я счел необходимым обратиться к российскому послу в Лондоне графу Шувалову. Он мне сказал: “Лично я не в силах ответить на ваш вопрос; но по прибытии в Санкт-Петербург официальные лица предоставят вам самую исчерпывающую информацию”. Прежде чем покинуть Лондон, я получил от графа Шувалова письмо, информирующее меня о том, что он официально обратился к министру иностранных дел в Санкт-Петербурге по поводу моего путешествия. Граф также приложил рекомендательное письмо к своему брату и пожелал мне счастливого пути. В свете вышеизложенного, сэр, мне бы очень хотелось знать – могу ли я рассчитывать на подобное разрешение. В случае отрицательного исхода милостиво прошу написать мне пару строк с прямым ответом – Да или Нет. Если ответ будет «Нет», я покину Санкт-Петербург немедленно, поскольку отпуск мой подходит к концу и мне бы не хотелось оставаться здесь долее, чем этого требует ожидание вашего ответа.